Журнал Лабиринт №3, 2013

2 ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №3, 2013

СОДЕРЖАНИЕ РЕДАКЦИЯ

главный редактор М. Ю. Тимофеев (д-р филос. наук)

ответственный секретарь Д. С. Докучаев

(канд. филос. наук) редакционная коллегия

Д. Н. Замятин (канд. геогр. наук, д-р культурологии) Москва, Россия А. В. Зобнин (канд. ист. наук) Иваново, Россия О. В. Карпенко Санкт-Петербург, Россия Т. А. Круглова (д-р филос. наук) Екатеринбург, Россия М. П. Крылов (д-р геогр. наук) Москва, Россия М. А. Литовская (д-р филол. наук) Екатеринбург, Россия А. Г. Манаков(д-р геогр. наук) Псков, Россия Д. В. Маслов (канд. экон. наук) Иваново, Россия Б. Оляшек (д-р филол. наук) Лодзь, Польша Н. Радич (д-р филос. наук) Белград, Сербия И. Л. Савкина (д-р философии) Тампере, Финляндия В. М. Тюленев (д-р ист. наук) Иваново, Россия В. П. Хархун (д-р филол. наук) Киев / Нежин, Украина О. В. Шабурова (канд. филос. наук) Екатеринбург, Россия В. Г. Щукин (д-р филол. наук) Краков, Польша e-mail: [email protected]

ГОРОД/РЕГИОН КАК ПРОСТРАНСТВО СИМВОЛОВ, ОБРАЗОВ И МИФОВ

3 З. Гренбецка Чёрная «Волга» и голые негритянки: современные мифы, городские легенды и слухи о временах Польской Народной Республики (пер. с польского Я. Садовского и М. Ю. Тимофеева)

22 О. Е. Афанасьев, А. В. Троценко Категория «легендарный город» и ее функции для геоисторического региона (на примере Днепровского Надпо-рожья)

34 44

С. Н. Третьякова Архангельск. Город на краю Европы М. Н. Крылова Особенности современной коммерческой номинации (на материале ТЦ «Мега», Ростов-на-Дону)

53 В. А. Суковатая Петербургские камни и имперские символы: поэтика и мифология Города

69 О. В. Лысенко Образ жителя провинциального города (по материалам социологических опросов пермяков)

ЭССЕ 88 97

А. Е. Левинтов Гений места, совесть места, проклятые места Л. В. Кузнецова Зооморфное пространство желаний в Петербурге

107

111

М. Ю. Тимофеев Exegi monumentum (заметки об ивановской городской скульптуре)

КАФЕДРА А. В. Зобнин Между организационной процедурой и коллективным выбо-ром: «парадокс ограниченного выбора» в международных консультациях

СОБЫТИЯ, ХРОНИКА 124

126

128

Международная научная конференция «Художник и музей: пути взаимо-действия» (Одесса, 25-27 апреля 2013 года) М. И. Найдорф Второй международный научный семинар «Проект «Манчестер»: про-шлое, настоящее и будущее индустриального города» (Иваново, 16-17 мая 2013 года) Д. С. Докучаев Всероссийская научно-практическая конференция с международным уча-стием «Пермь как стиль – город как стиль: формирование современной городской идентичности в России» (Пермь, 13-14 июня 2013 года) О. В. Игнатьева

130

137

РЕФЛЕКСИИ Конференция «Русская литературная классика сегодня: испытания/вызовы мессианизма и массовой культуры» (Институт литературы Болгарской Академии наук, София, 23-25 мая 2013 года) Й. Люцканов, Т. Л. Рыбаль-ченко, О. В. Черкезова, Н. В. Барковская, О. Ю. Багдасарян АННОТАЦИИ

141 SUMMARIES 145 СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ

ISSN 2225-5060 Издатель: Докучаева Наталья Александровна Адрес издательства: 153005, Россия, г. Иваново, улица Шошина 13-56

Электронная копия сетевого научного издания «Лабиринт. Журнал социально-гуманитарных исследований» размещена на сайтах

www.elibrary.ru, www.ceeol.com www.indexcopernicus.com www.journal-labirint.com


ГОРОД/РЕГИОН КАК ПРОСТРАНСТВО СИМВОЛОВ, ОБРАЗОВ И МИФОВ

З. Гренбецка

ЧЁРНАЯ «ВОЛГА» И ГОЛЫЕ НЕГРИТЯНКИ: СОВРЕМЕННЫЕ МИФЫ,

ГОРОДСКИЕ ЛЕГЕНДЫ И СЛУХИ О ВРЕМЕНАХ ПОЛЬСКОЙ НАРОДНОЙ

РЕСПУБЛИКИ

(пер. с польского Я. Садовского и М. Ю. Тимофеева)

Каждый польский ребёнок слышал о «чёрной “Волге”». Якобы именно на этом авто-

мобиле, ездили то ли ксёндзы, то ли монашки, то ли сотрудники госбезопасности, или да-

же высокопоставленные советские чиновники, которые, соблазнив детей конфетами, по-

хищали их и убивали [21, с. 312-313]. Возможно, здесь проявляется отголосок «легенд о

крови» — рассказов о хищениях и убийствах христианских детей, якобы совершаемых ев-

реями, которые затем использовали кровь для приготовления мацы [24]. Байки о «чёрной

“Волге”» — один из самых популярных современных нарративов, называемых городскими

легендами. Впрочем, в области терминологии современного фольклора царит хаос, отра-

жающий, на мой взгляд, существующие дефиниционные проблемы. Дионизиуш Чубала,

главный польский исследователь этого явления, пишет: «В своей работе я употребляю

множество терминов. Я говорю: “сплетня”, “слух”, “сенсация”, “новость”, “городская ле-

генда”, “современный миф”. Ранее Дорота Симонидес пользовалась терминами: “рассказ

из жизни”, “невероятная история”, “ужасная история”, “вампирическая”, а Чеслав Хернас

употреблял словосочетание “легенда факта”. Этот номенклатурный плюрализм указывает

на некоторую нашу терминологическую беспомощность, одновременно доказывая необ-

ходимость срочного уточнения отдельных понятий» [6, 32]. Также и в английском языке

нет в этом плане терминологического единогласия: самые часто употребляемые определе-

ния — это «urban legend», «modern legend», «contemporary legend», «rumor legend», «modern

myth», «rumor», «gossip». По моему мнению, самая важная опознавательная черта расска-

зов данного типа — это способ отсылки к их подлинности. К таким способам относится

ссылка либо на авторитет лиц известных знакомым рассказчика («это произошло с другом

моего друга»), либо на СМИ («я читал об этом в газете», «по телевизору говорили...»). Об-

ращает на это внимание Пётр Лукасевич: «Одним из способов, используемых для доказа-

тельства подлинности слуха, является ссылка на его источник. Иногда его сюжет построен


таким образом, что в повествовании указывается свидетель описываемых событий для то-

го, чтобы нивелировать возможные сомнения слушателя. Конечно же, анонимность источ-

ника, признаваемая иногда характерной чертой таких историй, автоматически не свиде-

тельствует о ложности слуха. Однако ссылка на источник передаваемой информации поз-

воляет перенести на него ответственность за её достоверность, и представить самого себя

как исключительно нейтрального посредника. И, тем не менее, при пересказе слухов,

ссылка на источник зачастую имеет условный характер. Это лицо либо неизвестное реци-

пиентам данной истории («таксист мне рассказывал»), либо неопределённое («мне расска-

зывал кто-то, кто был свидетелем...»), или — пусть даже определённое («тётя мне расска-

зывала»), которая, если исследовать вопрос, вполне может оказаться не столько первоис-

точником, сколько более ранним звеном в цепи передатчиков» [18, с. 8]. Поэтому наиболее

адекватным мне представляется английский термин «foaftale», являющийся сокращением

выражения «friend-of-a-friend tale», то есть — «рассказ знакомого моего знакомого». Одна-

ко в настоящей статье я буду альтернативно использовать термины, употребляемые Чуба-

лой. У интересующих меня рассказов различная тематика и характер. Я сконцентрируюсь

на тех, которые относятся к периоду Польской Народной Республики (и особенно — к

коммунистической идеологии и власти, польско-советским отношениям), а также на но-

вейших слухах, возникших в результате катастрофы польского самолёта под Смоленском

10 апреля 2010 года. Последние истории, хотя и не касаются польско-советских отноше-

ний, в плане содержания аналогичны мифам времён народной Польши, т.к. основаны на

историческом опыте коммунистической эпохи.

Пророчества

Городские легенды или слухи могут иметь профетический характер, предсказывать

будущее и объяснять необъяснимое, «описывая или угадывая общественные, экономиче-

ские и политические события, действия власти, разглашая тайную информацию и т. п.»

[18, с. 4]. После окончания Второй мировой войны в Польше царила неуверенность отно-

сительно дальнейшей судьбы страны, незыблемости её границ, да и в целом устойчивости

мира во всём мире. Это состояние находило своё отражение в повсеместно повторяемых,

«проверенных и точных» сведениях о скором вторжении Красной армии и преобразовании

Польши в союзную республику СССР. Противоположный слух гласил, в свою очередь, о

том, что вскоре начнётся третья мировая война, во время которой США прибегнут к ис-

пользованию ядерного оружия, вследствие чего наступит ликвидация всего лагеря стран


народной демократии в Европе [13]. Это ожидание выражалось также в популярном в то

время стишке: «Jedna bomba atomowa i wrócimy znów do Lwowa» («Одна атомная бомба, и

мы снова вернёмся во Львов»). Уверенность в том, что надвигается война, возросла в

начале 1950-х. Дариуш Ярош и Мария Паштор написали об этом: «Несомненно, больше

всего слухов касалось самых важных событий в стране и за рубежом, которые разными

способами приковывали внимание широких общественных групп. Их нагромождение в

течение короткого времени сказывалось, как правило, на росте кривой, отражающей ин-

тенсивность таких нарративов. Без сомнения, именно это происходило во второй половине

1950 года. К этому добавились такие события, как начало войны в Корее (июнь 1950-го),

валютная реформа (октябрь-ноябрь 1950-го), Национальная всеобщая перепись (декабрь

1950-го), начало так называемой плановой скупки зерна, растущая волна «локальных чу-

дес» [имеется в виду волна явлений Богоматери и случаев плачущих картин религиозного

содержания. Вторая такая волна имела место в начале 1980-х – З.Г.] во всей стране» [13, с.

25]. Именно война в Корее воспринималась как начало нового конфликта всемирного

масштаба [13, с. 51-65].

Другие нарративы рассматриваемого типа касались возможной коллективизации

сельского хозяйства [13, с. 29-44]. Польша якобы обязалась перед СССР ввести колхозную

систему в течение трёх лет [13, с. 30]. Красочно описывалась будущая колхозная жизнь. За

едой, дескать, будут ходить с котелками к окошку выдачи пищи, звук звонка будет озна-

чать час подъёма, ликвидированы будут нерабочие дни [13, с. 31]. Говорилось и о том, что

Рокоссовский был выслан Сталиным в Польшу для того, чтобы ускорить процесс польской

коллективизации [13, с. 33], а также о том, что США прибегли к использованию своего по-

литического влияния для того, чтобы противодействовать коллективизации в Польше [13,

с. 41].

В своём очерке о цепочке счастья Ян Станислав Быстронь отмечает, что неспокойное

переходное время вызывает рост интереса к магии, чудесам пророчествам, «волну давних

суеверных практик» [4, с. 79-80]. Представляется естественным, что политическим кризи-

сам сопутствуют современные мифы, пытающиеся предугадать будущее. Также и все ка-

тастрофы вызывают волну предсказаний, создаваемых после самого описываемого ими

события, как, например, приписывание Нострадамусу пророчества об атаке на Всемирный

торговый центр (ВТЦ), добавление новых фрагментов, описывающих падение двух башен,

и включающих это событие в систему апокалиптических знаков. Многие истории я слы-

шала во время полевых работ в северо-западной Белоруссии во второй половине 1990-х.

Самый популярный гласил, что распад Советского Союза был описан в Библии как одно из


событий, предшествующих концу света. Близившийся тогда рубеж тысячелетий сказался

на возникновении повествований о конце света в итоге атомной третьей мировой войны,

или — чаще — ядерной катастрофы. Дополнительное влияние оказала близость АЭС в ли-

товском Снечкусе, в рассказах о которой на исследуемой мною территории вымерли якобы

даже божьи коровки, а рыбы в озере Дрисвяты были огромными и полупрозрачными, так

как росли слишком быстро для того, чтобы «наполниться красителем» [11, с. 55]. В свою

очередь, после катастрофы АЭС в Чернобыле в Польше рассказывали, что это Звезда-

Полынь из Апокалипсиса, падение которой должно было отравить третью часть воды во

всём мире. Следует добавить, что катастрофа в Чернобыле повлияла на возникновение

множества текстов детского фольклора, в том числе анекдотов, песен и считалок [16].

Также и катастрофа польского правительственного самолёта под Смоленском вписа-

лась в ряд пророчеств и смыслообразующих событий. Конечно же, как и в случае с ВТЦ,

возник сюжет Нострадамуса. В интернете можно прочитать: ««И тогда большая птица

упадёт, на ней же будут находиться важные лица непобедимой страны, по стране же, охва-

ченной хаосом и трауром, вражий же захватчик ударит с востока». Далее написано, что

стальная птица разделит двух братьев» [20]. Отметим, что на тот же отрывок — о птице,

разделяющей двух братьев — ссылались нарративы, возникшие после 11 сентября 2001

года. Стальной птицей должны были быть самолёты террористов, братьями же — две

башни ВТЦ. Более того, этот фрагмент был тогда сфальсифицирован, после же смоленской

катастрофы — дополнительно улучшен блоггерами. Отрывок о стальной птице, непобеди-

мой стране и восточных захватчиках критически комментирует другой пользователь ин-

тернета: «...в то же время Нострадамус ничего такого не написал. Это пророчество “произ-

ведено” интернетчиками. Такая была нужда. А раз уж не нашли в пророческих записях со-

ответствующего отрывка, то создали пророчество «по заказу» и приписали её Нострадаму-

су. И прежде, чем до интернетчиков дошли различные опровержения, они уже успели во

всё поверить» [21]. Со скептицизмом относится также к пророчествам Полштофа Цеков-

ского: ««Я уверен в одном: нынешний президент не будет уже президентом. Как и его брат

— премьер-министром» — это было пророчество из декабря прошлого года [2009 — З.Г.]

польского ясновидящего Кшиштофа Яцковского. Того самого, который якобы предвидел

мировой кризис. Два года назад у Яцковского было видение, которое сегодня может вы-

звать удивление. Он говорил о катастрофе самолёта или самолётов, которая повлияет на

историю Польши. Согласно проповеди, она должна была произойти на Украине. Потом,

как предсказал он, миру угрожает война. Сегодня он подчёркивает, что эти факты необяза-

тельно должны быть связаны друг с другом». Далее говорится: «в интервью Фонду


“Наутилус” Яцковский рассказывает, как 10 апреля, сразу после трагедии, ему позвонил

Анджей Леппер. Он напомнил, что был у него два месяца назад и спрашивал о ближайшем

будущем Польши, Яцковский сказал: “вижу спящего Качинского”» [21]. Ссылки на проро-

чества Яцковского имеются в статье о Фонде «Наутилус», занимающемся сверхъесте-

ственными явлениями. Появляются там астрологические подсчёты, указывающие на сход-

ство даты катастрофы и смерти Иоанна Павла II, а также описания личных видений собы-

тия, присылаемых в Фонд интернетчиками [17]. Для настоящей статьи самым важным

представляется соединение смоленской катастрофы и мнимого вторжения с Востока, что,

впрочем, связано и с другим сюжетом смоленских urban legends, а именно — приписыва-

нием «заказа» катастрофы властям Российской Федерации. Я вернусь к этому сюжету ни-

же.

«Как после любого ужасного события, так и в этом событии люди ищут различные

взаимосвязи. Из-за желания найти ответ о причине необъяснимых событий, они отталки-

вают от себя рациональные мнения, предпочитая искать правду в видениях, нумерологии,

предсказаниях. Под конкретное событие подбирается пророчество, не всегда правдивое»

— комментирует смоленские предсказания автор одной из статей в интернете [17]. По-

рождённые чувством неуверенности, или столкновения с внезапной трагедией сверхъесте-

ственные объяснения предопределены потребностью, с одной стороны, обрести ощущение

безопасности, которое может обеспечить пророчество, с другой же стороны — создать

космический порядок в хаосе, возникающем в период неуверенности или в результате тра-

гедии.

Мифические властелины

Множество городских мифов времён Польской Народной Республики касалось поли-

тиков или тогдашних высокопоставленных чиновников — всемогущих «Их». В ситуации

отсутствия жёлтой прессы, которая могла бы бесцензурно описывать жизнь коммунисти-

ческой элиты, распространялись сплетни о ней. Они касались, в первую очередь, романов,

богатства и расточительности её представителей. Так, якобы жена Эдварда Герека летала в

Париж к парикмахеру и за покупками [5; 6, с. 90], а дверные ручки у них дома были сдела-

ны из золота [6, с. 90]. Премьер-министр Мечислав Раковский якобы женился втайне на

певице Ханне Банашак [19, с. 97; 21, с. 330]. Самым известным героем таких пээнэровских

слухов был именуемый «красным князем» Анджей Ярошевич — сын премьер-министра

Петра Ярошевича. Ему приписывались многочисленные романы (в частности, со звёздами


эстрады), скандалы, угоны машин и многочисленные автомобильные аварии [6, с. 90]. Рас-

сказами о нём и по сей день обилует интернет. «У одного из партийных вождей — Петра

Ярошевича, был сын, который обожал разбивать автомобили и красть западные машины.

Поэтому, по его ходатайству, угон машины в уголовном праве заменили не наказуемой

“доверенностью на автомобиль”» [5]. По этому поводу даже есть полемика: «Про сына —

это правда. Автомобильный маньяк, делал, что хотел на автозаводе FSO, торговал автомо-

билями, и даже дождался своего сюжета в сериале “Дом” :) Но не знаю, правда ли это о

“доверенности на автомобиль”» [25]. Слухи об Анджее Ярошевиче обсуждались, впрочем,

и во времена народной Польши: «Иногда, хотя и редко, можно найти и некую рациональ-

ность, как хотя бы в известной волне сплетен о сыне Ярошевича, со ссылкой на мнимый

репортаж о нём во французской печати. Такого репортажа никогда не было, хотя в Варша-

ве можно было наткнуться как на его самиздатовские переводы, так и на французские вер-

сии, впрочем — на прекрасном французском языке. Как будто кто-то хотел ударить по

премьеру, причём — кто-то, располагающий немалыми средствами» [10, с. 23]. Здесь мы

подходим к сплетням на тему о фракционных войнах, и даже о физических столкновениях

коммунистических чиновников. Популярным был, например, слух о том, якобы Герек был

ранен силезским общественным деятелем по фамилии Грудзень.

В городской легенде охотно затрагивались эротико-сенсационные темы. Одна из са-

мых нашумевших сплетен Польской Народной Республики касалась смерти певицы Анны

Янтар в авиакатастрофе. Один из вариантов гласил, что катастрофа была «липовым» собы-

тием, Янтар же была продана коммунистическими властями в гарем за столько золота,

сколько сама весила [6, с. 90]. Добавляли, что не только за золото, но и за снижение цен

нефти, и что в часах, подаренных шейхом Иоанну Павлу II, ей удалось контрабандой пере-

дать письмо с просьбой о помощи, но Ватикан был не в состоянии помочь [21, с. 318].

Коммунистическим лидерам приписывались также похищения и торговля живым товаром,

то есть девушками, продаваемыми в западные публичные дома. Мнимая афера получила

даже название «Dziwex» («Шлюхоэкспорт») [6, с. 90]. Якобы коммунистическую чету в

правительственном доме отдыха в Арламове обслуживали десять голых негритянок [6, с.

90]. Поэтика этих рассказов наводит мысль сказки тысячи и одной ночи. Ещё более экзо-

тичными, но и зловещими были распространяемые в Польше истории о вождях СССР. Со-

гласно наиболее захватывающим, Брежнева омолаживали кровью польских младенцев [6,

с. 89]. К подобным лечебным процедурам прибегали якобы и его преемники, причём в этот

раз использовались препараты из эмбрионов польских беременных женщин [6, с. 89].


Брежнев, вместе с КГБ, в сотрудничестве с болгарами, был якобы замешан в покушении на

Иоанна Павла II.

Таким образом, в историях возникает советский сюжет. Он весьма очевиден, когда

речь идёт о современных мифах, связанных с коммунистическими «Другими»: «это после-

довательно реализуемый образ “Их”. Слово “Они” всегда означает верхушку, с позиций

которой всё переоценивается — представленные факты, намерения и желания, ибо “Они” в

состоянии изменить всё. Главными “Ими” являются как раз те, кто с Востока. Очевидно,

что для природы слухов и сплетен этот образ столь же очевиден, как существование рая

для верующих» [10, с. 29]. При этом «Другими» могли быть как советские высокопостав-

ленные чиновники, так и сам СССР или «русские вообще». Наиболее показательным в

этом отношении является сюжет об экономической эксплуатации Польши Советским Со-

юзом. Рассказывалось об «увиденных собственными глазами» товарах, вывозимых поез-

дами на восток [6, с. 88; 13, с. 111-122; 19, с. 102]. Симулятивный характер экономического

обмена между СССР и Польшей нашёл отражение в истории о фуфайке. Якобы её случай-

но оставил польский железнодорожный рабочий в вагоне с товарами, отправляемыми в

СССР. Когда месяц спустя он разгружал вагон с «братской помощью с востока», то увидел

в нём свою собственную фуфайку, что должно было означать, что мнимая помощь СССР

состоит из польских товаров.

Сюжет во всём виноватых русских вернулся в Польшу после авиакатастрофы под

Смоленском. Кроме поисков причины катастрофы, заключающейся в нажиме на пилотов

со стороны президента Качинского или военной верхушки, кроме версии покушения,

найденного на борту тротила и т. п., можно было также услышать, что российская сторона

распылила искусственный туман, воспользовалась лазерными лучами или таинственными

лучами смерти, что офицеры ФСБ добили на месте происшествия троих уцелевших пасса-

жиров, и наконец — что вся катастрофа была липовой, самолёт был похищен, а его пасса-

жиры — все или, по крайней мере, часть — заключены в неизвестном месте. Последняя

версия схожа со слухами об Анне Янтар, а также историей о похищении в Гибралтаре до-

чери генерала Сикорского, которую затем кто-то якобы видел в одном из советских лаге-

рей.

Описываемые городскими легендами коммунистические «Они» имеют также черты

мошенников и шпионов. «Одна из наиболее бородатых легенд — про включённый свет в

здании ЦК Польской объединённой рабочей партии, горевший до двух часов ночи для то-

го, чтобы показать народу, что Партия усердно работает на его благо» [23]. Этот образ —

вечно заботящаяся о народе партийная верхушка — имеет, однако, свою мрачную обрат-


ную сторону. Бессонный добрый пастырь превращается во всевидящее око Саурона из

Мордора, а коммунистическая Польша представляется страной, где осуществляется то-

тальный контроль. Ходили слухи, например, о том, что телефонный коммутатор в Варшаве

постоянно прослушивается советскими спецслужбами, что позволяет контролировать лю-

бого человека [6, с. 89]. Гигантской башней, предназначенной для подслушивания, с ради-

усом действия во всю Европу, был якобы Дворец культуры и науки в Варшаве. Считали,

что в нём находились кабинеты сотрудников НКВД [13, с. 119]. В интернете, в свою оче-

редь, немало историй о польских попытках подслушивать американское посольство в

Варшаве: «с подслушиванием якобы вышел скандальчик при строительстве американского

посольства. Поляки понапихали там соответствующих устройств, американцы же офици-

ально приняли здание, привезли свою команду, которая нашла всё оставленное поляками.

Однако, поскольку они не хотели развязать дипломатический скандал, найденную технику

отослали на предприятие, строившее здание, в качестве «остатков стройматериалов» [25].

И другой вариант: «в своё время наши службы получили из Москвы новейшее оборудова-

ние для подслушивания. Аппаратура сканировала дрожание стёкол. Наши сразу установи-

ли её в здании напротив посольства и прицелились в американские окна. И поначалу у них

даже всё вроде получалось, но оператор хотел подкрутить чувствительность — и стекло в

американском посольстве вдребезги. Американцы сориентировались, поняв в чём дело, и

быстро сменили стёкла во всём здании :)» [23].

Эти мифы создают образ коммунистических властей как безнаказанных, всемогущих

и всезнающих «Их», не вписывающихся в представление о природе обыкновенных людей.

С другой стороны, они указывают также на полное подчинение Польши Советскому Сою-

зу. К этим сюжетам мы ещё вернёмся.

Магическая действительность

Многие городские легенды, касающиеся времён Польской Народной Республики, со-

здают образ удивительной страны, видимой как будто в кривом зеркале, или прямо-таки

находящейся по ту сторону зеркала. Более того, все основные реалии этой страны связаны

с социалистическим строем — правят ею всемогущие коммунистические вожди, все же

события имеют политический характер. Это видно как по тогдашним повествованиям, так

и по сегодняшним нарративам, появляющимся в интернете, или рассказываемых нередко

очень молодыми людьми, не имеющими никакого опыта тех времён. Притом, хотя образ и

бывает похожим, да и современные истории тождественны давним, причины такого взгля-


да на действительность — по моему мнению, разные. Причины поисков коммунистически-

политического контекста всех не очевидных явлений времён народной Польши я склонна

видеть — подобно другим исследователям этого вопроса — в информационно-

коммуникационной монополии коммунистического режима. «Неявная предпосылка такого

типа слухов выражается в убеждении, что почва драматических событий общественного

значения политически нейтральной не бывает» — отмечает Лукасевич, добавляя, что это

касается событий, которые сами по себе неясны [18, с. 13]. На неясность как существен-

ный фактор возникновения слухов обращают внимание также Аллпорт и Постман, причём

— как считают они — сама тема должна быть веской как с точки зрения реципиента, так и

отправителя сообщения [1].

Дариуш Ярош и Мария Паштор ссылаются на городские легенды, которые придавали

политический характер событиям по сути нейтральным [13, с. 13]. Многие «политизиро-

ванные» устным фольклором события имели место в 1970-х годах. В середине этого деся-

тилетия авиакатастрофа под Краковом была сочтена последствием попытки похитить са-

молёт по политическим мотивам. В августе 1971-го года Ян Герхард, полковник Народно-

го Войска польского еврейского происхождения, погиб, изрезанный ножом в собственной

квартире. Обстоятельства убийства никогда выяснены не были, хотя, скорее всего, они

имели семейный характер. Однако слухи связывали преступление с прошлым Герхарда, с

его послевоенной деятельностью в армии и в политическом аппарате, в частности в акции

«Висла», то есть депортации украинцев и русинов из Бещад в ответ за деятельность Укра-

инской повстанческой армии, а также в казнях членов этой организации. Подобную интер-

претацию давних событий можно найти и сегодня в интернете. В частности, живы ещё

слухи о причинах взрыва газа в варшавской «Ротонде» — здании государственного сбере-

гательного банка в центре столицы. В итоге взрыва природного газа в феврале 1979 года

погибло почти пятьдесят человек. Поиск политических причин происшествия начался

непосредственно после трагедии и не прекращается по сей день. Приведём примеры двух

современных интернетовских версий. Согласно первой, «взрыв в Ротонде был неудачным

результатом покушения на партийный тайный поезд с Брежневым или кем-то важным, ко-

торый в это время проезжал по железнодорожному туннелю под Ротондой» [5]. Другая го-

родская легенда, возникшая после взрыва газа в Ротонде, связана со зданием Центрального

комитета. История гласила, что «это был теракт, но бомба взорвалась “одним перекрёст-

ком ближе” нужного — или “одним дальше”» [2], а должна была попасть в здание ЦК

ПОРП.


Дополнительным мифогенным фактором был «диссонанс между официальным “ми-

ром представлений”, описываемым с помощью новояза, и условиями повседневной жизни

миллионов людей, ощущающих результаты деятельности властей, резко расходящейся с

официальными декларациями» [13, с. 22]. Это разновидность когнитивного диссонанса

Фестингера [8], вызванная политической информационной монополией, пропускающей

исключительно те сюжеты, которые вписываются в признаваемый системой образ мира.

Следует добавить, что в ситуации, когда официальные источники информации не только

не пользуются доверием, но им прямо-таки приписывается лживый характер, растёт дове-

рие к неофициальным источникам, по причине их неофициальности. Лукасевич пишет: «В

ситуации, когда специализированные информационные институты пользуются ограничен-

ным доверием, будет укрепляться авторитет вне-институциональных источников. Поэтому

информация, получаемая в связи с участием реципиента в неформальном информацион-

ном общественном поле, может априори получить статус “правдивости”» [18, с. 6]. В этой

связи Крыстына Керстен отмечает, что неофициальный язык «служит тому, чтобы гово-

рить правду, в то время, как официальный служит для её сокрытия» [14, с. 59].

Источники возникновения легенд, сопутствующих некоторым событиям, необяза-

тельно должны быть связаны с господствующей системой. «Атмосфера таинственности,

нарастающая вокруг драматических событий, не всегда представляет собой результат их

рецепции в контексте политических проблем. Её также может вызвать склонность к фабу-

ляции действительности, позволяющей оторваться от будничного быта» [18, с. 13]. Имен-

но таким способом можно интерпретировать различные варианты легенда о похищении

Анны Янтар — наряду с ранее упомянутым, демонстрирующим роль партийной верхушки,

распространялись также версии о влюблённом шейхе как организаторе похищения [19, с.

97]. Эта тенденция к фабуляции, сопутствующая убеждённости в «странности», «таин-

ственности» и «негласности» коммунистической действительности, породила например,

нарратив о тайных знаках со стороны телеведущей («бывшая дикторша польского телеви-

дения Крыстына Лоска якобы передавала узкому кругу посвящённых с помощью цвета

платья или цветка, вколотого в платье, будет ли в этот день, в третьем часу ночи, показы-

ваться эротический фильм» [5]). Этот слух указывает не только на настороженное отноше-

ние коммунистической системы к сексуальности и эротике, но налицо также убежденность

людей в существовании скрытых смыслов тогдашней действительности. Пётр Гайдзин-

ский отмечает, что в тоталитарных и авторитарных странах «политическая жизнь и боль-

шая часть общественной жизни [выделено — З.Г.] находятся под покровом тайны» [9, с.

57]. На атмосферу таинственности сетовали авторы дневников времён социалистической


Польши. Стоит привести слова Стефана Киселевского: «Это невероятная ситуация: какие-

то волки наверху борются зубами за власть, мы же ничего не знаем, мы обречены на слухи

и “Свободную Европу”. Абсолютная тайность политической жизни, абсолютное прене-

брежение людьми, которых ставят в известность только о том, что выгодно, и тогда, когда

это выгодно» [15]. Ещё интереснее отрывок из «Дневников» Марии Домбровской: «Я

слышала сплетню, что появилась комета с пятью хвостами, о которой цензура не разреша-

ла писать. Получается, и Вселенная подлежит уже цензуре? Но я думаю, что это всего

лишь сплетни» [7]. С убеждением в том, что коммунистические власти держали в тайне

все важные для людей события — не только сугубо политические, но и сенсационного ха-

рактера — я столкнулась уже во время упомянутой экспедиции в Белоруссию. Я там

услышала, что коммунистическая верхушка наряду с руководством колхоза скрыли от жи-

телей деревни факт приземления НЛО. «Всё у них было тайное» — подытожил один из

моих собеседников [11, с. 87].

Именно такое мышление можно обнаружить и в ныне бытующих в интернете город-

ских легендах о временах народной Польши, представляющих её образ. Как и видно по

цитировавшимся примерам, она похожа на сказочную, странную и таинственную страну.

Кажется, что молодое поколение, не имеющее собственного опыта жизни в те времена, по-

рой именно таким видит не слишком давнее прошлое.

Мифы Варшавы

Варшава как столица Польши, к тому же воскресшая из пепла как птица-Феникс, об-

ладает собственными городскими мифами. Большинство из них сосредоточено вокруг

Дворца культуры и науки, некоторых официальных зданий и специфики восстановления

города. Я описывала эти мифы в другом месте, здесь же только приведу отдельные приме-

ры. Прежде всего, Дворец культуры и науки представляется мировой осью Варшавы, а

может быть — и всей Польши [3]. Особенно живуч сюжет туннеля, соединяющего Дверец

со зданием старого ЦК ПОРП. В другом варианте туннель якобы связывал Дворец с тюрь-

мой на улице Раковецкой. Упоминался также подземный переход между Бельведером (в

котором в 1980-е был кабинет генерала Войцеха Ярузельского) и находящимся напротив

посольством СССР. В этих нарративах подземные коридоры преподносятся как таин-

ственная сеть, соединяющая различные центры власти, на символическом же уровне —

связи между «Ними», например — Ярузельским с одной стороны и советскими диплома-

тами с другой [12, с. 143-145]. Впрочем, образ туннеля между Бельведером и посольством


СССР выполняет роль связи между Бельведером и Кремлём, мифическим представлением

телефонной «горячей линии», соединяющей оба центра власти.

Другие «подземные» мифы повествуют о железнодорожной станции под Дворцом

культуры. Это напоминает московские нарративы о Метро-2. В плане значения слухи о

станции соединяются с нарративами о гигантском противоатомном убежище, расположен-

ном в подземельях ПКиН. Приведём пример из интернета: «к UL [urban legend — З.Г.] о

чёрной “Волге” стоит добавить несколько других из ПНР, а именно — из Варшавы. Боль-

ше всего это относится к Дворцу культуры, в подземельях которого располагались секрет-

ные военные помещения, огромные и прекрасно снабженные (да!) убежища и т. п. Под

Дворцом находилась также секретная железнодорожная станция, специальный же туннель

вёл из Дворца прямо в здание ЦК» [2]. Или другой вариант: «Очередная легенда: у ПКиН

бронированные и крепкие стены, что он может выдержать ядерный удар» [5]. Здесь же мы

имеем дело с идеей «Их» власти, тех, кто, располагая большими возможностями (в плане

мифа можно бы сказать об их мощи), смогут спастись, сбежать от возможных опасностей

— терактов, беспорядков, ядерного конфликта. Причём, раз эти эскапистские подземелья

расположены под Дворцом, они в то же время внизу космической оси, которая тоже под-

контрольна властям. Одновременно, это также подземелья — переход в другой мир [12, с.

144].

Другой сюжет объединяет повествования о том, что как послевоенное восстановле-

ние Варшавы, а так же её план, и даже некоторые инфраструктурные решения удовлетво-

ряли потребностям СССР. Однозначно это выражает часто повторяемая история о том, что

Иосиф Сталин предложил польским властям на выбор два подарка для восстанавливаемой

столицы: метрополитен или Дворец Культуры. Польская сторона выбрала метро, но в от-

вет услышала, что советские власти предпочитают, чтобы поляки выбрали дворец. Эта ис-

тория в Варшаве относится к числу общеизвестных, хотя никто не в состоянии сослаться

на источник этого знания. А вот интернетовская версия этой легенды: «Сталин хотел по-

дарить Варшаве либо Дворец Культуры и Науки, либо метро — как дар Советского Союза

Польше. По неизвестным причинам, да и неизвестно кто, решил, что это будет Дворец»

[5]. О всесилии Советской власти в Варшаве якобы свидетельствовали изменения в марш-

рутах городского транспорта, проводимые ради удобства советских дипломатов: «трамваи,

ходившие по Говорка на Черняковскую и Вилянув, были ликвидированы, так как в нахо-

дящемся поблизости посольстве СССР были недовольны их шумом...» [5]. Другие истории

указывают на приспособленность города к реалиям возможной войны: «дорожный туннель

на автомагистрали W-Z должен был быть длиннее, а магистраль за ним должна была круто


подниматься к Банковской площади, так как собирались воссоздать здания, стоявшие не-

когда на улице Медовой. Здания так не были восстановлены, туннель же оказался короче и

мостовая не столь крутая, так как хотели русские, планировавшие, чтобы через туннель

свободно и быстро могли проезжать танки. Из-за чего и возникла необходимость в мень-

шем уклоне дороги» [5]. Рассказывали, что широкие Иерусалимские аллеи и улица Мар-

шалковская, пересекающиеся невдалеке от площади Парадов (Дефилад), планировались

как добавочный военный аэродром. Все эти нарративы свидетельствуют, с одной стороны,

о всемогуществе коммунистических вождей — в данном случае русских, — что должно

было создавать образ Польши как не суверенной страны, остающейся советской колонией.

С другой стороны, они опять-таки указывают на ПНР как на таинственную страну по ту

сторону зеркала, сказочную коммунистическую Утопию, где всё возможно.

Мифы Легницы

Легница, город дислокации советских войск, прославленная «маленькая Москва», в

силу сложившихся обстоятельств была местом возникновения различных слухов на тему

гарнизона, находящихся в городе и его окрестностях граждан СССР и польско-советских

отношений. Близость и секретность закрытой части города порождали потребность попол-

нения знаний слухами. Городские мифы, хотя и рождались в самом городе, распространя-

лись и по другим частям Польши. Многие из них сохранились и по сей день в памяти жи-

телей Легницы. Двадцать лет, которые прошли с момента окончательного выхода совет-

ских войск из города (16 сентября 1993), сказались на том, что тема «маленькой Москвы»

овеяна многочисленными легендами. Со многими из них я сталкивалась во время прово-

димых мною с 2010 года исследований памяти о «советских временах» в Легнице.

Особенно слухо- и мифогенными являются, конечно же, события драматического ха-

рактера. К таким событиям относился пожар костёла Св. Иоанна, тушить который помога-

ли советские пожарные. Часть легничан дискредитирует их помощь, считая, что, по сути,

они спасали расположенные рядом собственные склады. Склады с оружием — уточняют

некоторые. Многие вспоминают советского военного, которые взобрался по громоотводу

на колокольню костёла с пожарным шлангом в руке, к чему был якобы принуждён своим

командиром под страхом применения оружия. Другие рассказы касаются перестрелки у

кафе «WZ». Почти все мои собеседники слышали об этом инциденте и умеют правильно

определить его место, но приводимые причины и ход события сильно расходятся. Гово-

рится об убийстве советским солдатом то ли молодого поляка, то ли ещё и его отца, то ли


даже об уничтожении всей семьи. Причиной убийства было, по одной из версий — воров-

ство, по другой — месть за обман при заключении сделки, по ещё одной — трагедия про-

изошла по невыясненному стечению обстоятельств. Солдат же то ли покончил с собой, то

ли был арестован советским патрулем, то ли пристрелен этим патрулем на месте.

Третьим драматическим, мифологизированным событием было самоубийство моло-

дой русской женщины — Лидии Новиковой, случившееся в 1965 году. Оно вызвало волну

сплетен о причинах её смерти. Говорилось о романе замужней женщины с поляком — же-

натым или холостым офицером, который ради неё планировал развестись — или напротив,

утверждалось, что роман был разоблачен ревнивой женой поляка, попросившей у поль-

ских или советских властей о вмешательстве. Появились также версии о замятом таким

образом убийстве, совершённом КГБ — Новикову якобы убили за запрещённую связь. Эта

история стала поводом для обращения к этой теме уроженца Легницы режиссёра Вальде-

мара Кшистека, снявшего фильм «Маленькая Москва». Уверенность в преступной актив-

ности КГБ в Легнице можно проследить на примере волны слухов, возникших после экс-

гумаций, проводившихся в советских секторах городского кладбища на рубеже 2009 и

2010 годов. Тогда ходили слухи, что многие черепа были прострелены, а значит там тайно

хоронили жертв казней, совершаемых КГБ. Интересно, что этими жертвами должны были

быть не польские, а советские граждане — этот сюжет позволял моим собеседникам под-

черкнуть, что советская коммунистическая система была преступной также по отношению

и к своим, что порождало чувство солидарности с «простыми русскими».

Секретность и ощущение опасности — это также факторы, влияющие на возникно-

вение легницких легенд. В городе говорится о туннеле, ведущем во Вроцлав, построенном

ещё во время немецкой оккупации, но используемом СССР для транспортировки танков.

