РОДИКА ОЖОГ-БРАШОВЯНУ

ЭСТАФЕТАRODICA OJOG-BRASOVEANU

STAFETAEditura Albatros,Bucuresti, 1981

РоманПеревод с румынского

ЕЛЕНЫ ЛОГИНОВСКОЙРедакция: Лев Рабинович

Издательство «Альбатрос»БУХАРЕСТ, 1984

ГЛАВА 1Охваченные ужасом, готовые в любое мгновение сорваться с места, люди пытались

пронзить взглядом дымовую завесу. Пламя кусало крышу, вздымая оранжевые языки. Одна из стен здания рухнула, потом упала другая. Коротко вскрикнула какая-то женщина. Воздух помутнел от дыма и гари.

—Может, там внутри кто-нибудь есть? — раздался сдавленный голос.Ответ поглотил визг сирены. Машина пожарников и две «Дачии» с милиционерами

прибыли одновременно. Через несколько минут из-за угла показалась «скорая помощь».—Что случилось? — поинтересовался высокий прохожий в шляпе.

—Разорвалась бомба.

Восточноевропейское время 9 часов 00 минутКатастрофа — как позже установило следствие — началась с телефонного

разговора. В телефонной будке неподалеку от кафе «Скала» директор художественного салона «Артекс» Андрей Гоган — седой мужчина в простом, но элегантном костюме в третий раз набирал все тот же номер. Дрожащие пальцы не попадали в дырки диска, он бросал и начинал все сначала.

Низенькая толстушка с красной сумочкой, ожидавшая своей очереди, следила за ним с возмущением. Когда Гоган опустил монету в четвертый раз, она застучала в стекло кольцом. Остальные, крутя в пальцах монетки, комментировали происшествие с неистощимым юмором жителей Бухареста.

—Не мешайте, человек учится считать до десяти.—В самом деле! Недаром говорят, что в вечерней школе нынче требования

нешуточные!—Давай, папаша, не то нас здесь Новый год застанет!Приближалась новогодняя ночь. Это чувствовалось по глазам и походке прохожих.

Какое-то оживление — признак больших праздников — охватило город. Торопливые дамочки, встречаясь на бегу, наспех чмокали друг друга, мужчины с тоской вытаскивали сбережения, припрятанные в надежде «пропустить по маленькой», и вкладывали их в блестящие безделушки, полная ненужность которых была видна невооруженным глазом.

Люди в растущей очереди возле телефонной будки начали терять чувство юмора. Замечания стали похожи скорее на те, что можно услышать на автобусных остановках:

—Черт возьми, что же это такое?!—Что вы там делаете, товарищ, диктуете свои мемуары?Гоган повернулся к ним спиной, кусая губы. Его смуглое, почти коричневое лицо

было незаурядным, черты еще не утратили былой красоты. Но бесцветные, часто мигающие глаза были пустыми. На помертвевшем лице застыла тревога, сладострастные губы с поднятыми вверх уголками вздулись и посинели.

Телефон ответил длинным гудком, и директор в ужасе подумал, что снова набрал не тот номер.

*

Флорентийское зеркало отражало елку, установленную на подставке. Пышную, не слишком высокую, утопающую в серебре.

«Она похожа на медвежонка, — с удовлетворением подумала Корина Маня. — На серебряного медвежонка.»

Она взяла с изящного буфета на гнутых ножках вазу с апельсинами и поставила ее возле елки. Получилось красиво… Оранжевый, серебристый и чуть подальше, справа, хрустальный подсвечник с толстой фиолетовой свечой. Она зажжет ее за десять минут до прихода гостей. Свечи и бутылки с дорогими напитками должны быть всегда начатыми. Это говорит о привычках хозяйки.

Бар, в хрустальных дверцах которого отражался свет ламп, выглядел недурно. Бутылка виски «Четыре розы», почти полная, полбутылки «Баллантиз», чуть начатые коньяк, джин и водка…

Корина еще раз просмотрела визитные карточки, разрисованные елочными веточками и миниатюрными шариками, которые указывали место каждого за столом. Она целую неделю билась над тем, как рассадить гостей, перебрала десятки вариантов. Супруги ни в коем случае не должны сидеть рядом: они достаточно надоедают друг другу за триста шестьдесят четыре дня года. Затем следует учесть способность каждого быть забавным и приятным. Пять-шесть субъектов, которым и Новый год не в праздник, если

их посадить рядом, способны испортить всю вечеринку. Критерий общих интересов также входил в расчеты Корины. Правда, Ралука, балерина, располагала поистине неистощимыми запасами фальшивой вежливости, и даже она, нормальный человек из мира искусства, не в состоянии целую ночь выслушивать соображения экономиста Василиаде об общих показателях. А Василиаде — это выяснилось на предыдущих пирушках — становится невероятно щедрым на такие соображения, как только пропустит рюмку-другую. Пусть это все выслушивает доктор Панаите. Зато сам врач-растяпа ни в коем случае не должен сидеть рядом с каким-нибудь семидесятилетним любителем даровых консультаций. Жен ревнивых мужей следует посадить среди мужчин, не представляющих особой опасности, директора художественного салона — среди молодых девушек.

Корина Маня отошла к окну и окинула взглядом всю комнату. Ее чувственное лицо с высокими припухлыми скулами и большим красиво очерченным ртом выражало наивное, детское удовлетворение. Она любила свою квартиру, ее обстановку, и относилась к тем счастливицам, которым никогда не надоедает любоваться одними и теми же предметами. Темно-синий палас прекрасно подчеркивал изящество мебели нежно-зеленого цвета, желтые хризантемы в китайской вазе вносили в праздничную обстановку последний штрих, перекликаясь с хризантемами кисти Тоницы, расцветшими в тяжелой бронзовой раме.

Отсюда, от окна, была видна и часть спальни: огромный оранжевого цвета ковер, гвоздика — одна-единственная — в строгой кобальтовой вазе, длинная змея из многоцветных кусочков бархата, сложившаяся кольцом на низкой кровати, с хвостом, скользящим по медвежьей шкуре…

Корина даже всхлипнула от удовольствия и туже стянула пояс своего банного халата. Ее матовая кожа еще испаряла свежий аромат. Голос Дина Мартина вдруг окатил ее волной счастья. Она повернула ручку магнитофона, усиливая звук. Потом усмехнулась, словно смутившись, и подняла руки над головой, рассыпая каштановые волосы. Глаза с густыми пушистыми ресницами и полные полуоткрытые губы придавали ей какое-то сладострастное выражение.

Зазвонил телефон. Корина пересекла комнату явно подчеркнутой походкой одалиски, с округлыми кошачьими движениями. На ходу распахнулись полы халата, и женщина залюбовалась своими длинными, гибкими и загорелыми ногами. Затем сняла трубку. На лице появилось скучающее выражение.

—А, это ты, Андрей!.. Ты что, с ума сошел? Через час придут гости, а ты зовешь меня в Чишмиджиу [Парк в центре Бухареста]… Какого черта, мы ведь уже не школьники! Не понимаю, что может быть таким важным в новогоднюю ночь… Ты как всегда преувеличиваешь, я уверена… Отложим до завтра.

И представила себе, как он сжимает телефонную трубку в своей мягкой, вечно влажной руке. Летом и зимой, в любое время года Гоган потел — сильно, по-солдатски. Красивые пальцы покрывались капельками пота, ладони становились влажными и скользкими. Корина увидела в зеркале свои полные груди, круглые икры, жемчужную кожу и удивилась, что может выносить прикосновения этого колбасника.

«Как видно, не такой уж у меня нежный желудок», — думала она, слушая торопливый шепот мужчины на том конце провода.

Ей казалось, что вместе со словами до нее доносился и постоянный неприятный запах из его рта, такой знакомый в моменты их близости. Она инстинктивно оглядела комнату. Дорогая мебель, картины, ковры, шкатулка с драгоценностями — с редкими, замечательными вещами — все это было оплачено ценой стоически переносимых ею объятий Гога’на.

«Дорогая или дешевая, а все же — кокотка…»Она отмахнулась от этой мысли. Настойчивость мужчины сердила ее, но она знала,

что сдастся. Ничего не поделаешь. Но мысль о том, что придется выходить из дому,

ощущение, что случилось что-то в самом деле серьезное, ее раздражали. Гоган не был склонен к истерике. У него были совсем другие недостатки.

Бесформенная туша, с которой она делила Гогана, вдруг предстала перед ее мысленным взором. Толстуха с ногами, затронутыми слоновьей болезнью, которые она, к тому же, даже не пыталась прикрыть брюками или длинной юбкой, откормленная гусыня в вечно зауженных платьях, лопающихся подмышками, безобразно ревнивая. Она целыми часами караулила мужа перед магазином, следя через стекло витрины за каждым его движением, если в магазин входил хоть мало-мальски удачный женский экземпляр, провожала его издали до дому…

Мрачно выслушав мольбы Андрея Гогана, Корина бросила трубку. Затем вошла в спальню, натянула первые попавшиеся брюки, замшевый жилет на меху, парик. И, выходя, оставила два зажженных бра: она не любила возвращаться в темноте.

*

Андрей Гоган повесил трубку и, отирая пот с лица, вышел из телефонной будки. Люди, ожидавшие в очереди, встретили его по-разному — в зависимости от темперамента и настроения.

—У тебя, может, и братья есть, папаша? И все такие разговорчивые?Гоган бросил на них свирепый взгляд и удалился.

19 часов 30 минутКорина почувствовала, как он неожиданно взял ее под руку, но, сдержав дрожь

отвращения, продолжала механически идти вперед. Темная и сырая аллея была пуста, статуи в глубине сада казались призраками.

Андрей Гоган беспокойно оглядывался, резко оборачиваясь через каждые восемь-десять шагов.

—Какого тебе черта надо в такой час! — скрипнула зубами Корина. — Нормальные люди готовятся к встрече Нового года. С каких это пор ты стал романтиком?

—Идиотка!—Ты, как всегда, очень любезен.—Брось-ка свои дурацкие шутки, положение очень серьезное. Ведь ты меня

знаешь, я никогда не беспокоил тебя по пустякам.Да, она это знала. Но была слишком сердита. Он тоже был расстроен. Корина

чувствовала, как дрожит его рука. Глубоко вздохнув, она спросила:—Что случилось? Пронюхала Филофтея или Маргиоала — как там зовут твою

супругу?—Ради всего святого, не болтай глупостей! Я ведь сказал тебе, что речь не о ней.—Так о чем же?Директор снова огляделся. Сырые скамейки блестели в слабом свете фонарей.

Между ивами можно было разглядеть гирлянды раскрашенных лампочек кафе «Монте-Карло».

«Я забыла надеть на елку электрические свечи! — вспомнила Корина Маня. — Впрочем, наверное, успею, вряд ли кто-нибудь придет раньше полдесятого.»

—Флоря знает! — выдохнул Гоган.—Кто такой Флоря?—Потрясающе! Я сто раз рассказывал тебе о нем.—Вот и радуйся, что он меня не заинтересовал.—Чего там, он ведь на одну зарплату живет. — Гоган с трудом сдерживал

раздражение. — Контролер.—И чего же он хочет?

—А я откуда знаю? Догадался обо всем, и вместо того чтобы помучить меня и заставить раскошелиться, послал, идиот, донос в прокуратуру.

—О чем это он «догадался»?Андрей Гоган резко выпустил ее руку и остановился. Он был бледен, глаза

нездорово блестели.—Ты надо мной издеваешься? — спросил он, не сдерживая злости. — Вы слышите:

о чем догадался?! Ты что же, воображаешь, что я получаю зарплату в размере двадцати тысяч лей в месяц за то, что вытираю пыль с фаянсовых ваз?

Корина взглянула на него с любопытством.—Значит, столько ты урываешь? А мне намекал, что гораздо меньше.—Когда, несчастная?! Когда выполнял любой твой каприз, не глядя на цену? Чего

тебе недоставало? Что было для тебя слишком дорого? — Он вздохнул: — После Нового года на меня свалится финансовый контроль.

—Так что же, возьми и положи деньги на место.Андрей Гоган засмеялся. Сдавленный клекот в горле и скрип сжатых челюстей

испугали ее.—Ты или полная идиотка, или напилась. Положить на место полмиллиона!

Господи прости! А ты спросила себя — хотя бы из любопытства — сколько мне стоил, например, твой браслет с сапфирами? А мебель, картины, серебро, все эти тряпки, что ты носишь? Самое невинное из твоих посещений комиссионки стоило мне не меньше двух-трех тысяч.

—Можешь не стараться, я давно поняла, что ты просто грубиян.—А мне наплевать!—Это я тоже заметила. Впрочем, ты конечно, прав, я слишком тебя люблю и

готова простить тебе что угодно.—Деньги мои ты любишь! Не корчи из себя святую, я ведь тоже не вчера на свет

родился.—Фи, ты дурно воспитан.Директор чуть не взорвался, но взял себя в руки и хмуро заявил:—Оставь меня в покое, голубушка! Я вообще таких шуточек не терплю, а теперь

особенно. Через какую-нибудь неделю мы, может быть, окажемся за решеткой.—Окажемся. Хорошо сказано! Впрочем, верно, за любимым человеком — хоть на

казнь.—Ты меня раздражаешь, Корина.—Ты мне надоел, Андрей.Они дали пройти молодому человеку, навьюченному покупками. На нем была

блестящая, словно оловянная, куртка. Корина отметила эту деталь механически. Она начинала беспокоиться.

—Я надеялась, что пробелы в твоем воспитании компенсируются известной ловкостью. Как ты, черт возьми, позволил ему себя поймать?

—Они меня еще не поймали.—Если я правильно поняла, через три дня у тебя будет учет?—Им нечего будет учитывать.Гоган снова взял ее под руку. Он говорил торопливо, горячо, склонившись к

самому ее уху.—Я много думал. Выход только один… Один-единственный! Взорвать магазин.—Что?!—Я взорву магазин.Корина Маня засмеялась.—Я тебя не узнаю, Андрей. Ты показываешь признаки недюжинного ума.—Опять начинаешь?

—Послушай, а что если немного увеличить дозу нитроглицерина или что ты там собираешься использовать, и разрушить весь квартал? Тогда твои шансы попасть в сумасшедший дом значительно увеличатся.

Андрей Гоган раздраженно покачал головой. Он хотел свернуть на аллею писателей, но раздумал.

—Иначе я не смогу помешать учету.Женщина остановилась посреди дороги.—Хм, а я готова была поспорить, что у тебя совершенно нет чувства юмора. Вот

так анекдот! Я даже не жалею, что пришла.—Да очнись ты, ради всего святого! — скрипнул зубами директор, тряся ее за

плечи. — Посмотри на меня, похож я на человека, которому впору шутить?—Тогда ты просто сумасшедший! Сумасшедший! — прошептала Корина,

задыхаясь. — Ты подумал о потерях? Ведь там миллионы лей… фарфор, хрусталь, все эти импортные китайские штучки…

*

Художественный салон «Артекс» старался не делать уступок сомнительному вкусу. Чье-то разумное решение привело к восстановлению старинного здания в стиле рококо, многие годы остававшегося в загоне из-за другого менее разумного решения, превратившего его в винный склад.

Декоративные элементы интерьера и внешней отделки, все эти цветочки, листочки и завиточки освободили от казенной серой масляной краски, вернув им былой бархатисто-желтый цвет — цвет чайной розы. Вместо неоновых трубок появились старинные бронзовые люстры с богатыми украшениями, линолеум исчез, открыв широкие каменные плиты.

Экспонаты, расставленные в витрине умелой рукой, заметно выигрывали благодаря тонкому искусству сочетания, простору и едва уловимой золотистой подсветке. «Артекс» впечатлял своим убранством, роскошными товарами и умело подобранным персоналом. За прилавками стояли молодые девушки, владевшие двумя иностранными языками, каждая из которых могла рекламировать зубную пасту, и опытный, внушающий доверие контролер. Лишь при назначении директора кто-то замолвил «доброе словечко». Андрей Гоган, по профессии инженер-агроном, имел самое смутное представление о торговле, зато знал некий поистине бесценный номер телефона.

Произведения стеклодувов из Медиаша прекрасно уживались с творениями китайских мастеров, флорентийские и венецианские зеркала отражали мягкий блеск фарфора фирмы «Розенталь», богемских ваз, кобальтовой посуды, японских кофейных сервизов, статуэток из серебра и слоновой кости, птиц из алебастра и нефрита, шкатулок, украшенных бирюзой, агатами, тигровым глазом… Цены, разумеется, соответствовали вложенному труду и запросам тонкого вкуса.

Контролер Ионел Флоря, усмехаясь, наблюдал за впечатлением покупателей. У магазина — это стало заметно со дня его открытия — были свои клиенты и постоянные посетители: люди со скромными доходами, но любящие прекрасное, вступали в магазин почтительно, как в святилище. Вдруг его взгляд привлекли глаза, способные, казалось, просверлить стекло витрины.

«А, мадам Гоган! Было бы странно, если бы она не появилась!»Женщина с глазами загнанного животного тщетно пряталась за каким-то столбом.

Директора нигде не было видно.

*

—Я лучше тебя знаю, какие вещи у меня в магазине, — сказал Андрей Гоган. — Но — делать нечего.

Корина смерила его долгим взглядом и неожиданно громко спросила:—Сколько человек должно подохнуть по этому случаю? Контролер и кто еще?—Я не убийца, моя радость.—А только подлец!—Я посоветовал бы тебе обдумывать свои слова. Мое терпение имеет предел.

Взрыв произойдет после закрытия магазина. И говори, пожалуйста, потише.Женщина машинально снова двинулась дальше. Гоган начинал ее пугать. Человек,

готовый броситься в бездну. Ему больше нечего терять, и теперь его уже ничто не остановит. Он в состоянии совершить любое преступление, самое ужасное и самое бессмысленное.

«Как я мало его знаю!» — содрогнулась она.На прошлой неделе его еще пугали приставания жены, он три раза менял

транспорт, чтобы ускользнуть из супружеских сетей и незамеченным приехать к Корине. За два года они не провели вместе ни одной субботы или воскресенья, их встречи были строго отмерены. И все это — из страха перед Лукрецией.

Корину это раздражало, и все же она приняла положение, смирилась. Гоган был удобным, щедрым любовником, вдобавок, не пристававшим к ней с ревностью. Он никогда не спрашивал, например, почему вчера ее не было дома в час ночи. После долгих поисков это была просто находка!

—Ну, что ты скажешь?Женщина глубоко вздохнула и вырвалась, так что его рука повисла в воздухе.—Нет, ты решительно сошел с ума. Скажи, что это была шутка.—Конечно, шутка, — оскалился Гоган. — Давай я скажу тебе еще одну! Мне очень

жаль, дорогая, но делать нечего. В этом дурацком мероприятии мне поможешь ты!Корина Маня резко повернулась к нему.—Я!?—Ты, дорогая. Мы должны подбросить в магазин бомбу. Выражусь яснее: ты

подбросишь ее, когда меня там не будет.—И это все?!—Я никогда не предъявляю чрезмерных требований.—Поглядите-ка! А я-то надеялась, что ты предложишь мне хотя бы одно убийство!Директор с преувеличенной осторожностью вынул из портфеля кассетофон.

Корина Маня инстинктивно отступила на шаг.—Атомная бомба?—Нет, обычная, замедленного действия. Вот как мы сделаем. Я вернусь в магазин

и через десять минут уйду снова, под предлогом зубной боли. Это можно будет потом доказать, я и в самом деле зайду в поликлинику. В этот момент ты и вступишь в действие.

—Жду не дождусь.—Надеюсь! Ты, конечно, поняла, что мы должны плыть под одним парусом? Такая

уж у тебя судьба. Не прерывай меня, прошу… Значит, ты придешь в мое отсутствие и купишь самую большую вазу… Деньги у тебя есть? Нет, я так и думал… В этом конверте три тысячи лей. Когда тебе ее завернут, ты попросишь продавщицу подержать ее вместе с кассетофоном, пока ты найдешь такси. Что может быть естественнее в новогодний вечер? Ну как, сложно?

—До обидного просто.Андрей Гоган нервно раскурил две сигареты. Одну он протянул ей, другой жадно

затянулся сам и привлек к себе женщину.—Мои люди тебя не знают. Никто никогда не видел нас вместе. — Он попытался

засмеяться: — Полицейское око Лукреции все же оказалось полезным. При другой жене

мы не были бы так бдительны… Я вижу, ты надела парик. Прекрасно! И не намазалась. Еще лучше! Обычно ты используешь не меньше килограмма «Макса Фактора» в день.

—Какие приятные новости ты мне сообщаешь!—Следовательно, практически невозможно предположить, что впоследствии тебя

кто-нибудь узнает.Женщина шла медленными шажками, внимательно глядя себе под ноги. Она

делала это так сосредоточенно, словно сама эта операция представляла собой необыкновенную важность. Гоган потерял терпение.

—Ну, что скажешь?—Возьми и застрелись.—Корина!—Или выбросись с пятого этажа. В жизни не слышала чего-нибудь более нелепого.Ее голос звучал сухо, металлически.—Не знаю, какого ты обо мне мнения, — продолжала она, — но я не преступница.

У меня и без этого довольно недостатков. Я не выхожу замуж еще раз, потому что мой образ жизни более выгоден, не рожаю детей, потому что эгоистична, да, эгоистична до цинизма, я ужасно поверхностна, равнодушна, раба тряпок и драгоценностей и, как ты правильно сказал, «Макса Фактора». У меня нет преступных пороков, но нет и добродетелей, я никому не сделала зла, но не сделала и добра. Одним словом, я обыкновенная хапуга, каких тысячами можно встретить где угодно.

—Ты кончила?—Нет. Ищи других дураков, Андрей! Я этого никогда не сделаю. Слышишь?

Никогда!—Послушай, девочка, если ты ласкаешь себя надеждой, что я сорву себе голову, а

ты, отделавшись легким испугом, будешь продолжать свои невинные игры на диване, то пора тебе очнуться! В самом лучшем случае ты останешься у разбитого корыта. Пустые стены и телефон на паркете. Повторяю: в самом лучшем случае!

—Это шантаж?—На каком ты свете живешь, несчастная? Неужели ты думаешь, что когда

выяснится происхождение моих денег, тебе оставят твои игрушки? У тебя заберут все до нитки! И, повторяю, это в лучшем случае.

—А в худшем?—Тюрьма, дорогая! Соучастие в краже или, проще говоря, хищение общественной

собственности.—Я не присвоила себе ни нитки и не заставляла тебя красть.—Но знала, что я это делаю. Если бы ты была той Святой, о которой только что

мне рассказывала, перед тобой стоял бы святой гражданский долг донести на меня.—Почему передо мной, а не перед Лукрецией?—Она моя жена, и закон освобождает ее от этого.Корина Маня сжала лицо ладонями.—Какой ужас, господи боже мой!—Хочешь, я скажу тебе еще кое-что? Может случиться, что по отношению к тебе

вещи примут еще более дурной оборот. Тунеядство ведь наказуемо.—Но я работаю!—Нет, серьезно?! Разве ты ходишь на работу? Получаешь зарплату? Ты работаешь

— если то, что ты делаешь, можно так назвать — на свой страх и риск. За последние полгода ты подписала один-единственный контракт, и тот — на оформление витрины в Фетешть. Два огурца, героически дерущихся на дуэли ради помидорки в кружевном фартучке.

—Не хами.Директор обнял ее за плечи.

—Ты так соблазнительна, Корина, что любая судебная инстанция решит, что ты специально вскружила мне голову, узнав, какие товары водятся у меня в магазине.

—В конце концов окажется, что ты — несчастная жертва. Скажи, разве я похожа на идиотку?

—Нет! Ты похожа на роковую женщину. Она выглядывает сквозь все твои поры. Государство поощряет брак, а ты развлекаешься, сводя нас с ума. Четыре мужа бросили жен и детей ради твоего зада.

—Хм! Только тебя мне не удалось развести с Филофтеей, или как там ее зовут.—И ты надеешься, — продолжал директор, — что на все это посмотрят сквозь

пальцы? Что тебя погладят по головке за твой образ жизни?Он замолчал. Женщина поняла, что на суде Гоган не остановится перед тем, чтобы

потянуть ее за собой. В тонущую лодку. Она вглядывалась в сырую тьму, взвешивая все «за» и «против».

—Не думай, что я хочу принудить тебя, — добавил слащавым тоном директор. — Когда мы избавимся от этой мороки, если, конечно, я тебя еще интересую, мы можем уехать за границу. Я во всяком случае собираюсь сделать это. У меня есть деньги в Швейцарии.

Корина Маня устало вздохнула.—Да брось ты! Я тебе не верю, да и… Ладно! Что я должна делать?Андрей Гоган взял ее руку и поднес к губам. Потом поцеловал в висок.—Через десять минут ты направишься к магазину. Ты знаешь, как нужно

поступить, тебя не надо учить. После того, как выйдешь оттуда, зайдешь в кафе напротив. Если все пойдет нормально, долго ждать не придется: в половине девятого магазин закрывается. Без четверти девять мы снова встретимся здесь.

—Можно поговорить по телефону… Я жду гостей.—Никто не придет раньше десяти — половины одиннадцатого. У меня есть для

тебя подарок. Камень… впрочем, нет, пусть это будет сюрпризом.—Хорошо, — сказала Корина.Гоган что-то мастерил на задней стенке кассетофона.—С этой минуты часы идут. Будь осторожна! Смотри, не вздумай поразвлечься,

нажать на кнопку! В ту же минуту раздастся взрыв.Женщина пожала плечами.—Да, мне сейчас как раз до развлечений!

20 часов 00 минут—Вероятно, это подарок, — с профессиональной улыбкой заметил Ионел Флоря.Покупатель протянул чек, мрачно бормоча что-то подобающее моменту. Затем взял

пакет, завернутый в красную, разрисованную еловыми веточками бумагу.—Спасибо и — с Новым годом! — пожелал ему на прощание контролер.Лика, продавщица из отдела «китайщины», взглянула на него иронически. «Тоже

мне, умничает. Лучше бы отпустил нас пораньше.» И тут же, встретив взгляд Флори, ослепительно улыбнулась. Это был великолепный манекен, кукла с огромными фантастически фальшивыми глазами. Одним словом, идеальная продавщица.

Она повернулась к клиентке. «Эта толстая дура никак не может решиться!»Женщина расставила девять ваз «клуазонэ» как оловянных солдатиков и металась

между ними, стараясь уловить эффект. И так уже почти час.—Что вы мне посоветуете? Которая вам больше нравится?Лика проглотила слова: «Ни одна. Оставь ты меня в покое, зануда!» И

очаровательно улыбнулась.—Они все красивые, мадам. Я бы взяла вот эту, — и ткнула пальцем наугад.В магазин вошли три старика, потом пара молодых. Лика застонала, глядя на часы:

«Не хватило им целого года. Нашли время…»

Их обслуживал Ионел Флоря, такой живой, благорасположенный и веселый, словно на улице стоял май месяц и раздавалось чириканье птиц.

Молодая женщина, сентиментально и с видом собственницы повисшая на руке летчика, не оставляла сомнения в том, что выучила словарь «Ларус» наизусть. Она говорила громко, компетентно, с первого взгляда устанавливала стиль и манеру вещи, выносила приговор:

—Броский Галле! Не правда ли, Алекс?Это делалось явно для галерки. Флоря незаметно улыбнулся. Фабрика знаменитого

Эмиля Галле закрылась уже несколько десятилетий тому назад.«Гм, снобизм новой буржуазии!»Он и не знал, что благодаря игре случая через несколько часов их судьбы тесно

переплетутся.Кассирша, со свежей прической, нервно качала ногой, водя шариковой ручкой по

длинной колонке цифр. По ее зеленым ногтям Лика угадала цвет платья, которое она наденет вечером.

Дверь склада открылась, и вошел Гоган в накинутом на плечи пальто. Он казался еще более угрюмым, чем обычно. По знаку начальника контролер, извинившись, оставил клиентов и подошел к нему.

—Мне очень плохо, — тихо сказал Андрей Гоган.Флоря посмотрел на него встревоженно.—Сердце?—Нет, зуб. Аж голова гудит от боли… Послушай, я схожу в поликлинику.Лика подслушивала с самым невинным видом.«Бог все видит, да не скоро скажет, — подумала она, неожиданно развеселившись.

— Наконец-то добрая весть.»—Не беспокойтесь, — заверил его контролер.—Если я опоздаю, закроете и возьмете ключ. Только будьте осторожны, чтобы

девицы чего-нибудь не натворили.Ионел Флоря инстинктивно отступил на шаг. У него было приятное лицо, прямой

открытый взгляд.—Нет, ключ я не возьму, шеф. Ведь вы отвечаете…—Я тебе полностью доверяю.—Нет, шеф, не возьму! Этой ночью у меня другие заботы. — Он усмехнулся: —

Сегодня я обручаюсь.—Молодец, поздравляю.Андрей Гоган помял пальцами челюсть. Казалось, он изнемогает от боли.—Ну что ж! Тогда закрой, девушки будут свидетелями, и брось ключ в дырку для

писем. У меня дома есть еще один… Но может, я еще вернусь.—Я был бы рад.—Верю. Ты ведь человек добрый и ко мне привязан. — Он взглянул на него в

упор: — Не правда ли?«Знает, что я знаю», — подумал Ионел Флоря.И ответил неопределенно:—Разве вам еще нужны уверения?—Нет. Я и так не сомневаюсь.Он открыл дверь, несколько секунд, колеблясь, постоял на пороге и вышел.

Клиентка образцовой продавщицы еще не угомонилась. Она командовала, упершись животом в прилавок.

—Не эту, барышня…вон ту, лиловую… Там, на заднем плане, да, да, точно…

Корина Маня обошла магазин и остановилась в отделе Лики. Она немного поколебалась¸ словно бы выбирая между двумя китайскими вазами, и решилась взять более пузатую, сантиметров шестидесяти в окружности.

—Сколько она стоит?—Всего две тысячи восемьсот лей, — ответила девушка с таким видом, словно

продает себе в ущерб.—Беру, — улыбнулась ей Корина. — Упакуйте ее хорошенько, пожалуйста, я живу

далековато.—Конечно, конечно.Вернувшись от кассы, она сунула девушке вместе с чеком двадцатипятилеевую

бумажку, продолжая очаровательно улыбаться.—Какие у вас красивые глаза!«Ох и пройдоха! Хочет меня подкупить. Видно, ей что-то от меня надо», —

размышляла продавщица.Она обнажила все зубы:—Спасибо. Зато вы — само совершенство.—Я попросила бы вас об одной услуге, — все так же непринужденно продолжала

Корина. — Не могу ли я оставить здесь вазу и кассетофон? Всего на несколько минут, пока я найду такси. В городе прямо столпотворение.

—Разумеется, с удовольствием. Только надо выполнить маленькую формальность. Поговорите с контролером. Флоря, дама хочет попросить тебя о чем-то!

Лицо молодого человека расцвело улыбкой, более широкой, чем обычные, профессиональные. Кассирша подняла голову и подмигнула Лике. Потом одним взглядом оценила одежду Корины. Куртка — столько-то, брюки — столько-то, ботинки, сумка… «Пять тысяч четыреста… Разумеется, без кольца. Если жемчужина настоящая, то это целое состояние…»

—Всегда к вашим услугам, — слегка склоняясь, сказал Ионел Флоря. — Прошу только об одном: постарайтесь не опаздывать. Через двадцать минут мы закрываем.

Корина поблагодарила его улыбкой и покинула магазин.

*

—Готово, — сказал врач.Он подошел к раковине и начал мыть руки. Андрей Гоган поднялся со стула,

ощупывая челюсть.—Я положил вам мышьяку, — говорил врач в зеркало, не оборачиваясь. —

Надеюсь, что все будет в порядке… Полощите теплым отваром из ромашки два-три раза в день и старайтесь не есть на этой стороне. В крайнем случае обратитесь к дежурному врачу, в больницу Кольця… Минутку!

Он отвинтил колпачок авторучки и разгладил журнал.—Ваше имя, возраст, место жительства?Он писал стоя, четко и ясно, красными чернилами.—У вас есть часы? — спросил Гоган.—Да. Сейчас половина девятого.—Спасибо. С Новым годом!

20 часов 30 минутКорина Маня инстинктивно отогнула меховой манжет — она забыла надеть часы

— и взглянула на руку девушки, писавшей счет у соседнего столика.Затем взяла еще ложечку мороженого и с трудом проглотила. Мороженое казалось

ей безвкусным, сбитые сливки прокисшими. В магазине Гогана начали гаснуть огни.

*

Лика нетерпеливо переступала с каблучка на каблучок. Длинный шарф свисал вдоль ее шубы до самых колен.

—Пошли же наконец, люди добрые! Какого черта нам торчать здесь из-за этой вороны?!

Продавщица из отдела зеркал, крошечная женщина вся в веснушках, равнодушно ждала, глядя в пустое пространство.

—Где ты встречаешь Новый год? — спросила ее кассирша.Девушка не ответила. Лика пронзительно взглянула на нее.—Не видишь, она спит стоя.—Она вечно спит, — засмеялся Флоря.Кассирша встряхнула ее за плечи.—Эй, дорогая! Где ты встречаешь Новый год?—Дома, — сказала девушка, застегивая пуговицы серого пальто. — Жду не

дождусь, когда смогу лечь. Может быть, час-другой погляжу телевизор.—А твой кавалер придет?—А, нет… Он слишком много говорит, меня это утомляет.—Почему же ты его не прогонишь?—Другой, может, еще хуже будет.Флоря не спеша надевал кремовую куртку, не отрывая глаз от витрины. Кассирша

пилила его, то и дело поправляя свои кудряшки:—Она не придет! Лучше послушайте меня, не то придется справлять Новый год

здесь!Молодой человек погасил еще одну лампу, бросил на прилавок свою спортивную

сумку и пакеты с покупками.—Наверное, с ней что-то случилось, — сказала Лика. — Не станешь же бросать

просто так кассетофон и трехтысячелеевую вазу!Кассирша пожала плечами.—Денег у нее куры не клюют, это сразу видно.—Вы делайте, что хотите, а я ухожу, — решительно заявила Лика.Ионел Флоря еще раз оглядел улицу.—М-да… — проворчал он, почесывая подбородок. — Мы тоже уходим… В конце

концов, это даже здорово: у меня не было музыки.

20 часов 30 минут—Желаете что-нибудь еще?Корина Маня вздрогнула и подняла глаза. Женщина среднего возраста, стройная и

худощавая, буквально швырнувшая ей на столик мороженое, мерила ее взглядом, говорившим без слов:

«А ну катись отсюда! Мы ведь тоже люди!»Кружевной воротничок ее форменного платья был прихвачен дешевой брошкой, в

волосах — пластмассовая заколка.Корина попыталась улыбнуться.—Спасибо, я хочу расплатиться.Через дорогу, в магазине «Артекс», контролер запирал дверь. Корина видела, как

он попрощался с девушками. Он казался веселым, широко размахивал руками — насколько это позволяла спортивная сумка и пакеты. На минуту он задержался, глядя вдоль улицы, затем быстро направился к бульвару.

Корина Маня вздрогнула. Контролер взял кассетофон с собой. Он прижал его к себе, оберегая от толчков прохожих. Корина почувствовала, что она проваливается куда-то. Вскочив со стула, она стремглав выбежала из кафе, не обращая внимания на

удивленные взгляды посетителей, не в силах взять себя в руки. Все ее существо устремлялось к одной-единственной мысли: кассетофон следует вернуть!

Корина попыталась перейти улицу на красный свет. Машины как стрелы мчались вокруг, троллейбус круто затормозил, объезжая ее в последнюю секунду. Не слыша брани шоферов, она стояла посреди улицы. Силуэт контролера появлялся и исчезал, поглощенный людским морем.

Ее освободил от оцепенения зеленый свет. Она кинулась вперед в отчаянии, сталкиваясь с прохожими, натыкаясь на людей, застывших перед витринами. Парик съехал на одно ухо, шарф волочился по земле.

Кто-то окликнул ее, но Корина не обратила внимания. Она мчалась, не упуская из виду кремовую куртку. Еще немного… Она увидела, что он поднимает руку. Возле самого тротуара остановилось такси, и контролер сел в него.

—Флоря! — кричала Корина Маня. — Погоди!Несколько прохожих остановились — даже предновогодняя горячка не могла

развеять интерес жителей Бухареста к сенсациям — и отпускали ядовитые замечания:—Еще один вырвался из-под каблука!—А ведь завтра — тоже день…Контролер их не слышал. Счастливый, он захлопнул дверцу, и машина взяла с

места.

*

Взмокшая, с трясущимися губами, Корина как безумная вглядывалась в даль аллеи.Андрей Гоган появился внезапно, выйдя из тени романтической беседки, в которой

летом продавались вафли для взрослых и сигареты для школьников. Он внимательно огляделся и в ту же секунду понял бессмысленность всяких предосторожностей. Сейчас в Чишмиджиу можно было спрятать хоть танк — без всякого риска, что его обнаружат. Он незаметно подошел к Корине и взял ее за руку.

—Ну, как?—Убийца!—Корина!Вид девушки испугал его.—Что случилось? Говори!—Несчастье. Послушай! Мы должны немедленно найти его. Пошли!—Куда, безумная?—К Флоре! — выкрикнула она в отчаянии. — Он взял с собой кассетофон!И она заплакала, запустив пальцы в волосы под парик.Андрей Гоган быстро взглянул на нее.—Не отчаивайся и говори ясно, — сказал он, едва сдерживая раздражение. —

Почему Флоря взял с собой кассетофон?—Откуда я могу знать? — крикнула девушка. — Взял, и только!. Он ждал меня до

без двадцати пяти девять, потом ушел с кассетофоном. Я побежала за ним, но не сумела остановить. Он сел в такси…

Гоган выпустил ее руку и глубоко вздохнул.—Идиот! Все испортил. Нужно придумать что-нибудь другое…—Что?—Взлом… Идея, конечно, не блестящая, но иначе мне не выпутаться.Корина не верила своим ушам. Застыв от ужаса, она смотрела на него:—Ты ничего не понял! Флоря взял с собой бомбу.—Да, к сожалению! Говори, пожалуйста, потише. У меня дома есть другие

ключи… Но дом — это значит новая истерика…

—Потрясающе! — в отчаянии закричала женщина. — Ведь если он включит кассетофон, все кончено.

—Ну и что же?—Пошли к нему!Она в беспамятстве царапала ему руку. Андрей Гоган сердито вырвался.—Ты с ума сошла? Представь себе, какое у него будет лицо, когда он увидит меня

в дверях и услышит, что я требую кассетофон. Откуда я все это знаю, почему мне приспичило разыскивать вещи клиентов — ни с того ни с сего, в новогоднюю ночь, и так далее и тому подобное! Нет, давай говорить серьезно! К тому же, я и представления не имею, где он встречает Новый год.

Корина повернула к нему заплаканное лицо.—Ты можешь узнать.—Ради всего святого, — скрипнул зубами Гоган, — говори потише! У меня — как

он сказал сегодня — другие заботы. Весь план полетел к чертям.—Вот что тебя сейчас беспокоит?! Человек может умереть в любую минуту…—Негодяй, а не человек.—Это не имеет значения. Вокруг него друзья, близкие… Ведь произойдет

настоящая катастрофа, как ты не понимаешь? — Она вдруг резко остановилась и схватила его за отвороты пальто. — Ты должен что-нибудь сделать!

Директор возмущенно смотрел на ее распухшее от слез лицо, оголенные гримасой десны. Ему захотелось ударить ее.

—Оставь меня в покое! — скрипнул он зубами.—Мы должны это сделать! Ведь иначе мы — убийцы!—У меня нет никакого сочувствия к доносчикам. Негодяй стоит своей судьбы.—Чудовище! Изверг!Она в отчаянии трясла головой. Гоган сжал в карманах кулаки. Его голос дрожал от

негодования.—Послушай что ты говоришь, Корина.—Что мне слушать…—И не кричи. Я просил тебя тысячу раз.—Наплевать, пусть слышат! Ведь ты намеренно посылаешь на верную смерть

десятки человек!Андрей Гоган пожал плечами.—Это не факт. Умрет тот, кому на роду написано.Корина вытерла заплаканные щеки и продолжала сквозь всхлипывания:—Ты просто чудовище! Я согласилась помочь тебе, считая, что это слишком

жестоко — посылать человека в тюрьму из-за нескольких тысяч лей…—Сотен тысяч!—Не прерывай меня.Директор не обратил внимания на это замечание.—Ты решилась пойти за мной по другим соображениям. Слишком ты привязана к

комфорту, к безделушкам в своей квартире, к своему незапятнанному личному делу, чтобы рисковать судебным процессом. Ты была готова взорвать здание — музей и товары на несколько миллионов лей, так что не корчи из себя, пожалуйста, моралистку.

—Товары, а не людей!—Не говори! Все равно они стоят гораздо больше.—Как ты можешь быть таким циником?—Я циник, а ты неисправимая идиотка.Он размахивал руками, не в состоянии вслушаться в свои собственные слова.— Что я им скажу, несчастная? Что я вставил в кассетофон бомбу, а сейчас меня

охватили угрызения совести?—Придумай что-нибудь другое.

—Что?! Что я задумал пошутить с милицией? Что страшно соскучился по Флоре и не могу отпраздновать без него Новый год?

Корина Маня бессильно вздохнула.—Если не найдешь ничего лучше, придется сказать им правду.—Никогда, слышишь? Никогда! Пусть себе подыхают! Десять, двадцать, тысяча!

Мне наплевать!Корина отшатнулась от него.—Какой ты подлец, Андрей!—Стоит мне отсчитать тебе сейчас пять тысяч лей, как я тут же стану твоим

зайчиком.Женщина глубоко вздохнула. Через открытое пальто была видна ее вздувшаяся

шея, ритмичное колыхание грудей. Она прикусила губу и тихо сказала:—На этот раз ты ошибаешься, Андрей. Вот увидишь.Она резко повернулась и пошла. Гоган догнал ее.—Что ты хочешь делать?—Заявить в милицию.—Корина!—Отойди, или я закричу!Гоган схватил ее за плечи и попробовал привлечь к себе.—Корина, успокойся.—Отойди!—Еще один звук, один лишний шаг — и я тебя убью.—Оставь меня!—Мне терять нечего. Опомнись!—Отойди.Она вырвалась и побежала. Андрей Гоган кинулся за ней.—Корина, послушай…Она бежала, сама не зная куда, не видя дороги, ища выхода из этого проклятого

парка. Шаги Гогана приближались. Она заспешила еще сильнее и крикнула:—Помогите!Черная ветка орешника ударила ее прямо по глазам. Она остановилась в

растерянности. И в ту же минуту почувствовала две огромные горячие руки, которые тянулись к ее шее. Корина дико забилась в мощных клещах, и крик замер, не успев вылететь из ее груди.

Андрей Гоган услышал резкий свист, быстрый стук сапог. Подхватив под мышки тело женщины, он затащил его под круглый подстриженный куст.

Два милиционера и сторож бежали к нему. Карманные фонарики пронизывали тьму, вздымали тени. Директор приник к земле, затаив дыхание. Свет разлился в нескольких сантиметрах от тела Корины и нерешительно побежал дальше.

—К источнику Эминеску! — приказал хриплый голос.Шум удалился. Гоган на четвереньках добрался до берега озера и спрятался от глаз

фонарей.ГЛАВА 2

20 часов 45 минутИонел Флоря тщательно уложил свои покупки, поставил кассетофон на спинку

заднего сиденья, затем удовлетворенно вздохнул и попытался отыскать в зеркале глаза женщины, сидевшей за рулем.

—Как мне повезло, что я вас нашел!Женщина засмеялась. У нее были здоровые белые зубы и лицо креолки с

гармоничными чертами. Гладкие волосы, собранные на затылке в шишку, подчеркивали энергичное выражение лица. Казалось, что ей лет сорок, что она способная и очень

смелая. Большое крепкое тело и плечи атлета подтверждали впечатление мужественной силы. Она уверенно держалась за рулем, говорила решительно.

Ионел Флоря перевел глаза на стекло, следя за оживлением, царящем в городе. Все спешили, суетились, тащили большие плетеные бутыли и магнитофоны, пакеты и сетки, в которых вечерние туфли дам умещались рядом с кастрюлей голубцов или с кексом, предназначенными для встречи Нового года в складчину.

Женщина за рулем заговорила, не глядя на Ионела Флорю:—Сейчас большой тарарам. А после половины двенадцатого все утихнет, и часов

до пяти я буду безработной…—Вы — в ночной смене?—Да.—Не повезло вам, — улыбнулся Ионел Флоря, крутя в пальцах сигарету.—Пустяки!.. Да, можно, я тоже курю.Она затормозила и высунулась в окно, браня водителя красной легковушки:—В другой раз уши оборву!Флоря представил себе мысленно габариты женщины, большие сильные руки и

подумал, что она явно не относится к тем, кто хвастается впустую. Он внимательно посмотрел на нее.

—Вроде бы я видел вашу фотографию в газете…—Не исключено.—Вы занимаетесь атлетизмом или конькобежным спортом?Женщина весело засмеялась:—Я была балериной.—Что?!Пропустив это замечание мимо ушей, маневрируя одной рукой, женщина

продолжала:—Но после тридцати лет я начала «многосторонне» развиваться! Так что мне

ничего не оставалось…—И это не опасно — работать ночью?—Почему же?—Ведь всякие попадаются. Хулиганы, бездельники…Женщина нахмурилась.—Конечно, опасно. Неделю тому назад начальник заявил мне, что расторгнет

контракт, если я, защищаясь, буду применять кулаки… Мне только ладонями положено.Ионел Флоря дрожал от нетерпения. Колоссальная идея — обручиться в

новогоднюю ночь! По правде сказать, идея принадлежала Эмилии. «Это оригинально и выгодно. Не нужно тратиться дважды. Подумай, как будет симпатично, когда в двенадцать часов ночи мы объявим, что помолвлены. Только ты молчи, не проговорись заранее. Даже на работе никому не говори. Пусть это будет сюрприз. Дай-ка мне еще раз кольца, я хочу посмотреть.»

Он механически ощупал нагрудный карман, ощутил четырехугольную коробочку, и вдруг его охватила волна счастья. Чуть не задохнувшись, Ионел слегка ослабил под шарфом узел галстука. Он был в новом кофейного цвета костюме. Тоже идея Эмилии. «Зачем тебе еще идти домой, ты ведь и так поздно кончишь. Рубашку переоденешь у нас…»

«Как она обрадуется, когда увидит кассетофон! — подумал он, довольный. И вдруг оцепенел. — Господи, как я мог забыть!»

