1

2

ББК 84(0)6

Т 67

Три царства природы: Стихи / Сост. Л. Баньковский, Н. Гашева. – Пермь: Кн.

изд-во, 1988. -448 с.

Литературная консультация

доцента

Пермского государственного

университета, кандидата

филологических наук

Н.Е. Васильевой

Художник В. Кадочников

© Оформление, составление,

Пермское книжное

Издательство, 1988

ISBN 5-7625-0031-4

3

Три царства природы. [Предисловие] (Подписано к печати 20.12.87)

Поэты всех времён воспринимали природу через призму человеческих мечтаний, и на все

времена такой взгляд сохраняет ценность не только эстетическую, но и практическую. Ведь

единство нераздельно: человек – часть природы, природа – часть человека.

Всеобъемлющий гуманизм поэзии проявляется и в космической глобальности мысли, и в

удивительной бережности ко всему живому, и в необычности взгляда, и в прозрении будущего,

и в оптимистической уверенности: человек в конце концов возвысится до полного понимания

природы и откажется от насилия.

В наш сборник вошли стихи русских и советских поэтов XVIII-ХХ веков, посвящённые

огромному миру Природы.

Тема кажется неисчерпаемой, и это действительно так, а три царства Природы – деление,

конечно, условное. Горы и камни, пещеры, ледники и вулканы, родники, реки, озёра, моря,

океаны – одним словом, наша Земля – это первое царство. Но ведь всё взаимосвязано в этом

мире – и в пустыне, и на скалах, и в воде есть жизнь. Царство растений – это и самая малая

травка, и могучие леса, все разновидности деревьев, какие только есть на земле, это и луга,

поля, парки, возделанные руками человека.

А царство животных – это пчёлы и орлы, ласточки и тигры, ящерки и слоны – весь

животный мир планеты во всём разнообразии видов, включая человека, чей одухотворённый

взгляд на природу и отражён в стихах, посвящённых этому чуду – нашему «родному земному

кружащемуся шару» и «дремучему царству растений и могучему царству зверей».

Поистине глубочайшая экологическая культура свойственна поэтам разных времён –

потому и перекликаются их строки, потому всё пристальней становится добрый и умный взгляд

человека, который мечтает о прекрасных садах будущего, тревожится о них, защищает их

мыслью и делом.

Мы приглашаем читателя войти в этот мир и неторопливо, вслед за поэтами прошлых

веков и нашими современниками, пройти по горным дорогам, постоять у кипящих водопадов,

4

послушать речь ручьёв и рек, гул морских валов, наклониться к одуванчику и кипрею, вскинуть

голову к вершинам сосен и берёз, ощутить запах цветущей черёмухи и розы, увидеть «золотое

оплечье» шмеля, стремительный полёт ласточек, услышать печаль журавлиного клина, ощутить

огромность жизни и радость её.

Николай Заболоцкий

* * * Вчера, о смерти размышляя,

Ожесточилась вдруг душа моя.

Печальный день!

Природа вековая

Из тьмы лесов смотрела на меня.

И нестерпимая тоска разъединенья

Пронзила сердце мне,

И в этот миг

Всё, всё услышал я –

и трав вечерних пенье,

И речь воды,

и камня мёртвый крик.

И я, живой, скитался

над полями,

Входил без страха в лес,

И мысли мертвецов прозрачными

столбами

Вокруг меня вставали до небес.

И голос Пушкина был

над листвою слышен,

И птицы Хлебникова пели у воды.

И встретил камень я.

Был камень неподвижен,

И проступал в нём лик Сковороды.

И все существованья, все народы

Нетленное хранили бытиё,

И сам я был не детище природы,

Но мысль её! Но зыбкий ум её!

Валерий Брюсов

Земле

Я – ваш, я ваш родич,

священные гады!

Ив. Коневской

Как отчий дом, как старый горец горы,

Люблю я землю: тень её лесов,

И моря ропоты, и звёзд узоры,

И странные строенья облаков.

К зелёным далям с детства взор приучен,

С единственной луной сжилась мечта,

Давно для слуха грохот грома звучен,

И глаз усталый нежит темнота.

5

В безвестном мире, на иной планете,

Под сенью скал, под лаской алых лун,

С тоской любовной вспомню светы эти

И ровный ропот океанских струн.

Среди живых цветов, существ крылатых,

Я затоскую о своей земле,

О счастье рук, в обьятьи тесном сжатых,

Под старым дубом, в серебристой мгле.

В Эдеме вечном, где конец исканьям,

Где нам блаженство ставит свой предел,

Мечтой перенесусь к земным страданьям,

К восторгу и томленью смертных тел.

Я брат зверью, и ящерам, и рыбам,

Мне внятен рост весной встающих трав,

Молюсь земле, к её священным глыбам

Устами неистомными припав!

Гаврила Державин

Водопад (Отрывок)

Алмазна сыплется гора

С высот четыремя скалами,

Жемчугу бездна и сребра

Кипит внизу, бьёт вверх буграми;

От брызгов синий холм стоит,

Далече рёв в лесу гремит.

Шумит, и средь густого бора

Теряется в глуши потом;

Луч чрез поток сверкает скоро;

Под зыбким сводом древ, как сном

Покрыты, волны тихо льются,

Рекою млечною влекутся.

Седая пена по брегам

Лежит буграми в дебрях тёмных;

Стук слышен млатов по ветрам,

Визг пил и стон мехов подъёмных:

О водопад! В твоём жерле

Всё утопает в бездне, в мгле!

Ветрами ль сосны пораженны? –

Ломаются в тебе в куски;

Громами ль камни отторженны? –

Стираются тобой в пески;

Сковать ли воду льды дерзают? –

Как пыль стеклянна ниспадают...

1791-1794

Водомет Луч шумящий, водометный,

Свыше сыплюща роса!

6

Где в тени в день знойный, летний

Совершенная краса,

Раскидав по дёрну члены

И сквозясь меж струй, ветвей,

Сном объята в виде пены,

Взгляд влекла души моей;

Где на зыблющу склонялись

Лилии блестящу грудь,

Зарьных розы уст касались

И желали к ним прильнуть;

Воздух свежестью своею

Ей спешил благоухать;

Травки, смятые под нею,

Не хотели восставать;

Где я очи голубые

Небесам подобно зрел,

С коих стрелы огневые

В грудь бросал мне злобный Лель.

О места, места священны!

Хоть лишён я вас судьбой,

Но прелестны вы, волшебны

И столь милы мне собой,

Что поднесь о вас вздыхаю

И забыть никак не мог,

С жалобой напоминаю:

Мой последний слышьте вздох.

Василий Жуковский

Море Элегия

Безмолвное море, лазурное море,

Стою очарован над бездной твоей.

Ты живо; ты дышишь; смятенной любовью,

Тревожною думой наполнено ты.

Безмолвное море, лазурное море,

Открой мне глубокую тайну твою:

Что движет твоё необъятное лоно?

Чем дышит твоя напряжённая грудь?

Иль тянет тебя из земные неволи

Далёкое светлое небо к себе?..

Таинственной, сладостной полное жизни,

Ты чисто в присутствии чистом его:

Ты льёшься его светозарной лазурью,

Вечерним и утренним светом горишь,

Ласкаешь его облака золотые

И радостно блещешь звезда`ми его.

Когда же сбираются тёмные тучи,

Чтоб ясное небо отнять у тебя –

Ты бьёшься, ты воешь, ты волны подъемлешь,

ТЫ рвёшь и терзаешь враждебную мглу…

И мгла исчезает, и тучи уходят,

Но, полное прошлой тревоги своей,

Ты долго вздымаешь испуганны волны,

И сладостный блеск возвращенных небес

7

Не вовсе тебе тишину возвращает;

Обманчив твоей неподвижности вид:

Ты в бездне покойной скрываешь смятенье,

Ты, небом любуясь, дрожишь за него.

Горная дорога Над страшною бездной дорога бежит,

Меж жизнью и смертию мчится;

Толпа великанов её сторожит;

Погибель над нею гнездится.

Страшись пробужденья лавины ужасной:

В молчанье пройди по дороге опасной.

Там мост через бездну отважной дугой

С скалы на скалу перегнулся;

Не смертною был он поставлен рукой –

Кто смертный к нему бы коснулся?

Поток под него разъярённый бежит;

Сразить его рвётся и ввек не сразит.

Там грозно раздавшись, стоят ворота;

Мнишь: область теней пред тобою;

Пройди их – долина, долин красота,

Там осень играет с весною.

Приют сокровенный! желанный предел!

Туда бы от жизни ушёл, улетел.

Четыре потока оттуда шумят –

Не зрели их выхода очи.

Стремятся они на восток, на закат,

Стремятся к полудню, к полночи;

Рождаются вместе; родясь, расстаются;

Бегут без возврата и ввек не сольются.

Там в блеске небес два утёса стоят,

Превыше всего, что земное;

Кругом облака золотые кипят,

Эфира семейство младое;

Ведут хороводы в стране голубой;

Там не был, не будет свидетель земной.

Царица сидит высоко и светло

На вечно незыблемом троне;

Чудесной красой обвивает чело

И блещет в алмазной короне;

Напрасно там солнцу сиять и гореть:

Её золотит, но не может согреть.

Константин Батюшков

* * * Есть наслаждение

и в дикости лесов,

Есть радость

на приморском бреге,

И есть гармония

в сем говоре валов,

8

Дробящихся в пустынном беге.

Я ближнего люблю,

но ты, природа-мать,

Для сердца ты всего дороже!

С тобой, владычица,

привык я забывать

И то, чем был,

как был моложе,

И то, чем ныне стал,

Под холодом годов.

Тобою в чувствах оживаю:

Их выразить душа

не знает стройных слов,

И как молчать об них,

не знаю.

Фёдор Глинка

* * *

В глубокой тьме, во тьме густой, кромешной

Кипел разлив огня, кипело нечто

Неугасимое... Вздымались волны:

Громадные гор огненных ряды

Толкалися кудрявыми главами

Одна другую пожирая... Вдруг

Они свои цвета переменяли:

Как в бой полки багряные текли

И, с желтыми и с синими сойдясь,

Сшибалися с громадами громады,

С пожарами пожары, море с морем,

И буря, бурю раздробив, неслась

Трескучей вьюгой искр и брызгов серных...

И каждая из искр была жива,

И каждая как мученик вздыхала,

И были там порой такие вздохи,

Что звезды вздрагивали в небе! И...

Все вздохи те в один сливались стон;

И вдруг опять углаживалось море,

И тот же все огонь, огнем питаясь,

В широкую раскатывался степь

И заревом безбрежным, безграничным

Охватывал подземный черный свод

И озарял пустую беспредметность...

Пётр Вяземский

Нарвский водопад

Несись с неукротимым гневом,

Мятежной влаги властелин!

Над тишиной окрестной ревом

Господствуй, бурный исполин!

Жемчужною, кипящей лавой,

За валом низвергая вал,

Сердитый, дикий, величавый,

Перебегай ступени скал!

9

Дождь брызжет от упорной сшибки

Волны, сразившейся с волной,

И влажный дым, как облак зыбкий,

Вдали их представляет бой.

Все разъяренней, все угрюмей

Летишь, как гений непогод;

Я мыслью погружаюсь в шуме

Междоусобно-бурных вод.

Но как вокруг все безмятежно,

И утомленные тобой,

Как чувства отдыхают нежно,

Любуясь сельской тишиной!

Твой ясный берег чужд смятенью,

На нем цветет весны краса,

И вместе миру и волненью

Светлеют те же небеса.

Но ты, созданье тайной бури,

Игралище глухой войны,

Ты не зерцало их лазури,

Вотще блестящей с вышины.

Противоречие природы,

Под грозным знаменем тревог,

В залоге вечной непогоды

Ты бытия принял залог.

Ворвавшись в сей предел спокойный,

Один свирепствуешь в глуши,

Как вдоль пустыни вихорь знойный,

Как страсть в святилище души.

Как ты, внезапно разразится,

Как ты, растет она в борьбе,

Терзает лоно, где родится,

И поглощается в себе.

Бастей Что за бури прошли,

Что за чудо здесь было?

Море ль здесь перерыло

Лоно твёрдой земли?

Изверженье ли ада

Сей гранитный хаос?

На утёсе – утёс,

На громаде – громада!

Всё здесь глушь, дичь и тень!

А у горных подножий

Тих и строен мир божий,

Улыбается день;

10

Льётся Эльба, сияя,

Словно зеркальный путь,

Словно зыбкую ртуть

Полосой разливая.

Рек и жизнь и краса –

По волнам лодок стая

Мчится, быстро мелькая,

Распустив паруса.

Вот громадой плавучей

Пропыхтел пароход,

Неба яхонтный свод

Закоптил дымной тучей.

Бархат пёстрых лугов,

Храмы, замки, беседки

И зелёные сетки

Виноградных садов;

Жатвы свежее злато,

Колыхаясь, горит;

Всё так чудно глядит,

Всё так пышно, богато!

Там – в игривых лучах

Жизни блеск, скоротечность;

Здесь – суровая вечность

На гранитных столпах.

* * *

Опять я слышу этот шум,

Который сладостно тревожил

Покой моих ленивых дум,

С которым я так много прожил

Бессонных, памятных ночей,

И слушал я, как плачет море,

Чтоб словно выплакать всё горе

Из глубины груди своей.

Не выразит язык земной

Твоих рыдающих созвучий,

Когда, о море, в тьме ночной

Раздастся голос твой могучий!

Кругом всё тихо! Ветр уснул

На возвышеньях Аюдага;

Ни человеческого шага,

Ни слов людских не слышен гул.

Дневной свой подвиг соверша,

Земля почила после боя;

Но бурная твоя душа

Одна не ведает покоя.

Тревожась внутренней тоской,

Томясь неведомым недугом,

Как поражённое испугом,

Вдруг вздрогнув, ты подъемлешь вой.

11

Таинствен мрак в ночной глуши,

Но посреди её молчанья

Ещё таинственней души

Твоей, о море, прорицанья!

Ты что-то хочешь рассказать

Про таинства природы вечной

И нам волною скоротечной

Глубокий смысл их передать.

Мы внемлем чудный твой рассказ,

Но разуметь его не можем;

С тебя мы не спускаем глаз

И над твоим тревожным ложем

Стоим, вперяя жадный слух, –

И чуем мы, благоговея,

Как мимо нас, незримо вея,

Несётся бездны бурный дух!..

Александр Пушкин

Обвал

Дробясь о мрачные скалы,

Шумят и пенятся валы,

И надо мной кричат орлы,

И ропщет бор,

И блещут средь волнистой мглы

Вершины гор.

Оттоль сорвался раз обвал,

И с тяжким грохотом упал,

И всю теснину между скал

Загородил,

И Терека могущий вал

Остановил.

Вдруг, истощась и присмирев,

О Терек, ты прервал свой рев;

Но задних волн упорный гнев

Прошиб снега…

Ты затопил, освирепев,

Свои брега.

И долго прорванный обвал

Неталой грудою лежал,

И Терек злой под ним бежал,

И пылью вод

И шумной пеной орошал

Ледяный свод.

И путь по нём широкий шёл:

И конь скакал, и влёкся вол,

И своего верблюда вёл

Степной купец,

Где ныне мчится лишь Эол,

Небес жилец.

12

К морю

Прощай, свободная стихия!

В последний раз передо мной

Ты катишь волны голубые

И блещешь гордою красой.

Как друга ропот заунывный,

Как зов его в прощальный час,

Твой грустный шум, твой шум призывный,

Услышал я последний раз.

Моей души предел желанный!

Как часто по брегам твоим

Бродил я тихий и туманный,

Заветным умыслом томим!

Как я любил твои отзывы,

Глухие звуки, бездны глас,

И тишину в вечерний час,

И своенравные порывы!

Смиренный парус рыбарей,

Твоею прихотью хранимый,

Скользит отважно средь зыбей:

Но ты взыграл, неодолимый, –

И стая тонет кораблей.

Не удалось навек оставить

Мне скучный, неподвижный брег,

Тебя восторгами поздравить

И по хребтам твоим направить

Мой поэтический побег.

Ты ждал, ты звал... я был окован;

Вотще рвалась душа моя;

Могучей страстью очарован,

У берегов остался я.

О чём жалеть? Куда бы ныне

Я путь беспечный устремил?

Один предмет в твоей пустыне

Мою бы душу поразил.

Одна скала, гробница славы…

Там погружались в хладный сон

Воспоминанья величавы:

Там угасал Наполеон.

Там он почил среди мучений.

И вслед за ним, как бури шум,

Другой от нас умчался гений,

Другой властитель наших дум.

Исчез, оплаканный свободой,

Оставя миру свой венец.

Шуми, взволнуйся непогодой:

Он был, о море, твой певец.

13

Твой образ был на нём означен,

Он духом создан был твоим:

Как ты, могущ, глубок и мрачен,

Как ты, ничем не укротим.

Мир опустел… Теперь куда же

Меня б ты вынес, океан?

Судьба земли повсюду та же:

Где капля блага, там на страже

Уж просвещенье иль тиран.

Прощай же, море! Не забуду

Твоей торжественной красы

И долго, долго слышать буду

Твой гул в вечерние часы.

В леса, в пустыни молчаливы

Перенесу, тобою полн,

Твои скалы, твои заливы,

И блеск, и тень, и говор волн.

Дон

Блеща средь полей широких,

Вот он льётся!.. Здравствуй, Дон!

От сынов твоих далёких

Я привёз тебе поклон.

Как прославленного брата,

Реки знают тихий Дон;

От Аракса и Евфрата

Я привёз тебе поклон.

Отдохнув от злой погони,

Чуя родину свою,

Пьют уже донские кони

Арпачайскую струю.

Приготовь же, Дон заветный,

Для наездников лихих

Сок кипучий, искрометный

Виноградников твоих.

Е.А. Баратынский

Водопад

Шуми, шуми с крутой вершины,

Не умолкай, поток седой!

Соединяй протяжный вой

С протяжным отзывом долины.

Я слышу: свищет аквилон,

Качает елию скрыпучей,

И с непогодою ревучей

Твой рев мятежный соглашен.

Зачем с безумным ожиданьем

К тебе прислушиваюсь я?

14

Зачем трепещет грудь моя

Каким-то вещим трепетаньем?

Как очарованный, стою

Над дымной бездною твоею.

И, мнится, сердцем разумею

Речь безглагольную твою.

Шуми, шуми с крутой вершины,

Не умолкай, поток седой!

Соединяй протяжный вой

С протяжным отзывом долины!

Александр Полежаев

Море

Я видел море, я измерил

Очами жадными его:

Я силы духа моего

Перед лицом его проверил.

«О море, море! – я мечтал

В раздумье грустном и глубоком. –

Кто первый мыслил и стоял

На берегу твоём высоком?

Кто, неразгаданный в веках,

Заметил первый блеск лазури,

Войну громов и ярость бури

В твоих младенческих волнах?

Куда исчезли друг за другом

Твоих владельцев племена,

О коих весть нам предана

Одним злопамятным досугом?

...

Всегда ли, море, ты почило

В скалах, висящих надо мной?

Или неведомая сила,

Враждуя с мирной тишиной,

Не раз твой образ изменила?

Что ты? откуда? из чего?

Игра случайная природы

Или орудие свободы,

Воззвавшей всё из ничего?

Надолго ль влажная порфира

Твоей бесстрастной красоты

Осуждена блистать для мира

Из недр бездонной пустоты?»

Вот тайный плод воображенья

Души, волнуемой тоской,

За миг невольный восхищенья

Перед пучиною морской!..

Я вопрошал её.. Но море,

Под знойным солнечным лучом

Сребрясь в узорчатом уборе,

Меж тем лелеялось кругом

В своём покое роковом.

Через рассыпанные волны

15

Катились груды новых волн,

И между них, отваги полный,

Нырял пред бурей утлый чёлн.

Счастливец, знаешь ли ты цену

Смешного счастья твоего?

Смотри на чёлн – уж нет его:

В отваге он нашёл измену!..

В другое время на брегах

Балтийских вод, в моей отчизне,

Красуясь цветом юной жизни,

Стоял когда-то я в мечтах;

Но те мечты мне сладки были:

Они приветно сквозь туман,

Как за волной волну, манили

Меня в житейский океан.

И я поплыл... О море, море!

Когда увижу берег твой?

Или, как чёлн залётный, вскоре

Сокроюсь в бездне гробовой?

Владимир Бенедиктов

Горные выси

Одеты ризою туманов

И льдом заоблачной зимы,

В рядах, как войско великанов,

Стоят державные холмы.

Привет мой вам, столпы созданья,

Нерукотворная краса,

Земли могучие восстанья,

Побеги праха в небеса!

Здесь – с грустной цепи тяготенья

Земная масса сорвалась

И, как в порыве вдохновенья,

С кипящей думой отторженья

В отчизну молний унеслась;

Рванулась выше… но открыла

Немую вечность впереди;

Чело от ужаса застыло,

А пламя спряталось в груди;

И вот – на тучах отдыхая,

Висит громада вековая,

Чужая долу и звездам;

Она с высот, где гром рокочет,

В мир дольний ринуться не хочет,

Не может прянуть к небесам.

О горы – первые ступени

К широкой, вольной стороне!

С челом открытым, на колени

Пред вами пасть отрадно мне.

Как праха сын, клонюсь главою

Я к вашим каменным пятам

С какой-то робостью, – а там,

Как сын небес, пройду пятою

По вашим буйным головам!

16

Природа

Сонет

Повсюду прелести, везде живые краски.

Для всех природы длань исполнена даров.

Зачем же, к красоте бесчувственно суров,

Ты ищешь тайн её и жаждешь их огласки?

Любуйся дивною, пей девственные ласки,

Но целомудренно храни её покров!

Смирись пред ней! Не рви таинственных узлов

И не срывай с неё застенчивой повязки!

Куда не оглянись – везде гиероглиф.

На краски радуги луч света раздробив,

Нам – что такое свет? – не высказала призма.

Есть сердце у тебя: пади, благоговей

И бойся исказить догадкою своей

Сокрытое во тьме святого мистицизма!

Вулкан

Сонет

Нахмуренным челом простёрся он высоко;

Пятою он земли утробу придавил, –

Курится и молчит надменно, одиноко;

Мысль огнемётную он в сердце затаил…

Созрела – он вздохнул так тяжко, так глубоко,

Что землю покачнул и небо помрачил.

И камни, прах и дым размётаны широко,

И лавы бурный ток окрестность обкатил.

Он – гений естества, и след опустошенья,

Который он простёр, жизнь ярче оцветит!

Смирись: ты не постиг природы назначенья.

Так в человечестве бич-гений зашумит –

Толпа его клянёт средь дикого смятенья,

А он, свирепствуя, земле благотворит.

Фёдор Тютчев

Снежные горы

Уже полдневная пора

Палит отвесными лучами, –

И задымилася гора

С своими чёрными лесами.

Внизу, как зеркало стальное,

Синеют озера струи,

И с камней, блещущих на зное,

В родную глубь спешат ручьи.

17

И между тем как полусонный

Наш дольний мир, лишённый сил,

Проникнут негой благовонной,

Во мгле полуденной почил, –

Горе`, как божества родные,

Над издыхающей землёй

Играют выси ледяные

С лазурью неба огневой.

* * *

С горы скатившись, камень лёг в долине. –

Как он упал? никто не знает ныне –

Сорвался ль он с вершины сам собой,

Или низвергнут мыслящей рукой?

Столетье за столетьем пронеслося:

Никто ещё не разрешил вопроса!

Аполлон Майков

Болото

Я целый час болотом занялся.

Там белоус торчит, как щётка жёсткий;

Там точно пруд зелёный разлился;

Лягушка, взгромоздясь, как на подмостки,

На старый пень, торчащий из воды,

На солнце нежится и дремлет… Белым

Пушком одеты тощие цветы;

Над ними мошки вьются роем целым;

Лишь незабудок сочных бирюза

Кругом глядит умильно мне в глаза,

Да оживляют бедный мир болотный

Порханье белой бабочки залётной

И хлопоты стрекозок голубых

Вокруг тростинок тощих и сухих.

Ах! Прелесть есть и в этом запустенье!..

А были дни, моё воображенье

Пленял лишь вид подобных тучам гор,

Небес глубоких праздничный простор,

Монастыри, да белых вилл ограда

Под зеленью плюща и винограда…

Или луны торжественный восход

Между колонн руины молчаливой,

Над серебром с горы падущих вод…

Мне в чудные гармоний переливы

Слагался рёв катящихся зыбей;

В какой-то мир вводил он безграничный,

Где я робел душою непривычной

И радостно присутствие людей

Вдруг ощущал, сквозь этот гул упорный,

По погремушкам вьючных лошадей,

Тропинкою спускающихся горной…

И вот – теперь такою же мечтой

Душа полна, как и в былые годы,

И так же здесь заманчиво со мной

Беседует таинственность природы.

18

Альпийские ледники

Сырая мгла лежит в ущелье,

А там – как призраки легки,

В стыдливом девственном веселье,

В багрянце утра – ледники!

Какою жизнью веет новой

Мне с этой снежной вышины,

Из этой чистой, бирюзовой

И света полной глубины!

Там, знаю, ужас обитает,

И нет людского там следа, –

Но сердце точно отвечает

На чей-то зов: «Туда! Туда!»

Афанасий Фет

Горная высь

Превыше туч, покинув горы

И наступя на тёмный лес,

Ты за собою смертных взоры

Зовёшь на синеву небес.

Снегов серебряных порфира

Не хочет праха прикрывать;

Твоя судьба – на гранях мира

Не снисходить, а возвышать.

Не тронет вздох тебя бессильный,

Не омрачит земли тоска;

У ног твоих, как дым кадильный,

Вияся, тают облака.

* * *

Морская даль во мгле туманной;

Там парус тонет, как в дыму,

И волны в злобе постоянной

Бегут к прибрежью моему.

Из них одной, избранной мною,

Навстречу пристально гляжу

И за грядой её крутою

До камня влажного слежу.

К ней чайка плавная спусилась, –

Не дрогнет острое крыло.

Но вот громада докатилась,

Тяжеловесна, как стекло;

Плеснула в каменную стену,

Вот звонко грянет на плиту –

А уж подкинутую пену

Разбрызнул ветер на лету.

19

Прибой

Утёсы. Зной и сон в пустыне.

Песок да звонкий хрящ кругом,

И вдалеке земной твердыне

Морские волны бьют челом.

На той черте уже безвредной,

Не докатясь до красных скал,

В последний раз зелёно-медный

Сверкает Средиземный вал;

И, забывая век свой бурный,

По пёстрой отмели бежит

И преломленный и лазурный;

Но вот преграда – он кипит,

Жемчужной пеною украшен,

Встаёт на битву со скалой

И, умирающий, всё страшен

Всей перейдённой глубиной.

Алмаз

Не украшать чело царицы,

Не резать твёрдое стекло,

Те разноцветные зарницы

Ты рассыпаешь так светло.

Нет! В переменах жизни тленной

Среди явлений пёстрых – ты

Всё лучезарный, неизменный

Хранитель вечной чистоты.

Алексей Толстой

Из «Крымских очерков»

* * *

Солнце жжёт; перед грозою

Изменился моря вид:

Засверкал меж бирюзою

Изумруд и малахит.

Здесь на камне буду ждать я,

Как, вздымая корабли,

Море бросится в объятья

Изнывающей земли,

И, покрытый пеной белой,

Утомясь, влюблённый бог

Снова ляжет, онемелый,

У твоих, Таврида, ног.

20

* * *

Растянулся на просторе

И на сонных берегах,

Окунувши морду в море,

Косо смотрит Аюдаг.

Обогнуть его мне надо,

Но холмов волнистый рой,

Как разбросанное стадо,

Всё толпится надо мной.

Добрый конь мой, долго шёл ты,

Терпеливо ношу нёс;

Видишь там лилово-жёлтый,

Солнцем тронутый утёс?

«Добрый конь мой, ободрися,

Ускори ленивый бег,

Там под сенью кипариса

Ждёт нас ужин и ночлег!»

Вот уж час, как в ожиданье

Конь удваивает шаг,

Но на прежнем расстоянье

Косо смотрит Аюдаг.

Тучи море затянули,

Звёзды блещут в небесах,

Но не знаю, обогну ли

Я до утра Аюдаг?

Николай Щербина

К морю

С какою радостью я свиделся с тобою,

О зеркало небес, наш исполин земной!

Какою-то высокою мечтою

Я воскрылен, когда ты предо мной.

Я трепещу, когда валы вздымая,

Ты восстаёшь кичливо до небес

И, облака волнами подпирая,

Шумишь, как вихрь, волнуешься, как лес.

Твой грозный шум, могучее стенанье

И буйное зыбучих волн плесканье

И жемчугом, и думою кипят.

О, если б знать мне мысль твою, стихия,

Что волны мне так шумно говорят,

О чём ревут их вопли вековые!

21

Константин Случевский

* * *

Что, камни не живут? Не может быть! Смотри,

Как дружно все они краснеют в час зари,

Как сохраняют в ночь то мягкое тепло,

Которое с утра от солнца в них сошло!

Какой ужасный гул идёт от мостовых!

Как крепки камни все в призваниях своих, –

Когда они реку вдоль берега ведут,

Когда покойников, накрывши, стерегут,

И как гримасничают долгие века,

Когда ваятеля искусная рука

Увековечит нам под лоском красоты

Чьи-либо гнусные, проклятые черты!

Иван Бунин

Ручей

Ручей среди сухих песков…

Куда спешит и убегает?

Зачем меж скудных берегов

Так стойко путь свой пролагает?

От зноя бледен небосклон,

Ни облачка в лазури жаркой,

Весь мир как будто заключён

В песчаный круг в пустыне яркой.

А он прозрачен, говорлив,

Он словно знает, что с востока

Придёт он к морю, где залив

Пред ним раскроет даль широко –

И примет светлую струю,

Под вольной ширью небосклона,

В безбрежность синюю свою,

В своё торжественное лоно.

Трясина

Болото тихой северной страны

В осенних сумерках таинственней

погоста.

Цветут цветы.

Мы не поймём их роста

Из заповедных недр, из сонной глубины.

Порой, грустя,

мы вспоминаем что-то…

Но что? Мы и земле и богу далеки…

В гробах трясин родятся огоньки…

Во тьме родится свет…

Мы – огоньки болота.

22

Родник

В глуши лесной, в глуши зелёной,

Всегда тенистой и сырой,

В крутом овраге под горой

Бьёт из камней родник студёный.

Кипи, играет и спешит,

Крутясь хрустальными клубами,

И под ветвистыми дубами

Стеклом расплавленным бежит.

А небеса и лес нагорный

Глядят, задумавшись в тиши,

И в светлой влаге голыши

Дрожат мозаикой узорной.

Обвал

В степи, с обрыва, на сто миль

Морская ширь открыта взорам.

Внизу, в стремнине, глина, пыль,

Щепа и кости с мелким сором.

Гудели ночью тополя,

В дремоте море бушевало –

Вдруг тяжко охнула земля,

Весь берег дрогнул от обвала!

Сегодня там стоят, глядят

И алой, белой повиликой

На солнце зонтики блестят

Над бездной пенистой и дикой.

Никто не знал, что здесь – погост,

Да и теперь – кому он нужен!

Весенний ветер свеж и прост,

Он только с молодостью дружен!

Внизу щепа, гробы в пыли…

Да море берег косит, косит

Серпами волн – и от земли

Далёко сор её уносит!

Саша Чёрный

Из цикла «У Балтийского моря»

Видно, север стосковался

По горячим южным краскам –

Не узнать сегодня моря, не узнать сегодня волн…

Зной над морем разметался,

И под солнечною лаской

Весь залив до горизонта синевой прозрачной полн.

На песке краснеют ивы,

23

Греют листья, греют прутья,

И песок такой горячий, золотистый, молодой!

В небе облачные нивы

На безбрежном перепутье

Собрались и янтарятся над широкою водой.

Александр Блок

* * *

Полюби эту вечность болот:

Никогда не иссякнет их мощь.

Этот злак, что сгорел, – не умрёт.

Этот куст – без истления – тощ.

Эти ржавые кочки и пни

Знают твой отдыхающий плен.

Неизменно предвечны они, –

Ты пред Вечностью полон измен.

Одинокая участь светла.

Безначальная доля свята.

Это вечность Сама снизошла

И навеки замкнула уста.

Тишина цветёт

Здесь тишина цветёт и движет

Тяжёлым кораблём души,

И ветер, пёс послушный, лижет

Чуть при`гнутые камыши.

Здесь в заводь праздную желанье

Свои приводит корабли.

И сладко тихое незнанье

О дальних ропотах земли.

Здесь лёгким образам и думам

Я отдаю стихи мои,

И томным их встречают шумом

Реки согласные струи.

И, томно опустив ресницы,

Вы, девушки, в стихах прочли,

Как от страницы до страницы

В даль потянули журавли.

И каждый звук был вам намёком

И несказанным – каждый стих.

И вы любили на широком

Просторе лёгких рифм моих.

И каждая навек узнала

И не забудет никогда,

Как обнимала, целовала,

Как пела тихая вода.

24

Игорь Северянин

Родник

Восемь лет эту местность я знаю.

Уходил, приходил, – но всегда

В этой местности бьёт ледяная

Неисчерпываемая вода.

Полноструйный родник, полнозвучный,

Мой родной, мой природный родник,

Вновь к тебе (ты не можешь наскучить!)

Неотбрасываемо я приник.

И светло мне глаза оросили

Слёзы гордого счастья, и я

Восклицаю: ты – символ России,

Изнедривающаяся струя!

Пётр Драверт

В Олекминских пещерах

Я – в обширной подземной пещере.

Глухо… пусто… темно…

Здесь когда-то давно

Хоронилися хищные звери…

Желтоватый скелет иногда

Средь камней выступает…

Факел тускло мерцает…

Где-то падает дробно вода.

Воздух, спёртый под сводами, ожил,

Шум неясный поплыл;

Слышно веянье крыл:

Я летучих мышей потревожил.

Исчезают в испуге оне,

Чёрным дымом задеты;

Мчатся их силуэты

По бугристой, наклонной стене…

Дальше, дальше… Вот узким проходом

Начался коридор,

В глубине тонет взор.

Может быть, я приду к антиподам.

Неуверенно ноги скользят

По уклону крутому;

Но ко мраку густому

Привыкает внимательный взгляд…

Под соляными утёсами

Над рекой извилистой странно-онемелые

Грезят лики белые

Соляных столбов.

Лунной ночью кажется, будто привидения

Вышли для радения,

Бросив сон гробов.

25

Снега нет, а холодно… Дни такие ясные,

Сохнут склоны красные,

И на их коре

Возникают выцветы – чешуи пушистые,

Крапины бугристые,

Глины – в серебре!

Средь распадка узкого мох ползучий в инее.

Небо бледно-синее

Ждёт гонцов зимы…

На далёком западе – в чётких завершениях,

Плавных округлениях

Горы и холмы…

Над ольхой увядшею ель грустит зелёная,

Мчит река солёная

Мягкую шугу.

Лось на отмель выбежал, чутко озирается –

И опять скрывается

В тихую тайгу.

Там хранят молчание великаны хвойные,

Важные, спокойные

Лиственниц прямых –

И глядят вершинами на утёсы белые,

Словно поседелые

В думах вековых.

Кысыл-Тус на р. Кемпендяй

У водопада

Шумит поток, с высоких круч спадая,

С отвесных круч спадая

В глухой провал;

Дробит себя в алмазах брызг – рыдая,

Как чайка молодая, –

Средь тёмных скал.

Дорога фей аркадой семицветной,

Дугою семицветной

Возведена;

В игре лучей узывчиво-приветной –

Надежды мост заветный,

Блестит она.

Волокна струй в бушующем паденьи,

В стремительном паденьи

Переплелись,

Катятся вниз в лазурном дерзновеньи

И вот – в одно мгновенье,

Оборвались!

А в валунах пузырчатая пена,

Серебряная пена,

Журча, бежит;

Ей никогда не вырваться из плена;

26

Как в бурунах сирена,

Она дрожит.

Дремучий лес приемлет бездны звуки,

Приемлет чутко звуки

Бурливых вод

И протянул взлохмаченные руки

С порывом жуткой муки

В небесный свод…

Тас-Юрюя, Олекминского окр.

Осип Мандельштам

Чернозём

Переуважена, перечерна, вся в холе,

Вся в холках маленьких, вся воздух и призор.

Вся рассыпаючись, вся образуя хор –

Комочки влажные моей земли и воли.

В дни ранней пахоты – черна до синевы,

И безоружная в ней зиждется работа –

Тысячехолмие распаханной молвы –

Знать, безокружное в окружности есть что-то.

И всё-таки земля – проруха и обух –

Не умолить её, как в ноги ей ни бухай:

Гниющей флейтою настраживает слух,

Кларнетом утренним зазябливает ухо.

Как на лемех приятен жирный пласт,

Как степь лежит в апрельском повороте…

Ну, здравствуй, чернозём,

Будь мужествен, глазаст –

Черноречивое молчание в работе.

Воронеж

* * *

Я нынче в паутине световой, –

Черноволосой, светло-русой.

Народу нужен свет и воздух голубой.

И нужен хлеб и снег Эльбруса.

И не с кем посоветоваться мне,

А сам найду его едва ли, –

Таких прозрачных плачущих камней

Нет ни в Крыму, ни на Урале.

Народу нужен стих таинственно-родной,

Чтоб от него он вечно просыпался

И льнянокудрою, каштановой волной –

Его звучаньем – умывался…

27

Борис Пастернак

Морской мятеж (Отрывок из поэмы «Девятьсот пятый год»)

Приедается всё.

Лишь тебе не дано примелькаться.

Дни проходят,

И годы проходят

И тысячи, тысячи лет.

В белой рьяности волн,

Прячась

В белую пряность акаций,

Может ты-то их,

Море,

И сводишь, и сводишь на нет.

Ты на куче сетей.

Ты курлычешь,

Как ключ, балагуря,

И, как прядь за ушком,

Чуть щекочет струя за кормой.

Ты в гостях у детей.

Но какою неслыханной бурей

Отзываешься ты,

Когда даль тебя кличет домой!

Допотопный простор

Свирепеет от пены и сипнет.

Расторопный прибой

Сатанеет

От прорвы работ.

Всё расходится врозь

И по-своему воет и гибнет,

И, свинея от тины,

По сваям по-своему бьёт.

Пресноту парусов

Оттесняет назад

Одинакость

Помешавшихся красок,

И близится ливня стена.

И всё ниже спускается небо

И падает накось,

И летит кувырком,

И касается чайками дна…

Волны

(Отрывок)

Зовите это как хотите,

Но всё кругом одевший лес

Бежал, как повести развитье,

И сознавал свой интерес.

Он брал не фауной фазаньей,

Не сказочной осанкой скал, –

28

Он сам пленял, как описанье,

Он что-то знал и сообщал.

Он сам повествовал о плене

Вещей, вводимых не на час,

Он плыл отчётом поколений,

Служивших за сто лет до нас.

…

Вот чем лесные дебри брали,

Когда на рубеже их царств

Предупрежденьем о Дарьяле

Со дна оврага вырос Ларс.

Всё смолкло, сразу впав в немилость,

Всё стало гулом; сосны, мгла…

Всё громкой тишиной дымилось,

Как звон во все колокола.

Кругом толпились гор отроги,

И новые отроги гор

Входили молча по дороге

И уходили в коридор.

А в их толпе у парапета

Из-за угла, как пешеход,

Прошедший на рассвете Млеты,

Показывался небосвод.

Он дальше шёл. Он шёл отселе,

Как всякий шёл. Он шёл из мглы

Удушливых ушей ущелья –

Верблюдом сквозь ушко иглы.

Он шёл с котомкой по` дну балки,

Где кости круч и облака

Торчат, как палки катафалка,

И смотрят в клетку рудника.

На дне той клетки едким натром

Травится Терек, и руда

Орёт пред всем амфитеатром

От боли, страха и стыда.

Он шёл породой, бьющей настежь

Из преисподней на простор,

А эхо, как шоссейный мастер,

Сгребало в пропасть этот сор.

Павел Васильев

Иртыш

Камыш высок, осока высока,

Тоской набух тугой сосок волчицы,

Слетает птица с дикого песка,

Крылами бьёт и на волну садится.

29

Река просторной родины моей,

Просторная,

Иди под непогодой,

Теки, Иртыш, выплескивай язей –

Князь рыб и птиц, беглец зеленоводый.

Светла твоя подводная гроза.

Быстры волны шатучие качели,

И в глубине раскрытые глаза

У плавуна, как звёзды, порыжели.

И в погребах песчаных в глубине,

С косой до пят, румяными устами,

У сундуков незапертых на дне

Лежат красавки с щучьими хвостами.

Сверкни, Иртыш, их перстнем золотым!

Сон не идёт, заботы их не точат,

Течением относит груди им

И раки пальцы нежные щекочут.

Маши турецкой кистью камыша.

Теки, Иртыш! Любуюсь, не дыша,

Одним тобой, красавец остроскулый.

Оставив целым мёду полковша,

Роскошествуя, лето потонуло.

Мы встретились. Я чалки не отдам,

Я сердца вновь вручу тебе удары…

По гребням пенистым, по лебедям

Ударили колёса «Товар-пара».

Он шёл, одетый в золото и медь,

Грудастый шёл. Наряженные в ситцы,

Ладонь к бровям, сбегались поглядеть

Досужие приречные станицы.

Как медлит он, теченье поборов,

Покачиваясь на волнах дородных…

Над неоглядной далью островов

Приветственный погуливает рёв –

Бродячий сын компаний пароходных.

Катайте бочки, сыпьте в трюмы хлеб,

Ссыпайте соль, которою богаты.

Мне б горсть большого урожая, мне б

Большой воды грудные перекаты.

Я б с милой тоже повстречаться рад –

Вновь распознать, забытые в разлуке,

Из-под ресниц позолочённый взгляд,

Её волос могучий перекат

И зноем зацелованные руки.

Чтоб про других шепнула: «Не вини…»

Чтоб губ от губ моих не отрывала,

Чтоб свадебные горькие огни

Ночь на баржах печально зажигала.

30

Чтобы Иртыш, меж рек иных скиталец,

Смыл тяжкий груз накопленной вины,

Чтоб вместо слёз на лицах оставались

Лишь яростные брызги от волны!

Леоднид Мартынов

* * *

Трава

Никудышная, сорная,

Но в тёплом своём естестве

Земля, точно женщина чёрная,

Покоится в этой траве.

А к ночи ещё и красивее

Вся с ног и до головы

Во мгле точно женщина синяя,

Восстанет земля из травы.

И глянут на землю на дальнюю,

На весь её тусклый покров,

На смутность её глобальную

Глазища иных миров.

Зелёная, жёлтая, бурая,

В пустынях, в горах и лесах

Земля, точно женщина хмурая,

Пригрезится им в небесах.

Но всё это только поэзия,

Романтика только одна,

И чем бы там в небе ни грезили –

Земля не такой им видна.

Их грёзы с моими не вяжутся,

И женщиною земной

Им даже и вовсе не кажется

Земля моя вместе со мной.

Башкирская пещера

Что знаете вы

О башкирской пещере?

Ответьте!

Известно об этой пещере, по крайней уж мере, лет двести.

Ещё при царице Елисавете

Об этой пещере поведали русским башкиры.

Проверить известье

Один просвещённый учёный к пещере подъехал в карете,

Но всё-таки не был фонарь, им зажжённый в пещере,

Достаточно светел, –

Учёный всего не заметил.

