МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ

ГОУ ВПО «ИНГУШСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»

КАЗАХСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ И МИРОВЫХ ЯЗЫКОВ ИМ. АБЫЛАЙ ХАНА

МАТЕРИАЛЫ1-ой Международной

научно-практической конференции

«ЯЗЫКОВАЯ ЛИЧНОСТЬ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ»

Часть 1Секции 1-3

г. Магас

Назрань – 2010

2

УДК 81ББК 81.2-5 Я41

Печатается по решениюРедакционно-издательского совета

Ингушского государственного университета

ОРГАНИЗАЦИОННЫЙ КОМИТЕТ: проф. Мартазанов А.М. (председатель), проф. Султыгова З.Х. (зам. председателя), доц. Кульбужев М.А. (зам. председателя), проф. Чакликова А.Т., проф. Дуйсекова К.К., проф. Жеребило Т.В., доц. Евлоева З.И., Дотмурзиева З.С., Плиева А.О. (секретарь).

РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ: проф. Мартазанов А.М. (отв. редактор), проф. Султыгова З.Х., доц. Кульбужев М.А., Дотмурзиева З.С.

Языковая личность в современном мире: Материалы 1-ой Международной научно-практической конференции. Часть 1. Секции 1-3. – Назрань: Пилигрим, 2010. – 206 с.

ISBN 978-5-98993-149-1

В сборнике представлены материалы 1-ой Международной научно-практической конференции «Языковая личность в современном мире». Работы охватывают широкую тематику научных проблем по лингвистике, межкультурной коммуникации, литературоведению и методике преподавания лингвистических дисциплин и могут представлять интерес для студентов, аспирантов, соискателей, а также преподавателей, работающих в соответствующих направлениях.

УДК 81ББК 81.2-5

Авторы опубликованных докладов несут полную ответственность за достоверность представленных данных, подбор и точность приведенных фактов, цитат, статистических данных, имен собственных и прочих сведений, а также за корректность и этичность обосновываемых ими положений и выводов.

ISBN 978-5-98993-149-1© Ингушский государственный университет, 2010.

3

Я41

4

ОРГАНИЗАЦИОННЫЙ КОМИТЕТ

Мартазанов А.М. (председатель)

доктор филологических наук, профессор, ректор Ингушского государственного университета (РФ)

Султыгова З.Х. (зам. председателя)

доктор химических наук, профессор, проректор по научной работе Ингушского государственного университета (РФ)

Кульбужев М.А.(зам. председателя)

кандидат филологических наук, доцент, декан филологического факультета Ингушского государ-ственного университета

Чакликова А.Т. доктор педагогических наук, профессор, проректор по научной работе Казахского университета международных отношений и мировых языков им.Абылай хана (Республика Казахстан)

Дуйсекова К.К. доктор филологических наук, профессор, прорек-тор по учебно-методической работе Казахского университета международных отношений и миро-вых языков им.Абылай хана (Республика Казах-стан)

Жеребило Т.В. доктор педагогических наук, кандидат филологи-ческих наук, профессор кафедры русского языка Ингушского государственного университета (РФ)

Евлоева З.И. кандидат филологических наук, доцент, зав.кафед-рой французского языка Ингушского государ-ственного университета (РФ)

Дотмурзиева З.С. кандидат филологических наук, доцент кафедры английского языка, заместитель декана филологи-ческого факультета Ингушского государственного университета (РФ)

Плиева А.О. (секретарь)

ассистент кафедры английского языка Ингушского государственного университета (РФ)

Марсель Пикхарт (эксперт)

доцент кафедры прикладной лингвистики Универ-ситета Градец-Кралове; доктор наук по литерату-ре; магистр теологии, педагогики, английского языка и философии; член Чешской ассоциации по изучению английского языка и Европейского общества ESSE (Чехия)

5

ORGANIZING COMMITTEE

Martazanov A.M.(Chair)

Doctor of Science, Professor,Rector of the Ingush State University (RF)

Sultygova Z.Kh.(Vice-chair)

Doctor of Science, Professor,Vice-rector for Research (Ingush State University, RF)

Kulbuzhev M.A.(Vice-chair)

PhD in Philology, Assistant Professor, Dean of the Philological department (Ingush State University, RF)

Chaklikova A.T. Doctor of Science, Professor, Vice-rector for Research (Kasakh University of International Relations and World Languages n.a. Abylay khan, Kazakhstan)

Duisekova K.K. Doctor of Science, Professor, Vice-rector for Education and Methodics (Kasakh University of International Relations and World Languages n.a. Abylay khan, Kazakhstan)

Zherebilo T.V. Doctor of Science in Pedagogy, PhD in Philology, Professor of the Russian language department (Ingush State University, RF)

Yevloeva Z.I. PhD in Philology, Assistant Professor, Chair of French department (Ingush State University, RF)

Dotmurzieva Z.S. PhD in Philology, Assistant Professor, Vice-dean of the Philological department for research and international relations (Ingush State University, RF)

Pleva A.O.(Secretary)

Assistant lecturer of the English language department (Ingush State University, RF)

Marcel Pickhart(expert)

PhD in English Literature, MTheol Degree in Theology, MA Degree in Education, English language and Philosophy; Assistant Professor (Department of Applied Linguistics, University of Hradec Kralove); Member of Czech Association for the Study of English and Member of European Society for the Study of English (ESSE) (Czech Republic)

6

СОДЕРЖАНИЕ

Секция 1. ЯЗЫКОВАЯ ЛИЧНОСТЬ И ЯЗЫКОВАЯ КАРТИНА МИРА: ОТРАЖЕНИЕ В ЯЗЫКЕ, РЕЧИ, СОЗНАНИИ................10

Алымова Е.В. Отражение языковой картины мира через призму концептосферы «образование».......................................................10Булгучева С.А. Ментальные прилагательные как фрагмент языковой картины мира...................................................................16Васьков Д.Н. О междисциплинарности в изучении языка и культуры............................................................................................21Дзейтова Х.Б. Коммуникативное поведение представителей различных культур как отражение их менталитета......................23Загатова С.Б. Языковая личность и иностранный язык..............30Коровина А.Ю. Лингвокультурный типаж как разновидность языковой личности...........................................................................34Кривицкая А.В. Знаковый язык и культура....................................40Ли В.С. Понятие наивной семантики и проблематика учения о языковой картине мира....................................................................42Нальгиева Х.И. Устойчивые сравнения и языковая картина мира49Некрасова М.С. О культурном речевом фоне в аспекте когнитивного изучения....................................................................54Пикхарт Марсель. Проблемы межличностного общения: языковая личность в межкультурной коммуникации...................58Пикхарт Марсель. Языковая и культурная личность в современном мире – новые направления в современных культурологических исследованиях...............................................63Румянцева М.В. Изучение вертикального контекста как составляющая межкультурной коммуникации.............................67Серебрякова С.Х. Из опыта переводческой деятельности: особенности перевода курсивного глагола в повествовании.......71Силс Коринн А. Язык как часть национального самосознания: палатализация в трехъязычном межличностном взаимодействии украинцев..........................................................................................75Хашегульгова Ж.А. Речевой этикет как компонент иноязычной культуры............................................................................................83Яндиева З.Д. Женский стереотип в современном рекламном тексте.................................................................................................85Яцык С.П. Язык как алгоритм восприятия мира и еговоспроизведение в образе «я» личности...................................93

7

Секция 2. НАЦИОНАЛЬНОЕ СВОЕОБРАЗИЕ ЯЗЫКОВ В ПОЛИКУЛЬТУРНОМ ПРОСТРАНСТВЕ.....................................97

Альмурзаева П.Х................................................................................97Семантико-прагматические особенности функционирования немецкого модального глагола «wollen»........................................97Барахоева Н.М. Каузатив в системе ингушского глагола..........101Богуславская В.В., Китанина Э.А. Освоенные заимствования в современном поликультурном пространстве..............................111Гванцеладзе Т. Гость и хозяин в лингвокультурном аспекте (на примере абхазского языка)............................................................115Джуванышева А.Е. Контрастивное описание немецких аттрибутивных причастных конструкций и аттрибутивных групп и их эквивалентов в казахском языке...........................................122Зенькович О.П. Лингводидактический аспект китайской паремиологии..................................................................................128Матиев М.А. О проблеме перевода ингушских народных песен на русский язык..............................................................................131Саурбаев Р.Ж. Осложненное предложение в диалогической речи стиля художественных произведений английского и татарского языков..............................................................................................135Тариева Л.У. Аспектно-временные формы глаголов (настоящее время) в организации высказывания............................................140Нгамсаенгпруек Усани. Национально-культурное своеобразие выражения времени в тайском языке...........................................146Шамилева Р.Д. Вопрос о гипотаксисе в нахских языках в научной литературе........................................................................151Шумейко Л.Н., Сафронова Е.А. Национальный язык как отражение культуры народа..........................................................156Юсупова С.С.-А. Активизация религиозной лексики на современном этапе..........................................................................158Яхъяева А.А. Языковое строительство в Чечне после 1917 года161

Секция 3. УНИВЕРСАЛЬНОЕ И ИНДИВИДУАЛЬНОЕ ВО ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКОЙ КАРТИНЕ МИРА................................165

Василенко А.П. Межъязыковой функционально-смысловой эквивалент как способ перевода внутренней формы фразеологизмов М. Цветаевой на французский язык.................165Гандалоева А.В., Загиров З.М. Классификация фе с компонентами дог/heart и корт/head по семантической слитности.....................172Дотмурзиева З.С. Идиомы, вербализующие концепт "уважение" (на материале русского и английского языков)...........................180Ибрагимова Г.Х. Национально-культурный компонент в лексике и фразеологии даргинского языка.................................................184

8

Мархиева Т.К. Характеристики слов-названий частей тела в составе фразеологических единиц в английском, русском и ингушском языках..........................................................................191Миронова С.В. Фразеологизмы в русском языковом пространстве: функциональный аспект (на основе рассказов В.Шукшина)....................................................................................198Смирнова Л.Е. Сопоставительный анализ немецких и русских фразеологизмов в стиле прессы и публицистики........................201

9

CONTENTS

Session 1. LINGUAL IDENTITY AND LINGUSITC VIEW OF THE WORLD: THEIR REFLECTION IN LANGUAGE, SPEECH, AND PERCEPTION..........................................................................10

Alymova E.V. Reflection of linguistic view of the world through the prism of concept “education”.............................................................10Bulgusheva S.A. Mental adjectives as a fragment of linguistic view of the world.............................................................................................16Vas’kov D.N. On interdisciplinarity in language and culture studies.21Dzeitova Kh.B. Communicative behavior of representatives of different cultures as their mentality’s reflection.................................23Zagatova S.B. Lingual identity and a foreign language.....................30Korovina A.Y. Linguistic and cultural range as a form of lingual identity................................................................................................34Krivitskaya A.V. Sign language and culture.......................................40Li V.S. Notion of naive semantics and some issues of studies of the linguistic view of the world................................................................42Nalgieva Kh.I. Standing similes and linguistic view of the world.....49Nekrasova M.S. On cultural speech background in terms of cognitive research...............................................................................................54Pikhart Marcel. The challenge of intercultural communication: lingual identity in cross-cultural communication...............................58Pikhart Marcel. Lingual and cultural identity in contemporary world – new trends in current cultural studies..............................................63Rumyantseva M.V. Vertical context studies as a part of cross-cultural communication...................................................................................67Serebryakova S.Kh. From experience of translation: peculiarities of translation of cursive verbs in narration.............................................71Seals Corinne A. Language is a part of the national consciousness: palatalization in trilingual Ukrainians’ negotiations of identity.........75Khashagulgova Zh.A. Speech etiquette as an element of another language culture..................................................................................83Yandieva Z.D. Feminine stereotype in a present-day advertising text85Yatsyk S.P. Language as algorithm of world’s perception and its reconstitution in the pattern of “ego” identity....................................93

Session 2. NATIONAL DISTINCTNESS OF LANGUAGES IN POLYCULTURAL WORLD.............................................................97

Almurzaeva P.Kh. Semantic and pragmatic features of functioning of the German modal verb “wollen”.......................................................97Barakhoeva N.M. Causative in the system of the Ingush language. 101

10

Boguslavskaya V.V., Kitanina E.A. Mastered borrowings in contemporary polycultural world.....................................................111Gvantseladze T. A guest and a host in linguistic and cultural aspect (in Abkhasian language)...................................................................115Dzhuvanysheva A.E. Die kontrastive Beschreibung der Deutschen Attributiven Partizipialkonstruktionen und der attributsgruppen mit deren Äquivalenten im Kasachischen...............................................122Zen’kovich O.P. Lingvo-didactic aspect of Chineese paroemiology128Matiev M.A. Some issues of translation of Ingush folk songs into Russian..............................................................................................131Saurbaev R.Zh. Complicated sentence in dialogical speech of imaginative works in English and Tatarian languages.....................135Tarieva L.U. Aspectual and temporal verb forms (present) in organization of an utterance.............................................................140Ngamsaengpruek Usani. Ethnic and cultural peculiarity of tense forms in Thai....................................................................................146Shamileva R.D. Hypotaxis issue of Nakh languages in research works151Shumeiko L.N., Safronova E.A. Ethnic language as reflection of nation’s culture.................................................................................156Yusupova S.S.-A. Activating of religious vocabulary in present days158Yakhyaeva A.A. Language construction in Chechnya after the year 1918..................................................................................................161

Session 3. COMMON AND INDIVIDUAL IN THE PHRASEOLOGICAL LINGUISTIC VIEW OF THE WORLD............165

Vasilenko A.P. Inter-lingual functional and notional equivalent as a tool of translation of inner form of phraseological units..................165Gandaloeva A.V., Zagirov Z.M. Classification of phraseological units with elements “dog”/”heart” and “kort”/”head” by their semantic unification.........................................................................................172Dotmurzieva Z.S. Idioms expressing the concept “respect” (in Russian and English)......................................................................................180Ibragimova G.Kh. Ethnic and cultural component in vocabulary and phraseology of Darginian language..................................................184Markhieva T.K. Distinctive features of naming units in the structure of phraseological units in English, Russian and Ingush languages. .191Mironova S.V. Phraseological units in Russian lingual area: functional aspect (in V.Shukshin’s short stories)..............................................198Smirnova L.E. Comparative analysis of German and Russian phraseological units in the style of print press and publicism..........201

11

Секция 1. ЯЗЫКОВАЯ ЛИЧНОСТЬИ ЯЗЫКОВАЯ КАРТИНА МИРА:

ОТРАЖЕНИЕ В ЯЗЫКЕ, РЕЧИ, СОЗНАНИИ

ОТРАЖЕНИЕ ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЫ МИРА ЧЕРЕЗ ПРИЗМУ КОНЦЕПТОСФЕРЫ «ОБРАЗОВАНИЕ»

Алымова Е.В.Южно-Российский гуманитарный институт (г.Астрахань, РФ)

REFLECTION OF LINGUISTIC VIEW OF THE WORLD THROUGH THE PRISM OF CONCEPT “EDUCATION”

Alymova E.V.South-Russian Humanitarian Institute (Astrakhan, RF)

Самый верный способ проникнуть в сущность языковой картины мира и выявить особенности ее реализации - это проследить ее реализацию через призму наполняющих ее концептосфер, выявить этимологию составляющих ее лексем, рассмотреть их реализацию в паремиях и афоризмах, и непременно выявить ассоциативные характеристики в сознании носителей той или иной культуры. Именно с этих точек зрения нами был исследован концепт «образование».

Учитывая растущие тенденции создания единого образовательного пространства и подписание Россией Болонского соглашения, необходимо тщательное изучение систем образования тех стран, откуда мы начинаем заимствовать те или иные концепты. Мы постарались проникнуть вглубь концептосферы «образование», выявить ее лексические и смысловые компоненты и рассмотреть реализацию ее сущности через призму определенных лингвистических явлений.

Довольно показательным при определении концептосферы являются данные толковых словарей. Мы изучили около 50 словарных статей, касающихся определений термина «образование» как в российской, так и в англоязычной лингвокультурах:

Так, например, Cambridge Dictionary предлагает следующее определение: «Education is the process of teaching or learning in a school or college, or the knowledge that you get from this». Оксфордский словарь определяет термин «education» как: 1) the profession of teaching (especially at a school or college or university), 2) the activities of educating or instructing or teaching; 3) activities that impart knowledge or skill;4) the result of good upbringing (especially knowledge of correct social behavior); 5) the gradual process of acquiring knowledge; 6) knowledge acquired by learning and instruction; 7) Education = Department of Education. Т.е., как мы видим, в данной статье отражение нашли также и психологические

12

черты данного понятия, и абстрактность его определения. Так, в первых двух определениях образование рассматривается как действие, как процесс человеческой деятельности (act; human action; human activity). Для первых двух определений синонимами термина «образование» являются термины teaching; instruction; pedagogy (1), instruction, teaching, pedagogy, educational activity (2). В третьем определении термин «образование» рассматривается как некое абстрактное понятие (abstraction) и синонимами являются такие слова как training, breeding (3). В четвертом и пятом определении выделяются психологические черты данного процесса (psychological features) и в данных случаях синонимичны понятия mastering, acculturation (4) и eruditeness; erudition; learnedness, encyclopedism (5). В шестом определении термин «education» рассматривается как сокращенное название организации и соответственно само по себе является синонимом описываемых терминов.

Еще одно определение понятия «образование» представлено на сайте en.wikipedia.org/wiki/Education. Данной определение является более широким и дает не только определение, но и формулирует цели образования. «Education encompasses teaching and learning specific skills, and also something less tangible but more profound: the imparting of knowledge, good judgement and wisdom. Education has as one of its fundamental goals the imparting of culture from generation to generation». Т.е. в данном определении «образование» имеет своей целью и соответственно является синонимом термина «социализация» (socialization).

Еще в одной из трактовок термина «education», само понятие «education» рассматривается в совокупности с понятием «пропаганда». «Education is the propagation of a set of beliefs, or Propaganda. We call it "education" if we already believe in it and "propaganda" if we don't». Рассмотрев определения понятия «образование», существующие в русской лингвистической традиции, мы отметили, что например, в таких словарях как «Толковый словарь С.Ю. Ожегова и Н.В. Шведовой», в Толковом словаре Д.Н. Ушакова» определение понятия «образование» как процесса получения и предоставления знаний стоит лишь на третьем и втором местах соответственно. Так словарь Ожегова [1, 357] трактует «образование» следующем образом:   «Образование -1. Получение систематизированных знаний и навыков, обучение, просвещение. 2. Совокупность знаний, полученных в результате обучения». В словаре Ушакова приводится следующее толкование термина: «1. Процесс усвоения знаний, обучение, просвещение. 2. Совокупность знаний, полученных в результате систематического обучения».

Современный энциклопедический словарь (1930) дает более полное, но абстрактное определение: «Образование - процесс развития и саморазвития личности, связанный с овладением социально значимым опытом человечества, воплощенным в знаниях,

13

умениях, творческой деятельности и эмоционально-ценностном отношении к миру; необходимое условие сохранения и развития материальной и духовной культуры. Основной путь получения образования - обучение и самообразование».

Большая советская энциклопедия (1985) [2, 532] предлагает следующее определение «Образование – процесс и результат усвоения систематизированных знаний, умений и навыков; необходимое условие подготовки человека к жизни и труду…»

Тем не менее, определения, представленные в данных словарях, являются недостаточными для отображения концептосферы российского образования вообще и современного российского образования в частности. Однако из существующих определений можно вывести синонимический ряд, описывающий данное понятие и с помощью этих синонимов представить общую картину концепта «образование»: это понятия, характерные для обеих рассматриваемых нами лингвокультур: воспитанность, компетентность, образованность, эрудиция.

Анализируя мнения и определения, даваемые такими исследователями как Г.Л. Любарский, В.П. Зинченко и рядом других, можно вывести следующие трактовки данного понятия, которые в свою очередь являются дополнением к данным словарей:

1) «образование – это общественное явление, атрибут и вечный спутник человечества на всем его историческом пути»; 2) «образование – это значимая ценность (социальная и индивидуальная)», 3) это функция общества и государства по отношению к своим гражданам и одновременно функция граждан по отношению к своему собственному развитию (это, однако, недооценивается и школой, и родителями, и самими школьниками), обществу и государству (поскольку образование некоторого уровня является обязательным) 4) сложная иерархическая система, включающая дошкольное, школьное, внешкольное (дополнительное), начальное профессиональное, среднее специальное, высшее, магистратуру, аспирантуру, бакалавриат. 5) сфера социальной жизнедеятельности 6) деятельность, предполагающая взаимодействие педагогов и тех, кто получает образование 7) процесс 8) результаты образовательного процесса.

При всей своей многоликости приведенные аспекты концептосферы «образование» имеют и нечто общее – все они так или иначе связаны со становлением личности человека, с передачей и освоением социального и культурного опыта, с передачей культурных ценностей.

Применительно к рассматриваемому нами концепту «Образованный человек» (учитывая данные нашего эксперимента) мы можем установить, как минимум два противоположных понятия: «необразованный человек», - человек, не имеющий дипломов и аттестатов, но, тем не менее, не отличающийся глупостью; и «необразованный человек» - человек, не проявляющий наличия

14

каких-либо умственных способностей; «необразованный человек» - не являющийся компетентным в той или иной области. Таким образом, антонимичными понятиями по отношению к понятию «образованный человек», выявленными нами при проведенном эксперименте, являются единицы «неграмотный», «глупый» и «некомпетентный». Так же социологический опрос, проведенный нами, в ходе которого респондентам предлагалось подобрать антонимы к понятию «образованный человек», выявил дополнительные варианты: неуч, глупец, дурак (преимущественно они указывают на отсутствие умственных способностей).

Анализ слов, обозначающих понятие «необразованный» в русском языке дает возможность констатировать следующее: большинство этих слов стилистически являются разговорными и просторечными, следовательно, констатация факта «необразованности» в значении «недостатка умственных способностей» чаще всего допускается только в кругу хорошо знакомых между собой людей.

Далее в ходе нашего исследования был проведен семантический анализ английских и русских пословиц разных временных периодов, рассматривающих термин «образование» или синонимичные с ним понятия. Так нами была сделана выборка из 58 английских и 87 русских пословиц. Очевидно, что в английской, впрочем, как и в русской лингвокультуре, да и в лингвокультуре любой цивилизованной страны, отношение к образованию, выраженное через пословицы и поговорки, является положительным. Однако в последнее время в обеих лингвокультурах появляются трансформированные паремии, в которых чувствуется ирония по отношению к образованию. Например, «век живи, веки учись – дураком помрешь», «ученье свет, а неученых тьма» и т.д.

Так же методом сплошной выборки мы установили список афоризмов, включающий 98 единиц. Мы пришли к выводу, что афоризмы в 40% случаев выражают скептическое отношение к рассматриваемому нами концепту – «Learning is finding out what you already know» (Richard Bach), «Корочка о наличии высшего образования - еще не факт, что человек образован, а информация, что данный человек прослушал курс лекций об определенном образе знаний и сдал экзамены...» (Владимир Борисов); в некоторых отмечается, что наличие одних только знаний о тех или иных фактах, не является достаточным для соответствия критерию образованности – «It is possible to store the mind with a million facts and still be entirely uneducated» (Alec Bourne); «Образование есть не только школьное дело. Школа дает лишь ключи к этому образованию... Внешкольное образование есть вся жизнь. Всю жизнь должен человек себя образовывать» (А.В. Луначарский).

Во многих афоризмах, тем не менее, синонимами образования и образованности являются такие понятия как интеллигентность и толерантность. Проанализировав смысл, подтекст и интенцию

15

данных афоризмов можно выделить характерные черты, выделяемые в самом образовании. Это свобода, которой обладают образованные люди - Only the educated are free (Epictetus), это терпение, которое обретается в процессе образования - Education is the ability to listen to almost anything without losing your temper (Robert Frost).

Перечислим выявленные нами при анализе паремий семантические блоки: 1) Мотивировка необходимости, целесообразности хорошо учиться 2) Образование как условие благополучия 3) Образование как бессмысленный процесс 4) Как следует учиться 5) Ценность образованного работника 6) порицание незнающих 7) о неуместном навязывании знаний 8) о том, что учиться нужно во время.

Проанализировав собранные афоризмы, можно дополнить данную классификацию такими группами как 9) важность самообразования 10) большей важности опыта, чем образования 11) о неверной направленности образовательных программ 12) Критическое отношение к образованию.

Рассматривая репрезентацию языковой картины мира через призму концептосферы «образование», нельзя не затронуть такой составляющий ее сегмент как сленг. Считается, что активно развиваться и пополняться студенческий сленг Великобритании и Америки начал в середине 19 века. Однако, можно предположить, что студенческий сленг существовал с первых дней средневековых университетов. Так, например, предположительно самым первым подобным словом было lupi (лат. «волки»); так называли «шпионов», которые докладывали руководству о студентах, которые вместо латинского говорили на родном языке.

Еще в 15 веке существовала, по крайней мере, одна, ставшая известной нам фраза, носящая негативный оттенок ars lyke (arse lick), которая по свидетельству одного из исследователей латинского языка имела значение “a naughty schoolboy’s graffiti”

Изучение студенческого сленга позволило нам выделить (создать иерархию) приоритеты современных студентов и старших школьников Великобритании. Такие предметы первой необходимости как еда (перекусить-grazing; празднование – caning) и одежда (брюки – kegs; непривлекательное нижнее белье –shreddies) находятся лишь на 12 и 13 месте соответственно из 15 выявленных нами категорий. На втором месте после алкоголя и наркотиков идут термины, связанные с высказыванием одобрения. Следующими по значимости идут слова, связанные с любовными отношениями, сексом и соответствующими частями тела. Такие фразы как “on the sniff”, “out trouting”, “chirpsing” и “sharking” все обозначают процесс охоты за партнером или флирт, в то время как такие слова как “lumbering” и copping off означают, что процесс знакомства достиг своей цели.

16

Трудность в изучении студенческого сленга заключается в том, что обновляемость слов настолько высока, что до того как слово успеет зафиксироваться в словаре, оно может частично изменить значение или утратить актуальность и выйти из употребления.

Однако, картина студенческой жизни, вывод о которой можно сделать из исследования отчета о проведенном в Кингс Колледже исследовании, это практически полное равнодушие к самому процессу учебы (практически нет сленга, связанного с книгами, лекциями или библиотеками) и ярко выраженная преданность к гедонистическим вещам. Гораздо более связанной с учебой является школьный сленг, в нем наблюдается гораздо меньше слов с негативно окрашенной семантикой и больше слов, связанных с учебной деятельностью. Здесь также можно выделить огромные синонимические ряды. Например: -прогуливание уроков: (to) play truant, to play hookey - not to attend school, to skip school, to cut class, to pull a no-show ; -ученик, занимающийся подхалимством: apple-polisher – someone who tries to appeal to the teacher by excessive politeness, helpfulness, etc., 'brown-noser' (noun), teacher's pet - someone favoured by the teacher for being an all-A pupil or for extreme politeness, helpfulness and/or flattery; -ученик, пытающийся списать : copy-cat - pupil who copies test answers from someone sitting next to him or copies someone else's homework, crib, cheat-note, pony - a slip of paper on which the expected answers to exam questions are written and which is smuggled into the classroom

С лингвистической точки зрения в самом студенческом сленге нет ничего нестандартного или не соответствующего языковой норме. В сленге используются те же приемы, что и в поэзии – метафора, метонимия, рифма, аллитерация и другие.

Студенческий сленг зачастую пополняется за счет лексики, заимствованной из других профессиональных групп и жаргонов. К сожалению, очень много слов, вошедших в студенческий сленг, было взято из лексикона наркоманов, что в свою очередь отчасти свидетельствует о том, что именно этот слой населения является для определенной части студентов поведенческим ориентиром. Помимо этого около 30% слов в студенческом сленге составляет лексика, являющаяся табуизированной, относящаяся к сексу. Еще большая группа слов связана с употреблением алкоголя и вечеринками. Лексика, которая связана с учебным процессом, составляет в студенческом сленге лишь около 2-3%, тем не менее, это очень разнообразная по этимологии и структуре группа слов. Даже в такой относительно маленькой группе можно выделить большое количество жаргонных слов, разговорной лексики, слов, относящихся к коннотативной лексике, часто имеющих определенную стилевую окрашенность.

Литература:1. Ожегов С.И., Шведова Н.Ю. Толковый словарь русского

языка. – М.: Азъ, 1995. – 907 с. – ТСРЯ.

17

2. Большая советская энциклопедия, М.: «Советская энциклопедия», 1985.

3. Толковый словарь под ред. Д. Н. Ушакова, СП-б, «Наука», 1979.

МЕНТАЛЬНЫЕ ПРИЛАГАТЕЛЬНЫЕ КАК ФРАГМЕНТЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЫ МИРА

Булгучева С.А.Ингушский государственный университет (г. Магас, РФ)

MENTAL ADJECTIVES AS A FRAGMENT OF LINGUISTICVIEW OF THE WORLD

Bulgusheva S.A.Ingush State University (Magas, RF)

В современной науке нет сложившегося определения термина менталитет. Чаще всего под менталитетом (менталъностъю) понимают нечто общее, лежащее в основе сознательного и бессознательного, логического и эмоционального, то есть глубинный и поэтому труднофиксируемый способ мышления, те коллективные представления людей, их образ (картину) мира, которые доминируют в обществе.

Если говорить о лингвистическом исследовании, то на наш взгляд, целесообразно разделить термины ментальность и менталитет. Первый (менталъностъ) нужно конкретизировать до термина ментальность человека, имея в виду не содержательную сторону мироощущения, а саму возможность к мироощущению, общую гуманитарную способность к духовно-нравственной деятельности, в то время как содержание так понимаемой ментальности (менталитет) следует относить в когнитивной сфере и определять прежде всего знаниями, которыми владеет общность. Так, говоря о русской, ингушской и других менталитетах, мы будем подразумевать особенности, соотносимые с соответствующими социокультурными общностями [7; 119], в то время как, говоря о ментальности, мы будем понимать общую способность представителей любых народов осуществлять интеллектуально-духовно-нравственную деятельность.

Идея картины мира (модели мира) тесно связана с менталитетом. Совокупность объективных знаний об окружающей действительности, отображенных с помощью специальных знаков, составляющая картину мира, несет информацию об этой действительности. Здесь, вслед за О.А. Петренко, мы полагаем, что

18

различие между картиной мира и менталитетом следует искать в степени осознанности: картина мира – осознанное представление, а менталитет представляет собой еще не осознанную действительность, не прошедшую стадию рефлексии.

Прилагательные, на наш вгляд, следует считать лексическими единицами, во внутренней форме которых (или образном основании) отражено мировоззрение того или иного лингвокультурного общества в отношении признака того или иного объекта. В свою очередь прилагательные ментальности суть лексические единицы, во внутренней форме которых (или образном основании) отражено мировоззрение лингвокультурного общества в отношении ментальности, понимаемой в указанном смысле.

Миропонимание, запечатленное в образном основании (термин В.Н. Телия) прилагательных, доносит до современников те коллективные представления, которые складывались при культурном освоения мира тем или иным этносом. Система образов, закрепленных в единицах данных ЛСГ, служит «нишей» для кумуляции культурно-национального опыта описываемых языковых обществ. Соответственно, в рассматриваемых прилагательных ментальности содержится опыт осмысления и описания области духовной деятельности, или духовно-нравственной способности человека, свойственный данной общности.

Подобно тому, как в концептуальной системе, например, художественного текста отражаются особенности мировоззрения его автора, так в прилагательных данной ЛСГ находит выражение мироощущение коллективного пользователя языка – народа. Поэтому «прочтение» (интерпретация) образного основания данных прилагательных дает возможность «проникнуть» в логико-понятийную систему лингвокультурного общества и проследить особенности мышления человека как носителя той или иной культуры.

Интерпретация прилагательных ментальности носителями языка во многом зависит от понимания буквального смысла, выраженного в семном составе прилагательных. По-видимому, семантический анализ данных лексических единиц следует начинать с их буквального прочтения. Прилагательное, утратившее для носителя языка буквальный смысл по причине архаизации или десемантизации семы или компонента семы, теряет внутреннюю форму.

Несомненно, важным компонентом, обусловливающим понимание смысла любого прилагательного, является общекогнитивный фонд знаний. В отечественной психолингвистике признается, что интерпретация текстов естественного языка возможна при наличии знания о мире, или когнитивной базы – определенным образом структурированной совокупности знаний (неязыковых и языковых) и представлений, необходимых и обязательных для членов того или иного общества.

19

Здесь небезынтересно отметить мнение ученых о том, что большая часть семантической информации одинаково представлена в сознании различных носителей языка, а сконцентрированная в лексической единице близка к общечеловеческому знанию, потенциально свойственному каждому. В этом видится архетипичность фонда того или иного языка. В этом смысле возможно сопоставление русской и ингушской ЛСГ прилагательных ментальности.

Действительно, если принять тезис отечественных лингвистов о том, что набор человеческих ценностей и предпочтений в сознании той или иной лингвокультурной общности идет из глубины веков и представляет собой пласт интернационального, то представляется уместным говорить о том, что знания, зафиксированные в образном основании прилагательных, имеют природу архетипов «коллективного бессознательного».

Понятие архетипы «коллективного бессознательного» связано, как известно, с именем швейцарского психолога К.Г.Юнга. Основатель аналитической психологии так определяет содержание термина: «Коллективное бессознательное как оставляемый опытом осадок и вместе с тем как некоторое его, опыта, a priori есть образ мира, который сформировался уже в незапамятные времена. В этом образе с течением времени выкристаллизовывались определенные черты, так называемые архетипы, или доминанты. Это господствующие силы, боги, т.е. образы доминирующих законов и принципы общих закономерностей, которым подчиняется последовательность образов, все вновь и вновь переживаемых душой». По мнению К.Г.Юнга, «коллективное бессознательное» идентично у всех членов вида homo sapiens, которое и, как правило, наследуется, а не развивается индивидуально. Очевидно, что сама направленность познания в сторону духовно-нравственной способности человека является общим для всего человеческого рода.

Обозначенный когнитивный и психолингвистический подход предоставляет широкие возможности для исследования ЛСГ прилагательных ментальности того или иного языка, единица которого, вбирая в себя знания, добытые в результате жизнедеятельности человека разумного, передаваясь от поколения к поколению, отражает культурно-исторический опыт того или иного народа и представляет собой культурно маркированный феномен. В этом смысле обращение к рассматриваемой ЛСГ с позиции когнитивной лингвистики и методики когнитивного моделирования является продуктивным.

Особенность концептуализации ЛСГ прилагательных ментальности, по видимому, заключается в том, что они прямо отражают когнитивную деятельность членов языкового коллектива по отношению к определенной способности человека – духовно-нравственной, или уму, духу, душе, т.е. рождаются в результате

20

осмысления необходимости найти знаковое выражение для событий, ощущений и ситуаций, тесно связанных с ментальностью человека.

Способностью характеризовать ментальность человека обладают слова разной категориальной принадлежности, но прежде всего это имена прилагательные.

При этом их роль в обозначении признаков, характеризующих ментальность, отлична от роли существительных и других частей речи, способных к передаче признаков или их аспектов, поскольку «необходимость в новом обозначении реализуется прежде всего при выборе того или иного формального класса, которому по природе следует обозначаемое: так, какой-либо процесс будет скорее всего обозначен с помощью глагола, новый предмет – с помощью существительного», а признак или характеристика – с помощью прилагательного. Другими словами, если обозначение признака для прилагательных – иx основная функция (напр., хитрый), то, скажем, для существительных эта функция сопутствующая: существительные также могут обозначать признак, но при этом они называют человека как носителя определенного признака (напр., хитрец). Далеко не всегда наряду с прилагательным в языке имеется и близкое по значению однокоренное существительное.

Таким образом, в составе данной ЛСГ рассматриваются прилагательные, словообразовательная структура которых содержит форманты, порождающие новое номинативное значение. При этом практическим смысловым критерием явилась способность прилагательного образовывать словосочетание со словом человек.

Ранее уже отмечалась тесная связь анализируемой категории с различными видами субъектного отношения. И именно ментальные прилагательные представляют собой категорию, по преимуществу относящуюся к выражению мнения субъекта.

Характеризуя современное состояние лингвистики, Ю.Н. Караулов отмечает, что языкознание незаметно для себя вступило в новую полосу своего развития, полосу подавляюшего интереса к языковой личности. В значительных работах, посвященных традиционным как будто вопросам изучения тех или иных фрагментов языкового строя, эти традиционные вопросы рассматриваются с новых позиций: они включаются в течение речемыслительных процессов, окрашиваются прагматическими тонами, приобретают динамичную составляющую под знаком трактовки языка как деятельности, получают функциональное освещение, которое в конечном итоге делается в интересах познания языковой личности. В связи с этим, указанный автор расширяет основную заповедь лингвистической парадигмы «За каждым текстом стоит система языка», заявляя, что «за каждым текстом стоит языковая личность, владеющая системой языка» [5; 27].

Соответственно, ментальные прилагательные должны рассматриваться не только с точки зрения системности (системоцентричная парадигма), но и с точки зрения использующего

21

их человека (антропоцентричная парадигма), то есть специфика слов данной категории в их непосредственном отношении к человеку и в тесной связи с вопросами оценочности. Обращение к человеку как объекту лингвистического анализа видоизменяет границы между дисциплинами, изучающими человека, поскольку нельзя изучать человека вне его языка. Человек в соотношении с его языком получает статус языковой личности, которая как объект лингвистического изучения может быть рассмотрена с четырех точек зрения:

а) принадлежности к социальной общности;б) принадлежности к определенному этносу;в) обладания психикой;г) владения системой языка (Ю.Н.Караулов).Эти точки зрения взаимосвязаны. Поэтому языковая личность –

это вид полноценного представления личности, вмещающей в себя и психический, и культурный компоненты, но преломленные через ее язык. Поэтому представляется важным и научно значимым рассматривать прилагательные ментальности современного русского языка в их отношении к концептуальной картине мира, языковой картине мира, системе языка, лексико-семантической группе и языковой личности.

Литература:1. Алпатов В.М. Об антропоцентричном и системоцентричном

подходах к языку // Вопросы языкознания, 1993, N 3, с. 15–26.2. Арутюнова Н.Д. Язык и мир человека. М., 1999.3. Бахвалова Т.В. Характеристика интеллектуальных

способностей человека лексическими и фразеологическими средствами языка. Орел, 1993.

4. Дубов И.Г. Феномен менталитета: психологический анализ // Вопросы психологии. – 1993. – N 9.

5. Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. М., 1987.6. Постовалова В.И. Картина мира в жизнедеятельности

человека // Роль человеческого фактора в языке. М., 1988.7. Почепцов О.Г. Языковая ментальность: способ представления

мира // Вопросы языкознания. – 1990. – N 6. – c.119.8. Розина Р.И. Человек и личность в языке // Логический анализ

языка. Культурные концепты. М., 1991, с.52–56.9. Шаховский В.И. Языковая личность в эмоциональной

коммуникативной ситуации // Филологические науки, 1998, № 2, с. 59–65.

22

О МЕЖДИСЦИПЛИНАРНОСТИ В ИЗУЧЕНИИ ЯЗЫКА И КУЛЬТУРЫ

Васьков Д.Н.Белорусский государственный экономический университет

(г. Минск, Республика Беларусь)

ON INTERDISCIPLINARITY IN LANGUAGE AND CULTURE STUDIES

Vas’kov D.N.Belarus State University of Economics (Minsk, Belarus)

В современной науке проблема языка формируется как проблема междисциплинарная. Трудно представить себе ее анализ без привлечения данных логики, философии, антропологии, герменевтики, лингвистики, феноменологии, семиотики, других научных дисциплин, на которые опирается культурология. Речевой аспект языка связан с физиологией, звук – с разделом физики – акустикой, работу мозга при этом исследует нейрофизиология. Современная аналитическая работа о языке почти невозможна без привлечения теории бессознательного, отсюда – особая роль прикладной психологии.

Однако среди наук, изучающих интересующую проблему, выделим особо семиотику и герменевтику.

Семиотика – наука о знаковых системах или семиозисе культуры. Это относительно современная наука, претендующая на создание метаязыка. У истоков семиотики – две научные традиции, одна из которых восходит к Ч.Моррису, американскому философу и социальному психологу, другая – к Ф. де Соссюру и Парижской школе. Ч. Моррис полагал, что понятие знака может оказаться столь же фундаментальным для наук о человеке, как понятие атома для физики и клетки для биологии. Ф. де Соссюр считал семиологию частью социальной психологии, аргументируя возможность изучения культуры общества через язык как важнейшую из знаковых систем. Французский структуралист К. Леви-Строс предполагал, что явления социальной жизни, искусство, религия и другие имеют природу, аналогичную природе языка, а следовательно, они могут изучаться теми же методами.

Русская ветвь семиотики восходит к трудам А. Потебни, Г. Шпета, Ю. Лотмана и тартуской школы. А. Потебня и Г. Шпет рассматривали семиотику как сферу этнической психологии, одними из первых выделяя ее особую роль для гуманитарных наук. По аналогии с ноосферой Ю. Лотман ввел понятие семиосферы – универсального семиотического пространства, существующего по определенным закономерностям.

23

Герменевтика – одна из древних наук, она появилась в раннем христианстве и занималась тогда трактованием религиозных текстов. Современная философская герменевтика, основателем которой считается Г.-Г. Гадамер, занимается интерпретацией текста, не только реконструируя, но и конструируя смысл.

Смысл чаще всего не детерминирован жестко словом или знаком, а может быть придан вещи или явлению в зависимости от культурного контекста, наследственной информации, времени произнесения или написания, субъективного опыта. "Живое слово не обозначает предметы, а свободно выбирает, как бы для жилья, ту или иную предметную значимость, вещность, милое тело. И вокруг вещи слово блуждает свободно как душа вокруг брошенного, но не забытого тела.

Французский исследователь Ф.Подан, введший различение между значением слова и его смыслом, утверждал, что смысл определяется контекстом, в котором то или иное слово произнесено. А Л. Выготский ввел в науку понятие подтекста, автором которого был К.С. Станиславский, понимавший подтекст как генератор смысла слова в театре, как указание на мотив поступка. По Выготскому, именно из подтекста, а не из контекста выводится смысл.

Можно предположить, что эти два подхода в определенной мере связаны с двумя способами достижения понимания. Один из них разработан в структуралистской школе, и, как метод строгой логики, он нуждается в отстраненности объекта исследования от человека. Другой метод – герменевтический, когда главная задача – ликвидировать дистанцию между объектом и исследователем. Несмотря, однако, на кажущуюся противоположность, мы не считаем невозможным сочетать оба подхода в рассмотрении знаково-символических систем.

Культура в данном случае и понимается как поле взаимодействия этих систем. Установление смысловых связей между элементами этой системы, дающими представление об универсальной модели мира, возможно только при подходе к языку культуры как к тексту, обладающему некоторым внутренним единством. При этом следует иметь в виду его принципиальную многозначность.

24

КОММУНИКАТИВНОЕ ПОВЕДЕНИЕ ПРЕДСТАВИТЕЛЕЙ РАЗЛИЧНЫХ КУЛЬТУР

КАК ОТРАЖЕНИЕ ИХ МЕНТАЛИТЕТАДзейтова Х.Б.

Чеченский государственный университет (г. Грозный, РФ)

COMMUNICATIVE BEHAVIOR OF REPRESENTATIVES OF DIFFERENT CULTURES AS THEIR MENTALITY’S

REFLECTIONDzeitova Kh.B.

Chechen State University (Grozny, RF)

Лингвистика на современном этапе пришла к необходимости изучения языка не только как инструмента познания и общения, но и как носителя культуры того или иного народа.

Язык, отражая реальность, одновременно интерпретирует ее, создавая по определению А.М. Хайдеггера «дом бытия», в котором живет человек.

Язык позволяет нам проникнуть в мир страны изучаемого языка, его культуру, его ментальность, стать как бы носителем не только данного языка, но и данной культуры, то есть, по современной терминологии стать второй языковой личностью.

Известно, что человек получает язык в готовом виде и с детства усваивает его, а вместе с ним культуру своего народа. При обучении же другому языку, он должен также находиться в естественной среде, если такой возможности нет, то такая среда должна быть как можно более приближена, так как все тонкости культуры народа отражаются в его менталитете и его языке, который своеобразен и уникален.

Общение, коммуникация является неотъемлемой частью жизни людей, влияет на их развитие, поведение, познание мира и самих себя как части этого мира. И всякая попытка осмыслить коммуникацию между людьми, понять, что ей мешает и что способствует, важна и оправданна, так как общение – это столп, стержень, основа существования человека [5; 6].

Такая попытка особенно важна сейчас, когда произошло смешение народов, языков, культур и как никогда остро встала проблема толерантного отношения к чужим культурам, пробудила интерес к ним, но очень часто бывает наоборот. Приехав в чужую страну, многие пытаются применить свои «домашние» нравы и традиции, высмеивая традиции и нравы данной страны. Об этом очень хорошо написал известный французский мыслитель Мишель де Монтень. Вот, что он пишет: «Мне стыдно за моих соотечественников, охваченных глупой привычкой пугаться всего, что им непривычно; едва они выберутся за пределы своей деревни,

25

как им начинает казаться, что они перенеслись в другой мир. Всюду, куда бы они не попали, они держатся на свой собственный лад и гнушаются чужестранцев. Наткнись они на француза где-нибудь в Венгрии, это радостное событие тотчас же отмечается пиршеством; они с ним тут же сходятся и дружески облобызавшись, совместно принимаются поносить варварские обычаи, наблюдаемые ими вокруг себя. А почему бы им не быть варварскими, раз они не французские? И это ещё самые смышленые между ними, ибо они всё же познакомились с этими нравами, хотя бы, чтобы позлословить о них. Большинство же французов предпринимают поездку, чтобы вернуться с тем, с чем уехали. Они путешествуют, прикрытые и зажатые в тиски непроницаемым и молчаливым благоразумием, оберегаясь от заразы, носящейся в незнакомом им воздухе» [Монтень,119].

Далее М Монтень пишет: «Негоже всегда и во всём держаться своих нравов и склонностей. Наиважнейшее из наших способностей – это умение приспосабливаться к самым различным обычаям. Неуклонно придерживаться по собственной воле или в силу необходимости одного и того же образа жизни означает существовать, но не жить. Лучшие души – те, в которых больше гибкости и разнообразия» [7; 98]. … Правильно говорят, заключает М Монтень, что порядочный человек-человек разносторонний» [7, 119].

Со времён М. Монтеня прошло много времени и сегодня люди уже начинают всерьёз интересоваться чужой культурой и хотят познать её, чтобы чувствовать себя комфортно и «не существовать, а жить» полнокровной жизнью.

В своей статье мы попытались описать коммуникативное поведение представителей разных культур - вайнахской и европейской, описать особенности коммуникативного поведения двух культур и выявить основные характеристики. Поэтому, прежде всего, нам необходимо раскрыть понятия коммуникации, менталитета и национального характера сравниваемых культур.

Коммуникация – сложный процесс взаимодействия между людьми, заключающийся в обмене информацией, а также в восприятии и понимании коммуникантов. При коммуникативном акте важно ясно представить мотив, цели, суть передаваемой информации и используемые для успешного результата средства.

Все эти составляющие могут быть различными, причём одна и та же информация будет передана по-разному представителями разных культур, в зависимости от национального менталитета, социального статуса, образования, воспитания и других прочих.

Процесс коммуникации состоит непосредственно из самого акта коммуникации, в котором участвуют сами коммуниканты. Коммуниканты должны совершать само действие, которое мы и называем общением, т.е. делать нечто (говорить, жестикулировать, позволять "считывать" со своих лиц определенное выражение,

26

свидетельствующее, например, об эмоциях, переживаемых в связи с тем, что сообщается). При этом необходимо определить в каждом конкретном коммуникативном акте канал связи [8; 72].

Общение как взаимодействие предполагает обмен определённой информацией для совместной деятельности и, чтобы общение как взаимодействие происходило без проблем, оно должно учитывать следующие правила:

- Установить контакт. Представиться и познакомиться с общающимся.

- Уметь изложить содержание интересующей тебя проблемы или выслушать проблему партнёра по общению.

- Обсудить проблему. При обсуждении проблемы следует показать свою заинтересованность, продемонстрировать свое желание решить её. В случае, если точка зрения партнёра не устраивает, нужно уважительно отнестись к ней, но при этом высказать, почему она вас не устраивает.

- Нужно попытаться найти решение, удовлетворяющее обе стороны, если же такового нет, то отложить решение на определённый срок и вновь к нему вернуться.

- И последнее, следует достойно закончить общение, каков бы ни был результат, не следует необдуманно сжигать за собой мосты.

К структуре общения исследователи подходят по-разному, но все они выделяют три составляющих общения – коммуникативную, интерактивную и перцептивную.

Коммуникативная полагающая общения – это обмен информацией; интерактивная – это взаимодействие общающихся сторон; перцептивная сторона общения означает процесс восприятия и взаимопонимания.

При общении представителей разных культур следует учитывать национальный менталитет, своеобразие данной культуры и, на базе этих знаний строить свое коммуникативное поведение.

Под коммуникативным поведением мы понимаем совокупность норм и традиций народа, используемых при общении. Национальное коммуникативное поведение – совокупность норм и традиций общения определенной лингвокультурной общности. Сам термин ‘коммуникативное поведение’ в этом смысле впервые был использован И.А. Стерниным в работе «О понятии коммуникативного поведения» и относился к национальному коммуникативному поведению.

Общекультурные нормы коммуникативного поведения характерны для всей лингвокультурной общности и в значительной степени отражают национальный менталитет данной общности, они национально специфичны для каждого народа. Так, возьмём стандартную ситуацию знакомства молодых людей. Если во французской культуре знакомство может произойти в общественном месте или на улице, то вайнахская культура предполагает, чтобы при знакомстве молодые люди были представлены кем – то из

27

родственников или знакомых, знакомство на улице не приветствуется и считается плохим тоном. При приветствии коллег у французов принято рукопожатие, а у вайнахов оно зависит от возраста, молодой человек не должен подавать руку для пожатия, так как это считается неуважительным, он либо должен подойти и обнять старшего, либо поздороваться, остановившись на почтительном расстоянии. При знакомстве мужчины и женщины никаких рукопожатий или объятий не может быть, они должны находиться на почтительном расстоянии друг от друга.

Общение между мужчиной и жещиной во французской культуре горизонтальное, а в вайнахской культуре вертикальное, также как и общение младших со старшими. В чисто мужской вайнахской компании участие женщины нежелательно, если они не являются близкими родственниками, тогда как во французской культуре – это нормальное явление.

Если же вайнахская женщина присутствует в мужской компании, то она предпочитает молчать и больше слушать.

Коммуникативное поведение отражается в групповой или индивидуальной норме.

Групповые нормы отражают особенности общения, закрепленные культурой для определенных профессиональных, гендерных, социальных и возрастных групп. Есть особенности коммуникативного поведения мужчин, женщин, юристов, врачей, детей, родителей и т.д.

Индивидуальные нормы коммуникативного поведения отражают индивидуальную культуру и коммуникативный опыт индивида и представляют собой личностное преломление общекультурных и ситуативных коммуникативных норм в языковой личности. Подлежат описанию также нарушения общих и групповых норм, характерные для данного индивида [6; 19].

К коммуникативному поведению примыкает социальное и коммуникативно-значимое повседневное поведение – совокупность предметно-бытовых действий людей, получающих в данном обществе, в данной лингвокультурной общности смысловую интерпретацию и, тем самым, включающихся в общий коммуникативный процесс и влияющих на поведение и общение людей. Это своеобразный ‘язык повседневного поведения’ или социальный символизм.

Социальный символизм – это отражение в сознании людей семиотической функции, которую приобретает в той или иной культуре определенное действие, факт, событие, поступок, тот или иной элемент предметного мира. Все эти явления приобретают в сознании народа и определенный символический смысл, характерный и единый для всего данного социума или для какой-то определенной социальной группы. Социальный символизм является компонентом национальной культуры.

28

Социальный символизм зачастую не замечается членами социума, хотя довольно строго ‘соблюдается’ – то есть используется, интерпретируется в межличностных отношениях. Символический смысл того или иного явления может быть совершенно не воспринят в другой культуре, не понят, а может и получить там самую неожиданную интерпретацию, что может привести человека другой культуры к прямому конфликту с представителями ‘местной’ культуры.

Так, например, в вайнахской культуре молодой человек не может сидеть в одной компании с людьми старшего возраста и употреблять алкогольные напитки, так как это считается неуважительным по отношению к старшим, тогда как в европейской культуре это вполне нормальное явление. Будучи в гостях в вайнахской семье, французы были удивлены тем, что молодые люди не сели со всеми за стол, а остались стоять в стороне. Французы стали их приглашать за стол, но молодые люди продолжали стоять. Переводчику пришлось объяснить, что молодёжь не может сидеть за одним столом со старшими, в присутствии отца или дяди. Также у вайнахов не принято заводить малознакомому или незнакомому человеку разговор с девушкой в присутствии её родственников и, тем более, если она одна. В европейской культуре это допустимо. Сложилось мнение, что в вайнахских семьях мужчина может быть грубым и жестком по отношению к женщине. На самом деле это не так, так как, в основном вайнахские мужчины – хорошие семьянины и никогда не позволяют себе рукоприкладства, если говорить о мужчинах, но как и среди других национальностей есть те, которые позволяют себе рукоприкладство, н в основном, это слабые , неуверенные в себе люди, которые пытаются за счёт семейного тиранства, «создать» о себе мнение, но в действительности такие люди теряют уважение к себе и, если они вовремя не остановятся, то родственники жены, либо призывают таких к порядку, либо забирают свою дочь или сестру домой. В европейской культуре женщина часто остается одна со своими проблемами и пытается решать их сама. В последнее время появилось очень много фильмов, где доведённая до отчаяния женщина, становится на путь вынужденного насилия по отношению к своему обидчику или обидчикам.

Необходимо также остановиться на соотношении понятий коммуникативное поведение и речевой этикет. Коммуникативное поведение – более широкое понятие, чем речевой этикет. Последний связан, в основном, со стандартными речевыми формулами в стандартных коммуникативных ситуациях, отражающими категорию вежливости, а коммуникативное поведение описывает тематику общения, восприятие тех или иных коммуникативных действий носителями языка, особенности общения в больших коммуникативных сферах типа семья, коллектив, иностранцы, знакомые, незнакомые и многих других. Коммуникативное

29

поведение описывает не только вежливое, эталонное общение, но и реальную коммуникативную практику. Коммуникативное поведение включает речевой этикет как составную часть. Так, например, в речевом этикете вайнахов нет инвективной лексики, так как она не заложена в менталитете вайнахов. Употребление в разговоре такой лексики считалось бы сильным оскорблением, как, например, пощечина в русской культуре в общественном месте.

Таким образом, мы видим, что коммуникативное поведение определяется менталитетом данной общности, условиями исторического развития этого общества и при межкультурной коммуникации важно об этом не забывать и уважительно относиться к традициям и нравам других народов.

Что же такое менталитет или национальный характер? Существует ли он вообще? Насколько правомерно обобщение типичных черт в масштабе целого народа, когда хорошо известно, что все люди – разные? Французский мыслитель 18 века Люк Де Клапье Де Вовенарт писал: «Изучая одного человека, изучаешь историю всего рода человеческого» (Вовенарт, с.335). Можно ли сказать, что изучая жизнь одного представителя, изучаешь весь народ? Большинство исследователей считают, что каждый народ имеет свойственные только ему психологические особенности. Так С.М. Арутюнян признает существование национального характера, или „психологического склада нации", определяет его как „своеобразный национальный колорит чувств и эмоций, образа мыслей и действий, устойчивые и национальные черты привычек и традиций, формирующихся под влиянием условий материальной жизни, особенностей исторического развития данной нации и проявляющихся в специфике ее национальной культуры" (3, с.23).

Довольно распространенным является мнение о национальном характере, согласно которому это не совокупность специфических, своеобразных, присущих только данному народу черт, но своеобразный набор универсальных общечеловеческих черт (1; 70). С.Г. Тер-Минасова считает самым надёжным и научно приемлемым свидетельством существования национального характера – его Величество – национальный язык, который и отражает и формирует характер своего носителя, это самый объективный показатель народного характера [9; 147]. Как говорил Антуан Де Ривароль французский мыслитель 18 века: «Слова – это произнесённая мысль, мысль-это непроизнесённые слова», – замечает А. Ривароль.

В научной литературе можно проследить две точки зрения на проблему соотношения социального и биологического в национальном характере: согласно первой – национальный характер не наследуется от предков, а приобретается в процессе воспитания, согласно второй- основу национального характера составляют психофизиологические особенности нации, обусловленные ее генофондом.

30

Правомерность той или иной точки зрения можно лишь утверждать, ссылаясь на выводы авторов о существовании «некоего ядра», «психофизической константы». По мнению Барулина В.С., менталитет человека характеризуется целостностью, наличием определенного качественного ядра. Этим «неизменным ядром» в национальном характере являются глубинные слои психики, характерные для данного этноса, и являющиеся ничем иным как константной основой национального характера. «В основе национального характера лежат привычные нормы взаимодействия людей, обусловленные типом общества, в котором живет нация. Тогда национальный характер предстает как социальное явление» (Барулин, c.172).

Следует согласиться с позицией В.С. Барулина что «национальный характер есть комбинация природного и социального начал».

Многие исследователи придерживаются точки зрения, что национальный характер способен изменяться по мере развития общества: и народы, и национальные характеры меняются, как с возрастом люди, при этом сохраняя неизменным свое «ядро». В какой мере характер подвержен изменениям и насколько устойчиво этническое «ядро» национального характера, предстоит еще ответить.

Следует отметить, что понятие «национального характера» некоторые авторы идентифицируют с понятием «менталитет» и понимают его либо как присущий представителям данной нации набор основных личностных черт (концепция модальной личности), либо систему основных существующих в этносе представлений: установок, верований, ценностей, умонастроений и т.п. (концепция социальной личности). Менталитет и характер не синонимы. Отличие менталитета от национального характера в том, что последний, являясь составной частью ментальности, включает общие психофизиологические черты жизнедеятельности (определяемые принятой нацией системой ценностей). Понятие «менталитет» по содержанию гораздо шире, чем понятие «национальный характер» (2; 128).

На основании вышеизложенного можно сделать вывод о том, менталитет – уникальный склад различных человеческих психических свойств и качеств, а также особенностей их проявлений. Менталитет определяет коммуникативное поведение народа посредством коммуникативного общения.

