От редактора Говорят, что самое страшное для

парашютиста – это не первый

прыжок, а второй. Потому что во

второй раз он уже знает, на что идёт,

и, конечно же, в курсе того, какие

опасности его поджидают. А это,

согласитесь, совсем не то, что

неизвестность. Насчёт прыжков с

парашютом не могу ничего сказать,

так как с парашютом я пока что не

прыгала. Зато могу сказать, что это

правило сработало и со сборниками.

Первый сборник для нас был

прыжком в неизвестность, если не в

пустоту. Мы плохо представляли

аудиторию и свои цели, с опаской

смотрели в будущее: что будет

дальше? Как примут нашу работу?

Не обделят ли сборник вниманием? Какова будет реакция читателя? О том,

что это было что-то совершенно новое с технической точки зрения, по

крайней мере, для меня – такими проектами я ещё не занималась – я уже не

говорю. Тем не менее, первый сборник был выпущен и даже, если можно

так выразиться, имел успех. И настала очередь второго сборника.

Сборник этот стал лично для нас как для редакции проекта “Art Inspires

Art” знаковым во многих смыслах. Можно даже сказать, что он стал для

нас чем-то вроде боевого крещения. Во-первых, это первый сборник,

выпущенный в рамках проекта – и, если предыдущий сборник был призван

«прозондировать почву», то, работая над вторым, мы уже примерно

представляли, на что идём и на какую аудиторию ориентируемся. Во-

вторых, это первый сборник, над которым мы работали командно – вместе

читали рассказы, вместе редактировали их и вместе принимали решения о

том, принимать их или не принимать. В-третьих, именно в период работы

над сборником окончательно сформировалось решение о том, что проекту

требуется собственный сайт.

Помимо всего прочего, работа над этим сборником стала для нас самым

настоящим испытанием. Причина этого заключалась, прежде всего, в

выборе темы. На мой взгляд, в литературе нет более сложной и

неоднозначной темы, чем эротика. Работа в эротическом жанре требует от

автора тонкого чутья, идеального вкуса и умения мастерски работать со

словом. В этом жанре пытаются писать многие, но успехов достигают

лишь единицы: остальные либо скатываются в пошлость, либо, наоборот,

недотягивают, и произведение получается как бы лишним, сухим,

лишённым атмосферы. Понимала ли я это, когда оглашала тему сборника?

Думаю, что да, но лишь отчасти – как всегда, мы можем до конца понять

что-либо, только если мы встретимся с ним лицом к лицу. Нам присылали

много рассказов, почти все я отсылала авторам обратно, так как в них либо

не было эротики вообще, либо автор писал и вовсе не эротику, но

порнографию. Пару раз коллеги говорили мне о том, что рассказы,

которые мы всё же решили взять, откровенно слабые, и вообще

неизвестно, что у нас получится… не буду кривить душой и скажу прямо:

у меня даже появлялась мысль закрыть приём рассказов, так как в какой-то

момент у меня пропала уверенность в том, что что-то из этого получится.

Но мы этого не сделали. И не прогадали.

Как известно, после дождя тучи рассеиваются, и выходит солнце. Так

получилось и в нашем случае. Мои прогнозы касательно количества

рассказов – «их будет максимум шесть-семь» - не оправдались. В сборнике

приличное количество рассказов, и скажу вам – все они очень тщательно

подобраны, и написаны отлично. На мой взгляд, этот сборник с точки

зрения качества во много раз лучше, чем сборник предыдущий. Не

сожалею ли я о том, что в самом начале мы взяли такую сложную тему?

Нет, нет и ещё раз нет. Результат нашей работы подтверждает: все

справились отлично. В первую очередь – авторы работ. Впрочем, об этом

судит читатель. И вы приступите к чтению сразу же после того, как

закончите читать вступительное слово.

Это был довольно сложный период для редакции проекта, и я рада, что

основные душевные терзания и плохие мысли позади. В этом сборнике мы

учли все недочёты, которые были допущены в сборнике прошлом, в

процессе работы обратили внимание на другие недочёты, которые будут

исправлены в сборнике следующем. В этот сборник было вложено много

сил, и я искренне верю, что читатель оценит наши (редакции и авторов)

создания по достоинству.

Как я уже сказала выше, этот сборник оказался знаковым для нас.

Теперь, когда он выпущен, мы берём отпуск. Но отдыхать мы не будем –

скорее, наоборот. Мы будем расширять проект, внедрять новые идеи. На

нашем сайте появится редакторская колонка, литературная колонка и ещё

много вещей, о которых я пока не буду говорить (было бы как минимум

недальновидно раскрывать сразу все карты, верно?). Также мы будем

расширять штат сотрудников проекта – отличная возможность для

творческих людей, которые хотят реализовать себя и помочь реализоваться

молодым авторам. Но… это будет потом. А пока что перед вами сборник

из семнадцати рассказов, объединённый той самой тематикой, которая

вызывает так много споров и разговоров.

Думаю, вы согласитесь со мной: эротика существует всегда. Она

неподвластна времени, на неё не действуют какие-либо ограничения вроде

возраста, пола или цвета кожи. Понятие «эротика» заключает в себе не

только секс. Оно гораздо глубже и шире. По сути, эротика – это маленькая

Вселенная, которая существует для тех, кто посвящён или же хочет быть

посвящён в её тайны. Сейчас вам предоставляется возможность совершить

путешествие в эту Вселенную. И – кто знает? – может, это путешествие

оставит что-то в вашей душе, и вы измените свои взгляды на какие-то

вещи. Вполне может статься, что вы увидите в, казалось бы, самых

обыденных вещах скрытый смысл и откроете для себя что-то новое. Как

известно, изменив себя, мы меняем мир.

Приятного прочтения.

Анастасия Эльберг,

Главный редактор проекта “Atr Inspires Art”

Затмение

Ольга Князева

Их взгляды встретились. В глазах зажегся таинственный огонь. Ни о чем

не думая, никого вокруг не замечая, они устремились навстречу друг к

другу. Как будто только в пламенных поцелуях, теплых объятиях могли

найти свое спасение. Безумные. Влюбленные.

Нужно думать, как спасаться от врагов, убегать поскорее, прятаться от

бомбежки, а они витают далеко в облаках, не могут надышаться и

насладиться своей любовью. Так рассуждала я, когда читала рассказы про

войну и двух влюбленных героев. Это все сказки, выдумка. В реальной

жизни подобного не случается.

- Дочь, тебе надо

заехать к Диме и забрать

фотографии. Да, да, к

тому самому, который в

четыре года всем

громогласно заявил, что

женится на тебе. Сын

наших старых приятелей.

Ты должна его помнить.

Удивительное дело, но

я помнила смутно.

Столько лет прошло, как

я уехала из родного города. Дима. Моя первая любовь. Детские посиделки,

совместные игры, катание на качелях. Божья коровка в качестве подарка в

спичечном коробке. Больше ничего. Всю дорогу пыталась вспомнить

черты его лица. Никак не выходило.

Приехала. Позвонила. Дверь открыл он. И тут что- то случилось.

Шандарахнуло. Ноги стали ватными, язык не слушался, перед глазами все

поплыло.

- Привет - еле слышно выдавила из себя, - Помнишь меня?

Он помнил. Тщательно изучал мое лицо. Скользил взглядом по всему

телу.

- Оля... Ты...

Дотронулся до меня рукой. Не мираж. Настоящая. От его прикосновения

каждую мою клеточку будто пронзило током. Мы стояли как вкопанные.

Необычные ощущения. Непередаваемые. Магнитное притяжение.

Казалось, наверху летали молнии. Время остановилось. Дима обнял меня.

Стало спокойно и уютно. Во всем белом свете остались я и он. Больше

никого не существовало в только что созданном нашем мире.

Меня подхватили на руки, словно легкое перышко, сладкие волны

накатывали одна за другой. В том момент я не думала, я чувствовала, я

любила, я жила.

Поцелуи обжигали, то погружали в омут, то возвращали на бренную

землю. Любовь, спящая глубоко в подсознании, с мощной силой

вырвалась наружу. Мы не смогли, не захотели ей противостоять. Всецело

отдались великому чувству. Яркая вспышка, лавина накрыла полностью.

Сильные руки обнимали меня и не давали упасть в пропасть. Легкий

летний сарафан беспомощно слетел на пол.

Проснулась. Лучи солнца пробрались сквозь шторы в комнату. Дима еще

спал. На тумбочке красовалась фотография счастливой семьи. Дочка, мама

и он. Любимый. Забытый.

Почему так вышло? Что развело нас и свело вновь на перекрестке

судьбы? У меня тоже муж, ребенок. И вроде семья – полная чаша. С

гармонией и взаимопониманием. Неужели мне надоела стабильность,

захотелось прокатиться на американских горках? Не думать. Забыть.

Стереть все из памяти. Хотя нет. Пусть – это останется нашей с ним

тайной, сном. Наваждение пройдет и опять будет быт, житейские хлопоты,

ежедневные заботы, а так у меня останется чудесное воспоминание, о том,

что я познала любовь, страсть во всем ее первозданном виде. Вкусила

сладкий плод греха.

Оделась. Уехала. Вернулась домой. Затмение закончилось, жизнь

продолжается.

knyasevao@mail.ru

http://styllzhizni.ru/

Призыв

Анна Томенчук

Великая река несла свои воды к морю, черная и бездонная в рассеянном

свете луны. Прохлада затопила берег, заставляя жителей разойтись по

домам, рассказать детям по сказке на ночь и покорно закрыть глаза. Будто

само небо осыпало город сонным порошком. Было тихо. Очень тихо.

Казалось, что все звуки тоже погрузились в блаженную негу, и только я

стояла на крыльце дома, сходя с ума от этой тишины. Она оглушала меня.

Она убивала меня.

Мудрецы говорят, что только в такую ночь может придти Он. Придти,

чтобы отметить желаемое каплей волшебного нектара. Забрать боль,

собранную сезонами. И подарить вечную жизнь Осириса. Вечную жизнь

фараонов.

Ветер. С реки. Он играет моими волосами. Неожиданно нежно. Властно.

Говорят, это духи одаривают людей поцелуями, дразня и успокаивая

одновременно, обещая мгновения, о которых мы не смеем даже и мечтать.

Только ему я

покорна. Откидываю

голову назад,

подставляю шею

жидкому свету луны.

Мне кажется, что я

чувствую это

магическое

прикосновение, это

пьянящее чувство

единения. С самой

Великой Рекой. Я

готова раствориться, отдаться, потерять часть себя, часть своей силы.

Простой силы женщины. Женщины благородных кровей. Первозданной. Я

так долго ждала. Ждала, пока эта волна снова накроет меня с головой,

теплым пледом пощекотав каждую клеточку тела. Я так долго ждала.

Мечтала прикоснуться к чужой жизни.

Ветер приносит тонкий долгий аромат. Скошенной травы, моря,

неизвестных мне цветов. Синий запах. Насыщенный, густой и вместе с тем

неуловимый. Неизвестная сила поднимает меня, заставляет сделать

несколько шагов вперед. В неизвестность. Туда, куда мне запрещали

ходить.

Я никогда не выходила из дома ночью. Черные воды страшили меня.

Разбросанные тут и там лачуги рабов были мне чужды. Но сегодня в груди

что-то зажглось. И теперь тлело, принося и радость и боль. Кто-то поймал

мою душу на крючок. И аккуратно притягивал ее к себе.

Я шла вдоль реки. Туда, где сама тьма укрывала меня от случайных глаз.

Туда, где темная вода поцелуем вбирала берег в себя, где песок был

особенно нежным. И где никто не смог бы помешать…

Он ждал меня. Высокая фигура, укрытая тканью, излучающая

приглушенное голубоватое сияние. Я не видела его лица. Но видела глаза,

пылающие в свете луны холодным синим огнем. Он стоял, заложив руки за

спину, и спокойно ждал моего прихода. Казался сошедшим с неба или

поднявшимся из земли богом. Я прижала руку к груди, чувствуя, как

бьется испуганное присутствием древней силы сердце.

Он ничего не говорил. Но я знала, кто передо мной. Скрытый от всех.

Амон.

Мы стояли друг

напротив друга.

Спокойный, высокий,

облаченный в закрытые,

непривычные моему

глазу одежды, он. И

маленькая, удивленная,

зачарованная я.

Необыкновенная сила

давила изнутри,

согревая меня и

заставляя медленно

приближаться к Нему,

замершему у каменного

алтаря.

- Нерири.

Он не разомкнул губ,

но я видела, как

вспыхнули синим его

глаза, когда приглушенный голос зазвучал у меня в голове. Он заколдовал

меня, заставив подойти и поднять лицо, чтобы уловить малейшее

изменение его взгляда. Его малейшее желание. Мысль. Движение.

Что-то приподняло меня над землей и опустило на алтарь. Он замер

рядом. Вроде бы и не касался меня, но его тепло затопило, заставив

зажмуриться. От страха или удовольствия? Ветер исчез. Внезапно. Я

слышала только еле различимый плеск воды за моей спиной. Великая река

неустанно стремилась к морю, принося собой жизнь.

Амон освободился от накидки, подставив лунному свету обнаженную

грудь. У меня перехватило дыхание от вида его тела так рядом. Он был

богом. Человек не мог быть настолько красивым. Настолько идеально

сложенным. От него веяло великой силой, первобытной, сокрушающей.

Он выбрал меня?

Мне стало жарко. Перехватило дыхание. Боль пронзила предплечье.

Накатила. И исчезла. Так же внезапно, как появилась. Странно, сегодня в

городе меня задели, я боялась, что на руке останется синяк. И сейчас

болело именно это место.

От нахлынувших воспоминаний меня отвлекло незнакомое ощущение

близости. Мне показалось, будто сама Великая Река приняла меня в свои

объятия, чтобы успокоить и спрятать навеки. Непонятное тепло укрыло

меня с головой, глаза закрылись сами собой, и вдруг я почувствовала руки

на своих плечах. Его руки.

Его взгляд удивительных глаз, светящихся тусклым огнем, лишил меня

возможности шевелиться. Будто жидкое пламя плясало в них -

удивительного, редкого отлива. Отец рассказывал, что там, где Великая

река рождает Большую воду, небо и вода сливаются на горизонте – в

такую вот лазурную даль. На меня смотрело два солнца, две чаши с

расплавленным синим металлом.

Амон слегка

прищурился. Его

ладони на моих

плечах были

нестерпимо

горячими и

одновременно

желанными. Его

молчание говорило

мне больше любых

слов.

Зачем я здесь?

Я видела

бесконечность. Я видела, нечто, неподвластное нашему миру. Нечто,

знакомое только богам. Я там была. Была по ту сторону сознания, по ту

сторону дыхания.

Амон опустился рядом со мной. Он лежал на боку, согнув руку и

положив голову на ладонь. Его глаза больше не сияли. В темноте

предрассветного часа они казались черными и бездонными, как сама Река.

Пальцы его свободной руки осторожно прикоснулись к моим. Он все так

же молчал, хотя мне казалось, что его голос звучит в голове. Его губы

нежно коснулись кожи моей руки, вызвав волну уже знакомой дрожи.

Резкое жжение подушечки безымянного заставило меня вздрогнуть и

напрячься. Но какая-то магнетическая сила глаз Амона не позволила мне

пошевелиться. Он поцеловал палец, все так же гипнотизируя меня

взглядом.

- Все хорошо…

Я откинулась на спину, глядя в спокойное одинаково темное небо.

Почувствовала, как он тоже пошевелился и даже, наверное, сел. Почти

удушающая нега усыпляла меня. А плеск воды убаюкивал.

Амон прикоснулся пальцем к моим губам, оросив их влагой. Я

инстинктивно слизнула каплю. Чуть солоноватую, терпкую, с привкусом

древности и … силы. Обожгло язык, волной прокатилось по телу, разогнав

кровь и вернув ощущение волшебства и присутствия Чего-то рядом.

Волны дрожи сотрясли мое тело, я выгнулась, снова оказавшись в

объятиях этого странного, покорившего меня существа.

- Теперь мы связаны, - снова его голос в моей голове. – Я вернусь за

тобой.

- Я буду ждать.

annettomenchyk@mail.ru

http://madame-pamira.livejournal.com/

Little 15

Алёна Клир

Он встряхнул газету и расправил последний лист, сооружая надежную

визуальную защиту. Наталья уже наверняка догадалась. Пока еще она

ничего не говорила, по прежнему готовила его любимые блюда, заранее

ставила пиво в холодильник и терпеливо переносила футбольные матчи по

ящику, но ее взгляд приобрел вопросительный оттенок.

Молодой назвать жену не поворачивался язык, хотя по статусу она с

полным правом могла бы так называться. Свадьбу они отпраздновали

всего пару месяцев назад. Решение жениться обсуждению и тем более

обжалованию не подлежало. Но кто бы мог представить себе, каково это –

сжимать до хруста челюсти и делать вид, что глубоко спишь, когда мягкая,

теплая, всегда немного влажная

женская рука скользит под

одеялом, достигая мужского

сердца! Кому можно

объяснить, какая ярость

накатывает волной, когда она

намеренно касается самых

чувствительных мест и

настаивает на своем. Пальцев

на руках не хватает, чтобы

сосчитать, сколько раз нужно

сослаться на мигрень,

усталость, плохое настроение,

чтобы она отстала. И кто может

понять, что означает –

выдержать жаркое дыхание,

легкий стон нетерпения,

ощутимую дрожь желания, а

потом удушливые слезы в

соседнюю подушку. Сергей

мог себе представить, о чем она думала сегодня утром, когда смотрела на

него, но не хотел расстраиваться. В конце концов, в жизни и так

достаточно огорчений.

Он осторожно глянул через край газеты. Наталья сидела у стола и молча

наблюдала, как чаинки носятся в чашке вслед за ложкой. Пережженные

перекисью волосы нечесанными космами свисали до стола, скрывая

окружающий мир от хозяйки. Иногда Сергей боролся с искушением

отправить ее к парикмахеру, но в конце концов сдавался безысходности.

Он прекрасно осознавал, что не имеет права доставлять ей подобную боль.

Эта женщина, больше похожая на гору дрожжевого теста, с грудями,

медленно растекающимися по кухонному столу, была в его жизни своего

рода спасательным кругом. Кроме того, что-то в ней было едва уловимое,

что давало ощущение защищенности, стабильности и создавало иллюзию

материнской любви, хотя детьми судьба ее не наградила. Впрочем, может,

она никогда и не мечтала о наследниках. Специально Сергей об этом не

спрашивал. А случай поговорить об этом как-то не предоставлялся. Они

вообще мало говорили друг с другом в последнее время.

Наталья словно почувствовала взгляд мужа и вопросительно посмотрела

ему в глаза. Он смущенно или даже извинительно улыбнулся и поспешил

спрятаться за утренней газетой. Не хотелось неудобных вопросов и

неизбежной лжи.

Жена шумно вздохнула, встала и выключила пискливую кофеварку,

которая уже минут пять напоминала о том, что кофе готов. Пряча слезы и

раздражение, она предолжила Сергею горячий кофе и подумала, что, если

он опять что-то раздраженно буркнет, то она выльет содержимое

стеклянной колбы прямо ему на голову. Но он неожиданно широко и по-

доброму улыбнулся, взял у нее из рук горячий кофейник и чмокнул в

щеку.

- Спасибо,

любимая, - муркнул

в ухо, - мне пора.

И вся обида

растворилась сама

собой. Когда муж

становился таким

мягким и уютным,

сердиться на него

означало

практически то же

самое, что

сердиться на

улыбчивого плюшевого мишку.

Он на самом деле очень опаздывал. Часы на церковной башне каждую

секунду норовили разразиться утренним набатом. А это значит, он

пропустит тот момент, когда она появится в конце улицы.

Жизнь рушилась. А только вчера ему казалось, что все наконец-то

устроилось. Закончились бедствия и скитания, ночевки под открытым

небом, проливные дожди, от которых зачастую некуда укрыться.

Появилась работа: у жены уже давно работала булочная, в которой он стал

почти что управляющим. С тех пор, как он стал проявлять интерес, она

практически отошла от дел и все предоставила ему. Единственное, что ее

занимало раз в месяц, - это проверка бухгалтерских книг. Она лениво

подмахивала накладные и окладные листы, доставала круглую печать и,

смачно дыхнув на рифленую резинку, крепко прижимала ее к каждой

странице, словно хотела, чтобы чернила отпечатались насквозь и дошли

бы до клеенчатой скатерки обеденного стола.

Наталья наивно полагала, что его интересуют дела. При этом

единственное, что его гнало в магазин, была она – истинная причина всех

его страданий. В тот момент, когда она появлялась из-за угла церкви,

Сергей под любым предлогом старался оказаться на улице. То возникала

необходимость поменять прайс-лист или рекламу на новую, то подкрутить

болт, удерживающий колокольчик над дверью, то просто покурить.

Мужчина жмурился от солнечного света, вспыхивавшего с утроенной

силой одновременно с ее появлением, и от захлебывающихся

восторженным звоном

колоколов на самой

верхушке

кафедрального собора.

Сама церковь дрожала

от восторга и

наслаждения каждым

стеклышком витражей

не меньше, чем он сам,

когда это чудо

оказывалось под ее

стенами.

Временами у него

возникал соблазн верить, что она – не земное создание. Ангел или кто-то

еще из небожителей. Ее волосы – по-настоящему белые, а не высветленные

дешевой краской, - подобно водопаду или полотну тончайшего, самого

дорогого шелка, широкой волной покрывали плечи и спину. И даже если

она небрежно стягивала их в косу под резинку, они сияли бессовестной

радостью, словно постоянно бросали вызов смотрящему. Огромные глаза

цвета весеннего неба всегда смотрели прямо и бесстрашно. Она никогда не

отводила взгляд, и это доводило его почти до обморока, хотя она вряд ли

замечала его присутствие, когда весело болтала с Лизой, обаятельной

девушкой за прилавком. А Сергей в это время глаз не мог отвести от ее

четко очерченного рта, который буквально умолял впиться в него, вобрать

в себя целиком, пожрать, поглотить, высосать, как мед из податливых сот.

До сих пор Сергей и вообразить не мог, что губы могут так красиво

двигаться, выговаривая каждое слово и то и дело показывая ряд

удивительно белых и ровных зубов. И капельки пота над верхней губой,

проступавшие то ли от жары, то ли от природного сладострастия,

заставляли мужчину судорожно облизывать свои внезапно пересохшие и

потрескавшиеся губы.

Ее лодыжки, словно точеные, не имели ничего общего с обыкновенными

ногами. Она не семенила, а двигалась уверенно, свободно, широко,

грациозно, не скрывая силы, не стесняясь чужих завистливых глаз. И

словно всего этого было мало, в насмешку над простыми смертными,

всевышний выточил ей совершеннейшей формы грудь, которая не

требовала никаких средств для поддержки. Она была идеальной – ни

больше, ни меньше.

Как умалишенный, Сергей бредил желанием, чтобы не теплые руки

жены, а эти изящные, тонкие и, наверняка, постоянно прохладные пальцы

касались его по ночам. Он постоянно спрашивал себя, каково это. Как

смотрела бы она на него глазами, полными любви и неги, доверчиво и

открыто? Как целовала бы его этими сочными губами? Как обнимала бы

его и засыпала на его груди?

Конечно, ему почти нечего было предложить ей взамен. Не миллионер. И

даже не достаточно состоятелен, чтобы позволить ей любой каприз. Не

красавец. Из всех достоинств разве что крепкие мужские руки и сильные

плечи. И что льстить себя надеждами – пивной животик не скрыть

никаким костюмом и не убить никакими диетами. Но зато он мог бы

предложить ей собачью преданность и много, очень много любви. Ведь

только любовь способна заставить хранить верность, когда рядом истекает

желанием мягкая и горячая женщина. Только любовь способна пробудить

в душе такой ураган чувств. Только любовь заставляет спонтанно плакать

взрослого мужчину. И он ничего не мог поделать против этих слез. Это

чувство не менялось, хотя он видел ее чуть ли не каждый божий день.

Наверняка, она способна полюбить его. Ведь она выглядит, как самый

настоящий ангел. В ней бьется милосердное, очень доброе сердце. В

памяти ярко вспыхнул момент, как пылко билась она за жизнь котят,

которых булочник умудрился топить в ведре на заднем дворе. И жизнь

одного котенка она все же отвоевала. Теперь он живет у нее дома и спит в

ее кровати. Сергей искренне завидовал этому четвероногому почти

утопленнику и сетовал на судьбу, что он не захлебывался в том ведре в

момент, когда она шла мимо. Она смогла бы полюбить и его. Если бы ему

удалость победить свою робость и, наконец, заговорить с ней. Хотя бы

спросить имя... Ведь возрастная разница в любовных делах не имеет

никакого значения. Это только ханжам интересно, кому и сколько. Не зря

же сказано, что любви все возрасты покорны. И раньше, во времена

Пушкина, это даже было модно, когда состоявшийся мужчина лет за

пятьдесят, повторно женился. Пусть даже невеста была моложе. Намного

моложе.

Пусть даже ей пятнадцать.

elena.klier@gmail.com

Дар бога

Катрана Престор

Как прекрасна весна – время юности, когда упругие ветви деревьев тонут

в снежно-белом или розовом цветении, как в женских праздничных

одеждах, когда рассветы так прохладны, а вечера так сладки. Весь мир

радуется приходу весны – вновь сияющая Персефона возвращается к своей

матери из царства смерти, вновь бесшабашная юность побеждает мудрую

старость. И вновь наступает время любви…

Молодое и сильное тело радуется весне вместе с землей. Кровь быстрее

бежит по венам, а мысли легки, будто ветер. Хочется совершать глупости:

то, встретив стайку девушек,

погнать их, как ланей, в

самую гущу леса, то, собрав

букет полевых цветов,

преподнести его какой-

нибудь юной нимфе.

Что может быть прекраснее

рассветов весной? Утреннее

солнце пронизывает листья,

покрытые капельками росы, и

та искрится в солнечном

свете. В сердце рождается

музыка, и я пою, сразу же

забывая слова. А после

приходит жаркий полдень,

когда не то что петь – даже

двигаться не хочется. И я

ложусь на мягкое ложе мха,

сбросив одежду, и засыпаю

под голоса птиц да жужжание

насекомых.

