§ 42. - jeanpaulaesthetik.de abteilung...d h i b j h \ z g b _ [_ a j z a j _ r g b y a z i j _ s z...

$: § 42. - jeanpaulaesthetik.de Abteilung...D h i b j h \ Z g b _ [_ a j Z a j _ r g b y a Z i j _ s Z _ l k y Раздел II. Девятая программа. Об остроумии$
Копирование без

разрешния запрещается

Раздел II

Девятая программа

Об остроумии [тп09-01]

§ 42. Определения

Каждый из нас без всякого тщеславия может сказать, что он понятлив, разумен, что у него есть фантазия, чувство, вкус; но никто не может сказать, что он остроумен; так же, как можно признавать у себя наличие силы, здоровья, гибкости тела, но не красоты. В обоих случаях по одним и тем же причинам, а именно: остроумие и красота сами по себе, вне зависимости от степени, являются преимуществами, а разум, фантазия, так же, как физическая сила и т. д., выделяют только обладателя необычной степени этих свойств; - во-вторых, и остроумие и красота являются силами и успехами общественными (ведь что приобрел бы остроумный отшельник или прекрасная отшельница?) [тп09-02]; и вы не можете, как свой собственный курьер сообщать самому себе о победах любезности, оставаясь по дороге небитым. Что же такое остроумие? По меньшей мере, это не та сила, которая создает свое собственное описание. Кое-что надо сказать против старого определения, а именно, что это способность находить отдаленные сходства [тп09-03]. Правильно здесь не определены ни «отдаленное», ни «сходство». Потому что, переводя из образной речи, отдаленное сходство - это некоторое неподобное, т. е. противоречие; если это должно значить подобие слабое или кажущееся, то это ошибочно, потому что сходство, как таковое, это вечно истинное равенство, хотя является равенством только немногих частей, равенство, однако, как таковое, не допускает никакой степени и видимости [тп09-I]. Точно то же самое, только примененное наоборот, действительно для несходства. Но если слабое или отдаленное сходство не должно означать ничего более, кроме частичного равенства: то у остроумия это является общим со всеми другими силами и их результатами; ведь даже любое другое сравнение дает равенство только частичное; - полное было бы идентичностью. Есть также род остроумия – еще вне игры слов, - который я позже, по аналогии с логическим кругом, назову кругом остроумия, теряющийся сам в себе и в котором равенство равно самому себе. Современными философами тождества [тп09-04] – само предыдущее выражение помещает меня среди них - логический круг и круг остроумия часто размещаются и используются концентрически [тп09-II]. Если «Антология» [тп09-05] – дифференцируя объект и субъект – говорит: «Мазь размазывать» или Лессинг: «Приправлять приправу» [тп09-06], то здесь есть остроумие, но без всякого дальнего сходства, даже более того, одинаковое делается непохожим. Таким, например, является обычное французское, бьющее в ответ остроумие: «удовольствием что-то брать или давать – подругу своих друзей и т. д.». Игре слов равным образом не хватает отдаленности, например, «ein Brief-Wechsel mit Wechsel-Briefen». - [тп09-07]. Вторая часть определения пытается остроумие, находящее сходства, совершенно отделить от проницательности, находящей различия. Однако, сравнения, используемые остроумием, часто не только указывают различия – например, если бы я сказал: «Агесилай жил в храме, чтобы свою жизнь сделать известной всем, а лицемер – чтобы ее ото всех



скрыть» - или если бы я сказал: «К искусствам красноречия принадлежит молчание» - или вообще антитезу; но сравнения проницательности даже часто преподносят как раз подобия; куда, например, относилось бы хорошее доказательство его схожести с остроумием [тп09-08]. Оба являются только одной сравнивающей силой, более различающейся направлением и объектами, чем действием. Проницательность, подобная проницательности Сенеки, Бейля, Лессинга, Бекона поражает настоящей молнией остроумия, потому что она представляется кратко; таким образом, например, трудно сказать, является ли та продолжающаяся антитеза, которая в философской прозе Рейнголда и Шиллера [тп09-09] часто образует некий параллелизм к псалмам, остроумием или проницательностью или более того, и тем и другим.

§ 43. Остроумие, проницательность, глубокомыслие. Прежде, чем мы более точно определим эстетическое остроумие, остроумие в узком смысле, нам надо рассмотреть его в самом широком смысле, а именно рассмотреть процесс сравнения в общем. На самой низшей ступени, там, где начинается человек, уже первый, самый легкий процесс сравнения двух представлений – пусть его объектами будут чувства или вновь представления или пусть эти объекты будут смешаны из чувств и представлений – является остроумием, хотя и в самом широком смысле; потому что третье представление, как показатель их отношения - это не вывод-дитя, родившееся из обоих представлений (иначе оно было бы их частью и звеном), но чудесное порождение нашего созидательного «я», в одно и то же время созданное, как свободно – так, как мы хотели и стремились, – так и с необходимостью - ведь иначе создатель видел бы создание раньше, чем он его создал бы, или, что здесь то же самое, чем увидел бы [тп09-10]. Чтобы от огня дойти до дров рядом с ним, необходимо преодолеть такой же разрыв, который разделяет искры кошачьей шерсти от искр грозовой тучи, для чего ног обезьян недостаточно [тп09-11]. Поэтому выдумывает только остроумие, причем неожиданно; отсюда Шлегель с полным правом называет его [тп09-12] фрагментарной гениальностью; отсюда происходит слово «остроумие (Witz)» как способность «знать (wissen)», отсюда «умудрять (witzigen)», отсюда оно, кроме того, означало настоящего гения; отсюда в нескольких языках встречаются его синонимы для «я» [тп09-13]: «Geist (дух)», «esprit», «spirit», «ingeniosus (лат., остроумный)». Но так же, как остроумие, но только с бо́льшим напряжением, - сравнивает проницательность, чтобы найти отличие, а глубокомыслие - чтобы установить равенство, и здесь святой дух, третье представление, которое, как третье лицо, происходит из отношения двух представлений, равным образом всюду является чудесным ребенком. Напротив, в отношении объектов выступает тройное различие. Остроумие находит отношение подобия, но только в узком смысле, т. е. частичное равенство, спрятанное под большим неравенством; проницательность находит отношение отличия, т. е. частичное неравенство, скрытое под большим равенством; глубокомыслие, несмотря на всю видимость, находит полное равенство. (Полное отличие является противоречием и таким образом немыслимо). Неожиданность, которая сверх того обычно причисляется к признакам и дарам остроумия, мало отличает его творчество от творчества других сил -, проницательности, глубокомыслия, фантазии и т. д.; каждая поражает по-своему, остроумие своим творчеством больше поражает еще и потому, что его пестрые крылатые



карлики легче и быстрее возникают перед глазами. Но теряет ли дважды прочитанная острота [тп09-14] одновременно с неожиданностью и свое значение? Однако этим слишком мало определено. Остроумие в узком смысле находит более схожие отношения несоразмерных (несоизмеримых) величин, т. е. сходство между физическим и духовным миром (например, солнцем и правдой), другими словами - равенство между собой и тем, что вне себя, следовательно, между двумя зрительными восприятиями. К этому сходству принуждает инстинкт, свойственный природе человека [тп09-III] [тп09-15] и поэтому оно присутствует более явно и всегда вдруг. Остроумное отношение созерцается; напротив, проницательность, которая ищет и различает новые отношения между уже найденными отношениями соразмерных и схожих величин, эта проницательность позволяет нам осветить длинную последовательность понятий, которая в остроумии сама падает с неба; и там читатель должен позже, за автором, повторить все усилия выдумывания, от чего остроумие его здесь избавляет. Поэтому проницательность, как остроумие в квадрате, должна, в соответствии со своим именем (потому что острота разделяет), вновь отделять и проверять заданные сходства. Теперь проявляется третья сила, или, скорее, одна и та же полностью выступает на горизонте - глубокомыслие. Глубокомыслие в союзе с разумом, так же, как остроумие в союзе с фантазией – стремится к равенству и единству всего того, что остроумие наглядно связало, а проницательность разумно разделила. Однако глубокомыслие – это более сознание всего человека как отдельной силы, оно является стороной, целиком обращенной по направлению к невидимому и самому высокому. Так как глубокомыслие никогда не может перестать уравнивать, то после того, как оно устранило одно различие за другим, – так же, как остроумие требовало и сравнивало объекты, а проницательность – требовала и сравнивала только сравнения – оно, в конце концов, должно прийти к последней сущности существа как высокая божественная шутка и так же, как проницательность в высшем знании, затеряться в высшем бытии.

§ 44. Необразное остроумие Эстетическое остроумие или остроумие в узком смысле, этот переодетый священник, сочетающий любую пару, делает это различными формулами бракосочетания. Самая старая, самая чистая – это формула необразного остроумия при помощи здравого смысла. Когда утреннюю зарю, занимающуюся после ночи, Батлер сравнивает с покраснением варящегося омара [тп09-16] – или когда я говорю: «Нумеровать здания и басовые ноты» - или это: «Женщины и слоны боятся мышей», то корень сравнения не образное подобие, а некое прямое, вот только такие соотношения выстраиваются не как соотношения рационального остроумия [тп09-17], подобно придаточным и главным предложениям в колонны и шеренги, но стоят в одиночестве и праздно, словно статуи. К этому классу относится спартанское и аттическое остроумие; например, следующее Катона: «Лучше, когда юноша краснеет, чем бледнеет; лучше солдаты, шевелящие на марше руками, а на поле боя – ногами, и которые громче храпят, чем кричат» [тп09-IV] – или остроумие той спартанской матери: «Возвращайся или со щитом или на щите». Из чего при этих обстоятельствах возникает удовольствие от этого увеличения света? Не из нахождения их рядом, к примеру «женщин и слонов» в приведенной выше цитате, так как в естественной истории по другой причине они часто соседи, - но также не из одного общего предиката боязни мышей для двух различных существ, потому что в естественноисторической статье



о мышах, об этих, боящихся их существах, можно было бы много говорить и никто ничего бы не подумал. Каких только разнородных идей, часто объединенных под флагом одного слова, нет в словаре, как например, ткацкие челноки («Weber-Schiffe»), военные и другие корабли («Krieg- und andere Schiffe») [тп09-18]! Будут ли поэтому говорить, что лексикографический «Аделунг» полон остроумия [тп09-19]? Но эстетический блеск из некоей, все-таки отвлеченной точки сравнения возникает только лишь при помощи трюковой и каламбурной скорости языка, которая делает тождественным схожее на половину, на треть, на четверть, потому что для обоих найден один символ предиката [тп09-20]. Этим языковым приравниванием в предикате вид быстро выдается за подвид, целое за часть, причина за действие, или все это, но вывернутым наизнанку, и этим набрасывается эстетический луч света нового отношения, между тем, как наше чувство правдивости продолжает утверждать дальше старое и этим разладом между двойной видимостью поддерживает тот приятный соблазн возбужденного ума, который в комическом возрастает до восприятия; отсюда происходит также соседство остроумия и Комуса [тп09-21]. Например, некий автор говорит: «Я вострю уши и перья»; здесь для совершенно различных видов «острить» найдено одно слово, потому что ухо и перо сами по себе достаточно часто находятся вместе без остроумия. Когда француз говорит: «У многих девушек есть женихи, но у немногих женщин есть мужья («viele Mädchen, aber wenige Frauen haben Männer»), то это противопоставление он осуществляет только словом «haben (имеют, есть)», которое как предикат категории и рода в перевернутом соотношении приписывается одновременно обоим. В своих письмах королю Вольтер не может освободиться от того, что этот король одновременно давал миру и стихи и сражения…. [тп09-22] В это мгновение я привожу пример тем, что я говорю об этом примере: я замечаю это только из-за порядка следования; «Дать стихи» стоит впереди как более необычное, после которого, если уж слушатель его принял, легче усваивается обычное «дать сражение»; было бы это у меня в обратной последовательности, то слушатель подумал бы (и по праву), что я с большим трудом одно заставил дать другое.… Если бы Вольтер только сказал, что Фридрих II является и воином и поэтом, то он сказал бы этим как раз немногое; только последующее значило бы еще меньше: «Во время Семилетней войны ты сочинял различные стихи по-французски». «Он воюет и сочиняет» - уже больше, но также и более неправильно, потому что сочиняет, как более определенное, содержит меньше, чем воюет. Еще больше: «Он обучает то, против чего он воюет», потому что в «воюет» заключаются города, лошади, нивы и т. д.; в «обучает» – только души; там - целое, здесь – часть, и обе приравниваются. Это можно продолжать до бесконечности, если уж совсем хотят дойти до подсчета слогов и солдат, до английской смены наездниками Буцефала на Пегаса [тп09-23]. Здесь растет краткость и обман и ссора; из двух мало разделенных совокупностей (военное и поэтическое искусства, которые объединяются в общем понятии способности, даже фантазии), выделяются частички отдельных частей (слоги и солдаты), и, таким образом, самые несхожие несхожести как экспоненты и представители этих совокупностей, чтобы эти несхожести и, следовательно, их совокупность приравнять только одной единственной части определенного предиката (подсчет), которая одновременно берется геометрически и арифметически или акустически. Если при этих обстоятельствах здравый смысл самым легким и кратчайшим способом получает для обозрения одновременно подобную последовательность отношений и неясную перспективу последовательности другой, истинной, то нельзя ли тогда остроумие, как настолько многообразную и настолько



легкую, без особого труда, деятельность, назвать созерцательным или эстетическим здравым смыслом, подобно тому, как возвышенное называют созерцаемой идеей разума, а комическое – созерцаемой глупостью? Я бы даже не спрашивал нельзя ли, если бы это не было до́лжно. То есть остроумие можно также назвать проницательностью чувств и, следовательно, проницательность – необразным остроумием.

§ 45. Краткость речи Прежде, чем мы последуем за необразным остроумием далее вплоть до образного, еще некоторого особенного рассмотрения заслуживает краткость речи. Краткость, т. е. уменьшение символов, приятно привлекает нас не увеличением числа мыслей – ведь так как думают постоянно, то количество их всегда одинаково, потому что даже повторение одной и той мысли становится числом, и каждый добавочный символ становится мыслью, - но улучшением этих мыслей двумя способами; во-первых, тем, что она нам вместо пустых грамматических мыслей немедленно приводит более важную [тп09-V] и встречает нас дождевым ручьем вместо мелкого дождя; а во-вторых, тем, что удалением всех несхожих второстепенных определений, ослабляющих и скрывающих сравнение, она движет точки и объекты сравнения по отдельности, отчетливо, ближе друг к другу на яркий свет. Всякая несхожесть пробуждает деятельность; окольный путь вокруг какого-либо препятствия на ровной садовой тропинке может стать разрывом на скалистой дороге с резкими переходами. Люди (в своем читательском полусне) всегда надеются, что вместе с придаточным предложением, стоящим перед главным, они уже продумали подчиненное и, следовательно, время, которое они затратили бы для чтения последнего, они приятно могут потратить на отдых – как они вскакивают (это, однако, укрепляет их), когда потом они видят, что ничего не угадали, но что они снова должны думать от запятой к запятой! Краткость – это тело и душа остроумия, это даже само остроумие [тп09-24]; только краткость обособляет в достаточной мере для возникновения контрастов, ведь плеоназмы не устанавливают никаких различий. Потому у стихотворения, написанного только как ножны остроумия, у эпиграммы, - наименьшее количество строк и слов. Тацит и спартанцы, как часто и народные нравоучения, становились остроумными только потому, что, в соответствии с «lex minimi» [тп09-25], они везде были кратки. Так же Катон, так же Гаманн, Гиббон, Бэкон, Руссо, Сенека. В остроумии настолько мало плеоназма знаков – хотя есть легкий плеоназм мыслей, как, например, у Сенеки, - что именно поэтому англичане подчеркивают, чтобы глазами выделить родственные слова для внутреннего зрения; например, «Гений и знание ослабевают, - говорит Юнг [тп09-26], - наши, идущие на убыль дни темны и холодны». Без усиления мрачность и холодность в фантазии легко пронизывали бы друг друга, так же, как во всякую ночь. Своей словесной определенностью французы обязаны своему необразному или отображающему остроумию и наоборот. Какие только остроумные преимущества не создает им одно лишь «en» связи! Английская и немецкая проза, которые еще не разорвали цепь классических периодов на отдельные звенья подобным же образом, как французская, связывают, поэтому, больше цепями [тп09-VI], чем звеньями. Когда некий римский император [тп09-27], насмехаясь над семейным сходством, спросил иноземца: «Не бывала ли твоя мать в Риме?» - и тот ответил: «Никогда, но, кажется, мой отец», то искра остроумия ответа вспыхивает не из столкновения как отдаленнейших, так и ближайших сходств, которые нужно только лишь обратить в четкую истину, и этим все остроумие - в ничто. Но где же пребывает



остроумие? В краткости; первая последовательность мыслей вопроса и внезапно переворачивающаяся последовательность мыслей ответа пересекаются в нескольких словах. Предположим, что я сказал бы здесь, более для примера, чем в шутку: в древнем Риме храмы обычно хранили библиотеки, ныне же библиотеки хранят храмы [тп09-VII], то несколькими словами и в течение нескольких мгновений я принудил бы ум к быстрому развороту и двойному просмотру последовательности мыслей. В прозе, как только она подвластна одной лишь философии, побеждает французское сокращение. Для понимания, требующего только соотношений, а не живых образов (как, пожалуй, фантазия), нет слишком краткой краткости [тп09-VIII], потому что эта краткость является ясностью. Большинству немецких философов – а также английских – надо бы перевестись в философов французских (подобно тому, как в резкости языка Фихте проглядывает выработка навыка от Руссо). Так, например, хотя антитеза не способствует изображению поэтическому, но своими сокращениями она тем более благоприятна философскому; и Лессинг и Руссо испытали ее благосклонность. Кант и еще более - кантианцы затемняются своим удваиванием – подобно тому, как прозрачное тело при повторении самого себя делается непрозрачным [тп09-28]. Многие немцы не говорят ни одного слова, которому они не придавали бы некоторого отзвука, а затем повторения, так, что, как в резонирующих церквях, голос проповедника раздается вокруг совершенно сумбурно. Только при редкой краткости пишут они так: «Un tel reçu à St. Come, Oculiste pour les yeux» [тп09-29]. - Знакомятся с местностью, правда, через уменьшительное, но не через увеличительное стекло. Далее, человек никого не читает настолько в высшей степени торопливо, как кого-то многословного; насколько сильно автор этих строк, чтобы только добраться до сути, сокращает до листовок все страницы из философских работ, насколько сильно он вновь абстрагирует или вычитает из абстрактных работ, чтобы хоть до некоторой степени обдумать их, - это признает он неохотно, чтобы не оскорблять пишущего, у которого раньше нужно очистить внешнюю скорлупу, чем ядро. Почему философы не хотят писать так, как изображал Клопшток? Но почему он не изображал чаще так, как философы пишут? Ведь философская краткость - это только поэтическая карлица [тп09-30]. Если ум из всех образов извлекает (дистиллирует) только невидимые отношения, то фантазия показывает эти образы живыми. Для поэзии не существует абсолютной краткости; и самый короткий день у нее мало отличается от ночи. Поэтому Клопшток, по крайней мере, в своих последних одах, столь менее поэтичен, когда он сокращает себя в пользу рассудка. Он дает нам одну ячейку пчелиных сот, полную меда из роз, вместо самого розового куста и вместо побережья с фиалками - медицинскую ложку фиалкового сиропа. Я спрашиваю – чтобы доказать это, - написал ли он когда-либо много од (особенно поздних), в которых свойственная ему сравнительная степень прилагательных [тп09-31] – этот отпрыск прозаических размышлений – не протягивала бы свою сухую ветку. Несравнимо более высокий ранг удерживает эпиграмматическая возвышенность или возвышенные колкости, чем он часто заканчивает, так же, как его напоминание о самозабвенной краткости простоты. Чтобы, занимаясь краткостью, не забыть о ней самой, оставим ее и перейдем к – кругу остроумия [тп09-32].

