им. А.М.Горького -...

Институт мировой литературы им. А.М.Горького

Российской Академии Наук

ИСТОРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ США

Редакционная коллегия: Я.Н.Засурский (главный редактор издания) М.М.Коренева (зам. главного редактора) Е.А.Стеценко

Издательство, «Наследие» Москва, 1999

Институт мировой литературы им. А.М.Горького

Российской Академии Наук

Литература эпохи романтизма

Том И

Редакционная коллегия 2-го тома: А.М.Зверев (отв. редактор) М. В. Тл останова (ученый секретарь)

Издательство, «Наследие» Москва, 1999

ББК 83.3

Утверждено на Ученом Совете ИМЛИ

Рецензенты: П. В. Балдицын, А. П. Саруханян

Второй том "Истории литературы США" посвящен процессу формирования американской литературы и становления национальной художественной традиции, совпадающему с расцветом романтизма. Поколение писателей-романтиков, выступившее в начальные десятилетия XIX в., выдвигает писателей (В. Ирвинг, Ф.Купер), творчество которых приобрело мировой резонанс, обеспечив молодой литературе США признание далеко за пределами заокеанской республики. Том предлагает общую характеристику американского романтизма, его основных философско-эс-тетических концепций и особенностей развития. Большое внимание уделено факторам литературного процесса, специфическим для американского контекста (значение устной традиции, культуры фронтира, явившейся генератором ряда устойчивых художественных идей, и т.п.) . Большой раздел тома посвящается трансцендентализму, который усилиями своих лидеров (Р.У.Эмерсон, Г.Д.Торо) во многом способствовал решению важнейших проблем, вставших перед литературой США этого времени.

Рабо&а выполнена и издана nfiu финансовой noqqefutace

Российскою JifJiaHutflafiHOzo Научною Фоща

UccxeqoeatfiexbCKUU nftoeiafi - 94-06-f9644 teqatieAbCKUU nfioeiafL - 98-04-f6059

ISBN 5-9208-0008-9 © Издательство, «Наследие», 1999

ВВЕДЕНИЕ

Второй том "Истории литературы США" посвящен раннему романтизму. Этот период в истории американской литературы весьма тщательно изучен и в американском, и в российском литературоведении. Лучшие главы первого тома "Истории американской литературы", вышедшей в 1947 г., посвящены именно раннему романтизму. Авторы этих глав — АА.Еййстратова (Ирвинг, Купер) и А.И.Старцев (Эмерсон, Торо) — сумели очень точно раскрыть эстетику раннего романтизма и его вклад в развитие художественной культуры не только Соединенных Штатов Америки, но и Европы.

За прошедшие пятьдесят лет было опубликовано много новых работ, среди которых можно выделить два фундаментальных труда: "Литературную историю Соединенных Штатов Америки", впервые опубликованную в 1948 г. и с тех пор неоднократно переиздававшуюся в переработанном и дополненном виде, и "Колумбийскую литературную историю Соединенных Штатов" (1988), не говоря о многочисленных монографиях, посвященных отдельным писателям и отдельным проблемам литературы этого периода. В порядке подготовки настоящего тома авторский коллектив выпустил монографию "Романтические традиции американской литературы XIX века и современность", где была сделана попытка переосмыслить пути развития американского романтизма. Особенно высоко ценят авторы тома выдающийся вклад в изучение американского романтизма Ю.В.Ковалева, его труды, посвященные Вашингтону Ирвингу, Эдгару Аллану По, Герману Мел виллу, "Молодой Америке".

Настоящий том существенно отличается по своей структуре от традиционных американских и российских исследований литературы США начала XIX в. Авторы этого тома стремились соединить анализ художественных достижений раннего американского романтизма с исследованием того литературного и культурного контекста, в котором происходило его становление.

Внимание авторов сосредоточено на четырех основных проблемах: становлении жанров романа, исторической прозы, романтической поэмы; художественных достижениях выдающихся американских мастеров литературы — Вашингтона Ирвинга, Джейм-

6 ИСТОРИЯ ЛИТЕРАТУРЫ США

са ф е ^ м о Р 3 Купера, Ральфа Уолдо Эмерсона, Генри Дэвида Торо* н а Развитии традиций публичной устной и письменной речи£ выступлениях ораторов и проповедников, и, наконец, на проблеМах э т н о с а и фольклора. Подобный подход позволил более многогхланово и точно определить динамику развития и художественно^ своеобразие американской литературы.

улучившее в последнее время широкое распространение в Соед*0*енных Ш т а т а х Америки стремление многих современных литер^туроведов к реконструкции и пересмотру истории американский литературы привело к тому, что в ряде случаев открывалось 0 о л е е широкое видение всего богатства литературного про-лч*пп* но подчас за счет анализа собственно эстетико-художест-веннь** Достижении.

БоЛее Р а н н я я "Литературная история Соединенных Штатов" акцен т ИРо в а л а культурологические аспекты литературного процесса, "Колумбийская литературная история" демонстрировала методологическое многообразие подходов к рассмотрению лите-

а т у р^ых явлений, однако многие из этих подходов оказывались взаиМоисключающими и потому не способствовали созданию це-л о с т н о й картины развития американской литературы как на всем протя>кении ее развития, так и в отдельные периоды. \

Опираясь на достижения американских литературоведов, авторы н ^ с т о я щ е г о тРУДа вместе с тем стремились при всем интересе к фо*сУ> н а котором создавались шедевры американской литературы, уделить главное внимание вершинам литературного процессе, которые в конечном счете определяют и художественный прогресс.

