Эрих Мария Ремарк. Три товарища //Лениздат, Ленинград, 1959FB2: “irmin” <irmin@mail.ru>, 2004-10-02, version 1.1UUID: FFFC672C-62E5-4CD5-9E9F-CD1B713EE592PDF: org.trivee.fb2pdf.FB2toPDF 1.0, Jan 27, 2010

Эрих Мария Ремарк

Три товарища

Антифашизм и пацифизм, социальная критика с абстракт-но-гуманистических позиций и неосуществимое стремле-ние «потерянного поколения», разочаровавшегося в бур-жуазных ценностях, найти опору в дружбе, фронтовом то-вариществе или любви запечатлена в романе «Три товари-ща». Самый красивый в XX столетии роман о любви… Самый увлекательный в XX столетии роман о дружбе… Самый трагический и пронзительный роман о человече-ских отношениях за всю историю XX столетия.

Содержание

IIIIIIIVVVIVIIVIIIIXXXIXIIXIIIXIVXVXVIXVIIXVIIIXIXXXXXIXXII

XXIIIXXIVXXVXXVIXXVIIXXVIII

Эрих Мария РемаркТри товарища

Н

.

I

ебо было желтым, как латунь; егоеще не закоптило дымом. За крыша-ми фабрики оно светилось особенно

сильно. Вот-вот должно было взойти солн-це. Я посмотрел на часы — еще не быловосьми. Я пришел на четверть часа раньшеобычного.

Я открыл ворота и подготовил насосбензиновой колонки. Всегда в это времяуже подъезжали заправляться первые ма-шины.

Вдруг за своей спиной я услышал хрип-лое кряхтение, — казалось, будто под зем-лей проворачивают ржавый винт. Я остано-вился и прислушался. Потом пошел черездвор обратно в мастерскую и осторожноприоткрыл дверь. В полутемном помеще-нии, спотыкаясь, бродило привидение. Оно

было в грязном белом платке, синем перед-нике, в толстых мягких туфлях и размахива-ло метлой; весило оно не менее девяностакилограммов; это была наша уборщица Ма-тильда Штосс.

Некоторое время я наблюдал за ней.С грацией бегемота сновала она взад и впе-ред между автомобильными радиаторамии глухим голосом напевала песню о верномгусаре. На столе у окна стояли две бутылкиконьяка. В одной уже почти ничего не оста-валось. Накануне вечером она была полна.

— Однако, фрау Штосс… — сказал я. Пение оборвалось. Метла упала на пол.

Блаженная ухмылка погасла. Теперь уже яоказался привидением.

— Исусе Христе, — заикаясь пробормо-тала Матильда и уставилась на меня по-красневшими глазами. — Так рано я вас неждала.

— Догадываюсь. Ну как? Пришлось повкусу?

— Еще бы, но мне так неприятно. — Онавытерла рот. — Я просто ошалела.

— Ну, это уж преувеличение. Вы толькопьяны. Пьяны в дым.

Она с трудом сохраняла равновесие. Ееусики подрагивали, и веки хлопали, каку старой совы. Но постепенно ей всё же уда-лось несколько прийти в себя. Она реши-тельно шагнула вперед:

— Господин Локамп, человек всеголишь человек. Сначала я только понюхала,потом сделала глоточек, а то у меня с же-лудком неладно, — да, а потом, видать, ме-ня бес попутал. Не надо было вводить в ис-кушение старую женщину и оставлять бу-тылку на столе.

Уже не впервые заставал я ее в таком ви-де. Каждое утро она приходила на два часаубирать мастерскую; там можно было оста-вить сколько угодно денег, она не прикаса-лась к ним. Но водка была для нее что салодля крысы.

Я поднял бутылку: — Ну конечно, коньяк для клиентов вы

не тронули, а налегли на хороший, которыйгосподин Кестер держит для себя.

На обветренном лице Матильды мельк-нула усмешка:

— Что правда, то правда — в этом я раз-бираюсь. Но, господин Локамп, вы же невыдадите меня, беззащитную вдову.

Я покачал головой: — Сегодня нет. Она опустила подоткнутые юбки.

— Ну, так я смоюсь. А то придет госпо-дин Кестер, и тогда такое начнется…

Я подошел к шкафу и отпер его: — Матильда! Она поспешно заковыляла ко мне. Я вы-

соко поднял коричневую четырехграннуюбутылку.

Она протестующе замахала руками: — Это не я! Честью клянусь! Этого я не

трогала! — Знаю, — ответил я и налил полную

рюмку. — А знаком ли вам этот напиток? — Еще бы! — она облизнула губы. —

Ром! Выдержанный, старый, ямайский! — Верно. Вот и выпейте стаканчик. —

Я? — она отшатнулась. — Господин Ло-камп, это уж слишком. Вы пытаете меня намедленном огне. Старуха Штосс тайком вы-

лакала ваш коньяк, а вы ром еще ей подно-сите. Вы — просто святой, да и только! Нет,уж лучше я сдохну, чем выпью.

— Вот как? — сказал я и сделал вид, чтособираюсь забрать рюмку.

— Ну, раз уж так… — она быстро схвати-ла рюмку. — Раз дают, надо брать. Даже ко-гда не понимаешь толком, почему. За вашездоровье! Может, у вас день рождения?

— Да, вы в точку попали, Матильда! — В самом деле? Правда? — Она вцепи-

лась в мою руку и тряхнула ее. — От всегосердца желаю счастья! И деньжонок по-больше! Господин Локамп! — Она вытерларот.

— Я так разволновалась, что надо быеще одну пропустить! Я же люблю вас, какродного сына.

Я

— Вот и хорошо! Я налил ей еще рюмку. Она выпила ее

единым духом и, осыпая меня добрыми по-желаниями, вышла из мастерской.

x x x

убрал бутылки и сел к столу. Блед-ный луч солнца, проникавший черезокно, освещал мои руки. Странное

чувство испытываешь все-таки в день рож-дения, даже если никакого значения непридаешь ему. Тридцать лет… Было время,когда мне казалось, что я никак не доживудо двадцати, так хотелось поскорее статьвзрослым. А потом…

Я вытащил из ящика листок почтовойбумаги и стал вспоминать. Детство, школа…Все это так далеко ушло, словно никогдаи не было. Настоящая жизнь началась толь-ко в 1916 году. Как раз тогда я стал ново-

бранцем. Тощий, долговязый, восемнадца-тилетний, я падал и вскакивал под командуусатого унтер-офицера на старой пашне заказармой. В один из первых вечеров моямать пришла в казарму навестить меня. Ейпришлось прождать целый час. Я непра-вильно уложил ранец и в наказание долженбыл в свободное время чистить уборную.Мать хотела помочь мне, но ей не разреши-ли. Она плакала, а я так устал, что заснул,когда она сидела со мной.

1917 год. Фландрия. Мы с Мидендорфомкупили в погребке бутылку красного вина.Собирались покутить. Но не вышло. На рас-свете англичане открыли ураганный огонь.В полдень ранили Кестера. Майер и Петеребыли убиты перед вечером. А к ночи, когдамы уже надеялись отдохнуть и откупорилибутылку, началась газовая атака. Удушли-вые облака заползали в блиндажи. Правда,мы вовремя надели противогазы. Но у Ми-

дендорфа маска прорвалась. Когда он заме-тил, было уже поздно. Пока он срывал ееи искал другую, он наглотался газа, и егорвало кровью. Он умер на следующее утро;лицо было зеленым и черным. А шея всяистерзана. Он пытался разорвать ее ногтя-ми, чтобы глотнуть воздух.

1918. Это было в госпитале. Двумя днямираньше прибыла новая партия раненых. Тя-желые ранения. Повязки из бумажных бин-тов. Стоны. Весь день то въезжали, то выез-жали длинные операционные тележки.Иногда они возвращались пустыми. Рядомсо мной лежал Иозеф Штоль. Ног у негоуже не было, но он этого еще не знал. Уви-деть он не мог, потому что там, где должныбыли лежать его ноги, торчал проволочныйкаркас, покрытый одеялом. Да он и не пове-рил бы, потому что чувствовал боль в ногах.За ночь в нашей палате умерли двое. Одинумирал очень долго и трудно.

1919. Снова дома. Революция. Голод.С улицы всё время слышится треск пулеме-тов. Солдаты воюют против солдат. Товари-щи против товарищей.

1920. Путч. Расстреляли Карла Брегера.Арестованы Кестер и Ленц. Моя матьв больнице. Последняя стадия рака.

1921. Я припоминал. И не мог уже вспом-нить. Этот год просто выпал из памяти.В 1922-м я работал на строительстве дорогив Тюрингии. В 1923-м заведовал рекламойна фабрике резиновых изделий. То быловремя инфляции. В месяц я зарабатывалдвести миллиардов марок. Деньги выдава-ли два раза в день, и каждый раз делали наполчаса перерыв, чтобы сбегать в магазиныи успеть купить хоть что-нибудь до очеред-ного объявления курса доллара, так как по-сле этого деньги снова наполовину обесце-нивались.

Что было потом? Что было в последую-щие годы? Я отложил карандаш. Не имелосмысла вспоминать дальше. Я уже и не пом-нил всего достаточно точно. Слишком всёперепуталось. В последний раз я праздно-вал день моего рождения в кафе «Интерна-циональ». Там я целый год работал тапе-ром. Потом опять встретил Кестера и Лен-ца. И вот теперь я здесь, в «Аврема» — в ав-торемонтной мастерской Кестера и Књ.Под «и Књ» подразумевались Ленц и я, хотямастерская по существу принадлежалатолько Кестеру. Он был нашим школьнымтоварищем, потом командиром нашей ро-ты. Позже он стал летчиком, некоторое вре-мя был студентом, затем гонщиком и, нако-нец, купил эту лавочку. Сперва к нему при-соединился Ленц, который до этогонесколько лет шатался по Южной Америке,а потом и я.

З

Я вытащил из кармана сигарету. Соб-ственно говоря, я мог быть вполне доволен.Жилось мне неплохо, я имел работу, былсилен, вынослив и, как говорится, находил-ся в добром здравии; но всё же лучше былоне раздумывать слишком много. Особеннонаедине с собой. И по вечерам. Не то вне-запно возникало прошлое и таращиломертвые глаза. Но для таких случаев суще-ствовала водка.

x x x

аскрипели ворота. Я разорвал листокс датами своей жизни и бросил егопод стол в корзинку. Дверь распахну-

лась. На пороге стоял Готтфрид Ленц, ху-дой, высокий, с копной волос цвета соломыи носом, который, вероятно, предназначал-ся для совершенно другого человека. Сле-дом за ним вошел Кестер. Ленц встал пере-до мной;

— Робби! — заорал он. — Старый обжо-ра! Встать и стоять как полагается! Твои на-чальники желают говорить с тобой!

— Господи боже мой, — я поднялся. —А я надеялся, что вы не вспомните… Сжаль-тесь надо мной, ребята!

— Ишь чего захотел! — Готтфрид поло-жил на стол пакет, в котором что-то звякну-ло.

— Робби! Кто первым повстречался тебесегодня утром? Я стал вспоминать…

— Танцующая старуха! — Святой Моисей! Какое дурное пред-

знаменование! Но оно подходит к твоемугороскопу. Я вчера его составил. Ты родил-ся под знаком Стрельца и, следовательно,непостоянен, колеблешься как тростник наветру, на тебя воздействуют какие-то подо-зрительные листригоны Сатурна, а в атом

году еще и Юпитер. И поскольку Отто и язаменяем тебе отца и мать, я вручаю тебедля начала некое средство защиты. Примиэтот амулет! Правнучка инков однажды по-дарила мне его. У нее была голубая кровь,плоскостопие, вши и дар предвидения. «Бе-локожий чужестранец, — сказала онамне. — Его носили цари, в нем заключенысилы Солнца, Луны и Земли, не говоря ужео прочих мелких планетах. Дай серебряныйдоллар на водку и можешь носить его».Чтобы не прерывалась эстафета счастья, пе-редаю амулет тебе. Он будет охранять тебяи обратит в бегство враждебного Юпите-ра, — Ленц повесил мне на шею маленькуючерную фигурку на тонкой цепочке. — Так!Это против несчастий, грозящих свыше.А против повседневных бед — вот подарокОтто! Шесть бутылок рома, который вдвоестарше тебя самого!

Развернув пакет, Ленц поставил бутыл-ки одну за другой на стол, освещенныйутренним солнцем. Они отливали янтарем.

— Чудесное зрелище, — сказал я. — Гдеты их раздобыл, Отто?

Кестер засмеялся: — Это была хитрая штука. Долго расска-

зывать. Но лучше скажи, как ты себя чув-ствуешь? Как тридцатилетний?

Я отмахнулся: — Так, будто мне шестнадцать и пятьде-

сят лет одновременно. Ничего особенного. — И это ты называешь «ничего особен-

ного»? — возразил Ленц. — Да ведь лучше-го не может быть. Это значит, что ты власт-но покорил время и проживешь две жизни.

Кестер поглядел на меня.

— Оставь его, Готтфрид, — сказал он. —Дни рождения тягостно отражаются на ду-шевном состоянии. Особенно с утра. Онеще отойдет.

Ленц прищурился: — Чем меньше человек заботится о сво-

ем душевном состоянии, тем большего онстоит, Робби. Это тебя хоть немного утеша-ет?

— Нет, — сказал я, — совсем не утешает.Если человек чего-то стоит, — он уже толь-ко памятник самому себе. А по-моему, этоутомительно и скучно.

— Отто, послушай, он философству-ет, — сказал Ленц, — и значит, уже спасен.Роковая минута прошла! Та роковая минутадня рождения, когда сам себе пристальносмотришь в глаза и замечаешь, какой тыжалкий цыпленок. Теперь можно спокойноприниматься за работу и смазать потроха

М

старому кадилляку…

x x x

ы работали до сумерек. Потом умы-лись и переоделись. Ленц жадно по-глядел на шеренгу бутылок:

— А не свернуть ли нам шею одной изних?

— Пусть решает Робби, — сказалКестер. — Это просто неприлично, Готтф-рид, делать такие неуклюжие намеки тому,кто получил подарок.

— Еще неприличнее заставлять умиратьот жажды подаривших, — возразил Ленци откупорил бутылку. Аромат растекся повсей мастерской.

— Святой Моисей! — сказал Готтфрид.Мы стали принюхиваться.

— Отто, аромат сказочный. Нужно обра-титься к самой высокой поэзии, чтобы най-ти достойное сравнение.

— Да, такой ром слишком хорош для на-шего мрачного сарая! — решил Ленц. —Знаете что? Поедем за город, поужинаемгде-нибудь и прихватим бутылку с собой.Там, на лоне природы, мы ее и выдуем.

— Блестяще. Мы откатили в сторону кадилляк, с ко-

торым возились весь день. За ним стоялочень странный предмет на четырех коле-сах. Это была гоночная машина Отто Кесте-ра — гордость нашей мастерской.

Однажды на аукционе Кестер купил подешевке старую колымагу с высоким кузо-вом. Присутствовавшие специалисты не ко-леблясь заявили, что это занятный экспо-нат для музея истории транспорта. Боль-вис — владелец фабрики дамских пальто

и гонщик-любитель — посоветовал Оттопеределать свое приобретение в швейнуюмашину. Но Кестер не обращал ни на коговнимания. Он разобрал машину, как кар-манные часы, и несколько месяцев подрядвозился с ней, оставаясь иногда в мастер-ской до глубокой ночи. И вот однажды онпоявился в своем автомобиле перед баром,в котором мы обычно сидели по вечерам.Больвис едва не свалился от хохота, такуморительно всё это выглядело. Шутки ра-ди он предложил Отто пари. Он ставил две-сти марок против двадцати, если Кестер за-хочет состязаться с его новой гоночной ма-шиной: дистанция десять километрови один километр форы для машины Отто.Они ударили по рукам. Вокруг смеялись,предвкушая знатную потеху. Но Отто по-шел дальше: он отказался от форы и сневозмутимым видом предложил повыситьставку до тысячи марок против тысячи.Изумленный Больвис спросил, не отвезти

ли его в психиатрическую лечебницу. Вме-сто ответа Кестер запустил мотор. Обастартовали немедленно. Больвис вернулсячерез полчаса и был так потрясен, словноувидел морского змея. Он молча выписалчек, а затем стал выписывать второй. Онхотел тут же приобрести машину.

Кестер высмеял его. Теперь он не про-даст ее ни за какие деньги. Но как ни вели-колепны были скрытые свойства машины,внешний вид ее был страшен. Для повсе-дневного обихода мы поставили самый ста-ромодный кузов, старомодней нельзя былосыскать. Лак потускнел. На крыльях былитрещины, а верх прослужил, пожалуй, неменьше десятка лет. Разумеется, мы моглибы отделать машину значительно лучше, ноу нас были основания поступить именнотак.

Мы назвали машину «Карл». «Карл» —призрак шоссе.

Н

x x x

аш «Карл», сопя, тянул вдоль шоссе.

— Отто, — сказал я. — Прибли-жается жертва.

Позади нетерпеливо сигналил тяжелыйбюик. Он быстро догонял нас. Вот ужесравнялись радиаторы. Мужчина за рулемпренебрежительно поглядел в нашу сторо-ну. Его взгляд скользнул по обшарпанному«Карлу». Потом он отвернулся и сразу за-был о нас.

Через несколько секунд он обнаружил,что «Карл» идет с ним вровень. Он уселсяпоплотнее, удивленно взглянул на наси прибавил газу. Но «Карл» не отставал.Маленький и стремительный, он мчался ря-дом со сверкающей никелем и лаком махи-ной, словно терьер рядом с догом.

Мужчина крепче схватился за руль. Онеще ничего не подозревал и насмешливоскривил губы. Теперь он явно собиралсяпоказать нам, на что способна его телега.Он нажал на акселератор так, что глуши-тель зачирикал, как стая жаворонков надлетним полем, по это не помогло: он необогнал нас. Словно заколдованный, при-лепился к бюику уродливый и непримет-ный «Карл». Хозяин бюика изумленно вы-таращился на нас. Он не понимал, как этопри скорости в сто километров он не можетоторваться от старомодной коляски. Онс недоверием посмотрел на свой спидо-метр, словно тот мог обмануть. Потом далполный газ.

Теперь машины неслись рядышкомвдоль прямого длинного шоссе. Черезнесколько сот метров впереди показалсягрузовик, который громыхал нам на-встречу. Бюику пришлось уступить дорогу,

и он отстал. Едва он снова поравнялсяс «Карлом», как промчался автокатафалкс развевающимися лентами венков, и онснова должен был отстать. Потом шоссеочистилось.

Между тем водитель бюика утратил всёсвое высокомерие. Раздраженно сжав губы,сидел он, пригнувшись к рулю, его охвати-ла гоночная лихорадка. Вдруг оказалось,что его честь зависит от того, сумеет ли оноставить позади этого щенка. Мы же сиде-ли на своих местах с видом полнейшегоравнодушия. Бюик просто не существовалдля нас. Кестер спокойно глядел на дорогу,я, скучая, уставился в пространство, а Ленц,хотя к этому времени он уже превратилсяв сплошной комок напряженных нервов,достал газету и углубился в нее, словно длянего сейчас не было ничего важнее.

Несколько минут спустя Кестер подмиг-нул нам, «Карл» незаметно убавлял ско-

рость, и бюик стал медленно перегонять.Мимо нас пронеслись его широкие сверка-ющие крылья, глушитель с грохотом швыр-нул нам в лицо голубой дым. Постепеннобюик оторвался примерно метров на два-дцать. И тогда, как мы этого и ожидали, изокна показалось лицо водителя, ухмыляю-щееся с видом явного торжества. Он счи-тал, что уже победил.

Но он не ограничился этим. Он не моготказать себе в удовольствии поиздеватьсянад побежденными и махнул нам, пригла-шая догонять. Его жест был подчеркнутонебрежен и самоуверен.

— Отто, — призывно произнес Ленц. Но это было излишним. В то же мгнове-

ние «Карл» рванулся вперед. Компрессорзасвистел. И махнувшая нам рука сразу жеисчезла: «Карл» последовал приглаше-нию — он догонял. Он догонял неудержи-

мо; нагнал, и тут-то впервые мы обратиливнимание на чужую машину. С невинно во-прошающими лицами смотрели мы на че-ловека за рулем. Нас интересовало, почемуон махал нам. Но он, судорожно отвернув-шись, смотрел в другую сторону, а «Карл»мчался теперь на полном газу, покрытыйгрязью, с хлопающими крыльями, — побе-доносный навозный жук.

— Отлично сделано, Отто, — сказалЛенц Кестеру. — Этому парню мы испорти-ли к ужину аппетит.

Ради таких гонок мы и не меняли кузов«Карла». Стоило ему появиться на дороге,и кто-нибудь уже пытался его обогнать.На иных автомобилистов он действовал,как подбитая ворона на стаю голодных ко-шек. Он подзадоривал самые мирные се-мейные экипажи пускаться наперегонки,и даже тучных бородачей охватывалнеудержимый гоночный азарт, когда они

М

видели, как перед ними пляшет этот раз-болтанный остов. Кто мог подозревать, чтоза такой смешной наружностью скрыто мо-гучее сердце гоночного мотора!

Ленц утверждал, что «Карл» воспитыва-ет людей. Он, мол, прививает им уважениек творческому началу, — ведь оно всегдапрячется под неказистой оболочкой.Так говорил Ленц, который себя самого на-зывал последним романтиком.

x x x

ы остановились перед маленькимтрактиром и выбрались из машины.Вечер был прекрасен и тих. Борозды

свежевспаханных полей казались фиолето-выми, а их мерцающие края были золоти-сто-коричневыми. Словно огромные фла-минго, проплывали облака в яблочнозеле-ном небе, окружая узкий серп молодого ме-сяца. Куст орешника скрывал в своих объя-

тиях сумерки и безмолвную мечту. Он былтрогательно наг, но уже исполнен надежды,таившейся в почках. Из маленького тракти-ра доносился запах жареной печенки и лу-ка. Наши сердца забились учащенно.

Ленц бросился в дом навстречу маняще-му запаху. Он вернулся сияющий:

— Вы должны полюбоваться жаренойкартошкой! Скорее. Не то самое лучшеесъедят без нас!

В это мгновенье с шумом подкатила ещеодна машина. Мы замерли, словно при-гвожденные. Это был тот самый бюик. Онрезко затормозил рядом с «Карлом».

— Гопля! — сказал Ленц. Нам уже не раз приходилось драться

в подобных случаях. Мужчина вышел. Онбыл рослый, грузный, в широком коричне-вом реглане из верблюжьей шерсти. Непри-

язненно покосившись на «Карла», он снялбольшие желтые перчатки и подошелк нам.

— Какой марки ваша машина? — спро-сил он с уксусно-кислой гримасой, обраща-ясь к Кестеру, который стоял ближе к нему.

Мы некоторое время помолчали. Несо-мненно, он считал нас автомеханиками, вы-ехавшими в воскресных костюмах погулятьна чужой машине.

— Вы, кажется, что-то сказали? — спро-сил, наконец, Отто с сомнением. Его тонуказывал на возможность быть повежливей.

Мужчина покраснел. — Я спросил об этой машине, — заявил

он ворчливо. Ленц выпрямился. Его большой нос

дрогнул. Он был чрезвычайно требовате-лен в вопросах вежливости ко всем, кто

с ним соприкасался. Но внезапно, преждечем он успел открыть рот, распахнуласьвторая дверца бюика. Выскользнула узкаянога, мелькнуло тонкое колено. Вышла де-вушка и медленно направилась к нам.

Мы переглянулись, пораженные. Раньшемы и не заметили, что в машине еще кто-тосидит. Ленц немедленно изменил позицию.Он широко улыбнулся, всё его веснушчатоелицо расплылось. И мы все тоже вдруг за-улыбались неизвестно почему.

Толстяк удивленно глядел на нас. Ончувствовал себя неуверенно и явно не знал,что же делать дальше. Наконец он предста-вился, сказав с полупоклоном: «Биндинг»,цепляясь за собственную фамилию, как заякорь спасения.

Девушка подошла к нам. Мы стали ещеприветливей.

— Так покажи им машину, Отто, — ска-зал Ленц, бросив быстрый взгляд на Кесте-ра.

— Что ж, пожалуй, — ответил Отто,улыбаясь одними глазами.

— Да, я охотно посмотрел бы, — Бин-динг говорил уже примирительное. —У нее, видно, чертовская скорость. Этак, заздорово живешь, оторвалась от меня.

Они вдвоем подошли к машине ,и Кестер поднял капот «Карла» .

Девушка не пошла с ними. Стройнаяи молчаливая, она стояла в сумерках рядомсо мной и Ленцем. Я ожидал, что Готтфридиспользует обстоятельства и взорвется, какбомба. Ведь он был мастер в подобных слу-чаях. Но, казалось, он разучился говорить.Обычно он токовал, как тетерев, а теперьстоял словно ионах, давший обет молчания,и не двигался с места.

— Простите, пожалуйста, — сказал на-конец я. — Мы не заметили, что вы сиделив машине. Мы не стали бы так озорничать.

Девушка поглядела на меня. — А почему бы нет? — возразила она

спокойно и неожиданно низким, глухова-тым голосом. — Ведь в этом же не было ни-чего дурного.

— Дурного-то ничего, но мы поступилине совсем честно. Ведь наша машина даетпримерно двести километров в час.

Она слегка наклонилась и засунула рукив карманы пальто:

— Двести километров? — Точнее, 189,2 по официальному хро-

нометражу, — с гордостью выпалил Ленц. Она засмеялась:

— А мы думали, шестьдесят — семьде-сят, не больше.

— Вот видите, — сказал я. — Вы ведь немогли этого знать.

— Нет, — ответила она. — Этого мыдействительно не могли знать. Мы думали,что бюик вдвое быстрее вашей машины.

— То-то же. — Я оттолкнул ногою сло-манную ветку. — А у нас было слишкомбольшое преимущество. И господин Бин-динг, вероятно, здорово разозлился на нас.

Она засмеялась: — Конечно, но ненадолго. Ведь нужно

уметь и проигрывать. Иначе нельзя былобы жить.

— Разумеется… Возникла пауза. Я поглядел на Ленца.

Но последний романтик только ухмылялсяи подергивал носом, покинув меня на про-

извол судьбы. Шумели березы. За домом закудахтала

курица. — Чудесная погода, — сказал я наконец,

чтобы прервать молчание. — Да, великолепная, — ответила девуш-

ка. — И такая мягкая, — добавил Ленц. — Просто необычайно мягкая, — завер-

шил я. Возникла новая пауза. Девушка, должно быть, считала нас по-

рядочными болванами. Но я при всех уси-лиях не мог больше ничего придумать.Ленц начал принюхиваться.

— Печеные яблоки, — сказал он растро-ганно. — Кажется, тут подают к печенкееще и печеные яблоки. Вот это — делика-тес.

К

— Несомненно, — подтвердил я, мыс-ленно проклиная себя и его.

x x x

естер и Биндинг вернулись. За этинесколько минут Биндивг стал со-в е р ш е н н о д р у г и м ч е л о в е к о м .

По всей видимости, он был одним из техавтомобильных маньяков, которые испыты-вают совершеннейшее блаженство, когдаим удается встретить специалиста, с кото-рым можно поговорить.

— Не поужинаем ли мы вместе? — спро-сил он.

— Разумеется, — ответил Ленц. Мы вошли в трактир. В дверях Готтфрид

подмигнул мне, кивнув на девушку: — А знаешь, ведь она с лихвой искупает

утреннюю встречу с танцующей старухой.

Я пожал плечами: — Возможно. Но почему это ты предо-

ставил мне одному заикаться? Он засмеялся: — Должен же и ты когда-нибудь на-

учиться, деточка. — Не имею никакого желания еще че-

му-нибудь учиться, — сказал я. Мы последовали за остальными. Они

уже сидели за столом. Хозяйка подавала пе-ченку и жареную картошку. В качествевступления она поставила большую бутыл-ку хлебной водки. Биндинг оказался гово-руном неудержимым, как водопад. Чего онтолько не знал об автомобилях! Когда же онуслыхал, что Кестеру приходилось участво-вать в гонках, его симпатия к Отто перешлавсе границы.

Я пригляделся к Биндинту вниматель-нее. Он был грузный, рослый, с краснымлицом и густыми бровями; несколько хваст-лив, несколько шумен и, вероятно, доброду-шен, как люди, которым везет в жизни. Ямог себе представить, что по вечерам,прежде чем лечь спать, он серьезно, с до-стоинством и почтением разглядывает себяв зеркало.

Девушка сидела между Ленцем и мною.Она сняла пальто и осталась в сером ан-глийском костюме. На шее у нее была белаякосынка, напоминавшая жабо амазонки.При свете лампы ее шелковистые каштано-вые волосы отливали янтарем. Очень пря-мые плечи слегка выгибались вперед, рукиузкие, с длинными пальцами казались сухо-ватыми. Большие глаза придавали тонкомуи бледному лицу выражение страстностии силы. Она была очень хороша, как мнепоказалось, — но для меня это не имело

значения. Зато Ленц загорелся. Он совершенно

преобразился. Его желтый чуб блестел, какцветущий хмель. Он извергал фейерверкиострот и вместе с Биндингом царил за сто-лом. Я же сидел молча и только изредка на-поминал о своем существовании, передаваятарелку или предлагая сигарету. Да еще чо-кался с Биндингом. Это я делал довольночасто. Ленц внезапно хлопнул себя по лбу:

— А ром! Робби, тащи-ка наш ром, при-пасенный к дню рождения.

— К дню рождения? У кого сегодня деньрождения? — спросила девушка.

— У меня, — ответил я. — Меня ужевесь день сегодня этим преследуют.

— Преследуют? Значит, вы не хотите,чтобы вас поздравляли?

— Почему же? Поздравления — это со-всем другое дело.

— Ну, в таком случае желаю вам всегосамого лучшего.

В течение одного мгновения я держал ееруку в своей и чувствовал ее теплое пожа-тие. Потом я вышел, чтобы принести ром.Огромная молчаливая ночь окружала ма-ленький дом. Кожаные сиденья нашей ма-шины были влажны. Я остановился, глядяна горизонт; там светилось красноватое за-рево города. Я охотно задержался бы по-дольше, но Ленц уже звал меня.

Для Биндинга ром оказался слишкомкрепким. Это обнаружилось уже после вто-рого стакана. Качаясь, он выбрался в сад.Мы с Ленцем встали и подошли к стойке.Ленц потребовал бутылку джина. — Вели-колепная девушка, не правда ли?

— спросил он. — Не знаю, Готтфрид, — ответил я. —

Не особенно к ней приглядывался. Он некоторое время пристально смот-

рел на меня своими голубыми глазамии потом тряхнул рыжей головой:

— И для чего только ты живешь, скажимне, детка?

— Именно это хотел бы я и сам знать, —ответил я. Он засмеялся:

— Ишь, чего захотел. Легко это знаниене дается. Но сперва я хочу выведать, какоеона имеет отношение к этому толстому ав-томобильному справочнику.

Готтфрид пошел за Биндингом в сад.Потом они вернулись вдвоем к стойке. Ви-димо, Ленц получил благоприятные сведе-ния и, в явном восторге оттого, что дорогасвободна, бурно ухаживал за Биндингом.

М

Они распили вдвоем еще бутылку джинаи час спустя уже были на «ты». Ленц, когдаон бывал хорошо настроен, умел так увле-кать окружающих, что ему нельзя было нив чем отказать. Да он и сам тогда не мог се-бе ни в чем отказать. Теперь он полностьюзавладел Биндингом, и вскоре оба, сидяв беседке, распевали солдатские песни.А про девушку последний романтик темвременем совершенно забыл.

x x x

ы остались втроем в зале трактира.Внезапно наступила тишина. Мернотикали шварцвальдские часы. Хозяй-

ка убирала стойку и по-матерински погля-дывала на нас. У печки растянулась корич-невая гончая собака. Время от времени оналаяла со сна, — тихо, визгливо и жалобно.За окном шурша скользил ветер. Его заглу-шали обрывки солдатских песен, и мне ка-

залось, что маленькая комнатка трактиравместе с нами подымается ввысь и, покачи-ваясь, плывет сквозь ночь, сквозь годы,сквозь множество воспоминаний.

Было какое-то странное настроение.Словно время остановилось; оно уже не бы-ло рекой, вытекающей из мрака и впадаю-щей в мрак, — оно стало морем, в которомбезмолвно отражалась жизнь. Я поднялсвой бокал. В нем поблескивал ром. Явспомнил записку, которую составлялс утра в мастерской. Тогда мне было немно-го грустно. Сейчас всё прошло. Мне быловсё безразлично, — живи, пока жив. Я по-смотрел на Кестера. Он говорил с девуш-кой, я слушал, но не различал слов. Я по-чувствовал мягкое озарение первого хмеля,согревающего кровь, которое я любил пото-му, что в его свете всё неопределенное,неизвестное кажется таинственным при-ключением. В саду Ленц и Биндинг пели

песню о сапере в Аргоннском лесу. Рядомсо мной звучал голос незнакомой девушки;она говорила тихо и медленно, низким,волнующим, чуть хриплым голосом. Я до-пил свой бокал.

Вернулись Ленц и Биндинг. Онинесколько протрезвели на свежем воздухе.Мы стали собираться. Я подал девушкепальто. Она стояла передо мной, плавнорасправляя плечи, откинув голову назад,чуть приоткрыв рот в улыбке, которая ни-кому не предназначалась и была направле-на куда-то в потолок. На мгновенье я опу-стил пальто. Как же это я ничего не замечалвсё время? Неужели я спал? Внезапно я по-нял восторг Ленца.

Она слегка повернулась ко мне и погля-дела вопросительно. Я снова быстро поднялпальто и посмотрел на Биндинга, которыйстоял у стола, всё еще пурпурнокрасный и снесколько остекленевшим взглядом.

— Вы полагаете, он сможет вести маши-ну? — спросил я.

— Надеюсь. Я всё еще смотрел на нее: — Если в нем нельзя быть уверенным,

один из нас мог бы поехать с вами. Она достала пудреницу и открыла ее. — Обойдется, — сказала она. — Он да-

же лучше водит после выпивки. — Лучше и, вероятно, неосторожнее, —

возразил я. Она смотрела на меня поверхсвоего маленького зеркальца.

— Надеюсь, всё будет благополучно, —сказал я. Мои опасения были очень преуве-личены, потому что Биндинг держался до-статочно хорошо. Но мне хотелось что-топредпринять, чтобы она еще не уходила.

— Вы разрешите мне завтра позвонитьвам, чтобы узнать, всё ли в порядке? —спросил я.

Она ответила не сразу. — Ведь мы несем известную ответствен-

ность, раз уж затеяли эту выпивку, — про-должал я, — из особенности я со своимднем рождения. Она засмеялась:

— Ну что же, пожалуйста, — мой теле-фон — вестен 27–96.

Как только мы вышли, я сразу же запи-сал номер. Мы поглядели, как Биндинг отъ-ехал, и выпили еще по рюмке на прощанье.Потом запустили нашего «Карла». Он по-несся сквозь легкий мартовский туман. Мыдышали учащенно, город двигался нам на-встречу, сверкая и колеблясь, и, словно яр-ко освещенный пестрый корабль, в волнахтумана возник бар «Фредди». Мы постави-ли «Карла» на якорь. Жидким золотом тек

коньяк, джин сверкал, как аквамарин, а ромбыл воплощением самой жизни. В желез-ной неподвижности восседали мы на высо-ких табуретах у стойки, вокруг нас плеска-лась музыка, и бытие было светлым и мощ-ным; оно наполняло нас новой силой, забы-валась безнадежность убогих меблирован-ных комнат, ожидающих нас, и всё отчая-нье нашего существования. Стойка бара бы-ла капитанским мостиком на корабле жиз-ни, и мы, шумя, неслись навстречу будуще-му.

Н

.

II

а следующий день было воскресенье.Я спал долго и проснулся только ко-гда солнце осветило мою постель.

Быстро вскочив, я распахнул окно. Деньбыл свеж и прозрачно ясен. Я поставилспиртовку на табурет и стал искать коробкус кофе. Моя хозяйка — фрау Залевски —разрешала мне варить кофе в комнате. Самаона варила слишком жидкий. Мне он не го-дился, особенно наутро после выпивки. Вотуже два года, как я жил в пансионе фрау За-левски. Мне нравилась улица. Здесь всегдачто-нибудь происходило, потому чтовблизи друг от друга расположились домпрофсоюзов, кафе „Интернационалы“и сборный пункт Армии спасения. К томуже, перед нашим домом находилось староекладбище, на котором уже давно никого нехоронили. Там было много деревьев, как

в парке, и в тихие ночи могло показаться,что живешь за городом. Но тишина насту-пала поздно, потому что рядом с кладби-щем была шумная площадь с балаганами,каруселями и качелями.

Для фрау Залевски соседство кладбищабыло на руку. Ссылаясь на хороший воздухи приятный вид, она требовала более высо-кую плату. Каждый раз она говорила однои то же: „Вы только подумайте, господа, ка-кое местоположение! „Одевался я медлен-но. Это позволяло мне ощутить воскресе-нье. Я умылся, побродил по комнате, про-чел газету, заварил кофе и, стоя у окна,смотрел, как поливают улицу, слушал пениептиц на высоких кладбищенских деревьях.Казалось, это звуки маленьких серебряныхфлейт самого господа бога сопровождаютнежное ворчанье меланхолических шарма-нок на карусельной площади… Я выбрал ру-башку и носки, и выбирал так долго, словно

у меня их было в двадцать раз больше, чемна самом деле. Насвистывая, я опорожнилсвои карманы: монеты, перочинный нож,ключи, сигареты… вдруг вчерашняя запискас номером телефона и именем девушки.Патриция Хольман. Странное имя — Пат-риция. Я положил записку на стол. Неуже-ли это было только вчера? Каким давнимэто теперь казалось, — почти забытымв жемчужно-сером чаду опьянения.Как странно всё-таки получается: когдапьешь, очень быстро сосредоточиваешься,но зато от вечера до утра возникают такиеинтервалы, которые длятся словно годы.

Я сунул записку под стопку книг. Позво-нить? Пожалуй… А пожалуй, не стоит. Ведьна следующий день всё выглядит совсемпо-другому, не так, как представлялось на-кануне вечером. В конце концов я былвполне удовлетворен своим положением.Последние годы моей жизни были доста-

точно суматошливыми. „Только не прини-мать ничего близко к сердцу, — говорилКестер. — Ведь то, что примешь, хочешьудержать. А удержать нельзя ничего“.

В это мгновенье в соседней комнате на-чался обычный воскресный утренний скан-дал. Я искал шляпу, которую, видимо, за-был где-то накануне вечером, и поневоленекоторое время прислушивался. Тамнеистово нападали друг на друга супругиХассе. Они уже пять лет жили здесь в ма-ленькой комнате. Это были неплохие люди.Если бы у них была трехкомнатная кварти-ра с кухней, в которой жена хозяйничалабы, да к тому же был бы еще и ребенок, ихбрак, вероятно, был бы счастливым. Но наквартиру нужны деньги. И кто может себепозволить иметь ребенка в такое беспокой-ное время. Вот они и теснились вдвоем; же-на стала истеричной, а муж всё время жилв постоянном страхе. Он боялся потерять

работу, для него это был бы конец. Хассебыло сорок пять лет. Окажись он безработ-ным, никто не дал бы ему нового места,а это означало беспросветную нужду. Рань-ше люди опускались постепенно, и всегдаеще могла найтись возможность вновь под-няться, теперь за каждым увольнением зия-ла пропасть вечной безработицы.

Я хотел было тихо уйти, но раздалсястук, и, спотыкаясь, вошел Хассе. Он сва-лился на стул:

— Я этого больше не вынесу. Он был по сути добрый человек, с пока-

тыми плечами и маленькими усиками.Скромный, добросовестный служащий.Но именно таким теперь приходилось осо-бенно трудно. Да, пожалуй, таким всегдаприходится труднее всех. Скромностьи добросовестность вознаграждаются толь-ко в романах. В жизни их используют, а по-

том отшвыривают в сторону. Хассе поднял руки: — Подумайте только, опять у нас уволи-

ли двоих. Следующий на очереди я, вотувидите, я!

В таком страхе он жил постоянно отпервого числа одного месяца до первогочисла другого. Я налил ему рюмку водки.Он дрожал всем телом. В один прекрасныйдень он свалится, — это было очевидно.Больше он уже ни о чем не мог говорить.

— И всё время эти упреки… — прошеп-тал он. Вероятно, жена упрекала его в том,что он испортил ей жизнь. Это была жен-щина сорока двух лет, несколько рыхлая,отцветшая, но, разумеется, не так опустив-шаяся, как муж. Ее угнетал страх приближа-ющейся старости. Вмешиваться было бес-цельно.

— Послушайте, Хассе, — сказал я. —Оставайтесь у меня сколько хотите. Мненужно уйти. В платяном шкафу стоит ко-ньяк, может быть он вам больше понравит-ся. Вот ром. Вот газеты. А потом, знаетечто? Уйдите вечером с женой из этого лого-ва. Ну, сходите хотя бы в кино. Это обой-дется вам не дороже, чем два часа в кафе.Но зато больше удовольствия. Сегодняглавное: уметь забывать! И не раздумы-вать! — Я похлопал его по плечу, испыты-вая что-то вроде угрызения совести. Впро-чем, кино всегда годится. Там каждый мо-жет помечтать.

Д

x x x

верь в соседнюю комнату была рас-пахнута. Слышались рыдания жены.Я пошел по коридору. Следующая

дверь была приоткрыта. Там подслушива-ли. Оттуда струился густой запах космети-ки. Это была комната Эрны Бениг — лич-ной секретарши. Она одевалась слишкомэлегантно для своего жалованья, но одинраз в неделю шеф диктовал ей до утра.И тогда на следующий день у нее бывалоочень плохое настроение. Зато каждый ве-чер она ходила на танцы. Она говорила, чтоесли не танцевать, то и жить не захочется.У нее было двое друзей. Один любил ееи приносил ей цветы. Другого любила онаи давала ему деньги.

Рядом с ней жил ротмистр граф Ор-лов — русский эмигрант, кельнер, статистна киносъемках, наемный партнер для тан-

цев, франт с седыми висками. Он замеча-тельно играл на гитаре. Каждый вечер онмолился Казанской божьей матери, выпра-шивая должность метрдотеля в гостиницесредней руки. А когда напивался, становил-ся слезлив. Следующая дверь — комнатафрау Бендер, медицинской сестры в приютедля грудных детей. Ей было пятьдесят лет.Муж погиб на войне. Двое детей умерлив 1918 году от голода. У нее была пестраякошка. Единственное ее достояние.

Рядом с ней — Мюллер, казначей напенсии. Секретарь союза филателистов.Живая коллекция марок, и ничего больше.Счастливый человек.

В последнюю дверь я постучал. — Ну, Георг, — спросил я, — всё еще

ничего нового? Георг Блок покачал головой. Он был

студентом второго курса. Для того чтобы

прослушать два курса, он два года работална руднике. Но деньги, которые скопил то-гда, были почти полностью израсходованы,оставалось еще месяца на два. Вернуться нарудник он не мог — теперь там было слиш-ком много безработных горняков. Он тщет-но пытался получить хоть какую-нибудь ра-боту. В течение одной недели он распро-странял рекламные листовки фабрики мар-гарина. Но фабрика обанкротилась. Вскореон стал разносчиком газет и облегченновздохнул. Но три дня спустя на рассвете егоостановили два парня в форменных фураж-ках, отняли газеты, изорвали их и заявили,чтобы он не смел больше покушаться на чу-жую работу, к которой не имеет отноше-ния. У них достаточно своих безработных.Всё же на следующее утро он вышел опять,хотя ему пришлось оплатить изорванныегазеты. Его сшиб какой-то велосипедист.Газеты полетели в грязь. Это обошлось емуеще в две марки. Он пошел в третий раз

и вернулся в изорванном костюме и с раз-битым лицом. Тогда он сдался. Отчаяв-шись, Георг сидел теперь целыми днямив своей комнате и зубрил как сумасшедший,словно это имело какой-то смысл. Ел онодин раз в день. А между тем было совер-шенно безразлично — закончит он курсили нет. Даже сдав экзамены, он мог рас-считывать на работу не раньше, чем черездесять лет.

Я сунул ему пачку сигарет: — Плюнь ты на это дело, Георг. Я тоже

плюнул в свое время. Ведь сможешь потом,когда захочешь, начать снова.

Он покачал головой: — Нет, после рудника я убедился: если

не заниматься каждый день, то полностьювыбиваешься из колеи; нет, во второй размне уж не осилить.

Я смотрел на бледное лицо с торчащимиушами, близорукие глаза, щуплую фигурус впалой грудью. Эх, проклятье!

— Ну, будь здоров, Джорджи. — Явспомнил: родителей у него уж тоже нет.

Кухня. На стенке чучело — голова дико-го кабана, — наследство, оставленное по-койным Залевски. Рядом в прихожей теле-фон. Полумрак. Пахнет газом и плохим жи-ром. Входная дверь со множеством визит-ных карточек у звонка. Среди них и моя

— „Роберт Локамп, студент философии.Два долгих звонка“. Она пожелтела и за-грязнилась. Студент философии… Видители каков! Давно это было. Я спустился полестнице в кафе „Интернационалы““

К

x x x

афе представляло собой большой,темный, прокуренный, длинный, каккишка, зал со множеством боковых

комнат. Впереди, возле стойки, стояло пиа-нино. Оно было расстроенно, несколькострун лопнуло, и на многих клавишах недо-ставало костяных пластинок; но я любилэтот славный заслуженный музыкальныйящик. Целый год моей жизни был связанс ним, когда я работал здесь тапером. В бо-ковых комнатах кафе проводили свои со-брания торговцы скотом; иногда там соби-рались владельцы каруселей и балаганов.У входа в зал сидели проститутки.

В кафе было пусто. Один лишь плоско-стопии кельнер Алоис стоял у стойки. Онспросил:

— Как обычно?

Я кивнул. Он принес мне стакан порт-вейна пополам с ромом. Я сел к столику и,ни о чем не думая, уставился в простран-ство. В окно падал косой луч солнца. Оносвещал бутылки на полках. Шерри-брендисверкало как рубин.

Алоис полоскал стаканы. Хозяйскаякошка сидела на пианино и мурлыкала. Ямедленно выкурил сигарету. Здешний воз-дух нагонял сонливость. Своеобразный го-лос был вчера у этой девушки. Низкий, чутьрезкий, почти хриплый и всё же ласковый.

— Дай-ка мне посмотреть журналы,Алоис, — сказал я.

Скрипнула дверь. Вошла Роза, кладби-щенская проститутка, по прозвищу „Желез-ная кобыла“. Ее прозвали так за исключи-тельную выносливость. Роза попросилачашку шоколада. Это она позволяла себекаждое воскресное утро; потом она отправ-

лялась в Бургдорф навестить своего ребен-ка.

— Здорово, Роберт! — Здорово, Роза, как поживает малень-

кая? — Вот поеду, погляжу. Видишь, что я ей

везу? Она развернула пакет, в котором ле-жала краснощекая кукла, и надавила ей наживот. „Ма-ма“ — пропищала кукла. Розасияла.

— Великолепно, — сказал я. — Погляди-ка. — Она положила куклу.

Щелкнув, захлопнулись веки. — Изумительно, Роза. Она была удовлетворена и снова упако-

вала куклу: — Да, ты смыслишь в этих делах, Ро-

берт! Ты еще будешь хорошим мужем.

— Ну вот еще! — усомнился я. Роза была очень привязана к своему ре-

бенку. Несколько месяцев тому назад, покадевочка не умела еще ходить, она держалаее при себе, в своей комнате. Это удавалось,несмотря на Розино ремесло, потому чторядом был небольшой чулан. Когда она повечерам приводила кавалера, то под ка-ким-нибудь предлогом просила его немно-го подождать, забегала в комнату, быстрозадвигала коляску с ребенком в чулан, за-пирала ее там и впускала гостя. Но в декаб-ре малышку приходилось слишком частопередвигать из теплой комнаты: в неотап-ливаемый чулан. Она простудилась, частоплакала и какраз в то время, когда Розапринимала посетителей. Тогда ей при-шлось расстаться с дочерью, как ни тяжелоэто было. Роза устроила ее в очень дорогойприют. Там она считалась почтенной вдо-вой. В противном случае ребенка, разумеет-

ся, не приняли бы. Роза поднялась: — Так ты придешь в пятницу? Я кивнул. Она поглядела на меня: — Ты ведь знаешь, в чем дело? — Разумеется. Я не имел ни малейшего представления,

о чем идет речь, но не хотелось спрашивать.К этому я приучил себя за тот год, что былздесь тапером. Так было удобнее. Это былотак же обычно, как и мое обращение на„ты“ со всеми девицами. Иначе простонельзя было.

— Будь здоров, Роберт. — Будь здорова, Роза.

Я посидел еще немного. Но в этот разчто-то не клеилось, не возникал, как обыч-но, тот сонливый покой, ради которого я повоскресеньям заходил отдохнуть в „Интер-националь“. Я выпил еще стакан рома, по-гладил кошку и ушел.

Весь день я слонялся без толку. Не зная,что предпринять, я нигде подолгу не задер-живался. К вечеру пошел в нашу мастер-скую. Кестер был там. Он возился с кадил-ляком. Мы купили его недавно по дешевке,как старье. А теперь основательно отремон-тировали, и Кестер как раз наводил послед-ний глянец. В этом был деловой расчет. Мынадеялись хорошенько на нем заработать.Правда, я сомневался, что это нам удастся.В трудные времена люди предпочитают по-купать маленькие машины, а не такой ди-лижанс.

— Нет, Отто, мы не сбудем его с рук, —сказал я. Но Кестер был уверен.

— Это средние машины нельзя сбытьс рук, — заявил он. — Покупают дешевыеи самые дорогие. Всегда есть люди, у кото-рых водятся деньги. Либо такие, что хотятказаться богатыми.

— Где Готтфрид? — спросил я. — На каком-то политическом собрании. — С ума он сошел. Что ему там нужно? Кестер засмеялся: — Да этого он и сам не знает. Скорей

всего, весна у него в крови бродит. Тогдаему обычно нужно что-нибудь новенькое.

— Возможно, — сказал я. — Давай я те-бе помогу.

Мы возились, пока не стемнело. — Ну, хватит, — сказал Кестер. Мы умылись.

— А знаешь, что у меня здесь? — спро-сил Отто, похлопывая по бумажнику.

— Ну? — Два билета на бокс. Не пойдешь ли

ты со мной? Я колебался. Он удивленно посмотрел

на меня: — Стиллинг дерется с Уокером. Будет

хороший бой. — Возьми с собой Готтфрида, — предло-

жил я, и сам себе показался смешным отто-го, что отказываюсь. Но мне не хотелосьидти, хотя я и не знал, почему.

— У тебя на вечер что-нибудь намече-но? — спросил он,

— Нет. Он поглядел на меня.

— Пойду домой, — сказал я. — Буду пи-сать письма и тому подобное. Нужно же ко-гда-нибудь и этим заняться.

— Ты заболел? — спросил он озабочен-но.

— Да что ты, ничуть. Вероятно, и у менявесна в крови бродит.

— Ну ладно, как хочешь. Я побрел домой. Но, сидя в своей комна-

те, по-прежнему не знал, чем же заняться.Нерешительно походил взад и вперед. Те-перь я уже не понимал, почему меня, соб-ственно, потянуло домой. Наконец вышелв коридор, чтобы навестить Георга,и столкнулся с фрау Залевски.

— Вот как, — изумленно спросилаона, — вы здесь?

— Не решаюсь опровергать, — ответил янесколько раздраженно. Она покачала го-

ловой в седых буклях: — Не гуляете? Воистину, чудеса. У Георга я пробыл недолго. Через чет-

верть часа вернулся к себе. Подумал — невыпить ли? Но не хотелось. Сел к окнуи стал смотреть на улицу.

Сумерки раскинулись над кладбищемкрыльями летучей мыши. Небо за домомпрофсоюзов было золеным, как неспелоеяблоко. Зажглись фонари, но темнота ещене наступила, и казалось, что они зябнут.Порылся в книгах, потом достал запискус номером телефона. В конце концов, поче-му бы не позвонить? Ведь я почти обещал.Впрочем, может быть, ее сейчас и дома нет.

Я вышел в прихожую к телефону, снялтрубку и назвал номер. Пока ждал ответа,почувствовал, как из черного отверстиятрубки подымается мягкой волной легкоенетерпение. Девушка была дома. И когда ее

низкий, хрипловатый голос словно из дру-гого мира донесся сюда, в прихожую фрауЗалевски, и зазвучал вдруг под головамидиких кабанов, в запахе жира и звяканьепосуды, — зазвучал тихо и медленно, так,будто она думала над каждым словом, менявнезапно покинуло чувство неудовлетво-ренности. Вместо того чтобы только спра-виться о том, как она доехала, я договорил-ся о встрече на послезавтра и лишь тогдаповесил трубку. И сразу ощутил, что всё во-круг уже не кажется мне таким бессмыслен-ным. „С ума сошел“, — подумал я и покачалголовой. Потом опять снял трубку и позво-нил Кестеру:

— Билеты еще у тебя, Отто? — Да. — Ну и отлично. Так я пойду с тобой на

бокс. После бокса мы еще немного побро-дили по ночному городу. Улицы были свет-

лы и пустынны. Сияли вывески. В витринахбессмысленно горел свет. В одной стоялиголые восковые куклы с раскрашеннымилицами. Они выглядели призрачно и раз-вратно. В другой сверкали драгоценности.Потом был магазин, залитый белым светом,как собор. Витрины пенились пестрым,сверкающим шелком. Перед входом в кинона корточках сидели бледные изголодавши-еся люди. А рядом сверкала витрина продо-вольственного магазина. В ней высилисьбашни консервных банок, лежали упако-ванные в вату вянущие яблоки, гроздьяжирных гусей свисали, как белье с веревки,нежно-желтыми и розовыми надрезамимерцали окорока, коричневые круглые ка-раваи хлеба и рядом копченые колбасыи печеночные паштеты.

Мы присели на скамью в сквере. Былопрохладно. Луна висела над домами, какбольшая белая лампа. Полночь давно про-

шла. Неподалеку на мостовой рабочие раз-били палатку. Там ремонтировали трамвай-ные рельсы. Шипели сварочные аппараты,и снопы искр вздымались над склонивши-мися темными фигурами. Тут же, словнополевые кухни, дымились асфальтные кот-лы.

Мы сидели; каждый думал о своем. — А странно вот так в воскресенье, От-

то, правда? Кестер кивнул. — В конце концов радуешься, когда оно

уже проходит, — сказал я задумчиво. Кестер пожал плечами: — Видимо, так привыкаешь гнуть спину

в работе, что даже маленькая толика свобо-ды как-то мешает. Я поднял воротник:

— А что, собственно, мешает нам жить,Отто? Он поглядел на меня улыбаясь:

— Прежде было такое, что мешало, Роб-би.

— Правильно, — согласился я. —Но всё-таки? Вспышка автогена метнула наасфальт зеленые лучи. Палатка на рельсах,освещенная изнутри, казалась маленьким,уютным домиком.

— Как ты думаешь, ко вторнику покон-чим с кадилляком? — спросил я.

— Возможно, — ответил Кестер. — Асчего это ты?

— Да просто так. Мы встали. — Я сегодня малость не в себе, Отто, —

сказал я. — С каждым случается, — ответил

Кестер. — Спокойной ночи, Робби.

— И тебе того же, Отто. Потом я еще немного посидел дома.

Моя конура вдруг совершенно пересталамне нравиться. Люстра бьша отвратитель-на, свет слишком ярок, кресла потерты, ли-нолеум безнадежно скучен, умывальник,кровать, и над ней картина с изображениембитвы при Ватерлоо, — да ведь сюда женельзя пригласить порядочного человека,думал я. Тем более женщину. В лучшем слу-чае — только проститутку из „Интернацио-наля“.

В

.

III

о вторник утром мы сидели во дворенашей мастерской и завтракали. Ка-дилляк был готов. Ленц держал в ру-

ках листок бумаги и торжествующе погля-дывал на нас. Он числился заведующим от-делом рекламы и только что прочел Кесте-ру и мне текст составленного им объявле-ния о продаже машины. Оно начиналосьсловами: „Отпуск на юге в роскошном ли-музине“, — и в общем представляло собойнечто среднее между лирическим стихотво-рением и гимном.

Мы с Кестером некоторое время помол-чали. Нужно было хоть немного прийтив себя после этого водопада цветистой фан-тазии.

Ленц полагал, что мы сражены.

— Ну, что скажете? В этой штуке естьи поэзия и хватка, не правда ли? — гордоспросил он. — В наш деловой век нужноуметь быть романтиком, в этом весь фокус.Контрасты привлекают.

— Но не тогда, когда речь идет о день-гах, — возразил я.

— Автомобили покупают не для того,чтобы вкладывать деньги, мой мальчик, —пренебрежительно объяснял Готтфрид. —Их покупают, чтобы тратить деньги, и сэтою уже начинается романтика, во всякомслучае для делового человека. А у большин-ства людей она на этом и кончается. Как тыполагаешь, Отто?

— Знаешь ли… — начал Кестер осторож-но.

— Да что тут много разговаривать! —прервал его я. — С такой рекламой можнопродавать путевки на курорт или крем для

дам, но не автомобили. Ленц приготовился возражать. — Погоди минутку, — продолжал я. —

Нас ты, конечно, считаешь придирами,Готтфрид. Поэтому я предлагаю — спросимЮппа. Он — это голос народа.

Юпп, наш единственный служащий,пятнадцатилетний паренек, числился чем-то вроде ученика. Он обслуживал заправоч-ную колонку, приносил нам завтрак и уби-рал по вечерам. Он был маленького роста,весь усыпан веснушками и отличался самы-ми большими и оттопыренными ушами, ко-торые я когда-либо видел. Кестер уверял,что если бы Юпп выпал из самолета, то непострадал бы. С такими ушами он мог быплавно спланировать и приземлиться. Мыпозвали его. Ленц прочитал ему объявле-ние.

— Заинтересовала бы тебя такая маши-на, Юпп? — спросил Кестер.

— Машина? — спросил Юпп. Я засмеялся. — Разумеется, машина, — проворчал

Готтфрид. — А что ж, по-твоему, речь идето лошади?

— А есть ли у нее прямая скорость?А как управляется кулачковый вал? Имеют-ся ли гидравлические тормоза? — осведо-мился невозмутимый Юпп.

— Баран, ведь это же наш кадилляк! —рявкнул Ленц.

— Не может быть, — возразил Юпп, ух-мыляясь во всё лицо.

— Вот тебе, Готтфрид, — сказалКестер, — вот она, современная романтика.

Ч

— Убирайся к своему насосу, Юпп. Про-клятое дитя двадцатого века!

Раздраженный Ленц отправился в ма-стерскую с твердым намерением сохранитьвесь поэтический пыл своего объявленияи подкрепить его лишь некоторыми техни-ческими данными.

x x x

ерез несколько минут в воротахнеожиданно появился старший ин-спектор Барзиг. Мы встретили его

с величайшим почтением. Он был инжене-ром и экспертом страхового общества „Фе-никс“, очень влиятельным человеком, черезкоторого можно было получать заказы наремонт. У нас с ним установились отличныеотношения. Как инженер он был самим са-таной, и его ни в чем невозможно былопровести, но как любитель бабочек он былмягче воска. У него была большая коллек-

ция, и однажды мы подарили ему огромнуюночную бабочку, залетевшую в мастерскую.Барзиг даже побледнел от восторга и былчрезвычайно торжествен, когда мы препод-несли ему эту тварь. Оказалось, что это„Мертвая голова“, очень редкостный экзем-пляр, как раз недостававший ему для кол-лекции. Он никогда не забывал этого и до-ставал нам заказы на ремонт где толькомог. А мы ловили для него каждую козявку,которая только попадалась нам.

— Рюмку вермута, господин Барзиг? —спросил Ленц, уже успевший прийти в се-бя. — До вечера не пью спиртного, — отве-тил Барзиг. — Это у меня железный прин-цип.

— Принципы нужно нарушать, а то ка-кое же от них удовольствие, — заявил Готт-фрид и налил ему. — Выпьем за грядущеепроцветание „Павлиньего глаза“ и „Жем-чужницы!“

Барзиг колебался недолго. — Когда вы уж так за меня беретесь, не

могу отказаться, — сказал он, принимаястакан. — Но тогда уж чокнемся и за „Воло-вий глаз“. — Он смущенно ухмыльнулся,словно сказал двусмысленность о женщине:

— Видите ли, я недавно открыл новуюразновидность со щетинистыми усиками.

— Черт возьми, — сказал Ленц. — Вотздорово! Значит, вы первооткрыватель и ва-ше имя войдет в историю естествознания!

Мы выпали еще по рюмке в честь щети-нистых усиков. Барзиг утер рот:

— А я пришел к вам, с хорошей вестью.Можете отправляться за фордом. Дирекциясогласилась поручить вам ремонт.

— Великолепно, — сказал Кестер. — Этонам очень кстати. А как с нашей сметой?

— Тоже утверждена. — Без сокращений? Барзиг зажмурил один глаз: — Сперва господа не очень соглаша-

лись, но в конце концов… — Еще по одной за страховое общество

„Феникс“! — воскликнул Ленц, наливаяв стаканы.

Барзиг встал и начал прощаться. — Подумать только, — сказал он, уже

уходя. — Дама, которая была в форде, всёже умерла несколько дней тому назад.А ведь у нее лишь порезы были. Вероятно,очень большая потеря крови.

— Сколько ей было лет? — спросилКестер.

— Тридцать четыре года, — ответилБарзиг. — И беременна на четвертом меся-

М

це. Застрахована на двадцать тысяч марок.

x x x

ы сразу же отправились за машиной.Она принадлежала владельцу булоч-ной. Он ехал вечером, был немного

пьян и врезался в стену. Но пострадалатолько его жена; на нем самом не оказалосьдаже царапины. Мы встретились с ним в га-раже, когда готовились выкатывать маши-ну. Некоторое время он молча присматри-вался к нам; несколько обрюзгший, суту-лый, с короткой шеей, он стоял, слегка на-клонив голову. У него был нездоровый се-роватый цвет лица, как у всех пекарей,и в полумраке он напоминал большого пе-чального мучного червя. Он медленно по-дошел к нам.

— Когда будет готова? — спросил он.

— Примерно через три недели, — отве-тил Кестер.

Булочник показал на верх машины: — Ведь это тоже включено, не правда

ли? — С какой стати? — спросил Отто. —

Верх не поврежден. Булочник сделал нетерпеливый жест: — Разумеется. Но можно ведь выкроить

новый верх. Для вас это достаточно круп-ный заказ. Я думаю, мы понимаем друг дру-га.

— Нет, — ответил Кестер. Он понимал его отлично. Этот субъект

хотел бесплатно получить новый верх, закоторый страховое общество не платило, онсобирался включить его в ремонт контра-бандой. Некоторое время мы спорилис ним. Он грозил, что добьется, чтобы у нас

заказ отняли и передали другой, более сго-ворчивой мастерской. В конце концовКестер уступил. Он не пошел бы на это, ес-ли бы у нас была работа.

— Ну то-то же. Так бы и сразу, — заме-тил булочник с кривой ухмылкой. — Я зай-ду в ближайшие дни, выберу материал. Мнехотелось бы бежевый, предпочитаю неж-ные краски.

Мы выехали. По пути Ленц обратил вни-мание на сидение форда. На нем былибольшие черные пятна.

— Это кровь его покойной жены. А онвыторговывал новый верх. „Беж, нежныекраски…“ Вот это парень! Не удивлюсь, еслиему удастся вырвать страховую сумму задвух мертвецов. Ведь жена была беременна.

Кестер пожал плечами:

В

— Он, вероятно, считает, что однок другому не имеет отношения.

— Возможно, — сказал Ленц. — Гово-рят, что бывают люди, которых это дажеутешает в горе. Однако нас он накрыл ров-но на пятьдесят марок.

x x x

скоре после полудня я под благовид-ным предлогом ушел домой. На пятьчасов была условлена встреча с Пат-

рицией Хольман, но в мастерской я ничегооб этом не сказал. Не то чтобы я собиралсяскрывать, но мне всё это казалось поче-му-то весьма невероятным.

Она назначила мне свидание в кафе. Ятам никогда не бывал и знал только, чтоэто маленькое и очень элегантное кафе.Ничего не подозревая, зашел я туда и, едвапереступив порог, испуганно отшатнулся.

Всё помещение было переполнено болтаю-щими женщинами. Я попал в типичнуюдамскую кондитерскую.

Лишь с трудом удалось мне пробратьсяк только что освободившемуся столику. Яогляделся, чувствуя себя не в своей тарелке.Кроме меня, было еще только двое мужчин,да и те мне не понравились.

— Кофе, чаю, шоколаду? — спросилкельнер и смахнул салфеткой несколькосладких крошек со стола мне на костюм.

— Большую рюмку коньяку, — потребо-вал я. Он принес. Но заодно он привел с со-бой компанию дам, которые искали место,во главе с пожилой особой атлетическогосложения, в шляпке с плерезами.

— Вот, прошу, четыре места, — сказалкельнер, указывая на мой стол.

— Стоп! — ответил я. — Стол занят.Ко мне должны прийти.

— Так нельзя, сударь, — возразил кель-нер. — В это время у нас не полагается за-нимать места.

Я поглядел на него. Потом взглянул наатлетическую даму, которая уже подошлавплотную к столу и вцепилась в спинку сту-ла. Увидев ее лицо, я отказался от дальней-шего сопротивления. Даже пушки не смог-ли бы поколебать эту особу в ее решимостизахватить стол.

— Не могли бы вы тогда по крайней ме-ре принести мне еще коньяку? — провор-чал я, обращаясь к кельнеру.

— Извольте, сударь. Опять большуюпорцию?

— Да.

— Слушаюсь. — Он поклонился. — Ведьэто стол на шесть персон, сударь, — сказалон извиняющимся тоном.

— Ладно уж, принесите только коньяк.Атлетическая особа, видимо, принадлежалак обществу поборников трезвости. Она такуставилась на мою рюмку, словно это былатухлая рыба. Чтоб позлить ее, я заказал ещеодин и в упор взглянул на нее. Вся эта исто-рия меня внезапно рассмешила. Зачем я за-брался сюда? Зачем мне нужна эта девуш-ка? Здесь, в суматохе и гаме, я вообще ее неузнаю. Разозлившись, я проглотил свой ко-ньяк.

— Салют! — раздался голос у меня заспиной. Я вскочил. Она стояла и смеялась:

— А вы уже заблаговременно начинае-те? Я поставил на стол рюмку, которую всёеще держал в руке. На меня напало вдругзамешательство. Девушка выглядела совсем

по-иному, чем запомнилось мне. В этойтолпе раскормленных баб, жующих пирож-ные, она казалась стройной, молодой ама-зонкой, прохладной, сияющей, увереннойи недоступной. „У нас с ней не может бытьничего общего“, — подумал я и сказал:

— Откуда это вы появились, словнопризрак? Ведь я всё время следил за две-рью.

Она кивнула куда-то направо: — Там есть еще один вход. Но я опозда-

ла. Вы уже давно ждете? — Вовсе нет. Не более двух-трех минут.

Я тоже только что пришел. Компания за моим столом притихла. Я

чувствовал оценивающие взгляды четырехматрон на своем затылке.

— Мы останемся здесь? — спросил я.

Девушка быстро оглядела стол. Ее губыдрогнули в улыбке. Она весело взглянулана меня:

— Боюсь, что все кафе одинаковы. Я покачал головой: — Те, которые пусты, лучше. А здесь

просто чертово заведение, в нем начинаешьчувствовать себя неполноценным челове-ком. Уж лучше какой-нибудь бар.

— Бар? Разве бывают бары, открытыесредь бела дня?

— Я знаю один, — ответил я. — И тамвполне спокойно. Если вы не возражаете…

— Ну что ж, для разнообразия… Я посмотрел на нее. В это мгновенье я

не мог понять, что она имеет в виду. Я неимею ничего против иронии, если она ненаправлена против меня. Но совесть у менябыла нечиста.

— Итак, пойдем, — сказала она. Я подозвал кельнера, — Три большие

рюмки коньяку! — заорал этот чертов фи-лин таким голосом, словно предъявлял счетпосетителю, уже находившемуся в моги-ле. — Три марки тридцать.

Девушка обернулась: — Три рюмки коньяку за три минуты?

Довольно резвый темп. — Две я выпил еще вчера. — Какой лжец! — прошипела атлетиче-

ская особа мне вслед. Она слишком долгомолчала.

Я повернулся и поклонился: — Счастливого рождества, сударыня! —

и быстро ушел. — У вас была ссора? — спросила девуш-

ка на улице.

В

— Ничего особенного. Просто я произ-вожу неблагоприятное впечатление на со-лидных дам.

— Я тоже, — ответила она. Я поглядел на нее. Она казалась мне су-

ществом из другого мира. Я совершенно немог себе представить, кто она такая и какона живет.

x x x

баре я почувствовал твердую почвупод ногами. Когда мы вошли, барменФред стоял за стойкой и протирал

большие рюмки для коньяка. Он поздоро-вался со мною так, словно видел впервыеи словно это не он третьего дня тащил менядомой. У него была отличная школаи огромный опыт.

В зале было пусто. Только за одним сто-ликом сидел, как обычно, Валентин Гаузер.

Его я знал еще со времен войны; мы былив одной роте. Однажды он под ураганнымогнем принес мне на передовую письмо; ондумал, что оно от моей матери. Он знал,что я очень жду письма, так как материдолжны были делать операцию. Но оношибся. Это была рекламная листовкао подшлемниках из крапивной ткани.На обратном пути его ранило в ногу.

Вскоре после войны Валентин получилнаследство. С тех пор он его пропивал… Онутверждал, что обязан торжественно отме-чать свое счастье — то, что он уцелел навойне. И его не смущало, что с тех пор про-шло уже несколько лет. Он заявлял, что та-кое счастье невозможно переоценить:сколько ни празднуй, всё мало. Он был од-ним из тех, кто необычайно остро помнилвойну. Всё мы уже многое забыли, а он пом-нил каждый день и каждый час.

Я заметил, что он уже много выпил. Онсидел в углу, погруженный в себя, от всегоотрешенный. Я поднял руку:

— Салют, Валентин. Он очнулся и кив-нул:

— Салют, Робби. Мы сели за столик в углу. Подошел бар-

мен. — Что бы вы хотели выпить? — спросил

я девушку. — Пожалуй, рюмку мартини, — ответи-

ла она, — сухого мартини. — В этом Фред специалист, — заявил я.

Фред позволил себе улыбнуться. — Мне как обычно, — сказал я. В баре было прохладно и полутемно.

Пахло пролитым джином и коньяком. Этобыл терпкий запах, напоминавший аромат

можжевельника и хлеба. С потолка свисаладеревянная модель парусника. Стена застойкой была обита медью. Мягкий светодинокой лампы отбрасывал на нее крас-ные блики, словно там отражалось подзем-ное пламя. В зале горели только две ма-ленькие лампы в кованых бра — одна надстоликом Валентина, другая над нашим.Желтые пергаментные абажуры на них бы-ли сделаны из старых географических карт,казалось — это узкие светящиеся ломти ми-ра.

Я был несколько смущен и не знал, с че-го начинать разговор. Ведь я вообще незнал эту девушку и, чем дольше глядел нанее, тем более чуждой она мне казалась.Прошло уже много времени с тех пор, как ябыл вот так вдвоем с женщиной, у меня небыло опыта. Я привык общаться с мужчина-ми. В кафе мне было не по себе, оттого чтотам слишком шумно, а теперь я внезапно

ощутил, что здесь слишком тихо. Из-заэтой тишины вокруг каждое слово приобре-тало особый вес, трудно было говоритьнепринужденно. Мне захотелось вдруг сно-ва вернуться в кафе.

Фред принес бокалы. Мы выпили. Ромбыл крепок и свеж. Его вкус напоминало солнце. В нем было нечто, дающее под-держку. Я выпил бокал и сразу же протянулего Фреду.

— Вам нравится здесь? — спросил я. Девушка кивнула. — Ведь здесь лучше,

чем в кондитерской? — Я ненавижу кондитерские, — сказала

она. — Так зачем же нужно было встретиться

именно там? — спросил я удивленно. — Не знаю. — Она сняла шапочку. —

Просто я ничего другого не придумала.

— Тем лучше, что вам здесь нравится.Мы здесь часто бываем. По вечерам эта ла-вочка становится для нас чем-то вроде род-ного дома.

Она засмеялась: — А ведь это, пожалуй, печально? — Нет, — сказал я. — Это в духе време-

ни. Фред принес мне второй бокал. И рядомс ним он положил на стол зеленую гаванну:

— От господина Гаузера. Валентин кивнул мне из своего угла

и поднял бокал. — Тридцать первое июля семнадцатого

года, Робби, — пробасил он. Я кивнул ему в ответ и тоже поднял бо-

кал. Он обязательно должен был питьс кем-нибудь. Мне случалось по вечерам за-мечать, как он выпивал где-нибудь в сель-ском трактире, обращаясь к луне или к ку-

сту сирени. При этом он вспоминал один изтех дней в окопах, когда особенно тяжелоприходилось, и был благодарен за то, чтоон здесь и может вот так сидеть.

— Это мой друг, — сказал я девушке. —Товарищ по фронту. Он единственный че-ловек из всех, кого я знаю, который сумелиз большого несчастья создать для себя ма-ленькое счастье. Он не знает, что ему де-лать со своей жизнью, и поэтому просто ра-дуется тому, что всё еще жив.

Она задумчиво взглянула на меня. Ко-сой луч света упал на ее лоб и рот.

— Это я отлично понимаю, — сказалаона.

Я посмотрел на нее: — Этого вам не понять. Вы слишком мо-

лоды.

Она улыбнулась. Легкой улыбкой —только глазами. Ее лицо при этом почти неизменилось, только посветлело, озарилосьизнутри.

— Слишком молода? — сказала она. —Это не то слово. Я нахожу, что нельзя бытьслишком молодой. Только старой можнобыть слишком.

Я помолчал несколько мгновений. —На это можно многое возразить, — ответиля и кивнул Фреду, чтобы он принес мне ещечего-нибудь.

Девушка держалась просто и уверенно;рядом с ней я чувствовал себя чурбаном.Мне очень хотелось бы завести легкий,шутливый разговор, настоящий разговор,такой, как обычно придумываешь потом,когда остаешься один. Ленц умел разгова-ривать так, а у меня всегда получалосьнеуклюже и тяжеловесно. Готтфрид не без

основания говорил обо мне, что как собе-седник я нахожусь примерно на уровне поч-тового чиновника.

К счастью, Фред был догадлив. Он при-нес мне не маленькую рюмочку, а сразубольшой бокал. Чтобы ему не приходилосьвсё время бегать взад и вперед и чтобы небыло заметно, как много я пью. А мне нуж-но было пить, иначе я не мог преодолетьэтой деревянной тяжести.

— Не хотите ли еще рюмочку марти-ни? — спросил я девушку.

— А что это вы пьете? — Ром. Она поглядела на мой бокал: — Вы и в прошлый раз пили то же са-

мое? — Да, — ответил я. — Ром я пью чаще

всего.

Она покачала головой: — Не могу себе представить, чтобы это

было вкусно. — Да и я, пожалуй, уже не знаю, вкусно

ли это, — сказал я. Она поглядела на меня: — Почему же вы тогда пьете? Обрадовавшись, что нашел нечто, о чем

могу говорить, я ответил: — Вкус не имеет значения. Ром — это

ведь не просто напиток, это скорее друг,с которым вам всегда легко. Он изменяетмир. Поэтому его и пьют. — Я отодвинулбокал. — Но вы позволите заказать вам ещерюмку мартини?

— Лучше бокал рома, — сказала она. —Я бы хотела тоже попробовать.

П

— Ладно, — ответил я. — Но не этот.Для начала он, пожалуй, слишком крепок.Принеси коктейль „Баккарди“! — крикнул яФреду.

Фред принес бокал и подал блюдо с со-леным миндалем и жареными кофейнымизернами.

— Оставь здесь всю бутылку, — сказаля.

x x x

остепенно всё становилось осязае-мым и ясным. Неуверенность прохо-дила, слова рождались сами собой,

и я уже не следил так внимательно за тем,что говорил. Я продолжал пить и ощущал,как надвигалась большая ласковая волна,поднимая меня, как этот пустой предвечер-ний час заполнялся образами и над равно-душными серыми просторами бытия вновь

возникали в безмолвном движении при-зрачной вереницей мечты. Стены бара рас-ступились, и это уже был не бар — это былуголок мира, укромный уголок, полутемноеукрытие, вокруг которого бушевала вечнаябитва хаоса, и внутри в безопасности при-ютились мы, загадочно сведенные вместе,занесенные сюда сквозь сумеречные време-на.

Девушка сидела, съежившись на своемстуле, чужая и таинственная, словно ее при-несло сюда откуда-то из другой жизни. Яговорил и слышал свой голос, но казалось,что это не я, что говорит кто-то другой,и такой, каким я бы хотел быть. Слова, ко-торые я произносил, уже не были правдой,они смещались, они теснились, уводяв иные края, более пестрые и яркие, чем те,в которых происходили мелкие событиямоей жизни; я знал, что говорю неправду,что сочиняю и лгу, но мне было безразлич-

но, — ведь правда была безнадежнойи тусклой. И настоящая жизнь была тольков ощущении мечты, в ее отблесках.

На медной обивке бара пылал свет. Вре-мя от времени Валентин поднимал свой бо-кал и бормотал себе под нос какое-то чис-ло. Снаружи доносился приглушенныйплеск улицы, прерываемый сигналами ав-томобилей, звучавшими, как голоса хищ-ных птиц. Когда кто-нибудь открывалдверь, улица что-то кричала нам. Кричала,как сварливая, завистливая старуха.

У

x x x

же стемнело, когда я проводил Пат-рицию Хольман домой. Медленношел я обратно. Внезапно я почув-

ствовал себя одиноким и опустошенным.С неба просеивался мелкий дождик. Я оста-новился перед витриной. Только теперь язаметил, что слишком много выпил. Не точтобы я качался, но всё же я это явственноощутил.

Мне стало сразу жарко. Я расстегнулпальто и сдвинул шляпу на затылок. „Чертвозьми, опять это на меня нашло. Чего ятолько не наговорил ей!“

Я даже не решался теперь всё точно при-помнить. Я уже забыл всё, и это было самоехудшее. Теперь, здесь, в одиночестве, на хо-лодной улице, сотрясаемой автобусами, всёвыглядело совершенно по-иному, чем то-гда, в полумраке бара. Я проклинал себя.

Хорошее же впечатление должен был япроизвести на эту девушку. Ведь она-то, ко-нечно, заметила. Ведь она сама почти ниче-го не пила. И, прощаясь, она как-то страннопосмотрела на меня.

— Господи ты боже мой! — Я резко по-вернулся. При этом я столкнулся с малень-ким толстяком.

— Ну! — сказал я яростно. — Разуйте глаза, вы, соломенное чуче-

ло! — пролаял толстяк. Я уставился на него. — Что, вы людей не видели, что ли? —

продолжал он тявкать. Это было мне кстати. — Людей-то видел, — ответил я. —

Но вот разгуливающие пивные бочонки неприходилось.

Толстяк ненадолго задумался. Он стоял,раздуваясь.

— Знаете что, — фыркнул он, — отправ-ляйтесь в зоопарк. Задумчивым кенгурунечего делать на улице.

Я понял, что передо мной ругатель вы-сокого класса. Несмотря на паршивое на-строение, нужно было соблюсти достоин-ство.

— Иди своим путем, душевнобольнойнедоносок, — сказал я и поднял руку благо-словляющим жестом. Он не последовал мо-ему призыву.

— Попроси, чтобы тебе мозги бетономзалили, заплесневелый павиан! — лаял он.

Я ответил ему „плоскостопым вырод-ком“. Он обозвал меня попугаем, а я егобезработным мойщиком трупов. Тогда онпочти с уважением охарактеризовал меня:

„Коровья голова, разъедаемая раком“. А я,чтобы уж покончить, кинул: „Бродячеекладбище бифштексов“.

Его лицо внезапно прояснилось. — Бродячее кладбище бифштексов? От-

лично, — сказал он. — Этого я еще не знал,включаю в свой репертуар. Пока!.. — Онприподнял шляпу, и мы расстались, преис-полненные уважения друг к другу.

Перебранка меня освежила. Но раздра-жение осталось. Оно становилось сильнеепо мере того, как я протрезвлялся. И сам се-бе я казался выкрученным мокрым поло-тенцем. Постепенно я начинал сердитьсяуже не только на себя. Я сердился на всёи на девушку тоже. Ведь это изза нее мнепришлось напиться. Я поднял воротник.Ладно, пусть она думает, что хочет. Теперьмне это безразлично, — по крайней мереона сразу поняла, с кем имеет дело. А по

мне — так пусть всё идет к чертям, — чтослучилось, то случилось. Изменить уже всёравно ничего нельзя. Пожалуй, так дажелучше.

Я вернулся в бар и теперь уже напилсяпо-настоящему.

П

.

IV

отеплело, и несколько дней подрядшел дождь. Потом прояснилось,солнце начало припекать. В пятницу

утром, придя в мастерскую, я увидел во дво-ре Матильду Штосс. Она стояла, зажав мет-лу под мышкой, с лицом растроганногогиппопотама.

— Ну поглядите, господин Локамп, ка-кое великолепие. И ведь каждый раз этоснова чистое чудо!

Я остановился изумленный. Старая сли-ва рядом с заправочной колонкой за ночьрасцвела.

Всю зиму она стояла кривой и голой.Мы вешали на нее старые покрышки, напя-ливали на ветки банки из-под смазочногомасла, чтобы просушить их. На ней удобно

размещалось всё, начиная от обтирочныхтряпок до моторных капотов; несколькодней тому назад на ней развевались послестирки наши синие рабочие штаны. Ещевчера ничего нельзя было заметить, и вотвнезапно, за одну ночь, такое волшебноепревращение: она стала мерцающим розо-во-белым облаком, облаком светлых цве-тов, как будто стая бабочек, заблудившись,прилетела в наш грязный двор…

— И какой запах! — сказала Матильда,мечтательно закатывая глаза. — Чудесный!Ну точь-в-точь как ваш ром.

Я не чувствовал никакого запаха. Но ясразу понял, в чем дело.

— Нет, пожалуй, это больше похоже назапах того коньяка, что для посетителей, —заявил я. Она энергично возразила: — Гос-подин Локамп, вы, наверное, простыли.Или, может, у вас полипы в носу? Теперь

почти у каждого человека полипы. Нет,у старухи Штосс нюх, как у легавой собаки.Вы можете ей поверить. Это ром, выдер-жанный ром.

— Ладно уж, Матильда… Я налил ей рюмку рома и пошел к запра-

вочной колонке. Юпп уже сидел там. Передним в заржавленной консервной банке тор-чали цветущие ветки.

— Что это значит? — спросил я удив-ленно.

— Это для дам, — заявил Юпп. — Когдаони заправляются, то получают бесплатноветочку. Я уже сегодня продал на девяностолитров больше. Это золотое дерево, госпо-дин Локамп. Если бы у нас его не было, мыдолжны были бы специально посадить его.

— Однако ты деловой мальчик.

Он ухмыльнулся. Солнце просвечивалосквозь его уши, так что они походили на ру-биновые витражи церковных окон.

— Меня уже дважды фотографирова-ли, — сообщил он, — на фоне дерева.

— Гляди, ты еще станешь кинозвез-дой, — сказал я в пошел к смотровой кана-ве; оттуда, из-под форда, выбирался Ленц.

— Робби, — сказал он. — Знаешь, чтомне пришло в голову? Нам нужно хоть ра-зок побеспокоиться о той девушке, что бы-ла с Биндингом.

Я взглянул на него: — Что ты имеешь в виду? — Именно то, что говорю. Ну чего ты

уставился на меня? — Я не уставился.

— Не только уставился, но даже вытара-щился. А как, собственно, звали эту девуш-ку? Пат… А как дальше?

— Не знаю, — ответил я. Он поднялся и выпрямился: — Ты не знаешь? Да ведь ты же записал

ее адрес. Я это сам видел. — Я потерял запись. — Потерял! — Он обеими руками схва-

тился за свою желтую шевелюру. — И дляэтого я тогда целый час возился в садус Биндингом! Потерял! Но, может быть, От-то помнит? — Отто тоже ничего не помнит.

Он поглядел на меня: — Жалкий дилетант! Тем хуже! Неужели

ты не понимаешь, что это чудесная девуш-ка! Господи боже мой! — Он воззрился нанебо. — В кои-то веки попадается на путинечто стоящее, и этот тоскливый чурбан те-

ряет адрес! — Она вовсе не показалась мне такой

необычайной. — Потому что ты осёл, — заявил он. —

Болван, который не знает ничего лучшего,чем шлюхи из кафе „Интернациональ“. Эхты, пианист! Повторяю тебе, это был счаст-ливый случай, исключительно счастливыйслучай — эта девушка. Ты, конечно, ничегов этом не понимаешь. Ты хоть посмотрел наее глаза? Разумеется, нет. Ты ведь смотрелв рюмку.

— Заткнись! — прервал его я. Потомучто, напомнив о рюмке, он коснулся откры-той раны.

— А руки? — продолжал он, не обращаяна меня внимания. — Тонкие, длинные ру-ки, как у мулатки. В этом уж Готтфрид кое-что понимает, можешь поверить! СвятойМоисей! в кои-то веки появляется настоя-

щая девушка — красивая, непосредственнаяи, что самое важное, создающая атмосфе-ру. — Тут он остановился. — Ты хоть зна-ешь вообще, что такое атмосфера?

— Воздух, который накачивают в балло-ны, — ответил я ворчливо.

— Конечно, — сказал он с презритель-ным сожалением. — Конечно, воздух. Атмо-сфера — это ореол! Излучение! Тепло! Тай-на! Это то, что дает женской красоте под-линную жизнь, живую душу. Эх, да что тамговорить! Ведь твоя атмосфера — это испа-рения рома.

— Да замолчи ты! Не то я чем-нибудьстукну тебя по черепу! — прорычал я.

Но Готтфрид продолжал говорить, и яего не тронул. Ведь он ничего не подозре-вал о том, что произошло, и не знал, чтокаждое его слово было для меня разящимударом. Особенно, когда он говорил о пьян-

Р

стве. Я уже было примирился с этим и от-лично сумел утешить себя; но теперь онопять всё во мне разбередил. Он расхвали-вал и расхваливал эту девушку, и скоро ясам почувствовал, что безвозвратно поте-рял нечто замечательное.

x x x

асстроенный, отправился я в шестьчасов в кафе „Интернациональ“. Тамбыло мое давнее убежище. Ленц сно-

ва подтвердил это. К моему изумлению, япопал в суматоху большого пиршества.На стойке красовались торты и пироги,и плоскостопии Алоис мчался в заднююкомнату с подносом, уставленным бренча-щими кофейниками.

Я замер на месте. Кофе целыми кофей-никами? Должно быть, здесь пирует боль-шое общество и пьяные уже валяются подстолами.

Но владелец кафе объяснил мне всё.Оказывается, сегодня в задней комнате тор-жественно провожали Лилли — подругу Ро-зы. Я хлопнул себя по лбу. Разумеется, ведья тоже был приглашен. И притом как един-ственный мужчина, о чем многозначитель-но сказала мне Роза; педераст Кики, кото-рый тоже присутствовал там, не шел в счет.Я успел сбегать и купить букет цветов, ана-нас, погремушку и плитку шоколада.

Роза встретила меня улыбкой светскойдамы. В черном декольтированном платье,она восседала во главе стола. Ее золотые зу-бы сверкали. Я осведомился, как чувствуетсебя малютка, и вручил целлулоидную по-гремушку и шоколад. Роза сияла.

Ананас и цветы я поднес Лилли: — От души желаю счастья. — Он был и остается настоящим кавале-

ром, — сказала Роза. — А теперь, Робби,

усаживайся с нами. Лилли была лучшей подругой Розы. Она

сделала блестящую карьеру. Она достиглатого, что является заветной мечтой каждоймаленькой проститутки, — она была дамойиз отеля. Дама из отеля не выходит на па-нель — она живет в гостинице и там заво-дит знакомства. Для большинства прости-туток это недостижимо. У них не хватает нигардероба, ни денег, чтобы иметь возмож-ность хоть некоторое время прожить, вы-жидая клиентов. А вот Лилли хотя и сели-лась преимущественно в провинциальныхгостиницах, но всё же за несколько лет ско-пила почти четыре тысячи марок. Теперьона собиралась выйти замуж. Ее будущийсупруг имел маленькую ремонтную мастер-скую. Он знал о ее прошлом, и это ему былобезразлично. За будущее он мог не беспоко-иться. Когда одна из таких девиц выходилазамуж, на нее можно было положиться. Она

уже всё испытала, и ей это надоело. Такаястановилась верной женой.

Свадьба Лилли была назначена на поне-дельник. Сегодня Роза давала для нее про-щальный ужин. Все собрались, чтобы в по-следний раз побыть вместе с Лилли. Послесвадьбы ей уже нельзя будет сюда прихо-дить.

Роза налила мне чашку кофе. Алоис под-бежал с огромным пирогом, усыпаннымизюмом, миндалем и зелеными цукатами.Роза отрезала мне большой кусок.

Я знал, как следует поступить. Откусивс видом знатока первый кусок, я изобразилвеличайшее удивление:

— Черт возьми! Но это уж, конечно, непокупное.

— Сама пекла, — сказала осчастливлен-ная Роза. Она была великолепной повари-

хой и любила, когда это признавали. С еегуляшами и пирогами никто не мог сорев-новаться. Недаром она была чешкой.

Я огляделся. Вот они сидят за однимстолом — эти труженицы на виноградникахгоспода бога, безошибочно знающие лю-дей, солдаты любви: красавица Валли, у ко-торой недавно во время ночной прогулкина автомобиле украли горжетку из белогопесца; одноногая Лина, ковыляющая напротезе, но всё еще находящая любовников;стерва Фрицци, которая любит плоскосто-пого Алоиса, хотя уже давно могла быиметь собственную квартиру и жить на со-держании у состоятельного любовника;краснощекая Марго, которая всегда разгу-ливает в платье горничной и на это ловитэлегантных клиентов, и самая младшая —Марион, сияющая и бездумная; Кики — ко-торый не может считаться мужчиной, пото-му что ходит в женском платье, румянится

и красит губы; бедная Мими, которой всётруднее ходить по панели, — ей уже сорокпять лет и вены у нее вздулись. Было ещенесколько девиц из баров и ресторанов, ко-торых я не знал, и, наконец, в качестве вто-рого почетного гостя маленькая, седая,сморщенная, как мороженое яблоко, „мама-ша“ — наперсница, утешительница и опоравсех ночных странниц, — „мамаша“, кото-рая торгует горячими сосисками на углуНиколайштрассе, служит ночным буфетоми разменной кассой и, кроме своих франк-фуртских сосисок, продает еще тайком си-гареты и презервативы и ссужает деньгами.

Я знал, как нужно себя держать. Ни сло-ва о делах, ни одного скользкого намека;нужно забыть необычайные способностиРозы, благодаря которым она заслужилакличку „Железной кобылы“, забыть беседыо любви, которые Фрицци вела с торговцемскота Стефаном Григоляйтом, забыть, как

пляшет Кики на рассвете вокруг корзинкис булочками. Беседы, которые велись здесь,были достойны любого дамского общества.

— Всё уже приготовлено, Лилли? —спросил я.

Она кивнула: — Приданым я запаслась давно. — Великолепное приданое, — сказала

Роза. — Всё полностью, вплоть до послед-него кружевного покрывальца.

— А зачем нужны кружевные покры-вальца? — спросил я.

— Ну что ты, Робби! — Роза посмотрелана меня так укоризненно, что я поспешилвспомнить. Кружевные покрывальпа, вязан-ные вручную и покрывающие диваныи кресла, — это же символ мещанскогоуюта, священный символ брака, утраченно-го рая. Ведь никто из них не был проститут-

кой по темпераменту; каждую привелок этому крушение мирного обывательскогосуществования. Их тайной мечтой была су-пружеская постель, а не порок. Но ни однаникогда не призналась бы в этом.

Я сел к пианино. Роза уже давно ожида-ла этого. Она любила музыку, как все такиедевицы. Я сыграл на прощанье снова те пес-ни, которые любили она и Лилли. Сперва„Молитву девы“. Название не совсем умест-ное именно здесь, но ведь это была толькобравурная пьеска со множеством бренча-щих аккордов. Потом „Вечернюю песнюптички“, „Зарю в Альпах“, „Когда умираетлюбовь“, „Миллионы Арлекина“ и в заклю-чение „На родину хотел бы я вернуться“.Это была любимая песня Розы. Ведь про-ститутки — это самые суровые и самые сен-тиментальные существа. Все дружно пели,Кики вторил.

Лилли начала собираться. Ей нужно бы-ло зайти за своим женихом. Роза сердечнорасцеловала ее.

— Будь здорова, Лилли. Гляди не ро-бей… Лилли ушла, нагруженная подарками.И, будь я проклят, лицо ее стало совсеминым. Словно сгладились те резкие черты,которые проступают у каждого, кто сталки-вается с человеческой подлостью. Ее лицостало мягче. В нем и впрямь появилось что-то от молодой девушки.

Мы вышли за двери и махали рукамивслед Лилли. Вдруг Мими разревелась. Онаи сама когда-то была замужем, Ее муж ещев войну умер от воспаления легких. Если быон погиб на фронте, у нее была бы неболь-шая пенсия и не пришлось бы ей пойти напанель. Роза похлопала ее по спине:

— Ну-ну, Мими, не размокай! Идем-кавыпьем еще по глотку кофе.

Всё общество вернулось в потемневший„Интернациональ“, как стая куриц в курят-ник. Но прежнее настроение уже не возвра-щалось.

— Сыграй нам что-нибудь на проща-нье, — сказала Роза. — Для бодрости.

— Хорошо, — ответил я. — Давайте-каотхватим „Марш старых товарищей“.

Потом распрощался и я. Роза успела су-нуть мне сверток с пирогами. Я отдал егосыну „мамаши“, который уже устанавливална ночь ее котелок с сосисками,

Я

x x x

раздумывал, что предпринять. В барне хотелось ни в коем случае, в кинотоже. Пойти разве в мастерскую? Я

нерешительно посмотрел на часы. Уже во-семь. Кестер, должно быть, вернулся.При нем Ленц не сможет часами говоритьо той девушке. Я пошел в мастерскую.

Там горел свет. И не только в помеще-нии — весь дввр был залит светом. КромеКестера, никого не было.

— Что здесь происходит, Отто? — спро-сил я. — Неужели ты продал кадилляк?

Кестер засмеялся: — Нет. Это Готтфрид устроил неболь-

шую иллюминацию. Обе фары кадилляка были зажжены.

Машина стояла так, что снопы света падали

через окна прямо на цветущую сливу. Ее бе-лизна казалась волшебной. И темнота во-круг нее шумела, словно прибой сумрачно-го моря,

— Великолепно! — сказал я. — А где исеон?

— Пошел принести чего-нибудь поесть. — Блестящая мысль, — сказал я. —

У меня что-то вроде головокружения. Но,возможно, это просто от голода.

Кестер кивнул: — Поесть всегда полезно. Это основной

закон всех старых вояк. Я сегодня тоже учи-нил кое-что головокружительное. Записал„Карла“ на гонки, — Что? — спросил я. —Неужели на шестое? Он кивнул.

— Черт подери, Отто, но там же будетнемало лихих гонщиков. Он снова кивнул:

— По классу спортивных машин участ-вует Браумюллер.

Я стал засучивать рукава: — Ну, если так, тогда за дело, Отто. За-

катим большую смазочную баню нашемулюбимцу.

— Стой! — крикнул последний роман-тик, вошедший в эту минуту. — Сперва са-ми заправимся.

Он стал разворачивать свертки. На сто-ле появились: сыр, хлеб, копченая колба-са — твердая, как камень, шпроты. Всё этомы запивали хорошо охлажденным пивом.Мы ели, как артель изголодавшихся коса-рей. Потом взялись за „Карла“. Два часа мывозились с ним, проверили и смазали всеподшипники. Затем мы с Ленцем поужина-ли еще раз.

Готтфрид включил в иллюминацию ещеи форд. Одна из его фар случайно уцелелапри аварии. Теперь она торчала на выгну-том кверху шасси, косо устремленнаяк небу.

Ленц был доволен. — Вот так; а теперь, Робби, принеси-ка

бутылки, и мы торжественно отметим„праздник цветущего дерева“. Я поставил настол коньяк, джин и два стакана.

— А себе? — спросил Готтфрид. — Я не пью. — Что такое? С чего бы так? — Потому, что это проклятое пьянство

больше не доставляет мне никакого удо-вольствия.

Ленц некоторое время разглядывал ме-ня.

— У нашего ребенка не все дома, От-то, — сказал он немного погодя.

— Оставь его, раз он не хочет, — отве-тил Кестер. Ленц налил себе полный ста-кан:

— В течение последнего времени маль-чик малость свихнулся.

— Это еще не самое худшее, — заявил я.Большая красная луна взошла над крышамифабрики напротив нас. Мы еще помолчалинемного, потом я спросил: — Послушай,Готтфрид, ведь ты, кажется, знаток в вопро-сах любви, не правда ли?

— Знаток? Да я гроссмейстер в любов-ных делах, — скромно ответил Ленц.

— Отлично. Так вот я хотел бы узнать:всегда ли при этом ведут себя по-дурацки?

— То есть как по-дурацки?

— Ну так, словно ты полупьян. Болтают,несут всякую чушь и к тому же обманыва-ют?

Ленц расхохотался: — Но, деточка! Так ведь это же всё об-

ман. Чудесный обман, придуманный мама-шей природой. Погляди на эту сливу. Ведьона тоже обманывает. Притворяется кудаболее красивой, чем потом окажется. Ведьбыло бы отвратительно, если бы любовьимела хоть какое-то отношение к правде.Слава богу, не всё ведь могут подчинить се-бе эти проклятые моралисты.

Я поднялся: — Значит, ты думаешь, что без некото-

рого обмана вообще не бывает любви? — Вообще не бывает, детка. — Да, но при этом можно показаться

чертовски смешным.

Ленц ухмыльнулся: — Заметь себе, мальчик: никогда, нико-

гда и никогда не покажется женщине смеш-ным тот, кто что-нибудь делает ради нее.Будь это даже самая пошлая комедия. Де-лай что хочешь, — стой на голове, болтайсамую дурацкую чепуху, хвастай, как пав-лин, распевай под ее окном, но избегайтолько одного — не будь деловит! Не будьрассудочен!

Я внезапно оживился: — А ты что думаешь об этом, Отто?

Кестер рассмеялся: — Пожалуй, это правда. Он встал и, подойдя к „Карлу“, поднял

капот мотора. Я достал бутылку рома и ещеодин стакан и поставил на стол. Отто запу-стил машину. Мотор вздыхал глубокои сдержанно. Ленц забрался с ногами на

подоконник и смотрел во двор. Я подселк нему:

— А тебе случалось когда-нибудь на-питься, когда ты был вдвоем с женщиной?

— Частенько случалось, — ответил он,не пошевельнувшись.

— Ну и что же? Он покосился на меня: — Ты имеешь в виду, если натворил че-

го-нибудь при этом? Никогда не проситьпрощения, детка! Не разговаривать. Посы-лать цветы. Без письма. Только цветы. Онивсё прикрывают. Даже могилы.

Я посмотрел на него. Он был неподви-жен. В его глазах мерцали отблески белогосвета, заливавшего наш двор. Мотор всёеще работал, тихо урча: казалось, что земляпод нами вздрагивает.

— Пожалуй, теперь я мог бы спокойновыпить, сказал я и откупорил бутылку.

Кестер заглушил мотор. Потом обернул-ся к Ленцу:

— Луна уже достаточно светит, чтобыможно было увидеть рюмку, Готтфрид. Вы-ключи иллюминацию. Особенно на форде.Эта штука напоминает мне косой прожек-тор, напоминает войну. Невесело бывалов ночном полете, когда такие твари вцепля-лись в самолет.

Ленц кивнул: — А мне они напоминают… да, впрочем,

всё равно что! — Он поднялся и выключилфары.

Луна уже выбралась из-за фабричныхкрыш. Она становилась всё ярче и, какбольшой желтый фонарь, висела теперь наветвях сливы. А ветви тихо раскачивались,

Я

колеблемые легким ветерком. — Диковинно! — сказал немного погодя

Ленц. — Почему это устанавливают памят-ники разным людям, а почему бы не поста-вить памятник луне или цветущему дереву?

x x x

рано пришел домой. Когда я отпердверь в коридор, послышалась музы-ка. Играл патефон Эрны Бениг —

секретарши. Пел тихий, чистый женскийголос. Потом заискрились приглушенныескрипки и пиччикато на банджо. И сноваголос, проникновенный, ласковый, словнозадыхающийся от счастья. Я прислушался,стараясь различить слова. Тихое пение жен-щины звучало необычайно трогательноздесь, в темном коридоре, над швейной ма-шиной фрау Бендер и сундуками семействаХассе…

Я поглядел на чучело кабаньей головына стене в кухне, — слышно было, как слу-жанка грохочет там посудой. — „Как моглая жить без тебя?..“ — пел голос всего в двухшагах, за дверью.

Я пожал плечами и пошел в свою комна-ту. Рядом слышалась возбужденная пере-бранка. Уже через несколько минут раздал-ся стук и вошел Хассе.

— Не помешаю? — спросил он утомлен-но.

— Нисколько, — ответил я. — Хотитевыпить?

— Нет, уж лучше не стоит. Я только по-сижу.

Он тупо глядел в пространство перед со-бой.

— Вам-то хорошо, — сказал он. — Выодиноки.

— Чепуха, — возразил я. — Когда всёвремя торчишь вот так один, тоже неслад-ко — поверьте уж мне.

Он сидел съежившись в кресле. Глазаего казались остекленевшими. В них отра-жался свет уличного фонаря, проникавшийв полутьму комнаты. Его худые плечи об-висли.

— Я себе по-иному представлялжизнь , — сказал он погодя .

— Все мы так… — сказал я. Через полчаса он ушел к себе, чтобы по-

мириться с женой. Я отдал ему несколькогазет и полбутылки ликера кюрассо, с неза-памятных времен застрявшую у меня нашкафу, — приторно сладкая дрянь, но длянего-то как раз хороша, ведь он всё равноничего не смыслил в этом.

Он вышел тихо, почти беззвучно — теньв тени, — словно погас. Я запер за нимдверь. Но за это мгновенье из коридора,словно взмах пестрого шелкового платка,впорхнул клочок музыки — скрипки, при-глушенные банджо — „Как могла я житьбез тебя?“

Я сел у окна. Кладбище было залитолунной синевой. Пестрые сплетения свето-вых реклам взбирались на вершины дере-вьев, и из мглы возникали, мерцая, камен-ные надгробья. Они были безмолвны и во-все не страшны. Мимо них проносились, гу-дя, автомашины, и лучи от фар стремитель-но пробегали по выветрившимся строкамэпитафий.

Так я просидел довольно долго, раз-мышляя о всякой всячине. Вспомнил, каки-ми мы были тогда, вернувшись с войны, —молодые и лишенные веры, как шахтеры изобвалившейся шахты. Мы хотели было вое-

вать против всего, что определило нашепрошлое, — против лжи и себялюбия, ко-рысти и бессердечия; мы ожесточилисьи не доверяли никому, кроме ближайшеготоварища, не верили ни во что, кроме такихникогда нас не обманывавших сил, какнебо, табак, деревья, хлеб и земля; но чтоже из этого получилось? Всё рушилось,фальсифицировалось и забывалось. А тому,кто не умел забывать, оставались толькобессилие, отчаяние, безразличие и водка.Прошло время великих человеческих муже-ственных мечтаний. Торжествовали дель-цы. Продажность. Нищета.

„В

x x x

ам хорошо, вы одиноки“, — сказалмне Хассе. Что ж, и впрямь всё от-лично,

— кто одинок, тот не будет покинут.Но иногда по вечерам это искусственноестроение обрушивалось и жизнь станови-лась рыдающей стремительной мелодией,вихрем дикой тоски, желаний, скорби и на-дежд. Вырваться бы из этого бессмысленно-го отупения, бессмысленного вращенияэтой вечной шарманки, — вырваться без-различно куда. Ох, эта жалкая мечта о том,чтоб хоть чуточку теплоты, — если бы онамогла воплотиться в двух руках и склонив-шемся лице! Или это тоже самообман, отре-чение и бегство? Бывает ли что-нибудьиное, кроме одиночества?

Я закрыл окно. Нет, иного не бывает.Для всего иного слишком мало почвы под

В

ногами.

x x x

сё же на следующее утро я вышелочень рано и по дороге в мастерскуюразбудил владельца маленькой цве-

точной лавки. Я выбрал букет роз и велелсразу же отослать. Я почувствовал себянесколько странно, когда стал медленнонадписывать на карточке адрес. ПатрицияХольман…

К

.

V

естер, надев самый старый костюм,отправился в финансовое управле-ние. Он хотел добиться, чтобы нам

уменьшили налог. Мы с Ленцем осталисьв мастерской.

— К бою, Готтфрид, — сказал я. —Штурмуем толстый кадилляк.

Накануне вечером было опубликованонаше объявление. Значит, мы уже моглиожидать покупателей, — если они вообщеокажутся. Нужно было подготовить маши-ну.