§ 46. Круг остроумия



Эта часть необразного или отображающего остроумия состоит в том, что какая-то идея противопоставляет себя самой себе, но впоследствии все-таки заключает со своим не-«я» мир подобия, но не равенства. Я имею здесь в виду не философию, а круг остроумия, эту истинную causa sui [тп09-33]. Он столь нетруден, что для него не нужно ничего, кроме некоторой – воли к нему: например, «die kritische Feile feilen (шлифовать критические напильники) – sich vom Erholen erholen (отдыхать от отдыха) – die Bastille einkerkern (заключать Бастилию в тюрьму) – der Dieb an Dieben (вор у воров)». Кроме краткости в этом круге радует еще и то, что дух, который вечно должен двигаться дальше, видит перед собой ту же самую идею, например «отдых» во второй раз, но как ее собственную противницу, и этим равенством вынуждается самостоятельно выведывать некоторое подобие между ними. Мнимая война принуждает к мнимому миру. Более сложным и скорее пестрым многоугольником является тот круг мадмуазель дю Деффан, который она высказала, когда она нашла скучным и неотесанным механика Вукансона [тп09-34]: «Меня осенила великая идея; я могла бы держать пари, что он сделал себя сам", - сказала дама.

§ 47. Антитеза К отображающему остроумию относится антитеза, но чисто отвлеченная; у французов же она, в основном, является наполовину отвлеченной, но наполовину - потому что сила воображения тянет ее в эту сторону – в одном или другом слове образной: например, «que ces arbres réunis soient de nos feux purs et l'asyle et l'image» [тп09-35]. Антитеза противопоставляет тезисы, главным образом - причину следствию и наоборот. Субъекту придают противоречащие предикаты, подобно тому, как выше один предикат доставался противоречащим субъектам. И эта эстетическая видимость возникает из шулерских приемов языка. Когда остроумие Юнга [тп09-36] говорит о человеке, разыгрывающем рассеянного: «Он делает себе памятку, чтобы что-нибудь забыть», то правда сказала бы: «Он делает себе памятку, чтобы себе напомнить, что он должен делать вид, будто он что-то забыл». Неистинность противопоставления иногда очень тонко прячется в языке: например, «Французы должны стать или судьями Робеспьера, или его подданными». Ведь здесь судьям противопоставляется только подсудимые, подданным – только государь; но не судьи - подданным. Чтобы предложению с антитезой придать бытие, свет и силу, французами часто выставляется вперед совершенно вульгарное предложение с тезисом. «Не знаю [тп09-IX], - сказал один француз, используя древнее выражение, - что греки сказали бы об Элеоноре; но о Елене им следовало бы помолчать». Наиболее далеко, а именно до бессмыслицы и подлости довел это безвкусное выражение Вольтер, когда, по поводу спора о янсенистах, он сказал о Фенелоне: «Я не знаю, является ли Фенелон еретиком из-за утверждения, что Божество нужно любить ради его самого; я знаю, однако, что Фенелон заслуживал, чтобы его любили ради него самого». Д'Аламбер в своей хвалебной речи о Фенелоне приводит это вновь, как прекрасную похвалу Вольтера [тп09-37]. «Я скорее хочу, - говорил второй Катон [тп09-38], - чтобы меня спрашивали, почему мне не поставлено ни одной статуи, чем, почему мне она поставлена». Здесь Катон, как я выше, без рокировки тезисов меньше бы блистал и побеждал; я имею в виду, что он со своей идеей имел бы меньше успеха у потомков и их потомков, если бы он поместил молнию после грома и перевернул бы фразу так: «Мне неприятно, когда кто-нибудь спрашивает: почему мне поставлена какая-



то статуя» - «Естественно, - (перебили бы его потомки), - только мы не понимаем, почему ты только сейчас говоришь что-то подобное». Вслед за чем он тогда ушел бы и усталым пришел позже со вторым, лучшим тезисом. До такой степени везде побеждает только лишь расстановка, будь это положение бойцов или их тезисов. Антитеза наиболее прекрасна и наиболее высоко котируется, когда ее почти не видно. «Чтобы погиб мир нужно много времени, - говорит Гиббон [тп09-39], - но более ничего». В первом тезисном, небесплодном предложении время выводится как только лишь сопровождающая мировой парки; - неожиданно стоит оно там, как сама парка. Этот скачок воззрений является свидетельством свободы, которая, как самый прекрасный дар остроумия, должна к нам приблизиться в будущем.

§ 48. Утонченность К необразному остроумию я причисляю также утонченность. Хотя ее можно назвать, и назвать по праву, лестью под чужим именем, поэтической «reservatio mentalis [тп09-40]» похвалы или также энтимемой [тп09-41] порицания; но этот параграф называет ее знаком знаков [тп09-42]. – «Quand on est assez puissant pour la grace de son ami, il ne faut demander que son jugement.» [тп09-43]. Под «jugement (суждение)», однако, понимается и, возможно, точно также «damnation (осуждение)» как и «grace (благосклонность)»; только здесь фантазия принуждена «damnation» и «grace» принимать за единое, вид за подвид. Также, как когда де ла Мотт при важном выборе между добродетелью и грехом говорит: «Hésiter ce seroit choisir» [тп09-44]. То, что здесь «выбор» вообще означает плохой выбор, «hésiter» - снова выбор, – знак знака, - доставляет удовольствие краткостью и видимостью односторонней необходимости. Когда некий гасконец вежливо согласился с невероятным для него рассказом, он только добавил: «mais je ne répéterai votre histoire à cause de mon accent». Диалект означает гасконца, этот означает неправду, эта означает единичный случай - здесь почти знаки знаков от знаков [тп09-45]. Чтобы при этих обстоятельствах человек мог говорить утонченно, кроме таланта нужен еще предмет, принуждающий к пониманию. Поэтому настолько легки тонкости, основанные на двусмысленности полов; ведь каждый знает, что если он не может понять двусмысленное предложение, то ему надо искать в нем недвусмысленность, самое определенное среди самого общего. В каждом столетии европейская фантазия ухудшается настолько, что, в конце концов, здесь станет невозможным не быть бесконечно утонченным, как скоро не знают, что говорят [тп09-46]. Равным образом, только лицам, уже обладающим определенным признанием можно высказать утонченную похвалу; определенное признание является знаком, утонченная похвала – это знак знака; потом можно вместо хвалебного знака дать только его неприкрытый знак. Поэтому – если не предполагается предпосылка, что это делается из чувства собственного достоинства или тактичности – самая высокая утонченность наиболее легко становится своей противоположностью. Среди всех европейских посвящений самые плохие - немецкие (как французские - наилучшие), т. е. самые не тонкие, т. е. наиболее явные. Потому что немец охотно освещает все, даже свет, а для утонченности - этой краткости вежливости – ему не хватает мужества. Автор настоящего труда может без нескромности надеяться, что он всегда посвящал также, как немногие французы, - что доказывает настоящую заслугу, если даже и не его.



§ 49. Образное остроумие, его источник Как в необразном остроумии - разум, так в образном остроумии преимущественное участие принимает фантазия; необразному остроумию помогает иллюзия скорости и языка, образному – волшебство совершенно другого вида. Та же неизвестная сила, которая огнем переплавила в единую жизнь две столь необщительные сущности, как тело и дух, повторяет то же самое облагораживание и смешение внутри и вне нас тем, что она без окончания и перехода принуждает нас высвобождать легкое пламя духа из тяжелой материи, из звука – мысль, из частей и черт лица – силы и движения духа, и так повсюду из внешнего движения – внутреннее [тп09-47]. Как внутренняя часть нашего тела копирует самую сердцевину нашего духовного внутреннего мира, гнев и любовь, а страсти становятся болезнями, так телесная внешность отражает духовную. Ни один народ не качает головой, говоря «да». Метафоры всех народов (эти языковые очеловечивания природы) похожи, и никто не называет ошибку светом, а правду - тьмой. Как нет абсолютного символа – ведь каждый символ также представляет собой предмет, - также нет абсолютного предмета в бесконечном, но каждый значит и обозначает; как в человеке подобие Божье, так в природе – подобие человека [тп09-X]. Здесь человек живет на острове призраков, ничто не является безжизненным и незначительным, голоса без обликов, молчащие облики – возможно, принадлежат друг другу и нам надо смутно догадываться; ведь все указывает далее, за остров призраков, в неизвестное море. Этому поясу Венеры и этой руке любви, которая привязывает дух к природе, как еще неродившееся дитя к матери, мы обязаны не только Богом, но и маленьким поэтическим цветком, метафорой. Это имя метафоры само является уменьшенным повторением доказательства [тп09-48]. Странно! (разрешите мне это отклонение) даже материальный вкус и духовный запах, - как связанные изображения материи и духовности, - находятся одинаково близко и одинаково далеко друг от друга. Кант называет запах вкусом на расстоянии [тп09-49]; но, как мне кажется, будучи обманутым постоянной одновременностью действия обоих чувств. Пережеванный цветок пахнет даже еще при разложении. Но если посредством дыхания только лишь через рот лишить язык содействия носа, то (как, например, при речной лихорадке) язык станет совершенно обедневшим и отмершим при удовольствии в одиночку, в то время как запах в нем не нуждается. (Снова пример, а именно пример взаимных отношений чистого реалиста и чистого идеалиста!) Запах с его фантастической протяженностью походит больше на музыку, подобно тому, как вкус с его прозаической резкостью походит на лицо; и часто запах присоединяется к вкусу, как при касании к форме тела присоединяется температура. Насколько мы менее поэтичны и музыкальны по отношению, например, к индусам, доказывает наша дискредитация самих носов, которые сами морщатся при упоминании своего названия, как будто оно является позорным столбом лица, и, в особенности, наша бедность слов, обозначающих запахи при нашем богатстве языка. Ведь у нас есть только отталкивающий полюс (зловоние), даже нет полюса притягательного, потому что аромат является слишком внешним, запах – слишком двузначным, а благоухание только однозначно. Целые немецкие области даже совершенно не «нюхают цветы», а «пробуют», и в Нюрнберге и Вене называют, например, букет цветов - «проба (Schmecke)». Теперь обратно к прекрасному – подобному отношению между телом и духом – различию между вкусом и запахом, который вкус помещает в воду [тп09-XI], а



запах - в эфир, для вкуса - фрукт, для запаха – цветок. Потому гербовыми фигурами духа языковая подмена прямо делает или невидимые объекты этого чувства или их близкую невидимую стихию, различную, как аромат и воздух, или наоборот, например, дух, душа, дух (спирт), нюхательный спирт, алкоголь, управляющий дух, нюхательный дух (нюхательная соль), нашатырный спирт и другие ду́хи (Spiritus, Geist). Как прекрасно, что при этих обстоятельствах метафоры, эти Преосуществления хлеба духа, признают равными именно цветам, так любовно рисующим тело и так же любовно - дух, словно духовные краски, цветущие привидения!

§ 50. Две ветви образного остроумия Образное остроумие может либо одушевлять плоть, либо облекать плотью дух. Изначально, когда человек цвел, еще привитый вместе со всем миром к единой основе, этот парный–троп не был таковым; человек не сравнивал различия, но возвещал равенство; метафоры, как у детей, были только вынужденными синонимами жизни и духа. Как иероглифический шрифт в письме появился ранее буквенного [тп09-50], также и метафора, поскольку она обозначает отношения, а не предметы, была в речи более ранним словом, которое только постепенно должно было поблекнуть до истинного выражения [тп09-XII]. Тропическое одушевление и облечение плотью совмещались, сверх того, в одно, потому что «я» и мир еще сливались воедино. Поэтому в отношении духовных связей [тп09-51] язык – это словарь поблекших метафор. Подобно тому, как человек отделяется от мира, невидимость – от видимости, так же должно одушевлять, хотя еще не облекать плотью, его остроумие; свое «я» он одалживает мирозданию, свою жизнь – материи вокруг себя; но только – так как его «я» является ему самому только в образе движущегося тела – то, следовательно, также и чуждому миру ему нечего раздать, кроме членов тела, глаз, рук, ног, но, однако, живых, одушевленных. Персонификация – это первая поэтическая фигура, которую создает дикарь, после которой метафора появляется как укороченная персонификация, между тем как с обоими тропами он настолько же мало хочет иметь вид, будто он здесь специально стилизовал по Аделунгу и Батто, насколько разъяренный человек хочет преподнести свое проклятье как восклицательный знак, а любящий - свой поцелуй как тире. Здесь каждое изображение - это чудодейственное изображение святого, полное Божественности; его слова – это изображения-статуи, его изваяния являются людьми, а люди представляют его самого. Североамериканец верит, что душе умершего следует душа его стрелы. Когда я помещаю одушевление телесного как предшествующее ступени образного сравнения, то я основываюсь на том, что духовное, как самое всеобщее, легче найти в телесном (как в обособленном), чем наоборот, так же, как легче извлечь мораль из басни, чем из морали – басню. Потому (а также по другим причинам) я поместил бы мораль перед басней. Таким образом, Бекон легко мог придумать аллегорическое значение для мифологии, но наоборот, привести мифологическое подобие для определенного смысла было бы в десять раз тяжелее. Это приводит меня к более поздней деятельности образного остроумия, облечению плотью духовного. Создать тела для фантазии везде тяжелее, чем создать духов. Тела стремятся к более отчетливой индивидуализации; образы определеннее, чем силы, следовательно, более различны. Мы знаем только одно «я», но миллионы тел. Вместе с тем, в своенравном и переменчивом чередовании определенных



образов все-таки тяжелее выискать один, который со своей определенностью выразил бы некий дух и его определенность. Было гораздо легче одушевить материальное и сказать: «Буря злится», чем следующим образом облечь плотью духовное: «Гнев – это буря». Если поэт гуляет по созревшей ниве, то прямые и бедные зерном колосья легко приведут его к сравнению, что подобным образом выпрямляется пустая голова – сравнение, которое Монтень [тп09-52], как и многие другие сравнения, взял у Плутарха, так же, как сентенции у Сенеки; - но ему придется потрудиться, чтобы для той же мысли о каком-то одновременно незначительном и все-таки гордом человеке в необозримых рядах телесных последовательностей натолкнуться на сланцевый отпечаток этого цветка. Ведь так как путь к сравнению находится, в основном, метафорой - здесь, например, вместо незначительный выбирается пустой и вместо - гордый прямой, – то, потому что вместо пустой с тем же успехом можно взять узкий, больной, плоский, уродливый, черный, кривой, ядовитый, карликовый, пустой, вялый и т. д., открыты были бы бесчисленные расходящиеся пути; и долгий облет вокруг все-таки вел бы мимо цели, которой, как сказано, легко касаются при прогулке по полю. Поэтому духовное надо в сравнении помещать перед телесным, пусть только для того, чтобы избежать скрытого плеоназма, когда духовное уже наполовину предугадывается в телесном, что наоборот не удается. Поэтому добрая Каролина Пихлер [тп09-53] своими притчами только из-за этой плеонастической расстановки создает почти одну скуку. Только в одном случае изображение может выступить раньше, чем предмет, а именно, когда он настолько неизвестен и издалека притянут, что читатель должен раньше с ним познакомиться абстрактно, чтобы легче было знакомиться наглядно, а затем применять без особых усилий. Сравнения Клопштока, взятые из душевных состояний, легче создать, чем телесные сравнения Гомера, потому что душевное состояние легче скроить таким, каким оно требуется. Особый, гениально усиленный Гиппелем вид остроумия, - это то, которое несколько общих предложений спаивает со сравнениями или аллегориями одного предложения. Так, например, мысль о том, что он хочет только делать намеки, а не описывать пространно, Гиппель [тп09-XIII] выражает тем, что он почти полторы страницы изображает ошибочность длинного и выгодность краткого изображения в следующих сравнениях: «Дамы скорее простудятся, чем снимут что-либо из украшений. Большие любители покушать удаляют все чужеродное, даже вид вдаль, застольную музыку, развлекающие разговоры. Все огромное слабо. Кто обожествляет людей, тот делает их еще меньше, чем они могут быть по воле Богов и от природы» [тп09-54] и еще долго далее подобным образом. Опускание слов «как» и «словно», скачки не от картины к картине, а от идеи к идее, и самостоятельное содержание отдельных новых замечаний значительно затрудняют желание не углубляться в них с удовольствием, а использовать эти замечания только как краски, обреченные на терпеливое использование в главной картине. - Однако, на этом податливом основании, на этих волнах всегда попадать на путь хорошего вкуса для автора представляется слишком тяжелым. Может ли, следовательно, кто-то, образованный древними, одобрить подобный грех роскоши в сравнениях? Едва ли, исключая, возможно, Пиндара, который, как некий про-Гиппель, также сплавлял последовательность общих предложений без связующих слов в единое сравнение и через это плохо достигал согласия со своими издателями. Путь образного остроумия прокладывается далеко от образной фантазии. Фантазия хочет рисовать, остроумие – только раскрашивать. Фантазия хочет только эпически оживить и украсить образ всеми аналогиями; остроумие, равнодушное по отношению и к



сравненному и к сравнивающему, растворяет и то и другое в духовной сущности их соотношения. Гомер даже не делает сравнение только лишь средством, а дарит услужливому звену собственную жизнь. Отсюда шутливое сравнение, как более самостоятельное и менее лирическое, более подходит для эпоса иронии – по меньшей мере, введенное искусной рукой Свифта, - напротив, метафора и аллегория – более для лиры юмористического настроения. Отсюда у древних мало образного остроумия, так как они, более объективные, охотнее хотели придавать форму, чем могли остроумно разлагать на составные части. Отсюда поэзия охотнее одушевляет мертвое, когда остроумие охотнее лишает жизнь телесности. Отсюда образная фантазия сильнее привязана к единству своих изображений, так как им надо жить, существо же из борющихся членов жить не в состоянии; - напротив, образное остроумие, так как оно хочет создавать только безжизненную мозаику, может принудить читателя вскакивать на каждой запятой, оно может под предлогом самосравнения, без опасения, по желанию менять свои сигнальные ракеты, куранты, туалетную воду, резную работу, туалетные столики в одном периоде. Над этим часто мало раздумывают художественные критики, выносящие свои приговоры эстетике вместе с лейпцигскими лекциями У англичан и немцев значительно больше изображающего, у французов – отображающего остроумия, потому что оно общительнее; для изображающего остроумия фантазия должна широко распустить свои паруса, что в гостиной частью слишком долго, частью слишком тяжело. Какую последовательность отражающих друг друга подобий часто заключает в себе одно сравнение Юнга или Музеуса! Что такое бледные французские жемчужины третьей воды перед английскими драгоценностями лучшего огня! Мадам де Неккер приводит среди примеров счастливого дерзания, что огненный Бюффон не постеснялся к «volonté» поставить метафорический, сильный эпитет «vive» [тп09-55]. Если вся корректная Франция с одобрением восприняла это поэтическое изображение, воплощающее волю, то философствующая Германия видит в нем только правильное выражение, даже плеоназм, потому что по-настоящему жива единственно воля. Так как во французской сокровищнице изображений, кроме мифологических предметов домашнего обихода заключено немного больше, чем общий трагический военный реквизит и набор поэта, трон, скипетр, кинжал, цветок, храм, жертвоприношения и немного огня и золота, никакого серебра, и эшафот, и их собственные превосходнейшие части тела, и так как этот столовый прибор поэта у них всегда под рукой, то они пользуются последними, в особенности руками, ногами, губами и головами так часто и так смело, как жители востока и дикари, которые (подобно французским материалистам в настоящее время) строят «я» из частей тела. «Le sommeil caressé des mains de la nature» [тп09-56], – сказал Вольтер. «Ses mains cueillent des fleurs et ses pas les font naitre» [тп09-57], - сказал другой менее неудачно. Так, по-восточному дерзко, они придают и приделывают руки надежде, времени, любви, лишь только антитеза может вновь что-то противопоставить рукам и прикрепить – ноги или губы или лоно или сердце. Бедное сердце! У храбрых немцев это все-таки, по меньшей мере, синоним мужества, но во французской поэзии это – как в искусстве расчленения – самый сильный мускул, хотя и с самой маленькой нервной системой. Комический поэт не испытал бы, вероятно, никакого стыда назвать опечаленное сердце «Globe de compression» [тп09-58] – или «Globulus hystericus» [тп09-59] галльской Музы – или пулей этой Музы в духовом ружье - или пиротехническим колесом ее созданий, или ее игровым и разговорным валиком – или



ее кассой излишков – или плавильным заводом или всем прочим; но надо мало или совсем не нужно вкуса, чтобы нечто подобное найти несовместимым с тоном, который требуют эстетические программы.