Прошли и ещё два столетья, и только на третье

Мы поняли, что за сокровища в этой таятся пещере,

Какие на стенах её нарисованы твари, и птицы, и звери

Смолистою копотью факелов, угольной пылью

И охрою жёлтой, бордовой и красной…

31

О, эти копыта и хоботы, гривы и крылья –

Весь мир первобытный ужасный, опасный, прекрасный –

Олени и мамонты, тигры, слоны, носороги!

Но как это странно, – я просто с трудом в это верю! –

У этой пещеры два века стоять на пороге

И в недра пещеры не видеть короткой дороги!

Быть может, мешали какие-то древние двери?

Да нет, их и не было вовсе! А может быть, страхи, поверья

Мешали проникнуть нам в эти чертоги?

Быть может, какие-то боги

Нам путь преграждали? Да нет, – о богах позабыли давно мы!

А может быть, всё же мешали какие-то гномы

Найти, что оставил для нас кроманьонец, художник умелый,

В пещере над этой рекою, которая названа Белой?

Но вот заглянули мы в доледниковый период.

И только один я из этого делаю вывод:

Уж так мы устроены, люди, что будто туман над лугами

Скрывает всё то, что таится у нас под ногами,

И так повелось в этом мире, что часто веками

Не можем мы тронуть того, что у нас под руками,

И очень нередко сегодня не видим глазами

Того, что назавтра самим нам должно показаться азами.

* * *

Ты видел ли, как в час отлива,

Великой жаждой обуян,

Свои же собственные волны

Заглатывает океан?

И кажется – исчезнет вовсе,

Не возвратится никогда

Катящаяся в час отлива

Неудержимая вода.

Что остаётся? Только лужи,

Все в водорослях по краям!

И замечал ли ты, блуждая

По скользкой гальке возле ям,

Что в них и панцири омаров,

И лапы ржавых якорей,

Как затонувшие доспехи

Исчезнувших богатырей?

Но неизбежен час прилива,

Чтоб снова из бездонной мглы

Обрушились на плоский берег

Тяжеловесные валы.

О, солнце там, на пенных гривах!

Не видишь разве? Вот оно,

Как будто бы на бурных нивах

Бушует зрелое зерно!

32

Воздух

Воздух

Создан из вздохов,

Из возгласов, рёва и воя,

Он создание жизни,

И он эту землю покрыл

Пеленой перегноя, цветами, листвой и травою –

Воздух, взболтанный взмахами крыльев,

Густой от сопения рыл.

Это мы,

Все мы вместе

В берлогах и норах, в домах, водоёмах и гнёздах,

Зачастую ещё пожирая друг дружку живьём,

Надышали ноздрями, пастями и ртами свой воздух,

Это мы создаём атмосферу, в которой живём.

Это мы,

Превращая древесную кашу в газеты,

Шкуру в шубы и кожу телят в переплёты для книг, –

Это мы надышали воздушный покров

Нашей пышной и душной планеты,

Но изменим мы к лучшему

Этой планеты

Химический

Лик!

Николай Тихонов

Ущелье Ай-Дэрэ В. Луговскому

Ты проедешь Сумбар,

И в полуночный пар

Ты минуешь рудник Арпаклен

И пройдёшь по хребту

Через всю высоту,

Сквозь луга и сквозь каменный плен,

Где, как мёртвый пастух,

Громоздится уступ,

Словно овцы – кусты по горе,

Пусти шагом коня

В жар зелёного дня:

То ущелье зовут Ай-Дэрэ.

Травы – брата родней,

В темножильях камней

Родников отчеканена дрожь.

Лучше рощ, гибче вод,

Драгоценней пород

Ты в Туркмении, верь, не найдёшь.

Никого не предашь,

Ты останешься наш,

Но вдохни этот воздух, какой он!

Ты отрады такой

33

Не встречал под рукой,

Ты такого не ведал покоя.

На большие года

Будет память горда.

Будет сердце – как конь на заре,

А в томительный час

Повторишь ты не раз:

То ущелье зовут Ай-Дэрэ.

* * *

Я снова посетил Донгузорун,

Где лёд светил в реке седой бурун.

Остры, свежи висели вкруг снега,

Я видел: жизнь моя опять строга,

И я опять порадовался ей,

Что можно спать в траве между камней,

И ставить ногу в пенистый поток,

И знать тревогу каменных берлог.

В глуши угрюмой, лёжа у костра,

Перебирать все думы до утра.

И на заре, поднявшись на локте,

Увидеть мир, где все цвета не те…

Всеволод Рождественский

Камешки Коктебеля

Осколки обточенной лавы,

Лазурному морю сродни,

Вы были мучительно правы,

Напомнив мне давние дни.

Я снова вас вижу на пляже,

Сквозистые, с жилкой внутри,

Где есть и морские пейзажи,

И бледные перья зари.

Прозрачный глазок халцедона,

Агат, аметист голубой,

На берег волною зелёной

Вас море выносит с собой.

В шафране закатного зноя

Среди лиловатых холмов

Иду я вдоль кромки прибоя

На свой ежедневный улов.

В тени опрокинутой лодки,

Лишь полдень на убыль пойдёт,

Я вас разбираю, как чётки,

Как зёрна удач и невзгод.

Милы мне и яркость, и млечность,

Я сам отыскал вас в песке

34

И, каплей застывшую, вечность

В своей согреваю руке.

* * *

Немолчное море… века и века

Оно о скалу разбивает бока.

И, тяжкие волны обрушив в песок,

Волочится пеной у каменных ног.

И так же веками недвижна, нема

Земля, потому что упряма сама.

Молчанье и грохот. Набег и отпор.

Веками идёт нескончаемый спор.

Живёт Человек у скалы в шалаше,

И землю, и море вместил он в душе.

Покой и движенье извечно равны.

В нём тело – от камня, душа – от волны.

Максимилиан Волошин

Коктебель

Как в раковине малой – Океана

Великое дыхание гудит,

Как плоть её мерцает и горит

Отливами и серебром тумана,

А выгибы её повторены

В движении и завитке волны, –

Так вся душа моя в твоих заливах,

О, Киммерии тёмная страна,

Заключена и преображена.

С тех пор, как отроком у молчаливых,

Торжественно-пустынных берегов

Очнулся я – душа моя разъялась.

И мысль росла, лепилась и ваялась

По складкам гор, по выгибам холмов.

Огнь древних недр и дождевая влага

Двойным резцом ваяли облик твой.

И сих холмов однообразный строй

И напряжённый пафос Карадага,

Сосредоточенность и теснота

Зубчатых скал, а рядом широта

Степных равнин и мреющие дали

Стиху разбег, а мысли меру дали;

Моей мечтой с тех пор напоены

Предгорий героические сны

И Коктебеля каменная грива;

Его полынь хмельна моей тоской,

Мой стих поёт в волнах его прилива,

И на скале, замкнувшей зыбь залива,

Судьбой и ветрами изваян профиль мой.

35

Сергей Марков

Девичья грудь

Кто был у Девичьей груди?

Такая есть гора!

…Огонь и солнце впереди

И степь из серебра.

Меж двух сияющих холмов –

Как я заметить смог –

Под ожерельем валунов

Лежит раздельный лог.

Мы среди сказочных вершин

Прервали долгий путь.

Выходим молча из машин.

Тепла земная грудь.

Нам показалось: нет конца

Великой тишине,

И два коралловых венца

Пронзили сердце мне…

Мы возвращаемся назад,

И кружатся в ночи

Над городом Семи Палат

Песчаные смерчи.

Самуил Маршак

* * *

Текла, извивалась, блестела

Река меж зелёных лугов.

А стала недвижной и белой,

Чуть-чуть голубе снегов.

Она покорилась оковам.

Не знаешь, бежит ли вода

Под белым волнистым покровом

И вёрстами крепкого льда.

Чернеют прибрежные ивы,

Из снега торчат тростники,

Едва намечая извивы

Пропавшей под снегом реки.

Лишь где-нибудь в проруби зыбко

Играет и дышит вода,

И в ней краснопёрая рыбка

Блеснёт чешуёй иногда.

36

Степан Щипачёв

* * *

Урал. Он лёг в мою строку

Во всю длину, размашисто и строго.

Он Азиатскому материку

Пришёлся каменным порогом.

Ему известен мамонта скелет

В грунтах промёрзлых. Ливнями, ветрами

Его точили миллионы лет,

Чтобы строкою засверкали грани.

Железо, никель, хромовые руды

Я трону словом, рифму им найду,

Недаром в копях камень изумрудный

Зелёным глазом смотрит в темноту.

Урал запутает тропою лисьей,

Черникой спелой потчевать начнёт,

Блеснёт меж сосен речкой Сосьвой,

В теснине речкой Вишерой блеснёт.

До светлой тучи ледником достанет,

В озёра глянет, в стих войдёт таким.

Он весь пропах лесами и цветами

И горьковатым дымом заводским.

Николай Браун

Валун

Вскипают волны в вечном споре,

Дробятся пылью водяной.

А он один стоит у моря

Окаменевшею волной.

Один, как бог. С кем спорить богу?

Лишь галька мелкая кругом

Гремит, судачит где-то сбоку

О чём-то мелком, о своём.

И в небреженье своенравном

Он лишь порою вспомнить рад,

Как жил когда-то в царстве равных,

Таких же каменных громад.

Их вековечное безмолвье

Такой гремело тишиной,

Что стрелы огненные молний

Их обходили стороной.

И это было не страданьем

Глухонемых.

Но это был

Язык извечный мирозданья,

Язык планет,

Язык светил.

Как под руками человека

Душа кричит в немой строке,

37

Так мир в тиши звучит от века

На этом тайном языке.

И не в безмолвье своенравном

Стоит громада валуна.

Он одинок.

Но только равным

Печаль души его слышна.

Александр Гитович

Ереванский пейзаж

Здесь грозный памятник стоял

И нас давил, как слово божье,

И вот – остался пьедестал,

Где мы толпились у подножья.

И так, и этак вьётся нить,

Но сердце человека радо,

Что никому не заслонить

Архитектуру Арарата.

Лев Кондырев

Эльбрус

Как будто

Всей земли

Поднять пытаясь груз

К мерцанью звёзд,

К их вечному

Движенью,

Ледовый торс

Поднял старик ЭЛЬБРУС,

Взбугрив

Мускулатуру в напряженье.

Гигант гранитный,

Прянув в высоту

Над всей плеядой

Горных великанов,

Как человек,

Дымился он в поту

Своих незамерзающих

Туманов.

Прекрасен лик Эльбруса был

В лучах

Луны, как бы

Отлитой из металла…

Трещали жилы –

Трещины в плечах,

И в сердце

Лава

Грозно клокотала.

38

Вадим Шефнер

Однажды в тайге

На откосе крутого оврага,

Там, где не было встреч и разлук,

Красота, как медовая брага,

Закружила мне голову вдруг.

Я шагнул по нетоптаной глине,

Я нагнулся – и чистый родник,

Одиноко журчавший доныне,

Благодарно к ладоням приник.

И в кипенье, в хрустальных изломах,

Отразил он сверкание дня,

И доверчиво ветви черёмух

Наклонились, касаясь меня.

Их цветы засияли, как звёзды,

Будто славя рожденье своё, –

Будто я красоту эту создал

Тем, что первым увидел её…

Лев Озеров

* * *

Бадахшанское богатство,

Камень неба – лазурит,

Он не терпит святотатства,

Чистым пламенем горит.

Привезли из Файзабада

Неба ясного кусок,

Упоительный для взгляда,

Обращённый на восток.

Обнадёженно, открыто,

Как из глуби бытия,

На тебя из лазурита

Смотрит вспыльчивость моя.

Анатолий Чивилихин

Горная речка

Я глянул вниз. Блестя, на дне ущелья

Змеился речки узкий поясок.

Тысячелетья, будто с ясной целью –

Плечо горы рассечь наискосок, –

Трудилась речка.

Дело шло неспоро,

Но, медленно точась среди камней,

За веком век пилила речка гору

Серебряною пилочкой своей.

Одним упорством в давнем поединке

Была она, чуть видная, сильна.

39

Преграду размывала по песчинке.

И вот смотри, что сделала она.

Стоит гора, унижена в гордыне,

Как будто бы рассечена мечом.

Красе ущелья мы дивимся ныне.

А речка, будто вовсе ни при чём,

Течёт себе, так кончив спор с горою,

Как не могли б ни порох, ни тротил.

Так труженик не верит сам порою,

Что он за век свой горы своротил.

Ущелью дали имя. Словно в сказке,

В полдневный час оно открылось нам.

Скажи мне, друг, как будет по-абхазски

Настойчивость – я речке имя дам.

Николай Тряпкин

Море

Белая отмель. И камни. И шелест прилива.

Море в полуденном сне с пароходом далёким.

Крикнешь в пространство. Замрёшь. Никакого отзыва.

Сладко, о море, побыть на земле одиноким.

Где-то гагара кричит над пустынею водной.

Редкие сосны прозрачны под северным светом.

Или ты снова пришёл – молодой и безродный –

К тундрам и скалам чужим, к неизвестным заветам:

Что там за тундрой? Леса в синеве бесконечной.

С берега чайки летят на речные излуки.

Снова я древний Охотник с колчаном заплечным,

Зной комариный в ушах – как звенящие луки.

Что там за морем? Лежат снеговые туманы.

Грезят метели под пологом Звёздного Чума.

Мир вам, земля, и вода, и полночные страны,

Вечно сверкающий кряж Ледяного Угрюма!

Сколько веков я к порогу Земли прорубался!

Застили свет мне лесные дремучие стены.

Двери открылись. И путь прямо к звёздам начался.

Дайте ж побыть на последней черте Ойкумены!

Мир вам, и солнце, и скалы, и птичьи гнездовья,

Запахов крепкая соль, как в начале творенья!

Всё впереди! А пока лишь – тепло да здоровье,

Чайки да солнце, да я, да морское свеченье.

Белая отмель. И камни. И шелест прилива.

Море в полуденном сне с пароходом далёким.

Крикнешь в пространство. Замрёшь. Никакого отзыва.

Сладко, о море, побыть на земле одиноким.

40

Василий Фёдоров

* * *

Да Винчи говорил:

Когда вы захотите

Какой-нибудь реке

Дать новый,

Лучший путь,

Вы как бы

У самой реки спросите,

Куда б она сама

Хотела повернуть.

Мысль Леонардо!

Обновись, и шествуй,

И вечно торжествуй

На родине моей.

Природа и сама

Стремится

К совершенству,

Не мучайте её,

А помогайте ей!

Давид Самойлов

* * *

Я, наконец, услышал море, –

Оно не покладая рук

Раскатывало у Бомбори

За влажным звуком влажный звук.

Шёл тихий дождь на побережье,

И, не пугая тишины,

Пел только мужественно-нежный,

Неутомимый звук волны.

Я засыпал под этот рокот,

И мне приснился сон двойной:

То слышал я орлиный клёкот,

То пенье женщины одной.

И этот клёкот, это пенье

И осторожный шум дождя

Сплелись на грани сновиденья,

То приходя, то уходя…

* * *

Сперва сирень, потом жасмин,

Потом – благоуханье лип,

И, перемешиваясь с ним,

Наваливается залив.

Здесь масса воздуха висит

Вверху, как лёгкое стекло.

Но если дождь заморосит,

Земля задышит тяжело.

41

Залив господствует везде,

Навязывая свой накат.

Деревья держит он в узде,

Захватывает весь закат.

Он на могучем сквозняке

Лежит пологим витражом.

И отражает всё в себе,

И сам повсюду отражён.

Ксения Некрасова

* * *

А земля наша прекрасна.

И, может быть, одинока

среди пламенных солнц

и каменно-голых планет.

И вероятней всего,

что сами мы –

ещё не выросшие боги,

живущие под воздухом целебным

на нашей зелёной

и сочной земле.

Николай Глазков

Река Урал

Это удивительно и странно,

Что она совсем не широка:

Исполняет должность океана

Межконтинентальная река!

Деревянный мостик, мост, мосточек

Оренбуржцам хорошо знаком:

По нему пройтись приятно очень

Из Европы в Азию пешком!

Искупаться можно утром летним –

И не надо чемпионом быть,

Чтоб от континента к континенту

Вольным стилем запросто проплыть.

Не имеет важного значенья,

Что пловца при этом отнесёт

Быстрое уральское теченье

Метров на пятьсот или шестьсот.

Милая, хорошая, большая,

Вольная казацкая река

И разъединяет и сближает

Дружественных два материка!

Водопад Кивач

Он то и дело гонит брёвна,

Их многотонно перебрав,

42

Остервенело и любовно

Осуществляет лесосплав.

Он со времён палеолита

Бежит по этим брёвнам вскачь,

Неистовый и знаменитый

Волшебный водопад Кивач.

Так, извергаясь ошалело,

Он по душевной простоте

Наполовину служит делу,

Наполовину – красоте.

Так и поэт, который смело

Своей доверился мечте,

Наполовину служит делу,

Наполовину – красоте.

Так и поэт, весёлый автор,

Стихи чеканя и граня,

Творит свои стихи для завтра

И для сегодняшнего дня.

Григорий Поженян

Два цвета

Есть у моря свои законы,

есть у моря свои повадки.

Море может быть то зелёным

с белым гребнем на резкой складке,

то без гребня свинцово-сизым

с мелкой рябью волны гусиной,

то задумчивым светло-синим,

чуть колышемым лёгким бризом.

Море может быть в час заката

то лиловым, то красноватым,

то молчащим, то говорливым,

с гордой гривой в часы прилива.

Море может быть голубое!

И порою в дневном дозоре

глянешь за борт – и под тобою:

то ли небо, а то ли море.

Но бывает оно и чёрным,

чёрным, мечущимся, покатым,

неумолчным и непокорным,

поднимающимся, горбатым.

В белых ямах, в ползучих кручах,

переливчатых, неминучих,

распадающихся на глыбы,

в светлых полосах мёртвой рыбы.

А какое бывает море,

если взор застилает горе!

А бывает ли голубое

море в самом разгаре боя,

в час, когда, накренившись косо,

мачты низко гудят над ухом,

и натянутой ниткой тросы

43

перескрипываются глухо,

в час, когда у наклонных палуб

ломит кости стальных распорок

и, уже догорев, запалы

поджигают зарядный порох?

Кто из нас в этот час рассвета

смел бы спутать два главных цвета?!

И пока просыпались горны

утром пасмурным и суровым,

море виделось мне

то чёрным,

то – от красных огней –

багровым.

* * *

Белый жемчуг Цейлона.

Заросли перца Малабара.

Гвоздичные деревья Амбаины.

Торжественные камни Лабрадора.

Мускатные орехи Банди.

Голубоватые алмазы Норсингара.

Коричневые деревья Тидора.

Ладан Аравии.

Зелёный мрак.

Navigare necesse est –

Плавать по морю необходимо.

Vivere non est necesse –

Жить не так уж необходимо.

Scripta manet –

Писано пером…

Константин Ваншенкин

Пласты

Я вижу это не впервые, –

Над сонной речкой залегли,

Открывшись, многовековые

Напластования земли.

Я занят ими – бурым, белым.

Какой давил их грозный пресс?

Каким ножом бесстрашным сделан

Вот этот правильный разрез?

Здесь ясно, словно на макете,

Видна история Земли.

Её, наверно, даже дети

В два счёта б выучить могли.

Здесь все периоды и эры –

Горизонтальные пласты.

Здесь для геологов примеры

Ошеломляюще просты.

«Была планета молодою…»

Да кто ей нынче много даст?!

44

Внизу, над тихою водою,

Где самый древний виден пласт,

Скоба для лодки в камень вбита

И пахнет явственно жильём.

На двух камнях стоит корыто,

Девчонка возится с бельём.

Станислав Куняев

* * *

Там, где река свершает поворот,

размах весны, её слепая сила

в ночь половодья почерневший лёд

со скрежетом на берег взгромоздила.

А чуть повыше – камень у тропы,

где бьёт родник, и все его изгибы

повторены изгибами травы,

прорезавшей истаявшие глыбы.

Уже мелькают жёлтые цветы

среди сухой травы на южном склоне…

Я сел на камень. Зачерпнул воды

и не спеша напился из ладони.

Родник прошёл сквозь глины и пески,

в нём было столько талого дыханья,

что защемило сердце от тоски

и радости случайного свиданья…

Когда-то мальчик, переплыв Оку,

в погожий день июня или мая

по солнцепёку плёлся к роднику,

от жажды и жары изнемогая.

Он так любил, склонясь к земле сырой,

глядеть, как пульс её бесшумно бьётся,

и как песчинок золотистый рой

на вертикальных струях нежно вьётся.

* * *

Природа и бетон…Года

пройдут, и, верно, час настанет,

что их фатальная вражда

в заоблачные выси канет.

В конце концов и мы с тобой

поймём единство нашей цели

и примем весь уклад земной

от гроба и до колыбели.

В конце концов прикажет жизнь:

пускай обнимутся покорно

творенье рук и эта синь,

которая нерукотворна.

45

Всё это будет… А пока

железо режет куст ракиты.

И воет мутная Ока,

срывая с набережной плиты.

Андрей Вознесенский

Озеро

Я ночью проснулся. Мне

кто-то сказал:

«Мёртвое море –

священный Байкал».

Я на себе почувствовал

взор,

будто я моря убийца и вор.

Слышу – не спит иркутянин

во мгле,

курит. И предок проснулся

в земле.

Когда ты болеешь, все мы

больны,

Байкал – ты хрустальная

печень страны!

И кто-то добавил из глубины:

«Байкал – заповедная

совесть страны».

Плыл я на лодке краем

Байкала.

Вечер посвечивал

вполнакала.

Ну, неужели наука

солгала

над запрокинутым взором

Байкала?

И неужели мы будем

в истории –

«Эти, Байкал загубили

которые»?

Надо вывешивать

бюллетень,

как себя чувствует омуль,

тюлень.

Это не только отстойников

числа –

совесть народа должна

быть чистой.

Вот почему, показав

показуху,

бьются наши прорабы

духа,

чтоб заповедником стало

озеро,

чтоб его воды не

целлюлозило.

Чтобы никто никогда

не сказал:

«Мёртвое море –

священный Байкал».

46

Алексей Мишин

Кивач

Где играют пенистые гривы,

Малых пташек

Вечный пересвист, –

Слушал я карельские мотивы,

То,

Что слушал Глинка-декабрист.

Там, где Суна

От зари багрова,

Повстречаться с музою был рад.

Мне, как встарь,

Державинское слово

Повторял гремящий водопад.

Бессловесно,

С нежностью младенца

Колокольчик голубел у пня.

И глазами

Первых поселенцев

Валуны глядели на меня.

И шептали мне,

Как другу, скалы

О судьбе немыслимо крутой,

Где на камнях

Песни Калевалы

Проступали жилкой золотой.

Владимир Семакин

На Камушке-Каме

Я завидую Камушке-Каме:

потрудилась река на веку,

если горы и донные камни

перемолоты ею в муку.

Где-нибудь на крутом повороте

глянешь – кругом пойдёт голова:

так упорны в бессонной работе

водоверти – её жернова.

Пробиваясь к раздольному плёсу,

к перескрипу речных пристаней,

эта мощь не боится износу –

всё к чертям, если что не по ней!

Не века и не тысячелетья,

лишь бы доброе дело свершить,

так всё лучшее жило на свете,

так и дальше намерено жить.

Оставайся квакушка квакушкой

и урманом болотный урман –

47

перед каждой рекой и речушкой

так и так впереди океан.

Николай Новиков

Бочаг Л.И. Постнову

Что жадный огонь зажигало в очах?

Родник и просвеченный солнцем бочаг,

Подводные всякие травки,

Из глуби всплывавшие, как поплавки,

Большие, кусачие, злые жуки,

И просто жуки и козявки.

Присмотришься: что так трепещет внизу?

А это пронзило лучом стрекозу,

Что цепко висит на травинке,

Коль есть в нашем крае русалки, то тут

Они в полнолуние косы плетут

И в косы вплетают кувшинки.

А сила дремотная в этой воде

Такая, что глянешь – и больше нигде

Тебя никогда не увидят…

Нигде, никогда! И в осоку, в кугу

Никто не приходит сидеть к бочагу,

Заранее зная, что выйдет.

И вот потому-то мы с другом моим

Придём, но подолгу туда не глядим –

А воображенье рисует

Картины, которых кошмарнее нет…

И всё-таки очень – в одиннадцать лет –

Стрекозы нас интересуют!

Не стал энтомологом друг мой, и я

Подрос и подался в другие края,

Забыв про стрекоз и русалок.

И рядом с жильём захирел и зачах

Когда-то живой и весёлый бочаг –

Стал свалкой, болотисти жалок.

Лишь краешек памяти – ветхий, льняной –

Хранит отпечаток минуты иной

И жизни громадную плотность.

Припомню однажды – и кажется мне,

Что где-то, в неведомой нам стороне

Бочаг этот солнечный ждёт нас.

* * *

Что для воды быстротечной

Век или сотня веков?

Трудолюбивою речкой

Сдвинут рельеф берегов.

Просто ли в камне пробиться?

Но, назначенью верна,

Землю – по малой крупице –

Всё поднимает она.

Горы она осыпает,

Чтоб глубину засыпать.

Море, гремя, отступает

Медленно, яростно – вспять.

48

Даль не окинута глазом,

Вечною кажется тишь.

Что же ты празднуешь, разум?

Что же ты, сердце, молчишь?

Николай Сидоренко

Над водопадом Учан-Су

Тишины прозрачное свеченье,

Высоты спокойствие, но всё ж

Ты уловишь робкое движенье,

Шопот, шелест, водяную дрожь.

Ты заметишь первое сомненье

Снеговой неопытной воды

Там, где вниз – тяжёлый ступени,

Времени старинные следы.

Падает вода, глаза зажмурив,

Падает, дыханье затая.

Близок, близок властный голос бури,

Рвётся к морю каждая струя.

Не ручей, чья мирная прохлада

К травке прорастающей добра, –

Шум, кипенье, взмахи водопада,

Щедрые потоки серебра.

Дивная, стремительная сила!

Растревожен камень гулких плит.

Смутный шёпот свой бода забыла –

Водопад грохочет и гремит.

Всё вперёд! Смелей! И скоро, скоро –

Моря заколдованный простор.

Водопаду отвечают хором

Древние громады Крымских гор.

Здравствуй, сила вечного стремленья,

Претворённая в рожденье рек,

В цвет весны, в осенних звёзд паденье…

Жизнь сильна, пока она – движенье.

Так и песня.

Так и человек.

Виктор Потиевский

Лесной ключ

В тайге покочуешь и люто захочешь

Губами почуять, как влага клокочет,

Душою коснуться студёной водицы

И словно проснуться и с соснами слиться.

Колышутся ветки, тропа моя вьётся,

Молчавший от века распадок очнётся.

Здесь лось в непогоду, гонимый волками,

Пугливо пил воду большими глотками.

И рысь между ёлок за миг до заката

49

Была, как осколок зари рыжеватой.

И грудь моя жарко объята тревогой

За тех, кого жаждой изводит дорога,

За тех, кто не выйдет к опушке из чащи,

Вовек не увиит студёного счастья.

Великая сила в природе таится,

Упрятана в сини студёной водицы.

Юнна Мориц

Сыну

Положи этот камень на место,

В золотистую воду,

В ил, дремучий и вязкий, как тесто, –

Отпусти на свободу!

Отпусти этот камень на волю,

Пусть живёт как захочет,

Пусть плывёт он по синему морю,

Ночью в бурю грохочет.

Если выбросит вал шестикратный

Этот камень на сушу, –

Положи этот камень обратно

И спаси его душу,

Положи за волнистым порогом

Среди рыб с плавниками.

Будешь богом, светящимся богом,

Хоть для этого камня.

Аркадий Каныкин

Барса-Кельмес

Жаль,

что не видел я Арала,

не видел бешеного вала

и волн,

расщепленных ветрами,

мгновенного распада форм

туч,

слившихся над берегами.

Муйнак закрыт: на море шторм.

Картина шторма интересна.

Но к острову Барса-Кельмесу

добраться мне на чём попало,

душой почувствовать своей

его задумчивые скалы, –

куда нужнее и важней!

Всё разглядеть,

седые камни

пощупать ласково руками,

прислушаться,

не вдруг,

не сразу,

50

но сердцем,

замершим на миг,

услышать ссыльного Тараса

бунтующий и страстный крик!

Сумел бы я найти приметы

живого, мудрого поэта

на этом острове печальном –

игрушке каменной штормов!

Оттиснутые здесь опальным –

нашёл бы выемки следов.

В лицо скале,

в лицо немое

Арала молнией живою

швырнул бы я строку поэта!

И в наступившей тишине

сквозь годы –

тенью, сгустком света

Тарас

приблизился б ко мне!

Аму

Так вот какая ты, Амударья!

Спешишь на зов далёкого Арала?

Скажи, Аму, когда в тебя упала

и растворилась жёлтая заря?

Огромный Каспий

чем тебе не друг?

Арал по всем статьям намного плоше.

Так почему,

сверкая смуглой кожей,

от Каспия ты отшатнулась вдруг?

Тебя далёкий путь не испугал.

Бежала ты,

сама больна от зноя,

по-матерински напоить собою

от жажды умирающий Арал.

Так вот какая ты, Амударья!

Рассчитываешь только по-мужскому

ты на себя.

Характеру такому

наверняка завидуют моря!

Вошёл я в вихри бешеной реки.

И на меня летит волна тугая.

И в каждой капле –

чья-то жизнь людская.

Аму,

ты эти капли береги!

Игорь Давиденко

Вулкан Эбеко

51

Мы шли всё вверх,

Скользя и спотыкаясь,

Забыв свои привычные дела.

Шипели струйки пара, пробиваясь

Сквозь трещины тысячелетних лав…

Мы шли в туманах сернистого газа

По узким гребням кратерной гряды

И оставляли в толще серой грязи

Случайные следы.

А время здесь достраивает Землю,

Ту самую, что людям так мила…

Парит в зенит потоками тепла

Вулкан – незарастающее темя

Планеты нашей.

Лягут впереди

И кожа почвы,

И леса,

И реки…

И суждено родиться

Человеку…

Всё это в цирке кратерной гряды

Рассказывает нам вулкан Эбеко…

Огнём и пеплом извергались недра.

Планеты горло кислотою жгло.

Подташнивало землю…

Что ж, наверное,

Всем на сносях бывает тяжело!

И мы, притихнув,

Замерли, внимательно

Прислушиваясь к гулу сульфатар…

Как будто мы стояли перед

матерью

Зверью и людям, птицам и цветам.

Лев Куклин

* * *

Сколько рек я видал, я следил за теченьем их долго:

Амазонку и Темзу, Амур, Миссисипи и Конго.

Видел Сену и Рейн, восхищался величием Ганга.

Как гордится Земля теми водами высшего ранга!

Любовался Дунаем, согласно кивая: красив, мол…

Потому что река – не простая вода, а отечества символ!

И вернулся сюда, повинуясь сыновнему долгу, –

Здесь, где русская речь величаво баюкает Волгу!

Отомрут гидростанции в будущем атомном веке,

Тяга к чистой воде возродится в любом человеке.

И, во многом изверясь в нашем мире сухом и жестоком,

Мы, как рыба на нерест, начнём подыматься к истокам…

И, постигнув себя, мы поймём не без гнева и грусти:

Сколько дряни от нас незаметно уносится к устью…

52

Шепчет Волга мне тихо со всей теплотою сердечной:

Будет сын, будет внук, будет правнук – в цепи бесконечной.

И со школьной банальною истиной, к счастью, не споря,

Будет так же впадать наша Волга в Каспийское море.

И для взглядов межзвёздных своей красотою нетленной

Тонкой нитью серебряной вечно сиять во Вселенной!

Владимир Дагуров

Камень Шайтан

Камень Шайтан над рекой Чусовой

встал, как стоит на посту часовой.

Взглянешь – покой потеряешь навек,

веришь – когда-то он был человек.

Избороздили думы чело.

Остановлюсь и спрошу: «Ты чего?»

Он на меня и не взглянет, а всё ж

тело бросает в холодную дрожь.

Он тут хозяин, а я лишь турист.

След от байдарки – растаявший свист.

Я восторгаюсь природой, а он

каменным стражем стоит испокон…

Лешим бродил он в дремучей тайге,

мучился жаждой и вышел к реке.

Выпил и капли стряхнул с бороды.

Вдруг чей-то голос позвал из воды:

«Слаще вода у меня в глубине!»

Чудо-русалку он видит на дне.

Леший таёжный – бывалый мужик,

но к красоте он такой не привык.

Деву ручищей за волосы хвать:

«Весело будем мы жить-поживать!»

Тащити за косу на берег крутой.

Плачет русалочка: «Леший, постой!

Сплаваю к матери я и отцу –

Надобно благословенье к венцу!»

Леший, как рыбку, её отпустил.

Ждал он не день и не месяц, не год –

ждал он века, и сегодня он ждёт.

Я ошалело пред камнем стою:

всё же он верит в русалку свою!

Глеб Горбовский

Ода камню

Развилка дороги.

Обветренный камень.

Присядем, душа, на угрюмую твердь.

Здесь ворон былинный, дремавший веками,

врагу обещал неминучую смерть.

Присядем на выступ замшелого стража,

и прошлое в камне сверкнёт, как заря…

…Петровский булыжник на улице нашей

и глыба гранита под глыбой царя;

гранитная тумба при въезде в ворота,

гранитные брусья в одежде Невы!

53

И первый голыш в состоянье полёта,

который едва не задел головы…

О камни, пленявшие душу молчаньем!

От камня Луны и до камня в реке,

от камня в серёжке до камня печали

над братской могилой, на том бугорке…

Алексей Домнин

Душа камня В. Сомову

Забыт у старинной шахты пудовый кусок малахита –

Зелёной сутулой глыбой в травы он врос по грудь.

Живёт в нём дивная птица – брови у ней седые

И отсветы синих молний, как ящерки, на крыле.

Мне б расколоть ту глыбу – и птица крылом ударит,

И я задохнусь от счастья, когда она запоёт!

Нацелюсь сейчас рубилом вдоль этой змеистой щели.

Иль поперёк, по краю… Иль наискось. Или… Нет!

Может, у самой кромки бьётся её сердечко,

А может, раскинуты крылья вдоль серо-зелёных жил?

Я слышу, как стонет птица, – ей тесно в каменной клетке.

Но я ухожу. Это проще – уйти, чтобы не убить.

Если ты, друг мой, понял души людей и камня,

Приди, назови меня трусом и глыбу взломай, как дверь.

И к небу рванутся травы, леса распахнутся настежь!..

И крик улетевшей птицы растает в твоей душе.

Валентин Берестов

Скалы и облака

Облака похожи на скалы.

Скалы – на облака.

Только скалы

Меняются мало.

Чтоб растаять, нужны века.

Я по сравненью с облаком – скала.

За мною бесконечное былое.

Я – облако в сравненье со скалою.

Как жизнь моя мала!

Время течёт неслышно.

А вдруг оно неподвижно?

И скользят по нему, обдирая бока,

Люди, скалы и облака.

Александр Кушнер

* * *

А горы – то их нет, то вот они опять,

Курчавые, пришли, с подробностями всеми!

Кто складки им сумел шерстистые придать

И тучку поселить меж ними, как в Эдеме?

Надолго ли? На час, покуда воздух свеж.

54

Останьтесь! – говорим.

Но скучно им в низине.

И зной пугает их, и ты им надоешь.

И море, и шоссе, и яблоки в корзине.

Нет, нет. я их боюсь, мне этой высоты

Не выдержать, письма в разводах и нажимах.

Их тайнопись темна; зачем же хочешь ты,

Чтоб я на них смотрел,

Безлюдных, нелюдимых?

Другое дело – холм, предшествующий им,

Раскинувшийся так безвольно у подножья.

Вот кто доволен всем: и морем раздвижным,

И стекловидным сном, и воздухом, и дрожью,

А горы, постояв, уходят, крутизну

Убрав свою с небес и луч на ней раскосый,

И разве что намёк полдневный на луну

Субстанцией своей похож на них, белёсый.

Николай Рубцов

Шумит Катунь

…Как я подолгу слушал этот шум,

Когда во мгле горел закатный пламень!

Лицом к реке садился я на камень

И всё глядел, задумчив и угрюм,

Как мимо башен, идолов, гробниц

Катунь неслась широкою лавиной

И кто-то древней клинописью птиц

Записывал напев её былинный…

Катунь, Катунь – свирепая река!

Поёт она таинственные мифы

О том, как шли воинственные скифы, –

Они топтали эти берега!

И Чингисхана сумрачная тень

Над целым миром солнце затмевала,

И чёрный дым летел за перевалы,

К стоянкам светлых русских деревень…

Всё поглотил столетний тёмный зев!

И всё в просторе сказочно-огнистом

Бежит Катунь с рыданием и свистом, –

Она не может успокоить гнев!

В горах погаснет солнечный июнь,

Заснут во мгле печальные аилы,

Молчат цветы, безмолвствуют могилы,

И только слышно, как шумит Катунь…

Юрий Кузнецов

Горные камни

В горной впадине речка ревела,

Мощный корень камнями дробя.

55

Но зелёное дерево въело

Перекатные камни в себя.

И – мучительно принятых в тело –

Вознесло над бесплодной землёй.

Как детей безобразных, одело

Терпеливой плакучей корой.

Раскалённый под солнцем высоким,

Камень тело корявое рвал.

Стукнул дятел в кремень ненароком,

Искру высек и где-то пропал…

Что там дышит и просит ответа

И от боли кричит в забытьи?

Это камни скрежещут от ветра,

Это, дерево, камни твои.

Алексей Прасолов

* * *

Коснись ладонью грани горной.

Здесь камень гордо воплотил

Земли горячий, непокорный

Избыток вытесненных сил.

И не ищи ты бесполезно

У гор спокойные черты:

В трагическом изломе – бездна,

Восторг неистовый – хребты.

Здесь нет случайностей нелепых:

С тобою выйдя на откос,

Увижу

Грандиозный слепок

Того, что в нас не улеглось.

Владимир Радкевич

* * *

В каждой сосенке сердцем узнан,

Расскажи мне, седой Урал,

Где, в какой богатырской кузне

Ты природу свою ковал?

Как ты выдумал эти горы,

Синим лесом покрытые сплошь?

Почему на заре в озёра

Ты металл расплавленный льёшь?

А за Камой в ночи недальней

Тяжкий молот всё бьёт и бьёт.

Так ударит по наковальне –

Только звёзды под небосвод!

Сталеваром будь иль поэтом –

Только жить тебе суждено

С этим пламенем, с этим светом,

С этой молнией заодно.

56

И в тебе найдёт продолженье

И тайга, и речной простор,

И магнитное притяженье

Этих древних железных гор.

* * *

Зачем ты, Кама, добрая река,

Лаская травы и леса Урала,

Опять ко мне пришла издалека

И чистоту в истоках набирала?

Стань для меня дорогою живой,

О том, что мной не сделано, напомни.

Глаза мои наполни синевой,

А жизнь мою – движением наполни!

Но это всё – почти самообман,

Мы стали рассудительней и старше.

Над Камою, над берегом – туман,

А из тумана выплывают баржи…

Откуда же у нас такая прыть –

Всю эту даль обнять несытым оком

И, позабыв про даль, всё дальше плыть,

К верховьям Камы –

Как к своим истокам.

Анатолий Гребнев

Половодье

Ну и ну!

По грудь в воде осины

и по горло – гибкий краснотал.

Чокаясь, со звоном бьются льдины –

это мир весенний

загулял.

Загулял – и брагою апрельской

расходился в пойменных местах

с токованьем,

пеньем перелесков,

с гомоном больших и малых птах.

Оттолкнусь от старого остожья,

попаду на сильную струю,

и попрёт с безудержным восторгом

лодочку смолёную мою.

Так бы плыть

и грызть краюху хлеба,

так бы плыть – в безвестность, в никуда,

чтобы над тобою – только небо,

а вокруг вода,

одна вода!

Брошу вёсла, отложу двустволку,

слушаю, как в борт барашки бьют.

Стоп!

На дно

сползаю втихомолку:

не спугнуть бы – лебеди плывут…

57

Валентина Телегина

Быстрина

Вот он, омут, тихий омут,

Вот пристанище чертей,

Где в воде коряги тонут,

Ходят щупальца корней.

Глубина его до дрожи

И темна, и холодна.

Бросишь камень – не похоже,

Чтобы он дошёл до дна.

Над обрывом корни виснут.

А в глубинах, невесом,

Философствует о жизни,

В ил уткнувшись, старый сом.

А подальше, там, где речка

В свете солнца зелена,

И кружится, и лепечет

В белой пене быстрина.

Там и ветер свищет резче,

И слезою застит взор,

И бежит, бежит навстречу

Ослепительный простор!..

Виктор Болотов

* * *

Среди вещей и слов –

есть облако!

Без всяких видимых причин

оно вдруг

возникает около

домов, деревьев и машин.

Скользит над башенными кранами,

едва не задевая их,

плывёт над летнею окраиной

в своих лохмотьях золотых!

И даже можно без названия,

но благодарно поглядим,

насколько

мастерски изваяно

и сколько там ещё – над ним…

Куда идёт волна

…А ты удивлена

сияньем сине-белым:

куда идёт волна?

О чём задумчив берег?

Куда идёт волна,

волнуемая ветром?

58

Вон – синяя спина,

пронизанная светом…

* * *

Когда среди общего шума

вечернее море гремит,

всё та же негромкая дума

мне смутное сердце щемит.

Я жил, я любил и работал,

а рядом – сосед у двора –

жила и трудилась природа,

и жизни, и смерти творя.

В ней нету ни счастья, ни горя,

ей всякий – не чужд и не мил.

…Рокочет вечернее море,

креня и ворочая мир.

Природа…

Откуда, откуда

те силы и страсти её,

её великаньи причуды,

вулканье от века житьё?

Всё чудится –

я на пороге,

и тайная тайных видна.

Но – море,

но – ветер,

но – рокот,

но – тьма,

но звезда – у окна!

Марина Цветаева

* * *

Каким наитием,

Какими истинами,

О чём шумите вы,

Разливы лиственные?..

Что в вашем веянье?

Но знаю – лечите

Обиду Времени

Прохладой Вечности.

Пётр Вяземский

Леса

Хотите ль вы в душе проведать думы,

Которым нет ни образов, ни слов, –

Там, где кругом густеет мрак угрюмый,

Прислушайтесь к молчанию лесов;

Там в тишине перебегают шумы,

Невнятный гул беззвучных голосов.

В сих голосах мелодии пустыни;

Я слушал их, заслушивался их,

Я трепетал, как пред лицом святыни,

Я полон был созвучий, но немых,

59

И из груди, как узник из твердыни,

Вотще кипел, вотще мой рвался стих.

Степь (Июнь 1849)

Бесконечная Россия

Словно вечность на земле!

Едешь, едешь, едешь, едешь,

Дни и вёрсты нипочём;

Тонут время и пространство

В необъятности твоей.

Степь широко на просторе

Поперёк и вдоль лежит,

Словно огненное море

Зноем пышет и палит.

Цепенеет воздух сжатый,

Не пахнёт на душный день

С неба ветерок крылатый,

Ни прохладной тучки тень

Небеса, как купол медный,

Раскалились. Степь гола.

Кое-где пред хатой бедной

Сохнет бедная ветла.

