Генерального штаба генерал-майорБОРИС ВЛАДИМИРОВИЧ ГЕРУА

ВОСПОМИНАНИЯО МОЕЙ ЖИЗНИTOMIИллюстрации автора«Военно-Историческое Издательство «Танаис»Париж 1969 год

Генерального штаба генерал-манорБОРИС ВЛАДИМИРОВИЧ ГЕРУА

ВОСПОМИНАНИЯО МОЕЙ ЖИЗНИТОМ IИллюстрации автора« Военно-Историческое Издательство « Танаис «Париж 1969 год

Генерального штаба генерал-майорБорис Владимирович Геруа« ВОСПОМИНАНИЯ «(том I)Военно-историческое издательство« ТАНАИС «Париж, 1969 год.Редактор А. А. ГерингКорректор К. М. ПерепеловскийТираж — 1000 экз.Первая Украинская Типография во Франции3, rue du Sabot, Paris 6Copyright 1969 by — В. V. Heroys et « Tanaïs «

Борис Владимирович Геруа

ВСТУПЛЕНИЕКогда мой прадед Клавдий Героа (по транскрипцииИстории Академии Художеств), архитектор, профессори академик, переехал из Парижа на службу Екатери-ны II, обстановка в России была такова :1774 г. — Кучук-Кайнарджийский мир, заключив-ший блистательную первую турецкую войну.Гремели имена Потемкина, Румянцева, Суворова.За год до того было усмирение Пугачевского бунта.В начале 1774 года был гостем Императрицы (хотяи не жил во дворце, на что рассчитывал) маститый Ди-деро. В Санкт-Петербурге он, конечно, виделся с дру-гим знаменитым французом, Фальконетом, занятымтогда отливкой статуи памятника Петру Великому.Столица лихорадочно обстраивалась. Третий фран-цуз строил Академию Художеств на набережной Невы.Это был Деламот. До этого Академия ютилась в домахнедалеко от будущего здания на том же правом, Васи-леостровском берегу Невы. Еще раньше — до 1762 го-да — она числилась в Москве при университете. Какуниверситет, так и вновь урожденная (с 1757 г.) Ака-демия Художеств представляла зачатки этих учебныхзаведений, насчитывая в них едва ли сотню студентов.В архитектурной горячке поднимаются сооружения,составившие каменную славу Петербурга : мостикиФельтена на Неве, Мраморный дворец Ринальди, Чер-нышев мост Перонэ — автора моста на площади Согла-сия в Париже. С 1779 года выступает гениальный Гва-ренги с вереницей зданий. После этих иностранцевблещут Кокоринов, Баженов, Старов. Два последние повремени могли быть учениками прадеда. Неизвестно — 5

строил ли что-либо он сам. Будучи профессором, он мо-жет быть не имел на это возможности.Живописцы того времени : Левицкий, Боровиков-ский, Шебанов — портретисты. Щедрин, Алексеев — первые пейзажисты.В 1773 году скончался первый директор Академии — усердный Лосенко, учившийся в Париже.Имя прадеда несколько раз упоминается в « Мате-риалах по истории Академии Художеств « А. Петрова,изд. в 50-х гг. К сожалению, этой книги не оказалосьв библиотеке Британского музея и не удалось ее найтив эмиграции. Имеющаяся в Британском музее чахлаякомпилятивная « История Академии Художеств « Ген-риха Реймерса, изд. 1807 г., не дает никаких сущест-венных справок, кроме перевода на французский языкпервых положений об Академии. В числе 43 иностран-цев художников, бывших в России (собственно в Санкт-Петербурге) в 1807 году, согласно списку, приложенно-му к книжке Реймерса, Геруа нет. Следовательно, онумер к этому времени.Сын Клавдия, Александр, родился в 1784 году. Онполучил образование в Инженерном Шляхетном кадет-ском корпусе (который был также и артиллерийским)и в 1800 году выпущен 16 лет офицером в Пионерныйполк. В следующем году Инженерно-Артиллерийскийкадетский корпус был преобразован во 2-ой кадетскийкорпус и потерял свое специальное назначение, а в1804 году была образована Школа для подготовки во-енных инженеров. Она послужила основанием буду-щих Инженерного училища и Академии (1819 г.), кото-рые впоследствии находились под начальством деда поего должности начальника штаба Августейшего Гене-рал-инспектора инженерной части.2-ой кадетский корпус считал деда своим питом-цем и поместил его в числе своих выдающихся воспи-танников.А. К. Геруа участвовал в чине капитана в Отечест-венной войне 1812 года и в сражениях при Якубове,Клястицах и Головчицах. В 1813 году — под Люценом,Бауценом и Лейпцигом, также, по-видимому, под Куль-мом (будучи командиром саперной роты своего имени,прикомандированной к Гвардейскому корпусу). В 1814году — под Парижем.6

В 1816 году Александр Клавдиевич был назначенкомандиром 6-го Пионерного батальона, а в 1818 году, спроизводством в полковники, переведен за выдающу-юся службу в лейб-гвардейский Саперный батальон.Одновременно назначен адъютантом в Великому Кня-зю Николаю Павловичу. Отсюда шло знакомство Вели-кого Князя — в будущем главы всего военно-инженер-ного ведомства — с моим дедом. Он оставался ближай-шим сотрудником как Великого Князя Николая, такпотом и его брата Михаила, вплоть до 1849 года, то естьв течение примерно 30 лет.В 1820 году Александр Клавдиевич получил в ко-мандование лейб-гвардии Саперный батальон, а 30 ав-густа 1825 г., в день именин Государя Александра I,был пожалован во флигель-адъютанты Его Величества.Это было последним свитским пожалованием Алексан-дра I.В 1826 г. Александр Клавдиевич произведен в гене-рал-майоры и в связи с коронацией нового Государя, вовремя которой дед исполнял обязанности начальникаштаба участвовавших в коронации войск, назначен ге-нерал-адъютантом( тогда еще не существовало генера-лов Свиты Его Величества, — звания, присвоенного впо-следствии генерал-майорам).Закончил он свою службу членом Военного Советаи скончался 12 февраля 1852 года. Имел все ордена, доСв. Александра Невского алмазами украшенного и Св.Георгия Победоносца 4-й ст. за 25 лет службы.Во время декабрьского бунта в 1825 году флигель-адъютант полковник Геру а ввел свой лейб-гвардии Са-перный батальон во двор Зимнего Дворца и занял егокак раз в минуту, когда бунтовщики готовы были тудаворваться. Батальон не пришел, а прибежал с Кироч-ной, где были его казармы. Император Николай I вынеск саперам маленького Наследника — будущего Царя-Освободителя — и передал его на руки старым ветера-нам солдатам, спасшим Царскую семью. Момент этот былзапечатлен в картине, помещенной в собрании батальо-на, и на одном из барельефов памятника ИмператоруНиколаю I. Дед изображен стоящим в мундире, с обна-женной шпагою у ноги.Император Николай I уважал и любил деда. Когдаон умер и тело его несли из католической церкви св.7

Екатерины на Невском мимо Аничковского Дворца, Го-сударь вышел из Дворца и прошел за гробом некото-рое расстояние.Мой отец, как единственный оставшийся в живыхмужской представитель потомства А. К. Геруа, полу-чил по Высочайшему повелению пожизненную пенсиюв память государственной службы деда.Великий Князь Михаил Павлович, скончавшийсяв 1849 г., за три года до смерти деда, передал, по заве-щанию, свои серебряные саперные генерал-адъютант-ские аксельбанты в семью своего старого служебногосотрудника. Отец передал их брату, и тот надел их од-нажды при форме Генерального штаба на торжествен-ном приеме в собрании лейб-гвардии Саперного бата-льона в 1912 году, по случаю столетнего его юбилея. Мыбыли приглашены на это празднество в память деда — второго командира батальона, сохранившего до смертимундир его.Александр Клавдиевич был женат на АнастасьеАлександровне КОБОЗЕВОЙ. Можно думать, что браксостоялся в 1832 году, судя по дате рождения старшегосына, Николая (1833 г.). В том году деду было уже 48лет. Поздний брак был несомненен, даже если предпо-ложенная дата и неточна. Вследствие этого, все детибыли очень молоды, когда потеряли своего отца : стар-шему было 19 лет, младшему — моему отцу — всего 12.Это не могло не отразиться на воспитании и руковод-стве детьми после смерти деда. Мы ничего не знаем обабушке, кроме того, что она ударилась в религиозноеуединение, окружила себя приживалками и богомолка-ми. Во всем этом чувствуется нечто московское. Можетбыть бабушка была оттуда родом. На портрете она вы-глядит довольно красивой женщиной, еще не старой, срусскими чертами лица. Сидит в голубом бархатномкресле у открытого окна с видом на какую-то воду скораблями. Платье тоже тяжелое бархатное, темно-ли-лового цвета, с широко открытыми плечами и руками.Волосы темные, причесанные гладко, с пробором посе-редине.С некоторым приближением можно думать, что ба-бушка Анастасия Александровна умерла около 1860 го-да. К этому времени вышел в офицеры мой отец (1858 г.)8

и, насколько помню, он вскоре должен был начатьвполне самостоятельную жизнь.В Пажеском корпусе он только держал экзамены,а проходил курс на дому. Он помнил, как его привози-ли на экзамен в корпус в карете. В 1857 году, до полно-го окончания корпуса, при переходе в старший спе-циальный класс, он был прикомандирован к Образцово-му пехотному полку « для прохождения службы «, а вследующем 1858 г., 18 марта, произведен в прапорщи-ки Кексгольмского гренадерского полка. Отцу было 18лет. Но в строю он пробыл только год с небольшим и6 июня 1859 года уволен в отставку с чином коллежско-го регистратора. В 1867 году мы видим его вновь опре-делившимся на военную службу. Он был назначен адъ-ютантом к командующему войсками Западной Сибиригенерал-адъютанту Хрулеву (герою Крымской войны) изачислен по Сибирскому казачьему войску с чином сот-ника. Отцу было уже 28 лет и чин этот вследствие дол-гого пребывания отца вне службы был отсталым.В Тобольске отец женился на дочери Тобольскогогубернатора Марии Юрьевне Пелино и там же родилсяу него старший сын Александр. Моя сестра Ольга ро-дилась уже в Омске в 1872 году. В 1876 году мои роди-тели были в Аулие-Ата, где отец занимал должностьуездного начальника по военно-народному управлению.Тут появился на свет автор этих записок — 9 марта1876 года. За время своей 15-летней службы в Сибирии Туркестане отец « продвинулся в чинах « и выехалв Россию уже в чине полковника. Скончался отец вМинске 21 декабря 1904 года, в чине генерал-майора идолжности командира Минской местной бригады.9

ПЕРВЫЙ КАДЕТСКИЙ КОРПУСЛетом 1886 года меня повезли в Санкт-Петербургсдавать экзамены в 1-ый класс Первого кадетского кор-пуса.Приемные экзамены происходили в старом зданиикорпуса на Санкт-Петербургской Стороне и все в одиндень, В большом зале, ярко залитом солнцем, стояли нанекотором расстоянии друг от друга столы, отведенныепод тот или другой предмет и соответствующего учите-ля. Мальчиков громко вызывали по списку и требовали,по очереди, к этим « страшным « столам. Меньшие, всвоих курточках и матросках, отрывались от своих ма-терей, теток, родственников, их сопровождавших, и шлиэкзаменоваться. Помню, что у меня не было ни малей-шего чувства страха или застенчивости. Легче другихпредметов прошел у меня русский язык, по которомуспрашивал мой будущий воспитатель, Василий Григо-рьевич Новоселов. Слабее — вечная моя препона — арифметика, и — неожиданно и глупо — чистописание.Неожиданно, ибо мой почерк не был плох, а глупо, ибоя вместо того, чтобы стараться при диктовке о красотебукв, думал о правописании, которым имел основаниегордиться. В результате, рукопись моя была написана,вероятно, грамотно, но небрежно. И я заработал жал-кие 7 баллов, по 12-балльной системе!Это не помешало мне, как я уже упоминал выше,поступить в корпус в первом из шести или семи де-сятков принятых и попасть — что было самым важным — на казенный счет.В одно из ближайших воскресений вечером — ме-ня отвезли с Лиговки на далекую Петербургскую Сто-рону и сдали в корпус. Начиналась моя военная жизнь.11

Мне было 10 лет, я был привязан к домашней обста-новке, которая способствовала моей независимости, и незнал настоящей дисциплины. Не было у меня и техранних военных наклонностей, которые обнаруживалмой старший брат. Инстинкты мои были мирные, дра-чливость некоторых товарищей — не из лучших — бы-ла мне противна, и отсутствовало желание играть ко-мандную роль в классе. Поэтому понадобилось некото-рое время на обжитие. Даже выходной мундир с крас-ными погонами, с галунным воротником и суконнымчерным галстуком, сжимавшим шею, не скрашивалпервоначальной тоски по дому. Приходя по субботам вотпуск, я еще на лестничной площадке, в ожиданиипока откроют дверь на мой звонок, снимал с себя ши-нель и расстегивал мундир, держа в руках части сво-его обмундирования. Я был в нетерпении через мину-ту или две сменить его на удобную русскую рубашку,ожидавшую меня дома!...Назначили меня во 2-е отделение, к тому штатско-му, Новоселову, который одновременно был воспитате-лем и преподавателем русского языка и который меняэкзаменовал по этому предмету. Штатские воспитате-ли оставались к кадетских корпусах того времени в ви-де единичных исключений. Милютинская система во-енных гимназий, самым своим названием показывав-ших свою полуштатскость, была брошена в 1882 году.Гимназии были снова переименованы в корпуса и ихставили на военную ногу. В мое время в Первом кадет-ском корпусе оставалось только три штатских воспита-теля. Все остальные были офицеры. Деление на « воз-расты « было заменено « ротной « организацией. 1-я ро-та, состоявшая из старших двух классов — 6-го и 7-го — получила легкие ружья драгунского образца и наз-вание « строевой роты «. В ней 12 лучших кадет назна-чались на командные должности « вице-унтер-офице-ров «, которые были апостолами порядка, а между ро-той и офицерами стоял « вице-фельдфебель «, выби-равшийся и по баллам и по своим внешним и волевымкачествам. Погоны вице-унтер-офицеров были обшитывокруг галуном, а у вице-фельдфебеля посредине былаеще третья нашивка.Директором Первого кадетского корпуса в 1886 г.был Генерального штаба генерал-майор Павел Ивано— 12

вич Носович. Просвещенный, умный и отличный педа-гог, Павел Иванович оставался милютинским « штат-ским « генералом и после реформы. Старенький сюр-тук с потемневшими аксельбантами висел на его ху-дощавой фигуре, как на вешалке; на лоб спадала не-послушная вечная чёлка — прядь седых волос; на но-су криво сидело пенсне и через него пытливо и добро-душно смотрели близорукие мягкие глаза. Небольшаяи всклокоченная бородка чеховского типа дополнялаэтот откровенно гражданский облик.Носович умер в течение моего первого года в кор-пусе и с ним у меня не связано особых воспоминаний.Василий Григорьевич Новоселов довел свое от-деление до 4-го класса включительно — предел, поста-вленный тогда для штатских воспитателей. В 5-м клас-се нас принял капитан Карлштадт.Разница между ними была огромная. Даже стро-гость, которою отличались оба, выражалась совершен-но различно. Новоселов был молчалив и давил на насспокойно, ровно и беспристрастно. Его побаивались, ноуважали. Он не принадлежал к числу тех воспитате-лей и учителей, которым кадеты время от времениустраивали так называемые бенефисы (по пажескойтерминологии — балаганы). Скандалы эти — дневныеили ночные — с инсценировкой заранее подготовлен-ного, шумного и глупого беспорядка, — кончались не-избежно победой власти и наказанием всего класса, ато и всей роты; тем не менее революционный « инсти-тут « этот не выводился.Почин неизменно принадлежал « подонкам « ка-детского общества, державшим — в младших классах — в страхе остальную массу, которая вовлекалась в этивспышки, как стадо, По мере того как это последнееотсеивалось, заправилы исключались за громкое пове-дение и тихое учение или сходили на нет, а влияниепереходило к лучшим элементам, начиная примернос 5-го класса (юноши 15-летнего возраста) и возмож-ность « бенефисов « если не исчезала, то становиласьменьше.Новоселов руководил своими воспитанниками не-видимо, достигая результатов разными педагогическимиприемами, которые не бросались в глаза. Он изучалсвоих кадет и направлял их соответственно. Требовав— 13

шиеся от него письменные аттестации на каждого от-дельного мальчика носили отпечаток продуманности. Слистов этих нужно было снимать копии; пишущих ма-шинок тогда не было еще и в зародыше, приходилосьделать это от руки. Новоселов воспользовался случаемубить двух зайцев : сберечь свой труд и, вместе с тем,дать возможность некоторым кадетам познакомитьсяс « направляющим « содержанием аттестаций, офици-ально считавшихся секретными. Он приглашал к себена квартиру в вечерние свободные часы двух кадет,по очереди, и засаживал их за переписку. Так провел ия раз или два несколько часов в его холостой кварти-ре, где на обеденном столе списывал аттестацию — ивтом числе свою собственную. Дело было, когда я достиг3-го класса и 13 лет.Вот что я прочел себе в назидание в заключитель-ной фразе отзыва, в общем очень хорошего : « ...Замеча-ются зачатки эгоизма, которые могут развиться или всебялюбие, или в чрезвычайную требовательность к са-мому себе «.Что оправдалось из этого предсказания — судитьне мне, но несомненны острота наблюдения воспитате-ля и глубина его замечания.Новоселов был курнос, имел рыжие усы, — отча-сти от куренья, — делал на голове волосяной « заем «через всю лысину от виска, прихрамывал и ходил спалкой.Прозвали его « Суффикс « потому, вероятно, чтоон донимал им своих учеников по русскому языку.Николай (?) Фердинандович Карлштадт, недавноперед тем переведенный офицером-воспитателем в кор-пус и имевший до того корни в Финляндии, был задор-но энергичен, подвижен, много и громко кричал, точнокомандуя, и раскатисто хохотал зычным басом. Передназначением к нам Карлштадт управлял выпускнымклассом в строевой роте, где снискал себе известностьсвоими популярными беседами и вульгарными анек-дотами, а также заработал прозвище « каша «. Кадетыпоказали в этом прозвище присутствие лучшего вкуса,чем тот, на который рассчитывал их воспитатель; этоне мешало им, однако, гурьбой сопровождать на ходурассказчика, от одного конца огромного сборного зала14

до другого, и взрывами смеха поощрять к дальнейшимвыступлениям в области отборных историй и словечек.За то короткое время, которое я был под началь-ством Карлштадта, всего месяца 2–3 до моего перевода впервой половине учебного года в Пажеский корпус, яне имел случая испытать воспитательные приемы это-го рода. Я вынес скорее впечатление, что Карлштадтбыл очень внимателен к своим питомцам и, вероятно, кним искренно привязывался. Когда мне объявили о пе-реводе и стали снаряжать к отходу, Карлштадт былрасстроен и сказал : « Ну, вот так всегда : отнимаютлучших! «Следующая моя встреча с Николаем Фердинандо-вичем произошла больше чем через четверть столетия,летом 1917 г., на чужой земле, в Тарнополе. Я был на-чальником штаба XI армии, а генерал-лейтенант Карл-штадт — комендантом города, и превосходным. Он по-дошел ко мне с рапортом по старшинству моей должно-сти. Я не дал ему окончить — мы крепко обнялись ипоцеловались...В день расставания с Первым кадетским корпусомбыло солнечное и холодное ноябрьское утро. Шли мына другой берег Невы пешком и втроем : кроме меня — мой одноклассник Владимир Бурман, переведенный од-новременно со мной, и « Арбуз «. Это было прозвищеподполковника Флорова, действительно круглого и ру-мяного. Это был мягкий и любимый кадетами воспи-татель. Он немного рисовал акварелью и приносил мнена показ или даже в подарок — как коллеге по искус-ству — любительские головки в духе знаменитой тог-да Елизаветы Бем.Мы пересекли по мосткам блиставшую на солнцеНеву в ее ледяном уборе между Николаевским и Двор-цовым мостами. Дул зимний сквозняк и прохватывалнас в наших шинелях, тоже « подбитых ветром «. На-ушники защищали уши. Башлыки оставались поддеты-ми под погоны — последний раз красные погоны с ли-терами « I. К. «. Впоследствии корпусу дали шифр ос-новательницы корпуса Императрицы Анны Иоанновны.15

Пажеский Его Императорского Величества корпусОтпускной день

ПАЖЕСКИЙЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА КОРПУСПришли. Сданы новому начальству. « Арбуз « жметнам на прощанье руки и желает всякого благополучия.Для нас открывается новая глава. И я начинаю ее — через день-другой после обмундирования и представле-ния новым товарищам — с лазарета. Невский сквознякуспел меня прохватить, и я слег с обычным для меняпериодическим нарывом в горле.В пажеском лазарете « общих классов « (отвечав-ших курсу кадетских корпусов) первыми заметнымифигурами представились мне смотритель лазарета Ки-рилл Иванович Вавенко и старший врач — в генераль-ском чине действительного статского советника — Юр-генсон.Кирилл Иванович, которого все знали по имени,но редко кто — по фамилии, был старожил в корпусе ипомнил отцов и дядей пажей нашего времени. Прочтямою фамилию над кроватью, он немедленно порылся всвоей памяти и объявил, что был Геруа, который пода-вился резинкой! Если случай этот не был чистой фан-тазией старика, старавшегося держать на высоте своюрепутацию историка лазарета, то он мог относитьсятолько к моему дяде Николаю и к концу сороковыхгодов, когда он вышел из корпуса до его окончания. Та-ким образом, в конце 1890 г. Кириллу Ивановичу дол-жно было быть не менее 45 лет службы в стенах кор-пуса. Это был маленький, суетливый сухой старичок сседой бородкой и красным морщинистым лицом.Владимир Магнусович Юргенсон принадлежал кчислу военных врачей старой школы, веривших в не-подвижность той медицины, которая была ими усвоена17

на школьной скамье и в первые годы службы. Впрочем,со мной он произвел, когда я уже был в младшем спе-циальном классе, опыт, едва ли до того рекомендован-ный врачебными книгами. У меня был очередной нарывв горле, и Юргенсон решил остановить процесс прие-мами внутрь чистого скипидара. Вероятно, он думалне о внутреннем его действии, а о прижигании горлапри проглатывании. Давали мне скипидар только раз вдень по чайной ложке. Вызывало это большие, острыеболи, не говоря об отвращении, но толку от нового сред-ства (старые я все знал наизусть) не получилось ника-кого. Юргенсону пришлось стать перед нарывом, поз-волить ему созреть и самому прорваться.Старик был не прочь выпить, и часто, при вечер-них посещениях лазарета, от него пахло вином, а иног-да и походка выдавала недавнее возлияние.В один из таких вечеров, когда я лежал в лазаре-те общих классов с междуреберной невралгией, Юрген-сон приказал натереть мне спину... хинином. Итак, хи-нин снаружи, скипидар — внутрь!Пажеский корпус последних годов 19-го века рез-ко отличался от того, чем он был в его первых годах— после его основания в 1801 году. Тогда это была ма-ленькая школа с маленьким схоластическим содержа-нием и с большим придворным уклоном. МемуаристА. С. Гангеблов, декабрист, рассказывает о годах 1814–1820, что из камер-пажей, назначенных состоять приИмператрице или Великих Княжнах, а их всего было15, двое ежедневно отправлялись в соответствующиедворцы, где дежурили в течение целого утра в ожида-нии, что в них явится надобность. Так как она явля-лась очень редко, то эти камер-пажи слонялись без дела— хоть бы и чисто придворного, — а еще чаще их от-пускали, властью Ее Величества или ИмператорскогоВысочества, домой. От « рабочего « дня, в течение ко-торого в корпусе должно было идти образование этихюношей, оставалось не много или ничего. Пребываниев корпусе в таких условиях вело к тому, что ЦарскаяСемья знала в лицо многих пажей, общее число кото-рых ограничивалось 150, а выпускное отделение соста-вляло человек 30; Великие Князья влияли на выходпажей в тот или другой гвардейский полк; воспитаниебыло скорее светским, чем военным. Очевидно, эта по— 18

верхностная шлифовка не мешала питомцам корпусавпоследствии оказываться в первых рядах правящегокласса армии и просвещенных русских людей. Объяс-нить это одним деспотизмом нельзя. Дело заключалосьв том, что была еще тогда жива традиция домашнеговоспитания 18-го века, для которого дворяне-родителине жалели средств и при котором учебные заведения — как школа — для их сыновей являлись только подспо-рьем.В мое время, то есть в конце царствования Алексан-дра III, штат корпуса был 330 воспитанников, из них170, то есть примерно половина, интернов.Штат кадетских корпусов был втрое больше, таккак из счета пажей нужно исключить специальныеклассы, отвечавшие военным училищам. Приходящихв кадетских корпусах почти не было вовсе (кроме Алек-сандровского кадетского корпуса — почти целиком изэкстернов — и Николаевского, где их допускался боль-шой процент). Внутренний уклад всегда был одинаков.Придворность в Пажеском корпусе ограничивалась ред-кими вызовами камер-пажей во дворец на торжествен-ные выходы и приемы. Год на год в этом отношениине походил : были, например, выпуски « коронацион-ные «, когда не только все камер-пажи, но и некоторыепажи отправлялись надолго в Москву и все они прини-мали почти ежедневное участие в различных придвор-ных церемониях; по возвращении в Санкт-Петербург втакой год шли приемы, поздравления и т. п. и « счаст-ливые « выпуски в них часто фигурировали.Назвать мой выпуск 1894–95 гг. « счастливым « вэтом смысле было бы бестактно, так как довольно боль-шая придворная служба выпала на нас по печальномуслучаю неожиданной и ранней кончины ИмператораАлександра III. Мы тоже ездили в Москву встречатьтело покойного Государя и несли в течение месяца уси-ленную службу по возвращении с траурным поездомв Петербург и потом во время похорон.14-го ноября в церкви Зимнего Дворца состоялосьбракосочетание молодого Государя, при котором при-сутствовали все камер-пажи, и я лично впервые состоял — с А. Н. Шуберским в паре — при Императрице Алек-сандре Федоровне. В конце этого же 1894 г. и в начале1895 г. состоялся ряд приемов разных депутаций и ино— 19

странных послов, на которые вызывали камер-пажейГосударя, Государыни, а иногда и Великих Княгинь иКняжен.Как учебное заведение корпус успел сильно подтя-нуться и сбросить с себя репутацию убежища светскихбездельников и шаркунов. Репутация эта держаласьеще в 70-х и даже 80-х годах. В истории постановкивоспитательного и учебного дела в Пажеском корпусеотмечаются имена ротного командира К. К. Жерардта — французского выходца (1843–59), директоров генера-ла Павла Николаевича Игнатьева (1834–45) и Дитерих-са (1878–1894). Последний был директором почти в те-чение всего времени моего пребывания в корпусе (че-тыре года из пяти) и сдал корпус графу Келлерукак раз в дни погребения Императора Александра III.Ф. К. Дитерихс служил по военно-учебному ведомствус 1868 г. и провел в милютинских военных гимназияхоколо 12 лет. Перед назначением в Пажеский корпус он4 года был директором 3-й Санкт-Петербургской воен-ной гимназии (впоследствии корпус) — на той-же Боль-шой Садовой улице, но по другую сторону Невского.Долгая и немецки-добросовестная работа Ф. К. Дите-рихса в военно-учебных заведениях — в общем в те-чение всей его жизни, сделала из него выдающегосяпедагога. Чтобы окончательно покончить с легендой оничтожной сущности привилегированного корпуса, онтвердо принялся за пажей и еще тверже за учительскийи воспитательный персонал. Подобрав к рукам и тех,и других, и третьих, он выдвинул корпус на место, дей-ствительно отвечавшее его привилегиям и оправдывав-шее их. Приглашались лучшие учителя, которым плати-ли больше, чем в кадетских корпусах. В специальныхклассах читали лекции несколько профессоров воен-ных академий. Инспектором классов был в мое времяпрофессор военный инженер Кирпичев, один из извест-ных тогда математиков.Досадным исключением в хорошо подобранном пе-дагогическом персонале были учителя-старожилы преж-ней школы, которых неловко было уволить. Там, где« старожилость « — в лазаретном случае знаменитогоКирилла Ивановича, — не принося пользы, была сим-патичной, в области преподавания она приносила вред.Об этих исключениях скажу ниже, в своем месте.20

Управлять пажами было не легко. За многими изних стояла влиятельная и сильная родня. При слабоми уступчивом директорстве это вело бы к потаканиямв отношении одних, а в других к сознанию неровностейв обращении начальства.Ф. К. Дитерихс поставил всех на одну доску. Учеб-ные отметки, поведение и характер служили единствен-ным мерилом для выдвижения. Раз навсегда, например,было установлено, что в старшем специальном классепосле назначения фельдфебеля, который выбиралсяне только за ученье, но и за волевые и внешние каче-ства, два (или три) камер-пажа назначались к Импе-ратрице (или Императрицам) строго по старшинствубаллов. Никакая маменька и никакой папаша из свет-ского Петербурга не могли заставить Дитерихса сделатьисключение для их сыновей из этого твердого правила.Казалось, что директор, этот медленный и важныйгенерал, сухой и недоступный, стоял далеко от пажей.На самом же деле, как говорили об этом офицеры-вос-питатели и свидетельствовали те или иные решения,старик знал о каждом палее все, что было нужно знать.На учебных комитетах он вникал детально в доклады иаттестации воспитателей и учителей. Вникал, проверяли помнил.В общем, между пажами установился дух равен-ства, взаимного уважения и приличия. Дух этот ониуносили с собой в жизнь и, прежде всего, в те полки,куда выходили. Некоторые полки гвардии — как стрел-ки Императорской Фамилии, Преображенцы, Кавалер-гарды — были почти сплошь «пажескими». Там дляних как бы продолжался родной корпус.Б. А. Энгельгардт в своих записках (« Воспомина-ния камер-пажей « в журнале « Для вас «, Рига, 1939 г.)о Дитерихсе упоминает лишь вскользь и отмечает рас-плывчато, что пажи его будто бы « не любили «. Незнаю, в какой мере нежные чувства к начальнику по-лезны для дела и, вообще, возможно ли ему быть « лю-бимым « всеми. Достаточно, чтобы подчиненные своегоначальника очень уважали и слегка побаивались. Имен-но так себя поставил Ф. К. Дитерихс. Внешняя недо-ступность его была тем барьером во взаимоотношениях,за которым начинается опасность фамильярности и рас— 21

пущенности. Преемник Дитерихся, граф Келлер *), снялэтот спасительный барьер, но едва ли воспитание егопитомцев от этого выиграло.В числе « либеральных « и « товарищеских « мер но-вого директора — старого пажа — было немедленное уч-реждение во всех ротах отделений умывалок, где зазанавесками были устроены комфортабельные « биде «с проточной водой. По утрам граф Келлер нарочно про-бегал своей обычной суетливой походкой спальни рот,чтобы убедиться, что пажи пользуются этим новымусовершенствованием их быта. Торопливая походка гра-фа Келлера была прямой противоположностью Дите-рихсу, который не шел, а « плыл « по залам корпуса.Встретив пажа с полотенцем через плечо, идущим вумывалку, Келлер спрашивал на ходу : « Куда вы иде-те? « — « Делать биде, Ваше Сиятельство! « отвечалпаж, если он был находчивым и бойким. Удовлетворен-ный директор бежал дальше...Другой мерой было дарование камер-пажам правасамим заказывать меню завтраков и обедов. Экономобязан был приносить накануне вечером проэкт воз-можных блюд на рассмотрение и выбор старшего клас-са. Одновременно было введено дежурство камер-пажапо кухне, — кстати соседней с помещением специаль-ных классов. Дежурство могло быть полезным, но ядумаю, что на деле оно сводилось к отбытию номера(сам не дежурил, так как был одним из старших, то естьвзводных камер-пажей, которые не несли никаких де-журств). Что касается до выбора и изобретения блюд,то это несомненно — по крайней мере в начале, покане выродилось, — улучшило наш стол. Однако это бы-ло ненужным баловством и барством, ибо и до тогостол был более чем удовлетворительным; он был вку-сен, здоров и заметно превосходил скромную массовуюстряпню кадетских корпусов, судя по примеру знакомо-го мне Первого кадетского корпуса. Между прочим, унас к чаю, который подавался в больших чайниках,*) Генерального штаба, командовал стрелками Император-ской Фамилии и имел их мундир. Георгиевский кавалер за вой-ну 1877 г. Впоследствии — Екатеринославский губернатор. Ко-мандир 10-го корпуса в японскую войну. Убит под Хайчаномв 1904 г.22

прибавлялся на каждого пажа стакан горячего молока,чего не было, как правило, в других корпусах. Во внеш-ности чаепития имело домашний характер то, что чайразливался не по кружкам, а по граненым стаканам,имевшим блюдечки.Как новая кухонная мера отразилась на расходах ибюджете корпуса мне, конечно, не известно, но по ра-стерянному виду нашего буфетчика Теребилова — ар-хипатриархальной фигуры с седой окладистой бородкоймосковского купца — можно было угадывать, что рав-новесие в этой области было нарушено.Третьей мерой графа Келлера было приглашениев некоторые будние дни к себе на обед камер-пажей поочереди. Это давало ему случай познакомиться с ихсветскими манерами, знанием языков — особенно фран-цузского, и, отчасти, характером. За обедом, на которыйявлялось человек 6–8 пажей, председательствовала гра-финя Мария Александровна, еще молодая, видная икрасивая брюнетка. Заводился общий разговор, и при-глашенным оставалось следить за собой, чтобы не со-вершить какой-нибудь « гафы «.Не провинился ли в этом отношении в моем выпу-ске барон Арпсгофен, мой сосед в старших классах попарте и по баллам и тоже старший камер-паж? Он вначале учебного года был в списке выше меня на од-ного, но при назначении камер-пажей к молодой Импе-ратрице его обошли и назначили меня.Подобный обход тоже явился нововведением и отка-зом от строгой системы Дитерихса. Лично я, конечно,выиграл, но это не мешает мне усомниться в моральнойпользе такого отказа. В следующем за нами выпуске — « коронационном « — снова повторился обход вполнедостойного юноши, прошедшего корпус с первого клас-са, в пользу поступившего год тому назад, стоявшегопо баллам заметно ниже, но зато титулованного, с исто-рической русской фамилией.Начались светские переоценки!Вспоминаю свой первый обед у графа Келлера. Оннарочно перешел со мной на французский язык и спра-шивал, между прочим, про моего отца. Отвечал я хра-бро, хотя тогда мой разговорный французский язык неотличался свободой. Но директор вел себя поощритель-но, мягко поправил ошибку и подсказал слово, которо— 23

го я сразу не мог найти. Что я все же выдержал экза-мен, было доказано моим назначением к Императрице— в пару с А. Н. Шуберским.Возвращаясь к Ф. К. Дитерихсу, вспоминаю, как онв редких, но нужных случаях, спускался со своегоОлимпа, чтобы учинить разнос. У него был острый,вздернутый нос, длинные седые усы, обрамлявшие бри-тый подбородок, и совершенно голый череп, на которомнельзя даже было вообразить трех знаменитых бисмар-ковских волосков, выдуманных карикатуристами. Вслучаях важных, а такими всегда были его обращенияк пажеской массе, он закладывал большой палец пра-вой руки за вторую сверху пуговицу своего двубортно-го сюртука, а остальными пальцами похлопывал себяпо груди, точно аккомпанируя своим медленно и разме-ренно выпускаемым словам. Говорил он с немецким ак-центом и коротко. Однако выразительность от этого нестрадала.Особенно остались в памяти два обращения к мо-ему классу.В 5-м классе случилось, что не пришел учитель, имы на радостях затеяли шумную возню. Как раз в этовремя в соседний зал 3-ей роты вошел Дитерихс. Неускорив своего шага, он вошел в класс. Мы успели ужезамолчать и занять свои места. Старший скомандовал :« Встать смирно! «Директор остановился в дверях в своей обыкновен-ной позе. « Что это за шум и безобразие? Вы ведете се-бя не как пажи, а как пажеские мальчишки! «Хотел он, очевидно, сказать « уличные мальчиш-ки «.Другой разнос был в младшем специальном классе— и гораздо серьезнее. По глупости и ради захватыва-ющего чувства авантюры наше отделение решило про-извести общий подмен подаваемых французских сочи-нений другими, заранее, вне класса, написанными. Дляэтого надо было подделать заглавия тем, которые обыч-но писал учитель своей рукой на каждом листе. Всеэто мы проделали, казалось, технически успешно, нофранцуз Пелисье (не потомок ли главнокомандующегов Крымскую войну?) заметил разницу в оттенке крас-ных чернил. Мы попались!Разразилась страшная гроза. Нас заставили писать24

сочинение еще раз, многие, не подготовившись, полу-чили по единице; класс был оставлен без отпуска на це-лый месяц; но главное — нас постигла опала.Дитерихс перестал с нами здороваться, подчерки-вая свое благоволение к другим, и лишь однажды во-шел в класс, чтобы произнести одну из своих речей.— Не пажи Высочайшего Двора, — сказал он нам,аккомпанируя себе ладонью по борту сюртука, — афальшивые монетчики!И, обведя свою аудиторию, стоявшую в конфуз-ном молчании, презрительным взглядом, повторил :— Фальшивые монетчики!...Это была вся речь. Директор повернулся и вышелиз класса, чтобы долго-долго не возвращаться в него,тщательно обходя нас и не здороваясь с нами при сво-их обычных проходах через помещение роты.Эпитет « фальшивых монетчиков « был много силь-нее « уличных мальчишек «, брошенного по нашему ад-ресу три года перед тем. Было стыдно и неловко; и ког-да, наконец, опала была снята и директор снова обратил-ся к нам с привычным : « Здравствуйте, господа! «, при-уроченным к дням говения и всепрощения, мы вздох-нули свободно. Свалилась гора с плеч.Дитерихс мог твердо вести свою политику в корпу-се, чувствуя за собой поддержку Шефа — ИмператораАлександра III, который его лично знал и уважал. Ностоило Государю сойти в могилу, как подняла головупетербургская интрига. Сыновья военного министра ге-нерал-адъютанта Ванновского получили воспитание вПажеском корпусе при Дитерихсе и затаили против не-го зуб за бесстрастное к ним отношение и за уроки ихсамонадеянности. С их слов и также, вероятно, по дру-гим наветам у министра составилось мнение о необхо-димости « освежить « управление корпусом и сменить« засидевшегося « старика — директора, воспользовав-шись сменой царствования. Но надо было найти пред-лог, а его не было. И вот, Ванновский сам приезжаетневзначай в корпус и сумрачно его обходит. Легко мож-но себе представить, что он выражает при этом недо-вольство теми или другими порядками и что маститыйДитерихс считает ниже своего достоинства оправды-ваться.О результате этого посещения мы узнали чрезвы— 25

чайно скоро. Через несколько дней генерал Дитерихсбыл отчислен на бесцветную должность « для поруче-ний « — и притом сверх штата — при Главном началь-нике военно-учебных заведений. Небрежнее и обиднееэтого увольнения, как бы официально отвергавшегомноголетние заслуги почтенного педагога, трудно быловыдумать. Если нельзя было повысить его по родномуведомству, он мог бы получить почетное звание, напри-мер, почетного опекуна или даже сенатора. В аналогич-ных случаях так и поступали.Нечего и говорить, что самолюбие честного служа-ки было уязвлено до крайности и что причиненная емуболь отравила остаток его дней.На прощанье Ф. К. Дитерихс дал каждому из па-жей свой фотографический портрет с собственноручноюнадписью, составленною в задушевных тонах (помнюдаже фразу : « духовная моя связь с пажами не порвет-ся никогда «).Все это произошло немедленно после кончиныАлександра III, в те дни, когда не закрылась еще надего прахом могила. Молодому Государю было не до то-го, чтобы вникать в обстоятельства увольнения одногоиз престарелых генералов, к которому так хорошо от-носился отец. Этим и воспользовались из-за угла егонедруги, торопливо сводя какие-то личные счеты.В чем выразилась новая метла, мы видели выше.В Пажеском корпусе была одна черта, которую ред-ко можно встретить в казенном учреждении — это из-вестный уют. Этому способствовал и Воронцовский дво-рец с планом барского особняка, который чувствовался,несмотря на перестройки, и малый относительно штат.После уроков, кончавшихся к 3–4 часам дня, экстерныуходили домой и в стенах всего корпуса до следующе-го утра оставалось, как упоминалось выше, всего 170человек. Курс начинался в мое время прямо с 3-го клас-са (1-й и 2-й были упразднены в первые два года послемоего поступления в 1890 г.), и в семи классах корпуса,разделенных на три роты, считая и специальные клас-сы, было в эти часы, в среднем, человек 55 на роту. Вкадетских корпусах, в каждой из четырех рот всегдабыло громоздкое число около 170 воспитанников — столько, сколько заключалось во всем интернате Па-жеского корпуса.26

Эта разница в размерах здания и в числе его оби-тателей была заметна всем, переведенным из другихкорпусов. Нам с Бурманом, после необъятных пустын-ных коридоров и зал огромного Меныпиковского дома-квартала, где квартировал Первый кадетский корпус,особенно бросилась в глаза сжатость и сравнительно на-рядная обставленность Пажеского корпуса. Они умеря-ли и смягчали казенный характер помещения и быта.Снаружи, на Садовую улицу, глядел стильный фа-сад « барокко « — творение Растрелли-отца, — а по об-ратную сторону асфальтовый дворик отделял зданиекорпуса от католической церкви Мальтийских рыца-рей времен Павла I. Присутствие этой церкви повело ктому, что пажи присвоили себе девизы этих рыцарей,их красивый белый крест как эмблему корпуса и сталь-ное кольцо, подбитое золотом. Эмблема кольца была :« Тверд как сталь, чист как золото «. Оно надевалосьпри выпуске, причем снаружи гравировали « один изстольких-то «, а внутри, по золоту, — год выпуска и фа-милию.За Мальтийской церковью был сад с кегельбаном, асбоку — другой внутренний двор, или «плац». Тут ив саду пажи гуляли и возились в назначенные часы. Надворе был манеж для верховой езды. Игры в те временабыли примитивные, вроде городков и лапты (« крикет «в зачаточном состоянии). Начальство в организации игрне принимало никакого участия. В общем, спорт и обу-чение ему, как это переняли с англичан во всех стра-нах, тогда отсутствовали.Специальные классы помещались в особом, позднеепристроенном (в конце 80-х годов) крыле, которое со-единяло основной корпус здания с квартирой директо-ра, непосредственно выходившей на Садовую улицу.Если между кадетскими корпусами и классами Паже-ского корпуса было некоторое различие, то про военныеучилища и специальные классы можно решительно ска-зать, что между ними не было ничего общего. В пехот-ных училищах был четырехротный батальон военногосостава. У нас — по числу рядов — скорее полурота,чем рота. Там была точная воинская организация, как вполках. У нас цифровое отношение унтер-офицеров (ка-мер-пажей) к рядовым (пажам) было половина на поло-вину. То что камер-пажей ставили в строй за рядовых,27

если строй выходил с ружьями, с точки зрения строе-вика было ненормально. Муштра, которой щеголялиучилища и которая принимала вычурные формы, былав наших условиях неприменима и отсутствовала. Ееместо заняла — со второй половины 19-го века — такназываемая « подтяжка « младшего класса старшим.Юноши соседних классов, бывшие товарищами и на« ты «, при переходе в 1-ую роту превращались в ней — одни в начальников, другие — в подчиненных, опять-таки половина на половину. Старший класс переходилна « вы « с младшим и мало-помалу присвоил себе пра-во « тянуть молод ежь « или « зверей «, как их называ-ли в Николаевском кавалерийском училище. Нужнодумать, что весь этот необыкновенный институт « под-тяжки « был заимствован из этого училища.Дурно или хорошо, но эти отношения прочно уста-новились; офицеры их приняли в качестве удачногодополнения к своей власти, и посторонние зрители мо-гли наблюдать, как, идя к обеду или к чаю в строю безружей, одна половина — старший класс, — построеннаяотдельной колонкой, шла вразвалку, как попало и по-чти не в ногу, а другая отбивала с уродливой свирепо-стью шаг, задирала головы и налезала, по какой-то не-объяснимой традиции, друг на друга вплотную — в на-рушение устава. Старшие камер-пажи и фельдфебельшли свободно вне строя, сопровождая колонку млад-шего класса и покрикивая на нее :— Не отставать!... Голову выше!... и т. д.В часы, когда все роты собирались в столовый зал,появление специальных классов обозначалось задолгоэтими окриками и топотом нескольких десятков ногмладшего специального класса, напоминавшим прибли-жение табуна жеребцов. Шага вразброд старшего клас-са, лениво следовавшего за младшим, не могло бытьслышно за этим грохотом.Налагать взыскания в мое время имели право толь-ко фельдфебель и старшие камер-пажи. Но еще примоем брате, то есть за четыре года перед тем, это правоимели все камер-пажи. Дитерихс, неслышно, но систе-матично боровшийся с естественными злоупотребле-ниями « подтяжки «, лишил их этой власти, оставив еетолько за пятью фактически начальствовавшими ка-мер-пажами.28

Всевозможные официальные рапорты пажей млад-шего класса этим начальникам или дежурному камер-пажу, а также регулярные явки по случаю ухода в от-пуск или возвращения из него, были предлогом длявнушения « молодежи « начал одиночной выправки. Ма-лейшая неисправность в одежде, недостаточная отчет-ливость поворота, вялость шага, неуменье рассчитатьрасстояние так, чтобы принимающий рапорт пажа могподать ему руку — что было традицией, — вело к ко-роткому окрику : « Явитесь еще раз! « с указаниемошибки.По субботам и по средам, когда уходили в отпускне одни экстерны, но и все интерны, у так называемого« фельдфебельского « стола вытягивался длинный хвостявлявшихся, который уменьшался медленно из-за этихповторных явок. Иной « крендель « прогонялся взад ивперед десяток раз, а то и больше, прежде чем удовлет-ворить требовательность принимающего и быть, нако-нец, отпущенным. Хорошо еще, если этот неудачникне уносил с собой « лишнее дневальство « !Однако в этом ритуале не допускалось ни насме-шек, ни тем паче издевательств. Поэтому подчинятьсязаведенному порядку было нетрудно; к тому же каж-дый паж: знал, что через несколько месяцев настанет иего черед стать начальником и почти на офицерскомположении.Явки, внимание на улицах, чтобы не пропустить от-дания чести, требование быть одетым по форме и т. п.имели несомненно свою хорошую сторону : внедряласьпривычка к самооглядке и к военной отчетливости. Пе-ред явкой « молодые « репетили перед зеркалом илидруг перед другом. Глаз привыкал замечать недостатки.Он не пропустил бы потом, на военной службе, дурнопригнанного ремня или незастегнутой пуговицы.Помимо этих приемов воспитания, применявшихсяболее или менее на законном основании, были установ-лены традиции, которые проводили в стенах корпусачерту между старшим и младшим классами. Так, млад-ший класс не имел права проходить мимо фельдфебель-ской кровати, стоявшей отдельно и представлявшей, та-ким образом, для подчиненной половины роты своегорода алтарь. В курилке и в читальной комнате каждый29

класс имел свое место, что давало возможность « на-чальству « держаться отдельно.При встречах где-нибудь в обществе, в домашнейобстановке, все эти искусственные грани стирались ивосстанавливалось дружеское « ты «. Служба быласлужбой — дружба дружбой. Правило, знание которогооказывалось потом полезным при первых же шагах мо-лодого офицера.Дальнейшее и существенное отличие специальныхклассов Пажеского корпуса от военных училищ состоя-ло в универсальности даваемой подготовки. Она должнабыла быть одновременно и пехотной, и кавалерийской,и артиллерийской, тогда как училища делились по спе-циальностям. Пажи имели право свободно выбирать се-бе род оружия и самую воинскую часть. Никакой раз-борки вакансий по старшинству баллов, как это произ-водилось в военных училищах, не было. Для выхода вгвардию требовался только средний гвардейский балл — а именно 9 по 12-балльной системе. Не менее трехчетвертей выпускного класса обыкновенно и имели неменее этого балла. Остальные, если хотели выйти вгвардию, выбирали армейскую часть временно, с темчтобы сейчас же быть прикомандированными к « сво-ему « гвардейскому полку для перевода через год. Та-кому прикомандированию подвергались, без исключе-ний, независимо от баллов, все те, кто хотел выйти вгвардейскую артиллерию или лейб-гвардии Саперныйбатальон, как в совершенно исключительном случае на-шего фельдфебеля Бобровского.Справиться в корпусе с задачей универсальностибыло мудрено. Весь строй и порядок, в основе, оставал-ся пехотным. Будущие артиллеристы и кавалеристысоставляли особые отделения, отличавшиеся от пехот-ного тем, что они чаще ездили верхом в манеже, а ар-тиллеристы, кроме того, упражнялись в действиях приорудии. Внизу, в фехтовальном зале, стояла одна трех-дюймовая поршневая пушка — предмет этих упражне-ний, не слишком частых, под руководством приглашав-шегося со стороны артиллерийского офицера.Когда наступала весна и стаивал снег — это сов-падало с периодом Великого поста — на Марсово поле,отстоявшее от корпуса в 20 минутах ходьбы, приводилираза два или три « настоящий « эскадрон или « настоя— 30

