ОТКРОЙСЯ, ОКЕАН!

М О С К В А . 30 М А Я — 9 И Ю Н Я 1966 Г О Д А . ИДЕТ

I I М Е Ж Д У Н А Р О Д Н Ы Й О К Е А Н О Г Р А Ф И Ч Е С К И Й

КОНГРЕСС. СОБРАЛИСЬ ДЕЛЕГАТЫ 58 СТРАН. БО­

ЛЕЕ ТРЕТИ ВСЕХ Д О К Л А Д О В Д Е Л А Ю Т СОВЕТСКИЕ

УЧЕНЫЕ...

ИЗУЧЕНО ХУЖЕ, ЧЕМ ЛУНА

торая эпоха великих г е о г р а ф и ч е с к и х о т к р ы т и й на нашей планете началась в XX веке и не

окончилась до сих п о р ! К о н е ч н о , открытия теперь выглядят иначе. К о ­

рабли у ж е не салютуют выплывшим из т р о п и ч е ­с к о й зари н е в е д о м ы м островам. Путешественни­ки не пишут на стволах м о г у ч и х деревьев: «Я, та­кой-то, впервые достиг в 18... г о д у такого-то г р а ­дуса ш и р о т ы и такого-то долготы». Нарты более не мчатся к н е д о с т у п н ы м полюсам. Но разве это сказалось на с о д е р ж а н и и самих открытий?

Более двух третей Земли п о к р ы т о М и р о в ы м о к е ­аном. Более двух третей! Из-за этого оставалась неизвестной топография поверхности большей ча­сти нашей планеты. С о в с е м недавно — в и с т о р и ­ч е с к о м смысле этого слова — был проделан та­к о й опыт. На лист бумаги нанесли к о н т у р ы Ф р а н ­ции и отметили на нем столько точек и з м е р е н и я рельефа, с к о л ь к о их тогда приходилось в с р е д ­нем на ту же площадь М и р о в о г о океана. Отмет­ки соединили горизонталями. И получили «порт­рет» страны, не и м е ю щ и й ничего о б щ е г о с истин­н ы м !

Такова была достоверность наших знаний о д н е М и р о в о г о океана до изобретения эхолота, в эпоху, к о г д а все п р о м е р ы глубин делались с п о м о щ ь ю г р у з и к а и троса. Но и п о з д н е е , г о р а з д о п о з д н е е , всего н е с к о л ь к о лет назад, слова о т о м , что «мы знаем д н о И н д и й с к о г о океана х у ж е , ч е м о б р а т н у ю с т о р о н у Луны», отвечали истинному п о л о ж е н и ю дел.

Да разве вы и сами не замечали этого? К а к и е ассоциации вызывало у вас слово «океан» совсем недавно, а м о ж е т быть, вызывает и теперь?

Вспоминаются путешествия К о л у м б а и Магелла­на, пираты Стивенсона и Л у и Ж а к о л и о , р о м а н т и ­ческие м о р я к и Д ж е к а Л о н д о н а , возвышенные о п и ­сания Конрада. Все это на фоне б у р ь , ш т о р м о в , ураганов, необычайных происшествий. А о с а м о м океане, его глубоких пучинах, м о г у ч и х хребтах, загадочных течениях р е д к о кто думал. Но разве белый п о к р о в облаков, к о г д а мы летим над н и м , — это поверхность суши? Б е з б р е ж н а я ширь м о р с к и х волн еще не есть о к е а н .

Журнал основан в 1861 году

НАВСТРЕЧУ ПЯТИДЕСЯТИЛЕТИЮ ВЕЛИКОГО ОКТЯБРЯ

СССР — МОРСКАЯ ДЕРЖАВА

«АТЛАНТИЧЕСКИЙ, ТИХИЙ, ИНДИЙ­СКИЙ ОКЕАНЫ, ЛЕДЯНЫЕ БЕРЕГА АНТАРКТИДЫ, ТРОПИКИ - ВЕСЬ МИРО­ВОЙ ОКЕАН СТАЛ ПОЛЕМ ДЕЯТЕЛЬНО­СТИ СОВЕТСКИХ ОКЕАНОГРАФИЧЕСКИХ ЭКСПЕДИЦИЙ».

Очерки, репортажи, хроника о достижениях советской океанологии.

«И ПОТОМУ ЭТОТ ГОРОД ВРЕЗАЛСЯ В СОПКИ И ВСТАЛ ЗДЕСЬ НАКРЕПКО, ЧТО СТРАНЕ БЕЗ НЕГО НЕ ОБОЙТИСЬ».

Наши корреспонденты рассказывают о Мур­манске.

«САМЫМ РИСКОВАННЫМ ПЛАВАНИЕМ, КОТОРОЕ МНЕ ДОВЕЛОСЬ ПЕРЕЖИТЬ, БЫЛО ПЛАВАНИЕ 1932 ГОДА ПО МОРЮ НА РЕЧНЫХ СУДАХ. В ТЕ ГОДЫ ТОЛЬКО НАЧИНАЛА ОСВАИВАТЬСЯ ЧУКОТКА».

В «Кают-компании» «Вокруг света» — капитан дальнего плавания А. П. Бочек.

Очерк о подвиге советских подводников. Рассказ Пьера Рондьера «Алмаз».

Рассказ А. Конан Дойля «Загадка Торского моста».

«Профессором меньше» — рассказ американ­ского фантаста Генри Каттнера.

Вести из Австралии, Англии, Аргентины, Бель­гии, Голландии, Индии, Индонезии, Камеруна, Канады, Румынии, с острова Ситка, из США, Франции, ФРГ, Швейцарии, Швеции, Японии.

В чем же дело? Во-первых, мы привыкли считать, что давно уже изучили свою Землю. И автоматиче­ски переносим это представление с суши на всю поверхность Земли. Во-вторых, исследования океани­ческих глубин долгое время приносили мало сенса­ционного. Лишь изредка события вроде спуска на ба­тискафе приковывали к себе внимание миллионов. В-третьих, слишком велико было обаяние «конку­рентов» океанологии — радио, атомной физики, кибернетики, затем космонавтики. Сравним: как внимательно следили в свое время за штурмом Се­верного полюса и как незаслуженно мало завла­дело вниманием человечества известие об измере­нии новой, максимальной глубины Мирового океана.

ИЗ КАМЕННОГО ВЕКА — В АТОМНЫЙ

Изучение океана отстало от изучения суши лет на четыреста. Примириться с этим обстоятельством и понять его довольно трудно. Как же так? Человек проник в тайны атома, изучает далекие галактики и не знает своего дома?

Чтобы получить возможность регулярно измерять температуру воздуха или температуру поверхности моря, достаточно было изобретения самого просто­го термометра. А если мы хотим измерить темпера­туру воды, скажем, на глубине 4000 метров? Нуж­на лебёдка, способная опустить и поднять обратно четыре километра троса. Нужен металлический трос, так как растительный оборвется под тяжестью соб­ственного веса. Нужен специальный термометр, ко­торый мог бы измерить температуру на глубине 4000 метров и вернуться наверх с показаниями именно этой температуры. Наконец, необходим ко­рабль, способный провести такую операцию. И ее надо повторять с самого начала и до конца при каждом новом измерении!

Геологам, чтобы взять на поверхности суши об­разец породы, достаточно молотка, а то и голых рук. А как достать образец со дна океана? Тут, как при глубинном бурении, необходимо ни более, ни менее как механическое подобие руки... длиной в четыре километра! Иначе ничего не выйдет.

Известный ученый средневековья А. Кирхер пи­сал в своей книге «Подземный мир», что дно оке­ана образует выступы и неровности, но измерить глубину моря так же невозможно, как и высоту не­ба... А в одной из книг издания 1906 года были та­кие строчки: «Сильные изменения претерпели наши воззрения на глубины океанов. Еще недавно

ЛЕТОПИСЬ ОТКРЫТИЙ СОВЕТСКОЙ ОКЕАНОЛОГИИ

1922—1937 годы

* И с с л е д о в а н и я « П е р с е я » , «Ни­к о л а я К н и п о в и ч а » и д р у г и х с у д о в с д е л а л и Б а р е н ц е в о м о р е н а и б о л е е и з у ч е н н ы м и з в с е х р а й о н о в М и р о ­вого о к е а н а . У д а л о с ь з н а ч и т е л ь н о у л у ч ш и т ь п р о г н о з п о г о д ы д л я в с е г о с е в е р а Е в р о п ы .

* В 1924 г о д у В. Ю. В и з е , изу­ч а я д р е й ф «Св. А н н ы » ( 1 9 1 2 — 1913 годы), п р и ш е л к в ы в о д у , ч т о в с е в е р н о й ч а с т и К а р с к о г о м о р я н а х о д и т с я н е и з в е с т н ы й о с т р о в . О н в ы ч и с л и л к о о р д и н а т ы о с т р о в а и н а н е с е г о на к а р т у . А 13 а в г у с т а 1930 г о д а к а п и т а н «Седова»

В. И. В о р о н и н с п у с т и л с я с мо-с т и к а в к а ю т - к о м п а н и ю и о б ъ я ­в и л : « З е м л я в п е р е д и ! » Т а к б ы л о т к р ы т о с т р о в В и з е .

* С о с т а в л е н н а в и г а ц и о н н ы й ат­л а с т е ч е н и й п р о л и в а К а р с к и е во­р о т а . Это с т р а ш н о е д л я в с е х мо­р я к о в м е с т о с т а л о д о с т у п н ы м д л я р е г у л я р н о г о п л а в а н и я .

* Е щ е в 1930 году в с я с е в е р н а я ч а с т ь К а р с к о г о м о р я б ы л а с п л о ш ­н ы м « б е л ы м п я т н о м » . Э к с п е д и ц и и с о в е т с к и х и с с л е д о в а т е л е й с т е р л и э т о « п я т н о » с к а р т ы . Б ы л и о т к р ы ­т ы о с т р о в а И с а ч е н к о , В о р о н и н а , С и д о р о в а , « И з в е с т и й ВЦИК» и м н о г и е д р у г и е .

1937—1940 годы

* Д р е й ф у ю щ а я с т а н ц и я «Север­н ы й п о л ю с » . В п е р в ы е и з м е р е н а г л у б и н а в р а й о н е п о л ю с а . Уточ­н е н р е л ь е ф з а п а д н о й ч а с т и к о т л о ­в и н ы А м у н д с е н а . В ы я в л е н а си­с т е м а т е ч е н и й з а п а д н о й А р к т и к и , у с т а н о в л е н о , ч т о т е п л ы е в о д ы Ат­л а н т и к и р а с п р о с т р а н я ю т с я д о са­мого п о л ю с а . О п р о в е р г н у т а гипо­т е з а о б е з ж и з н е н н о с т и а р к т и ч е ­с к и х вод.

* З а к р ы т а с у щ е с т в о в а в ш а я 125 л е т л е г е н д а о З е м л е С а н н и к о в а .

* П о д т в е р д и л и с ь в ы в о д ы о по-т е п л е н и и А р к т и к и .

2

НАУЧНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ЕЖЕМЕСЯЧНЫЙ ЖУРНАЛ ЦК ВЛКСМ

ПУТЕШЕСТВИЙ, ПРИКЛЮЧЕНИЙ И ФАНТАСТИКИ

предполагали, что глу­бина океана достигает 15 000 метров, но точ­ные измерения показа­ли, что она нигде не превосходит 8500 — чи­сло очень близкое к то­му, которым выражают­ся максимальные высоты гор».

Кажется, все понятно. Без современной тех­ники, без судов, не за­висящих от капризов по­годы, невозможно — фи­зически невозможно — получить сколь-нибудь подробные сведения о глубинах океана, его дне, о жителях пучины. Про­рыв в таинственные да­ли океана, как и прорыв в космос, возможен лишь на определенном этапе научно-техническо­го прогресса. Вот поче­му эпоха великих геог­рафических открытий в океане не закончилась и по сей день. Мы — ее современники, свиде­тели и участники.

И еще один сущест­венный штрих. Изуче­ние суши заняло столе­тия — таким был тогда естественный темп раз­вития науки. Сейчас на­ука не та, и сроки поэто­му не те: на что раньше ушли бы века, теперь вмещают десятилетия. Но эта быстрота порож­дает обманчивое впечат­ление легкости. Это впе­чатление неверно хотя бы уже потому, что но­вый объект изучения — океан—вдвое больше су­ши. И биология океана ничуть не проще биоло­гии суши. И геология и физико-химия. Сама же водная среда не просто

На стр. б

1 9 4 0 - 1 9 4 9 годы

* Н а ч а л о с ь р е г у л я р н о е и з у ч е н и е Ц е н т р а л ь н о й А р к т и к и с п о м о щ ь ю д р е й ф у ю щ и х с т а н ц и й « С е в е р н ы й п о л ю с » .

* На д н е С е в е р н о г о Л е д о в и т о г о о к е а н а от­к р ы т р а з д е л я ю щ и й его н а д в о е х р е б е т Л о м о н о ­с о в а .

СОВЕТСКИЕ НАЗВАНИЯ

НА ПЛАНЕТЕ „ОКЕАН"

На этом рисунке по срав­нению с обычными геогра­фическими картами все наоборот: «слепые» матери­ки и «живой» океан. Даже не океан, а его дно. Всего лет пятнадцать назад его нельзя было так изобра­зить — не хватало знаний. Скрытый под водой облик двух третей нашей плане­ты открылся нам лишь сейчас, да и то не пол­ностью. Не знали раньше об огромной цепи хребтов, протянувшейся через все океаны. Не было и тех на­званий, которыми теперь пестрит карта Мирового океана.

Кто имеет право дать на­звание новому географиче­скому объекту? Этот вопрос специально обсуждался на ряде международных сове­щаний. И вот какие бы­ли выработаны требования. Мало исследователям прой­ти над неизвестной преж­де и открытой ими формой рельефа дна один раз — это еще не дает права на название. Таких открытий в экспедициях одного только «Витязя» наберется несколько сотен. Правила суровы. Надо провести под­робный промер несколькими галсами и составить карту объекта. Желательно также взять пробы донных отло­жений и провести некото­рые другие специальные работы. Лишь в этом слу­чае открыватели имеют пра­во дать название горе, хребту, желобу.

На этой карте даны не все географические откры­тия, сделанные советскими учеными. В 1956—1959 годах во время МГГ, к примеру, советские исследователи провели съемочно-гидрогра-фические работы в при­брежной части восточной Антарктиды. Там было открыто, заснято, нанесено на карту, названо 230 но­вых географических объек­тов — островов, полуостро­вов, мысов, гор, ледников, проливов. Впервые удалось составить достоверные кар­ты очертаний белого мате­рика.

И в Арктике, и в Среди­земном море, в морях Дальнего Востока и в Чер­ном — всюду сделаны от­крытия советскими исследо­вателями.

А в этом году в Индий­ском океане суда «Ака­демик Курчатов» и «Ви­тязь» изучают строение земной коры на территории Аравийско-Индийского хреб­та — части всемирной си­стемы срединно-океаниче-ских хребтов. С кораблей поступают сообщения о но­вых географических откры­тиях.

4

препятствие. Это предмет познания новой науки — гидрологии. Науки о вечно меняющейся, движущей­ся, бушующей воде, чьи законы во многом не поня­ты до сих пор. Без арсенала знаний, накопленных «сухопутными науками», было бы, разумеется, не­мыслимым столь быстрое изучение океана. Но да­леко не все из этого арсенала поддается механиче­скому переносу на новое поле деятельности. Иссле­дования океана потребовали сразу и накопления огромного количества фактов, и систематизации их, и выведения закономерностей, и создания но­вых наук, и разработки специальной техники, и мно­гого другого. Уровень прежних знаний об океане был таков, что наука о нем вынуждена была шагнуть сразу из каменного века в атомный.

С ЧЕГО НАЧИНАЛОСЬ...

В девятнадцатом веке и в начале двадцатого сто­летия изучением океана занимались преимуществен­но от случая к случаю. То был своего рода «стара­тельский период» в океанографии. Ее судьба часто зависела от желаний и возможностей отдельных лиц. Так, крупнейшим мореведом считался князь Монако Альберт II. Ему нравилась дикая и непо­корная стихия. И вот он строит специальное судно, создает у себя лабораторию, морской музей, на­чинает упорно заниматься наукой об океане.

Англичане в 1874—1876 годах осуществляют пер­вую кругосветную океанографическую экспедицию на судне «Челленджер». Обработка материала, соб­ранного «Челленджером», растянулась на десятиле­тия — так много нового открывал океан.

Вышли в океан и наши соотечественники. Флото­водец, инженер и ученый, адмирал С. О. Макаров на судне «Витязь» провел ценнейшие исследования в Тихом, Индийском океанах, на Черном море. На­звание его корабля в знак уважения и признания заслуг перед человечеством выбито на фронтоне Монакского океанографического музея.

И все же единичные, слабо оборудованные экспе­диции при довольно низком, по нашим понятиям, уровне техники тех лет не могли сколь-нибудь ос­новательно изучить океан. А нужда в этом возрас­тала...

Первым в мире государством, осознавшим важ­

ность и актуальность проблемы изучения океана, была молодая Советская республика. В 1921 году — вспомним: разруха, голод в Поволжье, — В. И. Ле­нин подписывает правительственный декрет об организации в стране плавучего морского институ­та — Плавморнина. В Баренцево море выходит пер­вое советское исследовательское судно «Персей». Первое поколение советских океанологов начинает планомерное изучение морских глубин.

Сейчас ведущие ученые страны, завоевавшие меж­дународное признание и авторитет, вспоминают об этих плаваниях как о светлых и радостных днях. А было им очень трудно. Маленькая парусно-мотор-ная шхуна в холодном и штормовом море, ручная лебедка, от которой не заживают кровавые мозоли, качающаяся палуба, где так легко разбить драго­ценные пробы с водой или животными. В малень­ком кубрике тесно и душно, с едой плохо, теплой одежды не хватает. И вся награда за мучения, кач­ку, многодневные бдения — несколько цифр, мел­кие, часто не видимые глазом планктонные органи­змы да пробы грунта с животными, обитающими на дне моря. Скудный улов, но скудный лишь в сегод­няшних масштабах. Для того времени это были цен­ные находки, ценные открытия. Они искупали все неудобства и трудности плавания. Именно на «Пер­сее» зародились новые методы и приборы, теории и гипотезы, выросли первоклассные ученые, совет­ская океанология обрела опыт и твердую базу для дальнейшего развития. Стали организовываться це­лые институты, занимающиеся изучением морей и океанов.

Арктический институт: его внимание сосредоточе­но на Северном Ледовитом океане. На изучении его льдов и течений, глубин и погоды (помните герои­ческий дрейф папанинцев?).

Институт морского рыбного хозяйства и океаногра­фии направил свои силы на развитие морского про­мысла. Океанографический институт занялся изуче­нием влияния морей на климат и погоду. Уже тог­да удалось оказать помощь морякам и рыболовам, составить гидрометеорологические карты, помочь проводить караваны по Великому Северному морс­кому пути...

В это же время совершенствовалась техника ис­следований. Появились эхолоты, и для измерения глубин уже не надо было опускать на дно форте-

1949 — 1955 годы

* О т к р ы т о г р о м н ы й Курило-Кам-ч а т с к и й ж е л о б с г л у б и н а м и с в ы ­ш е 1 0 к и л о м е т р о в . Д л и н н ы м ш р а ­м о м о н т я н е т с я о т б е р е г о в Кам­ч а т к и д о Я п о н с к и х о с т р о в о в . П р е ж д е н а э т о м м е с т е б ы л а и з в е ­с т н а л и ш ь в п а д и н а Т у с к а р о р а .

* На б о р т с м н о г о к и л о м е т р о в ы х г л у б и н , с с а м о г о д н а ж е л о б а под­н и м а ю т с я т я ж е л ы е м е ш к и т р а л о в . В н и х — м н о ж е с т в о ж и в о т н ы х , о т л и ч н о ч у в с т в у ю щ и х с е б я п р и д а в л е н и и в н е с к о л ь к о с о т а т м о ­с ф е р . Р а з б и т а п о п у л я р н а я г и п о т е ­за, г л а с я щ а я , ч т о н а б о л ь ш и х глу­б и н а х ж и з н ь н е в о з м о ж н а . Обнару­ж е н ы с о т н и н е и з в е с т н ы х р а н е е п р е д с т а в и т е л е й м о р с к о й ф а у н ы .

* И з ч е р н ы х , л и ш е н н ы х с в е т а п у ч и н т р а л ы п р и н е с л и . . . с е н о ! Ка­кие-то т о н к и е ж и в ы е т р у б о ч к и за­п у т а л и с ь в с е т я х , н а м о т а л и с ь н а т р о с , з а ц е п и л и с ь з а р а м у т р а л а . И с с л е д о в а н и я « с е н а » п о к а з а л и ,

ч т о э т о п р е д с т а в и т е л и н о в о г о ти­па ж и в о т н ы х — п о г о н о ф о р ы . Уди­в и т е л ь н ы е с у щ е с т в а : с к р о в ь ю , н о б е з п и щ е в а р и т е л ь н ы х о р г а н о в . Т о н к и е д л и н н ы е щ у п а л ь ц а з а х в а ­т ы в а ю т п и щ у и т у т ж е п е р е в а р и ­в а ю т ее , п о с ы л а я в к р о в ь необ­х о д и м ы е п р о д у к т ы п и т а н и я . Из-за э т и х щ у п а л е ц , п о х о ж и х н а боро­ду, и л и на п у к с е н а , о н и и п о л у ч и ­л и с в о е н а з в а н и е : б о р о д а т ы е — по­г о н о ф о р ы . Д л я з о о л о г о в о т к р ы т ь н о ­в ы й т и п — э т о т о ж е с а м о е , ч т о д л я г е о г р а ф о в о т к р ы т ь н о в ы й к о н ­т и н е н т !

1955 — 1959 годы

* В н е с к о л ь к и х д е с я т к а х к и л о ­м е т р о в о т б е р е г а А н т а р к т и д ы об­н а р у ж е н у з к и й д л и н н ы й р а з л о м . Это с л е д в е р т и к а л ь н о г о п е р е м е щ е ­н и я м а т е р и к а в р е з у л ь т а т е и з м е ­н е н и я в е с а его л е д я н о й ш у б ы . Ма­

т е р и к , о к а з ы в а е т с я , т о в с п л ы в а е т , т о п о г р у ж а е т с я .

* За т р и г о д а в а н т а р к т и ч е с к и х в о д а х п р о в е д е н о о к е а н о г р а ф и ч е ­с к и х и с с л е д о в а н и й б о л ь ш е , ч е м з а в с е п р е д ы д у щ е е в р е м я .

* В ы н у ж д е н о о т к р ы т ь с в о и т а й ­н ы м о щ н о е к р у г о в о е т е ч е н и е , о п о я с ы в а ю щ е е А н т а р к т и д у и не­с у щ е е с з а п а д а н а в о с т о к о г р о м ­н ы е м а с с ы в о д ы . (Так и н а п р а ­ш и в а е т с я в ы в о д , ч т о э т о т е ч е н и е с а м о с е б я — и д о в о л ь н о ус­п е ш н о ! — л о в и т за хвост.)

* О б н а р у ж е н о , ч т о т е ч е н и е е с т ь не т о л ь к о в п о в е р х н о с т н о м с л о е . В с я м н о г о к и л о м е т р о в а я т о л щ а Ми­р о в о г о о к е а н а н а х о д и т с я в п о ­с т о я н н о м и н е п р е р ы в н о м д в и ж е ­н и и . П р и э т о м ч а с т о о б р а з у е т с я « с л о е н ы й п и р о г » : н а о д н о м г о р и ­з о н т е т е ч е н и е н а п р а в л е н о в о д н у с т о р о н у , а в с о с е д н е м — в п р о т и ­в о п о л о ж н у ю .

* « В и т я з ь » у т о ч н и л м а к с и м а л ь -

6

Мир кораллов... Фантастически изукрашенный «тронный зал Нептуна»... Шевеля усами-саблями, настороженно посмотрит на пришельца креветка, угрюмым колоб­ком ощетинится рыба-еж... Отражением древних легенд о «плавающем единороге» проплывет рыба-кузовок. Человек приходит сюда, как в сказку, и видит то, что, казалось бы, можно увидеть только в сказке...

пианную струну (час, не менее, для одного-единст-венного замера глубины в четыре тысячи метров). Пора было переходить к решительному ш т у р м у тайн М и р о в о г о океана.

В 1946 г о д у в А к а д е м и и наук образован Инсти­тут о к е а н о л о г и и . У ж е через три года он — владе­лец специально о б о р у д о в а н н о г о для о к е а н о л о г и ч е ­ских исследований э к с п е д и ц и о н н о г о судна «Витязь».

ТЫСЯЧИ ОТКРОВЕНИЙ

К р о ш е ч н ы й эпизод из истории двух последних десятилетий о к е а н о л о г и и . За б о р т уходит г р а н ­д и о з н о е и н ж е н е р н о е с о о р у ж е н и е . О г р о м н а я рама, на ней — стальные т р у б ы . Секция за секцией опу­скаются в воду.

Наконец вся установка тает в глубине. От убе­г а ю щ е г о вниз троса по воде расползается масля­ное пятно, Стучит мощная лебедка. Э л е к т р о м е ­ханик на м н о г о часов сросся со штурвалом управ­ления.

Вот лебедка остановлена. Гидростатическая труба врезается в дно. Рассерженный вой л е б е д к и . М е д л е н н о , с о г р о м н ы м т р у д о м из д а л е к о г о дна вытаскивается стальная игла. Внутри уникальная добыча — к о л о н к а донных о т л о ж е н и й . На борту с волнением и з м е р я ю т ее высоту. 34 метра! Не к а ж д ы й раз посчастливится быть свидетелем такого д о с т и ж е н и я . Ведь 34 метра донных о т л о ж е ­ний — это целая книга из истории Земли. Геологи­ческое п р о ш л о е тысячелетий, в о з м о ж н о миллионо-летий, отпечаталось в поднятых слоях... Д е с я т к и лет специалисты ждали и готовили это событие.

Д а , изменилось все разительно. Вот у ж е не один «Витязь» — в океане теперь целая флотилия исследовательских судов. «Обь», «Лена», « Л о м о н о ­сов», «Заря», десятки д р у г и х советских судов. Ат­лантический, Тихий, Индийский океаны, ледяные берега Антарктиды, т р о п и к и — весь М и р о в о й океан стал полем деятельности советских о к е а н о г р а ф и ч е ­ских экспедиций. Число больших и малых о т к р ы ­тий, наблюдений, результатов измеряется тысячами. Когда советские ученые в 1959 г о д у на I М е ж д у ­н а р о д н о м о к е а н о г р а ф и ч е с к о м к о н г р е с с е в Н ь ю -Й о р к е докладывали о своих исследованиях, их провожали аплодисментами. Было признано, что СССР в области океанологии является передовой страной в м и р е . Успехи советской океанологии под­толкнули исследователей и д р у г и х стран.

М и р о в о й океан принадлежит всему человечеству, вклад отдельных государств сливается здесь в е д и ­ное целое, и чем ш и р е национальные исследова­ния, тем быстрей идет его познание. Эта о с о б е н ­ность ярче всего проявилась во время М е ж д у н а ­р о д н о г о г е о ф и з и ч е с к о г о года, к о г д а впервые

м н о г и е науки, и з у ч а ю щ и е нашу З е м л ю , вступили в интернациональное объединение под з н а м е н е м единой п р о г р а м м ы и единых задач. МГГ стал от­личной ш к о л о й для проведения исследовательских работ во в с е м и р н о м масштабе. Не случайно за н и м последовали и «Год с п о к о й н о г о Солнца», и «Проект верхней мантии», и д р у г и е совместные акции уче­ных разных стран.

Сейчас иной раз т р у д н о поверить, что еще со­всем недавно мы не знали об океане стольких поразительных вещей. Представьте себе, к п р и м е ­ру, если бы на суше в течение нескольких лет вдруг открыли все к р у п н е й ш и е г о р н ы е системы — и К о р д и л ь е р ы и Гималаи... Событие века, не прав­да ли? А вот на дне океана в последние г о д ы была открыта самая величественная горная цепь нашей планеты — срединно-океанические хребты п р о т я ­ж е н н о с т ь ю в 60 000 к и л о м е т р о в ! По существу, это горная система, охватывающая весь з е м н о й шар. Она занимает о к о л о о д н о й трети его поверхности. Мы , в о з м о ж н о , еще не очень х о р о ш о представ­ляем, с чем пришлось столкнуться... Ведь эта всепланетная горная система уникальна и в д р у г о м отношении: посредине ее почти на всем п р о т я ­ж е н и и тянется г л у б о к и й р а з л о м — щель, чья глу­бина относительно гребня равна 3—4 к и л о м е т р а м . Считают, что этот р а з л о м (рифт) — следствие растя­жения з е м н о й к о р ы и подъема к поверхности глубинного вещества.

Разительно изменились, наши представления о М и р о в о м океане. О т к р ы т и е экваториальных п р о ­тивотечений, переворот в наших представлениях о ж и з н и г л у б о к о в о д н о й фауны — м н о г о было с о б ы ­тий, показавших нам истинный лик океана. Событий, немыслимых без вклада советских ученых.

А в этом году отправился в э к с п е д и ц и ю новый современный корабль науки в о д о и з м е щ е н и е м о к о л о 7000 тонн — « А к а д е м и к Курчатов». Это настоящий плавучий институт. На стапелях к битвам за тайны океана готовятся новые корабли. В институтах м и ­гают лампочками электронно-вычислительные ма­шины. Гудят электронные м и к р о с к о п ы . Картографы наносят тысячи значков, и постепенно на белой бумаге возникают карты — итоги новой эпохи от­крытия планеты. Графики, к р и в ы е , таблицы запол­няют столы ученых, оттесняя старые к н и г и . На пол­к а х — тесные ряды банок с ж и в о т н ы м и , ж д у щ и м и своей очереди на «операционный стол» и под м и к р о с к о п . Работают к о н с т р у к т о р с к и е б ю р о и ма­стерские: ученые н е д о в о л ь н ы — о ч е н ь у ж быстро стареет техника, н у ж н о с р о ч н о , к б л и ж а й ш е м у рейсу приготовить н о в у ю с в е р х м о щ н у ю аппаратуру.

В океане нас ж д е т еще немало поразительных о т к р о в е н и й .

И. БЕЛОУСОВ, кандидат географических наук

н у ю г л у б и н у М и р о в о г о о к е а н а — 11 022 м е т р а . Ее а д р е с : Т и х и й о к е а н , М а р и а н с к и й ж е л о б .

* В р а й о н е э к в а т о р а в Атлан­т и ч е с к о м о к е а н е «М. Л о м о н о с о в » о т к р ы л п о д п о в е р х н о с т н о е т е ч е н и е . Т е ч е н и е Л о м о н о с о в а . Его о б ъ е м л и ш ь в д в о е м е н ь ш е о б ъ е м а Г о л ь ф с т р и м а . Т а к и е т е ч е н и я су­щ е с т в у ю т в д о л ь в с е г о э к в а т о р а . В Т и х о м о к е а н е — т е ч е н и е Кром-в е л а , в И н д и й с к о м — о т к р ы т о е « В и т я з е м » э к в а т о р и а л ь н о е п р о т и ­в о т е ч е н и е . Ф а к т , и м е ю щ и й н е м а ­л о в а ж н о е з н а ч е н и е д л я п о н и м а н и я з а к о н о в ц и р к у л я ц и и в с е г о Миро­вого о к е а н а .

И н т е р е с н о , что т е ч е н и е Кром-в е л а б ы л о о т к р ы т о а м е р и к а н ц а м и в в о с т о ч н о й ч а с т и Тихого о к е а н а . С ч и т а л о с ь , что в з а п а д н ы х р а й о ­н а х о к е а н а его н е т . О д н а к о позд­н е й ш и е р а б о т ы с о в е т с к и х у ч е н ы х н а «Витязе» п о к а з а л и , ч т о могу­ч и й п р о т и в о т о к з а р о ж д а е т с я н а д а л ь н е м з а п а д е о к е а н а и оттуда, п о с т е п е н н о п р и о б р е т а я в с е боль­ш у ю м о щ н о с т ь , д о к а т ы в а е т с я д о б е р е г о в А м е р и к и .

* В л и я е т ли р а з в и т и е в п р и п о ­в е р х н о с т н о м с л о е о к е а н а о д н о к л е ­т о ч н ы х в о д о р о с л е й — ф и т о п л а н к ­т о н а н а с о с т а в д о н н ы х о с а д к о в ? Да! Д о к а з а н а т е с н а я с в я з ь и в з а и ­

м о о б у с л о в л е н н о с т ь в с е х п р о ц е с с о в и я в л е н и й в о к е а н е . Эта и с т и н а — о д и н и з г л а в н е й ш и х к л ю ч е й , поз­в о л я ю щ и х о т к р ы т ь т а й н ы о к е а н а .

* В о к е а н н е л ь з я с б р а с ы в а т ь ра­д и о а к т и в н ы е о т х о д ы . Д а ж е в са­м ы е г л у б о к и е в п а д и н ы . Г о р и з о н ­т а л ь н ы е и в е р т и к а л ь н ы е п е р е м е ­щ е н и я в о д ы н а с т о л ь к о з н а ч и т е л ь ­н ы , ч т о р а д и о а к т и в н ы е и з о т о п ы б ы с т р о о к а ж у т с я в ы н е с е н н ы м и н а п о в е р х н о с т ь и с т а н у т о п а с н ы м и д л я ж и в о т н ы х и ч е л о в е к а . Это от­к р ы т и е з а с т а в и л о а м е р и к а н ц е в от­к а з а т ь с я о т п л а н о в з а х о р о н е н и я р а д и о а к т и в н ы х о т х о д о в в о к е а н ­с к и х г л у б и н а х .

8

ПОДВОДНЫЙ РОБОТ-ГЕОЛОГ Сверху — оттуда, где на волнах качаются блики солн­

ца, плавно спускается какое-то сооружение. Оно все ниже и ниже — и вот уже можно рассмотреть, что это две сочлененные сферы, укрепленные на специальной раме и повисшие на мощном кабеле — тросе. У самого дна, где безмолвно скользят редкие тени причудливых рыб, движение аппарата замедляется. Затем он мягко ло­жится на грунт. И тотчас вспыхивает прожектор, высве­чивая далеко окрест дно океана. И рыбы, словно ба­бочки, устремляются к конусу света и тычутся носами в массивные стекла иллюминаторов...

Потом подвижные сферы аппарата начинают медленно вращаться, пока в поле зрения камеры, установленной в одной из них, не попадает крупный обломок. Аппарат замирает, затем раздается негромкое урчание меха­низма — и стальные руки, до тех пор безжизненно ви­севшие по бокам аппарата, тянутся к камню, раскры­вают свои ладони-клешни, подхватывают его и подносят ближе к иллюминатору, за которым стоит телекамера. «Руки» поворачивают камень, давая возможность людям на борту экспедиционного судна внимательней рассмот­реть его, затем спокойным и решительным движением на­правляют находку в специальный контейнер. В это же время кинокамера, установленная в другой сфере, ведет непрерывную съемку всех операций, которые делают ма­нипуляторы. Это нужно для полного контроля — ведь на пленке останется все, что могло выпасть из поля зрения телевизионной камеры.

Убедившись, что в данном месте нет больше ничего ин­тересного, исследователи дают команду — аппарат при­поднимается над дном и начинает медленно скользить над ним: судно легло в дрейф. Если что-то привлечет внима­ние операторов, аппарат снова ляжет на дно, и снова вспыхнет прожектор, и снова оживут стальные холодные руки... Потом, уже на борту корабля, геологи достанут из контейнера все, что стало добычей их электронного со­брата, и, склонившись над картой, отметят места самых ценных находок.

Так будет работать первый в мире глубоководный ап­парат «Подводный геолог», создаваемый сейчас в лабо­ратории морской электроники Института океанологии АН СССР. Он способен опуститься на четыре-шесть километ­ров, осмотреть с помощью телекамеры океанское дно и взять образцы пород.

Геологам новая установка окажет неоценимую помощь. Ведь сейчас образцы со дна добывают драгами. Драга тащится по дну, соскребывая буквально все, что попало. Пойди потом разберись, в каком точно месте был най­ден тот или иной образец. Теперь все будет иначе.

Но значение нового аппарата еще шире. Это лишь в ро­мане Жюля Верна люди легко и просто разглядывают с «Наутилуса» дно океана. Современный же батискаф — тяжелый корабль, обладающий, как говорят инженеры, «большой инерционностью». Чтобы остановить его и ис­следовать объект, часто приходится совершать сложный маневр. Иначе не успеешь оглянуться, и объект наблюде­ния далеко позади. Еще важнее другое обстоятельство: спуск человека в батискафе — длительная, сложная, ино­гда рискованная операция.

Аппараты типа «Подводный геолог» намного расширят возможности глубоководных исследований. И «Подводный геолог» здесь лишь первая ласточка. (Заметим, кстати, что наибольшая глубина, на которую удавалось пока опу­стить телекамеру, не превышает полутора километров.)

...Первые испытания подводного телеуправляемого гео­лога предполагаются уже в этом году.

Л. РЕПИН

1959 — 1967 годы * В И н д и й с к о м о к е а н е о б н а р у ­

ж е н ы о г р о м н ы е п о л я ж е л е з о м а р -г а н ц е в ы х к о н к р е ц и й . Там ж е от­к р ы т ы В о с т о ч н о - И н д о о к е а н с к и й х р е б е т , А м и р а н т с к и й ж е л о б , г о р ы Б а р д и н а , Щ е р б а к о в а , А ф а н а с и я Н и к и т и н а .

* О п р е д е л е н а т о л щ и н а осадоч­н о г о п о к р о в а А р а в и й с к о г о м о р я . Б е н г а л ь с к о г о з а л и в а , Я в а н с к о г о ж е л о б а .

* Е щ е год н а з а д б ы л о и з в е с т н о о к о л о 300 в и д о в м н о г о к л е т о ч н ы х д о н н ы х ж и в о т н ы х , о б и т а ю щ и х н а б о л ь ш и х — с в ы ш е ш е с т и т ы с я ч м е т р о в — г л у б и н а х . С о в е т с к и е

э к с п е д и ц и и 1966 года у в е л и ч и л и и х ч и с л о н а д о б р у ю т р е т ь ! Л е г к о п р е д с т а в и т ь , с к о л ь к о е щ е н е и з в е ­с т н ы х с у щ е с т в с к р ы в а е т с я в о к е а н е . . .

* На г л у б и н е 30 — 60 к и л о м е т р о в п о д к о н т и н е н т а м и и 5 — 10 к и л о ­м е т р о в п о д о к е а н а м и п р о х о д и т т а к н а з ы в а е м а я п о в е р х н о с т ь Мохоро-в и ч и ч а . Она о т д е л я е т з е м н у ю ко­р у о т д р у г о й с ф е р ы н а ш е й пла­н е т ы — м а н т и и . М а н т и я до с и х п о р д л я н а с н е д о с т у п н а . К а к о е ве­щ е с т в о е е с л а г а е т ? Н и к т о н е дер­ж а л е г о в р у к а х . А м е ж д у т е м , п о - в и д и м о м у , л и ш ь и з у ч е н и е м а н ­т и и м о ж е т д а т ь о т в е т н а в о п р о с ы

и о п р и р о д е з е м л е т р я с е н и й , и о « д ы х а н и и » з е м н о й к о р ы , и о т а й н а х м н о ж е с т в а д р у г и х я в л е ­н и й . У ч е н ы е СССР и США вот у ж е н е с к о л ь к о л е т в е д у т п о д г о т о в ­ку к б у р е н и ю с в е р х г л у б и н н ы х с к в а ж и н на м а т е р и к е и в о к е а н е , Чтобы у в и д е т ь , к а к в ы г л я д и т « н и ж н я я р у б а ш к а » З е м л и .

И в д р у г — с е н с а ц и о н н о е и з в е ­с т и е . П р и и с с л е д о в а н и и р и ф т о в о й д о л и н ы А р а в и й с к о - И н д и й с к о г о х р е б т а н а борт с о в е т с к о г о э к с п е ­д и ц и о н н о г о с у д н а « В и т я з ь » п о д н я ­т ы о б р а з ц ы п о р о д в е р х н е й м а н т и и ! М а н т и я в ы х о д и т п р я м о н а д н о р и ф т о в о й д о л и н ы !

9

А. Н. Ф О Р Д , барбадосский писатель

Д Е Р Е В О уперт любил свое де­рево. С незапамятных времен оно простира­

ло над домом ветви-руки. Ствол у дерева был та­кой толстый — один человек не мог обхватить его. Когда дул ветер, казалось, великан замирал в экстазе. А в штиль ветви — почти все — раскиды­вались над землей, и тогда дерево походило на гигантский зонт, заслонявший море и небо.

Дом был маленький, он пе­решел к Руперту от его мате­ри. Она умерла пять лет назад, и Руперт остался один — три­дцатилетний, всю жизнь мол­чавший человек. У него не было друзей — вряд ли он называл другом старика Брю-стера. У Брюстера был клочок земли по соседству с Рупер­том. Изредка они обменива­лись парой слов — в основ­ном о дереве Руперта: у него ведь не было других привязан­

ностей. После трудного дня он отдыхал в обширной тени его мощных ветвей, а ночью за­сыпал под тихий шелест ли­ствы.

Пол-акра земли Руперта ле­жали за дорогой — аккурат­ные гряды вдоль склона. Их пересекали тщательно очи­щенные канавы, в которых собиралась дождевая вода. Ко­гда оползень унес значитель­ную долю его тяжкого труда, Руперт стал еще старательнее обрабатывать оставшуюся зем­лю и очищать канавы от тины и зарослей. Вот и теперь, в надвигающихся сумерках, он работал, поднимая голову лишь изредка, чтобы бросить гор­дый взгляд на яркие зеленые полоски маиса, замысловато вьющиеся плети тыквы и креп­кие шарики незрелых поми­доров.

Руперт, наконец, прекратил работу. От размеренных взма­

хов мотыги все внутри еще вибрировало, в ушах стоял звон, будто металл еще уда­рялся о скрытый землей ка­мень.

Где-то кузнечик завел свою тонкую песенку. Руперт лю­бил этот час, пронизанный хо­ром голосов, среди которых не было человеческого, а только кваканье лягушек, стрекотанье кузнечиков, только голоса за­сыпающих животных и насе­комых.

И, конечно, дерево. Оно бы­ло совсем близко с его домом С его сердцем. Вот и теперь темно-зеленая пена его листвы уже приветливо манила Рупер­та из-за дороги.

Если идти по тропинке от дороги, дом совсем не виден за деревом, хотя он и стоял на небольшой возвышенности и к нему вели несколько ступе­нек, стертых временем и нога­ми Руперта. Проходя под де­ревом, Руперт снова вспомнил слова умирающей матери:

— Не руби наше дерево, Руперт. Пусть растет себе. Сохрани его, что бы тебе ни говорили.

И он послушал мать. Он ви­дел это дерево, когда был еще ребенком. Никогда он его не срубит. Даже если бы и за­хотел, он не сможет сделать это. Правда, корни дерева стали очень толстыми и в по­следнее время как будто нача­ли разрушать фундамент. Ру­перт заметил несколько тон­ких трещин в цементных столбах, подпиравших дом. А может быть, цемент был слишком слабый.

Остановившись, Руперт стал разглядывать корни, вспучив­шиеся, словно вены, под кожей земли. Местами корни выпира­ли из почвы, кора на них тре­скалась. В трещинах скапли­валась сырость, покрывавшая подножье ствола замысловаты­ми пятнами. Руперт вспомнил, что Брюстер не раз спраши­вал его:

— Почему ты не срубишь это дерево? От него никакой пользы нет. И в нем прячутся дьяволы.

В самом деле, пользы от дерева не было. Отсыревшая древесина не годилась даже на дрова или уголь. Но ведь хра­нят же другие какой-нибудь треснувший кувшин, в котором уже нельзя держать воду... Или старые пожелтевшие пись­ма... Нет, он не срубит дерево.

10

А что касается разговоров о дьяволах, то все это глупо­сти. Если Брюстер так боится дьяволов, пусть не ходит здесь вечером.