§ 51. Аллегория Аллегория – это реже продолженная метафора, чем измененная и произвольная. Она представляет собой самый легкий вид образного остроумия, так же, как наиболее опасный вид образной фантазии. Она легка потому, что, во-первых, своей персонификацией может использовать то, что слишком близко и слишком неприкрыто для сравнения; и, во-вторых, так же то, что лежит слишком далеко (потому что своей дерзостью сближения она покоряет дух); и, в-третьих, потому что свое сравнивающее она сначала себе вырабатывает и обновляет по сравниваемому; и потому что она, в-четвертых, также всегда скрытно подменяет метафоры. Истинная аллегория вплетает необразное остроумие в образное, например, Мезер [тп09-60]: «Опера – это позорный столб, на который прикрепляют свои уши, чтобы выставить на обозрение голову». Неудачна, напротив, следующая аллегория Юнга [тп09-61]: «Каждый похищенный у нас друг – это перо, выдернутое из крыла человеческого тщеславия, из-за чего мы принуждены из нашей заоблачной высоты спуститься и т. д. на обвисших перьях снижающегося честолюбия» - (как тавтологически!) - «только еще едва касаемся поверхности земли», - (без «еще едва» он не смог бы дальше) - «до того, как мы ее разроем, чтобы поверх разлагающейся гордыни развеять немного пыли (сейчас из метафоры снижения он переходит в метафору зловония), «и мир избавить от чумы». Аллегорией, в которой содержались две равнозначные метафоры для двух неравных идей, холодный Фонтенель [тп09-62] однажды высказал пустоту. После сравнения философии с некоей игрой детей, которые с завязанными глазами ловят одного, но которые под угрозой штрафа начать все снова, должны назвать того, кого они поймали, он продолжает таким образом: «То, что нам, философам, не суждено иногда поймать истину, не зависит оттого, хорошо ли у нас сейчас завязаны глаза; но мы не можем утверждать, что то, что мы ухватили, действительно является истиной, и в это самое мгновение она от нас ускользает». Ведь истина не может обозначать обдумывание какого-то тезиса, но веру и утверждение его, и, таким образом, его крещение; следовательно, то, что мы принимаем за истину, мы действительно выдаем за истину или называем ее так; почему она должна потом от нас ускользнуть? Из-за троичности всех хороших вещей, мы хотим привести еще один, причем довольно ошибочный, пример от третьей нации, от немцев, а именно самого Лессинга [тп09-XIV]. Сказав, что он пишет о художниках и поэтах, но не для них, Лессинг продолжает: «Я разматываю пряжу шелковичных червей не для того, чтобы их учить плести эту паутину» - (уже это звучит так же, как если бы было написано: «Я стригу овец не для того, что бы их учить носить шерсть»), - «но чтобы для себя и подобных мне изготовить из этого шелка кошельки» (почему именно кошельки, а не чулки и т. п., и если кошельки, то почему именно шелковые?») – «кошельки, чтобы продолжить сравнение», (собственно, аллегорию) «в которые я собирал мелкие монеты отдельных ощущений» - (где естественный переход от шелковичного червя к монете, которая как мелкая окончательно переходит в третью аллегорию?) - «до тех пор, пока я не смог превратить их в добрые весомые золотые всеобщих замечаний» - (очень измученный, он хочет сквозь



тождественности добрые, весомые, золотые, пожалуй, писать дальше) - «и эти золотые добавить к капиталу мной самим продуманных истин» - (здесь я вижу четвертую аллегорию, но где же шелковичный червь?). Новое, и к тому же остроумное, сравнение более ценно и весомее, чем сотня аллегорий; и ведь легче вслед за остроумным Музеусом вновь повторять его непревзойденные аллегории, чем его сравнения. Но поэтическая фантазия, чьи аллегории в основном должны стать олицетворением, может на них отважиться, рассчитывая на большую славу. Автор настоящей работы предлагает свои услуги, чтобы любой данный предмет расписать любым данным изображением с коулевской аллегорией [тп09-63]; - и поэтому в своих работах он предпочел сравнение. Даже Гердер, обычно весь цветение и пламя, редко разделял цветок метафоры на ветви аллегории. Напротив, Клопшток, посередине крепкой, костлявой, атлетически худой прозы своей «Республики ученых» и других своих грамматических трудов, часто останавливается перед обычным цветком метафоры и растягивает его лепестки и тычинки в аллегорию и следующие периоды посыпает его цветочной пыльцой. Здесь я сам говорил об аллегории аллегорически, однако (пусть это предостережет меня и других), не особенно удачно.

§ 52. Игра слов [тп09-64] После того, как языковое или звуковое остроумие - старший брат рифмы или ее начало - господствовало в течение многих столетий, оно почти так же, как религия, в восемнадцатом веке потеряло образованную Европу. Несмотря на то, что Цицерон и почти все древние применяли игру слов – Аристотель [тп09-65] обсуждает ее одобрительно – и по замечанию Юма [тп09-XV] три самые большие парки греческой трагедии повторяли одну и ту же игру с именем сына Эдипа Полиник (обозначающим спорщика), все же с печатных листов и из кабинетов игра слов в основном изгнана и вместе с другими, худшими, играми сослана в гостиные. Однако современные поэтики [тп09-66] опять возвращают ее на бумагу. Насколько они правы и неправы? Можно сказать: если бы у древних было бы столько же остроумия, сколько есть у современных, у всех у нас без исключения, они едва ли расплачивались бы фишками игры слов. Это слишком легко, чтобы это надо было делать и, подобно рифме в прозе, чаще надо бегать от этого, чем за этим. У звукового остроумия есть две особенности, это то, что для него ничего не нужно, кроме намерения, и что – это условие намерения – десяти тысячам людей в одно и то же время должна прийти на ум одна и та же фантазия, например, об именах Фихте и Рихтер. Все же игры с именами – это игры плохого сорта. Великий Шекспир, которому в этом несколько современных шекспирчиков предложили взобраться на стул для образцов рядом с их пюпитром, здесь перепутан с тем сценическим людом, который он заставляет говорить; игру слов он вкладывает в основном в уста шутов и слуг (например, Ланчелоту), но значительным персонажам (например, Лоренцо) – ее порицание [тп09-67]. Следовательно, древние и современные совершенно неправы? - Но что такое игра слов? Если необразное остроумие в основном заканчивалось уравнивающим предикатом для двух несхожих предметов, только от языка получающим видимость равенства, то оптический и звуковой обман игры слов сводится к такой мистифицирующей картине,



которая, хотя не по смыслу, но по звуку принадлежит двум существам. Поэтому то, что на одном языке означает необразную шутку, на другом будет игрой слов [тп09-XVI], например, когда на вопрос лорда от чего Фут умрет раньше, от виселицы или от сифилиса, последний отвечает: «Это зависит только от того, что произойдет раньше: или я обниму Вашу любовницу или восприму Ваши жизненные правила», то эта мысль на немецком языке не игра слов, так как немцы не говорят «обнимать правила поведения» [тп09-68]. Разве вся поэзия не играет, прежде всего, видениями, а затем звуками рифмы и метра? Даже от истины, на которой надо основывать все остроумные подобия, играющим словами подобиям достается нечто; потому что если в праязыке звук знака всегда был отражением предмета, то следует ожидать некоторого подобия этих предметов при равенстве их отзвука. Потому исследователи языка – чья добыча и идеи в основном предоставляют привлекательное сияние игры слов – и философы так охотно и так красиво облекают отношения идей в отношения звуков. Так, остроумный, только без меры учащий мере, Торилд [тп09-69] забавляется игрой соединения или связывания слов со значительной пользой; например, он называет три иллюзии метафизики, поэзии и политики [тп09-XVII] категорией, аллегорией, агорией – затем тенью, видимостью, показом - затем силуэтом, контуром, графическим представлением, или Idea, Idos, Idolon – Similans, simile, simulacrum [тп09-XVIII] – speciatum, speciosum, spectaculum – fictio (supra naturam), figmentum (praeter naturam), fictum, вместо factum (contra naturam) [тп09-70]. Изречения, важные идеи нравятся из-за краткости языкового стиля, например, изречение Сен-Пьера: «donner et pardonner» [тп09-71], так же, как греческий совет «Выдерживать и воздерживаться» [тп09-72]; или такой: «Deus caret affectu, non effectu» [тп09-73]; и также большинство греческих сентенций. Вторая настоящая привлекательность игры слов – это удивление по поводу совпадения, странствующего по миру, играя звуками и частями света. Каждое совпадение, как свободное сочетание без священника, нравится нам, возможно, потому, что в этом совпадении наполовину скрывается, наполовину признается сам принцип причинности (каузальности), производя впечатление, что он, подобно остроумию, соединяет несхожее, [тп09-74]. Если мы думаем, что рассматриваем совпадение как чистое совпадение – без всякой допущения вмешавшейся причинности, - то именно оно нас не развлекает и тогда мы даже не употребляем слово «совпадение». Представим, например, что в эту минуту некий французский профессор вслух читает что-то об эстетике и при этом пьет сахарную воду – я об эстетике пишу – в это же время четверо преступников в Нюрнберге несут к могиле самоубийцу (по Гессу) – какой-нибудь поляк называет другого братом (по Шульцу), как обычно друг друга называют испанцы – в Дессау начинается спектакль (потому что сегодня воскресенье), равным образом в Ботани-Бей [тп09-75], где вход стоит баранью ногу – на острове Сэн участок земли измеряется просто фартуком (по Фишеру) и в замке молодой священник вступает в должность и в брак [тп09-76] - -: разве кто-либо при таких, по всей Земле одновременно происходящих случайностях, и сколько еще можно было бы назвать! - употребит слово «совпадение», которое он произнес бы для нескольких, происшедших в одном помещении? Между тем, с более возвышенной точки зрения это неверно, ведь пространство и время своим протяжением не могут выработать такого результата, который, как противоположность результата их ограниченности, вырвался бы из длинной следственной цепи Юпитера [тп09-77], цепи, наложенной и на комариную ногу и на Солнце и влекущей все к единой цели.



Третья причина удовольствия от игры слов - это светящаяся из нее свобода духа, которая в состоянии перевести взгляд от предмета к его символу, потому что когда из двух вещей одна нас завоевывает и поглощает, то это только меньшая слабость – быть побежденным самой могучей. Но разрешение на игру слов действительно только при двух условиях [тп09-78]. Слово для игры я должен найти, не приготовить, иначе я покажу уродливый произвол вместо свободы, например, при «Leere (пустота)» и «Lehre (учение)» [тп09-79], «Lügen (лгать)» и «Liegen (лежать)». Когда некий гениальный критик [тп09-80] нашего времени из ошибочно написанного одним оппонентом »Krietik« позволяет себе сделать «Krieg-tic» [тп09-81], и, таким образом, призвать четыре языка – гетерографический, немецкое «g», разделение, английский – чтобы сказать то, что никого, кроме его друзей не раздражает: это примерно так, как если бы я закончил этот период таким образом, как я это делаю. Как я думаю, игра слов разрешается там, где она роднится с предметным остроумием и помогает увеличить множество подобий – или где остроумие струится со своим золотым раствором и это сусальное золото наплывает на эту игру случайно, или где из бесполезности игры слов вылупляются целые предложения, как превосходное предложение Лихтенберга против Фосса: «to bäh (be), or not to bäh, that is the question» [тп09-82], или когда игра слов становится филологической, например, когда я здесь шеллинговское «Ur-Sprung des Endlichen» перевожу как «(смертельное) сальто мортале конечного» или даже «бессмертное» [тп09-83], или когда ее двойственность настолько естественно вливается и вплетается сама собой, что никто даже утверждать не может, что там есть игра слов. Иногда нам потому больше нравится игра слов в иностранных языках, что в них для нас более скрыты произвольность и схожесть. Например, Дом Иезуитов, в котором Генрих IV завещал похоронить свое сердце, назывался «La fleche» [тп09-84]. Один каноник, поэтому, двусмысленно спросил некоего иезуита, чему последний был бы более рад: сердцу в «Стреле (La fleche)» или стреле в сердце короля. Подобна этой также известная игра слов с именем британского государственного деятеля Фокса [тп09-85]. Временами, при всех нарушениях хорошего вкуса, остроумие игры слов многогранной игрой красок завоевывает себе содержание [тп09-XIX]. Остроумие из игры слов переходит в разрешенный произвол многозначной слоговой загадки (шарады), которая, подобно всем загадкам и пчелам, умирает при использовании жала – далее, уставшее, тает до игры букв (анаграммы), еще более жалко в анаграмматическую шараду, в логогриф, до тех пор, пока не иссякает в жалких изъезженных хронограммах [тп09-86]. Нельзя умолчать об одной опасности для тех, кто играет словами и не хочет быть только лишь таким игроком, а именно, что к этим соблазнам ограниченного уха очень привыкают и из-за этого забывают широту взгляда. Игра слов слишком легко отворачивает взгляд от большого и далекого к частичкам частиц, например, от огненных ангельских колес пророков [тп09-87] к коловраткам слогов [тп09-88]. В поэтическом искусстве (как в природе) только целое является отцом правнуков, а крохотные [тп09-89] птицы-портные частичек никогда не станут отцами орлов.

§ 53. Мера остроумия



Недостаток никаких других преимуществ немец не оплакивает столь часто, как отсутствие преимуществ зарубежных – так как к потере отечественных, например, древней свободы и древней религии, он относится спокойнее; - когда же, в конце концов, чужие преимущества становятся своими, то они немного значат для него. Он потому столь часто возвышает и призывает остроумие – так же, как юмористическое настроение, – что оно не находится в обращении как вид товара его внутренней торговли. Если же немец с избытком снабдил себя этим товаром и выставляет его на продажу [тп09-XX], то рецензенты повергают его наказанию как гражданина, поступившего в иностранную академию или имеющего билеты иностранной лотереи. Солидный, ясно думающий человек – говорят различные судьи и читатели - пишет своим доброкачественным, чистым, милым, спокойным стилем свою плавную прозу, он легко выражает себя; но вечное остроумничанье всем становится отвратительно, «и тем более, если, - добавляют они, - такая пена подается на стол деловому человеку! Боже мой!» Поэтому перевод даже самого остроумного оригинала, например, «Гудибраса», «Тристрама» имеет гораздо больший успех - так как он проходит по ученой части - чем немецкое произведение, хотя бы наполовину, даже на четверть настолько же остроумное. Конечно, они разрешают себе одну – другую блестящую идею, но между этими идеями пусть будет упаковано требуемое количество листов, так же, как пустых и заполненных листов между гравюрами в романе, - между двумя праздными воскресеньями остроумия должны лежать шесть рабочих дней – они сравнивают остроумие и само это сравнение со старонемецкими и татарскими народами, отделявшими свои империи одну от другой пустыми пространствами [тп09-90]. Впрочем, это правильно в работах, где остроумие является слугой – как в большинстве поэтических и научных сочинений, например, в приглашениях [тп09-91]; - но разве остроумие ни в одном из них не является господином? И если есть чисто остроумное изделие, например, «Хогарт» Лихтенберга, то остановки и паузы в его сиянии следует также мало желать или прощать, как паузы возвышенного в какой-нибудь эпопее, хотя оба рода поэзии требуют этим от читателя постоянного напряжения. Избыток цветов в цветнике является настолько же мало недостатком, как отсутствие травы. Почему для духа не должно быть самых быстрых возбуждающих средств так же, как для мозга вокруг него? Почему вы хотите лишь от печатного листа и от целого полудня получить воздействие целой страницы и часа и почему вы требуете к замерзшему огненному вину разбавляющий лед, из которого оно было извлечено? Лучше немного остановитесь внутри! Время - вот самая лучшая вода, разбавляющая как книги, так и напитки. Тем не менее, надо признать, что голое остроумие, как таковое, - как аббревиатура ума – развлекает только утомляя, до тех пор, пока на его пестрых игральных картах нельзя получить ничего существенного, например, чувства, наблюдения и т. д. и т. д. Проницательность – это совесть остроумия и она, пожалуй, позволяет ему немного поиграть, но тем более недовольно сама проницательность сопротивляется последующему уроку [тп09-92]. Несколько другим и менее благотворным является непрекращающееся повторение напряжения при чтении тома эпиграмм. В них утомляет не только вновь и вновь сверкающее остроумие, но и привнесение все новых предметов, которые в каждой паре строк принуждают начинать сначала; поэтому то же кружение мыслей чувствуется также при чтении всех выделенных предложений даже без остроумия. Напротив, в остроумном изделии, хотя дух и устремляется по всем направлениям компаса, но из одной точки зрения, в то время как там он пересекается со всеми из всех [тп09-93].



Второе возражение – так как напряжение и утомление было первым – против полного остроумия-потопа, который должен быть только частичным, это то, чтобы всякий человек и автор честно стремился бы к остроумию – как весна к цветам или Шекспир к пламенности. Разве есть что-либо в искусстве, к чему не надо стремиться, но что уже поймано, ощипано, зажарено и просится на язык? Разве падали Пиндару его орлы и ястребы и райские птицы из крылатых слов прямо в руки, без его собственного полета за ними [тп09-94]? Только тусклость дает нам свое вечное соседство, но даже она гонится; в поте лице своего зарабатывает она нечто подобное, пот своего мозга. Там, где старание заметно, там оно было напрасным, и искомое остроумие также мало может считаться найденным, как охотничья собака может считаться дичью. Лучшей пробой и контролем (противорасчетом) остроумия является как раз его избыток; идея, которая блестела бы в одиночестве, тускнеет в блестящем обществе, следовательно, тема становится тусклой и искомая идея попадает прямо в расточителя остроумия. Если экономические писаки в течение долгого времени протаскивали читателя через необходимые курсы голодания и периоды поста, и в тот момент, когда он боится оказаться в башне Уголино - башне голода [тп09-95], они внезапно подводят его к суповому заведению: - Боже, кто опишет восторг и наслаждение! Напротив, если бы кто-то захотел тот же самый румфордовский суп [тп09-96] раздавать в других местах с десертом и тонким вином, то эффект был бы слабее. В произведениях, являющихся целыми музеями картин, подобно многим английским, редко можно избежать скуки и досады, так как, кроме того, что краски не служат более рисунку, но сами становятся контурами, то есть цветными кляксами, невозможно также и не связывать и не прерывать новые картины уже виденными. Напротив, остроумие, которое и без того не хочет ничего изображать, кроме себя самого, должно быть новым так долго, пока оно расточает, и если не от скуки при избытке, то, все-таки, при потреблении оно избавляет от досады. Из-за того, что остроумие улетучивается настолько быстро, оно также должно действительно литься, а не капать. Его первый электрический удар – самый сильный; читается та же идея повторно – она уже разряжена; в то же время поэтическая красота, подобно гальванической колонне [тп09-97], при фиксировании наполняется снова. Остроумие, как 10000 вещей, выигрывает из-за забывчивости, следовательно, при воспоминании; но чтобы немного забыть, его должно быть так много, чтобы его надо было забыть. Поэтому Гиппель и Лихтенберг при десятом чтении доставляют десятый выпуск остроумия и радости, это десятое, хотя и внутреннее, духовное издание, но насколько улучшенное и исправленное! Потому что рядом с растраченным остроумием находится столь много невоспламененного, что человек очень может, пожалуй, померяться силами с соответствующими людьми. В обществе остроумная зарница тягостна потому, что после нее становится сумрачнее. Каждое раздражение требует следующего и так далее, чтобы возбуждение оставалось одинаковым. Таким образом, если не хотят завянуть, - то остроумие должно прельщать дальше. Красота же подобна питанию и сну; доставлением наслаждения и приданием сил она делает чувствительнее, не тупее. Первая хорошая шутка в книге, подобно определенным напиткам, возбуждает жажду остроумия; - как, и жажду нужно утолять, подставляя рот мелкому дождю? Дайте нам полную руку Диогена, или чашу, или его бочку!