щую « батарею. Кавалеристам давали возможность наэтом плацу испытать на деле строевой устав, эволюциикоторого они изучали зимой лишь по чертежикам и вос-производя их мелом на классной доске. Артиллеристампоказывали на пятачке Марсова поля « подъезды « и« отъезды «.Поверхностность такой подготовки была очевидна.Поэтому, с началом летних лагерей все специалисты от-числялись от корпуса и прикомандировывались к строе-вым частям — в большинстве к тем самым, куда соби-рались выйти. В пехотном отделении обычно остава-лась горсточка, так как больше половины пажей неиз-менно выходило в конные и артиллерийские части.Зимняя « пехотная « подготовка специальных классовбыла явной аномалией! Пехотинцы вместе с младшимклассом составляли свой собственный миниатюрныйквартиро-бивак на левом фланге Главного Красносель-ского лагеря, близ Дудергофской горы. Эти пажи со-стояли, для маневров и некоторых строевых занятий, вприкомандировании к Офицерской стрелковой школе.При совместных занятиях приходилось становиться вобщий расчет и строй этой школы, вперемешку сострелками. Нельзя сказать, чтобы это было всегдаприятно, особенно в жару; но зато происходило та-кое тесное сближение полупридворных воинов с сол-датом, которого не испытывали юнкера пехотных учи-лищ, упражнявшиеся всегда в составе своих училищ-ных батальонов.Перед так называемыми « корпусными маневрами «,незадолго до производства в офицеры, пригонявшегосяв мое время к первой половине августа, прикомандиро-вывались к полкам и пехотинцы старшего класса.Было принято, чтобы выпускные пажи в течениелета представились офицерскому обществу своих буду-щих гвардейских полков. Представление это происхо-дило за ранним лагерным обедом и сопровождалось ри-туалом неумеренных винных возлияний. В предвиденииэтого, таким пажам разрешалось вернуться обратно надругое утро, — проспавшись.Обычай этот был жестоким и являлся пережиткомдавних времен, когда винный разгул входил обязатель-ным слагаемым в область военного молодечества и кре— 31

пость офицера к спиртным напиткам составляла однуиз статей суждения о нем.Лично я, до представления в полк, в свои тогдаш-ние 19 лет не пил водки, с которой начиналась эта це-ремония. Но отказываться было нельзя. Первые рюмкиглотались не без усилия, как лекарство. Однако при-вычка появлялась скоро!Наш выпуск 1895 года был первым производствамолодым Государем Николаем Александровичем. Откорпуса, его традиций и быта осталось приятное впечат-ление. Связь со школой сохранялась искренняя и ду-шевная и достигалось это без особого нажима, благода-ря, отчасти, ровности состава. Сами пажи являлись су-дьями в том, что допустимо и что нет, и в их взаимныхотношениях самым крупным преступлением считаласьвульгарность, или « хамство «. Провинившегося в этомпреследовали и кое-кого подвергали товарищескомуостракизму. С такими говорили на холодном « вы « истарались не иметь с ними дела. Замечательно, что юно-шеский суд этот оправдывался в дальнейшей жизни :отмеченные им люди продолжали и по выходе из стеншколы проявлять свои отталкивающие черты. В моемвыпуске некий Д., поступивший только в специаль-ные классы и которого иронически называли « госпо-дин «, кем он не был, немедленно по производстве вофицеры сделался дезертиром. Он нарочно выбралдальний Приморский драгунский полк, стоявший воВладивостоке, куда полагался очень длинный срок дляявки, и во время этого поверстного срока исчез. Впо-следствии он был судим не раз и исключен из воен-ной службы.Из Пажеского корпуса, кроме теплых воспомина-ний, я вынес еще и нечто материальное, а именно : при-сужденную мне денежную премию имени генерала П.Н. Игнатьева, выдававшуюся воспитаннику « отлично-му «, но без средств, и подарок из Кабинета Его Величе-ства — золотые часы с государственным гербом — послучаю бракосочетания Их Величеств 14 ноября 1894 г.Часы эти верно прослужили мне 45 лет, уцелели приреволюции и находятся при мне и сейчас, когда я пи-шу эти строки.Получили мы с Шуберским на память о нашем ка-мер-пажестве у Императрицы, кроме часов, еще два32

иностранных знака « для ношения на груди « : серебря-ную Гессен-Дармштадтскую медаль, от брата молодойГосударыни, и персидский орден Льва и Солнца млад-шей, 5-й степени, в память Высочайшего приема пер-сидского посла в Аничковском Дворце, где он торжест-венно приносил поздравление Их Величествам по слу-чаю восшествия на престол.Медаль была очень похожа на героическую рус-скую « за спасение погибающих «, так как цвета лентыбыли тоже Владимирские — красный и черный, тольков обратном порядке.К вещественным воспоминаниям нужно прибавитьеще один отклик моего камер-пажества при Импера-трице — денежное пособие, пожалованное мне на вре-мя моего пребывания в Академии. Такие пособия, подназванием « премии «, жаловались иногда малоимущимкамер-пажам Государя и Государынь из их личныхсумм, в виде помощи для службы в гвардии, требовав-шей дополнительных к жалованию средств. Хоть я инуждался в них, но при выходе в офицеры мне не при-ходило в голову просить об этом Императрицу. Лишьспустя пять с лишним лет меня надоумил и побудилсделать это товарищ по полку граф М. Ростовцев, браткоторого состоял секретарем при молодой Государыне.Поступление в Академию было удачным предлогом, хо-тя на самом деле там материальное положение офицерастановилось сразу лучше. Жалованье было повышенноеи прекращались тяжелые вычеты в полковое офицер-ское собрание. Пособие было мне назначено в размере500 рублей в год без малейшего труда; сложенное сакадемическим улучшением, оно позволило мне почтивовсе не беспокоить моего отца по части денег. Надосказать, что как раз к этому времени — 1902 г. — иотец существенно оправился материально, получив истоль долгожданное генеральство и большую должность(с правами начальника дивизии) в Минске.Из придворных впечатлений камер-пажества са-мым ярким было участие в свадьбе Государя 14 ноября1894 г.В дни нарядов во дворец камер-пажи прежде все— 33

го должны были переодеться в придворную форму. Онабыла большая и малая. Последняя состояла из обыкно-венного выходного мундира, но в шишак каски встав-лялся белый волосяной султан. Форма эта применяласьв случаях второстепенных церемоний и сравнительноредко. Чаще нас требовали в случаях полной торжест-венности, и тогда надевался придворный мундир, весьпокрытый галунами спереди и по сторонам кармановсзади; на ноги — белые лосины, однако фальшивые,ибо шились не из кожи, а из особой « трикотажной «материи; чтобы они гладко обтягивали ноги, снималиськальсоны и псевдо-лосины натягивались на голое те-ло. Затем шли лакированные ботфорты кирасирскоготипа со шпорами. Каска с султаном. Шпага с офицер-ским темляком на поясе из золотого галуна, с золотойпряжкой.Фельдфебелю и камер-пажам Императриц эти доро-гие мундиры шились каждый раз новые — по мерке.Остальным камер-пажам « пригонялись « из запасацейхгауза или, как он назывался в Пажеском корпусе, — « резерва «.Когда камер-пажи были готовы, их бегло осматри-вал адъютант, который традиционно нес обязанностипридворного патрона. В мое время адъютантом былштабс-капитан Дегай. Офицер этот чувствовал себя хо-рошо на дворцовом паркете и гораздо хуже в тех ред-ких случаях, когда ему приходилось выезжать верхомв строй. Выбранную ему из нашего конского составалошадь, — видную, но смирную, задолго натаскивалина всевозможные шумы, подобно тому как это делалинаездники придворного конюшенного ведомства в отно-шении лошадей, предназначенных под высоких особна какой-нибудь предстоящий парад. Затем Дегай сампрактиковался в езде и приучал себя к данному коню.Когда наступал день выезда, Дегай, одетый в строевуюформу с непривычными при пажеской форме высокимисапогами, в каске, с застегнутой под подбородком чешу-ей, представлял на лошади зрелище, которое, по егомнению, должно было бы удовлетворить самого тре-бовательного кавалериста. Вдохновляемый отжившейманежной посадкой, с кончиком носка на стремени и соттяжкой ступни вниз, Дегай достигал этого посред-ством чрезвычайно коротких стремян. В результате по— 34

лучалось невероятное соединение жокейской посадки,как бы на корточках, с положением ступни, увекове-ченным бароном Клодтом на конной статуе ИмператораНиколая I и считавшимся в его время классическим.Было совершенно очевидно, что полупридворнаяроль адъютанта была по душе Дегаю. Всегда одетыйпочти с иголочки и по последней военной моде, с ват-ною грудью навыкат, с аксельбантом, с таким же тща-нием разложенным на этой груди, как редеющие воло-сы на его ранней лысине, с мягким звоном своих Саве-льевских шпор, он проходил по залам корпуса шагом,каким « следуют « особы разных классов в дворцовыхпроцессиях, — решительным, веским, но не торопли-вым. Во время придворной нашей службы Дегай впол-голоса наставлял камер-пажей и следил за гладким те-чением службы. В случае каких-нибудь торжественныхприемов или выходов камер-пажи выстраивались за-благовременно на том пути, по которому вереницей со-бирались приглашенные и участники церемоний. Пробе-гали дежурные церемониймейстеры со своими палочка-ми, повязанными под рукояткой андреевскими ленточ-ками. Шагал величественный, огромного роста скороходсо своей шапкой в страусовых перьях, галунном кафта-не 18-го века, чулках и башмаках. Приходили к своимпостам « арапы Петра Великого « в живописных балет-ных куртках, турецких шароварах и чалмах. Чем бли-же к назначенному часу, тем крупнее шли гости, по-степенно превращавшие поток обыкновенных людей,хоть и наряженных в золото, серебро, ленты и звезды,в « особ «.Здесь Дегай, стоя на нашем фланге, негромко пре-дупреждал нас о приближении лица, которому камер-пажи должны были отвесить поклон как своему вре-менному придворному начальнику.— Обер-церемониймейстер князь Долгоруков!И мы дружно кланялись, щелкая шпорами, круп-ному барину в бакенбардах и с жезлом.— Обер-гофмаршал граф Бенкендорф!Поклон свитскому генералу с подстриженными уса-ми, бачками, идущими к ним узкой дорожкой, по-нико-лаевски, и с вечным высокомерным моноклем в глазу.— Министр Двора граф Воронцов-Дашков!Красивый, породистый старик в Андреевской ленте,35

с портретом покойного Государя-друга на груди. От Во-ронцова-Дашкова веет целой эпохой... Он ласково обво-дит нас глазами и, отвечая на наше приветствие, как быищет среди нас, — нет ли знакомого лица.— Гофмейстрина светлейшая княгиня Голицына!Почтенная, важная дама с брильянтовым шифроми в розовой с серебром ленте св. Екатерины. Кланяем-ся ниже и почтительнее...К концу камер-пажеского года мы, конечно, зналихорошо и Высочайших Особ и просто высоких. Те зна-ли — хотя бы по виду — нашего гувернера Дегая. Ка-мер-пажи каждый год менялись. Дегай оставался.Вернемся к 14 ноября 1894 г. После утверждениянашего внешнего вида Дегаем, мы спускаемся вниз, гдеу подъезда нас ждут придворные кареты. На козлах ку-чер в красной ливрее, обшитой галунами с гербами, ив треуголке. Усаживаемся, несмотря на ноябрь, безпальто. Вообще, пальто при полной придворной формеотрицалось. Помню, в Москве при переносах тела Импе-ратора Александра III нам приходилось стоять подолгув ожидании на площадях Кремля и порядочно дрожатьна утреннем октябрьском морозце.Везут нас в Зимний Дворец, где одни кареты остана-вливаются у так называемого Великокняжеского подъ-езда (камер-пажи, состоящие при Великих Княгиняхи Княжнах и иностранных дамах царствующих домов),другие — у Комендантского (так называемые запасныекамер-пажи). Оба подъезда на площади, замыкаемойполукругом зданий Главного Штаба и министерстваиностранных дел. Камер-пажей Государя и Императрицвезут на Салтыковский подъезд, или Главный, смотря-щий на чахлые деревья Адмиралтейского бульвара. Бо-бровский идет сразу наверх, в покои, а мы с Шуберскимостаемся в швейцарской в ожидании приезда ВеликойКняжны Александры Федоровны, которая через не-сколько часов станет русской Императрицей.Она, наконец, приезжает со своей сестрой, ВеликойКнягиней Елизаветой Федоровной, — совершенно ис-ключительной красавицей. Красива и величественнабыла и Александра Федоровна и очень похожа на своюсестру, но все же ей уступала. Мы встречали их у двер-цы кареты и помогали выйти. Великая Княжна — не-веста дает нам руку для поцелуя — смущенно и нелов— 36

ко. Смущенность эта была первой отличительной чер-той, которая бросалась в глаза в поведении молодой Им-ператрицы с самого начала, от которой она не избави-лась и в дальнейшем. Она явно « боялась « разговари-вать, и в минуты, когда от нее требовались светская лю-безность и очарование улыбки, лицо ее покрывалоськрасными пятнами, и делалось напряженно серьезным.Прекрасные глаза ее обещали доброту, но и в них вме-сто живой искры светился лишь притушенный холод-ный огонек. В этом взгляде были чистота и возвышен-ность. Но возвышенность всегда опасна : она сроднигордости и ведет к отчуждению.Я думаю, что эти черты характера Императрицылежали в основе всей личной драмы ее жизни. Святая,но недоступная, она не знала людей, не умела их раз-личать и ими пользоваться. Быть среди них, среди да-же маленькой толпы, ей было тягостно. Она не сумелапобороть первоначальной своей застенчивости и, по ме-ре того как годы шли и царствование подвигалось впе-ред — к его трагическому концу — Царица все меньшеи меньше показывалась на людях. Когда подросли до-чери, они стали заменять мать на придворных цере-мониях.Возвращаюсь к описанию камер-пажеских похо-ждений в день бракосочетания Государя.Высадив своих дам из кареты и проводив их к две-рям подъемной машины, мы сами должны были совер-шить фокус, а именно — так быстро взбежать по лест-нице, чтобы успеть оказаться в дверях подъемной ма-шины в следующем этаже, где Великие Княжны выхо-дили для следования во внутренние покои.Проделываем это успешно. Провожаем дам вместес двумя-тремя придворными чинами до определенныхдверей, за которыми скрываются Их ИмператорскиеВысочества.Августейшая невеста будет переодеваться в подве-нечный наряд, а нас направляют в так называемуюАрапскую комнату. Здесь находится дверь, охраняемаядвумя придворными арапами. За эту дверь — во вну-тренние покои — не допускается никто, даже ВеликиеКнязья. Арапская комната сравнительно небольшая.Из нее другая дверь ведет в Малахитовую гостиную,щеголяющую своими ярко-зелеными малахитовыми ко— S7

лоннами и такой же отделкой стен. Дальше, кажется,шел Концертный зал, в котором обыкновенно давалисьтак называемые малые дворцовые балы, которые вслед-ствие маленького числа приглашенных ценились выше,чем большие, — в огромном Николаевском зале, вме-щавшем тысячи гостей. Между прочим, бывшие камер-пажи Императриц, находившиеся в Петербурге, получа-ли регулярно приглашения на один из малых балов.Вход в Малахитовый зал из Концертного был, всвою очередь, загражден постом, выставляемым от Ка-валергардского полка. Это был « вход за Кавалергар-дов «, через который пропускались только ВысочайшиеОсобы, первые чины Двора и еще, быть может, Андре-евские кавалеры.В Арапской комнате, в ожидании выхода Госуда-ря, собрались все Великие Князья — одни мужчины.Где-то в другом месте, очевидно, Великие Княгиниждали выхода невесты. Камер-пажи были выстроеныу одного из углов Арапской комнаты. Отсюда их от-правляли по надобности и по назначению.Мелочи церемониала улетучились из памяти и яне претендую на точность камер-фурьерского журнала.Но запомнилось следующее, вне этого журнала. Несмо-тря на то, что в Арапской комнате Государя не было, апо стенам стояли стулья, все присутствующие стояли.Никто не курил. Ожидание было долгое и утомитель-ное. Великие Князья разговаривали между собой не-громко, чуть ли не вполголоса. Вообще атмосфера быланатянутая, и было видно, что тем, кто постарше, не хва-тало храбрости присесть, а кто помоложе — мечтал опапироске. Наконец, старейший, но не слишком ста-рый (62 года) Великий Князь Михаил Николаевич, дя-дя Государя, решил воспользоваться шеренгой камер-пажей как ширмой, для того чтобы сделать и то и дру-гое : присесть и затянуться папироской.— Ну-ка, молодежь, — сказал он, — сомкните ря-ды поплотнее и прикройте старика.С этими словами он сел на стул и вынул папиросу.— Совсем как в корпусе, в печную трубу, не прав-да-ли?Покурив, Великий Князь тщательно придавил оку-рок.— А вот этот след преступления девать некуда!38

— В карман, Ваше Императорское Высочество, — подсказал один из бойких камер-пажей.Великий Князь рассмеялся, вставая и развевая ру-кой дымок.— Молодчина, опытный! Конечно, в карман, — иокурок отправился туда. Можно себе представить изу-мление камердинера Великого Князя, когда этот оку-рок был им впоследствии найден. Но, может быть, оностался навсегда в кармане, притаившись.Наконец зашевелились церемониймейстеры, задви-гались другие чины Двора, Воронцов-Дашков прошел зазапретный вход, «за арапов».Вышел Государь в мундире своего лейб-гвардии Гу-сарского полка, в котором он, будучи наследником, ко-мандовал эскадроном. Бобровский отделился и пошелза Государем. Группа Великих Князей тоже последова-ла за ним. Все направились в большую церковь дворца.В процессии этой бросался в глаза рост мужскойчасти семьи Романовых. Большинство было высокогороста, а Великий Князь Николай Николаевич, будущийГлавнокомандующий в 1914–15 годах, — ненормально вы-сокого, легко превышая на голову любую толпу рослыхлюдей. Молодой Государь был исключением и, будучисреднего роста, казался среди своих родственников ма-леньким.Нас с Шуберским переправили к тем дверям, от-куда в свое время должна была выйти Августейшаяневеста.Не помню, из кого составилась наша отдельная про-цессия. Но помню, что тяжелый, огромный, аршин в 6,шлейф серебряного подвенечного платья Императри-цы несли и окружали человек 10 придворных, начи-ная с так называемых « первых чинов «, с прибавкой« обер «, и кончая нами — камер-пажами. Тут были ирасшитые гофмейстеры в чулках и башмаках, и штал-мейстеры в ботфортах со шпорами, как и камер-пажи,а самый кончик шлейфа должен был поддерживатьдревний обер-камергер (кажется, Нарышкин). Ему былотрудно нагнуться, и нести шлейф на этом участке лег-ло всецело на нас с Шуберским. Помню еще удивитель-ные полированные паркеты, на которых легко было по-скользнуться, и то, что каска с султаном, подвешенная39

за чешую на рукоятку шпаги, не способствовала свобо-де передвижения согнутых пажеских фигур.Когда процессия вошла в церковь, грянул с обоихклиросов хор Императорской Певческой Капеллы и во-сторженный гимн « Гряди, голубице « наполнил сводыдомашнего дворцового храма. Государь стоял посреди-не. Великие Князья — шафера группировались по сто-ронам. Бобровский держался позади Царя, держа в ру-ках его гусарскую бобровую шапку с большим белымсултаном. Парадно разодетые приглашенные, — немно-гие, так как церковь невелика, — образовали широкийкоридор для прохода навесты. Шествие это, расчитанномедленное и торжественное при свадебных церемонияхвсех христианских религий, является едва ли не наибо-лее трогательной частью этих церемоний. В данномслучае оно было театрально великолепно. Все блисталов ярком свете электричества, что еще больше сближа-ло картину с театром.Обрученная пара стала рядом и подошла ближе каналою. Венчанье началось. За Государем и за будущейГосударыней стали в ниточку и наготове их шафера.Во время пения « Исайя, ликуй! « и троекратного обхо-ждения аналоя было очень трудно со шлейфом. Шафе-ру трудно было двигаться, держа венец над головойвысокой Императрицы (ибо она ею становилась как разв эти минуты), а камер-пажам — « заносить « вокруганалоя бесконечный шлейф, лавируя между паникади-лами с горящими свечами.По окончании церемонии новобрачные, приняв вцеркви поздравление Императрицы-Матери и ближай-ших родных, двинулись обратно, по направлению к Ма-лахитовой гостиной. Мне помнится, что при этом не бы-ло того, что называлось « Высочайшим выходом «, когдаГосударь и Государыня проходили между шпалерамиразличных чинов, дам и офицеров. Все вообще носилодомашний характер. Это можно объяснить тем, что непрошло еще месяца со дня кончины Императора Алек-сандра III и при Дворе и в войсках был глубокий траур.При обратном шествии мы постепенно оказалисьодни : Государь, Государыня, Великие Князья, кое-ктоиз ближайших придворных. Тех, кто несли шлейф припроцессии в церковь — или делали вид, что несли — 40

уже не было. Обслуживали шлейф только мы с Шу-берским.В Концертном зале или Малахитовой гостиной мынарвались на засаду : здесь Великие Князья, опередив-шие нас, собрались, чтобы еще раз принести свои по-здравления и поднести молодой цветы. Роскошный ихкуст поднимался из спины серебряного лебедя, постав-ленного на стол.После короткой остановки мы двинулись дальше.И тут, едва сделали два-три шага, как кто-то из Вели-ких Князей заметил, что большой пальмовый листиз букета запутался в шлейфе. Достать его было при-казано камер-пажам, для чего мы должны были ныр-нуть под длинный шлейф. Лист этот Шуберский и яразделили потом пополам и оба хранили в числе веще-ственных воспоминаний о нашем камер-пажестве у Им-ператрицы и, в частности, о 14-ом ноября 1894 г.После эпизода с пальмовым листом Государь и Го-сударыня вскоре разделились, чтобы переодеться и за-тем ехать в Казанский собор, где должен был быть от-служен торжественный благодарственный молебен.Мы проводили Императрицу во внутренние комна-ты, неся ее шлейф; при этом уже не было никакой про-цессии; у входа в одну из « квартир «, составляющих жи-лую часть дворца, с Государыней оставалось 2–3 лица,не считая камер-пажей. Наконец, нам было приказаноидти далыпе в самые покои. Ближе к стене и окнамстоял туалет с зеркалом. В глубине — большая кровать.Мы положили на ковер шлейф, бережно его разложив,поклонились и вышли.Казалось, что Императрица осталась в этой полу-пустой и мрачной комнате совершенно одна!Шуберский и я ждали затем ее обратного выхода вмаленькой прихожей на границе лабиринта жилых по-мещений и анфилады приемных зал. Главные нашиобязанности кончились. Через некоторое, более или ме-нее продолжительное время Императрица вышла вобыкновенном туалете и шляпе и в сопровождениидвух-трех придворных дам. Предводимые и окружен-ные немногими чинами гофмаршальской и церемони-альной частей, мы двинулись к лифту. Тут опять ка-мер-пажи должны были быстро сбежать с лестницы,чтобы встретить Государыню внизу, у выхода. Вероят— 41

но, Государь встретил Государыню еще наверху — гдене помню — и спустились они в нижний этаж уже вме-сте.Затем — подъезд, дверца кареты, кивок головы Им-ператрицы и поданная ею рука, которую мы целуем.Из других придворных служб представляли инте-рес в тот год приемы в Зимнем Дворце дам — придвор-ных и так называемых « городских « — и разных ино-странных послов в Аничковском Дворце.Церемония массового приема дам в общежитии на-зывалась « baisemain «, ибо все дело в этом акте и заклю-чалось. После утомительных часов ожидания и затем,под водительством юрких церемониймейстеров, чере-пашьего, в строю бесконечной цепи, приближения к Го-сударыне, — поцелуй ее руки, редко — ее вопрос, и за-тем подача руки Государем. Государыня становиласьлевее, Государь — в некотором удалении и правее. Ря-дом и несколько позади Императрицы — товарищ Ми-нистра Двора с листом фамилий представляющихсядам. По мере их приближения, в момент знаменитогоглубокого придворного реверанса — почти до паркета — называлась фамилия. Если бы при чтении случайнобыла бы пропущена одна фамилия, — все следующиедамы представились бы под чужими фамилиями! По-ка не встретилось бы знакомое лицо и не обнаружилобы ошибки.Камер-пажи стояли по обе стороны шлейфа, наэтот раз не столь большого, могли наблюдать всю сце-ну и даже слышать редкие вопросы, которые Импера-трица задавала изредка особо почтенным дамам и — надо думать — отмеченным в листе крестиком.Придворные дамы всех классов и всех дворов — большого и малых великокняжеских — бывали одетыв свои тяжелые мундирные платья русского покроя, сразрезными широкими рукавами и в кокошниках. Пла-тья были из разноцветного — по рангу и дворам — бар-хата, расшитые золотом или серебром и очень широкооткрытые на плечах и груди. Шлейф, или, как его на-зывали, « трэн «, представлял собою огромный пристяж-ной плат, длиною аршина в 3–4. Он являлся. аномали— 42

ей, так как русский сарафан, послуживший образцомдля выработанной модели придворного костюма, не зна-ет этого прибавления. Представьте себе деревенскуюмолодицу в сарафане, плывущую в грациозной русскойпляске с традиционным платочком в руке и с верига-ми массивного шлейфа у ног! Положение кавалера, вы-делывающего рядом на лужайке лихие узоры трепака,было бы трудным.Сарафанное парадное платье боярышни или боя-рыни 16–17 веков было длинным до земли, с длиннойсзади фатой, но без шлейфа.Техника подхода для целования руки требовала отдамы держания шлейфа впереди идущей. Таким обра-зом эта женская вереница, извивающаяся змеей, кото-рая казалась бесконечной, и хвост которой терялся всоседней зале, представляла собой зрелище, не лишен-ное комизма.« Городскими « дамами назывались те, которые посвоему рангу имели « приезд ко Двору». В общей лест-нице чинов честь эта начиналась с 4-го класса (то естьс генеральских чинов). Однако быть женой или доче-рью генерала было недостаточно. Принималось во вни-мание происхождение и как « была рождена «. Поэтому,например, жена министра Витте, известная в Петербур-ге, да, пожалуй, и во всей чиновной России как « умнаяМатильда «, не была допущена ко Двору, как и женаА. Н. Куропаткина, сменившего Ванновского на постувоенного министра. Обе эти дамы соответственно не бы-ли принимаемы и в петербургском высшем обществе ипереживали это болезненно.Для представления ко Двору нужно было сначалапройти через чистилище и показаться гофмейстринамИмператриц. В мое время это были княгиня Голицына играфиня Строганова. После смотрин решался оконча-тельно вопрос — допустить или не допустить.Городские дамы на « baisemain « были одеты вобыкновенные туалеты и, конечно, со шляпами. В этойтолпе было меньше бархата и совсем не было золотогошитья, зато разнообразие туалетов, материй и пестро-та красок делали ее более веселой.Но сама церемония была скучна, монотонна и уто-мительна как для представлявшихся, так и для Импера— 43

трицы : дефилирование тянулось по меньшей мере двачаса. Все это время Государыня должна была стоятьнавытяжку и механически проделывать один и тот жежест своей правой рукой, подавая ее для целования.На приемах иностранных послов, на которые вызы-вались только камер-пажи Императрицы, мы могли сто-ять рядом с живописными арапами у дверей комнаты,где давалась аудиенция. Посольство прибывало во всемсвоем блеске и скрывалось за дверью. Спустя некотороевремя дверь распахивалась арапами (интересно, чтопридворный чин подсматривал в щелку — пора ли) иГосударь с Государыней выходили в сопровождениипосла. Тут бывал приготовлен чай и разнообразные за-куски. Камер-пажи держались позади Императрицы.Аничковский Дворец носил характер частного до-ма и внутри не было той ледяной торжественности, ко-торая господствовала в необъятных приемных залахЗимнего Дворца. Александр III, живший в АничковскомДворце в бытность свою Наследником, продолжал житьв нем зимой и по своем восшествии на престол. Летомего любимой резиденцией оставалась Гатчина.Царь этот вообще, будучи сам колоссом, явно пред-почитал все скромное, маленькое, домашнее. Кроме то-го, как хороший хозяин, он стремился сократить неимо-верные расходы Двора и понимал, что личный примерзначил много. В течение своего 13-летнего царствова-ния Александр III существенно сократил как бюджетМинистерства Двора, так и его личный состав. Междупрочим, в военной среде за его время постепенно выве-лись многочисленные флигель-адъютанты и свитскиегенералы, на назначение которых был так щедр егоотец. По мере их производства в следующие чины, вед-шие к утрате вензелей, Государь не оставлял этих офи-церов и генералов в своей Свите, не делая и новых наз-начений. В результате, к концу царствования Импера-тора Александра III с его вензелями было всего не-сколько человек, главным образом пожалованных привосшествии на престол, вместо прежних многих десят-ков. Даже Великие Князья не избежали заведенного Го-сударем правила, и в бытность мою в Пажеском кор-пусе Великие Князья, флигель-адъютанты Алексан-дра И, Павел Александрович, Дмитрий и КонстантинКонстантиновичи и Николай Николаевич, по их произ— 44

водстве в генерал-майоры, не были зачислены в СвитуЕго Величества.Что касается сокращения расходов, то тут Царьсам лично вникал во все статьи ближнего и дальнегобюджета Двора при помощи преданного ему и честно-го Васильковского, старого Измайловца, своего бывше-го адъютанта в войну 1877–78 гг., потом хозяйственногопомощника обер-гофмаршала и заведующего дворца-ми. Ходил анекдот об обнаруженном неимоверном чи-сле апельсинов, съедаемых при Дворе в течение года.Государь потребовал подробного отчета по этой статье,говорившей о чрезмерном пристрастии его приближен-ных к апельсинам, и она сжалась на следующий год доосмысленных размеров. Добивались экономии не в од-них апельсинах и не в одном министерстве Двора. Стро-гим экономом военного ведомства был министр Ваннов-ский. Введенная при нем новая форма так называемого« русского « покроя и мешочное снаряжение пехоты бы-ли одним из проявлений всеобщих урезок и борьбы сдорого стоящим щегольством.Император Николай II в первый год своего царство-вания вернулся к весенним парадам, и это дало нам,камер-пажам Императрицы, случай еще одной придвор-ной службы. Мы были назначены стоять у коляски Го-сударыни в своих дворцовых мундирах и касках с сул-танами. День выдался чудесный, солнечный и безве-тренный. Вид проходивших церемониальным маршемвойск и завершение его карьером всей конницы прямона то место, где стояли Государь, верхом, и коляска Го-сударыни, были эффектны. Какой-то художник уве-ковечил этот первый парад молодого Государя в карти-не, выставленной потом на Академической выставке. Наэту картину попали и два камер-пажа. Правда, мы сШуберским не были приглашены позировать, но местонаше и общий силуэт были показаны точно, что и тре-бовалось с нашей точки зрения.В числе придворных церемоний, в которых обычнопринимали участие все камер-пажи, были торжествен-ные обеды, дававшиеся в честь приезжего монарха. Наних камер-пажи стояли за стульями Высочайших Особи ставили перед ними очередные тарелки, получаемыеиз рук придворных лакеев, стоявших тут же. Та жепроцедура была на Георгиевских обедах 26-го ноября,45

когда Государь угощал в Зимнем Дворце Георгиевскихкавалеров. Моему выпуску не пришлось участвоватьв таких обедах, так как Георгиевский не состоялся, адругих случаев не было. В корпусе ходил рассказ, чтоодин из камер-пажей Императрицы Марии Федоровныоблил ее не то супом, не то соусом и что будто бы Алек-сандр III коротко сказал этому неловкому пажу : « Ду-рак! «. Сколько в этом устном предании правды и сколь-ко легендарности — вопрос. Но « дурак « по адресу ка-мер-пажа из уст Великого Князя я лично слышал.Было это в притворе Петропавловского собора вовремя ежедневных панихид по Императоре Алексан-дре III, когда его тело стояло там до погребения. Камер-паж был А. А. Веселаго, впоследствии Семеновец и Ге-нерального штаба. Великий Князь — Александр Ми-хайлович. Проступок первого : наступил на порученныйему траурный шлейф Великой Княгини Ксении Алек-сандровны. Помню, что эту сцену я потом зарисовал вкарикатуре и этот рисунок попал в Пажеский музей.Облить соусом Императрицу или пытаться оторватьхвост платья Великой Княгини были события, достой-ные занесения в пажескую придворную хронику. Асколько было менее заметных и забытых! Повинен были я, когда в том же соборе и той же Великой КнягинеКсении, при которой временно состоял, подал безру-кавную меховую шубу (называвшуюся « ротондой «),вверх ногами. Но моя дама, добродушно смеясь, сама по-могла мне разобраться, — где верх и где низ.Хуже было происшествие — уже не придворное — летом 1895 г. в Красном Селе, незадолго до производ-ства. Дело было вот в чем :Так как наш фельдфебель Бобровский на время ла-герного сбора был прикомандирован лейб-гвардии к Са-перному батальону и находился поэтому в Усть-Ижоре,а все три остальные старшие камер-пажи (Щербатский,Шуберский и Арпсгофен) тоже состояли при кавалерииили артиллерии, то я исполнял в Пажеском пехотномлагере обязанности фельдфебеля.В конце зори, после молитвы, Государь, следуястатьям устава, по которому начальник выслушивалвечерний рапорт о благополучии части, принимал адъ-ютантов и фельдфебелей всех частей, в которых состо-ял шефом.46

Рапортовавшие выстраивались в две линии на пло-щадке перед шатром. Государь их обходил.Предстояло рапортовать в тот вечер и мне, какфельдфебелю Шефской роты.Для настоящего фельдфебеля дело было бы просто.Он был вооружен шашкой, которую полагалось дер-жать во время рапорта обнаженной у плеча. Но у ме-ня была винтовка, и надо было решить, что я долженбыл с ней делать.Командовавший ротой капитан Потехин — « Жа-маис « — придумал сложный и неуставной ружейныйартикул, заключавшийся в том, что я сначала долженбыл от ноги взять « на караул «, а затем, кончив ра-порт, повернуть направо, чтобы уходить и одновремен-но с поворотом взять ружье на левое плечо.Все это мы благополучно проделали на несколькихрепетициях. Прием выходил франтоватым и, по срав-нению с обратным взятием к ноге более эффектным.Но на репетициях я имел через левое плечо свер-нутую в « скатку « старую шинель с промятым желоб-ком от ношения винтовки поверх скатки. Поэтому ка-призный закон механики, предусмотреть который несмогли ни Потехии, ни я, и по которому выдуманноепервым сложное движение давало винтовке центростре-мительный толчок, не обнаружил себя. Ружье попа-дало в свой привычный желобок скатки и там прочнооставалось.На церемонию одели все новое, с иголочки, в томчисле и скатку. На ней не было спасительной промято-сти. Наоборот, новая шинель, всегда лоснящаяся глад-ким, нетронутым ворсом сукна, была готова пойти на-встречу шаловливой игре механических сил и помочьвинтовке соскользнуть в сторону при моем повороте.Так и случилось.Правда, я успел поймать ружье своей правой ру-кой в тот момент, когда оно было повисло вне моего пле-ча и могло фактически упасть на Государя. Поймал,благополучно водворил на место и отошел строевымшагом. Но эта секунда не могла пройти незамеченной,когда все глаза были направлены на Государя и камер-пажа, стоявшего на правом фланге всей длинной ше-ренги фельдфебелей и рапортовавшего первым!Государь не показал виду и, сделав свой обычный47

жест рукой по усам, сделал шаг к следующему. Я жестал в стороне, выбитый из колеи, с тяжелым сердцемпровалившегося на экзамене. Подвел не одного себя,думалось, но и корпус.Что-то будет?Ответ на этот вопрос я получил через самое корот-кое время. От свиты, державшейся между Государем иЦарским шатром, отделился граф Менгден, полковойадъютант Кавалергардского полка (впоследствии егокомандир и генерал Свиты). Он медленными и спокой-ными шагами подошел ко мне.— Не волнуйтесь, — сказал он, — все хорошо иничего не будет.Посылал ли этого вестника сам Государь или добраяИмператрица, поспешившая успокоить своего камер-па-жа, я так никогда и не узнал. И вот почему :Вслед за графом Менгденом подошел ко мне ка-питан Потехин.— Забудьте начисто о том, что случилось или мо-гло случиться, Геруа, — наставлял он меня, как всегдаслегка гнусавя и вполголоса, чтобы не слышали соседи.— А будут спрашивать — молчите. Знать де незнаю и ничего подобного не было. Вот и весь сказ.После этого мне, конечно, не приходилось наводитьсправки, от кого именно шли слова первого утешения.Мудрость совета Потехина была изумительна. Ятвердо следовал ему и симулировал немое удивление,когда мне потом говорили о том, как какой-то паж назоре с церемонией уронил винтовку; что она едва незадела Государя; что ее поднял с земли Великий КнязьГлавнокомандующий; что несчастного пажа лишили на-шивок и отставили от производства.Но никто не знал — кроме названных единичныхлиц — имени этого несчастного пажа, и весь случайканул в вечность и полное забвение.Умница был Александр Филиппович Потехин! Зналжизнь и людей!Строевые роты, то есть 6 и 7 классы всех пяти пе-тербургских кадетских корпусов, выступали в мое вре-мя после экзаменов в лагери недель на 6. Этот кадет-ский лагерь состоял из длинных деревянных бараков наокраине Старого Петергофа и был расположен средидеревьев и вблизи перелесков. Дальше шло огромное48

военное поле, на котором учились уланы и конногрена-деры, стоявшие в Петергофе. Юноши занимались гла-зомерными съемками, строевыми ученьями, совершалипрогулки в чудесный Петергофский дворцовый паркпартиями или целой ротой, а также в живописные ок-рестности Петергофа. У себя в лагере были разные иг-ры. Здесь я завоевал себе первенство в крокет. Корми-ли особенно хорошо. Вообще эти лагери были здоровыеи приятные. Молодежь, похудевшая и побледневшая завремя экзаменов, быстро набиралась сил и загорала.Раз в лето во Дворце устраивался домашний дет-ский бал, на который из лагеря приглашались кадеты,но, главным образом, пажи. Танцевали Великие Княж-ны и Великие Князья, бывшие тогда подростками. Дру-гие дамы были воспитанницы институтов.Огромный Государь Александр III и маленькая Им-ператрица стояли тут же в зале и смотрели, как весе-лилась молодежь. Помню, я поскользнулся на паркетекак раз у ног Государя и уронил свою даму. И помню,что это доставило удовольствие Царю. Он добродушнорассмеялся.В одной из фигур кадрили, когда все пары теснят-ся колонной, впереди меня оказался молодой, безборо-дый Преображенский полковник — это оказался На-следник, которого я раньше не видал, — будущий Ни-колай П.После лагеря кадетам давался отпуск и они разъез-жались по домам на остаток летних каникул.Образование, дававшееся в гимназиях, реальныхучилищах и кадетских корпусах с военными училища-ми, носило официальное название « среднего «. Говори-ли : молодой человек со средним образованием. Не бо-ясь плохого каламбура можно сказать, оглядываясь на-зад, что оно действительно отвечало этому казенномуназванию и было « средним «.Когда я говорил выше о том, что учебное дело вПажеском корпусе было поставлено хорошо, я имел ввиду, что оно стояло не ниже, чем в других хорошихрусских учебных заведениях, а в некоторых отноше— 49

ниях было, пожалуй, лучше. Учебный персонал дер-жался на высоте того метода, который им предписывал-ся и был установлен в России в течение многих десяти-летий. Достигались ожидавшиеся от этой системы ре-зультаты. Но сам метод этот заключал в себе коренныенедостатки, отдать отчет в которых можно было толь-ко впоследствии. Прежде всего это открывалось темпитомцам « средних учебных заведений «, кто побывалзатем в « высших « и в военных академиях. Здесь отних требовалась самостоятельная работа и способностьрассуждать. На прежней школьной скамье ученик дви-гался почти исключительно на помочах и на памяти. Поурочной системе учитель 25 минут спрашивал заданныйурок, 25 минут объяснял следующий. Отвечало преж-ний заданный урок из 30 человек класса не более 5,каждый по 5 минут. Остальные в этих ответах не при-нимали никакого участия и благодарили Бога, что выз-вали не их. Для пятиминутного устного ответа легко бы-ло запомнить кое-что из нескольких страниц учебникадаже малоспособному ученику. Он подавал это « кое-что « и получал балл так называемого « душевного спо-койствия «.При этой системе устных уроков совершенный кре-тин вроде моего одноклассника Э., подгоняемого домасвоей амбиционной теткой, мог в течение несколькихлет держаться в первом десятке классного списка. Он,как попугай, заучивал все решительно наизусть, ниче-го не понимал и отвечал, как заведенная грамофоннаяпластинка. Во время приготовления уроков Э. обыкно-венно прятался за классные доски, за которыми разда-валось, к досаде всего класса, его жужжанье. Он вслухзазубривал многие страницы учебников по несколькимпредметам. Апостолом и поощрителем зубрежа из учи-телей был священник Селении, имевший митру и зва-ние « маститого «. Он задавал « назубок « целые главыиз Евангелия и тот, кто с этим успешно справлялся, по-лучал высшую отметку. Конечно, Э. был в особой честиу этого педагога. Когда Селении умер (мы переходили в6-ой класс), новый законоучитель Лебедев, тонкий и об-разованный богослов, типа католического священника,был изумлен этим порядком тупого заучивания и тем,что наиболее рассудительные юноши имели наимень-шие баллы! К тому же Селении никому — даже лю— 50

бимчику Э., — не ставил выше 9 баллов по 12-балль-ной шкале.Гораздо удивительнее было еще попустительствов области прямого заучивания со стороны преподавате-ля математики полковника Б. Этот конно-артиллерист,щеголявший своей фигурой и отлично сшитым сюрту-ком, автор ряда учебников, эффектно читал теорию,изумлял своими четкими чертежами на классной доске,но избегал задач. На уроках мы отвечали тоже однутеорию, которую можно было брать памятью. Даже ред-кие проверочные письменные работы, полагавшиеся поматематике, Б. задавал на изложение тех или иных те-орем или какого-нибудь бинома Ньютона. В тех случа-ях, когда Б., нужно было решить в классе показнуюзадачу, он совершенно очевидно воспроизводил нечто,заранее им решенное, — как-бы с завязанными глазами,наизусть. При этом он часто запутывался, терял нить иделал ошибки в вычислениях. Тогда наш классный ма-тематик Окунев, поднимал руку, вставал и предупре-ждал преподавателя, что задача так не выйдет. Надо от-дать должное Б-у : он принимал это мужественно, вы-зывая Окунева к доске и предлагая ему распутать фор-мулу, которую он сам забыл.В Пажеском корпусе Б. монополизировал все мно-гочисленные математические предметы, кончавшиеся вспециальных классах механикой и артиллерией, но,кроме того, он преподавал широко и в других военно-учебных заведениях. Кажется странным, что его репу-тация математика-педагога стояла так высоко и чтоникто никогда не обратил внимания на поверхностностьтакого теоретического преподавания точных и рассуж-дающих наук.Но все его ученики, кому Бог не дал математиче-ской шишки, но снабдил хорошей памятью, были до-вольны : они могли набивать полные баллы, оставаясьневеждами в математике.К числу этаких счастливцев принадлежал и я.Однако, когда я поступал в Академию Генеральногоштаба и приступил к подготовке, мне пришлось нанятьсебе студента-математика, с которым я прошел веськурс с самых азов, положив в основу решение задач.Учитель попался превосходный (и всего рубль за час!).Начало было трудно, так как я почувствовал себя в51

этой области невиннейшим из младенцев. Но конец былсладок : я убедился, что и мой несовершенный ум спо-собен на математическую гимнастику, в которой преж-де меня никто не пробовал упражнять. Мало того, ястал находить в этой гимнастике удовольствие. Ещенемного, и я, чего доброго, привязался бы к ней навеки.Но, увы, по вполне благополучной сдаче вступительныхэкзаменов, на которые я шел с уверенностью и без ма-лейшей боязни, разум мой снова впал в математическуюапатию. С формулами и вычислениями было поконче-но навсегда.С моим философским укладом я естественно дол-жен был успевать в таких предметах как словесность,история, география. Но и тут метод преподавания сто-ял поперек усвоения в глубину. Наименьшее сопротив-ление испытывалось по русскому языку. Тут много пи-сали, сочиняли, вообще упражнялись. К тому же всеучителя мои по этому предмету, ставшему (не считая ри-сованья) с 1-го класса моим любимым, были хороши,каждый по своему.С географией тоже было недурно, и мы вынесли до-вольно приличный запас знаний, достаточный чтобы незаблудиться на свете.Но история! Напоминаю читателю, что я обещалостановиться на тех преподавателях, которые в Паже-ском корпусе были исключением из общего высокогоуровня учительского состава, но расстаться с которымистеснялись.Историком нашим был Рудольф Игнатьевич Мен-жинский. Не только нашим, но и предшествовавшегопоколения. Это был старожил вроде лазаретного Ки-рилла Ивановича Вавенко. Менжинский был высокий,слегка сутулый старик с аккуратной бородкой и в пенс-нэ, с пробором посредине приглаженных редеющих во-лос; имел кошачьи манеры, и с лица его не сходило вы-ражение презрительности. Пажей, которые ошибалисьв ответах, он насмешливо называл « сокровище « и былне прочь поиздеваться над ними; всем вообще ставилнизкие баллы, считая, как и священник Селении, что9 являлось вершиной оценки, которую заслуживали ихученики. В этом они были правы, так как при их пре-подавании знать на большее было трудно. Учились мыпо пресловутому учебнику Иловайского, принятому52

для всех учебных заведений. Это было сухое собраниефактов и дат, не подправленное никакими попыткамиобъяснить ход исторических событий, найти их причи-ну и связать разные эпохи посредством сравнения.Опять таки здесь все дело заключалось в тупом заучи-вании и в запоминании.Однако преподаватель мог и должен был поднятьсянад казенными страницами навязанного учебника. Отнего зависело вдохнуть в него жизнь и привить учени-кам вкус к научно-критическому методу изучения исто-рии и сделать предмет интересным. О таких талантли-вых учителях приходилось слышать. В их руках и бес-цветный Иловайский оказывался удачным материалом.На трафарет учебника преподаватель и толковательнакладывал краски. Путаный узор превращался в чет-кий силуэт. В головах молодежи оседали навсегда немелочи, а крупные исторические этапы в их взаимнойсвязи и причинности.В течение двух долгих поколений пажи имели не-счастье иметь бессменного и, казалось, бессмертного на-ставника, для которого история заключалась в хроникесобытий. Не помню случая, чтобы на уроке истории да-вались бы схемы и диаграммы, упрощающие усвоениетемы или хотя бы была повешена нужная географиче-ская карта.Если Менжинский допускал оживление, то это бы-ли анекдоты, да и теми он баловал только, когда мы до-ходили до французской революции, его любимого пери-ода. Преподавал он еще — и тоже двум поколениям — в великосветском женском пансионе Mme Труба. Тамбыли изданы литографическим способом записки, про-шедшие через редакцию Менжинского. Было важно за-ручиться этими записками, и, следовательно, иметь « ру-ку « в пансионе Труба. Сестра или кузина пажа переда-вала ему эту, по-видимому, библиографическую ред-кость для временного пользования, а через этого пажамогли приобщиться к источнику и его товарищи. Выго-ды отвечать по « Трубе «, как у нас говорилось, сказы-вались неизменно : Менжинский узнавал себя, растаи-вал, и « Трубист « получал высшую отметку — 9.К сожалению, доставать эти потрепанные тетрадкирегулярно было трудно. И потому пажам было невоз— 53

можно держаться на высоте этой отметки. ПансионеркиМте Труба были счастливее.Менжинский был поляк. В преподавании это ска-зывалось, когда доходили до царствования Екатери-ны И. Не прощая ей раздела Польши, он выходил изсебя, если паж называл Императрицу Великой. Вспы-хивал и язвительно шипел на виновного : « Вторая, со-кровище, вторая! Сенат не подносил ей титула Великой!Садитесь «. И паж садился, зная, что заработал шестер-ку или семерку.В конечном итоге мы уносили из корпуса туманныеи более чем прерывистые понятия о прошлом как у се-бя дома, в России, так и во всем мире.Но каждый твердо, на всю жизнь, помнил из учеб-ника Иловайского, что « Алкивиад был богат и знатен;природа щедро наградила его способностями « и что« безумец Герострат сжег храм Дианы в Эфесе «.Менжинский, внушив совместно с Иловайским от-вращение к истории сотням своих учеников, удалилсяот дел своих на покой лишь за несколько недель до ев-ропейской войны. Корпус пережил его всего на два споловиною года!Я преподавал в 1911–14 гг. в Пажеском корпусе во-енную историю и являлся, следовательно, в это времяколлегой своего бывшего учителя. Ранним летом 1914года учебный персонал давал ему в ресторане Пиватона Большой Морской прощальный обед и я на нем при-сутствовал. Но казалось, что, отвечая на тосты, он вот-вот склонит свою голову на бок, как он имел обыкнове-ние делать, и, презрительно сощурив на нас свои бли-зорукие глаза, обзовет всех нас « сокровищами «.А сын Рудольфа Игнатьевича Менжинского примк-нул к большевикам немедленно после октябрьского пе-реворота 1917 г. и вошел в первый призыв ленинскогокабинета народных комиссаров. В паре и в рифме с дру-гим поляком — знаменитым палачом Дзержинским — он правил страшным застенком Чека.В специальных классах, как и в военных учили-щах, урочная система сменялась лекционной. Проверкаусвоения знаний производилась в особо назначенноевремя. Это носило название «репетиций». Класс былразбит для них на группы из 5–6 человек, что даваловозможность преподавателю спросить как следует за54