—Что случилось? — спросила женщина за рулем. — Секунду тому назад вы были на седьмом небе.

—Нет ли здесь поблизости цветочного магазина? Я непременно должен купить букет гвоздик.

Женщина скептически покачала головой: «Цветы накануне Нового года!»

—Можете попробовать возле Армянской церкви. Повернуть?—Да, будьте любезны.Он благодарно улыбнулся ей, и женщина растрогалась: «Какой молоденький!»Она любила людей, способных радоваться жизни. У нее самой для этого было не

слишком много поводов. Но когда они появлялись, она умела радоваться. Остановились перед цветочным магазином. Ионел Флоря быстро выскочил.

Женщина закурила по-мужски, оберегая пламя зажигалки руками, и взглянула на часы. «Если попадется пассажир в Друмул Таберей, забегу к своим, поздравлю их с Новым годом.»

Она представила себе семейную картину. Худенькая старушка с шалью на плечах и толстяк-мальчишка — два друга, сидящих перед телевизором.

—Бабушка, а на Юпитере есть люди?—Есть. Когда люди умирают, они отправляются прямо туда. Наверное, теснота там

ужасная.«Бедная мама! — улыбнулась женщина. — Она воображает, что дает научные

объяснения.»Ионел Флоря вернулся с горшком белых цикламенов.—Вот все, что я нашел, — сказал он огорченно. — У меня под носом продали

последние гвоздики.—Это для вашей невесты?—Как вы угадали?—Я уже тринадцать лет вожу людей. Разрешите?Она взяла горшок с цветами, вошла в магазин и поставила его на прилавок,

положив рядом десятилеевую бумажку.—Вы перепутали, — сказала она, подмигивая. — Маэстро Флорин Персик просил

вас оставить ему пять гвоздик.—В самом деле…Продавщица непринужденно взяла деньги и сложила прекрасный букет. Ионел

Флоря ждал, прислонившись к машине. Он недоуменно заморгал.—А мне она сказала, что гвоздики кончились.—Вы ужасно молоды!Контролер с детской радостью взглянул на гвоздики и взволнованно поблагодарил:—Спасибо. Сколько я вам должен?—Нисколько. Поехали.

20 часов 55 минутСвернув с улицы Святого Константина, он перестал оглядываться. На бульваре

Плевны было тихо. Две группы людей в вечерних туалетах поспешно заводили машины и набивали их всякой всячиной. Бутыли, пакеты, огромные блюда, накрытые белой бумагой. Они были веселы, говорили громко, смеялись. Разряженные женщины, сверкая украшениями, поднимали подолы своих платьев, оберегая их от грязи. Их элегантные туфли на высоких каблуках через несколько часов повиснут под праздничным столом…

Гоган ускорил шаги, инстинктивно прикрывая лицо.«Значит, мне так ничего и не удалось сделать. Корина убита, тот дурак все равно

что мертвый, и кто его знает, скольких он потянет за собой… и все это напрасно. Учет все равно состоится.»

Он вытирал пальцы о брюки, будучи не в силах отогнать ощущение теплой и мягкой шеи.

«Истеричка! Я должен был ей помешать!»Задыхаясь от страха и злобы, сам того не замечая, он говорил вслух, и один из

прохожих удивленно взглянул на него.

«Спокойно, спокойно, главное — не терять голову. Взлом не годится, мне некогда его подготовить… Любой следователь обнаружит подделку… Придется поджечь, другого выхода нет… Спокойно! Посмотрим, какие я оставил следы. А если меня подстерегала Лукреция? Нет. Это исключено: при первых же словах, которыми я обменялся с Кориной, она обнаружила бы себя истерикой. Еще одна сумасшедшая! Нет, следов я не оставил. Смерть Флори приписать мне невозможно. Никакой связи… Смерть Корины тоже…»

У него не было угрызений совести, и равнодушие к трупу, оставленному в кустах в Чишмиджиу, удивляло его самого. Когда-то жизнь без Корины казалась ему невозможной. Трехлетняя связь… Они познакомились с ней в Северной Эфории, в дневном баре. Лукреция принимала грязевые ванны — благословенный спондилез! Три часа полной свободы ежедневно были для него настоящим подарком судьбы. Корина прекрасно выглядела в оранжевой пляжной пижаме, с волосами, убранными в тюрбан. Большие цыганские серьги и загорелое лицо создавали впечатление, что она нарочно загримировалась. Замаскирована и до чертиков соблазнительна! Она работала в валютном магазине одной из гостиниц.

—А в остальное время года?—Я — свободный художник. Оформляю витрины.—Доходное место?—Еще никто не разбогател, развешивая в витринах трусики, комбинации и куски

ситца.—Можно предложить вам еще мартини?—Можно.Когда Корина смеялась, она была поистине очаровательна. В такие минуты она

напоминала ему грациозных негритянок, нарисованных на кофейных коробках. Вдали от Лукреции — словно на другом конце света — он чувствовал себя веселым, помолодевшим…

—Когда я могу вас увидеть?—Вечером, после того как я закрою.—Вечером для меня невозможно.—Почему?Он всегда был сторонником прямой, открытой игры.—Я женат. Моя жена здесь, со мной.—Понимаю… Довольно-таки неприятно, не правда ли?Он видел, что она колеблется: медленно собирая сигареты, маленькое золотистое

портмоне, ищет им место в пляжной сумке.—В Бухаресте — другое дело.Корина пожала плечами и поморщилась, вытянув трубочкой мясистые губы.—Мне не нравятся запутанные отношения и связи, лишенные перспективы.—Вы хотите выйти замуж?—Нет. Но мне хочется, чтобы я могла сделать это в любой момент. Очень жаль…Гоган снял с шеи цепочку с массивной золотой монетой и положил ей в ладони.—Разрешите преподнести вам это… на память о получасовом знакомстве в

Эфории.Он остановился, охваченный ужасом. Кольцо!.. и начал лихорадочно снова и снова

ощупывать карманы. Подарок Корине! Он почувствовал, что леденеет от страха. Несомненно, он потерял его в Чишмиджиу. Корина выкручивалась, скользя, как змея. Потом он тащил ее за кусты и забыл обо всем, заботясь лишь, чтобы его кто-нибудь не увидел, а потом старался как можно быстрее скрыться.

Внезапно перед Андреем Гоганом ясно встала картина катастрофы. Он вспомнил объявление в газете: «Кассетофон “Грюндиг”, меховое пальто, прекрасное кольцо…». Кольцо было в самом деле великолепное, редкий, почти белый сапфир в венце из мелких рубинов. «Старуха вспомнит меня. Когда сегодня кто-то платит за такую безделку восемь

тысяч лей, его разглядывают внимательно, любой милиционер расколет старуху в сорок восемь часов… Путь до меня — еще короче. К тому же на кольце — отпечатки моих пальцев. А на месте преступления я оставил следы.»

Он резко повернулся и пошел назад, к Чишмиджиу. Это была ошибка, которая могла оказаться роковой, но делать нечего. Нужно найти кольцо.

21 час 00 минутСторож и милиционер почувствовали что-то в одну и ту же минуту. Где-то

поблизости раздавались приглушенные стоны. Сержант включил карманный фонарик. Резкая струя света пронизала кустарник. Женщина лежала, зарывшись лицом во влажную траву. Он осторожно перевернул ее.

—Еще жива.—Ты думаешь, Митикэ? — скептически спросил сторож. — Судя по тому, как она

выглядит, ее задушил какой-то подлец… Молодая женщина…Сержант засвистел. Короткие свистки ответили ему почти мгновенно. В конце

аллеи появились трое сторожей. Милиционер вышел им навстречу:—Никого не подпускайте. Здесь было нападение на женщину. Пойду сообщу в

«скорую помощь».

Он осторожно прокрался в парк, напряженно прислушиваясь к каждому шороху. Прислонился к огромному каштану и застыл, наблюдая. Нет¸ ему не показалось. Явственно послышался топот, стук сапог, тревожный шум, лай собак. Внезапно аллею залило светом. Фары машины «скорой помощи» мели асфальт.

Андрей Гоган замер в тени. «Она жива! Иначе ее не нашли бы так скоро.»Охваченный паникой, схватился за горло.«Пропал!»

*

Ионел Флоря положил цветы на колени, чтобы не помять тонкую бумагу, в которую они были завернуты. Потом, заинтригованно взглянув на женщину-шофера, покачал головой:

—Ну и странная же вы!—Ничуть. Самая обыкновенная.—Я бы не сказал! Какой другой шофер стал бы беспокоиться, доставать мне

цветы?—Я ничуть не беспокоилась, — улыбнулась женщина.—Видимо, короткие расстояния для вас выгодней.—Вы имеете в виду… чаевые?—Да.—Гораздо выгоднее. — Она засмеялась: — Я не святая и от чаевых не

отказываюсь. Что же касается гвоздик… Ведь все мы были когда-то молоды! Ничего особенного…

Внимательно следя за движением, женщина тщетно пыталась обогнать голубой «Фиат».

—Красивая? — спросила она вдруг, не глядя на Ионела.—Кто?—Ваша невеста… То есть, что я говорю! Само собой разумеется! Все невесты

всегда красивы, если только это не брак по расчету.—Кто же женится нынче по расчету?—Довольно многие… Вы работаете в торговле?Ионел Флоря широко раскрыл глаза.

—Как вы догадались?—Я просто наблюдательна.Она показала на значок, видневшийся под расстегнутой курткой. Контролер снял

его и сунул в карман.—Только до лета. — И объяснил: — Я учусь на экономическом, заочно. Почему вы

смеетесь?Она не ответила.—Сразу же после двенадцати мы объявим о нашей помолвке. Эмилия очень любит

сюрпризы. Это известие разорвется как бомба!Женщина кивнула головой. «Наверняка все уже по меньшей мере месяц как знают

об этом сюрпризе и ломают себе голову, какой бы им сделать подарок.»—Поздравляю! Я уверена, что вы их поразите.—Я тоже уверен, — наивно заявил молодой человек.Эмилия сама сшила себе желтое платье с большими цветами. Жаль, что она

постриглась. «У меня слишком треугольное лицо для этих прядей…» Ионел посмотрел на нее с удивлением. Он мог бы поклясться, что в жизни не видел лица милее. Маленькие карие глаза весело блестели, когда она улыбалась, на левой щеке появлялась ямочка. Он подумал о гостях. Хорошо, что Нелу тоже решился прийти. Из всех братьев Эмилии Ионел лучше всего чувствовал себя с ним. Потрясающий парень! Играет на гитаре, знает более пятисот анекдотов (однажды они пересчитали их вместе), а когда подражает актеру Пуйу Кэлинеску, все валятся от смеха.

Ионел Флоря еще раз вспомнил список приглашенных. Господи, сколько они мучились над этим списком! «Давай посчитаем еще раз, — предлагала Эмилия и начинала писать на чем придется: на клочке газеты, обрывке кухонной клеенки или, в парке, царапая землю палочкой. — Двадцать семь человек! Делать нечего. Уберем мебель и накроем два стола. В одной комнате все не уместятся…»

Женщина за рулем надкусила бублик. Потом вынула еще один и протянула Ионелу. Он был теплый, хрустящий.

—Я не люблю есть одна. Когда моих нет дома, спускаюсь и захожу в «Экспресс». У каждого свои странности…

*

—Папа, ты что наденешь?Полковник Дэнец лежал на кровати. Он, заложив руки за голову, медленно

повернулся, оглядел свою дочь с ног до головы внимательным, критическим взглядом и незаметно поморщился. Отилия, стройная, светловолосая и явно довольная своим видом, нетерпеливо передернулась.

—Мама послала меня спросить, что ты наденешь.—А тебя она спросила?Отилия вздохнула и начала демонстративно изучать стены комнаты. На ней было

прозрачное голубое платье без рукавов, с глубоким вырезом на спине, до самого пояса. Веки она подвела голубым, в волосы воткнула василек из голубого бархата.

В столовой сын полковника, Овидиу, уже полчаса искал какую-то мелодию, то и дело меняя магнитофонные ленты. Сумятица звуков и вопли певцов выводили полковника из себя.

«И это музыка? — спрашивал он себя, будучи не в силах успокоиться. — Мается, стонет, блеет овцой! Бывало, столпотворение людских тел, телег и скота в базарный день в Гижасе не могло вызвать такого дикого шума…»

—Ты, я вижу, осталась в ночной рубашке.

—Разве ты мог меня не расстроить? Это для того, чтобы я чувствовала себя как можно лучше под Новый год! Ну, дальше! Краска на веках и — что еще? Ах да, чтобы я взяла скребницу и расчесала свою гриву.

Полковник заметил в зеркале лицо Овидиу, который делал сестре знаки оставить отца в покое.

«Отец застрял на “Я парнишка молодой” и на “Молитве девы”», — говорил он обычно. Мать, веселая, кудрявая и еще красивая в свои сорок пять лет, смеялась вместе с ними. Сейчас она сунула свой курносый нос в дверь спальни и притворилась удивленной:

—Как? Ты все еще не готов?—Ему не нравится мое платье, — сообщила ей Отилия и, быстро покачиваясь на

высоких каблучках, вышла из комнаты.—Почему ты позволяешь ей ходить раздетой? — проворчал Дэнец.Его жена рылась в шкафу.—Такая нынче мода, — ответила она приглушенным голосом. — Она ведь

студентка последнего курса.—В ее возрасте ты еще носила косы.—И была втрое тупее ее. Что я знала, кроме шитья и двенадцати кулинарных

рецептов?—А эти зато уже знают столько, сколько не выучишь за целую жизнь… Мне было

довольно шитья и готовки.—А мне!? Ей-богу, Олимпиу, пора бы тебе наконец забыть, какими покорными

были женщины в Гижасе.Полковник сердито поднялся и сел на край кровати, упершись руками в матрас.—Покорные-непокорные, а я не позволю, чтобы моя дочь ходила неприлично

одетая, с лицом, размалеванным, как цирковая афиша! А на того, длинного, ты посмотрела? Плечи как у цыгана-скрипача, штаны под пупком, в голове ветер гуляет.

—Насколько мне известно, он уже получил диплом инженера.—Чтобы быть человеком, не диплом нужен.—Они же молоды, Олимпиу!И она весело засмеялась, словно сам этот факт сделал ее счастливой.—Молоды! — взорвался Дэнец. — У меня тоже есть молодые подчиненные. Но

они знают, что такое приличная одежда.Он остановился, закусив губу: врожденная честность не позволила ему

продолжать. Неделю тому назад он встретил лейтенанта Мошояну перед кинотеатром «Патрия». И обомлел. Молодой человек в каком-то лиловом пальто (полковник не подозревал, что такой цвет возможен даже для пижамы) и в шапке всех цветов радуги держал под руку птичку с волосами, выкрашенными в четыре разных цвета, и в серьгах, каждая из которых весила не меньше полукилограмма.

«Человек он умный, — говорили о полковнике подчиненные, — но будто из прошлого века. Поглядите, как он держит семью! Дети говорят ему “целую руку, отец”, старшего, инженера, если он не является к концу телевизионных передач, ставит в угол, дочка спрашивает, можно ли ей прочитать “Даму с камелиями”, — слишком смелый автор, сами понимаете…» Разумеется, они преувеличивали, и никто не позволял себе ни малейшего иронического намека в присутствии полковника, но Дэнец, слишком умный, чтобы не замечать хорошо замаскированных ухмылок, страдал от непонимания и того, что он называл разложением эстетического чутья у молодежи.

«Как они не понимают, — говаривал он, сидя за стаканчиком со своими трансильванскими друзьями, — насколько красивее выглядит девушка с чистым лицом, в простом белом платьице и цветком в руке? Моя дочь целый день стоит на весах, а по дому ходит, укутав лоб в полотенце, чтобы, не дай бог, у нее не образовались морщины…»

Такие мысли туманили его крупное лицо с жесткими чертами, с врезавшимися глубоко в щеки уголками губ. Жена бросила на него быстрый взгляд.

—Ты ведь умный человек, Олимпиу! Я часто думаю: как ты не понимаешь самых простых вещей?

—Я!?—Сколько, по-твоему, они будут терпеть такую дрессировку? Не удивляйся, если

Отилия выйдет замуж за первого человека, которому будет все равно, какой оттенок помады она предпочитает.

—Меня больше ничто не удивляет, — вздохнул полковник, пожав плечами. — Видно, я постарел.

—Нет, дело не в том. Впрочем, сейчас не до этого.Она погладила его по виску и подала ему костюм и рубашку.—Гости собираются. Я пришлю Отилию, чтобы она завязала тебе галстук.

Дэнец еще полчаса проплескался в ванной и наконец вышел «туда», стараясь принять улыбчивый вид. Но с первых же секунд понял, что все его усилия пропадут даром. Никто не обращал на него ни малейшего внимания. В столовой дым стоял коромыслом, магнитофон орал одновременно с радио, из-за беспорядочных движений казалось, что у всех бесконечно вытянулись руки. Полковник подумал, что, наверное, для этих молодых людей адский шум и означает хорошее настроение. Девушки и юноши то и дело переходили с места на место со стаканами в руках, что опять-таки вызвало его недоумение. Что это за мода — пить за час или за два до того, как сядешь за стол!?

И говорили они громко, слишком громко, все одновременно, смеялись по любому пустяку. Дэнец тщетно пытался понять их речи.

—Этот тип совсем свихнулся! Взял ленты с романсами.— И отдал этим бандитам Джорджио Мораде.—…у меня есть последняя пластинка Би Джиз.—Ты отстал, старик! Уже четыре недели Квин держит первенство по

Великобритании!—Я думал смотаться в Лондон, да побоялся пропустить профсоюзные выборы.Наконец, они заметили присутствие полковника и онемели все разом. Отилия с

деланной нежностью взяла его за руку.—Мой папочка, самый известный полисмен с берегов Дымбовицы. Предупреждаю

любителей: не пытайтесь увести какую-нибудь ложку или вилку, плохо кончится!О нем быстро забыли. Краем глаза полковник наблюдал за худой раскрашенной

бабенкой с рыжими волосами, повисшей на плече Овидиу. Она что-то шептала ему на ухо, и дубина, казалось, таял от счастья.

Он пошел на кухню. Жена резала раскаленным ножом жаркое и раскладывала его на блюда.

—Чего тебе здесь надо, Олимпиу? Займись гостями.—Не беспокойся. Ни один из них не страдает застенчивостью.Он сел на табурет, подальше от печки, и начал изучать приготовленное.—Неужели они столько слопают? В жизни не видел столько тощих кляч в одном

месте.—Слопают, Олимпиу, не мешай мне, пожалуйста.—Почему Отилия тебе не помогает?—Она мне помогла достаточно.—Да уж, я видел ее кекс. Просто уголь: можно писать на заборах.—Зато посмотри на ее дипломный проект. Она защитила его с отличием. Зачем ты

меня расстраиваешь?Полковник согласился, что в конце концов все это можно будет обсудить и на

следующий день, и решился смолчать. Но его решимость длилась не более минуты.—А та щука, с морковного цвета волосами, — кто такая?—Какая щука?

—Не видишь, что ли? Пристала к твоему сынку как банный лист.Мадам Дэнец взглянула через плечо и довольно подмигнула.—А, Мэриука! Замечательная девушка, архитектор. Я знакома с ее родителями,

очень приличные люди.—А я с ними почему не знаком?Жена засмеялась.—Ты человек занятой, Олимпиу.Она хитро, как в молодости, взглянула на полковника и прижалась к его плечу

виском. Руки она держала на отлете, чтобы не испачкать платье.—Дорогой мой, я бы так хотела…Но ее прервал голос Отилии:—Папа, к телефону.Он с трудом пробился между гостями, вошел в свой рабочий кабинет, закрыл за

собой дверь и снял трубку.—Да, я тебя узнал… Откуда ты говоришь? Не понимаю. А, «скорая помощь»…

Хорошо, жду машину…Он вернулся в кухню и сообщил жене, что должен уехать. Отилия полоскала в

раковине стаканы.—Ты знаешь номер телефона пожарников? — спросил Дэнец.—Зачем?—Насколько я понимаю, он вам понадобится…Он направился к выходу. Дочь повернулась в его сторону, и только слепой,

подумал полковник, не заметил бы, как она облегченно вздохнула. Жена, искренне расстроенная, проводила его до двери. Магнитофон заорал ему вслед с каким-то отчаянием: Овидиу поставил его на полную мощность.

«Хм! В чем-то я все-таки ошибаюсь!»

21 час 15 минутПолковник Дэнец внимательно слушал Корину, время от времени поднимая глаза и

испытующе глядя на ее мясистое лицо. Женщина совсем оправилась и даже выразила желание уйти из больницы.

«Баба, из-за каких мужчины обычно теряют голову. Ужасно соблазнительная… М-да, все же красная щука лучше. Если бы мой парень попался этой, ему бы несдобровать.»

Он вспомнил свои молодые годы. Проходя мимо такого «лакомого кусочка», он всегда ускорял шаг.

—Вам повезло.—Я вообще везучая…Она горько поморщилась, глядя куда-то вдаль.—Все женщины, все без исключения, — продолжала Корина Маня, — хотят

нравиться. Я же испортила себе жизнь, потому что слишком нравилась…«По сути, — размышлял полковник, — она права. Это ведь очень трудно — жить

честно, когда тебе к ногам кладут золотые горы. Правильно говорят французы: честность — это безобразная старая дева, за которой никто не гонится.»

—С каких пор вы его знаете?—Летом будет три года.—Он казался вам неуравновешенным? Только сумасшедший в состоянии такое

выдумать! Бывают такие, с навязчивой идеей об адской машине…Женщина покачала головой и поднесла руку к шее.—Сумма достигает полумиллиона. Представьте себе, в какую он впал панику,

узнав, что через пару дней у него будет учет.—Откуда он узнал?

—Не имею представления. В жизни своей не видела такого отчаявшегося человека. Он в состоянии сделать что угодно.

—Я начинаю верить вам, — он облизал губы. — В котором часу должен произойти взрыв?

Он ждал ответа напрягшись, следя за ней из-под ресниц. Корина пожала плечами.—Я только сейчас поняла, что даже не спросила его об этом. Но он несколько раз

сказал мне, что она взорвется после закрытия магазина или если кассетофон включат.—Да! — вздохнул полковник. — Опишите мне машину, в которую сел Флоря.

Цвет, марка, может быть, вы заметили лицо шофера — в общем, любую деталь, даже самую незначительную.

Глаза Корины метались по стенам. Камень в кольце, надетом на мизинец, мерцал, как спелая рябина.

—Это была «Дачия-1300».—Цвет?—Светлый. Грязно-белый или бежевый.—Другие детали?—Мне очень жаль, но… Нет, я действительно больше ничего не помню.—Куда они направились?—В сторону шоссе.Полковник встал.—Я вернусь через несколько минут. Какой номер телефона у Гогана?И записал его на трамвайном билете, затерявшемся в кармане. Мрачная сестра

проводила его вдоль белых коридоров. В палатах больные слушали новогоднюю передачу. Дэнец ужаснулся: «Несчастные! Праздновать Новый год в больнице!»

Они вошли в узкую комнату с чисто застланной раскладушкой, раковиной, маленьким письменным столом и стулом. Сестра показала ему на телефон.

—Подождать вас?—Нет, не беспокойтесь, я сам выберусь.Он старательно набрал номер, сверяясь с запиской на каждой цифре. Можно было

побиться об заклад, что Гогана нет дома. Ему тут же ответил высокий нетерпеливый тонкий голос. «Ну и мяукает!» — подумал полковник. Женщина непременно хотела узнать, с кем она говорит, и полковник назвал первое попавшееся имя.

—Штефан Попеску.—Опять?!—Но позвольте…—Послушай, пьянчуга, сколько раз тебе говорить, чтобы ты оставил моего мужа в

покое? — взорвалась женщина.Полковник глубоко вздохнул. «Сегодня мне явно не везет.»—Мне кажется, что здесь какая-то путаница…—Путаница? Да?! Погоди, в один прекрасный день найдется и на тебя управа!Она повесила трубку. Дэнец снова набрал номер.—Говорит Илие Плэмэдялэ, — выдумал он новое имя, тщательно изменив голос.—Я вас не знаю.—Я из провинции. Хотел поздравить вашего мужа.—Его нет дома. Не знаю, где он может быть в такой час.Женщина была вне себя от гнева, еле сдерживала слезы.—Можно мне позвонить попозже?—Позвоните…Полковник вернулся в палату Корины. Девушка быстро поднялась с подушек,

жадно глядя на него.—Нашли?—Нет. Как вы думаете, может он встречать Новый год без своей жены?

Корина решительно покачала головой.—Ни в коем случае. Вы не знаете Лукреции.—Мы познакомились с ней по телефону.—Несчастная! Она следит за каждым его вздохом!—Но, как видно, безрезультатно. Если предположить, что он скрывается, — а я

думаю, что это так, — где, по-вашему, его нужно искать?—Откуда мне знать? Мы никогда не говорили о таком варианте.—Родственники у него есть?—Сестра, которая живет в одном с ним доме, и двоюродный брат, в Плоешти.«Не слишком много», — размышлял Дэнец, застегивая пальто.—Хвалю за проявленную смелость.—На моем месте так поступил бы каждый, — ответила женщина.—Хотелось бы мне так думать…

*

Такси промчалось мимо, не обращая внимания на клиентов, выстроившихся на тротуаре. Люди с завистью смотрели на силуэт Ионела Флори. Звук взрыва заставил их вздрогнуть.

ГЛАВА 321 час 20 минутЛейтенант Марин Мошояну разглядывал себя в зеркале. На асимметричном

веснушчатом лице очки в толстой черной оправе производили странное впечатление. Ему исполнилось 23 года, но он походил скорее на выпускника лицея. Низко склонившись, Мошояну пригласил на танец воображаемую партнершу, стройную, с золотыми волосами. Все его красавицы были с золотыми волосами и тоненькие, как тростинка. Он помчался по комнате в головокружительном вальсе и остановился лишь тогда, когда, обессиленная, его фея упала ему на грудь, опустив на нежнейшие щеки ресницы, наведенные краской «Элена Рубинштейн II Ультра».

В тот же миг зазвонил телефон. Красавица осталась в кресле с провалившимися пружинами, и лейтенант, задыхаясь, взял трубку. Узнав голос Дэнеца, он растроганно улыбнулся.

«Как мило с его стороны! Хочет поздравить меня с Новым годом.»—Спасибо за внимание. Я как раз собирался на встречу…—Чего ты выпил и сколько, дорогой?—Даже не прикасался.—И прекрасно. Я выслал за тобой машину. Жду тебя в министерстве.—Слушаюсь. Сейчас переоденусь и…—Пора менять пагубные привычки. В твоем распоряжении ровно семь минут,

начиная с этого мгновения…Мошояну замер с трубкой в руке. Потом пожал плечами, накинул свое лиловое

пальто, стараясь не помять гвоздику в петлице, выразил золотым косичкам свое сожаление и отчаяние, сделал полупоклон и выключил свет.

*

—Что случилось? — спросил Ионел Флоря.Женщина поставила машину возле тротуара и с досадой ударила кулаком о ладонь

левой руки.—Камера лопнула.—Вот незадача…—Ничего! Бывает и хуже, — заметила она, снова приходя в хорошее настроение.

—У вас есть запасное колесо?Он беспокойно смотрел вдоль улицы, надеясь увидеть свободную машину.Женщина открыла багажник и вытащила колесо. Молодой человек смерил ее с ног

до головы и удивился: она была сантиметров на пятнадцать выше его и как-то агрессивно толста. Сзади кто угодно принял бы ее за мужчину.

—Вы можете поставить колесо?—Могу, — ответил Флоря. — Где домкрат?—Домкрата не надо.К удивлению Флори, она одной рукой подняла машину.—Давайте!Трое мужчин в распахнутых пальто и сдвинутых на затылок шляпах остановились

поглазеть.—Вот он, слабый пол. Бедняжка!—Какая хрупкая, прямо тростинка!—Того и гляди, ветер унесет.Женщина оставила машину и направилась к ним, засучивая рукава. Мужчины

подозрительно быстро вспомнили, что уже поздно, и торопливо удалились, бросив ей на ходу:

—С Новым годом, Бубулина!Ионел Флоря рассмеялся.—Нет, вы просто великолепны! Хотел бы я видеть вашего мужа.Улыбка в глазах женщины погасла.

21 час 20 минутАндрей Гоган совсем потерял присутствие духа. Его глаза как безумные шныряли

по лицам прохожих, пытаясь угадать возможных преследователей. Он шел медленно, бесцельно, то и дело на кого-нибудь натыкаясь. Люди удивленно уклонялись. И директор понял, что так он еще больше привлекает к себе внимание. Сверхчеловеческим усилием воли он перешел на нормальный шаг. Хотел закурить, но руки дрожали так, что он уронил пачку папирос и зажигалку. Наконец, он остановился у телефонной будки. Ему нужны деньги, другая одежда.

Печальный, мягкий равнодушный голос чуть ли не шепотом спросил на другом конце провода:

—Да?—Это ты, Коралия?—Смешной вопрос. Кто же еще?Гоган представил ее себе растянувшейся на диване в комнате, забитой книгами и

тысячью других пустяков, одинокую, увядшую и некрасивую.—С Новым годом, сестричка!—А, да, с Новым годом!Директор облизал губы.—Вот в чем дело, Коралия! Мне надо с тобой поговорить. Не спеши, я не

собираюсь держать речь. Можешь выйти ко мне через пять минут? Я буду ждать в сквере, за углом.

—Не будь идиотом, ты ведь знаешь, что я не выйду.—Но это необходимо!—Ты надоел мне, Андрей.—Коралия, послушай, об этом нельзя говорить по телефону.—Ух, какой зануда!Директор сдержал ругательство и продолжил, стараясь сохранить спокойный тон:—Дорогая, прошу, пойми меня наконец! Я попал в совершенно особое положение

и никак не могу прийти к тебе.

—До свидания.—Коралия!—Оставь меня в покое! Или ты хочешь испортить мне весь вечер?Андрей Гоган потерял всякую осторожность.—Идиотка! Ненормальная! Так и подохнешь старой девой, несмотря на все свои

дипломы.—Я знаю! — с ужасающей грустью промолвила женщина.И положила трубку. Директор повесил свою и, задыхаясь от гнева, вышел из

кабины.

21 час 30 минутПолковник Дэнец не скрывал своего недоумения. Он вновь осмотрел лейтенанта:

темно-синий костюм на подкладке из красной тафты, рубашка с манишкой и кружевными манжетами, галстук-бабочка в горошек, лакированные туфли, белая гвоздика. Он огорченно вздохнул:

—Что же это у тебя в голове, парень?—Разрешите доложить: вы приказали мне переменить свои привычки, а не одежду.—А я вот гляжу на тебя и думаю, что бы сказала твоя матушка, если б увидела тебя

в этой опереточной одежде?—Разрешите доложить, моя матушка живет в провинции.—Я вижу. Если бы она была поближе, то не позволила бы тебе одеваться как

клоун.Мошояну незаметно пожал плечам и опустил глаза. Лейтенант Азимиоарэ, толстый

и жовиальный, ухмылялся за спиной полковника. Он не мог позволить себе носить эксцентричную одежду из-за своей полноты, а его слишком броский галстук бледнел перед нарядом Мошояну.

—Бери пример с Азимиоарэ! — сказал Дэнец. — Но не во всем, конечно: привычка скалиться за чужой спиной никому чести не делает.

Он еще раз вздохнул и коротко посвятил их в суть дела.—Сумасшедший! — выдохнул Мошояну.—Я тоже так думаю. Сумасшедший или отчаявшийся, это не меняет сути дела.

Контролер взял с собой кассетофон. Можно предположить, что он собирается его использовать. Если он его включит, тотчас же произойдет взрыв.

Азимиоарэ побледнел.—Может быть, он встречает Новый год где-нибудь… в семье…—Почти наверное. — Полковник перевел взгляд с одного лейтенанта на другого:

— Мы попали в чертовский переплет. Чертовский, я настаиваю на этом слове, потому что если мы знаем, чем все может кончиться, то и представления не имеем, когда это произойдет. Бомба может взорваться через пять минут, через час или через четыре часа. Это — самый трудный экзамен из всех, которые выпадали на вашу долю, и я не уверен, что даже я за тридцать лет работы хоть раз попадал в подобное положение. Пока что мы должны идти по двум дорожкам. По одной — чтобы отыскать Андрея Гогана, по второй — чтобы уберечь Ионела Флорю. Мы знаем, что контролер известил финансовый надзор об аферах Гогана. Тот, кто подписывает жалобу, обычно оставляет свой адрес.

Лейтенант Мошояну подошел к телефону. Дэнец слегка кивнул.—Да, свяжись с майором Владом.И добавил тихо, глядя на висевшую возле двери карту:—Хотел бы я знать, где буду завтра в этот час…

*

—Мы не очень опаздываем, — с удовлетворением заметил Ионел Флоря.

Нахмурившись, он смотрел сквозь стекло на движение транспорта. Когда он прищуривался, казалось, что фары оставляют за собой длинные желтые и красные ленты. Такси объехало незастроенное пространство. Здание рухнуло во время землетрясения. Флоря хорошо его помнил: внушительное, с вестибюлем и ступенями черного мрамора. Оно было известно всему Бухаресту. На лицо молодого человека легла тень.

—Бедные люди!Женщина едва приметно вздохнула.—Я прожила здесь четырнадцать лет. И переехала за две недели до землетрясения.Флоря удивленно открыл глаза и нагнулся к сидению шофера.—За две недели?! Потрясающе! Вот это, я понимаю, везение.—Судьба! Мне суждено было остаться в живых. — Она бросила на него беглый

взгляд. — Кажется, я вас не убедила.—Существует игра случая, которую нам не дано понять.—Кто его знает, — задумчиво сказала женщина. — Один из моих соседей ушел в

город за час до землетрясения.—Так спаслись многие, — заметил Ионел Флоря.—Но он не спасся. Когда началось, он был в кафе «Скала». Понимаете? Ему

суждено было умереть. — Она покачала головой. — Слишком уж совершенно устроен мировой механизм, чтобы именно смерть осталась делом случая. Мне не хватает знаний, чтобы объяснить вам это. Я так грустила, что пришлось переехать! Подруги, родные, друзья — все говорили мне, что я дура. «Оставляешь прекрасную квартиру в центре, за которую другие готовы дать любую взятку, и уезжаешь в Друмул Таберей.»

—Разве они были неправы?Женщина провела ладонью по лбу, отбрасывая упавшую на глаза прядь.—Хм!.. Рассуждая трезво, конечно, правы. Но я совсем рассорилась с мужем.

Жизнь стала адом. Каждую ночь он приходил пьяный, начинал браниться, швырять вещи.—И вы не… — Ионел Флоря смущенно искал слова, — не могли его урезонить?Женщина засмеялась. «Он хочет знать, почему я не пошлепала его по попке, чтобы

он утихомирился.»—Нет, — спокойно ответила она. — Я не могла. Взяла ребенка и мать — и была

такова.—Вам повезло.—Повезло? Не знаю, может быть. Он никогда, по крайней мере в последнее время,

не возвращался раньше полуночи. Приходил, когда его выгоняли из кабака. Можете вы мне объяснить, почему именно в день землетрясения он вошел в дом ровно в девять часов вечера?

—Странно, — согласился Ионел Флоря. — И вы его нашли?Женщина кивнула.—Я все время надеялась, что он где-нибудь напился. Три дня, пока длились

спасательные операции, я не двинулась с места. Но узнала я его только потому, что нашла в кармане сберегательную книжку. Значит, он только вошел в дом. Не успел даже переодеться… Да, он был слабый человек. — Затем добавила, улыбнувшись: —Мальчику уже пять лет.

И замолчала. Флоря взволнованно перебирал цветы — ощутимое доказательство его счастья. И жалел о том, что эта хорошая женщина не знает в жизни никакой радости, что она вернется домой рано утром усталая, и никто не протянет ей бокал вина и не скажет: «С Новым годом!». Романтизм, свойственный его возрасту, рисовал ему грустную квартиру, в которой свалившаяся на постель старуха стонет сквозь сон, а бледный, преждевременно повзрослевший мальчик заснул перед телевизором с резиновой негритянкой в руках.

21 час 40 минут

Майор Влад, высокий, стройный и элегантный, листал тощую папку. Его движения распространяли вокруг тонкий аромат духов «Менс-клуб». Дэнец, откашливаясь, задумчиво пересчитывал его тускло блестевшие пуговицы: четыре на каждом манжете, восемь на пиджаке, пять на жилетке…

«И этот тоже! Словно он цимбалист, а не милиционер. Ну и вкус! Встречать Новый год в кабаке!»

Мошояну улыбнулся. Он достаточно хорошо знал полковника, чтобы в точности расшифровать смысл его сухого кашля.

«Я понимаю — идти в кабак, если ты в командировке или тебя бросила жена. Но что же это за серьезный человек, которого приветствуют все официанты?..»

Полковник нашел Влада в «Амбасадоре». Он как раз усаживался за столик вместе со своей женой, изящной и серьезной женщиной, и еще двумя парами. Все они были веселы, молоды и полны решимости хорошенько развлечься.

—Вот заявление Флори, — сказал майор.Он вынул из папки бумагу, к которой был приколот конверт. Полковник прочел

первые строки.—Его адрес: улица Анемон, 118. Где это может быть?—В районе Тей, — компетентно заявил Азимиоарэ. — Между рестораном

«Мурешана» и буфетом «Колибри».—Хм! — кашлянул полковник. — Какие у тебя верные ориентиры!Лейтенант попытался исправить положение:—Возле дома культуры.—Ладно, парень, брось. — Дэнец повернулся к офицеру из «экономического

отдела»: — Если бы вы вовремя провели учет, Гоган не успел бы придумать эту гнусность.

Майор Влад спрятал улыбку.—Мы получили заявление только вчера. Главный бухгалтер Дима сказал, что

художественный салон — это не галантерейная лавка, где продаются ленточки, шерстяная пряжа и дешевые духи, и учет будет длиться по крайней мере неделю. Но, вероятно, я не должен был верить ему на слово…

—Это уж точно — не должен был! — пробормотал Дэнец.Он знал, что неправ. Никто не закрывает магазин в самые горячие дни. 31 декабря

всегда самый большой оборот.—Азимиоарэ!Лейтенант сделал шаг вперед. Он стоял нагнувшись, пытаясь прикрыть свою ярко-

красную жилетку, слегка выглядывавшую из-под отворотов пиджака. Дэнец, явно ее заметив, покачал головой, но от комментариев отказался.

—Достать мне Гогана хоть из-под земли!—Слушаюсь.—То-то! Родных у него всего двое. Сестра, которая живет в одном с ним доме, и

двоюродный брат в провинции.—У сестры он вряд ли скрывается, это слишком близко от его собственного

местожительства.—Попытайся разыскать его двоюродного брата, он живет в Плоешти. Свяжись с

женой Гогана. Исключено, чтобы она не знала его координат.—Разрешите? — спросил майор Влад.—Прошу.—Я замечаю, что вы полностью исключаете возможность, что Гоган вернулся

домой, уверенный, что он убил вою любовницу — единственную, кто знал о его намерениях. — И добавил, извиняясь: — Разумеется, это просто предположение. Держу пари, что все обстоит гораздо проще, чем кажется.

Полковник пристально посмотрел на него:

—Ставишь на свою последнюю пуговицу?

21 час 45 минутДом был старый. Весной ветки сирени стучали в окна, а розы перед крытым

крыльцом с голубыми и желтыми стеклами цвели до поздней осени.Эльвира Бачу, хозяйка Флори, открыла им лишь после настоятельного стука в

дверь. Это была женщина лет шестидесяти, с виду рассеянная, в халате и с сеткой для волос на голове. Она слушала полковника вполуха, то и дело поглядывая на телевизор.

Лейтенант Мошояну усмехнулся про себя, заметив тарелочку с бисквитами и бутылку ликера, которые старуха приготовила для себя на буфете. По всей видимости, она собиралась встретить Новый год одна, но это ее ничуть не огорчало. Из овальной бронзовой рамы смотрела женщина, вышедшая, казалось, из прошлого века, с тонкими руками, в богато отделанной кружевами блузке.

—Когда он обычно возвращается?—Кто?—Ваш жилец.—Какой жилец?—Разве у вас их много? — сердито спросил полковник.Старухе удалось на минуту оторваться от телевизора.—Нет, один Флоря. Возвращается по-разному. Он ведь ухажер, иногда и

задержится. Сегодня он не заехал домой, что, впрочем, вполне естественно.—Почему?—Я ведь вам сказала, что сегодня он обручается.—Нет, вы этого не сказали.—Нет? Глядите-ка… — она нахмурилась и хлопнула в ладоши. — Ну, что вы на

это скажете?Дэнец сообразил, что лучше не сообщать ей своего мнения, и решил сменить тему

разговора:—Я — ничего. Это не имеет значения.—Как не имеет?! Она просто божественна!—Кто, мадам?!—Анджела.И она показала на певицу на экране. Полковник глубоко вздохнул. Мошояну

сдержал улыбку. Хотя они и предъявили свои удостоверения, рассеянная старуха об этом забыла и говорила с ними, как со случайными посетителями.

—Меня, конечно, тоже приглашали, даже настаивали, но я не захотела. С годами желание прогуливать ночь пропадает… Глядите-ка, Пысларица! Не правда ли, она очаровательна?

Дэнец сжал пальцы на спинке плетеного стула.—Не можете ли вы быть немного внимательней?—Разумеется! — воскликнула удивленная старуха, не отводя глаз от экрана.—Где происходит помолвка?—У родителей девушки. У нее такие потрясающие наряды… Она всегда умела

одеваться.—Невеста?—Как же! Маргарета Пыслару, сынок! На каком вы свете живете?—Уважаемая госпожа, — скрипнул зубами полковник и продолжал, нажимая на

каждое слово: — Я спросил вас, где происходит помолвка Флори.Старуха вытаращила глаза:—Разве я вам не сказала? У Эмилии… Ангел, а не девушка! Правда, немного

слишком банальная, но вы знаете, как это бывает, молодость все искупает. И родители

люди приличные… Кроликов разводят. Честно говоря, мне бы надоело каждый день есть крольчатину.

Дэнец обменялся взглядом с Мошояну. Лейтенант подошел к другому концу стола, заслонив телевизор и очаровательно улыбаясь.

—Где живет Эмилия?—У своих родителей, разве я вам не сказала? Это немного неудобно, жить в двух

комнатах… представляете себе?—Это какой-то ужас! — взорвался полковник.—Конечно, это неприятно, но бывают положения и похуже. Например, моя

двоюродная сестра Нана живет вместе с мужем, тремя детьми, свекром, свекровью и шестью кошками — и все это в одной-единственной комнате!

Она встала на цыпочки, пытаясь заглянуть через плечо лейтенанта. Мошояну вытянулся, и женщина очень любезно попросила его:

—Отодвиньтесь, пожалуйста! Это Мелидоняну!—Где проживают родители невесты Флори вместе со своими шестью кроликами?

— очень внятно спросил Мошояну.—С тридцатью! Вы очень невнимательны. Я говорила о шести кошках!—Извините.—Представления не имею, где они проживают. Я вам уже два раза сказала. И в

конце концов, раз вас не приглашали, по-моему, будет очень неделикатно…«Бедняга просто помешанная!» — заключил про себя Дэнец и присвистнул в знак

бесполезности дальнейших попыток.—Где его комната?Не в силах оторвать взгляда от экрана, старуха ткнула толстым пальцем себе за

спину, на светло-коричневую дверь, по обе стороны которой стояли два цветочных горшка с какими-то широкими и заостренными, как сабли, листьями.

—Я где-то читал, что телевизор искореняет общение, — вспомнил Мошояну, входя в комнату контролера.

—Это просто склероз, дорогой! — уточнил Дэнец. — Боюсь того дня, когда тоже начну выдавать подобные глупости.

Он щелкнул пальцами:—Нить порвалась. От этой болтушки мы ничего не узнаем. Остается искать иголку

в стоге сена.—Кажется, она сказала, что невесту зовут Эмилией.—Можно ли ей верить? Разве ты не видел, как она все путает?Они огляделись. Это была обыкновенная комната со старой мебелью, наверняка

принадлежавшей старухе, и узким, выходившим на двор, окном. На тумбочке с мраморной розовой столешницей лежали три книги, маленький карманный приемник, коробок спичек и стояла, в рамке, фотография девушки. Она улыбалась, глядя через плечо. Такого рода фотографии в сотнях экземпляров украшают витрины небольших фотоателье на улицах Бузешть и Гривица. Мошояну прочел на обороте: «Моему любимому — Эмилия».

—Вот она, мышка… — И поправился: — Э-э-э… я хочу сказать, персона.Слишком красочный способ выражаться, распространившийся среди молодых

офицеров, раздражал полковника не менее, чем легкомысленная одежда.—Я вот думаю: а как же вы говорите, когда меня нет поблизости?—Извините меня.—Я только это и делаю с тех пор, как мы работаем вместе… все извиняю!Полковник осмотрел высокий шифоньер с зеркалом, нерешительно оглядел стены,

затем, подойдя к столу, поднял плюшевую скатерть и, что-то пробормотав, выдвинул ящик стола. Там оказалась стопка открыток, схваченных резинкой, — привет из Олэнешти, Текиргиолы и Ватра Дорней, — подписанных Эмилией. В пластиковом

пакетике лежало штук десять фотографий. В кудрявом и веселом молодом человеке, появлявшемся рядом с девушкой, он тут же узнал Ионела Флорю. Они были сняты в разных позах: на скамейке, на побережье, в матросских костюмах, рядом с парусником, никогда не касавшимся воды, танцующими в ресторане…

Мошояну заглянул через плечо полковника.—Разрешите? Я, кажется, нащупал нить…—Пожалуйста, за это я многое простил бы тебе…Палец Мошояну остановился на большой группе людей, выходящих из загса. По

ступеням и балюстраде, обсаженным цветами, полковник распознал Народный совет первого района. Лейтенант показал на смуглое лицо, справа от невесты.

—Этого я знаю.—Кто это? Твой парикмахер?—Нет. Литл Тэдди.Дэнец широко раскрыл глаза и взглянул на Мошояну сбоку.—Как ты сказал?—Литл Тэдди. А настоящее имя — Тудор Киселицэ. Исполнитель легкой музыки,

пользующийся огромным успехом. Овидиу его знает…И тут же прикусил губу. Ни с какой точки зрения не рекомендовалось, чтобы

полковник узнал, какие злачные места посещает его сынок в то время, когда, по его мнению, он часами сидит над «проектом общенационального значения».