Руперт фыркнул, предста­вив себе дьяволов, болтающих друг с другом под деревом. Выдумают же люди!

Он вошел в дом, положил мотыгу, лопату и нож в угол, зажег фонарь в небольшой ни­ше в стене и поставил чайник на огонь, — напившись кипят­ку со снятым молоком, он обычно хорошо спал. Потом сел под деревом, следя, как красные лучи заходящего солн­ца скупо проникают сквозь листья. Солнца он не видел — дерево заслоняло его.

Поднялся холодный озорной ветер, и Руперт встал, чтобы взглянуть на чайник. «Ночь будет ветреная»,— подумал он.

Когда Руперт ложился, дождь стучал по крыше и ве­тер шелестел в ветвях дерева. В груди у него стало тепло от сознания своего единства с землей, жилищем и деревом.

Ему снились сны. Ему сни­лось, что с неба падают боль­шие пушистые хлопья. А сам он лежит на земле, посреди зеленой лужайки и чувствует мягкое прикосновение хлопьев, падающих на его расслаблен­ное тело. Потом бесшумные легкие хлопья стали тяжелее, тяжелее. Он испугался — это не хлопья, это снег! Вот поче­му ему стало так холодно. Сде­лав усилие, он заставил себя проснуться.

Мгновенье он ничего не мог понять. Над головой по-преж­нему стучал дождь, и сырость покрывала его лицо. Он по­нял, что дождь ворвался в дом, что скоро он совсем промокнет. Ветер загонял струи воды в каждую щель и свистел с дикой силой.

Руперт натянул на голову грубое одеяло. В скверную погоду всегда было так: дождь хлестал по дому, а ветер по­могал ему. Завтра на полу будут темные потеки.

Он сжался в комок и терпе­ливо ждал, когда дождь и ве­тер стихнут. Ему слышно было, как дерево размахивало ветвями — оно не подчиня­лось натиску бури.

И вдруг раздался тягучий, оглушительный треск — слов­но тысячи до отказа натяну­тых веревок лопались, рвались одна за другой.

Оглушительный раскат гро­ма, и следом — лавина хрустя­щих и шелестящих отзвуков. Дом задрожал, чья-то гигант­ская рука пыталась выдернуть из-под него фундамент. Дом сотрясался, словно недобитое животное.

Руперт сжался в своей уз­кой постели. Раскаты затихали. Опять стал слышен звук соча­щегося в щели дождя, и ветер затеребил одеяло, сдирая его с Руперта.

Странный, необъяснимый ужас охватил Руперта. Его де­рево рухнуло!

Сердце сжалось, когда он представил, что дерево могло упасть на дом. Руперт закрыл глаза, боясь подумать вновь об этом. Уж лучше встать и пой­ти взглянуть, что произошло. Он уже спустил ноги на пол, как уловил новый звук: за дверью тяжело падали редкие капли.

Страх снова сжал сердце. Сразу вспомнились россказни об этом дьявольском дереве: если в страстную пятницу надрезать его кору, потечет кровь; о том, что ночами на дерево садятся духи. Недаром, недаром называют его дерево дьявольским!

Он окаменел, спустив ноги с кровати, не смея пошеве­литься.

Капли продолжали падать, звук их стал невыносимо гро­мок, Руперту казалось, что лопнут барабанные перепонки. И все-таки он слушал, слу­шал...

«А ведь это вода! — вдруг подумал он.— Просто вода сте­кает по канаве к дороге! Ко­нечно, вода. Ну и дурак же я, это дерево совсем отшиб­ло ум!»

Он забрался под одеяло, но долго еще всматривался и вслушивался в темноту, пы­таясь найти в ней ответ. Отве­том ему были стук дождя и завывание ветра.

Когда заря начала просачи­ваться в щели, Руперт встал. Свет утра вновь возродил из тьмы его вещи. Глиняная труб­ка стала еще милее сердцу, чайник не казался таким уж маленьким. Руперт оделся и осторожно приоткрыл дверь

Так он и представлял себе это ночью, когда раздался треск. Он знал это дерево всю жизнь, знал и любил живое

дерево. Теперь оно было по­вержено — его дерево, выр­ванное с корнем, лежало по­перек дороги, словно мост к чужому берегу... Листва и ветви — то, что прежде было живым, как бегущая вода, как водопад, теперь разлилось мертвым, застойным морем. Корни свисали, как извиваю­щиеся змеи. Вокруг дома зиял ров, деревянные ступеньки крыльца были сбиты. Несколь­ко цементных столбов-подпорок было выдернуто и повержено. Еще немного — и хижина бы­ла бы грудой обломков.

Сколько помнил Руперт, это дерево всегда было здесь. Оно вросло в него, стало частью его самого. Он не мыслил себе жизни без него. И вот оно превратилось просто в толстое бревно. Хочешь не хочешь, придется обходиться без него. Что ж, Руперт примирится с потерей. Зияющая рана, ко­торую оставили в земле вы­дранные корни, заживет, время разгладит кожу земли, и на­станет день, когда не найдешь места, где росло дерево. И те­перь, когда его не стало, Ру­перту вдруг стало легче ды­шать. Теперь никто уже не будет говорить о дьяволах.

Он смотрел на дерево и вспоминал его жизнь. Он вспом­нил, как дерево цвело, как ветер срывал с лопнувших семян легкий пух, уносил его далеко-далеко, и вся земля под деревом была покрыта шелковистыми хлопьями, опав­шими с ветвей. Руперт собирал этот пух в мешки и набивал им подушки, а иногда продавал их. Но вот дерево упало...

Он оторвал глаза от повер­женного гиганта и увидел да­лекое сияние. Это утреннее солнце освещало море. Рупер­та охватило странное чувство благодарности. До сих пор он не видел моря с порога своей хижины. Его заслоняло дерево. Теперь на воде лежало мягкое сияние. Показалась лодочка и медленно скрылась из ви­ду. Руперт жадно смотрел во­круг, что-то дрожало, будто просыпаясь, в груди.

«Я потерял не все, — поду­мал он. — Это моя страна, мой дом — он полуразрушен, но я поправлю его. А вече­рами буду смотреть, как са­дится солнце. Дождя сегодня не будет».

Перевела с английского Е. ШТИХ

11

ЗАГАДКИ, ПРОЕКТЫ, ОТКРЫТИЯ МЕЧ АМАЗОНКИ — иначе трудно назвать най­

денный при рытье котлована на территории Нико­лаевского судостроительного завода меч в деревян­ных ножнах, лежащий рядом со скелетом молодой женщины, погребенной более двадцати пяти веков назад.

ВОДОПРОВОД, СРАБОТАННЫЙ РАБАМИ РИМА, обнаружили румынские археологи близ города Констанцы. Этот водопровод, состоящий из глиняных труб длиной до тридцати и диаметром до двенадцати сантиметров, соединенный водосбор­ным каналом с системой водоемов и колодцев, — еще одно свидетельство того, что древнеримский город Томис, стоявший когда-то на месте Констанцы, был не «заштатным» поселением, как считалось еще недавно, а центром богатой торговой провинции (см. статью «Открытие профессора Канараки», «Во­круг света» № 3, 1965 год).

МАРС, ЗЕМЛЯ И ЛУНА БЫЛИ КОГДА-ТО ОДНОЙ ПЛАНЕТОЙ. Такую гипотезу высказал американский исследователь доктор Т. Гаскелл. Он приводит ряд математических доказательств, согласно которым в Земле, в какой-то период сво­его существования расплавившейся за счет энергии, выделяемой радиоактивными изотопами, тяжелые элементы начали скапливаться в центре, а легкие всплывать на поверхность. В результате скорость вращения Земли увеличилась настолько, что от нее оторвалась масса, давшая начало Марсу и Луне.

ДОМА, КОТОРЫМ ДВАДЦАТЬ ДВЕ ТЫСЯ­ЧИ ЛЕТ, решили реконструировать археологи Бе­лоруссии на берегу реки Судость. Будут восстанов­лены две полуземлянки каменного века, сложенные из огромного количества костей и черепов мамонтов.

«ЧУДО-ЮДО» РЫБА СКАФИРИНГУС с го­ловой змеи, телом миноги и хвостом ящерицы во­дится только в трех реках мира: в Аму-Дарье, Сыр-Дарье и... Амазонке. И никто не знает, поче­му она обитает именно в этих реках, отстоящих друг от друга на тысячи и тысячи километров...

КЛАД ОКАМЕНЕВШЕЙ ЖИЗНИ открыт не­давно экспедицией грузинских палеобиологов под руководством кандидата геолого-минералогических наук А. Векуа в ста километрах от Тбилиси в ме­стности Квабеби. В «Квабебском кладе» ученые об­наружили несколько видов млекопитающих, до сих пор неизвестных науке.

Среди находок — окаменевшие остатки млекопи­тающих, вымерших на территории Кавказа около 5— 6 миллионов лет назад. Подобные животные и сей­час живут в африканских саваннах.

Возможно, что представители «квабебской» фауны сыграли известную роль в формировании современ­ного животного мира Африки.

ГОРЫ «ПУТЕШЕСТВУЮТ» ПО ЗЕМЛЕ. С такой гипотезой выступил в этом году доктор геолого-минералогических наук С. А. Захаров. Со­гласно расчетам ученого на глубине около 700 ки­лометров время от времени образуются очаги рас­плавленной глубинной породы и горные хребты над этими очагами «скользят» до тех пор, пока глу­бинное вещество Земли снова не затвердеет... Затем, спустя десятки миллионов лет, такой же очаг мо­жет возникнуть в другом месте — и горы снова «уходят в странствие». Например, по предположению ученого, 600 миллионов лет назад Сибирская плат­форма находилась вблизи... экватора.

(По страницам советской и зарубежной прессы)

МУРМАНСК Г. ВЛАДИМОВ

Фото В. ОРЛОВА, нашего спец. корр.

тсюда уходят, чтобы вернуться. Сюда воз­вращаются, чтоб снова уйти. Одни — в Ба­

ренцево, «под свежье», всего лишь на двадцать суток. Другие — в Атлантику, огибая норвеж­ский изрезанный фиордами берег, к островам Фарерским, Шетландским или Оркнейским — под селедку или под скумбрию. Третьи — еще дальше, через весь океан, к берегам Канады, на знаменитую Джорджес-банку — под окуня, под камбалу, под серебристого хека. Никто не плавает столько, сколько рыбаки. Куда бы ни шел торговый корабль, нога моряка уже на десятые, на пятнадцатые сутки все-таки сту­пает на берег; рыбацкие же экспедиции длят­ся по три месяца, и берег — не свой, а чу­жой — виден не ближе чем за двадцать миль. Маленький траулер не может вместить всю рыбу, что будет наловлена за экспедицию, он ее сдает на плавбазы, с которых получает горючее и пресную воду, провиант и соль, письма и кинокартины, и только последний груз он повезет домой в собственных трюмах. Здесь рыбакам посчитают всю рыбу и все вы­ходные дни, что накопились за рейс. Ведь в море работают без выходных, их отгуливают на берегу, и называются они «береговые». Ког­да они кончатся, а пролетают эти дни стреми­тельно, куда быстрее, чем дни морские, рыба­ки снова уходят. Из всех моряков они, пожа­луй, единственные, о ком можно сказать твер­до — они живут в море.

Их работа не знает перекуров. И никто из них не глядит на воду — ослепительно-солнеч­ную, зеленую воду Атлантики. Можно лишь на секунду выпрямиться в спине и спросить бон­даря, запечатывающего бочку: «Тонны четыре есть на борту?»

Самые лучшие дни рыбака — это и самые тяжелые. Когда сельдь залавливалась как сле­дует, мы, поднявшись в пять утра, едва раз­делывались с нею до двух ночи и валились на койки, мертвые от усталости. И мы вспоми­нали о шторме, когда можно было и побез­дельничать. Но позже приходишь к выводу, что эти трудные дни и были лучшими.

12

ля меня он был последней твердью земли, когда мы ушли в дальнюю сельдяную экс­

педицию, и первой — когда мы вернулись. И встрече с Мурманском я рад был куда больше, чем встрече с любым другим городом. Но за три с половиной месяца плавания — по морям Баренцеву, Норвежскому и Северно­му — ноги совершенно разучились ходить по­суху, и вот до этой улицы, я помню, не так-то просто было дойти от причала...

потому этот город врезался в сопки и встал здесь накрепко, что стране без него

не обойтись. Рано или поздно жители его разъезжаются в другие, уютные края, но ни­когда они его не смогут забыть, по странному свойству человеческой натуры благодарно по­мнить именно те дни, когда тебе было труд­но, студено и темно, а не те, когда все было «чисто, светло, спокойно».

14

М . П О Р Т Н О Й

сть такие уголки на земле, есть такие города, уезжая из которых знаешь, что вернешься. Если вдруг почувствуешь, что ты расстаешь­ся с этими местами навсегда, опусти чемо­дан, разорви билет, и пусть в первый и по­

следний раз поезд уйдет без тебя. Обычно такие места особенно дороги тебе в

определенные времена года, времена суток: берег реки, весь белый от зацветающей вишни и яблони весной; тихая, немноголюдная вечерняя улица с уют­ным кафе; раннее утро древнего города, когда солнце золотит купола церквей; музейная строгость зданий под желтым лиственным дождем русской осени... Так в твою жизнь однажды врывается и молодой город на берегу моря. И, ворвавшись, остается на всю жизнь.

Ты выходишь на улицу и оглядываешься. Вокруг синие сопки, над заливом ровно и неподвижно висит плотное белое покрывало облаков. Где-то справа улица обрывается у ближайшей сопки, и дальше вверх беспорядочно теснятся деревянные и каменные строения. Влево улица уходит широким проспектом с современными зданиями, универмага­ми, «Гастрономами», кафе, ресторанами, киноте­атром и театром, где расклеены афиши о неизве­стном тебе народном хоре саами и о гастролях столичной труппы «Современника» и с краеведческим музеем, где, разглядывая обломки горных пород, ты убедишься, что в недрах Мурмана есть едва ли не все минералы, разве что кроме алмазов, и где тебя очаруют желтоватые изящные конструкции костя­ных изделий местных художников. Где-то у дальней сопки улицу заканчивает телевизионная вышка. Зелени почти нет, но иногда морской ветер, загля­нув в тундру, приносит с собой ее аромат. Гуляют девушки, парни, моряки в форменках, женщины с колясочками. Идет мужчина в легком сером костю­ме, и рядом с ним вполне самостоятельно и сосре­доточенно вышагивает светловолосый мальчик двух-трех лет.

Увидев детей на улице, смотришь на часы и тут только соображаешь, что сейчас полночь, двена­дцать часов, а в небе солнце. Пройдет несколько дней, и ты, так привыкший ложиться спать, посмо­трев на звездное небо, а проснувшись — видеть утро, ты освоишься, и тебе достаточно будет вздрем­нуть несколько часов среди дня, чтобы потом не спать еще сутки. Этот город ломает в тебе привыч­ные ритмы, и ты, глотнув свежего северного возду­ха, улыбнешься этому незаходящему солнцу.

Неожиданно ветер меняет направление, и ты по­нимаешь, что совсем рядом рыбный порт.

Пока ты так стоишь, разглядывая город, к тебе не раз подойдут, спросят закурить или угостят са­мого. Или вдруг скажут:

— Слушай, друг, ты не со Шпицбергена? — И ты, конечно же, ответишь — нет, а человек, со-

жалея об этом, уже поспешит дальше, чтобы передать на далекие острова посылку или просто привет. И в эту минуту ты искренне пожалеешь, что этот привет передаст кто-то другой. А потом у тебя спросят, где можно выпить хорошего кофе, и ты непременно обойдешь все уголки и узнаешь, что кофе в городе в шутку называют «Филином» и что выпить хороший кофе не так-то просто, но тем вкуснее и ароматнее будет напиток, когда ты найдешь его.

За столиком ты никогда не будешь один, и поче­му-то именно тебе моряк скажет, что сегодня ухо­дит в арктическое плавание, и оставит на память красивую зажигалку.

И кем бы ты ни был, ты непременно встретишь своих коллег. Если ты строитель, тебе покажут новые кварталы; если актер, тебя пригласят в театр на спектакль, а то и на репетицию; если ты оке­анолог — потащат на арктическую исследователь­скую станцию, если ты журналист, писатель, тебя увлекут в издательство, редакции газет... Ну, а если ты моряк, считай, что ты дома.

И конечно же, ты захочешь пойти в порт. Мимо стадиона, кафе, почтамта, мимо вокзала и железно­дорожных путей вниз, к заливу... Разноголосица пароходных гудков, морской ветер, туманы и мо­ряки, вся суровая и строгая природа невольно на­поминают об океане...

По дороге в порт ты не одинок. Молодая жен­щина с ребенком на руках, молоденький штурман с девушкой.

Может быть, они идут провожать твоего недав­него знакомого? Распростясь с родными, он отпра­вится через семь морей к самой дальней нашей земле — Курилам или во Владивосток, а может быть, к Новосибирским островам или на Землю Франца-Иосифа. Что повезет его теплоход? Смену зимовщиков на полярную станцию или апельсины на Камчатку?

У одного из причалов стоят несколько моряков и женщин. Вот-вот отойдет в загранплавание боль­шое торговое судно. В Лондон? Гавр? Или в Каса­бланку? Прощание, улыбки, слезы, платки... Напут­ствие:

— Два фута под килем! С мостика отдают команду... Капитан чем-то напоминает парня с Таганки или

Благуши. Наверное, двадцать лет назад он стоял, прислонившись к углу дома, засунув руки в кар­маны брюк и надвинув до бровей фуражку. Он придумал себе лихое прозвище, полагая, что знает о жизни все. Сейчас он стоит на мостике в фор­ме, со значком «капитана дальнего плавания», боль­шой палец правой руки в кармане брюк, фуражка едва заметным движением сдвинута чуть вперед. Он стоит словно вылеплен на фоне залива и неба, унося с собой в иные моря кусочек этого города...

15

ичего нет красивее рыбы, только что вытащенной из мо­

ря. О совершенствах ее формы пусть вам расскажут строители корабельных корпусов, я же го­ворю о цвете. Вы ее увидите по­гасшей, оловянно-тусклой. Но по­ка она еще в неводе, пока она еще мечется, и прыгает, и влажно шуршит чешуей, она — серебрис­то-голубая, палевая, сиреневая, жемчужная, золотисто-зеленая, и все это одновременно, и каждую секунду она меняет свои цвета.

огда выходишь из залива и поворачиваешь к Нордкапу,

самой северной точке материка Европы, тут-то на тебя и набра­сывается штормовой ветер. Волна Гольфстрима гулко бьет в скулу траулера и взлетает над полуба­ком, брызги секут тебе лицо и стекают ручьями по зюйдвестке за воротник рокана. И колокол тогда звенит сам по себе. Это не предупреждение — ведь топовый огонь все равно различим, если нет тумана, и так как это самый высокий огонь на судне, он пер­вым появится из-за горизонта, раньше, чем долетит какой бы то ни было звук. Но колокол — это все-таки голос корабля, заглу­шающий стоны шпангоутов на крутой волне; его латунным позе­леневшим языком крохотный траулер жалуется на свою боль и одиночество, а когда волнение достигает наибольшей силы, коло­кол горланит тревожно и яростно.

Чаще всего его подвязывают, чтоб не мешал спать сменившим­ся с вахты, тогда он стихает и все же не умолкает совсем, звон потихоньку живет в его металле и слышен, если подойти поближе. Должен же и корабль иметь свой собственный голос, да и скучно бы стало, если бы он умолк.

сли бы не Гольфстрим — ве­роятно, не было бы смысла

так упорно обживать эти сопки. Но, пригоняя и пригоняя сюда теплые воды, Гольфстрим держит открытыми эти ворота в океан, и даже когда мороз сковывает зем­лю так, что лом от нее отскаки­вает, как от гранита, море остает­ся нескованным. В самые же сильные морозы Гольфстрим на­чинает парить и обволакивает га­вань и рейд туманом такой густо­ты, что можно вытянуть руку и не увидеть на ней пальцев. В та­кие дни суда без локаторов не могут выйти из порта, реже ходят катера через залив, но никто на это особенно не сетует — в такой холод и туман согревает.

Публикуемый рассказ — еще одна страница жизни и приключений знаменитого Шерлока Холмса. Как известно, еще в конце прошлого века Конан Дойль «похоронил» великого сыщика. Но читатели успели полю­бить его и, уступая их настойчивым просьбам, автор спустя почти 30 лет «воскрешает» своего героя. Так по­явился сборник «Записная книжка Шерлока Холмса» (1927). Рассказ «Загадка Торского моста» взят из этого сборника, на русском языке печатается впервые.

АРТУР К О Н А Н Д О Й Л Ь

де-то в подвалах банка «Кокс и К°» на Чер-ринг-кросс лежит потертая курьерская сумка с моим именем на крышке: «Джон X. Ватсон, доктор медицины, бывший военнослужащий Индийской армии». Сумка набита бумагами:

это записи необычных дел, которые Холмс когда-то расследовал. Некоторые из дел, и довольно интерес­ные, окончились полной неудачей, и поэтому едва ли стоит о них писать: задача без решения может заинтересовать специалиста, а у случайного читате­ля вызовет лишь раздражение. Среди таких неза-

конченных дел — история мистера Джеймса Фили-мора, который, вернувшись домой за зонтиком, бес­следна исчез. Не менее замечательна история катера «Алисия»: однажды вечером он вошел в полосу ту­мана и пропал навсегда — никто более не слышал ни о нем, ни о его экипаже. Третье дело, достойное упоминания, — случай с Айседором Персано, зна­менитым журналистом и дуэлянтом: он помешался на том, что в спичечной коробке, которую он пос­тоянно держал в руках, находится редчайший червь, по его словам еще не известный науке.

18

Не считая этих «темных дел», есть несколько та­ких, которые затрагивают семейные тайны, настоль­ко интимные, что сама мысль о возможности их оглашения вызвала бы переполох во многих высо­копоставленных домах. Нет нужды говорить, что это исключено, и теперь, когда у моего друга есть время и силы, подобные записи будут отобраны и уничтожены.

Остается значительное число дел, более или менее интересных, о которых я мог бы написать раньше, если бы не боялся пресытить читателя и тем самым повредить репутации человека, которого чту больше всех.

Я был участником некоторых из этих дел и по­тому могу говорить о них как очевидец. К их числу относится и описанное ниже.

Был ветреный октябрьский день. Я одевался и следил, как кружились в воздухе сорванные ветром последние листья одинокого платана, который укра­шал двор позади нашего дома. Спускаясь к завтра­ку, я ожидал застать моего друга в подавленном настроении, ибо, как настоящая артистичная натура, он легко поддавался влиянию окружающей обста­новки. Напротив, он кончал завтракать в особенно веселом настроении того несколько зловещего от­тенка, который был характерен для него в минуты душевного подъема.

— У вас есть дело, Холмс? — заметил я. — Ваша способность к дедукции поистине порази­

тельна, Ватсон, — ответил он. — Она помогла вам раскрыть мою тайну. Да, у меня есть дело. После месяца незначительных происшествий и застоя коле­со завертелось снова.

— Я мог бы принять участие в этом деле? — Пока не в чем, но мы обсудим этот вопрос,

когда вы уничтожите два крутых яйца, которыми нас сегодня удостоила наша новая кухарка. Сте­пень их съедобности находится в прямой связи с очередным номером «Семейной газеты», которую я видел вчера на столе в гостиной: даже такое пустяковое дело, как варка яиц, требует внимания, точного ощущения времени и несовместимо с чте­нием романа, напечатанного в этом отличном перио­дическом издании.

Через четверть часа со стола убрали, и мы оста­лись одни. Холмс вытащил из кармана письмо.

— Вы слышали о Нейле Гибсоне, Золотом Коро­ле? — спросил он.

— Вы имеете в виду американского сенатора? — Ну да, он был когда-то сенатором от одного

из западных штатов, но больше известен как круп­нейший в мире золотопромышленник.

— Да, знаю: он некоторое время жил в Англии, и его имя пользовалось некоторой популярностью.

— Он купил солидное поместье в Хэмпшире лет пять тому назад. Вы, вероятно, уже слышали о тра­гической гибели его жены?

— Конечно. Я теперь вспоминаю — вот почему его имя мне известно. Правда, я не знаю подроб­ностей.

Холмс указал на бумаги, лежащие на стуле. — Мои химические опыты по получению экстрак­

тов еще не окончены, а тут эта история. С виду пахнет сенсацией, но, мне кажется, разобраться здесь нетрудно. Улики явные — таково мнение и экспертизы и полиции. Сейчас дело передано на рассмотрение выездной сессии суда в Винчестере. Боюсь, что это неблагодарная работа. Я могу обна­ружить факты, но не могу их изменить! Пока не появятся какие-либо новые данные, не вижу, на что может надеяться мой клиент,

— Ваш клиент? — Ах, я забыл вам рассказать! Я, кажется, пере­

нял вашу привычку, Ватсон, рассказывать историю с конца. Лучше прочтите сначала вот это.

Он передал мне письмо. Оно было написано чет­ким, уверенным , почерком и гласило:

«Отель «Клэридж», 3 октября

Уважаемый м-р Шерлок Холмс!

Мне тяжело быть свидетелем того, как самая лучшая на Земле женщина идет навстречу своей гибели. Я сделаю все, что в моих силах, для ее спасения. Я ничего не могу объяснить, не могу даже попытаться сделать это, но я ничуть не сомневаюсь, что мисс Данбэр невиновна. Вы знаете факты — кто их не знает? — об этом сплетничают по всей Анг­лии. И ни один голос не поднялся в ее защиту — какая чудовищная несправедливость! Эта женщина и мухи не обидит!

Одним словом, я буду у Вас завтра в 11 часов. Посмотрим, сможете ли Вы что-нибудь прояснить в этой темной истории. Во всяком случае, все, чем я располагаю, — к Вашим услугам, только спасите ее. Умоляю Вас, приложите все свое умение и энер­гию!

С совершенным почтением, Дж. Нейл Гибсон».

— Вот, извольте, — Шерлок Холмс выбил пепел из трубки, которую курил после завтрака, и снова не спеша набил ее табаком. — Этого джентльмена я как раз и жду. Что касается самой истории, то за недостатком времени я перескажу вам ее вкрат­це, если вы доверяете официальным отчетам о ходе следствия. Человек этот — крупный финансовый магнат. Насколько я понимаю, он крайне вспыль­чив и страшен во гневе. Он женился на женщине, жертве этой трагедии, — о ней я пока не знаю ни­чего, кроме того, что она была уже не первой мо­лодости. Дело осложняется еще и тем, что воспи­тание их двоих детей было поручено молодой и весьма привлекательной гувернантке. Вот три чело­века — участники события, происшедшего в старин­ном английском поместье.

Теперь о самой трагедии. Труп был найден в пар­ке, примерно в полумиле от дома. Убитая была одета к обеду, с шалью на плечах. Пуля, выпущен­ная из револьвера, пробила ее голову навылет. Около трупа не нашли никакого оружия, никаких следов убийства. Заметьте, Ватсон, никакого оружия! Преступление, по-видимому, было совер­шено поздно вечером, а труп обнаружен лесником около одиннадцати часов. Затем врач и полиция осмотрели убитую, после чего перенесли ее в дом... Может быть, я излагаю слишком сжато, или вам ясны все обстоятельства этого происшествия?

— Абсолютно все ясно. А почему подозревают гувернантку?

— Во-первых, есть некоторые прямые улики: ре­вольвер с одним разряженным гнездом в барабане (калибр оружия соответствует найденной пуле) был обнаружен на дне ее платяного шкафа.

Холмс уставился в одну точку и раздельно повто­рил:

— На... дне... ее... платяного... шкафа... — Затем он погрузился в раздумье, и я понял, что, с моей стороны, было бы глупо прерывать его.

Вдруг он снова оживился. — Да, Ватсон, найден револьвер. Здорово изобли­

чает, а? Таково мнение двоих понятых. На убитой

2* 19

найдена записка с предложением встретиться на том самом месте, где произошло убийство; записка под­писана гувернанткой. Ну как? К тому же и мотивы убийства налицо: сенатор Гибсон — личность при­влекательная, и, если его жена умрет, кому занять ее место, как не юной леди, которая, по общим от­зывам, уже давно пользовалась исключительным вниманием со стороны хозяина. Любовь, деньги, власть — а на пути к этому стоит немолодая жена Гибсона! Плохо дело, Ватсон, очень плохо!

— Да, Холмс, это так. — И алиби она не может представить. Напротив,

гувернантка вынуждена признать, что примерно в то время, когда это случилось, она находилась как раз около Торского моста (это место трагедии). Отрицать этот факт бессмысленно, ибо несколько проходивших мимо крестьян ее там видели.

— Да, вопрос ясен! — И все же, Ватсон, не будем спешить с выво­

дами! Давайте разберемся. Мост, о котором идет речь, представляет собой один широкий каменный

пролет с парапетом по краям. Он построен для пере­правы через самую узкую часть длинного глубокого водоема, заросшего тростником. Это так называе­мый Торский пруд. У входа на мост лежала мерт­вая женщина. Таковы факты... Но что это? Если я не ошибаюсь, наш клиент пришел значительно рань­ше условленного времени.

Вилли, слуга Холмса, открыл дверь, но имя, ко­торое он объявил, было неизвестно нам обоим: «Мистер Мэрлоу Бэйтс». Нашему взору предстал худощавый субъект с испуганными глазами и судо­рожными, неуверенными манерами — этакий «комок нервов». На мой взгляд врача-профессионала, этот человек находился на грани полного расстройства нервной системы.

— Вы, кажется, возбуждены, мистер Бэйтс, — сказал Холмс. — Прошу вас, садитесь. Боюсь, что смогу уделить вам очень мало времени: у меня в 11 часов свидание.

— Я знаю о нем. — Наш посетитель выпаливал короткие фразы, словно ему не хватало воздуха. —

Рисунки Г. ФИЛИППОВСКОГО

Сюда идет Гибсон — мой хозяин. Я управляющий его имением. Холмс, знайте: он негодяй, жуткий не­годяй!

— Крепко сказано, мистер Бэйтс. — Я вынужден так говорить, ибо у меня мало

времени. Я не хочу встречаться с ним у вас. Он вот-вот придет. Была причина, не позволившая мне прийти раньше: его секретарь, мистер Фергюссон, только сегодня утром рассказал о предстоящей встрече Гибсона с вами.

— Так вы его управляющий? — Я подал заявление об уходе. Через несколько

недель я избавлюсь от этого проклятого рабства. Гибсон — тяжелый человек. Эти благотворительные дела лишь ширма, прикрывающая дурные стороны его личной жизни. Его жена пала жертвой. Он был груб с ней, да-да, сэр, груб! Не знаю, как она по­гибла, но уверен, что он превратил ее жизнь в стра­дание. Она была типичная южанка, бразилианка по рождению — вы, конечно, знаете это?

— Нет, это обстоятельство ускользнуло от меня.

— Южанка по рождению и по натуре. Дитя солн­ца и страсти. Она любила его, как могут любить такие женщины. Но когда увяла ее красота (гово­рят, когда-то она была прекрасна), ничто уже не привязывало к ней мужа. Нам всем она нравилась, мы ей сочувствовали и ненавидели его за то, как он с ней обращался. Но он хитер и умеет внушать до­верие. Это все, что я должен сказать вам. Не суди­те о нем по внешнему виду, смотрите глубже. Ну, я пойду. нет-нет, не удерживайте меня! Он сейчас придет!

Наш странный посетитель испуганно взглянул на часы и буквально вылетел из комнаты.

— Ну-ну! — сказал Холмс после небольшой пау­зы. — Я вижу, у мистера Гибсона довольно «преданные» домочадцы. Хорошо, что Бэйтс пре­дупредил нас; теперь подождем самого хо­зяина.

Точно в назначенное время раздались тяжелые шаги на лестнице, и знаменитый миллионер вошел в комнату. Взглянув на него, я понял причину

страха и антипатии его управляющего, да и прокля­тий, которые обрушивали на его голову многие кон­куренты по бизнесу. Если бы я был скульптором и хотел олицетворить преуспевающего бизнесмена с железными нервами и без совести, я выбрал бы в качестве натурщика мистера Нейла Гиб-сона. Его высокая, худощавая, словно высеченная из камня фигура выражала алчность хищника; ну пря­мо-таки Авраам Линкольн, но обративший свою энер­гию на достижение низменных целей, — вот как можно было бы определить этого человека. Его ли­цо, твердое, безжалостное, было изрыто глубокими морщинами — следами бурно прожитой жизни.

Гибсон оглядел нас по -очереди с ног до головы холодными серыми глазами, коварно поблескиваю­щими из-под ощетинившихся бровей. Когда Холмс упомянул мое имя, он небрежно поклонился, затем властным жестом хозяина подвинул стул вплотную к стулу моего друга и сел, почти касаясь его свои­ми худыми коленями.

— Позвольте мне сразу же сказать, мистер Холмс, — начал он, — что деньги в данном случае не имеют для меня значения. Вы можете жечь их, если это сколько-нибудь поможет вам осветить путь к истине. Женщина невиновна и должна быть оправ­дана, а сделать это предстоит вам. Назовите вашу цену.

— Размер моего гонорара точно установлен, — хо­лодно сказал Холмс. — Я не меняю его, за исклю­чением тех случаев, когда вообще отказываюсь от оплаты.

— Ну ладно, раз доллары не имеют для вас зна­чения, подумайте о репутации. Если вы выиграете это дело, все газеты в Англии и в Америке подни­мут шум вокруг вашего имени. О вас будут гово­рить на обоих континентах.

— Благодарю вас, мистер Гибсон. Право же, я не нуждаюсь в рекламе. Возможно, вас это удивит, но я предпочитаю работать инкогнито, и в деле ме­ня привлекает именно сама проблема. Однако мы теряем время. Обратимся к фактам.

— Я полагаю, что вы знаете все главные факты из сообщений прессы. Не знаю, смогу ли добавить что-либо полезное для вас. Но если хотите, чтобы я лучше осветил некоторые моменты, — я к вашим услугам.

— Хорошо. Меня интересует только один момент. — Какой именно? — Каковы в действительности ваши отношения

с мисс Данбэр? Сильно вздрогнув, Золотой Король приподнялся

со стула. Затем к нему вновь вернулось спокойст­вие и солидность.

— Полагаю, что ваше право и, может быть, ваш долг — задавать такие вопросы, мистер Холмс.

— Допустим, — сказал Холмс. — Тогда могу заверить вас, что отношения ничем

не отличаются от обычных отношений между хозяи­ном и молодой леди, с которой он видится лишь в обществе своих детей.

Холмс встал. — Я довольно занятой человек, мистер Гибсон, —

сказал он, — и не имею ни времени, ни склонности к бесплодным разговорам. Всего хорошего!

Наш посетитель также встал; он высокомерно возвышался над Холмсом, словно башня; глаза вспыхнули злобой, желтоватые щеки слегка окраси­лись румянцем.

— Черт побери, что вы хотите этим сказать, мис­тер Холмс? Вы отказываетесь от моего дела?

— Да, мистер Гибсон, по крайней мере я отка­зываюсь от вас. Полагаю, что выразился ясно.

— Довольно ясно, но что за этим кроется? Хоти­те набить себе цену? Боитесь взяться за это дело? Или что другое? Я имею право требовать объясне­ний.

— Возможно, — сказал Холмс. — Я объясню вам. Прежде всего это дело и так запутано, незачем его еще осложнять ложной информацией.

— То есть я лгу? — Ну, я пытался выразиться как можно деликат­

нее, но, если вы настаиваете на такой формулиров­ке, не возражаю.

Я вскочил, ибо у нашего гостя страшно напряг­лись мускулы лица и он поднял громадный сжатый кулак.

Вяло улыбнувшись, Холмс протянул руку за трубкой.

— Не шумите, мистер Гибсон. Я понимаю, что после завтрака даже незначительный спор выби­вает из колеи. Поэтому я думаю, что прогуляться и спокойно подумать на свежем воздухе будет в высшей степени полезно для вас.

Золотой Король с трудом сдерживал свою ярость. Я не мог не восхищаться им: проявив незаурядное самообладание, он вмиг подавил вспышку гнева, и теперь на его лице можно было прочесть лишь вы­сокомерное безразличие.

— Ну, это ваше дело. Я не могу заставить вас взяться за расследование, если вы сами этого не хотите. Но имейте в виду, мистер Холмс, вы сейчас совершили ошибку, ибо я побеждал более сильных людей, чем вы. Не было еще человека, который, став на моем пути, стал бы победителем!

— Многие говорили то же самое, однако я жив-здоров, чего и вам желаю. До свидания, мистер Гибсон. Вам предстоит еще многому научиться.

Наш посетитель с шумом вышел. Холмс невозму­тимо курил, уставив в потолок мечтательный взгляд.

— Ваше мнение, Ватсон? — спросил он наконец. — Когда я подумал о том, что этот человек на

самом деле способен смести любое препятствие на своем пути и когда я вспомнил, что его жена могла быть таким препятствием и объектом неприязни, как сказал этот Бэйтс, мне показалось, что...

— Верно. И мне тоже. — Но каковы его действительные отношения с гу­

вернанткой и почему вы спросили его об этом? — Чепуха, Ватсон, чепуха! Когда я обратил вни­

мание на нешаблонный, неделовой тон его письма, а затем сопоставил это с его замкнутостью и внеш­ним обликом, мне стало совершенно ясно, что обви­няемая вызывает у него более глубокое чувство, чем просто жертва. Мы должны выяснить истинные взаимоотношения этих трех людей, если хотим до­копаться до истины. Вы видели, как я атаковал его в лоб и как спокойно он отразил атаку. Затем я на­чал его запугивать, делая вид, что все знаю, тогда как на самом деле у меня одни подозрения.

— Быть может, он вернется? — Он обязательно вернется. Он должен вернуться.

Он не может так оставить дело. Ха! Не звонок ли это? Да, это его шаги. Так вот, мистер Гибсон, я только что сказал доктору Ватсону, что вы слег­ка запаздываете.

На этот раз Золотой Король был более спокоен. В его возмущенном взгляде еще сквозило уязвлен­ное самолюбие, но здравый смысл подсказывал, что он должен уступить, если хочет достичь своей цели.

— Мистер Холмс, я чувствую, что погорячился, обидевшись на ваши замечания. Вы имеете полное

22

право устанавливать факты, каковы бы они ни бы­ли; я переменил к лучшему свое мнение о вас. Однако уверяю вас, что отношения между мисс Данбэр и мной, конечно, не касаются этого дела.

— Это уж я сам решу, ладно? — Да, я понимаю. Вы похожи на врача, который

должен знать все симптомы, чтобы поставить диаг­ноз.

— Вот именно. Это определение подходит. И если пациент скрывает симптомы своей болезни, значит он хочет обмануть врача.

— Допустим так, но вы должны признать, мистер Холмс, что любой бы на моем месте испугался, если напрямик спросить о его отношениях с жен­щиной. Конечно, в том случае, если речь идет о сколь-нибудь серьезном чувстве. Думаю, что у большинства людей где-то в глубине души есть тайный уголок, куда не пускают незваных гостей. А вы вдруг ворвались туда. Но цель оправдывает ваши действия: надо попытаться спасти девушку. Итак, ставки снижены, завеса приоткрыта, и вы мо­жете начать исследовать. Что вам нужно знать?

— Правду. Золотой Король сделал небольшую паузу, как бы

собираясь с мыслями. Его мрачное, изрытое глубо­кими морщинами лицо помрачнело еще больше.

— Я могу сообщить правду в нескольких словах, мистер Холмс, — наконец сказал он. — Есть некото­рые вещи, которые тяжело пережить, и так же труд­но о них говорить. Поэтому я не буду углубляться больше, чем нужно. Я встретил свою жену, когда искал золото в Бразилии. Мария Пинто была до­черью крупного правительственного чиновника в Ма­наусе 1. Она была очень красива. Я тогда был молод и горяч, но даже теперь, глядя на все более хлад­нокровна и критически, я понимаю, что она была необыкновенно красива. Это была глубокая натура, страстная, цельная, по-южному неуравновешенная. Она резко отличалась от тех американок, которых я знал. Короче говоря, я полюбил ее, и мы пожени­лись. И только когда любовь прошла — а это случи­лось не сразу, — я понял, что между нами не было ничего, решительно ничего общего. Моя любовь про­шла. Если бы у нее было так же, нам обоим было бы легче. Но вы же знаете женщин: как ни стара­ешься их оттолкнуть — ничего не получается. Я был с ней груб, даже жесток, как говорят некоторые. И это потому, что я знал: стоит мне убить в ней любовь или обратить ее в ненависть, как нам обоим будет легче.

Однако ничто не помогало: она обожала меня так же, как и двадцать лет назад. Что бы я ни де­лал, она по-прежнему была мне предана.

...Затем появилась мисс Данбэр. Она пришла по объявлению и стала воспитывать наших детей. Вы, наверное, видели ее портрет в газетах и согласи­тесь с общим мнением, что она настоящая краса­вица.

Я не притворяюсь моралистом, как другие, и при­знаюсь, что, живя под одной крышей с такой жен­щиной и ежедневно с ней общаясь, я не мог не испытывать к ней пылких чувств. Вы не осуждаете меня за это?

— Я не осуждаю вас за то, что вы испытываете такие чувства, но я бы сурово осудил вас, если бы вы признались в них мисс Данбэр, — ведь эта женщина была в известном смысле у вас на содер­жании.

1 Порт на реке Амазонке. — Прим. пер.

— Хорошо, пусть будет так,— Он был задет упреком: его глаза сверкнули злобой. — Я не хочу казаться лучше, чем есть. Всю свою жизнь я брал то, что мне было нужно. Однако никогда я так не жаждал любви женщины, как теперь. Я об этом сказал ей.

— Как, вы это сделали?! — Когда Холмс волно­вался, взгляд его был страшен.

— Я сказал мисс Данбэр, что если бы мог, то женился бы на ней. Но это было не в моей власти. Я сказал, что, не считаясь с затратами, сделаю все, чтобы она была счастлива и довольна.

— Весьма благородно с вашей стороны, — съяз­вил Холмс.

— Послушаете, мистер Холмс, я пришел к вам давать показания, а не выслушивать нравоучения. Я не нуждаюсь в вашей критике.

— Только ради девушки я вообще берусь за ва­ше дело, — сурово сказал Холмс. — Я не уверен, что то, в чем ее обвиняют, хуже того, что вы себе позволяете: вы пытались обесчестить беззащитную девушку, жившую в вашем доме. Некоторым из вас, богачей, надо бы зарубить себе на носу, что есть вещи, которые не купишь за деньги.

К моему удивлению, Золотой Король хладнокров­но принял упрек.

— Да, теперь я это понимаю. Благодарю бога, что мои намерения не осуществились. Она бы ни за что не согласилась; в тот момент она хотела сразу уехать.

— Почему же она не сделала этого? — Во-первых, у нее были на иждивении родные,

нелегко ей было подвести их, пожертвовав своим жалованьем. Когда я поклялся — да, да, поклял­ся! — что не буду больше никогда к ней приставать, она согласилась остаться. Но у нее были и другие соображения: она знала, что имеет на меня влия­ние большее, чем кто бы то ни было. Она хотела это влияние употребить на благо.

— Каким образом? — Ну, она знала кое-что о моих делах. Это

большие дела, настолько большие, что обыкновен­ному человеку покажутся невероятными. Я властен создать и разрушить, обычно разрушаю. Это касает­ся не только людей, это касается дорог, городов, даже народов. Бизнес — жестокая игра. Здесь сла­бый погибает. Я вел игру, чего бы это мне ни сто­ило. Я никогда не хныкал сам и не обращал вни­мания, если хныкал другой. Но она смотрела на все это иначе, и, я думаю, она права. Она уверена в том, что несправедливо, если один имеет больше, чем ему нужно, а десять тысяч разорены и остав­лены без средств к существованию. Вот как она смотрела на вещи и, мне кажется, видела кое-что поважнее долларов. Она убедилась, что я прислу­шиваюсь к ее словам, и верила, что оказывает услугу обществу, влияя на мои поступки. Все было хорошо, как вдруг случилась эта история.

— Можете вы что-нибудь прояснить в ней? — спросил Холмс.