С кровли аист долгоногой

Смотрит, верный домосед, –

Добрый друг семьи убогой,

Он хранит её от бед.

Шагом, с важностью спокойной

Тащат тяжести волы;

Пыль метёт метелью знойной,

Вьюгой огненной золы.

Как разбитые палатки

На распутии племён –

Вот курганы, вот загадки

Неразгаданных времён.

Пусто всё, однообразно,

Словно замер жизни дух;

Мысль и чувство дремлют праздно,

Голодают взор и слух.

Грустно! Но ты грусти этой

Не порочь и не злословь:

От неё в душе согретой

Свято теплится любовь.

Степи голые, немые,

Всё же вам и песнь, и честь!

Все вы – матушка Россия,

Какова она ни есть.

60

Рябина

Тобой, красивая рябина,

Тобой, наш русский виноград,

Меня потешила чужбина,

И я землячке милой рад.

Любуюсь встречею случайной:

Ты так свежа и хороша!

И на привет твой думой тайной

Задумалась моя душа.

Меня минувшим освежило,

Его повеяло крыло,

И в душу глубоко и мило

Дней прежних запах нанесло.

Всё пережил я пред тобою,

Всё перечувствовал я вновь –

И радость пополам с тоскою,

И сердца слёзы, и любовь.

Одна в своём убранстве алом,

Средь обезлиственных дерев,

Ты вся обвешана кораллом,

Как шеи черноглазых дев.

Забыв и озера картину,

И снежный пояс тёмных гор,

В тебя, родную мне рябину,

Впился мой ненасытный взор.

И предо мною – Русь родная,

Знакомый пруд, знакомый дом;

Вот и дорожка столбовая

С своим зажиточным селом.

Красавицы, сцепивши руки,

Кружок весёлый заплели,

И хороводной песни звуки

Перекликаются вдали:

«Ты рябинушка, ты кудрявая,

В зеленом саду пред избой цвети,

Ты кудрявая, моложавая,

Белоснежный пух – кудри-цвет твои.

Убери себя алой бусою,

Ярких ягодок загорись красой;

Заплету я их с тёмно-русою,

С тёмно-русою заплету косой.

И на улицу на широкую

Выйду радостно на закате дня,

Там мой суженый черноокую,

Черноокую сторожит меня!»

Но песней здесь по околотку

Не распевают в честь твою.

Кто словом ласковым сиротку

Порадует в чужом краю?

61

Нет, здесь ты пропадаешь даром,

И средь спесивых винных лоз

Не впрок тебя за летним жаром

Прихватит молодой мороз.

Потомка новой Элоизы

В сей романтической земле,

Заботясь о хозяйстве мызы,

Или по-здешнему – шале,

Свои Жан-Жаком как ни бредит,

Свой скотный двор и сыр любя, –

Плохая ключница, не цедит

Она наливки из тебя.

В сей стороне неблагодарной,

Где ты растёшь особняком,

Рябиновки злато-янтарной

Душистый нектар незнаком.

Никто понятья не имеет,

Как благодетельный твой сок

Крепит желудок, душу греет,

Вдыхая сладостный хмелёк.

И слава сахарной Коломны

В глушь эту также не дошла:

Сырам вонючим сбыт огромный,

А неизвестна пастила.

Средь здешних всех великолепий

Ты, в одиночестве своём,

Как роза средь безлюдной степи,

Как светлый перл на дне морском.

Сюда заброшенный случайно,

Я, горемычный, как и ты,

Делю один с тобою тайно

Души раздумье и мечты.

Так, я один в чужбине дальной

Тебя приветствую тоской,

Улыбкою полупечальной

И полурадостной слезой.

Веве

Александр Пушкин

Анчар*

В пустыне чахлой и скупой,

На почве, зноем раскалённой,

Анчар, как грозный часовой,

Стоит – один во всей вселенной.

62

Природа жаждущих степей

Его в день гнева породила,

И зелень мёртвую ветвей

И корни ядом напоила.

Яд каплет сквозь его кору,

К полудню растопясь от зною,

И застывает ввечеру

Густой прозрачною смолою.

К нему и птица не летит,

И тигр нейдёт – лишь вихорь чёрный

На древо смерти набежит

И мчится прочь уже тлетворный.

И если туча оросит,

Блуждая, лист его дремучий,

С его ветвей уж ядовит

Стекает дождь в песок горючий.

Но человека человек

Послал к анчару властным взглядом,

И тот послушно в путь потёк

И к утру возвратился с ядом.

Принёс он смертную смолу

Да ветвь с увядшими листами,

И пот по бледному челу

Струился хладными ручьями;

Принёс – и ослабел илёг

Под сводом шалаша на лыки,

И умер бедный раб у ног

Непобедимого владыки.

А князь тем ядом напитал

Свои послушливые стрелы

И сними гибель разослал

К соседям в чуждые пределы.

________

*Древо яда. (Прим. Пушкина)

Виноград

Не стану я жалеть о розах,

Увядших с лёгкою весной;

Мне мил и виноград на лозах,

В кистях созревший под горой,

Краса моей долины злачной,

Отрада осени златой,

Продолговатый и прозрачный,

Как персты девы молодой.

63

Иван Мятлев

Розы

Как хороши, как свежи были розы

В моём саду! Как взор прельщали мой!

Как я молил весенние морозы

Не трогать их холодною рукой!

Как я берёг, как я лелеял младость

Моих цветов заветных, дорогих;

Казалось мне, в них расцветала радость,

Казалось мне, любовь дышала в них.

Но в мире мне явилась дева рая,

Прелестная, как ангел красоты,

Венка из роз искала молодая,

И я сорвал заветные цветы.

И мне в венке цветы ещё казались

На радостном челе красивее, свежей,

Как хорошо, как мило соплетались

С душистою волной каштановых кудрей!

И заодно они цвели с девицей!

Среди подруг, средь плясок и пиров,

В венке из роз она была царицей,

Вокруг её вились и радость и любовь.

В её очах веселье, жизни пламень;

Ей счастье долгое сулил, казалось, рок.

И где ж она?.. В погосте белый камень,

На камне – роз моих завянувший венок.

Михаил Лермонтов

* * *

На севере диком стоит одиноко

На голой вершине сосна

И дремлет, качаясь, и снегом сыпучим

Одета, как ризой, она.

И снится ей всё, что в пустыне далёкой,

В том крае, где солнца восход,

Одна и грустна на утёсе горючем

Прекрасная пальма растёт.

Три пальмы (Восточное сказание)

В песчаных степях аравийской земли

Три гордые пальмы высоко росли.

Родник между ними из почвы бесплодной,

Журча, пробивался водою холодной,

Хранимый под сенью зелёных листов

От знойных лучей и летучих песков.

И многие годы неслышно прошли;

Но странник усталый из чуждой земли

Пылающей грудью ко влаге студёной

64

Ещё не склонялся под кущей зелёной,

И стали уж сохнуть от знойных лучей

Роскошные листья и звучный ручей.

И стали три пальмы на бога роптать:

«На толь мы родились, чтоб здесь увядать?

Без пользы в пустыне росли и цвели мы,

Колеблемы вихрем и зноем палимы,

Ничей благосклонный не радуя взор?..

Не прав твой, о небо, святой приговор!»

И только замолкли – в дали голубой

Столбом уж крутился песок золотой,

Звонков раздавались нестройные звуки,

Пестрели коврами покрытые вьюки,

И шёл, колыхаясь, как в море челнок,

Верблюд за верблюдом, взрывая песок.

Мотаясь, висели меж твёрдых горбов

Узорные полы походных шатров;

Их смуглые ручки порой подымали,

И чёрные очи оттуда сверкали…

И стан худощавый к луке наклоня,

Араб горячил вороного коня.

И конь на дыбы поднимался порой

И прыгал, как барс, поражённый стрелой;

И белой одежды красивые складки

По плечам фариса вились в беспорядке;

И с криком и свистом несясь по песку,

Бросал и ловил он копьё на скаку.

Вот к пальмам подходит, шумя, караван:

В тени их весёлый раскинулся стан.

Кувшины, звуча, налилися водою,

И, гордо кивая махровой главою,

Приветствуют пальмы нежданных гостей,

И щедро поит их студёный ручей.

Но только что сумрак на землю упал,

По корням упругим топор застучал,

И пали без жизни питомцы столетий!

Одежду их сорвали малые дети,

Изрублены были тела их потом,

И медленно жгли их до утра огнём.

Когда же на запад умчался туман,

Урочный свой путь совершал караван;

И следом печальным на почве бесплодной

Виднелся лишь пепел седой и холодный;

И солнце остатки сухие дожгло,

А ветром их в степи потом разнесло.

И ныне всё дико и пусто кругом –

Не шепчутся листья с гремучим ключом:

Напрасно пророка о тени он просит –

Его лишь песок раскалённый заносит

Да коршун хохлатый, степной нелюдим,

Добычу терзает и щиплет над ним.

65

Дмитрий Веневитинов

Три розы

В глухую степь земной дороги,

Эмблемой райской красоты,

Три розы бросили нам боги,

Эдема лучшие цветы.

Одна под небом Кашемира

Цветёт близ светлого ручья;

Она любовница зефира

И вдохновенье соловья.

Ни день, ни ночь она не вянет,

И если кто её сорвёт,

Лишь только утра луч проглянет,

Свежее роза расцветёт.

Ещё прелестнее другая:

Она, румяною зарёй

На раннем небе расцветая,

Пленяет яркой красотой.

Свежей от этой розы веет

И веселей её встречать:

На миг один она алеет,

Но с каждым днём цветёт опять.

Ещё свежей от третьей веет,

Хотя она не в небесах;

Её для жарких уст лелеет

Любовь на девственных щеках.

Но эта роза скоро вянет:

Она пуглива и нежна,

И тщетно утра луч проглянет –

Не расцветёт опять она.

Алексей Кольцов

Цветок

Природы милое творенье,

Цветок, долины украшенье,

На миг взлелеянный весной,

Безвестен ты в степи глухой!

Скажи: зачем же так алеешь,

Росой заискрясь, пламенеешь

И дышишь чем-то, как живым,

Благоуханным и святым?

Ты для кого в степи широкой,

Ты для кого от сёл далёко?

Не для крылатых ли друзей,

Поющих в воздухе степей?

Для них ли, в роскоши, семьями,

Румяной ягодой, цветами

И обаяньем для души,

66

Вы, травы, зреете в тиши?

О, пой, косарь! зови певицу,

Подругу, красную девицу,

Пока ещё, шумя косой,

Не тронул ты травы степной!

Фёдор Тютчев

* * *

Что ты клонишь над водами,

Ива, макушку свою?

И дрожащими листами,

Словно жадными устами,

Ловишь беглую струю?..

Хоть томится, хоть трепещет

Каждый лист твой под струёй…

Но струя бежит и плещет,

И, на солнце нежась, блещет,

И смеётся над тобой…

* * *

Как сладко дремлет сад тёмно-зелёный,

Объятый негой ночи голубой,

Сквозь яблони, цветами убелённой,

Как сладко светит месяц золотой!...

Таинственно, как в первый день созданья,

В бездонном небе звёздный сонм горит,

Музы`ки дальной слышны восклицанья,

Соседний ключ слышнее говорит…

На мир дневной спустилася завеса;

Изнемогло движенье, труд уснул…

Над спящим градом, как в вершинах леса,

Проснулся чудный, еженочный гул…

Откуда он, сей гул непостижимый?..

Иль смертных дум, освобождённых сном,

Мир бестелесный, слышный, но незримый,

Теперь роится в хаосе ночном?..

Алексей Плещеев

* * *

Природа-мать! К тебе иду

С своей глубокою тоскою;

К тебе усталой головою

На лоно с плачем припаду.

Твоих лесов немолчный шум

И нив златистых колыханье,

Лазурь небес и вод журчанье

Разгонят мрак гнетущих дум.

67

Пусть говорят, что ты к людской

Тоске и скорби безучастна,

Что исцеления напрасно

Ждать от тебя душе больной.

Нет, я не верю! Снами ты

Живёшь одною жизнью полной;

Или зачем же ропщут волны

И грустно шепчутся листы?

Зачем же с неба хор светил

Земле так ласково сияет

И слёзы частые роняет

Роса на свежий дёрн могил?

На всё ответ в тебе найдёт

Тот, кто с любовью бесконечной

К тебе и гнёт тоски сердечной,

И радость светлую несёт.

О, не отринь, природа-мать,

Борьбой измученного сына,

Чтобы хотя на миг единый

Сошла мне в душу благодать!

Чтобы с себя я мог стряхнуть

И лжи и лености оковы

И с сердцем чистым, с силой новой

Опять пустился бодро в путь…

Да окрылит дух падший мой

Восторг могучими крылами;

Да буду мыслью и делами

Я верен истине одной!

Афанасий Фет

Одинокий дуб

Смотри, – синея друг за другом,

Каким широким полукругом

Уходят правнуки твои!

Зачем же тенью благотворной

Всё кружишь ты, старик упорный,

По рубежам родной земли?

Когда ж неведомым страданьям,

Когда жестоким испытаньям

Придёт медлительный конец?

Иль вечно понапрасну годы

Рукой суровой непогоды

Упрямый щиплют твой венец?

И под изрытою корою

Ты полон силой молодою.

Так старый витязь, сверстник твой,

Не остывал душой с годами

68

Под иззубрённую мечами,

Давно заржавленной бронёй.

Всё дальше, дальше с каждым годом

Вокруг тебя незримым ходом

Ползёт простор твоих корней,

И в их кривые промежутки

Гнездясь, с пригорка незабудки

Глядят смелее в даль степей.

Когда же, вод взломав оковы,

Весенний ветр несёт в дубровы

Твои поблеклые листы,

С ним вести на простор широкий,

Что жив их пращур одинокий,

Ко внукам посылаешь ты.

Первый ландыш

О первый ландыш! Из-под снега

Ты просишь солнечных лучей;

Какая девственная нега

В душистой чистоте твоей!

Как первый луч весенний ярок!

Какие в нём нисходят сны!

Как ты пленителен, подарок

Воспламеняющей весны!

Так дева в первый раз вздыхает –

О чём – не ясно ей самой, –

И робкий вздох благоухает

Избытком жизни молодой.

Степь вечером

Клубятся тучи, млея в блеске алом,

Хотят в росе понежиться поля,

В последний раз, за третьим перевалом,

Пропал ямщик, звеня и не пыля.

Нигде жилья не видно на просторе.

Вдали огня иль песни – и не ждёшь!

Всё степь да степь. Безбрежная, как море,

Волнуется и наливает рожь.

За облаком до половины скрыта,

Луна светить ещё не смеет днём.

Вот жук взлетел и прожужжал сердито,

Вот лунь проплыл, не шевеля крылом.

Покрылись нивы сетью золотистой,

Там перепел откликнулся вдали,

И слышу я, в изложине росистой

Вполголоса скрыпят коростели.

Уж сумраком пытливый взор обманут.

Среди тепла прохладой стало дуть.

69

Луна чиста. Вот с неба звёзды глянут,

И как река засветит Млечный Путь.

Осенняя роза

Осыпал сад свои вершины,

Сад обнажил своё чело,

Дохнул сентябрь, и георгины

Дыханьем ночи обожгло.

Но в дуновении мороза

Между погибшими одна,

Лишь ты одна, царица роза,

Благоуханна и пышна.

Назло жестоким испытаньям

И злобе гаснущего дня

Ты очертаньем и дыханьем

Весною веешь на меня.

* * *

Заря прощается с землёю,

Ложится пар на дне долин,

Смотрю на лес, покрытый мглою,

И на огни его вершин.

Как незаметно потухают

Лучи и гаснут под конец!

С какою негой в них купают

Деревья пышный свой венец!

И всё таинственней, безмерней

Их тень растёт, растёт, как сон;

Как тонко по заре вечерней

Их лёгкий очерк вознесён!

Как будто, чуя жизнь двойную

И ей овеяны вдвойне, –

И землю чувствуют родную

И в небо просятся оне.

Колокольчик

Ночь нема, как дух бесплотный,

Тёплый воздух онемел;

Но как будто мимолётный

Колокольчик прозвенел.

Так ли это, что мешает

Вдалеке лесному сну

И, качаясь, набегает

На ночную тишину?

Или этот, чуть заметный

В цветнике моём и днём,

Узкодонный, разноцветный,

На тычинке под окном?

70

Тополь

Сады молчат. Унылыми глазами

С унынием в душе гляжу вокруг:

Последний лист размётан под ногами,

Последний лучезарный день потух.

Лишь ты один над мёртвыми степями

Таишь, мой тополь, смертный свой недуг

И, трепеща по-прежнему листами,

О вешних днях лепечешь мне как друг.

Пускай мрачней, мрачнее дни за днями

И осени тлетворный веет дух;

С подъятыми ты к небесам ветвями

Стоишь один и помнишь тёплый юг.

Алексей Толстой

Из «Крымских очерков»

* * *

Смотри, всё ближе с двух сторон

Нас обнимает лес дремучий,

Глубоким мраком полон он,

Как будто набежали тучи

Иль меж деревьев вековых

Нас ночь безвременно застигла,

Лишь солнце сыплет через них

Местами огненные иглы.

Зубчатый клён, и гладкий бук,

И твёрдый граб, и дуб корнистый

Вторят подков железный звук

Средь гама птичьего и свиста;

И ходит трепетная смесь

Полутеней в прохладе мглистой,

И чует грудь, как воздух весь

Пропитан сыростью душистой.

Вон там украдкой слабый луч

Скользит по липе, мхом одетой,

И дятла стук, и близко где-то

Журчит в траве незримый ключ…

Лев Мей

Сосна

Во сыром бору сосна стоит, растёт;

Во чистом поле метель гудит, поёт;

Над землёю тучи серые шатром;

На земле снега пушистые ковром;

Вьюга, холод, но печальная сосна

Неизменна, как весною зелена.

Возвратится ли весёлая весна,

Пробудится ли природа ото сна,

Прояснеют, улыбнутся небеса,

В листья нежные оденутся леса,

71

Заблестит сквозь зелень ландыш серебром,

Засинеет незабудка над ручьём,

Взглянет солнце с неба чистого светлей,

И зальётся звонкой трелью соловей –

Всё по-прежнему печальна, зелена,

Думу думает тяжёлую сосна.

Грустно, тяжко ей, раскидистой, расти:

Всё цветёт, а ей одной лишь не цвести!

Собирая иглы острые свои,

Хочет в землю глубоко она уйти

Иль, сорвавшися с извилистых корней,

В небо взвихриться метелью из ветвей.

Да крепка земля, далёки небеса –

И стоит она, угрюмая краса,

И весною и зимою зелена,

И зимою и весною холодна…

Тяжело сосной печальною расти,

Не меняться никогда и не цвести,

Равнодушным быть и к счастью и к беде,

Но судьбою быть прикованным к земле,

Быть бессильным – превратиться в бренный прах

Или вихрем разыграться в небесах!

Иван Никитин

Поле

Раскинулось поле

волнистою тканью

И с небом слилось

тёмно-синею гранью.

И в небе прозрачном

щитом золотым

Блестящее солнце сияет над ним;

Как по морю,

ветер по нивам гуляет

И белым туманом холмы одевает,

О чём-то украдкой

с травой говорит

И смело во ржи золотистой

шумит.

Один я…

и сердцу,

и думам свобода…

Здесь мать моя,

друг и наставник – природа.

И кажется жизнь мне

светлей впереди,

Когда к своей мощной,

широкой груди

Она, как младенца,

меня допускает

И часть своей силы мне в душу

вливает.

* * *

По всей степи – ковыль, по краям –

всё туман.

72

Далеко, далеко от кургана курган;

Облака в синеве белым стадом плывут,

Журавли в облаках перекличку ведут.

Не видать ни души. Тонет в золоте день,

Пробежать по траве ветру сонному лень.

А цветы-то, цветы! как живые стоят,

Улыбаются, глазки на солнце глядят,

Словно речи ведут, как их жизнь коротка,

Коротка, да без слёз, без забот далека.

Вот и речка… Не верь!

то под жгучим лучом

Отливается тонкий ковыль серебром.

Высоко-высоко в небе точка дрожит,

Колокольчик весёлый над степью звенит.

В ковыле гудовень – и поют, и жужжат,

Раздаются свистки, молоточки стучат;

Средь дорожки глухой пыль столбом

поднялась,

Закружилась, в широкую степь понеслась…

На все стороны путь:

ни лесочка, ни гор!

Необъятная гладь!

неоглядный простор!

Алексей Жемчужников

Как шумят мои липы

В часы ли отрады иль горя

Люблю навещать я мой сад.

Там старые липы, мне вторя,

Сочувственным звуком шумят.

Сижу ли я утром в аллее,

Погоде сияющей рад, –

И липы мои веселее

Как будто мне сверху шумят.

Духовным ли взором порою,

Грустя, оглянусь я назад, –

Возросшие вместе со мною

И липы так грустно шумят.

Под вечер предамся ли думам, –

Очнувшись, я слышу: мне в лад

Каким-то таинственным шумом

Задумчиво липы шумят.

Когда же на крае равнины

Свершается солнца закат, –

Молитву прошепчут вершины

И в алой заре замолчат.

Павловка

73

Алексей Апухтин

Астрам

Поздние гости отцветшего лета,

Шепчутся ваши головки понурые,

Словно клянёте вы дни без просвета,

Словно пугают вас ноченьки хмурые…

Розы – вот те отцвели, да хоть жили…

Нечего вам помянуть пред кончиною:

Звёзды весенние вам не светили,

Песней не тешились вы соловьиною…

Константин Фофанов

* * *

Умирала лилия лесная,

Умирала в радужном букете

И дрожала, трепетно мечтая

О румяном, благовонном лете.

Снилась ей тропинка в тёмной чаще,

Свет зари янтарный в небосклоне,

Свет зари, приветливо дрожащий

На речном колеблющемся лоне.

И, поникнув венчиком атласным,

Так тепло, так искренне вздыхала,

Что эфир смущённый наполняла

Сном своим предсмертным, но

прекрасным!..

Подснежник

Когда в лесу глухом валежник

Поутру иней серебрил,

На солнце выглянул подснежник

И день весны предвозвестил.

Недолго цвёл он, жизнью светел,

Вверяясь счастью своему,

И умер только потому,

Что слишком рано солнце встретил!

Подсолнечник

Цветок-плебей, обильный жизнью зёрен,

Он задремал, судьбе своей покорен,

Склоняяся к убогому плетню.

Как день огнист, он улыбнулся дню.

И, радуясь за свой расцвет махровый,

Упругий лист и сочный стебель свой

Он устремил к лазури золотой,

Цветок-плебей, цветок земли суровой!

Его судьба унылая тиха,

Он праздный взор мечтателя не тронет,

Свою любовь, как счастье, он хоронит

И нежности стыдится, как греха.

74

Иван Бунин

Донник

Брат, в запылённых сапогах,

Швырнул ко мне на подоконник

Цветок, растущий на парах,

Цветок засухи – жёлтый донник.

Я встал от книг и в степь пошёл…

Ну да, всё поле золотое,

И отовсюду точки пчёл

Плывут в сухом вечернем зное.

Толчётся сеткой мошкара,

Шафранный свет над полем реет –

И, значит, завтра вновь жара

И вновь сухмень. А хлеб уж зреет.

Да, зреет и грозит нуждой,

Быть может, голодом… И всё же

Мне этот донник золотой

На миг всего, всего дороже!

Псковский бор

Вдали темно и чащи строги.

Под красной мачтой, под сосной

Стою и медлю – на пороге

В мир позабытый, но родной.

Достойны ль мы своих наследий?

Мне будет слишком жутко там,

Где тропы рысей и медведей

Уводят к сказочным тропам.

Где зернь краснеет на калине,

Где гниль покрыта ржавым мхом

И ягоды туманно-сини

На можжевельнике сухом.

Старая яблоня

Вся в снегу, кудрявом, благовонном,

Вся-то ты гудишь блаженным звоном

Пчёл и ос, завистливых и злых…

Старишься, подруга дорогая?

Не беда. Вот будет ли такая

Молодая старость у других!

Саша Чёрный

Разгул

Буйно-огненный шиповник –

Переброшенная арка

От балкона до ворот, –

Как несдержанный любовник,

Разгорелся слишком ярко

И в глаза, как пламя, бьёт!

75

Но лиловый цвет глициний,

Мягкий, нежный и желанный,

Переплёл лепной карниз,

Бросил тени в блекло-синий

И, изящный и жеманный,

Томно свесил кисти вниз.

Виноград, бобы, горошек

Лезут в окна своевольно…

Хоровод влюблённых мух,

Мириады пьяных мошек,

И на шпиле колокольном

Зачарованный петух.

Александр Блок

Болотный попик

На весенней проталинке

За вечерней молитвою – маленький

Попик болотный виднеется.

Ветхая ряска над кочкой

Чернеется

Чуть заметною точкой.

И в безбурности зорь красноватых

Не видать чертенят бесноватых,

Но вечерняя прелесть

Увила вкруг него свои тонкие руки…

Предзакатные звуки,

Лёгкий шелест.

Тихонько он молится,

Улыбается, клонится,

Приподняв свою шляпу.

И лягушке хромой, ковыляющей,

Травой исцеляющей

Перевяжет болящую лапу.

Перекрестит и пустит гулять:

«Вот, ступай в родимую гать.

Душа моя рада

Всякому гаду

И всякому зверю

И о всякой вере».

И тихонько молится,

Приподняв свою шляпу,

За стебель, что клонится,

За больную звериную лапу,

И за римского папу.

Не бойся пучины тряской –

Спасёт тебя чёрная ряска.

76

Константин Бальмонт

Подводные растенья Сонет

На дне морском подводные растенья

Распространяют бледные листы

И тянутся, растут, как привиденья,

В безмолвии угрюмой тесноты.

Их тяготит покой уединенья,

Их манит мир безвестной высоты,

Им хочется любви, лучей, волненья,

Им снятся ароматные цветы.

Но нет пути в страну борьбы и света,

Молчит кругом холодная вода.

Акулы проплывают иногда.

Ни проблеска, ни звука, ни привета,

И сверху посылает зыбь морей

Лишь трупы и обломки кораблей.

Камыши

Полночной порою в болотной глуши

Чуть слышно, бесшумно шуршат камыши.

О чём они шепчут? О чём говорят?

Зачем огоньки между ними горят?

Мелькают, мигают – и снова их нет.

И снова забрезжил блуждающий свет.

Полночной порой камыши шелестят.

В них жабы гнездятся, в них змеи свистят.

В болоте дрожит умирающий лик.

То месяц багровый печально поник.

И тиной запахло. И сырость ползёт.

Трясина заманит, сожмёт, засосёт.

«Кого? Для чего?» – камыши говорят.

«Зачем огоньки между нами горят?»

Но месяц печальный безмолвно поник.

Не знает. Склоняет всё ниже свой лик.

И, вздох повторяя погибшей души,

Тоскливо, бесшумно шуршат камыши.

77

Велимир Хлебников

* * *

Весны пословицы и скороговорки

По книгам зимним проползли.

Глазами синими увидел зоркий

Записки стыдесной земли.

Сквозь полёт золотистого мячика

Прямо в сеть тополёвых тенёт

В эти дни золотая мать-мачеха

Золотой черепашкой ползёт.

Сергей Есенин

Берёза

Белая берёза

Под моим окном

Принакрылась снегом,

Точно серебром.

На пушистых ветках

Снежною каймой

Распустились кисти

Белой бахромой.

И стоит берёза

В сонной тишине,

И горят снежинки

В золотом огне.

А заря, лениво

Обходя кругом,

Осыпает ветки

Новым серебром.

Николай Клюев

Осинушка

Ах, кому судьбинушка

Ворожит беду:

Горькая осинушка

Ронит лист-руду.

Полымем разубрана,

Вся красным-красна,

Может быть, подрублена

Топором она.

Может, червоточина

Гложет сердце ей,

Чёрная проточина

Въелась меж корней.

Облака по просини

Крутятся в кольцо.

78

От судины-осени

Вянет деревцо.

Ой, заря-осинушка,

Златоцветный лёт,

У тебя детинушка

Разума займёт!

Чтобы сны стожарные

В явь оборотить,

Думы – листья зарные –

По ветру пустить.

Сергей Клычков

* * *

Была над рекою долина,

В дремучем лесу у села,

Под вечер, сбирая малину,

На ней меня мать родила…

В лесной тишине и величье

Меня пеленал полумрак,

Баюкало пение птичье,

Бегущий ручей под овраг…

На ягодах спелых и хмеле,

Широко раскрывши глаза,

Я слушал, как ели шумели,

Как тучи скликала гроза…

Мне виделись в чаще хоромы,

Мелькали в заре терема,

И гул отдалённого грома

Меня провожал до дома.

Ах, верно с того я и дикий,

С того-то и песни мои –

Как кузов лесной земляники –

Меж ягод с игольем хвои…

* * *

О, если бы вы знали слово

От вышины и глубины,

Вы не коснулись бы покрова

Лесной волшебницы – Дубны…

Не смяли б плечи перекатов

И груди влажных берегов,

Где плыл закат, багрян и матов,

Под звон охотничьих рогов!

Где сдревле сом стерёг на плёсе,

Скрутивши длинным усом, смерть,

А золотые бивни лося

Века поддерживали твердь…

79

О, если бы вы знали слово,

Что под луной хранят в ночи

От древности седые совы,

От века мудрые сычи…

Осип Мандельштам

Стихи о русской поэзии (Отрывок)

С. А. К.

Полюбил я лес прекрасный,

Смешанный, где козырь – дуб,

В листьях клёна – перец красный,

В иглах ёж – черноголуб.

Там фисташковые молкнут

Голоса на молоке,

И когда захочешь щёлкнуть,

Правды нет на языке.

Там живёт народец мелкий –

В желудёвых шапках все –

И белок кровавой белки

Крутят в страшном колесе.

Там щавель, там вымя птичье,

Хвой павлинья кутерьма, –

Ротозейство и величье,

И скорлупчатая тьма.

Тычут шпагами шишиги,

В треуголках носачи,

На углях читают книги

С самоваром палачи.

А ещё грибы волнушки

В сбруе тонкого дождя

Вдруг поднимутся с опушки

Так… Немного погодя…

Там без выгоды уроды

Режутся в девятый вал, –

Храп коня и крап колоды –

Кто кого? Пошёл развал…

И деревья – брат на брата –

Восстают. Понять спеши:

До чего аляповаты,

До чего как хороши…

Москва

* * *

Руку платком обмотай и в венценосный шиповник,

В самую гущу его целлулоидных терний

Смело, до хруста её погрузи, –

Добудем розу без ножниц!

Но смотри, чтобы он не осыпался сразу –

Розовый мусор – муслин – лепесток соломоновый –

И для щербета негодный дичок,

Не дающий ни масла, ни запаха.

80

* * *

На меня нацелилась груша да черёмуха,

Силою рассыпчатой бьёт меня без промаха.

Кисти вместе с звёздами, звёзды вместе с кистями –

Что за двоевластье там? В чьём соцветьи истина?

С цвету ли, с размаху ли – бьёт воздушно-целыми

В воздух, убиваемый кистенями белыми.

И двойного запаха сладость неуживчива –

Борется и тянется – смешана, обрывчива.

Воронеж

Анна Ахматова

Ива И дряхлый пук дерев.

Пушкин

А я росла в узорной тишине,

В прохладной детской молодого века.

И не был мил мне голос человека,

А голос ветра был понятен мне.

Я лопухи любила и крапиву,

Но больше всех серебряную иву.

И, благодарная, она жила

Со мной всю жизнь, плакучими ветвями

Бессонницу овеивала снами.

И – странно! – я её пережила.

Там пень торчит, чужими голосами

Другие ивы что-то говорят

Под нашими, под теми небесами.

И я молчу… Как будто умер брат.

Марина Цветаева

Деревья (Отрывок)

Каким наитием,

Какими истинами,

О чём шумите вы,

Разливы лиственные?..

Какой неистовой

Сивиллы таинствами –

О чём шумите вы,

О чём беспамятствуете?

Что в вашем веянье?

Но знаю – лечите

Обиду Времени

Прохладой Вечности.

Но юным гением

Восстав – пророчите

Ложь лицезрения

Перстом заочности.

81

Чтоб вновь, как некогда,

Земля – казалась нам.

Чтобы под ве`ками

Свершались замыслы.

Чтобы монетами

Чудес – не чваниться!

Чтобы под ветками

Свершались таинства!

И прочь от прочности!

И прочь от срочности!

В поток! – В пророчества

Речами косвенными…

Листва ли – листьями?

Сивилла ль – выстонала

…Лавины лиственные,

Руины лиственные…

Из цикла «Стихи сироте»

Ледяная тиара гор –

Только бренному лику – рамка.

Я сегодня плющу – пробор

Провела на граните замка.

Я сегодня сосновый стан

Обгоняла на всех дорогах.

Я сегодня взяла тюльпан –

Как ребёнка за подбородок.

Бузина

Бузина цельный сад залила!

Бузина зелена, зелена!

Зеленее, чем плесень на чане.

Зелена – значит, лето в начале!

Синева – до скончания дней!

Бузина моих глаз зеленей!

А потом – через ночь – костром

Ростопчинским! – в очах красно`

От бузинной пузырчатой трели.

Красней кори на собственном теле

По всем порам твоим, лазорь,

Рассыпающаяся корь

Бузины…

Не звени! Не звени!

Что за краски разведены

В мелкой ягоде, слаще яда!

Кумача, сургуча и ада –

Смесь, коралловых мелких бус –

Блеск, запекшейся крови – вкус!

Бузина казнена, казнена!

Бузина цельный сад залила

82

Кровью юных и кровью чистых,

Кровью веточек огнекистых –

Веселейшей из всех кровей:

Кровью сердца – твоей – моей…

А потом – водопад зерна,

А потом – бузина черна,

С чем-то сливовым, с чем-то липким.

Над калиткой, стонавшей скрипкой

Возле дома, который пуст, – Одинокий бузинный куст.

Новосёлы моей страны!

Из-за ягоды-бузины,

Детской жажды моей багровой,

Из-за древа и из-за слова:

Бузина (по сей день – ночьми…),

Яда – всосанного очьми…

Борис Пастернак

Хлеб

Ты выводы копишь полвека,

Но их не заносишь в тетрадь,

Но если ты сам не калека,

Ты должен был что-то понять.

Ты понял блаженство занятий,

Удачи закон и секрет.

Ты понял, что праздность – проклятье

И счастья без подвига нет.

Что ждёт алтарей, откровений,

Героев и богатырей

Дремучее царство растений,

Могучее царство зверей.

Что первым таким откровеньем

Остался в сцепленьи судеб

Прапращуром в дар поколеньям

Взращённый столетьями хлеб.

Что поле во ржи и пшенице

Не только завет к молотьбе,

Но некогда эту страницу

Твой предок писал о тебе.

Что это и есть его слово,

Его небывалый почин

Средь круговращенья земного,

Рождений, скорбей и кончин.

Тишина

Пронизан солнце лес насквозь.

Лучи стоят столбами пыли.

Отсюда, уверяют, лось

Выходит на дорог развилье.

83

В лесу молчанье, тишина,

Как будто жизнь в глухой лощине

Не солнцем заворожена,

А по совсем другой причине.

Действительно, невдалеке

Средь заросли стоит лосиха.

Пред ней деревья в столбняке.

Вот отчего в лесу так тихо.

Лосиха ест лесной подсед,

Хрустя обгладывает молодь.

Задевши за её хребет,

Болтается на ветке жёлудь.

Иван-да-марья, зверобой,

Ромашка, иван-чай, татарник,

Опутанные ворожбой,

Глазеют, обступив кустарник.

Во всём лесу один ручей

В овраге, полном благозвучья,

Твердит то тише, то звончей

Про этот небывалый случай.

Звеня на всю лесную падь

И оглашая лесосеку,

Он что-то хочет рассказать

Почти словами человека.

Орешник

Орешник тебя отрешает от дня,

И мшистые солнца ложатся с опушки

То решкой на плотное тленье пня,

То мутно-зелёным орлом на лягушку.

Кусты обгоняют тебя, и пока

С родимою чащей сроднишься с отвычки, –

Она уж безбрежна: ряды кругляка,

И роща редеет, и птичка – как гичка,

И песня – как пена, и – наперерез,

Лазурь забирая, нырком, душегубкой

И – мимо… И долго безмолвствует лес,

Следя с облаков за пронёсшейся шлюпкой.

О место свиданья малины с грозой,

Где, в тучи рогами лишайника тычась,

Горят, одуряя наш мозг молодой,

Лиловые топи угасших язычеств!

Ландыши

С утра жара. Но отведи

Кусты, и грузный полдень разом

Всей массой хряснет позади,

84

Обламываясь под алмазом.

Он рухнет в рёбрах и лучах,

В разгранке зайчиков дрожащих,

Как наземь с потного плеча

Опущенный стекольный ящик.

Укрывшись ночью навесной,

Здесь белизна сурьмится углем.

Непревзойдённой новизной

Весна здесь сказочна, как Углич.

Жары нещадная резня

Сюда не сунется с опушки.

И вот ты входишь в березняк,

Вы всматриваетесь друг в дружку.

Но ты уже предупреждён.

Вас кто-то наблюдает снизу:

Сырой овраг сухим дождём

Росистых ландышей унизан.

Он отделился и привстал,

Кистями капелек повисши,

На палец, на два от листа,

На полтора – от корневища.

Шурша неслышно, как парча,

Льнут лайкою его початки,

Весь сумрак рощи сообща

Их разбирает на перчатки.

Сирень

Положим, – гудение улья,

И сад утопает в стряпне,

И спинки соломенных стульев,

И чёрные зёрна слепней.

И вдруг объявляется отдых,

И всюду бросают дела:

Далёкая молодость в сотах,

Седая сирень расцвела!

Уж где-то телеги и лето,

И гром отмыкает кусты,

И ливень въезжает в кассеты

Отстроившейся красоты.

И чуть наполняет повозка

Раскатистым воздухом свод, –

Лиловое зданье из воска,

До облака вставши, плывёт.

И тучи играют в горелки,

И слышится старшего речь,

Что надо сирени в тарелке

Путём отстояться и стечь.

85

Александр Чижевский

Растения

Какой порыв неукротимый

Из праха вас подъемлет ввысь?

Какой предел неодолимый

Преодолеть вы задались?

В пустынях экваториальных,

В полярных стужах и снегах,

Сквозь пыток строй первоначальных

Одолеваете вы прах.

Кому здесь не дано покоя,

А лишь волнение дано,

Тот знает истину: живое

Затем, чтоб мыслить, рождено.

И в шёпоте листов неясном

Тому слышна живая речь,

Кто в мире злобном и пристрастном

Сумел свой слух предостеречь.

О, этот слух мы возлелеем,

Чтоб ваш ответ дошёл живым:

«Мы чувствовать, страдать умеем,

Мы мыслить – сознавать хотим!»

* * *

…О, присмотрись внимательней к Земле

И грудью к ней прильни всецело,

Чтоб снова в зеленеющем стебле

Исторгнуть к Солнцу дух и тело.

В тревожных человеческих сердцах

И в нежной немоте растений

Восходит к жизни придорожный прах,

Сверкая в бездне воплощений…

Борис Корнилов

* * *

Усталость тихая, вечерняя

Зовёт из гула голосов

В Нижегородскую губернию

И в синь Семёновских лесов.

Сосновый шум и смех осиновый

Опять кулигами пройдёт.

Я вечера припомню синие

И дымом пахнущий омёт.

Берёзы нежной тело белое

В руках увижу ложкаря,

И вновь непочатая, целая

Заколыхается заря.

86

Ты не уйдёшь, моя сосновая,

Моя любимая страна!

Когда-нибудь, но буду снова я

Бросать на землю семена.

Когда хозяйки хлопнут ставнями

И отдых скрюченным рукам,

Я расскажу про город каменный

Седым, угрюмым старикам.

Познаю вновь любовь вечернюю,

Уйдя из гула голосов

В Нижегородскую губернию,

В разбег Семёновских лесов.

Николай Заболоцкий

Одинокий дуб

Дурная почва: слишком узловат

И этот дуб, и нет великолепья

В его ветвях. Какие-то отрепья

Торчат на нём и глухо шелестят.

Но скрученные намертво суставы

Он так развил, что, кажется, ударь –

И запоёт он колоколом славы,

И из ствола закапает янтарь.

Вглядись в него: он важен и спокоен

Среди своих безжизненных равнин.

Кто говорит, что в поле он не воин?

Он воин в поле, даже и один.

Ночной сад

О, сад ночной, таинственный орган,

Лес длинных труб, приют виолончелей!

О, сад ночной, печальный караван

Немых дубов и неподвижных елей!

Он целый день метался и шумел.

Был битвой дуб, и тополь – потрясеньем.

Сто тысяч листьев, как сто тысяч тел,

Переплетались в воздухе осеннем.

Железный Август в длинных сапогах

Стоял вдали с большой тарелкой дичи.

И выстрели гремели на лугах,

И в воздухе мелькали тельца птичьи.

И сад умолк, и месяц вышел вдруг,

Легли внизу десятки длинных теней,

И толпы лип вздымали кисти рук,

Скрывая птиц под купами растений.

87

О, сад ночной, о, бедный сад ночной,

О, существа, заснувшие надолго!

О, вспыхнувший над самой головой

Мгновенный пламень звёздного осколка!

Николай Асеев

Ива

У меня на седьмом этаже, на балконе, –

зелёная ива.

Если ветер, то тень от ветвей её ходит

стеной;

это очень тревожно и очень вольнолюбиво –

беспокойство природы, живущее рядом

со мной!

Ветер гнёт её ветви и клонит их книзу

ретиво,

словно хочет вернуть её к жизни обычной,

земной;

но – со мной моя ива, зелёная

гибкая ива,

в леденящую стужу и неутоляемый зной.

Критик мимо пройдёт, ухмыльнувшись

презрительно-криво:

- Эко диво! Все ивы везде зеленеют

весной! –

Да, но не на седьмом же!

И это действительно диво,

что, расставшись с лесами,

она поселилась со мной!

* * *

Благодарю вас, сосны-тёти,

что вы всё ввысь и ввысь растёте,

благодарю вас, дядя дым,

что молодым вы и седым,

взмывая к небу от горения,

как и моё стихотворение.

И вам спасибо, сёстры-травы,

что вы не злобны, не лукавы…

Хоть мяту мнут, крушат крушину

и ландыш рвут бессчётно лет, –

вы не впадаете в кручину,

вы каждый год даёте цвет.

От всех сомнений и смятений,

от всех ушибов и толчков

лечиться можно у растений –

у их цветений и ростков:

ведь знают все, что подорожник –

леченья основоположник!

88

Александр Твардовский

Лес осенью

Меж редеющих верхушек

Показалась синева.

Зашумела у опушек

Ярко-жёлтая листва.

Птиц не слышно. Треснет мелкий

Обломившийся сучок,

И, хвостом мелькая, белка

Лёгкий делает прыжок.

Стала ель в лесу заметней –

Бережёт густую тень.

Подосиновик последний

Сдвинул шапку набекрень.

* * *

Рожь отволновалась.

Дым прошёл.

Налило зерно до половины.

Колос мягок, но уже тяжёл

И уже в нём запах есть овинный…

* * *

Рожь, рожь… Дорога полевая

Ведёт неведомо куда.