Литература:1. Аверинцев С.С. Попытки объясниться: Беседы о культуре. –

М., 1988.2. Арутюнов С.А., Багдасаров А.Р. и др. Язык – культура –

этнос. – М., 1994.3. Арутюнян С.М. Нация и её психический склад. Краснодар,

1966.

31

4. Канон, эталон, стереотип в языковом сознании и дискурсе: Научная дискуссия в Институте языкознания РАН // Язык, сознание, коммуникация. Вып. 9. – М., 1999.

5. Леонтьев, А. А. Психология общения. / А.А. Леонтьев. – Тарту, 1976.

6. Сукаленко, Н. И. Отражение обыденного сознания в образной языковой картине мира. – Киев, 1992.

7. Размышления и афоризмы французских моралистов. – Санкт-Петербург, 1995.

8. Прохоров, Ю.Е. Национальные социокультурные стереотипы речевого общения и их роль при обучении русскому языку иностранцев. / Ю.А. Прохоров. – М., 1996.

9. Тер-Минасова С.Г. Язык и межкультурная коммуникация: (Учеб. пособие) / С.Г. Тер-Минасова. – М.: Слово/Slovo, 2000.

ЯЗЫКОВАЯ ЛИЧНОСТЬ И ИНОСТРАННЫЙ ЯЗЫКЗагатова С.Б.

Евразийский гуманитарный институт (г. Астана, Казахстан)

LINGUAL IDENTITY AND A FOREIGN LANGUAGEZagatova S.B.

Eurasian Humanitarian Institute (Astana, Kazakhstan)

В связи со сложностью и многогранностью понятия «языковая личность» в научной литературе наблюдается неоднозначность в его определении. Мы придерживаемся определения языковой личности, предлагаемого Ю.Н.Карауловым как «многослойный и многокомпонентный набор языковых способностей, умений, готовностей к осуществлению речевых поступков разной степени сложности, поступков, которые классифицируются, с одной стороны, по видам речевой деятельности (имеются в виду говорение, аудирование, письмо и чтение), а с другой – по уровням языка, т.е. фонетике, грамматике и лексике» [2; 19].

Таким образом, языковая личность – этот единая и вместе сложная система речевых способностей говорящего индивида.

Формирование языковой личности – это процесс, сопряженный с рядом теорий развития личности. Еще В.Гумбольдт указывал, что усвоение языка детьми не является приспособлением слов, их складывание в памяти и оживление с помощью речи, а развитие языковой способности с возрастом и упражнением. В исследованиях развития языковой личности, развития детской речи указывается на формирование речевых навыков и умений (Л.С.Выготский, Ж.

32

Пиаже, А.Н.Леонтьев, А.М. Шахнарович). Таким образом, уже в онтогенезе речевые навыки и умения складываются для дальнейшего формирования единой системы, которая переходит в языковую личность.

Развитие и формирование языковой личности невозможно рассматривать вне реальной действительности, вне коммуникации, вернее говоря, языковая личность реализует себя через коммуникацию, выбирая при этом способы общения.

В последнее время понятия «языковая личность», «формирование языковой личности» рассматриваются многими исследователями через культуру, с позиций культурного самоопределения индивида (О.С. Газман, А.Л. Бердичевский, В.В. Сафонова, П.В. Сысоев). Так, П.В. Сысоев под культурным самоопределением предлагает осознание личностью своего места в спектре культур и целенаправленную деятельность на причисление себя к той или иной культуре [3; 14]. Это означает, что при коммуникации языковые личности воспринимают друг друга по типу культуры после того, как каждой языковой личностью сделан выбор в пользу той или иной культуры.

Особую значимость получили концепции рассматривания речевого портрета языковой личности носителя языка и формирование языковой личности посредством иностранного языка. Сторонники первой концепции придерживаются идеи о формирования языковой личности лишь в процессе овладения родным языком. Вторая концепция впервые была предложена И.И.Халеевой как концепция «вторичной языковой личности» и представляет собой оригинальное видение проблемы формирования иноязычной компетенции обучаемых средствами иностранного языка. Следуя этой концепции, средствами иностранного языка происходит формирование вторичной языковой личности, которое возможно при соединении обучения иностранному языку и культуре страны изучаемого языка с изучением родного языка и родной культуры. Постепенно, в процессе межкультурной коммуникации из «чужого языка», «чужой культуры» переходят в разряд вторичного, «нечужого» [5; 277-278].

Разделяя точку зрения И.И.Халеевой о соизучении языков и культур, П.В. Сысоев считает искусственным разделение языковой личности на вторичную, третичную личности. По словам П.С. Сысоева, это разделение невозможно и противоречит психологическим особенностям развития человека [4; 118].

Возвращаясь к исследованиям детской речи, к началу формирования языковой личности, можно обратиться к известным точкам зрения Ж.Пиаже и Л.С.Выготского о психологических особенностях развития речи в онтогенезе. Согласно Ж.Пиаже, ребенок первоначально развивает свою речь сам для себя (эгоцентрическая речь), и лишь под давлением взрослых превращает ее в социализированную речь «для других».

33

В полемике с П. Пиаже, Л.С. Выготский утверждал, что речь у ребенка социализированная с самого начала. «Не постепенная социализация, вносимая в ребенка извне, но постепенная индивидуализация, возникающая на основе внутренней социальности ребенка, является главным трактом детского развития» [1; 320]. Как известно, эволюция речи показана Л.С. Выготским на процессе интериоризации.

Таким образом, начиная с раннего возраста, индивид владеет определенными средствами выражения значения слов, у него складывается индивидуальная «картина мира», посредством языка происходит осмысление реальной действительности. Это овладение происходит по-разному, что и позволяет отличить одну языковую личность от другой. Этот процесс носит, в принципе, нескончаемый характер, так как, даже будучи взрослым, человек продолжает овладевать отдельными уровнями языка. Так, к примеру, у ребенка «картина мира» сначала складывается такая, какую ему «навязали» взрослые. Постепенно, с появлением жизненного и речевого опыта, она систематизируется, у индивида формируются свои понятия, концепты.

Рассматривание формирование языковой личности посредством иностранного языка, представляется, на наш взгляд, с одной стороны, невозможным, а с другой стороны, допустимым.

Невозможно, потому что, как показывают исследования, формирование языковой личности проходит при овладении родным языком, начиная с раннего детства, он пользуется языком как средством познания окружающего мира: у него появляются свое толкование, свое формулирование значения слов. Таким образом, формирование языковой личности связано (вернее, проходит вместе) с развитием личности индивида, формирование языковых навыков и умений начинается на родном (пока единственном) языке.

Следует согласиться с мнением отдельных исследователей о несостоятельности концепции формирования вторичной, третичной языковой личности, так как формирование языковой личности - это единый процесс психологического развития индивида.

Вместе с тем, при обучении иностранному языку обучающийся овладевает языковыми умениями и навыками на иностранном языке, т.е. происходит формирование иноязычной компетенции, что в принципе, не противоречит формированию единой языковой личности и не требует деления на языковую личность носителя языка и вторичную языковую личность.

В современных условиях формирование языковой личности средствами иностранного языка проходит как процесс формирования у обучающегося коммуникативной компетенции как носителя языка и формирования иноязычной компетенции на межкультурном уровне.

Переориентация на межкультурное образование способствует тому, что обучающийся станет личностью как образованной, так и

34

культурной, готовой мыслить. Кроме того, при отборе содержания и форм обучения иностранному языку возможно исходить из фундаментальной особенности любой культуры, которая проявляется в ее диалогичности. В изоляции, как известно, любая культура погибает, и лишь в диалоге и контакте с другими культурами, культурами других народов она обогащается и обновляется. Именно в таком диалоге культур формируются умения в познании собственной культуры и культуры других народов. Видение своей культуры через призму другой ведет к межкультурной компетенции личности.

Следовательно, овладение культурой страны изучаемого языка будет представлять единый процесс формирования и становления языковой личности индивида.

Таким образом, формирование языковой личности – это сложный психологический процесс, который не ограничивается определенными этапом и определенными возрастными рамками. В этой связи невозможно говорить о полностью сформированной языковой личности. Вместе с тем, именно языковая личность, получившая формирование средствами родного языка и родной культуры, не должна игнорироваться при изучении иностранного языка. Более того, средства иностранного языка и культуры страны изучаемого языка способствуют формированию и становлению единой языковой личности.

Процесс соизучения иностранного языка и культуры страны изучаемого языка способствует развитию социокультурного компонента как одного из основных компонентов становления языковой личности.

Соизучение культур предполагается строить не на различиях, а на сходствах между родной и изучаемой культурами. В конечном итоге, этот процесс способствует формированию поликультурной личности (по терминологии П.В.Сысоева).

Литература: 1. Выготский Л.С. Собр. соч.: в 6 томах. Т. 2. – М., 19822. Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. – М., 19873. Сысоев П.В. Культурное самоопределение как часть

поликультурного образования / Иностранные языки в школе. – 2003. – № 1

4. Сысоев П.В. Когнитивные аспекты овладения культурой / Вестник МГУ. Серия 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация – 2003. – № 4.

5. Халеева И.И. Вторичная языковая личность как рецепиент инофонного текста / Язык – система. Язык – текст. Язык – способность. – М., 1995.

35

ЛИНГВОКУЛЬТУРНЫЙ ТИПАЖ КАК РАЗНОВИДНОСТЬ ЯЗЫКОВОЙ ЛИЧНОСТИ

Коровина А.Ю.Волгоградский государственный педагогический университет

(г. Волгоград, РФ)

LINGUISTIC AND CULTURAL RANGE AS A FORM OF LINGUAL IDENTITY

Korovina A.Y.Volgograd State Teachers University (Volgograd, RF)

Основные направления изучения языковой личности распадаются на исследования, посвященные характеристикам конкретно-индивидуальной личности либо тому или иному типу личностей. Первое направление представлено в отечественной и зарубежной филологии многочисленными исследованиями по описанию языка и стиля известных писателей и общественных деятелей. Работы второго направления связаны с той областью знания, которая является исходной для построения той или иной модели языковой личности.

О языковой личности можно говорить с различной степенью отвлеченности от конкретного человека. Под языковой личностью может, во-первых, пониматься отдельный человек со своим характером, интересами, социальными и психологическими предпочтениями и особенностями в использовании языка. С этой точки зрения в большей мере изучена языковая личность известных писателей и поэтов (особенно лексикон), составлены словари языка писателей. Во-вторых, под языковой личностью может подразумеваться типовой представитель данной языковой общности (группы, классы, нации, определенные типы речевой культуры): русская, английская языковая личность, просторечная, элитарная, языковая личность политика, бизнесмена, журналиста и т.д. В-третьих, языковая личность – это человек как особый биологический вид, представитель человеческого рода, неотъемлемым свойством которого является использование знаковых систем и, прежде всего, естественного языка.

Изучение языковой личности как основного феномена антропоцентрической парадигмы явилось отправной точкой для возникновения нового направления лингвистического знания – лингвоперсонологии, основателем которого по праву считается Ю.Н.Караулов, книга которого посвящена разработке проблем языкового сознания и коммуникативного поведения [4]. Термин «лингвоперсонология» был введен и обоснован В.П. Нерознаком [6].

Мысль о необходимости синтеза гуманитарных наук в рамках специальной дисциплины, объектом которой должно стать понятие

36

личности не только «частночеловеческой», но и «многочеловеческой», «симфонической», впервые была высказана князем Н.С. Трубецким. Согласно Трубецкому, личностью является «не только отдельный человек, но и народ» [цит. по 6; 113], проявление частночеловеческой, равно как и многочеловеческой личности характеризуется определенным состоянием или индивидуацией. При этом частночеловеческая личность проявляется только в разновременных, сменяющих друг друга, индивидуациях, а многочеловеческая личность (народ) проявляет себя как в разновременных, так и в одновременных ситуациях.

С идеями Н.С.Трубецкого перекликается философское учение персонализма, возникшее в начале XX века во Франции. Само понятие и термин обязаны своим существованием книге Ш.Ренувье «Персонализм»(1903г.), однако создателем философской концепции персонализма стал католический философ Эмманюэль Мунье, опубликовавший под тем же названием в 1949 году книгу.

И если Н.С.Трубецкой ставит проблему «соотношения частночеловеческой личности и личности многочеловеческой, индивидуального и национального», то одна из ключевых идей персонализма – это мысль о единстве человечества, существующего в пространстве и времени, то есть о единстве частночеловеческого и общечеловеческого начал личностного универсума» [цит. по 6; 114].

Применительно к идее построения общей теории языковой личности весьма значимым представляется выделение в концепции персонализма двух основных тенденций, возникающих при формировании творческой личности. Первая из них постоянно действующее устремление к деперсонализации, вторая – движение к персонализации. Во взаимодействии этих тенденций и возникает личностный универсум..

В рамках общей персонологии может быть выделена в самостоятельное направление науки о языке лингвистическая персонология, исследующая «состояние языка (индивидуации) как частночеловеческой языковой личности (идиолектной личности), так и многочеловеческой (полилектной) языковой личности – народа. В антропоцентрической системе происходит последовательная смена индивидуации у каждой конкретной языковой личности» [6; 113].

Исходные идеи лингвоперсонологии можно представить в виде следующих тезисов сформулированным В.И. Карасиком:

« – Носителем языка является индивидуум, в его сознании хранится информация, закодированная в языковых единицах и правилах их употребления.

– Информация в индивидуальном сознании всегда сопряжена с эмоционально-оценочной актуализацией (или ситуативной возможностью такой актуализации).

– Информация в индивидуальном сознании становится релевантной для других индивидуумов благодаря интегративной

37

функции языка, позволяющей достичь определенного взаимопонимания в процессе общения в силу тождественности языковых форм и общности содержания того опыта, который закреплен в семантике языковых единиц и типичных условиях их использования.

– Носитель языка – языковая личность – представляет собой сложное образование, будучи изменяющимся единством, в котором сосуществуют различные социально-ситуативные роли, модусы поведения, уровни коммуникативной компетенции, а также сугубо индивидуальные, идиосинкратические особенности» [3; 229].

Говоря о лингвоперсонологии как об одном из наиболее активно разрабатываемых направлений современной лингвистики, представляется уместным привести тезис о том, что в любой лингвокультуре существует так называемая «персоносфера», т.е. «сфера персоналий, образов, сфера литературных, исторических, фольклорных, религиозных и др. персонажей. В этом смысле можно говорить не только о национальной персоносфере, но и о персоносфере отдельного человека, персоносфере социальной группы, о транснациональной персоносфере, свойственной тому или иному культурному ареалу, и даже о персоносфере всего человечества» [7; 133]. Следует также принять во внимание существование в современной лингвистике гипотезы, предполагающей, что «принципы устройства ментально-психологического персонологического пространства (персоносферы) и принципы системного устройства языка коррелируют между собой. Такая корреляция восходит к генетической взаимодетерминации и к синхронному взаимодействию языка и социальной психологии. Под персонологическим пространством понимается, прежде всего, та сфера, которая создается разнообразием ментально-языковых типов личностей и тем непрерывным спектром, который это разнообразие формирует, порождая различие коммуникативных потребностей и различие механизмов реализации внутренней интенциональности» [1; 8]. Все это не позволяет свести язык и речь к единым и универсальным для всех структурам и речемыслительным механизмам. Однако центробежным тенденциям в данной корреляции психосоциального пространства языкового коллектива и имманентного языкового пространства противостоит тенденция с противоположной направленностью, а именно – тенденция к единообразию и инвариантности, предполагающая существование таких инвариантов как национальная языковая личность, лингвокультурный типаж или личность как носитель языка вообще.

Под лингвокультурными типажами понимаются «узнаваемые образы представителей определенной культуры, совокупность которых и составляет культуру того или иного общества» [3; 227]. Лингвокультурные типажи соотносятся с культурологическими классификациями личностей, но являются более широкими. Так,

38

культурологические классификации личностей предполагают выделение тех личностных типов, которые оказали или оказывают существенное влияние на поведение представителей соответствующей культуры. При этом можно выделить этнокультурный тип в целом (типичный американец), получающий оценочную квалификацию со стороны представителей других этносов, и тот или иной социокультурный тип в рамках соответствующей культуры (английский аристократ). Эти социокультурные типы рассматриваются как модельные личности, как культурогенный фактор развития общества. Но общество в целом состоит, разумеется, не только из модельных личностей. В отличие от последней, лингвокультурный типаж не только менее ярок, но может иметь и отрицательную оценку. Если модельной личности стремятся подражать, то лингвокультурный типаж может вызывать критическое отношение. Таким образом, «понятие «лингвокультурный типаж» уточняется по признакам яркости и оценочного знака: 1) яркий лингвокультурный типаж (модельная личность); 2) неяркий лингвокультурный типаж; 3) положительный лингвокультурный типаж; 4) отрицательный лингвокультурный типаж. Признаки яркости и оценки взаимодополняемы» [3; 229].

Лингвокультурный типаж – элемент национально-культурного пространства, под которым понимается информационно-эмоциональное (этническое) поле, виртуальное и в то же время реальное пространство, в котором человек существует и функционирует и которое становится «ощутимым» при столкновении с явлениями иной культуры. Лингвокультурный типаж является своеобразным звеном в построении типа культуры, частицей своеобразия определенного культурного сообщества. Таким образом, культура может рассматриваться как совокупность лингвокультурных типажей.

«Типажи существуют в современном массовом сознании, они узнаваемы и имеют ряд ассоциаций. Иными словами, лингвокультурные типажи, являющиеся, с одной стороны, концептами, с другой стороны – языковыми личностями, моделирующими поведение представителей определенной этнокультуры, в значительной мере определяют этнические границы культур. Лингвокультурный типаж содержит определенный потенциал языкового сознания той культуры, к которой он относится, для которой он «родной» [2; 39]. Процесс рождения лингвокультурного типажа во многом схож с описанным Ю. М. Лотманом процессом проявления типичных черт поведения символа в культуре: накопление и организация вокруг себя нового опыта, превращение в своеобразный конденсатор памяти, а затем развертывание в некоторое сюжетное множество [цит. по 2; 39]. Например, говоря сегодня об «английском снобе», мы, прежде всего, представляем себе респектабельного знатного и/или богатого аристократа, представителя богемы или элиты, с небрежным

39

высокомерием молчаливо взирающего на тех, кого он считает ниже себя по происхождению или социальному положению. Этот образ жив в коллективном языковом сознании носителей современной британской и русской культур благодаря литературе, кино (персонаж произведения Дж. Голсуорси «The Forsyte Saga» Сомс Форсайт, персонаж произведения Дж. Феллоуза «Snobs» Леди Акфильд, герои фильма «Gosford Park» и др.) Лингвокультурный типаж концентрирует в себе набор ценностных характеристик, определяющих его поведение и образ жизни, т. е. выступает как конденсатор памяти.

«Типаж – тот образ, перцептивное представление которого выводится из когнитивной базы в типизированном (обобщенном) варианте. При этом отбрасываются индивидуальные признаки, как антиподы общим, остаются яркие, презентационные черты с привлечением типичной ситуации, обстановки, среды обитания данного типажа» [2; 40].

Лингвокультурный типаж характеризуется феноменом прецедентности, т.е. хорошо известен всем представителям культурно-языкового сообщества, актуален в когнитивном плане. Обращение к лингвокультурному типажу постоянно возобновляется в речи представителей того или иного культурно-языкового сообщества. «Форма реализации в дискурсе лингвокультурного типажа может быть представлена в виде прецедентного имени» [5; 45]. Так, например, одной из первых реакций на слово-стимул «сноб», приведенной в Русском ассоциативном словаре, было собственное имя персонажа Сомса Форсайта, что свидетельствует о возможности говорить о некоторой прецедентности этого имени, а также о типичности феномена «лингвокультурный типаж «английский сноб».

Типаж способен транслироваться в другие культуры, при этом степень его встраиваемости в чужую культуру может варьироваться от частичной до полной. Иными словами, лингвокультурные типажи, как и языковые личности, могут быть элементами как национального так и транснационального персонологического пространства. Так, принято считать, что интеллигент как типаж является этноспецифическим концептом – этот концепт свойственен только русской культуре: «Лингвокультурный типаж «русский интеллигент» представляет собой узнаваемый образ человека, основными характеристиками которого являются высокоразвитые интеллектуальность и нравственность. Будучи этноспецифическим концептом русской культуры, «интеллигент» органически сочетает в себе требование жить по высшим законам справедливости (доминанта русской культуры) и мучительный сознательный выбор вариантов поведения, соответствующего этим законам. Такой выбор базируется на внутренней свободе и индивидуальной ответственности – важнейших признаках поведения интеллигента, вступающего в определенное противоречие с традиционными

40

ценностями русской крестьянской культуры – ее смиренномудрием и соборностью» [3; 275]. Существует целый ряд лингвокультурных типажей национального персонологического пространства. Так, типаж «гусар» представляет собой феномен, свойственный русской культуре, о чем свидетельствуют «четко оформленные представления и оценка типажа, а именно: гусар – воин, кавалерист в старой русской армии, в яркой экипировке, бесстрашный воин, сердцеед, готовый постоянно рисковать» [2; 147]. Также в русской лингвокультуре существуют типажи: «казак», «декабрист», «светский москвич». А во французской лингвокультуре можно выделить типажи: «буржуа», «гризетка», «светский парижанин». При этом «светский москвич» и «светский парижанин» являются этноспецифическими типажами транснационального персонологического пространства и могут быть условно номинированы как «столичный житель».

Основой для создания лингвокультурных типажей могут быть прототипные образы реальных людей определённой эпохи или вымышленные персонажи художественных и кинопроизведений. Классификация лингвокультурных типажей, в основу которой положен признак реальности языковой личности, предполагает выделение двух типов лингвокультурных типажей – реальные и фикциональные лингвокультурные типажи. Реальные лингвокультурные типажи в свою очередь делятся на исторические типажи и типажи современной лингвокультуры. К историческим типажам можно отнести такие типажи как: «английский рыцарь», «американский ковбой», «английский колониальный служащий», «русский дворянин» и ряд других.

Современные лингвокультурные типажи являются обобщением реально существующих личностей и концентрируют в себе ценностные ориентиры современного общества. Современные лингвокультурные типажи могут быть представлены такими типажами как: «английский чудак», «английский сноб», «калмыцкий кочевник», «американский супермен», «звезда Голливуда», «пижон», «политик», «менеджер», «фанат» и ряд других.

Таким образом, важнейшие смысловые дистинкции понятия «лингвокультурный типаж» состоят в типизируемости определенной личности, значимости этой личности для культуры, наличии ценностной составляющей в концепте, фиксирующем такую личность, возможности ее как фактического, так и фикционального существования, возможности ее конкретизации в реальном индивидууме либо персонаже художественного произведения, возможности ее упрощенной и карикатурной репрезентации, возможности ее описания с помощью специальных приемов социолингвистического и лингвокультурологического анализа.

Литература:1. Голев, Н.Д. Лингвотеоретические основания типологии

языковой личности//Лингвоперсонология: типы языковых личностей

41

и личностно-ориентированное обучение: монография. – Барнаул-Кемерово: 2006. – 179 С.

2. Дмитриева, О.А. Лингвокультурные типажи России и Франции XIX в.: монография. – Волгоград: Перемена, 2007. – 307 С.

3. Карасик, В.И. Языковые ключи: монография. – Волгоград: Парадигма, 2007 г. – 520 С.

4. Караулов, Ю.Н. Русский язык и языковая личность. – М.: Наука, 1987. – 264 С.

5. Красных, В.В. Этнопсихолингвистика и лингвокультурология. – М.: ИТДГК «Гнозис», 2002. – 284 С.

6. Нерознак, В.П. Лингвистическая персонология: к определению статуса Дисциплины. – М.: Изд-во Моск. гос. лингв. ун-та, 1996. – сб. науч. тр. Моск. гос. лингв. ун-та. – Вып. № 426. Язык. Поэтика. Перевод. – С. 112 – 116

7. Хазагеров, Г.Г. Персоносфера русской культуры// Новый мир. – 2002. – № 1. – С. 133-142.

ЗНАКОВЫЙ ЯЗЫК И КУЛЬТУРАКривицкая А.В.

Белорусский государственный экономический университет(г. Минск, Республика Беларусь)

SIGN LANGUAGE AND CULTUREKrivitskaya A.V.

Belarus State University of Economics (Minsk, Belarus)

Явления культуры имеют два плана: материальный и нематериальный, проникновение в который происходит через освоение знакового языка видимого плана, доступного органам чувств. Эта особенность культуры была впервые осознана как специфика искусства еще философами-неоплатониками флорентийской школы. Так, Пико делла Миравдола писал: "Всякая вещь, кроме своего природного бытия имеет другое бытие, называемое идеальным, сообразно с которым она была создана богом в первом разуме... Всякая причина, производящая с помощью искусства и разума какой-нибудь результат, имеет в себе изначально прообраз той вещи, которую желает произвести... Эту форму платоники называют идеей и образом и считают, что заключенная в уме архитектора форма здания имеет более совершенное бытие, чем само здание, построенное затем из камня, дерева и т.п. Это первое бытие называют бытием идеальным или интеллигибельным (умозрительным), а второе – бытием материальным или

42

сенсибильным (воспринимаемым чувством)... Интеллигибельная сфера является умопостигаемым миром, созданным непосредственно богом".

По сути, об этом же пишет Ортега-и-Гассет: "...картина не ограничивается рамой. Из целого организма картины на холсте ее минимальная часть... "Художник" переносит на холст далеко не все из того, что внутри него самого обусловило данное произведение.... Из глубин сознания появляются на свет лишь самые фундаментальные данные, а именно эстетические и космические идеи... При помощи кисти художник делает очевидным как раз то, что не является таковым для его современников. Все прочее он подавляет, либо старается не выделять".

Философ говорит о неочевидном даже для современников. Образы мирочувствования, однако, меняются со временем. И потому, "только люди, не обладающие утонченной способностью проникаться вещами, могут думать, будто они в состоянии без особых затруднений понимать художественные творения давно минувших эпох". Реконструкция скрытых идей – тяжкий труд не только для дилетантов, но и для профессионалов – историков, филологов, культурологов. Но иногда в обществе, в определенный момент как бы открываются клапаны восприятия, и тогда пробуждается активный интерес к тем или иным мастерам прошлого, как это было, например, с Босхом, Брейгелем, Гойей, Эль Греко, Малевичем...

Иногда такие "открытия" культурных ценностей становятся результатом технических возможностей. Так открылась русскому зрителю начала XX века превосходная икона, освобожденная от тяжелых окладов и очищенная от вековой копоти. Изумлением от явленного пронизана работа кн. Е.Трубецкого "Умозрение в красках", прочитанная первоначально как публичная лекция в 1916 году, где он пытается через внешний, красочно-символический план проникнуть в понимание смысла древнерусской культуры. В другой работе этого же периода – "Два мира в древнерусской иконописи" – он развивает эту мысль о связи сенсибильного и интеллигибельного планов: "Когда мы расшифруем непонятный доселе и все еще темный для нас язык этих символических начертаний и образов, нам придется заново писать не только историю русского искусства, но историю всей древнерусской культуры... Открытие иконы дает нам возможность глубоко заглянуть в душу русского народа, подслушать ее исповедь... Открытие иконы озарит своим светом не только прошлое, но и настоящее русской жизни, более того, ее будущее. Ибо в этих созерцаниях выразилась не какая-либо переходящая стадия в развитии русской жизни, а ее непреходящий смысл".

Знаки видимого напрямую ведут нас в мир идей. "Луковица" над куполом храма "воплощает в себе идею глубокого молитвенного горения к небесам, через которое земной мир становится

43

причастным потустороннему богатству". Таким образом, через обнаружение смысла формы человек проникает в смысл содержания. Это можно было бы назвать эффектом обратной перспективы. Как в иконе: восприятие ее по ту сторону изображения, как бы изнутри. Но если преодолеть опасение и двинуться в этом направлении дальше, по пути аналогии с иконописью, то невольно приходит в голову мудрое наблюдение П. Флоренского о том, что художественное превосходство имеют те иконы, "в которых нарушение правил перспективы наибольшее, тогда как иконы более "правильного" рисунка кажутся холодными, безжизненными и лишенными ближайшей связи с реальностью, на них изображенною".

Семантика и психология имеют общую границу – так же, как имеют ее смысл и чувство. Психолингвистика снимает эту грань. Известный французский лингвист, специалист в области психомеханики языка, Г.Гийом справедливо отмечал, что для того, кто ограничивает себя наблюдением, язык – это огромный беспорядок, бессистемность, где мысль теряется безвозвратно и глупо рассчитывать ее вновь отыскать, поскольку особенностью беспорядка является невозможность понимания. Однако интуиция подсказывает, что в кажущемся беспорядке фактов языка скрыт таинственный и удивительный порядок. Он полагает, что видение на уровне понимания предполагает многократное движение от непонимания к пониманию.

ПОНЯТИЕ НАИВНОЙ СЕМАНТИКИ И ПРОБЛЕМАТИКА УЧЕНИЯ О ЯЗЫКОВОЙ КАРТИНЕ МИРА

Ли В.С.Казахский национальный университет им. аль-Фараби

(г.Алматы, Казахстан)

NOTION OF NAIVE SEMANTICS AND SOME ISSUES OF STUDIES OF THE LINGUISTIC VIEW OF THE WORLD

Li V.S.The Kazakh National University n. a. Al-Farabi

(Almaty, Kazakhstan)

Как известно, многочисленные концепции языковой картины мира в теоретических и методологических основаниях восходят к гумбольдтовскому учению о сущности языка, прежде всего к положениям о языке как духе народа, о внутренней форме языка и

44

концептуализации мира с помощью языка («... язык - это мир, лежащий между миром внешних явлений и внутренним миром человека» [6; 13]. Эти положения В. фон Гумбольдта впоследствии получили дальнейшее развитие в различных школах психологического направления XIX и XX вв., в европейских школах неогумбольдтианства, в теории лингвистической относительности.

Помимо указанных собственно лингвистических истоков, становление учения о языковой картине мира было стимулировано также внешними, общенаучными обстоятельствами, и связано это было с формированием научного понятия картины мира и соответствующего ему термина «научная картина мира».

Научной картине мира противопоставляются «не-научные» картины мира, созданные на основе либо религиозно-мифологического, либо обыденного сознания, либо на основе художественно-образного мышления. В ряду таких картин мира особое положение занимает языковая картина мира, и, чтобы подчеркнуть, что она не есть результат научной рефлексии наблюдателя, эту картину мира называют также наивной картиной мира [2; 8]. Разработка проблем языковой картины мира в современной лингвистике стимулирована также сближением языкознания с когнитивными дисциплинами и формированием когнитивной парадигмы знания.

В основе учения о языковой картине мира лежит понимание языка как одного из средств познания мира, как самодостаточной системы репрезентации знаний о мире. В нем (в языке) воплощается одно из возможных видений мира, свойственных человеку и человечеству в целом. Такое видение мира в определенной степени навязывается человеку, попадающему «во власть» языка, на котором он говорит, думает, общается, благодаря чему возможна вербальная (языковая) коммуникация. С некоторой долей преувеличения можно считать, что общая картина мира (возможно, существующая лишь в идеале) в значительной степени находится под влиянием языковой картины мира, на чем, как известно, акцентировали свое исследовательское внимание основатели теории лингвистической относительности. «Люди живут, - писал Э. Сепир, - не только в материальном мире и не только в мире социальном, как это принято думать: в значительной степени они все находятся и во власти того конкретного языка, который стал средством выражения в данном обществе. Представление о том, что человек ориентируется во внешнем мире, по существу, без помощи языка и что язык является всего лишь случайным средством решения специфических задач мышления и коммуникации, - это всего лишь иллюзия. В действительности же «реальный мир» в значительной мере неосознанно строится на основе языковых привычек той или иной социальной группы. Два разных языка никогда не бывают столь схожими, чтобы их можно было считать средством выражения одной и той же социальной действительности. Миры, в которых

45

живут различные общества, – это разные миры, а вовсе не один и тот же мир с различными навешанными на него ярлыками» [10; 261].

Современная проблематика теории языковой картины мира чрезвычайно сложна и разнообразна. Пройдя через стадии поисков, заблуждений и псевдопроблем, учение о языковой картине мира объединяет в себе несколько подходов и направлений. Во-первых, продолжается традиция, связанная с изучением собственно языковой (наивной) картины мира как языкового образа реального мира. В таком понимании языковая картина мира ставится в один ряд (и тем самым противопоставляется) таким картинам мира, как физическая и в целом научная картина мира, мифологическая, религиозная, философская и т.п. Такая картина мира, как справедливо замечает Ю.Д. Апресян, есть не что иное, как «реконструкция присущего языку цельного, хотя и «наивного», донаучного взгляда на мир» [1; 350]. Во-вторых, в учении о языковой картине мира разрабатывается проблема связи языка и категорий знания и познания, т.е. устанавливаются процессы категоризации сознания в языке и формирования национально-культурных концептов. В-третьих, под влиянием принципа антропоцентризма разрабатывается проблема, которую можно сформулировать так: «человек в языке» или «языковая картина человека». В-четвертых, исследуется так называемая индивидуально-авторская картина мира. Последнее направление, однако, в меньшей мере связано с учением о языковой картине мира, ибо оно интересуется образом мира не в языке как таковом, а в сознании отдельного индивида. Оно скорее имеет отношение к проблеме языковой личности, к стилю мышления того или иного автора как создателя дискурса. Таким образом, современные концепции языковой картины мира часто оперируют понятиями, не получившими строго научной идентификации, поэтому замечание некоторых лингвистов о том, что выражение «картина мира», восходящее к Лео Вайсгерберу, продолжает оставаться на уровне метафоры, следует признать отчасти справедливым.

Первый подход к пониманию сущности языковой картины мира, опирающийся на понятие наивной семантики, имеет длительную научную традицию, начиная с В. фон Гумбольдта и его последователей. В современном состоянии это направление исходит из положения о том, что каждый естественный язык, представляя собой законченную систему формально и семантически организованных единиц, навязывает носителям языка особый взгляд на мир, свою интерпретацию мира, своего рода коллективную философия (по Гумбольдту – «дух народа»). Каждому языку свойствен особый способ категоризации и концептуализации действительности, поскольку в языке мир не отражается, а выражается знаковым способом: «Звуковой комплекс сам по себе ничего отражать не может. Отражение действительного мира

46

происходит в мышлении. Но чтобы связать с действительностью, человек создает знаки и связывает язык с действительностью через отнесение к ней знаков» [11; 86]. В связи с этим принято различать концептуальную картину мира, связанную с понятийной сферой человеческого мышления и сознания, и языковую картину мира, строящуюся на системе так называемых семантических «фильтров» того или иного языка, которые во многом формируются на основе «наивных» представителей о мире действительном.

Концептуальная картина мира богаче языковой, поскольку в создании первой участвуют не только различные типы мышления, но и знания, пополняемые данными наук и практики, с помощью которых наши представления о мире, с одной стороны, обогащаются, а с другой стороны, уточняются и изменяются (ср. различные субстанции, вкладываемые в разные времена в такие понятия, как Земля, атом, огонь, воздух, душа, дух, смерть и многие др.; характерной в этом смысле является история самого понятия «человек», а также различные определения человека в современной науке, что передается с помощью таких терминов, как homo sapiens, homo faber, homo loquens и т.п.

Однако, несмотря на различия между концептуальной картиной мира и языковой картиной мира, они связаны друг с другом: «Язык не мог бы выполнять роль средства общения, если он не был бы связан с концептуальной картиной мира. Эта связь осуществляется в языке двояким способом. Язык означивает отдельные элементы концептуальной картины мира. Это означивание выражается обычно в создании слов и средств связи между словами и предложениями. Язык объясняет содержание концептуальной картины мира, связывая в речи между собой слова» [11; 107]. Благодаря такой связи языковая картина мира представляет собой один из видов тех картин мира, которые могут претендовать на глобальную, общую картину мира, поскольку ее элементы связаны через концептуальную картину мира с физической, биологической, мифологической, религиозной и т.п. картинами мира. Не случайно в связи с этим, что многие лингвисты внутри языковой картины мира выделяют «наивную физику», «наивную геометрию», «наивную анатомию», «наивную психологию», «наивную этику» и т.д. (здесь «наивный» = языковой). Все это дает основания говорить об отдельной отрасли лингвистического знания, которую иногда называют рефлексивной лингвистикой, стихийной лингвистикой (см., в частности, работы [5], [12], [3]). Для иллюстрации русской наивно-языковой этики и так называемой наивной семантики приведем лишь некоторые примеры из работы Ю.Д. Апресяна: «... из анализа пар слов типа хвалить и льстить, хвалить и хвалиться, обещать и сулить, смотреть и подсматривать, слушать и подслушивать, смеяться (над кем-л.) и глумиться, свидетель и соглядатай, любознательность и любопытство, распоряжаться и помыкать, предупредительный и подобострастный, гордиться и

47

кичиться, критиковать и чернить, добиваться и домогаться, показывать (свою храбрость) и рисоваться (своей храбростью), жаловаться и ябедничать и других подобных можно извлечь представление об основополагающих заповедях русской наивно-языковой этики… Конечно, все эти заповеди - не более чем прописные истины, но любопытно, что они закреплены в значениях слов» [1; 351]. Подобного рода интересные наблюдения над русской языковой картиной мира, а также в сопоставлении ее с другими языковыми картинами можно найти в материалах многочисленных научных конференций по когнитивной лингвистике, лингвокультурологии, а также в работах, вышедших в последние годы (см., к примеру, работы [4], [7], [8]). Весьма показательно, что все эти наблюдения основываются на понятии наивной семантики, во многом находящейся в области коннотации и аксиологических смыслов.

Присущие приведенным из работы Ю.Д. Апресяна и многим другим словам специфические коннотации формируют наивную этику языка. Она четко прослеживается также в пословицах, поговорках, идиоматике и фразеологии любого языка. Так, исключительно морализирующую коннотацию имеют такие русские выражения, как «Яблоко от яблони недалеко падает», «Два сапога – пара», «Рука руку моет» и др. Многие образные выражения-идиомы используются с четкой этической оценкой по шкале «одобрительное (положительное) - неодобрительное (отрицательное)», например:

ОДОБРИТЕЛЬНОЕ (+) - не покладая рук, не разгибая спины, с душой, без задней мысли, держать язык за зубами, жить своим умом и др.

НЕОДОБРИТЕЛЬНОЕ (-) - валять дурака, палец о палец не ударить, гонять собак, бросать слова на ветер, выносить сор из избы, за глаза говорить, перемывать косточки, обливать грязью, длинный язык и др

Интересно отметить, что в роли «морализатора» и этического судьи в русском языковом сознании обычно выступает сам говорящий, в силу чего этическая оценка какого-либо поступка проводится по схеме: «Я» – (+), «не Я» – (-), (+); и это обусловливает своего рода семантическое согласование, основанное на правилах наивной этики. Если такие фразы, как «Я весь год работаю не покладая рук», «Я к нему всей душой...», «Я умею держать язык за зубами» и т.п., соответствуют прагматическим нормам русского языка, то высказывания, построенные без соблюдения норм «языковой этики», воспринимаются или как маловероятные, порой даже аномальные (*Я бросаю слова на ветер; *Я обливаю грязью своих соседей; ?*Я весь день гоняю собак и т.п.), или как выражающие бахвальство, самоиронию или вызов общепринятым нормам (У меня теперь такая работа - весь день валять дурака (гонять собак) и т.п.)

48

Вполне очевидно, почему более типичным является употребление в таких случаях выражений с неодобрительной этической оценкой в сочетании с отрицанием: Я не бросаю слов на ветер; Я никогда не говорю о людях за глаза; Нехорошо выносить сор из избы и т.п.

Эгоцентрический характер организации норм наивной этики обусловливает систему так называемых речевых (прагматических) клише, языковых стереотипов, используемых в определенных ситуациях общения и речевого взаимодействия (в различных типах интеракции). Лингвопрагматическое поведение коммуникантов при этом определяется не только их социальным статусом, но и исходящими из этого предписаниями, задаваемыми нормами языковой этики. Сами эти нормы наивной морали универсальны в содержательно-смысловом отношении, но специфичны по своему значению и способам выражения в каждом языке (ср., например, очень сложную с точки зрения европейца систему языковых средств передачи вежливости в китайском, японском, корейском и др. восточных языках). Вместе с тем, компоненты этической коннотации являются непременной принадлежностью семантики и прагматики слова, поэтому в определенных условиях они выполняют функцию дифференциальных признаков. Так, например, «круговое» толкование стереотипов извинения «Извини(те)» – «Прости(те)» возможно лишь до определенного предела, и это связано не только с тонкостями семантического противопоставления в этих двух формулах, но и с различиями в наивной этике (ср.: Извините меня за эти слова – Простите меня за эти слова, но нельзя: Господи, прости меня за такие слова – ?*Господи, извини меня за такие слова).

Доля смыслового (лексического) и коннотативного (наивно-этического) в семантической структуре рассматриваемых слов различна как в лексемах одного языка (ср. русские Пока! и До встречи в Москве!), но и в словах-эквивалентах разных языков. Для иллюстрации этого положения приведем следующую цитату: «Русско-немецкое сравнение прагматических клише показало на примере выражения благодарности и извинения, что в этих случаях в русском языке клише является более дословным, чем в немецком языке. Это значит, что буквальное значение, семантика, хотя и в редуцированном виде, но присутствует, если по-русски произносится извинение, то говорящий сознательно берет на себя хотя бы минимальную долю вины; если он выражает благодарность, то он действительно благодарен, так что минимизация повода не обязательна. Степень вежливости прагматических клише также во многих случаях оказывается обусловленной культурным контекстом» [9; 21]. Понятно, что этот культурный контекст определяется преимущественно наивной семантикой языковых формаций.

49

Литература:1. Апресян Ю.Д. Образ человека по данным языка: попытка

системного описания. Избранные труды. Том II. – М.: Языки русской культуры, 1995.

2. Арутюнова Н.Д. Наивные размышления о наивной картине языка // Логический анализ языка. Язык о языке. – М.: «Языки русской культуры», 2000. - С. 7-19

3. Булыгина Т., Шмелев А.Д. «Стихийная лингвистика» (folk linguistics) // Русский язык сегодня. Вып. I. Сб. статей / РАН. Ин-т рус. яз. Им. В.В. Виноградова. Отв. ред. Л.П. Крысин. – М.: «Азбуковник», 2000. – С. 9-118.

4. Вежбицкая Анна. Семантические универсалии и описание языков / Пер. с англ. А.Д. Шмелева под. ред. Т.В. Булыгиной. – М.: «Языки русской культуры», 1999.

5. Вепрева И.Т. Метаязыковая рефлексия в постсоветскую эпоху. – М.: ОЛМА-ПРЕСС, 2005.

6. Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. – М.: Прогресс, 1984.

7. Кобозева И.М. Лингвистическая семантика. – М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009.

8. Маслова В.А. Введение в когнитивную лингвистику. – М.: Флинта: Наука, 2008.

9. Ратмайр Р. Функциональные и культурно-сопоставительные аспекты прагматических клише // ВЯ. 1997, № 1.

10. Сепир Э. Избранные труды по языкознанию и культурологии. – М.: Прогресс, Универс, 1993.

11. Серебренников Б.А. Язык отражает действительность или выражает ее знаковым способом? // Роль человеческого фактора в языке: Язык и картиеа мира. – М.: Наука, 1988. – С. 70-107.

12. Шайкенова Л.М. Рефлексивная лингвистика. – Алматы: Казак университетi, 2009.

50

УСТОЙЧИВЫЕ СРАВНЕНИЯ И ЯЗЫКОВАЯ КАРТИНА МИРА

Нальгиева Х.И.Ингушский государственный университет (Магас, РФ)

STANDING SIMILES AND LINGUISTIC VIEW OF THE WORLDNalgieva Kh.I.

Ingush State University (Magas, RF)

Проблема метафоры как процесса образования нового значения языковых выражений путем переосмысления уже имеющихся в языке значений рассматривалась издавна. «Метафора как средство номинации, как средство создания языковой картины мира, возникающей в результате когнитивного манипулирования уже имеющихся в языке значениями с целью создания новых концептов, особенно для тех сфер отражения действительности, которые не даны в непосредственном ощущении стала волновать специалистов по семантике, логической семантики, науковедению с начала 60-х годов» [15; 3].

Метафора, являясь одним из способов отражения языковой картины мира целого народа, а в поэтическом тексте – мира самого писателя, занимает важное место как в мыслительном процессе, так и в языке. По определению Ю. Аллина: «Метафора оказалась счастливой находкой, на основе которой очень хорошо исследовать то, что происходит с говорящим и слушающим в процессе говорения – слушания [цит. по 15; 92].

Любой человек в процессе общения, строя фразу, делает мысленный выбор того или иного слова, выражения. Этот выбор зависит от акта коммуникации и обусловлено семантически, стилистически и грамматически. В обычном коммуникативном акте эти семантические, стилистические, грамматические нормы соблюдаются. В случае намеренного нарушения их возникают тропы. Эти нарушения тоже подчиняются определенным правилам и должны быть понятны для воспринимающего, т.е. оставаться в пределах языка.

Большинством исследователей, изучавших такой троп, как метафора, считается, что метафора основывается на сравнении. Но «сопоставление сравнения и метафоры – это соизмерение двух разных способов представления подобия. Хотя часто встречаются утверждения, что метафора – это «скрытое» сравнение, она далеко не всегда сводима к сравнению» [16; 9].

Конечно, взаимосвязь метафоры и сравнения явление сложное и многоплановое, но она, бесспорно, существует. Компаративность является одной из универсальных категорий, она присуща любому

51

языку «Способность сравнивать органически входит в процесс человеческого познания и находит отражение в языке [2; 17].

Мы задались целью рассмотреть сравнения в связи с метафоричностью, сопоставив языковой материал двух генетически неродственных языков – ингушского и русского. Фактический материал получен путем выборки из произведений литературы, устного народного творчества и соответствующих словарей и справочников. Интерес представляют несвободные сравнения, т.е. устойчивые сравнений (по Огольцеву) или фразеологические обороты (по Шанскому).

Б.В. Томашевский выделил в сравнении три элемента: предмет (то, что сравнивается); образ (то, с чем сравнивается) и признак, на основании которого первые два сравниваются «При этом, – отмечает он, – вся структура сравнения служит для того, чтобы этот признак усилить» [17; 209].

Структура сравнения (по Леэметсу) можно представить в виде « Х такой, как У» и «Х ведет себя, поступает, двигается и т.п., как У».

Например: лом санна (майра) – как лев (храбрый, смелый);пхьагал санна (зовза) – как заяц (трусливый);ча сана (ийрча) – как медведь (неуклюжий, неповоротливый;хила баха сийг санна – как в воду кануть (исчезнуть,потеряться).

В ингушском языке, как и в русском, сравнения или фразеологические обороты такого типа по лексико-грамматическому значению являются наречными (адвербальными) и адъективными, т.к. данные конструкции характеризуют сравниваемый предмет либо по способу действия, либо по признаку.

Например: Боарза б1арахьежа нажа чурт санна ( яг1аш хила) – букв., как дубовый памятник, смотрящий на могилу; как памятник на могилу ( в русском языке), т.е. постоянно, всегда, однообразно;

Б1арг Белла п1елг ца гуш – (букв.) пальца в глазу не увидеть; хоть глаз выколи, т.е. очень темно, ничего не видно.

К1оажамо эца сийг санна (т1аэца) (букв.) прими, как древесный гриб искру, принять на веру т.е. полностью доверяя, не требуя доказательств.

Мекъа уст санна – как вол, т.е. медлительный.Iа т1акханза 1аьхар мо – как (негодовалый) ягненок, т.е. молодой.Улхий модз мо – как (сотовый) мед, т.е. сладкий.Шув т1ара чувеча санна – как с луны свалился, т.е. странный, удивленный.Пед санна – как бочки, т.е. толстый.

«Стержневым компонентом, «организующим» фразеологизм как целое, следует считать союзы: как (реже, словно, точно, будто), хоть в русском [19; 83], а в ингушском языке санна, мо (реже мо мара).

52

«Адвербальные и адъективные устойчивые сочетания в ингушском языке, – по определению Патиева С.У., - имеют бинарную и многокомпонентную структурные модели» [14; 15].

сущ. + союз1) Борз санна (хьеж) – как волчонок (смотреть), т.е.

недоверчиво, с подозрением.Пхьгал санна (ведав) – как заяц (бежал), т.е. трусливо, позорно.Зиза санна (хоза) – как цветок, т.е. красивый.Г1айба санна – как подушка, т.е. пышная (о женщине).Бедарг санна – как перышко, т.е. легкий, воздушный.В русском языке двукомпонентные фразеологические единицы

могут быть заменены наречием, как например: смотреть волком, убежать зайцем и т.д., что для ингушского языка не характерно.

прич. + сущ. + союз2) Ловза уха лом санна, моастаг1ий чувхабеш – как играющий

лев, разгоняет врагов, т.е. легко, храбро, смело.сущ. + прич. + прилаг. + сущ. + союзШелала ц1увза ц1е цогал санна, ц1увза, ц1увзаш – как красная

лиса, тявкающая от холода (пищит), т.е. страдать, переживать.сущ. + прич.+ сущ. + союзМоцалла увг1а бертий санна, увг1а увг1аш – как волки, воющие

от голода, т.е. переживать страдать.Прич. + прил. + сущ. + союзБада ийккхача дикача дыно мо – как хороший конь, готовый к

бегу, т.е. собраться с духом, воодушевиться.Паччахь воаг1аш мо мара, маца воаг1а ца ховш – как царь

толькоедущий, т.е. тайно, неизвестно в какое время.Адвербальные устойчивые сочетания ингушского языка порой

невозможно соотнести со значением слов-наречий, также многокомпонентные устойчивые сочетания трудно отделить от многокопонентных адъективных и глагольных фразеологизмов. Их можно определить только в контексте [14; 17]. (Поэтому многие примеры приводят вместе с контекстом).

Адъективные устойчивые сравнения могут быть в ингушском языке как нераспространенными, т.е. двукомпонентными, так и многокомпонентными (распространенными) как например:

сущ.+ союзМодз мо – как мед, т.е. сладкий.прил.+ сущ. + союзУлхий модз мо (мерза безаш) – как сотовый мед, т.е. «сладкая»

любовь.сущ. + союзБер мо – как ребенок, т.е. наивный, ласковый;сущ. в косв. п. + глаг.+ сущ.+ союзНанас леладу бер мо – как ребенок при матери – изнеженный,

обласканный.сущ.+ прич.+ сущ. + союз

53

Йис кхийтта ябакх мо, телха да ший хана доаца х1ама – как тыква, попорченная инеем, так же и то, что не сделано во время, т.е. всему свое время.

сущ.+ прич. + сущ.+ союзЙис кхийтта ябакх мо – испорченный, потерянный.сущ.+ союзХота санна – как грязь (как смоль в русском языке), т.е. черный

(грязный).сущ.+союз+прил.+ сущ.Хотта санна 1аьржа бийса – как грязь (как смоль) черная ночь,

т.е. темная, непроглядная.сущ.+послелог+сущ.+союз1ам т1а боабашко санна, болар тувжадеш – походка, как у утки в

море, т.е. плавная.прил.+сущ.+прич.+союзМиста худар диача санна (батт) – (букв.) лицо, будто кислой

каши наелся, т.е. кислая (недовольная) мима.Порядок расположения компонентов и в русском, и в

ингушском языках закрепленный, т.е. устойчивое сравнение начинается союзом как или хоть (реже: точно, будто, словно), а в ингушском заканчивается союзом санна и мо (реже: мо мара – только как).

Важным признаком устойчивых сравнений является то, что, кроме категориального значения, они обладают оценочным значением. «Под оценочным значением понимается положительная или отрицательная характеристика лица и предмета со стороны его устойчивых свойств, а не случайных и временных» [6; 57].

Значение качественной оценки или качественного состояния имеют даже вербальные (наречные) фразеологизмы, т.к. передают значение определительных, качественных наречий, а не обстоятельственной с наибольшей полнотой оценочное значение обнаруживается у адъективных фразеологизмов.

При структурно-семантическом сопоставлении ингушского и русского языков бросается в глаза такая особенность, что как в русском, так и в ингушском языке сравнения стали фактом словаря и названия животного или какого-либо предмета стало пользоваться как переносная характеристика человека.

Обоим языкам характерны сравнения по признакам, например, лоа санна (к1ай) как снег (белый); хьарг1а ткъам санна (1аржа) – как воронье крыло (черный), модз мо (мерза) – как мед (сладкий); бедарг санна (дейга) – как пух (легкий).

Несмотря на большое совпадение, существует множество образов характерных только для ингушского языка.

Например:1ам т1а яьнна боабашка санна, тайжа болар. Как утка,

плавающая в море, т.е. плавная, грациозная походка (о женщине) . Обозначает положительное качество.

54

Как утка (ходить) – ходит вразвалку, переваливаясь. – О человеке, обычно о женщине. Отрицательное качество (в русском языке).

Борз санна (майра) – смелый, храбрый (о мужчине). Положительное качество Борз санна бола ды – сильный, смелый (о коне), т.е. конь достойный хозяина.

Как волк – злой (о мужчине). Отрицательное качество Как волк – голодный(в русском языке).

Более глубокие обобщения будут проведены в другой статье.В подтверждение смысла проведения аналогичных

сопоставлений хотелось бы привести высказывание В Гумбольдта: «Через многообразие языков для нас открывается богатство мира и многообразие того, что мы познаем в нем; и человеческое бытие становится для нас шире, поскольку в отчетливых и действенных чертах дают нам различные способы мышления и восприятия. Язык всегда воплощает в себе своеобразие целого народа…[5; 349].

Литература:1. Архангельская В.Л. Устойчивые фразы в современном

русском языке. – Ростов-на-Дону, 1964.2. Бондарко А.В. Функциональная грамматика. – Л., 1984.3. Виноградов В.В. Русский язык (грамматическое учение о

слове). – М., 1972.4. Гак В.Г. Метафора: универсальное и специфическое //

Метафора в языке и тексте. – М.: Наука, 1988.5. Гумбольдт В. Язык и философия культуры. – М., 1985.6. Жуков В.П. Семантика фразеологических оборотов. – М.,

1978.7. Ингушско-русский словарь. Куркиев А.С. – Магас: Сердало,

2004.8. Ингушско-русский словарь. Бекова А.И., Дударов У.Б.,

Илиева Ф.М., Мальсагова Л.Д., Тариева Л.У. науч. рук. – Нальчик: Респ. полиграфкомбинат им. Революции 905 г., 2009.

9. Ингушско-русский фразеологический словарь. Оздоева Ф.Г. – Нальчик: Эль-фа, 2003.

10. Леэметс Х.Д. Компоративность и метафоричность в языках разных систем // Метафора в языке и тексте. – М.: Наука, 1988.

11. Мерешков С.А. Ингушская лексика. Научное издание. – Ростов-на-Дону: Южный издательский дом, 2007.

12. Огольцов В.М. Устойчивые сравнения русского языка. – СПб. –С-П.: Просвещение, 1992.

13. Ожегов С.И. О структуре фразеологии. – Лексикология. Лексикография. Культура речи. – М.: Высшая школа, 1974.

14. Патиев С.У. Структурно-семантическая характеристика устойчивых сочетаний ингушского языка. Автореферат на … канд. ф.н. – Тбилиси, 1998.

55

15. Телия В.Н. Метафора как модель смыслопроизводства и ее экспрессивно-оценочная функция // Метафора в языке и тексте. – М.: Наука, 1988.

16. Телия В.Н. Типы языковых значений. Связанное значение слова в языке. – М., 1981.

17. Томашевский Б.В. Стилистика и стихосложение. – Л., 1959.18. Фразеологический словарь русского языка. / А.Н. Тихонов.

– М.: Высшая школа, 2003.19. Шанский Н.М. Фразеология современного русского языка. –

М.: Высшая школа, 1985.20. Шмелев Д.Н. Современный русский язык. Лексика. – М.:

Просвещение, 1977.21. Хрестоматия по ингушской литературе: 11 кл. (на инг. яз.) /

Дахкильгов И.А. – Саратов: Детская книга, 1997.22. Хрестоматия по ингушской литературе: 9 кл. (на инг. яз.) /

Мальсагов А.У. – Саратов: Детская книга, 1997.

О КУЛЬТУРНОМ РЕЧЕВОМ ФОНЕ В АСПЕКТЕ КОГНИТИВНОГО ИЗУЧЕНИЯ

Некрасова М.С.Сямыньский Государственный университет (г. Сямынь, КНР)

ON CULTURAL SPEECH BACKGROUND IN TERMS OF COGNITIVE RESEARCH

Nekrasova M.S.Xiamen University (Xiamen, China)

Проблема межкультурной коммуникации широка и неоднородна. Однако вряд ли кто-то усомнится в том, что одна из ключевых ее составляющих – речевая коммуникация. Современная наука (и не только лингвистика) рассматривает вопрос речевого взаимодействия носителей разных языков не только как процесс переноса наименований тех или иных понятий из одного языка в другой, а гораздо шире и глубже. Речевое взаимодействие носителей разных культурных традиций и сопутствующие ему проблемы активно изучаются разными гуманитарными дисциплинами, порождая новые и новые вопросы, ставя перед исследователями новые задачи, обнаруживая неизведанные ранее компоненты в давно, казалось бы, знакомых понятиях.

Рост потребности в межкультурной коммуникации, свойственный нашему времени, а следом за ним и интерес к ее проблемам заставили современное сообщество более широко

56

взглянуть на само понятие «культура», вследствие чего изменилось отношение и к содержанию понятия «речевая культура», которая активно исследуется теперь не только в узком смысле – как правильная, образцовая речь, но и в более широком – как отображаемый в речи культурный фон языка, как фундамент, лежащий в основе своеобразия ментальности той или иной группы человеческого сообщества. Взаимообусловленность и неделимость двух огромных по величине и чрезвычайно важных для дальнейшего становления человеческой истории явлений – культуры и речи – настолько очевидны, что позволяют объяснить одно посредством другого, а второе – с помощью первого. Речь объявляется одним из показателей уровня культуры человека. Культура – основанием, необходимым для возможности образования речи (см. например [1]).

Активное развитие когнитивной лингвистики позволило взглянуть на взаимодействие культуры и речи человека (в широком понимании обоих явлений) в новом ракурсе, сквозь призму человеческого сознания. Ведь «благодаря речи сознание одного человека становится данностью другого» [5; 382], а культура – «особый тип знания, отражающий сведения о рефлексивном самопознании человека в процессах его жизненных практик» [6; 18].

