надвигается беда

4рей бредбери

Вместо предисловияЖюль Верн — мой отец.Герберт Уэллс — мой многомудрый дядя.Эдгар Аллан По — мой кузен, у него перепончатые крылья, как у летучей мыши, он жил у нас на чер-даке.Флэш Гордон и Бак Роджерс — мои друзья и братья. Теперь вы знакомы с моей родней.После всего этого уже совершенно очевидно, что Мэри Уолстонкрафт Шелли, которая написала «Фран-кенштейна», — моя мать.С такой родословной я мог стать только фантастом, автором самых непостижимых, умопомрачитель-ных сказок, а кем же еще?

человек в картинках

С Человеком в картинках я повстречался ранним, те-плым вечером в начале сентября. Я шагал по ас-фальту шоссе, это был последний переход в моем двухнедельном странствии по штату Висконсин. Под вечер я сделал привал, подкрепился сви-ниной с бобами, пирожком и уже собирался растянуться на земле и почитать — и тут-то на вершину холма поднялся Человек в картин-ках и постоял минуту, словно вычерченный на светлом небе.

Тогда я еще не знал, что он — в картинках. Разглядел только, что он высокий и прежде, видно, был под-жарый и мускулистый, а теперь почему-то рас-полнел. Помню, руки у него были длинные, кула-чищи — как гири, сам большой, грузный, а лицо совсем детское.

Должно быть, он как-то почуял мое присутствие, по-тому что заговорил, еще и не посмотрев на меня:— Не скажете, где бы мне найти работу?— Право, не знаю, — сказал я.— Вот уже сорок лет не могу найти постоянной

надвигается беда

5

работы, — пожаловался он.В такую жару на нем была наглухо застегнутая шер-

стяная рубашка. Рукава — и те застегнуты, ман-жеты туго сжимают толстые запястья. Пот гра-дом катится по лицу, а он хоть бы ворот рас-пахнул.— Что ж, — сказал он, помолчав, — можно и тут переночевать, чем плохое место. Составлю вам компанию — вы не против?— Милости просим, могу поделиться кое-какой едой, — сказал я.

Он тяжело, с кряхтеньем опустился наземь. — Вы еще пожалеете, что предложили мне остаться, — сказал он. — Все жалеют. Пото-му я и брожу. Вот, пожалуйста, начало сентя-бря, День труда — самое распрекрасное время. В каждом городишке гулянье, народ развлекает-ся, тут бы мне загребать деньги лопатой, а я вон сижу и ничего хорошего не жду.

Он стащил с ноги огромный башмак и, прищурясь, начал его разглядывать.— На работе, если повезет, продержусь дней десять. А потом уж непременно так получается — на все четыре стороны! Теперь во всей Аме-рике меня ни в один балаган не наймут, лучше не соваться. — Что ж так?

Вместо ответа он медленно расстегнул тугой ворот-ник. Крепко зажмурясь, мешкотно и неуклюже расстегнул рубашку сверху донизу. Сунул руку за пазуху, осторожно ощупал себя. — Чудно, — сказал он, все еще не открывая глаз. На ощупь ничего не заметно, но они тут. Я все надеюсь — вдруг в один прекрасный день погляжу, а они пропали! В самое пекло ходишь целый день по солнцу, весь изжаришься, дума-ешь: может их потом смоет или кожа облупится и все сойдет, а вечером глядишь — они тут как тут. — Он чуть повернул ко мне голову и распах-

6рей бредбери

нул рубаху на груди. — Тут они?Не сразу мне удалось перевести дух.

— Да, — сказал я, — они тут.Картинки.— И еще я почему застегиваю ворот — из-за ре-бятни, — сказал он, открывая глаза. — Детишки гоняются за мной по пятам. Всем охота погля-деть, как я разрисован, а ведь всем неприятно.

Он снял рубашку и свернул ее в комок. Он был весь в картинках, от синего кольца, вытатуированно-го вокруг шеи, и до самого пояса.— И дальше то же самое, — сказал он, угадав мою мысль. — Я весь как есть в картинках. Вот поглядите.