Над полем низко провисая,

Лениво стонут провода,

Рожь, рожь – до свода голубого,

Чуть видишь где-нибудь вдали,

Ныряет шапка верхового,

Грузовичок плывёт в пыли.

Рожь уходилась. Близки сроки.

Отяжелела и на край

Всем полем подалась к дороге,

Нависнула – хоть подпирай.

Знать, колос, туго начинённый,

Четырёхгранный, золотой,

Устал держать пуды, вагоны,

Составы хлеба над землёй.

* * *

Перед войной, как будто в знак беды,

Чтоб легче не была, явившись в новости,

Морозами неслыханной суровости

Пожгло и уничтожило сады.

И тяжко было сердцу удручённому

Средь буйной видеть зелени иной

Торчащие по-змнему, по-чёрному

Деревья, что не ожили весной.

89

Под их корой, как у бревна, отхлупшею,

Виднелся мертвенный коричневый нагар.

И повсеместно избранные, лучшие

Постиг деревья гибельный удар…

Прошли года. Деревья умервщлённые

С нежданной силой ожили опять,

Живые ветки выдали, зелёные…

Прошла война. А ты всё плачешь, мать.

Михаил Исаковский

Вишня

В ясный полдень, на исходе лета,

Шёл старик дорогой полевой;

Вырыл вишню молодую где-то

И, довольный, нёс её домой.

Он глядел весёлыми глазами

На поля, на дальнюю межу.

И подумал: «Дай-ка я на память

У дороги вишню посажу.

Пусть растёт большая-пребольшая,

Пусть идёт и вширь и в высоту

И, дорогу нашу украшая,

Каждый год купается в цвету.

Путники в тени её прилягут,

Отдохнут в прохладе, в тишине,

И, отведав сочных, спелых ягод,

Может статься, вспомнят обо мне.

А не вспомнят – экая досада, –

Я об этом вовсе не тужу:

Не хотят – не вспоминай, не надо, –

Всё равно я вишню посажу!»

Николай Тихонов

Болотный лес

Лес переполнен духотой,

Храпят седые валуны,

Хрустят хвощи да плауны

Своей зелёной темнотой.

Но сладковато вьётся жуть,

Когда шагнёшь и, точно мыло,

Болото вспенишь, ноги в муть

Уходят, чавкая постыло.

И холод бьётся под ногой,

А сверху над моим кочевьем

Висят мякиною рябой

От жара тусклые деревья.

90

Но я на слух, я наизусть

Учу на ощупь леса кручи,

Чтоб эту дичь и этот хруст

Одеть одеждою гремучей.

И я сегодня рад как раз

Пути по дебрям простодушным,

Где костяники красный глаз,

Окостеневший равнодушно,

Глядит в лесную кутерьму

На разноцветное господство,

Где я когда-нибудь пойму

Его скупое превосходство.

Арсений Тарковский

Степь

Земля сама себя глотает

И, тычась в небо головой,

Провалы памяти латает

То человеком, то травой.

Трава – под конскою подковой,

Душа – в коробке костяной,

И только слово, только слово

В степи маячит под луной.

Почиет степь, как неживая,

И на курганах валуны

Лежат – цари сторожевые,

Опившись оловом луны.

Последним умирает слово.

Но небо движется, пока

Сверло воды проходит снова

Сквозь жёсткий щит материка.

Дохнёт репейника десница,

Сверкнёт кузнечика седло,

Как радугу, степная птица

Расчешет сонное крыло.

И в сизом молоке по лечи

Из рая выйдет в степь Адам

И дар прямой разумной речи

Вернёт и птицам и камням,

Любовный бред самосознанья

Вдохнёт, как душу, в корни трав,

Трепещущие их названья

Ещё во сне пересоздав.

Деревья

I

Чем глуше крови страстный ропот

И верный кров тебе нужней,

91

Тем больше ценишь трезвый опыт

Спокойной зрелости своей.

Оплакав молодые годы,

Молочный брат листвы и трав,

Глядишься в зеркало природы,

В её лице своё узнав.

И собеседник и ровесник

Деревьев полувековых,

Ищи себя не в ранних песнях,

А в росте и упорстве их.

Им тяжко собственное бремя,

Но с каждой новою весной

В их жёсткой сердцевине время

За слоем отлагает слой.

И крепнет их живая сила,

Двоятся ветви их, деля

Тот груз, которым одарила

Своих питомцев мать-земля.

О чём скорбя, в разгаре мая

Вдоль исполинского ствола

На крону смотришь, понимая,

Что мысль взамену чувств пришла?

О том ли, что в твоих созвучьях

Отвердевает кровь твоя,

Как в терпеливых этих сучьях

Луч солнца и вода ручья?

II

Державы птичьей нищеты,

Ветров зелёные кочевья,

Ветвями ищут высоты

Слепорождённые деревья.

Зато, как воины, стройны,

Очеловеченные нами,

Стоят и соединены

Земля и небо их стволами.

С их плеч, когда зима придёт,

Слетит убранство золотое:

Пусть отдохнёт лесной народ,

Накопит силы на покое.

А листья – пусть лежат они

Под снегом, ржавчина природы.

Сквозь щели сломанной брони

Живительные брызнут воды,

И двинется весенний сок,

И сквозь кору из чёрной раны

Побега молодого рог

Проглянет, нежный и багряный.

И вот уже в сквозной листве

Стоят округ земли прогретой

И света ищут в синеве

92

Ещё, быть может, до рассвета.

Как будто горцы к нам пришли

С оружием своим старинным

На праздник матери-земли

И станом стали по низинам.

Созвучья струн волосяных

Налётом птичьим зазвучали,

И пляски ждут подруги их,

Держа в точёных пальцах шали.

Людская плоть в родстве с листвой,

И мы чем выше, тем упорней:

Древесные и наши корни

Живут порукой круговой.

Кактус

Далеко, далеко, за полсвета

От родимых долгот и широт,

Допотопное чудище это

У меня на окошке живёт.

Что ему до воклюзского лавра

И персидских мучительниц роз,

Если он под пятой бронтозавра

Ластовидной листвою оброс?

Терпеливый приёмыш чужбины,

Доживая стотысячный век,

Гонит он из тугой сердцевины

Восковой криворукий побег.

Жажда жизни кору пробивала, –

Он живёт во всю ширь своих плеч

Той же силой, что нам даровала

И в могилах звучащую речь.

* * *

Сколько листвы намело. Это лёгкие

наших деревьев,

Опустошённые, сплющенные

пузыри кислорода,

Кровли птичьих гнездовий,

опора летнего неба,

Крылья замученных бабочек, охра

и пурпур надежды,

На драгоценную жизнь, на раздоры

и примиренья,

Падайте наискось наземь,

горите в кострах, дотлевайте,

Лодочки глупых сильфид,

у нас под ногами. А дети

Северных птиц улетают на юг,

ни с кем не прощаясь.

Листья, братья мои, дайте знак,

что через полгода

93

Ваша зелёная смена оденет

нагие деревья.

Листья, братья мои, внушите мне

полную веру

В силы и зренье благое моё

и моё осязанье,

Листья, братья мои, укрепите меня

в этой жизни,

Листья, братья мои,

на ветвях удержитесь до снега.

Мария Петровых

Лесное дно

О, чаща трепещущей чешуи,

Мильоннозелёное шелестенье,

Мне в сердце – сребристые бризы твои,

В лицо мне – твои беспокойные тени.

Я зыбко иду под крылатой водой,

Едва колыхаюсь волнами прохлады.

Мне сел на ладонь соловей молодой,

И дрожью откликнулись в листьях рулады.

Я вижу сосны неподвижный коралл,

Увенчанный тёмноигольчатой тучей…

Кто мутным огнём этот ствол покрывал?

Кто сучья одел в этот сумрак колючий?

Я знаю, под грубой корою берёз

Сокрыта прозрачнейшая сердцевина.

Их ветви склонило обилие слёз,

Зелёных, как листья, дрожащих невинно,

И в памяти чёрные шрамы свежи

На белых стволах…

Это – летопись леса.

Прочесть лишь начало –

и схлынет с души

Невидимая вековая завеса.

И вдруг засветился мгновенным дождём

Весь лес, затенённый дремучими снами…

Как горько мы жаждем,

как жадно мы ждём

Того, кто всегда и везде перед нами!

Ксения Некрасова

На закате

Я сидела ниже травы,

тише листвы.

А выше моей головы

цвели на грядах цветы.

И лиловые залы видела я

и оранжевое убранство их.

94

Цветочный паломник –

косматый шмель

в дом голубой

на зелёном стебле,

не стуча, не спрося, влетел.

А в зале чаши

нет никого,

и тычинки стволов пусты,

и лапы шмелю ни к чему

без жёлтых следов пыльцы.

И незваный гость

зажужжал в усы

и вылетел вон, сердясь.

А в синем небе гасла заря,

и в цветок закрывался вход…

Владимир Луговской

Остролистник

Волны стелют по ветру свистящие косы,

Прилетают и падают зимние тучи.

Ты один зеленеешь на буром откосе,

Непокорный, тугой остролистник колючий.

Завтра время весеннего солнцеворота.

По заливу бежит непогода босая.

Время, древний старик, открывает ворота

И ожившее солнце, как мячик, бросает.

Сердцу выпала трудная, злая работа.

Не разбилось оно и не может разбиться:

Завтра древний старик открывает ворота,

И ему на рассвете ответит синица.

Скоро лёгкой травою покроются склоны,

И декабрьские бури, как волки, прилягут.

Ты несёшь на стеблях, остролистник зелёный,

Сотни маленьких солнц – пламенеющих ягод.

Я зимой полюбил это крепкое племя,

Что сдружилось с ветрами на пасмурных кручах.

Ты весну открываешь в суровое время,

Жизнестойкий, тугой остролистник колючий.

Илья Сельвинский

* * *

Какое сложное явленье – дерево.

Вглядитесь! В каждом – облик утомлённый.

Ему на долю пало древнее:

Оно глотает солнце, как лимоны.

Потом зелёной хвоей и листвой

Раздаривает это солнце.

Заснёт. Но исполинский подвиг свой

Опять свершает тут же, как проснётся.

В нём жизни вековое волшебство,

В нём бьются воды, что волны покрепче.

95

Оно шумит, шуршит и что-то шепчет,

И хочет, чтобы поняли его.

Оно страдает молча. Я прочёл

В его морщинах горести нежданные…

Стул деревянен. Деревянен стол.

Но дерево – оно не деревянное.

* * *

Граждане! Минутка прозы:

Мы

в берёзах –

ни аза!

Вы видали у берёзы

Деревянные глаза?

Да, глаза! Их очень много

С веками, но без ресниц.

Попроси лесного бога

Эту странность объяснить.

Впрочем, всё простого проще.

Но в народе говорят:

Очень страшно, если в роще

Под луной они глядят.

Тут хотя б молчали совы

И хотя б не ныл бирюк –

У тебя завоет совесть.

Беспричинно.

Просто вдруг.

И среди пеньков да плешин

Ты падёшь на колею,

Вопия:

«Казните! Грешен:

Писем бабушке не шлю!»

Хорошо бы под луною

Притащить сюда того,

У кого кой-что иное,

Кроме бабушки его…

Всеволод Рождественский

Деревья

В земном пути, меняющем кочевья,

Жилища, встречи, лица и края,

Беседу с вами я веду, деревья,

Ни в чём не изменившие друзья.

И как мне было с вами не сродниться,

Приветившими родину мою,

Когда живые образы и лица

96

Я в ваших очертаньях узнаю!

Вот старый дуб – листва из звонкой меди,

Могучий стан в извилинах коры,

Он весь гудит, рокочет о победе,

Как некогда на струнах гусляры.

Вот сосны. Прямоствольны и упруги,

Колючие – ветрам не разорвать.

Стоят в своей чешуйчатой кольчуге,

Спокойные, как Игорева рать.

И ёлки, неподвижны и суровы,

Роняя низко рукава ветвей,

Ждут, пригорюнясь, – матери и вдовы,

Молчальницы в платочках до бровей.

А рядом боязливая осина

И вовсе простодушная ольха

Глядят поверх кустов, как из-за тына,

На тропку, что тениста и глуха.

Но всех милей мне девушка-берёза,

Пришедшая из сказок и былин,

Снегурочка, любимица мороза,

Алёнушка пригорков и равнин.

Ей любы наши зори, сенокосы,

Ромашки в росах, звонкие стрижи,

Зелёные она качает косы

Над волнами бегущей с ветром ржи.

И с нею сам я становлюсь моложе,

Позабывая беды и года.

Она ведь чем-то на тебя похожа…

Ну что ж! Мы были молоды тогда.

Леонид Мартынов

Сон подсолнуха

Старый хрен растёт со мною рядом,

Стонут репы, что земля черна,

И детей своим нехитрым ядом

Отравить мечтает белена.

Солнце! Скрылось ты за облаками.

Скоро огородница придёт,

Мощными шершавыми руками

По венцу тихонько проведёт.

- Семя, – говорит она, – созрело!

Мы его поджарим и сгрызём. –

Так открутит голову. А тело

Упадёт, ломаясь, в чернозём.

Уцелею ли, простой подсолнух,

Если не сумею в эту ночь

Напряженьем сил, ещё неполных,

97

Цепкость этих рук превознемочь?

Ну, рванись! Употреби усилья,

Глядя ввысь, в лазоревую ширь

Листья, превращаемые в крылья,

Над землёй упрямо растопырь.

Ну, рванись! Употреби усилья!

Ведь летает даже нетопырь.

Листья, превратившиеся в крылья,

Над землёю мощно растопырь.

Пусть бегут и улица и дворня,

Пусть кричат:

- Сгрызём его, сгрызём! –

Взвейся в небо, осыпая с корня

На головы жирный чернозём!

Но земля,

Упорная, за корень

Уцепилась:

- Ты куда? Постой!

Поволнуйся, горд и непокорен.

Это и зовётся красотой!

Ива

Как сильно

Изменилась ива

За эти семь весенних дней!

Так всё меняется, что живо.

Я знаю, что случилось с ней.

Так изменилась вся дубрава

За эти семь весенних дней:

Всё стало ново, величаво –

От веточек и до корней.

Так всё меняется, что живо:

Ручьи сливаются в поток,

Из пашни возникает нива,

И хлопок, в сущности, цветок,

Приобретает силу взрыва.

И вот какою стала ива

За эти семь весенних дней,

За дни весеннего разлива,

Неощутимого для пней!

Дрёма луговая

Господи Исусе, чудно под Москвой,

В Рузе и в Тарусе, в дрёме луговой!

Дрёма луговая! Это к ней вчера

Не переставая липла мошкара.

Сока из надлома не дал бледный хвощ.

Чувствовала дрёма: утром будет дождь!

То-то белокрыльник вовсе изнемог!

98

Будет в серый пыльник кутаться восток.

Смерчик еле зримый, предрассветно мглист,

Пронесётся мимо, как мотоциклист.

Глухо тарарахнет предрассветный гром,

Там, где в гнёздах пахнет пухом и пером.

И взлетит от грома

Мошек целый рой,

Как с аэродрома,

С дрёмы луговой!

Кувшинка

Цвела кувшинка на Руси…

В пруду, где дремлют караси,

Купался ты. И вдруг она

Всплыла, как будто бы со дна.

И ты спросил её во тьме:

- Цветок! В своём ли ты уме?

А если я тебя сорву?

- Сорви! Не бойся. Оживу!

…Кувшинкам трудно – до вершин,

Кувшинкам хочется в кувшин,

Хотя бы очень небольшой,

Но с человеческой душой.

Сергей Марков

Ягоды

Бруснику бело-алую

В боярышни пожалую,

Покуда молода.

Черника мне поклонится,

Как тихая затворница,

Застенчива всегда.

А клюква – хоть не старая,

Но всё же – баба ярая.

Но говорит народ:

Пройдёт три зимних месяца,

И клюква перебесится –

Под снегом отойдёт!

Александр Прокофьев

Берёзка

Люблю берёзку русскую.

То светлую, то грустную,

В белом сарафанчике,

С платочками в карманчиках,

99

С красивыми застёжками,

С зелёными серёжками.

Люблю её нарядную,

Родную, ненаглядную,

То ясную, кипучую,

То грустную, плакучую.

Люблю берёзку русскую.

Она всегда с подружками,

Под ветром низко клонится

И гнётся, но не ломится

Самуил Маршак

Корабельные сосны

Собираясь на Север, домой,

Сколько раз наяву и во сне

Вспоминал я о статной, прямой

Краснопёрой карельской сосне.

Величав её сказочный рост.

Да она и растёт на горе.

По ночам она шарит меж звёзд

И пылает огнём на заре.

Вспоминал я, как в зимнем бору,

Без ветвей от верхушек до пят,

Чуть качаясь в снегу на ветру,

Корабельные сосны скрипят.

А когда наступает весна,

Молодеют, краснеют стволы.

И дремучая чаща пьяна

От нагревшейся за день смолы.

Ландыш

Чернеет лес, теплом разбуженный,

Весенней сыростью объят.

А уж на ниточках жемчужины

От ветра каждого дрожат.

Бутонов круглые бубенчики

Ещё закрыты и плотны,

Но солнце раскрывает венчики

У колокольчиков весны.

Природой бережно спелёнутый,

Завёрнутый в зелёный лист,

Растёт цветок в глуши нетронутой,

Прохладен, хрупок и душист.

Томится лес весною раннею,

И всю счастливую тоску

И всё своё благоухание

Он отдал горькому цветку.

100

Николай Рыленков

* * *

Вновь калина над речкой уснувшей

Протянула нам руки свои.

Ты послушай, ты только послушай,

Не про нас ли поют соловьи?

Не для нас ли с тобой, вырастая,

Под росою шумят зеленя,

И сирень зацветает густая,

И пчела пролетает, звеня?

Не для нас ли из тёплого сада

Духом вишенным тянет в тиши?..

Тут и спрашивать даже не надо,

Только слушай, гляди и дыши.

Только помни под небом просторным

Вечный долг свой полям и лесам,

Всем во тьме набухающим зёрнам,

Всем стремящимся к свету цветам.

* * *

Цветёт жасмин. От белых звёзд

Всю ночь светло в саду нагретом,

И Млечный Путь, как шаткий мост,

Соединил закат с рассветом.

В такие ночи слышен рост

Хлебов и трав. По всем приметам

И тёплых зорь, и щедрых рос

Ещё немало будет летом.

Живым текучим серебром

Дожди июльские прольются,

Ладони вытянув, как блюдца,

Пойдём в поля, встречая гром,

Где ржи густые за бугром

Под тяжестью колосьев гнутся.

Николай Ушаков

* * *

Я хочу быть деревом в разливе,

В половодье посреди стремнин.

Не могу не удивляться иве,

Направляющей движенье льдин.

Вот опять их флот свирепый мчится,

Потрясая вербою опять.

Содрогнувшись,

не переломиться,

выстоять

и направленье дать.

101

Николай Браун

Подорожник

По всем тропинкам пешеходным,

По всем дорожным колеям,

Сквозь грунт упругий ежегодно

Он пробивается, упрям.

Его лучами дни сжигают,

И дождь и град его долбят,

Над ним колёса громыхают,

Копыта конские летят.

Ему на листья пылью веет,

Заносит грязь из-под копыт,

Но он опять зазеленеет,

Зарёю утренней умыт.

И даже раненый, пробитый

Насквозь подковой, колесом,

Он гордо тянется к зениту,

Хотя б единственным стеблём.

Он даже в час смертельной муки

Ростком пробьётся молодым…

О, если б сердце, мозг и руки

Наполнить мужеством таким!

Лев Озеров

* * *

О чём лопочет дерево другому,

Такому же, как и оно, живому?

О чём берёза говорит?

А что ореху нашептал самшит?

Мы тщимся разгадать хотя бы слово

Лугов и рощ, подлесков и садов,

Но это слово племени иного

И чуждое созвучью наших слов.

Оно дыханье и оно шептанье,

Оно как трепет и оно как стон.

О чём кусты хотят на расстоянье

Другим кустам сказать, для нас, как сон,

Необъяснимо, если сон и вещий.

Но чувствую: душой хочу сберечь

То нежный, то суровый, то зловещий

Язык дерев, их потайную речь.

* * *

Лист папоротника так древен,

Продуман так до мелочей,

Он так доносит шум деревьев

Из отдалённейших ночей,

102

Из непомерного начала,

Из тех хвощей, из тех лесов,

Где речь людская не звучала,

Где зверя был невнятен зов.

Но посмотри, какое диво

Зелёных кружев вплетено

Во всё, что вместе с нами живо

И нам в наследие дано.

Но посмотри, любовь какая,

Какая даль и глубина,

Какая клинопись живая

В той зелени закреплена.

* * *

Ты подскажи, садовник,

Когда цветёт шиповник,

Когда, в какую пору

Взрывается бутон

И открывает взору

Овеществлённый сон,

Дремоту удивленья,

Самозабвенья цвет,

Не лепестки растенья –

Землёй зажжённый свет.

Как створки сердца, ярок,

Распахнут, как они, –

Негаданный подарок,

Он вызову сродни.

Как если бы, из света

И влаги голубой,

Посередине лета

Шиповник стал тобой.

Поздние цветы

Облетает моё Подмосковье,

Сучья голые шевеля.

Приготавливается к зимовью

Опалённая зноем земля.

То взмахнёт порыжелой лапой,

То смахнёт паутинку с лица.

Вот и рядом с осенней кульбабой

Фиолетовый шарик сивца.

Пусть подчас глядят они грозно

И опасливо – не беда!

Что ж, ко мне пришли они поздно, –

Лучше поздно, чем никогда.

103

Константин Симонов

Деревья

У нас была юрта с дырявой крышей,

с поющим в щели сверчком.

Мы сидели в ней в полдень

и пили дымную воду

с консервированным молоком.

Пятую ночь дует ветер с Хингана,

наступают осенние дни…

- Я так давно не видел деревьев!

Расскажи мне, какие они?

- Они очень, очень высокие,

они выше этой травы,

ни один двугорбый верблюд не дотянется

до их шумящей листвы.

- Листва!

Но я сам забыл её шелест,

скитаясь по этим степям;

большие и маленькие

кусочки зелёного,

прицепленные к ветвям…

Деревья – их не с чем здесь сравнить, –

они огромные, как облака,

они зелёные, как монгольский закат,

и шумные, как река.

А если их много,

целая роща,

зелёное море огня,

зелёное утром,

чёрное ночью,

синее на исходе дня… –

Но, прервав наши речи на полуслове,

грохот

донёсся из-за реки,

как будто по очень глубоким ухабам

проехали грузовики.

И сразу на жёлтом пустом горизонте,

в белой степной пыли

круглая тёмно-синяя роща

выросла из-под земли.

Она выросла сразу.

Она выросла молча.

Она выросла как стена –

красивая тёмно-синяя роща,

синяя дочерна.

Ну что же, смотри на неё, любуйся,

ты забыл здесь шелест листвы…

Но тот, кто давно не видел деревьев,

не повернул головы,

он только поглубже надвинул каску:

- Весь день облака и ветра,

опять эти рощи на горизонте.

Опять бомбёжки с утра.

104

Николай Глазков

Маслята знают, где им расти

Вижу посаженные ряды.

Сосны как на подбор.

Пятиметровой достиг высоты

Прямоугольный бор.

Надо мною

Хвои

Навес.

Иду, ветвей не касаясь…

Пусть этот лес –

Посаженный лес, –

Он всё равно красавец!

Каждая шишечка радует взгляд,

Вот и грибы на моём пути…

Сколько их?

Раз, два, три… пятьдесят

Маслят!..

А маслята знают, где им расти!

Неглубокие корни

Почему-то товарищи многие

Полагают, что корни глубокие

Превосходны везде и всегда,

А без них всем деревьям беда.

Говорят о глубоких корнях,

Придают им значенье таинственности,

Но я знаю: в таёжных краях

Неглубокие корни у лиственницы.

А растёт величаво века

Благородная эта красавица.

Её кроны могучей касаются

Пролетающие облака.

Удивляюсь её высоте,

Её ствол с уважением трогаю…

Но по вечной скользят мерзлоте

Её корни, совсем не глубокие!

За грибами

Недавно я поехал за грибами.

Сбирая, утомился от ходьбы.

Сказали мне: – Затея не глупа ли?

Ну, сколько стоят все твои грибы?

А сколько стоит небо в час восхода?

А сколько стоят папоротники, мхи?

А сколько стоит русская природа,

Питающая лучшие стихи?

105

Я в городе её не обнаружу:

Но знаю, что основа всех основ –

Такая, освежающая душу,

Прохлада благодатная лесов.

Всё вечное так ново, непривычно

В родном и неизведанном краю.

Материю, которая первична,

Когда грибы сбираю, познаю!

В лесу я чувствую себя отлично

И понимаю смысл простых вещей.

Сознание, которое вторично,

Становится первичней и свежей!

Осина

Мне снова хочется весной

Сбежать от запаха бензина

И повидать в глуши лесной

Обыкновенную осину.

А, скажем, почему не ель,

И не сосну, и не берёзу?..

Нет, я бы встретить там хотел

И эти все деревья тоже.

Но чем осина хороша?

Не тем, что зацветает ярко!..

В ней первобытная душа,

Её я не увижу в парках.

Быть может, потому весной

Меня осина эта манит,

Что я, как житель городской,

В ней вижу признак глухомани.

Дмитрий Кедрин

Природа

Что делать? Присяду на камень,

Послушаю иволги плач.

Брожу у забитых досками,

Жильцами покинутых дач.

Ещё не промчалось и года,

Как смолкли шаги их вдали,

Но, кажется, рада природа,

Что люди отсюда ушли.

Соседи в ночи незаметно

Заборы снесли на дрова,

На гладких площадках крокетных

Растёт, зеленея, трава.

Забывши хозяев недавних,

Весь дом одряхлел и заглох,

106

На стенах, на крышах, на ставнях

Уже пробивается мох.

Да зеленью, вьющейся дико,

К порогу забившей пути,

Повсюду бушует клубника,

Что встарь не хотела расти.

И если, бывало, в скворечнях

Скворцы приживались с трудом,

То нынче от зябликов вешних

В саду настоящий содом!

Тут, кажется, с нашего века

Прошли одичанья века…

Как быстро следы человека

Стирает природы рука!

Ольга Берггольц

О листьях

Настало время говорить о розах,

о том, как пахнет свежая земля,

как серьги осыпаются с берёзы,

пернатые линяют тополя…

Ведь столько тысяч

заново взглянули

на землю, неприглядную вчера.

И первый раз спокойно улыбнулись

весёлым звёздам и сиянью трав.

Ещё не знаю, как сказать об этом

(влюблённом в труженика своего),

о милом мире, –

в час его расцвета

и в миг существованья моего!

Мы так полны открывшимся богатством,

что многих слов

не подобрать пока,

что повторенья нечего бояться.

Вот листья, листья, клейкие слегка,

они покрыты маркой, свежей краской,

по маленькому солнцу на любом,

они на ощупь тёплые, как ласка,

они горчат, как первая любовь.

Евгений Винокуров

Природа

Под высокие своды июля,

в глубину убегающих нив,

вот вступаю я, плечи сутуля,

трудно голову долу склонив.

Я иду по недвижному зною

107

в этот мир, что покойно высок…

Будет долго качаться за мною

мной задетый в пути колосок!

Сяду я у пречистого брода,

забывая навеки вчера…

И меня пожалеет пррирода,

потому что проста и добра!

Дерево

Поклоненье деревьям – старинный обряд.

Вот они поднялись. Сколько мощи и лени

В их простёртых ветвях…

Я сейчас был бы рад

Перед ними, победными, встать на колени.

Кереметь – бог мордвы! Разделяю вполне

Трепет древних. Мне дерево

символом стало!

Я хотел бы, чтоб всё и вокруг и во мне

Постепенно, как дерево, вырастало.

Поражает и ныне закон естества,

Что таится и в дубе,

и в грабе, и в вязе:

От корней навсегда удалилась листва,

Но ничуть не слабее их скрытые связи.

Павел Шубин

Зависть

Идти-брести просторами,

Зелёный шёлк толочь

По тем путям, которыми

Проходит эта ночь.

Она колышет тишь реки

И запах первых трав,

Мосты, паромы, шитики

Далёких переправ,

Дым камчадальского костра

И стон хохлатых сов,

Тяжёлый первородный страх

Непройденных лесов,

Где так же, как сто лет назад,

Входя в бойцовский круг,

Ревёт изюбр, скосив глаза,

Зовёт своих подруг.

И слышит он через гольцы

Ответ: в других краях

Трубят степные жеребцы

В калмыцких табунах.

108

Вадим Шефнер

Скромность

Мы взглядом простор окинем,

Взойдя на бархан крутой.

Весною цветёт пустыня,

Казавшаяся пустой.

Растенья-эфемериды

Так рады, выйдя на свет, –

Для грусти и для обиды

Минутки свободной нет.

Не жить им в разгаре лета,

Никто не обережёт, –

Но травы тянутся к свету,

К солнцу, что их сожжёт.

В их жизни, такой недлинной,

Многое им дано, –

Как мёд в бутыли старинной,

Время их сгущено.

И рады они, как дети,

И славят ясные дни,

И пресного долголетья

Не просят себе они.

Обида

Природа неслышно уходит от нас.

Уходит, как девочка

с праздника взрослых.

Уходит. Никто ей вдогонку не послан.

Стыдливо и молча уходит от нас.

Оставив деревья в садах городских

(Заложников иль соглядатаев тайных?),

Уходит от камня, от взоров людских,

От наших чудес и от строчек похвальных.

Она отступает, покорно-скромна…

А может, мы толком её и не знали?

А вдруг затаила обиду она

И ждёт, что случится неладное с нами?

Чуть что – в наступленье пойдут из пустынь

Ползучие тернии, им не впервые,

И маки на крыши взлетят, и полынь

Вопьётся в асфальтовые мостовые.

И в некий, не мною назначенный год,

В места наших встреч, и трудов и прощаний

Зелёное воинство леса войдёт,

Совиные гнёзда неся под плащами.

109

Совещание цветов

Вдали от дорог и тропинок,

Вдали от людской суеты,

Явившись сквозь серый суглинок,

Столпились лесные цветы.

На тихое их совещанье

Пришёл я, непрошен, незван;

Стою на секретной поляне,

Как будто глухой истукан.

Я чувствую к ним уваженье, –

Их юные стебли умны,

Их скромные телодвиженья

Наследственным смыслом полны.

Земли благонравные дети,

Явите свою благодать

И кодом открытым ответьте –

Смогу ль вашим тайнам внимать?

И слышится шёпот: «Ты лишний,

Мы старше, ты нас не поймёшь.

Мы к солнцу весеннему вышли

Оттуда, куда ты уйдёшь».

Колос

Налившийся колос, ты должен склониться.

Ты к солнцу тянулся из всей своей силы,

Но время склониться, пора поклониться

Земле, что тебя родила и взрастила.

Ты в землю был послан людскою десницей,

Сквозь почву росток твой неспешно и тайно

Всплывал – чтобы к жизни вернуться сторицей,

К руке человека, к серпам и комбайнам.

Пустые колосья, как башни гордыни,

Пусть тянутся к небу, где звёзды и птицы, –

В высоком смирении должен ты ныне

К земле, к животворной могиле склониться.

Пред этим таинственным миром склониться,

Где осень развесила тонкую дымку,

Где нет меж грядущим и прошлым границы,

Где смерть и бессмертие ходят в обнимку.

Самшит

Кустарник есть. Зовётся – самшит,

На вид неказист, нестроен.

Но он природою крепко сшит,

Хоть и неладно скроен.

Пока росток его на вершок

Пробьётся из горных скважин,

110

Другое растенье за тот же срок

Вымахает на сажень.

Соперники из скороспелых пород

Его затмевают тенью,

А он, тугодум, тяжело растёт:

«Терпенье, друзья, терпенье!..»

Вот вырос он, и встал на года,

И смотрит с горы в долину –

Вовек не сломит буря-беда

Железную древесину.

Уже у соседних растений пыл

Остыл – сгибаться, хилеть им.

А он – молодой, он только вступил

В счастливое долголетье.

Стоит он, ловит ветра струю

И полднем знойным и душным

Былым соперникам тень свою

Роняет великодушно.

Маргарита Алигер

Виноград

Виноградники Ай-Даниля,

саперави, токай, мускат,

птичья стая, лёгкие крылья,

многоцветный живой каскад.

По крутым и пологим склонам,

как на праздник, бежите вы,

наполняя долины звоном

молодой кудрявой листвы.

Вы хлопочете и цветёте,

поспешая за летом вслед,

не на празднике, на работе

уж который десяток лет.

Виноградники Ай-Даниля,

ркацители и пино-гри,

в смуглых ягодах сохранили

краски сумерек и зари,

силу солнца и звон прибоя,

горных трав ночной аромат.

До чего ж ты хорош собою,

крымский труженик – виноград!

Но прекрасней листвы кудрявой,

что к зиме облетит, шурша,

лозы чёрные, ствол корявый,

трудовая твоя душа.

Узловатое корневище,

что до самых глубин дойдёт,

где-нигде, а влагу отыщет,

выпьет, вытянет, сбережёт.

111

Виноградники Ай-Даниля,

алеатико, каберне,

отзвенели, отговорили,

послужили родной стране.

Охра, ржавчина, позолота…

Листья катятся вдоль дорог…

Виноград своё поработал.

Винограду народ помог.

Приближается срок обрезки –

человечий искусный труд.

Дует ветер сырой и резкий.

Горы в тучах. Дожди идут.

Перепашка и перекопка.

Солнце в дымке. Над морем муть.

Каменистой кордонной тропкой

осень поздняя держит путь.

Александр Гитович

Деревья и люди

Конечно, это ясно и ребёнку:

Деревья двигаться – увы – не могут,

Как движутся животные и люди.

Зато они всю жизнь свою растут,

И если достигают их вершины

Предела, утверждённого Природой,

То корни продолжают развиваться

И углубляются в родную.

И люди бы отстали от деревьев,

Когда бы не душа их и не разум,

Которые растут до самой смерти.

Хотя, к несчастью, не у всех людей.

Юрий Левитанский

* * * Красный боярышник, веточка, весть

о пожаре,

смятенье,

гуденье набата.

Всё ты мне видишься где-то за снегом,

за вьюгой,

за пологом вьюги,

среди снегопада.

В красных сапожках, в малиновой шубке,

боярышня, девочка,

ёлочный шарик малиновый,

где-то за снегом, за вьюгой,

за пологом белым бурана.

Что занесло тебя в это круженье

январского снега –

тебе ещё время не вышло,

тебе ещё рано!

Что тебе эти летящие косо

тяжёлые хлопья,

112

кипящая эта лавина?

Что тебе вьюги мои и мои снегопады –

ты к ним не причастна

и в них не повинна!

Что за привязанность, что за дурное

пристрастье,

престранная склонность

к бенгальскому зимнему свету,

к поре снегопада!

Выбеги, выберись, выйди,

покуда не поздно,

из этого белого круга,

из этого вихря кромешного,

этого снежного ада!

Что за манера и что за уменье опасное

слышать за каждой случайной метелью

победные клики,

победное пенье валькирий!

О, ты не знаешь, куда заведёт тебя

завтра

твоё сумасбродство,

твой ангел-губитель,

твой трижды

безумный Вергилий!

Как ты решилась, зачем ты доверилась

этому позднему зимнему свету,

трескучим крещенским морозам,

январским погодам?

Ты ещё после успеешь, успеешь,

когда-нибудь после,

когда-нибудь там, у себя,

за двухтысячным годом.

Эти уроки тебе преждевременны,

о умоляю тебя,

преклонив пред тобою колена, –

выбеги, выдерись, вырвись,

покуда не поздно,

из этого белого круга,

из этого зимнего плена!

Я отпускаю тебя – отпусти

мне грехи мои –

я отпускаю тебя,

я тебя отпускаю.

Медленно-медленно руки твои

из моих коченеющих рук

выпускаю.

Но ещё долго мне слышится отзвук

набата,

и словно лампада,

сквозь сон снегопада,

сквозь танец метели,

томительно-однообразный –

красное облачко, красный боярышник,

шарик на ниточке красный.

113

Арбуз

Смотрим разно мы на предметы.

Видим разные в них приметы.

Что сказали б вы об арбузе,

о зелёном простом арбузе?

Он лежит на бахче осенней

вне событий и потрясений.

Он не тронут ещё ножами.

Он как лысый толстяк в пижаме,

что на юге проводит отпуск.

Рядом бродят жена и отпрыск.

Спит толстяк в тишине дремотной

в полосатой пижаме модной…

Но когда наступает вечер –

он уже не арбуз. Он вечен.

Никакого арбуза нету.

Он похож сейчас на планету.

Муравьишка шагает робко

по остывшим её вулканам.

Проползает божья коровка

по зелёным меридианам.

Луковица (Страничка из дневника)

Двадцать восьмого марта

утром я вышел в кухню,

Чайник на газ поставил.

Снег за окошком падал.

В шкафчике, на газете,

луковица лежала.

Глупая толстая луковица.

Барышня провинциальная.

Но две зелёные стрелки

у ней на макушке были.

Две зелёные струйки

фонтанчиком из неё били.

Снег за окошком падал,

крупка в окно хлестала.

В шкафчике, на газете,

луковица расцветала.

Луковица на газете.

Зелёная как кузнечик.

Этакий Чиполлино,

луковый человечек.

Чай погуще завариваю.

С луковкой разговариваю.

Что-то ей, видно, ведомо

114

такое, что мне неведомо.

Своё она что-то знает.

Знает, что снег растает.

А снег всё никак не тает.

А луковица расцветает.

Александр Яшин

Про берёзку

Я её видал и не парадной,

Не царевной гордой на кругу,

А нескладной,

Даже неприглядной,

Утонувшей по уши в снегу.

Не кудрявой

И не золотистой,

Не расхожей – оторви да брось,

А совсем беспомощной,

Без листьев,

Голенькой

И вымокшей насквозь.

Видывал и в грозы и в бураны,

При ночных огнях

И на заре.

Знаю все рубцы её и раны,

Все изъяны на её коре.

И люблю любовью настоящей

Всю, как есть,

От макушки до пят.

О такой любви непроходящей

Громко на миру не говорят.

Вероника Тушнова

Шишка

Я в снегу подтаявшем,

около ствола,

гладенькую, мокрую

шишку подняла.

А теперь в кармане

я её ношу,

выну, полюбуюсь,

лесом подышу.

Выну и порадуюсь,

что тогда, в лесу,

может быть, последнюю,

может, предпоследнюю,

а может быть, просто

встретила весну.

Там в снегу лосиные

глубокие следы,

как ведёрки синие,

115

полные воды,

свежие проталины,

муравьи у пня, –

маленькие тайны

мартовского дня.

* * *

Шагаю хвойною опушкой,

и улыбаюсь, и пою,

и жестяной помятой кружкой

из родничка лесного пью.

И слушаю, как славка свищет,

как зяблик ссорится с женой,

и вижу гриб у корневища

сквозь папоротник кружевной…

Но дело-то не в певчих птицах,

не в роднике, и не в грибе, –

душа должна уединиться,

чтобы прислушаться к себе.

И раствориться в блеске этом,

и слиться с этой синевой,

и стать самой

теплом и светом,

водой,

и птицей,

и травой,

живыми соками напиться,

земную силу обрести,

ведь ей века ещё трудиться,

тысячелетия расти.

Николай Старшинов

Осинник

Над речкой,

Над самою речкой

На горке отлогой

Трепещет

Осенний осинник,

Объятый тревогой.

Беснуется ветер,

Из северных далей

Нагрянув…

О вихрь этих листьев –

Оранжевых,

Жёлтых,

Багряных.

О шелест прощальный!..

И сердце

Замрёт поневоле

От этой пронзительной,

Этой пленительной

Боли…

116

И мы расстаёмся,

Уходим,

Объятые болью,

Прощаясь

С землёю и небом,

С враждой и любовью.

То чёрные тучи,

То солнце

В пробоинах синих…

Трепещет осинник,

Трепещет

Осенний осинник.

Анатолий Жигулин

Полярные цветы

Сползла машина с перевала.

И в падях,

Что всегда пусты,

Нас будто всех околдовало –

Мы вдруг увидели

Цветы!

И разом ахнули ребята,

Нажал водитель на педаль:

Была светла и розовата

От тех цветов глухая даль.

И через каменные глыбы,

По чахлым ивовым кустам,

Не в силах потушить улыбок,

Мы побежали к тем цветам.

Студент-геолог, умный парень,

Заспорить с кем-то был готов,

Что, дескать, только в Заполярье

Известен этот вид цветов.

Но порешили, кто постарше,

На спор поставив сразу крест,

Что те цветы, конечно, наши –

Из тульских и рязанских мест.

Что просто здесь,

В сторонке дальней,

В просторах вечной мерзлоты,

Они немножечко печальней

И чуть суровей, те цветы.

И под нависшим серым небом

С колымским талым ветерком

Дохнуло вдруг соломой, хлебом,

Коровьим, тёплым молоком…

Цветы, цветы…

Они – как люди:

117

Им легче, если много их.

Где мы ещё теперь побудем,

Каких путей хлебнём земных?..

Уж пятый час трясётся кузов,

И склоны гор опять пусты,

А мы в ладонях заскорузлых

Всё держим нежные цветы…

Колымский стланик

Привет тебе,

Колымский колкий стланик,

Сибирских кедров самый младший брат!

Давно я не был

В этих сопках дальних

И, словно друга,

Видеть тебя рад.

Как ты живёшь?

По-прежнему ли чётко

Тебе видны отсюда свысока

Отвалы штолен,

Узкая речонка

И ветхие постройки рудника?..

Во чреве сопок

Где-то вьются штреки…

А здесь,

На склоне каменной горы,

Ты раздаёшь бурундукам орехи,

Лишайник укрываешь от жары.

Ты очень добр,

Ты нам простил, конечно,

Невольную жестокость той поры,

Когда в буран

На этой сопке снежной

Тебя рубили

Наши топоры…

Бадью в барак цинготный приносили.

И густо поднимался хвойный пар.

И доктор заставлял нас пить насильно

Густой,

Смолистый,

Вяжущий отвар.

А мы ничком

Валились на солому.

Казалось, к жизни больше нет пути.

Никто не верил

Пьянице лекпому,

Что горький стланик

Может нас спасти.

Совсем застыла

В тишине округа.

Недвижны сопки

118

В розовом дыму…

Густую ветку,

Словно руку друга,

Я прижимаю к сердцу своему.

* * * В. Пескову

Засыпаю землёю овраг –

Золотистый дубняк и орешник.

И дымится суглинистый прах,

И повис над обрывом скворечник.

Скоро, скоро и он упадёт

В эту пропасть земли и каменьев.

И большая дорога пройдёт

Над вершинами мёртвых деревьев.

Я не против прогресса,

Ни-ни!

Понимаю размах и великость.

Но прошу тебя, век:

Сохрани

Хоть какую-то малую дикость.

Сохрани приозёрный камыш,

Сохрани деревенские вишни.

Сохрани первозданную тишь,

Из которой когда-то мы вышли.

Сохрани эти ветлы во мгле,

Эти чёрные гнёзда и кроны.

Пусть спокойно живут на земле

Хоть простые грачи и вороны.

Владимир Солоухин

* * *

Вершина формы строгой и чеканной –

Земной цветок: жасмин, тюльпан, горлец,

Кипрей и клевер, лилии и канны,

Сирень и роза, ландыш, наконец.