Сперва промыли все лакированные по-верхности. Машина засверкала и выгляделауже на сотню марок дороже. Потом залилив мотор масло, самое густое, какое тольконашлось. Цилиндры были не из лучших

и слегка стучали. Это возмещалось густо-тою смазки, мотор работал удивительно ти-хо. Коробку скоростей и дифер мы такжезалили густою смазкой, чтобы они были со-вершенно беззвучны.

Потом выехали. Вблизи был участокс очень плохой мостовой. Мы прошли понему на скорости в пятьдесят километров.Шасси громыхало. Мы выпустили четвертьатмосферы из баллонов и проехали еще раз.Стало получше. Мы выпустили еще однучетверть атмосферы. Теперь уже ничто негремело.

Мы вернулись, смазали скрипевший ка-пот, приспособили к нему нескольконебольших резиновых прокладок, залилив радиатор горячей воды, чтобы мотор сра-зу же запускался, и опрыскали машину сни-зу керосином из пульверизатора — там то-же появился блеск. После всего ГоттфридЛенц воздел руки к небу:

Н

— Гряди же, благословенный покупа-тель! Гряди, о любезный обладатель бумаж-ника! Мы ждем тебя, как жених невесту.

x x x

о невеста заставляла себя ждать.И поэтому мы вкатили на канаву бо-евую колесницу булочника и стали

снимать переднюю ось. Несколько часовмы работали мирно, почти не разговаривая.Потом я услышал, что Юпп у бензиновойколонки стал громко насвистывать песню:„Чу! кто там входит со двора!..“

Я выбрался из канавы и поглядел в ок-но. Невысокий коренастый человек бродилвокруг кадилляка. У него была внешностьсолидного буржуа.

— Взгляни-ка, Готтфрид, — прошепталя. — Неужели это невеста?

— Несомненно, — сразу откликнулсяЛенц. — Достаточно взглянуть на его лицо.Он никого еще не видел, и уже недоверчив.В атаку, марш! Я остаюсь в резерве. Придуна выручку, если сам не справишься. Помнио моих приемах. — Ладно.

Я вышел во двор. Человек встретил меня взглядом умных

черных глаз. Я представился: — Локамп. — Блюменталь. Представиться — это был первый прием

Готтфрида. Он утверждал, что тем самымсразу же создается более интимная атмо-сфера. Его второй прием заключался в чрез-вычайной сдержанности в начале разгово-ра, — сперва выслушать покупателя, с темчтобы включиться там, где всего удобнее.

— Вы пришли по поводу кадилляка, гос-подин Блюменталь? — спросил я.

Блюменталь кивнул. — Вот он! — сказал я, указывая на ма-

шину. — Вижу, — ответил Блюменталь. Я быстро оглядел его. „Держись, — по-

думал я, — это коварная бестия“. Мы прошли через двор. Я открыл дверцу

и запустил мотор. Потом я помолчал,предоставляя Блюменталю время дляосмотра. Он уж, конечно, найдет что-ни-будь, чтобы покритиковать, тут-то яи включусь.

Но Блюменталь ничего не осматривал.Он и не критиковал. Он тоже молчал и сто-ял, как идол. Мне больше ничего не остава-лось делать, и я пустился наугад.

Начал я с того, что медленно и обстоя-тельно стал описывать кадилляк, как матьсвоего ребенка, и пытался при этом выяс-нить, разбирается ли мой слушатель в ма-шинах. Если он знаток, то нужно подробнеераспространяться о моторе и шасси, еслиничего не смыслит, — упирать на удобстваи финтифлюшки.

Но он всё еще ничем не обнаруживал се-бя. Он только слушал. А я продолжал гово-рить и уже сам казался себе чем-то вродевоздушного шара.

— Вам нужна машина, собственно, како-го назначения? Для города или для дальнихпоездок? — спросил я наконец, чтоб хотьв этом найти точку опоры.

— Как придется, — заявил Блюменталь. — Ах, вот как! Вы сами будете водить,

или у вас шофёр?

— По обстоятельствам. „По обстоятельствам“! Этот субъект от-

вечал, как попугай. Он, видно, принадле-жал к братству монахов-молчальников.

Чтобы как-то его оживить, я попыталсяпобудить его самого испробовать что-ни-будь. Обычно это делает покупателей болееобщительными.

Я опасался, что он попросту заснет у ме-ня на глазах.

— Верх открывается и поднимается ис-ключительно легко для такой большой ма-шины, — сказал я. — Вот попробуйте самиподнять. Вы управитесь одной рукой.

Но Блюменталь нашел, что в этом нетнеобходимости. Он видит и так. Я с трес-ком захлопывал дверцы, тряс ручки:

— Вот видите, ничего не разболтано.Всё закреплено надежно. Испытайте сами…

Блюменталь ничего не проверял.Для него всё было само собой разумеющим-ся. Чертовски твердый орешек.

Я показал ему боковые стёкла: — Поднимаются и опускаются с порази-

тельной легкостью. Можно закрепить налюбом уровне. Он даже не пошевелился.

— К тому же, небьющееся стекло, — до-бавил я, уже начиная отчаиваться. — Этонеоценимое преимущество! Вот у нас в ма-стерской сейчас ремонтируется форд…

— Я рассказал, как погибла жена булоч-ника, и даже приукрасил немного эту исто-рию, погубив вместе с матерью еще и ре-бенка.

Но душа у Блюменталя была словнонесгораемый шкаф.

— Небьющееся стекло теперь во всехмашинах, — прервал он меня. — В этом ни-

чего особенного нет. — Ни в одной машине серийного произ-

водства нет небьющегося стекла, — возра-зил я с ласковой решительностью. — В луч-шем случае это только ветровые стёклав некоторых моделях. Но никоим образомне боковые.

Я нажал на клаксон и перешел к описа-нию комфортабельного внутреннегоустройства — багажника, сидений, карма-на, приборного щитка; я не упустил ни од-ной подробности, включил даже зажигалку,чтобы иметь повод предложить сигаретуи попытаться хоть таким образом немногосмягчить его, но он отклонил и это.

— Спасибо, не курю, — сказал он и по-смотрел на меня с выражением такой ску-ки, что я внезапно ощутил страшное подо-зрение — может быть, он вовсе и не к намнаправлялся, а забрел сюда случайно; мо-

жет быть, он собирался покупать машинудля метания петель или радиоприемники здесь торчал сейчас просто от нереши-тельности, переминаясь на месте, преждечем двинуться дальше.

— Давайте сделаем пробную поездку,господин Блюменталь, — предложил я на-конец, уже основательно измочаленный.

— Пробную поездку? — переспросил онтак, словно я предложил ему искупаться.

— Ну да, проедем. Вы же должны самиубедиться, на что способна машина. Онапросто стелется по дороге, идет, как порельсам. И мотор тянет так, словно этот тя-желенный кузов легче пушинки.

— Эти уж мне пробные катания! — онпренебрежительно отмахнулся. — Пробныекатания ничего не показывают. Недостаткимашины обнаруживаются только потом.

„Еще бы, дьявол ты чугунный, — думал яобозленно, — что ж ты хочешь, чтобы я те-бя носом тыкал в недостатки?“

— Нет так нет, — сказал я и простилсяс последней надеждой. Этот субъект явноне собирался покупать.

Но тут он внезапно обернулся, посмот-рел мне прямо в глаза и спросил тихо, рез-ко и очень быстро;

— Сколько стоит машина? — Семь тысяч марок, — ответил я, не

сморгнув, словно из пистолета выстрелил.Я знал твердо: ему не должно ни на мгнове-нье показаться, будто я размышляю. Каж-дая секунда промедления могла бы обой-тись в тысячу марок, которую он выторго-вал бы. — Семь тысяч марок, нетто, — по-вторил я уверенно и подумал: „Если ты сей-час предложишь пять, то получишь маши-ну“.

Но Блюменталь не предлагал ничего.Он только коротко фыркнул:

— Слишком дорого. — Разумеется, — сказал я, считая, что

теперь уже действительно не на что наде-яться.

— Почему „разумеется“? — спросилБлюменталь неожиданно почти нормаль-ным человеческим тоном.

— Господин Блюменталь, — сказал я, —а вы встречали в наше время кого-нибудь,кто по-иному откликнулся бы, когда емуназывают цену? Он внимательно посмотрелна меня. Потом на его лице мелькнуло что-то вроде улыбки:

— Это правильно. Но машина всё-такислишком дорога.

Я не верил своим ушам. Вот он, нако-нец-то, настоящий тон! Тон заинтересован-

ного покупателя! Или, может быть, этоопять какой-то новый дьявольский прием?

В это время в ворота вошел весьма эле-гантный франт. Он достал из кармана газе-ту, заглянул туда, посмотрел на номер домаи направился ко мне:

— Здесь продают кадилляк? Я кивнул и, не находя слов, уставился на

желтую бамбуковую трость и кожаные пер-чатки франта.

— Не могу ли я посмотреть? — продол-жал он с неподвижным лицом.

— Машина находится здесь, — сказаля. — Но будьте любезны подождать немно-го, я сейчас занят. Пройдите пока, пожа-луйста, в помещение.

Франт некоторое время прислушивалсяк работе мотора, сперва с критическим,а затем с удовлетворенным выражением ли-

ца; потом он позволил мне проводить егов мастерскую.

— Идиот! — зарычал я на него и поспе-шил вернуться к Блюменталю.

— Если вы хоть разок проедетесь на ма-шине, вы поиному отнесетесь к цене, —сказал я. — Вы можете испытывать еесколько угодно. Если позволите, если вамтак удобнее, то я вечером могу заехать завами, чтобы совершить пробную поездку.

Но мимолетное колебание уже прошло.Блюменталь снова превратился в гранит-ный памятник.

— Ладно уж, — сказал он. — Мне порауходить. Если я захочу прокатиться дляпробы, я вам позвоню.

Я видел, что больше ничего не подела-ешь. Этого человека нельзя было пронятьсловами.

— Хорошо, — сказал я. — Но не дадители вы мне свой телефон, чтобы я мог изве-стить вас, если еще ктонибудь будет инте-ресоваться машиной?

Блюменталь как-то странно посмотрелна меня:

— Тот, кто только интересуется, еще непокупатель. Он вытащил большой портси-гар и протянул мне. Оказалось, что он всё-таки курит. И, к тому же, сигары „Коронас“,значит загребает деньги возами. Но теперьмне уже всё было безразлично. Я взял сига-ру. Он приветливо пожал мне руку и ушел.Глядя вслед, я проклинал его безмолвно, ноосновательно. Потом вернулся в мастер-скую.

— Ну как? — встретил меня франт — онже Готтфрид Ленц. — Как у меня получи-лось? Вижу, что ты мучишься, вот и решилпомочь. Благо Отто переоделся здесь, перед

тем как пойти в финансовое управление. Яувидел, что там висит его хороший костюм,мигом напялил его, выскочил в окно и во-шел в ворота как солидный покупатель.Здорово проделано, не правда ли?

— По-идиотски проделано, — возразиля. — Он же хитрее, чем мы оба, вместе взя-тые! Погляди на эту сигару. Полторы маркиштука. Ты спугнул миллиардера!

Готтфрид взял у меня сигару, понюхали закурил:

— Я спугнул жулика, вот кого. Миллиар-деры не курят таких сигар. Они покупаютте, что полпфеннига штука.

— Чепуха, — ответил я. — Жулик не на-зовет себя Блюменталем. Жулик предста-вится графом Блюменау или вроде этого.

— Он вернется, — сказал Ленп, как все-гда преисполненный надежд, и выдохнул

сигарный дым мне в лицо. — Он уже не вернется, — возразил я

убежденно. — Однако где это ты раздобылбамбуковую палку и перчатки?

— Взял в долг. В магазине Бенн и компа-ния, напротив нас. Там у меня знакомаяпродавщица. А трость я, пожалуй, оставлю.Она мне нравится. — И, довольный собою,он стал размахивать толстой палкой.

— Готтфрид, — сказал я. — Ты здесь по-гибаешь впустую. Знаешь что? Иди в варье-те, на эстраду. Там тебе место.

— В

x x x

ам звонили, — сказала Фрида,косоглазая служанка фрау За-левски, когда я днем забежал

ненадолго домой. Я обернулся к ней: — Когда? — С полчаса назад. И звонила дама. — Что она говорила? — Что хочет позвонить еще раз вечером.

Только я сразу сказала, что едва ли стоит.Что вас по вечерам никогда не бывает дома.

Я уставился на нее: — Что? Вы так и сказали? Господи, хоть

бы кто-нибудь научил вас разговаривать потелефону.

— Я умею разговаривать по телефону, —заявила нахально Фрида. — Вы ведь дей-ствительно никогда не бываете дома по ве-черам.

— Вам до этого нет никакого дела, —рассердился я. — В следующий раз вы ещестанете рассказывать, что у меня носки ды-рявые.

— Отчего ж нет, могу, — ответила Фри-да язвительно, вытаращив на меня своивоспаленные красноватые глаза. Мы с нейиздавна враждовали.

Всего приятнее было бы сунуть ее голо-вой в кастрюлю с супом, но я сдержался,полез в карман, ткнул ей в руку маркуи спросил примирительно:

— Эта дама не назвала себя? — Не-ет, — сказала Фрида.

— А какой у нее голос? Немного глухо-ватый, низкий, и кажется, будто она слегкаохрипла, не так ли?

— Не помню, — заявила Фрида так рав-нодушно, словно я и не давал ей марки.

— Какое у вас красивое колечко, правопрелестное, — сказал я. — Ну подумайтеполучше, может быть всё-таки припомни-те?

— Нет, — ответила Фрида, так и сияя отзлорадства.

— Ну так пойди и повесся, чертова ме-телка! — прошипел я и ушел, не оборачива-ясь.

В

x x x

ечером я пришел домой ровнов шесть. Отперев дверь, я увиделнеобычную картину. В коридоре сто-

яла фрау Бендер — сестра из приюта длямладенцев, и вокруг нее столпились всеженщины нашей квартиры.

— Идите-ка сюда, — позвала фрау За-левски. Оказывается, причиной сборищабыл разукрашенный бантиками младенец.Фрау Бендер привезла его в коляске. Этобыл самый обыкновенный ребенок, но вседамы наклонялись над ним с выражениемтакого неистевого восторга, словно это бы-ло первое дитя, появившееся на свет. Всеони кудахтали и ворковали, щелкали паль-цами над носом маленького существаи складывали губы бантиком. Даже ЭрнаБениг в своем драконовом кимоно участво-вала в этой оргии платонического материн-

ства. — Разве это не очаровательное суще-

ство? — спросила фрау Залевски, расплыва-ясь от умиления.

— Об этом можно будет с уверенностьюсказать только лет через двадцать — трид-цать, — ответил я, косясь на телефон. Лишьбы только меня не вызвали в то время, показдесь все в сборе.

— Да вы посмотрите на него хорошень-ко, — требовала от меня фрау Хассе.

Я посмотрел. Младенец как младенец.Ничего особенного в нем нельзя было об-наружить. Разве что поразительно малень-кие ручонки и потом — странное сознание,что ведь и сам был когда-то таким крохот-ным.

— Бедный червячок, — сказал я. — Онеще и не подозревает, что ему предстоит.

Хотел бы я знать, что это будет за война, накоторую он поспеет.

— Жестокий человек, — сказала фрауЗалевски. — Неужели у вас нет чувств?

— У м е н я д а ж е с л и ш к о м м н о г очувств, — возразил я. — В противном слу-чае у меня не было бы таких мылей. —С этими словами я отступил к себе в комна-ту.

Через десять минут зазвонил телефон. Яуслышал, что называют меня, и вышел. Ра-зумеется, всё общество еще оставалось там.Оно не расступилось и тогда, когда, прижавк уху трубку, я слушал голос ПатрицииХольман, благодарившей меня за цветы.Наконец младенцу, который, видимо, былсамым разумным из этой компании, надое-ли все обезьяньи штуки, и он внезапнояростно заревел.

— Простите, — сказал я в отчаяниив трубку. — Я ничего не слышу, здесь разо-ряется младенец, но это не мой.

Все дамы шипели, как гнездо змей, что-бы успокоить орущее существо. Но они до-стигли только того, что он еще большеразошелся. Лишь теперь я заметил, что этодействительно необычайное дитя: легкиеу него, должно быть, доставали до бедер,иначе нельзя было объяснить такую потря-сающую звучность его голоса. Я оказалсяв очень затруднительном положении: моиглаза метали яростные взгляды на этот ма-теринский спектакль, а ртом я пытался про-износить в телефонную трубку приветли-вые слова; от темени до носа я был вопло-щением грозы, от носа до подбородка —солнечным весенним полднем. Позже я самне мог понять, как мне всё же удалось дого-вориться о встрече на следующий вечер.

— Вы должны были бы установить здесьзвуконепроницаемую телефонную будку, —сказал я фрау Залевски. Но она за словомв карман не полезла.

— С чего бы это? — спросила она, свер-кая глазами. — Неужели вам так многоприходится скрывать?

Я смолчал и удалился. Нельзя вступатьв борьбу против возбужденных материн-ских чувств. На их стороне моралисты всегомира.

На вечер была назначена встреча у Готт-фрида. Поужинав в небольшом трактире, яотправился к нему. По пути купил в одномиз самых элегантных магазинов мужскойодежды роскошный новый галстук дляпредстоящего торжества. Я всё еще был по-трясен тем, как легко всё прошло, и поклял-ся быть завтра серьезным, как директор по-хоронной конторы.

Логово Готтфрида уже само по себе яв-лялось достопримечательностью. Оно былоувешано сувенирами, привезенными изстранствий по Южной Америке. Пестрыесоломенные маты на стенах, несколько ма-сок, высушенная человеческая голова, при-чудливые глиняные кувшины, копья и —главное сокровище — великолепный наборснимков, занимавший целую стену: индиан-ки и креолки, красивые, смуглые, ласковыезверьки, необычайно изящные и непринуж-денные.

Кроме Ленца и Кестера, там были ещеБраумюллер и Грау.

Тео Браумюллер, с загорелой мед-но-красной плешью, примостился на вали-ке дивана и восторженно рассматривалготтфридовскую коллекцию снимков. Теобыл пайщиком одной автомобильной фаб-рики и давнишним приятелем Кестера. Ше-стого он должен был участвовать в тех же

гонках, на которые Отто записал нашего"Карла".

Фердинанд Грау громоздился у стола —массивный, разбухший и уже довольно пья-ный. Увидев меня, он огромной лапищейпритянул меня к себе.

— Робби, — сказал он охрипшим голо-сом. — Зачем ты пришел сюда, к погиб-шим? Тебе здесь нечего делать! Уходи. Спа-сайся. Ты еще можешь спастись! Я посмот-рел на Ленца. Он подмигнул мне:

— Фердинанд уже крепко в градусе. Двадня подряд он пропивает одну дорогую по-койницу. Продал портрет и сразу же полу-чил наличными.

Фердинанд Грау был художником. Одна-ко он давно уже умер бы с голоду, если быне обрел своеобразной специализации.С фотографий умерших он писал по заказуих скорбящих родственников на редкость

верные портреты. Этим он кормился и дажене плохо. Его пейзажи, которые действи-тельно были замечательны, никто не поку-пал. Всё это обычно придавало его рассуж-дениям несколько пессимистическуюокраску.

— На этот раз заказывал трактирщик, —сказал он. — Трактирщик, у которого по-мерла тетка, торговавшая уксусом и жира-ми. — Его передернуло. — Жутко!

— Послушай, Фердинанд, — вмешалсяЛенц. — Ты не должен употреблять такихрезких выражений. Ведь тебя кормит одноиз лучших человеческих свойств: склон-ность к благоговению.

— Чепуха, — возразил Грау. — Менякормит сознание вины. Благоговение к па-мяти умерших это не что иное, как созна-ние вины перед ними. Люди стараются воз-местить то зло, которое они причинили по-

койникам при жизни. — Он медленно про-вел рукой по разгоряченному лицу. — Тыможешь себе представить, сколько раз мойтрактирщик желал своей тетке, чтобы онаподохла, — зато теперь он заказывает еепортрет в самых нежных красках и вешаетего над диваном. Так ему больше по душе.Благоговение! Человек вспоминает о своихскудных запасах доброты обычно когда ужеслишком поздно. И тогда он бывает оченьрастроган тем, каким благородным, оказы-вается, мог бы он быть, и считает себя доб-родетельным. Добродетель, доброта, благо-родство… — Он отмахнулся своей огромнойручищей. — Эти качества всегда предпочи-таешь находить у других, чтобы их же во-дить за нос.

Ленц ухмыльнулся: — Ты потрясаешь устои человеческого

общества, Фердинанд.

— Устоями человеческого общества яв-ляются корыстолюбие, страх и продаж-ность, — возразил Грау. — Человек зол, ноон любит добро… когда его творят дру-гие. — Он протянул свою рюмку Ленцу: —Так-то, а теперь налей мне и не болтай весьвечер, дай и другим слово вымолвить.

Я перелез через диван, чтобы пробрать-ся к Кестеру. Мне внезапно пришла в голо-ву новая мысль:

— Отто, сделай мне одолжение. Завтравечером мне нужен кадилляк.

Браумюллер оторвался от пристальногоизучения едва одетой креольской танцов-щицы.

— А разве ты уже научился разворачи-ваться? — поинтересовался он. — Я всё ду-мал, что ты умеешь ездить только по пря-мой, и то когда кто-нибудь другой держитбаранку вместо тебя.

— Уж ты помолчи, Тео, — возразил я. —Шестого числа на гонках мы тебя раздела-ем под орех.

Браумюллер захлебнулся от хохота. — Ну, так как же, Отто? — спросил я на-

пряженно. — Машина не застрахована, Робби, —

сказал Кестер. — Я буду ползти, как улитка, и гудеть,

как сельский автобус. И всего лишьнесколько километров по городу.

Отто прищурился так, что глаза его ста-ли маленькими щелочками, и улыбнулся:

— Ладно, Робби, я не возражаю. — Что же это, машина понадобилась те-

бе, вероятно, к твоему новому галстуку? — спросил подошедший Ленц.

— Заткнись, — ответил я и отодвинулего в сторону.

Но он не отставал. — А ну, покажись-ка, деточка! — он

ощупал шелковую ткань галстука. — Вели-колепно. Наш ребенок становится запис-ным пижоном. Похоже, что ты собираешьсяпа смотрины невесты.

— Сегодня ты, фокусник-трансформа-тор, меня не разозлишь, — сказал я.

— Смотрины невесты? — ФердинандГрау поднял голову. — А почему бы емуи не присмотреть себе невесту? — Он ожи-вился и обратился ко мне: — Так и посту-пай, Робби. Это по тебе. Для любви необхо-дима известная наивность. У тебя она есть.Сохрани же ее. Это дар божий. Однаждыутратив ее, уже не вернешь никогда.

— Не принимай всё это слишком близкок сердцу, — ухмылялся Ленц. — Родитьсяглупым не стыдно; стыдно только умиратьглупцом.

— Молчи, Готтфрид, — Грау отмел егов сторону одним движением своей могучейлапищи. — О тебе здесь нет речи, обозныйромантик. О тебе жалеть не придется.

— Валяй, Фердинанд, высказывайся, —сказал Ленц. — Высказаться — значит об-легчить душу.

— Ты симулянт, — заявил Грау, — высо-копарный симулянт.

— Все мы такие, — ухмыльнулсяЛенц. — Все мы живем только иллюзиямии долгами.

— Вот именно, — сказал Грау, поднимаягустые клочкастые брови, и по очередиоглядел всех нас. — Иллюзии от прошлого,

а долги в счет будущего. — Потом он опятьповернулся ко мне: — Наивность, сказал я,Робби. Только завистники называют ее глу-постью. Не обижайся на них. Это не недо-статок, а, напротив достоинство.

Ленц попытался что-то сказать, но Фер-динанд уже продолжал снова:

— Ты ведь знаешь, что я имею в виду:простую душу, еще не изъеденную скепси-сом и сверхинтеллигенгностью. Парцифальбыл глуп. Будь он умен, он никогда не заво-евал бы кубок святого Грааля. Только глу-пец побеждает в жизни, умник видит слиш-ком много препятствий и теряет уверен-ность, не успев еще ничего начать. В труд-ные времена наивность — это самое драго-ценное сокровище, это волшебный плащ,скрывающий те опасности, на которые ум-ник прямо наскакивает, как загипнотизиро-ванный. — Он сделал глоток и посмотрелна меня огромными глазами, которые,

словно куски неба, светились на его избо-рожденном морщинами лице. — Никогдане старайся узнать слишком много, Робби!Чем меньше знаешь, тем проще жить. Зна-ние делает человека свободным, нонесчастным. Выпьем лучше за наивность, заглупость и за всё, что с нею связано, — залюбовь, за веру в будущее, за мечты о сча-стье; выпьем за дивную глупость, за утра-ченный рай!

Он сидел, отяжелевший и громоздкий,словно внезапно погрузившись в себя,в свое опьянение, этакий одинокий холмнеисповедимой тоски. Его жизнь была раз-бита, и он знал, что ее уже не наладить… Онжил в своей большой студии, и его эконом-ка стала его сожительницей.

Это была суровая грубоватая женщина,а Грау, напротив, несмотря на свое могучеетело, был очень чувствителен и несдержан.Он никак не мог порвать с ней, да теперь

это, вероятно, было уже безразлично длянего. Ему исполнилось сорок два года.

Хоть я и знал, что всё это от опьянения,но мне становилось как-то не по себе, когдая видел его таким. Он встречался с нами нечасто и пил в одиночестве в своей мастер-ской. А это быстро ведет к гибели.

Мгновенная улыбка промелькнула наего лице. Он сунул мне в руку бокал:

— Пей, Робби. И спасайся. Помни о том,что я тебе говорил.

— Хорошо, Фердинанд. Ленц завел патефон. У него была кол-

лекция негритянских песен. Он проигралнам некоторые из них: о Миссисипи, о со-бирателях хлопка, о знойных ночах и голу-бых тропических реках.

П

.

VI

атриция Хольман жила в большомжелтом доме, отделенном от улицыузкой полосой газона. Подъезд был

освещен фонарем. Я остановил кадилляк.В колеблющемся свете фонаря машина по-блескивала черным лаком и походила намогучего черного слона.

Я принарядился: кроме галстука, купилновую шляпу и перчатки, на мне былодлинное пальто Ленца — великолепное се-рое пальто из тонкой шотландской шерсти.Экипированный таким образом, я хотел вочто бы то ни стало рассеять впечатление отпервой встречи, когда был пьян.

Я дал сигнал. Сразу же, подобно ракете,на всех пяти этажах лестницы вспыхнулсвет. Загудел лифт. Он снижался, как свет-лая бадья, спускающаяся с неба. Патриция

Хольман открыла дверь и быстро сбежалапо ступенькам. На ней был короткий ко-ричневый меховой жакет и узкая коричне-вая юбка.

— Алло! — она протянула мне руку. — Ятак рада, что вышла. Весь день сидела дома.

Ее рукопожатие, более крепкое, чемможно было ожидать, понравилось мне. Ятерпеть не мог людей с руками вялыми,точно дохлая рыба.

— Почему вы не сказали этого рань-ше? — спросил я. — Я заехал бы за вамиеще днем.

— Разве у вас столько свободного време-ни? — Не так уж много, но я бы как-нибудьосвободился. Она глубоко вздохнула:

— Какой чудесный воздух! Пахнет вес-ной.

— Если хотите, мы можем подышатьсвежим воздухом вволю, — сказал я. — По-едем за город, в лес, — у меля машина. —При этом я небрежно показал на кадилляк,словно это был какой-нибудь старый фор-дик.

— Кадилляк? — Она изумленно посмот-рела на меня. — Ваш собственный?

— На сегодняшний вечер. А вообще онпринадлежит нашей мастерской. Мы егохорошенько подновили и надеемся зарабо-тать на нем, как еще никогда в жизни.

Я распахнул дверцу: — Не поехать ли нам сначала в «Лозу»

и поужинать? Как вы думаете? — Поедем ужинать, но почему именно

в «Лозу»? Я озадаченно посмотрел на нее.Это был единственный элегантный ресто-ран, который я знал.

— Откровенно говоря, — сказал я, — незнаю ничего лучшего. И потом мне кажет-ся, что кадилляк кое к чему обязывает.

Она рассмеялась: — В «Лозе» всегда скучная и чопорная

публика. Поедем в другое место! Я стоял в нерешительности. Моя мечта

казаться солидным рассеивалась как дым. — Тогда скажите сами, куда нам

ехать, — сказал я. — В других ресторанах,где я иногда бываю, собирается грубоватыйнарод. Всё это, по-моему, не для вас.

— Почему вы так думаете? — Она быст-ро взглянула на меня. — Давайте попробу-ем.

— Ладно. — Я решительно изменил всюпрограмму. — Если вы не из пугливых, то-гда вот что: едем к Альфонсу.

— Альфонс! Это звучит гораздо прият-нее, — ответила она. — А сегодня вечером яничего не боюсь.

— Альфонс — владелец пивной, — ска-зал я. — Большой друг Ленца.

Она рассмеялась: — По-моему, у Ленца всюду друзья. Я кивнул: — Он их легко находит. Вы могли это

заметить на примере с Биндингом. — Ей-богу, правда, — ответила она. — Они по-дружились молниеносно.

Мы поехали.

А

x x x

льфонс был грузным, спокойным че-ловеком. Выдающиеся скулы. Ма-ленькие глаза. Закатанные рукава

рубашки. Руки как у гориллы. Он сам вы-полнял функции вышибалы и выставлял изсвоего заведения всякого, кто был ему не повкусу, даже членов спортивного союза "Вер-ность родине". Для особенно трудных го-стей он держал под стойкой молоток. Пив-ная была расположена удобно — совсем ря-дом с больницей, и он экономил таким об-разом на транспортных расходах.

Волосатой лапой Альфонс провел посветлому еловому столу.

— Пива? — спросил он. — Водки и чего-нибудь на закуску, —

сказал я.

— А даме? — спросил Альфонс. — И дама желает водки, — сказала Пат-

риция Хольман. — Крепко, крепко, — заметил Аль-

фонс. — Могу предложить свиные отбив-ные с кислой капустой.

— Сам заколол свинью? — спросил я. — А как же! — Но даме, вероятно, хочется, что-ни-

будь полегче. — Это вы несерьезно говорите, — возра-

зил Альфонс. — Посмотрели бы сперва моиотбивные.

Он попросил кельнера показать нампорцию.

— Замечательная была свинья, — сказалон. — Медалистка. Два первых приза.

— Ну, тогда, конечно, устоять невоз-можно! — воскликнула Патриция Хольман.Ее уверенный тон удивил меня, — можнобыло подумать, что она годами посещалаэтот кабак.

Альфонс подмигнул: — Значит, две порции? Она кивнула. — Хорошо! Пойду и выберу сам. Он отправился на кухню. — Вижу, я напрасно опасался, что вам

здесь не понравится, — сказал я. — Вымгновенно покорили Альфонса. Сам пошелвыбирать отбивные! Обычно он это делаеттолько для завсегдатаев. Альфонс вернулся:

— Добавил вам еще свежей колбасы. — Неплохая идея, — сказал я.

Альфонс доброжелательно посмотрел нанас. Принесли водку. Три рюмки. Одну дляАльфонса.

— Что ж, давайте чокнемся, — сказалон. — Пусть паши дети заимеют богатыхродителей.

Мы залпом опрокинули рюмки. Патри-ция тоже выпила водку одним духом.

— Крепко, крепко, — сказал Альфонси зашаркал к твоей стойке.

— Нравится вам водка? — спросил я. Она поежилась: — Немного крепка. Но не могла же я

оскандалиться перед Альфонсом. Отбивные были что надо. Я съел две

большие порции, и Патриция тоже ела с ап-петитом, которого я в ней не подозревал.Мне очень нравилась ее простая и непри-нужденная манера держаться. Без всякого

жеманства она снова чокнулась с Альфон-сом и выпила вторую рюмку.

Он незаметно подмигнул мне, — де-скать, правильная девушка. А Альфонс былзнаток. Не то чтобы он разбирался в красо-те или культуре человека, он умел верноопределить его сущность.

— Если вам повезет, вы сейчас узнаетеглавную слабость Альфонса, — сказал я.

— Вот это было бы интересно, — отве-тила она. — Похоже, что у него нет слабо-стей.

— Есть! — Я указал на столик возлестойки. — Вот…

— Что? Патефон? — Нет, не патефон. Его слабость — хо-

ровое пение! Никаких танцев, никакойклассической музыки — только хоры: муж-ские, смешанные. Видите, сколько пласти-

нок? Всё сплошные хоры. Смотрите, вот онопять идет к нам.

— Вкусно? — спросил Альфонс. — Как дома у мамы, — ответил я. — И даме понравилось? — В жизни не ела таких отбивных, —

смело заявила дама. Альфонс удовлетворенно кивнул: — Сыграю вам сейчас новую пластинку.

Вот удивитесь! Он подошел к патефону. По-слышалось шипение иглы, и зал огласилсязвуками могучего мужского хора. Мощныеголоса исполняли "Лесное молчание". Этобыло чертовски громкое молчание.

С первого же такта все умолкли. Аль-фонс мог стать опасным, если кто-нибудьне выказывал благоговения перед его хора-ми. Он стоял у стойки, упираясь в нее свои-ми волосатыми руками. Музыка преобража-

ла его лицо. Он становился мечтатель-ным — насколько может быть мечтатель-ной горилла. Хоровое пение производилона него неописуемое впечатление. Слушая,он становился кротким, как новорожденнаялань. Если в разгар какой-нибудь потасовкивдруг раздавались звуки мужского хора,Альфонс, как по мановению волшебной па-лочки, переставал драться, вслушивалсяи сразу же готов был идти на мировую.Прежде, когда он был более вспыльчив, же-на постоянно держала наготове его люби-мые пластинки. Если дело принимало опас-ный оборот и он выходил из-за стойкис молотком в руке, супруга быстро ставиламембрану с иглой на пластинку. Услышавпение, Альфонс успокаивался, и рука с мо-лотком опускалась. Теперь в этом уж не бы-ло такой надобности, — Альфонс постарел,и страсти его поостыли, а жена его умерла.Ее портрет, подаренный Фердинандом Грау,который имел здесь за это даровой стол,

висел над стойкой. Пластинка кончилась. Альфонс подошел

к нам. — Чудесно, — сказал я. — Особенно первый тенор, — добавила

Патриция Хольман. — Правильно, — заметил Альфонс,

впервые оживившись, — вы в этом понима-ете толк! Первый тенор — высокий класс!

Мы простились с ним. — Привет Готтфриду, — сказал он. —

Пусть как-нибудь покажется.

М

x x x

ы стояли на улице. Фонари перед до-мом бросали беспокойный свет настарое ветвистое дерево, и тени бе-

гали по его верхушке. На ветках уже зазеле-нел легкий пушок, и сквозь неясный, мер-цающий свет дерево казалось необыкновен-но высоким и могучим. Крона его теряласьгде-то в сумерках и, словно простертая ги-гантская рука, в непомерной тоске тянуласьк небу. Патриция слегка поеживалась,

— Вам холодно? — спросил я. Подняв плечи, она спрятала руки в рука-

ва мехового жакета: — Сейчас пройдет. Там было довольно

жарко. — Вы слишком легко одеты, — сказал

я. — По вечерам еще холодно.

Она покачала головой: — Не люблю тяжелую одежду. Хочется,

чтобы стало, наконец, тепло. Не выношу хо-лода. Особенно в городе.

— В кадилляке тепло, — сказал я. —У меня на всякий случай припасен плед.

Я помог ей сесть в машину и укрыл ееколени пледом. Она подтянула его выше:

— Вот замечательно! Вот и чудесно.А холод нагоняет тоску.

— Не только холод. — Я сел за руль. —Покатаемся немного?

Она кивнула: — Охотно. — Куда поедем? — Просто так, поедем медленно по ули-

цам. Всё равно куда.

— Хорошо. Я запустил мотор, и мы медленно и бес-

цельно поехали по городу. Было время са-мого оживленного вечернего движения.Мотор работал совсем тихо, и мы почтибесшумно двигались в потоке машин. Каза-лось, что наш кадилляк — корабль,неслышно скользящий по пестрым каналамжизни. Проплывали улицы, ярко освещен-ные подъезды, огни домов, ряды фонарей,сладостная, мягкая взволнованность вечер-него бытия, нежная лихорадка озареннойночи, и над всем этим, между краями крыш,свинцово-серое большое небо, на котороегород отбрасывал свое зарево.

Девушка сидела молча рядом со мной;свет и тени, проникавшие сквозь стекло,скользили по ее лицу. Иногда я посматри-вал на нее; я снова вспомнил тот вечер, ко-гда впервые увидел ее. Лицо ее стало се-рьезнее, оно казалось мне более чужим, чем

М

за ужином, но очень красивым; это лицоеще тогда поразило меня и не давало боль-ше покоя. Было в нем что-то от таинствен-ной тишины, которая свойственна приро-де — деревьям, облакам, животным, —а иногда женщине.

x x x

ы ехали по тихим загородным ули-цам. Ветер усилился, и казалось, чтоон гонит ночь перед собой. Вокруг

большой площади стояли небольшие дома,уснувшие в маленьких садиках. Я остановилмашину.

Патриция Хольман потянулась, словнопросыпаясь.

— Как хорошо, — сказала она. — Будьу меня машина, я бы каждый вечер совер-шала на ней медленные прогулки. Всё ка-жется совсем неправдоподобным, когда так

бесшумно скользишь по улицам. Всё наяву,и в то> же время — как во сне. Тогда по ве-черам никто, пожалуй, и не нужен…

Я достал пачку сигарет: — А ведь вообще вечером хочется, что-

бы кто-нибудь был рядом, правда? Она кивнула: — Вечером, да… Когда наступает темно-

та… Странная это вещь. Я распечатал пачку: — Американские сигареты. Они вам

нравятся? — Да, больше других. Я дал ей огня. Теплое и близкое пламя

спички осветило на мгновение ее лицои мои руки, и мне вдруг пришла в головубезумная мысль, будто мы давно уже при-надлежим друг другу.

Я опустил стекло, чтобы вытянуло дым. — Хотите немного поводить? — спросил

я. — Это вам доставит удовольствие. Она повернулась ко мне: — Конечно, хочу; только я не умею. — Совсем не умеете? — Нет. Меня никогда не учили. В этом я усмотрел какой-то шанс для се-

бя. — Биндинг мог бы давным-давно обу-

чить вас, — сказал я. Она рассмеялась: — Биндинг слишком влюблен в свою

машину. Никого к ней не подпускает. — Это просто глупо, — заявил я, раду-

ясь случаю уколоть толстяка. — Вы сразуже поедете сами. Давайте попробуем. Все

предостережения Кестера развеялисьв прах. Я распахнул дверцу и вылез, чтобыпустить ее за руль. Она всполошилась:

— Но ведь я действительно не умею во-дить.

— Неправда, — возразил я. — Умеете,но не догадываетесь об этом.

Я показал ей, как переключать скоростии выжимать сцепление.

— Вот, — сказал я, закончив объясне-ния, — А теперь трогайте!

— Минутку! — Она показала на одино-кий автобус, медленно кативший по улице.

— Не пропустить ли его? — Ни в коем случае! Я быстро включил скорость и отпустил

педаль сцепления. Патриция судорожновцепилась в рулевое колесо, напряженно

вглядываясь вперед: — Боже мой, мы едем слишком быстро! Я посмотрел на спидометр: — Прибор показывает ровно двадцать

пять километров в час. На самом деле этотолько двадцать. Неплохой темп для стайе-ра.

— А мне кажется, целых восемьдесят. Через несколько минут первый страх

был преодолен. Мы ехали вниз по широкойпрямой улице. Кадилляк слегка петлял изстороны в сторону будто его заправили небензином, а коньяком. Иногда колёса почтикасались тротуара. Но постепенно дело на-ладилось, и всё стало так, как я и ожидал:в машине были инструктор и ученица. Я ре-шил воспользоваться своим преимуще-ством.

— Внимание, — сказал я. — Вот поли-цейский!

— Остановиться? — Уже слишком поздно. — А что если я попадусь? Ведь у меня

нет водительских прав. — Тогда нас обоих посадят в тюрьму. — Боже, какой ужас! — Испугавшись,

она пыталась нащупать ногой тормоз. — Дайте газ! — приказал я. — Газ! Жми-

те крепче! Надо гордо и быстро промчатьсямимо него. — Наглость — лучшее средствов борьбе с законом.

Полицейский не обратил на нас внима-ния. Девушка облегченно вздохнула.

— До сих пор я не знала, что регулиров-щики выглядят, как огнедышащие драко-ны, — сказала она, когда мы проехали

несколько сот метров. — Они выглядят так, если сбить их ма-

шиной. — Я медленно подтянул ручнойтормоз. — Вот великолепная пустыннаяулица. Свернем в нее. Здесь можно хоро-шенько потренироваться. Сначала поучим-ся трогать с места и останавливаться.

Беря с места на первой скорости, Патри-ция несколько раз заглушала мотор. Онарасстегнула жакет:

— Что-то жарко мне стало! Но я должнанаучиться! Внимательная и полная рвения,она следила за тем, что я ей показывал. По-том она сделала несколько поворотов, изда-вая при этом взволнованные, короткие вос-клицания. Фары встречных машин вызыва-ли в ней дьявольский страх и такую же гор-дость, когда они оказывались позади. Вско-ре в маленьком пространстве, полуосвещен-ном лампочками приборов на контрольном

Н

щитке, возникло чувство товарищества, ка-кое быстро устанавливается в практическихделах, и, когда через полчаса я снова сел заруль и повез ее домой, мы чувствовали та-кую близость, будто рассказали друг другуисторию всей своей жизни.

x x x

едалеко от Николайштрассе я опятьостановил машину. Над нами сверка-ли красные огни кинорекламы. Ас-

фальт мостовой переливался матовыми от-блесками, как выцветшая пурпурная ткань.Около тротуара блестело большое черноепятно — у кого-то пролилось масло.

— Так, — сказал я, — теперь мы имеемполное право опрокинуть по рюмочке. Гдебы нам это сделать? Патриция Хольман за-думалась на минутку.

— Давайте поедем опять в этот милыйбар с парусными корабликами, — предло-жила она.

Меня мгновенно охватило сильнейшеебеспокойство. Я мог дать голову на отсече-ние, что там сейчас сидит последний ро-мантик. Я заранее представлял себе его ли-цо.

— Ах, — сказал я поспешно, — что тамособенного? Есть много более приятныхмест…

— Не знаю… Мне там очень понрави-лось.

— Правда? — спросил я изумленно. —Вам понравилось там? — Да, — ответилаона смеясь. — И даже очень…

"Вот так раз! — подумал я, — а я-то ру-гал себя за это!" Я еще раз попытался отго-ворить ее:

— Но, по-моему, сейчас там битком на-бито.

— Можно подъехать и посмотреть. — Да, это можно. Я обдумывал, как мне быть. Когда мы приехали, я торопливо вышел

из машины: — Побегу посмотреть. Сейчас же вер-

нусь. В баре не было ни одного знакомого,

кроме Валентина. — Скажи-ка, Готтфрид уже был здесь? Валентин кивнул: — Он ушел с Отто. Полчаса назад. — Жаль, — сказал я с явным облегчени-

ем. — Мне очень хотелось их повидать.

Я пошел обратно к машине. — Рискнем, — заявил я. — К счастью,

туг сегодня не так уж страшно. Всё же из предосторожности я поставил

кадилляк за углом, в самом темном месте. Мы не посидели и десяти минут, как

у стойки появилась соломенная шевелюраЛенца. "Проклятье, — подумал я, — до-ждался! Лучше бы это произошло черезнесколько недель".

Казалось, что Готтфрид намерен тут жеуйти. Я уже считал себя спасенным, новдруг заметил, что Валентин показываетему на меня. Поделом мне — в наказанье завранье. Липо Готтфрида, когда он увиделнас, могло бы послужить великолепным об-разцом мимики для наблюдательного кино-актера. Глаза его выпучились, как желткияичницы-глазуньи, и я боялся, что у негоотвалится нижняя челюсть. Жаль, что в ба-

ре не было режиссера. Бьюсь об заклад, оннемедленно предложил бы Ленцу ангаже-мент. Его можно было бы, например, ис-пользовать в фильме, где перед матросом,потерпевшим кораблекрушение, внезапноиз пучины всплывает морской змей.

Готтфрид быстро овладел собой. Я бро-сил на него взгляд, умоляя исчезнуть. Онответил мне подленькой усмешкой, опра-вил пиджак и подошел к нам.

Я знал, что мне предстоит, и, не теряявремени, перешел в наступление. — Ты ужепроводил фройляйи Бомблат домой? —спросил я, чтобы сразу нейтрализовать его.

— Да, — ответил он, не моргнув глазоми не выдав ничем, что до этой секунды ни-чего не знал о существовании фройляйнБомблат. — Она шлет тебе привет и про-сит, чтобы ты позвонил ей завтра утром по-раньше.

Это был неплохой контрудар. Я кивнул: — Ладно, позвоню. Надеюсь, она всё-та-

ки купит машину. Ленц опять открыл было рот, но я уда-

рил его по ноге и посмотрел так вырази-тельно, что он, усмехнувшись, осекся.

Мы выпили несколько рюмок. Боясь за-хмелеть и сболтнуть что-нибудь липшее, япил только коктейли Сайдкар с большимикусками лимона.

Готтфрид был в отличном настроении. — Только что заходил к тебе, — сказал

он. — Думал, пройдемся вместе. Потом за-шел в луна-парк. Там устроили великолеп-ную новую карусель и американские горки.Давайте поедем туда! — Он посмотрел наПатрицию.

— Едем немедленно! — воскликнулаона. — Люблю карусели больше всего на

Ш

свете! — Поедем, — сказал я. Мне хотелось уй-

ти из бара. На свежем воздухе всё должнобыло стать проще.

x x x

арманщики — передовые форпо-сты луна-парка. Меланхоличе-ские нежные звуки. На потертых

бархатных накидках шарманок можно уви-деть попугая или маленькую озябшую обе-зьянку в красной суконной курточке. Рез-кие выкрики торговцев. Они продают со-став для склеивания фарфора, алмазы длярезания стекла, турецкий мед, воздушныешары и материи для костюмов. Холодныйсиний свет и острый запах карбидных ламп.Гадалки, астрологи, ларьки с пряниками,качели-лодочки, павильоны с аттракциона-ми. И, наконец, оглушительная музыка,пестрота и блеск

— освещенные, как дворец, вертящиесябашни карусели.

— Вперед, ребята! — С растрепавшими-ся на ветру волосами Ленц ринулся к аме-риканским горкам, — здесь был самыйбольшой оркестр. Из позолоченных ниш,по шесть из каждой, выходили фанфари-сты. Размахивая фанфарами, прижатымик губам, они оглушали воздух пронзитель-ными звуками, поворачивались во все сто-роны и исчезали. Это было грандиозно.

Мы уселись в большую гондолу с голо-вою лебедя и понеслись вверх и вниз. Мирискрился и скользил, он наклонялся и про-валивался в черный туннель, сквозь кото-рый мы мчались под барабанный бой, что-бы тут же вынырнуть наверх, где нас встре-чали звуки фанфар и блеск огней.

— Дальше! — Готтфрид устремилсяк "летающей карусели" с дирижаблями и са-

молетами. Мы забрались в цеппелин и сде-лали три круга.

Чуть задыхаясь, мы снова очутились наземле.

— А теперь на чертово колесо! — заявилЛенц.

Это был большой и гладкий круг, кото-рый вращался с нарастающей скоростью.Надо было удержаться на нем. На круг вста-ло человек двадцать. Среди них был Готтф-рид. Как сумасшедший, он выделывалнемыслимые выкрутасы ногами, и зрителиаплодировали ему. Всех остальных ужеснесло, а он оставался на крупу вдвоем с ка-кой-то кухаркой. У нее был зад, как у ломо-вой лошади. Когда круг завертелся совсембыстро, хитрая кухарка уселась поплотнеена самой середине, а Готтфрид продолжалноситься вокруг нее. В конце концов по-следний романтик выбился из сил; он пова-

лился в объятия кухарки, и оба кубаремслетели с круга. Он вернулся к нам, ведясвою партнершу под руку и называя ее за-просто Линой. Лина смущенно улыбалась.Ленц спросил, желает ли она выпить че-го-нибудь. Лина заявила, что пиво хорошоутоляет жажду. Оба скрылись в палатке.

— А мы?.. Куда мы пойдем сейчас? —спросила Патриция Хольман. Ее глаза бле-стели.

— В лабиринт привидений, — сказал я,указывая на большой тент.

Путь через лабиринт был полон неожи-данностей. Едва мы сделали несколько ша-гов, как под нами зашатался пол, чьи-то ру-ки ощупывали нас в темноте, из-за угловвысовывались страшные рожи, завывалипривидения; мы смеялись, но вдруг Патри-ция отпрянула назад, испугавшись черепа,освещенного зеленым светом. На мгнове-

ние я обнял ее, почувствовал ее дыхание,шелковистые волосы коснулись моихгуб, — но через секунду она снова рассмея-лась, и я отпустил ее. Я отпустил ее; но что-то во мне не могло расстаться с ней. Мыдавно уже вышли из лабиринта, но я всёеще ощущал ее плечо, мягкие волосы, кожу,пахнущую персиком… Я старался не смот-реть на нее. Она сразу стала для меня дру-гой.

Ленц уже ждал нас. Он был один. — Где Лина? — спросил я. — Накачивается пивом, — ответил он

и кивнул головой на палатку в сельскомстиле. — С каким-то кузнецом.

— Прими мое соболезнование. — Всё это ерунда. Давай-ка лучше зай-

мемся серьезным мужским делом.

Мы направились к павильону, где набра-сывали гуттаперчевые кольца на крючки.Здесь были всевозможные выигрыши.

— Так, — сказал Ленц, обращаясь к Пат-риции, и сдвинул шляпу на затылок. —Сейчас мы вам добудем полное приданое.

Он начал первым и выиграл будильник.Я бросил кольцо вслед за ним и получилв награду плюшевого мишку. Владелец па-вильона шумливо и торжественно вручилнам оба выигрыша, чтобы привлечь новыхклиентов.

— Ты у меня притихнешь, — усмехнулсяГоттфрид и тут же заарканил сковородку, Яподцепил второго мишку.

— Ведь вот как везет! — сказал владелецпавильона, передавая нам вещи.

Бедняга не знал, что его ждет. Ленц былпервым в роте по метанию ручной гранаты,

а зимой, когда дел было немного, мы меся-цами напролет тренировались в набрасыва-нии шляп на всевозможные крюки. В срав-нении с этим гуттаперчевые кольца каза-лись нам детской забавой. Без труда Готтф-рид завладел следующим предметом — хру-стальной вазой для цветов. Я — полудюжи-ной патефонных пластинок. Владелец пави-льона молча подал нам добычу и проверилсвои крючки. Ленц прицелился, метнулкольцо и получил кофейный сервиз, второйпо стоимости выигрыш. Вокруг нас столпи-лась куча зрителей. Я поспешно набросилеще три кольца на один крючок. Результат:кающаяся святая Магдалина в золоченойраме.

Лицо владельца павильона вытянулось,словно он был на приеме у зубного врача.Он отказался выдать нам новые кольца. Мыуже решили было прекратить игру, но зри-тели подняли шум, требуя от хозяина, что-

бы он не мешал нам развлекаться. Они хо-тели быть свидетелями его разорения.Больше всех шумела Лина, внезапно по-явившаяся со своим кузнецом.

— Бросать мимо разрешается, не правдали? — закудахтала она. — А попадать развезапрещено?

Кузнец одобрительно загудел. — Ладно, — сказал Ленц, — каждый еще

по разу. Я бросил первым. Умывальный таз

с кувшином и мыльницей. Затем изготовил-ся Ленц. Он взял пять колец. Четыре он на-кинул с необычайной быстротой на одини тот же крюк. Прежде чем бросить пятое,он сделал нарочитую паузу и достал сигаре-ту. Трое мужчин услужливо поднесли емузажженные спички. Кузнец хлопнул его поплечу. Лина, охваченная крайним волнени-ем, жевала свой носовой платок. Готтфрид

прицелился и легким броском накинул по-следнее кольцо на четыре остальных. Раз-дался оглушительный рев. Ленцу досталсяглавный выигрыш — детская коляска с ро-зовым одеялом и кружевной накидкой.

Осыпая нас проклятьями, хозяин выка-тил коляску Мы погрузили в нее все своитрофеи и двинулись к следующему пави-льону. Коляску толкала Лина. Кузнец отпус-кал по этому поводу такие остроты, что мнес Патрицией пришлось немного отстать.В следующем павильоне набрасывали коль-ца на бутылки с вином. Если кольцо сади-лось па горлышко, бутылка была выиграна.Мы взяли шесть бутылок. Ленц посмотрелна этикетки и подарил бутылки кузнецу.

Был еще один павильон такого рода.Но хозяин уже почуял недоброе и, когда мыподошли, объявил нам, что павильон за-крыт. Кузнец, заметив бутылки с пивом, на-чал было скандалить, но мы отказались от

своих намерений: у хозяина павильона бы-ла только одна рука.

Сопровождаемые целой свитой, мы по-дошли к кадилляку.

— Что же придумать? — спросил Ленц,почесывая голову. — Самое лучшее — при-вязать коляску сзади и взять на буксир.

— Конечно, — сказал я. — Только тебепридется сесть в нее и править, а то ещеопрокинется. Патриция Хольман запроте-стовала. Она испугалась, подумав, что Ленцдействительно сядет в коляску.

— Хорошо, — заявил Ленц, — тогда да-вайте рассортируем вещи. Обоих мишек выдолжны обязательно взять себе. Патефон-ные пластинки тоже. Как насчет сковород-ки?

Девушка покачала головой.

Тогда она переходит во владение ма-стерской, — сказал Готтфрид. — Возьми ее,Робби, ты ведь старый специалист по глазу-ньям. А кофейный сервиз?

Девушка кивнула в сторону Лины. Ку-харка покраснела. Гопфрид передал ей сер-виз по частям, словно награждая ее призом.Потом он вынул из коляски таз для умыва-ния:

— Керамический! Подарим его господи-ну кузнецу, не правда ли? Он ему пригодит-ся. А заодно и будильник. У кузнецов тяже-лый сон.

Я передал Готтфриду цветочную вазу.Он вручил ее Лине. Заикаясь от волнения,она пыталась отказаться. Ее глаза не отры-вались от кающейся Магдалины. Она боя-лась, что если ей отдадут вазу, то картинуполучит кузнец.

— Очень уж я обожаю искусство, — про-лепетала она. Трогательная в своей жадно-сти, она стояла перед нами и покусывалакрасные пальцы.

— Уважаемая фройляйн, что вы скажетепо этому поводу? — спросил Ленц, величе-ственно оборачиваясь к Патриции Холь-ман.

Патриция взяла картину и отдала ее Ли-не.

— Это очень красивая картина, — сказа-ла она.

— Повесь над кроватью п вдохновляй-ся, — добавил Ленц.

Кухарка схватила картину. Глаза ееувлажнились. От благодарности у нее нача-лась сильная икота.

— А теперь твоя очередь, — задумчивопроизнес Ленц, обращаясь к детской коляс-

ке. Глаза Лины снова загорелись жадно-

стью. Кузнец заметил, что никогда, мол,нельзя знать, какая вещь может понадо-биться человеку. При этом он так расхохо-тался, что уронил бутылку с вином.Но Ленц решил, что с них хватит.

— Погодите-ка, я тут кое-что заме-тил, — сказал он и исчез. Через несколькоминут он пришел за коляской и укатилее. — Всё в порядке, — сказал он, вернув-шись без коляски. Мы сели в кадилляк.

— Задарили, прямо как на рождество! —сказала Лина, протягивая нам на прощаньекрасную лапу. Она стояла среди своегоимущества и сияла от счастья.

Кузнец отозвал нас в сторону. — Послушайте! — сказал он. — Если

вам понадобится кого-нибудь вздуть, —

мой адрес: Лейбницштрассе шестнадцать,задний двор, второй этаж, левая дверь. Еже-ли против вас будет несколько человек, яприхвачу с собой своих ребят.

— Договорились! — ответили мы и по-ехали. Миновав луна-парк и свернув заугол, мы увидели нашу коляску и в ней на-стоящего младенца. Рядом стояла бледная,еще не оправившаяся от смущения женщи-на.

— Здорово, а? — сказал Готтфрид. — Отнесите ей и медвежат! — восклик-

нула Патриция. — Они там будут кстати! — Разве что одного, — сказал Ленц. —

Другой должен остаться у вас. — Нет, отнесите обоих. — Хорошо. — Ленц выскочил из маши-

ны, сунул женщине плюшевых зверят в ру-ки и, не дав ей опомниться, помчался об-

ратно, словно его преследовали. — Вот, —сказал он, переводя дух, — а теперь мнестало дурно от собственного благородства.Высадите меня у «Интернационаля». Я обя-зательно должен выпить коньяку.

Я высадил Ленца и отвез Патрицию до-мой. Всё было иначе, чем в прошлый раз.Она стояла в дверях, и по ее лицу то и делопробегал колеблющийся свет фонаря. Онабыла великолепна. Мне очень хотелосьостаться с ней.

— Спокойной ночи, — сказал я, — спитехорошо.

— Спокойной ночи. Я глядел ей вслед, пока не погас свет на

лестнице. Потом я сел в кадилляк и поехал.Странное чувство овладело мной. Всё былотак не похоже на другие вечера, когда вдругначинаешь сходить с ума по какой-нибудьдевушке. Было гораздо больше нежности,

хотелось хоть раз почувствовать себя со-всем свободным. Унестись… Всё равно ку-да…

Я поехал к Ленцу в «Интернациональ».Там было почти пусто. В одном углу сиделаФрицци со своим другом кельнером Алои-сом. Они о чем-то спорили. Готтфрид сиделс Мими и Валли на диванчике около стой-ки. Он вел себя весьма галантно с ними, да-же с бедной старенькой Мими.

Вскоре девицы ушли. Им надо было ра-ботать — подоспело самое время. Мимикряхтела и вздыхала, жалуясь на склероз. Яподсел к Готтфриду.

— Говори сразу всё, — сказал я. — Зачем, деточка? Ты делаешь всё со-

вершенно правильно, — ответил он, к мое-му изумлению.

Мне стало легче оттого, что он так про-сто отнесся ко всему.

— Мог бы раньше слово вымолвить, —сказал я. Он махнул рукой:

— Ерунда! Я заказал рому. Потом я сказал ему: — Знаешь, я ведь понятия не имею, кто

она, и всё такое. Не знаю, что у нее с Бин-дингом. Кстати, тогда он сказал тебе что-нибудь?

Он посмотрел на меня: — Тебя это разве беспокоит? — Нет. — Так я и думал. Между прочим, пальто

тебе идет. Я покраснел. — Нечего краснеть. Ты абсолютно прав.

Хотелось бы и мне уметь так…

Я помолчал немного. — Готтфрид, но почему же? — спросил я

наконец. Он посмотрел на меня: — Потому, что всё остальное дерьмо,

Робби. Потому что в наше время нет ничегостоящего. Вспомни, что тебе говорил вчераФердинанд. Не так уж он неправ, этот ста-рый толстяк, малюющий покойников. Вот,а теперь садись за этот ящик и сыграйнесколько старых солдатских песен.

Я сыграл "Три лилии" п "Аргоннскийлес". Я вспоминал, где мы распевали этипесни, и мне казалось, что здесь, в этом пу-стом кафе, они звучат как-то призрачно…

Д

.

VII

ва дня спустя Кестер, запыхавшись,выскочил из мастерской:

— Робби, звонил твой Блюмен-таль. В одиннадцать ты должен подъехатьк нему на кадилляке. Он хочет совершитьпробную поездку. Если бы только это деловыгорело!

— А что я вам говорил? — раздался го-лос Ленца из смотровой канавы, над кото-рой стоял форд. — Я сказал, что он появит-ся снова. Всегда слушайте Готтфрида!

— Да заткнись ты, ведь ситуация серьез-ная! — крикнул я ему. — Отто, сколько ямогу ему уступить?

— Крайняя уступка — две тысячи. Самаякрайняя — две тысячи двести. Если нельзябудет никак иначе — две тысячи пятьсот.

Если ты увидишь, что перед тобой сума-сшедший, — две шестьсот. Но тогда скажи,что мы будем проклинать его веки вечные.

— Ладно. Мы надраили машину до немыслимого

блеска. Я сел за руль. Кестер положил мнеруку на плечо:

— Робби, помни: ты был солдатом и нераз бывал в переделках. Защищай честь на-шей мастерской до последней капли крови.Умри, но не снимай руки с бумажника Блю-менталя.

— Будет сделано, — улыбнулся я. Ленц вытащил какую-то медаль из кар-

мана? — Потрогай мой амулет, Робби! — Пожалуйста.

Я потрогал медаль. Готтфрид произнес заклинание: — Абракадабра, великий Шива, благо-

слови этого трусишку, надели его силойи отвагой! Или лучше вот что — возьми-каамулет с собой! А теперь сплюнь три раза.

— Всё в порядке, — сказал я, плюнулему под ноги и поехал. Юпп возбужденноотсалютовал мне бензиновым шлангом.

По дороге я купил несколько пучковгвоздики и искусно, как мне показалось,расставил их в хрустальные вазочки настенках кузова. Это было рассчитано нафрау Блюменталь.

К сожалению, Блюменталь принял меняв конторе, а не на квартире. Мне пришлосьподождать четверть часа. "Знаю я эти штуч-ки, дорогой мой, — подумал я. — Этим тыменя не смягчишь". В приемной я разгово-

рился с хорошенькой стенографисткой и,подкупив ее гвоздикой из своей петлицы,стал выведывать подробности о фирме еепатрона. Трикотажное производство, хоро-ший сбыт, в конторе девять человек, силь-нейшая конкуренция со стороны фирмы"Майер и сын", сын Майера разъезжаетв двухместном красном эссексе — вот чтоуспел я узнать, пока Блюменталь распоря-дился позвать меня.

Он сразу же попробовал взять меня напушку.

— Молодой человек, — сказал он. —У меня мало времени. Цена, которую вымне недавно назвали, — ваша несбыточнаямечта. Итак, положа руку на сердце, сколь-ко стоит машина?

— Семь тысяч, — ответил я. Он резкоотвернулся:

— Тогда ничего не выйдет. — Господин Блюменталь, — сказал я, —

взгляните на машину еще раз… — Незачем, — прервал он меня. — Ведь

недавно я ее подробно осмотрел… — Можно видеть и видеть, — заметил

я. — Вам надо посмотреть детали. Перво-классная лакировка, выполнена фирмой"Фоль и Рурбек", себестоимость двестипятьдесяч марок. Новый комплект резины,цена по каталогу шестьсот марок. Вот вамуже восемьсот пятьдесят. Обивка сидений,тончайший корд…

Он сделал отрицательный жест. Я началсызнова. Я предложил ему осмотреть рос-кошный набор инструментов, великолеп-ный кожаный верх, хромированный радиа-тор, ультрасовременные бамперы — шесть-десят марок пара; как ребенка к матери, ме-ня тянуло назад к кадилляку, и я пытался

уговорить Блюменталя выйти со мной к ма-шине. Я знал, что, стоя на земле, я, подобноАнтею, почувствую прилив новых сил. Ко-гда показываешь товар лицом, абстрактныйужас перед ценой заметно уменьшается.

Но Блюменталь хорошо чувствовал своюсилу за письменным столом. Он снял очкии только тогда взялся за меня по-настояще-му. Мы боролись, как тигр с удавом. Удавомбыл Блюменталь. Я и оглянуться не успел,как он выторговал полторы тысячи марокв свою пользу.

У меня затряслись поджилки. Я сунулруку в карман и крепко сжал амулет Готтф-рида.

— Господин Блюменталь, — сказал я,заметно выдохшись, — уже час дня, вам, ко-нечно, пора обедать! — Любой ценой я хо-тел выбраться из этой комнаты, в которойцены таяли, как снег.

— Я обедаю только в два часа, — холод-но ответил Блюменталь. — Но знаете что?Мы могли бы совершить сейчас пробнуюпоездку.

Я облегченно вздохнул. — Потом продолжим разговор, — доба-

вил он. У меня снова сперло дыхание. Мы поехали к нему домой. К моему

изумлению, оказавшись в машине, он вдругсовершенно преобразился и добродушнорассказал мне старинный анекдот о кайзереФранце-Иосифе. Я ответил ему анекдотомо трамвайном кондукторе; тогда он расска-зал мне о заблудившемся саксонце, а я емупро шотландскую любовную пару… Толькоу подъезда его дома мы снова стали серьез-ными. Он попросил меня подождать и от-правился за женой.

— Мой дорогой толстый кадилляк, —сказал я и похлопал машину по. радиатору.

— За всеми этими анекдотами, бесспор-но, кроется какая-то новая дьявольская за-тея. Но не волнуйся, мы пристроим тебяпод крышей его гаража. Он купит тебя: ужколи еврей возвращается обратно, то он по-купает. Когда возвращается христианин, онеще долго не покупает. Он требует с полдю-жины пробных поездок, чтобы экономитьна такси, и после всего вдруг вспоминает,что вместо машины ему нужно приобрестиоборудование для кухни. Нет, нет, евреи хо-роши, они знают, чего хотят. Но клянусь те-бе, мой дорогой толстяк: если я уступлюэтому потомку строптивого Иуды Маккавеяеще хоть одну сотню марок, я в жизни непритронусь больше к водке.

Появилась фрау Блюменталь. Я вспом-нил все наставления Ленца и мгновеннопревратился из воина в кавалера. Заметив

это, Блюменталь гнусно усмехнулся. Этобыл железный человек, ему бы торговать нетрикотажем, а паровозами.

Я позаботился о том, чтобы его жена се-ла рядом со мной, а он — на заднее сиде-нье.

— Куда разрешите вас повезти, судары-ня? — спросил я сладчайшим голосом.

— Куда хотите, — ответила она с мате-ринской улыбкой.

Я начал болтать. Какое блаженство бесе-довать с таким простодушным человеком. Яговорил тихо, Блюменталь мог слышатьтолько обрывки фраз. Так я чувствовал себясвободнее. Но всё-таки он сидел за моейспиной, и это само по себе было достаточнонеприятно. Мы остановились. Я вышел измашины и посмотрел своему противникув глаза:

— Господин Блюменталь, вы должны со-гласиться, что машина идет идеально.

— Пусть идеально, а толку что, молодойчеловек? — возразил он мне с непонятнойприветливостью. — Ведь налоги съедаютвсё. Налог на эту машину слишком высок.Это я вам говорю.

— Господин Блюменталь, — сказал я,стремясь не сбиться с тона, — вы деловойчеловек, с вами я могу говорить откровен-но. Это не налог, а издержки. Скажите са-ми, что нужно сегодня для ведения дела?Вы это знаете: не капитал, как прежде, нокредит. Вот что нужно! А как добиться кре-дита? Надо уметь показать себя. Кадил-ляк — солидная и быстроходная машина,уютная, но не старомодная. Выражениездравого буржуазного начала, Живая рекла-ма для фирмы.

Развеселившись, Блюменталь обратилсяк жене:

— У него еврейская голова, а?.. Молодойчеловек, — сказал он затем, — в наши днилучший признак солидности — потрепан-ный костюм и поездки в автобусе, вот этореклама! Если бы у нас с вами были деньги,которые еще не уплачены за все эти эле-гантные машины, мчащиеся мимо нас, мымогли бы с легким сердцем уйти на покой.Это я вам говорю. Доверительно.

Я недоверчиво посмотрел на него. Поче-му он вдруг стал таким любезным? Можетбыть, присутствие жены умеряет его боевойпыл? Я решил выпустить главный заряд:

— Ведь такой кадилляк не чета како-му-нибудь эссексу, не так ли, сударыня?Младший совладелец фирмы "Майери сын", например, разъезжает в эссексе,а мне и даром не нужен этот ярко-красный

драндулет, режущий глаза. Блюменталь фыркнул, и я быстро доба-

вил: — Между прочим, сударыня, цвет обив-

ки очень вам к лицу — приглушенный си-ний кобальт для блондинки…

Вдруг лицо Блюменталя расплылосьв широкой улыбке. Смеялся целый лес обе-зьян.

— "Майер и сын" — здорово! Вот этоздорово! — стонал он. — И вдобавок ещеэта болтовня насчет кобальта и блондин-ки…

Я взглянул на него, не веря своим гла-зам: он смеялся от души! Не теряя ни секун-ды, я ударил по той же струне: — ГосподинБлюменталь, позвольте мне кое-что уточ-нить. Для женщины это не болтовня. Этокомплименты, которые в наше жалкое вре-

мя, к сожалению, слышатся всё реже. Жен-щина — это вам не металлическая мебель;она — цветок. Она не хочет деловитости.Ей нужны солнечные, милые слова. Лучшеговорить ей каждый день что-нибудь при-ятное, чем всю жизнь с угрюмым остерве-нением работать на нее. Это я вам говорю.Тоже доверительно. И, кстати, я не делалникаких комплиментов, а лишь напомнилодин из элементарных законов физики: си-ний цвет идет блондинкам.

— Хорошо рычишь, лев, — сказал Блю-менталь. — Послушайте, господин Локамп!Я знаю, что могу запросто выторговать ещетысячу марок…

Я сделал шаг назад, "Коварный сата-на, — подумал я, — вот удар, которого яждал". Я уже представлял себе, что будупродолжать жизнь трезвенником, в посмот-рел на фрау Блюменталь глазами истерзан-ного ягнёнка.

— Но отец… — сказала она. — Оставь, мать, — ответил он. — Итак,

я мог бы… Но я этого не сделаю. Мне, какделовому человеку, было просто забавнопосмотреть, как вы работаете. Пожалуй,еще слишком много фантазии, но всё же…Насчет "Майера и сына" получилось недур-но. Ваша мать — еврейка?

— Нет. — Вы работали в магазине готового пла-

тья? — Да. — Вот видите, отсюда и стиль. В какой

отрасли? — В душевной, — сказал я. — Я должен

был стать школьным учителем. — Господин Локамп, — сказал Блюмен-

таль, — почет вам и уважение! Если окаже-тесь без работы, позвоните мне.

Он выписал чек и дал его мне, Я не ве-рил глазам своим! Задаток! Чудо.

— Господин Блюментапь, — сказал я по-давленно, — позвольте мне бесплатно при-ложить к машине две хрустальные пепель-ницы и первоклассный резиновый коврик.

— Ладно, — согласился он, — вот и ста-рому Блюментапю достался подарок.

Затем он пригласил меня на следующийдень к ужину. Фрау Блмшенталь по-мате-рински улыбнулась мне.

— Будет фаршированная щука, — сказа-ла она мягко. — Это деликатес, — заявиля. — Тогда я завтра же пригоню вам маши-ну. С утра мы ее зарегистрируем.

С

x x x

ловно ласточка полетел я назад в ма-стерскую. Но Ленц и Кестер ушлиобедать. Пришлось сдержать свое

торжество. Один Юпп был на месте. — Продали? — спросил он. — А тебе все надо звать, пострел? — ска-

зав я. — Вот тебе три марки. Построй себена них самолет.

— Значит, продали, — улыбнулся Юпп. — Я поеду сейчас обедать, — сказал я. —

Но горе тебе, если ты скажешь им хоть сло-во до моего возвращения.

— Господин Локамп, — заверил он ме-ня, подкидывая монету в воздух, — я немкак могила.

— Так я тебе в поверил, — сказал я и далгаз. Когда я вернулся во двор мастерской,

Юпп сделал мне знак. — Что случилось? — спросил я. — Ты

проболтался? — Что вы, господин Локамп! Могила! —

Он улыбнулся. — Только… Пришел этоттип… Насчет форда.

Я оставил кадилляк во дворе и пошелв мастерскую. Там я увидел булочника, ко-торый склонился над альбомом с образца-ми красок. На нем было клетчатое пальтос поясом и траурным крепом на рукаве. Ря-дом стояла хорошенькая особа с чернымибойкими глазками, в распахнутом пальтиш-ке, отороченном поредевшим кроличьиммехом, и в лаковых туфельках, которые ейбыли явно малы. Черноглазая дамочка об-любовала яркий сурик, но булочник ещеносил траур и красный цвет вызывал у негосомнение. Он предложил блеклую желтова-то-серую краску.

— Тоже выдумал! — зашипела она. —Форд должен быть отлакирован броско,иначе он ни на что не будет похож.

Когда булочник углублялся в альбом,она посылала нам заговорщические взгля-ды, поводила плечами, кривила рот и под-мигивала. В общем, она вела себя довольнорезво. Наконец они сошлись на зеленова-том оттенке, напоминающем цвет резеды.К такому кузову дамочке нужен был свет-лый откидной верх. Но тут булочник пока-зал характер: его траур должен был как-топрорваться, и он твердо настоял на черномкожаном верхе. При этом он оказался в вы-игрыше: верх мы ставили ему бесплатно,а кожа стоила дороже брезента.

Они вышли из мастерской, но задержа-лись во дворе: едва заметив кадилляк, чер-ноглазая пулей устремилась к нему:

— Погляди-ка, пупсик, вот так машина!Просто прелесть! Очень мне нравится!

В следующее мгновение она открыладверцу и шмыгнула на сиденье, щурясь отвосторга:

— Вот это сиденье! Колоссально! Насто-ящее кресло. Не то что твой форд!

— Ладно, пойдем, — недовольно про-бормотал пупсик.

Ленц толкнул меня, — дескать, вперед,на врага, и попытайся навязать булочникумашину. Я смерил Готтфрида презритель-ным взглядом и промолчал. Он толкнул ме-ня сильнее. Я отвернулся.

Булочник с трудом извлек свою чернуюжемчужину из машины и ушел с ней, чутьсгорбившись и явно расстроенный.

Мы смотрели им вслед.

— Человек быстрых решений! — сказаля. — Машину отремонтировал, завел новуюженщину… Молодец!

— Да, — заметил Кестер. — Она его ещепорадует. Только они скрылись за углом,как Готтфрид напустился на меня:

— Ты что же, Робби, совсем рехнулся?Упустить такой случаи! Ведь это была зада-ча для школьника первого класса.

— Унтер-офицер Ленц! — ответил я. —Стоять смирно, когда разговариваете состаршим! По-вашему, я сторонник двоежен-ства и дважды выдам машину замуж?

Стоило видеть Готтфрида в эту великуюминуту. От удивления его глаза стали боль-шими, как тарелки.

— Не шути святыми вещами, — сказалон, заикаясь. Я даже не посмотрел на негои обратился к Кестеру:

— Отто, простись с кадилляком, с на-шим детищем! Он больше не принадлежитнам. Отныне он будет сверкать во славуфабриканта кальсон! Надеюсь, у него тамбудет неплохая жизнь! Правда, не такая ге-роическая, как у нас, но зато более надеж-ная.

Я вытащил чек. Ленц чуть не раскололсянадвое. — Но ведь он не… оплачен. Де-нег-то пока нет?.. — хрипло прошептал он.

— А вы лучше угадайте, желторотыептенцы, — сказал я, размахивая чеком, —сколько мы получим?

— Четыре! — крикнул Ленц с закрыты-ми глазами.

— Четыре пятьсот! — сказал Кестер. — Пять, — донесся возглас Юппа, стояв-

шего у бензоколонки.

— Пять пятьсот! — прогремел я. Ленц выхватил у меня чек: — Это невозможно! Чек наверняка оста-

нется неоплаченным! — Господин Ленц, — сказал я с достоин-

ством. — Этот чек столь же надежен, скольненадежны вы! Мой друг Блюменталь в со-стоянии уплатить в двадцать раз больше.Мой друг, понимаете ли, у которого я зав-тра вечером буду есть фаршированную щу-ку. Пусть это послужит вам примером! За-вязать дружбу, получить задаток и бытьприглашенным на ужин: вот что значитуметь продать! Так, а теперь вольно!

Готтфрид с трудом овладел собой. Онсделал последнюю попытку:

— А мое объявление в газете! А мой аму-лет!

Я сунул ему медаль: — На, возьми свой собачий жетончик.

Совсем забыл о нем. — Робби, ты продал машину безупреч-

но, — сказал Кестер. — Слава богу, что мыизбавились от этой колымаги. Выручка намочень пригодится.

— Дашь мне пятьдесят марок аван-сом? — спросил я.

— Сто! Заслужил! — Может быть, заодно ты возьмешь

в счет аванса в мое серое пальто? — спро-сил Готтфрид, прищурив глаза.

— Может быть, ты хочешь угодитьв больницу, жалкий бестактный ублю-док? — спросил я его в свою очередь.

— Ребята, шабаш! На сегодня хватит! —предложил Кестер. — Достаточно заработа-ли за один день! Нельзя испытывать бога.

Возьмем «Карла» и поедем тренироваться.Гонки на носу.

Юпп давно позабыл о своей бензопомпе.Он был взволнован и потирал руки:

— Господин Кестер, значит, пока я тутостаюсь за хозяина? — Нет, Юпп, — сказалОтто, смеясь, — поедешь с нами!

Сперва мы поехали в банк и сдали чек.Ленц не мог успокоиться, пока не убедился,что чек настоящий. А потом мы понеслись,да так, что из выхлопа посыпались искры.

Я

.

VIII

стоял перед своей хозяйкой. — Пожар, что ли, случился? —

спросила фрау Залевски. — Никакого пожара, — ответил я. —

Просто хочу уплатить за квартиру. До срока оставалось еще три дня, и фрау

Залевски чуть не упала от удивления. — Здесь что-то не так, — заметила она

подозрительно. — Всё абсолютно так, — сказал я. —

Можно мне сегодня вечером взять оба пар-човых кресла из вашей гостиной?

Готовая к бою, она уперла руки в тол-стые бёдра:

— Вот так раз! Вам больше не нравитсяваша комната?

— Нравится. Но ваши парчовые креслаеще больше. Я сообщил ей, что меня, воз-можно, навестит кузина и что поэтому мнехотелось бы обставить свою комнату по-уютнее. Она так расхохоталась, что грудь еезаходила ходуном.

— Кузина, — повторила она презритель-но. — И когда придет эта кузина?

— Еще неизвестно, придет ли она, —сказал я, — но если она придет, то, разуме-ется, рано… Рано вечером, к ужину. Междупрочим, фрау Залевски, почему, собственноне должно быть на свете кузин?

— Бывают, конечно, — ответила она, —но для них не одалживают кресла.

— А я вот одалживаю, — сказал я твер-до, — во мне очень развиты родственныечувства.

— Как бы не так! Все вы ветрогоны. Всекак один, Можете взять парчовые кресла.В гостиную поставите пока красные плюше-вые.

— Благодарю. Завтра принесу всё обрат-но. И ковер тоже. — Ковер? — Она повер-нулась. — Кто здесь сказал хоть словоо ковре?

— Я. И вы тоже. Вот только сейчас. Она возмущенно смотрела на меня. — Без него нельзя, — сказал я. — Ведь

кресла стоят па нем. — Господин Локамп! — величественно

произнесла фрау Залевски. — Не заходитеслишком далеко! Умеренность во всем, какговаривал покойный Залевски. Следовалобы и вам усвоить это.

Я знал, что покойный Залевски, несмот-ря на этот девиз, однажды напился так, что

Я

умер. Его жена часто сама рассказывала мнео его смерти. Но дело было не в этом. Онапользовалась своим мужем, как иные людибиблией, — для цитирования. И чем доль-ше он лежал в гробу, тем чаще она вспоми-нала его изречения. Теперь он годился ужена все случаи, — как и библия.

x x x

прибирал свою комнату и украшалее. Днем я созвонился с ПатрициейХольман. Она болела, и я не видел ее

почти неделю. Мы условились встретитьсяв восемь часов; я предложил ей поужинатьу меня, а потом пойти в кино.

Парчовые кресла и ковер казались мнероскошными, но освещение портило всё.Рядом со мной жили супруги Хассе. Я по-стучал к ним, чтобы попросить настольнуюлампу. Усталая фрау Хассе сидела у окна.Мужа еще не было. Опасаясь увольнения,

он каждый день добровольно пересиживалчас-другой на работе. Его жена чем-то на-поминала больную птицу. Сквозь ее рас-плывшиеся стареющие черты всё еще про-ступало нежное лицо ребенка, разочарован-ного и печального.

Я изложил свою просьбу. Она оживи-лась и подала мне лампу.

— Да, — сказала она, вздыхая, — как по-думаешь, что если бы в свое время…

Я знал эту историю. Речь шла о том, каксложилась бы ее судьба, не выйди она заХассе. Ту же историю я знал и в изложениисамого Хассе. Речь шла опять-таки о том,как бы сложилась его судьба, останься онхолостяком. Вероятно, это была самая рас-пространенная история в мире. И самаябезнадежная. Я послушал ее с минутку, ска-зал несколько ничего не значащих фрази направился к Эрне Бениг, чтобы взять

у нее патефон. Фрау Хассе говорила об Эрне лишь как

об "особе, живущей рядом". Она презиралаее, потому что завидовала. Я же относилсяк ней довольно хорошо. Эрна не строила се-бе никаких иллюзий и знала, что надо дер-жаться покрепче за жизнь, чтобы урватьхоть немного от так называемого счастья.Она знала также, что за него приходитсяплатить двойной и тройной ценой. Сча-стье — самая неопределенная и дорогосто-ящая вещь на свете.

Эрна опустилась на колени перед чемо-даном и достала несколько пластинок.

— Хотите фокстроты? — спросила она. — Нет, — ответил я. — Я не танцую. Она подняла на меня удивленные глаза: — Вы не танцуете? Позвольте, но что же

вы делаете, когда идете куда-нибудь с да-

мой? — Устраиваю танец напитков в глотке.

Получается неплохо. Она покачала головой: — Мужчине, который не умеет танце-

вать, я бы сразу дала отставку. — У вас слишком строгие принципы, —

возразил я. — Но ведь есть и другие пла-стинки. Недавно я слышал очень прият-ную — женский голос… что-то вроде гавай-ской музыки…

— О, это замечательная пластинка! "Какя могла жить без тебя!" Вы про эту?

— Правильно!.. Что только не приходитв голову авторам этих песенок! Мне кажет-ся, кроме них, нет больше романтиков наземле.

Она засмеялась:

— Может быть и так. Прежде писалистихи в альбомы, а нынче дарят друг другупластинки. Патефон тоже вроде альбома.Если я хочу вспомнить что-нибудь, мне на-до только поставить нужную пластинку,и всё оживает передо мной.

Я посмотрел на груды пластинок на по-лу:

— Если судить по этому, Эрна, у вас це-лый ворох воспоминаний.

Она поднялась и откинула со лба рыже-ватые волосы. — Да, — сказала она и ото-двинула ногой стопку пластинок, — но мнебыло бы приятнее одно, настоящее и един-ственное…

Я развернул покупки к ужину и пригото-вил всё как умел. Ждать помощи из кухнине приходилось: с Фридой у меня сложи-лись неважные отношения. Она бы разбилачто-нибудь. Но я обошелся без ее помощи.

Вскоре моя комната преобразилась донеузнаваемости — она вся сияла. Я смотрелна кресла, на лампу, на накрытый стол, и вомне поднималось чувство беспокойногоожидания.

Я вышел из дому, хотя в запасе у меняоставалось больше часа времени. Ветер дулзатяжными порывами, огибая углы домов.Уже зажглись фонари. Между домами по-висли сумерки, синие, как море. «Интерна-циональ» плавал в них, как военный ко-рабль с убранными парусами. Я решил вой-ти туда на минутку.

— Гопля, Роберт, — обрадовалась мнеРоза.

— А ты почему здесь? — спросил я. —Разве тебе не пора начинать обход?

— Рановато еще.

К нам неслышно подошел Алоис. — Ром? — спросил он. — Тройную порцию, — ответил я. — Здорово берешься за дело, — замети-

ла Роза. — Хочу немного подзарядиться, — ска-

зал я и выпил ром. — Сыграешь? — спросила Роза. Я пока-

чал головой: — Не хочется мне сегодня, Роза. Очень

уж ветрено на улице. Как твоя малышка? Она улыбнулась, обнажив все свои золо-

тые зубы: — Хорошо. Пусть бы и дальше так. Зав-

тра опять схожу туда. На этой неделенеплохо подзаработала: старые козлыразыгрались — весна им в голову ударила.Вот и отнесу завтра дочке новое пальтишко.

Из красной шерсти. — Красная шерсть — последний крик

моды. — Какой ты галантный кавалер, Робби. — Смотри не ошибись. Давай выпьем по

одной. Анисовую хочешь? Она кивнула. Мы чокнулись. — Скажи, Роза, что ты, собственно, ду-

маешь о любви? — спросил я. — Ведь в этихделах ты понимаешь толк.

Она разразилась звонким смехом. — Пе-рестань говорить об этом, — сказала она,успокоившись. — Любовь! О мой Артур!Когда я вспоминаю этого подлеца, я и те-перь еще чувствую слабость в коленях. А ес-ли по-серьезному, так вот что я тебе скажу,Робби: человеческая жизнь тянется слиш-ком долго для одной любви. Просто слит-ком долго. Артур сказал мне это, когда сбе-

жал от меня. И это верно. Любовь чудесна.Но кому-то из двух всегда становится скуч-но. А другой остается ни с чем. Застынети чего-то ждет… Ждет, как безумный…

— Ясно, — сказал я. — Но ведь без люб-ви человек — не более чем покойник в от-пуске.

— А ты сделай, как я, — ответила Ро-за. — Заведи себе ребенка. Будет тебе коголюбить, и на душе спокойно будет.

— Неплохо придумано, — сказал я. —Только этого мне не хватало!

Роза мечтательно покачала головой: — Ах, как меня лупцевал мой Артур, —

и все-таки, войди он сейчас сюда в своемкотелке, сдвинутом на затылок… Боже мой!Только подумаю об этом — и уже вся тря-сусь!

Х

— Ну, давай выпьем за здоровье Артура. Роза рассмеялась: — Пусть живет, потаскун этакий! Мы выпили. — До свидания, Роза. Желаю удачного

вечера! — Спасибо! До свидания, Робби!

x x x

лопнула парадная дверь.

— Алло, — сказала ПатрицияХольман, — какой задумчивый вид!

— Нет, совсем нет! А вы как поживаете?Выздоровели? Что с вами было?

— Ничего особенного. Простудилась,потемпературипа немного.

Она вовсе не выглядела больной или из-можденной. Напротив, ее глаза никогдаеще не казались мне такими большимии сияющими, лицо порозовело, а движениябыли мягкими, как у гибкого, красивогоживотного.

— Вы великолепно выглядите, — сказаля. — Совершенно здоровый вид! Мы можемпридумать массу интересною.

— Хорошо бы, — ответила она. — Но се-годня не выйдет. Сегодня я не могу.

Я посмотрел на нее непонимающпмвзглядом:

— Вы не можете? Она покачала головой: — К сожалению, нет. Я всё еще не понимал. Я решил, что она

просто раздумала идти ко мне и хочет по-ужинать со мной в другом месте.

— Я звонила вам, — сказала она, — хо-тела предупредить, чтобы вы не приходилизря. Но вас уже не было. Наконец я понял.

— Вы действительно не можете? Вы за-няты весь вечер? — спросил я.

— Сегодня да. Мне нужно быть в одномместе. К сожалению, я сама узнала об этомтолько полчаса назад.

— А вы не можете договориться на дру-гой день?

— Нет, не получится, — она улыбну-лась, — нечто вроде делового свидания.

Меня словно обухом по голове ударили.Я учел всё, только не это. Я не верил ни од-ному ее слову. Деловое свидание, — ноу нее был отнюдь не деловой вид! Вероятно,просто отговорка. Даже наверно. Да и какиеделовые встречи бывают по вечерам? Ихустраивают днем. И узнают о них не за пол-

часа. Просто она не хотела, сот и все. Я расстроился, как ребенок. Только те-

перь я почувствовал, как мне был дорогэтот вечер. Я злился на себя за свое огорче-ние и старался не подавать виду.

— Что ж, ладно, — сказал я. — Тогда ни-чего не поделаешь. До свидания.

Она испытующе посмотрела на меня: — Еще есть время. Я условилась на де-

вять часов. Мы можем еще немного погу-лять. Я целую неделю не выходила из дому.

— Хорошо, — нехотя согласился я. Вне-запно я почувствовал усталость и пустоту.

Мы пошли по улице. Вечернее небо про-яснилось, и звёзды застыли между крыша-ми. Мы шли вдоль газона, в тени виднелосьнесколько кустов. Патриция Хольман оста-новилась. — Сирень, — сказала она. — Пах-нет сиренью! Не может быть! Для сирени

еще слишком рано. — Я и не слышу никакого запаха, — от-

ветил я. — Нет, пахнет сиренью, — она перегну-

лась через решетку. — Это "дафна индика", сударыня, — до-

несся из темноты грубый голос. Невдалеке, прислонившись к дереву,

стоял садовник в фуражке с латунной бля-хой. Он подошел к нам, слегка пошатыва-ясь. Из его кармана торчало горлышко бу-тылки.

— Мы ее сегодня высадили, — заявилон и звучно икнул. — Вот она.

— Благодарю вас, — сказала ПатрицияХольман и повернулась ко мне: — Вы всёеще не слышите запаха?

— Нет, теперь что-то слышу, — ответиля неохотно. — Запах доброй пшеничной

водки. — Правильно угадали. — Человек в тени

громко рыгнул. Я отчетливо слышал густой, сладкова-

тый аромат цветов, плывший сквозь мягкуюмглу, но ни за что на свете не признался быв этом.

Девушка засмеялась и расправила пле-чи:

— Как это чудесно, особенно после дол-гого заточения в комнате! Очень жаль, чтомне надо уйти! Этот Биндинг! Вечно у негоспешка, всё делается в последнюю минуту.Он вполне мог бы перенести встречу назавтра!

— Биндинг? — спросил я. — Вы услови-лись с Биндингом?

Она кивнула:

— С Биндингом и еще с одним челове-ком. От него-то всё и зависит. Серьезно,чисто деловая встреча. Представляете себе?

— Нет, — ответил я. — Этого я себе непредставляю. Она снова засмеялась и про-должала говорить. Но я больше не слушал.Биндинг! Меня словно молния ударила. Яне подумал, что она знает его гораздо доль-ше, чем меня. Я видел только его непомер-но огромный, сверкающий бюик, его доро-гой костюм и бумажник. Моя бедная, стара-тельно убранная комнатенка! И что это мневзбрело в голову. Лампа Хассе, кресла фрауЗалевскя! Эта девушка вообще была не дляменя! Да и кто я? Пешеход, взявший напро-кат кадилляк, жалкий пьяница, больше ни-чего! Таких можно встретить на каждом уг-лу. Я уже видел, как швейцар в «Лозе» ко-зыряет Биндингу, видел светлые, теплые,изящно отделанные комнаты, облака табач-ного дыма и элегантно одетых людей, я

слышал музыку и смех, издевательскийсмех над собой. "Назад, — подумал я, —скорее назад. Что же… во мне возникло ка-кое-то предчувствие, какая-то надежда…Но ведь ничего, собственно, не произошло!Было бессмысленно затевать всё это. Нет,только назад!"

— Мы можем встретиться завтра вече-ром, если хотите, — сказала Патриция.

— Завтра вечером я занят, — ответил я. — Или послезавтра, или в любой день

на этой неделе. У меня все дни свободны. — Это будет трудно, — сказал я. — Се-

годня мы получили срочный заказ, и нам,наверно, придется работать всю неделю до-поздна.

Это было вранье, но я не мог иначе.Вдруг я почувствовал, что задыхаюсь от бе-шенства и стыда.

Мы пересекли площадь и пошли по ули-це, вдоль кладбища. Я заметил Розу. Онашла от «Интернационаля». Ее высокие са-пожки были начищены до блеска. Я мог бысвернуть, и, вероятно, я так бы и сделал придругих обстоятельствах, — но теперь я про-должал идти ей навстречу. Роза смотреламимо, словно мы и не были знакомы. Таковнепреложный закон: ни одна из этих деву-шек не узнавала вас на улице, если вы былине одни.

— Здравствуй, Роза, — сказал я. Она озадаченно посмотрела сначала на

меня, потом на Патрицию, кивнула и, сму-тившись, поспешно пошла дальше. Черезнесколько шагов мы встретили ярко накра-шенную Фрицци. Покачивая бедрами, онаразмахивала сумочкой. Она равнодушно по-смотрела на меня, как сквозь оконное стек-ло.

— Привет, Фрицци, — сказал я. Она наклонила голову, как королева,

ничем не выдав своего изумления; но яуслышал, как она ускорила шаг, — ей хоте-лось нагнать Розу и обсудить с ней это про-исшествие. Я всё еще мог бы свернуть в бо-ковую улицу, зная, что должны встретитьсяи остальные, — было время большого пат-рульного обхода. Но, повинуясь какому-тоупрямству, я продолжал идти прямо впе-ред, — да и почему я должен был избегатьвстреч с ними; ведь я знал их гораздо луч-ше, чем шедшую рядом девушку с ее Бин-дингом и его бюиком. Ничего, пусть по-смотрит, пусть как следует наглядится.

Они прошли все вдоль длинного рядафонарей — красавица Валли, бледная,стройная и элегантная; Лина с деревяннойногой; коренастая Эрна; Марион, которуювсе звали «цыпленочком»; краснощекаяМарго, женоподобный Кики в беличьей

шубке и, наконец, склеротическая бабушкаМими, похожая на общипанную сову. Я здо-ровался со всеми, а когда мы прошли мимо«матушки», сидевшей около своего котелкас колбасками, я сердечно пожал ей руку.

— У вас здесь много знакомых, — сказа-ла Патриция Хольман после некоторогомолчания.

— Таких — да, — туповато ответил я. Я заметил, что она смотрит на меня. — Думаю, что мы можем теперь пойти

обратно, — сказала она. — Да, — ответил я, — и я так думаю. Мы подошли к ее парадному. — Будьте здоровы, — сказал я, — желаю

приятно развлекаться. Она не ответила. Не без труда оторвал я

взгляд от кнопки звонка и посмотрел на

Патрицию. Я не поверил своим глазам. Яполагал, что она сильно оскорблена, ноуголки ее рта подергивались, глаза искри-лись огоньком, и вдруг она расхохоталась,сердечно и беззаботно. Она просто смея-лась надо мной.

— Ребенок, — сказала она. — О господи,какой же вы еще ребенок!

Я вытаращил на нее глаза. — Ну да… — сказал я, наконец, — всё

же… — И вдруг я понял комизм положе-ния. — Вы, вероятно, считаете меня идио-том?

Она смеялась. Я порывисто и крепко об-нял ее. Пусть думает, что хочет. Ее волосыкоснулись моей щеки, лицо было совсемблизко, я услышал слабый персиковый за-пах ее кожи. Потом глаза ее приблизились,и вдруг она поцеловала меня в губы…

Н

Она исчезла прежде, чем я успел сообра-зить, что случилось.

x x x

а обратном пути я подошел к котелкус колбасками, у которого сидела «ма-тушка»: — Дай-ка мне порцию по-

больше. — С горчицей? — спросила она. На ней

был чистый белый передник. — Да, побольше горчицы, матушка! Стоя около котелка, я с наслаждением

ел сардельки. Алоис вынес мне из «Интер-националя» кружку пива.

— Странное существо человек, матушка,как ты думаешь? — сказал я.

— Вот уж правда, — ответила она с го-рячностью. — Например, вчера: подходиткакой-то господин, съедает две венские со-

сиски с горчицей и не может заплатить заних. Понимаешь? Уже поздно, кругом нидуши, что мне с ним делать? Я его, конечно,отпустила, — знаю эти дела. И представьсебе, сегодня он приходит опять, платит засосиски и дает мне еще на чай.

— Ну, это — довоенная натура, матушка.А как вообще идут твои дела?

— Плохо! Вчера семь порций венскихсосисок и девять сарделек. Скажу тебе: еслибы не девочки, я давно бы уже кончилась.

Девочками она называла проституток.Они помогали «матушке» чем могли. Еслиим удавалось подцепить «жениха», они обя-зательно старались пройти мимо нее, что-бы съесть по сардельке и дать старушке за-работать.

— Скоро потеплеет, — продолжала «ма-тушка», — но зимой, когда сыро и холод-но… Уж тут одевайся как хочешь, всё равно

не убережешься. — Дай мне еще колбаску, — сказал я, —

у меня такое чудесное настроение сегодня.А как у тебя дома?

Она посмотрела на меня маленькими,светлыми, как вода, глазками.

— Всё одно и то же. Недавно он продалкровать. «Матушка» была замужем. Десятьлет назад ее муж попал под поезд метро,пытаясь вскочить на ходу. Ему пришлосьампутировать обе ноги. Несчастье подей-ствовало на него довольно странным обра-зом. Оказавшись калекой, он пересталспать с женой — ему было стыдно. Крометого, в больнице он пристрастился к мор-фию. Он быстро опустился, попал в компа-нию гомосексуалистов. и вскоре этот чело-век, пятьдесят лет бывший вполне нормаль-ным мужчиной, стал якшаться толькос мальчиками. Перед ними он не стыдился,

потому что они были мужчинами. Для жен-щин он был калекой, и ему казалось, что онвнушает им отвращение и жалость. Этогоон не мог вынести. В обществе мужчин ончувствовал себя человеком, попавшим в бе-ду. Чтобы добывать деньги на мальчикови морфий, он воровал у «матушки» всё, чтомог найти, и продавал. Но «матушка» былапривязана к нему, хотя он ее частенько бил.Вместе со своим сыном она простаивалакаждую ночь до четырех утра у котелкас сардельками. Днем она стирала бельеи мыла лестницы. Она была неизменноприветлива, она считала, что в общем ейживется не так уж плохо, хотя страдала яз-вой кишечника и весила девяносто фунтов.Иногда ее мужу становилось совсем невмо-готу. Тогда он приходил к ней и плакал.Для нее это были самые прекрасные часы.

— Ты всё еще на своей хорошей рабо-те? — спросила она.

Я кивнул: — Да, матушка. Теперь я зарабатываю

хорошо. — Смотри не потеряй место. — Постараюсь, матушка. Я пришел домой. У парадного стояла

горничная Фрида. Сам бог послал мне ее. — Вы очаровательная девочка, — сказал

я (мне очень хотелось быть хорошим). Она скорчила гримасу, словно вьпила

уксусу. — Серьезно, — продолжал я. — Какой

смысл вечно ссориться, Фрида, жизнь ко-ротка. Она полна всяких случайностейи превратностей. В наши дни надо держать-ся друг за дружку. Давайте помиримся!

Она даже не взглянула на мою протяну-тую руку, пробормотала что-то о "прокля-

тых пьянчугах" и исчезла, грохнув дверью. Я постучал к Георгу Блоку. Под его две-

рью виднелась полоска света. Он зубрил. — Пойдем, Джорджи, жрать, — сказал я. Он взглянул на меня. Его бледное лицо

порозовело. — Я не голоден. Он решил, что я зову его из сострада-

ния, и поэтому отказался. — Ты сперва посмотри на еду, — сказал

я. — Пойдем, а то всё испортится. Сделайодолжение.

Когда мы шли по коридору, я заметил,что дверь Эрны Бениг слегка приоткрыта.За дверью слышалось тихое дыхание.«Ага», — подумал я и тут же услышал, каку Хассе осторожно повернули ключ и тожеприотворили дверь на сантиметр. Казалось,весь пансион подстерегает мою кузину.

Ярко освещенные люстрой, стояли пар-човые кресла фрау Залевски. Рядом красо-валась лампа Хассе. На столе светился ана-нас. Тут же были расставлены ливернаяколбаса высшего сорта, нежно-розовая вет-чина, бутылка шерри-бренди… Когда мыс Джорджи, потерявшим дар речи, уписыва-ли всю эту роскошную снедь, в дверь посту-чали. Я знал, что сейчас будет.

— Джорджи, внимание! — прошептал яи громко сказал: — Войдите!

Дверь отворилась, и вошла фрау Залев-ски. Она сгорала от любопытства. Впервыеона лично принесла мне почту — какой-топроспект, настоятельно призывавший меняпитаться сырой пищей. Она была разодета,как фея, — настоящая дама старого, добро-го времени: кружевное платье, шаль с ба-хромой и брошь с портретом покойного За-левски. Приторная улыбка мгновенно за-стыла на ее лице; изумленно глядела она на

растерявшегося Джорджи. Я разразилсягромким бессердечным смехом. Она тотчасовладела собой.

— Ага, получил отставку, — заметилаона ядовито.

— Так точно, — согласился я, всё ещесозерцая ее пышный наряд. Какое счастье,что визит Патриции не состоялся!

Фрау Залевски неодобрительно смотре-ла на меня:

— Вы еще смеетесь? Ведь я всегда гово-рила: где у других людей сердце, у вас бу-тылка с шнапсом.

— Хорошо сказано, — ответил я. — Неокажете ли вы нам честь, сударыня?

Она колебалась. Но любопытство побе-дило: а вдруг удастся узнать еще что-ни-будь. Я открыл бутылку с шерри-бренди.

П

x x x

озже, когда всё утихло, я взял пальтои одеяло и прокрался по коридорук телефону. Я встал на колени перед

столиком, на котором стоял аппарат, на-крыл голову пальто и одеялом и снял труб-ку, придерживая левой рукой край пальто.Это гарантировало от подслушивания.В пансионе фрау Залевски было многодлинных любопытных ушей. Мне повезло.Патриция Хольман была дома.

— Давно уже вернулись с вашего таин-ственного свидания? — спросил я.

— Уже около часа. — Жаль. Если бы я знал… Она рассмеялась: — Это ничего бы не изменило. Я уже

в постели, и у меня снова немного подня-

лась температура. Очень хорошо, что я рановернулась.

— Температура? Что с вами? — Ничего особенного. А вы что еще де-

лали сегодня вечером? — Беседовал со своей хозяйкой о между-

народном положении. А вы как? У вас всёв порядке?

— Надеюсь, всё будет в порядке. В моем укрытии стало жарко, как в клет-

ке с обезьянами. Поэтому всякий раз, когдаговорила девушка, я приподнимал «зана-вес» и торопливо вдыхал прохладный воз-дух; отвечая, я снова плотно прикрывал от-душину.

— Среди ваших знакомых нет никого поимени Роберт? — спросил я.

Она рассмеялась:

— Кажется, нет… — Жаль. А то я с удовольствием послу-

шал бы, как вы произносите это имя. Мо-жет быть, попробуете всётаки?

Она снова рассмеялась. — Ну, просто шутки ради, — сказал я. —

Например: "Роберт осёл". — Роберт детеныш… — У вас изумительное произношение, —

сказал я. — А теперь давайте попробуемсказать «Робби». Итак: "Робби…"

— Робби пьяница… — медленно произ-нес далекий тихий голос. — А теперь мненадо спать. Я приняла снотворное, и головагудит…

— Да… спокойной ночи… спите спокой-но… Я повесил трубку и сбросил с себя оде-яло и пальто. Затем я встал на ноги и тут жезамер. Прямо передо мной стоял, точно

призрак, казначей в отставке, снимавшийкомнатку рядом с кухней. Разозлившись, япробормотал что-то. — Tсс! — прошипелон и оскалил зубы.

— Tсс! — ответил я ему, мысленно по-сылая его ко всем чертям.

Он поднял палец: — Я вас не выдам. Политическое дело,

верно? — Что? — спросил я изумленно. Он подмигнул мне: — Не беспокойтесь. Я сам стою на край-

них правых позициях. Тайный политиче-ский разговор, а? Я понял его.

— Высокополитический! — сказал яи тоже оскалил зубы.

Он кивнул и прошептал:

— Да здравствует его величество! — Трижды виват! — ответил я. — А те-

перь вот что: вы случайно не знаете, ктоизобрел телефон?

Он удивился вопросу и отрицательнопокачал своим голым черепом.

— И я не знаю, — сказал я, — но, веро-ятно, это был замечательный парень…

В

.

IX

оскресенье. День гонок. Всю послед-нюю неделю Кестер тренировалсяежедневно. Вечерами мы принима-

лись за «Карла» и до глубокой ночи копа-лись в нем, проверяя каждый винтик, тща-тельно смазывая и приводя в порядок всё.Мы сидели около склада запасных частейи ожидали Кестера, отправившегося к ме-сту старта.

Все были в сборе: Грау, Валентин, Ленц,Патриция Хольман, а главное Юпп —в комбинезоне и в гоночном шлеме с очка-ми. Он весил меньше всех и поэтому дол-жен был сопровождать Кестера. Правда,у Ленца возникли сомнения. Он утверждал,что огромные, торчащие в стороны ушиЮппа чрезмерно повысят сопротивлениевоздуха, и тогда машина либо потеряет два-

дцать километров скорости, либо превра-тится в самолет.

— Откуда у вас, собственно, английскоеимя? — спросил Готтфрид Патрицию Холь-ман, сидевшую рядом с ним.

— Моя мать была англичанка. Ее тожезвали Пат.

— Ну, Пат — это другое дело. Это гораз-до легче произносится. — Он достал стакани бутылку. — За крепкую дружбу, Пат. Ме-ня зовут Готтфрид. Я с удивлением посмот-рел на него. Я всё еще не мог придумать,как мне ее называть, а он прямо средь беладня так свободно шутит с ней. И Пат смеет-ся и называет его Готтфридом.

Но всё это не шло ни в какое сравнениес поведением Фердинанда Грау. Тот словносошел с ума и не спускал глаз с Пат. Он де-кламировал звучные стихи и заявил, чтодолжен писать ее портрет. И действитель-

но — он устроился на ящике и начал рабо-тать карандашом.