Естественно, что в центре внимания авторов тома оказались четыре крупнейшие фигуры — Вашингтон Ирвинг, Джеймс Фе-нимор Купер, Ральф Уолдо Эмерсон и Генри Дэвид Торол Ирвинг и Купер, с которыми связано развитие раннего романтизма, олицетворяют зарождение профессиональной литературной традиции в АмеРике, Эмерсон и Торо принадлежат к более молодому поколение с ними связано развитие американской этической и эсте-т и ч е ской мысли.

Ирвинг и Купер приобрели известность не только у себя дома, но и 3 Европе, они стали всемирно признанными писателями при жизнИ, открыв миру литературную Америку. Славу Купера сравнивали со славой Вальтера Скотта. Об Ирвинге писал Пушкин, Купера читал Белинский. Практически все основные произведения црвинга и Купера были переведены на европейские языки, в т о м ^исле и на русский. Велико было влияние этих писателей и н а становление и развитие американской прозы — новеллы и романа,

ВВЕДЕНИЕ 7

Эмерсон и Торо получили широкое признание в Америке при жизни, но признание в Европе пришло к ним несколько позже. Их присутствие активно ощущается и в современной литературной жизни Соединенных Штатов. Если сейчас можно услышать утверждение о том, что Купера трудно читать, то Торо и Эмерсон широко читаются, их этические и эстетические взгляды активно воздействуют и на современный литературный процесс, и на современную философскую мысль, и на культуру Америки.

Вашингтон Ирвинг стал первым профессиональным писателем Америки, который попытался осмыслить ее развитие после завоевания независимости. Его роль велика и как мастера прозы, и как создателя новой метафорической системы, отражавшей американские реалии, своеобразие американского мышления.

Ирвинг и Купер были связаны с английской литературной традицией и часто воспринимались в Европе в кодтексте английской литературы. Именно поэтому их часто сравнивали с английскими писателями, с тем же Вальтером Скоттом. Но вместе с тем и Купер, и Ирвинг, каждый по-своему, стремились развивать национальную американскую литературу на основе американского исторического опыта и американской действительности.

Вашингтон Ирвинг сделал для этого много. В своей новеллистике, исторической и биографической прозе он создал своего рода иконографию молодой американской республики, собрал и переосмыслил ее легенды. Не ограничиваясь этим, Вашингтон Ирвинг стремился обогатить свое творчество опытом европейской литературы и европейской традиции, не только опираясь на традиции английского повествования, но и установив связи с немецкой романтической школой, а также предприняв попытку освоения через испанские реалии литературы Востока — легенд мавританской Гранады.

Характерный для многих европейских романтиков интерес к истории в творчестве Ирвинга приобрел особую окраску: писатель положил начало литературной традиции истории США, описанию становления и развития американской нации. Его Рип Ван Винкль стал символом "доброй старой" Америки.

Творчество Ирвинга затрагивало и биографии отцов-основателей Америки, и историю Нью-Йорка, который сегодня для многих олицетворяет Соединенные Штаты. Проза Ирвинга — речь идет здесь не только о его новеллистике, романах, но и о написанных им биографиях — создала полулегендарную основу для последующей метафоризации американской истории.

Таким образом, Ирвинг, действуя во многом в рамках английской литературной традиции, сыграл выдающуюся роль в создании новой метафорической системы, которая заложила одну из основ новой литературной традиции — американской.


Взаимодействие американской и английской литератур было и остается одним из важнейших элементов развития американской художественной мысли. Ирвинг утверждал самостоятельность американской литературы, оставаясь во многом в пределах английской и европейской литературной традиции, расширяя ее за счет неевропейских заимствований, трансформируя ее в свете американского опыта.

Таким образом, Ирвинг стал первым профессиональным американским писателем не только потому, что он первым в Соединенных Штатах Америки начал зарабатывать себе на жизнь литературным трудом,— он был первопроходцем в осмыслении американского исторического опыта, хотя и не стал историческим романистом.

Джеймс Фенимор Купер, современник Вашингтона Ирвинга, превзошел его своей известностью в Европе. Купер развивал в Соединенных Штатах Америки жанр романа, способствуя формированию традиций исторического, морского, военного, приключенческого романа. Но важнейшим достижением Купера, бесспорно, была серия романов о Кожаном Чулке. Купер попытался создать американскую версию естественного человека — индейца. Характерное для европейского романтизма обращение к неиспорченному цивилизацией американскому аборигену восходит также и к Куперу. Купер первым в американской литературе обратился к реалиям жизни исконных хозяев Американского континента, и если Ирвинг осмыслил исторический путь английских переселенцев в Америке, ставших американцами, то Купер во многик романах сосредоточил внимание на отношениях европейских пришельцев с индейскими племенами, в которых писатель видел свободных от пут цивилизации людей.

Подобно Ирвингу, Купер также стремился к осмыслению исторического опыта Америки; может быть, в большей степени, чем Ирвинг, он выразил опасения по поводу того, что демократия не в состоянии решить многие проблемы человеческой личности, одним из первых выступив с критикой американской демократии.

Своим творчеством Ирвинг и Купер добились всемирного признания для американской прозы — новеллы и романа.

Если Купер и Ирвинг работали для современников, то Эмерсон и Торо работали и для современников, и для будущих поколений. В отличие от Купера и Ирвинга, Эмерсон и Торо выступали скорее как философы и мыслители. Им принадлежит центральное место в становлении и развитии того особого направления американской общественной мысли, которое получило название "трансцендентализм". Оно имело большой резонанс, но именно в произведениях Торо и Эмерсона трансценденталист-ские идеи получили наиболее полное и законченное выражение.

ВВЕДЕНИЕ 9

В своем осмыслении американского опыта эти писатели пошли дальше Ирвинга и Купера. Эмерсон разработал концепцию личности — раскрепощенного индивидуума, свободного от всякого рода догм, церковных и прочих. Его концепция свободной личности и сегодня чрезвычайно важна и для американской литературы, и для американского образа мыслей, и для менталитета американской демократии.