Туннель должен был соединять железнодорожный вокзал и советскую больницу. Это

напоминает варшавские мифы о тайных переходах, служащих «Им» и «Ими» же контро-

лируемых, причём в Легнице «Ими» являлись граждане СССР. В свою очередь чувство

опасности из-за боязни насилия со стороны советских солдат (изнасилований и грабежей),

оправданное непосредственно после войны, произвело на свет многочисленные повество-

вания об изнасилованиях и убийствах на советских полигонах и в казармах, расположен-

ных в пригородных лесах. Такие истории можно услышать и сегодня, причём их героиня-

ми являются всегда «знакомые моих знакомых». Вариантом этих нарративов были быту-

ющие в детской среде истории о польских детях, застигнутых на территории советского

«Квадрата» во время нелегального похода в магазин за конфетами, и затем убитых жан-

дармами. Другой сюжет, связанный с ощущением опасности, образуют слухи о хранении в


Легнице и её окрестностях ядерного оружия, в том числе ракет с ядерными боеголовками.

Дескать, из-за этого факта американские ракеты были нацелены на Легницу. Если бы тогда

разразился вооружённый конфликт, или напрямую началась бы третья мировая война,

именно Легница должна была стать первой целью американской атаки.

Многие легенды касаются последних лет присутствия Советской армии, когда было

уже известно решение о выходе войск. Рассказывается о волне сделок по продаже всего

что угодно, в том числе — и прежде всего — оружия. Многие легничане слышали о пред-

лагаемых взамен за разные товары вёдрах гранат, чуть реже — о вёдрах патронов. По слу-

хам, можно было даже купить ракеты и танки, или, по крайней мере, то, что они предлага-

лись советскими военнослужащими потенциальным покупателям. Многие легенды каса-

ются массового слива на землю топлива, что якобы загрязнило почву. Об этих слухах пи-

шет также Чубала [6, с. 89]. Сплетни, собираемые мною в Легнице, касаются также специ-

фического сотрудничества командования Советской армии с церковными властями. Де-

скать, чердак тогдашнего Дома офицера (сегодняшней епископской курии и духовной се-

минарии) был целенаправленно подожжён советской стороной для того, чтобы здание

проще было передать католической Церкви. Говорится и о том, что священники заказыва-

ли у советских офицеров убранство довоенных немецких вилл с территории «Квадрата» (в

находящемся в том районе закрытом квартале раньше проживали высшие немецкие офи-

церы). Немалая часть антикварной мебели якобы была передана некоторым священнослу-

жителям неофициально. Гражданам СССР приписывается разорение сдаваемых зданий —

они якобы вырывали из стен кабель и краны, из дверей выкручивали ручки, пробивали от-

верстия, ведущие в низшие этажи, а затем использовали их в качестве туалетов. Здесь мы

имеем дело с типичным для польских urban legends стереотипом русских как диких и не

цивилизованных людей [13, с. 111-125]. Впрочем, другие рассказы говорят о том, что ра-

зорения осуществлялись самими поляками, части из которых за счёт мародёрства удалось

даже скопить средства на запуск собственного бизнеса.

Полагаю, что легницкие городские мифы призваны были (отчасти они и ныне про-

должают выполнять эту функцию) пополнить недостающую информацию о действиях Со-

ветской армии, проникнуть, метафорически выражаясь, в тайну, скрываемую за стеной

«Квадрата» и на лесных полигонах. С другой стороны, они выстраивали образ грозных со-

ветских «Их», правивших городом, его жителями и пространством — и заодно сводили на

нет их величие, ссылаясь на стереотипную дикость русских. Тем самым, городские леген-

ды объясняли действительность, позволяли (и позволяют) ответить на вопрос «Кто такие

были эти русские?». Более того, эта напряжённость между образом грозных «Их» и обра-


зом простых граждан СССР способствовала возникновению специфичного легницкого гу-

манизма, чётко различавшего систему и людей, вождей и пешек. Это, в свою очередь,

оправдывало и оправдывает все тогдашние неформальные и, прежде всего, коммерческие

отношения с советскими людьми, придавая им положительную нравственную оценку, со-

здавая возможность для того, чтобы увидеть человека даже в представителе притесняющей

системы, абстрагируясь при этом от всех возможных ассоциаций с коллаборационизмом,

сотрудничеством с «врагом». Что интересно, налицо здесь своеобразная гордость жителей

Легницы: хотя в их городе и были Чужие, пусть даже надоедливые, но это — по крайней

мере — были Чужие действительно важные, присутствие которых повышало статус

Легницы. Провинциальный город в легенде приобретало ранг самой важной стратегиче-

ской цели американских ракет.

* * *

Аллпорт и Постман считают, что слухи распространяются в связи с ощущаемым об-

ществом недостатком существенной информации, и поэтому они представляют собой кла-

пан безопасности для психико-эмоционального напряжения [1]. Пётр Лукасевич отмечает

также, что «Структура общественного строя, препятствующая или делающая невозможной

выражение социальной позиции, формирует институциональный контроль поля социаль-

ной коммуникации, следствием которого может быть возникновение альтернативной си-

стемы распространения информации, пытающейся нейтрализовать этот контроль. В свою

очередь, ограничение свободы выражения общественных стремлений и убеждений ведёт к

их подавлению, одним же из средств, способствующих освобождению от вызванного этим

психологического напряжения, является присутствие в коммуникационном поле отдель-

ных (преувеличенных, вымышленных) сообщений, в содержании которых имеется проек-

ция этого конфликта» [18, с. 15]. Это объясняет феномен распространения городских ле-

генд и слухов в условиях государственной монополии на получение информации, вызыва-

ющей закрытость некоторых сфер общественной жизни.

Легенды были также оружием борьбы. Керстен отмечает, что слухи, направленные

против коммунистической власти, «выражали убеждение, что это чужая власть, навязан-

ная, а значит — были элементом национальной самозащиты» [14, с. 4]. Менее радикальная

позиция гласит, что «слухи и сплетни […] не опровергают официальную информацию, а

дополняют её, причём это дополнение является спорным» [10, с. 14]. Это связано со свое-

образным статусом этих текстов современного фольклора, так как «в слухе и сплетне

правдивости сопутствует, как правило, стремление к отрицанию истинности картины ми-

ра, существующей в официальном информационном поле» [10, с. 15]. Поэтому они пред-


ставляют собой оружие против политической системы и связанной с ней власти. Даже без-

обидные, казалось бы, сплетни о жёнах госчиновников или таинственных туннелях имеют

здесь антикоммунистический характер в том смысле, что они разрушают информацион-

ную монополию системы.

Но они использовалась и как оружие власти, применяемое в отношении общества

или в рамках фракционных разборок. Для этой второй цели, по всей вероятности, исполь-

зовались (и, наверное, подготавливались) приведённые ранее слухи на тему Анджея Яро-

шевича. В свою очередь, в 1968 году, скорее всего, целенаправленно рассеивались улич-

ные сплетни, для чего использовались таксисты. Крыстына Керстен пишет об этих собы-

тиях: «соответствовала ли действительности информация о таксистах для особых поруче-

ний, разносивших слухи в 1968 году — или они сами по себе были лишь сплетней? Сплет-

ней они были наверняка, причём — классической, так как были информацией, неподдаю-

щейся верификации, передаваемой из уст в уста, но может быть, были и правдой» [14, с.

5]. Эту мысль следует подчеркнуть: исследуя современные мифы или городские легенды,

т.к. мы не можем однозначно утверждать, что они являются правдивыми или ложными.

Отнести повествование к жанру современного фольклора позволяет ссылка на авторитет

мнимого источника информации — «знакомого моего знакомого», отсутствие добавочной

верификации, а также вариации искомого сюжета. В основе слухов могут лежать подлин-

ные события, и в общих чертах они могут быть вполне правдоподобными. Однако их ис-

тинность не обязательно должна быть предметом рассмотрения этнолога или фольклори-

ста — намного существеннее для него могут быть социальные функции слухов, и прежде

всего выраженных в них образах мира и общественных отношений.

Список литературы и источников

1. Allport G. W., Postman L. The Psychology of Rumor. — N. Y.: Holt, Rinehart &

Winston, 1948.

2. Bazyliszek 4, Re: Urban Legends – jakie znacie?

http://forum.gazeta.pl/forum/w,384,29416150,30004864,Re_Urban_Legends_jakie_znacie_.html

[17.12.2012]

3. Benedyktowicz Z. Widmo środka świata. Przyczynek do antropologii

współczesności // Mitologie popularne. Szkice z antropologii współczesności / red. D. Czaja. —

Kraków, 1994.


4. Bystroń J. St. Łańcuch szczęścia // Bystroń J. St. Tematy, które mi odradzano. —

Warszawa: Państwowy Instytut Wydawniczy, 1980.

5. Corgan, Re: Urban Legends of Warszaw.

http://forum.gazeta.pl/forum/w,51,21798082,21804675,Re_Urban_legends_of_Warsaw_.html

[17.12.2012]

6. Czubala D. Współczesne legendy miejskie. — Katowice: Uniwersytet Śląski,

1993.

7. Dąbrowska M. Dzienniki powojenne 1945-1965. Т. 1. — Warszawa, 1997.

8. Festinger L. Cognitive dissonance // Scientific American. 1962. № 207(4). — Р.

93-107.

9. Gajdziński P. Imperium plotki czyli amerykańskie śniadanie z niemowląt. —

Warszawa: Prószyński i S-ka, 2000.

10. GF, Plotka o socjalizmie // Plotka a monopol informacji / pod red. S.

Amsterdamskiego, T. Kowalika i K. Wolickiego. — Warszawa: Niezależna Oficyna

Wydawnicza 2, 1981.

11. Grębecka Z. Ludowa wizja komunizmu i propagandy komunistycznej z

Brasławszczyzny z lat 1996-1999 / praca magisterska, maszynopis w archiwum IEiAK UW. —

Warszawa, 1999.

12. Grębecka Z. Axis mundi i rany symboliczne // Pałac Kultury i Nauki. Między

ideologią a masową wyobraźnią / red. Z. Grębecka, J. Sadowski. — Kraków: Oficyna

Wydawnicza Muzeum Historycznego Miasta Krakowa, 2007.

13. Jarosz D., Pasztor M. W krzywym zwierciadle. Polityka władz komunistycznych

w Polsce w świetle plotek i pogłosek z lat 1949-1956. — Warszawa: FAKT, 1995.

14. Kersten K. Społeczna rola plotki // Plotka a monopol informacji / pod red. S.

Amsterdamskiego, T. Kowalika i K. Wolickiego. — Warszawa: Niezależna Oficyna

Wydawnicza 2, 1981.

15. Kisielewski S. Dzienniki: pisma wybrane. — Warszawa: Iskry, 1996.

16. Kolbowska E., Nowak K. Reakcje społeczeństwa polskiego na katastrofę w

Czarnobylu // Kultura i Społeczeństwo. 1989. T. 33. № 1 — S. 213-226.

17. kp, Smoleńsk. Katastrofa. „Ta tragedia była zapisana w liczbach i

przepowiedniach”.

http://www.wspolczesna.pl/apps/pbcs.dll/article?AID=/20100421/KATASTROFA_SAMOLOTU

_PREZYDENCK/937358518 [17.12.2012]


18. Łukasiewicz P. Pogłoska i dowcip polityczny w PRL. Próba analizy

socjologicznej. — Warszawa: In Plus, 1987.

19. Łukasiewicz P. Porządek społeczny w potocznych wyobrażeniach i przekazach

(spojrzenie na społeczeństwo polskie). — Warszawa, 1991.

20. Markowska-Kula P. Przepowiednia Nostradamusa o katastrofie w Smoleńsku,

http://www.mmbydgoszcz.pl/301975/2010/4/15/przepowiednia-nostradamusa-o-katastrofie-w-

smolensku?category=news [17.12.2012]

21. Orliński W. Legendy polskie // Barber M. Legendy miejskie. — Warszawa, 2007.

22. Plęs A. Czy tragedia w Smoleńsku została przepowiedziana? O wizjonerach i

przewidywaniu katastrof,

http://www.nowiny24.pl/apps/pbcs.dll/article?AID=/20100425/WEEKEND/849873982

[17.12.2012]

23. Sebpl, Urban legends of Warsaw,

http://forum.gazeta.pl/forum/w,51,21798082,21812574,Re_Urban_legends_of_Warsaw_.html?v

=2 [17.12.2012]

24. Tokarska-Bakir J. Legendy o krwi. Antropologia przesądu. —Warszawa:

Wydawnictwo W.A.B., 2008.

25. tom_aszek, Re: Urban Legends of Warsaw.

http://forum.gazeta.pl/forum/w,51,21798082,21812574,Re_Urban_legends_of_Warsaw_.html?v

=2 [17.12.2012]


О. Е. Афанасьев, А. В. Троценко

КАТЕГОРИЯ «ЛЕГЕНДАРНЫЙ ГОРОД» И ЕЕ ФУНКЦИИ

ДЛЯ ГЕОИСТОРИЧЕСКОГО РЕГИОНА

(НА ПРИМЕРЕ ДНЕПРОВСКОГО НАДПОРОЖЬЯ)

Современный ландшафт в географии давно перестал быть просто территорией, пре-

вратившись в сложную систему пространственно-смысловых значений. В этом ракурсе в

объект географических исследований входят мифические, легендарные географические

объекты как сложные пространственно-ментальные системы, основанные на представле-

ниях людей о территориях, на образах мест. Особое место в этих системах занимают «ле-

гендарные города» — известные из тех или иных исторических источников населенные

пункты, которые на сегодняшний день не локализованы достоверно в пространстве. С ни-

ми, как правило, связан огромный информационно-семиотический пласт, являющийся

неотъемлемой частью духовной культуры народа. Огромное духовное, сакральное значе-

ние для целой плеяды народов и этносов, в те или иные столетия населявших степное про-

странство Восточной Европы, имел геоисторический регион «Днепровское Надпорожье».

И одним из составляющих исторического процесса его освоения и развития стало форми-

рование целого комплекса ментально-семиотических систем («легендарных пространств»).

Рассмотрение классификационных характеристик и разновидностей таких пространств как

объектов региональной культурной и гуманитарной географии с их иллюстрацией на при-

мере геоисторического региона Днепровское Надпорожье, является целью данной статьи.

«Легендарный ландшафт» как объект

культурной географии

Легендарные и мифические ландшафты долгое время являлись объектом изучения

культурологии, фольклористики и литературы, истории, иногда даже географы и археоло-

ги находили считавшиеся легендарными города и даже страны. Однако на современном

этапе развития научной географической мысли понятие «легендарный ландшафт» приоб-

ретает совершенно новые значения и трактовки. Сегодня легендарный ландшафт лежит в

поле зрения культурной и гуманитарной географии. Это обусловлено, прежде всего, тем,

что, с одной стороны, он представляет собой часть духовной нематериальной культуры,


выполняя сакральные функции (в этом случае он попадает в поле зрения сакральной гео-

графии и географии культуры, а также этнографии и фольклористики), а с другой — «ле-

гендарный ландшафт» — это квинтэссенция пространственных представлений, образов и

символических систем людей разных исторических эпох.

Сегодня появилось еще одно концептуальное направление гуманитарной географии

— мифологическая или мифогеография [4, 8, 9], в центре внимания которой находится

«множество представлений о ландшафте, анализируемых и синтезируемых в качестве про-

странственных локальных мифов» [8]. В частности, опираясь на понимание миологическо-

го пространства И-Фу Туана [12], один из основоположников мифогеографии И.И. Митин

определяет объектом мифогеографии территориально-культурные системы, состоящие из

совокупности артефактов и ментифактов, представленных в ландшафте. То есть, террито-

риально-культурная система включает в себя не только (и не столько) территорию, но и

представления о ней и ее характеристики, называемые исследователями «пространствен-

ным мифом» [8].

В таком случае «легендарный ландшафт» подпадает под категорию территориально-

культурной системы. Но с другой стороны, главная особенность легендарного простран-

ства заключается в том, что оно и до сих пор не имеет точной территориальной привязки, а

потому очень условно может считаться территориальной системой. Скорее всего, здесь

уместнее говорить о ментально-семиотической системе, имеющей в своей основе пред-

ставления о ландшафте и придающей существующим в общественной ментальности тер-

риториям конкретные «географические» черты, характеристики, сакрально-символические

значения и смыслы. Однако при этом существует тесная ассоциативная связь ментально-

семиотической и территориально-культурной систем. Это выражается в том, что «леген-

дарный ландшафт» создается путем наложения мифологического пространства на матери-

ально-духовную основу (территорию, материальную и нематериальную культуру, а также

представления о территории на основе имеющихся знаний). В результате образуется два

вида «легендарных пространств», или ментально-семиотических систем: аллегорическая

система (когда человеческие представления, взаимоотношения, стремления переносятся

на ландшафт, и формируется «легендарное пространство», т.е. своеобразное «одушевле-

ние» реального пространства, как, например, гора Олимп, на которой жили древнегрече-

ские боги), и мифо-символическая система (ментальные пространства, на которые без

точной географической привязки но с учетом природных и социокультурных условий ин-

терполируются общественные представления об отдаленных территориях). Можно выде-


лить множество подкатегорий обозначенных систем, однако реальная географическая ос-

нова в той или иной мере присутствует в каждом из видов «легендарных ландшафтов».

Место «легендарных городов» в структуре

«легендарных пространств»

Науке известно немало примеров населенных пунктов и территорий, о которых упо-

минается в тех или иных исторических источниках, но их локализация на местности оста-

ется в разряде вероятностных предположений. Большая часть подобных «легендарных

пространств» остаются в разряде «преданий истории», но иногда ученым в результате

многолетних и кропотливых изысканий, все же, удается отыскать материальные свиде-

тельства их существования на местности. Так, среди известных науке мегахоронимов

(названий крупных регионов, территорий, местностей), до сих пор не локализованных в

пространстве (категория «мифических стран»), продолжают числиться Атлантида, Ги-

перборея, Лемурия, Шамбала, Офир, Эльдорадо, Пунт, Туле, Таршиш (Фарсис) и др. В

привязке к территории России и сопредельных стран СНГ упоминаются легендарные

местности Лукоморье, Белозерье, Гилея, Гиперборея, страна Амазонок, Земля Саннико-

ва, остров Руссов и т.д. Практически все подобные «мифические страны» уже давно проч-

но «прописались» в качестве литературных образов, художественных, театральных, музы-

кальных, телевизионных мифологем, в изобразительном искусстве и даже материализова-

лись в названиях различного рода организаций и изданий. У некоторых из этих хоронимов

имеются конкретные авторы (например, из трудов Платона известна Атлантида, Геродот

описал Гилею, о стране Офир упоминается в Библии, Ф. Склейтер выдвинул идею о Лему-

рии), другие упоминаются в не имеющих автора древних документах или легендах и пре-

даниях, пересказах и мифах, а третьи так и вовсе относятся к категории «вымышленных».

Но имеют место примеры и обратного рода, когда долгое время пребывавший в категории

предполагаемых или мифических подобный хороним обретал конкретную прописку на

карте мира (например, «Terra Australis Incognita», позже материализовавшийся в Антарк-

тиду).

Однако куда более многочисленной, сложной и поливариативной является категория

объектов, которые следует называть «легендарными городами», т.е. исторически извест-

ные, упоминаемые в тех или иных первоисточниках, но достоверно не локализованные и

не идентифицированные на местности. Если сравнивать вероятность идентификации в

конкретном геопространстве объекты двух названных категорий («легендарные местно-


сти» и «легендарные города»), то значительно большей вероятностью перейти в категорию

достоверно идентифицированных имеют, конечно же, города. Так, к числу найденных и

локализованных на местности «легендарных городов» относятся Херсонес (1827 г.), Кар-

фаген (1858 г.), Троя (1873 г.), Кносс (1900 г.), Хедебю (1930 г.), Сокхоф (1967 г.), Дварка

(1979 г.), Юмна (1990 г.), Итиль (2008 г.), и др. Но и сегодня целый ряд исторически засви-

детельствованных городов продолжают оставаться в категории «легендарных». Их место в

общественном историческом сознании характеризуется континуитетностью, знание о них

может иметь устойчивый характер и быть широко известным, но чаще пребывает в катего-

рии известности лишь достаточно узкому кругу специалистов (как правило, историкам,

историко-географам, этнографам). Тем не менее, в любом случае попытки их простран-

ственной идентификации (имплицитные или эксплицитные) не прекращаются. Для куль-

турной географии «легендарные города» могут составлять один из интереснейших объек-

тов исследования, т.к. концентрируют на себе множество информационных каналов, явля-

ются объектами палеогеографических реконструкций геокультурных условий прошлого,

отражают накопленные столетиями научные знания (особенно в результате их целена-

правленных поисков), довольно часто являются составляющими и народного фольклора и

т.д. Таким образом, «легендарные города» являются своеобразными ментально-

информационными «сгустками», репрезентирующими в самом обобщенном виде комплекс

историко-географических сведений о регионе, процессах этногенеза, этапах природополь-

зования, в целом — процессе формирования локального компонента антропосферы (т.е.

конкретной геоисторической территориальной общности – геоисторического региона).

Особого внимания культурной географии требует важнейший компонент рассматри-

ваемого объекта — его легендарная основа. Вследствие отсутствия достоверной террито-

риальной идентификации конкретного «легендарного города», вокруг него может форми-

роваться комплекс прозаической фольклорной информации — легенды, мифы, предания,

пересказы и т.п. о происходивших «в незапамятные времена» событиях, главными героями

в которых выступают мифические и/или реальные личности и даже целые народы.

Исходя из обозначенных характеристик, можно определить «легендарный город» как

упоминаемое в исторических источниках поселение, имеющее торгово-ремесленную и во-

енную специализацию, сыгравшее исключительную роль в мировой истории, и вошедшее в

историческую память в виде эпического предания (легенды или былины), однако до насто-

ящего момента не локализованное и не подтвержденное историческими артефактами,

современными ему.


Проблема информационной достоверности

«легендарных пространств»

Все ментальное пространство человечества можно условно разделить на три крупных

блока: знаемая, незнаемая и воображаемая. Граница между пространствами незнаемым и

воображаемым очень размыта, и может сильно варьировать в зависимости от каждого кон-

кретного примера. Незнаемые пространства могут успешно переходить в ментальном вос-

приятии в категорию «знаемых» (вследствие географических открытий или фундамен-

тальных исследований), или наоборот — становиться воображаемыми, как например,

Шамбала, Эльдорадо или Лемурия. Однако есть среди воображаемых пространств две

очень специфические подкатегории — «мифо-религиозные пространства», не связанные с

реальным пространством и лежащие ментально в надматериальной среде, и «изначально

воображаемые» — это литературные образы, утопии и политические мифо-территории

(например, представление о Стране Пресвитера Иоанна, которое служило предпосылкой

для крестовых походов).

Процесс формирования мифологической составляющей пространства проходит дву-

мя путями.

Первый путь — естественный — основан на когнитивно-психологических основах

сознания человека и приводит к обожествлению, одушевлению отдельных составляющих

природы, идеализации отдаленных территорий, упрощению реальности в объяснении

сложных процессов, и таким образом, к формированию неизвестных и воображаемых про-

странств. Также в процессе естественного процесса познания территории могут перехо-

дить из одних ментальных групп в другие.

Второй путь основан на искусственном искажении ментального пространства. Это

всевозможные политические, экономические, социо-культурные процессы, приводящие к

мифологизации известного пространства для достижения какой-либо конкретной цели.

В результате развития отмеченных процессов можно условно выделить группы «ле-

гендарных пространств», располагаемых последовательно от вымышленных до реальных,

переосмысляемых в зависимости от полноты и достоверности информационных источни-

ков и общей предполагаемой реальности их существования (рис. 1).


Функции «легендарных городов» для геоисторических регионов

«Легендарные пространства», как правило, не возникали на пустом месте. Информа-

ция о них всегда соотносилась с конкретной частью света, и историческими областями.

Так, Геродот поместил Гиперборею на север Скифии не случайно, а в результате идеали-

зации древними греками северных варваров, «противоположных» им по географическому

положению и предполагаемому укладу жизни. То есть, даже изначально, с первого упоми-

нания легендарной страны, она располагалась в конкретном геоисторическом регионе

(идентифицировалась с ним), не имея при этом конкретной территориальной привязки.

Потому отсюда вытекает ряд функций, которые играли и продолжают играть легендарные

города.

1) Идентификационная — функция, основанная на отображении представлений о

геоисторическом регионе (или его части) в цивилизованном мире в прошлые исторические

Рис. 1 – Разновидности и степень достоверности «легендарных пространств» (с примерами из геоисторического региона «Днепровское Надпорожье»)


эпохи. Так, например, благодаря информации о Савромаре – городе Амазонок, мы знаем

представления древних греков о всем регионе современной Центральной Украины в це-

лом, а Данпарштадт, отображенный в римских хрониках, дает некоторое представление о

Среднем Приднепровье и черняховской культуре, отождествляемой современными архео-

логами с готами.

2) Воспитательная функция обусловлена тем, что изначально «легендарные города»

были определенным образцом поведения (хорошего или плохого) и политического устрой-

ства. Поэтому служили определенным «воспитательным фактором». Сегодня эта функция

несколько трансформировалась и факт предполагаемого существования легендарного го-

рода скорее воспитывает патриотизм и уважение у современных поколений к своей терри-

тории.

3) Когнитивно-гносеологическая функция «легендарных городов» заключается в

первую очередь в содержательной привлекательности связанных с ними «легенд», преда-

ний и мифов, накопленных за многие столетия. Это может служить основой для существо-

вания целой индустрии по удовлетворению познавательного интереса любых граждан –

как жителей самого региона, так и его гостей (часто разрабатываются специальные экспо-

зиции в музеях, создаются реальные и виртуальные экскурсионные маршруты, упомина-

ются в путеводителях для придания некоей загадочности и «удревления истории» и т.п.).

4) Аттрактивная (или аттрактивно-туристическая) функция выходит из того, что даже

мифы сегодня являются туристическим ресурсом. Часто легендарные города и местности,

мифические личности и события привлекают туристов больше, чем реальные памятники

истории и культуры. Так, можно отметить Лукоморье в Самаре, гору Олимп в Греции,

«Замок Дракулы» в Румынии и др.

5) Политико-идеологическая функция очень специфична и заключается в том, что

информация о легендарных городах и странах становится механизмом влияния на обще-

ственность. К примеру, легенды об атлантах легли в основу нацисткой доктрины, Гипер-

борея объединяет неоязычников, Старая Самарь позволяет «удревнять» город Екатерино-

слав-Днепропетровск и возводить его корни к казацкой эпохе, нивелируя тем самым «рус-

ский след» в истории Юго-Восточной Украины.

Можно выделять и другие функции, которые сегодня может выполнять категория

«легендарного города». Но важнейшими из ник, как представляется, являются выше пере-

численные. Также важен вопрос методологического определения категории «легендарный

город», его признаков и свойств. В частности, о «легендарности» того или иного города

свидетельствуют такие признаки, как: 1) высокая степень достоверности первоисточника,


где упоминается город впервые; 2) отражение в мифологическом пласте разных народов;

3) неподтверждаемость материальными свидетельствами; 4) не локализованный с точно-

стью, отсутствие точной географической привязки; 5) неотображаемость (или недостовер-

ность и поливариативность локализации) в картографических источниках; 6) устойчивость

в исторической памяти; 7) наделение поселения последующими поколениями высокой ис-

торической значимостью. Данная совокупность факторов позволяет в целом безошибочно

определять «легендарные города» в любом геоисторическом пространстве. То есть, «ле-

гендарный город» — это мифологическая часть пространства, которая на текущий момент

не имеет реальной материальной основы или подтверждения. Однако гипотетически она

может быть найдена археологическим путем.

Важными свойствами легендарного города являются его историческая значимость в

прошлом и, как следствие, устойчивая фиксация в исторической памяти. Так, например,

известно, что якобы именно легендарный город Эскампей — священный центр Скифской

империи, стал местом проведения первой в истории человечества переписи населения, а

город Савромара, якобы, был основан осевшими в степях амазонками, которые побороли

греков, и завоевали скифов. Легендарный Пересечень, находившийся на пересечении важ-

нейших водных и сухопутных путей, долгие годы выдерживал осаду киевских князей, а из

готского Данпарштадта, наоборот, совершались сокрушительные набеги готов на Рим.

Следует отметить, что практически всегда история любого «легендарного города»

обрастает неправдоподобными подробностями и становится достоянием народного фольк-

лора, поэтому подобные геоисторикокультурологические объекты являются неотъемлемой

частью мифологического пласта разных народов. При этом историческая значимость «ле-

гендарного города» также объясняется и достоверностью источников, в которых он впер-

вые упоминается. Так, например, Эскампей описан Геродотом, а Пересечень неоднократно

упоминается в славянских летописях. Однако сегодня ни один из этих «легендарных горо-

дов» не имеет материального подтверждения — нет ни точной географической привязки,

ни археологических свидетельств и исторических артефактов, которые бы позволили с

точностью определить их местонахождение, получить достоверные сведения об особенно-

стях их развития. К тому же, ни одни из них не нашел своего отображения ни в одном кар-

тографическом источнике.


Легендарные города Днепровского Надпорожья

Геоисторический регион «Днепровское Надпорожье» терриоориально охватывает

пространство вдоль среднего течения Днепра, включая современный город Днепропет-

ровск и ниже по течению реки вплоть до острова Хортица. Иногда в него также включают

территорию бывшего Великого Луга (ныне затоплен водами Каховского водохранилища)

[1]. Указанный регион характеризуется древнейшими формами природопользования, в

частности, доказано существование целого ряда поселений древнего человека, начиная со

времен раннего палеолита. С тех пор человеческая жизнь (а значит и природопользования)

на берегу Днепра не прекращалось. Для этой провинции были присущи все известные ис-

торические формы природопользования, а также процессы их эволюционной трансформа-

ции. Особенности поселений и самих людей, обитавших в Днепровском Надпорожье, обу-

славливались природной средой: Днепровские пороги издавна привлекали людей тем, что

даже зимой не покрывались льдом и давали пищу в наиболее голодные сезоны года. Они

перекрывали свободный путь по Днепру, здесь возникали переправы и создался своеоб-

разный узел — перекресток дорог, ставший важным фактором формирования сети насе-

ленных пунктов. Пути и переправы через Днепр соединялись с путями и переправами че-

рез реки Самару и Суру. При впадении Самары и Суры в Днепр на обоих берегах этих рек

были древние поселения [6]. Переправы через Днепр и Самару в местности, где располо-

жен современный Днепропетровск, были налажены еще в IV тыс. до н.э. [5]. Вследствие

данных особенностей местности к территории геоисторического региона «Днепровское

Надпорожье» некоторыми исследователями привязываются ряд «легендарных городов»,

свидетельства о которых дошли до нас в отдельных древних документах.

К. Птолемей еще во II в. указывал ряд знаковых поселений на Днепре, в т.ч. Азагарий

— укрепленный город возле первого порога Днепра, который был центром контроля путей

к Черному морю, а также с моря на север и запад. Б.А. Рыбаков считает, что Азагарий —

это, возможно, обнаруженное археологами укрепленное поселение в с. Башмачка [10]. Но

этот вывод больше касается не Башмачанского поселения, а местности ниже устья р. Са-

мары, где действительно начинались пороги [2].

К устью Самары также привязывают легендарный город Амадоку — столицу племе-

ни «амадоков-плотогонов», о которых писал Птолемей во II в. Если плоты гнали через по-

роги, то и Амадока могла располагаться у первого (Кодакского) порога. Сюда пригоняли

плоты с севера, со стороны самарских сосновых боров [2].

Историк Екатеринославской епархии Ф. Макаревский утверждает, что в устье Сама-

ры находился и сарматский город Савромара [7]. После многих событий, в течение долгих


времен пребывания в Восточной Европе, сарматы, как пишет Ф. Макаревский, «... въ

началѣ VII в. нашей эры остановились, наконецъ, около Днѣпра ... главное городище ихъ

было недалеко отъ Днѣпра — Савромара, въ просторѣчiи называвшаяся — Самарою при

рѣкѣ того же имени» [7, с. 38]. Однако остается загадкой, откуда вообще мог знать о Сав-

ромаре сам Ф. Макаревский. Исследователь истории сарматов К. Ф. Смирнов на основании

археологических данных разработал карту сарматских памятников раннего периода (I – III

тыс. до н.э.). Для местности в низине реки Самары они показаны вблизи города Подгород-

ное, сел Соколово, Спасское, Верхняя Маевка, Булаховка. Также одиночные захоронения

сарматов вскрыты в левобережной части современного Днепропетровска [2]. Поэтому

сарматский город Савромара, вполне возможно, мог располагаться на левом берегу Днепра

в устье Самары.

По легенде, рассказанной Геродотом, сарматы произошли от племени загадочных

амазонок. Воинственное женское племя, обитавшее в Причерноморских степях, порождало

многочисленные слухи и мифы в античном мире. В Древней Элладе рассказывали, что

амазонки выжигали себе правую грудь, чтобы было легче стрелять из лука и скакать на

лошади. По легенде, социальное устройство Савромары было воплощением феминистских

утопий: женщины правят, воюют, охотятся, а мужчины ведут домашнее хозяйство. Более

того, воительницы не отказывали себе в женских слабостях — они охотно пользовались

украшениями, парфюмерией, носили красивую одежду, следили за своей красотой [11].

В скандинавских сагах упоминается страна Рейдголанд и ее столица Данпарштадт,

что в переводе означает «Днепровский город», построенный, по преданиям, в виде камен-

ной крепости, в третьей четверти IV в. на месте сожженного славянского укрепления у по-

рогов [10, 11].

В. В. Бинкевич и В. Ф. Камеко высказывают гипотезу относительно государственно-

го образования уличей Артании (VII – VIII вв.) и местоположении ее столицы Арты. Свя-

зывая результаты анализа источников с многочисленными достопримечательностями

Надпорожья, авторы утверждают: «Столица уличей-русов Арта, возможно, располагалась

на Княжем острове и на поселениях в районе переправ через Днепр и Самару. Это могло

быть древнее поселение и местонахождение племенного объединения («княжение») ули-

чей» [2, с. 124].

В 922 г. в летописях упоминается главный город уличей — Пересечень [2]. Есть ос-

нования полагать, что летописный Пересечень имел последовательно несколько различ-

ных мест расположения, и одно из них находилось в пределах современного Днепропет-

ровска. Б. А. Рыбаков считал, что уличский город Пересечень должен был находиться на


Днепре южнее Киева. В связи с этим внимание исследователей привлекают остатки боль-

шого славянского поселения, которое существовало на песчаных холмах Игреньского по-

луострова вблизи устья Самары. Если это и не был летописный Пересечень, Игреньское

поселение заслуживает на статус города [5]. В 940 г. после трехлетней осады варяжский

воевода Свенельд захватил и уничтожил город-столицу уличей Пересечень. На его месте

возник «Город русов», в котором селились воины Свенельда, переселялись люди из Киев-

ской земли, а также оставались местные жители, которые хорошо знали здешние места и

владели навыками переправ. Здесь появилось ремесленничество, велась торговля, была по-

строена церковь. Город этот, якобы, разрушили татаро-монголы в нач. XIII в. [2].

Существует мнение, что так называемый «Город русов» назывался Немоградом

(Новгородом). Император Византии К. Багрянородный утверждал, что русы плывут для

торговли в Византию с двух мест: «Одни из Немограда [Новгорода], в котором сидел

Сфендослав [Святослав], ... а другие из крепости Милиниски [Смоленска], из Телиуци

[Любеча], Чернигоги [Чернигова] и из Вусеграда [Вышгорода]» [3]. Общепринята интер-

претация топонима Немоград как Новгорода Великого. Но еще в 1924 г. В.А. Пархоменко

утверждал, что Немоград — это иной город, который расположен южнее. В. В. Бинкевич и

В. Ф. Камеко предполагают, что Новгородом называли во времена К. Багрянородного

(948–952 гг.) город, расположенный перед первым порогом Днепра на Игреньском полу-

острове [2].

Еще одним доводом в пользу расположения древнего города уличей Пересеченя в

пределах современного Днепропетровска, является издавна известный характерный при-

знак этой местности — «пересечение путей», что могло дать название городу во времена

«летописных» уличей. Главными путями того времени, упоминаемыми в летописях, были

Греческий, Соленый, Железный. Согласно этимологическому словарю летописных гео-

графических названий Южной Руси, «Греческий путь» — «вниз по Днепру в Греческую

землю», «Соленый» — «Днепром, Самарой, Волчьими Водами, ... до Перекопа, к соленым

озерам Крыма», «Железный путь» — «по Левобережью Днепра вниз до моря» [2].

Таким образом, по некоторым гипотезам, на территории Днепровского Надпорожья

еще с древних времен существовали поселения и главные города племен, которые сегодня

с полным основанием можно относить к категории «легендарные города». Это обуславли-

валось, прежде всего, природными условиями местности, которые требовали и способ-

ствовали постоянному пребыванию здесь населения. Город, который бы здесь возник, был

бы центральным для значительного региона, т.к. имел бы самое выгодное стратегическое

значение и положение. В результате этого, под действием внешних сил, относительно


устойчиво развивающееся поселение постоянно подвергалось бы изменениям и перестраи-

валось, но жизнь в нем бы не прерывалась. Поэтому вполне вероятно, что непрерывное

эволюционное развитие с необходимыми перестройками происходило здесь со времен Ве-

ликого переселения народов, в эпоху казачества, и далее продолжилось в Екатеринославе

и современном Днепропетровске.

Таким образом, под «легендарными городами» следует понимать исторически из-

вестные, упоминаемые в тех или иных первоисточниках, но достоверно не локализованные

и не идентифицированные на местности населенные пункты, обладавшие исключительной

значимостью в прошлом и, как следствие, получившие устойчивую фиксацию в историче-

ской памяти населения. Регион Днепровского Надпорожья обладает целой «плеядой» та-

ких ментально-семиотических систем, трудно поддаваемых четкой и конкретной локали-

зации в пространстве. Но при этом уже сегодня «легендарные города» способны выпол-

нять целый ряд функций и ярко позиционировать геоисторический регион с различных по-

зиций. Обозначенная в статье проблематика заслуживает на отдельное комплексное рас-

смотрение с методологических подходов культурной и гуманитарной географии.


1. Афанасьєв О.Є. Історико-географічний аналіз регіонального природокористування: тео-

рія, методологія, практика: Монографія. — Тернопіль: Видавництво «Крок», 2012. –— 550

с.

2. Бінкевич В. В. «…Град ім’ям Пересічень»: Краєзнавчі нариси про пам’ятки Надпорожжя

/ В.В. Бінкевич, В. Ф. Камеко. — Д.: Пороги, 2008. — 344 с.

3. Грушевський М.С. Історія України-Руси. У 10-ти т. — Львів-Київ, 1907. Т. 6. — X, 670

с.; 1909. Т. 7. — X, 628 с.

4. Замятин Д. Н. Гуманитарная география [Материалы к словарю гуманитарной географии]

/ Гуманитарная география. Вып. 2. – М.: Ин-т наследия, 2005 – С. 332-334.

5. Історія міста Дніпропетровська / [За наук. ред. А.Г. Болебруха]. – Д.: Грані, 2006. – 596

с.

6. Кабузан В. М. Заселение Новороссии (Екатеринославской и Херсонской губерний) в

XVIII – первой пол. XIX в. (1719–1858 гг.). — М.: Наука, 1976. — 307 с.

7. Макаревскій А.Г. (о. Феодосий). Матеріалы для историко-статистическаго описанія Ека-

теринославской єпархіи: Церкви и приходы прошедшаго XVIII столҍтія. — Екатерино-

славъ: Тип. Я. М. Чаусскаго, 1880. — 1080 с.


8. Митин И.И. Мифогеография: пространственные мифы и множественные реальности //

Communitas. 2005. №2. — С. 12-25.

9. Митин И.И. Мифогеография [Материалы к словарю гуманитарной географии] / Гумани-

тарная география. Вып. 2. — М.: Ин-т наследия, 2005. –— С. 347-348.

10. Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества ХІІ–ХІІІ вв. — М.: Наука, 1989. —

546 с.

11. Троценко А.В. Легенды города Святой Екатерины. — Тернополь: Изд-во «Крок», 2012.

— 324 с.