Сквозь неглубокий полуденный сон я чувствую, как кто-то опускается на

траву рядом со мной, склоняется, проводит пальцами по щеке, нежно, едва

касаясь. Не открывая глаз, пытаюсь угадать, кто это. Какая-нибудь

девушка из селения? Нет, они редко осмеиваются подойти первыми.

Нимфа? Та скорее утащила бы у него лук или одежду, а потом отдала бы

ее лишь за поцелуй.

Руки продолжают путешествовать по моему телу, и я, наконец, открываю

глаза. Нет, это не лесная нимфа – это юноша моих лет, но его красота так

ослепительна, что я невольно задумываюсь, а не олимпиец ли предо мной.

Разве может быть какой-нибудь смертный юноша так красив? У него

удивительные глаза, с первого взгляда они кажутся синими и ясными как

небо надо мной, но в глубине они темнеют, словно непроглядная ночь без

единой звезды… Никому не скрыться от такого взгляда! А что за чудесные

волосы – темно-золотые, мягкой волной спадающие на плечи. Черты

мягкие, даже женственные, фигура же скорее может принадлежать атлету

– такой с улыбкой победит и самого могучего война. Увидев мой взгляд,

юноша улыбается, и я чувствую, как мое лицо заливает краска…

- Не сердись, что я разбудил тебя. Как твое имя?

- Кипарис, Телефов сын. Но кто ты? Ты выглядишь не старше меня и на

тебе простая одежда, какую носят все пастухи в наших краях, но в твоих

глазах столько неземного сияния, что я готов скорее поверить, что ты

олимпиец, Дионис или Гермес, чем в то, что ты такой же смертный, как и

я.

- Ты прав, Кипарис. Правда, я

не Дионис и не Гермес. Мое имя

Аполлон.

Только тут взгляд мой падает

на златострунную кифару и на

лук из чистого серебра за спиной

бога-стреловержца. Я склоняюсь

перед ним, испугавшись, что

Аполлон покарает меня за мою

наглость – легенды о том, как

боги наказывают непокорных, с

самого детства рассказывают

слишком уж шаловливым чадам

их матери. Но он лишь смеется и,

взяв мое лицо в ладони, нежно

прикасается своими губами к

моим.

- Не бойся, Кипарис. Ты всегда

приносил жертвы в моем храме, ты посвятил мне пряди своих волос –

неужели я мог не полюбить тебя за это?

Он обнимает меня и тянет обратно, в траву, его пальцы тонут в моих

волосах, а я покрываю его тело поцелуями, и на губах остается вкус неба.

А потом мы становимся единым целым – огоньком свечи, искрой, звездой,

сгорающей на лету…

… В полуденные часы я прихожу к ручью, чтобы переждать зной. Шум

воды навевает сон, но мой возлюбленный со смехом будит меня и просит

закрыть глаза. В темноте я послушно иду за ним, ощущая тепло его

ладони. Наконец мы останавливаемся. «Смотри», - шепчет мне Аполлон.

Мы стоим перед входом в небольшую пещеру в скале. Судя по всему, это

храм, спрятанной посреди лесной чащи. Я делаю шаг вперед, и оказываюсь

в мягком и влажном сумраке пещеры. Делаю несколько шагов вперед, к

алтарю, за которым возвышается статуя бога. Черты, высеченные в

розоватом мраморе, прекрасно мне знакомы – не осознавая, что я делаю, я

приникаю губами к прекрасным и холодным губам статуи моего бога. А он

– настоящий, истинный – обнимает меня за плечи, и его губы обжигают

словно огонь. Он овладевает мною прямо здесь, в тишине своего храма.

Это больше, чем любовь – это небо, раскрывающее мне объятия. Я бы

падал и падал в его пустоты, но сильные руки подхватывают меня на

самом краю…

А потом мы просто

лежим на полу,

устланном сухой

травой и цветами, и

моя голова покоится

на его груди.

…Мы

просыпаемся, когда

ночь уже отступает –

и из утреннего,

жемчужного тумана

к стенам храма

выходит олень с

шерстью белой,

словно морская пена. Я протягиваю руку, и зверь доверчиво касается моей

ладони теплыми губами – словно ждет угощения. «Он прекрасен», - шепчу

я восхищенно. Аполлон смотрит на меня с улыбкой, но в его глазах мне

чудится печаль – впрочем, я не раз замечал ее тень, но никогда не решался

его ни о чем расспрашивать.

… Наступает осень, и тишина становится осязаемой. Весь мир делается

хрупким и прозрачным – кажется, его можно разбить одним неловким

движением. Я охочусь в одиночестве – мой возлюбленный подарил мне

лук и стрелы, не знающие промаха. И, несмотря на это, все утро я без

толку брожу по лесу в поисках хоть какого-нибудь зверя. Наконец в кустах

я слышу шорох, и сердце готово выпрыгнуть из груди от радости и

предвкушения. Судя по звукам – это крупная добыча. Я натягиваю тугую

тетиву, и стрела летит в цель. Треск веток – и стон, почти человеческий. В

первое мгновение я пугаюсь, что ранил какую-то девушку, ведь крик

кажется мне женским, но потом, увидев белый бок, понимаю... Я бросаюсь

к оленю, зову по имени, которое когда-то сам ему дал, глажу по шерсти,

пропитавшейся кровью. Нет, все напрасно. Отныне его путь лежит в иных

лесах...

Не знаю, сколько времени я лежал на земле, прижавшись лицом к его

шерсти, но, наконец, нежные руки моего возлюбленного отрывают меня от

него. Аполлон поднимает меня и легко, будто я совсем ничего не вешу,

относит в храм, о котором знаем лишь мы. Там он садится на камень у

входа и кладет мою голову к себе колени, а его руки по привычке играют

моими волосами. Он пытается утешить меня, но я знаю, что недостоин

всех этих слов – ведь я сам, своими руками уничтожил дар моего бога!

Прекраснейший из его даров… Он целует мои губы, но я ощущаю себя

мертвой мраморной статуей. Мое тело жаждет теперь совсем другого.

- Кипарис, – зовет он меня, - не уходи, не нужно…

- Бог-стреловержец, сияющий, светоносный, дай мне заплатить за мою

дерзость, за то, что отверг твой дар, - только и могу шептать я.

Аполлон обнимает меня, но я выскальзываю из его рук и падаю на

колени. Передо мной уже не возлюбленный, а бог, которого я оскорбил.

- Позволь мне вечно славить тебя и вечно искупать мою вину перед

тобой, господин мой!

- Вечно… повторяет он, словно эхо, и отпускает меня. Я понимаю, что

пути назад больше нет, и меня захлестывает страх. – Что ж, это твой

выбор. Мне ничего не стоило бы простить тебя. Но ты сам отверг мой дар

– и дело не в том, что ты застрелил оленя. Ты отверг мою любовь ради

наказания. ради своей вины. Неужели для тебя любовь, в которой нет боли,

нет унижения и жестокости, не имеет смысла? Вы так любите страдать! Я

не знаю, что заставляет вас снова и снова выбирать этот путь. Но я дам

тебе то, о чем ты просишь, Кипарис. Отныне ты всегда будешь здесь, у

стен моего храма, в скорби по утраченной любви, от которой ты

отказался…

И тут весь мир начинает меняться. Я хочу крикнуть «Постой!», но с

ужасом понимаю, что мой язык отказывается повиноваться. Протягиваю к

нему руки, но они застывают в молитвенном движении, воздетые к небу,

их кожа темнеет, и сквозь нее начинают пробиваться новые ветви. Я

пытаюсь сделать шаг к Аполлону, припасть к его ногам, быть может, он

услышит мою мольбу – сквозь твердую кору, покрывающую все мое тело.

Но ноги проваливаются в землю, словно в топь…

Он молча смотрит на меня все это время. Я жду, что он сейчас улыбнется

и скажет мне, что я уже достаточно наказан. Мое тело вновь станет

слушаться меня, и мы вместе войдем в его храм, чтобы любить друг друга

до рассвета. Но в его глазах сгущаются осенние сумерки – та невыразимая

печаль, о которой я всегда боялся спросить его. Знал ли он, что так будет?

И, если знал, то почему позволил мне застрелить этого оленя? Наконец он

поднимается, проводит ладонью по моей коре, и я ловлю эти – последние –

капли его нежности всем своим телом, уже понимая, что ничего нельзя

изменить…

- Прощай, Кипарис.

А после уходит, не оглядываясь и, наверное, уже не слышит, как я шепчу

ему вслед – ветром в темной кроне:

- Прощай…

Спасенная

Анна Томенчук

Из романа «Братья-пираты.

Возвращение к истокам »

Средиземное море. Январь 1675 года.

Роскошная мулатка мягко обошла испанца, сидящего в кресле за рабочим

столом. Полупрозрачная туника не скрывала манящих очертаний темного

гладкого тела. Пара браслетов лучиком блестела на ее запястье, негромко

звеня в такт движениям женщины.

Черные волосы свободно падали на спину, гладкие, блестящие,

дразнящие своей шелковистостью. Адмирал Сезар де Фонсаграда поднял

голову от бумаги, которую изучал, и

посмотрел на женщину, замершую

справа от него.

Само море подарило ему ее несколько

лет назад. Она стала его верной

служанкой. Его главным, тайным

оружием против всего мира сразу,

против его врагов. Прирожденная

ассасинка, она превратилась в темную

смерть, убивая легко и без сожаления,

метко, четко, изощренно, бесшумно…

Ее тело соблазняло, ее глаза обещали.

Ни одна из жертв не смогла противиться

мрачной магии этого существа,

которому само небо подарило

божественную красоту.

Пожалуй, это чудесная смерть. Хоть и от рук женщины. Она называла

себя Салимой. А он просто девочкой. Он нашел ее посреди моря,

оставленную на верную смерть. Принесенную в жертву солнцу и воде.

Мулатка чудом выжила. Выжила, чтобы мстить. И испанец решил

подарить ей такую возможность. Но сегодня…

Салима вернулась в штаб, снова блестяще выполнив задание.

Конкуренты адмирала исчезали один за другим, и он начал верить, что его

цель достижима, и былое величие Испании – хотя бы в рамках

Средиземного моря – вскоре вернется. Не без его помощи.

- Дон Сезар, вы грустны сегодня, - мулатка переместилась и положила

руки ему на плечи, наклонившись вперед.

Фонсаграда чувствовал ее дыхание на собственной шее. Почему-то

казалось, что она сейчас укусит. Салима редко позволяла себе подобные

вольности, но сегодня почему-то старалась быть рядом. Рядом с ней он

начал забывать терпеливо ожидавшую его дома жену, дочь, былую

любовь. Рядом с ней он чувствовал, как просыпается что-то первобытное,

дикое и темное внутри. И он снова перестает быть самим собой.

- Почему ты так думаешь? – он откинулся на спинку стула, позволив

рабыне окончательно завладеть его плечами.

Салима мягким движением расстегнула ворот рубашки, отделанный

кружевом, и неожиданно запустила пальцы под ткань, коснувшись

смуглой кожи адмирала. Нервная дрожь предвкушения пробежала по его

телу, хотя еще жива была мысль о неправильности происходящего.

- Вы устали, господин.

Тихий, мелодичный, вкрадчивый голос Салимы снова зазвучал у него

над ухом, окончательно сводя с ума. Сезар резким движением прижал ее

ладони к своей груди,

заставив их

остановиться.

- Что тебе нужно?

- Я хочу помочь.

Салима попыталась

освободить руки, но

испанец не позволил. В

голову пришла

сумасшедшая мысль:

почему он до сих пор

не испробовал то, что

ему принадлежит? Сохранял верность жене? Он любил жену! Но Салима…

Он помнил, в каком состоянии нашел ее посреди моря два года назад.

Обожженную, истощенную. Несколько дней она пролежала без сознания в

его каюте, пока корабельный врач пытался ей помочь. Солнце чуть не

убило ее. В бреду она звала и проклинала, молилась и плакала. Он сделал

вид, что смирился с ее молчанием, потратил немного времени, чтобы

обучить ее. Но сегодня… Салиме было явно от него что-то нужно… Или

же она просто пыталась его соблазнить. Зачем? Фонсаграда слишком

хорошо помнил, какова она в деле, чтобы поддаться соблазну, но…

- Ты можешь мне помочь?

- Определенно.

Салима наконец освободилась. Адмирал выпрямился, повернув голову.

Сейчас его губы почти касались ее щеки. Ее руки по-прежнему обнимали

его за шею. Захотелось поцеловать, но он сдержался, пытаясь поймать ее

дьявольский взгляд пантеры.

- Я хочу тебя, - проговорила она, с силой сжав пальцы. Резкая боль была

приятной, а слова перевернули что-то в душе. Испанец оттолкнул ее и

поднялся.

Салима смотрела на него взглядом дикой кошки, в уголках ее губ

заиграла улыбка. Как же она была красива! Очень смуглая, высокая –

почти одного роста с ним, стройная. Казалось, Бог собрал все самое яркое,

самое вызывающее, чтобы смешать в теле одной женщины. Крайне

опасной женщины.

Испанец прижал ее к стенке, зафиксировав запястья над ее головой.

- Ведьма, - выдохнул он ей в

лицо, из последних сил сохраняя

самообладание.

- Ты сделал меня такой, мой

господин, - неожиданно

улыбнулась Салима. – И пришло

время тебя отблагодарить.

- Переспав со мной?

- Неужели ты меня не хочешь?

- Я женат!

Она рассмеялась, не отводя

взгляда от его лица. Чертовка, она

видела, как Сезар смотрел на нее

сейчас. Прекрасно знала, что он не

сможет устоять перед искушением

получить ее тело, так бесстыже

подчеркнутое легкой тканью.

- Ну и что? Загляни в себя, ты

давно этого хочешь…

Сезар припал губами к жилке на ее шее с жадным поцелуем, похожим

скорее на укус, на желание пометить ее, чем на ласку. Она приглушенно

вскрикнула, выгнувшись навстречу этой грубой ласке.

- У меня есть для тебя подарок…

- Молчи, - прорычал Фонсаграда, закрывая ее рот поцелуем. Салима

укусила его за губу.

Испанец отшатнулся, выпустив ее из объятий, судорожно прикрыв рот

ладонью.

- Что за шутки, черт возьми!

Она мягким шагом пересекла комнату и растянулась на диване, будто

приглашая. Туника задралась, обнажая длинные ноги. От такого вида

заплясали красные чертики в глазах. Она знала толк в соблазнении? Нет,

черт возьми! Она знала, как заставить человека умирать от желания.

- Я знаю, что ты хочешь.

Фонсаграда сел на край дивана, положив обе руки чуть выше ее колен.

Наклонился вперед так, что его лицо оказалось на уровне ее груди, повел

левой рукой выше по линии ноги, внешней стороны бедра, заставив

женщину откинуться на подушки.

- Говори.

Она закусила губу, когда он рванул на ней тунику, обнажая грудь.

Испанец был достойным противником. Кажется, уже он получал

удовольствие от игры. Хотя, наверное, оба…

Она сжала зубы, радуясь и сходя с ума от давно желанной ласки.

Испанец покорил ее с первого взгляда. Ему было за сорок, но он сохранял

великолепную форму. Чертовски обаятельный, привлекательный, он

казался эталоном мужской силы. Она ждала два года. Располагая испанца к

себе, уча его себе доверять. Доводя до исступления. Чтобы получить

наивысшее наслаждение. Получить его целиком. И отдаться ему до

последней капли.

- Сходишь с ума… - выдохнула женщина, пытаясь удержаться на краю.

Сезар опустил голову, и теперь покрывал ее кожу нетерпеливыми, но

почти мягкими поцелуями. Она запустила пальцы в его недлинные волосы,

осветленные сединой, прижимая к груди.

- От чего же? – прошептал испанец. Правой рукой он опирался о диван,

не позволяя себе навалиться на нее. Левой распахнул то, что осталось от

туники, обнажая женщину полностью.

Он не знал, сколько ей лет. Но у Салимы была чудесная фигура. Высокая

полная грудь. Долгая узкая талия. Округлые бедра. Бесконечно длинные

ноги. Ее кожа обладала той редкой мягкостью, на которую падки султаны.

К ней хотелось прикасаться. Ее тело, ее грудь молили о ласке. Пусть

грубой! Она была очень сильна. И нуждалась в том, кто смог бы подчинить

ее. Полностью.

- Говори! – прорычал он, закусив сосок. Салима вскрикнула,

изогнувшись струной. Волны возбуждения сменялись волнами азарта. Ее

восхищала эта игра. Восхищало мастерство, с которым Сезар перехватил у

нее инициативу. И она снова убедилась в том, что не ошиблась в нем.

- Сезар, пожалуйста!

- Говори!

Он резко выпрямился, перехватил ее руки. Салима смотрела на него

замутненным от страсти взглядом, разгоряченная, прекрасная, желанная.

Испанец знал, что долго сдерживаться не сможет. Но хотелось

максимально оттянуть момент. Измотать и себя и ее. Обострить чувства до

предела… Сойти с ума…

- Ты же только об этом мечтаешь?

Сезар отпустил ее

руки, позволив себя

обнять. Салима

моментально

притянула его к себе.

- О, господин… - она

резко выпрямилась,

заставив Сезара

отпрянуть. В ее

взгляде появилось

что-то новое,

первобытное, опасное.

Испанец скинул

рубашку, открывая ее

взгляду безупречный торс. Его подхлестывало это «господин». И эти глаза,

изумрудами горевшие на смуглом лице.

Черт возьми, почему нет? Почему он так долго ждал?!

Пантера сбросила с себя остатки туники. Браслеты на ее запястьях

дьявольски звенели, но испанцу казалось, что черти пляшут фарандолу у

него в голове, медленно и неуклонно подводя к краю, к той границе, шаг за

которую закроет дверь в прошлое. Навсегда.

Сейчас, в эту минуту в комнате остались только они. Роковая

обнаженная женщина. И покоренный, хоть и не покорившейся ее власти

мужчина.

Уж не хочет ли она его убить?

Она была права. Он грезил о ее теле с их первой встречи, с первой

минуты, напрасно отгоняя все мысли о мулатке и прячась от самого себя в

объятиях жены.

- Ведьма! – выдохнул он, когда женщина обняла его за плечи, покрывая

смуглую грудь поцелуями.

- Пусть так, - она спускалась ниже. – Пусть так.

Салима запрокинула голову, дерзко и вызывающе глядя на него снизу

вверх. Видеть эту женщину, на коленях стоящую перед ним… Сезару

казалось, что это он сейчас опускается перед ней, чтобы ее вознести на

пьедестал.

- Пусть будет так.

annettomenchyk@mail.ru

http://madame-pamira.livejournal.com

Украденный Ганимед

АлКорф

Профессор Флетчер сквозь тоненькие стекла очков смотрел на Мариуса.

Темная голова ученика склонилась над книгами. Он был увлечен и не

замечал профессора, уже довольно долгое время стоявшего на галерее.

Впрочем, тот и не хотел быть замеченным.

Прошло уже много месяцев с тех пор, как Флетчер почувствовал, что

сдаёт. Мариус всё ещё смотрел на него как на полубога – так же, как и

много лет назад, когда он впервые появился на пороге его лаборатории, но

теперь Флетчер нет-нет да и ловил легкое снисхождение в его взгляде.

Флетчер видел, как работает Мариус, его успехи заставляли сердце

профессора заходиться от гордости и мягко кололи, будто подталкивая

поскорее уйти, дать дорогу молодым. «Но я всё ещё нужен ему.

Уравновешенная, многоопытная старость – пусть я уже не могу подать ему

пару блестящих идей, я по-прежнему тот, кто по достоинству оценит его

работу, на кого он может опереться в трудный момент», - размышлял

профессор.

Он смотрел на черные кудри Мариуса,

на его широкие плечи под свободной

рубашкой, и видел тоненького мальчика.

Когда они впервые встретились,

профессор был моложе, но уже достаточно

знаменит и успешен. Его лекции

неизменно посещались студентами, а

публикации разлетались по солидным

научным журналам. Он был статен,

импозантен и неглуп, что встречается

достаточно редко. Жена появлялась с ним

под руку на всех официальных

мероприятиях университета, встречах от

научного журнала, приемах в

Министерстве образования, но настоящий

семейный покой Флетчер ощущал только в кругу студентов. Они

вырастали и разъезжались по своим кафедрам и местам работы в крупных

компаниях, но Флетчер благодарил бога за то, что учиться им предстояло

не жалких три-четыре года, а все шесть-семь, а за столь долгий период он

успевал заменить им отца и стать проводником в мир большой науки.

За все годы преподавательской деятельности Флетчер раз или два

встречал студентов, которые ещё при жизни своего профессора превзошли

его в своих изысканиях. Причем это не всегда отмечалось премиями и

публикациями: у Флетчера был нюх на идеи. Он всегда угадывал, какая

научная разработка выстрелит, как джинн из бутылки, и спустя время даст

прекрасные результаты. Учеников было много, достойных идей мало. А те,

что были, ревниво охранялись от глаз профессора. Так, однажды он прочел

краткую статью в «Американ сайнс» за подписью своего ученика и понял,

что тот работает над проектом, который вполне может принести ему

Нобелевскую премию и место в учебнике физики. Ему было обидно, что

он узнал об этом, как и все, из журнала. Но спустя какое-то время судьба

вознаградила Флетчера за неприветливого ученика. Он встретил Мариуса,

причем в неожиданном для себя месте.

В рамках благотворительности его университет посетил олимпиаду по

физике для детей из приюта. Ценные подарки, грамоты и немного радости

брошенным детям. Флетчер с некоторым раздражением для себя отметил,

что занимается этим с холодком в сердце. Он не ожидал встретить в

приюте детей, которые смогли бы стать будущим его науки. Однако

Флетчеру повезло – худой пятнадцатилетний мальчишка решал задачки

так, будто в голове у него было

готовое изящное решение к

каждому примеру. Его быстрый,

сбивчивый почерк понравился

профессору, он склонился над

работой и прочел фамилию и

имя на обложке.

- Профессор, - он не сразу

поднял голову, ему улыбалась

коллега, часто подменяющая его

на семинарах, - профессор, вы

довольны?

- О да, в этой работе

определенно есть то, что

называется чистым зерном истины.

С тех пор Флетчер стал навещать Мариуса в приюте, но продолжалось

это недолго: после двух-трех визитов и общения с мальчиком, которое

утвердило профессора в том, что у того светлая голова и большое будущее,

профессор уладил дело с руководством и поселил Мариуса в общежитии

университета, со статусом свободного слушателя. Мальчик оказался

чутким, он искренне любил профессора, восхищался его талантом, но при

этом ни разу не потерял чувства собственного достоинства. Он знал, что не

напросился, и верил в свои силы. А что до того, что ему, ещё практически

ребенку, нужны авторитеты? Ну что же, пожимал плечами профессор, это

естественно. «Он стал тебе как сын», - с нотками упрека говорила жена и

опускала голову. «Вполне возможно, как…», - думал профессор, но ничего

не требовал от Мариуса, кроме упорной работы, а тот по большому счету и

не нуждался в подобных напоминаниях.

Внезапно внизу – там, где сидел Мариус, стало темнее. Кто-то выключил

свет в дальнем конце коридора, ведущего в просторный кабинет-

библиотеку. Тень надвигалась на Мариуса, кто-то шел и гасил одну

лампочку за другой. Профессор инстинктивно спрятался за стеллаж, хотя

на темной галерее его совершенно не было видно. Мариус поднял голову и

потер уставшие глаза.

- Привет, - сказал он кому-то в темноту, и закинул руки за спинку кресла.

Над Мариусом замаячил силуэт, и профессор понял, кто это. Длинные

ноги в узких брюках, спортивные плечи под тонкой рубашкой, белым

пятном маячившей на горизонте событий.

Вместо ответа девушка наклонилась и надолго припала к губам Мариуса.

Флетчеру казалось, что легкая струйка песка падает из часов вечности.

Когда девушка оторвалась от

юноши, чтобы стянуть с себя

рубашку, профессор готов был

поклясться, что видел, как блестят в

темноте её глаза. Он не слышал,

что она зашептала, глядя ему в

лицо, но почувствовал, как редкие

волосы дыбом встают у него на

макушке от этого скользящего

шепота. «Как мальчишка, как

мальчишка…», - пронеслось в

голове у профессора, и он ещё

теснее прижался к стенке и старался

дышать пореже.

Это была Кристина. Та самая

Кристина, которая украла у него

Мариуса. Он встречал их пару раз

вместе в столовой университета.

Кристина была кем-то вроде

специального корреспондента в

научном журнале. Флетчер не

любил дилетантов, присосавшихся

к науке, тем более пытающихся писать о ней умные вещи. Он верил, что

одна хорошая формула стоит сотен слов.

Кристина неспешно стянула с Мариуса рубашку, одну брючину, потом

другую. Вещи, как в замедленной съемке, плыли по комнате, прежде чем

опуститься на пол. Кристина провела ладонями по груди Мариуса –

дороже всего ей было гулкое биение его сердца, отдававшееся на кончиках

пальцах. «Никто не будет любить его так, как я». Она прильнула к его

груди, чувствуя кожей легкие волоски. Мариус запрокинул голову и сидел,

не шевелясь, а его руки крепко, но без нажима держали подлокотники.

«Ты всё привык получать, - с неожиданным равнодушием подумал

профессор, - но не как слуга, а как господин». Сердца сжала неведомая

ранее тоска.

Кристина покрывала тело Мариуса поцелуями – будто склонялась к

бутонам свежих цветов на бескрайнем поле. Медленно текло время, и в

противовес ему все быстрее стучало сердце профессора. Он чувствовал

жгучую ревность – к Мариусу, к Кристине, к собственной молодости.

Ускользающая из его рук нить жизни больно хлестнула на прощание.

Кристина обняла колени Мариуса и неторопливо провела языком по его

животу. Он задышал тяжелее, но позу не изменил. «Когда же кончится эта

мука», - носилось в голове Флетчера. И всему был свой край. Профессору

показалось, что он стоит не на галерее, среди стеллажей с книгами, а на

отвесном утесе, и у ног его бушует море. Мариус неожиданно проворно

схватил Кристину в охапку и, как волк сдирает кору с дерева в самый

лютый голод, содрал с неё последние клочья одежды. Белье пронзительно,

быстрой нотой взметнулось в воздух и упало на пол. Мариус, удивительно

высоко заломивший Кристинины ноги, кружил над ней в каком-то диком

обряде, так непохожий на себя, проворный, ненасытный. Профессор с

трудом не видел, что происходит в темноте, внизу, но звуки неожиданно

обрели форму, стали почти осязаемы, заполнили всё пространство. Он сам

ощущал на своей щеке горячее дыхание Мариуса, вспомнив вдруг, как

сотни раз пожимал ему руку, хлопал по тонкому, ещё юношескому плечу.