Генри Дэвид Торо обратился к проблеме отношений человека и природы. Его "Уолден" дал толчок новым руссоистским тенденциям и нашел последователей в лице Л.Н.Толстого и многих современных американских писателей, стремящихся сохранить единство личности и природы. Опасность разрушения природы, естественной среды обитания, драматические отношения цивилизации и природы были особенно глубоко осознаны и раскрыты Торо, мыслителем и писателем.

Трансценденталисты сыграли выдающуюся роль в развитии американской литературы, выдвинув новую концепцию личности. Лишенная той глубокой, но односторонней духовной пуританской насыщенности, которая характеризовала начальный этап литературы английских поселений в Северной Америке, эта личность отвечала требованиям новой исторической эпохи, совмещая надмирные устремления с прагматическим взглядом на окружающую действительность и уверенным практицизмом. Эмерсон, Торо, Маргарет Фуллер и другие представители трансцендентализма создали эстетическую, этическую базу развития той традиции, которая и поныне продолжает доминировать в американской литературе.

Говоря об Ирвинге и Купере, Эмерсоне и Торо, мы имеем в виду вершинные фигуры этого периода. Но их произведениями не исчерпывается все богатство американского литературного наследия начала XIX в. Творчество Уильяма Каллена Брайанта открыло романтическую эпоху в развитии американской поэзии. Брайант был не только поэтом, но и журналистом, публицистом, однако главные его достижения связаны с романтическим осмыслением поэтического творчества. Брайант сыграл выдающуюся роль в формировании национальной американской поэзии, хотя высшие художественные открытия поэзии романтизма связаны с несколько более поздним периодом, с именами Лонгфелло, Уит-тьера, но в первую очередь — Эдгара Аллана По.

Брайант, Ирвинг, Купер представляли прежде всего Нью-Йорк. Брайант создал в Нью-Йорке газету "Ивнинг пост", у Купера были не только владения в штате Нью-Йорк, но его взгляды несут на себе печать влияния тех воззрений, которые характерны для средних штатов, а Ирвинг посвятил одно из своих весьма примечательных произведений истории города Нью-Йорка.

ИСТОРИЯ ЛИТЕРА ТУРЫ США

Одновременно романтические традиции развивались и на Юге, где они были представлены достаточно значительными именами Джона Пендльтона Кеннеди и Уильяма Гилмора Симмса. ^ти интересные прозаики не создали национально значимых произведений, но заложили первые камни в фундамент южной традиции, которая дала свои ростки значительно позже, уже после Гражданской войны. Южное видение мира было ограничено в силу ряда причин культурно-исторического и экономического порядка, и прежде всего — наличия рабства. В то же время Юг уже в романтическую эпоху внес выдающийся вклад в развитие американской литературы творчеством Эдгара Аллана По, который нашел свой угол зрения на мир, соединив многие моменты южного менталитета с прорывом к новым эстетическим концепциям и в поэзии, и в прозе.

Таким образом, регионализм в развитии американской литературы, который был характерен для XVH-XVIH веков, сохранился и, может быть, приобрел более четкую линию разграничения, отделявшую свободные от рабства штаты от рабовладельческого Юга. Но регионализм проявлялся не только в этом. И в литературе Севера тоже наметилось определенное региональное размежевание. Трансценденталисты группировались в Новой Англии, в Бостоне и Кембридже, в центрах американской учености. И это закономерно: для Эмерсона и Торо связь с Новой Англией была весьма естественной и органичной. В Новой Англии располагались центры американской теологии, с которой были хорошо знакомы и Торо, и прежде всего — Эмерсон, пуб.г1ицист, поэт и философ, заложивший основы новой этики.

Важную роль в развитии трансцендентализма сыграли также Теодор Паркер и Маргарет Фуллер. Особенно значительной была роль Маргарет Фуллер, которая стала первой выдающейся американской писательницей. Своим творчеством она открыла в американской литературе женскую линию, которой в Соединенных Штатах так много сегодня уделяют внимания исследователи.

Менее оригинальным было развитие драмы. В театрах в основном шли пьесы английских авторов. Взаимоотношения с английской литературой и в этот период оставались чрезвычайно тесными. Американские писатели часто путешествовали в Англию, английские — приезжали в Америку. Книги английских авторов в больших количествах расходились по всей Америке, нередко вызывая протесты американских писателей против политики многих издательств в США, откровенно отдававших предпочтение заокеанской литературной продукции перед отечественной. Байрон, Вальтер Скотт, Шелли, Вордсворт, Кольридж были широко известны в Америке и пользовались большой популярностью, не го-

ВВЕДЕНИЕ 11

воря уже о Шекспире и знаменитостях XVIII в. В свою очередь, творчество ранних американских романтиков и трансцендента-листов было достаточно широко известно в Англии. Несмотря на свой отчетливо выраженный американский национальный колорит, они в континентальной Европе воспринимались через призму английского литературного процесса. В этом смысле прозаики и поэты раннего романтизма, создавая свою оригинальную школу в прозе и в поэзии, тем не менее оставались в значительной степени в русле традиций английской литературы, английского романтизма, при всей новизне и оригинальности Ирвинга и Купера. Это относится и к чисто языковой сфере. Не уступая английским образцам, разрабатывая новую американскую тематику, создавая новую метафорическую структуру, ранние американские романтики, тем не менее, развивали в американской литературе ту литературную традицию, которая тесно была связана с Англией и с английскими корнями.