Золотой Король молчал, опустив голову на ру­ки и глубоко задумавшись.

— Девушка предстает в очень дурном свете — не отрицаю. Однако женщины живут своей духов­ной жизнью, и мужчина иногда не может истолко­вать их поступков. Сначала я был захвачен врас­плох и так напуган, что подумал было: она могла быть выведена из равновесия каким-то необычным образом (хотя это совершенно не в ее характере). Мне на ум приходит одно объяснение — хотите верь­те, хотите нет. Безусловно, моя жена терзалась му-

23

чительной ревностью. Существует ревность духов­ного порядка, она может быть столь же безумной, как и обычная, «физическая» ревность. И хотя моя жена не имела повода для последней — я думаю, она понимала это, — все же она знала, что эта молодая англичанка оказывала на мой разум и дей­ствия такое влияние, какого моя жена никогда на меня не имела. Тот факт, что влияние это было хорошим, не улучшало дела. Жена обезумела от ненависти. Может быть, она задумала убить мисс Данбэр или, скажем, пригрозив ей револьвером, заставить ее покинуть наш дом. Могла произойти драка, револьвер выстрелил и убил женщину, ко­торая держала его.

— О такой возможности я уже думал, — сказал Холмс. — Ибо в самом деле это единственная версия, противоположная версии о предумышленном убийстве.

— Но мисс Данбэр полностью отрицает эту вер­сию.

— Ну, это еще не все, правда? Ведь можно пред­ставить, что женщина в таком ужасном положении могла поспешить домой, бессознательно держа в руках револьвер; она могла даже бросить его среди своей одежды, едва сознавая, что делает, а когда нашли револьвер, могла попытаться найти выход из положения, полностью все отрицая. Что может опровергнуть это предположение?

— Сама мисс Данбэр. — Допускаю. Холмс взглянул на часы. — Я не сомневаюсь, что мы получим разрешение

на свидание с ней и вечерним поездом отправимся в Винчестер. Когда я увижу девушку, то, может быть, окажусь более полезным в вашем деле, хотя не мо­гу обещать, что мои выводы будут непременно со­ответствовать вашим предположениям.

Со служебными пропусками произошла задержка, и вместо Винчестера мы в тот день поехали к Тор-скому мосту, в Хэмпширское имение мистера Нейла Тибсона. Сам он не поехал, но у нас был адрес сержанта местной полиции Ковентри, который начал следствие. Это был высокий худой мужчина с мерт­венно-бледным лицом. У него был несколько таин­ственный вид, словно он хотел показать, что знает гораздо больше, чем говорит. К тому же он имел привычку понижать голос до шепота, будто напал на что-то крайне важное, хотя все, что он сооб­щил, было довольно обычной информацией. А вооб­ще это был честный малый: он не стыдился при­знаться, что ему не одолеть этого дела и что он нуждается в помощи.

— Как бы там ни было, мистер Холмс, но лучше вы, чем Скотланд-Ярд. Когда приглашаешь людей оттуда, теряешь всякую надежду на удачу, да еще и выговор схватишь. Вы же, как я слышал, ведете честную игру.

— Мне вообще не стоит фигурировать в деле, — ответил Холмс к явному удовольствию нашего ме­ланхоличного знакомого. — Если я все выясню, то прошу моего имени не упоминать в газетах.

— Очень благородно с вашей стороны. А вашему другу, доктору Ватсону, доверять можно, я знаю. Так вот, мистер Холмс, прежде чем мы дойдем до места происшествия, я хочу получить ответ на во­прос, который не задавал еще ни одному человеку: вы не думаете, что придется возбудить дело об убийстве против самого Гибсона?

— Я думал об этом. — Вы просто не видели мисс Данбэр — она уди­

вительная женщина во всех отношениях. У Гибсо­на, наверное, было сильное желание убрать жену с дороги. А. эти американцы куда проворнее нас, когда дело доходит до револьвера... Знаете, это его револьвер...

— Точно установлено? — Да, сэр. Это один из двух, что принадлежат

ему. — Один из двух? Где же другой? — Видите ли, у него много огнестрельного ору­

жия всех видов. Мы никак не можем подобрать похожий револьвер, а ящик сделан для двух. Мы вытащили все револьверы, что были в доме. Если хотите, можете их осмотреть.

— Потом. Сначала взглянем на место происшест­вия.

Разговор наш происходил в маленькой прихожей скромного коттеджа сержанта Ковентри — коттедж этот служил местным полицейским участком.

Пройдя примерно полмили через пустошь, всю золотую от увядшего папоротника, мы подошли к боковой калитке, ведущей на территорию Торской усадьбы. Тропинка шла через фазаний заповедник. С опушки открывался вид на усадьбу: на гребне холма широко раскинулся дом с колоннами и пор­тиком. Мы шли мимо длинного пруда, заросшего тростником; в середине он сужался — здесь через каменный мост проходила дорога.

Наш гид остановился у входа на мост и показал на землю.

— Здесь лежало тело миссис Гибсон. Я отметил место вон тем камнем.

— Я полагаю, вы успели прийти сюда до того, как тело сдвинули с места? — спросил Холмс.

— Да, за мной сразу послали. — Кто? — Сам мистер Гибсон. Как только была поднята

тревога, он с людьми прибежал из дому и распо­рядился, чтобы ничего не трогали до прибытия по­лиции.

— Это разумно. Из газетного сообщения я понял, что выстрел был произведен с близкого расстояния.

— Так точно, сэр, с очень близкого. — Рана около правого виска? — Как раз сзади виска. — Как лежало тело? — На спине, сэр. Никаких следов борьбы. Ни­

каких отпечатков, никакого оружия. В левой руке убитой была зажата краткая записка от мисс Дан­бэр.

— Вы сказали, «зажата»? — Да, сэр, мы едва разжали кулак. — Это чрезвычайно важно, ибо исключает мысль,

что кто-то мог положить записку после смерти, чтобы запутать следы. Черт возьми! Записка, я вспоминаю, была совсем короткой: «Буду на Тер­еком мосту в 9 часов. Г. Данбэр». Так или нет?

— Точно, сэр. — Мисс Данбэр призналась, что писала это? — Да, сэр. — Какое объяснение она дала? — Она сохранила за собой право выступить с

оправданием на выездной сессии суда. Сейчас она ничего не скажет:

— Задача действительно очень интересна. Смысл письма очень неясный, не правда ли?

— Как вам сказать, сэр. Простите за смелость, но, на мой взгляд, это единственно по-настоящему яс­ный момент во всем деле.

Холмс покачал головой.

24

— Если допустить, что письмо подлинное, то мис­сис Гибсон получила его несколько ранее, скажем за час или два. Почему же она еще сжимала его в левой руке? Почему она так старалась держать его при себе? Ей ведь не нужно было ссылаться на него при свидании. Не кажется ли это странным?

— Да, сэр, если вас послушать, вроде бы так. — Мне бы хотелось спокойно посидеть несколько

минут и обдумать все это. — Он уселся на каменный парапет моста, и я заметил, что его живые серые глаза вопросительно оглядывают все вокруг. Вдруг он снова вскочил, подбежал к противоположному парапету, выхватил из кармана лупу и начал рас­сматривать каменную кладку.

— Любопытно! — сказал он. — Да, сэр. Мы видели щербину на парапете.

Я думаю, это дело рук какого-нибудь прохожего. Кладка была из серых камней, но в этом месте

было белое пятно, размером не более шестипенсо­вой монеты. При внимательном рассмотрении мож­но было заметить, что поверхность выщерблена, как при резком ударе.

— Потребовалось известное усилие, чтобы сделать это, — задумчиво сказал Холмс. Он ударил тростью по парапету несколько раз, но следов не осталось. — Да, это был резкий удар. И к тому же в странном месте: он был нанесен не сверху а снизу — видите, след на нижнем краю парапета.

— Но до тела по крайней мере пятнадцать фу­тов!

— Да, пятнадцать футов. Может быть, это и не имеет отношения к делу, но заслуживает внимания. Думаю, что нам здесь нечего делать. Вы сказали, отпечатков ног не было?

— Земля тверда как камень. На ней вообще не видно никаких следов.

— Тогда можно идти. Сначала осмотрим оружие, о котором вы говорили. Затем поедем в Винчестер: перед дальнейшим расследованием я хотел бы пови­даться с мисс Данбэр.

Нейл Гибсон еще не вернулся из города, но мы встретились с нервным мистером Бэйтсом, который заходил к нам утром. Со зловещим видом он по­казал нам огромное количество огнестрельного ору­жия различных образцов и размеров, которое его хозяин накопил в течение своей полной приключе­ний жизни.

— У Гибсона много врагов, как и можно ожи­дать, зная его характер и методы, — сказал он. — Когда он спит, рядом с постелью в ящике лежит заряженный револьвер. У хозяина крутой нрав, его боятся. Уверен, что его жена не была исключением.

— Вы когда-нибудь видели, чтобы он оскорблял ее действием?

— Не могу сказать. Но презрительные слова, ко­торыми он обзывал ее, не стесняясь слуг, граничили с оскорблением действием.

— Кажется, наш миллионер не блещет в личной жизни, — заметил Холмс по дороге на станцию. — Ну, Ватсон, фактов прибавилось, некоторые из них новые, однако я еще довольно далек от окончатель­ных выводов. Несмотря на весьма очевидную не­приязнь Бэйтса к своему хозяину, он сказал мне, что, когда подняли тревогу, Гибсон был в библиоте­ке. Обед закончился в половине девятого, и до это­го времени все было в порядке. Верно, тревога бы­ла поднята несколько позже, но трагедия, безуслов­но, произошла около девяти; этот час указан и в записке. Нет никаких доказательств, что после сво­его возвращения из города в пять часов Гибсон во­

обще выходил из дому. С другой стороны, мисс Данбэр, как я понял, признает, что у ней было на­значено свидание с хозяйкой на мосту. Помимо это­го она ничего не скажет, поскольку адвокат посо­ветовал ей отложить свое оправдание до суда. Мы должны задать этой девушке несколько вопросов, очень важных, и я не успокоюсь, пока мы не пови-даем ее. Я признаюсь вам, Ватсон: дело показалось бы мне безнадежным для нее, если бы не одна вещь.

— Какая же? — Револьвер в ее шкафу. — Господь с вами, Холмс! Это же самая важная

улика против нее! — Нет, Ватсон. Даже при первом, поверхностном

ознакомлении с делом это обстоятельство показа­лось мне очень странным, а теперь, когда я непо­средственно изучил все факты, для меня это един­ственный довод в пользу невиновности мисс Дан­бэр. Во всем надо искать логику. Где ее недостает, надо подозревать обман.

— Я не понимаю вас. — Так вот, Ватсон: представьте себя на месте

женщины, которая, хладнокровно продумав все заранее, собирается избавиться от соперницы. Вы составили план. Написали записку. Жертва явилась. У вас есть оружие. Преступление совершено, все проделано мастерски.

'Но вместо того, чтобы швырнуть оружие в пруд, где оно будет похоронено навеки, вы осторожно по­несете его домой и положите в свой платяной шкаф — именно туда, где его будут искать! Даже зная, что вы далеко не опытный преступник, я все же не могу себе представить, чтобы вы сработали так грубо.

— В минутном возбуждении... — Нет-нет, Ватсон, даже не допускаю такой воз­

можности. Когда преступление хладнокровно про­думано заранее, тогда продумано, как замести сле­ды. Нет, Ватсон, здесь недоразумение.

— Но при этой версии потребуется так много объяснений!

— Хорошо, приступим к объяснению. Стоит толь­ко измениться вашей точке зрения, как именно то, что ранее казалось изобличающей уликой, станет ключом к разгадке. Так и с этим револьвером Мисс Данбэр утверждает, что вообще не знает ни о ка­ком револьвере. По нашей новой теории в этом случае она говорит правду. Значит, к ней в шкаф его подложили. Кто? Некто, стремившийся обви­нить ее в преступлении. Не является ли это лицо фактическим преступником? Видите, наши поиски сразу стали намного плодотворнее!

...Мы были вынуждены провести ночь в Винчесте­ре, так как еще не были завершены необходимые формальности, но на следующее утро мы получили разрешение на свидание с мисс Данбэр. Оно состоя­лось в ее камере в присутствии мистера Джойса Кэммингса, начинающего адвоката, которому пору­чили защиту мисс Данбэр.

Я ожидал увидеть красивую женщину, но впе­чатление, произведенное на меня мисс Данбэр, пре­взошло все мои ожидания. Нет ничего удивитель­ного, что властный миллионер попал под ее влия­ние, найдя в ней что-то более сильное, чем он сам. К тому же при взгляде на ее волевое, ясно очер­ченное и в то же время нежное лицо чувствовалось, что, если она и могла совершить отчаянный посту­пок, все равно присущее ей благородство оказывало на Гибсона положительное влияние.

25

\

Мисс Данбэр была высокой брюнеткой, с благо­родной и внушительной осанкой, но взгляд ее тем­ных глаз выражал трогательную беспомощность зверька, попавшегося в ловушку. Теперь, когда она ощутила поддержку моего знаменитого друга, ее глаза заблистали надеждой, бледные щеки слегка окрасились румянцем.

— Вероятно, мистер Гибсон кое-что рассказал о наших взаимоотношениях? — Ее низкий голос слег­ка дрожал от возбуждения.

— Да, но вам не стоит этого касаться. Это огор­чит вас. Познакомившись с вами, я готов согласить­ся с мистером Гибсоном как относительно вашего влияния на него, так и относительно чистоты ваших отношений. Но почему вы сами не рассказали об этом на следствии?

— Мне казалось невероятным, что такое обвине­ние может быть доказано. Я думала, если подо­ждать, то все выяснится без вмешательства суда в тягостные подробности жизни этой семьи. Теперь я поняла, что дело еще более запуталось.

— Дорогая моя! — горячо воскликнул Холмс. — Я прошу вас не строить никаких иллюзий на этот

счет! Мистер Кэммингс может подтвердить, что сей­час все против нас и было бы жестоким обманом делать вид, что вам не грозит большая опасность. Помогите же мне разобраться в этом деле.

— Я от вас ничего не скрою. — Тогда расскажите о ваших истинных взаимо­

отношениях с женой мистера Гибсона. — Она ненавидела меня, мистер Холмс. Она не­

навидела меня со всей страстью южанки. Она бы­ла женщиной, которая ничего не делает наполови­ну, и мера ее любви к мужу была мерой ненависти ко мне. Она превратно истолковала наши отноше­ния. Я не желала ей ничего дурного, но она люби­ла своего мужа так пылко и так безотчетно, что ед­ва могла понять его духовную привязанность ко мне. И не могла представить себе, что только желание направить его энергию на добрые дела удерживало меня в их доме.

— Теперь, мисс Данбэр, — сказал Холмс, — я про­шу вас точно рассказать нам, что произошло в тот вечер.

— Я могу сказать только то, что я знаю, мистер

26

Холмс, но я не в состоянии ничего доказать. А не­которые моменты, чрезвычайно важные, я к тому же не могу объяснить.

— Если вы изложите факты, может быть, другие люди найдут объяснение?

— Вот как я оказалась на Торском мосту в тот вечер. Утром я получила от миссис Гибсон записку. (Я нашла ее на столе в классной комнате.) Миссис Гибсон умоляла меня встретиться на мосту после обеда, чтобы сообщить нечто важное, и просила оставить ответ на солнечных часах в саду, посколь­ку не желала никого посвящать в нашу тайну. Я не видела смысла в такой конспирации, но сделала, как она просила, и согласилась на свидание. Она про­сила меня уничтожить ее записку, я сожгла ее в печке: она очень боялась, что муж, который грубо с ней обращался (за что я часто упрекала его), узнает о нашей встрече.

— Однако она весьма бережно сохранила ваш ответ?

— Да. Я была удивлена, услышав, что она держа­ла его в руке, уже будучи мертвой.

— Ну и что же произошло потом? — Я пришла, как и обещала. Когда я подходи­

ла к мосту, она ждала меня. Только теперь я по­чувствовала, как бедняжка ненавидит меня. Она словно обезумела — я думаю, что она действитель­но была сумасшедшая, но притом чрезвычайно коварная и хитрая. Как же иначе она могла спо­койно видеть, меня, в душе испытывая такую беше­ную ненависть? Я не могу повторить, что она тогда мне сказала. Она выплеснула всю свою жгучую ярость в ужасных словах. Я даже не отвечала — не могла. Страшно было ее видеть. Я заткнула уши и бросилась бежать. Когда я убегала, она еще стояла у входа на мост, выкрикивая проклятья по моему адресу.

— Там же ее и нашли потом? — В нескольких ярдах от этого места. — И несмотря на то, что она была убита вскоре

после вашего ухода, вы не слышали выстрела? — Нет, я ничего не слышала, мистер Холмс, я бы­

ла так возбуждена и напугана этой страшной вспышкой гнева, что торопилась скорее укрыться в своей комнате и была не в состоянии что-либо за­метить.

— Вы сказали, что вернулись к себе в комнату. Вы выходили из нее?

— Да, когда подняли тревогу, я выбежала вместе с другими.

— Вы видели мистера Гибсона? — Да, он как раз вернулся с моста и послал за

доктором и полицией. — Вам показалось, что он очень взволнован? — Мистер Гибсон очень волевой человек. Кажет­

ся, он никогда не выражает открыто своих чувств. Но я, зная его достаточно хорошо, заметила, что он был сильно взволнован.

— Теперь перейдем к самому важному пункту. Этот револьвер, что найден у вас в комнате, — вы видели его раньше?

— Никогда, клянусь. —- Когда его нашли? — На следующее утро, когда полиция вела

обыск. — Среди вашей одежды? — Да. На дне моего платяного шкафа, под

одеждой. — Вы не могли бы определить, сколько време­

ни он там лежал?

— Накануне утром его там не было. — Откуда вы знаете? — Потому что я убирала в шкафу. — Понятно. Кто-то вошел в вашу комнату и по­

ложил туда револьвер с целью обвинить вас в убий­стве.

— Должно быть, так. — Когда же? — Это могло быть только во время еды или ког­

да я была с детьми в классной комнате. — Как раз, когда вы обнаружили записку? — Да. — Благодарю вас, мисс Данбэр. Можете ли вы

еще чем-нибудь помочь следствию? — Пожалуй, нет. — На каменном парапете моста имеется след —

совершенно свежая выбоина, как раз против места, где лежал труп. Что это, по-вашему?

— Должно быть, просто совпадение. — Странно, мисс Данбэр, очень странно. Почему

же этот след появился именно в момент трагедии и на этом самом месте?

— Что же могло оставить след? Для этого надо приложить большое усилие.

Холмс не отвечал. Его бледное энергичное лицо внезапно приняло какое-то отсутствующее выраже­ние: я уже знал, что его мозг осенила гениальная догадка. Это было столь очевидно, что никто из нас не решался заговорить; мы — адвокат, мисс Данбэр и я — сидели и сосредоточенно наблюдали за ним, сохраняя полную тишину. Вдруг Холмс вскочил со стула, дрожа от нервного напряжения и жажды немедленно действовать.

— Идем, Ватсон, скорей! — воскликнул он. — Что такое, мистер Холмс?— спросила мисс

Данбэр. — Не беспокойтесь, дорогая. Мистер Кэммингс, я

напишу вам. Я раскрою преступление, которое про­гремит на всю Англию. Вы получите известия к зав­трашнему дню, мисс Данбэр, а пока знайте, что тучи рассеиваются, и я верю, что справедливость восторжествует.

Из Винчестера до Торского имения ехать было недолго, но я не мог дождаться, когда же мы при­едем. Для Холмса же, я видел, путь казался бес­конечным: он не мог усидеть на месте и все время расхаживал по вагону или садился и начинал ба­рабанить своими длинными, чувствительными паль­цами по спинке сиденья. Когда мы уже подъезжали, он вдруг уселся против меня (мы были одни в ку­пе) и, положив руку мне на колено, пристально по­смотрел на меня. Взгляд был озорным, как у бе­сенка.

— Ватсон, — сказал од, — я припоминаю, что, отправляясь в наше путешествие, вы взяли с собой револьвер.

Я это сделал скорее для него, ибо он мало забо­тился о своей безопасности, когда углублялся в ре­шение проблемы, так что не раз мой револьвер вы­ручал нас в беде. Я напомнил ему об этом.

— Да, да. Я немного рассеян в таких делах. Так он у вас при себе?

Я вытащил из заднего кармана небольшой, но очень удобный револьвер. Он открыл затвор, высы­пал патроны и внимательно осмотрел его.

— Такой тяжелый, прямо удивительно... — ска­зал он.

— Да, солидная штучка. Холмс задумался. — Знаете, Ватсон, я полагаю, что ваш револьвер

27

скоро окажется в очень тесной связи с тайной, ко­торую мы раскрываем.

— Дорогой Холмс, вы шутите. — Нет, Ватсон. Я очень серьезен. Нам предстоит

провести один опыт. Если он удастся, все будет яс­но. И исход его зависит от поведения этого малень­кого оружия... Один патрон — долой... Теперь вло­жим обратно остальные пять и поставим на предо­хранитель... Так! Это увеличит вес и лучше воспро­изведет подлинную обстановку.

Я даже отдаленно не представлял себе, что у не­го на уме, а он меня об этом не информировал и сидел погруженный в раздумье, пока мы не подъ­ехали к маленькой станции в Хэмпшире. Там наня­ли старую двуколку и через четверть часа оказа­лись в доме нашего коллеги — сержанта.

— Нашли ключ к разгадке, мистер Холмс? Рас­скажите.

— Все зависит от поведения револьвера доктора Ватсона, — сказал мой друг. — Вот он. Теперь ска­жите, сержант, у вас найдется десять ярдов бе­чевки?

В деревенской лавке мы достали клубок прочной бечевки.

— По-моему, это все, что нам понадобится, — сказал Холмс. — Теперь, если позволите, мы отпра­вимся на место, и я надеюсь, что это последний этап нашего путешествия.

Солнце садилось, и в его лучах поросшие верес­ком холмы Хэмпшира были прекрасны. Сержант брел рядом с нами, критически поглядывая на моего спутника, словно он глубоко сомневался в его здравом рассудке. Когда мы подходили к мосту, я заметил, что мой друг, несмотря на все внешнее хладнокровие, был на самом деле сильно возбуж­ден.

— Да, — сказал он в ответ на мое замечание. — Вы видели, как я сделал промах, Ватсон. У меня есть нюх на такие вещи, и, однако, он меня иногда подводит. Догадка промелькнула в моем сознании еще в Винчестерской тюрьме. Но в том и недостаток активного ума, что он мгновенно предлагает проти­воположное объяснение, которое часто наводит на ложный след. И все же, все же... Ладно, Ватсон, по­пытаемся.

Он уже успел крепко привязать один конец ве­ревки к рукоятке револьвера. Мы подошли к мес­ту трагедии. С помощью полицейского Холмс весь­ма тщательно отметил точное местонахождение тела. Затем он отыскал в зарослях вереска солид­ный камень. Его он прикрепил к другому концу бечевки и перекинул через парапет моста, так что камень свободно раскачивался над водой. Затем, держа в руке мой револьвер, Холмс встал на не­котором расстоянии от парапета моста, так, чтобы бечевка натянулась.

— Готово! — воскликнул он. С этими словами он поднес пистолет к голове, а

затем разжал руку. В то же мгновение -под дейст­вием веса камня револьвер быстро пронесся в воз­духе, резко стукнулся о парапет и, перелетев через барьер, упал в воду. Не успел он погрузиться, как Холмс уже стоял на коленях около парапета и ра­достным возгласом дал понять, что его предполо­жения оправдались.

— Может ли быть лучшее доказательство? — воскликнул он. — Видите, Ватсон, ваш револьвер разрешил проблему!

Он показал на каменный борт моста: на нижнем

28

его краю образовалась выбоина, точно такого же размера и формы, как и первая.

— Мы заночуем в гостинице. — Он встал и по­глядел в лицо изумленному сержанту. — Вы, конеч­но, достанете багор и легко вытащите револьвер моего друга. Рядом с ним вы также найдете ре­вольвер, веревку и грузило, при помощи которых эта мстительная женщина пыталась скрыть свое собст­венное преступление и обвинить в убийстве невин­ного человека. Можете передать мистеру Гибсону, что я встречусь с ним утром, и тогда мы примем ме­ры к реабилитации мисс Данбэр.

Поздно вечером, когда мы сидели в деревенской гостинице и курили трубки, Холмс дал краткий об­зор всему происшедшему.

— Боюсь, Ватсон, что, добавив к вашему архиву дело о тайне Торского моста, вы не укрепите моей репутации. Мне не хватило быстроты реакции и то­го сочетания воображения и ощущения реальности, которые являются основой моего ремесла. Должен признаться, что выбоина на парапете вполне могла послужить ключом к верному решению, и я сты­жусь, что не пришел к нему сразу. Надо признать, что эта несчастная женщина обладала незауряд­ным умом и хитростью, поэтому было не так-то просто распутать ее интригу. Погибшая никак не могла примириться с тем, что мисс Данбэр была ее соперницей. Нет сомнения, что она считала эту невинную девушку причиной всех оскорблений со стороны мужа, который пытался таким образом отвергнуть слишком явную любовь жены. Первым ее решением было покончить с собой. Затем она решила сделать это так, чтобы подвергнуть сопер­ницу страданиям гораздо более мучительным, чем внезапная смерть. Можно проследить ее поступки, и все они свидетельствуют о необычайной хитрости. Очень искусно «вытянуто» у мисс Данбэр письмо, из которого должно явствовать, что именно та вы­брала место свидания. В своем стремлении подчерк­нуть это миссис Гибсон немного перестаралась, за­жав записку в руке. Одно это уже могло раньше возбудить мои подозрения.

Затем она взяла один из револьверов ее мужа — как вы видели, в доме их целый арсенал — и дер­жала его у себя для своих целей. Другой такой же револьвер она спрятала в шкафу мисс Данбэр, предварительно разрядив один патрон, что лег­ко можно было сделать в лесу, не привлекая ничь­его внимания. Затем она придумала этот хитрый способ избавиться от оружия и для этого пришла на мост. Когда мисс Данбэр появилась, она собра­лась с последними силами и излила на нее всю свою ненависть, а затем, когда та была далеко и не могла слышать, осуществила свой ужасный замысел.

Теперь все звенья на своих местах и цепь собы­тий полностью восстановлена. Газеты могут зада­вать вопросы, почему сразу не прочесали драгой дно пруда, но все они задним умом крепки; во всяком случае, такое огромное озеро, заросшее тростником, не так-то легко прочесать, не имея ясного представления, что и где искать.

Ну, Ватсон, мы оказали помощь обаятельной жен­щине и заодно грозному мужчине. Если они объ­единят в будущем свои усилия (что вполне вероят­но), то финансовый мир может считать, что мистер Нейл Гибсон кое-чему научился в той классной ком­нате, где Скорбь преподает нам уроки земной жизни.

Перевел с английского А. БЕРШАДСКИЙ

Рубка ледокола «Федор Литке». В узких сте­клянных прорезях-иллюминаторах сумерки. Зажигаются огни на рейде неизвестного порта. У штурвала стоит невысокий человек. Скупые мягкие движения, тихий голос... Чем-то он похож на школьного учителя,

Но вот он привычно проходит вдоль рубки от компаса к машинному телеграфу. Вглядываясь в даль за иллюминатором, неуловимым, почти бес­сознательным движением тянется к карману на стене — там бинокль, — и мы начинаем ощущать, что он здесь хозяин. И уже не кажется несовме­стимым с обликом этого человека то, что мы зна­ем о нем: он ветеран легендарных арктических плаваний времен освоения Северного морского пу­ти, времен челюскинцев и походов «Седова», вре­мен, когда Арктика была еще необыкновенной...

И мы, слушая капитана дальнего плавания АЛЕКСАНДРА ПЕТРОВИЧА БОЧЕКА, забы­ваем, что огни рейда за стеклами рубки, приве­зенной в музей с ледокола «Федор Литке», — бутафорская иллюминация. Нам кажется, что мы плывем в океане и перед нами Мурманск, и Вла­дивосток, и Плимут, и Нагасаки, и все порты ми­ра, вместе взятые.

— Поскольку перед вами капитан, вы хотите, ко­нечно, услышать о бушпритах, брамсах, стеньгах, штормах, штилях, необычайных приключениях и о просоленных морских бродягах. Мне не хотелось бы обмануть ваши ожидания, да и как обойдешься в рассказе о море без штормов и соленых брызг. Но вот с приключениями дело обстоит не так про­сто. Конечно, без рискованных ситуаций не обходятся морские плавания, и настоящий моряк, так сказать моряк по призванию, должен быть склонен к дерзким предприятиям, но не стоит забывать, что морская служба — это служба, это наш труд. А дело есть дело, и ему служат вес наши душевные качества, в том числе и дерзость. Приключения же в чистом виде с нами бывают лишь на берегу...

Самым рискованным плаванием, которое мне до­велось пережить, было плавание 1932 года по морю на речных судах. В те годы только еще на­чинала осваиваться Чукотка. Этому огромному дикому тогда краю очень нужен был свой речной флот: дешевый надежный транспорт помог бы ре­шить проблемы строительства, снабжения и т. п. Но как забросить на Колыму речные суда? Мож­но ли совершить поход на них из Якутска по Лене и дальше через море Лаптевых, пролив Лаптева и Восточно-Сибирское море к устью Колымы? Многие специалисты одобряли, поддерживали такое плавание, другие сомневались. Но Колыма ждала суда... Кто-то должен был отправиться в пробный поход. Такой эксперимент мне и довелось осуще­ствить. Меня поставили во главе экспедиции из двух пароходов.

Вышли мы в путь поздновато для Арктики —

в конце августа. Перед отплытием мне задали во­прос, уверен ли я в благополучном исходе экспеди­ции. Я ответил, что капитану необходимо быть уверенным, иначе нельзя, — правда, тот факт, что навигация подходит к концу, отнимает у нас из ста верных... четыре шанса.

Но едва мы вышли в открытое море, наши шан­сы стали стремительно убывать... Ребята, речники, которые привыкли плыть и видеть оба берега, по­грустнели — кругом снег, вода, земли не видно.

В устье Лены возникло еще одно осложнение: нам встретилось судно, возвращавшееся с моря. Оно должно было доставить сборный дом на один из Новосибирских островов зимовщикам — там случил­ся пожар, — но капитан не надеялся, что его судно выдержит надвигающиеся осенние штормы. Что де­лать? «Грузи, — говорю, — свой дом».

Должен вам сказать, что тот, кто хоть однажды побывал в северных наших морях, никогда не за­будет их. Арктическое море красиво во всякое время года, во всякую погоду. Штормовое, с тем­ной, зеленовато-черной водой, покрытой бело­снежными рубцами барашков, что вырастают в иных местах в призмы и многогранники льдин. Сверкающее в ясный летний день под солнцем, ко­гда вокруг корабля есть только две краски во всех их оттенках — синяя и голубая... Но ничего нет впечатлительнее, Чем зрелище осеннего арктиче­ского заката, когда вдаль от корабля уходит до самого горизонта волнующееся тяжелое золото во­ды, кое-где перемежающееся черными силуэтами льдов со сверкающими их контурами, а там, на границе с небом, на море затухает огромный оран­жевый костер.

В такой вечер, когда матросы обоих пароходов высыпали на палубу подивиться редкому зрелищу, я, глядя на притихших ребят, понял — Арктика взяла их в плен. Теперь она для них не чужая стихия.

29

А когда через двое суток мы увидели по носу тот самый остров с погорельцами на берегу, реч­ники окончательно уверовали в великую силу мор­ской навигационной премудрости. Экипаж повеселел.

К острову, правда, мы подойти не рискнули — была сильная волна, могла выкинуть наши суде­нышки на берег вместе с домом. Доски и бревна мы просто сбросили в море, и прибой доставил их зимовщикам. Отсалютовали мы им и двинулись дальше.

Восточно-Сибирское море прошли благополучно, оставалось сорок миль до Колымы, когда рядом с Медвежьими островами нас настиг шторм.

Сентябрь. Укрыться за островами, остановиться — верная зимовка. Ведь в свое время здесь, у устья Колымы, как раз в эти дни сковало льдами «Фрам» Амундсена. И мы решили идти, идти во что бы то ни стало.

Знаете ли вы, что у каждого шторма свое, если так можно выразиться, лицо? И моряки хорошо отличают их. Этот был изматывающе настойчивым. Вокруг ничего не видно, снег, туман. Идем по кур­су, шторм не утихает, и вот — цвет воды за бор­том стал меняться, желтеть. Зачерпнули ведром: пресная. Значит, мы в устье реки.

Полтора месяца прошло с тех пор, как мы поки­нули Якутск. Мне казалось, что все трудности те­перь позади. Ну, думаю, опыт окончен. Все благо­получно. Команды не подкачали, правда и с ледовой обстановкой нам в тот год подвезло. На нашем пути больших скоплений льда так и не встретилось.

Но радоваться было еще рано. Получаю радио­грамму — передали мне ее со стоявшего в устье ледокола — приказ следовать до Среднеколымска во что бы то ни стало, ни в коем случае не зимо­вать в пути, на реке. Смысл этой радиограммы мне стал ясен, лишь когда мы уже пристали к бе­регу в Среднеколымске: зимовка на пустынной реке, где и причалить-то было негде, среди голой тундры, могла окончиться для нас плачевно. Но тогда, получив радиограмму, я отправился в посе­лок за лоцманом.

Здешнему лоцману корабли наши показались едва ли не броненосцами — ведь до тех пор по Колыме плавали лишь небольшие катера и лодки. Потому он категорически отказался проводить их по реке. «Ты сядешь на первой же мели», — утверждал ста­рик. Пришлось прибегнуть к самому убедительно­му доводу. Обещали мы подарить ему две бутыл­ки коньяку с условием, что отдадим их по прибы­тии в Среднеколымск.

...И вот полтора месяца спустя наши суда вошли в тяжелую желтоватую воду одной из самых дальних рек России и начали подниматься между низких заснеженных уже берегов устья Колымы — серая болотистая тундра вокруг, оконца озер. Безлюдье.

Лоцман оказался очень хорошим. На реке тогда и в помине не было ни бакенов, ни створов, не бы­ло и лоцманских карт, но мы ни разу не задели грунта.

Но, признаюсь, здесь, на реке, совершенно мне незнакомой да к тому же богатой мелями, со слож­ным, строптивым, непостоянным руслом, я не раз струхнул. Тут я попал в положение новичка, и раздолье морской стихии, пусть угрожающей тебе бурями и теснинами льдов, казалось мне теперь таким заманчиво родным в сравнении с узкой лен­той мутно-желтой воды, на которой мне нужно бы­

ло искать кораблям путь. Задним числом я хорошо осознал ощущения команды в начале похода и во время шторма у Медвежьих островов. Тот шторм нам не забыть. Потом не раз приходилось попадать мне в сложные метеорологические условия на Се­верном морском пути, но буря выглядит совсем не такой свирепой, если ты идешь на ледоколе или морском транспорте.

А тогда наши неуклюжие посудины выглядели жалкими щепками в руках океана. Свои ощущения там, у колымских берегов, я могу сравнить разве что с непередаваемым испытанием, которое пережил еще в молодости, будучи курсантом. Это было в 1913 го­ду. Мы — несколько русских стажеров — находи­лись на датском бриге, шедшем с Дальнего Востока в Европу...

Что такое парусный корабль для моряка?

Как-то недавно в Ленинграде на моих глазах в порт вошел «Товарищ»,

Вдоль Невы стояли узкие серые сигары катеров, пахнущие нефтью курносые буксиры, белые приземи­стые «Ракеты», огромные многоэтажные теплоходы — все они были красивы, все в них — строгость обво­дов и целесообразность каждой детали надстройки — говорило об их назначении. Они были . построены, чтобы преодолевать стихию.

Но вот между ними тихо, как «летучий голлан­дец», прошел парусник и так же тихо встал у стен­ки, бок о бок...

И причал перестал быть просто местом стоянки механизмов, он ожил, он стал одухотворенным. По­чему-то сразу вспомнилось, что литым кнехтам на нем, верно, уже сто лет, если не больше, и что к этим самым стенкам после гангутской победы воз­вращался еще петровский продымленный флот, и что здесь, в узких невских берегах, начинается бесконеч­ный и безбрежный водный путь...

Да, он был во много раз легче, крылатей самых легких и крылатых из своих соседей; придуманный во времена, когда в людских силах было лишь при­норавливаться к природе, парусный флот никогда не исчезнет с морей.

Есть во флоте замечательная традиция — курсанты морских училищ проходят обязательную практику на парусных судах. И моряк, не умеющий управляться с парусом, кто бы он ни был — матрос или адмирал, — недостаточно квалифицированный специалист, так считают лучшие современные . фло­товодцы. На корабле, гонимом ветром и волною, че­ловек оказывается лицом к лицу с морем, здесь он постигает его дух, становится вечным его слугою...

Но вернемся к рассказу. Старпом на нашем ко­рабле был непроницаемый, медлительный, молчали­вый — настоящий викинг. Едва он выходил на мос­тик, необъяснимым образом на судне тотчас уста­навливалось спокойствие. Поза, движения, жесты «викинга» были просто несовместимы с катастрофой, бедствием. Обучал нас старпом жестко, иногда да­же слишком сурово и однажды показал нам, чем грозит моряку ротозейство.

Это было в Индийском океане. Дул пассат, и мы шли полным ходом. Команда, кроме вахтенных, от­дыхала, пассат — ветер устойчивый, подвоха от океана не ожидалось.

На какое-то время ветер стих, и тут старпом вы­шел на мостик и велел свистать всех. Мы удиви­лись: «Зачем?», «Учебная тревога — с какой целью?»

30

Команда заняла свои места, но больше никаких приказов с мостика не последовало. Тем време­нем на горизонте появилось облако. Ветер стих со­всем. Мы уже начали догадываться, что сейчас на­летит шквал. Но почему тогда не убираем паруса?

Шквал налетел... Никогда я не переживал такого сильного, такого близкого чувства опасности. Даже тогда, когда она, может быть, бывала и большей...

Когда ветер рванул паруса, старпом развернул ко­рабль носом к ветру в то самое мгновение, когда шторм был готов его опрокинуть. Тут мы оце­нили искусство этого моряка. Паруса мы убрать, конечно, не успели. Их изорвало. Но бриг выстоял.

Потом «викинг», не любивший объяснять свои дей­ствия, передал через вахтенного, что он этот опыт провел специально. Моряк должен познать и цену страху и меру разумности риска. Тогда из него выйдет морской бродяга в самом хорошем смысле этого слова.

Старпом часто любил говорить, что будущее капи­тана зависит от его наставников. Я позднее оценил эти слова. Наш труд — это прежде всего расчет, да­же там, где случайности ополчаются против тебя, и тут главное — опыт и хорошая выучка.

Моим самым большим учителем, наставником, и не только в морском деле, был Герман Мартинович Гросберг.

Об истории парохода «Кишинев», которым коман­довал Гросберг в годы революции, писали много. Ны­не эти события — легенда. Я расскажу лишь о тех, что были особенно поучительны для меня.

Мне довелось быть на судне у Германа Мартино-вича вторым помощником. На Дальнем Востоке раз­горелась отчаянная борьба за гражданский флот. Бывшие хозяева его, бежавшие в Париж, всеми спо­собами через своих агентов пытались заставить суда уйти в иностранные порты, чтобы они не достались большевикам.

Осенью 1919 года «Кишинев» стоял в Петропав-ловске-на-Камчатке. Власть в городе была в руках контрреволюционеров. На рейде скопилось много су­дов, и всем им было предложено от имени «Союза русских судовладельцев» покинуть Родину.

Гросберг ответил на это, что «Кишинев» — до­стояние русского народа, а Париж находится не в России. На судне была группа активистов-больше­виков, мы поддерживали Гросберга в его смелом упорстве.

«Кишинев» должен был выйти из Петропавловска, но в ночь перед отплытием к нам пришел офицер со стоявшей по соседству «Свири». Этот корабль был захвачен белыми.

Офицер не назвал себя и попросил Гросберга дать честное слово, что его не выдадут. Слово было да­но, и офицер рассказал, что тотчас, как «Кишинев» выйдет из порта, на него будет совершено нападе­ние. В порту бандиты не решаются на такое пират­ство.

Сообщение неизвестного офицера требовало про­верки, и в большевистской ячейке был выработан план. С подпольным большевистским центром нас связывал Михаил Михайлович Плехов. Был у него свой человек и на «Свири».

Через пару часов от Плехова пришло подтвержде­ние о готовящемся нападении. Гросберг приказал сняться с якоря тотчас, и «Кишинев» благополучно выскользнул в море.

По радио до нас в то время доходили самые раз­

норечивые вести с Родины. Наконец мы узнали, что отряды Красной Армии сбро­сили в море остатки интервентов и бело­гвардейский сброд. Дальний Восток стал советским.

К капитану — мы стояли тогда в Цин­дао — потоком посыпались телеграммы из Японии и Парижа с приказами не возвращаться на Родину. Ни на од­ну из них ответа не последовало. Не обошел нас вниманием и бывший командующий Дальневосточным флотом адмирал Старк. Он требовал оставаться в Циндао до «особого распоряжения» или присоеди­ниться к нему, иначе судно будет потоплено мино­носцами, а экипаж ждет суровая расправа.

Получив разрешение следовать в один из портов Японии, «Кишинев» вышел в море. Но когда в тума­не скрылся берег, капитан собрал экипаж и объявил, что судно идет на Родину. Решение было рискован­ным. Ночью по радио мы приняли оповещение: «Всем, всем, всем русским судам, идущим во Влади­восток! В море вышли миноносцы Старка». На наше счастье, плотный туман закрыл горизонт, и Цусим­ский пролив, самое опасное место, мы проскочили благополучно, первый раз нарушив традицию — не отсалютовав геройски погибшим в нем русским моря­кам. Всю ночь шли без огней, избегая встречи с су­дами и придерживаясь восточного побережья Японии.

Второго ноября в три часа ночи мы отдали якорь во Владивостоке, с рассветом на корме «Кишинева» впервые был поднят алый стяг Советской респуб­лики...

...Сквозь высокие окна-щели музейной комнаты уже почти не пробивается свет, за окном сумерки весенней Москвы. В кают-компании, где мы те­перь сидим, становится темно. Слабо блестит по­лированный овальный стол, и поскрипывает вер­тящееся кресло.

Мы дослушали последний рассказ капитана. Он торопится. У него очередная вахта...

— Свои морские вахты я отстоял, — говорит Бочек, — но дел очень много: так что прошу из­винить...

Записала Т. ЧЕХОВСКАЯ

СЛЕДУЮЩАЯ «КАЮТ-КОМПАНИЯ» «ВОКРУГ СВЕТА» — ВСТРЕЧА С ГЕРОЯМИ

ОЧЕРКА А. ЛУКИНА «ЛЬВОВСКИЙ АККОРД».

«К сожалению, ничего не известно о послево­енной судьбе Степана Петровича Пастухова и Ми­хаила Пантелеевича Кобеляцкого...» Этими слова­ми заканчивался очерк А. Лукина «Львовский ак­корд» («Вокруг света» № 5, 1967), посвященный отважным советским разведчикам — Николаю Кузнецову и его товарищам, работавшим в годы войны в фашистском тылу.

Редакция получила много писем. Одни читате­ли сообщали, что знают Пастухова и Кобеляцко­го, что они живы, сообщали их адреса; другие писали о своих товарищах, которые также при­нимали участие в спасении Львова. Откликнулись и сами герои очерка «Львовский аккорд». В один из летних дней боевые друзья встретились в ре­дакции журнала «Вокруг света»...

31

ы вышли на край се­ла и еще раз огляну­лись. Ровное пламя зимнего вечера оседа­

ло за избами и деревьями, за четким силуэтом колокольни. В иных домах уже светились огни — добрые знаки уюта, приготовленного не для нас.

Сразу за мостом дорога раздваивалась: вправо уходил хорошо накатанный автомобиль­ный тракт, а вбок от него — малоприметный санный путь. По нему-то мы и пошли, при­норавливаясь к узким следам полозьев, между которыми тем­нели вмятины от подков.