час их всех, что являлось несомненным плюсом передсистемой спрашивания в общих классах корпуса. В спе-циальные классы введены были также практическиезанятия по тактике и военной администрации. Масштабих был очень скромен, но все же это был шаг к само-стоятельным упражнениям и к письменным ответам.12 августа 1895 г. состоялось, как всегда после боль-ших маневров, наше производство. Государь поздравилнас офицерами и камер-пажи — теперь бывшие — Им-ператриц были вызваны на Царский валик, чтобы по-лучить приказ из рук Их Величеств, и, так сказать, от-кланяться.Впоследствии Государыня легко меня узнавала вмассе офицеров. Так она подошла ко мне и поговориласо мной в 1896 г. в Зимнем Дворце на юбилее лейб-гвар-дии Егерского полка и значительно позже в 1901 г. наюбилее Пажеского корпуса тоже в Зимнем Дворце.Помнил меня и Государь, как камер-пажа Импера-трицы, сказав об этом, когда я ему представлялся в1912 году в Царском Селе по случаю назначения орди-нарным профессором.55

Л. ГВ. ЕГЕРСКИЙ ПОЛКВ строю я прослужил в общей сложности — субал-терном, ротным, батальонным и полковым командиром — 9 лет. За вычетом трех лет ученического пребыва-ния в Академии, на штабную мою службу приходится6 лет, а на педагогическую в военном училище и Акаде-мии — около четырех. Таким образом, без малого поло-вину времени из 19 лет активной службы я провел встрою.К счастью, строевой опыт мой оказался довольноразнообразным : пробыв 6 лет на должности младшегоофицера в петербургской гвардии ( в лейб-гвардии Егер-ском полку), я затем командовал год ротой в армей-ском пехотном полку в провинции (в Киеве, в 168-мпехотном Миргородском) ; батальоном — летом 1913 г.снова в своем родном полку; полком во время войны — сначала армейским (123 пехотным Козловским), потомгвардейским (лейб-гвардии Измайловским).Знакомство с провинциальной военной средой и схарактером армейских частей принесло мне большуюпользу, несмотря на относительную краткость этого зна-комства.В 1895 году, когда я был произведен в подпоручикилейб-гвардии Егерского полка, им командовал граф П.П. Шувалов. Генерал этот несомненно выдавался средиостальных начальников частей петербургского гарни-зона. Начав службу в лейб-гусарах, он впоследствии пе-решел в пехоту, руководимый, вероятно, широким ин-тересом к военному делу. Особенно увлекался графШувалов стрельбой и отлично поставил ее в частях, ко-торыми командовал. Из шаблонного отбывания номерастрельба превращалась, под его деятельным руковод— 57

ством, в настоящее искусство. На стрельбищах появля-лись разные точные приборы, стрелковые вопросы об-суждались с офицерами, составлялись наглядные гра-фики, инструкции и руководства. Нельзя было не за-ражаться знаниями и энтузиазмом командира; офицерыи стрелковые таланты из солдат — все работали с ис-кренним и свежим интересом. Результаты сказывалисьнемедленно — стрельба полка заметно поднималась.Нужно сказать, что в ту эпоху, до русско-японскойвойны, в пехоте практиковались разные уловки для такназываемого « выбивания процентов «, которыми расце-нивались результаты стрельбы. Так, например, сидев-шие в укрытиях на линии мишеней стреляли в них вупор, увеличивая число пробоин; лучшие стрелки с ли-нии огня выпускали лишние пули в мишени соседей — заведомо плохих стрелков; при отметках попадания насамих мишенях во время « счета пуль « не скупились,отмечая больше, чем было на самом деле, или дажепродырявливая мишень чем-нибудь острым...Начальство, в громадном большинстве, смотрелона все эти проделки сквозь пальцы. Репутация дивизиивыигрывала, если полки выбивали « выше отличного «,то есть больше процентов, чем требовалось высшей ме-рой оценок стрелкового устава.В командование графа Шувалова эти шулерскиеприемы сами собой исчезли, и чины полка скоро убе-дились на практике, что при тщательной математиче-ской постановке дела и дружной работе пресловутыепроценты лезут в гору сами собой, без понуканий.Граф Павел Петрович Шувалов обладал большимиличными средствами (известен его барский особняк наФонтанке, у Аничковского моста) и немало тратил изсвоих собственных денег на благоустройство полка иразличные улучшения.К сожалению, командование им лейб-егерями ока-залось черезчур коротким — ровно год. К этому ещедалеко не старому человеку ( ему еще не было и 50 лет)подкралась тяжкая грудная болезнь, которая застави-ла его оставить службу. Случилось это вскоре после мо-его выхода в полк, в конце ноября 1895 года. Офицерыжалели, что лишились командира, в котором удачносоединялись барство и незаурядные служебные каче-ства, заметно поднявшие полк. О Шувалове, сохрани— 58

лось самое лучшее воспоминание. Это был человек ум-ный, просвещенный, в высшей степени серьезный идельный, в отношениях с офицерами доступный и вни-мательный. Образец командира. Работать с ним былолегко, и никто не жаловался на его несомненную тре-бовательность.Досадовали еще и потому, что приближался 100–летний юбилей полка — в ноябре 1896 г.; лучшего ко-мандира, чем Шувалов, для представления полка Го-сударю и организации празднеств нельзя было желать.Граф Шувалов недолго прожил после своего ухо-да.Преемник графа — Андрей Иванович Чекмарев — был резким контрастом. Ярко помню первое появлениеЧекмарева перед обществом офицеров полка. Мы все,в парадной форме, построились в одну шеренгу вдольстен зала офицерского собрания. Вошел генерал ростомниже среднего, плотный, с наклонностью к полноте, скороткой шеей, на которой сидела кубическая голова содутловатыми шеками и с седоватой бородкой, расче-санной по-кучерски, надвое. Вообще, его легко можнобыло вообразить в традиционном русском кучерскомкафтане на вате и в большой меховой шапке с квадрат-ным верхом из цветного бархата. День был декабрьскийи сумрачный. Подходил к зимнему петербургскому ут-ру и Чекмарев.Первое впечатление при дальнейшем знакомстве нерассеялось. В медленности его движений, в поступи и внеповоротливости было что-то медвежье. Тяжелый наподъем, Чекмарев был тяжел и в мыслях.В нестроевой фигуре и манерах его трудно былоугадать коренного гвардейца (прослужил до чина пол-ковника в лейб-гвардии Семеновском полку), флигель-адъютанта Императора Александра II, офицера конвояЕго Величества во время войны 1877–78 гг.Службу Чекмарев, впрочем, знал, хотя нес ее фор-мально и без блеска, с добросовестностью заведенногона долгий срок исправного автомата. Сердце у негобольше лежало к хозяйству, к полковой швальне, кустранению тревог где-то там на Звенигородской улице,приютившей вместе с квартирой командира разные не-строевые учреждения и команды.Когда Чекмарев с видимой неохотой садился на сво— 59

его такого же тяжелого, как он сам, верхового коня, онсливался с ним в силуэт, напоминавший известный па-мятник Александру III, работы князя Трубецкого.Андрей Иванович боялся простуды и сквозняков,носил шарф на шее, не расставался с калошами и прималейшем дуновении ветра поднимал воротник пальто.Постепенно, с его приходом, и полк точно надел ка-лоши и поднял, нахохлившись, воротник, закрывающийлицо. Таково влияние командира! Привитая графомШуваловым строевая бодрость сменилась ровным ибледным исполнением служебного долга и уставов. Про-бужденный было интерес к стрельбе заглох. Творчествои инициатива в гомеопатических дозах смели проры-ваться только в хозяйственной области.Вспоминали с грустью служебную независимостьпрежнего командира. Чекмарев, увы, боялся всякого на-чальства и терялся, если оно выказывало неудоволь-ствие. Это свойство Чекмарева я испытал на своей соб-ственной шкуре, отсидев трое суток на гауптвахте зачужую провинность только потому, что начальство раз-гневалось, а командир не пожелал разобраться в деле.В общем, полк вступил в пятилетнее бесцветное су-ществование, получившее потом кличку « чекмаревско-го времени «.Даже пришедшиеся на это время коронация и пол-ковой юбилей (1896 г.) показались бледными и вялымив атмосфере этого командования в калошах, с подня-тым воротником и с боязнью свежего воздуха — хотьбы сквозняков.Почти вся моя служба в младших чинах, до посту-пления в Академию, прошла именно в эти годы.Сближение с обществом офицеров облегчалось дляменя тем, что в полку уже был мой брат, а также боль-шим числом бывших пажей, которые всегда радушновстречали нового однокашника.В мое время ровно половина офицеров была из па-жей. Товарищество корпуса они переносили в полк,держались друг друга и имели влияние на остальную,не пажескую половину, хотя, разумеется, и в ней быломного офицеров, подходивших к общему духу полка ине нуждавшихся в постороннем влиянии. В результа-те получалась сплоченная и дружная полковая семьяс одинаковыми понятиями о службе, чести и взаимных60

отношениях. Небольшие группы офицеров, отличав-шихся по своему воспитанию, а иногда и происхожде-нию, от большинства, не сливались с ним, держались не-много особняком, но это не отражалось на общем един-стве, и офицерский быт лейб-егерей не знал ни интриг,ни мелкой борьбы отдельных кружков.Во всех вопросах, служебных и частных, достоин-ство полка стояло для каждого на первом месте. Сор изизбы не выносился, командира — каков бы он ни был — поддерживали как представителя полка, свято блюлиустановившиеся полковые обычаи и « лезли из коживон «, если требовалось показать, что лейб-егеря в тойили иной области стоят на должной высоте.Блеснули офицеры, между прочим, написав и от-лично издав полковую историю в один год, к юбилею.Скажу об этом подробнее позже.Радушие, гостеприимство и естественная простотаегерей были широко известны.Все это вместе получило название « егерства «. Ког-да что-нибудь выходило особенно хорошо, говорили :« Это по-егерски « или « вот это егерство «. Как кажется,немалую роль в сплочении офицеров в семью со всемиэтими понятиями сыграл в 80-х годах командир полкаХазрев Мирзабекович Долуханов, — кавказец, хотя ипроживший большую часть жизни в Петербурге. Зналон о знаменитом « куначестве «. « Кунак « на Кавказезначит « брат «, и войсковые части ввели это слово и этуидею в свой обиход. Кавказские полки были друг другукунаки; больше чем друзья и товарищи.Долуханов полюбил слово « егерство «, как отвечав-шее кавказскому « куначеству «, и щедро поощрял этимсловом лейб-егерей. У него была привычка начинатьфразу словами : « Ну вот это «, и довольный чем-нибудь,Долуханов говорил : « Ну вот — это егерство! «.Между командиром полка и офицерством стоялиполковники. Являясь ближайшими помощниками ко-мандира, они были старшими товарищами и руководи-телями офицеров. От качества полковников, их личныхсвойств, ума и такта зависело многое. Как буфера, онидолжны были то сжиматься, то раздаваться, в зависи-мости от давлений, сверху — от командира и снизу — от офицеров.В первые годы моей службы число полковников в61

Егерском полку оказалось выше того, что было положе-но по штату. При четырех батальонах и одном заведу-ющем полковым хозяйством должно было быть пятьштаб-офицеров. Состояло же их десять, то есть вдвоебольше, чем требовалось. Объяснялось это установив-шейся в гвардии традицией не переводить вообще офи-церов из одного полка в другой. Одно время делалосьисключение для полковников, которых переводили ту-да, где была полковничья вакансия. Но потом, начинаяс 80-х годов, и эти переводы были прекращены. Такимобразом случалось, что в некоторых полках (чаще вкавалерийских) число полковников доходило до 10 идаже больше.Типичными были общие трапезы в офицерском со-брании.Обед накрывался в длинной столовой с темнымиобоями и галереей командирских портретов. Из послед-них только два или три были хорошего письма, в осо-бенности портрет Виллебранта работы Константина Ма-ковского и портрет знаменитого командира времениОтечественной войны Карла Ивановича Бистрома (ка-жется, это была хорошая копия). Большинство жепортретов « состряпали « наскоро и дешево к юбилею,вставили в однообразные овальные рамы и развесиливдоль стен.У одной стены стоял большой шкаф, за стеклом ко-торого блестело столовое серебро. В мое время его бы-ло еще немного, и больше всего бросалась в глаза массачарок, заводившихся на каждого офицера. Чарки этиимели простую форму серебряных стаканов, на кото-рых помещался кульмский крест — полковая эмблема — и имя офицера с датами его вступления в полк и вы-хода из него.Впоследствии, когда этих чарок стало слишкоммного, от дальнейшего их изготовления отказались, ивыходившие в полк офицеры обязывались завести вскладчину какую-нибудь другую вещь на память о се-бе и для украшения стола — братину, канделябр, фрук-товую вазу и т. п.Столы, в случае общих обедов, ставились покоем,62

то есть в форме буквы « П «. Скатерти, салфетки име-ли в своем узоре тоже кульмские кресты; поместили ихи на стулья, строгие, с кожаной обивкой, которые зака-зали к юбилею; здесь эти кресты, выжженные по коже,были соединены с веткой полкового шитья. На всехэтих кожаных стульев не хватало, и недостающее чис-ло дополнялось простыми стульями гнутого дерева, но-сившими в России название « венских «.Самый обед или « еда «, как упрощенно называлосьэто в записках офицеров, тайно голосовавших за илипротив чествования уходящего товарища обедом, былшаблонного содержания. Но центр кулинарного искус-ства во время егерских обедов лежал не в их меню и висполнении, а в закусках перед обедом.Закусочный стол накрывался посередине соседне-го со столовой зала собрания. Под белой скатертьюскрывалось не менее двух длинных, вместе составлен-ных столов, и вся эта большая площадь была тесно за-ставлена самыми разнообразными закусками, бутылка-ми и графинами с водкой, настойками, мадерой, белымпортвейном. Закуски холодные и горячие — разныхсортов сыры (с которых, в противоположность Европе,начинали обед), маринованные грибки и белые грибы всметане, гречневая каша « по-драгомировски «, ветчи-на обыкновенная и вестфальская, колбасы горячие, со-сиски в соусе из помидоров, баклажаны с перцем, ма-ленькие биточки в разных соусах...« Выпить рюмку водки и закусить « обозначало по-вторить рюмку несколько раз и приложиться, по край-ней мере, к полудюжине разных закусок, один вид ко-торых возбуждал аппетит. В результате, все шли к обе-ду насытившись, и неудивительно, что отношение к не-му было поверхностным.Пока обедали в столовой, из зала убирали закусоч-ные столы накрывали другие вдоль стен для послеобе-денного кофе, а посредине зала устраивался полковойдуховой оркестр.После тостов, если это были проводы, а не рядовойежемесячный « товарищеский « обед, играли колено пол-кового марша и офицеры кричали « ура «.Потом толпой высыпали в зал, расходились по дру-гим комнатам собрания, садились играть в карты, питькофе и ликеры.63

За обедом пили то вино, которое стояло на столе и — в случае проводов — то шампанское, которое пода-вали. Но после обеда можно уже было требовать напит-ки по своему выбору — и, конечно, сверх той платы,которая была разверстана на участников заранее. Тутслучалось, что какая-нибудь группа офицеров подли-вала, начинались частые тосты, появлялись все новыеи новые бутылки шампанского, пели застольные песнии — в особенности известную « чарочку «. Подносилсябокал тому, чье имя-отчество называлось в песне — «выпить чару Ивану Петровичу», «чару выпивать,другую наливать « и т. п. и « друг « должен был осу-шить бокал до дна...Музыка продолжала играть, какой-нибудь люби-тель пускался плясать лезгинку, шел беспорядочныйшум, раздавались веселые выклики, — как вдруг всемгновенно смолкало, отодвигались стулья, все встава-ли и становились навытяжку, как по сигналу. Это де-журный офицер подошел с вечерним рапортом к коман-диру полка, и тот встал, чтобы принять его.Собранская жизнь отнимала много времени и денег,особенно у молодежи, и еще больше у тех офицеров,холостых и беззаботных, которые жили под боком усобрания, в казенных квартирах на Рузовской улице.На Звенигородской, отделенной от собрания огромнымпустырем Семеновского плаца (где был знаменитый бе-говой круг), жили — по соседству с канцелярией полка,нестроевой ротой и командиром — полковники и солид-ные члены полкового управления и хозяйства.Соблазн собрания заключался в том, что в нем втечение всего дня и даже ночью можно было поесть ивыпить в кредит. Дешевое, однако, выходило на доро-гое, ибо из копеек, тщательно заносившихся буфетчи-ком в личную графу офицера, быстро складывалисьрубли, а из рублей — десятки. Помню этот ужасныйлист, по величине напоминавший скатерть, на котором ввертикальной графе стояли фамилии всех офицеров, а вдлинных горизонтальных отмечались бесстрастно каж-дый съеденный кусочек селедки, пирожок, выпитаярюмка водки. График этот верно изображал степеньпреданности офицеров собранию. Раз в месяц он пред-ставлялся казначею, а тот « удерживал « долги за съе-денное и выпитое из содержания офицеров.64

Младший офицер в гвардии получал 70 рублей вмесяц (в армии 60), ротный командир — около 100, ба-тальонный — около 150.Цифры эти сравнительно с тем, что получали офи-церы в армиях других великих держав Европы, каза-лись ничтожными, но, теоретически говоря, на это со-держание жить было возможно. Жизнь в России, глав-ным образом — еда, — стоила гораздо дешевле; для бес-семейного офицера могло быть достаточным, при разум-ной осторожности, получать, скажем, на английскиеденьги — эти 7 фунтов в месяц.Однако в Петербурге и в гвардии, помимо соблазнаофицерского собрания, были налицо и другие соблазны,а также и разные обязательства, запускавшие руку вкарман офицера. Если карман оказывался тощим, на-пора всех этих расходов он не выдерживал.Даже в скромных гвардейских полках, к каковымпринадлежал и лейб-гвардии Егерский, нельзя былослужить, не имея никаких собственных средств или по-мощи из дому. В некоторых же полках, ведших важныйи широкий образ жизни, необходимый добавок к жало-ванью должен был превышать последнее в 3–4 раза ибольше. В лейб-гвардии Егерском можно было обойтись50 рублями, и даже меньше.По части получения жалованья или, вернее, непо-лучения его всего туже приходилось обыкновенно в ме-сяцы, следовавшие за лагерным временем, то есть меж-ду августом и, примерно, концом декабря. Совместнаябарачная, собранская и маневренная жизнь офицеров вКрасном Селе в течение трех с лишним летних месяцеввела к интенсивному заполнению графика буфетчика.Это неумолимо отражалось в неумолимых книгах каз-начея, и каждого 20-го числа (во всей России жалова-нье выдавалось 20-го) офицер получал конверт, в ко-тором нельзя было прощупать никаких денег и кото-рый заключал в себе только аккуратно сложенныйсчет: причитается столько-то, вычтено за то, другое, тре-тье столько-то, подлежит выдаче — 0.И если, наконец, 20-го января, после осторожнойжизни на зимних квартирах, в конверте вдруг оказы-валась, кроме счета, кое-какая мелочь, — это был при-ятный сюрприз!По мере того как офицер становился старше и сте— 65

пеннее, попутно повышаясь в чинах и окладах, он на-ходил в заветном конверте 20-го числа более осязатель-ную начинку.Служба младшего офицера зимой состояла из стро-евых занятий в казармах, хождения в разные городскиекараулы и в дежурствах по полку и по военным госпи-талям.Занятия начинались в 8 ч. утра, прерывались на двачаса в полдень для обеда нижним чинам и завтракаофицерам, с послеобеденным отдыхом (солдатам разре-шалось полежать, сняв сапоги), и продолжались затемдо 4 часов.Любители показать себя и людей посмотреть наБольшой Морской, набережной Невы и лучшей частиНевского проспекта в обычные часы гулянья, между4 7г и 5 7г часами, поспевали туда после занятий. Былиофицеры петербургского гарнизона, которые появля-лись на этой прогулке, медленной и праздной, каждыйдень, несмотря на погоду. Так трудно было отделить вмыслях Невский и Морскую от румяного, здорового ли-ца преображенца Н. с его темной квадратной бородой ис башлыком, концы которого были закинуты за спину.Таким-же верным невским фланером был капитан Па-жеского корпуса П. Здесь и на набережной Невы встре-чались знакомые обоего пола, офицеры козыряли другдругу, ходили парами и группами или стояли у гранит-ного парапета красивой набережной Невы, пропуская иоглядывая гуляющих. Тут узнавались городские ново-сти, создавались и передавались сплетни.Мимо, не торопясь, проезжали сани или экипажи, вседоках которых узнавали то лиц с крупными имена-ми, то знатных дам, то известных кокоток вроде « Шур-ки Зверька « или « Маньки Бедовой «.Вечер у субалтерна был свободен, если он не де-журил где-нибудь. Ротный командир мог быть заняткакою-нибудь отчетностью, совещанием с фельдфебе-лем, решением хозяйственной задачи.Первым моим ротным командиром был штабс-капи-тан В. 3. Гудима. Он получил 5-ую роту незадолго домоего выхода в полк в 1895 году и наметил меня млад— 66

шим офицером в свою роту когда я еще находился вПажеском лагере в Красном Селе, перед прикоманди-рованием к Егерскому полку. Как бывший паж он мог,как свой, прийти в наш маленький лагерь (человек 50)и посмотреть на него во время занятий. Удовлетворив-шись смотринами, Гудима устроил так, что я был назна-чен к нему в роту.Гудима считался строгим и точным командиром, ия радовался тому, что смогу пройти с самого начала хо-рошую строевую школу. Он действительно знал уставыназубок, был требователен и к себе и к подчиненным,очень заботился о солдатах и стоял за свою роту, чтоназывается, « горой « ; но он совершенно не интересовал-ся тактическим обучением, не умел ничего преподать вэтой области и во время полевых занятий в лагере про-изводил тактические ученья лишь для отбытия номератребуемой программы. Глаз его оскорблялся, если лю-ди в цепи разравнивались, и он, вероятно, с трудомудерживал себя, чтобы не подсчитать им « ногу «.Между тем Владимиру Захарьевичу нельзя былоотказать в уме. Но живая и нужная сторона военногодела его не занимала, Научиться у него, как это скоростало мне ясно, можно было только искусству сомкну-того строя и автоматизму.В роте Гудима, с одной стороны, держался старо-модного для того времени взгляда, что солдат предпочи-тает « мордобитие « отдаче под суд; с другой — прихо-дил по вечерам в роту или в солдатские палатки в ла-гере с подходящей книжкой — вроде украинских рас-сказов Гоголя — и читал им вслух (читал он хорошо),вызывая их на дружескую беседу.Физически это был высокий и довольно красивыймужчина малороссийского типа. От его широких плеч,крепких рук и зычного голоса отдавало мужеством.Осенью 1898 года я был переведен в шефскую ротуи украсился царскими вензелями, незадолго перед темвведенными для чинов, несущих службу в строю рот,эскадронов и батарей Его Величества.Моим новым начальником был Алексей Никола-евич Бунин, тоже знавший уставы, строй и ротное хо-зяйство, но безучастный к тактике. Холостой, жизнера-достный, румяный, с русским наружно простоватым ли-цом хитрого мужика, с расчесанной на обе стороны бе— 67

локурой бородой, « Алексис «, как его звали в полку, уп-равлял ротой через традицию и через фельдфебеля *).Традиция первой роты, носившей имя державного ше-фа, заключалась в том, чтобы служить моделью во всехотношениях для других рот. Фельдфебеля Государевойроты, которые выбирались с особым разбором и которыхГосударь знал и в лицо и по именам, являлись ближай-шими проводниками традиции. Ротные командиры мо-гли меняться, младшие офицеры — тем более, а фельд-фебель оставался на своем посту бессменно, до глубо-кой старости, пока позволяли здоровье и силы. Чемдревнее и вместе с тем молодцеватее выглядел фельд-фебель шефской роты, тем было лучше. Ему и разре-шалось многое такое, что для другого фельдфебеля по-казалось бы вольностью. Непоколебимо показывая при-мер дисциплины, такой патриарх, не сходя со своего ме-ста старшего солдата, все же имел возможность и по-ворчать, проявить упрямство и превысить свою власть.Офицеры обращались к этим подчас деспотам неиначе как по имени-отчеству. К субалтернам эти « ИванПавловичи « и « Павлы Ивановичи « относились со сни-схождением взрослого к ребенку.В год моего производства и выхода в полк умер илиудалился за немощью на покой, доживать свои немно-гие дни, маститый фельдфебель роты Его ВеличестваШалберов. Он участвовал в турецкой войне 18 лет то-му назад уже фельдфебелем, вернулся с тремя Георги-евскими крестами, постепенно покрылся рядом шевро-нов на левом рукаве, по которым можно было сосчи-тать число лет его сверхсрочной службы, медалями — шейными и нагрудными, бесконечной цепью знаков« за отличную стрельбу «, иностранными орденами и,конечно, сединой. Он был типичнейшим представите-лем своей фельдфебельской расы и славился во всейгвардии тем, что говорил скороговоркой в бороду, какиндюк, и что его понимали только привыкшие к нему.Государь не забыл Шалберова с его индюшечьейречью еще в 1916 г., напомнив о нем в Ставке генералуКондзеровскому — старому лейб-егерю.*) А. Н. Бунин командовал во время маньчжурской кампа-нии стрелковым полком, а в войну 1914–17 гг. дивизией, получив,кажется, Георгиевский крест.68

Шалберова заменил молодой великан Государевойроты Тит Гостилов, только что кончивший срок своейдействительной службы и начавший первый год сверх-срочной. Ему было еще далеко до шалберовского авто-ритета, но и теперь на него поглядывали не без почте-ния, прозревая будущий столп Государевой роты, 1-гобатальона полка. Понятие « столп « к нему шло какнельзя лучше : взглянув на его гигантские размеры истрашные плечи, думалось : « Ну и силища! « *).Когда в 1913 году я командовал в полку 1-м бата-льоном, я встретил Гостилова, за широкими плечамикоторого уже числилось 18 лет фельдфебельства, от-меченные и шевронами, и медалями, и значками застрельбу. Особенно последними : Гостилов был изуми-тельным стрелком.И, как когда-то у Шалберова, был у него уже непре-рекаемый авторитет, но также и одна странная особен-ность, которую знала вся гвардия и все начальство : уГостилова, при всех его положительных качествах, нехватало музыкального слуха. Он не мог маршироватьпод музыку в такт и, чуть-чуть отставая от ритма, слег-ка подпрыгивал на фоне ровно плывущей массы сом-кнутого строя! И ничего нельзя было с этим поделать.Приходилось молчать и мириться всем, начиная с ко-мандира полка и кончая Его Величеством.По непопадающему в ногу фельдфебелю безоши-бочно отличали в гвардии Государеву роту лейб-гвар-дии Егерского полка.Говоря о Гостилове, попутно вспоминаю, что и в5-ой роте, где я начал службу, тоже был тогда молодойфельдфебель, умный и полированный Кирсанов, и чтомы праздновали его свадьбу. Шаферами были офицеры,в том числе я — у невесты. После торжественного вен-чания в полковом храме, состоялся обед и бал в поме-щении роты. Это было чинно, точно по расписанию иочень мило. Моей дамой за обедом оказалась хорошень-кая горничная, веселая, неглупая и с отличными мане— *) Во время революционных вспышек в Петербурге в кон-це 1905 года лейб-егеря должны были арестовать вооруженныхбунтовщиков, запершихся в здании, окруженном высокой сте-ной с крепкими воротами. Гостилов выломал их плечом с раз-бега.69

рами. С ней было легко разговаривать на любые темы.Все « здравицы « провозглашал особый церемониймей-стер, который стоял за серединой стола, позади ново-брачных, и читал тосты по бумажке. Музыка играла« туш «. По принятому всюду в России обычаю гостикричали « горько! «, что обозначало, что вино надо под-сластить поцелуем « молодых «. И молодые сконфужен-но целовались.После обеда быстро убрали столы и открыли бал,как полагалось, вальсом. Ротный командир пошел впервой паре с новобрачной. Я — со своей бойкой сосед-кой за обедом. Моя дама, выяснилось, так же хорошотанцевала, как разговаривала.Обзаводиться семьей могли позволить себе роскошьтолько фельдфебеля. Особых помещений для этих се-мей не существовало, и они ютились в тесных квартир-ках, отводившихся им тут же при ротах.Расположение привилегированной Государевой ро-ты отличалось от других большим простором. Она име-ла два входа, парадный, с лестницы, которая вела отглавного подъезда казармы в офицерское собрание, и« черный « — со двора 1-го батальона. Обычная приротах канцелярия, обозначавшаяся большею частью де-ревянным столиком и двумя-тремя стульями, была в ро-те Его Величества довольно обширна и имела харак-тер уютного делового кабинета с настоящим письмен-ным столом, оттоманкой и даже коврами. Убранствомэтим она была обязана двум Великим Князьям-братьям,служившим в роте в 80-х годах. Эти были Георгий иМихаил Михайловичи, сыновья престарелого, в мое вре-мя, Михаила Николаевича — фельдмаршала и фельд-цейхмейстера, всю жизнь состоявшего в списках лейб-гвардии Егерского полка.Георгий Михайлович оставался в полку недолго иперевелся в кавалерию — лейб-гвардии в Уланскийполк, который в общежитии называли, по месту стоян-ки, петергофским.Его брат прослужил дольше и, по-видимому, не со-бирался покидать полк, но у него случился серьезныйличный роман, который не был одобрен строгим Импе-ратором Александром III. Великий Князь, однако, всеже женился без разрешения, и ему пришлось покинутьРоссию. При этом он был исключен из списков тех70

полков, в которых числился. Все это произошло в 1891году, незадолго до выхода в полк моего брата. Памятьо пребывании « Михайловичей « в рядах лейб-егерейбыла еще свежа и жива ко времени и моего выпуска,через четыре года.Михаил Михайлович был страстный охотник, лю-бил охоту на крупного зверя, и вокруг него образовалсякружок офицеров — таких же любителей. Некоторыеиз их трофеев украсили стены « кабинета « в роте ЕгоВеличества; у подножья собранской лестницы величе-ственно красовалось чучело лося с развесистыми рога-ми, а на площадке при повороте лестницы гостей встре-чал бурый медведь, стоявший во весь свой богатырскийрост. Оба зверя были убиты Великим Князем.Года за два до войны 1914 г. Великому Князю былвозвращен чин и он снова был зачислен в списки лейб-гвардии Егерского полка.С первыми годами моего офицерства связано вос-поминание о двух арестах, которым я подвергся. Ка-жется, оба пришлись на 1897 год.Осенью, после лагерей, многие офицеры уезжали вотпуск, пользуясь учебным затишьем в течение августаи сентября, когда в ротах оставались только « старики «,то есть солдаты двух старших наборов, а новобранцыеще не прибывали. На эти же месяцы вплоть до года, окотором идет речь, было принято отпускать и солдат натак называемые « вольные работы «. Так называлисьподряды солдат для полевых и огородничьих работ вокрестностях столицы по соглашению полков с владель-цами обрабатываемых угодий. Здесь встречались инте-ресы и этих владельцев и полков : первые получали де-шевый труд, а у вторых праздное осеннее время за-полнялось делом, которое приносило доход. Последний,частью, шел в карман рабочих-солдат, а, частью, в за-пасные суммы рот. Последним предоставлялось самимнаходить для себя удобные и выгодные « вольные ра-боты «, и подыскиванием таковых обыкновенно зани-мались фельдфебеля. Ротные командиры только накла-дывали свое « veto « или утверждали, но совершенно не71

вмешивались ни в предварительные сговоры, ни в ис-полнение заключенного контракта.В институте вольных работ, установленном преем-ственным обычаем, а не законом, была и дурная сторо-на. Солдаты за то время, когда они жили в отделе отсвоей части, распускались и « омужичивались «. Дляработ им выдавалось особое, хранившееся на этот слу-чай, древнее обмундирование, в котором солдаты напо-минали скорее бродяг или нищих, чем воинов. Крометого, случалось, что работать надо было в фабричныхрайонах на окраинах города, где солдаты подвергалисьиногда политической пропаганде и революционной об-работке.Эта оборотная сторона медали с некоторых порстала озабочивать старшее начальство; она обсужда-лась и в печати. Когда начальником штаба Петербург-ского округа сделался молодой и энергичный генералВасмундт*), он решил покончить с явлением вольныхработ как со злом,и в 1897 году, после лагерей, состо-ялся приказ по округу, запрещавший отпуск солдатна такие наемные работы, где за ними не могло бытьнадлежащего надзора.Приказ этот, в связи с отъездом в отпуск под юж-ное солнце Крыма командира 6-й роты, и послужилпричиной моего ареста. Я был сегодня назначен вре-менно командовать 6-ой ротой, а назавтра меня ужеадъютант, по традиции, вез на гауптвахту за то, что сол-даты 6-ой роты лейб-гвардии Егерского полка были об-наружены на вольных работах где-то на задворках Пе-тербурга! Само собою разумеется, что я оказался коз-лом отпущения, ибо, вступая во временное командова-ние, понятия не имел о попустительстве настоящего рот-ного командира, теперь благополучно достигшего живо-писных берегов Черного моря, и о распоряжениях егоправой руки, фельдфебеля Нуждина. С последним мне,молодому подпоручику, и разговаривать было боязно,а не только его проверять! Помнилась русская военнаяпословица : « Курица не птица, прапорщик не офицер «.Чин прапорщика, правда, был уничтожен в 1885 году,*) Командовал лейб-гвардии Измайловским полком в 1890-хгг.72

но двухгодичный подпоручик с двумя звездочками про-должал чувствовать себя « прапорщиком — не офице-ром «.Поймал моих временных подчиненных на незакон-ных занятиях сам инициатор отмены грозный генералВасмундт, позвонил по телефону Чекмареву и приказалпосадить под арест ротного командира на трое суток.Чекмарев, не будучи И. С. Мальцевым*) или гра-фом Шуваловым, не разобрался в деле и не заступилсяза « прапорщика «, которого подвели.Отсидел я свои трое суток, впрочем, довольно ком-фортабельно на « лучшей « гауптвахте, находившейсяпри карауле Государственного Банка; комната былабольшая, с видом на Садовую улицу через окно с же-лезной решеткой; денщик привез мои постельные вещи,которые постлали на кожаном диване. Еду приносилииз хорошего купеческого трактира где-то поблизости,на Сенной площади. Самовар, чай, свежие баранки(хлеб, запеченный в виде толстых колец) и калачи (осо-бого теста и в форме дамской сумочки с ручкой) то идело появлялись на столе. Приходил наведываться ден-щик, несколько озадаченный конфузом, выпавшим надолю « барина «, и постоянно прислуживал вестовой,состоявший при гауптвахте. Со мной — как в случаяхнарядов на дежурство и в караул — были акварельныекраски. И, помню, я сделал этюд стола, накрытого длячаепития, с помятым, видавшим виды и плохо вычи-щенным самоваром и с облупленным железным подно-сом, на котором по черному фону были изображены ро-зовые цветы с золотыми листьями.Другой раз я попал под арест немного ранее, летом,по приказанию того же Васмундта! Неважное могло унего составиться мнение об офицере, который « попал-ся « дважды на протяжении трех месяцев. Ни он, ния не могли тогда предвидеть, что нерадивый подпоручикбудет впоследствии, как и сам строгий генерал когда-то,командиром лейб-гвардии Измайловского полка.История этого первого ареста интереснее. Я был ка-раульным начальником в лагерях на Главной Красно— *) Предшественник графа Шувалова — тоже независимыйкомандир, бывший кавалергард, очень богатый человек. Сла-вился находчивостью и острым языком.73

сельской гауптвахте. Здесь приходилось быть особеннона-чеку, чтобы не пропустить вызвать караул на плат-форму для отдания чести многочисленному лагерномуначальству, начиная с Главнокомандующего войскамигвардии и Петербургского военного округа ВеликогоКнязя Владимира Александровича и продолжая вниздругими членами Императорской Фамилии и высшимикомандирами.Дача Главнокомандующего находилась тут же ря-дом. По обе стороны гауптвахты выставлялись скрытыев тени деревьев так называемые « махальные «. Онидолжны были знаками предупреждать караул и его ча-сового, стоявшего у пестрой черно-белой будки на плат-форме, о приближении лиц, которым по уставу полага-лось вызывать караул.Вот раздались два удара в колокол. Это обознача-ло : « Караул в ружье! « и « караул вон! «. Егеря сноро-висто выбежали, построились. Я скомандовал : « Рав-няйсь! « и «смирно!». Жду, кто появится. Вижу, мимов догкарте медленно проезжает какая-то незнакомая да-ма, сама правит лошадью. Густо завуалирована. Не мо-гу признать, что это одна из Великих Княгинь. Решаю,что махальный ошибся. Чести не отдаю, то есть не ко-мандую : « На караул! « — как назывался этот ружей-ный прием — и увожу своих людей обратно в карауль-ное помещение.Не проходит и четверти часа, как раздается одинудар в колокол. Это значит, что вызывают на плат-форму одного караульного начальника. Выхожу. На-встречу мне идет по платформе Васмундт. Рапортую, поположению. Генерал сердитым взглядом не обещает ни-чего доброго.— Как это могло случиться, — спрашивает Вас-мундт, — что караул был вызван для отдания честиВеликой Княгине Марии Павловне, а честь не была от-дана?И затем : — По смене с караула доложите коман-диру полка, чтобы вас арестовали на трое суток.Итак, я не узнал Великую Княгиню, а махальный ичасовой были правы. Потом выяснилось, что она встре-тила на улице Красного Села своего мужа, ВеликогоКнязя Главнокомандующего, и спросила его : « Разве74

изменили устав, что караул Егерского полка отдал мнечесть только стоя смирно, а не взял ружья на караул? «На другой день — это пришлось в субботу — я, ужепо смене с караула, снова водворился на Красносель-ской гауптвахте, но уже в качестве арестованного. Ут-ром в воскресенье меня вызвал с верхнего этажа, гдея помещался, вниз комендант Красного Села, генерал,которому накануне я сдал свою шашку, — одно из уни-жений ареста офицера.— Вот что, — сказал мне старик, — вам дадутзнать, когда Великая Княгиня и молодые « Владимиро-вичи « будут возвращаться домой из Красносельскойцеркви после обедни. Станьте тогда навытяжку в сред-нем окне второго этажа, под часами, и стойте так, покавсе не проедут.Я не понимал смысла этой процедуры, но, конечно,исполнил послушно все, как было приказано. Накрапы-вал дождь, и кузова колясок, в которых ехали ВеликаяКнягиня и молодые Великие Князья, были подняты.Тем не менее я видел, как из-под них высовывалисьголовы, чтобы взглянуть наверх, по направлению ксреднему окну второго этажа, под часами.Прошло часа полтора. Снова меня вызывает внизкомендант. Спускаюсь. Генерал, лукаво улыбаясь в се-дые баки, говорит :— Великая Княгиня за завтраком выпросила уГлавнокомандующего прощенье для вас. Вот вам вашасабля (генерал был старый кавалерист!), — вы свобод-ны!Так, с этой романтической счастливой развязкойсущественно сократился для меня мой первый арест. Ия даже успел воспользоваться воскресеньем, чтобысъездить из лагеря в Петербург и отпраздновать своеосвобождение.Наряды в караулы в Петербурге были для офице-ров-субалтернов довольно частыми, так как если в сто-лице и стояло десять пехотных полков, которые неслиэти наряды, то и разных офицерских караулов былобез малого столько же.Примерно раз в десять дней на полк выпадала оче— 75

редь занимать караулы. Они разделялись на два отде-ления. В первом заключались дворцы, Зимний и Анич-ковский, Комендантское управление, Государственныйбанк. Во втором — Петропавловская крепость и нахо-дившиеся далеко за городом склады огнестрельныхприпасов. Ходить в этот последний караул не любили :это было целое путешествие, занимавшее час с лишним.Некоторых ленивых офицеров посылали туда вместонаказания.Ряд других, более мелких караулов были унтер-офицерскими.Одним из самых спокойных караулов считался« Главный « в Зимнем Дворце, когда в нем не было Вы-сочайшего присутствия. Помещения просторные, удоб-ные как для солдат, так и для офицеров. От Двора всеххорошо и обильно кормили. Офицерам, кроме завтрака,обеда и чая, которые обслуживались придворными ла-кеями в ливреях, подавалось красное и белое вино; вод-ка — к закуске.Офицерское караульное помещение состояло изстоловой и комнаты для отдыха. В последней по сте-нам стояло 3–4 больших мягких дивана с высокимиспинками. Па этих диванах разрешалось и полежать — и откровенно поспать.Начиная с царствования Александра III, возмож-ность отдыха в карауле была облегчена для офицеровтем, что они после вечерней зори, то есть после 8 ч. ве-чера, снимали мундиры и надевали пальто. Таким об-разом устранялись два главных препятствия для отды-ха : подпиравший шею твердый, с шитьем, воротник итесно стягивавший талию пояс.В строгую эпоху Николая I такое послабление по-казалось бы чудовищным. К тому же, как это ни стран-но, тогда у офицеров не было верхнего одеяния с рука-вами, которое соответствовало бы солдатской шинели.Существовал только широкий плащ, накидывавшийсяна плечи и напоминавший римскую тогу, если бы к пла-щу не была прибавлена пелерина, заимствованная измужских мод начала 19-го века. Скульпторы охотнопользовались этим декоративным плащом для драпи-ровки прославившихся генералов на воздвигаемых импамятниках. Но для строя эта одежда не годилась, осо-бенно для пешего. Поэтому офицеры пехоты зимой и во— 76

обще в холод, когда солдаты были в шинелях, вместомундиров или даже поверх мундиров надевали дву-бортные сюртуки с длинными полами *). По-видимому,сюртуки эти могли быть подбиты, при желании, ватнойподкладкой или мехом.В результате, в строю, на сером фоне солдатскихшинелей, офицеры резко выделялись заметными изда-лека темными пятнами и точно просились на мушку хо-рошего стрелка.В Севастопольскую войну, когда мы встретились сновым метким, дальнобойным ружьем у противника,большие потери в офицерском составе указали на этуаномалию в одежде, оказавшуюся вредною в боевом от-ношении. Офицерам было приказано одеваться в сол-датские шинели, которые и послужили прототипом се-рого офицерского пальто в 1856 г.По поводу караульной службы при Николае I вспо-минаю надгробный памятник на Волковом кладбище вПетербурге. Показывал мне его отец, когда мы ездилис ним на поклонение могилам его родителей и прохо-дили мимо этого необычного памятника. Это была пре-восходно исполненная из бронзы — наверно первоклас-сным мастером — фигура молодого и красивого офице-ра лейб-гвардии Семеновского полка, лежащего как быв позе спящего. Голова его покоится на ведрообразномкивере Николаевского царствования, первой его поло-вины. Воротник расстегнут. Тело декоративно покрытонаброшенным плащом, спустившимся на пол живопис-ными, тяжелыми складками.Отец мой рассказал историю этого памятника. Офи-цер прилег в карауле отдохнуть и расстегнул крючкисвоего огромного стоячего воротника, резавшего шею.Это запрещалось, Услышав сквозь сон какой-то шум,открыл глаза и увидел над собой Государя!Офицер так и не встал. Он умер от разрыва сердца.*) Слово « сюртук « — искаженное « surtout « — само пока-зывает, что он надевался поверх мундира. Русская армия непредставляла исключения в Европе в вопросе офицерскогопальто. В других армиях мы тоже не видим этой верхней одеж-ды у офицеров в 18-м и первой половине 19-го веков. В 1812 го-ду один Наполеон носил знаменитый и практичный « серыйпоходный сюртук « — в сущности пальто, и это было его изо-бретением. Но маршалы драпировались в плащи!77

Еще Александр II, дед Императора Николая II, жи-вал часто и подолгу в Зимнем Дворце, и именно зимой,когда Государь устраивал приемы у себя, ездил каж-дое воскресенье на развод караулов в Михайловскомманеже и слушал доклады министров в своем длинномкабинете, в котором за ширмой стояла его жесткая по-ходная кровать. На ней Государь спал, на нее положили1-го марта 1881 г. и его истерзанное взрывом тело. Здесьи испустил дух Царь-Освободитель, любвеобильный мо-нарх-альтруист, убитый рукою одного из « благодар-ных « подданных.Мрачными караулами справедливо считались те,которые сторожили арестованных, а именно — в Пе-тропавловской крепости и при Комендантском управ-лении на Большой Садовой. Самые помещения для ка-раульного начальника, полутемные, со скудной спар-танской обстановкой, с серыми голыми стенами, наво-дили, тоску, напоминая карцера. В крепости, кроме того,куранты собора, служившего усыпальницей царей, каж-дые четверть часа заунывно звонили ритурнель, а каж-дый час еще и длинное « Коль славен наш Господь вСионе « — молитвенный гимн, под печальные, стонущиезвуки которого в России провожали усопших военныхк месту их вечного упокоения.Военное значение Петропавловской крепости, какцитадели Петербурга, давно пропало. Шведы, противкоторых ее построил Царь Петр Великий, были отодви-нуты от пограничной столицы на безопасное расстоя-ние более ста лет тому назад. Старомодные верки, окру-женные глубоким наружным рвом, сделались тюрьмойдля политических преступников, и ареной таинствен-ных драм, от допросов « с пристрастием « до бесшумныхказней. Но устаревшие фортификационные терминыкрепости-тюрьмы сохранились для обозначения местазаключения арестованных. Они числились в тех илииных бастионах, куртинах, в казематах равелина...Со стороны Невы, с ее далекого противоположногоберега, четкий инженерный чертеж низколежащей,точно распластанной крепости с острыми углами ба-стионов и впадинами куртин в форме трапеций, серыесуровые краски гранита и золотой шпиц одинокого со-бора над куполом « барок «, представляли редкую покрасоте и по стильности картину. Вместе с Адмирал— 78

тейством, зданием Биржи, Сената, Дворцовой площа-дью, всей гранитной набережной широкой и величест-венной Невы, каналами и Смольным монастырем Пе-тропавловская крепость входит в типичное архитектур-ное ядро города. В ядре этом чувствуются своеобраз-ный, одному Петербургу свойственный характер, стильи выдержанная красота 18-го века. Но внутренностькрепости вызывала другие впечатления. Как толькокараул, перейдя через подъемный мост и миновав тем-ный свод крепостных ворот, начинал отбивать ногу позвонкому булыжнику внутренней площади, людям дол-жно было казаться, что они вступают в другой мир; хо-лодом, казармой и тяжелою казенностью веяло от стени зданий, от посиневших белил и полинявшей охры по-краски, местами от голого кирпича, от чахлых дере-вьев перед домиком коменданта. Даже собор посереди-не площади, сам по себе образец стильной стройки, небыл в состоянии изменить это общее впечатление.Вступая в этот мирок, замкнутый и жуткий, я ис-пытывал чувство отрезанности и принадлежности к не-видимым обитателям казематов. Приятно было созна-ние, что это только на одни сутки.В Комендантском управлении на бойкой БольшойСадовой, в центре столицы, помещение караула нахо-дилось во втором этаже — единственный случай — исмотрело своими немногими узкими, забранными ре-шеткой окнами на темный и не особенно чистый коло-дезь двора. Обычной наружной платформы не было; неполагалось и никаких вызовов караула наружу для от-дания чести.Сторожили в этом доме заключения для провинив-шихся военных многочисленных арестованных; в ихчисле известный процент относился к настоящим пре-ступникам, ожидавшим суда. Этих нужно было иногдаотправлять к следователю или в суд для дачи показа-ний. Но едва ли не большинство попадало сюда за буд-ничные проступки : за буйство, за появление на улице,в пьяном виде, за неотдание чести, за одежду не поформе.Солдаты, арестованные за легкие проступки, поме-щались по несколько человек в камерах; другие сиде-ли за крепкими замками в одиночном заключении. Вну-тренние коридоры и внешние длинные галереи-балко— 79

ны, в которые выходили двери карцеров, тщательноохранялись часовыми.Я не знаю, случались ли побеги из этого дома. Ду-маю, что это было чрезвычайно трудно, едва ли воз-можно.Комнаты для арестованных офицеров находилисьв том же крыле здания во втором этаже, где и карауль-ное помещение; коридор, в который выходили двериэтих комнат, как в гостинице, примыкал почти вплот-ную своим началом к комнате караульного начальника.Из гвардейского старшего начальства 90-х годовполки больше всего чувствовали — если не видели — начальников дивизий. Бригадные командиры не имелиопределенного дела и ответственности, а потому и зна-чения. Очень часто эта почти номинальная должностьсовмещалась с командованием одним из двух полковтой же бригады. Корпусной командир был высоко и да-леко. Если он прежде командовал кавалерийскими ча-стями, то и интересовался преимущественно ими, чеммалознакомой ему пехотой.Зато начальник дивизии должен был оказывать иоказывал влияние на обучение и воспитание своих че-тырех полков. Если это был плац-парадный генерал,то внимание полков сосредоточивалось на маршировке,красоте сомкнутого строя и обмундировании. Если этобыл знаток стрельбы, — полки старались щегольнутьдруг перед другом « процентами «, добиваясь их еслине мытьем, так катаньем; тактик будил интерес к поле-вым занятиям; хороший хозяин погружал полки в во-просы хлебопечения, швальни, всевозможных ремесел,отхожих промыслов и накопления экономических сумм.Сочетания всего этого в одном лице не встречалось,а потому полкам приходилось испытывать нажим то водном, то в другом направлении; быть может, ближе кполной гармонии оказался генерал Васмундт — человекживой, разнообразный и смелый. Но он привел в ужас исмятение хозяев 1-ой гвардейской пехотной дивизии,приказав торжественно сжечь все незаконно накоплен-ное ими « на всякий случай « обмундирование — один-надцать или двенадцать « сроков « вместо положенных80

