Ежемесячная газета Черкасского областного благотворительного еврейского фонда „Турбота поколінь – Хэсэд Дорот”

Издается с декабря 2000 года.

Адар II/Нисан 5776 апрель 2016

Песах – праздник Исхода Песах или Пасха – самый древний из еврейских праздников, он связан с одним из важнейших собы-тий в еврейской истории – с Исходом из египетского рабства около 3300 лет назад, в 2448 году по ев-рейскому календарю. Праздник Песах отмечает цепь событий, вследствие которых евреи стали народом. Израильтяне при-шли в Египет как одна семья – род Иакова, состоявший из семидесяти человек, а вышли как народ, на-считывавший более 600 тысяч. Поначалу род Иакова был радушно принят в земле Гошен (одной из провинций Египта), но когда ев-реев стало „слишком много”, к ним были приняты особые меры. На всех жителей страны была возложе-на трудовая повинность, на евреев – особенно тяжёлая. Дома евреев прослушивались и досматрива-лись, жён разлучали с мужьями, новорождённых мальчиков убивали. Моше (Моисей) и был тем самым мальчиком, которому было суждено выжить и спасти свой народ. Эту историю знают все. Удивительное стечение обстоятельств спасло его от неминуемой гибели от рук египтян и привело к тому, что воспитывался Моше во дворце фараона, но всегда ощущал себя частью своего народа. За убийство египтянина, избивавшего еврея, он был приговорён к смерти, бежал, много лет жил в странах Африки и Среднего Востока. Однажды, перегоняя стадо овец через Синайский полуостров, увидел горящий, но не сгорающий куст („неопалимая купина”). Из огня раздался голос Вс-вышнего, повелевающего Моисею отправиться в Еги-пет и вывести евреев из рабства. Название „Песах” одни исследователи трактуют как „переход”, исход из земли Египетской, другие свя-зывают с историей праздника. Фараон не хотел отпускать евреев, и Б-г наслал на Египет десять „каз-ней”: превращение нильской воды в кровь, появление несметного множества жаб, неодолимых полчищ вшей, диких зверей, падёж скота, язвы, гибель урожая от града и саранчи, сплошной трёхдневный мрак и, наконец, гибель первенцев. Б-г умертвил первенцев египтян, но пропустил („песах” на иврите) дома евреев. Ещё „Пе-сах” толкуется как „уста говорящие”, и это, конечно, соответствует тому, что главная заповедь Праздника Песах – говорить, рассказывать об истории Исхода. Песах – праздник весны – сим-волизирует пробуждение природы, обновление мира и освобождение человека. Это праздник обрете-ния свободы и достоинства. Евреи должны были выбрать из скота, к которому они были приставлены в качестве пастухов (и который не погиб, как скот египтян), молодых агнцев, зарезать их, зажарить и съесть „с горькими травами и опресноками”. Барашков, которые для египтян были священными живот-ными, требовалось не просто съесть, но сделать это открыто, на глазах у египтян, а за несколько дней до этого необходимо было при свете дня пометить косяки дверей своих домов кровью этих баранов. А в

10 апреля 2016 года в помещении „Компьютерного клуба” Черкас-ского благотворительного еврейского фонда „Хэсэд Дорот” состоя-лась Скайп-конференция, участниками которой стали члены моло-дёжного клуба общинных программ Хэсэда и их сверстники из Иеру-салимской школы „Tali Beit hinuch”. Инициатором встречи была наш добрый друг Наама София Коэн, которая неоднократно приезжала в Черкассы мадрихом в летние семейно-образовательные лагеря и на шаббатоны. Модераторами конференции были от Черкасс – Лена Пысина и Юля Шпаненко, а от Иерусалима – Наама Коэн. В ходе общения участники встречи выяснили, что у них много общих интересов. Скайп-конференция завершилась общим предложением, чтобы подобные виртуальные встречи стали частыми и регулярными. „Неделя Добрых Дел” – так называется международный социальный благотворительный проект, который проходит в Украине в апреле 2016

ночь, когда в каждой семье египтян погибли первенцы, смерть обошла стороной все еврейские дома, помеченные таким образом. Существует легенда, что перед Исходом не успели заквасить тесто, поэтому напекли пресных лепе-шек. Правда, есть свидетельства, что пастушеский праздник опресноков отмечали ещё до Моисея. Но до сих пор маца – пресные лепёшки, которые полагается есть в Песах, – напоминание о хлебе, который ели евреи, спешно покидая Египет. Спешка была не напрасной – египетская армия во главе с фараоном гналась за ними по пятам. Но на седьмой день Исхода Красное море расступилось перед евреями, а затем сомкнуло свои воды над головами египтян. Праздник длится в Израиле семь дней с 15-го по 21-е число весеннего месяца Нисан, а странах диас-поры – восемь. Песах, так же как Суккот и Шавуот – это праздник паломничества в Иерусалим для жертвоприношений. Празднование начинается 14 нисана вечером, когда вся семья и гости собираются за праздничным столом и читают Пасхальную Агаду – историю Исхода евреев из Египта. Эта трапеза называется „седер” („порядок” на иврите) и является важнейшей частью праздника. Пасхальный седер проводится в определённом, строго установленном порядке, где каждому действию отведено своё ме-сто и своё время. „В каждом поколении должен еврей смотреть на себя так, как будто он сам, лично вы-шел из Египта”. Существует много различных заповедей, талмудических указаний, раввинских постановлений и ос-вящённых веками и традицией обычаев, которые необходимо выполнять в этот праздничный вечер. Наши законоучители установили чёткий, постоянный и обязательный порядок: что следует за чем и как выполнять ту или иную заповедь. В этот вечер на каждого возлагаются четыре обязанности: есть мацу, рассказывать об Исходе из Египта, выпить четыре бокала вина (или виноградного сока) и есть марор. Все эти обязанности должны выполнять как мужчины, так и женщины: следовательно, читать Агаду обязаны все, а кто не может чи-тать, должен слушать и не отвлекаться. Для проведения седера необходимо иметь три целые мацы. Вино – по четыре бокала для каждого члена семьи. О величине бокала существуют разные мнения: одни считают, что в нём должно быть не менее 86 г, другие считают минимальной дозой 150 г. Каждый бокал следует стараться выпить полно-стью, по крайней мере – более половины. Вино рекомендуется выбрать красное – в память о крови ев-рейских младенцев, зарезанных фараоном. Мясо („зроа”) – небольшой кусок мяса с костью (обычно ку-сочек куриного горлышка), пропечённый на огне. Он символизирует Пасхальное жертвоприношение. Яйцо сваренное вкрутую. Оно символизирует второе праздничное жертвоприношение, совершавшееся в каждый из трёх основных праздников (Песах, Шавуот и Суккот).Марор – растёртый хрен и салат. Ха-росет – смесь из тёртых яблок и молотых орехов, перемешанных с вином до тестообразного состояния, внешне напоминающая глину, – в память о порабощении евреев, которых заставляли работать, изго-товляя кирпичи из глины. Карпас – лук или очищенная вареная картофелина. Хазерет – растёртый хрен и салат. Чистое белое полотенце складывается втрое, а в складках закладываются все три мацы (каждая ма-ца отдельно) или же маца прокладывается и прикрывается салфетками. Всё перечисленное располагаются поверх мацы на специальном блюде, которое называется „кеара”. Праздничная трапеза в миллионах еврейских семей во всех странах мира на протяжении веков, с соблюдением одних и тех же обычаев – это удивительное явление, помогающее понять, как удалось евреям остаться единым народом в условиях многовекового рассеяния. Первые два дня, следующие за пасхальным седером, – это праздничные дни. Религиозные люди по-свящают эти дни молитве и отдыху. Всякая работа в эти дни запрещена. Далее следуют четыре так на-зываемых полупраздничных дня. В эти дни можно готовить пищу, заниматься повседневными делами. Желательно не весь день посвящать работе, а находить время и для отдыха. И завершает пасхальную неделю ещё два праздничных дня. В эти дни также запрещена всякая работа. Последний, восьмой, день праздника Песах называют „трапезой Машиаха”. На протяжении всего праздника Песах запрещено есть хлеб и продукты, в состав которых входит зерно. В 2016 году праздник Песах начинается 22 апреля после захода Солнца и продолжается до 30 апреля до захода Солнца. Кошерного и весёлого вам Песаха!