12. Tuan Yi-Fu. Humanistic geography // Annals of the Association of American Geographers.

1976. Vol. 66. № 2. — P. 266-276.

С.Н. Третьякова

АРХАНГЕЛЬСК. ГОРОД НА КРАЮ ЕВРОПЫ

Любой исторический город несет в себе те или иные следы своего прошлого. Это па-

мятные места, архитектурные сооружения, старые названия и т.п. Но это могут быть и

культурные коды, знаки, символы, образы. Н.П. Анциферов главным в понимании города

считал познание его «души» на основе единства его исторического развития, природы, ар-

хитектурного пейзажа, духовной жизни. Душу города можно почувствовать через его «за-

пахи, звуки, краски, формы, игру света и тени, пространство» [1]. Признаем ограничен-

ность восприятия города как «цельного культурно-исторического организма» иностран-

ными посетителями, но одновременно это и «свежий» взгляд со стороны, подмечающий

главное и необычное. Поэтому наблюдения иностранцев, несмотря на свойственные им

недостатки, позволяют создать образ(ы) города.

Значительное число описаний дореволюционного Архангельска принадлежит перу

английских авторов. В результате экспедиции Уоллоби-Ченслера 1553 г., когда англичане

появились в Белом море, были установлены дипломатические и торговые отношения меж-

ду Москвой и Лондоном. Поэтому Архангельск для англичан был особым городом и те из

них, кто прибывал сюда в XIX – начале XX вв., имели определенное представление об ис-

тории города. Журналист У. Диксон утверждал, что «порт и город Архангельск обязан

своим рождением английской авантюре, а процветанием – английской торговле». А свя-


щенник А. Бодди даже в названии своей книги [4] отразил, что это путешествие по древ-

нему торговому пути от Арктического моря до Москвы. Поэтому понятен интерес англи-

чан к Архангельску.

Но, как часто бывает, реальность оказывалась иной. Так для английской дамы (не

назвавшей своего имени), которая побывала здесь в середине XIX в., город не оправдал

ожиданий. «Архангельск, который хотя и является столицей губернии и главным портом

на Севере России, никоим образом не соответствует ожиданиям иностранца, который ви-

дел только крупные буквы, напечатанные на карте». Город представлял собой длинную

улицу из мрачных деревянных домов, в основном темно-серого или черного цветов, с ярко

белыми оконными рамами и дверьми. Единственно сносными зданиями были (как во всех

русских провинциальных городах) правительственные учреждения, гимназия и церкви.

«Более жалкого места, которое именует себя городом, невозможно представить» [6, с.19].

Население Архангельска составляло примерно 25 тыс. человек, включая иностранцев и

чиновников. Это было «ужасно унылое место», как его характеризует автор.

Внешние описания города у всех авторов довольно похожи. Представьте, предлагает

Диксон читателю, «огромное зеленое болото вдоль берега темной широкой реки, с глиня-

ными холмами, выходящими тут и там на поверхность из торфа и трясины; поместите на

эти возвышения глины здания; раскрасьте здания фресками, увенчайте их куполами и кре-

стами; поместите в пространство между церквами и монастырями стены и доски, чтобы

разграничить землю для садов, улиц и дворов; проведите две прямых линии длиной три-

четыре мили от Кузнечевской церкви к монастырю св. Михаила, соедините эти линии и

реку дюжиной проездов; раскрасьте стены церквей и монастырей белым цветом, а купола

зеленым и голубым; окружите деревянные дома садом; поставьте герань и олеандр на каж-

дое окно; оставьте растущую на улицах траву – и вы получите Архангельск». Автор выде-

лил центральную часть, где «живописной группой» располагались общественные здания:

пожарная вышка, кафедральный собор, городской совет, суд, дом губернатора, музей. Зда-

ния новые, но выглядят грубо. Коллекция в музее бедная, позолота на соборе богатая [5, с.

26].

В 1910 г. в Архангельск прибыл молодой британский писатель С. Грэхем, чтобы со-

вершить путешествие по Русскому Северу. Он описывает Архангельск как красивый го-

род, вытянувшийся на семь верст в длину, со множеством церквей, на золоченых куполах

которых играет солнце. Дома и тротуары сделаны из «некрашеных и грубо обделанных

сосновых бревен» [7, с. 11]. Предприниматель А. Летбридж также отмечает, что Архан-


гельск, вместе с пригородом Соломбала, в действительности состоит из одной длиной

улицы – Троицкой, которая протянулась на расстоянии семи миль [8, с. 34].

Сравним вышеприведенные характеристики с описанием Архангельска, сделанного

голландцем К. де Бруини в самом начале XVIII в. «Город расположен вдоль берега реки на

три или четыре часа ходьбы, а в ширину не свыше четверти часа. … Что до зданий, все

дома этого города построены из дерева, или, лучше сказать, из бревен, необыкновенно на

вид толстых, что кажется чрезвычайно странным снаружи для зрителя. Однако же есть и

хорошие дома внутри, снабженные порядочными покоями, в особенности принадлежащие

иностранным купцам. … Улицы здесь покрыты ломаными бревнами и так опасны для про-

ходящих по ним, что постоянно находишься в опасности упасть. Вдобавок в городе нахо-

дятся беспорядочно разбросанные развалины домов и бревна после пожара. Но снег, выпа-

дающий зимою, уравнивает и сглаживает все» [2, с. 39-41].

Пространство города формировалось природным ландшафтом, в котором главное

место отводилось Северной Двине. Грэхем сравнивает ее с Темзой (Двина в три раза шире,

чем Темза, чище и быстрее), а Диксон – с Миссури (такие же низкие зеленые берега и ост-

рова). Двина – это главная транспортная артерия. В описаниях авторов: «свистят беспре-

станно пассажирские пароходы, отправляющиеся к островам Белого моря или прибреж-

ным селениям, вверх и вниз по реке буксиры тащат целые острова сосновых бревен» [7, с.

11]. По реке идет «сплав плотов древесины и плашкоутов, заполненных овсом или ро-

жью», содержимое в Архангельске перегружают на иностранные суда, а сами плашкоуты

затем разбирают и тут же продают [5, с. 23]. Проплывают мимо местные барки безвкусно

раскрашенные. Их грубые украшения походили на китайские джонки — в форме змеи,

рыбы, грифона и других подобных существ, мачты украшены красными вымпелами, раз-

вивающимися на ветру. Тяжелые одномачтовые суда с квадратными парусами напоминали

саксонские лодки тысячелетней давности на старых открытках. Их груз состоял из жира,

овчины, необработанных шкур, неприятные запахи которых доносило ветром. Лодочник,

чисто русской расы без примеси татарской крови, в живописной одежде, пел монотонную

и печальную песню [6, с. 18-19].

С реки открывается вид на город, точнее Архангельск смотрит на Двину. Плывя

вдоль города, Грэхем видит: кафедральный собор, сады, домик Петра, старую городскую

тюрьму с черными обгоревшими стенами и пустыми окнами (видимо речь идет о разру-

шенной части Гостиных дворов), красивые пригороды, где живут немцы.

Река и соединяла, и разделяла. Попасть в город можно было только по воде – морем

или рекой, и даже те путешественники, кто приезжал по железной дороге Вологда-


Архангельск построенной в конце XIX в., сталкивались с этой проблемой, так как дорога

доходила только до левого берега. В сам город нужно было переправляться вновь через

Двину. Когда же начинался ледоход, то приходилось ждать, либо рисковать. Англичанка

пишет о ледоходе на Северной Двине как об очень впечатляющем зрелище, которое не

сравнить по силе с ледоходом на Неве [6, с. 223]. Огромные льдины причудливой формы,

сокрушая все на своем пути, рвутся на морской простор. Иногда льды несут с собой какое-

нибудь суденышко или вырванные с корнем деревья. Нередко происходят и несчастные

случаи.

Вода (река, море) и лес давали жизнь городу, но они же несли и главную ему угрозу.

Город не раз горел. Все авторы, прямо или косвенно, упоминают о таком бедствии для де-

ревянного города как пожар, видят их следы. А весной, когда лед тает, то Соломбалу («де-

ревню на воде») затапливает, и жители вынуждены передвигаться на лодках. Из-за ледо-

хода приходилось каждое лето строить новый мост, чтобы соединить город и Соломбаль-

ский остров (заметим, что стационарные мосты в городе появились только во второй поло-

вине XX в.).

Город возник как крепость и порт, в том месте, где можно было «наблюдать за ино-

земцами и вести торговлю». Архангельск, как поясняет Диксон, является единственным

русским морским портом России. Астрахань — это татарский, Одесса — итальянский, Ри-

га — ливонский, а Гельсингфорс — финский порты. Ни один из этих выходов к морю не

является по настоящему русским. Завоеванные мечом, они таким же образом могут быть и

потеряны. Но это не будет большой бедой для России, уверен автор, так как Архангельск

является ее единственной дорогой к морю, выходом к северным водам. Это выход, «дан-

ный ей Богом и который не может быть забран человеком» [5, с. 27].

Архангельск отличался от большинства провинциальных городов тем, что был кос-

мополитичен. Это порт, переполненный судами всех национальностей, чувствуешь, что

находишься «на верхушке Европы», пишет Грэхем. Помимо торговцев и моряков, при-

плывающих каждую навигацию, в городе постоянно проживало много иностранцев, став-

ших русскими поданными. Исторически здесь сформировалась своя Немецкая слобода.

Одним из главных притягательных мест в городе была Набережная, на которой «ки-

пит жизнь; грузят лес, выгружают рыбу, на деревянных пристанях женщины моют треску.

Мерно ударяя веслами, плывут из деревень, расположенных по ту сторону реки, девушки.

Пристани кишат паломниками, разыскивающими суда, идущие в Соловецкий монастырь.

На рынке около сотни лавчонок толкутся норвежцы, шотландцы, а на прилавках лежат та-


кие странные товары, как пирог с треской, посуда из березовой коры, трубки из рыбной

кости, изображение святых, тряпье для бедных богомольцев» [7, с.11].

Летбридж также был согласен, что самым интересным местом для гостей является

рынок и его окрестности. Рынки Парижа, Лондона и Рима далеко уступают ему по живо-

писности. Рынок, или как его называют, базар, начинается в середине улицы и спускается

вниз, к воде, затем заворачивает за угол и продолжается снова. Церковные колокольни и

мачты качающихся рыболовных судов образуют фон. Здесь можно найти практически все.

Но наиболее интересными товарами для иностранца были сделанные из бересты — плете-

ная обувь, корзины всех размеров, большие корзины с крышками (короба), которые носят

крестьяне, резные коробочки, сделанные долгими зимними вечерами [8, с. 35-36]. Автор

купил плетеный короб, который напоминал ему о домашней атмосфере Архангельска.

Бодди, естественно, отметил, что на рынке продают изображения святых (Sviatye

Obraza), выполненные на дереве или бумаге для простых крестьян, и дорогие массивные

иконы в ризах.

В описаниях иностранных авторов неизбежно возникает образ сакрального про-

странства. Путешественников поражало множество церквей, разноцветных куполов и зо-

лотых шпилей. Такое скопление религиозных зданий, считает Диксон, не имеет никакой

пропорции с количеством жителей. Если смотреть издалека, то купола и башни Архан-

гельска, скорее, создают ему вид некоего священного восточного города, чем торгового

места [5, с. 26-27].

Но при этом Летбридж высказывает мнение, что красивых церквей в Архангельске

нет (большинство иностранцев придерживаются сходного мнения). Лишь одна небольшая

церковь была очень трогательна – часовня, сооруженная на пристани в Соломбале на по-

жертвования моряков. Внутри ему запомнилась большая аллегорическая картина, изобра-

жающая как дева Мария помогает спасать тонущих моряков. Видно, что морская тематика

в городе встречалась повсюду. Кроме того, автор не любил заходить в небольшие церкви

из-за запахов овчины и трески, исходящих от северных мужиков, так как даже пустая цер-

ковь продолжала «благоухать» этими ароматами [8, с. 34-35; 9, с. 191].

По наблюдениям Бодди любимым святым у русских является св. Николай, покрови-

тель моряков и детей (Санта-Клаус), и всех людей в целом. О св. Николае пишет и Диксон,

отмечая, что он почитается всеми русскими, но с особенным пылом в этих северных широ-

тах. Здесь это святой мореплавателей и помощник путешественников. Его имя и образ в

этой северной пустыне встречается чаще, чем где-либо еще. Что нашло свое отражение и в


топонимике местности – Никольский рукав Северной Двины, Никольский остров в дельте,

его имя носит старейший монастырь в этом районе [5, с. 21].

Своеобразными символами опасной и тяжелой жизни северных моряков были дере-

вянные «мемориальные» кресты, поставленные по случаю спасения или гибели морепла-

вателей вдоль морского побережья и устья Двины. Их не могли не заметить путешествен-

ники, предпринимавшие плавание по Белому морю.

В городе летом собиралось множество паломников из разных мест, чтобы попасть

Соловецкий монастырь. Посадка пилигримов, в их грязных разноцветных одеждах, пред-

ставляла примечательную «картину жизни за кулисами цивилизованной Европы», так же

как и само судно, принадлежащее монастырю. Вся его команда, начиная с капитана до юн-

ги, состояла из одних монахов. «Длинноволосые, в синих старомодных подрясниках, пере-

хваченных у талии поясом, они представляли живописную картину» [7, с. 11-12].

Бодди обратил внимание на то, что повсюду на улицах или при входе в обществен-

ные здания можно видеть большую икону с горящей перед ней лампадкой, и крестьянина,

молящегося перед ней [4, с. 47]. Эту черту Архангельска подметил и Летбридж. «Снаружи

многие здания украшены большими святыми картинами, перед которыми постоянно горят

лампадки. Спешащая толпа находит время остановиться, люди благоговейно шепчут мо-

литву и крестятся, прежде чем продолжить свой путь» [8, с. 34].

Сакральным было само имя города, названного в честь св. Михаила Архангела. От-

метим, что в английском языке город так и именуют — Archangel. Диксон поясняет, что

город назван по Михайло-Архангельскому монастырю, но название слишком громоздкое,

поэтому русские моряки сократили его до последнего слова. Англичане оставили бы

первую часть — Св. Михаила, рассуждает Диксон, но русские избегают использовать имя

«предводителя небесного воинства». Для них Михаил не является обычным святым, он ар-

хангел, величайший из небесных сил, ему посвящают монастыри и церкви, например глав-

ный собор в Москве, а Михаил и так подразумевается, а кто еще это может быть? [5, с. 28].

Возможно, завершает Диксон свое описание Архангельска и его истории, с западной

точки зрения в Архангельске слишком много куполов, с западной точки зрения город – это

«склад овса и смолы, досок и шкур», но для местных жителей — это «дом архангела, порт

Соловков, ворота Бога». А Грэхем именно на Севере увидел наиболее яркое воплощение

образа «Святой Руси».

Авторы выделяют два имени в истории города — Ивана Грозного, по указу которого

город был основан, и Петра I, который был здесь несколько раз. Однако время от этих эпох

почти ничего не оставило. Напоминают о пребывании Петра I в этих местах крест, постав-


ленный царем в честь спасения на берегу моря и перенесенный позже в кафедральный со-

бор, а также домик Петра I.

Другой известной для иностранцев личностью, связанной с Севером, был М.В. Ло-

моносов. Они знают, что «жители здешнего края произвели на свет гениального мальчика-

крестьянина Михаила Ломоносова», правда, воспринимают его в первую очередь как «ве-

ликого русского поэта». Некоторые даже посетили его родину. Диксона очень удивил па-

мятник Ломоносову, установленный в Архангельске, который изображал поэта в античном

стиле. Он недоумевает, подчеркивая несоответствие между «сыном моряка, писавшем по-

эмы на русском языке» и его образом поэта в античной тоге, а также неуместность такого

памятника в «городе монастырей и торговли» [5, с. 196]. Остальные авторы обошли своим

вниманием этот действительно необычный памятник, который тогда располагался в самом

центре города.

Образ жизни города определяли два времени года – лето/зима (белые ночи/темнота).

Грэхем приехал в Архангельск с юга России, в край, где «в течение двух месяцев в году

стоит непрерывный день и в течение двух месяцев тянется бесконечная ночь», когда летом

«в час ночи можно читать с той же легкостью, как и в час пополудни». Именно летом го-

родская жизнь бурлила. Совершенно другое впечатление город производил на путеше-

ственников, которые оказывались в нем в зимнее время.

Обратимся еще раз к запискам англичанки, которая провела здесь зиму, длившуюся,

по ее словам, почти восемь месяцев. Она рисует картину «спящего» города. Было очень

тоскливо, и поддерживала лишь надежда, что лето когда-нибудь все равно наступит. Очень

страдала от низкого неба, коротких дневных часов, а сильный холод замораживал всю

энергию. И постоянно вспоминала «очаровательную Англию». Но так как бесполезно бы-

ло бороться против этих несчастий, пришлось «покориться судьбе». Жить приходилось

преимущественно при свете свечей. Монотонное существование иногда разнообразилось

поездками на санях или чопорным балом у губернатора провинции. Некоторым развлече-

нием стал приезд в Архангельск нескольких самоедов, которые «пришли из своей далекой

страны, чтобы избежать суровости своего холодного климата. Условно говоря, Архан-

гельск для них был Неаполем, так как здесь ртуть замерзает только иногда» [6, с.19-20].

Но и она, при всем своем скептицизме, иногда не могла скрыть своего восхищения красо-

той зимних (но все-таки монотонно белых) пейзажей.

Летбридж дает примерно такую же характеристику зимнего города, правда с боль-

шей долей симпатии. «Зимой на улицах лежат высокие сугробы, а река покрывается льдом.

Солнце показывается всего на несколько часов, и Архангельск спит. В клубах купцы бес-


конечно играют в карты, а крестьяне дремлют на печах, пока не придет весна». Зима это и

время общения, когда каждый стремится познакомиться с кем-то еще, поговорить о делах,

бизнесе, успехах и неудачах, совсем как в большой семье. Когда наступает апрель, появ-

ляются первые признаки жизни. Лед тает и ломается, на Северной Двине начинается ледо-

ход. «Архангельск протирает глаза, зевает, потягивается и просыпается». В маленьком

парке всю ночь играет оркестр, кафе переполнены людьми и даже птицы чирикают и ще-

бечут при неестественном свете белых ночей. Лето такое короткое, что природа «вынуж-

дена работать сверхурочно, чтобы произвести прекрасное впечатление» [9, с. 187-188].

Правда в отношении суровости северной зимы автор пытается развеять устойчивый

миф. В Англии само слово «Архангельск» вызывает в воображении вид людей «с красны-

ми носами, укутанных в меха и дрожащих». Некоторые представляют, что и в июле здесь

«неприятно холодно». В действительности же, это распространенное мнение является

ошибочным, утверждает Летбридж. Реальность совсем другая, в Архангельске редко бы-

вают холода, в то время как летом часто жарко [8, с. 2]. Но вот Диксон рассказы о замер-

ших во льду иностранных кораблях в Белом море в разгар лета приводит, и море именует

не иначе как Polar Sea, Frozen Sea.

Природа, действительно, во многом определила своеобразие и особенность Архан-

гельского края. Регион, центром которого Архангельск являлся, иностранцы описывают

как край земли, удаленный от центра России (даже для самих русских) и отделенный от

него бескрайними лесами. А на север и восток от стен Архангельска простирается «пусты-

ня льда и снега», где нет ни деревень, ни дорог, ни полей. Город примостился на узкой по-

лоске земли вдоль берега Двины, упираясь с одной стороны в болота и тундру, где живут

уже самоеды, а с другой — в студеное Белое море.

Но при этом большинство авторов развивает мысль, что этот северный край является

заповедной территорией, где не было ни чужеземных завоеваний, ни крепостного права.

Именно здесь сохранилась «чистая славянская раса», родная речь и древние традиции.

«Они никогда не склонялись под татарским игом, не научились подчиняться немцам. У

них не было ни господ, ни рабов. Они держались своей древней жизни». Диксон объясняет

этот феномен не только удаленным расположением, но и тем обстоятельством, что эта

территория была колонизирована Великим Новгородом, когда он еще являлся свободным

городом, и его колонии сохранили эту «хартию вольности». Поэтому «изучение России

должно начинаться с северной ее полосы» [5, с.15].

Грэхем также не случайно оказался в Архангельске. До этого британский путеше-

ственник уже провел около года в России, но его друзья считали, что ему следует поехать


на Север, «где подлинная Россия сохранилась в лесах как во льду, где нет ни железных до-

рог, ни контактов с современным миром XX века» [7, с. 8].

Летбридж рассуждая о притягательности Русского Севера, акцентирует на том, что

из-за суровых природных условий эта территория не привлекала богатых землевладельцев,

поэтому была «возможность расти сильным, свободным, независимым. Русский северянин

— это в высшей степени образец гуманизма» [8, с. 6].

Но с другой стороны, отдаленность города привела к тому, что Архангельск являлся

фронтиром, местом ссылки политических, что отмечено в большинстве сочинений.

В недавние времена нередко можно было услышать такую характеристику Архан-

гельска — «треска, доска и тоска». Иностранные авторы вряд ли были знакомы с таким

мнением, но у всех прослеживается некоторое разочарование от первой встречи с городом,

они явно ожидали увидеть нечто большее. Понятно, что восприятие всегда очень субъек-

тивно и зависит от многих обстоятельств. Отметим также, что женский и мужской образы

города отличались. Напомним, что для англичанки это был унылый город, сходное мнение

высказывает и попутчица Летбриджа из Польши, которая очень удивлялась, зачем он едет

в Архангельск, когда «есть целый мир». Однако если на одних путешественников город не

произвел впечатления, то в памяти других он сохранил свой особый облик.

Основными характеристиками Архангельска для английских наблюдателей являются

река, которая была частью города, множество судов и рынок, много иностранцев и одно-

временно большое количество церквей, религиозность жителей, деревянные дома и мосто-

вые, и, конечно же, белые ночи или долгая зима. Это и открытый для контактов портовый

город, но одновременно и изолированный (льдами, лесами, болотами, расстояниями). Это

город на границе природы и культуры. Архангельску очень соответствуют строки

Ю.М. Лотмана, которые он писал о Петербурге. Эксцентрический город расположен «на

краю» культурного пространства: на берегу моря, в устье реки. Здесь актуализируется не

антитеза «земля/небо», а оппозиция «естественное — искусственное». Это город, создан-

ный вопреки Природе и находящийся в борьбе с нею. Если «концентрические» структуры

тяготеют к замкнутости, выделению из окружения, которое оценивается как враждебное,

то эксцентрические — к разомкнутости, открытости и культурным контактам [3, с. 209].

Архангельск включал в себя разные образы, неслучайно пространство города ограничива-

лось с одной стороны монастырем, а с другой — Соломбалой, где была сосредоточена

портовая жизнь. Эти образы не изменились на протяжении почти столетия. По описаниям

чувствуется дух пусть провинциального, но какого-то особенного города.


Город был наполнен своими особыми звуками и запахами, красками и архитектур-

ными формами непривычными для западного человека. Архангельск для Диксона не явля-

ется «портом и городом в том смысле, какими являются Гамбург и Гуль, где есть множе-

ство доков и ангаров, домов, складов, идет активная торговля. Архангельск же — это ла-

герь хижин, скопившихся вокруг группы колоколен, куполов и шпилей» [5, с. 26]. И дело

не только во внешнем виде, но и в отсутствии привычного для европейца комфорта. Нет (в

их представлении) причалов и пирсов, нормальных трапов для спуска на берег, плохие до-

роги и гостиницы. Перефразируя известную поговорку, можно сказать: «что для англича-

нина плохо, то для архангелогородца было привычно». Диксон проводит аналогии с Во-

стоком, другие авторы — с древней Англией.

Но в тоже время эта непохожесть для ряда наблюдателей создавала особый, даже ми-

стический образ города. Обратим внимание на названия книг иностранных авторов —

«Свободная Россия», «Новая Россия», «Неизвестная Россия», «Душа русского». С одной

стороны это свидетельствовало о новой тенденции пересмотра традиционного образа Рос-

сии в глазах британцев. С другой, об увлечении загадочной русской душой, которая стала

особенно популярна в Британии в начале XX в. под влиянием русской литературы. Поэто-

му описания самого города (его достопримечательностей) у путешественников и уходят на

второй план, принимая во внимание их убежденность, что все русские провинциальные

города одинаковы.

Грэхем был уверен, что «город имеет душу», но не каждому дано это понять. Можно

остановиться в отеле в Архангельске или совершить поездку по стране и не увидеть ниче-

го, кроме местного колорита. Бьющая ключом жизнь — это только пелена, непознанная

жизнь лежит за поверхностью. Архангельск — мистический город, возможно на такой об-

раз повлияло «странное впечатление спящего города белой ночью» [7, с. 13].

Летбридж также считал, что есть что-то особенно сокровенное в городе, что придает

Архангельску собственное очарование, «которое ни время, ни расстояние не могут сте-

реть». Но в отличие от Грэхема, ему кажется, что это «частично из-за семимесячной зи-

мы». В расположении Архангельске нет ничего величественного, здесь нет ни холмов, ни

скал. Ряды низких деревянных домов спускаются к воде от сосен, окаймляющих край

тундры. Его улицы, как и в большинстве русских городов, непропорционально широки и

плохо мощены. В нем нет богатства Южной России и мало черт процветающей Сибири.

Несмотря на эти недостатки, у него есть свое очарование и дружелюбие. Простые рыбаки

и охотники дают ему сердечность, которой так не хватает британской цивилизации [9, с.

186-188].



1. Анциферов Н.П. Душа Петербурга [Электронный ресурс] — Режим доступа:

http://www.gramotey.com/?open_file=1269041149 (дата обращения 12.03.2013).

2. Бруин де К. Путешествие в Московию // Россия XVIII в. глазами иностранцев. —

Л.: Лениздат, 1989. —– С. 17-188.

3. Лотман Ю.М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Лотман

Ю.М. История и типология русской культуры. — СПб.: «Искусство – СПБ», 2002. — С.

208-220.

4. Boddy A. With Russian Pilgrims being on account of a Sojourn in the White Sea Monas-

tery and a Journey by the Old Trade Route From the Arctic Sea to Moscow. — L.: Wells Gard-

ner, Darton & CO., 1892. — XII, 347 p.

5. Dixon W.H. Free Russia. — N. Y.: Harper & Brothers, 1870. — X, 359 p.

6. The English Woman in Russia: Impressions of the Society and Manners of the Russians

at Home. — N. Y.: C. Scribner, 1855. — 316 p.

7. Graham S. Undiscovered Russia. — L.: J. Lane, 1912. — XVI, 337 p.

8. Lethbridge A. The New Russia from the White Sea to the Siberian Steppe. – L.: Mills

and Boon, Ltd, 1915. – XV, 309 p.

9. Lethbridge M., Lethbridge A. The Soul of the Russian. — L., N. Y.: J. Lane Company,

1916. — X, 238 p.

М. Н. Крылова

ОСОБЕННОСТИ СОВРЕМЕННОЙ КОММЕРЧЕСКОЙ НОМИНАЦИИ

(НА МАТЕРИАЛЕ ТЦ «МЕГА», РОСТОВ-НА-ДОНУ)

Коммерческая номинация — это названия магазинов, учреждений и товаров, которые

преследуют коммерческие цели — служат продвижению товара, услуги и т. п. на рынке.

Одним из актуальных современных терминов для обозначения коммерческих онимов яв-

ляется термин «прагматонимы».

Формирующиеся рыночные отношения окунули нас в море коммерческих наимено-

ваний, призванных привлечь наше внимание к товару, магазину, заставить купить товар.


Целая армия специалистов (психологи, социологи) работает над коммерческой номинаци-

ей, конструирует наименования, опираясь на давно используемые на Западе и адаптируе-

мые сейчас для России правила и законы. Удачное коммерческое наименование способно

повысить продажи, и это уже достаточное основание как для того, чтобы данные номина-

ции изучать, так и для того, чтобы над ними работать. Что представляет собой современ-

ная коммерческая номинация с лингвистической точки зрения, оказывает ли она планиру-

емое влияние на потенциального покупателя?

Нас привлекло локализованное в пределах одного торгового центра (ТЦ «Мега», Ро-

стов-на-Дону) поле коммерческой номинации, анализируя которое мы ставили перед со-

бой цели: проследить количественную и качественную динамику коммерческой номина-

ции (на материале двух срезов — 2008 и 2013 года); оценить соотношение заимствованных

и русских наименований; оценить воздействие с помощью современных коммерческих

наименований на покупателя, на его желание приобрести товар; сформулировать ряд пра-

вил конструирования прагматонимов.

Проблема коммерческих наименований не первое десятилетие привлекает внимание

лингвистов, известны исследования этой области номинации, проводившиеся Н.А. Гусей-

новой, Г.С. Куликовой, М.Е. Новичихиной, О.Б. Сиротининой, Т.В. Шмелёвой, Т.В. Щер-

баковой, О.Е. Яковлевой и др. Для учёных очевиден прогресс данной отрасли наименова-

ний, наблюдаемый с распространением в России рыночных отношений. Т.В. Шмелёва от-

мечает, что «взрывообразный рост числа объектов, требующих собственных имён, вызы-

вает увеличение ономастикона (в первую очередь, городского) и расширение диапазона

ономастической техники, или языковых средств производства онимов» [5, с. 6].

В то же время назвать тему коммерческой номинации достаточно разработанной

нельзя, так как в силу своей неоднородности и прикладного характера прагматонимы

остаются вне пределов внимания большинства учёных. Динамика же коммерческой номи-

нации в пределах одного торгового центра вообще ранее не исследовалась.

Особенно часто внимание учёных обращается к выбору при номинации русского или

иноязычного слова, кириллической или глаголической формы графической записи наиме-

нования. Это, действительно, важнейшая проблема. Хочется сразу отметить, что никто из

исследователей не призывает к отказу от иноязычных коммерческих наименований, что,

естественно, невозможно с учётом происходящей глобализации. Г. С. Куликова отмечает:

«Понятно, что включение иноязычных номинаций в язык современного города обусловле-

но процессом интеграции России в мировую экономику. Однако зарубежный опыт форми-

рования “языка улицы” свидетельствует о возможности исключить или максимально огра-


ничить применение в городских номинациях иноязычных слов» [2, с. 330]. В российских

условиях, при отсутствии механизмов административного регулирования, процесс ком-

мерческой номинации носит преимущественно стихийный характер, живо реагируя на ве-

яния времени, изменения уровня образованности и культуры современного потребителя

товаров, тенденцию к расслоению общества и под.

В этой связи коммерческие наименования, их состав, этимология, динамика могут

быть одним из показателей состояния современного русского языка, его подверженности

влияниям, умения реагировать на чуждые элементы и развиваться, вырабатывая новые са-

мостоятельные единицы.

Количественные данные, обнаруженные нами при сопоставлении коммерческих

названий разного типа в ТЦ «Мега» в 2008 и 2013 году, отмечены в таблице 1.

Таблица 1 – Количество коммерческих наименований, различных по происхождению

и написанию

Тип наименования Количество, примеры

2008 г. 2013 г.

Иностранные наименования, написанные

полностью на иностранном языке

137: Accesso-

ries zone

104: Adidas,

Bugatti

Русские наименования 42: Детский

мир

39: Золотая

стрекоза


по-русски

7: Ашан,

ИКЕА

9: Сбарро

Наименования, написанные по-русски с

включением иноязычных компонентов

2: Блинкоff 1: 5 кар-

маNов

Названия, представляющие собой адреса

в Интернете

2: Foto.ru –

Русские наименования, написанные ла-

тиницей

2: Zimaletto

2: Acoola

Наименования, состоящие из цифр 1: 3'15'' 2: 36,6

Наименования из букв и цифр 1: Е2О –

Всего 194 157

Как показывает таблица, количественно преобладающими, основными являются пер-

вые три группы наименований. Рассмотрим их более подробно. Во-первых, нас интересует


процентное отношение наименований каждой группы от общего количества наименова-

ний, которое позволит увидеть количественную динамику (таблица 2).

Таблица 2 – Количество (в %) основных групп коммерческих наименований

Тип наименования Количество

2008 г. 2013 г.


полностью на иностранном языке

71 67

Русские наименования 22 25


по-русски

4 6

Количественный анализ показывает, что за прошедшие пять лет стало больше назва-

ний русских и написанных кириллицей. Изменения не такие уж значительные, но зато ста-

бильные, по всем группам наименований. Это говорит о постепенной адаптации рынка

названий брендов к условиям российской реальности, о действии процессов русификации.

Рассмотрим качественный состав наименований. Иностранные бренды в этой связи

интересуют нас менее. Их состав представляет собой некий усреднённый и оправданный

глобализацией набор названий, которые могли бы быть обнаружены в любом торговом

центре Европы. Н. А. Гусейнова называет среди целей таких наименований унификацию с

международными системами, экономию речевых средств, рекламные цели [1, с. 142].

Нужно отметить, что столь значительное количество иноязычных наименований магази-

нов не отражает в полной мере общую картину современной коммерческой номинации.

Такое преобладание характерно именно для торгового центра типа «Мега», позициониру-

емого как «семейный» и специализирующегося на «одежде и обуви для всей семьи». Спе-

циалисты отмечают, что «магазины, торгующие модной одеждой, обувью, косметикой, но-

сят иноязычное название чаще, чем, скажем, торгующие рыбацкими принадлежностями

<…> Это, видимо, объясняется традиционностью и конкретной направленностью интереса

потенциального покупателя» [2, с. 331].

Увеличившееся же количество иностранных наименований, написанных по-русски,

можно оценить как «реверанс» со стороны западных брендов, их желание более органично

влиться в местный рынок, стать ближе российскому потребителю. Интересно, что такое

номинативное поведение характерно для наиболее известных, популярных, демократич-

ных брендов: Ашан, ИКЕА, Л`Этуаль, Леруа Мерлен, Линзмастер, Макдоналдс и др. Дан-


ные наименования можно охарактеризовать как варваризмы – адаптированные к русско-

язычному написанию слова других языков.

Названия западных фирм вырабатывались постепенно в течение десятилетий. Их

формирование и последующие изменения происходили в связи с теми процессами, кото-

рые наблюдались в то время в экономике и политике. Происходят они и сейчас, демон-

стрируя поступательный и достаточно медленный процесс.

Массив русских коммерческих наименований не имел и по-прежнему не имеет вре-

мени для постепенного формирования. Экономические изменения, произошедшие в нашей

стране в 90-е годы и наблюдаемые до сих пор, диктуют быстрые действия. Именно поэто-

му названия и отражают достаточно ярко тенденции современной языковой ситуации.

Рассмотрим группы, выделяющиеся внутри написанных по-русски коммерческих

наименований по структуре, семантике и происхождению:

1. Наименования из одного русского слова немногочисленны. По частеречной при-

надлежности в качестве названий чаще всего выбираются имена существительные (Буква,

Вещь! Косметичка, Секундочку, Цифроград, Шоколадница), реже встречаются субстанти-

вированные прилагательные (Связной, Цифровой), единичен глагол (Смотри). Для назва-

ний этого типа характерны динамичность и метафоричность, с их помощью можно немед-

ленно привлечь внимание потенциального покупателя. Наименования делятся на более

информативные и менее информативные, цель первых – сразу дать какую-то информацию

о товаре (Цифроград, Цифровой, Шоколадница); цель вторых – заинтриговать покупателя,

который, видя название, ещё не знает, что продаётся в магазине, но может догадаться по

названию (Вещь! – магазин одежды, Буква – книжный магазин, Секундочку – сервисная

мастерская и под.).

2. Наименования, представляющие собой классические словосочетания с подчини-

тельной связью двух компонентов – русских слов. По типу связи компонентов и структуре

они делятся на типы:

– согласование: прилагательное + существительное (Белый ветер, Восточный Базар,

Высшая Лига, Детская страна, Детский мир, Джинсовая Симфония, Золотая стрекоза,

Идеальная чашка, Проворный ткачик, Сонная галерея, Часовой двор);

– управление: существительное + существительное (Планета колготок, Республика

игр, Созвездие красоты); числительное + существительное (5 карманов, Семь пядей);

– примыкание: 1С: Интерес, Доктор Столетов, Яшма Золото. Такие названия еди-

ничны, что может свидетельствовать о слабой выраженности грамматической тенденции к

аналитизму на фоне синтетического характера русского языка.

49 ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №3, 2013 Названия этого типа также различаются уровнем информативности, многие из них

предлагают покупателю догадаться по названию о том, что продаётся в магазине (Созвез-

дие красоты – средства для ухода за лицом, телом, волосами, Проворный ткачик – ателье

срочного ремонта одежды). Есть и, на наш взгляд, неудачное с точки зрения соотнесения

значения сочетания и продаваемого товара наименование: Золотая стрекоза – магазин

нижнего белья.

Среди данных названий особо выделяются такие, для которых характерна гиперболи-

зация, или «стремление к гигантизму» [2, с. 333]. В них используются слова мир, планета,

республика и под., призванные «улучшить» образ фирмы, закрепить бренд в сознании по-

требителя как значительную, большую и перспективную компанию. Например: Детская

страна, Детский мир, Планета колготок, Республика игр, Созвездие красоты и др. Нужно

признать, что по большей части такие претенциозные названия обозначают действительно

большие магазины, часто – торговые сети, и гигантизм в данном случае соответствует раз-

мерам и степени престижности торговой марки.

Наблюдается и противоположная тенденция – стремление создать естественную, про-

стую номинацию, приблизившись тем самым к простому человеку: Идеальная чашка,

Проворный ткачик. Она выражена слабее, чем гиперболизация, что связано, по-видимому,

со спецификой торгового центра.

3. Названия в дореволюционном или советском стиле: Русская Ювелирная Компания,

Московский Ювелирный Завод, Сбербанк, Детский мир и под. В советском стиле звучат и

аббревиатуры: МТС, Спортмастер. Выбирая такие названия для торговых марок и мага-

зинов, коммерсанты справедливо полагают, что с их помощью можно повысить авторитет

бренда, так как в сознании потребителя существует представление о том, что до револю-

ции и в советское время производились товары и оказывались услуги, по качеству превос-

ходящие современные. При этом названия такого типа подразделяются на две группы:

наименования, действительно имеющие значительную историю (Московский Ювелирный

Завод, Сбербанк), и наименования, стилизованные под имеющие многолетние традиции

(Русская Ювелирная Компания).

4. Заимствованные слова, отчётливо ощущаемые как иностранные: Бюстье, Кутюрье,

Эконика, Экспедиция, Элегант и под., в том числе названия, комбинирующие русскую и

заимствованную часть (слово): Телемаг, Евросеть, Зообум, М.Видео, Арбат Престиж,

Сити Обувь, Кофейная Кантата и под. Коммерческая номинация быстро реагирует на всё

модное, выделяющееся на общем фоне. Этим, видимо, и объясняется выбор в качестве

названий или компонентов названий необрусевших заимствованных слов. При этом неред-


ко «активизация рекламной функции коммерческого наименования сопровождается по-

давлением его информативной функции» [2, с. 333]. Нужно отметить, что происходит это

далеко не всегда, из примеров, приведённых выше, полностью неинформативным является

только название Эконика (сеть салонов женской обуви).

5. Имена собственные, основная группа среди которых – прецедентные имена: исто-

рических персонажей (Андерсен), литературных героев (Турандот). Встречается также

комбинация красивого имени со словом, характеризующим товар (Бижутерия Анна). Для

наименования может быть сконструирована фамилия, указывающая на предлагаемый то-

вар, например, Пан Чемодан, Блинкофф (сеть кафе быстрого питания, основное блюдо –

блины). Показательно, что в 2008 году последнее наименование сочетало кириллические

буквы с латиницей (Блинкоff), а теперь пишется полностью по-русски, демонстрируя один

из примеров русификации названий. Названия товаров и магазинов, связываемые с фами-

лиями (реальными или вымышленными) призваны в сознании покупателя, по мнению О.Е.

Яковлевой, ассоциироваться с традиционностью, высоким качеством, ответственностью

производителя (продавца) [7, с. 97].

В условиях развития частного предпринимательства названия часто включают имена

владельцев бизнеса, членов их семей и под. (магазин «Александра», закусочная «У Рафи-

ка»). Показательно, что в ТЦ «Мега» мы подобных названий не встречаем, что, по-

видимому, связано с представленностью в торговом центре только крупных компаний,

прибегающим к такому типу наименований значительно реже. Среди имён преимуще-

ственно выбираются иностранные, что может объясняться модой на всё зарубежное,

стремлением повысить статус своего товара и под.