—Хм!.. Да? — хмыкнул Дэнец. —Что заставляет тебя думать, что Овидиу его знает?

Мошояну смущенно улыбнулся.—Простое предположение… Молодежь его очень ценит. Он поет не только в

барах…—А где же еще?—В двух-трех ресторанах, а в воскресенье — в церковном хоре. У него очень

насыщенная программа.—Как говорится, и богу, и черту… Литл Тэдди, — повторил полковник. — Ну и

имя!—Он очень низкий. И потом, вы должны согласиться, что Киселицэ — не очень

звучно для артиста.—Ну, если так…Полковник еле слышно вздохнул и поднялся со стула.—Пошли. Ты, по-видимому, представляешь себе, где его следует искать.—«Золотое яблоко», «Букур», «Амбасадор» и «Атлантик бар». Мне рассказывали

друзья. Сам-то я, знаете…—Знаю, — сказал полковник и пошел вперед. — Сам-то ты затворник.Эльвира Бачу проводила их до двери.—Жаль, что вы не увидите Стеллу. Но, может, поймаете ее завтра, когда будут

повторять.—Непременно! — заверил ее полковник.—Как сказать Ионелу, кто его искал?Мошояну подождал, пока Дэнец отойдет, и шепнул:—Сестры Кесслер.—Вы сестры?—Двойняшки.Старуха быстро заперла дверь и вернулась к телевизору. Отпивая из стаканчика

ликер, она размышляла: «Сестры Кесслер… Имя мне, кажется, знакомо. Но ведь они не были сестрами. Может, братья… Как видно, я чего-то недопоняла…»

22 часа 00 минут

Они сели в машину, Мошояну за руль, полковник — рядом с ним.—В котором часу эти типы начинают блеять в барах? — спросил Дэнец, глядя на

свои часы.—Вы имеете в виду солистов?—А их так называют? Ну да, солистов.—Насколько мне известно, после десяти.Полковник быстро прикинул что-то в уме.—Сначала заедем в диспетчерскую Бухарестской транспортной конторы.Их приняла суетливая служащая с ямочками на щеках. Удостоверение полковника

не произвело на нее особого впечатления: она не отрывала глаз от окна, поджидая свою сменщицу. Дэнец взглянул на нее сердито, но тут же подумал, что в конечном счете женщина права: все-таки впереди новогодняя ночь! И обратился к ней со всей возможной кротостью:

—Я был бы весьма обязан вам, если бы вы помогли мне в одном деле.—По крайней мере половина бухарестцев обязаны мне дальше некуда, но ни один

до сих пор не сделал мне серьезного предложения.Она взяла карандаш и лист бумаги:—Вы, конечно, ищете клиента. Пол, возраст, одежда, где сел и точные данные

такси.Дэнец постарался улыбнуться ей как можно обаятельней, но, заметив свое

отражение в зеркальце, из стратегических соображений поставленном на стол, решил передать операцию Мошояну. Лейтенант сообщил женщине данные Ионела Флори, уточнив:

—Он сел перед магазином «Артекс» в 20 часов 35 минут. Это может вам помочь.—Будем надеяться.—Прошу заметить, что дело у нас совершенно неотложное.—Все офицеры милиции, которые кого-нибудь выслеживают, говорят мне то же

самое. Нарушитель?—Нет. Честный человек. — Он решился открыть ей суть дела: — Сам того не зная,

он везет адскую машину.Женщина навострила уши.—Что?! Как вы сказали?!—Бомбу-кассетофон, которая может взорваться в любую минуту.Мошояну заметил, что его собеседница готова отказаться от встречи Нового года,

лишь бы узнать подробности. С таким встречаешься не каждый день.Он поправил на носу очки и слегка кашлянул.—Пожалуйста, сейчас же установите связь со всеми шоферами такси. Дорога

каждая минута.—Я думаю, не стоит сообщать им причину нашего любопытства, — посоветовал

полковник. — Не то меньше чем через десять минут весь Бухарест будет как на вулкане.—Вы уверены, что это не глупая шутка? В новогоднюю ночь случаются самые

странные вещи.—К сожалению, уверен, — ответил Дэнец.—Сумасшедший?—Вероятно. Поспешите.Женщина перешла на передачу. Она пять раз повторила сообщение, каждый раз

выдерживая минутную паузу. Полковник нервно ломал пальцы. Мошояну слушал, застыв, не отрывая глаз от микрофона. Ответа не было.

—К сожалению, — словно извиняясь, сообщила женщина, не на всех машинах имеется радио.

—Понимаю, — задумчиво сказал полковник. — Чертовское невезение!—Мне очень жаль, — расстроенно пробормотала женщина.

Дэнец глубоко вздохнул. Сейчас он казался старше на целых десять лет.—Не распространяйте то, что услышали. Паника может нам очень помешать.

Добрый вечер.—Не беспокойтесь!«В том-то и дело, что не беспокоиться я никак не могу!» — подумал полковник.Когда они вышли на улицу, Мошояну бодро произнес:—Остаются еще две ниточки: Гоган и Литл Тэдди. Если нам хоть чуть-чуть

повезет…—Я всегда был уверен, что везение зависит только от человека. Но, видно, это не

совсем так. Будем надеяться, что хотя бы Азимиоарэ окажется удачливее.

22 часа 00 минутПервое впечатление лейтенанта Азимиоарэ, когда он вошел в квартиру Гогана,

было, что он тонет. Он инстинктивно прислонился к стене и попытался осмыслить положение. Ощущение, что он тонет, создавали персидские ковры, положенные друг на друга в три или четыре ряда.

«Декрет №18, — улыбнулся он. — Боятся доноса. Куча ковров, свернутых в трубку и одетых в пластмассу, заставила бы соседей пожелтеть от зависти.»

Второе впечатление было, что он находится на выставке фабрики «Стирекс». Вероятно, слабостью Лукреции Гоган был хрусталь. Хрустальные вещи стояли в невероятных количествах, на всем, что можно было назвать горизонтальной поверхностью. С первого взгляда лейтенант насчитал восемь пепельниц, четырнадцать ваз, девять корзиночек, бесчисленное количество блюд; горка, поражавшая глаз, была набита сервизами и стаканами. Огромный стол в столовой был покрыт шлифованным хрусталем.

«Да, как видно, этот Гоган не по зернышку клевал. Однако, довольно неосторожно», — отметил про себя Азимиоарэ.

Женщина пододвинула ему стул. Сама она тоже села, но тут же вскочила и снова села. Было ясно, что она вне себя от негодования. Когда-то она была очень недурна: курносая, с живыми, похожими на запятые глазками. Но сейчас ее черты потонули в жире. Двойной подбородок душил шею, а волосы, с которыми она, как видно, никогда не умела обращаться, были короткими и редкими. Кудерьки вокруг лба стояли как каменные, щедро сбрызнутые лаком.

Азимиоарэ заметил пронзительный, как у кобры, взгляд, платье, пропотевшее подмышками, страшно толстые ноги с голубоватыми переплетенными венами и понял отношение директора к Корине Маня.

«Еще одна забыла, что она женщина», — подумал лейтенант.—Значит, вы брат контролера? — во второй раз спросила Лукреция Гоган.—Да.—Хм, не очень-то вы похожи.—Да, верно, — нашелся Азимиоарэ. — Ионел — сын отца от первого брака…Женщина с явным недоверием сверлила его взглядом.—Мне непременно нужно поговорить с вашим мужем, — уточнил Азимиоарэ.—Черт знает, где он шляется! — взорвалась женщина. — Если бы я знала, я бы вам

сказала, но я не знаю. Я ничего не знаю! Целый день кручусь, как белка в колесе: мою, чищу, скребу… И только!

Она подошла к окну, нервно отдернула занавеску, потом снова повернулась к Азимиоарэ. Лейтенант понимающе кивнул и огляделся.

—Видно, что вы замечательная хозяйка.—Да, замечательная! Такой была моя мать, такова моя сестра, такова и я сама. Это

единственная роскошь, которую я себе позволяю, и мне не стыдно в этом признаться.

Чистый дом и приличный муж — вот все, чего я прошу. Разве это много? Немного!.. И что же? Можете вы мне сказать, где он сейчас шляется?

—Да уж! — удивился Азимиоарэ. — Это странно!—Вот уже два часа, как он закрыл магазин! Сколько ему нужно, чтобы дойти до

дому? Три минуты? Пять? Пожалуйста, пусть будет десять!—Может, он остановился пропустить по стаканчику с моим братом… Вы ведь

знаете, как бывает между сослуживцами.—Сослуживцы! Лучше не говорите! Нанял себе трех проституток, разрисованных,

простите, даже на заднице! Порази его господь и святая богородица!«Она так разозлилась, — подумал лейтенант, — что забыла о подозрениях, которые

я у нее вызвал.»—Раз в год, один раз в год мы идем в гости, и даже в этот день я не могу

порадоваться. Вообще-то мне развлечения не нужны, книги, газеты, телевизор — мне этого достаточно.

Она оправила полы оранжевого в голубых блестках платья. Страшно толстые, голые до локтей руки неожиданно утончались к запястьям. Азимиоарэ прокашлялся и, чуть-чуть поколебавшись, спросил:

—А не мог он принять приглашение в другое место и не предупредить вас?Лукреция Гоган даже задохнулась от такого предположения:—Мог, почему бы нет? Может, он теперь с какой-нибудь… Сколько у него было

баб за эти двадцать пять лет… хотела бы я иметь столько сотен! Ни соседки, ни подруги, ни продавщицы в магазине — ни одной не пропустил, с каждой снюхался. — И вдруг вспомнила: — Вчера четыре часа тайком возился с каким-то старым кассетофоном. Я видела в замочную скважину. Ему, видите ли, музыка понадобилась…

Услышав на улице какой-то шум, женщина метнулась к окну.—Нет, не он! Конечно! Если хоть послезавтра вернется, и то хорошо…Азимиоарэ взглянул на часы.—Странно, что он вам не позвонил.—Зачем ему звонить? Почему бы не помучить меня, если можно?Мадам Гоган стала браниться, как извозчик, призывая на голову мужа гнев

небесный. Наконец, она устала. Молчание стало стеснительным.—А какое у вас к нему дело? — вдруг заинтересовалась женщина.Лейтенант улыбнулся.—По правде говоря, у меня дело не к вашему мужу, а к его двоюродному брату из

Плоешти.—К Тити?—Точно. Фамилию его я запамятовал…—Винтилеску. Еще один фруктик! Чертова семейка, будь проклят тот день, когда я

с ними познакомилась!Казалось, она готова была повторить весь репертуар проклятий. Азимиоарэ быстро

вставил:—Можете вы дать мне его адрес?—Откуда мне его знать? Вы думаете, он взял меня хоть раз на какие-нибудь

крестины или на свадьбу? К сестрице своей, и только! — махнула она рукой на потолок.—Если я правильно понял, сестра вашего мужа живет на втором этаже?—А как же иначе? Господа наверху, слуги на кухне…

*

—Налево, ко второму дому, — попросил Ионел Флоря.Такси остановилось у подъезда. Женщина выключила счетчик.—С вас сорок пять лей. Мы ведь заезжали за цветами.

—Я не собираюсь разбогатеть, — сказал контролер, протягивая пять десятилеевых бумажек. — Получите, остальное вам.

Женщина поколебалась одно мгновение, затем решительно протянула ему пятерку:—Я и так перед вами в долгу, вы же помогли мне сменить колесо.Ионелу Флоре пришлось покориться. На табличке возле приборной доски он

прочел имя шофера: Персида Ионеску.—Вы необыкновенный человек, Персида. Я очень рад, что мы познакомились.—Я тоже. По-моему, у вашей невесты хороший вкус.Контролер пожелал ей счастливого Нового года, взял свои свертки и скрылся в

подъезде.«Повстречать бы его лет через пять или десять, — подумала женщина. — Хорошо

бы он не потерял свою замечательную улыбку.»

*

Некогда, утверждают восьмидесятилетние, дом был продан банкиром Крисовелони принцессе Элизабете. Превратности давно минувших лет превратили его сначала в клуб миллионеров, а потом — что явно было иронией судьбы — в Дом журналистов. Несколько лет тому назад на нем появилась вывеска: Ресторан «Золотое яблоко». В конце концов, ничто не вечно на этом свете.

Здание довольно неопределенной архитектуры значительно выигрывало в летние месяцы, когда в саду воспламенялись чайные розы и нервы неосторожных клиентов, забывающих следить за составлением счетов.

Швейцар, весь в позументах, встретил Мошояну восторженными поклонами, как своего человека.

—А, гос-дин Мариникэ! Как приятно! Словно сговорились, ей-богу, одни только приличные люди встречают у нас Новый год. И господин Мики здесь, и Бетти Пеструха, и…

Лейтенант, побледневший, как полотно, решил, что запутался окончательно. Догоняя полковника, он бездарно сочинял:

—Это мой сосед… то есть, из нашего квартала…—Вернись к нему блудный сын, он не был бы так счастлив, — ответил полковник,

бросая на своего подчиненного уничтожающий взгляд.—Странный человек.—Брось, «гос-дин Мариникэ»!Мошояну следовал за ним со стесненным сердцем: в толпе возле гардероба он

заметил нескольких знакомых со студенческих времен, все славные ребята, с потрясающей ресторанной эрудицией. В тот момент, когда он уже решил, что ему удалось проскользнуть незамеченным, ему на шею бросилась слегка прикрытая каким-то прозрачным тряпьем вертихвостка:

—Коломбо! С Новым годом, старина!Полковник остановился, недоуменно моргая. У девушки, повисшей на лейтенанте,

было основательно оштукатуренное лицо, килограммы пепла на ресницах, зеленые ногти и платье с разрезом на бедре. Мошояну почувствовал, что стекла его очков вдруг запотели. Освобождаясь от объятий, он бормотал:

—Школьная приятельница. Товарищ адвокат, Габриела Теодориу…—Папашка? — вопросила девица, переводя взгляд с одного на другого.—Мой начальник.—А знаешь, вы очень похожи.Дэнец глубоко вздохнул:—Хорошо бы он был на меня похож… Пошли, Коломбо!Он кивнул и пошел вперед.

Вид зала говорил о потрясающем безвкусии художника-оформителя. От капителей низких колонн бежали гирлянды цветной бумаги, повсюду свисали веточки омелы. Возле гардероба женщины вытаскивали из сумок вечерние туфли, снимали сапожки, накидки из некогда серебристых песцов, задохнувшихся от многолетнего лежания в нафталине, сменяли куртки; мужчины непринужденно закуривали «Кент», словно они делали это ежедневно. Все пытались создать видимость благосостояния.

Полковник оценил изящно сервированные легкие закуски и решил, что директор ресторана от бедности не умрет. Его взгляд, искавший Тудора Киселицэ по кличке Литл Тэдди, то и дело падал на часы.

—Еще рано, — робко заметил лейтенант. — Программа начнется только через полчаса.

—Тебе это рассказали?..—Я был здесь однажды, на вечеринке…—Один только раз… на дружеской встрече, не так ли?—Разумеется!—С гос-дином Микки и Бетти Пеструхой… Добро!Мошояну сделал знак дирижеру, парнишке с локонами одалиски, одетому словно

фокусник на ярмарке. Тот лениво протянул лейтенанту руку.—Сервус, старик!Мошояну быстро представил полковника, намекая своим тоном, что красочный

язык здесь совершенно неуместен, потом добавил:—Товарищ ищет Тэдди.—Доллары?—Нет.—Машина макаронников? — Он покачал головой. — Знаю, кто на него настучал…Полковник повернулся к Мошояну:—Объясни ему, пожалуйста! Только коротко.—Нам нужна информация, — осторожно начал лейтенант. — Речь идет о жизни

человека, находящегося в опасности, и только Тэдди может направить нас по его следам.Дирижер подозрительно оглядел его. Потом решился:—У меня он будет петь после двенадцати, может, еще позже. Зависит от того,

когда он кончит в другом месте. У него ведь еще четыре куска.—Чего четыре?—Еще четыре ресторана и дома культуры, которые организуют встречу Нового

года, — быстро перевел лейтенант.Дэнец поморщился.

ГЛАВА 422 часа 15 минутОни вышли на балкон, подальше от любопытных взглядов гостей.—Скажи, что ты меня не любишь!Ионел Флоря удивленно взглянул на свою невесту. Миниатюрная девушка,

низенькая, худенькая, одни только глаза, да серебряные колокольчики в каждом слове, да улыбка. На ней было скромное платьице, волосы гладко причесаны на косой пробор. Взгляд, до невероятности голубой, чем-то напоминал бархатистую кротость анютиных глазок.

—Я не люблю тебя, Эмилия.—Скажи, что ты не знаешь, как меня зовут, что сегодня вечером ты встретил меня

впервые…Это была их игра, игра влюбленных детей, выдуманная в один из тех вечеров,

когда цветущая сирень залита ржавым светом луны и когда весь мир сосредотачивается в любимых глазах. В такие вечера обидные слова, которые будут сказаны через несколько

месяцев после свадьбы, кажутся бессовестной выдумкой, и даже общественный транспорт обретает своеобразное очарование.

—Я хочу посмотреть на него еще раз!Ионел Флоря снял кольцо — тоненькую золотую ленточку. Девушка надела его

себе на палец, стала вертеть и рассматривать. Желтый металл улыбнулся в ночи.Это было ее первое настоящее украшение, и контролер знал об этом. Через

приоткрытую дверь виднелась столовая, неопределенного вида комната, выдававшая скромные средства хозяев. Типовая мебель, хитроумные вышивки, нитяные шторы, на которых мирно отдыхают голубь и голубка. Будущий свекор, дядя Панделе, застыл во главе стола, уставившись в телевизор. Темно-синий костюм, купленный в магазине готового платья, стеснял его движения, галстук душил. Виновато улыбаясь, он то и дело засовывал пальцы за воротничок рубашки. Грубые мозолистые руки были более приспособлены к молотку и клещам, чем к узлу галстука. Флоря посмотрел на него с симпатией. Он мог побиться об заклад, что в спецовке старик чувствует себя гораздо лучше. Родственники, приехавшие из провинции, хвалили привезенное ими молодое вино, приглашали родичей угощаться, забытые всеми тетушки, годами не покидавшие своего угла, усердно жевали, не обращая никакого внимания на старания артистов голубого экрана. Крестный отец Эмилии, человек-гора с громким, здоровым смехом, вынул заклепку из бочки с анекдотами, и они полились бесконечной струей — было ясно, что она не остановится до самого утра. Молодежь, сгруппировавшись на другом конце стола, удлиненного с помощью швейной машины, измеряла глазами пространство, отведенное для танцев.

«Да, — подумал контролер, — вечер будет удачным.»Он обнял девушку за плечи. Эмилия отыскала его взгляд:—По правде сказать, кто ты такой?—Если я тебе признаюсь, ты откажешься от помолвки, а я этого не хочу. Может

быть, ты мой счастливый билет. Во всяком случае, у меня есть один шанс из двух миллиардов.

—Скептик?—Оптимист!..Он вздохнул:—Может быть, не стоит тебе говорить…—Говори!Ионел Флоря закурил и какое-то время стоял так, задумавшись.—Нынче летом, на море, я познакомился с одной парой. На первый взгляд нельзя

было сказать, что женщина — типичный манекен — сделала такой уж удачный выбор. Ее муж был далеко не Ален Делон… Так вот, эти двое нашли друг друга. Понимаешь, что я хочу сказать?

—Нет, — ответила она.—Представь себе, что кто-то разбил вазу и разбросал половинки на тысячи

километров друг от друга. Никакой осколок на свете не подойдет, чтобы склеить ее: останутся едва уловимые трещины, которые со временем будут расширяться и превратятся в пропасти. Лишь вторая половинка может заполнить их до предела. Все дело в том, чтобы найти…

Девушка смотрела на него в недоумении.—Это что-то очень сложное.—Чертовски! В нашем мире нет совершенства. Значит, достоинства и недостатки

одного должны встретиться с подобными же достоинствами и недостатками другого. Довод о компенсации не убеждает, да он еще никого не убедил — отсюда столько разводов. Радость от вылизанных, стоящих всегда на своем месте вещей может превратиться в отраву, если мне нравится, раздеваясь, бросать одежду на кресло…

—Люди ведь приспосабливаются.

—Разумеется, но совершенно перемениться они не могут. У французов есть поговорка: прогони природу в дверь — она влезет в окно. Могу я заставить себя сидеть дома, если ты не хочешь выходить, а я привык каждый вечер гулять перед сном? Я могу делать это месяц, два, но не всю жизнь! Твой отказ обедать в ресторане на том основании, что дома питаться экономнее, убедит меня на какое-то время, а потом я начну искать себе собутыльников. Стану очень убедительно объяснять тебе, что ты выглядишь гораздо лучше без украшений. Некоторое время ты повздыхаешь о каком-нибудь несчастном колечке, а потом согласишься принять его от первого же макаронника, из тех, что увиваются вокруг девушек в Бухаресте. Напрасно мы будем путешествовать вместе, если один из нас идет, скажем, по бульвару Сен-Мишель, уставившись себе под ноги и высчитывая, во сколько ему обходится каждый шаг… Знаешь ли ты, что значит не иметь общих тем для разговора? Посмотри на своих замужних приятельниц! Они не представляют себе существования без «компании», в которой приятно проводить время. Сколько пар после пятнадцати лет совместной жизни проводят отпуск вдвоем, без непременных пляжных знакомств? Сколько встречают Новый год вдвоем? У скольких — одинаковые вкусы, одинаковые мечты?

Он замолчал, глядя в ночную тьму.—Странный ты все же, — шепнула девушка. — Боюсь, что ты никогда не будешь

счастливым.—Почему же? У каждого человека есть точно соответствующая ему половина,

подходящая рифма. Все дело в том, чтобы найти ее.—И ты видел такие пары?—Да. Они уже 17 лет выходят только вдвоем, им хватает друг друга, им есть что

сказать друг другу. Мало того: знакомые мешают им! У них одинаковые достоинства и недостатки, одинаковые желания, одинаковые понятия, вкусы, они научились угадывать мысли друг друга. Что-то вроде телепатии, так я думаю. — Он отыскал ее глаза. — Может быть, ты — та половина, которой мне не хватает?

—Вообще-то ты везучий.—Это уж точно. — Он засмеялся: — В восемь часов вечера я думал, где бы мне

раздобыть кассетофон. И вдруг, за полчаса до закрытия магазина, мне оставляют на хранение «Грюндиг». Пошли попробуем его!

22 часа 00 минутОдним из «кусков» Тудора Киселицэ по прозвищу Литл Тэдди был дом культуры

возле Статуи льва. Здесь потели молодые люди из соответствующего квартала и члены Клуба кинолюбителей. Проигрыватели оглашали ночь острыми, как стрелы, звуками. Длинный, отчаянный вопль заставил полковника инстинктивно ускорить шаг.

—Это солист, — объяснил ему Мошояну, сдвигая очки на кончик носа.—Его что, убивают?—Нет, не волнуйтесь!—Жаль.Звуки превосходили возможности нормального человека, рожденного в эпоху

танго. Сотни рук воздевались к небу, молодые тела извивались, дрожа, опускались на корточки и снова очумело вскакивали на ноги.

—Как называется эта штука? — спросил полковник.—Шейк.—Я вижу, ты человек образованный.«Нет, все же я постарел, — думал про себя полковник Дэнец, — ною как баба,

ничто меня не радует. Права жена. В конце концов, если отбросить эстетический аспект — а это ведь дело вкуса — это дерганье имеет свою логику. Они расходуют избыток энергии, как это делают жеребята, когда играют, или щенки, когда дерутся. В шестьдесят лет человек напрочь забывает, что и он был молод. Все это вполне естественно.»

Он вздохнул, поглядел на часы и повернулся к Мошояну. Лейтенант вибрировал в ритм музыке. Заметив взгляд полковника, он внезапно надел на лицо маску восьмидесятилетнего старца, которому все опротивело.

—Хм! Что, интересно, творится у них в голове?—Не лицемерь, парень…Неизвестно откуда взявшаяся «крестьяночка» вдруг издала пронзительный вопль и

бурно бросилась на шею Мошояну.«Как видно, он знатный Донжуан», — решил полковник.Веснушки лейтенанта побагровели, он попытался прочистить голос:—Разрешите? Анишоара Петреску, солистка, исполняет народные песни… Мой

начальник.Девушка широко открыла глаза:—Опять за Тэдди? Что он, черт возьми, сделал? — Она взглянула на Мошояну: —

Насчет алиментов?—Нет.—Драка в баре «Мелоди»?—Нам нужна срочная информация, и он один может ее дать.—Понимаю. — В глазах солистки заиграла лукавая улыбка: — Бедняга Тэдди, всю

жизнь мечтал о том, чтобы помогать милиции. Он будет очень жалеть… Ушел десять минут тому назад.

Полковник вонзил ногти себе в ладонь.—Куда?—В «Букур».

*

Ионел Флоря заметил, что молодые гости явно томятся от скуки, и предложил включить музыку в спальне. Прыщавые подростки моментально оживились:

—Какой у тебя аппарат?—Кассетофон «Грюндиг».Внезапно во всем доме погас свет.

22 часа 40 минут—Скорее! — сказал Дэнец, не отрывая глаз от часов.Лейтенант увеличил скорость. Движения почти не было, улицы пустовали, и лишь

не имевшие постоянного места жительства кошки да уличные собаки оживляли тротуары.Дэнец, нахмурившись, смотрел в ночь. Не отрывая глаз от тьмы, , лишь местами

прерываемой светом фонарей, он спросил:—Ты умеешь играть в нарды?Мошояну подозрительно взглянул на него и осторожно ответил:—Немного.—Умеешь! Я сам видел, как ты бросал кости с Азимиоарэ. Не переживай, это не

главный твой грех, меня другие беспокоят. — Он глубоко вздохнул: — Дурацкая игра! Достаточно научиться передвигать костяшки, а потом играешь уже не ты, а твое везение или невезение. А удачливые или неудачливые периоды тянутся иногда часами, ты можешь выбросить как раз тот номер, который тебе нужен, или другой, совершенно некстати, и так без конца. У меня такое чувство, что сегодня нам совсем не везет.

—Вы преувеличиваете, — неуверенно сказал лейтенант. — Практически…—Практически, до сих пор мы не продвинулись ни на шаг! — Дэнец постучал

ногтем по стеклу часов. — Уже без четверти одиннадцать! А мы носимся по кабакам в поисках какого-то полоумного, который, может быть, вспомнит адрес девушки, приглашенной на свадьбу.

Он вынул фотографию с группой приглашенных и стал внимательно ее разглядывать.

—В конце концов, почему бы ей не быть одной из поклонниц маэстро Киселицэ? Вроде так принято…

Лейтенант улыбнулся:—Если мне будет позволено заметить…—Валяй.—Девушка на фотографии не относится к типу молодых девиц, теряющих сон из-за

Литл Тэдди. Она слишком серьезная, слишком скромная, слишком неловкая, чтобы я мог представить ее себе вздыхающей под его окнами. Посмотрели бы вы на девчонок, вешающихся ему на шею! Вот вам пример. Одна остановила его на улице и категорически потребовала, чтобы он вынул изо рта сигарету, так как она желает его поцеловать. Просто, как яйцо!

—Да уж, проще некуда, — вздохнул полковник.У него перед глазами проносились картины, которые он только что наблюдал:

гости его сына, друзья Мошояну, молодежь, бесившаяся в доме культуры. И вдруг он почувствовал себя страшно старым. Сдержанность и приличие, священное почитание старших, обдуманные и хорошо взвешенные слова — все эти вещи, пятьдесят лет тому назад усвоенные им в трансильванской деревушке, висели на нем, как мельничные жернова.

«Да, как видно, я превращаюсь в ископаемое», — подумал Дэнец.

*

Для лейтенанта Азимиоарэ, тяжелого и бледного толстяка, странности человеческого рода уже давно не были сюрпризом. Он знал людей, всю жизнь коллекционирующих гнутые гвозди — чем сильнее они искривлены, тем выше их цена; старух, водящих своих котов на привязи в парк Чишмиджиу; женщин, ежедневно предающимся многочасовым попойкам в квартальных забегаловках… Но встречу с сестрой Гогана он, несомненно, запомнит надолго и будет рассказывать о ней друзьям в длинные зимние вечера у камелька, когда повествуются истории, от которых кровь стынет в жилах.

Позвонив — не слишком настойчиво, но и не слишком робко — в дверь Коралии Гоган, он стал скромно ждать знакомого звяканья ключа, поворачиваемого в скважине после предварительного взгляда в дверной глазок, сердитого голоса, который спросит, кто там и почему он не сидит дома хотя бы в новогоднюю ночь, или, наконец, торопливого топота на задней лестнице. Ничего подобного! Дверь широко распахнулась, и какое-то привидение, скелет в шароварах и вуалях, сделало ему знак войти, после чего занялось своим делом, не обращая на него никакого внимания, как если бы Азимиоарэ был другом дома, который выходил, чтобы купить газету или лотерейный билет на последний розыгрыш года.

Это была женщина. Женщина неопределенного возраста, с землистого цвета лицом и бурыми синяками под глазами. Ярко-рыжие волосы опаляли бледные щеки. Лейтенант, привыкший к обильному столу, решил, что барышня Коралия Гоган задумала умереть голодной смертью — вместо рук у нее были иссохшие стебли, тело, ясно вырисовывавшееся через вуаль, казалось мумией.

На ней были белые шаровары из прозрачной материи, что-то вроде блузы-кимоно, завязанной под грудью, лифчик гурии, вышитый жемчугом. Не обращая ни малейшего внимания на присутствие Азимиоарэ, она растянулась на диване.

Ощущение нереальности подтверждала и обстановка комнаты, до отказа забитой мебелью и предметами совершенно неопределенного назначения. Здесь были низкие арабские столики с инкрустациями из перламутра, две оттоманки, задыхавшиеся от думок

и подушечек, турецкие сабли, скрещенные над щитом, бумеранг, копье папуаса, сарбакан — страшный ствол, из которого аборигены с реки Ориноко шлют в своих врагов отравленные стрелы, кокосовые орехи, похожие на искаженные ужасом лица. Единственная настольная лампа под замысловатым абажуром бросала робкий свет где-то на уровне паркета. Стены были до потолка заставлены книжными полками. По приблизительному подсчету здесь было не менее пяти тысяч томов, большей частью на французском языке. Лейтенант, не веря своим глазам, расшифровывал заглавия: «История религий», «Конфуций — Будда — Магомет», «Начала метафизики», «Великие пророки», «Посвященные»… Буквы на обложках книг, занимавших два стеллажа у окна, заставили глаза Азимиоарэ сойтись к переносице: вне всякого сомнения, то были японские иероглифы…

Лейтенант вспомнил, что единственное японское слово, выученное обитателями берегов Дымбовицы в те времена, когда в Бухаресте крутили фильм «Самурай», было «хо!». Футбольные болельщики прибавили к нему два других, столь же изысканных: «На мыло!».

Попыхивая длинным и тонким чубуком, гурия-энциклопедия слушала старинные русские мелодии, время от времени сопровождаемые хором.

—Выпей что-нибудь, — предложила она вдруг, не глядя на гостя.Азимиоарэ героически устоял и, откашлявшись, робко возразил:—У меня такое ощущение, что вы не знаете, кто я такой…—Ты слишком много говоришь.—Видите ли, дело в том… что…—Сядь, выпей чего-нибудь и молчи. Или уходи.Лейтенант смутился. Какое-то потрескивание привлекло его внимание. Только тут

он заметил в углу поповское кадило, из которого струился дым ладана.Он попытался сделать из этого вывод, но отсутствие икон окончательно сбило его с

толку. «Нет, она не святоша, — подумал он. — Или, черт ее знает, может быть, она изобрела какой-нибудь новый культ. Во всяком случае, серьезная медицинская консультация ей бы не помешала.»

Тут в глаза ему бросилась рукопись, лежавшая возле пишущей машинки: «Япония, страна контрастов». И он понял. В минуты трезвости Коралия Гоган занималась переводами.

Он вынул удостоверение и сунул его ей под нос:—Уголовный розыск!—Ах, какая скука! — сказала женщина, отворачиваясь. — Замолчи же наконец!—Я был бы вам очень признателен, если бы вы на минуту спустились с неба на

землю.—Нет, это невыносимо!Азимиоарэ, обычно любезный и сдержанный, вышел из себя. Он остановил

магнитофон и включил верхний свет. Коралия Гоган вздрогнула и наконец посмотрела на него. Ее взгляд вдруг сверкнул скальпелем.

«Эта женщина умеет видеть, — подумал лейтенант. — Держу пари, она заметила все, что ее интересовало.»

Тьма в глазах Коралии Гоган продолжала рассеиваться, и она вдруг тихо сказала:—Зло уже свершилось.—Мне очень жаль.—Ха!Она закрыла глаза и щеки ладонями. Азимиоарэ понял, что он грубо порвал

тщательно сплетенную паутину, из которой эта некрасивая и одинокая женщина вила свои мечты, и ему стало жаль ее.

—Искренне сожалею, но я должен с вами поговорить. У вас есть брат…—Может быть.

—…человек честный, — быстро добавил лейтенант.—Вероятно.Она произносила слова безучастно, со смертельной скукой в голосе.—Я думал, он поможет мне в одном деле.—Вы ужасно много говорите, молодой человек, — сказала Коралия Гоган,

разочарованно качая головой.—Где я могу его найти?Она пожала плечами. Было ясно, что этот вопрос ее ничуть не интересует.—Когда вы видели его последний раз?—Вчера или сегодня…—Вы — его единственная родственница?—Полагаю.Из этих скучных двусмысленных ответов невозможно было что-либо извлечь.

Лейтенант взорвался:—Постарайтесь сосредоточиться, ради бога!—Не произносите этого имени всуе. Вы утомляете меня, молодой человек.—Я хотел пощадить вас, но вы вынуждаете меня сказать! Жизнь Андрея Гогана в

опасности. А Андрей Гоган — позволю себе вам напомнить — не кто иной, как ваш брат.Лейтенант не ждал, что она упадет в обморок, но рассчитывал по крайней мере на

искру интереса. Однако он ошибся. Коралия смотрела на него ясным взглядом.—Жизнь моего брата… Хм, а вам кажется, что моя или ваша находится в

безопасности? Не ломайте голову, вы все равно не поймете. Боюсь, что я не смогу вас проводить. Когда вы решите уйти, пожалуйста, захлопните за собой дверь.

Она включила магнитофон и уставилась в потолок. Азимиоарэ кипел от негодования.

—Мне сказали, — продолжал он, — что у вас есть двоюродный брат в Плоешти.—Что?! А, да…—Можете дать мне его адрес?—Ох, какой зануда! Поищите в сумочке, там есть записная книжка…На такое не пошла бы ни одна женщина… Лейтенант открыл неправдоподобно

модную сумочку-конверт.—Имя вашего двоюродного брата?—Винтилеску.Лейтенант нашел его быстро и, направляясь к выходу, произнес:—Благодарю вас. Вы были исключительно любезны.Но в коридоре он остановился, сильно вздрогнув: голос женщины, страшно

грустный, догнал его:—Этот человек скоро умрет.

Учитель Константин Винтилеску в восторге оглядывал свою комнату. Все здесь было превосходно — и стол, и елка, а новая «экспортная» мебель просто ласкала глаз. Один из его бывших учеников прислал ему большую бутыль вина из Дрэгэшани, дядюшка Григоре — полсвиньи, запах свежих калачей наполнял комнаты.

Он поправил волосы, зачесанные с затылка на голый череп, зубной щеткой, с которой никогда не расставался, потом чуть-чуть поднял узел галстука и посмотрел на часы. С минуты на минуту должны были прийти гости.

«Пора принять лекарство перед едой.»Зазвонил телефон. Винтилеску узнал голос Андрея Гогана и страшно обрадовался:—А! Тысячу лет мира и радости, братец! Откуда ты говоришь?—Не прерывай меня, Тити! Я возле твоего гаража. Накинь что-нибудь и выйди ко

мне.—Ты шутишь?

—Разве я когда-нибудь был шутником?—Что случилось? — взволнованно спросил учитель.—Через пять минут узнаешь. Не забудь принести ключи.—Ты пугаешь меня, брат!Последовала короткая пауза, потом он услышал шепот Андрея Гогана:—Кто-нибудь мною интересовался?—Кто?—Идиотский вопрос! Я жду тебя у гаража. Одну минутку! Никому ни слова!

Сколько у тебя денег в доме?—Тысячи две.—Захвати их собой.—Добро.Он положил трубку и вытер вспотевшие пальцы. «Ну и дела! У этого Андрея всю

жизнь секреты…»Он надел шубу. Жена высунула из кухни раскрасневшееся лицо.—Ты что, свихнулся? Вот-вот нагрянет «банда».—Мне нужно кое-что проверить в машине, Эльвира. Вернусь мигом.

Гараж находился метрах в пятистах, на тихой улочке с дедовскими домиками и просторными дворами, летом зараставшими зеленью. Он построил его сам, сняв угол сада у стариков-пенсионеров. Окна их развалюхи, полуразрушенной годами и плесенью, были темны.

«В гости ушли», — подумал учитель.И вздрогнул. Из тени дома выделился силуэт. Он узнал своего двоюродного брата

Андрея.—Открой, — сказал Гоган.Они вошли в гараж. Директор закрыл дверь, некоторое время прислушивался к

шумам ночи и наконец включил фонарик.—Господи боже мой! — испуганно прошептал Винтилеску, увидев его лицо.Глаза у Андрея Гогана были кроваво-красные, похудевшее лицо окаменело.—Я погиб, Тити! — сказал директор, лихорадочно ища сигарету.Закурив, он жадно затянулся и продолжал:—Несчастный случай!—На машине?—Да. Мне наперерез выбежал мальчонка…Он решил не открывать ему правды. Учитель был сложен из дидактических

шаблонов — трусливый человек, жаждущий комфорта и покоя.—И что же? — гробовым голосом спросил Винтилеску.—Разумеется, я сразу же вызвал «скорую помощь», — продолжал Гоган. — Если

этот несчастный выживет, я явлюсь в милицию…—А если не выживет?Директор поперхнулся и долго кашлял, ругаясь.—Ты хочешь, чтобы я сел в тюрьму? Невиновный? Он неожиданно выскочил мне

навстречу, понимаешь?—Что там говорить, братец! Боже упаси…—Чертовское невезение! К тому же это было на переходе…—Бедняга!—Представляешь себе? Кто мне поверит? И как нарочно, ни одного свидетеля…Учитель в отчаянии прислонился к автомобилю. Гоган следил за его реакцией.—Вот такое дело, Тити…—Что ты собираешься предпринять?

—Какое-то время буду скрываться у дядюшки Григоре, пока все прояснится. Может, бог даст, и он выживет. Буду платить ему всю жизнь, с радостью.

Дядюшка Григоре был доверенным человеком Винтилеску: учитель поручил ему триста овец и получал от этого большую выгоду. Часто встречающийся среди интеллигентов, весьма доходный вид деятельности…

Учитель поохал, усиливая ярость Гогана, и наконец спросил:—Когда ты хочешь к нему выехать?—Завтра утром. Я всю ночь не сомкнул глаз, еле на ногах стою.—Идем ко мне.Директор испуганно отступил на шаг.—Ты с ума сошел? В любой момент может нагрянуть милиция. Один из моих

сослуживцев что-то пронюхал, спрашивал, как это я погнул капот. — Гоган скрипнул зубами: — Подлец! Выслеживает меня, хочет занять мое место! Я здесь отдохну.

—Здесь же холодно, братец!—Я включу обогреватель в машине. Оставь мне ключи.Учитель, колеблясь, полез в карман. Гоган заметил его нерешительность и схватил

за руку:—Послушай, Тити! Когда ты покупал овец, я дал тебе денег на долгий срок, даже

не моргнув.—Я этого не забыл.—И не забывай! Не бойся, не трону я твоей развалины. Завтра утром закрою гараж

и спрячу ключи под камнем.—Хорошо, братец.—Может быть, к тебе нагрянут мильтоны. Смотри, выкрутись! Никого не видел,

ничего не знаешь! Твоя жена ничего не учуяла?—Нет.—А дети?—Они у телевизора сидели. — Он глубоко вздохнул: — Принести тебе чего-нибудь

поесть, одеяло?Директор с минуту подумал, потом покачал головой:—Если ты будешь здесь шнырять, привлечешь внимание. Дай мне свою куртку и

надень мое пальто. Ты говорил, что у тебя есть деньги.—Только две тысячи. Сейчас, в праздники, сам понимаешь…—Все в порядке.Они обменялись одеждой. Учитель протянул ему пачку банкнот. Андрей Гоган

внезапно схватил его за подбородок:—Посмотри мне в глаза! Если продашь, из-под земли достану!

22 часа 45 минутДом в стиле Брынковяну принадлежал в прошлом семейству Соаре. Залы,

украшенные, пожалуй, слишком броско, симметрично располагались вокруг большого холла, предназначенного для оркестра и танцевальной площадки. Основную часть клиентов составлял мир дельцов и спекулянтов, людей, перед чьими доходами бледнела зарплата университетского профессора.

Смерив с ног до головы обезьяну, кривлявшуюся с микрофоном в руках, полковник решил, что наконец-то ступил с правой ноги.

—Этот?—Се человек! — подтвердил Мошояну. — Маэстро Киселицэ по прозвищу Литл

Тэдди, собственной персоной.Напрягши воображение, можно было счесть его мужчиной лет двадцати пяти,

обрубленным с коленей, с существенными изъянами на подставке для шляпы. Подозрительно черноволосый, подозрительно беспокойный, весь — сплошное

подозрение, он был одет в костюм из черного бархата, серую шелковую рубашку с воротом, откинутым на широкие отвороты костюма, и красный шейный платок, скомканный под адамовым яблоком. Разумеется, при нем были и длинный ноготь на мизинце, и чрезмерно высокие каблуки.

Последний шанс на то, чтобы его сочли относительно нормальным человеком, исчезал тотчас же, как только Тудор Киселицэ по прозвищу Литл Тэдди открывал рот: «Крестьяночку» он мычал артистически, с явным американским акцентом.

Полковник серьезно обеспокоился тем, что типу не удастся ускользнуть от гнева публики и не придется сообщить ему адрес девушки с фотографии. Но услышав бурные аплодисменты, он решил, что окончательно потерял чувство реальности.

Литл Тэдди знал все трюки своего ремесла: ложные выходы, призванные усилить овации, приглашение публики аплодировать будто бы для того, чтобы подчеркнуть ритм, падение на колени у ног каких-то толстых бабенок…

—Послушай, на каком языке поет этот парень?—По-румынски.—Хм… кто бы подумал?Литл Тэдди собирался начать новую песню. Дэнец почти механически взглянул на

часы и приказал лейтенанту:—Поинтересуйся в министерстве, не передал ли нам Азимиоарэ какого-нибудь

сообщения.Потом подозвал одного из официантов и незаметно показал ему удостоверение.—Долго еще будет блеять этот парень?—Новогодняя программа, разрешите доложить, дело нешуточное.—Шепни, пожалуйста, чтобы он кончал. Я должен с ним срочно поговорить.

Минутку! Смотри не проговорись, чтобы он не догадался, кто я такой. Хоть он и не в общепите работает, все же — как бы не удрал в окошко.

*

Литл Тэдди, весь — сплошные улыбка и поклоны, торопливо проскользнул к выходу. Полковник выступил вперед:

—Будьте так любезны…—Разумеется, разумеется… Как ваше имя?—Олимпиу Дэнец.Маэстро молниеносно выхватил из кармана фотографию и шариковую ручку,

черкнул что-то на обороте и протянул полковнику:—Счастливо оставаться!Полковник буквально онемел. Но увидев, что Киселицэ при виде проходившего

мимо удачного женского экземпляра замер, словно кто-то ударил его кирпичом, опомнился и взял его за рукав.

—Дело вот в чем, молодой человек…—Извините!Киселицэ освободился с царственным достоинством. Полковник сунул ему под нос

удостоверение.—Если это что-нибудь вам говорит, бросьте кривляться.Он увел его подальше от любопытных взглядов. Солист исходил злобой:—Гражданин прокурор, у меня такое впечатление, что вы несколько

злоупотребляете. В конце концов…—Господин Литл Тэдди, — возразил ему полковник, — видно, вы не очень

старательно посещали курсы ликвидации безграмотности! Я полковник милиции, из уголовного розыска. Предупреждаю вас также, что я задержал вас не из-за долларов, машины итальянца, алиментов или скандала в Мелоди-баре. Мне нужно получить от вас

сведения, и вы обязаны мне их дать. Итак, с чувством, с толком и с расстановкой: кто это?!

Он вручил ему фотографию и указал на невесту Ионела Флори. Киселицэ внимательно сощурился, потом пожал плечами:

—Очень сожалею, но эта девица не входит в круг моих интересов…—Пока еще ты не сожалеешь, родненький, хотя я уверен, что такая минута

наступит. Дружески советую тебе оставить эти штучки. «Девица» — из людей тебе близких, иначе она не стояла бы на свадьбе прямо за твоей спиной.

Певец упрямо покачал головой:—Я ее не знаю.—Тудор Киселицэ по прозвищу Литл Тэдди, ты нарываешься на вещи гораздо

более серьезные, чем указанные провинности. В любую минуту может случиться несчастье, и лишь ты можешь его предупредить. Я должен найти эту девушку, понимаешь? Ее жених, сам того не зная, носит с собой адскую машину — бомбу-кассетофон. Как только он включит аппарат, произойдет взрыв!

Он говорил настойчиво, глядя ему прямо в глаза. Литл Тэдди опустил взгляд.—Я думал, она совершила какую-нибудь глупость…—Итак?—Я и моя жена — ну словом моя бывшая жена, мы были соучениками… Сами

понимаете, на свадьбу пришел весь класс.—Брось подробности, — прервал его полковник. — Адрес девушки?Тудор Киселицэ поднял глаза. В них читалось искреннее бессилие.—Я его не знаю! Даю вам честное слово, не имею представления!

22 часа 50 минутМошояну связался по радио с дежурным офицером:—Есть новости?—Диспетчер таксомоторного парка сообщает, что передал запрос, но никакого

результата. Остается единственная надежда — отыскать след через шоферов, которые возвращаются в депо.

—Слабая надежда. Азимиоарэ?..—Он возле меня.—Дай мне его!Спокойный голос лейтенанта можно было узнать из тысячи.—Говори, Мошояну, я слушаю.—Шеф хочет знать, как у тебя дела.—Нормально. Узнал адрес двоюродного брата из Плоешти. Вылетаю вертолетом

через пять минут.—Ни пуха ни пера!—А вы?—Все идет чертовски медленно. Старик рвет и мечет.