Несколько иначе дело обстояло с трансценденталистами, которые в своей этике и эстетике, конечно же, были далеки от английской культуры. Тот индивидуализм, который был близок Эмерсону и Торо, противостоял традициям монархической Англии. Личность, индивидуум Эмерсона и Торо были свободны от подчинения любым светским или церковным авторитетам, они противостояли концепции человека как подданного империи, королевства, церкви. Их воинствующий индивидуализм прославлял свободу личности в Америке, в противовес зависимости личности от сословия и отношения к насквозь иерархической социальной структуре в Англии или других европейских странах. Этот индивидуализм был неразрывно связан с республиканизмом.

Если у Эмерсона и Торо он не обладал еще очевидной социальной направленностью, то в дальнейшем, в творчестве Марка Твена янки, даже если и состоял при дворе короля Артура, не мог смириться с ущемлением прав человека и гражданина. В этом отношении значение творчества трансценденталистов выходит далеко за рамки этики и эстетики, оно определяет новую философию личности. Эта философия олицетворяла идеал свободного человека в Америке, она опиралась на концепцию американской демократии, сформулированную на основе просветительских идей отцами-основателями при создании американского государства, а также в значительной степени — на реалии джексоновской аграрной демократии. В этот период особенно наглядно выявлялись преимущества свободы американцев, и критика "американской мечты" звучала еще приглушенно — скорее утверждала саму эту концепцию человека, свободного от пут государства и раболепия перед хозяином.

12 ИСТОРИЯ ЛИТЕРА ТУРЫ США

Параллельно, одновременно с ново-английской и нью-йоркской школами американского романтизма, развивалась и литература фронтира, движущейся границы. Она только еще зарождалась, но уже создавала свою собственную эстетику. Эта новая эстетика, тесно связанная с формированием фольклора белых поселенцев, в то же время соотносилась с развитием устного и письменного творчества афро-американцев, рабов, ввезенных из Африки в Америку, и, конечно же, с индейским наследием. На фронтире зарождалась новая культура, новая письменная народная традиция, совершенно новые метафорические ряды. Эта традиция получила особенно плодотворное развитие позже и определила многие особенности дальнейшего формирования американской национальной литературы.

АМЕРИКАНСКИЙ РОМАНТИЗМ

I

В США эпоха романтизма характеризуется несколькими существенными особенностями, которые всего заметнее при сопоставлении с европейским романтическим наследием. Эти особенности выражены достаточно рельефно и слишком укоренены в национальном художественном опыте, чтобы преуменьшать их важность при оценке американского романтизма как культурного феномена. Поначалу выглядевший, в представлениях европейских властителей умов, вторичным и неполноценным, этот феномен постепенно заставил преодолеть предвзятость, основанную на ничем не подкрепленном мнении о духовной стерильности недавно освободившихся колоний. Еще В.Ирвинг и Ф.Купер, появляясь в салонах Старого Света, вызывали изумление просто тем, что, родившись за океаном, сумели стать писателями, к тому же известными и влиятельными. Европейские триумфы Г.У.Лонгфелло четверть века спустя, в середине 50-х годов XIX в., уже никем не воспринимались как каприз моды, подогревающей интерес к экзотике. Более не находили ничего экзотичного в самом факте существования эстетически значительной американской литературы. Начало оправдываться пророчество Гегеля, сулившего Америке великое будущее, и не только в социальном отношении.

Перемена взгляда, впрочем, еще не означала прекращения споров о том, предстает ли американский романтизм явлением самостоятельным или в целом подражательным на фоне европейской романтической литературы, хронологически его опережающей, причем, если подразумевать пору зрелости — в американской литературе это середина столетия,— намного. Для того, чтобы выявилась беспочвенность таких споров, пришлось дожидаться сильно запоздавшего европейского открытия Эдгара По, а затем мощного резонанса, который приобрели художественные, открытия У.Уитмена и Г.Мелвилла,— это случилось уже в XX в., Но для наиболее проницательных и беспристрастных наблюдате-

14 h СТОРИЯ ЛИТЕРА ТУРЫ США

лей в Европе, как, например, для Т.Карлейля, который поддерживал многолетний активный диалог с Р.У.Эмерсоном, как прежде — для плененного Ирвингом Байрона или для восторгавшегося Купером Белинского, еще и до эпохальных событий, какими стали открытия крупнейших фигур в литературе американского романтизма, было ясно, что молодая республика сумела о себе заявить не только в области дерзких социальных экспериментов. На ниве поэзии она заявила о себе не менее весомо, а главное, необычно, касается ли дело философских коллизий, оказавшихся средоточием интересов американского романтизма, или предложенного им эстетического языка.

Скепсис А. де Токвиля, находившего несовместимыми демократию и поэзию, выглядел достаточно старомодным уже и в 1835 г., когда вышло первое издание его знаменитой книги "Демократия в Америке". Возможно, сам это почувствовав, французский мыслитель, из собственных непосредственных наблюдений заключавший, что "равенство, устанавливаясь на земле, иссушает большую часть древних источников поэзии", поспешил уточнить: оно и "открывает ее новые источники". Памятуя, что к этой поре уже достигли зрелости дарования Ирвинга и Купера (а также, если даже понимать поэзию исключительно как стихотворство,— не забывая об уже завоеванной к 30-м годам XIX в. славе У.К.Брайанта), остается лишь неосведомленностью объяснить вот это суждение Токвиля: "Я с легкостью признаю истинность утверждения о том, что у американцев нет поэтов",— хотя характерно, что фраза имеет продолжение: "но не соглашусь с тем, что у них нет поэтических идей". А "идеи" Токвиль усматривает в том, что "демократическая поэзия" именно по причине своей прямой причастности к строю понятий и чувств, характеризующих демократию, вынуждена будет оставить в покое легенды, древние воспоминания, "безжизненные аллегории добродетелей и пороков", зато сделает "основным и почти единственным предметом поэтического изображения" человека, оказывающегося "один на один с природой или Богом..., с его страстями, сомнениями, неслыханным везением и непостижимыми неудачами"1.