Он разжал кулак. На ладони у него лежала роза — только что срезанная, с хрустальными каплями росы меж нежных розовых лепестков. Я протя-нул руку и коснулся ее, но это была только кар-тинка.

Да что ладонь! Я сидел и пялил на него глаза: на нем живого места не было, всюду кишели ра-кеты, фонтаны, человечки — целые толпы, да так все хитро сплетено и перепутано, так ярко и живо, до самых малых мелочей, что каза-лось — даже слышны тихие, приглушенные го-лоса этих бесчисленных человечков. Чуть он ше-вельнется, вздохнет — и вздрагивают крохотные рты, подмигивают крохотные зеленые с золоты-ми искорками глаза, взмахивают крохотные ро-зовые руки. На его широкой груди золотились луга, синели реки, вставали горы, тут же про-тянулся Млечный Путь — звезды, солнца, пла-неты. А человечки теснились кучками в двадцати разных местах, если не больше, — на руках, от плеча и до кисти, на боках, на спине и на животе. Они прятались в лесу волос, рыскали среди со-звездий веснушек, выглядывали из пещер подмы-шек, глаза их так и сверкали. Каждый хлопотал о чем-то своем, каждый был сам по себе, точно портрет в картинной галерее.

надвигается беда

7

— Да какие красивые картинки! — вырвалось у меня.

Как мне их описать? Если бы Эль Греко в расцве-те сил и таланта писал миниатюры величиной в ладонь, с мельчайшими подробностями, в обыч-ных своих желто-зеленых тонах, со странно уд-линенными телами и лицами, можно было бы по-думать, что это он расписал своей кистью мое-го нового знакомца. Краски пылали в трех изме-рениях. Они были точно окна, распахнутые в жи-вой, зримый и осязаемый мир, ошеломляющий своей реальностью. Здесь, собранное на одной и той же сцене, сверкало все великолепие вселен-ной; этот человек был живой галереей шедевров. Его расписал не какой-нибудь ярмарочный пья-ница татуировщик, все малюющий в три краски. Нет, это было создание истинного гения, трепет-ная, совершенная красота.— Еще бы! — сказал Человек в картинках.— Я до того горжусь своими картинками, что рад бы вы-жечь их огнем. Я уж пробовал и наждачной бу-магой, и кис-лотой, и ножом...

Солнце садилось. На востоке уже взошла луна.— Понимаете ли, — сказал Человек в картин-ках, — они предсказывают будущее. Я молчал.— Днем, при свете, еще ничего,— продолжал он.— Я могу показываться в балагане. А вот но-чью... все картинки двигаются. Они меняются.

Должно быть, я невольно улыбнулся.— И давно вы так разрисованы?— В тысяча девятисотом, когда мне было двад-цать лет, я работал в бродячем цирке и сломал ногу. Ну и вышел из строя, а надо ж было что-то делать, я и решил — пускай меня татуируют.— Кто же вас татуировал? Куда девался этот ма-стер?— Она вернулась в будущее, – был ответ. – Я не шучу. Это была старуха, она жила в штате Ви-сконсин, где-то тут неподалеку был ее домишко. Этакая колдунья, то дашь ей тысячу лет, а через

8рей бредбери

минуту поглядишь – лет двадцать, не боль-ше, но она мне сказала, что умеет путеше-ствовать во времени. Я тогда захохотал. Теперь-то мне не до смеха.— Как же вы с ней познакомились?

И он рассказал мне, как это было. Он увидел у дороги раскрашенную вывеску: РОСПИСЬ НА КОЖЕ! Не татуировка, а роспись! Насто-ящее искусство! И всю ночь напролет он си-дел и чувствовал, как ее волшебные иглы колют и жалят его, точно осы и осторож-ные пчелы. А наутро он стал весь такой цве-тистый и узорчатый, словно его пропустили через типографский пресс, печатающий ри-сунки в двадцать красок.— Вот уже полвека я каждое лето ее ищу, — сказал он и потряс кулаком. — А как от-ыщу — убью.