ППоо ммааттееррииааллаамм ИИннттееррннееттаа..

года по инициативе и при поддержке Международной еврейской сту-денческой организации „Гилель”. Традиция проведения „Дня Добрых Дел” родилась в Израиле в 2007 году по инициативе организации „Руах Това” при поддержке Шери Аризон, и, став ежегодной, в этом году отмечает своё 10-летие. Главная цель проекта – призвать жителей стран, где проходит про-ект, отвлечься от своих повседневных забот и взглянуть на мир во-круг, обратить внимание на тех, кому может потребоваться помощь и поддержка, и понять, что для оказания помощи не всегда нужны большие финансовые вложения, а нужно лишь желание помочь. История „Дня добрых дел” в Украине началась в 2010 г. В 2011 г. „День Добрых Дел” трансформируется в „Неделю Добрых Дел” и проходит в восьми крупнейших городах Украины. В 2012 г. „Неделя Добрых Дел” выходит на новый уровень: к партнёрам проекта присоединяется ряд компаний, информационных партнёров, торговых марок, благотвори-тельных фондов. В 2013 г. „Неделя Добрых Дел” становится националь-ной традицией Украины, и проект поддерживают уже 9 городов. В этом году проект осуществляется при поддержке „Семейного фон-да Чарльза и Линн Шустерман”, Благотворительного фонда „Genesis”, Американского еврейского распределительного комитета „Джойнт”, Всеукраинского еврейского конгресса, Международной еврейской сту-денческой организации „Гилель”, а также многочисленных партнёров в городах проведения проекта. Поддержали своими мероприятиями этот проект и участники „Во-лонтёрского центра”, работающего при Черкасском благотворительном фонде „Хэсэд Дорот”. 13 апреля наши волонтёры испекли разные вкусности, сделали цветы из конфет и развезли это всё по домам ма-лоподвижных подопечных Хэсэда. А ещё, вместе с участниками „Молодёжного клуба” общинных про-грамм Хэсэда, волонтёры посетили Черкасский областной центр соци-ально-психологической реабилитации детей „Тёплый дом”, где развле-кали воспитанников Центра играми, провели мастер-класс по изготов-лению цветов из конфет, подарили детям мягкие игрушки, сделанные руками участников „Волонтёрского центра”.

2

в м е с т е � и н э й н е м

‹4 (172)

Тарапунька и Штепсель

Дуэт Тарапунька и Штепсель был невероятно популярен в Советском Союзе. Народные артисты Украины Юрий Тимошенко и Ефим Березин давали по тысяче спектаклей в год, то есть в среднем по три спектакля в день, но зрите-лям и этого казалось мало. На их выступления и фильмы с их участием невозможно было купить билет, на улицах поклонники буквально рвали своих кумиров на части, сочи-няли про них анекдоты и стишки: „До-ре-ми-фа-соль-ля-си, ехал Штепсель на такси, Тарапунька прицепился и бес-платно прокатился”. Юрий Трофимович и Ефим Иосифович были абсолютно разными людьми: один – украинец, второй – еврей, один любил вино и женщин, второй всю жизнь был предан своей жене, один дымил как паровоз, второй на дух не переносил сигаретный дым. Объединяло их одно – они не могли жить друг без друга. Увы, Ефиму Иосифовичу довелось пере-жить своего любимого партнёра почти на 20 лет. Свои по-следние годы он провел в Тель-Авиве, вспоминая тех, кого любил, и кого уже не было с ним рядом, пока болезнь Альцгеймера не отняла и это… Одиночество знаменитого актёра скрашивали его дочь Анна и её муж. Артисту Леониду Каневскому (знаменитому майору То-мину из сериала „Следствие ведут ЗнаТоКи”) повезло быть зятем Штепселя. Его часто спрашивают, как удалось по-знакомиться с известным юмористом – наверное, благода-ря дочери Березина Анне, которая вскоре стала его женой. Поскольку такие предположения подразумевают участие Штепселя в судьбе начинающего актёра, Леонид Семено-вич с ходу их отметает. Говорит, что, во-первых, и сам к тому времени уже кое-чего добился в профессии, а во-вторых, всё случилось с точностью до наоборот: это с Аней он познакомился благодаря своему будущему тестю, за что безумно ему благодарен. Сегодня Каневский с гордостью признаётся, что Анна Березина – его первая и единственная в жизни любовь, несерьёзные влюблённости, которые случались у него до неё в студенческие годы, не в счёт. Познакомившись с ней, он даже не удержался и в тарабарщину, на которой разговаривает его герой в фильме „Бриллиантовая рука”, ввернул фамилию любимой девушки, воскликнув: „Бере-зина комани!”. – С Фимой, – вспоминает Леонид Семенович, – меня по-знакомил мой брат писатель Александр Каневский, который много лет писал тексты для Юрия Тимошенко и Ефима Бе-

Березин же всегда оставался спокойным и уравнове-шенным. Если Юра в силу своего характера ввязывался в какую-то историю, Фиме всегда приходилось улаживать её последствия, а делал он это замечательно, как на-стоящий дипломат или психолог. Фима был очень мудрым и рассудительным, с ним все-гда можно было поделиться чем-то сокровенным и полу-чить хороший совет, не зря те, кто знал и любил Берези-на, называли его „ребе”. Без преувеличения скажу, что он мог найти подход к любому человеку и часто вытаскивал своего друга из самых сложных ситуаций. Юра же платил ему искренней преданностью. Например, когда Тарапуньке и Штепселю давали звание народных артистов УССР, сначала решили присвоить его Тимошенко и только потом Березину – видимо, по причине его неподходящей национальности. Юра и слышать об этом не захотел: „Или мы получаем звание одновременно, или я от него отказываюсь!”. Фима просил его не горячить-ся – в конце концов, это же не принципиальный вопрос, но Тарапунька закусил удила и твёрдо стоял на своём. Закончилась эта история тем, что звание в тот раз не дали никому, а спустя какое-то время присвоили сразу обоим. А вот народными артистами СССР Тимошенко и Березин так и не стали – их документы несколько раз подавали в высокие инстанции, но их всё время возвра-щали обратно. Хотя, как мне кажется, более народных артистов, чем они, найти трудно. – Почему же тогда одно время Тимошенко и Березин работали порознь? – В какое-то время Фиме показалось, что он перерос эстраду: в уже довольно взрослом возрасте ему стало неудобно выходить на сцену и смешить публику, вот он и решил заняться режиссурой – это было солиднее. Но долго без Юры, который отказался уходить со сцены, он не выдержал и очень быстро вернулся. К тому же стоило каждому из них где-то появиться в одиночку (Тимошенко – на концерте, Березину – на киностудии), как у Штепселя обязательно спрашивали, где он оставил Тарапуньку, а у Тарапуньки – почему он сегодня без Штепселя. – Сейчас многие творческие люди жалуются на то, как сложно было работать в советское время: цензура просто зверствовала. Тарапуньке и Штепселю тяжело было ут-верждать свои сатирические номера? – Их, в общем, довольно безобидные миниатюры часто