Любой цветок сорви среди поляны –

Тончайшего искусства образец,

Не допустил ваятеля резец

Ни одного малейшего изъяна.

Как скудно мы общаемся с цветами.

Меж красотой и суетными нами

Лежит тупая, жирная черта.

Но не считай цветенье их напрасным,

Мы к ним идём, пречистым и прекрасным,

Когда невыносима суета.

119

Сосна

Я к ночи из лесу не вышел,

Проколобродив целый день.

Уж, как вода, всё выше, выше

Деревья затопляла тень.

Янтарь стволов и зелень хвои –

Всё чёрным сделалось теперь.

В лесу притихло всё живое.

И стал я чуток, словно зверь.

А наверху, над мглою этой,

Перерасти весь лес, одна,

В луче заката, в бликах света,

Горела яркая сосна.

И было ей доступно, древней,

Всё, что не видел я с земли:

И сам закат, и дым деревни,

И сталь озёрная вдали.

Валентин Берестов

Одуванчики

Вот они! Молчком, молчком

Корни сок готовят белый,

Горьковатым молочком

Кормят стебель пустотелый.

Праздник солнца! Сколько вас,

Одуванчиков, у лета!

Детства золотой запас,

Неразменная монета.

И опять молчком, молчком

Закрываются умело,

И под рыжим колпачком

Созревает праздник белый.

Вас я вижу с высоты,

А когда-то был пониже,

Много ниже, много ближе

К вам, приятели цветы.

Обновятся все дворы,

Все лужайки до единой.

Распрекрасные шары,

Развесёлые седины.

Лёгкий вздох иль ветерок –

Пух летит за горсткой горстка.

И останется кружок

Наподобие напёрстка.

120

Ель

Деревья все зазеленели,

Почти все птицы прилетели.

Всё обновиться норовит.

А у колючей тёмной ели

Всё тот же хмурый зимний вид.

Вся теплота, вся сила света

Ей, недоверчивой, нужна.

И, мягкой хвоей приодета,

Свою весну в расцвете лета

Смущённо празднует она.

Подсолнух

Всё утро дождик. Ничего весёлого.

Но есть у солнца друг. Один из лучших.

Упрямо поворачивая голову,

Он ищет солнце, спрятанное в тучах.

Валентин Сидоров

Цветы

Игра аромата и света.

Но ты на расчёты взгляни:

Что было бы

С нашей планетой,

Когда бы исчезли они.

Старинная мудрость гласила:

Случись

Вот такая беда –

Две трети

Всей жизненной силы

Земля потеряла б тогда.

И это, поверьте,

Не сказки,

А цифр непреложный расклад.

Доверчиво

И без опаски

Анютины глазки глядят.

Как славно,

Что в мареве сизом,

В сверкании выпавших рос

И воздух,

И дух твой пронизан

Энергией огненных роз…

* * *

Как поживают наши липы,

Что караулят синеву?

Мне день удачный нынче выпал:

Я их увидел наяву.

121

О, как я вновь им благодарен

За то, что на исходе дня

На замерзающем бульваре

Тепло дышали на меня.

За то, что их недвижной сенью

Был приглушён смятенный дух.

За то, что я обрёл спасенье,

Хотя не сразу и не вдруг.

Николай Рубцов

Цветы Владимиру Максимову

По утрам, умываясь росой,

Как цвели они! Как красовались!

Но упали они под косой,

И спросил я: – А как назывались?

И мерещилось многие дни

Что-то тайное в этой развязке:

Слишком грустно и нежно они

Назывались – «анютины глазки».

* * *

Сапоги мои – скрип да скрип

Под берёзою,

Сапоги мои – скрип да скрип

Под осиною,

И под каждой берёзой – гриб,

Подберёзовик,

И под каждой осиной – гриб,

Подосиновик!

Знаешь, ведьмы в такой глуши

Плачут жалобно.

И чаруют они, кружа,

Детским пением,

Чтоб такой красотой в тиши

Всё дышало бы,

Будто видит твоя душа

сновидение.

И закружат твои глаза

Тучи плавные

Да брусничных глухих трясин

Лапы, лапушки…

Таковы на Руси леса

Достославные,

Таковы на лесной Руси

Сказки бабушки.

Эх, не ведьмы меня свели

С ума-разума

песней сладкою –

Закружило меня от села вдали

Плодоносное время

Краткое…

122

Сапоги мои – скрип да скрип

Под берёзою,

Сапоги мои – скрип да скрип

Под осиною,

И под каждой берёзой – гриб,

Подберёзовик,

И под каждой осиной – гриб,

Подосиновик…

Зелёные цветы

Светлеет грусть, когда цветут цветы,

Когда брожу я многоцветным лугом

Один или с хорошим давним другом,

Который сам не терпит суеты.

За нами шум и пыльные хвосты –

Всё улеглось! Одно осталось ясно –

Что мир устроен грозно и прекрасно,

Что легче там, где поле и цветы.

Остановившись в медленном пути,

Смотрю, как день, играя, расцветает.

Но даже здесь… чего-то не хватает…

Не достаёт того, что не найти.

Как не найти погаснувшей звезды,

Как никогда, бродя цветущей степью,

Меж белых листьев и на белых стеблях

Мне не найти зелёные цветы…

Новелла Матвеева

Алоэ

Вопили джунгли, пели не смолкая,

Звонили в колокольчики лиан,

Вниз головой – дразнили попугаи

Вниз головой висевших обезьян.

Крутились хороводы испарений.

Текла змея, древесный хлюпал сок,

И полыхал – цветов душистый гений –

Алоэ там – чудовищный цветок.

Шла девушка: лианы отклоняла,

Мерцали белым чёрные глаза.

Заметила алоэ, обломала.

Лишь фейерверком брызнула роса.

Кольцом в носу задумчиво кивая,

Сиреневый растягивая рот

И лепестки гиганта обрывая,

Гадала вслух: «придёт» иль «не придёт»?

«Не любит», «любит»?..

О, стерпи такое

Другой цветок – большого горя нет.

Любой цветок, но только не алоэ:

Ведь только раз цветёт он!

В сотню лет.

123

Юнна Мориц

* * *

Не бывает напрасным прекрасное.

Не растут даже в чёрном году

Клён напрасный, и верба напрасная,

И напрасный цветок на пруду.

Невзирая на нечто ужасное,

Не текут даже в чёрной тени –

Волны, пенье, сиянье напрасное

И напрасные слёзы и дни.

Выпадало нам самое разное,

Но ни разу и в чёрных веках –

Рожь напрасная, вечность напрасная

И напрасное млеко в сосках.

Дело ясное, ясное, ясное –

Здесь и больше нигде, никогда

Не бывает напрасным прекрасное!

Не с того ли так тянет сюда

Сила тайная, магия властная,

Звёздный зов с берегов, с облаков –

Не бывает напрасным прекрасное! –

Ныне, присно, во веки веков…

Тюльпан

Вейся, жилистый тюльпан,

На семи ветрах Тифлиса!

Ты и чёрен, и румян,

Сверстник чая и маиса!

Ты возлюблен и воспет

Кистью, струнами и словом.

Узнаю легко твой цвет

В красном, жёлтом и лиловом!

Узнаю тебя легко –

Где, когда и с кем ни буду,

Ты мне виден далеко,

Виден сразу отовсюду!

Да, присутствие твоё

Невозможно затуманить,

Как летящее копьё

Невозможно прикарманить!

Дай мне луковку свою –

В безнадёжном положенье

Я с тобою постою,

Чтоб увидеть продолженье!

124

Владимир Адмони

* * *

Тополиная пряжа плывёт в вышине городской.

Тополиная пряжа ложится на камни и воду.

Словно луг одуванчиков вспугнут далёкой грозой –

И они поднялись, и они потянулись в дорогу.

Подвенечного платья никто не спрядёт, не сошьёт.

Только белую пену неспешно колеблют каналы.

И такие же белые чайки, напрасный закончив заход,

С хриплым криком опять начинают кружиться сначала.

Николай Тряпкин

* * *

Земная великая дрёма!

Земной предосенний покой!

И свежая в поле солома,

И гряды с пожухлой ботвой.

А в воздухе – редкая мошка,

Хоть в мире – такая теплынь!

А гряды – свекла да картошка,

Да в полном созреве полынь.

А в жниве, златой и пригожей,

Закрутится пыль из-под ног.

Улёгся в соломе прохожий

И лущит ржаной колосок.

И с полным восторгом собака

Глазеет хозяину в рот…

И только в глуши буерака

Исток родниковый плеснёт.

Зарыться б в такие сусеки,

В такую бы ткнуться копну,

Чтоб слышать, как тайные реки

Сливаются где-то в одну.

И слушать надземные своды,

Гусиный полуночный гам…

И пусть там проносятся годы,

Равно не подвластные нам.

И свежая в поле солома

Да будет всегда надо мной!..

Земная великая дрёма,

Земной предосенний покой…

Владимир Павлинов

Восемь рябин

Вьюгой обрушились неба глубины,

пляшет пурга, а в чаду ледяном

125

красным огнём полыхают рябины –

восемь рябин у меня под окном.

Вьюги тягучую песню заводят.

Белая улица – снежный пустырь…

Корм и приют на рябине находят

осенью – дрозд, а зимою – снегирь.

Помню и жёлтое солнце чужбины,

помню и то, как шептал перед сном:

«Красным огнём полыхают рябины,

восемь рябин у меня под окном».

Злые пески, вы в тиски меня брали,

резал тугай и хлестал по плечам.

Красный фламинго живёт на Арале,

серые цапли кричат по ночам.

Где бы меня ни носили турбины,

как я забуду о крае родном?

Красным огнём полыхают рябины,

восемь рябин у меня под окном.

Пляшут метели, на духов похожи,

вяжут снега за петлёю петлю…

Мне воробьишка продрогший дороже,

птиц перелётных я меньше люблю.

Андрей Вознесенский

Ода дубу

Свитезианские восходы,

проблескивает изреченье:

«Двойник-дуб. Памятник природы

республиканского значенья».

Сюда вбегал Мицкевич с панною.

Она робела.

Над ними осыпался памятник,

как роспись лиственно и пламенно, –

куда Сикстинская капелла!

Он умолял: «Скорее спрячемся,

где дождь случайней и ночнее,

и я плечам твоим напрягшимся

придам всемирное значенье!»

Прилип к плечам сырым и плачущим

дубовый лист виолончельный.

Великие памятники Природы!

А приори:

Екатерининские берёзы,

бракорегистрирующие рощи,

облморе,

и.о. лосося,

оса, жёлтая, как улочка Росси,

реставрируемые лоси.

126

Общесоюзный заяц!

Ты на глазах превращаешься в памятник, историческую реликвию,

исчезаешь,

завязав уши, как узелок на дорогу великую.

Как Рембрандты, живут по описи

35 волков Горьковской области.

Жемчужны тучи обложные,

спрессованные рулонами.

Люблю вас, липы областные,

и вас люблю, дубы районные.

Какого званья небосводы?

И что истоки?

История ли часть природы?

Природа ли кусок истории?

Мы двойники. Мы агентура

двойная, будто ствол дубовый,

между природой и культурой,

политикою и любовью.

В лесах свисают совы матовые,

свидетельницы Батория,

как телефоны-автоматы

надведомственной категории.

Душа в смятении и панике,

когда осеннее и ничейно

уходят на чужбину памятники

неизъяснимого значенья!

И, перебита крысоловкой,

прихлопнута к пьедесталу,

разиня серую головку,

«Ночь» Микеланджело привстала.

оз. Свитязь

Юрий Кузнецов

Дерево у железной дороги

Это дерево густо и вольно

У железной дороги растёт.

Руку высунь из поезда – больно

Отягчённая ветка стегнёт.

Головного вагона волненье

По цепи пробежит до конца.

Мимолётное прикосновенье

То окна, то руки, то лица!

Дай схватить мне от зелени чистой

Хоть немного рукою своей…

Пыль состава ложится на листья,

На вагонах – следы от ветвей.

127

Сколько можно цепляться, цепляться,

Если мимо вагоны летят!

Словно женщина, просит остаться,

Но случайные люди – скользят.

Василий Казанцев

* * *

Свет широкий, дух медовый,

Заливной, низинный луг.

- Назовитесь же мне – кто вы,

Зашумевшие вокруг?

- Я – бордовая гвоздика.

- Я – лиловый иван-чай.

- Я – липучая вязига.

- Я – пахучий молочай.

Светлолицы, ясноглавы,

Пламенеют здесь и там.

- Вы скажите – как вас, травы,

Различить по голосам?

- Я – шуршу сухой позёмкой.

- Я – как тихий ключ, шепчу.

- Я – осой звеню негромкой.

- Я – малиновкой свищу.

- Заревой росой облиты,

В знойном вымыты огне, –

Чем известны-знамениты

Вы в родимой стороне?

- Над собою небо славлю.

- Не устану луг свой – петь.

- Вдаль уйдёшь – страдать заставлю.

- Не вернёшься – умереть.

Лес

Тёмной старины наследник,

Из глубин идущий глас.

Терпеливый собеседник

В редкий, заповедный час.

Загляни в лицо ему.

Как он слушает другого!

Как его лицо сурово!

Как оно глядит во тьму!..

* * *

Пискливо кличут кулики,

Топорщится пырей.

Бела гречиха у реки,

А за рекой – белей.

128

На край заречной полосы

Пришёл, а там, за ней, – овсы.

А там, за ними, – что ж?

А там невиданной красы

Синеющая рожь.

И рожь – прошёл А там – горят

И внятно сердцу говорят

Цветы иных полей…

Назад, в начало, кинул взгляд –

А там ещё милей!

Кедр

Я к вершине лицо своё вскину,

Долгим взглядом её обведу.

Будто кто подтолкнёт меня в спину –

Я поближе к стволу подойду.

По шершаво-литому отвесу –

Ни сучка до верхушки самой –

Я в зелёное облачко влезу,

Что недвижно парит над землёй.

Продираясь, душистую смолку

На себя соберу, как росу.

Шелковистою, мягкой иголкой

Ветка мне пощекочет в носу.

За пружинистую вершинку

Ухватившись одною рукой,

В фиолетовых рубчиках шишку

Я достать пытаюсь другой.

Ветер плавно вершину качнёт –

Над бездонностью тело повиснет.

В уши – хвоя пронзительно свистнет!

Жар – летучей волной оплеснёт.

Дерево

Листвы прохладной трепет, дрожь.

Безмолвное смятение.

Как будто тихий-тихий дождь.

Метелицы метение.

И вознесётся ввысь оно,

Могутно и здорово…

Что благодарным быть должно –

Не оброню и слова.

Что не жалел трудов и сил,

И ласки и привета…

Да, я садил. Да, я растил.

Мне нужно было это.

129

Пшеница

Будь на то моя бы воля,

Я бы в парки и сады

Перенёс бы шорох поля –

Узко-ровные ряды.

Чтоб зелёная пшеница

Ясно взглядывала в лица.

Росной свежестью люба.

Молодая. Сголуба.

Чтобы плавно помавала,

Чтобы двигалась шурша…

Не затем, что хлеба мало.

А затем, – что хороша.

* * *

За гранью топей и болот,

Распахнуто сияя,

Наивно-трепетно цветёт

Черёмуха лесная.

Никто на свете не придёт

За ледяную грань болот, –

Увидеть, как, сияя,

Наивно-трепетно цветёт

Черёмуха лесная.

Но неизменно каждый год

За гранью топей, чащ, болот

(Куда и зверь не забредёт!),

Как белый снег сияя,

Наивно-трепетно цветёт

Черёмуха лесная.

Владимир Радкевич

Памяти Николая Куштума

Редеют леса на Урале –

У рек,

у озёрной воды.

А мы-то себя уверяли,

Что долго ещё до беды!

Лишь праха ничтожная щепоть

Да гиблая чёрная мгла,

Где птичий улыбчивый щебет,

Где песня лесная была,

Где с зеленью солнце смешалось,

Листвою на землю лилось,

Чтоб людям полегче дышалось,

А значит, полегче жилось.

Мы только на миг притихаем

У самой последней черты.

Уходим и жить привыкаем

Без мягкой лесной доброты.

130

Прощай же, зелёное чудо!

Всё громче стучат топоры

И около камня Полюда,

И около Думной горы.

Земля ещё терпит и кормит –

Мы старшие в общей семье.

Когда обнажаются корни,

Нам трудно стоять на земле!

К молчанью природы привыкнув,

Ты сам расстоянье проверь

От нынешних скорых прибытков

До будущих долгих потерь.

И всё, что мы так потеряли,

Лишь дымом ушло в небеса.

Редеют леса на Урале…

Да если бы только леса!

* * *

Спасибо вам,

леса закамские,

За то, что в помыслах чисты.

Спасибо за часы закатные

И за рассветные часы –

За вашу правду,

вашу жертвенность,

Где всё не в шутку, а всерьёз.

За стойкость сосен

и за женственность

Осенних праздничных берёз.

И пусть не знаю я, не ведаю,

О чём вы шепчетесь с утра,

Но каждою зелёной веткою

Вы мне желаете

Добра!

Алексей Домнин

* * *

Что кому, а я люблю осину,

Нет, не за румянец и грибы –

Челнока люблю полёт гусиный,

Тайны древней сводчатой резьбы.

Купола, далёкие, как детство,

Невесомы в сизых облаках.

Ну а спичка? Никуда не деться

От её лихого огонька –

И костёр в пустыне оживает…

И идёт осина по земле,

Пустоши и топи обживая,

Прорастая в камне и золе,

На холмах, что пахнут едким дымом

После давних памятных боёв…

Как народ, оно неистребимо,

Трепетное деревце моё.

Сколько бы его ни поносили,

Горькой попрекаючи судьбой,

131

Без осины нет, мой друг, России,

Без России – нету нас с тобой.

Виктор Болотов

Июль

Беспорядок,

царящий в лесу,

был весьма гармоничен в июле –

мы в сверкающих травах тонули

и тянули с травинок росу.

И невидимый сводный оркестр –

среди общего гама и жора –

ликовал, изощряясь,

окрест,

околдован лихим дирижёром.

Свиристело,

гремело в траве,

стрекотало –

и вновь шелестело,

до небесного рея предела

в колокольной его синеве.

Незнакомые мне существа

были точно как тайные числа,

даже этот, заметный едва,

муравей, преисполненный смысла.

- Кто ты будешь? – спросил я траву.

- Я не знаю, – трава отвечала, –

без конца и начала живу

и не жду ни конца, ни начала…

- Мы не знаем, когда мы пришли,

стали деревом, тварью, травою,

мы – начало твоё родовое,

мы – беспамятный разум земли.

Уйду я в синие леса

Уйду я в синие леса –

они на самом горизонте,

как чьи-то синие глаза,

глядят торжественно и зорко.

Я в глубину их загляну,

пойму бесхитростную душу,

их вековую тишину,

их нескончаемую думу.

И к листьям молодой травы

я припаду усталой грудью,

скажу лесам:

«Леса, а вы –

хорошие, по сути, люди».

И звери с птицами галдеть

начнут глухими голосами.

И будет мир в меня глядеть

лесными зоркими глазами.

132

Алексей Решетов

Рябиновый сад

Лежу на больничной постели,

Мне снится рябиновый сад.

Листочки уже облетели,

А красные гроздья – висят.

А мать говорит мне:

«Мой мальчик,

Запомни, когда я уйду,

Что жизнь наша горче и ярче,

Чем ягоды в этом саду».

* * *

Старуха знала, где живут маслята,

Где белый гриб в зелёный мох залез,

В глухой жакетке с дюжиной заплаток

Она входила, ровно в церковь, в лес.

И кланяться земле не уставала,

Как будто бы молоденькой была,

Голубушкой синицу называла,

А мухомор антихристом звала.

Бывало, шепчут, как над люлькой, губы

Над золотым опёнковым пеньком…

Её нашли в овраге лесорубы,

Присыпанную реденьким снежком.

А около – в двух ивовых корзинках –

Грибы без червоточинки одной…

И видел я, как на её поминках

Из глаз соседей дождик шёл грибной…

* * *

Какие чудо-маки

У нас в саду цвели –

Казалось, что из магмы –

Самой – они взошли.

Под теню тучи серой

Их пламень не утих.

И – словно пули в сердце –

Входили пчёлы в них!

Полынь

Унылый дождик жарит шкварки

Для захмелевших фонарей.

И нет душе моей товарки

Милей полыни пустырей.

Полынь, полынь – трава Дианы,

Мы не для радости взошли.

Мы оба сыты, оба пьяны

Великой горечью земли.

Но ты зовёшь меня, надеясь,

Что вдруг воскреснет в старике

Тот славный мальчик, тот индеец

С полынным дротиком в руке.

133

Анатолий Гребнев

Прогулка с сыном

Пойдём со мной – какие разговоры!

У нас в такую пору каждый год

и кисленки, и луку лугового

на заливных лугах невпроворот!

И по всему невспаханному полю –

хочу я, чтоб испробовал и ты, –

среди стерни

растут в такую пору

форсистые и вкусные песты.

А чуть попозже – как не удивиться!

Как говорится, только наклонись:

паслён и клевер,

дягиль, медуница,

и заячья капуста,

и анис!

Вот только хлеба не было ни крошки.

Дай бог,

чтобы тебе не привелось –

с крапивою и куколем лепёшка

всё горло исцарапает до слёз.

Я это знаю,

знаю не из книжек:

Тогда,

едва не сваливаясь с ног,

траву Россия ела,

чтобы выжить,

чтоб ты сейчас без горя жил,

сынок!

По грибы

Обхожу я лесные опушки

в красном свете осеннего дня.

Но волнуют меня не волнушки,

не опята прельщают меня.

Это время бы мне не прохлопать –

и минута сейчас дорога.

С шумом-шорохом в жёлтую опадь

по колено уходит нога.

Потому, затаив свою думу,

я вхожу постепенно в азарт.

Я листву ворошу, я колдую,

я кружусь, возвращаюсь назад.

Где-то здесь,

где-то здесь это место –

там грибов настоящих полно.

Пусть оно никому не известно,

я его отыщу всё равно!

Крепок он и тяжёл, как железо,

тихой радостью высветил грусть –

чистым снегом блеснувший на срезе,

134

мой заветный,

мой царственный груздь!

Валентина Телегина

Цветы полей

Цветёт чертополох,

цветёт цикорий.

Ликует лето в щедрости своей.

Здесь клевер высыпал,

А там, на взгорье,

Метёлки к небу вымахнул кипрей.

Цветы полей, распадков и лугов!

Нет среди вас убогих, нелюбимых.

Любой из вас –

цветок неповторимый,

И каждый повториться вновь готов.

Чертополоху слава ни к чему.

Он пчёл не манит ароматом тонким

И красками.

Не тянутся к нему,

Венки сплетая, русые девчонки.

Но по утрам

Он солнце пьёт и росы

И, не смущаясь рубищем своим,

По-рыцарски приветствует с откоса

Толпу ромашек,

вставших перед ним.

Цветы полей!

Весёлые головки,

Упругие, тугие стебельки!

Нет, не пугайтесь вы моей руки,

Я не сорву,

Не растопчу неловко.

Мне б только видеть

ваше разноцветье

И слушать деловитый гуд шмелей.

Мне б только жить,

вдыхая терпкий ветер,

Бегущий вдаль по гребням ковылей…

Григорий Кружков

* * *

Дорогая, не целься мне в грудь:

Здесь и так уже рана на ране.

Лучше уж по цветочкам пальнуть, –

Вон их сколько, цветов на поляне.

Наводи под обрез – и давай! –

Ведь рука твоя жаждет развязки.

Колокольчики перестреляй,

Перещёлкай анютины глазки.

135

Не дрожи, малодушный стрелок,

Ничего это вовсе не значит,

Не застонет убитый цветок,

Нерождённая дочь не заплачет.

Это всё – ерунда, пустяки,

Драгоценной не стоят слезинки –

Горицвет, ноготки, лепестки,

Одуванчики, лютики, псинки…

Георгий Кондаков

* * *

Поэзия названий

Цветов, деревьев, трав…

Я раньше по поляне

Шёл, голову задрав.

Я с именами древними

Был шапочно знаком:

Деревья звал деревьями,

Цветок я звал цветком.

Был прав великий гений,

Цветам названья дав:

В отечестве растений

Нет безымянных трав.

Я слышу звук застенчивый

В названии таком:

Зовут цветок бубенчиком,

А этот – погремком.

Продумывает тонко

Названия народ:

На камне камнеломка

Упорная растёт.

А мне всё больше нравится

Тот в крапинках цветок:

В росистых травах прячется

Венерин башмачок.

То снег, то дождик с неба –

Куражится апрель.

Стрелою из-под снега –

Стремительный прострел…

Нет ничего случайного

В названии любом:

В нём – музыки звучание

И смысл глубокий – в нём.

Вновь прячется тропинка

В глубокую траву.

Здесь каждую травинку

По имени зову.

136

Чилим

Тебя и в книгу Красную внесли,

Твоя судьба давно людей тревожит,

Свидетель многих катастроф Земли,

Сам катастрофы избежать не может.

Над горным озером встаёт рассвет,

Опять в росе берёзовые ветви.

Ты на воде качался много лет,

И дожил ты до нашего столетья.

Железом пахнет озеро, бензином,

И вырублен кустарник по низинам.

Босым пройти опасно у воды.

Раздавлен колесом куст земляники.

Неужто и твои сотрут следы,

Останется лишь запись в Красной книге?

Николай Холодковский

Манжетка

Травка многолетка,

Скромная манжетка –

Житель всех лугов.

В зубчиках листочки,

Тоже есть цветочки,

Но без лепестков.

Смотрит не спесиво;

Пышно и красиво

Не дано ей цвесть, –

Красит всё ж природу:

И её здесь мёду

тоже капля есть.

Александр Романов

Куст иван-чая

Он отраженьем с берега возник,

Река текла, на облаке качая,

Как будто рыбий розовый плавник,

Куст иван-чая.

Нам приглянулось место. Мы легко

Втащили лодку на мысок песчаный.

И встретил нас высоким костерком

Куст иван-чая.

Палатка зеленела, дым синел,

За лугом птица странная кричала,

И нам тянул пучок лиловых стрел

Куст иван-чая.

Я лесом, рыбой и травой пропах,

С тобою был, как прежде, как вначале.

И трепетал жар-птицею в кустах

Куст иван-чая.

137

Мы уходили к вянущим стогам,

И весело за нашими плечами

Узоры вышивал по облакам

Куст иван-чая.

Когда ж день за ельником потух,

Вставал, туманы белые встречая,

Как будто красный молодой петух,

Куст иван-чая.

Николай Благов

Кипрей

Лес метался в пожаре,

Догорал нелюдимо.

Почернел и затих –

И потом много дней

Небо сыпалось пеплом,

Дождь припахивал дымом,

Зори, падая в окна, пугали людей.

А на гарях кипрей

раскустился в безмолвье,

Запылал,

Где и зверь не посмел бы пройти,

Обливается красной дымящейся кровью,

Не умея спокойно и смирно цвести.

Не цветок, не пожар!

Это память пожаров.

И повсюду, где мета пожаров видна,

Он пылает.

Но слишком уж жарко, пожалуй.

Запылал он в лесах,

где металась война.

Безрассудный цветок!

Дни быстры и недолги.

Он горит,

Будто хочет кого отогреть,

Будто может за всех он – от Вислы до Волги, –

Будто может за всех отгоревших гореть.

Евгений Шлионский

Лист подорожника

Поклонитесь,

сорвите пыльный лист

подорожника.

Есть, конечно, лекарства поважней,

подороже:

Корень жизни женьшень,

горный воск мумиё…

Ну, а вы наклонитесь и, не медля,

сорвите своё –

Из-под собственных ног

и своими руками.

К тёплой ране листок приложите,

Не бойтесь лечить себя сами,

138

Подорожник – цветок человеческого

общения.

Он растёт у дорог, уберёгшихся от

бетона,

асфальта,

мощения.

А ещё у тропинок,

Что мы проложили друг к другу…

Вы кладёте на рану листок

и чуть влажную руку…

Если сердце болит

от забот,

от работ,

от тревог,

Бесполезно в аптеку бежать

со всех ног.

Надо друга позвать,

Всё ему рассказать.

Вместе с ним посидеть,

Вместе с ним помолчать.

Чтоб, как лист подорожника,

к сердцу присох

Вашей дружбы давнишней целебный

росток.

Леонид Вышеславский

В лесу с определителем

Всё в мире названо.

Всё – от комочков пыли

до комьев огненных – далёко от Земли.

Мы всех зверей и птиц

давно определили,

давным-давно всех рыб

словами подсекли…

Насыщен жизнью лес.

В него вхожу я снова.

Такая тьма чудес,

что кру`гом голова,

а между тем

любой цветок поименован,

и водянистый мох,

и жёсткая трава.

Не знаю только,

как назвать очарованье,

что от лесной земли

исходит, будто свет.

Гармонии души

какое дать названье?

Для этого – нет слов.

Определений нет.

Сосны

Осина, клён, берёза, берест…

Они хотя и рвутся ввысь,

а всё-таки в немалой мере

139

с людьми сроднились и сжились.

Они своей судьбою древней

проникли так в дела земли,

что многие из них, деревьев,

черты людские обрели.

Берёза платьице надела,

у клёна кудри завиты,

и только соснам нету дела

до повседневной суеты.

Возвысившись над жизнью бренной,

они увидели вдали

такое, что среди Вселенной

мы обнаружить не смогли.

Весь мир как будто впал в немилость

пред величавостью немой.

Их отрешённость, их надмирность –

примета вечности самой.

Юрий Пашков

Колосяница

В разрывах туч найдя дорогу,

Пробился луч наискосок –

И зеленеющую строго

Рожь, словно спичкою, поджёг.

Ещё проволглою зелёнкой

От поля веяло. Но вдруг

С бугра неуловимо тонко

Поплыл ржаной, молочный дух.

Ершисто шевелясь, из трубок

Выбрызгивали колоски

И слепо тёрлись друг о друга,

Разжав остинок волоски.

Уж зелень в голубых отливах

Была. А житный дух всё креп.

Справляла тихий праздник нива:

Трава перерастала в хлеб.

* * *

Так в чём призванье, в самом деле,

Корней? Неужто только в том,

Чтоб из глухого подземелья

Снабжать кормами день за днём,

Чтоб лист ловил струю прохлады

Своей ладошкою тугой?

А какова за это плата?

Ужели нету никакой?

Ужели в службе обоюдной

Исток с вершиной не равны?

И не отмечен мир подспудный

Дарами лета и весны?

И в плодородные глубины

140

Не проникал спокон веков

Ни трепет песни соловьиной,

Ни свет небес, ни дух лугов?

Александр Кушнер

* * *

Словно войлоком снизу подбитый,

колючий, зубчатый,

Остролистый, ребристый, ворсистый

мордовник резной,

И шерстистый татарник, и рыхлый,

как будто помятый,

Угловатый осот – кто кусал их,

кто резал пилой?

Словно жёваный,

нет, словно порванный или побитый,

Несмотря на колючки,

изглоданный кем-то бодяк,

О, какие невзгоды, уколы, удары, обиды

Изувечили их, изъязвили, изрезали так?

Почему для других – только кисточки,

бархатка, вата,

Почему эту лилию нежат проточной водой?

Ах, свербига, наверное, в чём-то

и впрямь виновата,

Что подпилком прошлись и удар

нанесли ножевой!

И когда человек уязвлённый тоской,

вдоль канавок,

По задворкам бредёт, по шершавым,

колючим, сухим,

Чтоб ему постоять – пригодился бы,

может быть, навык

Постоять, помолчать, приглядеться

внимательней к ним!

Живая изгородь

Живая изгородь, ветвей переплетенье,

Ползи, клубись,

Как дым, скрывай от глаз волшебное виденье –

Чужую жизнь, цвети, выталкивая ввысь

Побеги новые, мне этот бег на месте

Сумбурный нравится сырой,

Живая изгородь, кто посадил все вместе

Кусты, тот жив хотя бы летнею порой,

Когда вот так шумят вертлявые листочки.

О нет, не умер он,

Живая изгородь, я встану на носочки,

Как ты, на цыпочки… туманный, чудный сон!

С каким смущением мы каждый раз заходим

В чужие комнаты, нам мил чужой уют,

Живая изгородь… глядим, глаза отводим,

Быть может, веточку нам ветры в ней пригнут? –

И вдруг увидим жизнь чужую:

141

Ребёнка нянчат, гладят пса.

К стене клубящейся я подойду вплотную –

Густая, пенная, сплошная полоса.

И море вспомнится в шторм сильный, семибалльный.

Катит и катится, лохматее руна,

С дремучей живостью печальной,

Живая изгородь, падучая волна.

Мы не купались в нём в те дни, лишь подходили

К нему с волнением в груди…

От зла, от ужаса, от распалённой пыли,

Живая изгородь, от горя защити!

Как будто высажены, выращены строки –

Такой у них надёжный вид.

Сны перепутаны, слова неодиноки,

Ночь дышит, колется, на месте не стоит.

Сучки и прутики, цветы, в их бледном зеве

Дрожит холодный пот.

Так в мирном шествии на мраморном рельефе

Бредёт какой-нибудь забытый царский род.

Шипы и ниточки, и клочья паутины…

Мы тоже движемся… мы так же зарастём…

Обиды, радости, морщины.

Живая изгородь, ты видишь: мы живём!

Николай Савостин

* * *

Не ленятся

Подниматься

Травы,

И не забывают зреть плоды.

Облака работают на славу,

Чтобы для дождя собрать воды.

Корни узловатые напружив,

Сосны уцепились за песок,

Вдоль прибоя пена в виде кружев

Катится с шипением у ног.

Соки жизни никогда не дремлют –

Густо корни под землёй сплелись.

Падают, созрев, плоды на землю,

Чтобы в срок подняться снова ввысь.

Мёртвая природа и живая,

Меж собой налаживая связь,

Землю с небом зеленью сшивая,

Трудится

Бессонно,

Не ленясь…

142

Илья Фоняков

* * *

Всё ближе до Америки. Всё ближе

От каждой хаты до Луны, до Марса.

А дальняя, в конце села, берёза –

Как прежде, в серой дымке чуть видна.

Арсений Тарковский

Посредине мира

Я человек, я посредине мира,

За мною мириады инфузорий,

Передо мною мириады звёзд.

Я между ними лёг во весь свой рост –

Два берега связующее море,

Два космоса соединивший мост.

Я Нестор, летописец мезозоя,

Времён грядущих я Иеремия.

Держа в руках часы и календарь,

Я в будущее втянут, как Россия,

И прошлое кляну, как нищий царь.

Я больше мертвецов о смерти знаю,

Я из живого самое живое.

И – боже мой! – какой-то мотылёк,

Как девочка, смеётся надо мною,

Как золотого шёлка лоскуток.

Николай Гнедич

Ласточка

Ласточка, ласточка, как я люблю твои вешние песни!

Малый твой вид я люблю, как весна и живой и весёлый!

Пой, весны провозвестница, пой и кружись надо мною;

Может быть, сладкие песни и мне напоёшь ты на душу.

Птица, любезная людям! Ты любишь сама человека;

Ты лишь одна из пернатых свободных гостишь в его доме;

Днями чистейшей любви под его наслаждаешься кровлей;

Дружбе его и свой маленький дом и семейство вверяешь,

И, зимы лишь бежа, оставляешь дом человека.

С первым паденьем листов улетаешь ты, милая гостья!

Но куда? За какие моря, за какие пределы

Странствуешь ты, чтоб искать обновления жизни прекрасной,

Песней искать и любви, без которых жить ты не можешь?

Кто по пустыням воздушным, досель не отгаданный нами,

Путь для тебя указует, чтоб снова пред нами являться?

С первым дыханьем весны ты являешься снова, как с неба,

Песнями нас привечать с воскресеньем бессмертной природы.

Хату и пышный чертог избираешь ты, вольная птица,

143

Домом себе, но ни хаты жилец, ни чертога владыка

Дерзкой рукою не может гнезда твоего прикоснуться.

Если он счастия дома с тобой потерять не страшится.

Счастье приносишь ты в дом, где приют нетревожный находишь,

Божия птица, как набожный пахарь тебя называет:

Он как священную птицу тебя почитает и любит

(Так песнопевцев народы в века благочестия чтили).

Кто ж, нечестивый, посмеет гнезда твоего прикоснуться –

Дом ты его покидаешь, как бы говоря человеку:

«Будь покровителем мне, но свободы моей не касайся!»

Птица любови и мира, всех птиц ненавидишь ты хищных.

Первая, криком тревожным – домашним ты птицам смиренным

Весть подаёшь о налёте погибельном коршуна злого,

Криком встречаешь его и до облак преследуешь криком,

Часть крылатого хищника умысл кровавый ничтожа.

Чистая птица, на прахе земном ты ног не покоишь,

Разве на миг, чтоб пищу восхитить, садишься на землю.

Целую жизнь, и поя и гуляя, ты плаваешь в небе

Так же легко и свободно, как мощный дельфин в океане.

Часто с высот поднебесных ты смотришь на бедную землю:

Горы, леса, города и все гордые здания смертных

Кажутся взорам твоим не выше долин и потоков, –

Так для взоров поэта земля и всё, что земное,

В шар единый сливается, свыше лучом озарённый.

Пой, легкокрылая ласточка, пой и кружись надо мною!

Может быть, песнь не последнюю ты мне на душу напела.

Александр Пушкин

Птичка

В чужбине свято соблюдаю

Родной обычай старины:

На волю птичку выпускаю

При светлом празднике весны.

Я стал доступен утешенью;

За что на бога мне роптать,

Когда хоть одному творенью

Я мог свободу даровать!

Пётр Ершов

Песня птички

Чу! В черёмухе душистой

Без печали, без забот,

Перекатно, голосисто

Птичка вольная поёт.

Легкокрылая певица!

Где, скажи, ценитель твой?

Для кого твой звук струится

Мелодической волной?

Слышу – птичка отвечает:

«Я пою не для людей,

144

Звук свободный вылетает

Лишь по прихоти моей.

Мне похвал ничьих не надо;

Слышат, нет ли – что нужды?

Сами песни мне награда

За весёлые труды.

Я ценителей не знаю,

Да и знать их не хочу:

Коль поётся – распеваю,

Не поётся – я молчу.

Я свободна; что мне люди!

Стану петь мой краткий срок6

Был бы голос в лёгкой груди,

Было б солнце да лесок».

Пой, воздушная певица!

Срок твой краток, но счастлив.

Пусть живой волной струится

Светлых звуков перелив!

Пой, покуда солнце греет,

Рощи в зелени стоят,

Юг прохладой сладкой веет

И курится аромат!

Евгений Баратынский

Приметы

Пока человек естества не пытал

Горнилом, весами и мерой,

Но детски вещаньям природы внимал,

Ловил её знаменья с верой;

Покуда природу любил он, она

Любовью ему отвечала:

О нём дружелюбной заботы полна,

Язык для него обретала.

Почуя беду над его головой,

Вран каркал ему в опасенье,

И замысла, в пору смирясь пред судьбой,

Воздерживал он дерзновенье.

На путь ему выбежав из лесу, волк,

Крутясь и подъемля щетину,

Победу пророчил, и смело свой полк

Бросал он на вражью дружину.

Чета голубиная, вея над ним,

Блаженство любви прорицала.

В пустыне безлюдной он не был одним:

Нечуждая жизнь в ней дышала.

Но, чувство презрев, он доверил уму;

Вдался в суету изысканий…

И сердце природы закрылось ему,

И нет на земле прорицаний.

145

Нестор Кукольник

Жаворонок

Между небом и землёй

Песня раздаётся,

Неисходною струёй

Громче, громче льётся.

Не видать певца полей!

Где поёт так громко

Над подружкою своей

Жаворонок звонкой.

Ветер песенку несёт,

А кому – не знает.

Та, к кому она, поймёт.

От кого – узнает.

Лейся ж, песенка моя,

Песнь надежды сладкой…

Кто-то вспомнит про меня

И вздохнёт украдкой.

Дмитрий Ознобишин

Кювье

Таинственный, безмолвный и великий

Был край, куда он, смелый, нисходил:

На зов его являлись мёртвых лики,

И с ними он, бесстрашный, говорил.

В скупой земле он не искал стяжаний:

Он жизнь искал, где жизни след погас –

И дивный мир пред силой обаяний

Затрепетал, услыша вещий глас.

Раскрылися предвечные скрижали:

Вотще потоп горами их облёк;

Пред мыслию во прах граниты пали:

Минувшее разоблачил пророк…

Он мир прозрел, но чуждый нам и дальний,

Где мамонт жил, дракон и кракен злой,

В столетьях бурь, где каменели пальмы

И человек над всем царил главой.

Созданий всех пред ним мелькнули тени,

Забытые в преданьях на земле,

И он прошёл подземные ступени,

Не утомясь и с думой на челе.

Был краток путь его от колыбели;

Но в этот путь как много он вместил!

Века пред ним в хаосе пролетели,

И мрачность их он светом озарил.

Как Прометей, обнявши все сказанья,

Он древний мир в обломках разгадал,

И чудные погибшие созданья

Из персти взял и к жизни воссоздал.

146

Фёдор Тютчев

* * * Est in arundineis modulation musika ripis

Есть музыкальная стройность

в прибрежных тростниках (лат.).

Певучесть есть в морских волнах,

Гармония в стихийных спорах,

И стройный мусикийский шорох

Струится в зыбких камышах.

Невозмутимый строй во всём,

Созвучье полное в природе, –

Лишь в нашей призрачной свободе

Разлад мы с нею сознаём.

Откуда, как разлад возник?

И отчего же в общем хоре

Душа не то поёт, что море,

И ропщет мыслящий тростник?

Каролина Павлова

Мотылёк

Чего твоя хочет причуда?

Куда, мотылёк молодой,

Природы блестящее чудо,

Взвился ты к лазури родной?

Не знал своего назначенья,

Был долго ты праха жилец;

Но время второго рожденья

Пришло для тебя наконец.

Упейся же чистым эфиром,

Гуляй же в небесной дали,

Порхай оживлённым сапфиром,

Живи, не касаясь земли. –

Не то ли сбылось и с тобою,

Не так ли, художник, и ты

Был скован житейскою мглою,

Был червем земной тесноты?

Средь грустного так же бессилья

Настал час урочный чудес:

Внезапно расширил ты крылья,

Узнал себя сыном небес.

Покинь же земную обитель

И участь прими мотылька;

Свободный, как он, небожитель,

На землю гляди с высока!

Аполлон Майков

Ласточки

Мой сад с каждым днём увядает:

Помят он поломан и пуст,

147

Хоть пышно ещё доцветает

Настурций в нём огненный куст…

Мне грустно! Меня раздражает

И солнца осеннего блеск,

И лист, что с берёзы спадает,

И поздних кузнечиков треск.

Взгляну ль по привычке под крышу –

Пустое гнездо над окном:

В нём ласточек речи не слышу,

Солома обветрилась в нём…

А помню я, как хлопотали

Две ласточки, строя его!

Как прутики глиной скрепляли

И пуху таскали в него!

Как весел был труд их, как ловок!

Как любо им было, когда

Пять маленьких, быстрых головок

Выглядывать стали с гнезда!

И целый-то день говоруньи,

Как дети, вели разговор…

Потом полетели, летуньи!

Я мало их видел с тех пор!

И вот – их гнездо одиноко!

Они уж в иной стороне –

Далёко, далёко, далёко…

О, если бы крылья и мне!