Профессор сжал собственное колено и прикрыл рукой руку. Ему в голову

пришла крамольная мысль, что Мариус, как и он сам, настолько плотно

слился с наукой, что мелочи жизни вроде любовных отношений,

дружеских связей, семьи не так уж важны ему. Мариус принимал

оказываемую ему любовь как данность, от любого, ничего не возвращая

взамен.

Он сильнее прижался к горячему и влажному животу Кристины, как

утопающий хватается за округлые камни утеса и вновь соскальзывает вниз,

ощутил на пальцах её кожу и, не сдерживая себя, раз или два громко в

темноту назвал её имя.

- Кристина… Кристина…

Ещё долго в ушах у профессора стоял голос Мариуса. Он расстегнул

рубашку и сглотнул, но даже этот звук показался ему громким в

наступившей тишине. А те двое лежали внизу в неудобной позе,

привалившись друг к другу, и ничего не замечали в тишине кабинета.

- Глупо, глупо, как глупо. Я должен поздороваться с ним, будто ничего

не произошло. Но ведь он не знает, что я там был, значит, ничего не

произошло. Только бы он не подумал...

Флетчер, по-собачьи наклоняя голову, неуверенной походкой шел по

коридору навстречу Мариусу.

- Добрый день, профессор, - Мариус, высокий и загорелый, широко

улыбнулся и протянул руку для крепкого рукопожатия. Флетчер слабо

пожал ему пальцы.

- Что с вами? – продолжал Мариус. – Вам нездоровится? Пойдемте, я

покажу вам что-то, что заставит вас улыбнуться. О да, да, да, я нашел

интересное решение для того, над чем вы столько лет трудились! Идемте

же!

alkorf@mail.ru

Магнетическая тайна

Марина Бургас

Яна сидела на полу старой питерской квартиры, в завале бумаг, и

крутила в руках фотографию набережной. Вроде бы ничего

примечательного, стандартный курортный пейзаж: пришвартованные

яхты, отблески солнечных лучей на бирюзе морской глади, пальмы вдоль

променадной улицы. Но не на это был направлен ее взгляд – в кадр,

похожий на открытку, случайно попала одна фигура, неразборчиво – для

тех, кто ее не знал. Особенно так, как знала когда-то Яна. Светлые волосы,

тронутые легким ветром, короткие шорты и светлая майка на загорелом

теле, пляжная сумка на плече…

«Надо бы поскорее разобраться на этих полках. И переехать, наконец.

Сроки поджимают», - подсказывал разум, но Яна продолжала сидеть и

всматриваться в фото 10х15, на обратной стороне которого было написано

«Канны, лето

2002».

Она всегда

помнила уговор:

«Забыть! Выкинуть

из памяти!

Никогда-никогда не

вспоминать!» Три

фразы, которые они

говорили друг

другу каждый раз

«после». Но

выполнить

обещание не

позволял неистовый магнит. Чей? Сложно сказать, скорее всего,

Элизабет…

Но что сейчас об этом вспоминать? Прошло уже 10 лет с момента этой

неожиданной для них двоих вспышки. Яна знает, что Элизабет не

изменила своему вкусу и 7 лет назад вышла замуж за итальянца; родила

сына и живет в Римини. Только Яна понятия не имела, что и Элизабет в

курсе того, что у Яны недавно появилась дочь от перспективного

бизнесмена, неплохо сложенного петербуржца Александра. С

возникновением социальных сетей тайн личной жизни не осталось. Или

практически не осталось. Ведь по клятвенному уговору Элизабет и Яны не

один человек на свете понятия не имел о том, что летом 2002-го подруги

забыли о противоположном поле.

…Едва вошедшая в совершеннолетие Яна, с ещё не старыми, упоенными

своей романтикой родителями, поехала в тур по Франции. Их гидом была

27-летняя Лиза, бывшая белоруска, покинувшая свою безработную родину,

чтобы практиковать языки романской группы.

Вся экскурсионная группа была довольна, что попала к такому –

несмотря на возраст – толковому куратору. Лиза знала ответ на любой

вопрос о памятниках архитектуры и с лёгкостью улаживала все проблемы.

Её чуть хрипловатый голос быстро и ненавязчиво перестраивался

практически на любой европейский язык.

Яна тогда только начала учить французский и с первого дня

заинтересовалась Лизой, которую иностранцы чаще называли Элизабет,

как человеком, виртуозно преодолевающем языковые барьеры. Эта

странная тяга заставляла Яну, которая от поездки ждала лишь вечерних

дискотек и всего того, что называется «молодёжный отдых», слушать

экскурсы в историю, ходить в музеи, стараясь стоять поближе к гиду и

наблюдать за движениями губ, рук и глаз…

Девушка не понимала, что с ней

происходит. Но всё, что она делала,

даже тот дикий поцелуй в баре

одного из отелей с едва знакомым

французским пловцом Марио, когда

ее родители уже отчалили в номер,

было, по сути, предназначено лишь

для того, чтобы на это посмотрела

Элизабет, зашедшая выпить

вечернюю чашечку чая и уладить

какие-то вопросы на ресепшен.

В середине тура предполагался 5-

дневный отдых в Каннах. Гид на это

время, по правилам, мог немного

отдохнуть – в его обязанности

входило разве что следить за

целостью и сохранностью группы и

изредка проводить дополнительные

экскурсии, посвященные каким-то местным достопримечательностям.

Яна очень ждала этого момента, потому что порядком устала от

напряженного ритма каждодневных переездов из города в город. А также

ей хотелось прочувствовать клубную жизнь французского курорта. Но вот

незадача – после первого же дня на море девушку продуло. И даже

отдельный от родителей номер совершенно не радовал Яну. Напала

невыносимая скука, захотелось хоть с кем-то пообщаться. Хотя нет,

покопавшись в себе, она поняла, что поговорить хочется именно с Лизой,

только не так официально, как обычно, а по-дружески, узнать хотя бы, как

она смогла освоить столько иностранных языков. Вечером Яна набрала

номер Элизабет.

- Добрый вечер! Э…Лиза, это Яна из вашей группы. Вы говорили, что

если будут какие-то вопросы, то… то можно Вам позвонить. Вы не могли

бы зайти ко мне в номер? Кажется у меня небольшая проблема.

Через три минуты она пришла. Без косметики, что ничуть не портило ее

– с ясными голубыми глазами, четко очерченным изгибом губ, с небрежно

собранными «крабиком» волосами.

- Чем я могу помочь?

Яна потёрла рукой шею и через силу попыталась повернуть голову

вправо.

- Кажется, меня

продуло. Зайдете? – и

она, пропустив

Элизабет в номер,

закрыла дверь.

Тогда ещё Яна не

давала себе отчёт,

зачем всё это. Но ей

очень хотелось

удержать внимание

гида. Она уже

понимала

особенность Лизы, за

которую, прежде

всего, ее и уважали

клиенты турфирмы – Элизабет вежливо и по существу отвечала на все

вопросы и прекрасно умела слушать.

Это было глупо, но действенно: Яна спрашивала, где лучше обменять

деньги, хотя этим управляли родители, пыталась даже что-то узнать о

Людовике Четырнадцатом; уточняла, где в Каннах лучше поесть

лягушачьих лапок и постоянно терла шею.

- Что это за музыка у тебя из плеера? – вдруг спросила Лиза, сидевшая

вполоборота возле столика, на котором было накидано много разных

вещиц.

- Из плеера? – Яна прислушалась, - А, забыла выключить. Ну у Вас и

слух! Это французский реп, я давно от него фанатею.

- Зачем на Вы? А можешь сделать погромче?

- Вам... тебе тоже нравится!? – с восторгом спросила Яна. - Можно

вынуть наушники, и получится почти магнитофон, мне эту клевую

штуковину на день рождения подарили. Сейчас, - она подошла к столу, и

случайно прикоснулась к волосам Лизы.

- У тебя такие гладкие и приятные волосы…

Музыка зазвучала громче.

- О, это моя любимая песня, - сказала Лиза, - знаешь, о чем поют?

- Если честно, не очень…

- «Мой мир такой странный и в нем столько нелепостей, но одно я знаю,

там есть место и для такой легкой и воздушной – Тебя», - примерно так.

- Замечательные слова, - сказала Яна и начала двигаться в такт. По мере

того, как мелодия становилась громче и зажигательнее, ее танец тоже не

отставал, но вдруг…

- Ааай! – Яна зажмурилась, схватилась рукой за шею и резко села на

кровать.

- Что случилось? – к ней подскочила Элизабет и дотронулась до руки.

- Прострел! Это из-за того, что меня продуло, сейчас пройдёт.

- Давай я сделаю массаж?

- О'кей.

Музыка продолжала играть. Промяв подушечками своих длинных и

изящных пальцев мышцы шеи девушки, Элизабет уже было собиралась

остановиться, но Яна тихо и осторожно попросила:

- А можно ещё немного?

Лиза продолжила.

- У тебя никогда не бывало такого прежде?

- Слава Богу, нет. Но от частой езды на автобусах иногда болит спина.

- А хочешь, я сделаю тебе массаж? - уже совсем другим голосом, тихим и

томным, произнесла Яна.

- Можно, - немного тушуясь, ответила Элизабет.

- Тогда, наверное, лучше снять футболку?..

Дрожь пробежала по телу Яны, когда она прикоснулась пальцами к

спине Лизы.

- Тебе приятно? - спросила она, закрыв глаза, продвинулась от лопаток к

округлостям, которые, сохраняя свою природную мягкость, чуть заметно

напряглись.

- Да, - на выдохе сказала Элизабет, и немного приподняла спину, как бы

давая возможность Яне не останавливаться...

- А так? – Яна закрыла глаза и языком скользнула по позвоночнику

девушки…

Пропали берега, рамки, барьеры. Исчез стыд и комплексы. Они ловили

волны, и те подхватывали их сами... Это был шторм – тот, которого ждут

сёрферы и боятся люди, сидящие на берегу...

… Прошло около часа, когда в номере раздался телефонный звонок.

- Да, мам! Нет, можешь не заходить. Горло не болит. Да, я, кажется, уже

поправилась, - она игриво и лукаво улыбнулась лежащей рядом,

абсолютно обнаженной

Элизабет, - да, я помню, что

встреча с гидом в 8 утра,

спокойной ночи! – когда

трубка вернулась на аппарат,

девушки рассмеялись…

Яна чиркнула зажигалкой,

лежа на кровати, хотя в номере

висел значок о запрете

курения.

- Что это было? – Лизу как

будто неожиданно выбросило

на берег.

- Я не знаю.

- Подожди, ответь,

пожалуйста, ты это

специально? В смысле, ты

знала, что это произойдёт?

- А я думала, что это ты… - искренне ответила Яна.

- Подожди, ответь, пожалуйста, до этого с тобой когда-нибудь было

подобное? Только честно? – Спросила Лиза.

- Нет, поверь мне, я не понимаю, как это вообще произошло. Это ужасно.

- Да, это ужасно, со мной такое впервые, - подтвердила Лиза и начала

стыдливо одеваться.

- Давай договоримся, что никогда не будем вспоминать об этом?

- Давай. Этого не было. Всё! Я не знаю, что на меня нашло! До завтра! –

сказала Элизабет, подходя к двери. Рядом с ней, завернувшись в

простыню, стояла недоумевающая Яна.

- Даже взглядом не подадим вида, что это когда-либо было! Только

поцелуй меня, пожалуйста!

И они ещё минут десять стояли, прильнув телами друг к другу. Затем,

отстранившись, девушки поклялись, что никому и никогда не скажут о

случившемся.

… На утренней экскурсии они бились в одной на двоих жалкой попытке

– не смотреть друг на друга. Обещания «никогда больше» едва хвалило на

сутки. Все оставшиеся от поездки вечера были исполнены томной

романтики, нестерпимой страсти и сладостного трепета.

- Я боюсь этих чувств и отношений. Ян, мы должны забыть! По-

настоящему забыть про всё, что было. Иначе – это дорога в никуда.

- Да, наверное, ты права.

- Сегодня последний день. Обещай, что мы никогда больше не встретим

друг друга! Но ещё… что останемся верными произошедшему, - сказала

Элизабет.

- Что ты имеешь в виду?

- Разве ты не понимаешь?

- Кажется, понимаю… - отвечала Яна, поглаживая прядь Лизиных волос.

- О чем ты говоришь? Неужели хоть какая-то женщина может сравниться с

тобой?..

- Не думай, что всё это не взаимно… - ответила Элизабет и в очередной

раз осыпала тело Яны поцелуями, - но это не правильно. Мы женщины, и у

нас должны быть семьи, дети. Тебе, возможно, ещё сложно это понять...

- Да, я согласна. Я обещаю… - слеза Яны капнула на щеку ее

любовницы.

- Поцелуй меня в последний раз, - попросила Элизабет.

Наутро, в самолете Яна сидела, развернувшись к окну, слушала

французский реп и плакала, прикрыв глаза солнечными очками.

… В комнате питерской квартиры послышались звуки детского голоска –

это за стеной проснулась дочь Яны. Фотография быстрым движением

вернулась в ежедневник 2002 года. Чтобы навсегда остаться там, сохраняя

магнетическую тайну.

dentist-m@mail.ru

Обряд

Анна Томенчук

Написано под впечатлением от книги Мориса Дрюона

«Александр Македонский или Роман о Боге»

Человеческая жизнь слишком быстротечна, чтобы научиться ценить

каждое ее мгновение. И слишком коротка, чтобы научиться жить. Я

мало знал людей, которые могли вызвать хотя бы легкое желание

обменяться с ними несколькими фразами. Они настолько одинаковы,

мелочны и пусты в большинстве своем, что увидев Ее, я впервые с

момента пробуждения почувствовал что-то на грани интереса.

Она не походила… ни на кого. Ее внешность, достойная Египетских

цариц. Ее ум - острый до боли, меткий… Ее тело - натренированное,

прекрасное, юное… По-человечески юное и трепетное.

Люди смешны. И слишком

суеверны. Склонны

обожествлять все, что

неподвластно их пониманию.

Они придумывают себе идолов,

делают их собственными

руками и им же поклоняются.

Сейчас пришло время Амона.

Возрождение слепого культа.

Неистовые молитвы,

заставившие откинуть сон.

Страстные призывы, не

оставившие равнодушным даже

меня.

Они не видели меня. Были способны только ощущать. Читали по звездам

и ждали знамения о рождении Великого человека. Высчитывали момент

для обрядов. Обманывали Царя. Хотя он оставался всего лишь смертным.

Волевым и диким, но обыкновенным мужчиной со своими слабостями.

Когда-то именно такая ночь заставила меня вспомнить давно забытый

привкус неги. И сегодня я смотрел в небо, чувствуя все нарастающий гул

голосов, ощущая пульсирующее желание увидеть… меня. Знали ли они,

кого они зовут? Знали ли они, зачем они меня зовут? Изображали в виде

змеи.

Змей-искуситель. Люди смешны и наивны в своем неведении. Осознают,

что не одни, но не понимают простых вещей. Но я голоден. А они

светятся желанием дать то, что мне так нужно…

… Посмотрите, как она прекрасна. Как легки, плавны и уверены ее

движения. Посмотрите, как блестит ее кожа в свете факелов и свечей. Как

сияют темные, бездонные глаза. Какой любовью светятся они.

Посмотрите, как тонок и притягателен ее стан. Как мерно вздымается

грудь, когда она замирает, чтобы перевести дыхание.

Юная жрица, посвятившая себя богу. Сознающая всю тяжесть и

радостность Судьбы, уготованной ей. Стать матерью того, кто ознаменует

собой приход новой эры. Царя, который возродит культ. Царя-завоевателя.

Сына бога.

Мужчины замирают. А она порхает бабочкой, извивается змеей и манит

первозданной красотой. Той редкой, могущественной силой, подаренной

ей при рождении. Олимпиада. Названная в честь греческих спортивных

состязаний. Шестнадцатилетняя царевна. Жрица Амона. Великая

женщина, которой уготована великая судьба.

Царь Филипп околдован.

Он прибыл сюда,

послушный велению

звезд. Но не ожидал найти

самую прекрасную

женщину из всех, что ему

приходилось видеть.

Удивительную гетеру, что

предназначена ему.

- Повели, государь, и

она не примет ни

одного мужчину,

кроме тебя.

Осторожный кивок – не отрывая взгляда темных блестящих глаз от

танцующей фигурки. Тонкие, будто вырезанные рукой мастера, губы чуть

подрагивают в усмешке. Взор неподвижен, внимателен. Взор хищника.

Холодный. Уверенный. Выжидающий.

Филипп медленно откидывается на спинку кресла, мечтая о том, как руки

Олимпиады сомкнутся на его шее, а ее нежные губы подарят первый

поцелуй; о том, как этот стан выгнется под напором его силы и воли, а

глаза посмотрят ему в лицо с мольбой.

В этот момент он готов благодарить прорицателей за то, что находился

здесь… в святилище. И смотрел в лицо своей судьбе.

Сегодня. На десятый день пребывания царя здесь. Свершится

долгожданное и желаемое. Олимпиада вновь придет в его покои, но не

покинет его, как всегда. А останется и разделит с ним ложе.

Ее ласки, умелые, нежные и вместе с тем переворачивающие душу,

робкие и страстные одновременно поцелуи. Ее глаза, бездонные,

обещающие, роковые. Неужели девушка в шестнадцать лет может

заключать в себе такую сокрушительную силу, такую всеобъемлющую

власть над ним, над мужчиной? Над царем?

Филипп сходил с ума от нетерпения, ожидая, пока Олимпиада войдет к

нему после очередного обряда. Девять вечеров. Девять долгих вечеров

сумасшедшей нежности и разочарования. Неутоленного желания и

ожидания. И вот…

Она была прекрасна. Совершенна. Царевна. Богиня в человеческом теле.

Она – и никто другой – была предназначена ему судьбой. К ней, а ни к

кому другому он приехал, послушный воле прорицателя и собственному

предчувствию.

Он предвкушал. Высшее наслаждение. То, что не могла подарить ему ни

одна женщина. То, о чем можно

только мечтать.

Олимпиада вошла бесшумно.

Легкая накидка не скрывала

очертаний ее безупречного

стройного тела, будто пронизанного

светом. Ее кожа была тонкой,

подсвеченной изнутри молчаливым

осознанием собственного

совершенства. Гордая посадка

головы, увенчанной роскошными

локонами, идеальная осанка,

плавные движения. Аттика признала

в ней Афину, сошедшую с Олимпа.

А Филипп видел в ней самую красивую женщину на известных ему землях

и мечтал ею обладать.

Олимпиада откинула тяжелые пряди, не спуская с царя напряженного

взгляда. Две серых вселенных смотрели на него с бледного, тонкого лица

девушки, обездвиживая и покоряя.

Боже…

Она мягко двигалась в такт одной ею слышимой музыки. Прозрачная

накидка то и дело обнажала изгибы юного тела, дразня и обещая. Царю все

тяжелее было оставаться на месте, хотелось схватить девушку в охапку и

сейчас же показать, что она отныне принадлежит ему. И только ему…

Филипп зачаровано следил за тем, как девушка в танце приближается к

нему, чувствуя, как реальность медленно растворяется, впуская дикую,

первобытную силу.

Они говорили о предназначении, об особенности дня, о верности выбора,

о том, что этот союз принесет бОльшее, чем просто наслаждение. Он

принесет ребенка, которому предначертано стать богом.

Да что там бог… Олимпиада…

Царевна прикоснулась к нему, и Филипп почти физически уровне

ощутил, как улетает, будто между ними действительно сейчас

происходило нечто особенное, неподвластное разуму человека.

Это все выпитое вино и благовония. Это все сумасшедшие дни,

проведенные в обрядах и ожидании.

Покои медленно погружались в туман (или ему это просто казалось?), и

только огромные глаза Олимпиады, ее губы, руки… только они имели

значение сейчас. Филипп отдался на милость победительницы,

завладевшей его телом, мыслями и сердцем…

… Девушка испуганно выпрямилась. Царь лежал неподвижно, смотря на

нее с бессмысленной улыбкой и выражением совершенного счастья на

лице. Но он должен был… на одну ночь стать вместилищем для бога!

Какое-то новое чувство мощными толчками разогнало испуг и заставило

отстраниться от грезившего Филиппа. Олимпиада замерла посреди

комнаты, зачем-то прижимая к груди остаток накидки. К плечу

прикоснулось что-то прохладное, шершавое… напоминающее священную

змею.

- Ты звала меня.

Голос будто из ниоткуда. Не принадлежащий человеку. Голос из тех, что

способны слышать только мудрецы и жрицы во время транса.

Амон?!

Нечто на плече изменилось, и она почувствовала прикосновение

мужской руки. Все вокруг расплывалось, будто она снова попала в ночной

храм, и тени по углам пугливо жались к стенам, спасаясь от безжалостного

тусклого света светильников. Она не видела ничего, кроме серебристой

дымки и очертаний постели.

Сухие теплые губы прикоснулись к ее шее, волосы скользнули по

плечам. Олимпиада инстинктивно подняла руку, запустила пальцы в

густые локоны существа, замершего за ней, прижимая его голову к себе,

моля о продолжении. Страх сменялся возбуждением. Ожидание –

надеждой. Он был рядом, ее бог, в образе человека. Он пришел к ней сам.

Сам!

Царевна прижалась всем телом к нему, с удивлением и трепетом

обнаружив себя в крепких объятьях высокого мужчины. А Он слегка

прикусил ее шею, вздохнул, плавным движением развернул к себе.

Царевна подняла голову и замерла, встретившись взглядом с синими

озерами его глаз, излучающих слабое сияние. Он пришел к ней в образе

человека. Мужчины. Темные волосы неровным, непривычным ее взгляду

водопадом падали ему на плечи, широкие и загорелые. Лицо было странно

величавым, губы приоткрылись в улыбке, лишь слегка обнажив

белоснежные зубы. Ей показалось, или она действительно заметила клыки?

- Я звала тебя, - прошептала девушка, почти покорным жестом кладя

руки ему на плечи. Его кожа была сухой и теплой, приятной на ощупь и

манящей. Неужели можно просто так оказаться в объятиях бога?

Амон слегка повернул голову, и Олимпиада увидела дверь в тайные

покои, приготовленные для нее с

Царем. Это сон?

Присутствие этого существа

вселяло в нее суеверный трепет,

ужас и восторг одновременно,

пробуждая первобытные

чувственные желания и

заставляя забыть про ее великую

миссию – стать матерью

наследника бога. Сейчас, в это

мгновение, когда Амон

аккуратно укладывал ее на

постель и ложился рядом, когда непривычно нежно и проникновенно

покрывал поцелуями ее молящее о наслаждении тело.

Она привыкла к грубости и порывистости воинов. Но сейчас переживала

совершенно иное. Амон не позволял ей вспомнить о ее мастерстве гетеры,

полностью покорив ее – всего лишь взглядом. И мыслью.

Чувства и мысли смешивались в голове, не давая составить четкий образ.

Олимпиада просто отдалась на милость великой реки и великого существа

рядом.

Честь. Мечта. Предназначение. Вызванное божество. Надежда на…

Оооох. Протяжный вздох наслаждения. Испарина на лбу. Аромат

благовоний. Мучительная и нежная ласка.

- Я здесь….

… Филипп открыл глаза. Воспоминания о прошлой ночи заполнили

сознание и заставили улыбнуться. Он прижимал к себе будущую жену,

доверчиво положившую голову ему на плечо.

Олимпиада дремала, вздрагивая во сне, обняв его за талию и будто

растворяясь в нем. Она покорится… покорилась? Она станет его царицей.

Сознание еще путалось. Все, что он помнил – это чистое,

концентрированное наслаждение. Это то, что он пережил рядом с этой

маленькой, еще совсем юной женщиной.

Она вздрогнула в его объятиях. Легко отстранилась. Смотрела с

удивлением. Тоже вспоминая. Царица. Богиня. Больше никогда она не

вернется к ремеслу гетеры. Невеста бога. Но станет женой ему. Человеку.

- Моя царица, - выдохнул Царь, пряча лицо в ее волосах.

Серые глаза Олимпиады смотрели в окно. Туда, где растворялась в

утреннем сумраке потерянная тень, воспоминание, надежда и…

annettomenchyk@mail.ru

http://madame-pamira.livejournal.com

Последняя эльфийка

Татьяна Клищенко

1.

Дверь тихо скрипнула — в гримерку бочком, тщетно втягивая

безразмерное брюшко, вкатился Сан Саныч, директор ночного клуба

«Эдем». Его взгляд тревожно обежал комнатку, однако хозяйка

непритязательного помещения сидела перед большим зеркалом в гордом

одиночестве, задумчиво расчесывая длинные иссиня-черные волосы. Сан

Саныч довольно крякнул, окинув взором ладную фигурку девушки —

хороша, чертовка!

Говорят, что у каждой стриптизерши есть какой-либо изъян — кто-то

родимое пятно прячет, у кого-то пропорции оставляют желать лучшего,

кто-то просто загорел неудачно. Однако девушка, сидевшая у зеркала, во

всех отношениях безупречна. Матушка Природа щедрой рукой отсыпала

ей женской красоты, той самой, которую воспевают поэты и которая

пробуждает в мужских

сердцах страстное томление и

даже робость. Кажется,

прикоснись рукой к телу

девушки и она растает, словно

утренний туман. Впрочем, эта

иллюзия мгновенно исчезает,

стоит взглянуть в её глаза —

темно-карие, почти черные,

похожие на бездонные омуты,

готовые утянуть в

безвозвратную бездну

неосторожного ныряльщика.

Только одно смущало Сан

Саныча — кожа девушки была

прозрачно-белой, прошитой

мраморной вязью тонких синих жилок, словно ни один луч солнца никогда

в жизни не прикасался к этим округлым плечикам, длинным стройным

ножкам, тонким рукам и даже к лицу девушки. Лишь на её щеках светится

легкий румянец, умело подчеркнутый косметикой.