§ 54. Необходимость немецкой культуры остроумия Однако для культуры избыточного остроумия существуют не только лишь извинения, но даже требования такой культуры, основанные на немецком характере [тп09-98]. Все нации замечают, что наши немецкие идеи прочно построены, хорошо связаны, неподвижно закреплены [тп09-99] и что к движимому имуществу принадлежат более немецкая голова и немецкие земли [тп09-100], чем их содержание. Подобно тому, как Ведекинд страдающим водобоязнью сшивает оба рукава и обе штанины, чтобы до некоторой степени лишить их возможности двигаться, так же у человека внутри нас с юности сшиваются вместе все члены, чтобы налицо была спокойная взаимосвязь, и человек двигался бы больше целиком. Но Боже, какие игры могли бы мы выиграть, если бы мы могли бы рокировать нашими отшельническими идеями! К новым идеям непременно принадлежат свободные; к этим в свою очередь равные; и только остроумие дает нам свободу тем, что сначала оно дает нам равенство; остроумие для духа является тем же, чем для химии огонь и вода, «Chemica non agunt nisi soluta» [тп09-101]. Иначе, если человек достаточно силен, или вообще представляет собой Шекспира, то при всех взглядах, брошенных в сторону на мерцающие перышки остроумия, его лицо все-таки так же хорошо будет неизменно направлено к великому, подобно тому, как у героического поэта сохраняется эпический возвышенный взор наряду со взглядами в сторону на подсчет слогов, ассонансы и консонансы (рифмы). Если автор при виде, например, веснушек вспоминает об осенних, весенних, зимних пятнах на лице, то, по меньшей мере, он этим обнаруживает свободное созерцание, которое не теряется и не углубляется в себя, захваченное предметом или его символом (веснушками). Хотя для остроумия нам не хватает вкуса, но совсем не склонности к нему. У нас есть фантазия; и фантазия может легко склониться к остроумию, как великан к карлику, но карлик не может возвыситься до великана. Во Франции остроумна нация, у нас – только коллегия избранных; но именно поэтому эта коллегия у нас более из искусства, также как там – менее; ведь французы не могут предъявить таких остроумных умов, как наши и британские. Как раз оживленные, огненные, неправильные в действии народы – французы и итальянцы – в поэзии менее таковы и более правильны; как раз холодные в жизни – немцы и британцы – более пламенны в писании; и отваживаются на более смелые картины; однако тот не может удивляться этой пропасти между человеческим и поэтическим огнем, кто не хочет утверждать, что у человека, полного страсти, именно поэтому есть призвание стать поэтом [тп09-102]. Следовательно, так как немцу для остроумия не хватает ничего, кроме свободы, так пусть он все-таки даст себе эту свободу! Он верит, возможно, что-то сделать для этого тем, что в последнее время он отпустил на свободу несколько рейнских земельных участков, именно на французскую свободу, и с ними, как обычно, дворянство, так что сейчас он лучшие земли, так сказать, послал путешествовать для образования к народу, который, несомненно, еще более свободен, чем велик; - и теперь надо надеяться, что в путешествие отправятся еще больше земель или округов; но до их возвращения мы должны давать образование к свободе в отечественных землях. Здесь теперь вновь старый, но безвредный мировой кругооборот, повторяющийся повсюду [тп09-XXI]. Свобода дает остроумие (и вместе с ним также равенство), а остроумие дает свободу. Пусть учащаяся молодежь больше упражняется в остроумии, как уже раз советовалось [тп09-XXII]. Пусть преклонный возраст сможет себя освободить



остроумием и когда-нибудь отбросит onus probandi [тп09-103], но только не в обмен на onus ludendi [тп09-104]. Остроумие - анаграмма природы - по своей сущности является отрицанием духа и Бога, оно не принимает участия ни в одном существе, но только в его отношениях; оно ничего не уважает и не презирает; ему все безразлично, только все становится лишь равным и подобным; между поэзией, которая хочет изобразить себя и нечто, чувство и образ, и между философией, вечно ищущей объект и реальность, а не один лишь свой поиск, посередине между ними остроумие ставит само себя и не хочет ничего, кроме себя и играет ради самой игры [тп09-XXIII] – в любую минуту оно готово – его системы умещаются в запятые – оно атомистично, не имеет истинной связи – случайно, подобно льду, оно дает тепло, если его возвысить до зажигательного стекла [тп09-105] и случайно - свет или ледяной блеск [тп09-XXIV], когда его делают плоским, но также часто оно помещается перед светом и теплом, сверкая не меньше. Из-за этого мир ежедневно также становится более остроумным и соленым, как, по Галлею, с каждым столетием все сильнее засоляется море. Замораживание человека начинается с эпиграмм, как замораживание воды с ледяных иголок. При этих обстоятельствах существует некое лирическо-остроумное состояние, которое, если оно сохраняется и владеет человеком, морит голодом и опустошает, но которое, когда оно проходит, подобно четырехдневной лихорадке оставляет после себя великолепнейшее здоровье. Ведь когда дух освободился – когда голова стала не мертвой кладовой, но вечеринкой накануне свадьбы – когда в ней, подобно общности женщин в Платоновой республике [тп09-106], властвует содружество идей, и все они, творя, соединяются – когда, хотя в голове хаос, но над ним парит Святой дух, или сначала некий инфузорийный хаос, но вблизи очень хорошо построенный и сам себя хорошо развивающий и умножающий – когда в этом общем распаде, каким представляют себе Судный день вне головы, падают звезды, воскресают люди и все перемешивается между собой, чтобы сотворить нечто новое – когда этот дифирамб остроумия, который, конечно, состоит не из нескольких скудных искр, выбитых из безжизненного кремня, но из сверкающих и переливающихся потоков из теплой тучи, наполнит человека светом и образами, то тогда через всеобщее равенство и свободу откроется ему путь к поэтической и философской свободе и вымыслу и его искусство открытия (эвристика) отныне будет определяться более прекрасной целью. Питающая материя по духу одновременно является порождающей (как по системе Бюффона в теле) и наоборот, подобно тому, как принцип: «Sanguis martyrum est semen ecclesiae» [тп09-107] переворачивается с таким же успехом, так как без «semen ecclesiae» нет «sanguis martyrum». Но тогда надо также и человеку, например, Гаману, зачесть в оправдание некоторые отличия, которые он с высоты, с которой он слишком близко сдвигал все горы и долины и слишком расплавлял все образы, совершенно не мог заметить. Чистым уравниванием человек может настолько легко прийти к тому, что он забывает несхожее, как доказывает и революция [тп09-XXV].

§ 55. Потребность в ученом остроумии Насколько остроумие является и делает свободным, настолько же часто оно ограничивает себя на области, в которых остроумие таковым не является. Лихтенберг блистает необразным остроумием, в основном направленным на знаменитостей, Лессинг – антитезами, Музеус – аллегориями, некоторые - ничем. Грубые или бедные натуры, как, например, Кранц [тп09-108], заимствуют свои аналогии в основном из еды и еще более из



войны и военных (у нас - редко из мореходства), потому что в обоих настолько повторяется государство в малом, что особых усилий не требуется. Кому не приходит на ум самое отдаленное, тот берется за новейшее, чтобы изобразить его; так, очень долго воздушный корабль [тп09-109] использовался как остроумно связывающий ткацкий челнок, затем его сменила революция. В наши дни можно опираться частично на гальванические столбы, частично на имперское рыцарство [тп09-110], чтобы объединить самые отдаленные предметы [тп09-XXVI]. Можно также употреблять Па-де-Кале [тп09-111] как шаг в сторону, назад и вперед (например, в «английской восьмерке [тп09-112]») до тех пор, пока еще отказывают в разрешении на допуск в Ламанш. Часто, чтобы добраться до новых аналогий, надо сначала выполнить определенную работу по разрушению старых. Если хочется, например, сказать что-нибудь хорошее о супружеской измене, то рога прямо-таки влетают каждому в голову, и никто никак не отличается от толпы; олень или Актеон [тп09-113], которые приходят в голову позднее, ненамного продвигают дело дальше; на детской лошадке скачут охотнее, чем на Пегасе, – с аллегорией, таким образом, ни с места. Как только не изнурял здесь себя работой Шекспир! Равным образом, если женщина в письме (чтобы в качестве примера привести что-то подобное), или поэт в стихотворении подумает о радости, то немедленно вырастает и стрелой мчится к ним роковой цветок радости, этот ледяной цветок, эта зимняя зелень, этот питолит [тп09-114] среди метафор – поэтами и женщинами мне было подарено это многолетнее красящее растение уже миллионы раз – я мог бы его взвешивать на весах для сена – шапочки из зелени для головы, мешочки из зелени для сердца уже набиты им - но неужели никому не приходило в голову с этим окаменевшим аптечным цветком, которому до сих пор можно было только цвести и вянуть, и который можно было только рвать и топтать, обращаться, по меньшей мере, аллегорической рукой, точно сосчитать корни и тычинки радостей-цветов? Разве нельзя было простыми щипцами для цветов пересадить его в сады Гесперид [тп09-115], или спрессовать, высушить и вклеить в гербарий поэтического искусства? Почему еще никто этого не сделал, но лишь я здесь? Есть только две вещи в мире и на Олимпе, которые можно без вопросов и мучений сравнивать со всем: во-первых, жизнь; потому что именно она задает и воспринимает отношения всех вещей, например, ковер жизни [тп09-116], звезда жизни, струна жизни, мост жизни я могу без колебания сказать в нужном месте, соблюдая настоящее приличие; - во-вторых, любовную связь, из которой возникает как жизнь, так и непристойность, я равным образом могу сравнить со всем миром [тп09-XXVII], и этот неизменный вечный источник людей и их идей неисчерпаем. Как только эти два имперских викария остроумия отрекаются и удаляются, то автор, как я уже доказал, почти перестает царствовать, если он не обращается к тому - к чему должен был этот параграф служить введением - , к ученому остроумию. Незначительные ораторы называют его притянутым за волосы, при этом сами они, шутя, выражение «притягивая за волосы» используют в двойном смысле: один раз это может означать принужденную, несхожую аналогию [тп09-117]; кроме того, это могут быть намеки на некую, во времени и пространстве отдаленную вещь. Только в первом значении, которое не имеет никакого отношения ко второму, остроумие не является самим собой. Но что касается второго, то почему при растущем числе неурожайных и неудачных годов и столетий нельзя намекнуть на то, на что хочется намекнуть, на все обычаи, времена, знания, едва только



чужой предмет делают своим, что как раз парабола делает лучше, чем предполагающая аллегория? Художник, поэт везде обращается к современной эрудиции, почему не может этого сделать остроумный [тп09-118]? Изучать книгу надо по книге, при втором чтении, как ученике первого, понимают столько же, сколько понимал автор. Где заканчивается право чужого незнания – не «ignorantia juris [тп09-119]», но «jus ignorantiae [тп09-120]»? Богослов не понимает правоведа – житель большого города понимает тысячи искусных намеков, ускользающих от жителя маленького – светский человек, кандидат, деловой человек, у всех различный круг знаний – остроумие, если оно не хочет быть сосланным из одного подобного круга в другой, должно для себя требовать и образовывать центр всех и к тому же еще по более благородным мотивам, чем забота о своих преимуществах. Ведь, в конце концов, земля должна стать единой страной, человечество единым народом, время частью вечности, море искусства должно связывать части света, и, таким образом, искусство может требовать определенного многознания. Почему ученый немец [тп09-XXVIII] и господин фон Штейгентеш из Вены [тп09-121] не хочет позволить то, что ученый британец превозносит, а именно ученое остроумие, которое есть у Батлера, Свифта, Стерна и т. д., тем более что даже неученый галл своему Монтескье разрешает некое незнакомое сравнение [тп09-XXIX] [тп09-122], а ученому Рабле – любое? А Гомеру, знавшему все, это всеведение безбоязненно разрешается и еще к тому же в произведении наглядного представления, где все зависит от мгновенного? И не господствует ли сейчас еще к тому же особенное многознайство, даже еще большие всезнайство и энциклопедизация в Германии, и это не только с помощью домашних учителей, но также и с помощью наших всеобщих литературных газет, которые всякого, кто состоит в журналистке или причисляется к ней, без его ведома, негласно, производят во всезнающие? И разве нет у меня и остальных немцев – допуская, что я в свое время намекну на что-то иностранное – энциклопедического словаря Веделя [тп09-123] в томиках без будущего дополнения [тп09-XXX], так что нам, чтобы прочесть тяжелую книгу не нужно ничего другого, как открыть более легкую? Насколько по-другому, мягче, легче читают в этой жизни женщины! Когда встречается им ученое остроумие, тогда они не кричат неистово и не жалуются на нарушенную «Nex» [тп09-124], но читают спокойно дальше и совершенно не хотят знать - чтобы легче простить и забыть – о чем, собственно, была речь. Еще две приписки, возможно, не будут излишеством. Остроумные сравнения, заимствованные у предмета известного, всегда действуют сильнее и быстрее, чем настолько же остроумные, но ученые, взятые у предмета неизвестного, и первые можно было бы посоветовать всякому уму, если только их можно найти. Только это не так; время уже сорвало эти васильки и остроумие ограничено запоздалыми цветами из скудного сбора остатков и богатым сбором растений за границей. Даже, пожалуй, известный предмет дает намеку одновременно преимущества легкой обозримости, краткости и необходимости, а ученый намек лишен всех этих преимуществ и в его необходимость или истинность только более верится, чем они ощущаются, под честное слово цитирующего. Чем далее от нас народ во времени, пространстве и обычаях, тем слабее привлекают нас намеки на него, особенно такие, которые для чужого народа сами по себе являются долгожданным удовольствием, так сказать лакомое учебное жаркое [тп09-125] закончившего обучение ученика. Так, например, только китаец воспринял бы, легко наслаждаясь, намек, если бы я сказал ему следующее: «Отличительные знаки благородной власти по праву заимствованы исключительно у причин и следствий порчи, а именно



дракон, желтизна, длинные ногти на пальцах и тучность», потому что китайцу было бы известно, что дракон и светлая желтизна увядания и зависти означают только его императорский дом, а длинные ногти на руках и толстые животы означают лишь людей с положением, но немецким читателям, узнавшим подобное только сегодня и вчера, настолько отдаленные подобия должны меньше понравиться и быть понятными. Еще меньше воздействия производит автор (например, всем нам хорошо известный), намекающий вообще только на отдельные особенности, медицинские, исторические или другие редкости; например, если сами подобные намеки на редкости из-за их слабого действия я захотел бы сравнить со второй парой глаз, которую будто бы египтянин имеет на спине, но которой он ничего не видел (Плиний, «Естественная история», том XI, стр. 52) – или с третьей грудью на спине, не имеющей соска (Barthol. in ann. secund. Ephem. cur. obs. 72) [тп09-126]. Вторая приписка гласит: даже ученый намек можно сделать простительным, если его сначала один раз объяснить, а затем десять раз использовать, как например, сделал Виланд с бонзами, дервишами, гетерами и сикофантами, каковой злой народ ныне у нас считается почти домашним и может быть использован всеми остроумными головами. Примечания Жана Пауля. [Пр. тп09-I]. «Палингенезии», том II, стр. 297. [тп09-127]. [Пр. тп09-II]. См. «Отроческие годы», том I, стр. 141. [тп09-128]. [Пр. тп09-III]. Более конкретные условия - в следующих параграфах. [Пр. тп09-IV]. Он имел в виду воинственные клики на поле боя [тп09-129]. [Пр. тп09-V]. Подпись под статуей одного бездеятельного французского короля: «Statua Statuae», или мысль при виде пустого партера, что это «le double de l'autre» [тп09-130]. [Пр. тп09-VI]. Т. е. последовательностью образных подобий более, чем какой-либо антитезой, как будет показано далее в «Образном остроумии». [Пр. тп09-VII]. Потому что наше богослужение совершается теперь по большей части в книгах. [Пр. тп09-VIII]. Исключая только краткость Гаманна, чьи запятые иногда состоят из планетных систем и чьи периоды – из солнечных систем, а чьи слова (подобно изначальным, - по Гердеру) являются целыми предложениями. Краткостью часто легче обладать, чем ее читать; автор приходит к выраженной мысли с помощью сплошь отвергнутых побочных соображений; читатель должен сперва их из этой мысли восполнить. [Пр. тп09-IX]. Хотя французы демонстрировали нам этот антитезисный оборот до отвращения, все-таки появляются еще и немецкие обезьяны и вновь имитируют для нас это притворство.



[Пр. тп09-X]. «Квинтус Фиксляйн», второе издание, стр. 363 [тп09-131]. [Пр. тп09-XI]. Без растворения водой не существует никакого вкуса. [Пр. тп09-XII]. Это прямо-таки метафорично, что торговля – этот противник поэтического искусства – побудила иероглифический шрифт превратиться в знаковый (см. Буле «История философии», том I [тп09-132]), потому что коммерсант охотно пишет кратко. [Пр. тп09-XIII]. См. Т. Г. фон Гиппель «О гражданском улучшении женщин», стр. 342. (Theodor Gottlieb von Hippel «Über die Bürgerliche Verbesserung der Weiber», 1792). [Пр. тп09-XIV]. Лессинг «Сочинения», том 12, стр. 123. [тп09-133]. [Пр. тп09-XV]. Его «История Якоба I» на английском языке [тп09-134]. [Пр. тп09-XVI]. Правило [тп09-135], что перевод является проверкой настоящего остроумия совершенно произвольно; например, римский Папа дает благословление urbi et orbi. Краткость и созвучие (ассонанс) в переводе пропадают, даже если это следующий перевод, выполненный для некоего князя: «Семье (urbi) и всему миру (orbi)». Все языки полны непереводимым остроумием и в греческом это аттическое остроумие. Остроумие, как охотник за краткостью, как раз поэтому обращается к игре слов, например: «Τα κοινα καινως, τα καινα κοινως» [тп09-136]. [Пр. тп09-XVII]. Его «Мир ученых» 1, стр. 7. [Пр. тп09-XVIII]. Его «Архиметр.», стр. 94, 95 [тп09-137]. [Пр. тп09-XIX]. Например, в остроумном маленьком сочинении о филистерах [тп09-138] люди, повторяющие чужие слова, выгравированы на меди как цепочка уток, нанизанных на нить, к концу которой привязан кусочек сала, проглоченный последующими непереваренным. Этих спекулянтов о высоких материях автор описывает так: «Сало – зад - утки (Speck-cûl-anten)»: следует читать «Speck-cûl-enten», «Speck» - нем. сало; «cûl» - франц. –зад; «Enten» - нем. утки. [Пр. тп09-XX]. Хотя Лихтенберг, Музеус, Гиппель, Гаманн являются героями остроумия, но из-за их реальных, истинных заслуг на него у них смотрят снисходительно и охотно извиняют. Писатели только остроумные (из которых я назову только некоего Бергиуса [тп09-139], автора «Листков от алефа до куфа» и «Путешествия по руке», двух сочинений с неиссякающим остроумием или Паулюса Амилиуса [тп09-140] в «Немецком Меркурии») принимаются с такой холодностью, какую могло бы себе позволить остроумие, само замораживающее даже характер. Вообще немец охотнее прощает остроумие как что-то побочное, чем как главное – он хочет видеть его как праздничную одежду, не как костюм для официальных случаев, и хотя у обученного ремесленника он



извиняет остроумие как короткую hors d'œuvre [тп09-141], но не у того, у кого все произведения являются такими hors d'œuvre и opera supererogationis [тп09-142]. [Пр. тп09-XXI]. Например, человечество не может достичь свободы без высокого духовного образования, а такого образования оно не может достичь без свободы. [Пр. тп09-XXII]. «Невидимая ложа», 1, стр. 201 [тп09-143]. [Пр. тп09-XXIII]. Поэтому одной лишь игрой с идеями является не поэзия (как, допускают современные эстетики вслед за ошибочным пониманием Канта [тп09-144], который поэзию, из-за слишком маленького уважения к ней, объявил игрой воображения), а остроумие. [Пр. тп09-XXIV]. Так называется светлый отблеск длинных ледяных полей на горизонте. См. Форстера [тп09-145]. [Пр. тп09-XXV]. Поэтому возможен вопрос, не было бы такое собрание сочинений, где идеи из всех областей науки без всякой определенной ясной цели – ни художественной, ни научной, - перемешивались бы не как дары, а как карты, полезным и по вкусу и, следовательно, подобно «духовным игральным костям» Лессинга [тп09-146], приносили бы пользу тому, кто знал бы, как приобрести с помощью игры; что касается собрания, то у меня оно есть и я его ежедневно умножаю, уже только для того, чтобы настолько освободить голову, насколько свободным должно быть сердце. [Пр. тп09-XXVI]. Здесь и далее, вообще, при всех намеках на наше время, не надо забывать, что это было написано уже в 1803 году. [Пр. тп09-XXVII]. См. «Долина Кампаньи», гравюры на дереве, стр. 100 [тп09-147]. [Пр. тп09-XXVIII]. Например, один педантичный позер в «Библиотеке изящных наук» Дика в рецензии на «Хогарта» Лихтенберга порицал описание «Statua pensilis» как педантическое [тп09-148]. [Пр. тп09-XXIX]. А именно – известное о деспотизме и дикаре, вырубающем деревья. Такое сравнение, представляющее, в конце концов, лишь род разновидностью, могло блистать только среди бедных французов, но не среди немцев и британцев; позволю себе сделать подобное [тп09-149], но более определенное сравнение, а именно, что деспот подобен ребенку, всегда убивающему пчел, чтобы выпить мед. [Пр. тп09-XXX]. Даже каждому всезнающему, который как раз не является многознающим, я рекомендую этот специальный словарь [тп09-150]. Примечания к девятой программе. Ссылки на текст даны по изданию под редакцией Э. Беренда (ПССБ) с указанием тома, страницы и строки, например: ПССБ IV-131, 11, где ПССБ – полное собрание сочинений Жана Пауля Рихтера под редакцией Э. Беренда, том IV, стр. 131, строка 11. Ссылки на