Здесь, в открытом простран­стве поля, задувал морозный ветерок. Скоро меховой ворс опущенной ушанки вокруг мо­его лица оброс инеем. Седая паутина обволокла наши шапки дремучей зарослью. Густые стремительные космы замерз­шего пара, влажное дыхание

Ю. Л О Щ И Ц, наш спец. корр.

в сумерках, должно быть, де­лали нас похожими на непо­нятной породы зверей, торопли­во несущих свои тяжелые за­плечные горбы.

Вдруг С. остановился так резко, что я налетел грудью на его рюкзак.

— Смотри, — он показывал рукой на снег сбоку.

Снег был не запятнан и ро­вен, ничто живое к нему не прикасалось с тех пор, как он лег тут.

— А теперь? С. прошел несколько шагов

вперед, и слева от него возник­ло едва уловимое движение.

Теперь и я, догоняя его, за­метил возле себя зыбкую смуг­лую волну.

— Месяц! — засмеялся С. — Тень от месяца.

Вдали от громадного города, где каждый вечер тысячи ис­точников света создают вокруг человеческой фигуры путаницу

искусственных теней, нам была подарена самая редкая из те­ней, какие бывают на земле...

Мы вошли в лес. Он обсту­пал дорогу с двух сторон, тем­ный, выжидающе безмолвный. Казалось, он прислушивался к скрипу снега и в любой миг готов был ответить этому звуку треском сломанного сука. Доро­га благоразумно выдерживала дистанцию между стенами хвои. Лишь иногда, в узких местах, она ненадолго ныряла в темно­ту, и мы пригибались, сторо­нясь ветвей.

...Собственно, все началось задолго до этой ночи на зимней дороге Владимирщины. Нача­лось с будничного телефонного звонка в музей древнерусского искусства имени Андрея Руб­лева. Один из коллекционеров приглашал С. к себе домой, обещая показать очень ценную,

падет камень в зацветшую воду пруда — подни­мется первая кольцевая волна, зеленая и спо­

койная. Упадет взгляд человека на облюбованное ме­сто — забелеют над травами дома, и зеленым кру­тым кольцом обнимет их земляной вал... В десятках старинных русских городов остались эти таинственно молчащие земляные волны. Отлично ходить по их гребням ранним утром, когда еще трава усеяна росой и дымы над крышами подымаются спокойно, задумчи­во. Или зимней ночью — над головой дышат звезды, тверд под ногою укатанный мальчишескими лыжами снег.

Кажется, само время, вот оно, под твоими ногами выгнуло свой натруженный хребет. Ты запыхался, пока взошел по уклону на гребень. Вот так же, нет, еще трудней, жарче, дышали тут смерды, чьим трудом, чьим горбом медленно и покато вырастали валы. Теперь они почти не кажутся уже делом людских рук: своей за­конченностью они так подходят окружающей природе, что, похоже, она сама их породила, сама придумала.

Вот подхватила тебя равнина, подняла на зеленой волне, и, слепя глаза белизной, как драгоценный пода­рок, открывается впереди город. Суздаль. На каждом холме по церкви, по церковке, как по девке в сарафа­не, — целый хоровод...

И где-то там, под куполом одного из храмов, в прохладной тишине работает человек — лекарь дра­гоценных линий и красок. И перед глазами его — си­яющий мир красоты, не менее раздольный, чем этот, что открылся тебе с вершины зеленого вала...

32

по его мнению, доску со старин­ной живописью, вывезенную им из пустующей деревянной цер­ковки владимирского села Чер-нокулово.

Подобные телефонные разго­воры в музее происходят до­вольно часто. Коллекционеры то и дело обращаются с прось­бой дать консультацию по той или другой своей находке. Правда, чаще всего результаты осмотра оказываются неутеши­тельными: хозяин, к примеру, полагал, что является облада­телем древнего и редкостного подлинника, а на деле оказы­вается, что хранит он расхожее изделие начала двадцатого ве­ка или в лучшем случае та­лантливую подделку под ста­рину.

С. поехал к коллекционеру без особой надежды на успех.

...Была большая икона с тем­ным и грубым изображением, наверняка сделанным провин­циальным богомазом самого на­чала нынешнего века. Но все это не имело сейчас никакого значения, потому что в верхнем углу доски светился — именно светился — дальним таинствен­

ным временем маленький квад­ратик самодельной расчистки и веяло строгостью двух чистых, благородно положенных рядом красок — матово-синей и алой, киноварной.

Это был пятнадцатый век. Век Рублева.

Началась профессиональная, научная расчистка изображе­ния, которое когда-то называ­лось «Спас в силах». За работу эту взялся один из опытней­ших советских реставраторов А. В. Кириков. Кропотливое и бережное извлечение живопис­ной жемчужины из грубых створ олифового покрытия и позднейших записей — дело, которое может растянуться на годы. Человек, склонившийся с изящным скальпелем над реставрируемой доской — по­верхность ее шершава, там и тут зияют рваные раны, узлы, рубцы, горбинки, — человек этот без преувеличения может быть отнесен к самым терпе­ливым на земле.

Сколько усилий воли, сколь­ко спокойствия должен он

проявить, чтобы ежедневно сдерживать в себе жажду не-утоляемого зрителя, который уже увидел глаза, строгие, на­пряженные, руку, худую, неж­но просвечивающую... Вот сей­час бы за один присест снять, сорвать грязные наросты позд­них эпох, увидеть все чудо це­ликом — открытое, первород­ное.

Но мастер неумолимо оття­гивает этот день, этот миг. От­тягивает на год, на два года, потом еще на полмесяца. По крошечному квадратику, по слою дарит он себе ежедневно. По одной капле, а жажда так велика.

С чем сравнить эту работу? Не знаю... Но вот лежит мар­товский снег. Потемнелый, по­жухлый, с колючей коркой нас­та. А под настом — другие пласты. И они хранят в себе следы иных месяцев и дней. Где-то там темнеет ветка, сби­тая с дерева метелью. Пони­же — стиснута двумя снежны­ми страницами криптограмма птичьей прогулки. Еще ниже хранится отпечаток заячьего ночного танца, следы полозьев,

Фотоэтюды М. САВИНА

тракторные следы. И лежит где-то, проколотый травой, са­мый первый снег и на нем — самый первый в эту зиму чело­веческий след.

Можно ли один за одним бережно снять снежные слои, чтобы, наконец, добраться до самого нижнего, который пове­дает нам о человеке, шагающем по первозимку?..

Весной прошлого года руб­левцы послали в Чернокулово экспедицию — там могли ока­заться другие произведения то­го же времени и того же ма­стера.

Правда, с такой же самой вероятностью могло выяснить­ся, что в Чернокулове нет боль­ше ни одного ценного памятни­ка средневековой живописи, и полиэтиленовые простыни, ко­торыми обычно пеленают най­денные произведения, так и останутся в рюкзаках аккурат­но сложенными.

Но экспедиция оказалась на редкость удачной. Из села на санях, по тающему снегу, потом на тракторном прицепе, гру­женном бидонами, — грязная вешняя вода то и дело подсту­пала к нижнему краю борта, — потом на автобусе и в поезде рублевцы привезли в Москву еще шесть ценнейших досок.

Прошло около года. В стенах Третьяковской галереи откры­лась одна из самых значитель­ных за последние годы выста­вок по древнерусскому искус­ству — «Ростово-Суздальские письма», где был выставлен на треть расчищенный черноку-ловский «Спас».

Событие это, само по себе радостное для рублевцев, было вместе с тем лишь частью ра­боты, развернувшейся в музее вокруг чернокуловских нахо­док.

Будничные, черновые забо­ты, которыми немедленно обра­стает любое открытие, никогда не становятся достоянием вы­ставок. А ведь, кроме ошеломи­тельных по результатам экспе­диций, бывают еще многоме­сячные сидения в библиотеках и архивах, разбор старых ру­кописей, сопоставление сотен работ различных мастеров, со­бирание — действительно по крохам, по крупицам — нуж­ных сведений.

Каждая находка должна в конце концов занять место в истории культуры, вновь за-

полнить ту единственную ячей­ку в сотах национального ис­кусства, которая ей принадле­жит по праву.

Много это или мало — одна ячейка? Найдись чернокулов-ский шедевр в первые десяти­летия нашего века, наверняка мы сказали бы: мало... В те годы только-только начиналось изучение русского искусства, и пустых ячеек было несравненно больше, чем заполненных. А значит, и вся панорама сред­невековой культуры просматри­валась как бы сквозь густую туманную завесу.

Сегодня картина неузнаваемо изменилась. Открыты не только многие имена и живописные школы. Стало очевидно, что средневековое изобразительное искусство процветало не в од­них лишь крупных городах. Живая его вода проникала глу­боко в толщу народной жизни. И своих вдумчивых ценителей живописи и собственных художников, мало чем уступав­ших в умении прославленным искусникам из княжеских и мо­настырских мастерских, могло иметь даже маленькое Черно­кулово.

Впрочем, «могло иметь» употреблено здесь не случайно. Наука жива светлыми предчув­ствиями и надеждами, но без точных фактов ей тоже не про­жить. По документам быстро восстановили: деревянная чер-нокуловская церковь построена в восемнадцатом веке. Спраши­вается, где же до этого находи­лись иконы, ее украсившие? Откуда и куда они путешество­вали в течение почти трех сто­летий, прежде чем «осели» в маленьком деревянном храме на берегу Нерли?

Вот для этого и необходимы черновики: десятки не сходя­щихся друг с другом дат, про­тиворечащие друг другу записи. С. вновь едет в Чернокулово. Автобусные и пешие маршру­ты — Ростов, Переславль-За-лесский, Юрьев-Польской, Вла­димир и Суздаль — в конце концов должны были замкнуть некую зону, где в рублевские времена могли творить худож­ники, близкие по манере к авто­ру нашего «Спаса».

...И вот был длинный пеший переход, была морозная ночь, было впереди еще одно село — Пенье, после которого уже и наше — Чернокулово.

Лес остался позади. Ночь вошла в силу, и поле перелива­лось перед нами миллионами крошечных искр. Небо тоже было в разгаре, Млечный Путь походил на след мощного влаж­ного выдоха.

— А вон и Пенье, — пока­зал С. На краю поля что-то темнело: то ли деревья, то ли дома. Через полчаса мы дей­ствительно оказались посреди спящего села и сбросили рюк­заки у колодца. Мерзлое ведро глухо стучало о выступы сруба. От поверхности воды подымал­ся пар. Мы пили воду малыми глотками. Плечи наши сладко ныли.

Но куда теперь идти? С. по­смотрел вокруг, стараясь уга­дать прошлогодний путь. Мы вышли к длинному, полуосве­щенному строению фермы. Внутри никого не оказалось, кроме мирно жующих коров. Покричали — ни звука.

«Найдем сами», — решили мы. За фермой светилось поле с каймой леса у горизонта. Чем дальше мы шли по полю, тем больше удивлялись путани­це дорог: тут шоферы и возчи­ки торили путь всякий раз по своей воле, колеи схлестыва­лись друг с другом, резвыми неожиданными прыжками от­скакивали вбок; постепенно от­ветвлений становилось все меньше, и наш выбор, соответ­ственно, делался все ограничен­ней. Наконец в полном недоуме­нии мы остановились; под но­гами сиротливо темнел полу­занесенный снегом санный след.

Все-таки нужно было вер­нуться в Пенье, разузнать...

В ста метрах от фермы нас окликнул мягкий, хрипловатый спросонья мужской голос:

— Эй, кто там? Мы подошли ближе. Мужчи­

на курил, и ветром доносило к нам пряный, морозный запах крепкого табака.

— Где дорога на Черноку­лово?

— Вот так прямо и идите... — Но там ничего не разо­

брать. — А вы держите чуть ле­

вее: будет свежий след от са­ней... Чернокуловские каждый день в бригаду к нам ездят. Только недавно домой отправи­лись, а то бы вы их тут за­стали...

— И много идти? Он как будто слегка засомне­

вался.

— Ну, километра четыре... В его голосе не было обнаде­

живающих ноток, скорее угады­валось недоумение: и куда лю­ди спешат на ночь глядя, по­чему бы тут им не заночевать?.. Но что делать, у нас был свой распорядок, свои планы на каждый день.

Мы пошли, точно следуя совету — всякий раз выбирали из спутанных путей более ле­вый. И когда снова остался один-единственный след, нагну­лись и подробно рассмотрели его. Снег был свежеотутюжен полозьями, отчетливо видне­лись полукружья от подков, бе­гущие в направлении, нужном нам.

Последние километры при долгой ходьбе, может быть, и самые тяжелые, но запомина­ются они всегда плохо... Ма­ленькое, закутанное в снег Чернокулово встретило нас ла­ем одной-единственной собаки. Мы постояли возле церкви, за деревянными стенами которой чудом уцелела до нашего вре­мени прекрасная работа сред­невекового мастера. Церковка, раздольно вытянувшись в длину от колокольни до абсиды, на­поминала сейчас старинный ко­рабль, застигнутый штормом, в клочьях пены по бортам. Внизу, за деревянным строени­ем, проглядывала излука Нер­ли, и там, под снегом и подо льдом, шелестел, должно быть, ее робкий родниковый пульс...

А еще сто метров пути — и удивленный голос хозяйки, расспросы о Москве и ответные о местном житье-бытье, весе­лый шум самовара, непривыч­ный потолок избы, последние слова... Завтра встаем порань­ше, нужно осмотреть несколько окрестных церквей, опросить старожилов, сделать фотогра­фии... Тело медленно оседает в темные глубины сна, и где-то там, перед самым исчезновени­ем, вдруг вспыхивают и соеди­няются на миг два образа: стремительная скоропись на листках черновика — даты, выписки, пометки, вопроситель­ные знаки — и сверкающее ночное поле — фигурные от­печатки шин, привольные изви­вы санных путей — дороги сшибаются, круто забирают вправо, влево.

Что за бесшабашная сила накрутила тут, накуролесила?

И где же тот единственный, главный для тебя след?..

Ищи... Ищи...

37

Л Ю Ц И А Н В О Л Я Н О В С К И Й , польский писатель

олицейский австралийского селения К у н н у н у р р , что в долине О р д , на плато К и м ­берли, в единственном чи­

сле осуществляет надзор за по­р я д к о м на т е р р и т о р и и , равной по площади н е с к о л ь к и м воевод­ствам в Польше. Правда, работы тут у него не с л и ш к о м м н о г о . Бывает, схлестнутся м е ж д у со­бой завсегдатаи местного кабач­ка, но полицейский всегда под б о к о м , и посылать за ним не на­до. О д н а к о в е г о ведении еще и вся пустыня, б е з л ю д н ы й океан К и м б е р л и , что начинается сразу же за д о м а м и поселка. И где-то в нем затеряны племена, к о т о р ы е

видели колесо только у самолета, если т о м у случалось н и з к о проле­теть над ними. Племена, к о т о р ы е у ж е тысячу лет к о ч у ю т в поисках пищи...

Никто точно не знает, с к о л ь к о т е м н о к о ж и х аборигенов было на материке, к о г д а здесь появился белый человек. По о д н и м подсче­там, 300 тысяч, по д р у г и м — о к о ­ло полумиллиона. Неизвестно то­ж е , откуда они пришли на этот материк; предполагается лишь, что появились они здесь по мень­шей м е р е 10 тысяч лет назад. Быть м о ж е т , они «перепрыгивав

ли» с острова на остров через н ы н е ш н ю ю И н д о н е з и ю ; быть м о ­жет, перешли по какому-нибудь п е р е ш е й к у , к о т о р ы й позднее был залит о к е а н о м . О д и н из ученых обратил внимание на то, что на­звания м н о г и х австралийских по­селений на языке аборигенов представляют собой как бы о п и ­сание данной местности, если смотреть с северной стороны. От­сюда возникло п р е д п о л о ж е н и е , что древние пришельцы действи­тельно продвигались в глубь м а ­терика с севера.

Племена эти говорили на не­скольких десятках языков, и я з ы ­ки эти отличались д р у г от друга так ж е , как, к п р и м е р у , л ю б о й славянский отличается от венгер­с к о г о .

Туземцы не возделывали з е м л и , не имели, к р о м е собак, никаких домашних животных, не знали м е ­таллов. Ж е н щ и н ы вместо нитей плели п р я ж у из собственных во­лос. Туземцы не ведали, что та­кое лук. Им было ч у ж д о Гончар­ное дело; в качестве сосудов они использовали раковины больших м о р с к и х м о л л ю с к о в или, если племя ж и л о в глубине материка, выплетали искусные кувшины из тростника или к о р ы деревьев.

«Дикари», — думали о них пе­реселенцы из далекой Европы. Н о именно подобный о б р а з ж и з ­ни как нельзя лучше подходил к той среде, в к о т о р о й они ж и ­ли. В стране, п о д в е р ж е н н о й засу­хам, д о м а , как и д р у г и е атрибуты привычной нам цивилизации, п р и ­вязывали бы жителя Австралии к определенной местности, лишая е г о в о з м о ж н о с т и быстро передви­гаться с места на место в погоне за пропитанием, отчего е г о шансы выжить значительно уменьшались.

И сегодня путешественник, еду­щий на автомобиле, увидит возле Элис-Спрингс табличку с п р е д о ­с т е р е ж е н и е м : «Внимание! П р о ­верьте ваш запас п р о в и з и и , г о р ю ­чего и воды. Ближайшая лавка на­ходится в Кульгере — 168 миль к ю г у » . А для пущей наглядности возле шоссе поставлен остов м а ­шины, в к о т о р о й за р у л е м сидит скелет лошади, а на з а д н е м с и ­денье вместо пассажира красует­ся скелет коровы.. .

Это напоминание об австралий­ских пространствах не для мест­ных жителей. О н и ж и л и здесь ты­сячелетиями во времена, к о г д а не было никаких магазинов и ни­каких автомобилей. Зато они на­делены в р о ж д е н н ы м чувством связи с землей. Охранявшие их духи отвечали за все ж и в о е на

земле, а следовательно — за л ю ­дей, животных и растения. Самым б о л ь ш и м преступлением а б о р и г е ­ны считали нарушение без о с о ­бой н у ж д ы г а р м о н и и п р и р о д ы . Потому-то никогда они не унич­тожали больше т о г о , ч е м это б ы ­ло н е о б х о д и м о для утоления г о ­лода. О н и никогда не шли вой­ной на соседей, чтобы захватить их з е м л ю , никогда не устраивали п р а з д н и к о в о б ж о р с т в а , если у со­седей в это время был голод.

Белые переселенцы принесли к н и м болезни, к о т о р ы х они ни­к о г д а п р е ж д е не знали. Н а с м о р к у нас — всего лишь неприят­ность; там он способен убить. То же самое м о ж н о сказать о к о к л ю ш е или свинке. Мы не располагаем данными, о т н о с я щ и ­мися к более д а л е к и м в р е м е н а м , но и то, что нам известно о се­г о д н я ш н е м дне, выглядит невесе­ло. На Северной т е р р и т о р и и 36 человек из к а ж д о й тысячи аборигенов больны п р о к а з о й , 20 процентов у м е р л о от т у б е р к у ­леза, еще больше — от истоще­ния.

ПРОЩАНИЕ С БУМЕРАНГОМ

А б о р и г е н о в гонит с их з е м л и не только засуха. Ее-то они не с л и ш к о м боятся: то ли еще б ы ­вало на п р о т я ж е н и и веков. Но к о г д а в австралийском буше вырастают б у р о в ы е в ы ш к и , к о г д а о г р о м н ы е т е р р и т о р и и выделяются под новые полигоны для испыта­ния ракет — черные л ю д и вы­н у ж д е н ы уходить навсегда.

Якобы с целью охраны а б о р и ­генов для них создали р е з е р в а ­ции. Н е к о т о р ы е из них совсем не­большие, д р у г и е г р о м а д н ы е . Так, например, А р н х е й м л е н д соответ­ствует по величине Бельгии.

Туристы создали р ы н о к «ту­земных сувениров». Это побудило аборигенов взяться за изготовле­ние б у м е р а н г о в , к о т о р ы е никогда не полетят, и к о п и й , на острие к о т о р ы х г о н ц ы в свое время пе­реносили ч е р е з пустыни известия, но к о т о р ы е теперь идут на у к р а ­шение квартир. Впрочем, фабрич­ные б у м е р а н г и во м н о г о раз де­шевле тех, что делаются вруч­ную...

Л и ш ь очень немногие из ав­стралийских туземцев находят для себя место в этом м и р е , глав­ным о б р а з о м в качестве у б о р ­щ и ц или рабочих на автостан­циях.

Ж и з н ь черных людей в р е з е р ­вации построена по принципу «молись и работай». Те, чьи п р е д ­

ки ели, к о г д а были голодны, и пили, к о г д а испытывали ж а ж д у или находили источник, а спать ложились, к о г д а испытывали к то­му желание, — эти л ю д и теперь живут по з в о н к у . У т р о м звенит з в о н о к на завтрак, п о т о м он зве­нит, подавая к о м а н д ы в течение всего дня.

В о г р о м н ы х чанах дубятся к о ж и з м е й , я щ е р и ц и к е н г у р у , излов­ленных жителями резервации. Вонь разлагающегося мяса невы­носима. Молитва, свежевание т у ш , снова молитва, еда, пакование к о ­жи в я щ и к и , за к о т о р ы м и п р и ­е з ж а ю т к у п ц ы и з больших г о р о ­дов, снова молитва, у ж и н , сон...

Отдых. На иссушенной с о л н ц е м земле лежат одетые в хлопчато­б у м а ж н ы е выцветшие о д е ж д ы старики, м у ж ч и н ы и женщины.. . Д р е м л ю т или р а в н о д у ш н о смот­рят п р я м о перед с о б о й . В о к р у г них бродят с о б а к и , исхудалые, покрытые лишаями. Собаки изны­вают от зноя, со свисающих я з ы ­ков течет слюна, запавшие б о к а тяжело раздуваются. « М ы хотели уничтожить собак, п о т о м у что они разносят всяких паразитов, но ч е р н о к о ж и е не позволяют, они делятся с собаками своей едой», — говорит с т о р о ж . Н е н у ж ­ных людей и ненужных собак д е р ж а т вместе.

П о д х о д и м к школе. Сейчас как раз перемена. На д о с к е осталась не стертая после у р о к а надпись: «Иисус меня любит».

Во д в о р е под довольно м р а ч ­ные звуки д и к о в и н н о г о инстру­мента танцуют мальчики. З в у к а м вторят ритмические хлопки в ла­д о ш и и голоса. Танец-импровиза­ция — это рассказ о т о м , что происходило в последнее время в ш к о л е и дома. Иногда слова на минуту затихают: это запевала утратил нить повествования... Все смеются и танцуют дальше.

Учительница, молодая ж е н щ и н а в б е з у к о р и з н е н н о чистом б е л о м платье, с п о к о й н о и с е р ь е з н о рас­сказывает о своих учениках:

— Неправда, что черные дети не способны к учебе. Я бы сказа­ла, что они схватывают все быст­ро и л е г к о , но иначе, ч е м белые дети. Н а п р и м е р , я заметила, как т р у д н о им ориентироваться во в р е м е н и . При упражнениях на память они с л е г к о с т ь ю прочиты­вают и запоминают, в к а к о м по­л о ж е н и и стоят на циферблате стрелки часов. Но они с о в е р ш е н ­но не связывают этого со в р е м е ­нем. Ведь в ж и з н и их п р е д к о в время не имело н и к а к о г о значе­ния. Времена года, смена дня и

40

ночи — это они, к о н е ч н о , всегда знали, д р у г и х ж е и з м е р е н и й вре­мени для них не существовало. Зато м о и у ч е н и к и куда более чут­ки к р а з н ы м явлениям п р и р о д ы , ч е м белые австралийцы. Ведь такой р е б е н о к способен п р о ч и ­тать в пустыне тысячи знаков. От­печаток ноги расскажет е м у боль­ше, ч е м нам чье-либо лицо. Он знает, к а к и е птицы и ж и в о т ­ные б е з о ш и б о ч н о приведут е г о к в о д о п о ю , знает, к а к и е растения съедобны и как их искать. Т у з е м ­цы никогда не погибнут в пусты­не от голода... Вы считаете наилучшим р е ш е н и е м вопроса создание смешанной ш к о л ы , где дети передавали бы свои навы­ки д р у г другу? Быть м о ж е т . Но до тех пор, пока т у з е м ц ы будут «по­д о п е ч н ы м и государства», эта идея вряд ли осуществима.

Ж и з н ь на грани двух цивилиза­ций навязывает т у з е м н ы м детям целый р я д глубоких конфликтов. Возвращаясь в е ч е р о м в поселок, р е б е н о к — человек сравнительно грамотный, — естественно, попа­дает под о п е к у матери, а та ж и ­вет привычками племени. Бывает так, что мать велит д о ч е р и носить новое платье, надев е г о на ста­р о е . Кстати, именно о д е ж д а ста­ла в а ж н ы м элементом перехода из одной ж и з н и в д р у г у ю , или, если у г о д н о , из одной эпохи в д р у г у ю .

Еще более серьезные к о н ф л и к ­ты возникают в отношениях со старейшинами племени. По тради­ции старейшины — источник вся­к о г о знания и м у д р о с т и . Но ведь они почти все неграмотны и ис­полнены недоверия к новой «ма­гии», к о т о р о й мы у ч и м в школах. Если они сочтут, что м о л о д о е п о ­коление недостойно знания их ве­ковых тайн, они м о г у т унести их с собой в могилу. Д а ж е т е м р е ­бятам, к о т о р ы е ж а ж д у т знаний о внешнем м и р е , трудно, д а ж е н е в о з м о ж н о свыкнуться с м ы с л ь ю , что они м о г у т оказаться вне с о б ­ственного племени. Чувство это возрастает о с о б е н н о с п р и б л и ж е ­нием дня посвящения в м у ж ч и н ы .

О б р я д ы эти у разных племен не одинаковы. О б ы ч н о они з а к л ю ­чаются в определенных п р о ц е д у ­рах, совершаемых с телом ю н о ­ш и : е м у выбивают з у б , или с о ­вершают обрезание, или испещ­р я ю т тело надрезами, после к о ­торых остаются г л у б о к и е ш р а м ы . Поляк Антосевич, ж и в у щ и й в Элис-Спрингсе и п о д д е р ж и в а ю ­щий тесный контакт с о к р е с т н ы ­ми племенами, рассказывал м н е ,

что а б о р и г е н ы без малейшей анестезии, д е з и н ф е к ц и и или д а ж е п е р е в я з к и заостренной к о с т ь ю к р о л и к а совершают такие р и ­туальные операции, к о т о р ы е , п о ­ж а л у й , были бы с е р ь е з н ы м испы­танием д а ж е для хирурга, о п е р и ­р у ю щ е г о с о в р е м е н н ы м и инстру­ментами. О н ж е рассказывал м н е , что м о л о д ы е а б о р и г е н ы , р а б о т а ю ­щие на ж е л е з н о й д о р о г е , сравни­тельно быстро осваивают англий­ский язык и технику р а б о ­ты. М о г л о бы показаться, что ассимиляция их неизбежна и что племенные о б р я д ы теряют над ними с в о ю власть. Но аборигены м о г у т н е о ж и д а н н о исчезнуть н о ч ь ю , и д а ж е н е в о з м о ж н о о п р е ­делить, д о б р о в о л ь н о ли о н и ушли или были уведены сородичами...

М н е кажется, что главный п о ­р о к с у щ е с т в у ю щ е й ныне системы просвещения для детей а б о р и г е ­нов — это неуверенность в т о м , какая судьба ожидает их после окончания ш к о л ы . Конечно, в А в ­стралии, испытывающей недоста­ток в рабочей силе, какое-то к о ­личество т е м н о к о ж и х ю н о ш е й м о ­ж е т найти работу п р е ж д е всего у скотоводов. Кое-кто из г р а м о т ­ных ч е р н о к о ж и х найдет для себя работу в г о р о д е , ну, а осталь­ные?..

«ТВОЯ УБИЛ, ИНСПЕКТОР!»

Е щ е полтора века назад ав­стралийская полиция начала ис­пользовать в качестве с ы щ и к о в т е м н о к о ж и х аборигенов, наделен­ных необыкновенной с п о с о б ­ностью идти по следу. Ж и в у щ е е охотой население этой, быть м о ­жет, наименее г о с т е п р и и м н о й час­ти м и р а д о л ж н о было научиться выслеживать л ю б у ю живность — отсюда и передававшаяся из п о ­коления в поколение феноменаль­ная способность черных охотни­к о в прочитывать след. Д а , да, именно прочитывать, и п р и т о м с такой л е г к о с т ь ю , с к а к о й м ы , например, читаем чуть поблек­ш у ю от времени напечатанную на м а ш и н к е р у к о п и с ь .

У аборигенов никогда не было лошадей, и догонять зверя им. приходилось, как говорится, «на своих двоих». Поэтому в них вы­работалась просто невероятная выносливость и способность ч р е з ­вычайно быстро двигаться. Извест­ны случаи, к о г д а в течение дня один охотник п р о б е ж а л 150 кило­м е т р о в , а д р у г о й за неполную не­д е л ю прошел о к о л о 600 километ­ров, съев при этом и выпив столько, с к о л ь к о белый человек

съедает и выпивает в течение су­ток. По сей день не исследованы особенности их о р г а н и з м а , п о ­з в о л я ю щ и е им спать г о л ы м и на земле или часами бежать по пус­тыне под палящим с о л н ц е м .

Ни один полицейский патруль не отправится в пустыню К и м б е р ­ли без следопыта-аборигена. Сле­допыт обладает фотографической памятью; полет птицы или след, оставленный з м е е й , служат для него ценной и н ф о р м а ц и е й , к о т о ­р у ю он фиксирует на карте р а й о ­на, с детства запечатленной в у м е . Плоский камень, п р е ж д е ч е м е г о перевернул проходивший здесь человек или двигающийся б о л ь ш и м и п р ы ж к а м и к е н г у р у , пролежал в пустыне н е с к о л ь к о столетий, и теперь глазам п р е д ­стала та е г о сторона, которая до сих п о р была укрыта от солнеч­ных лучей, а следовательно, и м е ­ет иной оттенок. Эту р а з н и ц у в оттенке не приметит и не отли­чит ни один белый человек. Зато она послужит в а ж н ы м элементом в той картине событий, какая м о л н и е н о с н о складывается в г о л о ­ве и д у щ е г о по следу к о р е н н о г о австралийца.

Указателем послужит и песчин­ка, к о т о р у ю он заметил на лист­ке куста, и примятый стебелек травы. Д л я него нет на свете двух людей с с о в е р ш е н н о одина­к о в о й п о х о д к о й . О н скажет п р о человека, к о т о р о г о выслеживает, в к а к о м тот состоянии — полон сил или устал; худ он или у п и ­тан; он способен точно описать человека, к о т о р о г о никогда не ви­дел в глаза.

О д и н из м о и х земляков-поля­к о в , к о т о р о г о судьба занесла в штат Ю ж н а я Австралия, несколь­ко раз принимал участие в р о з ы ­сках заблудившихся и лично на­блюдал черных следопытов за ра­ботой. О н рассказывал м н е :

— Следопыт видит не только то, что у ж е п р о и з о ш л о , но спо­собен предсказать, как поведет себя дальше тот, к о г о он ищет.

У австралийских племен велико­лепная связь. На н е б о л ь ш о м рас­стоянии они п е р е д а ю т с о о б щ е н и я с п о м о щ ь ю стука — ударяя д р у г о д р у г а деревянные к р у ж к и . Это нечто вроде а з б у к и М о р з е , п р и ­ч е м «передача» осуществляется с невероятной с к о р о с т ь ю . П е р е ­г о в о р ы на д а л е к о м расстоянии ведутся с п о м о щ ь ю д ы м о в ы х сиг­налов. Хворост дает огонь, м о к ­рые листья — д ы м , а циновка, сотканная из травы, придает к л у б а м дыма соответствующие очертания. Создается нечто вроде и д е о г р а м м , п е р е д а ю щ и х условны-

41

КАК ШТУРМУЮТ ФУДЗИЯМУ здавна японцы считали Фудзи священной горой. С древней­ших времен благочестивые паломники карабкались по ее скло­

нам, восклицая: «Да очистятся наши шесть чувств!», «Да будет благоприятной погода на горе!»

Ныне колоритные фигуры паломников, облаченных в белые туники, большие широкополые шляпы, гамаши и соломенные сандалии-«варад-зи», не столь часто появляются на Фудзи. Зато куда больше стало туристов: каждый не прочь похвастать перед друзьями, что он поко­рил самую высокую в Японии вершину. 3776 метров над уровнем моря все-таки не шутка!

В июле — августе на тропах, ведущих к вершине горы, народу не­многим меньше, чем на Гиндзе — самой оживленной улице японской столицы. В газетах как-то сообщалось, что только за один день на Фудзи поднялось 22 тысячи человек.

На энтузиазме «покорителей» Фудзи выросла даже целая промыш­ленность. К подножию горы будущих «альпинистов» доставляет по­езд компании «Фудзи кюко». Переполненный автобус той же «Фудзи кюко» курсирует до «пятой станции» — одной из десяти, располо­женных на склоне горы. «Станция» — это громкое название сколо­ченной из старых досок хижины, обложенной со всех сторон — что­бы не снесло ветром — большими глыбами бурой лавы.

«Станция» — это тоже бизнес. Прейскурант, например, сообщает, что цены растут в зависимости от каждой сотни метров, и на верши­не горы банка апельсинового сока стоит в несколько раз дороже, чем у ее подножия.

На станции вам предложат купить «посох», на котором выжжен штамп, или нанять лошадь до седьмой «станции». Цена такого удо­вольствия примерно равна дневному заработку квалифицированного рабочего.

Так или иначе, пешком или верхом, вы, предположим, добрались до седьмой «станции». Солнце уже садится, пора устраиваться на ноч­лег. Вас отводят в боковую пристройку с двухэтажными нарами. За каких-то несколько сотен иен вам дадут пару матрацев — спите спо­койно. К сожалению, спать придется недолго. Снаружи доносится шум голосов, звон колокольчиков, привязанных к «посохам». Не пы­тайтесь заснуть, все равно не удастся, выходите лучше наружу. Перед вами откроется поистине поразительное зрелище. Вниз, к первой «станции», движется непрерывная цепь огней. Такая же цепочка поднимается от «станции» вверх, теряясь где-то высоко в ночной тьме. Мелодии популярных песенок, льющиеся из сотен транзисто­ров, поддерживают бодрость духа «покорителей» Фудзи. Подъем не крут, но двигаться все же тяжело: мешают впереди идущие.

Светает. И внезапно перед вами предстает весь склон священной горы, усеянный ржавыми консервными банками, обрывками бумаги и прочими отбросами. Тут и там разлеглись выдохшиеся «покорите­ли». Трудно даже представить себе, что гора, которая выглядит та­кой изумительно прекрасной со стороны, в действительности так за­хламлена. Кругом — никакой растительности. Только сплошные язы­ки окаменевшей лавы, которая в лучах восходящего солнца кажет­ся красной. Невольно вспоминается гравюра Хокусаи «Красная Фудзи»...

Еще два-три часа подъема, и вы, наконец, на вершине. Вся она буквально кишит туристами. Сильная облачность мешает насладить­ся прославленным видом на окружающую местность, о котором столько написано в туристских проспектах. Можно, конечно, спу­ститься в кратер Фудзи, в котором снег не тает даже в самое жар­кое лето. При этом не лишне, впрочем, подумать и об утомительном подъеме.

Побродив среди обложенных камнями «высокогорных» лавчонок, вы ставите последний штамп на «посох» и — если не удержитесь — покупаете еще флажок с изображением прославленной горы. Ну, а теперь пора спускаться. На узкой тропе то и дело образуются зато­ры. Нетерпеливые несутся вниз прямиком, не разбирая дороги, и об­рушивают на идущих внизу лавину камней. Слава богу, полиция свя­щенной горы начеку. Да, да, настоящая полиция, которая следит за порядком на горе.

На пятой «станции» бушующая толпа штурмует автобус... Г. СВЕТЛОВ

ми знаками суть всего с о о б щ е н и я . Так, п р я м о й столб дыма сообщает о появлении стада диких ж и в о т ­ных, два облака дыма, с л е д у ю щ и е сразу один за д р у г и м , извещают о т о м , что кто-то трагически по­гиб.

Черный следопыт никогда не носит о р у ж и я , д а ж е если пресле­дует в о о р у ж е н н о г о преступника. С собой у него лишь пара наруч­ников, к о т о р ы е он наденет на преступника, к о г д а тот уснет. По­этому следопыт не приближается настолько, чтобы е г о могла д о ­стать пуля, а ж д е т в отдалении, пока п р е с л е д у е м о г о не сморит сон. Иногда погоня продолжается м е с я ц а м и ; состязание на вынос­ливость м е ж д у п р е с л е д у е м ы м и п р е с л е д у ю щ и м бывает особенно о ж е с т о ч е н н ы м в тех случаях, к о г ­да оба они р о д о м из одних мест.

Полиция стала использовать черных следопытов еще в два­дцатых годах п р о ш л о г о века, но вначале к их услугам прибегали лишь время от времени. Постоян­но же они были приняты на служ­бу после знаменитой «аферы Гриффина» в 1867 году. Суть этой истории такова. На б е р е г у р е к и М а к к е н з и были найдены т р у п ы двух полицейских. Убийца изъял у них 10 тысяч австралийских фун­тов в золоте, к о т о р ы е они везли для выплаты р у д о к о п а м на шах­тах в К л е р м о н е . П о и с к а м и р у к о ­водил ас полицейской с л у ж б ы Гриффин. В отряде его был и де­вятнадцатилетний следопыт-абори­ген. Прибыв на место происшест­вия, ю н о ш а внимательно осмотрел следы в о к р у г застреленных поли­цейских, потом взглянул на сапо­ги своего шефа и, указывая на них пальцем, сказал: «Твоя убил, инспектор!»

Под п е р е к р е с т н ы м о г н е м о б р у ­шившихся на него вопросов Гриф­фин не выдержал и сознался в т о м , что убил и ограбил своих подчиненных, так как у него пос­ле карточных п р о и г р ы ш е й были «долги чести» и никаких видов на дополнительные з а р а б о т к и , к р о м е собственного жалованья.

Через месяц е г о повесили.

ТРИ ЧАСА ОДИНОЧЕСТВА

С п о л и ц е й с к и м из К у н н у н у р р а я познакомился в е ч е р о м , к о г д а жители поселка собрались во д в о ­ре местной гостиницы на р о з ы г ­р ы ш лотереи. Я по всем прави­лам проиграл несколько шиллин­гов, зато как р е п о р т е р выиграл нечто куда более ц е н н о е : провел вечер среди местных жителей,

42

расспрашивал их, беседовал. П р о ­щаясь, полицейский сказал м н е :

— Ж д и меня завтра у т р о м воз­ле почты. Я тебе п о к а ж у , как ра­ботают м о и следопыты... Нет, нет, ты не заходи за м н о й в участок, ведь если они сначала увидят те­бя, им будет легче искать! А так...

Разумеется, назавтра я ж д а л в назначенное время у одноэтаж­ного д о м и к а местной почты. На плече у меня болталась с у м к а с едой и фотоаппаратом, и в ду­ше теплилась надежда раздобыть интересный материал. Полицей­ский подъехал на машине, и мы тут же направились по шоссе в сторону Уайндема, обговаривая на ходу правила затеянной и г р ы . Итак, мы остановимся на шоссе, километрах в пятнадцати-восем-надцати от поселка, и расстанем­ся. Я пойду куда глаза глядят, он вернется в г о р о д о к и займется своими делами. Через два часа он вызовет следопыта, привезет е г о на то место, где мы расста­лись, и велит е м у отыскать м е н я . Таким о б р а з о м , у меня в р а с п о р я ­ж е н и и о к о л о трех часов. Я м о г у петлять и к р у ж и т ь как мне взду­мается, м о г у переплыть р е ч к у , если только не б о ю с ь войти в с л и ш к о м тесный контакт с к р о ­кодилами.

— А если следопыт не найдет меня?

Услышав столь неожиданный во­прос, полицейский н е с к о л ь к о омрачился. Нет, все ж е , если сле­допыт о к а ж е т с я не в ф о р м е и п о ­теряет след?.. У человека в м о е м п о л о ж е н и и не с л и ш к о м м н о г о шансов остаться в живых. М о й выигрыш в с п о р е стоил бы м н е ж и з н и . Д о р о г а я победа...

Подумав, мы решили, что, если я заблужусь, то постараюсь д о ­браться вдоль берега р е к и до К у н н у н у р р а или же выйти на шос­се. Машина развернулась, поли­цейский приподнял в знак п р и ­ветствия шляпу с ч е р н ы м лебе­д е м — г е р б о м штата Западная Австралия — и помчался к п о ­селку.

Итак, я — беглец, пытающийся укрыться в б у ш е от « к а р а ю щ е й р у к и правосудия». Совсем как в к и н о ! Я стал пробираться м е ж ­ду н и з к и м и кустами. Через чет­верть часа, услышав гуденье м о ­тора, я оглянулся и увидел мча­щуюся по шоссе о г р о м н у ю м а ­шину. Это был р е ф р и ж е р а т о р , к о т о р ы й вез в г о р о д о к мясо. Ча­сы показывали 10 часов 11 минут. Позади осталась цивилизация, впереди меня ждало одиночество п е р в о п р о х о д ц а .

10 часов 45 минут. Передвига­

юсь з и г з а г о м , почва здесь к а м е ­нистая. Вижу м е л к и й ручей. Сняв ботинки, иду метров тридцать по течению, затем п е р е х о ж у на д р у ­гой берег. Кажется, это старый т р ю к контрабандистов, к о т о р ы х преследуют и щ е й к и . Но тот, кто будет искать меня, ищет лучше. Надо придумать что-нибудь п о о ­ригинальней.

11 часов 35 минут. П р о х о ж у м и ­мо развалин ж и л о г о д о м а ; от не­го осталась лишь солидно сло­женная печь. М н е так и не уда­лось узнать, что случилось с е г о хозяевами. М о ж е т , здесь был по­ж а р , а м о ж е т , разыгралась какая-то другая трагедия, или просто человек не выдержал одиночест­ва. Еще раньше я списал в свой блокнот надпись, к о т о р у ю все еще м о ж н о разобрать на стене б р о ш е н н о г о дома, попавшегося на м о е м пути в штате Новый Ю ж н ы й Уэльс: « Д о соседа — 20 миль. До почты — 40 миль. До ж е л е з ­ной д о р о г и — 30 миль. До та­

верны — 50 миль. До воды — 10 миль. До г о р о д а — 1000 миль. Кто найдет этот д о м , м о ж е т в нем остаться и быть его х о з я и н о м . Жена м о я хочет насладиться ж и з н ь ю . Она уехала в г о р о д . Я тоже...»

Полдень. О т к р ы в а ю банку с ли­м о н а д о м . Он очень вкусен, если е г о пить п р я м о со льда, но в т е п л о м виде превращается в омерзительное пойло. Чтобы не оставлять следов, забрасываю банку в г л у б о к о е дупло дерева, она с г р о х о т о м скатывается вниз, всполошив г р е в ш у ю с я на солнце б о л ь ш у ю ящерицу. Говорят, мест­ные отшельники беседуют с яще­рицами, рассказывают им о б о всем, что они п е р е ж и л и в той, покинутой ими ж и з н и , о п р и ч и ­нах, толкнувших их к у е д и н е н и ю . Беседы эти ведутся е ж е д н е в н о до тех пор, пока ящерица не «от­ветит». Тогда человеку пора не­медленно возвращаться к л ю ­дям...

В . Д Р У Ж И Н И Н

еловек, поведавший мне о ней, говорил п о -ф р а н ц у з с к и плохо. К т о м у же он сам н и к о г д а не видел А м е л и ю и передавал то, что слы­шал от других.

По е г о словам, Амелия родилась и провела всю ж и з н ь в Б р ю г г е , на Северной Песчаной улице о к о ­ло Пятничного рынка. И мать и бабушка А м е л и и были к р у ж е в н и ц а м и . Тут м о й собеседник сложил пальцы щ е п о т к о й , и потер, и подул на них, п о к а ­зывая, д о чего тонкие, прямо-таки в о з д у ш н ы е к р у ­жева плела А м е л и я .