— Послушай, Фердинанд, старый сыч, —сказал я, отнимая у него альбом для зарисо-вок. — Не трогай ты живых людей. Хватитс тебя трупов. И говори, пожалуйста, по-больше на общие темы. К этой девушке яотношусь всерьез.

— А вы пропьете потом со мной остатоквыручки, доставшейся мне от наследствамоего трактирщика?

— Насчет всего остатка не знаю. Но ча-стицу — наверняка, — сказал я.

— Ладно. Тогда я пожалею тебя, моймальчик.

Т

x x x

реск моторов проносился над гоноч-ной трассой, как пулеметный огонь.Пахло сгоревшим маслом, бензином

и касторкой. Чудесный, возбуждающий за-пах, чудесный и возбуждающий вихрь мо-торов.

По соседству, в хорошо оборудованныхбоксах, шумно возились механики. Мы бы-ли оснащены довольно скудно. Несколькоинструментов, свечи зажигания, два колесас запасными баллонами, подаренные намкакой-то фабрикой, немного мелких запас-ных частей — вот и всё. Кестер представлялсамого себя, а не какой-нибудь автомобиль-ный завод, и нам приходилось нести самимвсе расходы. Поэтому у нас и было толькосамое необходимое.

Пришел Отто в сопровождении Брау-мюллера, уже одетого для гонки.

— Ну, Отто, — сказал он, — если моисвечи выдержат сегодня, тебе крышка.Но они не выдержат.

— Посмотрим, — ответил Кестер. Браумюллер погрозил "Карлу": — Берегись моего "Щелкунчика"! Так называлась его новая, очень тяжелая

машина. Ее считали фаворитом. — «Карл»задаст тебе перцу, Тео! — крикнул емуЛенц. Браумюллеру захотелось ответитьему на старом, честном солдатском языке,но, увидев около нас Патрицию Хольман,он осекся. Выпучив глаза, он глупо ухмыль-нулся в пространство и отошел.

— Полный успех, — удовлетворенносказал Ленц. На дороге раздался лай мото-циклов. Кестер начал готовиться. «Карл»был заявлен по классу спортивных машин.

— Большой помощи мы тебе оказать несможем, Отто, — сказал я, оглядев наборнаших инструментов. Он махнул рукой:

— И не надо. Если «Карл» сломается,тут уж не поможет и целая авторемонтнаямастерская.

— Выставлять тебе щиты, чтобы тызнал, на каком ты месте?

Кестер покачал головой: — Будет дан общий старт. Сам увижу.

Кроме того, Юпп будет следить за этим. Юпп ревностно кивнул головой. Он дро-

жал от возбуждения и непрерывно пожиралшоколад. Но таким он был только сейчас,перед гонками.

Мы знали, что после стартового выстре-ла он станет спокоен, как черепаха.

— Ну, пошли! Ни пуха ни пера! Мы вы-катили «Карла» вперед.

— Ты только не застрянь на старте, па-даль моя любимая, — сказал Ленц, погла-живая радиатор. — Не разочаруй своегостарого папашу, "Карл"!

"Карл" помчался. Мы смотрели емувслед.

— Глянь-ка на эту дурацкую развали-ну, — неожиданно послышалось рядомс нами. — Особенно задний мост… Настоя-щий страус!

Ленц залился краской и выпрямился. — Вы имеете в виду белую машину? —

спросил он, с трудом сдерживаясь. — Именно ее, — предупредительно от-

ветил ему огромный механик из соседнегобокса. Он бросил свою реплику небрежно,едва повернув голову, и передал своему со-седу бутылку с пивом. Ленц начал зады-хаться от ярости и уже хотел-было переско-

чить через низкую дощатую перегородку.К счастью, он еще не успел произнести ниодного оскорбления, и я оттащил его на-зад. — Брось эту ерунду,

— зашипел я. — Ты нам нужен здесь. За-чем раньше времени попадать в больницу!С ослиным упрямством Ленц пытался вы-рваться. Он не выносил никаких выпадовпротив «Карла». — Вот видите, — сказал яПатриции Хольман, — и этого шальногокозла еще называют "последним романти-ком"! Можете вы поверить, что он когда-тописал стихи? Это подействовало мгновен-но. Я ударил по больному месту. — Задолгодо войны, — извинился Готтфрид. — А кро-ме того, деточка, сходить с ума во время го-нок — не позор. Не так ли, Пат? — Быть су-масшедшим вообще не позорно. Готтфридвзял под козырек: — Великие слова! Грохотмоторов заглушил всё. Воздух содрогался.Содрогались земля и небо. Стая машин

пронеслась мимо. — Предпоследний! — пробурчал

Ленц. — Наш зверь всё-таки запнулся настарте. — Нечего не значит, — сказал я. —Старт — слабое место «Карла». Он снима-ется медленно с места, но зато потом его неудержишь. В замирающий грохот моторовначали просачиваться звуки громкоговори-телей. Мы не верили своим ушам: Бургер,один из самых опасных конкурентов, за-стрял на старте. Опять послышался гул ма-шин. Они трепетали вдали, как саранча надполем. Быстро увеличиваясь, они пронес-лись вдоль трибун и легли в большой пово-рот. Оставалось шесть машин, и «Карл» всёеще шел предпоследним. Мы были нагото-ве. То слабее, то сильнее слышался из-заповорота рев двигателей и раскатистое эхо.Потом вся стая вырвалась на прямую.Вплотную за первой машиной шли втораяи третья. За ними следовал Костер: па пово-

роте он продвинулся вперед и шел теперьчетвертым. Солнце выглянуло из-за обла-ков. Широкие полосы света и тени легли надорогу, расцветив ее, как тигровую шкуру.Тени от облаков проплывали над толпой.Ураганный рев моторов бил по нашим на-пряженным нервам, словно дикая бравур-ная музыка. Ленц переминался с ноги наногу, я жевал сигарету, превратив ее в ка-шицу, а Патриция тревожно, как жеребенокпа заре, втягивала в себя воздух. Только Ва-лентин и Грау сидели спокойно и нежилисьна солнце. И снова грохочущее сердцебие-ние машин, мчащихся вдоль трибун. Мы неспускали глаз с Кестера. Отто мотнул голо-вой, — он не хотел менять баллонов. Когдапосле поворота машины опять пронеслисьмимо нас, Кестер шел уже впритирку затретьей. В таком порядке они бежали побесконечной прямой. — Черт возьми! —Ленц глотнул из бутылки. — Это он осво-ил, — сказал я Патриции. — Нагонять на

поворотах — его специальность. — Пат, хо-тите глоточек? — спросил Ленц, протяги-вая ей бутылку. Я с досадой посмотрел нанего. Он выдержал мой взгляд, не моргнувглазом. — Лучше из стакана, — сказалаона. — Я еще не научилась пить из бутыл-ки. — Нехорошо! — Готтфрид достал ста-кан. — Сразу видны недостатки современ-ного воспитания. На последующих кругахмашины растянулись. Вел Браумюллер.Первая четверка вырвалась постепенно натриста метров вперед. Кестер исчез за три-бунами, идя нос в нос с третьим гонщиком.Потом машины показались опять. Мы вско-чили. Куда девалась третья? Отто нессяодин за двумя первыми. Наконец, подъеха-ла третья машина. Задние баллоны былив клочьях. Ленц злорадно усмехнулся; ма-шина остановилась у соседнего бокса.Огромный механик ругался. Через минутумашина снова была в порядке. Ещенесколько кругов, но положение не измени-

лось. Ленц отложил секундомер в сторонуи начал вычислять.

— У «Карла» еще есть резервы, — объ-явил он. — Боюсь, что у других тоже, —сказал я. — Маловер! — Он посмотрел наменя уничтожающим взглядом. На предпо-следнем круге Кестер опять качнул голо-вой. Он шел на риск и хотел закончить гон-ку, не меняя баллонов. Еще не было настоя-щей жары, и баллоны могли бы, пожалуй,выдержать. Напряженное ожидание про-зрачной стеклянной химерой повисло надпросторной площадью и трибунами, — на-чался финальный этап гонок. — Всем дер-жаться за дерево, — сказал я, сжимая ручкумолотка. Лепц положил руку на мою голо-ву. Я оттолкнул его. Он улыбнулся и ухва-тился за барьер.

Грохот нарастал до рева, рев до рыча-ния, рычание до грома, до высокого, сви-стящего пения моторов, работав ших на

максимальных оборотах. Браумюллер вле-тел в поворот. За ним неслась вторая маши-на. Ее задние колёса скрежетали и шипели.Она шла ниже первой. Гонщик, видимо, хо-тел попытаться пройти по нижнему кругу.

— Врешь! — крикнул Ленц. В эту секун-ду появился Кестер. Его машина на полнойскорости взлетела до верхнего края. Мы за-мерли. Казалось, что «Карл» вылетит за по-ворот, но мотор взревел, и автомобиль про-должал мчаться по кривой.

— Он вошел в поворот па полном га-зу! — воскликнул я.

Ленц кивнул: — Сумасшедший. Мы свесились над барьером, дрожа от

лихорадочного напряжения. Удастся лиему? Я поднял Патрицию и поставил ее наящик с инструментами:

— Так вам будет лучше видно! Обопри-тесь на мои плечи. Смотрите внимательно,он и этого обставит на повороте.

— Уже обставил! — закричала она. —Он уже впереди!

— Он приближается к Браумюллеру!Господи, отец небесный, святой Мопсей! —орал Ленц. — Он действительно обошелвторого, а теперь подходит к Браумюллеру.

Над треком нависла грозовая туча. Всетри машины стремительно вырвались из-заповорота, направляясь к нам. Мы кричаликак оголтелые, к нам присоединились Ва-лентин и Грау с его чудовищным басом.Безумная попытка Кестера удалась, он обо-гнал вторую машину сверху на повороте, —его соперник допустил просчет и вынужденбыл сбавить скорость на выбранной им кру-той дуге. Теперь Отто коршуном ринулсяна Браумюллера, вдруг оказавшегося толь-

ко метров на двадцать впереди, Видимо,у Браумюллера забарахлило зажигание.

— Дай ему, Отто! Дай ему! Сожри «Щел-кунчика», — ревели мы, размахивая рука-ми.

Машины последний раз скрылись за по-воротом. Ленц громко молился всем богамАзии и Южной Америки, прося у них помо-щи, и потрясал своим амулетом. Я тоже вы-тащил свой. Опершись па мои плечи, Пат-риция подалась вперед и напряженно вгля-дывалась вдаль; она напоминала пзваянипена носу галеры.

Показались машпны. Мотор Браумюлле-ра всё еще чихал, то и дело слышались пе-ребои. Я закрыл глаза; Ленц повернулсяспиной к трассе — мы хотели умилостивитьсудьбу. Чей-то крик заставил пас очнуться.Мы только успели заметить, как Кестерпервым пересек линию финпша, оторвав-

шись па два метра от своего соперника. Лепц обезумел. Он швырнул инструмент

на землю и сделал стойку па запасном коле-се.

— Что это вы раньше сказали? — заоралон, снова встав па ноги и обращаясь к меха-ниьу-геркулесу. — Развалина?

— Отвяжись от меня, дурак, — недо-вольно ответил ему механик. И в первыйраз, с тех пор как я его знал, последний ро-мантик, услышав оскорбление, не впал в бе-шенство. Он затрясся от хохота, словноу пего была пляска святого Вптта.

М

x x x

ы ожидали Отто. Ему надо было пе-реговорить с членами судейскойколлегии.

— Готтфрид, — послышался за намихриплый голос. Мы обернулись и увиделичеловекоподобную гору в слишком узкихполосатых брюках, не в меру узком пиджакецвета маренго и в черном котелке.

— Альфонс! — воскликпула ПатрицияХольман.

— Собственной персоной, — согласилсяон.

— Мы выиграли, Альфонс! — крикнулаона.

— Крепко, крепко. Выходит, я немножкоопоздал?

— Ты никогда не опаздываешь, Аль-фонс, — сказал Ленц.

— Я, собственно, прпнес вам кое-какуюеду. Жареную свинину, немного солонины.Всё уже нарезано. Он развернул пакет.

— Боже мой, — сказала Патриция Холь-ман, — тут на целый полк!

— Об этом можно судить только по-том, — заметил Альфонс. — Между прочим,имеется кюммель, прямо со льда. Он досталдве бутылки:

— Уже откупорены. — Крепко, крепко, — сказала Патриция

Хольман. Он дружелюбно подмигнул ей. Тарахтя, подъехал к нам «Карл». Кестер

и Юпп выпрыгнули из машины. Юпп вы-глядел, точно юный Наполеон. Его ушисверкали, как церковные витражи. В рукахон держал невероятно безвкусный огром-

ный серебряный кубок. — Шестой, — сказал Кестер, смеясь. —

Эти ребята никак не придумают что-нибудьдругое.

— Только эту молочную крынку? — де-ловито осведомился Альфонс. — А налич-ные?

— Да, — успокоил его Отто. — И налич-ные тоже.

— Тогда мы просто купаемся в день-гах, — сказал Грау.

— Наверно, получится приятный вече-рок.

— У меня? — спросил Альфонс. — Мы считаем это честью для себя, —

ответил Ленц. — Гороховый суп со свиными потроха-

ми, ножками и ушами, — сказал Альфонс,

и даже Патриция Хольман изобразила насвоем лице чувство высокого уважения.

— Разумеется, бесплатно, — добавил он.Подошел Браумюллер, держа в рукенесколько свечей зажигания, забрызганныхмаслом. Он проклинал свою неудачу.

— Успокойся, Тео! — крикнул емуЛенц. — Тебе обеспечен первый призв ближайшей гонке на детских колясках.

— Дадите отыграться хоть на конья-ке? — спросил Браумюллер.

— Можешь пить его даже из пивнойкружки, — сказал Грау.

— Тут ваши шансы слабы, господин Бра-умюллер, — произнес Альфонс тоном экс-перта. — Я еще ни разу не видел, чтобыу Кестера была авария.

— А я до сегодняшнего дня ни разу невидел «Карла» впереди себя, — ответил

Браумюллер. — Неси свое горе с достоинством, —

сказал Грау. — Вот бокал, возьми. Выпьемза то, чтобы машины погубили культуру.

Собираясь отправиться в город, мы ре-шили прихватить остатки провианта, при-несенного Альфонсом. Там еще осталосьвдоволь на несколько человек. Но мы обна-ружили только бумагу.

— Ах, вот оно что! — усмехнулся Ленци показал на растерянно улыбавшегося Юп-па. В обеих руках он держал по большомукуску свинины. Живот его выпятился, какбарабан. — Тоже своего рода рекорд!

З

x x x

а ужином у Альфонса ПатрицияХольман пользовалась, как мне каза-лось, слишком большим успехом.

Грау снова предложил написать ее портрет.Смеясь, она заявила, что у нее не хватит наэто терпения; фотографироваться удобнее.

— Может быть, он напишет ваш портретс фотографии, — заметил я, желая кольнутьФердинанда. — Это скорее по его части.

— Спокойно, Робби, — невозмутимо от-ветил Фердинанд, продолжая смотреть наПат своими голубыми детскими глазами. —От водки ты делаешься злобным, а я — че-ловечным. Вот в чем разница между наши-ми поколениями.

— Он всего на десять лет старше ме-ня, — небрежно сказал я.

— В наши дни это и составляет разницув поколение, — продолжал Фердинанд. —Разницу в целую жизнь, в тысячелетие.Что знаете вы, ребята, о бытии! Ведь вы бо-итесь собственных чувств. Вы не пишетеписем — вы звоните по телефону; вы боль-ше не мечтаете — вы выезжаете за городс субботы на воскресенье; вы разумныв любви и неразумны в политике — жалкоеплемя!

Я слушал его только одним ухом, а дру-гим прислушивался к тому, что говорилБраумюллер. Чуть покачиваясь, он заявилПатриции Хольман, что именно он долженобучать ее водить машину. Уж он-то научитее всем трюкам.

При первой же возможности я отвел егов сторонку:

— Тео, спортсмену очень вредно слиш-ком много заниматься женщинами.

— Ко мне это не относится, — заметилБраумюллер, — у меня великолепное здо-ровье.

— Ладно. Тогда запомни: тебе не поздо-ровится, если я стукну тебя по башке этойбутылкой. Он улыбнулся:

— Спрячь шпагу, малыш. Как узнают на-стоящего джентльмена, знаешь? Он ведетсебя прилично, когда налижется. А ты зна-ешь, кто я?

— Хвастун! Я не опасался, что кто-нибудь из них

действительно попытается отбить ее; такоемежду нами не водилось. Но я не так ужбыл уверен в ней самой. Мы слишком маловпали друг друга. Ведь могло легко статься,что ей вдруг понравится один из них. Впро-чем, можно ли вообще быть увереннымв таких случаях?

М

— Хотите незаметно исчезнуть? — спро-сил я. Она кивнула.

x x x

ы шли по улицам. Было облачно. Се-ребристо-зелевый туман медленноопускался на город. Я взял руку Пат-

риции и сунул ее в карман моего пальто.Мы шли так довольно долго.

— Устали? — спросил я. Она покачала головой и улыбнулась. Показывая на кафе, мимо которых мы

проходили, я ее спрашивал: — Не зайти ли нам куда-нибудь? — Нет… Потом. Наконец мы подошли к кладбищу. Оно

было как тихий островок среди каменногопотока домов. Шумели деревья. Их кроны

терялись во мгле. Мы нашли пустую ска-мейку и сели.

Вокруг фонарей, стоявших перед нами,на краю тротуара, сияли дрожащие оранже-вые нимбы. В сгущавшемся тумане начина-лась сказочная игра света. Майские жуки,охмелевшие от ароматов, грузно вылеталииз липовой листвы, кружились около фона-рей и тяжело ударялись об их влажныестёкла. Туман преобразил все предметы,оторвав их от земли и подняв над нею. Го-стиница напротив плыла по черному зерка-лу асфальта, точно океанский пароход с яр-ко освещенными каютами, серая тень церк-ви, стоящей за гостиницей, превратиласьв призрачный парусник с высокими мачта-ми, терявшимися в серовато-красном маре-ве света. А потом сдвинулись с места и по-плыли караваны домов…

Мы сидели рядом и молчали. В туманевсё было нереальным — и мы тоже. Я по-

смотрел на Патрицию, — свет фонаря отра-жался в ее широко открытых глазах.

— Сядь поближе, — сказал я, — а то ту-ман унесет тебя…

Она повернула ко мне лицо и улыбну-лась. Ее рот был полуоткрыт, зубы мерцали,большие глаза смотрели в упор на меня…Но мне казалось, будто она вовсе меня незамечает, будто ее улыбка и взгляд скользятмимо, туда, где серое, серебристое течение;будто она слилась с призрачным шевелени-ем листвы, с каплями, стекающими повлажным стволам, будто она ловит темныйнеслышный зов за деревьями, за целым ми-ром, будто вот сейчас она встанет и пойдетсквозь туман, бесцельно и уверенно, туда,где ей слышится темный таинственныйпризыв земли и жизни.

Никогда я не забуду это лицо, никогдане забуду, как оно склонилось ко мне, кра-

сивое и выразительное, как оно просиялолаской и нежностью, как оно расцвелов этой сверкающей тишине, — никогда незабуду, как ее губы потянулись ко мне, гла-за приблизились к моим, как близко ониразглядывали меня, вопрошающе и серьез-но, и как потом эти большие мерцающиеглаза медленно закрылись, словно сдав-шись…

А туман всё клубился вокруг. Из его рва-ных клочьев торчали бледные могильныекресты. Я снял пальто, и мы укрылись им.Город потонул. Время умерло…

М

x x x

ы долго просидели так. Постепенноветер усилился, и в сером воздухеперед нами замелькали длинные те-

ни. Я услышал шаги и невнятное бормота-нье. Затем донесся приглушенный звон ги-тар. Я поднял голову. Тени приближались,превращаясь в темные силуэты, и сдвину-лись в круг. Тишина. И вдруг громкое пе-ние: "Иисус зовет тебя…"

Я вздрогнул и стал прислушиваться.В чем дело? Уж не попали ли мы на луну?Ведь это был настоящий хор, — двухголос-ный женский хор…

— "Грешник, грешник, подымайся…" —раздалось над кладбищем в ритме военногомарша.

В недоумении я посмотрел на Пат.

— Ничего не понимаю, — сказал я. —"Приходи в исповедальню…" — продолжа-лось пение в бодром темпе. Вдруг я по-нял: — Бог мой! Да ведь это Армия спасе-ния! — "Грех в себе ты подавляй…" — сновапризывали тени. Кантилена нарастала.В карих глазах Пат замелькали искорки. Еегубы и плечи вздрагивали от смеха.Над кладбищем неудержимо гремело фор-тиссимо:

Страшный огнь и пламя ада— Вот за грех тебе награда;Но Иисус зовет: "Молись!О заблудший сын, спасись!"

— Тихо! Разрази вас гром! — послышал-ся внезапно из тумана чей-то злобный го-лос. Минута растерянного молчания.Но Армия спасения привыкла к невзгодам.Хор зазвучал с удвоенной силой. — "Одно-му что в мире делать?" — запели женщиныв унисон. — Целоваться, черт возьми, — за-

орал тот же голос. — Неужели и здесь нетпокоя? — "Тебя дьявол соблазняет…" —оглушительно ответили ему.

— Вы, старые дуры, уже давно никого несоблазняете! — мгновенно донеслась ре-плика из тумана. Я фыркнул. Пат тоже немогла больше сдерживаться. Мы тряслисьот хохота. Этот поединок был форменнойпотехой. Армии спасения было известно,что кладбищенские скамьи служат прибе-жищем для любовных пар. Только здесьони могли уединиться и скрыться от город-ского шума. Поэтому богобоязненные «ар-мейцы», задумав нанести по кладбищу ре-шающий удар, устроили воскресную облавудля спасения душ. Необученные голоса на-божно, старательно и громко гнусавилислова песни. Резко бренчали в такт гитары.Кладбище ожило. В тумане начали разда-ваться смешки и возгласы. Оказалось, чтовсе скамейки были заняты. Одинокий мя-

тежник, выступивший в защиту любви, по-лучил невидимое, но могучее подкреплениесо стороны единомышленников. В знакпротеста быстро организовался контрхор.В нем, видимо, участвовало немало бывшихвоенных. Маршевая музыка Армии спасе-ния раззадорила их. Вскоре мощно зазвуча-ла старинная песня "В Гамбурге я побы-вал — мир цветущий увидал…" Армия спа-сения страшно всполошилась. Бурно зако-лыхались поля шляпок. Они вновь попыта-лись перейти с контратаку. — "О, не упор-ствуй, умоляем…" — резко заголосил хор ас-кетических дам. Но зло победило. Трубныеглотки противников дружно грянули в от-вет:

Свое имя назвать мне нельзя:Ведь любовь продаю я за деньги…

— Уйдем сейчас же, — сказал я Пат. — Язнаю эту песню. В ней несколько куплетов,и текст чем дальше, тем красочней. Прочь

М

отсюда!

x x x

ы снова были в городе, с автомо-бильными гудками и шорохом шин.Но он оставался заколдованным. Ту-

ман превратил автобусы в больших сказоч-ных животных, автомобиля — в крадущихсякошек с горящими глазами, а витрины ма-газинов — в пестрые пещеры, полные со-блазнов. Мы прошли по улице вдоль клад-бища и пересекли площадь луна-парка.В мглистом воздухе карусели вырисовыва-лась, как башни, пенящиеся блеском и му-зыкой, чертово колесо кипело в пурпуро-вом зареве, в золоте и хохоте, а лабиринтпереливался синими огнями.

— Благословенный лабиринт! — сказаля. — Почему? — спросила Пат. — Мы былитам вдвоем. Она кивнула: — Мне кажется,что это было бесконечно давно. — Войдем

туда еще разок? — Нет, — сказал я. — Ужепоздно. Хочешь что-нибудь выпить? Онапокачала головой. Как она была прекрасна!Туман, словно легкий аромат, делал ее ещеболее очаровательной. — А ты не устала? —спросил я. — Нет, еще не устала. Мы подо-шли к павильону с кольцами и крючками.Перед ним висели фонари, излучавшие рез-кий карбидный свет. Пат посмотрела на ме-ня.

— Нет, — сказал я. — Сегодня не будубросать колец. Ни одного не брошу. Дажеесли бы мог выиграть винный погреб само-го Александра Македонского.

Мы пошли дальше через площадьи парк.

— Где-то здесь должна быть сирень, —сказала Пат.

— Да, запах слышен. Совсем отчетливо.Правда?

— Видно, уже распустилась, — ответилаона. — Ее запах разлился по всему городу.

Мне захотелось найти пустую скамью,и я осторожно посмотрел по сторонам.Но то ли из-за сирени, или потому что былвоскресный день, или нам просто не вез-ло, — я ничего не нашел. На всех скамейкахсидели пары. Я посмотрел на часы. Уже бы-ло больше двенадцати.

— Пойдем, — сказал я. — Пойдем комне, там мы будем одни.

Она не ответила, но мы пошли обратно.На кладбище мы увидели неожиданное зре-лище. Армия спасения подтянула резервы.Теперь хор стоял в четыре шеренги, и в нембыли не только сестры, но еще и братьяв форменных мундирах. Вместо резкогодвухголосья пение шло уже на четыре голо-са, и хор звучал как орган. В темпе вальсанад могильными плитами неслось: "О мой

Я

небесный Иерусалим…" От оппозиции ничего не осталось. Она

была сметена. Директор моей гимназии частенько го-

варивал: "Упорство и прилежание лучше,чем беспутство и гений…"

x x x

открыл дверь. Помедлив немного,включил свет. Отвратительный жел-тый зев коридора кишкой протянул-

ся перед нами. — Закрой глаза, — тихо сказал я, — это

зрелище для закаленных. Я подхватил ее на руки и медленно,

обычным шагом, словно я был один, пошелпо коридору мимо чемоданов и газовыхплиток к своей двери.

— Жутко, правда? — растерянно спро-сил я и уставился на плюшевый гарнитур,расставленный в комнате. Да, теперь мнеявно не хватало парчовых кресел фрау За-левски, ковра, лампы Хассе… — Совсем нетак жутко, — сказала Пат.

— Всё-таки жутко! — ответил я и подо-шел к окну. — Зато вид отсюда красивый.Может, подвинем кресла к окну?

Пат ходила по комнате: — Совсем недурно. Главное, здесь уди-

вительно тепло. — Ты мерзнешь? — Я люблю, когда тепло, — поеживаясь,

сказала она. — Не люблю холод и дождь.К тому же, это мне вредно.

— Боже праведный… а мы просиделистолько времени на улице в тумане…

— Тем приятнее сейчас здесь… Она потянулась и снова заходила по

комнате крупными шагами. Движения еебыли очень красивы. Я почувствовал ка-кую-то неловкость и быстро осмотрелся.К счастью, беспорядок был невелик. Ногойя задвинул свои потрепанные комнатныетуфли под кровать.

Пат подошла к шкафу и посмотрела на-верх. Там стоял старый чемодан — подарокЛенца. На нем была масса пестрых накле-ек — свидетельства экзотических путеше-ствий моего друга.

— "Рио-де-Жанейро! — прочиталаона. — Манаос… Сант-Яго… Буэнос-Айрес…Лас Пальмас…"

Она отодвинула чемодан назад и подо-шла ко мне:

— И ты уже успел побывать во всех этихместах?

Я что-то пробормотал. Она взяла меняпод руку.

— Расскажи мне об этом, расскажи обовсех этих городах. Как должно быть чудес-но путешествовать так далеко…

Я смотрел на нее. Она стояла передомной, красивая, молодая, полная ожидания,мотылек, по счастливой случайности зале-тевший ко мне в мою старую, убогую ком-пату, в мою пустую, бессмысленнуюжизнь… ко мне и всё-таки не ко мне: доста-точно слабого дуновения — и он расправиткрылышки и улетит… Пусть меня ругают,пусть стыдят, но я не мог, не мог сказать«нет», сказать, что никогда не бывал там…тогда я этого не мог…

Мы стояли у окна, туман льнул к стек-лам, густел около них, и я почувствовал

там, за туманом, притаилось мое прошлое,молчаливое и невидимое… Дни ужаса и хо-лодной испарины, пустота, грязь клочья за-чумленного бытия, беспомощность, расто-чительная трата сил, бесцельно уходящаяжизнь, — но здесь, в тени передо мной,ошеломляюще близко, ее тихое дыхание, еенепостижимое присутствие и тепло, ее яс-ная жизнь, — я должен был это удержать,завоевать…

— Рио… — сказал я. — Рио-де-Жаней-ро — порт как сказка. Семью дугами вписы-вается море в бухту, и белый сверкающийгород поднимается над нею…

Я начал рассказывать о знойных городахи бесконечных равнинах, о мутных, или-стых водах рек, о мерцающих островах и окрокодилах, о лесах, пожирающих дороги,о ночном рыке ягуаров, когда речной паро-ход скользит в темноте сквозь удушливуютеплынь, сквозь ароматы ванильных лиан

и орхидей, сквозь запахи разложения, —всё это я слышал от Ленца, но теперь я по-чти не сомневался, что и вправду былтам, — так причудливо сменились воспоми-нания с томлением по всему этому, с жела-нием привнести в невесомую и мрачную пу-таницу моей жизни хоть немного блеска,чтобы не потерять это необъяснимо краси-вое лицо, эту внезапно вспыхнувшую на-дежду, это осчастливившее меня цветение…Что стоил я сам по себе рядом с этим?.. По-том, когда-нибудь, всё объясню, потом, ко-гда стану лучше, когда всё будет прочнее…потом… только не теперь… "Манаос… — го-ворил я, — Буэнос-Айрес…" — И каждоеслово звучало как мольба, как заклинание.

Н

x x x

очь. На улице начался дождь. Каплипадали мягко и нежно, не так, какмесяц назад, когда они шумно ударя-

лись о голые ветви лип; теперь они тихошуршали, стекая вниз по молодой податли-вой листве, мистическое празднество, таин-ственней ток капель к корням, от которыхони поднимутся снова вверх и превратятсяв листья, томящиеся весенними ночами подождю.

Стало тихо. Уличный шум смолк.Над тротуаром метался свет одинокого фо-наря. Нежные листья деревьев, освещенныеснизу, казались почти белыми, почти про-зрачными, а кроны были как мерцающиесветлые паруса.

— Слышишь, Пат? Дождь…

— Да… Она лежала рядом со мной. Бледное ли-

цо и темные волосы на белой подушке. Од-но плечо приподнялось. Оно доблескивало,как матовая бронза. На руку падала узкаяполоска света. — Посмотри… — сказалаона, поднося ладони к лучу.

— Это от фонаря на улице, — сказал я. Она привстала. Теперь осветилось и ее

лицо. Свет сбегал по плечам и груди, жел-тый как пламя восковой свечи; он менялся,тона сливались, становились оранжевыми;а потом замелькали синие круги, и вдругнад ее головой ореолом всплыло теплоекрасное сияние. Оно скользнуло вверхи медленно поползло по потолку.

— Это реклама на улице. — Видишь, как прекрасна твоя комната.

— Прекрасна, потому что ты здесь. Онаникогда ужа не будет такой, как прежде…потому что ты была здесь, Овеянная блед-но-синим светом, она стояла на коленяхв постели.

— Но… — сказала она, — я ведь еще ча-сто буду приходить сюда… Часто…

Я лежал не шевелясь и смотрел на нее.Расслабленный, умиротворенный и оченьсчастливый, я видел всё как сквозь мягкий,ясный сон.

— Как ты хороша, Пат! Куда лучше, чемв любом из твоих платьев.

Она улыбнулась и наклонилась надомной:

— Ты должен меня очень любить, Роб-би. Не знаю, что я буду делать без любви!

Ее глаза были устремлены на меня. Ли-цо было совсем близко, взволнованное, от-

крытое, полное страстной силы. — Держи меня крепко, — прошептала

она. — Мне нужно, чтобы кто-то держалменя крепко, иначе я упаду, Я боюсь.

— Не похоже, что ты боишься. — Это я только притворяюсь, а на самом

деле я часто боюсь. — Уж я-то буду держать тебя крепко, —

сказал я, всё еще не очнувшись от этогостранного сна наяву, светлого и зыбкого, —Я буду держать тебя по-настоящему крепко.Ты даже удивишься.

Она коснулась ладонями моего лица: — Правда? Я кивнул. Ее плечи осветились зеленова-

тым светом, словно погрузились в глубокуюводу. Я взял ее за руки и притянул к себе, —меня захлестнула большая теплая волна,светлая и нежная… Всё погасло…

О

x x x

на спала, положив голову на мою ру-ку. Я часто просыпался и смотрел нанее. Мне хотелось, чтобы эта ночь

длилась бесконечно. Нас несло где-то по тусторону времени. Всё пришло так быстро,и я еще ничего не мог понять. Я еще не по-нимал, что меня любят. Правда, я знал, чтоумею по-настоящему дружить с мужчина-ми, но я не представлял себе, за что, соб-ственно, меня могла бы полюбить женщи-на. Я думал, видимо, всё сведется толькок одной этой ночи, а потом мы проснемся,и всё кончится.

Забрезжил рассвет. Я лежал неподвиж-но. Моя рука под ее головой затекла и оне-мела. Но я не шевелился, и только когдаона повернулась во сне и прижалась к по-душке, я осторожно высвободил руку. Я ти-хонько встал, побрился и бесшумно почи-

стил зубы. Потом налил на ладонь немногоодеколона и освежил волосы и шею. Былоочень странно — стоять в этой безмолвнойсерой комнате наедине со своими мыслямии глядеть на темные контуры деревьев заокном. Повернувшись, я увидел, что Пат от-крыла глаза и смотрит на меня. У меня пе-рехватило дыхание.

— Иди сюда, — сказала она. Я подошел к ней и сел на кровать. — Всё еще правда? — спросил я. — Почему ты спрашиваешь? — Не знаю. Может быть, потому, что

уже утро. Стало светлее. — А теперь дай мне одеться, — сказала

она. Я поднял с пола ее белье из тонкогошелка. Оно было совсем невесомым. Я дер-жал его в руке и думал, что даже оно совсемособенное. И та, кто носит его, тоже долж-

на быть совсем особенной. Никогда мне непонять ее, никогда.

Я подал ей платье. Она притянула моюголову и поцеловала меня.

Потом я проводил ее домой. Мы шли ря-дом в серебристом свете утра и почти неразговаривали. По мостовой прогромыхалмолочный фургон. Появились разносчикигазет. На тротуаре сидел старик и спал,прислонившись к стене дома. Его подборо-док дергался, — казалось, вотвот он отва-лится. Рассыльные развозили на велосипе-дах корзины с булочками. На улице запахлосвежим теплым хлебом. Высоко в синемнебе гудел самолет. — Сегодня? — спросиля Пат, когда мы дошли до ее парадного.

Она улыбнулась. — В семь? — спросил я.

Она совсем не выглядела усталой, а бы-ла свежа, как после долгого сна. Она поце-ловала меня на прощанье. Я стоял перед до-мом, пока в ее комнате не зажегся свет.

Потом я пошел обратно. По пути явспомнил всё, что надо было ей сказать, —много прекрасных слов. Я брел по улицами думал, как много я мог бы сказать и сде-лать, будь я другим. Потом я направился нарынок. Сюда уже съехались фургоны с ово-щами, мясом и цветами. Я знал, что здесьможно купить цветы втрое дешевле, чемв магазине. На все деньги, оставшиеся у ме-ня, я накупил тюльпанов. В их чашечкахблестели капли росы. Цветы были свежии великолепны. Продавщица набрала це-лую охапку и обещала отослать всё Патк одиннадцати часам. Договариваясь сомной, она рассмеялась и добавила к букетупучок фиалок.

— Ваша дама будет наслаждаться ими покрайней мере две недели, — сказала она. —Только пусть кладет время от времени таб-летку пирамидона в воду.

Я кивнул и расплатился. Потом я мед-ленно пошел домой.

В

.

X

мастерской стоял отремонтирован-ный форд. Новых заказов не было.Следовало что-то предпринять.

Кестер и я отправились на аукцион. Мы хо-тели купить такси, которое продавалосьс молотка. Такси можно всегда неплохо пе-репродать.

Мы проехали в северную часть города.Под аукцион был отведен флигель во дворе.Кроме такси, здесь продавалась целая кучадругих вещей: кровати, шаткие столы, позо-лоченная клетка с попугаем, выкрикивав-шим "Привет, миленький!", большие ста-ринные часы, книги, шкафы, поношенныйфрак, кухонные табуретки, посуда — всёубожество искромсанного и гибнущего бы-тия.

Мы пришли слишком рано, распоряди-теля аукциона еще не было.

Побродив между выставленными веща-ми, я начал листать зачитанные дешевыеиздания греческих и римских классиковс множеством карандашных пометок на по-лях. Замусоленные, потрепанные страницы.Это уже не были стихи Горация или песниАнакреона, а беспомощный крик нуждыи отчаяния чьей-то разбитой жизни. Этикниги, вероятно, были единственным уте-шением для их владельца, он хранил их допоследней возможности, и уж если их при-шлось принести сюда, на аукцион,

— значит, всё было кончено. Кестер посмотрел на меня через плечо: — Грустно всё это, правда? Я кивнул и показал на другие вещи:

— Да, Отто. Не от хорошей жизни людипринесли сюда табуретки и шкафы.

Мы подошли к такси, стоявшему в углудвора. Несмотря на облупившуюся лаки-ровку, машина была чистой. Коренастыймужчина с длинными большими рукамистоял неподалеку и тупо разглядывал нас.

— А ты испробовал машину? — спросиля Кестера.

— Вчера, — сказал он. — Довольно из-ношена, но была в прекрасных руках. Я кив-нул:

— Да, выглядит отлично. Ее мыли ещесегодня утром. Сделал это, конечно, не аук-ционист.

Кестер кивнул головой и посмотрел накоренастого мужчину:

— Видимо, это и есть владелец. Вчера онтоже стоял здесь и чистил машину.

— Ну его к чертям! — сказал я. — Онпохож на раздавленную собаку.

Какой-то молодой человек в пальтос поясом пересек двор и подошел к машине.У него был неприятный ухарский вид.

— Вот он, драндулет, — сказал он, обра-щаясь то ли к нам, то ли к владельцу маши-ны, и постучал тростью по капоту. Я заме-тил, что хозяин вздрогнул при этом.

— Ничего, ничего, — великодушноуспокоил его человек в пальто с поясом, —лакировка всё равно уже не стоит ни гроша.Весьма почтенное старьё. В музей бы его,а? — Он пришел в восторг от своей остро-ты, громко расхохотался и посмотрел нанас, ожидая одобрения. Мы не рассмея-лись. — Сколько вы хотите за этого дедуш-ку? — обратился он к владельцу.

Хозяин молча проглотил обиду. — Хо-тите отдать его по цене металлического ло-

ма, не так ли? — продолжал тараторитьюнец, которого не покидало отличное

настроение. — Вы, господа, тоже инте-ресуетесь? — И вполголоса добавил: — Мо-жем обделать дельце. Пустим машину в об-мен на яблоки и яйца, а прибыль поделим.Чего ради отдавать ему лишние деньги!Впрочем, позвольте представиться: "ГвидоТисс из акционерного общества "Аугека'.

Вертя бамбуковой тростью, он подмиг-нул нам доверительно, но с видом превос-ходства. "Этот дошлый двадцатипятилет-ний червяк знает всё на свете", — подумал яс досадой. Мне стало жаль владельца маши-ны, молча стоявшего рядом.

— Вам бы подошла другая фамилия.Тисс не звучит, — сказал я.

— Да что вы! — воскликнул он по-льщенно. Его, видимо, часто хвалили захватку в делах.

— Конечно, не звучит, — продолжаля. — Сопляк, вот бы вам как называться,Гвидо Сопляк.

Он отскочил назад. — Ну конечно, — сказал он, придя в се-

бя. — Двое против одного… — Если дело в этом, — сказал я, — то я

и один могу пойти с вами куда угодно. — Благодарю, благодарю! — холодно от-

ветил Гвидо и ретировался. Коренастый человек с расстроенным ли-

цом стоял молча, словно всё это его не ка-салось; он не сводил глаз с машины.

— Отто, мы не должны ее покупать, —сказал я.

— Тогда ее купит этот ублюдок Гви-до, — возразил Кестер, — и мы ничем непоможем хозяину машины.

— Верно, — сказал я. — Но всё-таки мнеэто не нравится.

— А что может понравиться в наше вре-мя, Робби? Поверь мне: для него даже луч-ше, что мы здесь. Так он, может быть, полу-чит за свое такси чуть побольше. Но обе-щаю тебе: если эта сволочь не предложитсвою цену, то я буду молчать.

Пришел аукционист. Он торопился. Ве-роятно, у него было много дел: в городеежедневно проходили десятки аукционов.Он приступил к распродаже жалкого скар-ба, сопровождая слова плавными, округлы-ми жестами. В нем была деловитость и тя-желовесный юмор человека, ежедневно со-прикасающегося с нищетой, но не задетогоею.

Вещи уплывали за гроши. Несколькоторговцев скупили почти всё. В ответ навзгляд аукциониста они небрежно подни-

мали палец или отрицательно качали голо-вой. Но порой за этим взглядом следилидругие глаза. Женщины с горестными ли-цами со страхом и надеждой смотрели напальцы торговцев, как на священные пись-мена заповеди. Такси заинтересовало трехпокупателей. Первую цену назвал Гвидо —триста марок. Это было позорно мало. Ко-ренастый человек подошел ближе. Он без-звучно шевелил губами. Казалось, что и онхочет что-то предложить. Но его рука опу-стилась. Он отошел назад.

Затем была названа цена в четырестамарок. Гвидо повысил ее до четырехсот пя-тидесяти. Наступила пауза. Аукционист об-ратился к собравшимся:

— Кто больше?.. Четыреста пятьдесят —раз, четыреста пятьдесят — два…

Хозяин такси стоял с широко открыты-ми глазами и опущенной головой, как буд-

то ожидая удара в затылок. — Тысяча, — сказал Кестер. Я посмот-

рел на него. — Она стоит трех, — шепнулон мне. — Не могу смотреть как его здесьрежут.

Гвидо делал нам отчаянные знаки. Емухотелось обтяпать дельце, и он позабыл про"Сопляка".

— Тысяча сто, — проблеял он и, глядяна нас, усиленно заморгал обоими глазами.Будь у него глаз на заду, он моргал бы и им.

— Тысяча пятьсот, — сказал Кестер. Аукционист вошел в раж. Он пританцо-

вывал с молотком в руке, как капельмей-стер. Это уже были суммы, а не какие-ни-будь две, две с половиной марки, за кото-рые шли прочие предметы.

— Тысяча пятьсот десять! — воскликнулГвидо, покрываясь потом.

— Тысяча восемьсот, — сказал Кестер.Гвидо взглянул на него, постучал пальцемпо лбу и сдался. Аукционист подпрыгнул.Вдруг я подумал о Пат.

— Тысяча восемьсот пятьдесят, — ска-зал я, сам того не желая. Кестер удивленноповернул голову.

— Полсотни я добавлю сам, — поспеш-но сказал я, — так надо… из осторожности.

Он кивнул. Аукционист ударил молот-ком — машина стала нашей. Кестер тут жеуплатил деньги.

Но желая признать себя побежденным,Гвидо подошел к нам как ни в чем не быва-ло.

— Подумать только! — сказал он. — Мымогли бы заполучить этот ящик за тысячумарок. От третьего претендента мы бы лег-ко отделались.

— Привет, миленький! — раздался заним скрипучий голос.

Это был попугай в позолоченной клет-ке, — настала его очередь.

— Сопляк, — добавил я. Пожав плеча-ми, Гвидо исчез.

Я подошел к бывшему владельцу маши-ны. Теперь рядом с ним стояла бледнаяженщина.

— Вот… — сказал я. — Понимаю… — ответил он. — Нам бы лучше не вмешиваться, но то-

гда вы получили бы меньше, — сказал я. Он кивнул, нервно теребя руки. — Машина хороша, — начал он внезап-

но скороговоркой, — машина хороша, онастоит этих денег… наверняка… вы не пере-платили… И вообще дело не в машине, со-

всем нет… а всё потому… потому что… — Знаю, знаю, — сказал я — Этих денег мы и не увидим, — сказа-

ла женщина. — Всё тут же уйдет на долги. — Ничего, мать, всё опять будет хоро-

шо, — сказал мужчина. — Всё будет хоро-шо! Женщина ничего не ответила.

— При переключении на вторую ско-рость повизгивают шестеренки, — сказалмужчина, — но это не дефект, так было все-гда, даже когда она была новой. — Он слов-но говорил о ребенке. — Она у нас уже тригода, и ни одной поломки. Дело в том, что…сначала я болел, а потом мне подложилисвинью… Друг…

— Подлец, — жестко сказала женщина. — Ладно, мать, — сказал мужчина и по-

смотрел на нее, — я еще встану на ноги.Верно, мать?

Женщина не отвечала. Лицо мужчиныпокрылось капельками пота.

— Дайте мне ваш адрес, — сказалКестер, — иной раз нам может понадобить-ся шофёр. Тяжелой, честной рукой человекстарательно вывел адрес. Я посмотрел наКестера; мы оба знали, что беднягу можетспасти только чудо. Но время чудес про-шло, а если они и случались, то разве чтов худшую сторону.

Человек говорил без умолку, как в бре-ду. Аукцион кончился. Мы стояли во двореодни. Он объяснял нам, как пользоватьсязимой стартером. Снова и снова он трогалмашину, потом приутих.

— А теперь пойдем, Альберт, — сказалажена. Мы пожали ему руку. Они пошли.Только когда они скрылись из виду, мы за-пустили мотор.

Выезжая со двора, мы увидели малень-кую старушку. Она несла клетку с попугаеми отбивалась от обступивших ее ребятишек.Кестер остановился.

— Вам куда надо? — спросил он ее. — Что ты, милый! Откуда у меня деньги,

чтобы разъезжать на такси? — ответилаона.

— Не надо денег, — сказал Отто. — Се-годня день моего рождения, я вожу бес-платно.

Она недоверчиво посмотрела на наси крепче прижала клетку:

— А потом скажете, что всё-таки надоплатить.

Мы успокоили ее, и она села в машину. — Зачем вы купили себе попугая, мама-

ша? — спросил я, когда мы привезли ее.

П

— Для вечеров, — ответила она. — А каквы думаете, корм дорогой?

— Нет, — сказал я, — но почему для ве-черов?

— Ведь он умеет разговаривать, — отве-тила она и посмотрела на меня светлымистарческими глазами. — Вот и у меня будеткто-то… будет разговаривать…

— Ах, вот как… — сказал я.

x x x

осле обеда пришел булочник, чтобызабрать свой форд. У него был уны-лый, грустный вид. Я стоял один во

дворе. — Нравится вам цвет? — спросил я. — Да, пожалуй, — сказал он, нереши-

тельно оглядывая машину.

— Верх получился очень красивым. — Разумеется… Он топтался на месте, словно не реша-

ясь уходить, Я ждал, что он попытается вы-торговать еще что-нибудь, например дом-крат или пепельницу.

Но произошло другое. Он посопел с ми-нутку, потом посмотрел на меня выцветши-ми глазами в красных прожилках и сказал:

— Подумать только: еще нескольконедель назад она сидела в этой машине,здоровая и бодрая!..

Я слегка удивился, увидев его вдруг та-ким размякшим, и предположил, что шуст-рая чернявая бабенка, которая приходилас ним в последний раз, уже начала действо-вать ему на нервы. Ведь люди становятсясентиментальными скорее от огорчения,нежели от любви.

— Хорошая она была женщина, — про-должал он, — душевная женщина. Никогданичего не требовала. Десять лет проносилаодно и то же пальто. Блузки и всё такое ши-ла себе сама. И хозяйство вела одна, безприслуги…

"Ага, — подумал я, — его новая мадам,видимо, не делает всего этого".

Булочнику хотелось излить душу. Онрассказал мне о бережливости своей жены,и было странно видеть, как воспоминанияо сэкономленных деньгах растравляли это-го заядлого любителя пива и игры в кегли.Даже сфотографироваться по-настоящемуи то не хотела, говорила, что слишком до-рого. Поэтому у него осталась только однасвадебная фотография и несколько малень-ких моментальных снимков.

Мне пришла в голову идея.

— Вам следовало бы заказать красивыйпортрет вашей жены, — сказал я. — Будетпамять навсегда. Фотографии выцветают современем. Есть тут один художник, кото-рый делает такие вещи.

Я рассказал ему о деятельности Ферди-нанда Грау. Он сразу же насторожился и за-метил, что это, вероятно, очень дорого. Яуспокоил его, — если я пойду с ним, тос него возьмут дешевле. Он попробовалуклониться от моего предложения, но я неотставал и заявил, что память о жене доро-же всего. Наконец он был готов. Я позвонилФердинанду и предупредил его. Потом япоехал с булочником за фотографиями.

Шустрая брюнетка выскочила нам на-встречу из булочной. Она забегала вокругфорда:

— Красный цвет был бы лучше, пупсик!Но ты, конечно, всегда должен поставить

на своем! — Да отстань ты! — раздраженнобросил пупсик. Мы поднялись в гостиную.Дамочка последовала за нами. Ее быстрыеглазки видели всё. Булочник начал нервни-чать. Он не хотел искать фотографии приней.

— Оставь-ка нас одних, — сказал он, на-конец, грубо. Вызывающе выставив полнуюгрудь, туго обтянутую джемпером, она по-вернулась и вышла. Булочник достал из зе-леного плюшевого альбома несколько фо-тографий и показал мне. Вот его жена, то-гда еще невеста, а рядом он с лихо закру-ченными усами; тогда она еще смеялась.С другой фотографии смотрела худая, изну-ренная женщина с боязливым взглядом.Она сидела на краю стула. Только двенебольшие фотографии, но в них отрази-лась целая жизнь.

— Годится, — сказал я. — По этимснимкам он может сделать всё.

Ф

x x x

ердинанд Грау встретил насв сюртуке. У него был вполне по-чтенный и даже торжественный

вид. Этого требовала профессия. Он знал,что многим людям, носящим траур, уваже-ние к их горю важнее, чем само горе.

На стенах мастерской висело нескольковнушительных портретов маслом в золотыхрамах; под ними были маленькие фотогра-фии — образцы. Любой заказчик мог сразуже убедиться, что можно сделать даже израсплывчатого моментального снимка.

Фердинанд обошел с булочником всюэкспозицию и спросил, какая манера ис-полнения ему больше по душе. Булочникв свою очередь спросил, зависят ли цены отразмера портрета. Фердинанд объяснил,что дело тут не в квадратных метрах, а встиле живописи. Тогда выяснилось, что бу-

лочник предпочитает самый большой порт-рет.

— У вас хороший вкус, — похвалил егоФердинанд, — это портрет принцессы Бор-гезе. Он стоит восемьсот марок. В раме.

Булочник вздрогнул. — А без рамы? — Семьсот двадцать. Булочник предложил четыреста марок.

Фердинанд тряхнул своей львиной гривой: — За четыреста марок вы можете иметь

максимум головку в профиль. Но никак непортрет анфас. Он требует вдвое большетруда. Булочник заметил, что головкав профиль устроила бы его. Фердинанд об-ратил его внимание на то, что обе фотогра-фии сняты анфас. Тут даже сам Тициан и тоне смог бы сделать портрет в профиль. Бу-лочник вспотел; чувствовалось, что он в от-

чаянии оттого, что в свое время не был до-статочно предусмотрителен. Ему пришлосьсогласиться с Фердинандом. Он понял, чтодля портрета анфас придется малевать напол-лица больше, чем в профиль… Болеевысокая цена была оправдана. Булочникмучительно колебался. Фердинанд, сдер-жанный до этой минуты, теперь перешелк уговорам. Его могучий бас приглушенноперекатывался по мастерской. Как эксперт,я счел долгом заметить, что мой друг вы-полняет работу безукоризненно. Булочниквскоре созрел для сделки, особенно послетого, как Фердинанд расписал ему, какойэффект произведет столь пышный портретна злокозненных соседей.

— Ладно, — сказал он, — но при оплатеналичными десять процентов скидки.

— Договорились, — согласился Ферди-нанд. — Скидка десять процентов и задатоктриста марок на издержки — на краски

и холст. Еще несколько минут они договарива-

лись о деталях, а затем перешли к обсужде-нию характера самого портрета. Булочникхотел, чтобы были дорисованы нитка жем-чуга и золотая брошь с бриллиантом.На фотографии они отсутствовали.

— Само собой разумеется, — заявилФердинанд, — драгоценности вашей супру-ги будут пририсованы. Хорошо, если вы ихкак-нибудь занесете на часок, чтобы ониполучились возможно натуральнее.

Булочник покраснел: — У меня их больше нет. Они… Они

у родственников. — Ах, так. Ну что же, можно и без них.

А скажите, брошь пашей жены похожа нату, что на портрете напротив?

Булочник кивнул: — Она была чуть поменьше. — Хорошо, так мы ее и сделаем. А оже-

релье нам ни к чему. Все жемчужины похо-жи одна на другую. Булочник облегченновздохнул.

— А когда будет готов портрет? — Через шесть недель. — Хорошо. Булочник простился и ушел. Я еще

немного посидел с Фердинандом в мастер-ской.

— Ты будешь работать над портретомшесть недель?

— Какое там! Четыре-пять дней. Но емуя этого не могу сказать, а то еще начнет вы-считывать, сколько я зарабатываю в час,и решит, что его обманули. А шесть недельего вполне устраивают, так же, как и прин-цесса Боргезе! Такова человеческая приро-

да, дорогой Робби. Скажи я ему, что это мо-дистка, и портрет жены потерял бы длянего половину своей прелести. Между про-чим, вот уже шестой раз выясняется, чтоумершие женщины носили такие же драго-ценности, как на том портрете. Вот какиебывают совпадения. Этот портрет никомуневедомой доброй Луизы Вольф — велико-лепная возбуждающая реклама.

Я обвел взглядом комнату. С неподвиж-ных лиц на стенах смотрели глаза, давноистлевшие в могиле. Эти портреты оста-лись невостребованными или неоплачен-ными родственниками. И всё это были лю-ди, которые когда-то надеялись и дышали.

— Скажи, Фердинанд, ты не станешь по-степенно меланхоликом в таком окруже-нии?

Он пожал плечами:

— Нет, разве что циником. Меланхоли-ком становишься, когда размышляешьо жизни, а циником — когда видишь, чтоделает из нее большинство людей.

— Да, но ведь некоторые страдают по-настоящему…

— Конечно, но они не заказывают порт-ретов.

Он встал. — И хорошо, Робби, что у людей еще

остается много важных мелочей, которыеприковывают их к жизни, защищают от нее.А вот одиночество — настоящее одиноче-ство, без всяких иллюзий — наступает пе-ред безумием или самоубийством.

Большая голая комната плыла в сумер-ках. За стеной кто-то тихо ходил взад и впе-ред. Это была экономка, никогда не пока-зывавшаяся при ком-нибудь из нас. Она

считала, что мы восстанавливаем противнее Фердинанда, и ненавидела нас.

Я вышел и окунулся в шумное движениеулицы, как в теплую ванну.

В

.

XI

первые я шел в гости к Пат. До сихпор обычно она навещала меня или яприходил к ее дому, и мы отправля-

лись куда-нибудь. Но всегда было так, буд-то она приходила ко мне только с визитом,ненадолго. Мне хотелось знать о ней боль-ше, знать, как она живет.

Я подумал, что мог бы принести ей цве-ты. Это было нетрудно: городской сад залуна-парком был весь в цвету. Перескочивчерез решетку, я стал обрывать кусты белойсирени.

— Что вы здесь делаете? — раздалсявдруг громкий голос. Я поднял глаза. Пере-до мной стоял человек с лицом бургундцаи закрученными седыми усами. Он смотрелна меня с возмущением. Не полицейскийи не сторож, но, судя по всему, старый офи-

цер в отставке. — Это нетрудно установить, — вежливо

ответил я, — я обламываю здесь ветки си-рени.

На мгновение у отставного военного от-нялся язык

— Известно ли вам, что это городскойпарк? — гневно спросил он.

Я рассмеялся: — Конечно, известно; или, по-вашему, я

принял это место за Канарские острова? Он посинел. Я испугался, что его хватит

удар. — Сейчас же вон отсюда! — заорал он

первоклассным казарменным басом. — Вырасхищаете городскую собственность! Яприкажу вас задержать!

П

Тем временем я успел набрать достаточ-но сирени.

— Но сначала меня надо поймать. Ну-ка,догони, дедушка! — предложил я старику,перемахнул через решетку и исчез.

x x x

еред домом Пат я еще раз придирчи-во осмотрел свой костюм. Потом яподнялся по лестнице. Это был со-

временный новый дом — прямая противо-положность моему обветшалому бараку.Лестницу устилала красная дорожка.У фрау Залевски этого не было, не говоряуже о лифте.

Пат жила на четвертом этаже. На дверикрасовалась солидная латунная табличка."Подполковник Эгберт фон Гаке". Я долгоразглядывал ее. Прежде чем позвонить, яневольно поправил галстук. Мне открыла

девушка в белоснежной наколке и кокетли-вом передничке; было просто невозможносравнить ее с нашей неуклюжей косоглазойФридой. Мне вдруг стало не по себе.

— Господин Локамп? — спросила она. Якивнул. Она повела меня через маленькуюпереднюю и открыла дверь в комнату. Я бы,пожалуй, не очень удивился, если бы тамоказался подполковник Эгберт фон Гакев полной парадной форме и подверг менядопросу, — настолько я был подавлен мно-жеством генеральских портретов в перед-ней. Генералы, увешанные орденами, мрач-но глядели на мою сугубо штатскую особу.Но тут появилась Пат. Она вошла, стройнаяи легкая, и комната внезапно преобрази-лась в какой-то островок тепла и радости. Язакрыл дверь и осторожно обнял ее. Затем явручил ей наворованную сирень.

— Вот, — сказал я. — С приветом от го-родского управления.

Она поставила цветы в большую свет-лую вазу, стоявшую на полу у окна. Тем вре-менем я осмотрел ее комнату. Мягкие при-глушенные тона, старинная красивая ме-бель, бледно-голубой ковер, шторы, точнорасписанные пастелью, маленькие удобныекресла, обитые поблекшим бархатом.

— Господи, и как ты только ухитриласьнайти такую комнату, Пат, — сказал я.

— Ведь когда люди сдают комнаты, ониобычно ставят в них самую что ни на естьрухлядь и никому не нужные подарки, по-лученные ко дню рождения.

Она бережно передвинула вазу с цвета-ми к стене. Я видел тонкую изогнутую ли-нию затылка, прямые плечи. худенькие ру-ки. Стоя на коленях, она казалась ребенком,нуждающимся в защите. Но в ней было что-то от молодого гибкого животного, и когдаона выпрямилась и прижалась ко мне, это

уже не был ребенок, в ее глазах и губах яопять увидел вопрошающее ожиданиеи тайну, смущавшие меня. А ведь мне каза-лось, что в этом грязном мире такое уже невстретить.

Я положил руку ей на плечо. Было такхорошо чувствовать ее рядом.

— Всё это мои собственные вещи, Роб-би. Раньше квартира принадлежала моейматери. Когда она умерла, я ее отдала, а се-бе оставила две комнаты. — Значит, этотвоя квартира? — спросил я с облегчени-ем. — А подполковник Эгберт фон Гаке жи-вет у тебя только на правах съемщика?

Она покачала головой: — Больше уже не моя. Я не могла ее со-

хранить. От квартиры пришлось отказать-ся, а лишнюю мебель я продала. Теперь яздесь квартирантка. Но что это тебе далсястарый Эгберт?

— Да ничего. У меня просто страх передполицейскими и старшими офицерами. Этоеще со времен моей военной службы.

Она засмеялась: — Мой отец тоже был майором. — Майор это еще куда ни шло. — А ты знаешь старика Гаке? — спроси-

ла она. Меня вдруг охватило недоброе предчув-

ствие: — Маленький, подтянутый, с красным

лицом, седыми, подкрученными усамии громовым голосом? Он часто гуляет в го-родском парке?

Она смеясь перевела взгляд с букета си-рени на меня:

— Нет, он большого роста, бледный,в роговых очках?

— Тогда я его не знаю. — Хочешь с ним познакомиться? Он

очень мил. — Боже упаси! Пока что мое место в ав-

торемонтной мастерской и в пансионе фрауЗалевски.

В дверь постучали. Горничная вкатиланизкий столик на колесиках. Тонкий белыйфарфор, серебряное блюдо с пирожными,еще одно блюдо с неправдоподобно ма-ленькими бутербродами, салфетки, сигаре-ты и бог знает еще что. Я смотрел на всё,совершенно ошеломленный.

— Сжалься, Пат! — сказал я наконец. —Ведь это как в кино. Уже на лестнице я за-метил, что мы стоим на различных обще-ственных ступенях. Подумай, я привык си-деть у подоконника фрау Залевски, околосвоей верной спиртовки, и есть на засален-ной бумаге. Не осуждай обитателя жалкого

пансиона, если в своем смятении он, можетбыть, опрокинет чашку!

Она рассмеялась: — Нет, опрокидывать чашки нельзя.

Честь автомобилиста не позволит тебе этосделать. Ты должен быть ловким. — Онавзяла чайник. — Ты хочешь чаю или кофе?

— Чаю или кофе? Разве есть и то и дру-гое?

— Да. Вот, посмотри. — Роскошно!Как в лучших ресторанах! Не хватает толькомузыки.

Она нагнулась и включила портативныйприемник, — я не заметил его раньше.

— Итак, что же ты хочешь, чай или ко-фе?

— Кофе, просто кофе, Пат. Ведь я кре-стьянин. А ты что будешь пить?

— Я выпью с тобой кофе. — А вообще ты пьешь чай? — Да. — Так зачем же кофе? — Я уже начинаю к нему привыкать. Ты

будешь есть пирожные или бутерброды? — И то и другое. Таким случаем надо

воспользоваться. Потом я еще буду питьчай. Я хочу попробовать всё, что у тебя есть.

Смеясь, она наложила мне полную та-релку. Я остановил ее:

— Хватит, хватит! Не забывай, что тутрядом подполковник! Начальство ценитумеренность в нижних чинах!

— Только при выпивке, Робби. СтарикЭгберт сам обожает пирожные со сбитымисливками.

— Начальство требует от нижних чиновумеренности и в комфорте, — заметил я.

— В свое время нас основательно отуча-ли от него. — Я перекатывал столик на ре-зиновых колесиках взад и вперед. Он слов-но сам напрашивался на такую забаву и бес-шумно двигался по ковру. Я осмотрелся.Всё в этой комнате было подобрано со вку-сом. — Да, Пат, — сказал я, — вот, значит,как жили пати предки!

Пат опять рассмеялась: — Ну что ты выдумываешь? — Ничего не выдумываю. Говорю о том,

что было. — Ведь эти несколько вещей сохрани-

лись у меня случайно. — Не случайно. И дело не в вещах. Дело

в юм, что стоит за ними. Уверенностьи благополучие. Этого тебе не понять. Это

понимает только тот, кто уже лишился все-го.

Она посмотрела на меня: — И ты мог бы это иметь, если бы дей-

ствительно хотел. Я взял ее за руку: — Но я не хочу, Пат, вот в чем дело. Я

считал бы себя тогда авантюристом. Наше-му брату лучше всего жить на полный из-нос. К этому привыкаешь. Время такое.

— Да оно и весьма удобно. Я рассмеялся: — Может быть. А теперь дай мне чаю.

Хочу попробовать. — Нет, — сказала она, — продолжаем

пить кофе. Только съешь что-нибудь.Для пущего износа.

— Хорошая идея. Но не надеется ли Эг-берт, этот страстный любитель пирожных,

что и ему кое-что перепадет? — Возможно. Пусть только не забывает

о мстительности нижних чинов. Ведь этов духе нашего времени. Можешь спокойносъесть всё.

Ее глаза сияли, она была великолепна. — А знаешь, когда я перестаю жить на

износ, — и не потому, что меня кто-то по-жалел? — спросил я.

Она не ответила, но внимательно по-смотрела на меня.

— Когда я с тобой! — сказал я. — А те-перь в ружье, в беспощадную атаку на Эг-берта!

В обед я выпил только чашку бульонав шофёрской закусочной. Поэтому я безособого труда съел всё. Ободряемый Пат, явыпил заодно и весь кофе.

М

x x x

ы сидели у окна и курили. Над кры-шами рдел ба" гряньш закат.

— Хорошо у тебя, Пат, — сказаля. — По-моему, здесь можно сидеть, не вы-ходя целыми неделями, и забыть обо всем,что творится на свете.

Она улыбнулась: — Было время, когда я не надеялась вы-

браться отсюда. — Когда же это? — Когда болела. — Ну, это другое дело. А что с тобой бы-

ло? — Ничего страшного. Просто пришлось

полежать. Видно, слишком быстро росла,а еды не хватало. Во время войны, да и по-

сле нее, было голодновато. Я кивнул: — Сколько же ты пролежала? Подумав,

она ответила: — Около года. — Так долго! — Я внима-

тельно посмотрел на нее. — Всё это давным-давно прошло. Но то-

гда это мне казалось целой вечностью. В ба-ре ты мне как-то рассказывал о своем другеВалентине. После войны он всё время ду-мал: какое это счастье — жить. И в сравне-нии с этим счастьем всё казалось ему незна-чительным.

— Ты всё правильно запомнила, — ска-зал я.

— Потому что я это очень хорошо пони-маю. С тех пор я тоже легко радуюсь всему.По-моему, я очень поверхностный человек.

— Поверхностны только те, которыесчитают себя глубокомысленными.

— А вот я определенно поверхностна. Яне особенно разбираюсь в больших вопро-сах жизни. Мне нравится только прекрас-ное. Вот ты принес сирень — и я уже счаст-лива.

— Это не поверхностность; это высшаяфилософия.

— Может быть, но не для меня. Я простоповерхностна и легкомысленна.

— Я тоже. — Не так, как я. Раньше ты говорил что-

то про авантюризм. Я настоящая авантю-ристка.

— Я так и думал, — сказал я. — Да. Мне бы давно надо переменить

квартиру, иметь профессию, зарабатыватьденьги. Но я всегда откладывала это. Хоте-

лось пожить какое-то время так, как нра-вится. Разумно это, нет ли — все равно.Так я и поступила.

Мне стало смешно: — Почему у тебя сейчас такое упрямое

выражение лица? — А как же? Все говорили мне, что всё

это бесконечно легкомысленно, что надоэкономить жалкие гроши. оставшиеся у ме-ня, подыскать себе место и работать. А мнехотелось жить легко и радостно, ничем несвязывать себя и делать, что захочу. Такоежелание пришло после смерти материи моей долгой болезни.

— Есть у тебя братья или сёстры? Она отрицательно покачала головой. — Я так и думал. — И ты тоже считаешь, что я вела себя

легкомысленно?

— Нет, мужественно. — При чем тут мужество? Не очень-то я

мужественна. Знаешь, как мне иногда быва-ло страшно? Как человеку, который сидитв театре на чужом месте и всё-таки не ухо-дит с него.

— Значит, ты была мужественна, — ска-зал я. — Мужество не бывает без страха.Кроме того, ты вела себя разумно. Ты моглабы без толку растратить свои деньги. А такты хоть что-то получила взамен. А чем тызанималась?

— Да, собственно, ничем. Просто так —жила для себя,

— За это хвалю! Нет ничего прекраснее. Она усмехнулась: — Всё это скоро кончится, я начну рабо-

тать.

— Где? Это не связано с твоим тогдаш-ним деловым свиданием с Биндингом?

— Да. С Биндингом и доктором МаксомМатушайтом, директором магазинов пате-фонной компании «Электрола». Продавщи-ца с музыкальным образованием.

— И ничто другое этому Биндингу в го-лову не пришло?

— Пришло, но я не захотела. — Я ему и не советовал бы… Когда же ты

начнешь работать? — Первого августа. — Ну, тогда еще остается немало време-

ни. Может быть, подыщем что-нибудь дру-гое. Но так или иначе, мы безусловно будемтвоими покупателями.

— Разве у тебя есть патефон?

— Нет, но я, разумеется, немедленноприобрету его. А вся эта история мне опре-деленно не нравится.

— А мне нравится, — сказала она. —Ничего путного я делать не умею. Но с техпор как ты со мной, всё стало для меня го-раздо проще. Впрочем, не стоило рассказы-вать тебе об этом.

— Нет, стоило. Ты должна мне всегдаговорить обо всем.

Поглядев на меня, она сказала: — Хорошо, Робби. — Потом она подня-

лась и подошла к шкафчику: — Знаешь, что у меня есть? Ром. Для те-

бя. И, как мне кажется, хороший ром. Она поставила рюмку на столик и выжи-

дательно посмотрела на меня. — Ром хорош, это чувствуется издале-

ка, — сказал я. — Но почему бы тебе не

быть более бережливой, Пат? Хотя бы радитого, чтобы оттянуть всё это дело с патефо-нами?

— Не хочу. — Тоже правильно. По цвету рома я сразу определил, что он

смешан. Виноторговец, конечно, обманулПат. Я выпил рюмку.

— Высший класс, — сказал я, — налеймне еще одну. Где ты его достала?

— В магазине на углу. "Какой-нибудь паршивый магазинчик

деликатесов", — подумал я, решив зайти ту-да при случае и высказать хозяину, что яо нем думаю.

— А теперь мне, пожалуй, надо идти,Пат? — спросил я.

— Нет еще… Мы стояли у окна. Внизу зажглись фона-

ри. — Покажи мне свою спальню, — сказал

я. Она открыла дверь и включила свет. Яоглядел комнату, не переступая порога.Сколько мыслей пронеслось в моей голове!

— Значит, это твоя кровать, Пат?.. —спросил я наконец.

Она улыбнулась: — А чья же, Робби? — Правда! А вот и телефон. Буду знать

теперь и это… Я пойду… Прощай, Пат. Она прикоснулась руками к моим вис-

кам. Было бы чудесно остаться здесь в этотвечер, быть возле нее, под мягким голубымодеялом… Но что-то удерживало меня. Нескованность, не страх и не осторожность, —просто очень большая нежность, нежность,

Я

в которой растворялось желание. — Прощай, Пат, — сказал я. — Мне бы-

ло очень хорошо у тебя. Гораздо лучше, чемты можешь себе представить. И ром… и то,что ты подумала обо всем…

— Но ведь всё это так просто… — Для меня нет. Я к этому не привык,

x x x

вернулся в пансион фрау Залевскии посидел немного в своей комнате.Мне было неприятно, что Пат чем-то

будет обязана Биндингу. Я вышел в кори-дор и направился к Эрне Бениг.

— Я по серьезному делу, Эрна. Какойнынче спрос на женский труд?

— Почему это вдруг? — удивиласьона. — Не ждала такого вопроса. Впрочем,скажу вам, что положение весьма неважное.

— И ничего нельзя сделать? — А какая специальность? — Секретарша, ассистентка… Она мах-

нула рукой: — Сотни тысяч безработных… У этой да-

мы какаянибудь особенная специальность? — Она великолепно выглядит, — сказал

я. — Сколько слогов? — спросила Эрна. — Что? — Сколько слогов она записывает в ми-

нуту? На скольких языках? — Понятия не имею, — сказал я, — но,

знаете… для представительства… — Дорогой мой, знаю всё заранее: дама

из хорошей семьи, когда-то жила припева-ючи, а теперь вынуждена… и так далее и такдалее. Безнадежно, поверьте. Разве что кто-

нибудь примет в ней особенное участиеи пристроит ее. Вы понимаете, чем ей при-дется платить? А этого вы, вероятно, не хо-тите?

— Странный вопрос. — Менее странный, чем вам кажется, —

с горечью ответила Эрна. — На этот счетмне кое-что известно. Я вспомнил о связиЭрны с ее шефом.

— Но я вам дам хороший совет, — про-должала она. — Постарайтесь зарабатыватьтак, чтобы хватало на двоих. Это самое про-стое решение вопроса. Женитесь.

Я рассмеялся: — Вот так здорово! Не знаю, смогу ли я

взять столько на себя. Эрна странно посмотрела на меня.

При всей своей живости она показаласьмне вдруг слегка увядшей и даже постарев-

шей. — Вот что я вам скажу, — произнесла

она. — Я живу хорошо, и у меня немало ве-щей, которые мне вовсе не нужны. Но по-верьте, если бы кто-нибудь пришел ко мнеи предложил жить вместе, по-настоящему,честно, я бросила бы всё это барахло и по-селилась бы с ним хоть в чердачной камор-ке. — Ее лицо снова обрело прежнее выра-жение. — Ну, бог с ним, со всем — в каж-дом человеке скрыто немного сентимен-тальности. — Она подмигнула мне сквозьдым своей сигаретки. — Даже в вас, вероят-но.

— Откуда?.. — Да, да… — сказала Эрна. — И проры-

вается она совсем неожиданно… — У меня не прорвется, — ответил я.

Я был дома до восьми часов, потом мненадоело одиночество, и я пошел в бар, на-деясь встретить там кого-нибудь.

За столиком сидел Валентин. — Присядь, — сказал он. — Что будешь

пить? — Ром, — ответил я. — С сегодняшнего

дня у меня особое отношение к этому на-питку.

— Ром — молоко солдата, — сказал Ва-лентин. — Между прочим, ты хорошо вы-глядишь, Робби.

— Разве? — Да, ты помолодел. — Тоже неплохо, — сказал я. — Будь

здоров, Валентин. — Будь здоров, Робби.

Мы поставили рюмки на столик и, по-смотрев друг на друга, рассмеялись.

— Дорогой ты мой старик, — сказал Ва-лентин.

— Дружище, черт бы тебя побрал! —воскликнул я. — А теперь что выпьем?

— Снова то же самое. — Идет. Фред налил нам. — Так будем здоровы, Валентин. — Будем здоровы, Робби. — Какие замечательные слова "будем

здоровы", верно? — Лучшие из всех слов! Мы повторили тост еще несколько раз.

Потом Валентин ушел.

Я

x x x

остался. Кроме Фреда, в баре никогоне было. Я разглядывал старые осве-щенные карты на стенах, корабли

с пожелтевшими парусами и думал о Пат. Яохотно позвонил бы ей, но заставлял себяне делать этого. Мне не хотелось думатьо ней так много. Мне хотелось, чтобы онабыла для меня нежданным подарком, сча-стьем, которое пришло и снова уйдет, —только так. Я не хотел допускать и мысли,что это может стать чем-то большим. Яслишком хорошо знал

— всякая любовь хочет быть вечной,в этом и состоит ее вечная мука. Не былоничего прочного, ничего.

— Дай мне еще одну рюмку, Фред, — по-просил я. В бар вошли мужчина и женщина.Они выпили по стаканчику коблера у стой-ки. Женщина выглядела утомленной, муж-

чина смотрел на нее с вожделением. Вскореони ушли.

Я выпил свою рюмку. Может быть, нестоило идти сегодня к Пат. Перед моимиглазами всё еще была комната, исчезающаяв сумерках, мягкие синие вечерние тении красивая девушка, глуховатым, низкимголосом говорившая о своей жизни, о своемжелании жить. Черт возьми, я становилсясентиментальным. Но разве не раствори-лось уже в дымке нежности то, что было досих пор ошеломляющим приключением, за-хлестнувшим меня, разве всё это уже не за-хватило меня глубже, чем я думал и хотел.разве сегодня, именно сегодня, я не почув-ствовал, как сильно я переменился? Почемуя ушел, почему не остался у нее? Ведь я же-лал этого. Проклятье, я не хотел больше ду-мать обо всем этом. Будь что будет, пусть ясойду с ума от горя, когда потеряю ее, но,пока она была со мной, всё остальное каза-

лось безразличным. Стоило ли пытатьсяупрочить свою маленькую жизнь! Всё равнодолжен был настать день, когда великийпотоп смоет всё.

— Выпьешь со мной, Фред? — спросил я. — Как всегда, — сказал он. Мы выпили по две рюмки абсента. По-

том бросили жребий, кому заказать следую-щие. Я выиграла но меня это не устраивало.Мы продолжали бросать жребий, и я про-играл только на пятый раз, но уж зато три-жды кряду.

— Что я, пьян, или действительно громгремит? — спросил я.

Фред прислушался: — Правда, гром. Первая гроза в этом го-

ду. Мы пошли к выходу и посмотрели на

небо. Его заволокло тучами. Было тепло,

и время от времени раздавались раскатыгрома.

— Раз так, значит, можно выпить еще поодной, — предложил я.

Фред не возражал. — Противная лакричная водичка, —

сказал я и поставил пустую рюмку на стой-ку. Фред тоже считал, что надо выпить че-го-нибудь покрепче, — вишневку, напри-мер. Мне хотелось рому. Чтобы не спорить,мы выпили и то и другое. Мы стали пить избольших бокалов: их Фреду не надо былотак часто наполнять. Теперь мы были в бле-стящем настроении. Несколько раз мы вы-ходили на улицу смотреть, как сверкаютмолнии. Очень хотелось видеть это, но намне везло. Вспышки озаряли небо, когда мысидели в баре. Фред сказал, что у него естьневеста, дочь владельца ресторана-автома-та. Но од хотел повременить с женитьбой

до смерти старика, чтобы знать совершенноточно, что ресторан достанется ей. На мойвзгляд, Фред был не в меру осторожен, ноон доказал мне, что старик — гнусный тип,о котором наперед ничего нельзя знать; отнего всего жди, — еще завещает ресторанв последнюю минуту местной общине мето-дистской церкви. Тут мне пришлось с нимсогласиться. Впрочем, Фред не унывал. Ста-рик простудился, и. Фред решил, что у него,может быть, грипп, а ведь это очень опасно.Я сказал ему, что для алкоголиков грипп,к сожалению, сущие пустяки; больше того,настоящие пропойцы иной раз начинаютбуквально расцветать и даже жиреть отгриппа. Фред заметил, что это в общем всёравно, авось старик попадет под какую-ни-будь машину. Я признал возможность тако-го варианта, особенно на мокром асфальте.Фред тут же выбежал на улицу, посмотреть,не пошел ли дождь. Но было еще сухо.Только гром гремел сильнее. Я дал ему ста-

кан лимонного сока и пошел к телефону.В последнюю минуту я вспомнил, что не со-бирался звонить. Я помахал рукой аппаратуи хотел снять перед ним шляпу. Но тут я за-метил, что шляпы на мне нет.

Когда я вернулся, у столика стоялиКестер и Ленц.

— Ну-ка, дохни, — сказал Готтфрид. Я повиновался. — Ром, вишневая настойка и абсент, —

сказал он. — Пил абсент, свинья! — Еслиты думаешь, что я пьян, то ты ошибаешь-ся, — сказал я. — Откуда вы?

— С политического собрания. Но Отторешил, что это слишком глупо. А что пьетФред?

— Лимонный сок. — Выпил бы и ты стакан.

В

— Завтра, — ответил я. — А теперь я че-го-нибудь поем.

Кестер не сводил с меня озабоченноговзгляда.

— Не смотри на меня так, Отто, — ска-зал я, — я слег ка наклюкался, но от радо-сти, а не с горя.

— Тогда всё в порядке, — сказал он. —Всё равно, пойдем поешь с нами.

x x x

одиннадцать часов я был сноватрезв как стеклышко. Кестер предло-жил пойти посмотреть, что с Фре-

дом. Мы вернулись в бар и нашли его мерт-вецки пьяным за стойкой.

— Перетащите его в соседнюю комна-ту, — сказал Ленц, — а я пока буду здесь забармена.

Мы с Кестером привели Фреда в чувство,напоив его горячим молоком. Оно подей-ствовало мгновенно. Затем мы усадили егона стул и приказали отдохнуть с полчаса,пока Ленц работал за него.

Готтфрид делал всё как следует. Он зналвсе цены, все наиболее ходкие рецепты кок-тейлей и так лихо тряс миксер, словно ни-когда ничем иным не занимался.

Через час появился Фред. Желудок егобыл основательно проспиртован, и Фредбыстро приходил в себя.

— Очень сожалею, Фред, — сказал я: —надо было нам сперва что-нибудь поесть.

— Я опять в полном порядке, — ответилФред. — Время от времени это неплохо.

— Безусловно. Я пошел к телефону и вызвал Пат. Мне

было совершенно безразлично всё, что я

передумал раньше. Она ответила мне. — Через пятнадцать минут буду у парад-

ного, — сказал я и торопливо повесил труб-ку. Я боялся, что она устала и не захочет нио чем говорить. А мне надо было ее уви-деть.

Пат спустилась вниз. Когда она откры-вала дверь парадного, я поцеловал стеклотам, где была ее голова. Она хотела что-тосказать, но я не дал ей и слова вымолвить. Япоцеловал ее, мы побежали вдвоем вдольулицы, пока не нашли такси. Сверкнуламолния, и раздался гром.

— Скорее, начнется дождь, — сказал я. Мы сели в машину. Первые капли уда-

рили по крыше. Такси тряслось по неров-ной брусчатке. Всё было чудесно — прикаждом толчке я ощущал Пат. Всё было чу-десно — дождь, город, хмель. Всё было такогромно и прекрасно! Я был в том бодром,

светлом настроении, какое испытываешь,когда выпил и уже преодолел хмель. Всямоя скованность исчезла, ночь была полнаглубокой силы и блеска, и уже ничто немогло случиться, ничто не было фальши-вым. Дождь начался по-настоящему, когдамы вышли. Пока я расплачивался с шофё-ром, темная мостовая еще была усеяна ка-пельками-пятнышками, как пантера. Но неуспели мы дойти до парадного, как на чер-ных блестящих камнях уже вовсю подпры-гивали серебряные фонтанчики — с небанизвергался потоп. Я не зажег свет. Мол-нии освещали комнату. Гроза бушевала надгородом. Раскаты грома следовали один задругим.

— Вот когда мы сможем здесь покри-чать, — воскликнул я, — не боясь, что насуслышат! — Ярко вспыхивало окно. На бе-ло-голубом фоне неба взметнулись черныесилуэты кладбищенских деревьев и сразу

исчезли, сокрушенные треском и грохотомночи; перед окном, между тьмою и тьмой,словно фосфоресцируя, на мгновенье воз-никала гибкая фигура Пат. Я обнял ее заплечи, она тесно прижалась ко мне, я ощу-тил ее губы, ее дыхание и позабыл обовсем.

Н

.

XII

аша мастерская всё еще пустовала,как амбар перед жатвой. Поэтому мырешили не продавать машину, куп-

ленную на аукционе, а использовать ее кактакси. Ездить на ней должны были по оче-реди Ленц и я. Кестер с помощью Юппавполне мог управиться в мастерской до по-лучения настоящих заказов.

Мы с Ленцем бросили кости, кому ехатьпервому. Я выиграл. Набив карман мелочьюи взяв документы, я медленно поехал на на-шем такси по городу, чтобы подыскать дляначала хорошую стоянку. Первый выезд по-казался мне несколько странным. Любойидиот мог меня остановить, и я обязан былего везти. Чувство не из самых приятных.

Я выбрал место, где стояло только пятьмашин. Стоянка была против гостиницы

"Вальдекер гоф", в деловом районе. Каза-лось, что тут долго не простоишь. Я пере-двинул рычаг зажигания и вышел. От од-ной из передних машин отделился молодойпарень в кожаном пальто и направился комне.

— Убирайся отсюда, — сказал он угрю-мо. Я спокойно смотрел на него, прикиды-вая, что если придется драться, то лучшевсего сбить его ударом в челюсть снизу.Стесненный одеждой, он не смог бы доста-точно быстро закрыться руками.

— Не понял? — спросило кожаное паль-то и сплюнуло мне под ноги окурок сигаре-ты. — Убирайся, говорю тебе! Хватит настут! Больше нам никого не надо!

Его разозлило появление лишней маши-ны, — это было ясно; но ведь и я имел пра-во стоять здесь.

— Ставлю вам водку, — сказал я. Этимвопрос был бы исчерпан. Таков был обы-чай, когда кто-нибудь появлялся впервые.К нам подошел молодой шофёр:

— Ладно, коллега. Оставь его, Густав…Но Густаву что-то во мне не понравилось,и я знал, что. Он почувствовал во мне но-вичка.

— Считаю до трех… Он был на голову выше меня и, видимо,

хотел этим воспользоваться. Я понял, что слова не помогут. Надо бы-

ло либо уезжать, либо драться. — Раз, — сказал Густав и расстегнул

пальто. — Брось глупить, — сказал я, снова пы-

таясь утихомирить его. — Лучше пропустимпо рюмочке.

— Два… — прорычал Густав. Он собирался измордовать меня по всем

правилам. — Плюс один… равняется… Он заломил фуражку. — Заткнись, идиот! — внезапно заорал

я. От неожиданности Густав открыл рот,сделал шаг вперед и оказался на самомудобном для меня месте. Развернувшисьвсем корпусом, я сразу ударил его. Кулаксработал, как молот. Этому удару меня на-учил Кестер. Приемами бокса я владел сла-бо, да и не считал нужным тренироваться.Обычно всё зависело от первого удара. Мойапперкот оказался правильным. Густав по-валился на тротуар, как мешок.

— Так ему и надо, — сказал молодойшофёр. — Старый хулиган. — Мы подтащи-ли Густава к его машине и положили на си-

денье. — Ничего, придет в себя. Я немного разволновался. В спешке я

неправильно поставил большой палеци при ударе вывихнул его. Если бы Густавбыстро пришел в себя, он смог бы сделатьсо мной что угодно. Я сказал об этом моло-дому шофёру и спросил, не лучше ли мнесматываться.

— Ерунда, — сказал он. — Дело с кон-цом. Пойдем в габак — поставишь нам порюмочке. Ты не профессиональный шофёр,верно?

— Да. — Я тоже нет. Я актер. — И как? — Да вот живу, — рассмеялся он. —

И тут театра достаточно. В пивную мы зашли впятером — двое

пожилых и трое молодых. Скоро явился

и Густав. Тупо глядя на нас, он подошелк столику. Левой рукой я нащупал в карма-не связку ключей и решил, что в любомслучае буду защи щаться до последнего.

Но до этого не дошло. Густав пододви-нул себе ногой стул и с хмурым видом опу-стился на него. Хозяин поставил перед нимрюмку. Густав и остальные выпили по пер-вой. Потом нам подали по второй. Густавпокосился на меня и поднял рюмку.

— Будь здоров, — обратился он ко мнес омерзительным выражением лица.

— Будь здоров, — ответил я и выпил. Густав достал пачку сигарет. Не глядя на

меня, он протянул ее мне. Я взял сигаретуи дал ему прикурить. Затем я заказал подвойному кюммелю. Выпили. Густав по-смотрел на меня сбоку.

— Балда, — сказал он, но уже добродуш-но.

— Мурло, — ответил я в том же тоне. Онповернулся ко мне:

— Твой удар был хорош… — Случайно… — Я показал ему вывихну-

тый палец. — Не повезло… — сказал он,улыбаясь. — Между прочим, меня зовут Гу-став.

— Меня — Роберт. — Ладно. Значит, всё в порядке, Роберт,

да? А я решил, что ты за мамину юбку дер-жишься.

— Всё в порядке, Густав. С этой минуты мы стали друзьями.

М

x x x

ашины медленно подвигались впе-ред. Актер, которого все звали Том-ми, получил отличный заказ — по-

ездку на вокзал. Густав повез кого-то в бли-жайший ресторан за тридцать пфеннигов.Он чуть не лопнул от злости: заработать де-сять пфеннигов и снова пристраиватьсяв хвост! Мне попался редкостный пасса-жир — старая англичанка, пожелавшаяосмотреть город. Я разъезжал с ней околочасу. На обратном пути у меня было ещенесколько мелких ездок. В полдень, когдамы снова собрались в пивной и уплеталибутерброды, мне уже казалось, что я быва-лый шофёр такси. В отношениях между во-дителями было что-то от братства старыхсолдат. Здесь собрались люди самых раз-личных специальностей. Только около по-ловины из них были профессиональными

шофё рами, остальные оказались за рулемслучайно.

Я был довольно сильно измотан, когдаперед вечером въехал во двор мастерской.Ленц и Кестер уже ожидали меня.

— Ну, братики, сколько вы заработа-ли? — спросил я.

— Продано семьдесят литров бензи-на, — доложил Юпп.

— Больше ничего? Ленц злобно посмотрел на небо: — Дождь нам хороший нужен! А потом

маленькое столкновение на мокром асфаль-те прямо перед воротами! Ни одного по-страдавшего! Но зато основательный ре-монт.

— Посмотрите сюда! — Я показал имтридцать пять марок, лежавших у меня наладони.

— Великолепно, — сказал Кестер. —Из них двадцать марок — чистый зарабо-ток. Придется размочить их сегодня. Ведьдолжны же мы отпраздновать первый рейс!

— Давайте пить крюшон, — заявилЛенц.

— Крюшон? — спросил я. — Зачем жекрюшон? — Потому что Пат будет с нами.

— Пат? — Не раскрывай так широко рот, — ска-

зал последний романтик, — мы давно ужеобо всем договорились. В семь мы заедем заней. Она предупреждена. Уж раз ты не по-думал о ней, пришлось нам самим позабо-титься. И в конце концов ты ведь познако-мился с ней благодаря нам.

— Отто, — сказал я, — видел ты ко-гда-нибудь такого нахала, как этот рекрут?

Кестер рассмеялся. — Что у тебя с рукой, Робби? Ты ее дер-

жишь как-то набок. — Кажется, вывихнул. — Я рассказал ис-

торию с Густавом. Ленц осмотрел мой палец: — Конечно, вывихнул! Как христианин

и студент-медик в отставке, я, несмотря натвои грубости, помассирую тебе палец.Пойдем, чемпион по боксу.

Мы пошли в мастерскую, где Готтфридзанялся моей рукой, вылив на нее немногомасла.

— Ты сказал Пат, что мы празднуем од-нодневный юбилей нашей таксомоторнойдеятельности? — спросил я его.

Он свистнул сквозь зубы.

— А разве ты стыдишься этого, паренек? — Ладно, заткнись, — буркнул я, зная,

что он прав. — Так ты сказал? — Любовь, — невозмутимо заметил

Готтфрид, — чудесная вещь. Но она портитхарактер.

— Зато одиночество делает людей бес-тактными, слышишь, мрачный солист?

— Такт — это неписаное соглашение незамечать чужих ошибок и не заниматься ихисправлением. То есть жалкий компромисс.Немецкий ветеран на такое не пойдет, дет-ка.

— Что бы сделал ты на моем месте, —спросил я, — если бы кто-нибудь вызвалтвое такси по телефону, а потом выясни-лось бы, что это Пат?

Он ухмыльнулся:

— Я ни за что не взял бы с нее плату запроезд, мой сын.

Я толкнул его так, что он слетел с тре-ножника. — Aх ты, негодяй! Знаешь, что ясделаю? Я просто заеду за ней вечером нанашем такси.

— Вот это правильно! — Готтфрид под-нял благословляющую руку. — Только нетеряй свободы! Она дороже любви. Но этообычно понимают слишком поздно. А так-си мы тебе всё-таки не дадим. Оно нужнонам для Фердинанда Грау и Валентина. Се-годня у нас будет серьезный и великий ве-чер.

М

x x x

ы сидели в садике небольшого при-городного трактира. Низко над ле-сом, как красный факел, повисла

влажная луна. Мерцали бледные канделяб-ры цветов на каштанах, одуряюще пахла си-рень, на столе перед нами стояла большаястеклянная чаша с ароматным крюшоном.В неверном свете раннего вечера чаша каза-лась светлым опалом, в котором перелива-лись последние синевато-перламутровыеотблески догоравшей зари. Уже четыре ра-за в этот вечер чаша наполнялась крюшо-ном.

Председательствовал Фердинанд Грау.Рядом с ним сидела Пат. Она прикололак платью бледно-розовую орхидею, кото-рую он принес ей.

Фердинанд выудил из своего бокала мо-тылька и осторожно положил его на стол.

— Взгляните на него, — сказал он. —Какое крылышко. Рядом с ним лучшая пар-ча — грубая тряпка! А такая тварь живеттолько один день, и всё. — Он оглядел всехпо очереди. — Знаете ли вы, братья, чтострашнее всего на свете?

— Пустой стакан, — ответил Ленц. Фердинанд сделал презрительный жест

в его сторону: — Готтфрид, нет ничего более позорно-

го для мужчины, чем шутовство. — Потомон снова обратился к вам: — Самое страш-ное, братья, — это время. Время. Мгнове-ния, которое мы переживаем и которымвсё-таки никогда не владеем.

Он достал из кармана часы и поднес ихк глазам Ленца:

— Вот она, мой бумажный романтик!Адская машина Тикает, неудержимо тикает,

стремясь навстречу небытию Ты можешьостановить лавину, горный обвал, но вотэту штуку не остановишь.

— И не собираюсь останавливать, — за-явил Ленц. — Хочу мирно состариться.Кроме того, мне нравится разнообразие.

— Для человека это невыносимо, — ска-зал Грау, не обращая внимания на Готтфри-да. — Человек просто не может вынестиэтого. И вот почему он придумал себе меч-ту. Древнюю, трогательную, безнадежнуюмечту о вечности.

Готтфрид рассмеялся: — Фердинанд, самая тяжелая болезнь

мира — мышление! Она неизлечима. — Будь она единственной, ты был бы

бессмертен, — ответил ему Грау, — ты —недолговременное соединение углеводов,извести, фосфора и железа, именуемое на

этой земле Готтфридом Ленцем. Готтфрид блаженно улыбался. Ферди-

нанд тряхнул своей львиной гривой: — Братья, жизнь — это болезнь,

и смерть начинается с самого рождения.В каждом дыхании, в каждом ударе сердцауже заключено немного умирания — всёэто толчки, приближающие нас к концу.

— Каждый глоток тоже приближает наск концу, — заметил Ленц. — Твое здоровье,Фердинанд! Иногда умирать чертовски лег-ко.

Грау поднял бокал. По его крупному ли-цу как беззвучная гроза пробежала улыбка.

— Будь здоров, Готтфрид! Ты — блоха,резво скачущая по шуршащей гальке време-ни. И о чем только думала призрачная сила,движущая нами, когда создавала тебя?

П

— Это ее частное дело. Впрочем, Ферди-нанд, тебе не следовало бы говорить такпренебрежительно об этом. Если бы людибыли вечны, ты остался бы без работы, ста-рый прихлебатель смерти.

Плечи Фердинанда затряслись. Он хохо-тал. Затем он обратился к Пат:

— Что вы скажете о нас, болтунах, ма-ленький цветок на пляшущей воде?

x x x

отом я гулял с Пат по саду. Луна под-нялась выше, и луга плыли в серомсеребре. Длинные, черные тени де-

ревьев легли на траву темными стрелами,указывающими путь в неизвестность. Мыспустились к озеру и повернули обратно.По дороге мы увидели Ленца; он притащилв сад раскладной стул, поставил его в кустысирени и уселся. Его светлая шевелюра

и огонек сигареты резко выделялись в по-лумраке. Рядом на земле стояла чашас недопитым майским крюшоном и бокал.

— Вот так местечко! — воскликнулаПат. — В сирень забрался!

— Здесь недурно. — Готтфрид встал. —Присядьте и вы.

Пат села на стул. Ее лицо белело средицветов.

— Я помешан на сирени, — сказал по-следний романтик. — Для меня сирень —воплощение тоски по родине. Весной тыся-ча девятьсот двадцать четвертого года я,как шальной, снялся с места и приехал изРио-де-Жанейро домой — вспомнил, чтов Германии скоро должна зацвести сирень.Но я, конечно, опоздал. — Он рассмеял-ся. — Так получается всегда.

— Рио-де-Жанейро… — Пат притянулак себе ветку сирени. — Вы были там вдвоемс Робби?

Готтфрид опешил. У меня мурашки по-бежали по телу.

— Смотрите, какая луна! — торопливосказал я и многозначительно наступил Лен-цу на ногу.

При вспышке его сигареты я заметил,что он улыбнулся и подмигнул мне. Я былспасен.

— Нет, мы там не были вдвоем, — за-явил Ленц. — Тогда я был один. Но что ес-ли мы выпьем еще по глоточку крюшона?

— Больше не надо, — сказала Пат. — Яне могу пить столько вина.

Фердинанд окликнул нас, и мы пошлик дому. Его массивная фигура вырисовыва-лась в дверях.

— Войдите, детки, — сказал он. — Но-чью людям, подобным нам, незачем об-щаться с природой. Ночью она желает бытьодна. Крестьянин или рыбак — другое де-ло, но мы, горожане, чьи инстинкты приту-пились… — Он положил руку на плечоГоттфрида. — Ночь — это протест природыпротив язв цивилизации, Готтфрид! Поря-дочный человек не может долго выдержатьэто. Он замечает, что изгнан из молчаливо-го круга деревьев, животных, звезд и бессо-знательной жизни. — Он улыбнулся своейстранной улыбкой, о которой никогда нель-зя было сказать, печальна она или радост-на. — Заходите, детки! Согреемся воспоми-наниями. Ах, вспомним же чудесное время,когда мы были еще хвощами и ящерица-ми, — этак пятьдесят или шестьдесят тысячлет тому назад. Господи, до чего же мы опу-стились с тех пор…

Он взял Пат за руку. — Если бы у нас не сохранилась хотя бы

крупица понимания красоты, всё было быпотеряно. — Осторожным движением сво-ей огромной лапы он продел под свой ло-коть ее ладонь. — Серебристая звездная че-шуйка, повисшая над грохочущей без-дной, — хотите выпить стакан винас древним-древним старцем?

— Да, — сказала она. — Всё, что вамугодно.

Они вошли в дом. Рядом с Фердинандомона казалась его дочерью. Стройной, сме-лой и юной дочерью усталого великана до-исторических времен.

В

x x x

одиннадцать мы двинулись в обрат-ный путь. Валентин сел за руль таксии уехал с Фердинандом. Остальные

сели в «Карла». Ночь была теплая, Кестерсделал крюк, и мы проехали через несколь-ко деревень, дремавших у шоссе. Лишь из-редка в окне мелькал огонек и доносилсяодинокий лай собак. Ленц сидел впереди,рядом с Отто, и пел. Пат и я устроилисьсзади.

Кестер великолепно вел машину. Онбрал повороты, как птица, будто забавлял-ся. Он не ездил резко, как большинствогонщиков. Когда он взбирался по спирали,можно было спокойно спать, настолькоплавно шла машина. Скорость не ощуща-лась.

По шуршанию шин мы узнавали, какаяпод нами дорога. На гудроне они посвисты-

вали, на брусчатке глухо громыхали. Снопысвета от фар, вытянувшись далеко вперед,мчались перед нами, как пара серых гончих,вырывая из темноты дрожащую березовуюаллею, вереницу тополей, опрокидывающи-еся телеграфные столбы, приземистые до-мики и безмолвный строй лесных просек.В россыпях тысяч звезд, на немыслимойвысоте, вился над нами светлый дым Млеч-ного Пути.

Кестер гнал всё быстрее. Я укрыл Патпальто. Она улыбнулась мне.

— Ты любишь меня? — спросил я. Онаотрицательно покачала головой.

— А ты меня? — Нет. Вот счастье, прав-да?

— Большое счастье. — Тогда с нами ничего не может слу-

читься, не так ли?

— Решительно ничего, — ответила онаи взяла мою руку.

Шоссе спускалось широким поворотомк железной дороге. Поблескивали рельсы.Далеко впереди показался красный огонек.«Карл» взревел и рванулся вперед. Это былскорый поезд — спальные вагоны и яркоосвещенный вагон-ресторан. Вскоре мы по-равнялись с ним. Пассажиры махали нам изокон. Мы не отвечали. «Карл» обогнал по-езд. Я оглянулся. Паровоз извергал дыми искры. С тяжким, черным грохотом мчал-ся он сквозь синюю ночь. Мы обогнали по-езд, — но мы возвращались в город, гдетакси, ремонтные мастерские и мебелиро-ванные комнаты. А паровоз грохотал вдольрек, лесов и полей в какие-то дали, в мирприключений.

Покачиваясь, неслись навстречу намулицы и дома. «Карл» немного притих, новсё еще рычал как дикий зверь.

Кестер остановился недалеко от кладби-ща. Он не поехал ни к Пат, ни ко мне,а просто остановился где-то поблизости.Вероятно, решил, что мы хотим остатьсянаедине. Мы вышли. Кестер и Ленц, неоглянувшись, сразу же помчались дальше. Япосмотрел им вслед. На минуту мне это по-казалось странным. Они уехали, — мои то-варищи уехали, а я остался…

Я встряхнулся. — Пойдем, — сказал я Пат. Она смотре-

ла на меня, словно о чем-то догадываясь. — Поезжай с ними, — сказала она. — Нет, — ответил я. — Ведь тебе хочется поехать с ними… — Вот еще… — сказал я, зная, что она

права. — Пойдем… Мы пошли вдоль кладбища, еще поша-

тываясь от быстрой езды и ветра.

— Робби, — сказала Пат, — мне лучшепойти домой.

— Почему? — Не хочу, чтобы ты из-за меня от че-

го-нибудь отказывался. — О чем ты говоришь? От чего я отка-

зываюсь? — От своих товарищей… — Вовсе я от них не отказываюсь, —

ведь завтра утром я их снова увижу. — Ты знаешь, о чем я говорю, — сказала

она. — Раньше ты проводил с ними гораздобольше времени.

— Потому что не было тебя, — ответиля и открыл дверь.

Она покачала головой: — Это совсем другое. — Конечно, другое. И слава богу!

Я поднял ее на руки и пронес по коридо-ру в свою комнату.

— Тебе нужны товарищи, — сказалаона. Ее губы почти касались моего лица.

— Ты мне тоже нужна. — Но не так… — Это мы еще посмотрим… Я открыл дверь, и она соскользнула на

пол, не отпуская меня. — А я очень неважный товарищ, Робби. — Надеюсь. Мне и не нужна женщина

в роли товарища. Мне нужна возлюблен-ная.

— Я и не возлюбленная, — пробормота-ла она.

— Так кто же ты?

Б

— Не половинка и не целое. Так… фраг-мент….

— А это самое лучшее. Возбуждает фан-тазию. Таких женщин любят вечно. Закон-ченные женщины быстро надоедают. Со-вершенные тоже, а «фрагменты» — нико-гда.

x x x

ыло четыре часа утра. Я проводилПат и возвращался к себе. Небо ужечуть посветлело. Пахло утром.

Я шел вдоль кладбища, мимо кафе «Ин-тернациональ». Неожиданно открыласьдверь шофёрской закусочной около домапрофессиональных союзов, и передо мнойвозникла девушка. Маленький берет, потер-тое красное пальто, высокие лакированныеботинки. Я уже прошел было мимо, новдруг узнал ее:

— Лиза… — И тебя, оказывается, можно встре-

тить. — Откуда ты? — спросил я. Она показа-

ла на закусочную: — Я там ждала, думала, пройдешь мимо.

Ведь ты в это время обычно идешь домой. — Да, правильно… — Пойдешь со мной? Я замялся. — Это невозможно… — Не надо денег, — быстро сказала она. — Не в этом дело, — ответил я необду-

манно, — деньги у меня есть. — Ах, вот оно что… — с горечью сказала

она и хотела уйти.

Я схватил ее за руку: — Нет, Лиза… Бледная и худая, она стояла на пустой,

серой улице. Такой я встретил ее много летназад, когда жил один, тупо, бездумнои безнадежно. Сначала она была недовер-чива, как и все эти девушки, но потом, по-сле того как мы поговорили несколько раз,привязалась ко мне. Это была страннаясвязь. Случалось, я не видел ее неделями,а потом она стояла где-то на тротуареи ждала меня. Тогда мы оба не имели нико-го, и даже те немногие крупицы тепла, ко-торые мы давали друг другу, были для каж-дого значительны. Я давно уже не видел ее.С тех пор, как познакомился с Пат.

— Где ты столько пропадала, Лиза? Она пожала плечами:

— Не всё ли равно? Просто захотелосьопять увидеть тебя… Ладно, могу уйти…

— А как ты живешь? — Оставь ты это… — сказала она. — Не

утруждай себя… Ее губы дрожали. По ее виду я решил,

что она голодает. — Я пройду с тобой немного, — сказал

я. Ее равнодушное лицо проститутки ожи-

вилось и стало детским. По пути я купилв одной из шофёрских закусочных, откры-тых всю ночь, какую-то еду, чтобы покор-мить ее. Лиза сперва не соглашалась,и лишь когда я ей сказал, что тоже хочуесть, уступила. Она следила, как бы меня необманули, подсунув плохие куски. Она нехотела, чтобы я брал полфунта ветчиныи заметила, что четвертушки довольно, ес-

ли взять еще немного франкфуртских соси-сок. Но я купил полфунта ветчины и двебанки сосисок.

Она жила под самой крышей, в каморке,обставленной кое-как. На столе стояла ке-росиновая лампа, а около кровати — бутыл-ка с вставленной в нее свечой. К стенам бы-ли приколоты кнопками картинки из жур-налов. На комоде лежало несколько детек-тивных романов и конверт с порнографиче-скими открытками. Некоторые гости, осо-бенно женатые, любили разглядывать их.Лиза убрала открытки в ящик и досталастаренькую, но чистую скатерть.

Я принялся развертывать покупки. Лизапереодевалась. Сперва она сняла платье,а не ботинки, хотя у нее всегда сильно бо-лели ноги, я это знал. Ведь ей приходилосьтак много бегать. Она стояла посреди ком-натки в своих высоких до колен, лакирован-ных ботинках и в черном белье.

— Как тебе нравятся мои ноги? — спро-сила она.