Параднее утро гвардейского офицера

трех (новое, среднее и старое обмундирование). То, чтоВасмундт обозвал « гнилью и заразой «, полки год за го-дом складывали в свои цейхгаузы, загромождая их мун-дирным тряпьем, часто — нищенского вида. Впослед-ствии, уже в должности начальника штаба Петербург-ского округа, Васмундт нанес другое оскорбление хо-зяйственной части полков, запретив отправку солдатосенью на частные заработки.Зато полевые занятия и маневры при Васмундтеполучили интересный и нешаблонный характер, явив-шись короткой вспышкой на фоне казенной тактикиКрасного Села; до некоторой степени, предтечей тогообновления, которое эта тактика испытала после горь-кого опыта русско-японской войны. Командовал диви-зией Васмундт, однако, недолго, вскоре получив ответ-ственный пост начальника штаба войск гвардии и Пе-тербургского военного округа.Плац-парадным начальником дивизии был князьH. H. Оболенский, при котором я вышел в полк. Высо-кий, красивый старик, старый преображенец и коман-дир Преображенского полка в войну 1877–78 гг., Геор-гиевский кавалер за Ташкисен, подтянутый, натянутыйи важный, Оболенский как бы излучал из себя гвар-дейско-придворные настроения эпохи Александра II.Однако почва для дрессировочной муштры войскпостепенно исчезала. Александр III отменил воскресныеразводы караулов в Высочайшем присутствии, наряд-ные весенние парады, на которых полки щеголяли сво-им равнением и шагистикой, блистали своими мундира-ми с отличиями ярких цветов, частые смотры по раз-ным случаям. Плац-парадному начальству развернутьсястало негде. Даже и форма одежды упростилась до та-кой степени, что почти сошли на нет петлички и ре-мешки, на которых точили свой глаз командиры, соз-давшие тип военного педанта-придиры под армейскойкличкой « ремешок «.Но во власти начальника дивизии оставалось про-изводство так называемых инспекторских смотров пол-кам. Раз в год, обыкновенно зимой, в разгар казармен-ных занятий с « молодыми «, то есть с новобранцами,начальник дивизии мог вывернуть полк, что называет-ся, наизнанку и проверить его строевое и хозяйственноесостояние. Во время этой операции, выбивавшей полк81

из колеи по крайней мере на неделю, начальник диви-зии старой школы имел возможность тряхнуть стари-ной. Показывалось решительно все : люди, мундиры,снаряжение, оружие, ранцевая укладка, частные сол-датские сундучки с их скудным содержанием, всегдапахнущие ваксой и дешевым мылом. Полк водили напоказ целиком или в лице назначенных по выбору рот,в гарнизонный Михайловский манеж. Тут, в сизом исыром тумане петербургского раннего утра, заполнив-шем с улицы огромную и холодную каменную коробкуздания, на свежем песке манежа роты подвергались то-му или другому экзамену. Одна производила ученье;другая показывала ранцевую укладку, причем предме-ты снаряжения лежали правильными рядами на земле,а люди стояли силуэтами против своих вещей. Вот од-ному егерю приказали снять мундир и показать белье.Вот другой снимает сапог, разматывает « портянку « (об-мотка, заменявшая носок), и величественный князьОболенский, в сюртуке, при шпаге и в белых перчат-ках, склоняется над узловатой мозолистой ступней сол-дата, чтобы убедиться в ее чистоте.Между тем на Рузовской и Звенигородской ули-цах, в казармах, хозяйственные чины штаба дивизиине первый день роются в кипах всякого полкового иму-щества, выплывшего на свет Божий из разных скла-дов; пахнет нафталином, и ревизоры чихают от перца,которым посыпают обмундирование для сохранности.На дворе нестроевой роты выводят из конюшенполковых обозных лошадей и проводят их перед началь-ством, стоящим с записными книжками и карандаша-ми в руках. Рядами выстроены и выравнены недавнопокрашенные и едва успевшие просохнуть повозки обо-за и двуколки. Какой-то специалист озабоченно щу-пает колеса и пробует смазку.В полковой канцелярии выложены на столах длин-ные отчетные книги; согнувшись над ними сидят и де-лают выборки члены особой коммиссии по проверкеотчетности и состояния сумм.Для всей этой работы не хватает маленького шта-та штаба дивизии, не превышающего пяти офицерскихчинов, почему от других полков дивизии командирова-ны дополнительные ревизоры.Проще всего решается вопрос проверки. тактиче— 82

ской подготовки офицеров. Каждый офицер долженпредставить одну исполненную им на плане задачу ссоответствующими приказаниями. Задачи не составля-ют наново : их выписывают готовыми из удобного учеб-ника Кайгородова и Преженцова (авторы — когда-томолодые офицеры Генерального штаба Петербургскогоокруга, теперь — генералы). Обыкновенно — это дей-ствующий в русской Польше, где-нибудь под Лодзью,батальон, который нужно или расположить биваком,или выставить от него охранение, или совершить с нимпереход. Может быть — атаковать или оборонять пози-цию. А то еще организовать нападение на транспортили, наоборот, отбить таковое.Батальон этот или другой крошечный отряд пе-чально одинок, а обстановка обрисована безжизненно иузко. Соседей нет, или о них имеются самые смутныеизвестия.Лучшими знатоками в области решений этих за-дач являлись безусые подпоручики, только что выпу-щенные в полк со школьной скамьи. Считалось, что уних еще не успели улетучиться училищные познанияпо тактике и рука оставалась еще бойкой в изображе-нии в нужном масштабе на карте цветными каранда-шами всех этих биваков, цепей, колонн и немногихорудий, иногда приданных батальону.Старшие офицеры доверчиво поручали судьбу дан-ной им задачи молодым, состоявшим в их подчинении.Таким образом, я беспрекословно и храбро решал за-дачу за своего ротного командира Гудиму.Кто, где и когда проверял эти решения и расцени-вал исполнение? Задачи отправлялись в штаб дивизиии оттуда не возвращались. Но в толстом приказе по ди-визии о результатах инспекторского смотра полков, че-рез месяца три-четыре можно было прочесть именаофицеров, немногих, которые « отличились « в этом бу-мажном состязании по тактике в ту или другую сторо-ну.После окончания смотра и исчезновения ревизоровполк еще дня два-три входит в свои берега. Улегаетсясмотровая суетня; скоро, как в квартире, которую толь-ко что перевернули вверх дном, помыли, почистили,проветрили и снова водворили все предметы на преж-ние места, родная пыль мало-помалу завоевывает свои83

права и показной блеск уютно тускнеет, напоминая онаступивших буднях.Кроме князя Оболенского и Васмундта, в мое вре-мя дивизией командовали еще двое, — частая смена дляшестилетнего периода; это были генералы Гриппенберги Георгий Иванович Бобриков. О первом я упомяну взаписях о русско-японской войне в связи с операциейпод Сандепу и ссорой Гриппенберга, тогда командовав-шего второй армией, с Куропаткиным. Нужно сказать,что все четыре начальника дивизии были Георгиевскиекавалеры за войну 1877–78 гг., а Гриппенберг имел ишейный крест 3-ей степени. Но Г. И. Бобриков*), не-смотря на свой боевой крест, производил скорее впечат-ление ученого профессора, чему еще помогали очки иученый сюртук Генерального штаба. Это был умный иделикатный начальник, плохо разбиравшийся в строе-вых тонкостях и ухищрениях и довольно метко проз-ванный в полках « тайным советником « **).О корпусных командирах мне вспомнить нечего,за исключением, разве, Великого Князя Павла Алек-сандровича, дяди Государя, получившего это большоеназначение еще совсем молодым человеком, чуть ли несразу после командования лейб-гвардии Конным пол-ком. Во время проезда вдоль передней линейки Главно-го лагеря в Красном Селе (1-й и 2-й гвардейских пехот-ных дивизий) Великий Князь однажды не встретил надолжном месте, у знамени лагерного караула, помощни-ка дежурного по полку в лагерном расположении лейб-гвардии Егерского полка. Он обязан был безотлучно на-ходиться на этом месте, базируясь на « дежурную па-латку « и, в случае появления начальства, рапортоватьему о благополучии в полку. В результате, отсутство-вавший так некстати офицер получил замечание в при— *) Брат генерал-адъютанта Николая Ивановича, долгое вре-мя начальника штаба Петербургского военного округа при Ве-ликом Князе Владимире Александровиче, потом Финляндскогогенерал-губернатора, убитого на посту фанатиком-финном заего реакционные меры.Дочь Николая Ивановича — Ольга Николаевна — была за-мужем за И. А. Хольмсеном, моим позднейшим сослуживцем иприятелем.**) Генеральский чин для штатских, соответствовавший ге-нерал-лейтенанту.84

казе по полку. Это был я. Надо же было Августейшемукорпусному командиру подъехать к полку, когда я, по-боров чувство долга, решился отлучиться на пять ми-нут по какой-то надобности!Великий Князь Павел славился своей стройной ивысокой романовской фигурой, красотой и элегантно-стью. Многие корнеты завидовали его стильным высо-ким сапогам, так хорошо оттенявшим длинные и тонкиеноги. Когда Великий Князь спешивался, он любовнопохлопывал твердые голенища своих английских сапогстэком с дорогой ручкой.Превосходно изобразил его Серов на известном пор-трете, где Великий Князь и его вороной конь написаныпо-колено, обе норовистые головы рядом. Мастерски пе-редал художник военную нарядность Павла Алексан-дровича в его белом колете, золоченых латах и каскелейб-гвардии Конного полка.Вторичная женитьба вдового Великого Князя напростой смертной выбила его из гладкой служебной ко-леи, причитавшейся ему по положению, но много вре-мени спустя, во время войны 1914–17 гг., мы видим егоснова командиром Гвардейского корпуса, на той же дол-жности через 17–18 лет.Летом 1916 года я представлял ему лейб-гвардииИзмайловский полк. Седой, не без старческих морщин,Великий Князь, красивый по новому, блистал по-преж-нему военным стилем и стройностью фигуры; но он непохлопывал стэком голенища своих изумительных са-пог ; наступил век автомобиля, и в стэке не было нуж-ды.Старший брат Павла Александровича, ВеликийКнязь Владимир в 90-х годах командовал всеми войска-ми Петербургского военного округа. Меньше ростом,чем « брат Павел «, как он его сам называл, но не ме-нее красивый и породистый. Как в молодости, так и встарости, лицо Владимира Александровича обращало насебя внимание правильностью и характерностью му-жественных черт, освещенных выразительностью. Онпредставлял собою в столице величину, заметность ивлияние которой объяснялись не только тем, что Вели-кий Князь являлся одним из старейшин в Император-ской Фамилии, но и его личными качествами. Умный,хорошо образованный, вышколенный в атмосфере цар— 85

ствования Александра II, с серьезным боевым опытомвойны 1877–78 гг., понимавший жизнь и людей, знавшийглубоко военную среду, Великий Князь правил войска-ми мудро и ровно.Он не обнаруживал ни горячности своего будущегопреемника, Великого Князя Николая Николаевича, ниузкого военного педантизма своего отдаленного предше-ственника Великого Князя Михаила Павловича. Пре-доставив своему начальнику штаба простор и почин всложной области администрации в округе, Главнокоман-дующий оставил за собою роль воспитателя, поддержи-вая в войсках традиции и дух; задавая им тон, шли-фуя воинские понятия о долге, чести, преданности Го-сударю и Родине.Великий Князь любил невзначай приехать в частьодин, без адъютанта, обойти казармы во время заня-тий, не прерывая их, зайти на кухню, попробовать сол-датскую пищу, поговорить с кашеваром и, в заключе-ние, в офицерском собрании запросто, за стаканом чая,побеседовать с офицерами. В виде разрешения куритьВеликий Князь, доставая собственный портсигар и па-пиросу, подавал команду из старого, отмененного стрел-кового устава : « Вынь патрон! «. Это было традицион-ным его сигналом к общему курению.Великий Князь вспоминал прошлое, разные слу-жебные и боевые случаи, часто поражая своею богатоюпамятью и глубоким знанием русской истории. Ничемэтим Великий Князь не рисовался, всегда это был обык-новенный разговор без претензии, а не лекция или на-ставление. Но сколько в словах этих оказывалось по-лезных крупинок, которые оседали незаметно в умахслушателей.Посещение Великого Князя Владимира Алексан-дровича не приносило с собою грома и молнии, и по пол-ку не пробегала дрожь трепета, как это бывало в слу-чаях грозных наездов Михаила Павловича или самогоГосударя Николая Павловича. Наоборот, люди чувство-вали, что начальство приехало не для разноса, а для по-ощрения. Спокойные, полные достоинства манеры Ве-ликого Князя и его глаза с искрой философского юмо-ра точно ободряли и оглаживали. Невозможно былопредставить, чтобы неожиданное появление ВеликогоКнязя вызвало бестолочь и суетню.86

Совершенно необыкновенный голос его, неукроти-мая сила которого напоминала раскаты тромбона, про-падал даром : как бы воспользовался этими голосовы-ми средствами начальник-громовержец! С другой сто-роны, Великий Князь ничего не мог сказать по секре-ту или « шепнуть « на ухо соседу. Понижение голоса ве-ло только к большей отчетливости, и каждое слово ещерезче повисало в воздухе. Повысив же голос, ВеликийКнязь мог здороваться с войсками, удаленными на боль-шое расстояние. Помню, как-то на маневрах, после раз-бора, Великий Князь захотел поздороваться с лейб-дра-гунами, шефом которых состоял. Полк стоял в колонне,далеко за скрывавшим ее холмом, и едва был виден. Ношеф знал свой голос. « Здорово, драгуны! « — протру-бил Великий Князь в сторону полка. И — после жут-кого мгновения и паузы — до нас донесся дружный от-вет : « Здравия желаем, Ваше Императорское Высоче-ство! «Главнокомандующему случалось, конечно, наты-каться на разные служебные промахи и проступки. Нои тогда он не делал из мухи слона. В худшем случае онжурил, почти по-отечески. В лучшем — снисходил,предоставляя дисциплинарную расправу ближайшемуначальству.В Егерском полку, в мое время, Великий Князь од-нажды приехал, в своих санках на одного, к разводугородских караулов. Они уже были все выстроены пе-ред казармами на Рузовской улице. За одиночкой Глав-нокомандующего гнались изо всех сил другие собствен-ные сани, в которых сидел готовый выскочить на ходуопоздавший к разводу поручик Дзичканец 3-й.В то время как Великий Князь, высадившись, вы-шел перед середину фронта и был встречен полковни-ком — дежурным по караулам, маленький Дзичканец,бегом и позади фронта, направлялся к своему месту.— А это кто такой? — с искренним интересом спро-сил Владимир Александрович дежурного по караулам.— Это поручик Дзичканец 3-й, — ответил сму-щенный полковник и прибавил, в виде объяснения это-го странного происшествия : — Он всегда опаздывает!— Ага! — удовлетворенно сказал Великий Князь,как будто одобрив эту оригинальную привилегию офи-цера.87

История умалчивает о том, что выслушал впослед-ствии от своего полкового начальства этот офицер — сын старого егеря и брат трех егерей, служивших тог-да в полку.Тактическое образование войск того времени ещеизживало устаревшие заветы опыта русско-турецкойвойны 1877–78 гг. Наблюдательный Великий Князь немог не видеть, бывая на полевых занятиях, что в этойобласти мы остановились на одной точке на слишкомдолгое время и застыли в формах, взывавших к како-му-то прогрессу. С благословения Великого Князя в Пе-тербурге открылось и начало процветать « Обществоревнителей военных знаний «. Движущей его силой былэнергичный и способный Е. Ф. Новицкий, офицер Ге-нерального штаба, фанатик военного дела. Благодарячастым и регулярным публичным сообщениям в этомобществе на всевозможные злободневные темы, началь-ствующие лица и рядовое офицерство столичного во-енного округа знакомились с новыми течениями воен-ной мысли как у нас, так и заграницей. Доклады этисразу сделались популярными, очевидно, — в освеже-нии знаний действительно была потребность. Устраи-вался полезный обмен мнений, и спорные вопросы об-суждались со всех сторон. Общество печатало подроб-ные конспекты лекций, которые из Петербурга попа-дали и в другие города и округа, расширяя влияние это-го курса новых знаний и втягивая периодическую пе-чать в работу по перемолу тактических доктрин.Словом, шла открытая атака на старую школу, икафедра вновь открытого просторного Собрания Армиии Флота, где производились сообщения, являлась ко-мандным пунктом этой атаки.Однако все это долго оставалось борьбой теории ичастных мнений. Внедрение новых оснований и корен-ная переработка уставов требуют чьей-нибудь решимо-сти на самом верху или., .встряски. На следующую вой-ну, с японцами, мы выступили поэтому тактическисильно отставшими; как ни ратовал за угломер и стрель-бу артиллерии с закрытых позиций страстный и неу-томимый капитан Генерального штаба Свяцкий с ка-федры и в печати, только после встряски под Тюренче-ном русская армия ему поверила и приняла новую ар-тиллерийскую доктрину.88

Но для пехоты в те годы успели переменить строе-вой устав, чрезвычайно его упростив. Едва ли он не быллучшим из всех европейских пехотных уставов. Разум-ный устав этот оставался в силе вплоть до 1917 года иконца Императорской пехоты. Первое испытание он по-лучил в войсках Петербургского округа и, между про-чим, лейб-гвардии в Измайловском полку; ВеликийКнязь Главнокомандующий с живым интересом следилза этим испытанием. Утверждение устава в значитель-ной степени было ему обязано.Вообще, Великий Князь инстинктом чувствовал не-обходимость обновления; когда превосходный штабнойработник и консервативный Н. И. Бобриков, бывшийправой рукой Великого Князя в течение многих лет,получил высшее назначение генерал-губернатором вФинляндию, на его место Владимир Александрович вы-брал — не случайно — генерала Васмундта (1898 г.). Впрямую противоположность Бобрикову он терпеть немог канцелярской стороны штабной работы; не было унего и стажа Генерального штаба, где он мог бы ей нау-читься. Офицеры штаба Петербургского округа изряд-но намучились с Васмундтом, ловя его для подписаниябумаг. Но зато он со свойственной ему живостью оку-нулся в вопросы обучения войск и показал себя в ус-ловиях петербургского застоя настоящим « enfant ter-rible». Нельзя сомневаться в поощрении Васмундта Ве-ликим Князем.Вспоминаю следующий случай : под Красным Се-лом происходил маневр, в котором одна дивизия дей-ствовала против другой. Исполняя в то лето в полкуконную должность батальонного адъютанта, я был наз-начен состоять на этот день ординарцем при главномпосреднике (кстати сказать, генерале Преженцове, со-авторе упоминавшегося раньше знаменитого сборникатактических задач).Бубенцы великокняжеской тройки дали « сражаю-щимся « знать, что Главнокомандующий прибыл на ма-невр и следит за ходом действий. Многое делалось постаринке : кавалерия бросалась, не смущаясь обозна-ченным огнем, на пехотные цепи и на стреляющие бата-реи. Для отражения этих атак в духе Прейсиш-Эйлауи Бородина пехотные резервы выходили, держа ногу,в сомкнутом строю на линию цепей и производили зал— 89

пы, дружный треск которых напоминал раскусываниеореха. Конные ординарцы носились вдоль фронта, какзачарованные против воображаемых пуль и осколков.Нечего и говорить, что батареи картинно выезжали нагребни горок, лихо снимались с передков на виду у не-приятеля и становились на открытых позициях.Не отличалось свежестью и решение задачи : давноустановился порядок, по которому нужно было обстре-лять, скажем, Кавелахтские высоты или брать присту-пом Лабораторную рощу.Наконец маневр кончился. Пехота обеих сторон по-лукругом оцепляла Царский валик, устроенный разнавсегда на середине огромного Военного поля. Про-гремело « ура « атаки, а за ним кавалерийская трубапропела две ноты « отбоя «. Сигнал этот повторили всетрубы, горны и барабаны в войсках, и в этих звуках,друг друга перебивающих, чувствовалось облегчениеи радость от исполненного долга. Пехота перестроиласьв колонны и составила ружья. Конница спешилась. Подовольному ржанью лошадей можно было определитьместа, где за пехотными линиями собралась кавалерия.Вдогонку за « отбоем « протрубили сигнал « сборначальников « ; тут была целая музыкальная фраза, ко-торой отвечали слова : « Соберитесь, разберите, научи-тесь! «.Старшие начальники со своими штабами и адъютан-тами галопом, со всех сторон, шли к Царскому валику,недалеко от которого их ожидала на лужайке группа :Великий Князь со своим начальником штаба Васмунд-том, старший и другие посредники. За ними — адъютан-ты и ординарцы, в числе которых находился и я.Собралось начальство. Начался разбор. Каждая сто-рона доложила свои планы и решения. Высказались по-средники. Великий Князь предложил тогда Васмундтусделать свои замечания. Васмундту было что сказать,и его критика, часто — сокрушающая, длилась долго.Тактически неловкие и « провинившиеся « на маневрегенералы и полковники имели вид школьников, кото-рых отчитывает строгий учитель. Со смущенным видомприкладывали они один за другим руку к козырьку,или к «громоотводу», как прозвали эту спасительнуючасть головного убора.Васмундт кончил. Великий Князь, который слушал90

пространный, исчерпывающий разбор маневра, играяноском ноги и слегка склонив голову, теперь поднял ееи обвел полукруг отчитанных школьников своим ост-рым взглядом из-под большого, немодного козырька.Начальник штаба, — сказал он, взвешивая слова, — указал на ошибки. Я могу прибавить, что маневр ра-зыгрался отлично : пехота наступала, кавалерия скака-ла, артиллерия стреляла. Благодарю вас, господа!И, отпустив командиров, быстрыми шагами напра-вился к своей тройке. Зазвенели бубенцы. Главноко-мандующий с начальником штаба отбыли в КрасноеСело.Командиры рысили к своим частям, думая о разно-се Васмундта и похвале Великого Князя. После шестислов его резюме длинная и мелочная критика началь-ника штаба казалась расплывчатой и ненужной...Владимир Александрович все же дожил до выво-дов из опыта русско-японской войны, которую мы на-чали в духе тактической формулы : « Пехота наступа-ла, кавалерия скакала, артиллерия стреляла «. Вели-кий Князь скончался в 1909 году, оставив командова-ние округом в 1905 г. За год перед тем скончался Вас-мундт*).Со смертью Великого Князя Петербург лишилсяэтой характерной, неподражаемой фигуры, предста-влявшей собой мост между эпохой Александра II, сее либерализмом, не мешавшим отчетливости военныхпарадов, и загадочным временем на рубеже 20-го века.Смогли бы пригодиться в новых условиях золотые ка— *) О Великом Князе см. еще набросок « Кулебяка « в книж-ке Н. В. Ротштейна « Синие дали «. Ревель 1938 г. :Велики Князь, возвращаясь с маневра, проходил пешкомв своем легком пальто под проливным дождем мимо полково-го офицерского собрания лейб-гвардии Егерского полка. Коман-дир полка и офицеры решили остановить Главнокомандующегои пригласить в шатер переждать дождь и отогреться. ВеликийКнязь был тронут этим вниманием, выпил рюмку водки и за-кусил. Между тем дождь перестал. На другой день ВеликийКнязь прислал в полк чудесную огромную кулебяку и ящикшампанского с запиской : « Я был наг, и вы одели меня, я былголоден, и вы накормили меня! Примите этот пирог, которыйиспекла моя дочь Елена «.91

чества этого представителя династии : его житейскаястатическая философия, человечность и юмор?Для каждого, кто служил в петербургском гарнизо-не, ярким воспоминанием на всю жизнь оставалось уча-стие в парадных смотрах, которые производил Государь.При Александре II эти ежегодные смотры бывалинаряднее и параднее, чем при Александре III, так какпоследний перенес обычные до него весенние смотры назиму. В них заключался свой особый, суровый стиль,напоминавший о севере и снеге, но войска выводились вшинелях. Под их серым однообразным цветом скрыва-лись краски мундирной одежды и полковых отличий.При Александре II это был калейдоскоп сменяющихсяярких пятен — кавалерийских мундиров и пехотныхнагрудных лацканов.Александр III производил парады на Дворцовойплощади, против Зимнего Дворца, в январе или в февра-ле. Редко удавалось подогнать смотр к солнечной зим-ней погоде и к голубому небу, которое подчеркивалоискрящийся снег на крышах и на земле. Чаще небо бы-ло серое и вместе с шинелями войск и белыми бликамиснега составляло монотонную картину, точно гуашь, на-писанную на серой бумаге. Только тусклый блеск ки-расирских лат и касок оживлял эту строгую картину.Задней декорацией, если смотреть от арки ГлавногоШтаба, было стильное розоватое здание Зимнего Двор-ца, высокое, все в колоннах, с бесчисленными статуямипо верхнему карнизу. Монументальный Царь сидел намонументальном вороном коне и пропускал серые рядывойск мимо гранитного цельного столба Александров-ской колонны.Зрелище было величественно, но сумрачно.Если мороз давал себя знать, офицеры и солдатыимели на голове черные суконные наушники. Иногдашел снег, и тогда вся сцена затягивалась белой сеткойснежных пушинок, которые пухло оседали на плечах иголовных уборах парадирующих.В ожидании приезда Государя войска топтались наместе, согревая ноги.92

Николай II отказался от зимних парадов и вернул-ся к весенним.Смотры в Высочайшем присутствии производилисьобыкновенно два раза в год, весной — в Петербурге и вавгусте — в Красном Селе. Этим последним парадомзаканчивался лагерный сбор округа и на нем, кромегвардии, представлялись армейские полки, зимой распо-ложенные вне столицы. После этого смотра Государьпроизводил в офицеры юнкеров выпускного класса во-енных училищ.Случалось, что приезжал с визитом к Царю какой-нибудь монарх или президент союзной французскойреспублики. Тогда устраивался парад еще специальнодля них.Плац-парадные преувеличения середины 19-го векаили исчезли, или смягчились со вступлением в 1881 годуна престол Александра III, который не любил церемо-ний и стремился к здравым упрощениям.Так упразднилась явка Государю после смотров ор-динарцев от шефских полков, офицеров и солдат. На-зывалось это « подходить на ординарцы «. Наряд вы-страивался в шеренгу, и затем люди, по очереди, под-ходили к Царю и рапортовали о своем назначении наэто дежурство. Последнее было фикцией, так как по-сле явки все эти предполагаемые ординарцы освобож-дались. Но у Александра II был острый глаз, и беда,если в одежде или в пригонке аммуниции оказываласькакая-нибудь неисправность. Гуманный Царь из своегораннего военного воспитания николаевской эпохи вынеслюбовь к мундирам и к внешним мелочам формы одеж-ды. Ни при ком она так часто не менялась, как приАлександре П. За переменами трудно бывало уследить.Сложили анекдот про двух офицеров, шедших по ули-це и встретивших монарха. Один из офицеров отдал емучесть. « Ты с ним знаком? « спросил другой. « Нет, ноя отдал честь на всякий случай : как знать, может быть — это генерал «.Само собою разумеется, что чины, наряжавшиеся« подходить на ординарцы «, выбирались из наиболеевидных и ловких, но и их предварительно долго на-таскивали в полках, чтобы порадовать зоркий глаз Го-сударя и уже ни в коем случае его не разгневать. На— 93

чиная с 80-х годов отпала необходимость в этом особомотделе тренировки.Отпали постепенно и другие строевые ухищрения исноровки, на которые больше не стало спроса. Переста-ли развинчивать гайки на ружье, чтобы ружейный при-ем производился со звоном и треском; упростили самыеприемы и их число. Для парадного отдания чести из су-ществовавших двух приемов оставили один и т. п.В этом смысле отказа в строю от всего лишнего ибесполезного, лишь усложнявшего обучение, Россияопережала другие европейские армии. Несмотря на то,что мы многое заимствовали от Пруссии, крайностипрусской плац-парадности и военного автоматизма унас не прививались. Царствования же двух страстныхпоклонников прусской военной системы и вычурноймуштры Петра III (1762) и Павла I (1796–1801) оказалисьслишком короткими, чтобы эти приемы пустили глубо-кие корни. Поэтому мы не усыновили знаменитого прус-ского « гусиного « шага для прохождения на парадах,с неестественно-бессмысленным вытягиванием ноги иприхлопыванием, или шага с еще менее понятным под-нятием колен. Очень умеренное подобие « гусиного «шага применялось в мое время только для обучения но-вобранцев маршировке вообще; шаг этот так и назы-вался « учебным «, но и им не злоупотребляли.Поворот кругом как на месте, так и на ходу, у наспроизводился естественно, применительно к тому, каклюди поворачиваются кругом в обыденной жизни.Было странно увидеть впоследствии в Англии,вплоть до сороковых годов 20-го столетия, всевозмож-ные архаические военные приемы, сохранившиеся современи двух прусских Фридрихов 18-го века. И даже,вероятно, еще более утонченные : деревянный « медлен-ный « шаг для торжественных случаев; повороты в трисчета с поднятием колен; ружейные приемы со звонкимпристукиванием и с длинными паузами между движе-ниями. И много всякого нарочитого, во имя красоты иотчетливости, прихлопывания ногами и руками.Мне пришлось наблюдать даже удар штыком в со-ломенное чучело, разделенный, в целях учебной чет-кости, на несколько искусственных приемов! Это там,где все дело в порыве, в разбеге и в силе размашистогоудара « от сердца « !94

Но и в России уцелело нечто с 18-го века : отданиечести с остановкой « во фронт «. Солдат, встретив любо-го генерала или одного из своих ближайших (или « пря-мых «) начальников-офицеров (ротного, батальонного,полкового командира) должен был, если шел без вин-товки, остановиться за три шага, повернуться « вофронт « и, таким образом, пропустить начальство, дер-жа руку у головного убора. До середины 19-го века го-ловной убор для отдания чести снимали.Упорно добивался отмены салютования с останов-кой генерал Скугаревский в 90-х годах, — писал на этутему рапорты и статьи. Но так и не пересилил инер-ции.Летние занятия петербургского гарнизона и, вооб-ще, войск всего округа производились, как уже об этомупоминалось, в большом лагере под Красным Селом. Пожелезной дороге оно отстояло к югу от столицы всегов одном часе езды.Лагерь, основание которого относится ко второйполовине 18-го века и к царствованию Екатерины II, де-лился мелкой речонкой Лиговкой на так называемыйАвангардный, на западном ее берегу, и на Главный — на восточном. Оба эти лагеря были разбиты примернопараллельно друг другу и вдоль течения Лиговки.Авангардный лагерь примыкал к южной окраинеКрасного Села и как бы являлся его продолжением.« Передняя линейка « или фронт лагеря смотрел на ог-ромное Военное поле, на открытой площади которогоможно было производить ученье нескольким дивизиям;в хитрых мягких складках его в те времена, до появле-ния аэроплана, могли укрываться и незаметно передви-гаться крупные войсковые колонны и боевые порядки.Единственными местными предметами являлись, в цен-тре поля, Лабораторная роща, обнесенная рвом, и зна-менитый Царский валик; у последнего обыкновенно на-ходился Государь во время смотров, и эта маленькаянасыпь служила путеводной звездой для сноровистыхтактиков во время маневров в Высочайшем присут-ствии. Одинокую Лабораторную рощу постоянно кто-нибудь атаковал или оборонял.95

В самом Красном Селе, в деревянных зданиях бы-ли с удобством расположены все старшие штабы ивойсковые начальники. Главная улица, широкая и пря-мая, представляла собою хорошо содержавшееся шос-се, обильно обсаженное березками. Постройки и летниедворцы имели довольно нарядный характер, и при нихбыли сады; это придавало Красному Селу вид благо-устроенного дачного поселка, которым на время завла-дели войска.Авангардный лагерь отличался от Главного тем, чтов первом не только офицеры, но и все солдаты размеща-лись в деревянных бараках, длинных, одноэтажных; вГлавном же лагере солдаты жили в холщевых палат-ках, белые квадратики которых выглядывали из раз-росшейся березовой рощи, в свое время нарочно поса-женной для защиты лагеря от умеренного северногосолнца и еще более от дождя — этого частого гостя пе-тербургского климата. Внутри некоторых палаток, на-пример, фельдфебельских, был приспособлен домик,составлявшийся из деревянных щитов. Такой же фаль-шивой палаткой была дежурная на передней линейкеоколо фронтового полкового караула.За солдатским лагерем пролегало широкое, прямоешоссе, носившее название « средней « или « офицер-ской» линейки. Вдоль этой дороги были расположеныофицерские бараки — дачи. За ними — разные полко-вые учреждения, солдатские столовые и офицерскиесобрания.Впереди Главного лагеря, вместо беспредельногоВоенного поля, измученного постоянным топтанием лю-дей и лошадей, был зеленый луг, который спускалсяузкой полосой к руслу Лиговки и к шедшей вдоль неголинии железной дороги. На этом лугу хватало местатолько для строевых занятий пехоты, силою не боль-ше полка. Зато большое пространство открывалось по-зади лагеря. Это было осушенное болото, плоскостьюкоторого воспользовались, чтобы устроить здесь стрель-бища на все дистанции, требовавшиеся уставом.Таким образом, в тылу Главного лагеря постояннораздавались ружейная трескотня и разные стрелковыесигналы, подаваемые пехотным горном. Пулеметы тогдаеще не народились.Для стрельб с тактическим маневрированием су— 96

ществовало другое осушенное болото — Гореловское,прилегавшее своим тылом к северной окраине Красно-сельского лагерного прямоугольника. Отсюда роты ибатальоны неизменно двигались, со стрельбой, на севервдоль петербургской дороги. На их пути заблаговремен-но расставлялся деревянный противник, мишени, изо-бражавшие то лежащую цепь, то резерв, стреляющий«с колена», то далекие резервы, стоящие откровенново весь рост. Это подражание настоящей пехотной ог-невой атаке, с боевыми патронами, требовало доволь-но сложной подготовки и тщательного оцепления об-ширного района, чтобы пресечь всякую возможностьпотерь среди местного населения. Последнее, впрочем,наизусть знало Красносельские военные распорядки ихорошо применялось к ним. Я не помню несчастныхслучаев.На противоположном, южном конце лагеря, междуАвангардным и Главным, находилось Дудергофскоеозеро, на котором катались в лодках, среди камышей,юнкера военных училищ. Над озером возвышалась ле-систая Дудергофская гора, в крутых складках и в гу-стой зелени которой скрывались многочисленные дачи.Тут жили, большей частью, семьи офицеров, отбывав-ших лагерный сбор под Красным Селом.Наконец, прямоугольник как бы замыкался с югаКавелахтским кряжем, по которому тянулась длиннаядеревня этого названия. Кавелахтские высоты, как иДудергофская гора, постоянно фигурировали в задани-ях для войсковых маневров, являлись частью цельныхдействий и создали шаблоны, получившие кличку « Ду-дергофской « или « Кавелахтской « тактики. Горе былотому неопытному смельчаку, который, командуя отря-дом, претендовал на оригинальность, и сбивал осталь-ных участников с раз навсегда пробитой колеи!В Авангардном лагере располагались гвардейскиестрелки, армейские полки округа и военные учили-ща. В Главном — с севера на юг — 1-я, 2-я гвардейскиепехотные дивизии с их артиллерией, Офицерская стрел-ковая школа (к которой причислялся крошечный ла-герь роты Пажеского корпуса) и финские стрелковыебатальоны.Последние, пока еще не были уничтожены, пред-ставляли для своих лагерных соседей в Красном Селе97

любопытное зрелище. Они прибывали по очереди изФинляндии, в числе двух, на вторую половину сбора,когда начинались занятия батальонами и полками. Сол-даты были маленького роста, некрасивые и неказистые,известного « чухонского « типа, но поражали дисципли-ной, выправкой и отделкой во всех мельчайших подроб-ностях строевого устава и снаряжения. Мы, пажи, вы-ходили специально на переднюю линейку, чтобы поди-виться изумительной отчетливости ротного ученья фин-нов. Только что был принят новый пехотный устав,обязательный и для финских войск; усвоили они еготакже в совершенстве. Ломка фронта и эволюции про-изводились образцово, с каким-то особым спокойствиеми уверенным достоинством. Даже тогдашнее, неблаго-дарное для военной нарядности мешочное снаряжениепехотинца, сменившее ранцы и пригонявшееся у поясаи около бедер, выглядело на этих аккуратных солдати-ках красиво.Немногие из них умели говорить по-русски, но всекоманды подавались на русском языке, конечно, с силь-ным акцентом.Было очевидно, что финляндцы дорожили и щего-ляли своей маленькой армией, состоявшей, помнится,всего из одного драгунского полка и девяти пехотныхбатальонов, без артиллерии*).Вся кавалерия Красносельского сбора была рас-квартирована по окрестным деревням, раздвигая, такимобразом, диаметр всей лагерной площади на несколькомиль. Деревни эти можно было отличить издалека подлинным шестам вдоль домов и на ближайших горках.На некоторых из них были соломенные украшения, ки-сти которых качались по ветру. На других — сигналь-ных — солома зажигалась в случае тревоги, и тогда ка— *) Покровительствовала финской армии Императрица Ма-рия Федоровна — скандинавская принцесса, а через нее иАлександр III. Вскоре после его кончины, при Николае II, фин-ская партия независимости проявила такую агрессивность поадресу суверенной России, что вызвала уничтожение финскойармии, дарованной Финляндии, этого готового кадра для ар-мии сепаратистов. Вообще, во внутренних отношениях царскойРоссии и Финляндии первая охотно давала и охраняла праваи автономию второй, а эта вторая платила России упорной итупой ненавистью.98

валерийские квартиры сразу оживали в лихорадочнойдеятельности.Лагерный сбор делился на две неравные части : сначала мая по середину июля шли мелкие строевыезанятия и стрельба, а остальные три-четыре недели от-водились на тактические упражнения, кончавшиесябольшими маневрами.Этот переход от одного типа занятий к другому но-сил название «перелома». Он приходился в мои пер-вые годы офицерской службы на день именин Главно-командующего Великого Князя Владимира Алексан-дровича — 15-е июля. В этот день и два следующих дняобъявлялся общий отдых.Затем в лагерь водворялось все старшее началь-ство, которому до того было мало непосредственного де-ла, а Главнокомандующий производил объезд войск.Он начинался из Красного Села, откуда ВеликийКнязь верхом, со своим штабом ехал шагом вдоль Аван-гардного лагеря, переезжал у Дудергофского озера че-рез речку Лиговку к левому флангу Главного и следо-вал вдоль передней его линейки, заканчивая объезд направом фланге, в лагере лейб-гвардии Преображенскогополка.Люди выстраивались перед своими лагерями длин-ным развернутым строем, без оружия. Только полковыеи батальонные командиры с их адъютантами были вер-хом.Великий Князь здоровался, солдаты отвечали. Вприветствии полковых командиров у Владимира Алек-сандровича была своя манера : он прикладывал руку кбольшому козырьку своей фуражки и произносил могу-чим басом : « Командиру полка мое высокое почита-ние! «Выделяя его во всеуслышание этим особым привет-ствием, Великий Князь подчеркивал важную роль изначение командира полка в военной иерархии.Спустя несколько дней после объезда ВеликогоКнязя производился Высочайший объезд; порядок былтот же, но Государя сопровождала Императрица в ко— 99

ляске и свита и торжественность была больше и закан-чивался объезд зорей с церемонией.Затем всеобщий разъезд и расхождение. Государьс Государыней уезжают в коляске (впоследствии — вавтомобиле) под громовое « ура « офицеров, теснивших-ся толпой около самого экипажа.Краски в небе потухли. Потянуло холодком и сы-ростью с Лиговки. Надвинулась ночь. Повсюду заж-глись огни, как желтые звездочки. На зеленоватом небев виде контраста заблестела серебром первая звезда.В глубине полковых лагерей — музыка и веселыеголоса. Это офицеры угощают своих гостей, которыхони пригласили на « зорю с церемонией «.В солдатских палатках, то тут то там, раздаютсяхоровая песня, треньканье балалайки, залихватские ак-корды гармоники. На передней линейке вдруг, подни-мается передача протяжным голосом, от одного дневаль-ного « гриба « к другому, приказания : « Дежурным идневальным надеть шинели в рукава — а — а... «.Через какие-нибудь полчаса все замрет и притих-нет в березовых рощах, скрывающих солдатские палат-ки.И лишь из офицерских собраний и бараков будутеще доноситься взрывы смеха и звуки музыки, досадноперебиваемые заздравными « тушами « или полковымимаршами.Скоро и музыкантов прикажут отпустить по палат-кам. Сырость, темнота и молчание окутают лагерь. Вотона, красносельская ночь. Здоровый молодой сон оби-тателей лагеря охраняется невидимыми дежурными идневальными. Их силуэты то неподвижно стоят у своих« грибов «, сливаясь с ними, то печально маячат в ноч-ном тумане.Шесть лет моей строевой службы до поступления вАкадемию протекли в ровных условиях тогдашней ру-тины; можно сказать словами казенного рапорта, чтоза это время « никаких происшествий не случилось «. Нона второй год моей службы пришлись два события, ко-торые всколыхнули все же зыбь полковой жизни : от-правка двух первых батальонов на торжества корона— 100

ции в Москву и празднование полком 100-летнего юби-лея.Коронация состоялась в мае 1896 года, а юбилей — в ноябре того же года.Так как я состоял тогда в 5-ой роте и, следователь-но, во 2-ом батальоне, то попал в московский отряд. Мыприбыли в первопрестольную столицу 22 апреля.От коронации остались воспоминания о стояниишпалерами 9 мая при въезде Царской четы со всей ог-ромной свитой в Кремль и о шествии 14 мая Государя сГосударыней, под балдахинами, из старого Кремля сКрасного крыльца в Успенский собор для коронованияи обратно.Все это было в свое время описано и напечатано;уголок того, что я видел, слишком скромен, чтобы при-бавить какие-нибудь новые черты к официальным опи-саниям. Очень много всякого золота : старинные золо-ченые кареты, парча и позументы, сплошное шитье набесчисленных придворных мундирах; разноцветныеленты, звезды, ордена; красные ковры; псевдо-русскиедамские придворные туалеты, тяжелые, с длиннымишлейфами; смесь французских фасонов эпохи Людови-ка XV с намеками на русские боярские костюмы 17-говека; серебро, золото и разноцветный бархат; русскиекокошники с длинной фатой и низкое французское де-кольте, от которого содрогнулся бы москвич временпервых Романовых, предков Петра Великого. Блеск наярком солнце изумительных по чистоте и величине бри-льянтов и других « самоцветных « камней — странноезрелище днем, не при искусственном освещении. По-любоваться на то, как эти драгоценности искрились ипереливались в свете электричества на вечерних при-емах в залах Кремлевского дворца мне не удалось, таккак я не попал в число тех немногих офицеров, кото-рые были назначены на коронационные балы от пол-ков, не считавшихся придворными. Пригласить всехили многих было и невозможно : не хватило бы места.Запечатлелись в памяти Государь и Государыня,медленно идущие под балдахином из золотой парчи поспециальным мосткам, проложенным до собора от исто-рического Красного крыльца, с которого русские царии царицы традиционно кланялись народу : истово, впояс и на три стороны. Они идут в коронах, под бреме— 101

нем тяжелых и широких порфир, отделанных горноста-ем; кажется, что и эти порфиры и короны, особенно — слишком большая, неуклюжая корона Императора, да-вят, и что именно потому венценосцы едва передвигаютноги. К довершению всего в руках у Государя — в од-ной — массивный шар «державы», в другой — ски-петр.Выражение лиц у них серьезное, сосредоточенное,драматичное. Государыня величественна и очень краси-ва; правильные, строгие черты ее лица и высокий ростпобеждают все необыкновенные детали необыкновен-ного театрального наряда.Под множеством алмазов массивной короны лицоГосударя бледно мертвенной, усталой белизной.Из какой европейской империи заимствовал эту до-рогую и непонятную модель короны Петр Великий, сме-нив на нее « шапку « Мономаха?«Тяжела ты, шапка Мономаха», говорит Борис Го-дунов у Пушкина про трудности царства. Но сама шап-ка, отороченная соболем, была легкой и мягкой. Непо-мерно тяжелой кажется новая, Петровская корона, та-кая огромная, сплошная, негибкая.Балдахин несут старшие генерал-адъютанты и не-сколько высших сановников государства. Среди нихесть глубокие старики, которые с трудом держат золо-ченые шесты, на которых покоится и колышется уве-систый парчевый балдахин. Юноши — камер-пажи (го-дом младше меня, всех узнаю) идут тут же и помогаютстарикам.Шествие под балдахином замыкает коронационнуюпроцессию. Длинная вереница всевозможных мундир-ных чинов, следуя торжественным шагом, уже прошлав собор. По всем придворным церемониалам всегда« младшие впереди «.О торжественных приемах, обедах, балах, которыесостоялись после коронации, строевые офицеры, навод-нившие первопрестольную столицу, узнавали лишь изгазет и со слов знакомых очевидцев или более счастли-вых товарищей. В остальном наши личные впечатленияостались уличными, запечатлевшимися либо в свете яр-кого майского солнца, ни разу не изменившего церемо-ниалу, либо в огнях городской иллюминации. Послед-ней Москва захотела отличиться, и участники корона— 102

ционных празднеств прошлого царствования должныбыли признать, что масляные плошки, шкалики, ста-канчики, транспаранты и примитивные факелы 1883года, несмотря на изобретательность декораторов, усту-пали уверенному блистанию мириад разноцветныхэлектрических лампочек, протянувшихся по контуруКремля, дворцов и главных улиц. На фоне глубокогочерного неба эти огни вырисовывались и играли, как ал-мазы, рубины и изумруды на черном бархате. Особеннокрасива была статная колокольня Ивана Великого, про-тянувшаяся над Кремлем далеко ввысь своим архитек-турным рисунком, как будто начерченным бриллианта-ми. Хороши были и набережные реки Москвы, в темнойводе которой дрожали, встречались и расходились бес-численные огни.К уличным воспоминаниям можно отнести и кара-ул, который пришлось занимать 5-ой роте лейб-гвардииЕгерского полка в большом Кремлевском Дворце. Ка-раул этот был со знаменем и соответствовал внешнемукараулу Зимнего Дворца в Петербурге. То, что в этотнаряд была назначена именно 5-я рота, показывает, какполковое начальство доверяло строевым достоинствамВ. 3. Гудимы.Испытание оказалось основательным, так как ка-раул часто вызывался на платформу; один раз, междупрочим, для местного фотографа, который увековечилнас в строю для отдания чести.Наконец, уличным воспоминанием были и подводы,которые в день народного праздника на Ходынском по-ле тянулись по Садовой улице, мимо Спасских казарм,где лейб-егеря были гостями ростовских гренадер. Мывышли взглянуть на эти телеги; они были покрытыкакими-то одеялами и рогожей, а из-под них торчализакостенелые руки и ноги.Это было первое подтверждение смутного в то утрослуха, что на рассвете на Ходынском поле, куда забла-говременно, еще в полутемноте, хлынула огромная тол-па, произошла катастрофическая давка и что при этомпогибли тысячи людей *).*) Идея этого массового парадного гулянья — тысяч на две-сти — вообще была несчастной и плохо удавалась и в прежниецарствования. Так, в 1856 году, в дни коронации Александра II,103

Слово « Ходынка « сделалось впоследствии в Рос-сии нарицательным для определения всякой беспоря-дочной и безумной давки; для нового же царствованияэтот ужасный случай, омрачивший коронование, пока-зался зловещим предвестником дальнейших несчастийи катастроф.Войскам, скопившимся в Москве, делать, в сущно-сти, было нечего. Они отстояли свои шпалеры, изредкаот них назначались караулы в помощь постоянномумосковскому гарнизону, и оставалось только готовить-ся к общему параду в Высочайшем присутствии. Этимсмотром заканчивались коронационные торжества.С солдатами, чтобы они не разбалтывались, произ-водили легкие занятия и, конечно, практиковали про-хождение церемониальным маршем. Но после обеда,примерно после часа дня, обыкновенно все бывали сво-бодны, и офицеры, за исключением дежурных по отря-ду, могли располагать временем по своему усмотрению.Для удешевления стола при батальонах состояло отде-ление полкового офицерского собрания; таким образомофицерам не было нужды питаться в ресторанах; ноМосква в этом смысле представляла такие соблазны, из-вестные всей России, что трудно было не поддаться им.Мы группами совершали экспедиции, чтобы отведатьухи с растегаями у Тестова, стерлядей или осетра вБольшом Московском трактире, заливного поросенка вЭрмитаже. И, разумеется, всевозможных закусок, в осо-бенности рыбных, возглавляемых свежей зернистойикрой, присыпанной зеленым лучком, продолжаемыхсемгой, таявшей во рту, горячей селянкой в сковородкеи т. п., запиваемых ледяной водкой — знаменитойСмирновкой № 1.He-москвичи имели возможность познакомиться стипичными чертами московского трактирного быта : с« половыми «, парнями, одетыми в белоснежные рубахи,с малиновым пояском, и в белые длинные брюки; с ихна Ходынском поле тоже получился большой беспорядок, тол-па жадно набросилась на угощенье и подарки, все расхвата-ла и варварски разрушила прилавки и будки. Хотя все кон-чилось на тот раз без жертв, но шедший дождь испортил про-дукты, приготовленные для угощенья, и очень многие, вероятно,по возвращении домой, заболели.104