6. Наименования российских фирм, написанные по-русски, но звучащие явно на за-

падный манер и не вызывающие изначально в сознании потребителя явных ассоциаций.

Например, Беталинк, Ростик’с и др. Г.С. Куликова пишет по этому поводу: «Погоня за

красивым, по мнению номинаторов, названием порой делает его с точки зрения потреби-

теля немотивированным и ничего не сообщающим о характере предлагаемого товара» [,

331]. Таких наименований немного, их нельзя назвать психологически успешными, для

нового бренда на этапе становления они могут быть даже сдерживающим фактором, одна-

ко позже, когда фирма уже зарекомендовала себя на рынке, они становятся узнаваемыми,

как произошло, к примеру, с сетью Ростик’с.

Остальные группы наименований представлены одним-двумя названиями:

– каламбурные образования: Для Души и Душа;

51 ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №3, 2013 – прецедентные имена, в частности название мультфильма: 38 попугаев. Сюда же

можно отнести уже рассмотренные выше названия магазинов Андерсен, Турандот, Арбат

Престиж;

– названия из одной буквы: Ж.

Каждое из этих названий по-своему интересно. Для души и душа – это парономазия –

фигура речи, состоящая в образном, каламбурном сближении слов вследствие сходства их

звучания. Прецедентные имена символизируют общность культурных кодов предприни-

мателя и потребителя и поэтому должны вызывать интерес к бренду. По замечанию О.Е.

Яковлевой, «такое имя уже само по себе выполняет функции ассоциативного контекста»

[7, с. 100]. Буква Ж в названии интригует и одновременно вызывает комические ассоциа-

ции, на самом же деле это название магазина обуви, причём как женской, так и мужской.

Хочется остановиться также на двух типах названий, выделенных нами в особые

группы по признаку сочетания русских и заимствованных элементов. Во-первых, это

наименования, комбинирующие буквы кириллицы и латиницы, причём их графика может

и измениться: 2008 год – 5 карманов, Блинкоff; 2013 год – 5 кармаNов, Блинкофф. Во-

вторых, русские наименования, написанные латиницей: Zimaletto (зима-лето) и Acoola

(акула), Kira Plastinina (фирма дизайнера Киры Пластининой). Данные названия также яв-

ляются русскими по происхождению и представляют собой достаточно интересную язы-

ковую игру на графическом уровне, демонстрируя живой характер русского языка, его ди-

намику, творческий подход к его развитию со стороны брендмейкеров.

В названии люди воспринимают два самостоятельных аспекта: смысл и впечатление.

Впечатление складывается из ощущений человека, который впервые слышит или читает

незнакомое слово – то есть набор букв, из которых это слово состоит, звуков, а также эмо-

циональных образов, которые эти буквы и звуки вызывают. От впечатления от названия

часто зависит успешность коммерческого предприятия, по словам Т. В. Щербаковой, «в

условиях рыночной экономики и свободной конкуренции выбор удачного названия для

коммерческого предприятия является своего рода залогом выживания на рынке» [6, с.

115], поэтому наименованиям брендов и магазинов уделяется всё большее внимание.

Попробуем выделить недостатки и достоинства проанализированных выше коммер-

ческих наименований с точки зрения рядового потребителя. К недостаткам можно отнести:

– непонятность названия из-за его иноязычного характера;

– недостаточная информативность (отсутствие связи между названием и тем,

что продаётся).


Проведённый анализ названий магазинов ТЦ «Мега» показывает, что современная

отечественная коммерческая номинация постепенно преодолевает эти недостатки: количе-

ство иноязычных названий сократилось, неинформативных русских наименований также

немного. Для коммерческой номинации вообще характерен ещё один недостаток – низкая

культура названия (орфографические ошибки, использование жаргонизмов и просторечий

и под.), который не актуален для наименований магазинов в данном торговом центре. Пе-

ред нами пример того, как высокая статусность и претенциозность предприятия играют на

повышение культуры русского языка.

Среди достоинств рассмотренных русских коммерческих названий можно выделить:

– краткость;

– образность большей части наименований;

– стремление к языковой игре;

– наличие коннотаций культурного характера;

– умение давать дозированную информацию о предлагаемом товаре: не назвать

его прямо и в то же время вполне доходчиво намекнуть.

В условиях, когда «не существует определённых правил, согласно которым то или

иное слово должно появиться в качестве названия» [6, с. 115], данные характеристики

можно расценить как примерные правила русской коммерческой номинации. Думается,

что их соблюдение способно обеспечить успех вновь создаваемых прагматонимов. Отрад-

но, что в сфере коммерческой номинации ТЦ «Мега» (Ростов-на-Дону) они в основном со-

блюдаются, причём динамику названий с 2008 по 2013 годы можно назвать положитель-

ной.


1. Гусейнова Н. А. Роль заимствований в коммерческой номинации (на материале

наименований предприятий общественного питания и сферы услуг) / Н. А. Гусейнова //

Филология – культурология: диалог наук: Материалы II научной интернет-конференции с

международным участием. — Одинцово: АНОО ОГИ, 2012. — С. 136–142.

2. Куликова Г. С. Русские и иноязычные коммерческие номинации (на материале го-

родских наименований Саратова) // Проблемы речевой коммуникации: Межвуз. сб. науч.

тр. / Под ред. М. А. Кормилицыной, О. Б. Сиротининой. — Саратов: Изд-во Сарат. ун-та,

2008. Вып. 8. Материалы Междунар. науч-практ. конф. «Современное состояние русской

речи: эволюция, тенденции, прогнозы». — С. 329–335.


3. Новичихина М. Е. Из опыта экспериментального исследования коммерческих

названий // Вопросы психолингвистики. 2007. № 5. — С. 70–77.

4. Сиротинина О. Б. Языковой облик г. Саратова // Разновидности городской устной

речи. — М.: Наука, 1988. — С. 247–253.

5. Шмелёва Т. В. Алфавит в ономастиконе // Российский лингвистический ежегодник.

— Красноярск, 2006. Вып 1 (8). — С. 6–12.

6. Щербакова Т. В. «Аномалии» формы и содержания в коммерческой номинации /

Т.В. Щербакова // Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 17

(155). Филология. Искусствоведение. Вып. 32. — С. 115–118.

Яковлева О. Е. Коммерческая номинация в рамках дифференцированного семиотиче-

ского подхода // Вестник Новосибирского государственного университета. Серия: история,

филология. 2006. Т. 5. № 2. — С. 96–103.

В.А. Суковатая

ПЕТЕРБУРГСКИЕ КАМНИ И ИМПЕРСКИЕ СИМВОЛЫ:

ПОЭТИКА И МИФОЛОГИЯ ГОРОДА

В результате индустриальной революции и активной урбанизации, с расширением

функций и роли городов как составляющих производственного комплекса и репрезентан-

тов власти, Город приобретает особое место в культурном сознании Х1Х века: писатели,

философы, ученые все больше внимания уделяют внутренней жизни города, рассматривая

его как «социальный организм». Это не значит, что городов не было в Средневековье и

эпоху Барокко: первые города в Европе датируют эпохой неолита (современная Греция,

Турция) [3. с. 15-18]. Однако, если преимущественным видом поселения в эпоху Средне-

вековья или Барокко были деревни, городки, тесно связанные с натуральным хозяйством,

помещичьи усадьбы, то, начиная с ХIХ века Город возникает как новый социо-культурный

феномен, вбирая внутрь себя массы людей из предместий, требуя от них нового типа рабо-

ты (на производстве) и нового образа жизни (очень скученного), и взамен предоставляя им


новые типы развлечений, самореализации, создавая новые типы профессий и услуг, а так-

же новые культурные символы и знаки. Город превращается в самостоятельного героя,

мифологизируя пространства, времена и события, связанные с тем или иным городским

топосом. По мнению Н. П. Анциферова [1], «прочитывание» топографии города дает воз-

можность познать психологические настроения общества и даже идеологические особен-

ности текущего момента. В художественное и массовое сознание Города входят как само-

стоятельные архетипы «Лондон Диккенса», «Петербург Пушкина и Достоевского», «Дуб-

лин Джойса», «Париж Золя», др.

По мнению М. С. Кагана, можно вычленить четыре фактора, которые формируют

«мифо-поэтику» Города [4]: во-первых, это ландшафт и климат, которые создают своего

рода «природный» фон, в «декорациях» разворачивается социальная деятельность челове-

ка (лазурное небо и море Италии создает один тип настроения и образ итальянских горо-

дов, в то время, как низкое небо Петербурга и частые дожди подсознательно и даже физи-

чески располагают к совершенно иному восприятию окружающего мира); во-вторых, это

социальный статус Города (столица или провинция) и специфика профессиональной дея-

тельности горожан, которая определяет особенности образа жизни каждого города. Третий

фактор, о котором упоминают многие другие исследователи [9; 11], это архитектурный

облик города, который создает определенное психо-эмоциональное настроение как жите-

лей, так и приезжих. Архитектурный облик особенно важен, так как, с одной стороны, он

наиболее изменчив, так как подвержен влиянию архитектурной моды, социальным и при-

родным катаклизмам; с другой стороны, каменные здания, ставшие основой городского

строительства начиная уже с ХVП века, позволяют сохранять определенные формы и сим-

волы достаточно длительное время, проносить психологическое настроение каменных

форм сквозь века (подобно «Вечному Риму» или «свободной Венеции»). На наш взгляд, в

этом аспекте можно рассматривать и тематические группы наименований (топонимов) и

самих архитектурных строений, которые изначально направлены на создание определен-

ной атмосферы города, как, например, «Новая Голландия» в Санкт-Петербурге (спроекти-

рованный Петром Первым), включающий комплекс зданий и названий, с активной отсыл-

кой к образу Амстердама.

Четвертый фактор, который формирует мифопоэтический образ Города, это — худо-

жественные образы литературы, искусства, кино (то есть виртуальное пространство Го-

рода), которые создают и сохраняют «городские символы», которые, в свою очередь, фор-

мируют «колорит Города» и его «прецедентные тексты» [5]: Собор Парижской Богоматери

в Париже; статуя Свободы в Нью-Йорке; Эйфелева башня в Париже; Зимний дворец в Пе-


тербурге. Можно сказать, что в конце концов, имя Города перестает дифференцироваться с

реальностью, происходит своего рода сращение символа (означающего), архитектурных

строений и пространств (означаемого) и определенного типа коннотирования (эмоцио-

нального наслоения, «поэтической добавки», которая и превращает архитектурный объект

в символ). Коннотация создает двуплановость высказывания: с одной стороны, передается

информация об объективном мире или явлении, с другой стороны, вносится субъективная

оценка этого явления, характерная для определенной национальной или социальной груп-

пы [12]. Городское пространство начинает рассматриваться как способ отображения наци-

онально-культурного мировоззрения и психологических особенностей каждого этноса, как

особый структурный механизм, способный производить собственные «типы поведения»,

определенный характер жителей, тип повседневности. Более того, перемещаясь из одного

текста в другой городской топоним сохранял за собой весь «шлейф» символических зна-

чений и коннотаций, которые уже были ему переданы в предыдущих произведениях.

Именно в Х1Х веке появляются первые научные работы по социологии города: в

частности, широкую известность получает 17-томное исследование англичанина Чальза

Бута «Жизнь и труд населения Лондона» (1886-1903) [14], посвященное, в первую очередь,

проблемам занятости и бедности, уровнем рождаемости, инвалидности и смертности жи-

телей разных районов Лондона, с подробными картами, отражающими уровень социально-

го благополучия (нищеты или криминализации) отдельных улиц. Важно отметить, что в

Англии исследование Бута имело вполне реальные социальные и политические результа-

ты: став членом Королевской комиссии, занимавшейся проблемами бедных, он в 1908 спо-

собствовал принятию первого в истории указа о пенсиях по возрасту, которые выплачива-

лись рабочим в городах.

Хотя подобного научного исследования никогда не проводилось в России, однако

идея описания городского пространства с точки зрения его социальных, имущественных

иерархий и степени криминальной безопасности, тем не менее, была реализована, хотя и в

трансформированной, литературной форме: это роман Всеволода Крестовского «Петер-

бургские трущобы» (1864 - 1866), с говорящим подзаголовком «Книга о голодных и сы-

тых». В этом романе, в значительной степени раскрывающему и пере-воссоздающему

«мифопоэтику» криминального Петербурга, городских окраин и центральных улиц – «вит-

рин» города, контраст социальных «низов» и «верхов» имперской столицы. Важно отме-

тить, что «Петербургские трущобы» возникли как отклик на роман «Парижские тайны»

Эжена Сю (1842-1843), также посвященному социальной жизни разных слоев французской

столицы. В этом же ряду произведений о Городе можно рассматривать «Чрево Парижа»


Эмиля Золя, «Собор Парижской Богоматери» Виктора Гюго, «Невский проспект» Николая

Гоголя, «Приключения Оливера Твиста» Чарльза Диккенса, петербургские романы Федора

Достоевского и многотомную эпопею Оноре де Бальзака.

Появление мифологемы Города в культурном сознании становится основой очень

важных изменений в последующем литературном развитии: в частности, в развитии таких

новых жанров как «детектив», «криминальная новелла», «детский роман», «индустриаль-

ная повесть», «городская повесть». Именно резкая урбанизация и обнищание значитель-

ных слоев английского населения в результате промышленного развития, использование

детского и женского труда на опасных производствах (заводах, шахтах), несправедливость

распределения социальных благ, особенно заметная в ситуации города, становятся «соци-

альными условиями» и сюжетом в большинстве «городских романов» Ч. Диккенса, в де-

тективных новеллах А. Конан-Дойля и А. Кристи, в авантюрно-криминальных повестях У.

Коллинза, А. Дюма, О. Уайльда и Р.Л. Стивенсона. Большинство событий в произведениях

этих (и других) авторов происходит на фоне городских соборов и ратушей, богатых особ-

няков и заброшенных заводов, мелких магазинчиков и ремесленных производств, дорогих

ресторанов и китайских курилен опиума, воровских подвалов и портовых мастерских, им-

мигрантских кварталов и работных домов, то есть, всего комплекса большого промышлен-

ного города и его «социального ландшафта», который, по большому счету, составляли

«люди и камни», «люди на фоне камне», то есть соединение в одном произведении психо-

эмоциональных образов городской архитектуры с поступками и жестами людей в камен-

ном окружении улиц. (В дальнейшем, мы бы хотели сделать акцент на этом, камень и

наличие каменных зданий играют особую роль в создании мифопоэтики Города). Именно

камни и каменные дома становятся способом сохранить культурную и социальную память

прошлого.

Если обратиться к сугубо российскому контексту, то на наш взгляд, правомерно вы-

делить две основные линии в изображении города: первую мы условно назовем «носталь-

гической» и сошлемся на статью В. Г. Щукина под говорящим названием «Поэзия усадьбы

и проза трущобы» [13]. В своей работе Щукин доказывает, что модернизация России ХIХ

века коснулась в первую очередь «дворянской интеллигенции», цивилизационная ориен-

тация которой была «почвенническая», в результате чего «идеал фешенебельности» нашел

благодатную почву не в городском хронотопе, а в деревенской усадьбе, жители которой

(как хозяева-дворяне, так и крестьяне и крепостные) идеализировались, как истинные но-

сители «русскости» и «вселенской гармонии» (Н. Гоголь «Старосветские помещики»,

Л. Толстой «Война и мир», И. Тургенев «Дворянское гнездо», А. Чехов «Вишневый сад»).


Противопоставлялся усадебному «раю» хронотоп Города в совершенно определенных

символах, отражающих крестовое членение пространства: с одной стороны, это то, что мы

бы назвали «социальным хронотопом» – гостиная, спальня, улица, рынок, полицейский

участок, тюрьма; с другой стороны, это то, что можно обозначить как «сакральный хро-

нотоп»: небо — чердак — гостиная — подвал — могила, что имеет и определенную мо-

рально-психологическую окрашенность.

Однако существовала и другая линия в изображении Города, и ее мы бы условно

назвали «имперской»: в рамках этого направления Город мыслился не как «обитель зла» и

«место погибели души человеческой» (то есть род социальной антиутопии), а как утопия

нового мироустройства, в которой, в соответствии с ренессансным оптимизмом деятельно-

сти, человек мыслится как всемогущий демиург, способный создать Город вопреки небла-

гоприятным природным и внешнеполитическим условиям, и, более того, утвердить его как

символ государственной или национальной славы. Первенство в создании этой линии в

русской мифологии о Городе, принадлежит, без сомнения, А. С. Пушкину с его поэмой

«Медный всадник», посвященной конфликту между каменным истуканом, олицетворяю-

щим величие российской империи, необузданными стихиями природы, способными сне-

сти любое произведение человеческих рук, и мещанином, рядовым жителем великой им-

перии, который находится под «двойным ударом»: буйства природных катаклизмов и дав-

ления империи, защищающий свое могущество, но не «маленького человека». В этой поэ-

ме заложены основные мотивы петербургской символики в образе Невы, «реки жизни» -

«реки смерти» аллюзивно сопоставимой то с водами Стикса, то с первородным Океаном,

то приобретающей облик древних чудовищ — Сциллы и Харибды, между которыми ме-

чется одинокий путник в поисках собственного духи пути и утверждения права на частную

жизнь.

По мнению Ю. М. Лотмана [6], саму символику городов можно разделить на два ти-

па: город, занимающий концентрическое пространство, сформировавшийся естественным

путем, словно кольца на деревьях, примером которого может служить Москва, выросшая в

огромный город как бы «натуральным» путем, когда каждый новый приток населения

формировал свое пространство вокруг Центра. В противовес Москве, Петербург – город

возникший «искусственным» путем, по плану, вне учета естественных географических

условий, даже вопреки им. Он построен геометрически, а не концентрически, и это аналог

искусственно созданной вселенной, когда архитектор (или заказчик) выступают в роли де-

миурга, создавая мир заново, видя город как возможность для себя вступить в борьбу с

природой, то есть, на наш взгляд, принимая подсознательно, своего рода, «богоборческие


функции». В этот же период формируется литературная мифологема русскости как «ду-

шевности» и «сердечности», которая в художественном и философском сознании связыва-

ется прежде всего с Москвой, в противовес Петербургу, как городу «выморочном», «вы-

мышленному», «умственному», «призрачному» (что получило яркое воплощение в

невских повестях Н. В. Гоголя). Именно второй тип построения города, в частности, Пе-

тербурга вызывает к жизни наибольшее количество городской мифологии и легенд [10].

Сама искусственность возникновения Петербурга — «на крови и костях», «по воле свер-

ху», словно по божественному велению, его особое географическое положение (белые но-

чи, туманы, наводнения), этническая неоднородность – обеспечили Петербургу особое ме-

сто в российском философско-художественном самосознании. В произведениях петер-

бургских писателей, особенно ХIХ века вполне отчетливо выстраиваются антитезы:

Невский проспект — Васильевский остров, роскошь — нищета, театральность — искрен-

ность, злодейство — сострадание. Осознание петербургской специфики входит глубоко в

самосознание самого города, Петербург, как символ Российской власти и «имперскости»,

противопоставляется Москве как символу русской культуры.

Архетип Петербурга в культурном сознании эпохи был изначально противоречив, на

что указал Пушкин в начале «Медного всадника»:

На берегу пустынных волн

Стоял он, дум великих полн,

И в даль глядел. Пред ним широко

Река неслася; бедный челн

По ней стремился одиноко...

…И думал он:

Отсель грозить мы будем шведу,

Здесь будет город заложен

Назло надменному соседу.

Природой здесь нам суждено

В Европу прорубить окно…

…Прошло сто лет - и юный град,

Полнощных стран краса и диво,

Из тьмы лесов, из топи блат

Вознесся пышно, горделиво;

…По оживленным берегам


Громады стройные теснятся

Дворцов и башен; корабли

Толпой со всех концов земли

К богатым пристаням стремятся;

В гранит оделася Нева;

… Люблю тебя, Петра творенье,

Люблю твой строгий, стройный вид,

Невы державное теченье,

Береговой ее гранит,

Твоих оград узор чугунный,

Твоих задумчивых ночей

Прозрачный сумрак, блеск безлунный,

Когда я в комнате моей

Пишу, читаю без лампады,

И ясны спящие громады

Пустынных улиц, и светла

Адмиралтейская игла…

…Красуйся, град Петров, и стой

Неколебимо, как Россия,

Да умирится же с тобой

И побежденная стихия…

(А. Пушкин «Медный всадник»)

В этом фрагменте обозначены символы имперскости — через стилистику глаголов и

метафор с подчеркнуто амбициозной, воинственной окраской: “...отсель грозить мы бу-

дем...”, “город заложен назло надменному соседу...”, “...в Европу прорубить окно”, “Ногою

твердой стать при море) “юный град... вознёсся пышно, горделиво”, “Россия снова тор-

жествует”, “красуйся, град Петров, и стой Неколебимо, как Россия...” и т д. В поэме

Пушкина архетип Невы как реки «между Жизнью и Смертью» формируется семантикой

стихийности, превосходящей человеческие возможности контроля: “Нева, взломав лёд ...”,

“Нева металась...”, “...сердито бился дождь”, “стучал, выл,... одолел”, “река... свирепе-

ла,... остервенела,... клокотала”, “клубиться”, “кинуться на город” и т. д. Пушкин в пе-

тербургской картине мира как бы канонизирует идеал имперской власти и всемогущества,


обращенный к архетипу победы вечности над природной стихией и выраженный в образах

каменной незыблемости.

Следует отметить, что Город как символ государственной власти и ее триумфа ста-

новятся чрезвычайно важен в системе формирующейся империи, сам принцип которой ос-

нован на доминации метрополийного центра и подчинении удаленных от него территорий

(провинций). В частности, Шон Печейс указывает [16, с. 58-59], что уже в начале Х1Х века

формируются сложные отношения между литературой и идеологией империализма: лите-

ратура становится основным репрезентантом «имперского мировоззрения» и именно бла-

годаря литературе эта идея (в частности, мифологема «британскости», миф о «британском

джентльмене», т.д.) была инкорпорирована в общественное бессознательное. В первой по-

ловине Х1Х столетия империя была скорее «воображаемой», и большинство населения

самих империй очень смутно представляло себе социально-культурное и практическое

значение слова «империя» [17, с. 153-155], и именно литература создала пояснительные

паттерны «имперских практик» и сыграла роль модели осмысления действительности, в

которых Центр метрополии (столица) был реферирован семантикой «дома», «истинности»,

«силы», в то время как периферийный Другой – семантикой «бегства», «девиации», «сла-

бости». Литература создавалась в столицах, и потому не удивительно, что А. С. Пушкин

упоен мощью и триумфом нарождающейся российской государственности периода Петра

I, отождествляя «родину» и «государство». Это уже гораздо позже, зрелый и «обласкан-

ный» властью Пушкин, идеал свободы частной жизни и «самостоянья» человека ставит

превыше величья власти и пишет в «Отрывках из Путешествия Онегина»:

Мои желания — покой,

Да щей горшок, да сам большой. (VI, 200-201)

Если следовать мысли поэта, то зрелая личность проявляет силу духа в отказе от аб-

страктной Свободы (для всех) ради конкретной независимости (ради внутренней гармо-

нии). Развитие личной духовности может лежать вне магистральных путей поколения,

что не должно обесценивать индивидуальную этику. У позднего Пушкина образ Медного

Всадника, символа абсолютной Власти и необузданной стихии, воплощающей то ли

народный бунт, то ли разгул страстей оказываются одинаково враждебны субъекту,

стремящемуся к сохранению права на частную жизнь при наличии «сильной» государ-

ственности.

Однако, можно утверждать, что в текстах ХVШ и Х1Х веков внутренний смысл Пе-

тербурга в коллективном бессознательном сохранял свою антитетичность исключительно

в пространстве оппозиции власть — безвластие, державная мощь — иноземные влияния,


что характерно для раннемодерных обществ с еще формирующейся государственностью.

К началу XX века Петербург символизировал, с одной стороны, триумф российской куль-

туры, высшей степени духовности, когда открываются дальние горизонты национального

и государственного развития; с другой стороны, «мифологизация» истории возникновения

Петербурга, его архитектурной, идеологической символики привели к тому, что за ним за-

крепился ореол центра зла, смерти и бесчеловечности, где мера страдания превысила пре-

делы человеческих возможностей. Мифологема Петербурга основывается на мифологемах

камня и воды, которые с одной стороны, апеллируют к «памяти» (камень) и «смерти» (во-

да), а с другой стороны – к незыблемости (окаменению) и движению (изменчивости).

С точки зрения культурного бессознательного, для формирующейся русской госу-

дарственности Петровской эпохи было важно утверждение собственной значимости в гла-

зах внешнего наблюдателя — Другого, признание своей безупречности и господства.

Ощущение непрочности власти, зыбкости порядка и существование вызывает стремление

идентифицировать свой «образ-Я» с обликами культур, концептуализирующими абсолют

могущества, власти и силы. Такой культурой, в наивысшей степени воплощающей прин-

ципы «контролировать» и «господствовать», на наш взгляд, можно считать Древний Еги-

пет, в котором идея государственного триумфа, выраженного через сакральные камни (пи-

рамиды, гробницы, культовые здания), представлена с наибольшей силой. В петербург-

ских текстах можно идентифицировать и аллюзии к священной реке (Нил в Древнем Егип-

те, Нева — в русской литературе «имперской ориентации»), что, на наш взгляд, роднит эти

два типа власти. В мифопоэтике Петербурга важным является тот факт, что незыблемость

камня преодолевает природное буйство воды (реки), и утверждает свое рукотвореное,

неподвластное времени, превосходство. Именно идея сакрализации камней, символизиру-

ющих вневременной характер империи, характерна, на наш взгляд, для петербургского (и

древнеегипетского) мифопоэтического образа.

Именно древнеегипетская цивилизация первая достигла имперского могущества сре-

ди других рабовладельческих государств и на протяжении многих столетий европейской

истории символизировала облик безраздельной власти и священной державности, запе-

четленных при помощи каменных творений. Когда речь идет о символизме камня в кон-

тексте власти, сразу можно найти мотив камня, который связан с государственной вла-

стью. Во-первых, камень часто, из-за его прочности и неизменности, ассоциируют с идеей

Вечности. Во-вторых, камень также является связью между предельными элементами, ка-

тегориями прошлого и будущего, минимума и максимуму. Также камень как символ са-

кральности, часто служит знаком присутствия демиурга, Творца, трансцендентного мисти-


ческого Бога, символом власти Бога. В библейской традиции мотив священного камня

имеет большое значение. Камни — это и «дом Божий» («встал Иаков рано утром, и взял

камень, Который положил он себя в изголовье, и поставил его памятником, и возлил елей

на верх его. И Нарек (Иаков) имя месту тому Вефиль (Дом Божий)» [Бытие 28 11-28]), и

естественный алтарь для обозначения места встречи с Богом. Кроме символики «Божьего

Дома» и «Алтаря», камень символизировал и саму сущность Бога, а как сказано, «живой

камень» — это Иисус Христос [I Петр 2,4], как символ незыблемости, прочности, источник

духовной силы [Кор. 10,4]. Библейский символизм камня представлен еще в одной еван-

гельской цитате: «Ты — Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада НЕ одо-

леют ее» [Мф. 16, 18]. И именно в этом выражении можно выделить символ «основопола-

гающего» или «первого» камня, хранящего на себе печать власти Творца. Таким образом,

аппеляция к камню, это своего рода аппеляция к вечности, к первооснове, к власти, даро-

ванной небесами. Камень символизирует преемственность власти, освященная временем.

Делая мотив сакральных камней одним из главных, Пушкин, тем самым, как бы предлага-

ет соединяет образ Петербурга и российской государственной власти и представляет их

как один из «вечных» составляющих элементов российской культуры.

На наш взгляд, образы власти, репрезентированные символикой петербургской архи-

тектуры и мифопоэтики, достаточно близко сопоставимы с образами древнеегипетского

державного могущества. Древнеегипетская идентичность, осознающая себя в терминах

«незыблемости» и «тотальности», породила особый стиль искусства и уникальные фено-

мены культуры — мумификацию умерших, строительство “домов вечности” — пирамид,

внушающих ужас самому Времени. Целью древнеегипетского искусства было не отобра-

жение жизни, а сохранение единообразия, непреклонного перед переменами. В бессозна-

тельном Древнего Египта Другой всегда мыслится как отсутствующий, ибо он, будучи

вестником иного мира, обозначал смерть. Смерть и ее носители — мертвецы, вызывали

чрезвычайный страх у простых египтян, и многие их действия в повседневной жизни были

обусловлены этим страхом и попыткой «задобрить» могущественным и зловредных по-

койников [7, с. 324-326]. Само искусство Древнего Египта выросло из религиозных пред-

ставлений египтян. Так как египетская культура имела религиозное происхождение, то и

магическая картина мира нашла свое художественное отображение в определенного типа

изображениях человеческих фигур и животных, геометрических орнаментах. Например,

визуально особенности древнеегипетской картины мира можно обнаружить, в частности, в

доминировании профильных изображений в живописи и во взгляде изображенных фигур,

устремлённом не на зрителя — потенциального Другого, а в невидимую бесконечность, к


высшей идее, абсолюту, игнорируя и повседневность, и даже смерть. При этом ноги людей

на древнеегипетских фресках твёрдо упираются на землю обоими ступнями, их не сдви-

нешь, не пошатнёшь, и это тоже символизация тотальной прочности и мощи власти, кото-

рая страшась природной смертности, игнорирует ее. Как пишет Манфред Луркер [15],

древнеегипетское искусство стремится вырвать изображаемые вещи из потока времени и

перевести их в бесконечную форму бытия. Древнеегипетская державная тоталитарность,

воплощенная в концептах «сакральности», «каноничности», «незыблемости», покоилась

накрепко спаянной, прочно организованной государственной машине, мощь которой как

бы гарантировала уверенность и удовлетворение амбиций каждому её «винтику» — жите-

лю страны. Можно предположить, что «государство-монолит» оказываются необходимы-

ми в обществе со слабыми традициями гражданского индивидуализма. Возможность по-

чувствовать себя одним из тех, кто составляет аппарат государства, даёт такому индивиду

или социуму иллюзию авторитета и успеха. Быть «в массе» и «с массами», осознавать себя

частичкой непомерной силы рождают потребность в «сильной руке», в тотальной идеоло-

гизации.

То, что петербургская мифопоэтика имеет аллюзии с древнеегипетской сакральной

властью вечности, можно обнаружить, внимательно анализируя творчество поэтов после-

дующих поколений. По мнению В. Н. Топорова, в каждом новом тексте Петербург возни-

кает как цитата, помещенная в специфическое пространство, причем как цитата, стремя-

щаяся превзойти оригинал [10]. Например, на амбициозность и тоталитарность петербург-

ской картины мира косвенным образом указывает цитата из Осипа Мандельштама, восхо-

дящая к древнеегипетским аллюзиям: «С миром державным я был лишь ребячески связан.

Устриц боялся и на гвардейцев смотрел исподлобья... Я не стоял под египетским порти-

ком банка...» . Однако самосознание XX века, прошедшее ужасы революций и войн,

настроено гораздо более скептически по отношению к тоталитарной незыблемой власти,

претендующей на вечность. Культурная память новой эпохи вобрала знание трагических

событий русской истории, что привело к расколу традиций имперского мышления и появ-

лению образов антигуманной «каменной власти», родились метафоры, акцентирующие не

“блеск” и “триумф” империи, а ее убийственный характер. Происходит переосмысление

имперских образов петербургской мифопоэтики, которые актуализируют образ города-

смерти, подобно «городам мертвых» Древнего Египта:

Я вернулся в мой город, знакомый до слез,

До прожилок, до детских припухлых желез…

…Петербург! я еще не хочу умирать!


У тебя телефонов моих номера.

…Петербург! У меня еще есть адреса,

По которым найду мертвецов голоса…

…И всю ночь напролет жду гостей дорогих,

Шевеля кандалами цепочек дверных… (выделено мной, В.С.)

(Осип Мандельштам «Ленинград», Декабрь 1930)

Как известно, Города мертвых располагались в западной части древнеегипетских по-

селений, в силу того, что солнце садилось на западе, и Запад рассматривался как направле-

ние в мир умерших. Как пишут исследователи [8, с. 305-310], страх перед местью «неспо-

койных мертвецов» был столь велик, что заставлял египетские семейства посещать Города

мертвых, переплывая Нил на лодках, и оставляя своим умершим родственникам воду,

угощения и просьбы и помощи. Именно образ древнеегипетского Города мертвых, вызы-

вавающего страх у живых своей непредсказуемостью и неизбежностью, возникает в сти-

хотворении Мандельштама, написанного уже после начала сталинских репрессий. Возник-

новение тесной ассоциативной связи образа Петербурга-Ленинграда с городом — репрес-

сий подтверждает и тот факт, что главным локусом Ленинграда 1930-х гг. становится

тюрьма «Кресты», которая многими поэтами поколения О. Мандельштама (А. Ахматовой,

Б. Пастернаком) как символ Распятия [2], жертвы, «гранитного города славы и беды». С

этого момента, на наш взгляд, усиливается коннотация «обреченного города», символа,

свидетельствующего о «закате империи» и опасности тотальной власти.

Еще один пример деконструкции петербургской мифологемы власти мы видим в

стихотворении И. Бродского «Почти элегия»:

В былые дни и я пережидал

холодный дождь под колоннадой Биржи.

И полагал, что это — Божий дар.

И, может быть, не ошибался. Был же

и я когда-то счастлив. Жил в плену

у ангелов. Ходил на вурдалаков…

(Иосиф Бродский «Почти элегия», осень 1968)

Мифопоэтика Петербурга позволяет рассматривать Биржу как один из составляю-

щих элементов мифологического ряда Невский, Исаакий, Адмиралтейство, тесно связан-


ных с пушкинской и гоголевской эпохой. Само здание Биржи украшают ростральные ко-

лонны, то есть колонны, сделанные в форме носовой части древнего корабля. В Древнем

Риме такими носами захваченных вражеских судов украшали трибуны форума. Таким об-

разом, архитектурный классицизм петербургской Биржи соотносится с великолепием

Древнего Рима периода расцвета. Ростральная колоннада Биржи может быть ассоциирова-

на и как символ петербургского великолепия, равного римскому, пришедшему также в

упадок. Перекрестная рифма и соседство концептов божий дар — Биржа вызывает в па-

мяти еще один ряд ассоциаций: под «божьим даром» русские поэты, начиная с Пушкина,

подразумевают творчество, поэтическую одаренность, однако близость этого словосочета-

ния к концепту Биржа как бы захватывает и его в свое семантическое поле. Таким обра-

зом, прошлое (имперское) величие Биржи сопрягается с ушедшим величием Древнего Ри-

ма, и с эмоцией «божьего дара» как идеализации этого прошлого величия и ностальгиче-

ского разочарования в нем. Ушедшая культура великой империи — это время юношеского

счастья лирического героя, которое возникает от избытка сил и веры, даже в моменты, ко-

гда субъект «пережидал холодный дождь». Однако с узнаванием «внутренней механики»

власти происходит разочарование в ее внешних символах величия, и восхищение импер-

скими колоннами и древнеегипетскими портиками ассоциируется с периодом наивного

детства — «детства» гражданского общества, в том числе.

Обратимся к еще одному известному произведению ХХ века, которое как бы завер-

шает линию «имперского восхищения» и ностальгии по былому величию:

Он был рожден имперской стать столицей.

В нем этим смыслом все озарено.

И он с иною ролью примириться

Не может. И не сможет все равно.

Он отдал дань надеждам и страданьям.

Но прежний смысл в нем все же не ослаб.

Имперской власти не хватает зданьям.

Имперской властью грезит Главный штаб.

Им целый век в иной эпохе прожит.

А он грустит, хоть эта грусть - смешна.

Но камень изменить лица не может.

Какие б не настали времена.


В нем смысл один - неистребимый, главный.

Как в нас всегда одна и та же кровь.

И Ленинграду снится скипетр державный,

Как женщине покинутой - любовь. (выделено мной, В.С.)

(Наум Коржавин «Ленинград», 1960)

С одной стороны, в этом стихотворении можно увидеть ностальгию переименован-

ного Петербурга-Ленинграда по своему прежнему названию. Однако с другой стороны,

переименование означает и внесение новых коннотаций и символических смыслов: город

«имперской славы» в середине ХХ века репрезентировался новой властью как город «со-

ветской славы», город победившей революции и пережитой блокады. Однако в поэтике

стихотворения происходит сопротивление «советскому» пространству города, которое

должно было сформироваться в результате переименований: нанизывание стилистически

высокой («державной») лексики: Главный штаб, имперская столица, рифмовка словосо-

четаний смысл главный — скипетр державный, настраивает на восприятие Ленинграда

как «пушкинского» Петербурга, Города Медного всадника эпохи петровских преобразова-

ний и имперского расширения. Наум Коржавин, как и Пушкин, и Мандельштам, и Ахма-

това до него, обращает внимание на камни, которые и являются хранителями памяти бы-

лых свершений, и по мысли поэта, именно камни (здания) ностальгируют о своем про-

шлом имперском величии и сохраняют притязания прошлого. Точно так же как человек не

способен изменить свое происхождение и предназначение, Ленинград, как город с сильной

эмоциональной энергетикой и символизмом камней не может изменить своей внутренней

сути, и потому по-прежнему мечтает об имперской славе (как женщина о любви), хотя са-

ма империя не только пала, но и лишилась ореола восхищения: современное семантиче-

ское поле концепта империя включает не только мощь, величие, власть, превосходство,

сила, государство, т.д., но и тирания, деспотия, колонии, война, др.

Если подводить итоги данного исследования, то можно сделать несколько выводов:

1) в ХIХ веке феномен городской жизни и городской повседневности начинает вызывать

повышенное внимание социологов, философов, писателей, поэтов, журналистов, что сти-

мулировало появление определенных мифо-поэтических комплексов и концептуально-

семантических полей, связанных с городами, обладающими наиболее высоким уровнем

событийности и (то есть, событий, обладающих культурной значимостью, семиотикой и


высокой эмоциональностью); в современной России это прежде всего Петербург (Ленин-

град), Москва, Волгоград (Сталинград) и ряд других, обладающих разной коннотативной

историей;

2) мифопоэтические комплексы, формирующие символику города, обусловлены на

только хронотопом самого Города и событийностью его жизни, сколько представленно-

стью данного Города в семиотическом пространстве культуры и его способностью проду-

цировать прецедентные тексты — устойчивые словосочетания с использованием урбано-

нима, ассоциирующегося с определенным социо-культурным явлением или эмоциональ-

ным состоянием (например, «петербургские мосты», «подмосковные вечера», «ивановские

ситцы», др.);

3) мифопоэтика Петербурга с активной имперской семантикой была сформирована в

значительной степени в поэзии А. С. Пушкина и продолжена литературной традицией Х1Х

века, отвечая интеллектуальным и политическим потребностям определенной части рус-

ской интеллигенции начала-середины Х1Х века; однако параллельно с «триумфально-

имперской» мифопоэтикой в русской литературе возникает литературная деконструкция

имперских идеалов и формирование мощной антиимперской идеологии в описании Петер-

бурга;

4) на основании концептуально-семантического анализа можно утверждать, что «им-

перская мифопоэтика» Петербурга была сформирована под сильным влиянием культурных

представлений о тотальной и всепроникающей государственной власти Древнего Египта

(и других мировых империй, в частности, Древнего Рима); архитектурная образность пе-

тербургских зданий ориентирована на древнеегипетскую образность, основанную на жест-

кой антитезе жизни и смерти, отказе от прошлого во имя будущего и памяти вечности;

именно сакрализация каменных образов лежит в основании «имперской» символики Пе-

тербурга;

5) в ХХ веке мифопоэтика Петербурга изменяется под влиянием социально-

политических событий и общественных настроений; империя, уже не российская, а совет-

ская, ассоциируется у поэтов середины ХХ века с репрессиями и деспотией, не столько

выражением триумфа и мощи, сколько механизмом «надзора и наказания», что коннотиру-

ет городские символы «высшей власти» негативно-иронически; культурное расставание с

имперским прошлым происходит через дистанцирование и рефлексию событий, их эмоци-

ональное «очищение» и рефлексию.



1. Анциферов Н.П. Пути изучение города как социального организма: Опыт комплексно-

го подхода. — Л., 1925. — 148 с.

2. Бурдина С.В. «Реквием» А. Ахматовой как «петербургский текст» русской литературы

// Вестник Московского университета. Сер. 9. Филология. 2003. № 5. — С. 148-158.