— Классные, как всегда… Мой ответ обрадовал ее, и она с облег-

чением присела на кровать, чтобы расшну-ровать ботинки.

— Сто двадцать марок стоят, — сказалаона, протягивая мне их. — Пока заработа-ешь столько, износятся в пух и прах.

Она вынула из шкафа кимоно и парупарчовых туфелек, оставшихся от лучшихдней; при этом она виновато улыбнулась.Ей хотелось нравиться мне. Вдруг я почув-ствовал ком в горле, мне стало грустнов этой крохотной каморке, словно умер кто-то близкий.

Мы ели, и я осторожно разговаривалс ней. Но она заметила какую-то переменуво мне. В ее глазах появился испуг. Между

нами никогда не было больше того, чтоприносил случай. Но, может быть, как разэто и привязывает и обязывает людей силь-ней, чем многое другое. Я встал.

— Ты уходишь? — спросила она, какбудто уже давно опасалась этого.

— У меня еще одна встреча… Она удивленно посмотрела на меня: — Так поздно? — Важное дело, Лиза. Надо попытаться

разыскать одного человека. В это время онобычно сидит в «Астории». Нет женщин,которые понимают эти вещи так хорошо,как девушки вроде Лизы. И обмануть ихтруднее, чем любую женщину. Ее лицо ста-ло каким-то пустым.

— У тебя другая… — Видишь, Лиза… мы с тобой так мало

виделись… скоро уже год… ты сама понима-

ешь, что… — Нет, нет, я не об этом. У тебя женщи-

на, которую ты любишь! Ты изменился. Яэто чувствую.

— Ах, Лиза… — Нет, нет. Скажи! — Сам не знаю. Может быть… Она постояла с минуту. Потом кивнула

головой. — Да… да, конечно… Я глупа… ведь меж-

ду нами ничего и нет… — Она провела ру-кой по лбу. — Не знаю даже, с какой статия…

Я смотрел на ее худенькую надломлен-ную фигурку. Парчовые туфельки… кимо-но… долгие пустые вечера, воспоминания…

— До свидания, Лиза…

— Ты идешь… Не посидишь еще немно-го? Ты идешь… уже?

Я понимал, о чем она говорит. Но этогоя не мог. Было странно, но я не мог, никакне мог. Я чувствовал это всем своим суще-ством. Раньше такого со мной не бывало.У меня не было преувеличенных представ-лений о верности. Но теперь это было про-сто невозможно. Я вдруг почувствовал, какдалек от всего этого.

Она стояла в дверях. — Ты идешь… — сказала она и тут же

подбежала к комоду. — Возьми, я знаю, чтоты положил мне деньги под газету… я их нехочу… вот они… вот… иди себе…

— Я должен, Лиза. — Ты больше не придешь… — Приду, Лиза….

Я

— Нет, нет, ты больше не придешь, язнаю! И не приходи больше! Иди, иди женаконец… — Она плакала. Я спустился полестнице, не оглянувшись.

x x x

еще долго бродил по улицам. Этобыла странная ночь.

Я переутомился и знал, что неусну. Прошел мимо «Интернационаля», ду-мая о Лизе, б прошедших годах, о многомдругом, давно уже позабытом. Всё отошлов далекое прошлое и как будто больше некасалось меня. Потом я прошел по улице,на которой жила Пат. Ветер усилился, всеокна в ее доме были темны, утро кралось насерых лапах вдоль дверей. Наконец я при-шел домой. "Боже мой, — подумал я, — ка-жется, я счастлив".

— Д

.

XIII

аму, которую вы всегда пря-чете от нас, — сказала фрауЗалевски, — можете не пря-

тать. Пусть приходит к нам совершенно от-крыто. Она мне нравится.

— Но вы ведь ее не видели, — возразиля.

— Не беспокойтесь, я ее видела, — мно-гозначительно заявила фрау Залевски. — Явидела ее, и она мне нравится. Даже очень.Но эта женщина не для вас!

— Вот как? — Нет. Я уже удивлялась, как это вы от-

копали ее в своих кабаках. Хотя, конечно,такие гуляки, как вы…

— Мы уклоняемся от темы, — прервал яее.

Она подбоченилась и сказала: — Это женщина для человека с хоро-

шим, прочным положением. Одним словом,для богатого человека!

"Так, — подумал я, — вот и получил!Этого еще только не хватало".

— Вы можете это сказать о любой жен-щине, — заметил я раздраженно.

Она тряхнула седыми кудряшками: — Дайте срок! Будущее покажет, что я

права. — Ах, будущее! — С досадой я швырнул

на стол запонки. — Кто сегодня говорито будущем! Зачем ломать себе голову надэтим!

Фрау Залевски озабоченно покачала сво-ей величественной головой:

— До чего же теперешние молодые лю-ди все странные. Прошлое вы ненавидите,настоящее презираете, а будущее вам без-различно. Вряд ли это приведет к хорошемуконцу.

— А что вы, собственно, называете хоро-шим концом? — спросил я. — Хороший ко-нец бывает только тогда, когда до него всёбыло плохо. Уж куда лучше плохой ко-нец. — Всё это еврейские штучки, — возра-зила фрау Залевски с достоинством и реши-тельно направилась к двери. Но, уже взяв-шись за ручку, она замерла как вкопан-ная. — Смокинг? — прошептала она изум-ленно. — У вас?

Она вытаращила глаза на костюм ОттоКестера, висевший на дверке шкафа. Яодолжил его, чтобы вечером пойти с Патв театр.

— Да, у меня! — ядовито сказал я. — Ва-ше умение делать правильные выводы вневсякого сравнения, сударыня!

Она посмотрела на меня. Буря мыслей,отразившаяся на ее толстом лице, разряди-лась широкой всепонимающей усмешкой.

— Ага! — сказала она. И затем ещераз: — Ага! — И уже из коридора, совер-шенно преображенная той вечной радо-стью, которую испытывает женщина приподобных открытиях, с каким-то вызываю-щим наслаждением она бросила мне черезплечо: — Значит, так обстоят дела!

— Да, так обстоят дела, чертова сплет-ница! — злобно пробормотал я ей вслед,зная, что она меня уже не слышит. В бешен-стве я швырнул коробку с новыми лакиро-ванными туфлями на пол. Богатый человекей нужен! Как будто я сам этого не знал!

Я

x x x

зашел за Пат. Она стояла в своейкомнате, уже одетая для выхода,и ожидала меня. У меня едва не пе-

рехватило дыхание, когда я увидел ее. Впер-вые со времени нашего знакомства на нейбыл вечерний туалет.

Платье из серебряной парчи мягкои изящно ниспадало с прямых плеч. Оноказалось узким и всё же не стесняло ее сво-бодный широкий шаг. Спереди оно былозакрыто, сзади имело глубокий треуголь-ный вырез. В матовом синеватом свете су-мерек Пат казалась мне серебряным факе-лом, неожиданно и ошеломляюще изменив-шейся, праздничной и очень далекой. При-зрак фрау Залевски с предостерегающе под-нятым пальцем вырос за ее спиной, кактень.

— Хорошо, что ты не была в этом пла-тье, когда я встретил тебя впервые, — ска-зал я. — Ни за что не подступился бы к те-бе.

— Так я тебе и поверила, Робби. — Онаулыбнулась. — Оно тебе нравится? — Мнепросто страшно! В нем ты совершенно но-вая женщина.

— Разве это страшно? На то и существу-ют платья.

— Может быть. Меня оно слегка при-шибло. К такому платью тебе нужен другоймужчина. Мужчина с большими деньгами.

Она рассмеялась: — Мужчины с большими деньгами

в большинстве случаев отвратительны, Роб-би.

— Но деньги ведь не отвратительны?

— Нет. Деньги нет. — Так я и думал. — А разве ты этого не находишь? — Нет, почему же? Деньги, правда, не

приносят счастья, но действуют чрезвычай-но успокаивающе.

— Они дают независимость, мой милый,а это еще больше. Но, если хочешь, я могунадеть другое платье.

— Ни за что. Оно роскошно. С сего-дняшнего дня я ставлю портных выше фи-лософов! Портные вносят в жизнь красоту.Это во сто крат ценнее всех мыслей, дажеесли они глубоки, как пропасти! Берегись,как бы я в тебя не влюбился!

Пат рассмеялась. Я незаметно огляделсебя. Кестер был чуть выше меня, пришлосьзакрепить брюки английскими булавками,чтобы они хоть кое-как сидели на мне.

М

К счастью, это удалось.

x x x

ы взяли такси и поехали в театр.По дороге я был молчалив, сам непонимая почему. Расплачиваясь

с шофёром, я внимательно посмотрел нанего. Он был небрит и выглядел оченьутомленным. Красноватые круги окаймля-ли глаза. Он равнодушно взял деньги.

— Хорошая выручка сегодня? — тихоспросил я. Он взглянул на меня. Решив, чтоперед ним праздный и любопытный пасса-жир, он буркнул:

— Ничего… Видно было, что он не желает вступать

в разговор. На мгновение я почувствовал,что должен сесть вместо него за руль и по-ехать. Потом обернулся и увидел Пат,стройную и гибкую. Поверх серебряного

платья она надела короткий серебристыйжакет с широкими рукавами. Она была пре-красна и полна нетерпения.

— Скорее, Робби, сейчас начнется! У входа толпилась публика. Была боль-

шая премьера. Прожектора освещали фасадтеатра, одна за другой подкатывали к подъ-езду машины; из них выходили женщиныв вечерних платьях, украшенные сверкаю-щими драгоценностями, мужчины во фра-ках, с упитанными розовыми лицами, сме-ющиеся, радостные, самоуверенные, безза-ботные; со стоном и скрипом отъехало ста-рое такси с усталым шофёром от этогопраздничного столпотворения.

— Пойдем же, Робби! — крикнула Пат,глядя на меня сияющим и возбужденнымвзглядом. — Ты что-нибудь забыл?

Я враждебно посмотрел на людей вокругсебя.

Д

— Нет, — сказал я, — я ничего не забыл. Затем я подошел к кассе и обменял би-

леты. Я взял два кресла в ложу, хотя онистоили целое состояние. Я не хотел, чтобыПат сидела среди этих благополучных лю-дей, для которых всё решено и понятно. Яне хотел, чтобы она принадлежала к их кру-гу, Я хотел, чтобы она была только со мной.

x x x

авно уже я не был в театре. Я быи не пошел туда, если бы не Пат. Те-атры, концерты, книги, — я почти

утратил вкус ко всем этим буржуазнымпривычкам. Они не были в духе времени.Политика была сама по себе в достаточноймере театром, ежевечерняя стрельба заме-няла концерты, а огромная книга людскойнужды убеждала больше целых библиотек.

Партер и ярусы были полны. Свет погас,как только мы сели на свои места. Огнирампы слегка освещали зал. Зазвучала ши-рокая мелодия оркестра, и всё словно тро-нулось с места и понеслось.

Я отодвинул свое кресло в угол ложи.В этом положении я не видел ни сцены, нибледных лиц зрителей. Я только слушал му-зыку и смотрел на Пат.

Музыка к "Сказкам Гофмана" околдова-ла зал. Она была как южный ветер, как теп-лая ночь, как вздувшийся парус под звезда-ми, совсем не похожая на жизнь. Открыва-лись широкие яркие дали. Казалось, чтошумит глухой поток нездешней жизни; ис-чезала тяжесть, терялись границы, былитолько блеск, и мелодия, и любовь; и про-сто нельзя было понять, что где-то естьнужда, и страдание, и отчаянье, если звучиттакая музыка.

Свет сцены таинственно озарял лицоПат. Она полностью отдалась звукам, и ялюбил ее, потому что она не прислониласько мне и не взяла мою руку, она не тольконе смотрела на меня, но, казалось, дажеи не думала обо мне, просто забыла. Мневсегда было противно, когда смешивалиразные вещи, я ненавидел это телячье тяго-тение друг к другу, когда вокруг властноутверждалась красота и мощь великого про-изведения искусства, я ненавидел масляни-стые расплывчатые взгляды влюбленных,эти туповато-блаженные прижимания, этонепристойное баранье счастье, которое ни-когда не может выйти за собственные пре-делы, я ненавидел эту болтовню о слияниивоедино влюбленных душ, ибо считал, чтов любви нельзя до конца слиться другс другом и надо возможно чаще разлучать-ся, чтобы ценить новые встречи. Толькотот, кто не раз оставался один, знает сча-стье встреч с любимой. Всё остальное толь-

З

ко ослабляет напряжение и тайну любви.Что может решительней прервать магиче-скую сферу одиночества, если не взрывчувств, их сокрушительная сила, если нестихия, буря, ночь, музыка?.. И любовь…

x x x

ажегся свет. Я закрыл на мгновениеглаза. О чем это я думал только что?Пат обернулась. Я видел, как зрители

устремились к дверям. Был большой ан-тракт.

— Ты не хочешь выйти? — спросил я.Пат покачала головой.

— Слава богу! Ненавижу, когда ходят пофойе и глазеют друг на друга.

Я вышел, чтобы принести ей апельсино-вый сок. Публика осаждала буфет. Музыкаудивительным образом пробуждает у мно-гих аппетит. Горячие сосиски расхватыва-

лись так, словно вспыхнула эпидемия го-лодного тифа.

Когда я пришел со стаканом в ложу, ка-кой-то мужчина стоял за креслом Пат. По-вернув голову, она оживленно разговарива-ла с ним.

— Роберт, это господин Бройер, — ска-зала она.

"Господин осел", — подумал я и с доса-дой посмотрел на него. Она сказала Роберт,а не Робби. Я поставил стакан на барьер ло-жи и стал ждать ухода ее собеседника.На нем был великолепно сшитый смокинг.Он болтал о режиссуре и исполнителяхи не уходил. Пат обратилась ко мне:

— Господин Брейер спрашивает, не пой-ти ли нам после спектакля в «Каскад», тамможно будет потанцевать.

— Если тебе хочется… — ответил я. Он вел себя очень вежливо и в общем

нравился мне. Но в нем были неприятноеизящество и легкость, которыми я не обла-дал, и мне казалось, что это должно произ-водить впечатление на Пат. Вдруг я услы-шал, что он обращается к Пат на «ты». Я неповерил своим ушам. Охотнее всего я тутже сбросил бы его в оркестр, — впрочемдля этого было уже не менее сотни другихпричин.

Раздался звонок. Оркестранты настраи-вали инструменты. Скрипки наигрывалибыстрые пассажи флажолет.

— Значит, договорились? Встретимсяу входа, — сказал Бройер и наконец ушел.

— Что это за бродяга? — спросил я. — Это не бродяга, а милый человек.

Старый знакомый.

— У меня зуб на твоих старых знако-мых, — сказал я.

— Дорогой мой, ты бы лучше слушалмузыку, — ответила Пат.

""Каскад", — подумал я и мысленно под-считал, сколько у меня денег. — Гнуснаяобираловка!"

Движимый мрачным любопытством, ярешил пойти туда. После карканья фрау За-левски только этого Бройера мне и недо-ставало. Он ждал нас внизу, у входа.

Я позвал такси. — Не надо, — сказал Бройер, — в моей

машине достаточно места. — Хорошо, — сказал я. Было бы, конеч-

но, глупо отказываться от его предложения,но я всё-таки злился.

Пат узнала машину Бройера. Это былбольшой паккард. Он стоял напротив, сре-

ди других машин. Пат пошла прямо к нему. — Ты его, оказывается, перекрасил, —

сказала она и остановилась перед лимузи-ном.

— Да, в серый цвет, — ответил Брой-ер. — Так тебе больше нравится?

— Гораздо больше. — А вам? Нравитсявам этот цвет? — спросил меня Бройер.

— Не знаю, какой был раньше. — Черный. — Черная машина выглядит очень кра-

сиво. — Конечно. Но ведь иногда хочется пе-

ремен! Ничего, к осени будет новая маши-на.

Мы поехали в «Каскад». Это был весьмаэлегантный дансинг с отличным оркест-ром.

— Кажется, всё занято, — обрадованносказал я, когда мы подошли к входу.

— Жаль, — сказала Пат. — Сейчас всё устроим, — заявил Бройер

и пошел переговорить с директором. Судяпо всему, его здесь хорошо знали. Для насвнесли столик, стулья, и через несколькоминут мы сидели у барьера на отличномместе, откуда была видна вся танцевальнаяплощадка. Оркестр играл танго. Пат скло-нилась над барьером:

— Я так давно не танцевала. Бройер встал: — Потанцуем? Пат посмотрела на меня сияющим

взглядом. — Я закажу пока что-нибудь, — сказал я.

— Хорошо. Танго длилось долго. Танцуя, Пат ино-

гда поглядывала на меня и улыбалась. Я ки-вал ей в ответ, но чувствовал себя неважно.Она прелестно выглядела и великолепнотанцевала. К сожалению, Бройер тоже тан-цевал хорошо, и оба прекрасно подходилидруг к другу, и казалось, что они уже не разтанцевали вдвоем. Я заказал большую рюм-ку рома. Они вернулись к столику. Бройерпошел поздороваться с какими-то знакомы-ми, и на минутку я остался с Пат вдвоем.

— Давно ты знаешь этого мальчика? —спросил я.

— Давно. А почему ты спрашиваешь? — Просто так. Ты с ним часто здесь бы-

вала? Она посмотрела на меня:

— Я уже не помню, Робби. — Такие вещи помнят, — сказал я упря-

мо, хотя понимал, что она хотела сказать. Она покачала головой и улыбнулась. Я

очень любил ее в эту минуту. Ей хотелосьпоказать мне, что прошлое забыто. Но что-то мучило меня. Я сам находил это ощуще-ние смешным, но не мог избавиться отнего. Я поставил рюмку на стол:

— Можешь мне всё сказать. Ничего туттакого нет.

Она снова посмотрела на меня. — Неужели ты думаешь, что мы поехали

бы все сюда, если бы что-то было? — спро-сила она.

— Нет, — сказал я пристыженно. Опять заиграл оркестр. Подошел Брой-

ер.

— Блюз, — сказал он мне. — Чудесно.Хотите потанцевать?

— Нет! — ответил я. — Жаль. — А ты попробуй, Робби, — сказала Пат. — Лучше не надо. — Но почему же нет? — спросил Брой-

ер. — Мне это не доставляет удоволь-

ствия, — ответил я неприветливо, — даи не учился никогда. Времени не было.Но вы, пожалуйста, танцуйте, я не буду ску-чать.

Пат колебалась. — Послушай, Пат… — сказал я. — Ведь

для тебя это такое удовольствие. — Правда… но тебе не будет скучно?

— Ни капельки! — Я показал на своюрюмку. — Это тоже своего рода танец.

Они ушли. Я подозвал кельнера и допилрюмку. Потом я праздно сидел за столикоми пересчитывал соленый миндаль. Рядомвитала тень фрау Залевски.

Бройер привел нескольких знакомыхк нашему столику: двух хорошеньких жен-щин и моложавого мужчину с совершеннолысой маленькой головой. Потом к намподсел еще один мужчина. Все они былилегки, как пробки, изящны и самоуверен-ны. Пат знала всех четверых.

Я чувствовал себя неуклюжим, как чур-бан. До сих пор я всегда был с Пат тольковдвоем. Теперь я впервые увидел людей, из-давна знакомых ей. Я не знал, как себя дер-жать. Они же двигались легко и непринуж-денно, они пришли из другой жизни, гдевсё было гладко, где можно было не видеть

того, что не хотелось видеть, они пришлииз другого мира. Будь я здесь один, илис Ленцем, или с Кестером, я не обратил бына них внимания и всё это было бы мне без-различно. Но здесь была Пат, она знала их,и всё сразу осложнялось, парализовало ме-ня, заставляло сравнивать. Бройер предло-жил пойти в другой ресторан.

— Робби, — сказала Пат у выхода, — непойти ли нам домой?

— Нет, — сказал я, — зачем? — Ведь тебе скучно. — Ничуть. Почему мне должно быть

скучно? Напротив! А для тебя это удоволь-ствие.

Она посмотрела на меня, но ничего несказала. Я принялся пить. Не так, как рань-ше, а по-настоящему. Мужчина с лысым че-репом обратил на это внимание. Он спро-

сил меня, что я пью. — Ром, — сказал я. — Грог? — спросил он. — Нет, ром, — сказал я. Он пригубил ром и поперхнулся. — Черт возьми, — сказал он, — к этому

надо привыкнуть. Обе женщины тоже заинтересовались

мной. Пат и Бройер танцевали. Пат частопоглядывала на меня. Я больше не смотрелв ее сторону. Я знал, что это нехорошо, ноничего не мог с собой поделать, — что-тонашло на меня. Еще меня злило, что всесмотрят, как я пью. Я не хотел импониро-вать им своим уменьем пить, словно ка-кой-нибудь хвастливый гимназист. Я встали подошел к стойке. Пат казалась мне со-всем чужой. Пускай убирается к чертям сосвоими друзьями! Она принадлежит к их

кругу. Нет, она не принадлежит к нему.И всё-таки!

Лысоголовый увязался за мной. Мы вы-пили с барменом по рюмке водки. Барменывсегда знают, как утешить. Во всех странахс ними можно объясняться без слов. И этотбармен был хорош. Но лысоголовый неумел пить. Ему хотелось излить душу.Некая Фифи владела его сердцем. Вскореон, однако, исчерпал эту тему и сказал мне,что Бройер уже много лет влюблен в Пат.

— Вот как! — заметил я. Он захихикал. Предложив ему коктейль

"Прэри ойстер", я заставил его замолчать.Но его слова запомнились. Я злился, чтовлип в эту историю. Злился, что она задева-ет меня. И еще я злился оттого, что не могугрохнуть кулаком по столу; во мне закипалакакая-то холодная страсть к разрушению.Но она не была обращена против других, я

был недоволен собой. Лысоголовый залепетал что-то совсем

бессвязное и исчез. Вдруг я ощутил прикос-новение упругой груди к моему плечу. Этобыла одна из женщин, которых привелБройер. Она уселась рядом со мной. Взглядраскосых серо-зеленых глаз медленноскользил по мне. После такого взгляда го-ворить уже, собственно, нечего, — надодействовать.

— Замечательно уметь так пить, — ска-зала она немного погода.

Я молчал. Она протянула руку к моемубокалу. Сухая и жилистая рука с поблески-вающими украшениями напоминала яще-рицу. Она двигалась очень медленно, слов-но ползла. Я понимал, в чём дело. "С тобойя справлюсь быстро, — подумал я. — Тынедооцениваешь меня, потому что видишь,как я злюсь. Но ты ошибаешься. С женщи-

нами я справляюсь, а вот с любовью — немогу. Безнадежность — вот что нагоняет наменя тоску".

Женщина заговорила. У нее был над-ломленный, как бы стеклянный, голос. Язаметил, что Пат смотрит в нашу сторону.Мне это было безразлично, но мне былабезразлична и женщина, сидевшая рядом. Ясловно провалился в бездонный Колодец.Это не имело никакого отношения к Бройе-ру и ко всем этим людям, не имело отноше-ния даже к Пат. То была мрачная тайнажизни, которая будит в нас желания, но неможет их удовлетворить. Любовь зарожда-ется в человеке, но никогда не кончаетсяв нем. И даже если есть всё: и человек,и любовь, и счастье, и жизнь, — то по како-му-то страшному закону этого всегда мало,и чем большим всё это кажется, тем меньшеоно на самом деле. Я украдкой глядел наПат. Она шла в своем серебряном платье,

юная и красивая, пламенная, как самажизнь, я любил ее, и когда я говорил ей:«Приди», она приходила, ничто не разделя-ло нас, мы могли быть так близки друг дру-гу, как это вообще возможно междулюдьми, — и вместе с тем порою всё зага-дочно затенялось и становилось мучитель-ным, я не мог вырвать ее из круга вещей, изкруга бытия, который был вне нас и внутринас и навязывал нам свои законы, свое ды-хание и свою бренность, сомнительныйблеск настоящего, непрерывно провалива-ющегося в небытие, зыбкую иллюзию чув-ства… Обладание само по себе уже утрата.Никогда ничего нельзя удержать, никогда!Никогда нельзя разомкнуть лязгающуюцепь времени, никогда беспокойство непревращалось в покой, поиски — в тишину,никогда не прекращалось падение. Я не моготделить ее даже от случайных вещей, оттого, что было до нашего знакомства, оттысячи мыслей, воспоминаний, от всего,

что формировало ее до моего появления,и даже от этих людей…

Рядом со мной сидела женщина с над-ломленным голосом и что-то говорила. Ейнужен был партнер на одну ночь, какой-токусочек чужой жизни. Это подстегнуло быее, помогло бы забыться, забыть мучитель-но ясную правду о том, что никогда ничтоне остается, ни «я», ни «ты», и уж меньшевсего «мы». Не искала ли она в сущноститого же, что и я? Спутника, чтобы забытьодиночество жизни, товарища, чтобы как-то преодолеть бессмысленность бытия?

— Пойдемте к столу, — сказал я. — То,что вы хотите… и то, чего хочу я… безна-дежно.

Она взглянула на меня и вдруг, запроки-нув голову, расхохоталась.

М

x x x

ы были еще в нескольких рестора-нах. Бройер был возбужден, говор-лив и полон надежд. Пат притихла.

Она ни о чем не спрашивала меня, не дела-ла мне упреков, не пыталась ничего выяс-нять, она просто присутствовала. Иногдаона танцевала, и тогда казалось, что онаскользит сквозь рой марионеток и карика-турных фигур, как тихий, красивый, строй-ный кораблик; иногда она мне улыбалась.

В сонливом чаду ночных заведений сте-ны и лица делались серо-желтыми, словнопо ним прошлась грязная ладонь. Казалось,что музыка доносится из-под стеклянногокатафалка. Лысоголовый пил кофе. Женщи-на с руками, похожими на ящериц, непо-движно смотрела в одну точку. Бройер ку-пил розы у какой-то измученной от устало-сти цветочницы и отдал их Пат и двум дру-

гим женщинам. В полураскрытых бутонахискрились маленькие, прозрачные капливоды.

— Пойдем потанцуем, — сказала мнеПат.

— Нет, — сказал я, думая о руках, кото-рые сегодня прикасались к ней, — нет.

— Я чувствовал себя глупым и жалким. — И всё-таки мы потанцуем, — сказала

она, и глаза ее потемнели. — Нет, — отве-тил я, — нет, Пат.

Наконец мы вышли. — Я отвезу вас домой, — сказал мне

Бройер. — Хорошо. В машине был плед, которым он укрыл

колени Пат. Вдруг она показалась мнеочень бледной и усталой. Женщина, сидев-

шая со мной за стойкой, при прощании су-нула мне записку. Я сделал вид, что не за-метил этого, и сел в машину. По дороге ясмотрел в окно. Пат сидела в углу и не ше-велилась. Я не слышал даже ее дыхания.Бройер подъехал сначала к ней. Он знал ееадрес. Она вышла. Бройер поцеловал ей ру-ку.

— Спокойной ночи, — сказал я и не по-смотрел на нее.

— Где мне вас высадить? — спросил ме-ня Бройер.

— На следующем углу, — сказал я. — Я с удовольствием отвезу вас до-

мой, — ответил он несколько поспешнои слишком вежливо.

Он не хотел, чтобы я вернулся к ней. Яподумал, не дать ли ему по морде. Но онбыл мне совершенно безразличен.

— Ладно, тогда подвезите меня к бару«Фредди», — сказал я.

— А вас впустят туда в такое позднеевремя? — спросил он.

— Очень мило, что это вас так трево-жит, — сказал я, — но будьте уверены, меняеще впустят куда угодно.

Сказав это, я пожалел его. На протяже-нии всего вечера он, видимо, казался себенеотразимым и лихим кутилой. Не следова-ло разрушать эту иллюзию.

Я простился с ним приветливее, чемс Пат.

В

x x x

баре было еще довольно людно.Ленц и Фердинанд Грау играли в по-кер с владельцем конфекционного

магазина Больвисом и еще с какими-топартнерами.

— Присаживайся, — сказал Готтф-рид, — сегодня покерная погода.

— Нет, — ответил я. — Посмотри-ка, — сказал он и показал

на целую кучу денег. — Без шулерства.Масть идет сама.

— Ладно, — сказал я, — дай попробую. Я объявил игру при двух королях и взял

четыре валета. — Вот это да! — сказал я. —Видно, сегодня и в самом деле шулерскаяпогода.

— Такая погода бывает всегда, — заме-тил Фердинанд и дал мне сигарету.

Я не думал, что задержусь здесь. Но те-перь почувствовал почву под ногами. Хотьмне было явно не по себе, но тут было моестарое пристанище.

— Дай-ка мне полбутылки рому! —крикнул я Фреду.

— Смешай его с портвейном, — сказалЛенд.

— Нет, — возразил я. — Нет у меня вре-мени для экспериментов. Хочу напиться.

— Тогда закажи сладкие ликеры. Поссо-рился?

— Глупости! — Не ври, детка. Не морочь голову свое-

му старому папе Ленцу, который чувствуетсебя в сердечных тайниках как дома. Скажи«да» и напивайся.

— С женщиной невозможно ссориться.В худшем случае можно злиться на нее.

— Слишком тонкие нюансы в три часаночи. Я, между прочим, ссорился с каждой.Когда нет ссор, значит всё скоро кончится.

— Ладно, — сказал я. — Кто сдает? — Ты, — сказал Фердиианд Грау. — По-

моему, у тебя мировая скорбь, Робби. Неподдавайся ничему. Жизнь пестра, но несо-вершенна. Между прочим, ты великолепноблефуешь в игре, несмотря на всю свою ми-ровую скорбь. Два короля — это уже наг-лость.

— Я однажды играл партию, когда про-тив двух королей сюяли семь тысяч фран-ков, — сказал Фред из-за стойки.

— Швейцарских или французских? —спросил Ленц.

— Швейцарских. — Твое счастье, — заметил Готтфрид. —

При французских франках ты не имел быправа прервать игру.

Мы играли еще час. Я выиграл довольномного. Больвис непрерывно проигрывал. Япил, но у меня только разболелась голова.Опьянение не приходило. Чувства обостри-лись. В желудке бушевал пожар.

— Так, а теперь довольно, поешь че-го-нибудь, — сказал Ленц. — Фред, дай емусандвич и несколько сардин. Спрячь своиденьги, Робби.

— Давай еще по одной. — Ладно. По последней. Пьем двой-

ную? — Двойную! — подхватили осталь-ные.

Я довольно безрассудно прикупил к тре-фовой десятке и королю три карты: валета,

даму и туза. С ними я выиграл у Больвиса,имевшего на руках четыре восьмеркии взвинтившего ставку до самых звезд. Чер-тыхаясь, он выплатил мне кучу денег.

— Видишь? — сказал Ленц. — Вот этокартежная погода!

Мы пересели к стойке. Больвис спросило «Карле». Он не мог забыть, что Кестер об-ставил на гонках его спортивную машину.Он всё еще хотел купить "Карла".

— Спроси Отто, — сказал Ленц. —Но мне кажется, что он охотнее продастправую руку.

— Не выдумывай, — сказал Больвис. — Этого тебе не понять, коммерческий

отпрыск двадцатого века, — заявил Ленц. Фердиианд Грау рассмеялся. Фред тоже.

Потом хохотали все. Если не смеяться наддвадцатым веком, то надо застрелиться.

Но долго смеяться над ним нельзя. Скореевзвоешь от горя.

— Готтфрид, ты танцуешь? — спросил я. — Конечно. Ведь я был когда-то учите-

лем танцев. Разве ты забыл? — Забыл… пусть забывает, — сказал

Фердинанд Грау. — Забвение — вот тайнавечвой молодости. Мы стареем только из-запамяти. Мы слишком мало забываем.

— Нет, — сказал Ленц. — Мы забываемвсегда только нехорошее.

— Ты можешь научить меня этому? —спросил я.

— Чему — танцам? В один вечер, детка.И в этом все твое горе?

— Нет у меня никакого горя, — сказаля. — Голова болит.

— Это болезнь нашего века, Робби, —сказал Фердинанд. — Лучше всего было быродиться без головы.

Я зашел еще в кафе «Интернациональ».Алоис уже собирался опускать шторы.

— Есть там кто-нибудь? — спросил я. — Роза. — Пойдем выпьем еще та одной. — Договорились. Роза сидела у стойки и вязала маленькие

шерстяные носочки для своей девочки. Онапоказала мне журнал с образцами и сооб-щила, что уже закончила вязку кофточки.

— Как сегодня дела? — спросил я. — Плохи. Ни у кого нет денег. — Одолжить тебе немного? Вот — выиг-

рал в покер.

— Шальные деньги приносят счастье, —сказала Роза, плюнула на кредитки и сунулаих в карман.

Алоис принес три рюмки, а потом, когдапришла Фрицпи, еще одну.

— Шабаш, — сказал он затем. — Усталдо смерти.

Он выключил свет. Мы вышли. Розапростилась с нами у дверей. Фрицпи взялаАлоиса под руку. Свежая и легкая, она по-шла рядом с ним. У Алоиса было плоско-стопие, и он шаркал ногами по асфальту. Яостановился и посмотрел им вслед. Я уви-дел, как Фрицци склонилась к неопрятно-му, прихрамывающему кельнеру и поцело-вала его. Он равнодушно отстранил ее.И вдруг — не знаю, откуда это взялось, —когда я повернулся и посмотрел на длин-ную пустую улицу и дома с темными окна-ми, на холодное ночное небо, мною овладе-

ла такая безумная тоска по Пат, что я с тру-дом устоял на ногах, будто кто-то осыпалменя ударами. Я ничего больше не пони-мал — ни себя, ни свое поведение, ни весьэтот вечер, — ничего.

Я прислонился к стене и уставился гла-зами в мостовую. Я не понимал, зачем ясделал всё это, запутался в. чемто, что раз-рывало меня на части, делало меня нера-зумным и несправедливым, швыряло изстороны в сторону и разбивало вдребезгивсё, что я с таким трудом привел в порядок.Я стоял у стены, чувствовал себя довольнобеспомощно и не знал, что делать. Домойне хотелось — там мне было бы совсем пло-хо. Наконец я вспомнил, что у Альфонсаеще открыто. Я направился к нему. Там ядумал остаться до утра.

Когда я вошел, Альфонс не сказал ниче-го. Он мельком взглянул на меня и продол-жал читать газету. Я присел к стопику и по-

грузился в полудрему. В кафе больше нико-го не было. Я думал о Пат. Всё время толькоо Пат. Я думал о своем поведении, припо-минал подробности. Всё оборачивалосьпротив меня. Я был виноват во всем. Про-сто сошел с ума. Я тупо глядел на столик.В висках стучала кровь. Меня охватила пол-ная растерянность… Я чувствовал бешен-ство и ожесточение против себя самого. Я. яодин разбил всё. Вдруг раздался звон стек-ла. Я изо всей силы ударил по рюмке и раз-бил ее.

— Тоже развлечение, — сказал Альфонси встал. Он извлек осколок из моей руки.

— Прости меня, — сказал я. — Я не со-ображал, что делаю.

Он принес вату и пластырь. — Пойди выспись, — сказал он. —

Так лучше будет.

— Ладно, — ответил я. — Уже прошло.Просто был припадок бешенства.

— Бешенство надо разгонять весельем,а не злобой, — заявил Альфонс.

— Верно, — сказал я, — но это надоуметь.

— Вопрос тренировки. Вы все хотитестенку башкой прошибить. Но ничего, с го-дами это проходит.

Он завел патефон и поставил «Мизере-ре» из «Трубадура». Наступило утро.

Я

x x x

пошел домой. Перед уходом Аль-фонс налил мне большой бокал«Фернет-Бранка». Я ощущал мягкие

удары каких-то топориков по лбу. Улицаутратила ровность. Плечи были как свинцо-вые. В общем, с меня было достаточно.

Я медленно поднялся по лестнице, на-щупывая в кармане ключ. Вдруг в полумра-ке я услышал чье-то дыхание. На верхнейступеньке вырисовывалась какая-то фигура,смутная и расплывчатая. Я сделал еще двашага.

— Пат… — сказал я, ничего не пони-мая. — Пат… что ты здесь делаешь?

Она пошевелилась: — Кажется, я немного вздремнула…

— Да, но как ты попала сюда? — Ведь у меня ключ от твоего парадно-

го… — Я не об этом. Я… — Опьянение исчез-

ло, я смотрел на стертые ступеньки лестни-цы, облупившуюся стену, на серебряноеплатье и узкие, сверкающие туфельки… — Яхочу сказать, как это ты вообще здесь очу-тилась…

— Я сама всё время спрашиваю себя обэтом…

Она встала и потянулась так, словно ни-чего не было естественнее, чем просидетьздесь на лестнице всю ночь. Потом она по-тянула носом:

— Ленц сказал бы: "Коньяк, ром, вишне-вая настойка, абсент…" — Даже «Фер-нет-Бранка», — признался я и только те-перь понял всё до конца. — Черт возьми, ты

потрясающая девушка, Пат, а я гнусныйидиот!

Я отпер дверь, подхватил ее на рукии пронес через коридор. Она прижаласьк моей груди, серебряная, усталая птица; ядышал в сторону, чтобы она не слышалавинный перегар, и чувствовал, что она дро-жит, хотя она улыбалась.

Я усадил ее в кресло, включил свет и до-стал одеяло:

— Если бы я только мог подумать, Пат…вместо тою чтобы шляться по кабакам, ябы… какой я жалкий болван… я звонил тебеот Альфонса и свистел под твоими окнами…и решил, что ты не хочешь говорить сомной… никто мне не ответил…

— Почему ты не вернулся, когда прово-дил меня домой?

— Вот это я бы и сам хотел понять. — Будет лучше, если ты дашь мне еще

ключ от квартиры, — сказала она. — Тогдамне не придется ждать на лестнице.

Она улыбнулась, но ее губы дрожали;и вдруг я понял, чем всё это было длянее — это возвращение, это ожиданиеи этот мужественный, бодрый тон, которымона разговаривала со мной теперь…

Я был в полном смятении. — Пат, — сказал я быстро, — Пат, ты,

конечно, замерзла, тебе надо что-нибудьвыпить. Я видел в окне Орлова свет. Сейчассбегаю к нему, у этих русских всегда естьчай… я сейчас же вернусь обратно… — Ячувствовал, как меня захлестывает горячаяволна. — Я в жизни не забуду этого, — до-бавил я уже в дверях и быстро пошел по ко-ридору.

Орлов еще не спал. Он сидел передизображением богоматери в углу комнаты.Икону освещала лампадка. Его глаза быликрасны. На столе кипел небольшой само-вар.

— Простите, пожалуйста, — сказал я. —Непредвиденный случай — вы не могли быдать мне немного горячего чаю?

Русские привыкли к неожиданностям.Он дал мне два стакана чаю, сахар непол-ную тарелку маленьких пирожков.

— С большим удовольствием выручувас, — сказал он. — Можно мне также пред-ложить вам… я сам нерерко бывал в подоб-ном положении… несколько кофейных зе-рен… пожевать…

— Благодарю вас, — сказал я, — право, явам очень благодарен. Охотно возьму их…

— Если вам еще что-нибудь понадобит-ся… — сказал он, и в эту минуту я почув-ствовал в нем подлинное благородство, — яне сразу лягу… мне будет очень приятно…

В коридоре я разгрыз кофейные зёрна.Они устранили винный перегар. Пат сиде-ла у лампы и пудрилась. Я остановился наминуту в дверях. Я был очень растрогантем, как она сидела, как внимательно гляде-лась в маленькое зеркальце и водила пуш-ком по вискам.

— Выпей немного чаю, — сказал я, — онсовсем горячий.

Она взяла стакан. Я смотрел, как она пи-ла.

— Черт его знает, Пат, что это сегоднястряслось со мной.

— Я знаю что, — ответила она.

— Да? А я не знаю. — Да и не к чему, Робби. Ты и без того

знаешь слишком много, чтобы быть по-на-стоящему счастливым.

— Может быть, — сказал я. — Но нельзяже так — с тех пор как мы знакомы, я ста-новлюсь все более ребячливым.

— Нет, можно! Это лучше, чем если быты делался всё более разумным.

— Тоже довод, — сказал я. — У тебя за-мечательная манера помогать мне выпуты-ваться из затруднительных положений.Впрочем, у тебя могут быть свои соображе-ния на этот счет.

Она поставила стакан на стол. Я стоял,прислонившись к кровати. У меня было та-кое чувство, будто я приехал домой последолгого, трудного путешествия.

З

x x x

ащебетали птицы. Хлопнула входнаядверь. Это была фрау Бендер, слу-жившая сестрой в детском приюте.

Через полчаса на кухне появится Фрида,и мы не сможем выйти из квартиры незаме-ченными. Пат еще спала. Она дышала ров-но и глубоко. Мне было просто стыдно бу-дить ее. Но иначе было нельзя. — Пат…

Она пробормотала что-то, не просыпа-ясь.

— Пат… — Я проклинал все меблиро-ванные комнаты мира. — Пат, пора вста-вать. Я помогу тебе одеться.

Она открыла глаза и по-детски улыбну-лась, еще совсем теплая от сна. Меня всегдаудивляла ее радость при пробуждении, и яочень любил это в ней. Я никогда не бывалвесел, когда просыпался.

— Пат… фрау Залевски уже чистит своювставную челюсть.

— Я сегодня остаюсь у тебя. — Здесь? — Да. Я распрямился: — Блестящая идея… но твои вещи… ве-

чернее платье, туфли… — Я и останусь до вечера. — А как же дома? — Позвоним и скажем, что я где-то за-

ночевала. — Ладно. Ты хочешь есть? — Нет еще. — На всякий случай я быстренько стащу

пару свежих булочек. Разносчик повесилуже корзинку на входной двери. Еще не

поздно. Когда я вернулся, Пат стояла у окна.

На ней были только серебряные туфельки.Мягкий утренний свет падал, точно флер,на ее плечи.

— Вчерашнее забыто. Пат, хорошо? —сказал я.

Не оборачиваясь, она кивнула головой. — Мы просто не будем больше встре-

чаться с другими людьми. Тогда не будетни ссор, ни припадков ревности. Настоя-щая любовь не терпит посторонних. Бройерпускай идет к чертям со всем своим обще-ством.

— Да, — сказала она, — и эта Марковичтоже.

— Маркович? Кто это? — Та, с которой ты сидел за стойкой

в "Каскаде".

— Ага, — сказал я, внезапно обрадовав-шись, — ага, пусть и она.

Я выложил содержимое своих карманов: — Посмотри-ка. Хоть какая-то польза от

этой история. Я выиграл кучу денег в по-кер. Сегодня вечером мы на них покутимеще разок, хорошо? Только как следует, безчужих людей. Они забыты, правда? Онакивнула.

Солнце всходило над крышей дома про-фессиональных союзов. Засверкали стёклав окнах. Волосы Пат наполнились светом,плечи стали как золотые.

— Что ты мне сказала вчера об этомБройере? То есть о его профессии?

— Он архитектор. — Архитектор, — повторил я несколько

огорченно. Мне было бы приятнее услы-шать, что он вообще ничто.

— Ну и пусть себе архитектор, ничеготут нет особенного, верно. Пат?

— Да, дорогой. — Ничего особенного, правда? — Совсем ничего, — убежденно сказала

Пат, повернулась ко мне и рассмеялась. — Совсем ничего, абсолютно нечего.

Мусор это — вот что! — И эта комнатка не так уж жалка, прав-

да, Пат? Конечно, у других людей есть ком-наты получше!..

— Она чудесна, твоя комната, — пере-била меня Пат, — совершенно великолеп-ная комната, дорогой мой, я действительноне знаю более прекрасной!

— А я, Пат… у меня, конечно, есть недо-статки, и я всего лишь шофёр такси, но…

— Ты мой самый любимый, ты воруешьбулочки и хлещешь ром. Ты прелесть!

Она бросилась мне на шею: — Ах, глупый ты мой, как хорошо жить! — Только вместе с тобой, Пат. Правда…

только с тобой! Утро поднималось, сияющее и чудесное.

Внизу, над могильными плитами, вилсятонкий туман. Кроны деревьев были уже за-литы лучами солнца. Из труб домов, завих-ряясь, вырывался дым. Газетчики выкрики-вали названия первых газет. Мы легли и по-грузились в утренний сон, сон наяву, сон награни видений, мы обнялись, наше дыханиесмешалось, и мы парили где-то далеко…Потом в девять часов я позвонил, спервав качестве тайного советника Буркхардалично подполковнику Эгберту фон Гаке,а затем Ленцу, которого попросил выехатьвместо меня в утренний рейс.

Он сразу же перебил меня: — Вот видишь, дитятко, твой Готтфрид

недаром считается знатоком прихотей че-ловеческого сердца, Я рассчитывал на твоюпросьбу. Желаю счастья, мой золотой маль-чик.

— Заткнись, — радостно сказал я и объ-явил на кухне, что заболел и буду до обедалежать в постели. Трижды мне пришлосьотбивать заботливые атаки фрау Залевски,предлагавшей мне ромашковый настой, ас-пирин и компрессы. Затем мне удалось про-вести Пат контрабандой в ванную комнату.Больше нас никто не беспокоил,

Н

.

XIV

еделю спустя в нашу мастерскуюнеожиданно приехал на своем фордебулочник.

— Ну-ка, выйди к нему, Робби, — сказалЛенд, злобно посмотрев в окно. — Этотмарципановый Казанова наверняка хочетпредъявить рекламацию.

У булочника был довольно расстроен-ный вид.

— Что-нибудь с машиной? — спросил я.Он покачал головой:

— Напротив. Работает отлично. Она те-перь всё равно что новая.

— Конечно, — подтвердил я и посмот-рел на него с несколько большим интере-сом.

— Дело в том… — сказал он, — делов том, что… в общем, я хочу другую машину,побольше… — Он оглянулся. — У вас тогда,кажется, был кадилляк?

Я сразу понял всё. Смуглая особа, с кото-рой он жил, доняла его.

— Да, кадилляк, — сказал я мечтатель-но. — Вот тогда-то вам и надо было хвататьего. Роскошная была машина! Мы отдали ееза семь тысяч марок. Наполовину подари-ли!

— Ну уж и подарили… — Подарили! — решительно повторил я

и стал прикидывать, как действовать. — Ямог бы навести справки, — сказал я, — мо-жет быть, человек, купивший ее тогда, нуж-дается теперь в деньгах. Нынче такие вещибывают на каждом шагу. Одну минутку.

Я пошел в мастерскую и быстро расска-зал о случившемся. Готтфрид подскочил:

— Ребята, где бы нам экстренно раздо-быть старый кадилляк? — Об этом позабо-чусь я, а ты последи, чтобы булочник несбежал, — сказал я.

— Идет! — Готтфрид исчез. Я позвонил Блюменталю. Особых на-

дежд на успех я не питал, но попробоватьне мешало. Он был в конторе.

— Хотите продать свой кадилляк? —сразу спросил я. Блюменталь рассмеялся.

— У меня есть покупатель, — продолжаля. — Заплатит наличными.

— Заплатит наличными… — повторилБлюменталъ после недолгого раздумья. —В наше время эти слова ззучат, как чистей-шая поэзия.

— И я так думаю, — сказал я и вдруг по-чувствовал прилив бодрости. — Так как же,поговорим?

— Поговорить всегда можно, — ответилБлюмепталь.

— Хорошо. Когда я могу вас повидать? — У меня найдется время сегодня днем.

Скажем, в два часа, в моей конторе. — Хорошо. Я повесил трубку. — Отто, — обратился я в довольно силь-

ном возбуждении к Кестеру, — я этого ни-как не ожидал, но мне кажется, что наш ка-дилляк вернется!

Кестер отложил бумаги: — Правда? Он хочет продать машину? Я кивнул и посмотрел в окно. Ленц

оживленно беседовал с булочником.

— Он ведет себя неправильно, — забес-покоился я. — Говорит слишком много. Бу-лочник — это целая гора недоверия; его на-до убеждать молчанием. Пойду и сменюГоттфрида.

Кестер рассмеялся: — Ни пуху ни пера, Робби. Я подмигнул ему и вышел. Но я не пове-

рил своим ушам, — Готтфрид и не думалпеть преждевременные дифирамбы кадил-ляку, он с энтузиазмом рассказывал булоч-нику, как южноамериканские индейцы вы-пекают хлеб из кукурузной муки. Я бросилему взгляд, полный признательности, и об-ратился к булочнику:

— К сожалению, этот человек не хочетпродавать…

— Так я и знал, — мгновенно выпалилЛенц, словно мы сговорились.

Я пожал плечами: — Жаль… Но я могуего понять…

Булочник стоял в нерешительности. Япосмотрел на Ленца.

— А ты не мог бы попытаться ещераз? — тут же спросил он.

— Да, конечно, — ответил я. — Мне всё-таки удалось договориться с ним о встречесегодня после обеда. Как мне Найти вас по-том? — спросил я булочника.

— В четыре часа я опять буду в вашемрайоне. Вот и наведаюсь…

— Хорошо, тогда я уже буду знать всё.Надеюсь, дело всё-таки выгорит.

Булочник кивнул. Затем он сел в свойфорд и отчалил.

— Ты что, совсем обалдел? — вскипелЛенп, когда машина завернула за угол: — Ядолжен был задерживать этого типа чуть ли

не насильно, а ты отпускаешь его ни с тогони с сего!

— Логика и психология, мой добрыйГоттфрид! — возразил я и похлопал его поплечу, — Этого ты еще не понимаешь какследует…

Он стряхнул мою руку. — Психология… — заявил он пренебре-

жительно. — Удачный случай — вот луч-шая психология! И такой случай ты упу-стил! Булочник никогда больше не вернет-ся…

— В четыре часа он будет здесь. Готтфрид с сожалением посмотрел на

меня. — Пари? — спросил он. — Давай, — сказал я, — но ты влип-

нешь. Я его знаю лучше, чем ты! Он любитзалетать на огонек несколько раз: Кроме то-

Д

го, не могу же я ему продать вещь, которуюмы сами еще не имеем.

— Господи боже мой! И это всё, что тыможешь сказать, детка! — воскликнул Готт-фрид, качая головой. — Ничего из тебяв этой жизни не выйдет. Ведь у нас тольконачинаются настоящие дела! Пойдем, я бес-платно прочту тебе лекцию о современнойэкономической жизни…

x x x

нем я пошел к Блюменталю. По пу-ти я сравнивал себя с молодым коз-ленком, которому надо навестить

старого волка. Солнце жгло асфальт, и скаждым шагом мне всё меньше хотелось,чтобы Блюменталь зажарил меня на верте-ле. Так или иначе, лучше всего было дей-ствовать быстро.

— Господин Блюменталь, — торопливопроговорил я, едва переступив порог каби-нета и не дав ему опомниться, — я пришелк вам с приличным предложением. Вы за-платили за кадилляк пять тысяч пятьсотмарок. Предлагаю вам шесть, но при усло-вии, что действительно продам его. Этодолжно решиться сегодня вечером.

Блюменталь восседал за письменнымстолом и ел яблоко. Теперь он перестал же-вать и внимательно посмотрел на меня.

— Ладно, — цросопел он через несколь-ко секунд, снова принимаясь за яблоко.

Я подождал, пока он бросил огрызокв бумажную корзину.

Когда он это сделал, я спросил: — Так, значит, вы согласны? — Минуточку! — Он достал из ящика

письменного. стола другое яблоко и с трес-

ком надкусил его. — Дать вам тоже? — Благодарю, сейчас не надо. — Ешьте побольше яблок, господин Ло-

камп! Яблоки продлевают жизнь! Несколь-ко яблок в день — и вам никогда не нуженврач!

— Даже если я сломаю руку? Он ухмыльнулся, выбросил второй

огрызок и встал: — А вы не ломайте руки! — Практический совет, — сказал я и по-

думал, что же будет дальше. Этот яблочныйразговор показался мне слишком подозри-тельным.

Блюменталь достал ящик с сигаретамии предложил мне закурить. Это были ужезнакомые мне "Коронас".

— Они тоже продлевают жизнь? —спросил я.

— Нет, они укорачивают ее. Потом этоуравновешивается яблоками. — Он выпу-стил клуб дыма и посмотрел па меня снизу,откинув голову, словно задумчивая пти-ца. — Надо всё уравновешивать, — вотв чем весь секрет жизни…

— Это надо уметь. Он подмигнул мне; — Именно уметь, в этом весь секрет. Мы

слишком много знаем и слишком мало уме-ем… потому что знаем слишком много.

Он рассмеялся. — Простите меня. После обеда я всегда

слегка настроен на философский лад. — Самое время для философии, — ска-

зал я. — Значит, с кадилляком мы тоже до-бьемся равновесия, не так ли?

Он поднял руку: — Секунду… Я покорно склонил голову. Блюменталь

заметил мой жест и рассмеялся. — Нет, вы меня не поняли. Я вам только

хотел сделать комплимент. Вы ошеломилименя, явившись с открытыми картами в ру-ках! Вы точно рассчитали, как это подей-ствует на старого Блюменталя. А знаете, че-го я ждал?

— Что я предложу вам для начала четы-ре тысячи пятьсот.

— Верно! Но тут бы вам несдобровать.Ведь вы хотите продать за семь, не так ли?

Из предосторожности я пожал плечами: — Почему именно за семь? — Потому что в свое время это было ва-

шей первой ценой.

— У вас блестящая память, — сказал я. — На цифры. Только на цифры. К сожа-

лению. Итак, чтобы покончить: берите ма-шину за шесть тысяч. Мы ударили по ру-кам.

— Слава богу, — сказал я, переводядух. — Первая сделка после долгого пере-рыва. Кадилляк, видимо, приносит нам сча-стье.

— Мне тоже, — сказал Блюменталь. —Ведь и я заработал на нем пятьсот марок.

— Правильно. Но почему, собственно,вы его так скоро продаете? Он не нравитсявам?

— Просто суеверие, — объяснил Блю-менталь. — Я совершаю любую сделку, прикоторой что-то зарабатываю,

— Чудесное суеверие… — ответил я.

В

Он покачал своим блестящим лысым че-репом:

— Вот вы не верите, но это так. Чтобыне было неудачи в других делах. Упуститьв наши дни выгодную сделку — значит бро-сить вызов судьбе. А этого никто себе боль-ше позволить не может.

x x x

половине пятого Ленц, весьма выра-зительно посмотрев на меня, поста-вил на стол передо мной пустую бу-

тылку из-под джина: — Я желаю, чтобы ты мне ее наполнил,

детка! Ты помнишь о нашем пари? — Помню, — сказал я, — но ты пришел

слишком рано. Готтфрид безмолвно поднесчасы к моему носу.

— Половина пятого, — сказал я, — ду-маю, что это астрономически точное время.Опоздать может всякий. Впрочем, я меняюусловия пари — ставлю два против одного.

— Принято, — торжественно заявилГоттфрид. — Значит, я получу бесплатночетыре бутылки джина. Ты проявляешь ге-роизм на потерянной позиции. Весьма по-четно, деточка, но глупо.

— Подождем… Я притворялся уверенным, но меня одо-

левали сомнения. Я считал, что булочникскорее всего уж не придет. Надо было за-держать его в первый раз. Он был слишкомненадежным человеком.

В пять часов на соседней фабрике перинзавыла сирена. Готтфрид молча поставилпередо мной еще три пустые бутылки. За-тем он прислонился к окну и уставился наменя.

— Меня одолевает жажда, — многозна-чительно произнес он.

В этот момент с улицы донесся харак-терный шум фордовского мотора, и тут жемашина булочника въехала в ворота.

— Если тебя одолевает жажда, дорогойГоттфрид, — ответил я с большим достоин-ством, — сбегай поскорее в магазин и купидве бутылки рома, которые я выиграл. Япозволю тебе отпить глоток бесплатно. Ви-дишь булочника во дворе? Психология, моймальчик! А теперь убери отсюда пустые бу-тылки! Потом можешь взять такси и по-ехать на промысел. А для более тонких делты еще молод. Привет, мой сын!

Я вышел к булочнику и сказал ему, чтомашину, вероятно, можно будет купить.Правда, наш бывший клиент требует семьтысяч пятьсот марок, но если он увидит на-личные деньги, то уж как-нибудь уступит за

семь. Булочник слушал меня так рассеянно,что я немного растерялся.

— В шесть часов я позвоню этому чело-веку еще раз, — сказал я наконец.

— В шесть? — очнулся булочник. —В шесть мне нужно… — Вдруг он повернул-ся ко мне: — Поедете со мной?

— Куда? — удивился я. — К вашему другу, художнику. Портрет

готов. — Ах так, к Фердинанду Грау… Он кивнул. — Поедемте со мной. О машине мы смо-

жем поговорить и потом. По-видимому, он почему-то не хотел ид-

ти к Фердинанду без меня… Со своей сторо-ны, я также был весьма заинтересованв том, чтобы не оставлять его одного. По-

Ф

этому я сказал: — Хорошо, но это довольно далеко. Да-

вайте поедем сразу.

x x x

ердинанд выглядел очень плохо.Его лицо имело серовато-зеле-ный оттенок и было помятым

и обрюзгшим. Он встретил нас у входа в ма-стерскую. Булочник едва взглянул на него.Он был явно возбужден.

— Где портрет? — сразу спросил он. Фердинанд показал рукой в сторону ок-

на. Там стоял мольберт с портретом. Булоч-ник быстро вошел в мастерскую и застылперед ним. Немного погодя он снял шляпу.Он так торопился, что сначала и не поду-мал об этом.

Фердинанд остался со мной в дверях. — Как поживаешь, Фердинанд? — спро-

сил я. Он сделал неопределенный жест рукой. — Что-нибудь случилось? — Что могло случиться? — Ты плохо выглядишь. — И только. — Да, — сказал я, — больше ничего… Он положил мне на плечо свою боль-

шую ладонь и улыбнулся, напоминая чем-то старого сенбернара.

Подождав еще немного, мы подошлик булочнику, Портрет его жены удивил ме-ня: голова получилась отлично. По свадеб-ной фотографии и другому снимку, на кото-ром покойница выглядела весьма удручен-ной, Фердинанд написал портрет еще до-

вольно молодой женщины. Она смотрелана нас серьезными, несколько беспомощ-ными глазами.

— Да, — сказал булочник, не оборачива-ясь, — это она. — Он сказал это скорее длясебя, и я подумал, что он даже не слышалсвоих слов.

— Вам достаточно светло? — спросилФердинанд.

Булочник не ответил. Фердинанд подошел к мольберту и слег-

ка повернул его. Потом он отошел назади кивком головы пригласил меня в малень-кую комнату рядом с мастерской.

— Вот уж чего никак не ожидал, — ска-зал он удивленно. — Скидка подействовалана него. Он рыдает…

— Всякого может задеть за живое, — от-ветил я. — Но с ним это случилось слиш-

ком поздно… — Слишком поздно, — сказал Ферди-

нанд, — всегда всё слишком поздно. Так ужповелось в жизни, Робби.

Он медленно расхаживал по комнате: — Пусть булочник побудет немного

один, а мы с тобой можем пока сыгратьв шахматы.

— У тебя золотой характер, — сказал я.Он остановился:

— При чем тут характер? Ведь ему всеравно ничем не помочь. А если вечно ду-мать только о грустных вещах, то никто насвете не будет иметь права смеяться…

— Ты опять прав, — сказал я. — Ну, да-вай — сыграем быстро партию.

Мы расставили фигуры и начали. Фер-динанд довольно легко выиграл. Не трогаякоролевы, действуя ладьей в слоном, он

скоро объявил мне мат. — Здорово! — сказал я. — Вид у тебя та-

кой, будто ты не спал три дня, а играешь,как морской разбойник.

— Я всегда играю хорошо, когда мелан-холичен, — ответил Фердинанд.

— А почему ты меланхоличен? — Просто так. Потому что темнеет. По-

рядочный человек всегда становится ме-ланхоличным, когда наступает вечер. Дру-гих особых причин не требуется. Простотак… вообще…

— Но только если он один, — сказал я. — Конечно. Час теней. Час одиночества.

Час, когда коньяк кажется особенно вкус-ным. Он достал бутылку и рюмки.

— Не пойти ли нам к булочнику? —спросил я.

— Сейчас. — Он налил коньяк. —За твое здоровье, Робби, за то, что мы всекогда-нибудь подохнем!

— Твое здоровье, Фердинанд! За то, чтомы пока еще землю топчем!

— Сколько раз наша жизнь висела на во-лоске, а мы всё-таки уцелели. Надо выпитьи за это!

— Ладно. Мы пошли обратно в мастерскую. Стало

темнеть. Вобрав голову в плечи, булочниквсё еще стоял перед портретом. Он выгля-дел горестным и потерянным, в этом боль-шом голом помещении, и мне показалось,будто он стал меньше.

— Упаковать вам портрет? — спросилФердинанд. Булочник вздрогнул:

— Нет…

— Тогда я пришлю вам его завтра. — Он не мог бы еще побыть здесь? —

неуверенно спросил булочник. — Зачем же? — удивился Фердинанд

и подошел ближе. — Он вам не нравится? — Нравится… но я хотел бы оставить его

еще здесь… — Этого я не понимаю. Булочник умоляюще посмотрел на меня.

Я понял — он боялся повесить портрет до-ма, где жила эта черноволосая дрянь.

Быть может, то был страх перед покой-ницей.

— Послушай, Фердинанд, — сказал я, —если портрет будет оплачен, то его можноспокойно оставить здесь.

— Да, разумеется…

Булочник с облегчением извлек из кар-мана чековую книжку. Оба подошли к сто-лу.

— Я вам должен еще четыреста ма-рок? — спросил булочник.

— Четыреста двадцать, — сказал Ферди-нанд, — с учетом скидки. Хотите расписку?

— Да, — сказал булочник, — для поряд-ка. Фердинанд молча написал распискуи тут же получил чек. Я стоял у окна и раз-глядывал комнату. В сумеречном полусветемерцали лица на невостребованныхи неоплаченных портретах в золоченых ра-мах. Какое-то сборище потусторонних при-зраков, и казалось, что все эти неподвиж-ные глаза устремлены на портрет у окна,который сейчас присоединится к ним. Ве-чер тускло озарял ею последним отблескомжизни. Всё было необычным — две челове-ческие фигуры, согнувшиеся над столом,

тени и множество безмолвных портретов. Булочник вернулся к окну. Его глаза

в красных прожилках казались стеклянны-ми шарами, рот был полуоткрыт, и нижняягуба обвисла, обнажая желтые зубы. Былосмешно и грустно смотреть на него. Этажомвыше кто-то сел за пианино и принялся иг-рать упражнения. Звуки повторялисьнепрерывно, высокие, назойливые. Ферди-нанд остался у стола. Он закурил сигару.Пламя спички осветило его лицо. Мастер-ская, тонувшая в синем полумраке, показа-лась вдруг огромной от красноватогоогонька.

— Можно еще изменить кое-что в порт-рете? — спросил булочник.

— Что именно? Фердинанд подошел поближе. Булочник

указал на драгоценности:

— Можно это снова убрать? Он говорил о крупной золотой броши,

которую просил подрисовать, сдавая заказ. — Конечно, — сказал Фердинанд, — она

мешает восприятию лица. Портрет тольковыиграет, если ее убрать.

— И я так думаю. — Булочник замялсяна минуту. — Сколько это будет стоить?

Мы с Фердинандом переглянулись. — Это ничего не стоит, — добродушно

сказал Фердинанд. — Напротив, мне следо-вало бы вернуть вам часть денег: ведь напортрете будет меньше нарисовано.

Булочник удивленно поднял голову.На мгновение мне показалось, что он готовсогласиться с этим. Но затем он решитель-но заявил:

— Нет, оставьте… ведь вы должны былиее нарисовать.

— И это опять-таки правда… Мы пошли. На лестнице я смотрел на

сгорбленную спину булочника, и мне сталоего жалко; я был слегка растроган тем, чтов нем заговорила совесть, когда Фердинандразыграл его с брошью на портрете. Я по-нимал его настроение, и мне не очень хоте-лось наседать на него с кадилляком. Но по-том я решил: его искренняя скорбь по умер-шей супруге объясняется только тем, чтодома у него живет черноволосая дрянь. Этамысль придала мне бодрости.

— М

x x x

ы можем переговорить о на-шем деле у меня, — сказал бу-лочник, когда мы вышли на

улицу. Я кивнул. Меня это вполне устраивало.

Булочнику, правда, казалось, что в своих че-тырех стенах он намного сильнее, я же рас-считывал на поддержку его любовницы.

Она поджидала нас у двери. — Примите сердечные поздравления, —

сказал я, не дав булочнику раскрыть рта. — С чем? — спросила она быстро, оки-

нув меня озорвым взглядом. — С вашим кадилляком, — невозмутимо

ответил я. — Сокровище ты мое! — Она подпрыг-

нула и повисла на шее у булочника.

— Но ведь мы еще… — Он пытался вы-свободиться из ее объятий и объяснить ейположение дел. Но она не отпускала его.Дрыгая ногами, она кружилась с ним, не да-вая ему говорить. Передо мной мелькала тоее хитрая, подмигивающая рожица, то егоголова мучного червя. Он тщетно пыталсяпротестовать.

Наконец ему удалось высвободиться. — Ведь мы еще не договорились, — ска-

зал он, отдуваясь. — Договорились, — сказал я с большой

сердечностью. — Договорились! Беру на се-бя выторговать у него последние пятьсотмарок. Вы заплатите за кадилляк семь ты-сяч марок и ни пфеннига больше! Соглас-ны?

— Конечно! — поспешно сказала брю-нетка. — Ведь это действительно дешево,пупсик…

— Помолчи! — Булочник поднял руку. — Ну, что еще случилось? — наброси-

лась она на него. — Сначала ты говорил,что возьмешь машину, а теперь вдруг не хо-чешь!

— Он хочет, — вмешался я, — мы обовсем переговорили…

— Вот видишь, пупсик? Зачем отри-цать?.. — Она обняла его. Он опять попы-тался высвободиться, но она решительноприжалась пышной грудью к его плечу. Онсделал недовольное лицо, но его сопротив-ление явно слабело. — Форд… — начал он.

— Будет, разумеется, принят в счетоплаты…

— Четыре тысячи марок… — Стоил он когда-то, не так ли? — спро-

сил я дружелюбно.

— Он должен быть принят в оплатус оценкой в четыре тысячи марок, — твердозаявил булочник. Овладев собой, он теперьнашел позицию для контратаки. — Ведь ма-шина почти новая…

— Новая… — сказал я. — После такогоколоссального ремонта?

— Сегодня утром вы это сами признали. — Сегодня утром я имел в виду нечто

иное. Новое новому рознь, и слово «новая»звучит по-разному, в зависимости от того,покупаете ли вы или продаете. При ценев четыре тысячи марок ваш форд долженбыл бы иметь бамперы из чистого золота.

— Четыре тысячи марок — или ничегоне выйдет, — упрямо сказал он. Теперь этобыл прежний непоколебимый булочник;казалось, он хотел взять реванш за порывсентиментальности, охвативший его у Фер-динанда.

— Тогда до свидания! — ответил я и об-ратился к его подруге: — Весьма сожалею,сударыня, но совершать убыточные сделкия не могу. Мы ничего не зарабатываем накадилляке и не можем поэтому принятьв счет оплаты старый форд с такой высокойценой. Прощайте…

Она удержала меня. Ее глаза сверкали,и теперь она так яростно обрушилась на бу-лочника, что у него потемнело в глазах.

— Сам ведь говорил сотни раз, что фордбольше ничего не стоит, — прошипела онав заключение со слезами на глазах.

— Две тысячи марок, — сказал я. — Дветысячи марок, хотя и это для нас самоубий-ство. Булочник молчал.

— Да скажи что-нибудь наконец! Что жеты молчишь, словно воды в рот набрал?

Ч

— кипятилась брюнетка. — Господа, — сказал я, — пойду и при-

гоню вам кадилляк. А вы между тем обсуди-те этот вопрос между собой.

Я почувствовал, что мне лучше всего ис-чезнуть. Брюнетке предстояло продолжитьмое дело.

x x x

ерез час я вернулся на кадилляке. Ясразу заметил, что спор разрешилсяпростейшим образом. У булочника

был весьма растерзанный вид, к его костю-му пристал пух от перины. Брюнетка, на-против, сияла, ее грудь колыхалась, а на ли-це играла сытая предательская улыбка. Онапереоделась в тонкое шелковое платье,плотно облегавшее ее фигуру. Улучив мо-мент, она выразительно подмигнула мнеи кивнула головой. Я понял, что всё улаже-

но. Мы совершили пробную поездку. Удоб-но развалясь на широком заднем сиденье,брюнетка непрерывно болтала. Я бы с удо-вольствием вышвырнул ее в окно, но онамне еще была нужна. Булочник с меланхо-личным видом сидел рядом со мной. Он за-ранее скорбел о своих деньгах, — а этаскорбь самая подлинная из всех.

Мы приехали обратно и снова подня-лись в квартиру. Булочник вышел из комна-ты, чтобы принести деньги. Теперь он ка-зался старым, и я заметил, что у него кра-шеные волосы. Брюнетка кокетливо опра-вила платье:

— Это мы здорово обделали, правда? — Да, — нехотя ответил я. — Сто марок в мою пользу… — Ах, вот как… — сказал я.

— Старый скряга, — доверительно про-шептала она и подошла ближе. — Денегу него уйма! Но попробуйте заставить егораскошелиться! Даже завещания написатьне хочет! Потом всё получат, конечно, дети,а я останусь па бобах! Думаете, много мнерадости с этим старым брюзгой?..

Она подошла ближе. Ее грудь колыха-лась.

— Так, значит, завтра я зайду насчет стамарок. Когда вас можно застать? Или, мо-жет быть, вы бы сами заглянули сюда? —Она захихикала. — Завтра после обеда я бу-ду здесь одна…

— Я вам пришлю их сюда, — сказал я. Она продолжала хихикать. — Лучше занесите сами. Или вы бои-

тесь?

Видимо, я казался ей робким, и она сде-лала поощряющий жест.

— Не боюсь, — сказал я. — Просто вре-мени нет. Как раз завтра надо идти к врачу.Застарелый сифилис, знаете ли! Это страш-но отравляет жизнь!..

Она так поспешно отступила назад, чточуть не упала в плюшевое кресло, в эту ми-нуту вошел булочник. Он недоверчиво по-косился на свою подругу. Затем отсчиталденьги и положил их на стол. Считал онмедленно и неуверенно. Его тень маячилана розовых обоях и как бы считала вместес ним. Вручая ему расписку, я подумал:

"Сегодня это уже вторая, первую емувручил Фердинанд Грау". И хотя в этом сов-падении ничего особенного не было, онопочему-то показалось мне странным.

Оказавшись на улице, я вздохнул сво-бодно. Воздух был по-летнему мягок. У тро-

туара поблескивал кадилляк. — Ну, старик, спасибо, — сказал я и по-

хлопал его по капоту. — Вернись поско-рее — для новых подвигов!

Н

.

XV

ад лугами стояло яркое сверкающееутро. Пат и я сидели на лесной про-галине и завтракали. Я взял двухне-

дельный отпуск и отправился с Пат к морю.Мы были в пути.

Перед нами на шоссе стоял маленькийстарый ситроэн. Мы получили эту машинув счет оплаты за старый форд булочника,и Кестер дал мне ее на время отпуска. На-груженный чемоданами, наш ситроэн похо-дил на терпеливого навьюченного ослика.

— Надеюсь, он не развалится по доро-ге, — сказал я.

— Не развалится, — ответила Пат. — Откуда ты знаешь? — Разве непонятно? Потому что сейчас

наш отпуск, Робби.

— Может быть, — сказал я. — Но, междупрочим, я знаю его заднюю ось. У нее до-вольно грустный вид. А тут еще такая на-грузка.

— Он брат «Карла» и должен вынестивсё.

— Очень рахитичный братец. — Не богохульствуй, Робби. В данный

момент это самый прекрасный автомобильиз всех, какие я знаю.

Мы лежали рядом на полянке. Из лесадул мягкий, теплый ветерок. Пахло смолойи травами.

— Скажи, Робби, — спросила Патнемного погодя, — что это за цветы, там,у ручья?

— Анемоны, — ответил я, не посмотрев. — Ну, что ты говоришь, дорогой! Со-

всем это не анемоны. Анемоны гораздо

меньше; кроме того, они цветут только вес-ной.

— Правильно, — сказал я. — Это карда-мины.

Она покачала головой. — Я знаю кардамины. У них совсем дру-

гой вид. — Тогда это цикута. — Что ты, Робби! Цикута белая, а не

красная. — Тогда не знаю. До сих пор я обходил-

ся этими тремя названиями, когда меняспрашивали. Одному из них всегда верили.

Она рассмеялась. — Жаль. Если бы я это знала, я удовле-

творилась бы анемонами. — Цикута! — сказал я. — С цикутой я

добился большинства побед.

Она привстала: — Вот это весело! И часто тебя расспра-

шивали? — Не слишком часто. И при совершенно

других обстоятельствах. Она уперлась ладонями в землю: — А ведь, собственно говоря, очень

стыдно ходить по земле и почти ничего незнать о ней. Даже нескольких названий цве-тов и тех не знаешь.

— Не расстраивайся, — сказал я, — го-раздо более позорно, что мы вообще не зна-ем, зачем околачиваемся па земле. И тутнесколько лишних названий ничего не из-менят.

— Это только слова! Мне кажется, тыпросто ленив.

Я повернулся:

— Конечно. Но насчет лени еще далеконе всё ясно. Она — начало всякого счастьяи конец всяческой философии. Полежимеще немного рядом Человек слишком малолежит. Он вечно стоит или сидит Это вред-но для нормального биологического само-чувствия. Только когда лежишь, полностьюпримиряешься с самим собой.

Послышался звук мотора, и вскоре мимонас промчалась машина.

— Маленький мерседес, — заметил я, необорачиваясь. — Четырехцилиндровый.

— Вот еще один, — сказала Пат. — Да, слышу. Рено. У него радиатор как

свиное рыло? — Да. — Значит, рено. А теперь слушай: вот

идет настоящая машина! Лянчия! Она на-верняка догонит и мерседес и рено, как

волк пару ягнят. Ты только послушай, какработает мотор! Как орган!

Машина пронеслась мимо. — Тут ты, видно, знаешь больше трех

названий! — сказала Пат. — Конечно. Здесь уж я не ошибусь. Она рассмеялась: — Так это как же — грустно или нет? — Совсем не грустно. Вполне естествен-

но. Хорошая машина иной раз приятней,чем двадцать цветущих лугов.

— Черствое дитя двадцатого века! Ты,вероятно, совсем не сентиментален…

— Отчего же? Как видишь, насчет ма-шин я сентиментален.

Она посмотрела на меня.

В

— И я тоже, — сказала она.

x x x

ельнике закуковала кукушка. Пат на-чала считать.

— Зачем ты это делаешь? — спро-сил я.

— А разве ты не знаешь? Сколько разона прокукует — столько лет еще прожи-вешь.

— Ах да, помню. Но тут есть еще однапримета. Когда слышишь кукушку, надовстряхнуть свои деньги. Тогда их станетбольше.

Я достал из кармана мелочь и подкинулее на ладони.

— Вот это ты! — сказала Пат и засмея-лась. — Я хочу жить, а ты хочешь денег.

— Чтобы жить! — возразил я. — Настоя-щий идеалист стремится к деньгам. День-ги — это свобода. А свобода — жизнь.

— Четырнадцать, — считала Пат. — Бы-ло время, когда ты говорил об этом иначе.

— В мрачный период. Нельзя говоритьо деньгах с презренном. Многие женщиныдаже влюбляются из-за денег. А любовь де-лает многих мужчин корыстолюбивыми.Таким образом, деньги стимулируют идеа-лы, — любовь же, напротив, материализм.

— Сегодня тебе везет, — сказала Пат. —Тридцать пять. — Мужчина, — продолжаля, — становится корыстолюбивым толькоиз-за капризов женщин. Не будь женщин,не было бы и денег, и мужчины были быплеменем героев. В окопах мы жили безженщин, и не было так уж важно, у когои где имелась какая-то собственность. Важ-но было одно: какой ты солдат. Я не ратую

за прелести окопной жизни, — просто хочуосветить проблему любви с правильных по-зиций. Она пробуждает в мужчине самыехудшие инстинкты — страсть к обладанию,к общественному положению, к заработ-кам, к покою. Недаром диктаторы любят,чтобы их соратники были женаты, — такони менее опасны. И недаром католическиесвященники не имеют жен, — иначе они небыли бы такими отважными миссионера-ми.

— Сегодня тебе просто очень везет, —сказала Пат. — Пятьдесят два!

Я опустил мелочь в карман и закурилсигарету.

— Скоро ли ты кончишь считать? —спросил я. — Ведь уже перевалило за семь-десят.

— Сто, Робби! Сто — хорошее число.Вот сколько лег я хотела бы прожить.

— Свидетельствую тебе свое уважение,ты храбрая женщина! Но как же можностолько жить? Она скользнула по мне быст-рым взглядом:

— А это видно будет. Ведь я отношуськ жизни иначе, чем ты.

— Это так. Впрочем, говорят, что труд-нее всего прожить первые семьдесят лет.А там дело пойдет проще.

— Сто! — провозгласила Пат, и мы тро-нулись в путь.

М

x x x

оре надвигалось на нас, как огром-ный серебряный парус. Еще издалимы услышали его соленое дыхание.

Горизонт ширился и светлел, и вот онопростерлось перед нами, беспокойное, мо-гучее и бескрайнее.

Шоссе, сворачивая, подходило к самойводе. Потом появился лесок, а за ним де-ревня. Мы справились, как проехать к дому,где собирались поселиться. Оставался ещепорядочный кусок пути. Адрес нам далКестер. После войны он прожил здесь це-лый год.

Маленькая вилла стояла на отлете. Я ли-хо подкатил свой ситроэн к калитке и далсигнал. В окне на мгновение показалосьширокое бледное лицо и тут же исчезло, —Надеюсь, это не фройляйн Мюллер, — ска-зал я.

— Не всё ли равно, как она выглядит, —ответила Пат. Открылась дверь. К счастью,это была не фройляйн Мюллер, а служанка.Через минуту к нам вышла фройляйн Мюл-лер, владелица виллы, — миловидная седаядама, похожая на старую деву. На ней былозакрытое черное платье с брошью в видезолотого крестика.

— Пат, на всякий случай подними своичулки, — шепнул я, поглядев на крестик,и вышел из машины.

— Кажется, господин Кестер уже преду-предил вас о нашем приезде, — сказал я.

— Да, я получила телеграмму. — Онавнимательно разглядывала меня. — Как по-живает господин Кестер?

— Довольно хорошо… если можно таквыразиться в наше время.

Она кивнула, продолжая разглядыватьменя.

— Вы с ним давно знакомы? "Начинается форменный экзамен", —

подумал я и доложил, как давно я знакомс Отто. Мой ответ как будто удовлетворилее. Подошла Пат. Она успела поднягь чул-ки. Взгляд фройляйн Мюллер смягчился.К Пат она отнеслась, видимо, более мило-стиво, чем ко мне.

— У вас найдутся комнаты для нас? —спросил я.

— Уж если господин Кестер известилменя, то комната для вас всегда найдет-ся, — заявила фройляйн Мюллер, покосив-шись на меня. — Вам я предоставлю самуюлучшую, — обратилась она к Пат.

Пат улыбнулась. Фройляйн Мюллер от-ветила ей улыбкой.

— Я покажу вам ее, — сказала она. Обе пошли рядом по узкой дорожке ма-

ленького сада. Я брел сзади, чувствуя себялишним, — фройляйн Мюллер обращаласьтолько к Пат.

Комната, которую она нам показала, на-ходилась в нижнем этаже. Она была до-вольно просторной, светлой и уютнойи имела отдельный выход в сад, что мнеочень понравилось. На одной стороне былоподобие ниши. Здесь стояли две кровати.

— Ну как? — спросила фройляйн Мюл-лер.

— Очень красиво, — сказала Пат. — Даже роскошно, — добавил я, стара-

ясь польстить хозяйке. — А где другая? Фройляйн Мюллер медленно поверну-

лась ко мне:

64? — Другая? Какая другая? Разве вам нуж-

на другая? Эта вам не нравится? — Она просто великолепна, — сказал

я, — но… — Но? — чуть насмешливо заметила

фройляйн Мюллер. — К сожалению, у менянет лучшей.

Я хотел объяснить ей, что нам нужныдве отдельные комнаты, но она тут же доба-вила:

— И ведь вашей жене она очень нравит-ся.

"Вашей жене"… Мне почудилось, будто яотступил па шаг назад, хотя не сдвинулсяс места. Я незаметно взглянул на Пат. При-слонившись к окну, она смотрела па меня,давясь от смеха.

— Моя жена, разумеется… — сказал я,глазея на золотой крестик фройляйн Мюл-лер. Делать было нечего, и я решил не от-крывать ей правды. Она бы еще, чего доб-рого, вскрикнула и упала в обморок. —Просто мы привыкли спать в двух комна-тах, — сказал я. — Я хочу сказать — каждыйв своей.

Фройляйн Мюллер неодобрительно по-качала головой'

— Две спальни, когда люди женаты?..Какая-то новая мода…

— Не в этом дело, — заметил я, стараясьпредупредить возможное недоверие. —У моей жены очень легкий ссн. Я же, к со-жалению, довольно громко храплю.

— Ах, вот что, вы храпите! — сказалафройляйн Мюллер таким тоном, словноуже давно догадывалась об этом.

Я испугался, решив, что теперь онапредложит мне комнату наверху, на второмэтаже. Но брак был для нее, очевидно, свя-щенным делом. Она отворила дверь в ма-ленькую смежную комнатку, где, кроме кре-вати, не было почти ничего.

— Великолепно, — сказал я, — этоговполне достаточро. Но но помешаю ли я ко-му-нибудь? — Я хотел узнать, будем ли мыодни на нижнем этаже.

— Вы никому не помешаете, — успокои-ла меня фройляйн Мюллер, с которой вне-запно слетела вся важность. — Кроме вас,здесь никто не живет. Все остальные комна-ты пустуют. — Она с минуту постояла с от-сутствующим видом, но затем собраласьс мыслями: — Вы желаете питаться здесьили в столовой?

— Здесь, — сказал я.

Она кивнула и вышла. — Итак, фрау Ло-камп, — обратился я к Пат, — вот мыи влипли. Но я не решился сказать прав-ду — в этой старой чертовке есть что-тоцерковное. Я ей как будто тоже не очень по-нравился. Странно, а ведь обычно я пользу-юсь успехом у старых дам.

— Это не старая дама, Робби, а оченьмилая старая фройляйн.

— Милая? — Я пожал плечами. —Во всяком случае не без осанки. Ни душив доме, и вдруг такие величественные мане-ры!

— Не так уж она величественна… — С тобой нет. Пат рассмеялась: — Мне она понравилась. Но давай при-

тащим чемо даны и достанем купальныепринадлежности.

Я

x x x

плавал целый час и теперь загорална пляже. Пат была еще в воде. Еебелая купальная шапочка то появля-

лась, то исчезала в синем перекате волн.Над морем кружились и кричали чайки.На горизонте медленно плыл пароход, во-лоча за собой длинный султан дыма.

Сильно припекало солнце. В его лучахтаяло всякое желание сопротивляться сон-ливой бездумной лени. Я закрыл глазаи вытянулся во весь рост. Подо мной шур-шал горячий песок. В ушах отдавался шумслабого прибоя. Я начал что-то вспоминать,какой-то день, когда лежал точно так же…

Это было летом 1917 года. Наша рота на-ходилась тогда во Фландрии, и нас неожи-данно отвели на несколько дней в Остендена отдых. Майер, Хольтхофф, Брейер, Лют-генс, я и еще кое-кто. Большинство из нас

никогда еще не было у моря, и эти немно-гие дни, этот почти непостижимый пере-рыв между смертью и смертью преврати-лись в какое-то дикое, яростное наслажде-ние солнцем, песком и морем. Целыми дня-ми мы валялись на пляже, подставляя го-лые тела солнцу. Быть голыми, без выклад-ки, без оружия, без формы, — это само посебе уже равносильно миру. Мы буйно рез-вились на пляже, снова и снова штурмомврывались в море, мы ощущали свои тела,свое дыхание, свои движения со всей си-лой, которая связывала нас с жизнью. В этичасы мы забывались, мы хотели забыть обовсем. Но вечером, в сумерках, когда серыетени набегали из-за горизонта на бледнею-щее море. к рокоту прибоя медленно при-мешивался другой звук; он усиливался и на-конец, словно глухая угроза, перекрывалморской шум. То был грохот фронтовой ка-нонады. И тогда внезапно обрывались раз-говоры, наступало напряженное молчание,

люди поднимали головы и вслушивались,и на радостных лицах мальчишек, наиграв-шихся до полного изнеможения, неожидан-но и резко проступал суровый облик солда-та; и еще на какое-то мгновение по лицамсолдат пробегало глубокое и тягостноеизумление, тоска, в которой было всё, чтотак и осталось невысказанным: мужество,и горечь, и жажда жизни, воля выполнитьсвой долг, отчаяние, надежда и загадочнаяскорбь тех, кто смолоду обречен на смерть.Через несколько дней началось большое на-ступление, и уже третьего июля в роте оста-лось только тридцать два человека. Майер,Хольтхофф и Лютгенс были убиты.

— Робби! — крикнула Пат. Я открыл глаза. С минуту я соображал,

где нахожусь. Всякий раз, когда меня одоле-вали воспоминания о войне, я куда-то уно-сился. При других воспоминаниях этого небывало.

Я привстал. Пат выходила из воды.За ней убегала вдаль красновато-золоти-стая солнечная дорожка. С ее плеч стекалмокрый блеск, она была так сильно залитасолнцем, что выделялась на фоне озаренно-го неба темным силуэтом. Она шла ко мнеи с каждым шагом всё выше врастала в сле-пящее сияние, пока позднее предвечернеесолнце не встало нимбом вокруг ее головы.

Я вскочил на ноги, таким неправдопо-добным, будто из другого мира, казалосьмне это видение, — просторное синее небо,белые ряды пенистых гребней моря, и наэтом фоне — красивая, стройная фигура.И мне почудилось, что я один на всей зем-ле, а из воды выходит первая женщина.На минуту я был покорен огромным, спо-койным могуществом красоты и чувство-вал, что она сильнее всякого кровавого про-шлого, что она должна быть сильнее его,ибо иначе весь мир рухнет и задохнется

в страшном смятении. И еще сильнее я чув-ствовал, что я есть, что я просто существуюна земле и есть Пат, что я живу, что я спас-ся от ужаса войны, что у меня глаза, и руки,и мысли, и горячее биение крови, а что всёэто — непостижимое чудо.

— Робби! — снова позвала Пат и пома-хала мне рукой. Я поднял ее купальный ха-лат и быстро пошел ей навстречу.

— Ты слишком долго пробыла в воде, —сказал я.

— А мне совсем тепло, — ответила она,задыхаясь.

Я поцеловал ее влажное плечо: — На первых порах тебе надо быть бо-

лее благоразумной. Она покачала головой и посмотрела на

меня лучистыми глазами:

— Я достаточно долго была благоразум-ной.

— Разве? — Конечно! Более чем достаточно! Хочу,

наконец, быть неблагоразумной! — Она за-смеялась и прижалась щекой к моему ли-цу. — Будем неблагоразумны, Робби! Нио чем не будем думать, совсем ни о чем,только о нас, и о солнде, и об отпуске, и оморе!

— Хорошо, — сказал я и взял махровоеполотенце, — Дай-ка я тебя сперва вытрудосуха. Когда ты успела так загореть?

Она надела купальный халат. — Это результат моего «благоразумно-

го» года. Каждый день я должна была про-водить целый час на балконе и приниматьсолнечную ванну. В восемь часов вечера яложилась. А сегодня в восемь часов вечера

В

пойду опять купаться. — Это мы еще посмотрим, — сказал

я. — Человек всегда велик в намерениях.Но не в их выполнении. В этом и состоитего очарование.

x x x

ечером никто из нас не купался. Мыпрошлись в деревню, а когда насту-пили сумерки, покатались на ситро-

эне. Вдруг Пат почувствовала сильную уста-лость и попросила меня вернуться. Уже нераз я замечал, как буйная жизнерадост-ность мгновенно и резко сменялась в нейглубокой усталостью. У нее не было ника-кого запаса сил, хотя с виду она не казаласьслабой. Она всегда расточительно расходо-вала свои силы и казалась неисчерпаемойв своей свежей юности. Но внезапно наста-вал момент, когда лицо ее бледнело, а глазаглубоко западали. Тогда всё кончалось. Она

утомлялась не постепенно, а сразу, в однусекунду.

— Поедем домой, Робби, — попросилаона, и ее низкий голос прозвучал глушеобычного.

— Домой? К фройляйн Мюллер с золо-тым крестиком на груди? Интересно, чтоеще могло прийти в голову старой чертовкев наше отсутствие…

— Домой, Робби, — сказала Пат и в из-неможении прислонилась к моему плечу. —Там теперь наш дом.

Я отнял одну руку от руля и обнял ее заплечи. Мы медленно ехали сквозь синие,мглистые сумерки, и, когда, наконец, уви-дели освещенные окна маленькой виллы,примостившейся, как темное животное,в пологой ложбинке, мы и впрямь почув-ствовали, что возвращаемся в родной дом.

Фройляйн Мюллер ожидала нас. Она пе-реоделась, и вместо черного шерстяного наней было черное шелковое платье такогоже пуританского покроя, а вместо крестикак нему была приколота другая эмблема —сердце, якорь и крест, — церковный символверы, надежды и любви.

Она была гораздо приветливее, чем пе-ред нашим уходом, и спросила, устроит линас приготовленный ею ужин: яйца, холод-ное мясо и копченая рыба.

— Ну конечно, — сказал я. — Вам не нравится? Совсем свежая коп-

ченая камбала. — Она робко посмотрела наменя.

— Разумеется, — сказал я холодно. — Свежекопченая камбала — это долж-

но быть очень вкусно, — заявила Пат и супреком взглянула на меня. — Фройляйн

Мюллер, первый день у моря и такой ужин!Чего еще желать? Если бы еще вдобавоккрепкого горячего чаю.

— Ну как же! Очень горячий чай! С удо-вольствием! Сейчас вам всё подадут.

Фройляйн Мюллер облегченно вздохну-ла и торопливо удалилась, шурша своимшелковым платьем.

— Тебе в самом деле не хочется ры-бы? — спросила Пат.

— Еще как хочется! Камбала! Все этидни только и мечтал о ней.

— А зачем же ты пыжишься? Вот уждействительно…

— Я должен был расквитаться за прием,оказанный мне сегодня. — Боже мой! —рассмеялась Пат. — Ты ничего не проща-ешь! Я уже давно забыла об этом.

— А я нет, — сказал я. — Я не забываютак легко.

— А надо бы… Вошла служанка с подносом. У камбалы

была кожица цвета золотого топаза, и оначудесно пахла морем и дымом. Нам принес-ли еще свежих креветок.

— Начинаю забывать, — сказал я мечта-тельно. — Кроме того, я замечаю, чтострашно проголодался.

— И я тоже. Но дай мне поскорее горя-чего чаю. Странно, но меня почему-то зно-бит. А ведь на дворе совсем тепло.

Я посмотрел на нее. Она была бледна,но всё же улыбалась.

— Теперь ты и не заикайся насчет дол-гих купаний, — сказал я и спросил горнич-ную: — У вас найдется немного рому?

— Чего? — Рому. Такой напиток в бутылках. — Ром? — Да. — Нет. Лицо у нее было круглое как луна. Она

смотрела на меня ничего не выражающимвзглядом.

— Нет, — сказала она еще раз. — Хорошо, — ответил я. — Это неваж-

но. Спокойной ночи. Да хранит вас бог. Она ушла. — Какое счастье, Пат, что у нас есть

дальновидные друзья, — сказал я. — Сего-дня утром перед отъездом Ленц погрузилв нашу машину довольно тяжелый пакет.Посмотрим, что в нем.

Я принес из машины пакет. В неболь-шом ящике лежали две бутылки рома, бу-тылка коньяка и бутылка портвейна. Я под-нес ром к лампе и посмотрел на этикетку:

— Ром "Сэйнт Джемс", подумать только!На наших ребят можно положиться.

Откупорив бутылку, я налил Пат доб-рую толику рома в чай. При этом я заметил,что ее рука слегка дрожит.

— Тебя сильно знобит? — спросил я. — Чуть-чуть. Теперь уже лучше. Ром хо-

рош… Но я скоро лягу. — Ложись сейчасже, Пат, — сказал я. — Пододвинем столк постели и будем есть.

Она кивнула. Я принес ей еще одно оде-яло с моей кровати и пододвинул столик:

— Может быть, дать тебе настоящегогрогу, Пат? Это еще лучше. Могу быстроприготовить его.

Пат отказалась: — Нет, мне уже опять хорошо. Я взглянул на нее. Она действительно

выглядела лучше. Глаза снова заблестели,губы стали пунцовыми, матовая кожа ды-шала свежестью.

— Быстро ты пришла в себя, просто за-мечательно, — сказал я. — Всё это, конеч-но, ром.

Она улыбнулась: — И постель тоже, Робби. Я отдыхаю

лучше всего в постели. Она мое прибежи-ще.

— Странно. А я бы сошел с ума, если бымне пришлось лечь так рано. Я хочу ска-зать, лечь одному.

Она рассмеялась:

— Для женщины это другое дело. — Не говори так. Ты не женщина. — А кто же? — Не знаю. Только не женщина. Если

бы ты была настоящей нормальной женщи-ной, я не мог бы тебя любить. Она посмот-рела на меня:

— А ты вообще можешь любить? — Ну, знаешь ли! — сказал я. — Слиш-

ком много спрашиваешь за ужином. Большевопросов нет?

— Может быть, и есть. Но ты ответь мнена этот. Я налил себе рому:

— За твое здоровье, Пат. Возможно, чтоты и права. Может быть, никто из нас неумеет любить. То есть так, как любилипрежде. Но от этого нам не хуже. У нас с то-бой всё по-другому, как-то проще.

Раздался стук в дверь. Вошла фройляйнМюллер. В руке она держала крохотнуюстеклянную кружечку, на дне которой бол-талась какая-то жидкость.

— Вот я принесла вам ром. — Благодарю вас, — сказал я, растроган-

но глядя на стеклянный наперсток. — Этоочень мило с вашей стороны, но мы уже вы-шли из положения.

— О господи! — Она в ужасе осмотрелачетыре бутылки на столе. — Вы так многопьете? — Только в лечебных целях, — мяг-ко ответил я, избегая смотреть на Пат. —Прописано врачом. — У меня слишком су-хая печень, фройляйн Мюллер. Но не ока-жете ли вы нам честь?..

Я открыл портвейн: — За ваше благополучие! Пусть ваш дом

поскорее заполнится гостями.

— Очень благодарна! — Она вздохнула,поклонилась и отпила, как птичка. —За ваш отдых! — Потом она лукаво улыбну-лась мне. — До чего же крепкий. И вкус-ный.

Я так изумился этой перемене, что чутьне выронил стакан. Щечки фройляйн поро-зовели, глаза заблестели, и она приняласьболтать о различных, совершенно неинте-ресных для нас вещах. Пат слушала ее с ан-гельским терпением. Наконец хозяйка об-ратилась ко мне:

— Значит, господину Кестеру живетсянеплохо?

Я кивнул. — В то время он был так молчалив, —

сказала она. — Бывало, за весь день словеч-ка не вымолвит. Он и теперь такой?

— Нет, теперь он уже иногда разговари-вает.

— Он прожил здесь почти год. Всегдаодин…

— Да, — сказал я. — В этом случае людивсегда говорят меньше.

Она серьезно кивнула головой и по-смотрела на Пат.

— Вы, конечно, очень устали. — Немного, — сказала Пат. — Очень, — добавил я. — Тогда я пойду, — испуганно сказала

она. — Спокойной ночи! Спите хорошо! Помешкав еще немного, она вышла. — Мне кажется, она бы еще с удоволь-

ствием осталась здесь, — сказал я. —Странно… ни с того ни с сего…

— Несчастное существо, — ответилаПат. — Сидит себе, наверное, вечеромв своей комнате и печалится.

— Да, конечно… Но мне думается, что я,в общем, вел себя с ней довольно мило.

— Да, Робби, — она погладила мою ру-ку. — Открой немного дверь.

Я подошел к двери и отворил ее. Небопрояснилось, полоса лунного света, падав-шая на шоссе, протянулась в нашу комнату.Казалось, сад только того и ждал, чтобыраспахнулась дверь, — с такой силой во-рвался в комнату и мгновенно разлился поней ночной аромат цветов, сладкий запахлевкоя, резеды и роз.

— Ты только посмотри, — сказал я. Луна светила всё ярче, и мы видели са-

довую дорожку во всю ее длину. Цветы с на-клоненными стеблями стояли по ее краям,

листья отливали темным серебром, а буто-ны, так пестро расцвеченные днем, теперьмерцали пастельными тонами, призрачнои нежно. Лунный свет и ночь отняли у кра-сок всю их силу, но зато аромат был острееи слаще, чем днем.

Я посмотрел на Пат. Ее маленькая тем-новолосая головка лежала на белоснежнойподушке. Пат казалась совсем обессилен-ной, но в ней была тайна хрупкости, таин-ство цветов, распускающихся в полумраке,в парящем свете луны.

Она слегка привстала: — Робби, я действительно очень утом-

лена. Это плохо? Я подошел к ее постели: — Ничего страшного. Ты будешь отлич-

но спать. — А ты? Ты, вероятно, не ляжешь так

рано?

— Пойду еще прогуляюсь по пляжу. Она кивнула и откинулась на подушку. Я

посидел еще немного с ней. — Оставь дверь открытой на ночь, —

сказала она, засыпая. — Тогда кажется, чтоспишь в саду…

Она стала дышать глубже. Я встал, тиховышел в сад, остановился у деревянного за-бора и закурил сигарету. Отсюда я мог ви-деть комнату. На стуле висел ее купальныйхалат, сверху было наброшено платье и бе-лье; на полу у стула стояли туфли. Одна изних опрокинулась. Я смотрел на эти вещи,и меня охватило странное ощущение че-го-то родного, и я думал, что вот теперь онаесть и будет у меня и что стоит мне сделатьнесколько шагов, как я увижу ее и буду ря-дом с ней сегодня, завтра, а может быть,долго-долго…

Может быть, думал я, может быть, —вечно эти два слова, без которых уже никакнельзя было обойтись! Уверенности — вотчего мне недоставало. Именно уверенно-сти, — ее недоставало всем.

Я спустился к пляжу, к морю и ветру,к глухому рокоту, нараставшему, как отда-ленная артиллерийская канонада.

Я

.

XVI

сидел на пляже и смотрел на заходя-щее солнце. Пат не пошла со мной.Весь день она себя плохо чувствова-

ла. Когда стемнело, я встал и хотел пойтидомой. Вдруг я увидел, что из-за рощи вы-бежала горничная. Она махала мне рукойи что-то кричала. Я ничего не понимал, —ветер и море заглушали слова. Я сделал ейзнак, чтобы она остановилась. Но она про-должала бежать и подняла рупором рукик губам.

— Фрау Пат… — послышалось мне. —Скорее…

— Что случилось? — крикнул я. Она не могла перевести дух: — Скорее. Фрау Пат… несчастье.

Я побежал по песчаной лесной дорожкек дому. Деревянная калитка не поддавалась.Я перемахнул через нее и ворвался в комна-ту. Пат лежала в постели с окровавленнойгрудью и судорожно сжатыми пальцами.Изо рта у нее еще шла кровь. Возле стоялафройляйн Мюллер с полотенцем и тазомс водой.

— Что случилось? — крикнул я и от-толкнул ее в сторону.

Она что-то сказала. — Принесите бинт и вату! — попросил

я. — Где рана? Она посмотрела на меня, еегубы дрожали.

— Это не рана… Я резко повернулся к ней. — Кровотечение, — сказала она. Меня точно обухом по голове ударили:

— Кровотечение? Я взял у нее из рук таз: — Принесите лед, достаньте поскорее

немного льда. Я смочил кончик полотенцаи положил его Пат на грудь.

— У нас в доме нет льда, — сказалафройляйн Мюллер.

Я повернулся. Она отошла на шаг. — Ради бога, достаньте лед, пошлите

в ближайший трактир и немедленно позво-ните врачу.

— Но ведь у нас нет телефона… — Проклятье! Где ближайший телефон? — У Массмана. — Бегите туда. Быстро. Сейчас же позво-

ните ближайшему врачу. Как его зовут? Гдеон живет? Не успела она назвать фамилию,как я вытолкнул ее за дверь:

— Скорее, скорее бегите! Это далеко? — В трех минутах отсюда, — ответила

фройляйн Мюллер и торопливо засемени-ла.

— Принесите с собой лед! — крикнул яей вдогонку.

Я принес свежей воды, снова смочил по-лотенце, но не решался прикоснуться к Пат.Я не знал, правильно ли она лежит, и былв отчаянии оттого, что не знал главного, незнал единственного, что должен был знать:подложить ли ей подушку под голову илиоставить ее лежать плашмя.

Ее дыхание стало хриплым, потом онарезко привстала, и кровь хлынула струёй.Она дышала часто, в глазах было нечелове-ческое страдание, она задыхалась и кашля-ла, истекая кровью; я поддерживал ее заплечи, то прижимая к себе, то отпуская,и ощущал содрогания всего ее измученного

тела. Казалось, конца этому не будет. По-том, совершенно обессиленная, она откину-лась на попушку.

Вошла фройляйн Мюллер. Она посмот-рела на меня, как на привидение.

— Что же нам делать? — спросил я. — Врач сейчас будет, — прошептала

она. — Лед… на грудь, и, если сможет…пусть пососет кусочек…

— Как ее положить?.. Низко или высо-ко?… Да говорите же, черт возьми!

— Пусть лежит так… Он сейчас придет.Я стал класть ей на грудь лед, почувствовавоблегчение от возможности что-то делать;я дробил лед для компрессов, менял ихи непрерывно смотрел на прелестные, лю-бимые, искривленные губы, эти единствен-ные, эти окровавленные губы…

Зашуршали шины велосипеда. Я вско-чил. Врач.

— Могу ли я помочь вам? — спросил я.Он отрицательно покачал головой и от-крыл свою сумку. Я стоял рядом с ним, су-дорожно вцепившись в спинку кровати. Онпосмотрел на меня. Я отошел немного на-зад, не спуская с него глаз. Он рассматри-вал рёбра Пат. Она застонала.

— Разве это так опасно? — спросил я. — Кто лечил вашу жену? — Как, то есть, лечил?.. — пробормотал

я. — Какой врач? — нетерпеливо переспро-сил он.

— Не знаю… — ответил я. — Нет, я незнаю… я не думаю…

Он посмотрел на меня: — Но ведь вы должны знать…

— Но я не знаю. Она мне никогда обэтом не говорила.

Он склонился к Пат и спросил ее о чем-то. Она хотела ответить. Но опять началсякровавый кашель. Врач приподнял ее. Онахватала губами воздух и дышала с присви-стом.

— Жаффе, — произнесла она наконец,с трудом вытолкнув это слово из горла.

— Феликс Жаффе? Профессор ФеликсЖаффе? — спросил врач. Чуть сомкнув ве-ки, она подтвердила это. Доктор повернул-ся ко мне: — Вы можете ему позвонить?Лучше спросить у него.

— Да, да, — ответил я, — я это сделаюсейчас же, А потом приду за вами! Жаффе?

— Феликс Жаффе, — сказал врач. —Узнайте номер телефона.

— Она выживет? — спросил я. — Кровотечение должно прекратить-

ся, — сказал врач. Я позвал горничную,и мы побежали по дороге. Она показаламне дом, где был телефон. Я позвонил у па-радного. В доме сидело небольшое обще-ство за кофе и пивом. Я обвел всех невидя-щим взглядом, не понимая, как могут людипить пиво, когда Пат истекает кровью. За-казав срочный разговор, я ждал у аппарата.Вслушиваясь в гудящий мрак, я виделсквозь портьеры часть смежной комнаты,где сидели люди. Всё казалось мне туман-ным и вместе с тем предельно четким. Я ви-дел покачивающуюся лысину, в которой от-ражался желтый свет лампы, видел брошьна черной тафте платья со шнуровкой,и двойной подбородок, и пенсне, и высо-кую вздыбленную прическу; костлявую ста-рую руку с вздувшимися венами, бараба-нившую по столу… Я не хотел ничего ви-

деть, но был словно обезоружен — всё самопроникало в глаза, как слепящий свет.

Наконец мне ответили. Я попросил про-фессора.

— К сожалению, профессор Жаффе ужеушел, — сообщила мне сестра.

Мое сердце замерло и тут же бешено за-колотилось. — Где же он? Мне нужно пере-говорить с ним немедленно.

— Не знаю. Может быть, он вернулсяв клинику.

— Пожалуйста, позвоните в клинику. Яподожду. У вас, наверно, есть второй аппа-рат.

— Минутку. — Опять гудение, бездон-ный мрак, над которым повис тонкий ме-таллический провод. Я вздрогнул. Рядом сомной в клетке, закрытой занавеской, щебе-тала канарейка. Снова послышался голос

сестры: — Профессор Жаффе уже ушел изклиники.

— Куда? — Я этого точно не знаю, сударь. Это был конец. Я прислонился к стене. — Алло! — сказала сестра, — вы не по-

весили трубку? — Нет еще. Послушайте, сестра, вы не

знаете, когда он вернется? — Это очень неопределенно. — Разве он ничего не сказал? Ведь он

обязан. А если что-нибудь случится, где жеего тогда искать?