Мошояну увидел полковника и Литл Тэдди беседующими во дворе ресторана. По беспорядочным бессильным жестам солиста он понял, что и эта дорожка никуда не приведет, и подошел.

—Ничего нового? — спросил полковник.—Пока нет…Дэнец повернулся к Киселицэ.—Вспомни какую-нибудь другую соученицу. Невозможно, чтобы она не

поддерживала отношений хотя бы с одной из них.В глазах Литл Тэдди мелькнул какой-то лучик. Он посоветовал:—Свяжитесь с моей супругой. Покойной.

—С кем?! — хрипло спросил полковник, тараща глаза.—Разрешите, — вмешался Мошояну. — Я полагаю, речь идет о его бывшей

супруге.—Совершенно верно.—Так называют обычно бывших жен — или мужей…Дэнец почувствовал, как у него сжалось сердце.—Покойная, — пробормотал он. — Да, да, понимаю…Он откашлялся:—Имя и адрес?—Лилиана Петреску. Улица Семичеркулуй, двенадцать бис. Если она с тех пор не

переехала…

22 часа 55 минутМошояну гнал на высокой скорости, время от времени искоса поглядывая на

полковника. Тот сидел рядом, съежившись, сжав руки под подбородком. Мошояну услышал его шепот:

—Покойная… Хм! Чего только не доведется услышать…На улице, указанной Киселицэ, они чуть не столкнулись с машиной «скорой

помощи». Полковник прикусил губу, и Мошояну понял, о чем он думает.—На этой улице много зданий…—Улицу я знаю. Но знаю и то, что возможности невезения бесконечны. Обрати

внимание, «скорая помощь» идет от дома «покойной».—Конечно, теоретически ничего невозможного нет. И все же…—Попомни мое слово!Дом 12 бис стоял в глубине сада. Злобно лая, им навстречу выбежала собака, потом

вышла старуха с заплаканными глазами.—Кого вы ищете?Полковник бросил на Мошояну многозначительный взгляд и спросил угасшим

голосом:—Квартира Петреску?—Да, голубчик.—Я хотел бы поговорить с Лилианой.Старуха разразилась слезами.—Бедняжку сию секундочку «скорая помощь» увезла, — сказала она, поднося к

глазам платок.

*

Во всех комнатах зажгли свечи. Крестный отец Эмилии, не обращая внимания на досадную помеху, наполнил стаканы.

—В конце концов, все к лучшему. По крайней мере, телевизор не уморит нас своей программой. Ну, пусть товарищ Бог пошлет вам всем здоровья, и когда нам будет плохо — пусть будет как сейчас.

Ионел Флоря вернулся с балкона.—Свет погас во всем доме. Должно быть, вот-вот явятся электрики.Бригада старушенций усиленно жевала, молодежь курила. Кто-то напомнил:—Ты говорил, что у тебя есть кассетофон.

*

Дэнец сунул удостоверение прямо под нос сторожу и поинтересовался:—Пять минут назад прибыла какая-нибудь машина?

—Да.—С девушкой?—Да. Ее сразу же положили на анестезию. Неотложка!Они пробежали двор и длинный коридор со специфическим запахом дезинфекции.

Старшая сестра решительно отказалась тревожить дежурного врача.—Наверное, он уже начал операцию.—Остановите!Женщина искоса взглянула на него:—Обращаю ваше внимание на то, что вы находитесь в больнице!—Остановите! — хрипло повторил полковник.—Потрясающе!Дверь отворилась, и показалась голова с совершенно седыми белыми волосами.—Что происходит? — спросил вошедший и, увидев полковника, пораженно

воскликнул: — Олимпиу!—Михай!Они обнялись. Мошояну, заинтригованный, следил за тем, как развернется сцена.

Несколько позднее он узнал, что Дэнец и врач воевали вместе и, хотя оба уже давно работали в столице, случай свел их только теперь, через три десятилетия.

—Что с Лилианой Петреску? — спросил полковник, едва сдерживаясь.—Она под анестезией. Перитонит.—Ты ее оперируешь?—Да.Дэнец положил руку ему на плечо:—Михай, речь идет о жизни людей, находящихся в большой опасности, и только

эта девушка может указать мне их адрес. — Он облизнул пересохшие губы. — Разбуди ее!—Ты с ума сошел? Извини меня, но я еще никогда не слышал такой нелепицы. Ты

представляешь себе, что может произойти?—Нет, но я знаю, что с минуты на минуту может взорваться бомба на столе у

людей, мирно собравшихся, чтобы встретить вместе Новый год. Разбуди ее!—Ты сам не понимаешь, что говоришь! У женщины перитонит, человече!—Я слышал.—Я должен вскрыть ее немедленно, иначе ей конец.Полковник, в безумии тряся головой, схватил его за руку:—Михай, послушай! Ты должен меня понять! Это единственная ниточка, за

которую я могу ухватиться, чтобы спасти десять, а то и двадцать человек. Один безответственный тип вставил адскую машину в кассетофон. В назначенный час она взорвется. И лишь твоя пациентка может дать мне адрес несчастных, которые в любой момент могут взлететь на воздух! Помоги мне предотвратить несчастье.

Врач пристально посмотрел на него и вздохнул.

Дэнец сел возле Мошояну, наконец-то облегченно вздыхая.—Скорее! Ты знаешь, где это?—Да. Возле «Алуниша», ресто… то есть, я хочу сказать, возле той интересной

церкви в неогреческом стиле. — И быстро добавил, меняя тему: — Смелый тип этот врач! Немногие решились бы разбудить пациентку. При перитоните несколько минут могут оказаться роковыми.

—Будем надеяться, что все обойдется, — задумчиво прошептал Дэнец. — Михай — хороший парень.

«Этот парень уже отмахал пятьдесят… — размышлял между тем лейтенант, — но верно, он не из тех, которые, увидев дурной сон, кричат “ой, мама, боюсь”.»

Машина летела пулей. Мошояну, у которого появилась надежда захватить вторую половину новогодней ночи, оптимистически заявил:

—Я думаю, что взрыв мы предупредим. А с тем негодяем можно управиться и завтра.

—Ты имеешь в виду Гогана?—Разумеется. Где вы встречаете Новый год?—Дома, как обычно. А ты?—Как обычно, с друзьями.Полковник взглянул на него, усмехаясь. Мошояну был то, что называется

симпатичный малый, остроумный и любезный, с невероятным количеством друзей-приятелей, готовый впустить их к себе в любой час дня и ночи. Дэнец был, пожалуй, единственным офицером, которому удавалось его смутить. В его присутствии лейтенант становился неловким, остроты замирали у него на губах. Полковник недовольно покашлял. То же самое происходило и дома. Как только он входил в комнату, дети, обсуждавшие с матерью самые разные дела, вдруг замолкали.

—Можно мне передать Азимиоарэ, что все откладывается? — спросил Мошояну.—Не говори «гоп», пока не перескочишь! — Полковник щелкнул пальцами. —

Представь себе, вдруг мы прибудем на несколько секунд позже, чем следует?—Разрешите доложить, невезение тоже подчиняется теории вероятности. Не может

же оно продолжаться вечно. Я заметил это, когда бросал кости с Азимиоарэ. Проиграл одиннадцать партий подряд, чтобы потом выиграть тринадцать.

—Нельзя сказать, что в отпуске вы изнуряете себя чтением, ребятки…И тут же пожалел о сказанном. Неисправимый крестьянин из Гижасы, угрюмый,

вечно поучающий…«А еще не понимаю, почему не могу сблизиться с этими ребятами, удивляюсь, что

даже собственные дети меня обходят…»Дом, который они искали, вырисовался в конце длинной аллеи. Мрачное пятно в

сплошной тьме.Лейтенант облизал губы, но не успел ничего сказать. Внезапно все окна

осветились.Они поднялись, шагая через две ступеньки. Открыл будущий свекор контролера.

Он был в прекрасном настроении.—Если вы ищете нас, то попали в самую точку, если же ошиблись адресом, все

равно — добро пожаловать.И отступил, давая им пройти. Полковник, улыбаясь, поблагодарил его и справился

об Ионеле Флоре, уточнив:—Мне сказали, что он жених вашей дочери.—Верно! — с нескрываемой гордостью подтвердил старик. — Пожалуйте, коли с

чистым сердцем…—Прежде всего я хотел бы сказать ему пару слов с глазу на глаз. Можно?—И это можно.По знаку полковника Ионел Флоря закрыл за собой дверь коридора и удивленно

поглядел на пришедших.—Прошу вас сохранять спокойствие и отвечать коротко. Любая потерянная минута

может стоить нам жизни. — Полковник глубоко вздохнул. — Сегодня одна женщина оставила вам кассетофон.

—Совершенно верно.—Где он?Контролер огляделся, заглянул в каморку, потом позвал невесту.—Где кассетофон?Девушка недоуменно заморгала. Ионел Флоря объяснил:—Вечером я оставил здесь, на холодильнике, свои покупки… Среди них был и

черный кассетофон…—Завернутый?

—Нет.—Ничего подобного ты не приносил, дорогой. Я бы сразу заметила.Контролер нахмурился и хлопнул себя по лбу:—Вспомнил. Я оставил его в такси.

ГЛАВА 5Дэнец и Мошояну прислонились к стенке. Ионел Флоря с удивлением взглянул на

них. Потеря была, конечно, большой, но в конце концов она касалась лишь его одного. Он тихо спросил:

—Вам плохо?Полковник с трудом выговорил:—В кассетофоне спрятана бомба замедленного действия.—Что вы сказали?Он не верил своим ушам. Дэнец коротко объяснил ему положение и потребовал,

чтобы он вспомнил все подробности. Вплоть до малейших деталей, которые могли бы помочь отыскать такси. Но контролер не мог опомниться:

—Я подозревал, что Гоган каналья… Давно подозревал. Но ведь и подлость имеет пределы…

—Думайте о машине, прошу вас! Нам дорога каждая минута.—Конечно, конечно. — Он поднес пальцы ко лбу. — Ее зовут Персидой. Персида

Ионеску. Ее имя было на табличке…—Значит, за рулем была женщина.—Да. Крупная, живая, в высшей степени любезная. Она достала мне цветов, когда

я уже не надеялся найти ни лепесточка.—Еще, еще!—Во время землетрясения у нее умер муж. Пьяница…—Цвет машины?—Бежевый. Марка «Дачия-1300».—Была у нее радиотелефонная связь с диспетчерской?Ионел Флоря на минуту задумался.—Нет. Когда у нее лопнула камера, нам пришлось заменять ее самим.—Кассетофон вы оставили на сиденье?—Вероятно. У меня было столько пакетов! А может быть, за сиденьем, у заднего

окна. Не помню…—Благодарю вас.Дэнец повернулся к выходу, но вдруг остановился:—Не упрекайте себя. Вы ни в чем не виноваты.Дэнец бежал. Мошояну следовал за ним. Они сели в машину.—В диспетчерскую Бухарестской транспортной конторы! — мрачно приказал

полковник. Он снял с руки часы и сосредоточенно посмотрел на них. — Эту ночь я не забуду до скончания века!

23 часа 00 минутПерсида Ионеску взяла из рук старика чемодан — кожаную развалюху в чехле из

светло-коричневой ткани — и поставила его в багажник. Жена пассажира, угрюмая курносая особа с седыми волосами, заправленными под голубую шляпку, из тех, что были в моде лет сорок тому назад, тяжело уселась, оберегая две сетки с бутылками.

—Ты пересчитала места, Флоранс? — беспокойно поинтересовался мужчина.—Одиннадцать раз.—Сумочку взяла?—Ты спросил меня об этом девятнадцать раз.Женщина села за руль, пряча улыбку.—Куда едем?

—На улицу Стыркуцей, — ответил мужчина, — напротив музея Кюзбаян. Поедете по линии двенадцатого трамвая, потом спуститесь по улице Берзей, повернете налево…

—Она знает лучше тебя, — прервала его жена.—Прости, Флоранс, но я указал самый короткий путь… — И добавил по-

французски: — Это ведь настоящие бандиты, катают тебя по всему городу.—Откуда ты их знаешь? — спросила Флоранс Мига. — Ты что, ездишь на рынок

на такси?Старик покраснел. Пухлое личико с женскими округлостями стало пунцовым,

бесцветные глаза выкатились из орбит.—Если хочешь знать, эта трата кажется мне неразумной. Абсурд! Ты совсем

потеряла соображение.—Две десятки! — проворчала женщина. — Как же, ты прав, Шербэникэ, это нас

разорит.—Конечно, трата небольшая, но ведь дело в принципе.—Ах вот как, у тебя принципы? Просто ты дрожишь над каждой копейкой, так что

оставим лучше этот скучный разговор.Глаза Персиды Ионеску незаметно следили за ними в зеркале. Она не понимала, о

чем идет речь, но догадывалась, что они ссорятся.Шербэникэ Мига поймал ее взгляд и повернулся к старухе:—Смотри, она понимает. Ты меня компрометируешь.—Не говори!—Ты совсем потеряла чувство реальности. Неужели я должен ежедневно повторять

тебе, что с сорок седьмого года мы — нищие? Хм! Двадцать лей вместо двух. Можно было превосходно проехаться на трамвае.

—Не будь смешным! Мало того, что ты таскаешь меня зимой по каким-то задрипанным курортам, я должна еще трястись с чемоданами в трех трамваях?!

Шербэникэ Мига засмеялся, словно услышал удачную шутку, пытаясь сбить с толку женщину за рулем. Его второй подбородок, весь в морщинах, дрожал на воротнике из куньего меха, полысевшего от бесконечного числа прожитых зим.

—Задрипанные курорты! Нет, ты просто не понимаешь, что говоришь. Посоветуюсь с Александром — и запрем тебя в четырех стенах.

Старуха демонстративно зевнула. Ее муж возмущенно продолжал:—Находка с курортами — просто блестящая!—Только у тебя могла возникнуть такая идея. Три недели, по несколько лей с

человека. Раз ты пенсионер, калека — изволь выбирать такие курорты, где зимой нет ничего, кроме северного ветра, бродячих собак да целой коллекции старых развалин с пропиской на кладбище «Белу». Какое тебе дело, что у меня больные почки?! Мне бы не помешали и компрессы на горло, и массаж ног.

Старик оцепенел. Не обращая больше внимания на женщину за рулем, он накинулся на жену:

—Я ведь объяснил тебе с карандашом в руке, что это замечательное открытие. Только тебе все плохо. Поговори с Дину Калотэ, посоветуйся с Митрицей Думитреску.

Флоранс презрительно фыркнула.—Эти две старые моли?—Моли?! Моли — бывший советник Высшего кассационного суда, бывший

директор кредитного банка? Эти важные персоны, которые в свое время покорили весь Бухарест?

—А теперь мочатся в бутылочку…Машина резко затормозила, заставив супругов опомниться.—Извините, — усмехнулась женщина за рулем, — шофер впереди был

невнимателен…Старик взглянул в окно, и его глаза полезли из орбит.

—Где мы находимся?—На Штирбей Водэ.—Потрясающе! Вы едете в противоположном направлении, товарищ шофер! Я

ведь ясно сказал, что нужно повернуть налево. Моя жена свидетельница. Не правда ли, Флоранс?

—Представления не имею.—Улица Плевней ремонтируется, — сказала Персида Ионеску.Старик покачал головой.—Вы обязаны были предупредить меня.—Не волнуйтесь, — усмехнулась Персида. — Разницу я беру на себя.Шербэникэ Мига что-то пробормотал, потом повернулся к жене.—Видала?! Еще пять-шесть лей, ни за что ни про что. И все — из-за твоего

упрямства.—Оставь ты меня в покое, черт побери! — вспыхнув, проговорила Флоранс по-

румынски. — Скоро одиннадцать, а мы двенадцать часов подряд тряслись в поезде — разумеется, вторым классом. Утки, гуси, бутыли вина, так что мне и в уборную не пробраться. Я должна переодеться, вымыться, причесаться. Когда, по-твоему, мы доберемся до Александра? После полуночи? Ты не захотел уехать вчера, чтобы не потерять четырнадцать лей.

—Ведь за день было уплачено.—Прекрасно. Вот этими деньгами ты и заплатишь за такси. А сейчас не морочь

мне голову! Я встречаю Новый год у своего сына и намерена повеселиться.Она повернулась к нему спиной и, как ширмой, отгородилась от него поднятым

воротником своего пальто. Старик следил за счетчиком. С каждым набегавшим леем он чувствовал, как новый острый гвоздь вонзается ему в сердце.

*

На столе диспетчера крошечный приемник в форме робота передавал под сурдинку новогоднюю программу. Место женщины с ямочками занял еще молодой мужчина, достаточно невезучий для того, чтобы попасть на дежурство в новогоднюю ночь. По его блестящим глазам и сияющему выражению Дэнец понял, что бутылка, спрятанная за письменным столом, опустела уже не менее чем наполовину. Но первые же слова полковника заставили его помрачнеть.

—А, история с бомбой.—Откуда вы знаете?Полковник знал, откуда он знает. Несмотря на обещание, служащая с ямочками на

щеках не смогла противостоять искушению, непреодолимому для ее пола.Диспетчер что-то бездарно бормотал, и Мошояну подумал, что у этого типа нет

никаких шансов обмануть несомненно бдительный глаз своей будущей супруги.—Видимо, вам рассказала ваша сослуживица, — сказал Дэнец.—Лауренция? Что вы!—Ее зовут Лауренция? — спросил Мошояну. — Я начинаю понимать, почему

жители Бухареста не спешат выразить ей свою признательность. Она явно останется старой девой.

Дэнец нервно закашлялся.—Мы располагаем данными о шофере. Это женщина. Высокая, крупная,

мужественного вида. Потеряла мужа во время землетрясения.Диспетчер замахал рукой:—Знаю, знаю, Персида Ионеску. В прошлом году, когда бандиты напугали весь

Бухарест, Персида была единственной женщиной, решавшейся работать в ночную смену. Колоссальная баба!

Губы полковника дрогнули. Прошлые недели были для него очень трудными. В одну из них он спал всего две ночи, и те не целиком. Слава богу, теперь все кончилось, все вернулось на круги своя. Теперь ему случалось спать даже четыре ночи из семи.

—В машине, на которой она работает, нет радио?—К сожалению, нет.—Как, по-вашему, мы могли бы ее разыскать?Диспетчер машинально потянулся к ножке стола, но вовремя опомнился и закурил.—Если жидкость из той бутылочки вас стимулирует, не стесняйтесь, — предложил

Дэнец. — Только поскорее!—Нужно предупредить наших людей на линии.—Да.Полковник на минуту задумался, потом решился:—Передайте знак тревоги всем шоферам такси. Персида Ионеску непременно

должна быть предупреждена и остановлена. Пусть ни с чем другим не считаются. Обратите их внимание на серьезность грозящей ей опасности.

Служащий начал заикаться:—Ска… сказать, что…—Делать нечего! Бомба-кассетофон может взорваться с минуты на минуту.

23 часа 10 минутВесть о том, что их сослуживице грозит неизбежная опасность, заставила сотни

такси остановиться в самых неожиданных местах. Высадив своих клиентов, несмотря на их протесты и угрозы, шоферы вихрем срывались с места, тревожно сигналя и включив все фары. Для Бухареста, города обычно тихого, спектакль был поистине впечатляющим. Шины впивались в асфальт, на поворотах фары пронзали ночь, рвали ее на клочки. Машины молниями пролетали по почти пустынным улочкам, предупреждая о своем появлении пронзительными гудками.

Люди, сидевшие за рулем, забыли, что на дворе — новогодняя ночь, что их родные выпивают где-то за их здоровье. Огорчения, мучившие их несколько минут тому назад, словно испарились. Охваченные одной мыслью, они гнали вовсю: Персида должна быть спасена!

Радиотелефон работал бесперебойно.—…в четверть девятого она сменила заднее колесо на улице Генерала Дона.

Передачу закончил…—…в двадцать один сорок пять поднималась по улице Штирбей Водэ к Дворцу

съездов. Передачу закончил…—…в такой-то час она спускалась к Площади Унири…Голоса, охрипшие от волнения, скрещивались в эфире.

Инспекторы движения, сосредоточившись на важных узлах, с картой города перед глазами, отмечали проверенные кварталы, направляли к другим, еще непроверенным, , устанавливали наблюдательные пункты на необходимых подъездных путях и, сопоставляя сообщения различных шоферов, пытались восстановить маршрут Персиды.

Провалы времени, когда ее никто не видел, рушили все расчеты.

Такси, в которых не было рации, резко тормозили, увидев сигналы своих товарищей, шоферы коротко обменивались известиями и снова срывались с места.

Клиенты устали делать призывные знаки, истощили запас добрых мыслей по адресу шоферов и постепенно начали понимать, что случилось что-то необычное.

Двое молодоженов рассказывали на следующий день:

—Мы целых полтора часа простояли возле Оперетты, жестикулируя, как сумасшедшие. Пустые такси мелькали мимо нас, непрерывно сигналя. В какой-то момент нам показалось, что мы на площади Бастилии, 14 июля…

Пенсионер-инвалид, который встречал Новый год один, сидя у окна, рассказывал соседям:

—Когда я увидел, как они гонят, я подумал: боже упаси, уж не горит ли где-нибудь…

Сотни машин, ревя, мчались сквозь ночь, встречаясь на перекрестках, обмениваясь отчаянными сигналами, врываясь на мирные улочки. Глаза фар освещали каждую встречную машину. Было сделано предположение, что у Персиды снова лопнула камера и она чинит свою машину в каком-нибудь укромном уголке.

Вертолет набирал высоту. Сидя возле пилота, лейтенант Азимиоарэ удивленно смотрел на Бухарест. Таким он его еще никогда не видел. Такси, легко узнаваемые по светящейся лампочке на крыше машины, пересекали город, игнорируя светофоры. Поистине волнующая солидарность.

—Диспетчерская? Я засек Персиду на площади Кибрит.—Вы ее предупредили?—Да. Она возвращается на базу.

Машина затормозила, и Персида Ионеску выскочила из нее с неожиданной для нее живостью.

—Кассетофона у меня нет, — взволнованно заявила она. — Его взяли двое стариков.

Полковник закусил губу и в ужасе спросил:—Как это могло случиться?—Я думала, что это они забыли его в машине, и окликнула их сама.—Прошу вас рассказать, как все произошло, — быстро вмешался Мошояну. — Не

опуская ни одной детали!—Мне пришлось немного покружить, — ответила женщина, — потому что улица

Плевней ремонтируется. Потом…

Персида Ионеску выключила аппарат. Старик надел очки, сильно нагнулся вперед и разобрал: двадцать пять лей и пятьдесят банов.

—Дай ей тридцать, — шепнула Флоранс.Шербэникэ Мига кинул на нее кислый взгляд, вынул из кошелька пять бумажек по

пять лей, потом из другого, поменьше, с подковой на кожаной крышке, три монетки по двадцать пять банов и королевским жестом положил их в ладонь женщины.

—Спасибо, это слишком много, — ответила Персида, возвращая ему одну монетку.Она открыла им дверцу, и они вышли из машины.—Ты ничего не забыла, Флоранс? —спросил старик.Они стояли перед низкой чугунной решеткой. В глубине двора был виден

одноэтажный дом. Округлая стена и два круглых окна делали его похожим на корабль.Старик тщательно пересчитывал багаж: кожаный чемодан, сетки, сумка жены.

Персида Ионеску машинально осмотрела внутренность машины. На заднем сидении лежал кассетофон. Улыбаясь, она протянула его старику:

—Вы его чуть не забыли!Шербэникэ Мига недовольно обернулся. Увидев аппарат, он с минуту колебался,

потом его лицо прояснилось. Он благодарно улыбнулся:—Спасибо, товарищ шофер. В дороге человек становится рассеянным… Для нас

это было бы большой потерей…

Персида кивнула, села в машину и рванула с места.

—Потом, — заключила Персида Ионеску, — я завернула за угол и больше их не видела.

Полковник провел рукой по седым волосам и взглянул на часы.—Сейчас двадцать пять минут двенадцатого. Вы помните, когда они взяли

кассетофон?—С полчаса тому назад…

*

—Ты прекрасно выглядишь, Флоранс!Шербэникэ Мига потирал руки, глаза его довольно блестели. Его жена в легком

открытом кимоно красилась перед трельяжем. Сквозь прозрачную комбинацию были видны черный бюстгальтер и вышедшие из моды длинные трусы. Подравнивая карандашом строптивую бровь, она с презрением смотрела на старика.

—Здорово тебе повезло, да?Шербэникэ галантно ущипнул ее за подбородок.—Признайся, что нам и в самом деле повезло. Я в этом не разбираюсь, но уверен,

что аппарат стоит не меньше трех-четырех тысяч.Сощурив глаза, Флоранс отступила на шаг и внимательно осмотрела себя анфас и в

профиль. Затем равнодушно спросила:—Тебе нисколько не стыдно, Шербэникэ?Старик уселся на тюлевое покрывало, некогда пышное и нарядное, а теперь

пожелтевшее, с потершейся вышивкой. Над кроватью в стиле ампир, чрезмерно разукрашенной бронзовыми завитками, висела фотография, сделанная сорок пять лет тому назад. Подвенечное платье Флоранс обрезало ноги Шербэникэ, уже тогда кругленького и пышненького. Богатый шлейф скрывал книги, подложенные фотографом.

В правом отделении трельяжа старик видел теперь оба лика своей жены. Смелое, пикантное и остроумное личико с курносым носиком и миндалевидными голубыми глазами превратилось в обезьянью мордочку. Задравшийся вверх нос смотрелся нелепо на сморщенном лице, крупные губы приняли упрямое выражение.

—Чего мне стыдиться? Если бы не я, его наверняка забрала бы шоферша. Впрочем, я уверен, что его забыл какой-нибудь иностранец. Только они могут позволить себе рассеянность с такими ценными предметами.

—Ты всегда уверен в том, что тебе подходит.—Нет, ясное дело, Флоранс, сегодня ты не в своей тарелке.—А когда я была другой?В определенном смысле Шербэникэ Мига был прав. Обычно Флоранс не вступала с

ним в пререкания, по сути, она просто не слышала, что он говорит, это ее совсем не интересовало.

—Прими успокоительное, дорогая. Маман всегда поступала так перед приемами. О двух вещах она всегда заботилась: избегала хлеба и… Ох! — вдруг застонал старик. — Я знал, что ты что-нибудь забудешь. Нет, ты непозволительно рассеяна!

—Что я забыла?—Булочки.—Да ну их к черту!Сорок две булочки, сэкономленные Шербэникэ за обедом, Флоранс забыла в

машине намеренно. Коротенькие ручки старика с белой, нездорового цвета кожей лихорадочно дергались.

—Я просто озабочен: тебя не узнать! Я же не Крез…—Ты мне надоел! Хватит с меня того, что я тащила сумку с пустыми бутылками.

Какое-то время старик ворчал, но наконец утешился мыслью, что взамен получил кассетофон.

Флоранс красила губы, размазывая мизинцем губную помаду.—Не слишком много красного? — с искренним участием спросил Шербэникэ. — Я

не хотел бы, чтобы Мануэла вообразила себе бог знает что…—Что она может вообразить?Старик смерил ее недоумевающим взглядом. После сорока пяти лет прямые

вопросы Флоранс по-прежнему выбивали его из колеи.—Не забудь, что для Мануэлы ты — пример.—Это она тебе сказала?—Ты ведь ее свекровь.—Так что же? Ты хочешь, чтобы она одевалась, как я? Разве я одевалась так, как

твоя мать?—Времена были другие…—Ну и что же? — и мягко добавила: — Зачем ты занимаешься всяким дерьмом,

Шербэникэ?—Флоранс! Ты прекрасно знаешь, что я не переношу вульгарных выражений. Я

никому никогда не позволял такого.—Как же! Носильщик помянул твою матушку, а ты притворился глухим!Щеки старика покраснели. Он сделал тонкий политический ход:—А ты хотела, чтобы я схватился с этим пролетарием? С этим плебеем?—Ты и в двадцать пять лет не схватился с Лэскэрушем, когда он увез меня на

извозчике… Так что можешь не притворяться… — Она провела расческой по густым голубовато-белым волосам и направилась к шифоньеру, по дороге безжалостно наступив Шербэникэ на ногу. —Убери свои варикозные ноги! Какой ты наденешь костюм?

—Темно-серый. По-моему, он самый подходящий.—А темно-синий ты зачем бережешь?Шербэникэ вытянул губы в трубочку. Между отворотами его домашнего костюма

была видна розовая, как помадка, кожа.—На дворе грязь, я его испорчу.—Сколько ты собираешься еще прожить? — поинтересовалась женщина,

пристально посмотрев на него.—Ну и вопрос! Онкль Джордж угас в девяносто шесть лет, папа — в девяносто…—Ни онкль Джордж, ни папа не были скрягами…—Верно, Флоранс, но разве можно сравнить мои и их доходы?—Оставь ты, черт возьми, свои доходы! — возмутилась мадам Мига. — Ты совсем

разваливаешься, Шербэникэ! Спондилез, язва, сердечная недостаточность… назвать и остальное? Каждый вечер компрессы, не можешь сделать двух шагов, чтобы не пукнуть…

—О-ля-ля!—И все еще копишь! Копишь и собираешь! Держишься за этот несчастный костюм

зубами…—Не знаю, стоит ли эпатировать гостей Санди. Они могут подумать, что у нас

серьезные доходы.—Ну и что же?Старик встревоженно вскочил:—Флоранс, ты совсем ничего не соображаешь! Ведь личное дело Санди…—Которому может помешать костюм, сшитый пятьдесят лет тому назад у

Опреску… Да, я поняла… Оставь меня, пожалуйста. У меня болит голова, и надо одеваться…

Старик направился к двери, но, поколебавшись, остановился на пороге:

—Обдумай хорошенько, что надеть. На твоем месте я выбрал бы простое, скромное платье. Я думаю, что именно этого ждет от тебя и Александр…

—Иди ты к…Она выругалась грубо, непечатно, и старик поспешно удалился.Оставшись одна, Флоранс открыла флакон духов и начала массировать себе виски.

У нее и в самом деле болела голова, и перспектива провести вечер у невестки перестала ее радовать. Она не любила Мануэлу, ее глупый снобизм и стремление к роскошной жизни заставляли мать сочувствовать сыну. Атмосфера в их доме казалась ей фальшивой, люди, которых она там встречала, ее не интересовали. Некогда живая и очаровательная, душа общества, Флоранс часто говорила себе, что была бы в состоянии простить Мануэле даже супружескую неверность. «Лишь бы она не была такой натянутой и тупой. Играет передо мной гранд-даму! Дочь Тэнэсаке-мясника!»

—Мама, почему ты не любишь Элу? — частенько спрашивал ее сын. — Она ждет от тебя одного-единственного знака…

—Не люблю?—Терпеть не можешь! Я вижу, как она тебя раздражает.—Ты ошибаешься, мой друг. Она меня не раздражает, просто я умираю с ней от

скуки.Ей и надеть было нечего. Старое шерстяное платье жало в груди, фиолетовое, с

высокими плечами и косыми рукавами, совсем вышло из моды.Она задумалась, глядя на пустячные предметы туалета, выстроившиеся на полочке.

Набор щеток в серебре, не чищенном много лет, испорченный хрустальный пульверизатор — его давно следовало выбросить, но Шербэникэ не позволял, фотография Санди в коротких штанишках на трехколесном велосипеде, маленькая вазочка для фиалок, купленная на Капри, четки, три заколки для волос и пара сережек в хрустальной пепельнице.

Она решительно вошла в столовую. Шербэникэ тщательно обследовал кассетофон. Он с негодованием взглянул на жену:

—Как, ты еще не готова?—Я не пойду.Старик выкатил глаза:—Как? Почему?!—Просто мне не хочется! Если хочешь, иди один.—Но, Флоранс! Ты подумала о том, что скажет Санди? Мануэла?!—Что им говорить? В моем возрасте у человека всегда могут заболеть глаза,

начаться сердцебиение или колики. Выбирай, что тебе подходит.Старик начал заикаться:—Я не знаю, что с тобой сегодня, Флоранс! Ты совсем ничего не соображаешь…

Там будет масса нужных людей.—Дальше того, до чего я дошла, мне уже не пойти, так что наплевать на важных и

нужных людей из салона твоей невестки. Теперь меня интересуют только приятные и живые люди, с которыми мне весело…

—Прекрасно. А обо мне ты не подумала?—Только этим и занимаюсь, вот уже целую неделю. Даже во сне вижу, как ты

будешь набивать себе живот — чего там, ведь даром! — стуча этим ужасным протезом, потому что пожалел денег на приличного дантиста…

—Прошу тебя, Флоранс, не продолжай! Протез замечательный, папа сделал его в свое время в Вене, в двадцать восьмом году,

—Знаю, им жует уже третье поколение. У меня кишки выворачиваются, когда я об этом думаю.

Ее прервал телефонный звонок. Шербэникэ пересек столовую и снял трубку.

—Да, Санди… Это я… С Новым годом! Что ты говоришь?.. Слышишь, Флоранс, они ждут нас, не садятся за стол… Да, разумеется, сейчас же… Через четверть часа будем у вас…

Флоранс вздохнула и вернулась в спальню. Муж поплелся за ней. На его старческом лице было хитрое выражение.

—Знаешь, о чем я подумал, Флоранс? Попробуй, отгадай.—Ты хочешь взять с собой сумку. Авось что-нибудь перепадет.—В этом ты можешь быть уверена. Мануэла — настоящая дама.—Это ты мне говоришь?—Подумай еще, Флоранс!Женщина равнодушно сняла с плечиков платье:—Зачем мне ломать голову? Ты ведь и так проговоришься.—Мы не купили для Санди подарка.—Ну и что же?—Отвезем ему этот аппарат… Нам он все равно не нужен. Вот будет успех!

Представляешь, какой сюрприз?Он восхищенно потирал руки, на щеках расплылись два красных пятна. Флоранс

пожала плечами и начала надевать платье.—Ты признаешься, что он ворованный?—Что за идея! Ты путаешь, так сказать, ловкость с кражей. Я в жизни…—Знаю! Ладно, пойди смени штаны, ловкач! Все же — Новый год!..Глядя на нее, Шербэникэ думал:«Ясное дело, Флоранс совсем склеротичка. Она потеряла представление о самых

простых вещах. Непременно поговорю с Санди… Нужно принять меры…»

*

—Час тому назад, — задумчиво повторил полковник. — Где вы их оставили?Персида Ионеску быстро ответила:—На улице Стыркуцей, напротив музея Кюзбаян. Могу вас проводить.Дэнец бросился в машину милиции. Такси поехало впереди.

*

—Вот их дом!Дэнец внимательно смотрел на темное строение. Внутри не чувствовалось

никакого движения.—Вы уверены, что они живут здесь?—Совершенно уверена. Я видела, как старик открывал калитку и входил во двор.Лейтенант Мошояну в несколько шагов пересек усыпанную галькой аллею.

Лампочка, защищенная круглым матовым, как в ванных, абажуром, едва освещала дубовую дверь и визитную карточку, укрепленную над звонком: «Шербан Мига». Он сильно нажал на кнопку и подождал, не отпуская пальца. Через две минуты все стало ясно.

—Их нет дома, — шепнул он полковнику.ГЛАВА 6

—Старуха говорила, что они встречают Новый год у какого-то Александра, — вспомнила женщина. — Я думаю, он живет где-то поблизости.

Дэнец повернулся к ней:—Почему?—Они должны были еще помыться и переодеться… И потом, я не могу себе

представить, чтобы они еще раз взяли такси. Старик так дрожал над своим кошельком…

—М-да! Спасибо… Да, большое спасибо! Ваше соображение верное. Мошояну! Свяжись с прокурором Рэдулеску. Он сегодня дежурит. Пусть срочно оформит тебе мандат на обыск. Я жду его здесь. В твоем распоряжении четырнадцать минут!

23 часа 45 минутФлоранс сидела в кресле, слегка постукивая пальцами по обтянутой красным

бархатом ручке. На ее губах играла неопределенная улыбка.«Глядите-ка, как она убирает свой дом, эта маленькая снобка! На мой шкафчик в

стиле Режанс [Стиль Регентства («режанс») – переходный к стилю Людовика XV, 1715-1730 г.г.] бросила крестьянский коврик, Ренуара повесила в столовой…»

Мадам Мига задумчиво смотрела на картину. Это был этюд к знаменитой «Купальщице». Движение рук отвернувшейся обнаженной женщины, собирающей золотые пряди волос, было пленительным. Мануэла увидела картину в спальне Флоранс. Действуя, как всегда, окольным путем, она заставила Александра попросить ее. А Санди, боясь скандала и страшно смущаясь, подчинился.

—Не может подождать, пока мы сдохнем?—Ох, мама! Как ты можешь так думать? Ведь ты знаешь, что Мануэла тебя

обожает.—Она обожает мои тряпки и то, что еще не продано на толкучке.Флоранс принадлежали раньше и японские безделушки, симметрично и по росту

расставленные в горке, стаканы с вензелем, сервиз «Розенталь, серебряные купидончики, окружавшие эмалированную кружку («В самый раз для сливового повидла», — говорила мадам Мига), нарядная ваза, в которой Мануэла держала букет искусственных цветов…

Из кухни доносился ее голос. Мануэла разговаривала с Чечилией, другой надутой выдрой.

Санди, суетливый и старательный, шнырял между кухней и столовой. Встретив его взгляд, Флоранс ласково ему улыбнулась. Потом взяла его за руку и попросила сесть рядом.

—Посиди со мной, Санди… Мы никогда не сможем побыть вдвоем.Кроме тех случаев, когда он должен был что-нибудь выпросить, жена всегда

сопровождала его к родителям.—Через десять минут я — твой, мама! Мануэла страшно занята. Я должен ей

немного помочь.«Хм, — подумала Флоранс. — Эта маленькая дрянь, наверное, думает, что я стану

мыть ее горшки. Ошибаешься, дорогая! Я здесь гостья, а не служанка. А ты, кстати, должна была к этому привыкнуть в доме своего папаши!»

—Я вижу, существует закон компенсации, — сказала старуха.—То есть?—Двадцать пять лет, пока ты жил с нами, ты даже постель себе не заправлял. Я

тебя не укоряю…—Я знаю, — грустно сказал летчик. — А теперь за меня другая отдувается…—Чепуха!Александр взял ее руки в свои.—Ты, мама, безусловно, самая умная из всех нас, и все же не можешь понять одной

вещи! Дома, в которых при одной хозяйке было две служанки, остались в далеком прошлом, как говорит Мануэла.

—Частенько ты ее цитируешь…—Я пошел! Поговорим попозже. Я хочу еще раз поблагодарить вас за

кассетофон… Я просто поражен! Ведь вы страшно потратились.Мадам Мига пожала плечами и равнодушно заметила:—Сделки Шербэникэ.—Я жду не дождусь, когда можно будет его испробовать.

Флоранс, улыбаясь, смотрела на его милое лицо с прямым носом и голубыми глазами. Ее глазами. Немного портил его подбородок, слишком узкий и нерешительный, как у Шербэникэ. Подбородок слабого человека, созданного для того, чтобы уступать. Такие мужчины всегда клюют на какую-нибудь Мануэлу.

Шербэникэ разговаривал в холле с мужем Чечилии, гнусавым и заносчивым глистом. Тот через каждые десять слов подносил к губам стакан, и мадам Мига подумала, что при таком темпе спустя два часа он свалится с ног. Шербэникэ восторженно лепетал про Париж времен своего студенчества, собеседник слушал его из чистой вежливости, уставившись близорукими глазами в дно стакана. Как всегда в обществе, Шербэникэ изображал из себя рыцаря, оказывая жене внимание, достойное придворных последних четырех Людовиков.

Попросив у инженера Брэнеску извинения, он принес ей стакан мартини.—Разве не жалко было бы остаться дома? Я чувствую себя прекрасно. По правде

говоря, мне всегда нравилось общество молодежи.—Поэтому ты целый день шепчешься по углам с Дину Калотэ и Митрицэ

Думитреску?—Ну, с ними, другое дело, с ними мы обсуждаем, так сказать, важные вопросы…—Когда придут американцы! Над вами даже куры смеются.Старик, беспокойно оглядываясь, сделал ей исподтишка встревоженный знак.

Флоранс со скучающим видом вытянулась в кресле.«Молодежь! — подумала она. — Они совсем не умеют развлекаться… После того

как женятся, сидят за столом, едят, пьют… Женщины по одну сторону стола, мужчины — по другую. Куда делись прежние балы?! В сорок лет я еще танцевала так, что ноги отекали. Домой уходила в чулках, даже зимой… Ни простуды не боялась, ни скандала, мне это шло. Что бы ни делала, мне все шло!»

Мануэла внесла огромное блюдо и пыталась поставить его на стол.«Хм! — поморщилась старуха. — Бутерброды… Много хлеба, чтобы мужики

наелись. Могу побиться об заклад, что на второе будут фаршированные булочки или разогретые в духовке рогалики, на третье — пирожки, на четвертое — гренки, и так все время, а под конец — пирог с записочками.»

Сузив глаза, она взглянула на свою невестку. Ее всегда раздражала бездарная линия фигуры Мануэлы. Худая и костлявая, но широкая в бедрах, ноги короткие, с выступающими коленями и пятками. Но лицо было красивое, это признавала даже Флоранс. В чертах было какое-то благородство. Глаза зеленые, редкой глубины и блеска.

Мануэле удалось поставить блюдо среди тарелок и вилок. Покачивая длинными, тяжелыми, как люстры, серьгами, она процедила сквозь зубы:

—Не хотите ли к мартини, маман?Флоранс улыбнулась ей, обнажив весь протез:—Я не слишком увлекаюсь тестом, дорогая. Зато вода очень хороша. Где вы ее

достали?Шербэникэ, не заметив в ее словах более чем прозрачной иронии, пустился во все

тяжкие:—Наконец-то Флоранс со мной согласилась! Это замечание я сделал пятьдесят лет

тому назад. Что может быть приятнее стакана воды, вовремя вынутой из холодильника? Я уверяю вас, что никто не мог бы сказать, что я когда-либо злоупотреблял спиртным…

—Вообще говоря, ты всегда о себе заботился, — с тайным смыслом заметила мадам Мига.

—И что в этом плохого?—Теперь чего уж спрашивать?Ноздри Мануэлы многозначительно раздулись.—Санди искал маслины, но зеленых не было. Мне очень жаль…

После четырех лет замужества она смотрела на свою свекровь с тем же живым и жадным любопытством. В чем секрет старухи? Как ей удается быть так безупречно элегантной?

«Денег у них нет, с тех пор как я ее знаю, она не сшила себе ни одной новой тряпки, я на тридцать семь лет моложе ее и все же чувствую себя рядом с ней, как раскрашенная кукла.»

Она одним взглядом оценила туалет свекрови. Серый бархатный костюм, крупный смарагд на тоненькой платиновой цепочке, у самого горла.

«Если бы я это надела, никто бы и не заметил…»—Есть у тебя капля духов, Мануэла? Я вся пропахла луком, — сказала, входя,

Чечилия Брэнеску.Она бросилась к мадам Мига и сделала ей грациозный книксен. Маленькая и

беспокойная, она относилась к тем женщинам, которые не могут войти в комнату без шума и громких возгласов, бессмысленных и утомительных. На ней были шаровары из белого атласа и сиреневая расшитая бисером туника, оставлявшая открытым то место, где находится желудок. Лицо ее напоминало Буратино, симпатичного и живого, но лишенного искренности.

—Я страшно обрадовалась, когда Мануэла сказала, что вы тоже придете. Ну что, дорогая, есть у тебя духи?

—Как дела в школе? — вежливо спросила мадам Мига.Чечилия Брэнеску была учительницей биологии в одном из небольших лицеев

почти за городом.—Спасибо, неплохо. Коллектив приятный, ученики из приличных…—Разумеется, — ровным голосом заметила старуха, — приличные люди всегда

предпочитают окраины…—Пригороды, — вмешался Шербэникэ, — всегда имели свою прелесть.Он обратился к остальным:—Я видел здания в новом квартале Балта Албэ. Они просто превосходны! Пре-вос-

ход-ны! Сколько изящества, сколько гармонии! Они напомнили мне Венецию…Старуха согласно кивнула:—До безобразия похожи…—К сожалению, — прервала ее Чечилия, — мне приходится ездить с двумя

пересадками… Вы прекрасно выглядите, госпожа Мига… Там, где появляетесь вы, теряются все другие женщины. Вы не представляете себе, как я завидую Мануэле, что у нее такая свекровь…

—Вероятно, и Мануэла завидует другим, — спокойно усмехнулась Флоранс.Мадам Мига, всю жизнь вызывавшая восхищение — где бы она ни появлялась,

раздавались аплодисменты, ее блеск всегда привлекал внимание окружающих — чувствовала себя неловко перед Чечилией Брэнеску. Она никогда не понимала людей, изо всех сил старающихся понравиться — кому угодно и как угодно, лишь бы понравиться.

«Что находит во мне эта дура? — спрашивала она себя сейчас, слушая грубые, выходящие за границы простой вежливости комплименты Чечилии. — Связей, важных для нее, у меня нет, ложиться с Санди она не собирается: она достаточно опытна, чтобы понять, что постель Мануэлы для него самая привлекательная, и это навсегда. В этом смысле он похож на Шербэникэ, хотя я предпочла бы, чтобы мой сын не был таким тупицей.»