текст «Подготовительной школы эстетики» приводятся по настоящему переводу, ссылки на тексты других произведений Жана Пауля приводятся в оригинале с последующим переводом. В отдельных случаях, когда объем ссылок значителен, приведен только их перевод. Указания об имеющихся переводах на русский язык основаны только на доступных источниках и не претендуют на исчерпывающую полноту. В «Указателе авторов» приводятся краткие сведения об авторах, имена которых встречаются в тексте «Подготовительной школы», без постраничных ссылок. [Пр. тп09-01]. Здесь и далее понятия «остроумие» и «проницательность» используются, в соответствии со употреблением его в психологии способностей того времени, как обозначения «особой душевной способности» или «особой душевной силы». Поэтому далее везде, где не говорится об «интенсивности» или «силе» проницательности или остроумия, надо понимать их как душевные способности. См. также примечание Пр. тп02-01 ко второй программе и примечание Пр. тп03-01 к третьей программе. [Пр. тп09-02]. Э. Беренд здесь указывает на высказывания следующих авторов: Т. Г. фон Гиппель «Жизненные пути» (1778), том I, стр. 385: «Der Witz liebt Gesellschaft. (Остроумие любит общество)». Ф. Шлегель «Критические отрывки» (Лицеум, 1797), № 9: «Witz ist unbedingt geselliger Geist. (Остроумие – это дух обязательно общественный». Ф. В. Ример «Сообщения о Гете» (20 февраля 1809 г.): «Der Witz setzt immer ein Publikum voraus … Für sich allein ist man nicht witzig. (Остроумие всегда предполагает публику… Никто не остроумен для себя самого.)». [Пр. тп09-03]. Э. Беренд указывает, что это определение заимствовано у Дж. Локка, хотя и недословно. См. Дж. Локк «Опыт о человеческом разумении», книга 2, глава 11, § 2: «Ибо остроумие заключается главным образом в подбирании идей и быстром и разнообразном соединении тех из них, в которых можно найти какое-нибудь сходство или соответствие, чтобы тем самым нарисовать в воображении привлекательные картины и приятные видения. Способность суждения, наоборот, состоит в совершенно другом - в тщательном разъединении идей, в которых можно подметить хотя бы самую незначительную разницу, чтобы тем самым не быть введенным в заблуждение сходством вещей и из-за наличия общих черт не принять одну вещь за другую». (Дж. Локк, Собр. соч. в трех томах, том первый, «Опыт о человеческом разумении», «Мир, «Философское наследие», 1985, перевод А. И. Савина) См. также предисловие Л. Серна к «Тристраму Шенди» (после 20 главы третьего тома): «Ведь остроумие и рассудительность никогда не идут рука об руку на этом свете, поскольку две эти умственные операции так же далеко отстоят одна от другой, как восток от запада». [Пр. тп09-04]. Приверженцами Ф. В. И. Шеллинга.



[Пр. тп09-05]. Позднеантичное собрание стихотворений «Греческая антология», охватывающее греческую литературу от античности до Византийской империи. [Пр. тп09-06]. «Пряности приправлять (das Gewürze würzen)» - см Г. Э. Лессинг «Басни», 1759, книга I, басня 1, «Явление (Die Erscheinung)»: «Und sie [Muse] sprach lächend: „Schüler, wozu diese undankbare Mühe? Die Wahrheit braucht die Anmuth der Fabel; aber wozu braucht die Fabel die Anmut der Harmonie? Du willst das Gewürze würzen. …“ (И она [Муза], улыбаясь, сказала: «Школьник, к чему этот неблагодарный труд? Правда нуждается в изящности басни; но для чего басне изящество гармонии? Ты хочешь приправлять приправу …)». «Мазь размазывать», «приправлять приправу» - выражения, аналогичные русскому «масло масляное». [Пр. тп09-07]. «ein Brief-Wechsel mit Wechsel-Briefen» - это можно понять либо как «письменный обмен векселями», либо как «переписка, когда корреспонденты строго поочередно пишут письма друг другу», т. е. «переписка чередующимися письмами». [Пр. тп09-08]. Э. Беренд приводит здесь цитаты: из Р. Стила (см. «Зритель (Spectator)», № 62): «Not only resemblance, but the opposition of ideas does very often produce wit. (Не только сходство, но и противоположность идей очень часто порождает остроумие.)». из Р. Гриффита (см. «Коран (Koran)»), 1798, часть III, № 36: «The same quickness, which can form an assemblage, is as nimble at distinguishing. (Та самая быстрота, которая может сформировать ассоциацию, настолько же быстра и при разделении.)». [Пр. тп09-09]. Ср. «Предисловие к первому изданию»: «Первый - это путь параллелизма, на котором Рейнголд, Шиллер и другие столь часто представляют целые системы, …» [Пр. тп09-10]. Ср. программа 3, § 13: «… как, например, свобода и необходимость, желание и мышление являются взаимными предпосылками». «Зелина», ПССБ, отдел 2, IV-295, 8 и далее: «Noch niemand, selber kein Herbart hat den unbegreiflichen Bund zwischen dem unaussetzenden Entstehen und Emporspringen der Vorstellungen und ihrer Abhängigkeit von einem Wollen, [das] ihnen [bei ihrer] Geburt eine zweckmäßige Aufeinanderfolge aufzwang, ohne Gewalttätigkeit vermitteln können; denn ohne jenen Bund könnte niemand sich vornehmen, nachzusinnen und zu ersinnen. Aber am stärksten tritt das Wunder in Künstlern und unter diesen in Tonkünstlern hervor. Ein Mozart kann wohl die Harmonie und ihre Erweiterung, die Instrumentalbegleitung, aus- und errechnen, da sie als ein Zugleich kann gemessen und verglichen werden; aber die Melodie als ein vielseitiges, freies Nach- und Auseinander steigt in



neuen, fremden Gestalten aus den Tiefen der Empfindungen empor und wieder in die der unsrigen hinunter und weckt, was schwieg. Mozart, unbekannt mit großen Begebenheiten, großen Dichtern und mit dem ganzen ausgedehnten Abgrunde großer Leidenschaften, kurz dieses Kind an Verstand hört bloß sein Inneres an – und hört darin die Zauberflöte. Und das Erhabene und das Rührende und das Leidenschaftliche, kurz jedes Tonwort ist wahrhaft aus tausend Seelen gesprochen. So empfängt denn der Tonkünstler im weit stärkern Sinne Eingebungen als der mehr besonnen schaffende Dichter. (Еще никто, даже никакой Гербарт не смог без насилия передать ту непостижимую связь между непрерывным возникновением и внезапным раскрытием представлений и их зависимости от воли, [которая] им [при их рождении] навязала целесообразную последовательность; ведь без этой связи никто не мог решиться размышлять и сочинять. Но наиболее сильно чудо бросается в глаза у художников, а среди них - у композиторов. Моцарт, пожалуй, мог бы вычислить и рассчитать гармонию и ее расширение, инструментальное сопровождение, потому что они могут быть измерены и сравнены как одновременность; но мелодия, как многостороннее, свободное следование и отделение, поднимается в новых, неизвестных обликах из глубин ощущений и вновь опускается в наши и пробуждает то, что молчало. Моцарт, незнакомый с великими событиями, с великими поэтами и со всей обширной бездной больших страстей, короче говоря, ребенок по понятиям, только прислушивается к своему внутреннему миру – и слышит в нем «Волшебную флейту». И возвышенное, и трогательное, и страстное, короче говоря, каждое звуковое слово сказано поистине из тысяч душ. Таким образом, вдохновение композитор все же воспринимает в далеко более сильном смысле, чем более обдуманно творящий поэт.)». [Пр. тп09-11]. Намек на широко в то время обсуждаемое наблюдение, что человекоподобные обезьяны, хотя и собирались и грелись вокруг огня, но не были в состоянии подкладывать в огонь дерево. Спс. «Комическое приложение к «Титану», ПССБ VIII-416, 5 и далее: «Es sind gute Affen, die um das Feuer des Genies, sich wärmend, sitzen, ohne Brennholz nachzulegen; es sind verkleinerte Kopien oder vielmehr willkürliche Zeichen des Genies selber, wie denn die Aegypter (nach Paw) auf eine ähnliche Weise die Minerva repräsentierten, nämlich durch einen Käfer. (Это хорошие обезьяны, которые, греясь у огня гения, сидят, не подкладывая дров; это уменьшенные копии или, скорее, произвольные символы самого гения, подобно тому, как египтяне (по Паву) подобным образом представляли Минерву, а именно в виде жука.)». [Пр. тп09-12]. См. Ф. Шлегель, «Критические фрагменты», («Лицеум», 1797), № 9: «Witz ist unbedingt geselliger Geist, oder fragmentarische Genialität. (Остроумие непременно является общительным духом или фрагментарной гениальностью.)». [Пр. тп09-13]. В оригинале: «Mitnamen» - дословный перевод на немецкий язык слова «синонимы». [Пр. тп09-14]. Ср. § 53 этой же программы: «… читается та же идея повторно – она уже разряжена;»



[Пр. тп09-15]. В оригинале – «Instinkt der Natur (инстинкт природы)». Скорее всего, Г. К. Лихтенберг хотел здесь подчеркнуть, что имеется ввиду не «natürlicher Instinkt (естественный инстинкт)», который есть также у животных, а «Instinkt der Natur (истинкт (человеческой) природы)». Для объяснения этого Э. Беренд отсылает к статье Ф. Г. Якоби «О пророчестве Лихтенберга» (F. H. Jacobi, „Über eine Weissagung Lichtenbergs“), 1801, которую из-за большого объема и из-за слабой связи с вопросами эстетики я не привожу здесь целиком. В этой статье речь идет о введенном Г. К. Лихтенбергом, найденным в оставшихся после его смерти рукописях, понятии веры в Бога как инстинкте, сойственный человеческой природе: «Der Glaube an einen Gott ist Instinkt. Er ist dem Menschen natürlich, so wie das Gehen auf zwei Beinen. Modificiert wird er bey Manchen, bey Manchen gar erlischt; aber in der Regel ist er da, und zur innern Wohlgestalt des Erkenntnißvermögens unentbehrlich.(Вера в Бога является инстинктом. Он свойственен человеку, как ходьба на двух ногах. У некоторых он видоизменен, у некоторых он угас; но, как правило, он присутствует и необходим для внутреннего нормального формирования способности познания.)». Подобный же истинкт (человеческой) натуры имеет, очевидно, в виду Жан Пауль при рассмотрении остроумия как душевной силы. [Пр. тп09-16]. См. Сэмюел Батлер, «Гудибрас» (Samuel Butler, „Hudibras“), часть вторая, песнь вторая, строки 30 - 31: «And, like a Lobster boyl'd, the Morn From black to red began to turn. (И, как варящийся омар, заря Из черной начала превращаться в красную.)». Этот пример использует также Дж. Битти в своем исследовании «О построении смешного и курьезного» (1764). [Пр. тп09-17]. В оригинале: «ökonomisch» - бережливое или экономическое острумие, ориентированное на максимальную пользу при минимальном применении, в противоположность «ästhetisch (эстетическому)». Ср. § 53 в этой же программе: «Если экономические писаки в течение долгого времени протаскивали читателя через необходимые курсы голодания и периоды поста, и в тот момент, когда он боится оказаться в башне Уголино - башне голода, они внезапно подводят его к суповому заведению: - Боже, кто опишет восторг и наслаждение! [Пр. тп09-18]. Ср. программа 6, § 30: «… потому что в словаре Кампе запятнанность платья и, затем, как иносказательное выражение, запятнанность чести стояли бы без комического воздействия». [Пр. тп09-19]. Имеется в виду «Грамматически-критический словарь литературного немецкого языка (Grammatisch-kritisches Wörterbuch der Hochdeutschen Mundart)» И. К. Аделунга.



[Пр. тп09-20]. Ср. с письмом к Ф. фон Ортелю от 17 июня 1783 года, ПССБ, письма, I-83 и далее: «… «Der Ideengang eines Hipohondristen nach dem Essen ist so unordentlich als die Bewegung seiner Säfte.» Wo felet derselben Witz? nicht am Gedanken, sondern am Ausdruck, dem man erst die Wörter abschneiden mus, die die Vergleichung zwischen den zwo gegebnen unänlichen Ideen erschweren. Ändere ihn kurz so um: «die Verdauung verwirret meine Idee und meine Säfte.» Der Gedanke ist derselbe, allein die Kürze des Ausdrucks macht die Änlichkeit der unänlichen Ideen auffallender; stat daß sie der deinige versteckt. Von den «Ideen» brauchst du das Wort Gang; von der Säften das Wort Bewegung; nimt man aber zu beiden dasselbe Wort, so leuchtet iedem die Änlichkeit ein. (… «Ход мыслей ипохондрика после еды настолько же беспорядочен, как движение соков в его организме.» Где этому не хватает остроумия? не в мысли, но в выражении, в котором сначала нужно удалить слова, затрудняющие сравнение между двумя данными различными идеями. Сделай его короче таким образом: «Пищеварение запутывает мои идеи и соки в моем организме», мысль та же самая, но только краткость выражения делает подобие неподобных идей более бросающимся в глаза; вместо того, чтобы, как твое, его скрывать. От «идей» тебе нужно слово ход, от соков организма – движение; но если для обоих взять одно и то же слово, то подобие становится ясным каждому.»). [Пр. тп09-21]. Ср. программа 6, § 30: «Второй элемент – это соседство комического с остроумием, только с тем преимуществом, что, доставляя наслаждение, комическое правит, распространяясь много шире пределов остроумия». [Пр. тп09-22]. Ср. с письмом к Ф. фон Ортелю от 4 июля 1783 года, ПССБ, письма, I-93 и далее: «Voltaire überschickte dem König im Preussen in jedem Briefe einige frischgebackene Änlichkeiten zwischen dem Helden und Gelerten. Ungeachtet nun der alte Man seinen Saugrüssel in jede Falte einer so witzreichen Blume geschossen, so lasse ich mich doch von einer Nachteile dadurch nicht abschrecken. Übrigens mag das Beispiel eines solchen Dichters der ganzen Pointenkrämerei zu einigem Wert verhelfen, so wie in England der Kopf eines Helden (nach dem Bericht Young’s) die spitzigen Nadeln den Käufern anpreiset. Die Pointen schikken sich eben wie Nadeln am besten für die Weiber; ein Witziger handelt höchstens mit schneidender Ware, aber ein Genie verhandelt die Begriffe en gross. Du – ich meine nicht dich, sondern Den König in Preusen - reitest sowol auf dem Pegasus, um zu dichten, als auch auf dem Buzephal, um zu siegen und springst gleich den englichen Bereitern, die ich mit Örtheln in Leipzig sah, von einem Gaul behende auf den anderen - - Deine Hand ist mit Dinte und Blut zugleich befleckt und hält bald den Degen bald das Federmesser – Gleich den Bienen, giebst du mit deinem Munde Honig, aus alten Dichtern gesogen, und mit deinem Heldenstachel Schmerzen oder Tod – Du mißt Silben und Soldaten und zwingst deine Truppen und deine Verse unter eine gleichstrenge Regelmässigkeit – Du gleichst dem Adler, wenn dich deine Flügel gegen den Phöbus tragen und gleichst ihm, wenn du deine Klauen auf die Bewoner einer niedrigern Sphäre herunterhäuest – Du bist bald ein Raubvogel, bald ein Gangvogel – Du singst wie die, welche du besiegest und entdeckst am Ende der Schlacht den Rückzug so glücklich wie am Ende des Verses den Reim… (Вольтер в каждом письме



пересылал королю Пруссии несколько свежеиспеченных подобий между героем и ученым. Несмотря на то, что старик запустил свой всасывающий хобот в каждую складку такого богатого остроумием цветка, я все же не позволю отпугнуть себя от него изъяном вследствие этого. Кстати, пример такого поэта может способствовать ценности торгашества остротами, подобно тому, как в Англии голова какого-нибудь героя (по свидетельству Юнга) расхваливает покупателям острые иголки. Остроты, точно так же, как иголки, больше всего подобают женщинам; остроумный ведет торговые дела в лучшем случае с режущими товарами, но гений продает понятия оптом. Ты – я имею в виду не тебя, а короля Пруссии – ездишь верхом как на Пегасе, чтобы творить, так и на Буцефале, чтобы побеждать, и, подобно английским наездникам, которых я видел с Ортелем в Лейпциге, ловко перескакиваешь с одного коня на другого - - Твоя рука запятнана одновременно чернилами и кровью и иногда держит шпагу, а иногда – перочинный нож - - Подобно пчелам, ты в своем рту приносишь мед, впитанный из древних поэтов, а своим героическим жалом – боль или смерть - - Ты соразмеряешь слоги и солдат, и свои стихи и свои войска принуждаешь к одинаково строгой размеренности - - Когда твои крылья возносят тебя к Фебу, ты подобен орлу и равен ему, когда ты своими когтями косишь жителей низких сфер - - Иногда ты хищная птица, иногда – мирная - - Ты поешь, как те, которых ты побеждаешь и находишь отступление в конце биты так же счастливо, как рифму в конце стиха …)». [Пр. тп09-23]. Ср. «Эпиграммы (Epigrammen)», ПССБ, отдел II, II-13, 2: «Er dichtet und siegt zugleich; er hat den Pegasus und Buzephal. (Он одновременно творит и побеждает; у него есть Пегас и Буцефал.)». Ср. также «Прошение немецких сатириков (Bitschrift der deutschen Satiriker)». ПССБ, отдел II, II-57, 13: «Und so könnten diejenige von euch, die die Musen visitieren, bald auf dem Pegasus sitzen, um zu fliegen, bald auf dem Buzephal, um zu morden; und mit demselben Schnabel singen und hacken, oder wie ein Kantor singen und die jungen Gänger prügeln, oder wie ein Richter eine hurende Muse notzüchtigen und verdammen; ia sie hätten dann Gelegenheit, die Speise der Bücher, wie die Harphien, so wohl zu rauben als zu besudeln, Schönheiten zu tadeln und Feler zu stehlen und das feindliche Land mit Beraubung und Verheerung zugleich zu geiseln. (И, таким образом, те из вас, которые посещают муз, могли бы иногда сидеть на Пегасе, чтобы летать, а иногда на Буцефале, чтобы убивать; и одним и тем же клювом петь и долбить, или подобно кантору петь и наказывать молодых ходоков, или подобно судье наказывать и проклинать распутничающую музу; у вас был бы даже удобный случай как захватывать, так и осквернять плоды книг подобно гарпиям, порицать красоты и лишать ошибок и вражескую страну одновременно бичевать ограблением и опустошением.)». [Пр. тп09-24]. Ср. с письмом к К. Отто от 1 мая 1803 года, ПССБ, письма, IV-242: «Witz und Kürze wohnten stets in einer Feder, ja beide sind am Ende nicht zwei, sondern eins. (Остроумие и краткость всегда жили в одном пере, оба даже являются, в конце концов, не двумя, а одним.)». [Пр. тп09-25]. Закон наименьших затрат.