— В клинике есть дежурный врач. — А вы могли бы спросить его? — Нет, это не имеет смысла, он ведь то-

же ничего не знает.

— Хорошо, сестра, — сказал я, чувствуясмертельную усталость, — если профессорЖаффе придет, попросите его немедленнопозвонить сюда. — Я сообщил ей номер. —Но немедленно! Прошу вас, сестра.

— Можете положиться на меня, су-дарь. — Она повторила номер и повесилатрубку.

Я остался на месте. Качающиеся головы,лысина, брошь, соседняя комната — всё ку-да-то ушло, откатилось, как блестящий ре-зиновый мяч. Я осмотрелся. Здесь я большеничего не мог сделать. Надо было толькопопросить хозяев позвать меня, если будетзвонок. Но я не решался отойти от телефо-на, он был для меня как спасательный круг.И вдруг я сообразил, как поступить. Я снялтрубку и назвал номер Кестера. Его-то я ужзастану на месте. Иначе быть не может.

И вот из хаоса ночи выплыл спокойныйголос Кестера. Я сразу же успокоился и рас-сказал ему всё. Я чувствовал, что он слуша-ет и записывает.

— Хорошо, — сказал он, — сейчас жееду искать его. Позволю. Не беспокойся.Найду. Вот всё и кончилось. Весь мир успо-коился. Кошмар прошел. Я побежал обрат-но.

— Ну как? — спросил врач. — Дозвони-лись?

— Нет, — сказал я, — но я разговаривалс Кестером.

— Кестер? Не слыхал. Что он сказал?Как он ее лечил?

— Лечил? Не лечил он ее. Кестер ищетего.

— Кого?

— Жаффе. — Господи боже мой! Кто же этот

Кестер? — Ах да… простите, пожалуйста. Кестер

мой друг. Он ищет профессора Жаффе. Мнене удалось созвониться с ним.

— Жаль, — сказал врач и снова накло-нился к Пат.

— Он разыщет его, — сказал я. — Еслипрофессор не умер, он его разыщет.

Врач посмотрел на меня, как на сума-сшедшего, и пожал плечами.

В комнате горела тусклая лампочка. Яспросил, могу ли я чем-нибудь помочь.Врач не нуждался в моей помощи. Я уста-вился в окно. Пат прерывисто дышала. За-крыв окно, я подошел к двери и стал смот-реть на дорогу.

Вдруг кто-то крикнул: — Телефон! Я повернулся: — Телефон? Мне пойти? Врач вскочил на ноги: — Нет, я пойду. Я расспрошу его лучше.

Останьтесь здесь. Ничего не делайте. Я сей-час же вернусь. Я присел к кровати Пат.

— Пат, — сказал я тихо. — Мы все насвоих местах. Все следим за тобой. Ничегос тобой не случится. Ничто не должно с то-бой случиться. Профессор уже дает указа-ния по телефону. Он скажет нам всё. Завтраон наверняка приедет. Он поможет тебе. Тывыздоровеешь. Почему ты никогда не гово-рила мне, что еще больна? Потеря кровиневелика, это нестрашно, Пат. Мы восста-новим твою кровь. Кестер нашел профессо-ра. Теперь всё хорошо, Пат.

Врач пришел обратно: — Это был не профессор… Я встал. — Звонил ваш друг Ленц. — Кестер не

нашел его? — Нашел. Профессор сказал ему, что на-

до делать. Ваш друг Ленц передал мне этиуказания по телефону. Всё очень толковои правильно. Ваш приятель Ленц — врач?

— Нет. Хотел быть врачом… но где жеКестер? — спросил я.

Врач посмотрел на меня: — Ленц сказал, что Кестер выехал

несколько минут тому назад. С профессо-ром.

Я прислонился к стене. — Отто! — проговорил я.

— Да, — продолжал врач, — и, по мне-нию вашего друга Ленца, они будут здесьчерез два часа — это единственное, что онсказал неправильно. Я знаю дорогу. При са-мой быстрой езде им потребуется свышетрех часов, не меньше.

— Доктор, — ответил я. — Можете несомневаться. Если он сказал — два часа,значит ровно через два часа они будутздесь.

— Невозможно. Очень много поворотов,а сейчас ночь.

— Увидите… — сказал я. — Гак или иначе… конечно, лучше, что-

бы он приехал. Я не мог больше оставаться в доме и вы-

шел. Стало туманно. Вдали шумело море.С деревьев падали капли. Я осмотрелся. Яуже не был один. Теперь где-то там на юге,

П

за горизонтом, ревел мотор. За туманом побледносерым дорогам летела помощь, фарыразбрызгивали яркий свет, свистели по-крышки, и две руки сжимали рулевое коле-со, два глаза холодным уверенным взгля-дом сверлили темноту: глаза моего друга…

x x x

отом Жаффе рассказал мне, как всёпроизошло. Сразу после разговорасо мной Кестер позвонил Ленцу

и попросил его быть наготове. Затем он вы-вел «Карла» из гаража и помчался с Ленцемв клинику Жаффе. Дежурная сестра сказала,что профессор, возможно, поехал ужинать,и назвала Кестеру несколько ресторанов,где он мог быть. Кестер отправился на по-иски. Он ехал на красный свет, не обращаявнимания на полицейских. Он посылал«Карла» вперед, как норовистого коня, про-тискиваясь сквозь поток машин. Профессор

оказался в четвертом по счету ресторане.Оставив ужин, он вышел с Кестером. Онипоехали на квартиру Жаффе, чтобы взятьвсё необходимое. Это был единственныйучасток пути, на котором Кестер ехал хотяв быстро, но всё же не в темпе автомобиль-ной гонки. Он не хотел пугать профессорапреждевременно. По дороге Жаффе спро-сил, где находится Па г. Кестер назвал ка-кой-то пункт в сорока километрах от горо-да. Только бы не выпустить профессора измашины. Остальное должно было полу-читься само собой. Собирая свой чемодан-чик, Жаффе объяснил Ленцу, что надо ска-зать по телефону. Затем он сел с Кестеромв машину.

— Это опасно? — спросил Кестер. — Да, — сказал Жаффе. В ту же секунду «Карл» превратился

в белое привидение. Он рванулся с места

и понесся. Он обгонял всех, наезжал коле-сами на тротуары, мчался в запрещенномнаправлении по улицам с одностороннимдвижением. Машина рвалась из города,пробивая себе кратчайший путь.

— Вы сошли с ума! — воскликнул про-фессор. (Кестер пулей метнулся наперерезогромному автобусу, едва не задев высокийпередний бампер, затем сбавил на мгнове-ние газ и снова дал двигателю полные обо-роты).

— Не гоните так машину, — кричалврач, — ведь всё будет впустую, если мы по-падем в аварию!

— Мы не попадем в аварию. — Если не кончится эта бешеная гон-

ка — катастрофа неминуема! Кестер рванул машину и, вопреки пра-

вилам, обогнал слева трамвай.

— Мы не попадем в аварию. Впереди была прямая длинная улица.

Он посмотрел на врача: — Я знаю, что должен доставить вас це-

лым и невредимым. Положитесь на меня! — Какая польза в этой сумасшедшей

гонке! Выиграете несколько минут. — Нет, — сказал Кестер, уклоняясь от

столкновения с машиной, нагруженнойкамнем, — нам еще предстоит покрыть две-сти сорок километров.

— Что? — Да… — «Карл» прошмыгнулмежду почтовой машиной и автобусом. — Яне хотел говорить вам этого раньше.

— Это всё равно! — недовольно заметилЖаффе. — Я помогаю людям независимо откилометража. Поезжайте на вокзал. Поез-дом мы доберемся скорее.

— Нет. — Кестер мчался уже по предме-стью. Ветер срывал слова с его губ. — Ясправлялся… Поезд уходит слишком позд-но…

Он снова посмотрел на Жаффе, а док-тор, очевидно, увидел в его лице что-то но-вое.

— Помоги вам бог! — пробормоталон. — Ваша приятельница?

Кестер отрицательно покачал головой.Больше он не отвечал.

Огороды с беседками остались позади.Кестер выехал на шоссе. Теперь мотор ра-ботал на полную мощность. Врач съежилсяза узким ветровым стеклом. Кестер сунулему свой кожаный шлем. Непрерывно рабо-тал сигнал. Леса отбрасывали назад его рев.Только в деревнях, когда это было абсолют-но необходимо, Кестер сбавлял скорость.На машине не было глушителя. Громовым

эхом отдавался гул мотора в смыкавшихсяза ними стенах домов, которые хлопали,как полотнища на ветру; «Карл» проносил-ся между ними, обдавая их на мгновениеярким мертвенным светом фар, и продол-жал вгрызаться в ночь, сверля ее лучами.

Покрышки скрипели, шипели, завывали,свистели, — мотор отдавал теперь всю своюмощь. Кестер пригнулся к рулю, его телопревратилось в огромное ухо, в фильтр,просеивающий гром и свист мотора и шас-си, чутко улавливающий малейший звук,любой подозрительный скрип и скрежет,в которых могли таиться авария и смерть.

Глинистое полотно дороги стало влаж-ным. Машина начала юлить и шататьсяв стороны. Кестеру пришлось сбавить ско-рость. Зато он с еще большим напором бралповороты. Он уже не подчинялся разуму,им управлял только инстинкт. Фары высве-чивали повороты наполовину. Когда маши-

на брала поворот, он не просматривался.Прожектор-искатель почти не помогал, —он давал слишком узкий сноп света. Врачмолчал. Внезапно воздух перед фарамивзвихрился и окрасился в бледно-серебри-стый цвет. Замелькали прозрачные клочья,похожие на облака. Это был единственныйраз, когда, по словам Жаффе, Кестер выру-гался. Через минуту они неслись в густомтумане.

Кестер переключил фары на малый свет.Машина плыла в вате, проносились тени,деревья, смутные призраки в молочном мо-ре, не было больше шоссе, осталась случай-ность и приблизительность, тени, разрас-тавшиеся и исчезавшие в реве мотора.

Когда через десять минут они вынырну-ли из тумана, лицо Кестера было земли-стым. Он взглянул на Жаффе и что-то про-бормотал. Потом он дал полный газ и про-должал путь, прижавшись к рулю, холод-

Л

ный и снова овладевший собой…

x x x

ипкая теплынь разлилась по комна-те, как свинец.

— Еще не прекратилось? — спро-сил я.

— Нет, — сказал врач. Пат посмотрела на меня. Вместо улыбки

у меня получилась гримаса. — Еще полчаса, — сказал я. Врач поднял глаза: — Еще полтора часа, если не все два.

Идет дождь. С тихим напевным шумом па-дали капли на листья и кусты в саду. Ослеп-ленными глазами я вглядывался в тьму.Давно ли мы вставали по ночам, забира-лись в резеду и левкои и Пат распевала

смешные детские песенки? Давно ли садо-вая дорожка сверкала белизной в лунномсвете и Пат бегала среди кустов, как гибкоеживотное?..

В сотый раз я вышел на крыльцо. Я знал,что это бесцельно, но всё-таки ожиданиекак-то сокращалось. В воздухе висел туман.Я проклинал его; я понимал, каково былоКестеру. Сквозь теплую пелену донессякрик птицы.

— Заткнись! — проворчал я. Мне при-шли на память рассказы о вещих птицах. —Ерунда! — громко сказал я.

Меня знобило. Где-то гудел жук, но онне приближался… он не приближался. Онгудел ровно и тихо: потом гудение исчезло;вот оно послышалось снова… вот опять… Явдруг задрожал… это был не жук, а машина;где-то далеко она брала повороты наогромной скорости. Я словно окостенел

и затаил дыхание, чтобы лучше слышать:снова… снова тихий, высокий звук, словножужжание разгневанной осы. А теперьгромче… я отчетливо различал высокий тонкомпрессора! И тогда натянутый до преде-ла горизонт рухнул и провалился в мягкуюбесконечность, погребая под собой ночь,боязнь, ужас, — я подскочил к двери и, дер-жась за косяк, сказал:

— Они едут! Доктор, Пат, они едут. Я ихуже слышу! В течение всего вечера врачсчитал меня сумасшедшим. Он встал и тожеприслушался.

— Это, вероятно, другая машина, — ска-зал он наконец.

— Нет, я узнаю мотор. Он раздраженно посмотрел на меня.

Видно, он считал себя специалистом по ав-томобилям. С Пат он обращался терпеливои бережно, как мать; но стоило мне загово-

рить об автомобилях, как он начинал ме-тать сквозь очки гневные искры и ни в чемне соглашался со мной.

— Невозможно, — коротко отрезал они вернулся в комнату.

Я остался на месте, дрожа от волнения. — "Карл", "Карл"! — повторял я. Теперь

чередовались приглушенные удары и взры-вы. Машина, очевидно, уже была в деревнеи мчалась с бешеной скоростью вдоль до-мов. Вот рев мотора стал тише; он слышал-ся за лесом, а теперь он снова нарастал,неистовый и ликующий. Яркая полоса про-резала туман… Фары… Гром… Ошеломлен-ный врач стоял около меня. Слепящий светстремительно надвигался на нас. Заскреже-тали тормоза, а машина остановилась у ка-литки. Я побежал к ней. Профессор сошелс подножки. Он не обратил на меня внима-ния и направился прямо к врачу. За ним

шел Кестер. — Как Пат? — спросил он. — Кровь еще идет. — Так бывает, — сказал он. — Пока не

надо беспокоиться. Я молчал и смотрел на него. — У тебя есть сигарета? — спросил он. Я дал ему закурить. — Хорошо, что ты приехал, Отто. Он глубоко затянулся: — Решил, так будет лучше. — Ты очень быстро ехал. — Да, довольно быстро. Туман немного

помешал. Мы сидели рядом и ждали.

— Думаешь, она выживет? — спросил я. — Конечно. Такое кровотечение не

опасно. — Она никогда ничего не говориламне об этом.

Кестер кивнул. — Она должна выжить, Отто! — сказал

я. Он не смотрел на меня. — Дай мне еще сигарету, — сказал

он. — Забыл свои дома. — Она должна выжить, — сказал я, —

иначе всё полетит к чертям. Вышел профессор. Я встал. — Будь я проклят, если когда-нибудь

еще поеду с вами, — сказал он Кестеру. — Простите меня, — сказал Кестер, —

это жена моего друга.

— Вот как! — сказал Жаффе. — Она выживет? — спросил я. Он внимательно посмотрел на меня. Я

отвел глаза и сторону. — Думаете, я бы стоял тут с вами так

долго, если бы она была безнадежна? —сказал он.

Я стиснул зубы и сжал кулаки. Я плакал. — Извините, пожалуйста, — сказал я, —

но всё это произошло слишком быстро. — Такие вещи только так и происхо-

дят, — сказал Жаффе и улыбнулся. — Не сердись на меня, Отто, что я за-

хныкал, — сказал я. Он повернул меня за плечи и подтолк-

нул в сторону двери: — Войди в комнату. Если профессор

позволит.

— Я больше не плачу, — сказал я. —Можно мне войти туда?

— Да, но не разговаривайте, — ответилЖаффе, — и только на минутку. Ей нельзяволноваться.

От слез я не видел ничего, кроме зыбко-го светового пятна, мои веки дрожали, но яне решался вытереть глаза. Увидев этотжест, Пат подумала бы, что дело обстоитсовсем плохо. Не переступая порога, я по-пробовал улыбнуться. Затем быстро повер-нулся к Жаффе и Кестеру.

— Хорошо, что вы приехали сюда? —спросил Кестер.

— Да, — сказал Жаффе, — так лучше. — Завтра утром могу вас увезти обрат-

но. — Лучше не надо, — сказал Жаффе.

— Я поеду осторожно. — Нет, останусьеще на денек, понаблюдаю за ней. Ваша по-стель свободна? — обратился Жаффе комне. Я кивнул.

— Хорошо, тогда я сплю здесь. Вы смо-жете устроиться в деревне?

— Да. Приготовить вам зубную щеткуи пижаму?

— Не надо. Имею всё при себе. Всегдаготов к таким делам, хотя и не к подобнымгонкам.

— Извините меня, — сказал Кестер, —охотно верю, что вы злитесь на меня.

— Нет, не злюсь, — сказал Жаффе. — Тогда мне жаль, что я сразу не сказал

вам правду. Жаффе рассмеялся: — Вы плохо думаете о врачах. А теперь

можете идти и не беспокоиться. Я остаюсьздесь.

Я быстро собрал постельные принад-лежности. Мы с Кестером отправились в де-ревню.

— Ты устал? — спросил я. — Нет, — сказал он, — давай посидим

еще где-нибудь. Через час я опять забеспо-коился.

— Если он остается, значит это опасно,Отто, — сказал я. — Иначе он бы этого несделал…

— Думаю, он остался из предосторожно-сти, — ответил Кестер. — Он очень любитПат. Когда мы ехали сюда, он говорил мнеоб этом. Он лечил еще ее мать…

— Разве и она болела этим?.. — Не знаю, — поспешно ответил

Кестер, — может быть, чем-то другим. Пой-дем спать?

— Пойди, Отто. Я еще взгляну на нее ра-зок… так… издалека.

— Ладно. Пойдем вместе. — Знаешь, Отто, в такую теплую погоду

я очень люблю спать на воздухе. Ты не бес-покойся. В последнее время я это делал ча-сто.

— Ведь сыро. — Неважно. Я подниму верх и посижу

немного в машине. — Хорошо. И я с удовольствием посплю

на воздухе. Я понял, что мне от него не из-бавиться. Мы взяли несколько одеял и по-душек и пошли обратно к «Карлу». Отстег-нув привязанные ремни, мы откинулиспинки передних сидений. Так можно былодовольно прилично устроиться. — Лучше,чем иной раз на фронте, — сказал Кестлер.Яркое пятно окна светило сквозь мглистый

воздух. Несколько раз за стеклом мелькнулсилуэт Жаффе. Мы выкурили целую пачкусигарет. Потом увидели, что большой светв комнате выключили и зажгли маленькуюночную лампочку.

— Слава богу, — сказал я. На брезентовый верх падали капли. Дул

слабый ветерок. Стало свежо. — Возьми у меня еще одно одеяло, —

сказал я, — Нет, не надо, мне тепло. — Замечательный парень этот Жаффе,

правда? — Замечательный и, кажется, очень

дельный. — Безусловно.

Я

x x x

очнулся от беспокойного полусна.Брезжил серый, холодный рассвет.Кестер уже проснулся.

— Ты не спал, Отто? — Спал. Я выбрался из машины и прошел по до-

рожке к окну. Маленький ночник всё ещегорел. Пат лежала в постели с закрытымиглазами. Кровотечение прекратилось, ноона была очень бледна. На мгновение я ис-пугался: мне показалось, что она умерла.Но потом я заметил слабое движение ееправой руки. В ту же минуту Жаффе, лежав-ший на второй кровати, открыл глаза.Успокоенный, я быстро отошел от окна, —он следил за Пат.

— Нам лучше исчезнуть, — сказал яКестеру, — а то он подумает, что мы его

проверяем. — Там всё в порядке? — спросил Отто. — Да, насколько я могу судить. У про-

фессора сон правильный: такой человек мо-жет дрыхнуть при ураганном огне, но стоитмышонку зашуршать у его вещевого меш-ка — и он сразу просыпается.

— Можно пойти выкупаться, — сказалКестер. — Какой тут чудесный воздух! —Он потянулся.

— Пойди. — Пойдем со мной. Серое небо прояснялось. В разрывы об-

лаков хлынули оранжево-красные полосы.Облачная завеса у горизонта приподнялась,и за ней показалась светлая бирюза воды.Мы прыгнули в воду и поплыли. Вода све-тилась серыми и красными переливами.

Потом мы пошли обратно. ФройляйнМюллер уже была на ногах. Она срезала наогороде петрушку. Услышав мой голос, онавздрогнула. Я смущенно извинился за вче-рашнюю грубость. Она разрыдалась:

— Бедная дама. Она так хороша и ещетак молода.

— Пат доживет до ста лет, — сказал я,досадуя на то, что хозяина плачет, словноПат умирает. Нет, она не может умереть.Прохладное утро, ветер, и столько светлой,вспененной морем жизни во мне, — нет,Пат не может умереть… Разве только если япотеряю мужество. Рядом был Кестер, мойтоварищ; был я — верный товарищ Пат.Сначала должны умереть мы. А пока мыживы, мы ее вытянем. Так было всегда. По-ка жив Кестер, я не мог умереть. А пока жи-вы мы оба, Пат не умрет.

— Надо покоряться судьбе, — сказаластарая фройляйн, обратив ко мне свое ко-ричневое лицо, сморщенное, как печеноеяблоко. В ее словах звучал упрек. Вероятно,ей вспомнились мои проклятья.

— Покоряться? — спросил я. — Зачемже покоряться? Пользы от этого нет. В жиз-ни мы платим за всё двойной и тройной це-ной. Зачем же еще покорность?

— Нет, нет… так лучше. "Покорность, — подумал я. — Что она

изменяет? Бороться, бороться — вот един-ственное, что оставалось в этой свалке,в которой в конечном счете так или иначебудешь побежден. Бороться за то немногое,что тебе дорого. А покориться можнои в семьдесят лет".

Кестер сказал ей несколько слов. Онаулыбнулась и спросила, чего бы ему хоте-лось на обед.

— Вот видишь, — сказал Отто, — чтозначит возраст: то слёзы, то смех, — как всёэто быстро сменяется. Без заминок. Вероят-но, и с нами так будет, — задумчиво произ-нес он.

Мы бродили вокруг дома. — Я радуюсь каждой липшей минуте ее

сна, — сказал я. Мы снова пошли в сад. Фройляйн Мюл-

лер приготовила нам завтрак. Мы выпилигорячего черного кофе. Взошло солнце.Сразу стало тепло. Листья на деревьях ис-крились от света и влаги. С моря доноси-лись крики чаек. Фройляйн Мюллер поста-вила на стол букет роз. — Мы дадим их ейпотом, — сказала она. Аромат роз напоми-нал детство, садовую ограду…

— Знаешь, Отто, — сказал я, — у менятакое чувство, будто я сам болел. Всё-такимы уже не те, что прежде. Надо было вести

себя спокойнее, разумнее. Чем спокойнеедержишься, тем лучше можешь помогатьдругим.

— Это не всегда получается, Робби. Бы-вало такое и со мной. Чем дольше живешь,тем больше портятся нервы. Как у банкира,который терпит всё новые убытки.

В эту минуту открылась дверь. ВышелЖаффе в пижаме.

— Хорошо, хорошо! — сказал он, увидев,что я чуть не опрокинул стол. — Хорошо,насколько это возможно.

— Можно мне войти? — Нет еще. Теперь там горничная.

Уборка и всё такое. Я налил ему кофе. Он прищурился на

солнце и обратился к Кестеру: — Собственно, я должен благодарить

вас. По крайней мере выбрался на денек

к морю. — Вы могли бы это делать чаще, — ска-

зал Кестер. — Выезжать с вечера и возвра-щаться к следующему вечеру,

— Мог бы, мог бы… — ответил Жаф-фе. — Вы не успели заметить, что мы живемв эпоху полного саморастерзания? Многое,что можно было бы сделать, мы не делаем,сами не зная почему. Работа стала деломчудовищной важности: так много людейв наши дни лишены ее, что мысли о ней за-слоняют всё остальное. Как здесь хорошо! Яне видел этого уже несколько лет. У менядве машины, квартира в десять комнати достаточно денег. А толку что? Разве всёэто сравнятся с таким летним утром! Рабо-та — мрачная одержимость. Мы предаемсятруду с вечной иллюзией, будто со време-нем всё станет иным. Никогда ничто не из-менится. И что только люди делают из сво-ей жизни, — просто смешно!

— По-моему, врач — один из тех немно-гих людей, которые знают, зачем они жи-вут, — сказал я. — Что же тогда говоритькакому-нибудь бухгалтеру?

— Дорогой друг, — возразил мне Жаф-фе, — ошибочно предполагать, будто вселюди обладают одинаковой способностьючувствовать.

— Верно, — сказал Кестер, — но ведьлюди обрели свои профессии независимоот способности чувствовать. — Правиль-но, — ответил Жаффе. — Это сложный во-прос. — Он кивнул мне: — Теперь можно.Только тихонько, не трогайте ее, не застав-ляйте разговаривать…

Она лежала на подушках, обессиленная,словно ее ударом сбили с ног. Ее лицо из-менилось: глубокие синие тени залегли подглазами, губы побелели. Но глаза были по-прежнему большие и блестящие. Слишком

большие и слишком блестящие. Я взял ее руку, прохладную и бледную. — Пат, дружище, — растерянно сказал я

и хотел подсесть к пей. Но тут я заметилу окна горничную. Она с любопытствомсмотрела на меня. — Выйдите отсюда, —с досадой сказал я.

— Я еще должна затянуть гардины, —ответила она.

— Ладно, кончайте и уходите. Она затянула окно желтыми гардинами,

но не вышла, а принялась медленно скреп-лять их булавками.

— Послушайте, — сказал я, — здесь вамне театр. Немедленно исчезайте!

Она неуклюже повернулась: — То прикалывай их, то не надо.

— Ты просила ее об этом? — спросил яПат.

Она кивнула. — Больно смотреть на свет? Она покачала головой. — Сегодня не стоит смотреть на меня

при ярком свете… — Пат, — сказал я испуганно, — тебе

пока нельзя разговаривать! Но если делов этом…

Я открыл дверь, и горничная наконецвышла. Я вернулся к постели. Моя расте-рянность прошла. Я даже был благодаренгорничной. Она помогла мне преодолетьпервую минуту. Было всё-таки ужасно ви-деть Пат в таком состоянии.

Я сел на стул.

— Пат, — сказал я, — скоро ты снова бу-дешь здорова…

Ее губы дрогнули: — Уже завтра… — Завтра нет, но через несколько дней.

Тогда ты сможешь встать, и мы поедем до-мой. Не следовало ехать сюда, здешнийклимат слишком суров для тебя. — Ниче-го, — прошептала она. — Ведь я не больна.Просто несчастный случай…

Я посмотрел на нее. Неужели онаи вправду не знала, что больна? Или не хо-тела знать? Ее глаза беспокойно бегали.

— Ты не должен бояться… — сказалаона шепотом. Я не сразу понял, что онаимеет в виду и почему так важно, чтобыименно я не боялся. Я видел только, чтоона взволнована. В ее глазах была мукаи какая-то странная настойчивость. Вдруг

меня осенило. Я понял, о чем она думала.Ей казалось, что я боюсь заразиться.

— Боже мой, Пат, — сказал я, — уж непоэтому ли ты никогда не говорила мне ни-чего?

Она не ответила, но я видел, что это так. — Чёрт возьми, — сказал я, — кем же ты

меня, собственно, считаешь? Я наклонился над ней. — Полежи-ка минутку совсем спокой-

но… не шевелись… — Я поцеловал ее в губы.Они были сухи и горячи. Выпрямившись, яувидел, что она плачет. Она плакала без-звучно. Лицо ее было неподвижно, из ши-роко раскрытых глаз непрерывно лилисьслёзы.

— Ради бога, Пат… — Я так счастлива, — сказала она.

Я стоял и смотрел на нее. Она сказалатолько три слова. Но никогда еще я не слы-хал, чтобы их так произносили. Я знал жен-щин, но встречи с ними всегда были мимо-летными, — какие-то приключения, иногдаяркие часы, одинокий вечер, бегство от са-мого себя, от отчаяния, от пустоты. Да яи не искал ничего другого; ведь я знал, чтонельзя полагаться ни на что, только на са-мого себя и в лучшем случае на товарища.И вдруг я увидел, что значу что-то для дру-гого человека и что он счастлив только от-того, что я рядом с ним. Такие слова самино себе звучат очень просто, но когда вду-маешься в них, начинаешь понимать, каквсё это бесконечно важно. Это может под-нять бурю в душе человека и совершеннопреобразить его. Это любовь и всё-такинечто другое. Что-то такое, ради чего стоитжить. Мужчина не может жить для любви.Но жить для другого человека может.

Мне хотелось сказать ей что-нибудь, ноя не мог. Трудно найти слова, когда дей-ствительно есть что сказать. И даже еслинужные слова приходят, то стыдишься ихпроизнести. Все эти слова принадлежатпрошлым столетиям. Наше время не нашлоеще слов для выражения своих чувств. Оноумеет быть только развязным, всё осталь-ное — искусственно.

— Пат, — сказал я, — дружище мой от-важный… В эту минуту вошел Жаффе. Онсразу оценил ситуацию.

— Добился своего! Великолепно! — за-ворчал он. — Этого я и ожидал.

Я хотел ему что-то ответить, но он ре-шительно выставил меня.

П

.

XVII

рошли две недели. Пат поправиласьнастолько, что мы могли пуститьсяв обратный путь. Мы упаковали че-

моданы и ждали прибытия Ленца. Емупредстояло увезти машину. Пат и я собира-лись поехать поездом.

Был теплый пасмурный день. В небенедвижно повисли ватные облака, горячийвоздух дрожал над дюнами, свинцовое морераспласталось в светлой мерцающей дымке.

Готтфрид явился после обеда. Еще изда-лека я увидел его соломенную шевелюру,выделявшуюся над изгородями. И толькокогда он свернул к вилле фройляйн Мюл-лер, я заметил, что он был не один, — ря-дом с ним двигалось какое-то подобие авто-гонщика в миниатюре: огромная клетчатаякепка, надетая козырьком назад, крупные

защитные очки, белый комбинезон и гро-мадные уши, красные и сверкающие, какрубины.

— Бог мой, да ведь это Юпп! — удивил-ся я.

— Собственной персоной, господин Ло-камп, — ответил Юпп.

— Как ты вырядился! Что это с тобойслучилось?

— Сам видишь, — весело сказал Ленц,пожимая мне руку. — Он намерен статьгонщиком. Уже восемь дней я обучаю еговождению. Вот он и увязался за мной. Под-ходящий случай для первой междугород-ной поездки.

— Справлюсь как следует, господин Ло-камп! — с горячностью заверил меня Юпп.

— Еще как справится! — усмехнулсяГоттфрид. — Я никогда еще не видел такой

мании преследования! В первый же день онпопытался обогнать на нашем добром ста-ром такси мерседес с компрессором. Насто-ящий маленький сатана.

Юпп вспотел от счастья и с обожаниемвзирал на Ленца:

— Думаю, что сумел бы обставить этогозадаваку, господин Ленц! Я хотел прижатьего на повороте. Как господин Кестер.

Я расхохотался: — Неплохо ты начинаешь, Юпп. Готтфрид смотрел на своего питомца

с отеческой гордостью: — Сначала возьми-ка чемоданы и до-

ставь их на вокзал. — Один? — Юпп чуть не взорвался от

волнения. — Господин Ленц, вы разрешае-те мне поехать одному на вокзал?

М

Готтфрид кивнул, и Юпп опрометью по-бежал к дому.

x x x

ы сдали багаж. Затем мы вернулисьза Пат и снова поехали на вокзал.До отправления оставалось четверть

часа. На пустой платформе стояло несколь-ко бидонов с молоком.

— Вы поезжайте, — сказал я, — а то до-беретесь очень поздно.

Юпп, сидевший за рулем, обиженно по-смотрел на меня.

— Такде замечания тебе не нравятся, нетак ли? — спросил его Ленц.

Юпп выпрямился. — Господин Локамп, — сказал он

с упреком, — я произвел тщательный рас-чет маршрута. Мы преспокойно доедем до

мастерской к восьми часам. — Совершенно верно! — Ленц похлопал

его по плечу. — Заключи с ним пари, Юпп.На бутылку сельтерской воды.

— Только не сельтерской воды, — воз-разил Юпп. — Я не задумываясь готоврискнуть пачкой сигарет. Он вызывающепосмотрел на меня.

— А ты знаешь, что дорога довольноневажная? — спросил я.

— Всё учтено, господин Локамп! —А о поворотах ты тоже подумал?

— Повороты для меня ничто. У меня нетнервов.

— Ладно, Юпп, — сказал я серьезно. —Тогда заключим пари. Но господин Ленц недолжен садиться за руль на протяжениивсего пути.

Юпп прижал руку к сердцу: — Даю честное слово! — Ладно, ладно. Но скажи, что это ты

так судорожно сжимаешь в руке? — Секундомер. Буду в дороге засекать

время. Хочу посмотреть, на что способенваш драндулет. Ленц улыбнулся:

— Да, да, ребятки. Юпп оснащен перво-классно. Думаю, наш старый бравый ситро-эн дрожит перед ним от страха, все поршнив нем трясутся.

Юпп пропустил иронию мимо ушей. Онвзволнованно теребил кепку:

— Что же, двинемся, господин Ленц?Пари есть пари!

— Ну конечно, мой маленький компрес-сор! До свиданья, Пат! Пока, Робби! — Готт-фрид сел в машину. — Вот как, Юпп! А те-перь покажи-ка этой даме, как стартует ка-

М

валер и будущий чемпион мира! Юпп надвинул очки на глаза, подмигнул

нам и, как заправский гонщик, включивпервую скорость, лихо поехал по булыжни-ку.

x x x

ы посидели еще немного на скамьеперед вокзалом. Жаркое белое солн-це пригревало деревянную ограду

платформы. Пахло смолой и солью. Пат за-прокинула голову и закрыла глаза. Она си-дела не шевелясь, подставив лицо солнцу.

— Ты устала? — спросил я. Она покача-ла головой:

— Нет, Робби. — Бот идет поезд, — сказал я. Маленький черный паровоз, затеряв-

шийся в бескрайнем дрожащем мареве,

пыхтя подошел к вокзалу. Мы сели в вагон.Было почти пусто. Вскоре поезд тронулся.Густой дым от паровоза неподвижно повисв воздухе. Медленно проплывал знакомыйландшафт, деревня с коричневыми соло-менными крышами, луга с коровами и ло-шадьми, лес и потом домик фройляйнМюллер в лощине за дюнами, уютный,мирный и словно заспанный.

Пат стояла рядом со мной у окна и смот-рела в сторону домика. На повороте мыприблизились к нему. Мы отчетливо увиде-ли окна нашей комнаты. Они были откры-ты, и с подоконников свисало постельноебелье, ярко освещенное солнцем.

— Вот и фройляйн Мюллер, — сказалаПат.

— Правда! Она стояла у входа и махала рукой. Пат

достала носовой платок, и он затрепетал на

ветру. — Она не видит, — сказал я, — плато-

чек слишком мал и тонок. Вот, возьми мой. Она взяла мой платок и замахала им.

Фройляйн Мюллер энергично ответила. Постепенно поезд втянулся в открытое

поле. Домик скрылся, и дюны остались по-зади. Некоторое время за черной полосойлеса мелькало сверкающее море. Оно мига-ло, как усталый, бодрствующий глаз. Потомпошли нежные золотисто-зеленые поля,мягкое колыхание кодосьев, тянувшихся догоризонта.

Пат отдала мне платок и села в угол ку-пе. Я поднял окно. "Кончилось! — подумаля. — Слава богу, кончилось! Всё это былотолько сном! Проклятым злым сном!"

К

x x x

шести мы прибыли в город. Я взялтакси и погрузил в него чемоданы.Мы поехали к Пат.

— Ты поднимешься со мной? — спроси-ла она.

— Конечно. Я проводил ее в квартиру, потом спу-

стился вниз, чтобы вместе с шофёром при-нести чемоданы. Когда я вернулся, Пат всёеще стояла в передней. Она разговаривалас подполковником фон Гаке и его женой.

Мы вошли в ее комнату. Был светлыйранний вечер. Па столе стояла ваза с крас-ными розами. Пат подошла к окну и выгля-нула на улицу. Потом она обернулась комне:

— Сколько мы были в отъезде, Робби? — Ровно восемнадцать дней. — Восемнадцать дней? А мне кажется,

гораздо дольше. — И мне. Но так бывает всегда, когда

выберешься куда-нибудь из города. Она по-качала головой:

— Нет, я не об этом… Она отворила дверь на балкон и вышла.

Там стоял белый шезлонг. Притянув егок себе, она молча посмотрела на него.

В комнату она вернулась с изменившим-ся лицом и потемневшими глазами.

— Посмотри, какие розы, — сказал я. —Их прислал Кестер. Вот его визитная кар-точка.

Пат взяла карточку и положила на стол.Она смотрела на розы, и я понял, что она

их почти не замечает и всё еще думаето шезлонге. Ей казалось, что она уже изба-вилась от него, а теперь он, возможно, дол-жен был снова стать частью ее жизни.

Я не стал ей мешать и больше ничего несказал. Не стоило отвлекать ее. Она самадолжна была справиться со своим настрое-нием, и мне казалось, что ей это легчеименно теперь, когда я рядом. Слова былибесполезны. В лучшем случае она бы успо-коилась ненадолго, но потом все эти мыслипрорвались бы снова и, быть может, гораз-до мучительнее.

Она постояла около стола, опираясь нанего и опустив голову. Потом посмотрелана меня. Я молчал. Она медленно обошлавокруг стола и положила мне руки па пле-чи.

— Дружище мой, — сказал я.

Она прислонилась ко мне. Я обнял ее; — А теперь возьмемся за дело. Она кивнула и откинула волосы назад: — Просто что-то нашло на меня… на ми-

нутку… — Конечно. Постучали в дверь. Горничная вкатила

чайный столик. — Вот это хорошо, — сказала Пат. — Хочешь чаю? — спросил я. — Нет, кофе, хорошего, крепкого кофе.

Я побыл с ней еще полчаса. Потом ее охва-тила усталость. Ото было видно по глазам.

— Тебе надо немного поспать, — пред-ложил я. — А ты?

— Я пойду домой и тоже вздремну. Че-рез два часа зайду за тобой, пойдем ужи-

нать. — Ты устал? — спросила она с сомнени-

ем. — Немного. В поезде было жарко. Мнееще надо будет заглянуть в мастерскую.

Больше она ни о чем не спрашивала.Она изнемогала от усталости. Я уложил еев постель и укрыл. Она мгновенно уснула. Япоставил около нее розы и визитную кар-точку Кестера, чтобы ей было о чем думать,когда проснется. Потом я ушел.

П

x x x

о пути я остановился у телефона-ав-томата. Я решил сразу же перегово-рить с Жаффе. Звонить из дому было

трудно: в пансионе любили подслушивать. Я снял трубку и назвал номер клиники.

К аппарату подошел Жаффе. — Говорит Локамп, — сказал я, откаш-

ливаясь. — Мы сегодня вернулись. Вот ужечас, как мы в городе.

— Вы приехали на машине? — спросилЖаффе.

— Нет, поездом. — Так… Ну, как дела? — Хороши, — сказал я. Он помолчал немного.

— Завтра я зайду к фройляйн Хольман.В одиннадцать часов утра. Вы сможете ейпередать?

— Нет, — сказал я. — Я не хотел бы,чтобы она знала о моем разговоре с вами.Она, вероятно, сама позвонит завтра. Мо-жет быть, вы ей тогда и скажете.

— Хорошо. Сделаем так. Я скажу ей. Я механически отодвинул в сторону тол-

стую захватанную телефонную книгу. Оналежала на небольшой деревянной полочке.Стенка над ней была испещрена телефон-ными номерами, записанными каранда-шом.

— Можно мне зайти к вам завтраднем? — спросил я. Жаффе не ответил.

— Я хотел бы узнать, как она. — Завтра я вам еще ничего не смогу от-

ветить, — сказал Жаффе. — Надо понаблю-

дать за ней по крайней мере в течениенедели. Я сам извещу вас.

— Спасибо. — Я никак не мог оторватьглаз от полочки. Кто-то нарисовал на нейтолстую девочку в большой соломеннойшляпе. Тут же было написано: "Элла дура!»

— Нужны ли ей теперь какие-нибудьспециальные процедуры? — спросил я.

— Это я увижу завтра. Но мне кажется,что дома ей обеспечен неплохой уход.

— Не знаю. Я слышал, что ее соседи со-бираются на той неделе уехать. Тогда онаостанется вдвоем с горничной.

— Вот как? Ладно, завтра поговорюс ней и об этом. Я снова закрыл рисунок наполочке телефонной книгой:

— Вы думаете, что она… что может по-вториться такой припадок?

В

Жаффе чуть помедлил с ответом. — Конечно, это возможно, — сказал

он, — но маловероятно. Скажу вам точнее,когда подробно осмотрю ее. Я вам позвоню.

— Да, спасибо. Я повесил трубку. Выйдя из будки, я по-

стоял еще немного на улице. Было пыльнои душно. Потом я пошел домой.

x x x

дверях я столкнулся с фрау Залев-ски. Она вылетела из комнаты фрауБендер, как пушечное ядро. Увидев

меня, она остановилась: — Что, уже приехали? — Как видите. Ничего нового? — Ничего. Почты никакой… А фрау Бен-

дер выехала.

— Бог как? Почему же? Фрау Залевски уперлась руками в бёдра: — Потому что везде есть негодяи. Она

отправилась в христианский дом призре-ния, прихватив с собой кошку и капиталв целых двадцать шесть марок.

Она рассказала, что приют, в которомфрау Бендер ухаживала за младенцами,обанкротился. Священник, возглавлявшийего, занялся биржевыми спекуляциямии прогорел на них. Фрау Бендер уволили, невыплатив ей жалованья за два месяца.

— Она нашла себе другую работу? —спросил я, не подумав.

Фрау Залевски только посмотрела на ме-ня.

— Ну да, конечно не нашла, — сказал я. — Я ей говорю: оставайтесь здесь, с пла-

той за квартиру успеется. Но она не захоте-

ла. — Бедные люди в большинстве случаев

честны, — сказал я. — Кто поселится в еекомнате?

— Хассе. Она им обойдется дешевле. —А с их прежней комнатой что будет?

Она пожала плечами: — Посмотрим. Больших надежд на но-

вых квартирантов у меня нет. — Когда она освободится? — Завтра. Хассе уже переезжают. Мне вдруг пришла в голову мысль. — А сколько стоит эта комната? — спро-

сил я. — Семьдесят марок. — Слишком дорого.

— По утрам кофе, две булочки и боль-шая порция масла.

— Тогда это тем более дорого. От кофе,который готовит Фрида, я отказываюсь. Вы-чтите стоимость завтраков. Пятьдесят ма-рок, и ни пфеннига больше.

— А вы разве хотите ее снять? — спро-сила фрау Залевски.

— Может быть. Я пошел в свою комнату и внимательно

осмотрел дверь, соединявшую ее с комна-той Хассе. Пат в пансионе фрау Залевски!Нет, это плохо придумано. И всё же я по-стучался к Хассе.

В полупустой комнате перед зеркаломсидела фрау Хассе и пудрилась. На ней бы-ла шляпа.

Я поздоровался с ней, разглядывая ком-нату. Оказалось, что она больше, чем я ду-

мал. Теперь, когда часть мебели вынесли,это было особенно заметно. Одноцветныесветлые обои почти новые, двери и окнасвежевыкрашены; к тому же, очень боль-шой и приятный балкон.

— Вероятно, вы уже знаете о его новойвыдумке, — сказала фрау Хассе. — Я долж-на переселиться в комнату напротив, гдежила эта знаменитая особа! Какой позор.

— Позор? — спросил я. — Да, позор, — продолжала она взвол-

нованно. — Вы ведь знаете, что мы не пере-варивали друг друга, а теперь Хассе застав-ляет меня жить в ее комнате без балконаи с одним окном. И всё только потому, чтоэто дешевле! Представляете себе, как онаторжествует в своем доме призрения!

— Не думаю, чтобы она торжествовала!

— Нет, торжествует, эта так называемаянянечка, ухаживающая за младенцами, сми-ренная голубица, прошедшая сквозь все ог-ни и воды! А тут еще рядом эта кокотка, этаЭрна Бениг! И кошачий запах!

Я изумленно взглянул на нее. Голубица,прошедшая сквозь огни и воды! Как этостранно: люди находят подлинно свежиеи образные выражения только когда руга-ются. Вечными и неизменными остаютсяслова любви, но как пестра и разнообразнашкала ругательств!

— А ведь кошки очень чистоплотныеи красивые животные, — сказал я. — Кста-ти, я только что заходил в эту комнату. Тамне пахнет кошками.

— Да? — враждебно воскликнула фрауХассе и поправила шляпку. — Это, вероят-но, зависит от обоняния. Но я и но поду-маю заниматься этим переездом, пальцем

не шевельну! Пускай себе сам перетаскива-ет мебель! Пойду погуляю! Хоть это хочу се-бе позволить при такой собачьей жизни!

Она встала. Ее расплывшееся лицо дро-жало от бешенства, и с него осыпалась пуд-ра. Я заметил, что она очень ярко накраси-ла губы и вообще расфуфырилась вовсю.Когда она прошла мимо меня, шурша пла-тьем, от нее пахло, как от целого парфю-мерного магазина.

Я озадаченно поглядел ей вслед. Потомопять подробно осмотрел комнату, прики-дывая, как бы получше расставить мебельПат. Но сразу же отбросил эти мысли. Патздесь, всегда здесь, всегда со мной, — этогоя не мог себе представить! Будь она здоро-ва, мне такая мысль вообще бы в голову непришла. Ну, а если всё-таки… Я отворилдверь на балкон и измерил его, но одумал-ся, покачал головой и вернулся к себе.

К

x x x

огда я вошел к Пат, она еще спала. Ятихонько опустился в кресло у кро-вати, но она тут же проснулась.

— Жаль, я тебя разбудил, — сказал я. — Ты всё время был здесь? — спросила

она. — Нет. Только сейчас вернулся. Она потянулась и прижалась лицом

к моей руке: — Это хорошо. Не люблю, чтобы на ме-

ня смотрели, когда я сплю! — Это я понимаю. И я не люблю. Я и не

собирался подглядывать за тобой. Простоне хотел будить. Не поспать ли тебе ещенемного? — Нет, я хорошо выспалась. Сей-час встану. Пока она одевалась, я вышелв соседнюю комнату. На улице становилось

темно. Из полуоткрытого окна напротивдоносились квакающие звуки военногомарша. У патефона хлопотал лысый мужчи-на в подтяжках. Окончив крутить ручку, онпринялся ходить взад и вперед по комнате,выполняя в такт музыке вольные движения.Его лысина сияла в полумраке, как взволно-ванная луна. Я равнодушно наблюдал заним. Меня охватило чувство пустоты и пе-чали.

Вошла Пат. Она была прекрасна и све-жа. От утомления и следа не осталось.

— Ты блестяще выглядишь, — удивлен-но сказал я.

— Я и чувствую себя хорошо, Робби.Как будто проспала целую ночь. У меня всёбыстро меняется.

— Да, видит бог. Иногда так быстро, чтои не уследить.

Она прислонилась к моему плечу и по-смотрела на меня:

— Слишком быстро, Робби? — Нет. Просто я очень медлительный

человек. Правда, я часто бываю не в мерумедлительным, Пат? Она улыбнулась:

— Что медленно — то прочно. А чтопрочно — хорошо.

— Я прочен, как пробка на воде. Она покачала головой: — Ты гораздо прочнее, чем тебе кажет-

ся. Ты вообще не знаешь, какой ты. Я редковстречала людей, которые бы так сильнозаблуждались относительно себя, как ты.

Я отпустил ее. — Да, любимый, — сказала она и кивну-

ла головой, — это действительно так. А те-перь пойдем ужинать.

— Куда же мы пойдем? — спросил я. — К Альфонсу. Я должна увидеть всё это

опять. Мне кажется, будто я уезжала на це-лую вечность.

— Хорошо! — сказал я. — А аппетиту тебя соответствующий! К Альфонсу надоприходить очень голодными.

Она рассмеялась: — У меня зверский аппетит. — Тогда пошли! Я вдруг очень обрадовался.

Н

x x x

аше появление у Альфонса оказалосьсплошным триумфом. Он поздоро-вался с нами, тут же исчез и вскоре

вернулся в белом воротничке и зеленомв крапинку галстуке. Даже ради германско-го кайзера он бы так не вырядился. Они сам немного растерялся от этих неслы-ханных признаков декаданса.

— Итак, Альфонс, что у вас сегодня хо-рошего? — спросила Пат и положила рукина стол.

Альфонс осклабился, чуть открыл роти прищурил глаза:

— Вам повезло! Сегодня есть раки! Он отступил на шаг, чтобы посмотреть,

какую это вызвало реакцию. Мы, разумеет-ся, были потрясены.

— И, вдобавок, найдется молодое мо-зельское вино, — восхищенно прошепталон и отошел еще на шаг. В ответ раздалисьбурные аплодисменты, они послышалисьи в дверях. Там стоял последний романтикс всклокоченной желтой копной волос,с опаленным носом и, широко улыбаясь, то-же хлопал в ладоши.

— Готтфрид! — вскричал Альфонс. —Ты? Лично? Какой день! Дай прижать тебяк груди!

— Сейчас ты получишь удовольствие, —сказал я Пат. Они бросились друг другув объятия. Альфонс хлопал Ленца по спинетак, что звенело, как в кузне.

— Ганс, — крикнул он затем кельне-ру, — принеси нам "Наполеон"!

Он потащил Готтфрида к стойке. Кель-нер принес большую запыленную бутылку.Альфонс налил две рюмки:

— Будь здоров, Готтфрид, свинья ты жа-реная, черт бы тебя побрал!

— Будь здоров, Альфонс, старый ка-торжник!

Оба выпили залпом свои рюмки. — Первоклассно! — сказал Готтфрид. —

Коньяк для мадонн! — Просто стыдно пить его так! — под-

твердил Альфонс. — А как же пить его медленно, когда так

радуешься! Давай выпьем еще по одной! —Ленц налил снова и поднял рюмку. — Нуты, проклятая, неверная тыква!

— зауохотал он. — Мой любимый ста-рый Альфонс!

У Альфонса навернулись слёзы на гла-за. — Еще по одной, Готтфрид! — сказал он,сильно волнуясь.

— Всегда готов! — Ленц подал ему рюм-ку. — От такого коньяка я откажусь нераньше, чем буду валяться на полу и не смо-гу поднять головы!

— Хорошо сказано! — Альфонс налил потретьей. Чуть задыхаясь, Ленц вернулсяк столику. Он вынул часы:

— Без десяти восемь ситроэн подкатилк мастерской. Что вы на это скажете?

— Рекорд, — ответила Пат. — Да здрав-ствует Юпп! Я ему тоже подарю коробку си-гарет.

— А ты за это получишь лишнюю пор-цию раков! — заявил Альфонс, не отступав-ший ни на шаг от Готтфрида. Потом он роз-дал нам какие-то скатёрки. — Снижайтепиджаки и повяжите эти штуки вокруг шеи.Дама не будет возражать, не так ли?

— Считаю это даже необходимым, —сказала Пат. Альфонс обрадованно кивнулголовой:

— Вы разумная женщина, я знаю. Ракинужно есть с вдохновением, не боясь испач-каться. — Он широко улыбнулся. — Вам я,конечно, дам нечто поэлегантнее.

Кельнер Ганс принес белоснежный ку-хонный халат. Альфонс развернул его и по-мог Пат облачиться.

— Очень вам идет, — сказал он одобри-тельно.

— Крепко, крепко! — ответила она сме-ясь.

— Мне приятно, что вы это запомни-ли, — сказал Альфонс, тая от удовольствия.

— Душу мне согреваете. — Альфонс! — Готтфрид завязал скатёр-

ку на затылке так, что кончики торчали да-

леко в стороны. — Пока что всё здесь напо-минает салон для бритья.

— Сейчас всё изменится. Но сперванемного искусства.

Альфонс подошел к патефону. Вскоре за-гремел хор пилигримов из «Тангейзера».Мы слушали и молчали.

Едва умолк последний звук, как отвори-лась дверь из кухни и вошел кельнер Ганс,неся миску величиной с детскую ванну. Онабыла полна дымящихся раков. Кряхтя отнатуги, он поставил ее на стол.

— Принеси салфетку и для меня, — ска-зал Альфонс.

— Ты будешь есть с нами? Золотко тымое! — воскликнул Ленц. — Какая честь!

— Если дама не возражает. — Напротив,Альфонс!

Пат подвинулась, и он сел возле нее. — Хорошо, что я сижу рядом с вами, —

сказал он чуть растерянно. — Дело в том,что я расправляюсь с ними довольно быст-ро, а для дамы это весьма скучное занятие.

Он выхватил из миски рака и с чудо-вищной быстротой стал разделывать егодля Пат. Он действовал своими огромнымиручищами так ловко и изящно, что Пагоставалось только брать аппетитные куски,протягиваемые ей на вилке, и съедать их.

— Вкусно? — спросил он. — Роскошно! — Она подняла бокал. —

За вас, Альфонс. Альфонс торжественно чокнулся с ней

и медленно выпил свой бокал. Я посмотрелна нее. Мне не хотелось, чтобы она пиласпиртное. Она почувствовала мой взгляд.

— За тебя, Робби, — сказала она. Она сияла очарованием и радостью. — За тебя, Пат, — сказал я и выпил. — Ну, не чудесно ли здесь? — спросила

она, всё еще глядя на меня. — Изумительно! — Я снова налил се-

бе. — Салют, Пат! Ее лицо просветлело: — Салют, Робби! Салют, Готтфрид! Мы выпили. — Доброе вино! — сказал Ленц. — П р о ш л о г о д н и й " Г р а а х с к и й

Абтсберг", — объяснил Альфонс. — Рад;что ты оценил его!

Он взял другого рака и протянул Патраскрытую клешню.

Она отказалась:

П

— Съешьте его сами, Альфонс, а то вамничего не достанется.

— Потом. Я ем быстрее всех вас. Навер-стаю.

— Ну, хорошо. — Она взяла клешню.Альфонс таял от удовольствия и продолжалугощать ее. Казалось, что старая огромнаясова кормит птенчика в гнезде.

x x x

еред уходом мы выпили еще по рюм-ке «Наполеона». Потом стали про-щаться с Альфонсом. Пат была

счастлива. — Было чудесно! — сказала она,протягивая Альфонсу руку. — Я вам оченьблагодарна, Альфонс. Правда, всё было чу-десно!

Альфонс что-то пробормотал и поцело-вал ей руку. Ленц так удивился, что глазау него полезли на лоб.

— Приходите поскорее опять, — сказалАльфонс. — И ты тоже, Готтфрид.

На улице под фонарем стоял наш ма-ленький, всеми покинутый ситроэн.

— О! — воскликнула Пат. — Ее лицо ис-казила судорога.

— После сегодняшнего пробега я окре-стил его Геркулесом! — Готтфрид распах-нул дверцу. — Отвезти вас домой?

— Нет, — сказала Пат. — Я так и думал. Куда же нам поехать? — В бар. Или не стоит, Робби? — Она

повернулась ко мне. — Конечно, — сказал я. — Конечно, мы

еще поедем в бар. Мы не спеша поехали по улицам. Был

теплый и ясный вечер. На тротуарах передкафе сидели люди. Доносилась музыка. Пат

сидела возле меня. Вдруг я подумал — неможет она быть больна. От этой мысли ме-ня обдало жаром. Какую-то минуту я считалее совсем здоровой.

В баре мы застали Фердинанда и Вален-тина. Фердинанд был в отличном настрое-нии. Он встал и пошел навстречу Пат:

— Диана, вернувшаяся из лесов под род-ную сень…

Она улыбнулась. Он обнял ее за плечи: — Смуглая отважная охотница с сереб-

ряным луком! Что будем пить? Готтфрид отстранил руку Фердинанда. — Патетические люди всегда бестакт-

ны, — сказал он. — Даму сопровождаютдвое мужчин. Ты, кажется, не заметил это-го, старый зубр!

— Романтики — всего лишь свита. Онимогут следовать, но не сопровождать, —

невозмутимо возразил Грау. Ленц усмехнулся и обратился к Пат: — Сейчас я вам приготовлю особую

смесь. Коктейль «колибри», бразильскийрецепт.

Он подошел к стойке, долго смешивалразные напитки и наконец принес кок-тейль. — Правится? — спросил он Пат.

— Для Бразилии слабовато, — ответилаПат.

Готтфрид рассмеялся: — Между тем очень крепкая штука. За-

мешано на роме и водке. Я сразу увидел, что там нет ни рома, ни

водки. Готтфрид смешал фруктовый, лимон-

ный и томатный соки и, может быть, доба-вил каплю «Ангостура». Безалкогольный

коктейль. Но Пат, к счастью, ничего не по-няла.

Ей подали три больших коктейля «ко-либри», и она радовалась, что с ней не об-ращаются, как с больной. Через час мы вы-шли. В баре остался только Валентин. Обэтом позаботился Ленц. Он посадил Ферди-нанда в ситроэн и уехал. Таким образом,Пат не могла подумать, что мы уходимраньше других. Всё это было очень трога-тельно, во мне стало на минуту страшно тя-жело.

Пат взяла меня под руку. Она шла рядомсвоей грациозной, гибкой походкой, я ощу-щал тепло ее руки, видел, как по ее ожив-ленному лицу скользили отсветы фона-рей, — нет, я не мог понять, что она больна,я понимал это только днем, но не вечером,когда жизнь становилась нежнее и теплееи так много обещала…

В

— Зайдем еще ненадолго ко мне? —спросил я.

Она кивнула.

x x x

коридоре нашего пансиона гореляркий свет.

— Проклятье! — сказал я. —Что там случилось? Подожди минутку.

Я открыл дверь и посмотрел. Пустын-ный голый коридор напоминал маленькийпереулок в предместье. Дверь комнатыфрау Бендер была широко распахнута.По коридору протопал Хассе, согнувшисьпод тяжестью большого торшера с абажу-ром из розового шелка. Маленький черныймуравей. Он переезжал.

— Добрый вечер, — сказал я . —Так поздно, а вы всё переезжаете?

Он поднял бледное лицо с шелковисты-ми темными усиками.

— Я только час назад вернулся из конто-ры. Для переселения у меня остается толь-ко вечернее время.

— А вашей жены разве нет? Он покачалголовой'

— Она у подруги. Слава богу, у нее те-перь есть подруга, с которой она проводитмного времени.

Он улыбнулся, беззлобно и удовлетво-ренно, и снова затопал. Я быстро провелПат через коридор.

— Я думаю, нам лучше не зажигать свет,правда? — спросил я.

— Нет, зажги, дорогой. Совсем ненадол-го, а потом можешь его спять выключить.

— Ты ненасытный человек, — сказал я,озаряя на мгновение ярким светом красное

плюшевое великолепие моей комнаты,и тут же повернул выключатель.

От деревьев, как из леса, в открытые ок-на лился свежий ночной аромат.

— Как хорошо! — сказала Пат, забира-ясь на подоконник.

— Тебе здесь в самом деле нравится? — Да, Робби. Здесь как в большом парке

летом. Чудесно. — Когда мы шли по коридору, ты не за-

глянула в соседнюю комнату слева? —спросил я.

— Нет. А зачем? — Из нее можно выйти на этот роскош-

ный большой балкон. Он полностью пере-крыт, и напротив нет дома. Если бы ты сей-час жила здесь, ты могла бы приниматьсолнечные ванны даже без купального ко-стюма.

— Да, если бы я жила здесь… — А это можно устроить, — сказал я

небрежно. — Ты ведь заметила, что оттудавыезжают. Комната освободится черездень-другой.

Она посмотрела на меня и улыбнулась: — А ты считаешь, что это будет пра-

вильно для нас? Быть всё время вместе? — И вовсе мы не будем всё время вме-

сте, — возразил я. — Днем меня здесь вооб-ще нет. Вечерами тоже часто отсутствую.Но уж если мы вместе, то нам незачем бу-дет ходить по ресторанам и вечно спешитьрасставаться, словно мы в гостях друг у дру-га.

Пат уселась поудобнее: — Мой дорогой, ты говоришь так, слов-

но уже обдумал все подробности.

— И обдумал, — сказал я. — Целый ве-чер об этой думаю. Она выпрямилась:

— Ты действительно говоришь об этомсерьезно, Робби?

— Да, черт возьми, — сказал я. — А тыразве до сих пор не заметила этого?

Она немного помолчала. — Робби, — сказала она затем чуть бо-

лее низким голосом. — Почему ты именносейчас заговорил об этом?

— А вот заговорил, — сказал я резче,чем хотел. Внезапно я почувствовал, что те-перь должно решиться многое более важ-ное, чем комната. — Заговорил потому, чтов последние недели понял, как чудеснобыть всё время неразлучными. Я больше немогу выносить эти встречи на час! Я хочу оттебя большего! Я хочу, чтобы ты всегда бы-ла со мной, не желаю продолжать умную

любовную игру в прятки, она мне противнаи не нужна, я просто хочу тебя и только те-бя, и никогда мне этого не будет достаточ-но, и ни одной минуты я потерять не хочу.

Я слышал ее дыхание. Она сидела наподоконнике, обняв колени руками, и мол-чала. Красные огни рекламы напротив, задеревьями, медленно поднимались вверхи бросали матовый отблеск на ее светлыетуфли, освещали юбку и руки.

— Пожалуйста, можешь смеяться надомной, — сказал я.

— Смеяться? — удивилась она. — Ну да, потому что я всё время говорю:

я хочу. Ведь в конце концов и ты должна хо-теть.

Она подняла глаза: — Тебе известно, что ты изменился,

Робби?

— Нет. — Правда, изменился. Это видно из тво-

их же слов. Ты хочешь. Ты уже не спраши-ваешь. Ты просто хочешь.

— Ну, это еще не такая большая переме-на. Как бы сильно я ни желал чего-то, тывсегда можешь сказать "нет".

Она вдруг наклонилась ко мне. — Почему же я должна сказать «нет»,

Робби? — приговорила она очень теплыми нежным голосом. — Ведь и я хочу тогоже…

Растерявшись, я обнял ее за плечи. Ееволосы коснулись моего лица.

— Это правда, Пат? — Ну конечно, до-рогой.

— Проклятие, — сказал я, — а я пред-ставлял себе всё эю гораздо сложнее.

Она покачала головой. — Ведь всё зависит только от тебя, Роб-

би… — Я и сам почти так думаю, — удивлен-

но сказал я. Она обняла мою голову: — Иногда бывает очень приятно, когда

можно ни о чем не думать. Не делать всё са-мой. Когда можно опереться. Ах, дорогоймой, всё, собственно, довольно легко, — ненадо только самим усложнять себе жизнь!

На мгновение я стиснул зубы. Услышатьот нее такое! Потом я сказал:

— Правильно, Пат. Правильно! И совсем это не было правильно. Мы постояли еще немного у окна. — Все твои вещи перевезем сюда, — ска-

зал я. — Чтобы у тебя здесь было всё. Дажезаведем чайный столик на колесах. Фрида

научится обращаться с ним. — Есть у нас такой столик, милый. Он

мой. — Тем лучше. Тогда я завтра начну тре-

нировать Фриду. Она прислонила голову к моему плечу.

Я почувствовал, что она устала. — Проводить тебя домой? — спросил я. — Погоди. Полежу еще минутку. Она лежала спокойно на кровати, не

разговаривая, будто спала. Но ее глаза бы-ли открыты, и иногда я улавливал в них от-блеск огней рекламы, бесшумно скользив-ших по стенам и потолку, как северное сия-ние. На улице всё замерло. За стеной времяот времени слышался шорох, — Хассе бро-дил по комнате среди остатков своих на-дежд, своего брака и, вероятно, всей своейжизни.

— Ты бы осталась здесь, — сказал я. Онапривстала:

— Сегодня нет, милый… — Мне бы очень хотелось, чтобы ты

осталась… — Завтра… Она встала и тихо прошлась по темной

комнате. Я вспомнил день, когда она впер-вые осталась у меня, когда в сером свете за-нимающегося дня она точно так же про-шлась по комнате, чтобы одеться. Не знаюпочему, но в этом было что-то поразитель-но естественное и трогательное, — ка-кой-то отзвук далекого прошлого, погре-бенного под обломками времени, молчали-вое подчинение закону, которого уже никтоне помнит. Она вернулась из темнотыи прикоснулась ладонями к моему лицу:

Я

— Хорошо мне было у тебя, милый.Очень хорошо. Я так рада, что ты есть.

Я ничего не ответил. Я не мог ничего от-ветить.

x x x

проводил ее домой и снова пошелв бар. Там я застал Кестера.

— С а д и с ь , — с к а з а л о н . —К а к п о ж и в а е ш ь ?

— Не особенно, Отто. — Выпьешь чего-нибудь? — Если мне начать пить, придется вы-

пить много. Этого я не хочу. Обойдется.Но я мог бы заняться чемнибудь другим.Готтфрид сейчас работает на такси?

— Нет.

— Ладно. Тогда я поезжу несколько ча-сов.

— Я пойду с тобой в гараж, — сказалКестер.

Простившись с Отто, я сел в машинуи направился к стоянке. Впереди меня ужебыли две машины. Потом подъехали Густави актер Томми. Оба передних такси ушли,вскоре нашелся пассажир и для меня. Мо-лодая девушка просила отвезти ее в «Вине-ту», модную танцульку с телефонами настоликах, с пневматической почтой и томуподобными атрибутами, рассчитанными напровинциалов. «Винета» находилась в сто-роне от других ночных кафе, в темном пе-реулке.

Мы остановились. Девушка порыласьв сумочке и протянула мне бумажку в пять-десят марок. Я пожал плечами:

— К сожалению, не могу разменять. Подошел швейцар. — Сколько я вам должна? — спросила

девушка. — Одну марку семьдесят пфеннигов. Она обратилась к швейцару: — Вы не можете заплатить за меня? Я

рассчитаюсь с вами у кассы. Швейцар распахнул дверцу машины

и проводил девушку к кассе. Потом он вер-нулся:

— Вот… Я пересчитал деньги: — Здесь марка пятьдесят… — Не болтай попусту… зелен еще… Два-

дцать пфеннигов полагается швейцару зато, что вернулся. Такая такса! Сматывайся!

Были рестораны, где швейцару даваличаевые, но юлько если он приводил пасса-жира, а не когда ты сам привозил ему гостя.

— Я еще недостаточно зелен для это-го, — сказал я, — мне причитается маркасемьдесят.

— А в морду не хочешь?.. Ну-ка, парень,сматывайся отсюда. Здешние порядки язнаю лучше тебя.

Мне было наплевать на двадцать пфен-нигов. Но я не хотел, чтобы он обдурил ме-ня.

— Брось трепаться и отдавай остаток, —сказал я. Швейцар нанес удар мгновенно, —уклониться, сидя за рулем, было невозмож-но, я даже не успел прикрыться рукойи стукнулся головой о рулевое колесо. По-том в оцепенении выпрямился. Голова гу-дела, как барабан, из носа текла кровь.Швейцар стоял передо мной:

— Хочешь еще раз, жалкий труп утоп-ленника? Я сразу оценил свои шансы. Ни-чего нельзя было сделать. Этот тип былсильнее меня. Чтобы ответить ему, я дол-жен был действовать неожиданно. Бить измашины я не мог — удар не имел бы силы.А пока я выбрался бы на тротуар, он три-жды успел бы повалить меня. Я посмотрелна него. Он дышал мне в лицо пивным пе-регаром:

— Еще удар, и твоя жена — вдова. Я смотрел на него, не шевелясь, уставив-

шись в это широкое, здоровое лицо. Я по-жирал его глазами, видел, куда надо бить,бешенство сковало меня, словно лед. Я си-дел неподвижно, видел его лицо слишкомблизко, слишком отчетливо, как сквозь уве-личительное стекло, каждый волосок щети-ны, красную, обветренную, пористую ко-жу…

Сверкнула каска полицейского. — Что здесь случилось? Швейцар услужливо вытянулся: — Ничего, господин полицейский. Он посмотрел на меня. — Ничего, — сказал я. Он переводил взгляд с швейцара на ме-

ня: — Но ведь вы в крови. — Ударился. Швейцар отступил на шаг

назад. В его глазах была подленькая усмеш-ка. Он думал, что я боюсь донести на него.

— Проезжайте. — сказал полицейский. Я дал газ и поехал обратно на стоянку.

— Н

x x x

у и вид у тебя, — сказал Гу-став.

— Только нос, — ответил яи рассказал о случившемся.

— Ну-ка, пойдем со мной в трактир, —сказал Густав. — Недаром я когда-то былсанитарным ефрейтором. Какое свинствобить сидячего! — Он повел меня на кухню,попросил лед и обрабатывал меня с полча-са. — И следа не останется, — заявил он.

Наконец он кончил. — Ну, а с черепком как дело? Всё в по-

рядке? Тогда ке будем терять времени. Вошел Томмн. — Большой швейцар из дансинга «Виие-

та»? Вечно дерется, тем и известен. К сожа-лению, ему еще никто не надавал.

— Сейчас получит, — сказал Густав. — Да, но от меня, — добавил я. Густав недовольно посмотрел на меня: — Пока ты вылезешь из машины… — Я уже придумал прием. Если у меня

не выйдет, так ты ведь не опоздаешь. — Ладно. Я надел фуражку Густава, и мы сели

в его машину, чтобы швейцар не понял сра-зу, в чем дело. Так или иначе, много он быне увидел — в переулке было довольно тем-но.

Мы подъехали. Около «Винеты» не бы-ло ни души. Густав выскочил, держа в рукебумажку в двадцать марок:

— Черт возьми, нет мелочи! Швейцар,вы не можете разменять? Марка семьдесятпо счетчику? Уплатите, пожалуйста.

Он притворился, что направляетсяв кассу. Швейцар подошел ко мне, кашляя,и сунул мне марку пятьдесят. Я продолжалдержать вытянутую руку,

— Отчаливай! — буркнул он. — Отдайостаток, грязная собака! — рявкнул я.

На секунду он окаменел. — Послушай, — тихо сказал он, облизы-

вая губы, — ты еще много месяцев будешьжалеть об этом! — Он размахнулся. Этотудар мог бы лишить меня сознания. Но ябыл начеку. Повернувшись, я пригнулся,и кулак налетел со всего маху на оструюстальную цапфу пусковой ручки, которую янезаметно держал в левой руке. Вскрикнув,швейцар отскочил назад и затряс рукой. Оншипел от боли, как паровая машина, и сто-ял во весь рост, без всякого прикрытия.

Я вылетел из машины.

— Узнаёшь? — глухо прорычал я и уда-рил его в живот.

Он свалился. Густав стоял у входа. Под-ражая судье на ринге, он начал считать:

— Раз, два… три… При счете «пять» швейцар поднялся,

точно стеклянный. Как и раньше, я виделперед собой его лицо, опять это здоровое,широкое, глупое, подлое лицо; я видел еговсего, здорового, сильного парня, свинью,у которой никогда не будут больные лег-кие; и вдруг я почувствовал, как краснова-тый дым застилает мне мозг и глаза, я ки-нулся на него и принялся его избивать. Всё,что накопилось во мне за эти дни и недели,я вбивал в это здоровое, широкое, мычащеелицо, пока меня не оттащили…

— С ума сошел, забьешь насмерть!.. —крикнул Густав.

Я оглянулся. Швейцар прислонилсяк стене. Он истекал кровью. Потом он со-гнулся, упал и, точно огромное блестящеенасекомое, пополз в своей роскошной ли-врее на четвереньках к входу.

— Теперь он не скоро будет драться, —сказал Густав. — А сейчас давай ходу отсю-да, пока никого нет! Это уже называется тя-желым телесным повреждением.

Мы бросили деньги на мостовую, селив машину и поехали.

— У меня тоже идет кровь? — спросиля. — Или это я об него замарался?

— Из носу опять капает, — сказал Гу-став. — Он красиво навесил тебе слева.

— А я и не заметил. Густав рассмеялся. — Знаешь, — сказал я, — мне сейчас го-

раздо лучше.

Н

.

XVIII

аше такси стояло перед баром. Я во-шел туда, чтобы сменить Ленца,взять у него документы и ключи.

Готтфрпд вышел со мной. — Какие сегодня доходы? — спросил я. — Посредственные, — ответил он. —

То ли слишком много развелось такси, толи слишком мало пассажиров… А у тебякак?

— Плохо. Всю ночь за рулем, и даже два-дцати марок не набрал.

— Мрачные времена! — Готтфрид под-нял брови. — Сегодня ты, наверно, неочень торопишься?

— Нет; а почему ты спрашиваешь?

— Не подвезешь ли?.. Мне недалеко. — Ладно. Мы сели. — А куда тебе? — спросил я. — К собору. — Что? — переспросил я. — Не ослы-

шался ли я? Мне показалось, ты сказал,к собору.

— Нет, сын мой, ты не ослышался.Именно к собору!

Я удивленно посмотрел на него. — Не удивляйся, а поезжай! — сказал

Готтфрид. — Что ж, давай. Мы поехали. Собор находился в старой части города,

на открытой площади, вокруг которой стоя-

ли дома священнослужителей. Я остановил-ся у главного портала.

— Дальше, — сказал Готтфрид. — Объ-езжай кругом. Он попросил меня остано-виться у входа с обратной стороны и вы-шел.

— Ну, дай тебе бог! — сказал я. — Ты,кажется, хочешь исповедоваться.

— Пойдем-ка со мной, — ответил он. Я рассмеялся: — Только не сегодня. Утром я уже помо-

лился. Мне этого хватит на весь день. — Не болтай чушь, детка! Пойдем! Я бу-

ду великодушен и покажу тебе кое-что. С любопытством я последовал за ним.

Мы вошли через маленькую дверь и очути-лись в крытой монастырской галерее.Длинные ряды арок, покоившихся на серыхгранитных колоннах, окаймляли садик, об-

разуя большой прямоугольник. В серединевозвышался выветрившийся крест с распя-тым Христом. По сторонам были каменныебарельефы, изображавшие муки крестногопути. Перед каждым барельефом стояластарая скамья для молящихся. Запущенныйсад разросся буйным цветением.

Готтфрид показал мне несколько огром-ных кустов белых и красных роз:

— Вот, смотри! Узнаёшь? Я остановился в изумлении. — Конечно, узнаю, — сказал я. — Зна-

чит, здесь ты снимал свой урожай, старыйцерковный ворюга!

За неделю до того Пат переехала к фрауЗалевски, и однажды вечером Ленц прислалей с Юппом огромный букет роз. Цветовбыло так много, что Юппу пришлось вне-сти их в два приема. Я ломал себе голову,

гадая, где Готтфрид мог их раздобыть. Язнал его принцип — никогда не покупатьцветы. В городском парке я таких роз не ви-дел.

— Это идея! — сказал я одобритель-но. — До этою нужно было додуматься!

Готтфрид ухмыльнулся: — Не сад, а настоящая золотая жила! Он торжественно положил мне руку на

плечо: — Беру тебя в долю! Думаю, теперь тебе

это пригодится! — Почему именно теперь? — спросил я. — Потому что городской парк довольно

сильно опустел. А ведь он был твоим един-ственным источником, не так ли?

Я кивнул.

— Кроме того, — продолжал Готтф-рид, — ты теперь вступаешь в период, когдапроявляется разница между буржуа и кава-лером. Чем дольше буржуа живет с женщи-ной, тем он менее внимателен к ней. Кава-лер, напротив, всё более внимателен. — Онсделал широкий жест рукой. — Ас такимсадом ты можешь быть совершенно потря-сающим кавалером.

Я рассмеялся. — Всё это хорошо, Готтфрид, — сказал

я. — Ну, а если я попадусь? Отсюда оченьплохо удирать, а набожные люди скажут,что я оскверняю священное месте.

— Мой дорогой мальчик, — ответилЛенц. — Ты здесь видишь кого-нибудь? По-сле войны люди стали ходить на политиче-ские собрания, а не в церковь. Это быловерно.

— А как быть с пасторами? — спросил я. — Им до цветов дела нет, иначе сад был

бы возделан лучше. А гоподь бог будеттолько рад, что ты доставляешь кому-тоудовольствие. Ведь он свой парень.

— Ты прав! — Я смотрел на огромные,старые кусты. — На ближайшие недели яобеспечен!

— Дольше. Тебе повезло. Это оченьустойчивый, долгоцветущий сорт роз. До-тянешь минимум до сентября. А тогда пой-дут астры и хризантемы. Пойдем, покажу,где.

Мы пошли по саду. Розы пахли одуряю-ще. Как гудящее облако, с цветка на цветокперелетали рои пчел.

— Посмотри на пчел, — сказал я и оста-новился. — Откуда они взялись в центрегорода? Ведь поблизости нет ульев. Может

быть, пасторы разводят их на крышах своихдомов?

— Нет, братец мой, — ответил Ленц. —Голову даю наотрез, что они прилетаютс какого-нибудь крестьянского двора. Про-сто они хорошо знают свой путь… — онприщурил глаза, — а мы вот не знаем…

Я повел плечами: — А может быть, знаем? Хоть маленький

отрезок пути, но знаем. Насколько возмож-но. А ты разве нет?

— Нет. Да и знать не хочу. Когда естьцель, жизнь становится мещанской, ограни-ченной.

Я посмотрел на башню собора. Шелко-висто-зеленым силуэтом высилась она нафоне голубого неба, бесконечно стараяи спокойная. Вокруг нее вились ласточки.

— Как здесь тихо, — сказал я. Ленц кивнул: — Да, старик, тут, собственно, и начина-

ешь понимать, что тебе не хватало толькоодного, чтобы стать хорошим человеком, —времени. Верно я говорю?

— Времени и покоя, — ответил я. — По-коя тоже не хватало.

Он рассмеялся: — Слишком поздно! Теперь дело дошло

уже до того, что покой стал бы невыносим.А поэтому пошли! Опять окунемся в грохот,

Я

x x x

отвез Готтфрида и возвращался настоянку. По пути я проехал мимокладбища. Я знал, что Пат лежит

в своем шезлонге на балконе, и далнесколько гудков. Но она не показалась, и япоехал дальше. Зато вскоре я увидел фрауХассе. В развевающейся пелерине из шел-ковой тафты она проплыла вдоль улицыи скрылась за углом. Я поехал за ней, чтобыспросить, не могу ли я подвезти ее куда-ни-будь. Но у перекрестка заметил, как она се-ла в стоявший за поворотом лимузин, до-вольно потрепанный мерседес выпуска два-дцать третьего года. Машина тут же трону-лась. За рулем сидел мужчина с носом, по-хожим на утиный клюв. На нем был пест-рый клетчатый костюм. Довольно долго ясмотрел вслед удаляющемуся лимузину.Так вот что получается, когда женщина

непрерывно сидит дома в одиночестве. Раз-мышляя об этом, я приехал на стоянкуи пристроился в хвост других такси.

Солнце накалило крышу. Машины оченьмедленно подвигались вперед. Меня охва-тила дремота, и я старался уснуть. Но образфрау Хассе не переставал меня тревожить.Правда, у нас всё было по-другому, но ведьв конце концов Пат тоже сидела весь деньдома одна.

Я сошел на тротуар и направился впе-ред, к машине Густава.

— На, выпей, — предложил он мне, про-тягивая термос. — Великолепный холод-ный напиток! Собственное изобретение —кофе со льдом. Держится в таком виде часа-ми, при любой жаре. Знай, что Густав —практичный человек!

Я выпил стаканчик холодного кофе.

— Уж если ты такой практичный, — ска-зал я, — расскажи мне, чем можно занятьженщину, когда она подолгу сидит одна.

— Да ведь это так просто! — Густав по-смотрел на меня с видом превосходства.

— Ты, право, чудак, Роберт! Нужен ребе-нок или собака! Нашел проблему! Задал бымне вопрос потруднее.

— Собака! — повторил я удивленно. —Конечно же, чёрт возьми, нужна собака!Верно говоришь! С собакой никогда не бу-дешь одинок!

Я предложил ему сигарету. — Послушай, а ты случайно не знаешь,

где бы ее раздобыть? Ведь в ваша дни за псадорого не возьмут.

Густав с упреком покачал головой: — Эх,Роберт, ты действительно еще не знаешь,какой я клад для тебя! Мой будущий

тесть — второй секретарь союза владельцевдоберман-пинчеров! Конечно, достанем те-бе молодого кобелька, и даже бесплатно.Лучших кровей. Есть у нас шесть щенят. Ихбабушка медалистка, Герта фон дер Тогген-бург.

Густав был везучим человеком. Отец егоневесты не только разводил доберманов, нобыл еще и трактирщиком владельцем "Но-вой кельи"; сама невеста держала плиссиро-вочную мастерскую. Густав жил припеваю-чи. Он бесплатно ел и пил у тестя, а невестастирала и гладила его рубашки. Он не торо-пился с женитьбой, — ведь тогда ему само-му пришлось бы заботиться обо всем.

Я объяснил Густаву, что доберман мнене нужен. Он слишком велик, да и характеру него ненадежный. Густав подумал с ми-нутку и сказал:

— Пойдем со мной. Выясним положе-ние. Есть у меня кое-что на примете. Толь-ко ты помалкивай и не мешай.

— Хорошо. Он привел меня к маленькому магазину.

В витрине стояли аквариумы, затянутые во-дорослями. Две понурые морские свинкисидели в ящике. В клетках, висевших но бо-кам, неутомимо метались во все сторонычижики, снегири и канарейки.

К нам вышел маленький кривоногий че-ловек в коричневом вязаном жилете. Водя-нистые глаза, выцветшее лицо и какой-тосветильник вместо носа. Словом, большойлюбитель пива и шнапса.

— Скажи-ка, Антон, как поживаетАста? — спросил Густав.

— Второй приз и почетный приз в Кель-не, — ответил Антон.

— Какая подлость! — возмутился Гу-став. — Почему не первый?

— Первый они дали Удо Бланкенфель-су, — пробурчал Антон.

— Вот хамство! Жульё!.. Сзади под стойкой скулили и тявкали

щенки. Густав прошел за стойку, взял зашиворот двух маленьких терьеров и принесих. В его левой руке болтался бело-черныйщенок, в правой — красновато-коричне-вый. Незаметно он встряхнул щенка в пра-вой руке. Я посмотрел на него: да, этот по-дойдет. Щенок был очарователен, настоя-щая игрушка. Прямые ножки, квадратноетельце, прямоугольная головка, умные наг-лые глазки. Густав опустил собачонок напол.

— Смешная помесь, — сказал он, пока-зывая на красновато-коричневого. — Гдеты его взял?

Антон якобы получил его от какой-тодамы, уехавшей и Южную Америку. Густавразразился издевательским хохотом. Антонобиделся и достал родословную, восходив-шую к самому Ноеву ковчегу. Густав недо-верчиво махнул рукой и начал разгляды-вать черно-белого щенка. Антон потребо-вал сто марок за коричневого. Густав пред-ложил пять. Он заявил, что ему не нравитсяпрадед, и раскритиковал хвост и уши. Дру-гое дело черно-белый, — этот, мол, без-упречен.

Я стоял в углу и слушал. Вдруг кто-тодернул мою шляпу. Я удивленно обернулся.Маленькая желтая обезьянка с печальнымличиком сидела, сгорбившись, в углу наштанге. У нее были черные круглые глазаи озабоченный старушечий рот. Кожаныйремень, прикрепленный к цепи, опоясывалбрюшко. Маленькие черные ручки пугалисвоим человеческим видом.

Я стояч неподвижно. Обезьянка медлен-но подвигалась ко мне по штанге. Она неот-рывно смотрела на меня, без недоверия, нокаким-то странным, сдержанным взглядом.Наконец осторожно протянула вперед ру-чонку. Я сунул ей палец. Она слегка отпря-нула назад, но потом взяла его. Ощущениепрохладной детской ручки, стиснувшей мнепалец, было странным. Казалось, что в этомскрюченном тельце заключен несчастный,немой человечек, который хочет спастись.Я не мог долго смотреть в эти глаза, полныесмертельной тоски.

Отдуваясь, Густав вынырнул из чащиродословных дерев:

— Значит, договорились, Антон! Ты по-лучишь за него щенка-добермана, потомкаГерты. Лучшая сделка в твоей жизни! —Потом он обратился ко мне: — Возьмешьего сразу с собой?

— А сколько он стоит? — Нисколько. Он обменен на доберма-

на, которого я подарил тебе раньше. Предо-ставь Густаву обделывать такие дела! Гу-став — мужчина высшей пробы! Золото!

Мы договорились, что я зайду за собач-кой потом, после работы. — Ты в состояниипонять, что именно ты сейчас приобрел? —спросил меня Густав на улице. — Это жередчайший экземпляр! Ирландский терьер!Ни одного изъяна. Да еще родословнаяв придачу. Ты не смеешь даже смотреть нанего, раб божий! Прежде чем заговоритьс этой скотинкой, ты должен ей низко по-клониться.

— Густав, — сказал я, — ты оказал мнеочень большую услугу. Пойдем и выпьемсамого старого конъяку, какой только най-дется.

О

— Сегодня не могу! — заявил Густав. —Сегодня у меня должна быть верная рука.Вечером иду в спортивный союз игратьв кегли. Обещай, что пойдешь туда со мнойкак-нибудь. Очень приличные люди, естьдаже обер-постсекретарь.

— Я приду, — сказал я. — Даже если тамне будет обер-постсекретаря.

x x x

коло шести я вернулся в мастерскую.Кестер ждал меня:

— Жаффе звонил после обеда.Просил, чтобы ты позвонил ему.

У меня на мгновенье остановилось дыха-ние.

— Он сказал что-нибудь, Отто? — Нет, ничего особенного. Сказал толь-

ко, что принимает у себя до пяти, а потом

поедет в больницу Святой Доротеи. Значит,именно туда тебе и надо позвонить.

— Хорошо. Я пошел в контору. Было тепло, даже

душно, но меня знобило, и телефоннаятрубка дрожала в моей руке.

— Глупости всё, — сказал я и покрепчеухватился ла край стола.

Прошло немало времени, пока я услы-шал голос Жаффе.

— Вы свободны? — спросил он. — Да. — Тогда приезжайте сразу. Я еще побуду

здесь с часок. Я хотел спросить его, не случилось ли

что-нибудь с Пат, по у меня язык не повер-нулся.

— Хорошо, — сказал я. — Через десятьминут буду. Я повесил трубку, снова снял ееи позвонил домой. К телефону подошлагорничная. Я попросил позвать Пат. — Незнаю, дома ли она, — угрюмо сказала Фри-да. — Сейчас посмотрю.

Я ждал. Моя голова отяжелела, лицо го-рело. Ожидание казалось бесконечным. По-том в трубке послышался шорох и голосПат:

— Робби? На секунду я закрыл глаза. — Как поживаешь, Пат? — Хорошо. Я до сих пор сидела на бал-

коне и читала книгу. Очень волнующая. — Вот как, волнующая книга… — сказал

я. — Это хорошо. Я хотел тебе сказать, чтосегодня приду домой чуть попозже. Ты ужепрочитала свою книгу?

— Нет, я на самой середине. Еще хватитна несколько часов.

— Ну, тогда я вполне успею. А ты читайпока.

Я еще немного посидел в конторе. По-том встал.

— Отто, — сказал я, — можно взять"Карла"?

— Конечно. Если хочешь, я поеду с то-бой. Мне здесь нечего делать.

— Не стоит. Ничего не случилось. Я ужезвонил домой.

"Какой свет, — подумал я, когда «Карл»вырвался на улицу, — какой чудесный ве-черний свет над крышами! Как полна и чу-десна жизнь!"

М

x x x

не пришлось подождать Жаффенесколько минут. Сестра провела ме-ня в маленькую комнату, где были

разложены старые журналы. На подокон-нике стояло несколько цветочных горшковс вьющимися растениями. Вечно повторяю-щаяся картина: всё те же журналы в корич-невых обложках, всё те же печальные вью-щиеся растения; их можно увидеть тольков приемных врачей и в больницах.

Вошел Жаффе. На нем был свежий бело-снежный халат. Но, когда он подсел ко мне,я заметил на внутренней стороне правогорукава маленькое ярко-красное пятнышко.В своей жизни я видел много крови, но этокрохотное пятнышко потрясло меня силь-нее, чем все виденные прежде, насквозьпропитанные кровью повязки. Мое бодроенастроение исчезло.

— Я обещал вам рассказать о здоровьефройляйн Хольман, — сказал Жаффе. Якивнул и уставился на пеструю плюшевуюскатерть. Я разглядывал переплетение ше-стиугольников, по-дурацки решив про себя,что всё будет хорошо, если я не оторву глазот узора и не моргну ни разу, пока Жаффене заговорит снова.

— Два года тому назад она провелашесть месяцев в санатории. Об этом вы зна-ете?

— Нет, — сказал я, продолжая смотретьна скатерть.

— Тогда ей стало лучше. Теперь я оченьвнимательно осмотрел ее. Этой зимой онаобязательно должна снова поехать туда.Она не может оставаться здесь, в городе.

Я всё еще смотрел на шестиугольники.Они начали расплываться и заплясали.

— Когда? — спросил я. — Осенью. Не позднее конца октября. — Значит, это не было случайным кро-

вотечением? — Нет. Я поднял глаза. — Мне едва ли надо вам говорить, —

продолжал Жаффе, — что при этой болезниничего нельзя предвидеть. Год назад мнеказалось, будто процесс остановился, насту-пила инкапсюляция, и можно было предпо-ложить, что очаг закрылся. И так же, какнедавно процесс неожиданно возобновил-ся, он может столь же неожиданно приоста-новиться. Я это говорю неспроста, — бо-лезнь действительно такова. Я сам был сви-детелем удивительных исцелений.

— И ухудшений?

Он посмотрел на меня: — Бывало, конечно, и так. Он начал объяснять мне подробности.

Оба легких были поражены, правое мень-ше, левое сильнее. Потом он нажал кнопкузвонка. Вошла сестра.

— Принесите мой портфель, — сказалон.

Сестра принесла портфель. Жаффе из-влек из шуршащих конвертов два большихрентгеновских снимка и поднес на светк окну:

— Так вам будет лучше видно. На прозрачной серой пластинке я уви-

дел позвоночник, лопатки, ключицы, пле-чевые суставы и пологие дуги ребер. Но явидел больше — я видел скелет. Темныйи призрачный, он выделялся среди блед-ных теней, сливавшихся на фотопленке. Я

видел скелет Пат. Скелет Пат. Жаффе ука-зал мне пинцетом на отдельные линии и за-темнения и объяснил их значение. Он незаметил, что я больше не слушаю его. Те-перь это был только ученый, любивший ос-новательность и точность. Наконец он по-вернулся ко мне:

— Вы меня поняли? — Да, — сказал я. — Что с вами? — спросил он. — Ничего, — ответил я. — Я что-то пло-

хо вижу. — Ах, вот что. — Он поправил очки. По-

том он вложил снимки обратно в конвертыи испытующе посмотрел на меня. — Непредавайтесь бесполезным размышлениям.

— Я этого и не делаю. Но что за прокля-тый ужас! Миллионы людей здоровы! Поче-му же она больна?

Жаффе помолчал немного. — На это никто вам не даст ответа, —

сказал он затем. — Да, — воскликнул я, охваченный вне-

запно горьким, бессильным бешенством, —на это никто не даст ответа! Конечно, нет!Никто не может ответить за муку и смерть!Проклятье! И хоть бы что-нибудь можнобыло сделать!

Жаффе долго смотрел на меня. — Простите меня, — сказал я, — но я не

могу себя обманывать. Вот в чем весь ужас. Он всё еще смотрел на меня. — Есть у вас немного времени? — спро-

сил он. — Да, — сказал я. — Времени у меня до-

статочно. Он встал:

М

— Мне нужно теперь сделать вечернийобход. Я хотел бы, чтобы вы пошли сомной. Сестра даст вам халат. Для пациентоввы будете моим ассистентом.

Я не понимал, чего он хотел; но я взялхалат, поданный мне сестрой.

x x x

ы шли по длинным коридорам. Ши-рокие окна светились розоватым ве-черним сиянием. Это был мягкий,

приглушенный, совершенно неправдопо-добно парящий свет. В раскрытые окналился аромат цветущих лип.

Жаффе открыл одну из дверей. В носударил удушливый, гнилостный запах.Женщина с чудесными волосами цвета ста-ринного золота, на которых ярко перелива-лись отсветы сумерек, бессильно подняларуку. Благородный лоб суживался у висков.

Под глазами начиналась повязка, доходив-шая до рта. Жаффе осторожно удалил ее. Яувидел, что у женщины нет носа. Вместонего зияла кровавая рана, покрытая стру-пьями, багровокрасная, с двумя отверстия-ми посередине. Жаффе вновь наложил по-вязку.

— Хорошо, — сказал он приветливои повернулся к выходу.

Он закрыл за собой дверь. В коридоре яостановился на минуту и стал смотреть навечернее небо.

— Пойдемте! — сказал Жаффе, направ-ляясь к следующей комнате.

Мы услышали горячее прерывистое ды-хание больного, метавшегося в жару.На свинцовом лице мужчины ярко просту-пали странные красные пятна. Рот был ши-роко открыт, глаза выкатились, а руки бес-покойно двигались по одеялу. Он был без

сознания. У кровати сидела сестра и чита-ла. Когда Жаффе вошел, она отложила кни-гу и поднялась. Он посмотрел на темпера-турный лист, показывавший сплошь сорокградусов, и покачал головой:

— Двустороннее воспаление легкихплюс плеврит. Вот уже неделю борется сосмертью, как бык. Рецидив. Был почти здо-ров. Слишком рано вышел на работу. Женаи четверо детей. Безнадежно.

Он выслушал сердце и проверил пульс.Сестра, помогая ему, уронила книгу на пол.Я поднял ее, — это была поваренная книга.Руки больного непрерывно, как пауки, сно-вали по одеялу. Это был единственныйзвук, нарушавший тишину.

— Останьтесь здесь на ночь, сестра, —сказал Жаффе.

Мы вышли. Розовый закат стал ярче. Те-перь его свет заполнял весь коридор, как

облако. — Проклятый свет, — сказал я. — Почему? — спросил Жаффе. — Несовместимые явления. Такой за-

кат — и весь этот страх. — Но они существуют, — сказал Жаффе. В следующей комнате лежала женщина,

которую доставили днем. У нее было тяже-лое отравление вероналом. Она хрипела.Накануне произошел несчастный случайс ее мужем — перелом позвоночника. Егопривезли домой в полном сознании, и оннадсадно кричал. Ночью он умер.

— Она выживет? — спросил я. — Веро-ятно.

— Зачем? — За последние годы у меня было пять

подобных случаев, — сказал Жаффе. —

Только одна пациентка вторично пыталасьотравиться. Из остальных две снова вышлизамуж.

В комнате рядом лежал мужчина с пара-личом двенадцатилетней давности. У негобыла восковая кожа, жиденькая черная бо-родка и очень большие, спокойные глаза.

— Как себя чувствуете? — спросил Жаф-фе.

Больной сделал неопределенный жест.Потом он показал на окно:

— Видите, какое небо! Будет дождь, яэто чувствую. — Он улыбнулся. — Когдаидет дождь, лучше спится.

Перед ним на одеяле была кожаная шах-матная доска с фигурками на штифтах.Тут же лежала кипа газет и несколько книг.

Мы пошли дальше. Я видел молодуюженщину с синими губами и дикими от

ужаса глазами, совершенно истерзаннуютяжелыми родами; ребенка-калеку с тонки-ми скрюченными ножками и рахитичнойголовой; мужчину без желудка; дряхлуюстарушку с совиным лицом, плакавшую от-того, что родные не заботились о ней, —они считали, что она слишком медленноумирает; слепую, которая верила, что вновьпрозреет; сифилитического ребенка с кро-вавой сыпью и его отца, сидевшего у посте-ли; женщину, которой утром ампутироваливторую грудь; еще одну женщину с телом,искривленным от суставною ревматизма;третью, у которой вырезали яичники; рабо-чего с раздавленными почками.

Так мы шли из комнаты в комнату,и всюду было одно и то же — стонущие,скованные судорогой тела, неподвижные,почти угасшие тени, какой-то клубок муче-ний, нескончаемая цепь страданий, страха,покорности, боли, отчаяния, надежды, нуж-

ды; и всякий раз, когда за нами затворяласьдверь, в коридоре нас снова встречал розо-ватый свет этого неземного вечера; сразупосле ужаса больничных палат это нежноесеровато-золотистое облако. И я не мог по-нять, чудовищная ли это насмешка илинепостижимое сверхчеловеческое утеше-ние. Жаффе остановился у входа в операци-онный зал. Через матовое стекло дверилился резкий свет. Две сестры катили низ-кую тележку. На ней лежала женщина. Яуловил ее взгляд. Она даже не посмотрелана меня. Но эти глаза заставили менявздрогнуть, — столько было в них муже-ства, собранности и спокойствия.

Лицо Жаффе показалось мне вдругочень усталым.

— Не знаю, правильно ли я поступил, —сказал он, — но было бы бессмысленноуспокаивать вас словами. Вы бы мне простоне поверили. Теперь вы увидели, что мно-

гие из этих людей страдают сильнее, чемПат Хольман. У иных не осталось ничего,кроме надежды. Но большинство выживает.Люди становятся опять совершенно здоро-выми. Вот что я хотел вам показать.

Я кивнул. — Вы поступили правильно, — сказал я. — Девять лет назад умерла моя жена. Ей

было двадцать пять лет. Никогда не болела.От гриппа. — Он немного помолчал. — Выпонимаете, зачем я вам это говорю?

Я снова кивнул. — Ничего нельзя знать наперед. Смер-

тельно больной человек может пережитьздорового. Жизнь — очень странная шту-ка. — На его лице резко обозначились мор-щины. Вошла сестра и шепнула что-то емуна ухо. Он выпрямился и кивком головыуказал на операционный зал. — Мне нужно

туда. Не показывайте Пат своего беспокой-ства. Это важнее всего. Сможете?

— Да, — сказал я. Он пожал мне руку и в сопровождении

сестры быстро прошел через стекляннуюдверь в ярко освещенный известково-белыйзал.

Я медленно пошел вниз по лестнице.Чем ниже я спускался, тем становилосьтемнее, а на втором этаже уже горел элек-трический свет. Выйдя на улицу, я увидел,как на горизонте снова вспыхнули розова-тые сумерки, словно небо глубоко вздохну-ло. И сразу же розовый свет исчез, и гори-зонт стал серым.

К

x x x

акое-то время я сидел за рулем непо-движно, уставившись в одну точку.Потом собрался с мыслями и поехал

обратно в мастерскую. Кестер ожидал меняу ворот, Я поставил машину во двор и вы-шел. — Ты уже знал об этом? — спросил я.

— Да. Но Жаффе сам хотел тебе сказать. Кестер взглянул мне в лицо. — Отто, я не ребенок и понимаю, что

еще не всё потеряно. Но сегодня вечероммне, вероятно, будет трудно не выдать себя,если я останусь с Пат наедине. Завтра будетлегче. Переборю себя. Не пойти ли нам се-годня куда-нибудь всем вместе?

— Конечно, Робби. Я уже подумал обэтом и предупредил Готтфрида.

— Тогда дай мне еще раз «Карла». Поедудомой, заберу Пат, а потом, через часок, за-еду за вами.

— Хорошо. Я уехал. На Николайштрассе вспомнил

о собаке. Развернулся и поехал за ней. Лавка не была освещена, но дверь была

открыта. Антон сидел в глубине помещенияна походной койке. Он держал в руке бу-тылку. От него несло, как от водочного за-вода.

— Околпачил меня Густав! — сказал он. Терьер запрыгал мне навстречу, обню-

хал и лизнул руку. Его зеленые глаза мерца-ли в косом свете, падавшем с улицы. Антонвстал. Он с трудом держался на ногахи вдруг расплакался:

— Собачонка моя, теперь и ты ухо-дишь… всё уходит… Тильда умерла… Минна

ушла… скажите-ка, и чего это ради мы жи-вем на земле?

Только этого мне не хватало! Он вклю-чил маленькую лампочку, загоревшуюсятусклым, безрадостным светом. Шорох че-репах и птиц, низенький одутловатый чело-век в лавчонке.

— Толстяки — те знают, зачем… но ска-жите мне, для чего, собственно, существуетнаш брат? Зачем жить нам, горемыкам?..Скажите, сударь…

Обезьянка жалобно взвизгнула и ис-ступленно заметалась по штанге. Ее огром-ная тень прыгала по стене.

— Коко, — всхлипнул одинокий, наклю-кавшийся в темноте человек, — иди сюда,мой единственный! — Он протянул ей бу-тылку. Обезьянка ухватилась за горлышко.

— Вы погубите животное, если будетеего поить, — сказал я. — Ну и пусть, — про-бормотал он. — Годом больше па цепи… го-дом меньше… не всё ли равно… один черт…сударь…

Собачка тепло прижималась ко мне. Япошел. Мягко перебирая лапками, гибкаяи подвижная, она побежала рядом со мнойк машине.

Я приехал домой и осторожно поднялсянаверх, ведя собаку на поводке. В коридореостановился и посмотрел в зеркало. Моелицо было таким, как всегда. Я постучалв дверь к Пат, приоткрыл ее слегка и впу-стил собаку. Сам же остался в коридоре,крепко держа поводок, в ждал. Но вместоголоса Пат вдруг раздался бас фрау Залев-ски:

— О боже мой!

Облегченно вздохнув, я заглянул в ком-нату. Я боялся только первой минуты на-едине с Пат. Теперь мне стало легко. ФрауЗалевски была надежным амортизатором.Она величественно восседала у стола зачашкой кофе. Перед ней в каком-то мисти-ческом порядке были разбросаны карты.Пат сидела рядом. Ее глаза блестели, и онажадно слушала предсказания.

— Добрый вечер, — сказал я, внезапноповеселев.

— Вот он и пришел, — с достоинствомсказала фрау Залевски. — По короткой до-рожке в вечерний час… а рядом черный ко-роль.

Собака рванулась, прошмыгнула междумоих ног и с громким лаем выбежала на се-редину комнаты.

— Господи! — закричала Пат. — Да ведьэто ирландский терьер!

— Восхищен твоими познаниями! —сказал я. — Несколько часов тому назад яэтого еще не знал.

Она нагнулась, и терьер бурно кинулсяк ней.

— Как его зовут, Робби? — Понятия не имею. Судя по прежнему

владельцу, Коньяк, или Виски, или что-ни-будь в этом роде.

— Он принадлежит нам? — Да, насколько одно живое существо

может принадлежать другому. Пат задыхалась от радости. — Мы назовем его Билли, ладно, Робби?

Когда мама была девочкой, у нее была соба-ка Билли. Она мне часто о ней рассказыва-ла.

— Значит, я хорошо сделал, что привелего? — спросил я. — А он чистоплотен? —забеспокоилась фрау Залевски.

— У него родословная как у князя, — от-ветил я. — А князья чистоплотны.

— Пока они маленькие… А сколькоему?..

— Восемь месяцев. Всё равно что шест-надцать лет для человека.

— А по-моему, он не чистоплотен, — за-явила фрау Залевски.

— Его просто надо вымыть, вот и всё. Пат встала и обняла фрау Залевски за

плечи. Я обмер от удивления. — Я давно уже мечтала о собаке, — ска-

зала она. — Мы можем его оставить здесь,правда? Ведь вы ничего не имеете против?

Матушка Залевски смутилась в первыйраз с тех пор, как я ее знал.

— Ну что ж… пусть остается… — ответи-ла она. — Да и карты были такие. Корольприносит в дом сюрприз.

— А в картах было, что мы уходим сего-дня вечером? — спросил я.

Пат рассмеялась: — Этого мы еще не успели узнать, Роб-

би. Пока мы только о тебе гадали. Фрау Залевски поднялась и собрала кар-

ты: — Можно им верить, можно и не верить.

А можно верить, но наоборот, как покой-ный Залевски. У него всегда над так назы-ваемым жидким элементом была пиковаядевятка… а ведь это дурное предзнаменова-ние. И вот он думал, что должен остере-гаться воды. А всё дело было в шнапсе

К

и пильзенском пиве.

x x x

огда хозяйка вышла, я крепко обнялПат:

— Как чудесно приходить домойи заставать тебя, Каждый раз это для менясюрприз. Когда я поднимаюсь по послед-ним ступенькам и открываю дверь, у менявсегда бьется сердце: а вдруг это неправда.

Она посмотрела на меня улыбаясь. Онапочти никогда не отвечала, когда я говорилчто-нибудь в таком роде. Впрочем, я и нерассчитывал на ответное признание. Мнебы это было даже неприятно. Мне казалось,что женщина не должна говорить мужчине,что любит его. Об этом пусть говорят ее си-яющие, счастливые глаза. Они красноречи-вее всяких слов.

Я долго не отпускал ее, ощущая теплотуее кожи и легкий аромат волос. Я не отпус-кал ее, и не было на свете ничего, кроменее, мрак отступил, она была здесь, она жи-ла, она дышала, и ничто не было потеряно.

— Мы, правда, уходим, Робби? — спро-сила она, не отводя лица.

— И даже все вместе, — ответил я. —Кестер и Ленц тоже. «Карл» уже стоит у па-радного.

— А Билли? — Билли, конечно, возьмем с собой.

Иначе куда же мы денем остатки ужина?Или, может быть, ты уже поужинала?

— Нет еще. Я ждала тебя. — Но ты не должна меня ждать. Нико-

гда. Очень страшно ждать чего-то. Она покачала головой:

Я

— Этого ты не понимаешь, Робби.Страшно, когда нечего ждать.