Афанасий Фет

Бабочка

Ты прав. Одним воздушным очертаньем

Я там мила.

Весь бархат мой с его живым миганьем –

Лишь два крыла.

Не спрашивай: откуда появилась?

Куда спешу?

Здесь на цветок я лёгкий опустилась

И вот – дышу.

Надолго ли, без цели, без усилья,

Дышать хочу?

Вот-вот сейчас, сверкнув, раскину крылья

И улечу.

Ласточки

Природы праздный соглядатай,

Люблю, забывши всё кругом,

Следить за ласточкой стрельчатой

Над вечереющим прудом.

148

Вот понеслась и зачертила –

И страшно, чтобы гладь стекла

Стихией чуждой не схватила

Молниевидного крыла.

И снова то же дерзновенье

И та же тёмная струя, –

Не таково ли вдохновенье

И человеческого я?

Не так ли я, сосуд скудельный,

Дерзаю на запретный путь,

Стихии чуждой, запредельной,

Стремясь хоть каплю зачерпнуть?

Мотылёк мальчику

Цветы кивают мне, головки наклоня,

И манит куст душистой веткой;

Зачем же ты один преследуешь меня

Своею шёлковою сеткой?

Дитя кудрявое, любимый нежно сын

Неувядающего мая,

Позволь мне жизнию упиться день один,

На солнце радостно играя.

Постой, оно уйдёт, и блеск его лучей

Замрёт на западе далёком,

И в час таинственный я упаду в ручей,

И унесёт меня потоком.

Вольный сокол

Не воскормлён ты пищей нежной,

Не унесён к зиме в тепло,

И каждый час рукой прилежной

Твоё не холено крыло.

Там, над скалой, вблизи лазури,

На умирающем дубу,

Ты с первых дней изведал бури

И с ураганами борьбу.

Дразнили молодую силу

И зной, и голод, и гроза,

И восходящему светилу

Глядел ты за море в глаза.

Зато, когда пора приспела,

С гнезда ты крылья распустил

И, взмахам их доверясь смело,

Ширяясь, по` небу поплыл.

149

Иван Никитин

Гнездо ласточки

Кипит вода, ревёт ручьём,

На мельнице и стук и гром,

Колёса-то в воде шумят,

А брызги вверх огнём летят,

От пены-то бугор стоит,

Что мост живой, весь пол дрожит.

Шумит вода, рукав трясёт,

На камни рожь дождём течёт,

Под жерновом муку родит,

Идёт мука, в глаза пылит.

Об мельнике и речи нет.

В пыли, в муке, и лыс, и сед,

Кричит весь день про бедный люд:

Вот тот-то мот, вот тот-то плут…

Сам, старый чёрт, как зверь глядит,

Чужим добром и пьян и сыт:

Детей забыл, жену извёл;

Барбос с ним жил, барбос ушёл…

Одна певунья-ласточка

Под крышей обжилась,

Свила-слепила гнёздышко,

Детьми обзавелась.

Поёт, пока не выгнали,

Чужой-то кров – не свой;

Хоть не любо, не весело,

Да свыкнешься с нуждой.

В ночь тёмную под крылышко

Головку подогнёт

И спит себе под гром и стук,

Носком не шевельнёт.

Николай Некрасов

Пчёлы

«Натко медку! с караваем покушай,

Притчу про пчёлок послушай!

Нынче не в меру вода разлилась,

Думали, просто идёт наводнение,

Только и сухо, что наше селение

По огороды, где ульи у нас.

Пчёлка осталась водой окружённая,

Видит и лес, и луга вдалеке,

Ну и летит, – ничего налегке,

А как назад полетит нагружённая,

Сил не хватает у милой. Беда!

Пчёлами вся запестрела вода,

Тонут работницы, тонут сердечные!

Горю помочь мы не чаяли, грешные,

Не догадаться самим бы вовек!

Да нанесло человека хорошего,

Под благовещенье помнишь прохожего?

Он надоумил, христов человек!

150

Слушай, сынок, как мы пчёлок избавили:

Я при прохожем тужил-тосковал;

«Вы бы им до суши вехи поставили», –

Это он слово сказал!

Веришь: чуть первую веху зелёную

На воду вывезли, стали втыкать,

Поняли пчёлы сноровку мудрёную:

Так и валят и валят отдыхать!

Как богомолки у церкви на лавочке,

Сели – сидят.

На бугре-то ни травочки,

Ну, а в лесу и в полях благодать:

Пчёлкам не страшно туда залетать.

Всё от единого слова хорошего!

Кушай на здравие, будем с медком.

Благослови бог прохожего!»

Кончил мужик, осенился крестом;

Мёд с караваем парнишка докушал,

Тятину притчу тем часом прослушал

И за прохожего низкий поклон

Господу богу отвесил и он.

Дедушка Мазай и зайцы (Отрывок)

Старый Мазай разболтался в сарае:

«В нашем болотистом, низменном крае

Впятеро больше бы дичи велось,

Кабы сетями её не ловили,

Кабы силками её не давили;

Зайцы вот тоже, – их жалко до слёз!

Только весенние воды нахлынут,

И без того они сотнями гинут, –

Нет! ещё мало! бегут мужики,

Ловят, и топят, и бьют их баграми.

Где у них совесть?.. Я раз за дровами

В лодке поехал – их много с реки

К нам в половодье весной нагоняет, –

Еду, ловлю их. Вода прибывает.

Вижу один островок небольшой –

Зайцы на нём собралися гурьбой.

С каждой минутой вода подбиралась

К бедным зверькам; уж под ними осталось

Меньше аршина земли в ширину,

Меньше сажени в длину.

Тут я подъехал: лопочут ушами,

Сами ни с места: я взял одного,

Прочим скомандовал: прыгайте сами!

Прыгнули зайцы мои, – ничего!

Только уселась команда косая,

Весь островочек пропал под водой.

«То-то! – сказал я, – не спорьте со мной!

Слушайтесь, зайчики, деда Мазая!»

Этак гуторя, плывём в тишине.

Столбик не столбик, зайчишко на пне,

Лапки скрестивши, стоит, горемыка,

151

Взял и его – тягота невелика!

Только что начал работать веслом,

Глядь, у куста копошится зайчиха –

Еле жива, а толста как купчиха!

Я её, дуру, накрыл зипуном –

Сильно дрожала… Не рано уж было.

Мимо бревно суковатое плыло.

Сидя, и стоя, и лёжа пластом,

Зайцев с десяток спасалось на нём.

«Взял бы я вас – да потопите лодку!»

Жаль их, однако, да жаль и находку –

Я зацепился багром за сучок

И за собою бревно поволок…

Было потехи у баб, ребятишек,

Как прокатил я деревней зайчишек:

«Глянь-ка: что делает старый Мазай!»

Ладно! любуйся, а нам не мешай!

Мы за деревней в реке очутились.

Тут мои зайчики точно сбесились:

Смотрят, на задние лапы встают,

Лодку качают, грести не дают:

Берег завидели, плуты косые,

Озимь, и рощу, и кусты густые!..

К берегу плотно бревно я пригнал,

Лодку причалил – и «с богом!» сказал…»

Алексей Жемчужников

Осенние журавли

Сквозь вечерний туман мне, под небом стемневшим,

Слышен крик журавлей всё ясней и ясней…

Сердце к ним понеслось, издалёка летевшим,

Из холодной страны, с обнажённых степей.

Вот уж близко летят и, всё громче рыдая,

Словно скорбную весть мне они принесли…

Из какого же вы неприветного края

Прилетели сюда на ночлег, журавли?..

Я ту знаю страну, где уж солнце без силы,

Где уж савана ждёт, холодея, земля

И где в голых лесах воет ветер унылый, –

То родимый мой край, то отчизна моя.

Сумрак, бледность, тоска, непогода и слякоть,

Вид угрюмых людей, вид печальной земли…

О, как больно душе, как мне хочется плакать!

Перестаньте рыдать надо мной, журавли!..

Югенгейм, близ Рейна

Грачи

Лесок дремал. Приход ничей

Его покуда не тревожил.

Но я пришёл, и сонм грачей

Взлетел, крича, и весь он ожил.

152

Они, к полудню прилетев

С прогулок утренних по нивам,

Качались на верхах дерев

В расположении сонливом.

Я помешал; я их спугнул.

Над рощей долго в шумной свалке

Стоял грачей басистый гул,

И звонко вторили им галки.

Иным грачей несносен крик;

А я его люблю, напротив.

Я с детских лет к грачам привык,

Себя их слушать приохотив.

Друзья родной земли моей,

Они, как я, здесь летом – дома.

Непостижима без грачей

Страна дубов и чернозёма.

Ильиновка

Константин Случевский

* * *

В немолчном говоре природы,

Среди лугов, полей, лесов

Есть звуки рабства и свободы

В великом хоре голосов…

Коронки все иван-да-марий,

Вероник, кашек и гвоздик

Идут в стога, в большой гербарий,

Утратив каждая свой лик!

Нередко видны на покосах,

Вблизи усталых косарей –

Сидят на граблях и на косах

Певцы воздушные полей.

Поют о чудных грёзах мая,

О счастье, о любви живой,

Поют, совсем не замечая

Орудий смерти под собой!

Иван Бунин

Последний шмель

Чёрный бархатный шмель, золотое оплечье,

Заунывно гудящий певучей струной,

Ты зачем залетаешь в жильё человечье

И как будто тоскуешь со мной?

За окном свет и зной, подоконники ярки,

Безмятежны и жарки последние дни,

Полетай, погуди – и в засохшей татарке,

На подушечке красной, усни.

153

Не дано тебе знать человеческой думы,

Что давно опустели поля,

Что уж скоро в бурьян сдует ветер угрюмый

Золотого сухого шмеля!

Собака

Мечтай, мечтай. Всё у`же и тусклей

Ты смотришь золотистыми глазами

На вьюжный двор, на снег, прилипший к раме,

На мётлы гулких, дымных тополей.

Вздыхая, ты свернулась потеплей

У ног моих – и думаешь… Мы сами

Томим себя – тоской иных полей,

Иных пустынь… за пермскими горами.

Ты вспоминаешь то, что чуждо мне:

Седое небо, тундры, льды и чумы

В твоей студёной дикой стороне.

Но я всегда делю с тобою думы;

Я человек: как бог, я обречён

Познать тоску всех стран и всех времён.

* * *

Густой зелёный ельник у дороги,

Глубокие пушистые снега.

В них шёл олень, могучий, тонконогий,

К спине откинув тяжкие рога.

Вот след его. Здесь натоптал тропинок,

Здесь ёлку гнул и белым зубом скрёб –

И много хвойных крестиков, остинок

Осыпалось с макушки на сугроб.

Вот снова след, размеренный и редкий,

И вдруг – прыжок! И далеко в лугу

Теряется собачий гон – и ветки,

Обитые рогами на бегу…

О, как легко он уходил долиной!

Как бешено, в избытке свежих сил,

В стремительности радостно-звериной,

Он красоту от смерти уносил!

Ночные цикады

Прибрежный хрящ и голые обрывы

Степных равнин луной озарены.

Хрустальный звон сливает с небом нивы.

Цветы, колосья, травы им полны,

Он ни на миг не молкнет, но не будит

Бесстрастной предрассветной тишины.

154

Ночь стелет тень и влажный берег студит,

Ночь тянет вдаль свой невод золотой –

И скоро блеск померкнет и убудет.

Но степь поёт. Как колос налитой,

Полна душа. Земля зовёт: спешите

Любить, творить, пьянить себя мечтой!

От бледных звёзд, раскинутых в зените,

И до земли, где стынет лунный сон,

Текут хрустально трепетные нити.

Из сонма жизней соткан этот звон.

Змея

Покуда март гудит в лесу по голым

Снастям ветвей, – бесцветна и плоска,

Я сплю в дупле. Я сплю в листве тяжёлым,

Холодным сном – и жду: весна близка.

Уж в облаках, как синие оконца,

Сквозит лазурь… Подсохло у корней,

И мотылёк в горячем свете солнца

Припал к листве… Я шевелюсь под ней,

Я развиваю кольца, опьяняюсь

Теплом лучей… Я медленно ползу –

И вновь цвету, горю, меняюсь,

Ряжусь то в медь, то в сталь, то в бирюзу.

Где суше лес, где много пёстрых листьев

И жёлтых мух, там пёстрый жгут – змея.

Чем жарче день, чем мухи золотистей –

Тем ядовитей я.

Кондор

Громады гор, зазубренные скалы

Из океана высятся грядой.

Под ними берег, дикий и пустой,

Над ними кондор, тяжкий и усталый.

Померк закат. В ущелья и провалы

Нисходит ночь. Гонимый темнотой,

Уродливо-плечистый и худой,

Он медленно спускается на скалы.

И долгий крик, звенящий крик тоски,

Вдруг раздаётся жалобно и властно

И замирает в небе. Но бесстрастно

Синеет море. Скалы и пески

Скрывает ночь – и веет на вершине

Дыханьем смерти, холодом пустыни.

155

Саша Чёрный

Аисты

В воде декламирует жаба,

Спят груши вдоль лона пруда.

Над шапкой зелёного граба

Топорщатся прутья гнезда.

Там аисты, милые птицы,

Семейство серьёзных жильцов…

Торчат материнские спицы,

И хохлятся спинки птенцов.

С крыльца деревенского дома

Смотрю – и как сон для меня:

И грохот далёкого грома,

И перьев пушистых возня.

И вот… От лугов у дороги,

На фоне грозы, как гонец,

Летит, распластав свои ноги,

С лягушкою в клюве отец.

Дождь схлынул. Замолкли перуны.

На листьях – расплавленный блеск.

Семейство, настроивши струны,

Заводит неслыханный треск.

Трещат про лягушек, про солнце,

Про листья и серенький мох –

Как будто в ведёрное донце

Бросают струёю горох…

В тумане дороги и цели,

Жестокие чёрные дни…

Хотя бы, хотя бы неделю

Пожить бы вот так, как они!

Ослёнок

Ты видел, мой мальчик, ослёнка

На ферме у старой сосны,

Где утром заливисто-звонко

Горланит петух со стены?

Стоит он, расставив копытца,

Мохнатый, серьёзный малыш,

И, вскинувши уши, косится

На глухо шипящий камыш.

Оса ли завьётся над мордой,

Густые реснички мигнут,

И хвостик, упругий и твёрдый,

Взволнованно щёлкнет, как прут

Девчонка, чуть больше напёрстка,

Раскроет восторженно рот, –

156

Погладит пушистую шёрстку,

Потрётся щекой о живот…

И даже барбос желтозубый,

К помойке свершая свой путь,

Лизнёт его в мягкие губы, –

Ей-богу, нельзя не лизнуть!

Лес солнечной тешит игрою,

Тень вьётся по выступам плит…

Чу! Дробная рысь под горою –

Мать с хворостом к ферме спешит.

Мохнатые пляшут гамаши.

Раздулись бока широко:

Так вкусно из тёплой мамаши

Густое тянуть молоко!

Александр Блок

Ворона

Вот ворона на крыше покатой

Так с зимы и осталась лохматой…

А уж в воздухе – вешние звоны,

Даже дух занялся у вороны…

Вдруг запрыгала вбок глупым скоком,

Вниз на землю глядит она боком:

Что белеет под нежною травкой?

Вон желтеют под серою лавкой

Прошлогодние мокрые стружки…

Это всё у вороны – игрушки,

И уж так-то ворона довольна,

Что весна, и дышать ей привольно!..

Константин Бальмонт

Пантера

Она пестра, стройна и горяча.

Насытится – и дня на три дремота.

Проснётся – и предчувствует. Охота

Её зовёт. Она встаёт, рыча.

Идёт лениво, длинный хвост влача.

А мех её – пятнистый. Позолота

Мерцает в нём. И говорил мне кто-то,

Что взор её – волшебная свеча.

Дух от неё идёт весьма приятный.

Её воспел средь острых гор грузин,

Всех любящих призывный муэдзин,

Чей стих – алоэ густо-ароматный.

157

Как барс, её он понял лишь один,

Горя зарёй кроваво-беззакатной.

Михаил Зенкевич

Зимовье ворона

Ещё вдали под первою звездою

Звенело небо гоготом гусей,

Когда с обрыва будто пред бедою

Вдруг каркнул ворон мощно грудью всей

И, сумерками ранними обвитый,

Направил над свинцом студёных вод

На запад, в степь, неспешный, домовитый,

Свистящий грузной силою полёт.

Но вещий крик, что кинул ворон старый,

Моя душа, казалось, поняла,

Благоговейно слушая удары

По воздуху тяжёлого крыла.

Он, не смутясь пролётом беспокойным,

Не бросит оскудевших мест родных,

В нужде питаясь мусором помойным

У ям оледеневших выгребных.

Но сохранит в буранах силу ту же,

Что и в тепле, – а те из высоты

Низверглись бы на снег от первой стужи,

Как с дерева спалённые листы.

Меня ободрил криком ворон старый:

И я, как он, невзогодой несразим,

С угрюмой гордостью снесу удары

Суровыейшей из всех грядущих зим!

Махайродусы

Корнями двух клыков и челюстей громадных

Оттиснув жидкий мозг в глубь плоской головы,

О махайродусы, владели сушей вы

В третичные века гигантских травоядных.

И толстокожие – средь пастбищ непролазных,

Удабривая соль для молочайных трав,

Стада и табуны ублюдков безобразных,

Как ваш убойный скот, тучнели для облав.

Близ лога вашего, где в сумрачной пещере

Желудок страшный ваш свой красный груз варил,

С тяжёлым шлёпаньем свирепый динотерий

От зуда и жары не лез валяться в ил.

И видя, что каймой лилово-серых ливней

Затянут огненный вечерний горизонт,

Подняв двупарные раскидистые бивни,

158

Так жалобно ревел отставший мастодонт.

Гудел и гнулся грунт под тушею бегущей,

И в свалке дележа, как зубья пил, клыки,

Хрустя и хлюпая в кроваво-жирной гуще,

Сгрызали с рёбрами хрящи и позвонки.

И ветром и дождём разрытые долины

Давно иссякших рек, как мавзолей, хранят

Под прессами пластов в осадках красной глины

Костей обглоданных и выщерленных склад.

Земля-владычица! И я твой отпрыск тощий,

И мне назначила ты царственный удел,

Чтоб в глубине твоей сокрытой древней мощи

Огонь немеркнущий металлами гудел.

Не порывай со мной, как мать, кровавых уз,

Дай в танце бешеном твоей орбитной цепи

И крови красный гул, и мозга жирный груз

Сложить к подножию твоих великолепий.

Пётр Драверт

Моей собаке

Моя дорогая собака, моя Намана дорогая,

Тебе посвящаю я песню в наплыве нежданной тоски,

И пусть по воздушным пространствам несётся она, убегая

В страну, орошённую Леной, на берег великой реки.

Я здесь, разлучённый с тобою, хожу одинокий на воле,

Но воли не вижу и чахну под кровлей железных листов,

И мне вспоминается поле, якутское дикое поле,

Где рыскали в беге беспечном мы в зарослях трав и цветов.

Пред взором проносится лето – и в горных ущельях скитанье,

Извивы ключей минеральных и мощные залежи руд;

Осенняя наша охота – и в дебрях лесистых блужданье,

Где носятся духи – абасы и дикие звери ревут.

Я помню так ярко, так живо твою по дороге охрану,

Твоё благородное сердце, отзывчивость нежной души,

Когда, далеко от жилища, мою зализала ты рану

И зорко меня сторожила в безлюдной таёжной глуши.

Я помню бессонные ночи, когда исхудалое тело

Дрожало в холодной лачуге, где не было искры огня,

Ты с лаской в глазах подходила и тёплым дыханием грела

Озябшие бледные руки, собой закрывая меня…

Теперь, в отдаленье жестоком ты помнишь ли старого друга,

Принявшего вместе с тобою судьбы переменной дары,

Делившего братски и горе, и час золотого досуга,

И жёсткое хвойное ложе под сенью древесной коры?..

Ты помнишь ли путь до Олекмы от вод Кемпендяя солёных

В бесснежную зимнюю пору, губившую наших коней,

159

Сверкание звёзд полуночных и льдов синевато-зелёных,

Нависшие дикие глыбы среди оголённых камней?

Озёр закреплённые воды, безмерную ширь бадарана,

Пахучий печальный багульник, берёз низкорослых кусты

И ржанье коней утомлённых, и радостный шум каравана

При виде искристого дыма трубы одинокой юрты?...

Ты помнишь ли рыжие сосны, мохнатые чёрные ели

И лиственниц стройных колонны в величье могучей красы,

Лесные змеистые тропы, куда не доходят метели,

Медведем разрытую почву и след осторожной лисы?

Стада тонконогих оленей, сохатого скорбные очи,

Крик филина вечером тёмным, тяжёлый полёт глухаря;

Зловещие лунные тени и странные шорохи ночи,

И гребень туманной вершины, где утром вставала заря!

Моя белоснежная лайка, моя Намана дорогая,

Я верю – мы встретимся снова в далёком Якутском краю,

Узнаешь ты старого друга и, радостно воя и лая,

В стремительном бурном восторге на шею метнёшься мою.

Томск

Николай Гумилёв

Из цикла «Озеро Чад»

* * *

Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай: далёко, далёко на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,

И шкуру его украшает волшебный узор,

С которым равняться осмелится только луна,

Дробясь и качаясь на влаге широких озёр.

Вдали он подобен цветным парусам корабля,

И бег его плавен, как радостный птичий полёт,

Я знаю, что много чудесного видит земля,

Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Я знаю весёлые сказки таинственных стран

Про чёрную деву, про страсть молодого вождя,

Но ты слишком долго вдыхала тяжёлый туман,

Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя.

И как я тебе расскажу про тропический сад,

Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав…

Ты плачешь? Послушай… далёко на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

160

Владимир Маяковский

Хорошее отношение к лошадям

Били копыта.

Пели будто:

- Гриб.

Грабь.

Гроб.

Груб. –

Ветром опита,

льдом обута

улица скользила.

Лошадь на круп

грохнулась, и сразу

за зевакой зевака,

штаны пришедшие Кузнецким клёшить,

сгрудились,

смех зазвенел и зазвякал:

- Лошадь упала! –

- Упала лошадь! –

Смеялся Кузнецкий.

Лишь один я

голос свое не вмешивал в вой ему.

Подошёл

и вижу

глаза лошадиные…

Улица опрокинулась,

течёт по-своему…

Подошёл и вижу –

за каплищей каплища

по морде катится,

прячется в шерсти…

И какая-то общая

звериная тоска плеща

вылилась из меня

и расплылась в шелесте.

«Лошадь, не надо.

Лошадь, слушайте –

Чего вы думаете, что вы их плоше?

Деточка,

все мы немножко лошади,

каждый из нас по-своему лошадь».

Может быть,

– старая –

И не нуждалась в няньке,

может быть, и мысль ей моя показалась пошла`,

только

лошадь

рванулась,

встала на ноги,

ржанула

и пошла.

Хвостом помахивала.

Рыжий ребёнок.

Пришла весёлая,

стала в стойло.

И всё ей казалось –

161

она жеребёнок,

и стоило жить,

и работать стоило.

Велимир Хлебников

Голод

Почему лоси и зайцы по лесу скачут,

Прочь удаляясь?

Люди съели кору осины,

Елей побеги зелёные.

Жёны и дети бродят в лесах

И собирают берёзы листы

Для щей, для окрошки, борща,

Елей верхушки и серебряный мох –

Пища лесная!

Дети, разведчики леса,

Бродят по рощам,

Жарят в костре белых червей,

Заячью капусту и гусениц жирных,

Или больших пауков, они слаще ореха.

Ловят кротов и ящериц серых,

Гадов шипящих стреляют из лука.

Хлебцы пекут из лебеды.

За мотыльками от голода,

Глянь-ка, бегают.

Целый набрали мешок.

Будет сегодня из бабочек борщ.

– Мамка сварит.

На зайца, что нежно

Прыжками скачет по лесу,

Дети точно во сне,

Точно из светлого мира видение

Все засмотрелись

Большими глазами, святыми от голода,

Правде не веря.

Но он убегает проворным видением,

Кончиком уха чернея сквозь сосны.

И вдогонку ему стрела понеслась.

Но поздно.

Сытный обед ускакал!

А дети стоят очарованные.

«Бабочка, глянь-ка, там пролетела…

Лови и беги, а там голубая…»

Хмуро в лесу. Волк прибежал

Издалека

На место, где в прошлом году

Он скушал овцу.

Долго крутился юлой, крутобокий,

Всё место обнюхал.

Но ничего не осталось – дела муравьёв –

Кроме сухого копытца.

Огорчённый, комковатые рёбра поджал

И утёк за леса.

Тетеревов алобровых и глухарей

Серогрудых,

Заснувших под снегом,

162

Будет давить лапой тяжёлой,

Облаком снега осыпан…

Лисичка, огнёвка пушистая,

Комочком на пень взобралась

И размышляла, горюя.

Разве собакою стать? Людям

На службу пойти?

Сеток растянуто много, ложись в любую.

Опасно, съедят, как съели собак!

И стала лисица лапками мыться,

Покрытая парусом красным хвоста.

Белка ворчала:

«Где же мои орехи и жёлуди?

Я не святая, кушать я тоже хочу».

Тихо, прозрачно.

Сосна целовалась с осиной.

Может, назавтра их срубят на завтрак.

Сергей Есенин

Корова

Дряхлая, выпали зубы,

Свиток годов на рогах.

Бил её выгонщик грубый

На перегонных полях.

Сердце неласково к шуму,

Мыши скребут в уголке

Думает грустную думу

О белоногом телке.

Не дали матери сына,

Первая радость не впрок.

И на колу под осиной

Шкуру трепал ветерок.

Скоро на гречневом свее,

С той же сыновней судьбой,

Свяжут ей петлю на шее

И поведут на убой.

Жалобно, грустно и тоще

В землю вопьются рога…

Снится ей белая роща…

И травяные луга.

Лисица А.М. Ремизову

На раздробленной ноге приковыляла,

У норы свернулася в кольцо.

Тонкой прошвой кровь отмежевала

На снегу дремучее лицо.

Ей всё бластился в колючем дыме выстрел,

Колыхалася в глазах лесная топь.

Из кустов косматый ветер взбыстрил

И рассыпал звонистую дробь.

163

Как желна, над нею мгла металась,

Мокрый вечер липок был и ал.

Голова тревожно подымалась,

И язык на ране застывал.

Жёлтый хвост упал в метель пожаром,

На губах – как прелая морковь…

Пахло инеем и глиняным угаром,

А в ощур сочилась тихо кровь.

Песнь о собаке

Утром в ржаном закуте,

Где златятся рогожи в ряд,

Семерых ощенила сука,

Рыжих семерых щенят.

До вечера она их ласкала,

Причёсывая языком,

И струился снежок подталый

Под тёплым её животом.

А вечером, когда куры

Обсиживают шесток,

Вышел хозяин хмурый,

Семерых всех поклал в мешок.

По сугробам она бежала,

Поспевая за ним бежать…

И так долго, долго дрожала

Воды незамёрзшей гладь.

А когда чуть плелась обратно,

Слизывая пот с боков,

Показался ей месяц над хатой

Одним из её щенков.

Пётр Орешин

Журавли

Полюбил я заоблачный лёт

Легкокрылых степных журавлей

Над ухлюпами русских болот,

Над безмолвием русских полей.

Полюбил я заоблачный шум

Над землёю тоскующих птиц,

Красоту неисполненных дум

И печаль человеческих лиц.

Полюбил я осеннюю мглу

И раздолье плывущих полей.

Этот крик по родному селу

Золотых, как мечта, журавлей.

Пусть осенние ночи темны,

164

Над полями – зелёная мгла,

Выплывает из злой тишины

Светлый звон золотого крыла.

Полюбил я заоблачный лёт,

Вечный зов журавлей над селом.

Скоро, скоро от синих болот

Поднимусь золотым журавлём!

Сергей Клычков

* * *

В лесу на проталой полянке,

В дремучем весеннем бору

Устроили зайцы гулянки,

Затеяли зайцы игру…

Звенели весенние воды,

И прыгал с пригорка родник,

И зайцы вели хороводы,

Забывши про мой дробовик.

И зайцы по-заячьи пели,

Водили за лапки зайчих…

И радостно сосны шумели,

И звёзды качались на них…

Всю ночь я бродил всё и слушал,

Ах, друг мой, открою тебе:

За бедную заячью душу

Я так благодарен судьбе!..

* * *

Крикливы и прожорливы вороны,

И по-лесному вежливы дрозды,

И шагу без глубокого поклона

Не сделают грачи у борозды…

Нет ничего красивее оборок

И подвенечных платьев голубей;

Сова сонлива, ястреб быстр и зорок,

Пуглив, как мелкий жулик, воробей…

Имеет признак каждое творенье:

Заливист соловей и робок чиж…

Откуда же такое удивленье,

С каким ты на меня всегда глядишь?..

Павел Васильев

* * *

Было небо вдосталь чёрным,

Стало небо голубей,

Привезла весна на двор нам

Полный короб голубей.

165

Полный короб разнокрылый –

Детства, радостной родни,

Неразборчивой и милой

Олный короб воркотни.

Приложил я к прутьям ухо –

Весел стал, а был угрюм,

Моего коснулся слуха

Ожиданья душный шум.

Крышку прочь! Любовью тая,

Что` наделала рука!

Облачком гудящим стая

Полетела в облака.

Павлодар

* * *

Глазами рыбьими поверья

Ещё глядит страна моя,

Красны и свежи рыбьи перья,

Не гаснет рыбья чешуя.

И в гнущихся к воде ракитах

Ликует голос травяной –

То трубами полков разбитых,

То балалаечной струной.

Я верю – не безноги ели,

Дорога с облаком сошлась,

И живы чудища доселе –

И птица-гусь, и рыба-язь.

Омск

Конь

Топтал павлодарские степи недаром

От Гробны до Тыса ходил по базарам.

Играл на обман средь приезжих людей

За полные горсти кудлатых трефей.

И поднимали кругом карусели

Весёлые ситцевые метели.

Пришли табуны по сожжённым степям,

Я в зубы смотрел приведённым коням.

Залётное счастье настигло меня –

Я выбрал себе на базаре коня.

В дорогах моих на таком не пропасть –

Чиста вороная, атласная масть.

Горячая пена на бёдрах остыла,

Под тонкою кожей – тяжёлые жилы.

Взглянул я в глаза – высоки и остры,

166

Навстречу рванулись степные костры.

Папаху о землю! Любуйся да стой!

Не грива, а коршун на шее крутой.

Неделю с хозяином пили и ели,

Шумели цветных каруселей метели.

Прощай же, хозяин! Навстречу нахлынет

Поднявшейся горечью ветер полыни.

Навстречу нахлынут по гривам песков

Горячие вьюги побед и боёв.

От Гробны до Тыса по логам и склонам

Распахнут закат полотнищем червонным.

Над Первой над Конной издалека

На нас лебедями летят облака.

Борис Корнилов

Лошадь

Дни-мальчишки,

Вы ушли, хорошие,

Мне оставили одни слова, –

И во сне я рыженькую лошадь

В губы мягкие расцеловал.

Гладил уши, морду,

Тихо гладил

И глядел в печальные глаза.

Был с тобой, как и бывало, рядом,

Но не знал, о чём тебе сказать.

Не сказал, что есть другие кони,

Из железа кони,

Из огня…

Ты б меня, мой дорогой, не понял,

Ты б не понял нового меня.

Говорил о полевом, о прошлом,

Как в полях, у старенькой сохи,

Как в лугах немятых и некошеных

Я читал тебе свои стихи…

Мне так дорого и так мне любо

Дни мои любить и вспоминать,

Как, смеясь, тебе совал я в губы

Хлеб, что утром мне давала мать.

Потому ты не поймёшь железа,

Что завод деревне подарил,

Хорошо которым

Землю резать,

Но нельзя с которым говорить.

167

Дни-мальчишки,

Вы ушли, хорошие,

Мне оставили одни слова, –

И во сне я рыженькую лошадь

В губы мягкие расцеловал.

Осип Мандельштам

* * *

Шестого чувства крохотный придаток

Иль ящерицы теменной глазок,

Монастыри улиток и створчаток,

Мерцающих ресничек говорок,

Недостижимое, как это близко!

Ни разглядеть нельзя, ни посмотреть, –

Как будто в руку вложена записка

И на неё немедленно ответь.

Москва

* * *

Ни о чём не нужно говорить,

Ничему не следует учить,

И печальна так и хороша

Тёмная звериная душа:

Ничему не хочет научить,

Не умеет вовсе говорить

И плывёт дельфином молодым

По седым пучинам мировым.

* * *

От вторника и до субботы

Одна пустыня пролегла,

О, длительные перелёты!

Семь тысяч вёрст – одна стрела.

И ласточки, когда летели

В Египет водяным путём,

Четыре дня они висели,

Не зачерпнув воды крылом.

* * *

Мой щегол, я голову закину,

Поглядим на мир вдвоём.

Зимний день, колючий, как мякина,

Так ли жёстк в зрачке твоём?

Хвостик лодкой, перья чёрно-жёлты,

Ниже клюва в краску влит,

Сознаёшь ли, до чего щегол ты,

До чего ты щегловит?

168

Что за воздух у тебя в надлобье –

Чёрн и красен, жёлт и бел!

В обе стороны он в оба смотрит – в обе! –

Не посмотрит – улетел!

Максимилиан Волошин

* * *

Мир – лестница, по ступеням которой

Шёл человек.

Мы осязаем то,

Что он оставил на своей дороге.

Животные и звёзды – шлаки плоти,

Перегоревшей в творческом огне;

Все в свой черёд служили человеку

Подножием,

И каждая ступень

Была восстаньем творческого духа.

Борис Пастернак

Стрижи

Нет сил никаких у вечерних стрижей

Сдержать голубую прохладу.

Она прорвалась из горластых грудей

И льётся, и нет с нею сладу.

И нет у вечерних стрижей ничего,

Что б там, наверху, задержало

Витийственный возглас их: о, торжество,

Смотрите, земля убежала!

Как белым ключом закипая в котле,

Уходит бранчливая влага, –

Смотрите, смотрите – нет места земле

От края небес до оврага.

Дрозды

На захолустном полустанке

Обеденная тишина.

Безжизненно поют овсянки

В кустарнике у полотна.

Бескрайный, жаркий, как желанье,

Прямой просёлочный простор.

Лиловый лес на заднем плане,

Седого облака вихор.

Лесной дорогою деревья

Заигрывают с пристяжной.

По углубленьям на корчевье

Фиалки, снег и перегной.

Наверное, из этих впадин

И пьют дрозды, когда взамен

169

Раззванивают слухи за день

Огнём и льдом своих колен.

Вот долгий слог, а вот короткий.

Вот жаркий, вот холодный душ.

Вот что выделывают глоткой,

Лужённой лоском этих луж.

У них на кочках свой посёлок,

Подглядыванье из-за штор,

Шушуканье в углах светёлок

И целодневный таратор.

По их распахнутым покоям

Загадки в гласности снуют.

У них часы с дремучим боем,

Им ветви четверти поют.

Таков притон дроздов тенистый.

Они в неубранном бору

Живут, как жить должны артисты.

Я тоже с них пример беру.

Николай Заболоцкий

Сквозь волшебный прибор Левенгука

Сквозь волшебный прибор Левенгука

На поверхности капли воды

Обнаружила наша наука

Удивительной жизни следы.

Государство смертей и рождений,

Нескончаемой цепи звено –

В этом мире чудесных творений

Сколь ничтожно и мелко оно!

Но для бездн, где летят метеоры,

Ни большого, ни малого нет,

И равно беспредельны просторы

Для микробов, людей и планет.

В результате их общих усилий

Зажигается пламя Плеяд,

И кометы летят легкокрылей,

И быстрее созвездья летят.

И в углу невысокой вселенной,

Под стеклом кабинетной трубы,

Тот же самый поток неизменный

Движет тайная воля судьбы.

Там я звёздное чую дыханье,

Слышу речь органических масс

И стремительный шум созиданья,

Столь знакомый любому из нас.

170

Журавли

Вылетев из Африки в апреле

К берегам отеческой земли,

Длинным треугольником летели,

Утопая в небе, журавли.

Вытянув серебряные крылья

Через весь широкий небосвод,

Вёл вожак в долину изобилья

Свой немногочисленный народ.

Но когда под крыльями блеснуло

Озеро, прозрачное насквозь,

Чёрное зияющее дуло

Из кустов навстречу поднялось.

Луч огня ударил в сердце птичье,

Быстрый пламень вспыхнул и погас,

И частица дивного величья

С высоты обрушилась на нас.

Два крыла, как два огромных горя,

Обняли холодную волну,

И, рыданью горестному вторя,

Журавли рванулись в вышину.

Только там, где движутся светила,

В искупленье собственного зла

Им природа снова возвратила

То, что смерть с собою унесла:

Гордый дух, высокое стремленье,

Волю непреклонную к борьбе, –

Всё, что от былого поколенья

Переходит, молодость, к тебе.

А вожак в рубашке из металла

Погружался медленно на дно,

И заря над ним образовала

Золотого зарева пятно.

Лицо коня

Животные не спят. Они во тьме ночной

Стоят над миром каменной стеной.

Рогами гладкими шумит в соломе

Покатая коровы голова.

Раздвинув скулы вековые,

Её притиснул каменистый лоб,

И вот косноязычные глаза

С трудом вращаются по кругу.

Лицо коня прекрасней и умней.

Он слышит говор листьев и камней.

Внимательный! Он знает крик звериный

И в ветхой роще рокот соловьиный.

171

И, зная всё, кому расскажет он

Свои чудесные виденья?

Ночь глубока. На тёмный небосклон

Восходят звёзд соединенья.

И конь стоит, как рыцарь на часах,

Играет ветер в лёгких волосах,

Глаза горят, как два огромных мира,

И грива стелется, как царская порфира.

И если б человек увидел

Лицо волшебное коня,

Он вырвал бы язык бессильный свой

И отдал бы коню. Поистине достоин

Иметь язык волшебный конь!

Мы услыхали бы слова.

Слова большие, словно яблоки. Густые,

Как мёд или крутое молоко.

Слова, которые вонзаются, как пламя,

И, в душу залетев, как в хижину огонь,

Убогое убранство освещают.

Слова, которые не умирают

И о которых песни мы поём.

Но вот конюшня опустела,

Деревья тоже разошлись,

Скупое утро горы спеленало,

Поля открыло для работ.

И лошадь в клетке из оглобель,

Повозку крытую влача,

Глядит покорными глазами

В таинственный и неподвижный мир.

Ярослав Смеляков

Воробышек

До Двадцатого до съезда

жили мы по простоте –

безо всякого отъезда

в дальнем городе Инте.

Там ни дерева, ни тени,

ни песка на берегу –

только снежные олени

да собаки на снегу.

Но однажды в то окошко,

за которым я сидел,

по наитью и оплошке

воробьишка залетел

Небольшая птаха эта,

неказиста, весела

(есть народная примета),

мне свободу принесла.

172

Благодарный честно, крепко,

спозаранку или днём

я с тех пор снимаю кепку

перед каждым воробьём.

Верю глупо и упрямо,

с наслажденьем правоты,

что повсюду тот же самый

воробьишка из Инты.

Позабылось быстро горе,

я его не берегу,

а сижу на Чёрном море,

на апрельском берегу…

Но и здесь, как будто дома, –

не поверишь, так убей! –

скачет старый мой знакомый,

приполярный воробей.

Бойко скачет по дорожке,

славословий не поёт

и мои – ответно – крошки

по-достойному клюёт.

Собака

Объезжая восточный край –

и высоты его, и дали, –

сквозь жару и пылищу, – в рай

неожиданно мы попали.

Здесь, храня красоту свою

за надёжной стеной дувала,

всё цвело, как цветёт в раю,

всё по-райски благоухало.

Тут владычили тишь да ясь,

шевелились цветы и листья.

И висели кругом, светясь,

винограда большие кисти.

Шелковица. Айва. Платан.

И на фоне листвы и глины

синеокий скакал джейран,

распускали хвосты павлины.

Мы, попав в этот малый рай

на разбитом автомобиле,

ели дыни и пили чай

и джейрана из рук кормили.

Он, умея просить без слов,

ноги мило сгибал в коленках.

Гладил спину его Светлов,

и снимался с ним Евтушенко.

С ними будучи наравне,

я успел увидать, однако,

173

что от пиршества в стороне

одиноко лежит собака.

К нам не ластится, не визжит,

плотью, видимо, понимая,

что её шелудивый вид

оскорбляет красоты рая.

Хватит жаться тебе к стене,

потянись широко и гордо,

подойди, не боясь, ко мне,

положи на колено морду.

Ты мне дорог почти до слёз,

я таких, как ты, обожаю,

верный, храбрый дворовый пёс,

ты, собака сторожевая.

Ташкент

Ягнёнок

От пастбищ, высушенных жаром,

в отроги, к влаге и траве,

теснясь нестройно, шла отара

с козлом библейским во главе.

В пыли дорожной, бел и тонок,

до умиленья мил и мал,

хромой старательный ягнёнок

едва за нею поспевал.

Нетрудно было догадаться:

боялся он сильней всего

здесь, на обочине остаться

без окруженья своего.

Он вовсе не был одиночкой,

а представлял в своём лице

как бы поставленную точку

у пыльной повести в конце.

Казахстан

Арсений Тарковский

Сверчок

Если правду сказать, я по крови – домашний сверчок,

Заповедную песню пою над печною золой,

И один для меня приготовит крутой кипяток,

А другой для меня приготовит шесток золотой.

Путешественник вспомнит мой голос в далёком краю,

Даже если меня променяет на знойных цикад.

Сам не знаю, кто выстругал бедную скрипку мою,

Знаю только, что песнями я, как цикада, богат

174

Сколько русских согласных в полночном моём языке,

Сколько я поговорок сложил в коробок лубяной,

Чтобы шарили дети в моём лубяном коробке,

В старой скрипке запечной с единственной медной струной.

Ты не слышишь меня, голос мой – как часы за стеной,

А прислушайся только – и я поведу за собой,

Я весь дом подыму: просыпайтесь, я сторож ночной!

И заречье твоё отзовётся сигнальной трубой.

Верблюд

На длинных нерусских ногах

Стоит, улыбаясь некстати,

А шерсть у него на боках,

Как вата в столетнем халате.

Должно быть, молясь на восток.

Кочевники перемудрили,

В подшёрсток втирали песок

И ржавой колючкой кормили.

Горбатую царскую плоть,

Престол нищеты и терпенья,

Нещедрый пустынник-господь

Слепил из отходов творенья.

И в ноздри вложили замок,

А в душу – печаль и величье,

И, верно, с тех пор погремок

На шее болтается птичьей.

По Чёрным и Красным пескам,

По дикому зною бродяжил,

К чужим пристрастился тюкам,

Копейки под старость не нажил.

Привыкла верблюжья душа

К пустыне, тюкам и побоям.

А всё-таки жизнь хороша,

И мы в ней чего-нибудь стоим.

Мария Петровых

О птицах

И вдруг перестаёшь страдать.

Откуда эта благодать?

Ты птиц не любишь в руки брать,

Но песни, песни!..

Воистину – глагол небес:

«Найдись, очнись, ты не исчез,

Воспрянь, воскресни!»

Об этом в чаще – соловей,

А жаворонок – в поле,

В полёте, не в сетях ветвей,

Один, на вольной воле.