Можно по-разному оценивать справедливость этого предсказания пути, который изберет для себя литература, воплотившая идеал и опыт демократии. Однако важен сам характер прогноза: в нем указана неизбежность отклонения этой литературы от проторенных дорог. Токвиль — историк общественных идей, а не эстетических веяний, и тем не менее он чувствует, что американские художественные искания, как бы к ним ни относиться, окажутся нетрафаретными. Имитация созданного в иных социальных и культурных условиях попросту невозможна.

АМЕРИКАНСКИЙ РОМАНТИЗМ 15

В этом своем рассуждении Токвиль абсолютно прав. Выступив уже после того, как родственная им европейская школа не только пережила свою зрелость, а во многом исчерпала собственные возможности, американские романтики, разумеется, могли воспользоваться ее уроками. И действительно, они, как правило, хорошо знали об этих свершениях, много размышляли о ценности или эфемерности привившихся в Европе художественных идей — тема, постоянно находящаяся в поле внимания Эмерсона, снова и снова затрагиваемая в эссеистике По. Что-то, несомненно, перенималось, хотя при этом происходило не механическое дублирование, а, пользуясь терминологией Ю.М.Лотмана, усложняющее развертывание перенимаемого текста2. Во всяком случае, ученичества в точном смысле слова практически не наблюдалось.

Наоборот, история американского романтизма содержит примеры неподражаемой новизны, когда затруднительным становится поиск хотя бы приблизительных параллелей в литературе да и в интеллектуальной жизни по другую сторону Атлантики. При внешней схожести философских устремлений и эстетических установок о подражании говорить не приходится. Чаще всего принципиальные расхождения обнаруживаются даже там, где следовало бы ожидать единства, предопределяемого несомненно романтической природой и важнейших коллизий, которые осмыслялись американскими писателями XIX в. (во всяком случае, до Гражданской войны), и характерных для них художественных идей.

Сами по# себе эти коллизии обычно не являются чем-то радикально новым для истории романтизма и с определенными модификациями могут быть обнаружены уже у таких его корифеев, как Новалис или Кольридж. Иногда, по первому впечатлению, совпадают даже образные конструкции, возникает кажущаяся перекличка символов: в этом смысле может выглядеть убедительным, например, сопоставление аллегорических картин кольриджевско-го "Сказания о Старом Мореходе" и морских метафор-обобщений в "Моби Дике" Мелвилла. Однако эта схожесть чаще всего не переступает границ чисто внешнего параллелизма. Нет оснований говорить не то что о воздействии, но хотя бы об осознанном диалоге, предполагающем и элемент полемики. На поверку обычно выясняется, что у американского автора совсем иные творческие установки и задачи.

II

Нежелание оказаться всего лишь имитатором знаменитых образцов, даже если подобная угроза выглядела сугубо умозрительной, нередко становилось для американских романтиков фактором, сказывавшимся на самом характере их писательских верований, которые кажутся подчеркнуто, даже вызывающе непохожими


на принятые и утвердившиеся в европейской литературе романтической ориентации. И не только романтической. Американского писателя не соблазняла даже репутация нового Шекспира или Мильтона, но только с непременными уточнениями: это американский Шекспир, провинциальный Мильтон, т.е. явление заведомо посредственное, ибо остающееся подражательным. В цене были оригинальность и национальная самобытность. С полной ясностью по этому поводу высказался, в частности, Мелвилл, когда в 1850 г., уже обдумав замысел "Моби Дика", он писал статью о Готорне, ставшую одним из манифестов американского романтизма.

Готорн в этой статье непосредственно сопоставляется как раз с Шекспиром, но вовсе не как его ученик и продолжатель, а как фигура, на взгляд Мелвилла, соразмерная английскому гению. В частности, и по причине своей безусловной творческой независимости: он так же не оглядывается ни на прославленные примеры, ни на канонические нормы, как этого не делал творец "Гамлета". Истинный художник велик не своей посвященностью в тайны ремесла, тем более чужого, но "Искусством Говорить Истину", а поскольку Готорну оно известно не меньше, чем Шекспиру, никого не должно удивлять соседство этих имен на мелвилловской странице.

Впрочем, для Мелвилла сопоставление двух писателей и оправданно исключительно для пояснения его основного тезиса, что подражательство невозможно по самой природе творчества. "Абсолютное и безоговорочное преклонение" перед кем бы то ни было, хотя бы и пред Шекспиром, на его взгляд,— не более чем предрассудок, ведь "американский гений не нуждается ни в чьем покровительстве, чтобы двигаться вперед". И Мелвилл резюмирует: "Нам не нужны американские голдсмиты; о нет, нам не нужны американские мильтоны..., ни один американский писатель не должен писать как англичанин или француз; пусть он пишет как человек, и можно не сомневаться, что в таком случае он будет писать как американец"3.

Это знаменитое рассуждение обычно приводят в качестве иллюстрации того, насколько актуальна была в эпоху романтизма идея обретения культурной, а не только государственной независимости, "уже завоеванной заокеанскими колониями. Мелвилл, конечно, не упускает из вида и эту сторону дела, соотнося необходимость покончить наконец с рабской зависимостью от английской литературы и предстоящую Америке роль политического лидера мира. Однако ему чужда прямолинейность не в меру восторженного патриота, и он спешит оговориться, что старания непременно запечатлеть в литературе национальный дух далеко не обязательно вознаграждаются, они вообще не должны приобретать


характера нормативности. Мысль Мелвилла намного глубже. Для него Готорн — истинно американский художник, поскольку "состояние его души... — состояние искателя, а не уже нашедшего" (3; с. 391). А искание Истины на непроторенных путях как раз становится миссией Америки, стало быть — и призванием ее литературы.