Она включила свет перед зеркалом: — A теперь я должна одеться, а то не

успею. Ты тоже переоденешься? — Потом, — сказал я. — Мне ведь

недолго. Дай мне еще побыть немногоздесь.

x x x

подозвал собаку и уселся в креслоу окна. Я любил смотреть, как Патодевается. Никогда еще я не чувство-

вал с такой силой вечную, непостижимуютайну женщины, как в минуты, когда онатихо двигалась перед зеркалом, задумчивогляделась в него, полностью растворяласьв себе, уходя в подсознательное, необъяс-нимое самоощущение своего пола. Я непредставлял себе, чтобы женщина могла

одеваться болтая и смеясь; а если она этоделала, значит, ей недоставало таинствен-ности и неизъяснимого очарования вечноускользающей прелести. Я любил мягкиеи плавные движения Пат, когда она стоялау зеркала; какое это было чудесное зрели-ще, когда она убирала свои волосы или бе-режно и осторожно, как стрелу, подносилак бровям карандаш. В такие минуты в нейбыло что-то от лани, и от гибкой пантеры,и даже от амазонки перед боем. Она пере-ставала замечать все вокруг себя, глаза насобранном и серьезном лице спокойнои внимательно разглядывали отражениев зеркале, а когда она вплотную приближа-ла к нему лицо, то казалось, что нет никако-го отражения в зеркале, а есть две женщи-ны, которые смело и испытующе смотрятдруг другу в глаза извечным всепонимаю-щим взглядом, идущим из тумана действи-тельности в далекие тысячелетия прошло-го.

Через открытое окно с кладбища доно-силось свежее дыхание вечера. Я сидел, нешевелясь. Я не забыл ничего из моей встре-чи с Жаффе, я помнил всё точно, — но, гля-дя на Пат, я чувствовал, как глухая печаль,плотно заполнившая меня, снова и сновазахлестывалась какой-то дикой надеждой,преображалась и смешивалась с ней, и однопревращалось в другое — печаль, надежда,ветер, вечер и красивая девушка среди свер-кающих зеркал и бра; и внезапно меняохватило странное ощущение, будто имен-но это и есть жизнь, жизнь в самом глубо-ком смысле, а может быть, даже и счастье:любовь, к которой приметалось столькотоски, страха и молчаливого понимания.

Я

.

XIX

стоял около своего такси на стоян-ке. Подъехал Густав и пристроилсяза мной.

— Как поживает твой пес, Роберт? —спросил он.

— Живет великолепно, — сказал я. — А ты? Я недовольно махнул рукой: — И я бы жил великолепно, если бы за-

рабатывал побольше. За весь день две ездкипо пятьдесят пфеннигов. Представляешь?

Он кивнул: — С каждым днем всё хуже. Всё стано-

вится хуже, Что же дальше будет?

— А мне так нужно зарабатывать день-ги! — сказал я. — Особенно теперь! Многоденег!

Густав почесал подбородок. — Много денег!.. — Потом он посмот-

рел на меня. — Много теперь не заколо-тишь, Роберт. И думать об этом нечего. Раз-ве что заняться спекуляцией. Не попробо-вать ли счастья на тотализаторе? Сегодняскачки. Как-то недавно я поставил на Аидуи выиграл двадцать восемь против одного.

— Мне не важно, как заработать. Лишьбы были шансы.

— А ты когда-нибудь играл? — Нет. — Тогда с твоей легкой руки дело пой-

дет. — Он посмотрел на часы. — Поедем?Как раз успеем.

— Ладно! — После истории с собакой япроникся к Густаву большим доверием.

Бюро по заключению пари находилосьв довольно большом помещении. Справабыл табачный киоск, слева тотализатор.Витрина пестрела зелеными и розовымиспортивными газетами и объявлениямио скачках, отпечатанными на машинке.Вдоль одной стены тянулась стойка с двумяписьменными приборами. За стойкой ору-довали трое мужчин. Они были необыкно-венно деятельны. Один орал что-то в теле-фон, другой метался взад и вперед с каки-ми-то бумажками, третий, в ярко-фиолето-вой рубашке с закатанными рукавамии в котелке, сдвинутом далеко на затылок,стоял за стойкой и записывал ставки. В зу-бах он перекатывал толстую, черную, изже-ванную сигару "Бразиль".

К моему удивлению, всё здесь шло ходу-ном. Кругом суетились "маленькие люди"

— ремесленники, рабочие, мелкие чи-новники, было несколько проституток и су-тенеров. Едва мы переступили порог, какнас остановил кто-то в грязных серых гама-шах, сером котелке и обтрепанном сюртуке:

— Фон Билинг. Могу посоветовать гос-подам, на кого ставить. Полная гарантия!

— На том свете будешь нам совето-вать, — ответил Густав. Очутившись здесь,он совершенно преобразился.

— Только пятьдесят пфеннигов, — на-стаивал Билинг. — Лично знаком с трене-рами. Еще с прежних времен, — добавилон, уловив мой взгляд.

Густав погрузился в изучение списковлошадей.

— Когда выйдет бюллетень о бегахв Отейле? — крикнул он мужчинам за стой-кой.

— В пять часов, — проквакал клерк. — Филомена — классная кобыла, — бор-

мотал Густав. — Особенно на полном ка-рьере. — Он вспотел от волнения. — Гдеследующие скачки? — спросил он.

— В Хоппегартене, — ответил кто-то ря-дом.

Густав продолжал листать списки: — Для начала поставим по две монеты

на Тристана. Он придет первым! — А ты что-нибудь смыслишь в этом? —

спросил я. — Что-нибудь? — удивился Густав. — Я

знаю каждое конское копыто. — И ставите на Тристана? — удивился

кто-то около нас. — Единственный шанс —это Прилежная Лизхен! Я лично знакомс Джонни Бернсом.

— А я, — ответил Густав, — владелецконюшни, в которой находится ПрилежнаяЛизхен. Мне лучше знать.

Он сообщил наши ставки человеку застойкой. Мы получили квитанции и про-шли дальше, где стояло несколько столикови стулья. Вокруг нас назывались всевозмож-ные клички. Несколько рабочих спорилио скаковых лошадях в Ницце, два почтовыхчиновника изучала сообщение о погодев Париже, какой-то кучер хвастливо расска-зывал о временах, когда он был наездни-ком. За одним из столиков сидел толстыйчеловек с волосами ежиком и уплетал однубулочку за другой. Он был безучастен ковсему. Двое других, прислонившись к стене,жадно смотрели на него. Каждый из нихдержал в руке по квитанции, но, глядя наих осунувшиеся лица, можно было поду-мать, что они не ели несколько дней.

Резко зазвонил телефон. Все навострилиуши. Клерк выкрикивал клички лошадей.Тристана он не назвал.

— Соломон пришел первым, — сказалГустав, наливаясь краской. — Проклятье!И кто бы подумал? Уж не вы ли? — обра-тился он злобно к "Прилежной Лизхен", —Ведь это вы советовали ставить на всякуюдрянь…

К нам подошел фон Билинг. — Послушались бы меня, господа… Я

посоветовал бы вам поставить на Сояомона!Только на Соломона! Хотите на следующийзабег?..

Густав не слушал его. Он успокоилсяи завел с "Прилежной Лизхен" профессио-нальный разговор.

— Вы понимаете что-нибудь в лоша-дях? — спросил меня Билинг.

— Ничего, — сказал я. — Тогда ставьте!Ставьте! Но только сегодня, — добавил оншепотом, — и больше никогда. Послушайтеменя! Ставьте! Неважно, на кого — на Коро-ля Лира, на Серебряную Моль, может бытьна Синий Час. Я ничего не хочу заработать.Выиграете — дадите мне что-нибудь… —Он вошел в азарт, его подбородок дрожал.По игре в покер я знал, что новички, какправило, выигрывают.

— Ладно, — сказал я. — На кого? — На кого хотите… На кого хотите… — Синий Час звучит недурно, — сказал

я. — Значит, десять марок на Синий Час. — Ты что, спятил? — спросил Густав. — Нет, — сказал я. — Десяток марок на эту клячу, которую

давно уже надо пустить на колбасу?

"Прилежная Лизхен", только что назвав-ший Густава живодером, на сей раз энер-гично поддержал его:

— Вот еще выдумал! Ставить. на СинийЧас! Ведь это корова, не лошадь, уважае-мый! Майский Сон обскачет ее на двух но-гах! Без всяких! Вы ставите на первое ме-сто?

Билинг заклинающе посмотрел на меняи сделал мне знак.

— На первое, — сказал я. — Ложись в гроб, — презрительно бурк-

нул "Прилежная Лизхен". — Чудак! — Густав тоже посмотрел на

меня, словно я превратился в готтентота. —Ставить надо на Джипси II, это ясно и мла-денцу.

— Остаюсь при своем. Ставлю на СинийЧас, — сказал я. Теперь я уже не мог менять

решение. Это было бы против всех тайныхзаконов счастливчиков-новичков.

Человек в фиолетовой рубашке протя-нул мне квитанцию. Густав и "ПрилежнаяЛизхен" смотрели на меня так, будто я за-болел бубонной чумой. Они демонстратив-но отошли от меня и протиснулись к стой-ке, где, осыпая друг друга насмешками,в которых всё же чувствовалось взаимноеуважение специалистов, они поставили наДжипси II и Майский Сон.

Вдруг кто-то упал. Это был один из двухтощих мужчин, стоявших у столиков. Онсоскользнул вдоль стены и тяжело рухнул.Почтовые чиновники подняли его и усади-ли па стул. Его лицо стало серо-белым. Ротбыл открыт.

— Господи боже мой! — сказала одна изпроституток, полная брюнетка с гладко за-чесанными волосами и низким лбом, —

пусть кто-нибудь принесет стакан воды. Человек потерял сознание, и я удивился,

что это почти никого не встревожило.Большинство присутствующих; едва по-смотрев на него, тут же повернулись к тота-лизатору.

— Такое случается каждую минуту, —сказал Густав. — Безработные. Просажива-ют последние пфенниги. Поставят десять,хотят выиграть тысячу. Шальные деньги имподавай!

Кучер принес из табачного киоска ста-кан воды. Черноволосая проститутка смо-чила платочек и провела им по лбу и вис-кам мужчины. Он вздохнул и неожиданнооткрыл глаза. В этом было что-то жуткое:совершенно безжизненное лицо и эти ши-роко открытые глаза, — казалось, сквозьпрорези застывшей черно-белой маскис холодным любопытством смотрит ка-

кое-то другое, неведомое существо. Девушка взяла стакан и дала ему на-

питься. Она поддерживала его рукой, какребенка. Потом взяла булочку со столафлегматичного обжоры с волосами ежиком:

— На, поешь… только не спеши… не спе-ши… палец мне откусишь… вот так, а теперьпопей еще…

Человек за столом покосился вслед сво-ей булочке, но ничего не сказал. Мужчинапостепенно пришел в себя. Лицо его поро-зовело. Пожевав еще немного, он с трудомподнялся. Девушка помогла ему дойти додверей. Затем она быстро оглянулась и от-крыла сумочку:

— На, возьми… а теперь проваливай…тебе надо жрать, а не играть на скачках…

Один из сутенеров, стоявший к ней спи-ной, повернулся. У него было хищное пти-

чье лицо и торчащие уши. Бросались в гла-за лакированные туфли и спортивное кепи.

— Сколько ты ему дала? — спросил он. — Десять пфеннигов. Он ударил ее локтем в грудь: — Наверно, больше! В другой раз спро-

сишь у меня. — Полегче, Эде, — сказал другой. Про-

ститутка достала помаду и. принялась кра-сить губы.

— Но ведь я прав, — сказал Эде. Проститутка промолчала. Опять зазвонил телефон. Я наблюдав за

Эде и не следил за сообщениями. — Вот это называется повезло! — раз-

дался внезапно громовой голос Густава. —Господа, это больше, чем везение, это ка-кая-то сверхфантастика! — Он ударил меня

по плечу. — Ты заграбастал сто восемьде-сят марок! Понимаешь, чудак ты этакий.Твоя клячонка с этакой смешной кличкойвсех обставила!

— Нет, правда? — спросил я. Человек в фиолетовой рубашке, с изже-

ванной бразильской сигарой в зубах, скор-чил кислую мину и взял мою китанцию:

— Кто вам посоветовал? — Я, — поспешно сказал Бидинг с ужас-

но униженной выжидающей улыбкой и, от-весив поклон, протиснулся ко мне. — Я, ес-ли позволите… мои связи…

— Ну, знаешь ли… — Шеф даже не по-смотрел на него и выплатил мне деньги.На минуту в помещении тотализатора воца-рилась полная тишина. Все смотрели на ме-ня. Даже невозмутимый обжора и тот под-нял голову.

Я спрятал деньги. — Больше не ставьте! — шептал Би-

линг. — Больше не ставьте! — Его лицопошло красными пятнами. Я сунул ему де-сять марок. Густав ухмыльнулся и шутливоударил меня кулаком в грудь:

— Вот видишь, что я тебе сказал! Слу-шайся Густава, и будешь грести деньги ло-патой!

Что же касается кобылы Джипси II, то ястарался не напоминать о ней бывшему еф-рейтору санитарной службы. Видимо, онаи без того не выходила у него из головы.

— Давай пойдем, — сказал он, — для на-стоящих знатоков день сегодня неподходя-щий.

У входа кто-то потянул меня за рукав.Это был "Прилежная Лизхен".

— А на кого вы рекомендуете ставить наследующих скачках? — спросил он, почти-тельно и алчно.

— Только на Танненбаум, — сказал яв пошел с Густавом в ближайший трактир,чтобы выпить за здоровье Синего Часа. Че-рез час у меня было на тридцать марокменьше. Не смог удержаться. Но я всё-такивовремя остановился. Прощаясь, Билинг су-нул мне какой-то листок:

— Если вам что-нибудь понадобится!Или вашим знакомым. Я представительпрокатной конторы. — Это была рекламапорнографических фильмов, демонстрируе-мых на дому. — Посредничаю также припродаже поношенной одежды! — крикнулон мне вслед. — За наличный расчет.

В

x x x

семь часов я поехал обратно в ма-стерскую. «Карл» с ревущим мото-ром стоял во дворе.

— Хорошо, что ты пришел, Робби! —крикнул Кестер. — Мы как раз собираемсяиспытать его! Садись!

Вся наша фирма была в полной готовно-сти. Отто повозился с «Карлом» и внесв него кое-какие улучшения и измене-ния, — через две недели предстояли гор-ные гонки. Теперь Кестер хотел совершитьпервый испытательный пробег.

Мы сели. Юпп в своих огромных спор-тивных очках устроился рядом с Кестером.У пего был бы разрыв сердца, если бы мыне взяли его с собой. Ленц и я сели сзади.

"Карл" рванулся с места и помчался. Мывыехали из города и шля со скоростью сто

сорок километров. Ленц и я крепко ухвати-лись за спинки передних сидений. Ветердул с такой силой, что, казалось, оторветнам головы.

По обе стороны шоссе мелькали тополя,баллоны свистели, и чудесный рев моторапронизывал нас насквозь, как дикий криксвободы. Через четверть часа мы увиделивпереди черную точку. Она быстро увели-чивалась. Это была довольно тяжелая ма-шина, шедшая со скоростью восемьдесят —сто километров. Не обладая хорошей устой-чивостью, она вихляла из стороны в сторо-ну. Шоссе было довольно узким, и Кестерупришлось сбавить скорость. Когда мы подо-шли на сто метров и уже собрались сигна-лить, мы вдруг заметили на боковой дорогесправа мотоциклиста, тут же скрывшегосяза изгородью у перекрестка.

— Проклятье! — крикнул Ленц. — Сей-час будет дело!

В ту же секунду на шоссе впереди чер-ной машины появился мотоциклист. Онбыл метрах в двадцати от нее и, видимо,неверно оценив ее скорость, попыталсяпрямо с поворота проскочить вперед. Ма-шина взяла резко влево; но и мотоцикл по-дался влево. Тогда машина круто метнуласьвправо, задев мотоцикл крылом. Мотоцик-лист перелетел через руль и плюхнулся нашоссе. Машину стало заносить, водитель немог овладеть ею. Сорвав дорожный знаки потеряв при этом фару, она с грохотомврезалась в дерево.

Всё произошло в несколько секунд.В следующее мгновенье, на большой ещескорости, подъехали мы. Заскрежетали бал-лоны. Кестер пустил «Карла», как коня,между помятым мотоциклом и стоявшейбоком, дымящейся машиной; он едва не за-дел левым колесом руку лежавшего мото-циклиста, а правым — задний бампер чер-

ной машины. Затем взревел мотор,и «Карл» снова вышел на прямую; взвизгну-ли тормоза, и всё стихло.

— Чистая работа, Отто! — сказал Ленц. Мы побежали назад и распахнули двер-

цы машины. Мотор еще работал. Кестеррезко выдернул ключ зажигания. Пыхтениедвигателя замерло, и мы услышали стоны.

Все стекла тяжелого лимузина разлете-лись вдребезги. В полумраке кузова мы уви-дели окровавленное лицо женщины. Рядомс нею находился мужчина, зажатый междурулем и сидением. Сперва мы осторожновытащили женщину и положили ее у обо-чины шоссе. Ее лицо было сплошь в поре-зах. В нем торчало несколько осколков.Кровь лилась беспрерывно. В еще худшемсостоянии была правая рука. Рукав белогожакета стал ярко-красным от крови. Ленцразрезал его. Кровь хлынула струёй потом,

сильно пульсируя, продолжала идти толч-ками. Вена была перерезана. Ленц скрутилжгутом носовой платок.

— Вытащите мужчину, с ней я самсправлюсь, — сказал он. — Надо поскореедобраться до ближайшей больницы.

Чтобы освободить мужчину, нужно бы-ло отвинтить спинку сидения. К счастью,мы имели при себе необходимый инстру-мент, и дело пошло довольно быстро. Муж-чина истекал кровью. Казалось, что у негосломано несколько ребер. Колено у него то-же было повреждено. Когда мы стали еговытаскивать, он со стоном упал нам на ру-ки, но оказать ему помощь на месте мы немогли. Кестер подал «Карла» задним ходомк месту аварии. Женщина, видя его прибли-жение, судорожно закричала от страха, хотя«Карл» двигался со скоростью пешехода.Мы откинули спинку одного из переднихсидений я уложили мужчину. Женщину мы

усадили сзади. Я стал возле нее на поднож-ку. Ленц пристроился на другой подножкеи придерживал раненого.

— Юпп, останься здесь и следи за маши-ной, — сказал Ленц.

— А куда девался мотоциклист? — спро-сил я.

— Смылся, пока мы работали, — сказалЮпп.

Мы медленно двинулись вперед. Непо-далеку от следующей деревни находилсянебольшой дом. Проезжая мимо, мы частовидели это низкое белое здание на холме.Насколько мы знали, это была какая-точастная психиатрическая клиника для бога-тых пациентов. Здесь не было тяжелоболь-ных. Мы полагали, что там, конечно, естьврач и перевязочная.

Мы въехали на холм и позвонили. Намоткрыла очень хорошенькая сестра. Увидевкровь, она побледнела и побежала обратно.Вскоре появилась другая, намного старшепервой.

— Сожалею, — сказала она сразу, — номы не имеем возможности оказыватьпервую помощь при несчастных случаях.Вам придется поехать в больницу имениВирхова. Это недалеко.

— Почти час езды отсюда, — заметилКестер.

Сестра недружелюбно посмотрела нанего:

— Мы не приспособлены для оказаниятакой помощи. К тому же, здесь нет врача…

— Тогда вы нарушаете закон, — заявилЛенц. — Частные лечебные учреждениявроде вашего обязаны иметь постоянного

врача. Не позволите ли вы мне воспользо-ваться телефоном? Я хотел бы созвонитьсяс полицией и редакцией газеты.

Сестра заколебалась. — Думаю, вам незачем волноваться, —

холодно заметил Кестер. — Ваш труд будет,безусловно, хорошо оплачен. Прежде всегонам нужны носилки. А врача вы, вероятно,сумеете разыскать.

Она всё еще стояла в нерешительности. — Согласно закону, — пояснил Ленц, —

у вас должны быть носилки, а также доста-точное количество перевязочных материа-лов…

— Да, да, — ответила она поспешно, яв-но подавленная таким детальным знаниемзаконов. — Сейчас я пошлю кого-нибудь…

Она исчезла.

— Ну, знаете ли! — возмутился я. — То же самое может произойти и в го-

родской больнице, — спокойно ответилГоттфрид. — Сначала деньги, затем всяче-ский бюрократизм, и уже потом помощь.

Мы вернулись к машине и помогли жен-щине выйти. Она ничего не говорилаи только смотрела на свои руки. Мы доста-вили ее в небольшое помещение на первомэтаже. Потомкам дали носилки для мужчи-ны. Мы принесли его к зданию клиники.Он стонал.

— Одну минутку… — произнес он с тру-дом. Мы посмотрели на него. Он закрылглаза. — Я хотел бы, чтобы никто не узналоб этом.

— Вы ни в чем не виноваты, — ответилКестер. — Мы всё видели и охотно будемвашими свидетелями.

— Не в этом дело, — сказал мужчина. —Я по другим причинам не хочу, чтобы этостало известно. Вы понимаете?.. — Он по-смотрел на дверь, через которую прошлаженщина.

— Тогда вы в надежном месте, — заявилЛенц. — Это частная клиника. Остаетсятолько убрать вашу машину, пока полицияне обнаружила ее.

Мужчина привстал: — Не смогли ли бы вы сделать и это для

меня? Позвоните в ремонтную мастерскуюи дайте мне, пожалуйста, ваш адрес! Я хотелбы… я вам так обязан…

Кестер сделал рукой отрицательныйжест.

— Нет, — сказал мужчина, — я всё-такихочу знать ваш адрес.

— Всё очень просто, — ответил емуЛенц. — Мы сами имеем мастерскую и ре-монтируем такие машины, как ваша. Есливы согласны, мы можем ее немедленно от-буксировать и привести в порядок. Этиммы поможем вам, а в известной мере и себе.

— Охотно соглашаюсь, — сказал мужчи-на. — Вот вам мой адрес… я сам приеду замашиной, когда она будет готова, или при-шлю кого-нибудь.

Кестер спрятал в карман визитную кар-точку, и мы внесли пострадавшего в дом.Между тем появился врач, еще совсем мо-лодой человек. Он смыл кровь с лица жен-щины. Мы увидели глубокие порезы. Жен-щина привстала, опираясь на здоровую ру-ку, и уставилась на сверкающую никелевуючашу, стоявшую на перевязочном столе.

— О! — тихо произнесла она и с глаза-ми, полными ужаса, откинулась назад.

М

x x x

ы поехали в деревню, разыскалиместного кузнеца и попросилиу него стальной трос и приспособле-

ние для буксировки. Мы предложили ему двадцать марок.

Но кузнец был полон недоверия и хотелувидеть машину лично. Мы повезли егок месту аварии.

Юпп стоял посредине шоссе и махал ру-кой. Но и без него мы поняли, что случи-лось. У обочины мы увидели старый мерсе-дес с высоким кузовом. Четверо мужчин со-бирались увезти разбитую машину.

— Мы поспели как раз вовремя, — ска-зал Кестер.

— Это братья Фогт, — пояснил нам куз-нец. — Опасная банда. Живут вон там, на-против. Уж если на что наложили руку, —

не отдадут. — Посмотрим, — сказал Кестер. — Я им уже всё объяснил, господин

Кестер, — прошептал Юпп. — Грязная кон-куренция. Хотят ремонтировать машинув своей мастерской.

— Ладно, Юпп. Оставайся пока здесь. Кестер подошел к самому высокому из

четырех и заговорил с ним. Он сказал ему,что машину должны забрать мы.

— Есть у тебя что-нибудь твердое присебе? — спросил я Ленца.

— Только связка ключей, она мне пона-добится самому. Возьми маленький гаеч-ный ключ.

— Не стоит, — сказал я, — будут тяже-лые повреждения. Жаль, что на мне такиелегкие туфли. Самое лучшее — бить нога-ми.

— Поможете нам? — спросил Ленцу кузнеца. — Тогда нас будет четверо про-тив четверых.

— Что вы! Они завтра же разнесут моюкузню в щепы. Я сохраняю строгий нейтра-литет.

— Тоже верно, — сказал Готтфрид. — Ябуду драться, — заявил Юпп.

— Посмей только! — сказал я. — Следи,не появится ли кто. Больше ничего.

Кузнец отошел от нас на некоторое рас-стояние, чтобы еще нагляднее продемон-стрировать свой строгий нейтралитет.

— Голову не морочь! — услышали мыголос самого большого из братьев. — Ктопервый пришел, тот и дело делает! — оралон на Кестера. — Всё! А теперь сматывай-тесь!

Кестер снова объяснил ему, что машинанаша. Он предложил Фогту съездить в сана-торий и справиться. Тот презрительно ух-мыльнулся. Ленц и я подошли поближе.

— Вы что — тоже захотели попастьв больницу? — спросил Фогт.

Кестер ничего не ответил и подошелк автомобилю. Три остальных Фогта насто-рожились. Теперь они стояли вплотнуюдруг к другу.

— Дайте-ка сюда буксирный трос, —сказал Кестер.

— Полегче, парень! — угрожающе про-изнес старший Фогт. Он был на голову вы-ше Кестера.

— Очень сожалею, — сказал Кестер, —но машину мы увезем с собой.

Заложив руки в карманы, Ленц и я подо-шли еще ближе. Кестер нагнулся к машине.

В ту же секунду Фогт ударом ноги оттолк-нул его в сторону. Отто, ожидавший этого,мгновенно схватил Фогта за ноги и свалилна землю. Тотчас вскочив, Отто ударилв живот второго Фогта, замахнувшегося бы-ло ручкой домкрата. Тот покачнулся и тожеупал. В следующую секунду Ленц и я броси-лись на двух остальных. Меня сразу удари-ли в лицо. Удар был не страшен, но из носупошла кровь, и мой ответный выпад оказал-ся неудачным — кулак соскользнул с жир-ного подбородка противника; тут же менястукнули в глаз, да так, что я повалился наФогта, которого Отто сбил ударом в живот.Сбросив меня, Фогт вцепился мне в горлои прижал к асфальту. Я напряг шею, чтобыон не мог меня душить, и пытался вывер-нуться, оторваться от него, — тогда я могбы оттолкнуть или ударить его ногамив живот. Но Ленц и его Фогт лежали на мо-их ногах, и я был скован. Хоть я и напрягалшею, дышать мне было трудно, — воздух

плохо проходил через окровавленный нос.Постепенно всё вокруг начало расплывать-ся, лицо Фогта дрожало перед моими глаза-ми, как желе, в голове замелькали черныетени. Я терял сознание. И вдруг я заметилрядом Юппа; он стоял на коленях в кювете,спокойно и внимательно наблюдая за мои-ми судорогами. Воспользовавшись какой-тосекундой, когда я в мой противник замер-ли, он ударил Фогта молотком по запястью.При втором ударе Фогт отпустил меня и,охваченный бешенством, не вставая, попро-бовал достать Юппа рукой, но тот отскочилна полметра и с тем же невозмутимым ви-дом нанес ему третий, увесистый удар попальцам, а потом еще один по голове. Яприподнялся, навалился на Фогта и в своюочередь стал душить его. В эту минуту раз-дался звериный вопль и затем жалобныйстон: "Пусти! Пусти!" Это был старшийФогт. Кестер оттянул ему руку за спину,скрутил и резко рванул ее вверх. Фогт опро-

кинулся лицом на землю. Кестер, придавивспину врага коленом, продолжал выкручи-вать ему руку. Одновременно он придвигалколено ближе к затылку. Фогт орал благимматом, но Кестер знал, что его надо разде-лать под орех, иначе он не утихомирится!Одним рывком он вывихнул ему рукуи только тогда отпустил его. Я осмотрелся.Один из братьев еще держался на ногах, нокрики старшего буквально парализовалиего.

— Убирайтесь, а то всё начнется снача-ла, — сказал ему Кестер.

На прощанье я еще разок стукнул своегоФогта головой о мостовую и отошел. Ленцуже стоял около Кестера. Его пиджак былразорван. Из уголка рта текла кровь. Исходбоя был еще неясен, потому что противникЛенца хотя и был избит в кровь, но готовбыл снова ринуться в драку. Решающим всёже оказалось поражение старшего брата.

Убедившись в этом, трое остальных словнооцепенели. Они помогли старшему под-няться и пошли к своей машине. Уцелев-ший Фогт подошел к нам и взял свой дом-крат. Он покосился на Кестера, словно ютбыл дьяволом во плоти. Затем мерседес за-трещал и уехал.

Откуда-то опять появился кузнец. — Это они запомнят, — сказал он. —

Давно с ними такого не случалось. Старшийоднажды уже сидел за убийство.

Никто ему не ответил. Кестер вдруг весьпередернулся. — Какое свинство, — сказалон. Потом повернулся: — Ну, давайте.

— Я здесь, — откликнулся Юпп, подтас-кивая буксирный трос.

— Подойди сюда, — сказал я. — С сего-дняшнего дня ты унтер-офицер. Можешьначать курить сигары.

М

x x x

ы подняли переднюю ось машиныи укрепили ее тросами сзади, на ку-зове "Карла".

— Думаешь, это ему не повредит? —спросил я Кестера. — Наш «Карл» в концеконце скакун чистых кровей, а не вьючныйосёл.

Он покачал головой: — Тут недалеко, да и дорога ровная. Ленц сел в поврежденную машину, и мы

медленно поехали. Я прижимал платокк носу и смотрел на солнце, садившееся завечереющими полями. В них был огром-ный, ничем не колеблемый покой, и чув-ствовалось, что равнодушной природе без-различно, как ведет себя на этой землезлобный муравьиный рой, именуемый че-ловечеством. Было гораздо важнее, что ту-

чи теперь постепенно преобразились в зо-лотые горы, что бесшумно надвигалисьс горизонта фиолетовые тени сумерек, чтожаворонки прилетели из бескрайнегонебесного простора на поля, в свои бороз-ды, и что постепенно опускалась ночь.

Мы въехали во двор мастерской. Ленцвыбрался из разбитой машины и торже-ственно снял перед ней шляпу:

— Привет тебе, благословенная! Пе-чальный случай привел тебя сюда, но я гля-жу на тебя влюбленными глазами и пола-гаю, что даже по самым скромным подсче-там ты принесешь нам примерно три, а тои три с половиной тысячи марок. А теперьдайте мне большой стакан вишневой на-стойки и кусок мыла — я должен избавить-ся от следов, оставленных на мне семей-ством Фогт!

Мы выпили по стакану вишневки и сра-зу же приступили к основательной разбор-ке поломанной машины. Не всегда бывалодостаточно получить заказ на ремонт отвладельца машины: представители страхо-вых компаний нередко требовали передатьзаказ в одну из мастерских, с которымиу них были контракты. Поэтому мы всегдастарались быстрее браться за ремонт.Чем больше мы успевали сделать до прихо-да страхового агента, тем лучше было длянас: наши расходы по ремонту оказывалисьнастолько большими, что компания ужесчитала невыгодным для себя передаватьмашину в другую мастерскую. Мы бросилиработу, когда стемнело.

— Ты еще выедешь сегодня на такси? —спросил я Ленца.

— Исключается, — ответил Готтф-рид. — Ни в коем случае нельзя стремитьсяк чрезмерным заработкам. Хватит с меня

сегодня и этого. — Ас меня не хватит, — сказал я. — Ес-

ли ты не едешь, то поеду я. Поработаюс одиннадцати до двух около ночных ресто-ранов.

— Брось ты это, — улыбнулся Готтф-рид. — Лучше поглядись в зеркало. Что-тоне везет тебе в последнее время с носом. Ниодин пассажир не сядет к шофёру с этакойсвеклой на роже. Пойди домой и приложикомпресс.

Он был прав. С таким носом действи-тельно нельзя было ехать. Поэтому я вскорепростился и направился домой. По дороге явстретил Хассе и прошел с ним остаток пу-ти вдвоем. Он как-то потускнел и выгляделнесчастным.

— Вы похудели, — сказал я.

Он кивнул и сказал, что теперь часто неужинает. Его жена почти ежедневно бываету каких-то старых знакомых и очень поздновозвращается домой. Он рад, что она нашласебе развлечение, но после работы ему нехочется самому готовить еду. Он, собствен-но, и не бывает особенно голодным —слишком устает. Я покосился на его опу-щенные плечи. Может быть, он в самом де-ле верил в то, о чем рассказывал, но слу-шать его было очень тяжело. Его брак, всяэта хрупкая, скромная жизнь рухнула: небыло мало-мальской уверенности в зав-трашнем дне, недоставало каких-то жалкихгрошей. Я подумал, что есть миллионы та-ких людей, и вечно им недостает немногоуверенности и денег. Жизнь чудовищно из-мельчала. Она свелась к одной только му-чительной борьбе за убогое, голое суще-ствование. Я вспомнил о драке, котораяпроизошла сегодня, думал о том, что виделв последние недели, обо всем, что уже сде-

лал… А потом я подумал о Пат и вдруг по-чувствовал, что из всего этого ничего невыйдет. Я чересчур размахнулся, а жизньстала слишком пакостной для счастья, ононе могло длиться, в него больше не вери-лось… Это была только передышка, но неприход в надежную гавань.

Мы поднялись по лестнице и открылидверь. В передней Хассе остановился:

— Значит, до свидания… — Поешьте что-нибудь, — сказал я. Покачав головой, он виновато улыбнул-

ся и пошел в свою пустую, темную комнату.Я посмотрел ему вслед. Затем зашагал подлинной кишке коридора. Вдруг я услышалтихое пение, остановился и прислушался.Это не был патефон Эрны Бениг, как мнепоказалось сначала, это был голос Пат. Онабыла одна в своей комнате и пела. Я по-смотрел на дверь, за которой скрылся Хас-

П

се, затем снова подался вперед и продолжалслушать. Вдруг я сжал кулаки. Проклятье!Пусть всё это тысячу раз только передыш-ка, а не гавань, пусть это тысячу раз неверо-ятно. Но именно поэтому счастье было сно-ва и снова таким ошеломляющим, непости-жимым, бьющим через край…

x x x

ат не слышала, как я вошел. Она си-дела на полу перед зеркалом и при-меряла шляпку — маленький чер-

ный ток. На ковре стояла лампа. Комнатабыла полна теплым, коричневато-золоти-стым сумеречным светом, и только лицоПат было ярко освещено. Она придвинулак себе стул, с которого свисал шелковыйлоскуток. На сидении стула поблескивалиножницы.

Я замер в дверях и смотрел, как серьезноона мастерила свой ток. Она любила распо-

лагаться на полу, и несколько раз, приходявечером домой, я заставал ее заснувшейс книгой в руках где-нибудь в уголке, рядомс собакой.

И теперь собака лежала около нее и ти-хонько заворчала. Пат подняла глаза и уви-дела меня в зеркале. Она улыбнулась, и мнепоказалось, что весь мир стал светлее. Япрошел в комнату, опустился за ее спинойна колени и — после всей грязи этогодня — прижался губами к ее теплому, мяг-кому затылку.

Она подняла ток: — Я переделала его, милый. Нравится

тебе так? — Совершенно изумительная шляпка, —

сказал я. — Но ведь ты даже не смотришь!Сзади я срезала поля, а спереди загнула ихкверху.

— Я прекрасно всё вижу, — сказал я, за-рывшись лицом в ее волосы. — Шляпка та-кая, что парижские модельеры побледнелибы от зависти, увидев ее.

— Робби! — Смеясь, она оттолкнула ме-ня. — Ты в этом ничего но смыслишь. Тывообще когда-нибудь замечаешь, как я оде-та?

— Я замечаю каждую мелочь, — заявиля и подсел к ней совсем близко, — правда,стараясь прятать свой разбитый нос в тени.

— Вот как? А какое платье было на мневчера вечером?

— Вчера? — Я попытался вспомнить, ноне мог.

— Я так и думала, дорогой мой! Ты ведьвообще почти ничего обо мне не знаешь.

— Верно, — сказал я, — но в этом и со-стоит вся прелесть. Чем больше люди зна-

ют друг о друге, тем больше у них получает-ся недоразумений. И чем ближе они схо-дятся, тем более чужими становятся. Вотвозьми Хассе и его жену: они знают друго друге всё, а отвращения между нимибольше, чем между врагами.

Она надела маленький черный ток, при-меряя его перед зеркалом.

— Робби, то, что ты говоришь, вернотолько наполовину.

— Так обстоит дело со всеми истина-ми, — возразил я. — Дальше полуправд намидти не дано. На то мы и люди. Зная однитолько полуправды, мы и то творим немалоглупостей. А уж если бы знали всю правдуцеликом, то вообще не могли бы жить.

Она сняла ток и отложила его в сторону.Потом повернулась и увидела мой нос.

— Что такое? — испуганно спросилаона.

— Ничего страшного. Он только выгля-дит так. Работал под машиной, и что-тосвалилось мне прямо на нос.

Она недоверчиво посмотрела на меня: — Кто тебя знает, где ты опять был! Ты

ведь мне никогда ни о чем не рассказыва-ешь. Я знаю о тебе так же мало, как и тыобо мне.

— Это к лучшему, — сказал я. Она принесла тазик с водой и полотен-

це и сделала мне компресс. Потом она ещераз осмотрела мое лицо.

— Похоже на удар. И шея исцарапана.Милый, с тобою, конечно, случилось ка-кое-то приключение.

— Сегодня самое большое приключениедля меня еще впереди, — сказал я.

Она изумленно посмотрела на меня: — Так поздно, Робби? Что ты еще наду-

мал? — Остаюсь здесь! — сказал я, сбросил

компресс и обнял ее. — Я остаюсь на весьвечер здесь, вдвоем с тобой.

А

.

XX

вгуст был теплым и ясным, и в сен-тябре погода оставалась почти лет-ней. Но в конце месяца начались до-

жди, над городом непрерывно висели низ-кие тучи, с крыш капало, задули резкиеосенние ветры, и однажды ранним воскрес-ным утром, когда я проснулся и подошелк окну, я увидел, что листва на кладбищен-ских деревьях пожелтела и появились пер-вые обнаженные ветви.

Я немного постоял у окна. В последниемесяцы, с тех пор как мы возвратились изпоездки к морю, я находился в довольностранном состоянии: всё время, в любуюминуту я думал о том, что осенью Патдолжна уехать, но я думал об этом так, какмы думаем о многих вещах, — о том, что го-ды уходят, что мы стареем и что нельзя

жить вечно. Повседневные дела оказыва-лись сильнее, они вытесняли все мысли, и,пока Пат была рядом, пока деревья еще бы-ли покрыты густой зеленой листвой, такиеслова, как осень, отъезд и разлука, трево-жили не больше, чем бледные тени на гори-зонте, и заставляли меня еще острее чув-ствовать счастье близости, счастье всё ещепродолжающейся жизни вдвоем.

Я смотрел на кладбище, мокнущее поддождем, на могильные плиты, покрытыегрязноватыми коричневыми листьями. Ту-ман, это бледное животное, высосал за ночьзеленый сок из листьев. Теперь они свиса-ли с ветвей поблекшие и обессиленные,каждый порыв ветра срывал всё новыеи новые, гоня их перед собой, — И какострую, режущую боль я вдруг впервые по-чувствовал, что разлука близка, что вскореона Станет реальной, такой же реальной,как осень, прокравшаяся сквозь кроны де-

В

ревьев и оставившая на них свои желтыеследы.

x x x

смежной комнате всё еще спала Пат.Я подошел к двери и прислушался.Она спала спокойно, не кашляла.

На минуту меня охватила радостная надеж-да, — я представил себе: сегодня или завтрапозвонит Жаффе и скажет, что ей не надоуезжать, — но потом вспомнились ночи, ко-гда я слышал ее тихое свистящее дыхание,приглушенный хрип, то мерно возникав-ший, то исчезавший, как звук далекой тон-кой пилы, — и надежда погасла так жебыстро, как и вспыхнула.

Я вернулся к окну и снова стал смотретьна дождь. Потом присел к письменномустолу и принялся считать деньги. Я прики-дывал, насколько их хватит для Пат, окон-чательно расстроился и спрятал кредитки.

Я посмотрел на часы. Было около семи.До пробуждения Пат оставалось еще покрайней мере два часа. Я быстро оделся,чтобы успеть еще немного поездить. Этобыло лучше, чем торчать в комнате наединесо своими мыслями.

Я пошел в мастерскую, сел в таксии медленно поехал по улицам. Прохожихбыло немного. В рабочих районах тянулисьдлинные ряды доходных домов-казарм.Неприютные и заброшенные, они стоялипод дождем, как старые скорбные прости-тутки. Штукатурка на грязных фасадах об-валилась, в сером утреннем свете безра-достно поблескивали мутные стёкла окон,а стены зияли множеством желтовато-се-рых дыр, словно изъеденные язвами.

Я пересек старую часть города и подъе-хал к собору. Остановив машину у заднеговхода, я вышел. Сквозь тяжелую дубовуюдверь приглушенно доносились звуки орга-

на. Служили утреннюю мессу, и по мелодиия понял, что началось освящение святых да-ров, — до конца богослужения оставалосьне менее двадцати минут.

Я вошел в сад. Он тонул в сероватом све-те. Розы еще цвели, с кустов стекали каплидождя. Мой дождевик был довольно про-сторен, и я мог удобно прятать под нимсрезанные ветки. Несмотря на воскресныйдень, в саду было безлюдно, и я беспрепят-ственно отнес в машину охапку роз, затемвернулся за второй. Когда она уже была подплащом, я услышал чьи-то шаги. Крепкоприжимая к себе букет, я остановился пе-ред одним из барельефов крестного путии сделал вид, что молюсь.

Человек приблизился, но не прошел ми-мо, а остановился. Почувствовав легкую ис-парину, я углубился в созерцание барелье-фа, перекрестился и медленно перешелк другому изображению, чуть поодаль от

галереи. Шаги последовали за мной и вновьзамерли. Я не знал, что делать. Сразу идтидальше я не мог. Надо было остаться на ме-сте хотя бы столько, сколько нужно, чтобыповторить десять раз "Богородице Дево, ра-дуйся!" и один раз "Отче наш", иначе я бывыдал себя. Поэтому я не двигался, но, же-лая понять в чем дело, осторожно посмот-рел в сторону с выражением достойногонедоумения, словно было оскорблено моерелигиозное чувство.

Я увидел приветливое круглое лицо свя-щенника и облегченно вздохнул. Зная, чтоон не помешает мне молиться, я уже считалсебя спасенным, но тут я заметил, что стоюперед последним этапом крестного пути.Как бы медленно я ни молился, черезнесколько минут всё должно было кончить-ся. Этого он, видимо, и ждал. Затягивать де-ло было бесцельно. Поэтому, напустив насебя безучастный вид, я медленно напра-

вился к выходу. — Доброе утро, — сказал священник. —

Хвала Иисусу Христу. — Во веки веков аминь! — ответил я. Та-

ково было церковное приветствие католи-ков.

— Редко кого увидишь здесь так рано, —сказал он приветливо, посмотрев на менядетскими голубыми глазами.

Я что-то пробормотал. — К сожалению, это стало редкостью, —

продолжал он озабоченно. — А мужчин,молящихся у крестного пути, вообще почтиникогда не видно. Вот почему я так обрадо-вался и заговорил с вами. У вас, конечно,какая-нибудь особая просьба к богу, есливы пришли так рано да еще в такую пого-ду…

"Да, чтобы ты поскорее шел отсюда", —подумал я и с облегчением кивнул головой.Он, видимо, не заметил, что у меня подплащом цветы. Теперь нужно было поско-рее избавиться от него, не возбуждая подо-зрений. Он снова улыбнулся мне:

— Я собираюсь служить мессу и включув свою модитву и вашу просьбу.

— Благодарю вас, — сказал я изумленнои растерянно.

— За упокой души усопшей? — спросилон.

На мгновение я пристально уставилсяна него и почувствовал, что букет высколь-зает у меня. — Нет, — поспешно сказал я,крепче прижимая руку к плащу.

Беззлобно и внимательно смотрел он наменя ясными глазами.

По-видимому, он ждал, что я объяснюему суть моей просьбы к богу. Но в эту ми-нуту ничего путного не пришло мне в голо-ву, да к тому же мне и не хотелось врать емубольше, чем это было необходимо. Поэтомуя молчал.

— Значит, я буду молиться о помощинеизвестному, попавшему в беду, — сказалон наконец.

— Да. Я очень вам благодарен. Он улыбнулся и махнул рукой: — Не надо благодарить. Всё в руках бо-

жьих. — Он смотрел на меня еще с минуту,чуть вытянув шею и наклонив голову впе-ред, и мне показалось, будто его лицо дрог-нуло. — Главное, верьте, — сказал он. —Небесный отец помогает. Он помогает все-гда, даже если иной раз мы и не понимаемэтого. — Потом он кивнул мне и пошел.

Я смотрел ему вслед, пока за ним не за-хлопнулась дверь. "Да, — подумал я, — еслибы всё это было так просто! Он помогает,он всегда помогает! Но помог ли он Бернар-ду Визе, когда тот лежал в Гоутхолстерскомлесу с простреленным животом и кричал,помог ли Катчинскому, павшему под Ган-дзееме, оставив больную жену и ребенка,которого он так и не увидел, помог лиМюллеру, и Лееру, и Кеммериху, помог лималенькому Фридману, и Юргенсу, и Берге-ру, и миллионам других? Проклятье! Слиш-ком много крови было пролито на этойземле, чтобы можно было сохранить верув небесного отца!"

Я

x x x

привез цветы домой, потом пригналмашину в мастерскую и пошел об-ратно. Из кухни доносился аромат

только что заваренного кофе и слышаласьвозня Фриды. Как ни странно, но от запахакофе я повеселел. Еще со времен войны язнал: важное, значительное не может успо-коить нас… Утешает всегда мелочь, пустяк…

Едва за мной щелкнул замок входнойдвери, как в коридор выскочил Хассе с жел-тым опухшим лицом и красными утомлен-ными глазами. Мне показалось, что он спалне раздеваясь. Когда он увидел, что это я,на его лице появилось выражение беспре-дельного разочарования. — Aх, это вы… —пробормотал он.

Я удивленно посмотрел на него:

— Разве вы ждали так рано кого-ни-будь?

— Да, — сказал он тихо. — Мою жену.Она еще не пришла. Вы не видели ее?

Я покачал головой. — Я ушел час назад. Он кивнул: — Нет, я только подумал… ведь могло

случиться, что вы ее видели. Я пожал плечами: — Вероятно, она придет позднее. Вы ей

не звонили? Он посмотрел на меня с какой-то робо-

стью: — Вчера вечером она ушла к своим зна-

комым. Не знаю точно, где они живут,

— А вы знаете их фамилию? Тогда мож-но справиться по телефону.

— Я уже пробовал. В справочном бюротакой фамилии не знают.

Он посмотрел на меня, как побитая со-бака.

— Она говорила о них всегда так таин-ственно, а стоило мне спросить, как она на-чинала злиться. Я и перестал. Я был рад,что ей есть куда пойти. Она всегда говори-ла, что я хочу лишить ее даже такой ма-ленькой радости.

— Может быть, она еще придет, — ска-зал я. — Я даже уверен, что она скоро при-дет. А вы не позвонили на всякий случайв скорую помощь и в полицию?

— Всюду звонил. Там ничего не извест-но.

— Ну что ж, — сказал я, — тогда тем бо-лее не надо волноваться. Может быть, вчеравечером она плохо себя почувствовалаи осталась ночевать. Ведь такие вещи частослучаются. Через час-другой она, вероятно,будет здесь.

— Вы думаете? Отворилась дверь кухни, и оттуда вы-

шла Фрида с подносом в руках. — Для кого это? — спросил я. — Для фройляйн Хольман, — ответила

она, раздражаясь от одного моего вида. — Разве она уже встала? — Надо думать, что встала, — ответила

Фрида, готовая сцепиться со мной, — иначеона, наверно, не позвонила бы мне.

— Благослови вас господь, Фрида, —сказал я. — По утрам вы иной раз простообаятельны! Не могли ли бы вы заставить

себя приготовить кофе и для меня? Она что-то промычала и пошла по кори-

дору, презрительно вертя задом. Это онаумела. Никогда еще я не видел женщину,которая делала бы это так выразительно.

Хассе стоял и ждал. Мне вдруг сталостыдно, когда, обернувшись, я увидел егорядом, такого тихого и покорного.

— Через час или два вы успокоитесь, —сказал я и протянул ему руку, но он не по-дал мне руки, а только странно посмотрелна меня.

— Мы не могли бы ее поискать? — спро-сил он тихо.

— Но вы же не знаете, где она. — А может быть, всё-таки стоит ее поис-

кать, — повторил он. — Вот если бы взятьвашу машину… Я, конечно, заплачу, —быстро добавил он.

— Не в этом дело, — ответил я. — Про-сто это совершенно бесцельно. Куда мы,собственно, поедем? К тому же, в такое вре-мя едва ли она будет на улице.

— Не знаю, — сказал он всё так же ти-хо. — Я только думаю, что стоило бы ее по-искать.

Прошла Фрида с пустым подносом. — Мне нужно идти, — сказал я, — и мне

кажется, что вы зря волнуетесь. Я, конечно,охотно оказал бы вам такую услугу, нофройляйн Хольман должна скоро уехать,и мне хотелось бы побыть с ней сегодня.Возможно, это ее последнее воскресеньездесь. Вы меня, конечно, понимаете.

Он кивнул. Я жалел его, но мне не терпелось пойти

к Пат.

— Если вам всё-таки хочется немедлен-но поехать, возьмите любое такси, — про-должал я, — но не советую. Лучше подо-ждите еще немного, — тогда я позвоню мо-ему другу Ленцу, и он поедет с вами на по-иски.

Мне казалось, что он совсем не слушаетменя.

— Вы не видели ее сегодня утром? —вдруг спросил он.

— Нет, — ответил я удивленно. — Ина-че я бы уже давно сказал вам об этом. Онснова кивнул и с совершенно отсутствую-щим видом, не проронив больше ни слова,ушел в свою комнату.

П

x x x

ат успела зайти ко мне и нашла ро-зы. Когда я вошел а ее комнату, онарассмеялась.

— Робби, — сказала она, — я всё-такидовольно наивна. Только от Фриды я узна-ла, что свежие розы в воскресенье, да ещев этакую рань, несомненно пахнут воров-ством. Вдобавок она мне сказала, что этотсорт не найти ни в одном из ближайшихцветочных магазинов.

— Думай, что хочешь, — ответил я. —Главное, что они доставляют тебе радость.

— Теперь еще большую, чем когда-либо,милый. Ведь ты добыл их, подвергая себяопасности!

— Да еще какой опасности! — Я вспом-нил священника. — Но почему ты так раноподнялась?

— Не могла больше спать. Кроме того, явидела сон. Ничего хорошего.

Я внимательно посмотрел на нее. Онавыглядела утомленной, йод глазами былисиние крути.

— С каких пор ты видишь плохиесны? — спросил я. — До сих пор я считалэто своей специальностью.

Она покачала головой: — Ты заметил, что на дворе уже осень? — У нас это называется бабьим ле-

том, — возразил я. — Ведь еще цветут розы.Просто идет дождь, — вот всё, что я вижу.

— Идет дождь. Слишком долго он идет,любимый. Иногда по ночам, когда я просы-паюсь, мне кажется, что я похоронена подэтим нескончаемым дождем.

— По ночам ты должна приходить комне, — заявил я. — Тогда у тебя не будет

таких мыслей. Наоборот, так хорошо бытьвместе, когда темно и за окном дождь.

— Может быть, — тихо сказала онаи прижалась ко мне.

— Я, например, очень люблю, когдав воскресенье идет дождь, — сказал я. —Как-то больше чувствуешь уют. Мы вместе,у нас теплая, красивая комната, и впередисвободный день, — по-моему, это оченьмного.

Ее лицо просветлело: — Да, нам хорошо, правда? — По-моему,

нам чудесно. Вспоминаю о том, что былораньше. Господи! Никогда бы не подумал,что мне еще будет так хорошо.

— Как приятно, когда ты так говоришь.Я сразу всему верю. Говори так почаще.

— Разве я не часто говорю с тобой так?

— Нет. — Может быть, — сказал я. — Мне ка-

жется, что я недостаточно нежен. Не знаю,почему, но я просто не умею быть нежным.А мне бы очень хотелось…

— Тебе это не нужно, милый, я и так по-нимаю тебя. Но иногда всё-таки хочетсяслышать такие слова.

— С сегодняшнего дня я их стану гово-рить всегда. Даже если самому себе буду ка-заться глупым.

— Ну уж и глупым! — ответила она. —В любви не бывает глупостей.

— Слава богу, нет, — сказал я. — А топросто страшно подумать, во что можнобыло бы превратиться.

Мы позавтракали вместе, потом Патснова легла в постель. Так предписал Жаф-фе.

— Ты останешься? — спросила она, ужеукрывшись одеялом.

— Если хочешь, — сказал я. — Я бы хотела, но это необязательно… Я подсел к ее кровати: — Ты меня не поняла. Я просто вспом-

нил: раньше ты не любила, чтобы на тебясмотрели, когда ты спишь.

— Раньше да… но теперь я иногда бо-юсь… оставаться одна…

— И со мной это бывало, — сказал я. —В госпитале, после операции. Тогда я всёбоялся уснуть ночью. Всё время бодрство-вал и читал или думал о чем-нибудь и толь-ко на рассвете засыпал… Это пройдет.

Она прижалась щекой к моей руке: — И всё-таки страшно, Робби, боишься,

что уже не вернешься…

— Да, — сказал я. — А потом возвраща-ешься, и всё проходит. Ты это видишь помне. Всегда возвращаешься, хотя необяза-тельно на то же место.

— В том-то и дело, — ответила она, за-крывая глаза. — Этого я тоже боюсь.Но ведь ты следишь за мной, правда? —Слежу, — сказал я и провел рукой по ее лбуи волосам, которые тоже казались мне уста-лыми.

Она стала дышать глубже и слегка по-вернулась на бок. Через, минуту она крепкоспала.

Я опять уселся у окна и смотрел надождь. Это был сплошной серый ливень,и наш дом казался островком в его мутнойбесконечности. Я был встревожен. Редкослучалось, чтобы с утра Пат была печальна.Еще на днях она была оживленной и ра-достной, и, когда проснется, может быть,

всё будет по-другому. Я знал — она многодумает о своей болезни, ее состояние ещене улучшилось, — это мне сказал Жаффе;но на своем веку я видел столько мертвых,что любая болезнь была для меня всё-такижизнью и надеждой; я знал — можно уме-реть от ранения, этого я навидался, но мневсегда трудно было поверить, что болезнь,при которой человек с виду невредим, мо-жет оказаться опасной. Вот почему, глядяна Пат, я всегда быстро преодолевал трево-гу и растерянность.

В

x x x

дверь постучали. У порога стоялХассе. Приложив палец к губам, я ти-хонько вышел в коридор.

— Простите меня, — с трудом вымолвилон.

— Зайдемте ко мне, — предложил яи отворил дверь своей комнаты.

Хассе остался в коридоре. Казалось, чтоего лицо стало меньше. Оно было бело какмел.

— Я только хотел вам сказать, что намуже незачем ехать, — проговорил он, почтине шевеля губами.

— Вы можете войти ко мне — фройляйнХольман спит, у меня есть время, — сновапредложил я.

В руке у него было письмо. Он выгляделкак человек, в которого только что выстре-лили, но он еще не верит этому и не чув-ствует боли, он ощутил пока только толчок.

— Лучше прочитайте сами, — сказал они дал мне письмо.

— Вы уже пили кофе? — спросил я. Он покачал головой. — Читайте письмо… — Да, а вы пока попейте кофе… Я вышел и попросил Фриду принести

кофе. Потом я прочитал письмо. Оно былоот фрау Хассе — всего несколько строк. Онасообщала, что хочет получить еще кое-чтоот жизни, и поэтому решила не возвращать-ся к нему. Есть человек, понимающий еелучше, чем Хассе. Предпринимать что-либобесцельно, — она ни в коем случае не вер-нется. Так будет, вероятно, лучше и для

него. Ему больше не придется тревожиться,хватит или не хватит жалованья. Часть сво-их вещей она уже взяла; за остальнымипришлет кого-нибудь при случае.

Это было деловое и ясное письмо. Я сло-жил его и вернул Хассе. Он смотрел на ме-ня так, словно всё зависело от меня.

— Что же делать? — спросил он. — Сперва выпейте эту чашку кофе

и съешьте чтонибудь, — сказал я. — Не сто-ит суетиться без толку и терять голову.А потом подумаем. Вам надо постаратьсяуспокоиться, и тогда вы примете лучшее ре-шение.

Он послушно выпил кофе. Его рука дро-жала, и он не мог есть.

— Что же делать? — опять спросил он. — Ничего, — сказал я. — Ждать.

Он сделал неопределенное движение. — А что бы вы хотели сделать? — спро-

сил я. — Не знаю. Не могу этого понять. Я молчал. Было трудно сказать ему что-

нибудь. Его можно было только успокоить,остальное он должен был решить сам.

Мне думалось, что он больше не любитэту женщину; на он привык к ней, а длябухгалтера привычка могла быть сильнеелюбви.

Через некоторое время он заговорил,сбивчиво и путанно; чувствовалось, что онокончательно потерял всякую опору. Потомон стал осыпать себя упреками. Он не ска-зал ни слова против своей жены и толькопытался внушить себе, что сам виноват вовсем.

— Хассе, — сказал я, — всё, что вы гово-рите, — чушь. В этих делах никогда не бы-вает виновных. Жена ушла от вас, а не вы отнее. Вам не в чем упрекать себя.

— Нет, я виноват, — ответил он и по-смотрел на свои руки. — Я ничего не до-бился в жизни!

— Чего вы не добились? — Ничего. А раз не добился, значит ви-

новат. Я удивленно посмотрел на маленькую

жалкую фигурку в красном плюшевом крес-ле. — Господин Хассе, — сказал я спокой-но, — это может быть в крайнем случаепричиной, но не виной. Кроме того, вы всё-таки кое-чего добились.

Он резко покачал головой: — Нет, нет, это я довел ее до безумия

своей вечной боязнью увольнения. Ничего

я не добился! Что я мог ей предложить? Ни-чего…

Он впал в тупое раздумье. Я поднялсяи достал коньяк.

— Выпьем немного, — сказал я. — Ведьеще ничто не потеряно.

Он поднял голову. — Еще ничто не потеряно, — повторил

я. — Человека теряешь только когда онумирает.

Он торопливо кивнул, взял рюмку, нопоставил ее обратно, не отпив ни глотка.

— Вчера меня назначили начальникомканцелярии, — тихо сказал он. — Теперь яглавный бухгалтер и начальник канцеля-рии. Управляющий сказал мне об этом ве-чером. Я получил повышение, потому чтов последние месяцы постоянно работалсверхурочно. Они слили две канцелярии

в одну. Другого начальника уволили. Моежалование повышено на пятьдесят ма-рок. — Вдруг он с отчаянием взглянул наменя. — А как вы думаете, она бы осталась,если бы знала об этом?

— Нет, — сказал я. — На пятьдесят марок больше. Я бы от-

давал их ей. Она могла бы каждый месяцпокупать себе что-нибудь новое. И ведь накнижке у меня лежит тысяча двести марок!Зачем же я их откладывал? Думал, пусть бу-дет для нее, если наши дела пошатнутся.И вот она ушла… потому что я был слишкомбережлив.

Он опять уставился в одну точку. — Хассе, — сказал я, — мне думается,

что всё это не так уж связано одно с другим,как вам кажется. Не стоит копаться в этом.Надо перебороть себя. Пройдет несколькодней, и вам станет яснее, что делать. Может

быть ваша жена вернется сегодня вечеромили завтра утром. Ведь она думает об этомтак же, как и вы.

— Она больше не придет, — ответил он. — Этого вы не знаете. — Если бы ей можно было сказать, что

у меня теперь большее жалованье и что мыможем взять отпуск и совершить путеше-ствие на сэкономленные деньги…

— Всё это вы ей скажете. Так просто лю-ди не расстаются.

Меня удивило, что он совершенно не ду-мал о другом мужчине. Видимо, еще не по-нимал этого; он думал только о том, что егожена ушла. Всё остальное было пока туман-ным, неосознанным. Мне хотелось сказатьему, что через несколько недель он, воз-можно, будет рад ее уходу, но при его со-стоянии это было бы излишней грубостью

с моей стороны. Для оскорбленного чувстваправда всегда груба и почти невыносима.

Я посидел с ним еще немного — толькочтобы дать ему выговориться. Но я ничегоне добился. Он продолжал вертеться в за-колдованном кругу, хотя мне показалось,что он немного успокоился. Он выпил рюм-ку коньяку. Потом меня позвала Пат.

— Одну минутку, — сказал я и встал. — Да, — ответил он, как послушный ре-

бенок, и тоже поднялся. — Побудьте здесь, я сейчас… — Простите… — Я сейчас же вернусь, — сказал я и по-

шел к Пат. Она сидела в кровати, свежая и отдох-

нувшая:

— Я чудесно спала, Робби! Вероятно,уже полдень.

— Ты спала только час, — сказал я и по-казал ей часы.

Она посмотрела на циферблат: — Тем лучше, значит у нас масса време-

ни впереди. Сейчас я встану. — Хорошо. Через десять минут я приду

к тебе. — У тебя гости? — Хассе, — сказал я. — Но это ненадол-

го. Я пошел обратно, но Хассе уже не было.

Я открыл дверь в коридор. И там было пу-сто. Прошел по коридору и постучалк нему. Он не ответил. Открыв дверь, я уви-дел его перед шкафом. Ящики были выдви-нуты.

— Хассе, — сказал я, — примите сно-творное, ложитесь в постель и прежде всеговыспитесь. Вы слишком возбуждены.

Он медленно повернулся ко мне: — Быть всегда одному, каждый вечер!

Всегда торчать здесь, как вчера! Подумайтетолько… Я сказал ему, что всё изменитсяи что есть много людей, которые по вече-рам одиноки. Он проговорил что-тонеопределенное. Я еще раз сказал ему, что-бы он ложился спать, — может быть, ниче-го особенного не произошло и вечером егожена еще вернется. Он кивнул и протянулмне руку.

— Вечером загляну к вам еще раз, —сказал я и с чувством облегчения ушел.

Перед Пат лежала газета. — Робби, можно пойти сегодня утром

в музей, — предложила она.

— В музей? — спросил я. — Да. На выставку персидских ковров.

Ты, наверно, не часто бывал в музеях? — Никогда! — ответил я. — Да и что

мне там делать? — Вот тут ты прав, — сказала она сме-

ясь. — Пойдем. Ничего страшного в этом

нет. — Я встал. — В дождливую погоду негрех сделать что-нибудь для своего образо-вания.

Мы оделись и вышли. Воздух на улицебыл великолепен. Пахло лесом и сыростью.Когда мы проходили мимо «Интернациона-ля», я увидел сквозь открытую дверь Розу,сидевшую у стойки. По случаю воскресеньяона пила шоколад. На столике лежалнебольшой пакет. идимо, она собираласьпосле завтрака, как обычно, навестить свою

девочку. Я давно не заходил в «Интернаци-ональ», и мне было странно видеть Розу,невозмутимую, как всегда. В моей жизнитак много переменилось, что мне казалось,будто везде всё должно было стать иным.

Мы пришли в музей. Я думал, что тамбудет совсем безлюдно, но, к своему удив-лению, увидел очень много посетителей. Яспросил у сторожа, в чем дело.

— Ни в чем, — ответил он, — так бываетвсегда в дни, когда вход бесплатный.

— Вот видишь, — сказала Пат. — Естьеще масса людей, которым это интересно.

Сторож сдвинул фуражку на затылок: — Ну, это, положим, не так, сударыня.

Здесь почти всё безработные. Они прихо-дят не ради искусства, а потому, что имнечего делать. А тут можно хотя бы посмот-реть на что-нибудь.

— Вот такое объяснение мне более по-нятно, — сказал я.

— Это еще ничего, — добавил сто-рож. — Вот зайдите как-нибудь зимой! Бит-ком набито. Потому что здесь топят.

Мы вошли в тихий, несколько отдален-ный от других зал, где были развешаныковры. За высокими окнами раскинулся садс огромным платаном. Вся листва былажелтой, и поэтому неяркий свет в зале ка-зался желтоватым. Экспонаты поражалироскошью. Здесь были два ковра шестна-дцатого века с изображениями зверей,несколько исфаханских ковров, польскиешелковые ковры цвета лососины с изумруд-но-зеленой каймой. Время и солнце умери-ли яркость красок, и ковры казались огром-ными сказочными пастелями. Они сообща-ли залу особую гармонию, которую никогдане могли бы создать картины. Жемчуж-но-серое небо, осенняя листва платана за

окном — все это тоже походило на старин-ный ковер и как бы входило в экспозицию.

Побродив здесь немного, мы пошлив другие залы музея. Народу прибавилось,и теперь было совершенно ясно, что многиездесь случайно. С бледными лицами, в по-ношенных костюмах, заложив руки за спи-ну, они несмело проходили по залам, и ихглаза видели не картины эпохи Ренессансаи спокойно-величавые скульптуры антич-ности, а нечто совсем другое. Многие при-саживались на диваны, обитые краснымбархатом. Сидели усталые, но по их позамбыло видно, что они готовы встать и уйтипо первому знаку служителя.

Они не совсем понимали, как это можнобесплатно отдыхать на мягких диванах.Они не привыкли получать что бы то нибыло даром.

Во всех залах было очень тихо. Несмот-ря на обилие посетителей, почти не слыш-но было разговоров. И всё же мне казалось,что я присутствую при какой-то титаниче-ской борьбе, неслышной борьбе людей, ко-торые повержены, но еще не желают сдать-ся. Их вышвырнули за борт, лишили рабо-ты, оторвали от профессии, отняли всё,к чему они стремились, и вот они пришлив эту тихую обитель искусства, чтобы невпасть в оцепенение, спастись от отчаяния.Они думали о хлебе, всегда только о хлебеи о работе; но они приходили сюда, чтобыхоть на несколько часов уйти от своих мыс-лей. Волоча ноги, опустив плечи, они бес-цельно бродили среди чеканных бюстовримлян, среди вечно прекрасных белых из-ваяний эллинок, — какой потрясающий,страшный контраст! Именно здесь можнобыло понять, что смогло и чего не смоглодостичь человечество в течение тысячеле-тий: оно создало бессмертные произведе-

П

ния искусства, но не сумело дать каждомуиз своих собратьев хотя бы вдоволь хлеба.

x x x

осле обеда мы пошли в кино. Когдамы возвращались домой, небо ужепрояснилось. Оно было яблочнозе-

леным и очень прозрачным. Улицы и мага-зины были освещены. Мы медленно шлии по дороге разглядывали витрины.

Я остановился перед ярко освещеннымистеклами крупного мехового магазина. Ве-чера стали прохладными. В витринах красо-вались пышные связки серебристых черно-бурок и теплые зимние шубки. Я посмотрелна Пат; она всё еще носила свой легкий ме-ховой жакет. Это было явно не по сезону.

— Будь я героем фильма, я вошел бы сю-да и подобрал бы тебе шубку, — сказал я.

Она улыбнулась: — Какую же? — Вот! — Я выбрал шубку, показавшую-

ся мне самой теплой. Она рассмеялась: — У тебя хороший вкус, Робби. Это

очень красивая канадская норка. — Хочешь ее? Она взглянула на меня: — А ты знаешь, милый, сколько она сто-

ит? — Нет, — сказал я, — я и не хочу этого

знать. Я лучше буду думать о том, как станударить тебе всё, что только захочу. Почемудругие могут делать подарки любимой, а янет?

Пат внимательно посмотрела на меня:

— Робби, но я вовсе не хочу такой шубы. — Нет, — заявил я, — ты ее получишь!

Ни слова больше об этом. Завтра мы за нейпошлем.

— Спасибо, дорогой, — сказала онас улыбкой и поцеловала меня тут же на ули-це. — А теперь твоя очередь. — Мы остано-вились перед магазином мужских мод.

— Вот этот фрак! Он подойдет и моейнорке. И вот этот цилиндр тоже. Интерес-но, как бы ты выглядел в цилиндре?

— Как трубочист. — Я смотрел на фрак.Он был выставлен в витрине, декорирован-ной серым бархатом. Я внимательнее огля-дел витрину. Именно в этом магазине я ку-пил себе весной галстук, в тот день, когдавпервые был вдвоем с Пат и напился. Что-то вдруг подступило к горлу, я и сам незнал, почему. Весной… Тогда я еще ничегоне знал обо всем…

Я взял узкую ладонь Пат и прижал к сво-ей щеке. Потом я сказал:

— К шубке надо еще что-нибудь. Однатолько норка — всё равно что автомобильбез мотора. Два или три вечерних платья…

— Вечерние платья… — подхватила она,останавливаясь перед большой витри-ной. — Вечерние платья, правда… от нихмне труднее отказаться…

Мы подыскали три чудесных платья.Пат явно оживилась от этой игры. Она от-неслась к ней совершенно серьезно, — ве-черние платья были ее слабостью. Мы по-добрали заодно всё, что было необходимок ним, и она всё больше загоралась. Ее гла-за блестели. Я стоял рядом с ней, слушал ее,смеялся и думал, до чего же страшно лю-бить женщину и быть бедным.

— Пойдем, — сказал я наконец в порывекакого-то отчаянного веселья, — уж если

делать что-нибудь, так до конца! — Переднами была витрина ювелирного магази-на. — Вот этот изумрудный браслет! И ещевот эти два кольца и серьги! Не будем спо-рить! Изумруды — самые подходящие кам-ни для тебя.

— За это ты получишь эти платиновыечасы и жемчужины для манишки.

— А ты — весь магазин. На меньшее яне согласен…

Она засмеялась и, шумно дыша, присло-нилась ко мне:

— Хватит, дорогой, хватит! Теперь ку-пим себе еще несколько чемоданов, пойдемв бюро путешествий, а потом уложим вещии уедем прочь из этого города, от этой осе-ни, от этого дождя…

"Да, — подумал я. — Господи, конечнода, и тогда она скоро выздоровеет!" — А ку-

да? — спросил я. — В Египет? Или ещедальше? В Индию и Китай?

— К солнцу, милый, куда-нибудь к солн-цу, на юг, к теплу. Где пальмовые аллеи,и скалы, и белые домики у моря, и агавы.Но, может быть, и там дождь. Может быть,дождь везде.

— Тогда мы просто поедем дальше, —сказал я. — Туда, где нет дождей. Прямов тропики, в южные моря.

Мы стояли перед яркой витриной бюропутешествий "Гамбург — Америка" и смот-рели на модель парохода. Он плыл по си-ним картонным волнам, а за ним мощноподнималась фотографическая панораманебоскребов Манхэттана. В других витри-нах были развешаны большие пестрые кар-ты с красными линиями пароходных марш-рутов.

— Ив Америку тоже поедем, — сказалаПат. — В Кентукки, и в Техас, и в Нью-Йорк, и в Сан-Франциско, и на Гавайскиеострова. А потом дальше, в Южную Амери-ку. Через Мексику и Панамский канал в Бу-эносАйрес и затем через Рио-де-Жанейрообратно.

— Да… Она смотрела на меня сияющим взгля-

дом. — Никогда я там не был, — сказал я. —

В тот раз я тебе всё наврал. — Это я знаю, — ответила она. — Ты это знаешь? — Ну конечно, Робби! Конечно, знаю!

Сразу поняла! — Тогда я был довольно-таки сумасшед-

шим. Неуверенным, глупым и сумасшед-шим. Поэтому я тебе врал.

— А сегодня? — А сегодня еще больше, — сказал я. —

Разве ты сама не видишь? — Я показал напароход в витрине. — Нам с тобой нельзяна нем поехать. Вот проклятье!

Она улыбнулась и взяла меня под руку: — Ах, дорогой мой, почему мы не бога-

ты? Уж мы бы сумели отлично воспользо-ваться деньгами! Как много есть богатыхлюдей, которые не знают ничего лучшего,чем вечно торчать в своих конторах и бан-ках.

— Потому-то они и богаты, — сказаля. — А если бы мы разбогатели, то уж, ко-нечно, ненадолго.

— И я так думаю. Мы бы так или иначебыстро потеряли свое богатство.

— И может быть, стремясь поскорее рас-транжирить деньги, мы так и не сумели бы

толком насладиться ими. В наши дни бытьбогатым — это прямо-таки профессия.И совсем не простая.

— Бедные богачи! — сказала Пат. — То-гда, пожалуй, лучше представим себе, чтомы уже были богаты и успели всё потерять.Просто ты обанкротился на прошлой неде-ле, и пришлось продать всё — наш дом,и мои драгоценности, и твои автомобили.Как ты думаешь?

— Что ж, это вполне современно, — от-ветил я.

Она рассмеялась: — Тогда идем! Оба мы банкроты. Пой-

дем теперь в нашу меблированную комна-тушку и будем вспоминать свое славноепрошлое.

— Хорошая идея.

Н

Мы медленно пошли дальше по вечер-ним улицам. Вспыхивали всё новые огни.Подойдя к кладбищу, мы увидели в зеленомнебе самолет с ярко освещенной кабиной.Одинокий и прекрасный, он летел в про-зрачном, высоком и тоже одиноком небе,как чудесная птица мечты из стариннойсказки. Мы остановились и смотрели емувслед, пока он не исчез.

x x x

е прошло и получаса после нашеговозвращения, как кто-то постучалв мою дверь. Я подумал, что это

опять Хассе, и встал, чтобы открыть. Но этобыла фрау Залевски. Она выглядела оченьрасстроенной.

— Идемте скорее, — прошептала она. — Что случилось?

— Хассе. Я посмотрел на нее. Она пожала плеча-

ми: — Заперся и не отвечает. — Минутку. Я вошел к Пат и попросил ее отдохнуть,

пока я переговорю с Хассе. — Хорошо, Робби. Я и в самом деле

опять устала. Я последовал за фрау Залевски по кори-

дору. У дверей Хассе собрался почти весьпансион: рыжеволосая Эрна Бениг в пест-ром кимоно с драконами, — еще две неделиназад она была золотистой блондинкой;филателист-казначей в домашней курткевоенного покроя; бледный и спокойныйОрлов, только что вернувшийся из кафе,где он танцевал с дамами; Джорджи, нерв-но стучавший в дверь и сдавленным голо-

сом звавший Хассе, и наконец Фрида, с гла-зами, перекошенными от волнения, страхаи любопытства.

— Ты давно уже стучишься, Джор-джи? — спросил я.

— Больше четверти часа, — мгновенновыпалила Фрида, красная как рак. — Он,конечно, дома и вообще никуда не выходил,с обеда не выходил, только всё носился взади вперед, а потом стало тихо…

— Ключ торчит изнутри, — сказалДжорджи. — Дверь заперта.

Я посмотрел на фрау Залевски: — Надо вытолкнуть ключ и открыть

дверь. Есть у вас второй ключ? — Сейчас сбегаю за связкой с ключа-

ми, — заявила Фрида с необычной услуж-ливостью. — Может, какой-нибудь подой-дет.

Мне дали кусок проволоки. Я повернулключ и вытолкнул его из замочной скважи-ны. Звякнув, он упал с другой стороны две-ри. Фрида вскрикнула и закрыла лицо рука-ми.

— Убирайтесь-ка отсюда подальше, —сказал я ей и стал пробовать ключи. Одиниз них подошел. Я повернул его и открылдверь. Комната была погружена в полумрак,в первую минуту я никого не увидел. Се-ро-белыми пятнами выделялись кровати,стулья были пусты, дверцы шкафа заперты.

— Вот он стоит! — прошептала Фрида,снова протиснувшаяся вперед. Меня обдалогорячим дыханием и запахом лука. — Вонтам сзади, у окна.

— Нет, — сказал Орлов, который быст-ро вошел в комнату и тут же вернулся. Оноттолкнул меня, взялся за дверную ручку,прикрыл дверь, затем обратился к осталь-

ным: — Вам лучше уйти. Не стоит смотретьна это, — медленно проговорил он своимтвердым русским акцентом и остался сто-ять перед дверью.

— О боже! — пролепетала фрау Залев-ски и отошла назад. Эрна Бениг тоже отсту-пила на несколько шагов. Только Фрида пы-талась протиснуться вперед и ухватиться задверную ручку. Орлов отстранил ее.

— Будет действительно лучше… — сновасказал он.

— Сударь! — зарычал внезапно казна-чей, распрямляя грудь. — Как вы смеете!Будучи иностранцем!.. Орлов спокойно по-смотрел на него.

— Иностранец… — сказал он. — Ино-странец… здесь это безразлично. Не в этомдело…

— Мертвый, да? — не унималась Фрида. — Фрау Залевски, — сказал я, — и я ду-

маю, что остаться здесь надо только вам и,может быть, Орлову и мне.

— Немедленно позвоните врачу, — ска-зал Орлов.

Джорджи уже снял трубку. Всё это дли-лось несколько секунд.

— Я остаюсь! — заявил казначей, побаг-ровев. — Как немецкий мужчина, я имеюправо Орлов пожал плечами и отворилдверь. Затем он включил свет. Женщиныс криком отпрянули назад. В окне виселХассе о иссиня-черным лицом и вывалив-шимся языком.

— Отрезать шнур! — крикнул я. — Нет смысла, — сказал Орлов медлен-

но, жестко и печально. — Мне это знако-мо… такое лицо… он уже несколько часов

мертв… — Попробуем всё-таки… — Лучше не надо… Пусть сначала при-

дет полиция. В ту же секунду раздался звонок. Явился

врач, живший по соседству. Он едва взгля-нул на тощее надломленное тело.

— Тут уже ничего не сделаешь, — сказалон, — но всё-таки попробуем искусственноедыхание. Немедленно позвоните в поли-цию и дайте мне нож.

Хассе повесился на витом шелковомшнурке. Это был поясок от розового халатаего жены, и он очень искусно прикрепилего к крючку над окном. Шнур был натертмылом. Видимо, Хассе встал на подоконники потом соскользнул с него. Судорога свеларуки, на лицо было страшно смотреть.Странно, но в эту минуту мне бросилось

в глаза, что он успел переодеться. Теперь нанем был его лучший костюм из синей кам-вольной шерсти, он был побрит и в свежейрубашке. На столе с педантичностью былиразложены паспорт, сберегательная книж-ка, четыре бумажки по десять марок,немного серебра и два письма — одно жене,другое в полицию. Около письма к жене ле-жал серебряный портсигар и обручальноекольцо.

Видимо, он долго и подробно обдумы-вал каждую мелочь и наводил порядок.Комната была безукоризненно прибрана.Осмотревшись внимательней, мы обнару-жили на комоде еще какие-то деньги и ли-сток, на котором было написано: "Остатокквартирной платы за текущий месяц". Этиденьги он положил отдельно, словно желаяпоказать, что они не имеют никакого отно-шения к его смерти.

Пришли два чиновника в штатском.Врач, успевший тем временем снять труп,встал.

— Мертв, — сказал он. — Самоубийство.Вне всяких сомнений.

Чиновники ничего не ответили. Закрывдверь, они внимательно осмотрели комна-ту, затем извлекли из ящика шкафанесколько писем, взяли оба письма со столаи сличили почерк. Чиновник помоложе по-нимающе кивнул головой:

— Кто-нибудь знает причину? Я рассказал ему, что знал. Он снова кив-

нул и записал мой адрес. — Можно его увезти? — спросил врач. — Я заказал санитарную машину в боль-

нице Шаритэ, — ответил молодой чинов-ник. — Сейчас она приедет.

Мы остались ждать. В комнате было ти-хо. Врач опустился на колени возле Хассе.Расстегнув его одежду, он стал растиратьему грудь полотенцем, поднимая и опускаяего руки. Воздух проникал в мертвые лег-кие и со свистом вырывался наружу.

— Двенадцатый за неделю, — сказал мо-лодой чиновник.

— Всё по той же причине? — спросил я. — Нет. Почти вей из-за безработицы.

Два семейства. В одном было трое детей.Газом, разумеется. Семьи почти всегдаотравляются газом.

Пришли санитары с носилками. Вместес ними в комнату впорхнула Фрида и с ка-кой-то непонятной жадностью уставиласьна жалкое тело Хассе. Ее потное лицо по-крылось красными пятнами.

— Что вам здесь нужно? — грубо спро-сил старший чиновник.

Она вздрогнула. — Ведь я должна дать показания, —

проговорила она, заикаясь. — Убирайся отсюда! — сказал чинов-

ник. Санитары накрыли Хаосе одеяломи унесли его. Затем стали собираться и обачиновника. Они взяли с собой документы.

— Он оставил деньги на погребение, —сказал молодой чиновник. — Мы переда-дим их по назначению. Когда появится же-на, скажите ей, пожалуйста, чтобы зашлав полицию. Он завещал ей свои деньги. Мо-гут ли остальные вещи оставаться показдесь?

Фрау Залевски кивнула: — Эту комнату мне уже всё равно не

сдать.

— Хорошо. Чиновник откланялся и вышел. Мы то-

же вышли. Орлов запер дверь и передал ключ фрау

Залевски. — Надо поменьше болтать обо всем

этом, — сказал я. — И я так считаю, — сказала фрау За-

левски. — Я имею в виду прежде всего вас, Фри-

да, — добавил я. Фрида точно очнулась. Ее глаза забле-

стели. Она не ответила мне. — Если вы скажете хоть слово фройляйн

Хольман, — сказал я, — тогда просите ми-лости у бога, от меня ее не ждите!

— Сама знаю, — ответила она задири-сто. — Бедная дама слишком больна для

этого! Ее глаза сверкали. Мне пришлось сдер-

жаться, чтобы не дать ей пощечину. — Бедный Хассе! — сказала фрау Залев-

ски. В коридоре было совсем темно. — Вы были довольно грубы с графом

Орловым, — сказал я казначею. — Не хоти-те ли извиниться перед ним?

Старик вытаращил на меня глаза. Затемон воскликнул:

— Немецкий мужчина не извиняется!И уж меньше всего перед азиатом! — Онс треском захлопнул за собой дверь своейкомнаты.

— Что творится с нашим ретивым соби-рателем почтовых марок? — спросил яудивленно. — Ведь он всегда был кротоккак агнец.

— Он уже несколько месяцев ходит навое предвыборные собрания, — донесся го-лос Джорджи из темноты.

— Ах, вот оно что! Орлов и Эрна Бенигуже ушли. Фрау Залевски вдруг разрыда-лась.

— Не принимайте это так близко к серд-цу, — сказал я. — Всё равно уже ничего неизменишь.

— Это слишком ужасно, — всхлипывалаона. — Мне надо выехать отсюда, я не пере-живу этого!

— Переживете, — сказал я. — Однаждыя видел несколько сот англичан, отравлен-ных газом. И пережил это…

Я пожал руку Джорджи и пошел к себе.Было темно. Прежде чем включить свет, яневольно посмотрел в окно. Потом прислу-шался. Пат спала. Я подошел к шкафу, до-

стал коньяк и налил себе рюмку. Это былдобрый коньяк, и хорошо, что он оказалсяу меня. Я поставил бутылку на стол. В по-следний раз из нее угощался Хаосе. Я поду-мал, что, пожалуй, не следовало оставлятьего одного. Я был подавлен, но не могупрекнуть себя ни в чем. Чего я только невидел в жизни, чего только не пережил! И язнал: можно упрекать себя за всё, что дела-ешь, или вообще не упрекать себя ни в чем.К несчастью для Хассе, всё стряслось в вос-кресенье. Случись это в будний день, он по-шел бы на службу, и может быть всё быобошлось.

Я выпил еще коньяку. Не имело смысладумать об этом. Да и какой человек знает,что ему предстоит? Разве хоть кто-нибудьможет знать, не покажется ли ему со време-нем счастливым тот, кого он сегодня жале-ет.

Я услышал, как Пат зашевелилась, и по-шел к ней. Она лежала с открытыми глаза-ми.

— Что со мной творится, Робби, с умаможно сойти! — сказала она. — Опять яспала как убитая.

— Так это ведь хорошо, — ответил я. — Нет, — она облокотилась на подуш-

ку. — Я не хочу, столько спать. — Почему же нет? Иногда мне хочется

уснуть и проспать ровно пятьдесят лет. — И состариться на столько же? — Не знаю. Это можно сказать только

потом. — Ты огорчен чем-нибудь? — Нет, — сказал я. — Напротив. Я как

раз решил, что мы оденемся, пойдем ку-да-нибудь и роскошно поужинаем. Будем

есть всё, что ты любишь. И немножко вы-пьем. — Очень хорошо, — ответила она. —Это тоже пойдет в счет нашего великогобанкротства?

— Да, — сказал я. — Конечно.

В

.

XXI

середине октября Жаффе вызвал ме-ня к себе. Было десять часов утра, нонебо хмурилось и в клинике еще го-

рел электрический свет. Смешиваясь с туск-лым отблеском утра, он казался болезненноярким, Жаффе сидел один в своем большомкабинете. Когда я вошел, он поднял поблес-кивающую лысиной голову и угрюмо кив-нул в сторону большого окна, по которомухлестал дождь:

— Как вам нравится эта чертова погода? Я пожал плечами: — Будем надеяться, что она скоро кон-

чится. — Она не кончится. Он посмотрел на меня и ничего не ска-

зал. Потом взял карандаш, постучал им по

письменному столу и положил на место. — Я догадываюсь, зачем вы меня позва-

ли, — сказал я. Жаффе буркнул что-то невнятное. Я подождал немного. Потом сказал: — Пат, видимо, уже должна уехать… — Да… Жаффе мрачно смотрел на стол. — Я рассчитывал на конец октября.

Но при такой погоде… — Он опять взял се-ребряный карандаш.

Порыв ветра с треском швырнул дожде-вые струи в окно. Звук напоминал отдален-ную пулеметную стрельбу.

— Когда же, по-вашему, она должна по-ехать? — спросил я.

Он взглянул на меня вдруг снизу вверхясным открытым взглядом.

— Завтра, — сказал он. На секунду мне показалось, что почва

уходит у меня из-под ног. Воздух был каквата и липнул к легким. Потом это ощуще-ние прошло, и я спросил, насколько могспокойно, каким-то далеким голосом, слов-но спрашивал кто-то другой: — Разве ее со-стояние так резко ухудшилось?

Жаффе решительно покачал головойи встал.

— Если бы оно резко ухудшилось, онавообще не смогла бы поехать, — заявил онхмуро. — Просто ей лучше уехать. В такуюпогоду она всё время в опасности. Всякиепростуды и тому подобное…

Он взял несколько писем со стола.

— Я уже всё подготовил. Вам остаетсятолько выехать. Главного врача санатория язнал еще в бытность мою студентом. Оченьдельный человек. Я подробно сообщил емуобо всем.

Жаффе дал мне письма. Я взял их, но неспрятал в карман. Он посмотрел на меня,встал и положил мне руку на плечо. Его ру-ка была легка, как крыло птицы, я почти неощущал ее.

— Тяжело, — сказал он тихим, изменив-шимся голосом. — Знаю… Поэтому я и от-тягивал отъезд, пока было возможно.

— Не тяжело… — возразил я. Он махнул рукой: — Оставьте, пожалуйста… — Нет, — сказал я, — не в этом смысле…

Я хотел бы знать только одно: она вернет-ся?

Жаффе ответил не сразу. Его темные уз-кие глаза блестели в мутном желтоватомсвете.

— Зачем вам это знать сейчас? — спро-сил он наконец.

— Потому что если не вернется, так луч-ше пусть не едет, — сказал я.

Он быстро взглянул на меня: — Что это вы такое говорите? — Тогда будет лучше, чтобы она оста-

лась. Он посмотрел на меня. — А понимаете ли вы, к чему это неми-

нуемо приведет? — спросил он тихо и рез-ко.

— Да, — сказал я. — Это приведет к то-му, что она умрет, но не в одиночестве.А что это значит, я тоже знаю.

Жаффе поднял плечи, словно его зноби-ло. Потом он медленно подошел к окнуи постоял возле него, глядя на дождь. Когдаон повернулся ко мне, лицо его было какмаска.

— Сколько вам лет? — спросил он. —Тридцать, — ответил я, не понимая, чего онхочет.

— Тридцать, — повторил он страннымтоном, будто разговаривал сам с собой и непонимал меня. — Тридцать, боже мой! —Он подошел к письменному столу и остано-вился. Рядом с огромным и блестящим сто-лом он казался маленьким и как бы отсут-ствующим. — Мне скоро шестьдесят, —сказал он, не глядя на меня, — но я бы такне мог. Я испробовал бы всё снова и снова,даже если бы знал точно, что это бесцель-но.

Я молчал. Жаффе застыл на месте. Каза-лось, он забыл обо всем, что происходит во-круг. Потом он словно очнулся и маска со-шла с его лица. Он улыбнулся:

— Я определенно считаю, что в горахона хорошо перенесет зиму.

— Только зиму? — спросил я. — Надеюсь, весной она сможет снова

спуститься вниз. — Надеяться… — сказал я. — Что значит

надеяться? — Всё вам скажи! — ответил Жаффе. —

Всегда и всё. Я не могу сказать теперь боль-ше. Мало ли что может быть. Посмотрим,как она будет себя чувствовать наверху.Но я твердо надеюсь, что весной она смо-жет вернуться.

— Твердо?

— Да. — Он обошел стол и так сильноударил нотой по выдвинутому ящику, чтозазвенели стаканы. — Черт возьми, пойми-те же, дорогой, мне и самому тяжело, чтоона должна уехать! — пробормотал он.

Вошла сестра. Знаком Жаффе предло-жил ей удалиться. Но она осталась на ме-сте, коренастая, неуклюжая, с лицом буль-дога под копной седых волос.

— Потом! — буркнул Жаффе. — Зайдитепотом!

Сестра раздраженно повернулась и на-правилась к двери. Выходя, она нажала накнопку выключателя. Комната наполниласьвдруг серовато-молочным светом. ЛицоЖаффе стало землистым.

— Старая ведьма! — сказал он. — Вот уждвадцать лет, как я собираюсь ее выставить.Но очень хорошо работает. — Затем он по-вернулся ко мне. — Итак?

— Мы уедем сегодня вечером, — сказаля.

— Сегодня? — Да. Уж если надо, то лучше сегодня,

чем завтра. Я отвезу ее. Смогу отлучитьсяна несколько дней.

Он кивнул и пожал мне руку. Я ушел.Путь до двери показался мне очень долгим.

На улице я остановился и заметил, чтовсё еще держу письма в руке. Дождь бараба-нил по конвертам. Я вытер их и сунул в бо-ковой карман. Потом посмотрел вокруг.К дому подкатил автобус. Он был перепол-нен, и из него высыпала толпа пассажиров.Несколько девушек в черных блестящихдождевиках шутили с кондуктором. Он былмолод, белые зубы ярко выделялись насмуглом лице. "Ведь так нельзя, — подумаля, — это невозможно! Столько жизни во-круг, а Пат должна умереть!"

К

Кондуктор дал звонок, и автобус тронул-ся. Из-под колес взметнулись снопы брызги обрушились на тротуар. Я пошел дальше.Надо было предупредить Кестера и достатьбилеты.

x x x

двенадцати часам дня я пришел до-мой и успел сделать всё, отправилдаже телеграмму в санаторий.

— Пат, — сказал я, еще стоя в дверях, —ты успеешь уложить вещи до вечера?

— Я должна уехать? — Да, — сказал я, — да, Пат. — Одна? — Нет. Мы поедем вместе. Я отвезу те-

бя.

Ее лицо слегка порозовело. — Когда же я должна быть готова? —

спросила она. — Поезд уходит в десять вечера. — А теперь ты опять уйдешь? — Нет. Останусь с тобой до отъезда. Она глубоко вздохнула. — Тогда всё просто, Робби, — сказала

она. — Начнем сразу? — У нас еще есть время. — Я хочу начать сейчас. Тогда всё скоро

будет готово. — Хорошо. За полчаса я упаковал несколько вещей,

которые хотел взять с собой. Потом я зашелк фрау Залевски и сообщил ей о нашем отъ-езде. Я договорился, что с первого ноября

или даже раньше она может сдать комнатуПат. Хозяйка собралась было завести дол-гий разговор, но я тут же вышел из комна-ты.

Пат стояла на коленях перед чемода-ном-гардеробом, вокруг висели ее платья,на кровати лежало белье. Она укладывалаобувь. Я вспомнил, что точно так же онастояла на коленях, когда въехала в эту ком-нату и распаковывала свои вещи, и мне ка-залось, что это было бесконечно давнои будто только вчера.

Она взглянула на меня. — Возьмешь с собой серебряное пла-

тье? — спросил я. Она кивнула. — Робби, а что делать с остальными ве-

щами? С мебелью?

— Я уже говорил с фрау Залевски. Возь-му к себе в комнату сколько смогу. Осталь-ное сдадим на хранение. Когда вернешь-ся, — заберем всё.

— Когда я вернусь… — сказала она. — Ну да, весной, когда ты приедешь вся

коричневая от солнца. Я помог ей уложить чемоданы, и к вече-

ру, когда стемнело, всё было готово. Былоочень странно: мебель стояла на прежнихместах, только шкафы и ящики опустели,и всё-таки комната показалась мне вдругголой и печальной. Пат уселась на кровать.Она выглядела усталой.

— Зажечь свет? — спросил я. Она покачала головой: — Подожди еще немного. Я сел возле нее:

— Хочешь сигарету? — Нет, Робби. Просто посидим так

немного. Я встал и подошел к окну. Фонари бес-

покойно горели под дождем. В деревьяхбуйно гулял ветер. Внизу медленно прошлаРоза. Ее высокие сапожки сверкали. Онадержала под мышкой пакет и направляласьв «Интернациональ». Вероятно, это былинитки и спицы, — она постоянно вязаладля своей малышки шерстяные вещи.За ней проследовали Фрицци и Марион,обе в новых белых, плотно облегающих фи-гуру дождевиках, а немного спустя за нимипрошлепала старенькая Мими, обтрепаннаяи усталая.

Я обернулся. Было уже так темно, что яне мог разглядеть Пат. Я только слышал еедыхание. За деревьями кладбища медленнои тускло начали карабкаться вверх огни

световых реклам. Светящееся название зна-менитых сигарет протянулось над крыша-ми, как пестрая орденская лента, запени-лись синие и зеленые круги фирмы вини ликеров, вспыхнули яркие контуры ре-кламы бельевого магазина. Огни отбрасы-вали матовое рассеянное сияние, ложивше-еся на стены и потолок, и скользили во всехнаправлениях, и комната показалась мневдруг маленьким водолазным колоколом,затерянным на дне моря. Дождевые волнышумели вокруг него; а сверху, сквозь толщуводы, едва проникал слабый отблеск дале-кого мира.

Б

x x x

ыло восемь часов вечера. На улицезагудел клаксон.

— Готтфрид приехал на такси, —сказал я. — Он отвезет нас поужинать.

Я встал, подошел к окну и крикнул Готт-фриду, что мы идем. Затем я включил ма-ленькую настольную лампу и пошел в своюкомнату. Она показалась мне до неузнавае-мости чужой. Я достал бутылку рома и на-спех выпил рюмку. Потом сел в креслои уставился на обои. Вскоре я снова встал,подошел к умывальнику, чтобы пригладитьщеткой волосы. Но, увидев свое лицо в зер-кале, я забыл об этом. Разглядывая себяс холодным любопытством, я сжал губыи усмехнулся. Напряженное и бледное лицов зеркале усмехнулось мне в ответ.

— Эй, ты! — беззвучно сказал я. Затем япошел обратно к Пат.

— Пойдем, дружище? — спросил я. — Да, — ответила Пат, — но я хочу еще

раз зайти в твою комнату. — К чему? В эту старую халупу… — Останься здесь, — сказала она. — Я

сейчас приду. Я немного подождал, а потом пошел за

ней" Заметив меня, Пат вздрогнула. Нико-гда еще я не видел ее такой. Словно угас-шая, стояла она посреди комнаты. Но этодлилось только секунду, и улыбка снова по-явилась на ее лице.

— Пойдем, — сказала она. — Уже пора. У кухни нас ждала фрау Залевски. Ее се-

дые букли дрожали. На черном шелковомплатье у нее была брошь с портретом по-койного Залевски.

— Держись! — шепнул я Пат. — Сейчасона тебя обнимет.

В следующее мгновение Пат утонулав грандиозном бюсте. Огромное заплакан-ное лицо фрау Залевски судорожно подер-гивалось. Еще несколько секунд — и потокслез залил бы Пат с головы до ног, — когдаматушка Залевски плакала, ее глаза работа-ли под давлением, как сифоны.

— Извините, — сказал я, — но мы оченьторопимся! Надо немедленно отправляться!

— Немедленно отправляться? — ФрауЗалевски смерила меня уничтожающимвзглядом. — Поезд уходит только через двачаса! А в промежутке вы хотите, наверно,напоить бедную девочку!

Пат не выдержала и рассмеялась: — Нет, фрау Залевски. Надо проститься

с друзьями.

Матушка Залевски недоверчиво покача-ла головой.

— Фройляйн Хольман, вам кажется, чтоэтот молодой человек — сосуд из чистогозолота, а на самом деле он, в лучшем слу-чае, позолоченная водочная бутылка.

— Как образно, — сказал я. — Дитя мое!.. — снова заволновалась

фрау Залевски. — Приезжайте поскорее об-ратно! Ваша комната всегда будет ждатьвас. И даже если в ней поселится сам кай-зер, ему придется выехать, когда вы верне-тесь!

— Спасибо, фрау Залевски! — сказалаПат. — Спасибо за всё. И за гадание на кар-тах. Я ничего не забуду.

— Это хорошо. Как следует поправляй-тесь и выздоравливайте окончательно!

— Да, — ответила Пат, — попробую.До свидания, фрау Залевски. До свидания,Фрида.

Мы пошли. Входная дверь захлопнуласьза нами. На лестнице был полумрак, —несколько лампочек перегорело. Тихимимягкими шагами спускалась Пат по сту-пенькам. Она ничего не говорила. А у менябыло такое чувство, будто окончилась по-бывка, и теперь, серым утром, мы идем навокзал, чтобы снова уехать на фронт.

Л

x x x

енц распахнул дверцу такси.

— Осторожно! — предупредилон. Машина была завалена розами.

Два огромных букета белых и красных бу-тонов лежали на заднем сидении. Я сразуувидел, что они из церковного сада. — По-следние, — самодовольно заявил Ленц. —Стоило известных усилий. Пришлось до-вольно долго объясняться по этому поводусо священником.

— С голубыми детскими глазами? —спросил я.

— Ах, значит, это был ты, брат мой! —воскликнул Готтфрид. — Так, значит, онмне о тебе рассказывал. Бедняга страшноразочаровался, когда после твоего уходаувидел, в каком состоянии кусты роз у гале-реи. А уж он было подумал, что набожность

среди мужского населения снова началарасти.

— А тебя он прямо так и отпустил с цве-тами? — спросил я.

— С ним можно столковаться. Напосле-док он мне даже сам помогал срезать буто-ны.

Пат рассмеялась: — Неужели правда? Готтфрид хитро улыбнулся: — А как же! Всё это выглядело очень

здорово: духовный отец подпрыгивает в по-лумраке, стараясь достать самые высокиеветки. Настоящий спортсмен. Он сообщилмне, что в гимназические годы слыл хоро-шим футболистом. Кажется, играл правымполусредним.

— Ты побудил пастора совершить кра-жу, — сказал я. — За это ты проведешь

Н

несколько столетий в аду. Но где Отто? — Уже у Альфонса. Ведь мы ужинаем

у Альфонса? — Да, конечно, — сказала Пат. — Тогда поехали!

x x x

ам подали нашпигованного зайцас красной капустой и печеными яб-локами. В заключение ужина Аль-

фонс завел патефон. Мы услышали хор дон-ских казаков. Это была очень тихая песня.Над хором, звучавшим приглушенно, какдалекий орган, витал одинокий ясный го-лос. Мне показалось, будто бесшумно отво-рилась дверь, вошел старый усталый чело-век, молча присел к столику и стал слушатьпесню своей молодости.

— Дети, — сказал Альфонс, когда пение,постепенно затихая, растаяло наконец, каквздох. — Дети, знаете, о чем я всегда ду-маю, когда слушаю это? Я вспоминаю Ипрв тысяча девятьсот семнадцатом году. Пом-нишь, Готтфрид, мартовский вечер и Бер-тельсмана?.. — Да, — сказал Ленц, — пом-ню, Альфонс. Помню этот вечер и вишне-вые деревья…

Альфонс кивнул. Кестер встал. — Думаю, пора ехать. — Он посмотрел

на часы. — Да, надо собираться. — Еще по рюмке коньяку, — сказал Аль-

фонс. — Настоящего «Наполеона». Я егопринес специально для вас.

Мы выпили коньяк и встали. — До свидания, Альфонс! — сказала

Пат. — Я всегда с удовольствием приходила

сюда. — Она подала ему руку. Альфонс покраснел. Он крепко сжал ее

ладонь в своих лапах. — В общем, если что понадобится… про-

сто дайте знать. — Он смотрел на неев крайнем замешательстве. — Ведь вы те-перь наша. Никогда бы не подумал, чтоженщина может стать своей в такой компа-нии.

— Спасибо, — сказала Пат. — Спасибо,Альфонс. Это самое приятное из всего, чтовы могли мне сказать. До свидания и всегохорошего.

— До свидания! До скорого свидания! Кестер и Ленц проводили нас на вокзал.

Мы остановились на минуту у нашего дома,и я сбегал за собакой. Юпп уже увез чемо-даны.

Мы прибыли в последнюю минуту. Едвамы вошли в вагон, как поезд тронулся.Тут Готтфрид вынул из кармана завернутуюбутылку и протянул ее мне:

— Вот, Робби, прихвати с собой. В доро-ге всегда может пригодиться.

— Спасибо, — сказал я, — распейте еесегодня вечером сами, ребята, У меня кое-что припасено.

— Возьми, — настаивал Ленц. — Этоговсегда не хватает! — Он шел по перрону ря-дом с движущимся поездом и кинул мне бу-тылку.

— До свидания, Пат! — крикнул он. —Если мы здесь обанкротимся, приедем всек вам. Отто в качестве тренера по лыжномуспорту, а я как учитель танцев. Робби будетиграть на рояле. Сколотим бродячую труп-пу и будем кочевать из отеля в отель.

Поезд пошел быстрее, и Готтфрид от-стал. Пат высунулась из окна и махала пла-точком, пока вокзал не скрылся за поворо-том. Потом она обернулась, лицо ее былоочень бледно, глаза влажно блестели. Явзял ее за руку.

— Пойдем, — сказал я, — давай выпьемчего-нибудь. Ты прекрасно держалась.

— Но на душе у меня совсем не прекрас-но, — ответила она, пытаясь изобразитьулыбку.

— Ну меня тоже, — сказал я. — Поэтомумы и выпьем немного.

Я откупорил бутылку и налил ей стакан-чик коньяку.

— Хорошо? — спросил я. Она кивнула и положила мне голову на

плечо.

— Любимый мой, чем же всё это кон-чится?

— Ты не должна плакать, — сказал я. —Я так горжусь, что ты не плакала весь день.

— Да я и не плачу, — проговорила она,покачав головой, я слёзы текли по ее тонко-му лицу.

— Выпей еще немного, — сказал яи прижал ее к себе. — Так бывает в первуюминуту, а потом дело пойдет на лад.

Она кивнула: — Да, Робби. Не обращай на меня вни-

мания. Сейчас всё пройдет; лучше, чтобыты этого совсем не видел. Дай мне побытьодной несколько минут, я как-нибудьсправлюсь с собой.

— Зачем же? Весь день ты была такойхраброй, что теперь спокойно можешь пла-кать сколько хочешь.

— И совсем я не была храброй. Ты этогопросто не заметил.

— Может быть, — сказал я, — но ведьв том-то и состоит храбрость.

Она попыталась улыбнуться. — А в чем же тут храбрость, Робби? — В том, что ты не сдаешься. — Я про-

вел рукой по ее волосам. — Пока человек несдается, он сильнее своей судьбы.

— У меня нет мужества, дорогой, — про-бормотала она. — У меня только жалкийстрах перед последним и самым большимстрахом.

— Это и есть настоящее мужество, Пат. Она прислонилась ко мне. — Ах, Робби, ты даже не знаешь, что та-

кое страх.

О

— Знаю, — сказал я.

x x x

творилась дверь. Проводник попро-сил предъявить билеты. Я дал ихему.

— Спальное место для дамы? — спросилон.

Я кивнул. — Тогда вам придется пройти в спаль-

ный вагон, — сказал он Пат. — В других ва-гонах ваш билет недействителен.

— Хорошо. — А собаку надо сдать в багажный ва-

гон, — заявил он. — Там есть купе для со-бак.

— Ладно, — сказал я. — А где спальныйвагон?

— Третий справа. Багажный вагон в го-лове поезда.

Он ушел. На его груди болтался малень-кий фонарик. Казалось, он идет по забоюшахты.

— Будем переселяться, Пат, — сказаля. — Билли я как-нибудь протащу к тебе.Нечего ему делать в багажном вагоне.

Для себя я не взял спального места. Мненичего не стоило просидеть ночь в углу ку-пе. Кроме того, это было дешевле.

Юпп поставил чемоданы Пат в спаль-ный вагон. Маленькое, изящное купе свер-кало красным деревом. У Пат было нижнееместо. Я спросил проводника, занято литакже и верхнее.

— Да, — сказал он, — пассажир сядет воФранкфурте.

— Когда мы прибудем туда? — В половине третьего. Я дал ему на чай, и он ушел в свой уго-

лок. — Через полчаса я приду к тебе с соба-

кой, — сказал я Пат. — Но ведь с собакой нельзя: проводник

остается в вагоне. — Можно. Ты только не запирай дверь. Я пошел обратно мимо проводника, он

внимательно посмотрел на меня. На следу-ющей станции я вышел с собакой на пер-рон, прошел вдоль спального вагона, оста-новился и стал ждать. Проводник сошелс лесенки и завел разговор с главным кон-дуктором. Тогда я юркнул в вагон, про-шмыгнул к спальным купе и вошел к Пат,никем не замеченный. На ней был пуши-стый белый халат, и она чудесно выглядела.