3. Гимбутас М. Цивилизация Великой Богини: Мир Древней Европы: пер. с англ. — М.:

РОССПЭН, 2006. — 572 с.

4. Каган М.С. Град Петров в истории русской культуры. — СПб.: Паритет, 2006. — 480 с.

5. Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. — М.: Издательство ЛКИ, 2010. —

264 с.

6. Лотман Ю. М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Труды по зна-

ковым системам. — Тарту: изд-во Тартуского ун-та, 1984. - Вып. 18. — С. 30-45.

7. Монтэ П. Египет Рамсесов: пер. с фр. — М. : Наука, 1989. — 376 с.

8. Токарев С. А. Религия в истории народов мира. — М.: Изд-во политической литерату-

ры, 1976. — 576 с.

9. Топоров В. Н. Пространство и текст // Текст: семантика и структура / Акад. наук СССР,

Ин-т славяноведения и балканистики / отв. ред. Т. В. Цивьян.— М.: Наука, 1983. — С.

227-284.

10. Топоров В. Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» // Труды по

знаковым системам. — Тарту: Изд-во Тартуского ун-та. 1984. Вып. 18. — С. 3-29.

11. Самарина Н. Г. Ростов и Ярославль: культурная память или культурный проект? //

Диалог со временем. 2012. Вып. 38. — С. 289-298.

12. Телия В. Н. Коннотативный аспект семантики номинативных единиц. — М.: Наука,

1986. — 143 с.

13. Щукин В. Г. Поэзия усадьбы и проза трущобы // Из истории русской культуры. Том V.

ХIХ век. — М: «Языки русской культуры», 1996. — С. 574-588

14. Booth Ch. Life & Labour of the People in London. — Vol. 1. — L.: Forgotten Books, 2012.

— 294 p.

15. Lurker M. The gods and symbols of ancient Egypt: An illustrated dictionary. — L.: Thames

and Hudson, 1980. — 142 p.

16. Purchase S. Key concepts in Victorian literature. — Houndmills: Palgrave Macmillan, 2006.

— 282 p.

17. The Victorian Literature / Warwick A., Willis M. (eds.) — L.: Continuum Books, 2008. —

258 p.


О. В. Лысенко

ОБРАЗ ЖИТЕЛЯ ПРОВИНЦИАЛЬНОГО ГОРОДА

(ПО МАТЕРИАЛАМ СОЦИОЛОГИЧЕСКИХ ОПРОСОВ ПЕРМЯКОВ)1

Изучение и описание локальных городских сообществ неминуемо выводит нас на

проблему городской идентичности, а вместе с тем, на необходимость изучения тех обра-

зов, которые бытуют в массовом сознании городских жителей. Именно образ (точнее —

самообраз) жителей города лежит в основе многих поведенческих и дискурсивных прак-

тик, которым мы фиксируем в повседневной жизни. Данная статья посвящена анализу со-

держания тех качеств и характеристик, которыми себя наделяют жители одного из боль-

ших уральских городов, сопоставлению этого самообраза с образами жителей других го-

родов, и вытекающим из этого практикам взаимодействия локального сообщества с внеш-

ним миром.

Статья написана по материалам социологического исследования «Пермь как стиль»,

проведенного в декабре 2012 года. Всего было опрошено 996 жителей Перми по квотной

поло-возрастной и территориальной выборке методом стандартизированного интервью.

Статистическая погрешность исследования составляет 3,5 %.

Проблемы конструирования образа

Меньше всего хотелось бы уподобится тем многочисленным авторам, которые лю-

бят рассуждать о «характере» народа или сообщества, как о некотором заданном «мен-

тальном» образе, постигаемом очередным гением и обязательном для исполнения всеми

остальными. Слишком часто такого рода рассуждения становятся спекуляцией «читателей

в среде иного класса». Поэтому оговоримся сразу — данная статья написана с позиций

конструктивизма, согласно которому «все сообщества крупнее первобытных деревень,

объединенных контактом лицом-к-лицу (а, может быть, даже и они), — воображаемые» [1,

с. 31]. Это означает, что нет и не может быть единого, универсального, разделяемого всеми

образа этого сообщества, ибо, как говорил Б. Андерсон применительно к сообществам

национальным, «члены даже самой маленькой нации никогда не будут знать большинства

своих собратьев-по-нации, встречаться с ними или даже слышать о них, в то время как в

умах каждого из них живет образ их общности». Аналогично дело обстоит и с городскими 1 Материал подготовлен в рамках проекта № 034-ф Программы стратегического развития Пермско-го государственного гуманитарно-педагогического университета


сообществами: все, кто считает себя пермяками, тем самым утверждают свое единство с

другими пермяками. Но вряд ли они сойдутся во мнении, кто есть этот «типичный пер-

мяк», как он выглядит, что он ест, и как он поступает. И, тем не менее, все они участвуют,

кто сознательно, а кто неосознанно, в формировании этого «воображаемого» пермяка. Не-

смотря на очевидный стихийный эссенциализм носителей этих образов, именно они (обра-

зы) выступают теми «кирпичиками», из которых конструируется идентичность.

Другая важная оговорка касается социологического приема, с помощью которого

образ пермяка реконструировался. Пожалуй, в рамках любого локального или территори-

ального сообщества на протяжении его существования создаются тексты, содержащие по-

пытки определить себя через те или иные черты, найти тот самый «характер», который

должен все «объяснить». Но стоит ли их рассматривать как единственный и самый досто-

верный источник идентичности? Вряд ли. Скорее перед нами мифы, причем литературные,

созданные мифотворцами «локальности», а если пользоваться языком теории стиля Л. Г.

Ионина — доктрины, объясняющие и навязывающие пермскую идентичность. В слова

«миф» и «мифитворцы» мы не вкладываем никакого негативного смысла. В современной

гуманитарной литературе «миф» и «вымысел» давно не синонимы (см., например, работы

Р. Барта, А. Ф. Лосева, Ф. Х. Кессиди). Многие творят локальные мифы талантливо и кра-

сиво, и не менее талантливо их навязывают. Но очевидно, что литературный миф и массо-

вое сознание — не одно и тоже. В рамках данной статьи нам было интереснее исследовать

образы «пермяка», сложившиеся в массовом сознании.

Бывает и так, что мифы невзначай проникают под личиной «научных истин» в со-

циологические опросы. В этом случае социолог берет их за исходную гипотезу и загоняет

в виде вариантов ответа на вопрос, тем самым неосознанно заставляя респондента выби-

рать «наиболее правильный ответ» из числа предложенных, тем самым невольно програм-

мируя конечные результаты. Проблема эта давно известна в социологии. [7, с. 262-271]

Чтобы ее избежать и попытаться максимально точно, без искажений, выяснить содержание

самоописательного образа «пермяка», мы прибегли к технике открытого вопроса, что, на

наш взгляд, корректнее.

Уже упомянутый Б. Андерсон, критикуя некоторых своих коллег за чрезмерный

пафос разоблачения «выдуманных сообществ», утверждает, что «сообщества следует раз-

личать не по их ложности/подлинности, а по тому стилю, в котором они воображаются» [1,

с. 31]. Вот и попробуем восстановить этот самый стиль, опираясь в первую очередь не на

тексты пермских мифотворцев, сколь бы значимыми и увлекательными они не были, а на

представления самих пермяков. И сделаем мы это с трех разных позиций: самоописание


пермяков, сопоставление образа пермяков с образом столичных жителей, сопоставление

образа пермяков с образом жителей других городов.

«Пермяк обыкновенный»: между похвалой и осуждением

В рамках проведенного исследования всем опрошенным было предложено ответить

на вопрос: «Какие качества, на ваш взгляд, свойственны пермякам?». Подсказок при этом

не давалось: каждый мог на свой вкус назвать не более пяти качеств, без каких бы то ни

было дополнительных вводных. Всего подобные ответы записаны у 77 % опрошенных.

Анализ этих ответов мы начнем с вещей абстрактных, но весьма красноречивых, а именно

— с вопроса, какие оценочные коннотации (положительные или отрицательные) преобла-

дают в самоописании пермского жителя.

В таблице 1 представлено распределение этих качеств по условной шкале «положи-

тельные-нейтральные-негативные». Там же приведены и наиболее типичные примеры та-

ких качеств. В категорию нейтральных мы занесли те качества, которые не поддаются од-

нозначной оценочной трактовке. Всего при интервьюировании было записано 1601 каче-

ство. Конечно, оценивая те или иные качества как положительные или негативные, мы

рискуем вызвать упрек в субъективности. Но делать нечего, такова цена любого анализа.

Таблица 1. Коннотации качеств пермяков

Характер высказываний % от общего числа

высказываний

Положительные качества (дружелюбные, открытые, добрые, доброжелательные, трудолюбивые, гостеприимные, отзывчивые, ответственные)

60,9

Нейтральные качества (простые, доверчивые, наивные, с особенностями речи, терпеливые, спокойные)

13,1

Негативные качества (некультурные, грубые, беспардонные, пьющие, суровые, скрытные, мрачные, безразличные, равнодушные)

26,0

Как видно из таблицы, большинство упомянутых качеств вполне доброжелательны.

Это говорит об общем положительном тоне пермской городской идентичности и пермско-

го стиля, по крайней мере, в массовом сознании. Тем не менее, четвертая часть всех ка-


честв имеют негативные коннотации, что лишний раз подтверждает уже высказанную вы-

ше мысль о противоречивости образа пермяка.

Это можно проверить и другим образом: подсчитав, сколько человек из опрошен-

ных предпочитают характеризовать пермяков только негативно, сколько позитивно, и

сколько людей выдают смешанные характеристики.

Таблица 2. Соотношение групп пермяков, назвавших позитивные/негативные

/нейтральные качества Названы качества пермяков: Респондентов, абс. %

Только положительные 424 55,9

Нейтральные и положительные 42 5,5

Только нейтральные 63 8,3

Нейтральные и негативные 11 1,4

Только отрицательные 150 19,8

Положительные и негативные 66 8,7

Положительные, нейтральные и негативные 3 0,4

759 100,0

Такой расклад еще лучше показывает сложившуюся поляризацию мнений. Более по-

ловины опрошенных предпочитают описывать пермяков (и себя в том числе) только через

положительные качества. Этот тон преобладает в сознании жителей Перми. И только пятая

часть опрошенных называет исключительно негативные качества. Что характерно, сочета-

ния положительных, негативных и нейтральных качеств встречаются гораздо реже — у 16

% опрошенных.

Самое простое объяснение этому – «всяк кулик свое болото хвалит». Но проблема,

стоящая за этими цифрами, гораздо сложнее и тоньше. Во-первых, изначально такое по-

ложительное самоописание было неочевидным: если посмотреть большинство пермских

блогов, пермских СМИ, пермской литературы последних десятилетий, если весь этот кон-

тент принять за чистую монету – нужно было ожидать совсем другого образа: мрачного,

самоуничижительного, мазохистского. Но, тем не менее, пермяки показывают себя в

большинстве своем нормальными людьми, без особых «кризисов идентичностей» и ком-

плексов неполноценности. Пермское сообщество (в принципе) сообщество здоровое. И

даже негативных замечаний присутствует в самый раз — сколько нужно для нормальной

самокритичности.


Во-вторых, хотя большинство качеств, продиктованных нашими собеседниками, но-

сит положительную окраску, они отнюдь не единообразны, а потому поддаются дальней-

шей интерпретации. Чем мы дальше и займемся.

Для того, чтобы получить какую-то логически согласованную картину образа «пер-

мяка», необходимо классифицировать все указанные качества. На первом уровне анализа

все качества были сгруппированы по смыслу. Всего таких групп набралось 29; каждая из

них содержит разное количество качеств, близких по семантическому значению. Вдобавок

к ним пришлось выделить 4 группы качеств по остаточному принципу, объединив разные,

редко встречаемые качества (не чаще 1-3-х раз), в категории «иные положительные»,

«иные отрицательные» и «иные нейтральные», а также создав отдельную группу, включа-

ющую указание на отсутствие у пермяков специфических качеств в категорию «нет осо-

бенностей».

На втором уровне анализа мы разделили все группы качеств на блоки, объединенные

сферой деятельности. Мы получили:

коммуникативный блок, куда вошли качества, имеющие отношение к сфере межлич-

ностного и межгруппового общения;

деловой блок, объединивший качества, так или иначе соотносящиеся к сфере работы,

профессии, бизнеса;

блок с условным названием «качества культуры поведения», включающий качества,

описывающие ценности и нормы повседневной культуры в самом обыденном значении;

блок «динамические качества», содержащий качества, характеризующие темп жизни,

скорость реакций, экспрессивность «пермяков»;

блок «иные качества»;

блок «нейтральные качества».

Далее, на третьем этапе мы разделили все группы качеств внутри каждого блока (за

исключением последнего) на положительные и негативные. Кроме того, в рамках таблицы

мы постарались расположить группы противопоставленных качеств напротив друг друга,

насколько это было возможно. Для наглядности полученный результат отражен в таблице

3.

Таблица 3. Пермская матрица самоописания (% от числа ответивших, сумма >

100 %, так как респонденты могли указать несколько качеств) Блок «Коммуникативные качества» Группы положительных качеств: % Группы негативных качеств: %


Добрые, доброжелательные 20,9 Злые, агрессивные 3,3 Дружелюбные, открытые 14 Скрытные, замкнутые, мрачные 5,8 Отзывчивые 7,5 Безразличные, равнодушные 5 Гостеприимные 6,8 Общительные, коммуникабельные 3,4 Суровые 0,8 Веселые, жизнерадостные 3,3 Вспыльчивые, нервозные 0,8 Дружные 2,4 Итого: 58,3 Итого: 15,7 Блок «Деловые качества» Группы положительных качеств: % Группы негативных качеств: % Трудолюбивые 18,1 Ленивые, нетрудолюбивые 3,8 Ответственные, деловые, серьезные 5,8 Умные 0,5 Глупые, тупые, тугодумы 0,5 Честные, прямые, искренние 4,1 Хитрые, воры 0,6 Упрямые, упертые 1,7 Настойчивые, упорные 2,8 Пассивные, нерешительные 1,7 Итого: 30,8 Итого: 7,7 Блок «Качества культуры поведения» Группы положительных качеств: % Группы негативных качеств: % Культурные, вежливые

3,8 Некультурные, грубые, беспар-

донные 10,1 Пьющие 2,5 Итого: 5,5 Итого: 12,6 Блок «Динамические качества» Группа высоких динамических ка-

честв % Группы низких динамических

качества %

Активные, подвижные 3,8

Апатичные, заторможенные, сдержанные 4,9

Спокойные, мирные 5,0 Итого: 3,8 Итого: 9,9 Блок «Иные качества» Группы положительных качеств: % Группы негативных качеств: % Сильные, мужественные 2,1 Мягкие, нерешительные 2,1 Любящие город, родину 1,7 Чувство собственного достоинства,

гордость 0,6

Иное положительное 17,3 Иное негативное 9,8 Итого:

21,7 Итого: 10,

2 Блок «Нейтральные качества» Простые, доверчивые, наивные 8,8 Особенности говора 2,6 Иное нейтральное 9,8 Нет особенностей 2,5

Самыми большими оказались блоки качеств, посвященных коммуникации (указали

74 % опрошенных) и деловой сфере (38,5 % отпрошенных). Респондентов, указавших на

качества повседневной культуры, равно как и на динамические качества, оказалось мень-

ше, но тоже достаточно много — 18,1 % и 13,7 %. Кроме того, выделяется по численности

группа «Простые, наивные, доверчивые» - 8,8 %.

Очевидно, это говорит о том, что жители Перми склонны замечать особенности

«пермяка» в сферах общения, работы, на улице, в скорости реакций, в доверчивости.

Напомним, что это был открытый вопрос, и ответы можно было давать самые разнообраз-


ные. Сам факт того, что подавляющее большинство пермских жителей предпочли исполь-

зовать качества именно этих типов, говорит о том, что пермское «мы» переживается как

пространственно-временное, личностно окрашенное, взаимодействующее преимуще-

ственно по горизонтали сообщество. Это условное «братство», которое до некоторой

степени отменяет внутреннюю социальную иерархию, уравнивая бедных и богатых (ни

одного упоминания), начальников и подчиненных (всего одна-две ссылки на карьеризм),

умных и дураков (всего 0,5 % упоминаний!).

Проведенная классификация позволяет выделить сферы, в которых жители Перми

склонны оценивать себя позитивно, и сферы, где преобладает негативная идентификация1.

Так, «пермяк», по мнению опрошенных, прежде всего, силен во взаимоотношениях: он

добр, дружелюбен, открыт, отзывчив и гостеприимен. Эти группы качеств упоминаемы

наиболее часто. Именно в коммуникативном блоке перевес положительных качеств над

негативными наиболее заметен — 58,3 % против 15,7 %, почти в 4 раза. Картину здесь

смазывают только противоречия по поводу открытости и отзывчивости: соотношение

между утверждающими и оспаривающими именно эти качества, заметно меньше — 14 %

против 5,8 % (соотношение 2,4/1), и 7,5 % против 5 % (соотношение 1,5/1). Закрытость при

этом приобретает конкретные черты — три раза наши собеседники видели в пермяках

"что-то кержацкое". Зато доброта почти не оспаривается (против только 3,3 %, а «за» —

почти 21 %). То есть, быть хорошим человеком для пермяков гораздо важнее, чем быть

богатым или знаменитым.

Не меньший перевес положительные качества получают и в деловой сфере – 30,8 %

против 7,7 % (соотношение 4/1). Прежде всего, пермяки считают себя очень трудолюби-

выми (18,1 %, оспаривают всего 3,8 %, соотношение 4,8/1). Важны и такие качества, как

«Ответственные, деловые, серьезные» (5,8 %, против нет), «честные, прямые, искренние»

(4,1 %, против – 0,6 %). Зато настойчивость и ум оцениваются куда скромнее — всего 2,8

% и 0,5 % соответственно. При этом положительная оценка упорства часто переходит в

негативное упрямство (1,7 %), либо вообще оспаривается (пассивность, нерешительность

— 1,7), а качество «ум» полностью дезавуируется оценкой «глупые, тупые» — 0,5 %. В

общем, не считают себя пермяки ни упорными, ни умными.

А вот по поводу культуры поведения и активности преобладают мнения отрицатель-

ные. Сколько ни говорили про «Пермь — культурную столицу Европы», сколько ни веша-

ли плакатов, призывающих не мусорить и не совершать иных некультурных действий,

убедить пермяков в своей культурности не удалось. 10,1 % всех ответивших на этот во- 1 Термин «негативная идентификация» мы используем здесь в том значении, которое в него вло-жил Э. Эриксон, то есть как негативную самооценку [11, с. 34].


прос считают отличительной чертой пермяков грубость, мат, хамство и беспардонность.

Если к этому добавить еще и мнение 2,5 % респондентов о пермском пьянстве, то мы по-

лучим аж 12,6 % негативных оценок. Высокую культуру и вежливость отмечают всего 5,5

% респондентов.

Не лучше обстоит дело и с динамическими свойствами пермяков. Лишь 3,8 % всех

ответивших считают активность и подвижность характерным пермским качеством, а им

противостоят 9,9 % тех, кто в пермяках видят сдержанность, спокойствие, терпеливость.

Так что обобщенный «пермяк», реконструируемый из данных опроса, есть че-

ловек добрый, открытый, трудолюбивый, хотя и слегка пассивный, но не без грубо-

сти и замкнутости. Не плохой, в целом, образ.

Еще интереснее проследить, как различные качества локализуются в социальном

пространстве, выяснить, кто и какие качества пермяков называет наиболее часто.

Все группы качеств можно разбить на три категории: качества, которые в большей

степени разделяются чаще теми, кто себя называет «пермяком», нежели теми, кто себя

пермяком не считает, качества, одинаково признаваемые и «пермяками» и не «пермяка-

ми», и качества, чаще называемые жителями Перми, себя к «пермякам» не относящими.

Почти все приведенные в таблице качества набрали больше 3,5 %, то есть вышли за преде-

лы статистической погрешности.

Таблица 4. Сопряженность качеств «пермяка» с пермской идентичностью Какие качества, на ваш взгляд, свойственны пер-

мякам? Считаете ли вы себя пермя-

ком?, % Всего Да Скорее да Скорее

нет Нет

Качества, чаще указываемые «пермяками»: 1. Дружелюбные, открытые 16 11 9 4 14 2. Добрые, доброжелательные 21 24 17 21 21 3. Трудолюбивые 20 13 17 8 18 4. Гостеприимные 8 4 7 0 7 5. Ответственные, деловые, серьезные 5 11 9 0 6 6. Терпеливые, мирные 5 5 0 4 5 7. Честные, прямые, искренние 5 3 0 0 4 8. Активные, подвижные 4 5 0 4 4 9. Культурные, вежливые 4 2 2 0 4 10. Иное позитивное 18 15 15 13 17 Качества, указываемые «пермяками» и «не пермя-

ками» практически с одинаковой частотой: 1. Ленивые, нетрудолюбивые 4 3 4 0 4 2. Отзывчивые 8 5 9 8 8 3.Спокойные, сдержанные 4 8 2 4 5 4. Простые, доверчивые, наивные 10 8 7 4 9 Качества, чаще указываемые «не пермяками»: 1. Некультурные, грубые, беспардонность, хамство 10 10 13 13 10 2. Пьющие 2 2 7 4 3 3. Скрытные, замкнутые, мрачные, хмурые 6 8 2 13 6


4. Безразличные, равнодушные 5 7 4 8 5 5. Злые, агрессивные 3 2 4 8 3 6. Иное нейтральное 10 9 13 8 10 7. Иное негативное 8 12 17 21 10 8. Нет особенностей 2 2 4 4 3

Что бросается в глаза: «пермяки» думают о себе лучше, чем «не пермяки». Почти все

значимые положительные качества, такие как «доброта», «дружелюбие», «откры-

тость», «трудолюбие» и «гостеприимность» — чаще отмечаются «пермяками», неже-

ли людьми, не обладающими пермской идентичностью.

Зато почти все негативные качества, типа «некультурные», «скрытные», «без-

различные», «пьющие» и проч. гораздо чаще воспроизводятся «не пермяками».

Мнения обеих групп респондентов сошлись только в 4-х качествах: «простые, до-

верчивые, наивные», «отзывчивые», «спокойные, сдержанные» и «ленивые». Две из них —

нейтральные, одна — положительная и одно — негативная.

Можно сделать два промежуточных вывода. Первый: «пермяки» (то есть не просто

жители Перми, а люди, себя пермяками считающие) на самом деле о себе еще более высо-

кого мнения, чем это могло показаться с самого начала. Вторая: стороннему наблюдателю

(а среди «не пермяков» много недавно переехавших жить в город и родившихся вне Пер-

ми), пермяки не кажутся такими уж «хорошими».

Можно выделить и другие факторы, влияющие на упоминаемость респондентами

тех или иных качеств. Так, женщины в целом чаще называют положительные качества

«пермяков», особенно — доброту, открытость, гостеприимство. Мужчины, напротив, бо-

лее критичны, особенно по поводу пермской наивности и равнодушия. Единственное нега-

тивное качество, чаще отмечаемое женщинами — бескультурье.

Возраст респондентов тоже влияет на их оценки. Люди старше 60 лет более лояль-

ны к «пермякам», чаще упоминая хорошие коммуникативные качества. У молодежи,

напротив, чаще встречаются упоминания хмурости, мрачности, агрессивности «пермяков».

Наконец, люди с низкими социальными позициями (неполное среднее образование,

низкий доход, отнесение себя к низшему слою, безработные или перебивающиеся времен-

ным заработками) более критичны, в то время как представители средних и высших слоев

достаточно высоко оценивают «пермяков» почти по всем позициям. Что, кстати, свиде-

тельствует о том, что «пермскость» в представлении большинства опрошенных есть каче-

ство эссенциалистское, приписанное, но при этом еще и достигаемое, проблематичное,

возникающее вместе с известными социальными достижениями.

Образы «другого»: «пермяк» между столицами и деревней


Л Гудков, известный российский социолог, руководитель аналитического института

«Левада-центр», в своей книге «Негативная идентичность» утверждает, что особенностью

российского способа идентификации является «негативная проекция на "чужих" тех цен-

ностей, которые не признаются за представителями собственной этносоциальной группы»,

иначе говоря — определение себя через образ «другого». [4, с. 182]. Мысль интересная,

хотя и не бесспорная. Как замечает Елена Заяц в рецензии на эту же книгу, «может ока-

заться так, что фигура другого («чужого», «врага») определяет понятие идентичности во-

обще (не только российской, но и западной) и формирование никакой национальной иден-

тичности вне этой фигуры просто невозможно» [5]. Соглашаясь с ней, мы, тем не менее, не

хотели бы отказываться от приема сопоставления образа «пермяка» с образами других ло-

кальных сообществ, хотя бы в силу того, что такие сопоставления делаются самими жите-

лями довольно часто. Этот анализ необходим нам для выявления очертаний того социаль-

ного пространства страны, в которое погружено любое локальное сообщество

И вновь оговоримся, чтобы не быть понятыми превратно: образы «москвичей», «пе-

тербуржцев», жителей Екатеринбурга и иных городов, анализируемых в этой главе, явля-

ются исключительно конструкциями представлений опрошенных нами респондентов, при-

чем пермских, и не могут быть интерпретированы как реальные черты «характера» этих

локальных сообществ. Скорее ответы наших респондентов говорят о них самих. Чтобы хо-

тя бы частично избежать влияния медийных мифов на образы других городских сооб-

ществ, мы анализировали ответы только тех опрошенных, кто часто посещал эти города.

Таковых оказалось немало. Пермяки сохраняют достаточно тесные связи со многими го-

родами и регионами России и Пермского края. Только 4,8 % респондентов заявили, что

они нигде не были.

Таблица 5. Распределение ответов на вопрос: «В каких городах (регионах) Рос-

сии вы часто бывали (жили, посещали во время командировок, ездили туда к род-

ственникам)»?

1. Москва 28,3

2. Санкт-Петербург 22,5

3. Екатеринбург 25,1

4. Казань 7,4


5. Киров 6,7

6. Челябинск 5,7

7. Ижевск 4,5

5. Уфа 3,2

8. Иные крупные города Приволжского федерального округа 10,1

7. Иные крупные города Уральского федерального округа 4,6

8. Иные крупные города России 21,7

9. Города-курорты 12,5

10. Города Пермского края 12,6

11. Небольшие города вне Пермского края 11,6

12. Нигде не был 4,8

Чтобы не загромождать статью, для анализа мы выбрали наиболее часто называе-

мые позиции: две столицы (Москва и Санкт-Петербург), Екатеринбург, крупные города

Приволжского федерального округа (включая Казань, Уфу, Киров, Ижевск, Самару, Ниж-

ний Новгород, Саратов, Ульяновск и др.) и города Пермского края. Представляется, что

этих точек будет достаточно, чтобы построить своеобразную ментальную карту, хотя и без

визуализации в прямом смысле этого слова. А поскольку мы выстраиваем образы иден-

тичностей, то в анализе целесообразно сопоставить образы жителей разных городов с об-

разом самих «пермяков».

Для начала проведем простой подсчет пропорций положительных, нейтральных и

негативных качеств, которые наши респонденты увидели у жителей других городов. Здесь

значимы три вывода:

1. Хуже «пермяков» только «москвичи». Только у жителей столицы негативные ка-

чества намного превосходят положительные. В образах жителей всех других городов по-

ложительные качества преобладают.

2. Несомненным моральным авторитетом для «пермяков» являются «петербуржцы»

(жители Санкт-Петербурга), в образе которых негативных качеств почти нет, а положи-

тельные на 20 процентных пунктов опережают число положительных «пермских качеств».

Далее идет Екатеринбург и другие города.

3. На фоне образов жителей других городов самоописание «пермяков» выглядит су-

щественно хуже. Даже у жителей городов Пермского края, к которым естественно было бы

ожидать некоторого высокомерия, негативных качеств нашлось существенно меньше (13

% против 21 % негативных качеств у пермяков).


Таблица 6. Коннотации качеств жителей различных городов

Какие качества, на ваш взгляд, свойственны жителям этих городов? (ха-рактер высказываний)

Город, % по столбцу 1.Москва 2. Санкт-

Петербург 3. Екатерин-бург

8. Города Привол-жского ФО

9. Города Пермского края

10. Пермь

Положительные каче-ства 31,6 85,7 71,7 70,1 64,3 60,9

Нейтральные качества 12,8 10,1 13,1 18,2 21,9 10,6 Негативные качества 55,6 3,6 8,4 8,8 13,3 26,0 Нет особенностей - 0,6 6,8 2,9 0,5 2,5

Получается, что оптимистичный вывод первой части этой главы относительно

здорового самоощущения «пермяков» следует несколько разбавить: где-то глубоко

внутри некоторую свою ущербность «пермяки» все-таки чувствуют. Можно, конечно,

списать это на ряд обстоятельств. Многие из тех, кто отвечал на этот вопрос оценивают

города, в которых они родились и выросли, где у них есть родственники, друзья, коллеги –

отсюда и перенос хороших впечатлений на всех жителей в целом. Но эти объяснения вы-

вод не перечеркивают, факт остается фактом: с точки зрения самих жителей Пермь на мен-

тальной карте страны - не самое лучшее место.

Перейдем теперь к содержательному анализу образов горожан и начнем со столиц.

Москва в сознании «пермяков» является антиподом Перми, причем по большинству ка-

честв. Столицу нашей страны всегда двусмысленно оценивали в провинции, но сегодня

можно сказать, что ее просто боятся. «Высокомерные» (20,3 %), «беспардонные» (15,7 %),

«жадные» (8,7 %) и «недружелюбные» (8,1 %) «москвичи» даже в своих лучших качествах

представляют опасность за счет своей «активности» (18 %). Эта «активность и энергич-

ность» — единственное из положительных качеств, которое респонденты указывают су-

щественно чаще, чем в самоописании (там – всего 3,8 %). Предмет мечтаний и зависти,

раздражения и страхов («придут москвичи и китайцы, и все захватят» — так выражали

пермские предприниматели одну из самых своих распространенных фобий в 2008 году,

давая интервью в рамках социологического исследования [2, с. 22]), Москва предстает

здесь зловещим воплощением Мегаполиса вообще, символом слепых сил глобализации,

сосредоточием хищных сил, которые за тобой следят, тебя оценивают, презирают, и, при

этом, покушаются на тебя и твое имущество. Самая подходящая метафора в адрес

Москвы — «делец», «деляга», «коммерс»1. Даже деловые качества и трудолюбие, во-

площение индустриальных добродетелей, даже «культура», атрибут столичности, отрица- 1 «Коммерс» — достаточно распространенное сленговое словечко, особенно в малых городах края. Имеет ярко выраженную негативную коннотацию.


ются за «москвичами». В таком отношении к «москвичам», пожалуй, ярче всего проявля-

ется пермская недоурбанизированность и провинциализм, страх перед новыми реалиями

жизни и желание отгородиться от современности.

Иное дело — Санкт-Петербург. Главным достоинством его жителей является, несо-

мненно, культура (об этом сказали 45,5 % всех упомянувших о нем). У «петербуржцев»,

несомненно, выше, чем у «пермяков» проявляются такие качества, как дружелюбие (20 %),

гостеприимство (13,9 %), отзывчивость (10,3 %). Вообще, можно подумать, что именно

этот город воспринимается жителями Перми как настоящая столица, дружелюбная ко всем

россиянам, воплощающая в себе лучшие черты «имперской старины»: интеллигентность,

праздность (всего 3,6 % отмечают в «петербуржцах» трудолюбие), степенность (всего 1,2

% опрошенных отметили активность и энергичность), творческое начало (это качество во-

обще применяется только к петербуржцам и свердловчанам). Даже в названиях Санкт-

Петербурга респонденты умудрились выразить свое особое отношение: примерно полови-

на назвавших этот город окрестили его «Питер», а еще треть — «Ленинград». Объяснений

такому отношению можно дать много. Прежде всего, на наш взгляд, это связано с закреп-

ленными в исторической памяти связями между Пермью и северной столицей: основатель

Перми В. Татищев — «птенец гнезда Петрова», в годы Великой отечественной войны в

Пермь эвакуируются завод им. Кирова, театр оперы и балета и хореографическое училище:

все действует до сих пор, и до сих пор связывается с Санкт-Петербургом.

Таблица 7. Сопоставление качеств «пермяков» и качеств жителей других городов.

Какие каче-ства, на ваш взгляд, свойствен-ны жителям этих городов?

Город, от числа ответивших % по столбцу 1.Москва 2. Санкт-

Петербург 3. Екатерин-бург

8. Города При-волжского ФО

9. Города Пермского края

10. Пермь

1 Дружелюбные, открытые 0,6 20 14 17,2 14,4 14 2 Добрые, добро-желательные

1,2 21,8 15,4 24,8 30,8 20,9 3 Трудолюбивые 1,7 3,6 16,8 7,6 11,5 18,1 4 Гостеприимные 2,3 13,9 10,5 18,5 13,5 6,8 5 Отзывчивые 1,2 10,3 5,6 5,7 10,6 7,5 6 Культурные, веж-ливые 2,3 45,5 5,6 5,7 5,8 3,8 7 Ответственные, деловые, серьезные

4,7 1,8 3,5 3,2 1 5,8 11 Любящие город, родину 1,2 4,2 0,7 0,6 1 1,7 13 Активные, энер-гичные, подвижные

18 1,2 5,6 0,6 1 3,8


14 Спокойные, сдержанные 3,6 1,4 10,2 7,7 4,9 19 Простые, довер-чивые, наивные

3,6 6,3 6,4 11,5 8,8 22 Скрытные, за-мкнутые, мрачные

1,7 0,7 1,9 1 5,8 23 Некультурные, грубые, беспардон-ные, хамство 15,7 1,2 2,1 2,9 10,1 24 Пьющие 0,6 5,8 2,5 25 Безразличные, равнодушные

5,2 1,2 1,4 0,6 5 27 Злые, агрессив-ные, жестокие

7 0,7 1,3 1,9 3,3 28 Жадные, скупые 8,7 1,3 1,2 29 Высокомерные, склонные к зазнай-ству, самовлюблен-ные 20,3 1,8 2,1 31 Недружелюбные 8,1 1,2 0,6 1 34 Иное, нейтраль-ное 19,2 12,1 11,9 10,9 18,2 12,4 35 Иное, позитив-ное 19,1 32,6 39,9 34,2 27,8 40,4 36 Иное, негатив-ное 20,4 1,8 6,3 8,3 10,6 11,5 37 Нет особенно-стей 1,2 11,2 5,1 1 2,5

Екатеринбург — несомненное alter ego Перми. О противостоянии этих городов, воз-

никшем еще в XIX веке, написано много и подробно [6, с. 314-315]. Столь же нескончаемы

рассуждения о «разнице менталитетов». Обычно эти разговоры сводятся к тому, что за

Екатеринбургом признается большая «столичность», «деловая хватка», в то время как

Пермь воспринимается в большей степени провинцией [10]. По обилию публикаций созда-

ется впечатление, что «пермяки» и «екатеринбуржцы» должны быть, как минимум, людь-

ми с разных планет. Однако данные нашего опроса если что-то и подтверждают, то нали-

чие тесной связи между городами. По частоте посещений Екатеринбург опережает даже

Питер. Содержание образа «екатеринбуржцев» и «пермяков» практически одинаково,

колебания между качествами, как правило, не превышают пределы погрешности. Да, об-

щее число положительных жителей Екатеринбурга выше, а негативных ниже. Да, чувству-

ется некоторая общая «ущербность» самоописания «пермяков» на фоне образа соседей по

Уралу. Но всё же жители Перми чувствуют себя гораздо ближе к Екатеринбургу, чем к

другим городам России, а разница между образами проявляется скорее в количественном,

нежели в качественном аспекте. Например, оценка трудолюбия екатеринбужцев — 16,8 %


(у «пермяков» — 18 %, у жителей других городов — всего 7,6 %), оценка гостеприимства

— 10,5 % (у «пермяков» — 6,8 %, у жителей других городов — 18,5 %). Единственная

группа качеств, заметно уступающая им — «некультурность», 10 % «пермяков» называют

эти качества применительно к себе, и только 2,1 % — применительно к жителям Екате-

ринбурга (упоминание этого качества в адрес других городов вообще отсутствует).

Последнее, что стоит отметить — сравнение качеств «пермяков» и жителей Пермско-

го края. Что характерно — отношение со стороны «пермяков» к своим соседям по региону

неоднозначно. С одной стороны, судя по отношению негативных и положительных ка-

честв (таблица 5), это отношение нельзя назвать плохим. С другой стороны, в нем явно

прочитывается комплекс «старшего брата», «горожанина». Так, в описании жителей

Пермского края чаще, чем в описании «пермяков», упоминаются такие качества, как «доб-

рота», «гостеприимство», «простота, доверчивость и наивность», «отзывчивость», то есть

типично «деревенское» сочетание добродетелей. Наряду с этим, «пермяки» склонны недо-

оценивать трудолюбие жителей Пермского края, их динамичность, ответственность и де-

ловитость — качества «городские». И уж тем более «свысока» звучат более частые упреки

в том, что жители пермской глубинки «чаще пьют».

При этом нельзя сказать, что «пермяки» относятся к своим соседям по региону пло-

хо, скорее — свысока. Надо сказать, что жители края это чувствуют, и в ответ тоже повы-

шают градус критичности. Напомним, что среди «не пермяков» много приехавших именно

из городов Пермского края. Судя по их ответам, проанализированным в первой половине

этой главы, «пермяки» в глазах выходцев из края выглядят примерно так же, как «москви-

чи» в глазах «пермяков».

Что особенно интересно, отношение к жителям городов Поволжья (а здесь наиболее

часто отмечаются Казань, Киров и Ижевск) примерно такое же, как к жителям из городов

края.

Все эти выводы подсказывают нам, что в основу ментальной карты образов горожан

России, каковой она может быть в сознании пермяков, ложатся два критерия: уровень ур-

банизированности и уровень позитивности. Оба критерия, разумеется, условные и сложно-

составные. Под урбанизированностью мы понимаем наличие современных (качеств инду-

стриальной эпохи), в первую очередь – активность, энергичность, деловитость, трудолю-

бие. Под позитивностью мы понимаем наличие коммуникативных качеств, доброжела-

тельность, отзывчивость, гостеприимство и т.д. Если расположить хотя бы только рас-

сматриваемые нами города в сконструированном таким образом пространстве, мы полу-

чим интересную схему.


Схема. 1. Образы жителей других городов России в сознании «пермяка»

На этой схеме Пермь занимает промежуточное положение, между столицами и Ека-

теринбургом с одной стороны, и городами Поволжья и собственной провинцией с другой.

То есть, жители Перми, хотя и относятся к себе с большей критичностью, чем к другим,

однако, не числят себя в разряде «отсталых», заштатных городов. На роль последних у них

приготовлены города малые и, отчасти, соседи, в первую очередь — Киров и Ижевск.

Правда, и урбанизм Перми особого рода — не московский, и даже не петербуржский — а

иной, построенный на трудолюбии и отношениях.

Поэтому окончательным итоговым образом «пермяка» мы можем считать образ

доброжелательного, трудолюбивого горожанина, которому все же недостает культуры и

энергичности, который не любит «москвичей», восхищается «петербуржцем», слегка зави-

дует екатеринбурожцам и снисходителен к «провинциалам».

Таким образом, через исследование самообраза пермяков мы приходим к некото-

рым выводам, имеющим отношение ко всей системе территориальных идентичностей со-


временного российского общества, и можем выдвинуть некоторые гипотезы, требующие

дальнейшего эмпирического подтверждения.

Во-первых, можно утверждать, что локальные сообщества, судя по Перми, выстра-

ивают своеобразную систему защиты от внешнего мира, во многом аналогичную «ком-

плексу почвенничества», существовавшему в России в XIX веке. Признавая за столицей

(Москвой) ее большую урбанизированность и «продвинутость» в овладении современны-

ми механизмами успеха, жители провинциальных городов оценивают это как безусловную

опасность, угрожающую их привычному укладу жизни. В ответ они могут противопоста-

вить собственный самообраз, в котором смешаны элементы традиционализма, индустри-

альной (точнее даже — заводской) культуры, и даже определенной «столичности». Этот

самообраз выстраивается по принципу «мы не хуже, мы другие».