Но он поёт лишь на лету

175

И, вмиг теряя высоту,

Впадает где-то в немоту,

Скользнув на землю.

Не сетуй, если он затих.

Послушай песни птиц лесных,

Им чутко внемля.

Когда в сплетении ветвей

Поёт как хочет соловей –

Не всем ли дышится живей,

Вольней – не всем ли?

Поёт, не улетая ввысь.

У птиц лесных и ты учись,

Доверие душе своей

От них приемли.

* * *

Кузнечики… А кто они такие?

Заглядывал ли ты в их мастерские?

Ты, видно, думал – это кузнецы

И в кузнях маленьких поодиночке

О наковаленки бьют молоточки,

А звон от них летит во все концы?

Но это заблужденье. Ты не прав.

Не кузница в траве, а телеграф.

Где точки и тире, тире и точки

Бегут вплотную по звенящей строчке

И наспех сообщают обо всём,

Что в поле и в лесу творилось днём.

Александр Твардовский

О скворце

На крыльце сидит боец,

На скворца дивится:

- Что хотите, а скворец

Правильная птица.

День-деньской, как тут стоим,

В садике горелом,

Занимается своим

По хозяйству делом.

Починяет домик свой,

Бывший без пригляда,

Мол, война себе войной,

А плодиться надо!

Владимир Луговской

Зяблик запел

Зяблик запел на берёзе лиловой,

Вышел из чёрной земли чистотел.

Это не высказать будничным словом –

Снова, как в детстве, зяблик запел.

176

Значит, дано мне опять насладиться

Дедовской русской прохладной весной,

Видеть, как мчатся пролётные птицы

К старым гнездовьям, на север родной.

Слушать ручьёв перезвон по низинам,

Тихий, дремотный, клонящий ко сну,

И вспоминать отшумевшие зимы,

Зябликов детства, зовущих весну.

Заново каждой весною родится

Мир в заповедной апрельской тиши.

Мысли летят, как пролётные птицы,

К старым, забытым гнездовьям души.

Видишь всю землю, рождённую снова.

Всё, что забылось, – встаёт наяву.

Каждая клеточка шара земного

Тайно тебе говорит – я живу.

Жизнь голубой бесконечностью манит.

Где же предел? Мне не виден предел.

Рощи берёз в легкокрылом тумане.

Снова, как в детстве, зяблик запел.

Гуси

Над необъятной Русью

С озёрами на дне

Загоготали гуси

В зелёной вышине.

Заря огнём холодным

Позолотила их,

Летят они свободно,

Как старый русский стих.

До сосен Заонежья

Река небес тиха.

Так трепетно и нежно

Внизу цветёт ольха.

Вожак разносит крылья,

Спешит на брачный пир.

То сказкою, то былью

Становится весь мир.

Под крыльями тугими

Земля ясным-ясна,

Мильоны лет за ними

Стремилась к нам весна.

Иных из них рассеют

Разлука, смерть, беда,

Но путь весны – на север!

На север, как всегда.

177

Всеволод Рождественский

Жеребёнок

Заря румянилась спросонок,

Журчала речка по песку,

А там, на взгорье, жеребёнок

Прислушивался к ветерку.

Большеголовый, тонконогий

И напряжённый , как струна,

Стоял он около дороги,

Весь тёплый, розовый от сна.

Широко ноздри раздувая,

Расставив кончики ушей,

Смотрел он, как заря сырая

Касалась сонных камышей.

А мир, росистый и зелёный,

Дышал всей грудью в тишине…

Спасибо, друг мой несмышлёный,

Вернул ты молодость и мне!

Петух

Фанфарой утра петушиный крик

Ворвался в уши, тронул мне ресницы.

А солнца пламенеющий язык

Уже лизнул окно и половицы.

То луч иль звук?

Кто в душу мне проник?

Окошко настежь! Как щебечут птицы!

Сверкает сад. И даже клён-старик,

Приятель мой, весь в искрах, золотится.

Дождя ночного лужи у крыльца

Морщинятся, задеты ветром чистым,

Прохладою стекает сон с лица.

А в воздухе, слепительно лучистом,

Второй и третий раз, дрожа, возник

Фанфарой утра петушиный крик.

Леонид Мартынов

* * *

И снова

В небе

Вьются птицы:

Синицы,

Голуби,

Стрижи…

Но есть же всё-таки границы,

Пределы, точки, рубежи!

178

Эй, вы!

Бессмысленно не вейтесь!

Равняйтесь там к плечу плечо,

На треугольники разбейтесь,

Составьте что-нибудь ещё!

Но всё же

Мечутся, Виляют

И суматоху развели,

Как будто бы не управляет

Никто решительно с земли.

Неутешительно!

Печально!

Выходит, что управы нет.

Летают, как первоначально –

Тому назад сто тысяч лет.

- Довольно! –

Я сказал. – Вмешаюсь!

По радио я прикажу.

И всё ж

Вмешаться не решаюсь, –

Остановился

И гляжу.

Слон

Вот видишь:

Он –

Слон.

Беспокойно трубя

Из хобота он

Поливает себя.

На небе нет туч,

И бето раскалён.

Водою, могуч,

Обливается слон.

И так она плещет, вода, холодна.

Что радуга блещет под брюхом слона.

Встаёт она в ливне дугой золотой,

Сияет на бивне, дрожит под пятой.

Но вот водоём почему-то стал пуст,

Послышался гравия тягостный хруст.

И прочь из бассейна кидается слон,

На холм земляной поднимается он.

И, эту иссохшую бездну топча,

Трубит и подземного ищет ключа,

Который от жажды мгновенно спасёт.

Ты видишь –

Он хоботом землю сосёт!

И, фыркнув, он пылью обсыпался вдруг,

И пылью весь мир напитался вокруг,

Чтоб, вырвана с корнем, летела трава,

179

И с ближних кустов повалилась листва,

И пылью покрылась твоя голова.

Ты пыль отряхнула, сказав:

- Не беда!..

Шипела газированная вода,

А я, утолив свою жажду вином,

Сказал, что и я был однажды слоном

И пеплом, бушуя, посыпал главу…

Так топчем траву

И срываем листву

И тех, кто ждёт радуг,

Купаем в пыли,

Нарушив порядок

Небес

И земли.

Тритоны

Тритоны

Спали пять тысячелетий

В оцепененье вечной мерзлоты,

Но человек разворотил и эти

Как будто неприступные пласты.

Очнулись твари,

Греясь, пили воду,

Поели комариного мясца,

Но заново не прожили и года,

А протянули только месяца.

Быть может,

Не понравился им воздух

И солнечный, какой-то новый, свет,

А может быть, весь свод небесный в звёздах

Не тех уж, что назад пять тысяч лет.

А может быть,

Ухаживать как надо

За ними не умели сторожа,

Хотя с воскресших не спускали взгляда,

За их благополучие дрожа.

И околели

Бедные созданья,

Как будто бы спешащие на пять

Земных тысячелетий опозданье

Своей кончины всё-таки нагнать.

И вновь

Сомкнулись маленькие пасти,

Погасли глазки, став мертвее льда,

Как первобытные в нас гаснут страсти,

Что воскресают всё же иногда.

Но мы

Не зря разворотили тонны

180

В конце концов не вечной мерзлоты,

Чтоб разевали древние тритоны

Свои безмолвно алчущие рты.

Всё это

Происходит не случайно,

А нам они стремятся объяснить

Ушедших дней непознанную тайну,

Вия времён оборванную нить.

Пусть оживут

И мастодонт и ящер,

Но только, чур, пускай не чересчур

В нас оживает наш пещерный пращур

В седой одежде из звериных шкур.

Дура

Знойные,

Под цвет опала,

Полыхали небеса.

На меня

В кустарнике напала

Возбуждённая оса.

Непонятно,

Что она хотела:

Вероятнее всего – гнала,

А быть может, просто впиться в тело

Случая удобного ждала.

За спиной моей она жужжала,

Закричал я: – Отвяжись, не ной!

Слышишь! Поломаю тебе жало,

Если будешь виться за спиной!

И она внезапно отвязалась,

Будто уяснив, что говорю.

И на миг мне даже показалось,

Что она звенит:

- Благодарю!

Вразумил меня ты, не прихлопнул,

Отпустил порхать под небеса.

Но она жужжала:

- Чтоб ты лопнул! –

Эта идиотская оса.

Михаил Светлов

Собачка

Летит собачка по вселенной,

Хозяин на земле живёт.

Совсем простой, обыкновенной

Она отправилась в полёт.

181

Пред ней созвездья запестрели,

Галактика – её семья…

Она летит с научной целью –

Собачка милая моя.

Миров широкие объятья

Пред ней распахнуты вдали…

Ей, дорогой, готов отдать я

Всю колбасу со всей земли.

Летит в закатах, на рассветах,

Она не хочет даром жить –

Заборы строят на планетах:

Ей надо что-то сторожить!

Принадлежа к простым породам,

В немыслимое бытиё

Летит собачка… Кислородом

Мы обеспечили её.

И вот пошла грызня и драка,

И лай на много голосов –

Обыкновенная собака

Гостит в созвездье Гончих Псов.

Скажи: гав-гав! Скажи, родная!

И это будет позывная.

Какая в небесах погода?

Как поживает звёзд семья?

В развёрнутые небосводы

Должна лететь не ты, а я!..

Она летит всё выше, выше,

Сквозь космос и сквозь зодиак,

Ей кажется – она всё слышит

Далёкий лай земных собак.

В нём – океан очарованья!

Вот он совсем заглох, отстал…

Такое в жизни расставанье

И человек не испытал!...

За деревенским палисадом

Собак ночной, протяжный вой…

А что ей выть? Она ведь рядом

Вот с этой самою луной!..

О, сколько их в полночном мраке,

Таинственных небесных тел…

Грустит хозяин без собаки,

Как будто он осиротел.

182

Илья Сельвинский

Тигр

Обдымленный, но избежавший казни,

Дыша боками, вышел из тайги.

Зелёной гривой он повёл шаги,

Заиндевевший. Жёсткий. Медно-красный.

Угрюмо горбясь, огибает падь,

Всем телом западая меж лопаток,

Взлетает без разбега на распадок

И в чащу возвращается опять.

Он забирает запахи до плеч,

Рычит –

не отзывается тигрица…

И снова в путь. Быть может, под картечь.

Теперь уж незачем ему таиться.

Вокруг поблескивание слюды,

Пунцовой клюквы жуткие накрапы…

И вдруг – следы! Тигриные следы!

Такие дорогие сердцу лапы…

Они вдоль гривы огибают падь,

И, словно здесь для всех один порядок,

Взлетают без разбега на распадок

И в чащу возвращаются опять.

А он – по ним! Гигантскими прыжками!

Весёлый, молодой не по летам!

Но невдомёк летящему, как пламя,

Что он несётся по своим следам.

Самуил Маршак

Вчера я видел

Шумят деревья за моим окном.

Для вас они – деревья как деревья,

А для других – укромный, мирный дом

Иль временный привал среди кочевья.

Вчера я видел: съёжившись в комок,

На дереве у моего окошка

Сидел хвостатый рыженький зверёк

И чистился, чесался, точно кошка.

Лизал он шёрстку белую брюшка,

Вертя проворной маленькой головкой.

И вдруг, услышав шорох, в два прыжка

На верхней ветке очутился ловко.

Меж двух ветвей повис он, словно мост,

И улетел куда-то без усилья.

Четыре лапы и пушистый хвост

Ему в полёте заменяют крылья.

183

Моя сосна – его укромный дом

Иль временный привал среди кочевья.

Теперь я знаю: за моим окном

Не только мне принадлежат деревья!

Николай Рыленков

* * *

Смешался с запахом смолы

Томящий запах земляники,

Где сосен тонкие стволы

Торчат, как бронзовые пики.

А тень бежит во все углы

И ловит солнечные блики,

На травы нижет без иглы

Цветные бусы земляники.

Дрожит под крылышками пчёл

Позолочённой сеткой воздух,

Пичуги дремлют в тёмных звёздах…

И вправе я себя не счёл

Нарушить птиц полдневный роздых,

Прервать полдневный взяток пчёл.

Павел Шубин

Степная сказка

Не туман стоял высоко –

Ветер пух крутил:

По-над дымным лугом сокол

Голубя когтил.

Шелестел в поёмах глухо

Зябкий краснотал;

Веял ветер, белым пухом

Землю заметал.

И когда застыли вязы,

Побелев с утра,

Вместе с кровью пали наземь

Синих два пера.

Не от той ли это крови

На сто вёрст вокруг

С полою водою вровень

Таял белый луг?

Не с того ли, расскажите,

Столько песен тут

Два огня в траве и жите,

Два цветка цветут:

Там, где кровь упала птицы,

Прожигая пыль,

184

Тёмно-красным медуницы

Вышили ковыль.

Дует ветер, клонит низом

Красные цветы,

И в местах, где голубь сизый

С тёмной высоты

Уронил, свистя крылами,

Два пера своих, -

Морем ходит синий пламень

Васильков степных.

Дмитрий Кедрин

Мышонок

Что ты приходишь, горбатый мышонок,

В комнату нашу в полуночный час?

Сахарных крошек и фруктов сушёных

Нет и в помине в буфете у нас.

Бедный мышонок! Из кухонь соседних,

Верно, тебя выгоняют коты.

Знаешь ли? Мне, мой ночной собеседник,

Кажешься слишком доверчивым ты!

Нрав домработницы нашей – не кроткий:

Что, коль незваных гостей не любя,

Вдруг над тобой занесёт она щётку

Иль в мышеловку изловит тебя?..

Ты поглядел, словно вымолвить хочешь:

«Жаль расставаться с обжитым углом!»,

Словно согреться от холода ночи

Хочешь моим человечьим теплом.

Чудится мне, одиночеством горьким

Блещут чуть видные бусинки глаз.

Не потому ли из маленькой норки

Ты и выходишь в полуночный час?..

Что ж! Пока дремлется кошкам и людям

И мышеловок не видно вокруг, –

Мы с тобой все наши беды обсудим,

Мой молчаливый, мой маленький друг!

Я – не гляди, что большой и чубатый, –

А у соседей, как ты, не в чести.

Так приходи ж, мой мышонок горбатый,

В комнату к нам – и подольше гости!

Вера Инбер

Сеттер Джек

Собачье сердце устроено так:

Полюбило – значит, навек.

Был славный малый и не дурак

Ирландский сеттер Джек.

185

Как полагается, был он рыж,

По лапам оброс бахромой;

Коты и кошки окрестных крыш

Называли его чумой.

Клеёнчатый нос рылся в траве,

Вынюхивал влажный грунт;

Уши висели, как замшевые,

И каждое весило фунт.

Касательно всяких собачьих дел

Совесть была чиста.

Хозяина Джек любил и жалел,

Что нет у него хвоста.

В первый раз на аэродром

Он пришёл зимой, в снег.

Хозяин сказал: – Не теперь – потом

Полетишь и ты, Джек.

Биплан взметнул снежную пыль.

У Джека – ноги врозь:

«Если это автомобиль,

То как же оно поднялось?»

Но тут у Джека замер дух:

Хозяин взмыл над людьми.

Джек сказал: «Одно из двух:

Останься или возьми!»

Но его хозяин всё выше лез,

Треща, как стрекоза.

Джек смотрел, и вода небес

Заливала ему глаза.

Люди, не заботясь о псе,

Возились у машин.

Джек думал: «Зачем все,

Если нужен один?»

Прошло бесконечно много лет

(По часам – пятнадцать минут).

Сел в снег летучий предмет.

Хозяин был снова тут…

Пришли весною. Воздушный причал

Был бесконечно сер.

Хозяин надел шлем и сказал:

- Сядьте и вы, сэр!

Джек вздохнул, почесал бок,

Сел, облизнулся и – в путь!

Взглянул вниз и больше не смог, –

Такая напала жуть.

«Земля бежит от меня так,

Будто я её съем.

Люди – не крупнее собак,

А собак не видно совсем».

186

Хозяин смеётся. Джек смущён

И думает: «Я – свинья.

Если это может он,

Значит, могу и я».

После чего спокойнее стал

И, повизгивая слегка,

Только судорожно зевал

И лаял на облака.

Солнце, скрытое до сих пор,

Согрело одно крыло.

Но почему задохнулся мотор?

Но что произошло?

Но почему земля опять

Стала так близка?

Но почему начала дрожать

Кожаная рука?

Ветер свистел, выл, сек

По полным слёз глазам.

Хозяин крикнул: – Прыгай, Джек,

Потому что… Ты видишь сам…

Но Джек, припав к нему головой

И сам дрожа весь,

Успел сказать: «Господин мой,

Я останусь здесь…»

На земле, уже полумёртвый, нос

Положил на труп Джек.

И люди сказали: – Был пёс,

А умер, как человек.

Александр Гитович

Дятел

За окном

Кипит работа, –

Здравствуй, дятел,

Старый друг!

Нездоровится мне

Что-то,

Дело валится

Из рук.

Вот бы мне

С такой любовью

Ладить

с жизнью трудовой,

187

Вот бы мне

Твоё здоровье,

Золотой

Характер твой!

Сергей Марков

Семиреченский тигр

Он, как заря каракольская, рыж,

В нём каждая жила туга.

Во сне он грызёт золочёный камыш

И нюхает след врага.

Долиной Эмель, озером Туз

Идёт он, как прежде ходил,

Сквозь лес – окунуть обкусанный ус

В холодный балхашский ил.

Но вот он проснулся, рыча и дрожа,

Он прутья трясёт, как кусты,

Смеются весёлые сторожа,

Открыв зубатые рты.

Светлы их глаза. А лица темны,

И крепки их кулаки.

Пожаловал им хозяин тюрьмы

Цветные воротники.

Они отвечают за жизнь и побег,

За шкуру царя озёр;

Им платит деньги сам Гагенбек –

Владыка морей и гор.

Он рад, что добыча его не проста.

И гладит ладонью ладонь.

Два метра от уха и до хвоста.

Бока – волосатый огонь!

И пленник сгибает железный тростник,

Ревёт и скалит клыки,

Но старший сторож прям и велик.

Он знает свои замки.

Лишь тигры и львы ему по плечу.

И спит утомлённый зверь,

И видит закат над ущельями Чу…

И наглухо заперта дверь.

* * *

На востоке – дикий хмель,

Хвойный сон, жемчужный град,

Там лазурная форель

Заплывает в водопад.

Там фазан идёт в полёт,

Пламя чувствуя в крови,

188

И под выстрелом поёт

Песню жизни и любви.

Там сверкает вечный снег

В дикокаменной гряде,

Семь великих горных рек

По колено будут мне.

Разрывая синеву,

Грянет майский ураган.

Я не зря тебя зову

В горный край, в Алтын-Курган.

Вадим Шефнер

Ястреб

Природа всё учла и взвесила,

Вы, легкодумные стрелки,

Не нарушайте равновесия

И зря не жмите на курки.

Вот кружит ястреб. Вредный вроде бы,

Но пусть летает, невредим:

Кому-то вреден, а природе он

Полезен и необходим.

Ты рай себе уютный выстроил,

Но без тревог не проживёшь,

Убьёшь печаль – но тем же выстрелом

И радость, может быть, убьёшь.

В зоопарке

Какие взрослые все звери!

На воле или взаперти,

Они давно уже созрели,

А нам ещё расти, расти.

Ещё нам, людям, ошибаться,

Одолевать свою тщету,

Ещё нам лоб о лоб сшибаться,

А может быть, – щитом к щиту.

И, зверя из себя гоня,

Над истинами спины гнуть нам…

А волк из-за железных прутьев

Печально смотрит на меня.

Северный рай

Надо мной висят стрекозы

Лёгкой дымкой слюдяной.

Нимфы севера – берёзы

Скромно шепчутся со мной.

Не страшась, идёт лисица

По тропинке прямиком,

189

И в траве змея струится

Светло-серым ручейком.

А в реке, в затонах сонных,

Средь зеленоватой тьмы,

В омутах незамутнённых

Дремлют мудрые сомы.

И, планету огибая,

Мирно реет надо мной

Небо – птица голубая

С кругло-жёлтой головой.

Константин Ваншенкин

Соловьи

Соблюдая привычки свои

И природы закон принимая,

Из далёких земель соловьи

Прилетели десятого мая.

И в черёмухе белой лесной

Лишь успели на ветках рассесться,

Затопили щемящей волной

Нашу землю, и душу, и сердце.

Рвутся трели пернатых певцов,

Их трепещущий голос чудесен…

А позднее выводят птенцов

И смолкают: уже не до песен,

Не до разных пустячных затей.

Принимайся всерьёз за работу:

Прокормить надо малых детей

Да ещё обучить их полёту,

Защитить от возможных невзгод…

Надо этому только дивиться,

Что до августа рядом живёт

Соловей – молчаливая птица.

А затем, покидая сады

И приречные рощи густые,

Точно в клювы набрали воды,

Улетают молчком из России.

Соловьиная доля трудна,

Мы ж забыли про это терпенье, –

Помним трели, да ночи без сна,

Да черёмухи белой кипенье.

Помним, как из росистых ветвей,

Словно вдруг вырываясь из плена,

Возвратившийся к нам соловей

Сыплет двадцать четыре колена.

190

Евгений Винокуров

Птицы

Что означает это пенье птичье?

Гремит, звенит, поёт ночная мгла.

То песнь, наверно, звёздному величью?

То космосу бескрайнему хвала?

А может, то совсем не песнь, а просто

Так, разговор про разные дела –

Что скоро утро, что, мол, нынче росно,

Что вот, мол, дескать, червяка нашла…

Лошадь

Ракета, атмосферу прорывая,

Уйдёт туда, где теплится звезда…

А ты, о лошадь, ты, душа живая,

В наш сложный век исчезнешь без следа…

Ты шла, влача громоздкость катафалка,

Ты в бой летела, яростно трубя,

Ты ковыляла пахотой. Мне жалко,

Печальное животное, тебя.

Ты на дыбы не встанешь средь базара

Перед цыганом, глаз скосив со зла,

Губой не тронешь мёртвого гусара,

В траву густую павшего с седла…

Наделена и жалостью и злобой,

Была ты и надменна и кротка.

Тряслась под коронованной особой

И под тщедушным телом бедняка.

Но пробил час, и ты уходишь, лошадь,

Назад куда-то, в средние века.

А я б хотел вожжами огорошить

С ямщицкою тоской коренника!..

Ещё ты попадаешься покуда.

Почёсываясь хмуро о забор,

Копыта врозь, стоит смешное чудо,

Но вынесен суровый приговор.

Александр Яшин

* * *

Не верю, что звери не говорят,

Что думать не могут певчие птицы,

Что только инстинкты у хитрой лисицы

И пчёлы не знают, чего творят.

Попробуйте в роще уединиться,

Укрыться под хвойный густой наряд

Да вникнуть в жизнь, что шумит вокруг,

191

Предубеждённость на время откинув, –

И в сердце не будет места гордыне,

Вас трепет и робость охватят вдруг.

Достойно ль царя природы делить

Всех в мире живущих

На высших и низших?

Порой и владыки разумом нищи,

Всё относительно, может быть?

Высокомерие не к лицу

Ни великану,

Ни мудрецу

В сосновом бору,

В берёзовой роще,

Где так многогранно желанье жить,

Мне, сильному, только добрей и проще,

И человечней хочется быть.

Мы видим не всё со своей горы,

Чудес неоткрытых ещё немало.

Боюсь, чтоб кичливость не помешала

Нам постигать иные миры.

Орёл

Из-за утёса, как из-за угла,

Почти в упор ударили в орла.

А он спокойно свой покинул камень,

Не оглянувшись даже на стрелка,

И, как всегда,

Широкими кругами,

Не торопясь, ушёл за облака.

Быть может, дробь совсем мелка была –

Для перепёлок, а не для орла?

Иль задрожала у стрелка рука

И покачнулся ствол дробовика?

Нет, ни дробинки не скользнуло мимо,

А сердце и орлиное ранимо…

Орёл упал,

Но средь далёких скал,

Чтоб враг не видел,

Не торжествовал.

Письмо в «Лесную газету» Памяти Виталия Бианки

Мы безмерно богаты.

В наших чащах и рощах

Столько всяких пернатых –

Просто диву даёшься.

Но спросите иного,

Что он знает о птицах,

Пусть ответит толково –

И, гляди, удивится:

192

Как же, фауна, дескать,

Как же, наше богатство, –

На полях, в перелесках,

Так сказать, птичье царство…

Птичье царство, и только?

Ну, дрозды,

Ну, синички…

Где запомнишь все клички,

Просто птички – и только!

Стоит в лес углубиться –

И уже как не дома:

Словно мы за границей –

Незнакомые лица,

Языки незнакомы.

Как слепые плутаем,

Будто глухи от роду.

И ещё утверждаем,

Что мы любим природу.

А цветы разве знаем

На лугах?

Разве ценим?

Все травой называем,

А подкошены – сеном.

И с деревьями то же:

Роща в общем и целом…

Ель от пихты не можем

Отличить, грешным делом.

То же с рыбой:

Веками

Счёт ведём косяками,

Густера иль сорожка,

Всё едино – рыбёшка.

Лишь царям по рожденью,

Как во всём, предпочтенье:

Знаем розу-царицу,

Льва-царя

Да царь-птицу…

И, конечно, тревожно,

Что порой мы безбожно

Не храним, что имеем,

Не щадим,

Не жалеем.

Ни за что не в ответе,

Словно самую малость

Нам на этой планете

Жить и править осталось.

Не хозяева вроде,

Так добро своё губим.

А гордимся природой

И отечество любим.

193

Булат Окуджава

Журавли

Последний залп

прорвал тишину

и за горной грядой

смолк,

будто бы там

расстрелял

войну

артиллерийский полк.

Вдыхает земля

сквозь гарь и смрад

весны крутой аромат,

из блиндажа,

тишиной объят,

выбрался

солдат.

И смотрит,

бросившись на траву,

в майскую синеву:

морем течёт над ним синева,

и не нужны слова.

И первым теплом,

перо опалив,

свой дом разглядев вдали,

плывут запоздавшие журавли,

как небесные корабли.

О чём они думают?

Мне невдомёк.

На свете много дорог,

но синева,

что густым-густа,

создана неспроста,

но журавли,

что плывут, шурша,

держат упрямый строй,

но тишина,

что звенит в ушах,

выстрадана

мной.

Виктор Боков

Снегирь

Я люблю снегиря за нагрудные знаки,

За снежок и за иней на птичьей брови.

У меня впечатление: он из атаки,

Снегириная грудь по-солдатски в крови.

Пни лесные всё прячутся в белые каски,

Грозовые мерещатся им времена.

Но летает снегирь безо всякой опаски

И старательно ищет в снегу семена.

Я люблю снегиря за подобье пожара,

За его откровенную красную грудь.

194

Мать-Россия моя, снеговая держава,

Ты смотри снегиря своего не забудь!

Пчёлы

Сговорились долины и горы

Буйством красок июльских цвести.

Сколько мёду! Успеют ли пчёлы

Всё собрать и на крыльях снести?

Как торопятся! Как припадают

К разогретым тычинкам цветов.

Как их сладкая тяжесть кидает

На гудение тесных летков.

Ой, страда! Пахнет мёдом и ядом,

Кружит голову зной и дурман.

Даже совестно как-то, что рядом

Ты стоишь, пряча руки в карман!

Из распахнутых липовых просек,

Где сохатый с оглядкой прошёл,

Как солому с комбайна, выносит

Легкокрылое воинство пчёл.

Не беда, что лететь им далече

До села, до родного плетня.

Разгуделось пчелиное вече,

Стонет радостный колокол дня!

Михаил Дудин

Старый журавль

Во время перелёта ласточки

отдыхают на спинах журавлей

Кто я? Старый журавль. Отстаю постепенно от стаи.

Вон на север весенний всё дальше уходит косяк.

Там по мягким болотам линяют снегов горностаи

И холстины тумана на голых деревьях висят.

Там гнездо моей жизни, извечная родина родин,

Заливные луга и леса в предрассветном дыму.

Там высокие звёзды, как гроздья созревших смородин.

Мне, наверно, туда не добраться теперь одному.

Кто ты? Лёгкая ласточка, сбитая ночью с дороги.

Острым крыльям твоим встречный ветер осилить невмочь.

Равнодушные звёзды далёки, и чужды тревоги,

Шторм под нами гремит, и кипит океанская ночь.

Хлещут волны внизу и солёной кидаются пылью.

Будь спасеньем моим, прижимайся плотнее к плечу.

Пусть доверье твоё к моему прикоснётся усилью:

Я спасу тебя, слышишь, и сам до гнезда долечу.

195

Сергей Орлов

Дергач

Зацвели за Вологдою ивы,

Вскрылась полноводная Шексна.

В эти дни меня зовёт призывно

В отчий край раздольная весна.

В тонкий ствол оттаявшей рябины

Прянул сок оттаявшей струёй,

Из Египта устремились клином

Журавли горластые домой.

И бежит через края чужие

Всё пешком домой дергач, пешком,

По земному шару всё в Россию –

Тонкий, голенастый, хвост торчком.

Лев Озеров

* * *

К.И. Чуковскому

Идут сутулясь. Тёмные спины.

Императорские пингвины.

У них чарли-чаплинская походка.

Рапортуют кратко, ведут себя кротко.

Над ними рассветы, над ними закаты.

Снега розоваты и ноздреваты.

Идут сутулясь в объятья метели,

Важные, словно несут портфели.

Не то референты, не то дипломаты.

Они сановиты, они синеваты.

У них заботами гнутые спины.

Императорские пингвины.

* * *

Галчонок выпал из гнезда.

Разбился. У галчат беда.

Стенает галка. Чёрный стон

В разрывах туч со всех сторон.

Со всех сторон, со всех концов,

От всех ворон, от всех скворцов.

Листва кричит, кусты кричат

От всех птенцов, от всех галчат.

Идёт сурово туч гряда.

196

Гудят над полем провода.

Сигналят на море суда.

Галчонок выпал из гнезда.

Александр Межиров

Медведь

Лапой крушил молодые дубки,

Бор оглушал, рыча.

И были жилы его крепки,

И кровь была горяча.

Ранней весной из берлоги – вон!

Гнилью разит листва.

На ветках звон, и в ушах звон,

И кружится голова.

Зиму наскучило спать да говеть,

Он по натуре не крот, –

Идёт, пошатываясь, медведь,

Шерсть о кору трёт.

Шёл, пошатываясь, медведь,

Всё по-новому замечал,

И лишь потому, что не мог петь,

Р-р-рычал.

Лет своих никогда не считал,

Товарищей не имел,

О лучшем не думал и не мечтал,

За то, что есть, постоять умел.

Врагов о милости не молил,

Не ведал земной тоски,

Медвежатников наземь валил,

Ломал рогатины на куски.

Но из-за дерева – из-за угла –

Ничтожная пуля его подсекла.

Даже меха не повредила

Дырочка тоненькая, как шило,

Но кровь, на месте застыв, остыла,

И стали дряблыми жилы.

Ему ножом распороли живот.

Без всяких переживаний.

Мочили, солили, сушили – и вот

Он стал подстилкою на диване.

На нём целуются, спят и пьют,

О Пастернаке спорят,

Стихи сочиняют, песни поют,

Клопов керосином морят.

В центре Москвы, от лесов вдали,

Лежит он, засыпанный пудрой дешёвой.

197

Как до жизни такой довели

Его, могучего и большого?

Оскалена жалко широкая пасть,

Стеклянны глаза-гляделки.

Посмотришь – и думаешь: страшно попасть

В такую вот переделку.

Анатолий Жигулин

Бурундук

Раз под осень в глухой долине,

Где шумит Колыма-река,

На склонённой к воде лесине

Мы поймали бурундука.

По откосу скрепер проехал

И валежник ковшом растряс,

И посыпались вниз орехи,

Те, что на зиму он запас.

А зверёк заметался, бедный,

По коряжинам у реки.

Видно, думал:

«Убьют, наверно,

Эти грубые мужики».

- Чем зимой-то будешь кормиться?

Ишь ты,

Рыжий какой шустряк!.. –

Кто-то взял зверька в рукавицу

И под вечер принёс в барак.

Тосковал он сперва немножко,

По родимой тайге тужил.

Мы прозвали зверька Тимошкой,

Так в бараке у нас и жил.

А нарядчик, чудак-детина,

Хохотал, увидав зверька:

- Надо номер ему на спину.

Он ведь тоже у нас – зека!..

Каждый сытым давненько не был,

Но до самых тёплых деньков

Мы кормили Тимошу хлебом

Из казённых своих пайков.

А весной, повздыхав о доле,

На делянке под птичий щёлк

Отпустили зверька на волю.

В этом мы понимали толк.

Дикие гуси

Гуси плавают в горной речке,

Очень трудно плавать гусям.

198

Гуси жмутся по-человечьи

К неуютным седым камням.

Гуси, гуси! Какой бедою

Занесло вас в глухую падь

С неспокойной этой водою,

Где и пищи не отыскать?

По-над сопками ветер свищет,

Сыплет крупкой в худом леске.

Только гуси всё что-то ищут

В каменистом сыром песке.

Туча с неба вот-вот завьюжит

У замшелой речной косы.

Всё красней и красней от стужи

Их стремительные носы.

Видно, по сердцу им большая –

Пусть с крупинками злого льда,

Пусть холодная,

Пусть чужая –

Всё равно живая

Вода.

* * *

Золотое, зелёное утро.

Пятиглавая церковь вдали.

А в душе одиноко и смутно.

И летят вдалеке журавли.

Журавли, вы как будто из песни,

Из протяжных, мучительных слов.

И дрожит, и звенит поднебесье

Над рядами сосновых стволов.

Эти сосны – как медные струны

От земли до холодных небес.

И звучат журавлиные трубы,

И качается утренний лес.

Всё закончится – боль и дорога.

Я ухода давно не боюсь.

Но останется эта тревога,

Этих пажитей лёгкая грусть.

Этот бор за притихшею весью,

Этот запах сосновых стволов.

Эти птицы – как будто из песни,

Из протяжных, мучительных слов.

Владимир Соколов

Муравей

Извилист путь и долог.

Легко ли муравью

Сквозь тысячу иголок

Тащить одну свою?

199

А он, упрямец, тащит

Её тропой рябой

И, видимо, таращит

Глаза перед собой.

И думает, уставший

Под ношею своей,

Как скажет самый старший,

Мудрейший муравей:

«Тащил, собой рискуя,

А вот, поди ж ты, смог.

Хорошую какую

Иголку приволок».

Борис Слуцкий

Лошади в океане

И. Эренбургу

Лошади умеют плавать,

Но – нехорошо. Недалеко.

«Глория» по-русски значит «Слава», –

Это вам запомнится легко.

Шёл корабль, своим названьем гордый,

Океан старался превозмочь.

В трюме, добрыми мотая мордами,

Тыща лошадей топталась день и ночь.

Тыща лошадей! Подков четыре тыщи!

Счастье всё ж они не принесли.

Мина кораблю пробила днище

Далеко-далёко от земли.

Люди сели в лодки, в шлюпки влезли.

Лошади поплыли просто так.

Что ж им было делать, бедным, если

Нету мест на лодках и плотах?

Плыл по океану рыжий остров.

В море синем остров плыл гнедой.

И сперва казалось – плавать просто,

Океан казался им рекой.

Но не видно у реки той края.

На исходе лошадиных сил

Вдруг заржали кони, возражая

Тем, кто в океане их топил.

Кони шли на дно и ржали, ржали.

Все на дно покуда не пошли.

200

Вот и всё. А всё-таки мне жаль их –

Рыжих, не увидевших земли.

Олег Чухонцев

* * *

Заплачет иволга, и зацветёт жасмин.

И догадаешься: ты в мире не один.

Так тишь колодезна. Так вёдро глубоко.

Гроза промчалась – и прокисло молоко.

И дуб струящийся, вобравший небосвод,

как конь от мух, листвою нижнею прядёт.

Живи как можется, вдыхай до ломоты

озон жасминовый и банный дух тщеты!

Тебе ли не было отпущено с лихвой?

Так слушай: иволга кричит над головой…

* * *

Что там? Босой и сонный, выберусь из постели,

дверь распахнув, услышу, как на дворе светает:

это весенний гомон – на` лето прилетели,

это осенний гогот – на` зиму улетают.

Круг завершён, и снова боль моя так далёка,

что за седьмою далью кажется снова близкой,

и на равнине русской так же темна дорога,

как от глуши мазурской и до тайги сибирской.

Вот я опять вернулся, а ничего не понял.

Боль моя, неужели я ничего не значу,

а как последний олух всё позабыл, что помнил,

то ли смеюсь от горя, то ли от счастья плачу?

Бог мой, какая малость: скрипнула половица,

крикнул петух с нашеста, шлёпнулась оземь капля.

Это моя удача клювом ко мне стучится,

это с седьмого неба наземь спустилась цапля.

Вот уже песня в горле высохла, как чернила,

значит, другая поветь ждёт своего сказанья.

Снова тоска пространства птиц подымает с Нила,

снова над полем брезжит призрачный дым скитанья…

Валентин Берестов

Жуки

Ну какое ж детство без жуков!

Их следы – как вышитые строчки.

Из-под плотных тёмных пиджаков –

Светлых крыльев лёгкие сорочки.

201

Чудо как хорош гудящий звук,

Звук блаженный песенки полётной.

Жалко, что летать не любит жук,

Жалко, что жужжит он неохотно.

На автомобильчик он похож,

И усами движет, как чудовище,

И блестит, как дорогая брошь,

Сам себе разбойник, сам сокровище.

У жука ужасно важный вид.

Ух, какой он взрослый и усатый!

Жутко занят, страшно деловит.

Жук из наших рук бежит куда-то.

Тот как жёлудь. Этот как орех.

Вот рога оленьи, носорожьи.

Майский жук летает лучше всех.

Но дороже всех коровка божья.

У коровок божьих

Кофточки в горошек.

Попроси – и полетят

Прямо из ладошек!

Илья Фоняков

Баллада об энтомологе

Не бывает ненужных знаний:

Всё сгодится когда-нибудь,

Пусть сегодня тебе ни званий,

Ни наград –

Разве в этом суть!

Жил чудак-профессор, который

Всю-то жизнь свою на земле

С увлеченьем вникал в узоры,

Что у бабочек на крыле.

«Не пора ли угомониться, –

Кто-то сетовал, – время жечь?

Помогли бы лучше пшеницу

От вредителей уберечь!

Ведь от вас – никакой отдачи,

Так, схоластика лишь одна.

Вы подумайте, а иначе…»

Тут как раз началась война.

Бились яростно батальоны,

За собой взрывали мосты…

И пришёл в Совет Обороны,

Разложил профессор листы…

Вот бывают в жизни дела же!

Оказался узор живой

Наилучшим при камуфляже

Зданий

В городе над Невой.

И когда сирена завыла,

Много жизней уберегло,

202

Много судеб собой прикрыло

Это бабочкино крыло.

Не бывает ненужных знаний,

Всё сгодится когда-нибудь,

Пусть сегодня тебе ни званий,

Ни наград –

Разве в этом суть!

Лишь была бы твоя работа

В самом деле

Делом души,

Не для славы,

Не для отчёта,

Делом чести,

Не терпящем лжи…

В цирке

Замолкают фанфары и виолончели,

Те минуты, что ждали мы все, – настают:

Тигры скачут в кольцо и качают качели,

И – брезгливо – на задние лапы встают.

После каждого трюка – восторги в партере,

Аплодируют взрослые и пацаны:

«Ай да звери, какие прекрасные звери,

До чего же ловки, до чего же умны!»

Ну а зверь выполняет урок понемногу.

Равнодушный. И видно, что немолодой.

И – на морде: «Ведь вот же, досталось, ей богу,

Заниматься на старости лет ерундой!»

Николай Рубцов

Вечернее происшествие

Мне лошадь встретилась в кустах.

И вздрогнул я. А было поздно.

В любой воде таился страх,

В любом сарае сенокосном…

Зачем она в такой глуши

Явилась мне в такую пору?

Мы были две живых души,

Но неспособных к разговору.

Мы были разных два лица,

Хотя имели по два глаза.

Мы жутко так, не до конца,

Переглянусь по два раза.

И я спешил – признаюсь вам –

С одною мыслью к домочадцам:

Что лучше разным существам

В местах тревожных –

не встречаться!

Ворона

Вот ворона сидит на заборе.

Все амбары давно на запоре.

203

Все обозы прошли, все подводы,

Наступила пора непогоды.

Суетится она на заборе.

Горе ей. Настоящее горе!

Ведь ни зёрнышка нет у вороны

И от холода нет обороны…

Ласточка

Ласточка носится с криком.

Выпал птенец из гнезда.

Дети окрестные мигом

Все прибежали сюда.

Взял я осколок металла,

Вырыл могилку птенцу,

Ласточка рядом летала,

Словно не веря концу.

Долго носилась, рыдая,

Под мезонином своим…

Ласточка! Что ж ты, родная,

Плохо смотрела за ним?

Про зайца

Заяц в лес бежал по лугу,

Я из лесу шёл домой, –

Бедный заяц с перепугу

Так и сел передо мной!

Так и обмер, бестолковый,

Но, конечно, в тот же миг

Поскакал в лесок сосновый,

Слыша мой весёлый крик.

И ещё, наверно, долго

С вечной дрожью в тишине

Думал где-нибудь под ёлкой

О себе и обо мне.

Думал, горестно вздыхая,

Что друзей-то у него

После дедушки Мазая

Не осталось никого.

Воробей

Чуть живой. Не чирикает даже.

Замерзает совсем воробей.

Как заметит подводу с поклажей,

Из-под крыши бросается к ней!

И дрожит он над зёрнышком бедным,

И летит к чердаку своему.

А гляди, не становится вредным

Оттого, что так трудно ему…

204

Журавли

Меж болотных стволов красовался восток огнеликий…

Вот наступит октябрь – и покажутся вдруг журавли!

И разбудят меня, позовут журавлиные крики

Над моим чердаком, над болотом, забытым вдали…

Широко по Руси предназначенный срок увяданья

Возвещают они, как сказание древних страниц.

Всё, что есть на душе, до конца выражает рыданье

И высокий полёт этих гордых прославленных птиц.

Широко на Руси машут птицам согласные руки.

И забытость болот, и утраты знобящих полей –

Это выразят все, как сказанье, небесные звуки,

Далеко разгласит улетающий плач журавлей…

Вот летят, вот летят… Отворите скорее ворота!

Выходите скорей, чтоб взглянуть на высоких своих!

Вот замолкли – и вновь сиротеет душа и природа

Оттого, что – молчи! – так никто уж не выразит их…

Владимир Павлинов

Красные волки

Летит из красного леска

их плач тоскливый и ужасный.

Их шерсть от красного песка

приобрела оттенок красный.

В багровой утренней заре,

могучие расправив груди,

на красном глиняном бугре

они сидят кружком, как люди.

Зрачки горят, пронзая тьму,

оскалены клыки стальные.

Один завоет, и ему

подтягивают остальные.

Хватает за сердце меня

их зов печальный – что он значит?

О чём перед началом дня,

оскалив зубы, стая плачет?

О том, что зной стучит в висок

в песках от Дарвазы до Кушки?

Или о том, что жжёт песок

на лапах мягкие подушки?

О чём ты плачешь, бедный зверь,

и почему тебе не спится?

Луна, как рыжая волчица,

глядит в палаточную дверь.

205

Станислав Куняев

Случай на шоссе

В. К.