Ее глаза блестели. — Теперь я опять в пол-ном порядке, Робби, — сказала она.

— Это хорошо. Но не хочешь ли ты при-лечь? Очень уж здесь тесно. А я посижу воз-ле тебя.

— Да, но… — она нерешительно показа-ла на верхнее место. — А что если вдруг от-кроется дверь и перед нами окажется пред-ставительница союза спасения падших де-вушек?..

— До Франкфурта еще далеко, — сказаля. — Я буду начеку. Не усну.

Когда мы подъезжали к Франкфурту, яперешел в свой вагон, сел в углу у окнаи попытался вздремнуть. Но во Франкфуртев купе вошел мужчина с усами, как у тюле-ня, немедленно открыл чемодан и принял-ся есть. Он ел так интенсивно, что я никакне мог уснуть. Трапеза продолжалась почтичас. Потом тюлень вытер усы, улегся и за-

дал концерт, какого я никогда еще не слы-шал. Это был не обычный храп, а какие-товоющие вздохи, прерываемые отрывисты-ми стонами и протяжным бульканьем. Я немог уловить в этом никакой системы, таквсё было разнообразно. К счастью, в поло-вине шестого он вышел.

Когда я проснулся, за окном всё былобело. Снег падал крупными хлопьями.Странный, неправдоподобный полусветозарял купе. Поезд уже шел по горной мест-ности. Было около девяти часов. Я потянул-ся и пошел умыться. Когда я вернулся, в ку-пе стояла Пат, посвежевшая после сна.

— Ты хорошо спала? — спросил я. Она кивнула. — А кем оказалась старая ведьма на

верхней полке?

— Она молода и хороша собой. Ее зовутХельга Гутман, она едет в тот же санаторий.

— Правда? — Да, Робби. Но ты спал плохо, это за-

метно. Тебе надо позавтракать как следует. — Кофе, — сказал я, — кофе и немного

вишневой настойки. Мы пошли в вагон-ресторан. Вдруг на

душе у меня стало легко. Всё выглядело нетак страшно, как накануне вечером.

Хельга Гутман уже сидела за столиком.Это была стройная живая девушка южноготипа. — Какое странное совпадение, — ска-зал я. — Вы едете в один и тот же санато-рий.

— Совсем не странное, — возразила она. Я посмотрел на нее. Она рассмеялась.

— В это время туда слетаются все пере-летные птицы. Вот, видите стол напро-тив?.. — Она показала в угол вагона. — Всеони тоже едут туда.

— Откуда вы знаете? — спросил я. — Я их знаю всех по прошлому году.

Там, наверху, все знают друг друга. Кельнер принес кофе. Я заказал еще

большую стопку вишневки. Мне нужно бы-ло выпить чего-нибудь. И вдруг всё сталокак-то сразу очень простым. Рядом сиделилюди и ехали в санатории, некоторые дажево второй раз, и эта поездка была для них,по-видимому, всего лишь прогулкой. Былопросто глупо тревожиться так сильно. Патвернется так же, как возвращались все этилюди. Я не думал о том, что они едут тудавторично… Мне было достаточно знать, чтооттуда можно вернуться и прожить еще це-лый год. А за год может случиться многое.

М

Наше прошлое научило нас не заглядыватьдалеко вперед.

x x x

ы приехали перед вечером. Солнцезаливало золотистым светом засне-женные поля, а прояснившееся небо

было таким голубым, каким мы его уже дав-но не. видели. На вокзале собралось множе-ство людей. Встречающие и прибывшие об-менивались приветствиями. Хельгу Гутманвстретила хохочущая блондинка и двоемужчин в светлых брюках гольф. Хельгабыла очень возбуждена, словно вернуласьв родной дом после долгого отсутствия.

— До свидания, наверху увидимся! —крикнула она нам и села со своими друзья-ми в сани.

Все быстро разошлись, и через несколь-ко минут мы остались на перроне одни.

К нам подошел носильщик. — Какой отель? — спросил он. — Санаторий "Лесной покой", — отве-

тил я. Он кивнул и подозвал кучера. Оба уло-

жили багаж в голубые пароконные сани.Головы белых лошадей были украшенысултанами из пестрых перьев, пар из нозд-рей окутывал их морды перламутровым об-лаком.

Мы уселись. — Поедете наверх по канат-ной дороге или на санях? — спросил кучер.

— А долго ехать на санях? — Полчаса. — Тогда на санях. Кучер щелкнул языком, и мы тронулись.

За деревней дорога спиралью поднималасьвверх. Санаторий находился на возвышен-

ности над деревней. Это было длинное бе-лое здание с высокими окнами, выходив-шими на балконы. Флаг на крыше корпусаколыхался на слабом ветру. Я полагал, чтоувижу нечто вроде больницы. Но санаторийпоходил скорее на отель, по крайней мерев нижнем этаже. В холле пылал камин.На нескольких столиках стояла чайная по-суда.

Мы зашли в контору. Служитель внеснаш багаж, и какая-то пожилая дама сказа-ла нам, что для Пат приготовлена комната79. Я спросил, можно ли будет и мне полу-чить комнату на несколько дней. Она пока-чала головой:

— Не в санатории. Но вы сможете посе-литься во флигеле.

— Где он? — Тут же, рядом.

— Хорошо, — сказал я, — тогда отведи-те мне там комнату и скажите, чтобы тудаотнесли мой багаж.

Бесшумный лифт поднял нас на третийэтаж. Здесь всё гораздо больше напоминалобольницу. Правда, очень комфортабельную,но всё же больницу. Белые коридоры, бе-лые двери, блеск чистоты, стекла и никеля.Нас встретила старшая сестра.

— Фройляйн Хольман? — Да, — оказала Пат, — комната 79, не

так ли? Старшая сестра кивнула, прошла вперед

и открыла дверь. — Вот ваша комната. Это была светлая, средних размеров

комната. В широком окне сияло заходящеесолнце. На столе стояла ваза с желтымии красными астрами, а за окном лежал ис-

кристый снег, в который деревня укуталась,как в большое мягкое одеяло.

— Нравится тебе? — спросил я Пат. Она посмотрела на меня и ответила не

сразу. — Да, — сказала она затем. Коридорный

внес чемоданы. — Когда мне надо показаться врачу? —

спросила Пат сестру. — Завтра утром. А сегодня вам лучше

лечь пораньше, чтобы хорошенько отдох-нуть.

Пат сняла пальто и положила его на бе-лую кровать, над которой висел чистыйтемпературный лист.

— В этой комнате есть телефон? —спросил я.

— Есть розетка, — сказала сестра. —Можно поставить аппарат.

— Я должна еще что-нибудь сделать? —спросила Пат.

Сестра покачала головой: — Сегодня нет. Режим вам будет назна-

чен только завтра. К врачу пойдете в десятьутра. Я зайду за вами.

— Благодарю вас, сестра, — сказала Пат. Сестра ушла. Коридорный всё еще ждал

в дверях. В комнате вдруг стало очень тихо.Пат смотрела в окно на закат. Ее темныйсилуэт вырисовывался на фоне сверкающе-го неба.

— Ты устала? — спросил я. Она обернулась: — Нет.

— У тебя утомленный вид, — сказал я. — Я по-другому устала, Робби. Впрочем,

для этого у меня еще есть время. — Хочешь переодеться? — спросил я. —

А то, может, спустимся на часок? Думаю,нам лучше сперва сойти вниз.

— Да, — сказала она, — так будет луч-ше.

Мы спустились в бесшумном лифте и се-ли за один из столиков в холле. Вскоре по-дошла Хельга Гутман со своими друзьями.Они подсели к нам. Хельга была возбужде-на и не в меру весела, но я был доволен, чтоона с нами и что у Пат уже есть нескольконовых знакомых. Труднее всего здесь былопрожить первый день.

Ч

.

XXII

ерез неделю я поехал обратно и пря-мо с вокзала отправился в мастер-скую. Был вечер. Всё еще лил дождь,

и мне казалось, что со времени нашего отъ-езда прошел целый год. В конторе я засталКестера и Ленца.

— Ты пришел как раз вовремя, — сказалГоттфрид.

— А что случилось? — спросил я. — Пусть сперва присядет, — сказал

Кестер. Я сел. — Как здоровье Пат? — спросил Отто. — Хорошо. Насколько это вообще воз-

можно. Но скажите мне, что тут произо-шло?

Речь шла о машине, которую мы увезлипосле аварии на шоссе. Мы ее отремонти-ровали и сдали две недели тому назад. Вче-ра Кестер пошел за деньгами. Выяснилось,что человек, которому принадлежала маши-на, только что обанкротился и автомобильпущен с молотка вместе с остальным иму-ществом.

— Так это ведь не страшно, — сказаля. — Будем иметь дело со страховой компа-нией.

— И мы так думали, — сухо заметилЛенц. — Но машина не застрахована.

— Черт возьми! Это правда, Отто? Кестер кивнул: — Только сегодня выяснил. — А мы-то нянчились с этим типом, как

сестры милосердия, да еще ввязались в дра-ку из-за его колымаги, — проворчал

Ленц. — А четыре тысячи марок улыбну-лись!

— Кто же мог знать! — сказал я. Ленц расхохотался: — Очень уж всё это глупо! — Что же теперь делать, Отто? — спро-

сил я. — Я заявил претензию распорядителю

аукциона. Но боюсь, что из этого ничего невыйдет.

— Придется нам прикрыть лавочку. Вотчто из этого выйдет, — сказал Ленц. — Фи-нансовое управление и без того имеет нанас зуб из-за налогов.

— Возможно, — согласился Кестер. Ленц встал: — Спокойствие и выдержка в грудных

ситуациях — вот что украшает солдата. —

Он подошел к шкафу и достал коньяк. — С таким коньяком можно вести себя

даже геройски, — сказал я. — Если не оши-баюсь, это у нас последняя хорошая бутыл-ка.

— Героизм, мой мальчик, нужен для тя-желых времен, — поучительно заметилЛенц. — Но мы живем в эпоху отчаяния.Тут приличествует только чувство юмора.

— Он выпил свою рюмку. — Вот, а те-перь я сяду на нашего старого Росинантаи попробую наездить немного мелочи.

Он прошел по темному двору, сел в так-си и уехал. Кестер и я посидели еще немно-го вдвоем.

— Неудача, Отто, — сказал я. — Что-тов последнее время у нас чертовски многонеудач.

— Я приучил себя думать не больше,чем это строго необходимо, — ответилКестер. — Этого вполне достаточно.Как там в горах?

— Если бы не туберкулез, там был бысущий рай. Снег и солнце.

Он поднял голову: — Снег и солнце. Звучит довольно

неправдоподобно, верно? — Да. Очень даже неправдоподобно.

Там, наверху, всё неправдоподобно. Он посмотрел на меня: — Что ты делаешь сегодня вечером? Я пожал плечами: — Надо сперва отнести домой чемодан. — Мне надо уйти на час. Придешь по-

том в бар?

Я

— Приду, конечно, — сказал я. — А чтомне еще делать?

x x x

съездил на вокзал за чемоданоми привез его домой. Я постаралсяпроникнуть в квартиру без всякого

шума — не хотелось ни с кем разговари-вать. Мне удалось пробраться к себе, не по-павшись на глаза фрау Залевски. Немногопосидел в комнате. На столе лежали письмаи газеты. В конвертах были одни толькопроспекты. Да и от кого мне было ждатьписем? "А вот теперь Пат будет мне пи-сать", — подумал я.

Вскоре я встал, умылся и переоделся.Чемодан я не распаковал, — хотелось, что-бы было чем заняться, когда вернусь. Я незашел в комнату Пат, хотя знал, что там ни-кто не живет. Тихо, прошмыгнув по коридо-ру, я очутился на улице и только тогда

вздохнул свободно. Я пошел в кафе «Интернациональ», что-

бы поесть. У входа меня встретил кельнерАлоис. Он поклонился мне: — Что, опятьвспомнили нас?

— Да, — ответил я. — В конце концовлюди всегда возвращаются обратно.

Роза и остальные девицы сидели вокругбольшого стола. Собрались почти все: былперерыв между первым и вторым патруль-ным обходом.

— Мой бог, Роберт! — сказала Роза. —Вот редкий гость!

— Только не расспрашивай меня, — от-ветил я. — Главное, что я опять здесь.

— То есть как? Ты собираешься прихо-дить сюда часто?

— Вероятно.

— Не расстраивайся, — сказала онаи посмотрела на меня. — Всё проходит.

— Правильно, — подтвердил я. — Этосамая верная истина на свете.

— Ясно, — подтвердила Роза. — Лиллитоже могла бы порассказать кое-что на этотсчет.

— Лилли? — Я только теперь заметил,что она сидит рядом с Розой. — Ты чтоздесь делаешь? Ведь ты замужем и должнасидеть дома в своем магазине водопровод-ной арматуры.

Лилли не ответила. — Магазин! — насмешливо сказала Ро-

за. — Пока у нее еще были деньги, всё шлокак по маслу. Лилли была прекрасна. Лил-ли была мила, и ее прошлое не имело зна-чения. Всё это счастье продолжалось ровнополгода! Когда же муж выудил у нее всё до

последнего пфеннига и стал благороднымгосподином на ее деньги, он вдруг решил,что проститутка не может быть его же-ной. — Роза задыхалась от негодования. —Вдруг, видите ли, выясняется: он ничего неподозревал и был потрясен, узнав о ее про-шлом. Так потрясен, что потребовал разво-да. Но денежки, конечно, пропали.

— Сколько? — спросил я. — Четыре тысячи марок! Не пустяк!

Как ты думаешь, со сколькими свиньями ейпришлось переспать, чтобы их заработать?

— Четыре тысячи марок, — сказал я. —Опять четыре тысячи марок. Сегодня онисловно висят в воздухе.

Роза посмотрела на меня непонимаю-щим взглядом. — Сыграй лучше что-ни-будь,

— сказала она, — это поднимет настрое-ние.

— Ладно, уж коль скоро мы все сновавстретились.

Я сел за пианино и сыграл несколькомодных танцев. Я играл и думал, что денегна санаторий у Пат хватит только до концаянваря и что мне нужно зарабатывать боль-ше, чем до сих пор. Пальцы механическиударяли по клавишам, у пианино на диванесидела Роза и с восторгом слушала. Я смот-рел на нее и на окаменевшую от страшногоразочарования Лилли. Ее лицо было болеехолодным и безжизненным, чем у мертве-ца.

Р

x x x

аздался крик, и я очнулся от своихраздумий. Роза вскочила. От ее меч-тательного настроения не осталось

и следа. Она стояла у столика, вытаращивглаза, шляпка съехала набок, в раскрытуюсумочку со стола стекал кофе, вылившийсяиз опрокинутой чашки, но она этого не за-мечала.

— Артур! — с трудом вымолвила она. —Артур, неужели это ты?

Я перестал играть. В кафе вошел тощийвертлявый тип в котелке, сдвинутом на за-тылок. У него был желтый, нездоровыйцвет лица, крупный нос и очень маленькаяяйцевидная голова.

— Артур, — снова пролепетала Роза. —Ты?

— Ну да, а кто же еще? — буркнул Ар-тур.

— Боже мой, откуда ты взялся? — Откуда мне взяться? Пришел с улицы

через дверь. Хотя Артур вернулся после долгой раз-

луки, он был не особенно любезен. Я с лю-бопытством разглядывал его. Вот, значит,каков легендарный кумир Розы, отец ее ре-бенка. Он выглядел так, будто только чтовышел из тюрьмы. Я не мог обнаружитьв нем. ничего, что объясняло бы дикую обе-зьянью страсть Розы. А может быть, именнов этом и был секрет. Удивительно, на чтотолько могут польститься эти женщины,твердые как алмаз, знающие мужчин вдольи поперек.

Не спрашивая разрешения, Артур взялполный стакан пива, стоявший возле Розы,и выпил его. Кадык на его тонкой, жили-

стой шее скользил вверх и вниз, как лифт.Роза смотрела на него и сияла. — Хочешьеще? — спросила она.

— Конечно, — бросил он. — Но поболь-ше.

— Алоис! — Роза радостно обратиласьк кельнеру. — Он хочет еще пива!

— Вижу, — равнодушно сказал Алоиси наполнил стакан.

— А малышка! Артур, ты еще не виделмаленькую Эльвиру!

— Послушай, ты! — Артур впервые ожи-вился. Он поднял руку к груди, словно обо-роняясь. — Насчет этого ты мне голову неморочь! Это меня не касается! Ведь я же хо-тел, чтобы ты избавилась от этого ублюдка.Так бы оно и случилось, если бы меняне… — Он помрачнел. — А теперь, конечно,нужны деньги и деньги.

— Не так уж много, Артур. К тому же,это девочка.

— Тоже стоит денег, — сказал Артури выпил второй стакан пива. — Можетбыть, нам удастся найти какуюнибудь сума-сшедшую богатую бабу, которая ее удоче-рит. Конечно, за приличное вознагражде-ние. Другого выхода не вижу.

Потом он прервал свои размышления: — Есть у тебя при себе наличные? Роза услужливо достала сумочку, зали-

тую кофе: — Только пять марок, Артур, ведь я не

знала, что ты придешь, но дома есть боль-ше.

Жестом паши Артур небрежно опустилсеребро в жилетный карман.

— Ничего и не заработаешь, если бу-дешь тут продавливать диван задницей, —

пробурчал он недовольно. — Сейчас пойду, Артур. Но теперь какая

же работа? Время ужина. — Мелкий скот тоже дает навоз, — за-

явил Артур. — Иду, иду. — Что ж… — Артур прикоснулся к ко-

телку. — Часов в двенадцать загляну снова. Развинченной походкой он направился

к выходу. Роза блаженно смотрела емувслед. Он вышел, не закрыв за собою дверь.

— Вот верблюд! — выругался Алоис. Роза с гордостью посмотрела на нас: — Разве он не великолепен? Его ничем

не проймешь. И где это он проторчалстолько времени? — Разве ты не заметилапо цвету лица? — сказала Валли. — В на-дежном местечке. Тоже мне! Герой!

— Ты не знаешь его… — Я его достаточно знаю, — сказала

Валли. — Тебе этого не понять. — Роза вста-

ла. — Настоящий мужчина, вот он кто! Некакая-нибудь слезливая размазня. Ну, я по-шла. Привет, детки!

Помолодевшая и окрыленная, она вы-шла, покачивая бедрами. Снова появилсякто-то, кому она сможет отдавать своиденьги, чтобы он их пропивал, а потом ещеи бил ее в придачу. Роза была счастлива.

Ч

x x x

ерез полчаса ушли и остальные.Только Лилли не трогалась с места.Ее лицо было по-прежнему камен-

ным. Я еще побренчал немного на пианино,

затем съел бутерброд и тоже ушел. Былоневозможно оставаться долго наединес Лилли.

Я брел по мокрым темным улицам.У кладбища выстроился отряд Армии спа-сения. В сопровождении тромбонов и трубони пели о небесном Иерусалиме. Я остано-вился. Вдруг я почувствовал, что мне не вы-держать одному, без Пат. Уставившись набледные могильные плиты, я говорил себе,что год назад я был гораздо более одинок,что тогда я еще не был знаком с Пат, что те-перь она есть у меня, пусть не рядом…Но всё это не помогало, — я вдруг совсем

расстроился и не знал, что делать. Наконеця решил заглянуть домой, — узнать, нет лиот нее письма. Это было совершенно бес-смысленно: письма еще не было, да и немогло быть, но всё-таки я поднялся к себе.

Уходя, я столкнулся с Орловым. Под егораспахнутым пальто был виден смокинг.Он шел в отель, где служил наемным тан-цором. Я спросил Орлова, не слыхал ли ончто-нибудь о фрау Хассе.

— Нет, — сказал он. — Здесь она не бы-ла. И в полиции не показывалась. Да таконо и лучше. Пусть не приходит больше…

Мы пошли вместе по улице. На углу сто-ял грузовик с углем. Подняв капот, шофёркопался в моторе. Потом он сел в кабину.Когда мы поравнялись с машиной, он запу-стил мотор и дал сильный газ на холостыхоборотах. Орлов вздрогнул. Я посмотрел нанего. Он побледнел как снег.

— Вы больны? — спросил я. Он улыбнулся побелевшими губами

и покачал головой: — Нет, но я иногда пугаюсь, если

неожиданно слышу такой шум. Когда в Рос-сии расстреливали моего отца, на улице то-же запустили мотор грузовика, чтобы вы-стрелы не были так слышны. Но мы их всёравно слышали. — Он опять улыбнулся,точно извиняясь. — С моей матерью мень-ше церемонились. Ее расстреляли раноутром в подвале. Брату и мне удалось ночьюбежать. У нас еще были бриллианты.Но брат замерз по дороге.

— За что расстреляли ваших родите-лей? — спросил я.

— Отец был до войны командиром каза-чьего полка, принимавшего участие в по-давлении восстания. Он знал, что всё таки будет, и считал это, как говорится, в по-

рядке вещей. Мать придерживалась другогомнения.

— А вы? Он устало и неопределенно махнул ру-

кой: — С тех пор столько произошло… — Да, — сказал я, — в этом всё дело.

Больше, чем может переварить человече-ский мозг.

Мы подошли к гостинице, в которой онработал. К подъезду подкатил бюик.Из него вышла дама и, заметив Орлова,с радостным возгласом устремилась к нему.Это была довольно полная, элегантнаяблондинка лет сорока. По ее слегка рас-плывшемуся, бездумному лицу было видно,что она никогда не знала ни забот, ни горя.

— Извините, — сказал Орлов, бросив наменя быстрый выразительный взгляд, —

В

дела… Он поклонился блондинке и поцеловал

ей руку.

x x x

баре были Валентин, Кестер, Ленци Фердинанд Грау. Я подсел к ними заказал себе полбутылки рома. Я

всё еще чувствовал себя отвратительно. На диване в углу сидел Фердинанд, ши-

рокий, массивный, с изнуренным лицоми ясными голубыми глазами. Он уже успелвыпить всего понемногу.

— Ну, мой маленький Робби, — сказалон и хлопнул меня по плечу, — что с тобойтворится? — Ничего, Фердинанд, — отве-тил я, — в том-то и вся беда.

— Ничего? — Он внимательно посмот-рел на меня, потом снова спросил: — Ниче-

го? Ты хочешь сказать, ничто! Но ничто —это уже много! Ничто — это зеркало, в ко-тором отражается мир.

— Браво! — крикнул Ленц. — Необы-чайно оригинально, Фердинанд!

— Сиди спокойно, Готтфрид! — Ферди-нанд повернул к нему свою огромную голо-ву. — Романтики вроде тебя — всего лишьпатетические попрыгунчики, скачущие покраю жизни. Они понимают ее всегда лож-но, и всё для них сенсация. Да что ты мо-жешь знать про Ничто, легковесное ты су-щество!

— Знаю достаточно, чтобы желатьи впредь быть легковесным, — заявилЛенц. — Порядочные люди уважают это са-мое Ничто, Фердинанд. Они не роютсяв нем, как кроты.

Грау уставился на него.

— За твое здоровье! — сказал Готтфрид. — За твое здоровье! — сказал Ферди-

нанд. — За твое здоровье, пробка ты этакая! Они выпили свои рюмки до дна. — С удовольствием был бы и я проб-

кой, — сказал я и тоже выпил свой бо-кал. — Пробкой, которая делает всё пра-вильно и добивается успеха. Хоть бы недол-го побыть в таком состоянии!

— Вероотступник! — Фердинанд отки-нулся в своем кресле так, что оно затреща-ло. — Хочешь стать дезертиром? Предатьнаше братство?

— Нет, — сказал я, — никого я не хочупредавать. Но мне бы хотелось, чтобы невсегда и не всё шло у нас прахом.

Фердинанд подался вперед. Его крупноелицо, в котором в эту минуту было что-тодикое, дрогнуло.

— Потому, брат, ты и причастен к одно-му ордену, — к ордену неудачникови неумельцев, с их бесцельными желания-ми, с их тоской, не приводящей ни к чему,с их любовью без будущего, с их бессмыс-ленным отчаянием. — Он улыбнулся. — Тыпринадлежишь к тайному братству, членыкоторого скорее погибнут, чем сделают ка-рьеру, скорее проиграют, распылят, потеря-ют свою жизнь, но не посмеют, предавшисьсуете, исказить или позабыть недосягаемыйобраз, — тот образ, брат мой, который ониносят в своих сердцах, который был навеч-но утвержден в часы, и дни, и ночи, когдане было ничего, кроме голой жизни и го-лой смерти. — Он поднял свою рюмкуи сделал знак Фреду, стоявшему у стойки:

— Дай мне выпить. Фред принес бутылку.

— Пусть еще поиграет патефон? —спросил он.

— Нет, — сказал Ленц. — Выбрось свойпатефон ко всем чертям и принеси бокалыпобольше. Убавь свет, поставь сюданесколько бутылок и убирайся к себе в кон-торку.

Фред кивнул и выключил верхний свет.Горели только лампочки под пергаментны-ми абажурами из старых географическихкарт. Ленц наполнил бокалы:

— Выпьем, ребята! За то, что мы живем!За то, что мы дышим! Ведь мы так сильночувствуем жизнь! Даже не знаем, что намс ней делать!

— Это так, — сказал Фердинанд. —Только несчастный знает, что такое сча-стье. Счастливец ощущает радость жизнине более, чем манекен: он только демон-стрирует эту радость, но она ему не дана.

Свет не светит, когда светло. Он светит вотьме. Выпьем за тьму! Кто хоть раз попалв грозу, тому нечего объяснять, что та коеэлектричество. Будь проклята гроза! Да бу-дет благословенна та малая толика жизни,что мы имеем! И так как мы любим ее, небудем же закладывать ее под проценты!Живи напропалую! Пейте, ребята! Естьзвёзды, которые распались десять тысячсветовых лет тому назад, но они светяти поныне! Пейте, пока есть время! Да здрав-ствует несчастье! Да здравствует тьма!

Он налил себе полный стакан коньякуи выпил залпом.

Р

x x x

ом шумел в моей голове. Я тиховстал и пошел в конторку Фреда. Онспал. Разбудив его, я попросил зака-

зать телефонный разговор с санаторием. — Подождите немного, — сказал он. —

В это время соединяют быстро. Через пять минут телефон зазвонил. Са-

наторий был на проводе. — Я хотел бы поговорить с фройляйн

Хольман, — сказал я. — Минутку, соединяювас с дежурной.

Мне ответила старшая сестра: — Фройляйн Хольман уже спит. — А в ее комнате нет телефона? — Нет.

— Вы не можете ее разбудить? Сестра ответила не сразу: — Нет. Сегодня она больше не должна

вставать. — Что-нибудь случилось? — Нет. Но в ближайшие дни она должна

оставаться в постели. — Я могу быть уверен, что ничего не

случилось? — Ничего, ничего, так всегда бывает

вначале. Она должна оставаться в постелии постепенно привыкнуть к обстановке.

Я повесил трубку. — Слишком поздно, да? — спросил

Фред. — Как, то есть, поздно?

Он показал мне свои часы: — Двенадцатый час. — Да, — сказал я. — Не стоило звонить. Я пошел обратно и выпил еще. В два часа мы ушли. Ленц поехал с Ва-

лентином и Фердинандом на такси. — Садись, — сказал мне Кестер и завел

мотор "Карла". — Мне отсюда рукой подать, Отто. Могу

пройтись пешком. Он посмотрел на меня: — Поедем еще немного за город. — Ладно. — Я сел в машину. — Берись за руль, — сказал Кестер. — Глупости, Отто. Я не сяду за руль, я

пьян.

— Поезжай! Под мою ответственность. — Вот увидишь… — сказал я и сел за

руль. Мотор ревел. Рулевое колесо дрожало

в моих руках. Качаясь, проплывали мимоулицы, дома наклонялись, фонари стояликосо под дождем.

— Отто, ничего не выходит, — сказаля. — Еще врежусь во что-нибудь.

— Врезайся, — ответил он. Я посмотрел на него. Его лицо было яс-

но, напряженно и спокойно. Он смотрелвперед на мостовую. Я прижался к спинкесиденья и крепче ухватился за руль. Я сжалзубы и сощурил глаза. Постепенно улицастала более отчетливой.

— Куда, Отто? — спросил я. — Дальше. За город.

Мы проехали окраину и вскоре выбра-лись на шоссе.

— Включи большой свет, — сказалКестер.

Ярко заблестел впереди серый бетон.Дождь почти перестал, но капли били мнев лицо, как град. Ветер налетал тяжелымипорывами. Низко над лесом нависали рва-нью облака, и сквозь них сочилось серебро.Хмельной туман, круживший мне голову,улетучился. Рев мотора отдавался в руках,во всем теле. Я чувствовал всю мощь маши-ны. Взрывы в цилиндрах сотрясали тупой,оцепеневший мозг. Поршни молотками сту-чали в моей крови. Я прибавил газу. Маши-на пулей неслась по шоссе.

— Быстрее, — сказал Кестер. Засвистели покрышки. Гудя, пролетали

мимо деревья и телеграфные столбы. Про-грохотала какая-то деревня. Теперь я был

совсем трезв. — Больше газу, — сказал Кестер. — Как же я его тогда удержу? Дорога

мокрая. — Сам сообразишь. Перед поворотами

переключай на третью скорость и не сбав-ляй газ.

Мотор загремел еще сильней. Воздухбил мне в лицо. Я пригнулся за ветровымщитком. И будто провалился в грохот дви-гателя, машина и тело слились в одном на-пряжении, в одной высокой вибрации, яощутил под ногами колеса, я ощущал бетоншоссе, скорость… И вдруг, словно от толч-ка, всё во мне стало на место. Ночь завыва-ла и свистела, вышибая из меня всё посто-роннее, мои губы плотно сомкнулись, рукисжались, как тиски, и я весь превратилсяв движение, в бешеную скорость, я былв беспамятстве и в то же время предельно

внимателен. На каком-то повороте задние колёса ма-

шины занесло. Я несколько раз резко рва-нул руль в противоположную сторонуи снова дал газ. На мгновение устойчивостьисчезла, словно мы повисли в корзине воз-душного шара, но потом колёса опять проч-но сцепились с полотном дороги.

— Хорошо, — сказал Кестер. — Мокрые листья, — объяснил я. По те-

лу пробежала теплая волна, и я почувство-вал облегчение, как это бывает всегда, ко-гда проходит опасность.

Кестер кивнул: — Осенью на лесных поворотах всегда

такая чертовщина. Хочешь закурить? — Да, — сказал я. Мы остановились и закурили.

— Теперь можно повернуть обратно, —сказал Кестер.

Мы приехали в город, и я вышел из ма-шины.

— Хорошо, что прокатились, Отто. Те-перь я в норме.

— В следующий раз покажу тебе другуютехнику езды на поворотах, — сказал он. —Резкий поворот руля при одновременномторможении. Но это когда дорога посуше.

— Ладно, Отто. Доброй ночи. — Доброй ночи, Робби. "Карл" умчался. Я вошел в дом. Я был со-

вершенно измотан, но спокоен. Моя печальрассеялась.

В

.

XXIII

начале ноября мы продали ситроэн.На вырученные деньги можно былоеще некоторое время содержать ма-

стерскую, но наше положение ухудшалосьс каждой неделей. На зиму владельцы авто-мобилей ставили свои машины в гаражи,чтобы экономить на бензине и налогах. Ре-монтных работ становилось все меньше.Правда, мы кое-как перебивались выручкойот такси, но скудного заработка не хваталона троих, и поэтому я очень обрадовался,когда хозяин «Интернационаля» предло-жил мне, начиная с декабря, снова игратьу него каждый вечер на пианино. В послед-нее время ему повезло: союз скотопромыш-ленников проводил свои еженедельныевстречи в одной из задних комнат «Интер-националя»: примеру скотопромышленни-ков последовал союз торговцев лошадьми

и наконец "Общество борьбы за кремациюво имя общественной пользы". Таким обра-зом, я мог предоставить такси Ленцуи Кестеру. Меня это вполне устраивало ещеи потому, что по вечерам я часто не знал,куда деваться.

Пат писала регулярно. Я ждал ее писем,но я не мог себе представить, как она жи-вет, и иногда, в мрачные и слякотные де-кабрьские дни, когда даже в полдень не бы-вало по-настоящему светло, я думал, чтоона давнымдавно ускользнула от меня, чтовсё прошло. Мне казалось, что со временинашей разлуки прошла целая вечность,и тогда я не верил, что Пат вернется. Потомнаступали вечера, полные тягостной, дикойтоски, и тут уж ничего не оставалось

— я просиживал ночи напролет в обще-стве проституток и скотопромышленникови пил с ними.

Владелец «Интернационаля» получилразрешение не закрывать свое кафе в со-чельник. Холостяки всех союзов устраивалибольшой вечер. Председатель союза ското-промышленников, свиноторговец СтефанГриголяйт, пожертвовал для праздникадвух молочных поросят и много свиных но-жек. Григоляйт был уже два года вдовцом.Он отличался мягким и общительным ха-рактером; вот ему и захотелось встретитьрождество в приятном обществе.

Хозяин кафе раздобыл четырехметро-вую ель, которую водрузили около стойки.Роза, признанный авторитет по части уютаи задушевной атмосферы, взялась украситьдерево. Ей помогали Марион и Кики, —в силу своих наклонностей он тоже обладалчувством прекрасного. Они приступилик работе в полдень и навесили на деревоогромное количество пестрых стеклянныхшаров, свечей и золотых пластинок. В кон-

П

це концов елка получилась на славу. В знакособого внимания к Григоляйту на веткахбыло развешано множество розовых свинокиз марципана.

x x x

осле обеда я прилег и проспалнесколько часов. Проснулся я уже за-темно и не сразу сообразил, вечер ли

теперь или утро. Мне что-то снилось, но яне мог вспомнить, что. Сон унес меня ку-да-то далеко, и мне казалось, что я еще слы-шу, как за мной захлопывается чернаядверь. Потом я услышал стук.

— Кто там? — откликнулся я. — Я, господин Локамп. Я узнал голос фрау Залевски. — Войдите, — сказал я. — Дверь откры-

та.

Скрипнула дверь, и я увидел фигуруфрау Залевски, освещенную желтым светом,лившимся из коридора. — Пришла фрауХассе, — прошептала она. — Пойдемте ско-рее. Я не могу ей сказать это.

Я не пошевелился. Нужно было сперваприйти в себя.

— Пошлите ее в полицию, — сказал я,подумав.

— Господин Локамп! — фрау Залевскизаломила руки. — Никого нет, кроме вас.Вы должны мне помочь. Ведь вы же христи-анин!

В светлом прямоугольнике двери она ка-залась черной, пляшущей тенью.

— Перестаньте, — сказал я с досадой. —Сейчас приду.

Я оделся и вышел. Фрау Залевски ожида-ла меня в коридоре.

— Она уже знает? — спросил я Она по-качала головой и прижала носовой платокк губам.

— Где она? — В своей прежней комнате. У входа в кухню стояла Фрида, потная от

волнения. — На ней шляпа со страусовыми перья-

ми и брильянтовая брошь, — прошепталаона.

— Смотрите, чтобы эта идиотка не под-слушивала, — сказал я фрау Залевски и во-шел в комнату.

Фрау Хассе стояла у окна. Услышав ша-ги, она быстро обернулась. Видимо, онаждала кого-то другого, Как это ни былоглупо, я прежде всего невольно обратилвнимание на ее шляпу с перьями и брошь.Фрида оказалась права: шляпа была шикар-

на. Брошь — скромнее. Дамочка расфуфы-рилась, явно желая показать, до чего хоро-шо ей живется. Выглядела она в общемнеплохо; во всяком случае куда лучше, чемпрежде

— Хассе, значит, работает и в сочель-ник? — едко спросила она.

— Нет, — сказал я. — Где же он? В отпуске? Она подошла ко мне, покачивая бедра-

ми. Меня обдал резкий запах ее духов. — Что вам еще нужно от него? — спро-

сил я. — Взять свои вещи. Рассчитаться. В кон-

це концов кое-что здесь принадлежити мне.

— Не надо рассчитываться, — сказаля. — Теперь всё это принадлежит тольковам.

Она недоуменно посмотрела на меня. —Он умер, — оказал я.

Я охотно сообщил бы ей это иначе. Несразу, с подготовкой. Но я не знал, с чегоначать. Кроме того, моя голова еще гуделаот сна — такого сна, когда, пробудившись,человек близок к самоубийству.

Фрау Хассе стояла посредине комнаты,и в момент, когда я ей сказал это, я поче-му-то совершенно отчетливо представил се-бе, что она ничего не заденет, если рухнетна пол. Странно, но я действительно ничегодругого не видел и ни о чем другом не ду-мал.

Но она не упала. Продолжая стоять, онасмотрела на меня. Только перья на ее рос-кошной шляпе затрепетали.

— Вот как… — сказала она, — вот как…

И вдруг — я даже не сразу понял, чтопроисходит, — эта расфранченная, наду-шенная женщина начала стареть на моихглазах, словно время ураганным ливнем об-рушилось на нее и каждая секунда была го-дом. Напряженность исчезла, торжествоугасло, лицо стало дряхлым. Морщины на-ползли на него, как черви, и когда неуве-ренным, нащупывающим движением рукиона дотянулась до спинки стула и села,словно боясь разбить что-то, передо мнойбыла другая женщина, — усталая, надлом-ленная, старая.

— От чего он умер? — спросила она, нешевеля губами.

— Это случилось внезапно, — сказал я. Она не слушала и смотрела на свои ру-

ки. — Что мне теперь делать? — бормотала

она. — Что мне теперь делать?

Я подождал немного. Чувствовал я себяужасно.

— Ведь есть, вероятно, кто-нибудь, к ко-му вы можете пойти, — сказал я нако-нец. — Лучше вам уйти отсюда. Вы ведьи не хотели оставаться здесь…

— Теперь всё обернулось по-другому, —ответила она, не поднимая глаз. — Что жемне теперь делать?..

— Ведь кто-нибудь, наверно, ждет вас.Пойдите к нему и обсудите с ним всё. А по-сле рождества зайдите в полицейский уча-сток. Там все документы и банковые чеки.Вы должны явиться туда. Тогда вы сможетеполучить деньги.

— Деньги, деньги, — тупо бормоталаона. — Что за деньги?

— Довольно много. Около тысячи двух-сот марок. Она подняла голову. В ее глазах

вдруг появилось выражение безумия. — Нет! — взвизгнула она. — Это

неправда! Я не ответил. — Скажите, что это неправда, — про-

шептала она. — Это неправда, но, можетбыть, он откладывал их тайком на черныйдень?

Она поднялась. Внезапно она совершен-но преобразилась. Ее движения стали авто-матическими. Она подошла вплотную комне.

— Да, это правда, — прошипела она, —я чувствую, это правда! Какой подлец! О,какой подлец! Заставить меня проделатьвсё это, а потом вдруг такое! Но я возьму ихи выброшу, выброшу все в один вечер, вы-швырну на улицу, чтобы от них не осталосьничего! Ничего! Ничего!

Я молчал. С меня было довольно. Еепервое потрясение прошло, она знала, чтоХассе умер, во всем остальном ей нужно бы-ло разобраться самой. Ее ждал еще одинудар — ведь ей предстояло узнать, что онповесился. Но это было уже ее дело. Вос-кресить Хассе ради нее было невозможно.

Теперь она рыдала. Она исходила слеза-ми, плача тонко и жалобно, как ребенок.Это продолжалось довольно долго. Я доро-го дал бы за сигарету. Я не мог видеть слез.

Наконец она умолкла, вытерла лицо, вы-тащила серебряную пудреницу и стала пуд-риться, не глядя в зеркало. Потом спряталапудреницу, забыв защелкнуть сумочку.

— Я ничего больше не знаю, — сказалаона надломленным голосом, — я ничегобольше не знаю. Наверно, он был хорошимчеловеком.

К

— Да, это так. Я сообщил ей адрес полицейского участ-

ка и сказал, что сегодня он уже закрыт. Мнеказалось, что ей лучше не идти туда сразу.На сегодня с нее было достаточно.

x x x

огда она ушла, из гостиной вышлафрау Залевски.

— Неужели, кроме меня, здесьнет никого? — спросил я, злясь на самогосебя.

— Только господин Джорджи. Что онасказала?

— Ничего. — Тем лучше. — Как сказать. Иногда это бывает и не

лучше.

— Нет у меня к ней жалости, — энер-гично заявила фрау Залевски. — Ни малей-шей.

— Жалость самый бесполезный предметна свете, — сказал я раздраженно. — Она

— обратная сторона злорадства, да бу-дет вам известно. Который час?

— Без четверти семь. — В семь я хочу позвонить фройляйн

Хольман. Но так, чтобы никто не подслу-шивал. Это возможно?

— Никого нет, кроме господина Джор-джи. Фриду я отправила. Если хотите, мо-жете говорить из кухни. Длина шнура какраз позволяет дотянуть туда аппарат.

— Хорошо. Я постучал к Джорджи. Мы с ним давно

не виделись. Он сидел за письменным сто-лом и выглядел ужасно. Кругом валялась

разорванная бумага. — Здравствуй, Джорджи, — сказал я, —

что ты делаешь? — Занимаюсь инвентаризацией, — отве-

тил он, стараясь улыбнуться. — Хорошеезанятие в сочельник.

Я поднял клочок бумаги. Это были кон-спекты лекций с химическими формулами.

— Зачем ты их рвешь? — спросил я. — Нет больше смысла, Робби. Его кожа казалась прозрачной. Уши бы-

ли как восковые. — Что ты сегодня ел? — спросил я. Он махнул рукой: — Неважно. Дело не в этом. Не в еде.

Но я просто больше не могу. Надо бросать.

— Разве так трудно? — Да. — Джорджи, — спокойно сказал я. —

Посмотри-ка на меня. Неужели ты сомнева-ешься, что и я в свое время хотел стать че-ловеком, а не пианистом в этом б…ском ка-фе "Интернациональ"?

Он теребил пальцы: — Знаю, Робби. Но от этого мне не лег-

че. Для меня учёба была всем. А теперь японял, что нет смысла. Что ни в чем нетсмысла. Зачем же, собственно, жить?

Он был очень жалок, страшно подавлен,но я всё-таки расхохотался. — Маленькийосёл! — сказал я. — Открытие сделал! Ду-маешь, у тебя одного столько грандиозноймудрости? Конечно, нет смысла. Мы и неживем ради какого-то смысла. Не так этопросто. Давай одевайся. Пойдешь со мной

в «Интернациональ». Отпразднуем твоепревращение в мужчину. До сих пор ты былшкольником. Я зайду за тобой через полча-са.

— Нет, — сказал он. Он совсем скис. — Нет, пойдем, — сказал я. — Сделай

мне одолжение. Я не хотел бы быть сегодняодин.

Он недоверчиво посмотрел на меня. — Ну, как хочешь, — ответил он без-

вольно. — В конце концов, не всё ли равно. — Ну, вот видишь, — сказал я. —

Для начала это совсем неплохой девиз.

В

x x x

семь часов я заказал телефонныйразговор с Пат. После семи действо-вал половинный тариф, и я мог гово-

рить вдвое дольше. Я сел на стол в перед-ней и стал ждать. Идти на кухню не хоте-лось. Там пахло зелеными бобами, и я нехотел, чтобы это хоть как-то связывалосьс Пат даже при телефонном разговоре. Че-рез четверть часа мне дали санаторий. Патсразу подошла к аппарату. Услышав такблизко ее теплый, низкий, чуть неуверен-ный голос, я до того разволновался, что по-чти не мог говорить. Я был как в лихорадке,кровь стучала в висках, я никак не мог овла-деть собой.

— Боже мой, Пат, — сказал я, — этодействительно ты?

Она рассмеялась.

— Где ты, Робби? В конторе? — Нет, я сижу на столе у фрау Залевски.

Как ты поживаешь? — Хорошо, милый. — Ты встала? — Да. Сижу в белом купальном халате

на подоконнике в своей комнате. За окномидет снег.

Вдруг я ясно увидел ее. Я видел круже-ние снежных хлопьев, темную точеную го-ловку, прямые, чуть согнутые плечи, брон-зовую кожу.

— Господи, Пат! — сказал я. — Прокля-тые деньги! Я бы тут же сел в самолет и ве-чером был бы у тебя. — О дорогой мой…

Она замолчала. Я слышал тихие шорохии гудение провода.

— Ты еще слушаешь, Пат? — Да, Робби. Но не надо говорить таких

вещей. У меня совсем закружилась голова. — И у меня здорово кружится голова, —

сказал я. — Расскажи, что ты там делаешьнаверху.

Она заговорила, но скоро я пересталвникать в смысл слов и слушал только ееголос. Я сидел в темной передней под каба-ньей головой, из кухни доносился запах бо-бов. Вдруг мне почудилось, будто распахну-лась дверь и меня обдала волна теплаи блеска, нежная, переливчатая, полнаягрез, тоски и молодости. Я уперся ногамив перекладину стола, прижал ладонь к ще-ке, смотрел на кабанью голову, на откры-тую дверь кухни и не замечал всего это-го, — вокруг было лето, ветер, вечер надпшеничным полем и зеленый свет лесныхдорожек. Голос умолк. Я глубоко дышал.

— Как хорошо говорить с тобой, Пат.А что ты делаешь сегодня вечером?

— Сегодня у нас маленький праздник.Он начинается в восемь. Я как раз одева-юсь, чтобы пойти.

— Что ты наденешь? Серебряное пла-тье?

— Да, Робби. Серебряное платье, в кото-ром ты нес меня по коридору.

— А с кем ты идешь? — Ни с кем. Вечер будет в санатории.

Внизу, в холле. Тут все знают друг друга. — Тебе, должно быть, трудно сохранять

мне верность, — сказал я. — Особенно в се-ребряном платье.

Она рассмеялась: — Только не в этом платье. У меня с ним

связаны кое-какие воспоминания.

— У меня тоже. Я видел, какое оно про-изводит впечатление. Впрочем, я не так ужлюбопытен. Ты можешь мне изменить,только я не хочу об этом знать. Потом, ко-гда вернешься, будем считать, что это тебеприснилось, позабыто и прошло.

— Ах, Робби, — проговорила она мед-ленно и глухо. — Не могу я тебе изменить.Я слишком много думаю о тебе. Ты не зна-ешь, какая здесь жизнь. Сверкающая, пре-красная тюрьма. Стараюсь отвлечься какмогу, вот и всё. Вспоминая твою комнату, япросто не знаю, что делать. Тогда я иду навокзал и смотрю на поезда, прибывающиеснизу, вхожу в вагоны или делаю вид, будтовстречаю кого-то. Так мне кажется, что яближе к тебе.

Я крепко сжал губы. Никогда еще она неговорила со мной так. Она всегда была за-стенчива, и ее привязанность проявляласьскорее в жестах или взглядах, чем в словах.

— Я постараюсь приехать к тебе, Пат, —сказал я.

— Правда, Робби? — Да, может быть в конце января. Я знал, что это вряд ли будет возможно:

в конце февраля надо было снова платитьза санаторий. Но я сказал это, чтобы под-бодрить ее. Потом я мог бы без особоготруда оттягивать свой приезд до того вре-мени, когда она поправится и сама сможетуехать из санатория.

— До свидания, Пат, — сказал я. — Же-лаю тебе всего хорошего! Будь весела, тогдаи мне будет радостно. Будь веселой сего-дня.

— Да, Робби, сегодня я счастлива.

Я

x x x

зашел за Джорджи, и мы отправи-лись в «Интернациональ». Старый,прокопченный зал был почти

неузнаваем. Огни па елке ярко горели, и ихтеплый свет отражался во всех бутылках,бокалах, в блестящих никелевых и медныхчастях стойки. Проститутки в вечерних туа-летах, с фальшивыми драгоценностями,полные ожидания, сидели вокруг одного изстолов.

Ровно в восемь часов в зале появилсяхор объединенных скотопромышленников.Они выстроились перед дверью по голосам,справа — первый тенор, слева — второйбас. Стефан Григоляйт, вдовец и свинотор-говец, достал камертон, дал первую ноту,и пение началось:

Небесный мир, святая ночь,

Пролей над сей душойПаломнику терпеть невмочь —Подай ему покойЛуна сияет там вдали,И звезды огоньки зажгли,Они едва не увлеклиМеня вслед за собой (Перевод Б. Слуцко-го)

— Как трогательно, — сказала Роза, вы-тирая глаза.

Отзвучала вторая строфа. Раздались гро-мовые аплодисменты. Хор благодарно кла-нялся. Стефан Григоляйт вытер пот со лба.

— Бетховен есть Бетховен, — заявил он.Никто не возразил ему. Стефан спрятал но-совой платок. — А теперь — в ружье!

Стол был накрыт в большой комнате,где обычно собирались члены союза. По-средине на серебряных блюдах, поставлен-ных на маленькие спиртовки, красовалисьоба молочных поросенка, румяные и поджа-ристые. В зубах у них были ломтики лимо-

на, на спинках маленькие зажженные елоч-ки. Они уже ничему не удивлялись.

Появился Алоис в свежевыкрашенномфраке, подаренном хозяином. Он принесполдюжины больших глиняных кувшиновс вином и наполнил бокалы. Пришел Пот-тер из общества содействия кремации.

— Мир на земле! — сказал он с большимдостоинством, пожал руку Розе и сел возленее.

Стефан Григоляйт, сразу же пригласив-ший Джорджи к столу, встал и произнес са-мую короткую и самую лучшую речь в сво-ей жизни. Он поднял бокал с искристым«Ваххольдером», обвел всех лучезарнымвзглядом и воскликнул:

— Будем здоровы! Затем он снова сел, и Алоис притащил

свиные ножки, квашеную капусту и жаре-

ный картофель. Вошел хозяин с подносом,уставленным кружками с золотистым пиль-зенским пивом.

— Ешь медленнее, Джорджи, — сказаля. — Твой желудок должен сперва привык-нуть к жирному мясу.

— Я вообще должен сперва привыкнутько всему, — ответил он и посмотрел на ме-ня.

— Это делается быстро, — сказал я. —Только не надо сравнивать. Тогда дело пой-дет.

Он кивнул и снова наклонился над та-релкой.

Вдруг на другом конце стола вспыхнулассора. Мы услышали каркающий голос Пот-тера. Он хотел чокнуться с Бушем, торгов-цем сигарами, но тот отказался, заявив, чтоне желает пить, а предпочитает побольше

есть. — Глупости всё, — раздраженно завор-

чал Поттер. — Когда ешь, надо пить! Ктопьет, тот может съесть даже еще больше. —Ерунда! — буркнул Буш, тощий высокий че-ловек с плоским носом и в роговых очках.

Поттер вскочил с места: — Ерунда?! И это говоришь ты, табачная

сова? — Тихо! — крикнул Стефан Григо-

ляйт. — Никаких скандалов в сочельник! Ему объяснили, в чем дело, и он принял

соломоново решение — проверить делопрактически. Перед спорщиками поставилинесколько мисок с мясом, картофелем и ка-пустой. Порции были огромны. Поттеруразрешалось пить что угодно, Буш долженбыл есть всухомятку. Чтобы придать состя-занию особую остроту, Григоляйт органи-

зовал тотализатор, и гости стали заключатьпари.

Поттер соорудил перед собой полукругиз стаканов с пивом и поставил между ни-ми маленькие рюмки с водкой, сверкавшиекак брильянты. Пари были заключены в со-отношении 3:1 в пользу Поттера.

Буш жрал с ожесточением, низко при-гнувшись к тарелке. Поттер сражался с от-крытым забралом и сидел выпрямившись.Перед каждым глотком он злорадно желалБушу здоровья, на что последний отвечалему взглядами, полными ненависти.

— Мне становится дурно, — сказал мнеДжорджи.

— Давай выйдем. Я прошел с ним к туалету и присел в пе-

редней, чтобы подождать его. Сладковатыйзапах свечей смешивался с ароматом хвои,

сгоравшей с легким треском. И вдруг мнепомерещилось, будто я слышу любимыелегкие шаги, ощущаю теплое дыханиеи близко вижу пару темных глаз…

— Черт возьми! — сказал я и встал. —Что это со мной?

В тот же миг раздался оглушительныйшум:

— Поттер! — Браво, Алоизиус! Кремация победила.

В

x x x

задней комнате клубился сигарныйдым. Разносили коньяк. Я всё ещесидел около стойки. Появились де-

вицы. Они сгрудились недалеко от меняи начали деловито шушукаться. — Что у вастам? — спросил я.

— Для нас приготовлены подарки, —ответила Марион.

— Ах вот оно что. Я прислонил голову к стойке и попытал-

ся представить себе, что теперь делает Пат.Я видел холл санатория, пылающий камини Пат, стоящую у подоконника с ХельгойГутман и еще какими-то людьми. Всё этобыло так давно… Иногда я думал: проснусьв одно прекрасное утро, и вдруг окажется,что всё прошло, позабыто, исчезло. Не бы-ло ничего прочного — даже воспоминаний.

Зазвенел колокольчик. Девицы всполо-шились, как вспугнутая стайка кур, и побе-жали в биллиардную. Там стояла Роза с ко-локольчиком в руке. Она кивнула мне, что-бы я подошел. Под небольшой елкой набиллиардном столе были расставлены та-релки, прикрытые шелковой бумагой.На каждой лежал пакетик с подаркоми карточка с именем. Девицы одаривалидруг друга. Всё подготовила Роза. Подаркибыли вручены ей в упакованном виде, а онаразложила их по тарелкам.

Возбужденные девицы тараторили, пе-ребивая друг друга; они суетились, как де-ти, желая поскорее увидеть, что для нихприготовлено.

— Что же ты не возьмешь свою тарел-ку? — спросила меня Роза.

— Какую тарелку?

— Твою. И для тебя есть подарки. На бумажке изящным рондо и даже

в два цвета — красным и черным — быловыведено мое имя. Яблоки, орехи, апельси-ны, от Розы свитер, который она сама свя-зала, от хозяйки — травянисто-зеленыйгалстук, от Кики — розовые носки из искус-ственного шелка, от красавицы Валли —кожаный ремень, от кельнера Алоиса

— полбутылки рома, от Марион, Линыи Мими общий подарок — полдюжины но-совых платков, и от хозяина — две бутылкиконьяка.

— Дети, — сказал я, — дети, но это со-вершенно неожиданно.

— Ты изумлен? — воскликнула Роза. — Очень. Я стоял среди них, смущенный и трону-

тый до глубины души.

— Дети, — сказал я, — знаете, когда яполучал в последний раз подарки? Я и самне помню. Наверно, еще до войны. Но ведьу меня-то для вас ничего нет.

Все были страшно рады, что подарки такошеломили меня.

— За то, что ты нам всегда играл на пиа-нино, — сказала Лина и покраснела.

— Да сыграй нам сейчас, — это будеттвоим подарком, — заявила Роза.

— Всё, что захотите, — сказал я. — Всё,что захотите.

— Сыграй "Мою молодость", — попро-сила Марион.

— Нет, что-нибудь веселое, — запроте-стовал Кики.

Его голос потонул в общем шуме. Он во-обще не котировался всерьез как мужчина.Я сел за пианино и начал играть. Все запе-

ли: v Мне песня старая одна Мила с начала дней,Она из юности слышна,Из юности моей. (Перевод Б. Слуцкого)

Хозяйка выключила электричество. Те-перь горели только свечи на елке, разливаямягкий свет. Тихо булькал пивной кран, на-поминая плеск далекого лесного ручья,и плоскостопый Алоис сновал по залу неук-люжим черным привидением, словно кол-ченогий Пан. Я заиграл второй куплет.С блестящими глазами, с добрыми лицамимещаночек, сгрудились девушки вокруг пи-анино. И — о чудо! — кто-то заплакал на-взрыд. Это был Кики, вспомнивший свойродной Люкенвальд.

Тихо отворилась дверь. С мелодичнымнапевом гуськом в зал вошел хор во главес Григоляйтом, курившим черную бразиль-скую сигару. Певцы выстроились позадидевиц. v О, как был полон этот мир.

Когда я уезжал!Теперь вернулся я назад —Каким пустым он стал. (Перевод Б.Слуцкого)

Тихо отзвучал смешанный хор. — Красиво, — сказала Лина. Роза зажгла бенгальские огни. Они ши-

пели и разбрызгивали искры. — Вот, а те-перь что-нибудь веселое! — крикнулаона. — Надо развеселить Кики.

— Меня тоже, — заявил Стефан Григо-ляйт.

В одиннадцать часов пришли Кестери Ленц. Мы сели с бледным Джорджи застолик у стойки. Джорджи дали закусить,он едва держался на ногах. Ленц вскоре ис-чез в шумной компании скотопромышлен-ников. Через четверть часа мы увидели егоу стойки рядом с Григоляйтом. Они обни-мались и пили на брудершафт.

— Стефан! — воскликнул Григоляйт. — Готтфрид! — ответил Ленц, и оба

опрокинули по рюмке коньяку. — Готтфрид, завтра я пришлю тебе па-

кет с кровяной и ливерной колбасой. Дого-ворились?

— Договорились! Всё в порядке! — Ленцхлопнул его по плечу. — Мой старый доб-рый Стефан!

Стефан сиял. — Ты так хорошо смеешься, — восхи-

щенно сказал он, — люблю, когда хорошосмеются. А я слишком легко поддаюсь гру-сти, это мой недостаток.

— И мой тоже, — ответил Ленц, — по-тому я и смеюсь. Иди сюда, Робби, выпьемза то, чтобы в мире никогда не умолкалсмех!

Я подошел к ним. — А что с этим пареньком? — спросил

Стефан, показывая на Джорджи. — Оченьуж у него печальный вид.

— Его легко осчастливить, — сказаля. — Ему бы только немного работы.

— В наши дни это хитрый фокус, — от-ветил Григоляйт.

— Он готов на любую работу. — Теперь все готовы на любую рабо-

ту. — Стефан немного отрезвел. — Парню надо семьдесят пять марок

в месяц. — Ерунда. На это ему не прожить. — Проживет, — сказал Ленц. — Готтфрид, — заявил Григоляйт, — я

старый пьяница. Пусть. Но работа — делосерьезное. Ее нельзя сегодня дать, а завтра

отнять. Это еще хуже, чем женить человека,а назавтра отнять у пего жену. Но если этотпарень честен и может прожить на семьде-сят пять марок, значит ему повезло. Пустьпридет во вторник в восемь утра. Мне ну-жен помощник для всякой беготни по де-лам союза и тому подобное. Сверх жалова-нья будет время от времени получать пакетс мясом. Подкормиться ему не мешает —очень уж тощий.

— Это верное слово? — спросил Ленц. — Слово Стефана Григоляйта. — Джорджи, — позвал я. — Поди-ка сю-

да. Когда ему сказали, в чем дело, он задро-

жал. Я вернулся к Кестеру. — Послушай, Отто, — сказал я, — ты бы

хотел начать жизнь сначала, если бы мог?

— И прожить ее так, как прожил? — Да. — Нет, — сказал Кестер. — Я тоже нет, — сказал я.

Э

.

XXIV

то было три недели спустя, в холод-ный январский вечер. Я сидел в «Ин-тернационале» и играл с хозяином

в "двадцать одно". В кафе никого не было,даже проституток. Город был взволнован.На улице то и дело проходили демонстран-ты: одни маршировали под громовые воен-ные марши, другие шли с пением «Интер-национала». А затем снова тянулись длин-ные молчаливые колонны. Люди неслитранспаранты с требованиями работыи хлеба. Бесчисленные шаги на мостовойотбивали такт, как огромные неумолимыечасы. Перед вечером произошло первоестолкновение между бастующими и поли-цией. Двенадцать раненых. Вся полициядавно уже была в боевой готовности.На улицах завывали сирены полицейскихмашин.

— Нет покоя, — сказал хозяин, показы-вая мне шестнадцать очков. — Война кон-чилась давно, а покоя всё нет, а ведь толькопокой нам и нужен. Сумасшедший мир!

На моих картах было семнадцать очков.Я взял банк.

— Мир не сумасшедший, — сказал я. —Только люди.

Алоис стоял за хозяйским стулом, загля-дывая в карты. Он запротестовал:

— Люди не сумасшедшие. Просто жад-ные. Один завидует другому. Всякого добрана свете хоть завались, а у большинства лю-дей ни черта нет. Тут всё дело только в рас-пределении. — Правильно, — сказал я па-суя. — Вот уже несколько тысяч лет, как всёдело именно в этом.

Хозяин открыл карты. У него было пят-надцать очков, и он неуверенно посмотрел

на меня. Прикупив туза, он себя погубил. Япоказал свои карты. У меня было толькодвенадцать очков. Имея пятнадцать, он бывыиграл.

— К черту, больше не играю! — выру-гался он. — Какой подлый блеф! А я-то ду-мал, что у вас не меньше восемнадцати.

Алоис что-то пробормотал. Я спряталденьги в карман. Хозяин зевнул и посмот-рел на часы:

— Скоро одиннадцать. Думаю, пора за-крывать. Всё равно никто уже не придет.

— А вот кто-то идет, — сказал Алоис. Дверь отворилась. Это был Кестер. — Что-нибудь новое, Отто? Он кивнул: — Побоище в залах «Боруссии». Два тя-

желораненых, несколько десятков легкора-

неных и около сотни арестованных. Две пе-рестрелки в северной части города. Одногополицейского прикончили. Не знаю, сколь-ко раненых. А когда кончатся большие ми-тинги, тогда только всё и начнется. Тебездесь больше нечего делать?

— Да, — сказал я. — Как раз собиралисьзакрывать.

— Тогда пойдем со мной. Я вопросительно посмотрел на хозяина.

Он кивнул. — Ну, прощайте, — сказал я. — Прощайте, — лениво ответил хозя-

ин. — Будьте осторожны. Мы вышли. На улице пахло снегом. Мо-

стовая была усеяна белыми листовками; ка-залось, это большие мертвые бабочки.

— Готтфрида нет, — сказал Кестер. —Торчит на одном из этих собраний. Я слы-

шал, что их будут разгонять, и думаю, вся-кое может случиться. Хорошо бы успетьразыскать его. А то еще ввяжется в драку.

— А ты знаешь, где он? — спросил я. — Точно не знаю. Но скорее всего он на

одном из трех главных собраний. Надо за-глянуть на все три. Готтфрида с его соло-менной шевелюрой узнать нетрудно.

— Ладно. Кестер запустил мотор, и мы помчались

к месту, где шло одно из собраний.

Н

x x x

а улице стоял грузовик с полицей-скими. Ремешки форменных фура-жек были опущены. Стволы караби-

нов смутно поблескивали в свете фонарей.Из окон свешивались пестрые флаги. У вхо-да толпились люди в униформах. Почти всебыли очень молоды.

Мы взяли входные билеты. Отказавшисьот брошюр, не опустив ни одного пфеннигав копилки и не регистрируя свою партий-ную принадлежность, мы вошли в зал. Онбыл переполнен и хорошо освещен, чтобыможно было сразу увидеть всякого, кто по-даст голос с места. Мы остались у входа,и Кестер, у которого были очень зоркиеглаза, стал внимательно рассматривать ря-ды.

На сцене стоял сильный коренастый че-ловек и говорил. У него был громкий груд-

ной голос, хорошо слышный в самых даль-них уголках зала. Этот голос убеждал, хотяникто особенно и не вслушивался в то, чтоон говорил. А говорил он вещи, понять ко-торые было нетрудно. Оратор непринуж-денно расхаживал по сцене, чуть размахи-вая руками. Время от времени он отпивалглоток воды и шутил. Но затем он внезапнозамирал, повернувшись лицом к публике,и измененным, резким голосом произносилодну за другой хлесткие фразы. Это былиизвестные всем истины о нужде, о голоде,о безработице. Голос нарастал всё сильнее,увлекая слушателей; он звучал фортиссимо,и оратор остервенело швырял в аудиториюслова: "Так дальше продолжаться не может!Это должно измениться!" Публика выража-ла шумное одобрение, она аплодировалаи кричала, словно благодаря этим словамвсё уже изменилось. Оратор ждал. Его лицоблестело. А затем, пространно, убедительнои неодолимо со сцены понеслось одно обе-

щание за другим. Обещания сыпались гра-дом на головы людей, и над ними расцве-тал пестрый, волшебный купол рая; это бы-ла лотерея, в которой на каждый билет па-дал главный выигрыш, в которой каждыйобретал личное счастье, личные праваи мог осуществить личную месть.

Я смотрел на слушателей. Здесь былилюди всех профессий — бухгалтеры, мел-кие ремесленники, чиновники, несколькорабочих и множество женщин. Они сиделив Душном зале, откинувшись назад или по-давшись вперед, РЯД за рядом, голова к го-лове. Со сцены лились потоки слов, и,странно, при всем разнообразии лиц на нихбыло одинаковое, отсутствующее выраже-ние, сонливые взгляды, устремленные в ту-манную даль, где маячила фата-моргана;в этих взглядах была пустота и вместе о теможидание какого-то великого свершения.В этом ожидании растворялось всё: крити-

ка, сомнения, противоречия, наболевшиевопросы, будни, современность, реаль-ность. Человек на сцене знал ответ на каж-дый вопрос, он мог помочь любой беде. Бы-ло приятно довериться ему. Было приятновидеть кого-то, кто думал о тебе. Было при-ятно верить.

Ленца здесь не было. Кестер толкнул ме-ня и кивнул головой в сторону выхода. Мывышли. Молодчики, стоявшие в дверях, по-смотрели на нас мрачно и подозрительно.В вестибюле выстроился оркестр, готовыйвойти в зал. За ним колыхался лес знамени виднелось несметное количество значков.

— Здорово сработано, как ты счита-ешь? — спросил Кестер на улице.

— Первоклассно. Могу судить об этомкак старый руководитель отдела рекламы.

В нескольких кварталах отсюда шло дру-гое политическое собрание. Другие знаме-

на, другая униформа, другой зал, нов остальном всё было одинаково. На лицахто же выражение неопределенной надежды,веры и пустоты. Перед рядами стол прези-диума, покрытый белой скатертью. За сто-лом партийные секретари, члены президиу-ма, несколько суетливых старых дев. Ора-тор чиновничьего вида был слабее преды-дущего. Он говорил суконным немецкимязыком, приводил цифры, доказательства;всё было правильно, и всё же не так убеди-тельно, как у того, хотя тот вообще ничегоне доказывал, а только утверждал. Усталыепартийные секретари за столом президиу-ма клевали носом; они уже бывали на сот-нях подобных собраний.

— Пойдем, — сказал Кестер немного по-годя. — Здесь его тоже нет. Впрочем, я таки думал.

Мы поехали дальше. После духоты пере-полненных залов мы снова дышали свежим

воздухом. Машина неслась по улицам Мыпроезжали мимо канала. Маслянисто-жел-тый свет фонарей отражался в темной воде,тихо плескавшейся о бетонированный бе-рег. Навстречу нам медленно проплылачерная плоскодонная баржа. Ее тащил бук-сирный пароходик с красными и зеленымисигнальными огнями. На палубе буксиразалаяла собака, и какой то человек, пройдяпод фонарем, скрылся в люке, вспыхнувшемна секунду золотистым светом. Вдоль дру-гого берега тянулись ярко освещенные до-ма западного района. К ним вел мост с ши-рокой аркой. По нему в обе стороны без-остановочно двигались автомобили, авто-бусы и трамваи. Мост над ленивой чернойводой походил на искрящуюся пеструюзмею.

— Давай оставим машину здесь и прой-дем немного пешком, — сказал Кестер. —Не надо бросаться в глаза Мы остановили

«Карла» у фонаря около пивной. Когда явыходил из машины, под ногами у меняпрошмыгнула белая кошка. Несколько про-ституток в передниках стояли чуть поодальпод аркой ворот. Когда мы проходили мимоних, они замолчали. На углу стоял шарман-щик. Он спал, прислонившись к стене дома.Какая-то старуха рылась в отбросах, свален-ных у края тротуара. Мы подошли к огром-ному грязному дому-казарме с множествомфлигелей, дворов и проходов. В нижнемэтаже разместились лавчонки и булочная;рядом принимали тряпье и железный лом.На улице перед воротами стояли два грузо-вика с полицейскими.

В одном из углов первого двора был со-оружен деревянный стенд, на котором ви-село несколько карт звездного неба. За сто-ликом, заваленным бумагами, па неболь-шом возвышении стоял человек в тюрбане.Над его головой красовался плакат "Астро-

логия, графология, предсказание будущего!Ваш гороскоп за 50 пфеннигов!" Вокруг сто-яла толпа. Резкий свет карбидного фонаряпадал на желтое сморщенное лицо астроло-га. Он настойчиво убеждал в чем-то слуша-телей, молча смотревших на него. Те же по-терянные, отсутствующие взгляды людей,желавших увидеть чудо. Те же взгляды, чтои на собраниях с флагами и оркестрами.

— Отто, — сказал я Кестеру, шедшемувпереди меня, — теперь я знаю, чего хотятэти люди. Вовсе им не нужна политика. Имнужно что-то вместо религии.

Он обернулся: — Конечно. Они хотят снова поверить.

Всё равно во что. Потому-то они так фана-тичны.

Мы пришли во второй двор, где былвход в пивную. Все окна были освещены.Вдруг оттуда послышался шум, и через тем-

ный боковой вход во двор, как по сигналу,вбежало несколько молодых людейв непромокаемых спортивных куртках.Прижимаясь к стене, они устремилиськ двери, ведшей в зал собрания. Переднийрванул ее, и все ворвались внутрь.

— Ударная группа, — сказал Кестер. —Иди сюда к стене, станем за пивными боч-ками.

В зале поднялся рев и грохот. В следую-щее мгновение звякнуло стекло и кто-товылетел из окна. Дверь распахнулась, и че-рез нее стала протискиваться плотно сбив-шаяся куча людей. Передние были сбитыс ног, задние повалились на них. Какая-тоженщина, истошно зовя на помощь, пробе-жала к воротам. Затем выкатилась втораягруппа. Все были вооружены ножками отстульев и пивными кружками; они дрались,ожесточенно вцепившись друг в друга.Огромный плотник отделился от дерущих-

ся и, заняв удобную позицию, продолжалбой: всякий раз, заметив голову противни-ка, он ударял по ней кругообразным движе-нием длинной руки и загонял его обратнов свалку. Он проделывал это совершенноспокойно, словно колол дрова.

Новый клубок людей подкатился к две-рям, и вдруг в трех метрах от себя мы уви-дели всклокоченную светлую шевелюруГоттфрида, попавшего в руки какого-тобуйного усача.

Кестер пригнулся и исчез в свалке. Че-рез несколько секунд усач отпустил Готтф-рида. С выражением крайнего удивленияон поднял руки кверху и, точно подрублен-ное дерево, рухнул обратно в толпу. Сразувслед за этим я увидел Кестера, тащившегоЛенца за шиворот.

Ленц сопротивлялся.

— Отто, пусти меня туда… только на од-ну минутку… — задыхаясь, говорил он.

— Глупости, — кричал Кестер, — сейчаснагрянет полиция! Бежим! Вот сюда!

Мы опрометью помчались по дворук темному парадному. Спешка была отнюдьне напрасной. В тот же момент во дворераздались пронзительные свистки, замель-кали черные фуражки шупо, и полиция оце-пила двор. Мы взбежали вверх по лестнице,чтобы скрыться от полицейских. Дальней-ший ход событий мы наблюдали из окна налестнице. Полицейские работали блестяще.Перекрыв выходы, они вклинились в свал-ку, расчленили ее и тут же стали увозитьнарод на машинах. Первым они погрузилиошеломленного плотника, который пытал-ся что-то объяснить.

За нами отворилась дверь. Какая-тоженщина в одной рубашке, с голыми худы-

ми ногами и свечой в руке, высунула голо-ву.

— Это ты? — угрюмо спросила она. — Нет, — сказал Ленц, уже пришедший

в себя. Женщина захлопнула дверь. Ленцповернулся и осветил карманным фонари-ком табличку на двери. Здесь ждали Гер-харда Пешке, каменщика.

Внизу все стихло. Полиция убралась во-свояси, и двор опустел. Мы подождали ещенемного и спустились по лестнице. За ка-кой-то дверью тихо и жалобно плакал ребе-нок.

Мы прошли через передний двор. Поки-нутый всеми астролог стоял у карт звездно-го неба.

— Угодно господам получить горо-скоп? — крикнул он. — Или узнать будущеепо линиям рук?

— Давай рассказывай, — сказал Готтф-рид и протянул ему руку.

Астролог недолго, но внимательно рас-сматривал ее.

— У вас порок сердца, — заявил он кате-горически. — Ваши чувства развиты силь-но, линия разума очень коротка. Зато вымузыкальны. Вы любите помечтать, но каксупруг многого не стоите. И всё же я вижуздесь троих детей. Вы дипломат по натуре,склонны к скрытности и доживете до вось-мидесяти лет.

— Правильно, — сказал Готтфрид. —Моя фройляйн мамаша говорила всегда:кто зол, тот проживет долго. Мораль — этовыдумка человечества, но не вывод из жиз-ненного опыта.

Он дал астрологу деньги, и мы пошлидальше. Улица была пуста. Черная кошкаперебежала нам дорогу. Ленц показал на

нее рукой: — Теперь, собственно, полагается пово-

рачивать обратно. — Ничего, — сказал я. — Раньше мы ви-

дели белую. Одна нейтрализует другую. Мы продолжали идти. Несколько чело-

век шли нам навстречу по другой стороне.Это были четыре молодых парня. Один изних был в новых кожаных крагах свет-ло-желтого оттенка, остальные в сапогахвоенного образца. Они остановилисьи уставились на нас. — Вот он! — вдругкрикнул парень в крагах и побежал черезулицу к нам. Раздались два выстрела, па-рень отскочил в сторону, и вся четверка пу-стилась со всех ног наутек. Я увидел, какКестер рванулся было за ними, но тут жекак-то странно повернулся, издал дикий,сдавленный крик и, выбросив вперед руки,пытался подхватить Ленца, тяжело грохнув-

шегося на брусчатку. На секунду мне показалось, что Ленц

просто упал; потом я увидел кровь. Кестерраспахнул пиджак Ленца и разодрал на немрубашку.

Кровь хлестала сильной струёй. Я при-жал носовой платок к ране.

— Побудь здесь, я пригоню машину, —бросил Кестер и побежал.

— Готтфрид, ты слышишь меня? — ска-зал я.

Его лицо посерело. Глаза были полуза-крыты. Веки не шевелились. Поддерживаяодной рукой его голову, другой я крепкоприжимал платок к ране. Я стоял возленего на коленях, стараясь уловить хотьвздох или хрип; но не слышал ничего, во-круг была полная тишина, бесконечнаяулица, бесконечные ряды домов, бесконеч-

ная ночь, — я слышал только, как на камнилилась кровь, и знал, что с ним такое не разуже могло случиться, но теперь я не верил,что это правда.

Кестер примчался на полном газу. Оноткинул спинку левого сидения. Мы осто-рожно подняли Готтфрида и уложили его.Я вскочил в машину, и Кестер пустился вовесь опор к ближайшему пункту скорой по-мощи. Здесь он осторожно затормозил:

— Посмотри, есть ли там врач. Иначепридется ехать дальше.

Я вбежал в помещение. Меня встретилсанитар.

— Есть у вас врач? — Да. Вы привезли кого-нибудь? — Да. Пойдемте со мной! Возьмите но-

силки, Мы положили Готтфрида на носил-ки и внесли его. Врач с закатанными рука-

вами уже ждал нас. Мы поставили носилкина стол. Врач опустил лампу, приблизив еек ране:

— Что это? — Огнестрельное ранение. Он взял комок ваты, вытер кровь, пощу-

пал пульс, выслушал сердце и выпрямил-ся: — Ничего нельзя сделать.

Кестер не сводил с него глаз: — Но ведь пуля прошла совсем сбоку.

Ведь это не может быть опасно! — Тут две пули! — сказал врач. Он снова вытер кровь. Мы наклонились,

и ниже раны, из которой сильно шла кровь,увидели другую — маленькое темное отвер-стие около сердца.

— Он, видимо, умер почти мгновен-но, — сказал врач. Кестер выпрямился. Он

посмотрел на Готтфрида. Врач затампони-ровал рапы и заклеил их полосками пла-стыря.

— Хотите умыться? — спросил он меня. — Нет, — сказал я. Теперь лицо Готтфрида пожелтело и за-

пало. Рот чуть искривился, глаза были по-лузакрыты, — один чуть плотнее другого.Он смотрел на нас. Он непрерывно смотрелна нас.

— Как это случилось? — спросил врач. Никто не ответил. Готтфрид смотрел на

нас. Он неотрывно смотрел на нас. — Его можно оставить здесь, — сказал

врач. Кестер пошевелился. — Нет, — возразил он. — Мы его забе-

рем!

— Нельзя, — сказал врач. — Мы долж-ны позвонить в полицию. И в уголовныйрозыск. Надо сразу же предпринять всё,чтобы найти преступника.

— Преступника? — Кестер посмотрел наврача непопимающим взглядом. Потом онсказал: — Хорошо, я поеду за полицией.

— Можете позвонить. Тогда они прибу-дут скорее..

Кестер медленно покачал головой: — Нет. Я поеду. Он вышел, и я услышал, как заработал

мотор «Карла». Врач подвинул мне стул: — Не хотите пока посидеть? — Благодарю, — сказал я и не сел. Яр-

кий свет всё еще падал на окровавленнуюгрудь Готтфрида. Врач подпял лампу повы-ше.

— Как это случилось? — спросил онснова.

— Не знаю. Видимо, его приняли за дру-гого.

— Он был на фронте? — спросил врач. Я кивнул. — Видно по шрамам, — сказал

он. — И по простреленной руке. Он былнесколько раз ранен.

— Да. Четыре раза. — Какая подлость, — сказал санитар. —

Вшивые молокососы. Тогда они еще небосьв пеленках лежали.

Я ничего не ответил. Готтфрид смотрелна меня. Смотрел, не отрывая глаз.

К

x x x

естера долго не было. Он вернулсяодин. Врач отложил газету, которуючитал.

— Приехали представители полиции? —спросил он.

Кестер молчал. Он не слышал слов вра-ча.

— Полиция здесь? — спросил врач ещераз.

— Да, — проговорил Кестер. — Поли-ция. Надо позвонить, пусть приезжают.

Врач посмотрел на него, но ничего несказал и пошел к телефону. Несколько ми-нут спустя пришли два полицейских чинов-ника. Они сели за стол и принялись запи-сывать сведения о Готтфриде. Не знаю по-чему, но теперь, когда он был мертв, мне

казалось безумием говорить, как его звали,когда он родился и где жил. Я отвечал ме-ханически и не отводил глаз от черного ка-рандашного огрызка, который чиновник тои дело слюнявил.

Второй чиновник принялся за протокол.Кестер давал ему необходимые показания.

— Вы можете приблизительно сказать,как выглядел убийца? — спросил чинов-ник.

— Нет, — ответил Кестер. — Не обратилвнимания.

Я мельком взглянул на него. Я вспомнилжелтые краги и униформу.

— Вы не знаете, к какой политическойпартии он принадлежал? Вы не заметилизначков или формы?

— Нет, — сказал Кестер. — До выстре-лов я ничего не видел. А потом я толь-

ко… — Он запнулся на секунду, — потом ятолько заботился о моем товарище.

— Вы принадлежите к какой-нибудь по-литической партии?

— Нет. — Я спросил потому, что, как вы говори-

те, он был вашим товарищем… — Он мой товарищ по фронту, — сказал

Кестер. Чиновник обратился ко мне: — Можете

вы описать убийцу? Кестер твердо посмотрел на меня. — Нет, — сказал я. — Я тоже ничего не

видел. — Странно, — заметил чиновник. — Мы разговаривали и ни на что не об-

ращали внимания. Всё произошло оченьбыстро.

Чиновник вздохнул: — Тогда мало надежды, что мы поймаем

этих ребят. Он дописал протокол. — Мы можем взять его с собой? — спро-

сил Кестер. — Собственно говоря… — Чиновник

взглянул на врача. — Причина смерти уста-новлена точно?

Врач кивнул: — Я уже составил акт. — А где пуля? Я должен взять с собой

пулю. — Две пули. Обе остались в теле. Мне

пришлось бы… — Врач медлил. — Мне нужны обе, — сказал чинов-

ник. — Я должен видеть, выпущены ли онииз одного оружия.

— Да, — сказал Кестер в ответ на вопро-сительный взгляд врача.

Санитар пододвинул носилки и опустиллампу. Врач взял инструменты и ввел пин-цет в рану. Первую пулю он нашел быстро,она засела неглубоко. Для извлечения вто-рой пришлось сделать разрез. Он поднялрезиновые перчатки до локтей, взял скобкии скальпель. Кестер быстро подошел к но-силкам и закрыл Готтфриду глаза. Услышавтихий скрежет скальпеля, я отвернулся.Мне захотелось вдруг кинуться к врачуи оттолкнуть его — на мгновение мне пока-залось, что Готтфрид просто в обморокеи что только теперь врач его в самом делеубивает,

— но тут же я опомнился и осознал всёснова. Мы видели достаточно мертвецов…

— Вот она, — сказал врач, выпрямляясь.Он вытер пулю и передал ее чиновнику:

— Такая же. Обе из одного оружия,правда?

Кестер наклонился и внимательно рас-смотрел маленькие тупые пули. Они тусклопоблескивали, перекатываясь па ладони чи-новника.

— Да, — сказал он. Чиновник завернул их в бумагу и сунул

в карман. — Вообще это не разрешено, — сказал

он затем, — но если вы хотите забрать егодомой… Суть дела ясна, не так ли, господиндоктор? — Врач кивнул. — К тому же, высудебный врач, — продолжал чиновник, —так что… как хотите… вы только должны…может статься, что завтра приедет еще однакомиссия…

— Я знаю, — сказал Кестер. — Всё оста-нется как есть.

Чиновники ушли. Врач снова прикрыли заклеил раны Готтфрида.

— Вы как хотите? — спросил он. — Мо-жете взять носилки. Только завтра пришли-те их обратно.

— Да, спасибо, — сказал Кестер. — Пой-дем, Робби.

— Я могу вам помочь, — сказал санитар. Я покачал головой: — Ничего, справимся. Мы взяли носилки, вынесли их и поло-

жили па оба левых сидения, которые вместес откинутой спинкой образовали однуплоскость. Санитар и врач вышли и смотре-ли на нас. Мы накрыли Готтфрида его паль-то и поехали. Через минуту Кестер обернул-ся ко мне:

— Проедем еще раз по этой улице. Я ужебыл там, но слишком рано. Может быть, те-

перь они уже идут. Тихо падал снег. Кестер вел машину по-

чти бесшумно, то и дело выжимая сцепле-ние и выключая зажигание. Он не хотел,чтобы нас слышали, хотя четверка, которуюмы искали, не могла знать, что у нас маши-на. Бесшумно, как белое привидение, мыскользили в густеющем снегопаде. Я достализ ящика с инструментами молоток и поло-жил его рядом с собой, чтобы бить сразу,едва выскочив из машины. Мы ехали поулице, где это случилось. Под фонарем ещечернело пятно крови. Кестер выключил фа-ры. Мы двигались вдоль края тротуараи наблюдали улицу. Никого не было видно.Только из освещенной пивной доносилисьголоса.

Кестер остановился у перекрестка. — Останься здесь, — сказал он. — Я за-

гляну в пивную.

— Я пойду с тобой, — ответил я. Он посмотрел на меня взглядом, запом-

нившимся мне еще с тех пор, когда он от-правлялся один в разведку.

— В пивной я ничего не буду делать, —сказал Кестер, — а то он еще, чего доброго,улизнет. Только посмотрю, там ли он. Тогдабудем караулить. Останься здесь с Готтфри-дом.

Я кивнул, и Отто исчез в снежной мете-ли. Хлопья таяли на моем лице. Вдруг мнестало невыносимо больно оттого, что Готт-фрид укрыт, словно он уже не наш. Я стя-нул пальто с его головы. Теперь снег падали на его лицо, на глаза и губы, но не таял. Ядостал платок, смахнул снег и снова укрылголову Ленца краем пальто.

Кестер вернулся.

— Ничего? — Нет, — сказал он. — Поедем еще по другим улицам. Я чув-

ствую, что мы можем встретить их в любуюминуту.

Мотор взревел, но тут же заработал нанизких оборотах. Мы тихо крались сквозьбелую взвихренную ночь, переезжая с од-ной улицы на другую; на поворотах я при-держивал Готтфрида, чтобы он не соскольз-нул; время от времени мы останавливалисьв сотне метров от какой-нибудь пивной,и Кестер размашисто бежал посмотреть,там ли они. Он был одержим мрачным, хо-лодным бешенством. Дважды он собиралсяехать домой, чтобы отвезти Готтфрида, нооба раза поворачивал обратно, — ему каза-лось. что именно в эту минуту четверкадолжна быть гдето поблизости.

Вдруг на длинной пустынной улице мыувидели далеко впереди себя темную груп-пу людей. Кестер сейчас же выключил за-жигание, и мы поехали вслед за ними бес-шумно, с потушенным светом. Они не слы-хали нас и разговаривали.

— Их четверо, — шепнул я Кестеру. В ту же секунду мотор взревел, машина

стрелой пролетела последние двести мет-ров, вскочила на тротуар, заскрежетала тор-мозами и, заносясь вбок, остановилась нарасстоянии метра от четырех прохожих,вскрикнувших от испуга.

Кестер наполовину высунулся из маши-ны. Его тело, словно стальная пружина, бы-ло готово рвануться вперед, а лицо дышалонеумолимостью смерти.

Мы увидели четырех мирных пожилыхлюдей. Один из них был пьян. Они обруга-ли нас. Кестер ничего им но ответил. Мы

поехали дальше. — Отто, — сказал я, — сегодня нам их

не разыскать. Не думаю, чтобы они рискну-ли сунуться на улицу.

— Да, может быть, — не сразу ответилон и развернул машину. Мы поехали наквартиру Кестера. Его комната имела от-дельный вход, и можно было войти в нее,не тревожа никого. Когда мы вышли из ма-шины, я сказал:

— Почему ты не сообщил следователямприметы? Это помогло бы розыску. Ведьмы его разглядели достаточно подробно.

Кестер посмотрел на меня. — Потому что мы это обделаем сами,

без полиции. Ты что же думаешь?.. — Егоголос стал совсем тихим, сдавленными страшным. — Думаешь, я перепоручу егополиции? Чтобы он отделался несколькими

годами тюрьмы? Сам знаешь, как кончают-ся такие процессы! Эти парни знают, чтоони найдут милосердных судей! Не выйдет!Если бы полиция даже и нашла его, я за-явил бы, что это не он! Сам его раздобуду!Готтфрид мертвый, а он живой! Не будетэтого!

Мы сняли носилки, пронесли их сквозьветер и метель в дом, и казалось, будто мывоюем во Фландрии и принесли убитого то-варища с переднего края в тыл.

М

x x x

ы купили гроб и место для могилына общинном кладбище. ПохороныГоттфрида состоялись в ясный сол-

нечный день. Мы сами укрепили крышкуи снесли гроб вниз по лестнице. Провожа-ющих было немного. Фердинанд, Валентин,Альфонс, бармен Фред, Джорджи, Юпп,фрау Штосс, Густав, Стефан Григоляйти Роза. У ворот кладбища нам пришлосьнемного подождать. Впереди были еще двепохоронные процессии. Одна шла за чер-ным автомобилем, другая за каретой, в ко-торую были впряжены лошади, украшен-ные черным и серебряным крепом. За каре-той шла бесконечная вереница провожаю-щих, оживленно беседовавших между со-бой.

Мы сняли гроб с машины и сами опу-стили его на веревках в могилу. Могильщик

был этим доволен, у него и без нас хваталодел. Мы пригласили пастора. Правда, мы незнали, как бы отнесся к этому Готтфрид, ноВалентин сказал, что так нужно. Впрочем,мы просили пастора не произносить над-гробную речь. Он должен был только про-читать небольшую выдержку из библии.Пастор был старый, близорукий человек.Подойдя к могиле, он споткнулся о комземли и свалился бы вниз, если бы неКестер и Валентин, подхватившие его. Но,падая, он выронил библию и очки, которыекак раз собирался надеть. Смущенныйи расстроенный, щуря глаза, пастор смот-рел в яму.

— Не беспокойтесь, господин пастор, —сказал Валентин, — мы возместим вам по-терю.

— Дело не в книге, — тихо ответил пас-тор, — а в очках: они мне нужны.

Валентин сломал ветку у кладбищен-ской изгороди. Он встал на колени у моги-лы, ухитрился подцепить очки за дужкуи извлечь их из венка. Оправа была золо-тая. Может быть, пастор поэтому и хотелполучить их обратно. Библия проскользну-ла сбоку и очутилась под гробом; чтобы до-стать ее, пришлось бы поднять гроб и спу-ститься вниз. Этого не желал и сам пастор.Он стоял в полном замешательстве.

— Не сказать ли мне всё-таки несколькослов? — спросил он.

— Не беспокойтесь, господин пастор, —сказал Фердинанд. — Теперь у него подгробом весь Ветхий и Новый завет.

Остро пахла вскопанная земля. В одномиз комьев копошилась белая личинка. Я по-думал: "Могилу завалят, а личинка будетжить там внизу; она превратится в куколку,и в будущем году, пробившись сквозь слой

земли, выйдет на поверхность. А Готтфридмертв. Он погас". Мы стояли у могилы,зная, что его тело, глаза и волосы еще суще-ствуют, правда уже изменившись, но всё-та-ки еще существуют, и что, несмотря на это,он ушел и не вернется больше. Это былонепостижимо. Наша кожа была тепла, мозгработал, сердце гнало кровь по жилам, мыбыли такие же, как прежде, как вчера, у насбыло по две руки, мы не ослепли и не оне-мели, всё было как всегда… Но мы должныбыли уйти отсюда, а Готтфрид оставалсяздесь и никогда уже не мог пойти за нами.Это было непостижимо.

Комья земли забарабанили по крышкегроба. Могильщик дал нам лопаты, и вотмы закапывали его, Валентин, Кестер, Аль-фонс, я, — как закапывали когда-то не од-ного товарища. Вдруг мне почудилось, буд-то рядом грянула старая солдатская песня,старая, печальная солдатская песня, кото-

рую Готтфрид часто пел: v Аргоннский лес,Аргоннский лес, Ты как большой могиль-ный крест… Альфонс принес черный дере-вянный крест, простой крест, какие стоятсотнями тысяч во Франции вдоль бесконеч-ных рядов могил. Мы укрепили его у изго-ловья могилы Готтфрида.

— Пошли, — хрипло проговорил нако-нец Валентин,

— Да, — сказал Кестер. Но он остался наместе. Никто не шелохнулся. Валентин оки-нул всех нас взглядом.

— Зачем? — медленно сказал он. — За-чем же?.. Проклятье!

Ему не ответили. Валентин устало махнул рукой: — Пойдемте. Мы пошли к выходу по дорожке, усы-

панной гравием. У ворот нас ждали Фред,

Джорджи и остальные — Как он чудесно смеялся, — сказал

Стефан Григоляйт, и слёзы текли по егобеспомощному печальному лицу.

Я оглянулся. За нами никто не шел.

В

.

XXV

феврале мы с Кестером сидели в по-следний раз в нашей мастерской.Нам пришлось ее продать, и теперь

мы ждали распорядителя аукциона, кото-рый должен был пустить с молотка всё обо-рудование и такси. Кестер надеялся устро-иться весной гонщиком в небольшой авто-мобильной фирме. Я по-прежнему игралв кафе «Интернациональ» и пыталсяподыскать себе еще какое нибудь дневноезанятие, чтобы зарабатывать больше.

Во дворе собралось несколько человек.Пришел аукционист.

— Ты выйдешь, Отто? — спросил я. — Зачем? Всё выставлено напоказ, а це-

ны он знает.

У Кестера был утомленный вид. Егоусталость не бросалась в глаза посторон-ним людям, но те, кто знал его хорошо, за-мечали ее сразу по несколько более напря-женному и жесткому выражению лица. Ве-чер за вечером он рыскал в одном и том жерайоне. Он уже давно знал фамилию парня,застрелившего Готтфрида, но не мог егонайти, потому что, боясь преследованийполиции, убийца переехал на другую квар-тиру и прятался. Все эти подробности уста-новил Альфонс. Он тоже был начеку. Прав-да, могло статься, что преступник выехал изгорода. Он не знал, что Кестер и Альфонсвыслеживают его. Они же рассчитывали,что он вернется, когда почувствует себяв безопасности.

— Отто, я выйду и погляжу, — сказал я. — Хорошо.

Я вышел. Наши станки и остальное обо-рудование были расставлены в серединедвора. Справа у стены стояло такси. Мы егохорошенько помыли. Я смотрел на сиденияи баллоны. Готтфрид часто называл эту ма-шину "наша старая дойная корова". Нелегкобыло расставаться с ней.

Кто-то хлопнул меня по плечу. Я быстрообернулся. Передо мной стоял молодой че-ловек ухарского вида, в пальто с поясом.Вертя бамбуковую трость, он подмигнулмне:

— Алло! А ведь мы знакомы! Я стал припоминать: — Гвидо Тисс из общества "Аугека"! — Ну, вот видите! — самодовольно за-

явил Гвидо. — Мы встретились тогда у этойже рухляди. Правда, с вами был какой тоотвратительный тип. Еще немного, и я бы

дал ему по морде. Представив себе, что этот мозгляк осме-

лился бы замахнуться на Кестера, я неволь-но скорчил гримасу. Тисс принял ее заулыбку и тоже осклабился, обнажив до-вольно скверные зубы:

— Ладно, забудем! Гвидо не злопамятен.Ведь вы тогда уплатили огромную цену заэтого автомобильного дедушку. Хоть что-нибудь выгадали на нем?

— Да, — сказал я. — Машина неплохая. Тисс затараторил: — Послушались бы меня, получили бы

больше. И я тоже. Ладно, забудем! Прощенои забыто! Но сегодня мы можем обтяпатьдельце. Пятьсот марок — и машина наша.Наверняка. Покупать ее больше некому. До-говорились.

Я всё понял. Он полагал, что мы тогдаперепродали машину, и не знал, что ма-стерская принадлежит нам. Напротив, онсчитал, что мы намерены снова купить этотакси.

— Она еще сегодня стоит полторы тыся-чи, — сказал я. — Не говоря уже о патентена право эксплуатации.

— Вот именно, — с жаром подхватилГвидо. — Поднимем цену до пятисот. Этосделаю я. Если нам отдадут ее за эти день-ги — выплачиваю вам триста пятьдесят на-личными.

— Не пойдет, — сказал я. — У меня ужеесть покупатель.

— Но всё же… — Он хотел предложитьдругой вариант.

— Нет, это бесцельно… — Я перешел насередину двора. Теперь я знал, что он будет

поднимать цену до тысячи двухсот. Аукционист приступил к делу. Сначала

пошли детали оборудования. Они не далибольшой выручки. Инструмент также разо-шелся по дешевке. Настала очередь такси.Кто-то предложил триста марок.

— Четыреста, — сказал Гвидо. — Четыреста пятьдесят, — предложил

после долгих колебаний покупатель в си-ней рабочей блузе.

Гвидо нагнал цену до пятисот. Аукцио-нист обвел всех взглядом. Человек в блуземолчал. Гвидо подмигнул мне и поднял че-тыре пальца.

— Шестьсот, — сказал я. Гвидо недовольно покачал головой

и предложил семьсот. Я продолжал подни-мать цену. Гвидо отчаянно набавлял.При тысяче он сделал умоляющий жест, по-

казав мне пальцем, что я еще могу зарабо-тать сотню. Он предложил тысячу десятьмарок. При моей следующей надбавке дотысячи ста марок он покраснел и злобнопропищал;

— Тысяча сто десять. Я предложил тысячу сто девяносто ма-

рок, рассчитывая, что Гвидо назовет своюпоследнюю цену — тысячу двести. Послеэтого я решил выйти из игры.

Но Гвидо рассвирепел. Считая, что я хо-чу вытеснить его окончательно, он неожи-данно предложил тысячу триста. Я сталбыстро соображать. Если бы он действи-тельно хотел купить машину, то, бесспорно,остановился бы на тысяче двухстах. Теперьже, взвинчивая цену, он просто, метил мне.Из нашего разговора он понял, что мойпредел — тысяча пятьсот, и не видел длясебя никакой опасности.

— Тысяча триста десять, — сказал я. — Тысяча четыреста, — поспешно пред-

ложил Гвидо. — Тысяча четыреста десять, — нереши-

тельно проговорил я, боясь попасть впро-сак, — Тысяча четыреста девяносто! — Гви-до торжествующе и насмешливо посмотрелна меня. Он был уверен, что здорово насо-лил мне.

Выдержав его взгляд, я молчал. — Кто больше? — спросил аукционист. Молчание. — Кто больше? — спросил он второй

раз. Потом он поднял молоток. В момент,когда Гвидо оказался владельцем машины,торжествующая мина на его лице смени-лась выражением беспомощного изумле-ния. В полном смятении он подошел комне:

— А я думал, вы хотите… — Нет, — сказал я. Придя в себя, он почесал затылок: — Черт возьми! Нелегко будет навязать

моей фирме такую покупку. Думал, что выдойдете до полутора тысяч. Но на сей раз явсё-таки вырвал у вас этот ящик изпод но-са!

— Это вы как раз и должны были сде-лать! — сказал я.

Гвидо захлопал глазами. Только когдапоявился Кестер, Гвидо сразу понял всёи схватился за голову:

— Господи! Так это была ваша машина?Какой же я осёл, безумный осёл! Так влип-нуть! Взяли на пушку! Бедный Гвидо! Чтобыс тобой случилось такое! Попался на про-стенькую удочку! Ладно, забудем! Самыепрожженные ребята всегда попадаются

Д

в ловушку, знакомую всем детям! В следую-щий раз как-нибудь отыграюсь! Свое неупущу!

Он сел за руль и поехал. С тяжелым чув-ством смотрели мы вслед удалявшейся ма-шине.

x x x

нем пришла Матильда Штосс. Надобыло рассчитаться с ней за послед-ний месяц. Кестер выдал ей деньги

и посоветовал попросить нового владельцаоставить ее уборщицей в мастерской. Намуже удалось пристроить у него Юппа.Но Матильда покачала головой:

— Нет, господин Кестер, с меня хватит.Болят старые кости.

— Что же вы будете делать? — спросиля.

— Поеду к дочери. Она живет в Бунцлау.Замужем. Вы бывали в Бунцлау?

— Нет, Матильда. — Но господинКестер знает этот город, правда?

— И я там не бывал, фрау Штосс. — Странно, — сказала Матильда. — Ни-

кто не знает про Бунцлау. А ведь моя дочьживет там уже целых двенадцать лет. Оназамужем за секретарем канцелярии.

— Значит, город Бунцлау есть. Можетене сомневаться. Раз там живет секретарьканцелярии…

— Это конечно. Но всё-таки довольностранно, что никто не знает про Бунцлау.

Мы согласились. — Почему же вы сами за все эти годы ни

разу не съездили туда? — спросил я.

Матильда ухмыльнулась: — Это целая история. Но теперь я долж-

на поехать к внукам. Их уже четверо. — Мне кажется, что в тех краях изготов-

ляют отличный шнапс, — сказал я. —Из слив или чего-то в этом роде…

Матильда замахала рукой: — В том-то и всё дело. Мой зять, видите

ли, трезвенник. Ничего не пьет. Кестер достал с опустевшей полки по-

следнюю бутылку: — Ну что ж, фрау Штосс, придется вы-

пить на прощанье по рюмочке. — Я готова, — сказала Матильда. Кестер поставил на стол рюмки и напол-

нил их. Матильда выпила ром с такой быст-ротой, словно пропустила его через сито.Ее верхняя губа резко вздрагивала, усики

подергивались. — Еще одну? — спросил я. — Не откажусь. Я налил ей доверху еще большую рюмку.

Потом она простилась. — Всего доброго на новом месте, — ска-

зал я. — Премного благодарна. И вам всего хо-

рошего. Но странно, что никто не знает проБунцлау, не правда ли?

Она вышла неверной походкой. Мы по-стояли еще немного в пустой мастерской.

— Собственно, и нам можно идти, —сказал Кестер.

— Да, — согласился я. — Здесь большенечего делать.

Мы заперли дверь и пошли за «Карлом».Его мы не продали, и он стоял в соседнем

М

гараже. Мы заехали на почту и в банк, гдеКестер внес гербовый сбор заведующемууправлением аукционов.

— Теперь я пойду спать, — сказал он. —Будешь у себя?

— У меня сегодня весь вечер свободен. — Ладно, зайду за тобой к восьми.

x x x

ы поели в небольшом пригородномтрактире и поехали обратно. На пер-вой же улице у нас лопнул передний

баллон. Мы сменили его. «Карл» давно небыл в мойке, и я здорово перепачкался.

— Я хотел бы вымыть руки, Отто, — ска-зал я.

Поблизости находилось довольно боль-шое кафе. Мы вошли и сели за столик у вхо-да. К нашему удивлению, почти все места

были заняты. Играл женский ансамбль,и все шумно веселились. На оркестранткахкрасовались пестрые бумажные шапки,многие посетители были в маскарадных ко-стюмах, над столиками взвивались лентысерпантина, к потолку взлетали воздушныешары, кельнеры с тяжело нагруженнымиподносами сновали по залу. Всё было в дви-жении, гости хохотали и галдели.

— Что здесь происходит? — спросилКестер.

Молодая блондинка за соседним столи-ком швырнула в нас пригоршню конфетти.

— Вы что, с луны свалились? — рассмея-лась она. — Разве вы не знаете, что сегодняпервый день масленицы?

— Вот оно что! — сказал я. — Ну, тогдапойду вымою руки.

Чтобы добраться до туалета, мне при-шлось пройти через весь зал. У одного изстоликов я задержался — несколько пьяныхгостей пытались поднять какую-то девицуна столик, чтобы она им спела. Девица от-бивалась и визжала. При этом она опроки-нула столик, и вся компания повалилась напол. Я ждал, пока освободится проход.Вдруг меня словно ударило током. Я оцепе-нел, кафе куда-то провалилось, не былобольше ни шума, ни музыки. Кругом мель-кали расплывчатые, неясные тени, нонеобыкновенно резко и отчетливо вырисо-вывался один столик, один-единственныйстолик, за которым сидел молодой человекв шутовском колпаке и обнимал за талиюохмелевшую соседку. У него были стеклян-ные тупые глаза, очень тонкие губы. Из-подстола торчали яркожелтые, начищенные доблеска краги…

Меня толкнул кельнер. Как пьяный, япрошел несколько шагов и остановился.Стало невыносимо жарко, но я трясся, какв ознобе, руки повлажнели. Теперь я видели остальных, сидевших за столиком. С вы-зывающими лицами они что-то распевалихором, отбивая такт пивными кружками.Меня снова толкнули.

— Не загораживайте проход, — услы-шал я.

Я машинально двинулся дальше, нашелтуалет, стал мыть руки и, только когда по-чувствовал резкую боль, сообразил, чтодержу их под струёй кипятка. Затем я вер-нулся к Кестеру.

— Что с тобой? — спросил он. Я не мог ответить. — Тебе плохо? — спросил он.

Я покачал головой и посмотрел на со-седний столик, за которым сидела блон-динка и поглядывала на нас. Вдруг Кестерпобледнел. Его глаза сузились. Он подалсявперед.

— Да? — спросил он очень тихо. — Да, — ответил я. — Где? Я кивнул в сторону столика, за которым

сидел убийца Готтфрида. Кестер медленно поднялся. Казалось,

кобра выпрямляет свое тело. — Будь осторожен, — шепнул я. — Не

здесь, Отто. Он едва заметно махнул рукой и мед-

ленно пошел вперед. Я был готов броситьсяза ним. Какая-то женщина нахлобучила емуна голову красно-зеленый бумажный кол-пак и повисла у него на шее. Отто даже не

заметил ее. Женщина отошла и удивленнопосмотрела ему вслед. Обойдя вокруг зала,Отто вернулся к столику.

— Его там нет, — сказал он. Я встал, окинул взглядом зал. Кестер

был прав. — Думаешь, он узнал меня? — спросил

я. Кестер пожал плечами. Только теперь

он почувствовал, что на нем бумажная шап-ка, и смахнул ее.

— Не понимаю, — сказал я. — Я былв туалете не более одной-двух минут.

— Более четверти часа. — Что?.. — Яснова посмотрел в сторону столика. —Остальные тоже ушли. С ними была девуш-ка, ее тоже нет. Если бы он меня узнал, онбы наверняка исчез один.

Кестер подозвал кельнера: — Здесь есть еще второй выход? — Да, с другой стороны есть выход на

Гарденбергштрассе. Кестер достал монету и дал ее кельнеру. — Пойдем, — сказал он. — Жаль, — сказала блондинка за сосед-

ним столиком. — Такие солидные кавале-ры.

Мы вышли. Ветер ударил нам в лицо.После душного угара кафе он показался намледяным.

— Иди домой, — сказал Кестер. — Их было несколько, — ответил я

и сел рядом с ним. Машина рванулась с места. Мы изъезди-

ли все улицы в районе кафе, всё большеудаляясь от него, но не нашли никого. На-

конец Кестер остановился. — Улизнул, — сказал он. — Но это ни-

чего. Теперь он нам попадется рано илипоздно.

— Отто, — сказал я. — Надо бросить этодело.