Достаточно перечислить здесь несколько понятий, к развитию изучения которых дал толчок когнитивный подход в лингвистике: метафора, лингвокультурный типаж, прецендентный феномен. Каждый из названных элементов речевой культуры легко соотносим с элементами культуры в широком понимании слова. Все они определяют и характеризуют ментальные, познавательные, творческие особенности жизнедеятельности представителя определенного национального сообщества. И метафора, и лингвокультурный типаж, и прецендентный текст по своему структурно-действенному устройству доступны когнитивному изучению.

Наличие биофактов и артефактов в системе представлений о себе и мире человека реализуются в его речи, проявляются в тех или иных ее закономерностях, отличительных особенностях, запечатлеваются в ее формальных характеристиках. Оперируя структурной единицей «концепт», когнитивная лингвистика позволяет исследователям проводить параллели между ментальными и речепроизводными процессами, тем самым открывая дорогу к поиску точек соприкосновения плоскостей абстрактного и конкретного порядка.

Большое распространение в российской лингвистике последнего времени получило исследование разных типов метафоры (Н.В. Багичева, Н.Ю. Бородулина, В.А. Вострецов, Е.В. Колотнина, А. П. Чудинов, другие). Согласно когнитивному подходу метафора рассматривается как основная ментальная операция. « Метафоры как языковые выражения становятся возможны именно потому, что

57

существуют метафоры в понятийной системе человека» [ 8; 390]. Таким образом, когнитивный подход к метафоре делает доступным выявление механизма образного, творческого мышления, проливая свет на тайну мыслительных процессов в целом.

Обширный пласт современных исследований связан с понятием прецендентного текста. Эта языковая единица также имеет отношение к явлению национальной культуры. «Прецедентный текст - это текст, являющийся элементом культурной памяти народа и регулярно используемый для создания других текстов. Его можно определить как текст или элемент текста, который известен большинству носителей языка и легко узнается ими при любых трансформациях» [7; 17]. Именно узнаваемость прецендентной единицы и обеспечивающие ее концептуальные составляющие представляют интерес для научного поиска когнитивного направления. Это обусловлено определением концепта как единицы сознания, «ментального лексикона» по выражению Е. С. Кубряковой [ 3; 90].

Тождество концептов как единиц ментальности в единой системе (концептосфере), соответствующей отдельной картине мира, позволяет относить к разряду таких единиц неодинаковые по объему понятия, присущие разным уровням системы языка. Так, В. И. Карасик выделяет такую разновидность концепта, как лингвокультурный типаж: «концепт, содержанием которого является типизируемая личность» и выделяет в нем образную, понятийную и ценностную стороны [2; 88].

Лингвистические когнитивные исследования приблизили ученых к пониманию структуры картины мира, основанной на веками хранящихся в сознании людей традициях. Ключевым в этом аспекте, вероятно, можно назвать понятие культурного кода. М. В. Пименова утверждает: «Поиск специфических элементов, отличающих тот или иной код культуры, позволяет указать на особенности культуры, отраженной в мышлении народа» [4; 80]. Понятие культурного кода как элементов картины мира стало востребованным в научных изысканиях лингвистов, рождая предположения о возможности его соотнесения с языковым кодом.

Изучение особенностей структурных составляющих культуры посредством изучения языковых (речевых) единиц, а также обратный процесс – понимания «частиц» национальной культуры, репрезентируемых носителями языка, - представляются перспективным направлением пути к решению целого ряда проблем межкультурной коммуникации в разных областях человеческой деятельности. Следует подчеркнуть, например, необходимость и актуальность обращения к достижениям и методам когнитивной науки специалистам по обучению иностранным языкам. Знакомство иностранцев с характерными для определенной речевой культурной традиции метафорами, прецендентными феноменами, лингвокультурными типажами существенно облегчит постижение

58

ими кода изучаемой культуры и, соответственно, способно поднять на качественно новый уровень их возможности интерпретации иноязычного текста. Такой подход эффективен при работе с литературными источниками, материалами современных газет и других СМИ, другими образцами текстов. Однако, на наш взгляд, результаты, полученные лингвистами-когнитологами и их зарубежными коллегами пока далеко не в полной мере задействованы в работе специалистов над перечисленными выше задачами.

Литература:1. Атарщикова Е.Н. О единстве языкового, психического и

социального в формировании речи // Язык. Текст. Дискурс.: Научный альманах Ставропольского отделения РАЛК / Под. Ред. Проф. Г.Н. Манаенко. Вып. 5. Ставрополь: Изд-во ПГЛУ, 2007.

2. Карасик В.И. Лигвокультурный типаж // Язык. Текст. Дискурс.: Научный альманах Ставропольского отделения РАЛК / Под. Ред. Проф. Г.Н. Манаенко. Вып. 5. Ставрополь: Изд-во ПГЛУ, 2007.

3. Кубрякова Е.С., Демьянков В.З., Панкрац Ю.Г., Лузина Л.Г. Краткий словарь когнитивных терминов. – М., 1996.

4. Пименова М.В. Коды культуры и проблема классификации концептов // Язык. Текст. Дискурс.: Научный альманах Ставропольского отделения РАЛК / Под. Ред. Проф. Г.Н. Манаенко. Вып. 5. Ставрополь: Изд-во ПГЛУ, 2007.

5. Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии. – СПб, 1999.6. Телия В.Н. Русская фразеология. Семантический,

прагматический и лингвокультурологический аспекты. – М.: Языки русской культуры, 1996.

7. Чокою Анка-Михаела. Роль эмоционально-экспрессивных средств в современном политическом газетном тексте (на материале метафоры и прецедентных языковых единиц) // Автореф. дисс. на соиск. степени к.ф.н. по специальн. 10.02.01 – русс. яз. – М., 2007.

8. Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем // Теория метафоры. – М., 1990.

59

ПРОБЛЕМЫ МЕЖЛИЧНОСТНОГО ОБЩЕНИЯ: ЯЗЫКОВАЯ ЛИЧНОСТЬ В МЕЖКУЛЬТУРНОЙ КОММУНИКАЦИИ

Пикхарт МарсельУниверситет Градец-Кралове (Чехия)

THE CHALLENGE OF INTERCULTURAL COMMUNICATION: LINGUAL IDENTITY IN CROSS-CULTURAL

COMMUNICATIONPikhart Marcel

University of Hradec Kralove, Czech Republic

In my paper, I concentrate on possible future roles of intercultural communication in the twenty-first century cultural diversity. I want to stress the importance of intercultural communication mainly in that it helps us to get to know other cultures, which can eliminate xenophobia, racism, religious violence and consumerism. The discipline should inevitably be intensely connected with various international and regional political, social, pro-democracy and civil rights movements, namely, with the movements struggling for eliminating of political, social or economic oppression, as well as striving for observing of human rights and enforcing of liberalism. The twenty-first century will probably be moving towards multicultural and multi-ethnic society, for which intercultural understanding and cross-cultural communication and dialogue will be a must, absolutely necessary for its survival. At the beginning of the 21st century, intercultural communication represents pluralistic approach in race, gender and generation issues. Hence, it may become a catalyst which reduces, or even eliminates, fierce nationalism, racism and xenophobia in the modern world. The only way to achieve this is underlining of perpetual dialogue, cultural plurality and human individuality, which is not possible to limit by generalized totalitarian constructs.

The topic of this paper is to outline why and how to become a more effective intercultural communicator in the context of globalized world, connected through the Internet and international trading, where intercultural communication is one of the key competences absolutely necessary for everyday encounters. International communication, with the growth of technology and telecommunications, has increasingly become more commonplace today than ever before as people meet, at least virtually, and communication is the phenomenon which connects diverse and discrete human and social entities. This unprecedented exchange of symbols and information, never seen before, results in global interconnectedness so that living in a global village has become a reality of everyday life practically all over the world, and moreover, “... shifting demographics and changes in transportation, information systems, political dynamics, economics, disease, poverty, and global conflicts have

60

brought people from diverse cultures and religions into contact with each other with a regularity and urgency that is unique to this period of history” [5; 311]. We necessarily have to respond to these intercultural contacts which are inevitable; otherwise our societies will be condemned to misunderstanding or/and numerous conflicts.

The whole world has been experiencing extraordinary intensity of movement of symbols and images in contemporary cultural globalization where the volume of cultural traffic is unprecedented, which means there has never been, in and previous historical era of humankind, such an intense and novel scale of communication of symbols and images. The core market of the cultural globalization is without doubt Western culture (i.e. Europe and the USA) but recently, due to migration, mass tourism, the Internet and emerging Asian economies, we may observe a reciprocal process, which means western culture(s) penetrating eastern markets and vice versa. Cultural globalization thus inexorably leads to cultural homogenization and therefore this attempt to challenge the very concept of our culture and society is a good reason to strive to overcome this by clear and perpetual dialogue with various other cultural traditions that are trying to find their place in new societies. Cultural diversity will therefore be, at the beginning of the new century, the only way to balance equilibrium of competing forces in the global world. Cultural consumption, which is in other words, consumer culture, has become a key source of social and cultural differentiation and creation of universal hybrid culture must be seen as a big threat to culture as such – albeit it is highly accepted as a new cultural paradigm. Culture again represents the interests of the elite in the way of cultural imperialism designed to serve capitalist needs, where the major role in the diffusion have the USA. This great heterogeneity and hybridization induced by globalization necessarily leads to an exclusivity notion of our own culture, often even aggressive and militant xenophobia, racism and nationalism. Intercultural communication has a unique chance to moderate this situation or, ideally, eradicate these social phenomena.

I underline the urgent role of the discipline of intercultural communication providing the fact that it will become a practical enterprise rather than a mere theoretical concern. Putting theory into practice will be a challenge for intercultural communication inasmuch it becomes a kind of applied humanities. Today´s global world inevitably needs interdisciplinarity so that living in the global village becomes more definable leading towards dialogue and cooperation between various cultural and social movements. Having said that, intercultural communication in its wider form of cross-cultural studies and interdisciplinarity should not only reveal many social and institutional ills of post/modern society but try to challenge them in the discourse of the humanities – this is the pure form of putting theory into practice in the new millennium.

What are potential problems in intercultural communication which we may face when dealing with other cultures? We always encounter

61

otherness and view it from our own culture´s perspective, which influences the way we interact with the different culture. What is the manner we respond to intercultural communication strategies is the key concept we have to determine and therefore learn more and understand other cultures and people/s. It is important to realize that „the survival of mankind will depend to a large extent on the ability of people who think differently to act together“ [5; 312] and in today globalized world we can see that intercultural communication courses may thus make this kind of communication easier. Studying intercultural communication is the means not only to better understanding the world around us but should also make alterations to our own communication behaviour [5; 313].

The English language has recently become the global language of everyday communication, both business and cultural. British and American economic and technological hegemony enabled this process to be quick, just within several decades. There is also a linguistic reason, as Umberto Eco aptly puts it; English is “rich in monosyllables, capable of absorbing foreign words and flexible in forming neologisms” [3; 331]. English language serves nowadays as lingua franca, i.e. a means of international communication in business, finance, media, politics, and even culture. These politicians, teachers, businesspeople, diplomats, and others who use English as a means of communication tool will “find themselves acting as mediators between cultures, as ‘intercultural speakers’” [1; 59]. Consequently, I hold that English cannot be taught free of any connections; on the other hand, it must be acquired in the contact of its cultural tradition, i.e. in its whole complexity. “One way of doing this is to introduce topics which are of ‘universal’ significance in all cultures, with an emphasis on the commonalities rather than the variations. Such an approach contrasts with a selection of topics which are peculiar to a given culture and which characterize its uniqueness for the language learner” [1; 55].

What is the manner we respond to these intercultural communication paradigm changes is the key concept we have to determine and therefore learn more and understand other cultures and people. “The survival of mankind will depend to a large extent on the ability of people who think differently to act together,” says Hofstetede [5; 312]. The key to success are various intercultural communication courses which may make this kind of communication easier. Studying intercultural communication is the means not only to better understanding the world around us but should also make alterations to our own communication behaviour [5; 313].

This growing supremacy of the English language is thus inevitable, and the fact that English works as lingua franca can make the communication between various participants in intercultural encounters easier. This kind of improved communication is the core of transformation of patterns of human interaction [4; 205], yet “it seems that the English language itself is becoming fragmented as it spreads into different speech communities” [4; 217]. Language learning must,

62

therefore, inevitably be connected with cultural learning, indicated by phrases such as ‘intercultural learning’ and ‘cultural awareness’. The most important question regarding this kind of intercultural learning is what the learner´s competences with respect to cultural studies are [1; 53-4].

English studies is predominantly literature just because of the fact that literature is, as Joe Moran asserts, “about everything – love, sex, friendship, family relationships, aging, death, social and historical change, religious faith, intellectual ideas, and so on. In short, it is about life in all its diversity.” [1; 21] Literature can, hence, help students to absorb and accept the various nuances and undertones of other cultures. There were many objections regarding the new discipline of English studies at the end of the nineteenth century, e.g. many positivist scholars failed to see why there is a new discipline needed to describe something that was considered to give pleasure, which is literature. That is why, there was an attempt to emphasize linguistic and historical approaches in both English and literary studies (e.g. detailed study of Old English lexicology and syntax, and the history of English language) – this was simply an attempt to make English more systematic and methodical to indicate it as a scientific and disciplinary activity. The first real proposal to form English studies in the name of interdisciplinarity was an idea of F. R. Lewis who suggested that students should not only study a foreign language but also comparative literature and intellectual history alongside with traditional literary canon. Lewis also proposed that students drew heavily on sociology, economics, and politics so that they would see the link between high, sophisticated, and low, popular, culture, which after WWII became the most important standpoint of a newly-born intellectual pursuit – Cultural Studies [1; 23]. The aforementioned old-fashioned attitude towards systematic and methodical transfer of data about English-speaking countries has been therefore recently abandoned and intercultural communication promote a new paradigm in learning English language and culture aiming at cultural plurality and tolerance. I do not call for an ideal of an all-encompassing system of knowledge; on the other hand, universities necessarily need “to adapt to the complex demands of the modern world, fostering the ‘co-presence of the specialist studies … with a strong humane centre’” [1; 27].

There are many ways to improve cross-cultural awareness and the most important aim of these courses is highly pragmatic, i.e. to prepare the students for their future job and life as well, and to allow them to rethink their own culture and values, which will lead them to be more open-minded, tolerant, and be able to predict what may happen during their potential international encounters. In addition, this will further improve interdisciplinary relations between various university fields and subjects, such as the humanities, information technology, and even science. That is why, foreign language learning desperately needs cultural awareness because understanding the context is absolutely necessary to encode the meaning of any text, both written and spoken. That is why,

63

“recent attention to the cultural dimension has arisen in part from recognition that communication in a foreign language can lead merely to encoding of learners´ own culture-specific meanings which are not necessarily comprehensible to other speakers of the language, for whom it carries their culture-specific meanings and connotations” [1; 60]. Generally, we may conclude that intercultural communication courses provides students with “some of the knowledge and skills required to communicate successfully” [1; 63] and they, hence, take us beyond mere facts and training into facilitating understanding with additional dimension, which is “a theoretical understanding of cross-cultural communication and of the competence required to achieve it” [1; 63]. Intercultural communication, therefore, naturally reconnect theory with practice: theoretical issues are transposed into real life of everyday understanding.

The fact that all the people who live in today world are interconnected brings many challenges which we have to face. Most significant values and ideas of any cultural traditions tend to be questioned and this inevitably brings the feeling of insecurity. Confrontation with people from different cultures, their behaviour, beliefs and faith, crucial differences in their communication strategies and their understanding culture can lead both to enhanced cooperation and, on the other hand, conflict. However, first reaction to the unfamiliar is necessarily – based on elementary anthropological observations – adverse and hostile. “From a historical perspective, successful intercultural communication has been the exception rather than the rule ... This is what intercultural communication is about: dealing with changes in the world´s fabric of social relationships and the challenges of managing the changes at both the international and domestic level. In short, with or without our consent, the last four decades have thrust you into social and professional situations with people who often appear alien, exotic, and perhaps even wondrous” [5; 3]. Facilitating the dialogue is the task of language education and the English curriculum throughout universities all over the world. If the study of language is rooted in text and contexts and also intimately connected with a study of the social and cultural change [2; 15-6] than it can, more or less, easily oil the wheels of the necessary dialogue.

References:1. Bassnett, Susan, Ed. Studying British Cultures. An Introduction.

London and New York: Routledge, 1997. 2. Carter, Ronald. Investigating English Discourse. Language,

Literacy and Literature. London and New York: Routledge, 1997.3. Eco, Umberto. The Search for the PeRussiaect Language. Oxford:

Blackwell, 1995.4. Goodman, Sharon and David Graddol. Redesigning English. New

Texts, New Identities. London and New London and New York: Routledge, 1996.

64

5. Samovar, Larry A., Richard E. Porter and Edwin R. McDaniel. Communication between Cultures. Belmont: Thomson Wadsworth, 2007.

ЯЗЫКОВАЯ И КУЛЬТУРНАЯ ЛИЧНОСТЬ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ – НОВЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ

В СОВРЕМЕННЫХ КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЯХ

Пикхарт Марсель Университет Градец-Кралове (Чешская Республика)

LINGUAL AND CULTURAL IDENTITY IN CONTEMPORARY WORLD – NEW TRENDS IN CURRENT CULTURAL STUDIES

Pikhart MarcelUniversity of Hradec Kralove, Czech Republic

Introduction. My goal in the discussion below is to review new ways of seeing the world in Cultural Studies in the twenty-first century global and European cultural diversity. Firstly, I will briefly outline the history of the discipline regarding the issue of globalization vs. Euro-centrism. Secondly, I will show that – when hesitating whether there should be global or European Cultural Studies – we have to admit that our cosmopolitan and global society needs a unifying discipline leading us to mutual understanding and inevitable dialogue. Therefore, we need both global Cultural Studies, which helps us to eradicate xenophobia or racism, and European Cultural Studies because Europe is moving towards multicultural society, which we do not understand properly yet. Hence, the dialogue arising from Cultural Studies discourse is the chance to find the way out of our post-modern cultural labyrinth.

History of Cultural Studies and its Attempts to Dissolve Regionalism. When, in the late 1980´s, Cultural Studies began to appear on the syllabuses in a number of English departments [1; xiii], hardly anybody knew that we are facing a radical change within university studies. At first, the subject was connected with British or American pop-culture, and the most important idea of the newly introduced discipline was the opinion that “successful communication can only take place where there is adequate awareness of the cultural context within which language is used” [1; 23]. This is a landmark in and a touchstone of the newborn discipline – i.e. to promote dialogue with/in various cultural traditions; at the beginning, in Europe, later, all over the world.

Thanks to Cultural Studies it appears to be a commonplace position to accept that it is worth studying not only canonical literature and

65

culture, privileged by intellectual elite of white male western worlds, because we know that modern culture is more complex and so individual that it is not possible to grasp it in fragmentary, logical and purely systematic way. On the other hand, culture is seen as complex phenomenon which must be observed in a multifaceted way due to its polysemous characteristic. Thus, culture is no more controlled by those who have a right to do so – it is no more “the property of a group who determined what should and should not be admitted to its realm” [1; 15]. In the second half of the twentieth century, we quickly came to a widely accepted opinion that culture is so multi-dimensional and compound that it creates various systems, or even various systems of complex networks which are extremely difficult to categorize [1; 15]. That is why, Cultural Studies prefers to ask questions rather than to find instant and immediate answers. Consequently, the discipline completely re-evaluates the literary canon and, as a result, previously marginalized or even unknown authors awaken interest of both scholars and university students.

Traditionally, English culture was studied primarily by regional British Cultural Studies; however, recently, the term ‘British’ as a synonym for ‘English’ has been questioned [1; 21]. Moreover, “the idea of England being at the centre of things, with everyone else somewhere out on the margins is long gone as a political reality, and the question of what constitutes British identity is now a matter of urgent debate. The old equation of whiteness and Englishness does not hold, and the hegemony of England has been challenged” [1; 23]. Nowadays, Cultural Studies creates a vast space for various topics like ethnicity, race or gender, and we have quickly moved from specifically regional British (or American) issues to more global. However, in 1980´s, Cultural Studies developed in rather different ways in many English-speaking regions of the world, but the discipline is more and more concerned with global issues. As English language became lingua franca of the world, Cultural Studies creates, or should create, a vast space for dialogue among cultures and nations, but it is still highly linked predominantly with English-speaking world – we will hardly ever find Cultural Studies out of this lingua franca region.

Many European societies are nowadays facing dramatic increase of immigration; therefore, the debates arising from this position are fundamental for understanding and consolidating national identities. That is why, making the difference between national and national consciousness proves to be extremely useful and important. National, in its classic definition, is connected with xenophobia and racism; however, national consciousness “is an inclusive, not an exclusive concept and embraces racial, religious and ethnic difference” [1; 17], and it is crucial for development of any culture. Our aim, and it is the aim of Cultural Studies as well, is to understand the difference/s, which does not mean the mere acquisition of basic information about the given culture or nation, but it is a demanding hermeneutic process [1; 17] leading to understanding. This aim is, of course, never to be achieved by an individual, but only the way to this aim is sufficient; it is a parallel

66

process to the above-mentioned method – not only of philosophy but Cultural Studies as well – to prefer asking questions rather than finding instant and clear dogmatic answers.

Global or European Cultural Studies?Such as literature should not be defined in any exclusive sense, the

same methodology applies in culture generally. I wish to bear in mind a profusely important remark made by Anthony Easthope that “even Shakespeare´s greatness may fade unless people go on treating him as great [3; 4]. Actually, it is a paraphrase of Terry Eagleton´s Literary Theory famous opening, where he says that “anything can be literature, and anything which is regarded as unalterably and unquestionably literature – Shakespeare for example – can cease to be literature” [4; 49). This is, naturally, a fundamental starting point for any Cultural Studies scholars.

There is a famous motto of Cultural Studies which goes: “There is no better, there is just different.” I claim here that there is really no absolutely better cultural tradition but rather relatively better or, if you wish, appropriate, i.e. related to particular social, ethnic or other group of people. In other words, there is no absolute, but relative, dominance of culture/s. Therefore, I may claim the dominance of European culture for us Europeans, African culture for Africans and so forth. It is not possible to level any cultural production with another one, which can be seen in some Cultural Studies scholars. I consider this attempted equalization both big mistake and also a serious threat to national cultures, identities and the future of cultural production as such.

There are many questions regarding problems of domination and hegemony of certain cultural tradition over another one. The most important goal of postcolonial studies is therefore hearing the voices from the margins at the centre [2; 29] and it is also “the abolition of all distinctions between center and periphery, and all other ‘binarisms’ that are allegedly a legacy of colonial(ist) ways of thinking, and to reveal societies globally in their complex heterogeneity and contingency” [2; 29]. Meeting this target, naturally, “increased visibility” of many postcolonial intellectuals all over the world in the same way as many other ‘post’ ideologies, theories and philosophies (namely, postmodernism or poststructuralism); however, I do not call for any ‘post-Cultural Studies’ because, for example, only the label ‘postcolonial’ nowadays somehow easily opens doors to the academia and these scholars “acquire an academic respectability they did not have before“ [2; 30] almost naturally.

One of the biggest problems closely linked to postcolonialism, however, not pronounced frankly, is that many countries are, in global capitalist world, considered to be mere colonies for the western world. Therefore, we should not talk about postcolonialism, because the reality of colonialism is still up-to-date. There are many attempts to colonize eastern European countries by the western ones without any scrupulosity. The obvious paradox is that we are facing global colonizing despite the

67

attempts for postcolonial levelling of cultures; all nations are equal, but some nations are more equal than others, to paraphrase George Orwell. The most important issues mentioned by The World Conference against Racism, Racial Discrimination, Xenophobia and Related Intolerance in Geneva in 1978 and 1983 which raised issues such as migrant workers and rights of minorities, are still to be solved in today´s global world. All kinds of racism and intolerance are a huge problem of contemporary societies despite the high level of cosmopolitanism. Therefore, it is the most important objective of Cultural Studies to find new ways to control racism and effective approaches to eliminate modern forms of discrimination.

The most appalling is the fact that “after 30 years of the adoption of the UN International Convention on the Elimination of All Forms of Racial Discrimination, and “despite other conventions and designation of three decades for the action to combat racism and racial discrimination the incidence of racism, racial discrimination, religious intolerance and ethnic violence are on the increase at a national, regional and global level. Gross violations of human rights such as slavery and discrimination on the basis of country of origin, gender and choice of religion continue unabated in many countries. The world is witness to discrimination against minorities, indigenous peoples and migrant workers; the accusation of institutionalised racism in police forces; harsh immigration and asylum policies; hate sites on the internet and youth groups promoting intolerance and xenophobia” [5; 309]. The situation in the world has changed dramatically by various global capitalism transformations and traditional concepts of global binary relations, such as coloniser/colonised, First/Third World countries, or “the West or the rest” are challenged and criticised [2; 30]. Therefore, the acquired respectability of Cultural Studies is, indeed, understandable due to the reflection of current social and global problems of the world.

Other cultures may sometimes seem undeniably peculiar, but it does not, of course, mean abnormal. In their diversity, all of them have great value, but mostly for the members of the particular society. Various cultures are not the same, not better or worse, but different, richer or poorer when considering the aspect of wideness and deepness of their literary, artistic, musical or other production. This is not moral or axiological issue (good vs. bad) – it is only descriptive, rather than prescriptive. It goes without saying that it is crucial to enforce national cultures within nations because only for particular members of the society their cultural traits are to form the cultural traditions.

Conclusion. In the presented paper I highlighted the importance of the Cultural Studies within English Studies because it creates a unique cross-cultural understanding absolutely inevitable for our post/modern society of cultural clashes, conflicts and misunderstandings. Our present society is a society of modern slavery and new ways of colonialism, and Cultural Studies shows the way out of these current phenomena. If only it

68

could eradicate racism and violence because Cultural Studies is a pragmatic and practical discipline arising from theory to action.

References:1. Bassnett, Susan. ‘Introduction. Studying British Cultures.’

Studying British Cultures. Ed. Susan Bassnett. London and New York: Routledge, 1997. – p.12 – 27.

2. Dirlik, Arif. ‘The Postcolinial Aura:Third World Criticism in the Age of Global Capitalism.’ Cultural Studies. From Theory to Action. Ed. Pepi Leistyna. Oxford: Blackwell Publishing, 2005. – p.29-55.

3. Easthope, Anthony. ‘But what is Cultural Studies.’ Studying British Cultures. Ed. Susan Bassnett. London and New York: Routledge, 1997. – p. 3-18.

4. Easthope, Anthony. Literary into Cultural Studies. London and New York: Routledge, 1991.

5. Narang, A. S. ‘World Conference Against Racism: Prospects and Challenges.’ Cultural Studies. From Theory to Action. Ed. Pepi Leistyna. Oxford: Blackwell Publishing, 2005. – p.309-317.

ИЗУЧЕНИЕ ВЕРТИКАЛЬНОГО КОНТЕКСТА КАК СОСТАВЛЯЮЩАЯ МЕЖКУЛЬТУРНОЙ КОММУНИКАЦИИ

Румянцева М.В.Костанайский государственный педагогический институт

(г. Костанай, Казахстан)

VERTICAL CONTEXT STUDIES AS A PART OF CROSS-CULTURAL COMMUNICATION

Rumyantseva M.V.Kostanai State Teachers Institute (Kostanay, Kazakhstan)

Межкультурное общение между народами и странами – неотъемлемый атрибут сегодняшней политической, культурной и социальной ситуации. Для того чтобы достичь взаимопонимания между представителями разных культур, каждый должен иметь представления о ценностях, нормах, верованиях представителей другой культуры. Одним из основных способов воспитания межкультурной компетентности является изучение иностранных языков.

Язык – важнейший элемент культуры, он «выступает условием формирования этнической общности в процессе этногенеза» [6; 121]. В. фон Гумбольдт считал, что язык – выражение национального духа, промежуточный мир между мышлением и

69

внешним миром. Именно в языке воплощен весь познавательный опыт народа, его философско-религиозные, морально-этические представления и принципы. Язык выступает осевым элементом функционирования этнической культуры. Поэтому иностранный язык как средство общения должен изучаться в неразрывном единстве с миром и культурой народов, говорящих на этом языке. «Каждый урок иностранного языка, - пишет Г.С. Тер-Минасова, - это перекресток культур, это практика межкультурной коммуникации, потому что каждое иностранное слово отражает иностранный мир и иностранную культуру: за каждым словом стоит обусловленное национальным сознанием представление о мире» [7; 30].

Межкультурная коммуникация может осуществляться не только через устное общение или переписку представителей различных культурных групп, но и посредством литературных произведений, создаваемых носителями одних и читаемых носителями других культур. Зачастую нехватка сведений о месте и времени описанных событий ведет читателя к неполному или даже неверному пониманию того, что хотел выразить автор. Поэтому для адекватного понимания художественного произведения недостаточно одного лишь знания языка – важно знать в целом обстановку места и эпохи, в которых создавался и которые описываются в тексте. Ситуация осложняется тем, что автор литературного произведения далеко не всегда заостряет внимание на вышеназванных особенностях (например, что считает такие сведения заведомо известными читателю – каковыми они, вероятно, и являются для читателей оригинала). Для обозначения такой культурологической, исторической и другой информации, которая не выражена в тексте явно, но нужна для его полного понимания, используется термин «вертикальный контекст».

Этот термин был введён в опубликованной в 1977 году в журнале «Вопросы языкознания» статье О.С. Ахмановой и И.В. Гюббенет «”Вертикальный контекст” как филологическая проблема», где он определяется как «историко-филологический контекст данного литературного произведения» [1; 49]. Развёрнутое определение вертикального контекста даёт М.В. Вербицкая в опубликованном в 1980 году автореферате своей диссертации «Филологические основы литературной пародии и пародирования (на материале совр. англ. яз.)»: «Вертикальный контекст понимается как культурно-исторические, социальные, политические факты, реалии данной страны и эпохи, стилистические традиции и культурные аллюзии, т.е. информация общекультурного плана, объективно заложенная в литературном произведении, но как бы находящаяся за пределами текста как такового [цит. по 5; 62]. В настоящее время термин «вертикальный контекст» используется в работах значительного числа авторов. В качестве примеров лексикографических источников, в состав которых включены

70

статьи, посвященные его толкованию, можно назвать «Экспериментальный системный толковый словарь стилистических терминов» С.Е. Никитиной и Н.В. Васильевой [5] и «Учебный словарь стилистических терминов» О.Н. Лагуты [4]. Авторы этих словарей единодушны в определении вертикального контекста как контекста историко-филологического, представляющего собой информацию «общекультурного плана, наличие которой автор произведения предполагает у своего читателя» [5; 61-62; 4; 13].

Размышления о вертикальном контексте как о неких подразумеваемых, но не данных непосредственно, сведения общекультурного, историко-филологического и тому подобного характера, приводит к необходимости ответить на вопрос: В чем состоит отличие вертикального контекста от фонового знания? В самом деле – фоновое знание, не будучи явно выраженным в самом высказывании, означает владение лицом, воспринимающим сообщение, некоторым набором сведений, без которых невозможно полноценное понимание передаваемой информации. Однако между двумя вышеназванными сходными понятиями существует следующее принципиальное различие: «Фоновое знание – это совокупность сведений, которыми располагает каждый, как тот, кто создает текст, так и тот, для кого текст создается; вертикальный контекст – это принадлежность единицы текста» [3; 7]. Проводя разделительную черту между вертикальным контекстом и фоновым знанием, О.С. Ахманова и И.В. Гюббенет пишут, что если первый, будучи контекстом литературного произведения, представляет собой «часть науки филологии», то второе «принадлежит страноведению» [1; 49]. Итак, фоновое знание – это «вся совокупность сведений культурно- и материально-исторического, географического и прагматического характера, которые предполагаются у носителей данного языка [1; 47], а вертикальный контекст представляет собой лишь ту часть фоновых знаний, которая получает своё отражение в тексте. Рассуждая о тексте, мы можем говорить как о различном его восприятии разными людьми (в том числе и в силу несовпадения фоновых знаний), так и о разнице между тем, что хотел выразить автор и тем, как истолковал текст человек, почитавший произведение. И то и другое являет собой препятствие для осуществления своего рода межкультурной коммуникации. Поэтому целесообразно обозначить особым термином те фоновые знания, которые создатель текста вкладывает в своё творение, рассчитывая на то, что читатель верно «расшифрует» такого рода «закодированное послание». Этим термином и является «вертикальной контекст».

Если существует понятие вертикального контекста, должно существовать и противопоставляемое ему по значению понятие контекста горизонтального. И таковое, естественно, имеется. Коррелят термина «вертикальной контекст» - «горизонтальный контекст» «характеризует текст как таковой (линейный)». В своей

71

упоминавшейся выше статье О.С. Ахманова и И.В. Гюббенет отмечают, что «горизонтальный» контекст является «лингвистическим окружением данной языковой единицы, условиями или особенностями употребления данного элемента в речи и вообще законченным в смысловом отношении отрезком письменной речи, позволяющим установить значение входящего в него слова или фразы» [1; 47]. Итак, горизонтальный контекст даётся непосредственно в тексте. То, что вертикальный контекст недоступен непосредственному наблюдению, составляет существенное его отличие от контекста в обычном употреблении этого термина (контекста "горизонтального"). Украинский исследователь В.Р. Дуйкин, противопоставляя горизонтальный аспект текста вертикальному, отмечает, что один предусматривает учёт текстуального окружения идеи, а другой – смежных текстов [2; 21-24]. То есть, горизонтальный контекст для своего адекватного восприятия требует от читателя знания информации, данной ранее в том же самом тексте. Вертикальный же контекст нуждается также и в знании воспринимающим субъектом информации, содержащейся в текстах, появившихся ранее и рассматриваемых как известные для тех людей, на восприятие которых рассчитывает автор при создании своего произведения. Он тесно связан с интертекстуальностью, которая подразумевает включение в текст других текстов – целиком или полностью, в преобразованном или неизменном виде, в виде цитат, аллюзий и т.п. Таким образом, если горизонтальный контекст располагается в самом тексте и доступен непосредственному наблюдению, то вертикальный контекст локализован вне оного, а в тексте имеет определённые формы представления, на основании которых мы и судим о его наличии и характере.

Чтобы намёки автора стали понятны читателю, чтобы детали характеристик персонажей, места и времени действия произведения были ясны воспринимающему текст человеку, в фоновые знания последнего должна входить и информация, владение которой автор подразумевал, делая отсылки к каким-либо реалиям. Поэтому справедливым представляется утверждение о том, что восприятие повествования не будет полным без знания его вертикального контекста (хотя может быть достаточным для субъекта чтения – если он не ставит своей целью постичь всё то, что подразумевал писатель).

Более полное понимание текста, достижение которого предполагает знание вертикального контекста, необходимо как для литературоведческого анализа, так и для повышения уровня адекватности перевода (который требуется для установления успешной межкультурной коммуникации носителей разных языков). Поэтому представляется оправданным включение информации о рассмотренном в этой статье языковом явлении в учебные курсы по стилистике, литературоведению, интерпретации текста, переводоведению и т.п.

72

Литература:1. Ахманова О.С., Гюббенет И.В. «Вертикальный контекст» как

филологическая проблема // Вопросы языкознания. 1977. №3. С. 47 - 54.

2. Геращенко А.М. Вертикальный контекст и важность его изучения для межкультурной коммуникации. // Проблемы межкультурной коммуникации в теории языка и лингводидактике: материалы II международной научно-практической конференции, в 2 частях. - Часть 1. – Барнаул: БГПУ, 2006. – С. 21-24.

3. Гюббенет И.В. Основы филологической интерпретации литературно-художественного текста. – М.: Издательство МГУ, 1991.

4. Лагута О.Н. Учебный словарь стилистических терминов. Практические задания. Часть 1. Учебно-методическое пособие / Отв. ред. Н.А. Лукьянова. – Новосибирск: Новосибирский госуниверситет, 1999.

5. Никитина СЕ, Васильева Н.В. Экспериментальный системный толковый словарь стилистических терминов. Принципы составления и избранные словарные статье М, 1996.

6. Тен Ю.П. Культурология и межкультурная коммуникация: Учебник / Ю.П. Тен. – Ростов н/Д: Феникс, 2007. – 328 с.

7. Тер-Минасова С.Г. Язык и межкультурная коммуникация. – М., 2004, - 260 с.

ИЗ ОПЫТА ПЕРЕВОДЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ: ОСОБЕННОСТИ ПЕРЕВОДА КУРСИВНОГО ГЛАГОЛА

В ПОВЕСТВОВАНИИСеребрякова С.Х.

Белорусский государственный университет(г.Минск, Республика Беларусь)

FROM EXPERIENCE OF TRANSLATION: PECULIARITIESOF TRANSLATION OF CURSIVE VERBS IN NARRATION

Serebryakova S.Kh.Belarus State University (Minsk, Belarus)

Повествование – это цепь чередующихся действий, каждое из которых своим окончанием открывает путь следующему. В этой функции вполне естественно употребление терминативных глаголов, семантически выражающих завершенность, и грамматической формы претерита, имеющей то же значение. Повествовательная функция претерита оказывается, таким образом,

73

простейшей, так как при этом отсутствуют всякие дополнительные оттенки:

Fred ... ouvrit l’armoire, prit unе assiette, un couvert, s’assit à sa plаcе, face à sa mère [5; 4].

Фред … открыл шкаф, достал тарелку, прибор и сел на свое место, напротив матери.

Глаголы совершенного вида общерезультативного способа действия «открыл», «достал», «сел» передают ряд последовательно завершившихся действий. Но приведем пример, несколько отличающийся от предыдущего:

Edmée hésita, franchit lа porte des premières classes et s’assit dans un coin, toute droite, releva lе voile de crêре qui lui couvrait lе visage [5; 6].

Недолго думая, Эдме открыла дверь первого класса и села в углу, стараясь держаться прямо. Она подняла креповую вуаль, покрывавшую ее лицо...

Среди терминативных глаголов franchir, s’asseoir, rеlеver, заметен один курсивный – hésiter.

Сами по себе курсивные глаголы не выражают законченности действия, даже будучи облечены в форму претерита. Употребленные изолированно, они имеют ингрессивный оттенок. /Например, еllе hésita можно было бы перевести как «она остановилась в нерешительности» или «она засомневалась»/. Но во фразе предел действию, выраженному глаголом hesiter поставлен последующими действиями, говорящими о том, что первое из них /т.е. раздумье/ закончилось, когда девушка вошла в вагон. Мы видим, что в контексте курсивный глагол стал терминативным, и его употребление в форме претерита вполне уместно и не создает каких-то новых оттенков значения. Но в русском языке глагол данной семантики с трудом поддается перфективации, поэтому, на наш взгляд, для выражения кратковременного сомнения лучше всего подошло устойчивое словосочетание «недолго думая».

Итак, курсивный глагол может быть употреблен в форме претерита, если действию поставлен предел, длительность его ограничена. На это могут указывать различного рода дополнения, обстоятельственные группы, в том числе со значением времени. Временной отрезок может быть сколь угодно длительным, но должен обязательно содержать указание на то, что время действия истекло.

1) Pendant trois jours, оn vécut dans lе désordre, dans la bоuе, dans les courants d’airde cette maison affolée où Еdmée seule, calme et froide, observait tout [5 ; 12].

В течение трех дней семья жила в беспорядке, в грязи, в сквозняках этого обезумевшего дома, где одна Эдме спокойно и холодно наблюдала за всем.

2) Cela dura peut-être une demi-heure [5; 64].Это длилось, быть может, полчаса.Примечательно, что на русский язык глаголы переведены

формой нecoвepшeннoгo вида: «жила» и «длилось». В отличие от

74

францyзского, здесь акцент делается не на завершенности, а на длительности действия.

Если же при переводе необходимо выразить результативность, то используется совершенный вид, а именно – глаголы ограничительного способа действия с приставкой по- или пердуративного способа действия с приставкой про-

1) А la fin du dîner, 1a tante pleura е n со r е un ре u , puis оn regagna la voiture [5 ; 25].

В конце обеда тетя еще немного поплакала, потом все снова сели в коляску.

2) Ils resterent la pendant deux heures, еn échangeant de rares paroles [5; 50].

Они просидели так два часа, изредка обмениваясь парой слов... Очевидно, что выбор совершенного либо несовершенного вида

при переводе не зависит от длительности действия, а определяется семантикой глагола, контекстом и позицией автора: желает он показать процесс или результат.

Ограничение длительности курсивного глагола – обязательное условие включения его в повествование. Продолжительность времени, в течение которого совершалось действие, может быть указана конкретно: deux heures, trois jours, и менее определенно: un реu, quelques secondes, un bоn moment. Часто прямого указания на временной отрезок может вообще не быть, и ограничителем действия служит другое действие, в течение которого или до начала которого протекало предыдущее.

Elle nе dit rien, mais elle s’amusa à regarder Fred avec ironie, tandis gu’on déjeunait... [5; 93].

Она ничего не сказала, но вдоволь позабавилась, ехидно поглядывая на Фреда за завтраком ...

Здесь время завтрака служит пределом действию, выраженному глаголом s’amuser. При переводе мы сочли возможным передать курсивный глагол regarder, показывающий, в чем именно состояло действие, итеративным способом действия: «поглядывая». Вместе с этим в русском переводе появляется наречие меры и степени «вдоволь». Оно показалось нам необходимым, чтобы совершенный вид глагола «забавляться» более естественно вошел в контекст.

Одним из оттенков претерита является часто свойственный ему оттенок начинательности /ингрессивность/. Надо отметить, что это значение появляется только у интератива курсивных глаголов.

1) А peine lеvéе, еllе courut là-bas, malgré lа tempête [5; 73].Едва встав, она побежала туда, несмотря на ураганный ветер. 2) Soudain, еllе sentit une présence proche [5; 82].Вдруг она почувствовала, что рядом кто-то есть. Для перевода значения начинательности в русском языке

существуют глаголы ингрессивного способа действия, отличительным признаком которых является наличие приставки по-, за-, воз-/вос-/:

75

parleraimersentircourirhaïr

заговоритьполюбитьпочувствоватьпобежатьвозненавидеть

Ингрессивное значение отчетливо выступает на первый план в изложении цепи событий, где одно действие кончается, а другое начинается. При этом законченное действие обязательно выражается терминативным глаголом, а начинающееся – курсивным:

Еllе sе раssа unе serviette humide sur lе visage, se peigna, puis, après avoir arrange son lit, sе recoucha et attendit [5; 89].

Она провела по лицу влажным полотенцем, причесалась, потом, поправив постель, снова легла и стала ждать.

Интересно, что, утратив курсивный характер, тот же глагол attendre в форме претерита больше не выражает начинательности:

Еllе attendit son tour sе tendre son billet а l’еmроуе, puis еllе fit quelques pas [5; 5].

Она дождалась своей очереди, протянула служащему билет и ступила на перрон.

Здесь имеет место случай, когда действию поставлен предел наступлением следующего действия. При этом очевидно, что ингрессивность свойственна не самому значению глаголов, оттенок начала действия они приобретают при условии наличия двух факторов: формы претерита и курсивного характера глагола.

Список литературных источников1. Гак В.Т. Сравнительная типология

французского и русского языков. – М.: Просвещение, 1977.2. Dubois J. Grammaire structure du français: le

verbe. – Р., 1967.3. Cuillame G. Temps et verbe. – P., 1968.4. Sauvageot A. Français écrit, français parlé. – P.,

1965.5. Simenon G. La maison du canal. – Fayard, Paris,

1974.

76

ЯЗЫК КАК ЧАСТЬ НАЦИОНАЛЬНОГО САМОСОЗНАНИЯ: ПАЛАТАЛИЗАЦИЯ В ТРЕХЪЯЗЫЧНОМ

МЕЖЛИЧНОСТНОМ ВЗАИМОДЕЙСТВИИ УКРАИНЦЕВСилс Коринн А.

Джорджтаунский университет (Вашингтон, Округ Колумбия, США)

LANGUAGE IS A PART OF THE NATIONAL CONSCIOUSNESS: PALATALIZATION IN TRILINGUAL UKRAINIANS’

NEGOTIATIONS OF IDENTITYSeals, Corinne A.

Georgetown University (Washington, DC, USA)

INTRODUCTION. Language choice and use have been an ongoing point of contention in Ukraine, and this has increased since Ukraine’s independence in 1991. In an ongoing effort to get Ukrainian nationals to replace the previously dominant Russian language with Ukrainian, the Ukrainian government has been promoting the ideology that language is tied to culture and identity. In doing this alongside the establishment of Ukrainian as the only official language of Ukraine, young Ukrainians of the country as a whole are finding themselves learning more of the Ukrainian language than many of their parents and thus growing up largely bilingual and bicultural. To make this situation more complicated, English is fast becoming a prominent language in Ukraine, which is leading the youth towards a trilingual identity with a growing number fully fluent in Ukrainian, Russian, and English. Given this increasing normality of multicultural identities, this opens discussion into what these multilingual and multicultural identities mean in terms of held national identities amongst the Ukrainian youth. This then leads to the question that is the focus of this research in progress: does a native Ukrainian who is a trilingual speaker of Ukrainian, Russian, and English reflect their national identity and language ideologies through their patterns of palatalization in English?

Fishman [4; 118] first discussed the idea of a shared national identity by focusing on a group’s shared pursuit of goals in “enhanc[ing] the position of the nationality in a world in which social change is markedly rapid and conflictive.” Anderson [1] expanded the concept of national identity to include what he calls imagined communities, which include people who self-identify as belonging to the same group. Namely, Anderson [1; 6] said “it is an imagined political community – and imagined as both inherently limited and sovereign.” In general, national identity is a poweRussiaul construct encompassing ideologies of shared languages, cultural practices, and often ethnicity. As such, individuals of a shared national identity may effectively eliminate borders if coming together as an imagined community [Roberts 9] or they may create

77

borders that are ideologically defended through language [Zhang 14, Sharma 12, Jacobsen 6].

Further investigating the link between phonetics and identity, Sharma [12] and Jacobsen [6] found that minority language speakers who have immigrated will often use phonetic variables distinct from the majority language to index national identity. Furthermore, Schilling-Estes [11] found evidence that a speaker can alter phonological features of their speech to align or disalign with the listener, depending on what topic is being discussed. Similarly, Rickford and McNair-Knox [8] found that a speaker can shift between different linguistic styles for the same purpose. Given the previous research on the use of phonetic variables to align or disalign in discourse, I was curious to examine whether or not trilingual Ukrainians change their patterns of palatalization depending on the topic they are discussing when the topic is Russian or Ukrainian based. A shifting pattern of palatalization would matter because it would signal a temporary shift in linguistic identity, and therein quite possibly national identity, based on whether the speaker feels aligned or disaligned with the language ideologies associated with that particular national identity. This study thus examines whether or not Ukrainians’ patterns of palatalization during English interviews index national identity and signal alignment or disalignment with competing national identities.

The reason I chose to analyze the participants’ speech in English is because Russian and Ukrainian have different rule-governed systems of palatalization. By conducting the interviews in English, the speakers had access to both the Ukrainian and Russian rule systems. Avenesov [2] and Padgett [7] describe the Russian system of palatalization and which environments exist in English. The Russian environments for palatalization that exist in English are where there is a high-front or high-mid vowels /i/, /e/, and /E/ (the vowel in English ‘bet’) occurring after a labial, dental, post-alveolar, or velar consonant. Zilyns’kyj [15] and Humesky [5] explain that the Ukrainian environments for palatalization include the high-front vowel /i/ occuring after a bilabial, labio-dental, dental, post-alveolar, velar, or glide. A comparison between the two systems shows that Ukrainian palatalization can occur in all of the Russian environments, excluding where the vowel is /e/ or /E/ [Rubach 10]. Therefore, it can be expected that any palatalization before /e/ or /E/ indexes the Russian system, while palatalization before /i/ indexes the system shared between Russian and Ukrainian and thus can be a strong indicator of using the Ukrainian system. By examining the frequency of each system of palatalization in each nationally governed topic, I can uncover whether the speakers index a specific Russian or Ukrainian national identity through their speech.

METHODOLOGY. To investigate this issue, I contacted native Ukrainian young adults (between 18 and 30 years old) who are fluent trilingual speakers of Ukrainian, Russian, and English. I conducted sociolinguistic interviews with each of them averaging one hour long via Skype internet video messenger, since many of them currently still live in

78

Ukraine and since I have not yet been able to travel there to conduct these interviews in person. I then listened to the interviews and transcribed the excerpts that were clearly based on Ukrainian or Russian topics, especially paying attention to those topics addressing ideologies. I then identified the possible environments where Russian and Ukrainian speakers can palatalize in English (as specified above) that were word initial to make palatalization clearer, and I then coded the realization of each instance for each speaker. Finally, I conducted a basic quantitative analysis of the coded tokens of palatalization to find the frequencies of occurrence of both rule-based systems, and I conducted a qualitative analysis of the interviews identifying ideological expressions and experiences which may have impacted ideologies.

Previous research in Ukraine has shown that Ukrainians’ language ideologies regarding the use of Ukrainian and Russian significantly depend on what part of Ukraine the speaker is from and which language they identify as their primary language [Bilaniuk 3, Tarenko 13]. Given this, I chose to focus on three comparatively similar speakers from the three most ideologically distinct areas of Ukraine. Olesya is a 22 year-old student who has been living in the United States for the past year for an internship. She identified her first language as Ukrainian and is from L’viv, which is in western Ukraine, an area known for strongly favoring Ukrainian and disfavoring Russian. Yana is a 21 year-old student who has been living in the United States for several years for school. She identified her first language as Russian and is from Simferopol, which is in southwestern Ukraine and is an area known for considering itself Russian dominant and independent from the Ukrainian government. Finally, Alyona is a 19 year-old student who still currently lives in Kyiv. Kyiv is the capital of Ukraine and is known for being equally tolerant of both Russian and Ukrainian. She identifies her first language as Russian. Olesya and Alyona self-identify as Ukrainian, while Yana self-identifies as Ukrainian-American.

RESULTS. An examination of the speakers’ possible environments for palatalization in English show that when discussing topics invoking Russian language ideologies or Ukrainian language ideologies, the speakers used palatalization to index Ukrainian national identities through either disaligning with Russian speakers or topics or by strengthening their alignment with Ukrainian topics. A description of the results for each participant follows.

OlesyaA qualitative analysis of the interview with Olesya, the speaker from

L’viv, showed that she indexed a very strong Ukrainian national identity. She frequently stated throughout the interview that while she will tolerate Russian being spoken in Ukraine, she highly disfavors it. Her national identity and ideologies can be further shown through her presentation of language ideologies. When I asked Olesya how Ukrainian is related to her personal identity, she invoked her national identity as Ukrainian as said, “Well, as I said, it’s the part of the national consciousness, so it’s-

79

language is the part of (.) my personality.” She further strengthened her identity as Ukrainian by disaligning from the other languages she speaks by saying that Russian and English are related to her personal identity “as foreign languages.” Thus, Olesya very strongly linked her national identity as Ukrainian to the Ukrainian language and even to her individual personal identity, while other languages she regarded as not personally related.

An analysis of her frequencies of palatalization shows that Olesya had a total of 125 possible environments for palatalization in the Ukrainian and Russian topic specific areas I identified, with 85 instances occurring in relation to Ukrainian topics and 40 occurring in relation to Russian topics. Table 1 and Chart 1 below illustrate the speaker totals and frequencies of palatalization by topic and rule system. When discussing Ukrainian topics, Olesya palatalized 36.36% of the possible Russian environments and 48.78% of the possible shared environments. Therefore, her rate of palatalization in Russian environments was overall below her shared environment rate of palatalization when discussing Ukrainian topics, which is to be expected since she is from the Ukrainian language dominant area of Ukraine. When discussing Russian topics, she palatalized 34.78% of Russian environments and 47.05% of shared environements, maintaining the same pattern. However, it is interesting to note that when Olesya was discussing her characterization of Ukrainian politicians who cannot speak Ukrainian (during the Ukrainian topic discussion), her rate of Russian system palatalization raised to 75.0% while her shared system remained at 50%. This may suggest that since she was discussing her characterization of these politicians, she was using the Russian features to distance them from herself, as she stated that she did not consider them to be true Ukrainians, and through doing this she reinforced her own Ukrainian national identity.

YanaThe interview with Yana showed that her national identity is rather

complex, as she grew up in Simferopol, an area of Ukraine that was Russian dominant, and she often displayed a mixed Ukrainian and Russian identity. Shortly after saying that she identifies with the Ukrainian language and as a Ukrainian, Yana then says, “I identify very much with Russian and it’s easier because you do meet a lot of people through Russian and you say, ‘I’m Russian!’ ‘Oh where are you from?’ ‘Oh I’m from Ukraine.’” Thus the qualitative analysis shows that Yana’s national identity shifts between Ukrainian and Russian depending on who she is aligning with at the time. This complex, competing identity is displayed through her patterns of palatalization frequency as well.

Yana had a total of 116 possible environments for palatalization in Russian and Ukrainian topics. First, in her discussion of Ukrainian topics, she maintained a steady rate of palatalization with 35% of Russian system environments palatalized and 38.46% of shared system environments palatalized. However, on a closer examination of Ukrainian topics, similar to Olesya, Yana displays a pattern of palatalization

80

differing from her standard usage when discussing an event of language conflict in Ukraine. In this instance, Yana is telling a narrative of a time in Ukraine when Western Ukrainians came to her area of South Ukraine, and the Western Ukrainians were viewed as outsiders because they were speaking Ukrainian instead of Russian, even though they were currently in Ukraine. When recounting this story, Yana’s rate of Russian system palatalization increases to 85.71%, while her rate of shared system palatalization is at 57.14%. While her palatalization increased in both systems during this narrative, the drastic increase in Russian system palatalization may suggest that she is indexing a Russian speaker identity, which is the majority identity held in her area of Ukraine, when remembering the linguistic tension.

Another interesting difference arises in Yana’s discussion of Russian topics. During her discussion of Russian specific topics, she palatalizes in 35.29% of possible Russian system environments, and she palatalizes in 50% of shared system environments. This increase of shared system palatalization suggests that she is making more use of the Ukrainian system during this time. Yana’s possible indexing of both a Russian identity in Ukrainian topics and a Ukrainian identity in Russian topics aligns consistently with her frequent mentions of having allegiance both to Ukrainian because it is the language of her country and Russian because it is the language of her family. Her patterns of palatalization provide a linguistic statement of national identity and shifting allegiance depending on what she is talking about and whom she is aligning with. This palatalization shift allows her to signal to the listener where her complex national identity lies during each topic in the discussion.

AlyonaFinally, Alyona is from Ukraine’s capital, an area known for its

balanced tolerance of both Russian and Ukrainian. Alyona seemed to embody this balance throughout her interview by frequently discussing her comfort with both languages. However, her interview made clear that she is still aware of the linguistic tension in Ukraine. The following excerpt shows this:

And, uh, here in Kyiv, people mostly speak in- in Russian, so I don’t know, maybe in the western part of Ukraine, if you try to R-Russian, everybody will look at you like, “Hey! Who are you? Where are you from? Everybody here is speaking Ukrainian, so flee.” I don’t know, but here in Kyiv, you can usually speak both languages, and other people won’t say to you anything about it.

While she is comfortable with both languages, Alyona’s awareness of linguistic tension in Ukraine could be one of the contributing factors that led her to strongly index a Ukrainian identity when discussing Russian topics, as shown through her frequencies of palatalization.

Alyona had a total of 68 possible environments for palatalization in Ukrainian and Russian topics throughout her discourse. When discussing Ukrainian topics, she palatalized 59% of the possible shared system environments and 50% of possible Russian system environments. When

81

discussing Russian topics, she palatalized 50% in shared system environments but only 36.36% of Russian system environments. This last result is similar to what occurred when Yana discussed Russian topics. However, instead of increasing palatalization in the shared system like Yana did, Alyona decreased palatalization in the Russian system. The overall same effect is achieved, however. A lower use of the Russian system suggests that Alyona and Yana, both of whom are Ukrainians with Russian as a first language, are indexing Ukrainian identities where discussing Russian specific topics, thus reinforcing their identities as nationally Ukrainian.

Table 1:Speaker rates of palatalization per topic and rule systemSpeaker City Topic Rule

SystemTotals of Palatalization

Frequency

Olesya L’viv Ukrainian Russian 16/44 36.36%Olesya L’viv Ukrainian Shared 20/41 48.78%Olesya L’viv Russian Russian 8/23 34.78%Olesya L’viv Russian Shared 8/17 47.05%Alyona Kyiv Ukrainian Russian 6/12 50%Alyona Kyiv Ukrainian Shared 22/37 59%Alyona Kyiv Russian Russian 4/11 36.36%Alyona Kyiv Russian Shared 4/8 50%Yana Simferopol Ukrainian Russian 14/40 35%Yana Simferopol Ukrainian Shared 15/39 38.46%Yana Simferopol Russian Russian 6/17 35.29%Yana Simferopol Russian Shared 10/20 50%

Chart 1:Speaker rates of palatalization per topic and rule system

82

DISCUSSION. A qualitative analysis of each speaker’s language ideologies and experiences in Ukraine along with a quantitative analysis of speakers’ frequencies of palatalization in English interviews according to topic show that each of the three speakers made use of palatalization on some level to index a national identity that aligned with their national and language-based ideologies. Olesya, the most Ukrainian nationalist speaker who was not comfortable with the use of Russian in Ukraine showed an increased amount of Russian system palatalization when she was characterizing Ukrainian politicians. Through doing this, she was able to distance them from herself and thus maintain a strong Ukrainian national identity.

Yana and Alyona, both from Russian speaking areas of Ukraine expressed comfort with both languages but a knowledge of the linguistic tensions in Ukraine, which affected them as they both have Russian as a first language. While Alyona’s patterns of palatalization showed a subtle claiming of Ukrainian identity during Russian topics, Yana’s mixed patterns of palatalization mirrored her bicultural identity displayed throughout the interview. Thus, the results of this study provide evidence that national identity and language ideologies of young Ukrainians are reflected through their palatalization in regular speech.