Во-первых, ему было тяжело на протяжении полутора часов предаваться таким воспоминаниям, горечь от поте-ри была ещё слишком сильна. Во-вторых, он плохо себя чувствовал и быстро уставал. Фима уже был болен, но об этом мало кто знал. Он старался скрывать свой недуг, как от близких, так и от зрителей. Настоящие актёры никогда не демонстрируют свои проблемы публике. Его продол-жали приглашать на концерты, и он никому не отказывал, пока не слёг. – Это случилось до или после его переезда в Израиль? – Фима очень любил Киев и не собирался никуда эмиг-рировать. После того, как мы с Аней переселились в Из-раиль, они с Розитой, моей тёщей, приехали к нам в гос-ти. Через несколько часов их пребывания там ему стало плохо, врачи запретили ему возвращаться домой, в Киев, боялись, что связанных с перелётом перегрузок его серд-це может не выдержать. Посовещавшись, мы решили, что Фима с Розитой должны остаться с нами. Там, в лучшем зале Тель-Авива, мы отпраздновали его 75-летний юбилей. Приехало мно-го друзей Фимы из Советского Союза, да и в Израиле, как выяснилось, проживало немало людей, которые помнили, знали и любили его. На сцену Фиму вывели две длинно-ногие красавицы, он сидел в роскошном кресле и с удо-вольствием наблюдал за происходящим. В Израиле Бе-резин вёл активную общественную жизнь – состоял в организации ветеранов войны, много общался с журна-листами. Московские телевизионщики сняли о нём заме-чательную картину „Душой с вами”. К сожалению, длилась эта активная фаза его израиль-ской жизни недолго. Сначала умерла Розита – женщина,

резина. Тогда они ещё были не Тарапунькой и Штепсе-лем, а поваром Галкиным (этот персонаж достался Фи-ме) и поваром Мочалкиным (его играл Юра). С этими героями они прошли всю войну, выступая на всех кон-цертных площадках Юго-Западного фронта, и дошли до самого Берлина, где сфотографировались на память у Бранденбургских ворот. Каждый год 9 мая Фима и Юра собирались, чтобы отпраздновать с друзьями-фронтовиками День Победы. У них была замечательная компания, в которую я, буду-чи молодым актёром, мечтал попасть. В неё входили актёр Борис Сичкин, хореограф Борис Каменькович, балетмейстер Александр Сегал, танцоры ансамбля имени Павла Вирского… Все эти люди собирались, вспоминали свою военную молодость, пели, шутили, смеялись, Фима же выступал неизменным тамадой. Он обладал редким тактом и чутьём – всегда знал, как нужно повести себя в тот или иной момент, когда можно посмеяться, а когда нужно помолчать, чтобы каждый вспомнил какой-то очень важ-ный для него момент. К сожалению, с каждым годом на такие собрания при-ходило всё меньше и меньше людей – фронтовые дру-зья Фимы и Юры уходили из жизни один за другим: кто-то умирал от болезни, кто-то – от ран, актёры ведь тоже попадали под огонь и бомбёжки. Все остальные во вре-мя каждой новой встречи проводили перекличку, как на фронте во время построения. И, если человек не отзы-вался, Фима каждую такую потерю очень сильно пере-живал – буквально на глазах становился всё грустнее и грустнее. – У людей, которые выступают вместе на эстраде, должна быть идеальная совместимость. Какими были отношения в дуэте Тарапунька и Штепсель? — История отношений этих людей удивительна! Они по-знакомились ещё в Киевском театральном институте име-ни Карпенко-Карого – вместе играли в выпускном спек-такле и больше не расставались, дружили всю жизнь – 50 лет. Обычно люди сходятся раз и навсегда только в двух случаях – либо когда они полностью совпадают, либо когда являются полными противоположностями, а потому дополняют друг друга. Второе – про них. Наверное, поэтому за всё время дружбы и совместной работы Юра и Фима ни разу даже не поссорились всерь-ёз. Тимошенко был взрывным и вспыльчивым – не от самодурства, у него было обострённое чувство справед-ливости, которую он считал своим долгом отстаивать всегда и при любых обстоятельствах. Однажды он чуть было не побил какого-то чиновника, который высадил из поезда голодного парнишку без билета, а в другой раз дал пощёчину человеку, посмевшему в его присутствии сказать слово „жид”.

не утверждали, и приходилось отправляться на поклон в начальственные кабинеты. Делал это опять-таки Фима. Юру к этим бюрократам и близко подпускать было нельзя – он начинал нервничать, заводиться, в результате высказывал очередному на-чальнику всё, что думал о нём в частности и всей совет-ской системе в целом, и дело оказывалось совершенно загубленным. „Да пошли они все!” – кипятился в таких случаях Тимо-шенко. Тогда Фима надевал один из своих парадных кос-тюмов (он вообще был щеголем, любил элегантные вещи и, что немаловажно, умел их носить) и шёл, как он любил говорить, „решать вопрос”. Не знаю, что уж он там такого делал, как убеждал этих малоприятных людей, но воз-вращался всегда с победой. – Как к знаменитому дуэту относилась власть? – Не стану кривить душой и говорить, что их не любили, напротив, всячески привечали – они принимали участие во всех правительственных концертах, о них писали и снимали фильмы. Но, как мне кажется, это была любовь поневоле. Тарапуньку и Штепселя обожали простые люди любого возраста – от пионеров до пенсионеров, на их концерты невозможно было достать билет. Известны случаи, когда залы, в которых они выступали, люди просто брали штурмом. А где-то на Дальнем Восто-ке произошла и вовсе беспрецедентная история: местные жители, которым не повезло достать билет, легли на рельсы, чтобы не дать Тарапуньке и Штепселю уехать из их города. В результате им пришлось выступать прямо на вокзале. Ну, а, как известно, если какую-то народную ини-циативу нельзя отменить, её надо возглавить, поэтому власть делала вид, что тоже любит этот дуэт. – Правда, что Тимошенко умер буквально на глазах у своего друга Березина? – Во время гастролей их коллектива в Ужгороде Юре стало плохо, и его увезли в больницу с инфарктом. Он почти месяц пролежал в больнице, а когда Фима приехал его забрать, Тимошенко сделал несколько шагов к выхо-ду из палаты, упал и больше не встал. Во время похорон Юры Фима подошёл к гробу и прошептал: „Если бы ты знал, как много я хотел тебе сказать, но сегодня я забыл текст. Впервые в жизни…”. – Ефим Иосифович пережил своего друга и партнёра почти на 20 лет, как он жил без него? – Очень переживал, и я в память о Юре сделал кон-цертную программу „Штепсель о Тарапуньке”. Это был творческий вечер, во время которого Фима вспоминал забавные – и не очень! – истории о своём друге, а в пере-рывах между его рассказами показывали отрывки из фильмов, в которых они снимались вместе, – „Штепсель женит Тарапуньку”, „Ехали мы, ехали”, „Лёгкая жизнь”. Но проездил Березин с этой программой недолго.