— Роксана, — окликнул девушку Сан Саныч, промакивая сверкающую

лысину носовым платком необъятных размеров. — Там это… Твой

постоянный клиент пришел. Хочет приватный танец заказать… Как ты?

Согласна?

Девушка судорожно вздохнула и осторожно, будто стеклянную,

положила расческу на столик, по стенам гримерки заскакали блики,

отразившиеся от крупного камня, венчающего перстень на её руке, взор

темно-карих глаз сосредоточился на отражении директора, тучей

нависшего над креслом девушки.

— Опять в зеркальном зале? — тихо спросила она. Сан Санычу,

поглядывающему в зеркало, на секунду показалось, что глаза девушки

почернели, словно дуло пистолета. Директор поморгал, потер глаза и

вновь взглянул в зеркало — девушка с легким интересом посматривала на

Сан Саныча, удивленно приподняв холеную бровь. Мужчина с усилием

отвел взгляд от зеркала — отдохнуть пора, всякая чертовщина мерещится

начала.

— Да, в зеркальном.

— Сан Саныч…, — проникновенно выдохнула девушка, крутанув кресло

и сквозь занавес густой челки взглянув на директора. — У тебя совесть

есть? Я свою смену уже отстояла — мне домой пора, баиньки. Ты же

обещал…

Директор не выдержал и отвел взгляд.

«Да что ж такое творится? — подумал Сан

Саныч, чувствуя непонятное смятение. —

Да мне мужики в глаза смотреть опасаются,

бабы все по струнке ходят, а эта пигалица,

работающая без году неделю, права качает!

Да кто здесь хозяин, в конце концов?

Сейчас я ей устрою…»

Сан Саныч набрал полную грудь воздуху,

его туша всколыхнулась, нависая над

девушкой, рот широко открылся, сверкая

золотой фиксой и… закрылся. Сан Саныч,

глядя в бездонные карие глаза,

почувствовал себя рыбой, выброшенной на

берег. Воздух комом застрял в горле, так

что ребра заломило.

— Двойная премия, — просипел

директор, с трудом выдыхая и расстегивая

пуговку ворота, удавкой стянувшего

заплывшую жиром шею.

Девушка подхватила халатик, норовящий соскользнуть с плеча, и

задумчиво посмотрела на хозяина клуба. На её лице отразилась целая

гамма чувств — от отвращения до легкой заинтересованности.

В гримерке повисла гнетущая тишина — лишь откуда-то издалека

доносился ритмичный грохот басов да в большой клетке у окна шумно

завозился большой попугай какаду, подозрительно поглядывающий на

визитера.

— Хорошо, — кивнула девушка и длинные волосы шелковистым

водопадом скользнули вниз, закрывая её лицо. — Будет ему приватный

танец, — девушка вскинула голову, отбрасывая волосы назад. — Но

костюм выбираю сама!

Сан Саныч облегченно вздохнул и в душе перекрестился — уверенности

в том, что эта пигалица согласится на приватный танец, не было даже на

йоту. А клиент, ох какой важный… Отказов в принципе не принимает.

2.

Зеркальный зал получил свое

название неспроста — в нем все

поверхности зеркальные. Потолок,

пол, стены — все это кружит голову

бесконечным хороводом отражений,

убегающих в таинственные коридоры

без конца и края. В центре зала —

сверкающая зеркалами круглая эстрада

с шестом.

Журнальный столик, стоящий

недалеко от зеркальной сцены с

шестом, безмятежной зеркальностью

напоминает заброшенный пруд,

манящий бездонностью бездны. На

столике замерли хрустальные бокалы,

похожие на хрупких балерин,

застывших на точеной ножке.

Натюрморт гармонично дополнило

серебряное ведерко, полное хрустального льда, из которого пушкой торчит

горлышко бутылки — шампанское невозмутимо ждет своего часа, собирая

силы для решающего выстрела.

Огромный диван, покрытый черной глянцевой кожей, тщетно пытается

отразить атаки «солнечных зайчиков», пускаемых зеркальным шаром,

висящим под потолком. Покатая упругость кожи невозмутимо приняла на

себя вес мужчины, опустившегося на диван. В большой вазе соперничают

крутобокостью спелые яблоки, нежные персики и сочные груши, однако

мужчина остался равнодушен к фруктовому великолепию. Не соблазнила

его и янтарная прозрачность огромной кисти прозрачно-белого винограда

— все его внимание сосредоточилось на сцене, пока еще пустой. Мужчина

расстегнул пуговицы пиджака, ослабил узел галстука, стянувшего

жилистую шею с острым кадыком. На загорелой руке мелькнула бледная

наколка — оскаленная морда матерого волка. Такая наколка многое

способна рассказать знающим людям. Впрочем, даже без наколки,

мужчина производит впечатление мощной пружины, туго сжатой и

ждущей подходящего момента для смертельно быстрого рывка. Что-то

такое есть в его взгляде, холодно-отрешенном, что даже полные отморозки

спешат убраться с его пути, словно жалкие шакалы, бросающиеся

врассыпную при появлении вальяжного тигра.

Впрочем, на слабый пол мужчина производит прямо противоположное

впечатление — женщин очаровывает его животный магнетизм,

проявляющийся в каждом взгляде, в каждом повороте головы. Мужчина не

ведал поражений на любовном фронте. До недавних пор…

Мельком взглянув на циферблат дорогих часов, мужчина откинулся на

спинку — сегодня вечером его ждет невероятное наслаждение. Уже месяц

он с завидным постоянством посещает этот закрытый клуб и любуется

самой совершенной из дочерей Евы. А то, что девушка остается

неприступной и упрямо игнорирует все знаки внимания, лишь подогревает

интерес и пробуждает в душе доселе неведомые чувства.

«Неужели, это и есть — Любовь?» — промелькнула в голове мужчины

странная мысль. Он упрямо мотнул головой, прогоняя крамольную идею.

«К стриптизерше? Нонсенс. Просто нужно с ней переспать».

Тишина вздрогнула и исчезла — постепенно набирая силу, заиграла

музыка, сплетенная из журчания весеннего ручья, едва уловимого

хрустального звона, рокота далекого грома и томного голоса певицы,

нашептывающего о страстной любви. Мужчина порывисто сжал

подлокотник — наконец-то…

3.

Прямо перед мужчиной распахнулась зеркальная дверь, в комнату

впорхнула девушка, затянутая в черный кожаный костюм, оттеняющий

опаловую белизну безупречной кожи. Кожаный бюстгальтер с трудом

сдерживает напор пышной груди, минишорты подчеркнули крутой изгиб

бедра и стройность талии, которую можно с легкостью охватить мужскими

ладонями. Черные ботфорты с тонкой стальной шпилькой и шапочка-

полумаска гармонично дополнили костюм женщины-вамп, опасно-

соблазнительной и хищной, словно черная пантера.

Тяжелый плащ, закрепленный у горла сверкающей брошью,

распахнулся за спиной девушки, словно кожистые крылья падшего

ангела. Тонкая металлическая шпилька выбила дробь по зеркальному полу,

девушка проскользнула мимо дивана, лишь тонкая кожа плаща мимолетно

задела посетителя, заворожено следящего за развивающимся действом.

Мужчина вдруг осознал, что зеркальная комната сыграла с ним злую

шутку — все это время он любовался отражением искусительницы.

Точеная фигурка девушки, «облитая» глянцевой кожей, закружилась в

танце — и сотни отражений послушно повторили каждый поворот головы,

каждый взмах изящной руки. Мужчина почувствовал, как в его душе

поднимается волна безудержного восторга, сбивающего дыхание,

требующего немедленно совершить какое-нибудь безумство, например,

сорвать звезды с небосвода и бросить их сверкающим ожерельем к ногам

этого эфемерного создания.

Взор карих глаз, сверкающих сквозь «кошачьи» прорези шапочки-

полумаски, воспламенил мужчину — он сорвался с дивана и устремился

вслед за танцовщицей. Однако девушка, усмехнувшись, одним грациозно-

невероятным прыжком вспорхнула на сцену, оставив воздыхателя у её

подножья. Он умоляюще протянул к ней руки, но девушка отрицательно

качнула головой и повелительно указала на диван.

Мужчина скрипнул зубами и через силу кивнул — хорошо, он подождет.

Но сегодняшний вечер закончится по его сценарию, чтобы там себе эта

стриптизерша не воображала.

Девушка расстегнула брошь,

взмахнула рукой — тяжелый

плащ огромной бабочкой

вспорхнул в воздух и с головой

закрыл мужчину. Он судорожно

схватил его и зарылся в

прохладные складки лицом —

едва уловимый аромат женского

тела вскружил голову обещанием

неземного блаженства. Роксана

скользнула взглядом по

мужчине, блаженно прикрывшем

глаза, и усмехнулась — то ли еще

будет.

Стриптизерша медленно

качнулась в такт музыке, её тело

закружилось в хищном танце.

Тело Роксаны постепенно

обнажалось — на зеркальный пол

упали длинные перчатки, затем

туда же оправились чаши

кожаного бюсгалтера. Тяжелая грудь девушки, прикрытая только

стикинами с кисточками, приняла активное участие в танце, дразня

мужчину прозрачной белизной и упругостью.

Заклепки на шортиках расстегнулись, послушные мановению руки, и

кожаные лоскутки, теплые от прикосновения упругих ягодиц, отправились

вслед за перчатками и бюстгальтером — девушка продолжала танцевать в

крохотных стрингах, украшенных по бокам манящими бантиками.

Мужчина застонал, смахивая бисер пота, выступившего на лбу — его взор

не отрывался от линий безупречного тела. Кульминация танца совсем

близко — именно тогда он и подхватит чаровницу, не давая ей

возможности в очередной раз ускользнуть…

4.

Зеркала бесстрастно отражали сюрреалистическую картину.

Обнаженный мужчина на черном диване сладострастно стонал и упоенно

целовал пустоту, лаская несуществующее тело. А чуть в стороне, на

плаще, постеленном на полу, сидела пожилая эльфийка, печально

взирающая на иступленного мужчину. Прозрачная, алебастрово-белая

кожа сморщилась, словно пересушенный пергамент, седые волосы

невесомым пухом покрыли удлиненный череп. Огромные, в пол-лица,

бирюзовые глаза наполнились влагой.

От мужчины к эльфийке перетекал едва заметный серебристый

эфемерный поток — и с каждой секундой она молодела, набиралась сил. В

голове эльфийки промелькнула мысль, что будь её тело на пару-тройку

тысячелетий моложе, она вполне могла бы соблазнить этого человека по-

настоящему, без всяких иллюзий — и тогда появилась бы возможность

возродить род эльфов. Ведь в жилах этого мужчины течет пусть крохотная,

но такая ценная капля эльфийской крови.

Но время упущено — слишком долго последняя эльфийка искала

потомка древнего рода.

http://frirayter-yana-sobol.ru/

Почти как боги

(отрывок из романа «Бессонница»)

Анастасия Эльберг

Ирландские луга и озёра прекраснее всего весной. Нигде в мире нет

такого воздуха, даже возле океана, даже в горах, даже на далёких островах,

куда не ступала нога человека. Сама природа прикасается к тебе, ты

чувствуешь себя её частью, её продолжением. Полдень уже давно миновал,

солнце продолжает свой путь к линии горизонта, и, скорее всего, уже стало

прохладнее, но наша кровь слишком горяча, чтобы это чувствовать. Хотя,

наверное, слишком холодна, чтобы обращать на это внимание. Мы с Даной

спускаемся к озеру, прокладывая себе путь в высокой траве и обходя

немногочисленные деревья. Я держу её за руку, а она смотрит на солнце,

прикрывая глаза ладонью.

- Для моих предков

появление на солнце

означало смерть, а я

смотрю на него без

страха, - говорит она

мне. - Мне кажется, это

прекрасно.

Я оглядываюсь.

- Похоже, мы тут не

одни.

Дана

прислушивается.

- Да, тут кто-то есть.

Но далеко... рядом с

озером. - Она неожиданно вырывает руку и бросается вперёд, крича на

ходу: - На перегонки!

Я знаю, что догнать её у меня не получится, но всё же пробегаю сто-

двести метров, останавливаюсь и смотрю на удаляющуюся фигуру. Дана

на секунду оборачивается, показывает мне язык, и вот уже фигура в

длинном белом платье снова отдаляется от меня.

- Винсент, догоняй! - слышу я её голос, но все мои шансы, если они и

были, упущены.

Через пару минут Дана спускается к озеру и пропадает из виду. Я изучаю

обстановку и после недолгих колебаний взбираюсь на ветвистое дерево.

Отсюда можно хорошо разглядеть окрестности, в том числе, и озеро. На

берегу сидит светловолосый молодой человек. Чуть поодаль пасётся стадо

овец, которое охраняют большие мохнатые собаки.

Дана, конечно же, видит молодого человека, но не торопится

приближаться к нему. А он слишком сосредоточен на своих мыслях и не

замечает, что теперь не один. Несколько минут она бродит по берегу в

некотором отдалении от него, осторожно опускает ногу в воду и пробует

температуру - холодная, почти ледяная, как и должно быть в такое время

года - после чего сбрасывает платье и с разбегу прыгает в озеро.

Молодой человек, встрепенувшись, поднимает голову и испуганно

осматривается. Собаки уже навострили уши, но, осознав, что опасности

нет, успокаиваются. Пастух

поднимается, не отрывая взгляда

от спокойной глади озера -

неужели ему показалось? Он ждёт,

а Дана не торопится показываться

из-под воды - скорее всего,

опустилась на дно и ищет там что-

то интересное, что можно было бы

привезти домой в качестве

сувенира. Она может не дышать

под водой хоть несколько дней, но

пастух, конечно же, этого не

знает. Он идёт по берегу и,

наконец, находит её платье: белый

шёлк запутался в ветвях колючего

кустарника. Пастух поднимает

платье, стараясь не касаться

колючек, но всё же натыкается на

одну из них, и на ладони

появляется крошечная красная

капля.

Дана тут же выныривает из-под воды и смотрит на молодого человека, но

не подплывает к берегу. Он машет ей рукой, а она качает головой и снова

ныряет, а через минуту показывается на другой стороне озера и выходит на

берег. Она поворачивается к пастуху спиной и потягивается, а потом

садится на траву, скрестив ноги, принимает выжидательную позу и манит

его пальцем. Но тот, похоже, не собирается купаться в холодной воде.

Наконец, Дане эта игра надоедает. Она снова соскальзывает с берега в

воду и, подплыв к пастуху, протягивает руку, требуя, чтобы он вернул ей

платье. Но и эта просьба остается без внимания. Дана повторяет свой жест,

на этот раз, более настойчиво, и, понимая, что платье ей не отдадут,

выходит из воды, остановившись на расстоянии нескольких шагов от

пастуха. Он смотрит на неё во все глаза, гадая, что же это за существо,

сумевшее пробыть под водой так долго и плавающее так быстро. Длинные,

почти до колен, волосы, с которых крохотными ручейками стекает вода,

делают её похожей на русалку.

Пастух делает шаг по направлению к ней, и Дана поднимает руку,

предостерегая его, но он и на этот раз решает ослушаться. Когда между

ними остаётся всего лишь несколько сантиметров, Дана бросается наутёк,

а молодой человек после секундного колебания пускается в погоню,

забывая про стадо и собак. Она зовёт меня мысленно, но я не отзываюсь -

мне интересно, что будет дальше.

Дана, тело которой и без того

является воплощением женской

красоты, бежит как львица или

пантера: её движения исполнены

изящества и природной силы.

Сначала она двигается медленно,

стараясь, чтобы пастух не потерял

её из виду, и водит его кругами, но в

какой-то момент дыхание его

сбивается, а силы заканчиваются, и

тогда она использует свои

способности для того, чтобы

скрыться. Когда она приближается,

я зову её по имени, и она поднимает

голову.

- Высоко же ты забрался, Винсент!

Я спускаюсь с дерева и смотрю на неё.

- Кажется, ты что-то потеряла?

- Наглый смертный мальчишка украл у меня платье.

Она падает на траву, раскидывает руки и смотрит на небо. Я ложусь

рядом.

- И как же мы теперь вернёмся? В городе нас не поймут.

Дана гладит меня по щеке, проводит пальцем по губам и улыбается.

- Мы переночуем тут. Прямо под деревом. Я уже нашла, чем

подкрепиться. - Она закрывает глаза и мысленно зовёт пастуха: - Мы тут

мальчик. Иди сюда. Мы здесь.

- Я люблю тебя, - говорю я ей.

Вместо ответа она приподнимается и целует меня. Я беру в руки её лицо,

заправляю влажные волосы за уши, а потом опускаю ладони ниже, лаская

плечи и спину. Дана поднимает голову, подставляя моим губам шею.

- И я люблю тебя, - произносит она тихо, почти шёпотом. - И раздевайся

уже. Или ты боишься замёрзнуть?

Я прижимаю её к себе и чувствую, как бьётся её сердце. Я могу

почувствовать это на расстоянии сотен километров, но сейчас мне хочется

прикоснуться к ней.

- Оно бьётся так, будто я перепуганная смертная, - выдыхает Дана мне в

ухо и смеётся. - Ты - первый мужчина, рядом с которым оно бьётся так

часто... а ведь моё сердце обычно бьётся медленнее твоего, правда?

Она не даёт мне ответить - легко отталкивает и смотрит в какую-то точку

за моей спиной, по-

прежнему улыбаясь.

- А вот и мальчик!

Увидев нас, пастух

останавливается, как

вкопанный. Он до сих пор

держит в руках платье

Даны, так аккуратно, будто

это самый дорогой в мире

материал. Он переводит

взгляд с меня на неё и

обратно, пытаясь

отдышаться. Дана снова

ложится на траву и

принимает довольно-таки

развязную позу, при виде

которой щёки нашего гостя заливаются краской. Теперь я вижу, что он

действительно очень молод - ему не исполнилось даже двадцати, и в

очертаниях его лица ещё угадываются плавные детские линии.

- Тебе нужно попросить прощения, мальчик, - сообщает ему Дана. - Мы

кое-чем занимались, а ты нам помешал. И, если уж на то пошло, это

нехорошо - красть у женщины платье и подглядывать за ней, когда она

купается.

Пастух качает головой, и я перевожу ему сказанное. Если до этого он

был смущён, то теперь у него такой вид, будто он готов провалиться в Ад -

только бы мы оставили его в покое. Наконец, он, не поднимая глаз,

отвечает мне парой слов.

- Твой ужин спрашивает, уйти ли ему, - перевожу я, сдерживая смех.

- Винсент, это не ужин, это изысканный десерт. - Дана смотрит на

молодого человека. - Ты останешься и присоединишься.

Эти слова она сопровождает повелительным жестом, понятным без слов,

и пастух послушно опускается перед ней на колени. Она приподнимает его

голову за подбородок.

- Старайся. А то я разозлюсь, и ты станешь ужином.

К своему счастью, молодой человек не понимает ни слова, но улавливает

интонацию и, с жаром кивая, наклоняется к ней. Дана запускает пальцы

ему в волосы и запрокидывает голову. Я смотрю на спину пастуха:

рубашку он забыл на берегу и, конечно же, не подумал о ней, так как

торопился догнать хозяйку платья. У него очень светлая, с синеватым

оттенком, кожа - типичный представитель здешних широт. Гладкая, ни

единого волоска, ни одной шероховатости. Я ловлю себя на мысли, что

мне хочется прикоснуться к нему, и не вижу смысла сдерживаться -

провожу пальцами по его позвоночнику. Пастух мгновенно напрягается и

поднимает голову, но, похоже, не осмеливается повернуться ко мне и

посмотреть в глаза. Дана кладёт ладонь ему на грудь.

- Не бойся, дурачок, тебе не будет больно. Ведь ему не будет больно,

Винсент?

- Ни капельки, - отвечаю я.

И, конечно же, говорю правду. Если он когда-нибудь решится

попробовать такое ещё раз, то будет неприятно удивлён, так как ощущения

будут менее приятными и очень болезненными. Но сейчас пастух не

сдерживает тихий стон, а потом расслабляется, почувствовав

прикосновение моих рук к его плечам, и снова наклоняется к Дане. Мы с

ней смотрим друг другу в глаза, её взгляд становится всё более туманным,

мысли начинают путаться, инстинкты постепенно одерживают верх над

разумом и здравым смыслом, и я слышу своё имя, но она обращается ко

мне на языке своих предков, и этого языка я не знаю.

- Дана, я не понимаю, - говорю я ей.

- Не торопись, Винсент. Дай ему... войти.

Я останавливаюсь, и Дана немного отодвигается от пастуха. Он

поднимает голову, и она делает очередной повелительный жест, но он

медлит, не предпринимая более решительных шагов, а потом снова

говорит несколько слов.

- Догадываюсь, что он имеет в виду: «Я ещё никогда такого не делал». -

Я киваю, и Дана нежно гладит молодого человека по шее. - Мы не

причиним тебе вреда. Наоборот, тебе будет хорошо. Вряд ли ты когда-

нибудь испытаешь такое ещё раз за свою коротенькую жизнь.

Сердце у пастуха бьётся так, будто ему тесно в груди, и оно вот-вот

оттуда выпрыгнет. Целая гамма чувств: непонимание, восхищение,

смущение, страх. Он пытается понять, нравятся ли ему новые ощущения,

сделал ли он что-то, что можно было сделать, или же совершил что-то

запретное. Сейчас он чувствует даже некое подобие любви - такой любви,

которая балансирует на грани поклонения и ненависти. Он наклоняется к

Дане для того, чтобы поцеловать, но она отворачивается, выгибает шею

назад под почти немыслимым углом и впивается ногтями в его спину,

оставляя на ней следы. С её губ срывается стон, и она медленно убирает

руки, словно демонстрируя свою слабость и покорность. Я смотрю на

кровь, выступающую на спине у пастуха, и думаю о том, что если бы наши

с Даной сущности были бы чуть более похожи, то мы бы разделили десерт

поровну. Но человеческая кровь не пробуждает во мне ни аппетита, ни

возбуждения, ни отвращения.

- Винсент, - нарушает тишину Дана.

Трудно сказать, кого она так

называет - меня или пастуха,

потому что до сих пор лежит,

закрыв глаза, и мыслями далеко

от происходящего. Наконец,

она берёт своего нового

знакомого за волосы,

привлекает его голову к себе,

наклоняется к его шее,

выпускает клыки и уже почти

касается его кожи, но в

последний момент отпускает

его.

- Ты был хорошим мальчиком, - говорит она ему. - Можешь считать, что

я сделала тебе подарок.

Дана касается пальцем его лба.

- Тебя разморило на солнце, и ты уснул. И тебе приснился сон, но ты

проснулся и забыл его. Ты пытался вспомнить, но встретил двух путников,

которые были голодны, они отвлекли тебя. Ты зарезал лучшего барана из

своего стада, а потом разделил с ними ужин. С бараном можешь

разобраться сам, мы скоро придём и поможем тебе развести костёр.

Я перевожу её слова. Молодой человек кивает, встаёт и начинает

одеваться.

- Платье, - коротко напоминает Дана.

Он поднимает с земли платье, бережно отряхивает его и с поклоном

отдаёт, после чего делает несколько шагов назад, не поворачиваясь к нам

спиной, кланяется ещё раз и быстро скрывается в зарослях травы. Дана

хохочет и снова ложится на спину.

- Наверное, он принял нас за древних богов, - говорю я.

- От истины он недалёк. Ну что же, я отказалась от десерта в пользу

сытного ужина.

Несколько минут мы лежим молча, а потом Дана поворачивается ко мне.

- Ты сказал, что любишь меня, Винсент. А как долго мы будем любить

друг друга?

- Странный вопрос. Вечно. Или ты собираешься умереть раньше?

- Конечно, нет. - Она делает паузу. - Я хочу, чтобы ты любил меня

дольше.

- Ради тебя я готов прожить бесконечное количество вечных жизней. И

во время каждой из них я буду любить тебя. Всегда.

anastasia.elberg@gmail.com

http://ladyelberg.livejournal.com

http://ladyelberg.com

Другая жизнь

Виктория Штерн

All they are is dust in the wind...

Рита

Когда зазвучали первые ноты звонка – тревожный гитарный перебор

«Dust in the wind» в исполнении «Канзаса» – ладони мгновенно намокли, и

она на секунду замешкалась, прежде чем ответить.

- Да?

- Завтра в 19:00. И в следующий раз снимай трубку быстрее.

- Поняла, - чуть слышно ответила Рита, но телефон уже молчал.

На следующий день Рита ушла из офиса на час раньше, чтобы успеть

переодеться. Черная рубашка, мини, чулки с кружевной резинкой и туфли

на шпильке. И яркий – пожалуй, даже излишне яркий макияж. Рита

придирчиво осмотрела

себя в зеркало. Для

кого она это делает?

Совершенно точно не

для Лиз – той

наплевать, как

выглядит Рита – все

равно одежду придется

оставить в комнате под

лестницей. Значит, для

себя? Для той Риты, что

всегда соблюдает

строгий дресс-код и

совершенно точно

знает, какой тон теней не стоит использовать, чтобы не выглядеть

вызывающе.

Без пятнадцати семь она припарковала машину на соседней улице – вряд

ли кто-то из знакомых мог заметить ее машину у Холодного дома, но она

привыкла быть осторожной. Кроме того, ей просто хотелось пройтись

пешком. Это был своего рода ритуал – спуститься по узкой, тенистой

улице, жмурясь под вечерним солнцем. В такие минуты все ее чувства

обострялись до предела, и она наслаждалась каждым мгновением, как

будто оно было последним... Впрочем, ведь именно так оно и было.

Несуразный особняк, выкрашенный в грязно-серый цвет, находился в

самом конце улицы – за его оградой начинался муниципальный парк. Даже

если Рита приезжала сюда днем, строение тонуло в полумраке. А в

вечернее время оно и вовсе выглядело угрожающе. Может быть, поэтому

Лиз и назначала почти все их встречи на вечер.

Девушка обошла дом по тропинке и открыла заднюю дверь своим

ключом. В тесном закутке под лестницей, ведущей на второй этаж, она на

ощупь отыскала дверь в крошечную комнатку и щелкнула выключателем.