Прямым следствием такого самообраза является локальный фундаментализм [9],

проявляющийся в неприятии всего нового, ультрасовременного (искусства, стиля жизни,

рыночных, то есть, конкурентных ценностей). Локальный фундаментализм характерен для

всех слоев общества, но особенно ярко он проявляется в средних, образованных слоях

пермского сообщества [9]. По большему счету, это еще одно проявление глокализации, то

есть вызванной глобальными процессами актуализации в массовом сознании проблемати-

ки местного, локального. Город с его жителями, воспринимаемыми как самые главные и

значимые «свои», оказываются едва ли не последними рубежами обороны против внешне-

го мира, в котором Москва, заграница, непонятные силы глобальных экономических и по-

литических процессов трудно различимы и одинаково страшны. Единственное светлое

пятно в этом внешнем мире — Санкт-Петербург, сливающийся с символами славного

прошлого, столица бывшая, а потому не опасная, объект ностальгического восхищения.

Одновременно с этим Пермь включена в логику центростремительных потоков. Ком-

плекс столичности, столь нелюбимый в «москвичах», пермяки легко воспроизводят в от-

ношении жителей малых городов края и даже городов-соседей по Приволжскому округу.

Что интересно, этот снобизм тоньше чувствуют именно приезжие, но не сами «пермяки».

Последние скорее видят себя непризнанной столицей, форпостом некоей европейской, ин-

дустриальной культуры, что особенно усиливается в связи с фактом соседства с многими

национальными субъектами Российской Федерации (Удмуртия, Республика Башкирия, Та-

тарстан) и, следовательно, накладывающимся снобизмом в отношении представителей

иных национальностей [8]. Тут уместно будет выдвинуть еще одну гипотезу. За счет отно-

сительной удаленности Перми от столиц миграционный поток наиболее образованных,

квалифицированных и успешных граждан здесь не так высок, как, например, в централь-


ных регионах страны. Укореняясь в местном сообществе, они и задают мотив исключи-

тельности, претензии города на особый статус. Эта гипотеза подкрепляется простым

наблюдением: чем дальше от столиц на восток, тем сильнее выражены амбиции и город-

ских элит, и городских сообществ на столичность (Екатеринбург — столица Урала, Тю-

мень — столица нефти и газа, Красноярск и Новосибирск — две соперничающие столицы

Сибири и т.д.). Впрочем, без подтверждения эмпирическим материалом она остается про-

сто красивым предположением.


1. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распростране-

нии национализма / Пер. с англ. — М.: КАНОН-ПРЕСС-Ц, Кучково поле, 2001. —

288 с.

2. Аношкин А. А. Фобии в российской предпринимательской культуре: культуроло-

гический анализ нарратива / Автореф. дис. ... канд. культурологии. — Пермь, 2009.

— 22 с.

3. В Парме. Путевые очерки русских писателей о Перми и Прикамье / Состав. Н.Ф.

Аверина. — Пермь: Пермское книжное издательство. 1988. — 265 с.

4. Гудков Л. Негативная идентичность. Статьи 1997-2002 годов. —М.: Новое литера-

турное обозрение, «ВЦИОМ-А», 2004. — 816 с.

5. Заяц Е. Печали негативности и радости идентичности // Синий диван. URL:

http://sinijdivan.narod.ru/sd6rez1.htm. (дата обращения 8.05.2013)

6. Иванов А. Message: Чусовая. — СПб.: Издательский дом «Азбука – классика», 2007.

— 367 с.

7. Начала практической социологии / Ленуар Р., Мерлье Д., Пэнто Л., Шампань П.

Пер. с франц. — М.: Институт экспериментальной социлогии; СПб.: Алетейя, 2001.

— 410 с.

8. Национальный вопрос в городском сообществе. Социокультурные характеристики

межнациональных отношений в большом уральском городе на исходе ХХ века /

О. Л. Лейбович, В. Н.Стегний, А. Н. Кабацков, О. В. Лысенко, Н. В. Шушкова. —

Пермь: РИО ПГТУ, 2003. — 328 с.

9. Пермь как стиль. Презентации пермской городской идентичности / под ред.

О. В. Лысенко, Е. Г. Трегубовой. — Пермь: ПГГПУ, 2013. — 267 с.

87 ЛАБИРИНТ. ЖУРНАЛ СОЦИАЛЬНО-ГУМАНИТАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ №3, 2013 10. Ребята, давайте уже наконец закончим войну между Екатеринбургом и Пермью??? /

сайт. URL: http://www.samolen.ru/pages/14/2200/. (дата обращения 10.05.2013).

11. Эриксон Э. Идентичность: юность и кризис. — М.: Издательская группа Прогресс,

1996. — 453 с.


ЭССЕ

А.Е. Левинтов

ГЕНИЙ МЕСТА, СОВЕСТЬ МЕСТА, ПРОКЛЯТЫЕ МЕСТА

Гений, совесть и демон

Благодаря тому, что Платон не построил стройной понятийно-философской систе-

мы о гении, как сделано им было относительно государства, человека, Бога, землеведения,

астрономии, знания и т.д., то во многих диалогах он лишь касается этой темы, почти все-

гда передавая “право голоса” своему Учителю Сократу, и таким образом лишь намечает

некоторые стороны этой идеи, оставляя нам простор для продолжений. Важнейшими из

этих идей, по его мнению, являются:

гении — побочные дети богов1;

гении представляют собой нечто среднее между богами и

людьми. Их назначение — «быть истолкователями и посредниками между

людьми и богами, передавая богам молитвы и жертвы людей, а людям нака-

зы богов и вознаграждения за жертвы. Пребывая посредине, они заполняют

промежуток между теми и и другими, так что Вселенная связана внутренней

связью, благодаря им возможны всякие прорицания, жреческое искусство и

вообще все, что относится к жертвоприношениям, таинствам, пророчеству и

чародейству. Не соприкасаясь с людьми, боги общаются и беседуют с ними

только через посредство гениев — и наяву и во сне. И кто сведущ в подоб-

ных делах, тот человек божественный, а сведущий во всем прочем, будь то

какое-либо искусство или ремесло, просто ремесленник. Гении эти много-

численны и разнообразны»2;

гений подает знамения человеку, которым необходимо следо-

вать, он является как бы внутренним голосом3;

гений сопровождает бессмертную душу человека при рожде-

нии и после смерти, ведя сложным путем и образом на суд, после которого

оставляет ее1; 1 Платон. Апология Сократа // Платон. Собр. соч. в 4 т. Т. 1. — М.: Мысль, 1990. — С. 70 – 96. 2 Платон. Пир // Платон. Собр. соч. в 4 т. Т. 2. М.: Мысль, 1993. С. 81 – 134. 3 Платон. Апология Сократа, Федр, Теэтет // Платон. Собр. соч. в 4 т. Т. 1-2. — М.: Мысль, 1990, 1993.


«наши союзники — это боги, а равным образом и гении, мы же

в свою очередь — достояние тех и других»2;

гении занимают в духовной иерархии срединное положение

между звездами и полубогами, они — «виновники истолкований; их надо

усердно почитать молитвами за их благие вещания… даже их близкое при-

сутствие для нас неявно. [они] причастны удивительной разумности, так как

это племя понятливое и памятливое»3.

Важно, что лишь в отечественном платоноведении и науке о мифологии «гений»

(дословно «порождающий») впрямую синонимизируется с «демоном» (дайменом), олице-

творяющим злой рок, тяжкую судьбу и неотвратимый удел несчастий. Зло, по Платону,

бесплодно, и это обеспечивает Добру победу.

Демон сопровождает нас лишь на коротком отрезке жизни и представляет собой

испытание нас судьбой.

Строго говоря, природа гения у Платона сродни совести (со-вести) как каналу ком-

муникации между монадой души и всеобщим Духом. В этом смысле со-весть стоит над

индивидуальной и коллективной (общественной) моралью и нравственностью. Совесть

может также интерпретироваться как вмененные нам на генетическом уровне культурные

нормы (европейская версия совести) или память о прошлых инкарнациях (восточная вер-

сия совести).

Тема совести представляется не только близкой теме гения, но и не менее важной.

По мнению Ю. Бородая4, человек произошел от совести: бесконечного переживания отце-

убийства из эротических побуждений. Близких взглядов придерживается Владимир Ле-

февр5, который, продолжая мысль Достоевского о том, что граница Добра и зла проходит

через человека, доказывает и утверждает этическую асимметрию мира (Добра в мире 0.62

и зла лишь 0.38) и ответственность человека за эту асимметрию. Следование совести, та-

ким образом, является не только нравственным императивом каждого, но и является кос-

мическим требованием.

1 Платон. Федон // Платон. Собр. соч. в 4 т. Т. 2. — М.: Мысль, 1993. — С. 7 – 80. 2 Платон. Законы // Платон. Собр. соч. в 4 т. Т. 4. — М.: Мысль, 1994. — С. 71 – 437. 3 Платон. Послезаконие // Платон. Собр. соч. в 4 т. Т. 4. — М.: Мысль, 1994. — С. 438 – 459. 4 Бородай Ю. От фантазии к реальности. (Происхождение нравственности). — М.: ИФ РАН, 1995. — 270 стр. 5 Lefebre V. The golden section and an algebraic model of ethical cognition // Journal of mathematical psychology. 1985. № 29. — Р. 289-310.


«Гений места» за счет собственного обитания обеспечивает обитаемость данного

места. Более того, он — носитель и проводник обетования людям данного места, того, что

М. Хайдеггер называл

Gegnet, es gibt, данность, дано. Данность, по Хайдеггеру, представлена вовсе не ре-

сурсами (то, что плохо лежит, то есть удобно расположено) или условиями жизнедеятель-

ности («естественными производительными силами», как совсем еще недавно писалось и

говорилось). «Данность» представляет собой герменевтический круг понимаемого и осва-

иваемого мира, выйти за который невозможно, но который можно бесконечно глубоко по-

нимать и осваивать. Данность места определяет не только и не столько границы этой мест-

ности, сколько ее содержание, впечатываемые человеческим пониманием и деятельностью

следы истории. Данность представляет собой своеобразную символическую действитель-

ность места, запечатленность места, его достопримечательность и одухотворенность.

«Гений места», постоянно интерпретируясь в месте, тем самым проявляется и за-

крепляется в культуре: местная культура выступает с одной стороны как образцы духов-

ных интерпретаций, с другой — как социальные нормы («нравы и обычаи», по выражению

Геродота).

«Гений места», будь то город или местность («topos» по-гречески, «cite» по латыни

— город, место, ситуация), не просто порождающий фактор, это — регионобразующий

или градообразующий фактор, то есть фактор формирования образа, некоей духовной про-

екции места, его одухотворения. «Гений места» — своеобразная совесть места, указующая

не столько на то, что можно здесь делать, сколько предостерегающая от этически невоз-

можные действия. В этом смысле «гений места» отличается от «совести места», взыскую-

щей о Добре, и несет на себе также онтологию и имя места. «Совесть места» в свое время

не допустила реализации проекта затопления Куликова поля под водохранилище гидро-

электростанции.

Идея одухотворения места присуща и язычеству и тотемным примитивным куль-

там, и христианству, и иудаизму, и исламу, и особенно восточным религиям и мировоз-

зренческим системам (буддизм, синтоизм, дзен, конфуцианство) — в разных формах и

проявлениях, но с одним и тем же неизменным смыслом. Духовные покровители, патроны,

отцы, святые — все они обеспечивают духовный диалог, связь между людьми и той ду-

ховной силой, которая признается в этом месте за Бога.

Во многих культурах границу города отмечали так: ставили по периметру храма

лучших лучников и по тем точкам, куда падали стрелы, возводили городские стены, чтобы


храм был недоступен для вражеских стрел. Сказка о Царевне-лягушке присутствует в

фольклоре многих народов.

Первосвященник Малхиседек еще во времена Авраама устанавливает на скале,

служившей языческим жертвенником, первую скинию, а место Салем начинает называться

Иерусалимом («Город Бога»). Позже на этой скале сооружаются последовательно Храм

Соломона, Храм Ирода Великого, мусульманская святыня Эль Кобре (с этого места конь

вознес Магомета на небо, где Аллах дал пророку Коран). «Гений места» Иерусалима и все-

го этого региона несомненен — здесь зародились все три мировые религии, здесь челове-

чество получило свои важнейшие заветы, здесь ему было дано. По сути, нам, вероятно, ни-

когда не удастся узнать, как и когда возник «гений места» Иерусалима и Иудеи, но ясно,

что он будет сопровождать это место и после его гибели (Иерусалим, кстати, погибал два

раза, Тит Флавий даже пропахал плугом город, что означало, по римским понятиям и ве-

рованиям, конец городской истории, но то, что оказалось справедливо для Карфагена, не

смогло преодолеть силы Иерусалимского «гения места»).

Во многих случаях «гений места» хранится в топонимах — от сакральных (Парте-

нид, Афины, Тринидад и т.п.) до бытовых (Варшава, Игарка и т.п.) или героических (Па-

риж, Рим, Александрия и т.п.). Правда, за многими топонимами не стоит ничего, кроме

тщеславия и других человеческих слабостей. Таковы топонимы Санкт-Петербург (уж если

апостол Андрей признан патроном России, то почему новая столица должна называться не

в его честь, а в честь брата Андрея — апостола Петра?) и все Петропавловски, возникшие с

досады на собственную мать с ее Екатеринбургом, Екатеринославом, Екатеринодаром и

прочими.

Прямой противоположностью осиянных «гением места» являются табуированные

места, где запрещена полностью или в значительной степени всякая человеческая деятель-

ность или даже его присутствие. Чаще всего — это места захоронений предков, очаги ка-

тастроф и грехов. Одно из наиболее известных табуированных мест — Содом и Гоморра

на берегу южной части Мертвого моря, от Авраамовых времен до наших дней смердящее

серой и газами, вошедшее в разные языки и культуры как символ грехопадения.

Обычно проклятые места расположены вблизи священных и добрых мест, но асси-

метрично меньше их. Так, возле латвийской Аглоне, самой восточной точки явления Бого-

родицы в католическом мире, находится небольшое лесное озеро Мертвое: здесь не селят-

ся птицы, а все попытки людей обосноваться на его берегах заканчиваются трагически.

Табуированные места также хранятся в топонимах, например, «Самотлор» —

«Мертвая вода», «Нерюнгри» — «Место смерти зверя» и т.д.


Места совести — места покаяния, метанойи. Катарсис, ремиссия, очищение — вот

основные духовные функции этих мест. Уникальным в этом отношении является поле Ар-

магеддон. Реальная битва Иисуса Навина с филистимлянами и апокалипсическая “послед-

няя битва” Добра и зла делают это место одновременно существующим в реальном исто-

рическом мире и в виртуальном мире грядущего. Эта двойственность позволяет видному

современному талмудисту Адину Штайнзальцу утверждать, что битва при Армагеддоне не

прекращается и проходит через каждого человека, ответственного и за себя и за весь мир в

победе Добра или зла каждую настоящую секунду существования.

Богом забытые места

Разумеется, далеко не все города и веси одухотворены.

В монотонной структуре абсолютного большинства американских городов незави-

симо от их размеров и функций — даунтаун, мотор-сити, шопинг-центр, чайнатаун, оздо-

ровительный комплекс, малоэтажная селитьба (и в каждом городе — одна и та же инфра-

структура, складывающаяся из сетевых бизнесов: Макдональдс и прочие fast food, бензо-

заправки, авторемонт и торговля автомобилями, торговые плазы сетевых магазинов-

монстров, придорожные мотели и отели, банки, аэродромы с аэропортами, церкви проте-

стантских конфессий, прачечные), все это пронизано иерархированной дорожно-уличной

сетью, а церкви, независимо от рода конфессии, выполняют социальные клубно-семейные

функции и не несут на себе печати и отголоска святости и гениальности места.

Здесь нет места «гению места» — не до него было при освоении, тем более уж не до

него сейчас, а индейских «гениев места» истребили вместе с индейцами.

По совсем другим причинам нет «гения места» и в большинстве советских или осо-

веченных городов, отличающихся не менее удручающей монотонностью инфраструктуры

(соборно-партийная площадь с «белым домом» и памятником вождю, промзона, барачная

и полубарачная селитьба типа «черемушек», гарнизон, запретка) — здесь властвует демо-

нический дух войны, ГУЛАГа, разрушений и страданий.

В Богом забытых местах одинаково скучно и тоскливо — будь то Пошехоно-

Володарск, Курьяново в Москве или Рассел, затонувший в канзасских подсолнухах.

По большей части подобного рода места утомляют однообразием топонимов. Здесь

уместно сослаться на статью П. Ильина о советских топонимах, а также напомнить, что

только в одной Калифорнии имеется несколько городов под названием Марина, по всем

США разбросаны Bunker Hill, Одессы и прочие калиброванные названия.


«Гений места», «совесть места», «демон места», конечно, оставляют свои следы и

отметины на земле, но имеют духовный, а потому, по выражению Г. Костинского1, «вер-

тикальный» характер. Здесь, в мифах, истории, легендах, эсхатологических ожиданиях и

пророчествах, и следует их искать, образно говоря, совершать вертикальные путешествия,

экспедиции и исследования, а не елозить по поверхности.

Виртуальные места

Наконец, существуют «виртуальные места и города», осененные «гением места», но

не реализованные или даже не предназначенные для реализации. Таков «Новый Иеруса-

лим, новое море и новая земля» в Апокалипсисе Иоанна Богослова, таково Беловодье Ре-

риха, Касталия Германа Гессе, Утопия Томаса Мора. Хоббитания Толкиена, Страна Оз

Фрэнка Баума, Зурбаган и Лисс Александра Грина и другие миры. Как и мнимые числа от-

носительно натуральных, виртуальные страны, города и местности, представляют собой

множество, на порядок большее, чем реальные населенные места.

Региональные духовные диалоги

Региональный мир и мир городов гетерархичны — одно и то же место может ле-

жать в совершенно разных социо-культурных координатах. Поле Армаггеддон принадле-

жит само себе, Иудее, Ближнему Востоку и Средиземноморью — как минимум четырем

регионам. Кунцево сохраняет себя как город, входит в черту Москвы и является также ча-

стью Московской агломерации.

С этой точки зрения «гении места» находятся в непрерывном диалоге между собой

в некоторых, наиболее напряженных духовно местах. Таков диалог «гениев места» Барсе-

лоны, где мрачно-возвышенный антропософический вулкан творчества по имени Гауди

спорит с архитектором Барселоны, Пикассо переговаривается с Веласкесом, а Готико — с

безудержным Сальватором Дали. Хуан Миро, Казальс, предприниматели «Caha de

penciones» и клуб любителей Рамблы с Кайфующей Жирафой — все это конкорданс «ге-

ниев места» по имени Каталонский модерн. И вместе с тем — это Испания, где в жарком

мареве Андалусии под одной из площадей Севильи распростерт прах Мурильо, над пло-

щадью Америк носятся белоснежные голуби, в тиши Алькасара таится романтическая лю-

бовь, у входа на стадион — отважный Эскамильо, рядом с табачной фабрикой — Кармен,

1 Костинский Г. Д. Когда земля была квадратной // География. 1997. № 34. — С. 32 – 36.


в тени склонившихся в сиесте ив над Гвадалквивиром в сладчайшей неге спит обворожи-

тельная и живая студентка, в Севильском соборе покоится одна из версий Колумба, в каж-

дом кабачке слышится смех дона Жуана и Фигаро, а пропотевшие солью виноградники и

сырые подвалы Хереса-де-ла-Фронтеры творят самое фантастическое вино в мире. А ведь

еще есть в Испании Кастилья — страна замков, есть Страна басков, есть Валенсия, холмы

Ла Манчи, есть Тарифа, столица ветров, где на одном пляже табличка «Атлантический

океан», а на соседнем — «Средиземное море», Толедо и все это — впечатляющий хор со-

лирующих и концертирующих между собой выразительных и прекрасных «гениев мест».

Этот не всегда явно слышимый говор «гениев места» и составляет духовную канву

города и края. Каждый мальчишка крошечной Кармел мечтает стихами Робинсона Джеф-

ферса о том, чтобы орел исклевал его тело. Этот пацан, смотря на Волчий мыс, видит

«Остров сокровищ» Роберта Стивенсона. И точно также его сверстник из Сан-Франциско

овеян духом фотинайнеров, головокружительных искателей золота.

Резюме: конструктивы региональной политики и проектирования

С точки зрения региональных исследований и перспективных разработок все ска-

занное выше может быть собрано в следующую таблицу, позволяющую ориентировать

внимание на духовную подоплеку объекта изучения и преобразований:

“гений места”

и “совесть

места”

“гений без

места” (вир-

туальные

страны и го-

рода)

место без ге-

ния

демонические

(табуирован-

ные) места

святость +

легенда, миф +

Подвиг +

Миссия + +

программа,

проект

+ +

трагедия + + +

проклятие +


Проектируя город или регион, версию его размещения, его будущее, — знаем ли мы

его гения и\или демона? его внеисторическую суть и судьбу? — Это более необходимо,

чем инженерные изыскания и роза ветров.

Эпоха «голубых городов» и БАМов из никуда в никуда прошла. Перед нами стоит

проблема эвакуаций и сселений. Откуда, из каких проклятых и демонических мест, забы-

тых Богом и не посещаемых гением и совестью, надо вывозить людей, а, главное, как

(проектно как?) нам возвращать людей в нормальные места обитания?

Построить город и заселить любую местность можно.

Но перед глазами стоит июньский ослепительный заснеженный мрак Каеркана, что

по дороге на Норильск. В блистающей снегом и солнцем ночи стоят страшных цветов и

нагромождений дома, все в угольной пыли. Гремят циклопы заполярного производства, а

вон там, где все еще огорожено колючкой, была зона для доходяг, откуда уж никто не воз-

вращался и не подавал знаков и признаков своего печального существования.

Построить и заселить любую местность можно, но будет ли это градо- и регионооб-

разованием? Другими словами — будет ли этот место или город образ и, стало быть, будет

ли происходить интепретационный процесс формирования образа (а не московских драз-

нилок типа Орехово-Кокосово, Чёртаново, Паскудниково и Большая Людоедская (улица

Миклухо-Маклая))? Нужны ли еще жертвы проклятым местам, жертвы, имен и судеб ко-

торых мы не знаем и знать не можем, но обрекаем их на Балхаш и Чернобыль?

Построить и заселить любую местность можно, но человек предназначен не в жерт-

ву демонам и не в позабытье периферийной рутины, а в диалог с Богом и нуждается в «ге-

нии места». Это шанс стать человеком каждому.

КРАТЕРНОЕ ОЗЕРО

На самом дне

Под кобальтовой толщей

Трехротый Сатана

Изжевывает трех

Великих грешников:

Иуду, Каина и Брута.

Он изрыгает их

Изжеванные души,

Чтоб вновь жевать

И больше ничего.

Все остальное мертво


И позабыто навсегда.

Под толщей вод,

Замерзшим Вельзевулом

Пустое ничего,

Расплавленная магма,

Кипящая от ненависти к миру.

На диком остром

Острове Волшебном

Топорщатся проросшие

Сквозь твердь деревья.

С круч голых не бегут

Ручьи, и птицы не взлетают,

Здесь гнезд не вьют,

И каждой капли яд

Тяжелых мертвых вод

Убьет любого — но никто ни разу

Тех мертвых вод не достигал

И жажду избавления от жизни

Не утолял. Безоблачное небо,

Бесстрастная луна

И даже солнце лишь отражаются,

Не заходя сюда.

И ты не заходи.


Л. В. Кузнецова

ЗООМОРФНОЕ ПРОСТРАНСТВО ЖЕЛАНИЙ В ПЕТЕРБУРГЕ

В Санкт-Петербурге, благодаря легенде об ожившем во время наводнения Медном

всаднике, бытует миф, что памятники в случае крайней необходимости способны влиять

на жизнь горожан. Таким образом, в массовом сознании петербуржцев они наделяются

особыми свойствами.

Среди таких городских памятников можно выделить интересную группу — извая-

ния животных, которые, по поверьям людей, могут исполнять желания, если произвести с

ними некоторые ритуальные действия.

Животные пришли из разных времен и сфер (классическая литература, местная ис-

тория, популярные мифы, песни, художественный кинематограф, детская мультиплика-

ция), поделили между собой пространство города, создав при этом нечто новое — про-

странство желаний.

Какими животными сформировано пространство Петербурга? Традиционный для

символики России образ медведя здесь отсутствует. Медведи есть во многих других ста-

рых традиционных русских городах, но в Петербурге изваяний медведей нет. Животные,

исполняющие желания в городе на Неве — это: конь Медного всадника, львиные маски на

стрелке Васильевского острова, сфинксы из Египта и грифоны возле них, грифоны на Бан-

ковском мосту, собака с фотографом, собака Гаврюша, собака Му-му, кот Елисей, кошка

Василиса, лев-лягушка, маленькая птичка Чижик-Пыжик, заяц у Петропавловской крепо-

сти и бегемотиха Тоня. Конечно, в городе есть много других скульптур животных (больше

всего львов и коней), но традиции загадывать желания и просить о помощи закрепились

только за этими зооморфными персонажами.

Все скульптурные изображения животных, которые исполняют желания, распола-

гаются в центре города, как правило, недалеко от воды. По одному, двум, максимум трем

на каждом острове. И между собой они разделены водой.

Конь Медного всадника (пл. Декабристов)

Памятник Петру Великому в виде всадника, поднимающего коня на дыбы, был со-

здан 7 августа 1782 года по велению Екатерины II французским скульптором Этьеном

Фальконе. Задние копыта коня попирают змею — традиционный символ зла.

Есть такое предание: чтобы приезжему человеку хорошо устроиться в Питере, нуж-

но выполнить ритуал. Встать под вытянутой рукой Петра I и попросить, чтобы он вас бла-


гословил и дал разрешение проживать в городе [3, с. 25]. Как Петр I победил стихию, вы-

строив город на болоте, так и современные люди могут справиться с неожиданно возни-

кающими неприятностями в Петербурге и почувствовать себя «на коне». Конь Петра, по-

пирающий змею, в таком случае сулит приезжим успех, оберегает их жизненный путь от

невзгод большого города. Не случайно именно подковы коня раньше вешали над дверьми,

чтобы злая сила не могла попасть в дом.

Императору на коне не кидают монет, конфет или других традиционных подноше-

ний. Их помощь не купишь. Для исполнения желания важна лишь ваша искренность и

преданность городу, в котором вы хотите обжиться.

Собака с фотографом (ул. Малая Садовая, д. 3)

«Памятник Петербургскому фотографу», «Фотограф с

собакой» или «Фотограф на Малой Садовой» — дань

памяти знаменитому фотографу XIX века Карлу Карло-

вичу Булле. На Малой Садовой в доме № 3 в начале XX

века располагалось фотоателье знаменитой династии фо-

томастеров Булла. И с фотографом, и с его собакой свя-

заны местные поверья. Если сфотографироваться с фото-

графом, взяв его под правую руку, такая фотография

непременно принесет удачу [3, с. 6; 4; 5]. Для финансо-

вого благополучия нужно потереть мизинец фотографа

[3, с. 6] или «помириться» с ним за мизинец [5]. Если по-

тереть фотографу нос, он избавит от бед [3, с. 6]. Вы

«утрете нос» всем своим проблемам. На счастье можно

подержаться за язык у бульдога [5] или нежно погладить язык, чтобы собака уберегла от

плохого и исполнила желания [3, с. 6]. Студенты гладят ее язык, чтобы легко прошли эк-

замены. Зимой петербуржцы вяжут зимний костюм для бульдога, укутывают его в шар-

фик, часто надевают шапочки. При этом забота людей совершенно не распространяется на

фотографа, которого даже не моют и не чистят, потирают лишь его мизинец. Только буль-

дог выглядит начищенным, «наглаженным» руками людей, облюбованным. Его милость

опять-таки не покупается за деньги. Он заботится о благополучии людей, а они в качестве

ответного подарка заботятся о его здоровье и чистоте.

Собака Гаврюша (ул. Правды, д. 13, в сквере)


Памятник «Добрая собака», «Бродячая со-

бака», «Памятник собаке Гаврюше», «Га-

врюша» или «Нюша» выполнен скульпто-

ром Виктором Сиваковым и сначала уста-

новлен в октябре 1999 года на Малой Садо-

вой, а потом перевезен на улицу Правды в

сквер у Санкт-Петербургского института

кино и телевидения. Причиной тому были

ночные шумные тусовки молодежи вокруг скульптуры и вандализм. [2]

Памятник стал настоящим местом паломничества туристов и жителей Санкт-

Петербурга. Некоторые горожане считают, что Гаврюша может помочь в достижении ка-

ких-либо целей. Например, сдать сессию на отлично или найти хорошую работу [3, с. 45;

5]. Это место стало своеобразным музеем под открытым небом. Когда-то стены вокруг со-

баки были исписаны пожеланиями, потом у нее появился «Почтовый ящик мечты», куда

можно опускать письма и записки со своей просьбой и пожеланиями [3, с. 45; 4]. Таким

образом, добрая собака Гаврюша как бы «очеловечивается». Считается, что она умеет чи-

тать. Кроме того, если у вас нет под рукой ручки или карандаша и бумаги, можно прошеп-

тать что-то ей на ухо [4]. Она понимает человеческий язык и исполняет сказанное. Также

Гаврюше можно положить в рот сладкую конфету и потереть нос [3, с. 45], произнося или

обдумывая желание. Деньги добрая собака не принимает.

Собака Му-му (пл. Тургенева, ул. Садовая, д. 94/23)

Открытие литературного памятника собаке Му-му со-

стоялось 25 марта 2004 года и было приурочено к 150-

летию со дня выхода в свет знаменитого произведения

И.С. Тургенева, опубликованного в журнале «Совре-

менник» в марте 1854 года. Скульптура отлита из чу-

гуна и представляет собой собачку, свернувшуюся у

сапог Герасима. Художественным руководителем

проекта является Лев Hемировский.

Памятник Му-му находится на площади Тургенева, у

входа в клуб-кафе «Муму». Собака лежит на пороге

этого кафе рядом с сапогами и повешенным сюртуком

своего хозяина. Кажется, будто сам Герасим зашел пообедать, а его любимица осталась

ждать хозяина у входа и охранять его одежду [3, с. 49].


Если вы хотите, чтобы вам кто-то был предан, человек или животное, назовите или

задумайте его имя и киньте монетку в сапог. Если женского пола — в левый, если мужско-

го — в правый. Или напишите имя на бумажке и положите в соответствующий сапог [3,

с. 49]. Получается, что эта собака тоже умеет читать и понимает человеческий язык, не-

смотря на то, что ее хозяин Герасим был глухонемым и неграмотным. Деньги кидают в са-

поги Герасима, а не Му-му. Она собирает деньги для своего бедного хозяина, а не для себя.

Ее преданность деньгами не покупается.

Кот Елисей (ул. Малая Садовая, д. 8)

Скульптура бронзового кота Елисея установлена

в Татьянин день 25 января 2000 года на уровне

второго этажа Елисеевского магазина на Малой

Садовой. Автором идеи является Сергей Лебе-

дев, скульптором — Владимир Петровичев.

Скульптура имеет высоту 33 сантиметров и ве-

сит 25 килограмм.

По преданию кот Елисей спас сотрудников Ели-

сеевского магазина от пожара. Когда начался

пожар, он предупредил их своим поведением. Раньше после установки памятника каждый

день из окна коту выставляли миску с молоком [3, с. 7]. Теперь ему кидают монетки снизу,

с пешеходной зоны. Кто окажется метким и сумеет докинуть монетку до постамента Ели-

сея, и она останется там, тому обязательно повезет или загаданное желание исполнится [2].

Студенты просят у него о благополучной сдаче экзаменов [3, с. 7], от избавления от «хво-

стов» [5]. Надо лишь закинуть монетку.

Кошка Василиса (ул. Малая Садовая, д. 3)

Памятник подруге кота Елисея кошке Ва-

силисе был открыт 1 апреля 2000 года

напротив своего друга, на карнизе проти-

воположного здания на малой Садовой, на

фасаде дома № 3. Автор идеи и скульптор

тот же, что и у кота Елисея.

Существует версия, что кот Елисей и кошка

Василиса — это памятники ярославским

кошкам, завезенным в Ленинград в годы блокады, для спасения города от заполонивших

его крыс [2; 3, с. 8]. В город привезли четыре вагона дымчатых кошек. Эшелон с «мяука-


ющей дивизией», как прозвали ленинградцы этих кошек, стал очищать город от грызунов.

К моменту прорыва блокады практически все подвалы были очищены от крыс [3, с. 8].

Может быть, с этими представлениями связана традиция студентов просить у кошек из-

бавления от хвостов. Хвост здесь — почти крыса крыса, и кошки помогают с ними распра-

виться.

Имена Елисею и Василисе выбирали всеобщими усилиями петербуржцев. Изна-

чально памятники были безымянными. Для поиска имен был объявлен специальный кон-

курс [5].

По примете, Василиса так же исполняет желания, как и Елисей, если подкинутая

монетка останется на ее постаменте. Но желания, связанные с этим памятником, получают

некоторую специализацию, локализацию. «Если вы хотите от чего-то избавиться в своей

жизни, загадайте желание и бросьте монету кошке Василисе» [3, с. 8]. Кошки отвечают за

желания, связанные не с получением чего-либо, а с избавление от неприятностей и про-

блем, помогают получить независимость, свободу.

Лев-лягушка (Петровская наб., д. 6)

Две статуи «Лев-лягушка» или «Памятник Ши-Цза» когда-то

находились в городе Гирине, в Маньчжурии. Их предполага-

лось установить в храме генерала Чана. Однако после смерти

генерала новый губернатор Гирина подарил их приамурскому

генерал-губернатору Н.И. Гродекову. Тот в свою очередь пода-

рил статуи Санкт-Петербургу. На Петровскую набережную их

установили в 1907 году [3, с. 55].

Памятник представляет собой гордых льва-папу и льва-маму, у которой под ногами сидит

львенок. Эти статуи охраняют семейный очаг. Если хотите мира в своем доме, попросите у

них [3, с. 55].

Львиные маски (на стрелке Васильевского острова)

«Львиные маски» или «Барельефы гривастых львов» с тяжелыми причальными

кольцами в зубах расположены на гранитной стене спуска к воде на стрелке Васильевского

острова. В день свадьбы в знак предстоящего счастливого совместного плавания молодо-

жены должны вместе подержаться за кольцо [5] или поцеловать одного из львов в нос [4].

Таким образом, эти львы, как и памятник Лев-лягушка, отвечают за желания, связанные с

семейным благополучием.

Сфинксы из Египта (Университетская наб., д. 17, у Академии художеств)


Знаменитые фигуры Сфинксов, возраст которых

почти 3500 лет установлены в Петербурге на

набережной напротив здания Академии Худо-

жеств.

В переводе с греческого слово Сфинкс значит

«удушающий дух смерти», его статуя маркирова-

ла собой переход в царство мертвых. В Древнем

Египте сфинкса изображали как существо с телом

льва и головой человека как символ бога солнца и

мудрого царствования.

Изваяния были обнаружены при раскопках на месте Фив — древней столицы Егип-

та в 1820 году. Река Нил разделяла город на две части. На восточном берегу находились

жилые дома горожан и знати, а также дворцы фараонов. На западном располагались клад-

бища и заупокойные храмы фараонов. Египтяне верили, что эти каменные стражи облада-

ют таинственной силой и могут защитить гробницу фараона или храм от враждебных сил.

Обычно на лбах статуй фараонов всегда помещали украшение в виде извивающего-

ся урея (кобры), он считался защитником и покровителем фараонов, а также священным

животным. На сфинксах в Петербурге головы змей отбиты.

Считается, что если почесать сфинксов за ухом и загадать желание, оно непременно

исполнится в течение года [3, с. 24].

Грифоны возле сфинксов (Университетская наб., д. 17, у Академии художеств)

Напротив Академии Художеств рядом со сфинксами установлены две фигуры

«счастливых» Грифонов, к которым многие жители Петербурга обращаются за помощью:

Грифоны исполняют желания. По одной версии, можно загадать желание, положив ладонь

на голову или в пасть Грифону и повернувшись к куполам Исаакиевского собора. Это

нужно сделать в полночь, лучше в полнолуние [4]. По другой версии, чтобы загадать же-

лание, нужно погладить Грифона по голове, глядя в глаза ближайшему сфинксу. При этом

другой рукой необходимо держать грифона за правый зуб [3, с. 34] (еще по одной версии

— гладить ему крылья). Тогда вас ждет счастливая жизнь [5].

Грифоны на Банковском мосту (канал Гри-

боедова, д. 28)

Банковский мост соединяет Казанский и Спас-

ский острова через канал Грибоедова и нахо-


дится напротив здания Ассигнационного банка, которому он обязан своим названием. Че-

тыре статуи Грифонов с золотыми крыльями оказались на Банковском мосту не случайно:

согласно мифам, они являлись хранителями золота [3, с. 41].

Согласно местным поверьям, Грифоны, помогают решить денежные проблемы. По

одной версии, необходимо поцеловать златокрылого полу-льва полу-орла чуть выше хво-

ста или положить монетку на одну из его лап [5]. По другой версии, можно разбогатеть,

потерев лапу любого Грифона [3, с. 41]. По третьей версии, капитал приумножится, если

потереть его золотые крылья [4]. Также просто проходя по Банковскому мосту, нужно по-

просить повышения зарплаты или успехов в своем деле [3, с. 41]. Если положить руку в

пасть одного из крылатых существ и загадать желание – оно сбудется [4].

Птичка Чижик-Пыжик (наб. Реки Фонтанки, д. 6, у Инженерного моста)

Самый маленький памятник в Петербурге, всего 11

сантиметров в высоту, был установлен 20 ноября 1994

года во время проведения фестиваля сатиры и юмора

«Золотой Остап». Памятник Чижику-Пыжику нахо-

дится на реке Фонтанке почти у самой воды на поста-

менте, рядом с Пантелеймоновским мостом недалеко

от Инженерного замка. Расположение памятника не случайно. Он находится рядом с быв-

шим Императорским училищем правоведения, студенты которого носили мундиры желто-

зеленого цвета, напоминающие окраску чижа, а зимой пыжиковые шапки, за что были

прозваны "чижиками-пыжиками". Неподалеку от училища находился полуподвальный ка-

бак купца Нефедова, который тайно посещали учащиеся. Именно тогда и появилась из-

вестная всем песенка:

Чижик-пыжик где ты был?

На Фонтанке водку пил.

Выпил рюмку, выпил две,

Закружилось в голове [2].

Существует несколько традиций, связанных с этим памятником. Можно загадать

желание, бросая монетку на постамент, где сидит Чижик-Пыжик. Оно исполнится, если

монетка удержится на постаменте [2; 4], ударится о клюв птички [4; 5] либо о голову [3,

с. 14]. Монетка, оставшаяся лежать на постаменте, может еще сулить успех в делах, удачу,

счастье [2; 3, с. 14]. Молодожены на веревочке спускают к птичке рюмку со спиртным и

аккуратно чокаются о клюв, произнося тост-пожелание. Это должно принести счастье и

долголетие семейной жизни [5; 3, с. 14].


Заяц у Петропавловской крепости (Иоанновский мост, у Каменноостровского

пр.)

Скульптура «Зайчик, спасшийся от наводнения»

или «Заяц Арсений» была установлена 7 мая 2003

года и находится у Петропавловской крепости

около Иоанновского моста, соединяющего Пет-

роградскую сторону с островом, на котором рас-

положена Петропавловская крепость.

Существует легенда, что во время навод-

нения некий зайчик попал в сапог Петра I и таким образом спасся. Поэтому остров, на ко-

тором расположена Петропавловская крепость, был назван Заячьм [2; 3, с. 53].

Наличие монет на постаменте этого маленького памятника говорит об уже сложив-

шейся традиции. Тем, кто бросил монеты и попал к заячьим лапам, это приносит удачу [5]

или исполнение загаданного желания [3, с. 53].