Ходили слухи, что она одна в г о р о д е знала сек­рет старых бельгийских к р у ж е в — тех вечных, не-износимых к р у ж е в , к о т о р ы х мастерица м о ж е т с д е ­лать не больше тридцати сантиметров в год.

В Генте есть портрет Марии-Терезы в платье из таких к р у ж е в . Портрет был прислан как награда ты­сячам фламандок, с о о р у д и в ш и м необычайный на­ряд. Надменная императрица возносится над п о д д а н ­ными, окутанная с к а з о ч н ы м о б л а к о м .

В наше время к р у ж е в н о е искусство захирело. Амелия делала салфетки, повторяя одни и те же звезды и цветы, — ничего д р у г о г о не требовал от нее магазин на главной улице, возле отеля «На д ю ­нах». О д н а к о кое-что она плела не по заказу, а для д у ш и , и те, кто видел эти изделия, восхищались у м е н и е м и фантазией мастерицы.

Говорят, когда-то у А м е л и и был м у ж . Одна из б а р ж , что плавают по каналу к м о р ю , принесла ей к р а с и в о г о , с м у г л о г о парня из дальних краев. Свадь­бу сыграли на б а р ж е в п о г о ж и й майский день че­тырнадцатого года. Лишь раза два м у ж наведался к А м е л и и , а п о т о м разразилась война...

А м е л и я состарилась в своем кресле вдовицы, у к е р о с и н о в о й лампы. Как все к р у ж е в н и ц ы , она ста­вила на стол... Тут фламандец сблизил ладони, слов­но обнимая х р у п к и й сосуд. Д а , на стол ставится стеклянный шар с в о д о й . Он смягчает свет и с о б и ­рает е г о в один луч, направленный п р я м о на пле­тенье.

Все же работа для глаз тяжелая. Н е м н о г о легче бывает в ясные летние д н и , к о г д а к р у ж е в н и ц ы выхо­дят на свежий воздух. Они сидят у своих д о м о в , в креслах, с п о д у ш е ч к а м и на коленях. Туристам нравится смотреть, как на фоне бархата в о з н и к а ю т нитяные з в е з д ы .

Так сидела и Амелия — на своей улице, недалеко от Пятничного рынка. Грянула новая, вторая вой­на, г о р о д о м снова завладели о к к у п а н т ы , но А м е ­лия не пряталась, ее видели на т о м же месте. М и м о нее катились н е м е ц к и е о р у д и я и танки. Бол­тали тогда про А м е л и ю всякое. Будто ей нечего бояться немцев — она, м о л , с ними в д р у ж б е . Плетет к р у ж е в а для п о л к о в н и ц и генеральш...

Амелия действительно имела клиентов в высо­ких сферах, но мало кто знал, зачем ей это было н у ж н о . И чем заняты ее м ы с л и , к о г д а она сидит на улице или у окна и быстро двигает к о к л ю ш к а м и .

По Северной Песчаной войска двигались часто. Улица выходила к автостраде Брюссель — Остенде. Амелия могла плести почти не глядя — глаза ее были устремлены на тусклые к а с к и , на б р о н ю цве­та подгнившей травы.

Д о л ж н о быть, полицейский у ж е закончил ленч и с к о р о отправит­ся в путь. Спохватившись, начи­наю понимать, что время утрати­ло для меня свою четкость. О д ­нако стальной счетчик в р е м е н и на м о е й левой р у к е нет-нет да и напомнит о себе. Нельзя б е ­жать от в р е м е н и , от него не с к р о ­ешься д а ж е в австралийском буше.

Не б у д у нагонять на вас т о с к у п о д р о б н ы м описанием того, «как все это было». Разумеется, я был

найден по следу и в е ч е р о м взвол­нованно рассказывал в К у н н у н у р -ре о с в о е м «бегстве» и «поимке». П е р в ы м слушателям я р а с с к а з ы ­вал все очень п о д р о б н о , п о д о ­ш е д ш и м п о п о з ж е та же история вследствие усталости оратора и з ­лагалась у ж е со значительными с о к р а щ е н и я м и , для тех ж е , к т о пришел совсем п о з д н о , повесть о п р и к л ю ч е н и и была сведена к одной-единственной очень п о -австралийски с ф о р м у л и р о в а н н о й фразе. В переводе она звучит

п р и м е р н о так: «Он нашел меня чертовски быстро». И в с а м о м деле, не найди он меня — этого р е п о р т а ж а наверняка не было бы.

Все-таки это было д и к о в и н н о е з р е л и щ е . Я сидел в б у ш е за с о ж ж е н н ы м молнией д е р е в о м и сам все видел. Высокий ч е р н о к о ­ж и й человек, д е р ж а в р у к е к а ­к у ю - т о ветку, шел з и г з а г о м , т о ч ­но д е р ж а с ь за н е в и д и м у ю нить. Позади шел полицейский. К о г д а следопыт терял след, он з а д е р ­живался на т о м месте, где тот

44

Д а ж е в солнечные дни для нее все было в ту­мане, п о т о м у что старая к р у ж е в н и ц а начала слеп­нуть. Н е р е д к о она лишь по з в у к у колес отличала тяжелые о р у д и я от легких и зенитных. Слух о с о ­бенно х о р о ш о помогал ей н о ч ь ю . Она научилась определять м а р к и танков, подсчитывать пехоту, м ч а в ш у ю с я на м е р н о гудящих грузовиках.

К о н е ч н о , в Б р ю г г е были и д р у г и е глаза, п р и ­стально о б р а щ е н н ы е в з л у ю , г р о х о ч у щ у ю ночь. Н е р е д к о темнота взрывалась пламенем мести. На автостраде лопались м и н ы , разнося м а ш и н ы с сол­датами, рушились мосты под гитлеровскими тан­ками...

В с о р о к четвертом, ранней весной, незадолго до конца войны А м е л и я исчезла. Ее кто-то выдал. В о з м о ж н о , фламандский фашист.

Ш п и к и п е р е в о р о ш и л и весь с к а р б А м е л и и , и ее к р у ж е в а — те, к о т о р ы е она делала не по заказу, а для д у ш и , — прилипли к п о д л ы м р у к а м .

Теперь не увидишь таких к р у ж е в . В магазине —

хотя бы вот тут, р я д о м с отелем, — м н о г о салфе­ток и п о к р ы в а л , но это все не то. Вот если бы отыскать где-нибудь к р у ж е в а А м е л и и . Говорят, ни­какая фабрика не смогла бы состязаться с ней. У з о р у нее, правда, был в о б щ и х чертах не н о ­вый, но он как бы ж и л и светился сам по себе. Л у ч , п о р о ж д е н н ы й п р о з р а ч н о й влагой, не угас в этом к р у ж е в е , струился из него и тянулся к л ю д я м .

Так говорят в Брюгге.. .

Мы сидели в сводчатой гостиной отеля «На д ю ­нах». За о к н о м , на тихой улице ветер гнал с н е ж ­н у ю пыль. З я б к о жались д р у г к д р у г у старцы-дома,

спешили к теплу п р о х о ж и е . Наступал вечер, но о г ­ня еще не зажигали, в гостиной был п о л у м р а к . Иногда лучи фар автомашины пробегали по стене, по к о л ь ч у г а м и лицам воинов на старинных медных блюдах.

М н е почему-то казалось, что А м е л и я не погибла, что она с и ю минуту войдет к нам.

Рисунки С. ВЕЧА

оборвался, до тех пор, пока не отыскивал е г о снова. Так они шаг за ш а г о м о б о ш л и н е с к о л ь к о к у ­чек кустарника, где я перед т е м останавливался в поисках у к р ы ­тия, затем следопыт о б о ш е л в о к р у г л е ж а щ е е на земле д е р е ­во, от к о т о р о г о меня отпугнули т е р м и т ы . Но п р о ш л о и четверти часа после т о г о , как я увидел их из своего у к р ы т и я , — и м о е о д и ­ночество, как и их п о г о н я , з а к о н ­чились.

К у н н у н у р р с к о м у следопыту

40 лет. Все труднее становится находить м о л о д ы х л ю д е й , годных для этой с л у ж б ы . Контакты с ц и ­вилизацией притупляют в них п р е ж н ю ю способность точно о р и ­ентироваться на местности и бе­з о ш и б о ч н о «читать» следы. Поли­цейский мне п о т о м рассказал: по м о и м следам следопыт узнал о т о м , что м о е правое плечо отя­г о щ е н о каким-то г р у з о м , о п р е д е ­лил м о й вес (в фунтах) и м о й рост (в дюймах). Теперь он стоит и разглядывает меня, довольный

т е м , что точно определил м о и приметы, к о т о р ы е вычитал из «записей», невольно оставленных м н о ю на камнях, траве, песке...

Я т о ж е рассматриваю этого п о ­разительного человека. Ныне на т е р р и т о р и и Австралии трудится всего о к о л о сотни следопытов, так что те, кто попадет в эти края еще через четверть века, вряд ли увидят, как они ищут.

Перевела с польского Зинаида ШАТАЛОВА

45

М О Р И С К Е Й Н

один прекрасный день 1825 года мо­нах францисканского монастыря Санта-Фе в Аргентине, закончив молитву, со­брался было направить стопы в трапез­

ную. Однако судьба уготовила ему иной удел: монаху самому пришлось стать пищей — в свя­тые чертоги впрыгнул безбожник ягуар с явным намерением отведать францискатины. Монах ис­чез столь быстро и бесследно, что, по общему мнению, здесь не обошлось без лукавого. Одна­ко кости «святого отца» вскоре обнаружились на опушке леса вместе с остатками власяницы, не пришедшейся по вкусу даже ягуару.

Столетие спустя, майской ночью 1926 года, профессиональный охотник Джим Корбет после нескольких месяцев безуспешной погони поста­вил, наконец, точку в карьере индийской пан­теры из Рудрапанага. Послужной список этой убийцы украшали имена ста тридцати человек.

Уже в наши дни леопард из Абиссинии унес в джунгли восемь младенцев.

Короче, пантера, леопард и ягуар являют собой демонический триумвират, при одном упо­минании о котором уже пробивает холодный пот. В 1963 году, когда из бродячего цирка в па­рижском пригороде Сен-Дени убежала черная пантера, жители вмиг попрятались по домам.

А ведь если взглянуть на хищников с беспри­страстной научной точки зрения, то пантера, лео-

НЕЛАСКОВЫЙ ТРИУМВИРАТ

пард и ягуар не что иное, как укрупненные ко­тята из большого семейства кошачьих, включаю­щего греющихся у печки мурок и эфиопских львов, оцелотов и пум, леопардов и тигров.

Трое наших знакомцев — леопард, пантера и ягуар — вобрали в себя самые характерные чер­ты и свойства своей семьи, начиная с внешности: легкая и гибкая фигура, мощные мышцы, кин­жальные когти, мягко убирающиеся в «ножны», нервная система с мгновенной реакцией и свое­образный артистизм — самые немыслимые ве­щи они проделывают так, будто это не стоит им ни малейших усилий. Настоящие суперкошки!

Кстати, их, строго говоря, не трое, а двое. Пантера и леопард, обитающие в Старом Свете, по сути, — два наименования одного и того же зверя с разной окраской. Этот суперкот с двой­ным именем достигает двух метров в длину плюс метровый хвост, вес же его доходит до ста ки­лограммов. Его двойник в тропической Америке зовется ягуаром. Это даже не кузены, а родные братья, дети одного и того же недавнего предка.

Наступать случайно на хвост притаившемуся леопарду категорически не рекомендуется чело-

веку, решившему дожить до пенсии. Тем не ме­нее даже опытным охотникам доводилось совер­шать этот опрометчивый шаг: дело в том, что леопард облачен в свой знаменитый «леопардо­вый». комбинезон, неразличимый на местности и посему принятый ныне во многих армиях для маскировки.

Суперкот Старого Света украшает свою поле­вую форму характерными пятнами или розетка­ми. Ягуар же облачается в драпировку с аб­страктно-геометрическим рисунком из кругов, квадратов и прямоугольников. Одна из разновид­ностей суперкошек Юго-Восточной Азии, туман­ная пантера, покрывает себя черными пятнами на сером или бледно-желтом фоне.

Среди всех этих пятнистых индивидуумов особ­няком стоит черная пантера. В своей накидке цвета ночи, с горящими таинственным светом глазами эта кошка тропической Азии — одно из самых красивых животных на земле. Ее двойник по ту сторону океана — черный ягуар — ни­сколько не уступает ей в тревожной красоте. Отдельные экземпляры в своей любви к ночи за­шли так далеко, что окрасили в темное язык, нёбо и десны. Речь идет не о какой-то особой разновидности, а просто об изменении пигмента.

Прямая противоположность им — знаменитые ягуары-альбиносы, поражающие своей блед­ностью.

Пантере молва приписывает характер столь же мрачный, что и ее одежда. Действительно, нрав у нее под стать дьявольской личине. Очу­титься носом к носу с черной пантерой, изгото­вившейся к прыжку — уши прижаты, пасть с торчащими клыками распахнута, — означает, что ты смотришь в лицо смерти. Профану пока­жется, что он еще может попробовать шарах­нуться в сторону или вскинуть карабин. Слиш­ком поздно! Атакующая кошка прыжком покры­вает пятнадцать метров в первую секунду. Если вы стоите в пяти метрах, ей понадобится на это треть секунды. Едва хватит времени на вдох!

Леопард, кроме того, способен, подскочить на четыре метра в высоту и вмиг взобраться на совершенно гладкий ствол. Что касается силы, то любая суперкошка легко втаскивает на дерево добычу, в четыре-пять раз превышающую ее собственный вес, дабы вдоволь насладиться едой без того, чтобы докучали назойливые гиены или шакалы. Если вы хотите представить себе, какое нужно усилие, чтобы прыгать с ветки на ветку с зеброй в зубах, попробуйте залезть на теле­графный столб, держа на себе зеркальный шкаф.

Кстати, в этом отношении ягуар дает несколь­ко очков своему заморскому собрату. Часто на­блюдали, как ягуар, задрав лошадь, дотаскивал ее до реки, то есть метров сто, переплывал речку и скрывался с добычей в зарослях! Ведь ко всему прочему ягуар — феноменальный пло­вец. Лет двадцать назад экипаж и пассажиры маленького кораблика, шедшего по Амазонке, видели, к своему неописуемому удивлению, как ягуар переплывал великую реку.

Но как бы ни был предан леопард любимым видам спорта, наступает время, когда его ко­шачье сердце переполняется нежностью. В этот период громадные мурлыки затевают в джунглях те же баталии, что и их домашние сородичи на городских крышах. Только в этом случае мя­уканье разносится на многие километры. Одна­

ко любовная конкуренция редко приводит к дра­ме, и чаще всего ягуар с присущим ему реализ­мом уступает место более сильному. Счастлив­чик представляется избраннице, и они, по чисто кошачьей традиции, задают прежде всего друг другу основательную трепку.

Примерно на сотый день появляются два-три очаровательных котенка, которых самка ревниво прячет в чащобе. Горе тому, кто приблизится в это время к ее логову! В возрасте полутора-двух лет леопард покидает мать и, став полно­правным охотником, уходит в одиночество джунглей.

Если тигр просто направляется к тому месту, где, по его расчетам, должна быть жертва, то леопард и пантера перед прыжком начинают стлаться по земле. При этом они являют удиви­тельные способности как бы удлиняться и сплю­щиваться. Затем, напружинив мышцы и собрав в комок нервы, пантера замирает в полной непо­движности. Только подрагивание хвоста выдает напряжение. Затем — бросок.

Другая тактика суперкошек: засада. Они ча­сами могут сидеть над звериной тропой.

Меню леопарда и пантеры свидетельствуют о неприхотливости вкуса. В брюхе одной старой, потерявшей уже все зубы пантеры нашли саран­чу и кузнечиков. Это все, что бедняге удалось раздобыть на обед. Зато пантера в расцвете сил охотится на любую живность — в пределах, ко­нечно, возможностей. Ко всем яствам Старого Света ягуар добавляет разносолы Нового Све­та — американского тапира, муравьеда, молодого аллигатора и других. И, конечно же, рыбу.

Досужие россказни приписывают ягуару хит­роумный способ ловли рыбы, когда он опускает в воду вместо лески собственный хвост. На са­мом же деле он стоит на мелководье, дожидаясь, пока мимо проплывет рыба, и молниеносным броском выкидывает ее на берег.

Но самым любимым лакомством суперкошек на всех континентах являются собаки. Видимо, это реванш за все унижения малых сородичей суперкошек.

Ягуар редко становится людоедом. Редко, но все же становится. В Африке тоже есть свои леопарды-преступники, а в Азии свои пантеры-человеконенавистницы. Для борьбы с ними при­ходится призывать высокопрофессиональных охотников, ибо противник крайне хитер и борь­ба предстоит затяжная и опасная.

Если вам захочется тоже поохотиться на пан­тер, прежде всего вам придется потрудиться отыскать зверя. Ибо вряд ли вы можете рассчи­тывать на случайную встречу: зверь умеет пря­таться не хуже хамелеона. Если все-таки обстоя­тельства сложатся благоприятно и вы увидите леопарда, знайте, что для охоты на него суще­ствует несколько способов. Коль скоро вы не располагаете средствами для покупки тяжелого охотничьего снаряжения, вы можете обойтись кинжалом и куском овечьей шкуры. Эта система привлекает своей простотой: вы наворачиваете шкуру на левую руку, и, когда суперкошка пры­гает на вас, вы выставляете вперед руку со шку­рой, а правой (с кинжалом) вспарываете зверю брюхо. Если вы левша, то соответственно вам надо поменять руки.

Статистика свидетельствует, что этот способ достаточно эффективен. Один амазонский индеец убил таким образом сто два ягуара.

48

В случае если зверь упорно избегает встречи, можно попробовать ловушку. Лучшая из них — это «мышеловка», внутрь которой закладывают какое-нибудь особо лакомое блюдо. Но пантеры, наделенные удивительным чутьем, улавливают запах человека и редко идут в «мышеловку».

Поэтому излюбленный способ истинных охот­ников на пантер — приманка. Обычно для этого привязывают козу, которая своим блеяньем при­влекает бродящую в округе пантеру. Сами же охотники маскируются на дереве. Однако супер­кошка в отличие от тигра, который оглядывает только окрестности, наделена еще чувством тре­тьего измерения. и непременно высматривает, что делается наверху, то есть в ветвях. Часто, очень часто, прождав всю ночь наготове, охотник ухо­дит, уверенный, что пантера так и не пришла, хотя она прекрасно успела побывать здесь; и ес­ли бы охотнику случилось оглянуться, он бы уви­дел где-нибудь позади себя на дереве горящие глаза своей несостоявшейся жертвы.

Несмотря на страшную репутацию этих кошек, находятся любители, которые берут в дом «руч­ную» пантеру или «ручного» леопарда. Действи­тельно, котята леопарда — очаровательнейшие создания, а бэби-ягуар презабавно веселит детво­ру. Но только в детском возрасте...

Лет тридцать назад на улицах Калькутты еже­дневно можно было видеть чету пожилых англи­чан, за которыми шла, как верный дог, черная пантера. Но в один прекрасный день англичане, несмотря на приверженность к установленной традиции, не вышли на прогулку. Оказалось, пантера без предупреждения съела своих хозяев.

Ягуар же, не достигнув и годовалого возраста, без обиняков дает понять, что он был и. останет­ся хищником и что хозяин должен выпустить его в лес, если не хочет, чтобы его постигла судьба францисканца, о котором мы поведали вначале.

Правда, большинство людей знакомы с пан­

терами и леопардами уже в безопасном виде, привлекающем симпатии женщин. В последнее десятилетие, после того как жена американского президента появилась в Париже в леопардовом манто, мир стал свидетелем настоящего бума на леопардовом рынке. На манто идет пять-шесть шкур. Манто же из сомалийской пантеры стоит в Нью-Йорке 15 тысяч долларов. И сомалий­ские пантеры небольших размеров вынуждены складываться вдесятером, чтобы составить одно манто. Среди охотников поднялся ажиотаж, и, если бы не вмешательство соответствующих ве­домств африканских стран, участь леопардов была бы решена так же, как участь жирафов, — после того, как в Америке вдруг стало модным навешивать на антенну автомобильного приемни­ка кисточку жирафьего хвоста. Тем не менее один охотник, не таясь, говорил, что леопарды приносят ему до 50 тысяч долларов в год.

Но стоит ли жалеть об исчезновении неласко­вого триумвирата суперкошек? Особенно после того, как я нарисовал страшную картину безжа­лостности и коварства мягколапых хищников. Оказывается, стоит. Ведь хищники призваны поддерживать равновесие в природе. Леопарды, пантеры и ягуары уничтожают в основном боль­ных и слабых животных, производя тем самым естественный отбор и уберегая фауну от вырож­дения. В странах африканской саванны, напри­мер, запрещена охота на леопардов: там распло­дились в великом множестве обезьяны, нанося­щие ощутимый ущерб посевам.

Ягуар, живущий под защитой непроходимых зарослей, пока может глядеть в будущее без особого беспокойства, так же как снежный лео­пард может спокойно спать на своих холодных вершинах. Во всех остальных местах суперкош­ки нуждаются в защите.

Перевел с французского М. M A P И К О В

С Т А Р И К СООБЩАЕТ ЧИТАТЕЛЬ

После ужина оленеводы залезли в меховые кукули. Не ложился спать только Эгель. Молодой ко­ряк должен был сторожить ночью табун. Он выгреб из котла остат­ки вареной оленины и понес к вы­ходу, приговаривая:

— Пусть старик покушает... Я недоуменно посмотрел на не­

го. За юртой безлюдная зимняя тундра — какой еще старик?..

Выйдя вслед за Эгелем, увидел, что он бросил мясо в шагах де­сяти от юрты, возле карликовой березки. Подбежала собака, лени­во тряхнула зубами кусок и ото­шла прочь: пастухи накормили своих помощников еще до того, как сами уселись вокруг котла.

— Эгель, кому бросил мясо? Ответил он уже в юрте: — Старик — это волк. Совсем

старый волк. У него уже зубов нет. Сам ни горного барана, ни олешку убить не может. Кочует за нами по тундре.

— Почему же вы его не за­стрелите?

Эгель заговорил быстро-быстро: — Зачем стрелять. У него зу­

бов нет. Вреда никакого не дела­ет. Пусть живет.

Из-за шторки послышался сер­дитый голос бригадира:

— Иди, Эгель, к табуну. Хватит чаевать.

— Иду, иду, с олешками тоже не скучно, — совсем не обижа­ясь на бригадира, ответил Эгель. — Хочешь, пойдем со мной. Скоро старик придет мясо кушать.

Табун сгрудился недалеко от юрты — непроходимый лес вет­вистых острых рогов. Морозная ночь застыла над снежной равни­ной. На горизонте светились хо­лодным светом горы. Эгель раз­жег костер, затянул длинную пес­ню без слов.

Я с нетерпением всматривался в тень возле карликовой березы. Эгель прервал песню:

— Собака скажет, когда волк придет. Раньше в тундре их ой как много было. Они часто оле­ней убивали, мы их стреляли. Те­перь мало осталось. Может быть, старик — последний.

Вдруг пес приподнял голову а негромко зарычал.

В лунном полумраке березка са­ма казалась притаившимся живым существом, как-то сразу я отчет­ливо увидел поджарого длинноно­гого зверя. Он, застыв, смотрел в нашу сторону, потом подбежал к березке, нагнул голову,

— Мы не трогаем его — собаки тоже не трогают, — говорил Эгель, — видишь, совсем старик.

Но я видел только крупный, :о светящимися точками глаз силуэт. Скоро он бесшумно скользнул по снегу и исчез, словно в ночь убе­гала сама тундра...

В. БУЛЫГИН, Петропавловск-Камчатский

4 «Вокруг света» № 8 49

Е. Ф Е Д О Р О В С К И Й наш спец. корр.

Фото В. ГОЛОВЧЕНКО

Гора Митридат возвышается над Керчью, как огромный памятник. Она встречает первые лучи, когда со стороны Тамани восходит солнце. По улицам еще бродят голубые сумерки, а гора вся светится, будто раскаленная изну­три, как уголь в горне кузнеца...

Она встречает тех, кто приходит взглянуть на город, дышащий свободно и спокойно, на порт в зыбком мареве, на теплоходы, осторожно пробирающиеся нешироким проливом, на желтеющий вдали таманский берег.

И каждый год 9 мая она встречает факельное шествие — то идут через весь город люди, идут к обелиску павших... В этот день на гору Митридат подымаются ветераны, те, кто защищал Севастополь, Одессу, Керчь, и мо­лодежь, которая только по рассказам знает о грозных событиях войны.

к а ж д о м м о р с к о м порту есть свои з а д в о р к и . Здесь чернеют о б о д р а н н ы м и б о к а м и одрях­

левшие суда, деревянные фелюги и б а р ж и . Время от времени здесь появляются корабельные механики, что-то к р о я т г а з о р е з к о й , что-то вырывают л о м а м и , колотят кувалдами. Вода здесь всегда черная, тя­желая от нефтяных пятен. Неизвестно, как маль­чишки еще у м у д р я ю т с я таскать бычков.

На задворках порта обычно и р а з м е щ а ю т ава­рийно-спасательную службу.

...Большаков прошел в каюту, включил вентилятор и под его ж у ж ж а н и е начал листать бумаги. До на­чала рабочего дня, пока на «Чехове» не было ни д у ш и , он успевал просматривать десятки газетных в ы р е з о к и писем, к о т о р ы е приходили на его адрес из военно-исторических архивов, от участников о б о ­роны К е р ч и . Он искал л ю д е й , к о т о р ы е могли бы рассказать, к о г д а и при каких обстоятельствах были потоплены две фашистские б а р ж и .

М е с я ц назад водолазный мотобот Большакова

50

начал расчистку К е р ч е н с к о г о пролива. Недалеко от фарва­тера наткнулись на затонувшие с а м о х о д к и . Водолазы о п р е д е ­лили, что б а р ж и н е м е ц к и е . Через верхний иллюминатор они разглядели м и н ы , л е ж а ­щие на почерневших решетках.

Пробраться же внутрь не удалось, так как б а р ж и почти до верхних палуб засосало в песок. Поднять б а р ж и поручили о т р я д у водолазов, к о т о р ы м к о м а н ­довал Большаков.

За с в о ю ж и з н ь военный м о р я к Большаков поднял со дна м н о г о потопленного д о б р а . Поднимал он и п у ш к и , и снаряды, и самолеты. П о т о м ушел в за­пас и поступил в аварийно-спасательную служ­бу М о р с к о г о флота. Счищал с днищ к о р а б л е й р а к у ш к у , укреплял бетон на пирсах, устанавливал сваи, тянул кабель. И вот снова, как в г о д ы войны, ему предстояло поднять и обезвредить с м е р т о н о с ­ный г р у з . Д л я этого Большакову надо было точно знать, с к о л ь к о груза на затопленном к о р а б л е , к а ­к о в ы ординаты его центра тяжести, м н о г о ли во­о р у ж е н и я и боевых припасов, как затонуло судно — в м о р с к о м б о ю или было т о р п е д и р о в а н о , к а к о е в этот м о м е н т было м о р е , к а к о й ветер...

В старых газетах Большакову удалось найти заметку, в к о т о р о й сообщалось о торпедировании гитлеровской с а м о х о д к и к а т е р о м лейтенанта З л о ­бина...

...В к о н ц е д е к а б р я 1941 года советское к о м а н д о в а ­ние решило провести к р у п н у ю десантную о п е р а ц и ю на К е р ч е н с к о м полуострове. Несмотря на ж е с т о к и й ш т о р м , в м о р е вышли пароходы и б а р ж и с м о р с к о й пехотой. Вместе с д р у г и м и к о р а б л я м и десант п р и ­крывал т о р п е д н ы й катер лейтенанта Злобина. Катер пробился к косе Тузла и застопорил ход.

Вдруг справа по б о р т у вахтенный услышал гул судовой машины.

— Вперед малый! — скомандовал лейтенант. На м а л о м ходу катер двинулся навстречу неиз­

вестному к о р а б л ю . Из туманной мглы прорезался луч сигнального фонаря.

— Ф р и ц ы это! Бачитэ? — п р о к р и ч а л сигнальщик матрос Топарь.

— Пять р у м б о в вправо! — скомандовал к о м а н ­д и р , нацеливая катер на б л и з к о м и г а ю щ и й огонь. — Правый аппарат — п л и !

К а т е р о к качнулся от залпа. Ф о н а р ь потух. — Раз, два, три... — взволнованно шептал Топарь

и, к о г д а прошла минута н а п р я ж е н н о г о о ж и д а н и я , вдруг сорвал шапку. — Эх, товарищ лейтенант, п р о м а з а л !

— Три р у м б а вправо! Вперед полный! — с к о м а н ­довал Злобин.

Из м о р о с я щ е г о з ы б к о г о м р а к а показался длин­ный к о р п у с судна с н и з к о й надстройкой на к о р м е .

— Пли! — к р и к н у л Злобин и тут же приказал разворачиваться.

Катер зарылся в волну, описывая п о л у к р у г . За­поздай он на секунду, и суда ударились бы б о р т а м и .

Небо д р о г н у л о от взрыва. Д а л е к и м эхом п р о к а ­тился е щ е один взрыв... Лейтенант поднял м о к р ы й к а п ю ш о н д о ж д е в и к а и приказал идти к с а м о м у б е ­регу, куда не рискнут подойти фашистские охот­н и к и .

П о з ж е Большаков узнал, что лейтенанта Злобина

за потопление в р а ж е с к о й ' самоходки наградили о р д е н о м Красной З в е з д ы . Злобин воевал в Д у н а й ­ской флотилии и п о г и б под Веной. Ему шел тогда двадцать третий год...

Как и к о г д а затонула вторая самоходка, которая лежала в семистах метрах от первой, в заметке ничего не сообщалось.

Большаков разыскал адрес Топаря, написал е м у письмо. И бывший матрос-сигнальщик т о р п е д н о г о катера сам приехал в Керчь. Он п о д р о б н о расска­зал, как они в ш т о р м о в у ю п о г о д у прикрывали д е ­сант, как торпедировали фашистскую самоходку, вспоминал о своем к о м а н д и р е — лейтенанте З л о -бине.

— Непонятно м н е , почему вторая б а р ж а т о ж е на дно пошла, — сказал Большаков.

— И м н е непонятно, — согласился Топарь. — Пальнули одной т о р п е д о й — м и м о . Д р у г а я торпеда б а р ж о н к у накрыла — и будто эхо...

— П о д о ж д и т е ! — воскликнул Большаков. Он схва­тил лист б у м а г и , начертил косу, торпедный катер, силуэт о д н о й с а м о х о д к и . — Вы говорите, до нее было три кабельтова?

— Не больше. — А после первой т о р п е д ы в т о р у ю вы послали

через к а к о е время? — Ну, м о ж е т , через минуту.. . Карандаш п р о б е ж а л м и м о самоходки и уперся

во в т о р у ю , ту, которая шла в семистах метрах. По с к о р о с т и т о р п е д ы , по времени м е ж д у залпами и траектории Большаков высчитал, к о г д а п р о г р е м е ­ли взрывы.

— Да вы же не одну — две самоходки пото­пили! Смотрите, как это вышло. Первая торпеда прошла м и м о ближней б а р ж и , вы развернулись на три румба и выстрелили д р у г о й торпедой. О б е т о р ­педы разорвались почти о д н о в р е м е н н о , и о б е по­пали в цель. А вы говорите — эхо слышали.

— То-то, я бачу, що эхо больно г р о м к о е б ы ­л о , — сказал Топарь.

Потопив две самоходные б а р ж и врага, матросы т о р п е д н о г о катера спасли сотни ж и з н е й . Враже­ские с а м о х о д к и , выйдя в ночь с 24 на 25 д е к а б р я 1941 года из К е р ч и , имели о с о б о е задание. Ф а ш и ­сты д о л ж н ы были минировать все подходы к К е р ­ч е н с к о м у полуострову и этим сорвать советский десант.

Десантники продержались до конца мая 1942 г о ­да. Одиннадцатая гитлеровская армия, о б е с к р о в ­ленная в боях на К р ы м с к о м полуострове, вынуж­дена была на время отказаться от второго штурма Севастополя.

...Две недели идут работы у потопленных барж. Качаются на волнах красные б у й к и , п р е д у п р е ж д а я об опасности. К ним на малом ходу причаливает водолазный мотобот. Керчь спит. Рано у т р о м х о р о ­шо работать: еще дремлет ветер, и м о р е с п о к о й ­ное, тихое, д о б р о е ,

— Нельзя вам, Кирилл Михайлович, — о с т о р о ж ­но протестует Коля Бычков, — вам же врачи за­претили.

— Надо, — задумчиво отвечает Большаков. М н о г о дней думал Большаков, п р е ж д е чем снова

надеть водолазный к о с т ю м . Наступает самый труд­ный момент. Под д н и щ е м самоходки надо протя­нуть цепи. В полдень подойдет плашкоут с к р а н о м , вытянет б а р ж у из песка, поставит так, чтобы м о ж н о было открыть г р у з о в о й л ю к и добраться до мин.

У Большакова опыт, он знает, как это сделать. Бычков и Ямбиков, молодые водолазы, не знают. М о г у т растеряться,,,

52

Большаков надевает свитер, ватные б р ю к и , чулки из собачьего меха, натягивает в о д о л а з н у ю рубаху. Давно з н а к о м о е волнение охватывает е г о . Бычков кладет на б р о н з о в у ю м а н и ш к у свинцовые г р у з а .

Привычная тяжесть, привычное дело... — Коля, — говорит Большаков Бычкову. — Вни­

мательно слушай телефон. По телефонной станции м о г у т разговаривать

только двое — старшина на палубе и водолаз. Если под водой два водолаза, то р а з г о в о р ы м е ж д у с о ­бой они м о г у т вести т о л ь к о ч е р е з старшину. Н е у д о б н о , к о н е ч н о , но Большаков надеется на Быч­к о в а — парень он серьезный, поймет и без слов в случае чего.

...В зеленой пустоте одуванчиками проплывают м е д у з ы , к р у ж а т стайки ставридок и б ы ч к о в .

Ноги плавно опускаются на д н о . Песчаные д ю н ы . Как саксаулы в пустыне, торчат кустики в о д о ­рослей.

Большаков стоит, п о л у п р и к р ы в веки. Десять т ы ­сяч часов, четыреста шестнадцать суток, г о д и почти два месяца этот м и р был п о л е м его работы.

Неподалеку темнеет к о р п у с с а м о х о д к и . Больша­к о в приближается к ней, подтягивая за с о б о й в о з ­д у ш н ы й шланг и телефонный кабель. С к в о з ь б у р у ю р ж а в ч и н у проглядывают б у г о р к и заклепок. К р у т о вниз уходит нора, промытая водолазами под д н и ­щ е м корабля. Сейчас Бычков принесет цепь, и Большаков полезет в эту н о р у .

Бычков волочит д л и н н у ю толстую цепь. В иллю­минаторе видно его вспотевшее лицо.

Большаков боднул ш л е м о м Бычкова — не т у ш у й ­ся, м о л . Берет цепь и начинает спускаться в ч е р н у ю щель.

Бычков о с т о р о ж н о стравливает цепь, но все равно песок сыплется, ш у р ш и т по ш л е м у и м а ­нишке.

Обваливая пласты песка, Большаков п р о т и с к и ­вается в горизонтальный туннель, п р о м ы т ы й под б а р ж о й . «Надо бы е щ е мыть», — думает Больша­к о в , подтягивая т я ж е л у ю цепь. Ш л е м то и дело стукается о д н и щ е с а м о х о д к и . Со з в о н о м в ы р ы ­вается воздух из колосника и мечется по туннелю в поисках выхода. В глазах плывут красные к р у г и . «Э, братец, давай-ка потише», — шепчет Большаков.

Семь м е т р о в позади. Д н и щ е б а р ж и уходит вверх. Большаков просовывает ш л е м в вертикаль­н у ю щель, но выход забит п е с к о м . Каких-нибудь полметра, но их-то не в силах одолеть Большаков. Он пытается поднять р у к у , чтобы разгрести песок,

вдавит на него ш л е м о м так, что хрустят п о з в о н к и , — тщетно!

— Воздуху! — Качаем вовсю, — доносится голос Ямбикова. «Значит, шланг ц е п ь ю придавило...» — Эй, наверху! С к а ж и т е Бычкову пусть п р о м ы ­

вает вертикальный туннель, я не м о г у выйти... О д н у р у к у удается согнуть в локте. Большаков

по щ е п о т к е разгребает песок, сыплет под ноги. Нестерпимо ломит голову. Воздуха нет. Свинцовый г р у з , как к л е щ и , сдавливает тело.

— Д е р ж и т е с ь , Кирилл Михайлович! Начинаю п р о ­мывать! — передает ч е р е з Ямбикова Бычков.

Задыхаясь, Большаков с к о р е е ощутил, ч е м услы­шал грохот ц е п и , к о т о р у ю выбирал Бычков. Цепь освободила шланг, в скафандр рванулся с в е ж и й воздух...

Вскоре подошел плашкоут с к р а н о м . Понтоны залили водой и опустили на дно. Стальными кана­тами Большаков з а к р е п и л их за кнехты б а р ж и , а петлю цепи надел на к р ю к крана.

В понтоны, вытесняя воду, пошел в о з д у х . Но и с п о м о щ ь ю понтонов не удалось выдернуть из песка самоходку. Тогда к р а н рванул цепь. Взвилось о б л а к о мути. Баржа нехотя стала поворачиваться. Испуганно шарахнулись в с т о р о н у стаи р ы б е ш е к . В б о р т у с а м о х о д к и открылась пробоина.

Большаков взял у Бычкова фонарь и, с о г н у в ­шись, пролез внутрь затонувшего судна. Взрыв р а з ­нес п е р е б о р к и , и с к о р е ж и л машину, но не захватил г р у з о в о й отсек. Посвечивая, Большаков пошел к т р ю м у . Л ю к г р у з о в о г о отсека был задраен к р е п ­ко и не поддавался, Большаков стал бить по н е м у л о м о м . Большаков хотел только о д н о г о — п о с к о р е й вынести хоть о д н у мину, обезвредить ее. Узнать, к а к о г о она типа, как с ней обращаться.

Но вдруг он почувствовал, что наверху творится неладное. Попытался прислушаться к г о л о с а м , д о ­л е т а ю щ и м по телефону, не понял и г р о м к о к р и к н у л :

— Что случилось? П о ч е м у молчите? Кашлянув, Ямбиков п р о г о в о р и л :

— Сильно штивает, Кирилл Михайлович. С базы дали г р о з о в у ю п о г о д у .

— Черт в о з ь м и ! Я у ж е у г р у з о в о г о отсека!

Л о м о м изо всех сил он ударил по з а д в и ж к е л ю ­ка. Ж е л е з о поддалось. Большаков толкнул дверь и высоко поднял фонарь. На черных металлических якорях-тележках и просто в деревянных решетках лежали тяжелые к р у г л ы е м и н ы .

Зацепив т р о с о м мину, Большаков медленно стал поднимать ее. От напряжения д р о ж а т р у к и и ноги. Пот застилает глаза. Н е р о в н о стучит с е р д ц е .

Шатаясь, Большаков выбирается из с а м о х о д к и .

За двадцать пять лет мина успела сильно за­ржаветь, обрасти м о р с к о й накипью. Большаков нахо­дит запальный стакан, достает к л ю ч и м е д л е н н о от­винчивает гайку г о р л о в и н ы . «А где же взрыватели? А г а , их не успели поставить минеры...»

— Кирилл Михайлович, надо выходить! Ш т о р ­мит! — кричит Ямбиков.

Большаков рвет п р о в о л о к у кусачками. В м и н е что-то обрывается и падает. Секунда, вторая, т р е ­тья... «Э, не так страшен ч е р т . . . » — с м е е т с я Боль­шаков и у ж е б е з опасений начинает снимать в з р ы ­ватели.

— Заканчиваю! — кричит о н . — Л е ш а , трави к о н е ц !

Взрыватели Большаков берет с с о б о й , а м и н у п р и ­вязывает к тросу, с п у щ е н н о м у с мотобота. Сам он всплывает в стороне от судна. Его с р а з у же на­крывает волна.

— М и н у вытаскивай! — кричит Большаков, п о д ­гребая к трапику.

Заработала лебедка. Над б о р т о м показалась зеленая, косматая от водорослей мина. М а т р о с ы подхватили ее за б о к а и не б е з робости опустили на п е н ь к о в у ю бухту.

Вдруг Большаков почувствовал, что все в о к р у г поплыло м и м о него. Он вцепился в п о р у ч н и и медленно стал опускаться на палубу.

...А еще через н е с к о л ь к о дней водолазы р а з г р у ­зили б а р ж и , м и н е р ы отвезли с м е р т о н о с н ы й г р у з далеко в м о р е и взорвали его. Те, кто купался в тихое летнее утро у к е р ч е н с к о г о пляжа, услы­шали далекий гул. П о т о м пришла высокая волна, накатилась на б е р е г и ушла обратно в м о р е .

53

(По материалам иностранной прессы)

„ К У П Ц Ы СМЕРТИ"

— Меня не интересует политика. Люди хотят иметь оружие. Я продаю его... С та­ким же успехом я мог бы продавать нейло-новые чулки.

Сэм К а ммингс

икто не знал, ч е м занимался Марсель Леопольд. На е г о ви­

зитной к а р т о ч к е значилось о д н о слово: «Бизнесмен». Глядя на этого общительного б у р ж у а , никто в Женеве не предполагал, что у м р е т он не своей с м е р т ь ю . И т е м более с м е р т ь ю столь не­о б ы ч н о й .

И ю л ь с к о й ночью 1957 года, к о г д а Л е о п о л ь д садился в с в о ю г о л у б у ю «импалу», в спину е м у вонзилась стрела. Он у м е р почти м г н о в е н н о . Наконечник стрелы был пропитан я д о м кураре...

Смерть Марселя Леопольда б ы -ла не первой в серии загадочных происшествий, взрывов и автомо­бильных катастроф, случившихся с почтенными бизнесменами в разных концах Европы.

В Гамбурге был взорван мага­зин н е к о е г о Отто Ш л ю т е р а . В Ц ю р и х е пулеметной о ч е р е д ь ю прошит Пауль Ш т а у ф е р . Такая судьба настигла еще десять д о б ­родетельных негоциантов. В бу­м а ж н и к е Леопольда нашли запис­ку от м ю н х е н с к о г о агента «Интер­нэшнл армамент к о р п о р е й ш н » ( с о к р а щ е н н о — «Интерармко»), в к о т о р о й от имени владельца к о м п а н и и мистера Каммингса предлагалась сделка. Леопольд, видимо, от нее отказался.

Д е л о в ы е п р е д л о ж е н и я «Интер­а р м к о » оказались в сейфах и д р у г и х скоропалительно отправив­шихся на тот свет бизнесменов.

Суть в т о м , что все они, как и мистер Каммингс, занимались о д н и м д е л о м — торговлей о р у ­ж и е м . И м е н н о поэтому к о н к у р е н ­ты ликвидировались с п р и м е н е н и ­ем всего ассортимента продавае­мых «изделий». А география дея­

тельности китов о р у ж е й н о г о р ы н ­ка л е г к о прослеживается по запи­с я м криминальной полиции ФРГ, Италии, Ш в е й ц а р и и , Ф р а н ц и и , Ш в е ц и и , Л и б е р и и и д а ж е Лих­тенштейна. В этом м а л е н ь к о м е в р о п е й с к о м княжестве в с к о р е после войны обосновался еще один князь (подпольный) — не­кто Алоис Ф о г т . Он п е р в ы м по­ставил в 1961 году португальско­м у э к с п е д и ц и о н н о м у к о р п у с у в А н г о л е 40 тысяч винтовок. В ФРГ подпольной торговлей о р у ж и е м занимался некий Д. В. Колер, в р у к и к о т о р о г о не­в е д о м ы м и путями поступало о р у ­ж и е из арсеналов частей НАТО. В Ш в е й ц а р и и на т о м же п о п р и щ е действует М а к с З и м м е р л и .