Комната для прислуги. Впрочем, прислуги в этом доме не было – по

крайней мере, помещение выглядело необжитым, хотя Рита несколько раз

находила в шкафу забытые женские вещи. Сегодня шкаф пустовал – сняв

свою рубашку, она аккуратно повесила ее на вешалку. Затем последовала

юбка; белье Рита сложила на кровати, оставшись в чулках и туфлях. Их ей

было позволено не снимать. Кожа почти сразу покрылась мурашками – в

этом доме всегда было невыносимо холодно, какой бы ни была погода за

его стенами. Про себя она всегда называла его «Холодный дом» – как у

Диккенса…

Задержавшись на пороге,

Рита бросила быстрый взгляд

на свое отражение.

Непривычно было видеть свое

тело – худое, подтянутое и

загорелое – в зеркале с

тяжелой старинной рамой. То

ли старое стекло искажало

отражение, то ли из глубины

на нее смотрела чуть иная

Рита, но у нее было чувство,

что она смотрит на кого-то

другого, совсем незнакомого...

наконец, набрав воздуха,

будто перед прыжком в воду,

она сделала шаг за дверь.

Лиз стояла у окна гостиной.

Рита замерла на пороге, глядя на ее прямую спину и светлые волосы,

собранные в тугой узел на затылке.

- Ты опоздала, – произнесла Лиз, выдержав паузу, и медленно,

театрально обернулась. В ее руке был тонкий эластичный стек.

Рита опустилась на колени.

Лиз

На ночь Лиз решила остаться в доме – возвращаться в их квартиру на

Голден-Кросс Лэйн ей не хотелось. Она не любила центр Рейвингтона –

окна спальни выходили на широкий проспект, и их невозможно было

открыть на ночь – из-за огней, шума и выхлопов. А кондиционер,

разумеется, был неравноценной заменой воздуху, в котором смешались

запахи деревьев, влажной земли и – почти неуловимо – дым, видимо, кто-

то из соседей готовил барбекю. Она позвонила Джеймсу и соврала, что

останется на ночь у сестры. Впрочем, судя по его рассеянному «конечно,

дорогая, как хочешь», ему было абсолютно безразлично, где и с кем его

жена проведет эту ночь. И ее это, пожалуй, даже устраивало.

Лиз не стала разбирать постель и легла прямо на покрывало – сквозь

распахнутые окна из парка просачивалась тьма, и комнату наполнял

спокойный шепот деревьев. Ей казалось, что никакого города больше нет,

и она вновь находится в мансарде, в том доме, где провела детство... Если

бы можно было остаться здесь и не возвращаться к Джеймсу. Он, скорее

всего, даже не заметит ее

отсутствия. Но ей нужно на что-

то жить и содержать этот дом.

Лиз попыталась отогнать эти

мысли – так не могло

продолжаться вечно. Однажды

Джеймс просто выбросит ее на

улицу – в конце концов,

женщин, способных прекрасно

вписываться в дорогой

интерьер, не так уж и мало...

Ей почему-то вспомнилась

Рита – та девушка, что

приезжала сегодня. Интересно,

а чем живет она? Учится,

работает – или, также как Лиз,

живет за счет мужа или

любовника? Их встречи

продолжались уже несколько

месяцев, но Лиз понятия не

имела, кем была Рита в другой

жизни. В обычной... знают ли ее

родственники, что та приезжает дважды в месяц в этот дом и

беспрекословно выполняет все приказы? Моет пол и гладит ее одежду,

помогает Лиз принять ванну, делает массаж, укладывает ей волосы. И

получает наказание за каждый свой промах. Догадываются ли подружки, с

которыми она пьет кофе во время обеденного перерыва, что та кончает,

когда ее трахают в задницу – и чем грубее, тем лучше? Впрочем, какая

разница? Разве человек не имеет право распоряжаться своей жизнью так,

как ему вздумается? Ее психотерапевт не раз повторял ей, что человек

всегда подсознательно стремится к удовольствию, даже если не признается

себе в этом. Сама Лиз давным-давно поняла, что именно приносит

удовольствие ей... и не собиралась отказываться от этого только потому,

что большинство считает это неприемлемым или грязным.

Рита

После душа она не стала вытирать кожу, лишь на мгновение завернулась

в полотенце. Хорошо, что можно не одеваться – в квартире было тепло,

ничего общего со старым особняком Лиз. Потом внимательно осмотрела

спину – ее покрывал рисунок из набухших пунцовых линий – как,

впрочем, и ягодицы. Рита поморщилась – за пару дней это точно не

пройдет. Похоже, на этот раз Лиз была не в духе... придется перенести

встречу с Ником на полторы – две недели, думала она, аккуратно

накладывая мазь.

Она понимала, что, в конце концов, ей придется выбирать между

Николасом и ее тайной жизнью – встречами с Лиз и нечастыми визитами в

клуб. О том, чтобы рассказать ему, не могло быть и речи – он никогда не

поймет ее. Она попыталась однажды, в самом начале их отношений –

поставила ему

фильм из своей

коллекции,

специально выбрав

тот, что помягче –

«Убей меня нежно»

с Джозефом

Файнсом… через

пару дней Ник,

наконец, решился

задать вопрос,

который, похоже,

мучил его все это

время: «Мэгги,

надеюсь, ты ничем

эдаким не увлекаешься?» Что ей оставалось ответить? «Что ты, Ник,

конечно же, нет!»

Что ж, невелика потеря. Она и так устала играть роль хорошей девочки.

Интересно, что подумал бы Николас, увидев эти знаки на ее теле – ее

тайну, ее болезнь, клеймо ее ненормальной любви?

Лиз

Джеймс ждал ее, развалившись на кожаном диване в гостиной, в

компании с «Джеком Дэниэлсом». Лиз автоматически отметила, что

бутылка была пуста уже примерно на треть.

- Ага, любимая женушка соизволила вернуться!

- Не начинай, Джеймс, пожалуйста! Я устала.

Лиз быстро прошла мимо него в свою комнату и закрыла дверь на

задвижку. Уж лучше его обычное безразличие, чем этот агрессивный,

пьяный интерес. Швырнув сумку на кровать, она сбросила туфли, которые,

как всегда, позабыла снять в прихожей, вынула из волос заколку. В тот

момент, когда Лиз расстегивала пуговицы на блузке, в дверь раздался

тяжелый удар.

- Какого хрена ты не обращаешь на меня внимание?

Она замерла. Прежде такого не было – он мог орать сколько угодно, но

чтобы ломиться к ней в комнату…

- Открывай дверь, шлюха! Иначе я ее вышибу!

- Джеймс, пожалуйста!

Дверь снова вздрогнула под ударом. Лиз схватила сумку и начала

судорожно искать телефон – черт, сколько же у нее барахла!

- Я не запрещаю тебе пропадать ночами, но какого хрена ты

игнорируешь меня, мразь!

Какой же идиоткой я буду выглядеть: «Помогите, в мою комнату

ломится мой муж!» Она вытряхнула содержимое сумки на кровать и

наконец-то отыскала телефон. В этот момент задвижка отлетела, и дверь с

грохотом распахнулась.

- Джеймс, подожди! – Она попыталась проскочить мимо него, но он

схватил ее за локоть и вывернул руку. Лиз вскрикнула от боли.

- Заткнись!

Вырвав из ее руки телефон, Джеймс швырнул его об стену.

- Пожалуйста, - всхлипнула Лиз, все еще надеясь, что он успокоится, но

Джеймс не дал ей договорить – грубо толкнув на кровать, он принялся

стаскивать юбку и белье, не обращая внимания на треск ткани. Она даже

не пыталась сопротивляться: только закрыла глаза, пытаясь вызвать в

памяти загорелые плечи и стройные бедра Риты – за мгновение до того,

как смуглую кожу пересекает тонкая красная полоса. Лишь бы не

чувствовать, как Джеймс наваливается на нее и берет – грубо и быстро, как

он привык брать все, что ему хочется.

Рита

Она всегда любила раннее утро – в офисе стояла тишина, только Тина

болтала по телефону со своим очередным бойфрендом. Рита привыкла

закрывать на это глаза – в конце концов, потока звонков еще нет, и она

сама снимет трубку, если кто-то позвонит в издательство. А пока можно

позволить себе чашечку «Лонг блэк» – и никто не помешает ей

насладиться каждым глотком крепкого напитка! Вполуха слушая

дурацкую болтовню за перегородкой, Рита просматривала ежедневник. В

последнее время она приезжала на работу первой и задерживалась почти

до ночи – все равно спешить ей было некуда. С тех пор, как она рассталась

с Ником… с тех пор, как ей позвонила Лиз и объявила, что в ближайшее

время им придется сделать перерыв. «У меня семейные проблемы,

извини». Больше звонков не было, а Рита не могла написать или позвонить

первой. Это было бы против правил.

Несколько раз она заходила в клуб – кто-то из старых знакомых, кажется,

даже был раз ее видеть, но оставаться и снова искать кого-то совершенно

не хотелось – она устала от необходимости заново строить отношения,

узнавать нового человека, привыкать к его странностям, подстраиваться

под желания... гораздо проще купить себе новый вибратор. По крайней

мере, с ним точно не будет никаких проблем – кроме, разве что, севших

батареек.

Рита отставила пустую чашку и прикрикнула на Тину: «Эй, кончай

трепаться!» Та сразу же положила трубку, зная, что Рита не любит

повторять дважды.

Хлопнули двери, кто-

то из девушек

поздоровался с Тиной,

зазвучал смех – Рита

взглянула на часы. Было

десять утра. Надо было

жить дальше.

Лиз

Лиз съежилась на

стуле, ожидая, когда

назовут ее имя. Черт

побери, сколько же

прошло времени с тех

пор, как она в

последний раз так

нервничала? Пять лет

назад она

познакомилась с Джеймсом и уже успела забыть, каково это –

устраиваться на работу. К черту, больше никакого Джеймса!

Бракоразводный процесс еще длился, но она уже успела перевезти в

особняк все свои вещи. Прежде Лиз никогда не жила там – с тех пор, как

умер отец, живший отдельно от них с матерью, и она узнала о наследстве,

она приезжала в этот дом лишь на встречи с девушками, которых находила

на сайтах знакомств. Дом нравился ей гораздо больше городской

квартиры, это было царство, в котором все играли по ее правилам. Но,

прожив там несколько последних недель, она начала чувствовать

одиночество. Возможно, в нем было слишком тихо... впрочем, рано или

поздно она обязательно привыкнет к его ледяному молчанию, и оно

перестанет напоминать ей о смерти, которой не избежать никому, кем бы

ты ни был и какие бы маски не надевал – госпожи или рабыни, жены,

любовницы, потаскухи или успешной бизнес-леди... « All they are is dust in

the wind...» – разве не об этом поют «Scorpions» в ее плеере? Впрочем,

какой смысл думать об этом, если смерть существует пока что лишь в

теории? А сама она, наконец-то, вернулась домой. И осталось решить всего

одну небольшую проблему – на что ей, собственно, жить?

Секретарь – миловидна девчонка лет двадцати – наконец-то окликнула ее

и кивнула в сторону двери с табличкой «М. Руис». Лиз судорожно

вздохнула, в последний раз перебирая в голове возможные вопросы, и

вошла.

Она не сразу узнала ее – густые каштановые волосы, которые Лиз так

любила сжимать в кулаке, были убраны в аккуратную прическу, на Рите

был строгий серый костюм, на лице – минимум макияжа. Несколько

секунд они смотрели друг на друга. Рита опомнилась первой. Кивнула на

кресло.

- Садитесь. И так, мисс... – Она скользнула глазами по лежащей перед

ней распечатке резюме, – Элизабет Хейли, – в ее голосе как будто

прозвучала едва заметная насмешка. – Я так понимаю, вас интересует

вакансия дизайнера?

Она смотрела на Лиз прямо, впервые не опуская глаз.

«Кто мы друг другу, Рита? В какую игру мы теперь играем?», подумала

Лиз и заставила себя улыбнуться – самой очаровательной из своих улыбок.

- Да, мисс Руис.

- Вы работали в известной маркетинговой компании. Но после этого у

вас был достаточно долгий перерыв…

- Да. Так получилось, что эти несколько лет я рисовала только для себя.

Надеюсь, это не составит большой проблемы? Я принесла примеры своих

работ…

Она протянула свое портфолио, на мгновение коснувшись ледяных

пальцев Риты.

http://zhurnal.lib.ru/s/shtern_w/

Последний урок

Александр Артов

Электро сидит на опаленной траве траурного оттенка и рассматривает

темное отверстие в земле. Крохотная фигурка мальчика теряется в черно-

белой гравюре мертвого леса. Обугленные ветви деревьев черной тушью

штрихуют серый ватман неба, а мечты мальчика проступают сквозь них

туманным солнечным ликом.

Когда-то, во время бомбежек пожар-дракон принес смерть лесу, как и

дальнему отсюда заповеднику, но обошел стороной усадьбу и укрывшийся

в сердце лабиринта липовых аллей

и дубрав, особняк классического

стиля, когда-то принадлежавшему

Хлудову, а теперь - детскому

пансионату-лицею. Туда,

пополудни, и держит путь Электро.

Вот уже несколько августовских

дней Электро посещает уроки

физики. Лицеистская активистка из

выпускного класса , отличница

Александра дает эти уроки

будущему восьмикласснику в

порядке шефской помощи и по

просьбе отца Электро – полковника

артиллерии. Пять уроков по два

часа занятий были организованны

безукоризненно на дому господина

полковника, и Электро помнил эти

мгновения, эти законы и правила,

как должен помнить отрок лето,

минуты уединения с мечтой, как

голос девушки в тумане

неспокойного сна.

Сегодня – шестой, должно быть, последний урок. Он состоится, как

договорено - в лицее, где Саша все лето на практическом факультете,

вместе с другими ученицами моделирует, шьет платья и готовится к показу

мод на ежегодном фестивале. Репетиторство же – попутное ее

обязательство, в завершение школьных каникул, легло дополнительным

бременем на девичьи плечи.

Электро благодарен судьбе, что с ним занимается Александра. В

последние дни, она стала предметом его поклонения, восхищения,

виновницей смутного волнения в душе, отчаянного колебания мысли.

Неизвестно, когда всё началось, но вызваны переживания стремительной и

ускользающей красотой старшеклассницы - неповторимым черным

дождем ее локонов, ледяным блеском глаз, созданными для поцелуев

сухими пухлыми, словно увядающая черешня губами, чувственным и

трогательным поворотом ее головы, подчеркнутыми природой изгибами и

линиями ее молодости, возвышенной силой и кристальной чистотой ее

души, необязательностью их внешних проявлений.

После ночного волнительного оргазма, сегодня Электро стал свидетелем

разрушения замка своего детства и теперь растерянность уступает место

чему-то новому, непонятному. Свойство разрушения не скрыть в

древесном тлене леса, а

зарождение таинственного в

бледно-зеленых стеблях

трав, которые чудесным

образом пробиваются по

краям земляной пещерки.

Жук-олень, казавшийся

поначалу уцелевшим с

войны вражеским

робошпионом, выползал из

этой норы, вызывая

зарождение облака

чувствительности,

юношеского стыда,

эротических битв детства,

превращался мальчишеской

фантазией в сокровенный

образ душевного

раздражителя. Он не

понимал, в полной мере, что

происходит с ним и стоит ли

тревожиться по этому

случаю настолько серьезно,

что вмешательство взрослых могло быть ему необходимым. Он не знал,

как скоро и чем закончится испытание неокрепшего духа и плоти; он

упивался, жил неуютностью и тревогой, приливом неосознанной свободы,

тайной чужого и заманчивого мира - прекрасным его зарождением.

Дети встретились в полукруглом фойе лицея, где бригада маляров дружно

скоблила, штукатурила и красила стены, колонны, парапеты антресолей,

перила и ступени лестниц, потолочную и настенную лепнину. Электро

заметил, что рабочие – все однорукие инвалиды, и его тронула та забота, с

которой ветераны войны работали ради детей.

На обновленной, круглой потолочной фреске, нависающей над залом,

парил воздушный змей с треугольной головой, которого запускала в

голубое небо ватага смеющейся детворы в белых одеждах. Три глаза змея -

полузакрытые и неподвижные, смотрели вниз на каждого, кто входил в

зал.

- Красиво будет в этом году у нас в лицее! – воскликнул Электро, маскируя

свое замешательство перед Александрой.

- Меня всегда будет тянуть сюда, - вздохнула девушка, оглядывая зал, -

хотите осмотреть наши модели, которые готовятся к фестивалю?

- Охотно посмотрю... А как же занятия?

Внутренняя галерея вела к просторному танцзалу с колоннами, дети

пересекли его, поднялись на второй этаж и оказались в удлиненной

веранде со сводчатым потолком, широкими окнами, выходящими на

заросший вишней палисадник. Ближе к выходу кожаная кушетка

затаилась за широкими длинными листьями пальмы. Вдоль дощатой стены

замерла шеренга нарядных манекен.

- Можно, я вашу руку подержу, Саша? – спросил запросто мальчик.

- Боитесь? – улыбнулась девушка, протягивая руку. Она тревожила в нем

обновление и смятение, которое передавалось ей.

На каждом из платьев

разных фасонов и размеров

были приколоты белые

круглые бейджи с

женскими именами.

Александра объяснила, что

это имена мастеров-

девочек, придумавших

модель.

- Это платье красивее всех!

– сказал Электро,

остановившись возле

манекена с именем

«Саша», - какое высокое

разрешение! Интересно, какое системное требование к просмотру

изображения?

Откуда-то, из кучевой, серебристо-сизой дали, где угадывался силуэт

городских руин, выглянуло солнце и нежно преобразило светом

помещение. Стеклянный камень в ответ сверкнул на оборках платья

рубиновым глазом. Тишина светлым аккомпанементом прекрасному

соприкоснулась с правдой. Саша, как бы, подтвердила это

электростатическим вожделением в глазах:

- Спасибо, но все работы – реальны! Не принято у нас, но вам разрешаю

прикоснуться рукой. Смелее! Всё сшито вручную. Скоро фест, а сроки

поджимают. Хотите помочь мне?

- Присядем на кушетку?

- Не сейчас... Если хотите мне помочь, давайте поступим так: я даю вам

задание, пока я нахожусь в мастерских, в соседнем флигеле, вы готовитесь

в нашей библиотеке. Потом вы рассказываете мне параграф и домашнее

задание. Я провожу вас до дома, обещаю! От вас одно послушание и

усидчивость, молодой человек!

- Раз нет другого предложения, я согласен...- сказал Электро, еле скрывая

разочарование.

- Какой замечательный мальчик!

Два часа спустя, Александра не обнаружила Электро в библиотеке.

Решив, что таким образом он решил начать игру в прятки, принялась

меланхолично разыскивать своего ученика. Когда она проходила мимо

приоткрытой двери веранды, ее остановило ритмичное поскрипывание,

нестерпимое копошение, сопровождаемое вознёй в темноте помещения.

Приглядевшись, она едва узнала Электро, совершавшего недвусмысленные

телодвижения, нависая над кушеткой. Являясь источником этих звуков,

Электро своей спиной загораживал их первопричину, которую девочка не

могла разгадать сразу. Она хотела было окликнуть его по имени, но когда

же разглядела раздвинутые ноги женского манекена, с задранным, сшитым

ею платьем, она прикрыла дверь в легком исступлении. Постучав в дверь

и, сообразив, что это нужно было сделать раньше, она громко сообщила

ученику, что ждет его в библиотеке первого этажа.

Угасавший день насыщался истомой, а ласковые его краски смерти -

многолетними сновидениями птиц, насекомых. В буйстве колора,

разнообразии подходов к логическому прекращению безумия, Саша не

находила себе места. Поздно вечером, когда родители пожелали ей

спокойной ночи, оставшись в полном одиночестве, она разрядила свое

напряжение средним пальцем правой руки - творческим его

прикосновением к бархатному, предполетному танцу мотылька.

Содрогание его крыльев пустило девочку в таинственный сон.

Образ Электро нашел в нем место - то ли как воспоминание о трёх

десятилетиях, то ли как успех, сопутствующий им. Его сомнение в

прошлом стало главным, как и неуверенность в настоящем, как и забвение

последнего с Сашей урока, ставшего первым. Теперь в окно его дома,

сквозь пелену тумана заглядывают морозное утро, белый зимний город и

обступившие его заводские трубы, что рассыпают по улицам

кристаллический блеск. Он мог возвратиться, однажды утром, с праздно

проведенной ночи домой, поцеловать ту, которая ждет его всегда у порога.

Она напомнит ему поворотом головы о выстраданной возвышенности духа

- забытой, обманутой им. Она проводит его на кухню, где вечно пахнет

шоколадом, где кофемашина говорит с ней электронным языком мотора,

где своды резонируют акустическим тоном определенной частоты.

- Сегодня Бернгард много говорил о поэзии С. В пылу спора, он

подчеркивал, что основную, значительную часть своего творчества, поэт

оставил специалисту. Публика не приняла и не поняла эти творения и до

сих пор знает С., как автора "Белых цветов". Ранний цикл характеризует

его становление как поэта, тем не менее, к удовольствию публики он

читает их на чтениях и отказывает в этом, когда его просят прочесть стихи

зрелого, позднего периода, который является апогеем его творчества.

Создается впечатление, что существует разделяющая линия творчества:

для публики, телевидения и для индивидуального чтения и исследования,

она делит еще и общественность на потребляющую и ищущую. Замечания

Бернгарда натолкнули меня на мысль вчера вечером… Ты ничего не

находишь?

Он пристроится на кожаном диванчике у бара и, прежде чем, пригубить

кофе, затянется

сигаретой. Она стоит

спиной к мужчине и

умело режет овощи к

салату.

- Кто-то придумал за

правило имитировать

деятельность,

тщательно скрывая от

внешнего влияния и

защищая что-то более

важное…свою личную

правду…

Она говорит, не отрываясь от работы:

- Это как воспринимать звуки музыкальных инструментов, когда

слушаешь музыку из проигрывателя. Мелодия - оживление гармонично

сочетающихся друг с другом нот, создают реальность, в иллюзорность

которой все верят, поскольку искусство всегда балансирует на гранях

нереального и прекрасного. Никто не возражает, чтобы компьютер и

синтезатор имитировали игру живых музыкальных инструментов,

максимально достоверно приближая к реальному звучанию. Слушатель

удовлетворяется этой имитацией, поскольку не видит особой разницы

между настоящим и его подобием. К тому же, на буклете правдиво

написано, что музыка исполняется электроникой и потребитель

соглашается это купить и слушать.

Ее плечи подрагивают от работы рук: они помогают комбайну резать

листья шпината. Ее восхитительная спина, ее плечи, ее стан легко

нарушают гармонию утра и четко подчеркивают символы сна.

- Неужели весь смысл этой имитации состоит лишь в том, чтобы кто-то

отхватил большой куш? Каждый из нас хранит внутри себя кое-что… -

говорит Электро и его взгляд в окно утопает в белоснежной мысли города.

Он готов кинуться к ней, но сдерживает себя, подходит к ней сзади,

чувствуя рвущееся наружу возбуждение. Она ожидает его, молча

принимает объятие. Неожиданность никогда не станет обоим привычной.

Дыхание его учащается, оно не мешает награждать ее затылок поцелуями.

Она запрокинет голову, коснется волосами его плеч, слушая нарастающую

гамму, каскад ощущений, подчиняясь его напору. Она прогнет спину, ловя

его напряжение и всякую его физическую инициативу. Когда он войдет в

нее, его найдет инстинкт, который поджидает его где-то в закоулках

сознания и зачем-то оттянет близкое и быстрое к нему приближение. Она

произнесет несколько восклицаний, которые бодрят его и выдают ее

состояние. Она

понесется

стремительно вместе

с любовником к

неизвестности, а ему

покажется это

путешествие хоть и

сладострастным, но

до отчаяния

коротким. Когда

экстаз достигнет

чувственного плато,

Электро неловко

зацепит рукой ее

длинные волосы. Она вскрикнет в ответ прижмется к нему. В этот момент,

голова слетит с ее плеч, но Электро успеет поймать ее руками.

Он вернется на диван, держа в руках ее голову, которая продолжит

издавать звуки любви в той же тональности, что и прежде, а тело,

лишенное головы, продолжит резать овощи. Голова в том месте, где она

соединяется с шеей, закрыта металлической хромированной пластиной, из-

под нее высовываются пучки проводов. Привычным движением он откроет

на затылке крышку пульта, кнопкой остановит движения рук партнерши и

стоны ее смолкнут.

Будет слышно, как настенные часы мучительно избивают тишину и

молнией сверкнет неожиданная очевидная мысль. После шторма

восхитительного оргазма Электро окажется перед руинами замка своей

жизни, и теперь уверенность уступит место чему-то новому, не совсем

приятному и ужасному. Новое окажется отчаянием, подменой понятий,

бездной - прежде прятавшейся за смыслом его жизни, за его успехом и

преданностью к искусству, теперь внезапно представшей в виде

интуитивной, черной пропасти.

Он поднимает чашку над столом, чтобы глотнуть остывающий напиток и

застывает неподвижно в одно мгновение. Стрелка курсора проплывает

рядом по определенной воздушной траектории и останавливается на

листьях искусственного дерева - оно, как и другие предметы, чьи

очертания и цвета привычны и четки - теперь же, словно «вне фокуса»,

кажутся смазанными и неподвижно-размытыми.

Александра в режиме «паузы» всматривается в изображение, в обстановку

кухни, в персонажей интимной сцены, и решает сделать более

насыщенным седой туман за окном. Девушка касается кончиком языка

пересохших губ, закрывает редактор изображения и окно письма "Г-ну

пол-ку". Монитор моргает изображением белой пустыни со скалистым

горизонтом. В таком состоянии, оставив компьютер, Саша поправляет

блузку, бросает взгляд на настенные часы и выходит из ателье. Она

торопится: в школьной библиотеке, ее давно уже ожидает лицеист

Электро.

http://www.proza.ru/avtor/wombat2005

http://vk.com/id410848

Бизнес-ланч

Вергилия Коулл

Мы договорились встретиться за бизнес-ланчем в одном из ресторанов

торговой галереи «Сити-молл». Удобно – центр города, а, значит, не надо

заморачиваться, борясь с полуденным траффиком. От бэк-офиса моей

организации пять минут ходьбы, от автосалона, где он в этот день должен

был находиться – и того меньше. Волнуясь перед встречей, я пришла на

пятнадцать минут раньше и заняла столик в

углу.