Бегемотиха Тоня (Университетская наб., д. 11, во дворе филологического фа-

культета СПбГУ)

Скульптура «Бегемот» или «Бегемо-

тиха Тоня» была установлена 14 ок-

тября 2005 года во дворе филологи-

ческого факультета Санкт-

Петербургского государственного

университета. По легенде в XVIII ве-

ке влюбленная пара была разлучена

по воле родителей. С горя они броси-

лись в Неву, но, согласно этой исто-

рии, в Неве пару столетий назад водились бегемоты. Девушка схватилась за правое ухо

проплывающей бегемотихи, а юноша — за левое, и так влюбленные доплыли до берега и

спаслись [5; 3, с. 32].

И теперь девушка, которая мечтает найти жениха, должна подержаться за правое

ухо бегемотихи или потереть его, а молодой человек, если он хочет жениться — за левое

[2; 3, с. 32; 4; 5]. Также есть и вариант продолжения традиции: если потереть бегемотихе

Тоне животик, то это поможет забеременеть [3, с. 32]. Постоянное наличие денег на по-

стаменте говорит о том, что студенты, очевидно, не верят в «бесплатное» исполнение же-

ланий и предпочитают оставлять бегемотихе монетки.


Местный стихийно сложившийся зоопарк в виде памятников покрывает простран-

ство желаний по зонам. За семейное благополучие отвечают львы, бегемот и птица. За то,

чтобы устроиться в городе — конь. За избавление от плохого — кот и кошка, преданность

— собака, успешную сдачу экзаменов — кот и кошка, финансовое благополучие — гри-

фоны. В большинстве случаев для получения желаемого животному нужно потереть опре-

деленную часть тела или подержаться за нее, а если памятник находится вне зоны так-

тильной досягаемости — бросить монетку. И чем меньше животное, тем скорее люди хо-

тят одарить его деньгами: их «принимают» коты, Чижик-Пыжик и заяц. Чаще желания ис-

полняются бесплатно, но прослеживается определенная закономерность: если желание

конкретно, его пишут, произносят или задумывают, а монетки бросают просто на удачу,

часто без конкретизации, в какой именно области хочется получить эту удачу.

И.П. Смирнов, описывая дискурсивные отображения Петербурга в литературе и

культуре, отмечает тенденцию в оценочном осмыслении пространства города, состоящую

в строгом делении Петербурга на две части: левобережную и правобережную витальную и

мортальную [6]. «По ходу разрастания Петербурга некогда недоразвившиеся, не реализо-

вавшие свое большое предназначение Городская стена и Васильевский остров, а вместе с

ними — по заразительной смежности — также Выборгская сторона и обе Охты сделались

подобием некрополя» [6, с. 223]. По мнению И.П. Смирнова, на левом берегу Большой

Невы Петербург повернут к ней правительственными зданиями (Зимний дворец, Сенат и

Синод; в большевистский период сюда присовокупился Смольный монастырь) и предста-

вительствами чужих государств. А на правом берегу располагаются разнообразные входы

в царство смерти (вынесенное по приказу Петра на Охту опасное пороховое производство;

знакомящая посетителей с монстрами Кунсткамера, Кронверкский арсенал, тюрьмы, дом

политкаторжан; Петропавловская крепость с императорскими гробницами, казематами для

государственных преступников и пыточными камерами и т. д.). В литературном дискурсе

XIX века смерть не вторгается в имперское пространство левого берега. Изменение пози-

ции правого и левого берегов И.П. Смирнов обнаруживает лишь после революции 1917

года.

Интересно, что памятники животным, воздвигнутые в основном уже в XXI веке,

поддерживают традицию разделения города на два пространства. Почти все дикие или

мифические животные находятся на правом берегу Невы, в царстве мертвых, а все домаш-

ние, прирученные человеком — на левом, в царстве живых. В мортальном пространстве

правого берега Невы стоят Сфинксы с грифонами, бегемотиха, львиные маски, лев-

лягушка. Исключение составляет лишь заяц, но он установлен прямо в воде и потому,


можно сказать, не принадлежит этому пространству. В витальном пространстве левого бе-

рега Невы живут конь, все собаки, Чижик-Пыжик, кот и кошка. И есть опять одно исклю-

чение — грифоны на Банковском мосту. Здесь важно, что они установлены именно на мо-

сту, почти над водой, на месте перехода из одного мира в другой и потому могут терять

строгую закрепленность за какой-то одной территорией.

Итак, расположение памятников по пространству Петербурга следует консерватив-

ной традиции. Однако желания, загадываемые животным, спорят с покорным разделением

Петербурга на мертвую и живую зону. У тех памятников, которые располагаются на пра-

вом берегу Невы, просят чаще всего того, что продлевает жизнь: жениться, выйти замуж,

семейного благополучия и семейного счастья. Сиюминутные желания, замкнутые на од-

ном индивиде — для памятников левого берега Невы: разбогатеть, успешно сдать экзаме-

ны, избавиться от какой-то беды и т.п.

Россия — Восток, но Петербург — самый европейский город России. Именно в нем

сходятся восточные и западные мифы, что особенно показательно в социальной практике

отношения к памятникам животным. Запад противопоставляет человека и природу, и че-

ловек подстраивает природу под себя. Восток ориентируется на нерасчлененность челове-

ка и природы и учит человека «вписываться» в природу. Животные противопоставлены

человеку как часть природы. В Петербурге они, как маленькие боги, способны исполнять

людские желания. Но памятники — это продукт деятельности и фантазии самого человека.

Таким образом, они совмещают в себе идею антропоцентризма (пропагандируемую Запа-

дом) и теоцентризма (пропагандируемую Востоком), предполагающую в основе мирозда-

ния некую высшую трансцендентную волю, а призвание человека — научиться распозна-

вать эту волю, «входить» в нее и творить ее как свою собственную.


1. Аксенова Е. Где загадать желание в Санкт-Петербурге? // ШколаЖизни.ру. По-

знавательный журнал. — Режим доступа: http://shkolazhizni.ru/archive/0/n-24103/

2. Городская скульптура. Необычные памятники Санкт-Петербурга // On-line-

Петербург. — Режим доступа: http://www.on-line.spb.ru/architecture/sculpture/

3. Кулеша В. И. Путеводитель желаний. — СПб.: Издательство «Полярная звезда»,

2010. — 64 с.

4. Места, где сбываются желания. Санкт-Петербург // Fоursquаrе. — Режим досту-

па: https://ru.foursquare.com/4sqru/list/места-где-сбываются-желания-санктпетербург


5. Приметы Санкт-Петербурга // Привет Питер. Сайт-путеводитель по Санкт-

Петербургу. — Режим доступа: http://www.hellopiter.ru/Primeti.html

6. Смирнов И. П. Петербург: город мертвых и город живых // Смирнов И.П. Гене-

зис. Философские очерки по социокультурной начинательности. — СПб.: Алетейя, 2006.

— С. 222-235.

М. Ю. Тимофеев

EXEGI MONUMENTUM (ЗАМЕТКИ ОБ ИВАНОВСКОЙ ГОРОДСКОЙ СКУЛЬПТУРЕ)

На книжных прилавках нет книги «1000 памятников, которые стоит увидеть, преж-

де чем умрешь». Эти объекты являются частью разного рода мест, иногда почти незамет-

ными, потаёнными, подобно Чижику-Пыжику у Михайловского замка в Петербурге, порой

же доминирующими над городским ландшафтом как Родина-Мать на Мамаевом кургане

или Христос Искупитель на горе Корковаду.

Насколько неслучайны памятники, скульптурные изображения в городской среде?

В какой степени с их помощью формируется то, что можно назвать старомодным словосо-

четанием «дух места»? Какую роль играют они в создании и трансляции образа города?

Пытаясь найти ответы на эти вопросы, видимо, особо следует выделить памятники

основателям городов или же новоявленным гениям места. Последнее обстоятельство в

отечественной культуре нередко связано с изменением топонима. В результате в город-

ской среде соседствуют «всесоюзный староста» Калинин с князем Михаилом Тверским,

большевик Загорский с преподобным Сергием Радонежским, Яков Свердлов с Татищевым

и де Гениным и т.д.

В Иванове подобная бинарность отсутствует, хотя дореволюционный «русский

Манчестер» и принято противопоставлять Манчестеру красному — советскому, а Иваново

Иваново-Вознесенску, хотя потеря второй части имени произошла в 1934 году, когда ре-

волюционные страницы уже были вписаны в историю города. Памятник одному из иници-

аторов придания селу Иванову и Вознесенскому Посаду городского статуса — фабриканту

и меценату Якову Петровичу Гарелину был открыт в 2011 году. Место для его установки

было выбрано весьма интересное. Грузная фигура в стоящем на постаменте кресле, разме-


щённая в сквере около площади Революции и напоминающая образ драматурга Остров-

ского у Малого театра, оказалась расположена наискосок от памятника борцам революции

1905 года и напротив гранитного куба — мемориального знака в память о расстреле де-

монстрации рабочих 10 августа 1915 года. Площадь в очередной раз оказалась простран-

ством противостояния труда и капитала, правда, на сей раз сугубо символически.

За более чем столетнюю историю за Ивановом закрепились образы города тек-

стильного, революционного и женского. Эти ипостаси замысловато переплетены между

собой в культурном тексте. Здесь принято гордится тем, что промышленное поселение,

через 25 лет после получения городского статуса, превосходило по числу жителей губерн-

ский Владимир. Однако лишь в 1918 году безуездный город становится центром новой

Иваново-Вознесенской губернии. Памятник её основателю — Михаилу Васильевичу

Фрунзе — поставили в 1957 году в сквере возле цирка, ничуть не смущаясь такого сбли-

женья.

Думаю, что об очень немногих памятниках можно сказать, что они стали «неотъем-

лемой частью городской среды». Сама эта фигура речи как бы предполагает, что изъять

монумент из ландшафта невозможно. А вот желание избавиться от присутствия некоторых

творений у некоторых горожан порой возникает. Иногда это проблема исключительно эс-

тетических предпочтений, как в случае неприятия москвичами некоторых работ Зураба

Церетели.

Нередко скульпторы, как сообщают СМИ, преподносят плоды своих трудов в «по-

дарок городу». Как тут не вспомнить историю про данайцев… Есть такие подарки и в

Иванове. Одним из последних является памятник родившемуся в городе барду Аркадию

Северному. Создавался он для Санкт-Петербурга, но в итоге оказался рядом со старейшим

сохранившимся каменным сооружением села Иванова — Щудровской палаткой.

Однако самый впечатляющий дар город получил после то-

го, как руководство Одессы отказалось от скульптурной

композиции «Поднимающий знамя», установленной в итоге

на ивановской площади Революции. Выполненные в суро-

вом стиле босоногие пролетарии не могут не вызывать со-

чувствие. Отсутствие обуви, вполне оправданное в иных

климатических условиях, в центре России выглядит, по

меньшей мере, странно. Визуальный образ памятника ши-

роко тиражировался в годы, когда Иваново позиционирова-

лось как Родина Первого Совета. Его силуэт можно было


обнаружить на очень разных носителях — от значков до холщёвых сумок. Примечательно,

что многие советские монументы не учитываются в обзорах некоторых интернет-ресурсов,

хотя в них присутствуют памятники, находящиеся за городской чертой [2].

Скульптура «Молодым революционеркам текстильного края» уже не самый ориги-

нальный памятник в городе. Её расположение на Вокзальной площади, помимо прочего,

предполагает определённую связь с убийством Ольги Генкиной, произошедшим в октябре

1905 года у старого здания железнодорожного вокзала в двухстах шагах от современного

монумента. Полицейские тогда обнаружили оружие и патроны в сданном в камеру хране-

ния багаже юной подпольщицы, а узнавшие об этом черносотенцы, прибывшие к моменту

её возвращения, устроили над ней расправу. Однако возвышающаяся на постаменте голова

— образ условный, а не исторически-конкретный. Да и выполнен он совсем нереалистич-

но, Трудно предположить, в чём заключается смысл разновекторных направлений разве-

вающихся волос и шарфа. По версии одной студентки — это монументальное воплощение

идеи фиксатора для волос «Тафт — три погоды»…

В 2004 году изображение памятника вошло в

композицию почтовой марки, посвящённой

Ивановской области. Кроме того, есть у нее,

как у визитной карточки, иконы города, в силу

расположения на Вокзальной площади, еще

одно достоинство — она символизирует для

приезжающих «женскость» Иванова, олице-

творяет образ «города невест». Для данных

размышлений значимо то, что некоторые гости города, никогда не слышавшие о Генкиной,

принимают этот странный женский образ за памятник невесте. Именно этот образ ожида-

ем в городе. Безусловно, идея создания такого памятника, что называется, давно витает в

воздухе. Несколько лет назад в твиттере губернатора даже появилась фотография его ма-

кета. Однако не сложилось — невесты в городе есть, а памятника нет…

Был и ещё один масштабный проект, претендующий на материализацию градообра-

зующего образа — создание памятника текстилю [1]. Указывалась даже дата его открытия

— осень 2008 года. Пять лет спустя можно с уверенностью сказать, что такой памятник

вполне могли бы заменить, например, краснокирпичные корпуса Большой иваново-

вознесенской мануфактуры, являющиеся своего рода «лицом города».

Я уже достаточно много писал про ивановские памятники [4, 5]. Можно утвер-

ждать, что ни робкие опыты стрит-арта [3], ни включение в городскую среду объектов


весьма инородных (голова Есенина) или странных («мемориальный камень Пушкину» [2]

или памятник гармони) не способствуют гармонизации городского пространства в рамках

существующих долгие годы мифологем советского Манчестера невест.


1. Начинается конкурс проектов ивановского памятника текстилю

http://www.chastnik.ru/info.html?section=1&id=27023&module=6

2. Памятники и монументы Иваново. http://www.ivanovograd.ru/monuments.htm

3. Сделанный из водопроводных труб памятник известному изобретателю появился

в Иванове. http://www.chastnik.ru/2012/07/16/3293282/

4. Тимофеев М. Ю. Советскость Манчестера невест: инвентаризация городских

брендов // Неизреченное слово: мемориальный сборник памяти профессора А. Н. Портно-

ва. Иваново: Изд-во Иван. гос. ун-та, 2012. — С. 209- 231.

5. Тимофеев М. Страшно далеки… // Наша родина – Иваново-Вознесенск. 2007. №

4. — С. 9 – 12.


КАФЕДРА

А.В. Зобнин

МЕЖДУ ОРГАНИЗАЦИОННОЙ ПРОЦЕДУРОЙ И КОЛЛЕКТИВНЫМ ВЫБОРОМ:

«ПАРАДОКС ОГРАНИЧЕННОГО ВЫБОРА» В МЕЖДУНАРОДНЫХ

КОНСУЛЬТАЦИЯХ

Обнаружение и формулировка «парадокса ограниченного выбора» в международных

консультациях

«Парадокс ограниченного выбора» (англ. “bounded choice paradox”) был выявлен в

ходе проведения в 2007-2008 гг. научного исследования «Теория и методология анализа

международных консультаций» [1]. Основанием для обнаружения парадокса стало несоот-

ветствие индексов технологической и индивидуальной эффективности (сокр. ИТЭФ и

ИИЭФ) консультационных процессов в международных межправительственных организа-

циях (НАТО, ОВД, ОБСЕ, ШОС, СНГ) при сходных условиях функционирования указан-

ной формы международной социально-политической коммуникации.

Анализ уровня совокупной эффективности международных консультаций показал

высокие показатели ИТЭФ (достигающие 95-100%, что значительно выше нормальных

значений совокупной эффективности в 55-60%) при достаточно низких показателях ИИЭФ

(в пределах от 1 до 10%) и низкой психологической удовлетворённости участников кон-

сультационных процессов их итоговыми результатами (не более 15%) в консультативных

и исполнительных органах НАТО, ОВД и ОБСЕ. В то же время низкие показатели обоих

индексов отмечались в консультативных структурах ШОС и СНГ.

Для объяснения указанного логического противоречия необходимо проанализиро-

вать процедурные особенности и используемые правила принятия коллективных органи-

зационных решений в консультативных и исполнительных органах международных меж-

правительственных организаций.

В отличие от международных переговоров, в ходе которых политические решения

разрабатываются и принимаются, в международных консультациях участники лишь фор-

мируют предпочтения слабого или сильного порядка с учётом набора представленных ор-


ганизаторами консультации альтернатив (вариантов выбора), а решения принимают уже за

пределами консультативных структур межправительственных организаций.

Умелое использование в процессе международной консультации средств и приёмов

«мягкого» убеждения и иных несиловых методов приводит к расширению числа возмож-

ных вариантов выхода из проблемной ситуации, уходу от диктата теоремы Нобелевского

лауреата по экономике 1972 года К.Дж. Эрроу и нормализации эффективности консульта-

ционных механизмов в пределах возможно допустимого уровня [6, 7].

Факторный анализ взаимодействия процедурных и личностных элементов междуна-

родной консультации даёт нам простейшую цепочку зависимости трёх факторов (рис. 1),

где единственный личностный фактор (индивидуальная полезность выбора) находится в

строгой зависимости от двух процедурных факторов (правила принятия решений в группе

участников и совокупной эффективности консультации). Рисунок 1. Модель взаимодействия индивидуальных и процессуальных факторов механизма международной консультации Условные обозначения к схеме: 1 — поле индивидуальных факторов информационно-психологического пространства 2 — поле процедурных факторов информационно-психологического пространства E — совокупная эффективность международной кон-сультации R — правила принятия организационных решений (международного типа) F — функция индивидуальной полезности (обществен-ного благосостояния) I — индекс индивидуальной эффективности междуна-родной консультации (ИИЭФ) PG — психологические и гендерные манипуляции Ps — индивидуальные компоненты поведения (мотивы,

потребности, интересы, цели и позиции индивидов-участников консультации) T — индекс технологической эффективности международной консультации (ИТЭФ) Et — этические (политико-культурные) ограничения и правила поведения участников P — процедурные особенности ИПП МК — информационно-психологическое пространство международной консультации Input — входящие сигналы из внешней среды (информационно-психологическое или силовое влияние) Output — исходящие сигналы в виде решений и действий участников международной консультации T, I — интегральные (искусственные) факторы, объединяющие ряд признаков в количественном исчислении R, E, F — системообразующие элементы модели

Опираясь на представленную факторную модель, формулируем ключевое положение

«парадокса ограниченного выбора», которое гласит:

Если в процессе социально-политической коммуникации предпо-

чтения её участника (-ов) формируются при полном доминировании

процедурных факторов, то имеет место упорядоченный выбор при

ограниченном наборе заданных альтернатив


«Парадокс ограниченного выбора» и «парадокс свободы выбора»: сравнительный ана-

лиз

«Парадокс ограниченного выбора» в процессе международной социально-

политической коммуникации подтверждается исследованиями американского социолога

Барри Шварца [13, 14, 15], являющегося автором концепции «парадокса свободы выбора»,

суть которой сводится к утверждению, что в современных экономических условиях более

успешными (эффективными) оказываются решения, предполагающие для потребителей

либо ограниченный выбор между альтернативами, либо полное отсутствие выбора. Полу-

чается, что ограниченность есть причина эффективности, как бы парадоксально это не

звучало (рис. 2).

Рисунок 2. Схема-интерпретация «парадокса свободы выбора» («парадокса Барри Швар-

ца»)

Результаты работ Б. Шварца частично подтверждены прикладными исследованиями

группы швейцарских учёных под руководством П. Тодда [12]. В то же время следует заме-

тить, что интерпретация «парадокса свободы выбора» находится в отличной от результа-

тов настоящего исследования плоскости (табл. 1).

Таблица 1. Сравнение интерпретаций «парадокса ограниченного выбора» и «парадок-

са свободы выбора»

Критерии сравнения / Парадок-

сы

«Парадокс свободы выбора» «Парадокс ограниченного вы-

бора»

1. Научные области применения

интерпретаций

Когнитивная психология, эконо-

мическая социология, экономиче-

ская политология

Прикладная политология, полити-

ческая коммуникативистика, ми-

ровая политика и международные

отношения

2. Структура объекта приложения Индивидуальная (индивид) Коллективная организационная

1. Индивидуальная психологическая усталость от сво-

боды выбора

2. Ограничение свободы индивиду-

ального выбора

3. Повышение эф-фективности инди-видуального выбо-

ра

4. Повышение инди-видуальной психоло-гической удовлетво-рённости от процесса

выбора


парадокса (группа индивидов, организация)

3. Условия существования пара-

докса

Не выявлены Наличие определённых правил

принятия коллективных решений

и организационных процедур (в

частности, консенсуса)

4. Интерпретация парадокса В современных экономических

условиях более успешными (эф-

фективными) оказываются реше-

ния, предполагающие для потре-

бителей либо ограниченный вы-

бор между альтернативами, либо

полное отсутствие выбора. Ука-

занный феномен также заключа-

ется в своеобразной «усталости»

от неограниченного выбора: когда

для удовлетворения простых по-

требностей необходимо прини-

мать сложные решения

Если в процессе международной

социально-политической комму-

никации предпочтения её участ-

ника(-ов) формируются при пол-

ном доминировании процедурных

факторов, то имеет место упоря-

доченный выбор при ограничен-

ном наборе заданных альтернатив

5. Ключевое следствие парадокса Эффективность является след-

ствием ограниченности выбора

Ограниченность выбора приводит

к манипулированию индивиду-

альными предпочтениями

6. Возможность дальнейшей фор-

мализации и квантификации ин-

терпретации парадокса

Не представляется возможным

ввиду низкой структурированно-

сти содержательных компонентов

Существует

Таким образом, сравнительный анализ двух интерпретаций показывает сходство па-

радоксов только в одном показателе, который в обеих концепциях формулируется как

«ограниченность выбора», что позволяет отнести исследуемое явление к парадигме огра-

ниченной рациональности в теории принятия политических решений, родоначальником

которой считается Г. Саймон.

«Парадокс ограниченного выбора» и манипулирование предпочтениями участни-

ков международной консультации

Так или иначе, «парадокс ограниченного выбора» является производной теоремы

К.Дж. Эрроу, соблюдается в международных межправительственных и неправительствен-

ных организациях, где в процедурах принятия коллективных организационных решений

используются правила консенсуса, диктатуры и олигархии.


Однако если изначально из механизма международной консультации исключить ред-

ко используемые диктаторские, олигархические и дипольные процедуры, всегда найдётся

ситуация, когда участнику консультации при передаче политической информации будет

выгодно исказить её, чтобы увеличить размер собственных выгод через уменьшение раз-

мера информационных потерь. Таким образом, мы попадаем в так называемый «тупик

Гиббарда» (теорема А. Гиббарда) [9, 10, 11], суть которого сводится к следующему утвер-

ждению:

Пусть А — конечное множество, а Р — множество всех слабых (или линейных) по-

рядков на А. Если APf N : — неманипулируемый механизм, то либо f – диктаторский,

либо образ f состоит из двух элементов [8, 16].

Получается, что при исключении фактически неиспользуемых в международных кон-

сультациях дипольных и диктаторских процедур, механизм консультации изначально под-

вержен как внешнему, так и внутреннему манипулированию. Значимость ситуации мани-

пулирования заключается в том, что если участники переговорного процесса изначально

подготовлены к возможно жёсткому соприкосновению переговорных стратегий и позиций,

то участники консультации, только находясь на стадии формирования представлений о

предмете консультации и проблемной ситуации, излишне восприимчивы к оказываемому

информационному влиянию извне, что в отечественной и зарубежной политической науке

получило обозначение информационной силы.

Анализ используемых в международных правительственных организациях консуль-

тационных процедур показывает существование следующих типов манипулирования ре-

зультатами голосования участников международной консультации:

1) манипулирование со стороны участника консультации или манипулирование

предпочтениями (оно может осуществляться в том случае, когда участнику выгоднее иска-

зить собственные предпочтения, чем представить истинные);

2) манипулирование со стороны организатора или манипулирование правилами (оно

может осуществляться организаторами консультации посредством выдвижения нового

правила (принципа) голосования, в том числе предложения о голосовании за альтернативы

в определённой последовательности);

3) манипулирование может исходить одновременно и со стороны участника, и со

стороны организаторов консультации путём выдвижения новых альтернатив или измене-

ния формы представления рассматриваемых вариантов.


Соотношение типов и форм манипулирования выбором представлено в таблице 2,

составленной по материалам исследований ведущего научного сотрудника Лаборатории

№25 Института проблем управления им. В.А. Трапезникова РАН, к.т.н. З.М. Лезиной [5].

Таблица 2. Типы и формы манипулирования выбором в международных межправитель-

ственных организациях

Форма манипулиро-

вания выбором

Объект манипулиро-

вания

Описание ситуации мани-

пулирования выбором

Тип манипулирова-

ния

Манипулирование

правилами принятия

организационных ре-

шений

Правило голосования Изменение правила принятия

организационного решения в

ходе голосования или введе-

ние дополнительных правил и

процедур отбора голосов.

Манипулирование ор-

ганизатора


процедурами принятия

организационных ре-

шений

Организационные про-

цедуры

Процедура голосования по-

строена таким образом, что

множество голосующих ис-

кусственно организатором

разбивается на несколько

подмножеств и производится

раздельное голосование по

некоторому новому правилу,

как правило, бинарному.

Смешанное манипули-

рование


набором альтернатив

Альтернативы (вари-

анты выбора)

Искусственное увеличение

или уменьшение множества

представленных на голосова-

ние альтернатив, также ис-

пользование голосующими

универсальных или уникаль-

ных критериев оценки вари-

антов решения. В этой ситуа-

ции возможно и использова-

ние ложного критерия оценки

альтернатив или формирова-

ние рассматриваемых альтер-

натив попарно.

Смешанное манипули-

рование

Манипулирование ин-

дивидуальными пред-

почтениями участни-

ков

Индивидуальные

предпочтения

Оказание информационно-

психологического влияния на

индивидуальные предпочте-

ния в случае, если они не


участника


сформированы участником

окончательно, либо времен-

ное изменение структуры

предпочтений при выявлен-

ных и сформированных пред-

почтениях.

Манипулирование со стороны участника является наиболее распространённым и

наименее изученным, учитывая, что манипулирование со стороны организатора нередко

запрещено действующими международными нормами, регулирующими правила принятия

решений и закрепляющими отсутствие возможности смены этих правил в процессе голо-

сования в структурах международных организаций. При этом следует различать манипу-

лирование со стороны участника индивидуального и коалиционного (манипулирование во

временной коалиции) типов.

Объяснение «парадокса ограниченного выбора» и применение полученного знания

в современной дипломатической практике

Условием существования «парадокса ограниченного выбора» в процессе междуна-

родной социально-политической коммуникации является наличие консенсуса как ключе-

вого правила принятия организационных решений. В современной политической науке

принято считать, что консенсус является наименее манипулируемым правилом и не позво-

ляет участникам консультации или иной формы дипломатической коммуникации воздей-

ствовать на принятие решения другими участниками. В действительности такие процедур-

ные ограничения расширяют вероятность манипулирования индивидуальными предпочте-

ниями участников коммуникации, а неисполнение ранее принятых соглашений и догово-

ренностей повышает индивидуальную эффективность (психологическую удовлетворен-

ность) консультационных процессов (рис. 3).


Рисунок 3. Схема-интерпретация «парадокса ограниченного выбора»

Исторически с 1950-х гг. эффективность определялась как одно из ключевых свойств

международной консультации и со временем превратилась в фактор, оказывающий регу-

лируемое влияние на ход консультационного процесса. Обнаружена прямая зависимость

технологической эффективности консультаций, измеряемой в настоящем исследовании

индексом технологической эффективности, от степени манипулирования правилами при-

нятия организационных решений. Консенсус наряду с правилом диктатуры и правилом

Нэнсона относится к наименее манипулируемым правилам по шкале Нитцана-Келли, что

не даёт возможности участникам консультации изменять консультационные нормы и про-

цедуры для реализации своих частных интересов (осознанных потребностей).

При этом нельзя с полной уверенностью утверждать о том, что одно правило приня-

тия решений более или менее подвержено манипулированию, зависящему в том числе и от

количества участников консультации, психологических характеристик участников, спосо-

бов расширения их индивидуальных предпочтений. «Парадокс ограниченного выбора» не

позволяет сторонам участвовать в формировании новых политических альтернатив, то есть

в процедурном расширении индивидуальных предпочтений. Таким образом, единствен-

ным способом увеличения индивидуальных выгод в процессе проведения консультации


остаётся изменение количества её участников, а также образование постоянных и/или вре-

менных коалиций. Стороны изначально предполагают о наличии процедурных ограниче-

ний и пытаются формально соглашаться со всеми принимаемыми в ходе консультации

решениями (навязанными предпочтениями), не имея намерения их полного исполнения.

Этим объясняется присутствие в современной политической науке устойчивого представ-

ления о международной консультации как самой необязывающей форме социально-

политической коммуникации. Стороны пользуются тем, что принятые совместные реше-

ния зачастую не оформляются на бумаге в виде соглашений или договорённостей. С дру-

гой стороны, самым простым способом изменить предпочтения участников остаётся ис-

пользование поведенческой стратегии ухода/ультиматума с последующим выходом из со-

става участников — это наиболее популярные стратегии у ряда стран-членов СНГ (Украи-

ны, Республики Узбекистан, Республики Молдовы, Грузии, Туркменистана, Азербайджан-

ской Республики).

С позиции технологической эффективности консультационных механизмов, «пара-

докс ограниченного выбора» — это не просто доминирование процедурных факторов над

индивидуальными, а прямое следствие ограничений рациональной логики в формировании

правил принятия коллективных организационных решений. Индикатором действия рацио-

нальных ограничений выступает индивидуальная эффективность международной консуль-

тации, измеряемая в настоящем исследовании индексом индивидуальной эффективности и

прямопропорциональная степени манипулирования индивидуальными предпочтениями

участников консультации.

Индексы технологической и индивидуальной эффективности международной кон-

сультации являются количественными составляющими (измерителями) совокупной эф-

фективности консультационного процесса. В итоге определяется простая функциональная

зависимость, где совокупная эффективность международной консультации прямопропор-

циональна сумме индексов индивидуальной эффективности каждого из участников кон-

сультации и обратнопропорциональна индексу технологической эффективности консуль-

тации (7.1).

t

nn

c E

EiE

1

(1)


где n – количество участников международной консультации, cE — совокупная эф-

фективность международной консультации, nEi — индекс индивидуальной эффективно-

сти международной консультации конкретного участника консультации n, tE — индекс

технологической эффективности международной консультации.

Модель функциональной зависимости совокупной эффективности международной

консультации от степени удовлетворения индивидуальных предпочтений участников кон-

сультации и специфики правил принятия коллективных организационных решений (1)

может применяться не только к консультационным органам, в которых консенсус является

ключевым правилом принятия коллективных решений, но и к другим органам, использу-

ющим иные правила принятия решений, и позволяет сформировать следующие рекомен-

дации.

Итоговые рекомендации

Для повышения совокупной эффективности международных консультаций в между-

народных межправительственных организациях, где Российская Федерация присутствует в

качестве полноправного партнёра и участника (СНГ, ШОС, ОБСЕ), на организационном

уровне необходимо предпринять следующие действия:

1) внести изменения в существующие в межправительственных организациях кон-

сультационные процедуры в сторону полной или частичной замены консенсуса как базо-

вого правила принятия коллективных организационных решений на более манипулируе-

мые (по шкале Нитцана-Келли) со стороны участников правила — простое большинство,

квалифицированное большинство и т.п.

2) при формировании новых консультативных органов и определении их полномочий

заложить в нормативно-правовую основу органа следующую оптимальную схему приня-

тия коллективных организационных решений: простое большинство – для принятия реше-

ний по организационным вопросам, квалифицированное большинство (3/4 от общего ко-

личества участников) – для принятия решений по основным содержательным вопросам

повестки дня, консенсус – для утверждения методических рекомендаций.

3) проводить отбор правил принятия коллективных организационных решений с учё-

том количества потенциальных участников консультативных органов международных

межправительственных организаций по следующей схеме: консенсус — 1-5 участников,

квалифицированное большинство (3/4) — 6-13 участников, простое большинство — 14 и

более участников.

4) обобщив положения рекомендаций № 2 и № 3, использовать матрицу (табл. 3) для

выбора правила принятия коллективного организационного решения, максимизирующего


совокупную эффективность консультационных механизмов в консультативных органах

международных межправительственных организаций и минимизирующего возможность

манипулирования правилом принятия решений со стороны организатора консультативного

форума (председателя консультативного органа).

Таблица 3

Матрица отбора правил принятия коллективных организационных решений в зависимости

от количества участников консультативного органа и уровня рассматриваемых вопросов

Количество участ-

ников консультатив-

ного органа, чел. /

Уровень рассматри-

ваемых вопросов

Рекомендации Основные вопросы

повестки дня

Организационные

вопросы

1-5 Консенсус

6-13 Квалифицированное

большинство (3/4)

14 и более Простое большин-

ство

5) ввести дополнительные процедуры согласования предмета консультации (рабочей

повестки дня) с участниками консультации, в том числе внедрить процедуры очного об-

суждения повестки дня последующих плановых заседаний консультативных органов все-

ми участвующими сторонами.

6) максимально использовать возможность участия в работе консультативных орга-

нов международных межправительственных организаций наблюдателей, в том числе из

государств, не являющихся членами организаций, с последующим наделением их полно-

мочиями участия в дискуссиях и формировании дополнительных альтернативных решений

при рассмотрении значимых политических вопросов (указанная позитивная практика су-

ществует с 2011 г. в структурах ШОС, она позволяет ослабить действие аксиомы незави-

симости от посторонних альтернатив).

7) предусмотреть процедурную возможность изменения официального статуса

участника на наблюдателя в одностороннем порядке по инициативе члена консультатив-

ного органа (применять частную разновидность стратегии ухода).


8) более детально анализировать прецеденты использования участниками консульта-

тивных органов «особого мнения», регулярно проводить рассмотрение оговорок и приме-

чаний к заключаемым в рамках консультативных органов и организаций нормативно-

правовым документам.

9) не использовать в процессе консультации стратегию ухода/ультиматума и страте-

гию имитации, уменьшающих в одностороннем порядке количество участников консуль-

тационного взаимодействия и усиливающих воздействие «парадокса ограниченного выбо-

ра» на участников международной консультации.

10) в случае использования одним из участников международной консультации стра-

тегии ультиматума стремиться не принимать предложенные им альтернативные варианты

решения проблемной ситуации, а формировать и выдвигать собственные (отличные от

предложенных) альтернативы.

11) не препятствовать формированию среди участников консультационных процес-

сов неформальных (временных или постоянных) коалиций в процессе проведения между-

народных консультаций для активизации и развития диалоговых форм взаимодействия.

12) при рассмотрении комплексных вопросов предмета международной консульта-

ции привлекать к участию в дискуссии экспертов внешнеполитических и дипломатических

ведомств.

Возможным негативным результатом повышения совокупной эффективности меж-

дународных консультаций в международных межправительственных организациях может

стать снижение прогнозируемости результатов деятельности консультативных органов,

однако этот эффект будет компенсироваться повышением удовлетворённости государств-

участников работой самой организации. В то же время данные рекомендации могут быть

положены в основу стратегии внешнеполитического организационного поведения, по-

скольку обладают признаками, необходимыми для органичной трансформации рекоменда-

ций в стратегию, а именно причинно-следственностью, системностью и адресностью.


1. Зобнин А.В. Теория и методология анализа международных консультаций. — Ивано-

во: Издательство Ивановского государственного университета, 2008. — 160 с.

2. Зобнин А.В. Политические консультации в международно-политическом дискурсе //

Международные процессы. 2007. №2. — С. 64-74.


3. Зобнин А.В. Информационно-психологическое пространство международной кон-

сультации // Вестник Нижегородского университета им. Н.И. Лобачевского. 2009. №

4. — С. 260-266.

4. Зобнин А.В. Проблема эффективности международных консультаций в исполнитель-

ных органах Содружества Независимых Государств // Вестник Нижегородского уни-

верситета им. Н.И. Лобачевского. 2012. № 2 (1). — С. 332-336.

5. Лезина З.М. Манипулирование выбором вариантов // Автоматика и телемеханика.

1992. №4. — С. 5-22.

6. Эрроу К. Коллективный выбор и индивидуальные ценности: пер. с англ. / науч. ред.,

авт. предисл., послесл. Ф.Т. Алескеров. — М.: Издательский дом ГУ ВШЭ, 2004. —

204 с.

7. Arrow K. Social Choice and Individual Values. — New Haven, Conn.: Yale University

Press, 1963. — 136 p.

8. Barbera S. Strategy-proofness and Pivotal Voters: A Direct Proof of the Gibbard-

Satterthwaite Theorem // International Economic Review. Vol. 24. № 2 (June 1983). — P.

413-417.

9. Gibbard A. Manipulation of Schemes that Mix Voting with Chance // Econometrica. 1977.

Vol. 45. № 3. — P. 665-681.

10. Gibbard A. Thinking How to Live. — N.Y.; L.: Harvard University Press, 2003. — 321 p.

11. Gibbard A. Social Choice and the Arrow Conditions. For the Joint Seminar of Kenneth Ar-

row, John Rowls, and Amartya Sen. Harvard University, Autumn Semester, 1968-69. —

Ann Arbor: University of Michigan, 2010. — 22 p.

12. Scheibehenne B, Greifeneder R., Todd P. Can There Ever Be Too Many Options? A Meta-

Analytic Review of Choice Overload // Journal of Consumer Research. 2000. October. —

P. 409-425.

13. Schwartz B. Self-Determination: The Tyranny of Freedom // American Psychologist. 2000.

Vol. 55. № 1. — P. 79-88.

14. Schwartz B. The Paradox of Choice: Why More Is Less. — N.Y.: Harper Collins, 2004. —

304 p.

15. Schwartz B., Ward A., Monterosso J., Lyubomirski S., White K., Lehman D.R. Maximizing

versus Satisficing: Happiness Is a Matter of Choice // Personality and Social Psychology.

2002. Vol. 83. № 5. —мP. 1178-1197.

16. Unwin N. Norms and Negotiation: A Problem for Gibbard’s Logic // Philosophical Quarter-

ly. Vol. 51. № 202 (January 2001). — P. 60-76.


СОБЫТИЯ, ХРОНИКА

МЕЖДУНАРОДНАЯ НАУЧНАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ

«ХУДОЖНИК И МУЗЕЙ: ПУТИ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ»

(ОДЕССА, 25-27 АПРЕЛЯ 2013 ГОДА)

Апрельскую конференцию «Художник и музей: пути взаимодействия» в Одессе ор-

ганизовали совместно кафедра культурологии гуманитарного факультета Одесского наци-

онального политехнического университета и Музей современного искусства Одессы. На

обеих площадках за три рабочих дня прозвучали более сорока выступлений. В целом это

массив можно тематически разделить на две группы.

К одной группе можно отнести, можно сказать, «отчеты о проделанной работе».

Это были сообщения о задуманных или осуществленных проектах, о том, как данный му-

зей осуществляет образование, воспитание и развлечение посетителей. Показывали фото

интерьеров, занятий с детьми и взрослыми, фото удачных выставок и презентаций. Тон

повествований был преимущественно практический, мажорный, и докладчиков привет-

ствовали искренними аплодисментами. О проблемах в приличном обществе теперь не го-

ворят, но, если всё-таки упоминали, то две основные — нехватку денег и посетителей. Со-

ответственно, из осмысленных целей подразумевались прежде всего привлечение средств

и привлечение зрителей.

Вторая группа докладов была более теоретического свойства и фокусировалась во-

круг понятия «музейное пространство». Наряду с «белым кубом» музейных комнат, кото-

рые нужно так или иначе организовать (по аналогии с «белым листом», на котором пишут

сочиняемый текст), в докладах обсуждались иные пространства для экспонирования, в том

числе городские улицы («street-art») и временные «экспериментальные площадки» для ра-

зовых художественных акций, концепция «динамичного музея», самоуправляемые выста-

вочные «artist-run spaces». Шла речь и о театрализации музейного пространства и «пер-

формативном повороте» в современном искусстве и, следовательно, новых требованиях к

его музейному представлению. Обсуждалось также пространство виртуально представ-

ленного реального и собственно виртуального музея, правда, только с точки зрения пре-

имуществ, которые даёт Сеть: общедоступности и интерактивности в рассмотрении вирту-

альных артефактов или копий музейных объектов.

Сущность современного музея прямо не обсуждалась, но проблема фоново присут-

ствовала во многих выступлениях. Для примера приведу три радикальных высказывания:


– Классический музей — хранитель ценностей, мертвая зона.

– В street-art’e «художники превращают в музей любое место».