без которой Фима не мыслил своего существования. У неё был редкий, но очень важный женский дар: она умела создавать вокруг себя душевную атмосферу тепла и до-машнего уюта. Их квартира на улице Ленина (ныне Б. Хмельницкого) в Киеве была местом, которое не хотелось покидать, так там всё – руками и фантазией Розиты – было замечательно обустроено. Супруга сопровождала Фиму почти на все гастроли, и такой же уют царил в любом, даже самом безликом, гос-тиничном номере, в котором они останавливались. Как Розита это делала, для меня до сих пор загадка, но какая-то салфеточка, вазочка с цветами, скатерть и накидка на кресло изменяли интерьер до неузнаваемости, приготов-ленный обед дополнял и завершал картину. Детей Розита воспитывала в абсолютном уважении к отцу, которое временами граничило с поклонением, Фима же в свою очередь считал, что главная его задача как мужа и отца – обеспечить своих близких, всё остальное второстепенно. Вообще, это была идеальная семья, и я рад, что моя жена Аня переняла у своей матери все её таланты – благодаря ей я везде чувствую себя, как дома. Фима любя называл жену Розочкой, когда её не стало, он как-то вдруг совершенно потерялся в жизни. Он начал забывать имена и лица знакомых людей, а в последние полгода вообще никого не узнавал. – Без чего, кроме семьи, знаменитый актер не мыслил своей жизни? – Без сладкого. Вообще-то, ни слабостей, ни вредных привычек у Фимы не было – он не курил, как Тимошенко, который практически не расставался с сигаретой, почти не пил и в отличие от многих мужчин спокойно обходился без мяса. Но без конфетки или шоколадки не мог прожить и дня, всегда трогательно спрашивал у Розиты: „У нас есть что-нибудь сладенькое?”. И она, зная об этой его слабости, доставала какое-то специально припрятанное для мужа лакомство. А вот меня Фима от вредной привычки отучил – благо-даря ему я перестал играть в карты, хотя одно время очень к этому занятию пристрастился. Как-то он сказал моей жене Ане: „Лёне нельзя играть, он совершенно не умеет блефовать – у него в силу его эмоциональности все карты на лице написаны”. Я задумался над его сло-вами и понял, что Фима прав, и когда-нибудь эта моя осо-бенность подведёт меня под монастырь. Так я взял себя в руки и отказался от карт. – В течение всего разговора хочу спросить: почему вы называете Ефима Иосифовича просто Фимой – как-то несолидно для тестя? – Так ведь не только я, но и все, кто его знал, никогда не называли его по имени-отчеству – только Фимой. И ему это нравилось.

Источник: Бульвар Гордона.

‹4 (172)

в м е с т е � и н э й н е м 3

Нет места на земле

Уважаемые ветераны Великой Отечественной войны!

Накануне 71-ой годовщины Великой Побе-ды, примите наши самые искренние по-здравления с этим великим праздником! Низко кланяемся вам за ваш подвиг и про-сим принять нашу глубокую признатель-ность, уважение и благодарность за всё то, что вы вынесли на своих плечах и сделали для Победы! Желаем вам крепкого здоровья, бодрости и ещё много-много лет оставать-ся в строю!

Давид Летичевский, председатель Черкасской городской еврейской общины,

Дмитрий Спиваковский, директор ЧОБЕФ „Хэсэд Дорот”.

Так называется документальная кинолент американского режиссёра Джанет Табиас (США). Работа над экранизаци-ей невероятного сюжета времён Второй мировой войны заняла около шести лет, а в съёмках – дабы дополнитель-но подчеркнуть остроту человеческих страданий и пережи-ваний – принимали участие не только непосредственные (хотя и сильно постаревшие) герои истории, но и профес-сиональные актеры. Фильм посвящён удивительным судь-бам 38 членов пяти еврейских семей – жителей сёл Коро-левка и Стрелковцы Борщевского района Тернопольской области, – в октябре 1942 года сумевших найти, пожалуй, единственное место (если не на Земле, то уж точно на территории Западной Украины), обеспечившее их защитой от преследования нацистов и полицаев. Таким убежищем стали лабиринты и гроты пещерной системы Озерная общей протяжённостью более 120 км. Сначала пещера Вертеба, а затем – Попова Яма. Эти лю-ди, в том числе дети и старики в возрасте от двух до 76 лет провели под землёй суммарно 511 дней (из них 342 дня в Поповой Яме) и, сами того не осознавая, побили все мыс-лимые рекорды выживания в подобных условиях (офици-альный рекорд – 205 дней). На поверхность они поднялись 12 апреля 1944 года, уверовав, наконец, в возможность возвращения к нор-мальной жизни на освобождённой от гитлеровцев родине. Но реальность оказалась куда более суровой: власти по-считали, что выжить они просто не могли, точнее, не имели права. К счастью, большинству героев фильма удалось избежать репрессий и эмигрировать в Северную Америку. Поразительно, но мир узнал об их истории только через 60 лет после завершения войны благодаря американскому спелеологу. Изучение загадок Поповой Ямы стало глав-ным делом жизни американца Криса Николы. В 1993 г. бывший нью-йоркский полицейский и известный покори-тель пещер Крис Никола стал одним из первых американ-цев, прибывших в Украину с целью изучения гигантской гипсовой пещерной системы Озёрная. Особое внимание Криса привлекла Попова Яма, входящая в перечень деся-ти самых протяжённых пещер мира. Удивлению ветерана спелеологии, обнаружившего внут-ри официально не исследованных гротов следы жизни людей (пуговицы, обувь, надписи на стенах, искусственные простенки и многое другое) не было предела. В итоге изу-чение загадок и тайн Поповой Ямы стало едва ли не глав-