Он посмотрел на меня. — Готтфрид мертв, — сказал я и сам

удивился своим словам. — От этого он невоскреснет…

Кестер всё еще смотрел на меня. — Робби, — медленно заговорил он, —

не помню, скольких я убил. Но помню, какя сбил молодого английского летчика.У него заело патрон, задержка в подаче,и он ничего не мог сделать. Я был со своимпулеметом в нескольких метрах от негои ясно видел испуганное детское лицос глазами, полными страха; потом выясни-

лось, что это был его первый боевой вылети ему едва исполнилось восемнадцать лет.И в это испуганное, беспомощное и краси-вое лицо ребенка я всадил почти в упор пу-леметную очередь. Его череп лопнул, каккуриное яйцо. Я не знал этого паренька,и он мне ничего плохого не сделал. Я долгоне мог успокоиться, гораздо дольше, чемв других случаях. С трудом заглушил со-весть, сказав себе: "Война есть война!" Но,говорю тебе, если я не прикончу подлеца,убившего Готтфрида, пристрелившего егобез всякой причины, как собаку, значит этаистория с англичанином была страшнымпреступлением. Понимаешь ты это? —Да, — сказал я.

— А теперь иди домой. Я хочу довестидело до конца. Это как стена. Не могу идтидальше, пока не свалю ее.

— Я не пойду домой, Отто. Уж если так,останемся вместе.

Я

— Ерунда, — нетерпеливо сказал он. —Ты мне не нужен. — Он поднял руку, заме-тив, что я хочу возразить. — Я его не прозе-ваю! Найду его одного, без остальных! Со-всем одного! Не бойся.

Он столкнул меня с сиденья и тут жеумчался. Я знал — ничто не сможет егоудержать. Я знал также, почему он меня невзял с собой. Из-за Пат. Готтфрида он быне прогнал.

x x x

пошел к Альфонсу. Теперь я мог го-ворить только с ним. Хотелось посо-ветоваться, можно ли что-нибудь

предпринять. Но Альфонса я не застал. За-спанная девушка сообщила мне, что час на-зад он ушел на собрание. Я сел за столики стал ждать.

В трактире было пусто. Над пивнойстойкой горела маленькая лампочка. Де-вушка снова уселась и заснула. Я думал обОтто и Готтфриде и смотрел из окна наулицу, освещенную полной луной, медлен-но поднимавшейся над крышами, я думало могиле с черным деревянным крестоми стальной каской и вдруг заметил, что пла-чу. Я смахнул слёзы.

Вскоре послышались быстрые тихие ша-ги. Альфонс вошел с черного хода. Его лицоблестело от пота.

— Это я, Альфонс! — Иди сюда, скорее! — сказал он. Я последовал за ним в комнату справа за

стойкой. Альфонс подошел к шкафу и до-стал из него два старых санитарных пакетавремен войны.

— Можешь сделать перевязку? — спро-сил он, осторожно стягивая штаны.

У него была рваная рана на бедре. — Похоже на касательное ранение, —

сказал я. — Так и есть, — буркнул Альфонс. —

Давай перевязывай! — Альфонс, — сказал я, выпрямляясь. —

Где Отто? — Откуда мне знать, где Отто, — про-

бормотал он, выжимая из раны кровь. — Выне были вместе?

— Нет. — Ты его не видел? — И не думал. Разверни второй пакет

и наложи его сверху. Это только царапина. Занятый своей раной, он продолжал

бормотать.

— Альфонс, — сказал я, — мы виделиего… того, который убил Готтфрида… тыведь знаешь… мы видели его сегодня вече-ром. Отто выслеживает его.

— Что? Отто? — Альфонс насторожил-ся. — Где же он? Теперь это уже ни к чему!Пусть убирается оттуда!

— Он не уйдет. Альфонс отбросил ножницы: — Поезжай туда! Ты знаешь, где он?

Пускай убирается. Скажи ему, что за Готтф-рида я расквитался. Я знал об этом раньшевас! Сам видишь, что я ранен! Он стрелял,но я сбил его руку. А потом стрелял я. ГдеОтто?

— Где-то в районе Менкештрассе. — Слава богу. Там он уже давно не жи-

вет. Но всё равно, убери оттуда Отто.

Я подошел к телефону и вызвал стоянкутакси, где обычно находился Густав. Оноказался на месте.

— Густав, — сказал я, — можешь подъе-хать на угол Визенштрассе и площади Бель-вю? Только поскорее! Я жду.

— Буду через десять минут. Я повесил трубку и вернулся к Альфон-

су. Он надевал другие брюки. — А я и не знал, что вы разъезжаете по

городу, — сказал он. Его лицо всё еще былов испарине. — Лучше бы сидели где-ни-будь. Для алиби. А вдруг вас спросят. Нико-гда нельзя знать…

— Подумай лучше о себе, — сказал я. — А мне-то что! — Он говорил быстрее,

чем обычно. — Я был с ним наедине. Под-жидал в комнате. Этакая жилая беседка.Кругом ни души. К тому же, вынужденная

оборона. Он выстрелил, как только пере-ступил через порог. Мне и не надо алиби.А захочу — буду иметь Целых десять.

Он смотрел на меня, сидя на стуле и об-ратив ко мне широкое мокрое лицо. Его во-лосы слиплись, крупный рот искривился,а взгляд стал почти невыносимым — столь-ко обнаженной и безнадежной муки, болии любви было в его глазах.

— Теперь Готтфрид успокоится, — ска-зал он тихо и хрипло. — До сих пор мне всёказалось, что ему неспокойно.

Я стоял перед ним и молчал. — А теперь иди, — сказал он. Я прошел через зал. Девушка всё еще

спала и шумно| дышала. Луна подняласьвысоко, и на улице было со-| всем светло. Япошел к площади Бельвю. Окна домов свер-кали в лунном свете, как серебряные зерка-

ла. Ветер улегся. Было совсем тихо. Густав подъехал через несколько минут. — Что случилось, Роберт? — спросил

он. — Сегодня вечером угнали мою машину.

Только что мне сказали, что ее виделив районе Менкештрассе. S Подъедем туда? |

— Подъедем, ясное дело! — Густав ожи-вился. — И чего только теперь не воруют!Каждый день несколько машин. Но чащевсего на них разъезжают, пока не выйдетбензин, а потом бросают.

— Да, так, вероятно, будет и с нашей. Густав сказал, что скоро собирается же-

ниться. Его невеста ожидает ребенка, и тут,мол, уж ничего не поделаешь. Мы проехалипо Менкештрассе и по соседним улицам.

— Вот она! — крикнул вдруг Густав. Ма-шина стояла в темном переулке. Я подошел

к ней, достал свой ключ и включил зажига-ние.

— Всё в порядке, Густав, — сказал я. —Спасибо, что подвез

— Не пропустить ли нам где-нибудь порюмочке? — спросил он.

— Не сегодня. Завтра. Очень спешу. Я полез в карман, чтобы заплатить ему

за ездку. | — Ты что, спятил? — спросил он. — Тогда спасибо, Густав. Не задержи-

вайся. До свидания. — А что если устроить засаду и накрыть

молодца, который угнал ее? — Нет, нет, он уже, конечно, давно

смылся. — Меня вдруг охватило дикоенетерпение. — До свидания, Густав.

— А бензин у тебя есть? — Да, достаточ-но. Я уже проверил. Значит, спокойной но-чи.

Он уехал. Выждав немного, я двинулсявслед за ним, добрался до Менкештрассеи медленно проехал по ней на третьей ско-рости. Потом я развернулся и поехал обрат-но. Кестер стоял на углу:

— Что это значит? — Садись, — быстро сказал я. — Тебе

уже не к чему стоять здесь. Я как раз отАльфонса. Он его… он его уже встретил.

— И что? — Да, — сказал я. Кестер молча забрался на сидение. Он

не сел за руль. Чуть сгорбившись, он при-мостился возле меня. Машина тронулась.

— Поедем ко мне? — спросил я.

Он кивнул. Я прибавил газу и свернулна набережную канала. Вода тянулась ши-рокой серебряной полосой. На противопо-ложном берегу в тени стояли черные какуголь сараи, но на мостовой лежал блед-но-голубой свет, и шины скользили понему, как по невидимому снегу. Широкиесеребристо-зеленые башни собора в стилебарокко высились над рядами крыш. Онисверкали на далеком фоне фосфоресцирую-щего неба, в котором, как большая световаяракета, повисла луна.

— Отто, я рад, что всё случилось именнотак, — сказал я.

— А я нет, — ответил он.

У

x x x

фрау Залевски еще горел свет. Когдая открыл входную дверь, она вышлаиз гостиной.

— Вам телеграмма, — сказала она. — Телеграмма? — повторил я удивлен-

но. Я всё еще думал о прошедшем вечере.Но потом я понял и побежал в свою комна-ту. Телеграмма лежала на середине стола,светясь, как мел, под резкими лучами лам-пы. Я сорвал наклейку. Сердце сжалось,буквы расплылись, убежали, снова появи-лись… и тогда я облегченно вздохнул, успо-коился и показал телеграмму Кестеру:

— Слава богу. А я уже думал, что… Там было только три слова: "Робби, при-

езжай скорее…" Я снова взял у него листок.Чувство облегчения улетучилось. Вернулсястрах:

— Что там могло случиться, Отто? Божемой, почему она не позвонила по телефону?Что-то неладно!

Кестер положил телеграмму па стол: — Когда ты разговаривал с ней в по-

следний раз? — Неделю назад… Нет, больше. — Закажи телефонный разговор. Если

что-нибудь не гак, сразу же поедем. На ма-шине. Есть у тебя железнодорожный спра-вочник?

Я заказал разговор с санаторием и при-нес из гостиной фрау Залевски справочник.Кестер раскрыл его.

— Самый удобный поезд отправляетсязавтра в полдень, — сказал он. — Лучшесесть в машину и подъехать возможно бли-же к санаторию. А там пересядем на бли-жайший поезд. Так мы наверняка сэконо-

мим несколько часов. Как ты считаешь? — Да, это, пожалуй, лучше. — Я не мог

себе представить, как просижу несколькочасов в поезде в полной бездеятельности.

Зазвонил телефон. Кестер взял справоч-ник и ушел в мою комнату. Санаторий отве-тил. Я попросил позвать Пат. Через минутудежурная сестра сказала, что Пат лучше неподходить к телефону.

— Что с ней? — крикнул я. — Несколько дней назад у нее было

небольшое кровотечение. Сегодня онанемного температурит.

— Скажите ей, что я еду. С Кестероми «Карлом». Мы сейчас выезжаем. Вы поня-ли меня?

— С Кестером и Карлом, — повторил го-лос.

— Да. Но скажите ей об этом немедлен-но. Мы сейчас же выезжаем.

— Я ей тут же передам. Я вернулся в свою комнату. Мои ноги

двигались удивительно легко. Кестер сиделза столом и выписывал расписание поездов.

— Уложи чемодан, — сказал он. — Я по-еду за своим домой. Через полчаса вернусь.

Я снял со шкафа чемодан. Это был всётот же старый чемодан Ленца с пестрыминаклейками отелей. Я быстро собрал вещии предупредил о своем отъезде фрау Залев-ски и хозяина «Интернационаля». Потом ясел к окну и стал дожидаться Кестера. Былоочень тихо. Я подумал, что завтра вечеромувижу Пат, и меня вдруг охватило жгучее,дикое нетерпение. Перед ним померкловсё: страх, беспокойство, печаль, отчаяние.Завтра вечером я увижу ее, — это былонемыслимое, невообразимое счастье, в ко-

торое я уже почти не верил. Ведь я столькопотерял с тех пор, как мы расстались…

Я взял чемодан и вышел из квартиры.Всё стало вдруг близким и теплым: лестни-ца, устоявшийся запах подъезда, холодный,поблескивающий резиново-серый асфальт,по которому стремительно подкатил"Карл".

— Я захватил пару одеял, — сказалКестер. — Будет холодно. Укутайся как сле-дует.

— Будем вести по очереди, ладно? —спросил я.

— Да. Но пока поведу я. Ведь я поспалпосле обеда.

Через полчаса город остался позади,и нас поглотило безграничное молчаниеясной лунной ночи. Белое шоссе бежало пе-ред нами, теряясь у горизонта. Было так

светло, что можно было ехать без фар. Гулмотора походил на низкий органный звук;он не разрывал тишину, но делал ее еще бо-лее ощутимой.

— Поспал бы немного, — сказал Кестер. Я покачал головой: — Не могу, Отто. — Тогда хотя бы полежи, чтобы утром

быть свежим. Ведь нам еще через всю Гер-манию ехать.

— Я и так отдохну. Я сидел рядом с Кестером. Луна медлен-

но скользила по небу. Поля блестели, какперламутр. Время от времени мимо проле-тали деревни, иногда заспанный, пустын-ный город. Улицы, тянувшиеся между ряда-ми домов, были словно ущелья, залитыепризрачным, бесплотным светом луны,преображавшим эту ночь в какой-то фанта-

стический фильм. Под утро стало холодно. На лугах заис-

крился иней, на фоне бледнеющего небавысились деревья, точно отлитые из стали,в лесах поднялся ветер, и кое-где над кры-шами уже вился дымок. Мы поменялись ме-стами, и я вел машину до десяти часов. За-тем мы наскоро позавтракали в придорож-ном трактире и поехали дальше. В двена-дцать Кестер снова сел за руль. Отто велмашину быстрее меня, и я его больше неподменял.

Уже смеркалось, когда мы прибыли к от-рогам гор. У нас были цепи для колес и ло-пата, и мы стали расспрашивать, как далекоможно пробраться своим ходом.

— С цепями можете рискнуть, — сказалсекретарь автомобильного клуба. — В этомгоду выпало очень мало снега. Только нескажу точно, каково положение на послед-

них километрах. Возможно, что там вы за-стрянете.

Мы намного обогнали поезд и решилипопытаться доехать на машине до места.Было холодно, и поэтому тумана мы не опа-сались. «Карл» неудержимо поднимался поспиральной дороге. Проехав полпути, мынадели на баллоны цепи. Шоссе было очи-щено от снега, но во многих местах оно об-леденело. Машину частенько заносилои подбрасывало. Иногда приходилось выле-зать и толкать ее. Дважды мы застревалии выгребали колёса из снега. В последнейдеревне мы раздобыли ведро песку. Теперьмы находились на большой высоте и боя-лись обледеневших поворотов на спусках.Стало совсем темно, голые, отвесные стеныгор терялись в вечернем небе, дорога сужи-валась, мотор ревел на первой скорости.Мы спускались вниз, беря поворот за пово-ротом. Вдруг свет фар сорвался с каменной

стены, провалился в пустоту, горы раскры-лись, и внизу мы увидели огни деревушки.

Машина прогрохотала между пестрымивитринами магазинов на главной улице.Испуганные необычным зрелищем, пеше-ходы шарахались в стороны, лошади стано-вились на дыбы. Какие-то сани съехалив кювет. Машина быстро поднялась по из-вилистой дороге к санаторию и останови-лась у подъезда. Я выскочил. Как сквозь пе-лену промелькнули люди, любопытныевзгляды, контора, лифт, белый коридор… Ярванул дверь и увидел Пат. Именно такой явидел ее сотни раз во сне и в мечтах, и те-перь она шла мне навстречу, и я обхватилее руками, как жизнь. Нет, это было боль-ше, чем жизнь…

— С

x x x

лава богу, — сказал я, придянемного в себя, — я думал, тыв постели.

Она покачала головой, ее волосы косну-лись моей щеки. Потом она выпрямилась,сжала ладонями мое лицо и посмотрела наменя.

— Ты приехал! — прошептала она. —Подумать только, ты приехал! Она поцело-вала меня осторожно, серьезно и бережно,словно боялась сломать. Почувствовав еегубы, я задрожал. Всё произошло слишкомбыстро, и я не мог осмыслить это до конца.Я еще не был здесь по-настоящему; я былеще полон ревом мотора и видел убегаю-щую ленту шоссе. Так чувствует себя чело-век, попадающий из холода и мрака в теп-лую комнату, — он ощущает тепло кожей,глазами, но еще не согрелся.

— Мы быстро ехали, — сказал я. Она не ответила и продолжала молча

смотреть на меня в упор, и казалось, онаищет и хочет снова найти что-то очень важ-ное. Я был смущен, я взял ее за плечи и опу-стил глаза.

— Ты теперь останешься здесь? — спро-сила она.

Я кивнул. — Скажи мне сразу. Скажи, уедешь ли

ты… Чтобы я знала. Я хотел ответить, что еще не знаю этого

и что через несколько дней мне, видимо,придется уехать, так как у меня нет денег,чтобы оставаться в горах. Но я не мог. Я немог сказать этого, когда она так смотрелапа меня.

— Да, — сказал я, — останусь здесь.До тех пор, пока мы не сможем уехать вдво-

ем. Ее лицо оставалось неподвижным.

Но внезапно оно просветлело, словно оза-ренное изнутри — О, — пробормоталаона, — я бы этого не вынесла.

Я, попробовал разглядеть через ее плечотемпературный лист, висевший над изголо-вьем постели. Она это заметила, быстро со-рвала листок, скомкала его и швырнула подкровать.

— Теперь это уже ничего не стоит, —сказала она.

Я заметил, куда закатился бумажныйшарик, и решил незаметно поднять его по-том и спрятать в карман.

— Ты была больна? — спросил я. — Немного. Всё уже прошло. — А что говорит врач?

Она рассмеялась: — Не спрашивай сейчас о врачах. Вооб-

ще ни о чем больше не спрашивай. Тыздесь, и этого достаточно!

Вдруг мне показалось, что она уже не та.Может быть, оттого, что я так давно ее невидел, но она показалась мне совсем не та-кой, как прежде. Ее движения стали болееплавными, кожа теплее, и даже походка, да-же то, как она пошла мне навстречу, — всёбыло каким-то другим… Она была уже непросто красивой девушкой, которую нужнооберегать, было в ней что-то новое, и еслираньше я часто не знал, любит ли она меня,то теперь я это ясно чувствовал. Она ничегобольше не скрывала; полная жизни, близ-кая мне как никогда прежде, она была пре-красна, даря мне еще большее счастье…Но все-таки в ней чувствовалось какое-тостранное беспокойство.

— Пат, — сказал я. — Мне нужно поско-рее спуститься вниз. Кестер ждет меня. Намнадо найти квартиру.

— Кестер? А где Ленц? — Ленц… — сказал я. — Ленц остался

дома. Она ни о чем не догадалась. — Ты можешь потом прийти вниз? —

спросил я. — Или нам подняться к тебе? — Мне можно всё. Теперь мне можно

всё. Мы спустимся и выпьем немного. Я бу-ду смотреть, как вы пьете.

— Хорошо. Тогда мы подождем тебявнизу в холле.

Она подошла к шкафу за платьем. Улу-чив минутку, я вытащил из-под кровати бу-мажный шарик и сунул его в карман.

— Значит, скоро придешь, Пат? — Робби! — Она подошла и обняла ме-

ня. — Ведь я гак много хотела тебе сказать. — И я тебе, Пат. Теперь у нас времени

будет вдоволь. Целый день будем что-ни-будь рассказывать друг другу. Завтра. Сразукак-то не получается.

Она кивнула: — Да, мы всё расскажем друг другу,

и тогда всё время, что мы не виделись, ужене будет для нас разлукой. Каждый узнаетвсё о другом, и тогда получится, будто мыи не расставались.

— Да так это и было, — сказал я. Она улыбнулась: — Ко мне это не относится. У меня нет

таких сил. Мне тяжелее. Я не умею утешать-ся мечтами, когда я одна. Я тогда простоодна, и всё тут. Одиночество легче, когда

Я

не любишь. Она всё еще улыбалась, но я видел, что

это была вымученная улыбка. — Пат, — сказал я. — Дружище! — Давно я этого не слышала, — прого-

ворила она, и ее глаза наполнились слеза-ми.

x x x

спустился к Кестеру. Он уже выгру-зил чемоданы. Нам отвели две смеж-ные комнаты во флигеле.

— Смотри, — сказал я, показывая емукривую температуры. — Так и скачет вверхи вниз.

Мы пошли по лестнице к флигелю. Снегскрипел под ногами.

— Сама по себе кривая еще ни о чем неговорит, — сказал Кестер. — Спроси завтраврача.

— И так понятно, — ответил я, скомкаллисток и снова положил его в Карман.

Мы умылись. Потом Кестер пришел комне в комнату. Он выглядел так, будтотолько что встал после сна.

— Одевайся, Робби. — Да. — Я очнулся от своих раздумий

и распаковал чемодан. Мы пошли обратно в санаторий. «Карл»

еще стоял перед подъездом. Кестер накрылрадиатор одеялом.

— Когда мы поедем обратно, Отто? —спросил я.

Он остановился:

— По-моему, мне нужно выехать завтравечером или послезавтра утром. А ты ведьостаешься…

— Но как мне это сделать? — спросил яв отчаянии. — Моих денег хватит не болеечем на десять дней, а за Пат оплачено толь-ко до пятнадцатого. Я должен вернуться,чтобы зарабатывать. Здесь им едва ли пона-добится такой плохой пианист.

Кестер наклонился над радиатором«Карла» и поднял одеяло.

— Я достану тебе денег, — сказал они выпрямился. — Так что можешь спокойнооставаться здесь.

— Отто, — сказал я, — ведь я знаю,сколько у тебя осталось от аукциона. Мень-ше трехсот марок.

— Не о них речь. Будут другие деньги.Не беспокойся. Через неделю ты их полу-

чишь. Я мрачно пошутил: — Ждешь наследства? — Нечто в этом

роде. Положись на меня. Нельзя тебе сей-час уезжать.

— Нет, — сказал я. — Даже не знаю, какей сказать об этом.

Кестер снова накрыл радиатор одеяломи погладил капот. Потом мы пошли в холли уселись у камина.

— Который час? — спросил я. Кестер посмотрел на часы: — Половина седьмого. — Странно, — сказал я. — А я думал,

что уже больше. По лестнице спустилась Пат в меховом

жакете. Она быстро прошла через холли поздоровалась с Кестером. Только теперь

я заметил, как она загорела. По светломукрасновато-бронзовому оттенку кожи ееможно было принять за молодую индианку.Но лицо похудело и глаза лихорадочно бле-стели.

— У тебя температура? — спросил я. — Небольшая, — поспешно и уклончиво

ответила она. — По вечерам здесь у всехподнимается температура. И вообще это из-за вашего приезда. Вы очень устали?

— От чего? — Тогда пойдемте в бар, ладно? Ведь вы

мои первые гости… — А разве тут есть бар? — Да, небольшой. Маленький уголок,

напоминающий бар. Это тоже для "лечеб-ного процесса". Они избегают всего, что на-поминало бы больницу. А если больномучто-нибудь запрещено, ему этого всё равно

не дадут. Бар был переполнен. Пат поздоровалась

с несколькими посетителями. Я заметилсреди них итальянца. Мы сели за освобо-дившийся столик.

— Что ты выпьешь? — Коктейль с ромом. Мы его всегда пи-

ли в баре. Ты знаешь рецепт? — Это очень просто, — сказал я девуш-

ке, обслуживавшей нас. — Портвейн попо-лам с ямайским ромом.

— Две порции, — попросила Пат. —И один коктейль "специаль".

Девушка принесла два «порто-ронко»и розоватый напиток. — Это для меня, —сказала Пат и пододвинула нам рюмки. —Салют!

Она поставила свой бокал, не отпив никапли, затем оглянулась, быстро схватила

мою рюмку и выпила ее. — Как хорошо! — сказала она. — Что ты заказала? — спросил я и отве-

дал подозрительную розовую жидкость.Это был малиновый сок с лимоном без вся-кого алкоголя. — Очень вкусно, — сказал я.

Пат посмотрела на меня. — Утоляет жажду, — добавил я. Она рассмеялась: — Закажите-ка еще один «порто-ронко».

Но для себя. Мне не подадут. Я подозвал девушку. — Один «порто-ронко» и один «специ-

аль», — сказали. Я заметил, что за столика-ми пили довольно много коктейля "специ-аль".

— Сегодня мне можно, Робби, прав-да? — сказала Пат. — Только сегодня!

Как в старое время. Верно, Кестер? — "Специаль" неплох, — ответил я и вы-

пил второй бокал. — Я ненавижу его! Бедный Робби, из-за

меня ты должен пить эту бурду! — Я свое наверстаю! Пат рассмеялась. — Потом за ужином я выпью еще че-

го-нибудь. Красного вина. Мы заказали еще несколько «порто-рон-

ко» и перешли в столовую. Пат была вели-колепна. Ее лицо сияло. Мы сели за один измаленьких столиков, стоявших у окон. Былотепло. Внизу раскинулась деревня с улица-ми, посеребренными снегом.

— Где Хельга Гутман? — спросил я. — Уехала, — сказала Пат после недолго-

го молчания.

— Уехала? Так рано? — Да, — сказала Пат, и я понял, что она

имела в виду. Девушка принесла темно-красное вино.

Кестер налил полные бокалы. Все столикибыли уже заняты. Повсюду сидели людии болтали. Пат коснулась моей руки.

— Любимый, — сказала она очень тихои нежно. — Я просто больше не могла!

Я

.

XXVI

вышел из кабинета главного врача,Кестер ждал в ресторане. Увидя ме-ня, он встал. Мы вышли и сели на

скамье перед санаторием. — Плохи дела, Отто, — сказал я. — Еще

хуже, чем я опасался. Шумная группа лыжников прошла

вплотную мимо нас. Среди них былонесколько женщин с широкими белозубы-ми улыбками на здоровых загорелых лицах,густо смазанных кремом. Они кричалио том, что голодны, как волки.

Мы подождали, пока они прошли. — И вот такие, конечно, живут, — ска-

зал я. — Живут и здоровы до мозга костей.Эх, до чего же всё омерзительно.

— Ты говорил с главным врачом? —спросил Кестер.

— Да. Его объяснения были очень ту-манны, со множеством оговорок. Но выводясен — наступило ухудшение. Впрочем, онутверждает, что стало лучше.

— Не понимаю. — Он утверждает, что, если бы она оста-

валась внизу, давно уже не было бы ника-кой надежды. А здесь процесс развиваетсямедленнее. Вот это он и называет улучше-нием.

Кестер чертил каблуками по слежавше-муся снегу. Потом он поднял голову:

— Значит, у него есть надежда? — Врач всегда надеется, такова уж его

профессия. Но у меня очень мало осталосьнадежд. Я спросил его, сделал ли он вдува-ние, он сказал, что сейчас уже нельзя. Ей

уже делали несколько лет тому назад. Те-перь поражены оба легких. Эх, будь всёпроклято, Отто!

Старуха в стоптанных галошах останови-лась перед нашей скамьей. У нее было си-нее тощее лицо и потухшие глаза графитно-го цвета, казавшиеся слепыми. Шея былаобернута старомодным боа из перьев. Онамедленно подняла лорнетку и поглядела нанас. Потом побрела дальше.

— Отвратительное привидение. — Что он еще говорил? — спросил

Кестер. — Он объяснял мне вероятные причины

заболевания. У него было много пациентовтакого же возраста. Всё это, мол, послед-ствия войны. Недоедание в детские и юно-шеские годы. Но какое мне дело до всегоэтого? Она должна выздороветь. — Я по-глядел на Кестера. — Разумеется, врач ска-

зал мне, что видел много чудес. Что именнопри этом заболевании процесс иногда вне-запно прекращается, начинается обызвеств-ление, и тогда выздоравливают даже в са-мых безнадежных случаях. Жаффе говорилто же самое. Но я не верю в чудеса.

Кестер не отвечал. Мы продолжали мол-ча сидеть рядом. О чем мы еще могли гово-рить? Мы слишком многое испытали вме-сте, чтобы стараться утешать друг друга.

— Она не должна ничего замечать, Роб-би, — сказал наконец Кестер.

— Разумеется, — отвечал я. Я ни о чем не думал; я даже не чувство-

вал отчаяния, я совершенно отупел. Всё вомне было серым и мертвым.

Мы сидели, ожидая Пат. — Вот она, — сказал Кестер.

— Да, — сказал я и встал. — Алло? — Пат подошла к нам. Она

слегка пошатывалась и смеялась. — Янемного пьяна. От солнца. Каждый раз, какполежу на солнце, я качаюсь, точно старыйморяк.

Я поглядел на нее, и вдруг все измени-лось. Я не верил больше врачу; я верил в чу-до. Она была здесь, она жила, она стояларядом со мной и смеялась, — перед этимотступало всё остальное.

— Какие у вас физиономии! — сказалаПат.

— Городские физиономии, которыездесь совсем неуместны, — ответилКестер. — Мы никак не можем привыкнутьк солнцу.

Она засмеялась.

— У меня сегодня хороший день. Неттемпературы, и мне разрешили выходить.Пойдем в деревню и выпьем аперитив.

— Разумеется. — Пошли. — А не поехать ли нам в санях? — спро-

сил Кестер. — Я достаточно окрепла, — сказала Пат. — Я это знаю, — ответил Кестер. — Но я

еще никогда в жизни не ездил в санях. Мнебы хотелось попробовать.

Мы подозвали извозчика и поехали внизпо спиральной горной дороге, в деревню.Мы остановились перед кафе с маленькой,залитой солнцем террасой. Там сиделомного людей, и среди них я узнал некото-рых обитателей санатория. Итальянец избара был тоже здесь. Его звали Антонио, онподошел к нашему столу, чтобы поздоро-

ваться с Пат. Он рассказал, как несколькошутников прошлой ночью перетащили од-ного спавшего пациента вместе с кроватьюиз его палаты в палату одной дряхлой учи-тельницы.

— Зачем они это сделали? — спросил я. — Он уже выздоровел и в ближайшие

дни уезжает, — ответил Антонио. — В этихслучаях здесь всегда устраивают такие шту-ки.

— Это пресловутый юмор висельников,которым пробавляются остающиеся, — до-бавила Пат.

— Да, здесь впадают в детство, — заме-тил Антонио извиняющимся тоном.

"Выздоровел, — подумал я. — Вот кто-товыздоровел и уезжает обратно".

— Что бы ты хотела выпить, Пат? —спросил я.

— Рюмку мартини, сухого мартини. Включили радио. Венские вальсы. Они

взвивались в теплом солнечном воздухе,словно полотнища легких светлых знамен.Кельнер принес нам мартини. Рюмки былихолодными, они искрились росинками в лу-чах солнца.

— Хорошо вот так посидеть, не правдали? — спросила Пат.

— Великолепно, — ответил я. — Но иногда это бывает невыносимо, —

сказала она.

М

x x x

ы остались до обеда. Пат очень хоте-ла этого. Всё последнее время онавынуждена была оставаться в сана-

тории и сегодня впервые вышла. Она сказа-ла, что почувствует себя вдвойне здоровой,если сможет пообедать в деревне. Антониообедал с нами. Потом мы опять поехали нагору, и Пат ушла к себе в комнату. Ей пола-галось два часа полежать. Мы с Кестеромвыкатили «Карла» из гаража и осмотрелиего. Нужно было сменить две сломанныерессорные пластины. У владельца гаражабыли инструменты, и мы принялись за ра-боту. Потом мы подлили масла и смазалишасси. Покончив со всем этим, мы выкати-ли его наружу. Он стоял на снегу, забрыз-ганный грязью, с обвисшими крыльями —лопоухий.

— Может, помоем его? — спросил я. — Нет, в дороге нельзя, он этого не лю-

бит, — сказал Кестер. Подошла Пат. Она выспалась и посвеже-

ла. Собака кружилась у ее ног. — Билли! — окликнул я. Пес замер, но глядел не слишком друже-

любно. Он не узнал меня. И очень смутил-ся, когда Пат указала ему на меня.

— Ладно, — сказал я. — Слава богу, чтоу людей память лучше. Где же это он былвчера?

Пат засмеялась: — Он всё время пролежал под кроватью.

Он очень ревнует, когда ко мне кто-нибудьприходит. И всегда от раздражения ку-да-нибудь прячется.

— Ты отлично выглядишь, — сказал я. Она посмотрела на меня счастливым

взглядом. Потом подошла к "Карлу": — Мне бы хотелось опять разок поси-

деть здесь и немножко прокатиться. — Конечно, — сказал я. — Как ты дума-

ешь, Отто? — Само собой разумеется. Ведь на вас

теплое пальто. Да и у нас здесь достаточношарфов и одеял.

Пат села впереди, рядим с Кестером.«Карл» взревел. Выхлопные газы сине-бе-лыми облачками заклубились в холодномвоздухе. Мотор еще не прогрелся. Цепи,грохоча, начали медленно перемалыватьснег. «Карл» пополз, фыркая, громыхаяи ворча, вниз в деревню, вдоль главнойулицы, словно поджарый волк, растеряв-шийся от конского топота и звона бубен-

цов. Мы выбрались из деревни. Уже вечере-

ло, и снежные поля мерцали в красноватыхотсветах заходящего солнца. Несколько са-раев на откосе были почти до самых крышв снегу. Словно маленькие запятые, вниз,в долину, уносились последние лыжники.Они проскальзывали по красному дискусолнца, которое вновь показалось из-за от-коса — огромный круг тускнеющего жара.

— Вы вчера здесь проезжали? — спроси-ла Пат.

— Да. Машина забралась па гребень первого

подъема. Кестер остановился. Отсюда от-крывался изумительный величественныйвид. Когда накануне мы с грохотом проби-рались сквозь стеклянный синий вечер, мыничего этого не заметили. Тогда мы следи-ли только за дорогой.

Там за откосами открывалась неровнаядолина. Дальние вершины остро и четковыступали на бледно-зеленом небе. Они от-свечивали золотом. Золотые пятна словнопыльцой покрывали снежные склоны у са-мых вершин. Пурпурно-белые откосыс каждым мгновением становились всё яр-че, всё торжественнее, всё больше сгуща-лись синие тени. Солнце стояло между дву-мя мерцающими вершинами, и вся широкаядолина, с ее холмами и откосами, словновыстроилась для могучего безмолвного па-рада, который принимал уходящий власте-лин. Фиолетовая лента дороги извиваласьвокруг холмов, то исчезая, то возникаявновь, темнея на поворотах, минуя деревни,и затем, выпрямившись, устремлялась к пе-ревалу на горизонте.

— Так далеко за деревней я еще ни разуне была, — сказала Пат. — Ведь эта дорогаведет к нам домой?

— Да. Она молча глядела вниз. Потом вышла

из машины и, прикрывая глаза ладонью,как щитком, смотрела на север, словно раз-личала там башни города.

— Это далеко отсюда? — спросила она. — Да так с тысячу километров. В мае мы

туда отправимся. Отто приедет за нами. — В мае, — повторила она. — Боже мой,

в мае! Солнце медленно опускалось. Долина

оживилась; тени, которые до сих пор непо-движно прижимались к складкам местно-сти, начали безмолвно выскальзывать отту-да и забираться всё выше, словно огромныесиние пауки. Становилось прохладно.

— Нужно возвращаться, Пат, — сказал я. Она поглядела на меня, и внезапно в ли-

це ее проступила боль. Я сразу понял, что

она знает всё. Она знает, что никогда боль-ше не перейдет через этот беспощадныйгорный хребет, темнеющий там, на гори-зонте; она знала это и хотела скрыть от нас,так же, как мы скрывали от нее, но на одинмиг она потеряла власть над собой, и всяболь и скорбь мира заметались в ее глазах.

— Проедем еще немного, — сказалаона. — Еще совсем немного вниз. — Поеха-ли, — сказал я, переглянувшись с Кестером.

Она села со мной на заднее сиденье, яобнял ее и укрыл ее и себя одним пледом.Машина начала медленно съезжать в доли-ну, в тени.

— Робби, милый, — шептала Пат у меняна плече. — Вот теперь всё так, словно мыедем домой, обратно в нашу жизнь.

— Да, — сказал я. И подтянул плед,укрывая ее с головой.

Смеркалось. Чем ниже мы спускались,тем сильнее сгущались сумерки. Пат лежа-ла, укрытая пледом. Она положила рукумне на грудь, под рубашку, я почувствовалтепло ее ладони, потом ее дыхание, ее губыи потом — ее слёзы.

Осторожно, так, чтобы она не заметилаповорота, Кестер развернулся в следующейдеревне на рыночной площади, описалбольшую дугу и медленно повел машинуобратно.

Когда мы добрались до вершины, солн-це уже совсем скрылось, а на востоке междуподымавшихся облаков стояла бледнаяи чистая луна. Мы ехали обратно. Цепи пе-рекатывались по земле с монотонным шу-мом. Вокруг было очень тихо. Я сидел непо-движно, не шевелился и чувствовал слёзыПат на моем сердце, словно там кровоточи-ла рана.

Ч

x x x

ас спустя я сидел в ресторане. Патбыла у себя в комнате, а Кестер по-шел на метеостанцию узнать, будет

ли еще снегопад. Уже стемнело, луну заво-локло, и вечер за окнами был серый и мяг-кий, как бархат. Немного погодя пришелАнтонио и подсел ко мне. За одним из даль-них столиков сидел тяжелый пушечныйснаряд в пиджаке из английского твидаи слишком коротких брюках гольф. У негобыло лицо грудного младенца с надутымигубами и холодными глазами, круглая крас-ная голова, совершенно лысая, сверкавшая,как биллиардный шар. Рядом с ним сиделаочень худая женщина с глубокими тенямипод глазами, с умоляющим, скорбнымвзглядом. Пушечный снаряд был оченьоживлен. Его голова всё время двигалась,и он всё время плавно и округло разводил

свои розовые плоские лапы: — Чудесно здесь наверху. Просто вели-

колепно. Этот вид, этот воздух, это пита-ние. Тебе здесь действительно хорошо.

— Бернгард, — тихо сказала женщина. — Право, я бы тоже хотел пожить, что-

бы со мной так возились, так ухажива-ли… — Жирный смешок. — Ну, да ты сто-ишь этого.

— Ах, Бернгард, — сказала женщинаробко.

— А что, а что? — радостно зашумел пу-шечный снаряд. — Ведь лучшего даже неможет быть. Ты же здесь как в раю. А мо-жешь себе представить, что делается там,внизу. Мне завтра опять в эту чертову сума-тоху. Радуйся, что ты ничего этого не ощу-щаешь. А я рад убедиться, что тебе здесьтак хорошо.

— Бернгард, мне вовсе не хорошо, —сказала женщина.

— Но, детка, — громыхал Бернгард, —нечего хныкать. Что ж тогда говорить на-шему брату? Всё время в делах, всюду банк-ротства, налоги. Хотя и работаешь с охотой.

Женщина молчала. — Бодрый парень, — сказал я. — Еще бы! — ответил Антонио. — Он

здесь с позавчерашнего дня и каждое возра-жение жены опровергает своим "тебе здесьчудесно живется". Он не хочет ничего ви-деть; понимаете, ничего. Ни ее страха, ни ееболезни, ни ее одиночества. Вероятно, там,у себя в Берлине, он уже давно живет с дру-гой женщиной — таким же пушечным сна-рядом, как и он сам, каждое полугодие при-езжает сюда с обязательным визитом, поти-рает руки, развязно подшучивает, озабочентолько своими удобствами. Лишь бы ниче-

го не услышать. Здесь это часто бывает. — А жена уже давно здесь? — Примерно два года. Группа молодежи, хихикая, прошла че-

рез зал. Антонио засмеялся: — Они возвращаются с почты. Отправи-

ли телеграмму Роту. — Кто это — Рот? — Тот, который на днях уезжает. Они

телеграфировали ему, что ввиду эпидемиигриппа в его краях он не имеет права уез-жать и должен оставаться?десь. Всё этообычные шутки. Ведь им-то приходитсяоставаться, понимаете? Я посмотрел в окнона серый бархат потемневших гор. "Всё этонеправда, — подумал я. — Всего этого несуществует. Ведь так же не может быть.Здесь просто сцена, на которой разыгрыва-ют шутливую пьеску о смерти. Ведь когда

умирают по-настоящему, то это страшно се-рьезно". Мне хотелось подойти к этим мо-лодым людям, похлопать по плечу и ска-зать: "Не правда ли, здесь только салоннаясмерть и вы только веселые любители игрыв умирание? А потом вы опять встанетеи будете раскланиваться. Ведь нельзя жеумирать вот так, с не очень высокой темпе-ратурой и прерывистым дыханием, ведь дляэтого нужны выстрелы и раны. Я ведь знаюэто…"

— Вы тоже больны? — спросил я Анто-нио.

— Разумеется, — ответил он, улыбаясь. — Право же, отличный кофе, — шумел

рядом пушечный снаряд. — У нас теперь та-кого вообще нет. Воистину, райский уголок!

К

x x x

естер вернулся с метеостанции.

— Мне нужно уезжать, Робби, —сказал он. — Барометр падает, и но-

чью, вероятно, будет снегопад. Тогда яутром вообще не выберусь. Сегодня ещетолько и можно.

— Ладно. Мы еще успеем поужинатьвместе?

— Да. Я сейчас, быстро соберусь. — Идем, помогу, — сказал я. Мы собрали вещи Кестера и снесли их

вниз в гараж. Потом мы пошли за Пат. — Если что-нибудь нужно будет, позво-

ни мне, Робби, — сказал Отто. Я кивнул.

— Деньги ты получишь через несколькодней. Так, чтобы хватило на некоторое вре-мя. Делай всё, что нужно.

— Да, Отто. — Я немного помедлил. —У нас там дома осталось еще несколько ам-пул морфия. Не мог бы ты их прислать мне?

Он поглядел на меня: — Зачем они тебе? — Не знаю, как здесь пойдут дела. Мо-

жет быть, и не понадобится. У меня всё-та-ки есть еще надежда, несмотря ни на что.Каждый раз, когда вижу ее, я надеюсь. А ко-гда остаюсь один, — перестаю. Но я не хо-тел бы, чтобы она мучилась, Отто. Чтобыона здесь лежала и не было ничего, кромеболи. Может быть, они ей сами дадут, еслипонадобится. Но всё же я буду спокойней,зная, что могу ей помочь.

— Только для этого, Робби? — спросилКестер.

— Только для этого, Отто. Совершенноопределенно. Иначе я не стал бы тебе гово-рить.

Он кивнул. — Ведь нас теперь только двое, — про-

изнес он медленно. — Да. — Ладно, Робби. Мы пошли в ресторан, и по пути я зашел

за Пат. Мы быстро поели, потому что небовсё больше и больше заволакивало тучами.Кестер вывел «Карла» из гаража к главномуподъезду.

— Будь здоров, Робби, — сказал он. — И ты будь здоров, Отто.

— До свидания, Пат! — Он протянул ейруку и поглядел на нее. — Весной я приедуза вами.

— Прощайте, Кестер. — Пат крепко дер-жала его руку. — Я очень рада, что повида-ла вас. Передайте мой привет ГоттфридуЛенцу.

— Да, — сказал Кестер. Она всё еще держала его руку. Ее губы

дрожали. И вдруг она прильнула к немуи поцеловала.

— Прощайте! — шепнула она сдавлен-ным голосом.

По лицу Кестера словно пробежало яр-ко-красное пламя. Он хотел еще что-то ска-зать, но повернулся, сел в машину, старто-вал рывком и помчался вниз по спиральнойдороге, не оборачиваясь. Мы смотрели емувслед. Машина грохотала вдоль шоссе,

П

взбираясь на подъемы и, как одинокийсветлячок, неся перед собой тусклое пятносвета от фар, скользящее по серому снегу.На ближайшей высотке она остановилась,и Кестер помахал нам. Его силуэт темнел насвету. Потом он исчез, и мы еще долго слы-шали постепенно затихавшее жужжание ма-шины.

x x x

ат стояла, вся подавшись вперед,и прислушивалась, пока еще можнобыло что-нибудь слышать. Потом

она повернулась ко мне: — Итак, отбыл последний корабль, Роб-

би. — Предпоследний, — возразил я. — По-следний — это я. Знаешь, что я собираюсьделать? Хочу выбрать себе другое место длястоянки на якоре. Комната во флигеле мнебольше не нравится. Не вижу причин, поче-му бы нам не поселиться вместе. Я попыта-

юсь раздобыть комнату поближе к тебе. Она улыбнулась: — Исключено. Это тебе не удастся.

Что ты собираешься предпринять? — А ты будешь довольна, если я всё-та-

ки это устрою? — Что за вопрос? Это было бы чудесно,

милый. Почти как у мамаши Залевски. — Ладно. Тогда позволь мне с полчаси-

ка похлопотать. — Хорошо. А я пока сыграю с Антонио

в шахматы. Я научилась здесь. Я отправился в контору и заявил, что на-

мерен остаться здесь на длительное времяи хочу получить комнату на том же этаже,где находится Пат. Пожилая дама без бюстапрезрительно оглядела меня и отклониламою просьбу, ссылаясь на местный распо-рядок.

— Кто установил этот распорядок? —спросил я.

— Дирекция, — ответила дама, разгла-живая складки своего платья.

Довольно раздраженно она в конце кон-цов сообщила мне, что просьбу о том, что-бы сделать исключение, может рассматри-вать только главный врач.

— Но он уже ушел, — добавила она. —И по вечерам не полагается беспокоить егослужебными вопросами на дому.

— Отлично, — сказал я. — А я всё-такиобеспокою его разок по служебному вопро-су. По вопросу о местном распорядке.

Главный врач жил в маленьком домикерядом с санаторием. Он сразу же принялменя и немедленно дал разрешение.

— По началу мне не думалось, что этобудет так легко, — сказал я.

Он засмеялся: — Ага, это вы, должно быть, нарвались

на старую Рексрот? Ну, я сейчас позвоню. Я вернулся в контору. Старуха Рексрот,

завидев вызывающее выражение моего ли-ца, с достоинством удалилась. Я уладил всес секретаршей и поручил швейцару перене-сти мои вещи и подать в номер пару буты-лок рома. Потом я пошел в ресторан к Пат.

— Тебе удалось? — спросила она. — Пока еще нет, но в ближайшие дни я

добьюсь. — Жаль. — Она опрокинула шахматные

фигуры и встала. — Что будем делать? — спросил я —

Пойдем в бар? — Мы по вечерам часто играем в кар-

ты, — сказал Антонио. — Скоро задует фен

— это уже ощущается. В такое времякарты — самое подходящее.

— Ты играешь в карты, Пат? — удивил-ся я. — Какие же ты знаешь игры? Подкид-ного дурака или пасьянс?

— Покер, милый, — заявила Пат. Я рассмеялся. — Нет, право же, она умеет, — сказал

Антонио. — Только она слишком отчаян-ная. Неимоверно блефует.

— Я тоже, — возразил я. — Значит, нуж-но испробовать хоть разок.

Мы забрались в угол и начали игратьПат неплохо разбиралась в покере. Онадействительно блефовала так, что можнобыло только диву даваться. Час спустя Ан-тонио показал на окно. Шел снег. Медлен-но, словно колеблясь, большие хлопья пада-ли почти вертикально

— Совсем безветренно, — сказал Анто-нио. — Значит, будет много снега.

— Где сейчас может быть Кестер? —спросила Пат.

— Он уже проехал главный перевал, —ответил я.

На мгновение я отчетливо увидел передсобою «Карла» и Кестера, который вел егосквозь белую, снежную ночь. И внезапномне показалось невероятным, что я сижуздесь, что Кестер где-то в пути, что Пат ря-дом со мной. Она смотрела на меня сосчастливой улыбкой, ее рука с картами спо-койно лежала на столе.

— Твой ход, Робби. Пушечный снаряд пробрался через весь

зал, остановился у нашего стола и добро-душно заглядывал в карты. Вероятно, егожена уже уснула, и он искал собеседника. Я

положил карты, злобно посмотрел на негои таращился, пока он не ушел.

— Ты не очень любезен, — весело сказа-ла Пат.

— Нет, я не хочу быть любезным, — воз-разил я.

Потом мы еще зашли в бар и выпили па-ру коктейлей, а затем Пат нужно было от-правляться спать. Я попрощался с ней в ре-сторане. Она медленно поднялась по лест-нице, остановилась и оглянулась перед тем,как свернуть в коридор. Я подождал неко-торое время и зашел в контору, чтобы полу-чить ключ от своей комнаты. Маленькаясекретарша улыбалась.

— Семьдесят восьмой номер, — сказалаона.

Это было рядом с комнатой Пат.

— Неужели по указанию мадмуазельРексрот? — спросил я.

— Нет. Мадмуазель Рексрот ушла в мо-литвенный дом, — ответила она.

— Молитвенные дома и вправду иногдаприносят благодать, — сказал я и быстроподнялся наверх. Мои вещи были уже рас-пакованы. Через полчаса я постучал в боко-вую дверь, которая вела в соседнюю комна-ту.

— Кто там? — крикнула Пат. — Полиция нравов, — ответил я. Ключ щелкнул, и дверь распахнулась. — Робби, ты? — пробормотала изумлен-

ная Пат. — Да, это я — победитель мадмуазель

Рексрот и владелец коньяка и «порто-рон-ко». — Обе бутылки я вытащил из карманасвоего халата. — А теперь отвечай немед-

О

ленно: сколько мужчин уже здесь побыва-ло?

— Никого, кроме одной футбольной ко-манды и одного оркестра филармонии, —смеясь, заявила Пат. — Ах, милый, теперьопять наступили прежние времена.

x x x

на заснула на моем плече. Я еще дол-го не засыпал. В углу комнаты горе-ла маленькая лампа. Снежные хло-

пья тихо ударялись в окно, и казалось, чтовремя остановилось в этом зыбком золоти-сто-коричневом полумраке. В комнате былоочень тепло. Изредка потрескивали трубыцентрального отопления. Пат во сне поше-велилась, и одеяло, шурша, медленно со-скользнуло на пол. "Ах, — думал я, — какаябронзовая мерцающая кожа! Какое чудо этитонкие колени! И нежная тайна груди! — Яощущал ее волосы на моем плече и губами

чувствовал биение пульса в ее руке. — И тыдолжна умереть? Ты не можешь умереть.Ведь ты — это счастье*.

Осторожно я опять натянул одеяло. Патчто-то про бормотала во сне, замолкла и, непросыпаясь, медленно обняла меня за шею.

В

.

XXVII

се последующие дни непрерывношел снег. У Пат повысилась темпера-тура, и она должна была оставаться

в постели. Многие в этом доме температу-рили.

— Это из-за погоды, — говорил Анто-нио. — Слишком тепло, и дует фен. Настоя-щая погода для лихорадки.

— Милый, да выйди ты прогуляться, —сказала Пат. — Ты умеешь ходить на лы-жах?

— Нет, где бы я мог научиться? Ведь яникогда не бывал в горах.

— Антонио тебя научит. Ему это нравит-ся, и он к тебе хорошо относится.

— Мне приятнее оставаться здесь.

Она приподнялась и села в постели.Ночная сорочка соскользнула с плеч. Про-клятье! какими худенькими стали ее плечи!Проклятье! какой тонкой стала шея!

— Робби, — сказала она. — Сделай этодля меня. Мне не нравится, что ты сидишьвсё время здесь, у больничной постели.Вчера и позавчера; это уж больше чемслишком.

— А мне нравится здесь сидеть, — отве-тил я. — Не имею никакого желания бро-дить по снегу.

Она дышала громко, и я слышал нерав-номерный шум ее дыхания.

— В этом деле у меня больше опыта, чему тебя, — сказала она и облокотилась на по-душку. — Так лучше для нас обоих. Ты сампотом в этом убедишься. — Она с трудомулыбнулась. — Сегодня после обеда или ве-чером ты еще сможешь достаточно здесь

насидеться. Но по утрам это меня беспоко-ит, милый. По утрам, когда температура,всегда выглядишь ужасно. А вечером всёпо-другому. Я поверхностная и глупая — яне хочу быть некрасивой, когда ты на менясмотришь.

— Однако, Пат… — Я поднялся. — Лад-но, я выйду ненадолго с Антонио. К обедубуду опять здесь. Будем надеяться, что я непереломаю себе кости на этих досках, кото-рые называются лыжами.

— Ты скоро научишься, милый. — Еелицо утратило выражение тревожной на-пряженности. — Ты очень скоро будешь чу-десно ходить на лыжах.

— И ты хочешь, чтобы я поскорее чудес-но отсюда убрался, — сказал я и поцеловалее. Ее руки были влажны и горячи, а губысухи и воспалены.

А

x x x

нтонио жил на третьем этаже. Онодолжил мне пару ботинок и лыжи.Они подошли мне, так как мы были

одинакового роста. Мы отправились научебную поляну, неподалеку от деревни.По дороге Антонио испытующе погляделна меня.

— Повышение температуры вызываетбеспокойство, — сказал он. — В такие дниздесь уже происходили разные необычай-ные вещи. — Он положил лыжи на снеги стал их закреплять. — Самое худшее, ко-гда нужно ждать и не можешь ничего сде-лать. От этого можно сойти с ума.

— Здоровым тоже, — ответил я. — Ко-гда находишься тут же и не можешь ничегосделать.

Он кивнул. — Некоторые из нас работают, — про-

должал он. — Некоторые перечитывают це-лые библиотеки, а многие превращаютсяснова в школьников, которые стараютсяудрать от лечения, как раньше удирали отуроков физкультуры; случайно встретивврача, они, испуганно хихикая, прячутсяв магазинах и кондитерских. Тайком курят,тайком выпивают, играют в запретные иг-ры, сплетничают, придумывают глупыеи озорные проделки — всем этим старают-ся спастись от пустоты. И от правды. Эта-кое ребяческое, легкомысленное, но, пожа-луй, также героическое пренебрежениек смерти. Да что им в конце концов остает-ся делать?

"Да, — подумал я. — Ведь и нам всемв конце концов ничего другого не остаетсяделать".

— Ну что ж, попытаемся? — спросилАнтонио и воткнул палки в снег.

— Ладно. Он показал мне, как закреплять лыжи

и как сохранять равновесие. Это былонетрудно. Я довольно часто падал, но потомстал постепенно привыкать, и дело поне-многу пошло на лад. Через час мы закончи-ли.

— Хватит, — сказал Антонио. — Сего-дня вечером вы еще почувствуете все своимышцы.

Я снял лыжи и ощутил, с какой силой вомне бьется кровь.

— Хорошо, что мы погуляли, Анто-нио, — сказал я.

Он кивнул: — Мы это можем делать каждое утро.

Так только и удается отвлечься, подумать

М

о чем-нибудь другом. — Не зайти ли намкуда-нибудь выпить? — спросил я.

— Можно. По рюмке «Дюбоне» у Фор-стера.

x x x

ы выпили по рюмке «Дюбоне»и поднялись наверх к санаторию.В конторе секретарша сказала мне,

что приходил почтальон и передал, чтобы язашел на почту. Там для меня полученыденьги. Я посмотрел на часы. Еще остава-лось время, и я вернулся в деревню. На по-чте мне выдали две тысячи марок. С нимивручили и письмо Кестера. Он писал, чтобыя не беспокоился, что есть еще деньги. Ядолжен только сообщить, если понадобят-ся.

Я поглядел на деньги. Откуда он досталих? И так быстро… Я знал все наши источ-

ники. И внезапно я сообразил. Я вспомниллюбителя гонок конфекционера Больвиса,как он жадно охлопывал нашего «Карла»в тот вечер у бара, когда он проиграл пари,как он приговаривал: "Эту машину я куплюв любое мгновенье"… Проклятье! Кестерпродал «Карла». Вот откуда столько денегсразу. «Карла», о котором он говорил, чтоохотнее потеряет руку, чем эту машину.«Карла» у него больше не было. «Карл» былв толстых лапах фабриканта костюмов,и Отто, который за километры на слухузнавал гул его мотора, теперь услышит егов уличном шуме, словно вой брошенногопса.

Я спрятал письмо Кестера и маленькийпакет с ампулами морфия. Беспомощно сто-ял я у оконца почты. Охотнее всего я тотчасже отправил бы деньги обратно. Но этогонельзя было делать. Они были необходимынам. Я разгладил банкноты, сунул их в кар-

ман и вышел. Проклятье! Теперь я буду из-далека обходить каждый автомобиль. Рань-ше автомобили были для нас приятелями,но «Карл» был больше чем приятель. Онбыл боевым другом! «Карл» — призракшоссе. Мы были неразлучны: «Карл»и Кестер, «Карл» и Ленц, «Карл» и Пат.В бессильной ярости я топтался, стряхиваяснег с ботинок. Ленц был убит. «Карл» про-дан, а Пат? Невидящими глазами я смотрелв небо, в это серое бесконечное небо сума-сшедшего бога, который придумал жизньи смерть, чтобы развлекаться.

К

x x x

вечеру ветер переменился, проясни-лось и похолодало. И Пат почувство-вала себя лучше. На следующее утро

ей уже позволили вставать, и несколькодней спустя, когда уезжал Рот, тот человек,что излечился, она даже пошла провожатьего на вокзал.

Рота провожала целая толпа. Так ужздесь было заведено, когда кто-нибудь уез-жал. Но сам Рот не слишком радовался. Егопостигла своеобразная неудача. Два годатому назад некое медицинское светило, от-вечая на вопрос Рота, сколько ему осталосьеще жить, заявило, что не более двух лет,если он будет очень следить за собой.Для верности он спросил еще одного врача,прося сказать ему всю правду по совести.Тот назначил ему еще меньший срок. ТогдаРот распределил всё свое состояние на два

года и пустился жить вовсю, не заботясьо своей хвори. С тяжелейшим кровохарка-ньем доставили его наконец в санаторий.Но здесь, вместо того чтобы умереть, онстал Неудержимо поправляться. Когда онприбыл сюда, он весил всего 45 килограм-мов. А теперь он уже весил 75 и был на-столько здоров, что мог отправиться домой.Но зато денег у него уже не было.

— Что мне теперь делать там, внизу? —спрашивал он меня и скреб свое темя, по-крытое рыжими волосами. — Вы ведьнедавно оттуда. Что там сейчас творится?

— Многое изменилось за это время, —отвечал я, глядя на его круглое, словно сте-ганое, лицо с бесцветными ресницами. Онвыздоровел, хотя был уже совершенно без-надежен, — больше меня в нем ничто неинтересовало.

— Придется искать какую-нибудь рабо-ту, — сказал он. — Как теперь обстоит делос этим?

Я пожал плечами. Зачем объяснять ему,что, вероятно, не найдется никакой работы.Он скоро сам убедится в этом.

— Есть у вас какие-нибудь связи, дру-зья?

— Друзья? Ну, видите ли, — он зло рас-смеялся, — когда внезапно оказываешьсябез денег, друзья скачут прочь, как блохи отмертвой собаки.

— Тогда вам будет трудно. Он наморщил лоб: — Не представляю себе совершенно, что

будет. У меня осталось только несколькосот марок. И я ничему не учился, толькоуменью тратить деньги. Видимо, мой про-фессор всё-таки окажется прав, хотя

и в несколько ином смысле: года через двая окачурюсь. Во всяком случае, от пули.

И тогда меня вдруг охватило бессмыс-ленное бешенство против этого болтливогоидиота. Неужели он не понимал, что такоежизнь. Я смотрел на Пат — она шла впере-ди рядом с Антонио, — я видел ее шею,ставшую такой тонкой от цепкой хватки бо-лезни, я знал, как она любит жизнь, и в этомгновенье я не задумываясь мог бы убитьРота, если бы знал, что это принесет здоро-вье Пат; Поезд отошел. Рот махал нам шля-пой. Провожающие кричали ему что-товслед и смеялись. Какая-то девушка пробе-жала, спотыкаясь, вдогонку за поездоми кричала высоким, срывающимся голосом:

— До свидания, до свидания! — Потомона вернулась и разрыдалась.

У всех вокруг были смущенные лица.

— Алло! — крикнул Антонио. — Ктоплачет на вокзале, должен платить штраф.Это старый закон санатория. Штраф в поль-зу кассы на расходы по следующему празд-нику.

Он широким жестом протянул к ней ру-ку. Все опять засмеялись. Девушка тожеулыбнулась сквозь слёзы и достала из кар-мана пальто потертое портмоне.

Мне стало очень тоскливо. На этих ли-цах вокруг я видел не смех, а судорожное,мучительное веселье; они гримасничали.

— Пойдем, — сказал я Пат и крепковзял ее под руку.

Мы молча прошли по деревенской ули-це. В ближайшей кондитерской я купил ко-робку конфет.

— Это жареный миндаль, — сказал я,протягивая ей сверток. — Ты ведь любишь

его, не правда ли? — Робби, — сказала Пат, и у нее задро-

жали губы. — Минутку, — ответил я и быстро во-

шел в цветочный магазин, находившийсярядом. Уже несколько успокоившись, я вы-шел оттуда с букетом роз.

— Робби, — сказала Пат. Моя ухмылка была довольно жалкой: — На старости лет я еще стану галант-

ным кавалером. Не знаю, что с нами внезапно приклю-

чилось. Вероятно, причиной всему был этотпроклятый только что отошедший поезд.Словно нависла свинцовая тень, словно се-рый ветер пронесся, срывая всё, что с такимтрудом хотелось удержать… Разве не оказа-лись мы внезапно лишь заблудившимисядетьми, которые не знали, куда идти,

и очень старались держаться храбро? — Пойдем поскорей выпьем что-ни-

будь, — сказал я. Она кивнула. Мы зашли в ближайшее

кафе и сели у пустого столика возле окна. — Чего бы ты хотела, Пат? — Рому, — сказала она и поглядела на

меня. — Рому, — повторил я и отыскал под

столом ее руку. Она крепко стиснула мою. Нам принесли ром. Это был «Баккарди»

с лимоном. — За твое здоровье, милый, — сказала

Пат и подняла бокал. — Мой добрый старый дружище! — ска-

зал я. Мы посидели еще немного.

— А странно ведь иногда бывает? — ска-зала Пат.

— Да. Бывает. Но потом всё опять про-ходит.

Она кивнула. Мы пошли дальше, тесноприжавшись друг к другу. Усталые, потныелошади протопали мимо, волоча сани. Про-шли утомленные загорелые лыжники в бе-ло-красных свитерах — это была хоккейнаякоманда, воплощение шумливой жизни.

— Как ты себя чувствуешь, Пат? — спро-сил я.

— Хорошо, Робби. — Нам ведь всё нипочем, не правда ли? — Конечно, милый. — Она прижала

мою руку к себе. Улица опустела. Закат розовым одеялом

укрывал заснеженные горы.

— Пат, — сказал я, — а ведь ты еще незнаешь, что у нас куча денег. Кестер при-слал.

Она остановилась: — Вот это чудесно, Робби. Значит, мы

сможем еще разок по-настоящему кутнуть. — Само собой разумеется, — сказал я, —

и столько раз, сколько захотим. — Тогда мы в субботу пойдем в курзал.

Там будет последний большой бал этого го-да.

— Но ведь тебе же нельзя выходить повечерам.

— Да это нельзя большинству из тех,кто здесь, но всё же они выходят.

Я нахмурился, сомневаясь. — Робби, — сказала Пат. — Пока тебя

здесь не было, я выполняла всё, что мне бы-

ло предписано. Я была перепуганной плен-ницей рецептов, ничем больше. И ведь всёэто не помогло. Мне стало хуже. Не преры-вай меня, я знаю, что ты скажешь. Я знаютакже, чем всё это кончится. Но то время,что у меня еще осталось, то время, пока мывместе с тобой, — позволь мне делать всё,что я хочу.

На ее лице лежал красноватый отсветзаходящего солнца. Взгляд был серьезным,спокойным и очень нежным. "О чем это мыговорим? — подумал я. И во рту у меня пе-ресохло. — Ведь это же невероятно, что мывот так стоим здесь и разговариваем о том,чего не может и не должно быть. Ведь этоПат произносит эти слова — так небрежно,почти без грусти, словно ничего уж нельзяпредпринять, словно у нас не осталось и са-мого жалкого обрывка обманчивой надеж-ды. Ведь это же Пат — почти ребенок, кото-рого я должен оберегать, Пат, внезапно

ставшая такой далекой и обреченной, при-частной тому безыменному, что кроется запределами жизни".

— Ты не должна так говорить, — про-бормотал я наконец. — Я думаю, что мы,пожалуй, сначала спросим об этом врача.

— Мы никого и никогда больше не бу-дем ни о чем спрашивать. — Она тряхнуласвоей прекрасной маленькой головкой, наменя глядели любимые глаза. — Я не хочубольше ни о чем узнавать. Теперь я хочубыть только счастливой.

В

x x x

ечером в коридорах санатория быласуета; все шушукались, бегали взади вперед. Пришел Антонио и пере-

дал приглашение. Должна была состоятьсявечеринка в комнате одного русского.

— Ты считаешь удобным, что я так за-просто пойду с тобой? — спросил я.

— Почему же нет? — возразила Пат. — Здесь принято многое, что в иных ме-

стах неприемлемо, — сказал, улыбаясь, Ан-тонио.

Русский был пожилым человеком сосмуглым лицом. Он занимал две комнаты,устланные коврами. На сундуке стояли бу-тылки с водкой. В комнатах был полумрак.Горели только свечи. Среди гостей былаочень красивая молодая испанка. Оказыва-ется, праздновали день ее рождения. Очень

своеобразное настроение царило в этихозаренных мерцающим светом комнатах.Полумраком и необычным побратимствомсобравшихся здесь людей, которых соеди-нила одна судьба, они напоминали фронто-вой блиндаж.

— Что бы вы хотели выпить? — спросилменя русский. Его глубокий, густой голосзвучал очень тепло.

— Всё, что предложите. Он принес бутылку коньяка и графин

с водкой. — Вы здоровы? — спросил он. — Да, — ответил я смущенно. Он протянул мне папиросы. Мы выпи-

ли. — Вам, конечно, многое здесь кажется

странным? — спросил он.

— Не очень, — ответил я. — Я не при-вык к нормальной жизни.

— Да, — сказал он и посмотрел сумереч-ным взглядом на испанку. — Здесь у насв горах особый мир. Он изменяет людей.

Я кивнул. — И болезнь особая, — добавил он за-

думчиво. — От нее острее чувствуешьжизнь. И иногда люди становятся лучше,чем были. Мистическая болезнь. Она рас-топляет и смывает шлаки.

Он поднялся, кивнул мне и подошелк испанке, улыбавшейся ему.

— Восторженный болтун, не правдали? — спросил кто-то позади меня.

Лицо без подбородка. Шишковатый лоб.Беспокойные лихорадочные глаза.

— Я здесь в гостях, — ответил я. — А выразве не гость?

— Вот так он и ловит женщин, — про-должал тот, не слушая. — Да, так он ихи ловит. Так и эту малютку поймал.

Я не отвечал. — Кто это? — спросил я Пат, когда он

отошел. — Музыкант. Скрипач. Он безнадежно

влюблен в испанку. Самозабвенно, как всездесь влюбляются. Не она не хочет знатьо нем. Она любит русского.

— Так бы и я поступил на ее месте. Пат засмеялась. — По-моему, в этого парня можно влю-

биться, — сказал я. — Разве ты не нахо-дишь? — Нет, — отвечала она.

— Ты здесь не влюбилась? — Не очень.

— Мне бы это было совершенно безраз-лично, — сказал я.

— Замечательное признание. — Пат вы-прямилась. — Уж это никак не должно бытьтебе безразлично.

— Да я не в таком смысле. Я даже не мо-гу тебе толком объяснить, как я это пони-маю. Не могу хотя бы потому, что я всё ещене знаю, что ты нашла во мне.

— Пусть уж это будет моей заботой, —ответила она.

— А ты это знаешь? — Не совсем, — ответила она, улыба-

ясь. — Иначе это не было бы любовью. Бутылки, которые принес русский, оста-

лись здесь. Я осушил несколько рюмок под-ряд. Всё вокруг угнетало меня. Неприятнобыло видеть Пат среди этих больных лю-дей.

— Тебе здесь не нравится? — спросилаона.

— Не очень. Мне еще нужно привык-нуть.

— Бедняжка мой, милый… — Она погла-дила мою руку.

— Я не бедняжка, когда ты рядом. — Разве Рита не прекрасна? — Нет, — сказал я. — Ты прекрасней. Молодая испанка держала на коленях

гитару. Она взяла несколько аккордов. По-том она запела, и казалось, будто над намипарит темная птица. Она пела испанскиепесни, негромко, сипловатым, ломким го-лосом больной. И не знаю отчего: то ли отчужих меланхолических напевов, то ли отпотрясающего сумеречного голоса девуш-ки, то ли от теней людей, сидевших в крес-лах и просто на полу, то ли от большого

Н

склоненного смуглого лица русского, — номне внезапно показалось, что всё это лишьрыдающее тихое заклинание судьбы, кото-рая стоит там, позади занавешенных окон,стоит и ждет; что это мольба, крик ужаса,ужаса, возникшего в одиноком противосто-янии безмолвно разъедающим силам небы-тия.

x x x

а следующее утро Пат была веселойи озорной. Она всё возилась со свои-ми платьями.

— Слишком широким стало, слишкомшироким, — бормотала она, оглядывая се-бя в зеркале. Потом повернулась ко мне: —Ты взял с собой смокинг, милый?

— Нет, — сказал я. — Не знал. что онздесь может понадобиться.

— Тогда сходи к Антонио. Он тебе одол-жит. У вас с ним одинаковые фигуры.

— Он может быть ему самому нужен. — Он наденет фрак. — Она закалывала

складку. — А потом пойди пройдись на лы-жах. Мне нужно повозиться здесь. В твоемприсутствии я не могу.

— Как быть с этим Антонио, — сказаля. — Ведь я же попросту граблю его. Что бымы делали без него?

— Он добрый паренек, не правда ли? — Да, — ответил я. — Это самое подхо-

дящее определение для него — он добрыйпаренек.

— Я не знаю, что бы я делала, если быон не оказался здесь, когда я была одна.

— Об этом не будем больше думать, —сказал я — Это уже давно прошло.

— Да, — она поцеловала меня. — Теперьпойди побегай на лыжах.

Антонио ждал меня. — Я и сам догадался, что у вас нет с со-

бой смокинга, — сказал он. — Примерь-те-ка эту курточку.

Смокинг был узковат, но в общем подо-шел. Антонио, удовлетворенно посвисты-вая, вытащил весь костюм.

— Завтра будет очень весело, — заявилон. — К счастью, вечером в конторе дежу-рит маленькая секретарша. Старуха Рексротне выпустила бы нас. Ведь официально всёэто запрещено. Но неофициально… мы, ра-зумеется, уже не дети.

Мы отправились на лыжную прогулку. Яуспел уже обучиться, и нам теперь не нужнобыло ходить на учебное поле. По пути мывстретили мужчину с бриллиантовыми

кольцами на руках, в полосатых брюках и спышным бантом на шее, как у художников.

— К о м и ч н ы е о с о б ы п о п а д а ю т с яз д е с ь , — с к а з а л я .

Антонио засмеялся: — Это важный человек. Сопроводитель

трупов. — Что? — спросил я изумленно. — Сопроводитель трупов, — повторил

Антонио. — Ведь здесь больные со всегосвета. Особенно много из Южной Америки.А там семьи чаще всего хотят хоронить сво-их близких у себя на родине. И вот такойсопроводитель за весьма приличное возна-граждение доставляет их тела куда следуетв цинковых гробах Благодаря своему заня-тию эти люди становятся состоятельнымии много путешествуют. Вот этот, например,на службе у смерти сделался настоящим

денди, как видите. Мы еще некоторое время шли в гору, по-

том стали на лыжи и понеслись. Белые хол-мы то поднимались, то опускались, а сзадинас мчался с лаем, то и дело окунаясь погрудь в снег, Билли, похожий на красно-ко-ричневый мяч. Теперь он опять ко мне при-вык, хотя часто по пути вдруг поворачивали с откинутыми ушами стремительно мчал-ся назад в санаторий.

Я разучивал поворот «Христиания»,и каждый раз, когда я скользил вниз по от-косу и, готовясь к рывку, расслаблял тело, ядумал "Вот если теперь удастся и я не упаду,Пат выздоровеет". Ветер свистел мне в ли-цо, снег был тяжелым и вязким, но я каж-дый раз поднимался снова, отыскивал всёболее крутые спуски, все более трудныеучастки, и, когда снова и снова мне удава-лось повернуть не падая, я думал: "Она спа-сена". Знал, что это глупо, и все же радовал-

В

ся, радовался впервые за долгое время.

x x x

субботу вечером состоялся массо-вый тайный выход. По заказу Анто-нио несколько ниже по склону в сто-

роне от санатория были приготовлены са-ни. Сам он, весело распевая, скатывалсявниз с откоса в лакированных полуботин-ках и открытом пальто, из-под которогосверкала белая манишка.

— Он сошел с ума, — сказал я. — Он часто делает так, — сказала

Пат. — Он безмерно легкомыслен. Толькопоэтому он и держится, иначе ему труднобыло бы всегда сохранять хорошее настрое-ние.

— Но зато мы тем тщательнее упакуемтебя.

Я обернул ее всеми пледами и шарфами,которые у нас были. И вот санки покати-лись вниз. Образовалась длинная процес-сия. Удрали все, кто только мог. Можно бы-ло подумать, что в долину спускается сва-дебный поезд, так празднично покачива-лись в лунном свете пестрые султаны наконских головах, так много смеялись всеи весело окликали друг друга. Курзал былубран роскошно. Когда мы прибыли. танцыуже начались. Для гостей из санатория былприготовлен особый угол, защищенный отсквозняков и открытых окон. Было тепло,пахло цветами, косметикой и вином.

За нашим столом собралось очень многолюдей. С нами сидели русский, Рита, скри-пач, какая-то старуха, дама с лицом разма-леванного скелета, при ней пижон с ухват-ками наемного танцора, а также Антониои еще несколько человек.

— Пойдем, Робби, — сказала Пат, — по-пробуем потанцевать.

Танцевальная площадка медленно вра-щалась вокруг нас. Скрипка и виолончельвели нежную и певучую мелодию, плывшуюнад приглушенными звуками оркестра. Ти-хо шуршали по полу ноги танцующих

— Мой милый, мой любимый, да ведьты, оказывается, чудесно танцуешь, —изумленно сказала Пат.

— Ну, уж чудесно… — Конечно. Где ты учился? — Это еще Готтфрид меня обучал, —

сказал я. — В вашей мастерской? — Да. И в кафе «Интернациональ». Ведь

для этого нам нужны были еще и дамы. Ро-за, Марион и Валли придали мне оконча-тельный лоск. Боюсь только, что из-за это-

го у меня не слишком элегантно получает-ся.

— Напротив. — Ее глаза лучились. —А ведь мы впервые танцуем с тобой, Робби.

Рядом с нами танцевали русский с ис-панкой. Он улыбнулся и кивнул нам Испан-ка была очень бледна. Черные блестящиеволосы падали на ее лоб, как два вороньихкрыла. Она танцевала с неподвижным се-рьезным лицом. Ее запястье охватывалбраслет из больших четырехгранных сма-рагдов. Ей было восемнадцать лет. Скрипачиз за стола слетал за нею жадными глазами.

Мы вернулись к столу. — А теперь дай мне сигаретку, — сказа-

ла Пат. — Уж лучше не надо, — осторожно воз-

разил я

— Ну только несколько затяжек, РоббиВедь я так давно не курила. — Она взяла си-гарету, но скоро отложила ее. — А знаешь,совсем невкусно. Просто невкусно теперь.

Я засмеялся: — Так всегда бывает, когдаот чего-нибудь надолго отказываешься.

— А ты ведь от меня тоже надолго отка-зался? — спросила она.

— Но это только к ядам относится, —возразил я. — Только к водке и к табаку.

— Люди куда более опасный яд, чемводка и табак, мой милый.

Я засмеялся: — Ты умная девочка, Пат. Она облокотилась на стол и поглядела

на меня: — А ведь по существу ты никогда ко мне

серьезно не относился, правда?

— Я к себе самому никогда серьезно неотносился, Пат, — ответил я.

— И ко мне тоже. Скажи правду. — Пожалуй, этого я не знаю. Но к нам

обоим вместе я всегда относился страшносерьезно. Это я знаю определенно.

Она улыбнулась. Антонио пригласил еена следующий танец. Они вышли на пло-щадку. Я следил за ней во время танца. Онаулыбалась мне каждый раз, когда прибли-жалась. Ее серебряные туфельки едва каса-лись пола, ее движения напоминали лань.

Русский опять танцевал с испанкой. Обамолчали. Его крупное смуглое лицо таилобольшую нежность. Скрипач попытался бы-ло пригласить испанку. Она только покача-ла головой и ушла на площадку с русским.

Скрипач сломал сигарету и раскрошилее длинными костлявыми пальцами. Вне-

запно мне стало жаль его. Я предложил емусигарету. Он отказался.

— Мне нужно беречься, — сказал он от-рывисто.

Я кивнул. — А вон тот, — продолжал он, хихикая,

и показал на русского, — курит каждыйдень по пятьдесят штук.

— Ну что ж, один поступает так, а дру-гой иначе, — заметил я.

— Пусть она теперь не хочет танцеватьсо мной, но всё равно она еще мне доста-нется.

— Кто? — Рита. Он придвинулся ближе: — Мы с ней дружили. Мы играли вме-

сте. Потом явился этот русский и увлек ее

своими разглагольствованиями. Но онаопять мне достанется.

— Для этого вам придется очень поста-раться, — сказал я. Этот человек мне ненравился.

Он разразился блеющим смехом: — Постараться? Эх вы, невинный херу-

вимчик! Мне нужно только ждать. — Ну и ждите. — Пятьдесят сигарет, — прошептал

он. — Ежедневно. Вчера я видел его рентге-новский снимок. Каверна на каверне. Мож-но сказать, что уже готов. — Он опять за-смеялся. — Сперва у нас с ним всё былоодинаково. Можно было перепутать наширентгеновские снимки. Но видали бы вы,какая разница теперь. Я уже прибавил в ве-се два фунта. Нет, милейший. Мне нужнотолько ждать и беречься. Я уже радуюсь

предстоящему снимку. Сестра каждый разпоказывает мне. Теперь только ждать. Ко-гда его не будет, наступит моя очередь.

— Что ж, это тоже средство, — сказал я. — Тоже средство? — переспросил он. —

Это единственное средство, сосунок вы эта-кий! Если бы я попытался стать ему на пу-ти, я потерял бы все шансы па будущее.Нет, мой милый новичок, мне нужно дру-желюбно и спокойно ждать.

Воздух становился густым и тяжелым.Пат закашлялась. Я заметил, как при этомона испуганно на меня посмотрела, и сде-лал вид, будто ничего не слышал. Старуха,увешанная жемчугами, сидела тихо, погру-женная в себя. Время от времени она взры-валась резким хохотом. Потом опять стано-вилась спокойной и неподвижной. Дамас лицом скелета переругивалась со своимальфонсом. Русский курил одну сигарету за

другой. Скрипач давал ему прикуривать.Какая-то девушка внезапно судорожно за-хлебнулась, поднесла ко рту носовой пла-ток, потом заглянула в него и побледнела.

Я оглядел зал. Здесь были столикиспортсменов, там столики здоровых мест-ных жителей, там сидели французы, там ан-гличане, там голландцы, в речи которыхпротяжные слоги напоминали о лугах и мо-ре; и между ними всеми втиснулась малень-кая колония болезни и смерти, лихорадя-щая, прекрасная и обреченная. "Луга и мо-ре, — я поглядел на Пат. — луга и море —пена, песок и купанье… Ах, — думал я, —мои любимый чистый лоб! Мои любимыеруки! Моя любимая, ты сама жизнь. и я мо-гу только любить тебя, но не могу спасти".

Я встал и вышел из зала. Мне было душ-но от бессилия. Медленно прошелся я поулицам. Меня пробирал холод, и ветер, вы-рывавшийся из-за домов, морозил кожу. Я

стиснул кулаки и долю смотрел на равно-душные белые горы, а во мне бушевали от-чаянье, ярость и боль.

Внизу по дороге, звеня бубенцами, про-ехали сани. Я пошел обратно. Пат шла мненавстречу:

— Где ты был? — Немного прогулялся. — У тебя плохое настроение? — Вовсе нет. — Милый, будь веселым! Сегодня будь

веселым! Ради меня. Кто знает, когда я те-перь опять смогу пойти на бал.

— Еще много, много раз. Она прильнула головой к моему плечу: — Если ты это говоришь, значит это, ко-

нечно, правда. Пойдем потанцуем. Ведь се-годня мы с тобой танцуем впервые.

Мы танцевали, и теплый мягкий светбыл очень милосерден. Он скрывал тени,которые наступавшая ночь вырисовывалана лицах.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил я. — Хорошо, Робби. — Как ты хороша, Пат! Ее глаза лучились. — Как хорошо, что ты мне это гово-

ришь. Я почувствовал на щеке ее теплые сухие

губы.

Б

x x x

ыло уже поздно, когда мы вернулисьв санаторий.

— Посмотрите только, как он вы-глядит! — хихикал скрипач, украдкой пока-зывая на русского.

— Вы выглядите точно так же, — сказаля злобно.

Он посмотрел на меня растеряннои яростно прошипел:

— Ну да, вы-то сами здоровый чурбан! Я попрощался с русским, крепко пожав

ему руку. Он кивнул мне и повел молодуюиспанку очень нежно и бережно вверх полестнице. В слабом свете ночных ламп каза-лось, что его широкая сутулая спина и ря-дом узенькие плечи девушки несут на себевсю тяжесть мира. Дама-скелет тянула за

собой по коридору хныкающего альфонса.Антонио пожелал нам доброй ночи. Былочто-то призрачное в этом почти неслыш-ном прощании шепотом.

Пат снимала платье через голову. Онастояла, наклонившись, и стягивала его рыв-ками. Парча лопнула у плеч. Она погляделана разрыв.

— Должно быть, протерлось, — сказаля.

— Это неважно, — сказала Пат. — Ономне, пожалуй, больше не понадобится.

Она медленно сложила платье, но не по-весила его в шкаф. Сунула в чемодан.И вдруг стало заметно, что она очень утом-лена.

— Погляди, что у меня тут, — поспешносказал я, доставая из кармана пальто бутыл-ку шампанского. — Теперь мы устроим наш

собственный маленький праздник. Я принес бокалы и налил. Она улыбну-

лась и выпила. — За нас обоих, Пат. — Да, мой милый, за нашу чудесную

жизнь. Как странно было всё: эта комната, ти-

шина и наша печаль. А там, за дверью, про-стиралась жизнь непрекращающаяся, с ле-сами и реками, с сильным дыханием, цвету-щая и беспокойная. И по ту сторону белыхгор уже стучался март, тревожа пробуждаю-щуюся землю,

— Ты останешься ночью со мной, Роб-би?

— Да. Ляжем в постель. Мы будем такблизки, как только могут быть близки лю-ди. А бокалы поставим на одеяло и будемпить.

Вино. Золотисто-смуглая кожа. Ожида-ние. Бдение. Тишина — и тихие хрипыв любимой груди.

С

.

XXVIII

нова дул фен. Слякотное, мокроетепло разливалось по долине. Снегстановился рыхлым. С крыш капало.

У больных повышалась температура. Патдолжна была оставаться в постели. Врач за-ходил каждые два-три часа. Его лицо вы-глядело всё озабоченней.

Однажды, когда я обедал, подошел Ан-тонио и подсел ко мне — Рита умерла, —сказал он.

— Рита? Вы хотите сказать, что русский. — Нет, Рита — испанка. — Но это невозможно, — сказал я и по-

чувствовал, как у меня застывает кровь. Со-стояние Риты было менее серьезным, чему Пат.

— Здесь возможно только это, — мелан-холически возразил Антонио — Она умерласегодня утром. Ко всему еще прибавилосьвоспаление легких.

— Воспаление легких? Ну, это другое де-ло, — сказал я облегченно.

— Восемнадцать лет. Это ужасно. И онатак мучительно умирала.

— А как русский? — Лучше не спрашивайте. Он не хочет

верить, что она мертва. Всё говорит, что этолетаргический сон. Он сидит у ее постели,и никто не может увести его из комнаты.

Антонио ушел. Я неподвижно гляделв окно. Рита умерла. Но я думал только ободном: это не Пат. Это не Пат.

Сквозь застекленную дверь в коридоре язаметил скрипача. Прежде чем я успел под-няться, он уже вошел. Выглядел он ужасно.

— Вы курите? — спросил я, чтобы хотьчто-нибудь сказать.

Он засмеялся: — Разумеется! Почему бы нет? Теперь?

Ведь теперь уже всё равно. Я пожал плечами. — Вам небось смешно, добродетельный

болван? — спросил он издевательски. — Вы сошли с ума, — сказал я. — Сошел с ума? Нет, но я сел в лужу. —

Он расселся за столом и дохнул мне в лицоперегаром коньяка. — В лужу сел я. Это онипосадили меня в лужу. Свиньи. Все свиньи.И вы тоже добродетельная свинья.

— Если бы вы не были больны, я бы васвышвырнул в окно, — сказал я.

— Болен? Болен? — передразнил он. —Я здоров, почти здоров. Вот поэтому и при-

шел! Чудесный случаи стремительного обы-звествления. Шутка, не правда ли? — Нуи радуйтесь, — сказал я. — Когда вы уедетеотсюда, вы забудете все свои горести.

— Вот как, — ответил он. — Вы так ду-маете? Какой у вас практический умишко.Эх вы, здоровый глупец! Сохрани господьвашу румяную душу. — Он ушел, пошатыва-ясь, но потом опять вернулся:

— Пойдемте со мной! Побудьте со мной,давайте вместе выпьем. Я плачу за всё. Я немогу оставаться один.

— У меня нет времени, — ответил я. —Поищите когонибудь другого.

Я поднялся опять к Пат. Она лежала тя-жело дыша, опираясь на гору подушек.

— Ты не пройдешься на лыжах? — спро-сила она.

Я покачал головой: — Снег уж очень плох. Везде тает. — Может быть, ты поиграл бы с Анто-

нио в шахматы? — Нет, я хочу посидеть у тебя. — Бедный Робби! — Она попыталась

сделать какое-то движение. — Так достаньсебе по крайней мере что-нибудь выпить.

— Это я могу. — Зайдя в свою комнату,я принес оттуда бутылку коньяка и бо-кал. — Хочешь немножко? — спросил я. —Ведь тебе же можно, ты знаешь?

Она сделала маленький глоток и немно-го погодя еще один. Потом отдала мне бо-кал. Я налил его до краев и выпил.

— Ты не должен пить из одного бокаласо мной, — сказала Пат.

— Этого еще недоставало! — Я опять на-лил бокал до краев и выпил единым духом.

Она покачала головой: — Ты не должен этого делать, Робби.

И ты не должен больше меня целовать.И вообще ты не должен так много быватьсо мной. Ты не смеешь заболеть.

— А я буду тебя целовать, и мне напле-вать на всё, — возразил я.

— Нет, ты не должен. И ты больше недолжен спать в моей постели.

— Хорошо. Тогда спи ты в моей. Она упрямо сжала губы: — Перестань, Робби. Ты должен жить

еще очень долго. Я хочу, чтобы ты был здо-ров и чтобы у тебя были дети и жена.

— Я не хочу никаких детей и никакойжены, кроме тебя. Ты мой ребенок и моя

жена. Несколько минут она лежала молча. — Я очень хотела бы иметь от тебя ре-

бенка, — сказала она потом и прислониласьлипом к моему плечу. — Раньше я этого ни-когда не хотела. Я даже не могла себе этогопредставить. А теперь я часто об этом ду-маю. Хорошо было бы хоть что-нибудь по-сле себя оставить. Ребенок смотрел бы натебя, и ты бы иногда вспоминал обо мне.И тогда я опять была бы с тобой.

— У нас еще будет ребенок, — сказаля. — Когда ты выздоровеешь. Я очень хочу,чтобы ты родила мне ребенка, Пат. Но этодолжна быть девочка, которую мы назовемтоже Пат.

Она взяла у меня бокал и отпила глоток: — А может быть, оно и лучше, что у нас

нет ребенка, милый. Пусть у тебя ничего от

меня не останется. Ты должен меня забыть.Когда же будешь вспоминать, то вспоминайтолько о том, что нам было хорошо вместе,и больше ни о чем. Того, что это уже кончи-лось, мы никогда не поймем. И ты не дол-жен быть печальным.

— Меня печалит, когда ты так гово-ришь.

Некоторое время она смотрела на меня: — Знаешь, когда лежишь вот так, то

о многом думаешь. И тогда многое, чтораньше было вовсе незаметным, кажетсянеобычайным. И знаешь, чего я теперь про-сто не могу понять? Что вот двое любятдруг друга так, как мы, и всё-таки одинумирает.

— Молчи, — сказал я. — Всегда кто-ни-будь умирает первым. Так всегда бываетв жизни. Но нам еще до этого далеко.

— Нужно, чтобы умирали только одино-кие. Или когда ненавидят друг друга. Но нетогда, когда любят.

Я заставил себя улыбнуться. — Да, Пат, — сказал я и взял ее горячую

руку. — Если бы мы с тобой создавали этотмир, он выглядел бы лучше, не правда ли?

Она кивнула: — Да, милый. Мы бы уж не допустили

такого. Если б только знать, что потом. Тыверишь, что потом еще чтонибудь есть? —Да, — ответил я. — Жизнь так плохо устро-ена, что она не может на этом закончиться.

Она улыбнулась: — Что ж, и это довод. Но ты находишь,

что и они плохо устроены? Она показала на корзину желтых роз

у ее кровати.

— Вот то-то и оно, — возразил я. — От-дельные детали чудесны, но всё в целом

— совершенно бессмысленно. Так, будтонаш мир создавал сумасшедший, который,глядя на чудесное разнообразие жизни, непридумал ничего лучшего, как уничтожатьее.

— А потом создавать заново, — сказалаПат.

— В этом я тоже не вижу смысла, — воз-разил я. — Лучше от этого она пока не ста-ла.

— Неправда, милый. — сказала Пат. —С нами у него всё-таки хорошо получилось.Ведь лучшего даже не могло и быть. Тольконедолго, слишком недолго.

Н

x x x

есколько дней спустя я почувствовалпокалывание в груди и стал кашлять.Главный врач услышал это, пройдя

по коридору, и просунул голову в мою ком-нату:

— А ну зайдите ко мне в кабинет. — Да у меня ничего особенного, — ска-

зал я. — Всё равно, — ответил он. — С таким

кашлем вы не должны приближаться к ма-демуазель Хольман. Сейчас же идите сомной.

У него в кабинете я со своеобразнымудовлетворением снимал рубашку. Здесьздоровье казалось каким-то незаконнымпреимуществом; сам себя начинал чувство-вать чем-то вроде спекулянта или дезерти-ра.

Главный врач посмотрел на меня удив-ленно.

— Вы, кажется, еще радуетесь? — сказалон, морща лоб.

Потом он меня тщательно выслушал. Яразглядывал какие-то блестящие штуки настенах и дышал глубоко и медленно, быст-ро и коротко, вдыхал и выдыхал, — всё, какон велел. При этом я опять чувствовал по-калыванье и был доволен. Хоть в чем-ни-будь я теперь мог состязаться с Пат.

— Вы простужены, — сказал главныйврач. — Ложитесь на денек, на два в по-стель или по крайней мере не выходите изкомнаты. К мадемуазель Хольман вы недолжны подходить. Это не ради вас, а радинее.

— А через дверь можно мне с ней разго-варивать? — спросил я. — Или с балкона?

— С балкона можно, но не дольшенескольких минут. Да пожалуй можно и че-рез дверь, если вы будете тщательно полос-кать горло. Кроме простуды, у вас еще ка-тар курильщика.

— А как легкие? — У меня была робкаянадежда, что в них окажется хоть что-ни-будь не в порядке. Тогда бы я себя лучшечувствовал рядом с Пат.

— Из каждого вашего легкого можносделать три, — заявил главный врач. — Высамый здоровый человек, которого я виделв последнее время. У вас только довольноуплотненная печень. Вероятно, много пье-те.

Он прописал мне что-то, и я ушел к се-бе.

— Робби, — спросила Пат из своей ком-наты. — Что он сказал?

— Некоторое время мне нельзя к тебезаходить, — ответил я через дверь. — Стро-жайший запрет. Опасность заражения.

— Вот видишь, — сказала она испуган-но. — Я ведь всё время говорила, чтоб ты неделал этого.

— Опасно для тебя, Пат, не для меня. — Не болтай чепухи, — сказала она. —

Скажи, что с тобой? — Это именно так. Сестра! — Я подо-

звал сестру, которая принесла мне лекар-ство. — Скажите мадемуазель Хольман,у кого из нас болезнь более заразная.

— У господина Локампа, — сказала сест-ра. — Ему нельзя заходить к вам, чтобы онвас не заразил.

Пат недоверчиво глядела то на сестру,то на меня. Я показал ей через дверь лекар-ство. Она сообразила, что это правда, и рас-

смеялась. Она смеялась до слез и закашля-лась так мучительно, что сестра бросиласьк ней, чтобы поддержать.

— Господи, — шептала она, — милый,ведь это смешно. Ты выглядишь таким гор-дым.

Весь вечер она была весела. Разумеется,я не покидал ее. Напялив теплое пальтои укутав шею шарфом, я сидел до полуночина балконе, — в одной руке сигара, в дру-гой — бокал, в ногах — бутылка коньяка. Ярассказывал ей истории из моей жизни,и меня то и дело прерывал и вдохновлял еетихий щебечущий смех; я сочинял сколькомог, лишь бы вызвать хоть мимолетнуюулыбку на ее лице. Радовался своему лаю-щему кашлю, выпил всю бутылку и наутробыл здоров.

О

x x x

пять дул фен. От ветра дребезжалиокна, тучи нависали всё ниже, снегначинал сдвигаться, по ночам в го-

рах шумели обвалы; больные лежали воз-бужденные, нервничали, не спали и при-слушивались. На укрытых от ветра откосахуже начали расцветать крокусы, и на дорогесреди санок появились первые повозки навысоких колесах.

Пат всё больше слабела. Она не моглауже вставать. По ночам у нее бывали частыеприступы удушья. Тогда она серела от смер-тельного страха. Я сжимал ее влажные бес-сильные руки.

— Только бы пережить этот час, — хри-пела она. — Только этот час, Робби. Имен-но в это время они умирают…

Она боялась последнего часа перед рас-светом. Она была уверена, что тайный по-ток жизни становится слабее и почти угаса-ет именно в этот последний час ночи.И только этого часа она боялась и не хотелаоставаться одна. В другое время она былатакой храброй, что я не раз стискивал зубы,глядя на нее.

Свою кровать я перенес в ее комнатуи подсаживался к Пат каждый раз, когдаона просыпалась и в ее глазах возникала от-чаянная мольба. Часто думал я об ампулахморфия в моем чемодане; я пустил бы ихв ход без колебаний, если бы не видел, с ка-кой благодарной радостью встречает Паткаждый новый день.

Сидя у ее постели, я рассказывал ей обовсем, что приходило в голову. Ей нельзябыло много разговаривать, и она охотнослушала, когда я рассказывал о разных слу-чаях из моей жизни. Больше всего ей нра-

вились истории из моей школьной жизни,и не раз бывало, что, едва оправившись отприступа, бледная, разбитая, откинувшисьна подушки, она уже требовала, чтобы яизобразил ей кого-нибудь из моих учите-лей. Размахивая руками, сопя и поглаживаявоображаемую рыжую бороду, я расхажи-вал по комнате и скрипучим голосом изре-кал всякую педагогическую премудрость.Каждый день я придумывал что-нибудь но-вое. И мало-помалу Пат начала отличноразбираться во всем и знала уже всех драчу-нов и озорников нашего класса, которыекаждый день изобретали что-нибудь новое,чем бы досадить учителям. Однажды де-журная ночная сестра зашла к нам, привле-ченная рокочущим басом директора шко-лы, и потребовалось довольно значитель-ное время, прежде чем я смог, к величайше-му удовольствию Пат, доказать сестре, что яне сошел с ума, хотя и прыгал среди ночипо комнате: накинув на себя пелерину Пат

и напялив мягкую шляпу, я жесточайшимобразом отчитывал некоего Карла Оссегеза то, что он коварно подпилил учитель-скую кафедру.

А питом постепенно в окна начиналпросачиваться рассвет. Вершины горногохребта становились острыми черными си-луэтами. И небо за ними — холодноеи бледное — отступало всё дальше. Лам-почка на ночном столике тускнела до блед-ной желтизны, и Пат прижимала влажноелицо к моим ладоням:

— Вот и прошло, Робби. Вот у меня естьеще один день.

А

x x x

нтонио принес мне свой радиопри-емник. Я включил его в сеть освеще-ния и заземлил на батарею отопле-

ния. Вечером я стал настраивать его дляПат. Он хрипел, квакал, но внезапно из шу-ма выделилась нежная чистая мелодия.

— Что это, милый? — спросила Пат. Антонио дал мне еще и радиожурнал. Я

полистал его. — Кажется, Рим. И вот уже зазвучал глубокий металличе-

ский женский голос: — "Радио Рома — Наполи — Фиренце…" Я повернул ручку: соло на рояле. — Ну, тут мне и смотреть незачем, —

сказал я. — Это Вальдштейповская соната

Бетховена. Когда-то в я умел ее играть. В тевремена, когда еще верил, что смогу статьпедагогом, профессором или композито-ром. Теперь уж не смог бы. Лучше поищемчто-нибудь другое. Это не очень приятныевоспоминания. Теплый альт пел тихои вкрадчиво: "Parlez moi d'amour".[1]

— Это Париж, Пат. Кто-то докладывал о способах борьбы

против виноградной тли. Я продолжал вер-теть ручку регулятора. Передавали реклам-ные сообщения. Потом был квартет.

— Что это? — спросила Пат. — "Прага. Струнный квартет Бетховена.

Опус пятьдесят девять, два", — прочел явслух.

Я подождал, пока закончилась музы-кальная фраза, снова повернул регулятор,и вдруг зазвучала скрипка, чудесная скрип-

ка. — Это, должно быть, Будапешт, Пат.

Цыганская музыка. Я точнее настроил приемник. И теперь

мелодия лилась полнозвучная и нежная надстремящимся ей вслед оркестром цимбал,скрипок и пастушьих рожков.

— Ведь чудесно. Пат, не правда ли? Она молчала. Я повернулся к ней. Она

плакала, ее глаза были широко открыты. Ясразу же выключил приемник.

— Что с тобой, Пат? — Я обнял ее ху-денькие плечи.

— Ничего, Робби. Это глупо, конечно.Но только, когда слышишь вот так — Па-риж, Рим, Будапешт… Боже мой, а я былабы так рада, если б могла еще хоть раз спу-ститься в ближайшую деревню.

— Но, Пат… Я сказал ей всё, что мог сказать, чтобы

отвлечь ее. Но она только тряхнула голо-вой:

— Я не тоскую, милый. Ты не должентак думать. Я вовсе не тоскую, когда плачу.Это бывает, правда, но ненадолго. Но зато яслишком много думаю.

— О чем же ты думаешь? — спросил я,целуя се волосы.

— О том единственном, о чем я толькои могу еще думать, — о жизни и смерти.И когда мне становится очень тоскливо и яуже ничего больше не понимаю, тогда я го-ворю себе, что уж лучше умереть, когда хо-чется жить, чем дожить до того, что захо-чется умереть. Как гы думаешь?

— Не знаю. — Нет, право же. — Онаприслонилась головой к моему плечу. —

Если хочется жить, это значит, что есть что-то, что любишь. Так труднее, но так и легче.Ты подумай, ведь умереть я всё равно долж-на была бы. А теперь я благодарна, чтоу меня был ты. Ведь я могла быть и одино-кой и несчастной. Тогда я умирала бы охот-но. Теперь мне труднее. Но зато я полналюбовью, как пчела медом, когда она вече-ром возвращается в улей. И если мне при-шлось бы выбирать одно из двух, я бы сно-ва и снова выбрала, чтобы — так, как сей-час.

Она поглядела на меня. — Пат. — сказал я. — Но ведь есть еще

и нечто третье. Когда прекратится фен, те-бе станет лучше и мы уедем отсюда.

Она продолжала испытующе глядеть наменя:

— Вот за тебя я боюсь, Робби. Тебе этовсё куда труднее, чем мне.

— Не будем больше говорить об этом, —сказал я.

— А я говорила только для того, чтобыты не думал, будто я тоскую, — возразилаона.

— А я вовсе и не думаю, что ты тоску-ешь, — сказал я.

Она положила руку мне на плечо: — А ты не сделаешь опять так, чтобы иг-

рали эти цыгане? — Ты хочешь слушать? — Да, любимый. Я опять включил приемник, и сперва ти-

хо, а потом всё громче и полнее зазвучалив комнате скрипки и флейты и приглушен-ные арпеджио цимбал.

— Хорошо, — сказала Пат. — Как ветер.Как ветер, который куда-то уносит.

Это был вечерний концерт из ресторанав одном из парков Будапешта. Сквозь звукимузыки иногда слышны были голоса сидев-ших за столиками, время от време-ни раз-давался звонкий, веселый возглас. Можнобыло себе представить, что там, на островеМаргариты, сейчас каштаны уже покрытыпервой листвой, которая бледно мерцаетв лунном свете и колеблется, словно от вет-ра скрипок. Может быть, там теперь теплыйвечер и люди сидят на воздухе — и передними стаканы с желтым венгерским вином,бегают кельнеры в белых куртках, и цыганеиграют; а потом в зеленых весенних сумер-ках, утомленный, идешь домой; а здесь ле-жит Пат и улыбается, и она уже никогда невыйдет из этой комнаты и никогда большене встанет с этой постели.

П

x x x

отом внезапно всё пошло оченьбыстро. На любимом лице таяла жи-вая ткань тела. Скулы выступили,

и на висках просвечивали кости. Руки сталитонкими, как у ребенка, рёбра выпиралипод кожей, и жар всё чаще сотрясал исху-давшее тело. Сестра приносила кислород-ные подушки, и врач заходил каждый час.

Однажды к концу дня температуранеобъяснимо стремительно упала. Пат при-шла в себя и долго смотрела на меня.

— Дай мне зеркало, — прошептала она. — Зачем тебе зеркало? — спросил я. —

Отдохни, Пат. Я думаю, что теперь уже пой-дет на поправку. У тебя почти нет жара.

— Нет, — прошептала она своим над-ломленным, словно перегоревшим голо-сом. — Дай мне зеркало.

Я обошел кровать, снял со стены зерка-ло и уронил его. Оно разбилось.

— Прости, пожалуйста, — проговориля. — Экой я увалень. Вот упало — и вдре-безги.

— У меня в сумочке есть еще одно, Роб-би.

Это было маленькое зеркальце из хро-мированного никеля. Я мазнул по нему ру-кой, чтоб заслепить хоть немного, и подалПат. Она с трудом протерла его и напря-женно разглядывала себя.

— Ты должен уехать, милый, — прошеп-тала она.

— Почему? Разве ты меня больше не лю-бишь?

Ты не должен больше смотреть на меня.Ведь это уже не я.

Я отнял у нее зеркальце: — Эти металлические штуки ни к черту

не годятся. Посмотри, как я в нем выгляжу.Бледный и тощий. А ведь я-то загорелыйкрепыш. Эта штука вся сморщенная.

— Ты должен помнить меня другой, —шептала она. — Уезжай, милый. Я уж самасправлюсь с этим.

Я успокоил ее. Она снова потребовалазеркальце и свою сумочку. Потом сталапудриться, — бледное истощенное лицо,потрескавшиеся губы, глубокие коричне-вые впадины у глаз. — Вот хоть немного,милый, — сказала она и попыталась улыб-нуться. — Ты не должен видеть меня некра-сивой.

— Ты можешь делать всё, что хочешь, —сказал я. — Ты никогда не будешь некраси-вой. Для меня ты самая красивая женщина,которую я когда-либо видел.

Я отнял у нее зеркальце и пудреницуи осторожно положил обе руки ей под го-лову. Несколько минут спустя она беспо-койно задвигалась.

— Что с тобой, Пат? — спросил я. — Слишком громко тикают, — прошеп-

тала она. — Мои часы? Она кивнула: — Они так грохочут. Я снял часы с руки. Она испуганно посмотрела на секунд-

ную стрелку. — Убери их. Я швырнул часы об стенку: — Вот, теперь они больше не будут ти-

кать. Теперь время остановилось. Мы его

разорвали пополам. Теперь существуемтолько мы вдвоем. Только мы вдвоем — тыи я — и больше нет никого.

Она поглядела на меня. Глаза былиочень большими.

— Милый, — прошептала она. Я не мог вынести ее взгляд. Он возникал

где-то далеко и пронизывал меня, устрем-ленный в неведомое.

— Дружище, — бормотал я. — Мой лю-бимый, храбрый старый дружище.

О

x x x

на умерла в последний час ночи, ещедо того, как начался рассвет. Онаумирала трудно и мучительно, и ни-

кто не мог ей помочь. Она крепко сжималамою руку, но уже не узнавала меня.

Кто-то когда-то сказал: — Она умерла. — Нет, — возразил я. — Она еще не

умерла. Она еще крепко держит мою руку. Свет. Невыносимо яркий свет. Люди.

Врач. Я медленно разжимаю пальцы. И еерука падает. Кровь. Искаженное удушьемлицо. Страдальчески застывшие глаза. Ко-ричневые шелковистые волосы.

— Пат, — говорю я. — Пат! И впервые она не отвечает мне.

— Х

x x x

очу остаться один, — говорюя.

— А не следовало бы спер-ва… — говорит кто-то.

— Нет, — отвечаю я. — Уходите, не тро-гайте.

Потом я смыл с нее кровь. Я одеревенел.Я причесал ее. Она остывала. Я перенес еев мою постель и накрыл одеялами. Я сиделвозле нее и не мог ни о чем думать. Я сиделна стуле и смотрел на нее. Вошла собакаи села рядом со мной. Я видел, как изменя-лось лицо Пат. Я не мог ничего делать.Только сидеть вот так опустошенно и гля-деть на нее. Потом наступило утро, и ее ужене было.

.

Note1

"Говорите мне о любви" (франц.) ^