В отличие от европейцев, американский автор не может довольствоваться изображением нравов или картинами обыденности. Его дело — касаться серьезнейших, вечных проблем бытия, понимаемых в свете радикально нового исторического опыта. Америка пробудила "ничем не скованный, демократический дух христианства", он уже сделался "фактически главенствующим началом мира". И все в мире начинает по-новому восприниматься, приобретая смысл, явственный прежде всего для американского художника, поскольку инициатива обновления, переживаемого всем человечеством, принадлежит его стране (3; с. 385).

В этой декларации нетрудно оспорить очень многое — от явно преувеличиваемой Мелвиллом роли Америки в мире середины XIX в. до расплывчатой и неточной формулы "демократический дух христианства". Однако существенно не упустить за иллюзиями и передержками основной пафос, заключающийся в требовании оригинальности, которая приобретает для молодой литературы значение императива, отчасти даже представая самоценной величиной. "Банальность", на взгляд Мелвилла, намного хуже, чем угроза творческого поражения,— его как раз не следует страшиться, ибо оно оказывается "настоящим испытанием величия".

Романтизм с его культом воображения и неприятием нормативности как эстетического принципа, а не только как свода правил, почитавшихся обязательными в искусстве предшествующей классицистской эпохи, неизменно возвеличивает смелость эксперимента, придавая исключительно высокую ценность своеобразию художественного языка, когда оно неподдельно и органично. У Мелвилла приверженность романтической эстетики к непред-угадуемой новизне приобретает дополнительную смысловую характеристику, сопрягаясь с обостренным чувством новизны самой реальности, отзывающейся в произведениях, которые выходят из-под пера американских писателей. Художник беспомощен перед лицом этой реальности, если он не найдет совершенно новых подходов к ней, не предложит какую-то принципиально необычную художественную идею. А эта идея станет фундаментом целой эстетической системы, построенной не на принципе "дополнения" уже существующих, но на принципе "изобретения" — новаторского и неподражаемого.

Когда контуры системы обозначились с достаточной четкостью — важнейшими ^тами ппг.гут™7"* *nnt* ^ " р ™ " * "Моби

ЬоО oL & / I госуми«а$н * w e


Дик" Мелвилла и "Листья травы" Уитмена,— выяснилось, что по своим доминирующим особенностям этот художественный космос, несомненно, придает максимально выраженную отчетливость романтическому миропониманию. Но вместе с тем — и заставляет существенно переосмыслить представления о романтизме как философской и эстетической доктрине, не говоря уже о том, что требует внести большие коррективы в общую историю романтизма как литературного движения.

Бесспорность таких итогов явилась гораздо более весомым доказательством обретенной художественной независимости от бывшей метрополии, чем все усилия американских романтиков, сознательно направлявшиеся к этой цели и ею фактически исчерпывавшиеся. Сама задача, видевшаяся в том, что политическое освобождение должно быть дополнено культурной самостоятельностью, была осознана уже первым _ поколением романтиков и оставалась актуальной вплоть до середины столетия. В том же эссе Мелвилла о Готорне особой заслугой выдающегося новеллиста признается его способность донести в своем повествовании характерно американскую атмосферу, передать "запахи берез и тсуг", изобразить "широкие прерии" и т.п. Выпады Мелвилла против "литературного низкопоклонства", все еще распространенного в его эпоху,— продолжение той борьбы за национально самостоятельную культуру, которая сопутствует истории американского романтизма на протяжении не одного десятилетия.

Лидером был Эмерсон. Его речь "Американский ученый", произнесенная в 1837 г., приобрела значение литературной Декларации независимости, и впоследствии он раз за разом возвращался к своей излюбленной мысли об особой духовной сущности американцев, самобытности их национального характера, уникальности исторического опыта, создавшего глубоко специфическое самосознание, которое воплотилось — вернее, которое еще предстоит воплотить — в складывающейся за океаном культуре. Эмерсона не смущала расплывчатость категорий, которыми он оперировал. Для него такие понятия, как "национальная сущность", были неэфемерными, и в этом отношении он типичный романтик, еще не догадывающийся о том, какому серьезному пересмотру подвергнет приближающаяся позитивистская эпоха обобщения подобного типа, считая, что они основываются не на реальности, а на фикциях.

Однако для эпохи самого Эмерсона — а пик его творческой активности пришелся на 40-е годы XIX в.— эти понятия еще сохраняли обаяние истинности, и доверие к ним в Америке тогда держалось непоколебимо. Это и не удивительно: процесс стирания региональных и межнациональных различий происходил все более быстрыми темпами, складывался новый этнос. Тот же Ток-


виль, описывая Америку как новый тип цивилизации, с уверенностью судит об особенностях национальной психологии, а не только об отличительных свойствах американского социума. Объединяющие идеи или, по Токвилю, "моральные убеждения", которыми создается единство нации, понимаются им не совсем так, как Эмерсоном, хотя в главном они совпадали. Оба исходят из того, что американцам присуща исключительная вера в осуществимость прогресса, включая и нравственное совершенствование человечества. Оба отмечают, что гражданские права личности, по американскому представлению, священны и что разумное осуществление "личного интереса" (Токвиль), последовательно выдерживаемая доктрина "доверия к себе" (Эмерсон) непременно будут способствовать конечному торжеству справедливости, человечности, разума.

Еще любопытнее, что оба не сомневаются в провиденциальном значении американского эксперимента, увенчанного созданием единой нации из разнородных элементов. Правда, в этом пункте между двумя, быть может, наиболее яркими толкователями из числа наблюдавших эксперимент непосредственно или вовлеченных в него возникает разногласие. Эмерсон смотрит в будущее с твердым оптимизмом. Токвиль судит гораздо осторожнее.