- Давай, Катерина, - напутствовал меня Игорь,

наш бренч-менеджер, - сеть автосалонов

«Раша Моторс» - один из самых заманчивых

клиентов. Если нам удастся туда внедриться,

совместные продажи резко скакнут вверх. Да и

наши премии тоже. Не подкачай, ты должна

получить этот контракт. Зря, что ли, я тебя до

КАМа так быстро повысил?!

Вспомнив выражение лица

Игоря, я вздохнула и дрожащими

пальцами взяла чайную ложку,

чтобы размешать сахар в чашке с

кофе. Говорят, настоящий кофе

нужно пить без сахара, а я вот

нарушаю это правило.

Несмотря на обеденное время,

в зале ресторана, выполненном в

арабском стиле, начиная от костюмов

официанток и заканчивая журчащими в

углах фонтанами, было пусто и тихо.

Дороговато здесь, подумалось мне, вот и посетителей мало. Но будущий

клиент захотел встретиться именно в этом месте, а диктовать свои условия

я не стала.

Я сделала глоток, наслаждаясь ароматом. Где же этот чертов

представитель сети? Опаздывает уже на пять минут, игнорируя все законы

делового этикета. Я открыла папку с бумагами, лежащую на столе у локтя,

и в очередной раз перебрала страницы образца договора. КАМом, то есть

Ки Аккаунт Менеджером – Менеджером по работе с ключевыми

клиентами - я стала всего неделю назад. Не успела опомниться, а Игорь

уже выдал первое задание: переговоры и заключение контракта с

клиентом, которого уже год не могли «заарканить» мои предшественники.

В офисе перешептывались и смеялись. Подумав об этом, я снова

покраснела и занервничала. Конечно, злые языки правы: слишком молода,

да еще и женщина. Не подходящая кандидатура для такой должности.

Жаль, Игорь не принял отказа и предложил или увольняться, или идти на

повышение. Увольняться я не могла: недавно приобретенная в кредит

машина, получение МБА в ближайших планах.

- Катерина?

Я подняла голову. У столика, сопровождаемый администратором

ресторана, возник высокий мужчина в черном деловом костюме. Судя по

внешности, у него азиатские корни. На безымянном пальце левой руки,

сжимающей портмоне и ключи от автомобиля, я разглядела массивный

золотой перстень. Состоятелен и импозантен, что, впрочем,

неудивительно.

- Да, здравствуйте.

Он кивнул администратору, показывая, что больше не нуждается в ее

помощи, и с грациозностью хищника устроился напротив.

- Рауф, - мягким

голосом произнес

собеседник,

протягивая через

стол руку.

- Очень приятно, -

его пальцы с

ухоженными ногтями

оказались сильными

и теплыми. Мягкая

кожа кисти лишний

раз подтверждала,

что передо мной

офисный сотрудник.

Он задержал мою

ладонь в своей на мгновение, потом отпустил, освобождая.

- Простите за опоздание, - его по-восточному раскосые глаза с усмешкой

изучали меня.

- Ничего страшного, - пробормотала я, смущенно заправляя прядь волос за

ухо, - давайте сделаем заказ и обсудим пункты договора.

- Я видел этот договор уже несколько раз, - отрезал Рауф. – Вы наверняка в

курсе, что это не первые переговоры, которые ваша организация ведет с

моей сетью?

Я кивнула, опуская глаза на красный бархат скатерти. Чего этот

странный человек добивается?

Он сделал знак официантке, и когда та подошла, продиктовал свой

заказ, даже не взглянув в меню. Темноволосая девушка в короткой,

расшитой бисером жилетке и полупрозрачных шароварах вопросительно

посмотрела на меня. Я раскрыла тяжелое меню в кожаном переплете и

ткнула пальцем в первое попавшееся на глаза блюдо. Она кивнула и

упорхнула.

- Каковы ваши условия? – обратилась я к собеседнику, который, очевидно,

забавлялся, изучая мое смущенное лицо.

- Давайте отойдем от официоза, Катерина, - губы Рауфа растянулись в

улыбке, ослепительной в контрасте со смуглой кожей лица, – и перейдем

сразу к делу. Я предлагаю вам небольшую сделку: Вы ответите на

несколько моих вопросов. Только правду! Если хоть раз соврете – а я

непременно чувствую, когда люди мне лгут – то переговорам конец. Если

ответите честно до конца, подпишу ваш договор не глядя, на любых

условиях, что там изложены.

Я посмотрела на него как на сумасшедшего.

- Хорошо, - снисходительным тоном продолжил он, - разрешаю один раз

соврать. Но предупреждаю, я все

равно пойму, что вы лжете!

- К… какие вопросы? – несмело

промолвила я. Похоже, с этим

человеком шутки плохи. Слишком

решительно горят его глаза.

Маньяк? Или просто из тех, кто

любит издеваться над слабыми?

- Рад, что вы оказались разумной.

Начнем с простейшего. Вы ведь

стесняетесь своей должности?

Я вспыхнула. Этот странный

мужчина, словно демон, читал мои

мысли. Неужели он, на самом деле,

решил поиздеваться надо мной?

- Нет, - соврала я, стараясь говорить

как можно увереннее, - я уже два

года вполне успешно работаю с

ключевыми клиентами. Стесняться

мне нечего.

- Вы только что использовали свою единственную возможность соврать, -

Рауф удовлетворенно откинулся на спинку стула и сложил руки на животе,

сцепив пальцы в замок, - больше шанса не будет.

- С чего вы взяли, что я вру?

- Вы слишком тщательно подбирали свой костюм. Это бросается в глаза и

говорит о том, что вы волнуетесь о впечатлении, которое производите. У

вас туфли на высоком каблуке, хотя сама вы немаленького роста. Этим

хотите подчеркнуть свою женственность, словно кричите «Да, я такая». И,

наконец, когда я подошел, вы покраснели, а, значит, стесняетесь. Из этого

я делаю вывод, что вы не уверены в своих деловых качествах и

сомневаетесь, что занимаете подходящую должность.

Появление официантки с подносом заставило его прерваться. Я

лихорадочно прокручивала в голове свои возможные дальнейшие

действия, пока девушка расставляла перед нами посуду.

Отказаться от контракта и уйти? Или продолжить играть в игры с

противником, который словно заглядывает в душу? Отступить? Или идти

до конца? Я закусила губу.

- Продолжим, - спокойно произнес Рауф, когда официантка отошла. – Вы

считаете себя красивой?

- А вы? – огрызнулась я.

- Считаю ли я вас красивой? – он рассмеялся. – О, да! Каждая женщина

красива по-своему. Вы – не исключение. Но я не обещал отвечать на

вопросы. Поэтому я жду ответа от вас. Вы считаете себя красивой?

- Да, - еле слышно прошептала я, начиная снова лихорадочно помешивать

уже остывший кофе.

- Что в своем теле вы

считаете самым

красивым?

- Что??? – я подняла

глаза. Его лицо

оставалось

невозмутимым.

- Отвечайте, вы все

прекрасно расслышали.

Я покусывала губы. Он

молчал, ожидая ответа.

- Волосы.

- Вы на грани правды и

лжи, - шутливо погрозил

пальцем собеседник, - я

спрашивал вас о теле.

- Но я действительно

горжусь своими

волосами! Они густые от

природы, плюс имеют хороший сочный цвет. Вы – мужчина, вам, наверно,

трудно такое понять.

Рауф покачал головой в знак того, что уловка не удалась.

- Хорошо. Грудь, - со вздохом сдалась я.

- Уже лучше, - его взгляд скользнул по моему телу, задержавшись на

упомянутой области. - Ваш любовник ласкает вашу грудь так, как вам

хотелось бы?

- Послушайте…

- Отвечайте!

- У меня нет любовника.

- Нет любовника? – одна его бровь взлетела вверх. – Ни любовника, ни

мужа?

Я покачала головой. Рауф прищелкнул языком, словно выражая

сожаление.

- Тогда покажите мне, как бы вам хотелось, чтобы я ласкал вашу грудь, -

приказал он.

- Рауф… Вам не кажется, что разговор перешел в несколько иную

плоскость?

- Нет, - отрезал он, - не притворяйтесь маленькой девочкой. К тому же,

этот фонтан неподалеку практически скрывает вас от любопытных

взглядов.

Я огляделась. Действительно, фонтан, щедро украшенный лепниной и

зеленью, создавал некоторое подобие укрытия.

Немного поколебавшись, я медленно расстегнула две верхних пуговицы

своей белой жаккардовой блузки. Рука робко отодвинула ткань и

скользнула в образовавшийся проем. Прохладные слегка подрагивающие

пальцы коснулись горячей кожи.

- Ну же, - Рауф смотрел мне

прямо в глаза, - погладьте себя.

Представьте, что это моя рука.

Загипнотизированная его

взглядом, я сжала мягкий

податливый холмик.

Собственные прикосновения

будоражили и смущали.

- Еще, - Рауф неотрывно следил

за действиями моей руки,

укрытой от него тонкой тканью,

- зажмурьтесь. Представьте, что

это я.

Я закрыла глаза. Дыхание

стало глубоким и шумным.

Внутри тела, по каким-то

невидимым линиям, пробегали

электрические разряды. Во рту

пересохло. Пальцы окончательно

вышли из-под контроля. Вторая грудь мучительно заныла, умоляя о такой

же ласке.

- Хорошо, - наконец, промолвил он, - можете убрать руку.

Я выполнила его приказ со смутным сожалением, в котором не

хотела сама себе признаваться. Поправила блузку, застегнула пуговицы.

Рауф терпеливо ждал.

- Теперь опускайте руку под стол.

-Рауф???

- Давайте, под скатертью будет не заметно. Вы прошли уже большую часть

пути, будет обидно, если сейчас все сорвется, не так ли?

Я еле слышно выругалась, вызвав у него приступ веселья.

- Ну-ка, - он потянулся через стол, подцепил мою папку с документами и,

сдвинув в сторону посуду с нетронутой едой, положил бумаги перед

собой, - посмотрим… да, условия вполне приемлемы. Как вы думаете,

Катерина?

- Вполне, - я опустила руку вниз.

Узкая черная юбка-карандаш плотно облегала бедра. После

секундного замешательства я схватилась за подол и потянула ткань вверх.

Рауф оказался прав: под довольно длинной скатертью мои маневры могли

остаться незамеченными. Наконец, юбка собралась гармошкой, обнажив

ноги. Я почувствовала прикосновение прохладного воздуха к внутренней

поверхности бедра.

- Итак… - он замолчал, глядя на меня, - продолжим?

Я нервно вздохнула. Пальцы коснулись кружев нижнего белья. Не

нуждаясь в понуканиях наблюдающего за мной мужчины, дразнящими

прикосновениями я погладила свое тело через тонкую преграду.

- Хорошо, - прошептал Рауф, - продолжай. Это моя рука…

Стало совсем жарко. Задыхаясь, словно мучимая нехваткой воздуха, я

встретилась взглядом с глазами Рауфа и заметила, что его грудь

вздымается в такт моим движениям. Что он сделал со мной? Что я сама с

собой сделала?

Рауф взял чуть подрагивающими пальцами одну из страниц договора.

- Вы профессионал, Катерина, - произнес он внезапно охрипшим голосом, -

а значит, прекрасно помните все пункты договора?

- Да… - выдохнула я, раздосадованная тем, что он меня отвлекает.

- Читайте… по памяти. Пункт шесть точка один. Порядок взаиморасчетов.

Я испуганно взглянула на него. Какой, к черту, порядок? Мысли

разлетались, как птицы.

- Нет, рука не останавливается, - строго одернул Рауф, видя мое

замешательство, - читайте!

- Порядок взаиморасчетов… - пружина внутри скручивалась все сильнее,

требуя, чтобы кто-нибудь вмешался и распрямил ее, - оплата… согласно

выставленным счетам… производится десятого… ммм, Рауф, я не могу

так!

- Можете!

- Десятого числа… каждого месяца. Организация… имеет право… не

могу!

- Продолжайте!

- Требовать… сверки… - я окончательно сбилась с мысли, - да пошли вы к

черту!

Убрав руку, я одернула юбку вниз. Рауф гневно сверкнул глазами.

- Последний вопрос. Чего вы сейчас хотите больше всего?

Я сжала зубы, исподлобья глядя на него. Больше чего-либо я сейчас

жаждала его. Его сильного тела. Его грубых или нежных прикосновений.

Его страстных поцелуев. Сгорала от желания почувствовать его.

- Я хочу, чтобы вы прекратили все это, Рауф.

- Вы солгали, - с сожалением вздохнул он, закрывая папку и протягивая ее

мне. – Прощайте.

Я выхватила документы, поднялась, покачнувшись на высоких каблуках.

- Всего хорошего, - пробормотала я, отходя от столика с нетронутым

обедом.

Заметив дверь уборной неподалеку от выхода, я нырнула в нее. Отбросила

папку с документами, включила кран, подставила ладони под холодную

струю. Меня сотрясала мелкая дрожь. Болезненные иглы

неудовлетворенного желания беспощадно впивались в тело. В зеркале

отражалось бледное лицо с горящими глазами.

Скрипнула дверь. За спиной возникло еще одно лицо. Чуть раскосые

глаза, плечи, по которым скользнул черный пиджак, с шорохом упавший

на пол.

Руки Рауфа в одно мгновение подняли юбку. Он прижался сзади всем

телом, обнимая меня. Наши взгляды в зеркале пересеклись.

- Дверь… - шепнула я.

- Закрывается на замок, - он зарылся лицом в мои волосы, распущенные по

плечам, - никто не зайдет.

Передо мной сотрясалось и извивалось наше отражение: два лица,

искаженных страстью, два тела, вжимающихся друг в друга.

Потом мы стояли рядом, опершись на столешницу и тяжело дыша.

- Твой директор, Игорь, не знает, что мы вместе? – спросил Рауф.

- Нет, - покачала головой я, - у нас же разные фамилии. Никто не знает.

- Представляю его лицо, когда ты протянешь ему подписанный контракт, -

он усмехнулся, - сеть «Раша Моторс» наконец-то покорена! Неплохой

карьерный взлет, а? А ты боялась!

- Да, - я пристально посмотрела в зеркало, поправляя макияж, - сеть «Раша

Моторс» покорена во главе с ее генеральным директором Рауфом

Байбулловым.

Он притянул меня к себе и быстро поцеловал в губы.

- Ты ведь не подписал бы с нами договор, если бы не я?

- Нет, не подписал. Дурацкие условия. Но чего не сделаешь ради своей

второй половины.

- Увидимся за ужином? – я подмигнула, наклонилась и подобрала

документы.

- Никогда не сомневайся в себе, - отсалютовал он, провожая меня

взглядом.

kovalenkot83@yandex.ru

Беатрис

(отрывок из романа «Ночь, когда она умерла»)

Анастасия Эльберг

Я впервые увидел её пятнадцатого февраля, на следующий день после

дня Святого Валентина. По случаю праздника мы собрались

университетской компанией – те же самые пять человек, что и раньше – и

решили отпраздновать его в таком составе. Точнее, мы даже не

праздновали, а просто сидели дома у Клода и хвастались своими успехами.

Пару месяцев назад я начал свою практику, и сделал это последним – до

меня все мои друзья уже

либо работали в больницах,

либо, как и я, решили, что

им будет лучше работать на

себя. Моё заявление было

встречено дружными

аплодисментами, после чего

все выпили за моё здоровье

и напомнили мне, что для

полного счастья и гармонии

нужно обзавестись

красавицей-женой. Клод

жил с дамой, которую звали

Эдит (они начали

встречаться ещё в

университете), все

остальные уже были

женаты, а у меня на тот

момент, как всегда, было

много кандидаток в жёны,

но ни одной более-менее

стоящей. После того, как

мы выпили ещё немного,

мне посоветовали

приглядываться к своим

пациенткам – может, я

найду жену среди них. Я часто вспоминал этот случай и удивлялся, как

они умудрились что-то мне напророчить.

С утра у меня болела голова. Я позволил себе выпить больше, чем

следовало, и злился на себя, а заодно и на окружающих. Честно признаюсь,

что больше всего по приходу на работу я желал услышать от секретаря «до

часу дня у вас нет пациентов, доктор» и отправиться домой для того,

чтобы подремать пару часов. Но подремать мне не удалось – на девять

часов секретарь назначила приём какой-то леди по имени Беатрис Фабре.

Узнав об этом, я разозлился ещё больше – теперь и на Беатрис, из-за

которой я весь день буду мучиться похмельем. Но злился я недолго. Всего

лишь полчаса. Ровно до того момента, когда её увидел.

На улице шёл мокрый снег и дул холодный ветер – самая ужасная

погода, которую только можно вообразить. По этому случаю на

мадемуазель Фабре было не только тёплое белое пальто, но и пушистый

шерстяной платок, который она обмотала вокруг головы. Она

остановилась в дверях кабинета и сказала:

- Здравствуйте, доктор.

После чего принялась снимать с головы платок.

- Доброе утро, мадемуазель Фабре, - ответил я. – Позвольте, я возьму

ваше пальто.

Беатрис сняла платок и потрепала волосы, глядя в зеркало. Она

повернулась ко мне как раз в

тот момент, когда я

прикоснулся к её плечам для

того, чтобы снять пальто. Я

обратил внимание на то, что

она очень молода – черты её

лица выглядели мягкими, как

казалось, ещё не

сформировавшимися, в них

было что-то детское. Она

смущённо улыбнулась,

осознав, что мы стоим

слишком близко друг к другу

для незнакомых людей, и

рассеянно погладила тёмно-

рыжие волосы. А я посмотрел

ей в глаза, зелёные, как у

большинства рыжеволосых

женщин, и в них было только одно: бесконечная тоска. Взрослая тоска,

которая не шла двадцатилетней девушке – её глаза могли принадлежать,

скорее, сорокалетнему человеку.

- Меня зовут Беатрис, - сказала она и протянула мне руку. Она

улыбнулась, и тоска в её глазах тут же сменилась чем-то весёлым и

озорным, более подходящим ей. И я испытал то чувство, которое

испытывали миллиарды людей до меня и испытают ещё столько же, а то и

больше – у меня перехватило дыхание, а моё сердце забилось чаще. –

Вчера был день Святого Валентина. Вы не забыли подарить своей девушке

подарок?

…Если для меня в этой жизни и существовало что-то запретное, то это

были романы с пациентками. Профессор Аллар, психиатр, у которого я

проходил практику, видел, как приходившие к нему на приём дамы

смотрят на меня, и поэтому раз за разом повторял мне эту святую истину.

- Ты ведь не хочешь расстаться со своей лицензией, Вивиан? –

спрашивал он у меня. – Я уверен, она тебе далась тяжело. Как и всем нам.

Иногда мне казалось, что уж лучше бы Беатрис смотрела на меня так же,

как эти пациентки – тогда я хотя бы смог понять, чего она от меня хочет, и,

соответственно, понял бы, какой линии поведения следует

придерживаться. Но она не смотрела на меня так же, как они. Она вообще

редко смотрела на меня, а, если это и происходило, то это был взгляд

человека, нуждающегося в

поддержке. В том, чтобы

его кто-то обнял и утешил.

Я и сам удивился тому,

сколько всего свалилось на

эту девушку за её короткую

жизнь, и искренне не

понимал, как она не

оказалась у психоаналитика

несколькими годами

раньше. Беатрис смотрела в

потолок, и рассказывала

мне о матери, об отце, о

братьях и сестрах. Она принесла свой дневник, но общения с бумагой ей

явно не хватало, а она продолжала рассказывать. Мы даже не коснулись

темы её снов, хотя до этого я не мог и думать о сеансе психоанализа,

который обходит подобное.

- Видите, доктор? Я держусь молодцом! – сказала она мне однажды. – И

не плачу. Я плачу только если мне очень грустно, и только тогда, когда я

одна. Я никогда не плачу просто так.

Через пару дней после этого разговора – и спустя неделю с того момента,

как она впервые пришла в мой кабинет – она совершенно неожиданно

разрыдалась во время, казалось бы, не такой уж чтобы печальной истории

о девушке с её работы, и после этого легче стало нам обоим. Я объяснил

Беатрис, что в этом нет ничего страшного, и люди довольно часто плачут

просто так – мы не всегда можем как-то назвать происходящие внутри нас

процессы, но это ещё не означает, что с нами что-то не так. Совсем

наоборот – если люди не плачут, это повод для того, чтобы задуматься.

На следующей неделе мы встретились не два раза, как было условлено, а

три. В третий раз Беатрис пришла ко мне сама, предварительно выяснив,

что с утра у меня нет пациентов. Она сообщила мне, что вспомнила

истории из детства, которые не могла восстановить в памяти во время

предыдущих сеансов, и что ей очень важно рассказать их мне сейчас,

иначе она их забудет окончательно. Сразу же после первого приёма я

строго-настрого запретил ей пить лекарства, выписанные

психоаналитиками до меня. И, если первое время ей было не по себе, то

сейчас она оживилась, больше улыбалась, была сговорчивее и даже

задавала мне вопросы вроде «может, вы расскажете мне что-нибудь о себе,

доктор?». Я готов был рассказать ей о себе всё и даже больше, но мне

хотелось слушать её. Слушать сутками, неделями, месяцами – и не важно,

что она говорила бы. Она лежала, положив руки под голову, и

рассказывала очередную историю из своей жизни, а я сидел рядом с ней с

блокнотом и думал: хорошо, что она при этом не видит меня. Потому что в

противном случае ей достаточно было взглянуть в мои глаза – и она бы всё

поняла. Мне даже не хотелось прикасаться к ней – она казалась небесным

созданием, сотканным из воздуха и солнечных лучей. Имя «Беатрис»

почти всегда переводили как «приносящая счастье», и я в такие моменты

чувствовал, что она мне его принесла. Хотя бы на эти полтора часа. И

принесёт тогда, когда вернётся в следующий раз.

Ещё через месяц я сказал Беатрис, что мы можем прекратить наши

встречи, потому что её депрессия больше ей не угрожает. Сложно было

описать в двух словах то, что происходило у меня в душе в тот момент. И

ещё сложнее было предположить, как бы повернулись события, если бы

Беатрис не нахмурилась и не сказала бы:

- Но я не хочу прекращать наши встречи, доктор! Тётя согласна платить

за сеансы сколько угодно. А мне ещё нужно так много вам рассказать!

Разве вы не хотите, чтобы я рассказала вам про свои сны? Пациенты

профессора Фрейда всегда рассказывали ему о своих снах.

- Ваша тётя – очень добрая женщина, Беатрис, - согласился я. – Но не

думаю, что мы должны испытывать её терпение.

Она опустила глаза и вздохнула.

- Тогда я попрошу вас об одной вещи. Только скажите мне, что согласны.

В тот момент я готов был согласиться на всё – только бы она пробыла

рядом со мной ещё минуту.

- Так не пойдёт. Сначала скажите мне, что это за вещь.

- Хорошо. У меня завтра день рождения. И… с тех пор, как умерли мама

и папа, а тётя уехала в Марсель, я справляю его одна.

- Почему же? Вы рассказывали мне, что у вас есть друзья. К примеру, та

девушка, с которой вы работаете.

Беатрис вяло подняла бровь.

- Джудит? О нет… с ней я бы точно не хотела справлять день рождения.

Я не люблю шумные праздники. В свой день рождения я просто тихо сижу

дома с бокалом вина и хорошей книгой. По-моему, день рождения стоит

справлять по-настоящему только тогда, когда человек уже что-то сделал в

жизни. Он что-то сделал, и теперь можно праздновать то, что он родился.

А что праздновать в двадцать два? Вот вы справляете свой день рождения,

доктор?

Её детские суждения так часто чередовались со зрелыми и взрослыми,

что порой мне становилось не по себе.

- Да. Но не думаю, что вам бы понравились эти праздники.

- Почему? – удивилась

Беатрис. – Вы приглашаете

много гостей?

- Нет, обычно мы празднуем

небольшой компанией, к

которой присоединяются

женщины. Вам бы не

понравилось то, что мы там

творим. Что-то подсказывает

мне, что вы далеки от такого

времяпрепровождения.

Беатрис кивнула, делая мне

знак, что понимает меня.

- В любом случае, -

заговорил я, - позвольте мне

поздравить вас. Если бы я

узнал об этом раньше, то

обязательно купил бы вам…

Она взяла меня за руку и

сжала мои пальцы. Я подумал о том, что до этого мы не касались друг

друга даже случайно, если не считать того момента, когда я снял с неё

пальто во время нашей первой встречи.

- Доктор, - сказала она. – Вы не поняли меня. Я хочу, чтобы вы пришли

на мой день рождения.

Я ожидал от неё чего угодно – что она попросит у меня подарок, что она

решит подарить подарок мне. Но о приглашении я даже не думал.

- Доктор, - повторила Беатрис.

- Вивиан, - поправил я автоматически.

- Вы ведь придёте? Завтра пятница, а потом – суббота и воскресенье. Так

что вы можете не волноваться, что вы проспите на работу… мы выпьем и

поговорим. Пожалуйста. Я покажу вам фотографии!

- Фотографии, - сказал я, переваривая услышанное. – Вы знаете… думаю,

я приму ваше приглашение. И на этот раз, обещаю, куплю подарок.

- Мне не нужно подарков, - ответила она. – Просто приходите, хорошо?

Мы посмотрели друг другу в глаза, и повисла неловкая пауза. Впрочем,

продолжалась она только секунду. Беатрис потянулась к моим губам

первой, но, конечно, в тот момент мы одновременно почувствовали одно и

то же. Я обнял её за талию,

прижал к себе и подумал, что

никогда больше не отпущу её.

Даже если мне для этого придётся

кого-то убить.

- Так вы придёте, ведь правда? –

спросила Беатрис, отстраняясь, но

до сих пор сжимая мою руку –

так, будто боялась, что я сейчас

уйду.

- Конечно. Вы любите цветы?

Она поморщилась.

- Нет. Я люблю сладкое.

…Цветы и сладкое помог мне

совместить брат одного из моих

друзей, который работал

кондитером в одной из крупных

фирм по производству шоколада.