[Пр. тп09-26]. См. Э. Юнг «Любовь к славе (Love of Fame, the Universal Passion), 1741, третья сатира, стр. 44: «Her learning, and her genius too, decays, And dark and cold are her declining days; (Дословно: Ее знания и также гений увядают, И мрачны и холодны ее меркнущие дни;)». Юнг, Эдуард - см. «Указатель авторов», Юнг, Эдуард. Ср. «Квинтус Фиксляйн», ПССБ V-525, 22 и далее: «… - ist denn der Tag des Lebens nicht bloß, wie der Christabend, so dunkel und kalt, sondern auch eben kurz? (… - ведь разве день жизни не только так же темен и холоден, как рождественский сочельник, но и так же короток?)». [Пр. тп09-27]. Римкий император – Нерва. Пример взят из «Истории шутов» К. Фр. Флегеля, (K. F. Flögel «Geschichte der Hofnarren»), 1789, стр. 40. [Пр. тп09-28]. Ср. с письмом к Ф. Г. Якоби от 5 декабря 1798 года, ПССБ, письма, III-146 и далее: «… die Kantischen Perioden sind so lang und jede Weitschweifigkeit so dunkel. (… кантовские периоды настолько длинны и всякое многословие настолько темно.)». [Пр. тп09-29]. «Un tel reçu à St. Come, Oculiste pour les yeux - Настоящая расписка выдана Сен-Кому, глазному врачу для глаз»; Э. Беренд высказывает предположение, что фрагментарное предложение с тавтологией является началом какого-то анекдота из сборника упражнений по французскому языку. [Пр. тп09-30]. Ср. «Отроческие годы», ПССБ X-310, 30 и далее: «Geschichten wollen Länge, Meinungen - Kürze. (Истории требуют продолжительности, мнения - краткости.)». [Пр. тп09-31]. См. программу 14, § 78. «во-вторых, сравнительные степени, столь мало дающие чувствам, например, Возвышенность речи Ее более изысканный звук Более взволнованная, более благородная поступь, Изображение, самая внутренняя сила поэтического искусства» [Пр. тп09-32]. Штрих должен обратить внимание читателя на то, что Жан Пауль здесь использует форму кругооборота остроумия.



[Пр. тп09-33]. «Causa sui» - причина самого себя. Это было схоластическим обозначением Бога. [Пр. тп09-34]. Французский механик Жак Вукансон (1709 – 1782) стал знаменит благодаря сидящей фигуре флейтиста в натуральную величину. Из его автоматов позже особенное всеобщее возбуждение вызвала механическая утка. Анекдот взят из «Смеси» (1798) мадам де Неккер, том I, стр. 266. [Пр. тп09-35]. «Que ces arbres réunis soient de nos feux purs et l'asyle et l'image» - фран., «Эти сросшиеся деревья могли бы быть и убежищем и образом нашего чистого огня [любви]». [Пр. тп09-36]. См. цитированную выше третью сатиру Э. Юма, стр. 49: «Has words and thoughts in nice disorder set, And takes a memorandum to forget. (Дословно: Слова и мысли привел в чудесный беспорядок, И пользуется запиской, чтобы забыть.)». «Невидимая ложа», ПССБ II-261, 3 и далее: «Er errinerte sich erstlich, daß er sich zu vergessen und auf ihre Hand die seinige im Feuer des Redens zu legen habe; (Прежде всего он себе напомнил, что ему надо забыться и в запале речи положить на ее руку свою;)». «Титан», ПССБ VIII-339, 26: «… daß er, da die Tochter der Prinzessin einmal beim Abschiede um den Hals fiel, anstatt ihr mit blitzenden Augen vorzuhalten, wie man Vertraulichkeiten bei Höhern nur annehmen, nicht erwidern und sich eben da nicht vergessen müsse, wo sie sich vergessen – und anstatt ernst zu fragen, ob sie ihn je in seiner wärmsten Liebe gegen den Fürsten wider die déhors habe verstoßen sehen – (… что он, так как однажды при прощании дочь бросилась принцессе на шею, вместо того, чтобы поставить дочери на вид, что близость с высокопоставленными людьми можно только принимать, но не отвечать на нее и именно там не должно забываться, где забываются они – и вместо того, чтобы строго спросить, видела ли когда-нибудь она, чтобы он, при всей своей самой горячей любви к князю, нарушил правила хорошего тона - )». «Отроческие годы», ПССБ X-380, 17 и далее: «… aber sollte man sich denn nicht jedesmal, eh' man in ein hitziges Fieber verfällt, tausend Knoten ins Schnupftuch machen, um genesen manche besser zu lösen als durch das Zuwerfen des Schnupftuchs? (… но разве не надо каждый раз, прежде чем начнется сильная лихорадка, сделать тысячу узлов на носовом платке, чтобы, выздоровев, некоторые из них развязать лучше, чем выбросив платок?)». Э. Беренд приводит дополнительно цитату из «Заголовков» К. Вернике, изданных Рамлером (Ramler), 1780 , стр. 4:



«Auf den Demoleon Demoleon besitzt des Königs Gunst und Ohr: Ich folg‘ ihm durch den Saal bis an des Pallasts Thor, Ich hust‘, er sieht sich um; ich neige mich, er lacht: Ich habe gestern noch, sagt er, an Ihn gedacht. Ich glaub‘ es, ohne sein Vermessen, Und find‘, er hat an mich gedacht, mich zu vergessen. (На Демолеона Демолеон обладает благосклонностью короля и его вниманием: Я следовал за ним по залу вплоть до ворот дворца, Я кашлянул, он оглянулся; я поклонился, он засмеялся: Еще вчера, - сказал он, - я думал о вас. Я верю этому, не будучи заносчивым, И вижу, что он думал обо мне, чтобы меня забыть». [Пр. тп09-37]. См. Ж. ле Р. д‘Аламбер «Элоги» (1779), стр. 296 и далее. [Пр. тп09-38]. «второй Катон» - правильно было бы «первый». [Пр. тп09-39]. Э. Беренд отмечает, что антитеза принадлежит не Э. Гиббону, но Б. де Фонтенелю и взята из его "Диалогов о множественности миров» (в немецком переводе И. Э. Боде) (1780), стр. 313. [Пр. тп09-40]. «Reservatio mentalis» - мысленная оговорка. [Пр. тп09-41]. Энтимема – укороченное логическое заключение, чье недостающее звено должно быть дополнено. [Пр. тп09-42]. Ср. «Ключ к Фихте», ПССБ IX-470, 16: «Unsere Sprache ist ursprünglich bloß eine Zeichenmeisterin der äußern Wahrnehmungen; die spätern innern empfingen von ihr nur das Zeichen des frühern Zeichens; (Наш язык изначально только лишь мастер знаков внешних восприятий; более поздние, внутренние, получают от него только знак предыдущего знака;)». [Пр. тп09-43]. «Quand on est assez puissant pour la grace de son ami, il ne faut demander que son jugement.»– фран., «Когда мы слишком сильны для благосклонности своего друга, то мы не требуем от него ничего, кроме его суждения». [Пр. тп09-44]. «Hésiter ce seroit choisir» - колебание уже было бы выбором. Этот пример из «Fables nouvelles – (новых сказок)» (1719) Антуана Удара де Ламотта (или Ла Мотта) Жан Пауль отметил в своих выписках.



[Пр. тп09-45]. ]. «Mais je ne répéterai votre histoire à cause de mon accent» - фр., но из-за моего акцента (диалекта) я не буду повторять вашего рассказа. См. «Смесь» мадам де Неккер, том I, стр. 267. Гасконцы слыли хвастунами. [Пр. тп09-46]. Ср. «Кампанская долина», ПССБ VII-105, 15 – 23: «Ich verachte schon darum alle unsittlichen Zweideutungen, weil es viel leichter ist, sie zu erfinden als zu vermeiden, in welchen letzteren Fall unser unkeusches Jahrhundert jeden Autor setzt. Ich bat einmal einen Herrn von vieler Lebhaftigkeit, der keine andere Venus Urania sich denken konnte als die à belles fesses, mir unter allen Möbeln und Nippes meiner Zimmer (ich machte sie alle auf) ein einziges Stück zu zeigen, wobei er nichts dächte. Er suchte darnach, er fand aber keines. (Я уже потому презираю все непристойные двусмысленности, что их легче придумать, чем избежать, это то положение, в которое наше нецеломудренное столетие ставит всех авторов. Однажды я попросил одного господина, обладавшего большой живостью, который не мог себе представить никакой другой Венеры Небесной, кроме как имеющей красивые ягодицы, среди всей мебели и тряпок в моей комнате (я открыл все) показать мне одну единственную вещь, при виде которой он бы ничего не думал. Он искал, но ничего не нашел.)». [Пр. тп09-47]. Ср. К. Ф. Мориц, «Лекции о стиле», лекция 10: «Das Gleichnis und die Sache müssen wie Seele und Körper sich zusammenfinden; das eine muß dem andern Leben einhauchen; der geistige Begriff muß mit dem physischen überkleidet und dieser durch den geistigen beseelt werden. (Сравнение и предмет должны соединяться как душа и тело; душа должна вдохнуть жизнь в тело; физическое понятие должно обвивать духовное и им одухотворяться.)». [Пр. тп09-48]. греч. metaphorá, лат. metafora, от греч.. metaphérein: переносить (куда-либо). [Пр. тп09-49]. См. И. Кант «Антропология с прагматической точки зрения» (1798) , часть первая, книга первая, «Общее замечание о внешних чувствах», § 21: «Обоняние есть как бы вкус на расстоянии, и другим приходится слышать запах, хотят ли они этого или нет». И. Кант, Собр. соч. в шести томах, «Мир», («Философское наследие»), 1966 г., том 6, стр. 391. Сверка перевода выполнена М. И. Иткиным. [Пр. тп09-50]. См. И. Г. Гердер «Фрагменты о современной немецкой литературе (Fragmente über die neue deutsche Literatur)», 1768. том I, стр. 178: «So wie es die älteste Schrift ist, seine Gegenstände zu malen, so malten die erste Schrift. (Так же, как рисовать свои предметы в картинах является самым старым шрифтом, также рисовали первый шрифт.)». [Пр. тп09-51]. В оригинале «Beziehungen – отношения, связи». Й. Мюллер предлагает улучшение: «Bezeichnungen – обозначения», в результате предложение звучало бы так: «Поэтому в отношении духовных обозначений язык – это словарь поблекших метафор». Э. Беренд не считает это необходимым. [Пр. тп09-52]. См. М. Монтень «Опыты», II, 12, «Апология Раймунда Сабундского»:



«С подлинно учеными людьми случилось то же, что происходит с колосьями пшеницы: они гордо высятся, пока стоят пустые, но стоит им созреть и наполниться семенами, как они начинают клониться долу и никнуть. Точно так же и люди: после того как они все испробовали, исследовали и убедились, что нет ничего прочного и устойчивого во всем этом хаосе наук и ворохе разнородных накопленных знаний, что все это суета,— они отреклись от своей гордыни и оценили свое естественное состояние.» М. Монтень «Опыты», т. I, М., «Наука», 1979 г., серия «Литературные памятники», стр. 436, пер. Ф. А. Коган-Бернштейн. О стиле М. Монтеня – см. письмо к Ф. Г. Якоби от 4 октября 1799 года: «Auf Montaignes Styl wirkte, wie er sagt, alzeit die letzte Lektüre – ob ich gleich nur die senekanische in ihm finde. (На стиль Монтеня, как он говорит, постоянно воздействовало последнее чтение, хотя я все равно нахожу у него только Сенеку.)». [Пр. тп09-53]. К. Пихлер опубликовала в 1800 году том рассказов «Притчи» (K.Pichler, «Gleichnisse», 1800). [Пр. тп09-54]. Цитата из Гиппеля не дословна. [Пр. тп09-55]. «volonté» - желание; «vive» - живое, сильное, пылкое; см. Мадам де Неккер «Смеси», 1798, том II, стр. 47. [Пр. тп09-56]. «Le sommeil caressé des mains de la nature» - фран., «Сон, лелеемый руками природы». Спс. примечание XV Жана Пауля к этой строке в «Упомянутой третьей главе» в первой лекции или лекции в воскресенье Милосердия Божьего: «Сон противопоставляется природе, а ей по-восточному приставлены руки. Далее, сон - это не-сознание.» [Пр. тп09-57]. «Ses mains cueillent des fleurs et ses pas les font naitre» - фран., «Его руки собирают цветы и эти цветы не являются созданиями природы». [Пр. тп09-58]. «Globe de compression» - нажимная мина, изобретенная в 1756 году французским генералом и баллистиком Бернаром Форе де Белидором (1693 – 1761). [Пр. тп09-59]. «Globulus hystericus» - истерический комок, нервная болезнь, при которой пациент испытывает чувство, будто в его горле находится шарик. [Пр. тп09-60]. См. Ю. Мозер «Арлекин (Harlekin oder Vertheidigung des Groteske-Komischen)» (новое изд. 1777), стр. 53. В оригинале: «… wenigstens vergnügt darüber lachen, und des andern Moregens froh seyn, das er bey mir einen Abend ohne Spiel und ohne Verlust zugebracht, wovon ihn vielleicht keine Oper abgehalten hätte, wenn es wahr ist, daß sie ein Pranger sey, woran man seine Ohren heftet, um Kopf zur Schau zu stellen. (… по меньшей мере, довольно над этим смеяться и на следующее утро быть счастливым, что он провел у меня вечер без игры и без проигрыша,



от чего его, возможно, не удержала бы никакая опера, если это правда, что она является позорным столбом, к которому прикрепляют уши, чтобы выставить напоказ голову.)». [Пр. тп09-61]. См. Э. Юнг, «Жалобы или Ночные мысли», третья ночь. «Each Friend snatch'd from us, is a Plume pluckt from the Wing of human Vanity, which make us stoop from aёreal Heights, and, dampt with Omen of our own Desease, on drooping Pinions of Ambition lower‘d, just skim Earth’s Surface, ere we freak it up, o’er putrid Pride to scratch a little Dust, and save the World a Nuisance …» (Каждый украденный у нас друг – это перо, Выдернутое из крыла человеческого тщеславия, Что принуждает нас стремительно падать из эфирных высот, И, ослабленные предвестием нашей собственной болезни, Спускающиеся на обвислых крыльях честолюбия, Едва касаемся поверхности Земли, прежде чем мы запятнаем ее, Поверх гнилой гордости набросать немного пыли, И избавить мир от вреда… ) В тексте переведена неточная цитата из этой поэмы, приведенная Жаном Паулем. [Пр. тп09-62]. Э. Беренд указывает, что приведенная цитата находится в одной из ранних тетрадей выписок, предположительно – около 1782 года. [Пр. тп09-63]. Н. Миллер в своих комментариях к «Подготовительной школе эстетики» пишет, что сухая, подражающая античным образцам лирика Абрахама Коули, существует по большей части за счет издалека притянутых, надуманных аллегорий. [Пр.тп09-64]. Э. Беренд указывает, что из местоположения этого параграфа, нельзя, подобно некоторым, делать вывод, что Жан Пауль понимает игру слов как вид образного остроумия. [Пр. тп09-65]. См. Аристотель «Риторика», книга III, XI. [Пр. тп09-66]. Имеются в виду романтики. [Пр. тп09-67]. См. «Венецианский купец», III, 5: «Lorenzo I can justify that better than you can justify sleeping with Portia’s African servant. The Moor is pregnant with your child, Launcelot. Launcelot It’s too bad there’s more of the Moor than there ought to be. Well, even if she’s a less than honest woman, she’s still a lot more respectable than I thought at first.



Lorenzo Any fool can make puns! I think the best sign of intelligence will soon be silence, and talking will only be a good thing for parrots to do. Go in and tell the servants to get ready for dinner» Дословно: «Лоренцо Перед республикой я могу оправдать это лучше, чем любовную связь с африканской служанкой Порции. Мавританка беременна от тебя, Ланчелот. Ланчелот Это очень плохо, что мавританки стало больше, чем должно быть. Ну, даже если она меньше, чем честная женщина, то она все же более достойна уважения, чем я думал вначале. Лоренцо Любой дурак может придумывать каламбуры! Я думаю, что лучшим признаком ума вскоре будет молчание, а разговор будет хорош только для попугаев. Иди и прикажи слугам быть готовыми подавать обед.» [Пр. тп09-68]. В английском оригинале ответ Фута гласил: «My lord, - Foote retorted, - that will depend upon one of two contingencies—whether I embrace your lordship’s mistress or your lordship’s principles – (Милорд, это зависит от двух обстоятельств, которые невозможно предвидеть – либо я раньше обниму вашу любовницу, либо раньше восприму ваши жизненные принципы)». «Embrace» в английском языке может означать как «обнимать», так и «воспринимать». Анекдот, как указывает Э. Беренд, был, возможно, заимствован Жаном Паулем из сочинения Архенхольца «Англия и Италия» (1785), том I, стр. 508 и далее. Этот анекдот рассказывает также Дж. Уилкс. [Пр. тп09-69]. Свой главный труд на латинском языке «Maximum, seu Archimetria» (1799) с сопроводительным сочинением «Мир ученых (Die Gelehrtenwelt)». на немецком языке, в котором Жану Паулю посвящен специальный раздел, Торилд послал Жану Паулю. [Пр. тп09-70]. Idea - идея; Idos – образ; Idolon – представление. Similans – подражание; simile – подобие; simulacrum – образ. Speciatum - изображенное; speciosum - многозначительное; spectaculum - представление; fictio (supra naturam) - вымысел (сверхестественный); figmentum (praeter naturam) - творение (наряду с природой); fictum (contra naturam) – ложь (противоестественная); factum – истинное происшествие. [Пр. тп09-71]. «Donner et pardonner» - фран., «дарить и прощать». [Пр. тп09-72]. Девиз Эпиктета. [Пр. тп09-73]. «Deus caret affectu, non effectu» - лат., «Богу нужна любовь, не показное» [Пр. тп09-74]. Ср. программа VI, § 28:



«Разве не наполнена каждая секунда вселенной самым низким, находящимся по соседству с самым высоким, и когда бы закончился смех, если бы достаточно было простого соседства? Поэтому контрасты сравнения сами по себе не смешны, они часто могут быть даже очень серьезными, например, если я здесь сказал бы, что Земля для Бога подобна снежному кому, или колесо времени - это прялка вечности.» [Пр. тп09-75]. Ботани-Бей - английская исправительная колония на восточном побережье Австралии. [Пр. тп09-76]. Намек на то, что кандидатам на должность пастора эта должность часто передавалась «на фартуке», т. е. с тем, что они женились на указанной владельцем патроната девушке. [Пр. тп09-77]. По античной мифологии, когда боги однажды не хотели подчиниться решению Юпитера, он потребовал, чтобы они все повисли на одной золотой цепи. И даже тогда все боги не смогли сдвинуть Юпитера с места, однако он легко поднял их. См. «Илиада», VIII, 17: «… Или дерзайте, изведайте, боги, да все убедитесь: Цепь золотую теперь же спустив от высокого неба, Все до последнего бога и все до последней богини Свестесь по ней; но совлечь не возможете с неба на землю Зевса, строителя вышнего, сколько бы вы ни трудились! Если же я, рассудивши за благо, повлечь возжелаю, — С самой землею и с самым морем ее повлеку я И моею десницею окрест вершины Олимпа Цепь обовью; и вселенная вся на высоких повиснет — Столько превыше богов и столько превыше я смертных!» (Пер. Н. И. Гнедича). [Пр. тп09-78]. Второе условие остается неизвестным. [Пр. тп09-79]. В игре слов с «leer» и «Lehre» Жан Пауль однажды провинился сам, см. «Грендандские процессы» ПССБ, I-13, 30 и далее: «Der leere Magen setzt einen Autor in ein gelehrtes Feuer… (Пустой желудок приводит автора в состояние ученого пыла…)». Но если вместо «leer» подставить «Lehre», то предложение может быть понято так: «От учения желудок приводит автора в состояние ученого пыла». [Пр. тп09-80]. Август Вильгельм Шлегель в «Газете для элегантного мира» (от четвертого сентября 1802 г., № 107). [Пр. тп09-81]. «Kritik» - нем. кртитика; «Krieg-tic» - можно понять как воинственная судорога. Гетерогра́фия — способ письма, при котором некоторые слова, основы слов или выражения записываются на одном языке, а читаются на другом. «Krieg» - нем. война; «tic» - англ. тик, судорога.