месте, а многие попали в лапы гитлеровцев. Напоследок нацисты взорвали вход в пещеру, похоронив оставшихся в ней людей заживо. Но 38 узникам Вертебы чудом удалось выбраться из завалов. Им предстояло отыскать более надёж-ное убежище. Переселиться в Попову Яму посоветовал мест-ный лесник Мунко Любодзин. Неприметный вход в пещеру располагался прямо на поляне возле ущелья, куда местные жители скидывали останки животных. В этой массивной пе-щере с источниками чистой воды, природной вентиляцией, отдельными „залами” для кухни и спален, а также с бесконеч-ными лабиринтами запутанных проходов беженцы провели 344 дня. Температура под сводами пещеры, погружённой в кромешную тьму, неизменно держалась на уровне 10 граду-сов, но никто из 38 обитателей подземелья ни разу не забо-лел. В качестве импровизированных фонарей они использо-вали пузырьки из-под лекарств, заполненные керосином. „Это просто невероятно. Отправляясь в пещеру, я надел специальную обувь, чтобы избежать растяжений и травм, облачился в термобельё, позволяющее избежать гипотермии, специальный костюм и надёжные перчатки. С собой у меня было три независимых источника освещения – таковы стан-дартные правила спелеологии. И все упомянутые меры пре-досторожности предпринимались только ради однодневного посещения пещеры, а эти люди без какой-либо подготовки, навыков и оборудования провели там почти год”, – вспомина-ет Крис Никола, опубликовавший в 2007 году книгу „Тайна Поповой Ямы: история людей, переживших Холокост”. Сырая тёмная пещера стала настоящим приютом для лю-дей, бежавших от ужасов, ожидавших их на поверхности. „На-ходясь под землей, мы ощущали себя в безопасности, по-скольку знали, что немцам или полицаям придётся спускаться сюда по одному, а к этому они не были готовы. Мы отгороди-ли себе один туннель, у нас были даже „кровати”, одеяла и подушки. Здесь мы и спали. За этим занятием мы проводили очень много времени, ведь спящий человек не ощущает го-лода”, – вспоминают братья Шулим и Шломо Штермеры. Обитатели пещеры спали по 15-20 часов (иногда и более) в сутки, сохраняя таким нехитрым способом энергию, необходи-мую для пополнения съестных запасов. Мужчинам регулярно приходилось выбираться наружу по ночам – они совершали набеги на поля за картофелем, свеклой и пшеницей, собира-ли в лесу орехи, грибы и ягоды, покупали или выменивали зерно у друзей, а также заготавливали дрова для отопления. Муку мололи на сделанных из камней жерновах и мельнице.

бежались по разным углам. Кое-кто поступил именно так, и их уничтожили поодиночке. А мы держались группой, и, к счастью, нам удалось найти хорошее убежище”, – уве-рен Шломо. 12 апреля 1944 года лесник бросил в пещеру бутылку с запиской. Так обитатели Поповой Ямы узнали, что немцы отступили. „Невероятной казалась сама возможность свободно выйти наружу при свете дня и не бояться, что тебя убьют. Это было просто немыслимо. Узнав, что ос-вобождены, мы испытали безграничную радость”, – вспо-минает Шулим.

ным делом жизни американца. Из бесед с местными жите-лями он узнал, что во время Второй мировой войны в пе-щерах прятались евреи, но об их судьбе никому ничего достоверно не было известно: высказывались лишь догад-ки, что все они погибли, однако некоторые старожилы предполагали, что кто-то всё-таки смог выжить. Крис потратил около 10 лет на изучение архивов, биб-лиотек и информации в интернете, стремясь найти хоть какие-то сведения о загадочных обитателях украинской пещеры. Все поиски были тщетными, и только в декабре 2002 года в конце туннеля забрезжил свет – пытливый исследователь неожиданно получил письмо от некоего Эда Вогеля. Тот утверждал, что его тесть, 74-летний Со-ломон Векслер, – один из тех, кто обитал в Поповой Яме. Крис Никола немедленно связался с Вогелем и узнал, что Соломон живёт в Бронксе. Именно Соломон познакомил спелеолога с членами семей, прятавшихся от нацистов под землёй, – Штермер, Додик, Китнер, Кавалок и Курц. Они и рассказали Крису о том, что Эстер – глава семей-ства Штермеров, осевших в Канаде ещё в 1975 году, – выпустила небольшим тиражом воспоминания: „Мы бо-ролись за выживание”, посвящённые трагической истории тех лет. Вначале около 70 беженцев нашли приют в пещере Вер-теба, не слишком пригодной для длительного проживания. Во-первых, здесь практически не было воды, во-вторых, место было слишком известным. Очень скоро немцы сюда наведались – в итоге рейда несколько человек погибли на

„Нам приходилось выходить из пещеры, ведь без дров мы бы просто погибли. Мы валили по 10-15 деревьев, а затем пилили их на небольшие брёвна длиной 1,2-1,5 м так, чтобы их можно было спустить в пещеру. Это было самое опасное занятие, ведь нам приходилось сильно шу-меть по ночам”, – рассказывает Шулим Штермер. Несколько раз они оказывались на краю гибели. В июле 1943 г. немцы пригнали группу местных жителей, которые засыпали единственный выход из пещеры. Мужчинам удалось найти скалистую узкую расщелину неподалёку от заблокированного выхода, и за три дня каторжного труда они расчистили проход, заодно укрепив стенки. После этого инцидента они не выходили на поверхность 6 не-дель, и немцы посчитали, что покончили с подземными жителями. Кроме того, местные полицаи думали, что оби-татели хорошо вооружены, и соваться в подземные ла-биринты смертельно опасно. „Это сыграло нам на руку – повезло ещё и потому, что никто не знал плана этой пе-щеры”, – поясняет Шулим. В ноябре 1943 года мужчинам, вышедшим на поверх-ность забрать несколько купленных мешков зерна, при-шлось спасаться от полицаев. Им удалось доставить про-довольствие, а полицаи не решились преследовать их в пещере. Самым главным секретом выживания обитатели укра-инской пещеры считают вовсе не наличие воды и продо-вольствия, а небывалое чувство единства. „Думаю, мы спаслись только потому, что держались вместе, а не раз-

В тот день в истории семьи Штермер и их друзей насту-пила новая эпоха. Впоследствии эти люди нашли приют в Канаде и США, где обрели иную жизнь, разбросавшую их по всему североамериканскому континенту. Бывшие оби-татели Поповой Ямы теперь живут в Виннипеге, Атланте, Кливленде, Нью-Джерси, Монреале, Филадельфии. А в украинской пещере до сих пор остаются свидетель-ства того, что в годы войны мгла подземного мира была далеко не такой беспросветной, как перспектива сущест-вования на оккупированной земле. На сводах пещеры сажей написаны имена всех её обитателей, о чём ныне живущие не забывают и сегодня. В 2010 г. четверо бывших затворников Поповой Ямы приехали в Украину в сопровождении внуков, чтобы на-вестить пещеру, 66 лет назад сохранившую им жизнь, и произнести простое слово: „Спасибо”. Это: – Сол Штермер (92 года). Средний брат семьи Штермер считался в пещере главным мастером на все руки и тех-нически подкованным человеком. Сегодня он руководит успешной строительной компанией; – Сэм Штермер (85 лет). Младший брат Сола – подросток в то время – помогал старшим во всех делах и вылазках; – Соня и Сима Штермер (78 и 73 года). Племянницы братьев Штермер. В Поповой Яме они были совсем деть-ми, и за все 344 дня пребывания под землей ни разу не вышли на поверхность. Именно они оказались рекордсме-нами статистики подземного выживания.

Константин ВАСИЛЬКЕВИЧ.