От шоколадных цветов Беатрис

пришла в восторг. Она радовалась им так, будто впервые за долгое время

увидела шоколад, и это был один из самых желанных подарков. Мы

расположились на пушистом ковре, предварительно открыв бутылку вина

(для меня) и бутылку мартини (для Беатрис), и хозяйка квартиры

выполнила своё обещание – принесла альбомы с фотографиями. Она

показала мне детские фотографии, рассказала о своих родственниках,

после чего взяла второй альбом – там хранились снимки, сделанные во

время её выступлений. Во время одной из наших первых встреч я узнал,

что она уже почти четыре года работает танцовщицей в ночном клубе, что,

признаться, меня удивило – как я ни старался, не мог представить её у

шеста. Хотя, с другой стороны, девушки с невинной внешностью

ценились в таких местах больше всего, и зарабатывала она пусть и не

хорошо, но неплохо.

За вторым альбомом последовал третий – в нём Беатрис собирала

фотографии, сделанные ей самой.

- Хочу купить зеркальный фотоаппарат, - призналась мне она. – Но мне

вовек на него не накопить… а тётя скажет, что я валяю дурака, и что мне

пора идти учиться…

Это было сказано с такой неподкупной искренностью, что я не сдержал

улыбки. Будь на месте Беатрис другая девушка, я бы подумал, что она

намекает на следующий подарок.

- До смерти хочется попробовать этот букет! – тем временем продолжила

Беатрис и взяла мой подарок. – Я не удержусь и съем всё целиком за один

присест… удивительно, какая

тонкая работа. Посмотри, какие

листики. Ты любишь шоколад?

- Признаться, не очень.

- Давай я отломлю тебе один

листик, а ты попробуешь, -

предложила она. – Ты ведь

должен оценить свой

собственный подарок!

Она аккуратно отломила один

из листиков и поднесла его к

моим губам.

- Ну? – поторопила она. – Это

вкусно.

Я взял её за руку и поцеловал

пальцы. Беатрис по-прежнему улыбалась, но теперь эта улыбка стала

рассеянной, а в её глазах промелькнуло доселе незнакомое мне выражение.

- Очень вкусно, - уведомила она меня уже не так уверенно.

- Я знаю, - ответил я.

…Разумеется, я был уверен в том, что до меня у Беатрис не было

недостатка в мужчинах, хотя мысль о том, что я в её жизни буду первым,

мне бы польстила. На секунду мне показалось, что, если она разденется, то

вся её чистота и весь свет исчезнут, и останется только обнажённая

женщина, пусть и с красивым телом – таких я уже успел повидать. Но без

одежды она была ещё прекраснее. Сначала я медлил и не прикасался к ней

в страхе забрать хотя бы часть этой чистоты, но уже через долю секунды

целовал её и боялся, что наступит утро – а я не успею сказать ей всего, что

хотел. Я изучал её тело, пытался запомнить каждый его изгиб… в этом был

что-то отчаянное. Будто я уже тогда знал, что моё счастье будет таким

невечным. Беатрис гладила меня по волосам и молчала. Но мне не нужны

были слова. Она сказала всё ещё тогда, в моём кабинете. Теперь пришла

моя очередь говорить о том, что я чувствую. И я так долго молчал, что

готов был закончить только в одном случае: тогда, когда выскажу всё.

Мы провели в постели все выходные, иногда выбираясь на кухню для

того, чтобы выпить и перекусить. Беатрис в моей рубашке сидела за

столом, пила кофе, смотрела на меня и улыбалась. Все проблемы и мысли

были так далеко, будто всего этого не существовало. Может, я умер, думал

я? Но кто так ошибся и отправил меня в Рай? И только потом, несколько

месяцев спустя, в тот вечер, когда я нашёл её мёртвой, я понял, что никто

не ошибался. Просто после Рая пытки в Аду будут более мучительными.

anastasia.elberg@gmail.com

http://www.ladyelberg.com

http://www.ladyelberg.livejournal.com

Свадьба

Ann Pellido

Свадьба – тот день, к которому многие женщины готовятся с детства. Но

даже если вы не испытываете никакой внутренней дрожи перед этим

торжеством, сложно не подвести итоги, если вы хоть капельку

рефлексирующее существо.

Ольга не стала созывать девичник. Не собирала подруг, ее прощание с

незамужней жизнью было простым, лаконичным, обдуманным и не так уж

много значащим событием. Но все же она задумалась. Последнюю ночь

она проводит одна в своей квартире. После небольшой поездки в Марокко,

она переедет к мужу, а эту квартиру, возможно, станет сдавать. Ночная

Москва гудела возвращающимися домой машинами, светила из-за окна

фонарями, подсветкой и фарами. Свет освещал бледное лицо и светло-

каштановые волосы невесты. Странно, она всегда считала по

сложившемуся в голове

стереотипу, что невесты –

совсем юные девушки.

Сейчас ей тридцать, она

ощущает себя вполне

зрелой, но нельзя сказать,

что ощущение юности ушло

безвозвратно. Возможно,

лишь пришла зрелость

мышления.

Ольга закрыла дверь на

балкон и, вернувшись в

комнату, подлила себе в

бокал мартини. К этому напитку ее приучил ее первый мужчина. Давно,

двенадцать лет назад он объяснял ей, что мартини создан для женщин. А

она, Ольга, для него. Ее, совсем еще юную потянуло к нему моментально.

И она почти сразу оказалась в его постели. Ее первый мужчина был

обидчив, изменял с ней своей женщине и не верил, что она делала минет в

первый раз. Расставание их было делом давним и некрасиво-детским.

Однако после нескольких лет отношения перешли к приятельским. Ольга

старалась не думать о мотивации, общаются – и ладно.

Стоит ли говорить завтра «да?». Такого вопроса Ольга себе не задавала.

Как разумный и хладнокровный человек она считала, что согласие на

свадьбу говорит само за себя. Но, прикрыв темные глаза, она продолжала

вспоминать свои романы, спрашивая, чувствует ли что-то к прошлому,

хотела бы его вернуть?

Второй мужчина, несмотря на то, что они провели вместе больше пяти

лет, практически не оставил следа в ее сердце. Она тогда была совсем

неопытна, ей хотелось серьезных отношений, и основательный потомок

немцев на тот момент подходил как нельзя лучше. Нельзя сказать, что в их

романе совсем не было страсти, но она отчего-то задыхалась. И лишь

позже поняла, что было не так. Его поцелуи, сначала все-таки страстные,

позже стали дежурными, изредка нежными и чаще уступающими ее

желанию. Что ж, женщину надо целовать, гут, я сделаю это. Пять минут

секса раз в неделю как по расписанию. Оральные ласки поощрялись только

с ее стороны. А она, застенчивая и глупая девчонка, даже ни разу не

спросила, почему он не хочет доставить ей ответное удовольствие. Не

любивший прелюдий, он не мог ее как следует возбудить, поэтому каждый

раз пятиминутного марафона ей в начале процесса было больно. И,

кажется, немец считал, что она этого и

заслуживает, объясняя дискомфорт

тем, что после первого секса она не

дала зажить микротрещинкам. С

обидой объясняя, тщательно

скрываемой за рациональным

пониманием реалий двадцать первого

века. Но в то же время подспудно

считал ее виноватой за то, что он – не

первый ее мужчина. Связь эта рвалась

мучительно, но, избавившись от

наваждения, Ольга наконец смогла

раскрыться как женщина и

наслаждаться мужским вниманием во

всей полноте, оставив награду в виде

чувства вины позади.

Жажда творчества, развития толкнула

ее в объятия человека-с-тонкой-душевной-организацией. Музыканта. Он

играл на фортепиано и влюбил Ольгу в себя своей музыкой. Композитор

от бога, юный, младше нее… Он был очень нежным. Заботливым. Добрым.

Глаза его словно светились любовью. Он сказал, что она у него первая, и у

нее не было оснований сомневаться. Ее трясло перед их первым поцелуем.

Он казался ей чистым мальчиком. Неиспорченным, невинным. Он целовал

ее шею и ласкал грудь, и она готова была простить ему неопытность. Во

всяком случае, по части прелюдии – неизвестно за счет чего – он был

мастером. Лишь бы его не испортили последующие женщины. Впрочем,

секс оказался для него слишком грязен. Возможно, его испугали ее

желания, возможно, она перестала соответствовать его романтичным

ожиданиям. Он бросил ее. Но, отшвырнув, не отпускал очень долго, задев

ее самолюбие.

Когда она публиковала фотографии с его братом, то хотела сделать ему

больно. Напомнить, от чего он сам по доброй воле отказался. Как бы

смешно это ни выглядело, именно такие чувства она испытывала. С братом

ее связывали особые отношения, она не могла этого предположить

никогда, но жизнь любит создавать такие ситуации, которые и в

кинематографе-то стесняются демонстрировать. Да, так не бывает в кино,

слишком наигранно. Но все же, публикуя совместные фотографии, он

думала «ты не представляешь, что было между нами, а жаль, я бы хотела,

чтобы ты взвыл от боли».

Ольга думала об их любви к музыке, вспоминала его несмелые и безумно

нежные поцелуи, шептала про себя: «Ты всегда будешь тянуться к тем, кто

очарован гитарными переборами. Ты всегда будешь стремиться к тем, кто

эмоциональнее тебя. К тем, кто говорит о себе как о рубахе-парне, но таит

слишком большую для тебя женственность. Ты всегда будешь слегка

презрительно отзываться о них,

но тянуть тебя будет неодолимо.

Это твой маленький баг, твоя

часть иррациональности, твой

изъян, от которого ты не

избавишься никогда.

И временами будет казаться,

что все изжито, все прошло.

Общение не сможет быть

налажено. Мы всегда будем

несуществующим в мире парным

явлением: нас однажды против

всех законов природы притянуло

друг к другу, обожгло

электрической молнией, и теперь

мы душами стремимся стать

магнитами, но между нами всегда будет отталкивающее друг от друга

поле, которое мы никогда не преодолеем. И остается только ловить

похожую улыбку в окружающих людях. И точно знать: все, что произошло

– к лучшему».

Она, правда, верила, что их отношения запутанны до невозможности.

Было ли это так на самом деле? Кто определит? При его появлении в

общей компании ее начинало трясти. Руки не слушались, язык отнимался,

а сердце словно начинало рваться изнутри вверх. Ольга отпускала этого

музыканта два года. И до сих пор не верила, что все действительно позади.

Потом было многое. Роман с коллегой, вспышка страсти с новым

молодым начальником, страстный секс с братом музыканта, который ради

нее собирался расстаться с невестой. Измены, вожделение, рефлексия…

Однажды ей захотелось успокоиться. Остепениться. Стать приличной

матроной. Может, доказать что-то социуму или себе. Найти «подходящего

человека. И он нашелся.

Бывает такое наблюдаемое со стороны явление – очень красивое, – когда

глаз цепляется и, скажем, в метро мы замечаем, как девушка протягивает

мужчине бархатную коробочку, разворачивается и уходит. Это бывает

очень красиво. Примерно так вышло в тот раз с этим идеальным

кандидатом.

Долгие и страстные разговоры о сексе, о подчинении, о жестком

подчинении женщины мужчине. Ей, на тот момент уже имевшей опыт

общения с мужчиной, желавшим, чтобы она заставляла его слизывать с ее

тела сперму, подобная расстановка ролей пришлась вполне по душе. Но

этот рано лысеющий мужчина очень смущал ее чем-то. Тело вопило, что

он не тот. Его прикосновения подобны наждаку, а поцелуи невнятны,

словно он параллельно пытается жевать манную кашу. Но она считала,

что, не попробовав, совершит ошибку. Будет жалеть, а несделанное за

спиной будет манить ее и мешать. Что ж, она приняла решение. И в

процессе не почувствовала ровным счетом ни-че-го.

Ольга, обычно страстно переживающая каждое прикосновение мужчины,

почувствовала настоящий ужас. Наверное, так мужчина мог бы

отреагировать, раздевшись в душе и обнаружив, что у него нет пениса. У

женщины словно похитили чувственность. Как это, черт возьми, думала

она, брезгливо смывая в душе обильные излияния мужчины, который – вот

смех-то – собирался подчинять ее себе. Ей хотелось бежать. Бежать

далеко-далеко, даже не закурив сигарету. Но бежать было некуда, и ради

чистоты эксперимента она позволила произойти сексу с утра. Впервые она

поняла, что пятиминутный половой акт с немцем был вполне себе ничего!

Боди, которому пришлось поучаствовать в утреннем эксперименте, она

выбросила с содроганием. Не могла себе представить, что сможет надеть

эту вещь когда-нибудь снова. Ей казалось, что такое не возьмет ни одна

стирка, и лучше вещи скрыться в помойке, чем напоминать о таком сексе.

Сексе, о котором сложно даже сказать, что он был.

Ольга готова была расхохотаться ему в лицо, когда он сказал ей «мне

жаль, что все так получилось потому, что в сексе мы друг другу идеально

подходим». А она-то испытывала неприятные эмоции по поводу того, что

он поймет, почему она уходит. Что секс это серьезно повлияет на его

самооценку и самолюбие… Любопытно, неужели прошлые его пассии не

были разочарованы?

...Ее покоробили тогда слова «меня печалит, что ты будешь

принадлежать другому». Ей хотелось крикнуть «я никогда не

принадлежала тебе!». Ни тени мысли не было, ни одного порыва, нулевая

температура желания. «Я никогда не была тебе даже подругой», – думала

она.

Не с тобой. И не рядом с тобой. Отдельно, поодаль, настороженно. Не

возникало стремления. И потому эти слова, мысли и чувства безумно

глупы. Они оправданы событиями, но глубинно нет никакого права так

думать, ни единого намека.

Но это так. «Я практически принадлежу другому». Как говорится, перед

Богом и людьми.

И хочется только сказать напоследок «не расстраивайся, даже если бы

это не было глупым с твоей стороны, это напрасная трата эмоций, которых

у тебя и так не слишком много». Можно было сказать, если бы стоило

ворошить прошлое. Если бы это вообще хоть чего-то стоило. Но лишний

пафос обесценивал даже то, что действительно было: симпатию. Которой

ничтожно мало для того, чтобы слышать «меня печалит, что ты будешь

принадлежать другому».

Он был бы идеальным мужем.

Мужем, который содержит,

мужем, которого можно

представить родителям, мужем,

секс с которым является

повинностью. Мужем, которому

изменяют. Идеальным мужем для

кого-то другого. Она ушла.

Собралась утром и, даже не

поцеловав на прощание, вышла из

дома. Он пытался потом с ней

связаться, хотя она однозначно

дала понять, что будущего у их

отношений нет, а он хвастливо

говорил ей в течение всего

времени их знакомства, что он рвет

с теми, с кем ничего не вышло, с

концами.

Нет, ей нужен был другой мужчина, совсем другой. Тот, у кого она

вызовет желание, должен будет хотеть принудить ее принадлежать ему

полностью. Полностью... когда тебя охватывает невообразимое чувство,

изнутри, из темного сгустка, вопреки всем законам физики дающего свет.

Дай мне сразиться с тобой. До боли и до крика. Я буду стискивать зубы,

останавливаться на мгновение, чтобы движение стало отточенным.

Темный сгусток внутри пульсирует. Он шепчет что-то о боли. Попробуй

заставить меня. Рискни. Если ты не окажешься достаточно силен, мне

станет скучно. Эта не та игра, где можно поддаваться и фальшивить.

Нежность без боли надрыва пресна. Следи за глазами, когда они

потемнеют от расширившихся зрачков, время действовать. И не дай Кали

тебе промахнуться.

Когда они с будущим мужем встретились, она испытывала практически

стыд за то, что происходило до его появления. Впрочем, стыд такой был ей

уже знаком: после того, как ты была чьей-то первой опытной женщиной,

после того, что люди называют изменой, после того, как ты учишься

следовать своим желаниям, мир меняется. Сначала тебе становится стыдно

за то, что тебе не стыдно. А потом это проходит. Ты принимаешь себя

такой, какая ты есть, и тебя любят и желают именно за это. И именно тебя,

такой, какая ты есть сегодня, со своим опытом, со своей чувственностью,

страстью и желаниями.

Уже с первого поцелуя она поняла, что это – ее человек. Химия ли это,

феромоны, флюиды – неважно. Ей хотелось принадлежать ему, а ему

хотелось обладать ею. Она боялась разочарования, но ее словно

непреодолимо тянуло к нему, и это чувство заставляло забыть о страхах,

рискнуть. Каждое движение, каждое прикосновение были на удивление

правильными. Он чувствовал ее. И доводил до исступления, заставлял

желать прикосновений. Она

доверилась ему сразу и

полностью. И чувство

единения настигло их. Он

делал то, чего она хотела и то,

чего она желала всем своим

существом, даже не подозревая

об этом. Их полная

совместимость казалась обоим

очевидной, но оттого не менее

прекрасной.

Очень простое решение –

радоваться, не нервничать и

предоставить событиям

развиваться своим чередом, далось Ольге нелегко. Она сама от себя не

ожидала такой жгучей ревности к его прошлому. Ей казалось, что она

достаточно мудро относится к этому, но ей было очень больно почему-то,

и совершались глупейшие действия.

Не сумев преодолеть женское любопытство, она влезла в соцсеть с его

прошлыми женщинами, радовалась она только одному: хвала богам,

спасибо тем людям, которые убирают к чертовой матери все совместные

фотографии после расставания. Смотреть на кого-то, кого обнимают его

руки, было бы чересчур тяжело. Нечеловеческим, а вернее, наверное,

неженским усилием подавив порыв лезть глубже в прошлое, она смогла

уйти лишь с одной горчинкой, которую сегодня вынуждены принимать

практически все. Когда-то предмет вашей страсти испытывал чувства к

другому человеку. С этим надо смириться и отпустить.

Отпустить так, как отпускает она, готовясь к завтрашней церемонии.

Город за окном никогда не спал. Он манил возможностями, дразнил

людьми и дарил чудеса щедрой рукой швыряющего прибыль счастливого

бизнесмена с барско-купеческими повадками прошлых веков. Время в

квартире Ольги словно натягивалось тончайшими струнами, едва

звенящими, послушно-нервно дергающимися от прикосновений, а порой

паузами приходила пустота. Решение принято и появилась необходимость

избавиться от того, что хранилось в качестве свидетелей прошлого.

Эмоциональные сгустки-волны отрывались от сердца и выдирались

изнутри.

Ольга закрыла глаза и улыбнулась. Завтра она в очередной раз прокричит

ему «Да, я твоя!». И кольцо тут не при чем. Это лишь очередной аксессуар

в игре подчинении женщины мужчине. Пусть брак не гарантирует того,

что им будет хорошо друг с другом еще год, пять, десять лет или всю

жизнь, но завтра она скажет ему «да», и когда он властно, по-мужски

притянет ее к себе, она с удовольствием будет играть роль жены.

http://rusalenok.livejournal.com

Больше чем просто встреча

(отрывок из романа «Самая сладкая ложь»)

Анастасия Эльберг

Забытые ощущения обычно возвращаются медленно, шажок за шажком,

и в этом есть что-то издевательское, потому что хочется испытать всё и

сразу. Именно такого возвращения ожидала Марика; первые несколько

минут она медлила, прислушиваясь к себе и размышляя о том, правильно

ли поступает. Но был ли смысл размышлять об этом? Пути к отступлению

были отрезаны ещё тогда, когда она приняла приглашение. Она не

сомневалась, не мучила себя выдуманными доводами, а просто

согласилась.

Почему она это сделала? Она была уверена в том, что за семь лет к этому

человеку у неё выработался стойкий иммунитет, и его слова не действуют

на неё так, как раньше. Но она согласилась. Зачем? Ей надоела теперешняя

жизнь, а Константин позвонил как раз вовремя – и вот она, эта

возможность бездумно броситься в другую сторону? Этот поступок

казался Марике насквозь женским и совершенно нехарактерным для неё.

Никогда, даже во время самых

тяжёлых периодов в своей жизни, она

не позволяла себе искать утешения в

объятиях мужчин. Тем более, бывших

мужчин.

Хотя Константин, конечно, имел

особый статус. Почти всех своих

бывших мужчин Марика по праву

считала не то чтобы недомужчинами,

но людьми, которые не подходят ей

по стилю жизни и складу характера.

Её мужчина должен был быть таким

же упорным, сильным и

стремительным, как она, он не

должен ей ни в чём уступать. Они

должны дополнять друг друга,

поддерживать в моменты слабости,

радоваться в те периоды, когда

улыбается удача. Константин выделялся из этого стада. Он даже не был

его частью.

Марика до сих пор не могла сказать с полной уверенностью, по какой

причине распался их брак. По причине того, что она не смогла найти в нём

идеал? По причине того, что он, несмотря на мягкое отношение к ней, был

сильнее? По причине того, что в тот момент, когда он больше всего

нуждался в ней, она расценила это как слабость?

Константин имел особый статус. Имел? Имеет?

Константина вполне можно было сравнить с другими мужчинами –

благо, Марике было, с чем сравнивать. При желании она могла бы создать

собирательный образ идеального мужчины. Идеальным её бывший муж не

был, хотя к идеалу был близок. В нём была другая деталь, казалось бы,

маленькая и незаметная, но такая важная для женщины. Она не только не

боялась чувствовать себя слабой рядом с ним, но и впервые – да и,

наверное, единственный раз в жизни – осознавала, что ей это нужно. Он не

пускался в объяснения, не докучал предложениями помощи. Он просто

был рядом. Так делали многие из её мужчин, но она чувствовала себя

спокойно только тогда, когда речь шла о нём. И этого она не могла найти

ни в ком, хотя склад её ума не

позволял ей верить в

«единственных».

… В тот вечер, когда они

встретились впервые,

Константин не произвёл на неё

особого впечатления. То есть,

впечатление он, конечно,

произвёл: он выглядел снобом,

таким, которые считают свой

вкус и свои манеры идеальными и

не снисходят до людей, уровень

коэффициента умственного

развития которых находится

ниже отметки в сто сорок

единиц. Кроме того, он был пьян,

а Марика на дух не переносила

пьяных мужчин. Высокомерное и

самодовольное выражение его лица – «я всё равно умнее и успешнее вас, и

меня не волнует, что вы об этом думаете» - дополняло картину. Марика

решила, что он либо сын богатого отца, либо финансист в начале своей

карьеры, как раз в тот период, когда амбиции ещё не полностью

направлены в русло практических достижений. О своей работе он

рассказал ей только через несколько месяцев, причём без особого желания

и только потому, что она упрашивала его это сделать. И своим

рассказом поверг её в лёгкий шок.

Сначала встречи с Константином были для неё глотком свежего

воздуха - она получала возможность отвлечься от мыслей по поводу

неудачно закончившегося романа. Выяснилось, что новый знакомый имеет

полное право на высокомерное поведение (которым, впрочем, нередко

грешила и она): широта его кругозора и уровень его интеллекта внушали

уважение, и Марика могла сравнить этот уровень со своим, чего раньше

никогда не делала – за ненадобностью. Константин был так же умён, как

и она, а, может, даже и умнее, но впервые её не раздражал факт того,

что мужчина в чём-то её превосходит.

Они бродили по городу, разглядывая витрины магазинов, иногда заходили

туда для того, чтобы сделать пару нужных, а порой и совершенно

бессмысленных покупок и обсуждали все темы на свете. Очень скоро

Марика уверилась в том, что с этим человеком она может говорить

свободно о чём угодно, и он её поймёт. Если бы она верила в такую

глупость, как дружба между мужчиной и женщиной, то её другом стал

бы Константин, ибо более подходящей кандидатуры найти было нельзя.

Иногда Марика поднимала личные темы – к примеру, рассказывала о

своём бывшем мужчине.

Константин не говорил о

том, что ему не нравится

это обсуждать, но был

немногословен и старался

перевести разговор на

другую тему в первый же

удобный момент.

Больше всего в

«единственном кандидате

на пост мужчины-друга»

Марику удивляло то, как он

себя держит. Константин

вёл себя с ней вежливо,

так, как, наверное, вели

себя с дамой аристократы викторианской эпохи. Он подавал ей руку,

когда она выходила из машины, подвигал ей стул в ресторане, открывал

дверь магазина или кафе, пропуская её вперёд. И при этом никогда не

делал даже намёка на то, что им надо стать ближе. В какой-то момент

у Марики промелькнула мысль о том, что он предпочитает мужчин, но

мысль эта её насмешила.

Когда Марика показала Константину свою диссертацию, он

отреагировал неожиданно: попросил объяснить ему некоторые связанные

с финансами темы. Марика согласилась, и они принялись за дело уже на

следующий день. Она принесла в уютное кафе несколько книг по финансам

и примерила на себя роль преподавателя. Сначала ей казалось, что

подобная просьба – это всего лишь повод для того, чтобы стать ближе,

но она ошибалась. А через некоторое время спросила своего «студента»,

изучал ли он экономику и финансы до этого – при его занятости было

невозможно освоить такое количество материала самостоятельно. В

ответ на это Константин покачал головой, ответив, что его просто

интересует финансовая сфера, а потом признался, что когда-то

подумывал поступить на заочное отделение экономического факультета.

Марику это не удивило, и она считала, что он преуспел бы: новую

информацию Константин схватывал налету, а если чего-то не понимал,

то достаточно было объяснить ему ещё раз.

Марика всегда считала себя прилежной студенткой: об этом говорил и

отличный диплом бакалавра, и

степень магистра, которую она

планировала закончить не хуже, но

его упорство и усидчивость каждый

раз поражали её. С такими

подарками природы, как

великолепная память и умение

воспринимать большое количество

новой информации, он мог бы стать

лентяем, полностью положившись

на эти дары, как делают многие. Но

он с такой педантичностью делал

все задания, так упрямо

докапывался до сути во всех

непонятных темах, что Марика

даже немного завидовала ему.

Она влюбилась в него гораздо

раньше, чем осознала, что влюблена.

Это произошло незаметно – так,

как приходят день и ночь, по

велению каких-то природных сил. Ей было так легко с ним, что порой она

ощущала его частью себя, кем-то, кто дополняет её. Она всё чаще ловила

себя на мысли, что её восхищают некоторые черты его характера и

видела в этом стимул для того, чтобы развить их и в себе. Константин

притягивал её тем, что в нём всё было равновесно: духовное

гармонировало с интеллектуальным и физическим, и он тщательно

поддерживал это равновесие, уделяя всем областям должное внимание.