Запасы ладана у Чечилии были поистине неистощимы.—Скажите честно, господин Мига, вы решили меня покорить? — обратилась она к

старику.—О! — запетушился тот.—У вас замечательный костюм. Последний крик моды.—Крой Опреску, мадам. Он учился в свое время в Париже, представьте себе…

—Не можете ли вы дать мне его адрес?Старик замер, словно перед фотографом. Флоранс Мига веселилась от души.—А как же! — сказала она. — Третья аллея, одиннадцатый ряд, кладбище

«Пэтрунжэл». — И уточнила: — Опреску скроил ему костюм в тридцать третьем…—Супруги Влэдеску, — неожиданно, без всякой связи заявил Вирджил Брэнеску,

наполняя свой стакан, — встречают Новый год в «Лидо».Чечилия повернулась к нему, как ящерица. Ее глаза сверкали.—Серьезно? Откуда ты знаешь?—Я встретился сегодня с Бикой, в Авиаагенстве.Он говорил тихо, запинаясь, чтобы его понять, нужно было напрягаться, поэтому

все очень скоро прекращали с ним разговор.—Сколько это будет стоить?—Шестьсот. Триста лей с человека. Плюс разные мелочи: чаевые, такси, лишняя

бутылка вина…—Шестьсот лей! — выдохнул Шербэникэ. — Сумма нешуточная!—Как для кого. У этих денег — куры не клюют. Оба дантисты.—Все равно… — вздохнул старик.Ему казалось просто-напросто невероятным, что можно истратить столько денег за

одну ночь. Мануэла вставила свою сигарету в длинный тонкий мундштук. Хорошо изученным движением она опустилась в кресло и с нескрываемым презрением заявила:

—Я ни за что на свете не согласилась бы встречать Новый год в ресторане.—Почему? — с искренним удивлением спросила Флоранс.Что касается ее, то она и сейчас бросила бы все и побежала в ресторан.Ее невестка снисходительно улыбнулась:—Вы давно не бывали там, маман, не знаете, какой вульгарный люд посещает

теперь рестораны. Парикмахерши, завскладами, педикюристы… Нет уж, спасибо! Довольно с меня, что я сталкиваюсь с ними на улице или в троллейбусе. J’en ai assez [С меня довольно (франц.)]!

Флоранс закусила губы. Шербэникэ, счастливый, что нашел приличную ширму, за которой может спрятать свою жадность, кинулся в бой с восклицаниями и широкими жестами:

—Мануэла права. Когда я еду с Флоранс в отпуск, приходится — не так ли? — заходить в рестораны, в кафе…

—Кафе все же несколько приличнее, — заявила Мануэла, — по крайней мере, не пахнет пуйкой [Румынская водка] и чесноком…

Слово «чеснок» она произнесла, вытянув губы, с явным отвращением. Флоранс вонзила ногти глубоко в свою ладонь. Ей так и хотелось крикнуть: «А чем, интересно, пахло в берлоге твоего папаши? “Коти”? ”Роже Галлэ”? ”Суар де Пари”? Чем надушивал он свиные колбасы и шкварки?»

Она едва сдержалась. Обычно она не сдерживалась и теперь делала это впервые — ради Санди.

—Не говоря уже об обслуживании, — снова вмешался Шербэникэ Мига. — Солонки всегда неполные, соусницы закапаны горчицей, тарелки холодные…

Жена полоснула его взглядом, острым, как бритва. За последние двадцать лет они были в ресторане всего один раз — на свадьбе Санди. Во время отпуска питались в столовых и лишь в особых случаях заходили в буфет «Экспресс».

Санди кротко улыбался. Он был добрым ребенком и чувствовал себя прекрасно лишь тогда, когда все вокруг него были довольны.

Разговор замялся. Шербэникэ Мига подсчитывал в киловаттах расход электроэнергии. Повсюду: в каморке, в холле, в кухне — горели большие лампы. Вдруг он вздрогнул.

—Флоранс! Я вспомнил: ты забыла выключить свет в коридоре!

—Ну и что же?—Конечно, это неважно… Но все же… Такая рассеянность…И он застрял мыслью на этой крошечной лампочке, такой слепой, что его жена

каждый вечер спотыкалась, проклиная все на свете.

*

Сторож музея Кюзбаян, находившегося рядом с домом Мига, покачал головой:—Держу пари на что угодно, что они дома!—Почему вы так думаете? — спросил полковник.—Потому что горит лампочка в коридоре. Эти, когда уходят, и лампадку гасят…

Бережливые люди.Лейтенант Мошояну затормозил у ворот и стремительно вышел из машины,

размахивая ордером на обыск.

*

—О, какая очаровательная миниатюра! — воскликнула Чечилия Брэнеску. — Я ее у вас еще не видела!

—Я купила ее позавчера, в антикварном магазине.—За сколько? — без интереса спросил инженер.—За тысячу пятьсот… Дорого, конечно, но посмотрите только на бордюр, какая

тонкая работа! Когда продавщица мне ее показала — за небольшие чаевые она всегда откладывает для меня то, что может меня заинтересовать, — я не удержалась. Обожаю манеру Фрагонара!

Она огляделась с наигранно виноватым видом.Флоранс быстро проглотила свой вермут, чтобы набраться сил. Это начинало

превосходить ее возможности. Живопись была излюбленной темой Мануэлы, она всегда делала так, чтобы завести о ней речь, и тут уж давала себе волю. Чувствовалось, как ветер надувает паруса и уносит ее в необозримую даль. Ее мать, жена мясника (ее звали Флоаря, но Мануэла, разумеется, облагородила ее, перекрестив во Флер), лет пять служила кем-то вроде смотрительницы в музее изобразительных искусств. Оттуда и почерпнула Мануэла несколько имен и выражений из языка художников, подкрепив их общими сведениями из популяризаторских книжонок. Теперь она намекала друзьям и знакомым, что преподавала когда-то историю искусств неизвестно в каком именно народном университете, но вынуждена была покинуть его. «Папа был крупным боссом в мясной промышленности, и, вы понимаете, когда это обнаружилось…»

Она прищелкивала пальцами и с мудрым и тихим смирением качала головой. Эта легенда вместе со сказкой об ее слабом здоровье призвана была оправдать тот факт, что она нигде не работала. Поскольку Мануэла закончила всего лишь среднюю школу, она могла занять лишь самый скромный пост, а это не соответствовало ее высокому представлению о себе, которое она всячески старалась поддерживать и в окружающих.

Санди взял кассетофон и поставил его к себе на колени. В восторге он ощупывал выпуклые буквы, составлявшие название фирмы, и уже собирался включить аппарат.

Старик слушал невестку как зачарованный, и Флоранс подумала, что он совсем отупел. В свое время Шербэникэ провел целых три года в Италии и облазил все музеи, так что для него не составляло труда обнаружить самозванство невестки. Она перевела взгляд на Санди.

«Какими альковными тайнами приворожила его эта дочка колбасника, — размышляла Флоранс, — что он не замечает весь этот цирк? Ведь он провел свое детство в доме, в котором не нужно было лезть в “Ларусс”, чтобы узнать, что такое консоль или мебель какой-либо известной фирмы.»

—Дай мне еще немного вермута! — сказала она.Летчик оставил аппарат и бросился к столику с напитками. Налив ей, он застыл с

бутылкой в руке, глядя на остальных. Чечилия прикрыла свой стакан ладонью. Мануэла царственным жестом протянула ему свой. Наполнив его, Санди поцеловал ей руку.

—Какая прекрасная картина! — воскликнула Чечилия Брэнеску. — Скажи, Вирджил, разве не правда? Нет, нет, прошу вас, не двигайтесь! Останьтесь так на минуту!

Санди, смущенный, глупо улыбался, не зная, как быть. Чечилия умиленно сложила руки. Мануэла снисходительно улыбалась, не меняя позы.

—Словно сцена при английском дворе, не правда ли, Вирджил? Рыцарь, склонившийся перед своей дамой. Посмотри, Вирджил!

Инженер бросил скептический взгляд и равнодушно подтвердил:—Точно… при английском дворе.—Я всегда говорила, — продолжала Чечилия тем же восторженным тоном, — что

у Мануэлы прямо царские повадки. Я не видела ни у одной женщины таких изящных движений и манер. Не правда ли, Вирджил?

Шербэникэ, весь пунцовый, наблюдал сцену с явным удовольствием.«Какая непосредственная и симпатичная дама… Прекрасная подруга для

Мануэлы…»И заявил вслух:—Изящные манеры! Сегодня такое встречается, к сожалению, все реже и реже.

Женщины стали мужественными, по-моему, только цветы еще остались изящными.—Только цветы еще остались изящными… — повторила Чечилия элегическим

тоном. — Как прекрасно выразили вы эту истину, господин Мига. Вы настоящий поэт!Санди засмеялся и вернулся к кассетофону. Старик, надувшись, как индюк,

самодовольно смеялся…—Некогда я писал сонеты, дорогая мадам. Чезар Петреску очень ценил мои

начинания и советовал мне продолжать. Одно из стихотворений его особенно трогало, я сказал бы, даже глубоко волновало.

—Вы были знакомы с Чезаром Петреску? — поразилась Чечилия.—Мы были друзьями… Послушайте-ка… — И он начал декламировать нараспев:

— «Когда бабочки, как снежинки, / Усыпают озерные воды, / А луна ткет прозрачный саван / В ясный вечер твой, тихий май…»

—Ты зарапортовался, тра-ля-ля, гоп-ля-ля! — решительно оборвала его Флоранс. — Какого черта, Шербэникэ, я умираю с голоду, мне не до стихов.

Мануэла многозначительно взглянула на Чечилию: «Я ведь тебе говорила…» Четверть часа тому назад она плакалась ей на кухне: «Эта моя свекровь страшная грубиянка. Манеры и язык купчихи… Никогда не скажешь, что урожденная Периецяну… К счастью, Санди не испытал ее влияния… Он ушел из дому еще ребенком… Ты ведь знаешь, как водится в авиации…»

—Но, Флоранс! — пробормотал Шербэникэ, увядая.Взгляд старухи заставил его замолчать. Вирджил Брэнеску открыто смеялся.

Мануэла встала:—Оставь кассетофон, Санди! Ты принес закуски?—Да, они на столе.Флоранс Мига еле сдержала проклятие. «Она отдает ему распоряжения, как слуге, а

он и ухом не ведет. Я, по крайней мере, говорила служанке “будьте добры”…»—Садимся? — спросила Мануэла.Александр Мига кивнул.—Я сейчас приду, дорогая! Хочу поставить кассету с Элвисом…—Прекрасно! — воодушевился старик. — Интересно, как он работает… Меня

заверили, что аппарат исключительный.Александр открыл дверцу и вынул кассету.

В ту же секунду зазвонил телефон.

*

Лейтенант Мошояну в сопровождении сторожа и Персиды Ионеску вот уже несколько минут тщетно пытался вскрыть дверь квартиры Мига отмычкой. Дэнец вспомнил сложнейшую историю, когда они едва выкрутились: тогда Азимиоарэ пришлось вскрывать сейф. Толстый, беспечный и вечно потеющий Азимиоарэ…

«Интересно, что видят сейчас его внимательные глаза?» — подумал полковник.

*

0 часов 30 минут —Я распорядился, чтобы за домом наблюдали. Вот-вот должен появиться

участковый, — сказал дежурный офицер милиции в Плоешти.Лейтенант Азимиоарэ поблагодарил его, задумчиво глядя в ночь, зиявшую за

окнами кабинета. Он решил сначала разузнать о двоюродном брате Гогана. Знакомство с женой директора и женщиной-одалиской Коралией укрепило его подозрение, что семейка, с которой он столкнулся, по меньшей мере странная… Ему отнюдь не хотелось нарваться на сцену, подобную его встрече с переводчицей.

Вошел старший сержант, явно только что от праздничного стола. Он виновато улыбнулся:

—Прошу меня извинить, но знаете, сегодня у меня был свободный день, и я, как человек…

—Это вы должны меня извинить, — ответил Азимиоарэ. — Я вас побеспокоил.—Ничего.Человек бросил своих гостей и стол, наскоро натянул форму… Лейтенант

пригласил его сесть, вынул пачку «Кента»:—Курите?—Да. Спасибо.Он поднес ему зажженную спичку. Азимиоарэ улыбнулся:—Интересно, что сказали ваши гости, когда увидели, как вы натягиваете сапоги?—Они привыкли. Люди свои. Родственники.Говорил он не спеша, спокойно, уравновешенно. Лейтенант глубоко вдохнул дым и

поинтересовался:—Улица Ликуричилор в вашем районе?—Да.—В доме номер четыре живет некто Винтилеску. Ухоженный дом, чугунная

решетка, перед домом газон…—А, учитель?—Вы его знаете?—А как же. — Он улыбнулся: — Я ведь уже двенадцать лет работаю в этом

районе.—Что он за человек?Старший сержант искал слова, вытянув губы в трубочку. От всего его облика веяло

чем-то спокойным, уравновешенным. Его легко было представить себе дома, тщательно обдумывающим, как лучше замариновать на зиму овощи.

—Как вам сказать… Мне с ним сталкиваться не приходилось. Приходит из школы, надевает халат и начинает что-нибудь мастерить. Нынче летом сам построил себе гараж.

—Я думаю, что мы говорим о разных лицах, — нахмурившись, заметил Азимиоарэ. — Дом его я видел, но гаража не заметил. Двора у него, по сути, нет.

—Он снял крошечный участок земли в саду у одного пенсионера, поблизости. Серьезный человек. Положительный.

Он произнес это с искренним уважением. Смысл: «Не как другие, те, что вечно околачиваются в кабаках» — был явным.

—Это хорошо, — сказал лейтенант, думая об остальных членах этой семьи.—Он вел у моего сына естествознание, в седьмом классе. Никого не оставил на

осень…Азимиоарэ усмехнулся. У него были две соседки учительницы, которые регулярно

получали поздравления за то, что у них никогда не бывает отстающих. А дело было просто в том, что они не хотели тратить лето на консультации и переэкзаменовки. Старший сержант спокойно согласился с его предположением:

—Что ж, это возможно. Но так он кажется по-человечески добрым, заботливым. Во время землетрясения целую ночь провел в школе, выносил наглядные пособия. Что же еще сказать? Ах, да. Он в сговоре с одним пастухом-македонцем.

—То есть?—Половина стада, овец триста, принадлежит учителю. Если учесть все: шерсть,

сыр, мясо, шкурки — доходы окажутся приличными. Более трехсот тысяч в год.Азимиоарэ решил, что он преувеличивает. Но тут ему на память пришла похожая

история с грибным хозяйством одного искусника, который составил целое состояние, используя на все сто процентов самый обыкновенный погреб.

—А вы не слыхали о таких вещах? — спросил старший сержант. — Только у нас в городе девять человек вложили деньги в овечек: один актер, один адвокат, несколько официантов.

—Все народ чистый, — заметил лейтенант.—Лиха беда начало, деньги нужны нешуточные. Винтилеску помогли

родственники, дали, кто сколько мог. Официанты помогают себе сами…—Интересно. А скажите, пожалуйста, можете вы себе представить, чтобы

Винтилеску спрятал вора?Милиционер погасил сигарету, тщательно раздавив ее в пепельнице. Ответ — это

было ясно — мог оказаться обвинением, и человек хотел его хорошенько обдумать.«Наверное, он трансильванец, — подумал Азимиоарэ. — Очень уж обстоятельно

все обдумывает.»Наконец старший сержант решился.—Это зависит от обстоятельств.—А преступника?—Нет!Азимиоарэ поднялся:—Спасибо. Вы свободны.

*

Старший сержант, наблюдавший за домом учителя, отрапортовал, что не заметил ничего подозрительного. Азимиоарэ попросил его быть поблизости и позвонил.

—Сколько вас? — поинтересовался мужской голос.—Всего один, — ответил Азимиоарэ.—Подходи к окну и начинай!Он думал, что пришли с колядками. Лейтенант быстро разъяснил, в чем дело.

Дверь широко раскрылась, и Винтилеску, слегка заплетаясь, извинился и предложил ему войти. Из столовой доносились раскаты смеха, звон стаканов, музыка. Кто-то с явным отсутствием таланта горланил: «Вот как пьют добрые люди», на экране телевизора его пыталась перекричать Корина Кириак.

—Мне искренне жаль, что я вас побеспокоил, но я обязательно должен поговорить с учителем Винтилеску, — осторожно начал лейтенант.

—К вашим услугам! — Он щелкнул каблуками, тщетно пытаясь встать по стойке «смирно». Потом сам рассмеялся.

«Хорошо, что он еще помнит, как его зовут», — вздохнул Азимиоарэ.Он огляделся в узком пространстве, занятом главным образом холодильником

«ЗиЛ», трехколесным детским велосипедом и огромным количеством бутылок, явно только что опорожненных.

—Где мы могли бы спокойно поговорить пять минут?—Почему только пять? Значит, вы не хотите познакомиться с моей семьей?—Конечно, хочу. Но сначала…—Мой дом, — прервал его учитель, стараясь выговаривать слова как можно яснее,

— это ваш дом. Как говорил… минутку… сейчас вспомню…—Не важно.—Верно, брат, какое это имеет значение? — Он огляделся. — Где ваш стакан?«Видно, я влип, — подумал лейтенант. — Этот тип здорово набрался.»Он показал на комнату, из которой не доносились крики подвыпивших гостей.—Можем мы поговорить здесь?Учитель долго, до слез смеялся.—Сюда, — заявил он наконец, заикаясь от смеха, — ходят только по нужде. Это

уборная.—А что, если нам выйти на веранду?—Зачем?—Я думаю, свежий воздух вам поможет. Накиньте на плечи пальто.—Зачем мне накидывать пальто? — Он вдруг стал заносчивым. — Ага, вы

намекаете, что я выпивши…—Нет, хотя… это ведь ваше право. — Он решил подойти к нему хитро, по-

олтянски, и продолжал, ласково улыбаясь: — Кто в эту ночь немного не навеселе, с тем и говорить не стоит.

Винтилеску нашел заявление лейтенанта очень мудрым, старательно повторил его слова, потом, снова расхохотавшись, попытался его обнять.

—Дайте я вас поцелую! Какой умница!—Это ваша комната? — уклонился Азимиоарэ, нажимая на ручку двери.—Да.—Можно войти?—Почему бы и нет? Возьмите ваш стакан.Комната временно исполняла роль гардеробной, десятки пальто были брошены на

диван. Сильный и здоровый запах болгарских духов витал в воздухе. Учитель вдруг стал серьезным:

—Это первая школа, которую вы проверяете?—Что?!—Разве вы не из министерства образования? Вроде вы так сказали… впрочем, не

важно, давайте лучше выпьем.—Вас ждут родные, — подсказал ему лейтенант с намерением перевести разговор

в нужное русло.—Ну их к черту, этих мужиков.—Ваша двоюродная сестра Коралия произвела на меня очень сильное впечатление.Винтилеску отреагировал мгновенно. Ударив ладонями по коленям, он засмеялся:—Кто? Эта сумасшедшая? Я всегда говорил, что от книг один только вред — если,

конечно, ими злоупотреблять. Она фанатичка, пятнадцать лет прожила в Японии, пыталась постичь их язык, пока не спуталась с одним… сами понимаете… Все пытается сделать себе… Ну, это… как его? Харакири!

—Она тоже у вас?—Что вы, родненький! Видно, что вы ее не знаете!—Она живет в двухкомнатной квартире, в одном доме с вашим двоюродным

братом Андреем Гоганом.Глаза учителя сузились. Он ответил недовольно:—Может, и так. Я редко бываю в Бухаресте. Мне там не нравится. Ну что ж, будем

и дальше поститься, товарищ полковник?—Лейтенант, — уточнил Азимиоарэ.—Извините, пожалуйста, я не хотел вас обидеть.Казалось, его разрывают угрызения совести. Пытаясь поправить ногой край ковра,

он потерял равновесие и свалился на диван, на груду пальто. Хрупкий столик, заваленный книгами и газетами, с шумом опрокинулся. Лейтенант в отчаянии вздохнул и начал их собирать.

—Оставьте, товарищ инспектор, — сказал Винтилеску, тщетно пытаясь принять вертикальное положение. — Разве можно?

«Он меня опять повысил», — заметил Азимиоарэ, помогая ему подняться.—Можете вы на минуту вызвать Андрея Гогана?—Конечно, сейчас найду его номер.—Я думал, что он здесь, среди ваших приглашенных.—Как же! Хитрюга совсем пропал. Знать меня не хочет.Азимиоарэ пристально посмотрел на него:—А мне сказали, что он был у вас недавно.—Андрей? Хм, бросьте шутить. Я не видел его с землетрясения.Поддерживая руками живот, он скривился и заикал.—Вам плохо?—Наверное, я перестарался. Одну минуту!Он стрелой кинулся в ванную. Лейтенант осмотрелся, думая, как ему поступить.

Дверь тихо открылась, и показалась голова мальчугана. Короткая челка падала на его лоб. На вид ему было не больше пяти лет.

«Хозяин велосипеда», — догадался Азимиоарэ, подмигивая ему. Малыш тут же ответил, в свою очередь хитро подмигнув, потом спросил:

—Что ты здесь делаешь?—Жду тебя.—Зачем?—Мне не с кем играть, — серьезно ответил Азимиоарэ.—Мне тоже.Он вошел, таща за собой пластмассовый трактор, и, сев у ног лейтенанта, начал

возить игрушку по паркету.—Как тебя зовут?—Дэнуц Винтилеску.—А меня Азимиоарэ.Мальчик засмеялся:—Какое смешное имя! А почему ты не пьешь?—А ты?—Мне больше нечего. Отец все выпил. Четыре бутылки «пепси»…Лейтенант вздрогнул.«Этого еще не хватало!»Он вспомнил свой разговор с учителем, все его поведение.—Ты меня обманываешь, Дэнуц, папочка пил вино.—Нет, ему нельзя. Он принимает лекарство.Азимиоарэ тихо присвистнул.

Вошел, пошатываясь, учитель. Лейтенант смотрел на него, усмехаясь.—Я предложил бы вам бросить этот цирк. Это вам не к лицу.—Что?!—Вы прекрасный актер, меня вы убедили.Винтилеску колебался между возмущением пьяного человека и остатками

здравомыслия.Лейтенант выручил его:—Давайте откажемся от неприятных объяснений, это в наших общих интересах.

Коротко говоря, мне сообщили, что из-за того, что вы проходите курс лечения, вы за всю ночь не выпили ни грамма спиртного. Не возражайте, иначе мне придется призвать в свидетели ваших гостей…

Учитель рухнул на стул и закрыл лицо руками.—Я был смешон.—Мне интересно знать, зачем вы это сделали?—Хм! Я думал, что таким образом избавлюсь от неприятных вопросов хотя бы до

завтра. Глупо, конечно, за всю свою жизнь я не сделал большего мальчишества.Азимиоарэ предложил ему сигарету, и они закурили. Шум пиршества, усиленный

взрывами смеха, подчеркивал тишину в комнате.Сентиментальный, вибрирующий тенор заныл:«Если б ветром был я ароматным…»Перебивая его, низкие голоса советовали — так, что звенели стекла:«Пей, пей, вина не жалей, / Забудь, как жизнь тяжела…»—Если вы опять начнете про политику, я ухожу! — заявил кто-то.—Значит, вы знали, что я буду вас искать? — спросил лейтенант.—Да, предполагал.—Он вас предупредил?Учитель не ответил. Он озирался по углам, стараясь избежать взгляда лейтенанта.—Зачем вам понадобилось «избавиться от неприятных вопросов хотя бы до

завтра»? — настаивал Азимиоарэ. — Кажется, вы именно так выразились.—Как-никак, сегодня новогодняя ночь…—Может, вы просто хотели дать вашему двоюродному брату возможность

скрыться?—Ну и вопросы вы задаете…Учитель увиливал довольно неуклюже, видно было, что он не очень-то привык

лгать. Азимиоарэ понял, зачем тот притворялся, что выпил лишку: изображать пьяную болтовню намного легче, чем ловчить и запутывать. Лейтенант взглянул на будильник, стоявший на тумбочке. Время шло неумолимо, он провел в этом доме уже полчаса.

—Неужели придется напомнить, чем вы рискуете, покрывая Андрея Гогана? Едва ли вы не знаете этого сами, я считаю вас человеком вполне разумным.

—И я вас — тоже, — ответил учитель. — Как вы не можете понять, что мне нельзя выдавать Андрея? Он да Коралия — вот и вся моя родня. Да я уверен, что за ним нет вины! Мне он никогда не лгал. Я убежден, что на том перекрестке никого не было, и его невиновность просто некому подтвердить.

Азимиоарэ смерил его удивленным взглядом:—Так вы не знаете, что он натворил?—Знаю, конечно. Он все рассказал. Несчастный случай. Мальчишка сам выскочил

на дорогу.—Неужели вас так легко провести? Извините, я не хочу вас обидеть, но это же

байки для грудных младенцев.Учитель нахмурился и после короткой паузы озабоченно спросил:—Он сказал неправду? Случилось что-то еще более страшное?

—Случилось или вот-вот случится. Чтобы стереть следы хищения, Гоган решил уничтожить магазин.

—Не может быть! Андрей всегда был человеком спокойным и сдержанным.—А откуда у него столько денег, вы не задумывались?—Разве у него много денег?Лейтенант вспомнил рассказ старшего сержанта про отару учителя.—Безусловно, если он так легко мог ссудить вам кругленькую сумму на покупку

овец. И кроме того, он содержит дорогостоящую любовницуУчитель явно не хотел верить:—Он мне тогда помог, это правда, но что касается содержанки, полагаю, что у вас

неточные сведения. Вы, наверное, не знаете его жены…—Имя Корины Маня вам знакомо?—Нет.—Это любовница Андрея Гогана. Женщина несколько легкомысленная и

поверхностная, но редкая красавица. Ваш двоюродный брат заставил ее подложить в магазин адскую машину, спрятанную в кассетофоне. Взрыв должен был произойти после закрытия. Женщина согласилась: ведь она была соучастницей хищения. Стоимость одних только украшений, подаренных ей директором, колоссальна. Дело осложнилось тем, что, закрыв магазин, контролер унес кассетофон с собой. В новогоднюю ночь музыка всегда кстати. Корина Маня умоляла Гогана предупредить власти и предотвратить несчастье, но он отказался, и она решилась сделать это сама. Тогда ваш двоюродный брат попытался ее задушить…

Лицо учителя исказилось. Волосы сползли набок, обнажив лысину. Казалось, он потерял дар речи, но вдруг встрепенулся и сказал:

—Не верю!—Вы не хотите верить.—Я не могу этому поверить. У меня такое ощущение, что вы пересказываете

американский боевик. Сногсшибательная любовница, колоссальная кража и бомба замедленного действия, стирающая все следы… Это ни на что не похоже!

—К сожалению, это так.—Бросьте шутить. Весь ваш сценарий годен разве что для Голливуда. Дело,

наверное, в чем-то ином…—Неужели вы думаете, — прервал его лейтенант, — что я явился к вам в

новогоднюю ночь и рассказываю какую-то чепуху лишь для того, чтобы напасть на след неосторожного водителя? — Он выждал мгновение и веско добавил: — Бомба может убить и ранить десятки людей. Нам нужен Гоган: только он знает время взрыва.

Учитель все еще сомневался:—Я вовсе не думаю, что вы все сочинили… Может быть, это та женщина солгала.

Вы же знаете, как бывает, когда люди расходятся… Да и как я могу поверить, черт побери?! Я знаю Андрея всю жизнь, мы росли вместе, вместе ходили в школу, служили в армии…

На этих словах учитель осекся. Лицо его исказил ужас. Азимиоарэ заботливо склонился к нему:

—Почему молчите?Учитель побледнел и задрожал всем телом. У лейтенанта мелькнула догадка:—В каких войсках вы служили?—В инженерных.—Специальность?—Установка и обезвреживание мин…

—Что было потом?—Потом он попросил у меня денег и теплую куртку на меху.

Учитель Винтилеску наконец раскололся и решился проводить лейтенанта к гаражу. Обычно тихий квартал оглашали песни и выкрики празднующих. Азимиоарэ приказал людям из местного отделения окружить дом и двор, где стоял гараж.

—У Гогана есть оружие? — спросил он у учителя.—Не знаю. Я не обратил на это внимания.—Слушайте меня внимательно. Вы войдете к нему один. Скажете, что начали

перекрывать подъезды к городу и что ему лучше уехать затемно.—Я очень боюсь, — признался учитель. — Я никогда не был человеком

отважным…—В данной ситуации это вполне естественно. Не волнуйтесь, наши люди

вмешаются при первом же тревожном знаке.Учитель, украдкой крестясь, прокрался во двор. Лейтенант напряг слух. Через

минуту учитель вернулся весьма растерянный и взволнованный:—Гараж пуст.

ГЛАВА 7—Какая у вас машина? — спросил Азимиоарэ.—«Дачия-1300», красная.Лейтенант записал номер машины и скептически сунул блокнот в карман. Гараж —

наскоро построенная коробка из волнистой жести — ничем не наводил на след.—Где зимуют овцы?—Километрах в двадцати отсюда, возле Сухого брода.—Ясно. Нужно искать его в противоположном направлении. Хм, нельзя сказать,

что он нам очень доверяет. Ну ладно, давайте подойдем к делу иначе. Попытайтесь вспомнить имена или адреса, случайно названные Гоганом. Особенно меня интересуют лица, которых, по его мнению, вы не знаете.

—Понимаю, — сказал учитель, грызя ноготь большого пальца. — Например, он никогда не рассказывал мне о родственниках своей жены.

—Но о них могла бы рассказать брошенная жена. Значит, он скрывается не там.—Школьные друзья?—Возможно.—Сомневаюсь, чтобы они его приняли. Прошлым летом мы праздновали

двадцатипятилетие окончания лицея. Андрей не пришел, и никто об этом не пожалел.—Я должен понять это так, что его недолюбливали?—Вроде того. Странно, теперь я понимаю, что у него и в армии не было друзей.

Обычно о таких вещах не думаешь.Тесное пустое пространство усиливало ощущение холода. Они вышли во двор.

Учитель запер дверь гаража и лишь после этого понял бессмысленность своего поступка.—Как я мог это сделать? — пробормотал он. — Отдать ему ключи от машины!—Ничего, найдем голубчика, — возразил лейтенант.Винтилеску вдруг положил руку ему на плечо:—Мне кажется, я знаю, что он намерен делать. Два года тому назад мы были в

Совате. Милиция рыскала по всему курорту. Искали взломщика. Помню, Андрей сказал: «Нет, скрыться ему не удастся. Рано или поздно его все равно схватят. В таких случаях надо или попытаться перейти границу или сдаться…»

Азимиоарэ задумчиво смотрел в темноту.—Да, это, пожалуй, мысль…

*

1 час 00 минут

Маленькие бронзовые часы на комоде, где стоял кассетофон, пробили один раз. Мадам Мига зевнула, сжав челюсти. «Мертвая точка вечеринки. Правда, эта вечеринка с самого начала была мертвой.»

Разговор едва теплился. Шербэникэ делал отчаянные усилия. Чтобы остаться трезвым, инженер Брэнеску, в сильном подпитии, говорил в пустоту, монотонно и невнятно, ни к кому не обращаясь.

Мануэла убрала со стола, проветрила в комнате: «Терпеть не могу запаха остывшей еды. Если проголодаетесь, скажете, хорошо?» — и теперь все сидели голодные. Флоранс покачала головой: «Новогоднее угощение: бутерброды, цыплята по 21 лею килограмм да соленые орешки… Ну и ну!»

Она жалела, что не осталась дома. Правда, новогодняя ночь наедине со Шербэникэ не могла прельстить никого, но за сорок пять лет она научилась по крайней мере не обращать на мужа внимания. И это удавалось ей так хорошо, что иногда она просто не могла вспомнить, был ли он в тот или иной вечер дома или нет. Сейчас она лежала бы без корсета, удобно растянувшись, не пришлось бы выслушивать Мануэлу и эту маленькую притворщицу. А проголодавшись, довольно было бы открыть холодильник. При мысли о фаршированных яйцах и пирожном с каштановым пюре у нее потекли слюнки.

Александр, еле стоявший на ногах (разумеется, все заботы — покупки, чистка овощей, мытье посуды и прочее — лежали на его плечах), с идиотским видом обожания следил за своей женой.

«То ли я отупела, — подумала Флоранс, — то ли все эти люди — просто дураки. Весь вечер только и разговору было, что о тряпках, машинах, о даче Сэвулеску, о «Ладе» Добре, об экспортной мебели Попеску, о том, какие золотые вещи привез этот чертов инженер из Сирии, как повезло Маринеску, как исхитрились Кэтэнеску… И так — шесть часов подряд. Лопаются от зависти и воображают, что если они будут сплетничать и брызгать слюной, дача Сэвулеску станет не такой красивой, машина Добре — не такой удобной, золото из Сирии померкнет и потеряет цену…»

—По правде сказать, — заносчиво заявила Мануэла, — меня сельская жизнь не прельщает. Это, конечно, мой недостаток, я понимаю, но природа мне почти ничего не говорит…

По ее тону было видно, что она думает как раз наоборот. «Урожденная горожанка…» По ее мнению, это было существенным подтверждением ее благородного происхождения. Флоранс подавила новый зевок. «Небось, прочитает пяток английских романов о сельских аристократах, приверженцах бриджа и гольфа, сразу переменит мнение…»

Чечилия Брэнеску всплеснула руками, изображая негодование.—Недостаток?! Брось скромничать, дорогая, ты просто выкроена из другой

материи. Каждый раз, когда я на тебя гляжу, мне кажется, что ты сошла со старой дворцовой картины… Кстати, не знаю, говорила ли я тебе: у тебя походка маркизы.

—Вы прекрасно выразили всеобщее мнение, — заявил Шербэникэ, слегка похлопывая руку своей невестки повыше локтя. — Мануэла ходит, как королева.

Старуха посмотрела на летчика, возобновившего хождение между кухней и гостиной, чтобы сменить столовые приборы, и как можно мягче посоветовала:

—Тебе нужно побольше двигаться, дорогая. Поклонников у тебя хватает…—Например, — продолжала Мануэла, бросив на нее уничтожающий взгляд, —

имение моего папы в Мэгуре — настоящая маленькая жемчужина. За несколько тысяч лей его можно было бы прекрасно отделать. И все же я очень редко провожу там уикенд.

«Ах ты! — торжествовала мадам Мига. — Я и забыла твой репертуар: эта несчастная развалина — «дворец» в Мэгуре, соседки-кабатчицы да герб Тэнэсаке: мясницкий топор и круг колбасы!»

—Я понимаю, о чем ты говоришь, дорогая, — очаровательно улыбнувшись, произнесла она. — Однажды наш мясник рассказал, как он выстроил дачу в Брязе. Публика чистая…

—Почему вы ее не продадите? — спросила Чечилия.—Папа привязан к традициям, и я не хочу ему противоречить.—Верю, — сказала учительница, явно ничему не веря.Шербэникэ Мига клевал носом. Уловив какие-то обрывки разговора, он пустился

наугад:—Традиции! Вот благородное слово, так прекрасно звучащее в устах нашей

молодежи. Когда мне было двадцать лет…«…ты был так же глуп, как и сегодня», — закончила про себя его супруга, не

слушая продолжения.Она чувствовала на себе взгляд Чечилии, которая подглядывала за ней весь вечер,

но не обращала на нее внимания. «Через полчаса я встану и уйду. Поем хорошенько и лягу. Завтра пролежу весь день. Буду слушать “Франс Интернасиональ”, по праздникам у них симпатичные передачи, и не стану отвечать на телефонные звонки. Вечером Шербэникэ приглашен к Думитрице Хазнаш. Будет трепаться про потрясающий вечер у своей невестки, придумает меню, как в Атене Палас, но я, к счастью, не должна буду его слушать.»

—Не кажется ли вам, что я прав, господин инженер? — спросил Шербэникэ Мига.Брэнеску, по примеру Флоранс, плавал совсем в других морях.—Вероятно. Я давно не выезжал из Бухареста, — ответил он наугад.—Пардон?! — возмущенно воскликнул старик.Было ясно, что инженер только что с луны свалился.—А что, если нам потанцевать? — с просила Чечилия, вытягиваясь всем своим

стройным телом. — Давай, Вирджил, разомнемся.Инженер бросил на нее взгляд, полный отвращения, и не тронулся с места. Мадам

Мига смотрела на свою невестку. Она знала, что ей не нравится танцевать. Танец подчеркивал все недостатки ее тела, совершенно лишенного грации. Александр, страстный танцор, молча смирялся со своим положением. Сейчас, глядя на кассетофон, он ждал хоть словечка своей жены. Мануэла милостиво улыбнулась.

—Если вы хотите, я не имею ничего против. С удовольствием посмотрю на вас.—А ты сама — почему не танцуешь?Мануэла только и ждала этого вопроса.—Тебе покажется смешно, но я в этом отношении человек отсталый. Я нахожу

несерьезным потеть и дрыгать ногами в объятиях мужчины, который чаще всего даже и не твой муж.

Мадам Мига чуть не вскрикнула от негодования. Она никогда не слышала такой идиотской чепухи. Зато Шербэникэ бросил на свою невестку влюбленный взгляд. «Какая зрелость и чувство ответственности! Не то что эта легкомысленная Флоранс, которая, сколько я ее помню, только и делала, что дрыгала ногами. Компрометировала себя всю жизнь, словно специально на скандал нарывалась.»

Он откашлялся и торжественно произнес:—Танцевать — значит спрягать стоя глагол «желать». — И кратко уточнил: — Это

замечание принадлежит, конечно, французам. Но никто не убедит меня, что оно лишено здравого смысла.

Никто и не спешил его убеждать. Старуха сверкнула глазами: «Взять бы и сплясать с Санди дьявольский чарльстон! Просто для того, чтобы она лопнула от злости!»

И тут же опомнилась. Кого она может поразить? Брэнеску, который так пьян, что если его спросить, не сможет даже сказать, на каких широтах находится? Или этих двух выскочек?

И вдруг мадам Мига почувствовала, что она их всех жалеет. Эти люди не умеют жить, портят жизнь себе и другим. По глупости, как Шербэникэ, из снобизма, как Мануэла или этот эгоистичный и жадный зверек, Чечилия… Только она одна, слава богу, замешена на другом тесте! Вышла замуж за Шербэникэ, уступая настояниям отца, единственного существа, кроме Санди, к которому была привязана. Семейство Периецяну разорилось, и старик хотел видеть свою дочь устроенной.

—Ты будешь счастлива с ним, Флоранс! Он обладает всеми качествами идеального мужа: богатством, хорошими манерами и глупостью.

—Но я его не люблю.—Ты не представляешь себе, какую выгоду составляет незаложенное сердце, дочь

моя! У тебя все впереди.—Ты советуешь мне изменять ему?—Я был бы ослом, если бы это сделал, — усмехнулся господин Алеку, — и

лицемером, если бы не сделал. В этом отношении лучший советчик женщины — ее инстинкт. Я всегда на него полагался…

Прав ли оказался старик? В одном отношении — несомненно: Шербэникэ героически проглатывал пилюли, которые немногие мужчины в состоянии проглотить. Чтобы избежать скандала и чтобы его не бросили, он на все закрывал глаза.

С первых же лет брачной жизни Флоранс выезжала одна и вела ничем не стесненное существование свободной женщины. Со Шербэникэ она иногда встречалась за обедом, общалась при помощи записок или через прислугу, оба вели абсолютно самостоятельный образ жизни, он — удовлетворяя свои привычки старого холостяка, она — развлекаясь. И как развлекаясь! Что знают эти дураки о балах прошлых времен? Пятьсот тарелок разбила она на «гарден-парти» Илинки Василиан, пытаясь попасть в дуб в глубине двора. Пир горой шел два дня подряд, под конец все почти с ног валились. Но — только почти! Ибо мужчины по-прежнему были в костюмах и галстуках, по лицам женщин не текла тушь для ресниц, смешанная с пудрой. Каждые четыре-пять часов они освежали краску на лице, а вместе с тем и желание веселиться.

А знаменитая ванна из шампанского у доктора Папазоглу? Она достала для грека разрешение открыть больницу и отказалась от гонорара — сто тысяч лей! — из простого каприза. Напрасно Папазоглу предлагал ей бриллиант, накидку из шиншиллы…

—В конце концов, чего вы хотите?—Ванну из шампанского!—Что?!—Мне хочется выкупаться в шампанском. Наполните ванну «Рёдерером» и можете

считать, что мы в расчете.Успех был безумным, но и скандал не меньшим. На следующий день весь Бухарест

гудел от слухов. Доктор вылил в фаянсовую ванну двести девятнадцать бутылок. Флоранс в пышных штанишках и лифчике, стройная и загорелая под ультрафиолетом, купалась в золотистой жидкости на глазах опешивших от удивления людей.

Она всегда была самой оригинальной — изюминка всех приемов, женщина, о которой достаточно было узнать, что она где-то будет, чтобы всей душой захотеть попасть туда же. Она танцевала, играла на гитаре испанские романсы, брякала на рояле диковинные джазовые мелодии, ездила верхом, играла в теннис, занималась водным спортом.

С полковником Деметру — своей настоящей любовью — она познакомилась на балу Военного округа. В костюме пажа Его светлости Короля-солнца, с гибкими, стройными ножками, всего до половины скрытыми короткими панталонами, с черными волосами, причесанными «под разбойника», и самыми голубыми глазками, когда бы то ни было сиявшими из-под маски, Флоранс была очаровательна. Их связь продолжалась двадцать девять лет. Шербэникэ так и не согласился на развод. Со временем они привыкли, обленились и единственной их заботой было, чтобы Санди ни о чем не

догадался. Деметру умер четыре года назад от кровоизлияния. У нее было ощущение, что она хоронит своего единственного и настоящего мужа…

—Ты спишь, Флоранс? — спросил старик.Мадам Мига опомнилась.—Тебе не кажется, что нам пора уходить?—Почему, дорогая?—Я устала.—Ты шутишь, Флоранс! В твои двадцать восемь лет ты не имеешь права так

говорить, — галантно возразил старик.Это был его любимый комплимент, который он выдавал каждый раз, когда налицо

были свидетели. Чечилия восторженно всплеснула руками.—Очаровательно! Ты слышал, Вирджил? — Она повернулась к старикам. — Вы то,

что называется бесподобной парой. Правда, вначале и мы хорошо понимали друг друга. Весь медовый месяц, например, муж не уставал повторять мне, что ему хочется меня проглотить.

Пьяный в дым инженер пробормотал, отнюдь не стараясь сострить:—Теперь мне жаль, что я этого не сделал…Чечилия кисло улыбнулась. Александр подошел к матери.—И не думайте уходить, мама. Я пойду сварю кофе, мы все приободримся.Мануэла, прочно усвоившая предрассудок, что удачный новогодний вечер не

кончается раньше шести часов утра, иначе можно подумать, что гостям было скучно, подхватила его слова:

—Нет никакого смысла уходить! Принеси бокалы для шампанского, Алекс!Чечилия пришла в восторг:—О! Будет шампанское! Потрясающе!«Притворяется, собака! — подумала мадам Мига. — Пятнадцать раз сунула нос в

холодильник и знает назубок все, что есть в этом доме, даже цвет белья.»—Смотри, чтобы оно было хорошо заморожено, Алекс! — крикнула ему вслед

Мануэла.Шербэникэ заявил со смешным пафосом:—О, это прямо королевский пир! Вы нас балуете.—Что вы, папа!—Не правда ли, Флоранс?—Я бы удивилась, если бы было иначе, — ответила старуха, имея в виду блюдо с

бутербродами.Чечилия Брэнеску сложила ладони:—Господин Мига, у меня к вам просьба.—С превеликим удовольствием, сударыня, — с потрясающей щедростью и

благородством ответил старик. — К вашим услугам.—Смотрите, не откажитесь, все слышали, что вы мне обещали. Теперь отказаться

нельзя.—Разумеется.—После первого бокала шампанского пригласите меня на танго. Я предчувствую,

что вы потрясающий танцор.Шербэникэ, польщенный, но пунцовый от смущения, замахал руками, давая

понять, что он всегда держит свое слово.—Разумеется, — кокетливо подчеркнула учительница, — если не возражает мадам

Мига.—Напротив. Санди, у тебя есть гипс?—Зачем? — спросил летчик, стоя на пороге и мучаясь над бутылкой шампанского,

которую должен был открыть без шума, так как Мануэла не переносила хлопков.

—Мадам Чечилии скоро понадобится солидное количество. Она будет танцевать с твоим отцом.

Александр спросил, смеясь:—Правда, папа? Имей в виду, что у меня есть только рок-н-ролл.—Ничего, — вмешалась старуха. — Шербэникэ знатный танцор. Он все

переиначит на танго.Мануэла навела на столе порядок и поставила перед каждым бокал для

шампанского.—Принеси шампанское, Алекс, и потом включи кассетофон.—Готовьтесь, господин Мига, —щебетала Чечилия. — На первый танец вы — мой.—Я ведь обещал.«Лишь бы его не хватил кондрашка», — подумала Флоранс.Александр направился к кассетофону.—Молодец! Вот кто умеет развлекаться. Не такие рохли, как мы.Флоранс вышла в ванную. Невестка проследила за ней взглядом:«Ничего не скажешь, эта змея до сих пор не потеряла стройности. Сзади, с

закрытыми локтями, она кажется тридцатилетней.»

*

Полковник Дэнец, бледный и хмурый, указал свидетелям на диван у стены и попросил их сесть. Судя по всему, супруги Мига покинули дом впопыхах. Они забыли свет в каморке, оранжевое кимоно было брошено на стол в столовой, пара мужских тапочек стояла посреди комнаты, на некотором расстоянии друг от друга.

Дэнец обошел дом, потом начал систематические поиски кассетофона. Они разделили обязанности. Мошояну осматривал спальню и прилегающую к ней крошечную комнатку, в которой стояли диван с ящиком, полным пыли, старый пожелтевший и поцарапанный ножом пюпитр и несколько полок с приключенческими романами, а на стенах висели картинки из старых журналов — автомобили шестидесятых годов.

«Студенческая комната», — заключил лейтенант, вспоминая о своей комнатушке на мансарде институтских времен.

Дэнец остался в огромной «ливинг рум» или, попросту, столовой, отделенной от холла аркой. Он работал напряженно и сосредоточенно. Вытаскивал ящики, высвечивал карманным фонариком потаенные углы мрачных комодов со сваленными в беспорядке столовыми приборами, серебром, постельным бельем и скатертями. Ему было не до размышлений, ничто не было для него сейчас менее интересным, чем «психология интерьера» — одна из тем, которые он особенно любил развивать перед своими подчиненными. И все же мысль складывалась сама собой, как бы независимо от затаенного страха, который камнем лежал в его желудке:

«Дом ужасно запущенный. А ведь эти люди когда-то имели деньги. Даже сегодня их вещи для многих могли бы составить целое состояние…»

Сторож музея слегка коснулся руки женщины-шофера и шепотом спросил:—Чего они ищут-то?—Бомбу.—Что?!Персида Ионеску молча указала ему на бледное лицо полковника и поднесла палец

к губам.—Сейчас не до разговоров, — шепнула она.—Я думаю… Музей ведь в двух шагах.—Не беспокойтесь. Что-то подсказывает мне, что мы прибыли слишком поздно.—То есть?