О к а ж д о м из этих «купцов с м е р ­ти» м о ж н о написать по д ю ж и н е детективных романов, к о т о р ы е по количеству убийств, ограблений и к р а ж с о в з л о м о м намного п р е ­взойдут самые кровавые ш е д е в р ы детективной в ы д у м к и . Мы расска­ж е м об о д н о м из них — пожалуй, с а м о м к о л о р и т н о м .

Сэму К а м м и н г с у , к о г д а к о н ч и ­лась война, было всего восемна­дцать лет. Он приехал в Европу. На п о б е р е ж ь е Н о р м а н д и и п о ­всюду валялись подбитые танки, п у ш к и . Винтовки и пулеметы вы­совывались из о к о п о в и дотов. Л ю д и с л и ш к о м д о л г о мечтали о м и р е для т о г о , чтобы теперь собирать и ремонтировать р у ж ь я и п у ш к и для будущих войн. Но К а м м и н г с увидел в кучах ста­р о г о , в ы б р о ш е н н о г о на свалку о р у ж и я доллары, миллионы д о л ­ларов.

Он начал с пустяка. Ремонтиро­вал р у ж е й н ы й хлам и продавал е г о по д е ш е в к е о х о т н и к а м и начи­н а ю щ и м гангстерам. Капитал е г о рос медленно, г о р а з д о медлен­нее, ч е м росли запасы вывезен­н о г о из Европы старого о р у ж и я на е г о п е р в о м складе за о к е а н о м на б е р е г у Потомака. Удача п р и ­шла к нему н е о ж и д а н н о . С о з д а н ­ное в с к о р е после войны Цент­ральное разведывательное управ­ление С Ш А (ЦРУ) заинтересова­лось делами к р у г л о л и ц е г о «Бэби», как звали Каммингса е г о д р у з ь я . К нему в магазин явился «иску­ситель» в штатском и п р е д л о ж и л кредит. Новые шефы предостави­ли «Бэби» п о л н у ю свободу дейст­вий: о н м о г л ю б ы м и методами сколачивать миллионы, но при о д н о м условии: покупателей за границей е м у р е к о м е н д у е т только ЦРУ. (О связях Каммингса с ЦРУ стало известно лишь в 1961 году после т о г о , как ж у р н а л «Ньюс-уик» опубликовал статью о «куп­цах смерти». Правда, тогда о нем говорили у ж е как о «бывшем с о т р у д н и к е ЦРУ» — т а к у ю надеж­н у ю «крышу» для подрывных д е й ­ствий а м е р и к а н с к о й р а з в е д к и за границей, как «Интерармко», было опасно трогать д а ж е столь влия­тельному журналу.)

Дела Каммингса быстро пошли в г о р у . В 1953 г о д у он получил свой первый к р у п н ы й заказ на поставку винтовок в одну из ла­тиноамериканских стран. Столь солидного запаса на е г о складе не было. Тогда К а м м и н г с вылетел в Европу.

В Голландии он по д е ш е в к е купил несколько уцелевших «мес-сершмиттов». Через н е с к о л ь к о дней — десяток снарядов Ф А У - 1 вместе с п у с к о в ы м и установками. Там ж е о н п р и о б р е л о г р о м н у ю партию полуавтоматических вин­товок «джонсон». В 1938 г о д у правительство Голландии платило С о е д и н е н н ы м Штатам за эти вин­т о в к и по 69 долларов за штуку. К а м м и н г с заплатил всего по пять долларов и получил на этой сдел­ке 300 процентов прибыли. Через н е с к о л ь к о лет после п е р в о г о ви­зита «искусителя» из ЦРУ К а м -

54

мингс бросил свой ободранный склад и построил в А л е к с а н д р и и (неподалеку от Вашингтона) целый порт с девятью о г р о м н ы м и арсе­налами, ж е л е з н о д о р о ж н ы м и вет­ками и д о к а м и , а сам обосновал­ся в М о н т е - К а р л о в г р о м а д н о м д в о р ц е . Со в р е м е н е м у него по­явились собственные базы во всех концах света. И не так-то уж сильно преувеличивает К а м -мингс, к о г д а говорит: «У меня больше с т р е л к о в о г о о р у ж и я , ч е м имеют армии С Ш А и А н г л и и , вместе взятые... Я м о г у в л ю б о й момент в о о р у ж и т ь целое войско». На его складах только в С Ш А по­стоянно находится 400 тысяч вин­товок, 35 тысяч пулеметов, 100 миллионов патронов и до ты­сячи артиллерийских о р у д и й .

В январе 1957 года из Ш в е ц и и в С Ш А вышел доверху г р у ж е н ­ный транспорт. В судовой ведо­мости в графе «Груз» значилось: «Сельскохозяйственные машины». В порту «Интерармко» г р у з быст­ро перенесли на д р у г о е судно. О н о сразу же вышло в м о р е . Суда б е р е г о в о й охраны свободно выпустили е г о из территориальных вод С Ш А . Через два дня корабль прибыл в С а н т о - Д о м и н г о . Здесь у ж е скрывать было нечего. Под б р е з е н т о м были отнюдь не сенокосилки. По специальному за­казу диктатора Трухильо ЦРУ че­рез Каммингса доставило в Д о м и ­н и к а н с к у ю Республику 26 англий­ских реактивных самолетов «вам­пир».

«Интерармко» поставил н а р о ж ­давшемуся бундесверу п е р в у ю партию винтовок и пулеметов в с к о р е после подписаний П а р и ж ­ских соглашений. По иронии судь­бы б ы в ш и м г и т л е р о в с к и м генера­лам пришлось покупать у К а м ­мингса свои же собственные пу­леметы, к о т о р ы е они оставили, удирая из Голландии.

З и м о й 1958 года «Бэби» п о ­явился в Л о н д о н е . Его невинная р о з о в о щ е к а я физиономия замель­кала в к о р и д о р а х английского во­енного министерства. Вскоре ста­ло известно, что «Интерармко» приобрела у английского прави-гельства 600 тысяч винтовок «ли-

энфильд». К а м м и н г с , поторговав­шись, получил их всего по 10 шиллингов за штуку. Не п р о ­шло и года, как на е г о складах не осталось ни одной «ли-энфильд».

Знаменитая операция «Воробей» по п е р е б р о с к е из С Ш А в Порту­галию б о м б а р д и р о в щ и к о в В-26, организованная весной 1966 года ЦРУ, не обошлась без «Интер­а р м к о » .

Ф и р м а Каммингса не случайно д а ж е в рекламных объявлениях г р о м о г л а с н о заявляет о своей полной «аполитичности». «Чистый бизнес» — ее официальный лозунг и официальное к р е д о . А под п р и к р ы т и е м «аполитич­ной» «Интерармко» ЦРУ не раз переправляло о р у ж и е в те стра­ны, куда о т к р ы т о а м е р и к а н с к о е правительство не м о г л о , опасаясь общественного мнения, послать

д а ж е сотню браунингов, не гово­ря у ж е о самолетах и танках.

Так было и с поставками с а м о ­летов В-26 и винтовок Салазару, к о т о р о м у в Вашингтоне официаль­но было отказано в военной п о ­м о щ и . Велика ли беда, если не­официально ее предоставила «Ин­т е р а р м к о » !

Точно так же в свое время С Ш А «отказали» и катангскому «премьеру» М о и з у Чомбе. Но от филиала «Интерармко» в М о н р о ­вии отказа не поступило...

К а м м и н г с о т к р ы л свои филиалы в Родезии и, к о н е ч н о ж е , в Ю ж н о й А ф р и к е . С этими стра­нами официальная А м е р и к а т о ж е не торгует о р у ж и е м . Но о р у ж и е , п р и ч е м самое с о в р е м е н н о е , есть и у Смита и у Ф о р с т е р а . Этот аф­риканский р ы н о к , где, по в ы р а ж е ­н и ю Каммингса, « о р у ж и е — е д и н ­ственная устойчивая валюта», п р и ­нес миллионы долларов в кассу «Интерармко».

Неизвестно, кто сейчас « к у р и р у ­ет» ф и р м у мистера Каммингса. Ясно только о д н о : без официаль­н о г о благословения бизнес, к о т о ­р ы м ворочают «купцы смерти», никогда не достиг бы такого р а з ­маха.

ВЛ. БОЛЬШАКОВ

ПИСТОЛЕТ-ПУЛЕМЕТ ЗА 3 0 0 КРОН

Четыре дня провели репортеры шведского журнала «Фиб-Актуэлът» АРНЕ ЛЕМ-БЕРГ и ЖАН ГИЛЛО на преступном «дне» Стокгольма. Вскоре после всколых­нувшего всю страну тройного убийства в го­роде Ханден редакция дала им задание: вы­яснить, насколько легко можно достать ору­жие.

ам позвонили в два часа дня. Безликий голос с о о б щ и л :

— Я раздобыл его. — Извините, что раздобыл? — Сам знаешь. То, о ч е м ты

спрашивал в г о р о д е . Четыре дня мы п р о ж и л и на

«дне» Стокгольма среди н а р к о ­манов, проституток, воров и т о р ­говцев к р а д е н ы м . Всем, с к е м мы беседовали, мы сообщали, что хотим купить пистолет-пулемет. К о е - к о м у давали н о м е р телефо­на, по к о т о р о м у нас м о ж н о ра­зыскать.

Через несколько минут после таинственного телефонного звонка мы у ж е мчались в такси к ус­ловленному месту встречи на М а -рияторгет. Ждать пришлось всего несколько минут. Из темноты вы-

шел человек. Несомненно, это был посредник, мелкая р ы б е ш к а . П о д о й д я б л и ж е , он спросил:

— Это ты говорил по телефо­ну?

Я кивнул. — О ' к э й , е д е м на Вэстерторп.

Д е н ь г и с вами? В такси по д о р о г е мы попыта­

лись завязать р а з г о в о р : — Ты м о г бы достать п р и слу­

чае еще несколько автоматов? — С к о л ь к о у г о д н о . Если хоти­

те, м о г у достать и пулеметы. А что, они м о г у т вам понадо­биться, ребята?

На е г о лице появилась кривая улыбка. Мы остановились недале­ко от делового центра. К о г д а па­рень вышел из м а ш и н ы , мы со­брались было последовать за

55

ним, но он велел ждать в м а ш и ­не.

Наконец, после д о л г о г о о ж и д а ­ния появился незнакомец, неся что-то под плащом. В машине он расстегнул е г о и показал писто­лет-пулемет калибра 12 милли­метров. Мы передали е м у день­ги. Пересчитав их, он спросил ш е ­п о т о м , не н у ж н ы ли нам патроны.

— За них еще сотня! Мы заплатили е щ е сотню, и он

отдал нам 118 патронов и два магазина, а затем, выйдя из м а ­шины, растаял в темноте м е ж д у д о м а м и .

Честно признаемся — мы были напуганы. Вот здесь, п р я м о в центре Стокгольма, столицы с миллионным населением, мы б е з о всякого труда п р и о б р е л и писто­лет-пулемет с патронами. Из та­к о г о о р у ж и я всего неделю назад были убиты двое полицейских и ночной с т о р о ж в Хандене.

Еще к о г д а план р е п о р т а ж а р а з ­рабатывался в р е д а к ц и и , было р е ш е н о , что в случае успеха о р у ­ж и е д о л ж н о быть немедленно сдано в полицию. Мы подъехали к п о л и ц е й с к о м у участку на М а -рияторгет и выложили пистолет-пулемет с патронами на стол д е ­ж у р н о м у . Полицейские были удивлены. После оживленных пе­р е г о в о р о в мы отправились в у г о ­ловный отдел, где и выяснили, что пистолет-пулемет был у к р а ­ден из армейских складов в Тэ-бу, р я д о м с ц е н т р о м Стокголь­ма.

Контакт с т о р г о в ц е м о р у ж и я мы установили в кафе на пло­щади М а р и я т о р г е т . Это типичный притон с т о к г о л ь м с к о г о «дна». Мы видели, как тряслись н а р к о м а н ы , сидя за ч а ш к о й к о ф е . Как п р о ­ститутки заманивали клиентов. Как ворованные товары переходили из р у к в р у к и .

Все время мы ловили на себе подозрительные взгляды. Вон тот, с б о р о д о й , в углу, по профессии т о р г о в е ц н а р к о т и к а м и , специа­лизируется на их сбыте с р е д и ш к о л ь н и к о в . Рядом с н и м эле­гантный м о л о д о й человек, только что выпущенный из исправитель­ной т ю р ь м ы . Его профессия — воровство по заказу.

П о т о м к нам подошел какой-то тип и выложил длинный список имущества для п р о д а ж и : автомо­бильные м о т о р ы , о р у ж и е , под­дельные д о к у м е н т ы и чековые к н и ж к и — к о р о ч е , все, что у г о д ­но. Вам н у ж е н пистолет-пулемет? Ради б о г а ! У него есть з н а к о м ы й , к о т о р ы й хранит целый арсенал.

— Н е у ж е л и так л е г к о купить

Наемники на службе у кровавых диктаторов — самые верные клиенты «купцов смерти». У них «товар» не залеживается...

оружие? — спрашиваем мы не­винно.

М у ж ч и н а выпустил облако дыма и посмотрел на нас.

— Н а р к о м а н ы , к о т о р ы е у ж е достигли уровня восьмидесяти таблеток в день, согласны на что у г о д н о ради денег. Таблетки стоят две к р о н ы штука, так что они всегда готовы забраться в бли­ж а й ш и й склад о р у ж и я и стащить за сотню несколько пистолетов или автоматов.

Мы узнали, что купить о р у ж и е м о ж н о в десятках мест в Сток­гольме. Есть д а ж е два рестора­на, клиенты к о т о р ы х занимаются исключительно п р о д а ж е й о р у ж и я .

— В этом нет ничего о с о б е н н о ­г о , — сказал нам один из т о р ­говцев. — К а ж д ы й м о л о к о с о с , за­

думав ограбить почту, идет и по­купает себе пистолет.

— Зачем? — С о р у ж и е м он чувствует себя

увереннее. Часто д а ж е квартир­ные в о р ы берут с собой писто­лет, чтобы в случае чего п р и п у г ­нуть хозяев.

— И они решаются пускать в ход оружие?

— Трудно сказать. В Хандене их приперли к стенке. Тогда они и начали стрелять.

Нам сообщили, что большие партии о р у ж и я часто ввозят конт­рабандой из Западной Германии. Все больше о р у ж и я в руках п р е ­ступников, все большая опасность повисает над нашим населением.

Перевел со шведского И. ПОЧИТАЛИН

56

П Р О Д О Л Ж Е Н И Е С Л Е Д У Е Т ?

— Поначалу я возил на своем ДС цве­ты, потом туристов... потом автоматы.

Генри Уортон

емь тонн о р у ж и я в р а з б и ­т о м ф ю з е л я ж е самолета. Пя­

теро раненых р я д о м с остовом старого ДС-4.

Телеграфные агентства всего м и р а передали к о р о т к о е с о о б щ е ­ние: «Итальянский самолет раз­бился в Камеруне». К а м е р у н , как известно, р а с п о л о ж е н в Западной А ф р и к е : к а к и м ж е о б р а з о м этот потрепанный самолет забрался в т а к у ю даль? Действительно ли он итальянский? Куда он летел? К о м у вез оружие? Кто были е г о пилоты?

Хотя исчерпывающих ответов на эти в о п р о с ы до сих п о р не получено, катастрофа в сердце А ф р и к и приоткрыла щель в заве­се таинственности, о к р у ж а ю щ е й м и р «воздушных авантюристов». Тех самых авантюристов, к о т о ­рые бросают вызов закону, не подчиняются установленным м а р ш р у т а м и п р и к а з а м диспетче­

ров аэропортов, перевозят на своих старых, расхлябанных м а ­шинах таинственные г р у з ы и пе­релетают с о д н о г о а э р о д р о м а на д р у г о й с такой н е п р и н у ж д е н н о ­стью, будто бродят в п и ж а м е по к о м н а т а м своего д о м а .

Самолет, упавший на террито­рии Камеруна, заставил зашеве­литься полицию д о б р о й половины м и р а . Интерпол о нем почти не знает, не больше известно поли-ции Голландии и Ш в е й ц а р и и , что-то известно а м е р и к а н с к о м у ФБР, что-то — к а р а б и н е р а м итальян­с к о г о г о р о д к а А л б е н г и .

Вскоре после того, как пятеро раненых были доставлены в к л и ­н и к у г о р о д а Гарва, двое из них у м е р л и . Эти двое — а м е р и к а н ц ы : Генри У о р т о н , к о м а н д и р корабля, и Орвиль Нельсон, второй пилот.

Генри У о р т о н — главный г е р о й этой истории.

В апреле 1966 года после м н о ­

В печально знаменитом Далласе, штат Техас, любителям предлагают револьвер с затейливой ру­кояткой — игрушка да и только!..

гих п о х о ж д е н и и ему удалось раз­добыть дряхлый, п е р е ж и в ш и й войну самолет. М е х а н и к и , п о к о л ­довав над ДС-4, кое-как о ж и в и л и его м о т о р ы . Весь вопрос состоял тогда в т о м , с м о ж е т ли он п о д ­няться. У о р т о н попросил р а з р е ­шения на п р о б н ы й полет от А л ­бенги до Н и ц ц ы и обратно. А э р о д р о м н а я служба после к о л е ­баний — самолет того и гляди развалится — дает согласие. М а ш и н а поднимается в воздух. «Все в порядке», — сообщает У о р т о н диспетчеру. О д н а к о в Ницце, вместо т о г о чтобы р а з в е р ­нуться, У о р т о н садится и заправ­ляет до отказа баки б е н з и н о м — в Италии е м у этого не р а з р е ш и ­ли бы, з а п о д о з р и в неладное. Только после этой операции У о р ­т о н возвращается в А л б е н г и . На с л е д у ю щ и й день он вновь просит разрешить п р о б н ы й полет, такое р а з р е ш е н и е е м у дают, т е м более что свой автомобиль У о р ­тон демонстративно оставил у здания д и р е к ц и и аэропорта.

С полным э к и п а ж е м на борту У о р т о н поднимается на высоту в тысячу м е т р о в и у ж е оттуда со­общает диспетчеру, что решил — так уж сложились обстоятель­ства, не без ю м о р а добавляет он — расстаться с А л б е н г о й . Иг­ра сделана. Внизу остались поли­цейские с их д о т о ш н ы м и в о п р о ­сами и многочисленные д о л г и .

Над Ниццей У о р т о н говорит диспетчеру, что останавливаться он не будет, а полетит, п о ж а л у й , в Л ю к с е м б у р г . Д и с п е т ч е р у в Ниц­це это в о б щ е м безразлично, т е м более что у него-то никаких претензий к У о р т о н у нет. О д н а к о и в Л ю к с е м б у р г е У о р т о н не оста­навливается. «Лечу в Зестенхо-вен», — сообщает он на з е м л ю . В Зестенховене, аэропорту Рот­тердама, У о р т о н делает, наконец, посадку.

Причина скоропалительного от­лета Уортона из Албенги выясни­лась только теперь: в Голландии он д о л ж е н был взять на борт г р у з о р у ж и я . О б щ и й вес — семь тонн. С р е д и этого о р у ж и я — ав­томаты «ланкастер» и «томпсон»; их передал е м у некий израиль­ский к о м м е р с а н т , к о т о р ы й п р и о б ­рел их у в о е н н о - м о р с к о г о флота Голландии в о б м е н на израиль­ские автоматы «узи». К о м у же были предназначены эти «ланка-стеры» и «томпсоны»? Неизвестно.

Но вернемся к Уортону. З а к о н ­чив п о г р у з к у , он просит р а з р е ­шения на вылет. Все б у м а г и у не­го в п о р я д к е , счета оплачены, план полета в Б и р м и н г е м пред­ставлен. Все же полиция просит

57

е г о повременить с вылетом. Тог­да У о р т о н вылетает ночью. Он плюет на всех диспетчеров и, с т р у д о м оторвав г р у ж е н н ы й о р у ­ж и е м самолет, стартует с б о к о ­вой д о р о ж к и .

Едва поднявшись, У о р т о н пово­рачивает на юг. К черту Б и р м и н ­г е м ! Мы не з н а е м , где он делал п о с а д к и : именно с этого вылета начинается тайна. Чтобы долететь туда, куда он долетел, У о р т о н у потребовалось немало в р е м е н и . Где же он опускался, на каких, быть м о ж е т секретных, а э р о д р о ­мах заправлялся? Заправляться е м у пришлось не меньше двух-трех раз. Только в этом случае он м о г долететь до сердца А ф р и ­к и , чтобы там найти с в о ю смерть.

Быть м о ж е т , мы никогда не у з ­наем, в чьих руках и в к о г о д о л ж н о было стрелять о р у ж и е , к о т о р о е перевозил У о р т о н . Ясно только, что детектив е щ е далек от завершения: как во всех на­стоящих детективах, в этой исто­рии « в о з д у ш н о г о авантюриста» темных сторон куда больше, ч е м светлых.

А на взлетной д о р о ж к е к р о ­шечного Л и г у р и й с к о г о а э р о д р о м а на западе Италии до сих п о р сто­ит еще один, принадлежавший Уортону, самолет ДС-3 без о п о з ­навательных знаков...

Д Ж . БЕНСИ

Сокращенный перевод с итальянского С. РЕМОВА

P. S. Действительно, история эта еще не закончена, далеко нет. В начале этого года, к а к сообща­ла газета «Известия», в Нигерии состоялся суд над двумя амери­к а н с к и м и летчиками, задержанны­ми полицией после вынужденной посадки возле Гарва в Северном Камеруне. Совпадение поистине удивительное: ведь Генри Уортон нашел свою смерть тоже в этих краях. И оба самолета были бит­ком набиты о р у ж и е м . Куда с та­кой настойчивостью везут ору­жие? Возможно, завтра мы узна­ем об этом из газет.

Да, бизнес, о котором расска­зывают материалы, опубликован­ные выше, для предприимчивых дельцов ничем не отличается от всех прочих видов к о м м е р ц и и . Тор­говля к а к торговля. Даже если это торговля смертью.

Коммерсантов не волнует, что о р у ж и е попадает в р у к и тех, к т о сделал своим занятием убийство. В р у к и гангстеров, полусумасшед­ш и х негодяев, в р у к и наемников, состоящих на службе военных дик­таторов и политических авантюри­стов, в р у к и тех, к т о попирает человеческие з а к о н ы и мораль.

ТАЙНА МОНСЕГЮРА

. . .В затхлом воздухе подземелья замка М о н с е г ю р потянуло с в е ж и м в о з д у х о м . П о д з е м н ы й ход кончал­ся... И вдруг факелы спелеологов осветили лежащие у п о к р ы т о й плесенью стены два скелета. Рядом ва­лялись алебарды, к о н и ч е с к и е шлемы, п р я ж к и от поясов. В п о з в о н о ч н и к е о д н о г о скелета торчал на­конечник стрелы, ребра д р у г о г о п р о н з и л о копье...

Пик М о н с е г ю р х о р о ш о виден с д о р о г и Тараскон — Ф у а у ж е на расстоянии десяти лье. Пик почти всег­да освещен солнцем, и р е д к и й путник не подивится упорству тех, кто в XII веке воздвиг на его д и к о й и неприступной вершине ц и к л о п и ч е с к и е стены з а м ­ка. И м о ж е т быть, остался бы на долгие г о д ы непо­т р е в о ж е н н ы м п о к о й его развалин, если бы несколь­ко лет назад спелеологи из г о р о д а А р ь е ж а не уви­дели на одной из стен з а м к а какие-то значки, на­сечки и непонятный чертеж. О н и расшифровали его — то был план п о д з е м н о г о хода. Спелеологи пошли по этому плану — и у с а м о г о выхода из под­земелья, у п о д н о ж ь я п о к р ы т о й плесенью стены, уви­дели два скелета... Вскоре на М о н с е г ю р е у ж е ра­ботала экспедиция а р ь е ж с к и х спелеологов и архео­логов, возглавляемая Ф е р н а н о м Ниэлем.

И вот через год после начала работ в печати по­является сенсационное с о о б щ е н и е : М о н с е г ю р не з а м о к , а о б с е р в а т о р и я !

58

« О д н а ж д ы , — пишет Ниэль, — я пришел в з а м о к до восхода солнца. Пересек внутренний д в о р , п о д ­нялся на в е р х н ю ю п л о щ а д к у центральной башни и сел на отесанный камень у а м б р а з у р ы юго-западной стены. И в д р у г напротив, в п р о л о м е а м б р а з у р ы се­веро-восточной стены, показался к р а й в о с х о д я щ е г о солнца... Я пришел с ю д а через н е с к о л ь к о дней в то же время — солнце в а м б р а з у р е у ж е не п о к а з ы ­валось. И тут я вспомнил, что первый раз я был здесь в день летнего солнцестояния. Н е у ж е л и с т р о и ­тели башни специально так сориентировали п р о е м ы а м б р а з у р , что м о м е н т восхода солнца был виден только в дни солнцестояния?.. И з о дня в день я п о д ­нимался в эту б а ш н ю и садился напротив а м б р а з у ­р ы , но солнце я увидел в ней только через год, в день летнего солнцестояния...»

Кто же осмелился возвести этот «храм Солнца» в то м р а ч н о е в р е м я , застывшее в непроглядной ночи з а п а д н о е в р о п е й с к о й и н к в и з и ц и и , о с в е щ а е м о й злове­щ и м и сполохами «костров веры»? Л е г е н д ы и д р е в ­ние х р о н и к и у т в е р ж д а ю т — альбигойцы.

И трагедия, н е м ы м и свидетелями к о т о р о й оста­лись скелеты подземелья М о н с е г ю р а , стала частью о д н о г о из самых кровавых и драматических э п и з о ­дов в истории с р е д н е в е к о в о й Европы...

В 1181 г о д у в летописи о д н о г о ф р а н ц у з с к о г о аббатства появилось слово «альбигойцы». Так назы­вали еретиков из провансальского г о р о д а Альби. Сами себя альбигойцы нарекли катарами, что п о -д р е в н е г р е ч е с к и значило «чистые», «совершенные». О н и ходили п о д о р о г а м ю ж н о й Ф р а н ц и и , п р о п о в е ­дуя свое учение. « М и р существует вечно, он не имеет ни начала, ни конца... Земля не могла быть сотворена б о г о м , ибо это означило б ы , что б о г с о ­творил порочное... Христос никогда не р о ж д а л с я , не ж и л и не умирал на земле, так как евангельский рас­

сказ о Христе является в ы д у м к о й католических попов... Крест не символ веры, а о р у д и е пытки, в Риме на нем распинали людей...»

Вот чему учили л ю д и , подпоясанные в е р е в к о й , одетые в ч е р н о е , в высоких восточных шапках к о ­нической ф о р м ы , в деревнях и городах Л а н г е д о к а . М н о г и е из них были астрономами, философами, м а ­тематиками, врачами, строителями. О н и говорили о Платоне и Аристотеле, о философии и исто­р и и Д р е в н е г о Египта, Персии, Палестины; де­тей бедняков они учили грамоте в созданных ими самими школах — их ересь, по словам М а р к с а , «была связана с господствовавшим здесь в ы с о к о развитым просвещением», что и навлекло гнев р и м с к о й ц е р к в и и пресвятой инквизиции... И «отцы церкви» р е ш а ю т действовать/В Л а н г е д о к е появляется соглядатай па­пы — испанский монах Д о м и н и к , тот самый, к о г о церковь впоследствии сделает «святым».

«Совершенные уступят только силе», — доносит Д о м и н и к католическим властям. И в июле 12G9 года в Л а н г е д о к устремляется, по о б р а з н о м у в ы р а ж е н и ю М а р к с а , разбойничий с б р о д негодяев — армия ве­р у ю щ и х приблизительно из 50 000 человек.

Л а н г е д о к п о к о р е н н ы й восстает снова, и снова е г о п о б е ж д а ю т , но он опять поднимает знамя восста­ния. Шестьдесят лет шла эта война. А р м и я к р е с т о ­носцев грабит, насилует, убивает. Х р о н и к а р а с с к а з ы ­вает, что после взятия одной из катарских к р е п о ­стей какой-то к р е с т о н о с е ц обратился к священнику:

— Святой отец, как отличить катаров от д о б р ы х католиков?

— Убивайте всех, — ответил «святой отец», — бог узнает своих!

Семь тысяч жителей, в т о м числе ж е н щ и н ы и д е ­

ти, были убиты в ц е р к в и М а д е л е н в г о р о д е Бэфье. Н е с к о л ь к о д н е й защищался д р е в н и й К а р к а с с о н . Во время вылазки в р у к и крестоносцев попадает т я ж е ­ло раненный предводитель восстания Виктор Раймунд Роже Тренкавель. Глава крестоносцев М о н ф о р о б е ­щает е м у ж и з н ь , если он отречется от своих у б е ж ­дений. Раймунд отказывается, и е г о б р о с а ю т в т е м ­ницу. Раймунд пытается бежать, е г о ловят, и через два месяца он умирает в застенке инквизиции. М о н ­ф о р присваивает е г о наследство. Жители с о ж ж е н ­ных г о р о д о в уходят в леса и г о р ы .

Из к р у п н ы х г о р о д о в б о р ь б у ведет лишь Тулуза. И в с к о р е у стен ее находит с в о ю смерть к р о в а в ы й граф М о н ф о р . А через н е к о т о р о е время с г о р спу­скается войско катаров во главе с с ы н о м Раймунда, стремительным у д а р о м снимает осаду Тулузы, осво­б о ж д а е т К а р к а с с о н , Л и м у , Сессак... Но на п о м о щ ь к р е с т о н о с ц а м идут новые о т р я д ы «Христова воинст­ва». Катары снова отступают в г о р ы . В их руках осталось только о д н о г н е з д о сопротивления, о р ­линое г н е з д о , б р о с и в ш е е вызов всей о г р о м н о й ар­м и и крестоносцев, — М о н с е г ю р .

...В мае 1243 года к р е с т о н о с ц ы осадили этот «храм Солнца». С р е д и защитников к р е п о с т и было всего сто воинов, остальные — философы, и с т о р и к и , врачи и астрономы — д а ж е не м о г л и как следует п о л ь з о ­ваться о р у ж и е м . Тем более что м н о г и е из них — «апостолы совершенных» — не имели права носить его. И, несмотря на это, почти г о д десять тысяч во­о р у ж е н н ы х до з у б о в профессиональных у б и й ц не м о г л и овладеть цитаделью. М о н с е г ю р пал лишь в марте 1244 года. «Совершенным» пообещали ж и з н ь , если они отрекутся от своей веры. Все е д и ­н о д у ш н о ответили о т к а з о м — и двести пятьдесят семь человек, м у ж ч и н и ж е н щ и н , стариков и д е ­тей, — те, кто п е р е ж и л осаду, — с п о к о й н о и т о р ж е ­ственно взошли на костер.

М о н с е г ю р был п р е в р а щ е н в г р у д у развалин, а победная реляция крестоносцев гласила, что ни один из еретиков М о н с е г ю р а не «оскверняет более м и р с в о и м дыханием».

Но спустя н е к о т о р о е в р е м я к о м е н д а н т М о н с е г ю р а признался под п ы т к о й , что четверым все же удалось бежать. Его показания сохранились в секретных п р о ­токолах и н к в и з и ц и и : «Бежавших звали Г ю г о , А м ь е л , Экар и Кламен. Я сам организовал их побег, они унесли наши с о к р о в и щ а . Все тайны катаров з а к л ю ­чались в этом свертке...»

И вот спустя семь столетий спелеологи находят двух из четырех бежавших.

Но где остальные? И что было в т о м таинственном свертке, ради спасения к о т о р о г о был предпринят этот побег?

« Д у м а ю , что с о к р о в и щ е , спасенное последними «совершенными», — говорит Ниэль, п р о д о л ж а ю щ и й сейчас р а с к о п к и М о н с е г ю р а , — не м о ж е т быть ни з о л о т о м , ни д р а г о ц е н н ы м и к а м н я м и , то есть с о к р о ­в и щ е м в о б ы ч н о м смысле слова. Из х р о н и к и извест­но, что все ценности осажденных еще до прихода крестоносцев были перенесены в з а м о к Ю с с о н близ испанской границы. Несомненно, это было духовное с о к р о в и щ е катаров. Священные свитки? Книги зна­ний? Религиозные реликвии? Неизвестно. Известно только, что сверток был спрятан в о д н о м из гротов пика М о н с е г ю р » .

...Но у п о д н о ж ь я М о н с е г ю р а более тысячи гротов.

Г Е Р Е М И Н

59

Рисунок В. КОВЫНЕВА

А Л М А З П Ь Е Р Р О Н Д Ь Е Р

тот год на белые безмолвные берега, что были «белыми пят­

нами» и на карте, вышла экспе­диция. Эти «пятна» стирались шагами упрямых людей, ценой долгих переходов, изнурявших человека до того, что, казалось, борода на его лице начинала расти прямо на скулах...

Иннокентий Куницын выпрыг­нул из белого самолета, вздер­нул на лоб летные очки, накло­нился, колупнул пальцем пру­жинистую землю. Посмотрел на близкий лес, чтобы вдохнуть поглубже его запах, кивнул го-

ловой, удолетворенный, зажег сигарету и пошел к первым до­микам Нюрбы.

Иннокентий был счастлив, словно заново научился ходить...

После воздушного боя в со­рок третьем его отчислили из авиации. Все. Он уже больше никогда не увидит прозрачную ярость винта и клонящиеся до­мики на взлете, спичечные ко­робки городов и муравьившихся на дорогах людей. Но вот он узнал, что геологическая экспе­диция ищет летчика.

У сибирской тайги предстояло

вырвать тайну алмазов, и са­молеты были донельзя нужны. Ни дорог, ни путей в тайге, кро­ме толстых вен великих и ма­лых рек, по шесть месяцев при­давленных толщей льда. Земля настолько тесно заставлена де­ревьями, что свободно только небо...

Самолет был стар и плох, но Куницын, едва взглянув на ма­шину, расцвел. Он забрался в кабину, подвигал рычагами, по­думал и спустился, серьезный.

«Крылья хорошие... Можно летать».

60

О замечательных событиях в наше время люди узнают из газетных сообщений, потом о них пишут очерки, повести, романы. С годами эти события обрастают и легендами. А это самое лучшее свидетельство народного уважения...

Открытие якутских алмазов было подвигом наших геологов. Не еди­ниц, а сотен, целых отрядов людей, в трудные послевоенные годы от­правившихся в болотистые леса необжитой Якутии на поиски волшебно­го камня. Алмазы нужны были промышленности, как воздух людям, их надо было отыскать во что бы то ни стало. Теоретики утверждали, что они есть в недрах Сибирской платформы. И надо было обыскать, про­щупать, просмотреть сотни тысяч квадратных километров непроходимой тайги...

Они обыскали, прощупали, просмотрели. И нашли. Страна получила ценнейшее сырье. А о первооткрывателях теперь

складываются легенды. Одну из них записал французский писатель-коммунист Пьер Рондьер

во время своего путешествия по Сибири в 1962 году. Эта легенда вхо­дит в его цикл «Сказки и легенды Сибири».

Три месяца К у н и ц ы н с меха­н и к о м обхаживал самолет. Толь­ко один раз он испугался: к о г д а начальство узнало, что е г о у ж е отчисляли из ВВС. Но он д о к а ­зывал, что м о ж е т летать с т е м же у п о р с т в о м , как и чинил м а ­шину. И е г о взяли.

В первый полет он долетел от И р к у т с к а до Н ю р б ы . Была вес­на. Черные птицы, шелестя к р ы л ь я м и , возвращались из теп­лых краев, к о т о р ы х никто из местных никогда не видел...

К о г д а спала вода, о т р я д ы г е о ­логов углубились в тайгу. Са­молет Куницына связывал их с главной базой. Он, выбирал м е ­сто посадок вдоль речных б е р е ­гов — на к а к о м - н и б у д ь плесе. Перед т е м как сесть, несколько раз проносился н и з к о ; чтобы высмотреть, нет ли больших поваленных стволов или к а м н е й .

Когда в группах кончалось продовольствие, оттуда р а д и р о ­вали на центральную базу и п о ­лучали лаконичный ответ: «К вам вылетел Куницын». К у н и ц ы н летал точно по расписанию.

«Как ты нашел нас?» — удив­лялись л ю д и , высыпавшие на­встречу из палаток.

«Нюх», — улыбался Куницын. К у н и ц ы н был незаменим, Его

спокойная храбрость придавала поиску алмазов какое-то с к р ы т о е величие, к о т о р о е в д р у г и х слу­чаях появляется лишь п о т о м , по завершении б о л ь ш о г о дела, к о г д а у ж е на расстоянии люди обретают способность разгля­деть е г о ц е л и к о м .

Но в тот год экспедиция не нашла алмазов...

В к о н ц е осени она возврати­лась в И р к у т с к и оттуда в М о с к ­ву была отправлена телеграмма: «Алмазы пока не о б н а р у ж е н ы » .

В январе начали готовиться снова. В эти з и м н и е месяцы Куни­цын стал в экспедиции основ­

ным ч е л о в е к о м . Только он м о г на с в о е м самолете п р о л о ж и т ь б у д у щ и е летние трассы, наметить места стоянок. Иннокентия з а ж г ­ла общая страсть к алмазам. Он п о в с ю д у таскал с собой учебни­ки и справочники по геологии, описания алмазоносных п о р о д , расспрашивал геологов.

К февралю осталось наметить только один м а р ш р у т — к во­стоку от Вилюя. Край долго со­противлялся К у н и ц ы н у — лететь не было в о з м о ж н о с т и , бураны дули б е з устали. Плотная с н е ж ­ная стена не пускала у п р я м о г о авиатора.

Но вот погода чуть поутихла. Летчик вылетел вместе со сво­и м о д н о ф а м и л ь ц е м г е о л о г о м Ку-н и ц ы н ы м . Петр и Иннокентий о б ­летели якутские поселки, д о г о в о ­рились о проводниках. По рации с о о б щ и л и : «Летим оба К у н и ц ы ­на назад...»

Ураган прихлопнул их б е л ы м с а ч к о м через час после взлета. П о р ы в ы были так сильны, что Иннокентий едва-едва удерживал машину в равновесии. Струи снега секли по кабине, крылья с к р и п е ­ли, готовые надломиться. Н у ж н о было на что-то решаться.

Иннокентий начал садиться на з а м е р з ш у ю р е к у , п о п р и в ы ч к е снизился насколько в о з м о ж н о , чтобы осмотреть место, и тут машина натолкнулась на то­рос — вся поверхность р е к и от застывших в б е с п о р я д к е глыб напоминала с к о м к а н н у ю бумагу.

Машина встала на д ы б ы , д е р ­нулась и застыла.

Рация разбилась, карты р а з ­бросало и замело с н е г о м . У Ин­нокентия и Петра остались деся­тикилограммовая банка топлено­го масла, две к р а ю х и хлеба, по паре лыж, один револьвер и т р и патрона.

А в о к р у г был лед и тишина —

вьюга, как вы сделав свое дело, успокоилась. Снег быстро укрывал о б л о м к и самолета, о к ­ругляя т о р ч а щ и е крылья.

Что делать — ждать, к о г д а придет п о м о щ ь , или с а м и м п о ­пытаться добраться до жилья? Решили добираться. О н и рассчи­тывали за три-четыре дня д о й ­ти на лыжах до поселка на б е ­р е г у Вилюя. Вперед!

Это была катастрофическая о ш и б к а . Буря закинула самолет далеко от л ю д е й , и им п р е д ­стояло пройти путь больший, ч е м способен одолеть человек. О с о ­бенно здесь, у П о л я р н о г о к р у г а , в Якутии, которая вместила бы пять Ф р а н ц и й .

Снег падал тихо, н е ж н о , за­крывая следы... И спасатели на­шли ч е р е з пять дней лишь пу­стой каркас самолета.

А они шли. О н и спали в с н е ж ­ных норах, спасаясь от ветра. М е д л е н н о жевали хлеб, сосали на з а к у с к у по к у с о ч к у льда и шли. Шли... Все т е м же р а з м е ­р е н н ы м ш а г о м .

Через две недели мучительно­го пути пилот и геолог поняли, что* заблудились. Ничто не п р е д ­вещало близости человека, ни е д и н о г о следа. Масло п о д х о д и ­ло к к о н ц у . Петр все чаще и ча­ще падал в снег, а подниматься было все труднее. Цепляясь д р у г за д р у г а , почерневшие, они д о ш л и к середине марта до к а ­кой-то р е ч у ш к и . Дальше дви­гаться было бессмысленно. Они построили шалаш из еловых лап и решили дождаться ледохода, чтобы спуститься вниз на плоти­к е .

Каким-то ч у д о м Иннокентий подстрелил совсем м о л о д е н ь к о г о лосенка, завязшего в снегу. Это позволило им п р о д е р ж а т ь с я до того, как начало пригревать солн­це. Спасительное тепло.

Петр не выходил из шалаша. И н н о к е н т и ю было едва ли луч­ше — открылись давние раны. Но он все-таки решился отпра­виться на охоту: оставалось всего два патрона. 8 к а ж д о м была че­ловеческая ж и з н ь , Часами он си­дел в засаде, следя за б е л к а м и , глядя, как они скачут, слыша, как они щелкают з у б а м и . Он п р и ц е ­ливался, но рука д р о ж а л а от дол­гого голодания, и он опускал револьвер,

За неделю он убил одну. Еще через три дня — в т о р у ю . Бе­лок ели ц е л и к о м : варили из ш к у р ы бульон, пили живитель­ный сок, разламывали и сосали кости.

61

Больше патронов не было. А река все еще была непо­движной.

Иннокентий стал разрывать снег на пригорках, надеясь най­ти прошлогодние лесные ягоды. Сдирал кору с деревьев, кото­рую они жевали вспухшими, кровоточащими деснами.

Роясь на склоне у реки, Инно­кентий отковырял ком земли и хотел было его отбросить, как вдруг солнце блеснуло в какой-то крупинке, больно ударив по зрачкам. «Алмаз», — тихо и спокойно промолвил Иннокентий. Он пополз, торопясь, в шалаш.

— Петр, Петр... гляди, что я нашел...

Петр приподнялся на локте, улыбнулся; снова откинулся на­зад. Иннокентий вытащил пар­тийный билет, который берег в кармане куртки, и огрызком ка­рандаша написал на обложке — единственная сохранившаяся бу­мага, — точно по инструкции, где он нашел образец, затем положил то и другое во внут­ренний карман.

Дни удлинялись. Люди стали слышать голоса птиц — те вновь оповещали о своем возвраще­нии.

Иннокентий не сдавался. Он варил хвою и давал пить совсем ослабевшему Петру.

Снег размяк. Надо было гото­вить плот. Это граничило с бе­зумием: у них не было сил даже встать на ноги...

А льды уже трескались, цеп­лялись за берега и вскоре со вздохом оторвались от них, что­бы понестись к морю.

Иннокентий привязал себя к бревну. Петр лег рядом.

— Не забудь... запись... об­разцы... — прохрипел Иннокен­тий.

Летчик и геолог крепко обня­лись. Крепко — так им каза­лось...

Через неделю якуты вылови­ли с середины реки плотик с двумя людьми. Один из них был мертв. Его похоронили на бе­регу. Второго на вертолете от­правили в больницу.

Петр пришел в себя не скоро, и только тогда узнали, что че­ловек в полуистлевшем комби­незоне, похороненный на бере­гу Вилюя, — знаменитый Инно­кентий Куницын, первый «алмаз­ный летчик» Сибири. В кармане у него в железной коробочке обнаружили партбилет и запись о найденном образце...

Перевел с французского М. БЕЛЕНЬКИЙ

ЛИНИЯ Э Л Е К Т Р О П Е Р Е Д А -ЧИ Пальеозерская ГЭС — Порос-озеро напряжением в 110 тысяч вольт начала строиться в Карелии. Новая Л Э П завершит формирова­ние единой энергетической системы автономной республики.

К А Л И Н И Н Г Р А Д С К А Я НЕФТЬ. Геологические изыска­ния и опытное бурение показали, что недра Калининградской обла­сти содержат нефть. Каковы ее запасы, имеют ли они промысло­вое значение? На эти вопросы от­ветят нефтеразведчики, которые приступили к работе. Сейсмиче­ская разведка на специальном судне установила, что нефтенос­ные пласты имеются и на дне Балтийского моря.