Теория о еврейском происхождении Сервантеса Теория о еврейском происхождении Сервантеса – это мнение о происхождении известного испанского писателя Мигеля де Сервантеса Сааведра из семьи крещёных евреев, что он или его предки являются „криптоевреями”. К такому выводу пришли, например, профессор международного права женевского университета Леандро Родригес и испанский критик (и исследова-тель творчества Сервантеса) Америко Кастро. Известно, что Сервантесу приходилось подтвер-ждать чистоту крови. Фамилия Сервантес встреча-ется среди фамилий семей „онверсос”, то есть кре-щёных евреев. В Электронной Еврейской Энциклопедии пишут: «Великий писатель Мигель де Сервантес Сааведра, считавшийся подобно Хуану Уарте, потомком новых христиан (то есть принявших христианство евреев),

время от времени сочинял антисемитские стихи, но вместе с тем высмеивал доктрину „чистоты крови”. В пьесах (сохранились две из них) он даже выражает, хотя и в завуа-лированной форме, восхищение верностью евреев иудаизму и их жизнеспособностью».

Утверждают, что мать Сервантеса вела свой род из семей крещёных евреев. Отец Сервантеса был из дворян, но не так давно обнаружили в его родном городе Алькала де Энарес дом их предков, который расположен в центре худерии, то есть еврейского квартала. Дом Сервантеса находится в бывшей еврейской части города – на calle Mayor, имеется ввиду Calle Mayor de la Juderia. В „Дон Кихоте” можно встретить следы обычаев принятых у марокканских и испан-ских евреев, намёк на праздник Суккот, некоторые еврейские выражения, содержит многочисленные ссылки на каббалу и т.д. Специалист по сефардской истории и культуре Авраам Хаим написал книгу «Следы иудаизма в романе Сервантеса „Дон Кихот”». В ней автор утверждает, что Сервантес – еврей, в подтверждении чего приводит практически полный перевод целой страни-цы из Талмуда, помещённый Сервантесом в эпизоде, когда Санчо Панса вершит суд. Жители острова, где он правит, потрясённые его мудростью, признают Санчо Пансо „новым Соломоном” Галина Зеленина, автор книги „От скипетра Иуды к жезлу шута”, говорит об иссле-довании, пришедшем к выводу об отличном знакомстве Сервантеса с талмудически-ми сюжетами и ивритом. Сама Г. Зеленина не исключает возможного еврейского про-исхождения Сервантеса, обращая внимание на то, что имя главного героя Кихот – суть еврейское „кешот” – „истина”, «праведность”.

По материалам Циклопедии.

4

в м е с т е � и н э й н е м

‹4 (172)

Еврейская майса Дурная примета

Я вишу на стене в гостиной. На двух гвоздях, в багетной раме, под стеклом. За долгие годы я немного выцвел, но лишь самую малость, чуть-чуть. – Это Аарон Эйхенбаум, – представляла меня гостям Това. – Мой муж. Он был настоящей звездой. По классу скрипки. Первый соль-ный концерт. И последний. В ноябре 41-го. Пропал. Без вести. Она так и не вышла больше замуж, моя красавица Това, моя единственная. Она тоже под стеклом, в траурной рамке, на сер-вантной полке напротив. Туда Тову поставил Ося через день после того, как её унесли на кладбище. – Это папа, – представлял меня гостям Ося, – он ушёл добро-вольцем на фронт. В августе 41-го, с выпускного курса консервато-рии. Меня тогда ещё не было на свете. В ноябре пропал без вести, мы не знаем, где его могила. Этого не знает никто, потому что могилы у меня нет. Я истлел в поле под Тихвином, там, где меня расстрелял Тарас. – Как живой, – говорили Осе, глядя на меня, гости. – Потрясаю-щая фотография. Знаете, ваш отец совсем не похож на еврея. Прибалтийские евреи зачастую блондины или русоволосые, так что я и вправду не похож. Ох, извиняюсь за слова, „был не похож”, конечно же. В последнее время я частенько путаюсь во временах. Но мне простительно – повисите с моё на стене. И не просто так повисите, а „как живой”. – Мама очень любила его, – объяснял гостям Ося. – Она хотела, чтобы я тоже стал скрипачом. Он не стал скрипачом, наш с Товой единственный сын, зачатый в первую брачную ночь, за два дня до начала войны. Он стал средней руки лабухом, потому что уродился робким и слабохарак-терным, а в 18 лет от роду взял и влюбился. Один раз и на всю оставшуюся жизнь. – Дурная примета, – говорила, поджимая губы, Това. – Скверная примета, когда мальчик любит девочку, которая любит всех подряд. Скажи, Аарон? Был бы ты живой, ты бы этого не допустил. Я был не живой, а всего лишь, „как живой”, поэтому допустил. Она была шумная, вульгарная и жёстокая, эта Двойра, дочка ры-ночной торговки с одесского Привоза и фартового домушника с Молдаванки. Она сносно играла на фортепьяно и пела, почти не фальшивя. Она курила вонючие папиросы, пила дешёвое вино, безбожно штукатурила морду и давала кому ни попадя, потому что была слаба на передок. Она приводила домой мужиков, когда Ося мотался по гастролям, а Това отхаркивала последствия блокадной чахотки в санаториях. Она никого не любила, эта Двойра, она лю-била только деньги, когда их много. Она родила Осе детей, и я всё простил. Простил, даже когда Двойра умотала с заезжим саксофонистом и забыла вернуться, оставив Осю с двухгодовалым Яником и шестимесячной Яночкой на руках. – Это дедушка, – говорила Яночка, представляя меня однокласс-ницам. – Его звали Аарон Менделевич Эйхенбаум. – Правда, странно? Курносый и голубоглазый блондин с таким именем. – Почему странно? – удивлялись не слишком поднаторевшие в

У Оси клацнула искусственными зубами вставная челюсть. – Как это ухлёстывает? – побагровел он. – Что значит ухлёсты-вает, я спрашиваю? Ося растерянно посмотрел на меня, потом на Тову. Ни я, при-битый гвоздями к стене, ни Това в траурной рамке не сказали в ответ ничего. Да и что тут можно сказать, даже если есть чем. – Знакомьтесь, – радостно прощебетала на следующий день Яночка. – Это мой папа Иосиф Ааронович. Это мой старший брат Янкель. А это… – она запнулась, – Василий. – Василий? – ошеломлённо повторил Ося, уставившись на длинно-го, нескладного и веснушчатого молодчика с соломенными патлами. Вид у „особенного парня” был самый что ни на есть простецкий. – Очень э-э… очень приятно, – промямлил Ося. – Василий, значит. Василий смущённо заморгал, шагнул вперёд, затем назад и затоптался на месте. Веснушки покраснели. – А это дедушка, – представила меня Яночка, – Аарон Менде-левич Эйхенбаум. Фотография сделана на его первом сольном концерте. И последним. Дедушка добровольцем ушёл на фронт и пропал там без вести. Василий проморгался, шмыгнул курносым, под стать моему, шнобелем и изрёк: „Как живой”. Наступила пауза. Моя родня явно не знала, что делать дальше. – А вы, собственно, – нашёлся, наконец, Ося, – на чём играете? – Я-то? – удивлённо переспросил Василий. – Я вообще-то, так сказать, ни на чём. Я фрезеровщик. – Дурная примета, – едва слышно пробормотал себе под нос Яник, и вновь наступила пауза. – Значит, так, – решительно прервала её Яночка. – Мы с Васей вчера подали заявление в ЗАГС. – Как? – ошеломлённо выдавил из себя Ося. – Как ты сказала, доченька? Куда подали? В ЗАГС? Это был большой позор и несчастье. У нас в роду были музы-канты, поэты, художники, ювелиры, шахматисты, врачи. У нас были сапожники, портные, мясники, булочники и зеленщики. У нас никогда, понимаете, никогда не было ни единого фрезеров-щика. И никогда не было, черт бы его побрал, Василия. Мой робкий слабохарактерный сын Ося, наливаясь дурной кровью, шагнул вперёд. – Никогда, – в тон моим мыслям просипел он. – Никогда в на-шей семье… – Папа, прекрати! – звонко крикнула Яночка. Ося прекратил. Он мог бы сказать, что его дочь учится на треть-ем курсе консерватории по классу виолончели и ей не подобает брачный союз с неучем и простофилей. Он мог бы сказать, что его отец перевернётся в гробу от подобного мезальянса. Но он вспом-нил, что неизвестно, есть ли у меня этот гроб, и не сказал ничего. – Вася хороший, добрый, у него золотые руки, – пролепетала Яночка. – А ещё у него нет ни единого родственника, Вася круг-лый сирота, детдомовский. Зато теперь у него есть я. И потом… У нас с ним скоро будет ребёнок. По утрам Вася, отфыркиваясь, тягал гантели, фальшиво напе-