прической в « скобку « по-крестьянски; с огромнымипорциями, которые были слишком обильны для одногочеловека и которых хватало, с лихвой, на двоих. Этопредупредительно объяснялось и в меню, где указыва-лись цены полной порции и полупорции.Побывали мы также и в общественных банях, счи-тавшихся роскошными сравнительно с петербургски-ми.Все вообще в Москве, казалось, было приспособле-но ко вкусу и традициям купечества, именитого, сред-него и мелкого. Характер трактиров, чайных, бань и т.п. оставался тем же, но размах соответственно сокра-щался.Побывали мы, конечно, на Воробьевых горах, что-бы посмотреть, как Москва представлялась с них Напо-леону; в интересном доме первых Романовых (внеКремля); в Третьяковской галерее; в храме Христа Спа-сителя (теперь снесенном); в лабиринте двенадцати ча-совен, скрывающихся под пестрой флорентийско-азиат-ской скорлупой Василия Блаженного; побродили по на-бережным реки Москвы, по Красной площади, по Ки-тай-городу; поглазели, в который раз, на Царь-колоколи Царь-пушку; поставили свечки у Иверской чудотвор-ной иконы; прошлись мимо роскошных магазинов луч-шей улицы, сохранившей название бывшего здесь ког-да-то Кузнецкого Моста, и постояли на ее противополо-жении — на простонародном рынке у Сухаревой башни.Вообще, отдали должное матушке Москве. Но петербур-жец никогда не мог понять, что можно было находитьпривлекательного или интересного в длиннейшей, гряз-новатой и скучнейшей Тверской улице, официальносчитавшейся главной.26 мая состоялся, наконец, прощальный парад вой-скам. После этого начался всеобщий разъезд. Полк вер-нулся в Петербург 4 июня но я лично, вследствие схва-ченной простуды, должен был уехать из Москвы рань-ше и не смог даже принять участия в смотре.Как бы то ни было, все мы отбыли коронацию изаслужили, в ее воспоминание, серебряную медаль набледно-голубой ленточке.105

По возвращении в Петербург в полку могли сосре-доточиться на подготовке к столетнему юбилею, до ко-торого оставалось всего пять месяцев. В этой подготов-ке была отведена роль и мне, несмотря на то, что я от-бывал лишь первый год своего офицерства.Кроме хозяйственных хлопот, связанных с улуч-шением скудной до того обстановки офицерского собра-ния, на офицеров неожиданно выпала забота по сроч-ному составлению и изданию к юбилею истории полка.Материалы к ней начали собирать после войны 1877–78 гг., но решили приступить к обработке их лишь в1893 году, за три года до юбилея. Написать историювзялся полковник Генерального штаба Н. А. Орлов, про-фессор Академии, составивший себе имя как военныйписатель. В полку офицеры познакомились с ним, ког-да он отбывал в нем ценз летнего командования бата-льоном; они были подкуплены жизнерадостностью ивидимым талантом этого круглолицего и румяного чело-века в баках и с наружностью ярославского мужичкасебе на уме. Между прочим, он был неподражаемыйрассказчик и увеселял офицеров после хорошего обедапикантными анекдотами, запас которых у него казал-ся неистощимым.В результате своей популярности, Орлов получилпредложение написать историю полка. Охотно согласив-шись, он назначил размер вознаграждения — 3.000 ру-блей. В его распоряжение дали офицера для дальней-шего собирания архивных материалов. Офицер этот пе-реходил из одного архива в другой, ездил в Москву, гдехранились многие документы, вообще усердно работал.Другой офицер не менее усердно приступил к рисова-нию форм одежды полка за сто лет. Но после заключен-ного условия прошло два года, а Орлов не начинал пи-сать историю. В полку затревожились. Образовали исто-рическую комиссию, которая потребовала от Орлова от-чета в том, что им сделано. Оказалось, что к началу1896 года у него была готова лишь первая глава исто-рии. Другие он поручил составить своему помощникупо собиранию материалов. Это был поручик А. П. Ко-саговский. Времени, однако, оставалось так мало, чтоОрлов попросил дать ему еще помощников. Дали ещедвух офицеров, которые состояли тогда в Академии, азатем прибавили еще трех из строя. Первым из этих по— 106

следних еще в декабре 1895 года был назначен я. Пред-полагалось, что мы будем собирать материалы и пере-давать их для обработки Орлову.Однако последний в высшей степени упростил своеучастие в деле. Когда мы докладывали ему, что выпол-нили свою задачу по отношению к заданной нам главеистории, он говорил : « Ну, вот и отлично. Теперь при-ступайте к писанию «.Помню, я поразился такому доверию к моим писа-тельским способностям, — я едва сошел со школьнойскамьи, но возражать не приходилось. Написав частьглавы, я принес ее Орлову на показ. Он предложил мнепрочесть написанное вслух, сделал два замечания иопять сказал : « Ну, вот и хорошо. Продолжайте даль-nie «. Так же поступал он с работами и остальных авто-ров.Стало совершенно очевидно, что история будет со-ставлена при таком порядке не Орловым, а гругигойофицеров полка и что единственная глава, принадле-жавшая перу Орлова, не могла дать ему право назы-ваться автором истории полка.Снова призвали Орлова в историческую комиссиюпод председательством самого командира полка и объя-вили, что невыполнение им условий договора заставля-ет полк отказаться от его дальнейших услуг.Случился этот разрыв вскоре после коронационныхторжеств, и времени впереди было так мало, что являл-ся вопрос : возможно ли вообще успеть закончить и из-дать историю к ноябрю?Но это чудо мы совершили благодаря А. П. Коса-говскому, взявшему на себя львиную долю работы, и егоэнергии, двигавшей всех сотрудников.Сотрудники были в значительной степени освобож-дены от занятий. Для написания ответственного перио-да участия полка в войне 1877–78 гг. и в бою под Тели-шем очень удачно пригласили талантливого подполков-ника Генерального штаба Е. И. Мартынова (который по-том тоже, как и Орлов, командовал у нас для ценза ба-тальоном). В какие-нибудь два-три месяца Мартыновотлично справился со своей задачей, представив дель-ное, исчерпывающее и живо написанное военно-научноеисследование.Напряженно трудились и все остальные. Целые107

дни, особенно зимой, проводил я в архивах штаба Гвар-дейского корпуса, в Публичной библиотеке. А вечерамиписал, рисовал виньетки, держал корректуры как своихглав, так и приложений к истории, вроде, например,списков офицеров полка за 100 лет.Б. А. Чемерзин лихорадочно заканчивал свои ри-сунки форм пером. H. H. Бунин рисовал виньетки и об-ложку для истории. П. А. Тихонович — изумительныйчертежник — чертил планы сражений.Лично на мою долю выпали две главы истории :время царствования Александра I после Отечественнойвойны и Александра II с начала до войны 1877–78 гг.,исключительно.Какова была спешка показывает то, что к серединеавгуста смогли отпечатать только 13 печатных листовиз 66, приходившихся собственно на текст, не считаяприложений, и что последняя напечатанная страница,предисловие к истории, помечена 4 ноября. А юбилейдолжен был праздноваться 9-го, то есть через пятьдней! Оставалось еще сброшюровать издание и пере-плести. Удалось и это сделать вовремя.Получился увесистый том большого формата, с зо-лотым обрезом и в красивом переплете с отлично ис-полненным рисунком нового юбилейного знамени, вклю-ченного в воинскую арматуру. Многочисленные планы икарты были выделены в особую дополнительную папку.При нарядной внешности, множестве иллюстраций,красивой бумаге история полка оказалась на высоте ипо содержанию. При составлении ее был принят научно-исторический метод, клавший в основу, по возможно-сти, первоисточники; текст сопровождался тщательны-ми ссылками; ряд документов был напечатан в прило-жениях; список офицеров за сто лет не ограничивалсясухим перечислением имен лейб-егерей, а сообщал так-же биографические о них сведения, собирание которыхпредставило немало труда.Составители понимали, что в условиях чрезвычай-ной спешки издания были неизбежны недочеты, за ка-ковые и попросили в предисловии извинения у читате-лей. Но, в сущности, эти недочеты совершенно незамет-ны, и я теперь, спустя много лет, не нахожу в этомтруде особых пропусков, неувязок и ошибок. Ничто неговорит о его поспешности. Наоборот, книга является108

превосходным историческим источником и не уступаетдругим подобным трудам, потребовавшим гораздо боль-ше времени.Удивительнее всего то, что даже индивидуальныйстиль изложения глав, отражающий разных авторов, ненарушил общего единства.Это последнее достигалось отчасти тем, что главы,составлявшиеся авторами-новичками, по мере их напи-сания громко читались в соединенном заседании сотруд-ников. Во время таких чтений вносились поправки сог-ласно замечаниям слушателей, и иногда перестраива-лись целые пассажи.Главной штаб-квартирой изготовления истории яв-лялся кабинет А. П. Косаговского, который жил в офи-церском флигеле казарм на Рузовской улице, однимэтажом выше над квартирой, где помещались мы сбратом и П. А. Москов. В квартире этой, как и у Коса-говского, тоже шла работа, все напряженнее и бойче помере приближения юбилея; на всех столах тоже лежа-ли исписанные и чистые листы, карты, корректуры; также часто звонил звонок и денщик появлялся с новымпакетом из типографии; одним из условий нашего ко-нечного успеха было не задерживать корректур и, повозможности, возвращать с тем же мальчиком, которыйпринес их из типографии. Квартирная близость к Ко-саговскому превратила меня в его помощника по из-дательским заботам; поэтому мне приходилось ездитьиногда в типографию и исполнять другие поручения.Вспоминаю с удовольствием весь этот кипучий пе-риод, оторвавший меня временно от роты и от строя, ноокунувший в литературное и печатное дело. Я открылв себе, между прочим, настоящее призвание корректо-ра! Глаз мой ловил самую хитрую опечатку, скрывшу-юся под видом похожей буквы или цифры. Чтениедлиннейших корректур никогда меня не утомляло, ско-рее занимало. Косаговский скоро уверовал в мою надеж-ность по части сличения пробных оттисков с подлин-никами и в мое искреннее отвращение к мелким опе-чаткам, сохранившееся, кстати, и по сей день. Поэтомуя сверял не только свои собственные рукописи, но и дер-жал почти все последние корректуры, уже в гранках.Я всегда находил в них ошибки, пропущенные автора-ми в прежних корректурах.109

Вспоминаю появление ранним утром в зимние, хо-лодные дни в дверях моей спальни А. П. Косаговского— в пальто с башлыком и в фуражке. Девять часов ут-ра; он уже отправляется на работу в какой-нибудь ар-хив или в библиотеку, а я еще сплю крепким сном 20–летнего подпоручика.Сквозь сон все же сначала слышу в соседней ком-нате знакомый басок Косаговского, который спрашива-ет моего денщика. « Встал ли твой барин? « Узнав, чтоденщику не удалось побудить своего барина к встава-нию, Косаговский отправляется сам на подмогу. И вот— в дверях в виде упрека стоит высокая и худая егофигура.Как когда-то старик Довяковский будил кадета 3-гокласса фразой « Борис, со сном борись! «, так теперьКосаговский говорил строгим тоном и коротко : « Боб-ка, лентяй, вставай! «Вставать было холодно и противно, но Бобка поки-дал свою походную койку и собирался в дорогу, в тотили другой архив...Приятны были вечера у Косаговского, когда мыслушали новую главу истории. Впоследствии эти дело-вые заседания в уютной атмосфере небольшого кабине-та, обставленного стильными старинными вещами, зачаем, подаваемым в хороших чашках, превратились веженедельные литературные собрания. Когда покончи-ли с полковой историей, читали чьи-нибудь произведе-ния : прозу, стихи, исторические отрывки. На огонекэтих суббот приходили проветривать свой интеллект неодни бывшие сотрудники по истории полка, и вокругнашего ядра вскоре образовался небольшой литератур-ный кружок.Памятно было появление в свет, наконец и к сро-ку, объемистого тома полковой хроники, плода друж-ных, совместных трудов нескольких офицеров. « Ну,вот это егерство! «, сказал бы бывший командир X. М.Долуханов.Два слова о настоящей душе этого достижения — Александре Павловиче Косаговском.Он был сыном известного гражданского • админи— 110

стратора конца царствования Александра II, занимав-шего одно время должность полтавского губернатора,славившегося своим остроумием. Косаговский — лейб-егерь — унаследовал от отца его качества.Выйдя в полк из Пажеского корпуса в 1892 году,Александр Павлович быстро занял среди офицеров по-ложение умного барина. С уравновешенным мнениемего начали считаться в первый же год его службы, а навторой — привлекли к работе по истории полка и поустройству полкового музея. Косаговский и физическиникогда не выглядел молодым — это вязалось с его раз-меренною, внушительною речью, точно человека, уму-дренного длинным жизненным опытом. С одной сторо-ны, офицеры отдавали должное его быстрому живомууму, с другой — побаивались его язвительного языка.Меткие его замечания и остроты сейчас же становилисьшироко известными.Он был довольно хорошо начитан; владел иностран-ными языками, французским — отлично; имел недур-ные способности и по математике. Все как будто ука-зывало на то, что Косаговский пойдет в Академию, лег-ко ее кончит и обеспечит себе более или менее виднуюкарьеру, быть может ученую. Нельзя было сомневатьсяв его амбиции и честолюбии, а также в упорстве, кото-рое он доказал в деле издания истории полка.Но он остался в полку и в течение 25 лет, вплотьдо революции, тянул лямку строевого офицера, дослу-жившись до скромной должности батальонного коман-дира.Мы встретились с ним в боевых условиях, в 1915 г.,когда он временно командовал лейб-егерями, а я — из-май ловцами; затем — в последний раз, мельком, в1917 г., после большевистского переворота, когда емупришлось ради куска хлеба принять какую-то долж-ность в Красной армии.Во время войны Косаговский показал себя хорошо,заслужив ряд наград и репутацию спокойного, распоря-дительного и мужественного начальника.Он скончался в Советской России в 20-х годах, ка-жется, в Курске.111

День юбилея, как было сказано выше, приходилсяна 9 ноября. Накануне в Зимнем Дворце, в Николаев-ском зале, состоялась торжественная прибивка новогознамени, а вечером отслужили в полковой церкви св.Мирона панихиду по всем бывшим лейб-егерям, пав-шим в боях и умершим.Прибивка заключалась в том, что каждый долженбыл ударить молотком по одному из очередных гвоздей,которым полотнище знамени прикрепляется к древку.Конечно, оно уже было фактически прибито, но все де-лали вид, что своим ударом загоняют золоченый гвоздьв дерево. Первый гвоздь вбивал шеф полка — Государь,потом Императрица и члены Императорской Фамилии.После них — все офицеры полка, начиная с командира.На другой день был парад в Михайловском мане-же и церемония пожалования юбилейного знамени, ког-да Государь, после молебна, вручал знамя командиру;последний должен был стать на одно колено, принимая« полковую святыню «, как мы называли и как действи-тельно чтили эту эмблему.Старое знамя как бы увольнялось на покой. Да ибыла пора : от шелкового полотнища оставались однилохмотья. Теперь отслужившее знамя будет стоять вполковой церкви, на амвоне, против алтаря.Зато юбилейное знамя было великолепно, — од-но из первых этого рода, пожалованных по новому ри-сунку. На одной стороне — образ масляными краскамисвятителя Мирона (работы своего офицера H. H. Бу-нина), на другой — шитый золотом массивный вензельНиколая II. Все края тоже зашиты золотым узором. Подмассивным двуглавым орлом, венчавшим древко, под-вязаны ленты — голубая андреевская, юбилейная, и ге-оргиевская, пожалованная за Бородино.Темно-зеленый шелк полотнища, по цвету четвер-того полка, сложен вдвойне. С массою золотого шитьяэто делало полотнище тяжелым; носить в распущенномвиде его было труднее, чем старое знамя, и знаменщиканужно было выбирать из очень сильных и ловких лю-дей. И сила и сноровистость требовались в особенностипри салютовании знаменем Государю, когда полагалосьего опустить к земле, а затем снова поднять либо в вер-тикальном положении (стоя на месте), либо положив налевое плечо (на ходу).112

Знамя выглядело щегольски, пока оно было нове-хонькое. В 1916 году, во время войны, я видел его в по-следний раз на полковом празднике. За двадцать про-шедших лет оно хоть и не превратилось в лохмотья, всеже потеряло нарядность. Шелк заметно износился и по-линял; шитье почернело и в некоторых местах, вслед-ствие своей тяжести, слегка свисало с ослабевшего по-лотнища.После парада полк вернулся в казармы, где длясолдат было устроено праздничное угощение, а офице-ры и все старые егеря получили приглашение на зав-трак в Зимний Дворец.Здесь, по заведенному порядку, провозглашалисьтосты, гремела музыка, кричали « ура «, а затем в со-седнем небольшом зале Государь и Государыня обхо-дили офицеров и с некоторыми разговаривали.Государь в этих случаях, казалось, всегда смущал-ся, поглаживая задумчиво свои усы, играя кольцом наруке и делая большие паузы между вопросами. Сообра-жая, что бы спросить, он смотрел немного в сторону ивверх. Но это едва ли был взгляд рассеянного по при-роде человека. Наоборот, Государь был чрезвычайно на-блюдателен и все замечал, хотя этого на людях и не по-казывал.Во время обхода он нарочно долго разговаривал сЧекмаревым, как представителем полка, но последнийне умел навести Государя на ту или иную тему — при-помним тяжеловесную, медвежью натуру Чекмарева — и потому беседа не клеилась. За короткими ответами ко-мандира следовали особо длинные паузы в духе нелов-кого молчания. Наконец Государь спросил :— А я слышал, что у вас сегодня вечером состоит-ся в полковом собрании ужин со старыми егерями?Действительно, такой ужин был назначен на 9 или10 час. вечера и на него, кроме прежних офицеров пол-ка, было приглашено все гвардейское начальство и ко-мандиры всех гвардейских полков.Чекмарев ограничился унтер-офицерским ответом :« Так точно, Ваше Императорское Величество! «. Госу-дарь, чуть-чуть улыбнувшись, сказал :— Ну, желаю вам весело провести время, — и ото-шел к следующей группе офицеров.В полку потом возмущались несветскостью Чекма— 113

рева, который, думали мы, упустил случай пригласитьшефа полка на наш интимный ужин.Правда, Государь мог от приглашения уклонитьсяпод предлогом, который не трудно было бы найти, необижая полк; но, с другой стороны, вышло так, как буд-то бы присутствие самого важного старшего егеря наюбилейном ужине было нежелательно!Забегая вперед, скажу, что впоследствии, после рус-ско-японской войны и революции 1905–6 гг., посещенияГосударем вечерних трапез в гвардейских полках сде-лались если не частыми, то все же регулярными. Веро-ятно, Царю хотелось больше приблизиться к гвардии,которая сыграла решительную роль в подавлении мя-тежей в столицах и в восстановлении порядка. Прини-мая приглашение полка (обыкновенно такого, где онбыл шефом), Государь высказывал пожелание, чтобына ужине не присутствовало никаких посторонних офи-церов или начальства. Таким образом, даже офицерыГенерального штаба, командовавшие для ценза ротамиили эскадронами в полку, не приглашались на эти ужи-ны. Характер их должен был быть строго семейным, — Государь в стане своего полка.От полка же исключительно поставлялись и раз-влечения : оркестр музыки, балалаечники, вошедшиетогда в моду, и песенники.В этой атмосфере, в которой ни на минуту не осла-бевала дисциплина, наоборот, полк старался отличить-ся выдержкой и подтянутостью, Государь с видимымудовольствием засиживался до поздних часов.Принял однажды Государь и приглашение лейб-егерей, проведя вечер в их среде в офицерском собра-нии на скромной Рузовской. Вечер этот оставил памят-ное впечатление и как бы исправил неловкость, случив-шуюся в юбилейные дни.Возвращаюсь к обходу Царской четой офицеров вЗимнем Дворце 9 ноября 1896 года.Императрица Александра Федоровна никогда немогла побороть своей застенчивости на людях; на вто-ром же году царствования она еще не научилась скры-вать свое смущение и еще не овладела как следуетрусским языком. Было видно, что необходимость бытьразговорчивой хозяйкой Императрице в тягость. Какугадать, к кому можно обратиться на придворном фран— 114

цузском языке или на родных немецком или англий-ском?Но вот Государыня видит в толпе офицеров знако-мое лицо! Это ее первый камер-паж. То же неизменив-шееся длинноносое, безусое лицо. Это — Геруа, которо-му она лично вручила не так давно приказ о производ-стве в офицеры на Царском валике в Красном Селе...Императрица решительно направилась в гущу офи-церов и с милой улыбкой подошла ко мне через обра-зовавшийся коридор.Она подала мне руку для поцелуя, как это делала вмое камер-пажеское время, и задала два-три вопросапо-французски. Что именно — не помню, но это и неимело никакого значения при обходах. Окружающиеотмечали только факт : Царица удостоила улыбкой, раз-говором, дала поцеловать руку.Едва Государыня отошла, как около меня оказаласьвысокая фигура Великого Князя Михаила Николаеви-ча. Раздвинув офицеров, он бодрым военным шагомподошел к этому подпоручику, отмеченному вниманиемИмператрицы.— Смотри, не зазнавайся, молокосос, — шутливо — грозно сказал он и крепко взял при этом меня занос! Очевидно, большой нос мой напрашивался на этопроявление дружбы старейшего лейб-егеря. ВеликийКнязь, Фельдмаршал и Фельдцейхмейстер, зачислен-ный в списки полка со дня рождения, 62 года тому на-зад, сейчас был в егерском мундире; фамильярный жестего от этого показался милым и товарищеским. Миха-ил Николаевич, единственный из Великих Князей, про-должал обращаться ко всем на « ты «, как это было при-нято вплоть до царствования Александра III.Великий Князь спросил затем мою фамилию и по-шутил еще.Столичная стоянка давала возможность офицеруразнообразить свою частную жинзь. В глухих гарни-зонах приходилось суживать ее между казармой, офи-церским собранием и манежем. Сплетни, служебныеразговоры, любовные истории и алкоголь, главным об-разом в форме водки и пива. Выручали, но не всегда и115

не везде, полковые библиотеки, любительские спекта-кли, какой-нибудь случайный культурный центр, чей-нибудь семейный дом, близость гостеприимного поме-щика.В Петербурге все эти элементы были в изобилии.Человек, искавший отдушин в своей жизни чиновникаили офицера, мог найти их без труда, применительно ксвоим склонностям. Книжные и картинные собрания,выставки, музеи, литературные и научные общества,первоклассные театры. При этом легко и удобно былозатеряться в большом городе и устраивать свою частнуюжизнь независимо, по собственному вкусу и по своимсредствам.В первые два-три года офицерства я с усердиемпредавался танцам, принимая приглашения, в которыхникогда не было недостатка в зимний сезон, с декабряи вплоть до Великого поста, в феврале или в началемарта. Гвардейская молодежь вербовалась на балы вчастных домах гуртом. Старый знакомый приводил ссобою новичков, а те, в свою очередь, сделавшись знако-мыми, поставляли новых танцоров. Вследствие этого накаждом большом балу можно было заметить преобла-дание мундиров того или другого полка. Были дома« семеновские «, « егерские « и т. п. Хозяева чаще всего незнали фамилий всех этих офицеров, как и пачек лице-истов, пажей и правоведов, отплясывавших у них в до-ме.Офицеры скромных полков вращались в среднемкруге петербургского общества. Здесь не было речи обособняках, струнных оркестрах и гастрономическихтонкостях угощения.Обыкновенно полем действия была более или ме-нее просторная квартира с залом, который мог вместитьнесколько десятков танцующих пар, и с такой же под-ходящей столовой. Родители, имевшие дочерей на вы-данье, должны были при найме квартиры приниматьвсе это в соображение.Съезжались на бал к 12 часам ночи. Только наив-ные провинциалы принимали за чистую монету час,неизменно указываемый на пригласительной карточке — 9 часов. Дамы старались приехать попозже, считая,« что лучше быть последней, чем первой «.Внизу, в швейцарской, устраивались раздевальни,116

где гости снимали шубы и распутывали свои шарфы.Хорошо, если швейцарская была теплой. При разъездедамы с открытыми шеями и руками, разгоряченныетанцами, подвергались недружелюбным и опаснымсквознякам от ежеминутно распахиваемой двери наулицу.Поднимаясь по каменной лестнице, иногда без ков-ра, ибо на общих лестницах в Петербурге ковер не былправилом, вы слышали громкие звуки рояля, отчетли-во отбивающие ритм вальса или первой « фигуры « ка-дрили. Бал всегда открывался вальсом. Кадрили — вы-рождение менуэта — имели шесть фигур, причем тан-цующие, между выделыванием требуемого па фигур,сидели вдоль стен на стульях и могли разговаривать,если было о чем. Больше всего кавалеры знакомилисьс дамами во время кадрилей и потом за ужином. По-следний подавался часа в три ночи, был обильным ивозбуждал новый прилив веселья и энергии. Приливэтот расходовался в заключительной бешеной пляске« котильона « после ужина.От двух лиц зависел успех танцев : от дирижера итапера.В гвардии насчитывалось не много офицеров, за-воевавших себе репутацию хороших дирижеров. Во вре-мя сезона они были нарасхват, и ими запасались за-благовременно. Помню двух стрелков : адъютанта 1-гобатальона Его Величества Тишина и более молодого,всегда немного навеселе, офицера батальона Импера-торской Фамилии барона Притвица (года на два млад-ше меня по Пажескому корпусу). В Зимнем Дворце вмое время дирижировал лейб-улан Маслов.Если бы не было кадрилей и котильонов, носившихиногда название « quadrille monstre «, не было бы и на-добности в этого рода вожаках и танцевальных коман-дирах.Хороший тапер-пианист должен был слиться с же-ланиями дирижера и поддавать « жару «, когда это тре-бовалось. Но недостаточно было бойко и звонко бараба-нить по клавишам. Спрашивались также « душа « и му-зыкальность. Лучшие таперы были виртуозами своегодела, очень много зарабатывали, и заручиться, скажем,Сивачевым или стариком Шмитом было нелегко. Часто117

время бала назначалось в зависимости от дня, когда тотили другой были свободны.В какой степени тревоги и расходы хозяев поустройству балов оправдывались в отношении выдачидевиц замуж, — это вопрос. Я бывал в одном доме, гдебыло три невесты и где приемы ставились щедро и ши-роко. Ни одна из девиц, правда, не блиставших красо-той, не нашла себе мужа.Но какие бы ни были выводы досужего статистика,веселилась на этих балах молодежь искренно, до утра,а родители с неменьшим увлечением играли в карты.Контраст с этими маленькими, буржуазными тан-цовальными вечерами представляли придворные балыв Зимнем Дворце.Здесь были размах и великолепие, которые русско-му Двору удалось донести из 18-го века до порога прак-тического, расчетливого 20-го.На так называемый Большой бал (их бывало дваили три) число приглашенных доходило до 3.000. Тан-цевали в огромном Николаевском зале.На « Концертные « или Малые балы звали всегооколо 800 человек. Для танцев предоставлялся сравни-тельно небольшой концертный зал. Все было интимнееи как будто семейнее. Даже форма одежды указыва-лась не полная парадная, как для Большого бала; офи-церы имели на мундирах вместо эполет погоны, а при-дворные чины, если не на службе, бывали одеты в мун-дирные фраки вместо сплошь расшитых золотом каф-танов.На Малых балах члены Царской Фамилии смеши-вались с гостями и предавались танцам наравне с ними.Бал открывался полонезом, под звуки которого взал входила парами процессия — Государь, Государы-ни, Великие Князья и Княгини, послы иностранныхдержав.На хорах играл чудесный придворный симфониче-ский оркестр, в красных мундирах. Управлял им в товремя хорошо известный дирижер Императорской Ка-пеллы Варлих.Несколько открытых буфетов, шампанское без от-каза, роскошные цветы и фрукты, нарядная толпа нафоне величественных зал и в свете хрустальных люстр,переливавшихся сверкающими огнями; близкое присут— 118

ствие Царя и Царицы; оживление, скованное этикетоми почтительностью, — вот беглые впечатления от при-дворного бала. И еще, забыл : драгоценные камни. Не-которые парюры, ожерелья, браслеты были те самые,которые блистали на балах и приемах цариц Елизаве-ты и Екатерины П.Интересно, оригинально и дорого было сооружениекаждый раз особой столовой для общего ужина. Пролетширокой входной лестницы, на высоте этажа, где про-исходил бал, перекрывался полом, который затягивал-ся темно-красным ковром. Для ужинающих ставилиськрасиво накрытые столы, рассчитанные на 6–8 человек.У стен и всюду между столами — тропические и другиерастения — деревья — в кадках. На полу — целые цве-точные клумбы. Все это создавало очаровательный зим-ний сад. В нем чувствовалась и легкая освежающая сы-рость, даже как будто ветерок. Многочисленные цве-ты наполняли волшебный висячий сад нежным букетомзапахов, которые соперничали друг с другом.Деревья смягчали блистание люстр и канделябр;игра света и полутеней придавала уют и романтическоенастроение. Невидимый струнный оркестр исполняллегкую, но приятную программу, под которую былоудобно разговаривать.Под конец ужина Государь и Государыня — высо-кие хозяева — медленно обходили столы, останавлива-ясь у некоторых и приветливо разговаривая с гостями.Очень было важно запастись милой дамой для ужи-на и не остаться в одиночестве. Но я думаю, что этопочти никогда не случалось. По крайней мере, в широ-ко и вдруг распахнутые двери зимнего сада шли пара-ми, одна за другой, как в Ноев ковчег. Шли чинно, ве-реницей, без торопливости, с сознанием, что всем угото-вано место.Снобы считали отличием бывать на « Концертных «балах, так как они не имели такого валового характера,как Большой бал, на который некоторые дамы надева-ли даже драгоценности второго сорта : трудно и некомубыло показывать лучшие.Я регулярно получал от Двора приглашение на одиниз Малых балов в течение сезона — как бывший камер-паж Императрицы.119

Как я уже упоминал выше, в Петербурге офицеримел полную возможность «проветривать свои мозги «,если в этом у него являлась потребность; по военнойспециальности народилось и прочно стало на ноги в тегоды Общество ревнителей военных знаний.Насколько мне известно, ни в одной из европейскихармий не существовало такого добровольного обществас таким духом свободного обмена мнений и широтой се-рьезно-научного и вместе с тем совершенно доступногохарактера, благодаря популярности трактовки тем.Несомненно под влиянием этой открытой для об-суждения военных вопросов арены вынесен был нару-жу загоревшийся тогда принципиальный спор о большихкрепостях и о смене их системой малых фортов и поле-вых позиций. Публичные диспуты на эту тему быливведены в правильное русло Военно-инженерной Ака-демии как то и следовало, происходили в ее помещениив Михайловском Инженерном Замке и привлекли го-рячий интерес всего военного Петербурга. На кафедресменялись докладчики, один другого авторитетнее, да-ровитее или, хотя бы, звонче. В большом, битком наби-том зале среди офицеров всех родов войск сидели в пер-вых рядах разные государственные мужи, в которыхедва ли до того времени можно было подозревать ин-терес к чисто военным делам.В общем, за неимением парламента, все как будтообрадовались возможности присутствовать, под крыломказенного учреждения, на открытом словесном состя-зании; кипело оно между инженерами старой и новойшколы и офицерами Генерального штаба, из которыходни поддерживали стариков, а другие — новаторов.Маститый инженерный генерал Рерберг (помнив-ший, кстати, и чтивший деда) превосходно председа-тельствовал на этих собраниях и тактично руководилпрениями.Слушателей привлекала исключительно умствен-ная пища, так как во время десятиминутного перерыванельзя было получить даже стакан « пустого « чая, тоесть без бутерброда или куска хлеба.Как все такие теоретические споры, диспут в Ин-женерном Замке в конце концов уперся в тупик. Сто-роны исчерпывающе оформили свои положения, при-бавить к ним было нечего. Если бы диспуту позволили120

после этого продолжаться, он вступил бы в бесконеч-ную фазу « стриженое-бритое «.Мне неизвестно, каково было практическое влия-ние диспута на перемену инженерно-тактической док-трины укрепления наших границ. Но выше говорилось,что в 1910 году Сухомлинов решил одним росчерком пе-ра упразднить наши крепости на западе и едва не при-вел это в исполнение. Не запомнил ли он кое-чего издоводов революционной инженерной доктрины, прогре-мевшей на публичном диспуте больше десяти лет передтем?По мере того как изнашивались первые увлечениятанцами и ночными выездами в « свет «, вступали в своиправа, им на смену, умственные удовольствия — всесмелее и решительнее. Очень кстати, примерно в этовремя меня выбрали в заведующие полковой библиоте-кой, которым я оставался вплоть до поступления в Ака-демию в 1901 г. Я стал следить за книжными новин-ками и с выбором читать то, что было хорошего в би-блиотеке, большой, но собравшейся случайно. Уже по-сле двух танцевальных сезонов явилась у меня потреб-ность сократить число знакомых домов и не набиратьновых. Настоящих знакомств не завязывалось, так какв большинстве случаев на эту офицерскую молодежьсмотрели как на рабочую танцевальную силу, почемуона получила даже кличку « полотеров «. Между тем,принято было ездить по всем приглашавшим домам свизитами, благодарственными, новогодними и пасхаль-ными. Это бесполезное расточение вежливости, соеди-ненное с расходами на извозчиков и на чаевые всевоз-можной прислуге, надоело мне и предстало в своем на-стоящем свете пустоты и ненужности.Взмолились также мои мундир, сюртуки и белье.Усердный танцор возвращался изо дня в день, вернее — из утра в утро, мокрехоньким после нескольких часовпаркетных упражнений. Платье теряло форму, кантытускнели; требовались обновление и утюжка. О бесчи-сленных парах белых перчаток, отправлявшихся в чис-стку, и говорить нечего.Помню, как в одно прекрасное новогоднее утро,121

когда столичные кавалеры отправлялись в визитное пу-тешествие по городу, я ощутил вражду к длинному ли-сту предстоявших мне визитов и принял крупное реше-ние. Взяв жирный карандаш, я вычеркнул три четвертимоих « знакомых « по названию, оставив лишь те нем-ногие семейства, с которыми более или менее сблизился.Вскоре, однако, настала и их очередь, и я легко вздох-нул, когда совершенно освободился от своих поверхно-стных светских уз.Товарищество в Егерском полку было, как я ужеговорил, хорошее, и офицеры жили дружно. Конечно, укаждого образовались свои симпатии и антипатии, ведьприходилось иметь дело с 69 офицерами, считая себя70-ым; появлялись кружки, в чем играл роль естествен-ный подбор; но это не вело ни к ссорам, ни к расколу.Люди же, совершенно не подходившие к среде, выбра-сывались ею рано или поздно.Офицерский состав полка можно было назвать ум-ственно способным. Большой процент шел регулярнов Академию и попадал в Генеральный штаб. Из оста-вавшихся в строю полка выходили впоследствии недур-ные, а иногда и выдающиеся старшие начальники и ад-министраторы. Всегда среди офицеров находились теили другие таланты. В 80-ые и 90-е годы к таким та-лантам принадлежали : замечательный акварелист Ма-каров, упоминавшийся выше художник Наркиз Бунин(хотя и не яркий), Рейнголь Рейнтал, сделавший копиюпортрета Александра III во весь рост для офицерскогособрания. Петр Андреевич Тихонович (или « жук «, про-званный так за черноту своих густых волос) — гени-альный чертежник, работы которого посылались на все-мирные выставки и который постоянно имел заказы начертежи и модели от министерства земледелия и госу-дарственных имуществ.Петр Александрович Риттих, окончив Академиюбез перевода в Генеральный штаб, проявил себя, оста-ваясь в полку, на научно-литературном поприще; уез-жал заграницу в те края, где решались какие-нибудьзлободневные вопросы, изучал их и потом писал на этитемы. Так побывал он на Балканах и в Персии в связи122

с постройкой русскими железной дороги. Помню, какоесильное впечатление произвел превосходный докладРиттиха в офицерском собрании по этому вопросу.Я близко сошелся с милейшим и добрейшим « Пе-тей « Риттихом, и наша дружба продолжалась вплоть домоего исхода из России в 1919 году.Это был необыкновенно живой человек, даже не-сколько суетливый, на все откликавшийся и всем ин-тересовавшийся. Женился он на не менее милой НинеКонстантиновне Черемисиновой, разводке, урожденнойПлещеевой. Женитьба принесла ему большие средства(Плещеевы были крупные землевладельцы, владеливсей округой Лигова под Петербургом). Но хлопотли-вый Петя не сложил рук и не оставлял своих исследова-ний и компиляций. Продолжал писать и издавать.Во время войны 1914–17 гг., его причислили, из от-ставки, к военной цензуре в Петербурге. Я был на фрон-те, но Риттих не терял меня из виду; когда я, в мае 1915года, приехал в столицу после назначения командиромлейб-гвардии Измайловского полка, он первым прим-чался поздравить меня. Я только что, по приезде, сел вдавно желанную ванну, как ко мне, сметая прислугу,ворвался восторженный Петя! Он обнял своего мокрого« Бобочку «, как он не переставал меня называть до се-дых волос, и затем мы с ним имели длинное и оживлен-ное военное собеседование по всем текущим вопросам.123

ВОЕННАЯ АКАДЕМИЯХотя я поступал в Академию осенью 1901 г., но слы-шал о ней много с осени 1895 г., так как примерно сэтого времени с Академией был связан мой брат. Нагод больше, чем другие, из-за неудачи при переходена старший курс и вторичного поступления на младший.Когда же брат проходил в 1898 году третий курс, на-зывавшийся дополнительным, я много ему помогал вы-черчиванием стенных карт и схем, нужных для трехнаучных этюдов, которые требовались на этом курсе иименовались « темами «. Помню, что военно-историче-ской темой у него была афганская кампания Робертса,и я начертил большую карту Афганистана, изобразивэффектно, посредством коричневого карандашного по-рошка и ваты вместо растушевки, сложный горный ре-льеф театра войны. Работать приходилось на полу внеудобном положении, но процесс трактовки меня зани-мал и я удовлетворил заказчика тщательностью испол-нения. На старшем же (втором) курсе я « поднял «бра-ту карты западных границ России. Поднятие карты со-стояло в кропотливом повторении географических пред-метов и рубежей, имевших стратегическое значение,яркими материалами и красками по бледному оттискуплана. Работа эта имела в виду подкрепить изучениевоенной географии и статистики России использовани-ем зрительной памяти студента. Смысл этот терялся,если чертил не он сам, с книжкой в руке, а кто-нибудьдругой. Не знаю поэтому, принесла ли сделанная мноюкарта пользу моему брату, но им было сбережено мно-го скучных часов, и в ознаменование этого он препод-нес мне золотой жетон, изображавший эту карту. Одна-ко лучше жетона было то, что я хорошо усвоил воен— 125

ную географию западной России. Это пригодилось мнечерез три года при поступлении в Академию, когда поэтой географии меня экзаменовал грозный профессорЗолотарев, изобретатель « подъема « карты. Пригоди-лась потом и сама карта на старшем курсе.При моем брате в Академии еще царил дух двухвыдающихся ее начальников, М. И. Драгомирова и Г.А. Леера. Последний доживал в этой роли свои послед-ние годы. Это был небольшого роста старик с квадрат-ной головой и фигурой, с копной седых волос, обрам-лявших со всех сторон лицо с несколько тяжелыми чер-тами. Из-под густых бровей смотрели проницательные иумные глаза. Он уже стал сдавать физически и пере-двигался на согнутых ногах. Но ум его был свеж и острпо-прежнему. Говорил он превосходно. Его резюме икритика блистали сжатостью и выразительностью. Поз-же его приводили под руки на собрания, где ожидали отнего слова. И при виде этой процессии говорили : « Вотнесут голову Леера «.Когда мой брат устно защищал свою последнюю,третью, тему, на защиту пришел Леер. После того каквысказались три оппонента, он поднял толстую руко-пись темы, потряс ею, как бы взвешивая, и сказал :« Это напоминает мне письмо, в котором писавший из-виняется перед другом : « Прости, что пишу тебе длин-ное письмо; не было времени написать короткое». Таконо и было на самом деле в случае этой работы брата.Он, что называется, прогулял отпущенное ему щедровремя и состряпал тему второпях и кое-как.Прощаясь с офицерами, кончающими Академию ивыпускаемыми на службу в Генеральном штабе, Лееробычно их напутствовал и, между прочим, говорил :« Академия дала вам знания и метод, но помните, чтометод важнее знания «.Г. А. Леер создал кафедру стратегии в Академиии оставил капитальный и классический свой труд поэтому основному предмету военного искусства. Но под-бор профессоров при нем не отвечал тем высоким тре-бованиям, которые Леер ставил самому себе. Другойкрупной фигурой являлся только Д. Ф. Масловский,создавший новую кафедру русского военного искусства.Это был фанатик, с головой ушедший в нетронутые донего архивы и на ходу лепивший свой курс. Он так за— 126

работался, что надорвался и умер рано, не успев при-вести его в порядок. Главным и более законченным егонапечатанным исследованием является участие Елиза-ветинской русской армии в Семилетней войне. Маслов-ский имел достойного преемника в лице А. 3. Мышла-евского, разработавшего по первоисточникам эпоху Пе-тра Великого, и сына, который оказался яблоком, дале-ко упавшим от дерева. Этот молодой человек был наз-начен в память покойного профессора библиотекаремАкадемии. Но под покровом этой смирной должностион вел подпольную революционную работу. Когда гря-нула революция 1917 года, этот Масловский, или Мсти-славский по своей подпольной кличке, оказался в пер-вых ее рядах.Я не застал в Академии отца, но с сыном имел делои в бытность мою слушателем Академии, и потом еепрофессором. Это был неглупый молодой человек, энер-гичный и ловкий, казавшийся мягким и довольнымсвоей судьбой. Его двуличность, когда она открылась,изумила всех знавших его и многих огорчила.Как я уже упомянул раньше, пошел я в Академиюс большим запозданием, на шестом году службы, ког-да нормально можно было держать испытание на тре-тьем. Я не жалел об этом. Я успел прожить свою пер-вую молодость и созреть для серьезной работы. Шел яв Академию не для карьеры. Меня толкнуло сознание,что, оставаясь в стороне, я буду умственно топтатьсяна месте или даже идти назад. Было желание попробо-вать свои силы на другом поле, открывавшем новый ин-терес и новые возможности. Больше того : я боялся опу-ститься.Взяв себя после такого внутреннего обзора в руки,я усердно и систематично принялся за подготовку. Рас-пределил остававшийся до экзаменов год по месяцам,неделям и часам, переехал из казенной квартиры в Ру-зовских казармах, где я жил с П. А. Московым *) и бра-том, на частную, поселившись с П. П. Гарновским **),*) В 1914–17 гг. полковник лейб-гвардии Егерского полка.Женат на моей псевдо-кузине Лизе Брант. Умер в СоветскойРоссии в 20-х г.**) В 1900 г. служил в Главном Штабе. Одноклассник моегобрата по Первому кад. корпусу, сидел с ним на одной скамейке.127

и повесил там на стене расписание моих занятий по под-готовке в Академию. Переезд на Невский близ Знамен-ской приближал меня к квартире матери на улице Жу-ковского, где я мог ежедневно обедать, и отдалял отразорительного офицерского собрания. За год передэтим я был выбран в полку заведующим библиотекой.Это давало мне некоторые привилегии и больше свобо-ды в распоряжении своим временем.Для математики, которая включала арифметику,алгебру с логарифмами и геометрию, я нанял себе, какуже упомянул выше, репетитора.На три летних месяца я был, как полагалось по за-кону, освобожден от лагерей и получил отпуск. В этовремя мой отец был уже наконец произведен в генерал-майоры и занимал должность начальника Минскойместной бригады. Таким образом, я провел свой отпускв Минске. Занятия мои приняли строгий характер, ия не давал себе никаких послаблений и отступлений отрасписания. С другой стороны, я и не пересаливал, дер-жась 8-часового рабочего дня, чего по моему расчетудолжно было хватить — и даже с запасом. Действитель-но, мне удалось воспользоваться приглашением родите-лей моей будущей жены Гильхен и, сопровождая моегоотца, вместе с ним провести в « Абелях «, ковенскомимении брата госпожи Гильхен, несколько дней. Этобыл полезный перерыв, примерно посредине моего кур-са.Мой рабочий день начинался в 8 часов, до утренне-го чая. На свежую голову я решал математические за-дачи по заранее себе намеченной программе. Постоян-ное упражнение это привело к тому, что эти задачи иманипуляции с вычислениями перестали быть для меняпугалом. Во мне поселилась уверенность, что я не поте-ряюсь в этой области и справлюсь с любым заданием.Все остальные предметы — уставы, история, геогра-фия — не представляли трудностей. По русскому языкуя не готовился вовсе, полагаясь на себя. Немного читалпо-французски, знакомство с этим языком у меня к то— В 1909 г. служил по министерству иностр. дел — по консульско-му отделу. Был где-то в Италии консулом. В эмиграции был вПариже. Видел его в Лондоне в 1921 г. В Париже он одно вре-мя жил черным трудом сборщика мусора.128

му времени было удовлетворительным, и подтягивалсебя по немецкому языку; он мне не нравился и упря-мо не давался.Экзамены состоялись в августе и кончились для ме-ня более чем благополучно. Из сотни принятых, прибольшем в пять раз числе кандидатов, я поступил седь-мым.Предсказание генерала Куропаткина, поддержи-вавшееся моей теткой Анной Юрьевной, что « из Бобкиничего не выйдет « начинало терпеть поражение.Начальниками Академии моего времени, после Г. А.Леера, были короткое время, до 1901 г., года моего по-ступления, грозный и неуравновешенный профессорН. И. Сухотин, про выходки которого знал весь Петер-бург; потом — до 1904 г., года моего выпуска, В. Г. Гла-зов, до того не имевший никакого отношения к военно-научному делу и незадолго перед назначением командо-вавший лейб-гвардии Московским полком; и, наконец, в1904 году — преемник Г. А. Леера по кафедре страте-гии — Н. П. Михневич.Н. И. Сухотина я застал только на приемных экза-менах. Он уже получил назначение Командующим вой-сками Сибирского военного округа. Это был строгий, невсегда и не всем приятный человек, но живой и талант-ливый. За 2–3 года своего управления Академией он ус-пел ее разбудить от самодовольной спячки, в которуюэтот питомник « мозга « армии впал при Г. А. Леере.Был обновлен и омоложен учебный состав, введены кое-какие перемены программ и курсов. Между прочим,на выпускном курсе для так называемой « стратегиче-ской задачи « был введен прикладной метод, вносившийв нее больше жизни и правдоподобия. Отодвинуты навторой план и сокращены математические предметы,астрономия и геодезия, камень преткновения для мно-гих слушателей, обладавших хорошей, но не математи-ческой головой! Сколько таких офицеров « срезалось «в Академии на замысловатых формулах и теориях сол-нечной системы, как будто знание их могло когда-ни-будь пригодиться офицеру Генерального штаба. Некото-рые формулы требовали знания высшей математики, ин— 129

тегрального и диференциального счисления, что не бы-ло включено в приемную программу — и не могло быть,так как эти науки проходились только в специальныхвоенных училищах — артиллерийских и инженерном.Этот нажим на астрономию и высшую геодезию был темболее лишним, что при Академии существовало особоегеодезическое отделение, подготавливавшее специали-стов съемочного дела.Постановка этих математических предметов наря-ду с главными была обязана чистой случайности : од-ним из первых начальников Академии Генеральногоштаба, основанной в 1832 году, был астроном, артилле-рийский генерал и изобретатель геодезических инстру-ментов — Г. Ф. Стефан (1848–57 гг.). Он, по понятномупристрастию к этим наукам, ввел их в программу в ши-роком размере. Его преемники и конференция профес-соров Академии инертно оставляли эту ненормальностьв курсе Академии в том же виде на протяжении пятидесятков лет. Окончательно астрономия была отмененав 1910 году при решительном пересмотре академическо-го курса. Осталась одна геодезия, высшая топография,действительно полезная и нужная для офицера Гене-рального штаба.При Сухотине же состоялось переименование Ни-колаевской Академии « Генерального штаба « в « Им-ператорскую Николаевскую Военную « что расширялоее цель : не только готовить офицеров Генеральногоштаба, но и распространять высшее военное образова-ние во всей толще армии. Как раз в год моего поступле-ния была закончена постройка нового здания Академиина Суворовском проспекте. Экзамены мы сдавали ещев старом, на Английской набережной, в темноватых итесных аудиториях. Но учебный год начался в новомпомещении, обширном и светлом, построенном на пре-красном участке земли, со своими надворными построй-ками, манежем и только что разбитым молодым садом.Во всем этом была видна энергичная воля и силь-ная рука Н. И. Сухотина. При Академии появилась исвоя церковь — суворовская, перевезенная из села Кон-чанского. Эта операция требовала большого искусстваархитекторов. Деревянная деревенская церковь былазаключена потом в каменный футляр. Неподалеку, наКирочной улице, был построен Суворовский музей, где130