Всё в нём было естественно, без единого намёка на фальшь, хвастовство,

бахвальство. Он был полон чувства собственного достоинства,

уверенности в себе, но при этом никогда не изменял своей вежливости.

Эта сила и подкупила Марику: спокойная, казавшаяся бесконечной, как

океан, подпитываемая изнутри, а не такая, которую черпают из

окружающих. Константин был состоявшимся человеком, отдельной

ячейкой, которая хоть и находится среди других ячеек, но имеет твёрдое,

как сталь, ядро, на которое нельзя воздействовать снаружи.

Пару недель Марика размышляла о том, стоит ли ей первой

заговаривать о своих чувствах. Впервые в жизни она боялась ответа

«нет». Точнее, впервые в жизни она задумалась о том, что мужчина

может ей так ответить. В том, что Константин влюблён в неё как

мальчишка, она не сомневалась: он умел скрывать усталость, головную

боль и плохое настроение, но это у него скрывать не получалось. Она

выключала свет в спальне и долго лежала без сна, думая о том, что в

последнее время ей хочется оставить учебники по финансам и поцеловать

его – и от этих мыслей внутри оживало что-то щемящее и сладкое. Пару

раз Марике в голову приходила мысль о том, что при всех его знаниях,

интеллекте и способностях он окажется плохим любовником. Но в это

она не верила, ибо знала: плохие любовники – это либо выдумка неумелых

любовниц, либо результат близости без любви.

Когда после долгой болезни Марика решила пригласить Константина к

себе домой, то весь день провела в приготовлениях. Был перерыт весь

гардероб, были выпотрошены все коробки с обувью. Наконец, Марика

краем глаза заметила в шкафу купленное пару месяцев назад платье,

которое ещё ни разу не надевала – оно было слишком вызывающим. Она

достала платье, оглядела его и после недолгих раздумий остановила выбор

на нём. Потом она возвращалась к этому моменту и думала, что была

слегка не в себе. Во всяком случае, когда она открывала дверь своему

гостю, её легонько потряхивало – то ли от предвкушения того, что будет

дальше, то ли от волнения.

Наверное, в тот момент она и Константин испытали то же самое:

непреодолимое притяжение, напоминающее электрический разряд.

Марика уже забыла про приготовленный ужин, и в её голове носилась

только одна мысль: почему они тянули, находили какие-то отговорки,

откладывали момент, которого оба так ждали? Зачем она так долго

выбирала платье, ведь она могла открыть ему дверь без одежды, и он бы

понял всё, что должен понять? А он целых полчаса отглаживал свой

воротничок специально для того, чтобы её подразнить? Ей мучительно

хотелось схватить его за рубашку и рвануть так, чтобы пуговицы

разлетелись по полу, но Марика этого не сделала. Она медленно

расстёгивала пуговицы одну за другой, глядя ему в глаза, и пыталась

осознать, что происходящее реально, а не является плодом её

воображения.

На вопрос о том, что являет собой хороший любовник, Марика вряд ли

смогла бы дать конкретный ответ. Тот, кто чувствует женщину,

понимает, что ей надо, без слов, думает сначала о том, что доставляет

удовольствие ей, а потом уже себе? С того вечера к этому списку

прибавился ещё один критерий, о котором Марика до этого не думала.

Ощущения в процессе занятия любовью представлялись ей волной,

которая то поднимается, то опускается, в конце концов, достигая своего

пика. Но ей никогда не приходилось испытывать ощущение, которое

можно было бы назвать вторым дном, путём к чему-то, что находится

выше пика этой волны.

В первый раз, как ей показалось, Константин был немного нетерпелив,

но для неё приоткрылась завеса над этим ощущением. Марика и не

представляла, что такое возможно: каждый раз, когда она прижималась

к нему и сосредотачивалась на ощущениях в стремлении сохранить их

хотя бы на пару минут, внутри открывалось что-то новое, по глубине не

сравнимое с испытанным раньше. Марика вряд ли нашла бы слова для

того, чтобы описать эти ощущения. Она могла только восстановить в

памяти обрывки, которые без труда складывались в цельную картину и

заставляли испытать это

чувство снова.

Она помнила, как откидывала

голову на подушку, подставляя

поцелуям шею и не убирая с лица

растрепавшиеся волосы,

просила его не

останавливаться, хотя через

долю секунды уже пыталась

увернуться и умоляла его:

«Пожалуйста, не надо, ещё

чуть-чуть – и я точно сойду с

ума!», а потом мешала

венгерский с польским, говоря

сущую бессмыслицу. Когда же

Константин, которого она уже

несколько раз за эти долгие –

сколько же прошло? – минуты

успела назвать и мучителем, и

чудовищем, и любимым,

позволил ей разбить стены этого бездонного лабиринта, она прикусила

губу до крови, безуспешно пытаясь сдержать рвавшийся наружу крик, и

на несколько секунд потеряла сознание. Он изучал её лицо – изучал так,

будто смотрел на самую красивую в мире картину – после чего наклонился

к ней и поцеловал.

- Я не испытывал подобного ни с одной женщиной, - сказал он, и Марика,

которая в другой момент сочла бы эту фразу верхом пошлости, если не

откровенной ложью, безмолвно кивнула. Она бы могла ответить ему то

же самое, но сил для того, чтобы говорить, у неё не было – она

чувствовала себя абсолютно опустошённой. Что не мешало ей думать о

том, что это будет длинная ночь, и она не испытала и малой доли того,

что ей предстоит испытать.

Потом они лежали, обнявшись, целовали друг друга, смеялись, пытались

поправить простыни, лазали под кроватью в поисках затерявшихся

подушек. Марика говорила, что надо хотя бы ради приличия взглянуть на

приготовленный ужин, а, может, даже и перекусить. Константин

просил её решить, кем же он для неё является – чудовищем, мучителем

или любимым, шутил насчёт её лингвистических познаний и

демонстрировал расцарапанные плечи. Марика продемонстрировала

прокушенную губу и пригласила гостя на кухню – отдать должное ужину.

… За эти семь лет в её бывшем муже ничего не изменилось. Он остался

таким же нежным, так же тонко чувствовал её, как раньше. Правда,

Марике показалось, что в нём появилось что-то более глубокое, мудрое,

спокойное, которым он хотел поделиться с ней. Когда-то они могли

проводить наедине долгие часы, будто специально растягивая время, и

медленно наслаждаться друг другом. Так было и на этот раз, только теперь

Марика гораздо острее чувствовала каждое мгновение и жадно впитывала

происходящее.

- Я мог бы умереть ради того, чтобы насытиться тобой, - шепнул он ей, и

она вспыхнула – Константин был единственным мужчиной, откровенность

которого, пусть и совершенно естественная, как и всё, сказанное им,

каждый раз заставляла её краснеть.

- Только после того, как умру я, - ответила она и подумала о том, что

сейчас действительно могла бы умереть, но не до того, как она снова

прикоснётся к этому забытому чувству опустошённости.

anastasia.elberg@gmail.com

www.ladyelberg.livejournal.com

www.ladyelberg.com

Фантазёр

Владимир Поярков

Деревня Медное. Никто из жителей уже и не помнил, почему ее так

назвали. Хотя какая разница, что у нее за название, если, по большому

счету они только названиями и отличаются? А поля, засеянные кукурузой

да пшеницей, точно такие же, как и везде. Да, наверно, и жители таких

деревень ничем не отличаются от других. Колесовы Вера и ее муж Семён

были в какой-то мере обычными деревенскими жителями. Двое детей,

крепкое хозяйство, работа в совхозе. Почему же «в какой-то мере»?

Наверно, потому что Семён мало пил, много работал, из-за чего в деревне

и снискал презрительное

прозвище «кулака». Его

новенькая белая «Волга»

была как бельмо на глазу у

всех. А ему было

наплевать, для него важнее

всего были дети. Дети,

учившиеся в городе, давно

выросли и приезжали к

родителям только на

каникулы. Когда наступал

сентябрь, Семён и Вера

оставались одни,

распродавали свой урожай, да переживали, чтобы дети там, в городе не

голодали и ни в чем не нуждались.

Хотя, мне кажется, все это к рассказу и не имеет отношения, но, как

говорится, если люди хорошие, то почему бы про них и не рассказать?

В этот вечер Семён и Вера, покончив со своим «кулацким» хозяйством и

отужинав, сидели в комнате. Глава семьи смотрел телевизор, а жена

достала кипу журналов, привезенных дочерью из города. По словам дочки

– «гламурные». Что это означает, Вера так толком и не поняла, но они ей

очень нравились. Особенно те, где можно потереть о страницу и узнать

запах рекламируемых там духов.

Разглядывая журнал за журналом, она натолкнулась на статью, которую

украшал красивый небритый брюнет в шикарном костюме-тройке.

«Нашего алкаша-завхоза, который вечно пьет и по неделям не бреется, так

одеть – все равно не будет выглядеть как этот красавчик» - подумала Вера.

«Всё, что бы вы хотели знать о мужчинах» - прочла она заголовок.

«Да что я могу не знать про своего Сёму? Двадцать лет живем, каждую

родинку на его теле помню…» - И, бросив взгляд на мужа, стала читать…

- Семён! Представляешь, что тут пишут? Оказывается, мужчины думают

о сексе девяносто процентов всего времени! Ты, поди, тоже думаешь все

время?

Семён оторвал взгляд от телевизора, посмотрел на жену и уклончиво

произнес:

- Ну, в процентах я не считал, но думаю… иногда…

Вера покачала головой и опять погрузилась в чтение статьи. Через

минуту сказала:

- Мне кажется, это городские о нём всё время думают. Заняться им

нечем, вот и думают об этом постоянно. А мы в деревне от зари до зари

работаем, не до этого.

- Ну почему? Как-то и во время работы можно об этом подумать, -

ответил Семён.

Вера подозрительно взглянула на мужа и перелистнула страницу

журнала.

- Семён! Отвлекись на секунду. Вот

опять пишут тут: «… Часто во время

секса у мужчин могут присутствовать

сексуальные фантазии, причем фантазии

могут быть самые разнообразные: это

может быть и актриса, и секретарша, и

стюардесса…» Скажи мне – у тебя тоже

есть сексуальные фантазии?

Вера заметила, как у глядевшего на неё

мужа взгляд будто расфокусировался на

несколько секунд. В этот момент он,

словно не видя ее лица, смотрел сквозь

неё.

- Сёма, так кто твоя сексуальная фантазия? Актриса какая-нибудь? –

игривым тоном продолжала интересоваться жена.

- Нин... – задумчиво произнес Семён и тут же осекся. Сразу понял, что

ляпнул что-то лишнее. Глаза приняли осмысленное выражение, и он густо

покраснел.

- Что ты сейчас сказал?! – подскочила Вера. – Какая Нина?! Соболева

Нинка?

- Нет, не Соболева, – Семён полностью растерялся, краснея все больше и

больше.

- Я тебя два десятка лет знаю, ты не умеешь врать. У нас в деревне

Нинок, кроме Соболевой, нет больше. А ну-ка, смотри мне в глаза! – Вера

подошла и подняла голову Семёна за подбородок.

Семён уже не знал, куда деваться, то косил глаза в сторону, то бурчал,

что пошутил, то – что представлял только один раз.

- Какой же ты гад, Сеня! – на глазах у Веры появились слезы. – Я, значит,

под ним выгибаюсь всяко разно, а он думает – под ним Нинка!

- Верочка, ты не так всё поняла, не знаю, как тебе объяснить, но это

совсем не то, что ты думаешь. У меня с ней ничего никогда не было, –

изворачивался Семён, не зная, как вылезти из щекотливой ситуации.

- Да что тут понимать! – выкрикнула Вера, хотела шлепнуть его

журналом по лицу, но передумала и, бросив тот на стол, пошла в комнату

дочери.

Семён подскочил, попытался ее удержать, но она вырвала руку и

крикнула:

- Даже и не прикасайся ко мне! Я с тобой больше никогда в одну постель

не лягу!

Семёну в эту ночь пришлось спать одному. Да и не спалось совсем,

несколько раз он пытался подойти к кровати, но Вера всякий раз прогоняла

его:

- Пошел вон! Иди к своей Нинке, представлять ее тогда не надо будет!

- Не изменял я тебе с Нинкой, клянусь тебе! - жалобно оправдывался

несчастный муж, но Вера оставалась непреклонной.

- В голове своей изменял! Фантазёр…

Семён ложился на свою кровать, тяжело вздыхал, мысленно корил себя

за глупость. Почему он представлял Нину Соболеву, он и сам не мог

объяснить. Может, это случилось тогда, когда в одну из осенних ночей

несколько лет назад Нина прибежала, постучалась в окно и умоляющим

голосом попросила срочно отвезти ее с дочкой в районную больницу. Муж

её в этот день был пьян, а у маленькой дочки разболелся живот. И помочь

кроме Семёна было некому. В больнице долго ожидали, пока не

закончится операция по удалению аппендицита. В коридоре было

прохладно. Нина была в одном платье и залезла к нему под куртку

погреться. Обнимая Нину и вздыхая запах ее волос, ощущая прильнувшее

к нему тело чужой женщины, Семён чувствовал себя очень неловко…

Утром, выгнав коров со двора и закрыв ворота, Вера с Семёном молча

пошли каждый в свою сторону. Вера села в автобус, везущий доярок на

ферму. Вслед за ней заскочила Нина и попыталась сесть рядом. Вера

демонстративно встала и пересела на другое сиденье.

- Что случилась? – Удивилась Нина непонятному поступку Веры – ведь

еще вчера они вместе, как всегда, весело обсуждали деревенские сплетни.

Вера промолчала и, отвернувшись, стала смотреть в окно. Автобус

тронулся. За окном начиналось бабье лето. «Дни будут теплыми, только не

в душе у меня, уж лучше бы он в самом деле изменил бы с ней, чем там, у

себя в фантазиях», - грустно думала она, не замечая, что Нина

недоуменным и расстроенным взглядом смотрела на Веру всю дорогу.

Когда они подходили к ферме, Нина обогнала Веру и встала перед ней.

- Скажи, что случилось?! – требовательным тоном спросила она Веру.

Вера молчала и внимательно рассматривала Нину:

«И что он в ней нашел? То, что моложе меня? Может быть… Когда-то

смазливенькая была, а сейчас?.. Фигура? Да у меня не хуже! И глаз вроде

чуть косит, хотя раньше не замечала. Ходит вечно в этом своём коротком

платье красном, дразнит мужиков, как быков красной тряпкой!»

- Я чем-то тебя обидела? Ты мне можешь сказать, что случилось? – уже

не так требовательно

повторила Нина, несколько

смущенная ее взглядом.

- Ничего, – Вера

недовольно отодвинула ее

рукой и пошла в здание

фермы.

После работы, дома

Семён опять попытался

просить прощения. Вера

отказалась от ужина и

прошла в комнату дочери.

В эту ночь ей опять не спалось, перед глазами маячила Нина, виделись

жалобные глаза мужа. Вспомнила она и Кольку, мужа Нины. Вера училась

с ним в одном классе, но они сидели за разными партами.

Колька слыл местным хулиганом, вечно дрался и воровал в чужих

огородах, однако жаловаться на него побаивались из-за его пакостного

характера. После того как местная старушка баба Ганя нажаловалась его

родителям, Колька, нещадно выпоротый отцом, проник ней в дом и

напихал в кровать ужей да гадюк. Старушке стало плохо, её чуть не хватил

инфаркт, но больше она не жаловалась. Только проходя мимо него, злобно

шипела ему в след проклятья: «Чтобы ты всю жизнь шлялся по темным

коридорам тюрьмы!»

В тюрьму Колька не попал, а попал в армию. Причем в элитные

десантные войска. Отслужив, остепенился и женился на Нине. Нина,

красивая девушка младше его на пять лет, очень гордилась тем, что вышла

замуж за этого местного хулигана. Безобразничать Николай перестал, но

второго августа ежегодно устраивал праздник. В этот день они с другим

местным десантником, Петькой Арсеньевым, не выходили на работу, а

брали гитару, надевали тельняшки, голубые береты и, прихватив

пятилитровую банку с самогоном, начинали прохаживаться по деревне.

Увещевать их было бесполезно, сразу бы, под крик «что, пехота, в морду

хочешь?!», обязательно следовала драка. А так они в обнимку с Петькой,

горланя песни, шатаясь по дороге и пиная зазевавшихся кур, подходили ко

всем встречным, наливали в стакан и заставляли пить за их здоровье. За

много лет все к этому привыкли, и День воздушно-десантных войск к

вечеру справляли уже всей деревней.

Но это было сейчас, а тогда…

Вера припомнила тот давнишний случай, когда она, будучи еще

шестнадцатилетней девчонкой, совершенно одна

«голышом» купалась в местной речушке.

Выбравшись из воды, подбежала к своей одежде

и, уже наклоняясь над ней, увидела, как кто-то

вышел из кустов и наступил ногой на платье.

Вера подняла голову – это был Колька Соболев.

Высокий, почти на две головы выше Веры, он

стоял и смотрел на нее, а в углу рта дымилась

папироса. Щуря глаз от дыма и нагло

ухмыляясь, он осматривал Веру от пят до

макушки. На нее напал парализующий страх,

внизу живота неприятно сдавило, не было сил ни

бежать, ни кричать. Показалось, что прошла целая вечность – до тех пор,

пока Колька, не докурив папиросу, щелкнув пальцем, откинул бычок в

сторону и, осклабившись, выжал: «Гы-ы!» Затем повернулся и ушел.

Домой прибежала, всю трясло, долго не могла успокоиться. На следующий

день она боялась идти в школу и на уроках ни разу не повернулась в его

сторону. Но Колька тоже делал вид, что ничего не произошло, и не

обращал на Веру никакого внимания…

- Верочка, – прервал ее воспоминания приползший в темноте к её

кровати на четвереньках муж, – прости меня.

- Отстань! – всё так же сердито ответила Вера.

Семён попытался оказать силовое давление, то есть обнять ее покрепче,

но Вера, отпихнув его в сторону, вскочила с кровати и в сердцах крикнула:

- Я с тобой двадцать лет прожила, а ты все о Нинке думал, постоянно

думал – не девяносто процентов времени, а все сто!

- Верочка, что ты такое говоришь! Да я тебя одну люблю!

Вера быстро оделась и, хлопнув дверью, выскочила на улицу. Вся

деревня уже спала, ни у кого уже не горел свет. Не спали только мотыльки,

танцующие возле фонарей, освещавших дорогу. Куда идти, Вера не знала,

чувствовала, что надо как-то остыть, но ноги почему-то сами принесли ее к

дому Соболевых.

Хотела найти камень и высадить стекло, да где тут в темноте его

увидишь! Решила вернуться к дороге, чтобы поискать подходящий

булыжник там, но тут заметила во дворе висящее для просушки белье.

Среди белеющих в темноте простыней и наволочек виднелся силуэт

Нинкиного красного платья...

«Порву в клочья! Чтоб не дразнила больше мужиков», - решила она.

Старясь, чтобы не скрипнула дверца, Вера плавно потянула засов и

медленно, осторожно открыла ее. Бесшумно подошла к бельевой веревке…

Семён никак не мог заснуть, мысленно перебирая все варианты подхода

к жене. Скрипнула входная дверь.

- Успокоилась? – спросил Семён, услышав звук ее шагов.

- У нас лампа керосиновая целая

еще? – откликнулась Вера из другой

комнаты.

- Целая, где-то в гараже лежит, а

зачем тебе?

- Зажги и принеси, свет в комнате

только не включай.

Семён непонимающе пожал

плечами, встал с кровати и пошел

искать светильник.

…Открыв дверь, Семён остолбенел и чуть не выронил горящую

керосиновую лампу на пол. Перед ним стояла Вера, одетая в Нинкино

красное платье. Семен поднял светильник повыше, и Вера повернулась к

зеркалу, внимательно осмотрела себя. На столе лежала Колькина

тельняшка. Повернувшись к Семену лицом, она заулыбалась и спросила:

- Ну как?

У Семёна пересохло во рту, и он не знал, что сказать.

- Я сама знаю, что хорошо, можешь не отвечать. Поставь лампу на стол и

одевай тельняшку.

- Зачем? – Кое-как произнес вконец обескураженный муж.

- Колькой будешь!

- Зачем я буду Колькой?!

- Как зачем? Тебе, значит, можно в фантазию Нинку, а мне что, никого

нельзя? Вот Колькой и побудешь…

Семён не стал спорить, в секунду сменил майку на тельняшку и подошел

к жене.

- Она очень идет тебе, - сказала Вера, обвила Семёна руками и, закрыв

глаза, потянулась за поцелуем…

Семён лежал и все никак не мог отдышаться. Вера, закинув на него ногу,

смотрела на фитилек лампы и улыбалась.

- Интересно, у Кольки с Нинкой это происходит прямо так, как у нас

сейчас было? – спросил Семён.

- В каком смысле?

- Ну… они то же самое творят, что мы сейчас тут творили?

- Не знаю… А тебе что, не понравилось?

- Понравилось! Очень! А как же с вещами, ведь спохватятся?

- Ничего страшного, потом подброшу.

- Может, еще разок? – предложил Семён.

- Что, Нинка шибко понравилась? – съязвила Вера.

Семён засмущался, но пробурчал:

- А сама-то…

И они расхохотались так, что проснулся и загавкал их дворовый пес...

Пассажирский «Газик» привычным маршрутом несся на ферму.

Лиственный лес вдоль дороги уже радовал глаз первыми разноцветными

листьями на деревьях. Вера смотрела в окно, думая о чем-то про себя, и

улыбалась. Нина всю дорогу оглядывалась в ее сторону и все-таки не

выдержала. Поднялась с соседнего сиденья, перебирая руками поручень в

болтающемся туда-сюда автобусе, подошла к Вере и жалобно, по-детски

пролепетала:

- Вера, я уже вся измучилась. Скажи – чем я тебя обидела?

Вера улыбнулась ей и чуть подвинулась на сиденье.

- Садись рядом, не обращай внимания. Настроение у меня просто плохое

было. Как дела у тебя?

Нина обрадовалась, что ее, наконец, простили непонятно за что,

плюхнулась рядом с ней и защебетала:

- Представляешь, ночью у меня мое платье любимое утянули и вдобавок

Колькин тельник прихватили! Колян злой был как черт, все утро на меня

орал, как будто я виновата. Я думаю – может цыгане ночью проходили?

- Цыгане? Да что им в нашей глуши делать?

- А кто еще? Наши же не оденут! Сразу узнаю. Нет, всё-таки цыгане!

- Нин, ты какая-то простая совсем. Фантазии у тебя даже никакой нет.

Цыгане да цыгане…

- Какой еще фантазии?

- Какой? – Вера хотела сказать, но передумала…

Пассажирский «Газик» зарулил во двор фермы, и коровы, услышав

знакомый звук автомобиля, радостно замычали. Женщины поднялись и

стали выходить из двери в мир серой и монотонной деревенской жизни,

раскрашенный фантазиями поэтов, писателей, да и самих местных

жителей…

Саундтрек

«Затмение»

Андрей Данилко «Весна»

«Призыв»

Gregorian «Join Me»

«Little 15»

Depeche Mode «Little 15»

«Дар бога»

Milen Farmer «Regrets»

«Спасенная»

David Garett «He’s a Pirate»

«Украденный Ганимед»

Garou «Une Derniere Fois Encore»

«Магнетическая тайна»

Patricia Kaas «Mon Mec A Moi»

«Обряд»

Gregorian «My Immortal»

«Последняя эльфийка»

Ofra Haza «You»

«Почти как боги»

Enigma «Principles of Lust»

«Другая жизнь»

Kansas «Dust in the Wind»

«Последний урок»

Massive Attack «Antistar»

«Бизнес-ланч»

Destiny’s Child «Independent Woman»

«Беатрис»

Charles Aznavour, Mireille Mathieu «Une vie d’Amour»

«Свадьба»

Madonna «Frozen»

«Больше чем просто встреча»

Нинет Тайеб «Al Tivke» («Не плачь» - ивр.)

«Фантазер»

В. Королев «Красная Рябина»

Над сборником работали:

Главный редактор проекта Art Inspires Art:

Анастасия Эльберг

Помощники главного редактора:

Виктория Штерн, Анна Томенчук

Информационный спонсор проекта:

Александр Полищук (http://a-poli.livejournal.com/)

Оформление сборника (верстка, подбор иллюстраций):

Анастасия Эльберг, Виктория Штерн, Анна Томенчук

Составление саундтрека:

Анастасия Эльберг, Виктория Штерн, Анна Томенчук (включены также

предложенные авторами композиции)

Автор обложки:

Наталья Шаманаева (shamanaeva@gmail.com)

Авторы представленных в сборнике рассказов:

«Затмение» - Ольга Князева

«Призыв» - Анна Томенчук

«Little 15» - Алена Клир

«Дар бога» - Катрана Престор

«Спасенная» - Анна Томенчук

«Украденный Ганимед» - АлКорф

«Магнетическая тайна» - Марина Бургас

«Обряд» - Анна Томенчук

«Последняя эльфийка» - Татьяна Клищенко

«Почти как боги» - Анастасия Эльберг

«Другая жизнь» - Виктория Штерн

«Последний урок» - Александр Артов

«Бизнес-ланч» - Вергилия Коулл

«Беатрис» - Анастасия Эльберг

«Свадьба» - Ann Pellido

«Больше чем просто встреча» - Анастасия Эльберг

«Фантазер» - Владимир Поярков

Авторы иллюстраций и сайты, откуда были взяты

иллюстрации:

ramo138, Фаттах Галла, Johnnyjinx, Anikathropoloustock, Sarachmet, PurpleDaizie2,

Raykit, Crazytyler29, veronika_k5@hot, artleo, Файно Lady, Lovebody, clon.moj-

album.com, aini.com.ua, http://pozitivplus.net, Alexia Sinclair, Plank, kblovsk, russian-artist,

ann-izzle, giglebox, nillia, tatertot101010, ValentinaKallias, Betherfly, joannastar, kolyan.net,

Милая Татьяна, Polyvore, GloomyDaze, Карина Буркатская, PsycheAnamnesis,

SabrinaCichy, Neressia, Влад Степаненко, Alexander Sikov, Michael K. Trout, Фабиан

Перез, Dyxtreme, fotostrana.ru