CONCLUSION. This study provides supporting evidence for previous research findings that phonological features associated with a particular identity can be used by speakers to align or disalign themselves with other speakers, identities, or ideologies [Schilling-Estes 11, Rickford and McNair-Knox 8, Sharma 12]. All of the speakers in this study held linguistic ideologies or a knowledge of these ideologies as linked to national identity that manifested in unconscious palatalization patterns during the interviews. Differences between the patterns of variation in palatalization may further suggest that other factors, such as degree of national identity may be significant. Such considerations provide interesting avenues for future research, during which time larger amounts of possible palatalization environments will be gathered to conclude with more significant results. Forthcoming analysis of this data also includes a sociophonetic approach, measuring the exact degree of palatalization in each topic and for each speaker by measuring voice onset time (VOT) and slope of the second formant in each possible environment of palatalization identified in this paper. If the patterns of Ukrainian national identity and ideologies as reflected through palatalization remain, then this research can provide further insights for the presentation of national identity in the future.

References:1. Anderson, Benedict. Imagined Communities: Reflections on the

Origin and Spread of Nationalism. – London: Verso, 1991 [1983].2. Avanesov, R.I. Russkoe literaturnoe proiznoshenie (Russian

Literary Pronunciation). 5th Edition. – Moscow: Prosvenshchenie, 1972.3. Bilaniuk, Laada. Contested Tongues: Language Politics and

Cultural Correction in Ukraine. – Cornell University Press, 2005.

83

4. Fishman, Joshua. The impact of nationalism on language planning. In Roxy Harris and Ben Rampton, eds. The Language, Ethnicity, and Race Reader. – London: Routledge, 2006 [1972]. – pp. 117-126. (Originally published University Press. pp. 224-243)

5. Humesky, Assyra. Modern Ukrainian. 3rd Edition. – Toronto: Canadian Institute of Ukrainian Studies, 2001.

6. Jacobsen, Natalia Dolgova. “Identity [iz] a [djifikelt] question”: A Variationist Analysis of the Relationship Between L1 Features and Ethnic Identity in the Speech of Russian Learners of English. EVox: Georgetown Working Papers in Language, Discourse, & Society (Vol. 2),– Georgetown University, 2008. – pp. 1-28.

7. Pagdett, Jaye. “Contrast Dispersion and Russian Palatalization.” The Role of Speech Perception in Phonology. Elizabeth Hume and Keith Johnson (Eds). – Santa Cruz: Academic Press, 2001.

8. Rickford, John R. and Faye McNair-Knox. Addressee- and Topic-Influenced Style Shift: A Quantitative Sociolinguistic Study. In Douglas Biber and Edward Finegan (Eds). Sociolinguistic Perspectives on Register. – New York: Oxford University Press, 1994. – pp. 235-276.

9. Roberts, Sarah. The Role of Style and Identity in the Development of Hawaiian Creole. In Geneviève Escure and Armin Schwegler (Eds.) Creoles, Contact, and Language Change: Linguistic and Social Implications. – Amsterdam: John Benjamins, 2004. – pp. 331-350.

10. Rubach, Jerzy. An overview of palatalization-i. Studies in Phonetics, Phonology and Morphology (Vol. 8:2), 2002. – pp. 169-186.

11. Schilling-Estes, Natalie. Constructing ethnicity in interaction. Journal of Sociolinguistics (Vol. 8:2), 2004. – pp. 163-195.

12. Sharma, Devyani. Dialect Stabilization and Speaker Awareness in Non-Native Varieties of English. Journal of Sociolinguistics. N9, 2005. – pp. 194-224.

13. Tarenko, Oleksandr. Ukrainian and Russian in contact: attraction and estrangement. International Journal of the Sociology of Language (Vol. 183). – Walter de Gruyter, 2007. – pp. 119-140.

14. Zhang, Qing. A Chinese Yuppie in Beijing: Phonological Variation and the Construction of a New Professional Identity. Language in Society N34. 2005. – pp. 431-466.

15. Zilyns’kyj, Ivan. A Phonetic Description of the Ukrainian Language. – Cambridge: Harvard University Press, 1979.

84

РЕЧЕВОЙ ЭТИКЕТ КАК КОМПОНЕНТ ИНОЯЗЫЧНОЙ КУЛЬТУРЫ

Хашегульгова Ж.А.Ингушский государственный университет (г. Магас, РФ)

SPEECH ETIQUETTE AS AN ELEMENT OF ANOTHERLANGUAGE CULTURE

Khashagulgova Zh.A.Ingush State University (Magas, RF)

Речевой этикет является одним из важнейших и самых сложных элементов любой национальной культуры и процессов взаимопонимания. В речевых формулах общения отражается национальная специфика народа, его образ и условия жизни, особенность обычаев и традиций. В речевом этикете передается социальная информация о говорящем и его адресате, о том, знакомы они или нет, об отношениях равенства/неравенства по возрасту, служебному положению, об их личных отношениях (если они знакомы), о том, в какой обстановке (официальной или неофициальной) происходит общение, и т.д.

В «Словаре-справочнике по методике русского языка» М.Р. Львова дается следующее определение понятия речевой этикет - «это правила речевого поведения, опирающиеся на национальные и интернациональные традиции и отношения и реализующиеся в системе устойчивых формул и выражений в условиях вежливого контакта с собеседником». [1] Научить студентов грамотно и правильно пользоваться формулами английского речевого этикета (содержание обучения), адекватно вести себя в англоязычной культуре, понимать поведение американцев и англичан в разнообразных ситуациях (содержание образования) является задачей первостепенной важности, ибо этикет и его формулы не только и не столько отражают стереотипы бытового поведения, сколько являются сущностными знаками бытия. Как отмечает Н.И.Формановская «Соотношение «речевой этикет и культура» уже и не требует особого упоминания, поскольку речевой этикет – неотъемлемый элемент культуры речевого поведения, общения»[2]. Все это требует создание новой методики обучения студентов речевому этикету в диалоге культур, поскольку только в ситуации диалога-обмена формируется способность слушать и услышать, понять и признать мысль другого, оценить и сопоставить культурные ценности чужой культуры со своими и принять их.

То, что мы называем полилингвальной и поликультурной личностью, хорошо описывает Г.Д. Томахин: «изучающий иностранный язык остается носителем своей собственной культуры, однако, его фоновые знания обогащаются, приобретая элементы

85

культуры страны изучаемого языка; тем самым как личность он становится в какой-то мере носителем мировой культуры и начинает лучше понимать и ценить собственную культуру» [3].

Это и есть факт, который часто не принимается преподавателями иностранных языков во внимание. А ведь самое главное, с нашей точки зрения, это не только научить лексике, грамматике и дать основные сведения о культуре страны изучаемого языка, а провести параллель и найти сходства и различия родной и изучаемой культур, дать осознать студентам значимость их родной культуры и языка через призму другой культуры. По сути, только такой предмет как иностранный язык дает студенту возможность взглянуть на родную культуру с другой стороны, осознать самобытность и неповторимость своей культуры.

Культура речевого и, в частности, иноязычного общения представляется значимой во многих областях будущей деятельности студентов: профессиональной, общественной, научной. При межкультурной коммуникации высокая культура речевого общения является необходимой для достижения максимального прагматического эффекта в различных видах сотрудничества. В связи с этим существует настоятельная необходимость разработки теоретического и технологического обеспечения педагогического процесса, направленного на формирование культуры иноязычного общения.

Как известно, активизация взаимодействия учащихся – это «общедидактическая проблема, которая в полной мере присуща особенностям учебного предмета «иностранный язык»[4]. Идея такого подхода (в рамках личностно-ориентированного обучения) весьма привлекательно и стимулирует педагогов искать пути ее реализации. Так как обучение ориентировано на личностные характеристики, предшествующий опыт, уровень интеллектуального, нравственного и физического развития учащегося, особенности его психики (памяти, восприятия, мышления), то речь должна идти не просто об использовании отдельных приемов обучения взаимодействию в классах, как это иногда представляется, а об особенностях всего процесса обучения, выборе соответствующих технологий, в данном случае путей и способов активизации речевого взаимодействия учащихся на уроке иностранного языка.

В мировой практике известны различные направления в активизации речевого взаимодействия студентов на уроке. Наша задача состоит в том, чтобы отобрать показать, какие из них наиболее приемлемы в наших условиях, в условиях обучения иностранному языку билингвальных студентов. Проанализировав работы отечественных и зарубежных методистов, можно предложить использование на занятиях следующих методов для интеграции знаний учащихся в различных условиях:

86

1. коммуникативный метод, в частности, интервью (парное, групповое, заочное); информационный разрыв (information gap), перекодирование информации, и др.;

2. игровой метод, в основном это различные виды ролевых игр (role playing), построенные на аутентичных ситуациях;

3. проблемный метод, это использование приемов мозговой атаки (brainstorming), дискуссии, дебатов, викторины (quiz) и др.

Речевой этикет рассматривается в ряде работ и носит сопоставительный характер, таких как монографии Т.В.Лариной «Категория вежливости в английской и американской культурах» и О.А. Леонтович «Русские и американцы парадоксы межкультурного общения». Изучая эти и другие работы связанные с данной тематикой можно отметить, что речевой этикет и его конкретные формы рассматриваются как стандартный набор фраз используемых отдельными лингвокультурами. Но до сих пор в методике не разработано сопоставительное изучение речевого этикета неродственных языков в рамках изучения и представления национального менталитета.

Литература:1. Львов М.Р. Словарь-справочник по методике русского

языка – М.; Просвещение,1988,с.1722. Формановская Н.И. Речевое взаимодействие: коммуникация

и прагматика.- М.:Изд-во «Икар», 2007. с. 4093. Томахин Г.Д. Лингвострановедение: Что это такое? //

Иностр. языки в школе. – 1996. - №6. с. 24-254. Полат Е.С. Обучение в сотрудничестве. // Иностр.языки в

школе. 2000г. №1.С.4

ЖЕНСКИЙ СТЕРЕОТИП В СОВРЕМЕННОМ РЕКЛАМНОМ ТЕКСТЕ

Яндиева З.Д.Ингушский государственный университет (г. Магас, РФ)

FEMININE STEREOTYPE IN A PRESENT-DAYADVERTISING TEXT

Yandieva Z.D.Ingush State University (Magas, RF)

В последние годы в лингвистике наблюдается повышенное внимание к гендерным аспектам языка и коммуникации. Появление

87

гендерных исследований во многом обусловлено «сменой научной парадигмы под влиянием постмодернистской философии. Если ранее такие категории, как этничность, возраст и пол коммуникантов интерпретировались как биологически детерминированные, то теперь превалирует новое понимание процессов категоризации, отказ от признания объективной истины, интерес к субъективному, к частной жизни человека» [Овсянникова 2005, 3].

Существует огромное количество работ, посвященных изучению междисциплинарного понятия «гендер». Это прежде всего труды Кирилиной А.В. [Кирилина 1999], Родиной О.В. [Родина 2004], Горошко Е.И. [Горошко 2005], Овсянниковой Н.В. [Овсянникова 2005], Каримовой О.И. [Каримова 2006], Борзовой М.В. [Борзова 2007], Пушкарь Г.А. [Пушкарь 2007], Тарарыко Т.А. [Тарарыко 2007], Бадмаевой Е.С. [Бадмаева 2008] и т.д.

Во многих из них гендер определяется как комплексный психолого-социальный феномен, который соотносится с совокупностью культурных, психологических и социальных различий, классифицируемых как мужские или женские. Как отмечает Бадмаева Е.С., понятие «гендер» содержит в себе «как представление о коммуникативном поведении, так и конструирование культурно-специфических гендерных характеристик в сознании посредством языка» [Бадмаева 2008, 107].

Таким образом, быть в обществе мужчиной или женщиной означает не просто обладать теми или иными анатомическими особенностями - это означает выполнять те или иные предписанные нам гендерные роли, то есть не биологический пол, а социальные и культурные нормы определяют психологические качества, образ мышления, виды деятельности, профессии женщин и мужчин.

Различия между противоположными полами ярко проявляются в рекламном тексте, который, как известно, оказывает сильное влияние на человека. Именно СМИ являются одним из главнейших источников социализации личности наряду с другими общественными объединениями. При восприятии человеком любой информации у него складываются определенные установки, стереотипы, сквозь призму которых он и начинает осваивать этот мир. При передаче же полученного материала субъект бессознательно, а иногда и осознанно, внушает реципиенту важность своего мировидения.

Как утверждает О.В. Родина, при разработке рекламных сообщений необходимо учитывать «национальную культуру, менталитет народа; гендерные стереотипы, функционирующие в обществе; фоновые знания и единицы, их представляющие» [Родина 2004, 108]. То есть в рекламном тексте, под которым «принято понимать сложное текстовое образование, в котором вербальные и невербальные элементы образуют одно визуальное, структурное, смысловое и функциональное целое, нацеленное на комплексное

88

воздействие на адресата» [Ворошилова 2006, 185], всегда присутствуют гендерные стереотипы; он постоянно формирует образы маскулинности и феминности.

Особенно важную роль реклама играет в создании образа современной женщины. Любое рекламное сообщение нацелено на удовлетворение ее желаний (Ничто так не поднимает настроение и самооценку женщины, как красивое белье (Все для женщины 2006, 36), на получение удовольствия (В таких симпатичных туфельках-балетках каждый шаг – удовольствие (Лиза 2004, 43).

Создаются сайты женских журналов, например, предназначенный «для тех женщин, которые стремятся быть самыми модными, безумно красивыми и всегда молодыми» сайт журнала для женщин «ARABIO Glamourный». Его организаторы сделали всё для того, чтобы доказать, что именно МОДА, КРАСОТА, МОЛОДОСТЬ являются существенными составляющими женского счастья, следовательно, интереса. Разделы данного журнала отвечают поставленной цели: мода, стиль; красота и уход; стройная фигура; украшения и камни; парфюм и ароматы; уютный дом; любовь и отношения; твое здоровье; всегда молодая; работа и карьера; светские сплетни; этот гламурный мир; гадания; гороскопы; женская магия; женский фен-шуй.

Публикации, здесь встречающиеся, отличаются соответствующей тематикой: «Слово о кимоно», «Весенний декор», «Модные прически 2009», «Модная обувь 2009», «Любовные идеи для спальни», «Похудение - можно или нельзя», «Выбираем пудру».

Выделяющиеся рубрики «Самое популярное» и «Женский журнал рекомендует» рассматривают женщину как объект замужества / любви «Замуж за иностранца», «Какая кровь, такая и любовь»; объект красоты / моды «Убрать живот за 2 недели», «Красивые ноги», «Представляем мобильную моду», Жизель Бундхен - супермодель N 1», «Мода, которая против вас», «Диеты Голливуда».

То есть все содержание сайта соответствует интересам «современной» женщины.

Основная масса рекламных текстов сообщает женщине информацию о товарах, непосредственно интересующих ее: Насколько безумен твой гардероб? (Imago 2007, 2); Что нужно активной девушке для создания гардероба? Вещи с эффектными граффити и еще несколько модных мелочей: бриджи, казаки, длинный шарф… (Лиза 2006, 46); Меха, дубленки, кожа (7 дней 2001, 44); об украшениях: Золото и серебро. Дополни свой наряд сверкающими украшениями: тебе обязательно понравятся изящные серьги, массивные браслеты и шикарные колье (Лиза 2004, 43). Или реклама содержит актуальную для женщины информацию, например, о Вельветовая мини-юбка – для смелых барышень со стройными ножками (Лиза 2004, 43); Всегда быть в отличной форме. Твоя фигура: путь к мечте (Лиза 1998, 33); Миниатюрные

89

женщины выглядят очень привлекательно в открытых нарядах, облегающих фигуру (Лиза 2002, 30).

В приведенных примерах наглядна реклама, с одной стороны, повседневной одежды и аксессуаров для женщины, а с другой – дорогих украшений. Для это рекламодатели используют лексемы с мелиоративной оценкой: сверкающий, изящный, симпатичный, эффектный, активный, шикарный, красивый и т.д., которые содержат характеристики рекламируемых вещей.

Реклама помогает решить важные для любой женщины проблемы: снизить вес («Сладкая» диета с клубникой. Сбросить вес за 4 дня! (Лиза 2002, 29); Вы действительно хотите похудеть? Необходимо средство, эффективность которого доказана (Prolife 2007, 9); …лечение целлюлита и избыточного отложения жира (7 дней 2001, 44); устранить морщины и омолодить организм (Новейшие операционные, эндоскопические и безоперационные методики устранения морщин; дибитрон – безоперационная подтяжка лица (7 дней 2001, 44); Супер система – шесть: снижение веса, омоложение кожи… (7 дней 2001, 44). Группа рекламных текстов, направленных на актуализацию такой вечной женской темы, как похудение, содержит такие отглагольные имена существительные, как: уменьшение, моделирование, устранение, снижение, омоложение и т.д., которые явно призывают женщин начинать действовать:

Рекламное сообщение часто подчеркивает важные для каждой женщины категории бытия. Это может быть индивидуальность (У нас каждый найдет себе одежду по стилю и по цене (7 дней 2001, 44); Faberlic – я знаю, что будет завтра! (Лиза 2003, 6); естественность (Среди множества натуральных компонентов, входящих в состав продуктов Botanics, есть свои неоспоримые фавориты (Prolife 2007, 9); элегантность (Элегантно: все по фигуре (Лиза 2002, 30), романтичность (Романтично. Крупный, напоминающий выжженный, ажурный рисунок цветов украшает длинный и широкий синтетический пуловер… (Лиза 1998, 33); шик / изящество (…тебе обязательно понравятся изящные серьги, массивные браслеты и шикарные колье (Лиза 2004, 43); Bell. Космический цвет, металлический блеск! (Лиза 2006, 43); качество (Качественные изделия от недорогих до эксклюзивных (7 дней 2001, 44); удобство (Удобно. Колготки в такой упаковке поместятся даже в самой маленькой сумочке (Лиза 2004, 43); красота (Sol Leon. Безопасная красота (Prolife 2007, 9); Гении чистой красоты (Prolife 2007, 9); Faberlic. Эффект крыла (Лиза 2006, 46); свобода выбора (разнообразие) (Меха, дубленки, кожа. Более 1000 моделей (7 дней 2001, 44).

В основе представлений, сложившихся о женщине в обществе, лежат биологические факторы (женская привлекательность, её характер, возраст) и социальные факторы (обязанности по дому, род деятельности, образ жизни, социальный статус). В большинстве

90

рекламных текстов женщина выступает в трёх ролях: женщина-мать, женщина-домохозяйка, женщина - привлекательный объект.

Женский гендерный стереотип активно проявляется в рекламных текстах, где женщина выступает в роли матери. Так, рекламное объявление масла Nidera в журнале «Лиза»: «Забота матери о здоровье ребенка начинается еще до его появления на свет» (Лиза 1998, 33) помогает ощутить себя будущей мамой, которая может вырастить счастливого малыша. Подобные рекламные объявления ориентированы на пробуждение в женщине материнских чувств, которые могут быть вызваны рекламированием любого предмета, связанного с ребенком, например:

масла Gohnsons baby (У него - твои глаза. У тебя – его кожа (Лиза 2006, 46);

ворсистого ковра или овечьей шкуры (Твои дети любят возиться на полу? (Лиза 2006, 43);

подарка от «Gloria Jeans» (Для лучшей мамы. «Что за девочка! Прямо картинка. И вы только посмотрите, как ей идет «Глория Джинс!» Посторонние не всегда разделяют пылкие материнские чувства (Лиза 2002, 30).

Другая категория рекламных объявлений нацелена на женщину уже не только в роли матери, но и в роли жены как хранительницы семейного очага (Милые женщины! Вы – хранительницы домашнего очага, и от вас зависит, как долго в нем будет гореть огонь (Лиза 2003, 6) и здоровья всей семьи (Для полного счастья нужно, чтобы ваши близкие были здоровы. Примите бесценный дар природы! Пополните домашнюю аптечку этими эффективными натуральными лекарственными препаратами! (Лиза 2003, 6). Товарами в такой рекламе служат семейные атрибуты: Хлопковый рай. Великолепное постельное белье. Радость и уют в Вашем доме! (Лиза 2006, 46); Твоя семья любит собираться на кухне? Сшей или купи мягкие подушечки для табуреток, и разговоры станут душевнее! (Лиза 2006, 43); Ты уже купила себе плюшевые тапочки? Избавься от гремящих шлепанцев, которые мешают спать домочадцам (Лиза 2006, 43); Ворсинка. Заботливая стирка капризных вещей! (Лиза 2006, 43); Tutto Jebbo. Здоровый дом. Чистота и уют. Новая комплексная система уборки (Лиза 2006, 43); Вкусный завтрак – зарядка на весь день. В каждой баночке Nutella содержится 50 лесных орехов и стакан молока… (Лиза 2006, 43); По-домашнему уютно! Полуспортивный велюровый костюм согреет тебя прохладным осенним утром (Лиза 2004, 43); Vitek. Техника для жизни. Хорошо, когда дома уютно (7 дней 2001, 44).

Очень широко эксплуатируется в рекламе ещё один гендерный стереотип – внешняя привлекательность женщины, причём работает он для рекламы любой категории товаров. Рекламные объявления косметики, парфюмерии, модной женской одежды в

91

большинстве своём носят не рациональный, а эмоциональный характер. Рекламные тексты насыщены эмоционально-оценочной лексикой, вырисовывая при этом рекламный образ привлекательной, активной, интересующейся всем новым женщины. При этом рекламируется скорее не продукт, а нечто нематериальное: молодость, красота, привлекательность, самооценка.

Стереотип «женщина – привлекательный объект» представлен тремя основными группами:

1) собственно сексуальный объект: Если слепо довериться модным тенденциям наступающего

летнего сезона 2009, то наших мужчин можно легко свести с ума. Для интересующихся (и не интересующихся) новинками моды спешим сообщить: все самые термоядерные цветосочетания (эдакая психоделика) являются must have сезона отпусков (ПРОТеЖе 2009, 9);

Японские кимоно всегда считались одеждами изысканными, праздничными и чрезвычайно сексуальными. Недаром прославленные японские гейши облачались только в кимоно – уж они-то знали толк в том, как подать себя в самом соблазнительном и выгодном свете. Современные кимоно, очень красивые и удобные, способны превратить любую женщину в желанную, загадочную гейшу (ARABIO 2009, 2);

Модная прическа – одно из главных оружий современной женщины, используя которое можно выделиться в толпе, произвести должное впечатление на мужчин (ARABIO 2009, 2);

Притяжение соблазна. Дом ароматов Agent Provocateur представляет новый аромат для истинных обольстительниц - Agent Provocateur Maitresse. Пьянящий аромат заключен в изящный флакон в форме яйца – известного символа женского начала (Лиза 2006, 46);

Новинка тушь-стилист Lash Stylist моделирует, утолщает и приподнимает ресницы. Это не просто тушь… Это твой стилист! Создавай вызывающий, открытый взгляд. Все в восторге от тебя, а ты от Мэйбеллин (Лиза 2006, 43);

Хочешь иметь ресницы, притягивающие все взгляды к тебе? Окутай их! Полностью окутывает ресницы, делая их густыми, длинными, преувеличенными. Новинка тушь Lash Expansion (Лиза 2003, 6);

Чистый соблазн. Angel Innocent Mugler – ванильный шоколад (Лиза 2002, 30).

2) объект проявления нежности, красоты и моды: Ты – женщина. Escada Sentiment - воплощение нежности

(Лиза 2002, 30); Timotei. Экстракт винограда и тонизирующий лимон.

Природный источник красоты (Лиза 2006, 46); Гармония особой нежности. Нежная кожа постоянно

требует особенного внимания и тщательного ухода (Лиза 2006, 46).

92

Чудесно. Укрась браслетом изящное запястье (Лиза 2004, 43).

Комбинируйте! 7 стильных нарядов в ваш гардероб. Чтобы всегда выглядеть стильно и модно, необязательно покупать дорогие вещи. Главное – уметь правильно комбинировать и не бояться фантазировать! (Лиза 2003, 6);

Огненный оттенок – дерзко и модно. Локоны подчеркнут женственность (Лиза 2002, 29);

Выбор 36,6. «Ухоженная до кончиков ногтей» - это про нас с вами. Час времени, и набор отточенных движений превратят ваши пяточки и пальчики в произведение искусства (Prolife 2007, 9);

Пудра. Шаг за шагом к совершенству (Imago 2007, 2).3) объект здоровья и молодости: Легко! Еще легче! Здоровье, блеск, сила, легкость

расчесывания! А еще – моментальный эффект и простота применения. Наслаждайся замечательной прической! (Лиза 2006, 46).

Фитоспрей – новая форма здоровья! (Лиза 2006, 46). Vichy. Здоровье для кожи. Здоровье для жизни. Глубокие

морщины. Теперь их можно разгладить изнутри (Лиза 2006, 43). Gold therapy – золотые нити молодости. Предмет

вожделения современной женщины. Продукты серии обеспечивают комплексное действие против морщин, омоложение кожи и ее интенсивное увлажнение (Лиза 2006, 43).

Ваша кожа дышит, восхищая красотой и здоровьем (Лиза 2003, 6).

Идеальный маникюр начинается со здоровых ногтей! Sally Hans. Наука о красоте (Prolife 2007, 9).

Just Feet. Прорыв в области ухода за здоровьем и красотой Ваших ног. Результат гарантирован (Prolife 2007, 9).

Таким образом, проведенное исследование, во-первых, показывает, насколько важно учитывать гендерный аспект в рекламе, основная цель которой заключается в аргументированной продаже того или иного товара; во-вторых, демонстрирует перспективность изучения поставленной проблемы.

Литература:1. Бадмаева Е.С. Лингвистическая модель описания

концептуальных пространств маскулинность и феминность // Вестник Иркутского государственного лингвистического университета. –2008. - № 4. – С. 107 – 113.

2. Батурина Л.И. Российский ассоциативный портрет современной рекламы // Язык, сознание, коммуникация: Сб. статей / Отв. ред. В. В. Красных, А И. Изотов. - М: Диалог-МГУ, 1999. - Вып. 7. - С. 85 – 99.

3. Борзова М.В. Социокультурный анализ конструктов феминности и маскулинности в гендерно-ориентированных текстах

93

СМИ: Автореф. дис. … докт. социологич.наук. – Ростов-на-Дону, 2007. – 24 с.

4. Ворошилова М.Б. Креолизованный текст: аспекты изучения // Политическая лингвистика. - Вып. 20. - Екатеринбург, 2006. - С. 180-189

5. Горошко Е.И. Гендерный анализ электронной коммуникации (постановка проблемы) // Вестник Воронежского государственного университета. Серия Филология. Журналистика. – 2005. - № 1. – С. 82 – 99.

6. Каримова О.И. Гендерный и лингвокультурный аспекты социальной рекламной коммуникации (экспериментальное исследование): Автореф. дис. … канд.филол.наук. – Ульяновск, 2006. – 15 с.

7. Кирилина А.В. Гендер: лингвистические аспекты. - М., 1999.

8. Мансурова А.И. Манипуляция массовым сознанием посредством СМИ // Вестник Иркутского государственного лингвистического университета. –2008. - № 4. – С. 171 – 175.

9. Овсянникова Н.В. Гендерно-ориентированный анализ языковых выражений самооценки (на материале русских, британских и американских текстов): Автореф. дис. … канд.филол.наук. – Воронеж, 2005. – 23 с.

10. Пушкарь Г.А. Типология и поэтика женской прозы: гендерный аспект (на материале рассказов Т.Толстой, Л.Петрушевской, Л.Улицкой): Диссерт. канд.филол.наук. – Ставрополь, 2007. – 235 с.

11. Родина О.В. Прагматические пресуппозиции как фактор эффективности воздействия рекламного текста // Вестник МГУ. Сер. 19. Лингвистика и межкультурная коммуникация. - 2004. - № 4. - С. 108 - 118.

12. Тарарыко Т.А. Коммуникативные и языковые особенности немецкой рекламы с учетом гендерного фактора: Автореф. дис. … канд.филол.наук. – Омск, 2007.

Рабочий материал1. Все для женщины. 5 декабря 2006, № 36.2. Лиза. 13 ноября – 19 ноября 2006, № 46.3. Лиза. 23 октября – 29 октября 2006, № 43.4. Лиза. 18 октября – 24 октября 2004, № 43.5. Лиза. 3 февраля – 9 февраля 2003, № 6.6. Лиза. 22 июля 2002, № 30.7. Лиза. 15 июля 2002, № 29.8. Лиза. 10 августа 1998, № 33.9. ПРОТеЖе. Апрель 2009, № 9.10. ARABIO. Весна–лето 2009, № 2.11. Prolife. Лето 2007, № 9.12. Imago. Январь – февраль 2007, № 2.13. 7 дней. 29 октября – 4 ноября 2001, № 44.

94

ЯЗЫК КАК АЛГОРИТМ ВОСПРИЯТИЯ МИРА И ЕГОВОСПРОИЗВЕДЕНИЕ В ОБРАЗЕ «Я» ЛИЧНОСТИ

Яцык С.П.Житомирский государственный университет имени Ивана Франко

(г. Житомир, Украина)

LANGUAGE AS ALGORITHM OF WORLD’S PERCEPTION AND ITS RECONSTITUTION IN THE PATTERN

OF “EGO” IDENTITYYatsyk S.P.

Zhitomir State University n.a. Ivan Franko (Zhytomyr, Ukraine)

Философская мысль ХХ века в исследованиях бытия человека использовала рационализацию и прагматизм, которые привели к суженным интерпретациям таких категорий как духовность, вера, надежда, любовь. Личность стала оторванной и от природы, и от социума. Такое положение вещей в новом тысячелетии определило необходимость поиска новых путей решения ключевых проблем метафизики и онтологии.

Поскольку отдельный индивид есть частью социального бытия, его собственный мир расширяет свои временные и пространственные границы через коммуникацию. Истина бытия человека определяется тем, каково воздействие его жизни и деятельности на окружающую действительность, на жизнь общества, а в конечном счете – всего человечества в его историческом движении. В определении языкового характера связи личного бытия, «своего мира» человека с бытием человечества и лежит ответ на вопрос о смысле его жизни.

Для того чтобы правильно понять, как человек соединяет свои усилия с усилиями другого человека, как он определяет себя в качестве индивида, тождественного в своей сущности другому индивиду, а стало быть, и соединенному с ним внутренним единством, необходимо понять языковую сущность самого человека.

Если философия полагает возможным выявить общую истину бытия индивидов, то это значит, что она предполагает их определенное тождество, наличие в них общей сущности, некоторого алгоритма, который присутствует, несмотря на все их особенности и различия. Но какова эта общая сущность, в чем заключается алгоритм? Какие качества человека следует рассматривать как позитивные и универсальные, которые нужно развивать и совершенствовать, имея в виду укрепление общества, бытия всего человечества? Ответ на эти вопросы лежит на поверхности – это язык, именно он определение те качества, которые могут стать основанием самосовершенствования человека,

95

формирования его способности делать адекватный, разумный выбор в различных жизненных ситуациях, а вместе с тем и формировать его позитивный смысл.

Цель данной работы – предложить новый способ исследования бытия человека, сосредоточившись на особенностях отражения картины мира на внутреннем экзистенциальном уровне существования языковой личности.

Рассматривая методологические проблемы осмысления бытия человека в западноевропейских философских концепциях ХХ века, мы видим, что исследователи констатируют отчуждение, оторванность, потерю ценностей человеческого бытия. Современная философия должна преодолеть эти негативные явления, основываясь на идее открытости человека миру, соборности личности и ее врастание в социум через отношение к другим членам общества посредством языка.

Известно, что человек в процессе усвоения социального опыта, превращает его в собственные ценности, установки, ориентации. Важную роль в этом процессе отводится языку. Отображение языковой картины мира моделирует направленность общества и личности для их связи и взаимодействия, воспроизводя мир и личность во всей их многогранности и целостности. В мировоззрении личности, таким образом, представлено две реальности: сам человек и окружающий его мир. В процессе усложнения собственной деятельности и системы общественных отношений человек все глубже познает внешний мир и через него себя самого. Чем яснее и глубже в мировоззрении индивида представлен внешний мир, чем адекватнее его знание о мире, тем яснее осознание субъектом своего места в жизни и тем эффективнее его взаимодействие с миром, тем глубже и богаче само «Я» по своему содержанию. Не лишним будет сказать, что именно язык является средством понимания человека человеком.

Понимание как истина самосознания лежит в основании социальной и нравственной культуры человека, которая детерминирует его осознанное отношение к обществу, к другим индивидам, к духовному наследию. Понимание определяет практическую позицию человека в отношении социальных преобразований, формирования определенных межличностных связей. В соответствии с пониманием истины бытия индивид создает свой идеальный внутренний мир, который дает импульс его жизненной активности в достижении определенных целей и вместе с тем очерчивает границы его свободной деятельности. Уровень и характер культуры самосознания массы индивидов становятся важным фактором общественного развития, определяя характерные черты, облик тех или иных цивилизаций.

Язык всегда выступал исторической формой понимания своей эпохи, всегда играл особую роль в формировании культуры социального самосознания, давал общие ориентации общественной

96

практике и политике, жизнедеятельности людей, превращая их в сознательных творцов своей собственной судьбы [3; 128]. Вместе с тем язык порождал и заблуждения, поскольку придавал исторически ограниченным ориентациям статус «вечных истин», возводил субъективные иллюзии в ранг «правды жизни».

Отыскание общей истины бытия человечества есть та задача, решение которой оказывается невозможным без усвоения диалектики самосознания [1; 56]. Осознание каждым человеком самого себя в качестве объекта и «демиурга» исторического процесса, выработка своей личной практической позиции через призму общих требований современной эпохи в условиях противоречивого мира, реальных социальных, классовых, национальных, профессиональных и иных различий – таково условие сохранения человеком истины своего бытия и, более того, жизни самого человечества.

Проблема «язык и сознание» представлена обширной литературой. Кроме основополагающих идей классиков европейской философии, существует много интересных исследований в различных областях научного знания, в том числе в онтологии. И все же рассматриваемая проблема настолько сложна, что оставляет значительный потенциал для дальнейших исследований. Во всяком случае наш подход по способу рассмотрения вопроса и результатам не совпадает с имеющимися работами. Так, в содержательных и близких по названию работах Л. Резникова, В. Сагатовского, А. Салиева, О. Лодаренко и других авторов вопрос рассматривается в основном в рамках гносеологии, в некоторых случаях с уклоном в область методологии научного познания, иногда логики и социальной философии. Мы также выходим на гносеологию, но лишь поскольку к ней ведет теория отражения, которая для нас является исходной и основной точкой зрения. Отсюда вытекают отличия в постановке вопроса, в способе и результатах его рассмотрения.

Рассматривая познающее мышление сквозь призму языковой деятельности человека, мы исходим из того общеизвестного положения, что логическое знание основывается на чувственном. В процессе познания сознание снимает первородную (биологическую) форму ощущений и восприятий и само становится их универсальной формой. Осознание и вербализация ощущений и восприятий становятся формой и средством их социализации. Однако способ существования явлений отличается от способа их рассмотрения и познания: познающее мышление не может сразу охватить всех сторон изучаемого явления, всех его связей и зависимостей. Поэтому здесь мы отвлекаемся от обратной связи, от влияния сознания на ощущения, и рассматриваем лишь прямую зависимость познающего мышления от форм чувственного отражения.

В отличие от этого познающее мышление хотя и основано на формах чувственного отражения, но связано с ними не

97

непосредственно, а опосредованно, через слово: предмет → восприятие → знак, слово → понятие. Эта простая схема восприятия не работает при коммуникации человека с человеком. Почему? Наиболее полно на этот вопрос ответил Ж.-П. Сартр: «Язык не есть феномен, добавленный к бытию-для-другого; он и есть изначально бытие-для-другого, то есть тот факт, что некоторая субъективность воспринимается в качестве объекта для другой»[3; 219].

Язык ни в коем случае не смог бы быть «изобретен» в универсуме чистых объектов, поскольку он изначально предполагает отношение к другому субъекту; а в интерсубъективности бытия-для-другого нет никакой надобности его изобретать, потому что он уже дан в факте признания Другого.

Кроме того, все, что делает человек – все поступки, проекты, замыслы и мечты имеют смысл вне человека. Хайдеггер считал, что «Я» являет собой то, о чем говорит данный субъект [4; 211]. Язык составляет часть человеческой природы, он есть первоначально проба всего сущего и, одновременно, выход за пределы этой пробы с использованием его для осуществления моих возможностей, которые суть мои возможности, то есть для осуществления моих возможностей быть тем или иным для других.

Обстоятельства современной жизни объективно подталкивают к тому, чтобы обратиться к историческому духовному опыту человечества, переосмыслить пути решения духовных парадоксов, которые возникали и раньше. Их осмысление может помочь в решении современных нравственных проблем.

Литература:1. Ангархаев А.А. Язык как фактор формирования идентичности

// Вестник Бурятского государственного университету. Философия, социология, политология, культурология. – Выпуск 6. – 2008. – С.75-78.

2. Сартр Ж.-П. Первичное отношение к другому: любовь, язык, мазохизм // Проблема человека в западной философии: Переводы/ Сост. и послесл. П.С. Гуревича; Общ. ред. Ю.Н. Попова. – М.: Прогресс, 1988. – С. 207-229.

3. Скворцов Л.В. Культура самопознания: Человек в поисках истины своего бытия. – М.: Политиздат, 1989. – 319 с.

4. Хайдеггер, М. Бытие и время / Пер. с нем. В.В. Бибихина – М.: Ad Marginem, 1997. – C. 95. (Переизд.: СПб.: Наука, 2002.)

98

Секция 2. НАЦИОНАЛЬНОЕ СВОЕОБРАЗИЕ ЯЗЫКОВ В ПОЛИКУЛЬТУРНОМ ПРОСТРАНСТВЕ

СЕМАНТИКО-ПРАГМАТИЧЕСКИЕ ОСОБЕННОСТИ ФУНКЦИОНИРОВАНИЯ НЕМЕЦКОГО МОДАЛЬНОГО

ГЛАГОЛА «WOLLEN»Альмурзаева П.Х.

Чеченский государственный университет (г. Грозный, РФ)

SEMANTIC AND PRAGMATIC FEATURES OF FUNCTIONING OF THE GERMAN MODAL VERB “WOLLEN”

Almurzaeva P.Kh.Chechen State University (Grozny, RF)

Коммуникативный подход к изучению языковых категорий очень четко выражен в работе Караулова, где он пишет, что «за каждым текстом стоит система языка». В рамках антропоцентричности она может звучать следующим образом: «За каждым текстом стоит языковая личность, владеющая системой языка» [Караулов 1987].

Среди языковых категорий выделяются те, в которых человеческий фактор находит наиболее полное выражение. Одно из таких категорий, которая отражает внутренний мир, его переживания и чувства, является, несомненно, категория модальности. Е.В. Милосердова пишет об этом: «Являясь той категорией, в которой субъективное отношение говорящего к выражаемому им содержанию должно преломляться и облекаться в определенные объективно существующие языковые формы. Модальность есть тот барометр, который должен одинаково чутко реагировать как на малейшие изменения психического состояния носителя языка, так и на любые сдвиги в языковой системе, связанные с процессом интеллектуализации психики» [Милосердова 1991].

Прагматическая структура предложения отражает особенность распределения семантических ролей по синтаксическим позициям с точки зрения говорящего (пишущего). Следовательно, перспективная организация предложения указывает на тесную взаимосвязь и постоянное взаимодействие его семантической, синтаксической и прагматической структур и обеспечивает эффективность функционирования предложения как важнейшей единицы речевого общения. Практическая значимость изучения прагматической стороны семантики модальных глаголов заключается в открытии новых возможностей их использования для участников диалога при передаче тех или иных модальных

99

значений. Исследование модальных глаголов с учетом прагматической адресатной направленности их семантики позволяет выявить множество их дополнительных значений, под которым мы понимаем имплицитные (скрытые) значения, а также прагматические значения, проявляющиеся в дискурсе, т.е. в особом контексте.

Немецкие модальные глаголы по-разному проявляют свои прагматические способности в различных функциональных стилях.

Являясь формой общественного сознания, функциональный стиль воспроизводит многогранные явления общественной жизни.

Функциональный стиль художественной литературы располагает гораздо более разнообразными средствами художественной изобразительности, чем другие стилевые разновидности литературного языка, например, функциональный стиль публицистики, научный стиль и другие [Щерба 1939].

Специфика языка художественных произведений заключается также в резко очерченной индивидуальности языка каждого писателя. Привлекаемые автором речевые средства и сами способы их употребления определяются целой совокупностью факторов: тематикой произведений, мировоззрением писателя, своеобразием его творческого метода, а также многими другими методами.

В силу всех этих особенностей язык художественных произведений имеет неизмеримо большую популярность, чем другие функциональные стили, и занимает среди них ведущее положение.

В данной статье мы рассмотрим, какие прагматические значения проявляет немецкий модальный глагол «wollen» в функциональном стиле художественной литературы.

Первичным значением глагола «wollen» является выражение твердого желания как намерение что-либо сделать. В функциональном стиле художественной литературы глагол «wollen» часто встречается в следующих примерах в своем первичном значении:

„Ich will hier bei dir bleiben“.„Er will eine Probefahrt machen“.В следующих примерах первичное значение глагола wollen

выражено в прошедшем времени:„Und ich wollte mich bessern und anders werden“.„Sie hielt mich wahrscheinlich für schüchtern und wollte mir

handgreiflich zeigen, was los war“.Значение желания выражено на фоне употребления

плюсквамперфекта. Например:Alles, was er hatte erreichen wollen, war erreicht.В силу семантики первичное значение глагола wollen- значение желания, часто связано с намеренностью совершить

действие. Поэтому, очевидно, что значение желания часто сопутствует значению будущности.

100

Значение будущности, выраженное глаголом wollen в функциональном стиле художественной литературы, очень часто носит завершенный характер. Это самое сильное проявление будущности.

1. "Wohin wollen wir denn gehen?" fragte ich. (= Куда пойдем? ...).2.Was wollen wir trinken? (= Что будем пить?).Глагол wollen, выражая значение желания совершить действие,

на фоне значения будущности может приобретать намеренный характер. От простого желания намерение отличается большей действенностью, большей близостью к исполнению.

Значение намерения мы также выделяем как прагматическое значение глагола wollen в функциональном стиле художественной литературы. Примеры:

1. "Was hat sie denn gesagt?" "Sie will abends noch mal anrufen."2. Er hob die Hand, als er sah, dass ich reden wollte.Иногда намерение, выраженное глаголом wollen, граничит с

предназначением. В этих случаях подлежащим является непременно неодушевленное существительное. А глагол wollen употребляется здесь как стилистический вариант глагола sollen.

Например:Um diese Zeit kamen immer schon ein paar Wagen vorbei, die

tanken wollten. (= ... die tanken sollten).Еще одним прагматическим значением глагола wollen в

функциональном стиле художественной литературы является императивность. Значение императивности имеет место только при непосредственном обращении говорящего к слушающему, выражается только презентными формами глагола wollen, в связи с чем может быть обращено только в настоящее и будущее время.

Императивность, выраженная конструкцией с глаголом wollen, обычно носит более вежливый характер по сравнению с императивностью, выраженной конструкциями с глаголами müssen и sollen. Например:

Also, wollen wir doch in Ruhe alles bereden!Конструкция с глаголом wollen может выражать и более

вежливую императивность. Такая конструкция выражает более вежливое приглашение к совершению действия:

1. "Wollen wir zusammen essen?" fragte er.2. "Wollen wir jetzt etwas spazieren gehen?".3.Wollen wir heute alle zusammen irgendwohin gehen?Императивный характер глагола wollen выступает более

отчетливо в следующих примерах:1. "Wir wollen einmal miteinander tanzen", sagte Pat zu mir.2. "Wenn du es sagst, ist es sicher wahr. Komm, wir wollen

tanzen ..."Конструкция с глаголом wollen может выражать косвенный

императив.Например:

101

"Die Frau will, dass niemand eRussiaährt, was geschehen ist!"Как мы видим, конструкция с глаголом wollen в

функциональном стиле художественной литературы проявляет различные оттенки императивности, от вежливой просьбы до требования. Императив в собственном смысле слова глаголом wollen не выражается. С помощью глагола wollen выражаются те оттенки императива и те незначительная степень его категоричности, которую повелительное наклонение не может выразить. Они не дублируют друг друга, а дополняют. Тем не менее, императивность, выраженная глаголом wollen, носит более мягкий, вежливый характер, чем императивность, выраженная модальными глаголами sollen и müssen.

В плане прагматики синонимических замен, кроме пересечения глаголов wollen и sollen при выражении предназначения, мы также выделяем следующие возможные трансформационные замены.

Пересечение глагола wollen и претеритальной формы глагола mögen –möchten там, где в прошедшем времени для выражения желания употребляется глагол wollen, в настоящем и будущем синонимом ему является möchten разграничение особенно ощутимо тогда, когда оба глагола встречаются в одном предложении:

Früher wollte ich immer auf die Berge steigen, heute möchte ich mich lieber am Strand erholen.[Helbig G., Buscha J.].

Еще пример:Er redete schnell: „Ich wollte mich bedanken.“В настоящем и будущем было бы: Ich möchte mich bedanken.Глагол wollen может выражать необходимость, где он выступает

в значении глагола müssen:1. "Komm", sagte ich. "Jetzt wollen wir gehen." = Jetzt müssen wir

gehen.2. Vielen Dank für dein Anerbieten, Gustav, ich will es mir

überlegen. Wir sprechen noch darüber". = Ich muss es mir überlegen.Глагол wollen синонимичен глаголу müssen. Но следует

отметить, что при употреблении глагола wollen здесь имеет место более интенсивное проявление действия.

Употребление глагола wollen подчеркивает интенсивность действия, связанного с желанием говорящего. В этом случае эквивалентном глагола wollen выступает глагол sollen:

Der Zug wollte kein Ende nehmen. - Der Zug soll ein Ende nehmen.Конструкция с глаголом wollen может являться эквивалентом

будущего времени с глаголом werden и выражать значение глагола sollen: Es wird regnen. Es will regnen. Es soll regnen.

Модальный глагол wollen в функциональном стиле художественной литературы проявляет большие прагматические возможности. В современном немецком языке глагол wollen является основным лексическим средством выражения реального желания. Кроме желания, глагол wollen выражает намерение,

102

побуждение и будущее время. Все эти значения тесно связаны со значением желания и определяются им.

Литература:1. Милосердова Е.В. Семантика и прагматика модальности.

Воронеж, 1991. – 196с.2. Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. – М.,

1987.- 261с.3. Брандес М.П. Стилистика немецкого языка. – М.: Высшая

школа, 1983. – 265с.4. Виноградов В.В. Проблемы русской стилистики. – М.:

Высшая школа, 1981. – 320с.5. Щерба Л.В. Современный русский литературный язык //

Русский язык в школе. – 1939.-№4. – с. 24-25.6. Heibig G., Buscha J. Deutsche Grammatik: Ein Handbuch für

Ausländerunterricht. – Leipzig: VEB Verlag Enzyklopädie, 1986.7. Remarque E.M.. Drei Kameraden. – Moskau: Jupiter-Inter, 2005.

КАУЗАТИВ В СИСТЕМЕ ИНГУШСКОГО ГЛАГОЛАБарахоева Н.М.

Ингушский государственный университет (г. Магас, РФ)

CAUSATIVE IN THE SYSTEM OF THE INGUSH LANGUAGEBarakhoeva N.M.

Ingush State University (Magas, RF)

Одним из самых распространенных в естественных языках случаев повышающей деривации является добавление участника с ролью агенса. В таком случае имеет место появление каузативных глаголов в естественных языках [Плунгян: 2003, 208-212]. Регулярные средства реализации каузатива, как известно, имеются в большинстве нахско-дагестанских языков. В данных языках именно каузативная деривация является единственным типом повышающей актантной деривации [Климов; Алексеев:1980, 186-189]. Для выражения данного типа деривации в нахско-дагестанских языках, и в ингушском языке в частности, имеются специальные грамматические средства выражения каузативной деривации. К таким средствам в ингушском языке (равно как и в чеченском) относятся служебные глаголы, становящиеся аффиксами основной глагольной лексемы при образовании каузатива: дита (в, й, б) в исходном значении «оставить», которое в каузативной конструкции нивелируется и данный глагол начинает выступать с семантикой

103

«делать (сделать)»; де (в, й, б) в значении «делать». Это два основных вспомогательных глагола ингушского языка, участвующие в образовании каузатива, однако имеются в ингушском языке и другие способы каузирования интранзитивных глаголов, например, глагольные пары, рассмотренные нами выше: духьалвала – духьалдаккха / воспротивиться (быть против) – воспротивить (сделать кого-то против), сомавала – сомаваккха / проснуться – разбудить, цецвала – цецваккха / удивиться – удивить и т. д.

В предлагаемой статье нами рассматриваются каузативы с компонентом де (в, й, б) / делать.

1. Каузатив, образующийся от неспрягаемой основы лексем.Каузатив, образуемый при участии аффигированного глагола де

(в, й, б), рассматривается нами в качестве второго типа стандартного каузатива в ингушском языке. Следует отметить, что в системе ингушского глагола практически большая часть глаголов является производными. Производные глаголы, в свою очередь подразделяются на производно-непереходные и производно-переходные. От нескольких десятков корней образуются многочисленные аффиксальные производные глаголы ингушского языка. Кроме того, существуют определенные, ставшие уже стандартными, аффигированные глаголы, при участии которых происходит образование от имеющихся глагольных корней новых глагольных лексем. Так, глаголы типа дига (в, й, б) / вести, даха (в, й,б) / идти, даккха (в,й,б) / вытянуть, дала (в, й, б) / стать, становиться являются самыми распространенными глаголами, которые могут выступать в качестве аффигированных. При их помощи образуются переходные и непереходные глаголы. Сложные глаголы с компонентом дала (в, й, б) / стать обычно являются непереходными и обозначают начало состояния: деладала / рассмеяться, кхерадала / испугаться, хувцадала / измениться, лотадала / загореться, дезадала / полюбить, гулдала / собраться. Сложные глаголы с компонентом де (в, й, б) / делать, наоборот, являются переходными: лочкъаде / украсть, лотаде / зажечь, могаде / хвалить, кийчде / приготовить, к1аьдде / утомить, доладе / начать. Заметим, кроме того, что подавляющее большинство глаголов в ингушском языке являются сложными по своему составу. Они включают в себя неспрягаемую часть (это чаще всего имена существительные или прилагательные) и один из служебных глаголов. В ингушском языке представлены глаголы, образованные посредством прибавления аффигированного глагола дита (в, й, б)/оставить к лексическому глаголу. Данное словообразование сопровождается изменением актантной структуры высказывания и всей ситуации в целом. Мы относим такого рода глаголы к каузативам, а предложения с предикатом, выраженным таким глаголом, мы считаем возможным называть каузативной конструкцией. Однако в ингушском языке явление каузативизации

104

не ограничивается данным типом каузатива. К стандартным типам каузатива, являюшимся вторым по своей частотности образования в ингушском языке, нами относится каузатив, образуемый при помощи глагола де (в, й, б) / делать. Следует отметить, что данный каузатив в ингушском языке не столь распространен как первый, что он образуется не от всех глаголов ингушского языка в отличие от первого. Имеются семантические ограничения в образовании данного каузатива, которые на наш взгляд, основываются на том, что данный каузатив имеет лишь одно прочтение – фактитивное (его можно назвать, на наш взгляд, манипулятивным каузативом, так как допускает и физическое воздействие на каузируемого участника), чем он и отличается от каузатива первого типа, который может иметь как фактитивную, так и пермиссивную интепретацию.

Перейдем, однако, к конкретному описанию данного типа каузатива.

Начнем со сложных глаголов с неспрягаемой частью в качестве одного из компонентов каузатива. Заметим, что глаголы с компонентом де (в, й, б) / делать проявляют различную степень лексикализации. В некоторых из этих глаголов именная часть занимает позицию пациенса в номинативном падеже, соответственно, другой номинативной именной группой они управлять не могут: саготде / душу узкой делать (тосковать), гештде / прощение делать (простить). Другие глаголы имеют независимый номинативный актант, так как у них именная часть является лексикализованной частью глагольного слова: гулде / собрать, лотаде / зажечь, 1омаде / выучить (учить делать). То есть различие между данными сложными глаголами кроется в семантической стороне сложного образования, так как у первых сложных глаголов не происходит десемантизации первого элемента, что и исключает возможность употребления при этих глаголах еще одной именной группы в номинативе; при втором же типе сложных глагольных комплексов происходит полная десемантизация первого компонента, что и приводит к необходимости введения в синтаксическую конструкцию с такого рода глаголами новой номинативной именной группы.

Для нас интерес представляют инхоативно-каузативные пары глаголов с общей неспрягаемой именной частью. Наиболее регулярно они образуются от прилагательных, и в этом случае глаголы с дала (в, й, б) имеют значение приобретать качество, обозначенное прилагательным, а глаголы с де (в, й, б) имеют значение каузации приобретения данного качества: нийсдала – нийсде / выпрямиться – выпрямить, к1айдала – к1айде / белеться – сделать белым, кийчдала – кийчде.. От инхоативных глаголов возможна и стандартная каузативная конструкция типа кийчдала − кийчдалийта / нарядиться – позволить нарядиться при этом наблюдается противопоставление сложного переходного глагола с компонентом де (в, й, б) / делать (фактитивного манипулятивного

105

типа), описывающего прямую каузацию и сложного глагола (каузатива) от непереходного глагола кийчдала с компонентом дита (в, й, б), описывающего опосредованную каузацию: кийчде / подготовить (самому) – кийчдайта позволить (или заставить) подготовить (кого-то) – кийчдалийта – кийчдалийта / подготовиться (самому) – позволить или заставить подготовиться (кого-либо).

2. Каузатив, образующийся от основы настоящего времени исходного глагола.

Образование каузатива с компонентом де (в, й, б) возможно в ингушском языке, как мы отмечали, не только от неспрягаемых именных частей, но также и от основ лексического глагола.

Как правило, это основа настоящего времени: деладе / веселить, лотаде / зажечь, соцаде / остановить, могаде / хвалить, моладе / напоить. Заметим, что такого рода каузативы в ингушском языке практически регулярно и последовательно образуется чаще всего от непереходных глаголов, выражающих такие действия или состояния, на течение которых возможно оказание воздействия (в том числе и физического) каузатором действия. К ним относятся: глаголы движения вола – воалаве / приходить − приводить, латта – лоаттаве / стоять – заставить стоять, саца – соцаве / остановиться − остановить; глаголы состояния: алла – улладе / лежать – заставитьться − лежать, лаза – лозаде / болеть – причинить боль, лачкъа – лочкъаде / спрятаться − спрятать; событийные глаголы: г1атта – г1оттаве / подняться − поднять, дага – доагаде / гореть − сжечь, дажа – доажаде / пастись − пасти. Каузатив данного типа в ингушском языке не образуется от переходных глаголов. Довольно регулярно он образуется от непереходных глаголов. Тем не менее, процент использования данного типа каузатива в ингушском языке намного меньше, чем процент функционирования первого типа стандартного каузатива и каузатива с неспрягаемой частью.

В качестве особой непродуктивной группы сложных глаголов с компонентом де (в, й, б) нами рассматривается группа переходных (сложных) глаголов, состоящих из неспрягаемой части в виде основы настоящего времени лексического глагола и вспомогательного глагола де (в, й, б) / делать.

Так, от глагола ха / садиться, сидеть с основой настоящего времени образуется каузативный коррелят хоаде (в, й, б) / сажать. Такого типа сложных глаголов в ингушском языке немного. Все их можно перечислить: хоаде (в, й, б), соцаде (в, й, б) / останавливать, хьоажаде (в, й, б) / заставить ждать, лотаде (в, й, б) / прилепить, 1омаде (в, й, б) / выучить, лозаде (в, й, б) / причинить боль, уладе (в, й, б) / заставить лежать, дожаде (в, й, б) / уронить, лочкъаде (в, й, б) / украсть, леде (в, й, б) / обмануть (заболтать). От основы настоящего времени некоторых стативных глаголов можно образовать и инхоативные производные непереходные глаголы при

106

помощи вспомогательного глагола дала (в, й, б): лотадала (в, й, б) / загореться, лаздала (в, й, б) / заболеть (разболеться), т1оададала (в, й, б) / намокнуть, ледала (в, й, б) / обмануться и т. д.

Следует отметить, что морфосинтаксическое поведение рассматриваемых сложных глаголов собственно не отличается от морфосинтаксического поведения обычных сложных глаголов с компонентом де (в, й, б) / делать. Неспрягаемая часть данных сложных глаголов с морфологической точки зрения является автономной и при коммуникативном выделении может отделяться от основной глагольной части − компонента де (в, й, б) / делать чаще всего при помощи частиц и местоимений, равно как и в сложных глаголах с неспрягаемой частью, представленной в виде имени существительного или прилагательного. Так, в примерах (1) и (2) происходит отделение именной части сложного глагола к1айде с компонентом к1ай / белый (1), и основы сложного глагола соцаде (в, й, б) / останавливать с компонентом – основа настоящего времени:

(1) Юхь к1ай-м цо а яьяр / Лицо (имен) белое - (частица м) он (эрг) делать (прош плпф) / Лицо-то он обелил.

(2) Соца-м аз вергва из / Остановить (наст) (частица м) то я (эрг) делать (будущ) / Остановить-то я его остановлю…

Все сложные глаголы от основы настоящего времени являются стандартными переходными глаголами с моделью управления: кто – эрг; кого – имен. Исходные простые глаголы, от которых образованы рассматриваемые сложные глаголы, относятся к непереходным. От основы настоящего времени стативных глаголов образуются инхоативно-каузативные пары с компонентами соответственно дала (в, й, б), де (лазадала – лозаде / заболеть – пришибить). Другие же глагольные лексемы образуют пары «простой глагол – сложный глагол» типа лачкъа / прятаться – лочкъаде / спрятать; при этом от соответствующих простых глаголов и от преобразованных сложных глаголов от основы настоящего времени возможно образование обычного стандартного каузатива при помощи вспомогательного глагола дита (в, й, б) / оставить: лачкъийта / позволить, заставить спрятаться, лочкъадайта / позволить, заставить спрятать.

Различие в интерпретации сложных глаголов от основы настоящего времени и каузативных конструкций от тех же исходных глаголов в целом заключается в реализации прямой и косвенной каузации:

(а) К1аьнко бургац лочкъаяьй / Мальчик (эрг) мяч украсть делать (пф) / Мальчик украл мячик.

(б) Дас к1аьнк лачкъийтав / Отец (эрг) мальчик (имен) спрятать оставить (пф) / Отец заставил (позволил) мальчика спрятаться.