– В современном искусстве нужно говорить не о вещи искусства, а событии искус-

ства (перформанс, художественная акция, проект и т.п.).

Преобладающее мнение о сущности современного музея состояло по-видимому, в

том, что это — выставочное помещение, приспособленное для демонстрации особого рода

объектов со свойствами, присущими «современному искусству» или «contemporary art» —

дефиниции эти, впрочем, не обсуждались, использовались как самоочевидные и полно-

стью синонимичные, — то есть не совсем музей в привычном смысле этого слова.

Тема «художник и музей» лучше всего была прослежена в историко-архивных био-

графических исследованиях относящихся к персоналиям первой половины ХХ века.

Взаимодействие художника и музея в новейшее время было представлено, в основ-

ном, как приобретение работ тех авторов, которые пользуются устойчивой и широкой из-

вестностью. Как можно было заметить, известность эта, в большинстве случаев, происхо-

дит из признания в мировых культурных центрах и как бы «возвращается» на их родину в

форме запаздывающего интереса. Характерно употребление таких выражений, как «клас-

сики 1980-х», «классики 1990-х». Видно, что понятие «классика» в сознании современных

музейных работников радикально изменилось.

Отдельным предметом обсуждения оказалась проблема экспертизы. Кто и на каком

основании решает, что покупать в коллекцию музея? Понятно, что, если нет канона, то нет

и эксперта. Поэтому процессы отбора, оценки, признания определяются в огромной степе-

ни ситуативными факторами. Но другая сторона состоит в том, что ошибки выбора, с точ-

ки зрения построения коллекций, не столь уж фатальны.

Концепция содержания современного музея (в поле дискуссий) «зависла» между

практиками постоянной, временной или постоянно сменяемой экспозициями. Поскольку

концепт «современный» остаётся не отрефлектированным, мысль пытается опереться на

простую хронологию. Но в этом случае современным будет всё время другой экспонируе-

мый материал, тогда как за музеем всё еще оставляют функцию хранения и собирания.

Еще одна проблема современного музея — предмет архивирования и музеефика-

ции. По мере того, как в современной практике вещь искусства оказывается потесненной

событием искусства, встаёт вопрос об архивировании события (обычно, однократного).

Тут требуются совершенно новые, не сформировавшиеся еще, принципы отбора, методи-

ки, техники и средства музеефикации.


В итоге можно сказать, что, если судить по состоявшейся конференции, музей в со-

временном значении приобрел черты чего-то промежуточного между Дворцом культуры и

Диснейлендом. Обращенный к публике, которую музей хочет обучать и развлекать, музей

ищет у современных художников средства, способствующие достижению этих целей.

Участники дискуссии высказались в том смысле, что ожидания, адресованные современ-

ному музею, перегружают его разнообразными и противоречивыми функциями, и было бы

справедливо разделить их между разного рода институциями. Что, надо думать, и про-

изойдет в недалеком будущем.

М. И. Найдорф

ВТОРОЙ МЕЖДУНАРОДНЫЙ НАУЧНЫЙ СЕМИНАР «ПРОЕКТ «МАНЧЕСТЕР»:

ПРОШЛОЕ, НАСТОЯЩЕЕ И БУДУЩЕЕ ИНДУСТРИАЛЬНОГО ГОРОДА»

(ИВАНОВО, 16-17 МАЯ 2013 ГОДА)

Два года назад город Иваново стал местом про-

ведения научного семинара, посвящённого про-

блеме эволюции промышленного города. Тогда

организаторы отталкивались от образа Манче-

стера, как проекта моноиндустриального (тек-

стильного) города, реализованного в разных

странах. Второй международный семинар поста-

вил на повестку дня более широкий круг вопросов:

индустриальный ландшафт в постиндустриальном

контексте; эксплуатация индустриального простран-

ства; идеология и мифология индустриальных ланд-

шафтов в искусстве и других символических практи-

ках; город-фабрика/город-завод: опыт и перспективы

индустриального туризма; Человек городской и чело-

век индустриальный (антропологический и социаль-

но-психологические аспекты существования в инду-

стриальной среде); быт и бытие: знаково-

символические коды индустриальных ландшафтов.


Заявки на работу в семинаре поступили более чем от

пятидесяти участников. Доехать до Иваново смогла

половина. Тем не менее, график работы был доста-

точно плотным.

Первый день работы открылся пленарным заседани-

ем, на котором с докладами выступили члены редак-

ционной коллегии журнала «Лабиринт» Дмитрий

Замятин (РосНИИ культурного наследия им.

Д. С. Лихачева) с докладом «Индустриальный

ландшафт: воображение пространства и постго-

родское развитие» и Михаил Крылов (Институт

географии РАН) с докладом «Трансформация

идентичности в индустриально-городской среде».

Далее была организована работа по секциям. Пер-

вые шесть секций прошли в Музее промышленно-

сти и искусства им. Д. Г. Бурылина и в Музее ива-

новского ситца. Седьмая, заключительная секция,

состоялась во второй день семинара на базе Музея

первого Совета. Там же прошел и Круглый стол на

тему «(Пост)индустриальный город: поле взаимо-

действия власти, бизнеса, жителей и туристов».

Итогам семинара будет посвящен второй

печатный номер журнала «Лабиринт» за 2013

год и первый электронный номер за 2014 год. В

них широкой научной общественности будут

представлены подробные материалы выступле-

ний участников.

Д.С. Докучаев


ВСЕРОССИЙСКАЯ НАУЧНО-ПРАКТИЧЕСКАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ С

МЕЖДУНАРОДНЫМ УЧАСТИЕМ

«ПЕРМЬ КАК СТИЛЬ – ГОРОД КАК СТИЛЬ: ФОРМИРОВАНИЕ СОВРЕМЕННОЙ

ГОРОДСКОЙ ИДЕНТИЧНОСТИ В РОССИИ»

(ПЕРМЬ, 13–14 ИЮНЯ 2013 ГОДА)

В рамках празднования 290-летия города Перми на базе Пермского государственно-

го гуманитарно-педагогического университета при поддержке Министерства культуры,

молодежной политики и массовых коммуникаций Пермского края проходила конференция

«Город как стиль — Пермь как стиль: формирование современной городской идентично-

сти».

Любые городские и региональные проекты в сфере культуры, экономики или поли-

тики, так или иначе, касаются проблем территориальной идентичности. Идет ли речь о

брендинге городов или о решении социальных проблем, о планировании городских терри-

торий или о местных политических элитах, научное сообщество, власть и общественность

не могут избежать обсуждения содержания идентичности и ее представления внешнему

наблюдателю.

С другой стороны, дискурс локальной идентичности находится пока на стадии

формирования и является ареной борьбы между разными силами. Популярный среди реги-

ональных и городских властей брендинг города встречает резкий отпор у представителей

местных сообществ, обеспокоенных отказом властей поддерживать традиционные куль-

турные институты. Перераспределение финансовых потоков в городе критикуется сторон-

никами социальной справедливости. И каждая из сторон в этих спорах предъявляет свой

запрос на определение городской идентичности.

Идентичность, предъявленная внешнему наблюдателю через ряд презентаций, ста-

новится стилем, сконструированной формой самоподачи. В глобализированном мире ло-

кальные артефакты, паттерны и диалекты становятся элементом стратегии выживания, ча-

стью символического капитала, стилем.

Целью конференции «Город как стиль — Пермь как стиль: формирование совре-

менной городской идентичности» являлся анализ содержания, механизмов продвижения

локальных и региональных идентичностей, характерных не только для Перми, но и для

других городов России и зарубежья. В работе конференции приняли участие ученые из

разных городов России, а также Украины и Казахстана, эксперты по проблемам регио-

нальной идентичности, городской культуры, культурной географии: Д Н. Замятин, доктор

культурологии, заведующий Центром гуманитарных исследований пространства Россий-


ского научно-исследовательского института культурного и природного наследия им.

Д. С. Лихачева; М. Ю. Тимофеев, доктор философских наук, профессор Ивановского госу-

дарственного университета, главный редактор сетевого научного издания «Лабиринт.

Журнал социально-гуманитарных исследований»; М. Л. Магидович, доктор социологиче-

ских наук, профессор Санкт-Петербургского государственного университета, директор

Центра социологии искусства; Е. Г. Трубина, доктор философских наук, профессор Ураль-

ского государственного университета.

На конференции состоялась презентация монографий, подготовленных и изданных

благодаря поддержке Министерства культуры, молодежной политики и массовых комму-

никаций Пермского края: «Пермь как стиль: презентации пермской городской идентично-

сти», «По-пермски глядя: Пермь глазами ученых». Также на конференции в формате круг-

лых столов обсуждались особенности экономической культуры и поведения пермяков,

проблемы, связанные с тем, как успешно реализоваться в Перми, как представить город

перед внешним миром, а так же подводились итоги и рассматривались перспективы разви-

тия проекта «Пермь глазами ученых».

Итогом конференции стало издание сборника статей участников конференции и

продолжение сотрудничества специалистов по городской тематике из разных регионов

страны и зарубежья.

О.В. Игнатьева


РЕФЛЕКСИИ

Конференция «Русская литературная классика сегодня: испытания/вызовы

мессианизма и массовой культуры» (Институт литературы Болгарской Академии

наук, София, 23-25 мая 2013 года)

1. Вступительные заметки с точки зрения организаторов

Организаторы (Йордан Люцканов, Радостин Русев, Христо Манолакев) попытались

найти смысл в промежуточной, между Россией и Западом, позиции болгарской русистики,

надеясь на резонанс не только в России и на Западе, но и в странах Юго-Восточной и

«Восточно-Центральной» Европы, по большому счету похожих на Болгарию.

Трудно не заподозрить здесь проекции на «объект» условий своего собственного

существования. А также трудно не признать, что удачный выбор ненадуманного «объекта»

укоренен во вне-ситуационной промежуточности, или даже маргинальности, позиции

выбравших его.

Перефокусируясь на «объект», можно сказать, что мы были озабочены не только и не

столько изменившимся статусом русской литературной классики в постсоветской России и

посткоммунистической Восточной Европе, сколько изменившимся статусом

академического литературоведения. Не только падением престижности литературы и

литературоведения, но и релятивизацией истины (не интеллегентской ли позднесоветской

эпохи?) о должной автономности искусства и науки. Сетовать по поводу ушедшего

казалось, конечно, непродуктивным, а радоваться настоящему не находили достаточно

оснований.

Пытаясь понять свою и своих хронологических современников не-уникальность —

мы предложили своим коллегам и попытались очертить некие предыдущие «диспозиции»,

обрекающие власть, литературу и литературоведение, рынок на взаимодействие.

Короче, мы надеялись вывести «портреты» продуктивной промежуточности

литературы и литературоведения из опыта российской современности, а также из опыта

внеположенных ей окраин, аналогов и предвосхищений (эмигрантских,

«ближнезарубежных», подсоветских).

Наши исследовательские и «менеджерские» (менеджеров от науки) надежды и наш

вызов русистской коллегии вылились в громоздкий коллективный манифест,

распространяемый эпистолярно, затем сузились до объявления, опубликованного на


«Рутении» и других сайтах, наконец дошли до минимализма сортировки докладов и

композиционного решения такого своего рода хэппенинга, как конференция.

Некоторые (под)темы поставить на обсуждение не удалось: например,

инструментализацию не православия, а мультикультурализма, в целях легитимации

российской государственности и сотворения новой российской идентичности и

возможность давления на литературу/литературоведение как раз с этой позиции. (Нам не

удалось также понять, слабосильна ли идеология мультикультурализма в поле российской

культуры или малозаметна с точки зрения российского литературоведения). А другие

(под)темы не были удостоены того (в количественном отношении) внимания, на которое

мы надеялись: литературоведческая авторефлексия.

Что касается статуса классической литературы и академического литературоведения,

мы давали себе отчета в удобоприменимости теории поля культурного производства Пьера

Бурдье. Постепенно мы пришли к выводу о принципиальной значимости трех факторов

гетерономии, или трех агенсов/агентов покушения на автономию литературы и

литературоведения: рынка, власти и параллельного (художественного) дискурса,

притязающего на гегемонию или хотя бы доминацию. Применительно к концу ХХ-го и

началу ХХІ-го веков, такового кандидата в гегемоны можно узнать, прежде всего, в

телевидении и в кино. Что касается «покушения» на «автономию», мы — равно как и

другие участники конференции, о чем можно судить хотя бы из части докладов —

постарались не забыть и об исторической подвижности автономии поля литературы, и о

небеспредпосылочности веры в должную автономность и в последнюю утонченность

литературы и литературоведения, и о возможности конверсировать эту веру в предмет

купли-продажи.

Постепенно выяснялось, что писательскому и литературоведческому притязанию на

автономность и соответствующему этому притязанию самосознанию можно примерить

конкретный мировоззренческий и философский «изм», а именно – персонализм. Мы

искушались догадкой, что персонализм — имманантное для полей литературы и

гуманитаристики философское исповедание. Но в рамках обсуждений вынести свою

догадку на суд участников не удалось.

Предложения о докладах были распределены в несколько тематических групп. В

рамках первого дня были прочитаны доклады по темам «Канонизация, деканонизация,

реканонизация писательства и литературы в современной России»; «Как современная

литература пользуется классической литературой»; «С тех берегов: русская классическая

литература между рынком и государством в 1930-е годы, преимущественно в эмиграции»


(слово «преимущественно» оказалось лишним). Рабочий день кончился презентацией

новых болгарских книг об эмиграции первой волны. В рамках второго дня, Дня славянской

письменности и культуры, были прочитаны доклады по теме «Мессианизм и классическая

литература». Участникам была раздана распечатка небольшого эссе Христо Манолакева на

тему праздника и его смысла для формирования новоболгарской идентичности.

Участникам было устроено испытание музыкой — они прослушали болгарский гимн

святым братьям Кириллу и Мефодию, созданный в конце ХІХ века (стихи Стояна

Михайловского, музыка Панайота Пипкова), а после того чех Томаш Гланц полу-прочитал,

полу-сымпровизировал небольшую лекцию на тему сотворения славянства и славянской

взаимности путем «метанойи». Третий день был самым тяжелым: «В состоянии ли

современное литературоведение рассмотреть и осмыслить собственные предпосылки в

подходе к классической литературе?»; «Русская классическая литература в интертексте

современной зарубежной литературы»; «Как кино пользуется классической

литературой?»; «Сфокусирован ли современный медиацентризм, подобно традиционному

литературоцентризму, на персоне автора?».

Й. Люцканов

2. Размышления о пользе конференции для исследователя современной лите-

ратуры

Конференция в Софии оказалась интереснее как раз в том аспекте, который не акцен-

тирован в названии «Русская классическая литература сегодня: испытания/вызовы мессиа-

низма и массовой культуры» — в аспекте роли канона в развитии литературы и искусства

в целом. Безусловно, важная задача литературоведения — описание состояния художе-

ственной словесности в современной социокультурной ситуации, фиксация и типологиза-

ция реального состояния феноменов искусства вне их оценки. Однако, находясь внутри

литературного процесса, исследователь неизбежно начинает занимать оценочную пози-

цию, позицию критика, а не исследователя. Эта позиция была заметна во многих докладах,

ставивших конкретные проблемы воздействия массовой литературы на художественный

процесс в современной культуре, особенно в докладах, исследующих «использование» ли-

тературы в массовых кино- и телеформах (сериалах). Кажется, такая охранительная по-

зиция выдаёт мессианистские представления литературоведов о статусе словесного ис-

кусства среди искусств, а в частности — о статусе классической литературы в современ-

ной литературе и современном искусстве. Констатация кризиса высокого статуса литера-


туры справедлива и соответствует современной социокультурной ситуации, однако науч-

ное понимание момента предполагает более универсальную позицию: знание всей глубины

истории развития культуры и словесности. Глубокая перспектива убеждает, во-первых,

что канон всегда подвергается «переписыванию», перекодировке на язык читателя, на уро-

вень его понимания, на коды той культуры, которая господствует в определённое время, а

затем меняется. Даже канонизированные сакральные тексты транспонировались в массо-

вой культуре в вертепные представления (аналог современных телесериалов), во множе-

ство вариантов житийных сюжетов, в контаминацию канонических образов и т.п. Во-

вторых, сам канон меняется даже внутри традиции, в канонический ряд классических, то

есть образцовых, произведений включаются новые образцы, из этого ряда исключаются

(намеренно или незаметно) прежние почитаемые тексты в связи либо с историческими из-

менениями смысловых ценностей, либо с изменением художественного языка. В-третьих,

канон и ряд классических форм меняются в эпохи социальных и культурных сломов, ве-

дущих к смене религиозной или, как в современную эпоху, цивилизационной парадигмы.

Очевидно, что слово в древние эпохи синкретического искусства потеснило визуальные и

аудиальные формы, чему способствовала письменность, фиксировавшая авторский текст, а

не исполнение некоего инварианта текста. Современная информационная революция вер-

нулась к визуальным и аудиальным формам, превращая слово в условный «сценарий» для

разной интерпретации, подобно нотной записи, неспособной установить даже заявленные

темп, тембр и прочие способы извлечения звука и смысла. В ситуации, называемой неко-

торыми исследователями «новой первобытной культурой», статус классики и канона ме-

няется, существование художественного феномена определяется его функционированием,

трансляцией в последующих культурных эпохах и интерпретациях. Более глобален, нов и

актуален четвёртый аспект проблемы существования классики и канона — разрушение

традиции, вызванное глобализацией человеческой цивилизации, то, что констатировали

сторонники мультикультурализма. Контаминация канонов внутри одной традиции не раз-

рушает культурные коды, как речевые варианты (дискурсы) не разрушают языка (струк-

турные законы мышления). Иное при смешении разных «языков», культурных законов,

когда возникает не вариативное, а дезориентированное видение мира.

Конференция в Софии показывает, что разговор о судьбе классики должен быть

продолжен, чтобы не ограничивать его современной ситуацией, чтобы не ограничивать

его «дурным» влиянием массовой культуры, а развернуть к проблеме высокой и истинно

художественной литературы (которая представлена и беллетристикой в позитивном смыс-

ле термина). Сами художники, не только под влиянием читательского «спроса» или соци-


ального «заказа», но и по законам неизбежного использования предшествовавшего худо-

жественного языка, «переписывают» классические образцы в разных целях: учёбы, но и

пародирования, то есть низвержения канона (напомним только имена признанных класси-

ков Шекспира и Пушкина). И в современной русской литературе обнаруживаются не толь-

ко формы профанации классики под влиянием культуры потребления, не только паразити-

рование на классике ради успеха нового автора, но и формы диалога с классикой, интер-

претации классики, подразумевающих достойный спор современника с предшественника-

ми. Нужно признавать право не на поклонение, а на поиск смыслов и на несогласие.

Конференция поставила и собственно литературоведческие, методологические про-

блемы. Эта постановка проблемы (например, Т. Гланцем), что канон делают не только чи-

татели, не только художники, но и литературоведы, заставляет вернуться и к идее ответ-

ственности филологов за судьбу классики, и к идее опасности мессианской позиции учёно-

го, живущего в пространстве собственных ценностей и не способного по этой причине

объяснить реальные механизмы функционирования классики в любую и, в частности, в

современную эпоху.

Т. Л. Рыбальченко

3. Соображения преимущественно по дискуссии об экранизации классики

В рамках состоявшейся на конференции дискуссии о проблемах экранизации русской

классики выявилось два подхода.

С одной стороны, это попытки семиоэстетического анализа, связанные с разработ-

кой языка сравнительного исследования кино и литературного текстов, c уточнением

научно-терминологического аппарата, систематизацией представлений о способах и прие-

мах визуальной перекодировки литературного источника. В этой связи хотелось бы отме-

тить интересные замечания Л. Кузнецовой о путях и формах визуализации житийного ка-

нона в современном российском артхаусном кино, детальные наблюдения над поэтикой

кинотекста в докладе А. Меньщиковой — эффект «наложения хронотопов», способы визу-

ализации метафоры, приемы эмоционального монтажа как попытки кинопроекции поэти-

ческого дискурса.

С другой стороны, давал о себе знать и менее актуальный на сегодняшний день в

науке — социологизированный подход к проблеме интерпретации литературного текста.

Подобный взгляд в большей степени акцентирует идеологическую мотивацию и обще-

ственный резонанс состоявшегося кино события, нежели эстетическую природу эксплици-


рованного в нем художественного диалога. При всей несомненной важности анализа ста-

тистических данных, опросов общественного мнения и т. д. нельзя не отметить, что бази-

рующиеся исключительно на такой основе концептуальные суждения о закономерностях

развития национального художественного сознания, об эстетическом своеобразии замысла

и почерка режиссера, а также, любые другие профессиональные суждения о качестве

экранной интерпретации неизбежно страдают односторонностью. Они носят, скорее, «вку-

совой» характер, явно нуждаясь в дополнительной эстетической аргументации, построен-

ной на исследовании собственно художественных закономерностей и приемов визуализа-

ции литературного первоисточника (креативных и коммуникативных стратегий текста,

принципов режиссуры, актерского мастерства и т. д.).

В общетеоретическом и методологическом плане наибольший интерес вызвали до-

клады: 1) Т. Гланца — развитие идеи необходимости «новых точек опоры», новой аксио-

логии, сменяющей эпоху «смерти автора»; концепция «транснациональной» природы но-

вого литературного канона и необходимости поиска соответствующих способов освоения

чужого культурного опыта; 2) Х. Манолакева — размышления о кризисе национального

канона русской классической литературы и попытках его восстановления за счет идеоло-

гической смены интерпретационного кода (от марксистско-ленинского — к церковно-

православному); 3) М. Литовской — о формах и результатах легитимизации массовой ли-

тературы в современном российском школьном и вузовском образовании.

Безусловным достоинством состоявшейся конференции является широта и разнооб-

разие затронутых на ней проблем, объединенных единой научной концепцией. Остается

только еще раз поблагодарить организаторов за хронометрическую четкость проведения

заседаний, позволившую (вне секционного разделения) выслушать выступления всех

участников.

О. В. Черкезова

4. Общее впечатление о конференции

В ходе конференции обсуждались две взаимосвязанные проблемы: динамика функ-

ционирования классического канона и влияние массового искусства на модификацию ка-

нона классической литературы. Томаш Гланц заострил теоретические аспекты проблемы

общественного функционирования канона; наиболее продуктивными видятся изложенные

докладчиком идеи транснационального и персонального канона, а также обозначенные

тенденции использования канона в современной литературе. Впрочем, по мнению иссле-


дователя, термин «канон» применительно к актуальной литературе является метафорой.

Радостин Русев сопоставил формы и результаты давления на писателя со стороны тотали-

тарного государства и со стороны сегодняшнего рыночного общества и информационных

технологий. В докладах участников конференции обозначились два взгляда на бытование

классического канона в современной литературе: недопустимость деконструкции класси-

ческого канона и приятие игровой трансформации канона в современной литературе (по-

скольку «карнавализация» канона позволяет развести понятия авторитета и авторитарно-

сти). Впрочем, доклад Т. Кругловой продемонстрировал «усреднение» канона в условиях

реставрационного поворота в культурной жизни России последних лет, что приводит к

семантической неопределенности и тривиальности произведений.

Очень интересным показался блок докладов, связанных с функционированием кано-

на русской классики в литературах Болгарии, Грузии, Литвы. По-своему механизм адапта-

ции классического канона в массовом искусстве был раскрыт в докладах, посвященных

опытам экранизации классики, оцененных участниками конференции весьма неоднознач-

но.

Несмотря на то, что почти в каждом докладе звучало определение классики или ка-

нона, разговор об «относительности» этого термина так и не состоялся. По умолчанию

было принято определение классического канона как корпуса «образцовых» текстов, одна-

ко в действительности с ним не все ясно, поскольку любой канон предполагает наличие

ядра и периферии – порой довольно размытой. Выступления обошли стороной дискуссию

о текстах, включаемых в «русский канон» (в том числе, о текстах ХХ века). И в докладах,

и в дискуссиях речь шла в основном о «центральных авторах», чьи имена были обозначе-

ны в открывающем конференцию выступлении М. Тимофеева. Почти не обсуждались

внеэстетические факторы, оказывающие влияние на формирование и изменение канона,

т.е. разговор не перешел в «социологическое» измерение, хотя в нем разработка проблемы

канона могла бы оказаться не менее продуктивной.

В целом, конференция была плодотворной, заострила ряд теоретических и историко-

литературных проблем, связанных с жизнью литературного канона. Вероятно, дальнейшая

научная разработка проблемы классического канона в современном социокультурном кон-

тексте позволит обрисовать контуры той «невидимой руки» (по выражению Т. Гланца),

которая формирует канон, лежащий в основании «этнопоэтики» и системы ценностных

ориентаций.

Н. В. Барковская, О. Ю. Багдасарян


АННОТАЦИИ

Гренбецка З. Чёрная «Волга» и голые негритянки: современные мифы, городские ле-

генды и слухи о временах Польской Народной Республики

Ключевые слова: Польская Народная Республика, городские истории, мифология, пост-

коммунизм, Легница, Варшава, Смоленск, польско-советские отношения, польско-

российские отношения.

В статье анализируются городские истории, мифы, легенды и слухи Польши времён ком-

мунистического режима (касающиеся, в частности, польско-советских отношений) на

примере Варшавы и Легницы, а также слухи, возникшие в результате катастрофы поль-

ского самолёта под Смоленском 10 апреля 2010 года.

Афанасьев О.Е., Троценко А.В. Категория «легендарный город» и ее функции

для геоисторического региона (на примере Днепровского Надпорожья).

Ключевые слова: легендарное пространство, легендарный ландшафт, легендарный город,

ментально-семиотические системы, Днепровское Надпорожье.

Рассмотрены категории «легендарное пространство», «легендарный ландшафт» и «ле-

гендарный город» как объекты научного интереса культурной и гуманитарной географии.

Приводится авторская классификация «легендарных пространств» с примерами из геои-

сторического региона «Днепровское Надпорожье». Очерчена проблематика информаци-

онной достоверности категорий «легендарный город» и «легендарное пространство»,

определены функции и значимость «легендарных городов» для геоисторических регионов.

Выделены два вида «легендарных пространств» или ментально-семиотических систем.

Под «легендарными городами» предложено понимать исторически известные, упоминае-

мые в тех или иных первоисточниках, но достоверно не локализованные и не идентифици-

рованные на местности населенные пункты, обладавшие исключительной значимостью в

прошлом и, как следствие, получившие устойчивую фиксацию в исторической памяти

населения. Описаны научные представления о вероятностных локализациях ряда леген-

дарных городов Днепровского Надпорожья.


Третьякова С.Н. Архангельск. Город на краю Европы

Ключевые слова: Архангельск, Русский Север, портовый город, провинциальный город,

образ России, душа города, пространство города.

В статье рассматриваются образы дореволюционного Архангельска, который был пер-

вым морским портом России. Исследование базируется на сочинениях английских путе-

шественников XIX – начала XX вв. Для иностранных авторов Архангельск – это главные

северные ворота России, город на краю природы и культуры, центр края, где сохранилась

настоящая Россия. Образы Архангельска были разными: город-порт, деревянный город,

деловой и спящий, космополитичный и сакральный.

Крылова М.Н. Особенности современной коммерческой номинации (на материале

ТЦ «Мега», ростов-на-дону)

Ключевые слова: коммерческая номинация, прагматонимы, заимствованное слово, рус-

ское слово, прецедентное имя, каламбур.

В статье рассматривается такой тип прагматонимов (коммерческих наименований), как

названия магазинов. Анализ динамики прагматонимов в пределах ТЦ «Мега» (Ростов-на-

Дону) показал, что с 2008 по 2013 годы сократилось количество иноязычных названий.

Анализ русских коммерческих наименований позволил отметить преобладание названий из

одного-двух русских слов, написанных чаще всего кириллицей. При их создании использу-

ются различные грамматические модели, заимствованные слова и имена собственные.

Среди достоинств большинства рассмотренных русских коммерческих названий можно

выделить краткость, образность большей части наименований, стремление к языковой

игре, наличие коннотаций культурного характера, информативность. Итогом статьи

являются рекомендации по конструированию прагматонимов.


Суковатая В.А. Петербургские камни и имперские символы: поэтика и мифология

Города

Ключевые слова: поэтика, мифология, город, архитектура, Санкт-Петербург

В статье анализируются причины общественного и художественного интереса к фено-

мену Города, в частности, на примере Санкт-Петербурга. Рассмотрены литературные

источники мифопоэтики Петербурга, два направления в изображении Города. Актуаль-

ность статьи обусловлена материалом, который не исследовался раннее в кросс-

культурном и концептуально-семантическом аспекте, а также результатами, получен-

ными в результате исследования: образы «империи» формируется в значительной степе-

ни символизмом архитектуры, «священных камней», которые хранят память о прошлом.

Лысенко О.В. Образ жителя провинциального города (по материалам социологиче-

ских опросов пермяков)

Ключевые слова: Конструктивизм, образ, самообраз, локальные сообщества, городская

идентичность, глокализация, городской стиль, урбанизм, социология города.

Статья посвящена анализу образа жителей большего провинциального города (Перми).

Самообраз рассматривается автором как элемент презентации и конструирования

идентичности локального сообщества, и выступает концептом, объясняющим некото-

рые особенности городских практик и дискурсов. Образ жителя Перми сочетает в себе

противоречивый комплекс страха перед столицами с одной стороны, и самоутверждения

над соседними городами с другой, и является следствием процессов глокализации. Статья

написана на материалах социологического исследования «Пермь как стиль».

Кузнецова Л. В. Зооморфное пространство желаний в Петербурге

Ключевые слова: Петербург, желание, животные, памятники животным, пространство

В статье описываются коллективные представления о трех видах пространств Петер-

бурга: 1) пространство желаний (чего больше всего хотят жители Петербурга, каким


желаниям они воздвигают памятники); 2) зооморфное пространство (почему именно та-

кие животные выбраны в качестве исполнителей желаний и какие функции закреплены за

каждым зооморфным персонажем); 3) пространство города (в каких именно местах был

воздвигнут памятник тому или иному животному и как в результате сформировалась

общая топография желаний всего города).

Зобнин А.В. Между организационной процедурой и коллективным выбором: «пара-

докс ограниченного выбора» в международных консультациях

Ключевые слова: международная консультация, «парадокс ограниченного выбора», «па-

радокс свободы выбора», консенсус, международная межправительственная организация,

международные социально-политические коммуникации, Б. Шварц, К. Эрроу, А. Гиббард.

Статья посвящена анализу и объяснению «парадокса ограниченного выбора», выявленного

в международных консультациях, функционирующих в международных межправитель-

ственных организациях — НАТО, ОВД, ОБСЕ, ШОС, СНГ. Проведено сравнение «пара-

докса ограниченного выбора» с «парадоксом свободы выбора», обнаруженного американ-

ским социологом Барри Шварцем.


SUMMARIES

Zuzanna Grenbetska. Black “Volga” and naked Negresses: modern myths, urban legends,

and rumours about the times of People’s Republic of Poland

Key Words: People’s Republic of Poland, urban stories, post-communism, Legnica, Warsaw,

Smolensk, Polish-Soviet relations, Polish-Russian relations

The article analyses urban stories, myths, legends, and rumours of Poland of the communist times

(particularly devoted to the Polish-Soviet relations) on the example of Warsaw and Legnica, and

the rumours appeared as the result of the Polish plane crash near Smolensk at April 10, 2010.

Oleg Afanasiev, Alexandra Trotsenko The category “legendary city” and its functions for

geohistorical region (on example Dnieper Nadporozhe*)). *) Dnieper Nadporozhe means geohistorical region on the territory before Dnieper rapids.

Key words: the legendary space, the legendary landscape legendary city mental-semiosis sys-

tems, Dnieper Nadporozhe.

The category of "legendary space", "legendary landscape" and "legendary city" as objects

of scientific interest in the cultural and human geography are considered.

Authorial classification of "legendary spaces" with examples from the region geohistorical"

Dnieper Nadporozhe" is represented

The problems of information reliability of categories "legendary city" and "the legendary

space", the functions and importance of "urban legends" for geohistorical regions are outlined.

Two types of "legendary spaces" or mental-semiotic systems are identified.

Under the "legendary cities" is proposed to understand the category settlements, that his-

torically known, mentioned in various primary sources, but does not authentically localized, not

identified on the territory, had exceptional significance in the past and, as a consequence, had

got obtain a stable fixation in the historical memory of the people.

The scientific concepts of probabilistic localization of the legendary cities Nadporozhya

Dnieper are describes.


Svetlana Tretyakova. Archangel. Town at Europe`s End.

Keywords: Archangel, Russian North, seaport, provincial town, image of Russia, city soul, urban

space.

Article deals with the images of pre-revolutionary Archangel which was the first Russian

seaport and is based on narrations by English travelers in XIX – early XXth century. Archangel

is described as main Russian Northern gateway, at the border of culture and nature, as the center

of province where real Russia was conserved “in woods as in ice”. Foreign images of Archangel

differ: seaport, wooden town, busy and sleepy, cosmopolitan and sacred place.

Maria Krylova. Features of modern commercial nomination (based on the shopping center

"Mega", Rostov-on-Don)

Keywords: commercial nomination, pragmatonim, loan word, russian word, precedent name,

wordplay.

The article deals such type of pragmatonims (commercial names), as the names of stores.

Analysis of the dynamics of pragmatonims within the shopping center "Mega" (Rostov-on-Don)

showed that from 2008 to 2013 reduced the number of foreign-language titles. The analysis of

Russian commercial names allowed to note the prevalence of the names of one or two Russian

words, written mostly in Cyrillic. When creating them using various grammatical models bor-

rowed words and proper names. Among the advantages of the majority of the considered Russian

commercial names can distinguish short, much of the figurativeness of names, the pursuit of lan-

guage game, the presence of cultural connotations, the informativeness. The outcome of the pa-

per are recommendations on designing of pragmatonims.

Viktoria Sukovataya. The Peterburg Stones and the imperial symbols: the poetics and my-

thology of City.

Keywords: mythopoetics, Petersburg, the City


The article is devoted to analyzes of the social and artistic interest in the phenomenon of the City,

in particular, on material of St. Petersburg. There are investigated the literatury sources of the

Petersburg mythopoetics, and two directions in the picturing of the City. The actuality of article

is stipulated by a novelty of material which has not been studied previously in a cross-cultural

and conceptual-semantic aspect, as well as the results obtained from the studies: the images of

the "empire" is formed to a symbolism of architecture, the "sacred stones" in which the memory

of the past is saved.

Oleg Lysenko. The image of the provincial town dweller (based on the sociological surveys

of perm dwellers)

Key words: Constructivism, image, self-imagination, local communities, urban identity, glocali-

zation, urban style, urbanism, urban sociology.

The article is devoted to the analysis of the big provincial town (Perm) dwellers’ way of life. Self-

imagination is considered by the author as an element of a local community identity presentation

and construction, and acts as a concept explaining some peculiarities of the urban practices and

discourses. The image of Perm dweller contains a contradictory complex of fear of the capitals

on the one hand, and self-assertion over the neighbor towns on the other hand, and is a conse-

quence of the processes of glocalization. The article is based on the materials of sociological re-

search “Perm as a style”.

Lidiya Kouznetsova. Zoomorphic wish space in St. Petersburg

Key words: St. Petersburg, wish, animals, monuments to the animals, space

The article describes collective ideas about three kinds of St. Petersburg spaces: 1) the space of

wishes (the strongest wishes of St. Petersburg dwellers, the wishes they raise monuments for); 2)

zoomorphic space (why these animals are chosen as wishmasters, and which functions each zoo-

morphic character has); 3) urban space (in what place the monument to this or that animal was

raised, and how the wish topography of the city was formed).


Alex Zobnin. Between Organizational Procedure and Collective Choice: “Bounded Choice

Paradox” in International Consultations

Key words: international consultation, “bounded choice paradox”, “paradox of choice”, consen-

sus, international intergovernmental organization, international socio-political communications,

B. Schwartz, K. Arrow, A. Gibbard.

“Bounded choice paradox” is in the center of this article. Analyzes and explains this phe-

nomenon in international consultations, which uses in international intergovernmental organiza-

tions like NATO, OWP, OSCE, SOC, CIS. Compares “bounded choice paradox” and “paradox

of choice”, which discovered by the American sociologist Barry Schwartz.


СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ

Афанасьев Олег Евгеньевич (Днепропетровск, Украина) — кандидат географиче-

ских наук, доцент кафедры физической и экономической географии Днепропетровского

национального университета имени Олеся Гончара. E-mail: [email protected]

Багдасарян Ольга Юрьевна (Екатеринбург, Россия) — кандидат филологических

наук, доцент кафедры современной русской литературы Уральского государственного пе-

дагогического университета. E-mail: [email protected]

Барковская Нина Владимировна (Екатеринбург, Россия) — доктор филологиче-

ских наук, профессор, заведующий кафедрой современной русской литературы Уральско-

го государственного педагогического университета. E-mail: [email protected]

Гренбецка Зузанна (Варшава, Польша) — Ph.D., доцент кафедры современной

культуры Института польской культуры Варшавского университета. E-mail:

[email protected]

Докучаев Денис Сергеевич (Иваново, Россия) — кандидат философских наук, от-

ветственный секретарь сетевого научного издания «Лабиринт. Журнал социально-

гуманитарных исследований». E-mail: [email protected]

Зобнин Алексей Владимирович (Иваново, Россия) — кандидат исторических

наук, директор ГБУ Ивановской области «Ивановский государственный историко-

краеведческий музей им. Д. Г. Бурылина». E-mail: [email protected]

Игнатьева Оксана Валерьевна (Пермь, Россия) — кандидат исторических наук,

заведующая кафедрой культурологии Пермского государственного гуманитарно-

педагогического университета. E-mail: [email protected]

Кузнецова Лидия Витальевна (Санкт-Петербург, Россия) — кандидат филологи-

ческих наук, старший преподаватель Санкт-Петербургского государственного университе-

та. E-mail: [email protected]


Крылова Мария Николаевна (Зерноград, Россия) — кандидат филологических

наук, доцент кафедры профессиональной педагогики и психологии ФГБОУ ВПО «Азово-

Черноморская государственная агроинженерная академия». E-mail: [email protected]

Левинтов Александр Евгеньевич (Москва, Россия) — кандидат географических

наук, ведущий научный сотрудник Академии Народного Хозяйства и Государственной

Службы при Президенте РФ. E-mail: [email protected]

Лысенко Олег Владиславович (Пермь, Россия) — кандидат социологических

наук, доцент кафедры культурологии Пермского государственного гуманитарно-

педагогического университета. E-mail: [email protected]

Люцканов Йордан (София, Болгария) — доктор по русской литературе, главный

ассистент сектора сравнительного литературоведения Института литературы Болгарской

Академии наук. E-mail: [email protected]

Найдорф Марк Исаакович (Одесса, Украина) — кандидат философских наук, до-

цент кафедры культурологии и искусствознания Одесского национального политехниче-

ского университета. E-mail: [email protected]

Рыбальченко Татьяна Леонидовна (Томск, Россия) — кандидат филологических

наук, доцент Томского государственного университета. E-mail: [email protected]

Садовский Якуб (Краков, Польша) — доктор исторических наук, директор Инсти-

тута истории Папского университета Иоанна Павла II в Кракове. E-mail:

[email protected]

Суковатая Виктория Анатольевна (Харьков, Украина) — доктор философских

наук, профессор кафедры теории культуры и философии науки Харьковского Националь-

ного университета им. В. Н. Каразина. E-mail: [email protected]

Тимофеев Михаил Юрьевич (Иваново, Россия) — доктор философских наук,

профессор кафедры философии Ивановского государственного университета, главный ре-

дактор журнала «Лабиринт». E-mail: [email protected]


Третьякова Светлана Николаевна (Северодвинск, Россия) — кандидат историче-

ских наук, доцент, Северодвинский филиал Северного (Арктического) федерального уни-

верситета им. М.В. Ломоносова. E-mail: [email protected]

Троценко Александра Владиславовна (Днепропетровск, Украина) — кандидат

географических наук, доцент кафедры физической и экономической географии Днепро-

петровского национального университета имени Олеся Гончара. E-mail: [email protected]

Черкезова Ольга Владимировна (Екатеринбург, Россия) — кандидат

филологических наук, доцент кафедры истории искусств Екатеринбургского

государственного театрального университета. E-mail: [email protected]

Журнал Лабиринт №3, 2013

Documents