Птица взмыла, но не удержалась, –

видно, воздух исчез под крылом,

и влепилась в стекло, и осталось

лишь пятно на стекле лобовом.

То, что – птица,

я понял не сразу,

на баранке замлела рука.

Я попал на хорошую трассу –

можно выжать до ста сорока!

Что мне помнить какую-то птаху,

если надо глядеть да глядеть,

чтобы вдруг на обгоне с размаху

в голубой березняк не влететь.

Я – в машине,

а значит, не волен

изменить предназначенный путь…

Как хотите, а я не виновен:

всё равно бы не смог отвернуть,

потому что вдоль вешнего леса,

где ничто в этот миг не мертво,

с тяжким свистом несётся железо,

попирая законы его.

* * *

Наступает время холодов,

столь привычных северному краю.

Наступает время для волков

умереть или сплотиться в стаю,

чтоб загнать сохатого в снега,

чтобы скопом навалиться дружно

в миг, когда он выставит рога

и в глубокий снег осядет грузно.

Но закон охоты устарел,

и какая может быть охота,

коль так просто провести отстрел

мудрой волчьей стаи с вертолёта!

* * *

От Великой ГЭС до Усть-Илима вечных сосен чёрная гряда,

красная строительная глина,

светлая байкальская вода…

Я люблю тебя, большое время,

но прошу – прислушайся ко мне:

не убей последнего тайменя,

пусть гуляет в тёмной глубине.

206

Не губи последнего болота,

загнанного волка пощади,

чтобы на земле осталось что-то,

от чего щемит в моей груди.

Пусть она живёт счастливой болью

и, прочтя свой жребий в небесах,

всю земную волю и неволю

в должный час благословит в слезах…

День и ночь грохочут лесовозы.

День и ночь в пустынный небосвод

сладкий дым ангарской целлюлозы

величавым облаком плывёт.

Дмитрий Сухарев

* * *

Оттого ли, что нынче фазаны

Дважды встретились мне на пути,

Я подумал про дикие страны,

Где фазану непросто пройти.

Там ни зайцу, ни утке не мило,

Там царит с незапамятных пор

Царь природы, угрюмый громила,

И в зайчишку стреляет в упор.

Что за червь его, сирого, гложет?

От какой он свихнулся тоски?

Почему допустить он не может,

Чтобы кряква жила по-людски?

Чтобы попросту, а не отважно

Выплывала в положенный час,

А за нею, так стройно, так важно

Пять утят – мимо нас, мимо нас…

Владимир Костров

На Медведице-реке (Фрагменты поэмы)

…О рыбе речной,

О птице ночной

И твари ручной

Песню свою начинаю

И ничего не сочиняю,

А древней жажде жизни

Глаголы свои подчиняю.

О –

По следам рыщущих,

На перекатах пляшущих,

О –

Посвистом свищущих,

На острых зубах трепещущих.

207

О –

Притаившихся,

Мчащихся и стерегущих,

О яростной страсти живущих

В русских лугах и кущах.

Хотел бы я спеть о природе,

О диком её народе,

Её беспощадной искренности,

Её жестокой свободе.

Что есть честнее ястреба,

Стелющегося над поймой?

Мы искренность забываем –

А природа помнит!...

Древний огонь по коже

Равен цепи познанья.

Хочу живительной дрожи,

Яростного желанья.

О дайте за часом смертным

Испить сквозь пласты породы

Глоток журавлиного крика

Из родника природы…

Юнна Мориц

Проводы лебедей

Поначалу раздалися трубы –

С неба, свыше. И я поняла,

Что по небу летят однолюбы,

До того, как лицо подняла.

Гуси-лебеди, вольному – воля,

Золотистые кольца в глазу.

Все вы сверху поёте о боли,

От тоски по всему, что внизу.

Ваша дикость созвучна отваге,

А печаль – воедино с людской,

Словно шёпот пера и бумаги,

Словно левая с правой рукой.

Из голодного, гордого детства,

Где строга и естественна речь,

Вы на крыльях несёте младенца,

Чтобы с ним перед матерью лечь.

Так не могут ни ястреб, ни ворон –

Кровь и кража у них вперехлёст.

Так не могут убийцы и воры,

Могут лебеди – мраморный мост.

И навек возле век полукружья –

Тени птиц однолюбых на мне,

208

Два крыла у которых снаружи

И не менее крыл в глубине.

Новелла Матвеева

Попугай

По клетке, шкафами задвинутой,

Где книги в пыли вековой,

Взъерошенный, всеми покинутый,

Он бегает вниз головой.

Чудак с потускневшими перьями!

Чудит, а под веками – грусть.

Язык истреблённого племени

Он знает почти наизусть.

Язык, за которым учёные

Спускаются в недра веков,

Где спят города, занесённые

Золой раскалённых песков…

Язык, что плетьми виноградными

Петляет по плитам гробниц

И хвостиками непонятными

Виляет с разбитых таблиц.

Прекрасный язык, но забылся он,

Забылся, навеки уснув.

Огромный – но весь поместился он,

Как семечко, в маленький клюв.

Привык попугай разбазаривать

Бесценную ношу в тоске,

С собою самим разговаривать

На умершем языке.

В кольце кувыркаться стремительно,

Вниманья не видя ни в ком,

И сверху смотреть

снисходительно,

Когда назовут дураком.

Белла Ахмадулина

Два гепарда

Этот ад, этот сад, этот зоо –

там, где лебеди и зоосад,

на прицеле всеобщего взора

два гепарда, обнявшись, лежат.

Шерстью в шерсть, плотью в плоть проникая,

сердцем втиснувшись в сердце – века

два гепарда лежат. О, какая,

два гепарда, какая тоска!

Смотрит глаз в золотой, безвоздушный,

209

равный глаз безысходной любви.

На потеху толпе простодушной

обнялись и лежат, как легли.

Прихожу ли я к ним, ухожу ли –

не слабее с той давней поры

их объятье густое, как джунгли,

и сплошное, как камень горы.

Обнялись – остальное неправда,

ни утрат, ни оград, ни преград.

Только так, только так, два гепарда,

я-то знаю, гепард и гепард.

Николай Тряпкин

Летела гагара…

1

Летела гагара,

Летела гагара

На вешней заре.

Летела гагара

С морского утёса

Над тундрой сырой.

А там на болотах,

А там на болотах

Брусника цвела.

А там на болотах

Дымились туманы,

Олени паслись.

2

Летела гагара,

Кричала гагара,

Махала гагара крылом.

Летела гагара

Над мохом зелёным,

Над синей водой.

Дымились болота,

Дымились болота

На тёплой заре.

Дымились болота,

Туманились травы,

Брусника цвела.

3

Кричала гагара,

Кричала гагара

Над крышей моей.

Кричала гагара,

Что солнце проснулось,

Что море поёт.

210

Что солнце проснулось,

Что месяц гуляет,

Как юный олень.

Что месяц гуляет,

Что море сияет,

Что милая ждёт.

* * * К востоку, всё к востоку!

Стремление земли.

В.А. Жуковский

Бабочка белая! Бабочка белая!

В травах горячих земля.

Там, за притихшей лесною капеллою,

Слышится всхлип журавля.

Речка бежит, загибая за просеку,

Жёлтый погнавший листок.

Бабочка белая с чёрненьким носиком!

Лето пошло на восток.

Чуешь, как мир убегает в ту сторону –

Горы, леса, облака?

Сосны гудят – и старинному ворону

Прошлые снятся века.

Сколько жилось ему смолоду, смолоду

В гулкой лесной глубине?!

Ты же погибнешь по первому холоду,

Много ль держаться и мне…

Думы наплыли, а сосны качаются,

Жёлтый кружится листок.

Речка бормочет. Глаза закрываются.

Время бежит на восток…

Пусть же послышится песня знакомая

Там, за Вечерней Звездой.

Может, и мы здесь июльскими дрёмами

Завтра провеем с тобой.

Годы промчатся, как соколы смелые,

Мир не устанет сиять…

Бабочка белая, бабочка белая!

Кто бы родил нас опять!

Андрей Вознесенский

Роща

Не трожь человека, деревце,

костра в нём не разводи.

И так в нём такое делается –

боже, не приведи!

Не бей человека, птица.

Ещё не открыт отстрел.

211

Круги твои –

ниже,

тише.

Неведомое- острей.

Неопытен друг двуногий.

Вы, белка и колонок,

снимите силки с дороги,

чтоб душу не наколол.

Не браконьерствуй, прошлое.

Он в этом не виноват.

Не надо, вольная рощица,

к домам его ревновать.

Такая стоишь тенистая,

с начёсами до бровей –

поистине

любовию не убей!

Отдай ему в воскресение

все ягоды и грибы,

пожалуй ему спасение,

спасением погуби.

Алексей Прасолов

* * *

Мирозданье сжато берегами,

И в него, темна и тяжела,

Погружаясь чуткими ногами,

Лошадь одинокая вошла.

Перед нею двигались светила,

Колыхалось озеро без дна,

И над картой неба наклонила

Многодумно голову она.

Что ей, старой, виделось, казалось?

Не было покоя средь светил:

То луны, то звёздочки касаясь,

Огонёк зелёный там скользил.

Небеса разламывало рёвом,

И ждала – когда же перерыв,

В напряженье кратком и суровом,

Как антенны, уши навострив.

И не мог я видеть равнодушно

Дрожь спины и вытертых боков,

На которых вынесла послушно

Тяжесть человеческих веков.

212

Владимир Адмони

* * *

Лето дятлов и лето белок.

Запоздалая теплота.

Только мало бабочек белых

Над травою вьётся с утра.

А бывало, всюду мелькали,

Залетали невесть куда.

И виток их непредрекаем,

Как в двадцатом веке судьба.

Валентин Сорокин

* * *

Звоны мчащихся крыл горячи.

Вздрогнет сердце, пронзённое горем, –

Это лёгкая чайка в ночи

Над серебряным падает морем.

В даль морозную волны поют

О могучем и грозном набеге…

Стаи птиц на заиленном бреге.

Вьётся чайка – и выше звезды

Тень её означается в небе.

Можно даже прожить без воды,

Без докучной заботы о хлебе.

Искры лунные плещут в крови.

Если будет, то очень нескоро –

Что-то, злее и ярче любви,

И ещё бесшабашней простора.

Шумы сосен, штормящая круть.

Рёв бурунов свинцово-тревожных.

И касается тёплая грудь

Синевы облаков осторожных.

Мягко золото перьев горит.

И грустят корабли на приколе.

И Вселенная с ней говорит

О свободе, бессмертье и доле.

Николай Сидоренко

Кукушка

Неказистая странная птица,

Что опасной гадалкой слывёт,

От стороннего глаза таится

И всё время кого-то зовёт.

В этом голосе, близком и дальнем,

В зеленце молодого леска,

Не рассказ о житье беспечальном –

Бесприютная доля-тоска.

213

И смеркается лес и светает –

Неизменно её ремесло:

Всё кукует она, всё считает –

Сколько лет одиноких прошло.

Остаётся всегда без ответа

И тревожит счастливых пичуг

Кукованье бездомное это –

Одинокая жалоба вслух.

Этот голос на сердце ложится

И, такой безысходно-земной

Мне туманною осенью снится,

Не смолкает заносной зимой.

Видно, только весёлые звуки –

Это жизни одна сторона,

И печальная песня разлуки,

Словно тучка на небе, нужна…

Сергей Островой

Загадочная птица

Воробей – загадочная птица,

В чём там только держится душа?

А ведь не польстит. Не приручится.

Тут своя планида хороша.

Это вам не голубь. Не синица.

Это вам не кенар. И не чиж.

Воробей – загадочная птица.

Запросто не схватишь. Не словчишь.

Вот он примостился на заборе.

Небушка напился. Благодать.

Чик-чирик! И в радости и в горе.

А попробуй это разгадать…

И когда метель нас заметает,

И когда желтком густится зной,

Воробей зимой не улетает

И не возвращается весной.

Тут он. Тут. Уже вошёл в привычку.

Без него и дня не провести.

Ты попробуй эту невеличку

На пустой мякине провести.

Маленький, а нет, не подольстится,

Хоть и жизнь бывает солона.

Воробей – загадочная птица.

Ей ещё не воздано сполна.

Борис Костров

Заказник

Заросший земляничником курган.

Таскают хвою муравьи на спинах.

Растёт и зреет ярая малина.

Клыкастый пень

Стоит как истукан.

214

Кроты пещеры под корнями роют,

И в тишине –

до звёзд вознесена –

О купол неба бьётся головою,

Не в силах с места тронуться,

сосна.

По ветру к солнцу медленно летит

Пернатых новосёлов стая,

Но безучастно –

с дерева –

седая

Сова на мир полуденный глядит.

Безмолствую в раздумье.

Виктор Максимов

Соловьиное пение

Стало смеркаться

мало-помалу.

Тьма

в это небо, где жил соловей,

прямо из центра земли

поступала

по кровеносной системе ветвей.

Было не рано ещё

и не поздно.

Было мне так,

как нигде, никогда!

Мало-помалу

обителью звёздной,

высью ночной

становилась вода.

Тьмой

становился я

мало-помалу.

Мало-помалу забыл, где стою.

Мало-помалу

душа привыкала

к ставшему сердцем моим

соловью.

Виктор Потиевский

Сова

По голосу уже совсем стара…

Она кричит.

И эхо в ночь хохочет.

И крик совы –

Как чёрный выплеск ночи,

Глаза – что угли моего костра,

Короткая совиная пора,

Как жизнь моя, не знает повторенья.

Случайности, тревоги, озаренья

215

Ждут часа своего, ждут до утра.

Что хочешь мне сказать, ночная птица?

Что утаить?

О чём твой крик, о чём?..

А звёздный рой над пламенем кружится,

И ночь сгорает на костре моём.

Алексей Домнин

Глухарь

Под сосновою кровлей

На окраине ночи –

Брови налиты кровью,

Звуки в горле клокочут:

Словно всклоченный леший,

Сокровенная птица,

От любви ошалевши,

В хвойных лапах струится.

Просто жить невозможно,

Захлебнувшись весною!

Но встаёт осторожно

Человек за сосною.

Он прокрался на песню,

Чтобы выцелить птицу,

А в груди её тесной

Моё сердце стучится.

Форель

Молний вспугнутое стадо,

Радуг пёстрые метели –

Скачут в космах водопада

Краснобёдрые форели.

А поток их лапой глушит,

Бьёт, сшибая на лету,

Топчет в пену рыбьи души

За стремленье, за мечту.

Но снуют цветные тени,

Оробев от высоты,

И вонзаются в паденье

Насмерть взбешенной воды.

И над грохотом бурунов

Повисают на струе,

Словно сдерживают струны

Их на звонком острие.

Взлёт! – и снова передышка,

И, всплеснувшись над скалой,

Гаснут их живые вспышки

В гриве всклоченной и злой.

Вот он, вот предел искусства:

Нету сил, душа замрёт –

Удержись на гребне чувства,

И – опять бросок вперёд!

216

Алексей Решетов

* * *

Снова в наших палестинах

Осень ясная гостит.

И трава, и паутина –

Всё на солнышке блестит.

Всё на солнышке искрится:

И озёра, и ручьи.

И поют лесные птицы

Песни дивные свои.

И выглядывает белка

Из укромного дупла, –

Хоть мала, а худо-бедно

Всех детишек сберегла.

Сами носят в дом орехи,

Сами сушат впрок грибы,

Чай, осилят без помехи,

Все превратности судьбы!

Иволга

Хмурое солнышко еле встаёт,

Пасмурно в роще, но кто-то поёт.

Иволга! Иволга!

Только они

Свищут в такие ненастные дни.

Кожей гусиной покрылась река,

Дробью свинцовой стучат облака,

Ветер играет пеньковым гнездом –

Маленькой иволге всё нипочём!

– Фиу! – И дождь присмирел, перестал.

–Лиу! – И плёс хрусталём заблистал.

– Фитиу-лиу! – И в мире светло –

Иволга знает своё ремесло!

* * *

Прозрачен купол небосвода.

Леса окрестные цветут.

Откуда жалоба удода:

Тут худо, худо, худо тут!

Быть может, семечком несладким

Он опалил своё нутро,

Или мальчишка из рогатки

Переломил ему крыло.

Но справедливая природа

В саму себя не влюблена.

И, словно вещего юрода,

Удода слушает она.

* * *

О маленький, как мышь,

Как перочинный ножик,

Кого ты удивишь

На этом свете, ёжик?

217

И всё-таки нельзя

Не чуять превосходства

Над чёрной силой зла

Смешного донкихотства.

И всё же нелегко

Тому, чьё имя волки,

Пролезть через ушко

Твоей стальной иголки.

* * *

Любители лягушечьего

пенья,

Я понимаю ваше нетерпенье:

Уж спать пора, а их всё

нет и нет…

Но горевать и хмуриться –

не след.

Сейчас у них глаза нальются

кровью,

Растянутся резиновые рты,

И все ночные звуки

перекроет

Мелодия волшебной красоты.

И всем лицом –

безжизненно-спокойным –

Насторожится бледная луна,

И словно перезвоном

колокольным

Душа людская будет

смущена…

Пускай на них царевичи

плюют,

Пускай их глупый селезень

проглотит.

О боже, как на клюквенном

болоте

Лягушки беззащитные

поют!

Дельфины

В. Михайлюку

Дельфины, милые дельфины,

Мы вас научимся беречь –

Уже почти до половины

Мы понимаем вашу речь.

О разыгравшиеся дети!

Вас не обидят корабли,

И вашей кровью красить сети

Отвыкнут жители земли.

И вы, поэты, как дельфины,

Не избегайте с нами встреч –

Уже почти до половины

Мы понимаем вашу речь.

218

* * *

Когда топорами стучат по берёзам,

Когда под копытами падает озимь,

Когда исчезают из Книги Природы

Весёлые птицы и ясные воды,

То мне самому, как природе, несладко:

Душа – как пустая бобровая хатка.

Виктор Болотов

О, эти птицы над Россией…

Над низменностью росистой,

над озером, по-над зарёй –

о, эти птицы над российской

землёй сырой…

Да слыхано ль такое утро –

и разве же не испокон

над озером витает утка,

алеют пёрышки с боков!

И гаснущие звёзды возле

её свистящего крыла.

И режут крылья, точно вёсла,

дымящиеся зеркала…

Как будто бы нездешней силе

подчинено её житьё…

О, эти птицы над Россией,

живые ангелы её!..

Анатолий Гребнев

Смерть лосихи

Краса пугливая лесная,

лосиха –

северная лань, –

тебя настигнул,

нарастая,

отбив от лося,

пёсий лай.

И хищно грянули двустволки!

Собаки взвыли невдали.

И,выждав,

два двуногих волка

к тебе с оглядкой подошли.

Ты на снегу, дымясь, лежала,

и меркло небо над тобой.

Ещё томилась и дрожала

в глазах твоих

живая боль…

И не ушли они покамест,

пока не канули во мрак,

отяжелев под рюкзаками

и взяв на поводки собак, –

ну где ты, лось?!

В могучей прыти

их трудным рёвом

219

потряси,

вмеси их в снег стальным копытом,

рогами насмерть их

пронзи!

Игорь Шкляревский

* * *

Пока в столовке жадно есть собачник,

к его фургону, развевая мрак,

в рубахе белой подкрадётся мальчик,

сорвёт засов! И выпустит собак.

Они рванутся в темноту на волю!

Пьянея, с ног спасителя собьют.

Вот, кувыркаясь , по ночному полю

они уже бегут, бегут, бегут.

Река блеснула. Им не надо брода.

Они плывут. И где-то за рекой

соединяет радостно свобода

крик человека и собачий вой.

Их колет рожь! Их радуют проклятья!

Под каждым стогом есть для них приют.

Но и во сне, обнявшись, словно братья,

они бегут, бегут, бегут, бегут…

* * *

В Александровку аисты не прилетят.

Кто-то выбросил жердью из гнезда

аистят.

Может, ради забавы, а может,

с похмелья,

и, видать, молодой, –

перерос суеверья.

И я с болью подумал, что в слово

«народ»,

опалённый любовью, я включал

без разбора

всех, кто пашет и сеет, молотит

и жнёт

и живёт в глубине глуховатого бора.

Много хлеба – высокая выросла рожь.

Много рыбы – язями порадовал Сож.

Много сена – стога над рекою стоят,

но сюда уже аисты не прилетят.

Григорий Кружков

Вдоль опушки…

Бредут вдоль опушки коровы,

Спокойны и благообразны.

220

Они как невесты христовы,

Отвергшие мира соблазны.

Дождь мочит, палит ли их зноем –

Их туши объяты покоем,

Гуртом ли их гонят иль строем,

Куда? – да не всё ли равно им?

Объяты их грузные туши

Покоем; их зыбкие души

Под синею тучкой осенней

Витают, как пряжа паучья

По воздуху, – или созвучья

Есенинских стихотворений.

Бредут вдоль опушки коровы,

К вечерней готовые дойке.

Шагает за ними суровый

Пастух в сапогах и ковбойке.

Ковбой, говоря по-английски,

Пастух, говоря по-российски,

Шагает в ковбойке линялой,

Ответственность помнящий малый.

Бредут вдоль опушки коровы,

К вечерней привыкшие дойке,

Привыкшие к утренней дойке,

К ковбою в линялой ковбойке,

Забыв свой характер бодучий,

Бредут под осеннею тучей,

Темнеющей медленно тучей,

Стихи сочиняя на случай,

Какой такой, в сущности, случай?

Ласточка

О домовитая ласточка!

О милосизая птичка!

Г. Державин

Вот простучали

зари золотые копытца,

И синева

в полушарье хрустальное льётся.

Ласточка в небе

на скользкие крылья ложится,

Спустится ниже –

и снова забьётся, взовьётся!

Смелая!

Как её носит по комнатам света! –

Словно ресничка трепещет

лазурного ока.

(В космосе чёрном

угрюмая мчится ракета,

В бездне пустой

догорает звезда одиноко.)

Ласточка лёгкая!

Школьница в фартучке белом,

Смуглая двоечница,

смывшаяся с контрольной!

Что я поделаю

221

с сердцем оторопелым,

С завистью детской,

с радостью самовольной?

На подоконнике,

тёплом, как бок самолётный,

Воздух – Любовь – написал я

и, спрыгнув на грядку,

Облачку подмигнул

и вздохнул беззаботно,

Словно курсант,

совершивший как надо посадку.

(Гаснет звезда.

И ракета пространство утюжит,

Превозмогая себя,

без остатка сжигая.)

А надо мною, счастливцем,

всё кружит и кружит

Ласточка прежняя –

или какая другая…

Александр Кушнер

Птица

Птица болотная, как она громко кричит!

Этого крика не запечатлеть на бумаге.

Вычурен он показался бы и нарочит,

Если б, допустим, на это хватило

отваги.

Посвист и рык, и какой-то

сомнительный треск.

Звуков таких в языке человеческом нету.

Как этот вечный болотный ей выдержать

блеск,

Зной, одиночество, мелкого солнца

монету?

И хорошо, что не смею воспроизвести.

Всё-таки что ж она там восклицает

протяжно?

Может быть, если попробовать перевести, –

«Плохо мне, плохо!» А вечером:

«Страшно мне, страшно!»

И ничего, кроме этого.

В сказках детьми

Нам говорить приходилось то с цаплей,

то с волком.

Как хорошо, что мы взрослыми

стали людьми

И не запомнили, как это делалось,

толком.

Геннадий Русаков

Время птицы

День приходит, день уходит

и назавтра будет вновь.

222

Потихоньку колобродит

застоявшаяся кровь.

Научусь-ка между делом

птицей по небу летать –

обмирать фанерным телом,

вполгортани клекотать.

Ух, как вскинуло, простёрло,

раскачнуло, понесло –

алюминиевое горло,

полотняное крыло!

До свиданья, рыбьи воды,

птичьи ветви, зверий кров,

многоярусность природы,

сочленения миров!

До свиданья, ваша милость!

До свиданья, ваша злость!

Хорошо у вас гостилось –

досидеть не удалось.

Мне теперь не загоститься –

ветер на небо берёт.

…Наступает время птицы.

Наступает мой черёд.

Василий Казанцев

Заяц в петле

Себе не поверит, рванётся.

Осаженный, перевернётся.

Захлеснутый, вниз головой

Вонзится в сугроб. Задохнётся.

Взметнётся – от стаха слепой…

Ещё раз рванётся. Остынет.

Ещё раз рванётся. Поймёт.

…И боль наконец-то прихлынет.

…И боль наконец-то пройдёт.

* * *

Проснулся я в потёмках на печи.

Как сухо пахнут пылью кирпичи.

И всё молчит в спокойствии глубоком.

И телогрейка горяча под боком.

В окне лучи холодные скользят.

И связки лука вдоль стены висят.

Посплю ещё, теплей укрою плечи.

Но кто там дышит, в тесноте, за печью?

В углу, где всё в рассветной мгле слилось,

Со впалым животом, копытца врозь,

В зализах стекленеющих, телёнок

223

Встать из последних тужится силёнок.

Во лбу его белеется звезда.

Он нынче ночью принесён сюда.

Тупое рыльце влажно розовеет.

Морозом свежим от соломы веет.

Вот ноги вместе кое-как собрал.

И голову, шатаясь, вверх задрал,

С крестца свисает ветхая дерюга.

И с любопытством смотрим – друг на друга.

* * *

Найду приметную пушинку,

К пушинке ниткой привяжу

Грузило. Брошу на тропинку,

Из-за укрытья погляжу.

Пушинку схватит стриж, взовьётся,

И нитка крылья обметнёт.

Он мелко, как в силке, забьётся.

Запутается, упадёт.

Перо, похожее на сажу,

Ладонью бережно поглажу –

Он в крылья голову вберёт,

Прибитым взглядом поведёт.

Расправлю пёрышки – сожмётся,

Притихнет. Пальцы разожму –

К руке приникнет, встрепенётся.

Растает в солнечном дыму…

Опять, укрывшись, поджидаю.

Ищу приманку, петлю вью.

Зачем я им летать мешаю?

Зачем хитрю? Зачем ловлю?

Чтоб сжать в руке и возгордиться?

На миг владыкою побыть?

Живым бессильем насладиться

И после – счастье подарить?

Почуяв острый, тонкий коготь,

Крыла изогнутую гладь,

Высь лучезарную потрогать?

Рукой небесное достать?

* * *

Он поёт, запрокинувши голову вверх. Он поёт,

Крылья вниз уронив. Закатился. Не дышит.

Меж кустов и колодин по лесу охотник идёт.

Но – поющий – смертельных шагов он не слышит.

Перестанет немного, затихнет на миг – и опять.

И пока он дрожит, исступлением огненным пышет,

224

Тот, с ружьём, успевает поближе к нему подбежать.

Но глухарь его бега не слышит.

Выждет хитрый охотник – и снова глухарь запоёт.

Вскинет ствол воронёный и в белое небо пальнёт.

Промахнётся охотник, удар его мимо пройдёт,

Но ружейного грома глухарь не услышит.

Помолчит, дико дёрнется, кверху глаза заведёт.

И охотник прицелится снова и снова пальнёт.

Прямо в сердце поющее меткий свинец попадёт.

Но и этого тоже глухарь – не услышит.

Птица

Высоченны лесные палаты,

Гул и солнце в древесном строю.

- Что ж ты, милая пташечка, плачешь?

- Я не плачу, я песню пою.

А осинка шумливая рядом

Всё лопочет про радость свою.

- И чему же ты, глупая, рада?

- Я не рада. Я песню пою.

Синий дом. Белый день. И звучанье.

Хвойно-лиственный шорох и плеск.

Выше радости, выше печали

Этот дым, этот день, этот лес.

Эти песни – не плач и не гимны.

Это выше, чем плач или гимн.

Мне навеки остаться таким бы!

Если можно остаться таким…

Семён Кирсанов

Этот мир

Мой родной, мой земной,

мой кружащийся шар!

Солнце в жарких руках,

наклонясь, как гончар,

вертит влажную глину,

с любовью лепя,

округляя, лаская,

рождая тебя.

Керамической печью

космических бурь

обжигает бока

и наводит глазурь,

наливает в тебя

голубые моря,

и где надо, – закат,

и где надо – заря.

И когда ты отделан

и весь обожжён,

солнце чудо своё

225

обмывает дождём

и отходит за воздух

и за облака

посмотреть на творение

издалека.

Ни отнять, ни прибавить –

такая краса!

До чего ж этот шар

гончару удался!

Он, руками лучей

сквозь туманы светя,

дарит нам своё чудо:

– Бери, мол, дитя!

Дорожи, не разбей:

на гончарном кругу

я удачи такой

повторить не смогу!

Содержание

Н. Заболоцкий. «Вчера, о смерти размышляя…»

I В. Брюсов. Земле

Г. Державин. Водопад (Отрывок). Водомет

В. Жуковский. Море (Элегия). Горная дорога

К. Батюшков. «Есть наслаждение и в дикости лесов…»

Ф. Глинка. «В глубокой тьме, во тьме густой, кромешной…»

П. Вяземский. Нарвский водопад. Бастей. «Опять я слышу этот шум…»

А. Пушкин. Обвал. К морю. Дон

Е.Баратынский. Водопад

А.Полежаев. Море

В. Бенедиктов. Горные выси. Природа. Вулкан. Сонеты

Ф. Тютчев. Снежные горы. «С горы скатившись, камень лёг в долине…»

А. Майков. Болото. Альпийские ледники

А. Фет. Горная высь. «Морская даль во мгле туманной…» Прибой. Алмаз

А.К. Толстой. Из «Крымских очерков»

Н. Щербина. К морю. Сонет

К. Случевский. «Что, камни не живут?...»

И. Бунин. Ручей. Трясина. Родник. Обвал.

С. Чёрный. Из цикла «У Балтийского моря»

А. Блок. «Полюби эту вечность болот…»

И. Северянин. Родник

П. Драверт. В Олекминских пещерах. Под соляными утёсами. У водопада.

О. Мандельштам. Чернозём. «Я нынче в паутине световой…»

Б. Пастернак. Морской мятеж (Отрывок из поэмы «Девятьсот пятый год»). Волны (Отрывок)

П. Васильев. Иртыш

Л. Мартынов. «Трава никудышная, сорная…» Башкирская пещера. «Ты видел ли, как в час отлива…»

Воздух

Н. Тихонов. Ущелье Ай-Дэрэ. «Я снова посетил Донгузорун…»

Вс. Рождественский. Камешки Коктебеля. «Немолчное море… века и века…»

М. Волошин. Коктебель

С. Марков. Девичья грудь

С. Маршак. «Текла, извивалась, блестела…»

С. Щипачёв. «Урал. Он лёг в мою строку…»

Н. Браун. Валун

А. Гитович. Ереванский пейзаж

Л. Кондырев. Эльбрус

В. Шефнер. Однажды в тайге

226

Л. Озеров. «Бадахшанское богатство…»

А. Чивилихин. Горная речка

Н. Тряпкин. Море

В. Фёдоров. «Да Винчи говорил…»

Д. Самойлов. «Я, наконец, услышал море…» «Сперва сирень, потом жасмин…»

К. Некрасова. «А земля наша прекрасна…»

Н. Глазков. Река Урал. Водопад Кивач

Г. Поженян. Два цвета. «Белый жемчуг Цейлона…»

К. Ваншенкин. Пласты

С. Куняев. «Там, где река свершает поворот…» «Природа и бетон…»

А. Вознесенский. Озеро

А. Мишин. Кивач

В. Семакин. На камушке-Каме

Н. Новиков. Бочаг. «Что для воды быстротечной…»

Н. Сидоренко. Над водопадом Учан-Су

В. Потиевский. Лесной ключ

Ю. Мориц. «Положи этот камень на место…»

А. Каныкин. Барса-Кельмес. Аму

И. Давиденко. Вулкан Эбеко

Л. Куклин. «Сколько рек я видал…»

В. Дагуров. Камень Шайтан

Г. Горбовский. Ода камню

А. Домнин. Душа камня

В. Берестов. Скалы и облака

А. Кушнер. «А горы – то их нет, то вот они опять…»

Н. Рубцов. Шумит Катунь

Ю. Кузнецов. Горные камни

А. Прасолов. «Коснись ладонью грани горной…»

В. Радкевич. *(Часть 7)«В каждой сосенке сердцем узнан…» «Зачем ты, Кама, добрая река…»

А. Гребнев. Половодье

В. Телегина. Быстрина

В. Болотов. «Среди вещей и слов…» Куда идёт волна. «Когда среди общего шума…»

II М. Цветаева. «Каким наитием…»

П. Вяземский. Леса. Степь (Июль 1849). Рябина

А. Пушкин. Анчар. Виноград

И. Мятлев. Розы

М. Лермонтов. «На севере диком стоит одиноко…» Три пальмы (Восточное сказание)

Д. Веневитинов. Три розы

А. Кольцов. Цветок

Ф. Тютчев. «Что ты клонишь над водами…» «Как сладко дремлет сад тёмно-зелёный…»

А. Плещеев. «Природа-мать! К тебе иду…»

А. Фет. Одинокий дуб. Первый ландыш. Степь вечером. Осенняя роза. «Заря прощается с землёю…»

Колокольчик. Тополь

А.К. Толстой. Из «Крымских очерков»

Л. Мей. Сосна

И. Никитин. Поле. «По всей степи – ковыль…»

А. Жемчужников. Как шумят мои липы

А. Апухтин. Астрам

К. Фофанов. «Умирала лилия лесная…» Подснежник. Подсолнечник

И. Бунин. Донник. Псковский бор. Старая яблоня

С. Чёрный. Разгул

А. Блок. Болотный попик

К. Бальмонт. Подводные растенья Сонет. Камыши

В. Хлебников. «Весны пословицы и скороговорки…»

С. Есенин. Берёза

Н. Клюев. Осинушка

С. Клычков. «Была над рекою долина…» «О, если бы вы знали слово…»

227

О. Мандельштам. Стихи о русской поэзии (Отрывок). «Руку платком обмотай…» «На меня нацелилась

груша да черёмуха…»

А. Ахматова. Ива

М. Цветаева. Деревья (Отрывок). Из цикла «Стихи сироте». Бузина

Б. Пастернак. Хлеб. Тишина. Орешник. Ландыши. Сирень

А. Чижевский. Растения. «…О, присмотрись внимательней к Земле…»

Б. Корнилов. «Усталость тихая, вечерняя…»

Н. Заболоцкий. Одинокий дуб. Ночной сад

Н. Асеев. Ива. «Благодарю вас, сосны-тёти…»

А. Твардовский. Лес осенью. «Рожь отволновалась…» «Рожь, рожь… Дорога полевая…» «Перед

войной. Как будто в знак беды…»

М. Исаковский. Вишня

Н. Тихонов. Болотный лес

А. Тарковский. Степь. Деревья. Кактус. «Сколько листвы намело…»

М. Петровых. Лесное око

К. Некрасова. На закате

В. Луговской. Остролистник

И. Сельвинский. «Какое сложное явленье – дерево…» «Граждане! Минутка прозы…»

Вс. Рождественский. Деревья

Л. Мартынов. Сон подсолнуха. Ива. Дрёма луговая. Кувшинка

С. Марков. Ягоды

А. Прокофьев. Берёзка

С. Маршак. Корабельные сосны. «В полутьме я увидел: стояла…» Ландыш

Н. Рыленков. «Вновь калина над речкой уснувшей…» «Цветёт жасмин…»

Н. Ушаков. «Я хочу быть деревом в разливе…»

Н. Браун. Подорожник

Л. Озеров. «О чём лопочет дерево другому…» «Лист папоротника так древен…» «Ты подскажи,

садовник…» Поздние цветы

К. Симонов. Деревья

Н. Глазков. Маслята знают, где им расти. Неглубокие корни. За грибами. Осина

Дм. Кедрин. Природа

О. Берггольц. О листьях

Е. Винокуров. Природа. Дерево

П. Шубин. Зависть

В. Шефнер. Скромность. Обида. Совещание цветов. Колос. Самшит

М. Алигер. Виноград

А. Гитович. Деревья и люди

Ю. Левитанский. «Красный боярышник, веточка…» Арбуз. Луковица (Страничка из дневника)

А. Яшин. Про берёзку

В. Тушнова. Шишка. «Шагаю хвойною опушкой…»

Н. Старшинов. Осинник

А. Жигулин. Полярные цветы. Колымский стланик. «Засыпаю землёю овраг…»

В. Солоухин. «Вершина формы строгой и чеканной…» Сосна

В. Берестов. Одуванчики. Ель. Подсолнух

В. Сидоров. Цветы. «Как поживают наши липы…»

Н. Рубцов. Цветы. «Сапоги мои – скрип да скрип…» Зелёные цветы

Н. Матвеева. Алоэ

Ю. Мориц. «Не бывает напрасным прекрасное…» Тюльпан

В. Адмони. «Тополиная пряжа плывёт в вышине городской…»

Н. Тряпкин. «Земная великая дрёма!...»

В. Павлинов. Восемь рябин

А. Вознесенский. Ода дубу

Ю. Кузнецов. Дерево у железной дороги

В. Казанцев. «Свет широкий, дух медовый…» Лес. «Пискливо кличут кулики…» Кедр. Дерево.

Пшеница. «За гранью топей и болот…»

В. Радкевич. Памяти Николая Куштума. «Спасибо вам, леса закамские…»

А. Домнин. «Что кому, а я люблю осину…»

В. Болотов. Июль. Уйду я в синие леса

А. Решетов. Рябиновый сад. «Старуха знала, где живут маслята…» «Какие чудо-маки…» Полынь

228

А. Гребнев. Прогулка с сыном. По грибы

В. Телегина. Цветы полей

Г. Кружков. «Дорогая, не целься мне в грудь…»

Г. Кондаков. «Поэзия названий…» Чилим

Н. Холодковский. Манжетка

А. Романов. Куст иван-чая

Н. Благов. Кипрей

Е. Шлионский. Лист подорожника

Л. Вышеславский. В лесу с определителем. Сосны

Ю. Пашков. Колосяница. «Так в чём призванье, в самом деле…»

А. Кушнер. «Словно войлоком снизу подбитый…» Живая изгородь

Н. Савостин. «Не ленятся подниматься травы…»

И. Фоняков. «Всё ближе до Америки…»

III А. Тарковский. Посредине мира

Н. Гнедич. Ласточка

А. Пушкин. Птичка

П. Ершов. Песня птички

Е. Баратынский. Приметы

Н. Кукольник. Жаворонок

Д. Ознобишин. Кювье

Ф. Тютчев. «Певучесть есть в морских волнах…»

К. Павлова. Мотылёк

А. Майков. Ласточка

А. Фет. Бабочка. Ласточки. Мотылёк мальчику. Вольный сокол

И. Никитин. Гнездо ласточки

Н. Некрасов. Пчёлы. Дедушка Мазай и зайцы (Отрывок)

А. Жемчужников. Осенние журавли. Грачи

К. Случевский. «В немолчном говоре природы…»

И. Бунин. Последний шмель. Собака. «Густой зелёный ельник у дороги…» Ночные цикады. Змея.

Кондор

С. Чёрный. Аисты. Ослёнок.

А. Блок. Ворона

К. Бальмонт. Пантера

М. Зенкевич. Зимовье ворона. Махайродусы

П. Драверт. Моей собаке

Н. Гумилёв. Из цикла «Озеро Чад»

В. Маяковский. Хорошее отношение к лошадям

В. Хлебников. Голод

С. Есенин. Корова. Лисица. Песнь о собаке

П. Орешин. Журавли

С. Клычков. «В лесу на проталой полянке…» «Крикливы и прожорливы вороны…»

П. Васильев. «Было небо вдосталь чёрным…» «Глазами рыбьими поверья…» Конь

Б. Корнилов. Лошадь

О. Мандельштам. «Шестого чувства крохотный придаток…» «Ни о чём не нужно говорить…» «От

вторника и до субботы…» «Мой щегол, я голову закину…»

М. Волошин. «Мир – лестница, по ступеням которой…»

Б. Пастернак. Стрижи. Дрозды

Н. Заболоцкий. Сквозь волшебный прибор Левенгука. Журавли. Лицо коня

Я. Смеляков. Воробышек. Собака. Ягнёнок

А. Тарковский. Сверчок. Верблюд

М. Петровых. О птицах. «Кузнечики… А кто они такие?...»

А. Твардовский. О скворце

В. Луговской. Зяблик запел. Гуси

Вс. Рождественский. Жеребёнок. Петух

Л. Мартынов. «И снова в небе вьются птицы…» Слон. Тритоны. Дура

М. Светлов. Собачка

И. Сельвинский. Тигр

229

С. Маршак. Вчера я видел

Н. Рыленков. «Смешался с запахом смолы…»

П. Шубин. Степная сказка

Дм. Кедрин. Мышонок

В. Инбер. Сеттер Джек

А. Гитович. Дятел

С. Марков. Семиреченский тигр. «На востоке дикий хмель…»

В. Шефнер. Ястреб. В зоопарке. Северный рай

К. Ваншенкин. Соловьи

Е. Винокуров. Птицы. Лошадь

А. Яшин. «Не верю, что звери не говорят…» Орёл. Письмо в «Лесную газету»

Б. Окуджава. Журавли

В. Боков. Снегирь. Пчёлы

М. Дудин. Старый журавль

С. Орлов. Дергач

Л. Озеров. «Идут сутулясь…» «Галчонок выпал из гнезда…»

А. Межиров. Медведь

А. Жигулин. Бурундук. Дикие гуси. «Золотое, зелёное утро…»

В. Соколов. Муравей

Б. Слуцкий. Лошади в океане

О. Чухонцев. «Заплачет иволга…» «Что там? Босой и сонный…»

В. Берестов. Жуки

И. Фоняков. Баллада об энтомологе. В цирке

Н. Рубцов. Вечернее происшествие. Ворона. Ласточка. Про зайца. Воробей. Журавли

В. Павлинов. Красные волки

С. Куняев. Случай на шоссе. «Наступает время холодов…» «От Великой ГЭС до Усть-Илима…»

Д. Сухарев. «Оттого ли, что нынче фазаны…»

В. Костров. На Медведице-реке (Фрагменты поэмы)

Ю. Мориц. Проводы лебедей

Н. Матвеева. Попугай

Б. Ахмадулина. Два гепарда

Н. Тряпкин. Летела гагара… «Бабочка белая!..»

А. Вознесенский. Роща

А. Прасолов. «Мирозданье сжато берегами…»

В. Адмони. «Лето дятлов и лето белок…»

В. Сорокин. «Звоны мчащихся крыл горячи…»

Н. Сидоренко. Кукушка

С. Островой. Загадочная птица

Б. Костров. Заказник

В. Максимов. Соловьиное пение

В. Потиевский. Сова

А. Домнин. Глухарь. Форель

А. Решетов. «Снова в наших палестинах…» Иволга. «Прозрачен купол небосвода…» «О маленький, как

мышь…» «Любители лягушечьего пенья…» Дельфины. «Когда топорами стучат по берёзам…»

В. Болотов. О, эти птицы над Россией

А. Гребнев. Смерть лосихи

И. Шкляревский. «Пока в столовке жадно есть собачник…» «В Александровку аисты не прилетят…»

Г. Кружков. Вдоль опушки… Ласточка

А. Кушнер. Птица

Г. Русаков. Время птицы

В. Казанцев. Заяц в петле. «Проснулся я в потёмках на печи…» «Найду приметную пушинку…» «Он

поёт, запрокинувши голову вверх…» Птица

С. Кирсанов. Этот мир