собрали многое еще уцелевшее для увековечения па-мяти великого русского полководца.Получился свой академический городок в лучшейчасти квартала « Песков «, как назывался этот город-ской район.Творцу этих широких квартир Академии довелосьдожить до посрамления его детища в 1918 году. Боль-шевики в начале своей разрушительной деятельностикак-то забыли об Академии и в ней по инерции ещемерцала прежняя жизнь. Но в феврале 18-го года имбросился в глаза этот уцелевший островок старого ре-жима и было решено с ним покончить.Из Крыма возвращался после совершенного таммассового избиения офицеров карательный отряд матро-сов. Палачам этим отвели для постоя Академию. По нейточно пронесся ураган. Все, что имело ценность, вродезолотого фельдмаршальского жезла Н. А. Милютинаи некоторых других вещей музея его имени, было раз-граблено. Все портреты начальников Академии, про-фессоров и других деятелей были вынуты из рам и сож-жены. Портреты масляными красками, висевшие вконференц-зале, были вырезаны из рам и разрезаны накуски. На этих кусках, разложенных на длинном сто-ле зала вместо скатертей, закусывала наглая и разуха-бистая матросня, явившаяся в столицу с ореолом сева-стопольских убийств. На клочке полотна с головой Г.А. Леера валялась краюха белого хлеба, недоступнаярядовому населению, и таяло недоеденное масло, куска-ми прилипшее к холсту.Погиб хорошего письма портрет во весь рост герцо-га Евгения Лейхтенбергского.Как болезненно должен был переживать известияо разгроме Академии Н. И. Сухотин! Но он пережил еенедолго. Осенью того же 1918 года я присутствовал наскромной панихиде у его гроба в частной квартире уТаврического сада, в 15 минутах ходьбы от созданногоим академического городка.Грустно было это отдание последнего долга покой-ному. Немногие смогли прийти. В их числе, помню, на-ходился Н. П. Михневич, один из преемников Сухоти-на по возглавлению Академии.Хоронили и отпевали старое. Ненавистное новоесмотрело на нас со стороны своим злобным взглядом,131

обещая дальнейшее попрание прежних идеалов и тра-диций.Во все два с половиной года моего пребывания слу-шателем Академии начальствовал ею В. Г. Глазов.Лишь весной 1904 года, перед самым выпуском, он былназначен министром народного просвещения и его сме-нил H . П. Михневич.Глазов был грузный, уравновешенный человек. Онничего не вводил и ничего не выводил. Его нейтраль-ность и добродушное спокойствие были причиной, бытьможет, его назначения, столь неожиданного для всех идля него самого, министром. Университеты вели себябеспокойно. Перепробовав разные меры и разных по ти-пу министров, обратились к военным. Однако и Глазо-ву эта должность очень скоро стала невмоготу, и он че-рез год отпросился от нее.Н. П. Михневича мы хорошо знали и ценили какпрофессора стратегии и руководителя тактических за-нятий. Печатные труды его не отличались лееровскойглубиной и логической отделкой; на них лежал отпеча-ток компилятивности. Но он умел живо и увлекатель-но прочесть лекцию, и его слушали с интересом. Рас-сказывая, Михневич входил в роль изображаемых имперсонажей и армий и, подчас, взяв деревянную указкуна плечо, как ружье, обозначал между кафедрой и по-вешенным планом сражения, как именно «марширо-вал « корпус Альвенслебена под Мецем!... Живопис-ность и образность лекций Михневича были обязанымежду прочим тому, что он обладал воображением ивкусом художника : он недурно писал масляными крас-сками. Многочисленные пейзажи, все одного размераего этюдики, все в одинаковых рамках, сплошь покры-вали впоследствии стены приемной начальника Главно-го Штаба, когда Михневич занял эту должность.Серьезным научным работником и талантливымпрофессором в 1900–4 гг. являлся А. 3. Мышлаевский.Он был преемником фанатика Д. Ф. Масловского по ка-федре истории русского военного искусства. Продол-жая его традицию архивных изысканий и построенияисследований на основе первоисточников, Мышлаев— 132

ский пересоздал историю эпохи Петра I, превратив схе-матическое о ней представление в капитальный складдокументальных данных, освещенных всесторонней итонкой критикой. Понятно, что он знал свой предметглубоко. Обладая счастливым даром слова, чего не хва-тало его предшественнику, Мышлаевскии читал захва-тывающе. То, что он говорил нам с кафедры, не былостереотипным пересказом устоявшегося учебника; еголекции всегда заключали в себе нечто новое, толькочто добытое, а речь отличалась силой и изобретательно-стью. Эти лекции имело смысл записывать, и я, междупрочим, составил себе к экзаменам и нарядно отпечатална машинке весь прочитанный им курс. Мышлаевскиисчитался также способным и живым руководителемпрактических занятий по тактике и интересным оппо-нентом на « темах « (самостоятельных письменных ра-ботах) последнего курса, так называемого « дополни-тельного « *).Мышлаевскии совмещал профессуру с удобной дляего научных занятий должностью начальника военно-ученого архива, а потом — начальника Главного Шта-ба. На войне, однако, этот успешный в мирное время иумный генерал оказался не на высоте. В первые же днивойны с Турцией, зимою 1914 г., в должности помощ-ника Наместника на Кавказе, престарелого графа Во-ронцова-Дашкова, Мышлаевскии совершенно потерялголову, когда Энвер-паша со своими полчищами обру-шился на наш корпус под Сарыкамышом. Если бы упра-вление, выпавшее из рук Мышлаевского, не было под-хвачено твердым начальником штаба армии Юденичем,обстановка для нас на Кавказском театре сложилась быкрайне неудачно.Так, хороший профессор и талантливый военныймыслитель обманул ожидания и лишний раз доказал,что знать и даже творить теорию — одно, а применятьее на практике — другое. Объяснить это можно тем, чтовплоть до самых высших должностей вся его службапрошла в кабинете. Мышлаевскии не получил освежа— *) Название « дополнительный « объясняется тем, что окон-чание двух первых курсов давало диплом окончания и акаде-мический значок на грудь. Но для перевода в Генеральныйштаб надо было успешно пройти « дополнительный « курс.133

ющего волю воспитания, которое дается командованиемстроевыми частями. Другой военный философ, Г. А.Леер, понимал, что без предварительного строевого, еслине боевого, опыта сразу брать на себя начальствованиеармией нельзя. Когда под конец его ученой карьеры за-шла речь о назначении его командующим армией наманеврах Петербургского округа, он отклонил это наз-начение. « Я теоретик «, сказал он. « Это не значит, чтоя могу командовать войсками «. Леера назначили тогдастаршим посредником — судьей на эти маневры, и вэтой умозрительной профессорской роли он оказался наместе.Здесь кстати сказать о другом военно-научном ра-ботнике и профессоре моего времени, М. В. Алексееве.В наружности у него ничего не было от Марса. Косой,в очках, небольшого роста. В лице что-то монгольское,почему его иногда звали «японцем». Он тоже провелвсю свою службу Генерального штаба в кабинете, за-нимая ответственные должности в Главном УправленииГенерального штаба, а в Академии работая по кафедрерусского военного искусства. Таким образом, Алексеевбыл коллегой Мышлаевского и читал курс, относивший-ся к эпохам Елизаветы и Екатерины П. Лектор он былплохой, привести в законченный вид и напечатать свойкурс не имел времени, но практическими занятиями ру-ководил превосходно, а на войне показал себя недюжин-ным стратегом. Алексеев занимал должность начальни-ка штаба сначала — Юго-Западного фронта и потом — Верховного Главнокомандующего, когда, в 1915 г., та-ковым стал сам Государь. К сожалению, руководя выс-шей стратегией, он проявил отсутствие настойчивостив проведении хорошо задуманных операций, вследствиечего, например, Галицийская победа 1914 года принес-ла не такие решительные результаты, какие эта победаобещала.Строевой стаж Алексеева относился к его молодымгодам. Он пошел в академию поздно, на десятом годуслужбы, и был участником войны 1877–78 гг. в составеКазанского пехотного полка. Перед самой войной 1914года он короткое время командовал 13-м армейским кор-пусом. Во время революции в Алексееве взяли верх егоскромное демократическое происхождение (его отецбыл из крестьян) и либеральный, близорукий уклон его134

политических мыслей и он не сделал того, что мог посвоему положению для спасения Государя и монархии.Напротив, он дал ей рухнуть. Формирование им затем,в 1918 году, Добровольческой Армии и почин БелогоПохода (с генералом Корниловым) против большевиковне искупают этой его исторической вины перед Россией.После Мышлаевского и Алексеева, как-никак круп-ных лиц и деятелей, следующим интересным профессо-ром моего времени был Б. М. Колюбакин.Высокий, худощавый, с пенснэ на большом и крас-новатом носу, с высоким, точно сплюснутым с боковлбом, уходящим в лысину, и с длинными бакенбардамитипа сказочного царя Берендея, Колюбакин представ-лял удобную тему для карикатуриста. С целью скрытьвеличину своих непропорционально больших и плоскихступней, он носил брюки длиннее положенного, и ониспадали широкой складкой на подъем ступни.Читал он при мне « прикладную тактику « (в отли-чие от « элементарной «, которая была поручена про-фессору Н. А. Орлову). Впоследствии — историю воен-ного искусства древних и средних веков. Основной егочертой была леность. Он приходил на лекцию с опоз-данием на 15–20 минут и норовил уйти минут за 10 доконца. В те полчаса, которые ему оставались, он отры-висто « бросал в аудиторию идеи «, справляясь с каки-ми-то записками, которые он клал перед собой на столи на которые время от времени почти ложился лицом,ища своими близорукими глазами нужное место.Но Колюбакину следовало отдать справедливость — « бросаемые « им идеи носили глубоко продуманныйи философский характер, не лишенный свежести послехорошо нам известных и заезженных положений учеб-ников. Лекторам и профессорам свойственно и прости-тельно иметь так называемые « коньки « в читаемомими курсе. Курс Колюбакина состоял сплошь из« коньков «, и Боже сохрани было обмолвиться и вме-сто « рода войск « сказать « род оружия «. « Родов войскнесколько «, недовольно поправлял Колюбакин, раздви-гая свои длинные бакенбарды, — « а родов оружия толь-ко два : холодное и огнестрельное! «.Сноровистые слушатели составили список колюба-кинских коньков в форме катехизиса — вопросов и от-ветов — и окрестили эти ответы «рыбьими словами».135

« Одолжи мне, пожалуйста, — говорил один офицердругому, — рыбьи слова, у меня экзамен Колюбакинана носу «.Были у Бориса Михайловича и любимцы в рядевоенно-исторических примеров. На первом месте стоялБауцен, на следующем — Прейсиш — Эйлау. Потом кним, в год столетнего юбилея Отечественной войны,прибавилась эта война — ее стратегия — и Бородинскоесражение. Любил он также войну 1877–78 гг. на Мало-азиатском театре. В ней он сам участвовал молодым ар-тиллерийским офицером.Военно-исторический анализ Колюбакина всегдабыл интересен; в старых примерах он находил нечтоновое, другими незамеченное; умел держаться сути,оставляя, таким образом, в представлении и памятислушателя четкий силуэт операции или сражения.Идейная сторона в его изложении выступала ярко и за-поминалась. От слушателей Колюбакин требовал не за-поминания фактов и частностей, а их понимания и спо-собности главное отделять от второстепенного. Когдаодин из юрких офицеров, некий С, желая показать своеусердие, спросил Колюбакина, какими карандашамилучше расцвечивать план при решении задачи, тот сер-дито буркнул ему в ответ : « Это все равно, какой каран-даш, лишь бы была идея».У Колюбакина проступали задатки хорошего лек-тора, педагога и мыслителя, но природная лень мешалаему развернуться. В очень редких случаях он раскачи-вался, побуждаемый тем или иным обстоятельством, ивыступал с публичным докладом после тщательной под-готовки. Тогда он поражал свою аудиторию. Но послетакого усилия Колюбакин снова засыпал, и надолго. Врезультате, комическая слава « рыбьих слов « заслони-ла настоящую скрытую цену Бориса Михайловича каквоенного ученого и философа.Печатные труды его, тоже немногочисленные, от-личались тяжелым языком и нагромождением беспо-лезных вводных предложений и определительных при-лагательных. Казалось, что автор боялся быть непоня-тым и обеспечивал себя с этой стороны исчерпывающимнабором определений и оговорок.Профессорская служба в Академии вполне удовле-творяла Колюбакина, и он никуда оттуда не стремился.136

Он как бы прирос к Петербургу, к своей полухолостойквартире на Никольской площади (теоретически Бо-рис Михайлович был женат, но никто не видел его же-ны), к своему большому и неряшливому кабинету, за-вешанному и заставленному его собраниями картин, ри-сунков и редких книг. Оставаясь в Академии, Колюба-кин дослужился до почетного и пожизненного звания« заслуженного профессора « и до чина генерал-лейте-нанта.Меня лично судьба свела с Борисом Михайловичемв Академии дважды : когда я был слушателем допол-нительного курса и когда сам защищал, через шестьлет, профессорскую диссертацию. В обоих случаях Ко-любакин был моим оппонентом и в обоих случаях, бла-годаря высокой оценке им моих работ, я пожал лавры.На дополнительном курсе самым страшным испы-танием считалась так называемая « третья тема «. Онабыла и последней и состояла в решении большой зада-чи на действия армейского корпуса при обороне и принаступлении. В задаче было три отдела : стратегическо-технический, статистический и административный. Покаждому отделу полагался отдельный руководитель — оппонент.Руководство, впрочем, ограничивалось введениемизредка дополнительных заданий по первому, основно-му, отделу и просмотром работ офицеров. Таким образом,труд их был вполне самостоятелен, требовал большихизысканий по отделу географии и статистики заданно-го района операции и известного творчества во всехтрех отделах.Триумвират оппонентов обыкновенно имел группув 6–7 офицеров; для индивидуальных заданий каждомуиз них выбирался какой-нибудь один театр возможныхдействий. Колюбакин, как старый кавказец и автордвух книг по войне 1877–78 гг. на этом театре, тяготел кнему; поэтому он всегда оказывался оппонентом кавказ-ско-турецкой партии.На первые две темы дополнительного курса, по во-енной истории и по военному искусству, полагалось по6 недель на каждую. На стратегическую тему — 3 меся-ца, примерно по месяцу на каждый отдел.Мне попался район Северного Кавказа — междуСтаврополем и Новороссийской бухтой. Я с увлечением137

принялся за изучение этого театра, не похожего, с егогорами и разнообразным населением, на другие театрыРоссии. Увлечение это отразилось на характере работыи заслужило самую лестную оценку моего оппонента А.К. Байова. В общем его заключении по статистическо-географическому отделу было сказано приблизительноследующее : « Описание так полно и красочно, что ка-жется будто автор сам уроженец Кавказа и прожил тамвсю свою жизнь «.Еще ярче сказались замечания Колюбакина постратегическому отделу. При первой же критике задачнашей партии, так сказать на полпути, он оставил меняраз «pour la bonne bouche «. Раскрыв наконец мою ру-копись, он заявил, что возражать ему не на что. « Уштабс-капитана Геруа все так просто, ясно и вытекаетодно из другого. Чтение его работы не представило дляменя никакого затруднения».Я должен был быть благодарен природной ленцеКолюбакина!Рукописи были нам возвращены для детальногоразвития по дополнительным заданиям. В своей я сприятным чувством прочел замечания оппонента накаждом из моих докладов и приказов, вроде « отличносоображено, продумано и приведено в исполнение»,« приведено в исполнение «, « стройно, все предусмо-трено и взвешено», «превосходно» и т. п. И в общемзаключении было написано то, что Колюбакин сказалмне, при всей группе, на устном разборе.Репутацию свою у Бориса Михайловича я поддер-жал и во второй половине работы, а также на заданныхв самом конце « летучках «, которые мы должны былирешать в присутствии оппонента в определенное числочасов.На них Колюбакин написал резюме : « Все толькоподтверждает в высшей степени отличное впечатлениео всей работе во всех отношениях «. И прибавил : « Нем-ного таких работ читал в Академии «.Гладко, хотя и не столь блестяще, прошел и мой ад-министративный отдел, заключавшийся в довольно уто-мительных и сухих расчетах довольствия корпуса всемнеобходимым, движения поездов и конных транспортовв разные периоды воображаемой операции.Наступил день устного доклада темы нашей пар— 138

тии. На доклад каждому полагалось всего 10 минут, небольше, но и не меньше. Надо было сжато изложитьсуть всех заданий и решений. Вообще требование точносправляться с временем строго проводилось в Акаде-мии и имело полезное воспитательное значение.Когда очередь дошла до меня и, стоя у карты моегорайона — собственной моей работы, ибо младшего братау меня не было, — я сделал свой доклад и щелкнул споклоном, в знак окончания, шпорами, высказались,один за другим, мои критики.А. К. Байов и затем Колюбакин повторили их лест-ное мнение о моей работе, причем первый как бы изви-нялся за несколько сделанных им замечаний. А второй,в заключение и к изумлению присутствовавших офице-ров Академии, приподнялся со стула, обозначая вста-вание, и сказал торжественно :— От имени кафедры военного искусства привет-ствую в вашем лице будущего выдающегося военногоработника!После этого неожиданного выступления старшегооппонента, администратору, приглашенному со стороныполковнику Генерального штаба, ничего не оставалоськак присоединиться к хвалебному дуэту и, скользнувпо недочетам моей работы, признать ее « все же отлич-ной «.Я получил 12 баллов — высшую отметку — по каж-дому из трех отделов.Случалось это в Академии редко и не каждый год.Это было моим вторым полным баллом за времяпребывания в Академии. Первый я получил за русскоесочинение при переходе на второй курс. По этому пред-мету случалось это в Академии тоже не часто.За мою стратегическую тему мне была присужденаденежная премия имени генерала Леонтьева (начальникАкадемии 1862–78 гг.) *), кажется, 300 рублей. Благодаряэтой теме я кончил Академию очень высоко : четвер-тым по одному списку, пятым — по другому (не помню,зачем было два разных подсчета), с одинаковыми балла-ми в среднем. Всего нас на курсе оставалось человек 70.Интересно, что в этих списках по старшинству бал— *) От Леонтьева принял Академию М. И. Драгомиров.139

лов я, как и в Пажеском корпусе, оказался рядом с Шу-берским, с которым когда-то составлял камер-паже-скую пару при молодой Императрице.Встретились мы с ним потом и на службе в гвардии.Мои бумажные ученические победы на Кавказепривели к тому, что, когда я сам стал оппонировать натемах, мне дали для задач Кавказско-Малоазиатскийфронт. А. К. Байов был тогда правителем дел Академиии, вспомнив мою премированную тему, счел меня кан-дидатом в специалисты по этому театру. Это заставиломеня снова обратиться к его изучению, хотя бы и по-путному, за недостатком времени. Хотелось когда-ни-будь иметь случай перейти от теоретического знакомствас нашим интересным и красочным Кавказом к личномуи живому. Думалось даже, — возьму какое-нибудь на-значение в Кавказский округ, например, командиромполка. Но судьба повернула все так, что мне не при-шлось побывать там вовсе; не придется и в короткоммоем будущем. Об этом я очень сожалею.Из других профессоров военных наук в 1901–1904года нельзя обойти молчанием знаменитую пару, П. А.Гейсмана и В. И. Баскакова. Первый читал курс воен-ного искусства древних греков и римлян и Западной Ев-ропы до 17-го века. Второй — Наполеона.Гейсман написал и отпечатал по своему курсу ком-пилятивный и бездарнейший учебник, служивший офи-церам официальным руководством. Можно и должнобыло ожидать, что сухость и мертвенность этого учеб-ника будут сдобрены и оживлены профессором на лек-циях. Но, нет. Гейсман приносил с собой пачку гряз-ных и захватанных листов, очевидно, из рукописи, покоторой была напечатана его книга, и без малейшегосмущения читал вслух, слово в слово, текст учебника.Бывали случаи, что он перепутывал листы и тогда сби-вался и беспомощно рылся в своей пачке, стоя у картыи вызывая улыбки слушателей. Впрочем, слушать былонечего и тем более записывать.И тем не менее, этот никуда негодный лектор и ав-тор-схоластик, пригибавший факты к своим пунктиками даже к математическим формулам, поражал своимипознаниями, эрудицией и меткой критикой при публич-ном разборе тем офицеров.В. И. Баскаков прежде всего обращал на себя вни— 140

мание наружностью. В противоположность Гейсману,всегда неряшливо одетому, в коротких брюках при не-померно длинных штрипках, Баскаков, с оригинальнымименем Вениамина, наряжался тщательно, стараясьбыть оригинальным и в другом. Он носил черныйсюртук (не темно-зеленый), на котором особенно вы-делялся белый аксельбант, завязанный неуставным« австрийским « узлом. Руки в белых перчатках, мер-твенно-бледное курносое лицо с черными усами, ост-рой бородкой, волосами щеточкой на голове и дым-чатое пенснэ под щетинистыми бровями, завершалиэтот стиль «blanc et noir». Быть может тут сказы-валось то, что Баскаков был старообрядец-член пу-ританской русской секты. Офицеры сочинили анек-дот, что в своем доме на Николаевской улице — Баска-ков имел средства и собственный дом — у него один ка-бинет был черный и в нем хозяин сидел одетый в белое,а другой — светлый, и для него он одевался в черное.Отличался он от Гейсмана и тем, что не приносил ссобою на лекции никаких рукописей или записок и яв-но рисовался тем, что мог говорить 50 минут, как заве-денная машина, без перерыва и не заглядывая ни в ка-кие конспекты.Но и голос его, хриплый, низкий, неприятный, имонотонность речи были машинными, наводя уньгаиена аудиторию.Сходство с Гейсманом было в одном : Баскакова то-же не имело смысла слушать. За сиплой формой егожужжанья не скрывалось никакой сущности, котораямогла бы осветить имевшиеся руководства.Зато он сыпал цифрами, размерами, датами, мелоч-ными описаниями мундиров, штанов, штиблет каких-ни-будь французских вольтижеров, щеголяя своей памя-тью и засоряя содержание лекции и без того построен-ной дурно, по-казенному.Руководя практическими занятиями по тактике,Баскаков заваливал офицеров работой, исходя из сво-его убеждения, что в основе службы Генерального шта-ба должна лежать двужильность его личного состава.Это испытание выпало и на мою долю, когда припереходе со второго курса на третий на полевых так-тических поездках я был в числе 8 офицеров назначенв партию Баскакова. Мы все знали, что нас ожидает, и141

содрогнулись. Район нам был отведен вокруг ЦарскогоСела, в котором мы и поместились. Работа заключаласьв том, чтобы, получив наши индивидуальные задания,выехать верхом на указанный в нем участок местностии решить задачу за начальника дивизии или командиракорпуса; в дополнение к имевшейся карте надо былопопутно произвести летучие съемки нужных участкови составить приказания, которые были бы отданы вданном случае. По возвращении на нашу временнуюквартиру после дня, проведенного в поле и на коне,оставалось еще привести весь материал в порядок, чет-ко вычертить кроки, ясно и даже нарядно переписатьвоображаемые распоряжения старшего начальника инекоторых других. На другой день рано утром приезжалруководитель и отправлялся со всей партией на повер-ку наших решений. Она состояла в обзоре участков за-дач и в критическом разборе на месте. Эти поездки про-должались в таком порядке в течение недель трех.Нарочито большой объем Баскаковских заданийпревышал наши возможности справиться со временем ивместе с тем исполнить работу добросовестно. Понево-ле приходилось пользоваться, главным образом, картойи вместо настоящих кроки деталей местности, что дол-жно было составлять центр тяжести упражнений, до-вольствоваться более или менее изобретательным уве-личением и развитием нашей « верстовки « (карты вмасштабе одной версты в дм.). И при таком упражнениимы возвращались с поля гораздо позже своих товари-щей, находившихся в других партиях, и заканчивалисвои переписку и черчение уже ночью. После коротко-го сна надо было снова садиться на лошадь и провестив седле часов 9–10.Помню, у меня была одна задача, для решения ко-торой мне нужно было объехать в один день по крайнеймере 40 верст. Это не было слишком много для просто-го кавалерийского перехода, но при необходимости ещеостанавливаться, соображать и чертить представлялосьневыполнимым. Должна была выручать все та же мно-гострадальная карта!В последний день решались « летучие задачи «.Предполагалась имитация коротких разведок в поле,какие могут быть поручены офицеру Генерального шта-ба в бою, на походе, вообще в разных условиях так— 142

тической обстановки. Баскаков и задал нам короткиена этот раз задания, но число их было вдвое больше,чем в других партиях, а время, один день, то же самое.В результате снова должна была быть применена изо-бретенная нами техника решения задач, при которойофицеры воспитывались в духе того, что называлось встрою « очковтирательством «.Руководитель не мог не отдавать себе отчета в том,что в наших упражнениях был обман в той или инойпропорции и этим соответственно уменьшалась их поль-за. Но Баскаков нес эту нашу полуподделку дальше, нагорделивый показ начальству : смотрите на горы этихрукописей, планов, кроки! Вот как, в пример другим, ра-ботает партия полковника Баскакова!Партия выглядела похудевшей, сиденья и спинынаши побаливали, но экзамен двужильности она выдер-жала. Получили мы и хорошие баллы.Но бедный конский состав, назначенные нам от ака-демического полуэскадрона лошади, не имели и этогоутешения. Они были так заезжены, что отказывалисьот корма, и командир полуэскадрона пришел в ужасот их подтянутых в конце поездок тел. Он донес обэтом старшему руководителю генералу Колюбакину, итот подал соответствующий рапорт начальнику Акаде-мии.На следующий год летом не удалось, однако, на-блюсти за ведением полевых занятий В. И. Баскаковым.Он поехал на японскую войну. Там, в роли начальникаштаба казачьей дивизии, он отличился главным образомтем, что носил в маньчжурскую летнюю жару белыйшлем, принятый в английских колониях.Об участии Баскакова в Великой мировой войне1914–17 гг. ничего не было слышно. Но он оказался живи здоров, несмотря на свои преклонные тогда годы, вэмиграции. В 1929 году мне случилось встретиться с нимв Белграде.П. А. Гейсман во время большой войны командовалкорпусом, но выше не поднялся, по крайней мере — набоевом фронте, и даже, если не ошибаюсь, побывал в« резерве чинов «, этом печальном складе неудачныхстарших начальников времени войны.На второй моей теме дополнительного курса (« Дей-ствия артиллерии под Горным Дубняком и Телишем143

12–16 октября 1877 г. «) моими оппонентами были обаэти профессора, Гейсман и Баскаков.Офицеры вообще не радовались, когда попадали кэтой паре, считая, что и одного из них было бы доста-точно в качестве дурного предзнаменования.Но моя тема прошла более чем благополучно. За-ключение было « отлично «, после чего я ожидал 12баллов, но получил 11. Однако сказал себе с облегче-нием : пронесло!Темы мои поднимались вверх хронологически. Запервую, военно-историческую, мне досталось 10 7г бал-лов. Я считал эту оценку недостаточной, так как длямоего исследования кампании 1787 года второй екате-рининской турецкой войны я, за недостатком печатныхисточников, обратился к архивам Главного Штаба. Врезультате, мое освещение стратегии Румянцева в на-чале этой войны являлось первым и выходило за пре-делы компилятивной ученической работы. Беда заклю-чалась в том, что мои оппоненты, Мышлаевский и Алек-сеев, сами были незнакомы с этой частью кампании и,скользнув по ней, как лишенной ярких мест, судили ме-ня только за изобретенную историками суворовскуюКинбурнскую операцию. Между тем, документальнаяразработка бледной, по отсутствию событий, части кам-пании давала лучший случай, думал я, для критикиспособностей офицера разобраться в историческом ма-териале и превращать сырье в законченное произве-дение.Став сам профессором, я все собирался вернуться кэтой теме и, углубив ее, напечатать свой этюд о страте-гии Румянцева в закатные дни старика-фельдмаршала.Война и революция помешали этому.Характерной частью академической учебной про-граммы были топографические съемки.Производились они оба раза при переходе на сле-дующий курс летом и занимали по два месяца. В пер-вый год делали точную инструментальную съемку, во-оружившись арсеналом алидад, теодолитов, реек и т. п.и манипулируя ими на и вокруг треноги с планшетом.Надо было сначала сделать триангуляцию участка, тоесть нанести основную сетку по странам света и мест-ным предметам. Затем вычертить данный район во всехподробностях и рельеф — в горизонталях. Между по— 144

следними, в заключение, положить « штрихи «, что при-давало плану впечатление выпуклости. Искусство этоносило у офицеров название « штрихоблудия « и длямногих представляло изрядный камень преткновения.Требовались и твердая рука, и верный глаз, и неисчер-паемое терпение. После всего этого план, вычерченныйчерною тушью и пером, раскрашивался водяными кра-сками. В этом выигрывал тот, кто хорошо владел ки-стью.Вторая съемка первого года была глазомерная. Онатребовала, кроме носимой в руках папки, только ком-пас, дюймовую линейку и карандаш.Второе место посвящалось полуинструментальнойсъемке, самое название которой показывает, что онапредставляла середину между астрономически точнойсъемкой и беглой глазомерной. Эта последняя еще разпроизводилась и на старшем курсе.Проверять съемки приезжали руководители. Их накаждую партию было двое, и они обыкновенно путе-шествовали в тележке или легкой местной бричке, кудасажали и проверяемых. Судили строго, и сделать работуспустя рукава и наспех значило получить низкую от-метку.Эти месяцы жизни где-нибудь в деревне, часто да-леко от Петербурга (были, например, районы в Псков-ской губернии), пребывание целыми днями в поле, насвежем воздухе непрерывный моцион, молоко и яйца вутомительном изобилии и вообще импровизированнаядеревенская еда были полезны и как нельзя лучше спо-собствовали укреплению здоровья офицеров. Большин-ство нуждалось в этом после напряженной и сидячейработы во время подготовки к экзаменам. Жили малень-кими, дружными группами, вполне самостоятельно иприятно, в сельских условиях и избах, среди природы,часто очень живописной.Первый опыт пейзажа маслом я написал во времяодной из академических съемок.Загорелые, пополневшие и бодрые возвращалисьмы после полевых летних занятий в Академию, чтобызимой постепенно растратить этот запас здоровья, кото-рый набрали летом.Главными пружинами съемочного дела, столь ши-роко и основательно поставленного, были в мое время145

профессора Шарнгорст, фон-Штубендорф и Витков-ский. За ними шел знаменитый Зейфарт — великийинквизитор « штрихоблудия «. Все эти лица имели гене-ральский чин, причем маститый старик А. А. Зейфарт,в конце концов генерал-лейтенант, заработал этот вы-сокий ранг всецело одними штрихами. Всю свою жизньпосле выхода в Генеральный штаб он состоял препода-вателем черчения в Академии. Это был маленький че-ловек с длинной апостольской седой бородой почти допояса, лысый и в очках. В этой фигуре не было ничеговоенного *). В России, заметил кто-то из иностранцев,слишком много генералов. Это было верно в том отноше-нии, что в военном ведомстве существовали должностибольше чем нестроевые, — совершенно штатские, на ко-торых можно было « досидеться « до генеральского чина.Так терпеливо досиделся до него, не выходя из Акаде-мии, пожизненный апостол черчения Зейфарт. В обла-сти съемки и штрихов он священнодействовал. Но, кро-ме того, он и рисовал недурно, хоть его рисунки, пероми акварелью, и носили замученный, скорее чертежныйхарактер. Представить себе Академию без этого стари-ка было так же трудно, как Пажеский корпус без Ки-рилла Ивановича Вавенко.Из трех профессоров-астрономов живым человекомбыл только более молодой Витковский. Он, между про-чим, издал превосходно и популярно написанную книж-ку о своем путешествии по Европе и Америке. Книгаэта имела заслуженный успех. Шарнгорст и Штубен-дорф казались далекими небожителями, спускавшими-ся с облаков лишь для того, чтобы « провалить « извест-ный постоянный процент офицеров, не ладивших с ма-тематикой и планетами.Срезался у Шарнгорста и я при переходе со второгокурса на дополнительный и спасся лишь тем, что баллза астрономию складывался с баллом за геодезию (выс-шую топографию). Крах этот произошел по моей соб-ственной вине. Я имел неосторожность отступить отправила, которого всегда держался на экзаменах : не за-ниматься по ночам и в особенности накануне экзамена.Желая еще раз проникнуться, так сказать наверняка,*) Начал он службу лейб-гвардии в Егерском полку.146

проблемами планетной системы, я просидел полночи идаже больше над разбором чудесной теории, по кото-рой к настоящему солнцу щедро добавлялось, ради еготоржества, еще два воображаемых солнца, и все трипроизводили математический менуэт в беспредельныхнебесных пространствах.На утро, будучи вызван к доске и получив свой би-лет, хороший, как я думал, знакомый, я вдруг почув-ствовал, что ничего не помню! В голове совершенно пу-сто! Шарнгорст начинает спрашивать. Мне предлагаютприсесть и выпить стакан воды. Выхожу снова, и сновата же история. Говорят : « Садитесь, довольно «. С ужа-сом понял, что не выдержал экзамена...Оставалась надежда на второй билет по геодезии,отвечать по которому я должен был после перерыва изавтрака. Завтрак меня совершенно подправил, кровьснова прилила к мозгу, умственная усталость от плохойночи исчезла. Ответил я Витковскому бодро и гладко.Присутствовавший на экзамене академический штаб-офицер, или, как их шутя называли, « классная дама «,поймав меня потом в коридоре, успокоил : « Все благо-получно, не тревожьтесь «.Действительно, шестерка от Шарнгорста (неудовле-творительная отметка) и одиннадцать от Витковскогодали в среднем сносное и пропускное 81/г.Дал себе слово никогда более не повторять сделан-ной ошибки : лишать себя сна накануне испытания. Ста-рался даже не работать последний день перед экзаме-ном, чтобы явиться на него отдохнувшим и свежим.Офицеры, имевшие в окончательном среднем за во-енные науки 10 баллов и больше, получали свидетель-ство на право преподавания этих наук в военных учи-лищах. Заработал я это право по всем военным пред-метам, кроме топографии. Но и не сокрушался об этом.Пройти Академию было нелегко. Требовались не толь-ко усердие и известный запас способностей, но и проч-ное здоровье. Не давалось никаких послаблений. Забо-леть в Академии было страшнее, чем попасть к строгомуили взбалмошному профессору на экзамены или прак-тические занятия. Запущенные по болезни работы надобыло сдать по выздоровлении во что бы то ни стало.Выйти из Академии по болезни на время и вернуться напрежний курс было нельзя. Надо было начинать сызно— 147

ва с самого начала и держать вступительные экзамены.Тот, кто имел несчастье часто заболевать, превращалсяв неоплатного должника и падал под бременем своихнараставших схоластических долгов.С другой стороны, и здоровому нужно было такпользоваться своим временем, чтобы не надорваться иоставаться свежим. На моем курсе симпатичный дра-гун В., боясь за участь своей третьей темы, работал надней день и ночь. У него начались головные боли. Онклал на лоб ледяные компрессы и продолжал сочинятьдиспозиции, доклады и делать всевозможные вычисле-ния. Предупреждения друзей не помогали. Кончилосьэто печально, внезапной смертью труженика.Наш выпуск 1904 года из Академии назвали « япон-ским «. Шла война в далекой Маньчжурии с японцами,и было вызвано из выпуска 30 желающих ехать на те-атр войны в качестве причисленных к Генеральномуштабу. Желающими оказались все, почему назначеныбыли первые 30 по старшинству баллов.Последний экзамен, экзамен верховой езды, был итакой, — я держал 27 апреля.Эту дату помню очень хорошо потому, что на дру-гой день я женился. Вскоре были вывешены спискиокончивших по старшинству отметок. Я был в первомдесятке! Началась подготовка к отъезду в Маньчжурию.148

В ГЕНЕРАЛЬНОМ ШТАБЕСлужить в Генеральном штабе считалось в армиизавидной долей. Действительно, офицер, благополучновзявший все академические барьеры и зачисленный вГенеральный штаб, попадал в верную служебную ко-лею с ускоренным и регулярным производством и налестницу назначений, приводивших его к заветному ге-неральству в кратчайший срок. Затем перед ним автома-тически открывались должности начальника дивизиии командира корпуса. Наиболее выдающиеся, а иногданаиболее удачливые, получали более редкие назначе-ния вроде начальников штабов военных округов (кото-рых было всего 13) или поднимались до командованияэтими округами и генерал-губернаторства.Отлично аттестованный строевой офицер, но без это-го диплома, раз и навсегда обеспечивавшего служебноедвижение вверх, до высших ступеней, заметно отста-вал от своего ученого собрата, даже если этот собрат неприлагал особых усилий, чтобы отличиться.Случись война, разница могла быть сглажена. Од-нако с наступлением мирного времени Генеральныйштаб снова опережал сверстников.Была открыта дорога для офицеров Генеральногоштаба и вне военного ведомства. Сплошь и рядом ониназначались на военно-административные должности вдругих министерствах, например — губернаторами поминистерству внутренних дел. При этом они не снима-ли своего мундира Генерального штаба и продолжалиоставаться на учете военного министерства. Губернатормог получить потом дивизию или корпус (Граф Кел-лер).Для всех этих преимуществ были основания : гор— 149

нило Академии обеспечивало в значительной степениналичие способностей, образования, и, в еще большейстепени, умения работать. С другой стороны, преиму-щества службы в корпусе Генерального штаба привле-кали к конкурсу выдающихся офицеров, самолюбивых,способных и энергичных.Но в автоматическое выдвижение их после выходав Генеральный штаб следовало бы внести поправки,чтобы сблизить их со строем и заставить каждого офи-цера Генерального штаба следить за собой, чтобы не от-стать в военном деле и не оказаться, как это случалосьу нас очень часто, позади своего академического патен-та.Такие поправки и поверки существовали в корпусеГенерального штаба в Германии и Франции.Как привилегии, так и особый мундир, кстати, до-вольно эффектный (черный бархат, серебро, аксельбан-ты), создавали из русского Генерального штаба касту,крепко стоявшую за сохранение своих привилегий. По-этому проведение даже умеренного закона, грозившегообособленному положению этого корпуса ученых офи-церов, было чрезвычайно трудно; тем труднее, что вседолжности, с высот которых должна была исходитьинициатива такого закона, были заняты неизменнопредставителями этой касты-недотроги.В строю не любили офицеров Генерального штаба.Помимо ревности, вызываемой быстротой и блеском ихкарьеры, в толще армии сравнивали этих « счастлив-цев « с учеными офицерами в других специальностях,например — в артиллерии и в инженерных войсках.Преимущества у этих академиков тоже были, но уме-реннее, и ученые артиллеристы и военные инженерыне бросались в глаза как каста.В этой неприязни к Генеральному штабу, ведшейк отчуждению от него строя, серьезную роль играло на-личие в среде первого заносчивых людей, считавшихсебя после получения значка и аксельбантов, непогре-шимыми. Я помню слова одного капитана, только чтонадевшего желанный мундир : « Как приятно сознавать,что не скажешь глупости! «.Офицеры этого типа держали себя самоуверенно,высокомерно и наставительно даже со старшими стро— 150

евыми начальниками, а с младшей братией обращалисьнебрежно, бестактно и даже грубо.Тип этот получил кличку « моментов «. Существова-ла легенда, что молодой офицер Генерального штаба наманеврах доложил лихо своему начальнику, что « порапоймать момент « и поскакал, чтобы передать нужноеприказание. Но тут же, попав на кочку, свалился с ло-шади, или, как у нас говорили кавалеристы, « закопалредьку».— Вот и поймал момент, — будто бы сказал на-чальник.Существуй у нас меч усекновения для всезнаек инахалов, а также будь офицеры Генерального штаба неодной, а обеими ногами в строю, ненавистные строеви-кам « моменты «, вероятно, вывелись бы сами собой.В военной литературе 90-х годов много спорили отом, сколько лет или месяцев офицер Генеральногоштаба должен прослужить в строю, командуя ротой, эс-кадроном или батальоном, и сколько у офицера должноостаться времени для штабной службы.Эта последняя протекала нормально, до полученияполка, в штабах дивизий и корпуса, для меньшинства — могла быть в штабе округа. Только это меньшинстводелало настоящую работу Генерального штаба. Ближек ней был начальник штаба дивизии — полковник, ожи-давший затем назначения командиром полка. Научить-ся на « текущей « переписке, как водить войска, хотябы мелкие, было трудно. Даже летом, в лагере, когдашло полевое обучение войск, капитан Генеральногоштаба корпел за своим письменным столом в штабе,составляя какие-нибудь « срочные « ведомости и доне-сения или ответы на пустяковые будничные запросы.Со всем этим мог справиться любой штабной офицер безвысшего образования. А между тем несколько лет та-кого бумажного опыта постепенно превращали офицера,который готовился принадлежать к « мозгу армии «, врядового канцеляриста. Знания утрачивались, ум обра-щался к мелочам, к форме и казуистике.Очевидно тут надо было говорить не о продолжи-тельности таких командований, а о коренном пересмо-тре круга обязанностей младших должностей Генераль-ного штаба. Несомненно, многие из них нужно былопросто упразднить, поставив молодежь подальше от151

бумаги, поближе к жизни, и в такое положение, при ко-тором она могла бы быть непрерывно полезной войскам,а также совершенствоваться в службе « колонновожа-тых «, как образно именовались офицеры русского Ге-нерального штаба в начале 19-го века.Вопрос этот был практически и лучше разрешен вармиях Западной Европы.На старших должностях в русском Генеральномштабе было возможно совершенно избежать строя. Непереводились примеры, в которых генералы достига-ли высших административных, ответственных постов,имея за собой какие-нибудь полтора года командованияв строю только ротой и батальоном. Ни рыхлый H. H.Янушкевич, начальник Генерального штаба, ни сухойпедант М. А. Беляев, начальник отдела по устройствувойск, потом военный министр *), не командовали ниполком, ни бригадой, ни дивизией. Они успели за времясвоей почти непрерывной канцелярской службы послеакадемической школьной скамьи совершенно потерятьпульс войсковой жизни.Лица эти и им подобные умели стоять близко к пе-тербургскому « солнцу « и составить себе репутацию« незаменимых « администраторов. Принципа незаме-нимости на военной службе существовать не должно. Вособенности на нестроевых должностях. Скорее он по-нятен в строю, где смена даровитого, вдохновенного на-чальника, владеющего массой, подчас бывает досадна ивызывает неблагоприятные сравнения с преемником.Эти условия чисто психологического характера отсут-ствуют в канцеляриях. На место одного бумажного ор-ганизатора всегда можно найти другого.К числу захваченных Генеральным штабом долж-ностей у самого « солнца « принадлежал, например, постначальника канцелярии военного министерства, черезкоторую проводились военные законопроекты, а такжепомощника начальника канцелярии. Посты эти когда-тозанимались чиновниками-кодификаторами с юридиче-ским образованием. В руках Генерального штаба онипревратились в источник власти и личного влияния. Вмое время должность начальника канцелярии занима— *) Оба были убиты большевиками в 1917 году.152

ли : ловкий карьерист Н. А. Данилов (в то время про-фессор военного искусства в Академии), приятный вовсех отношениях H. H. Янушкевич (тоже профессор вАкадемии по кафедре администрации), наконец, мойзнакомый по службе в Киеве А. С. Лукомский (креату-ра военного министра В. А. Сухомлинова).Недостатки организации службы Генерального шта-ба в России были легко устранимы, найдись только ра-зумный и смелый реформатор, но корпус офицеров Ге-нерального штаба устоял, взяв его в целом, на должнойвысоте. Благодаря своему интеллекту, образованию иуменью работать, он представлял собою большую по-лезную силу не только в армии, но и вообще в России.Доказывалось это спросом на офицеров Генеральногоштаба во всех областях государственной и военной де-ятельности. За время существования этого ученого кор-пуса, считая со времени учреждения Академии, то естьс 1832 года, он выдвинул из своей среды длинный и не-прерывный ряд выдающихся боевых начальников, бле-стящих администраторов и военных ученых.В войсковом быту ценность офицера Генерально-го штаба сказывалась немедленно во время серьезныхиспытаний и на войне. Жаловались, если их не хвата-ло, и цеплялись за них именно те военные недорослии невежды, которые в спокойные времена относилиськ ним особенно критически и насмешливо.Что касается до неприятного, заносчивого типаштабного офицера, то тип этот хорошо известен и в дру-гих армиях. Судить по досадным исключениям этого ро-да обо всей корпорации было бы несправедливо.Офицеры русского Генерального штаба могли с ос-нованием считать честью принадлежать к этому корпу-су, и в генеральских чинах, начиная с должности на-чальника дивизии, иметь пожизненное право на ноше-ние мундира Генерального штаба.153

ЯПОНСКАЯ ВОЙНАПоехав сразу по окончании Академии на войну вдалекую Маньчжурию, мы, офицеры, причисленные кГенеральному штабу, осели вначале в Мукдене приштабе Наместника Дальнего Востока. Это было в июле1904 года. К этому времени роль Наместника, которыйдолжен был объединять действия сухопутной армииКуропаткина, флота и крепости Порт-Артур, окончи-лась. Крепость и флот были отрезаны японцами от по-левой Маньчжурской армии. Над одной этой армией по-лучалось два командира. Владивосток, будучи на от-лете, не играл роли. Назревала операция к югу от Ляо-яна, где был штаб Куропаткина. Наместник — адмиралАлексеев — ждал со дня на день разрешения Госуда-ря покинуть театр военных действий, предоставив ихведение « единому полководцу «.Вскоре после нашего приезда в Мукден нас реши-ли распределить по разным штабам и предложили тя-нуть жребий. Большинству хотелось попасть в действу-ющую армию к Куропаткину. К моему ужасу я вытя-нул билетик « Владивосток «, мертвый угол театра вой-ны в русском Приамурье и оперативное захолустье, гдеможно было просидеть годы, не услышав свиста снаря-да. Но тут, на мою удачу, нашелся охотник поменятьсяжребием. Ему попался « Мукден «. Таким образом яостался в Маньчжурии и мог, со временем, рассчиты-вать из пассивного зрителя событий превратиться в уча-стника их.Мой отец распек меня за эту добровольность, напи— 155

сав : « Не следует испытывать судьбу, и нужно помнитьмудрое правило — от службы не отказывайся, на служ-бу не напрашивайся «.Наступил август. Загорелись Ляоянские бои. С го-рячим интересом мы следили за их развитием и выхо-дили встречать санитарные поезда, привозившие ране-ных на север. В одном из таких поездов я встретил то-варища по Первому кадетскому корпусу ХристофораБойе, потом семеновца, пошедшего добровольно воеватьв рядах сибирских стрелков. Он был ранен осколкомшрапнели в бою под Хайченом. Тяжелая рана требовалаостановки Бойе в Мукдене Его выгрузили и вручную,на носилках, понесли в госпиталь. Во всех этих хлопо-тах я принял участие и проводил раненого до самогогоспиталя. Надо было пройти по плохой, ухабистой до-роге версты две от станции. Неловкие санитары умуд-рились по пути опрокинуть носилки и вывалить из нихнесчастного Бойе! Но зато госпиталь, устроенный встильном загородном доме зажиточного китайца, ока-зался превосходным. Вокруг стояла тропическая жара,а внутри и на дворе, где между двумя каменными пли-тами цвели яркие непахнущие цветы, напоминающиекитайские вышивки, была прохлада. Снежная белизнахалатов сестер милосердия, кроватей и строгой боль-ничной мебели помогали этому впечатлению. Бойе по-пал в хорошие руки и, как я слышал потом, стал быстропоправляться.17-го, в день полкового праздника родного лейб-гвардии Егерского полка, форму которого я еще продол-жал носить, артиллерийский огонь под Ляояном достигтакой силы, что канонада была отлично слышна в Мук-дене, за 60 верст. Стояла обычная жара, но сотрясениенебес привело к грозе, которая освежила. Сведения сбоевой линии были тоже освежающие : все атаки япон-цев отбиты и, вероятно, перейдем завтра в наступление.Все говорило о большом сражении, которое должно бы-ло решиться в нашу пользу и решить участь войны. Наюг, в поездах, проследовала 54-я пехотная дивизия, ко-торой командовал бывший профессор Академии генералН. А. Орлов. Мы думали : вот резерв, вот дополнитель-ные свежие батальоны на весы боевого счастья.Но прошло 18 и 19 августа — бой все еще шел ирешения не было. Стало известно, что Куропаткин от— 156

вел армию на линию ляоянских фортов, полукольцомзащищавших город Ляоян и мосты через реку Тайцзы-хе. Это сокращало длину позиций и позволяло освобо-дить значительные силы для контрманевра против од-ного из флангов атакующих японцев. Мукденская моло-дежь Генерального штаба, узнав об этом плане, востор-галась и говорила : « Наконец-то! Так поступил бы На-полеон «. Недавно с академической скамьи, мы хорошопомнили исторические примеры. Говорили также : планэтот не Куропаткина, а Сахарова, его способного на-чальника штаба.Через Мукден проходили непрестанной чередой са-нитарные поезда с ранеными. Они выказывали чрезвы-чайный подъем духа. « Наложили японцу «, уверялистрелки : « не отделается дешево «. Рассказывали чуде-са, которые делала наша артиллерия. Она подучилась.Урок Тюренчена *) не прошел даром. Раненые былиуверены в близкой победе.20-го в Мукдене, узнали, что Куропаткин перевелсвои вновь образованные резервы, или, как было при-нято говорить, свой ударный кулак на северный берегр. Тайцзыхе и собрал корпуса два уступом на левомфланге. Оттуда, ожидали все, этот кулак тяжело опу-стится на охватывающие нас слева части армии Куроки.Велико было общее разочарование, когда на сле-дующее утро дошла весть об общем отступлении Куро-паткина и оставлении им Ляояна.Впоследствии, когда открылись и японские карты,стало известно, что не менее велико в тот августовскийдень было изумление нашего противника, начинавшегосчитать себя побежденным. Но его изумление было ра-достным : Куроки, вместо готовившегося приказания от-ходить снова на южный берег р. Тайцзыхе после неу-давшегося охвата и выхода в тыл нашего левого флан-га, теперь мог отдать приказ о преследовании!...В провале « наполеоновского « маневра искали ви-новных. Куропаткин в своем решении отступить сослал-ся на неустойку войск, выделенных им для парализова-ния обхода Куроки, назвав ее « печальной».*) Первое сражение войны на р. Ялу, на корейской грани-це, в котором мы применяли устарелую тактику открытых ар-тиллерийских позиций.157