Для него американцы, наравне с русскими,— великий народ, неожиданно появившийся на авансцене мировых событий и стремительно растущий, когда другие нации, по-видимому, уже достигли пределов своего развития. Оттесняя, вопреки природным препятствиям, "пустыню и варварство", американцы вдохновляются доктриной правильно понятых интересов личности и в основу своей деятельности кладут идею свободы — политической, социальной, духовной: это их основное отличие от русских, остающихся пленниками рабства. И это же гарантия грандиозного исторического будущего американской нации, которое Токвилю — и как представителю европейской образованности, и как весьма умеренному либералу, страшащемуся повторения катаклизма 1830 года,— внушает, однако, скорее страх, чем энтузиазм. "Наступит день,— читаем мы в конце первого тома его ценнейшего труда об американском мироустройстве,— когда в Северной Америке будут жить сто пятьдесят миллионов человек, равных между собой, принадлежащих к одному народу, имеющих равные возможности, одинаковый уровень культуры, говорящих на одном языке, исповедующих одну религию, имеющих одинаковые привычки и нравы. Им будет присуще единое восприятие вещей и единый образ мысли. Во всем остальном можно усомниться, но это — несомненно. И это нечто совершенно новое в мире, нечто такое, значение чего не укладывается даже в воображении" (1; с. 395).


Опасности именно такого оборота дела среди американских романтиков предчувствовали лишь очень немногие: По, отчасти Мелвилл. Для Эмерсона подобная перспектива не существует даже как умозрительное допущение,— не оттого ли его влияние, исключительное по своей интенсивности в 40-е годы, так быстро иссякло, когда действительность заставила задуматься над проблемами, не предусмотренными его философией? Впрочем, для постижения исходных установок американского романтизма важны не столько расхождения между Токвилем и Эмерсоном, сколько общее им обоим убеждение, что в мире появилась новая нация, которой суждено в роли лидера сменить старые нации Европы. И что эта нация слишком несхожа с другими, чтобы над нею имели власть чужие понятия, доктрины, этические и эстетические ценности.

Эмерсон, зафиксировав такое положение вещей, делает выводы самого решительного характера: объявляет, что американец вообще не нуждается в образцах для наставления, так как свою вселенную он творит самостоятельно, не огладываясь на чьи бы то ни было оценки, на весь накопленный человечеством опыт. Американец доверяет лишь собственному разуму и совести, отвергнув власть любых авторитетов. Эти положения непосредственно отозвались в эстетике, превращающей оригинальность в обязанность: по Эмерсону, "каждая эпоха должна создавать свои собственные книги", не довольствуясь пересказами, даже если пересказываются мысли, повсеместное почитаемые как откровение. Художнику, вообще интеллектуалу — именно этот смысл таит в себе предпочитаемое Эмерсоном определение "ученый" — надлежит "читать непосредственно начертание Бога", не тратя времени на "сочинения других людей", сколь бы звучными ни были их имена. Вызов канонизированной классике, поскольку она воплотила реальность, очень мало общего имеющую с американской, мыслится, по этой логике, чем-то совершенно естественным для выросших в атмосфере Нового Света. Тогда как освоение чужого, даже если речь идет о естественном и плодотворном периоде знакомства с сокровищами, накопленными человеческим гением, всегда подозрительно: "Следуй только себе, никогда не подражай".

Это правило распространено Эмерсоном и на великие свершения культуры. Когда же речь заходит о тех ее образцах, которые принадлежат XIX столетию, оказывается, что, помимо порочности самой доктрины неизбежного ученичества, американскому художнику просто некого избрать наставником и примером, так как начались времена духовного оскудения. "Наш век не выдвинул ни одного великого, совершенного человека,— утверждается в программном эссе Эмерсона "Доверие к себе".— ... Мы видим, что


большей частью люди стали банкротами, что они неспособны удовлетворить свои собственные нужды, что их претензии находятся в кричащем противоречии с отпущенными им силами" и т.п.4. В этом контексте "люди" синонимичны понятию "европейцы", поскольку с американским гением — молодым и еще не осознавшим собственные возможности — как раз связываются самые восторженные ожидания. У Эмерсона по этому поводу нет и тени сомнения: достаточно перестать питаться "черствыми крохами чужих урожаев", и "поэзия воскреснет". Точнее, она будет как бы заново сотворена за океаном. Она приобретет истинное величие, уподобившись сиянию звезды, находящейся в зените. Она вернет себе значение высшей духовной необходимости, высшей истины, причем в Америке это произойдет как бы самопроизвольно. "Время нашей зависимости ... близится к концу... Происходят события, совершаются поступки, которые необходимо воспеть, которые сами себя воспоют" (4; с. 67).

Выспренность подобных заявлений не раздражала слушателей и первых читателей Эмерсона, поскольку его риторические формулы и достаточно топорные метафоры выражали преобладающее умонастроение той поры. Стремительно происходившее становление американской нации сопровождалось, как чаще всего f ывает в такие эпохи, резким обострением чувства избранности или особого исторического предназначения этого народа. Во всяком случае, ощущение его коренного отличия от остальных и тем более от этнически родственных наций крепло год от года. Характерно, что это ощущение, часто о себе заявляющее безоглядной патетикой наивных самовосхвалений, питалось не одной лишь потребностью освободиться от культурного монополизма бывшей метрополии. Английские ценности и стандарты, в силу понятных причин, вызывали особенно сильное противодействие, однако молодая республика воспринималась как особый, другой мир не только по отношению к британской монархии,— для людей того времени речь шла о несоответствии, даже об открытом противостоянии американского мира европейскому. И не только республика как олицетворение недоступной европейцам демократии, но Америка как уникальная цивилизация, создавшая особый менталитет, оказывалась, по слову Уитмена, "величайшей из поэм".