Применительно к примеру (а) можно говорить о прямой каузативации, а в примере (б) – об опосредованной каузативации.

107

В следующих примерах представлены уже подтипы расматирваемых каузативов, т.е. прямого и опосредованного.

(а) Ас к1аьнка машин соцаяй / Я (эрг) мальчик (дат) машин (имен) остановить сделать оставить (пф) / Я для мальчика машину остановил (попросил остановиться).

(б) Ас к1аьнка машин соцаяйтай / Я (эрг) мальчик (дат) машина (имен) остановить сделать оставить (пф) / Я помог мальчику остановить машину (например, попросил кого-то остановить чью-то машину на дороге.) (в) Ас к1аьнкага машин соцаяйтай / Я (эрг) мальчик (апуд-элат) остановить сделать оставить (пф) / Я мальчику отановил машину (самого мальчика заставил остановить машину для него самого; попросил мальчика остановить машину для меня)

В примере (а) в данном случае можно говорить о прямой каузации, интерпретируемой в качестве манипулятивного каузатива, в примере (б) можно говорить об опосредованной каузации, интерпретируемой в качестве ассистивного каузатива, а в примере (в) – об опосредованной каузации, интерпретируемой в качестве нонкуративного каузатива. Говоря о последнем примере, следует отметить, что такого рода каузатив может интерпретироваться по-разному. В зависимости от контекста он может быть и ассистивно-нонкурантивным, то есть каузатор и позволяет и не предотвращает ситуацию, или этот каузатив может быть фактитивным (манипулятивным), то есть каузатор может вынуждать каузируемого к действию независимо от его воли или по просьбе каузатора (по его воле каузируемого).

Примеры со сложным глаголом от основы настоящего времени дага (в, й, б) / гореть – доагаде (в, й, б) / сжечь более сложно интерпретируются в ингушском языке. В приводимых ниже примерах каузация может быть расценена как пермиссивная (агенс вольно или невольно допускает существование ситуации). Однако, в случае использования уже стандартного каузатива от сложного глагола с компонентм дита (в, й, б), вина агенса в том, что ситуация произошла, расцениваетя как менее значительная. Если в примере (а) действие агенса явилось прямой причиной наступления ситуации «бумага сгорела», то в примере (б) каузируемая ситуация наступает опосредованно: агенс не доглядел, оставил бумагу рядом с огнем и она сгорела, или позволил кому-то другому ее сжечь

(а) Каьхат доагадаьд 1а / Бумага (имен) сгореть сделать (пф) ты (эрг) / Ты сжег бумагу.

(б) Каьхат доагадайтад 1а / Бумага (имен) сгореть сделать оставить (пф) ты (эрг) / Бумага сгорела у тебя.

Каузатив примера (б) может быть замещен каузативом от исходного глагола с компонентом дита (в, й, б) типа Каьхат дагийтад 1а / Бумага сгореть оставить (пф) ты (эрг) / Бумага сгорела у тебя (не доглядел).

108

Общим компонентом семантики каузативов с компонентом дита (в, й, б) / оставить, образованных от сложного глагола (основа настоящего времени + де; имя + де) во всех рассмотренных нами примерах является значение опосредованности не только каузации (то есть каузатор не является прямой причиной осуществления ситуации), но и опосредованности осуществления самой ситуации, т.е. при такого рода каузированиях приосходит как бы переложение вины за наличие ситуации на третье лицо, которое чаще всего не эксплицируется в тексте. Так, в последнем примере мы имеем дважды каузируемое действие: доагадайтад – позволил кому-то (первая каузация) сжечь (вторая каузация) бумагу. Дело в том, что, создавая сложные глаголы с компонентом де (в, й, б) от непереходных глаголов, мы уже однажды каузируем это глагол дага – доагаде, вводя при этом объект действия в ситуацию. Когда же мы к данному глаголу добавляем компонент дита, мы его каузируем второй раз, вводя при этом еще одного агенса, который собственно и осуществляет волю первого и основного агенса данной ситуации. Поэтому данного типа каузативы могут иметь несколько интерпретаций в зависимости от контекста. В зависимости от прочтения самой ситуации такого рода каузатив может быть и пермиссивным и асситивным и фактитивным, а иногда может выступать и кумулятивно-ассистивно-пермиссивным (способствует и позволяет), нонкурантивно-пермиссивным (не предотвращает и позволяет) или же ассистивно-фактитивным (способствует и заставляет).

Таким образом, из выше изложенного можно заключить, что в ингушском языке, как, собственно и в других кавказских языках, каузативная конструкция с компонентом де (в, й, б) / делать, будучи не самым продуктивным способом образования каузатива в языке, противостоит другой более продуктивной модели образования каузатива с компонентом дита (в, й, б) / оставить. Данное противопоставление является основным средством выражения семантической оппозиции между значениями прямой (контактной) и опосредованной каузаций. По мнению М. Сабатани, различение между контактной и опосредованной каузацией является «фундаментальным для описания каузативных конструкций, поскольку в большинстве языков переходные глаголы, выражающие прямую каузацию, существуют в виде лексических единиц, и часто имеется дополнительное средство опосредованной каузации» [Shibatani, Prashant: 2002, 96]. Таким образом, мы можем констатировать, что в ингушском языке, помимо того, что имеются переходные глаголы со значением прямой каузации, возможно каузирование непереходных глаголов при помощи компонента де (в, й, б) / делать с приобретением последним значения прямого (конткатного) каузирования. В отличие от стандартного каузатива с компонентом дита (в, й, б) /оставить, который в своем образовании от любой лексемы ингушского языка совершенно практически

109

неограничен, каузатив с компонентом де (в, й, б) / делать невозможен от исходно переходных глаголов. И это вполне объяснимо, если учесть тот фактор, что прямая каузация уже актуализируется самим переходным глаголом как уже в его семантике заложенное его основное значение: ср. āла / сказать – ала-де(!) /сказать сделать(!), ала / лежать – ула-де / сделать лежать.

Кроме того, проявление оппозиции прямой и опосредованной каузации в ингушском языке связано и со степенью агентивности каузируемого участника. Дело в том, что при прямой (контактной) каузации каузируемый участник кодируется как прототипический пациенс и является максимально пациенсоподобным, а при опосредованной же каузации каузируемый участник обладает повышенной степенью агентивности.

Вместе с тем обращает на себя внимание и противопоставление каузатива с компонентом дита (в,й,б) от непереходных глаголов каузативам с тем же компонентом от переходных глаголов типа ваха – вахийта, ала – алийта, с одной стороны, и противопоставление каузатива от непереходных глаголов сложным глаголам с компонентом де (в, й, б) (который нами также рассматривается в качестве каузатива): саца – сацийта, соцаде – соцадайта. Если в первом случае мы имеем противопоставление каузативов по признаку проявления степени агентивности каузируемого участника Вахийта из / алийта цунга таким образом, что каузатив от непереходного глагола проявляет меньшую степень агентивности в отличие от каузатива от переходного глагола, то во втором случае мы имеем противопоставление каузативов по признаку выражения прямой (манипулятивной, контактной) vs опосредованной каузации: соцае машин /останови машину (ты сам непосредственно), соцаейта машин цунга / заставь его остановить машину (то есть опосредованное воздействие на пациенс действия). Если в первом случае каузатором выступает субъект в эргативе (причем субъект этот обязательно одушевленное существо), а каузируемый может быть либо пациенсом (при стандартном каузативе – с дита от непереходного глагола), либо выступать в качестве апуд-элатива: дешийта цунга, а пациенсом остается исходный прямой объект (при каузативе с компонентом дита (в, й, б) от исходных переходных глаголов). При этом в каузативе от переходных глаголов исходный агенс теряет степень агентивности ала 1а / скажи ты, алийта хьога / заставить сказать тебя.

Во втором же случае, на наш взгляд, неактуален фактор степени агентивности при противопоставлении каузатива – сложного глагола с компонентом де (в, й, б) и каузатива от сложного глагола с компонентом де (в, й, б), то есть каузативом от каузатива. Здесь основное их различие сосредоточивается именно в рамках оппозиции опосредованности или манипулятивности каузации. Дело в том, что при образовании каузатива с компонентом дита (в, й, б)

110

от сложных глаголов с компонентом де (в, й, б) происходит введение в синтаксическую конструкцию дополнительного агенса: машин соцае 1а / останови машину ты – машин соцаейта цунга 1а / заставь его остановить машину, оформленного как апуд-элатив. И данному апуд-элативно оформленному агенсу передается часть полномочий исходно-активного агенса, который и там и там кодирован эргативом. Таким образом, получается, что в ингушском языке, роль стандартного каузатива (каузатива на дита (в, й, б) который регулярно образуется от всех глаголов) сводится к тому, чтобы выражать лишь значение опосредованной каузации и каузации с агентивным каузируемым. Сфера функционирования стандартного каузатива в ингушском языке, как мы видели, намного шире. Во-первых, противопоставление по степени агентивности не отличает стандартный каузатив от сложных глаголов (каузативов с компонентом де (в, й, б)), а действует внутри самой стандартной каузативной конструкции (вспомним особенности падежного кодирования каузируемого участника непосредственно связанное со степенью активности этого каузируемого учстника: он может быть оформлен либо именительным падежом, либо апуд-элативом). Из анализа разных типов каузативов ингушского языка следует также, на наш взгляд, и то, что противопоставление между каузативами, с одной стороны, и каузативами и переходными глаголами, с другой стороны, по параметрам агентивности каузируемоо участника ситуации в основном совпадает с противопоставлением по параметрам опосредованности (опосредованная) или неопосредованности (прямая) каузации.

Однако каузатив не всегда, как мы видели, обозначает опосредованность каузации. О том, что сложные глаголы (каузативы) с компонентом де (в, й, б) имеют значение прямой каузации, мы уже говорили. Что же касается каузатива с компонентом дита (в, й, б), то собственно, и он может иметь «прямую» интерпретацию. Кроме того, для некоторых глагольных лексем данный тип каузатива является единственным средством выражения как прямой, так и опосредованной каузации: мага – мегийта, б1аргаго – б1аргагойта и т. д.

Отсюда мы делаем вывод о том, что значение каузатива с компонентом дита (в, й, б) довольно широко, а типы интерпретации и параметры его противопоставления другим каузативам и переходным глаголам зависят от контекста, в котором он функционирует и от того, есть ли у исходного предиката – глагола лексический каузативный эквивалент.

Лексические каузативы в ингушском языке представлены в ограниченном количестве. В основном, это лексемы типа вига / вести, даккха / вытянуть. Данные глаголы вместе с несколькими другими глаголами типа дита – диса / оставить – остаться, дала – даккха / вылезти - вытянуть, дига – даха / вести – уйти участвуют в глагольном словообразовании, причем образуемые ими глаголы

111

противопоставляются по морфо-синтаксическому признаку переходность/непереходность действия: г1адвига – г1адваха / обрадовать – обрадоваться (от последних также возможно образование каузатива на дита (в, й, б) – г1адвигийта − г1адвахийта / дать обрадовать − дать обрадоваться). Очевидно, наличие данных глаголов свидетельствует о том, что изначально ингушский глагол был индифферентен к выражению значения переходность/непереходность действия, т.е. имел лабильную характеристику. И основным средством выражения категории переходность/непереходность являлись сложные глаголы, в которых участвовали указанные выше глагольные лексемы, противопоставленные по данному признаку изначально. Очевидно, данные глаголы и были прототипическими переходными/непереходными глаголами в системе ингушского языка. Каузативы же стали формироваться в качестве следующего средства передачи значения переходность/непереходность действия. Очевидно, что каузатив на дита (в, й, б) является более раннего происхождения, нежели каузатив на де (в, й, б). Это подтверждается, на наш взгляд, и тем фактом, что лексема дита (в, й, б) – диса (в, й, б) / оставить − остаться, как мы уже видели, является одной из древних лексем ингушского языка, имевших оппозитивные формы, маркируюшие переходность/непереходность действия. Исходя из этого же, видимо, можно объяснить и тот факт, что в глагольном словообразовании ингушского языка в качестве второго компонента сложного глагола выступают, в основном, указанные выше четыре глагольные лексемы.

Литература:1. Климов Г.А., Алексеев М.Е. Типология кавказских языков.

– М.,1980.2. Плунгян В.А. Общая морфология. Введение в

проблематику. – М., 2003.3. Shibatani M., Prashant P.: The causative continuum // The

grammar of causation and impersonal manipulation / Masayoshi Shibatani (ed.). – Amsterdam; Philadelphia: John Benjamins, 2002.

112

ОСВОЕННЫЕ ЗАИМСТВОВАНИЯ В СОВРЕМЕННОМПОЛИКУЛЬТУРНОМ ПРОСТРАНСТВЕ

Богуславская В.В.Донской государственный технический университет,

Китанина Э.А.Ростовский государственный экономический университет «РИНХ»

(г. Ростов-на-Дону, РФ)

MASTERED BORROWINGS IN CONTEMPORARY POLYCULTURAL WORLD

Boguslavskaya V.V.Donskoy State Technical University,

Kitanina E.A.Rostov State University of Economics (Rostov-on-Don, RF)

В сознании говорящих иноязычное слово нередко связано с книжностью – книжной культурой, книжной стилистической окраской. Но основываясь на том положении, что в 90-х годах ХХ века и в начале ХХ1 века престиж иноязычного слова определяется скорее модой, нежели образованностью, можно говорить о том, что частые использования иноязычного слова в речи – это не элемент культуры, а элемент полукультуры.

Полукультура – это не недостаток культуры, не отсутствие знаний как таковых. Это такая ситуация, в которую помещена личность во время культурно-бытового слома. В одном случае – такая полукультура временная, в другом (неблагоприятном) – она превращается в постоянно действующий фактор [4; 91]. В нашем случае – полукультура порождает полуязычие. Полуязычие – это такое положение вещей, «когда человек вроде бы владеющий обоими языками, фактически не владеет ни одним: столкнувшись с чуть более сложной мыслительной конструкцией, он не способен выразить ее достаточно точно ни на одном из тех языков, которыми владеет» [5; 239].

Прагматика заимствованного слова теснейшим образом связана со стратификацией общества. Даже давно и прочно освоенные в языке-рецепторе заимствованные слова могут вызывать отторжение у представителей определенных социальных групп. Ср. убежденность Энгеля в «ничтожестве, грубости, комичности и вульгарности» иностранных слов, «пятнающих репутацию писателя», а также его утверждения, что писатель, который ими пользуется, «совершает национальное преступление» - цит. по: [2; 204] или убеждение В.И. Даля в том, что «чужесловы надо бы стараться изгнать». В наше время активным противником иноязычного влияния (прежде всего – англо-американского)

113

выступил А.И.Солженицын, считающий что уже «довольно загадили русский язык такими дивными новинами, как уик-энд» (подробнее о проявлениях пуризма см. в главе 3).

Другой подход к заимствованиям определяется убеждением, что все великие культуры нуждаются друг в друге и общечеловеческая культура не может развиваться без оживленного обмена духовными и материальными ценностями. Г.О. Винокур [1; 433] писал о «старинном правиле лингвистике: чем лучше мы знаем язык, тем меньше мы находим в нем синонимов». Это в полной мере относится и к иноязычным словам, поскольку те из них, которые прочно укоренились в русском языке, обязательно приобрели семантические или прагматические различия с близкими им исконными словами.

Семантические различия с этимоном часто служили предметом специальных исследований, в то время как прагматические различия, зачастую более тонкие, чем семантические, гораздо реже привлекали к себе исследовательское внимание. Между тем, часто оказывается, что приемлемость хорошо известного (семантически освоенного) иноязычного слова из разряда так называемых «книжных» зависит от социальных ролей. Ср. интервью журналиста П.Макарова с актрисой Ией Савиной:

П.Макаров: Вы как-то сказали: «Я не из тех, кто сам делает свою жизнь, но я сама выбираю то, что соответствует моим убеждениям». Это ваше кредо?

И.Савина: Такие красивые слова я обычно не употребляю. Но можно считать, что это так. Я имею в виду «кредо» ( П.Макаров «Звездное досье»).

То есть применительно к собеседнику (вообще – к другому) слово вполне уместно, в речи о себе оно звучало бы претенциозно (в вопросе журналиста оно приемлемо, в ответе – нет, что и почувствовала актриса).

Прагматика старинного французского заимствования мадам варьируется от нулевой до ироничной. Помимо функции нейтрального обращения (в прошлом), слово передает массу прагматических смыслов, главные из которых – ирония и даже сарказм. Интересно, что высокой (пафосной) прагматики это слово совершенно лишено (в отличие, например, от слова мисс – «Мисс мира», не *мадам и не мадемуазель Мира). Ср.:

И тут же бегает его [Луначарского] сынок тотоша, избалованный хорошенький крикун, который – ни слова по-русски, все по-французски, и министериабельно-простая мадам Луначарская – все это хаотично, добродушно, наивно, как в водевиле (К.И. Чуковский «Дневник»); В ближайшее время у женской и подростковой одежды увеличится рост: соответственно до 182 см и 206 см. Слабый пол станет крупнее: доьбавится 68 размер (каждая десятая мадам в России имеет объем груди больше 136 см) – Аргументы и факты, 2003, № 40.

114

Мы пока рассматриваем случаи, когда поклонницы дорвались «до тела», но ведь большинство теряют время по своим комнатам, увешанным портретами, Знаю одну мадам, которая так прокуковала одиннадцать лет! Представляешь, сколько совершенно замечательных романов с совершенно уникальными парнями прошло мимо? (Комсомольская правда, 31 октября 2006 г.).

Об иронии чаще всего пишут как о явлении, создаваемом на синтагматическом уровне. Хорошо известны средства ее создания – фигуры умолчания и недосказанности, эвфемистические перифразы, гиперболы, комплиментарные эпитеты, высокопарные средства для описания обыденного и под. Гораздо реже ирония изучается как средство языка. Однако есть средства «фондового комизма» - слова, которые даже в словарях помечаются как иронизмы – пометой «ирон.» Очевидно, существительное мадам тоже относится к этой группе – в современном языке оно вряд ли может быть использовано как прагматически нейтральное.

Ср. использование слова мадам в сочетании с другим иронизмом, известным со времен И.С. Тургенева и его знаменитой эмансипе Кукшиной из романа «Отцы и дети»:

Вот об этом бы думать нашим государственным мужам, публичным политикам, а вместе с ними и сексоспециалистам и прочим общечеловекам вроде известной «Мадам Эмансипе» М. Арбатовой, которая очень вдохновлена тем, что российская семья постепенно переходит «от советской к капиталистической». Что при этом мадам имеет в виду, известно, очевидно, ей одной. Другая мадам, теперь уже бизнес-вумен, договорилась («Принцип домино», НТВ) и вовсе до того, что супруги ничем друг другу не обязаны (Советская РФ, 1 ноября 2005 г.).

Сегодня в русской речевой практике нет общепринятых обращений и особенно плохо обстоит дело с обращениями к лицам женского пола: «девушка» часто оказывается неуместно из-за возраста, а «женщина» и вовсе звучит чудовищно. Вернуться бы к дореволюционному - «мадам», но мешает прагматика ироничности: это хорошо для сценического образа Аллы Пугачевой (мадам Брошкина), но не годится в качестве стандартного обращения (особенно в официально-деловом общении). Нет обращения и его нельзя ввести приказом сверху, ибо слова, помимо узких словарных значений, имеют ауру различных символов и эмоциональных окружений, и эта аура не создается искусственно. Обычно ироническую прагматику слово приобретает тогда, когда оно хорошо освоено языком. Однако возможна и утрата этого свойства – быть элементом фондового комизма. Пока слово «консенсус» тесно связывалось с личностью М.С.Горбачева (которого А.И. Солженицын остроумно назвал с помощью неологизма - «несуразец»), оно, как правило, использовалось с иронией. Вне этой связи оно вполне приемлемо как нейтральное. Ср. заголовок в «Комсомольской правде (30 сентября 2004 г.): Почта ищет

115

консенсус и подзаголовок «Почта России» привлекает издателей и распространителей прессы к работе над новыми принципами организации рынка подписки.

Ироническая модальность может создаваться путем столкновения иноязычного слова, символизирующего комфорт, высокий уровень жизни и бытовые удобства, с грубым жаргонизмом совсем из другого «мира». Ср.:

И чего не сиделось «авторитету» в уютной американской тюрьме, зачем «вел себя хорошо» и досрочно откинулся? На родине ждут Иванькова новое дело (за старые грехи) и параша вместо биде. Впрочем, порой призыв Родины бывает так настойчив, так на нее потянет, что отказаться невозможно! (Комс. правда, 16 июля 2004 г.)

В исследованиях последнего времени наблюдается стремление разобраться в причинах и условиях распространения обсценных слов и выражений. Отмечается, что они имеют признаки художественного творчества и вносят игровой элемент, который психологически чрезвычайно облегчает переживание сверхтяжелых обстоятельств [3; 14]; указывается, что полезная их функция состоит в том, что они помогают человеку избавиться (достаточно безобидным способом) от переполняющей его агрессии. Оказалось, что для обсценных выражений не обязательно характерна именно экстремально-запредельная сфера бытия (скандалы, ссоры). Напротив, в ситуации, например, «начальник-подчиненный» использование непечатных выражений есть знак дружеской приязни и сокращения личностной дистанции. И для английских аналогов русских обсценных выражений гораздо более свойственна ситуация фамильярного общения, предполагающего отношения дружеской доверительности. Они способны выразить многие оттенки эмоциональной сферы и потому столь широко распространены.

Литература1. Винокур Г.О. Проблема культуры речи // Язык, культура,

гуманитарное знание. Научное наследие Г.О. Винокура и современность. – М.: Научный мир, 1999.

2. Жирмунский В.М. Национальный язык и социальные диалекты. Гос. изд-во «Художественная литература».- Л., 1936.

3. Лотман Ю.М, Не-мемуары // Лотмановский сборник. – М., 1995.

4. Фрумкина Р.М., Мостовая А.Д. Овладение неродным языком как обучение знаковым операциям // Вопросы языкознания, 1990.- № 5.

5. Хинт М. Двуязычие и интернационализм // Дружба народов, 1988. - № 5.

116

ГОСТЬ И ХОЗЯИН В ЛИНГВОКУЛЬТУРНОМ АСПЕКТЕ(НА ПРИМЕРЕ АБХАЗСКОГО ЯЗЫКА)

Гванцеладзе Т.Иберийско-Кавказский международный исследовательский центр

(г.Тбилиси, Грузия)

A GUEST AND A HOST IN LINGUISTIC AND CULTURAL ASPECT (IN ABKHASIAN LANGUAGE)

Gvantseladze T.Iberian-Caucasian International Research Centre (Tbilisi, Georgia)

Традиция гостеприимства является одной из четко выраженных характеристик всех кавказских народов. Особо почтительное отношение к гостю, подчеркивание превосходства гостя перед хозяином, выказывание готовности к защите личного достойнства и жизни гостей стоят превыше всего в каждом кавказском этносе. Каждый человек и каждая семья всегда, в любой ситуации, в любое время должны быть готовы достойно встречать и угощать гостей, каким бы трудным делом это ни являлось. Общество всегда бдительно следит за тем, как выполняются требования этой традиции, восхваляя достойных хозяев и порицая тех, кто осрамил не только себя и свою семю, но и весь род, село и даже свою нацию плохим приемом гостя. Отношение кавказцев к традиции гостеприимства настолько значимо, что человек в первую очередь ценится именно тем, как он может принимать гостей. Особенно почитаются те лица, которые, невзирая на значимые материальные, психологические или иные трудности (занятость семейными, общинными или служебными делами, траур, болезнь и т.д.), не дасть гостю знак о своих личных проблемах и обслужит его так, как этого требуют от него неписаные законы гостеприимства.

Абхазский народ в этом плане не отличается от других народов Кавказа. Для абхаза защита многовековых традиции гостеприимства по сей день считается одним из важнейших частей Апсуара (абстрактная форма от абхазского автоэтнима Апсуа «абхаз») т.е. общности добрых качеств, обязательных для достойного человека абхазской национальности. Конечно, абхазская традиция вовсе не стоит обособленно от аналогичных традиций других кавказских этносов (как родственных, так и не родственных), хотя имеет четко выраженную национальную специфику (Об этнографических вопросах гостеприимства подробнее см.: [3;103-122].

Абхазская традиция гостеприимства тесно связана с языковым (вербальным) материалом, без которого невозможно создавать полное представление о духе народа. Ниже нами рассматриваются именно основные вербальные средства абхазского языка, отражающие особенности этой традиции.

117

Абхазская лексика и фразеология связанная с гостеприимством разделяются на следующие основные группы: специальные термины и терминологические сочетания; оценочные эпитеты, отражающие отношение людей к качествам гостей и хозяев; формулы почтенного обращения между гостями и хозяевами; формулы приглашения гостей во двор, в дом и к столу; просительные выражения перед принятием еды; заздравные тосты; пословицы и предания, внедряющие важность традиции гостеприимства и т.д.

Специальными терминами и терминологическими сочетаниями, связанными с традицией гостеприимства в абхазском языке являются:

a-sas «гость»;aajωə «гость» от глагола aajra «идти сюда» (досл.: приходящий

сюда, посетитель);a-pšºma «хозяйн»;a-pšºma ipšºmacºa «родственники и близкие соседи хозяйна,

помогавшие ему во время приема гостей» (досл.: хозяева хозяйна);sasra acara «идти в гости» (sasra dcejt’ «он пошел в гости»). В

данном случае отыменный масдар без префикса общей формы а- (sasra) употребляется в функции обстоятельства цели;

a-sasdk’əlara «принимать гостей; гостеприимство» (asas didik’əlt’ «он принял гостя»);

a-taara «1. гостить; 2. старинный обычай ходить в гости с подарками для хозяев» (ditaajt’ «1.он погостил у него, он стал у него гостем; 2. он приехал к нему в гости с подарками»);

a-sasaajrta «специальный дом во дворе абхаза для приема гостей» (досл.: место прихода гостя). Такая постройка обставлялась особо, чтобы гость чувствовал себя уютно;

a-sas jaajra «приход гостя» (asas daajt’ «гость пришел»);a-tazaara «иметь гостя» (asas ditowp’ «у него гость»);aadgəlara «зайти по пути на время; свернуть с дороги на время»

(amωa dšiaswaz daadgəlejt’ «проходя по дороге он на время остановился (у кого-либо)»;

aanč’asra «остановиться, устроиться у кого-либо в качестве гостя» (asascºa asasaajrtač’ jaanč’asit’ «гости устроились в гостиный дом»);

a-pəlara «встречать» (apšºma asas dipəlejt’ «хозяин встретил гостя»);

aapx~ara «приглашать, пригласить» (apšºma asas daajpx~ejt’ «хозяин пригласил гостя»);

a-sas ixºə «пища приготовленная из особых продуктов специально для гостя» (дословно: доля гостя). Считался срамом, если семья не имела запасов для достойного угощения гостей, или члены семьи сами же ели долю гостей;

a-čejĵək’a «хлеб-соль; застолье» (досл.: хлеб и соль);a-čara «пир, застолье» - масдарная форма от a-ča «хлеб». Ср.: с

одной стороны, грузинское p’uroba «пир, застолье» от p’ur-i «хлеб»

118

и, с другой стороны, абазинское čara «есть, кушать, принимать еду» от ča «хлеб»;

a-k’rəfara du «пир, застолье» (досл.: большое кушание);a-č’ac’ara «угощать чем-либо» (досл.: положить в рот кому-либо

что-либо). Типична фраза: apšºma ak’ºac hč’ejc’ejt’ «хозяин угостил нас мясом»;

a-nəhºač’a «тост» (досл.: рот молитвы. Подразумевается произнесение молитвы в честь кого-либо, с пожеланиями добра и здоровья);

a-ωəxº «тост» (досл.: доля вина). Слово ныне употребляется редко, лишь в речи стариков;

a-xəbža «половина вареной головы скотины, которая преподноситься старейшему гостю в знак уважения»;

a-t’olbaš // a-t’alboš «тамада» (из турецкого языка);a-ωənaha(ωə) «виночерпий, прислуживающий гостей и

заполняющий им стаканы вином»;a-xac’gəlara «обслуживать гостей стоя, следя за порядком».

Обычно эту функцию выполняют хозяин и его близкие;a-k’rətara «одарить хозяином гостя, впервые посетившего его

дом» (досл.: давать что-либо);a-č’a anəzaara «подарок» в типичном высказывании: sčə wač’a

janup’ «моя лошадь в твоем распоряжении, т.е. дарю тебе свою лошадь» и т.д.

Часть перечисленных терминов сопровождается подходящими по смыслу эпитетами, которые выражают положительную или отрицательную оценку как хозяев, так и гостей. Например, имя прилагательное черкесского происхождения dax~, которое в черкесском означает «красивый», в абхазском употребляется только с именем существительным a-sas в значении «почетный»; к словам обозначающим гостя и хозяйна также прилагаются имена: a-bzia «хороший» и a-cºg~a // a-baapsə «плохой»…

С традицией гостеприимства тесно связаны и формулы почтенного обращения, употребляемые в языке и в других случаях. К этой категории относятся:

uxx~ə zgejt’ «да унесу я твою головную боль!» (ср., груз. šeni č’iri me «твоя беда мне!», šeni k’vnesa me «пусть передается мне твой стон!», šeni sat’k’ivari mergos «да получу я твою боль!»...);

uxac’k’ə scejt’ «пусть уйду я вместо тебя!» (подразумевается отправляться на тот свет). Ср., груз. šen genacvale «да заменю я тебя (в беде)!»;

suk’ºəxšowp’ – ласкательное обращение. Обычно произносят пожилые женщины;

dad - форма обращения старшего человека к молодому, ср. dadraa - форма обращения старшего человека к молодым людям;

nan – форма обращения старшей женщины к молодому человеку. Слово восходит к общеиберийско-кавказской основе nana «мать» ...

119

К вербальным средствам выражения отношений между гостями и хозяевами относятся и формулы приглашения во двор, в дом или к столу.Например:

Если абхаз решил пригласить в гости проходящего мимо его дома человека, то он произносит следующую фразу: umωaxəc’ hapšºmazaajt’ «сверни с дороги, пусть мы будем хозяйнами!»;

Приехавшего гостя встречают приветственными словами: bziala waabejt’ «мы тебя видели с добром!»

Посадивших за стол гостей просят приняться за еду словами: šºnap’ə ašºərk’ə «держите рукой, возьмите в руки [еду]!», ak’rə šºfa «кушайте! ешьте!», ižºžºə «пейте!»

Главнейшими вербальными компонентами застолья, устрайваемой в честь приезда гостя, являются заздравные тосты с обилием хвалебных эпитетов в адрес гостя. Каждый тост произносится со строгой защитой их последовательности. Считается необходимым украшение тостов положительными эпитетами, метафорами, сравнениями, гиперболами, восхваляющими добрые качества гостей. По народному представлению, тот тамада считается мастером своего дела, кто красноречиво произносит тосты; без назойливости руководит застольем; создает теплую, дружескую и привлекательную атмосферу; кто внимательно следит за порядком и за тем, чтобы гость чувствовал себя уютно; кто одарован чувством юмора и т.д. Естественно, тамада может импровизировать (это даже необходимо), однако он обязан следовать за давно установленными правилами поведения тамады и не нарушать их.

Среди вербальных средств выражения отношений этноса к традиции гостеприимства особое место занимают пословицы, поговорки, сентенций и народные предания, внедряющие среди молодого поколения важность и непререкаемость традиции гостеприимства, как органической части национального идеала Апсуара, т.е. самоидентности абхазского народа.

Приведем несколько пословиц, поговорок и сентенций из этой тематической группы (материал приводится по изданию [2;]):

asas bəž-nasəpk’ icup’ «гостя сопровождают семь счастий», т.е. гость приносит хозяйну счастье;

asas iiwa-iihºo dakºitup’ «гость свободен в поведении и речи», т.е. гость имеет право делать и говорить все, что захочет;

asas dməcxºxarg~ə apšºma dičharowp’ «если гость перебарщивает, хозяйн должен терпеть»;

asasi apšºmej ejbarčejrowp’ «гость и хозяйн должны усовершенствовать друг друга»;

asas icºuc’ºaxəz aωəstaa it’ºup’ «то, что укроешь от гостя, принадлежит дьяволу»;

asas jaajra asas jusup’, icara - apšºma jusup’ «приход гостя – его дело, а уход – дело хозяина», т.е. гость вправе, придти в любое время, но время его ухода зависит от хозяина;

120

apšºma baapsə dnask’~agaωxojt’ // apšºma cºg~a dnask’~gaω bziowp’ «плохой хозяин становится провожающим // плохой хозяин является хорошим проводником»;

asas dəcºg~arxºəxºωup’ «гость является выявителем недостатков»;

asasi asəsi «гость, что ягненок» (досл.: гость и ягненок) – подразумевается, что гость должен быть безобидным, не проявлять агрессию или претензии;

axə zmardaz aləmha ifejt’ «кому преподнесли голову, тот съел ухо» - поговорка связана с традицией преподнесения почетному гостю вареной голова скотины: гость должен не есть уши и передать их кому-либо другому;

badia məšºmat zkºala jaajgaz mgºala igejt’ «что Мушмат Бедиа принес на спине, унес животом» - подразумевается случай, когда гость принесенную им же еду сам съел, нарушив правила поведения гостя;

sasra imcac sas diznəq’ºgom «кто в гостях не бывал, тот гостя принимать не сможет»;

asas asas dicºəmγən, aωəĵag~ə apšºma icºəmγən «гость гостя ненавидел, а хозяин – обоих»;

waga sasra duməštən! «своего дурака в гости не посылай!»;waγag~ə čəsla dšə! «даже своего врага корми до смерти!»;asascºəa zəč’caawa ičwan tacºwam «кого гости посещают, его

котел не опустеет» и т.д.Как гость, так и хозяин должны строго соблюдать не только

правила поведения, но и четко, уместно использовать вербальные средства общения, установленные этносом. Народная система воспитания полностю поддерживает общепринятый взгляд об особом статусе гостя, внушая молодому поколению, что: а) достойный прием гостей является великой честю для каждого абхаза; б) приезд гостя – исключительный дар Бога; в) не существует более важного дела, чем радушный прием гостей; г) гости приносят семье счастье и авторитет среди народа; д) гость неприкосновенен и т.д. Нормы языкового поведения запрещают как хозяину, так и гостю сквернословие, неуважительное отношение друг к другу, словесное оскорбление не только присутствующих, но и отсутствующих лиц.

Хозяин должен обладать искусством скрывать свои личные проблемы, дабы не испортить настроение гостя. Ему же вменяется в обязанность выражать безграничную и искренную радость в связи с посещением его дома гостями. Одновременно хозяин должен скромно извиниться за то, что его семья не сможет достойно угощать гостей, однако все они будут стараться предоставлять удовольствие гостям. Обязанностю хозяина является так же и то, что он должен искренне просить гостей, чтобы они у него чувствовали себя как дома, не стесняться, принимать еду и напитки, веселиться, петь и танцевать... Важной частю традиции гостеприимства является

121

и самоунижение, скромное самовыражение хозяина при одновременном восхвалении гостей. При этом употребляются готовые формулы: sčejĵək’a xºəč’ə «мой скромный хлебсоль», čarašºa ak’ə zujt’ «я устроил нечто вроде пира» и т.д. Они считаются необходимой вербальной частю традиции гостеприимства и каждый абхаз должен применять их в соответствующих случаях.

В свою очередь и гость обязан извиниться за причиненные его приездом беспокойство хозяину, за то, что он оторвал хозяев от своих дел и т.д. Готовой формулой – susasəmk’ºan suusəndaz «чтобы я не являлся твоим гостем, а стал твоим делом!» - гость намекает, что ему понятны, с какими трудностями столкнул его приход хозяина.

Здесь же следует отметить и о высочайшем статусе гостя в абхазской системе степеней почетности. Согласно исследованию проф. Ш.Д. Инал-ипа, гость занимает почетнейшее второе место в этой системе, уступая лишь старшему хозяину (обычно – старику почтенного возраста). В данной системе гостю по перечисленному порядку уступают: 1. старший общины; 2. дядя по матери; 3. старший сосед; 4. воспитатель по традиции аталычества; 5. старший рода; 6. двоюродный брат по матери; 7. представитель рода; 8. воспитанник; 9. близкий сосед; 10. сопровождающий гостя; 11. молочный брат; 12. представитель патронимии; 13. зять; 14. родственник отца по матери; 15. старший сын хозяина; 16. племянник по сестре; 17. приятель (подробнее см.: [3;112-113]).

Иногда, когда старший хозяин не в состоянии выполнять свои обязанности (например, по причине его тяжелой болезни), гость занимает первое место в этой системе степеней почетности. Следует также отметить и то, что гости тоже делятся по категориям: среди них выше стоит мужчина преклонного или среднего возраста – asas ejhabə «старший гость», ниже которого занимают места: asas dax~ «почетный, далекий гость», asas gºəbžanət’º «средний по возрасту гость», asas ejc’bə «младший по возрасту гость» и asas č’k’ºən «молодой гость» [3; 112-113]. С нашей стороны добавим, что аналогично (по возрасту) устанавливаются степени почетности и среди женщин, приехавших в гости.

Анализ этой системы дает основу для заключения, что деление по степени почетности среди абхазов теснейшим образом связано с почитанием (можно даже сказать: с культом!) старших по возрасту людей, а также с социальными особенностями. Что же касается деления гостей по категориям, то в этом случае решающим фактором является возраст. Исключение составляют сравнительно молодые люди с высоким социальным статусом.

Языковый материал наряду с учетом практики гостеприимства показывает, что абхазский народ гостеприимству отводит важную роль в социально-культурной жизни этноса и в защите своей самоидентности, восхваляя скромное поведение, щедрость,

122

чуткость, социальную, национальную и религиозную толерантность и другие положительные свойства как гостей, так и их хозяев.

Следует обратить внимание на один важный момент: соблюдение правил гостеприимства, с одного взгляда (особенно для лиц некавказских национальностей), кажется довольно сложной и обременяющей, но если учесть тот факт, что понимание важности и непререкаемости соблюдения этой традиции, являющейся органической частю самоидентности абхазского народа (Апсуара), внушается новым поколениям с материнским молоком, станет ясным, что гостеприимство приносит абхазам большую радость и огромное душевное удовольствие, а, следовательно, соблюдение этой традиции считается необходимой украшающей частю жизни человека. Однако, иногда эта традиция может принести и беду, если возникает конфликт между ей и писаными законами, не всегда учитывающими национальные особенности. Так, например, в известном романе основоположника абхазской художественной литературы Д.И. Гулиа «Камачич» описана ситуация, когда простой абхазский крестьянин Алиас, уважающий и соблюдающий древные абхазские традиции, был арестован и посажен в тюрьму из-за того, что не смог нарушить абхазские нормы гостеприимства и принял трех разбойников как гостей и угостил их [1;32-38]. В этом случае Алиас был совершенно прав как приверженец безоговорочной защиты национальных традиции. Теми же традициями воспользовались и разбойники, заранее понимавшие, что их визит в дом Алиаса не принесет добра этому последнему, однако они не потрудились и даже словесно не выразили озабоченность за то, что поставили хозяина в неловкое положение. А официальные царские власти вовсе не учли, что у Алиаса не было другого выхода, кроме как угостить разбойников.

Литература:1. Гулиа, 1982 - Д. Гулиа. Камачич. Сборник сочинений в

шести томах, т. 2. Сухуми, 1982 (на абхаз. яз);2. Гулиа, 1985 – Д.И. Гулиа. Пословицы, загадки,

скороговорки. Сборник сочинений в шести томах, т. 5. Сухуми, 1985 (на абхаз. и рус. яз.);

3. Инал-ипа, 1984 – Ш.Д. Инал-ипа. Очерки об абхазском этикете. Сухуми, 1984.

123

КОНТРАСТИВНОЕ ОПИСАНИЕ НЕМЕЦКИХАТТРИБУТИВНЫХ ПРИЧАСТНЫХ КОНСТРУКЦИЙИ АТТРИБУТИВНЫХ ГРУПП И ИХ ЭКВИВАЛЕНТОВ

В КАЗАХСКОМ ЯЗЫКЕДжуванышева А.Е.

Казахский агротехнический университет им. С.Сейфуллина(г. Астана, Казахстан)

DIE KONTRASTIVE BESCHREIBUNG DER DEUTSCHEN ATTRIBUTIVEN PARTIZIPIALKONSTRUKTIONEN UND

DER ATTRIBUTSGRUPPEN MIT DEREN ÄQUIVALENTEN IM KASACHISCHEN

Dzhuvanysheva A.E.Kazakh Agricultural University n.a. S.Seifullin (Astana, Kazakhstan)

Die richtige Selektierung der attributiven Konstruktionen gibt dem Schreiber die Moglichkeit, einen Gegenstand oder eine Person von verschiedenen Seiten aus zu charakterisieren.Indem der Autor die Lebensart,die Kultur,die typischen Charaktereigenschaften eines Volkes durch attributive Konstruktionen beschreibt,kann er den Lesern das reale Portrait von diesem Volk zeigen. Die Expressivitat der attributiven Konstruktionen werden durch ihre Ausdrucksmittel, durch die morphologischen,syntaktischen und semantischen Verbindungen ihrer Glieder naher bestimmt.

Attributive Partizipialkonstruktionen und die Attributsgruppen nehmen wie alle anderen Arten des Attributs einen wichtigen Platz sowohl im deutschen als auch im kasachischen Syntaxfeld.

Während der Analyse der attributiven Partizipialkonstruktionen finden wir verschiedene Überlegungen: z.B betrachten. Helbig [2; 15.2.4; 18.4.1. 6]. Buscha die Partizipialkonstruktionen unter dem Thema “das mehrgliedrige Attribut” als vorangestellte attributive Partizipialkonstruktionen, aber im anderen Kapitel vergleichen die Autoren sie mit den attributiven Infinitivgruppen und beschreiben die Partizipialgruppen als nachgestellte attributive Partizipialkonstruktionen.

Dreyer/Schmitt [1; 47] hingegen halten diese grammatische Erscheinung für einen vollständig abhängigen Partizipialsatz, und bei U.Engel [4; 2.5.4] finden wir dafür einen solchen Schluss, dass sich die substantivischen, pronominalen, adjektivischen, adverbialen Attribute bis zu einem Satz erweitern, und die Attributsätze, Infinitivkonstruktionen, Partizipialkonstruktionen, abhängige Hauptsätze als ihre Ausdrucksmittel dienen.

Der Stellung nach werden die deutschen attributiven Partizipialkonstruktionen in zweierlei Hinsicht analysiert.

124

* Sie verbinden sich mit den Bezugswörtern durch die Kongruenz und werden zwischen dem Artikel und dem Substantiv gebraucht:

Die auf ihre Studenten stolze Lehrerin

* Attributive Partizipialkonstruktionen können an das Bezugswort frei angeknüpft werden. Obwohl sie in diesem Falle nach dem Bezugswort gebraucht werden, erhalten sie sich “ihre semantische Kongruenz”:

Die Lehrerin, stolz auf ihre StudentenDie Lehrerin, auf ihre Studenten stolz

Da die attributiven Partizipialkonstruktionen für die verbale Natur typisch sind, werden sie der Valenznorm nach ergänzt. Diese semantischen Ergänzungen sind obligatorisch, aber ihre festen Glieder, d.h. attributive Adjektive und attributive Partizipien können weiter ergänzt werden, und diese Möglichkeit ist fakultativ. Eine solche Meinung äußern Helbig/Buscha,[2 5;99] und sie zeigen die syntaktische Verbindung zwischen den Gliedern der vorangestellten attributiven Partizipialgruppen anhand folgenden Schemas und Beispiele:

notwendige Erweiterungsglieder

der seiner Sorgen ledige Mannder das Buch auf den Tisch legende Lehrerdas von dem Lehrer auf den Tisch gelegte Buch

nicht notwendige Erweiterungsglieder:das auf der Dresdener Kunstausstellung wegen seiner Maltechnik

von vielen Betrachtern immer wieder gelobte Bild.

An oben angeführten Beispielen sehen wir, dass die Glieder der attributiven Partizipialgruppen im gleichwertigen Verhältnis zueinander stehen, also sind sie durch die Beiordnung miteinander verbunden. Diese Verbindung zeigen die Autoren folgenderweise:

D E1 E2 E3 E4 A B Die Glieder der attributiven Partizipialkonstruktionen können

miteinander durch die Unterordnung verbunden werden, wenn ein Glied der Substantivgruppen (E1) für das adjektivische oder partizipiale Attribut (A2) als Bezugswort (B2) dient, demnach durch die Valenz (E2) eine Gruppe ausmacht:

Das wegen der vom Maler angewandten Malertechnik gelobte Bild.D präp. D E2 À2 E1 Â2 À1 Â1

125

Auf solche Weise stehen die Partizipialattribute in Unterordnung, deshalb können sie entsprechend dem Merkmal der Attributsätze nach dem Grad der Abhängigkeit beschrieben werden. Helbing/Buscha machen die syntaktische Analyse gestützt auf das Schema von U. Engel: [4; 147]

in einen sich vollziehenden Prozess nach einem wesentlich identischen Gesetz für alle vielzelligen Organismen 3 Grad 2 Grad

1 Grad

Die Attributsgruppen bilden sich nicht nur durch attributive Partizipialkonstruktionen, sondern auch durch adjektivische Phrasen. U.Engel [4;143-147]

gibt dazu eine Liste von 13 ergänzten Attributsgruppen mit deren Ausdrucksmitteln:

Adj. Eakk: Akkusativergänzung zum AdjektivAnapher: reines Verweispronomen im AkkAdj.Kopf: gewohnt, müde, satt, wertMein die ewigen Streitereien müder NachbarIch bin die ewigen Streitereien müdeAdj. Egen.: Genitivergänzung zum AdjektivAnapher: deren, dessenAdj. Kopf: bar, bedüRussiatig, bewusst, fähig, gewiss, gewohnt,

kundig, ledig, mächtig, voll, wert, würdigeine ihrer Fähigkeiten durchaus bewusste FrauIch war mir seiner Zuverlässigkeit nie ganz sicher Adj. Edat.: Dativergänzung zum AdjektivAnapher: reines Verweispronomen im Dativ Anapher: ähnlich, angeboren, angemessen, dankbar, fremd, gleich,

nahe, vertraut u.a.dieser seinem Grossvater sehr ähnliche Junge Er sieht die gar nicht ähnlich.Adj. Eprp: Präpositivergänzung zum Adjektiv Anapher: Präp. + Pron/PräpositionaladverbAdj. Kopf: abgeklärt (gegenüber), abhängig (von), alt (an),

angenehm (für), anständig (zu), aufgelegt (zu), aufgeschlossen (für), bahrmherzig (zu) bedenklich (für), bagabt (in), begierig (auf), behaftet

126

(mit), bekannt (mit), beliebt (bei), bereit (zu), berufen (zu), beschränkt (an), besessen (von), baständig (in), bewandert (in), bitter (in), blind (gegenüber), böse (zu), dankbar (für), ehrlich (zu), eingeschworen (auf), einig (in), einverstanden (mit), empfänglich (für), empfindlich (gegen), entfernt (von), entschieden (in), eRussiareulch (für), erhaben (über), ersichtlich (aus), fähig (zu), fern(von), fertig (mit), firm (in), frech (zu), frei (von), fruchtbar (an), geeignet (für/zu), gefährlich (für), gefasst (auf), gefeit (gegen), gehörig (zu), geneigt (zu), gerecht (zu), gespannt (auf), verwurzelt (in), voll (von), zufrieden (mit) u.a.

Kein mit allen Erklärung zufriedener KollegeMein Kollege zufrieden mit seinen Bezügen, …Mein Kollege kam zufrieden mit Heymanns Erklärungen zurück.Warum sind Sie nicht zufrieden mit meinen Erklärungen?AdjEsit: Situativergänzung zum AdjektivAnapher: daAdj. Kopf: anwesend, befindlich, bekannt, tätig, heimisch, wohnhaft

u.a.eine in Sternenfels wohnhafte Tanteeine Tante, seit dreiβig Jahren in Hüfnerhaslach wohnhaft, …Sabine Espendonk war seit Jahren in Brackenheim wohnhaft.AdjEdir: Direktivergänzung zum Adjektiv Anapher: von dort (bei bestimmten Partizipien auch dorthin)Adj. Kopf: befahrbar, gebürtig, stammend u.a. Partizipien.die aus Posen stammende Mutterdie Frau des Schulleiters, gebürtig, stammend, …Seine Frau stammte aus einem Gut nahe der Stadt Posen.AdjEnom: Nominalergänzung zum Adjektiv Anapher: so, als solchAdj. Kopf: angestellt (als), bekannt (als), geführt (als), genannt,

registriert (als), tätig (als) und wenige andere.ein “Carlos” genanter Terroristein internationaler Terrorist, gennant “Carlos”, …Dieser Mann wurde “Carlos” genannt.AdjEadj: Adjektivalergänzung zum AdjektivAnapher: so, als solchAdj. Kopf: bekannt (als), geführt (als), gennant, registriert (als) )

und wenige andere.ein als gefährlich bekannter TerrorostOsama, als gefährlich bekannt, …Der stille Maschinenbau-Student war dort nicht als politisch aktiv

bekannt.AdjEveb: Verbativergänzung zum AdjektivAnapher: etwas zu tun o.a.Adj. Kopf: gedenkd, gesonnen, gewillt und wenige andere.Albert war gesonnen, die ganze Brut zu vernichten.AdjEgrd: Graduetivergänzung zum Adjektiv

127

Es handelt sich um die “quantifizierenden Bestimmungen” der relativen und um intensivierende Ausdrücke der absoluten Komparation. Sie kommen in allen drei Komparationsstufen vor.

AdjEgrd zum PositivAnapher: soAdj. Kopf: alle steigebaren Adjektive im PositivBei den Ergänzungen der relativen Komparation handelt es sich um

numerische Bestimmungen u.a.ein 20 Zentimeter breiter Schrankein Schrank 20 cm breit.Wir haben den hinteren Teil des Gartens einem halben Meter hoch

angelegt.Bei den Ergänzungen der Komparation handelt es sich um

graduierende Ausdrücke u.a.dieser auβerordentlich schöne Schrankein Schrank, auβerordentlich schön, …Sie haben die Wohnung sehr schön eingerichtet.So ist der Garten sehr schön.AdjEgrd zum KomparativDiese Ergänzung lieβe sich ebenso gut als Expansivergänzung

klasifizieren.Anapher: (um) sovielAdj. Kopf: Alle steigerbaren Adjektive im Komparativ. Kommt vor

allem bei der relativen Komparation vor. Es handelt sich um numerische oder intensivierende Ausdrücke:

mein um zwei Jahre jüngerer Brudermein Bruder, zweieinhalb Jahre jünger, …Mein Bruder ist zwei Jahre als ich

Kasachische attributive Partizipialkonstruktionen werden zweierlei beschrieben, d.h. als erweiterte Attribute und Attributsgruppen. Da die Attributsgruppen nur durch Partizipialkonstruktionen ausgedrückt werden, stehen sie im subjekt-prädikativen oder prädikativen Verhältnis. Die erweiterten Attribute bestehen mindestens aus zwei Wörtern und Antworten auf eine Frage. Sie verbinden sich fest miteinander, so dass sie ihre semantische Bedeutung nicht völlig ausdrucken können, falls eines von ihnen ausfällt.

Nach der Meinung von M. Balakaew bestehen die Unterschiede zwischen den erweiterten Attributen und Attributsgruppen darin, dass die erweiterten Attribute aus den voneinander abhängigen Nebengliedern Bestehen, und die Glieder der Attributsgruppen sind den Hauptgliedern näher, demnach heben die selbständigen Glieder der Attributsguppen die Möglichkeit, einen Satz zu bilden.

Die erweiterten Attribute werden folgenderweise ausgedruckt: durch erweiterte Adjektive – кара торы бала durch erweiterte Numeralien – жиырма бесінші мектеп

128

durch nominale Wortverbindungen und isophetische Nominalkonstruktionen – көмекші хатшы қыз Жанар

Durch feste Wortverbindungen – тіс қаққан кісіK. Schaukenow [3;72] betrachtet folgende Beispiele, um die

Unterschiede zwischen den erweiterten Attributen und den Attributsgruppen zu zeigen:

1. Ұзын бойлы, кыр мұрынды, кара торы жігіт төргі бөлемеге барды (А.Б.)

2. Колы-беті жарылған әйел, үйінің жыртығын жамал отыр (М.Ә.)

Die Autor [3,75;76] erklärt die beschränkte Funktion der Wortverbindungen ұзын бойлы, қыр мұрынды, қара торы damit, dass die Attribute des ersten Satzes keine Satz bildende Eigenschaft haben, und im zweiten Satz hat die attributivische Verbindung eine Satz bildende Natur.

Im Vergleich zu erweiterten Attributen sind die Ausdrucksmittel der Attributsguppen verschiedenartig. Also sie werden ausgedruckt durch:

Partizip II (“Сенің кеше жазған хатыңды әлі жібергем жоқ.“)

Partizip I (“Қайта кірер есікті қатты жаппа”) Partizip in variabler Zeitform Су өткізбейтін сағат сатып алдым.

In den meisten Fällen gibt es in solchen Attributsgruppen keine anderen Wörter und sie stehen im Subjekt-prädikativen Verhältnis, weil sie sich dem nominalen Satzmerkmal nähern. Die Attributsgruppen werden ausgedrückt:

durch die Subjekt-prädikativen Verhältnisse des Substantivs und des Adjektivs;

Асты қызыл кірпіш, үсті ағаш қоңыр шатырлы екі қабат үй анандайдан өзгеше көрікті.

durch abgeleitete Adjektive von Substantiven und Verben;Көше жақтағы күн түскіш кең бөлмені таңдап алдық.. durch die Pronomen und abgeleiteten Adjektive;Онда біз оқитындай кітап жоқ екен. durch die Wörter көп,аз und durch ihre synonymischen Reihn;Бейнеті көп, берекесі аз өміріміздің шыны осы, Абай аға .(М.Ә) durch die Wortverbindungen wie бар, жоқ:Мешіт-медрессемен байланысы жоқ,, намазға бас қоймайтын

көп қала халқы хабарланды. (М.Ә)Die deutschen attributiven Partizipialkonstruk- tionen werden ins

Kasachische durch Attributsgruppen übersetzt: Die studenten lesen den von E. Hauer geschriebenen Roman. Студенттер Е.Хауер жазған романды оқып жатыр.

129

Der Lehrer, zufrieden mit seiner Antwort.Оның жауабына риза болған ұстаз.

Литература:1. Dгеуег, Schmitt, Lehr-und Ubungsbuch der deutschen Grammatik,

1991.2. Helbig, Buscha, Deutsche Grammatik, 1986.3. К.Шаукенов Үйірлі мүшелер, оларды оқыту методикасы,

1991.4. U.Engel, Kurze Grammatik der deutschen Sprache, 2002.

ЛИНГВОДИДАКТИЧЕСКИЙ АСПЕКТ КИТАЙСКОЙПАРЕМИОЛОГИИ

Зенькович О.П.Белорусская государственная сельскохозяйственная академия

(г.Горки, Республика Беларусь)

LINGVO-DIDACTIC ASPECT OF CHINEESE PAROEMIOLOGYZen’kovich O.P.

Belarus State Agricultural Academy (Gorky, Belarus)

В современных геополитических условиях глобализации, затрагивающей и стремительно изменяющей все уровни человеческой цивилизации, в том числе культурный и языковой, весьма актуальными становятся вопросы исследования различных аспектов межкультурной коммуникации.

Коммуникативный опыт инофона, сформированный в иной культурно-языковой среде и составляющий основу его коммуникативного поведения, отличается в силу своих специфических ментальных особенностей. Часто это является причиной ошибок в построении стратегии коммуникативного поведения, что в свою очередь снижает степень адаптированности в полиэтничном коллективе всех коммуникантов.

Современная геополитическая обстановка диктует неизбежность проявления толерантности и уважения к проявлениям иной культуры, требует более широкого распространения аксиологических знаний на всех образовательных уровнях.

Глобализация изменяет и геополитические приоритеты. Выход на широкую политическую и экономическую арену Китая обусловил возрастающий интерес к языку, культурным и образовательным традициям, к духовным ценностям этой страны.

Показателем культурно-национальной специфики поведения человека и оценки окружающей его картины бытия в

130

паремиологической картине мира служит образное содержание паремии. Пословица как фрагмент языковой картины мира, отразившейся в языковых структурах и, следовательно, в формах мышления данного народа, наиболее точно передает его культурно-исторический и духовный опыт. «Пословицы – это кристалл мысли народа в определенную эпоху», – писал классик китайской литературы Лу Синь.

Вычленение и изучение универсального и национально-специфического в пословицах разных народов помогает понять поведенческие мотивы их представителей: «Без повода и пословица не говорится» (кит. посл.).

Мы проанализировали более 700 китайских пословиц и выбрали одну из наиболее частотных ситуаций – это язык, речь. В этой семантической группе сопутствующими компонентами были лексемы читать, говорить, писать, обучать, знать. В данных пословицах довольно прозрачно отразились главные положения конфуцианства (551 – 479 гг до н.э). Это этико-политическое учение известно в Китае под названием «Школа образованных людей». Пять фундаментальных положений, или Пять Постоянных Добродетелей, лежат в основе национальных морально-этических принципов современной дидактической системы Китая, одним из важнейших аспектов которой является культ образованного человека. «Именно в Китае проникновение в сословие ши, своеобразную касту интеллектуалов, стало одной из важных задач воспитания и обучения подрастающего поколения». [4]

Образованность понималась в самом широком смысле этого слова, как теперь сказали бы, гармонично развитая личность. И характеризовалась она не только искусным овладением сложной иероглифической системой и умением читать, но и искусным, совершенным владением словом, речью, постоянным упражнением в чтении, говорении и письме кистью с целью доведения своих умений до совершенства: Коль есть поле да не посеешь, будут амбары пусты, коль есть книги да не читаешь, будут сыновья и внуки глуп; Три дня не будешь читать книг – твоя речь потеряет прелесть.

Пословицы еще какого народа утверждают, что в основе теории образования и обучения должно лежать слово, что человека сначала надо научить красноречию, а потом уже обучать его! Пословицы этой семантической группы вскрывают закономерности усвоения знаний через речевую деятельность человека. И, что самое примечательное, в них уделяется внимание развитию всех видов речевой деятельности: Слова улетают, как ветер, – написанное остается. Слово – ветер, кисть – след.