– Бабушка права: н-не нужны. А п-пожилые скрипачи? Там своих как собак нерезаных. А м-музыкальные критики? Я вас умоляю. – По большому счёту, – уныло соглашался Вася, – фрезеров-щики там тоже на фиг никому не нужны. А те, что на иврите ни бум-бум – тем более. Вася привычно включил телевизор. – И хоккея там нет, – резюмировал он. — Какой там может быть, скажите, хоккей? Правда, дедушка? Я, как обычно, не сказал ничего. И не только потому, что не имел чем. Хоккея сейчас не показывали и у нас. Вместо него показывали Тараску. На фоне сложенных в штабеля мертвецов. – Не все военные преступники понесли заслуженное наказание, – сообщил голос за кадром. – Некоторым удалось скрыться, как, например, надзирателю могилёвского концлагеря по кличке Скрипач. Он виновен в смерти сотен… Я не слушал. Я смотрел Тараске в глаза. „Гнида ты, Скрипач, – не сказал я. – Будь ты проклят”. Два года спустя подошла Васина очередь на кооператив в новостройках, и паковать чемоданы таки пришлось. – Ну что вы, папа, – привычно переминаясь с ноги на ногу и держа Тову на левом плече, а Двойру на правом, утешал всплак-нувшего тестя Вася. – Мы будем часто видеться. Девяткино – это не какой-нибудь там Тель-Авив. Правда, дедушка? „Правда, – не сказал я. – С новосельем вас, дети. Мазл тов!” Мне было очень тяжело целых три года, потому что из Девятки-но, хотя оно и не Тель-Авив, мои внуки и правнуки приезжали не слишком часто. Я по-прежнему висел на стене в гостиной, по-немногу выцветая. И вместо хоккея смотрел на затеявшего пере-стройку Горбачёва. А потом у нас появилась Сонечка. Она была миниатюрная, говорливая и непоседливая, с копной вороных кудряшек, разлетающихся на бегу. Она носилась по квартире безостановочно, будто кто её подгонял, и даже за фор-тепьяно не могла усидеть дольше пяти минут. Она щебетала без умолку и непрестанно наводила порядок – даже пыль с меня стирала по пять раз на дню. Так продолжалось до тех пор, пока она не родила Янику Машеньку. Впервые увидев свою третью правнучку, я обомлел под стек-лом. Она была… Она была курносая и голубоглазая, с ямочками на щеках и светлым пушком на макушке. Она была вся в меня. – Это что же, еврейская девочка? – засомневался при виде Машеньки Ося. – Она ещё потемнеет, папа, – утешил пританцовывающий во-круг новорожденной Яник. – Чёрный цвет доминантен. Правда, дедушка? – Это прадедушка, – представляла меня одноклассницам вось-милетняя Машенька, – Аарон Менделевич Эйхенбаум. Он мог стать выдающимся скрипачом, но ушёл добровольцем на фронт и пропал там. Прадедушка на этой фотографии как живой. Мы с ним очень похожи. Мама с папой говорят, что одно лицо. Так бывает. Машенька была не просто похожа на меня внешне. Она оказалась ещё и талантливой. В 15 лет она вышла на сцену Оперного театра с первым своим сольным концертом. Она играла Мендельсона, Моцарта и Брамса, а когда раскланялась, профес-

еврейском вопросе школьницы. – Катька вон тоже блондинка, и нос у неё картошкой. И у Верки. И у Сани Зайчикова. – Дуры вы, – авторитетно заявлял Яник. – Одно дело Зайчико-вы, совсем другое – Эйхенбаумы. Скажи, дедушка? Они все пошли в Тову – наш сын, внук и внучка. Они так же, как она, поджимали губы при разговоре, верили в дурные приметы и по всякому поводу советовались со мной. Не лучшая привычка, извиняюсь за слова, держать совет с покойником, будь он хоть трижды восходящей звездой по классу скрипки. А ещё они все уродились горбоносыми, черноволосыми и кареглазыми, и опо-знать в них евреев можно было с первого взгляда. Во мне еврея не опознали. Ни с первого взгляда, ни с какого. Меня опознал Тараска Попов, нацкадр из удмуртской глуши, отчисленный с первого курса консерватории по причине патоло-гической бездарности. – Жидовьё, – объяснял Тараска сочувствующим. – Что такое ленинградская консерватория? Это когда из десяти человек семь евреев, один жид и две полукровки. – А ты как же? – озадаченно спрашивали Тараску. – Никак по-лукровка? – А я одиннадцатый лишний. Он оказался в двух рядах от меня в колонне пленных, которых гнали по просёлочной дороге по направлению к оккупированному Тихвину. – Господин немец, – подался вон из колонны 11-й лишний. – Господин немец, разрешите доложить. Там еврей, вон тот, бело-брысый, контуженный. Настоящий жид, господин немец, чисто-кровный. Прикажите ему снять штаны, сами увидите. – Юде? – гаркнул, ухватив меня за рукав, очкастый малый со „шмайссером” в руках и трёхлинейкой на ремне через плечо. – Зер гут. – Он сорвал винтовку и протянул Тарасу. – Шиссен. В десяти шагах от просёлка 11-й лишний пустил мне в грудь пулю. Я рухнул навзничь и был ещё жив, когда Тараска срывал у меня с шеи менору на золотой цепочке. Ту, что в день свадьбы подарил мне старый Зайдель, Товин отец, потомственный санкт-петербургский ювелир. Менора, золотой семисвечник, залог и символ еврейского счастья, отошёл к Тарасу Попову, бездарному скрипачу из-под Ижевска. – Хорошую вещь повредил, – посетовал Тараска, осмотрев менору с отколотой пулей третьей слева свечой. – У, жидяра! Он, воровато оглянувшись, упрятал моё еврейское счастье за пазуху, плюнул на меня и повторным выстрелом в голову добил. – Дурная примета, папа, – сказал мой внук Яник моему сыну Осе, – я вчера видел одного парня. – Большое дело, – пожал плечами Ося. – Я вижу их много и каждый день. – Это особенный парень. Он ухлёстывает за Яночкой.