Правда, это чувство не было всеобщим, его, например, совершенно не разделял Эдгар По, главный и непримиримый антагонист Эмерсона. Для По Америка представала не более чем царством "аристократии доллара", всегда враждебной искусству. Хотя знаменитые слова Бодлера о гении, которого злая воля судьбы обрекла существовать в "варварском загоне", содержат несомненное преувеличение, они все-таки могут быть подкреплены достаточно резкими высказываниями самого американского поэта об окру-


жающей реальности. Причем такие высказывания многочисленны и на заре, и в конце литературной деятельности По.

Однако сама мысль об имитации европейских художественных моделей была неприемлемой и для По, сколько бы, в доказательство своих эстетических теорий, он ни ссылался на Новалиса, Тика, Вордсворта или Шелли. И неприемлемой она была не только из-за того, что творческая индивидуальность, как любым романтиком, ценится По превыше всего остального, выступая как предусловие истинных свершений. Имитация неприемлема еще и оттого, что американский художник не совладает со своим материалом, пока не найдет для него аутентичных, а следовательно, неподдельно самобытных художественных форм.

Касаясь столь актуальной в эпоху романтизма идеи "национальной литературы", По отвергает ее прямолинейное толкование; "Чтобы американец ограничивался американскими темами или даже предпочитал их — это требование скорее политическое, чем литературное, и в лучшем случае спорное" (3; с. 158). Однако неэфемерность и значительность самой идеи для По вне сомнения. Причем речь идет не просто о поддержке американских литераторов, защите их прав, противодействии диктату британских рецензентов,— для тогдашней писательской среды все это были очень болезненные моменты,— но об усилении "национального духа". А для По эта категория сопряжена с гармонией новых сочетаний, даже если ее "можно разложить на старые части". Она соотнесена у По с органикой или, согласно его терминологии, "химической однородностью" целого, с неаффектированной оригинальностью, основанной на новизне эффекта, которую не может подменить красочная необычность подробностей, с отказом от "метафизики", являющейся синонимом "ереси дидактизма".

Готорн, которому посвящена одна из самых известных критических статей По, ближе всего стоит к идеалу характерно американского художника, воплотившего "национальный дух", и продвинуться дальше к вершинам ему мешает только пагубное пристрастие к аллегориям. Конечно, и о пристрастиях По такие оценки свидетельствуют вполне красноречиво, но еще замечательнее уверенность, с какой он говорит об особой сущности, следовательно, и особом поэтическом языке, которые должны отличать его пишущих соотечественников.

Сам Готорн, не разделявший эстетических взглядов Эмерсона и в целом достаточно от него далекий, если подразумевать истолкование главных категорий, к которым приковано внимание романтического художника, тем не менее твердо говорил о своей приверженности американскому материалу в литературе: не только как родному и лучше всего ему известному, но и как наиболее


интересному в творческом отношении. Под материалом им, конечно, понимались не только реалии американской современности и особенно — американской истории, но и сложившиеся в заокеанских условиях типы сознания, которые он считал преобладающими и знаменательными именно для этого общества. Материалом были также основные духовные и этические коллизии, несущие на себе своеобразный американский отпечаток, специфические для этого этноса верования, ценности и отношения,— словом, все то, что культурологией нашего времени определяется как "национальный менталитет".

Ссылаясь на авторское предисловие к "Мраморному фавну", Генри Джеймс впоследствии призывал читателей посочувствовать Готорну, почти всю жизнь принужденному довольствоваться той скудной пищей для воображения, которую предоставлял Сэйлем, где нет ни замков, ни аббатств, ни старых поместий, равно как прославленных университетов или богатых музеев, словом, нет зримых знаков укорененной культурной традиции. Ее нехватку остро переживал и Готорн, как до него — Купер. Однако во вступительной главе "Алой буквы" — этот готорновский текст справедливо признается фундаментально важным для понимания общих проблем, связанных с американским романтизмом,— он твердо заявляет о своей писательской приверженности именно Сэйлему, о сродстве, "уже не зависящем ни от привлекательности окружающей природы, ни от жизненных условий".

Ко времени появления "Алой буквы" (1850) романтическое движение в США достигло своей высшей точки, и стала очевидной его нацеленность на постижение американского как существенно другого по сравнению с европейским. Считалось, что все американское обладает особой ценностью как раз в силу того, что за океаном создается принципиально иной тип общества, складывается иная культура, воплощающая реальности, неизвестные прежним формациям. Даже проблематика, не содержащая в себе, по существу, ничего специфического в сравнении с Европой, кодируется как национально обусловленная, с подчеркиванием ее уникальности для американского социума — нередко мнимой. Эта проблематика может истолковываться и в оптимистическом ключе, и наоборот, с усиливающейся тревогой, даже трагичностью,— все равно, и в том, и в другом случае главенствует ощущение, что такие конфликты свойственны только Америке.

Двадцатилетие спустя Генри Джеймс нашел намного более взвешенный подход к той же культурологической теме, заявив, что американцам разумнее всего осознать факт своей принадлежности Новому Свету как судьбу: отчасти благотворную, отчасти сковывающую. Американец для Джеймса — то же самое, что провинциал, и это положение позволяет ему с позиции объективного


наблюдателя оценивать не им созданные формы цивилизации, перенимая наиболее жизненные их элементы, отбрасывая ложные. Разумеется, позиция строителя цивилизации обладает своими выгодами, но есть преимущество и в позиции наблюдателя: он беспристрастен и к тому же, чтобы успешно перенять чужие накопления для собственной культуры, должен непременно развить "что-то несомненно свое и полностью американское". Для Джеймса за этим "что-то" стоит нравственное сознание, уходящее корнями в пуританскую традицию.

Джеймс стремится диалектически осмыслить проблему "сво

им. А.М.Горького -...

Documents