«Kritik» разделено на «Krieg-tic». [Пр. тп09-82]. «To bäh (be), or not to bäh, that is the question» - блеять или не блеять – вот в чем вопрос. Испорченную цитату из «Гамлета» Лихтенберг привел в качестве эпиграфа к своей статье в «Геттингенском журнале» (1782), стр. 100, в которой он насмехался над И. Фоссом, пытавшимся воспроизвести греческое «η» с помощью буквосочетания «äh». Как доказательство Фосс ссылался на то, что блеяние овец греки будто бы письменно воспроизводили через «ρη» [Пр. тп09-83]. «Ur-Sprung des Endlichen» - «Происхождение конечного», идея, впервые использованная Шеллингом в «Системе трансцендентального идеализма» (1800). В оригинале – игра слов, «Ursprung» в тексте Шеллинга Жан Пауль сначала представляет в виде «Ur-Sprung», т. е. пра-прыжок, изначальный прыжок, который он затем переводит в «Salto mortale» - смертельное сальто, а затем в «immortale» - бессмертное (сальто). Ср. «Селина», ПССБ, отдел II, IV-337, 30 и далее: «Nach den beiden ursterblichen Sprüngen (salto immortale) oder Sprungflügel[n] zur himmlischen Frömmigkeit und zur himmlischen Einsicht wird der dritte getan, der zur himmlischen Seeligkeit; und zwar wieder durch das abwerfen des alten Elias-Mantels von Körper und das Ausbreiten des Faust-Mantels von einem verklärten. (После обоих бессмертных прыжков (salto immortale - сальто бессмертное) или прыжковых полетов к небесному благочестию и к небесному благоразумию может быть сделан третий, тот, который ведет к небесному блаженству; причем вновь посредством отбрасывания от тела старого плаща Илии и расстилание плаща Фауста кем-то просвещенным.)». [Пр. тп09-84]. «La fleche» - франц. стрела. [Пр. тп09-85]. Фокс - Fox - англ. лис; Э. Беренд приводит следующий пример из «Эстетических исследований» Жана Пауля. Будучи на завтраке у некоего Хейра (Hare - англ. заяц), который был в долгах, Фокс спрашивает из окна у собирающихся толпой кредиторов: «Вы собираетесь охотиться на лису или на зайца?». [Пр. тп09-86]. Все, начиная со слов «Нам потому нравится…» и до конца параграфа является дополнением второго издания. В первом издании был только укороченный средний абзац, гласивший: «Из игры слов остроумие, все более бледнея, теряется в игре слогов (шараде), - еще бледнее в игре буквами (анаграмме), еще более жалко в анаграмматической шараде, в логогрифе – пока не иссякает, наконец, в жалкой неровной хронограмме. [Пр. тп09-87]. См. «Езекиель» 1, 15 и далее. [Пр. тп09-88]. Коловратки – маленькие инфузории в воде, сопротивляющиеся высушиванию. [Пр. тп09-89]. В оригинальных изданиях было «einzigen» - «единственные».



[Пр. тп09-90]. Ср. «Аппендикс аппендикса или моя Рождественская ночь (Appendix des Appendix oder meine Christnacht)», ПССБ V-516, 24-27: «Doch sind diese den Garten des Buchs einfassende leere Haha's auch die Wüsteneien, die ein Buch vom andern sondern müssen, wie große leere Räume die Reiche der Germanier oder die der Nordamerikaner oder die Sonnensysteme auseinander stellen. (Однако эти, окаймляющие сад книги пустые ха-ха, представляют собой также пустыни, которые должны обособлять одну книгу от другой, подобно тому, как огромные пустые пространства разделяют царства германцев или североамериканцев или солнечные системы.)». [Пр. тп09-91]. Ср. с «Предисловием к первому изданию»: «Название «Подготовительная школа», «Proscolium», где обычно ученикам давались уроки внешнего вида и элегантности, вначале должно было означать «Программы или приглашения в proscolium или подготовительную школу эстетики» …» [Пр. тп09-92]. Вставка второго издания, поводом для которой послужило, возможно, следующее место из «Эстетики» Бутервека (Bouterwek «Aesthetik», 1806, стр. 174): «In der komischen Erschienung nimmt das Lächerliche zwar einen wahrhaft ästhetischen Charakter an; aber als Stoff dieser Erscheinung bleibt es doch entweder, was es ist, oder es wird nur noch lächerlicher. Dieses Mißverhältniß zwischen der Form und dem Stoffe kann durch keine Kunst aufgehoben werden; denn es ist Bedienung der Möglichkeit aller komischen Kunst. Der Genuß des Komischen ist also nie ein rein ästhetischer Genuß. Deswegen verlangen wir, auch ohne es zu wissen, immer noch etwas hinzu; und der edlere Geschmack suchte diese Zugabe von jeher auf mannigfaltigen Wegen, bald als Moral, bald als Satyre. Der bloße Scherz, d. i. die komische Kombination ohne alle weitere Tendenz, ermüdet bald, auch wenn sie geistreich ist; und ist der Scherz gar nur ein Spaß, d. h. ein derber Scherz, so kann er nur durch eine Art von Unerschöpfligkeit im Spaßen den Mangel des höheren Interesse verdecken, wie z. B. die Späße in Blumauer’s travestierter Aeneide. (Смешное в комическом облике принимает, правда, поистине эстетический характер; но как содержание этот облика, оно либо остается тем, что оно есть, либо становится еще смешнее. Это несоответствие между формой и содержанием не может быть устранено никаким искусством; потому что оно является условием возможности всякого комического искусства. Наслаждение комическим, следовательно, никогда не является наслаждением чисто эстетическим. Поэтому мы, сами не зная этого, всегда требуем чего-то еще; и благородный вкус издавна различными путями искал этого дополнения, иногда как мораль, иногда как сатиру. Голая острота, т. е. комическая комбинация без всякой дальнейшей направленности, быстро утомляет, даже если она одухотворена; а если острота представляет собой вообще только потеху, т. е. грубую остроту, то она может только в некотором роде неистощимостью в балагурстве скрыть недостаток более высокого интереса, как, например, шутки в пародийной «Энеиде» Блумауера.)». [Пр. тп09-93]. Спс. письмо к Хаугу от 30 декабря 1814 года: «Sie sind schon Jahre lang der reichste Marzial der Deutschen, welchem sogar die schärfsten Eisspitzen leicht durch eunen warmen Hauch zu elegischenThautropfen werden, was bei dem römischen nicht der Fall war. Diese bereinigung von Seele und Geist erquickt am längsten. Was neulich ein Jenaer Rezensent vom Ermüden durch Fortlesen von Epigrammen feindselig hergeholt, gilt eben so gut vom Fortlesen der Messiade. Kein Mensch verträgt denselben Genuß



in Einem fort, Tagelang, Wochenlang. (Вы уже много лет являетесь самым щедрым Марциалом Германии, у которого даже ледяные колкости под теплым дуновением становятся элегическими каплями, чего нет у римского. Это очищение души и духа освежает наиболее длительно. То, что йенский рецензент недавно враждебно притянул за волосы о длительном непрерывном чтении эпиграмм, действительно также о непрерывном чтении «Мессиады». Ни один человек не переносит непрерывно это удовольствие днями, неделями.)». [Пр. тп09-94]. Ср. «Программа 14 § 78»: «Эпитеты, подходящие и выразительные - это дары гения; только на его духовные полночи и полудни выпадает время их посева и цветения. Тот, кто такое слово сначала ищет - вряд ли его находит.» [Пр. тп09-95]. Имеется в виду драма Г. В. фон Герстенберга «Уголино» (1768), в которой изображена смерть графа Уголино да Сиена и его сыновей в замурованной башне от голода. [Пр. тп09-96]. Румфордсуп или румфордовский суп – это недорогой суп из перловой крупы и сушеного гороха, изобретенный Беньямином Томпсоном, рейхсграфом фон Румфордом в 1795 году. [Пр. тп09-97]. Гальваническая колонна – устройство для выработки электричества. Была изобретена в 1800 году итальянским физиком Вольта. [Пр. тп09-98]. Э. Беренд ссылается здесь на «Подлинное собрание моих лучших острот (Ächte Sammlung meiner besten Bonmots)», ПССБ, отдел II, II-245, 1 – 20: «Das Gedächtnis des Gelehrten ist ein Gastbet, das entfernte Ideen aufnimmt und in dem sie schlafen; meine Herren, wenn nun diese Ideen auch erwachen - so weit bringt es vielleicht der langsame Witz noch - was hilft es aber, solange als der Betaufhelfer mangelt, an welchem die Ideen sich gar aufrichten müssen? Solche Betaufhelfer muß der Gelehrte überal an seinem Kopfe herum zu befestigen suchen: sonst bringt er, bei allem Reichtume an Stof zu entfernten Ideenverbindungen, niemals ein Einziges Bonmot hervor. Er hat in unsern Tagen aufgehöret, blos vor dem Pulte Gedanken zu haben: er mus auch aufhören, blos vor diesem Einfalle zu haben; er mus, wenn er dem andern Tobak presentieren will, nicht erst in eine grosse Mühle zu gehen brauchen, sondern eine kleine Kaffemühle so fort aus der Tasche ziehen können; er mus überal eine Handpresse bei sich tragen, womit er in der Geschwindigkeit der Gesellschaft mit einer saubergedruckten Piece aufwarten kann; und endlich, warum will er seine Unfruchtbarkeit im Umgange damit entschuldigen, daß er Feder und Dinte in der Studierstube gelassen, da er doch billig eine tragbare Schreibfeder mit Dinte sich solte angeschaffet haben, die übrigens bei H. Scheller in Leipzig gern zu haben ist? (Память ученого представляет собой кровать для гостя, принимающую самые отдаленные идеи и в которой эти идеи спят; господа, если теперь эти идеи пробуждаются – возможно, что медленное остроумие еще сможет довести до этого – то что пользы от этого, если им не хватает помощника, чтобы встать с кровати, опираясь на которого эти идеи должны полностью распрямиться? Ученый должен стремиться укрепить подобных помощников всюду на своей голове, иначе он, несмотря на все богатство содержания в отдаленных идейных связях, никогда не создаст хотя бы одно



единственное остроумное слово. В наши дни он перестал сосредотачиваться только лишь перед пюпитром, ученый должен перестать иметь мысли только лишь перед этим пюпитром; он должен, если он хочет кого-то угостить табаком, не бежать сначала к большой мельнице, но быть в состоянии немедленно вытащить маленькую кофейную мельницу из кармана; он должен везде носить с собой ручной печатный станок, чтобы как можно быстрее преподнести обществу аккуратно напечатанную пьесу; И наконец, почему он хочет свою бесплодность в обхождении извинить тем, что он оставил перо и чернила в рабочем кабинете, когда ему все-таки надо было бы дешево раздобыть себе переносные писчее перо и чернила, которые, кстати, ему охотно продали бы у Г. Шеллера в Лейпциге?)». Betaufhelfer – толстый плетеный шнур иногда с кистью на конце, с помощью которого больные могут приподняться в кровати. [Пр. тп09-99]. Ср. «Избранное из бумаг черта (Auswahl aus des Teufels Papieren)», ПССБ, I-501, 25 и далее: «… kurz er wird zuletzt in die Zeitung setzen lassen, er sehne sich nach Schönen ganz, an denen die Schönheit nicht zu ihren beweglichen Gütern gehört, sondern deren Reize offenbar erd-, niet-, wand-, band-, und nagelhaft sind. Ich bin aber schon von der völligen Besorgnis eingenommen, daß er so etwas an keiner auftreibt als meiner unbelebten Art von Schönen, an denen alle aufgemalte Reize so lange halten als sie selbst, … (… короче, в конце концов он поручит напечатать в газете, что он жаждет настоящих красавиц, у которых красота не принадлежит к их движимому имуществу, но ее прелести определенно естественны, крепко-накрепко приделаны, прикреплены к стенам, привязаны и неподвижно закреплены. Но меня уже полностью одолевает тревога, что ни у одной он не раздобудет чего-то похожего, кроме моего неодушевленного сорта красоты, у которого все нарисованные прелести сохраняются также долго, как она сама, …)». [Пр. тп09-100]. Спс. ниже: «Он [немец] верит, возможно, что-то сделать для этого тем, что в последнее время он отпустил на свободу несколько рейнских земельных участков, именно на французскую свободу, и вместе с ними, как обычно, дворянство, так что сейчас он лучшие земли, так сказать, послал путешествовать для образования к народу, который, несомненно, еще более свободен, чем велик; - и теперь надо надеяться, что в путешествие отправятся еще больше земель или округов; но до их возвращения мы должны давать образование к свободе в отечественных землях.» И также программа 15, § 83: «Правда, этого преимущества мы достигли еще легче другим путем, так как всей самой Франции, как «maîtresse de langue», которая обычно присылала только отдельных «maîtres», мы доверили целые города, например, Страсбург, для обучения языку и перевода на французский». [Пр. тп09-101]. Ср И. В. Гете в письме к Ф. В. Римеру от 20 февраля 1809 года:



«Der Witz wird immer für ein Anzeichen eines kalten Gemüts gehalten. Er ist nur das eines besonnenen, freien, schwebenden, das sich von Gegenständen losmachen kann… Der Witz gehört unter den Spieltrieb. Das Spiel offenbart die große Freiheit des Geistes. (Остроумие всегда считается признаком холодного нрава. Но оно является признаком только благоразумного, свободного, парящего, который может освободиться от сюжета … Остроумие принадлежит к потребности играть. Игра показывает большую свободу духа.)». «Chemica non agunt nisi soluta» - лат., «Вещества не взаимодействуют, если не растворены», т. е. только жидкость дает свободу для нового формообразования, или: только освобожденные тела создают новые. [Пр. тп09-102]. Ср. программа 1, § 3: «Насколько мало поэзия может быть копировальной книгой природы, видно по молодежи, которая на языке чувств хуже всего говорит именно тогда, когда эти чувства в ней господствуют и рвутся наружу и у которой они, именно как слишком глубокая вода, тормозят, а не приводят в действие механизм поэтической мельницы, в то время как по ложному правилу обезьян природы этой молодежи ничего не надо, как только записывать то, что ей диктуется. Ни одна рука, в которой бьется пульс страсти, не может держать и владеть поэтической кистью.». [Пр. тп09-103]. «onus probandi» - лат., бремя доказательств. [Пр. тп09-104]. «onus ludendi» - лат., игровое бремя. [Пр. тп09-105]. В холодную зиму 1740 года в Петербурге использовали отполированный кусок льда, чтобы зажечь солому. [Пр. тп09-106]. См. Платон «Государство», V, 7 – 13. [Пр. тп09-107]. «Sanguis martyrum est semen ecclesiae» - лат., кровь мучеников является семенем церкви. [Пр. тп09-108]. См. «Указатель авторов» - Кранц, Август Фридрих. [Пр. тп09-109]. Воздушный корабль – изобретенный братьями Могольфье в 1782 году воздушный шар. [Пр. тп09-110]. Решением имперского сейма от 25 февраля 1803 года существование этого рыцарства было поставлено под угрозу. [Пр. тп09-111]. Па-де-Кале – самое узкое место Ламанша, где Наполеон в 1803 проводил подготовку вторжения в Англию. Из-за этой подготовки и в связи с возобновлением войны между Францией и Англией оно находилось в центре публичного интереса. [Пр. тп09-112]. Танцевальная фигура, известная также как «английская цепочка».



[Пр. тп09-113]. Актеон подсматривал за купающейся Дианой и в наказание был ею превращен в оленя и разорван собственными собаками. [Пр. тп09-114]. Питолит - окаменевшее растение. [Пр. тп09-115]. По греческому мифу Геспериды охраняли золотые яблоки жизни в саду на другом берегу мирового океана. [Пр. тп09-116]. Ср. «Отроческие годы», ПССБ X-272, 37 и далее: «… der bunte leichte Teppich des Erdenlebens breitete sich über die Gegend aus und flatterte an den Enden … (… пестрый легкий ковер земной жизни простирался над страной и трепетал по краям …)». Э. Беренд в примечаниях к этому месту отмечает, что Штефан Георге, возможно, взял отсюда название своего цикла стихотворений «Ковер жизни (Der Teppich des Lebens)». [Пр. тп09-117]. Ср. в данной программе § 42: «Здесь ни «отдаленное», ни «сходство» не определено правильно. Потому что, переводя из образной речи, отдаленное сходство - это некоторое неподобное, т. е. противоречие; если это должно значить слабое или кажущееся, то это ошибочно, потому что сходство, как таковое, это вечно истинное равенство, хотя является равенством только немногих частей, равенство, однако, как таковое, не допускает никакой степени и видимости.» А также «Гренландские процессы», ПССБ I-107, 6 и далее: «„Weithergeholte Vergleichungen, welche zu verstehen man erst eine Reife um sein Gehirn machen muß.“ Die Richtigkeit eines Gleichnisses gründet sich auf die Richtigkeit seiner Aenlichkeit. («Притянутые сравнения, чтобы понять которые надо сделать обруч вокруг своей головы.» Правильность сравнения основывается на правильности его подобия.)». [Пр. тп09-118]. Ср. Г. Э. Лессинг, «Гамбургская драматургия», 1767 – 1769, отрывок 29: «Kein Skribent, am wenigsten ein Dichter, muß seine Leser oder Zuhörer so gar unwissend annehmen; er darf auch gar wohl manchmal denken: was sie nicht wissen, das mögen sie fragen! (Ни один пишущий, меньше всего поэт, не должен допускать, что его читатели совершенно невежественны; он иногда может подумать, что то, что они не знают, они могут спросить!)». И. В. Гете, «Западно-восточный диван», «Сопоставление», М. «Наука», серия «Литературные памятники», стр. 223 и далее. В особенности: «Подчеркнем только одно различие — различие метода поэтического и прозаического. Казалось бы, все воздвигает трудности на пути поэта — и такт, и параллелизмы, и рифма, и каданс, но только все оборачивается пользой для него, сумей он развязать заданный ему - другими или им же самим—таинственный узел; и самую смелую метафору простим мы ему за неожиданную рифму, радуясь присутствию духа, что поддерживает он в столь бедственном положении.



А прозаик, напротив того, ворочает локтями и никто его не удерживает — зато он ответствен за всякую дерзость, какую себе позволит; все, что может оскорбить вкус, ставится ему в счет. Поскольку, однако, как мы уже обстоятельно доказывали, при таком способе писания и сочинения невозможно отделить подобающее и неподобающее, то решительно все зависит от индивида, который берется показывать такой рискованный номер. Если это деятель, подобный Жан-Полю, т. е. дарование высокоценное и полный достоинства человек, он сразу увлекает читателя и тот сейчас же сближается с ним; тогда писателю все дозволено, тогда читателю все но душе. В обществе благомыслящего человека чувствуешь себя уютно, его настроение передается нам всем. Он возбуждает нашу фантазию, льстит нашим слабостям и укрепляет в нас сильные стороны.». [Пр. тп09-119]. «ignorantia juris» - лат., незнание закона, по римскому праву не освобождавшее от ответственности. [Пр. тп09-120]. «jus ignorantiae» - лат., право незнания. [Пр. тп09-121]. В издаваемом Фр. Шлегелем журнале «Немецкий музей» фон Штейгентеш выступил со статьей «Слово о немецкой литературе и немецком языке» (март 1812 года), где бурно выступал против гипертрофии ученого остроумия среди немецких писателей, имея прежде всего в виду Жана Пауля, не называя его. [Пр. тп09-122]. См. «Дух законов», V, 13, «Идея деспотизма»: «Когда дикари Луизианы хотят достать плод с дерева, они срубают дерево под корень и срывают плод. Таково деспотическое правление.». (Пер. А. В. Матешук). Ср. «Невидимая ложа», ПССБ II-341, 32 и далее: «… wie der Wilde einen Baum auf immer umhauen, um ihm seine ersten und letzten Früchte zu nehmen. (… подобно дикарю навсегда срубить дерево, чтобы сорвать с него его первые и последние плоды.)». «Гесперус», ПССБ IV-127, 13 – 16: «… wenn drittens der Despotismus statt der lebendigen Baumstämme zuletzt (denn er sägt in die Welt hinein wie blind) den Thron-Sägeblock selber zersägen kann … (… когда, в-третьих, деспотическое государство вместо живых деревьев в конце концов (ведь оно пилит все в мире как слепое) сможет, наконец, распилить сам трон - деревянную колоду …)».

[Пр. тп09-123]. Имеется в виду «Enzyklopädisches Wörterbuch oder alphabetische Erklärung aller Wörter aus fremden Sprachen, die im deutschen angenommen sind, wie auch aller in den Wissenschaften, bei den Künsten und Handwerken üblichen Kunstausdrücke (Энциклопедический словарь или объяснение в алфавитном порядке всех слов из иностранных языков, принятых в немецком языке, а также всех в науках, искусствах и ремеслах обычных терминов)». Первое издание этого словаря, называемого также «Энциклопедическим словарем Веделя» в 11 томах было опубликовано в 1793 – 1805 годах.