«Культ образованности был тесно связан с культом иероглифа, т.к. не только овладение содержательной стороной письменного знака было сложным процессом, но и овладение приемами его написания было не менее трудным, но весьма почитаемым делом».

131

[4]: Истлевшая кисть для письма лучше хорошей памят; Коль кисть у тебя в руке, никого просить не надо.

Конфуцианцы считали, что совершенный человек – это человек знающий и что общественный порядок зиждется на основах морали – морали надлежащих слов и поступков. Л.С. Васильев отмечает, что для конфуцианского Китая было весьма характерно стремление учиться вне зависимости от возраста [1]: Нет большего наслаждения, чем читать книги, нет дела важней, чем учить сыновей.

Китайские пословицы поражают глубиной философского смысла и одновременно практичным рационализмом: Увидеть лучше, чем услышать, познать лучше, чем увидеть, сделать лучше, чем познать.

Концепт слово в китайской паремии выступает как средство познания, изучения и обучения: Коли одно слово не образумит, не образумит и тысяча слов, имеет определенный сакраментальный смысл: Древние предпочитали помолчать, стыдясь, что могут не поспеть за слово; Когда говоришь, обернись назад и посмотри вперед, слово ассоциировалось с пищей, лекарством: Есть слова – говори понимающему, есть еда – отдай голодном; Горькие слова – лекарство, сладкие слова – отрава.

Концепты слово, язык, речь в китайской паремии представляют собой универсальное средство самовыражения личности и являются показателем ее морально-этической характеристики: Говоришь – говори ясно, бьешь в барабан – бей, чтобы все слышал; Хочешь узнать человека – вслушайся в его речь.

В исследуемой семантической группе можно выделить пословицы, отражающие этический аспект национальной китайской лингводидактики – речевое поведение: Умный человек не тратит много слов; Кто много говорит, тот много ошибается; Лучше уметь слушать, чем говорить.

Интересно, на наш взгляд, отметить высокую степень расхождения в ассоциативном восприятии концепта слово с отрицательными коннотациями в китайских и русских пословицах. Можно излечиться от удара меча, но не от удара языка (кит. посл.); Язык, что топор, разит насмерть (кит. посл.); Слово не обух в лоб не бьет (рус. посл.)

Данные наблюдения позволяют нам понять поведенческие мотивы китайских студентов и стажеров и помочь им в преодолении проблем адаптированности и налаживания бесконфликтной межнациональной коммуникации.

Традиции и опыт Беларуси в изучении общечеловеческого, национального и личностного в концептуальной картине мира языковой личности, как отмечает С.М. Прохорова, имеют глубокие корни. Она подчеркивает, что в настоящее время «когнитивная «революция» конца ХХ века обострила интерес к проблемам

132

общечеловеческого и национального в языках, а также к языку каждого отдельного человека» [3].

Литература:1. Васильев, Л.С. Культы, религии, традиции в Китае / Л.С.

Васильев. – 2-изд. – М.: Восточная литература. РАН, 2001. – 448 с.2. Введенская, Л.А. Китайские пословицы и поговорки / Л.А.

Введенская. – Ростов: Ростовское книжное изд-во, 1959. – 120 с.3. Прохорова, С.М. Национально-культурный компонент и

когнитивная лингвистика / С.М. Прохорова // Национально-культурный компонент в тексте и языке: материалы Междунар. науч. конф. Ч.1 – Минск, 1999. – С. 4.

4. Решетнева, У.Н. Этнопедагогический аспект китайских пословиц / У.Н. Решетнева // Путь Востока. Межкультурная коммуникация: материалы VI Молодежной науч. конф. – Вып. 30. – СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2003. – С. 142.

О ПРОБЛЕМЕ ПЕРЕВОДА ИНГУШСКИХ НАРОДНЫХ ПЕСЕН НА РУССКИЙ ЯЗЫК

Матиев М.А.Ингушский государственный университет (г. Магас, РФ)

SOME ISSUES OF TRANSLATION OF INGUSH FOLK SONGS INTO RUSSIAN

Matiev M.A.Ingush State University (Magas, RF)

Язык ингушских народных песен имеет ряд особенностей, они выделяются среди других жанров ингушского фольклора своей архаичностью. В них много труднопереводимых на русский язык гипербол, эпитетов, сравнений, метафор, поэтических формул и «общих» мест. В песнях сохранились слова, обороты, выражения, которых нет в современном разговорном ингушском языке. Так, например, слово «хоза» употребляется сегодня только в значении «красивый», и только в песнях – в значении «чуткий» (хоза лерг – чуткое (слышащее) ухо).

Народные песни выделяются среди других жанров фольклора и тем, что их труднее переводить на другие языки. На различные аспекты проблемы перевода народных песен, как лирических, так и героико-эпических, обращали внимание многие фольклористы.

«Перевод должен, насколько это возможно, передавать особенности устной поэтической традиции народа, а значит, необходима адекватность поэтической структуры оригинала и

133

перевода, передача интонационного звучания, приближенного к ритмике илли, что способствует восприятию национального своеобразия оригинала», - справедливо отмечает Хамидова З.Х. Она приходит к выводу, что рифмованный перевод не может в полной мере передать всю художественно-изобразительную структуру оригинала [6; 149-150].

В связи с проблемой точного соответствия перевода оригиналу возникает вопрос о том, что предпочтительнее для переводчика, буквальный перевод или вольный. Ведь в обоих случаях перевод нельзя считать полноценным, такие тексты не обладают достаточной степенью эквивалентности оригиналу. «При буквальном переводе переводчик устанавливает эквивалентность лишь на уровне языковых эквивалентов, не учитывая информацию, передаваемую на иных уровнях содержания. - пишет Алхасова С.М. – При вольном же переводе эквивалентность устанавливается лишь на уровне описания ситуации, в лучшем случае, на уровне сообщения» [1; 82].

Швейцер А.Д. считает, что и вольный, и буквальный переводы искажают коммуникативный эффект оригинала и тем самым ведут к нарушению эквивалентности, но если буквальный перевод «недотрансформирован», то вольный перевод «перетрансформирован» [7; 87].

Гацак В.М. предлагает при переводе рассматривать эпос как художественный памятник, не отождествляя его с письменной литературой [2; 182]. Подобный перевод он называет фольклористическим.

Наиболее трудными для переводчика, безусловно, являются именно те особенности языка народных песен, о которых мы говорили выше: архаизмы, историзмы, фразеологизмы и другие слова и выражения, которых нет в современном ингушском языке. Ряд выражений и фразеологизмов, часто употребляемых в ингушских песнях, не употребляются или же употребляются крайне редко в других жанрах ингушского фольклора:

сийг санна коача ды - искре подобный горячий скакун;бос хоза дувхар – цветом красивая одежда;Iаддал гоамъенна – луком (подобно луку) согнувшись;лергдилла ладувгIалахь – внимательно (букв. «приложив ухо»)

слушай;чехка (масса) малар – быстрое (быстро пьянящее) питье

(напиток);йилбазий букъа т1а селахаьшк ва санна – как молния на спину

иблиса;лаьттан букъ бе мо бикъа гIаьрахой из бIу – земную твердь

сломать будто (способное) плотное разбойничье то войско;елха-када хайра-кха - плакать-причитать стала-да (букв. «села-

да»),

134

Сложными для перевода являются и т. н. «общие места», изображающие картины приготовления к набегу, боя, встречи влюбленных у родника, обращение героя к коню и т.п.:

1. «Платье, что черкесские рукодельницы, соревнуясь с кумыкскими, сшили, надел, со стены снял оружие, что злее медведя, тонкий стан опоясал, проворно вошел в дощатую конюшню, молодого гнедого коня за серебряную уздечку вон вывел, к столбу высоко привязал, не мешкая, снарядил его, точно невесту, - конь вертелся, сам сел проворно, выехал на дорогу, что к Тереку ведет».

2. «О молодой мой гнедой конь, которого лелеял я, лишал себя сна и дневного покоя, - теперь будь соперником льву в прыжках, соревнуйся с соколом в лете».

3. «Не глядя ударив, двух сшибает, рассчитанным ударом троих сбивает – начали биться тогда те враги-безбожники, заклубился дым, как туман, посыпался серый свинец секущим дождем, завертелся среди врагов одинокий, сверкая мечом, точно молния в бурю». [3; 25-26]

Речь героя песен насыщена разнообразными тропами, его язык сочен и живописен, он использует в своей речи всевозможные эпитеты, сравнения, метафоры [3; 25-26. 4; 78. 5; 81].

В героико-эпических песнях ингушей часто встречается труднопереводимая на русский язык частица – кха (кх). Ее, видимо, можно перевести как «ведь», «так ведь», «так», «да» [5; 80]. Она усиливает впечатление правдоподобия излагаемых в песне событий, подчеркивает уверенность сказителя в их реальности. Для этой же цели в песнях часто используется и частица – ма (как усилительная постпозитивная частица при глаголе) и еще чаще препозитивная частица с утвердительным значением и дополнительным оттенком свидетельства о достоверности [5; 81]. Частица ма приблизительно соответствует русским частицам «ведь», «да» («ара ма ваьннав» – «вышел ведь», «вышел да»). Частое употребление частиц «ма» (ведь) и «ва» (да) также служит усилению впечатления правдоподобия излагаемых в песне событий:

уж сийна ва шерч - те синие да быки (букв «волы»);гIал-баьцал ва листа – травы-листьев да гуще;дулха дог ва даьттIа – мясное сердце да разбив (букв.

«разбившись»);йиткъа юкъ ва йийна – тонкую талию (тонкий стан) да убив

(сломав);дехаре ма баьхкаб (в современном ингушском языке

употребляется выражение «дехар де баьхкаб» – букв. «просить (просьбу делать) пришли») – просить да пришли; с просьбой да пришли;

В этих песнях много эпитетов [3; 25-26. 4; 78. 5; 81]:чал даьрагIа герзаш – медведя злее оружие;даьра герзаш – злое оружие;

135

бIарг сийрда турмал – глаз зоркий (светлый, яркий) имеющая подзорная труба (или бинокль);

Большинство постоянных эпитетов, характеризующих героя, его оружие и предметы быта, несут в себе эстетическую нагрузку [4; 79-80.]:

бикъа тIом – густой бой;бирса тIом – грозный бой;сийна цIи – синий огонь;молхан сийна кIур – пороховой синий дым;даьра човнаш – злые раны (в современном ингушском языке

словосочетание «даьра човнаш» чаще переводится как «кровоточащие раны»);

керара гIайгIа – внутренняя забота, сердечная забота;са цIена гила – душою чистый скакун (т.е. породистый, чистых

кровей);меца гила борз – голодный поджарый волк;ткъам Iаьржа лаьча – крылом черный сокол;цIе цогал – красная лисица (вариант – «цIе цхьогал»)дошо малх – золотое солнце;бIасийна Тирк – синеглазый Терек (букв. «глаз синий

(имеющий) Терек»)сийна бай – зеленый луг (букв. «синий луг»);герга ков – круглый двор;пана мохк – неизвестный, незнакомый край;Большую сложность для переводчика создают и такие присущие

ингушским песням явления, как имплицитность и эксплицитность, а также некоторые исторические и этнографические реалии.

– Д1абагаоттаел,Ше ваь цхьа баба,Уж аьшка гоаламаш,1от1атиллал из къоахка нувр…

–Вставь-ка в пасть,Родившая меня мать,Те железные удила,Оседлай-ка тем кленовым седлом…

Трудно объяснить современному ингушу следующее обращение героя к матери:

– Д1ачуг1ол-хьай, нана,Йистерча ц1аг1аЦхьа геза таз латт хьона.

– Зайди-ка, мать, (в дом)В крайней комнатеСтоит медный таз.

Часто в песнях опускаются подробности традиционного быта, хозяйственной и культурной жизни. Как видим, переводчику ингушских народных песен нужно хорошо знать язык, детально описывать этнографические и исторические реалии, упоминаемые в

136

песнях, комментировать и объяснять поведение и поступки героев песен с учетом очень многих факторов.

Литература:1. Алхасова С.М. Проблемы перевода адыгского фольклора

(Х1Х-ХХ вв.). – Нальчик, 2000.2. Гацак В.М. Проблемы фольклористического перевода

эпоса //Фольклор. Издания эпоса. – М., 1977.3. Мальсагов З.К. Избранное. – Нальчик, 1998.4. Мунаев И.Б. Поэтическая система эпитетов в героико-

исторических илли // Вопросы поэтики и жанровой классификации чеченских героико-исторических песен илли. – Грозный, 1984.

5. Халидов А.И. О языке героико-исторических илли // Вопросы поэтики и жанровой классификации чеченских героико-исторических песен илли. – Грозный, 1984.

6. Хамидова З.Х. Проблема перевода чеченских героико-исторических илли на русский язык // Героико-исторический эпос народов Северного Кавказа. – Грозный. 1988.

7. Швейцер А.Д. Теория перевода. Статус, проблемы, аспекты. – М., «Наука», 1988.

ОСЛОЖНЕННОЕ ПРЕДЛОЖЕНИЕ В ДИАЛОГИЧЕСКОЙРЕЧИ СТИЛЯ ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ПРОИЗВЕДЕНИЙ

АНГЛИЙСКОГО И ТАТАРСКОГО ЯЗЫКОВСаурбаев Р.Ж.

Инновационный Евразийский Университет (г. Павлодар, Казахстан)

COMPLICATED SENTENCE IN DIALOGICAL SPEECH OF IMAGINATIVE WORKS IN ENGLISH

AND TATARIAN LANGUAGESSaurbaev R.Zh.

Innovative Eurasian University (Pavlodar, Kazakhstan)

В диалогической речи через личное общение говорящих происходит обмен мыслями, так как она не опосредована и не обработана предварительно говорящим.

Предложения, являясь словесными единицами сообщения, не существуют в речи изолированно друг от друга. Они связываются говорящим в более крупные последовательности в предложении, выражающие информационно-тематическое содержание речи.

Универсальной единицей языка, выражающей такое информационно- тематическое содержание, служит, как мы уже

137

говорили ранее, диктема [2; 48]. Эта единица, конструируемая предложениями и первоначально выделенная в монологическом письменном тексте, выражает собственно тему, которая в составе целого текста представляет собой одну из его “микротем” [2; 117].

В диалогах отдельные тематические предложения (однопредложенческие диктемы) и кумулемы формируют реплики-отрезки речи говорящего, которые не остаются изолированными, а, подобно предложениям монологической речи, объединяются в группы, образующие тематически цельные диалогические единства или оккурсемы. Диалогическое единство - оккурсема является непосредственно выделяемой, семантико- и тематически целостной единицей диалогической речи, а её простейшим типом служит элементарный диалог, состоящий из двух реплик – высказываний говорящих, поочередно обращающихся друг к другу.

Традиционно выделяемой единицей диалогической речи является реплика, которая определяется как отрезок диалога от начала речи одного партнера до смены говорящего. Такое определение является чисто формальным и не учитывает семантических, синтаксических и композиционных особенностей. Рассматривая диалог, мы обнаруживаем, что реплики представлены всевозможными типами конструкций, односоставными и двусоставными распространенными предложениями. Это предложения с полностью выраженной пропозицией и полупредикативными конструкциями, в которых пропозиция выражена в свернутом виде.

При описании разговорной речи выделяют обычно две ее разновидности: диалогическую и монологическую. В соответствии с этим, реплики различают диалогические и монологические. Н.Ю. Шведова пишет, что диалог как языковая категория есть обмен такими высказываниям, которые естественно порождаются одно за другим в процессе разговора. Эта взаимосвязанность высказываний в диалоге есть всегда взаимосвязь смысловая и коммуникативная. В пределах данной микротемы она закреплена средствами языковых надпредложенческих связей [3; 280].

Отсюда следует, что основной отличительной особенностью диалогической реплики от монологической является ее предназначенность для непосредственной словесной реакции собеседника, что выражается во взаимосвязанности и взаимозависимости высказываний в диалоге.

Наиболее простым и четко выделяемым диалогическим единством является единство, состоящее из двух простых реплик-компонентов, одна из которых зависит от другой, ею порожденной и непосредственно отражающей эту зависимость. Границы простого диалогического единства задаются “физическим” объемом реплик: начало стимулирующей реплики - верхняя граница единства, конец реагирующей - соответственно нижняя граница. Реплики такого

138

единства представляют собой встречные высказывания двух говорящих [1; 176-177].

Рассмотрим структурные особенности диалогических единств. Связь неполнопредикативных конструкций предполагает “реализацию конструкционного соединения через нулевые формы, что естественно описывается в терминах редукционного введения соответствующих предложений” [1; 182]. Бесспорно, часто нетематический компонент объединяется с предшествующим ему тематическим при помощи нулевых форм. В нетематических компонентах встречается как парадигматически, так и синтагматически восполняемый эллипсис. Например:

Weady: You're as incapable of making a moral decision as I am.Jenny: What?Wendy: Of committing yourself to anything.Tumulty: He had such hopesHouse: I know.Tumulty: He's so proud.House (with increasing agitation): I know.Tumulty (not noticing the effect on House): He believes...House: Goddamint. I know! [5; 233]В первом примере эллипсис восполняется парадигматически.

Полупредикативная конструкция of committing yourself to anything выраженная герундиальным комплексом является результатом редукционной трансформации исходной структуры You're as incapable.

Рассмотрим следующий диалогическое единство из романа Реймонда Чандлера “Farewell, my Lovely”

I got up and started towards the door in a dead silence. When I had gone four steps Randall cleared his throat and said carelessly:

“Oh, one small point. Did you notice what kind of cigarettes Marriott smoked?”

I turned “Yes. Brown ones. South American, in a French enamel case.”

He leaned forward and pushed the embroidered silk case out of the pile of junk on the table and then pulled it towards him.

“Ever see this one before?”“Sure. I was just looking at it.”“I mean, earlier this evening.”“I believe I did.”“Lying around somewhere. Why?”“You didn’t search the body?”“Okey,” I said. “Yes, I looked through his pockets.” [6; 91-92]В реплике Lying around somewhere, мы имеем возможность

парадигматически восполнить полупредикативную конструкцию выраженной причастным комплексом отсутствующую полно предикативную I was looking at the embroidered silk case which was lying somewhere.

139

Сопоставим отрывок из романа Якуба Занкиева «Иртеш танңары» татарском языке:

- Ходай белән ант итәм! – дип ычкындырды кайнарлап Айседин һәм ходаен шушы ялганга тартуына күңеленнән генә тәүбә итә дә башлады. Бүтәнчә ышадырырлык дәлилә юк, ә аның ышануы бик кирәк иде!..

Боерган булса шушы татлы сулышлы хатын аныкы булачак!.. [4; 131]

В данном примере полупредикативная конструкция выражена деепричастием булачак полнопредикативная форма булсын таким образом трансформируя вторую часть в предложение с полной предикацией получим: Шушы татлы сулышлы хатын аныкыча булсын.

- Ай, кем бу?- Кая ашыгасың алай, асылкош? Жир күрмәй кая чабасың?

Ыспай күлмәгеңә пычарак сылансың гой!- Үлмәс? Синме бу?- Мин булмыйча! Исемем дә Үлмәс, үзем дә үлмәс! [4; 255]В силу того, что диалогическое единство с односторонней

организацией по ряду параметров соотносительно с монологической речью, в нем можно выявить информационные типы речи, стоящие в соответствии с композиционно-речевыми формами, характеризующими монологическую речь: диалог-повествование, диалог-описание, диалог-объяснение, диалог-извещение, диалог-приказ, диалог-инструкция, диалог-просьба, диалог-вопрос.

Наряду с указанными моноустановочными диалогическими единствами с односторонней организацией вычленяются и полиустановочные односторонние диалоги, играющие весьма существенную роль в устном функционировании языка. Все отмеченные типы одностороннего диалога, хотя и соотносительны, но далеко не тождественны монологическим композиционным речевым формам и отличаются собственной спецификой в семантико-тематическом и экспрессивно-стилистическом аспектах.

Структурные и тематические компоненты одностороннего единства могут состоять как из одного предложения, так и из нескольких. Однако в диалоге-повествовании преобладают полипредложенческие тематические компоненты - предложения глагольного типа. Полупредикативные комплексы встречаются реже, они являются вкраплениями описательного характера.

Рассматривая диалоги описания мы обнаружили, что в данном информационном типе речи, наиболее часто встречаются полупредикативные комплексы из 170 примеров приходилось 83 случая употребления неполно-предикативных конструкции с частотностью 49 %, в диалоге-повествовании на это же количество приходилось 36 случая с частотностью 21 %. В других речевых типах полупредикативные комплексы употребляются значительно реже.

140

Сопоставляя два вида речи: монологическую и диалогическую по значению фактора открытой предикации в стиле художественных произведений, то есть соотнесенность ядерных структур к их дериватам мы пришли к выводу, что значение фактора открытой предикации не прослеживает полного соответствия для двух сопоставляемых видов речи в сопоставляемых языках.

В частности, в монологической речи значение фактора открытой предикации значительно выше, аналогичного значения в диалогической речи. Это доказывает, что насыщенность и конденсация информации в монологической речи значительно выше, чем в диалогической.

Однако, утверждать, что диалогическая речь менее содержательна и малоинформативна нельзя, подходя к этой проблеме с позиции теории парадигматического синтаксиса, можно заметить, что, не смотря на преобладание в диалогической речи эллиптических конструкции, и являясь при этом простым на поверхностном уровне, на глубинном уровне они представляют более сложную структуру.

Необходимо отметить, что количество осложненных предложении в диалогических единствах в сопоставляемых английском и татарском языках значительно ниже, так как разговорная форма не приемлет сложных полипредикативных структур, а стремиться к простым и эллиптическим предложениям. В обследованных нами драматургических произведениях в среднем на одну страницу текста приходится 2-3 полупредикативных конструкции, в то время как в монологической речи подобные структуры встречаются чаще и в среднем приходится 20 - 25 структур на тот же самый объем текста в сопоставляемых языках.

Литература:

141

1. Блох М.Я. актуальное членение предложения как фактор парадигматики// Проблемы грамматики и стилистики английского языка. Сб.статей. МГПИ им.В.И. Ленина. – М., 1973.

2. Блох М.Я. Теоретические основы грамматики. М., 2000.3. Шведова Н.Д. Парадигматика простого предложения в

современном русском языке/Русский язык. Грамматические исследования. – М., 1967.

4. Занкиев Я.К. Зори Иртыша. Роман, 1994. (на татарском языке)

5. T. Allan, S.Gordon. The Scalpel. The Sword. – Toronto, 1956.6. Chandler R. Farewell My lovely. – М., «Менеджер», 2000.

АСПЕКТНО-ВРЕМЕННЫЕ ФОРМЫ ГЛАГОЛОВ (НАСТОЯЩЕЕ ВРЕМЯ) В ОРГАНИЗАЦИИ

ВЫСКАЗЫВАНИЯТариева Л.У.

Ингушский государственный университет (г.Магас, РФ)

ASPECTUAL AND TEMPORAL VERB FORMS (PRESENT) IN ORGANIZATION OF AN UTTERANCE

Tarieva L.U.Ingush State University (Magas, RF)

Синхронно языкознание сориентировано на реляционную типологию, на объяснительную теорию, методологические основы которой заложены в научных трудах Кацнельсона С.Д., Мешанинова И.И., исследованиям которых свойственны позиции синтаксического приоритета при типологической классификации, когда за основную единицу типологического исследования берется синтаксис предложения. Лингвистические разыскания Климова Г.А. оформились в концепцию контенсивной типологии языков, характерной, отличительной особенностью которой является цельнооформленность, проявляющаяся в тезисе учета максимального количества языковых уровней.

Особый акцент получила теория эргативности, и, соответственно, в центре внимания оказался анализ способов передачи субъектно-объектных отношений действительности. В связи с этим сегодня профилирующей тенденцией можно признать поиск семантической организации лексики, на которую указал Г.А. Климов [2], [3].

142

Особенности структуры высказывания, его актантная оформленность относит северо-кавказских языки к языкам с ярко выраженной эргативностью.

Направление развития эргативного строя ингушского языка, совмещение в нем эргативного и номинативного начал является одной из актуальных проблем на сегодняшний день.

Климов Г.А. в середине прошлого века указывал на необходимость акцента на семантическую организацию лексики в содержательно ориентированных исследованиях.

В принципе, данная идея не нова, она принадлежит А.Кейпелле, который таким образом в свое время способствовал развитию контенсивной типологии.

Георгий Андреевич в качестве основного критерия обозначил принцип организации лексики, который оказался ключевым при определении класса языков. Это было неожиданным поворотом в лингвистике, т.к. актуальным долгое время оставался тезис о том, что «в сравнении с фонологией и грамматикой, лексика представляет собой более слабую и нечеткую, в большей мере вероятностную систему, значительно меньше структурированную. Поэтому, «в отличие от фонетико-фонологической и грамматической типологии, в лексической типологии отсутствуют и, по-видимому, невозможны классификации языков»[4].

Больше того: Климов Г.А. зависимыми характеристиками при содержательном исследовании языков обозначил свойства на синтаксическом, морфологическом и отчасти на фонологическом уровнях.

На практике акцент на семантический принцип организации предложения предполагает исследование особенностей внутренней организации именной и глагольной лексики, находящей внешнее выражение на других уровнях.

В контенсивной типологической классификации Климова Г.А. 5 языковых типов: нейтральный, классный, активный, эргативный и номинативный. В то время как Мешанинов И.И. в своей классификации выделял 4 языковых типа – аморфный, посессивный, эргативный и номинативный. Причем, изучая категорию залога в начале 20 века, он обозначил различие эргативных и номинативных языков, положив начало синтаксической типологии языков.

Ингушский язык наряду с другими нахскими языками, в отличие от, например, бурушаски или удинского языка проявляет достаточную степень эргативности, чтобы квалифицироваться в синхронном срезе в качестве чисто эргативного языка.

Однако соотношение эргативности и номинативности лежит, согласно концепции Георгия Андреевича, в плоскости семантической организации лексики.

Поэтому представляется целесообразным исследование содержательной стороны ингушского языка осуществлять согласно семантического принципа.

143

В данной статье предпринята попытка эксплицировать степень соотношения эргативности и номинативности в ингушском языке, исходя из вышеуказанного принципа. т.е. по особенностям внутренней организации именной и глагольной лексики, находящей внешнее выражение на других уровнях.

На морфологическом уровне организация аспектных отношений ингушского языка, непосредственно эксплицируемых временными формами, находит выражение в структуре предложения, где главный член эргативного или номинативного предложения, – это актант, который обозначает некоторого участника события, производителя основного действия. Если же в ситуации участвует референт, который производит это действие, он оформляется эргативным падежом.

Глагольная лексика, представляющая простые и составные аспектно-временные формы на содержательном уровне непосредственно участвуют в организации предикативности (эргативности и/или номинативности) ингушского предложения.

В данной статье предлагается рассмотреть пять аспектно-временных форм настоящего времени, выделяемых в ингушском языке [6] в качестве импликаций другого уровня, чтобы проверить принадлежность языка к тому или иному типу по синтаксическим «кодирующим» свойствам [3]:

1) Простая аспектно-веременная форма настоящего времени организует эргативное предложение:

а) Вошас язду (Эрг. гл.)2) Составные (кхыча тайпара яха хана-аспектан формаш)

аспектно-временные формы организуют номинативные высказывания:

б) Воша яздеш ва (Абс. конв. всп. гл.);в) Воша яздеш воал (Вошас яздеш латт) (Абс. конв. всп. гл.),

(Эрг., конв., всп. гл.);г) Воша яздеш хул (Абс. конв. всп. гл.); д) Воша яздеш воалаш хул (Абс. конв. конв. всп. гл.)В приведенных примерах в пределах настоящего времени

выделяются две эргативные конструкции: одна синтетическая (Вошас язду) и вторая аналитичеcкая Вошас яздеш латт), и три абсолютивные аналитические конструкции:

Воша яздеш ва, Воша яздеш воал, Воша яздеш хул, Воша яздеш воалаш хул.в которых субъект действия согласуется со вспомогательным глаголам в числе, классе, за исключением конструкции с хул.

Глагол эргативной конструкции а) обозначает: 1) брат пишет в настоящее время, в данный момент; 2) брат в принципе владеет письмом, т.е. умеет писать, хотя в данный момент может и не писать; 3) брат занимается писательским делом и не обязательно пишет в момент говорения.

144

Абсолютивная составная конструкция б) обозначает: 1) брат пишет в настоящее время и его может видеть и не видеть сообщающий, 2) брат владеет письмом, т.е. умеет писать, необязательно в данный момент пишет; 3) брат занимается писательским делом, необязательно в данный момент пишет; 4) брат пишет, но настоящее растянуто (например, на три года) и он в момент говорения может не писать (контекст: воша диссертаци язъеш ва).

Абсолютивная составная конструкция в) обозначает, что действие происходит в настоящий момент, в момент говорения, эта форма имеет омонимичную аспектную форму с латт, выраженную эргативной конструкцией.

Абсолютивная составная конструкция г) обозначает: 1) брат, как правило, пишет в какой то момент в настоящем, при каком-либо условии «засвидетельствовано» (контекст: аз телефон техача, воша яздеш хул).

Абсолютивная составная конструкция д) обозначает 1) брат обычно в какой-либо момент в настоящем, «засвидетельстваванно», находится в процессе написания.

Конструкциям в) с воал и латт синонимична абсолютивная конструкция:

Воша яздеш воалаш ва (Абс. конв. конв. всп. гл.), (контекст: воша фу деш ва? Яздеш воалаш ва).

Аспектуальная оппозиция форм настоящего времени связана с семантической и синтаксической типологией глаголов и его форм. В частности, «семантическое разбиение именной лексики на классы предопределяет функционирование в морфологии системы классного согласования, при этом классные показатели теоретически могут функционировать в системе имени в качестве эксплицитных формантов, а могут проявляться в качестве согласовательных формантов, например, в системе глагола или в определительных словах».

Аспектно-временные формы со вспомогательным глаголом латт, который, являясь функциональным параллельным средством с воал, организует перифрастические конструкции эргативного характера с незавершенным прогрессивным действием.

Конструкции подобного рода имеют различную парадигму согласовательных признаков:

Воша яздеш воал Вошас яздеш латт. (‛Брат пишет письмо’) кл. и числоВ абсолютивной конструкции субъект действия согласуется в

классе и числе со вспомогательным глаголом. В тождественной по аспекту эргативной конструкции таково согласования не наблюдается, компоненты самостоятельно сосуществуют в предложении. И здесь на первый план выдвигаются тема-рематические отношения, т.е. акцентирован сам процесс написания. Однако в конструкциях с объектом действия при переходном

145

глаголе с двумя абсолютивами появляется согласование, которое можно обозначить как параллельное или парное, например:

1) Воша каьхат яздеш воал (‛Брат пишет письмо’) В синонимичной эргативной конструкции процесс согласования

сохраняется между карардар и конвербом, а субъект действия (эргатив) не соотнесен со вспомогательным элементом латт:

Вошас каьхат яздеш латт. (‛Брат пишет письмо’) (ср: йишас каьхат яздеш латт).

Представляется, что в корструкциях с латт и воал (‛прогрессивное’ действие, происходящее в момент говорения), можно рассмотреть ситуативное различие: сегмент воал означает, что пишущий может в момент протекания действия на секундочку остановиться, например, думая или меняя ручку, т.е. здесь наличествует сема ‛возится’, а в ситуации с латта некто в момент говорения только пишет.

В ингушском языке в пределах настоящего времени активны и такие аспектные формы, организующие номинативные конструкции:

а) Адам яздеш воалаш ва (контекст: Адам фу деш ва? – Адам яздеш воалаш ва), сравните с:

б) Адам яздаь ваьнна ва (результ. наст.); в) Адам яздаь ваьнна воалаш ва (результ. наст.);г) Адам яздаь ваьнна вала воалаш ва (предрезульт. наст. ) Аналогичные конструкцию с компонентом латта возможны

только в примерах с предшествующей конвербной формой воалаш:в) Адам яздаь ваьнна воалаш латт (предрезульт. наст.)г) Адам яздаь ваьнна вала воалаш латт (предрезульт. наст. ) Различия в данных конструкциях обусловлены аспектной

отнесенностью временных форм, они включают в ингушском языке до четырех конвербов и обусловливают коммуникативные информационные возможности номинативной или эргативной структуры ингушского предложения [6].

Инфомационная наполненность номинативных и эргативных конструкций, дифференцируемых специальными группами глаголов (а нашем случае аспектно-временной парадигмой глаголов настоящего времени), в ингушском языке предполагает включение в конструкцию предложения различных именных групп или различных обстоятельственно-определительных адвербумов с предсказуемой позицией, например:

Вошас тахан язду, (но Вошас селхан яздаьдар. Вошас кхоана яздергда).

Воша тахан яздеш ва. Из данных примеров следует, что семантическая отнесенность наречий обусловливает временную характеристику высказывания, диктуя временную форму глагола. Наречие может включаться в любую позицию, в зависимости от темы/ремы.

Позиция прилагательного в предложении предопределена: перед определяемым словом: Вошас керда каьхат язду. Воша керда

146

каьхат яздеш ва (воал, хул, воалаш хул). Позиция эргатива (имени или местоимения) в эргативном предложении и номинатива (имени или местоимения) в номинативном - опоясывающего характера: либо в начале слова: Вошас (аз) тахан керда каьхат язду,

Воша (со) тахан керда каьхат яздеш ва (воал, воалаш ва, хул, воалаш хул), либо в абсолютном конце высказывания: тахан керда каьхат язду вошас (аз). Тахан керда каьхат яздеш ва (воал, воалаш ва, хул, воалаш хул) воша (со).

Таким образом, оказывается можно найти принципы, которые являются характерными для определенного класса языков, и в первую очередь эти принципы касаются семантической организации (систематизации) лексики.

Среди кодирующих свойств, обозначаемых Климовым Г.А., выделяются общие, т.е. доминанты, и частные, которые являются характеристиками различных разрядов слов на других языковых уровнях. ‛Контролирующие’ же свойства в основном выявляются трансформационными тестами, в результате которых тестируемый компонент фразы оказывается в разных синтаксических позициях; так проверяется принадлежность языка к тому или иному типу по синтаксическим кодирующим свойствам. Достаточно последовательная методика таких трансформационных тестов должна быть разработана, как представляется, и на материале отдельных языков для последующих типологических сопоставлений структур.

Литература: 1. Кацнельсон С.Д. Концепция лингвистической типологии

Адама Смита. СЛЯ. – М., 1982.2. Климов Г.А. Очерк общей теории эргативности. – М., 19833. Климов Г.А. Принципы контенсивной типологии. – М.,

Изд.2, 2009.4. Мечковская Н.Б. Лексическая типология языков. – М. 2001. 5. Мешанинов И.И. Номинативное и эргативное предложение.

Типологическое сопоставление структур. – М., 1984.6. Тариева Л.У. Эргативные конструкции с AUXом латта в

ингушском языке. – П., 2008.

147

НАЦИОНАЛЬНО-КУЛЬТУРНОЕ СВОЕОБРАЗИЕ ВЫРАЖЕНИЯ ВРЕМЕНИ В ТАЙСКОМ ЯЗЫКЕ

Нгамсаенгпруек Усани(Бангкок, Таиланд)

ETHNIC AND CULTURAL PECULIARITY OF TENSE FORMS IN THAI

Ngamsaengpruek Usani(Bangkok, Thailand)

Язык является особым средством общения. Каждый язык несет в себе свою специфику, отражая мышление народа, национальную культуру, историю, жизнедеятельность народа, говорящего на этих языках.

Как писал В. фон Гумбольдт, язык, обозначая, а в действительности создавая, становится органом постижения мира, орудием мыслей и чувств народа; следовательно, различие между языками в их влиянии на обусловленную ими работу человеческого ума приобретает всемирно-историческую значимость: «Разные языки это отнюдь не различные обозначения одной и той же вещи, а различные видения ее» [5; 349].

Время - одна из основных составляющих языковой картины мира, которая определяется как исторически сложившаяся в обыденном сознании данного языкового коллектива и отраженная в языке совокупность представлений о мире, определенный способ концептуализации действительности. Каждый язык отражает способ концептуализации мира. Проблема времени обладает особым статусом в жизни человека и в модели миропорядка, которая представляет собой зафиксированные в языке и актуализирующиеся средствами языка знания о человеке и его месте в мире.

В известной метафоре ˝Язык – окно в разум человека˝ подчеркивается роль языка для понимания внутреннего мира человека. Процесс становления языка шел десятки тысяч лет параллельно развитию сознания человека, и, естественно, что в структуре языка запечатлелись особенности когнитивных механизмов [7; 244].

Выражение времени является одним из важных базовых групп слов для бытового общения людей. Лексическая группа слов, обозначающих системы времени, очень многочисленна, например, час, день, год, век и т.д. В этой статье мы рассматриваем только особенности слова «час» как меры времени в тайском языке. т.е. слова, которые тайцы используют когда отвечают на вопросы «который час? и во сколько времени?» Особое место в направлении изучения социальной обусловленности языка занимает исследование значения слова. Слово - это значение, знак конкретной

148

реалии действительности, в его семантике есть возможность выделения экстралингвистического содержания, которое осуществляет связь лексических единиц с внеязыковой действительностью. Всё, что существует в быту, мышлении народа, отражается в языке и сохраняется в нём.

Человек вступает в различные отношения с различными явлениями, познаёт их, выражает всё это словами, в свою очередь, культурные понятия влияют на человека, развивают и изменяют его. "Тайна языка - главнейшая из тайн человечества: если её раскрыть, то раскроются многие сокрытые в веках или утраченные знания" [6; 4].

В русским языком, конструкция для указания времени : число + слово «час», которое изменяется по падежам. Например, 1 час, 2 часа или 5 часов. Для того, чтобы собеседник правильно знал время, говорящий иногда добавляет такие слова, как утро, вечер, день и ночь. Например, 6 часов утра, 6 часов вечера и т.д. В русском языке используется 24 часовая система: 9 часов, 13 часов, 22 часа.

В тайском языке существует много слов, которые обозначаются как «час» в русском языке, например, นาฬิกา (nalika), โมง (mong), ตี (ti), ทุ่ม (thum), ยาม (yam). Эти слова не изменяются по падежам, потому что тайский язык принадлежит к числу корнеизолирующих языков. Некоторые слова используются после числа, а некоторые слова – до числа. Каждое слово имеет свою специфику использования. Эта специфика показывает связь лексических единиц с внеязыковой действительностью.

В тайском языке употребление слова «час» как мера времени разделяется на официальный и разговорный стили. В официальном стиле существует только одно слово นาฬิกา (nalika). Слово นาฬิกา (nalika) значит часы, час (мера времени). [1; 374]. В тайском языке существуют слова นาฬิเก (nalike) и นาฬิ (nali). Слово นาฬิเก (nalike) – это название типа кокоса. Слово นาฬิ (nali) - это мера из скорлупы кокосового ореха. [2; 578] Раньше люди использовали скорлупу кокосового ореха чтобы узнать время. Они проделывали отверстие в скорлупе, потом клали скорлупу на воду или клали песок в скорлупу. Когда скорлупа погружалась в воду или песок утекал до конца, это означало что прошел 1 час. Поэтому, предполагается, что слово นาฬิกา (nalika) произошло из слова นาฬิ (nali).

Слово นาฬิกา (nalika) используется для международной 24 часовой системы. После двадцати четырех часов начинается отсчет – 0 นาฬิกา (sun nalika) «ноль час», один час – 1 นาฬิกา (nueng nalika) «один час», два часа – 2 นาฬิกา (song nalika) «два час», последовательно до двадцати четырех часов – 24 นาฬิกา (yi sip si nalika) «двадцать четыре час». Слово นาฬิกา (nalika) отличается от слова ชัว่โมง (chua mong). Слово ชัว่โมง (chua mong) употребляется как единица времени, а слово นาฬิกา (nalika) употребляется как мера времени. Например : ขณะนี้เป็นเวลาหกนาฬิกา «сейчас – быть – время – шесть – час (мера времени)» = Сейчас шесть часов. (утра) ; ฉันอ่าน

149

หนังสอืสองชัว่โมง «я – читать – книга – два – час (единица времени)» = Я читал книгу два часа.

В разговорном стиле существует много слов, употребляющихся как мера времени, которые связаны с историей и жизнедеятельностью тайцев.

Необходимо объяснить как тайцы считают время, потому что это связано с происхождением слов. В тайском языке время делится на день и ночь.

1. กลางวนั (klang wan) «день» – это время с 6.00 ч. до 18.00 ч. День делится на 2 части: - первая часть дня (с 6.00 ч. – 12.00 ч.) – вторая часть дня (с 12.00 ч. – 18.00 ч.)

2. กลางคืน (klang khuen) «ночь» – это время с 18.00 до 6.00 ч. Ночь делится на 2 части: - первая часть ночи (с 18.00 ч. - 24.00 ч.) – вторая часть ночи (с 24.00 ч. - 6.00 ч.)

Раньше в Таиланде часы не были повсеместно распространены. Часы можно было увидеть только в храмах, в государственных местах или в зданиях провинциального управления. Люди узнавали время по звону из храма или из государственных зданий. Слова โมง (mong), ทุ่ม (thum), ตี (ti) произошли от звука инструментов, которые использовались для указания времени. Слово โมง (mong) произошло от названия звука инструмента, называемого ฆอ้ง (khong). Когда люди били ฆอ้ง (khong), ฆอ้ง (khong) издавал звук «монг». ฆอ้ง (khong) использовался для указания времени дня (с 7 часов – 17 часов).

Тайцы начинали бить ฆอ้ง (khong) в 7 часов утра, они считали, что первый час дня – это в 7 часов. В 7 часов люди били ฆอ้ง (khong) один раз, поэтому тайцы назвали 7 часов – 1 โมง (nueng mong) «один час». В 8 часов люди били ฆอ้ง (khong) 2 раза, тайцы назвали 8 часов – 2 โมง (song mong) «два час», 9 часов – 3 โมง (sam mong) «три час», 10 часов – 4 โมง (si mong) «четыре час» и 11 часов – 5 โมง (ha mong) «пять час». А 12 часов не называется 6 โมง (hok mong) «шесть час», а называется เที่ยง (thiang) «ровно» или เที่ยงวนั (thiang wan) «ровно день».

Иногда тайцы добавляли слово เชา้ (chao) «утро» после слова โมง (mong). Например, สองโมงเชา้ : สอง (song) «два» + โมง (mong) «час» + เชา้ (chao) «утро» = восемь часов утра.

Сейчас время с 7 часов до 11 часов тоже может называться так : 7 часов – 7 โมง (chet mong) «семь час», 8 часов – 8 โมง (paet mong) «восемь час», 9 часов – 9 โมง (kao mong) «девять час», 10 часов – 10 โมง (sip mong) «десять час», 11 часов – 11 โมง (sip et mong) «одиннадцать час». Это потому что, сейчас у всех есть часы. На циферблате написаны цифры с 1 - 12. Для времени дня цифры 7 – 11 обозначают время с 7 до 11 часов. Легче говорить 7 часов - 7 โมง (chet mong) «семь час» ,вместо 1 โมง (nueng mong) «один час» как раньше.

Сейчас тайцы считают, что 1 โมง (nueng mong) «один час», 2 โมง (song mong) «два часа» и т.д. – это традиционая система, которая

150

сейчас мало используется. Если сказать - 1 โมง (nueng mong) «один час» - в 7 часов утра, молодые люди могут даже не понять, сколько времени.

Потом после двенадцати часов тайцы начали считать один ещё раз, т.е. в 13 часов тайцы били ฆอ้ง (khong) 1 раз, не 7 . В 14 часов люди били ฆอ้ง (khong) 2 раза, в 15 часов – 3 раза,... до 17 часов – 5 раз. С 13 по 17 часов тайцы добавляли слово บา่ย (bai) до числа и слова โมง (mong). Слово บา่ย (bai) значит время после двенадцати часов до вечера. Поэтому время с 13 – 17 часов называется так : 13 часов – บา่ยโมง (bai mong) «после 12 ч. час» или บา่ย 1 โมง (bai nueng mong) «после 12 ч. один час», 14 часов - บา่ย 2 โมง (bai song mong) «после 12 ч. два час», 15 часов - บา่ย 3 โมง (bai sam mong) «после 12 ч. три час», 16 часов - บา่ย 4 โมง (bai si mong) «после 12 ч. четыре час», 17 часов - บา่ย 5 โมง (bai ha mong) «после 12 ч. пять час». 16 и 17 часов также называется 4 โมงเยน็ (si mong yen) «четыре час вечер» и 5 โมงเยน็ (ha mong yen) «пять час вечер». Слово เยน็ (yen) значит вечер.

Слово ทุ่ม (thum) произошло от звука барабана «тум». Тайцы использовали барабан для указания времени с 19 – 24 часов, они считали, что в 19 часов – это не вечером ,а ночью, поэтому 19 часов считается как первый час ночи. В 19 часов били в барабан один раз, поэтому 19 часов называется 1 ทุ่ม (nueng thum) «один час». В 20 часов били в барабан два раза, 20 часов называется 2 ทุ่ม (song thum) «два час» и последовательно до 24 часов, называемое 6 ทุ่ม (hok thum) «шесть час».

Слово ตี (ti) использовалось для указания времени с 1 – 5 часов ночи. После двенадцати ночи тайцы использовали листовой металл вместо такого громкого инструмента как барабан и ฆอ้ง (khong) для того чтобы, звук был не громкий. Слово ตี (ti) значит бить. Сколько раз били в листовой металл, значило - в какое время. Когда били в листовой металл один раз, это - час ночи : ตีหน่ึง (ti nueng) «бить один», 2 раза – 2 часа : ตีสอง (ti song) «бить два», последовательно до 5 раз – 5 часов : ตีหา้ (ti ha) «бить пять».

6 часов и 18 часов называются หกโมงเชา้ (hok mong chao) и หกโมงเยน็ (hok mong yen). Фраза หกโมงเชา้ (hok mong chao) состоит из числа หก (hok) «шесть» + слова โมง (mong) «час» + слова เชา้ (chao) «утро». Фраза หกโมงเยน็ (hok mong yen) состоит из числа หก (hok) «шесть» + слова โมง (mong) «час» + слова เยน็ (yen) «вечер». Фактически, тайцы начинали бить в инструмент ฆอ้ง (khong) в 7 часов, а не в 6 часов. В 6 часов они били листовой металл 6 раз для указания времени. Но тайцы назвают 6 часов - หกโมงเชา้ (hok mong chao) «шесть час утро» вместо ตีหก (ti hok) «бить шесть».

Кроме того, в 6 и 18 часов монах обычно выбивал дробь на барабане или на инструменте ฆอ้ง (khong) для того чтобы, люди знали время. Действие «выбивать на барабане» называется ย่ำ่า (yam) в тайском языке. Поэтому, 6 часов также называется ย่ำ่ารุง่ (yam rung) : ย่ำ่า (yam) «бить много раз» + รุง่ (rung) «рассвет». 18 часов

151

параллельно называется ย่ำ่าค่ำ่า (yam kham) : ย่ำ่า (yam) «бить много раз» + ค่ำ่า (kham) «сумерки». Фразы ย่ำ่ารุง่ (yam rung) и ย่ำ่าค่ำ่า (yam kham) обозначают наступление дня и наступление ночи.

Слово เที่ยง (thiang) значит ровно, точный. 12 часов называется เที่ยง (thiang) «ровно» или เที่ยงวนั (thiang wan) «ровно день». Слово เที่ยงวนั (thiang wan) обозначает средину дня, полдень. 24 часа называется เที่ยงคืน (thiang khuen) «ровно ночь», которое значит средина ночи, полночь.

Тайский король Рама четвёртый приказал, чтобы военные матросы стреляли каждый день в 12 часов для того чтобы, люди могли узнать точное время полдня. Люди, которые жили в столице, могут слышать звук пушки каждый день, а те, кто жили за городом – нет. Так возникла пословица: ไกลปืนเที่ยง (klai puen thiang) «далеко орудия 12 часов». Эта пословица также значит - далеко от столицы, от развития, от главных новостей.

Кроме того, существует и другое традиционное название 24 часов - ยามสอง (yam song) или สองยาม (song yam). Эти слова связаны с работой караула, охраны. Днём каждая смена охраны работала по – 6 часов, а ночью – 3 часа, специальный звук сигнализировал смену караула : в 6.00 ч.,12.00 ч., 18.00 ч., 21.00 ч., 24.00 ч., 3.00 ч. Первый срок на дежурство ночью, который начинается с 18.00 ч. – 21.00 ч., называется ยามหน่ึง (yam nueng) «время на дежурство один». Второй срок на дежурство ночью, который начинается с 21.00 ч. – 24.00 ч., называется ยามสอง (yam song) «время на дежурство два». Третий срок на дежурство ночью, который начинается с 24.00 ч. – 3.00 ч., называется ยามสาม (yam sam) «время на дежурство три». Люди назвали 24 часа - ยามสอง (yam song) или สองยาม (song yam), потому что в 24 часа второй срок на дежурство ночью уже прошёл.

11 часов тайцы назвали เพล (phlen). Слово เพล (phlen) значит время когда монах обедает, т.е. с 11 часов до 12 часов. Слово เพล (phlen) связано с религиозными верованиями тайцев и буддизмом.

Как показывает проведенный анализ национально-культурного своеобразия выражения времени в тайском языке, языковая картина мира есть специфический взгляд на мир: в нем отражена география и соответствующий тип хозяйства, этническое окружение и история народа, религия как философское осмысление мира, культурная парадигма как ракурс мировидения. Перечисленные факторы формирования языковой картины мира находят свое отражение в языке и на примере проанализированного материала позволяют увидеть, что лексическая группа слов, обозначающих меры времени в тайском языке, обусловлена многими факторами, включая и повседневный быт.

Хотя форма жизни тайцев уже изменилась, и им теперь не нужно слушать колокол из храма, такие слова как โมง (mong), ทุ่ม (thum),ยาม (yam) и др. ещё сохраняются и используются в языке.

152

Известная формула Л. Витгенштейна: «границы моего языка определяют границы моего мира» – подчеркивает идею о том, что реальность опосредуется языком, который «пересоздает» ее внутри себя и тем самым творит образ мира. Свойственный тайскому языку способ концептуализации действительности отчасти универсален, отчасти национально специфичен, поэтому носители разных языков могут видеть мир немного по-разному, через призму своих языков.

Литература:1. Тайско-русский словарь. Сост. Л.Н. Морев. М., 1964.2. พจนานุกรมฉบบัราชบณัฑิตยสถาน พ.ศ. 2542. กรุงเทพ: นานมบุีค๊

พบัลิเคชัน่ (Словарь тайского языка, 2003 г.). 3. จ่ำานงค์ ทองประเสรฐิ. “ทุ่ม-โมง-นาฬิกา” ใน ภาษาไทยไข

ขาน.กรุงเทพฯ: แพรพ่ทิยา, 2528, 229 – 237. (1985) (книга о тайском языке)

4. ด่ำารงราชานุภาพ, สมเด็จกรมพระยา. นิทานโบราณคดี. พมิพค์รัง้ที่ 15. กรุงเทพฯ: บรรณาคาร, 2543. (2000) (древняя сказка)

5. Гумбольдт В. Язык и философия культуры / В.Гумбольдт. – М., 1985.

6. Маслова В.А. Лингвокультурология. – М.: Изд. Центр "Академия", 2001.

7. Соловьев В.Д. Что может дать лингвистический анализ психологической теории эмоций? // Русская и сопоставительная филология: состояние и перспективы. Труды и материалы– Казань: Изд-во Казан. ун-та, 2004. – C.244-245.

8. Языки как образ мира. – М.: «Издательство АСТ». Terra Fantastica, 2003.

ВОПРОС О ГИПОТАКСИСЕ В НАХСКИХ ЯЗЫКАХ В НАУЧНОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

Шамилева Р.Д.Чеченский государственный университет (г. Грозный, РФ)

HYPOTAXIS ISSUE OF NAKH LANGUAGES IN RESEARCH WORKS

Shamileva R.D.Chechen State University (Grozny, RF)

Гипотаксис (от. греч. hypo – под, внизу и taxis – расположение) – подчинение предложений; открытое выражение синтаксических отношений зависимости одного элемента от другого [Ахманова О.С., с.100].

153

Паратаксис (греч. parataxis, букв. – расположение подряд) – способ выражение синтаксических отношений путем простого соположения соотносящихся элементов, без формального выражения синтаксической зависимости одного от другого [Ахманова О.С., с.312].

О гипотаксисе в горских иберийско-кавказских языках языковедами высказаны различные мнения.

Главным выразителем точки зрения о наличии гипотаксиса в этих языках (в частности в чеченском литературном языке) был профессор Н.Ф. Яковлев.

К средствам связи придаточного с главным Н.Ф.Яковлев относит «особую форму» сказуемого в придаточном предложении, относительные местоимения, союзы и интонацию [Яковлев Н.Ф., с.176]. Самым древним он считает интонационный способ соединения, из двух остальных (придаточная форма сказуемого и относительные местоимения и союзы) к наиболее древнему относит первый [Яковлев Н.Ф., с.176].

Что касается развития форм подчинения, Н.Ф. Яковлев считал, что чеченский язык занимает промежуточное положение между языками типа кабардинского или абхазского, с одной стороны, и русским и другими европейскими языками – с другой [Яковлев Н.Ф., с.176 - 177]. Н.Ф. Яковлев признавал наличие в чеченском языке не только относительных слов и союзов, но и указательных местоимений в главном. Частицы косвенной речи бохуш (буквально – говоря), аьлла (буквально – сказав) он называет союзами. «Почти все чеченские относительные местоимения и союзы, – утверждал он, явно недавнего происхождения. Многие из них представляют развитие глагольных или падежных форм». Об относительных местоимениях в чеченском языке Н.Ф. Яковлев писал следующее: « В самом чеченском языке почти нет относительных местоимений и союзов, происходящих от вопросительных. Зародыш такого развития представляет собою употребление вопросительных местоимений и наречий в различных типах придаточных предложений с обобщенным значением. В них вопросительные местоимения и наречия выступают в фонетически измененном виде – с удвоением согласного и добавлением усилительной частицы «а » [Яковлев Н.Ф., C. 177-178].

Ю.Д.Дешериев, ограничивая СПП в чеченском и ингушском языках предложениями с придаточными места, времени и условия, а для бацбийского языка выделяя придаточные определительные, дополнительные, цели, причины, образа действия, уступки, имеет в виду союзные СПП.Это неверно по крайней мере, в части вайнахских языков: здесь нет союзных СПП с придаточными места, времени, а условные образуются с помощью «придаточных форм сказуемого».

В работе «Способы выражения СПП в чеченском литературном языке», Я.У. Эсхаджиев отмечает, что в языках, имеющих

154

гипотаксис или только паратаксис, к вопросу о СПП языковеды подходят с разных точек зрения. «Если в индоевропейских языках этот подход в той или иной степени определен, то в других (особенно в горских иберийско-кавказских), где признаки гипотаксиса отсутствуют или почти отсутствуют, мнения ученых-языковедов разделились на две противоположные точки зрения: одни языковеды, исходя из наличия глагольных форм и других морфологических средств, которые выражают значения придаточных предложений, считают, что в этих языках имеется гипотаксис, другие отрицают это мнение, основываясь на том, что морфологические средства нельзя смешивать с синтаксическими и что, следовательно, нет основания говорить о наличии гипотаксиса в этих языках» [Эсхаджиев Я.У. с.101].

Ф.Г. Оздоева, исследовавшая СПП в ингушском языке, отмечает, что «в истории развития вайнахских языков происходят сложные процессы взаимодействия между вопросительными наречиями и местоимениями, из которых за последнее время формируются средства связи, образующие СПП. В результате грамматикализации эти местоимения и наречия становятся союзами, образуя омонимы типа мала ‘кто’, фу ‘что’, мича ‘где’, маца ‘когда’ и т.д. » [Оздоева Ф.Г., 1998, с.8].

Другую точку зрения по данному вопросу высказывал Д.С. Имнайшвили, который считал, что в горских иберийско-кавказских языках (за исключением бацбийского языка и панкисского говора чеченского языка) нет гипотаксиса и значение СПП передается в них при помощи морфологических средств: причастиями, деепричастиями или другими глагольными формами [Имнайшвили Д.С., c. 84]

Мнения же Д.С. Имнайшвили относительно гипотаксиса в горских иберийско-кавказских языках придерживаются языковеды – представители грузинской языковедческой школы.

Авторы монографии «Аварский язык» А.С. Чикобава и И.И. Церцвадзе утверждают, что в аварском языке нет относительных местоимений и наречий, а также подчинительных союзов: соответствующее значение СПП передается простыми предложениями, в которых причастия, абсолютивы, масдары или другие формы глагола равны по значению глаголам придаточных предложений [Чикобава А.С. , Церцвадзе И.И.с. 368-370].

То же самое выражено А.А. Магометовым по отношению к кубачинскому и табасаранскому языкам, в которых значение СПП передается простым предложением с различными глагольными оборотами [Магометов А.А., 1963, с. 263; 1965, с. 341].

Такой же точки зрения по отношению к андийскому языку придерживается И.И. Церцвадзе [Церцвадзе И.И. ,с.370 ].

Г.В. Рогава в выступлении на совещании языковедов Северного кавказа и Дагестана подчеркнула, что в адыгских языках нет придаточных предложений [Рогава Г.В., Керашева З.И., 1966, с.434].

155

В своей работе, посвященной сложному предложению, А.И. Халидов отмечает, что автор единственной объемной работы по синтаксису чеченского сложного предложения Я.У.Эсхаджиев был на пути к тому, чтобы преодолеть традицию «переводного» синтаксиса, но последовательно реализовать поставленную задачу ему не удалось. «Чечено-ингушские языковеды все ещё отдают предпочтение тем представлениям о структуре предложения (особенно «сложного») вайнахских языков, которые восходят к грамматике Н.Ф. Яковлева » [Халидов А.И., с.250].

По А.И.Халидову, Я.У.Эсхаджиев, солидаризуясь с Ю.Д. Дешериевым в несогласии с теми, кто «подгоняет СПП в кавказских языках под мерку СПП в русском языке» [Дешериев Ю.Д., с.292], пытается вести анализ на уровне выявления различных «оборотов в значении придаточных предложений». «Для Я.У. Эсхаджиева характерны выражения и рассуждения типа «для передачи значения субъектных придаточных предложений используются причастные и масдарные обороты», «способы выражения объектных и дополнительных придаточных предложений», «способы выражения предикатных и придаточных предложений» и т.д. В результате получился в высшей степени эклектичный анализ, фактически совместивший разные подходы к полипропозитивным предложениям (Н.Ф. Яковлев + Д.С. Имнайшвили) [Халидов А.И., с.252].