Персида не ответила. Нахмурившись, она осматривала дом. «Хорошие, дорогие вещи, брошенные без присмотра… Что за душа у этой женщины?» Она попыталась представить себе Флоранс — как будто портрет женщины мог помочь лучше понять ее. Взгляд Персиды скользнул по стенам. Выросшая в кривой комнатенке на окраине Бухареста, она не разбиралась в живописи. Однако не нужно было быть крупным знатоком, чтобы понять, что картины в тяжелых бронзовых рамах, какие она видела только в музее, очень ценны, что зеркало в причудливой раме стоит много тысяч лей, а солидная старинная мебель — еще десятки тысяч. Прекрасные ковры не вытряхивались годами — слегка проведя носком туфли, вы оставляли на них темный след. Украшения, вазы, люстра — все было погребено в пыли. На золотистом комоде в хрустальной вазе гнили пять гвоздик. Мутной желтовато-зеленой воды оставалось всего на один палец, и Персида Ионеску прикинула, что цветы стояли там, вероятно, уже несколько недель.

Появился лейтенант с вытянутым лицом.—Ничего? — спросил полковник.—Ни следа!—Посмотри в спальне.Это была круглая комната с двойной кроватью, гардеробом, тумбочками и

туалетным столиком в стиле ампир, еще двумя шкафчиками, маленьким обтянутым бархатом креслом и сундуком. Повсюду были разбросаны вещи: книги, косметические принадлежности, лекарства и журналы, мужской домашний пиджак, два дамских капота, сверток белья, принесенный из прачечной, четыре пары туфель и два вечерних платья, брошенные на неубранную постель. Мошояну в отчаянии схватился за голову, потом решил действовать методично.

«Все в порядке, миледи, — обращался он к Флоранс, роясь в ее вещах, — совершенно ясно, что вы не хозяйка! Это ваше дело, у себя дома вы можете хоть на голове ходить. Но вот чего я не могу понять: зачем же вы еще держите эти пять шкафов, семнадцать комодов и двенадцать сундуков?»

Однако, открыв дверцу шифоньера, он все понял: шифоньер был набит до отказа.«Женщина, которой всегда нравились тряпки, — подумал лейтенант. —

Кокетливая, беззаботная и ко всему равнодушная. Но Мига… Так, вроде бы, его зовут… Мига явно скуповат. Залатал себе домашние тапочки по всем швам, так что здесь больше ниток, чем кожи, в ванной вместо туалетной бумаги — аккуратно и терпеливо разрезанная на квадратики газета. Этими вещами в доме обычно занимается мужчина. Да, скупой и заботливый. Свою тумбочку покрыл пластмассой, чтобы защитить дерево. Зато на тумбочке мадам одни следы от стаканов…»

—Нашел что-нибудь? — услышал он голос полковника.—Нет.—И не найдешь. Вероятно, они взяли его с собой.Мошояну вошел в столовую. Стоя возле стола, полковник листал записную книжку

в голубой картонной обложке.—Ясно, взяли, — глухо повторил он. — Если бы он был в доме, мы нашли бы его

сразу. На столе или на каком-нибудь буфете.—Разрешите?..—Говори.—Когда человек присваивает себе чужой предмет, у него тут же рождается мысль,

что его владелец заявит о нем.—Согласен.—Старик должен был его хорошенько упрятать ввиду возможного обыска.Полковник покачал головой.—Ты не знаешь стариков. Если Мига мог предположить возможность обыска, будь

уверен, что сейчас кассетофон находится уже на другом конце Бухареста, что, думается,

так и есть. На риск человек может идти в двадцать лет, в шестьдесят осторожность становится почти болезнью.

Он продолжал листать записную книжку. В ней было множество адресов и номеров телефонов, записанных четким, почти печатным шрифтом: Женни — педикюристка; доктор Виорел Саву (поликлиника Кантакузино, ухо-горло-нос); Джорджика — водопроводчик; Мелания; Кошериу — портной; пожарные; милиция; скорая помощь; Кокош — механик; Домника — гадалка; Коралия Маринеску — дама из Олэнешти, со связями в жилотделе…

—Никак не найду этого проклятого Александра, — скрипнул зубами полковник, водя пальцем по каждой записи. Он взглянул на Персиду: — Вы уверены, что именно это имя произнесла старуха?

—Совершенно уверена. У меня есть сын. Его зовут точно так же.—Понимаю… Чем загромождают люди свою жизнь! Гадалка, дама из Олэнешти,

Мишу Лефтереску, настройщик — видели вы в доме хотя бы след фортепиано? Дрэгич — достает рыбу в Тульче, Мирела — аптекарь, Илина Кришан — кофе, дешевое сливочное масло и какао… Владимир Рэдулеску — змеиный жир. По крайней мере двадцать человек из названных здесь — наши клиенты.

Он сердито обернулся к телефону и набрал наугад номер из записной книжки. Ему никто не ответил, и он попробовал другой.

—Алло? Квартира Маринеску? Да, с Новым годом, разумеется… Милиция… Нет, это не шутка, прошу вас не класть трубку. Вы знакомы с семейством Мига?

—Немного! — послышался ясный ответ.Голос принадлежал человеку, благодушно настроенному, слегка подвыпившему и

немного осовевшему.—Постарайтесь на минутку сосредоточиться! Мы непременно должны найти

супругов Мига. Нам известно, что они находятся у некоего Александра. Не знаете ли вы, кто это может быть? И где его найти? Вопрос жизненно важный!

—Ничто не является жизненно важным, папаша! Пусть себе спокойно переваривают новогодние голубцы.

—Кто такой Александр?—Не имею представления. Я человек вежливый, но придется вас покинуть. У ребят

кончилось горючее. Сервус, бамбино!Мошояну слышал, как скрипнули зубы полковника. Когда Дэнец начал набирать

другой номер, он взглянул на книжную полку. И, вытянув наугад одну из книг, прочел на титульном листе посвящение автора:

«Александру, с наилучшими чувствами. Антон Василиу.»—Мне кажется, я поймал нить, — сказал Мошояну, показывая книгу.—Кто такой Антон Василиу?—Очень талантливый современный прозаик.Полковник замер с трубкой в руке.—Постарайся отыскать его, может быть, тебе повезет.Персида, волнуясь, следила за ними. Ей хотелось закурить, но она не решалась.

Сторож заснул в углу дивана.

*

Шербэникэ даже вспотел, размышляя, как бы ему уклониться от приглашения на танец. Когда летчик вставил кассету, он тонко вскрикнул, притворясь, что ударился коленом о ножку стола. Все, кроме старухи и инженера, кинулись спрашивать, в чем дело. Александр проводил его в спальню.

—Это то колено, что было сломано, папа?—Разумеется.

—Я поставлю тебе компресс… Вот не везет!Флоранс следила за ними в недоумении: как Санди может быть таким наивным?

Потом перевела взгляд на Чечилию. Учительница разгадала трюк старика и неопределенно улыбалась.

*

—Вы подарили ему свою последнюю книгу с посвящением, — сказал Мошояну, показывая писателю томик.

Антон Василиу пожал плечами.—Вероятно, это было на встрече с читателями. Они подходят, называют свое имя

— я подписываю. Очень сожалею, но представления не имею, кто этот человек.Они стояли в коридоре, среди гор пальто и сумок. Лейтенант извинился и, пожелав

счастливого Нового года, вышел нахмуренный.

*

1 час 30 минут Маленькие часы возле кассетофона показывали половину второго. Шербэникэ

Мига вздрогнул и открыл глаза. Затем ошеломленно огляделся и улыбнулся, словно извиняясь, что заснул. Увидев блюдечко с тортом, стоящее возле него, он начал есть, жадно смакуя каждый кусочек.

«Хватит-таки его кондрашка! — подумала Флоранс, бросая ему ледяной взгляд. — Если он воображает, что я буду прогуливать его в колясочке, он очень ошибается. И хоть бы еда была приличная! Жрет — просто для того, чтобы сэкономить продукты из собственного холодильника.»

—Не сыграть ли нам в покер? — предложил летчик.Мадам Мига ласково улыбнулась ему. Сын сделал это ради нее. Он догадался, что

она томится от скуки — ведь в конце концов не состоялись даже танцы — а покер был старинной и самой горячей страстью Флоранс. Когда-то она играла как одержимая, иногда теряя солидные суммы, но чаще всего выигрывая. За нее были интуиция, смелость и то, что она никогда не садилась за стол с небольшой суммой. Время от времени она играла и теперь — невинные партии, ставка — пятак. Партнеры были под стать бюджету: вечно осторожничающий паникер Шербэникэ, ее слегка свихнувшаяся подруга юности Мелания Лупу и Ионицу Драгу — бывший учитель латыни и самый верный из ее поклонников.

«Хм, идея недурна… Может, они немного оживут…» Она переводила взгляд с одного на другого, гадая, с какими партнерами ей придется иметь дело.

Инженер Брэнеску, хоть и пьяный в стельку, был, казалось, в восторге от такой мысли. Он встал с дивана и подошел, покачиваясь:

—Давайте уберем все это и расчистим место.—Кто еще будет играть? — поинтересовалась Флоранс.Ее ноздри вздрагивали, она чувствовала зуд в кончиках пальцев. Мануэла задрала

нос:—На меня не рассчитывайте.Инженер повернулся к ней, часто моргая.—По… почему?—Это игра гангстеров, а у меня лично нет с ними ничего общего.«Иди ты к черту!» — сказала про себя мадам Мига, сжимая руки на подоле платья,

чтобы удержать их дрожь.—Я — третий, — заявил Александр. — А ты что скажешь, Чичи?Учительница состроила гримасу:—Мне не хочется.

—Ну прошу тебя, — улыбнулся ей Александр. — Ради меня… Всего несколько партий.

Шербэникэ наполнил свой стакан газированной водой и попросил тоном человека, уверенного в том, что достаточно ему выразить желание, чтобы с ним согласились:

—Вы могли бы сыграть хоть несколько партий, мадам Чечилия. Ведь все общество — не так ли? — просит вас.

Он настаивал, рассчитывая на таланты Флоранс. После чудесного новогоднего вечера неплохо было бы вернуться домой с десяткой-другой выигрыша.

—Вам я не могу отказать, господин Мига, — зачирикала учительница и подняла указательный палец. — но с одним условием!

—С каким же? — предусмотрительно поинтересовался старик.—Чтобы вы стояли у меня за спиной.Шербэникэ, алый, как стяг, торжествующе огляделся.—Флоранс, я предчувствую, что ты меня потеряешь.—Может, даст бог, — отрезала старуха.—Будем играть ровно час, не больше! — заявил Александр, чтобы немного

умилостивить свою жену.—Один час… да, час… — согласился инженер тоном человека, который уже

слыхал о чем-то подобном. — Один час, а потом — танцы…—Какая ставка? — поинтересовалась Чечилия.Инженер пожал плечами.—Ну, скажем, пять лей.—О! — воскликнул Шербэникэ.Он хотел предупредить их, что это сумма немалая, но, встретив взгляд старухи,

отказался от своего намерения.Александр принес карты. Флоранс живо поднялась и убрала со стола тарелки.

Невестка следила за ней презрительным взглядом: «Картежница! Небось, до сих пор и пальцем не пошевелила!»

Она пожала плечами и направилась в кухню.—Пойду сварю вам кофе.

*

—Наконец-то! — шепнул Дэнец.Его рука на трубке вспотела от волнения. Мошояну и Персида не отрывали

взглядов от его лица.—Значит, Александр Мига… их сын!Мужчина на другом конце провода громко рассмеялся.—Я не поклялся бы на Библии, что Шербэникэ принимал участие в этом деле. Но

что он сын Флоранс, сомнений быть не может.—Вы знаете его адрес?—Нет.—Может быть, номер телефона?—Представления не имею. Минутку! Моя жена говорит, что он летчик.—Что-нибудь еще?—Говорит, что он женился на этой… да громче же! На мегере… А еще… а еще и

грубиянке… Вот. Это все.—Большое спасибо.Повесив трубку, он отыскал взглядом лейтенанта.—Мошояну! Сейчас же свяжись с аэропортом Отопень. Пусть дадут адрес летчика

Александра Мига. Насколько срочное это дело, ты и сам знаешь.Лейтенант механически посмотрел на свой «хронометр».

—Сейчас без десяти два, — сказал полковник, даже не взглянув на часы.

*

2 часа 00 минут Мадам Мига сидела с затуманенным взглядом, едва различая карты. Три семерки…

Хорошая карта. Превосходная! Словно сквозь сон, до нее донесся голос инженера:—Плачу!—Сорок сверху! — попросил Александр.—Шестьдесят пять! — коротко заявила Флоранс.Чечилия криво улыбнулась:—Сильно играете!И бросила карты.«Ничего себе сильно! — подумала старуха. — На столе и двухсот лей нет. Словно

играешь с тетушкой Мицей и крестным на спички — просто потому, что на улице дождь…»

Она не додумала до конца. Да, она чувствовала себя неважно. Комната кружилась… Она закрыла глаза и схватилась руками за стол.

«Я устала… Мы ехали двенадцать часов, спала я дурно. Подумать только, что раньше я могла играть тридцать часов подряд… Только бы со мной ничего не случилось…»

Мадам Мига попросила две карты, Александр три, инженер ни одной.«Как же! — смеялась про себя старуха. — У тебя такая же игра на своих, как у

меня корона царицы Савской. Но это последний заход, нужно поднатужиться.»Чечилия, не участвуя в игре, разговаривала с Мануэлой.—Который может быть час?Дочь мясника показала подбородком на часики возле кассетофона.—Еще рано.—Да… Завтра, точнее, сегодня, я просплю весь день. Мне еще десять работ нужно

проверить.—Разве четверть еще не кончилась?—Это не контрольные, — засмеялась учительница.—А что же?—Доклады для научного кружка. Не включить ли нам музыку? — сказала она,

слегка погладив кассетофон.Инженер оборвал ее:—Сиди спокойно, мадам!—Ты стареешь, Вирджил! Это первая новогодняя ночь, когда мы не танцуем.—Натанцуюсь вдоволь послезавтра, с метлой и пылесосом, — напомнил ей

Брэнеску.Флоранс рассматривала последнюю карту. Она даже поморгала, чтобы лучше

видеть.—Ну, чье слово?Александр положил карты на стол и сцепил пальцы под подбородком.—Я — пас!—Ха, — хмыкнул Брэнеску. — Двадцать пять лей!Он начал отсчитывать деньги. Мануэла и Чечилия вдруг насторожились.—Я не люблю смотреть, как играет Александр, — прошипела жена летчика. —

Глядя на Флоранс, я понимаю, что это семейный порок. Старик Периецяну — это знает весь Бухарест — разорился на картах…

—Ее отец? — шепотом спросила учительница, показывая на старуху.—Разумеется. Шесть нефтяных скважин проиграл в Монте-Карло за одно лето!

—Не беспокойся. Трудно предположить, что Александр повторит его судьбу, хоть он и много путешествует.

—Конечно, у меня нет богатств Периецяну, но в этом доме все же есть несколько безусловно ценных предметов, — уточнила Мануэла.

Вопрос о том, не от колбасника ли она их унаследовала, некоторое время вертелся на кончике языка Чечилии, но она отогнала его сочувственной улыбкой и повернулась к игрокам.

Флоранс коротко попросила:—Плюс семьдесят пять!—Вы слишком сильны для меня, — засмеялся Александр.Он собрал карты и начал их тасовать. Шербэникэ Мига следил за игрой, пыхтя от

волнения.—Плюс сто! — сказал инженер.«Он хочет меня провести!» — хмыкнула про себя старуха.Она молча уплатила. Шербэникэ громко сглотнул.—Флоранс, ты не слишком рискуешь? — спросил он.—Оставь меня в покое! Что у вас, господин Брэнеску?—Не бог весть что, — ответил инженер, собираясь открыть карты.—Я уверена.—Тузы с королями.—Мало… Четыре семерки!Она спокойно показала ему свои карты.—Прекрасно! — улыбнулся Брэнеску. — Деньги ваши…Флоранс покачала головой.«Ты играешь неплохо, парень, но для блефа голова должна быть ясной. После

литра коньяка тебе едва удается вспомнить, что такое карэ.»Она посмотрела на свою невестку:—Будь добра, Мануэла, посиди пять минут на моем месте!Удивленная неожиданно любезным тоном, Мануэла пробормотала:—Да… конечно… пять минут…Флоранс прошла в спальню и, растянувшись на кровати, прижала пальцами

разгоряченные веки. Она чувствовала себя очень плохо, болела голова, в ушах шумело… «У меня шум в голове», — жаловался в последние годы своей жизни господин Алеку… «Вероятно, это то же самое… Так или иначе, мне нужно уйти, не буду же я спать у этой…»

Она крикнула:—Шербэникэ!Старик появился восторженный, потирая руки.—Ну и удар, Флоранс! Давно я не видел тебя в такой прекрасной форме!—Мне плохо, — сухо прервала его мадам Мига.—Что с тобой? Что-нибудь болит? Ты преувеличиваешь, как всегда, не правда ли?—Постарайся быть не таким тупым!—Флоранс…—Мне плохо, не понимаешь, что ли? Я хочу домой.—Но это невежливо, Флоранс! После того, как ты забрала у них деньги…—Именно по этой причине я оставлю деньги на столе. Пусть Мануэла играет

вместо меня.Старик таращил на нее глаза, ничего не понимая. Из-за волнения в его голосе

появились тонкие и резкие нотки.—Ты с ума сошла? Бросаешь в окно триста лей! Я сосчитал каждую выигранную

тобой копеечку.

Старуха поднялась на ноги, постанывая от боли. Ее полные гнева глаза метали искры:

—Идиот! Мне плохо! Не понимаешь?—Прими успокоительное и полежи немного. Через десять минут придешь в себя.

Мы не можем уйти. Мануэла обидится.—Это меня страшно волнует!..—И потом, грех не попробовать торт. Она так старалась, бедняжка…Он разглагольствовал впустую, как обычно. Флоранс покачала головой:—Нет, ты неизлечимо туп! Я подыхаю, понимаешь?Шербэникэ, которого сильные выражения супруги всегда выбивали из колеи, тут

же замолчал. Флоранс снова опустилась на подушку. Через несколько минут она заговорила немного спокойнее:

—Не имеет никакого смысла портить им вечер. Принеси сюда пальто, чтобы они не заметили. Выйдем через черный ход.

*

Начальник милиции города Плоешти приготовил две чашки очень крепкого растворимого кофе, Азимиоарэ вынул сигареты. Они отпивали темную жидкость, не отрывая глаз от карты.

—Самый короткий путь к югославской границе лежит через Питешти — Филиаш — Турну — Северин, — прикинул лейтенант.

—Хм, трудно поверить, что он попробует переплыть Дунай в январе. Я — за сухопутную границу.

—Между Базиашем и Беба-Веке.—Я посоветовал бы вам не упускать из виду и другой маршрут, через

Трансильванию. Если этот тип ловок, он может попробовать такой вариант. Обход избавил бы его от засад.

—При одном условии: если он будет знать, что угадали его намерения, — сказал Азимиоарэ, глубоко вдыхая дым сигареты. — Он так спешит, что постарается — я в этом уверен — перейти границу нынче ночью. Учитель Винтилеску дал ему ключи от машины в половине одиннадцатого. До рассвета в его распоряжении по крайней мере восемь часов.

Начальник взглянул на часы:—В новогоднюю ночь шоссе не забиты. Если считать в среднем сто километров в

час, сейчас он уже в Банате.

Азимиоарэ связался по рации с контрольными постами автоинспекции на территории, по которой мог продвигаться преступник, сообщил им данные машины и передал пограничникам приметы Гогана. Затем обратился к пилоту:

—На югославскую границу, полная скорость!Вертолет поднялся. Лейтенант увидел ленту шоссе, терявшуюся где-то в ночи, и

прикинул, до какой точки успел докатить Гоган.

*

Директор магазина рассматривал дорожные знаки. Он приближался к Карансебешу. Сняв с акселератора ногу и выжидая, пока игла спидометра станет показывать дозволенную скорость, он лихорадочно обдумывал, какие личные приметы мог передать милиции его двоюродный брат и какова первая мера, которую примет преследователь. Вдруг он резко затормозил и скрипнул зубами:

«Я просто идиот! Ведь меня арестуют на первом же милицейском посту!»

Он свернул на боковую дорогу, бросил машину и направился к маленькому вокзалу, который виднелся километрах в двух от шоссе.

*

3 часа 00 минут Инженер Брэнеску открыл вторую бутылку коньяка. Он налил себе изрядную

порцию — пил он из стакана — и начал потягивать, весьма довольный.—Ты переходишь границу, Вирджил!—Вот еще! Я опохмеляюсь.Странно, но теперь он казался более трезвым, чем час или два тому назад. Взяв из-

под носа Чечилии чашку, он бессмысленно спросил:—Ты еще будешь?—Нет, можешь пить.Александр раздавал карты. Мануэла, нахмурившись, следила за его руками. Ей

казалось, что она узнаёт жесты картежника, унаследованные от матери.—А где же мадам Мига? — спросил инженер, сортируя карты, летевшие широкой

дугой через весь стол. — Она играет потрясающе… Видна настоящая школа… больше всего мне нравится, что она не треплется за игрой. Большинство женщин между двумя ходами только и делают, что болтают о том, сколько раз обкакался сегодня их малыш… А потом спрашивают, сколько платить…

—В самом деле! — удивилась Чечилия. — Даже господин Шербэникэ не появился.Александр покраснел. Опустив глаза в карты, он тихо произнес:—Они не хотели нарушать праздник, дав сигнал к тому, чтобы расходиться…

Поэтому и ушли так, незаметно… Мама оставила все деньги… Даже те, с которыми вступила в игру. Я слышал, как они уходили, но именно поэтому не пошел их проводить.

—Разумеется, ты всегда найдешь им оправдание, — сказала Мануэла.—Оправдание? Но это реальность, дорогая.—Когда речь идет о твоих, ты неистощим.—Я думал, что они «наши», — осмелился летчик.Брэнеску вмешался, примиряя:—Ну ладно, теперь нужно думать, как нам быть дальше.—Предлагаю продолжить, — сказал Александр. — Прервать мы не можем: ты

проигрываешь.—Ну, теперь-то я отыграюсь! Раз ушла мадам Мига.Мануэла, вне себя от злости, кусала губы. Прежде всего ее сердило то, что

Александр осмелился ей противоречить, она была недовольна, что не уловила благородства их поведения… И получила урок перед чужими. Сама себе не признаваясь, она завидовала своему мужу за непринужденность в отношениях с людьми, за умение разрешить любое недоразумение. Он всегда находил нужный тон, знал, что нужно сделать, и все это — стихийно, с совершенной вежливостью, тем более покоряющей, что в ней чувствовалось нечто естественное, врожденное. Мануэла, становившаяся неловкой в обществе, целыми днями размышляла над тем, как ей следовало вести себя. Тайком она наблюдала за Александром и даже за Флоранс, прибегая к самым наивным трюкам. «Подумай-ка! Одна моя подруга спрашивает меня, как ей быть…»

Она вспомнила, как мучилась целых два дня, когда ей нужно было послать кому-то свою визитную карточку с парой слов благодарности. Следует ли ее подписать? Ее смущало, что имя написано на обороте. «Имеет ли смысл, подписываясь, называть его во второй раз?»

Для Александра таких вопросов просто не существовало, и Мануэла со злостью выскочки понимала, что если бы он не был так в нее влюблен, то до упаду хохотал бы над каждой такой «проблемой».

Теперь она бравировала перед Чечилией и инженером:—Как видно, я недостаточно благородна, чтобы оценить поведение моей свекрови.—Ты ведешь себя, как капризный ребенок, Эла, — вмешалась учительница. —

Ведь ты сама прекрасно знаешь, что в том, что касается условностей, ты ни с кем не сравнима. Мы даже говорили об этом с Вирджилом. Правда, дорогой?

—Правда, — пробурчал инженер, явно думая о чем-то своем.Летчик нежно обнял ее за плечи:—Это недоразумение, дорогая, никто не хотел тебя обидеть. Через полчаса, я в

этом уверен, мама попросит извинения по телефону.—Чего я не сделала бы никогда в жизни. Это ты хотел сказать?—Это все, что ты поняла?Инженер отхлебнул коньяку и, сдерживая улыбку, — у него было свое особое

мнение о Мануэле — весело спросил:—Ну как, будем играть?—Да, — сказал Александр.Брэнеску кивнул.—Ну. Эла, перестань, не смотри букой, — настаивала учительница. — Хотя я

должна признать, что ты просто очаровательна, когда хмуришься. Поздравляю, дорогой летчик, у вас прелестная жена!

Инженер скучающим тоном прервал ее дифирамбы:—Вы будете ходить, мадам?—Какая ставка?—От пятидесяти до ста пятидесяти.—Хорошо, сто.Мануэла вышла из игры, инженер утроил, Александр ушестерил. Чечилия сердито

бросила карты на стол:—Вы сумасшедшие!—Сколько вам? — пробормотал инженер.—Одну.—Прекрасно, дружище. Мне тоже одну.Александр, скрывшись за четверкой тузов, притворялся, что выбирает карту. Он

лихорадочно спрашивал себя, сколько потребовать, чтобы не испугать партнера. Инженер Вирджил Брэнеску, совершенно трезвый, широко улыбнулся:

—Твое слово!—Пятьсот! — попросил Александр Мига, пытаясь казаться спокойным.Он пересчитывал банкноты, сложив их веером. Учительница взяла из пачки мужа

сигарету и раскурила ее неверной рукой.—Как же, сяду я еще играть с вами в покер! Можете наплевать мне в глаза!Инженер знаком заставил ее замолчать. Несколько секунд он размышлял, потом

вынул из нагрудного кармана портмоне.—Пятьсот… М-да… Славная, прямо скажем, благородная сумма, — сказал он,

глядя на Мануэлу. Только вот не круглая. Пятьсот твоих, дорогой друг, плюс еще тысяча пять!

Александр посмотрел на него пристально. На сухом лице инженера нельзя было прочесть ничего. Он был спокоен и, как сказала бы Флоранс, находился в легком подпитии.

Руки Александра похолодели от волнения, он забыл о присутствии Мануэлы.«Будь что будет! Четверка тузов — играю, черт возьми! Такая карта выпадает

нечасто!»

*

3 часа 15 минут Четверть часа прогулочным шагом отделяли квартиру Александра от дома его

родителей. Мадам Мига, ожившая от холодного воздуха, чувствовала себя лучше и почти сожалела, что ушла. Шербэникэ, надутый, шел, уткнувшись носом в землю. Из домов доносились шум затянувшейся пирушки, музыка, смех. Но в некоторых окнах свет уже погас.

—Голова уже не так болит, — отметила Флоранс.Шербэникэ взорвался:—Я был уверен, что ты преувеличиваешь, как обычно. Нужно было открыть окно и

принять болеутоляющее.—Я впервые в жизни ухожу с партии в покер до ее окончания, — усмехнулась

старуха. — Можешь быть уверен, что у меня просто не было сил.—Я ни в чем не уверен! — взвизгнул Шербэникэ. — И никак не ожидал, что мы

можем позволить себе сделать подарок в триста лей каким-то незнакомцам.Флоранс тихо рассмеялась. Ей не хотелось ссориться. Старик удивленно посмотрел

на нее и, осмелев, продолжал:—Взять и испортить такой прекрасный новогодний вечер!—Какой к черту прекрасный! Кроме последних двух часов я умирала от скуки. В

жизни не видела двух дур, подобных твоей невестке и этой кукле, ее подруге.Шербэникэ проглотил готовые сорваться с языка слова: «Постарела и ревнуешь к

двум молодым женщинам, которые прекрасно дополняют друг друга. Мануэла благородна и рациональна, Чечилия — блестяща и tellement primesautière [Такая живая (франц.)] — как дитя.»

—А уж еда… — Флоранс с отвращением махнула рукой.—Что — еда? Еда показалась мне превосходной. Тонкой и качественной.Мадам Мига, в порыве хорошего настроения (ее головная боль совсем прошла),

взяла его под руку и заговорила примиряюще:—Давай не будем ссориться в новогоднюю ночь, Шербэникэ. Все было

превосходно, но я голодна. Что ты скажешь о завтраке вдвоем? У нас есть вареные яйца, холодная курица, пирожное и, если я не ошибаюсь, в каморке — бутылка старого вина. Мне его принес Санди.

Старик, пораженный мягкостью Флоранс, неуверенно улыбнулся. Ее голубые глаза сияли, как сапфиры, и сейчас, в это мутное зимнее утро, он находил в ее лице все то очарование, которое вскружило ему голову в молодости. Что-то робкое, но волнующее шевельнулось под толстой корой злобы, жестокой иронии и взаимного непонимания, которая наслоилась между ними за многие годы.

—Как хочешь, Флоранс, — взволнованно прошептал он. — Но погоди! Что это такое?

Он остановился посередине улицы, пораженный. В доме горели все лампы.—Может, мы забыли их погасить? — спросила старуха, искренне сомневаясь в

такой возможности.—Исключено! Я помню, что, выйдя со двора, проверил еще раз.—У Санди есть ключ.—Ну и что? Что будет делать Санди у нас, когда у него дома гости? К нам

забрались воры, это точно!Его подбородок дрожал, с губ стекала ниточка слюны.—Какие к черту воры! Дураки они, что ли, приходить в шесть часов утра, когда в

их распоряжении была целая ночь, да еще и флаги вывешивать?!Флоранс всю жизнь была смелой и упрямой. Закинув голову, она устремилась

вперед.—Ты безумная! Нужно сообщить в милицию.

—Сообщай на здоровье! Вот еще — не сметь войти к себе в дом, звать на помощь милицию…

Она толкнула чугунную калитку и широкими решительными шагами прошла посыпанную гравием аллею.

—Флоранс! Погоди! — кричал Мига. — Они тебя убьют!Старуха пожала плечами и вставила в скважину ключ. Шербэникэ, дрожа всем

телом, ждал во дворе.

*

3 часа 20 минут Двое мужчин и женщина смотрели на нее, как на привидение. Мадам Мига

нахмурилась и иронически заявила:—Извините, что я опоздала.—Это она! — воскликнула Персида Ионеску.Полковник Дэнец предъявил свое удостоверение.—Мы из милиции. Проникли в вашу квартиру, вынужденные обстоятельствами,

пользуясь нелегальными средствами.—В чем дело?—Вчера вечером вы взяли такси у Северного вокзала.—Совершенно верно!.. Одну минутку, я позову мужа. Он ждет во дворе.Она вышла в коридор, высунулась во двор и крикнула мужа. Старик вошел в дом.

Совершенно оглушенный, он смотрел на незнакомые лица, ничего не понимая.Дэнец, замирая от страха при мысли об утекающих в вечность минутах, сообщил

ему, в чем дело.—В такси, — продолжал он, — вы нашли кассетофон и, уходя, взяли его с собой.Персида хотела что-то добавить, но взгляд полковника ее остановил.—Это какая-то путаница! — взорвался старик. — Путаница и оскорбление. Я за

всю жизнь не присвоил ни одной чужой вещи.Полковник кусал губы. Его глаза метали искры. По всем расчетам, кассетофон

должен был взорваться, самое позднее, в восемь часов утра. Гоган вручил его Корине Маня в 20 часов 30 минут. Любой часовой механизм срабатывает через полсуток.

—Я нисколько не сомневаюсь в том, что вы говорите. С самого начала я так и решил: вы взяли его по ошибке. Обвинение в преднамеренной краже отпадает само собой.

Флоранс смущенно перебирала кайму скатерти. Шербэникэ, сбитый с толку, стоял, открыв рот.

Старик пожелтел и вдруг, не проронив ни слова, пошатнулся и упал на диван. В дверь ворвался лейтенант Мошояну:

—Улица Вииторулуй, 19. Адрес летчика! Номер телефона также установлен.Дэнец повернулся к мадам Мига:—Где аппарат?—У моего сына. Поспешите, ради бога!Она сама набрала номер. Раздались длинные гудки, но никто не ответил.—Дайте мне, — сказал Мошояну. — Вероятно, вы набрали неправильный номер.Почти целую минуту они ждали, затаив дыхание.Старуха покачала головой.—Их телефон все время портится. Но они дома… — прошептала она еле слышно.Дэнец мотнул головой и в сопровождении лейтенанта бросился к выходу. Мадам

Мига кинулась за ними.

*

3 часа 30 минут Александр мыл на кухне посуду. Он только сменил рубашку и надел фартук. Его

жена наводила порядок в доме. Она демонстративно швыряла вещи и время от времени приносила все новые и новые подносы с грязными стаканами, пепельницами, тарелками и ложечками. С той минуты, как ушли супруги Брэнеску, Мануэла не вымолвила ни слова. Она механически, с каменным, неприступным лицом, двигалась по комнате, передвигала стулья, поправляла ковер и чувствовала, что готова взорваться от гнева.

«Идиот, он мне за это заплатит! Выбросить на ветер… четыре-пять тысяч лей за одну минуту! Он нас разорил! Думает, не прошли те времена, когда его барыня-мать раскуривала сигареты из тысячелеевых банкнот? Каналья!»

Летчик молча, словно набрал в рот воды, пытался расставить в буфете посуду, не произведя при этом ни малейшего шума.

«Мануэла рассердилась… Она права, бедняжка… Зайду завтра или послезавтра к маме и попрошу у нее маленькое гранатовое колье, которое так любит Эла… Все же Брэнеску поступил очень благородно…»

Длинный, резкий звонок в дверь прервал его мысли.«Кто это? В такой час!»Он вытер руки тряпкой и побежал к двери.Флоранс, рыдая в голос, упала ему в объятия.—Санди!За ее спиной стояли две мрачные фигуры. Александр почувствовал, что его

охватывает ужас.—Я ничего не понимаю… что случилось?Полковник проскользнул мимо них и вошел в дом.—Где кассетофон? — спросил он, взволнованно оглядываясь.Мадам Мига по-прежнему висела на плече летчика.—Там внутри бомба, Санди! Она может взорваться в любую секунду…—Бомба?!—Да… Шербэникэ нашел его в такси и подарил вам… Я потом объясню.Дэнец дрожал от волнения.—Где он?!—Извините меня… — окончательно теряясь, пробормотал Александр. — Я

проиграл его в покер. ГЛАВА 8

Мануэла вышла из ванной в халате, с намазанным ночным кремом лицом:—Что случилось?—Представь себе, — сказал Александр, — в кассетофоне была бомба. Они…Полковник Дэнец прервал его:—Потом объясните. Кто взял аппарат?—Супруги Брэнеску… он инженер… Вирджил.—Давно они уехали?—Десять минут тому назад, на своей машине. У них «Фиат тысяча пятьсот»,

красный.—Где они живут?—В квартале Пажура… Аллея Мэчин, восемнадцать… Здание из красного

кирпича, за десятиэтажным комплексом…Мадам Мига упала в кресло и подняла к нему искаженное лицо. Ее нервы сдали,

она рыдала, даже не пытаясь сдерживаться.—Они уехали?—Да, — сказал Александр. — А теперь расскажи нам, что случилось.—Я тебе сказала… Больше я и сама не знаю… Мне нужно идти… они перерыли

весь дом, твоему отцу стало плохо…

—Я провожу тебя, мама… Ты не можешь идти одна в таком состоянии…Он пошел переобуваться. На лице Мануэлы читалось странное удовлетворение.

*

Машина супругов Брэнеску продвигалась зигзагами. Они отъехали от бульвара, чтобы избежать встречи с автоинспекцией, и теперь направлялись к дому, петляя по самым пустынным улочкам.

Машина марки «Дачия» остановилась возле тротуара, менее чем в десяти метрах от них. Шофер, удивленный слаломом красного «Фиата», ждал, пытаясь понять, в чем дело.

Брэнеску и его жена страшно веселились. Проезжая мимо, они послали ему воздушный поцелуй.

—Ух, как кипит желчь в этой снобке! — удовлетворенно воскликнула Чечилия. — Смотри, Вирджил, как бы нам не свернуть себе шею. Когда мы забрали кассетофон, я думала, что она упадет в обморок. И рассталась с нами очень холодно…

—Теперь он стоит в углу!—Осторожнее, Вирджил! Не понимаю, кто стоит в углу?—Этот дурак! Мануэла поставила его в угол…Чечилия в полном восторге хихикнула:—По сути дела, сколько ты выиграл?—Чистыми деньгами две тысячи триста лей… Примерно. Но настоящая удача —

эта музыкальная чертовщина.Он резко свернул, в последнюю секунду объехав липу, стоявшую на углу улицы.—Вот ведь где придумали, идиоты, посадить дерево…—Я просила тебя быть осторожнее… Завтра я позвоню Мануэле.—А по-моему, — осклабился Вирджил Брэнеску, — оставь-ка ты ее в покое.—Почему?—Она бросит трубку.Он согнулся над рулем, разглядывая перекресток. Чечилия засмеялась:—Ты пьян? У нее нет никаких оснований бросать трубку…—Разумеется, пьян… Я вылакал полтора литра коньяка… Но мой разум в норме…

Разве тебе кажется, что это прилично — взять у них аппарат после того, как ты пила и ела в их доме?

Учительница пожала плечами.—Это ведь покер. Они сами предложили играть.—Мне-то вообще наплевать… Это твои друзья…Инженер резко затормозил, пропуская автобус. Его жена потеряла равновесие и

свалилась на него.—Какого черта ты так неосторожен?.. И потом, какие уж там питье и еда, я готова

хоть сейчас снова сесть за стол. Весь новогодний стол стоил им максимум пятьсот лей, и в эту сумму входит еще целый рукав от платья Мануэлы.

—Оно было без рукавов, — осклабился инженер. — А разве ты больше истратила на рождество? Дала им вино по семь с полтиной литр, в трехчетвертных бутылках… Колбасу, паштет с двенадцатью разными приправами и выгнала восвояси…

Чечилия закурила сигарету. Вдохнув дым, она возразила тоном превосходства:—Эти угощения — простой предлог. Люди собираются, чтобы провести вместе

вечер, а не обжираться, как дикари…—Вот так же рассуждает и Мануэла, — захохотал инженер. И продолжал тоном

человека, одержимого навязчивой идеей: — Зато старуха — это сила!—Смотри, ты чуть не врезался в киоск… Какая старуха? А-а, мать Санди? Я

слышала, что она была известной кокеткой. Адвокат Винтилэ ее хорошо знает…

—Играет она превосходно, — отрезал инженер. — Останься она до конца, не дала бы своему сыночку вляпаться. Все время ему помогала. С одного взгляда угадывает, какая у тебя карта.

Чечилия думала о своем.—Винтилэ рассказывал, что ее муж был самым известным рогоносцем Бухареста…

Шербэникэ le cocu [Cocu — 1. разг.; m (f - cocue) рогоносец, обманутый муж, обманутая жена; 2. разг.; m бран. дурак; 3. разг.; adj (fém - cocue) обманутый, рогатый (о муже, жене) (франц.)]… Мол, спокойненько ждал во дворе, когда уйдут любовники жены. И только потом стучался, просил разрешения войти… Опять чуть не врезался в столб! Ты спятил!

—По-моему, мы заблудились, — пробормотал инженер.—Я выхожу! — крикнула Чечилия. — Поставим машину куда-нибудь, а завтра ты

приедешь, заберешь ее.Брэнеску недоуменно осмотрелся.—Да… Думаю, ты права… Представления не имею, где мы находимся.Он проехал еще метров пятьдесят и остановился перед виллой в флорентийском

стиле.—Постарайся запомнить, где мы ее оставили…

*

—Их нет дома, — сказал лейтенант Мошояну, выходя из здания. — Я стучал, звонил, никто не открывает. Зато разбудил целый дом.

Полковник пожевал губами. Он подозревал, что они еще не приехали. Красного «Фиата» нигде не было видно, а свободных мест для стоянки было хоть отбавляй. Он чувствовал себя совсем разбитым. Страх — огромный булыжник, который он таскал на себе вот уже семь часов, — согнул его плечи.

—Они должны были вернуться, — рассчитывал лейтенант. —Ведь они уехали за десять минут до нашего приезда…

—Поломка или несчастный случай, — сухо заявил полковник.В конце аллеи замелькали фары такси. Машина остановилась в нескольких метрах

от них, шофер включил свет, и полковник, поморщившись, поглядел на сидевшую в ней пару. Мужчина держал в руке толстую пачку банкнот, пытаясь расплатиться. Но казалось, что он не может определить их достоинство.

—Это они! — лихорадочно зашептал Мошояну. — Держу пари!Он кинулся к такси. Инженер весело рассмеялся:—Тебе повезло, старик! Оно свободно!Полковник взглянул на руки приехавших. Мужчина держал их в карманах,

женщина сжимала в руке маленькую бисерную сумочку.—Ваша фамилия Брэнеску? — спросил Мошояну.—Совершенно верно. — Инженер продолжал веселиться. — А ваша?Лейтенант предъявил удостоверение и коротко объяснил, в чем дело. Дэнец дышал

прерывисто, не смея даже взглянуть на часы.—Ну и ну! — присвистнул Брэнеску. — Слышишь, Чичи?Женщина прижалась к нему.—Где кассетофон?Голос полковника прозвучал пусто, как из бочки—В нашей машине. Мы поставили ее… Как, черт возьми, это называется?..—Поедете с нами и покажете, — прервал его Дэнец. — Быстро, прошу вас!Он указал на милицейскую «Рено» и сделал им знак садиться.—Ты останься, Чичи, — размягченно сказал инженер. — Нет никакого смысла

шататься по улицам. Ключ у тебя есть?Учительница решительно покачала головой:

—Я еду с тобой.

*

—Чего ты смеешься, Рэзван? — спросила Кати.Это была девушка лет пятнадцати, тоненькая, с копной рыжеватых кудрявых

волос. На ней были джинсы и под тонкой голубой блузкой в народном стиле — черная водолазка. Она лежала поперек дивана, играя колокольчиками серебряного браслета. Все ее пальцы унизывали серебряные кольца.

Рэзван, облокотившись на подоконник, продолжал хихикать. Наконец он повернул голову, и стал виден его большой мясистый, слегка горбатый нос.

—Какие-то два чудака поставили машину напротив… Голубчик совсем скис… Забыл ее закрыть.

—Дай посмотреть! — прыгнула ему на спину Оана.В ее движениях была та же слегка наигранная живость, которая характерна для

молодых девушек, старающихся любой ценой привлечь к себе внимание окружающих. Она очень походила на свою подругу Кати. Такие же потертые джинсы, такая же фигура, тоже народная блузка, правда, желтая. Отличал ее цвет волос, гладких и темных.

—Где они?—Ушли! — засмеялся Рэзван. — Смотри, вон тот «Фиат» возле столба — это их

машина.Флорин — длинный сухопарый малый в очках, с прыщеватым припудренным

подбородком — поинтересовался тоном завсегдатая мужского клуба, пресыщенным и флегматичным:

—В этом доме нет ничего спиртного?Рэзван взглянул на пустую бутылку из-под ликера, повертел ее, словно удивляясь,

и выбросил в корзинку для бумаги. У него был длинный рот клоуна, и, когда он смеялся, уголки губ растягивались до ушей.

—Старик прав. Что вы хотите раздавить?И с видом хозяина открыл бар, встроенный в книжную полку. Внутри виднелось

несколько бутылок и набор голубоватых стаканов. Показывая пальцем, он разъяснял с видом великого знатока:

—Водка, виски «Джокей Клаб» — подарок братского болгарского народа, валашская шуйка, империалистический джин. Выбирайте!

Флоран кусал губы. Он завидовал развязности Рэзвана, восхищению, с которым на него смотрели Кати и Оана, изобилию в доме… Если бы они пришли к нему, он не смог бы предложить им даже бутылку пепси-колы. Когда Рэзван открыл холодильник, он даже рот разинул: икра, сардины, заливное из индейки, сухая колбаса, холодец. Они наелись до отвала, девушки опустошили блюда с пирожными. Разве его мать позволила бы ему устроить своим друзьям такое пиршество?

—Амальфи у тебя есть? — спросил он, желая придать себе весу.Оана взглянула на него удивленно:—Что это такое?—Вермут с водкой и апельсиновым соком, — с видом знатока звучным баритоном

объяснил Флорин.Рэзван облокотился на книжную полку и заговорил, не выпуская изо рта

прилипшей к губе сигареты. Он слышал, что на такое способны только французы, и специально натренировался.

—Фи! — сказал он. — Фирма не держит вермута.—О’кей! Тогда пусть будет джин.Рэзван наполнил один стакан, потом посмотрел на девушек.—А вы что будете?

—Тоже джин, но со льдом и с лимоном, — сказала Кати. — Послушай, твои старики когда нагрянут?

—I don’t know [Не знаю (англ.)], детка! Какое это имеет значение?Кати поморщилась:—Мне совсем не хочется, чтобы они застали нас здесь.—Будь спок! Старуха передо мной не пикнет, а старик не пикнет перед старухой.Оана восхищенно хихикнула. Ей нравился Рэзван… В пятнадцать лет он был уже

стопятидесятипроцентным мужчиной. Когда приглашает тебя в кино, не позволяет платить за билет, угощает пирожным. Он — единственный парень в квартале, у которого есть мотоцикл и который умеет одеваться. Оана смерила его с ног до головы сквозь короткие густые ресницы. Она находила его просто колоссальным, не замечала ни большого носа, ни слишком длинного рта, а лишь прекрасный голубой свитер из мохера, настоящие американские джинсы, ботинки на микропорке, квадратные электронные часы. Ей ни на минуту даже не пришло в голову, что она любит всего лишь его одежду, распространяемое им ощущение благосостояния, бар, магнитофон, холодильник… Что того же Рэзвана, одетого в скромный костюм Флорина, она бы даже и не заметила. Ему здорово повезло с родителями. Мать, техник в глазном кабинете, зарабатывала как трое мужчин. Каждый день приходила с полной сумкой: блоки «Кента», виски, конфеты, всевозможные подарки. Рэзван не хвастал, когда говорил, что мать на него не надышится. Однажды утром они вместе учили физику. В десять часов мадам Петку постучала в дверь. Она принесла завтрак, и Оана онемела, увидев поднос. Горячий шоколад в серебряном чайнике, теплые булочки в иенской кастрюльке под крышкой, абрикосовое желе и малиновое варенье в хрустальных вазочках, ветчина, жареный хлеб, яйца с маслом в стаканчиках. На салфетке было вышито: «Приятного аппетита!», а в маленькой, с наперсток, вазочке стояли три подснежника. Рэзван поморщился: «А подножный корм к чему? Бросьте-ка вы эти фокусы, товарищи!»

—Потанцуем? — спросил Флорин.Оана и Кати взглянули на него иронически. Подумаешь, Фред Астер!Кати лениво зевнула.—Придумайте что-нибудь. Мне скучно.Кати вела себя как роковая женщина. Каждый день она воображала себя кем-

нибудь другим: Софией Лорен, Мирей Матье, Сильви Вартан, а в особых случаях — даже Аленом Делоном.