Больше всего досталось репутации той 54-ой пехот-ной дивизии, эшелоны которой мы так недавно и с та-кими надеждами провожали с мукденской станции наюг. Необстрелянных и немолодых резервистов этой ди-визии прямо из поездов направили от станции Янтайдля контратаки обходивших японцев в лес гаоляна*);здесь наши пензенские бородачи, дети открытых полейи широкого обзора, совершенно потерялись и дрогнулипри первых японских шрапнелях. Дивизия рассеялась ис трудом собралась позже к Янтаю. Любители острогословца, зацепившись за фамилию начальника дивизииОрлова, пустили в ход для незадачливой дивизии клич-ку « Орловских рысаков « **).Неустойки в войсках были, но они могли быть так-же и у японцев. Главная неустойка этой операции, таккрасиво для нас развивавшейся, заключалась в харак-тере полководца. Там, где требовались железная воля инастойчивость, уменье бороться с препятствиями и под-нимать дух войск, Куропаткин неизменно сдавал. Лич-но храбрый, он не заразился этими необходимыми ка-чествами боевого вождя от своего учителя Скобелева,молодым начальником штаба которого был в войне1877–78 гг., свыше четверти века тому назад!Маньчжурская армия отступила на позиции междуЛяояном и Мукденом в полосе между реками Хуньхе иШахэ. Штаб Куропаткина перешел в Мукден. Намест-ник со своим штабом уступил ему место и уехал в Пе-тербург.Японцы удовлетворились, после месяца жестокихбоев, занятием Ляояна и очищенной нами территории ксеиеру от него.Наступила подготовка к новому бою.Для праздной мукденской группы причисленных кштабу академистов наступила, наконец, возможность*) Злак, достигающий к концу лета высоты, закрывающейвсадника.**) По имени знаменитых конюшен Орловской губернии,выводивших быстроходные породы упряжных лошадей.158

принять участие в общей работе. Мы оказались авто-матически включенными в штаб армии Куропаткина.Армия нуждалась в топографах : за время русской ок-купации Маньчжурии с 1901 года мы успели сделатьподробные топографические съемки южной ее части, отюжного берега до ляоянского района, и издать отличныекарты в верстовом масштабе. Но для местности, на ко-торой предстояло действовать после боя под Ляояном,не было ничего, кроме схематических карт маршрутно-го характера, с огромными белыми пустырями междунанесенными главными дорогами.Надо было спешно, хотя бы тоже схематично, за-полнить эти слепые места и, во всяком случае, нанестидополнительные пути в районе будущих операций кюгу от реки Хуньхэ.К этим съемкам нас и привлекли.Чтобы решить, кому из офицеров дать тот или дру-гой маршрут, снова прибегли к жребию. Некоторыесъемки предстояли в полосе, где можно было встретить-ся с японскими разъездами. Я вытянул именно такоймаршрут, и потому в мое распоряжение был назначендовольно сильный разъезд от одного из Забайкальскихказачьих полков.Путь наш пролегал в восточной, гористой части те-атра военных действий, к югу от реки Хуньхе. Из Мук-дена нужно было сначала выдвинуться сильно на во-сток, вверх по течению этой реки, примерно до с. Киу-зань (получившего известность во время Мукденскогосражения в конце февраля 1905 г.). Оттуда круто спу-ститься на юг и нанести на белом месте карты пути,идущие в район с. Баньяпуза, к югу от р. Шахе. Здесьостановился в конце августа 1904 г. крайний правыйфланг японцев после занятия Ляояна и выдвижения насевер от него.Начиная с Киузаня, разъезд должен был следоватьс мерами охранения, прикрываясь дозорами. Работа бы-ла интересной и приятной. Осенняя погода была как назаказ — сухая, солнечная и умеренно теплая. Я имелвозможность испробовать своего коня — кабардинца,купленного при отъезде на войну. Лошадь оказаласьпревосходной, крепкой и выносливой. Внешняя стат-ность и видность моего гнедого коня согласовались с еговыездкой и характером. В этом последнем скоро обна— 159

ружилась привитая ему преданность своему новому хо-зяину. На одном из первых ночлегов, рано утром, передвыступлением, моего кабардинца начал седлать один изказаков разъезда в моем отсутствии. На дворе китай-ской фанзы поднялись возня и шум, среди которых яуслышал призывное ржанье моей лошади. Я поспешилна двор и увидел ее в состоянии открытого бунта : ка-бардинец то стоял на задних ногах, то лягался ими, от-брасывая казаков в стороны; седло болталось на жи-воте; казак с трудом удерживал повод, танцуя вокругголовы лошади!Но стоило мне подойти к ней и взять повод от ка-зака, как лошадь сразу успокоилась и, доверчиво ско-сив на меня свой красивый выпуклый глаз, позволилазамундштучить себя и оседлать.По-видимому, прежний хозяин-казак выучил ло-шадь противиться седловке незнакомого лица, имея ввиду конокрадов. В разъездах со мной не было обыч-ного вестового, который за ней ухаживал и которого онахорошо знала; появление чужого человека вызвало этотсигнал « S.O.S. « со стороны умного животного!Постепенно мой кабардинец привык, с моего види-мого поощрения, и к своему новому временному весто-вому. Но только этот один казак или я сам могли бес-препятственно седлать моего мерина.Местность, по которой я вел свой разъезд, былаживописная. Шли обыкновенно долинами, вьющимисямежду маньчжурскими сопками, время от времени пе-реваливая через них из одной долины в другую. Горы вэтой части Маньчжурии часто покрыты густыми заро-слями, чем она резко отличается от плоской западнойполовины театра, совершенно голой, если не считатьбесконечных полей гаоляна, вырастающего к осени втрудно проходимые «леса».Некоторые сопки были покрыты высокою и сочноюдевственною травой с массою цветов — тоже редкостьв Маньчжурии; над одним таким лугом вился несмет-ный рой бабочек. Я никогда и нигде не видел такого ихчисла, соперничавшего с числом цветов, а также такогоразнообразия раскраски и рисунка. Я понял источниквдохновения для тех вышивок, на которых китайцы-вышивальщики (обыкновенно мужчины) изображаютроскошных бабочек. Я думал, что это была богатая фан— 160

Лейб-гвардии Измайловский полкКомандир полка Свиты Е. И. В.генерал-майор Киселевский

тазия. Перед мной теперь открылось доказательство,что эти бабочки списывались с натуры.В кобуре седла я возил свой « кодак « и за времяэтой поездки сделал много интересных и декоративныхснимков. Впоследствии они проявлялись и печаталисьфирмой « Кодак « в Петербурге; изумляли своей четко-стью и ясностью виды горных далей. Объяснялось эточрезвычайною прозрачностью воздуха в тех местах.Питались мы мясными консервами, взятыми с со-бой, и дополняли их свининой, которая получалась изпокупавшейся на местах « чушки «, на казачьем наре-чии, которая иногда совершала переход еще в живомвиде, притороченная к вьюку казака-повара. Кроме то-го, пекли отличные лепешки из местной « чумизы «(хлебное зерно вроде пшена) и пили в изобилии чай.С японцами встретиться не привелось. Один раз,под вечер, когда мы приближались к очередной ночнойстоянке, казак из головного дозора прискакал с выта-ращенными глазами и без фуражки к голове разъездас криком : « Японцы! Пуля ударила в лоб! «.Казак этот оказался не из храбрых : лбом своим онзадел телефонную проволоку, проведенную нашими пе-редовыми частями. Незаметная в сумерках, она сбилафуражку казака и в его перепуге превратилась в пулю.На участке, где мы тогда шли, не могло быть речи оприсутствии противника.Другой раз, когда мы действительно вступили в по-лосу местности, где могли бродить японские разъезды,проводник-китаец заставил нас вскарабкаться на до-вольно крутой хребет, покрытый лесной чащей, и по-вел в нужном нам направлении по этому хребту. При-шлось вести коней в поводу. Потом дело объяснилось :китаец, или « ходя « на солдатском жаргоне, знал о по-явлении японского разъезда в соседней долине и взялна себя избавить наш разъезд от боевого с ним столкно-вения. Инициатива проводника была удачна, ибо моязадача заключалась в маршрутной съемке путей, а не всражениях с японскими разъездами.Поездка, занявшая несколько дней, кончилась, какмне казалось, слишком скоро. Здоровая жизнь в поле ив движении, строго рассчитанные переходы верхом,прекрасный воздух и красивые места, примитивныеночлеги в китайских деревушках (« пузах «, по-китай— 161

ски), полная служебная самостоятельность и отсутствиеписьменного стола, все эти радости прекратились. Нуж-но было возвращаться и сдать свою работу в картогра-фическое отделение штаба армии.Вообще, в течение службы в Генеральном штабелучшим временем я считал полевые поездки, как встрою — маневры, и сожалел только, что эти здоровые,интересные и полезные занятия не распространялисьна большую часть служебного времени.Что касается до использования исполненной мноюработы, то по нанесенным мною путям наступали и от-ступали два левофланговых корпуса во время нашейсентябрьской операции.Ближайшею целью ее являлось отражение японцевза реку Тайцзыхе и обратное овладение Ляояном. Планнаступления приурочивался к предвзятой идее, что про-тивник примет бой на линии своих передовых частей,примерно на полпути между pp. Шахе и Тайцзыхе.Имелось в виду охватить правый фланг японцев (ар-мию Куроки), который считали прочно укрепившимсяна позиции у с. Баньяпуза. На самом деле ее занималлишь авангард, который, как только стало очевидно на-ше общее наступление, был оттянут на переход назад,ближе к р. Тайцзыхе и к району Бенсиху, где былиудачные для обороны естественные позиции в горах.Таким образом, задуманный нами удар — охватпришелся впустую. Промаха этого мы не исправили и вдальнейшем. Вместо того, чтобы расширить охватываю-щий маневр и обойти отнесенную назад фланговую по-зицию Куроки, наши корпуса завязли здесь в бесполез-ном фронтальном бою, растратив в нем свои силы и на-ступательную энергию. Лишь конница обошла эту по-зицию и, переправившись через Тайцзыхе, вышла да-же в тыл японцам. Но Куропаткин не поддержал этогоманевра, не поняв « подсказа « снизу и будучи к этомувремени всецело поглощен ликвидацией японского ма-невра — обозначавшегося прорыва нашего центра.Маньчжурская армия начала свое наступление23 (?) сентября, а 4 октября все было кончено. Мы былиоттеснены к линии р. Шахе, на которой удержались икоторую затем укрепили. Японцы остановились в тес-ном с нами соприкосновении и тоже закопались в зем— 162

лю*). Это был прообраз долгих позиционных стояний,ставших характерной чертой следующей европейскойвойны 1914–18 гг.Во время Шахейского сражения группа причислен-ных к Генеральному штабу молодых офицеров, пере-шедшая по наследству от мукденского штаба Намест-ника к штабу Куропаткина, состояла в распоряженииего генерал-квартирмейстера генерал-майора Харкеви-ча. Никто из нас не получил постоянного назначения.Нами пользовались, главным образом, для связи и дляпередачи ответственных приказаний. Для этой роли насбыло слишком много, и потому сплошь и рядом для от-дельных офицеров не находилось дела; они или сиделив тылу, в ожидании задачи, наряду с обыкновеннымиординарцами, взятыми из строя, или находились при са-мом Куропаткине, который всегда держался с передо-вым штабом впереди, в сфере огня, наблюдая непосред-ственно за ходом боя с той или другой удобной сопки.Тут же он иногда и отдыхал, укладываясь в теникакого-нибудь камня на вершине и накрываясь буркой.Развитие проволочной связи было тогда слабым исвязь преимущественно опиралась на старомодное сред-ство — конных ординарцев. Телефоны бойко работали,пока армия стояла на месте, но в движении и в бою ещене научились сохранять и поддерживать эту связь нашироком фронте. Донесения с отдаленных участковопаздывали, так же как и отданные приказания не пос-певали за быстро меняющейся обстановкой.В этих приемах армейского управления и в жела-нии Куропаткина лично участвовать в бою, полагаясьна свои собственные глаза, которые могли охватитьлишь весьма ограниченный участок, чувствовалась тра-диция русско-турецкой войны 1877–78 гг.; автор труда« Ловча и Шейново « и участник этих скобелевских бо-ев не мог еше отделаться от тогдашнего опыта; лишьв Мукденской операции в феврале 1905 года мы видимприменение густой и более эластичной проволочной свя-зи и отказ Куропаткина от примитивных способов уп-равления. Правда, он уже тогда Главнокомандующий*) Шахейская операция вошла как отрицательный примерв мою книгу « Маневр «, 1912. СПБ.163

над двумя армиями, и бессмысленность выездов на тотили другой участок боя была слишком очевидна.Куропаткин « выезжал в бой « верхом, сопровож-даемый довольно многолюдной свитой и конвоем, разде-ленными обыкновенно на три группы, чтобы не привле-кать внимания и огня неприятеля. За исключением ка-заков конвоя, одетых однообразно и по форме, всеостальные поражали пестротой одежды, в основе кото-рой лежала личная импровизация. Сам командующийармией был неизменно одет в генеральскую серую « ту-журку», подпоясанную серебряным шарфом, что пред-ставляло неожиданное сочетание домашней, внеслужеб-ной формы с парадной. В свите мелькали сюртуки, ко-жаные куртки разных оттенков, кителя, рубахи. Долго-вязый полковник Н. А. Данилов, так называемый « ры-жий «, занимавший в штабе самую небоевую должностьначальника полевой канцелярии, облекался в мундир совсеми орденами. Казалось, он воображал себя одним изгероев батальной картины эпохи 1812 года.Нужно отдать должное Куропаткину : он, несмотряна плохой оборот сражения, оставался всегда невозму-тимым, ничем не выказывая беспокойства и присут-ствия нервов. Это хорошо действовало на окружавшихи отражалось на всем управлении. Творчество хромало,но дух всегда и везде оставался на высоте, часто исправ-ляя ошибки командования.В последние дни операции нажим японцев в центрепривел было к неустойке на фронте одного полка; тогдаКуропаткин двинул в угрожаемом направлении свежийполк из остававшегося небольшого резерва и сам, спе-шившись, лично повел этот полк вперед. Вечерело. Нафоне потухающих красок силуэт фигуры Куропаткинанеторопливо покачивался на слегка согнутых немоло-дых ногах, ступавших по кочкам и жестким торчкамстеблей убранного гаоляна; посвистывали ружейные пу-ли и рвались то шрапнели над головой, то так называ-емые « шимозы « (гранаты) по полю, поднимая клубычерного дыма и земли. Невольно на память приходилоописание Львом Толстым в « Войне и мире « Шенгра-бенского сражения и то место в нем, где картинно изо-бражен Багратион, ведший по пахоти пехотный полк ватаку « неловкой походкой кавалериста «.Так как Куропаткин не мог лично быть всюду, где,164

думал он, нужен был хозяйский глаз, он держал приштабе двух-трех штаб-офицеров Генерального штаба наслучай необходимости « заглянуть « на тревожный уча-сток и направить там боевое дело. Он говорил про этихпосланников : « Это надежный офицер « — и, действи-тельно, храбрый полковник Запольский или растороп-ный Линда седлали своих коней и отправлялись коман-довать — на день, на два, на несколько часов — каким-нибудь временным отрядом.Образование таких случайных соединений тоже яв-лялось печальным наследством русско-турецкой войны1877–78 гг. и еще более — наших среднеазиатских похо-дов. И чем сложнее была обстановка, тем чаще прибе-гал к этому средству Куропаткин, распространяя слож-ность и запутанность на весь механизм управления.В критические дни Мукденского сражения, когдаобнаружилось обходное движение армии генерала Но-ги, угрожавшего выйти в глубокий тыл нашего право-го фланга, все внимание Куропаткина обратилось напассивную оборону этого участка фронта. Сюда по при-казанию Главнокомандующего, нервно менявшего од-но за другим свои распоряжения, направлялись некрупные войсковые соединения, сплоченные еще в мир-ных условиях, а надерганные отовсюду не только от-дельные полки, но и батальоны. Из них составлялисьслучайные отряды, носившие наименования по фами-лиям их начальников, и этим совершенно нарушаласьвся стройность войсковой организации. Часто в диспо-зициях и в других распоряжениях распределение, со-став и расположение этих случайных отрядов вовсе несоответствовали действительности.В эти дни 17–22 февраля 1905 года исчезли раство-ренные в различных отрядах не только корпуса, но идивизии нашей 2-й армии. В группировке наших войсксправа налево они были заменены временными соеди-нениями следующих наименований : отряд Запольского(6 батальонов), отряд Бригера (8 батальонов), отряд Де-Витта, Отряд Топорнина, отряд Чурина, отряд генерал-лейтенанта Русакова (121-й, 54-й и 56-й пехотные пол-ки), отряд генерал-майора Гершельмана (33-й, 122-й,241-й пехотные, 8-й стрелковый полки, 1 батальон 60-гопехотного полка), отряд Голембатовского, отряд полков— 165

ника Кузнецова (59-й пехотный, 3-й и 4-й стрелковыеполки), отряд Лисовского, отряд Петерова и другие.На этом фронте неразрозненными крупными со-единениями оставались лишь 1-й Сибирский корпус и25-я пехотная дивизия.Как на пример дезорганизации, можно указать насостав сводной дивизии Гершельмана, в которую быливключены части трех корпусов и пяти дивизий.Не только нормальное управление и использование,но и снабжение этих сборных отрядов было совершенноневозможно.Из личного моего участия в Шахейской операцииурывками вспоминаются вперемешку с бездействиемпоездки с разными поручениями на боевой фронт и про-изводство летучей съемки в районе наших передовыхвойск. Некоторые из этих задач исполнялись под огнем,почему я начинал чувствовать себя если не обстрелян-ным, то все же получившим уже « боевое крещение «.Оно было обозначено впоследствии вещественным дока-зательством на шашке — анненским красным темляком,известным под коротким именем « клюквы «. Темляк со-провождался орденским крестиком и надписью « за хра-брость « на эфесе. Обыкновенно это было первою боевоюнаградою.Вспоминаю, что и я удостоился однажды получитьот Куропаткина поощрительный титул « надежногоофицера «. Под самый конец операции обе стороны стре-мились посредством мелких взаимных толчков устано-вить выгодное для себя заключительное равновесие;нужно было срочно передать инструкцию одному из на-ших правофланговых корпусов для атаки на рассветевысоты, которой мы придавали значение и которою ус-пели завладеть японцы. Для передачи этой инструкцииназначили меня и вызвали поздно вечером к самому ко-мандующему армией. Объяснив, что требовалось, Ку-ропаткин вручил мне, кроме того, письменное приказа-ние и, обращаясь к присутствовавшим чинам штаба,сказал своим медленным, сдобным баском : « Это надеж-ный офицер «. Надежному офицеру оставалось щелк-нуть благодарно шпорами и отправиться в путь.166

До штаба корпуса было 20 верст. Темнота безлун-ной ночи увеличивалась еще тем, что небо было затяну-то тучами. По временам нас с моим казаком — ординар-цем поливал дождь. Времени в моем распоряжении бы-ло в обрез : идя, без остановок, переменным аллюром,ночью, по незнакомой местности, мы должны были за-тратить на пробег не менее трех часов. Выступили мыпримерно в полночь. После прибытия в штаб корпусаоколо трех часов ночи до начала предполагавшейся ата-ки оставалось всего часа три.В штабе корпуса все крепко спали, и прошло неко-торое время, пока начальство было готово к восприя-тию задачи. Но едва приступили к обсуждению мер, накоторых настаивал Куропаткин, как от него же пришла — по проволоке — отмена атаки.Так неожиданно быстро закончилась миссия « на-дежного офицера «, и он, на законном основании, мог,одновременно с чинами потревоженного было штабакорпуса, лечь спать на ближайшем « кане « *) командир-ской фанзы.Больше всего досталось нашим лошадям : в корот-кий срок они сделали туда и обратно 40 верст с неболь-шим отдыхом.Вспоминаю еще поездки, тоже в темноте, для уста-новления связи с войсковыми частями, отступавшимипосле неудачного сражения на северный берег р. Шахе.Тут, среди войсковой колонны, черной змеей взбирав-шейся на высокую сопку Эрдагоу, нашел я « пропавше-го « начальника 37-й пехотной дивизии генерала Чек-марева, которого мне было приказано отыскать. Это былмой бывший командир полка. В привычной мне егер-ской форме сидел он в знакомой грузной позе на своемвороном коне; на лице его были написаны волнение, не-понимание обстановки и растерянность. После Шахей-ского боя он « заболел « и покинул театр войны. Уехалс ним и другой старый егерь С. И. Щербинский, коман-довавший в той же дивизии полком. Этот образцовый вмирное время офицер тоже не выдержал боевого эк-замена.*) Род кирпичной скамейки, или полатей, согреваемых го-рячим паром изнутри. Своего рода центральное паровое отопле-ние!167

Возвращаясь с Эрдагоу в штаб армии, в с. Хуань-шань, по дороге я едва не утонул с лошадью в грязи.Превосходная в начале операции погода испортилась впервых числах октября. Шли дожди и привели маньч-журскую глинистую почву в буквально невылазное со-стояние. Немощеные дороги в высоких берегах междухолмами превратились в глубокие канавы, наполнен-ные жидкою грязью. Тянувшиеся по ним отступавшиеобозы и китайские двухколесные арбы — наемныетранспорты — вязли по ступицу, застревали и загора-живали всякое другое движение. Моя лошадь, обходяповозки сбоку, не раз проваливалась в месиво из гли-ны по брюхо. Была к тому же кромешная тьма, огла-шаемая гортанным понуканьем китайцами своих мулови площадною руганью русских обозных.Ночевать приходилось как попало. О младшей бра-тии Генерального штаба не заботились, и подчас наснабивали до краев в какую-нибудь глинобитную фанзус зияющими дырами вместо окон и дверей и с продав-ленной крышей. В октябре по ночам стало холодно.Раздеваться было нельзя. От пыли и грязи одного та-кого помещения и долгого нераздевания мы сделалисьжертвами вшей.Трудно было и с устройством лошадей и их кормом.В результате неудачной временной конюшни погиб моймилый кабардинец. Ему попалась в корму какая-то ядо-витая солома. Отрава выразилась в желваках, которыепошли по всему телу. Поднялась температура; он« слег «. Ветеринар приговорил коня к смерти. Бедноеживотное вывели с трудом на задворки селения и там,в моем присутствии, пристрелили. Это было тяжело.У меня была другая лошадь, вьючная. Вскоре мнеудалось купить на место кабардинца молодого « сибиря-ка «, принадлежавшего раньше Великому Князю Бори-су Владимировичу, покинувшему армию. Вероятно по-тому, что Великий Князь служил в лейб-гусарах, и ло-шадь была гусарской масти, — серая в яблоках.Статьи его не могли сравниться с предшественни-ком, но, будучи грубее, коренастый конь этот переносиллегко и большие пробеги, и непогоду, и не всегда изы-сканный корм. А по сопкам он карабкался, как коза, со-перничая в этом с моей второй лошадью. Эта последняя — малорослая забайкалка, с лохматою шерстью, имела168

манеру : стоило всаднику сесть в седло, как она норови-ла укусить его за правое колено!Когда, в начале октября, операция постепенно за-мерла с явным намерением сторон передохнуть и устро-иться на зимовку, штаб Куропаткина не вернулся вМукден, а осел в Хуаныпане, где застала его остановка.Селение это лежало в складках, спадающих от отдель-ной сопки, на лысой вершине которой возвышалась ку-мирня в обществе нескольких низких, узловатых дере-вьев. Как-то зимой, среди боевого затишья, я застал наэтой сопке академика-баталиста Н. С. Самокиша замольбертом. Он набрасывал солнечный этюд кумирнина выгодном фоне голубого неба, подчеркивая желтиз-ну крепкой от мороза, но бесснежной земли и холодные,синеватые тени.Штаб находился в расстоянии верст 5–6 от нашихпозиций, для армейского штаба — близко, но вне сфе-ры артиллерийского обстрела. Шрапнели и гранатыяпонцев рвались иногда на линии войсковых резервови тылов. Эти резервы были наблюдаемы из Хуаныпа-ня, но самое селение не обстреливалось.Довольно скоро штаб устроился здесь с относитель-ным удобством. Комендант главной квартиры, наход-чивый и энергичный Сапфирский, разгрузил стоянку,оставив в селении только наиболее важные учрежденияштаба; остальные были отодвинуты дальше в тыл. За-тем началось украшение Хуаньшаня на русский лагер-ный лад. Появилось нечто вроде « линеек «, а щедро рас-ходуемая белая известка покрыла некоторые архитек-турные линии фанз, столбы, стволы редких деревьев идаже камни. В особенности камни, которые своей бе-лизной должны были помогать в темноте разбиратьсяв плане селения.У чинов штаба появилось свое офицерское собра-ние. На приведенных в порядок фанзах красовались до-щечки с надписями: «генерал-квартирмейстер», «де-журный генерал « и т. п. Перед фанзой командующегоармией, у двери стоял и шевелился на ветру своим жел-то-черным полосатым полотнищем Георгиевский зна— 169

чок; он сопровождал Куропаткина, когда совершалсявыезд в поле с конвоем.Рядом поместились адъютанты и ординарцы, а ещеближе, в самом доме командующего армией, ВолодичкаОстен-Сакен, муж кузины Нины, и мажордом Куропат-кина.Разбили большой шатер, который служил столовойдля командующего и его ближайшей свиты.Налаживалась регулярная и спокойная штабнаяжизнь.Получили постоянные назначения и мы, молодыеофицеры, причисленные к Генеральному штабу. Кое-кто уехал на фронт, в войсковые штабы; остальныеостались в штабе армии, в том числе и я. Меня взял ксебе помощником начальник разведывательного отде-ления подполковник барон А. Г. Винекен. Дело быложивое, интересное, а мой начальник — симпатичный,бодрый, жизнерадостный и работящий человек, с кото-рым у меня сразу установились отличные отношения.Он имел университетское образование, частью по-лученное в Германии (кажется в Лейпциге), но его по-тянуло на военную службу. Винекен, отбыв положен-ный год воинской повинности лейб-гвардии в ГусарскомЕго Величества полку, держал экзамены и был произ-веден в офицеры в тот же полк. Для службы в нем тре-бовались немалые средства; Винекен располагал хоро-шим состоянием сам; женился впоследствии на О. Н. Ло-гиновой, богатой пензенской помещице. Материальнаянезависимость эта могла исключить ту или другую слу-жебную лямку, но Винекен любил труд и обладал по-лезным запасом честолюбия. Пошел в Академию, поокончании которой сделал заметную карьеру. Мне при-шлось быть его сослуживцем после русско-японскойвойны еще два раза : в Главном Управлении Генераль-ного штаба (1910–11 гг.) и в Особой армии (1916 г.). Слу-чилось так, что я немного опередил своего бывшего на-чальника и первого наставника по службе Генеральногоштаба старшинством в чине генерал-майора — за бо-евое отличие — ив конце 1916 года оказался даже егоначальником по своей должности генерал-квартирмей-стера штаба армии. Винекен, откомандовав лейб-гвар-дии Гродненским полком, был в то время начальникомштаба Гвардейского кавалерийского корпуса, входивше— 170

го в состав армии. Тут и закончилась трагически егокарьера, к чему я вернусь в своем месте.В Винекене были приятны его безукоризненное вос-питание, манеры, выдержка и скромность. Он, конеч-но, совершенно не подходил под тот чванный тип офи-цера Генерального штаба, который так не любили встрою.Он свободно владел немецким, французским и ан-глийским языками; даже, пожалуй, свободнее, чем рус-ским. В Главном Управлении Генерального штаба Ви-некен заведовал « франко-английским «, то есть союз-ным отделением, а мировая война застала его в долж-ности военного агента в Вене. Гродненскими гусарамион командовал во время войны год или полтора (1915–16) и по сдаче полка был зачислен в его списки.В мирное время он перевел и издал два труда о вой-не 1904–5 гг., вышедшие на английском языке.По своей должности во время войны 1904–05 гг. Ви-некен постоянно имел дело с представителями ино-странных армий и корреспондентами печати. В кругведения нашего отделения входила также и военнаяцензура.Главная же наша задача заключалась в сборе, си-стематизации и синтезе сведений о противнике. Самымненадежным и противоречивым источником этих све-дений были китайцы-лазутчики, которыми ведали дваофицера, владевшие китайским языком. Самым верными несомненным — пленные, для допроса которых в на-шем распоряжении был Тихай, переводчик-японец изВладивостока. Существенным являлись также письмаи знаки мундирных отличий, которые находили на уби-тых и на пленных.После боя, если это было относительно недалеко отштаба армии, кто-нибудь из офицеров разведыватель-ного отделения выезжал с незаменимым Тихаем на ме-сто боя для скорейшего сбора сведений и так называв-шихся « документальных « данных — в отличие от « ве-роятных « или только « предположительных «.Последняя свирепая схватка Шахейского сраженияпрошла на сопке « с отдельным деревом « в центре тойлинии, на которой мы решили окончательно задержать-ся. Японцы было ею завладели, и Куропаткин, по сво-ему обыкновению, наскоро сформировал сборный от— 171

ряд под начальством одного из бригадных командировгенерал-майора Путилова для отобрания сопки. Оста-вить ее в руках противника значило бы подать нашулинию еще дальше назад, так как японцы получали быотличный обзор и, следовательно, обстрел в глубину на-ших позиций. Пришлось бы и штабу армии уходить изХуаныпаня.Японцам не дали времени устроиться на захвачен-ных горках и ночной атакой, в штыки, мы выбили ихс этой позиции.Сопка была официально переименована в Путилов-скую, а соседняя, тоже атакованная нами и возвращен-ная, — в Новгородскую, так как штурмовали ее части,пополнявшиеся уроженцами, главным образом, Новго-родской губернии.Победа эта была одним из редких случаев в тече-ние отступательной Маньчжурской кампании, когда по-ле сражения осталось за нами и когда чины разведы-вательного отделения могли пожать ее лавры; можнобыло точно определить по убитым и пленным японцами захваченным документам состав войск противникана этом участке.Я тогда еще не принадлежал к разведке, но вы-ехал с некоторыми другими офицерами штаба на Пу-тиловскую сопку на другое утро после ночного боя, все-го через несколько часов.Это было зрелище, подобное которому мне довелосьувидеть еще только однажды, в ноябре 1914 года подКраковом : поле сражения, густо, точно в боевом по-рядке, усыпанное трупами, своими и чужими. Наших — меньше, отчасти потому, что многих успели убрать. Порасположению и позам тел можно было дорисовать кар-тину отдельных эпизодов жестокого рукопашного боя.Маленькие японцы, уже одетые по-зимнему, с желтымиоколышками своих фуражек, на подкладке которыхразведчик найдет нужный ему номер полка, лежали тогруппами, то поодиночке, иногда еще продолжая сжи-мать ружье с примкнутым штыком-ножом. На мертвен-ной бледности монгольских лиц застыло выражение тоозабоченности, то удивления, иногда — неожиданнополного спокойствия крепко спящего человека...Вокруг кипела жизнь : наши стрелки рыли подмер-злую твердую землю, укрепляя склоны сопки, обращен— 172

ные к японцам, устраивая блиндажи в тылу, трасируяходы сообщения; убирая валявшиеся предметы снаря-жения и трупы.Через день-другой, думалось, от только что пережи-той драмы не останется и следа.Разведывательное отделение делило в Хуаньшанефанзу с картографическим. Кроме нас с Винекеном вней поместились Сергей Алексеевич Кузнецов, началь-ник этого отделения, и его помощник В. В. Сахаров, мойоднополчанин и друг, с которым я жил однажды в Ака-демии во время съемок, а затем на петербургской квар-тире в течение последних восьми месяцев академиче-ского курса. Жил с нами еще и другой мой старый то-варищ по корпусу и Академии — А. Н. Шуберский*),тоже оставшийся при штабе армии. Так как и С. А.Кузнецов оказался очень милым человеком и приятнымкомпаньоном, то наша группа зажила дружно; мы ипри дальнейших переездах продолжали держаться вме-сте, как семья. Нашему сближению помогло то, что всемы были из гвардии, — говорили на одном языке**).В этих условиях и работа шла гладко, без трений.На мою долю выпала задача критического анализа всехсведений, поступавших о противнике, и составлениеежедневных сводок, которые представлялись команду-ющему армией и рассылались во все старшие штабы. Яиспользовал свою привычку прибегать к чертежу дляпояснения идеи и ввел в сводки схемы и диаграммы;благодаря им текст наших доказательств и выводов те-рял свою сухость, а читатель мог одним взглядом об-нять существенные черты сводки. Схемы эти приобре-ли в армии популярность, а в Петербурге, как я узналпосле войны, обратили на себя внимание вновь образо-ванного Главного Управления Генерального штаба.*) Коренной офицер гвардейской конно-артиллерийскойбригады. Для ценза командовал ротой лейб-гвардии в Егерскомполку.**) С. А. Кузнецов был офицер лейб-гвардии Литовскогополка. В войну 1914–17 гг. командовал одно время лейб-гвар-дии Кексгольмским полком в своей родной дивизии. Я встре-тился с ним в декабре 1918 г. в Москве. Кузнецов был вынуж-ден поступить на службу в Главный Штаб Красной армии ипогиб впоследствии как скрытый « белогвардеец « и « контрре-волюционер «.173

Кроме этой работы, приходилось регулярно шифро-вать и расшифровывать телеграммы, что равномернораспределялось между всеми младшими чинами штаба.Когда приводили пленных, надо было присутство-вать при их допросе и направлять его.Документы, которые находили на пленных и уби-тых, могли разобрать только наши переводчики — штабс-капитан Блонский и « чиновник « Тихай. Част-ные письма, получавшиеся японскими солдатами, ча-сто давали ценные указания, — военная цензура кор-респонденции того времени еще не достигла полноты исовершенства даже у более осторожных и хитрых япон-цев. Характерно было нередкое наличие среди этих до-кументов неприличных эротических рисунков, иногдаискусно исполненных в стилизованном японском духе.Наступила зима, почти бесснежная, с заморозкамии, подчас, свирепыми холодными ветрами; но небо обык-новенно было голубым, дни — солнечными, а ночи — ярко звездными. Выходили перед отходом ко сну пос-мотреть на созвездия и, найдя Большую Медведицу иПолярную звезду, думали : « Вот в какой стороне нашдалекий Петербург «.Когда выдавалось свободное время, совершали не-большие поездки верхом, чтобы промять своих лоша-дей. Ближе всего к штабу была Путиловская сопка, ку-да ездили, чтобы посмотреть с нее, как живут и что де-лают японцы. От штаба к этой горке проложили пря-мую, как стрела, дорогу. Она несомненно была хорошовидна в ясный день с японских наблюдательных пунк-тов и обстреливалась артиллерийским огнем, если заме-чалось по ней движение.Как-то раз, возвращаясь с Путиловской сопки с мо-им конным ординарцем, попали и мы под этот обстрел.На дороге в то время не было никого, кроме нас, нояпонцам, вероятно, почудилось, что едет какой-нибудьначальник и они выпустили 2–3 гранаты по двум всад-никам. Гранаты дали недолеты, но упали они на самойдороге, а последняя всего в шагах 15–20 позади нас. На-до было подавить желание прибавить ходу и заставитьсебя, наоборот, скорее его сдержать.Подобной-же стрельбе « из пушек по воробьям «подвергся я еще раз в Галиции в 1915 году, когда коман-довал 123 пехотным Козловским полком. Австрийцы174

заметили двух всадников при их приезде на позиции и,очевидно, решили проследить возвращение в тыл, ви-димо, начальника. Когда мы с ординарцем шли рысьюпо той же дороге, долиною между холмами, довольнодалеко впереди нас разорвалась одинокая пристрелоч-ная шрапнель. А когда мы достигли этой дистанции,другая (и последняя) разорвалась буквально перед го-ловой моей лошади! Хорошо, что на этот раз был пере-лет, а не недолет : как известно, пули шрапнели летятснопом вперед.Моя лошадь, я сам и мой ординарец отделались лег-ким потрясением. Лошадь рванулась в сторону, и с ав-стрийского наблюдательного пункта наверно предста-вилось, что снаряд сделал свое дело.Мы переждали в стороне от дороги с полчаса итолько тогда вернулись на нее продолжать свой путь вштаб полка. Офицер из резерва видел, как розовый дымразрыва окутал нашу конную группу, и прибежалсправиться — благополучны ли мы. В штаб же полкапередали по телефону, что « кажется, убит или раненкомандир полка».Надо было отдать справедливость австрийскомуорудию — оно ударило почти в яблоко движущейсямишени, — и затратило всего два снаряда!Но вернемся на десять лет назад в Маньчжурскуюармию, в Хуанынань. В бытовом отношении мы жилихорошо, даже не без удобства, как и вообще вся ар-мия. Куропаткин проявил себя заботливым хозяином;интендантство и военные сообщения у него работалиуспешно, несмотря на то, что почти все, за немногимиисключениями — вроде мяса, доставлявшегося из Мон-голии, надо было привозить из Европейской России поодной железнодорожной колее. Война заставила при-ступить к постройке второй колеи, но успели увели-чить только число разъездов. Преодоление без заминок8.000 — верстного расстояния от нашей основной базы,причем все время подвозили еще войска и пополнения,было видным административным достижением. Это бы-ла наша первая война, которая не вызвала нападок наинтендантскую часть и жалоб на злоупотребления подовольствию войск*).*) Добром, в этом смысле, поминает Куропаткина в своих175

Так же хорошо была поставлена санитарная часть,и армия не знала эпидемий, которые в прежние войныкосили боевой состав больше, чем самые кровопролит-ные сражения. Здоровым, по-видимому, оказался и воз-дух Маньчжурии. На этом воздухе и на сытных харчахвид солдат был цветущим.Для офицеров пооткрывались в районе армии под-вижные отделения офицерских экономических обществ,приславших своих представителей из России. В этих« лавочках « можно было купить не только все необхо-димое, но и кое-что сверх того. Когда в декабре 1904 г. вХуаньшане случился пожар в нашей фанзе разведыва-тельного отделения и сгорели все мои вещи, составляв-шие « вьюк « и полевой багаж, я смог немедленно по-полнить их из ближайшей « экономки «.Время от времени Куропаткин приглашал к себе наобед чинов разных управлений штаба, квартировавшихв Хуаньшане. Бывало это обыкновенно вечером в егошатре-столовой и скорее подходило под термин « ужи-на «. Столы накрывались «покоем», в форме буквы« П «. Куропаткин ,сидя в центре, был окружен своимистаршими помощниками и адъютантами. Гости, по чи-нам, занимали места по обе стороны этого ядра, млад-шие по концам.Мы, молодежь, ходили выполнять эту повинностьгостей командующего армией без особого удовольствия.Куропаткин в течение всего обеда повествовал о своихдостижениях, взвешивая каждое слово и слушая само-го себя. Но его должны были слушать в почтительноммолчании и гости, и церемонию эту мы считали скуч-ной и слишком длинной.Вскоре после того, как армия осела на Шахейскихпозициях и наступило зимнее затишье, было решеносформировать вторую и третью армии, частью из кор-пусов и частей, уже присланных, и частью — из продол-жающих прибывать из Европейской России. В декабре1904 г. это сформирование состоялось. Новые армии по— мемуарах Ю. Данилов, об окопном соседстве 1915 г., и мойбрат-по службе на Северном фронте в 1916 г.176

лучили название « второй « и « третьей Маньчжур-ской», а наша «Первой», причем в ней остались 2-й,3-й и 4-й Сибирские корпуса (за исключением первого,который был назначен в стратегический резерв) и Пе-тербургский 1-й армейский корпус, который успел при-нять участие в сентябрьском бою на р. Шахе. Перваяармия обороняла восточную, горную, половину фронта,вторая — западную, плоскую, тянувшуюся к долине р.Ляохе и монгольской границе. Центр заняла третья ар-мия.При трех единицах боевого управления Куропат-кин сделался настоящим Главнокомандующим.Штаб Куропаткина отодвинулся из Хуаныпаня не-сколько назад, в район с. Чансумутунь, где он и чиныштаба поместились в поезде, поставленном на одной изветок полевой железной дороги.Штаб первой армии остался сначала в Хуаныпане,а затем перешел в горный район, к востоку от Эрдагоу,в с. Кхамаин*).Неизбежны были перемены в личном составе шта-бов. От нас уехал с Куропаткиным генерал Харкевич,а на его место генерал-квартирмейстера штаба пер-вой армии приехал генерал Орановский **) с новым ко-мандующим армией — Линевичем***).Н. П. Линевич, как и Куропаткин, был старый тур-кестанец и составил себе боевую репутацию в Азии. ЗаТуркестан он имел Георгия 4 ст., а за командованиерусским отрядом в Китае в 1900 г. и взятие Пекина — Георгия 3 ст.Седой как лунь, с короткой бородой и длиннымиподусниками, лысый, Линевич соединял в выражениисвоего рта, своих глаз, когда-то подчеркнутых черныминависшими бровями, а теперь белыми, добродушие супрямством. Он имел давнее образование самого элемен-тарного порядка и фельдфебельские взгляды, но обла— *) Вскоре штаб вернулся обратно в Хуаньшань.**) Паж, офицер гвардейской конно-артиллерийской брига-ды. Моложавый, высокий и стройный блондин с мягкими ма-нерами. Во время войны 1914–17 гг. командовал кавалерийскойдивизией и потом конным корпусом.***) Генерал Орановский был женат на его дочери и слу-жебно сопровождал своего старика-тестя в Маньчжурию.177

дал крепким здравым смыслом, военным чутьем и зна-нием русского солдата. В войсках он был популярен иимел ласкательное прозвище « Папашки «.« Папашка «, однако, был способен вспылить и стук-нуть кулаком по столу, когда шла речь о проведении вжизнь его воли. Вояка старой школы, не старавшийсяпонять разные технические новшества и ухищрения иедва ли слыхавший о Шопенгауере, Линевич казалсянам более на месте, как командующий армией, чем Ку-ропаткин. Впоследствии он доказал это во время труд-ного Мукденского сражения.Ходившие про « Папашку « послеобеденные расска-зы никогда не иссякали. Вспоминаю один из них из об-ласти si non est vero, — e ben trovato.Склонный к семейной обстановке, Линевич держалпри себе на войне, кроме зятя Орановского, еще и сво-его сына, офицера гвардейской конной артиллерии, вкачестве ординарца.Как-то после окончания рабочего дня « Папашка «зевнул, потянулся и объявил сыну : « Ну, теперь пораброситься в объятия Нептуна! «— Не Нептуна, а Морфея, папа, — поправил сын.— Это все равно! Из одной минералогии!После Мукденского боя Линевич и Куропаткин по-менялись местами : первый стал Главнокомандующим,а второй вернулся в свою первую Маньчжурскую ар-мию. Линевич был пожалован генерал-адъютантом, нопоказать себя в новой роли стратега ему не привелось.Война решилась на море Цусимой. Известно только, что« Папашка « в период нашего стояния на новых, Сыпин-гайских позициях непрестанно и сердито бормотал себев усы : « Сыпингая не отдам! «.С водворением в Хуаныпане этого старого солдатав роли командующего армией исчезли в ближайшем егоокружении и в штабном обиходе некоторые торжест-венность и церемониальность, к которым был склоненКуропаткин. Все стало проще и естественнее.Вновь образованную 2-ю армию получил в командо-вание генерал Гриппенберг — бывший начальником1-ой гвардейской пехотной дивизии в конце 90-х годов,178

когда я служил лейб-гвардии в Егерском полку*). Онимел репутацию боевого генерала, твердого и хладно-кровного.После трехмесячного стояния на позициях, былорешено повторить наступательную попытку противяпонцев и поручить нанесение главного удара 2-й ар-мии; она составляла наше правое крыло, и план заклю-чался на этот раз в охвате левого фланга противника.Наступление началось 12 января (ст. ст.) и выли-лось в операцию Сандепу-Хейгоутай. Основная ее идея,как и в операциях под Ляояном и потом на реке Шахе,была хороша и обещала успех. Недурно было выбранои время — через три недели после падения Порт-Арту-ра, о сдаче которого мы узнали под Рождество. Осаж-давшая Порт-Артур армия Ноги за этот короткий срокедва ли могла считаться свободной и способной к пере-броске на север. Потери ее были огромны. Она нужда-лась в отдыхе и пополнении. Но основная мысль планаоказалась, как и в предыдущих армейских операциях,утраченной при исполнении; мелочи засорили сущностьи невзятие нами селения Сандепу было достаточно дляКуропаткина, чтобы отказаться от всего наступления.Несомненная доблесть войск и понесенные ими потерипропали даром.В Шахейской операции была, по крайней мере, дей-ствительная угроза нашему центру и перегруппировкак стороне колонн, обходивших восточный фланг япон-цев, могла казаться сложной и рискованной; в резервахмог чувствоваться недостаток.Но под Сандепу дралась одна 2-я армия. Ничто неугрожало 1-й армии; эта последняя в начале операциитолько симулировала активность, стоя на месте и ведябесцельный артиллерийский огонь. Ничего не предпри-нимали на этом фронте и японцы. Куропаткин мог сво-бодно выделить отсюда резервы для поддержания иразвития атаки на правом фланге. Поэтому приказ от-ступить после четырехдневного боя был встречен в вой-сках с недоумением, а Гриппенбергом и его штабом — свозмущением. Считавшийся уравновешенным швед*) Во время войны 1877–78 гг. командовал лейб-гвардии Мо-сковским полком и имел Георгиевский крест 3 ст. Происходилиз финляндских шведов — дворян.179

Гриппенберг потерял самообладание и совершил анти-дисциплинарный поступок : самовольно сложил с себякомандование армией и уехал в Петербург.Куропаткин еще раз обнаружил непонимание имтехники охватывающего маневра; того, что успех егообеспечивается постепенным развитием охвата из глу-бины; что, если он задержан в одном месте, другие ча-сти, еще не скованные боем, должны забирать дальше всторону, угрожая тылу противника. Именно таким дви-жением, благодаря чутью командира 1-го Сибирскогокорпуса барона Штакельберга, самодеятельности войск,был наш выход к Хейгоутаю. Штакельберг был отре-шен Куропаткиным за эту инициативу от командова-ния!...Характерно, что японские историки назвали сраже-ние по имени Хейгоутая, считая именно эту фазу боя ре-шительной. Мы окрестили бой именем Сандепу, первогоселения, не давшегося нам в руки и против которогомы, так сказать, «застряли».Урока, данного Куропаткину маршалом Оямой и ге-нералом Куроки под Ляояном, оказалось недостаточно.Нашему полководцу предстояло через месяц получитьпод Мукденом второй, и более наглядный.Бесполезное кровопускание под Сандепу вызвало вармии естественные толки. В особенности горячо и кри-тически эта операция обсуждалась в среде молодыхофицеров Генерального штаба.Ляоян Куропаткину простили с готовностью, пове-рив его донесению на Высочайшее имя, что он « вывелармию из тяжелого положения « и совершил аккурат-ное отступление, без оставления противнику трофеев.Простили и мертворожденное сентябрьское наступле-ние на р. Шахе в надежде на будущее и на подходив-шие подкрепления.Теперь доверие к талантам Главнокомандующегобыло подорвано серьезно.Под живым впечатлением операции, за которой мыв штабе следили с лихорадочным интересом (и ожида-ли, что наступит и наш черед), я тогда же составил ееописание с критическими выводами. Получилась до-вольно объемистая рукопись. Построение моего этюдапригодилось мне впоследствии, когда я служил в Киевев 1907 году. Мне было поручено сделать сообщение офи— 180

церам киевского гарнизона на ту или иную тему из вой-ны 1904–5 гг. Я выбрал сражение Сандепу-Хейгоутай.Твердо стоявшую в моей памяти канву операции я дол-жен был, конечно, углубить и развить. Доклад — моепервое ответственное выступление перед критическойаудиторией — оказался удачным, и я собирался потомпривести в порядок мои записки и напечатать это ис-следование. Но так и не собрался. Не хватило свободно-го времени.12 февраля 1905 г. началось большое Мукденскоесражение. Большое — по числу сражавшихся и поупорству, проявленному обеими сторонами. В первыйраз в истории войн на одном поле боя встретилось свы-ше полумиллиона войск. В первый раз одно и то же сра-жение длилось две недели.Оно, однако, не решило кампании, хотя фактическиоказалось на суше последним.Японцы давно готовились к общему переходу в на-ступление и ждали лишь возможности притянуть наМаньчжурский театр порт-артурскую армию Ноги. Кро-ме того, силы на этом театре должны были быть увели-чены посредством сформирования новой, 5-ой армии Ка-вамуры.Сдача Порт-Артура состоялась 23 декабря 1904 г.В середине января состоялось наше мертворожденноечастное наступление, походившее скорее на усиленнуюразведку, а 12 февраля армия Кавамуры начала в горахатаку против нашего крайнего левого фланга. Японскийплан по всем правилам военного искусства заключалсяв том, чтобы отвлечь сначала внимание русского коман-дования к этому восточному флангу, а затем нанестинам решительный удар в правый фланг посредствомглубокого охвата. Для выполнения этой последней за-дачи была назначена армия Ноги, закаленная в жесто-ких десятимесячных боях против Порт-Артура.На этот раз, таким образом, первые бои выпали надолю 1-й Маньчжурской армии, занимавшей левую по-ловину фронта. Войска всюду дрались отлично, и япон-цы продвигались вперед медленно и с большими усили-ями.181