Представляется правомерной точка зрения проф. Халидова А.И., что классифицировать сложные предложения в нахских языках значительно сложнее, чем, скажем в языках индоевропейских. Это связано не только с малоизученностью этой части нахского синтаксиса и не только с неопределенностью традиций «переводного синтаксиса». Сложность классификации и описания сложных предложений нахских языков состоит в том, что здесь используются практически все возможные способы связи частей сложного предложения и синтаксической «унификации» - сведения этих способов к одному-двум известным в индоевропейских языках – не произошло. В нахских языках неуместно, например, деление сложных предложений на союзные и бессоюзные, так как, кроме союзов и союзных слов, средством морфологической маркировки синтаксических связей частей сложного предложения в этих языках являются и формы глагольных сказуемых, которые нельзя ввести в сферу ни союзных, ни бессоюзных сложных предложений. Именно поэтому целесообразнее делить сложные предложения нахских языков на СП а) с маркированной связью частей б) с немаркированной связью частей, при этом не выделяя в самостоятельный структурно-семантический тип бессоюзное сложное предложение, рассмотрение которого в одном ряду со сложноподчиненным и сложносочиненным небесспорно и в индоевропейских языках, а в нахских совершенно неоправданно, так как здесь «бессоюзие» – не обязательно отсутствие маркировки

156

связи. Предложение может быть без союза, но с маркирующей связь между главной и придаточной частями формой глагольного сказуемого. Маркированной и немаркированной может быть и сочинительная и подчинительная связь, поэтому выделяются а) маркированные ССП, б) немаркированные ССП, в) маркированные СПП, г) немаркированные СПП [Халидов А.И., с.276].

Таким образом, при определении подхода к синтаксической структуре нахских языков, в частности, к проблеме гипотаксиса, необходим учет их специфики и не допустим «шаблонный» подход через призму структуры других, иносистемных языков.

Литература:1. Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. – М.

КомКнига, 2007. – 576 с.2. Дешериев Ю.Д. Сравнительно-историческая грамматика

нахских языков и проблемы происхождения и исторического развития горских кавказских народов. – Грозный, 1963. – 555 с.

3. Имнайшвили Д.С. К вопросу о гипотаксисе в языках чеченской группы // «Иберийско- кавказское языковедение». II – Тбилиси, 1948. С. 84.

4. Имнайшвили А.С. К истории образования СПП в иберийско-кавкзских языках. Тезисы доклада на IV (X) научной сессии 12 и 13 июня 1953 г. – Тбилиси, 1953. С. 45

5. Магометов А.А. Кубачинский язык. – Тбилиси, 1963.6. Магометов А.А. Табасаранский язык. – Тбилиси, 1965.7. Оздоева Ф.Г. Сложноподчиненное предложение в ингушском

языке. – Актуальные проблемы ингушского языка. – Назрань, 1998.8. Рогава Г.В., Керашева З.И. Грамматика адыгейского языка. –

Краснодар – Майкоп, 1966.9. Халидов А.И. Нахские языки в типологическом освещении. –

Нальчик: Издательский центр «Эль-фа», 2003. – 310 с.10. Церцвадзе И.И. Андийский язык. – Тбилиси, 1965.11. Чикобава А.С. Вопросы описательных грамматик языков

Северного Кавказа и Дагестана. – Нальчик , 1963. С. 102.12. Чикобава А.С. , Церцвадзе И.И. Аварский язык. – Тбилиси,

1962.13. Эсхаджиев Я.У. Способы выражения сложноподчиненного

предложения в чеченском литературном языке. // Известия ЧИНИИИЯЛ. Грозный, 1970. Т. IX , вып.2, «Языкознание». С. 101- 154.

14. Яковлев Н.Ф. Синтаксис чеченского литературного языка. М.-Л., 1940 – 319 с.

157

НАЦИОНАЛЬНЫЙ ЯЗЫК КАК ОТРАЖЕНИЕ КУЛЬТУРЫ НАРОДА

Шумейко Л.Н., Сафронова Е.А.Белорусская государственная сельскохозяйственная академия

(г.Горки, Республика Беларусь)

ETHNIC LANGUAGE AS REFLECTION OF NATION’S CULTURE

Shumeiko L.N., Safronova E.A.Belarus State Agricultural Academy (Gorky, Belarus)

Конец ХХ – начало ХХI века характеризуется в лингвистике новыми и значительными направлениями в изучении языка на самых различных уровнях. Так, когнитивная лингвистика описывает язык как средство выражения мысли, убеждений и действий людей.

Следующим этапом описания языка является направление, связанное с описанием «картины мира», или антропоцентрический подход. Создание единой теории языка и человека можно найти в работах Потебни А.А. и Золотовой Г.А. [4], [2]. Согласно принципу, положенному в основу их работ, в начале языковой деятельности находится человек как субъект этой деятельности.

Лингвистическая интерпретация человека как одна из перспективнейших проблем нового столетия подразумевает глубокое изучение биологических, психологических и социальных сторон языка, языка как одного из важнейших признаков человека, вопроса о сущности языка. В качестве подходов к рассмотрению языка как отражения культуры народа можно рассматривать элементы цепочки «язык – нация – культура».

К. Леви-Стросс рассматривал соотношение языка и культуры в трёх аспектах. Язык как культура отражает общую культуру народа, а также является одним из элементов культуры. Язык как условие культуры показывает, что с его помощью индивид обретает культуру своей нации. Культура же, в свою очередь, обладает строением, подобным строению языка. [3].

На тесную связь языка и культуры с духом нации указывал В.Гумбольдт, который считал, что своеобразие единиц языка на всех его уровнях является следствием своеобразия внутренней формы языковой системы. [1].

Основатель белорусского языкознания Е.Ф.Карский также определял язык «органом умственной, нравственной и политической жизни народа». Национальный язык как отражение культуры народа является предметом исследований в одной из областей языкознания – культурологи. Культурологический фактор формирует и организует мысль говорящего. Этот фактор занимает важное

158

положение в языковом сознании языковой личности, поскольку представляет собой национальное явление.

Функции языка многообразны. Язык хранит культурную память народа, выражает и сохраняет знания о мире и человеке, помогает показать образную иллюстрацию всего, что окружает нас, позволяет обеспечивать внутреннюю и внешнюю связь общества. Выявление национально-культурных факторов позволяет более полно и всесторонне представить языковую «картину мира», т.е. национальный языковой тип.

Соотношение разных типов этнических культур с языком дают представление о динамике языка и культуры. Национальный язык является итогом исторического развития народа, поэтому в нем находят отражение история, культура, а также психический склад ума его носителей. Национально-культурные особенности конкретного языка как проявление «духа» языка есть особая структура общих для всех народов элементов.

Как видим, язык и культура являются важнейшими составляющими национального сознания. Каждый народ, каждая страна имеют свой сложившийся и неповторимый образ в глазах других наций.

Исследуя процесс влияния общества на язык, учёные пришли к выводу, что активное влияние внеязыковых социальных факторов на употребление и систему языка происходит в периоды коренных общественных перемен в обществе. Для языка современного этапа развития общества – времени духовного обновления, переоценки духовных ценностей – характерен новый стиль выражения, переориентация и переосмысление языковых средств, широкое формирование неологизмов и различных образований на всех языковых уровнях. [5]

Итак, можно говорить о том, что в системе языка реализована национально-культурная информация, связанная с языковой традицией. В своем сообщении мы остановились только лишь на некоторых вопросах выявления национально-культурных факторов, лежащих в основе своеобразия национальных языков. В каждом из языков присутствует свой национально-культурный фон, обусловленный спецификой организации языковой картины мира в сознании носителей языка.

Литература:1. Гумбольдт В. Язык и философия культуры. – М.: Прогресс,

1985.2. Золотова Г.А. Коммуникативные аспекты русского

синтаксиса. – М.: Наука, 1982.3. Леви-Стросс К. Структурная антропология. – М. Наука , 1985.4. Потебня А.А. Мысль и язык, 1993.5. Чумак Л.Н. Синтаксис русского и белорусского языков в

аспекте культурологи, БГУ.

159

АКТИВИЗАЦИЯ РЕЛИГИОЗНОЙ ЛЕКСИКИ НА СОВРЕМЕННОМ ЭТАПЕ

Юсупова С.С.-А.Чеченский государственный университет (г. Грозный, РФ)

ACTIVATING OF RELIGIOUS VOCABULARY IN PRESENT DAYS

Yusupova S.S.-A.Chechen State University (Grozny, RF)

В настоящее время в чеченском языке наблюдается возрождение религиозной лексики. Процесс возвращения религиозной лексики в активный словарь является одной из характерных особенностей современного чеченского языка. Данное явление непосредственно отражает социальные изменения в обществе, обращение к историческому прошлому языка и народа, говорящего на нем, усиление роли и значения религиозных институтов в жизни общества, то есть, определяется экстралингвистическими факторами. Религиозная лексика, функционирующая в чеченском языке, представляет собой заимствования из арабского языка, пришедшие в чеченский язык с распространением Ислама и полностью освоенные лексическим строем языка еще до 19 века. В свое время эти заимствования отражали языковые контакты чеченского народа. Они органично прижились в чеченском языке и активно участвовали в формировании языковой структуры и языкового мышления.

Данные заимствования в чеченском языке, их фонетическое, морфологическое и семантическое освоение языковым строем подробно освещается в ряде научных работ [1-4].

В тематическом отношении арабские заимствования относятся, главным образом, к сфере религии, а также культуры, мусульманской философии, морально-этических понятий, социально-экономической и политической жизни общества и др.

Религиозная лексика имеет свои характерные особенности :1) религиозная лексика, как и все арабские заимствования,

«представляет собой в настоящее время замкнутый пласт иноязычной лексики, прекративший свой дальнейший количественный рост». [1, 115]. Единичные заимствования на современном этапе не позволяют говорить о значительном расширении этого пласта лексики;

2) религиозная лексика не принимает активного участия в словообразовательном процессе. Исключением являются следующие лексемы: шариатски суд, ваххабизм, ваххабист.

3) в функциональном плане религиозную лексику отличает формальный характер ее архаичности. В советский период в силу

160

официального атеизма государственного строя религиозная лексика была признана устаревшей и причислена к пассивному словарю языка. Она отсутствовала в письменном языке: в периодической печати, на телевидении, в книгах, в научных работах. Например, в «Иноязычной лексике в чеченском языке» Алироева И.Ю., Овхадова М.Р. (см. с.31-33); во «Введении в нахское языкознание» Алироева И.Ю., Тимаева А.Д., Овхадова М.Р. (см. с.94-95) в параграфах об арабских заимствованиях религиозная лексика не упоминается. Однако она присутствует в чеченско-русском и русско-чеченском словарях. Также, религиозная лексика продолжала фактически функционировать в разговорном языке большинства носителей чеченского языка, в основном, старших поколений.

4) В 90-х годах с развитием в стране демократических процессов и признанием государством свободы и права вероисповедания возрождаются религиозные институты и в нашей республике. Религиозная лексика активно используется в письменном чеченском языке наравне с устным языком. Например, в книге Алироева И.Ю. «Чеченский язык», изданной в 2001 году, приводится свыше 40 единиц религиозного характера (см. с.108-109). В силу вышеперечисленных особенностей социализация религиозной лексики не представляла проблем ни в языковом, ни в социальном плане.

Возрождение религиозной лексики активно началось в 90-ые годы прошлого века. В те годы появились печатные издания религиозного содержания. Следующие примеры взяты из газеты «Исламан зIаьнарш» («Зори Ислама») от 15 января 1992г.:

«Адамийн бакъонаш меттахIиттийна. Иза къаьсттина хаало дайн оьзда гIиллакхаш духадерзорехь, динца йолу юкъаметтиг тоярехь». – дин (религия);

«Цхьаммо а дуьхьало ца еш, ярташкахь схьадоьллуш ду маьждигаш, йохкуш ю хьуьжараш» - маьждиг (мечеть), хьуьжар (мусульманская школа, медресе);

«Кегий белахь а, хIинцале КIорIан деша хаьа берашна, Iамош ду Насраш, Тасриб, Iамлин, Калам, кхидолу жайнеш». – КIорIан (Коран), жайна (религиозная книга), Насраш, Тасриб, Iамлин, Калам (названия религиозных книг);

«Iаламат хаза зуькарш деш кегийрхой билгалбевлла тхан» - зуькар/зикр (религиозное песнопение/обряд);

«Вайнах цIабирзича а хьийзира, зикр дан ца магош, ламазаш ца дойтуш, берашна ламаз ца Iамадойтуш» - зикр, ламаз (намаз/молитва);

«Вайна хаахь доккха ниIмат кхаьчна вайга хIинца». – ниIмат (благодать);

«Цхьайтта хафиз (дагахь КъорIа хууш верг) схьаваьлла белгIатойх» - хафиз (знающий Коран наизусть);

«Стаг велча а кхойкхий буьгу и къона мутаIеламаш». – мутаIелам (ученик мусульманской школы).

161

Во второй половине 90-х годов появились слова шура, шариатски суд, успевшие уже перейти в разряд историзмов.

Также в активное употребление вошли слова: рузба (совместная пятничная молитва в мечети); Iеламстаг (богослов); устаз (духовный учитель, наставник); мурд (мюрид); асхьаб (последователь, сторонник); салават; муфти (муфтий); Iибадат (соблюдение религиозных норм); марха (ураза); гIурба (Курбан-Байрам); джихад (усердие на пути господнем; борьба за веру); моджахед (воин, воюющий за веру); шахид (мусульманин, погибший за веру); хафиз (тот, кто знает и умеет читать Коран наизусть); джама1ат (религиозная община); эмир (руководитель, глава).

Современными заимствованиями являются: ваххабизм (название течения в Исламе); хиджаб (форма верхней одежды для женщин); халяль (еда, дозволенная мусульманину; главным образом, мясные продукты); сивак (деревянная палочка для чистки зубов); миск (ароматическое масло, используемое мусульманами в качестве духов).

В настоящее время религиозная лексика окончательно перешла в активный словарь языка, на телевидении и радио выходят религиозные передачи, она присутствует на страницах периодической печати, в разговорной речи на всех социальных уровнях чеченского общества, вплоть до государственного.

Литература:1. Алироев И.Ю. Чеченский язык. – М.: «Academia», 2001.2. Алироев И.Ю., Овхадов М.Р. Иноязычная лексика в

чеченском языке. (на чеч.яз.) – Грозный, 1978.3. Алироев И.Ю., Тимаев А.Д., Овхадов М.Р. Введение в нахское

языкознание. – Грозный, 1988.4. Мациев А.Г. Очерки лексикологии современного чеченского

языка. – Грозный, 1973.5. Карасаев А.Т., Мациев А.Г. Русско-чеченский словарь. – М.,

1978;6. Мациев А.Г. Чеченско-русский словарь. – М., 1961.7. «Исламан зIаьнарш», 15 января 1992.

162

ЯЗЫКОВОЕ СТРОИТЕЛЬСТВО В ЧЕЧНЕ ПОСЛЕ 1917 ГОДАЯхъяева А.А.

Чеченский государственный университет (г. Грозный, РФ)

LANGUAGE CONSTRUCTION IN CHECHNYAAFTER THE YEAR 1918

Yakhyaeva A.A.Chechen State University (Grozny, RF)

Языковая ситуация, сложившаяся в ЧР, является следствием языкового развития за годы Советской власти, которое само являлось результатом проводимой в стране языковой политики. Сегодня нет однозначной оценки тем мероприятиям в области языка, которые проводились в СССР. Одни ученые оценивают эти процессы исключительно положительно, другие же видят только лишь отрицательные черты, перечеркивая тем самым и то положительное, что было сделано за годы Советской власти.

В научной литературе дается следующая периодизация языковых процессов по развитию письменностей народов, населяющих территорию бывшего СССР:

1. Усовершенствование старых алфавитов и создание алфавитов для бесписьменных народов)

Перевод абсолютного большинства письменностей на латиницу;Перевод практически всех письменностей на кириллицу

(русскую графическую основу).Многие лингвисты считают целесообразным расширить эту

периодизацию. Так, Дешериев Ю. Д., а позже и Овхадов М.Р. выделяет 4 основных периода: 1 период – с 1917 по 1924-1925 г.г.; 2 период – с 1925 по 1937-1938 г.г.; 3 период – с 1938 по 1950-1956 г.г.; 4 период – с 1956 года (Овхадов 2000: 11).

На первом этапе языкового планирования, который охватывает первые послереволюционные годы, учеными велась работа по совершенствованию существовавших письменностей и созданию письменностей для ранее бесписьменных народов.

На первом этапе языкового строительства ЧечОНО был выдвинут вопрос о создании чеченской письменности на чеченском языке. Был выработан график чеченской письменности, состоящий из алфавита в 39 знаков, исчерпывающий звуки, произносимые на чеченском языке.

До этого уже не раз предпринимались попытки создания чеченской письменности на арабской основе. Первый чеченской алфавит на арабской основе возник еще в начале 20 века. В 1910 -1911 гг. этот алфавит был переработан С. Гайсумовым и просуществовал вплоть до 1920 г.

163

В 1920-1921 гг. алфавит С.Гайсумова был модернизирован Т. Эльдархановым. На основе нового алфавита он совместно с А. Тучаевым выпустили букварь.

В 1922 г. алфавиты С.Гайсумова и Т.Эльдарханова был подвергнуты переработке Ш.Сугаиповым и просуществовал в Чечне до 1925 г., т.е. до принятия нового, на латинской графике. На арабской графике были выпущены «Букварь для детей» (тираж 3000 экз.), задачник для 1-го года обучения (тираж 3000 экз.), «Букварь для взрослых» (тираж 5000 экз.), учебник по географии и др.

Следующий этап – создание чеченского алфавита на латинской графике – был связан с национально-языковой политикой, проводимой Российским государством с середины 20-х годов XX в. По призыву партии в России начинается процесс перевода письменности народов, проживающих в стране с арабской на латинскую графику. В связи с этим в 1925 году на Второй конференции по просвещению горских народов Северного Кавказа, было принято решение о латинизации письменности чеченцев, ингушей и других народов Кавказа.

Чеченский латинизированный алфавит был разработан Х.Д. Ошаевым. На протяжении нескольких лет делались попытки внести изменения в принятый алфавит, а после объединения в 1934 году Чечни и Ингушетии - попытки унификации чеченского и ингушского алфавитов, однако большей частью эти попытки ни к чему не привели.

Уже к 1926 году в Чечне были созданы все условия для издательской деятельности. Специально для республиканской типографии в Ленинграде был изготовлен латинский шрифт.

Начиная с этого периода, в республике издаются учебники для школ на латинской основе. Так, в 1928 г. был издан букварь М.Сальмурзаева “Berin Zajna”общий тираж которого составлял 5000 экз.и др.

Президиум ЦИК СССР и СНК СССР приняли в 1929 году постановление о введении нового латинизированного алфавита, в котором предлагалась отмена письменного и печатного применения старых алфавитов. 8 апреля 1930 года Президиум Северо-Кавказского крайисполкома принимает следующее постановление:

«1. Одобренный Всесоюзным центральным комитетом новотюркский унифицированный алфавит латинской письменности утвердить для всех национальных областей Северо-Кавказского края и считать его государственным наравне с русским для горских народов…

Срок окончательного введения алфавита установить 1 июля текущего года…» (Культурное строительство в Чечено-Ингушетии 1979:115)

Надо отметить, что второй этап национально-языковой политики оказал благотворное влияние на уровень культурного и образовательного развития многих, ранее отсталых народов.

164

Благодаря латинизации удалось в короткие сроки ликвидировать неграмотность населения, поднять образовательный и культурный уровень народов.

В 30-е годы Советское правительство меняет курс национальной, а вместе с тем и курс национально-языковой политики. Государство берет курс на «построение коммунизма» в отдельно взятом государстве и максимальное сплочение народов СССР вокруг русской нации» (Исаев М.И.). Было решено, что и графика должна быть единой. Эта идея была «подхвачена» и всеми народами.

«…Некоторые народности отказываются от письменности на родных языках и просят организовать преподавание в начальной школе на русском языке. Усиливается стремление не переводить среднюю школу на местные литературные языки и всемерно расширять изучение русского языка. В автономных республиках, округах отказываются от ведения делопроизводства и официальной переписки на местных языках» (Культурное строительство в Чечено-Ингушетии 1979: 130). Так, в 30-е годы начинается повальный процесс перехода республик и автономных областей на кириллицу. М.И. Исаев характеризует это как 4 этап языкового строительства. В 1936 году первыми перешли на кириллицу кабардинцы, затем адыгейцы, а вслед за ними народы Средней Азии, Поволжья, Дагестана. Чеченцы и ингуши перешли на новую письменность в 1938 году. Вот выписка из протокола заседания президиума Чечено-Ингушского исполкома:

«Постановили: §1…Считая, что переход чечено-ингушской письменности с латинизированного на основу русского обеспечит более быстрый политический и культурный подъем чечено-ингушского народа и тем самым еще более сплотит трудящихся чечено-ингушского народа с русскими и другими братскими народами Советского Союза, президиум исполнительного комитета Чечено-Ингушской АССР постановляет:

1) Перевести чечено-ингушскую письменность с латинизированного алфавита на русскую основу с 1 июля 1938 г…

3) Предложить Наркомпросу Чечено-Ингушской АССР перевести обучение в чечено-ингушских школах на новый алфавит с 1 сентября сего года» (Культурное строительство в Чечено-Ингушетии 1979: 187).

Следует отметить тот факт, что если латинизация письменностей долго и тщательно готовилась учеными и имела научную базу, то переход на русскую основу произошел по «велению» властей. Поэтому многие алфавиты были далеки от совершенства.

В последующие годы (5 этап языкового строительства), вплоть до 80-х годов ученые-лингвисты занимались поисками усовершенствования алфавитов и орфографии, разработкой

165

вопросов культуры родного языка, а также русской речи у национальных меньшинств.

Литература:1. Культурное строительство в Чечено-Ингушетии Грозный:

Чечено-Ингушское книжное издательство, 1979. – 244 с.2. Овхадов М.Р. Образовательные и языковые проблемы

национальной политики советского периода в Чеченской Республике // Материалы Всероссийской научной конференции. – М.: Наука, 2006. – С. 352-357.

3. Чечено-Ингушская АССР. 1917-1977. – Грозный: Чечено-Ингушское книжное издательство, 1977. – 38 с.

166

Секция 3. УНИВЕРСАЛЬНОЕИ ИНДИВИДУАЛЬНОЕ ВО ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКОЙ

КАРТИНЕ МИРА

МЕЖЪЯЗЫКОВОЙ ФУНКЦИОНАЛЬНО-СМЫСЛОВОЙ ЭКВИВАЛЕНТ КАК СПОСОБ ПЕРЕВОДА ВНУТРЕННЕЙ

ФОРМЫ ФРАЗЕОЛОГИЗМОВ М. ЦВЕТАЕВОЙ НА ФРАНЦУЗСКИЙ ЯЗЫК

Василенко А.П.Брянский государственный университет (г. Брянск, РФ)

INTER-LINGUAL FUNCTIONAL AND NOTIONAL EQUIVALENT AS A TOOL OF TRANSLATION OF INNER

FORM OF PHRASEOLOGICAL UNITSVasilenko A.P.

Bryansk State University (Bryansk, RF)

Говоря о фразеологизмах, приходится думать, что их перевод выглядит особенно сложным. Сложность состоит в том, что устойчивые структуры содержат в себе немало информации. Так, например, образ внутренней формы фразеологизма является источником семантической мотивации значения, «возбудителем» оценочной и эмотивной характеристики фразеологического значения. В образе фразеологизма запрятаны следы культуры прошлого, сведения об истории народа – носителя языка. В образном основании фразеологизма «видны» проявления особого национального менталитета, отражение нравов, обычаев, особенностей мировидения народа и очень многие другие сведения.

Внутренняя форма организует значение фразеологизмов, а мотивирует его значение, придаёт специфику лежащий в основе номинации образ. «Вследствие этого внутренняя форма (образ) предопределяет содержание всех макрокомпонентов значения» [5; 50].

Передать всю эту совокупность сведений о фразеологизмах «средствами другого языка» (в нашем случае – французского) представляется делом весьма затруднительным, но принципиально возможным. Непереводимых фразеологизмов нет. Весь вопрос в том, какими соотносительными средствами переводить, чтобы добиться смысловой адекватности.

Фразеологизм как элемент поэтической ткани повествования являет собой сложный, трудно интерпретируемый оборот, что особенно проявляется в условиях передачи его средствами другого языка. Ограниченный спецификой метрического поля в

167

стихотворном жанре, переводчик вынужден в большинстве случаев прибегать к некоторой деформации исконного контекста таким образом, чтобы, по словам В.Г. Гака [1; 247], при разных формах выражения создать идентичное содержание.

В контекстах версия оригинала выходит за рамки регистрации традиционных аналогов, обозначенных в авторитетных лексикографических источниках. Она переходит в разряд конституентов языка динамического и пополняет арсенал известных способов передачи отправной единицы.

Главное при переводе фразеологизмов – не потерять семантической соотносительности между фразеологизмом (в нашем случае – русским и французским) и всякий раз устанавливать функционально-смысловую эквивалентность даже при полном или почти полном различии русского и французского фразеологизма по лексико-грамматическому составу и образности.

Речь идёт о межъязыковых функционально-смысловых эквивалентах. Таких эквивалентов много. Переводчику работать с ними трудно, потому что кажется, что различие внутренних форм (образов) должно привести к различию значений русского и французского фразеологизмов, но этого не происходит: оба фразеологизма укладываются в один семантический инвариант. Межъязыковые функционально-смысловые эквиваленты, пожалуй, составляют абсолютное большинство при переводе русских фразеологизмов на французский язык. Это объясняется различными причинами, среди которых первейшую роль играет различное восприятие образов внутренних форм фразеологизмов, переосмысление семантико-фразеологических инвариантов, различное наличие этнокультурных элементов в структуре фразеологизмов русского и французского языков и т.п.

Приведем примеры межъязыковых функционально-смысловых эквивалентов на материале французских переводов поэзии М. Цветаевой.

(1). Нежный и бесповоротныйНикто не глядел вам вслед…Целую вас – через сотни Разъединяющих лет. [6; 57].

В данной строфе М. Цветаева использует модифицированную форму фразеологической единицы не глядел…вслед, в котором прослеживается нарушение следования компонентов (ср: смотреть вслед [3; 440]). Значение оборота следует понимать следующим образом: ‘провожать долгим взглядом’. Образное основание – ‘физиологическое действие, направленное на объект’ – смотреть куда, на кого.

В русской строфе поэтесса заменяет глагольный компонент смотреть на глядеть вслед. Окружение этой фразеологической единицы составляют прилагательные в простой сравнительной степени нежнее, бесповоротнее и отрицательное местоимение

168

никто, что, как представляется, должно усиливает экспрессию данной фразы.

(1). Plus tendrement et sans retourNul regard n’a suivi votre trace.Je vous embrasse – sans compterLes kilometers qui nous espacent [7; 96].

Во французском переводе (Nul regard n’a suivi votre trace – букв.: никакой взгляд на следит за вашим следом) мы встречаем словосочетание suivre votre trace – suivre les traces de qn (букв.: следовать по пятам, идти следом за…). В русском оригинале М. Цветаева использует глагольный компонент глядеть, а во французском – он заменяется на глагол suivre с последующей «доработкой» образа: ‘усиленное физиологическое действие (не просто смотреть, глядеть, а следить, всматриваться), направленный на объект’.

(2). Вздрогнешь – и горы с плеч.И душа – горе!Дай мне о горе спеть:О моей горе [6;. 410].

В обиходной речи часто используется фразеологизм гора с плеч свалилась, имеющий следующее значение: ‘рассеялись тревоги, сомнения наступило полное облегчение после избавления от забот, обязанностей; чего-либо обременительного’. Своеобразной начинкой этого отрывка – наличие морфологического преобразования устойчивого оборота: отсутствие глагольного компонента свалилась.

Обратимся к строфе, отражающей противопоставление двух начал: «бытового и надбытового». При этом у поэтессы одно и то же слово вмещает в себя оба полюсных понятия. Из контекста произведения становится понятно, что гора – это одноимённый реальный холм и духовная вершина в развитии личности человека. В данном случае обыгрывается два значения слова гора – в привычном для нас смысле и в архаическом, полузабытом: гора – верх. Именно поэтому, сбрасывая горы с плеч, человеческая душа словно очищается и взмывает вверх, объятая высокой страстью.

(2). Que tu tressailles –Et tombent des montagnes,Et monte – l’âme!Laisse mon chant monter:Chant de l’entaille,De ma montagne [7; 120].

Наиболее важным отличием во французском варианте является то, что в переводе (Et tombent des montagnes – букв.: и падают горы) добавляется глагол tomber, отсутствующий в оригинале. Заметим также, что во французском языке существует фразеологизм: je me sens délivré d’un poids (букв.: чувствую себя освобожденным от груза), который не был использован при переводе.

169

Обратимся теперь к значениям глагольного компонента свалиться, который не использует автор, и переводного глагола tomber, который отсутствует в тексте русского оригинала.

Tomber – être entraîné à terre en perdant son équilibre ou son assise (букв.: быть увлечённым на замелю, теряя равновесие или опору). [8; 1279] Свалиться – ‘падать откуда-либо вниз; переставать обременять, причинять неудобства (о тяжёлом душевном состоянии, хлопотах)’.

В переводе очевидно, что образ падать – ‘перемещаться, лететь сверху вниз под действием собственной тяжести’, в то время., как само «перемещение в пространстве» лексически не поддерживается оригиналом. И далее – русское гора с плеч свалилась и контекстуальное французское горы падают: глагольный компонент свалиться – совершенного вида и выражает ускоренное действие, а падать – несовершенного вида, выражает более длительный процесс. Очевидно также, что русский образ призван акцентировать объект, в то время как французский – действие.

(3). Пляшут – не плачут.Пьют, а не плачут.Кровью горячейПлатят – не плачут [6; 424].

Устойчивое выражение горячая кровь, модифицированное в рамках отрывка, имеет следующее значение: 1) ‘так говорят о человеке, у которого избыток сил, энергии’; 2) ‘у человека, испытывающего сильное волнение, охваченного страстью, порывом чувства’ [3; 214].

В данной строфе согласованное определение горячей находится в постпозиции по отношению к главному слову кровью. Это придаёт тексту фольклорный оттенок (ср.: в землю черную, птица вольная, утро раннее). В данной строфе нельзя не заметить изменение следования компонентов кровью горячей при исходной форме горячая кровь.

Это свое рода лирический монолог, монолог страстный, быстрый, сжатый. М. Цветаева предельно сжимает, уплотняет свою речь, синтагматически ограниченно использует глаголы, на которые падает логическое ударение, они несут смысловую нагрузку всей строфы: пляшут – не плачут – пьют – не плачут – платят – не плачут.

Эпифора, использованная поэтом, ещё более усиливает значение использованного фразеологизма. Как бы тяжело ни приходилось этим людям, о которых пишет М. Цветаева, сколько бы горя или радости ни выпало на их долю, как бы много им ни пришлось отдать за свой успех или, наоборот, неуспех, – они не плачут, то есть с честью и достоинством идут по жизни. Ничто не может сломить их воли, даже когда приходится жертвовать собственными силами, жизненной энергией, то есть кровью горячей, ради поставленной

170

цели. Образ фразеологизма – ‘предмет и его признак’ – усилен серией последовательных действий.

(3). Nuls pleurs, on rit!On boit – nuls pleurs!Chaleur du sangQu’on paie – nuls pleurs! [7; 142]

Во французском переводе используется фразеологический оборот chaleur du sang (букв.: жар крови) – горячий темперамент, пылкая душа, вспышка гнева, вспыльчивость.

Обратимся к значению компонента chaleur – température plus ou moins élevée de la matière (par rapport au corps humain) [8; 193] (букв.: температура вещества в большей или меньшей степени высокая по отношению к человеческому телу).

Основываясь на порядке следования компонентов структуры, можно сказать, что основная задача французского образа – акцентировать температурный показатель (модель фразеообразования: жара + кровь), который в больше степени рассматривается ни как признак, а, скорее всего, как выразитель категории физического состояния конституентов окружающей действительности. Следовательно, русский ‘предмет и его признак’ противостоит французскому ‘состояние предмета’.

(4). Ток. (Точно мне душою – на рукуЛег! – На руку рукою). ТокБьет, проводами лихорадочнымиРвет, – на душу рукою лег! [6; 427].

В тексте оригинала на душу … лег мы видим изменение следования компонентов, их дистантное расположение (ср.: лежит на душе – ‘человека что-то заботит, гнетёт’ [4; 174].

Посмотрим, как это расположение несёт важную смысловую нагрузку в данной строфе. Используя это выражение, М. Цветаева всё-таки на первое место ставит слово душа (…на душу…лег). Возникает отчётливое ощущение соприкосновения с чьей-то напряжённой внутренней жизнью, с каким-то тревожным чувством, которое мучает, волнует.

Как же нам передаётся это ощущение? Поэтические повороты этому подтверждение (ток, душа, рука, лег), а также использованные автором сравнения, вставные конструкции и особое членение предложения – парцелляции: Точно мне душою – на руку лег! – На руку рукою. Мы понимаем, что происходит последняя встреча влюблённых – на душе у героини тяжело, её чувства обострены, нервы на пределе (по тексту: …Ток Бьёт, проводами лихорадочными Рвёт…). Образ фразеологизма – ‘действие субъекта, направленное на объект’.

(4). Décharge. (Main sur main – en fait!Son âme sur ma main!) Comme armeQui charge, au long des fils en fièvreFait rage – sa main sur mon âme! [7; 146]

171

Во французском переводе использованный оборот sur mon âme (букв.: на моей душе) в большей степени контекстуально близок фразеологической структуре mettre (porter) la main sur ‘завладеть, подчинить себе’ (букв.: класть, нести руку на...).

В таком случае компонент âme (душа) как средоточие психического мира человека, в отличие от cœur (сердце) – эмоционального, выступает объектом, по отношению к которому совершается действие (захват сознания, подчинение его другому лицу).

Во французском варианте sa main sur mon âme (букв.: её рука на моей душе) мы видим отсутствие значения русского глагольного компонента лежать, что приводит к изменению образа – ‘субъект и его взаимосвязь с объектом’. Характер ‘посессивности’ французского перевода в данном случает намного слабее русского.

В приведённом четверостишии также можно по-разному интерпретировать синтагматику лексических единиц, интертекстуальность которых невольно вызывает в памяти следующие фразеологизмы: на руку, по душе, запасть в душу, рвать душу и, возможно, другие.

(5). Есть пробелы в памяти бельмаНа глазах: семь покрывал…Я не помню тебя – отдельно.Вместо черт – белый провал [6; 416].

Фразеологизм бельмо на глазу означает следующее: ‘помеха, нечто раздражающее своим присутствием’ [4; 22]. Именно это значение данного выражения М. Цветаева модифицирует, что приводит к углублению и расширению его семантики: именной компонент на глазу подвергается морфологическому преобразованию, приобретая форму множественного числа – на глазах. Бельмо на глазах лишает возможности увидеть, понять истину, причем закрыта эта истина от хозяйки семью покрывалами (возникает референция к фразеологизмом под семью замками – ‘спрятан тщательно, недоступен, сильно охраняется’), надёжно.

(5). La mémoire a des effondrements,Les yeux sont recouverts de sept taies…Je ne te vois pas – séparément.Un trou blanc – à la place des traits [7; 129].

Во французском варианте мы видим выражение les yeux sont recouverts de sept taies (букв.: глаза покрыты семью наволочками). Вполне очевидно, что семь наволочек – это степень проявления признака, по-видимому, высокая.

В этой связи приведём некоторые фразеологизмы с нумеративным компонентом sept (семь), реализующим значение ‘очень’: les sept merveilles du monde (букв.: семь чудес света); dire de qn les sept péchés mortels (букв.: говорить о ком-то семь смертных грехов) – поносить кого-либо на чём свет стоит); tourner sept fois sa langue dans sa bouche avant de parler (букв.: повернуть семь раз свой

172

язык во рту прежде, чем говорить) – семь раз отмерь, один раз отрежь); chausser ses bottes de sept lieues (букв.: надеть свои семимильные сапоги) – взять ноги в руки, лететь как на крыльях); laid comme les sept péchés (букв.: некрасивый как семь смертных грехов); les sept vaches grasses et les sept vaches maigres (букв.: семь коров жирных и семь коров худых) – семь голодных лет после семи лет изобилия; prêcher sept ans pour un carême (букв.: произносить проповеди семь лет для поста) – ‘хорошо знать какое-либо место’, ‘долго пребывать в каком-либо месте’, ‘зря стараться’.

Возвращаясь к анализу четверостишия, заметим, что во французском языке существует фразеологизм avoir une taie sur les yeux – (букв.: иметь наволочку (бельмо – в другом значении) на глазу) – ‘отказываться верить, быть ослеплённым’, а также его синоним c‘est ma bête noire (букв.: это мой чёрный зверь) – ‘это мне в высшей степени противно’, где также заметна интенсивность проявления какого-либо параметра при его номинации фразеологическим оборотом.

Таким образом, очевидна разница в образах: русское ‘признак’ и французское ‘высшая степень проявления признака’.

Приведённый выше анализ примеров показывает, что использование межъязыкового функционально-смыслового эквивалента в качестве способа перевода представляется универсальным средством передачи фразеологизмов М. Цветаевой на французский язык в ситуациях, связанных с трудностью понимания контекстуального значения самого фразеологизма, реализованного в рамках поэзии, а также национальной спецификой его внутренней формы. Данный тип интерпретации в больше степени фокусирует внимание на сохранении ассоциативно-образного комплекса, который является основным носителем лингвокультурной информации, а при отсутствии идентичной структуры (полного эквивалента) с наименьшей потерей представляет единицу оригинала в языке-аналоге.

Литература:1. Гак В.Г. Сравнительная типология французского и русского

языка. – М., 1989. 2. Гак В.Г, Рецкер Я.И. Новый большой французско-русский

фразеологический словарь. – М.: 2005. 3. Молотков А.И. Фразеологический словарь русского языка. –

М.: Русский язык, 1986. 4. Степанова М.И. Фразеологический словарь русского языка. –

СПб.: Виктория плюс, 2003. 5. Телия В.Н. Внутренняя форма и её роль в формировании

значения слова и фразеологизма. Материалы 3-ей научно-исследовательской конф. «Семантика языковых единиц». Ч.II. Фразеологическая семантика. – М., 1993.

6. Цветаева М. Сборник стихотворений. Том 1. – М.: Худ. литература, 1988.

173

7. Marina Tsvétaïéva. Le ciel brûle. – Paris: Gallimard, 1999 – 280р.8. Robert P. Dictionnaire d’apprentissage de la langue française. –

Paris: Le Robert, 1993.

КЛАССИФИКАЦИЯ ФЕ С КОМПОНЕНТАМИ ДОГ/HEART И КОРТ/HEAD ПО СЕМАНТИЧЕСКОЙ СЛИТНОСТИ

Гандалоева А.В., Загиров З.М.Дагестанский государственный педагогический университет

(г. Махачкала, РФ)

CLASSIFICATION OF PHRASEOLOGICAL UNITS WITH ELEMENTS “DOG”/”HEART” AND “KORT”/”HEAD”

BY THEIR SEMANTIC UNIFICATIONGandaloeva A.V., Zagirov Z.M.

Dagestan State Teachers University (Makhachkala, RF)

Всякая классификация языковых единиц полезна тем, что она группирует и упорядочивает изучаемый материал, а классификация при сопоставительном анализе языка необходима вдвойне, поскольку она раскрывает такие свойства единиц каждого языка, которые при внутриязыковом анализе, возможно, не были бы замечены.

Имеются всевозможные виды классификации фразеологических единиц. Среди них широкое признание приобрели такие, как классификация по семантической слитности и лексическому составу, по лексико-грамматическим типам, по происхождению, стилистическая, тематическая, а также классификация на базе семантико-тематической характеристики компонентов ФЕ.

Большую популярность приобрела классификация фразеологизмов по семантической слитности, которая активизировала от Ш. Балли и в реформированном виде показана академиком В.В. Виноградовым. Который выделяет три группы ФЕ: фразеологические сращения, фразеологические единства и фразеологические сочетания. Кроме этих трёх групп, Н.М. Шанский предложил ещё четвёртую группу ФЕ и назвал их фразеологическими выражениями (Шанский, 1985: 57).

Сущность данной классификации содержится в том, что все устойчивые повторяемые обороты языка делятся на две большие группы: семантически целостные, неразложимые, и семантически членимые, аналитически разложимые на самостоятельные значения составляющих их компонентов. Приверженцы узкого осмысления

174

фразеологии признают лишь первую группу. При широком осмыслении фразеологии в неё вводится и первая, и вторая группа. Следовательно, любая группа имеет свои особенности.

При семантической классификации ФЕ ингушского языка мы будем основываться на установившиеся обыкновении фразеологии в русской лингвистике и в кавказоведении. Но, рассматривая ФЕ, будем отталкиваться от специфики устойчивых сочетаний ингушского языка.

Беря во внимание особенность ингушского языка, следует выделить устойчивые сочетания идиоматического характера (сращения), фразеологические сочетания, фразеологические выражения.

Фразеологические сращенияРассмотрение ФЕ ингушского языка показывает, что

фразеологические сращения присущи отдельным разрядам идиом, но ни один в отдельности взятый критерий не может быть достаточно определяющим.

По мнению В.В. Виноградова «Фразеологические сращения являются только эквивалентами слов» (Виноградов, 1972: 126).

Не все идиомы в ингушском языке могут быть эквивалентны слову, т.к. эквивалентность слову означает идентичность идиомы и слова. Например: тух диа борз «испытанный» (букв.: соль евший волк). Если в данном случае слово «испытанный» соотнести с идиомой-функционально и семантически, то лексико-семантическое значение идиомы «шире» слова (Патиев, 2007: 60).

«Фразеологическое значение отличается от лексического, прежде всего степенью интенсивностю проявления признака». (Жуков, 1978: 6).

Фразеологические сращения, или идиомы – это абсолютно неделимые, не разложимые устойчивые сочетания, общее значение которых не зависит от значения составляющих их слов.

По мнению Н.М. Шанского, природа существования фразеологических сращений есть семантически неделимый фразеологический оборот, в котором его целостное значение совершенно несоотносимо со значениями его компонентов. Значение такого рода фразеологизма является таким же немотивированным как и значение слова с непроизводной основой (Шанский, 1985: 58). Например: корта кхеста – безрассудно; корта боххал – очень быстро; хьаькъала корта – ум, разум, соображение; кертах ди кхийтача санна – совершенно неожиданно, внезапно и др.

Смысл данных фразеологизмов совсем не соотносятся со значениями элементов их частей. В данных фразеологизмах абсолютно не прослеживается производность. Они обладают едиными немотивированными лексическими значениями.

Помимо вышеизложенной категории в ингушском языке имеются устойчивые сочетания идиоматического характера,

175

которые никак не возможно соотнести со словами, например: Наьха пехк йоаллача дог доаллаш – къахетаме воацаш – бесчувственное сердце.

По мнению А.Т. Карасаева, характерной чертой идиом чеченского языка является фиксированное размещение структурных компонентов. Такое явление свойственно и для идиом ингушского языка в своем большинстве. устойчивым расположением имеют, например, кертех ц1и яьннай – попасть впросак (досл. голова пожаром заполыхала) и др. В них невыполнимо расстроить систему расположения компонентов.

Такую же систему слов наблюдаем и во фразеологических сочетаниях. Это явление характерно и некоторой части фразеологических выражений. Невозможно нарушить систему расположения компонентов во ФЕ, не разрушив смысла всего устойчивого сочетания, например: б1арганог1ар – ресница, шин кога т1а эттав – обеспеченность, дегг1оз – радость и др.

Многие исследователи считают, что идиома – это оборот речи, непереводимый дословно на другой язык, т.к. при дословном переводе их с одного языка на другой идиоматичность в них выветривается, и фраза обессмысливается или же приобретает другое значение.

Таким образом, стабильным расположением компонентов обладают не только идиомы, но и фразеологические сочетания. Данное явление присуще и некоторой части фразеологических выражений.

Концентрированному расположению слов способствует и сама языковая норма. Например, в ингушском языке прилагательное всегда занимает препозицию по отношению к существительному, глагол занимает препозицию к субъекту или объекту (Патиев, 2007: 62).

В ингушском языке не только идиомы, но и некоторые свободные словосочетания имеют окаменевшую спайку, т.е. слова невозможно переставить, не нарушая общего смысла словосочетания.

В то же время в ингушской фразеологии существуют идиомы, обладающие позиционной вариантностью, где допускается перестановка компонентов без нарушения их значения. Например, корта а ког а боацаш – опустошенный (букв.: головы и ноги не имеющий) и др.. Свободной перестановкой компонентов в составе ФЕ обладает сравнительно небольшое количество идиом ингушской фразеологии.

Фразеологические сращения и единства обычно соединяются в одну группу под названием идиомы. Они являются основой фразеологии в узком понимании. При этом фразеологические единства составляют центр фразеологии, а фразеологические сращения – ее периферию.

176

Фразеологические сочетанияФразеологические сочетания – это такие устойчивые обороты, в

состав которых входят слова и со свободным, и с фразеологически связанным значением.

Фразеологичность сочетаний исходит из значений одного – у бинарных или двух компонентов – у предикативных. Например: корта эгабеш ваг1а – недовольство и др.

«Фразеологические сочетания почти не имеют омонимичных им свободных сочетаний слов. Их особенностью является то, что слова с фразеологически связанным значением могут заменяться синонимичными словами» (Шанский, 1985: 62). Например: корта 1обахийта / б1аргаш 1одахийта и др.

Во фразеологических сочетаниях легко установить смысловой центр, семантический доминирующий компонент. По мнению В.П. Жукова, «под смысловым центром понимается такой знаменательный компонент, который выполняет в составе фразеологизма смыслообразующую функцию.

Семантический господствующий компонент лишь соотносится, а не совпадает с соответствующим словом свободного употребления. Поэтому немыслим смысловой центр в строе фразеологических сочетаний, в которых всегда имеются слова со свободным употреблением» (Жуков, 1978: 91). Например: б1аргех хий 1оухаш - «расстроиться»; дог делхаш – душевная рана и т.д.

Семантическое и грамматическое значение фразеологических сочетаний ингушского языка передается отдельными компонентами. Чаще всего глагольные или отглагольные компоненты не несут основную семантическую нагрузку, они в какой-то мере теряют свое конкретное значение и принимают грамматическую форму того составляющего, с которым соотносятся. Например: даха дог доацаш (дац, долаш, доацандаь) – не на что надеяться и др.

Или же другое явление, когда отглагольный компонент может выступать в качестве носителя основной семантической нагрузки, но при этом занимает препозицию, например, к1ай бенна корт – седые волосы; даьнна пхьарсаш – волосатые руки и др.

Следовательно, как семантическое, так и грамматическое значение фразеологических сочетаний зависит от опорного слова.

Этот и другие присущие для фразеологических сочетаний черты позволяют выделить их из числа идиом, выражений и устойчивых сочетаний нефразеологического характера.

Итак, на основании проанализированных фразеологических сочетаний ингушского языка можно выделить следующие группы:

1) фразеологические сочетания, в которых один из компонентов употребляется только в данном случае или в очень ограниченном составе;

2) фразеологические сочетания, образованные путем образного переосмысления одного из компонентов;

177

3) фразеологические сочетания десемантизированным глагольным или отглагольным компонентом;

4) фразеологические сочетания, в которых один из компонентов используется для образного сравнения;

5) фразеологические сочетания терминологического характера;6) фразеологические сочетания с тавтологическими повторами»

(Патиев, 2007: 70).Фразеологические сочетания ингушского языка со связанным

значением компонентов имеют несколько разновидностей:а) фразеологические сочетания, где один из компонентов имеет

единичную сочетаемость, например: кертера – главное; кога бухьара – танец на носках и др.

б) компоненты имеющие объединение со стержневыми словами, могут вступать в лексико-грамматическую связь с другими единицами языка, т.е. образовывать свободные словосочетания, например: наьна дог – сердце матери; кога п1елгаш – пальцы ног и др.

в) компонент со связанным фразеологическим значением, образующий ряд других фразеологических сочетаний, например: дог делх – излить чувства; дог айденнад – взбодриться; дог во хиннад – обморок; дог дохадаьд – огорчить; дог кхард – отвращение и др.

Относительно большой ряд представляет в ингушском языке фразеологические сочетания, которые заключают в своем составе метафорически переосмысленный компонент. Они в основном бинарны и представляют именные, субстантивные, глагольные, междометные, наречные конструкции. В предложении они могут осуществлять синтаксические функции подлежащего, сказуемого, обстоятельства, дополнения, например: лома дог – бесстрашный; дег т1ара 1овежар – разочароваться; корта боаца къамаьл – нести чепуху; б1еха дог – нечистоплотный; дог мистденнад – изжога и др.

Во фразеологии ингушского языка встречается небольшое число глаголов типа: «тоха», «тасса», «дах» и др., встречающихся в составе фразеологических сочетаний и представляющих собой неопределенную форму глагола и которые являются носителями грамматического значения устойчивого сочетания, например: корта тасса – подстричь; дог даха – ухаживать за девушкой; корта тоха – умолять и др.

Следует отметить, что десемантизированные глагольные или отглагольные компоненты перестают быть словами полного значения. В составе фразеологических сочетаний они сохраняют грамматические характеристики, что обуславливает в основном выполнение функции узлового компонента, например: са лаца – схватить за уязвимое место и др.

Широкий ряд в ингушском языке представляют фразеологические сочетания, один из компонентов которых применяется для образного сравнения. Например: говра корта санна

178

боккха – бесформенность; мел1а дараш мо деций б1аргаш – пучеглазый и др..

Терминологические сочетания или составные наименования ингушского языка целесообразнее соотнести с фразеологическими сочетаниями именно по семантическому принципу.

В особенности составных компонентов могут выдвигаться существительные, прилагательные, глаголы, деепричастия. Например: дог лаьцад – сердечный приступ; кулг деннад – поздороваться и др.

Спорным остается вопрос, какие сочетания считать фразеологическими единицами, а какие тавтологизмами нефразеологического типа.

Тавтологические фразеологические сочетания предикативного или полупредикативного характера обычно в речи не употребляется без глаголов-сопроводителей или отглагольных форм. Например: дега диста довлар – поиск взаимопонимания; дог-уйла хайта – откровенно высказаться и др.

Фразеологические выраженияФразеологические выражения – это устойчивые в своём составе

и употреблении фразеологические обороты, которые не только являются семантически членимыми, но и состоят целиком из слов со свободными значениями (Шанский, 1985: 62). В этой группе ФЕ Н.М. Шанский выделяет фразеологические выражения коммуникативного характера (например: кертал лакхаг1 кхослургвац – выше головы не прыгнешь; керто болх ца бича когаша никъ кхехьаб – дурная голова ногам покоя не даёт и др.).

Фразеологические выражения ингушского языка характеризуются многокомпонентным составом и представляют в основном предикативные конструкции.

Таким образом, фразеологические выражения ингушского языка представлены несколькими группами.

Фразеологические выражения, где сопоставляется явление с признаком: ши б1арг т1абаьккхача къарлургвоацаш – пройдоха (досл.: два глаза выколоть неисправимый); сийна ц1и яла хьа кертах – недоброе пожелание и др.

Фразеологические выражения, в которых семантическая наполняемость осуществляется посредством двойного признака: моге а ца моге а б1арга 1унал дергда цо – всегда услужливый (досл.: может или не может глазу прислуживать сделает он) и др.

Фразеологические выражения, семантическое значение которых передается через причинно-следственные отношения компонентов, например: хьона ховр са кога к1ал доал – бохвальство и др.

Следовательно, фразеологическими выражениями в ингушском языке следует считать устойчивые сочетания, в которых наблюдается частичный семантический сдвиг в компонентном составе. Они извлекаются из языка в готовом виде для характеристики того или иного явления жизни.

179

Основной характерной чертой фразеологических выражений ингушского языка является то, что наряду со словами свободного употреблении наличествуют устойчивые словосочетания, которые в совокупности создают условия для частичного переосмысления всего содержания, что и позволяет нам отнести их к фразеологическим единицам ингушского языка. Например: говра корта лаьцаб оаш «дикие вопли» (досл.: лошади голову поймали) и др.

Проводя классификацию английских ФЕ с компонентами heart и head, мы ориентировались на узловые теоретические утверждения и классификационные критерии, изложенные в трудах А.В. Кунина. Данные критерии тесны тем суждениям на фразеологию, которые были проанализированы выше, и английская часть анализируемого в диссертации материала взята в основном из словаря А.В. Кунина.

Во фразеологии английского языка выделяются три класса фразеологизмов: идиоматика, идиофразеоматика (semiidioms) и фразеоматика (Кунин, 1986: 26). «Фразеологические единицы, или идиомы, пишет он, это раздельнооформленные единицы языка с полностью или частично переосмысленными значениями. У идиофразеоматизмов имеются как буквальные, так и переносные значения» (Кунин, 1987: 7). Вероятно, идиомы английского языка вполне можно соотнести с ингушскими идиомами, которые содержат в себя фразеологические сращения и единства.

Второй класс фразеологизмов, по А.В. Кунину, также можно отнести к группе фразеологических единств, поскольку именно среди последних насчитывается максимальное количество оборотов, сравниваемых с омонимичными им словосочетаниями, обладающими дословное, истинное значение.

Третий класс фразеологизмов, выделяемых А.В. Куниным, относится к фразеологии в широком понимании, так как в него входят необразные штампы, терминологические сочетания, предложно-именные сочетания, обороты с фразеологически объединенным значением или с единичной сочетаемостью одного из компонентов и т.п. Поэтому данную группу устойчивых единиц мы не включаем в изучаемый материал.

Отмечая различные группы фразеологизмов по семантической слитности, мы полагаем наиболее существенным противопоставление их по признаку мотивированности немотивированности, потому что как раз с этим признаком связано наличие или отсутствие «живой» внутренней формы фразеологизма, которая показывается весьма существенным критерием при определении межъязыковой эквивалентности.

Следовательно, к немотивированным ФЕ английского языка, т.е. к фразеологическим сращениям, можно отнести следующие: wet the baby's head – праздновать рождение ребёнка (досл.: мочить голову ребёнка); bite smb. 's head off – резко, грубо, дерзко ответить кому-либо (досл.: откусить чью-либо голову); bring to а head – обострять,

180

усиливать (досл.: приносить в голову); break Priscian's head – нарушать правила грамматики (досл.: разбивать Присцианову голову); Pope's head – метла для обметания потолка (досл.: голова папы римского) и др.

В основном английских ФЕ следует причислить к фразеологическим единствам. Например: а wooden head – тупая голова, тупица; а hot head – горячий, вспыльчивый человек; а clear head – очень умный, ясно, логично мыслящий человек; а big heart – 1. великодушный, благородный человек; человек большой души; 2. великодушие, благородство; break one's heart – убиваться, расстраиваться; break smb. 's hear – разбить чьё-либо сердце, сильно огорчить, расстроить кого-либо; а hard (stony) heart – каменное сердце, жестокосердие, бессердечность; with а heavy heart – с тяжёлым сердцем; with а light heart – с лёгким сердцем и мн. др.

Итак, подавляющее большинство ФЕ как в ингушском, так и в английском языке относится к фразеологическим единствам и имеют «живую» внутреннюю форму.

Литература:1. Арсентьева Е.Ф. Русско-английский фразеологический

словарь. – Казань, 1999. –318 с.2. Байсултанов Д.Б. Чечено-русский фразеологический

словарь. – Грозный, 1992. – 320 с.3. Ингушско-русский словарь. Под ред. Л.У. Тариевой. –

Нальчик, 2009. – 983 с.4. Жуков В.П. Семантика фразеологических оборотов. – М.,

Просвещение, 1978. – 159 с.5. Кунин А.В. Курс фразеологии современного английского

языка. – М., Высшая школа, 1986. – 336 с.6. Кунин А.В. О системности фразеологической единицы со

словом. //Вопросы фразеологии III. Труды СамГУ им. А. Навой. Новая серия, вып. 178. – Самарканд, 1970.

7. Кунин А.В. О фразеологической вариантности и структурной синонимии в современном английском языке // Проблемы фразеологии и задачи её изучения в высшей и средней школе. – Вологда, 1967. С. 32–33.

8. Кунин А.В. Типы фразеологической номинации, //Способы номинации в современном русском языке. – М., 1982. С. 99.

9. Карасаев А.Т. О фразеологизмах чеченского языка. Автореф. канд. дисс. – Грозный, 1978.

10. Патиев С.У. Структурно-семантическая характеристика устойчивых сочетаний ингушского языка. – Магас, 2007. – 134 с.

11. Шанский Н.М. Фразеология современного русского языка, изд. 3-е, – М., Высшая школа, 1985. – 160 с.

12. Lubensky S. Russian-English Dictionary of Idioms. – New York, Random House, 1995.

13. The Random House Dictionary of the English Language. – New York, 1966.

181

14. Selver P. English Phraseology. – London, 1957.

ИДИОМЫ, ВЕРБАЛИЗУЮЩИЕ КОНЦЕПТ "УВАЖЕНИЕ"(на материале русского и английского языков)

Дотмурзиева З.С.Ингушский государственный университет (г. Магас, РФ)

IDIOMS EXPRESSING THE CONCEPT “RESPECT”(in Russian and English)

Dotmurzieva Z.S.Inigush State University (Magas, RF)

Идиомы играют особую роль в создании языковой картины мира. Они являются отображением жизни любого народа, поскольку их семантика направлена на характеристику человека и его деятельности. Значение фразеологических единиц языка тесно связано с фоновыми знаниями носителя языка, с практическим опытом личности, с культурно-историческими традициями народа, говорящего на данном языке [1; 208]. Антропоцентричность картины мира выражается в том, что она отражает быт и нравы, обычаи и поведение людей, их отношение к миру и друг к другу и нравственные ориентиры, которыми они руководствуются. По мнению Масловой, считающей, что поскольку у человека сильны общие видовые признаки, то и превалировать во фразеологизмах должно общечеловеческое, универсальное, а не культурно-национальное. Несмотря на утверждения некоторых ученых о том, что идиомы изначально наделены некоторой культурно-национальной спецификой, мы согласимся с ней в том, что это касается не всех фразеологизмов, так как если бы значения всех фразеологических единиц были бы культурно-специфичны, было бы невозможно исследовать их культурные различия.