С Т Е К Л Я Н Н О Е ВОЛОКНО из вулканической горной породы базальта получено специалистами Кавказского института минераль­ного сырья. Новое волокно — отличное средство для тепловой и звуковой изоляции жилых и про­мышленных зданий, энергетических установок.

ВУКТЫЛЬСКОЕ Г А З О К О Н -Д Е Н С А Т Н О Е МЕСТОРОЖДЕ­НИЕ, открытое недавно в Коми А С С Р , — одно из крупнейших в стране. Здесь решено начать строительство магистрального га­зопровода.

Разведанные запасы природного газа на Вуктыле — около 200 мил­лиардов кубометров. В 1968 году газ Севера придет в центральные и северо-западные районы страны.

Р О Щ И Н А Д ТЕРЕКОМ за-кладывают лесоводы четырех братских республик Северного Кавказа: Кабардино-Балкарии, Северной Осетии, Чечено-Ингу­шетии и Дагестана, по землям которых бежит бурная река. Во­доохранные массивы протянулись уже на многие километры.

Л Е Д Н И К АК-СУ, расположен­ный на северном склоне хребта Кунгей-Алатау, принял вертолет­ный «десант». Молодые гляциоло­ги, метеорологи и гидрологи будут вести здесь наблюдения по про­грамме международного гидроло­гического десятилетия.

ИЗ ПРЖЕВАЛЬСКА в горо­да страны я за рубеж отправле­но 470 снежных барсов, 300 ко­суль, 80 козерогов, 30 архаров, много беркутов, каменных куро­паток. Особенно отличился в этом сезоне охотник А. Койлю-баев. На его счету тридцать два барса, пойманных капканами.

ПОСЕЛОК Н А «ПОДУШКЕ» строится на прииске Ленинград­ский в Магаданской области. Жи­лые дома и промышленные объ­екты возводятся на прокладке из щебенки толщиной в полтора метра. Новый метод в условиях вечной мерзлоты позволит предо­хранить грунты от действия сол­нечных лучей и обеспечит необхо­димую прочность фундаментов зданий.

СКОЛЬКО СОЛИ В З А Л И ­ВЕ К А Р А - Б О Г A 3 — ответить на этот вопрос помогает авиация. Почти месяц над заливом кружи­ли вертолеты, периодически сни­жаясь. Из кабины опускался тон­кий трос с приборами для взятия пробы. Затем штурман определял на карте залива новую точку, и опять бралась проба. Эта работа послужит основой для подсчета промышленных запасов солей.

КРУПНЕЙШЕЕ ЛЕЖБИЩЕ МОРСКИХ КОТИКОВ на ост-рове Тюленьем реконструировано. Построен второй этаж на сваях, куда ведут специальные трапы. Так был ликвидирован острый «жилищный кризис» на острове. Дело в том, что за последние го­ды семейство котиков значитель­но увеличилось.

ПЕРВАЯ В МИРЕ спортивная яхта, сделанная из нового мате­риала стеклоцемента, совершит поход по Днепру и Черному мо­рю. Капитан «Новинки» — так названа яхта — один из ее созда­телей, мастер спорта К. Бирю-кович.

М О Щ Н Ы Й Р А Д И О Т Е Л Е ­СКОП установлен в Крымской астрофизической обсерватории Академии наук С С С Р , на берегу Черного моря.

Новый радиотелескоп, пред­назначенный для исследования радиоизлучений Солнца, снабжен совершенными электронно-вычис­лительными устройствами.

Фото В. КРУГЛИКОВА

62

Г Е Н Р И К А Т Т Н Е Р

ы — Хогбены, и других та­ких нет. Чудак-прохвессор из

большого города мог бы это знать, но он разлетелся к нам незваный, так что теперь, по-мое­му, пенять ему, кроме себя, не на кого. В Кентукки люди вежли­вые — занимаются своими дела­ми и не суют нос в чужие.

Как раз тогда мы шуганули братьев Хейли самодельным ружьем (до сих пор сами не зна­ем, как оно стреляет). Т а к вот, все началось с Рейфа Хейли, он крутился возле сарая да норовил поглядеть на Крошку Сэма. Пос­ле Рейф пустил слух, будто у Крошки Сэма три головы и еще кое-что похуже.

Ни единому слову братьев Хей­ли верить нельзя. Т р и головы! Слыханное ли дело, сами посуди­те? И вообще у Крошки Сэма только две головы и больше от роду не бывало.

Вот мы с мамулей смастерили то ружье и задали перцу братьям Хейли. Я же говорю, мы потом сами в толк не могли взять, как оно стреляет. Соединили сухие ба­тареи с какими-то катушками, проводами и прочей дребеденью, и вся эта штука как нельзя луч­ше прошила Рейфа с братьями на­сквозь.

В вердикте коронер записал, что смерть братьев Хейли насту­пила мгновенно; приехал шериф Эбернати, выпил с нами маисовой и сказал, что у него руки чешут­ся проучить меня так, чтобы род­ная мама не узнала. Я пропустил это мимо ушей, но, видно, какой-то чертов янки-репортеришка жа­реное учуял, потому как вскорос­ти заявился к нам высокий, тол­стый, серьезный дядька и ну выведывать всю подноготную,

Д я д я Лес сидел на крыльце, надвинув шляпу чуть ли не до зубов.

— Убирались бы вы лучше по­добру-поздорову обратно в свой цирк, господин хороший, — толь­ко я сказал он. — Нас Барнум самолично приглашал, и то мы наотрез отказались. Зерно, Сонк?

— Точно, — подтвердил я. — Не доверял я Финеасу. Он обо-

звал Крошку Сэма уродом, на­до же!

Высокий и важный дядька — прохвессор Томас Гэлбрайт — по­смотрел на меня.

— Сколько тебе лет, сынок? — спросил он.

— Я вам не сынок, — отве­тил я. — И лет своих не считал.

— На вид тебе не больше во­семнадцати, — сказал он, — хоть ты и рослый. Ты не мог знать Барнума.

— А вот и знал. Будет тре­паться. Я ведь могу вам нос рас­квасить.

— Ни с каким цирком я не связан, — продолжал Гэлбрайт .— Я биогенетик.

Ну и захохотали же мы!.. Он вроде бы раскипятился и спро­сил, что тут смешного.

— Такого слова и на свете-то нет, — сказала мамуля.

Тут Крошка Сэм зашелся кри­ком. Гэлбрайт побелел как мел, весь затрясся и прямо рухнул наземь. Когда мы его подняли, он спросил, что случилось.

— Это Крошка Сэм, — объяс­нил я. — Мамуля его успокаива­ет. Он уже перестал.

— Это был ультразвук, — бурк­нул прохвессор. — Что такое «Крошка Сэм»? Коротковолновый передатчик?

— Крошка Сэм — младенец, — ответил я коротко. — Нечего его обзывать всякими именами. А те­перь, может, скажете, чего вам нужно?

Он вынул блокнот и стал его перелистывать.

— Я у-уче-ный, — сказал он. — Наш институт изучает евгенику, и мы располагаем о вас кое-каки­ми сведениями. Звучат они не­правдоподобно. По теории одного из наших сотрудников, в мало­культурных районах естественная мутация может остаться нераспоз­нанной и... — Он приостановил­ся, в упор посмотрел на дядю Леса.

— Вы действительно умеете ле­тать? —- спросил он.

Ну, об этом-то мы не любим распространяться. Однажды про­поведник дал нам хороший наго­

няй. Д я д я Лес назюзюкался и взмыл над горами — до умопо­мрачения напугал охотников на медведей. Да и в библии нет та­кого, чтобы людям было положе­но летать. Обычно дядя Лес де­лает это исподтишка, когда никто не видит.

Как бы там ни было, дядя Лес надвинул шляпу еще ниже и про­рычал:

— Это уж вовсе глупо. Челове­ку летать не дано. Взять хоть эти новомодные выдумки, про кото­рые мне все уши прожужжали: между нами, они вообще не лета­ют. Просто бредни, вот и все.

Гэлбрайт хлопнул глазами и снова заглянул в блокнот.

— Но тут с чужих слов есть свидетельства о массе необычных качеств, присущих вашей семье. Умение летать — только одно из них. Я знаю, теоретически это невозможно — если не говорить о самолетах, — но...

— Да заткните вы пасть! — ...в состав мази средневеко­

вых ведьм входил аконит, даю­щий иллюзию полета — разумеет­ся, совершенно субъективную...

— Перестанете вы нудить? — прорвало взбешенного дядю Леса; я так понимаю, от смущения.

Он вскочил, швырнул шляпу на крыльцо и взлетел. Через минуту он стремительно опустился, под­хватил свою шляпу и скорчил ро­жу прохвессору. Д я д я Лес улетел вдоль ущелья, мы его потом дол го не видели.

Я тоже взбесился. — По какому праву вы к нам

пристаете? — сказал я. — До­ждетесь, что дядя Лес возьмет пример с папули, а это будет ужасно неприятно. Мы папулю в глаза не видели с тех пор, как тут крутился еще один тип из го­рода. Налоговый инспектор, ка­жется.

Гэлбрайт ничего не сказал. Вид у него был какой-то растерянный. Я дал ему выпить, л он спросил про папулю.

— Да запуля где-то здесь, — ответил я. — Только его теперь нельзя увидеть. Он говорит, так ему больше нравится.

64

Фантастический рассказ

Рисунки В. ЧУМАКОВА

— Ага, — сказал Гэлбрайт и выпил еще одну. — О, господи!.. Сколько, говоришь, тебе лет?

— А я про это ничего не го­ворю.

— Ну, какое воспоминание у тебя самое первое?

— Что толку вспоминать? Толь­ко голову зря себе забиваешь.

— Фантастика, — сказал Гэлб­райт. — Не ожидал, что отошлю в институт такой отчет.

— Не нужно нам, чтобы тут лезли всякие, — сказал я. — Уезжайте отсюда и оставьте нас в покое.

— Но, помилуй! — Он выгля­нул за перила крыльца и заинте­ресовался ружьем. — Что это такое?

— Такая штука, — ответил я. — Что она делает? — Всякие штуки, — ответил я. — Угу. Посмотреть можно? — Пожалуйста, — ответил я. —

Да я вам отдам эту штуковину, только бы вы отсюда уехали.

Он подошел к ружью и осмот-

5 «Вокруг света* № 8

рел его. Папуля поднялся (он си­дел рядом со мной), велел мне избавиться от чертова янки и во­шел в дом. Вернулся прохвессор.

— Потрясающе! — говорит. — Я кое-что смыслю в электронике; и, по моему мнению, это нечто выдающееся. Каков принцип дей­ствия?

— Чего-чего? — отвечаю. — Она дырки делает.

— Стрелять она никак не мо­жет. В казенной части у нее две линзы вместо... как, говоришь, она действует?

— Откуда я знаю? — Это ты ее сделал? — Мы с мамулей. Он и давай сыпать вопросами. — Откуда я знаю? — гово­

рю. — Беда ружей в том, что их надо каждый раз перезаряжать. Вот мы и подумали: если смасте­рим ружье по-своему, его никогда не придется заряжать. И верно, не приходится.

— А ты серьезно обещал мне его подарить?

— Если отстанете. — Послушай, — сказал он, —

просто чудо, что вы, Хогбены, так долго оставались в тени.

— На том стоим. — Должно быть, теория мута­

ции верна! Вас надо обследовать. Это одно из крупнейших откры­тий после... — И пошел, пошел в том же духе.,. Мало что можно было понять.

В конце концов я решил, что есть только два выхода, а после слов шерифа Эбернати мне не хо­телось убивать, пока шерифский гнев не остынет. Не люблю я скандалов.

— Допустим, я поеду с вами в Нью-Йорк, раз уж вам так хо­чется, — сказал я. — Оставите вы мою семью в покое?

Он наполовину пообещал, хоть ему и не хотелось. Но он вынуж­ден был уступить и побожиться; я пригрозил, что иначе разбужу Крошку Сэма. Он-то, конечно, хотел повидать Крошку Сэма, но я объяснил, что это все равно

65

бесполезно. Как ни верти, не мо­жет Крошка Сэм поехать в Нью-Йорк. Он должен лежать в ци­стерне, без нее ему становится худо.

В общем прохвессор остался мною доволен и уехал, когда я пообещал ему встретиться с ним наутро в городке. Но все же на-строеньице у меня, могу вас уве­рить, было паскудное. Мне не до­водилось еще ночевать под чу­жой крышей после той заварушки в Старом Свете, когда нам при­шлось очень быстро уносить ноги.

Мы тогда, помню, переехали в Голландию. Мамуля всегда нерав­нодушна была к человеку, кото­рый помог нам выбраться из Лондона. В его честь дала имя Крошке Сэму. А фамилию того человека я уж позабыл. Не то Гвинн, не то Стюарт, не то Пе­пин — у меня в голове все пу­тается, как я вспоминаю то, что было до войны Севера с Югом.

Вечер прошел, как всегда, нуд­но. Папуля, конечно, сидел неви­димый; и мамуля все злилась, подозревая, что он тянет маисовой больше, чем положено, но потом сменила гнев на милость и нали­ла ему настоящего виски. Все на­казывали мне вести себя при­лично.

— Этот прохвессор ужас до чего умный, — сказала мамуля. — Все прохвессора такие. Не морочь ему голову. Будь паинькой, а не то я тебе покажу, где раки зи­муют...

— Буду паинькой, мамуля, — ответил я.

Папуля дал мне затрещину, что с его стороны было нечестно: ведь я-то его не мог видеть!

— Это чтоб ты лучше запом­нил, — сказал он.

— Мы люди простые, — вор­чал дядя Лес. — Нечего старать­ся прыгнуть выше головы, никог­да к добру это не приводит.

— Да не стараюсь я, честно! — сказал я. — Только, по-моему...

— Не наделай бед! — пригро­зила мне мамуля, и тут мы услы­шали, как в мезонине дедуля за­ворочался.

Порой дедуля не двигается не­делями, но в тот вечер он был прямо-таки живчик. Мы, само со­бой, поднялись узнать, чего он хочет.

Он заговорил о прохвессоре. — Чужак-то, а? — сказал де­

дуля. — Продувная бестия, пар­шивец. Редкостные губошлепы со­брались у моего ложа, когда я сам от старости слабею разумом! Один Сонк не без хитрости, да и

тот, прости меня господи, дурак дураком.

Я только заерзал на месте и что-то пробормотал, лишь бы не смотреть дедуле в глаза — я это­го не выношу. Но он на меня не обратил внимания. Все бушевал:

— Значит, ты собрался в Нью-Йорк? Кровь Христова, да разве ты запамятовал, что мы как огня остерегались Лондона и Амстер­дама — да и Нью-Амстердама 1 — из боязни расспросов? Уж не хо­чешь ли ты попасть в ярмароч­ные уроды? Хоть это и не самое страшное.

Дедуля у нас старейший и иног­да вставляет в разговор какие-то допотопные словечки. Наверное, жаргон, к которому привыкнешь в юности, прилипает потом на всю жизнь. Одного у дедули не отнимешь: ругается он лучше всех, кого мне довелось послушать.

— Ерунда, — сказал я. — Я ведь хотел как лучше.

— Так он еще речет супротив, ничтожный отрок, — возмутился дедуля. — Во всем виноват ты, ты и твоя родительница. Это вы сотворению устройства, кое пре­секло род Хейли, споспешествова­ли. Когда б не вы, ученый бы сю­да и не пожаловал.

— Он прохвессор, — сообщил я. — Звать его Томас Гэлбрайт.

— Знаю. Я прочитал его мысли через Крошку Сэма. Опасный че­ловек. Все мудрецы опасны. Кроме разве Роджера Бэкона, и того мне пришлось подкупить, дабы... неважно. Роджер был незауряд­ный человек. Внимайте же — ни­кто из вас да не поедет в Нью-Йорк. Стоит нам только покинуть сию тихую заводь, стоит кому-то нами заинтересоваться — и мы пропали. Вся их волчья стая вце­пится в нас и разорвет в клочья. Не спасут тебя и твои безрас­судные полеты, Лестер, — ты внемлешь?

— Но что же нам делать? — спросила мамуля.

— Да чего там, — сказал па­пуля. — Я этого прохвессора уго­моню. Спущу в цистерну — и дело с концом!

— И испортишь воду? — взви­лась мамуля.— Попробуй только...

— Что за порочное племя вы­шло из чресел моих? — сказал дедуля, рассвирепев окончатель­но. — Ужли не обещали вы ше­рифу, что убийства прекратятся, по крайней мере на время? Ужли и слово Хогбена — ничто? Две вещи пронесли мы сквозь века святыней: нашу тайну и честь

1 Старинное название Нью-Йорка.— Прим. пер.

Хогбенов! Посмейте только умерт­вить Гэлбрайта — вы мне за это ответите!

Мы все побледнели. Крошка Сэм опять проснулся и захныкал.

— Что же теперь делать? — спросил дядя Лес.

— Наша тайна должна остать­ся тайной, — сказал дедуля. — Делайте что хотите, только без убийств. Я тоже обмозгую эту го­ловоломку.

Тут он, казалось, заснул; никог­да нельзя утверждать про него что-нибудь с уверенностью.

На другой день я встретился с Гэлбрайтом в городке, как мы и договорились, но еще раньше я столкнулся на улице с шерифом Эбернати, который, завидев меня, злобно сверкнул глазами.

— Лучше не нарывайся, Сонк,— сказал он. — Помни: я тебя пре­дупреждал...

Очень неудобно получилось. Как бы там ни было, я увидел

Гэлбрайта и рассказал ему, что дедуля не пускает меня в Нью-Йорк. Гэлбрайт не очень-то обра­довался, но понял, что тут уж ни­чего не поделаешь.

Его номер в отеле был забит научной аппаратурой и мог напу­гать всякого. Ружье стояло наго­тове, Гэлбрайт как будто ни­чего там не менял. Он стал меня переубеждать.

— Ничего не выйдет, — отре­зал я. — Нас от этих гор не от­тащишь. Вчера я брякнул, никого не спросясь, вот и все.

— Послушай, Сонк, — сказал он. — Я расспрашивал в городке о Хогбенах, но почти ничего не узнал. Люди здесь скрытные. Но все равно, их свидетельство было бы только лишним подтверждени­ем. Я не сомневаюсь, что наши теории верны. Ты и вся твоя семья — мутанты, вас надо об­следовать!

— Никакие мы не мутанты, — ответил я. — Вечно ученые обзы­вают нас какими-то кличками. Роджер Бэкон окрестил нас го­мункулами, но...

— Что?! — вскрикнул Гэлб­райт. — Что ты сказал?..

— Э... издольщик один из со­седнего графства, — тут же опом­нился я, но видно было, что про­хвессора не проведешь. Он стал расхаживать по номеру.

— Бесполезно, — сказал он. — Если ты не поедешь в Нью-Йорк, я попрошу, чтобы институт вы­слал сюда комиссию. Тебя надо обследовать во славу науки и ра­ди развития человечества.

— Этого еще не хватало, — от­ветил я. — Воображаю, что полу-

66

чится. Выставите нас как уродов всем на потеху. Крошку Сэма это убьет. Уезжайте-ка отсюда и ос­тавьте нас в покое.

— Оставить вас в покое? Когда вы умеете создавать такую аппа­ратуру? — Он махнул рукой в сторону ружья.

— Как же оно работает? — спросил он ни с того ни с сего.

— Да не знаю я... Смастери­ли — и дело с концом! Послу­шайте, прохвессор. Если на нас глазеть понаедут, быть беде. Большой беде! Так говорит де­дуля.

Гэлбрайт стал теребить собст­венный нос.

— Что ж, допустим... Ответишь мне на кое-какие вопросы, Сонк?

— Не будет комиссии? — Посмотрим. — Нет, сэр. Не стану... Гэлбрайт набрал побольше воз-

духу. — Если ты расскажешь все,

что мне нужно» я сохраню ваше местопребывание в тайне.

— А я-то думал, у вас в ин­ституте знают, куда вы поехали.

— А-а, да, — спохватился Гэлб­райт. — Естественно, знают... Но про вас там ничего не известно.

Он подал мне мысль. Убить его ничего не стоило, но тогда дедуля стер бы меня в порошок, да и с шерифом приходилось считать­ся. Поэтому я сказал: «Ладно уж», — и кивнул.

Господи, о чем только этот че­ловек не спрашивал! У меня аж круги поплыли перед глазами. А он распалялся все больше и больше.

— Сколько лет твоему дедушке? — Понятия не имею. — Гомункулы, гм... Говоришь,

он когда-то был рудокопом? — Да не он, его отец, — ска­

зал я. — На оловянных копях в Англии. Только дедуля гово­рит, что в то время она называ­лась Британия. На них тогда еще навели колдовскую чуму. При­шлось звать лекарей... друнов? Друдов?

— Друидов? — Во-во! Тогда друиды, деду­

ля говорит, были лекарями. В об­щем рудокопы мерли как мухи по всему Корнуэллу, и копи при­шлось закрыть.

— А что за чума? Я объяснил ему, как запомнил

из рассказов дедули, и прохвес­сор страшно разволновался, про­бормотал что-то, насколько я по­нял, о радиоактивном излучении. Ужас до чего невпопад он все го­родил.

— Искусственная мутация,

Б *

обусловленная радиоактивно­стью! — говорит, а у самого глаза и зубы разгорелись. — Твой дед родился мутантом! Ге­ны и хромосомы перестроились в новую комбинацию. Да ведь вы, наверное, сверхлюди!

— Нет уж, — возразил я. — Мы Хогбены. Только и всего.

— Доминанта, типичная доми­нанта. А у тебя вся семья... со странностями?

— Эй, полегче на поворотах! — пригрозил я.

— В смысле, все ли умеют ле­тать?

— Сам-то я еще не умею. На­верное, мы какие-то уроды. Деду­ля у нас — золотая голова. Всег­да учил нас, что нельзя выделять­ся из толпы.

— Защитная маскировка, — подхватил Гэлбрайт. — На фоне косной социальной культуры от­клонения от нормы легче маски­руются. В современном цивилизо­ванном обществе вам было бы так же трудно утаиться, как ши­лу в мешке. А здесь, в глуши, вы практически невидимы.

— Только папуля, — уточнил я. — О боже, — вздохнул он. —

Скрывать такие невероятные при­родные способности... Представ­ляете, что вы могли бы совер­шить?

Он распалился пуще прежнего, и мне не очень-то понравился его взгляд.

— Чудеса, — повторял он. — Все равно, что лампу Аладдина найти.

— Хорошо бы вы от нас отвя­зались, — говорю. —- Вы и ваша комиссия.

— Да забудь ты о комиссии. Я решил пока что заняться этим самостоятельно. При условии, ес­ли ты будешь содействовать. В смысле — поможешь мне. Со­гласен?

— Не-а, — ответил я. — Тогда я приглашу сюда ко­

миссию из Нью-Йорка, — ска­зал он торжествующе.

Я призадумался. — Ну, — сказал я наконец, —

чего вы хотите? — Еще не знаю, — медленно

проговорил он. — Я еще не пол­ностью охватил перспективы.

Но он был готов заграбастать все руками и ногами: знаю я та­кое выражение лица.

Я стоял у окна, смотрел на ули­цу, и тут меня вдруг осенило. Я рассудил, что, как ни кинь, чересчур доверять прохвессору — вовсе глупо. Вот я и подобрался будто ненароком к ружью и кое-что там подправил.

Я прекрасно знал, чего хочу, но если бы Гэлбрайт спросил, по­чему я скручиваю проволочку тут и сгибаю какую-то чертовщину там, я бы не мог ответить. В шко­лах не обучался. Я твердо знал только одно: теперь эта штучка сработает как надо.

Прохвессор строчил что-то в блокноте. Он поднял глаза и за­метил меня.

— Что ты делаешь? — спро­сил он.

— Тут было что-то неладно, — соврал я. — Мне кажется, вы на­мудрили с батарейками. Вот сей­час испытайте.

— Здесь? — возмутился он. — Я не хочу возмещать убытки. Испытывать надо в безопасных условиях.

— Видите вон там, на крыше, флюгер? Никто не пострадает, ес­ли мы в него нацелимся. Можете испытывать, не отходя от окна.

— Это... это не опасно? — Ясно было, что у него руки че­шутся испытать ружье.

Я сказал, что все останутся в живых. Он глубоко вздохнул, по­дошел к окну и неумело взялся за приклад.

Я отошел в сторонку. Не хотел, чтобы шериф меня увидел. Я-то его давно приметил — он сидел на скамье возле продуктовой лав­ки через дорогу.

Все вышло, как я и рассчиты­вал. Гэлбрайт спустил курок, це­лясь во флюгер на крыше, и из дула вылетели кольца света. Раз­дался ужасающий грохот. Гэлб­райт повалился навзничь. И тут началось такое столпотворение, что передать невозможно. Завопили по всему городку люди.

Я почувствовал, что сейчас очень кстати будет превратиться в невидимку. Так я и сделал.

Гэлбрайт осматривал ружье, когда в номер ворвался шериф Эбернати. А с шерифом шутки плохи. У него был пистолет в ру­ке и наручники наготове; он от­вел душу, изругав прохвессора последними словами.

— Я вас видел! — орал он. — Вы, столичные, думаете, что вам здесь все сойдет с рук. Так вот, вы ошибаетесь!

— Сонк! — вскричал Гэлбрайт, озираясь по сторонам. Но меня он, конечно, увидеть не мог.

Тут они сцепились. Шериф Эбернати видел, как Гэлбрайт стрелял из ружья, а шерифу палец в рот не клади. Он поволок Гэлб-райта по улице, а я, неслышно ступая, двинулся за ними следом. Люди метались как угорелые. Почти все держались за щеки.

67

Прохвессор продолжал ныть, что ничего не понимает.

— Я все видел! — оборвал его Эбернати. — Вы прицелились из окна — и тут же у всего города разболелись зубы! Посмейте толь­ко еще раз сказать, будто вы не понимаете!

Шериф у нас умница. Он с на­ми, Хогбенами, давно знаком и не удивляется, если иной раз тво­рятся чудные дела. К тому же он знал, что Гэлбрайт — ученый. И вот получился скандал, люди доискались, кто виноват, и я огля­нуться не успел, как они собра­лись линчевать прохвессора.

Эбернати его увел. Я немножко послонялся по городку. На улицу вышел пастор посмотреть на цер­ковные окна, которые его озада­чили. Стекла были разноцвет­ные, и пастор никак не мог по­нять, с чего это они вдруг рас­плавились. Я мог бы ему под­сказать. В цветных стеклах есть золото: его добавляют, когда хо­тят получить красный тон.

В конце концов я подошел к тюрьме. Меня все еще нельзя бы­ло видеть. Поэтому я подслушал разговор Гэлбрайта с шерифом.

— Все Сонк Хогбен, — повто­рял прохвессор. — Поверьте, это он перестроил проектор!

— Я вас видел, — отвечал Эбернати. — Вы все сделали сами. У-у, — он схватился рукой за челюсть. — Прекратите-ка, да поживее! У толпы серьезные на­мерения. В городе половина лю­дей сходит с ума от зубной боли.

Видно, у половины городских в зубах были золотые пломбы.

То, что сказал на это Гэлбрайт, меня не очень-то удивило:

— Я ожидаю прибытия комис­сии из Нью-Йорка; сегодня же вечером позвоню в институт, там за меня поручатся. . Значит, он всю дорогу собирал­ся нас продать. Я как чувство­вал, что это у него на уме.

— Вы избавите меня от зуб­ной боли и всех остальных тоже, а не то я открою двери и пущу линчевателей! — простонал ше­риф. И ушел прикладывать к ще­ке пузырь со льдом.

Я прокрался обратно в коридор и стал шуметь, чтобы Гэлбрайт услыхал. Я подождал, пока он кон­чит ругать меня на все корки. На­пустил на себя глупый вид.

— Я, наверно, ошибся, — гово­рю. — Могу все исправить.

— Ты уж наисправлял доста­точно! — Тут он остановился. — Погоди. Как ты сказал? Ты мо­жешь вылечить эту... что это?

— Я осмотрел ружье, — гово­

рю. — Кажется, я знаю, где на­порол. Оно теперь настроено на золото, и все золото в городе ис­пускает тепловые лучи или что-то в этом роде.

— Наведенная избирательная радиоактивность, — пробормотал Гэлбрайт очередную бессмысли­цу. — Слушай, вся эта толпа... У вас когда-нибудь линчуют?

— Не чаще раза-двух в год, — успокоил я. — И эти два раза уже позадь, так что годовую нор­му мы выполнили. Однако жаль, что я не мог переправить вас к нам домой. Мы бы вас запрос­то спрятали.

— Ты бы лучше что-нибудь предпринял! — говорит. — А не то я вызову из Нью-Йорка ко­миссию! Тебе это не очень-то по вкусу придется, а?

Никогда я не видел, чтобы че­ловек с честным лицом так нагло врал в глаза.

— Дело верное, — говорю. — Я подкручу эту штуковину так, что она в два счета прервет лу­чи. Только я не хочу, чтобы лю­ди связывали нас, Хогбенов, с этим недоразумением. Мы любим жить спокойно. Вот что, давайте я пойду в ваш отель и налажу все как следует, а потом вы со­берете тех, кто мается зубами, и спустите курок.

— Нет... да, но... Он боялся, как бы не случи­

лось чего похуже. Пришлось его уговаривать. А на улице бесно­валась толпа, так что уговорить было не трудно. В конце концов я ушел, но вернулся невидимый и подслушал, как Гэлбрайт услав­ливается с шерифом.

Они между собой поладили. Все, у кого болят зубы, соберутся и рассядутся в мэрии. Потом Эбер­нати приведет прохвессора с ружьем и попробует всех вылечить.

— Прекратится зубная боль? — настаивал шериф. — Точно?

— Я... вполне уверен, что пре­кратится.

Эбернати уловил его нереши­тельность.

— Тогда уж лучше испробуйте сначала на мне. Я вам не дове­ряю.

Видно, никто никому не до­верял.

Я прогулялся до отеля и кое-что изменил в ружье, но тут по­пал в переплет, Моя невидимость истощилась. Вот ведь как скверно быть подростком.

Когда я стану на сотню-другую лет постарше, то буду оставаться невидимым сколько влезет. Но по­ка я еще не очень-то освоился. Главное — теперь я не мог обой­

тись без помощи, потому что дол­жен был сделать одно дело, за которое никак нельзя браться у всех на глазах.

Я поднялся на крышу и мыслен­но окликнул Крошку Сэма. Когда настроился на его мозг, попро­сил вызвать папулю и дядю Ле­са. Немного погодя с неба спус­тился дядя Лес; летел он тяже­ло, потому что нес папулю. Па­пуля ругался: они насилу уверну­лись от коршуна.

— Мне нужна помощь, — ска­зал я. — Прохвессор обещал одно, а сам затевает напустить сюда комиссию и всех нас обследовать.

— В таком случае ничего не поделаешь, — сказал папуля. — Нельзя же кокнуть этого типа. Дедуля запретил.

Тогда я сообщил им свой план. Папуля невидимый, ему все это будет легче легкого. Потом мы провертели в крыше дырку, чтобы заглянуть в номер Гэлбрайта.

И как раз вовремя. Шериф уже стоял там с пистолетом в руке (так он ждал), а прохвессор, по­зеленев, наводил на Эбернати ружье. Все прошло без сучка без задоринки. Гэлбрайт спустил ку­рок, из дула выскочило пурпур­ное кольцо света — и все. Да еще шериф открыл рот и сглотнул слюну.

— Ваша правда! З у б не болит! Гэлбрайт обливался потом» во

делал хорошую мину. — Конечно, действует, — ска­

зал он. — Естественно. Я же го­ворил.

— Идемте в мэрию. Вас ждут. Советую вылечить всех, иначе вам не поздоровится.

Они ушли. Папуля тайком дви­нулся за ними, а дядя Лес под­хватил меня и полетел следом, держась поближе к крышам, что­бы нас не заметили. Вскоре мы расположились у одного из окон мэрии.

З а л был набит, люди мучились от зубной боли, стонали и охали. Вошел Эбернати с прохвессором (прохвессор нес ружье), и все за­галдели.

Гэлбрайт установил ружье на сцене, дулом к публике, шериф снова вытащил пистолет, велел всем замолчать и обещал, что сей­час у всех зубная боль пройдет.

Я папулю, ясное дело, не ви­дел, но знал, что он на сцене. С ружьем творилось что-то немыс­лимое. Никто не замечал, кроме меня, но я-то следил вниматель­но. Папуля — конечно, невиди­мый — вносил кое-какие поправ­ки. Я ему все объяснил, но он и сам не хуже меня понимал, что

68

к чему. И вот он скоренько нала­дил ружье как надо.

А потом было смертоубийство. Гэлбрайт прицелился, спустил ку­рок, из ружья вылетели кольца света, на этот раз желтые. Я по­просил папулю выбрать такую дальность, чтобы за пределами мэрии никого не задело. Но внутри...

Что ж, зубная-то боль у них прошла. Ведь не может человек страдать от золотой пломбы, если никакой пломбы у него и в поми­не нет.

Но теперь ружье было нала­жено так, что действовало на все неживое. Дальность папуля вы­брал в самый раз. Вмиг исчезли стулья и люстра. Публике худо пришлось. У кого были вставные зубы, те и их лишились. Многих как будто наскоро обрили. К то­му же вся публика осталась без одежды. Ботинкш ведь неживые, так же как брюки, рубашки и платья. В два счета все в зале оказались голенькими. Но это пустяк, зубы-то у них перестали болеть, верно?

Часом позже мы сидели до­ма — все, кроме дяди Леса, — как вдруг открывается дверь и входит дядя Лес, а за ним, шата­ясь, прохвессор. Вид у Гэлбрайта был жалкий. Он опустился на пол, тяжело, с хрипом дыша, и тре­вожно оглядываясь на дверь.

— Занятная история, — сказал дядя Лес. — Лечу это я над ок­раиной городка и вдруг вижу: бежит прохвессор, а за ним — цельная толпа, и все обмотаны в простыни. Вот я его и прихва­тил. Доставил сюда, как ему хо­телось.

И мне подмигнул. — Оооох!.. — простонал Гэлб­

райт. — Аааах!.. Они сюда идут? Мамуля подошла к двери. — Вон сколько факелов лезут

в гору, — сообщила она. — Не к добру это...

Прохвессор свирепо глянул на меня.

— Ты говорил, что можешь ме­ня спрятать! Так вот, теперь прячь! Иначе пожалеешь! — завиз­жал Гэлбрайт. — Я... я вызову сюда комиссию.

— Ну вот что, — сказал я. — Если мы вас укроем, обещаете забыть о комиссии и оставить нас в покое?

Прохвессор пообещал. — Минуточку, — сказал я и

поднялся в мезонин к дедуле. Он не спал. — Как, дедуля? — спросил я,

С секунду он прислушивался к Крошке Сэму.

— Прохвост лукавит, — сказал он вскоре. — Желает всенепремен­но вызвать ту шелудивую комис­сию вопреки всем своим посулам.

— Может, не стоит прятать? — Нет, отчего же, — сказал

дедуля. — Хогбены дали слово больше не убивать. А укрыть беглеца от преследователей — право же, дело благое,

Может быть, он подмигнул — дедулю не разберешь. Я спустил­ся по лестнице. Гэлбрайт стоял у двери — смотрел, как в гору взбираются факелы.

Он в меня так и вцепился: — Сонк! Если не спрячешь... — Спрячу, — ответил я. Когда к нам ворвалась толпа

во главе с шерифом Эбернати, мы прикинулись простатами. По­зволили перерыть весь дом. Крош­ка Сэм и дедуля на это время стали невидимыми, их никто не заметил. И, само собой, толпа не нашла никаких следов Гэлбрайта. Мы его хорошо укрыли, как и обещали.

С тех пор прошло несколько лет. Прохвессор как сыр в масле катается. Но только нас он не обследует. Порой мы вынимаем его из бутылки, где он хранится, и обследуем сами.

А бутъглочка-то ма-ахонькая!

Переведа Н. ЕВДОКИМОВА

НЕСКОЛЬКО СЛОВ О ГЕНРИ КАТТНЕРЕ Когда в 1936 году Генри Каттнер (1914—1958) опубликовал свое первое про­

изведение, несколько читателей попросили сообщить, кто скрывается под псевдонимом «Генри Катдаер». Это было настоящее имя писателя, но, как нарочно, случилось так, что большинство своих последующих вещей он под­писал псевдонимами.

У Каттнера было качество, чрезвычайно нужное художнику, но все время его подводившее, — артистичность. Стоило какому-нибудь писателю его пора­зить, и сразу рождался цикл рассказов, вызванный этим художественным толчком. И в это же время у Каттнера возникали рассказы, написанные в не похожей ни на кого, лишь ему присущей манере. Все это писалось под разными псевдонимами. Сколько было псевдонимов, столько и Каттнеров. Но ни один из них не приобрел громкой славы. Славу приобрел только сам Катт­нер, когда выяснилось, что он воплощал в своем лице Льюиса Педжетта, Лоуренса О'Доннела, Кейта Хеммонда, Кельвина Кента, Пола Эдмонса и еще нескольких менее известных писателей. Сейчас Каттнер считается одним из классиков американской фантастики.

Перед вами — один из Каттнеров, автор многочисленных рассказов о се­мействе Хогбенов. В этой серии проявилась замечательная сторона дарования Каттнера — его способность создавать гротескные образы и ситуации. Если фантастика призвана переходить пределы привычного, Каттнер эту ее осо­бенность воплотил в высшей степени ярко и выразительно.

В этой серии (как и в некоторых других) Каттнер показал себя и как ум­ный социальный критик.

Хогбены — люди простые. Они, как говорится в театре, «органичны». Они, правда, могут сделать очень многое, но так, между прочим, потому что у них это получается как-то само собой. Никакой мудрености в них нет. И это их наивное убеждение позволяет отметить многие неприглядные стороны амери­канской жизни, скрытые от людей, ею замороченных, ко всему привыкших, ничего вокруг себя не замечающих. Хогбены живут многие столетия, и то, что обывателю кажется вечным, им представляется преходящим. К тому же они на других не похожи. «Мы — Хогбены, и других таких нет». Одно из самых больших зол современной американской жизни, всеобщая нивелировка, им не угрожает. И поэтому все вокруг — и власть предержащие, и те, кто под ними ходит, и чиновная наука, надутая, важная, и те, кто пытается сде­лать карьеру с их, Хогбенов, помощью, — представляется им смешным и нелепым.

Ю. КАГАРЛИЦКИЙ

69

сется голос: «Покупайте машины только м а р к и «симка». «Симка» — это гарантия вашей безопас­ности на дорогах».

Автор этого т р ю к а французский гимнаст Ж о з е Канда говорит:

— Я р е к л а м и р у ю не только машину, но и себя. Ведь не только машинам нужна реклама. Но, пожа­луй, еще одно такое выступление — и с меня хва­тит. С л и ш к о м м н о г о шансов сломать себе ш е ю . Но я не зря поработал. Этот сенсационный т р ю к п о м о г мне подписать выгодный контракт.

Что-то придется придумывать Ж о з е , когда истечет этот контракт?..

«Симка» гарантирует безопасность Ф и н и ш и р о в а л а последняя машина. Н ю р н б е р г с к и й

автодром постепенно успокаивался. Поутихли б о ­лельщики, разгоряченные только что завершившим­ся з а е з д о м . Четверть часа перерыва, четверть часа перед тем, как начнутся новые г о н к и , четверть часа для того, чтобы сделать ставку на следующий но­м е р , — м о ж е т , теперь повезет?

И вдруг на д о р о ж к у автодрома на о г р о м н о й с к о ­рости выскакивает машина. Похоже, что «симка», говорят знатоки. На ее к р ы ш е лежит человек. Пройдя к р у г , машина замедляет бег. Человек на к р ы ш е встает, прикручивает металлическую лестницу и начинает о с т о р о ж н о по ней взбираться. Наконец, взявшись р у к а м и за в е р х н ю ю перекладину лестницы, делает стойку. Смелый т р ю к — зрители не жалеют аплодисментов. Но представление еще не о к о н ч е н о . На д о р о ж к у выносят невысокий деревянный мос­тик. Машина двумя колесами стремительно въезжа­ет на него и мчится, накренившись набок. А чело­век, каким-то ч у д о м сохраняя равновесие — не только свое, но и машины, — д е р ж и т стойку. Зрители замирают. Тут уж не до аплодисментов: машина вот-вот должна перевернуться. «Симка» проходит десять, сто, триста метров и, наконец, принимает нормальное положение. Теперь-то уж зрители могут наградить б е з у м н о г о гимнаста ова­цией. Но, о п е р е ж а я аплодисменты, из динамиков не-

Путешествие в безумие Н е б о л ь ш а я шлюпка медленно, толчками продви­

гается по каналу л о н д о н с к о г о Гайд-парка. Д в о е в лодке гребут отчаянно неумело, поднимая тучи брызг. Группа журналистов скептически наблюдает за этой картиной, отпуская к о л к и е замечания в адрес гребцов. В лодке два английских журналис­та — Дэвид Д ж о н с т о н и Д ж о н Хоар, впервые взяв­шие в р у к и весла. Столь ш и р о к о е внимание они привлекли к себе потому, что незадолго до трени­р о в о к в Гайд-парке заявили о решении пересечь в небольшой ш л ю п к е Атлантику. Конечно, репортаж о п о к о р е н и и просторов Атлантического океана в х р у п к о й ш л ю п к е стал бы сенсацией. Какая газе­та, к а к о й ж у р н а л откажутся от такого материала? Итак, погоня за славой и, разумеется, повышенны­ми гонорарами... «Но чем кончится эта безрассуд­ная затея? Не к а ж д ы й опытный м о р я к отважится на подобное путешествие, а тут его собираются совер­шить совсем неподготовленные л ю д и . Это самоубий­ство!» Так комментировали английские газеты заяв­ление Дэвида и Д ж о н а .

Ну что ж, поднятый газетами ш у м не такое уж плохое начало, заявили кандидаты в «герои».

И вот 21 мая 1966 года шлюпка «Пюффен» п о к и ­нула берега А м е р и к и , чтобы с попутными ветрами, д у ю щ и м и в это время года с запада на восток, д о ­браться до Англии.

...Эскадренный миноносец военно-морских сил Ка­нады, зарываясь носом в в ы с о к у ю волну, держал курс на восток. До берегов Англии оставалось дня два пути.

— Ш л ю п к а за б о р т о м ! — раздался голос вах­тенного.

Среди волн блеснуло днище перевернутой ш л ю п ­ки и снова скрылось. Через полчаса шлюпка была поднята на борт. Она не затонула, очевидно, пото­му, что состояла из водонепроницаемых п е р е б о р о к . В о д н о м из отсеков был найден дневник, по кото­р о м у и установили личности погибших: Дэвид Д ж о н -стон и Д ж о н Хоар. Дневник вел Дэвид Д ж о н с т о н .

21 мая, 11 часов утра. Корабли п р о в о ж а ю т нас г у д к а м и . Д ж о н сидит на веслах. Вскоре берег с к р ы ­вается из глаз. Волна, плавно покачивающая ш л ю п ­ку, небольшая, но мы почти сразу стали ощущать признаки м о р с к о й болезни.

23 мая. Погода испортилась. Д ж о н клянет синоп­тиков, пообещавших нам ясные дни. Волны стали такими большими, что пришлось ставить плавучий якорь. Наконец-то встретили корабль. С него со­общили, что мы удалились всего на 20 миль,

В ПОГОНЕ ЗА СЕНСАЦИЕЙ * В ПОГОНЕ ЗА СЕНСАЦИЕЙ

В пасти косатки

25 мая. К нам подошел береговой катер. С п р о ­сили, нужна ли п о м о щ ь . Качка все больше и больше выматывает. У Д ж о н а , п о х о ж е , начинает портиться настроение.

4 июня. Весь день г р е б е м по очереди. Но кажет­ся, что стоим на месте — такой сильный встречный ветер.

6 июня. Впервые увидели акул. Боже, что за стра­шилища! Никогда не думал, что они настолько м е р з ­ки и противны.