Солнце зашло. Сияли первые звезды, светились под луной травы и пшеница в полях. А кар-тинки на странном человеке все еще горели в сумраке, точно раскаленные уголья, точно разбросанные пригоршни рубинов и изумру-дов, и там были краски Руо1, и краски Пи-кассо, и удлиненные плоские тела Эль Гре-ко.— Ну вот, и когда мои картинки начинают шевелиться, люди меня выгоняют. Им не по вкусу, когда на картинках творятся всякие страсти. Каждая картинка — повесть. По-смотрите несколько минут — и она вам что-то расскажет. А если три часа будете смо-треть, увидите штук двадцать разных исто-рий, они прямо на мне разыгрываются, вы и голоса услышите, и разные думы передума-ете. Вот оно все тут, только и ждет, чтоб вы смотрели. А главное, есть на мне одно та-кое место. — Он повернулся спиной. — Ви-дите? Там у меня на правой лопатке ничего определенного не нарисовано, просто каша

надвигается беда

9

какая-то.— Вижу.— Стоит мне побыть рядом с человеком не-множко подольше, и это место вроде как за-туманивается и на нем появляется картин-ка. Если рядом женщина, через час у меня на спине появляется ее изображение и вид-на вся ее жизнь — как она будет жить даль-ше, как помрет, какая она будет в шестьде-сят лет. А если это мужчина, за час у меня на спине появится его изображение: как он свалится с обрыва или поездом его перее-дет. И опять меня гонят в три шеи.

Так он говорил и все поглаживал ладонями свои картинки, будто поправлял рамки или пыль стирал, точь-в-точь какой-нибудь коллекци-онер, знаток и любитель живописи. Потом лег, откинувшись на спину, очень боль-шой и грузный в лунном свете. Ночь настала те-плая. Душно, ни ветерка. Мы оба лежали без руба-шек.— И вы так и не от-ыскали ту старуху?— Нет.— И по-вашему, она явилась из бу-дущего?— А иначе откуда бы ей знать все эти исто-рии, что она на мне ра зрисо -

10рей бредбери

вала?Он устало закрыл глаза. Заговорил тише:

— Бывает, по ночам я их чувствую, картин-ки. Вроде как муравьи по мне ползают. Тут уж я знаю, они делают свое дело. Я на них больше и не гляжу никогда. Стараюсь хоть немного отдохнуть. Я ведь почти не сплю. И вы тоже лучше не глядите, вот что я вам скажу. Коли хотите уснуть, отвернитесь от меня.

Я лежал шагах в трех от него. Он был как будто не буйный и уж очень занятно разрисован. Не то я, пожалуй, предпочел бы убраться подальше от его нелепой болтовни. Но эти картинки... Я все не мог наглядеться. Всякий бы свихнулся, если б его так изукрасили.

Ночь была тихая, лунная. Я слышал, как он ды-шит. Где-то поодаль, в овражках, не смол-кали сверчки. Я лежал на боку так, чтоб ви-деть картинки. Прошло, пожалуй, с полчаса. Непонятно было, уснул ли Человек в картин-ках, но вдруг я услышал его шепот:— Шевелятся, а?

Я понаблюдал с минуту. Потом сказал:— Да.

Картинки шевелились, каждая в свой черед, каждая — всего минуту-другую. При свете луны, казалось, одна за другой разыгрыва-лись маленькие трагедии, тоненько звенели мысли и, словно далекий прибой, тихо роп-тали. Не сумею сказать, час ли, три ли часа все это длилось. Знаю только, что я лежал как зачарованный и не двигался, пока звезды свершали свой путь по небосводу...

Человек в картинках шевельнулся. Потом заво-рочался во сне, и при каждом движении на глаза мне попадала новая картинка — на спине, на плече, на запястье. Он откинул руку, теперь она лежала в сухой траве, на которую еще не пала утренняя роса, ладо-

надвигается беда

11

нью вверх. Пальцы разжались, и на ладо-ни ожила еще одна картинка. Он поежился, на груди его я увидал черную пустыню, глу-бокую, бездонную пропасть — там мерца-ли звезды, и среди звезд что-то шевелилось, что-то падало в черную бездну; я смотрел, а оно все падало...