В.Н.Телия пишет о том, что фразеологический состав языка является «зеркалом, в котором лингвокультурная общность идентифицирует свое национальное самосознание», и фразеологизмы как бы навязывают носителям языка особое видение мира, ситуации. Например, сведения о быте народа (рус.- красный угол, печки-лавочки, англ. it isn’t cricket – это не дело, это нечестно, непорядочно), об этикетном поведении (рус. - садиться не в свои сани, как пить дать, несолоно хлебавши, ломать шапку, англ. – not to call the King one’s cousin –зазнаться, заважничать, out of line – неподобающий, неуважительный, send smb. to Coventry – игнорировать кого-л.), о традициях и обычаях (рус. из полы в полу,

182

вывести на чистую воду, англ. an unpleasant cup of tea – неприятный человек) и т.д.

Человеческие отношения являются важнейшей сферой реализации культурной самобытности народа, поэтому концепты, отражающие морально-нравственные, эмоциональные, этические и поведенческие ситуации, представляют на наш взгляд наибольший интерес. Одним из важнейших понятий сферы человеческих отношений выступает понятие «уважение» До настоящего момента данное понятие не подвергалось концептуальному анализу в лингвистических исследованиях, поэтому считаем актуальным и необходимым его всестороннее изучение, в том числе с точки зрения его отражения в разноязычных фразеологических единицах, а именно, идиомах, как носителях культурно-специфической информации.

Анализ фразеологизмов, вербализующих концепт «уважение» в русском и английском языке, показал, что их большинство имеет буквальный смысл, прозрачный для носителей других языков и сходный по своей структуре со значением эквивалентных выражений исследуемых языков, содержащих сему «уважение». Это подтверждает многочисленные лингвистические теории о лингвокультурной общности понятий и их универсальности. Например, inspire with respect – внушать уважение, offer homage – проявлять уважение, почтение, give honour – оказывать уважение, pay obeisance - выразить уважение, почтение, as a mark of respest (in token of respect) – в знак уважения, show respect – проявлять уважение, be worthy of respect – заслуживать уважения, win respect – завоевать уважение, in the spirit of mutual respect – в духе взаимного уважения, hold smb. in respect – питать уважение:

«Let me give you a simple, forceful, personal message, indicative of the respect in which I hold you. There was a smacking sound of a hard slap”(E.S. Gardner “The Case of the Foot-Loose Doll”, Ch. 4)

Идиомы с «непрозрачным» значением, которое невозможно вывести из значения составляющих их слов, представляются наиболее значимыми с точки зрения лингвокультурного содержания, такие например, как англ. man of worth - заслуживающий уважения человек, make a conspicuous figure (make a figure) – играть важную роль, вызывать уважение, command respect – внушать уважение (There was that in her which commanded respect - В ней было нечто такое, что вызывало невольное уважение), pay regard to smb.- оказывать уважение кому-л., hold in esteem. – питать уважение, пользоваться авторитетом, pay lip service (to something) – выражать фальшивое, неискреннее уважение или поддержку чего-л., pay one’s respects to smb. – засвидетельствовать свое уважение:

“Be so good as to direct me to direct me to the artistes’ dressing-rooms. We wish to pay our respects to Madame Stella” (W.S. Maugham, “Complete Short Stories”, “Gigolo and Gigoletta”).

183

Внутренняя форма большинства идиом содержит такие смыслы, которые придают им культурно-национальный колорит. Семантику таких идиом можно интерпретировать с позиций ценностных установок и стереотипов, свойственных менталитету нации, т.е. в терминах национальной культуры. Например, выражение get the red-carpet treatment – быть уважительно, торжественно встреченным кем-л., восходит к буквальному to roll out the red carpet for smb. – расстилать красную ковровую дорожку перед кем-л. (по американской традиции красная ковровая дорожка расстилается перед почетными гостями, знаменитым и уважаемыми людьми):

“I love to go to fancy stores where I get the redcarpet treatment. The queen expects to get the red-carpet treatment wherever she goes” [6; 273].

В ходе изучения идиом русского и английского языков можно выделить некие основные концептуальные признаки, которые могут быть использованы для классификации данных единиц и выделения основных установок для их употребления в зависимости от целей и обстановки. Итак, мы выделили следующие концептуальные признаки:

1) Признание важности, значимости, ценности; высокая оценка чего-либо – почет, пиетет, признание заслуг: to take a bow for smth. – заработать уважение, получить признание, высокую оценку чего-л., have a high regard for smb. – быть высокого мнения о ком-л, глубоко уважать кого-л., hats off to smb. – честь и слава кому-л., the Grand Old Man (сокр. G.O.M.) - маститый деятель (прозвище английского политического деятеля У. Гладстона (W. Gladstone 1809 – 1898), exact respect from everybody – добиться всеобщего уважения (Their grey hairs exact of us a particular respect. – Их седины требуют от нас особого уважения).

2) преклонение перед властью, силой, авторитетом: ломать шапку, бить поклоны, ходить на задних лапах перед кем-л., to bow and scrape – заискивать, раболепствовать. in awe (of someone or something) – уважительный, преклоняющийся перед кем-л. / чем-л:

“Everyone in the country was in awe of the king and queen” [6; 272].

3) составляющая этикета, предупредительность, чувство долга: my honourable friend - парл. мой достопочтенный (уважаемый) собрат (обращение одного из членов парламента к другому или упоминание о нём во время выступления). Английское выражение hat in hand – уважительно, смиренно восходит к эпохе, когда появилась традиция снимать головной убор в знак уважения (XVII в.).

Изменение значения некоторых идиоматических единиц, содержащих сему «уважение» можно проследить на протяжении довольно долгого периода времени. Например, английское выражение to stand in awe (of someone or something) - преклоняться или глубоко уважать кого-л,. что-л., впервые отмеченное в

184

письменных источниках в конце первого тысячелетия нашей эры имело значение «испытывать страх перед кем-л.», далее оно приобрело значение «испытывать чувство страха, смешанное с уважением» и затем уже стало означать «испытывать чувство глубокого уважения или преклонения перед кем-либо».

В большей части фразеологического массива культурная информация имеет некую прикрепленность, прежде всего здесь имеются в виду образно-эмотивные по своей сути фразеологизмы, то есть такие, в значении которых чрезвычайно важно образное основание: granddaddy of them all- наиболее старый и уважаемый, to implant respect for democracy – внушать уважение к демократии, lose caste – лишиться уважения, потерять положение в обществе, дословно означает «потерять касту», pour in tributes – отдать дань уважения, дословно «всыпать дань, подношение», present compliments - засвидетельствовать свое уважение, дословно «вручать комплименты».

Для того чтобы понять, что является носителем культурной информации в подобных идиомах, рассмотрим английское разговорное выражение big frog in a small pond – человек, уважаемый и почитаемый в небольшой компании, лидер в небольшой группе, царек, дословно «большая лягушка в маленьком пруду». На основании данного образа, а именно образа лягушки, возникает внутренняя форма идиомы, которая содержит информацию о культуре, наличие же элементов культуры, таких, как обычаи, бытовые предметы, стереотипы, способствует вычленению из идиом культурной информации.

Таким образом, в формировании идиом, вербализующих исследуемый концепт, т.е. в отборе их образов прослеживается их связь с культурно-национальными особенностями и менталитетом. Эта информация затем отображается в коннотациях, которые показывают связь ассоциативно-образного основания с культурой.

Литература:1. Маслова, В.А. Лингвокультурология: Учеб.пособие для

студ. высш.учеб. заведений. - М.: Издательский центр «Академия», 2001.

2. Телия В. Н. Первоочередные задачи и методологические проблемы исследования фразеологического состава языка в контексте культуры // Фразеология в контексте культуры. – М.: Шк. «Языки русской культуры», 1999.

3. Кунин А.В. Большой англо-русский фразеологический словарь. –М.: Русский язык медиа, 2006

4. Словарь русских синонимов и сходных по смыслу выражений. Автор Н. Абрамов. Печатное издание. – М.: Русские словари, 1999.

5. Федосов И.В., Лапицкий А.Н. Фразеологический словарь русского языка. – М: «ЮНВЕС», 2003.

185

6. The American Heritage Dictionary of Idioms. Christine Ammer. Library of Congress Cataloging-in-Publication Data, 1997.

7. Cambridge International Dictionary of Idioms. – Cambridge: Cambridge University Press. 1998.

8. McGraw-Hill’s Essential Phrasal Verb Dictionary Second Edition, Richard A. Spears, Ph.D., The McGraw-Hill Companies, Inc., 2007.

9. Oxford Phrasal Verbs Dictionary. – Oxford: Oxford University Press, 2001.

10. Thematic Dictionary of American Idioms. – Chicago: NTC Publishing Group., 1998.

НАЦИОНАЛЬНО-КУЛЬТУРНЫЙ КОМПОНЕНТ В ЛЕКСИКЕ И ФРАЗЕОЛОГИИ ДАРГИНСКОГО ЯЗЫКА

Ибрагимова Г.Х.Дагестанский государственный университет (г.Махачкала, РФ)

ETHNIC AND CULTURAL COMPONENT IN VOCABULARY AND PHRASEOLOGY OF DARGINIAN LANGUAGE

Ibragimova G.Kh.Dagestan State University (Makhachkala, RF)

Язык даргинского, в частности, диалектного фольклора, крупицы лингвистических данных, разбросанных на многочисленных страницах этнической поэзии, прозы, паремиологии и фразеологии, представляют возможность говорить о единой системе языковой картины мира даргинцев, о соотнесении семантики языковых единиц с «миром вещей». Разнообразные же диалектные структуры представлены в этой картине мира как части целого. Закономерности, правила, по которым построены эти диалектные структуры, задают парадигматические связи частей национального образа между собой, отражают внутреннюю, глубинную семантику соответствующих представлений.

Сказанное можно было бы объяснить на примере семантического анализа даргинских сказок. В фольклористике известно, что за разнообразными сказочными сюжетами можно обнаружить единую метасюжетную схему, а за различными описаниями мира «скрывается единая уфологическая картина мира» [3; 9 - 13].

В ряде статей, названных первыми опытами по реконструкции языковой картины мира даргинца, М.А. Исаев сравнивает фрагменты мира акушинца, губденца, мекегинца, цудахарца. Для

186

этого анализируется язык сказок, по мнению исследователя, принадлежащих этим языковым обществам. Например, такие сказки, как: Ахъушан хьунулра микIхIен мурулра «Акушинка и мекегинец», Ахъушайс уркурли гIяра бурцан сай сен бикIути? «Почему акушинца телегой зайца ловящим называют?» ЦIухъранна курегалис губдаланла гIякьлуми («За абрикосы цудахарца советы губденца», кIел узи «Два брата») и др.

«Извлечение» же семантики из отобранных для анализа текстов исследователь проводит лингвистическими средствами: составляет полный семантический словарь отобранного текста, куда заносится каждое полнозначное слово вместе с относящейся к нему семантической информацией (синонимы, антонимы, конверсивы, а также предикаты, субъекты, объекты и т.п.). В итоге получены списки существительных, прилагательных, глаголов, например, в список существительных включены типичные для сказок слова: давла «богатство», мискиндеш «бедность», кIялгIя «дворец», кьиркьирдеш «жадность», дубурти «горы», къадурби «ущелья», мургьи «золото», цIуб арц «серебро», къяна «обман», гьунар «подвиг», сихIру «волшебство» и т.п.

В сказке о цудахарце и губденце найдены существительные, семантика которых мотивирована традиционным укладом жизни этих аулов, например, относящиеся к цудахарцу: курега «абрикосы», чIупри «плетенные корзины», эмхIе «осел» и др.; словосочетания на цудахарском диалекте ишкьяйда багала гIябирхвор «так дело не годится», заннира вягIяр акквора «и так не плохо» и др.

Примеры из списка лексем, относящихся к губденцу: бухари кьапIа «каракулевая шапка», гъурша урчи «серый конь», жагаси хьунул «красивая жена»... Встречаются слова и фразеологизмы, называющие колоритные цудахарско-губденские реалии: гумай «годекан, место отдыха и бесед», гIяхIла вегI «жених» (букв. «хозяин радости»), мекъла хъали «свадебный дом», тавха «очаг, камин», унзала гIелала «место возле дверей, неавторитетное место», бакъукъ «халва», кьяли бяхъес «поддержать» (букв. «его сторону поддержать, подпереть»), някъбазив виэс «в руках оказаться» и т.д.

Характерным получается и список ФЕ, извлеченных из произведений различных жанров фольклора, в том числе и малых, или устной речи жителей этих двух аулов. Примеры ФЕ отрицательного статуса: Илди сари илала, дукI-дураз «Вот они его ярмо и соха» (в значении «вот основные отличительные качества этого человека»). В тексте сказки эта ФЕ применена для показа основных человеческих качеств жены богатого брата: Зершила зели ружили «напившись чесночной приправы, чесночного сока», т.е. зло и недоброжелательно. Вот бедный и богатый братья ... унраличиб хIербирукъи, цали ца чехIебиули, цали цала хIергъули «...хотя жили соседями, друг друга не видя и друг друга не слыша, т.е. друг друга не уважали и друг о друге не заботились». Цалис ца илди музала гIелабти адамти сабри «Друг другу они были людьми, живущими

187

на разных сторонах бугра, т.е. друг другу они были чужими». Бедному брату богатый отказал немного муки – узини узизи кьарли хIебакIибси гьуни чебаахъиб «Брат показал брату на незаросшую травой дорогу», т.е. дал «от ворот поворот». Мискин узила хъатгъуна хъу сабри лебси «У бедного брата огород был размером с ладонь», т.е. очень маленький огород. Давлачев узила ургуба бицIили дягIути хъуми сарри, дубуртазир азирти мазала дурзамтири «У богатого брата в поле широкие огороды, на горах с тысячами овец стада паслись».

Окружающая природа определенно оказала влияние и на пространственную ориентацию даргинцев, т.е. представлении о языковой картине мира даргинца индивидуально. Меры пространства для горца – это расстояние до ближайших гор, ближайшего бугра. То, что за горами или за бугром для них и неправда, и отрицательное, и враждебное, и чужое, и маловероятное, и сказочное. В языке фольклора, художественной литературы и в устной речи горец ориентируются в пространстве по родникам, буграм, горам, склонам, речкам. Расстояние измеряется по бегу коня, по пространству, видимому глазу, по полету стрелы, по звуку ружейного выстрела. Соседние аулы делят горы и земли между собою также по законам природы. Гора делится так: после дождя вода течет в разные стороны, в зависимости от рельефа горы, и линия водораздела становится границей между хозяевами – так веками заведено в горах1.

Сказочные герои доезжают до горы, останавливаются у нее, оказываются на горе, а также у речки, родника, в лесу, в ущелье. Равнина встречается в фольклоре даргинцев редко. Если действие сказок происходит в горах, то равнина представляется как небольшое пространство. А настоящая равнина в языке фольклора даргинцев, это – невероятно ровное, широкое и огромное пространство. Такими просторами в сказках располагают кумыки, ногайцы и теркемейцы.

Невозможно не обратить внимание и на общепризнанный факт влияния условий хозяйственной и культурной жизни говорящих, профессиональные занятия жителей отдельных регионов на лексический инвентарь языка, которым они пользуются. Имеется предмет – имеется и соответствующее этому предмету слово, а каждое слово может стать основой образования нового слова, термина, понятия или фразообразовательной системы. Любая макролексема, находящаяся в пласте активно употребляемого словарного запаса, может быть переосмыслена как сама по себе, так и в составе словосочетания, образуя новые лексемы с переносными значениями и сложные строевые единицы языка.

В науке фразеологию чаще всего рассматривают как часть лексики, при этом каждая отдельно взятая лексема выражает

1 Информация старожилов селения Муги К.А. Муртазаева, С.Г. Салихова и др.

188

отдельное понятие, то же самое делает и фразеологическая единица, но дополнительно выражает и отношение говорящего к данной информации. Тем не менее, определенная часть фразеологии является порождением чисто внеязыковой действительности и функционирует в языке вне зависимости от языкового материала и генетического значения составляющих фразеологическую единицу слов-компонентов, которые образуют окаменевшее сочетание двух «бывших» полнозначных слов.

Установление первоначального значения ряда уникальных идиоматических выражений в наших условиях обречено на неудачу, если не выходить за пределы замкнутой системы языка в мир нелингвистических понятий: этнографических, исторических, фольклористических. Здесь речь идет об идиомах, подверженных полной деактуализации составляющих компонентов из-за потери ими сем, легших в основу их метафорического переосмысления. В этом плане представляет особый интерес уникальная группа ФЕ собственно мугинского диалекта, образующая, условно говоря, серию «мельничных фразеологизмов», в которых структурообразующим центром выступает слово шинкьа «водяная мельница» [ср. русское «ветряная мельница»], муза «бугор», къада «долина», ургуба «поле вокруг аула, занятое посевами и садами», кьацI «хлеб», «средства к существованию», «продукты питания» и т.д. – слово многозначное. С участием слова кьацI «хлеб» даргинский язык располагает целой серией фразеологических образований, в которых эта лексема выступает структурообразующим и смысловым центром. Например: кьацI беркес букв «хлеб съесть» – 1) «жить; жить с определенными доходами», 2) с кем-то совместно жить, 3) организовать свою жизнь и др. КьацI каберхур букв. «хлеб кончился» – 1) жизнь кончилась – кто-то умер, 2) закончилась совместная с кем-то жизнь, 3) доходы кончились, больше на какой-то работе уже нельзя работать и др. КьацI бедиб букв. «дал хлеб» – 1) дал возможность заработать, 2) выдвинул на авторитетную должность, 3) спас жизнь по какому-нибудь случаю и дал возможность дальше жить. Дила кьацI набчи бяхIиб букв. «мой хлеб со мной подрался» – 1) человек, которому было сделано добро, ответил неблагодарностью, 2) выросший на моем хлебе (мною выкормленный) человек принес мне несчастье, 3) мое же материальное состояние стало причиной моего горя, несчастья и др. В даргинском языке многочисленны пословицы с участием лексемы кьацI «хлеб». Например: УркIи кьакьадарили хьалли, кьацI гьарзахIебирар «Сколько бы ты жадность не проявил, от этого хлеба больше не станет (материальное состояние не увеличится, лучше жить не станешь)». Майа кахIертIили беркунси кьацI зукьиси бирар «Горьким бывает хлеб, полученный задаром (если не прольешь пот, съеденный хлеб бывает горьким)». КьацI адамлис гIергъи хIебашар «Хлеб не будет ходить за человеком». КьацIла къидикъли барибси, турли барес хIебирар «То, что не

189

сделает кусок хлеба, не сделает и меч». КьацIличиб дурхъаси секIал агара «Дороже (священнее) хлеба ничего нет». КьацIлис мезра мадирцид, уркIила вайсира мабурцид «Из-за хлеба не продавай свой язык и не держи зло в душе». КьацI – кьумурла къугъадеш «Хлеб – красота стола». Шиннира кьацIлира саби адамти бузахъути «Вода и хлеб заставляет людей работать» и др.

Таким же многозначным является и другое сильно этноокрашенное даргинское слово шинкьа «водяная мельница». Мельница играла в жизни горцев, естественно, очень важную роль. Она – показатель достатка, благосостояния людей. Мельница занимала горца постоянно, и жизнь оказывалась прямо связанной с ее благополучной работой. В таком многообразии связей обнаруживается материальный, а вместе с ним и моральный, т.е. духовный уровень. Поэтому не удивительно, что в дагестанских языках так часто происходило переосмысление словосочетаний свободного употребления со словом «водяная мельница».

Большая устойчивость, жизнеспособность мельничного фольклора дает нам возможность видеть языковую картину мира древнего даргинца. В частности, в этих ФE обнаруживается целая концепция его отношений с окружающей действительностью, в которой генетически представлена определенная шкала ценностей. Через эту группу ФЕ удается проследить своеобразие простого и рационально строгого мира древних предков даргинцев.

Еще в середине XIX в. водяные мельницы функционировали в каждом даргинском селении, теперь же выросли целые поколения даргинцев, не знакомых с работой водяной мельницы. Тем не менее, в речи даргинцев очень активны фразеологизмы, в которых упоминается такая реалия, как шинкьа «водяная мельница».

Несколько примеров: Лукьути шинкьбази дирар цIули дихути «Зерно возят в действующие мельницы». Илала шинкьа лукьес биибсигъуна саби букв. «похоже, что у него мельница стала функционировать» – «человек стал лучше жить, доходы увеличились». Илдани дила шинкьа тIашаиб букв. «они остановили мою мельницу» – «меня лишили доходного места, из-за них мои дела ухудшились». Шинкьа бячун букв. «мельница сломалась» – «кто-то кому-то принес большой материальный и моральный вред». Самое страшное проклятие шинкьа лебси мер мабагьаби хIуни букв. «чтобы ты не знал место, где находится мельница» – «чтоб ты лишился средств существования» и т.п.

Шинкьанкулас - шинна дард букв. «У мельника вечная дума о воде» – «Каждый думает о своих заботах, о своих болячках».

Шинкьанкулас - шинна дард, букIуннис мазала дард, хъубзарлис - хъумала дард... «У мельника дума (горе) о воде, у пастуха дума (горе) об овцах, у пахаря дума (горе) о поле»...(из народной песни).

Шинкьанкулас шинна дард бикIуливан, хIу гьанна урхIла дарданазив ахIенри, хIед, нуни чебиуливан, хIела хIу регIтира дардани лер, [Р.-ГI. ГIямаров]. «Как в народе говорят, у мельника

190

дума-горе только о воде, и ты сейчас не о других людях думаешь, у тебя и собственного горя много имеется».

Шин агарли шинкьа хIелукьан букв. «Без воды мельница не будет крутиться» – «Ничего без причины не случается». - Илис, дила пикрили, сабабра бурги, шин агарли шинкьара хIелукьангу «- Мне думается, что была на то серьезная причина, ведь без воды и мельница не будет крутиться» [1; 61].

Илала шинкьа багьлабирар букв. «Замедлит свой ход его мельница» –«Гордости, гонора у него уменьшится».

Шинкьа тIашаэс букв. «Мельницу остановить» – «Кому-нибудь сделать большую неприятность, закрыть источник его доходов».

Шинкьа бузули саби букв. «Мельница работает» – «Дела идут хорошо, дела пошли в гору, идет хороший доход, живет в достатке».

- ДугI шайчи абзикилри хIу Халдуздичил. Хъуммартид, гьанна лерилра шин илала шинкьаличи диъни дашути. «– Напрасно ты тягаешься с Халдузом. Не забывай, что вся вода сегодня льется только на его мельницу».

Список подобных примеров достаточно большой, особенно много мы их находим в пословицах и поговорках. Во всех вышеприведенных примерах слова-реалии функционируют в роли смыслового и структурообразующего центра. Хотя некоторые из них сами находятся в пассивном словарном фонде или на грани перехода в архаизмы. Таким образом, все наши фразеологические и паремиологические примеры, их семантика наглядно свидетельствуют об их экстралингвистической обусловленности. Объективное содержание, заключенное в них, носит на себя печать производственно-территориальной и национальной самобытности, поэтому они будут не понятны иноязычным, а некоторые из них непонятны даже за пределами региона, т.е. даргинцам из других сел и районов, так как они выражают узко национальный, производственно-особенный колорит, в них своя неповторимая специфика, свой самобытный характер.

Обращает внимание то, что именно печать колорита выделяется здесь рельефно. «Это важно потому, что именно колорит делает из нейтральной, «неокрашенной» лексической единицы реалию» [2: 116].

Приведенные примеры со словом шинкьа «водяная мельница» также призваны для создания колорита, который из «нейтральной лексической» единицы способен создать реалию. Ясно одно, что для русского читателя многие фразеологизмы со словом «шинкьа» очень трудны для восприятия, и мельница - символ благополучия для даргинца – для русского человека не ассоциируются с таким большим количеством понятий семантических полей: благополучие, удача, сила, везение и др., а также со всеми другими словами, антонимичными по значению перечисленным. Одним словом, коннотация слова шинкьа «водяная мельница» по-иному представлена в даргинском языке, нежели коннотация слова

191

мельница «ветряная мельница» в русском языке. В картинах мира даргинца и русского понятие «мельница» играет различную, хотя не диаметрально противоположную роль, семантические поля их не покрывают друг друга в силу причин внеязыкового характера: той ролью, которую играют эти реалии в жизни того или другого народа. Коннотативное богатство или бедность какого-то одного слова ни в коей мере не может быть распространены на весь язык. Речь идет конкретно только о двух сравниваемых словах, которые на иерархической лестнице значимости обозначаемых ими понятий и ценности самих предметов, в силу специфических условий жизни народа-носителя языка (русского и даргинца), находятся на различных ступенях обобщения и абстрагирования.

Серии фразеологизмов со словом «мельница» в русском и даргинском языках близки только предметно, но принципиально различны по колориту реалий. Поэтому шинкьа «водяная мельница», работающая в даргинских ущельях, не может быть представлена в средней полосе России. Как предметы, так и их названия к месту там, где они могут функционировать, став необходимым и колоритным атрибутом жизни и языка народа. Реалия – это обозначение в языке сугубо местного явления, которому нет соответствия в быту и понятиях другого народа, в социальных отношениях.

Из вышеизложенного и по результатам наблюдений над фактами даргинского языка вырисовывается облик фразеологической реалии как особой категории средств выражения. Это фразеологические единицы, в составе которых встречаются слова-компоненты, обозначающие референты, характерные для жизни (быта, культуры, социального и исторического развития) одного народа и чуждые другому. Они и являются носителями национального или исторического колорита, как правило, не имеют точных соответствий (эквивалентов) в других языках. Следовательно, фразеологизм – реалия выступает носителем национальной самобытности, отражая особенности этнического быта народа.

Каждый язык, в том числе и даргинский, располагает специфическим лексическим фондом – реалиями, участие которых в составе фразеологии делает их безэквивалентными для любого другого языка. В русском языке такими являются следующие фразеологизмы: «тертый калач», «лаптем щи хлебать», «мелкая сошка», «бесструнная балалайка», «коломенская верста», «пожарная каланча», «с царем в голове», «без царя в голове», «котелок варит», «пристал, словно банный лист», «ветряная мельница», «пальчики оближешь» и т.п. (примеры заимствованы из:[4; 68-90].

Сегодня очень трудно дать точный список даргинских фразеологизмов – реалий, трудности, как не раз говорилось, обусловлены недостаточной изученностью ФЕ дагестанских языков вообще, а даргинского языка в особенности.

192

Очевидно, что вся дагестанская фразеология (как родственных горских дагестанских языков так и, отчасти, кумыкского языка) имеет общую семантическую платформу с разнообразными вариантами. В формально-грамматических структурах, един вообще основной фразеологический фонд для этих близкородственных языков. Объясняется это тем, что все дагестанские языки, так же как и их носители, прошли одинаковый путь развития и становления. Сходны были судьбы народов Дагестана по основным позициям: общая история, одинаковый экономический базис, в основном, однотипные контакты с иноязычными врагами, общая религия. Заимствованный лексическо-фразеологический фонд еще более сближает и делает общим фразеологический фонд всех дагестанских языков.

Литература:1. Абу-Бакар А. Даргала рурсби. – Махачкала, 1967.2. Влахов С., Фролин С. Непереводимое в переводе. – М,

1986.3. Лотман Ю.М. Внутри мыслящих миров. Человек-текст-

семиосфера-история. – М, 1996.4. Солодуб Ю.П. Русская фразеология как объект

сопоставительного структурно-типологического исследования (на материале фразеологизмов со значением качественной оценки лица) - М, 1985.

ХАРАКТЕРИСТИКИ СЛОВ-НАЗВАНИЙ ЧАСТЕЙ ТЕЛА В СОСТАВЕ ФРАЗЕОЛОГИЧЕСКИХ ЕДИНИЦ

В АНГЛИЙСКОМ, РУССКОМ И ИНГУШСКОМ ЯЗЫКАХМархиева Т.К.

Ингушский государственный университет (г. Магас, РФ)

DISTINCTIVE FEATURES OF NAMING UNITS IN THE STRUCTURE OF PHRASEOLOGICAL UNITS IN ENGLISH, RUSSIAN AND INGUSH LANGUAGES

Markhieva T.K.Ingush State University (Magas, RF)

Рассматривая фразеологический состав любого языка, можно заметить, что значительное количество фразеологизмов формируется из компонентов слов, соотносимых с названиями частей человеческого тела, так называемых соматизмов. Человеческий фактор играет в словообразовании огромную роль,

193

поскольку большинство фразеологизмов имеет антропоцентрическую направленность. Человек стремится наделить человеческими чертами объекты внешнего мира, в том числе и неодушевленные. По мнению А.М. Эмировой, «во фразеологии разных языков выделяется обширный пласт ФЕ, обозначающих, характеризующих и оценивающих различные психические процессы и свойства личности: интеллектуальную деятельность, сферу эмоций, индивидуально-типологические особенности личности» [7; 12].

Названия частей тела являются одними из наиболее часто участвующих слов в образовании фразеологизмов. Высокий удельный вес соматизмов, как отмечает Рахштейн, «по-видимому, общая черта многих, если не всех фразеологических систем» [6; 113].

Интересно, что в сопоставляемых языках на первых местах по фразообразовательной активности оказываются слова, обозначающие руку, глаза, голову. Названные компоненты наиболее прямо соответствуют чувственной (глаз) и логической (голова) ступеням познания, а также мерилу его истинности – практике (рука).

Эти компоненты ФЕ относятся в своем самостоятельном употреблении к высокочастотной зоне лексического состава, к его наиболее древней, исконной и социально значимой части. Как правило, это многозначные слова, отдельные переносные значения которых в большей или меньшей степени ощутимы и во фразеологических значениях отдельных фразеологических единиц. Однако решающую роль играют, несомненно, их главные, первичные, прямые значения.

По данным А. Блюма, соматические фразеологизмы представляют в современном английском языке огромную группу. Наиболее частым по употреблению соматизмом является hand. Далее по частотности следуют head, eye, face, arse (ass, butt), foot, nose, finger, heart. Остальные соматизмы (leg, arm, back, bone, brain, ear, tooth, skin, shoulder, neck, tongue) менее употребимы, однако их фразообразовательная активность достаточно велика [1; 1].

По данным Рахштейн А.Д., наиболее частотными соматизмами в составе русских фразеологических единиц являются следующие существительные: глаз, рука, голова, нога, язык, нос, ухо, сердце, кровь, плечо [6; 116]. Чуть менее частотными являются компоненты рот, палец, лицо, волосы, зубы.

Итак, части тела и их названия в разных языках фигурируют не только в буквальном смысле: они имеют также и символический характер.

Используя названия частей тела в переносном значении – как сравнения, метафоры, в идиомах, пословицах, люди стараются полнее передать свои мысли или произвести большее впечатление от сказанного. Носители языка прибегают к помощи слов,

194

называющих их органы, для описания самых разных сфер действительности, включая эмоции. Собственное тело для человека ближе всего, с ним сравнивают, когда говорят о чем-то максимально знакомом. Выражение - to have something at one’s fingertips - знать, как свои пять пальцев - говорит само за себя.

Органы человеческого тела можно по-разному классифицировать и выделять их в группы по разным признакам: например, есть органы, принимающие информацию извне - это глаза, уши, нос. В этом не участвуют, наоборот, живот, плечи и ноги. Язык - орган, отвечающий за передачу информации. Поэтому на язык ссылаются, когда говорят о ее поступлении от говорящего. Есть, например, органы, которые выполняют движения и жесты, нужные для общения. Другие в этом не участвуют. Все части тела необходимы для деятельности человека. Например, можно часто услышать фразы: «у тебя что, рук нет?» или «у тебя ног нет?», «where were your eyes?». Эти выражения употребляются иронически, когда человек не выполняет то, о чем его просят или не идет куда-либо.

Выделяется два основных семантических типа жестов: коммуникативные и симптоматические. К первой группе относятся жесты, несущие информацию, которую жестикулирующий намеренно передает адресату. По своей природе это чисто диалогические жесты (погрозить кулаком, поманить рукой, показать язык, показать пальцем, подмигнуть, поклониться, покрутить пальцем у виска и т.д.). Жесты второй группы - симптоматические - свидетельствуют об эмоциональном состоянии говорящего. Примеры русских симптоматических жестов: открыть рот (от изумления), сжать губы, кусать губы, барабанить пальцем по столу. Симптоматические жесты занимают промежуточное положение между физиологическими движениями и коммуникативными жестами. С движениями их сближает то, что проявление любой эмоции изначально физиологично.

В разных культурах одни и те же жесты могут иметь совершенно разное значение. Это зачастую создает большие проблемы в межкультурном общении и объясняет наличие фразеологических псевдоэквивалентов в сопоставляемых языках.

Мимика представляет собой изменения выражения лица человека. Она позволяет выразить все универсальные эмоции: печаль, счастье, отвращение, гнев, удивление, страх и презрение.

В анатомическом смысле частей тела очень много. Но большинство из них стали известны 100-150 лет назад. Эти названия не распространены в речи непрофессионалов, не вошли в поговорки, пословицы, идиомы, художественные произведения и тем более в легенды и мифы. Символическое значение имеют только части тела, в традиционно языковом понимании, которые можно определить как внешние органы тела, за исключением слова «сердце». Рассмотрим коннотативные оттенки значений некоторых из них.

195

Голова/head/корта управляет мышлением и рассудком. В связи с этим вытекает основное коннотативное значение соматизма, оно обозначает рассудительность и ум или их отсутствие, например: to have a good head for something – корта болх беш ба - иметь ясную голову, или to have a good head on one's shoulders – кертага болх байта - иметь свою голову на плечах, а clear head – светлая голова, аьшка корта – дубовая голова. Значение способности сосредоточиться, воли отражается в таких фразеологических единицах: to lose one's head – корта чубелла – повесить голову / понурить голову; to keep one's head - не терять головы; to bury one’s head in the sand – зарыть голову в песок. Зачастую «голова» приобретает значение «жизни, поскольку является жизненно-важным органом: поплатиться головой. Дополнительное значение вносит сема превосходства, заложенная в понятии, например: to carry one’s head high – корта ураг1абахийта – высоко держать голову (т.е. держать себя с достоинством); to wash one’s head - намылить голову/шею кому-либо (отругать, тем самым унизив, кого-либо).

Волосы/hair/мосаш можно рассматривать и как возможный атрибут головы, и самостоятельно. Обычно слово в составе фразеологической единицы приобретает значение какой-либо эмоции. Например, страха: one's hair stood on end - волосы дыбом встают; досады: to tear one’s hear out - рвать на себе волосы. Отдельной семантикой обладает один волос, или волосок: он имеет значение чего-то малого, иногда неважного: to split hairs – придираться к мелочам; by a hair - на волосок.

Глаза/eyes/б1аргаш и их открытость символизирует получение информации и ее достоверность: острый глаз - sharp eye; to be all eyes – б1арг т1ера ца боаккхаш - смотреть во все глаза / смотреть в оба (глаза) - быть внимательным, бдительным, смотреть с большим вниманием; б1арга говзал – глаз наметан; to open somebody’s eyes to something - открыть/раскрыть глаза на что-то. Глаза являются и важными выразителями эмоций и чувств, следовательно, велико количество фразеологических единиц с данным компонентом, отражающих изменение эмоционального состояния человека. Например, удивление: an eye-opener – б1аргаш т1аухийта – вытаращить глаза; желание: with an eye to doing something – положить глаз на что-либо / глаза загораются; зависть: the envy eye / green eyes – б1арг хиннаб – дурной глаз. Следует отметить, что в русской фразеологии есть большое количество фразеологических единиц с компонентом «глаз», обозначающих смерть: закрыть глаза навеки.

Нос/nose/мераж – сравнительно малый орган и единственный, который выступает на лице. Первое его значение – обозначение близости, часто сопряженное с получением информации. Например: not to see beyond the end of one’s nose - дальше собственного носа не видеть; to stole something under one’s nose – стащить что-либо у

196

кого-либо из-под носа. Вторая символика носа – нездоровое любопытство, пороки: to stick / poke one’s nose into other people’s affairs - совать свой нос не в свое дело. Необходимо отметить и следующее значение: to look down one’s nose at somebody / with one’s nose in the air – мераж ураг1аяхийта - задирать нос, важничать.

Посредством рта/mouth/баге производится речь. Это и есть его символическое значение в сопоставляемых языках: to keep one’s mouth shut - заткнуть рот; набрать в рот воды – бага хьалт1ам еллача санна, бага худар ийккхача сана; бага хьежа – в рот заглядывать(внимательно слушать). Также нужно отметить, что фразеологизмы с данным компонентом могут выражать эмоции: with mouth open – баге г1оттаяьча виса, баге а йийлла – разинув рот.

Зубы/teeth/царгаш – это древнейшая эмблема агрессивной и защитной силы. Например: to show one’s teeth – царг кораяьй, цергаш хьекхае - иметь зуб против кого-либо / скалить зубы; an eye for an eye, a tooth for a tooth – око за око, зуб за зуб; armed to the teeth - вооружён до зубов.

Ухо/ear/лерг, как и глаз, – орган, воспринимающий информацию извне (только не зрительную). Поэтому в основном фразеологизмы, связанные с этим органом, употребляются, чтобы обозначить способность узнавать и слушать: to be all ears – лерг дилла - во все уши слушать; лерг кхийттад – услышать краем уха. Интересно, что уши ассоциируются с тайной, с желанием ее выведать: to pick up somebody’s ears - навострить уши. Также уши являются символом чего-то крайнего (видимо, это связано с их маркированным расположением как на голове, так и в вертикальном отношении: эта часть тела расположена выше почти всех других): to be over head and ears in love - влюбиться по уши; to be up to the ear in work - по уши увязнуть в работе / быть по уши в работе.

Язык/tongue/мотт символизирует общение, передачу информации – это его первый символический смысл, например: to have lost one’s tongue – мотт кхаба - язык проглотить; the word is on the tip of my tongue - на языке вертится. Часто во фразеологизмах имеет значение органа, виновного в излишней болтливости. В этом случае у него отрицательная семантика (второй символический смысл): wag one’s tongue – мотт к1омлу - языком трепать/ чесать; to hold one’s tongue - держать язык за зубами – мотт бехка; a clever tongue will take you anywhere – мотт ховра цхьаннахьа вовргвац - язык до Киева доведет; a fool’s tongue runs before his wit - язык мой - враг мой; to loose one’s tongue – белаж т1а а мотт билла – развязать язык / быть невоздержанным на язык; мотт т1ехк йоацаш ба – язык без костей, во мотт болаш – злой язык..

Сердце/heart/дог - орган с символикой чувств, переживаний, настроений. Например, искренности: from the bottom of one’s heart – дог ц1ена долаш - от чистого сердца; with all one’s heart - от всего сердца, от всей души; боли: heart is bleeding – дог ч1ехка, дог датт1а - сердце кровью обливается; to eat one’s heart out – дог

197

матара ух - сердце болит; удачи: to win one’s heart – дега т1а вожжа - покорить чьё-либо сердце; переживания: to take something to heart - принимать что-либо близко к сердцу. Соматизм часто используется для описания характера людей: to have heart of gold / big / soft / kind heart - иметь золотое / доброе / большое сердце. Чаще употребление слова «сердце» говорит о положительных качествах человека. Достаточно часто сердце связано с понятием любви: to open one’s heart to – дог даста - открыть сердце / отдать кому-то свое сердце; to break one’s heart – дега чу топ тоха, дега юккъе урс 1отта – разбить сердце. Следует отметить сильную фразеологическую эквивалентность русского слова «душа», у русских оно ассоциируется с сердцем, например: аналоги русского выражения душа ушла в пятки - one’s heart sank into one’s boots; излить душу - to bare one’s heart – дог гучадаккха, дог даста.

Рука/hand/кулг играет практически универсальную роль: это слово употребляется с различными значениями, наиболее частые из которых - общение, мастерство, деятельность, обмен, т.е. практическое применение мысли. Особенно много фразеологических единиц, содержащих данный соматизм, со значением «нахождения чего-либо у кого-либо и получения», например: to take something in hand / lay hands on - наложить руку на что-либо / прибрать что-либо к рукам / взять в свои руки; to hold well in hand - держать в своих руках; to take oneself in hand - взять себя в руки; hands off! - руки прочь; to fall / get into somebody’s hands - попасться в чьи-либо лапы. Значение деятельности (например: to give a free hand - развязать руки; to be tired / bound hand and foot - быть связанным по рукам и ногам) и мастерства, качества работы особенно четко прослеживается на примерах из русского и ингушского языков: золотые руки – беркате кулг, из рук вон плохо, руки не доходят до чего-то, не покладая рук. Значение общения и обмена отражено в таких фразеологических сериях: change hands - переходить из рук в руки / ходить по рукам / из рук в руки; at first / second hand - из первых / вторых / третьих рук (узнать, знать, купить что-либо). Руки обозначают и материальное воплощение намерений: to seek somebody’s hand in marriage - просить руки; to wash one’s hands of - умыть руки.

Плечи/shoulders/баламаш символизируют ответственность, трудолюбие, ношу, которая на них ложится: взвалить что-то на плечи, по плечу, с плеч долой, как гора с плеч свалилась. Ни в английских, ни в ингушских устойчивых выражениях плечи не обладают такой ярко выраженной символикой. Однако данный соматизм достаточно часто встречается во фразеологических единицах типа: to have one’s head screwed on one’s shoulders on the right way - иметь свою голову на плечах.

«Нога» в русском языке – основное слово для обозначения нижней конечности целиком, а в английском языке нижнюю конечность делят на две зоны и применяют для их обозначения

198

соответственно по два слова: leg (верхняя часть) и foot (нижняя часть, стопа).

Нога символизирует движение, скорость (биъ ког г1орттабаь, ког г1ертта – со всех ног). В устоявшихся выражениях ноги часто противопоставляются голове и связанному с ней ментальному началу в человеке, как действующий и механический орган - разумному: little wit in the head makes much work for the feet - дурная голова ногам покою не дает. Соматизмы отражают значение устойчивости или неустойчивости (как в прямом значении, так и в переносном смысле) и уверенности в себе: to stand on one's own two feet – аьнначун т1ера ког боаккхаргбоацаш - стоять обеими ногами на земле; to feel/find one's feet - обрести (твёрдую) почву под ногами; to get back on one’s feet - встать на ноги; to cut the ground from under one’s feet / to pull the rug from under one’s feet – выбить почву из-под ног; to be with one foot in the grave - стоять одной ногой в могиле.

Пятка/heel/к1оажув как часть ноги задействована чаще в русском языке: быть под пятой у кого-либо - to be under one’s thumb (под большим пальцем); hard on one’s heels / on the heels of / on the neck of - идти по пятам за кем-либо.

Упоминание колена/knee/го часто является символикой унижения, подчинения, рабства, трусости. Например: to bring somebody to his knees – гора оттаве - поставить кого-либо на колени.

Итак, большинство частей тела и их обозначения имеют несколько коннотативных символических значений, вытекающих из основного значения «части тела» на основе метонимического переноса.

Литература:1. Блюм А. Семантические особенности соматической

фразеологии. – М.: АСТ-пресс, 2000.2. Кунин А.В. Англо-русский фразеологический словарь. 3-е

изд., стереотип. – М.: Русский язык, 2001. 3. Куркиев А.С. Ингушско-русский словарь. – Магас: Сердало,

2005.4. Литвинов П.П. Англо-русский фразеологический словарь. –

М., 2000.5. Оздоева Ф.Г. Ингушско-русский фразеологический словарь.

– Нальчик: Эль-Фа, 2003.6. Рахштейн А.Д. Сопоставительный анализ немецкой и

русской фразеологии. – М.: Высшая школа, 1980.7. Эмирова А.Н. Русская фразеология. – М., 1988.

199

ФРАЗЕОЛОГИЗМЫ В РУССКОМ ЯЗЫКОВОМ ПРОСТРАНСТВЕ: ФУНКЦИОНАЛЬНЫЙ АСПЕКТ

(НА ОСНОВЕ РАССКАЗОВ В.ШУКШИНА)Миронова С.В.

Елабужский государственный педагогический университет (г.Елабуга, Республика Татарстан, РФ)

PHRASEOLOGICAL UNITS IN RUSSIAN LINGUAL AREA: FUNCTIONAL ASPECT (IN V.SHUKSHIN’S SHORT STORIES)

Mironova S.V.Elabuzhsky State Teachers University (Elabuga, Tatarstan, RF)

В современной лингвистике широко распространены исследования, связанные с изучением «поведения» фразеологизмов в текстовом пространстве того или иного автора, что способствует созданию более точного, объемного представления о мировосприятии, мировидении не только самого мастера слова, но и носителей языка. В этой небольшой по объему работе мы поставили себе целью выявить и описать особенности функционирования устойчивых словосочетаний в произведениях одного из самых оригинальных прозаиков современности В.М. Шукшина. Анализ рассказов «Миль пардон, мадам!», «Генерал Малафейкин», «Беседы при ясной луне», «Ораторский прием», «Земляки» вышеуказанного автора позволил прийти к интересным выводам.

Как известно, устойчивость – один из важнейших признаков фразеологизмов, отличающих их от свободных словосочетаний. Устойчивость формы фразеологизмов проявляется в неизменности их состава. Многие фразеологизмы в русском языке не допускают замены, уменьшения или увеличения количества компонентов, например, у В.Шукшина:

– … Поясняю: я похож на того гада как две капли воды [1; 192].

Но… все уж собирались, и он скрепя сердце тоже стал собираться [1; 413].

– И среди нас завелся один… субъект, который мутит воду [1; 459].

Однако нами зафиксирован случай, когда автор, употребляя в тексте фразеологизм, характеризующийся высокой степенью устойчивости и отсутствием вариантности, заменяет один компонент другим словом. Так, фразеологизм знать как свои пять пальцев, который означает ‘(знать) очень хорошо, досконально, основательно’, реализуется в рассказе «Миль пардон, мадам!» В.Шукшиным в форме знать как свои восемь пальцев:

Места здешние он знал как свои восемь пальцев, охотник был умный и удачливый [1; 189].

200

Интересно, что замена автором компонента устойчивого словосочетания (лексемы пять на восемь) не разрушает его смысла, оно все равно функционирует в тексте как фразеологизм. Разгадка же данного факта кроется в сюжете произведения: у Броньки, главного героя рассказа, о котором идет речь в вышеуказанном примере, на правой руке было отстрелено два пальца. В сумме количество пальцев равняется восьми (вот откуда взялась лексема восемь во фразеологизме). Использование формы знать как свои пять пальцев для реализации значения ‘знать очень хорошо’ могло прозвучать неубедительно при характеристике положительных качеств Броньки. Возможно, поэтому автор прибег к замене слов.

Большинство фразеологизмов, функционирующих в рассказах В.Шукшина, характеризуется вариантностью, которая проявляется на самых различных уровнях языка. Мы придерживаемся мнения, согласно которому варианты – это разновидности одного и того же фразеологизма, имеющие идентичное значение.

В рассказах автора часто наблюдается лексическая вариантность, которая возникает при замене одного компонента фразеологической единицы другим. В.Шукшин употребляет фразеологизмы, образованные в результате варьирования синонимов, например: сойти с ума – спятить с ума:

– Господь с тобой! С ума спятил. С тово света, што ли? [1; 204].

Как видно из примера, автор предпочел стилистически нейтральному слову сойти просторечное спятить, что объясняется близостью языка его произведений к разговорному стилю.

Лексическая вариантность появляется и в результате использования антонимов в качестве компонентов, подвергающихся замене, например: бог его знает – шут его знает – черт их знает. См.:

Темнил что-то мужичок, а какие мысли скрывал, бог его знает [1; 455].

–… Шут его знает! Может, и грех на душу беру [1; 485].– Черт их теперь знает. И знать не хочу…[1; 487].Таким образом, одно и то же значение «неизвестно, никто не

знает» передается несколькими формами фразеологизмов, имеющих в своем составе слова, прямо противоположные по смыслу.

Тексты автора содержат примеры и на морфологическое варьирование, связанное с формальным видоизменением компонентов. Здесь выделяются следующие типы:

1) варьирование форм единственного и множественного числа: черт его знает – черт их знает:

– Черт их теперь знает. И знать не хочу…[1; 487].2) варьирование кратких и полных форм прилагательных: легок

на ногу – легкий на ногу. См.:Бронька (Бронислав) Пупков, еще крепкий, ладно скроенный

мужик, голубоглазый, улыбчивый, легкий на ногу и на слово [1; 188].

201

3) варьирование форм будущего и прошедшего времени: не сомкнет глаз – не сомкнул глаз. См.:

Всю ночь старик не сомкнул глаз [1; 204].Особое место в рассказах прозаика занимают фразеологические

варианты, отличающиеся друг от друга в структурном отношении. Причина возникновения таких вариантов может быть в трансформации, основанной на предварительном вычленении компонента фразеологизма, например, в фразеологизме голова идет кругом:

– …Ну, думаю, нет: у меня от этих дел голова кругом [1; 420]. Или в устойчивом словосочетании покрыто мраком

неизвестности:– Пройдет еще сто лет, и тогда много будет покрыто

мраком. Поняли? А то вы знаете…[1; 190]. Индивидуальное, авторское варьирование наиболее ярко

характеризует идиостиль В.Шукшина, который очень тонко и точно подмечает языковые нюансы в речи персонажей. Так, в текстах автора функционируют варианты некоторых фразеологизмов, основанные на замене буквы звуком в одном из компонентов. См.:

– …А вон у нас Ванька Пупков – хоть бы што (вместо орфографического что) [1; 487].

– Господь с тобой! С ума спятил. С тово света, што ли? (вместо орфографического того) [1; 204].

Исходя из вышеперечисленного можем констатировать, что анализ функционирования фразеологизмов в рассказах В.Шукшина позволяет выявить особенности их «поведения» не только в текстах автора, но и в языковом пространстве носителей языка. Ценностная картина мира прозаика неразрывно связана с народной, что находит отражение в его идиостиле. В.Шукшин как человек, посвятивший всю свою творческую жизнь раскрытию проблемы села и его жителей, в своих рассказах палитрой разнообразных средств языковой выразительности (одним из которых является своеобразие функционирования фразеологизмов) передает народную мудрость, опыт, жизненную философию.

Литература:1. Шукшин В. Калина красная: Повести и рассказы / В.Шукшин.

– М.: Изд-во Эксмо, 2005. – 768 с.

202

СОПОСТАВИТЕЛЬНЫЙ АНАЛИЗ НЕМЕЦКИХ И РУССКИХ ФРАЗЕОЛОГИЗМОВ В СТИЛЕ ПРЕССЫ

И ПУБЛИЦИСТИКИСмирнова Л.Е.

Ульяновский государственный технический университет(г.Ульяновск, РФ)

COMPARATIVE ANALYSIS OF GERMAN AND RUSSIAN PHRASEOLOGICAL UNITS IN THE STYLE OF PRINT

PRESS AND PUBLICISMSmirnova L.E.

Ulyanovsky State Technical University(Ulyanovsk, RF)

Межъязыковые контакты наиболее полно и интенсивно реализуются через публицистику и именно в этой сфере они одновременно вызывают потребность в экспрессивно окрашенных, оценочных средствах номинации объективных явлений, в том числе с помощью фразеологических единиц.

Языково-стилистические особенности прессы часто носят интернациональный характер, потому межъязыковое сопоставление (сравнение, конфронтация) составляет основу различных теоретических и прикладных направлений современных лингвистических исследований.

Изучение сходств и различий между конкретными фразеологическими единицами двух языков – наиболее известный и разработанный вид сопоставительного анализа во фразеологии. Установление межъязыковых фразеологических эквивалентов разных типов служило и служит потребностям перевода и обучения иностранным языкам. Наряду с отношениями полного тождества и полного различия существуют и промежуточные ступени, которые могут быть обобщены как отношения неполного (частичного) тождества с дополнительной дифференциацией в случае необходимости. Названные виды межъязыковых отношений – тождества, неполного тождества и различия – обнаруживаются при составлении немецких и русских фразеологических единиц:

а) в отдельных аспектах их формально-смысловой организации, главным образом лексическом и структурно-синтаксическом (аспектная соотнесённость). В основном речь идёт о семантическом тождестве или различии компонентов или структурных фразеологических единицах в их нефразеологическом, регулярном значении, т.е. о большей или меньшей фразообразовательной аналогии.

Так, фразеологическая единица «auf Sand bauen» – строить на песке обладает тождественной аспектной организацией, т.к. ее

203

синтаксические структуры и лексические компоненты полностью эквиваленты (глагол + предлог + существительное: bauen – строить, auf – на, der Sand - песок).

Во фразеологической паре «die Büchse der Pandora» - ящик Пандоры обнаруживается тождество структурно-синтаксического аспекта и неполное тождество лексического аспекта (die Büchse – ящик).

В паре «im Adamkostüm» - в костюме Адама – полное лексическое и неполное структурное тождество.

Наконец, фразеологические единицы «кто-то с жиру бесится» и «j-n sticht der Hafer» полностью различны в лексическом аспекте при неполном тождестве синтаксической организации.

б) в их совокупном содержании, т.е. сигментативно-денотативном и коннотативно-прагматическом значении (функционально-смысловая соотнесённость).

Комбинация аспектного и функционально-смыслового тождества даёт полные (абсолютные) межъязыковые фразеологические эквиваленты.

Например: Книга за семью печатями – ein Buch mit sieben Siegeln;Перейти Рубикон – den Rubikon überschreiten;Играть с огнём – mit dem Feuer spielen;Только через мой труп – nur über meine Leiche.

Однако совокупное смысловое тождество разноязычных фразеологических единиц подчас сохраняется и при их неполном аспектном тождестве.

Например: Колумбово яйцо – das Ei des Kolumbus;Буря в стакане воды – ein Sturm im Wasserglas;Буриданов осёл – Buridans Esel.

Невысока значимость и тех компонентных различий, которые не нарушают конкретного образа фразеологических единиц, т.е. наличие у сопоставляемых фразеологических единиц образной основы.

Например: j-m den Kopf waschen - намылить голову кому-либо (намыливать-мыть).

Часто единая образная модель имеет абстрактно-обобщённый характер, например: заварить кашу – eine Suppe einbrocken.

Наконец, распространены пары фразеологических единиц, у которых в основу семантического сдвига положена сема, вытекающая из всей обозначенной переменным сочетанием ситуации, например: у кого-то рыльце в пушку – j-nd hat Dreck am Stecken.

Если немецкие и русские фразеологические единицы объединяет лишь обыгранная образная модель, то их совокупная функционально-смысловая соотнесённость, как правило, утрачивает характер 1:1, т.к. по такой абстрактной модели может

204

формироваться ряд фразеологических единиц со спорным значением, число которых в немецком и русском языках может не совпадать. Сравним, например, образную модель «у кого-то чего-то не хватает, кто-то психически ненормален, чрезвычайно глуп, не все дома, шариков, винтиков не хватает» – nicht alle Tassen im Schrank haben; nicht alle auf dem Kasten haben; nicht alle beisammen haben; bei j-m fehlt ein Rad (Rädchen), eine Schraube (ein Dachziegel).

Всякое более или менее существенное расхождение в аспектной организации ведёт к определённым различиям в образности фразеологических единиц и тем самым к некоторым (пусть минимальным) семантическим и/или стилистическим различиям их совокупных значений.

При анализе аспектной и функционально-смысловой соотнесенности между конкретными фразеологическими единицами немецкого и русского языков обнаруживаются качественные типы межъязыковых отношений:

а) тождество, т.е. полное совпадение аспектной организации и совокупности смысла.

Например: Играть роль – eine Rolle spielenб) лексическая вариантность или структурная синонимия, т.е

полное совпадение совокупного смысла и синтаксической организации при неполном тождестве компонентного состава.

Например: Намылить голову - den Kopf waschenв) идеографическая синонимия, т.е. безотносительно к

аспектному тождеству искомое тождество совокупного сигнификативного значения за счет наличия особых семантических признаков из обеих фразеологических единиц.

Например: Рубить с плеча (высказываться откровенно, резко, часто

необдуманно) и – kein Blatt vor den Mund nehmen (высказываться откровенно, ничего не приукрашивая).

г) гиперо-синонимия, т.е. безотносительно к аспектному тождеству неполное тождество совокупного значения за счет наличия у одной из сопоставляемых фразеологических единиц дополнительных, конкретизирующих признаков.

Например: Мелкая рыбешка (только о людях) – kleine Fische (о людях,

вещах и деталях);д) стилистическая синонимия, т.е. неполное тождество

совокупного смысла за счет различий в стилистическом значении.Например: J-m fürchtet weder Tod noch Teufel – кому-либо море по колено.е) омонимия и полисемия, т.е. тождество аспектной организации

при больших или меньших различиях в совокупном смысле.Например:

205

Язык прилип к гортани – j-m klebt die Zunge am Gaumenж) энантиосемия, т.е. тождество аспектной организации при

противоположности совокупного смысла.Например: У кого-то каша в голове (кто-либо путано мыслит, плохо

соображает) и j-nd hat Grütze im Kopf (кто-либо хорошо соображает, умен).

Таким образом, между фразеологическими единицами немецкого и русского языков устанавливаются все те же качественные семантические и формально-семантические отношения, которые существуют внутри каждого отдельного языка, с тем, однако, немаловажным различием, что вместо прямого тождества компонентов и структуры имеет место косвенное тождество.

206

Для заметок

207

Научное издание

Материалы 1-ой Международнойнаучно-практической конференции

«ЯЗЫКОВАЯ ЛИЧНОСТЬ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ»

Часть 1Секции 1-3

г. Магас

Компьютерная верстка Д.Я. Куштова

Сдано в набор 28.04.2010 г. Подписано в печать 30.04.2010 г.

Формат 30х42/4. Бумага офсетная – 65 г/м2.Гарнитура «Times». Печать ризографическая.

Физ. печ. л. 51,5. Усл.- печ. л. 12,875.Тираж – 150 экз. Заказ № 59.

Издательство ООО «Пилигрим»386120, Республика Ингушетия, Назрановский район,

с. Кантышево, ул. Джабагиева, д. 97

Отпечатано в типографии ООО «Пилигрим»386102, Республика Ингушетия, г. Назрань, ул. Чеченская, 5.

E-mail: piligrim-K@list.ru

208