10 июня. Сильный встречный ветер. Гигантские, с трехэтажный д о м , волны вот-вот о п р о к и н у т ш л ю п ­ку. Спасает только плавучий якорь.

29 июня. Плохой погоде не видно конца. В сере­дине дня Д ж о н с проклятиями бросает весла и в и з н е м о ж е н и и падает на дно ш л ю п к и . У меня т о ж е сдают нервы. Мы почти не разговариваем.

6 июля. Встречаем р о с к о ш н у ю яхту. С борта спрашивают, н у ж н о ли нам что-нибудь. Берем си­гареты — наши п о д м о к л и — и пиво. С т р у д о м от­гоняем желание бросить все к черту и перебраться на яхту.

22 июля. Д ж о н ругается, п р о к л и ­ная нашу затею. В душе я с ним со­гласен. Впервые мы з д о р о в о поссо­рились. Кончилось тем, что уселись спиной д р у г к другу.

16 августа. Вот у ж е три дня дует попутный ветер. Настроение улучши­лось. Подсчитываем, за с к о л ь к о дней нам удастся добраться до Англии.

3 сентября. Вышли на трансатланти­ч е с к у ю трассу. В воде попадаются какие-то к о р о б к и и прочий м у с о р . Надеемся на днях увидеть землю...

На этом записи обрываются. Д в о ­им в лодке не с у ж д е н о было уви­деть з е м л ю . Четвертого сентября разразился сильнейший ш т о р м . Д в о е самоубийц, как называли их перед отплытием опытные м о р я к и , нашли смерть в м о р с к о й пучине.

Р а з р е з а я плавником воду, косатка Ш а м у грациозно описывает к р у г и . Но вот появляется д р е с с и р о в щ и к Боб Ш е -пард. Он подходит к маленькой метал­лической платформе, нависающей над водой, и подзывает животное. Ш а м у подплывает к площадке. Высунувшись из воды, она раскрывает свою о г р о м ­ную пасть, усеянную острыми как брит­ва зубами. Ш е п а р д р е з к о наклоняется вперед и засовывает голову в эту пасть. На несколько секунд — так чтобы пуб­лика успела оценить т р ю к , а слабонерв­ные вскрикнуть от ужаса — д р е с с и р о в ­щик и Ш а м у замирают. Потом д р е с с и ­р о в щ и к выпрямляется и с улыбкой по­ворачивается к зрителям, а косатка, эффектно лязгнув зубами, г р у з н о шле­

пается в воду. Ш а м у была поймана у западного п о б е р е ж ь я Ка­

нады и доставлена в о к е а н а р и у м Сан-Диего (Кали­форния). Тогда она была еще совсем к р о ш к о й — три метра длиной, да и весила всего триста кило­граммов. Но время шло, и Ш а м у подросла — те­перь ее длина свыше пяти метров, а вес превыша­ет полтонны.

— Сейчас-то мы с Ш а м у д р у з ь я , — рассказывает Боб журналистам, — но вот поначалу я пережил немало неприятных минут. Не раз во время трени­р о в о к у меня создавалось впечатление, что Ш а м у с л и ш к о м торопится сомкнуть челюсти. Были такие мгновенья, когда казалось, что расстаешься с г о ­ловой.

— Ну, а вдруг?,. — задают часто вопрос д р е с с и ­р о в щ и к у .

Боб Ш е п а р д пожимает плечами: — От судьбы не уйдешь. А потом... п о т о м не так-

то просто лишиться всего, что принес м н е этот сен­сационный н о м е р .

В ПОГОНЕ ЗА СЕНСАЦИЕЙ • В ПОГОНЕ ЗА СЕНСАЦИЕЙ

71

МИХ. З У Е В - О Р Д Ы Н Е Ц Писатель М. Е. Зуев-Ордынец, о д и н из з а ч и н а т е ­л е й с о в е т с к о й п р и к л ю ч е н ч е с к о й л и т е р а т у р ы , — ста­р е й ш и й а в т о р ж у р н а л а «Boкpyг с в е т а » .

В 30-х годах М. Е. З у е в - О р д ы н е ц много е з д и л по У з б е к и с т а н у , Т а д ж и к и с т а н у и Т у р к м е н и и , ходил с г е о л о г о р а з в е д о ч н ы м и п а р т и я м и п о с т е п я м К а з а х с т а ­на. В д р а м а т и ч е с к о м э п и з о д е , к о т о р ы й лег в ос­нову его н о в о г о р а с с к а з а , о т р а з и л о с ь то в р е м я , ког­да в р е с п у б л и к а х С р е д н е й Азии в м е с т е с у к р е п л е ­н и е м С о в е т с к о й в л а с т и р е з к о м е н я л с я быт, в е с ь ук­л а д ж и з н и и на этом р а з л о м е р о ж д а л с я н о в ы й тип людей, д е я т е л ь н ы х , п р е д а н н ы х р е в о л ю ц и и и н е п р и ­м и р и м ы х к о в с е м п е р е ж и т к а м р а б с к о г о п р о ш л о г о .

то случилось в те годы, когда в степи еще белели пробитые пулей черепа чубатых семиреченских

казаков атамана Анненкова и разрубленные красноармейским клинком черепа жигитов алаш-ордынских полков «зеленого знамени», когда баи, удравшие в Синьцзян, присылали беднякам письма, именем аллаха всеблаго­го и всемилостивого грозили со­драть с них шкуру, если они не сохранят в целости байские стада и табуны.

Студент алма-атинского педин­ститута Нуржан Байжанов по­ехал на летние каникулы в аул к отцу. Целую зиму его учили многому-многому, ибо он гото­вился стать учителем одной из тех тысяч школ, что открывала Советская власть в степных ау­лах.

Вместе с Нуржаном поехала его жена Жаукен, студентка того же института и комсомолка. Они долго ехали по железной дороге, а когда ночью высадились на глу­хом полустанке, когда поезд ушел, когда умолк чугунный его грохот, разбросанный по степи, Жаукен, человеку городскому, стало не по себе. Вокруг лежала древняя страна, а в глубь ее вели лишь караванные дороги, старые как мир и как старый мир пло­хие.

72

Кагена, комсомольца в засален­ной юнгштурмовке, в розовых ситцевых шароварах, прежде зва­ли бы караван-баши, но теперь его именовали экспедитором сельпо. Каген подвел к полу­станку трех верблюдов, украшен­ных осмолдуками — желтыми, фиолетовыми, зелеными, красны­ми шерстяными плюмажами. Ког­да Каген приводил верблюдов на полустанок за товарами для сель­по, осмолдуков на верблюдах, конечно, не было, но сегодня плю­мажи развеваются в знак радо­сти, ибо великая радость для почтенного заведующего сельпо Мулдагалима Байжанова — приезд в родной аул любимого сына, первенца и студента Нуржана. И когда темно-дымчатые с черной гривой животные глухо, утробно урча, встали, покорные, на коле­ни, Жаукен, кутаясь в длинный шелковый шарф, хотя было плюс двадцать в лунной тени, жалобно посмотрела туда, где завязла во тьме красная точка хвостового фонаря поезда. Верблюдов она видела только на алма-атинских базарах...

Так тряслись они на жестких спинах верблюдов не день и не два, точно в шестнадцатом или десятом веке, останавливаясь только на ночь, окружая ночевку арканами из немытой овечьей шерсти, через которые не посме­ют переползти скорпионы и фа­ланги, и змея тоже побоится пе­револочить свой холодный жгут. А по обе стороны их пути лежала степь, темно-зеленая, чуть ли не черная древняя земля, пом­нившая и хана Аблая, и чингисха-новских монголов, и затерявших­ся во мгле веков огузов и кипча­ков. Жаукен смотрела ликующи­ми глазами на жаворонков, вы­рывавшихся, трепеща крыльями, из травы, на мчащиеся вдали стада джейранов и на беркута, надменно застывшего на краю дороги. А Нуржан, глядя на род­ные просторы, пожимал узкими плечами и говорил презрительно: «Азия!» И оттого, что он по-свое­му тянул первую букву и обры­вал последний слог, выходило особенно презрительно: «А-азья!»

Редкие встречные кланялись почтительно и робко щегольской пушистой кепке Нуржана, его большим роговым очкам, его зо­лотому зубу, а Жаукен махала встречным снятым с головы шар­фом, кричала весело и смеялась. И тогда Нуржану хотелось уда­рить жену за бесстыдство: разве так должна вести себя катын в присутствии мужа? Как-то Жау­

кен после одной из ночевок без­успешно пыталась вскарабкаться на верблюда, и тогда Каген, под­няв женщину сильными руками, опустил ее бережно на седло. Нуржан взбесился, засопел и двинулся на Кагена, чтобы отхле­стать арканом, но, посмотрев на широкие плечи экспедитора, остыл.

На пятый день пути, когда вер­блюжьи колокольчики охрипли от пыли, показался аул, легший у подножия гор. Жаман-Жол, что значит «плохая дорога», родной аул Нуржана... Проезжая по ули­цам, он смотрел прищуренными глазами мудреца и эпикурейца на низенькие глиняные кибитки, на низенькую мечеть, теперь лавку сельпо, в стенных нишах которой хранились когда-то коран и свя­тые книги шариата, а теперь лежат ботинки, рубашки, ситец; на убо­гий минарет — деревянную лест­ницу с площадкой, прибитые к де­реву, — теперь трибуну для аульных и волостных1 ораторов. Глядя на родное убожество, Нур­жан пожимал плечами, шептал брезгливо: «Я не вернусь сюда ни за что! Разве для этого я учусь в институте?»

При виде Нуржана на пунцово-плюмажном верблюде жители ау­ла выходили из кибиток, вытира­ли бороды руками и склонялись в низком поклоне жолдасу муга-лиму — товарищу учителю, а ре­бятишки бежали следом, задирая в восторге рубашонки выше пупа, крича неистово: «Урля-я!» От та­кого почета глаза студента за­блестели, как лакированные, и он, чуть подумав, перерешил: «Я вер­нусь сюда, но через десять лет, когда здесь будут рестораны, ста­дионы и кино. Показать бы им сейчас «Медвежью свадьбу» или «Процесс о трех миллионах». Уй-бай-ой! Какие два жулика в этой картине!»

С этими мыслями Нуржан подъ­ехал к родительскому дому, где встретили его злой лай собаки, бегавшей по плоской крыше ки­битки, и приветственные слова отца, вышедшего за ворота, ибо в дом прибыл поистине «нуржан», то есть луч души отца, то есть первенец. Они поцеловали друг друга в плечо, а Жаукен отпра­вилась, конечно, на женскую по­ловину, где мать и сестра Нуржа­на тотчас начали удивляться ее часам, ее пудренице, ее походке, легкой, как песня, как дым кост­ра, не спутанной рабьими одеж­дами. Золовка подняла с детским бесстыдством юбку Жаукен, что­бы узнать, носит ли она подобно

всем правоверным женщинам шаровары, и завопила, потрясен­ная:

— О сестрица! Почему такие коротенькие?

Утром следующего дня, едва рассвет спустился с гор в доли­ну, старый Байжанов начал гото­виться к тою, к такому пиру, будто его первенец родился во второй раз. Слышно было, как старик говорил кому-то в сосед­ней комнате:

— Значит так... Возьми в лав­ке пятьдесят килограммов риса и пятьдесят килограммов муки, два­дцать килограммов сахару, масла сливочного ящик, чаю пять кило­граммов. Чай бери высшего сор­та. Водки три ящика возьми, ма­ло будет — еще возьмем. Заре­жем двух бычков и пяток бара­нов. Хватит? Нет, зарежем семь баранов!

— Вай, сколько же гостей бу­дет? — удивилась Жаукен.

— С пяти аулов лучшие и нуж­ные люди приедут, — самодо­вольно улыбнулся Нуржан. — Че­ловек сто, не меньше. Что мы, нищие? А попробуй не устрой той — любая старуха плюнет в лицо и отцу и мне.

На дворе закипели такие котлы,-в каких в Алма-Ате варят ас­фальт, а отец и сын начали оде­ваться для приема гостей. Старый Байжанов вышел на двор нама­тывать чалму, ибо легчайшей ан­глийской кисеи было не меньше двадцати метров и в комнате с нею не справиться. Жена стари­ка стояла в дальнем углу двора и держала конец кисеи, а Мул-дагалим, медленно поворачиваясь и приближаясь к жене, накручи­вал на голову контрабандную кисею.

— Только муллы и купцы носи­ли чалму! — сказала с презре­нием Жаукен и гневно отверну­лась.

— Отец и есть советский купец, а раньше был муллой, — гордо ответил Нуржан. — Он у нас ученый, в Казани в медресе учил­ся, в Мекку ездил. Удостоился чести поцеловать черный камень пророка. Ты будь с ним почти­тельной, ты свои комсомольские замашки брось!

Жаукен не ответила, лишь гля­дела на мужа широко раскрыты­ми глазами.

На дворе, на коврах, перед большими белыми скатертями, расстеленными по траве, сидело не меньше ста гостей. Мулдага-лим Байжанов, уважаемый заве­дующий сельпо, вышел к гостям в

73

Рисунки П. ПАВЛИНОВА

огромной снежно-белой чалме, потому белой, что это цвет мул­лы, ишана и прочих ученых и благородных людей, и потому огромной, что величина чалмы на­

ходится в прямой зависимости от заслуг перед исламом головы, но­сящей ее. Вышел Нуржан, и Жау-кен не узнала мужа. Куда дева­лись пиджак, брюки дудочками и

74

остроносые ботинки «джимми». На нем был бархатный пунцовый халат, перевязанный ниже талии шелковым дорогим платком, ноги обуты в узкие лаковые сапожки

на высоких тоненьких каблучках, отчего походка его стала омерзи­тельной: танцующей и вихляю­щей. На голове — роскошная, ши­тая золотом тюбетейка. От преж­него Нуржана остались только большие роговые очки да золотой зуб.

После большого полуденного намаза начался той. И когда пе­ред гостями поставили пиалы с шипящим майским кумысом, ста­рый Мулдагалим сказал насмеш­ливо сыну:

— Расскажи, сынок, мусульма­нам, как учили тебя твои про­фессора. Научили они тебя чему-нибудь хорошему? При рождении на шею тебе повесили стихи про­рока, и лучше бы тебе учиться не у профессоров, а у шейхов и быть тебе не студентом, а мулла-вичи 1.

Гости дружным гулом голосов одобрили слова уважаемого за­ведующего сельпо. А он продол­жал:

— В Бухаре, в бухарских мед­ресе, вот где наука! В Бухаре святость! Наш пророк — да бу­дет он благословен вовек — в ночь своего восхождения на небо, увидев с высоты Бухару, сказал: «Бухара — моя вотчина!» В Бу­харе законы аллаха пребывают незыблемо. В Бухару дороги для ереси и безбожья заказаны.

— В Бухару скоро проведут водопровод! — громко сказала Жаукен. — А святая Бухара пи­ла гнилую, заразную воду.

— Иншалла! Если захочет это­го аллах, — ответил, поглаживая-бороду, заведующий сельпо, даже не посмотрев на сноху. Она си­дела рядом с мужем, а ее место за спиной мужчин, где женщины, дети и собаки ловят недоглодан-ные кости. И, снова поглаживая бороду сальными руками, заве­дующий сельпо сказал: — Да бу­дет вовеки благословен закон Магомета, священный шариат — совесть народа.

— Шариат шестьсот лет был в степях, а накормил он бедня­ков? — дерзко откликнулась Жа­укен.

Старый Мулдагалим, промолчал с застывшей на сытом лице оби­дой. И Нуржан был невесел и зол, хотя острый хмель водки, выпитой вопреки шариату, бур­лил в его теле. Ох, эта Жаукен!..

Когда опустошены были два ящика водки и съедены два кот­ла вареной баранины, русский бухгалтер сельпо, несмотря на жару, в лисьем малахае и уже

1 Ученик медресе.

вдребезги пьяный, забормотал слюняво:

— У большевиков все хорошо, все хвалю, кроме запрета дер­жать табуны лошадей и устраи­вать конские ярмарки.

Бухгалтер когда-то был купцом первой гильдии, крупным торгов­цем лошадьми. Сыто рыгнув, он добавил:

— И кроме запрета устраивать кокпары. Какой же праздник без козлодранья?

— Кокпары сегодня будет! — коротко и твердо ответил старый Байжанов.

Когда бешбармак из всех кот­лов был съеден, все сабы1 с ку­мысом опорожнены, а водка вы­пита до последней бутылки, гости отправились на кокпары. Пошла на кокпары и Жаукен, пошла ря­дом с мужем и на ходу выгова­ривала ему:

— У вас в Жаман-Жоле нет Советской власти? Кокпары зап­рещено, ты это знаешь, и ты со­ветский педагог!

А Нуржан вдруг закричал визг­ливо:

— Сзади иди! За женщиной пыль глотать буду? Чему тебя мать учила?

Жаукен остановилась, посмот­рела молча на мужа и свернула в сторону. Она пошла к малень­кому холму, на котором сидели в одиночестве аульные комсомоль­цы. Их было всего пятеро, шесто­го — экспедитора Кагена — на холме не было. А место Нуржана было на белой кошме, среди тор­жественных бород аксакалов, су­дей кокпары. Нуржан сел рядом с отцом и пьяным бухгалтером, почетным гостем.

— Какой приз победителю бу­дет? — спросил он.

Бухгалтер оживился: — Самый лучший приз! Чет­

верть водки, доска кирпичного чая и будильник.

— Уй-бай, разве это приз? — скорбно покачал головой старший Байжанов. — Вот прежде призы были: девять коней, девять коров, девять овец и юрта из белой кошмы. Вот это приз! Целое бо­гатство!

— Не пора ли начинать?—осо­ловело пробубнил бухгалтер. — Жарко становится.

— Уже начали, — ответил Нур­жан.

Зрители, сотен пять — не мень­ше, разместились на холмах, об­ступивших круглую ровную доли­ну. И в долине этой появился одинокий всадник, древний седой

1 Кожаный мешок из шкуры, цели­ком снятой с лошади.

старик. Он выехал на середину и замер в торжественном ожида­нии. Тогда из-за холмов показа­лись всадники, много всадников, может быть, целая сотня. Полы их рубах и халатов были заткнуты в шаровары, а на головах — тол­стые, на вате, малахаи, потому что они будут в схватке бить друг друга по голове камчой. Их кони шли медленным, танцующим ша­гом цирковых лошадей. Стойкие и храбрые кони степей. Мясо их жестко, жила туга, а сердце — как брус литого металла. Зрители встретили лихих жигитов воплями радости и нетерпения, гадая о возможном победителе.

А Нуржан не радовался. Его мучили неостывшая злость на жену да изжога от нелуженых котлов, из которых он ел бешбар­мак. Он ввинтил равнодушно в уголок губ папиросу к, поблески­вая стеклами очков, сказал:

— Футбол — это спорт, да! Бокс тоже спорт. А камчами друг друга бить, конями друг друга топтать, какой это спорт, э? А-азья!

— Живая смерть, чего и тол­ковать! — весело согласился бух­галтер.

А старый Байжанов разочаро­ванно вздохнул. Он привел на кокпары жеребца огненно-рыжей масти. Жеребец стоял под седлом и в уздечке, выложенной бирю­зой, у подножия холма. Огненно-рыжий жеребец негоден для ра­боты. Из него сделали зверя, его долго держали в темноте, и он сейчас как бешеный, он в ярости от света, от криков, от ржанья лошадей в долине. Но, взглянув на сына, на его бледные руки, на его нежно-сметанное лицо, на его очки, старший Байжанов вздох­нул: «Нет, не поскачет!..»

Всадники собрались вокруг ста­рика, он ведет пёстрый отряд к бывшему минарету. Сейчас с этой трибуны упадет на головы всад­ников лак — зарезанный, но еще извивающийся в судорогах ко­зел. И тот, кто, схватив тушку, сумеет пробиться с нею, не отдав ее другому, к белой кошме су­дей, — тот выиграл. Зрители сти­хают. Всадники берут камчи в зубы, освобождая руки., Всадники сдержанно спокойны, они сгусток охотничьего терпения. Но неспо­койны их кони. Скакуны бьют ко­пытами, еще до скачки покры­ваясь горячей пеной.

И вот с трибуны, раскачав, бросают зарезанного козла вниз, на сотни ждущих рук.

Всадники сбиваются в мяту­щийся клубок, хватают окровав-

75

В БЛИЖАЙШИХ НОМЕРАХ ЖУРНАЛА БУДЕТ ОПУБЛИКОВАНА ФАНТАСТИЧЕСКАЯ ПОВЕСТЬ СКОТТА ФИЦДЖЕРАЛЬДА

«АЛМАЗ ВЕЛИЧИНОЙ С ОТЕЛЬ «РИЦ».

«Под ногами у них разверзлась громадная яма, имевшая форму чаши с крутыми стенками, видимо, из полированного стекла; на слегка вогнутом дне стояли человек двадцать пять в полугражданском, полувоенном — авиаторы. Их лица, обращенные вверх с выражением гнева, злобы, отчаяния, циничной насмешки, обросли длинной щетиной...»

лепную тушку, а задние напира­ют на них всей силой бешеных коней. Зрители начинают волно­ваться с первых секунд игры, ибо в козлодранье начальные минуты могут быть так же остры, как и заключительные.

Кони, пьяные от битвы, зади­рая вверх морды, воют, визжат страшными, не лошадиными голо­сами, по-звериному зубами рвут тело врагов, а люди, тоже исходя воем, дерутся, душат друг друга, хлещут камчами. Грохот кокпары ударялся в холмы и отлетал во­инственным эхом. Клубок тесно сцепившихся коней и людей пере­катывался из одного конца доли­ны в другой. Из пыли выплески­

вались взмахи камчей, оставались лежать на земле сбитые соперни­ками всадники с переломанными ногами, руками, ребрами и про­битыми черепами.

Нуржан слушал этот шум всем телом, и в теле его рождалось эхо. На скулах дрожали мускулы, пальцы перебирали бархат хала­та, а глаза светились под очками, как свечи, взволнованные сквозня­ком.

Вот из свалки вырвался одино­кий жигит, и зрители заспорили, кто он, летящий к победе, умчав­ший от соперников славу. Сидев­шие вокруг Нуржана били кула­ками в грудь со всего размаха — ах!., гах!.. — и ждали в тревоге

чьей-нибудь победы или смерти. Лихорадка их нетерпения проник­ла в Нуржана и разлилась в его крови, как вкрадчивый хмель ви­на, как одурь терьяка. Он нава­лился на плечи сидящих впере­ди, как наваливались на его пле­чи задние, тискал, щипал их взбе­сившимися пальцами и дико вож­делел чьей-нибудь смерти.

А всадник, вырвавшийся из свалки, несся весь в пыли и в крови к белой кошме судей, при­жав лак ногой к седлу. И Жау-кен ахнула, увидев на этом всад­нике юнгштурмовку и розовые ситцевые штаны.

— Плохо воспитательную рабо­ту ведете, — строго сказала она

комсомольцам. — В кекпары ком­сомолец участвует. Какой пример даете?

— Ой, Жаукен! Какой казах не поскачет на кокпары?

— Он же комсомолец! — Он степняк, он жигит! — Сначала комсомолец, потом

жигит. Пора ломать эти привыч­ки!

Комсомольцы виновато молчали. Л когда люди, сидевшие вокруг

Нуржана, криками назвали имя жигита, великолепное, отныне ле­гендарное имя победителя — экс­педитора Кагена, — Нуржана за­топила темная, звериная, ревни­вая злоба. Кровь кинулась в го­лову, застлала слух, затемнила глаза. Размахивая руками, что-то выкрикивая, побежал он с холма вниз. Он сорвал на бегу бархат­ный халат, оставшись только в рубашке, подпоясанной ремеш­ком с висевшим на нем ножом-псяком, сорвал очки и вскочил в седло. Он затянул повод, и огнен­но рыжий конь словно зажегся под ним, пошел боком, мелко пе­ребирая ногами, будто конфу­зясь, пока Нуржан не ожег его с пьяной беспощадностью камчой. Он не слышал, как отец закричал вслед дрогнувшим голосом:

— Ну! Заставь, сынок, всех глотать пыль!

Ветер скачки зашипел в ушах, серо-замшевые от пыли лица всадников прыгнули в глаза, он ворвался в потную, горячую тес­ноту кокпары, но тотчас, немило­сердно полосуя огненного жереб­ца камчой, вырвался из тесноты и понесся в погоню за Кагеном.

Экспедитор был умен и коварен.

Он не уходил далек© вперед, не тревожил преследующих, остав­ляя им надежду, лишь бил кам­чой по передним ногам опасно приближавшихся коней, срывая их бег. Студент и экспедитор поч­ти лежали на шеях лошадей и, казалось, не скакали, а летели над землей. Нуржан нагнал со­перника, потянулся к окровавлен­ной шкуре, но Каген ловко пере­кинул козла на левую сторону седла, стегнув Нуржанова жереб­ца по коленкам камчой. Ненавидя Кагеновы руки, осмелившиеся прикоснуться к Жаукен, а сейчас отнимающие победу, Нуржан вы­хватил псяк и всадил его в круп Кагенова коня. Обезумев от бо­ли, конь вскинул зад, а Каген, взмахнув руками, опрокинулся на спину и, потеряв стремена, сва­лился с седла. Нуржан тотчас ту­го затянул повод, почувствовал, как плавная сила взмыла его кверху, и обрадовался, увидев под собой, под копытами взвив­шегося на дыбы огненного же­ребца, потное и пыльное лицо Кагена.

Пьяный бухгалтер вскочил и заорал: «Гляди, гляди! А ну да­вай, давай! Ай да молодец Нур­жан!» А старый Байжанов закри­чал тонко от радости и ударил бухгалтера малахитовыми четка­ми, видя, как жеребец сына топ­чет, дробит копытами упавшего на землю Кагена.

Нуржан мчался уже с лаком к холму, где сидели на белой кошме судьи; он будет теперь пить кумыс со стариками — ве­ликая честь для лучшего наезд­ника... Жаукен спустилась с хол-

ма и, повязывая на ходу голову длинным шарфом, пошла не на­встречу победителю, имя кото­рого Нуржан Байжанов, а на дорогу, ведущую к полустанку.

Она уходила не спеша, ровно, спокойно, не оглядываясь, как уходит бесповоротно решивший. За аулом ее нагнали на телеге комсомольцы.

Нуржан Байжанов не вернулся в пединститут. В Жаман-Жол приехали милиционеры и увезли его в город. А на могилу Кагена стали приходить паломники и больные, ищущие исцеления, ибо убитые в кокпары считаются свя­тыми. Но это скоро прекратит­ся — и кокпары и паломничество. В Жаман-Жоле выстроена школа, и на днях приезжает учитель, комсомолка Жаукен.

МАСКА С ОСТРОВА СИТКА (К первой странице обложки)

77

астительные краски — а их было три, самых любимых: чер­

ная, красная и сине-голубая, — прочно проникали в кожу. Теперь ничто: ни солнце, ни сырой оке­анский ветер, ни снежный вихрь — не сотрет магических знаков ша­манского передника. А знаков много, и не все они поначалу бы­ли ясны взгляду этнографов, за­интересовавшихся искусством оби­тателей острова Ситка — индей-цев-тлинкитов. Центральное изоб­ражение передника угадывается быстрее всего. Это ритуальная маска: квадратное лицо, корона, условно, в шахматном порядке на­рисованные зубы. А вокруг? Во­круг расположены странные гео­

метрические фигуры с кружками и овалами в центре. Позднее появи­лось название для этих знаков — «глазной орнамент». Тлинкиты больше всего любили изображать на своих праздничных одеждах глаза. Широко открытые, прищу­ренные, зоркие и отрешенные — очень много разных глаз, взгля­дов. Ученые объясняют это по-разному. Тлинкиты — охотники и рыбаки. А для охотника и ры­бака самое, должно быть, важ­ное — острый, удачливый глаз, помогающий в суровой борьбе с океаном, с ловким зверем... Но возможно и другое объяснение: человек, затерянный посреди рав­нодушной водной пустыни, не хо­

тел смириться с тем, что он оди­нок и заброшен. Он жил в уве­ренности, что за его бедами и уда­чами следят иные живые сущест­ва. Они смотрят за ним отовсюду то с сочувствием, то в раздраже­нии, то с безразличием...

Когда во второй половине про­шлого века на остров Ситка выса­дилась русская экспедиция, гости отнеслись к быту и искусству тлинкитов с уважением и внима­нием. Видимо, у начальника экс­педиции Максутова был добрый глаз: он привез в Россию из Се­верной Америки целую этногра­фическую коллекцию, многие экс­понаты которой являются в наше время музейными реликвиями.

НА ТРЕНИРОВКУ С СОБАКОЙ

Любители легкой атлетики хорошо знают английских бегунов Энн Паркер и ее мужа Роберта Брайтуэлла. На Олимпийских играх в Токио Энн установила новый мировой рекорд в беге на 800 метров; Робби, отлично пробежав последний этап эстафеты 4x400 метров, вывел свою команду на второе ме­сто. И вот теперь супруги Брайтуэлл решили раскрыть секрет своего успеха. Они трени­ровались вместе со своей собакой. «Правда, пес обычно прибегал к финишу первым, — рассказывают супруги, — но мы старались не очень уж отставать».

ГАДАНИЕ... ПО ФИНАНСОВЫМ ОТЧЕТАМ

Д в а д ц а т ь тысяч гадальщиц и га­дальщиков в Японии, и у каждо­го по горло работы! Одни, стоя на углу улицы, за пару сот иен порекомендуют, как назвать сына. Другие, как, например, Кототома Фудзита, принимают в роскошной токийской конторе (двадцать ми­нут — 270 долларов), где дают деловые консультации.

Многие фирмы — и мелкие и крупные — консультируются с га­дальщиками по всякому поводу: начиная с цвета упаковки до на­звания товара.

Ничего таинственного или маги­ческого во всесилии гадальщиков, однако, нет: их советы основыва­ются на прекрасной ориентировке в торгово-промышленных делах, регулярном чтении финансовых и биржевых бюллетеней, а не на толковании гороскопов и колдов­ских манипуляциях. Используя ве­ру многих японцев в приметы и предсказания, гадальщики дела­ют свой бизнес.

ВЕНЧАНИЕ В ВОЗДУХЕ

Воздушные гимнасты из канадского города Лондон Фрэнк Клерк и Рути Энгфорд свое бракосочетание решили совершить в... воз­духе. К тому же, рассудили молодые, это неплохая реклама для будущего семейного номера. И вот перед глазами многочислен­ных зрителей на спущенных с вертолета тросах произошел обряд бракосочетания. На­дев невесте обручальное кольцо, жених сде­лал сальто и повис головой вниз. На земле их уже ждал свадебный подарок — выгод­ный контракт в столичном цирке. В общем трюк в воздухе удался.

ЛЕЧИТЕСЬ СЛЕЗАМИ

Поплачь — легче станет» — под это ходячее выражение шведский стоматолог Юхан Нурдберг под­вел научную базу. Плач, по его мнению, снижает давление крови в десне, а следовательно, давле­ние на зубной нерв. Правда, окон­чательно проблему зубной боли этот способ не разрешает.

ЛЫЖИ, В КОТОРЫХ МОЖНО

СТИРАТЬ БЕЛЬЕ

Если вам не везет с лыжами, попробуйте спуститься с горки на двух тазах. Девочке, которую вы видите на снимке, удалось это с первой же попытки.

С ЛАССО НА НАСЕКОМОГО

Именно гак охотится один из видов пауков, живущий в Авст­ралии. Подкравшись к своей жерт­ве, паук ловко набрасывает на нее свою единственную паутинку с кап­лей смолы на конце. Смола обво­лакивает насекомого и парализу­ет его. А тут подоспевает и сам паук.

ЛИСТАЯ СТАРЫЕ СТРАНИЦЫ

„Вокруг света", 1908 год

ЛЕЧЕНИЕ НА ЧЕТВЕРЕНЬКАХ

Некоторые из лондонских врачей на­ходят, что человек подвержен многим болезням, которых не бывает у чет­вероногих животных, только благода­ря тому, что тело его имеет верти­кальное положение, которое действует вредно на разные мускулы и органы.

Врачи эти пришли к заключению, что для человека было бы в высшей степени полезно каждый день, по крайней мере полчаса, прогуливаться на четвереньках.

Многие уже пользуются этим мето­дом лечения. Недостает только того, чтобы они во время этих прогулок щипали еще. и травку. В добрый час!

ГИГАНТСКИЕ ПАСХАЛЬНЫЕ ЯЙЦА

Один английский лорд заказал лондонскому кондитеру подарок для своей невесты в виде гигантского яйца. Это шоколадное яйцо имело 3 мет­ра высоты и 1 метр 50 сантиметров в окружности. Яйцо-гигант было на­полнено 500 фунтами конфет. Яйцо было отправлено в Капштадт (Кейп­таун). Носилки, на которых его пере­несли на пароход, несли 7 человек.

Но рекорд по величине побило пасхальное яйцо, поднесенное во время второй империи одной знаме­нитой французской актрисе. Оно со­стояло из обручей, обтянутых полот­ном, и имело дверцу. Его привезли на огромных дрогах. Когда актриса открыла дверцу, внутри яйца оказа­лась коляска, запряженная парой, с кучером, невозмутимо восседавшим на козлах.

ОГНЕОПАСНОЕ ПОСОБИЕ

Учитель одной из сиднейских школ Уилфред Рискин удовлетво­рен — отныне его питомцы могут наглядно убедиться, во сколько раз миллион больше единицы, де­сятка, сотни и так далее. Гора спичек, собранная школьника­ми, — ровно 1 000 000 спичек, — служит превосходным учебным пособием. Педагог доволен. Но вряд ли его восторг разделят по­жарные.

НА СВОЮ ГОЛОВУ

Австралийский фермер Линдей Смит научал свою обезьянку по имени Джонни выполнять различ­ную мелкую работу по хозяйству. Фермер был доволен: хороший по­мощник, к тому же и денег не требует. Однако вскоре Смиту прислали повестку об уплате на­лога за Джонни, как за батрака...

ТРИ ЧАСА МОЛЧАНИЯ

Американский композитор Джон Кейдж создал новое музыкаль­ное произведение — «Сонату мол­чания». Исполнение сонаты за­ключается в том, что пианист три раза поднимает и опускает крыш­ку рояля. И слушателям стано­вится ясно, что сочинение состоит из трех частей.

ПОДВОДНЫЙ ХУДОЖНИК

Картины калифорнийского ху­дожника Чарли Томпсона расхо­дятся, как горячие пирожки. По­купателя привлекает прежде всего способ, которым Томпсон создает свои творения. Облачившись в скафандр, Чарли опускается на морское дно и там устанавливает свой мольберт.

Согласитесь редко, кому прихо­дится рисовать под водой.

Рисунки В. ЧИЖИКОВА

ИСПЫТАНИЕ НА ПРОЧНОСТЬ

Одна итальянская фирма для испы­тания своей продукции выбрала быв­шую олимпийскую трассу бобслея в Кортина д'Ампеццо.

Сорвавшись со старта, машина сра­зу же развивает бешеную скорость. Большая крутизна, резкие поворо­ты — все это делает испытание не­обыкновенно трудным.

КИСЛОРОДУ, КИСЛОРОДУ!

На многих оживленных перекрест­ках Токио регулировщики стоят теперь в кислородных масках. Управление по­лиции решило дополнить униформу масками после того, как в нескольких случаях стражи порядка падали в об­морок. Ведь они вынуждены часами дышать воздухом, отравленным вы­хлопными газами.

МИСТЕР ИКС

„Джентльмены, я предлагаю пере­именовать те улицы, которые носят имена людей, никому в нашем городе не известных!» — заявил мэр амери­канского городка Окмальджи. Отцы города с восторгом приняли предло­жение и первой переименовали Напо­леон-стрит.

КУРЬЕЗНЫЙ ОБЫЧАЙ

В Бекингеме, в Англии, существует очень курьезный обычай взвешивать городского голову и городских совет­ников до их вступления на службу и по окончании ее. Уменьшение веса считают признаком усердной работы на благо своих сограждан. Замеча­тельно, что еще ни разу ни один из городских советников не прибавил в весе: все убавляют его. Вероятно, при первом взвешивании они бывают чересчур полны проектами всевоз­можных благих начинаний.

ПРИЧУДЫ БОГАТЫХ АМЕРИКАНЦЕВ

В Америке происходит в настоящее время вакханалия роскоши, в которую все глубже А глубже погружаются богатые и состоятельные классы заат­лантической республики.

За последние десять лет американ­ские крезы, главным образом их же­ны, купили на два с половиной мил­лиарда рублей одних только драгоцен­ных камней. Особенно грандиозные суммы были уплачены за роскошные жемчужные ожерелья.

Один американский миллиардер со­орудил у себя в Нью-Йорке дом, в котором все водопроводные трубы и краны — из чистого серебра, а ван­ная комната облицована лучшим кар­рарским мрамором. В спальне у этого миллиардера стоит кровать из чистой слоновой кости с дорогими художе­ственными инкрустациями из золота. Стоимость этого ложа около 600 ты­сяч рублей. Стены спальни выложены эмалью и чеканным золотом, а зана­веси представляют собой гобелены по пятнадцать тысяч рублей штука.

Об одной нью-йоркской леди, обо­жающей обезьян, газеты рассказы­вают не менее любопытные вещи. У нее около десяти штук этих жи­вотных, и содержание их обходится ей в год в 40 тысяч рублей. Эти че­твероногие едят и пьют на серебре и спят на шелку; в хорошую погоду их вывозят кататься на кровных ры­саках.

С О Д Е Р Ж А Н И Е И. БЕЛОУСОВ — О т к р о й с я , о к е а н ! 1 Летопись открытий советской океанологии 2 Советские названии на планете «Океан» 4 Причуды п р и р о д ы 7 Л, РЕПИН — Подводный робот-геолог 9 A. Н. Ф О Р Д — Д е р е в о 10 Загадки, п р о е к т ы , открытия 12 Г. ВЛАДИМОВ, В. ОРЛОВ — М у р м а н с к 12 М. ПОРТНОЙ — М у р м а н с к и й р и т м 15 АРТУР К О Н А Н ДОЙЛЬ — Загадка Т о р с к о г о моста 18 «Кают-компания» «Вокруг света» 29 Ю. Л О Щ И Ц — Следы на снегу 32 Л Ю Ц И А Н ВОЛЯНОВСКИЙ — Черные следопыты найдут меня 38 Г. СВЕТЛОВ — Как ш т у р м у ю т Ф у д з и я м у 42 B . Д Р У Ж И Н И Н — К р у ж е в н и ц а Амелия . 4 4 М О Р И С КЕЙН — Неласковый триумвират 46 В. БУЛЫГИН — Старик 49 Е. ФЕДОРОВСКИЙ, В. ГОЛОВЧЕНКО — О г н и г о р ы Митридат . 50 О б ы к н о в е н н ы й б и з н е с .

ВЛ. БОЛЬШАКОВ — «Купцы смерти» 54 А. ЛЕМБЕРГ, Ж. ГИЛЛО — Пистолет-пулемет за 300 к р о н 55 Д Ж . БЕНСИ — П р о д о л ж е н и е следует? 57

Г. ЕРЕМИН — Тайна М о н с е г ю р а 58 ПЬЕР РОНДЬЕР — А л м а з 60 На меридианах Родины 62 ГЕНРИ КАТТНЕР — П р о ф е с с о р о м меньше 64 Ю. КАГАРЛИЦКИЙ — Н е с к о л ь к о слов о Генри Каттнере . . 69 «Симка» гарантирует безопасность . 70 Путешествие в б е з у м и е 70 В пасти косатки . 71 М И Х . ЗУЕВ-ОРДЫНЕЦ — К о к п а р ы в Жаман-Жоле 72 М а с к а с острова Ситка 77 Пестрый мир 78 Листая старые страницы 78 В, ОСТРОВСКИЙ — Л ю б о в ь и м о р с к и е к о р о в ы 80 На охотничьих тропах . . 3-я стр. обл.

Н а п е р в о й странице обложки: остров СИТКА. Кожаный передник с изображением ритуальной маски индейцев-тлинкитов, хранящийся в Музее антропологии Московского университета. (См. заметку на стр. 77.)

Главный редактор В. С. САПАРИН Ч л е н ы р е д а к ц и о н н о й к о л л е г и и : В . И . АККУРАТОВ, И. М. ЗАБЕЛИН, М. М. КОНДРАТЬЕВА, В. Л. КУДРЯВЦЕВ, А. А. НО-ДИЯ (заместитель главного редактора), К. Г. ПАУСТОВСКИЙ, П. Н. РЕ ШЕТОВ, Ю. Б. САВЕНКОВ (ответственный секретарь), А. И. СО­

ЛОВЬЕВ, В. С. ЧЕРНЕЦОВ, Л. А. ПЕШКОВА, В. М. ЧИЧКОВ.

Оформление В. Чернецова и Т. Гороховской

Рукописи не возвращаются. Технический редактор А. Бугрова

ИЗДАТЕЛЬСТВО ЦК ВЛКСМ «МОЛОДАЯ ГВАРДИЯ»

Наш адрес: Москва, А-30, Сущевская, 2 1 . Телефон для справок — Д 1-15-00, доб. 2-29; отделы: «Наша Родина» — 4-09; иностранный — 2-85; литературы — 3-58; 3-93; н а у к и — 3-38; писем — 2-68; иллю­

страций — 3-16; приложение «Искатель» — 4-10.

Сдано в набор 10/VI 1967 г. Подп. к печ. 20/VII 1967 г. А01284. Формат 84xl087i6. Печ. л. 5 (усл. 8,4). Уч.-изд. л. 12. Тираж 2 600 000 экз.

Заказ 1054. Цена 60 коп. Типография изд-ва ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия»,

Москва. А-300 Сущевская. 21.

ЛЮБОВЬ И МОРСКИЕ

КОРОВЫ

Очень прошу Вас прислать хо­тя бы несколько слезинок морской коровы. Я зарабатываю не так уж много, но готов заплатить за них сколько потребуется. Мой адрес-улица Сутомо, дом номер..., город Палембанг, Южная Суматра».

Далее следует подпись, которую мы опускаем, дабы уберечь от ог­ласки чужую сердечную тайну. Автор письма изнемогает от не­разделенной любви. Последняя его надежда — колдовское зелье, с помощью которого самый (как бы это помягче сказать?..) не­привлекательный мужчина может приворожить сердце самой гордой на свете красавицы. А слезы мор­ской коровы считаются важней­шим ингредиентом такого снадо­бья.

Чаще всего морских коров — водных млекопитающих, похожих на тюленей, вылавливают рыбаки, живущие на восточном побережье Калимантана. Именно поэтому по­током поступают письма, адресо­ванные руководителю ведомства рыбной промышленности. Каждое письмо — мольба о помощи, ис­поведь несчастной любви. Дело дошло до того, что руководитель ведомства вынужден был опубли­ковать в газетах официальное оп­ровержение: мы, мол, слезами морских коров никогда не торго­вали и торговать не будем.

Крупный чиновник в городе Са-маринда со всей ответственностью заявил корреспонденту агентства Антара, что вера в чудодей­ственную силу слез лишена каких бы то ни было оснований.

Несмотря на это авторитетное заявление, поток писем не пре­кращается. До сих пор находятся охотники выложить немалые день­ги за «драгоценную» влагу.

В одной из сурабайских газет по­явилось небольшое сообщение из Самаринды, откуда явствовало, что местные рыбаки, учитывая благо­приятную конъюнктуру, наладили оптовую торговлю заветными сле­зами. Их продают в бутылках из-под пива. Цена — 1500 рупий за бутылку.

В. ОСТРОВСКИЙ

— Когда поохотишься с мое, то поймешь, как это можно чувство­вать тигра за целую версту.

— Я же сказала тебе, что хочу красную. Эту можешь выбросить обратно.

НА ОХОТНИЧЬИХ ТРОПАХ

ИНОСТРАННЫЙ ЮМОР — Ну ладно, ладно, ты моло­дец. Только в следующий раз дай мне сначала выстрелить.

— Интересно, как это они по­няли, что мы остались без капли бензина?

— Да не дразни ты его, дай ему как следует заглотнуть при­манку.

— Я похудел с тех пор, как твердо решил питаться лишь соб­ственной добычей.

Без слов.