Она причесывалась соответственно, смотрела «потерянным» взглядом, сквозь ресницы, раскачивала козлиными бедрами и считала себя неотразимой. Время от времени она задумывалась и горько улыбалась. На вопрос о причине грусти отвечала всегда одинаково: «Я умру очень молодой… Я это предчувствую… знаю… Зато моя жизнь будет потрясающе интересной. Я буду любить всем своим существом… со всей стрррастью!»

Когда она произносила последние слова, раскатистое и горячее Р в слове «страсть» поднималось до трели.

—Прекрасно! — отвечала ее мать, добродушная и всегда веселая женщина, служащая на почте. — Но пока ты начнешь жить со всей стрррастью, пойди-ка да купи для бабушки хлеба без соли и литр кваса. Да не засни по дороге!

—Ах! — вздыхала Кати. — Ты не можешь меня понять!Она брала бутылку и уходила — воздушная, ангелоподобная и слегка

взволнованная, как героиня последнего американского телефильма Сю-Эллен…Флорин взял со стола пачку «Кента» и протянул ей.—Хочешь сигарету?Кати сморщила шершавые губки, смазанные бесцветной помадой.—Я же сказала, что мне скучно!У Рэзвана вдруг вспыхнули глаза.—У меня колоссальная идея!

—Поиграть в фанты? — саркастически спросила Кати.Флорин покраснел. Это он предложил несколько часов назад. Рэзван замахал

рукой:—Слушайте! Этот тип забыл закрыть машину.—Какой тип?—Тот, из «Фиата» напротив… Что, если нам на ней прокатиться?Флорин выпучил глаза. Когда он волновался, адамово яблоко подкатывало у него

под самый подбородок. Он забормотал:—Но ведь это кража… Настоящая кража.—Какая к черту кража! Покатаемся часок и доставим ее обратно. Ну, что скажете?—Ты умеешь водить? — спросила Оана.Жилы на шее Рэзвана напряглись, голос вдруг стал низким:—Вот что вас тревожит? Когда мы выезжаем за город, старик всегда дает мне руль.

Сам он быстро скисает.Оана смотрела на него, раскрыв рот от восхищения. Кати приподнялась на локтях и

вытянула губки:—Хм, это было бы недурно…—Дело ваше! — сказал Флорин. — Я — пас!Кати засмеялась:—Я так и знала…Рэзван, сгорая от нетерпения, переминался с ноги на ногу.—Ну так как? Едем?Оана огляделась. В комнате был беспорядок, пепельницы полны, тарелки и

стаканы грязные.—Может, сначала немного прибрать?—У нас, — гордо заявил Рэзван, — гости не моют посуду… Леди Петку обо всем

позаботится… Пошли!Все вдруг потеряли терпение, заторопились, загорячились, от волнения у них

разгорелись лица. Трое надели куртки «Ален Делон» на меховой подкладке. Флорин смотрел на них с завистью. Все, чего он страстно желал, — это магнитофон и такую вот куртку… «Может, лет через пять…» — подумал он со вздохом, застегивая поношенную курточку, перешитую из старого пальто матери. Зеленое сукно было явно дамское, и он чувствовал себя раздавленным унижением.

Они тихо спустились по лестнице, таинственно пересмеиваясь и чувствуя себя заговорщиками. Флорин попытался взять Оану за руку. Они были парой. Он сводил ее на матч в зал «Флоряска», на фильм в кинотеатр «Патрия» — восемь лей за один миг истощили доходы Флорина за целую неделю. И вместе пришли на встречу Нового года. девушка чуть не грубо вырвалась и поспешила догнать Рэзвана.

—Бррр… Как холодно! — поежилась Кати. — Ну, где машина?—Идите за мной.Рэзван открыл дверцу и сел за руль. Потом иронически взглянул на Флорина:—Ну, что ты решил, папаша? Едешь или нет?Флорин смотрел на презрительные лица девушек и, застыв от ужаса, воображал

себе злословие, которое начнется после его ухода. Он попытался принять равнодушный и развязный вид:

—Ну ладно… Меня это не слишком прельщает, но так как ничего лучшего не предвидится…

Он хлопнул дверцей и опустился на сидение, стараясь не смотреть на Оану. Рэзван вынул из кармана проволочку, со знанием дела скрутил ее и включил зажигание. «Фиат» мягко стронулся с места. Кати и Оана аплодировали, вне себя от восхищения.

*

3 часа 50 минут Полковник Дэнец первым выскочил из машины. Инженер недоуменно

осматривался.—Вот так да! — вздохнул он. — Испарилась!Лейтенант Мошояну глядел на него в недоумении. Брэнеску, казалось, был вне

себя от веселья. Чечилия дрожала в легком вечернем пальто.—Ясно, — шепнула она. — Исчезла!—Вы уверены, что поставили ее здесь? — спросил Дэнец.Супруги Брэнеску ответили в один голос:—Совершенно!—Никакого сомнения, — продолжала Чечилия. — Мы запомнили улицу, и потом,

этот дом, — она указала на виллу в флорентийском стиле, — узнаешь из тысячи. Вероятно, ее угнали.

—Вот еще! — оптимистически фыркнул инженер. —Я подозреваю, что кто-то просто все перепутал… С нами тоже случилось такое однажды, на побережье… Помнишь, Чичи? Мы сели в «Фиат» какого-то доктора… Черт возьми, как же его звали?

Полковник Дэнец прислонился к светофору. У него потемнело в глазах.ГЛАВА 9

4 часа 00 минутТоварный поезд подходил к границе. Гоган, повиснув на последней ступеньке

вагона для скота, внимательно изучал мелькавшую внизу землю и наконец спрыгнул на песчаный холм. Несколько раз перевернувшись, он остался лежать на животе, пока поезд не исчез в ночи.

Тьма ткала густые тени, замерзающие от холодного дыхания ветра. Директор застегнул свою куртку до последней пуговицы. Издали глухо доносился лай собак. Примерно в километре виднелось длинное и узкое здание. Окна домов, в которых продолжали веселиться, призывно светились. Гоган осторожно, прислушиваясь к каждому звуку, подошел к окраине села, пересек сад и, прижавшись к стогу соломы, вытащил нож. Это было немецкое оружие с длинным, остро заточенным лезвием. Он ощупывал холодную рукоятку, раздумывая о том, что пока ветер дует со стороны улицы, хозяйский пес не учует его присутствия. Через четверть часа появился ребенок с заспанными глазами. Он спешил в построенную на склоне, в саду, уборную.

Гоган подкрался и, когда малыш вышел, одним прыжком настиг его и зажал ему рот ладонью. Мальчику было лет двенадцать, не больше. Он быстро и испуганно заморгал, потом опомнился и закивал в знак того, что понял.

Директор отнял руку от его рта и взял его за шиворот:—Как тебя зовут?—Ливиу.—Вот что, Ливиу, если ты будешь послушным, с тобой не случится ничего

плохого. Более того, ты разбогатеешь, я дам тебе денег. Договорились?Мальчик глухо заплакал. Дрожа всем телом, он выдавил:—Да.—Сколько километров до границы?—Три.—Места ты знаешь?Ребенок онемел, слезы рекой текли по его щекам.—Только не ври, Ливиу, — прошептал Гоган, тряся его. — Не ври!—Я не вру, дядя… я не знаю… — Он показал на границу: — Там играть нельзя.Директор вынул пачку сотенных:—Если ты проведешь меня к югославам, они будут твои!—Я не знаю дороги, право, дядя… Умереть мне на этом месте! Как только человек

подходит, пограничники тут как тут.

—Твой отец дома?—Ыгы. Сегодня его день рождения, он празднует.—Его зовут Василе?—А то?Он немного успокоился и вытирал щеки рукавом пиджака. Гоган весь обратился в

слух. Из дома доносились выкрики и смех.—Кто там еще? — спросил он, кивнув на окна.—Все наши. Крестный…—Да… — задумчиво произнес Гоган. — Вот как мы сделаем, Ливиу. Ты крикнешь

отцу, чтобы он вышел на минутку. Только и всего, договорились?—Да.Он подтолкнул мальчика к крыльцу и растворился в тени.—Давай!—Отец! Эй, отец!.. оте-ец!Он повторял призыв, пока из дома не вышел великан в белоснежной рубахе с

распахнутым воротом. Увидев нож Гогана у горла мальчика, он тут же понял, в чем дело.—Значит, так…—Так! — прошептал директор. — Закрой дверь и подумай хорошенько, как тебе

быть. Хорошенько подумай. Если закричишь, малыш будет мертв!Хозяин закрыл дверь, оперся о косяк и, улыбаясь, вынул пачку сигарет. Его

уверенность не понравилась Гогану. Не понравились ему и усмешка, и презрительный взгляд.

—Как я понимаю, — сказал крестьянин, — ты выбрал потайные пути. Только ты их не знаешь.

—Ты угадал. Переведи меня туда, и я дам тебе четыре тысячи.—Вижу, ты и цен не знаешь. Четыре тысячи платили двадцать лет тому назад.—Это все, что у меня есть. Отсчитай остальное из жизни парнишки.—Это дурной счет, господин хороший.Он смотрел ему прямо в глаза, с его лица ни на минуту не сходила улыбка.—Откуда мне знать, — добавил он, — что пограничники не подослали тебя, чтобы

меня испытать?—Погляди на меня, человече! Разве так выглядит провокатор?—Чего я только не перевидал за целую жизнь… — Он вздохнул: — Освободи-ка

парня да давай свои тыщи.Гоган осклабился.—Держи деньги. Парень останется заложником.—Ладно ли так? — спросил крестьянин, спокойно пересчитывая деньги.—Ладно — не ладно, а иначе быть не может.—Значит, ты думаешь, что я потащу его за собой в одной рубашонке, господин

хороший?Директор в нерешительности замялся. Мед в голосе крестьянина вливал в его

мысли яд. Поколебавшись, он наконец решился:—Сапоги и пальтишко парнишки в коридоре, я видел, когда ты открыл дверь.

Достань их!Крестьянин бросил сигарету и покачал головой:—Оставь парня, господин хороший, не пожалеешь! Через час, а то и скорее,

будешь у югославов.—Нет! — решительно ответил директор. — Может, ты человек приличный, и тогда

я прошу у тебя прощения, что так поступаю, но очень может быть, что и нет. Достань его сапоги и пальто!

Крестьянин принес вещи. Он стал менее уверенным, и Гоган облегченно вздохнул.—Я хочу, чтобы ты меня понял. Я в отчаянном положении, — шепнул он.

—Это я заметил. Политика?Гоган решил придерживаться версии, которую он изложил Винтилеску.—Я задавил человека. Сам понимаешь, теперь придется отсиживаться.—Злой рок!—Да… Боже упаси! — И быстро спросил: — Это правда, что югославские

пограничники снюхались с нашими?—Правда. Только вчера завернули одного… Нужно знать дорогу легавых, и в одну

сторону, и в другую. — Он взглянул на Гогана в упор: — Только я все же не понимаю, почему ты вышел прямо на меня…

—Случайно.—Хм… Я думаю, кто-нибудь все же шепнул тебе… Я единственный, кто решается

переходить границу. Ты готов, Ливиу?—Готов, отец.—Ну так пошли. Смотри, человече, ступай только по моим следам!

*

Полковник Дэнец открыл глаза. Пот стыл у него на лбу, и он подумал, что непременно заболеет. У него был застарелый гайморит, который он тщетно лечил вот уже много лет в Ковасне.

Супруги Брэнеску продолжали строить предположения. «Какого черта им здесь надо? — подумал Дэнец. — Пусть оставят меня в покое.»

—Вы можете уйти, — сказал он глухо. — Если мы узнаем что-нибудь о судьбе машины, вам сообщат.

—Пошли, Чичи! Вопрос в том, где мы найдем сейчас другое такси. Ну ладно… С Новым годом и — желаем успеха!

Они отошли — инженер по-прежнему неувядаемо веселый, Чечилия — сгорбленная, подавленная мыслью, что находилась на волосок от смерти. Они говорили громко, и их голоса были слышны, пока они не исчезли за поворотом.

—Вот не везет! — скрипнул зубами полковник. — В жизни не видел и не слышал ни о чем подобном. Мне кажется, что все напрасно…

Лейтенант Мошояну бросил на него беглый взгляд и опустил глаза.—Да, напрасно, — настаивал полковник. — Я готов поверить, что где-то было

предопределено, чтобы несчастье все же случилось. Никогда адская машина не кочевала таким образом с места на место. Эстафета смерти…

Он сел в машину и включил радио.—Внимание! Всем отделениям милиции города Бухареста! Украден красный

«Фиат» за номером два бэ двадцать десять шестнадцать. Внутри находится бомба. Внимание! Повторяю! Всем отделениям…

*

—Я и представления не имела, что ты такой потрясающий шофер, — сказала Кати. — Ты скрываешь свои таланты!

Они включили приемник, и теперь все в один голос ревели в восторге, почти в исступлении: «Эль бимбо!»

Даже Флорину удалось забыть свои огорчения, и он всей душой участвовал в общем веселье. Его не тревожили больше даже взгляды Оаны, которая каждый раз, когда встречалась с ним глазами, казалось, говорила ему: «Вот так должен выглядеть настоящий мужчина!»

«Просто везучий тип, — старался утешить себя Флорин. — Только и всего. Небось, ему не надо, как мне, каждое утро носить маминым постояльцам горячую воду и готовить

им завтрак, ежедневно чистить десять килограммов картошки и в это время зубрить урок по истории или французские неправильные глаголы. В конце концов, почему бы и мне не попользоваться его везением? Разве лучше было остаться дома и выслушивать истории времен Тудора Владимиреску? И то — в случае, если бы мама не нашла для меня какого-нибудь дела.»

Она всегда что-нибудь находила. «Флорин, сбегай в аптеку и купи фасконал для господина Нестора… Вот пять лей, пошли телеграмму для мадам Фундояну да не забудь взять квитанцию… Почисти горошек, постереги суп… убери в комнате господина Симиана, у него сегодня гости… Вызови водопроводчика… Купи лампочку в 75 свечей для кухни и посмотри, решил ли твой брат задачи по математике… Сбегай в галантерейный магазин, сходи в мясной, почему не пришил пуговицы к форме?.. Брось ты кино, нам теперь не до него, нужно мариновать овощи, пока болгарский перец дешевый… Другие ребята твоего возраста зарабатывают себе на хлеб, помогают родителям, одна я держу тебя в школе… Зачем тебе два лея? Разве господин Нестор не дал тебе позавчера пол-лея, а Фундоянка вчера полтора лея — сдачу с лекарства?»

Неожиданный вираж бросил их друг на друга. Они расхохотались.—Понравилось, как я его взял? — в ударе закричал Рэзван.Он никогда в жизни не чувствовал себя так здорово. Вел машину, как супермен,

одной рукой, обгоняя всех на трассе. Сигарета прилипла к его губе. Когда другие шоферы резко тормозили, ругаясь на чем свет стоит, веселье достигало предела. Оана, с блестящими глазами, вцепилась в сиденье Рэзвана и восторженно комментировала:

—Это не прогулка, это просто слалом!Рэзван, счастливый и надутый, как индюк, повернулся к остальным:—По крайней мере проветримся. Что вы скажете о том, чтобы пролететь по шоссе?В ответ раздалось громкое «ура».

*

Лучика Петку посмотрела на часы. Она сидела как на иголках. Рэзван наверняка остался дома. В крайнем случае к нему мог зайти Флорин. Флорину она верила. Серьезный мальчик и скромный, мать крепко держит его в узде.

Эта пирушка не доставляла ей никакого удовольствия. По правде сказать, ей ничто не доставляло удовольствия, если рядом не было Рэзвана. Она раза три в день звонила ему с работы, никогда не отпускала в лагерь. Хозяйка, солидная женщина с умными черными глазами, неутомимо сновала между гостями, уже в третий раз подавая кофе.

—Пошли, Митикэ, — просила Лучика, — уже поздно.Ее муж, хорошо сложенный человек с добрым лицом, недоуменно посмотрел на

нее.—Куда это ты спешишь? Тебе завтра на работу, что ли?На щеках Лучики выступили красные пятна, руки дрожали. Она терпеть не могла,

чтобы ей перечили, и тут же вспыхивала. У нее были выцветшие голубые глаза, острый, как копье, нос, когда-то красиво очерченные губы сморщились от вечного недовольства.

—Рэзван там один, — прошипела она, как змея.—Ну и что? На него дождь льет, что ли? Или снег идет? Что он, с голоду там

помирает? Раз в год ходим в гости, и то ты сидишь, как на сковородке.Обычно он ей не противоречил. Он знал ее недостатки, их было много, некоторые

серьезные, но будучи человеком мягким и ненавидя скандалы, годами утешался тем, что видел только несомненные достоинства своей жены. «Замечательная жена и мать, прекрасная хозяйка и — честно признавался этот добрый малый — зарабатывает вдвое больше меня. Я вот уже двадцать лет работаю мастером и, скажу прямо, без Лучики мы не имели бы и половины того, чего добились…»

Пятна на щеках женщины стали лиловыми.

—Я звонила четверть часа тому назад, и он не ответил. Боюсь, как бы с ним чего не случилось.

—Вот еще! — сказал Петку, поднося стакан ко рту. — Может, он вышел погулять или лег спать и отключил телефон.

Лучика нервно потянула полу платья из китайской тафты. Платье было дорогое, как и туфли и ожерелье из хрусталя. Но под всем этим была штопаная-перештопаная комбинация и потрепанный пояс с резинками. Она никогда не покупала себе белье и халаты, то есть вообще все то, чего не видно. Просто время от времени рылась в сундуке какой-нибудь сестры и отбирала брошенные лифчики, трусы и комбинации.

Хозяйка принесла два блюда бледных пирожных, испеченных на маргарине.—Это Лучика испекла, — сказала она и добавила, то ли едко, то ли и в самом деле

любезно: — Очень вкусные.Полный человек в рубашке с расстегнутым воротом подмигнул:—Ох, дядя Митикэ, заедает вас бедность!—Лучика, дай моей жене рецепт, только если оно не слишком дорого.Сосед по столу подтолкнул Петку локтем:—Давай наедайся, Митикэ! Ешь с индюшкой, чтоб деньги оправдать!Толстяк разразился хохотом:—Ох-ох-ох! Люди добрые! Зачем же деньги выбрасывать? Петку с женой

растратились не на шутку! — Он взял с тарелки пирожное и начал вертеть его в руках. — Сюда не иначе как две буханки серого хлеба вошло, да грамм триста сливочного повидла. Двенадцать лей, не шутка!

Лучика слушала, бледно улыбаясь. Ее абсолютно не трогали эти шутки, ей было все равно, что о ней думают. Зато Петку кипел от негодования. Новый год встречали в складчину, и он умолял жену не жадничать.

—Про нас уже слух прошел, как про нищих. Сколько лет пьем-гуляем на чужой счет. Заткни ты им рот! Купи индюка или гуся, сделай торт, а то мне каждый раз от стыда глаза девать некуда. Как Василе начнет свои шуточки, я готов под стол провалиться!

Лучика вся посинела:—Индюка! Гуся! Ты с ума сошел! Бросаться тысячами! Ты больше заботишься о

других, чем о собственном ребенке!—Какого черта ты приплела сюда ребенка? У него всего вдоволь, у этого

разряженного бездельника, на которого я работаю, как вол. Но какая мне с того радость, если ни один христианин ко мне и на порог не ступи? Когда твоя мать приехала на рождество, ты заперла холодильник на ключ. Вы с сынком тайком на кухне ели.

—А она что мне дала? И какое тебе дело до моих отношений с матерью?Думитру Петку, когда он заводился, остановить было не так-то легко.—Что она тебе дала? Да она родила тебя и вырастила, несчастная! Дошло до того,

что я, ее зять, тайком даю ей десятку-другую, без твоего ведома. На Святое воскресенье поехала к ней с двумя с половиной яйцами. «Мы вечером много не едим. Одно яйцо мне, одно Митикэ, а половину — ребенку, он еще маленький.» Сестре на свадьбу подарила курицу за двадцать четыре лея. И то хромую…

—У меня ребенок, идиот! Я для него коплю, чтобы ему легче было, чтобы не начинал с ложки да вилки, как мы с тобой.

—Поэтому ты продаешь своей матери яйца по лею за штуку? А если завтра тебя задавит трамваем? На кого ты оставишь ребенка? Где он найдет другую рабу, чтобы его обслуживала?

—Ты ему не отец, а чужой человек! — орала на него жена. — Враг!Вздохнув, Лучика встала со стула и отправилась за хозяйкой на кухню. Критически

осмотрела грязную посуду в раковине и газовую плиту, забрызганную кофе, и подумала, что у нее дома такого никогда не бывает. Гости пусть себе развлекаются, но это не значит, что на кухне должно быть, как в конюшне.

—Можно мне позвонить, Маричика? — спросила она медовым голосом.—Разумеется. Что это за вопросы?—У меня к тебе еще одна просьба…Казалось, что Лучика Петку колеблется. На самом деле она ничуть не стеснялась.

Женщина ждала с мокрыми руками, вода стекала на пол.—Знаешь, этот фруктовый торт… Он получился у тебя так хорошо! Я нынче такого

не делала, а Рэзван очень любит. Если у тебя остался кусочек…—С удовольствием. Я сейчас выну его из холодильника и отрежу тебе.Лучика покраснела от счастья. Ничто не радовало ее больше полученного на

дармовщину. Она поцеловала женщину в полные щеки.—Я всегда знала, что ты добренькая!Она вышла из кухни и направилась прямо к телефону. Хозяйка посмотрела ей

вслед и покачала головой.«В конце концов, она просто несчастная…»

*

4 часа 15 минут Они гнали со скоростью 90 километров в час. Рэзван открыл окно, и ветер холодил

их разгоряченные лица. Оана придерживала волосы, стараясь засунуть их за ворот—Вот это Новый год так Новый год! Никогда я его так здорово не встречала!Рэзван надулся от важности.—Видите, что значит слушаться умных людей?Флорин смотрел в окно. Столбы и деревья неслись навстречу, шоссе тянулось

гладкое, унося его вдаль от набитого стариками дома с желтой стеклянной террасой. счастье увлажняло ему глаза. У него было мало радостей, и он с удивлением отметил, что всего второй раз в жизни катается на машине. В первый раз он проводил до Питешти одного соседа, который обкатывал свою «Дачию». Когда мог, мальчик оказывал ему за несколько лей всевозможные мелкие услуги: покупал сигареты, мыл окна или прогуливал собаку, толстого и старого бассета.

—Все, други! — решил Рэзван. — Заворачиваем.Кати удивленно взглянула на него.—Ты ведь говорил, что мы поедем на шоссе.—Не пройдет. Там полно шерифов. Я вспомнил.—Жаль, — вздохнула девушка.И вдруг вспомнила, что обещала дома вернуться не позже трех, чтобы приготовить

новогодний стол. Накануне у них не было времени: мать работала в вечернюю смену и вернулась очень поздно.

«В конце концов, — подумал Флорин, — какой смысл мне так мучиться? Я в любой момент могу поступить в гостиницу или ресторан. Разбогатею… Что это?!»

Кати вскрикнула и закрыла лицо ладонями. Фары грузовика ослепили Рэзвана. Он механически свернул и врезался в столб.

*

4 часа 30 минут —Пахнет табаком, — сказала Лучика, входя в коридор.Думитру Петку повесил пальто на плечики. Затем снял калоши.—Разве ты не знаешь, что твой сын курит? Куда, по-твоему, девается «Кент»?Женщина влетела в дом, как фурия. Включив свет в столовой, она застыла на

месте. Беспорядок, грязь, вязаная скатерть на столе вся в пятнах. Не сняв пальто,

сбрасывая на ходу туфли, она бросилась к холодильнику. Ее глаза потемнели от гнева. На минуту онемев, она вдруг начала бить себя кулаками по голове.

—Как вы меня не жалеете, проклятые! Загоняете живьем в могилу! Негодяи! Бандиты!

И, совсем измученная, опустилась на стул. Она охала, рыдала, рвала на себе волосы.

Испуганный Петку вошел в кухню.—Что с тобой, мать? Спятила? Весь дом разбудишь.—Негодяй! Я ведь говорила тебе, что его нельзя оставлять дома одного. Посмотри,

что он сделал! Посмотри сам, пьянчуга несчастный!—Что он сделал?—Не видишь? — завопила его жена. — Слепой, что ли? Это не дом, а свинарник.

Они опустошили весь холодильник. Чтоб им подавиться, голодранцам! Небось, собственные матери да отцы им не дают, так они приходят сюда нажираться. Чтоб их черти забрали! Пол-индюка слопали!

Петку пожал плечами.—Ну его к черту, индюка! Ты и свою мать так же станешь оплакивать. В конце

концов, мы свои деньги все равно сэкономили. Наелись даром у этих…—Идиот! Молчи хоть! Молчи! Молчи-и-и!Она орала, как безумная, рвала на себе одежду. Кто-то постучал в водопроводную

трубу, требуя тишины.—Я тебе говорил! — пробормотал Петку. — Разбудила соседей.Лучика вдруг поднялась. Ее глаза горели, посиневшие губы дрожали.—Я с собой покончу! Я больше так не могу! Пусть меня наконец поглотит земля,

чтоб все это кончилось, чтобы мне больше ни о чем не знать! Я с собой покончу!—Дело твое, — сухо заметил муж, снимая галстук.Он начал нервничать, но пока ему еще удавалось сдерживаться.—Чтоб черти побрали твою жадность! Какой спектакль устроила из-за индюка! У

моих всего-то и было, что лавка да печка, а они в жизни плохого слова друг другу не сказали.

Он пнул ногой стул, стоявший у него на дороге. Женщина выкатила глаза:—Зверь! Ломай, бей, жги, что можешь!Она быстро опустилась на колени, чтобы посмотреть, что он испортил. В это время

распахнулась дверь, и показался Рэзван. Он стоял, прижавшись спиной к стене и не смея войти. Петку испуганно смотрел на него. Рукав куртки был оторван, на щеке алела глубокая рана.

—Что случилось?Его мать, онемев, оперлась на стол. Она не верила собственным глазам.—Что с тобой?—Ничего. Просто упал.Подбородок его дрожал, глаза на побледневшем лице бегали, не смея остановиться.—Кто здесь был? — спросила Лучика.Она все еще была в пальто, волосы, причесанные накануне, опали от пота.Петку поднял руку.—Брось это. Скажи, что с тобой случилось.—Ничего, я ведь сказал! Я устал, хочу лечь.Он, как обычно, смотрел на мать, взглядом требуя от нее помощи.—Оставь мальчика в покое! Я сейчас принесу спирт… Хочешь горячего супа?Петку приблизился с угрожающим видом. Он отодвинул жену в сторону, схватил

сына за отворот куртки и начал трясти.—Откуда ты явился и что наделал?—Чего тебе надо от ребенка, пьяница? — завопила Лучика.

—Говори, иначе я тебя искалечу!Рэзван раскис и заплакал.—Мы попали в аварию… Я не хотел…—Что за авария?—Один тип оставил открытую машину прямо у наших ворот. Он был пьян.Рэзван говорил запинаясь, с трудом выдавливая каждое слово.—Говори же наконец!—Мы решили прокатиться… Всего часок. Потом поставили бы ее обратно. Нас

было четверо: я, Флорин, Кати и Оана.—Дальше!Рэзван пожал плечами и закусил губу.—Ну, мы прокатились.—Ты хочешь сказать, что вы ее украли, бездельник!Лучика пыталась расцепить пальцы Петку.—При чем тут кража! — вмешалась она. — Ты пьян! Ребенок пошалил, и только.—Молчать! — завопил мужчина. — Значит, вы угнали машину. Дальше!—Когда мы возвращались, — ныл Рэзван, ежась от страха, — мы врезались в

столб. Какой-то идиот ослепил меня фарами. Вина была не моя.—Ага! — тяжело дыша, сказал Петку. — Значит, так! Жертвы есть?Парень покачал головой.—Нет. У Кати, кажется, царапина…—Царапина, мать твою! — взревел Петку. — Говори все, не извивайся, как червяк.

Что вы сделали? Известили милицию?—Нет.—Значит, замели следы и смылись?Рэзван молчал. Опустив голову, он тщетно пытался разгладить ковер носком

ботинка. Петку с минуту глядел на него все так же, со сжатыми кулаками. Потом взял со стула свои брюки и начал одеваться, скрипя зубами.

—Что ты хочешь делать? — спросила Лучика.—Пойду с ним в милицию.Женщина взглянула на него, пораженная:—Ты что, спятил, Думитру?Петку мрачно молчал. Он тяжело дышал, желваки ходили под кожей.—Ты с ума сошел! Сам толкаешь его в тюрьму. Несчастный! Его ведь выгонят из

школы. Ты его погубишь навеки.—Он пойдет со мной, — заявил Петку ледяным тоном.—Не пойду, — заныл Рэзван, — не пойду…—Нет, пойдешь!—Только через мой труп! — завопила Лучика. — Только так! Давай, убивай меня!

Убивай!—Если будет надо, убью, — все тем же ледяным тоном проговорил мужчина.Рэзван опустился на корточки и спрятал лицо в ладони.—Я не пойду.Отец рывком поднял его и с чувством ударил.—Тряпка! Мало того, что ты вор, разбойник с большой дороги, ты еще и трус! Я

еще мог бы примириться с мыслью, что мой сын воришка, но — не червяк! Лучше я разобью тебе голову.

Лучика повисла у него на руке. Ее покрасневшее, расстроенное лицо казалось открытой раной.

—Думитру! Если ты заставишь его выйти из дому, я покончу с собой. Выброшусь из окна. Клянусь тебе головой Рэзвана.

—Кончай! Не умела вырастить ребенка! Мотоцикл, кассетофон, золотые часы, специальные блюда… Не трогай ветчину, это для Рэзвана, апельсины для Рэзвана, самая лучшая комната для Рэзвана. Ну и чего ты добилась, несчастная? Что из него получилось? Бродяга, бездельник, дерьмо на палочке. Хвастается чаевыми своей матери!

—Я с собой покончу…Она сидела на полу, сгорбившись, и била кулаком в ковер. Петку взглянул на сына.—Послушай меня, парень! Пойти со мной ты все равно пойдешь. Но я предпочел

бы, чтобы ты сделал это по собственной воле, чтобы понял то, что твоя мать не поймет до конца своих дней. Когда речь идет о тебе, она превращается в зверя. В жизни самая тяжелая — первая ошибка. И если за нее не заплатить, она рождает другие. Когда-нибудь ты поймешь, что я был прав. Никто не отрубит тебе голову, получишь должное наказание и только. Но зато тебе не будет стыдно за себя, будешь чувствовать себя человеком и не станешь дрожать от страха каждый раз, когда увидишь милицейскую форму.

Прежде чем выйти, он взглянул на жену. Она стонала, вонзив пальцы в волосы.—Пойди отдохни, — сказал он ей неожиданно мягко. — Мы скоро вернемся.

*

4 часа 30 минут Полковник предложил расспросить жителей флорентийской виллы. Напротив

находились продуктовый магазин и обувная мастерская, слева — небольшой сквер, а справа — частный портной.

Глядя на голый манекен в витрине, лейтенант вспомнил итальянский фильм, который он видел в детстве, «Длинная ночь 1941 года». Ему показалось, что он переживает подобную же ночь. Новый год остался где-то позади, Мошояну почти удивлялся тому, что вокруг ходят люди, и с недоумением смотрел на раскрасневшихся мужчин с открытыми шеями и сдвинутыми на затылок шляпами, по четверть часа отыскивающих свои ключи. Их жены, замерзшие и усталые, нервно зевали, уткнувшись подбородками в грудь.

В здании было восемнадцать квартир. Мошояну, скептически рассуждая: «Кто, к черту, сидит в такую ночь у окна? Люди или спят, или напиваются так, что из-за стола не выйдут», начал обследование. Разбудил двух пенсионеров с нижнего этажа. Один из стариков, носатый, с таинственным взглядом и в пижаме, застегнутой булавкой, был совсем хорош. Увидев удостоверение лейтенанта, он пригласил его в дом: «Одну минутку, прошу вас, я захвачу чемодан…»

«Вот человек, которого нельзя застать врасплох!» — подумал Мошояну.На втором этаже никто не откликнулся, на третьем жильцы обеих квартир

веселились вместе. Они были так пьяны, что забыли даже, как их зовут, а какой-то худощавый тип с остановившимся взглядом упорно возился с люстрой.

Дэнец по-прежнему нетерпеливо курил сигарету за сигаретой. Он двигался машинально и, поднимаясь по лестнице, вынужден был схватиться за перила.

—Вам плохо? — спросил его Мошояну.Полковник не ответил. Он подумал, что следовало хотя бы позвонить домой, потом

пожал плечами: »Все равно они без меня не скучают.»Мария Чолаку, женщина средних лет с ясным взглядом, открыла им сразу же. Она

была в халате, аккуратно накрашена, в бусах и серьгах и — одна. На диване, обложкой вверх, лежала книга «Рождество Эркюля Пуаро», и стояла пепельница с несколькими окурками. Крошечная елочка в искусственном инее, купленная в цветочном магазине, придавала помещению праздничный вид. Оно выглядело свежо, уютно и весело.

В то время как Мошояну повторял фразы, уже заученные им наизусть, Дэнец размышлял о том, что в мире все перевернулось.

«Летчик за один час теряет свой месячный или двухмесячный заработок, нижние жильцы лезут на стенку, этот возится с лампой, а та сидит наряженная в пять часов утра, словно в театр собралась, и читает какие-то глупости! В чем же дело?..»

Мария Чолаку явно колебалась. Было видно, что она что-то знает. Лейтенант настаивал, в двадцатый раз повторяя одни и те же фразы:

—Взрыв может произойти в любую секунду. Жизни десятков людей находятся в опасности.

—Мне это неприятно, — сказала женщина, закладывая руки за спину. — Мои соседи — вполне приличные люди, и мне не хотелось бы, чтобы между нами возникли недоразумения. Они могут бог знает что подумать… Ну, делать нечего… Я видела, как сын мадам Петку сел в машину, которую кто-то оставил напротив нашего дома. С ним были трое друзей.

—Когда вы это видели? — лихорадочно спросил полковник.—С полчаса тому назад… Или, может, минут сорок… Я как раз проветривала… я

много курю, а комната маленькая.И добавила:—Пожалуйста, не говорите, что я вам об этом сказала. Они живут вот здесь,

шестнадцатая квартира.—У мальчика есть отец? — спросил Дэнец, прежде чем нажать на кнопку звонка.—Да, разумеется.«Странно! — подумал полковник. — Почему она сказала: сын мадам Петку?»

*

4 часа 45 минут Думитру Петку, одетый, готовый выйти, смотрел на них, поражаясь: «Как, черт

возьми, они так скоро его засекли?!»Стоя у него за спиной, дрожащий Рэзван инстинктивно ухватился за рукав отца и

кидал из-за его спины испуганные взгляды.—Мы как раз шли к вам, — сказал Петку. — Пожалуйста, проходите.Лучика вытаращила глаза и машинально пригладила пряди на лбу. Дэнец коротко

взглянул на нее, увидел распухшее от плача лицо, отчаянное выражение, беспорядок в одежде и понял: «Здесь был большой скандал…»

—Они из милиции, — объяснил ее муж. — По поводу аварии.—Какой аварии? — испуганно спросил полковник.—Это вам объяснит мой сын. Мы как раз шли к вам. Говори, Рэзван!Лучика придвинула им два стула:—Садитесь… Извините за беспорядок.Дэнец досадливо махнул рукой.—Говори, парень, где произошла авария?—На углу улиц Колибашилор и Фэгэраш… Я врезался в столб.Он говорил тихо, то и дело поглядывая на носки своих туфель.—Жертвы есть? — спросил полковник.Рэзван покачал головой:—Нет… только я… простая царапина.Лучика взяла Рэзвана за руку, словно боясь, чтобы его не утащил полковник.—Глупые дети… Они сами не знали, что делают… Виноват тот, кто бросает свою

машину посреди дороги.Взгляд полковника заставил ее замолчать.—В машине находился кассетофон, — вмешался Мошояну.Рэзван взглянул на него и быстро опустил глаза.—Я не знаю…

Не обратив на его ответ никакого внимания, лейтенант спросил так, словно ответ был ему совершенно ясен:

—Вы взяли его с собой?—Нет… Не знаю…Петку схватил сына за шиворот.—Посмотри на меня, Рэзван. Ты взял кассетофон?—Нет.—Тогда его взял кто-нибудь другой?Парень кусал губы.—В него вмонтирована бомба, — сухо сказал полковник. — Он может взорваться в

любую секунду, возможно, уже взорвался.Лучика взвизгнула и, обхватив Рэзвана руками, истерически прижала его к себе.—Я думаю… кажется, его взял Флорин… Флорин Джорджеску, мой одноклассник.

Мы все были словно не в себе…—У его матери что-то вроде пансиона, — объяснила Лучика. — Не правда ли,

Рэзван?Она решила, что тяжесть вины переместилась на другого, и старалась быть

услужливой.—М-да… У них живут какие-то старики.—Где живет Флорин? — спросил лейтенант.Мальчик пожал плечами.—Не знаю. Я никогда у них не был.—Рэзван! — вскричал Петку.—Честное слово, не знаю, папа. Не знаю! Его мать очень строгая, не позволяет

никого приводить. Он так говорит.Полковник побледнел. На этот раз — он был уверен — несчастье уже не

предотвратить. С минуту ему казалось, что он вот-вот упадет. Он схватился за край стола и несколько раз глубоко вздохнул. Потом перевел блуждающий взгляд на женщину.

—Не дадите ли вы мне стакан воды? ГЛАВА 10

5 часов 00 минутАнтон Симиан задремал в холле. Боясь хозяйки пансиона мадам Джорджеску, он

включил только одну лампочку. Но ему было позволено, когда придет Диди, включить все. В слабом свете лицо бывшего учителя латинского языка казалось составленным из теней. Длинные пряди редких седых волос свисали вдоль висков, острый подбородок упирался в слишком широкий ворот. Это был высокий сухощавый мужчина, застенчивый и безукоризненно вежливый.

В мрачном холле стояло всего несколько предметов: кирпичного цвета диван, туго набитый конским волосом, четыре неудобных кресла в холщовых чехлах с зелеными цветочками и овальный стол с мраморной столешницей. Старик задремал как был, в черном вечернем костюме, с драматическим выражением лица.

Одна из шести дверей, симметрично расположенных вдоль стен, медленно приоткрылась, и показалось густо припудренное лицо с круглыми глазами. Мелкие, как ракушки, кудряшки были схвачены черной бархаткой.

—Все еще не пришел? — шепотом спросила голова.Антон Симиан вздрогнул, машинально встряхнулся и поправил узел галстука.—Нет… Еще нет. Вы ведь знаете, как заняты актеры в новогоднюю ночь! Но он

придет непременно, мадам Деметра, можете не сомневаться.Он старался говорить уверенно, убедительно. Старуха в нерешительности стояла

на пороге.—Не знаю, как быть… Вроде бы сон у меня прошел.—Как хотите, — улыбнулся учитель. — Я обещал, и я позову вас, когда он придет.

Деметра Фундояну кивнула. Она размышляла, и на ее курином лице появилось глуповатое выражение.

—Вы думаете… думаете, что мадам Джорджеску имела бы что-нибудь против того, чтобы я подождала вместе с вами? Я чувствую себя вполне отдохнувшей.

Старик тоже поколебался несколько мгновений, затем инстинктивно взглянул на комнату Флавии Джорджеску.

—Нет, — сказал он наконец. — В самом деле, я не думаю, что она могла бы иметь что-нибудь против.

—Вы знаете, как она придерживается условностей, и я не хотела бы ей перечить. Что вы мне посоветуете?

—Хм, — проворчал учитель, — я надеюсь, что она не рассердится. В последние дни она была в очень хорошем настроении. Мы могли бы воспользоваться этим.

Деметра Фундояну снова погрузилась в размышления.—Я так боюсь всяческих разговоров, а она такая энергичная женщина… пойду

погашу у себя свет.Антон Симиан бледно улыбнулся. Старуха по меньшей мере четверть часа будет

прихорашиваться. Она была одета и накрашена с девяти часов вчерашнего вечера. Все трое ждали Диди. Он, Деметра Фундояну и господин Нестор. В час ночи он остался один: Нестор Ионашку лег спать, а Деметра пошла лишь прилечь, не расстегнув ни одной пуговицы на своем сложном наряде.

Хотя он торжественно обещал им сообщить, когда придет Диди, Деметра совала нос в дверь каждый час. Грудь старика-учителя раздувалась от гордости. Известие о том, что знаменитый Диди Симиан, актер Оперного театра, посетит его, облетело весь дом. Фундоянка весь день лежала в комнате с опущенными шторами, с ромашковым компрессом на лице и горлом, закутанным в пропитанную кремом марлю. Нестор Ионашку постригся, и сама мадам Джорджеску пожертвовала для встречи вышитую салфетку. И все это — в честь Диди… А Диди был его сыном.

Он почувствовал, что глаза увлажняются от волнения, и еще раз — наверное, в сотый — переменил положение подноса на столе. Это был красивый поднос, над которым он кряхтел накануне не менее часа, стараясь в точности воспроизвести картинку с коробки из-под печенья «птифур» за пятнадцать лей пятьдесят бань. Печеньица, хорошенькие, как игрушки, поднос слева, бутылка коньяку и стаканчики справа, красная гвоздика посередине. Цветочки, вышитые на салфетке, были того же цвета. На поднос было приятно посмотреть, и учитель еще не взял ни одного печеньица. Одно-единственное, раздавленное, он предложил Деметре Фундояну. Разумеется, когда придет Диди, они все вместе опустошат поднос.

Симиан улыбнулся и с ощущением счастья пощупал нагрудный карман. Там был второй сюрприз для его сына — пять сигарет «Кент». Их подарил ему бывший сотрудник, и он хранил их вот уже три месяца.

Появилась Деметра Фундояну и заново осмотрела холл.—Я так взволнована! Но на этот раз, я предчувствую, ждать уже не так долго.В кармашке платья из черного крепдешина с плиссировкой, пуговичками,

складочками и кружевным воротничком виднелась колода карт для пасьянса, с которой она никогда не расставалась. Любой предлог годился для того, чтобы начать раскладывать карты: получил ли хозяйский сын хорошую оценку за контрольную работу, будет ли на обед рисовый пудинг или лапшевник, посетит ли их Диди Симиан…

Она уселась на другом конце дивана, плотно натянув платье на толстые коленки, и кинула на старика кокетливый взгляд:

—Как вы думаете, господин Антон, не следовало ли бы мне начать курить? Мне кажется, что это меня успокоило бы, и долгие часы, которые я провожу одна, проходили бы приятнее.

Учитель усмехнулся, обнажая на клыках следы протеза.

—Я полагаю, что прежде чем принять столь категоричное решение, следует посоветоваться с мадам Джорджеску.

—Эта женщина, — вздохнула Деметра Фундояну, — в самом деле слишком строга. Вы слышали? — Она инстинктивно понизила голос и окинула комнату испуганным взглядом.

Учитель нагнулся, воронкой приложив руку к уху. Любой пустяк представлял собой важную весть в доме Флавии Джорджеску.

—С первого числа, — шепнула старуха, — то есть с сегодняшнего дня, она поднимает цену на пятьдесят лей в месяц. Значит, мы будем платить девятьсот лей.

—Вы уверены?—Так говорят, — предусмотрительно заметила старуха. — Во всяком случае, не

нужно, чтобы знали, что вы услышали это от меня.Лицо Антона Симиана помрачнело. В этом известии не было ничего радостного.

Девятьсот лей намного превосходили половину его пенсии, а обращаться к Диди он не мог. У актеров большие расходы, они должны хорошо одеваться, держать открытый дом. Их жизнь — афиша, перед которой останавливается каждый прохожий. Одно новогоднее платье Ралуки, жены Диди, стоило две тысячи пятьсот лей. Учитель не хотел и думать о том, чтобы стать для сына обузой. Он с тревогой констатировал, что материальное благосостояние семьи находится в критическом положении. Воскресные обеды, на которые его приглашали, стали менее питательными — салат и кусочек мяса, так что, выходя от них, голодный учитель отправлялся в буфет «Лидо».

—Она недопустимо жадна, — шепотом продолжала Деметра Фундояну.Учитель, не расслышав, взглянул на нее с недоумением.—Кто?—Мадам Джорджеску. Хотела бы я знать, сколько она на нас зарабатывает.Это была одна из излюбленных тем стариков. Целыми часами, сидя в своих

комнатах. Они с карандашом в руках высчитывали, взвешивали, прикидывали, наели они на двадцать лей или нет. Чаще всего им давали картошку во всевозможных видах, рубленое мясо, тертый овощной суп и пончики… В области дешевых и непритязательных рецептов фантазия мадам Джорджеску была, казалось, неистощимой. Жильцы считали ее жадной и скупой. Чтобы сдать лишнюю комнату, она спала в одной спальне с сыновьями, Флорином и Дору. Правда, комната была большая, и она разделила ее занавеской.

Деметра Фундояну хихикнула. Ее мысли перелетали с легкостью бабочки, она была неспособна на чем-нибудь задержаться.

—Вы заметили, господин Антон, какая шляпа была на мадам Истрате? В жизни не видела более правдоподобного кочана цветной капусты. Интересно, весело им было?

—Хочу надеяться, что да, — улыбнулся Симиан.Два жильца пансиона, супруги Истрате, были приглашены на встречу Нового года

к племяннице в Кымпулунг.Деметра Фундояну начала раскладывать карты.—Мне так хочется спросить у них, есть ли еще в парке павильон роз. Я проводила

там очаровательные вечера… Не знаю, говорила ли я вам об этом, но мы с моим мужем, полковником, провели в Кымпулунге три года. До двадцать девятого. Там стоял гарнизон. А потом мы переехали в Тульчу. Как раз на святых Константина и Елену. Забавно, не правда ли? Бублики были очень вкусные.

—Что?—Я говорю о бубликах в Кымпулунге. Настоящее фирменное блюдо! Или колбаса

в Балчике. Я долго хранила рецепт ее приготовления. Наверное, он сохранился у моей дочери.

—Как поживает мадам Розалина? — с отсутствующим видом спросил Антон Симиан и взглянул на часы.

Деметра Фундояну закусила нижнюю губу.