[Пр. тп09-124]. «Nex» - кончина; здесь: на то, что им помешали умереть. [Пр. тп09-125]. «Учебное жаркое» - по окончанию обучения ученик должен был дать обед. [Пр. тп09-126]. «Barthol. in ann. secund. Ephem. cur. obs. 72» - идентифицировать ссылку не удалось. Возможно, речь идет о статье некоего Бартоломеуса во втором ежегоднике «Ephemeridum Medico-Physicarum Germanicarum», но тексты этого издания недоступны. [Пр. тп09-127]. «Палингенезии», ПССБ VII-340, 2 – 14: «Am Ende sind witzige Aenlichkeiten so wahr als scharfsinnige. Witz ist vom Scharfsinn nicht durch den kleinern Grad der entdeckten Aenlichkeit verschieden – denn Aenlichkeit als solche ist bloß Gleichheit von weniger Theilen, mithin ohne Grade - , sondern durch die kleinere Zahl derselben, die sich meistens noch auf unbedeutende Zufälligkeit beziehen. Daher gewährt oft beim ersten Anblick eine scharfsinnige Erfindung das Vergnügen einer witzigen, weil man an ihr noch nicht aller der Aenlichkeiten ansichtig geworden, die sie zu einer scharfsichtigen erheben. Daher sehen vielleicht höhere Wesen das bunte glatte dünne Band, das der Witz spielend um die schöne Formen wirft, mit beiden Enden um die Schöpfung laufen; daher mag ihnen unser Witz oft Scharfsinn dünken, und unter Scharfsinn Witz, z. B. dieser. (В конечном итоге подобия, найденные остроумием, настолько же истинны, что и найденные проницательностью. Остроумие отличается от проницательности не малой степенью обнаруженных подобий - потому что подобие само по себе представляет собой одинаковость некоторых частей, конечно, без степени, - но малым числом таких подобий, относящихся еще к тому же к незначительным случайностям. Поэтому проницательный вымысел на первый взгляд доставляет удовольствие остроумного, ведь в нем замечают еще не все те подобия, которые возвышаются до найденных проницательностью. Оттого высшие существа, возможно, видят пеструю сплошную тонкую связь, которую остроумие, играя, набрасывает на прекрасные формы, обеими концами обегающую вокруг творения; оттого, может быть, наше остроумие им часто кажется проницательностью, а наша проницательность – остроумием, например – эта.)». [Пр. тп09-128]. «Отроческие годы», том 2 издания под редакцией Н. Миллера, стр. 641, 9 и далее. «Отроческие годы» стр. 71: «…es ist das die jetzige Philosophie des Witzes, die, wenn der ähnliche Witz der Philosophie das Ich-Subjekt zum Objekt und umgekehrt macht, ebenso dessen Ideen sub-objektiv widerscheinen lässet; z.B. ich bin tiefsinnig und schwer, wenn ich sage: Ich rezensiere die Rezension einer Rezension vom Rezensieren des Rezensierens, oder ich reflektiere auf das Reflektieren auf die Reflexion einer Reflexion über eine Bürste. Lauter schwere Sätze von einem Widerschein ins Unendliche und einer Tiefe, die wohl nicht jedermanns Gabe ist; ja vielleicht darf nur einer, der imstande ist, denselben Infinitiv, von welchem Zeitwort man will, im Genitiv mehrmals hintereinander zu schreiben, zu sich sagen: ich philosophiere. (… это представляет собой нынешнюю философию остроумия, которая, когда подобное остроумие философии превращает «я»-субъект в объект и наоборот, позволяет отражать идеи остроумия также субъективно-объективно; например, когда я говорю: «Я рецензирую рецензию рецензии о



рецензировании рецензирования», или «Я размышляю о размышлении о размышлении размышления о щетке», то я глубокомыслен и сложен. Одни только сложные предложения об отражении в бесконечное и некоей глубине, которая, пожалуй, не является дарованием всех; возможно, даже только тот, кто в состоянии ту же самую неопределенную форму глагола, из которой хотят сделать личную, писать несколько раз одну за другой в родительном падеже, только тот имеет право сказать: «Я философствую».)». [Пр. тп09-129]. См. Плутарх, «Сравнительные жизнеописания», М. «Наука», серия «Литературные памятники», перевод С. П. Маркиша, «Аристид и Марк Катон», «Марк Катон», IX: «Среди юношей, замечал он, ему милее краснеющие, чем бледнеющие, ему не нужны солдаты, которые при переходах не дают покоя рукам, а в битве — ногам, у которых храп громче, нежели боевой клич.» В оригинале Жан Пауль цитирует высказывание Марка Катона следующим образом: «Es ist besser, wenn ein Jüngling rot als blaß wird; Soldaten, die auf dem Marsche die Hände, und in den Schlachten die Füße bewegen und die lauter schnarchen als schreien». Перевод этой цитаты дан в тексте. Но в издании «Биографии Плутарха (Biographien des Plutarchs)», третья часть, 1796, стр. 295, приведен следующий текст: «Er sagte, er möchte lieber junge Leute leiden, die roth würden, als solche, die blaß würden, und, er brauche keine solche Soldaten, die auf dem Marsche die Hände, und in den Schlachten die Füsse bewegten, und die stärke schnarchen als schreyen könnten», соответствующий тексту в «Сравнительных жизнеописаниях». Жан Пауль опустил или пропустил в цитате слова: «er brauche keine solche». По-видимому, неточное цитирование. [Пр. тп09-130]. «Statua Statuae» - лат., статуя статуи. «Le double de l'autre» - фран., «удвоение ближнего» (может быть понято как «копия дурака»). Примеры взяты из «Melanges (Смесь)» (1798) мадам де Неккер, см. том I, стр. 258 указанного издания. В первом издании примечание гласило: «Например, вместо: «Молнии Везувия были совершенно одинаковы с нормальными молниями, только они были еще больше», Плиний пишет: «fulgoribus et similes et majores (молнии и подобные и большие)», хотя здесь, пожалуй, принимает участие прекрасный грех по отношению «quam (по сравнению)». [Пр. тп09-131]. См. «Квинтус Фиксляйн», ПССБ V-193, 27 и далее: «Ich sagte unwillkürliche. Unsere Seele schreibt mit vierundzwanzig Zeichen der Zeichen (d.h. mit vierundzwanzig Buchstaben der Wörter) an Seelen; die Natur mit Millionen. Sie zwingt uns, an fremde Ichs neben unserem zu glauben, da wir ewig nur Körper sehen – also unsere Seele in fremde Augen, Nasen, Lippen überzutragen. Kurz, durch Physiognomik und Pathognomik beseelen wir erstlich alle Leiber – später alle unorganisierte Körper. Dem Baume, dem Kirchturme, dem Milchtopfe teilen wir eine ferne Menschenbildung zu und mit dieser den



Geist. (Я сказал непроизвольные. Наша душа пишет в душах двадцатью четырьмя знаками знаков (т. е. двадцатью четырьмя буквами слов); природа – миллионами. Она принуждает нас верить в чужое «я» рядом с нашим, когда мы вечно видим только тела – таким образом переносить нашу душу в чужие глаза, носы, губы. Короче, физиогномикой и патогномикой мы прежде всего одухотворяем все живые тела – позднее все бесформенные тела. Дереву, церковной башне, молочному горшку мы придаем далекое сходство с человеческим обликом и вместе с ним – дух.)». [Пр. тп09-132]. См. «Указатель авторов» Буле, Иоганн Готтлиб. [Пр. тп09-133]. Это заключительное предложение 52-го «Антикварного письма (Briefe, antiquarischen Inhalts)», часть вторая, 1769 г. Г. Э. Лессинг признавал сам, что его длительные задержки на метафорах, а также то, что он запутывается в слишком далеких и легко меняющих форму «tertia comparationis (тройственных сравнениях)», является «первородным грехом» его стиля. [Пр. тп09-134]. «The History of England by David Hume», Ed. in Six Volumes, based on the Edition of 1778, with the Author’s Last Corrections and Impovements, «James I», Appendix to the «Reign of James I», «Learning and arts», comment on the s. 149 («История Англии Давида Юма», изд. в шести томах на основе изд. 1778 года с последними исправлениями и улучшениями автора, «Яков I», приложение к «Правлению Якова I», «Науки и искусства», комментарий на стр. 149): «The name of Polynices, one of Oedipus's sons, means m the original much quarrelhng. In the altercations between the two brothers, in Aeschylus, Sophocles, and Euripides, this conceit is employed, and it is remarkable, that so poor a conundrum could not be rejected by any of these three poets, so justly celebrated for their taste and simplicity. (Имя Полиника, одного из Эдиповых сыновей, означает по-гречески «весьма вздорный, сварливый». Эсхил, Софокл и Еврипид обыгрывают этот мотив в сценах ссор между братьями, и замечательно, что ни один из трех поэтов, столь справедливо почитаемых за вкус и благородную простоту, так и не сумел удержаться от этой убогой игры словами.)». (Перевод А. А. Васильева, из книги Давид Юм, «Англия под властью Стюартов», «Алетейя», примечания к главам I – IV, стр. 478, С.-П., 2001.) [Пр. тп09-135]. «Spectator», 61. Stück («Зритель», отрывок 69): «Having pursued the History of a Punn, from its Original to its Downfal, I shall here define it to be a Conceit arising from the use of two Words that agree in the Sound, but differ in the Sense. The only way therefore to try a Piece of Wit, is to translate it into a different Language: If it bears the Test, you may pronounce it true; but if it vanishes in the Experiment, you may conclude it to have been a Punn. (Прослеживая историю игры слов от ее зарождения до ее гибели, я должен определить ее здесь как изощренное сравнение, возникающее из употребления двух слов, согласующихся по звучанию, но различных по смыслу. Следовательно, единственный путь испытать образец остроумия, это перевести его на другой язык. Если он выдерживает испытание, то можно сказать, что это настоящее; но если эксперимент не удался, то можно заключить, что это была игра слов.)».



[Пр. тп09-136]. «Τα κοινα καινως, τα καινα κοινως» - греч., «общее по-новому, новое – как общее». [Пр. тп09-137]. По Э. Беренду это страницы 84, 98, 126, 142, 151. [Пр. тп09-138]. Имеется в виду шуточная статья «Филистер до, во время и после истории» (1811), анонимно опубликованная Клеменсом Брентано. [Пр. тп09-139]. Бергиус – под этим псевдонимом И. А. Канне в 1801 году написал свои сатирические «Листки от алефа до куфа» и в 1803 году - «Маленькое путешествие по руке». Жан Пауль несколько раз выступал в поддержку И. А. Канне и для его «Первых свидетельств истории» в 1815 году написал предисловие. Но в мрачном и самоистязающем «сверххристианизме» Канне Жан Пауль видел порождение реакционного мистицизма, угрожающего свободной религиозности лессинго-гердеровской формы. Он собирал материалы для теологического полемического произведения «Против-Канне», которое не было написано. При встрече в 1823 их точки зрения оказались несогласуемыми. [Пр. тп09-140]. Паулюс Эмилиус - Пауль Эмиль Тьерио, друг Жана Пауля, в 1799 – 1800 годах опубликовал под этим именем несколько остроумных работ в «Немецком Меркурии». [Пр. тп09-141]. «hors d'œuvre» - фран., «вставной эпизод». [Пр. тп09-142]. «opera supererogationis» - лат., «более чем хорошие деяния». Так обозначала схоластика заслуги святых, которые шли на пользу грешникам. [Пр. тп09-143]. «Невидимая ложа», ПССБ, II-125 и далее: «Meine zweite Antwort ist tiefer: eh' der Körper des Menschen entwickelt ist, schadet ihm jede künstliche Entwicklung der Seele; philosophische Anstrengung des Verstandes, dichterische der Phantasie zerrütten die junge Kraft selber und andre dazu. Bloß die Entwicklung des Witzes, an die man bei Kindern so selten denkt, ist die unschädlichste – weil er nur in leichten flüchtigen Anstrengungen arbeitet; – die nützlichste – weil er das neue Ideen-Räderwerk immer schneller zu gehen zwingt – weil er durch Erfinden Liebe und Herrschaft über die Ideen gibt – weil fremder und eigner uns in diesen frühen Jahren am meisten mit seinem Glanze entzückt. Warum haben wir so wenig Erfinder und so viele Gelehrte, in deren Köpfen lauter unbewegliche Güter liegen und die Begriffe jeder Wissenschaft klubweise auseinander gesperrt in Kartausen wohnen, so daß, wenn der Mann über eine Wissenschaft schreibt, er sich auf nichts besinnt, was er in der andern weiß? – Bloß weil man die Kinder mehr Ideen als die Handhabung der Ideen lehrt und weil ihre Gedanken in der Schule so unbeweglich fixiert sein sollen wie ihr Steiß. (Мой второй ответ глубже: пока тело человека не развито, ему вредит всякое искусственное развитие души; философское напряжение рассудка, поэтическое – фантазии расшатывают и саму молодую силу и с ней – другие. Только лишь развитие остроумия, о котором так редко думают, когда речь идет о детях, представляет собой самое безвредное – потому что оно работает в легких беглых усилиях; - самое полезное – потому оно принуждает все быстрее



вращаться механизм идей – потому что оно выдумкой дает любовь и власть над идеями – потому что чужое и свое восхищает нас в эти ранние годы собственным блеском. Почему у нас так мало изобретателей и так много ученых, в чьих головах находятся исключительно недвижимые товары и понятия каждой науки живут в монастырях, разделенные друг от друга по своим клубам, так что если человек пишет об одной науке, то он не вспоминает ни о чем, что он знает в другой? – Только лишь потому, что детей учат больше идеям, чем обращению с идеями и потому, что их мысли в школе должны быть так неподвижно зафиксированы, как их ягодицы.)». [Пр. тп09-144]. И. Кант "Критика способности суждения", § 51: «1) Словесные искусства — это красноречие и поэзия. Красноречие — это искусство вести дело рассудка как свободную игру воображения, поэзия — искусство вести свободную игру воображения как дело рассудка. Следовательно, оратор возвещает о каком-то деле и ведет его так, как если бы оно было только игрой идеями, чтобы занять слушателей. Поэт возвещает только о занимательной игре идеями, и тем не менее так много делается для рассудка, как если бы поэт имел в виду вести только его дело. Сочетание и согласие обеих познавательных способностей — чувственности и рассудка, которые хотя и не могут обойтись друг без друга, но все же не могут и соединиться вместе без принуждения и без нанесения друг другу ущерба, должно казаться непреднамеренным, происходящим само собой; иначе это не изящное искусство. Поэтому надо избегать в нем всего вычурного и педантичного, так как изящное искусство должно быть свободным искусством в двояком смысле: не только в том, что в отличие от работы по найму оно не есть труд, величину которого можно установить, навязать и оплатить по определенному мерилу, но и в том, что душа хотя и чувствует себя занятой, однако, не стремясь ни к какой другой цели (будучи независимой от вознаграждения), чувствует себя при этом удовлетворенной и деятельной. Оратор, следовательно, хотя и дает нечто, чего он не обещает, а именно занимательную игру воображения, но удерживает что-то из того, что обещает и что как раз составляет возвещенное им дело, а именно целесообразно занять рассудок. Поэт, напротив, обещает мало и возвещает только игру идеями, но выполняет нечто такое, что заслуживает, чтобы им занимались, а именно, играя, он дает рассудку пищу и с помощью воображения оживляет его понятия; стало быть, оратор в сущности делает меньше, а поэт — больше того, что обещает.» [Пр. тп09-145]. Вероятно, имеется в виду Иоганн Георг Адам Форстер (1754 – 1794), писатель, естествоиспытатель и этнограф [Пр. тп09-146]. «Духовные игральные кости» Лессинга – см. Ф. Г. Якоби «Об учении Спинозы», письмо М. Мендельсона от первого августа 1784 года: «Он (Лессинг) привык соединять по своему настроению самые различные идеи, чтобы посмотреть, что за создания они произведут на свет. От этой игры в кости с идеями иногда возникали совершенно необычные рассуждения, которыми позднее он умел хорошо воспользоваться». Ср. также «Немного соуса с подноса для лиц мужского пола», ПССБ V-214, 5 и далее: «Ich habe zuweilen gewünscht, man sollte nach nichts fragen, sondern die physikalischen Data ordentlich zusammenwürfeln und kombinieren wie Lessing die philosophischen oder andere die



Musiknoten. Man würde doch sehen, was herauskäme, wenn man z.B. den Zitterfisch an desorganisierte Menschen, an Gewitterstangen, an Magnetnadeln vor- und nachmittags (weil sie nach den Tagszeiten verschieden deklinieren) hielte – oder wenn man in Hinsicht der elektri- schen Fische bedächte, daß das Wasser ein Leiter und ein Leidenscher Kondensator ist, daß die Fische in einem vom Blitz getroffnen Teiche sterben und also sich so kalt anfühlen wie ein isolierter Mensch, den einer außer Rapport berührt. (Иногда мне хотелось, чтобы не надо было ни о чем спрашивать, но хорошенько смешать и по-разному сочетать физические данные, как Лессинг данные философские или другие – музыкальные ноты. Тогда бы увидели, что получится, если, например, электрическую рыбу приложить к аморфным людям, грозовым разрядникам, к магнитным стрелкам до и после полудня (потому что они в зависимости от времени дня отклоняются по-разному) – или если бы в отношении электрических рыб подумали, что вода является проводником и лейденским конденсатором, что рыбы в пруду, в который ударила молния, умирают и также холодны на ощупь, как обособленный человек, на которого пытаются произвести впечатление вне взаимосвязи.)». Rapport – здесь: психологическая взаимосвязь. [Пр. тп09-147]. «Кампанская долина» ПССБ, VII-105, 15 – 23: «Ich verachte schon darum alle unsittlichen Zweideutungen, weil es viel leichter ist, sie zu erfinden als zu vermeiden, in welchen letzteren Fall unser unkeusches Jahrhundert jeden Autor setzt. Ich bat einmal einen Herrn von vieler Lebhaftigkeit, der keine andere Venus Urania sich denken konnte als die a belle fesses, mir unter allen Möbeln und Nippes meiner Zimmer (ich machte sie alle auf) ein einziges Stück zu zeigen, wobei er nichts dächte. Er suchte darnach, er fand aber keines. (Я уже потому презираю все непристойные двусмысленности, что их намного легче придумать, чем избежать, и это тот случай, куда наше нецеломудренное столетие ставит каждого автора. Я однажды попросил одного господина, обладавшего большой живостью, который не мог себе представить другой Венеры Урании, кроме той, у которой красивые ягодицы, среди всей мебели и безделушек моей комнаты (я все открыл) показать мне одну единственную вещь, о которой бы он ничего не думал. Он искал, но не нашел ничего.)». [Пр. тп09-148]. См. «Новую библиотеку изящных наук (Neue Bibliothek der schönen Wissenschaften und der freyen Künste)» под редакцией К. Ф. Вейссе (Weiße, Chr. Fel.), (до 28 тома) и И. Г. Дика (Dyck, J. Gfr.), (осталные тома), том 63 (1800), стр. 59, «Хогартовские гравюры»: «Die «Statua pensilis» eines in effigie Gehenkten – ist eben so falsch wie pedantisch. («Statua pensilis» из воска, дерева и пр. какого-то повешенного – именно также фальшиво, как мелочно.)». Примечание относится к "Объяснениям хогартовских гравюр" Г. К. Лихтенберга, второй выпуск (1795), стр. 79. «Statua pensilis» - изображение повешенного, выполненное из воска, дерева и т. п., образовано аналогично принятым словосочетаниям «statua pedestris - статуя стоящая, в полный рост», «statua triumphant . статуя триумфальная» и т. д. Под «висящей статуей» Г. К. Лихтенберг имеет в виду повешенного.



[Пр. тп09-149]. «позволю себе» - ср. в этой же программе § 51: «Автор настоящей работы предлагает свои услуги, чтобы любой данный предмет расписать любым данным изображением …» [Пр. тп09-150]. В первом издании это примечание наоборот гласило: «Даже многознающему я рекомендую этот реальный лексикон, если он не всезнающий». Э. Беренд замечает, что второе издание этого словаря (1822 – 1824) было посвящено Жану Паулю, возможно из-за этого места. Ср. во «Второй лекции или лекции в Воскресенье Ликования», «Вторая мера предосторожности ума»: «Односторонность намного легче принимает себя за всесторонность, чем за многосторонность, потому что у всесторонности есть единство, к которому многосторонность считает себя неспособной.»

§ 42. - jeanpaulaesthetik.de abteilung...d h i b j h \ z g b _ [_ a j z a j _ r g b y a z i j _ s z...

Documents