вал „Не кочегары мы, не плотники” и шумно справлял свои дела в туалете. По вечерам он поглощал немереное количество клёцок, гефилте фиш и прочей еврейской пищи, которую вышедшая в декрет Яночка выучилась ему готовить. Заедал мацой и усажи-вался к телевизору смотреть хоккей. – Шлимазлы, киш мир ин тухес, – бранился набравшийся еврей-ских словечек Вася, когда „наши” пропускали очередную плюху. По весне Яночка родила Васе близняшек. – Това и Двойра, – с гордостью представил неотличимых друг от дружки новорождённых счастливый отец. – Това и Двойра Васильевны. – Васильевны… – эхом отозвался ошеломлённый Ося. – Ну да, — расцвел Вася. — Правда, они замечательные? – Скажи, дедушка, – подалась ко мне сияющая Яночка. „Клянусь, они замечательные”, – не сказал я. – Папа, нам надо поговорить, – подступилась к Осе Яночка пол-года спустя. – Мы с Васей собираемся подать заявление. – Опять заявление, – проворчал Ося. – Вы, похоже, только и знаете, что их подавать. И куда? – В ОВИР, – пролепетала Яночка. – Мы с Васей решили. – На предмет выезда на историческую родину, в Государство Израиль, – оторвавшись от хоккея, уточнил Вася. – Вы что, рехнулись? – побагровел Ося. – Какой, к чертям, Из-раиль? Что вы там будете делать?! – Не „вы”, а „мы”, – поправила Яночка. – Мы все будем там жить. – На какие шиши? – Папа, – укоризненно проговорил Вася. – Вы что же, думаете, Израилю не нужны фрезеровщики? Я собираюсь принять гиюр. Скажите, дедушка? – обернулся он ко мне. Я не хотел ни в какой Израиль. Я прожил… Извиняюсь за сло-ва. Я не прожил здесь, на стене, 40 лет. Я не сказал ничего. Я лишь осознал, что у меня стало одним родственником больше. К многочисленным Менделям, Зайделям и Янкелям прибавился длинный, веснушчатый, с соломенными патлами Василий. Следующий год моя родня провела в спорах. Спорили каждый вечер, а по выходным сутки напролёт. Приводили неопровержи-мые аргументы в пользу отъезда и не менее неопровержимые против, а за поддержкой апеллировали ко мне. Я молчал. Мне нечего было сказать. За меня сказала Това. Ночью, накануне которой была достигнута договоренность паковать чемоданы, Това упала с сервантной полки. – Дурная примета, – ахнул наутро пробуждающийся с петухами Вася. – Мы никуда не едем. Бабушка против. Тем же вечером в знак семейного примирения Яник с Васей надрались до изумления. Вернувшийся с кабацкого выступления Ося уже через полчаса догнал обоих. – В Израиле виолончелистки нужны? – икал, поджимая губы, Яник.

сура консерватории по классу скрипки вынесла единогласный вердикт: „Восходящая звезда. Виртуоз”. Я был счастлив. Так, как только может быть счастлив покойник, 70 лет тому назад расстрелянный у просёлочной дороги под Тих-вином. Моя третья правнучка подарила мне ещё одну жизнь. Она стала моим воплощением, моим вторым „я” на нашей, извиняюсь за слова, яростно прекрасной и отчаянно грешной Земле. К восемнадцати Машенька объездила с концертами всю Европу, за два следующих года – весь мир. В день своего двадцатилетия она давала концерт для скрипки с оркестром на сцене санкт-петер-бургской Капеллы. А вечером у нас ожидался семейный ужин. Сонечкиными стараниями праздничный стол ломился от блюд. Успевшие в ожидании именинницы ополовинить бутылку водки Вася и Яник пели вразнобой „Не кочегары мы, не плотники”. Ста-ренький Ося скрипучим голоском подтягивал. Наводила последний марафет располневшая Яночка. А потом… Потом отворилась входная дверь, и в гостиную впорхнула Машенька. Светловолосая и голубоглазая, с ямочками на щеках. Но я не смотрел на неё. Потому что в дверях застыл рослый плечистый красавец с воро-ными волосами до плеч. Он был в смокинге, и красная бабочка кровавым росчерком перерезала белоснежную рубаху. – Знакомьтесь, – зазвенел Машенькин голос. – Это мой папа, Ян Иосифович Эйхенбаум. Мама, Софья Борисовна. Дедушка… Она перечисляла родню, но я не слышал – у меня разрывалось от боли отсутствующее сердце, потому что я уже понимал, знал уже… – А это Тарас Попов, – пробились сквозь стекло новые слова, – мой друг. Он дирижировал оркестром сегодня. Он очень талантли-вый, но это не главное. Час назад Тарас сделал мне предложение. Наступила пауза. Я смотрел на застывшую на сервантной полке Тову в траурной рамке, и мне казалось, что Това плачет. – А это прадедушка, – представила меня Машенька. – Аарон Мен-делевич Эйхенбаум. Взгляни: он на фотографии как живой. Я пошла в него, прадедушкины гены возродились в третьем поколении. – Я тоже похож на покойного прадеда, – пробасил рослый красавец Тарас Попов. – Меня и назвали в его честь. У нас есть семейная реликвия – менора, которую подарил прадеду на фронте его смер-тельно раненный еврейский друг. В ней не хватает одной свечи, там, куда угодила пуля. Мой дед носил её, потом отец, теперь я. Менора дарит нашему роду счастье. Сегодня оно досталось мне. В этот миг сердце, которого у меня не было, расшиблось о стекло. Я рванулся с гвоздей, выдрал их из стены и обрушился вниз. Багет-ная рама, приложившись о край стола, раскололась. Я упал на пол плашмя, разбрызгав по сторонам осколки. Опрокинувшийся графин томатным соком залил мне грудь и кровавым языком лизнул лицо. – Не бывать, – услышал я последние в своей второй, уходящей жизни слова. – Не бывать! Дедушка против.

Майк ГЕЛПРИН.

Социальные услуги для подопечных (жертв нацизма) Хэсэда предостав-ляются при поддержке гранта от „Конференции по материальным претензиям еврейского населения к правительству Германии”.

Газета „Вместе”. Учредитель – Черкасский областной благотворительный еврейский фонд „Турбота поколінь – Хэсэд Дорот”.

Редактор М. Тайбишлак. Компьютерная верстка – М. Тайбишлак, П. Тайбишлак. Свидетельство о регистрации ЧС №294 от 24 ноября 2000 г.

Адрес редакции: 18015, Черкассы, ул. Б.Хмельницкого, 66. ℡ (0472) 37-70-79, 54-41-48; 54-43-11. e-mail: inejnem@mail.ru http://hesed-dorot.ck.ua

Отпечатано в типографии г. Чернобай. Тираж 800 экз. Подписной индекс 90781.

При перепечатке материалов ссылка на газету обязательна. Распространяется бесплатно.

Наши спонсоры: Еврейская Федерация большого МетроВеста, Нью-Джерси и Международная общественная организация Центр „ Джойнт”.

Просьба обращаться с этим изданием аккуратно – в нем приведены слова Торы.