—Хорошо, очень хорошо… они уехали с детьми в Синаю, знаете, на праздники. Впрочем, я ведь вам говорила… Или нет, это я не с вами говорила, а с господином Нестором… По правде говоря, они пригласили меня с собой, но я, как вы знаете, женщина решительная. Мне не нравится этот человек, которого зовут «господином Клоамбешем», хотя на самом-то деле его никак не назовешь господином…

Антон Симиан покачал головой. Старуха врала, а он притворялся, что верит. Ее дочь и не думала ее приглашать, они виделись редко, не чаще трех раз в год, триста лей, которые она добавляла к пенсии матери, посылала ей по почте. И всегда с одной и той же рекомендательной надписью, намаранной чернилами на задней стороне бланка: «Считай каждую копейку, деньги нынче дороги, у нас дети и трудности.»

Глаза Деметры Фундояну увлажнились. Когда она в последний раз говорила с Розалиной по телефону, их услышал ее муж, ужасный Клоамбеш, и закричал: «Брось ты эту напудренную куклу! Не может позвонить в другой раз, непременно во время обеда?»

Она поморгала и вскинула глаза:—Который может быть час, господин Антон?—Половина шестого.—Господи боже мой! Мне нужно принять лекарство. Извините меня. Одну

секунду. Ваше общество меня ободряет!Учитель задумался. От волнения вчера вечером он не мог есть, и у него во рту был

горький вкус. Глоток ромашкового чая прогнал бы это ощущение. Он зашел к себе в комнату и открыл термос. Над кроватью с фотографии в богатой рамке покоряюще улыбался Диди Симиан.

*

5 часов 35 минут Флорин скользнул в холл на цыпочках. Он дрожал всем телом, рука вспотела на

ручке кассетофона. Все смешалось у него в голове: Оана, стаканы с джином — он слишком много ел и пил, и теперь ему было страшно тошно — прогулка на машине, авария… он ни в чем не виноват. Идея была не его, не он сидел за рулем. Вот разве кассетофон… Да… Сердце сжалось. Он схватил аппарат, ни о чем не думая, и опомнился, только когда бежал по улице, тесно прижимая его к груди. Это был первый ценный предмет в его жизни. И он принадлежал ему одному, мать не должна ни о чем знать… Он его спрячет…

За диваном в холле была небольшая ниша, закрытая ситцевой занавеской. Тут Флавия Джорджеску держала плащи, калоши и зонтики жильцов, обувь, выбивалку для ковров, метелки и щетки. «Пахнет резиной!» — постоянно жаловалась мадам Фундояну, поднося к носу надушенный платок. Слышали ее, разумеется, только Антон Симиан и Ионашку.

Флорин нащупал возле стены пустое пространство, набросил на аппарат тряпку, а перед ним поставил старый бидон для керосина. Затем поправил занавеску и исчез в кухне. Он скажет матери, что пришел в три часа, но не хотел ее будить. Открыв окно, мальчик глубоко вдохнул свежий воздух. Одежду нужно проветрить, как и дыхание. Он разорвал надвое лист герани, стоявшей на подоконнике, и начал старательно его жевать. Лист герани перебил запах табака и спиртного. Флорин быстро переоделся в поношенный тренировочный костюм. В холле послышалось движение. Он прижал ухо к двери. Нет, это не мать. Кто-то шагал, как солдат, так что гудел весь дом. Наверное, господин Симиан…

Мальчик облегченно вздохнул и завязал тесемки фартука. Несколько секунд он размышлял, уперев руки в боки, как заправская хозяйка. Нужно было столько сделать! Прежде всего, поставить воду для стариков, потом мясо. Полтора килограмма на шесть человек. Нет, на пять: Дору сегодня уезжает на экскурсию. Он это учтет.

Вымыв мясо, он пошел в чулан, чтобы взять лук и морковь. Какое сегодня меню? Ах да, суп из костей, отварное мясо с зеленой фасолью и тарты с джемом. Праздничный обед, который они долго обсуждали с матерью.

В раковине со вчерашнего дня осталось несколько грязных тарелок. Он засучил рукава и начал мыть их холодной водой. Вспоминая о кассетофоне, он каждый раз чувствовал, как сердце тревожно сжимается. Раньше, получив такой подарок, он прыгал бы от радости. А теперь ему хотелось заплакать.

*

Они по-воровски крались по дну оврага. Андрей Гоган совсем выдохся. Напряжение последних двадцати четырех часов свинцом висело на его ногах, усталость давала себя знать во всем теле — у него болели кости, мускулы, при каждом вздохе что-то царапало в легких.

«Да, мне уже не тридцать, — подумал он. — Будет чертовски трудно, придется начинать все сначала.»

Крестьянин ловко обходил тропинки, часто делая длинные крюки. Они с сыном обменялись несколькими словами на каком-то незнакомом языке. Директор посоветовал ему пользоваться местным наречием, добавив:

—Не пытайся испытывать меня, дружище! Мне терять нечего, помни это!—Пограничники обыскивают все рытвины, — шепнул крестьянин.—Ты их видел?—Нет, но я их чую. В случае опасности врастите в землю.Они скользили между кустам, ветер пригибал к земле их тени, неожиданно

вылепливал другие, странные. Директор чувствовал, как сердце подступает к горлу, и изо всех сил стискивал челюсти, стараясь отогнать страх. Они поднимались по коварному склону, состоявшему из одних рытвин. Крестьянин остановился, прислушиваясь к ночи. Затем прошептал:

—Ложись!Гоган, обезумев, бросился на сухие листья. Его спутник молниеносно ударил его

носком сапога по сгибу руки и выхватил нож.—Теперь я буду тебя судить, негодяй!Директор пытался отразить поток ударов, но руки его больше не слушались.

Мужчина бил его по-крестьянски, упрямо и горячо, ногами и кулаками. Ливиу не выдержал:

—Хватит, отец!—Думаешь, хватит?—Я так считаю. Смотри, он весь изранен.—Ладно, сообщи пограничникам.Мальчик поднес пальцы ко рту и свистнул пронзительно, по-гайдуцки.

*

«Почему это Диди не идет? — волновался Антон Симиан. — Не случилось бы с ним чего. В такую ночь люди словно с ума сходят, самые почтенные из них кажутся не в себе…»

Деметра Фундояну раскладывала карты в порядке, который казался старому учителю до странности сложным. Это был пасьянс Гарибальди, который продолжался долго, иногда целый час.

На полных пальчиках в пятнах кофейного цвета блестело кольцо сороковых годов — золотая ракушка с бриллиантом посередине. Старуха уверенно заявила:

—Придет! Посмотрите сами: трефовый король в третий раз ложится с червовой семеркой.

—Это я — трефовый король! — воскликнул у них за спиной довольный голос. — И вот он я! Явился!

Деметра Фундояну, вдруг оживившись, глубоко опустилась в кресло и засмеялась, хлопая в ладоши:

—Господин Нестор, я двадцать раз говорила вам, что вы — пиковый король. Трефовыми могут быть только сухощавые мужчины с черными глазами.

Нестор Ионашку пододвинул стул и оглядел их мягким взглядом.—Что это с вами? Еще не ложились или уже встали?Он был самым молодым в пансионе — шестьдесят восемь лет, — плотный

мужчина с песочного цвета волосами и неприметным лицом.В молодости он был владельцем небольшой лотереи на Пьяца Буешть, а позднее —

служащим финотдела в районе Николае Бэлческу. Женат он не был. И не из женоненавистничества, не потому, что был убежденным холостяком. Просто так получилось. Вообще, он выглядел скорее жалким, но сам себя считал человеком деловым и деятельным, потому что целый день слонялся по улицам, разевая рот при виде любого пустяка, и сам делал все покупки. Он любил рассказывать свои сны, которые каждое утро аккуратно записывал, для чего у него были десятки тетрадей, и обожал, когда его принимали за гипнотизера. Поэтому обычно он смотрел прямо в глаза своему собеседнику и приходил в восторг, когда тот, смущаясь, начинал волноваться и вспоминать о клиентах определенных клиник с ярко выраженным профилем. Единственная, на кого это производило действительно сильное впечатление, была Деметра Фундояну. Каждый раз, встречая слишком прямой взгляд Ионашку, она закрывала лицо ладонями, испуганно чирикая:

—Прекратите, пожалуйста, господин Нестор! Я ни за что не позволю себя усыпить. Это ведь значит, что я не смогу за себя отвечать…

Как и остальные, Нестор Ионашку, кроме болезни, боялся одного: чтобы его не выгнали из приюта-пансиона Флавии Джорджеску. Однажды, когда он поморщился, увидев особо аскетический ужин — две ложки макарон и стакан чаю, хозяйка резко заметила ему:

—Я никого не держу у тебя силой, господин Нестор. В других местах только за комнату платят пятьсот-шестьсот лей в месяц. У меня такое ощущение, что я кормлю вас за свой счет. Если вам не нравится, можете съехать хоть завтра. Мне не нужно давать специального объявления, желающих найдется довольно.

Нестор Ионашку замер, замерли и остальные. В самом деле, где они смогут жить менее чем на тысячу лей в месяц?

Ионашку поглядел на нетронутый поднос с печеньем и все так же бодро воскликнул:

—Ну, что слышно о нашем актере? Он заставляет себя ждать.—Таковы все знаменитости, господин Ионашку, — сказала Деметра Фундояну. —

Дел у них хватает.Антон Симиан поправил складку на брюках и не без важности заявил:—Вероятно, у него было больше ангажементов, чем я предполагал. В некоторых

местах празднество затягивается до утра. У молодых другой аппетит к жизни и, разумеется, иная выносливость.

Дверь из комнаты Флавии Джорджеску резко распахнулась. Старики вздрогнули и обратили на нее испуганные взгляды. Хозяйка была женщиной лет сорока, высокая, с костлявым лицом и очень энергичным выражением. Взгляд у нее был прямой, проницательный, движения быстрые и верные. Чувствовалось, что она ловка, предприимчива и крепка, как скала. Жильцы никогда не видели ее в халате или каком-нибудь другом домашнем наряде. Она всегда была одета строго, в юбку и блузку,

седеющие волосы собирала в шишку и никогда не забывала надеть свой голубой фартук. Она бросила короткий взгляд на поднос и нахмурилась:

—Значит, свет горел всю ночь.Антон Симиан едва сдержался, чтобы не вскочить на ноги. Смущаясь, он

пробормотал:—Вы позволили мне, госпожа Джорджеску… Я жду своего сына, актера.—Речь шла о часе-другом. Мы ведь так договорились…—С Новым годом, госпожа Флавия, — льстиво вмешалась Деметра Фундояну,

стараясь замять инцидент. — Позвольте мне преподнести вам небольшой подарок.Она торопливо вытащила из кармана флакон одеколона с запахом фиалки. Хозяйка,

улыбаясь, взяла флакон и мимоходом погладила старуху по плечу, не отрывая, однако, проницательного взгляда от лица Симиана. Учитель опустил глаза долу.

—Я… я заплачу разницу за свет.Что и хотела услышать Флавия Джорджеску. Пересекая холл большими, тяжелыми

шагами, она прошла на кухню.Флорин вздрогнул при ее появлении — точно так же, как и старики. Он боялся

своей матери. Флавия Джорджеску смерила его сузившимися внимательными глазами и тут же взяла в оборот:

—Где ты был до такого часа?Мальчик, не вынимая рук из жирной воды в раковине, испуганно повернулся к ней.—Я пришел давно, но не хотел вас будить. С часок полежал, — он показал на

длинный высокий ящик для дров, покрытый старым ковром, — потом взялся за дело. Мне совсем не хотелось спать…

—Смотри, — завела мать песню, которую Флорин помнил с раннего детства. — Я ращу вас одна, как могу и как умею. Твой отец, негодяй, бросил меня с двумя малышами. Будь осторожен, не ввязывайся в скандалы, смотри хорошенько, с кем имеешь дело. Если что, я не смогу тебе помочь, денег у меня нет, звонить мне некому, да вдобавок на мне еще висит Дору.

Флорин кусал губы. Обычно слова матери скользили у него мимо ушей, но сегодня они приобретали особое значение. Отца он не помнил. Когда он их оставил, мальчику не было еще и четырех лет. В одно прекрасное утро просто-напросто вышел из дому и исчез, оставив на память одну маленькую фотокарточку, прикрепленную к удостоверению. Молодой мужчина с богатой шевелюрой и черными глазами. Лицо скорее приличное, в нем никто не угадал бы авантюриста. Через много лет они получили от него рождественское поздравление из Мексики. Чудесная открытка с кудрявыми малышами вокруг ослепительной елки. Флорин, единственной игрушкой которого был тугой черный мяч величиной с апельсин, хотел сохранить открытку, но мать с холодной яростью разорвала ее на мелкие кусочки и бросила их в печку.

—Ты слишком строга с мальчиками, — упрекали ее подруги. — Они перед тобой дрожат, ты ведешь себя с ними как жандарм.

Флавия Джорджеску пожимала плечами.—Они оценят мое отношение позднее.—Оценят, но не полюбят тебя.Флавия снова пожимала плечами. У нее были дела поважнее: жильцы, обед на

восемь человек, школьные формы для мальчиков, свет, дрова, кухонная раковина, которая вечно забивалась, работа… Она была чертежницей в научно-исследовательском институте и иногда работала сверхурочно.

«Если бы день можно было растянуть!» — была ее любимая фраза. Она никогда не спала ночью больше четырех часов. Когда муж ее оставил, она растерялась. Удивление, возмущение, страх буквально парализовали ее. Через несколько месяцев она опомнилась и решила открыть пансион для стариков. Зарабатывала она на них не слишком много: на еду

для себя и для ребят, на налоги на дом. Родной дядя оставил ей наследство, и Флавия Джорджеску считала, что ей повезло единственный раз в жизни.

—Дору проснулся? — спросил Флорин.—Нет еще. Я разбужу его без четверти шесть. Он должен быть в школе не позже

семи.Школа, где учился Дору, организовала экскурсию в Буфтю. Флавия позволила ему

поехать. Экскурсия была бесплатной, и мальчикам полагалось захватить завтрак из дому.—Ты приготовил ему еду? — поинтересовалась из каморки Флавия.—Да. Я положил крутое яйцо, один бутерброд с медом и один с маслом. Пакет

лежит на подоконнике.—Ладно… Что мы дадим сегодня этим?—Так ведь… речь шла о фасоли с мясом. Я его уже вымыл…Хозяйка вышла из каморки, неся в подоле лук и картошку.—Я раздумала. Сделаем им запеканку. Это более экономно.«И опять все будут посылать меня к черту на кулички за питьевой содой, —

подумал Флорин. — Аптеки ведь сегодня закрыты.»

*

6 часов 30 минут Они долго звонили, пока им не открыла крепкая женщина с затуманенными сном

глазами. Под наскоро наброшенным халатом виднелась розовая ночная рубашка со скромной кружевной отделкой. Лейтенанту Мошояну пришлось дважды объяснять ей, что они из милиции и хотят поговорить с ее дочерью Кати. Иляна Матееску стояла на своем. Очень усталая, она легла еще до двенадцати, ее муж, техник-нефтяник, работает в Сирии, он вернется домой только летом. В самом деле, даже без слов женщины сирийские «детали» бросались в глаза повсюду: плюшевый настенный ковер с непременным похищением из сераля, скатерть на столе и покрывало на диване — из того же материала, несколько деревянных масок над телевизором, серьги Иляны Матееску и медальон — широко известный профиль фараонши — в пепельнице на туалетном столике.

Им пришлось подождать несколько минут, пока появилась Кати в атласном капоте, очень важная. Если бы кто-нибудь спросил ее, кем она себя сейчас считает, она заколебалась бы между Дамой с камелиями и Мирабеллой — «восхитительное» имя, под которым скрывалась иногда будущая сверхзвезда шпионажа двадцатого века.

Мать незаметно ткнула ее в ребро и быстро шепнула на ухо:—Не кривляйся, не то получишь.Кати пренебрегла советом и величественно опустилась в кресло. Она казалась

усталой и занятой какими-то важными проблемами.—Вы встречали Новый год у Рэзвана Петку, не так ли? — спросил Мошояну.Девушка ответила не сразу. Она сузила глаза, подчеркивая благородную

близорукость.Полковник Дэнец, горевший нетерпением, взглянул на нее удивленно. Он вообще

терпеть не мог кривлянья, и то, что Отилия, зная про свои красивые глаза, иногда закатывала их, хлопая длинными ресницами, выводило его из себя.

Иляна Матееску тряхнула дочь за плечо.—Проснись! Ты слышала, о чем тебя спросили?Кати взглянула на нее, иронически улыбаясь:—Прежде всего, откуда я знаю, что они действительно из милиции? Я никому не

верю на слово.—Кончай! — скрипнула зубами ее мать. — Не то я шлепну тебя, прямо при них.

Была ты у Рэзвана или нет?Кати вздохнула, как человек, никем не понятый.

—Предположим, что была. И что же? Какое это имеет значение?Мошояну, услышав, как скрипнули зубы полковника, быстро вмещался:—А вот какое, барышня! Вы катались на не принадлежащей вам машине, попали в

аварию, и один из ваших приятелей украл из машины кассетофон.Иляна Матееску побледнела. Поднеся руку к груди, она нервно сжала отвороты

халата.—Это правда, Кати?—Почти. Только авария произошла не по моей вине, я не умею кататься даже на

велосипеде, а о кассетофоне не имею ни малейшего представления.Она немного убавила самоуверенность, но все еще держалась вызывающе.—Его взял Флорин Джорджеску, — вмешался Дэнец. — Где он живет?Кати улыбнулась как явной наивности.—Если бы я знала адреса всех ребят, которые вокруг меня увиваются… Мама

учила меня…—Жизнь Флорина в опасности, — прервал ее Мошояну. — В кассетофоне

находится бомба.—Как это волнительно! Вы можете дать честное слово?Смысл ее слов был ясен: «Эта пластинка не для меня».Иляна Матееску ударила ее по шее. Сильный и неожиданный удар выбросил

девушку из кресла. Она упала на четвереньки, и лейтенант едва удержался, чтобы не рассмеяться.

Не давая Кати опомниться, мать схватила ее за космы:—Где живет Флорин, негодница? Позавчера ты сказала, что идешь к нему за

тетрадкой…Кати уткнулась зелеными глазами в калоши полковника и медленно проговорила:—На улице Кэлиман, дом тринадцать или пятнадцать, не знаю точно. Старый дом с

садом…

*

6 часов 45 минут Флавия Джорджеску жарила лук. Взглянув через плечо на младшего сына, она

спросила:—Что ты наденешь? Пальто?Дору, оторвавшись от чашки с какао, заговорил с полным ртом:—Как я буду карабкаться на гору в пальто? Флорин даст мне свой спортивный

свитер.—Смотри, не прикончи ботинки, не то в дом не пущу. И вообще не слишком

воображай. Подумаешь, самый важный, самый смелый!—Не буду воображать. — У него задергался кончик губы.Это был мальчик лет двенадцати, с круглой коротко остриженной головой и

упрямым подбородком. Братья не были похожи друг на друга. Дору был гораздо более волевым и смелым.

—Когда будешь уходить, зайди ко мне. Доешь хлеб.—Я сыт. Спасибо.Он вымыл свой стакан и ложечку и хотел выйти. Но мать остановила его на пороге:—Значит, договорились! Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю. Завтра ты

дежурный, у Флорина свободный день.—Ладно. Ты уже целую неделю каждый день говоришь мне об этом.Он вышел в холл и проскользнул за ситцевую занавеску. Старики болтали, Деметра

Фундояну заговаривала карты.

«Эти развалины вообще не ложились», — подумал Дору, роясь в вещах. Он искал ботинки. Вдруг ему под руку попался какой-то предмет с твердыми гладкими гранями.

«Что это еще за чертовщина?»Увидев кассетофон, он онемел от удивления. Стоя так, на коленях, и задыхаясь от

тяжелого запаха, он размышлял о том, что кассетофон может принадлежать только Флорину. «Если у него попросить, — раздумывал Дору, — он ни за что не даст…»

Мальчик вдруг почувствовал непреодолимое желание взять кассетофон на экскурсию. Он представлял себе, как поражены и восхищены будут его приятели, как весело будет ехать в автобусе. Чтобы сюрприз был полным, он спрячет его в сумку. Потом запустит музыку и…

—Эй, молодой человек, — услышал он голос Нестора Ионашку, — что ты там копаешься?

Зная, что его не видят, он высунул язык до отказа. Все дело было в том, чтобы незаметно донести кассетофон до коридора, замаскировать его ботинками и быстро прошмыгнуть через холл. Избавившись от взглядов стариков, он облегченно вздохнул, быстро сунул кассетофон в спортивную сумку, положил сверху сверток с едой и затянул кожаный шнурок.

В кухне Флавия Джорджеску внимательно его осмотрела и еще раз завязала шарф. Дору дрожал от нетерпения.

—Ладно, мама, пусти! Корнел уже свистел, ждет меня.—Пусть подождет! — Она положила ему в ладонь монету и сжала его пальцы. —

Вот тебе три лея, подумай хорошенько, прежде чем истратить их на какие-нибудь пустяки.

Дору рванул в дверь. В холле, изящно вытянувшись и махая рукой, Деметра Фундояну крикнула ему вслед:

—Приятной прогулки, Дору! Расскажешь нам потом, как прошла экскурсия!Мальчик схватил сумку и пулей вылетел, оставив распахнутой дверь. Холодный

воздух хлынул в холл. Нестор Ионашку встал и закрыл дверь.

*

7 часов 10 минут Деметра Фундояну стремительно влетела в кухню:—Представьте себе…Она остановилась, задыхаясь от волнения. Флавия Джорджеску укладывала в

шестикилограммовую кастрюлю слои фарша и картошки. Она холодно взглянула на свою клиентку. Хозяйка не любила, когда жильцы входили в кухню. Одно дело доказать им, когда они жалуются на маленькие порции, что бандиты-мясники продают мороженное мясо с кровью, и другое — когда они видят, что она кладет в кастрюлю. Флорин, сидя на низком табурете, чистил орехи.

—Что случилось? — спросила Флавия Джорджеску.Старуха сжимала кружевную наколку.—Представьте себе… вас ищет милиция.—Милиция?!—Да… Вас и Флорина… Им открыл господин Нестор. Я сказала, что он должен

спросить у вас разрешения. Тем не менее он взял на себя эту ответственность.Флорин окаменел. Он чувствовал, что пол уходит у него из-под ног. В ушах, как

удары молота, раздавалось одно слово: «кассетофон».Флавия Джорджеску сняла фартук и вытерла руки тряпкой. Потом подозрительно

взглянула на сына:—Ты что-нибудь наделал?Мальчик, охваченный паникой, неуверенно пробормотал:

—Нет… не знаю…Дэнец и Мошояну ждали в холле, под любопытными взглядами стариков. Антон

Симиан, сидя возле нетронутого еще блюда печенья, вытянул свою журавлиную шею. Нестор Ионашку отошел в глубь комнаты и мял край своего клетчатого пиджака. Деметра Фундояну, казалось, колебалась в нерешительности, остановившись на полпути к своей комнате.

Вошла хозяйка, прямая как палка. Она вела за собой сына.—Я Флавия Джорджеску, а это мой сын Флорин. Чем могу быть полезна?Дэнец смерил ее быстрым взглядом: «Сильная женщина!» — и сделал Мошояну

знак начинать. Лейтенант прочистил горло.—Ваш сын встречал Новый год вместе с друзьями. Полагаю, вам это известно.Флавия Джорджеску прервала его решительным голосом:—Мне известно все, что касается моих детей.—Прекрасно, это значительно облегчает положение. Сегодня утром он принес

домой кассетофон.Женщина повернулась к сыну, пронзая его взглядом.—Ты принес кассетофон?—Да, — прошептал мальчик.—Откуда ты его взял?—Сейчас это не имеет значения, — вмешался Мошояну.Флавия Джорджеску подняла руку, останавливая его.—Где ты его взял, Флорин?Мальчик поднес руку к горлу и оперся на ручку дивана. Все вокруг него вдруг

заходило колесом.—В одной машине…—Чьей?—Не знаю… Рэзван сидел за рулем… Он заметил, когда хозяин оставил ее,

незапертую.—Значит, вы ее угнали?Старики, ошеломленные, переводили взгляд с одного на другого.—Вы ее угнали? Говори!—Сейчас не до расследований, мадам, — вмешался Дэнец. — Важно другое. В

кассетофоне бомба, которая может взорваться с минуты на минуту. Поспеши, парень, давай его сюда.

Флорин обогнул мать и кинулся к занавеске. Трое стариков вскочили с дивана и инстинктивно кинулись к противоположной стене. Здесь они остановились, не зная, что делать.

На ледяном лице Флавии Джорджеску губы вытянулись в тонкую нитку.«Каналья! Напрасно я жертвовала собой, напрасно боролась. Подлость, которая в

нем засела, подлость его отца оказалась сильнее. Вот до чего он дошел! Обыкновенный вор!»

Флорин вышел из-за занавески. Он казался совсем сбитым с толку.—Он исчез, — пробормотал мальчик. — Никак не могу найти…Свет перед глазами полковника померк.—Что ты говоришь?!—Его нет… Я спрятал его здесь, за бидоном с керосином… Не прошло и двух

часов…—Кто мог его взять? — спросил Мошояну, с удивлением убеждаясь, что

предчувствия полковника сбываются. Флорин едва сдерживался, чтобы не заплакать.—Я не знаю… Клянусь вам…Деметра Фундояну сделала робкий шаг вперед.

—Извините меня, пожалуйста… Может быть, мое вмешательство покажется вам неуместным, тогда прошу вас дать мне понять… Я думаю… Думаю, что видела такой аппарат в руках у Дору… Разумеется, я в этом не разбираюсь.

Лейтенант изучал ее лихорадочным взглядом.—Кто такой Дору?—Мой младший сын, — холодно объяснила Флавия Джорджеску. — Он сегодня

утром уехал на экскурсию со своим классом.Деметра Фундояну часто закивала:—Совершенно верно… Именно это я и хотела сказать. Я обратила на него

внимание, когда он вышел из чуланчика. Я совсем не хочу придавать себе весу, но я обратила внимание на то, что он… как бы это выразиться… что он крался. И тогда я заметила, что в той же руке, в которой он нес ботинки, он держал черный аппарат, примерно такой вот величины…

—Вы в этом уверены?—Да, господин… Думаю, я даже могу сказать, что совершенно уверена.Флавия Джорджеску едва двигала губами:—Значит…—В котором часу экскурсия?—В семь он должен был быть в школе… Он учится в лицее Некулуцэ… Это

четвертая улица отсюда.Она кинулась за ними на улицу:—Умоляю вас… Сделайте что-нибудь… Там сорок детей.Флорин рыдал, стоя посередине холла. Антон Симиан робко погладил его по

макушке и пошел к себе.Он снял костюм и, утомленный, растянулся на кровати. Диди не придет… Он вдруг

понял это совершенно точно и так, словно знал это всю ночь, с самого начала…На столе в холле стояло художественно разложенное на подносе печенье — как на

коробке «птифур» за пятнадцать лей пятьдесят бань.

*

«Упаси меня господи от любви вдовы и от гнева крестьянина», — вспомнил Азимиоарэ, глядя на лицо Гогана.

Оно было в синяках и кровоподтеках, во рту не хватало одного зуба, левый глаз напоминал перезрелую сливу. Рука была подвешена к плечу на марлевой повязке.

Они находились в полупустой комнате, предоставленной лейтенанту начальником заставы.

Азимиоарэ проглотил последнюю каплю кофе и раскурил новую сигарету.—Я намерен сделать вам выгодное предложение, — начал лейтенант. — Поскольку

нам обоим необходим отдых, давайте не будем тянуть. Согласны?—Разумеется.—На какой час вы назначили взрыв?—Что?!Он делал вид, что не понимает, хотя на лице у него было выражение, которое

невозможно было спутать ни с чем.«Ясно, — подумал Азимиоарэ. — Он решил все отрицать. Придется с ним

повозиться.»—Мы еще можем предотвратить катастрофу, — продолжал лейтенант. — Ваш

преднамеренный отказ спасти жизнь ни в чем не повинных людей — хотя бы сейчас, в последнюю минуту, — будет иметь исключительно тяжелые последствия!

—Я не понимаю, о чем вы говорите.

—Подумайте. Я настаиваю, подумайте хорошенько! В любом случае, игру вы проиграли.

—Боюсь, вы что-то путаете…

—Я думал, что вы достаточно утомлены для того, чтобы прибегать к обычной тактике, и достаточно умны, чтобы избежать дополнительных осложнений, которые значительно увеличат срок вашего заключения. Я ошибся. — Он глубоко вздохнул, бессильно пожав плечами. — Ну что ж, в таком случае, приступим к делу по всей форме. Ваше имя?

—Андрей Гоган, пятьдесят лет, место жительства Бухарест…—Директор магазина «Артекс».—Совершенно верно.—Почему вы пытались нарушить границу? Предупреждаю, что история с

несчастным случаем, рассказанная вашему двоюродному брату из Плоешти, по меньшей мере смешна. Выдумайте что-нибудь другое, раз уж вы решили удариться в комедию.

—У меня была связь с женщиной.—Вы начали удивительно верно, — заметил Азимиоарэ. — Речь идет о Корине

Маня.—Да. Эта сумасшедшая преследует меня уже два месяца. Хочет разрушить мою

семейную жизнь.—То есть?—Настаивает, чтобы я развелся и женился на ней.—Женщина-пиявка.—Совершенно верно.—Продолжайте.—Вчера вечером у нас был напряженный разговор в Чишмиджиу. Она угрожала

мне смертью.Лейтенант стал внимательнее. Он угадывал новый вариант, выдуманный

директором.—Она, конечно, сказала вам, как намерена это сделать.—Нет, но от нее можно ожидать чего угодно.—Например, подложит вам в постель бомбу.—Вполне возможно.—Или, еще интереснее, подкинет ее на ваше рабочее место.—Почему бы и нет?Он проявлял явные способности к импровизации. Азимиоарэ кивнул:—Понимаю. Вы испугались и решили скрыться.—И еще одно, — продолжал Гоган. — Разговор стал слишком напряженным, и я,

просто-напросто потеряв над собой контроль, схватил ее за горло.—Вероятно, она требовала, чтобы вы крали для нее. И вы, воодушевляемый

высокими этическими принципами, чуть не придушили ее.—Да, примерно так. Вы сами понимаете, что в создавшемся положении мне

оставалось только бежать.Лейтенант хлопнул в ладоши, притворяясь удивленным:—Вот ведь как все просто! Но тогда, поскольку Корина Маня не умерла, все

разрешилось.—Она жива?—А вы не знали? Разумеется, не знали, иначе какой смысл вам был бежать за

границу? — Он улыбнулся: — Скажите откровенно, неужели вы надеетесь, что какой-нибудь суд хоть на один процент поверит всей этой чепухе?

—Я отказываюсь с вами разговаривать.

—Значит, надеетесь. Представляю себе, какую трогательную историю вы придумали в ответ на заявление Ионела Флори в связи с кражей.

—Отказываюсь отвечать.—А если подумать? Корина Маня добровольно во всем созналась.—Она хочет меня погубить, я ведь вам сказал.—Узнав, что Ионел Флоря поднял тревогу и что сразу после Нового года в магазин

прибудет специальная комиссия, вы решили его взорвать. Безответственная идея! Вы дали Корине Маня бомбу-кассетофон замедленного действия и посоветовали подбросить ее в магазин.

Андрей Гоган попытался засмеяться, но у него получилась лишь болезненная гримаса.

—Хотел бы я знать, какой суд — это в ответ на ваш вопрос — окажет доверие содержанке, решившейся убить своего любовника. А! Теперь я понимаю, что она имела в виду, когда предупреждала меня, что я скоро сдохну.

—Через полчаса, — продолжал Азимиоарэ, — Корина Маня поняла, что ваш план провалился.

—Ее план!—Она сообщила вам, что Ионел Флоря взял кассетофон домой.—У нее есть свидетели?—И умоляла вас помочь помешать несчастью.—Она может это доказать?Он спокойно опровергал все обвинения, оборачивая их против сожительницы, и на

минуту Азимиоарэ пожалел, что крестьянин-«гид» слишком скоро опомнился.—В ужасе женщина побежала в милицию, — продолжал лейтенант. — Вы догнали

ее, воодушевляемый другой, более ужасной идеей: убийством.—Признаю, это был отвратительный порыв, но он был вызван другими мотивами.

Разве это впервые, что кто-то выходит из себя, когда любимый человек открывает ему такие ужасные вещи? — И добавил еще более патетически: — Я обожал Корину Маня, господин лейтенант!

—Другими словами, вы впервые слышите о бомбе-кассетофоне?—Разумеется!—А то, что она была подброшена в магазин, вы объясняете намерением своего

тайного друга погубить вас.—А вы и не знали, что существуют подобные женщины?Азимиоарэ взглянул на часы, всеми силами стараясь сохранить спокойствие.—Предметы, подобные этому кассетофону, не продаются на нашем рынке. Как вы

объясните его происхождение?—Спросите у нее.—Вариант, в соответствии с которым она купила бомбу-кассетофон у какого-

нибудь иностранца, не выдерживает критики. Итальянцы продают женские пояса…—Не имею представления. Я не занимаюсь торговлей на черном рынке.—Вероятно, она построила его сама.—Вероятно.—Только для такого дела нужно иметь солидные технические познания…Директор бросил быстрый взгляд на лейтенанта, потом вернулся к прежней

позиции:—Вам лучше знать.—А вам? В каких войсках вы проходили военную службу?Нерешительно глядя в пол, Гоган молчал. Азимиоарэ погасил сигарету:—Тогда скажу я: в инженерных. А специальность вы припоминаете?—Я не понимаю, на что вы намекаете.—По специальности вы взрывник.

—И вы думаете, что этим меня сразили? Напрасно! Недостаточно наточить нож, чтобы стать убийцей. Это истина, известная любому суду.

Лейтенант облизал губы.—Но есть еще одна, известная всем соседям. Ни для кого не секрет, что ваша жена

исключительно ревнива.—Нет!—Настолько ревнива, что не стесняется следить за вами через замочную скважину,

когда вы задерживаетесь в своей комнате. — Он вздохнул: — Лукреция Гоган показала, что видела, как вы два часа возились с каким-то кассетофоном.

Директор просто-напросто окаменел, потом вдруг обмяк.

—На какой час вы назначили взрыв?Гоган был все так же неподвижен, его взгляд уперся в пустое пространство.

Азимиоарэ показалось даже, что директор не слышит вопроса. Он повторил:—На какой час вы назначили взрыв?—На семь сорок пять утра.Лейтенант облегченно вздохнул, взглянул на часы и быстро вышел из комнаты.

*

7 часов 20 минут Пальцы Мошояну побелели на руле. Он вел машину со скоростью 120 километров

в час, но полковник, всегда осторожный и готовый сделать выговор, когда речь шла о превышении скорости, сосредоточенно молчал.

«Сломаем мы себе шею», — размышлял лейтенант, изящно вписываясь в узкое пространство возле троллейбуса.

Еще не рассвело, и низкое зимнее небо, изредка пронзаемое карканьем ворон, имело цвет закопченного стекла. Автобус с сорока детьми ушел раньше на пятнадцать минут, которые следовало наверстать во что бы то ни стало.

—Любой ценой, — мрачно сказал Дэнец.Мошояну вздрогнул. Его поражала уверенность полковника, точность, с которой

он улавливал ту или иную деталь, то или иное настроение. Строгого, резкого, плохо одетого, его можно было обвинить в чем угодно, но только не в отсутствии проницательности.

—Что вы сказали?—Разве ты не об этом думаешь? Кассетофон может взорваться в любую минуту…

Гоган поставил часы вчера около восьми. Значит, в ближайшие полчаса…Он замолчал, потом добавил, нервно вздрогнув:—Тут расчет простой…И взглянул на лейтенанта. Тот сосредоточенно смотрел вперед, нахмуренное лицо

делало его неузнаваемым.—В твоем возрасте, — шепнул Дэнец, — я боялся смерти.Лейтенант сделал удивленный жест, и полковник улыбнулся.—Ты никогда об этом не думал. Знаю, то есть представляю себе. Но все же если…

— Он запустил пальцы в волосы, словно пытаясь прийти в себя. — Пустяки! Вперед, парень!

—Вот они! — воскликнул Мошояну и нажал на газ.

*

Ребятишки пели во всю мочь, с особым усердием выкрикивая припев: «Эль бимбо! Эль бимбо!» Эльвира Радиан, молодая и хорошенькая учительница румынского языка,

слегка отбивала такт маленьким лакированным ботинком. Ее забавляло возмущение классного руководителя седьмого «А» Чокырлана и гримаса на кислом и надменном кофейного цвета лице исторички Олтеску: «Хм! Разве это музыка?»

Дору Джорджеску жевал американскую резинку. Его челюсти ходили в ритме «йе-йе», глаза горели от нетерпения. «Как только кончат, я его запущу.»

Он гладил кассетофон, спрятанный в спортивную сумку. Палец, лежавший на кнопке, слегка дрожал.

*

—Нет, он с ума сошел! — воскликнул шофер.Мошояну почти впритирку скользнул мимо автобуса, заехал вперед и резко

затормозил.Шофер, чуть не врезавшись в трамвай, отчаянно закричал:—Болван! Убийца!Лейтенант и Дэнец выскочили из машины в одну и ту же секунду.—Откройте! — крикнул полковник, тряся дверцу автобуса.Мошояну схватил его за рукав:—Дайте мне!—Уйди!Дверца распахнулась. Шофер, посиневший от гнева, задыхался:—Вы что, спятили?Дэнец не обратил на него никакого внимания.—Кто здесь Дору Джорджеску? Быстрее, ради бога!Десятки глаз смотрели на него, ничего не понимая, охваченные неясным чувством

страха. Мальчик беспокойно поднялся. Он стоял слегка сгорбившись, как в школе, когда его вызывали.

—Кассетофон у тебя?Полковник в два прыжка покрыл проход, разделявший два ряда кресел, и схватил

его за плечо:—Где он?Учитель Чокырлан почувствовал себя обязанным вмешаться:—Послушайте, товарищ! Кто вы такой и что вы имеете против этого ребенка?—Отдай кассетофон! — орал Дэнец.Дору, дрожа, протянул ему спортивную сумку. Полковник бросил быстрый взгляд

внутрь и поспешил к выходу.«Наконец-то! Господи боже мой! Наконец-то!»Адская машина была у него в руках. Он словно слышал ее тиканье. В самом деле,

он уже и не надеялся…Он тяжело спустился по ступенькам автобуса, прижимая кассетофон к груди. Куда

его выбросить? Он в отчаянии огляделся. Здания. Магазины, прохожие… Сделал несколько шагов…

Мошояну, вцепившись в бампер автобуса, кричал:—Бросайте!!Это было последнее слово, услышанное полковником Олимпиу Дэнецем. Мощный

взрыв сотряс воздух, и тяжелая серая пыль закрыла бледный диск зимнего солнца. ЭПИЛОГ

—Такая коляска кажется мне более практичной, — сказала Эмилия. — Те, высокие, «ландо», красивы, но неудобны.

Ионел Флоря сжал ее руку. На его веселом лице симпатичного парня была написана та особая внимательность, которая характерна для новобрачных, принимающих дело всерьез.

—Ты права, дорогая, она гораздо удобнее.Они пересекли бульвар и затерялись в толпе.

*

Песня на пластинке подходила к концу.«Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат…»Коралия Гоган еле слышно повторяла мелодию. Зазвонил телефон. Женщина

поморщилась.«Я аннулирую точку! Люди звонят, ходят друг к другу, а сказать-то им друг другу

нечего…»Она оперлась на локоть и выключила телефон из розетки.«Соловьи, соловьи…»

*

—На западе, — объясняла по телефону Мануэла Мига своей подруге, — синтетические материалы совсем вышли из моды. Когда Санди был в Израиле… Ты знаешь, в прошлом году он делал два рейса в неделю…

Александр тихо прикрыл дверь спальни и мягко улыбнулся:«Для Мануэлы все капиталистические страны означают запад, и наоборот… Бедная

девочка, не ее вина, что она не могла получить солидного образования…»Он сел на покрывало, аккуратно завернутое с одного угла, и начал пришивать себе

пуговицу.

*

Шербэникэ Мига читал газету, одновременно ведя геологическую разведку в зубе с помощью спички. Флоранс, страдая от отвращения, старалась не замечать этого. Сидя перед зеркало, она накручивала волосы на бигуди.

«Все напрасно, — думала она, держа в зубах шпильку. — Сорок пять лет я объясняю ему, что меня раздражает эта привычка, приличная только для подвыпившего кучера. Не хватало только, чтобы он начал рыгать… Если бы я с самого начала поняла, что никого не следует пытаться изменить, мы были бы намного счастливее.»

Шербэникэ осмотрел мокрую спичку, бросил ее в пепельницу и нащупал в спичечном коробке другую. Перевернув страницу, он проворчал:

—Флоранс, я столько раз говорил тебе, что мне не нравится, когда ты мнешь газету…

*

Лукреция Гоган посмотрела на пустую горку посередине столовой.—Одних только хрустальных стаканов у меня было сорок восемь. Даже не

верится… Только и оставили, что постельное белье да фотографии…С некоторых пор она начала говорить сама с собой.

*

Корина Маня, стоя на коленях, взбивала волны шелковой вуали. Затем она косо набросила на нее две маргаритки из фольги и приколола цену булавкой. Встав, она перешла в другой конец витрины и бросила случайный взгляд на улицу. Какой-то мужчина среднего возраста, сунув руки в карманы, в упор разглядывал ее голые ноги.

Он был без шляпы, и на нем было чудесное пальто из верблюжьей шерсти.Корина улыбнулась ему.

*

Дору Джорджеску проглотил слезы. С тех пор как Флорин ушел из дому, его жизнь стала адом. Он бросил в ведро картофельную шелуху, украдкой наблюдая за матерью. Более скованная, чем когда бы то ни было, она мешала в кастрюле еду, не наклоняясь при этом ни на сантиметр.

—Все ребята идут, — захныкал Дору.Не глядя на него, Флавия Джорджеску проговорила:—Я ведь сказала: нет! Если кончил, перебери ромашку.Дору сжал кулаки. Письмо Флорина он хранил в тетрадке по математике, между

картонной и пластмассовой обложками.«Приезжай сюда, Дору… Если решишься, я вышлю тебе деньги на билет. Директор

школы — потрясающий тип, я ему все объясню… Знаешь, я научился водить машину…»

*

Антон Симиан аккуратно вырезал из «Информации» статью о последнем спектакле Оперного театра. Отзывы о Диди были подчеркнуты красным карандашом. Он открыл банку клея, вынул кисточку и начал работать. Действовал он не спеша, очень тщательно: коллекционирование статей, упоминавших о Диди, — иногда даже простых извещений о спектаклях — в альбоме с толстой обложкой было его любимым занятием.

—Какая чудесная тетрадь! — восклицала Деметра Фундояну. — Знаете, господин Симиан, я всегда жалела, что не родилась с талантом, хоть бы самым маленьким… Уметь петь… или рисовать! Мне бы даже не нужно было славы.

Старик, хотя и сидел на стуле, изобразил что-то вроде реверанса.—Вы родились с самым бесподобным талантом! Талантом быть очаровательной

женщиной…Он был в хорошем настроении, потому что получил открытку от Диди. Они с

Ралукой катались на лыжах в Карпатах.Деметра Фундояну покраснела от удовольствия. В холл вошел Нестор Ионашку.—Вы знаете, что у нас сегодня на ужин? — спросил он в восторге. —

Картофельное пюре с глазуньей по-румынски… Ей-богу, иногда жизнь бывает прекрасна…

*

—Угадай, кого я сегодня встретила! — воскликнула Чечилия Брэнеску.Инженер пожал плечами. Он не собирался делать мысленных усилий. Чечилия

продолжала, довольная, поклевывая из тарелки черешню:—Мануэлу… Мануэлу Мига.—Ага!—Представляешь, она пригласила нас к себе…—Не говори! Опять собираются играть в покер?—Сумасшедший! — засмеялась учительница.Инженер зевнул.—Если хочешь, открою тебе секрет: эти типы на редкость неинтересны.Он вошел в кухню, на ходу сбрасывая с плеч подтяжки.

*

—Ты слышала что-нибудь о Рэзване? — спросила Оана.Они вышли из школы, и пластмассовые ранцы, высокие, как планшеты, болтались

у них за плечами. Кати — с волосами, туго стянутыми на лбу и за ушами, в очках и шарфе, засунутом за форменную блузку, пожала плечами и слегка кашлянула. Уже две недели она считала себя больной туберкулезом русской интеллигенткой в канун Кровавого воскресенья.

—Отец послал его в Брашов… В техническое училище.Оана пнула апельсиновую корку.—Но мы никогда не забудем ту новогоднюю ночь! Правда?Кати улыбнулась свысока.—Я никогда не забиваю себе память подобными пустяками…Она закашлялась. Какой-то одноклассник попрощался, проходя мимо, и Кати

кивнула ему с королевской снисходительностью.—Всего хорошего, юноша.Перед своим домом она вдруг стала покладистей.—Дай мне, пожалуйста, латинский перевод. У меня нет отметки, и бабулька завтра

меня спросит…

*

Лучика Петку, сидя на работе, писала письмо.«…так что не беспокойся, год пролетит быстро, а осенью я хоть лоб разобью, но

привезу тебя обратно. Посылаю через Пэсэряну, тайком от отца, триста лей и коробку с едой. Смотри, сначала съешь голубцы, жаркое лежит дольше. О джинсах я не забыла… Мне обещали достать на следующей неделе… А также итальянские очки…»

*

Госпожа Дэнец взяла с телевизора фотографию полковника и вытерла с нее пыль. По ее щеке скатилась слеза. Овидиу заметил это краешком глаза.

«Странно! — подумал он. — Сейчас он бывает здесь, среди нас, больше, чем раньше… Мама никогда не оправится от этой потери…»

Затем внимательно прислушался: по радио передавали результаты матчей чемпионата мира по футболу.

*

Лейтенант Мошояну мечтал о белокурой фее. В то же время он с чисто техническим интересом следил за стройной официанткой, брюнеткой с ножками газели. Азимиоарэ поднял пивную кружку:

—Сальве, дружище!Мошояну вздрогнул. На какую-то секунду он увидел перед собой силуэт

полковника. Это было его выражение: «Salve!»—Да, это был человек, — задумчиво прошептал лейтенант.Азимиоарэ машинально кивнул. Он смотрел на «Форд-мустанг 1979», водитель

которого тщетно пытался поставить машину перед рестораном.