Постепенно бой разгорался и вправо, захватываявсе новые и новые участки наших позиций. Когда, на-конец, весь фронт был втянут в упорный бой, обозна-чился обход нашего правого фланга. Колонны армииНоги наступали в промежутках между долиной р. Ляо-хе (граница с нейтральной Монголией) и укреплениямирусского крайнего правого фланга. Местность в этомпромежутке была открытая, плоская и неукрепленная.Мы наблюдали этот район одной кавалерией.На охват японцев мы ответили все большим и боль-шим загибом нашего правого фланга, что вызывалосложные перегруппировки и излюбленное Куропатки-ным формирование случайных, недолговечных отрядов.Все попытки оживить эти чисто пассивные мерычастными переходами в наступление и вырвать иници-ативу из рук неприятеля не увенчались успехом. Едвали не основной причиной являлось разрушение, по при-казам свыше, организации постоянных войсковых со-единений — корпусов, дивизий, даже полков. Выше былприведен пример до каких фантастических пределов до-шла к концу сражения эта лихорадочная импровизация.Войска сами по себе дрались храбро, но при полной ку-старности боевого управления результаты отдельныхудачных столкновений сводились на нет, лишь оттяги-вая конечный отрицательный результат.Между тем японцы систематической рокировкойвойск достигали того, что как только одна их колоннанатыкалась на упорное фронтальное сопротивление,другая оказывалась свободной для более глубокого ох-вата.В распоряжении Куропаткина оставался для еголиквидации целый, еще нераздерганный корпус — 1-йСибирский, который после Шахейского боя стал игратьроль наполеоновской гвардии. И Куропаткин походилна Наполеона лишь в одном : как его великий предшест-венник, он тоже берег свой последний резерв.Положение, однако, со дня на день ухудшалось.Центр, главным образом новая 3-я армия, сохранял своеположение. Наш загнутый правый фланг, в теории — 2-я армия, смотрел уже не на юг, а на запад. Он шелпоблизости и параллельно единственной железнодорож-ной артерии Харбин-Мукден-Ляоян, соединявшей нас182

с тылом армий и их базой. Эта линия сделалась уязви-мой, и к ней явно тянулись обходившие японцы.На левом фланге 1-я армия, твердо сдерживая на-пор двух армий, Кавамуры и Куроки, должна была, всвою очередь, податься на север.Линевич был уверен, что если бы его усилили од-ним свежим корпусом, 1-я армия смогла бы разбить Ка-вамуру и в свою очередь охватить фланг неприятеля,противолежавший тому, на котором развивался глав-ный удар. Куропаткин согласился на просимое усиле-ние и « надежный «, по его терминологии, 1-й Сибирскийкорпус спешными маршами направился в 1-ую армию.Решение это было встречено в ней с восторгом. Ду-мали, что победа на восточном конце длинного боевогофронта могла решительно изменить положение на за-падном фланге.Мне было поручено провести подошедшие колон-ны 1-го Сибирского корпуса ближайшими путями научасток, откуда предполагалось на следующий деньнаправить корпус для атаки в промежуток между ар-миями Кавамуры и Куроки. Задача, данная мне, требо-вала особого внимания, так как дело происходило без-лунной ночью.Но атака не состоялась.Едва успел штаб армии отдать необходимые рас-поряжения и, что называется, нацелить корпус, как отКуропаткина пришла отмена. Сибирские стрелки долж-ны были форсированными маршами возвращаться назапад, выручать наш правый фланг.« Пожарная команда «, сказал кто-то в штабе кор-пуса.В общем же этот резерв нигде не принес пользы,прогуляв ценные часы с одного фланга на другой, тудаи обратно.Ко времени его прибытия к Мукдену общая обста-новка изменилась так, что Куропаткин для сокращенияфронта должен был отдать приказ об отходе нашегоцентра на позиции по р. Хуньхе, а на линии длинногозагиба правого фланга, упорно теснимого японцами, от-казался от дальнейших попыток к переходу в наступле-ние.Вечером 24 февраля Куропаткин отдал приказ оботступлении на север.183

Последней каплей, переполнившей « чашу потерян-ной надежды « и повлиявшей на это решение, был ни-кем не предусмотренный прорыв японцев у Киузаня нарассвете 24 февраля. Говорю « никем « потому, что онодинаково был неожидан для обеих сторон. При отходе1-ой армии на линию реки Хуньхе ей предназначалсячрезмерно широкий фронт, далеко не отвечавший си-лам армии, причем из 4-го Сибирского корпуса, в рас-положение которого входило селение Киузань, былоприказано Куропаткиным выделить значительные си-лы для усиления пестрых и скороспелых оборонитель-ных отрядов на правом фланге общего фронта. В ре-зультате исполнения этого приказа участок по обе сто-роны Киузаня занимался жидкой цепочкой из несколь-ких рот. Следовавшие по пятам 4-го Сибирского корпу-са части 12-й японской дивизии из армии Куроки немогли встретить на этом ослабленном участке сколько-нибудь серьезного сопротивления. Но, кроме того, импомогла природа. С утра 24 февраля поднялся буран,который дул с юга на север и нес в лицо русским тучипеска с долины р. Хуньхе. Сибиряки, окутанные непро-ницаемым туманом этой желтой пыли, потерявшие оп-тическую связь по фронту и в глубину, внезапно обна-ружили прямо перед собой силуэты японских пехотин-цев. Под прикрытием бурана, переправившись вбродчерез Хуньхе, их цепи подошли без выстрела вплотнуюк нашим позициям. Удивляться тому, что фронт наших12 рот был прорван, не приходилось. Не существовало враспоряжении старших штабов и резерва, чтобы восста-новить положение. Оставалось принимать меры в глу-бине, чтобы японцы, свободно вошедшие в Киузаньскуюдолину, не продвинулись слишком далеко на север и нерасширили бы прорыва по обе ее стороны.Я чуть не сделался жертвой этого несчастного эпи-зода у с. Киузань откуда, припомнит читатель, нача-лась четыре месяца перед тем моя активная службаГенерального штаба.Дело в том, что накануне прорыва, 23 февраля, ког-да штаб 1-ой армии отошел на север от линии р. Хунь-хе, я был послан со срочным наказом на крайний пра-вый фланг армии, в штаб 1-го армейского корпуса. Про-волочная связь с ним во время передвижений была ут-рачена, и я должен был доставить диспозицию по ар— 184

мии со словесной инструкцией на будущее. Я совер-шил со своим ординарцем-казаком длинный путь поч-ти к самому Мукдену, исполнил поручение и, после ко-роткого отдыха, утром отправился в обратный путь тойже дорогой, вившейся между бесчисленными сопками.При этом я пользовался, кроме несовершенной карты,китайскими проводниками, которые, кстати сказать какправило, оказывались хорошо знавшими местность нетолько в крупных чертах, но и в мелочах, — до послед-ней тропы. Так же хорошо знали « ходи « и тактическуюобстановку вокруг, часто — раньше, чем о ней получа-лись донесения от войск в штабы.Нам нужно было пересечь Киузаньскую долину,немного севернее селения. Но мой китаец повел насв какой-то обход и на мои протестующие жесты отве-чал упрямым « шанго « и маханием руки в направле-нии более северном, чем то, которое я предполагалкратчайшим.Пришлось покориться и послушно следовать запроводником по какой-то тропе и по безлюдной горнойместности. Когда при этом явном обходе мы, наконец,пересекали Киузаньскую долину, китаец был взвол-нован. Песочный туман несся к нам из этой долины, ав нем, в расстоянии каких-нибудь 1000 шагов, виднел-ся медленно подвигавшийся вдоль долины развернутыйкавалерийский строй. Я решил, что это была наша ка-зачья полусотня, возвращавшаяся с разведки, и лишьспрашивал себя : почему такой строй у себя в тылу, ане колонна?Ответ на этот вопрос я получил по приезде в штабармии. Рано утром в тот день совершился прорыв уКиузаня, наши части отошли и начальство интересо-валось, что и в каком месте я видел в Киузаньской до-лине.По сопоставлении времени мне стало ясным, чтоконный развернутый фронт мог быть только японским.Китаец и песчаная завеса помогли двум изолирован-ным всадникам избежать непосредственной и неприят-ной встречи с кавалеристами армии Куроки!Отступление первой Маньчжурской армии Линеви— 185

ча совершилось в большом порядке, с рядом удачныхсдерживающих боев на разных рубежах, и Киузань-ский прорыв явился за весь длинный период этой опе-рации единственным печальным обстоятельством.Однако Мукденское сражение было проиграно дотого. В первой же армии нарушившаяся на сутки связьбыла восстановлена и дальнейший отход продолжалсябеспрепятственно, « согласно с планом «.Офицеры Генерального штаба высылались впереддля разведки и выбора позиций, удобных для арьер-гардных боев. Недостатка в таких рубежах в горнойместности не было. Дни нам приходилось проводить вседле, а ночью еще выполнять штабную работу по сво-им специальностям. Для отдыха оставалось мало вре-мени, но постоянное движение на чистом зимнем воз-духе было приятно, все мы втянулись в эту жизнь и нечувствовали утомления.Не помню, с каким поручением послали меня в Те-лин, следующий большой, после Мукдена, город к се-веру, во время общего отхода, но сохранилась в памя-ти мрачная картина в духе верещагинских полотен :серый день, пыль, большая площадь у серой железно-дорожной станции, на которой аккуратными рядамисложены солдатские трупы в серых шинелях — сотниих — и снующая мимо безучастная, ко всему привык-шая толпа в таких же серых шинелях...На этот раз Куропаткину удалось опять вывестиармии « из тяжелого положения «, но с большими уси-лиями и с большими потерями. Среди последних быломного людей, попавших в плен вследствие наступив-шей в последние дни организационной неразберихипод Мукденом. Те выпавшие из управления части, ко-торые мудро взяли направление по Полярной звездена север, ускользнули и собрались потом на наших ко-лонных путях отступления. Но отдельные группыблуждали на поле сражения, пока их не окружили и незабрали японцы. Оставили мы им и некоторое, малозаметное число орудий.В общем же могло быть гораздо хуже, будь у про— 186

тивника свежие резервы и, в особенности, кавалерия *).Упорным боем мы успели измотать и истощить силыяпонцев. Они удовлетворились достигнутым успехом исерьезно не преследовали.Это позволило нам, прикрываясь арьергардами,благополучно отойти на новые позиции, Сыпингайские,названные так по имени железнодорожной станции, гдерасположился штаб Главнокомандующего.Впечатление от Мукденского поражения, при всейотносительности его, было тяжелое; в Петербурге оновыразилось в том, что Куропаткин был отозван, а наего место назначен наш Линевич.Совершенно понятно, что Куропаткину не хотелосьвозвращаться ни с чем и предстать на суд Государя истраны до окончания войны. Он « бил челом «, просяоставить его в армии на любой должности. Государьдал ему в командование первую армию, главным обра-зом те самые войска, с которыми он начал Маньчжур-скую кампанию в 1904 году.Таким образом, Линевич с частью своего штаба ис неразлучным Орановским отправился на запад, а Ку-ропаткин приехал к нам в горы, на восток, захватив ссобой своих преданных приближенных и адъютантов,в том числе Володичку Остен-Сакена.В качестве генерал-квартирмейстера у нас появил-ся новый человек, генерал-майор Эверт *).Долго служить под его руководством мне не при-шлось. Орановский, уезжая в Сыпингай, взял с собойбарона Винекена на должность начальника разведки,а тот спустя некоторое время выхлопотал и мой пере-вод помощником к себе.*) Их слабая дивизионная конница представляла ничто всравнении с числом сотен и эскадронов, которые мы собралив Маньчжурии. Нельзя сказать, что мы сумели искусно распо-рядиться этим превосходством. Организованный нами зимой1904 г. набег на Инкоу не принес никакий пользы и получилостроумное прозвище « наполза «. Другое дело, если бы нашаконная масса произвела переполох в тылу левого фланга япон-цев непосредственно перед нашим январским наступлением ив связи с ним (Сандепу).*) После войны — командующий войсками в Забайкалье,а в войну 1914–17 гг. командующий армией и Западным Фрон-том. Кавалер Георгия 3 ст. и генерал адъютант.187

Тем не менее я успел пробыть недели три-четыре вштабе 1-ой армии при Куропаткине. Офицеры Гене-рального штаба были представлены ему с церемониа-лом. Их построили в шеренгу на дворе усадьбы, где по-мещался командующий армией и генерал-квартирмей-стерская часть. У дверей дома Куропаткина стояли пар-ные часовые. После некоторого ожидания в дверях по-явился « Володичка « и возгласил : « Командующий! «Вышел Куропаткин и медленным шагом обошелвсех нас, подавая руку и задавая вопросы. Мне он ска-зал : « А вас таки задело в бою, я слышал «. Это былопервое известие, полученное мною о ранении брата.Куропаткин знал, что ранен Геруа, но забыл, который.С водворением на позициях так называемого « мир-ного времени « части и штабы начали снова прочноустраиваться. В штабе армии открылась церковь, столо-вая, лавочки. Появился спутник Куропаткина Сапфир-ский со своей белой краской, желтым песком и воткну-тыми вдоль дорожек деревцами.Офицеров начали отпускать по очереди в тыл, вХарбин, на короткий отдых и « проветривание «.Попросился и я в Харбин, где жили вместе моя же-на и сестра Ольга.Вскоре по возвращении состоялся мой перевод вштаб Главнокомандующего.В штабе Линевича собралась вся наша старая ху-анынаньская компания : Винекен, Кузнецов, Шубер-ский, Сахаров, милый усатый Вахрушев*), ведавшийличным составом Генерального штаба, и еще несколькодругих.Но жили мы уже не в фанзах, на горячих канах споходными на них кроватями или спальными мешка-ми, под мелкорешетчатыми окнами во всю стену с бу-магой вместо стекол; поместились мы в пульмановскихвагонах поезда Главнокомандующего, поставленного в*) Во время войны 1914 г. командовал своим родным Перм-ским полком и водил его в контратаку верхом. Умер в Сербиив 30-х годах. Это был симпатичный, умный и очень скромныйчеловек, образец для корпуса офицеров Генерального штаба.183

открытом поле на специальной ветке недалеко от ст.Сыпингай.Вагоны были комфортабельные, и обедали мы всевместе в вагоне-столовой. У Винекена было в распоря-жении 4-местное отделение, а у меня, рядом, двухмест-ное.Тут составлялись, вычерчивались и утверждалисьразведывательные сводки, велись частные беседы навсевозможные темы, включая родственные; писалисьписьма и шифровались телеграммы. В окна поезда ча-сто стучал и мрачно гудел вокруг маньчжурский ветер.В свободное время, лежа на своем узком диване, я чи-тал « Шерлока Холмса « Конан-Дойля в грубом рус-ском переводе и многого не понимал в английской жиз-ни. Что такое, например, Сити?Испытали мы здесь и настоящий период дождей,напоминавший библейский рассказ о 40 днях и 40 но-чах и превративший глинистую почву в хлюпающуютрясину.Мы деятельно готовились к новому бою (« Сыпин-гая не отдам! «); 3-я армия ген. Батьянова была оттяну-та в общий резерв и усилена.Отдыхая от Мукденской встряски и залечивая ра-ны, мы хорошо укрепились и получили значительныйприток людей, орудий и материальной части.На фронте царило полное затишье.Оказалось оно дурным предзнаменованием : 14-гомая, как удар грома, пришло известие об уничтоже-нии эскадры Рожественского в Цусимском проливе.Затем начались переговоры о мире. Защищать Сы-пингайские позиции или наступать от них так и не при-шлось. Война была кончена.Все же армии продолжали стоять на своих местахв готовности, на случай, если переговоры оборвутся.Мы следили за ними скорее с надеждой на продол-жение войны, а я, имея больше свободного времени,взялся за карикатуры и изображал, к удовольствию ге-нерал-квартирмейстерской части, как Витте в Вашинг-тоне укладывает и снова раскладывает свои чемоданыв зависимости от хода переговоров.Нужно было отдать должное Витте : он держал се-бя с японцами с достоинством и даже победителем! Безсильной и бодрой армии, стоявшей в готовности там,189

далеко, на Сыпингайских позициях, это было бы невоз-можно.Во время нашего штабного сыпингайского сиде-ния в вагонах было приятно иногда сесть верхом и со-вершить хорошую проездку. Нас время от времени по-сылали на разведку. Выпало и на мою долю такое по-ручение и я с удовольствием, в обществе другого, стар-шего офицера Генерального штаба, казачьего разъездаи при отличной погоде совершил разведку путей боль-шого района, не лишенного живописности. Удоволь-ствие, однако, было отравлено тем, что мой компаньон,подполковник и бывший казак, настаивал на сбереже-нии наших коней и заставлял нас идти почти все времяшагом!Я впервые понял, что этот спокойный аллюр вчрезмерной пропорции может утомить гораздо больше,чем любой другой.Как-то Сахаров, Шуберский и я получили пригла-шение от наших бывших сослуживцев в штабе первойармии и отпросились у начальства на 3–4 дня « в от-пуск « в первую армию. Получилась длинная поездкаверхом и приятная перемена обстановки. В штабах пер-вой армии и 4-го Сибирского корпуса мы встретилисьс несколькими товарищами, которые наладили ряд раз-влечений, включая « скачки « на приз! С благословениястарика Зарубаева*), выдающегося во время войныкомандира 4-го корпуса, капитаны Крымов и Марушев-ский **) успешно играли роль хозяев, принимая гостейиз штабов Главнокомандующего и первой армии. Пред-ставителями штаба Куропаткина были наши однокурс-ники по Академии гродненский гусар Половцев и ах-тырский драгун Голеевский ***), которые давали кавале-рийские советы.*) После войны генерал-адъютант и Инспектор пехоты. Зна-вал в молодости в Сибири семью Пелино и, может быть, моегоотца.**) Крымов в 1917 г. командир конного корпуса. Застрелил-ся в Санкт-Петербурге после столкновения с Керенским. В. В.Марушевский — начальник генерального штаба перед больше-вистским переворотом 1917 г., а в 1919 — командовал русскимотрядом в Архангельске против большевиков.***) П. А. Половцев после войны скоро вышел в отставку,а в 1914 г. поступил на службу, командовал Татарским полком190

Когда на фронте было заключено наконец офи-циальное перемирие, штаб Главнокомандующего при-ступил к постепенной ликвидации дел. Винекен коман-дировал меня в Харбин для напечатания типографскимспособом, в форме книги, всех изданных нами разведы-вательных сводок с их схемами. Работа эта была мед-ленная, и я фактически расстался с поездом, переселив-шись в Харбин, где соединился со своей женой.Там прошла вся осень 1905 года. Сначала мы жилис относительным комфортом, в одном из русских прави-тельственных домов, построенных в качестве квартирдля служащих и имевших вид дач. Но вернулся хо-зяин квартиры (военный инженер Симановский) и нам,под конец, нужно было переселиться в гостиницу. Моясестра Леля уехала в Россию раньше.Одновременно подступили зима и революция. ВХарбине стало опасно ночью переходить пустыри рус-ской части города без оружия. В гостинице было грязно,неуютно; выдавленное стекло в окне заткнули подуш-кой и никто не заботился о том, чтобы вставить новое.Мы были рады, когда закончилась и была благопо-лучно сдана моя работа. Это обозначало мое освобожде-ние из штаба и возвращение в Петербург. В качествепоследнего « прости « мне повесили на шею Станисла-ва с мечами (минуя орден св. Анны 3 ст.). Еще раньше,в течение лета, меня в числе других офицеров нашеговыпуска из Академии перевели в Генеральный штаб; янадел его форму и сделался капитаном (переименованиз штабс-капитанов гвардии). Винекен остался на неко-торое время в армии, заканчивая дела, и вернулся лишьв начале 1906 года.в так называемой Дикой дивизии, а в 1917 г. коротко командо-вал войсками в Петрограде у Керенского. В 1941 г. — живет усебя в именье в Монте-Карло и состоит одним из директоровзнаменитого игорного дома. Напечатал свои мемуары на ан-глийском языке, исторически интересные только в отношенииописания хаоса в дни его командования петроградскими вой-сками. Керенский произвел его в генерал-лейтенанты. Бежалзатем с женой через Кавказ и Персию.Н. Л. Голеевский — был впоследствии помощником военногоагента в Лондоне и затем в Вашингтоне, где, кажется, оставалсяво время войны 1914–17 гг. Способный и культурный человек.В эмиграции как-то бесследно потерялся.191

Путешествие наше в декабре в Россию заняло вме-сто прежней недели около трех. Всюду по линии буше-вали революционные толпы; они останавливали поезда,которые простаивали часами и днями на пустынныхразъездах. В Иркутске мы переселились на несколькодней в гостиницу, пока революционный комитет решал,пропустить ли дальше « буржуазный « поезд, давнопотерявший свой титул « экспресса «.Но были и удовольствия : мы обогнули Байкальскоеозеро по выстроенной во время войны у подножия скалжелезной дороге (прежде надо было переправлятьсялибо на пароходе, либо по льду озера). Путь этот мысовершили на рассвете, в меняющихся красках которо-го грозные горы, теснящиеся к озеру, представляли не-забываемую панораму. Мы с женой простояли полночина площадке вагона, любуясь игрой красок мрачного пей-зажа, в котором лиловые и синие тона постепенно из-гонялись зловеще-красными, оранжевыми и неясно-ро-зовыми, предвещавшими восход золотого солнца, и уг-ловатыми линиями суровых скал, подчеркнутыми кру-жевом снежного узора.Поезд местами, где не надеялись на прочность путии побаивались обвалов, шел медленно, еле-еле, и можнобыло смотреть на эту декорацию, как из ложи театра.Красив было также Иркутск зимой, в 40-градусныймороз, тихий, весь в искрах и бриллиантах на солнце,с деревьями, убранными снегом, на фоне глубоко-сине-го неба и с величественной Ангарой. Какая разница слетним Иркутском, жарким, пыльным, душным и бес-цветным.В общем, переезд сошел благополучно, если не счи-тать, что в нашем отделении лопнула водопроводнаятруба и на ковре нарядного « международного вагона «получился непредусмотренный и не просыхавший узорот наводнения. Кроме того, на одной из бесконечныхночных остановок у нас украли корзину из сетки в ко-ридоре. Там находились только кое-какие китайскиевещи, купленные нами на « память «, вазы и т. п., неимевшие особой художественной или материальной цен-ности.Достигнув, наконец, Москвы, пересели с облегчен-ным вздохом в поезд Николаевской железной дороги. И192

это была большая удача : движение по этой линии ре-волюционеры остановили на следующий день!В Петербурге предстояло решить, где взять служ-бу и стараться ли остаться в столице (Сахаров и Шу-берский, кончившие Академию выше меня, уже пред-назначались в штабы Петербургского округа, а я былследующим кандидатом). Но Петербург со своим чинов-ничьим, чернильным людом произвел на меня гнету-щее впечатление. Хотелось из него уехать и освежить-ся. Привлекал меня Киев, которого до того я никогдане видал. Без труда я был назначен на первую открыв-шуюся там вакансию, — в штаб 42-ой пехотной диви-зии.Взяв затем двухмесячный отпуск, я уехал с женойзаграницу, в круговую поездку с билетами Кука : Бер-лин, Франкфурт на Майне, Люцерн-Лугано, Генуя, Сан-Ремо — французская ривьера, и обратно, через Мюнхени Вену.Несмотря на то, что мой опыт в кампании 1904–5 гг.ограничивался работою в штабе армии, все же он при-нес мне новые знания и практическое понимание во-енных проблем. Обстановка была настоящая, условияконкретные, люди и характеры живые. Происходившеетам становилось известно не только в крупном армей-ском масштабе; мы знали в достаточных деталях и бо-евую работу корпусов и дивизий. На наших глазах — недавних школьников — рос боевой опыт армии, ис-правлялись ошибки мирного воспитания и намечалисьосновы новой тактической доктрины — на основанииуроков русско-японской войны.Само собой разумеется, что я хорошо познакомил-ся и с вопросами постановки в армии разведки.193

СЛУЖБА ПО ГЕНЕРАЛЬНОМУ ШТАБУ В КИЕВЕСлужбу свою в Киеве я начал в марте 1906 года.Приехал я один, имея в виду выписать жену, остановив-шуюся в Петербурге у родителей, после того как будетподыскана подходящая квартира. Взял я, в конце кон-цов, недурную квартиру в пять комнат в доме Ганке,№ 3 по Круглой Университетской, на краю лучшей и« барской « части города, — в Липках. В двухэтажномдоме было всего четыре квартиры и при нем довольнобольшой, заросший и тенистый сад. Кончался сад наобрыве, с которого открывался вид на низменную и за-худалую часть Киева, — Лыбедь. Другой плоской ча-стью был знаменитый торговый квартал Подол, распла-ставшийся на самом берегу Днепра. Это было еврейскимцарством.Остальной Киев устроился на холмах — пяти илиможет быть семи — не могу утверждать, но твердо пом-ню три горы : две по обе стороны Крещатика; по одноймне нужно было взбираться, чтобы попасть в штаб ди-визии, мимо стоявшего на вершине древнего Софиев-ского собора; по другой и очень крутой — чтобы по-пасть обратно в Липки и домой. Наконец, на третьей,с которой мне регулярно приходилось иметь дело, на-ходилось предместье Печерск с его Лаврой, катакомба-ми и военным училищем, где я преподавал.Киев сразу произвел приятное впечатление своимживописным расположением на берегу Днепра, бульва-рами, садами и заметной после Петербурга мягкостьюклимата. Приехал я раннею весною. На севере еще несошел снег, на Неве прочно стоял лед, а в Киеве рас-пускались почки и деревья покрывались легкою, све— 195

жею зеленью. Теплый ветер, тополя и каштановые де-ревья на бульварах напоминали о юге.С крутых скатов Царского сада и с вершины, накоторой стоял бронзовый св. Владимир с торжественноподнятым крестом, открывался чудесный вид на раз-лившийся Днепр. Вода далеко заливала низменный про-тивоположный берег, Черниговской уже губернии, досамого горизонта и казалось тогда, что Киев был рас-положен на берегу моря.Если впечатление о Киеве создавалось приятное, тоэтого нельзя сказать про мою первую штабную службумирного времени. В подчинении у начальника штабадивизии, полковника, полагалось два помощника — один по хозяйственной, другой — по строевой части,этот последний — Генерального штаба. Кроме того,обыкновенно состоял в прикомандировании отдельныйофицер из строя для заведования мобилизационной ча-стью.Хозяйственно-мобилизационная часть требовалаособой тренировки и возможного постоянства лиц, ве-давших ими. На этих помощниках лежала львиная до-ля существенных и ответственных вопросов, с которы-ми приходилось иметь дело штабу дивизии. Все осталь-ное относилось на долю « строевой « части. В громадномбольшинстве это была пестрая переписка вверх и внизпо командной лестнице по самым разнообразным во-просам. Лишь изредка перепадало что-нибудь из обла-сти обучения и воспитания войск, что требовало неко-торого размышления и точно подходило под рубрику« строевой части «. И в каждую данную минуту в рус-ской армии на этой бесхарактерной бумажной работе,носившей образное название «текущей», сидела сотнякапитанов Генерального штаба, примерно по числу пе-хотных и кавалерийских дивизий.Начальником штаба оказался у меня АлександрПетрович Карцев, как нельзя лучше подходивший длядемонстрации того, во что может обратиться офицерГенерального штаба, прошедший аккуратно через всебумажные этапы его карьеры. Бумага, или, ласкательно,« бумажка «, приобрела для него, независимо от сюжета,священное значение. Чем больше тем лучше! Послеокончания официальных штабных часов Карцев, задер-жав нас, помощников, на лишние полчаса, сам оставал— 196

ся в штабе еще на другие полчаса в обществе дежурно-го писаря, на случай прихода новой « почты «. Приносяв жертву без всякой нужды свое свободное время, онискренно и без рисовки думал, что приносит пользуделу.Когда же наступали лагери и дивизионные манев-ры и необходимо было составлять боевые приказы идиспозиции, Карцев становился мучеником. Он запирал-ся в кабинете на часы, окружал себя уставами и спра-вочными книжками по тактике и таким образом, в потелица своего, « высиживал « требуемые распоряжения.Своему помощнику по « строевой « части он не доверялэтой работы, которой сам боялся, и младший офицерГенерального штаба, в памяти которого еще были све-жи нужные шаблоны, к ней почти не привлекался, про-должая никогда не перестававшую « течь « рядовую пе-реписку.При всем том не уважать Карцева было не за что.Это был человек так же крепко сшитый морально, каки физически. Честный, упрямый и тупо добросовестный,он мог развить воловью работоспособность. Другой во-прос — было ли достаточно только этих качеств дляхорошего офицера Генерального штаба.Интереснее и живее был начальник дивизии гене-рал Мартсон, тоже Генерального штаба. Умный и спо-койный, он смотрел в суть военного дела, которое пони-мал и за которым следил. Будучи холостым и со спар-танскими привычками, Мартсон отдавал этому делумного времени. Особенно чувствовалось его руководствов лагере под Киевом, на р. Сырце, среди войск и их так-тических упражнений в поле.Между прочим Мартсон организовал и успешнопровел дивизионный маневр, главным эпизодом в ко-тором являлась переправа, в боевых условиях, дивизиичерез реку с наведением понтонного моста. Это отлича-лось от обычных трафаретных маневренных сраженийи было встречено войсками с увлечением.Моим постоянным канцелярским компаньоном и со-седом был « хозяйственный « адъютант штаба СергейАлександрович Тюменев. Он совершенно искренно лю-бил эту свою штабную работу, не считал служебныхчасов и сделался виртуозом по нахождению всевозмож-ных справок в законах и в массе разных « руководя— 197

щих « приказов. Часто его изыскания походили на ре-шение сложной задачи при помощи логарифмическихтаблиц.Его канцелярские таланты не засушили его, одна-ко, и не убили милых человечных черт, благодаря ко-торым он привлекал к себе людей. Сошелся с Тюмене-вым и я. Это был очень неглупый, во всех отношенияхпорядочный человек, добродушный и обладавший при-ятным запасом хохлацкого юмора.Свою скромность и житейскую мудрость он дока-зал, когда в 1906 году тогдашний командир лейб-гвар-дии Преображенского полка В. М. Драгомиров *), пом-нивший и знавший Тюменева по прежней службе в Ки-еве, предложил ему перейти в Преображенский полк,сразу ротным командиром. Небывалое предложение этобыло следствием возмущения 1-го батальона преобра-женцев в лагере под Красным Селом, поднятого припервом глупом предлоге агитаторами со стороны. Отреволюции 1905 года, к тому времени почти подавлен-ной и шедшей на убыль, все еще расходились круги,главным образом в форме отдельных последних попы-ток взбунтовать армию.Виновный батальон в полном составе был раскасси-рован, офицеры переведены в армию. На его место фор-мировали новый и набирали офицеров из армейской пе-хоты. Старались, конечно, выбрать лучших, и Драгоми-ров вспомнил о Тюменеве.Как ни льстило ему это предложение, свалившеесятак неожиданно с неба, Сергей Александрович отказал-ся; в этот отказ не входили материальные соображения,так как ему было обещано необходимое в полку суще-ственное добавление к жалованью. Тюменев понимал,что армейскому офицеру было не так легко войти вгвардейскую среду и тем более сразу в командной долж-ности ротного командира.К сожалению, после моего перевода в Петербург яскоро потерял Тюменева из виду. Сейчас вспоминается*) Сын Михаила Ивановича. В кампанию 1914–15 гг. началь-ник штаба 3-й армии и затем Юго-Западного фронта. Командир8-го корпуса в 1916 г. Умер в эмиграции в 20-х гг. Издал томсвоих воспоминаний о войне.198

он мне таким, каким я его знал в 1906–9 гг., его слегкасутулая фигура, природные выдержанные и мягкие ма-неры, негромкий голос, а, главное, его речь по образцувыработавшейся на юге России и в которую прочно во-шли некоторые хохлацкие слова и обороты. Он говорил,например, « я думал за вас «, что означало « я думал овас «!...Пробыл я в штабе 42-й пехотной дивизии при Кар-цеве всего около полугода. Осенью 1906 г. я начал отбы-вать полагавшийся по закону годичный срок командо-вания ротой, выбрав 168 пехотный Миргородский полктой же дивизии. С удовольствием простился я на времясо своим канцелярским столом и с текущей перепиской!199

КОМАНДОВАНИЕ РОТОЙВ 168-м ПЕХОТНОМ МИРГОРОДСКОМ ПОЛКУВступая в командование ротой в Киеве и в рядыармейского пехотного полка я, естественно, задавал себевопрос, в какой мере поразит меня разница со служ-бой в гвардии. Очень скоро я убедился, что различиябыли чисто внешние и несущественные. Почти полноеотсутствие караулов и, следовательно, практики в не-сении гарнизонной службы; никаких больших военныхцеремоний и потому ничтожный процент плац-парад-ной тренировки; ограниченное число старшего началь-ства, даже в столице военного округа, и, как следствие,меньшее напряжение внутренней жизни полков.Офицерский состав беднее и проще, но по своемусреднему культурному уровню едва ли заметно нижеофицерства гвардейского полка, подбиравшегося в боль-шинстве из тех же военных училищ. Запущенность иотсталость офицеров зависела главным образом от сто-янки. В глухих местах без « отдушин « бывало, что онипостепенно опускались. Но Киев был большой универ-ситетский город, третья столица Империи.Наконец, солдаты казались после гвардии карлика-ми, « крупой «, употребляя военный жаргон. Но недохватвершков, разумеется, не отражался на служебных ка-чествах людей и, как показала вскоре война, на их бое-вой крепости.Кроме своего Миргородского полка, я мог искосанаблюдать еще два полка той же 42-ой дивизии, стояв-ших в Киеве. Существо всех трех было ровное : вы-держанное, достаточно подтянутое, самолюбивое и на-дежное.Как раз в тот год, 1906–1907, войска подверглись201

испытанию в их надежности. Вспышка революции1905 г. еще не вполне улеглась. Будучи подавлена, онав течение еще двух лет пробовала из своего подпольяпробиться наверх. Правда, попытки делались все болееи более разрозненными и единичными, но все же в ка-зармы подбрасывались революционные летучки, призы-вавшие к вооруженному восстанию, и нет-нет ловилисьза устной пропагандой какие-то темные личности, ко-торые проникали в ротные помещения.Офицерству приходилось быть очень на-чеку, вестис людьми постоянные беседы и прибегать к усиленнойохране винтовочных стоек по правилу « береженого иБог бережет «.Но киевский гарнизон, за исключением одной са-перной роты, на революцию не откликнулся; солдатысами помогали офицерам, представляя по начальствунайденные прокламации и задерживая агитаторов.Моя 6-я рота только раз была вызвана как-то зи-мой по тревоге для « усмирения беспорядков «, как этоназывалось на офицерском языке.Было получено сообщение, что толпа рабочих собра-лась в предместье Киева и угрожающе двигается на го-род. Задача вызванной роты заключалась в том, чтобывыйти навстречу толпе, остановить ее и рассеять. Зада-ча во всех отношениях неприятная, так как в случаеупорства рабочих и неуспеха предварительных угово-ров и предупреждений рота должна была открытьогонь.На мое счастье, в последнюю минуту, когда я ужеготовился выводить роту из казарм, раздав людям бо-евые патроны и тщательно, испытующе посмотрев каж-дому солдату в глаза, пришла отмена приказания. Тол-па разошлась после давления, оказанного одной поли-цией.Гора свалилась с плеч! Как приятно было отобратьот солдат боевые патроны!Летом 1907 года роту командировали в местечкоШостку, Черниговской губернии, для поддержания по-рядка в этом районе с господствующим рабочим населе-нием. В Шостке находился один из важнейших поро-ховых заводов.Я сменил там роту другого полка и пробыл на сво-ем дежурстве всю вторую половину лета. Повезло и в202

этом случае : рабочие сидели смирно и ничем не прояв-ляли своих революционных настроений. Быть может,однако, что самое присутствие роты, в виде молчаливойугрозы, оказывало свое влияние на заводскую массу.В результате, получилось скорее приятное время-провождение. Оставляя всегда одну полуроту в местеч-ке на случай волнений, я уходил с другой в поле и там,среди колосившейся ржи, упражнял своих миргород-цев в тактике. Погода все время была превосходная.Возвращались весело, с красивыми песнями, которые вроте пели очень хорошо.Начальства у меня, не считая артиллерийского уче-ного генерала-начальника порохового завода, никакогов Шостке не было. Совершенно самостоятельно я со-ставлял расписание занятий и вел их.Один из двух субалтернов роты, Кононович-Горбац-кий (женатый на дочери генерала Куна, тульского при-ятеля отца), представлял для меня приятную компанию.Офицеры роты, квартировавшей в Шостке, пригла-шались на разные собрания и увеселения, которые уст-раивались дружным личным составом завода. Все этобыли люди с высшим техническим образованием, ми-лые и интересные. Среди них оказались недурные пев-цы и музыканты, а среди их жен — певицы, деклама-торши и любительницы-актрисы.Чрезвычайный интерес представлял собою самыйзавод. Нам любезно показали производство порохов вовсех его стадиях, а начальник завода прочел мне яснуюлекцию о новой пуле и о новом роде бездымного пороха,который только что был введен. Сведения эти мне при-годились для лекций юнкерам военного училища, гдея преподавал тактику. Нужно сказать, что эти данные,технические и баллистические, оказались там открове-нием, так как никто из преподавателей ничего не знална эту специальную тему.Зловещий вид имел деревянный барак, в легкихстенах которого начинялись динамитом капсюли и про-изводились другие работы с сильными взрывчатымивеществами. При входе в этот барак посетитель дол-жен был надевать войлочные туфли; в такой же мягкойобуви были и все рабочие, среди которых, между про-чим, едва ли не большинство были молодые женщины.Мне объяснили, что деликатные пальцы женщин бо— 203

лее подходили к мелким и точным манипуляциям, тре-бовавшимся в этой опасной работе. Она велась малень-кими группами, достаточно удаленными друг от друга,а одна девица, помню, сидела посередине помещения всамостоятельной будке, вроде телефонной, в « одиноч-ном заключении». Предполагалось, что в случае взры-ва в этой будке погибнет или пострадает только ее оби-тательница.В одном из отделений, где был склад взрывчатыхвеществ, постройка позволяла рассчитывать, что привзрыве газы, следуя в сторону наименьшего сопротив-ления, вышибут целиком одну стену, которая нарочнобыла сделана слабой; это должно было спасти осталь-ные части барака.За год или два перед тем такой взрыв и случился.К счастью, кажется, в такое время, когда никого в ба-раке не было.Из воспоминаний о пребывании в Шостке стоит ещеупомянуть о примере жестокого крестьянского самосу-да, на который пришлось натолкнуться роте во времянаших полевых занятий. Мы нашли во ржи, около ме-жи, труп крестьянского парня с разбитой головой — от очевидных палочных ударов. Впоследствии нам объ-яснили, что это был известный в округе конокрад ичто у крестьян установился обычай расправляться сконокрадами таким решительным и упрощенным спо-собом. Виновного подстерегали несколько человек и из-бивали палками до смерти. Полиция и суд смотрели наэтот вид расправы сквозь пальцы, и все дело оканчива-лось казенным протоколом. Все равно крестьяне ни зачто не выдали бы виновников.Мое командование ротой и общение с ней в Шостке,незадолго до конца строевого ценза, были приятны ещепотому, что только к этому времени я справился со мно-гими затруднениями, которые навалились на меня ссамого начала. Порученная мне 6-я рота числилась од-ной из самых слабых в полку; даже, может быть, онаопределенно стояла по службе последней из 16 рот. Рот-ный командир, М. Квятковский, милый, воспитанный имягкий человек, не был способен на какие-либо кру-тые меры, чтобы поддерживать внутренний порядок,дисциплину и бодрость в роте. При любом кризисе онтерялся и стремился лишь к одному : чтобы проступки204

и промахи не доходили до начальства. Легко можно себепредставить получавшийся плачевный результат. По-стоянно покрываемые солдаты получали совершеннопревратное представление об основах воинского воспи-тания.Правая рука Квятковского, фельдфебель, старею-щий, многосемейный и вялый, тоже боялся начальствакак огня и углублял систему своего ротного командира.В то время как последний замалчивал прорехи передбатальонным и полковым командиром, фельдфебельскрывал мелкие проступки солдат от ротного команди-ра!Командир полка — умница Николай Фердинандо-вич фон-Стааль отлично знал, что придумать худшуюкомбинацию, чем Квятковский и его фельдфебель, былотрудно. Тем не менее он жалел последнего и ограничи-вался только тем, что открыто возмущался регулярнымприростом фельдфебельской семьи. Называл он его неиначе как « шляпа «, про себя употребляя, наверное,более сильное, но непечатное слово.Нелегко мне было начать свою деятельность с пе-ревоспитания пожилого фельдфебеля. Прежде всегопредстояло вывести из нормального обычая роты само-вольные отлучки солдат, этот главный признак вну-треннего расстройства воинской части. Помимо беседс солдатами и начальствующими нижними чинами наэту тему, я из-за каждой уловленной отлучки (ибо вна-чале их продолжали скрывать) поднимал шум, доводяслучай до строгих взысканий властью командира пол-ка. Раз как-то, по другому поводу, мне стоило немало-го труда убедить добродушного и ленивого хохла, бата-льонного командира Басанько, вмешаться в дело и раз-нести роту, начиная с меня самого, что называется, « впух и прах «. Рота была специально для этого постро-ена, и Басанько исполнил мою просьбу более или ме-нее удовлетворительно, если и без особой искренностии охоты.Прошло не менее трех-четырех месяцев, преждечем в роте, потревоженной от многолетнего сна, сказа-лись положительные результаты принятых мер. Про-цент самовольных отлучек стал заметно сокращатьсяи довольно скоро превратился в нуль. Я вздохнул с об-легчением.205

Дол ясен сказать, что лучшими моими помощника-ми оказались унтер-офицеры. Когда от этих молодых испособных людей потребовалась энергия и им была пре-доставлена полагавшаяся по закону власть, до того ис-кусственно сокращенная, они горячо взялись за дело.Взводы стали соперничать в дисциплине и выправке,лица солдат из пассивных и безучастных постепеннопревращались в живые и осмысленные; в роте станови-лось чище и наряднее.Фельдфебелю оставалось плыть по новому тече-нию.Из взводных унтер-офицеров я очень хорошо пом-ню уравновешенного, прямого и умело требовательногоЧехова, из которого мог бы выработаться полезный ор-ганизатор в любой области; быстрого Кочеткова, с жи-вой искрой в глазах, и талантливого Белобородова.Этот солдат был особенно интересным типом. Схва-тывавший все на лету, честный, понимавший приказа-ния с полуслова, хорошо грамотный, Белобородов бы-стро выдвинулся в унтер-офицеры в начале второгогода своей службы. Происходил он из зажиточной ку-печеской семьи Пермской губернии и имел повадку че-ловека независимого.Я готовил его во взводные командиры. Как вдруг,в один несчастный вечер он напился и, ворвавшись вчью-то фельдфебельскую квартиру, произвел буйство.Случай был таков, что даже Квятковский не решилсябы свести его на нет.Белобородова пришлось немедленно разжаловатьв рядовые. Но я чувствовал, что этот самолюбивый иумный солдат может вернуть свои нашивки, если об-ратиться к этим его качествам. Я позвал Белобородовав ротную канцелярию, запер дверь и в присутствии од-ного только бесполезного фельдфебеля произнес корот-кую речь. В ней я, в заключение, дал ему обещание, чтосделаю его не только снова унтер-офицером, но ивзводным, если он даст мне честное слово, что до концаслужбы не возьмет в рот водки. Помню, я сам былвзволнован, в моем голосе должны были звучать душев-ные ноты. Белобородов, этот здоровяга и силач, просле-зился; торжественно, перед образом, висевшим в канце-лярии, он дал мне обещание.Я его обнял дружески, и Белобородов вышел из206

комнаты, в которой не знал сначала, что именно егоожидает, другим человеком.Он сдержал свое слово, а я свое : я быстро про-вел его через одну нашивку, потом через две и, нако-нец, он получил взвод и третью нашивку.Но я подверг Белобородова и рискованному испы-танию. После того как он снова сделался ефрейтором,пришло приказание командировать от роты растороп-ного и, конечно, трезвого унтер-офицера для сопровож-дения партии новобранцев. Командировки эти были со-вершенно самостоятельны, путешествие — долгим исложным, по железным дорогам через всю Россию; вруках унтер-офицера находились довольно значитель-ные суммы.Я решил послать Белобородова и только спросилего, может ли он хорошо выполнить ответственное по-ручение и оправдать мое доверие. Получив твердый ут-вердительный ответ, я командировал Белобородова. Онвернулся после продолжительного отсутствия со свиде-тельствами разных местных воинских властей, с кото-рыми ему приходилось иметь дело, об образцовом по-рядке как в его партии, так и в отчетных ведомостях оденьгах, израсходованных на довольствие и другиенужды.Об этом было отдано даже в приказе по полку, чтонемедленно и окончательно восстановило авторитет Бе-лобородова.На моих младших офицеров в деле воспитания лю-дей опереться было труднее. Вообще, субалтерны при-ходили в роту только на занятия и, отбыв этот долг, ис-чезали. К тому же только Кононович-Горбацкий пред-ставлял собою охочего и приятного помощника. Другойофицер на мое открытое и доброе к нему отношениеответил, как это скоро определилось, недобросовест-ным исполнением своих несложных обязанностей илживостью. При этом он много воображал о своих спо-собностях и докучал мне запутанными разговорами наразные « умные « темы. Любимым коньком его былопревозношение малороссов над великороссами; вторые,по его мнению, были и некультурны и нечистоплотны,тогда как первые отличались всеми совершенствами. Япробовал возражать, но должен был убедиться, что ему« хоть кол на голове теши».207

Почему этот молодой человек с чисто немецкой фа-милией вел явно украинскую пропаганду, оставалосьнепонятным.В деле обучения роты мне легче всего давалась так-тика и рассыпной строй; вторым номером шло сомкну-тое ученье, некоторые секреты которого я, пожалуй,так и не постиг. Что касается стрельбы, то в этом отде-ле я всегда чувствовал себя чужим, прежде всего пото-му, что сам стрелял плохо. Причиной этого, в значи-тельной степени, мог быть сильный астигматизм моегозрения. Но о существовании этого недостатка я тогдане подозревал и не употреблял исправляющих очков.Как бы то ни было, мне оставалось довольствоватьсяролью формального руководителя стрельбы, полагаясьна педагогические приемы лучших стрелков в роте.На ротном командире лежало еще ведение хозяй-ства, в котором на первом месте было пищевое доволь-ствие. Хотя в мирное время приходилось кормить все-го около ста с небольшим человек и полк доставлялпровизию, все же хлопот было достаточно. Расходова-ние продуктов находилось в руках самих солдат, кап-тенармуса, выборного артельщика и кашевара. Но нуж-но было их проверять и направлять.Хозяйственные ведомости и книги никогда не до-ставляли мне удовольствия. В частной жизни я не велникаких денежных операций и считать мне было нече-го. Отсюда — отсутствие опыта. Но, с другой стороны, убольшинства ротных командиров тоже отсутствовалэтот опыт в их частной жизни, а в казенной многие изних обнаруживали настоящие хозяйственные таланты.Однако, чтобы новичку войти во вкус даже маленько-го ротного хозяйства, одного года была мало.Вообще, когда я расставался со своей 6-ой ротой, — и не без сожаления, так как сошелся с ней, — я отдавалсебе отчет, что только на следующий год можно былопожать плоды первого года командования и получен-ных уроков. Очевидно это сознавалось в армии, ибовскоре срок цензового командования ротой для офице-ров Генерального штаба повысили до двух лет.Проводила меня рота сердечно, выразив желаниесняться в одной группе и подарив, на память, серебря-ный подстаканник с надписью. Скромный подарок этотособенно тронул меня как составившийся из складчи— 208

ны солдатских грошей. Я тщательно хранил эту вещь,постоянно напоминавшую мне о хлопотливом, но ин-тересном годе в рядах милых миргородцев.Унес еще я с собой чувство глубокого уважения илюбви к командиру полка того времени. Н. Ф. фонСтааль представлял собою лучший образец строевогоначальника из офицеров Генерального штаба. Умный,образованный, внимательный и отзывчивый, в мерутребовательный, всегда ровный, Николай Фердинандо-вич умел быть и начальником и другом. В нем совер-шенно отсутствовали встречавшиеся иногда неприят-ные черты штабного офицера — академика : самомне-ние, заносчивость и фокусничество. Он пользовалсясвоею доступностью, чтобы нравственно влиять на офи-церскую среду и незаметно, неслышно ее воспитывать.В этом смысле был похож на фон Стааля мой пред-шественник по командованию Козловским полком вовремя войны — А. С. Саввич. Если бы этот тип полко-вого командира был распространен шире, дух и высокоекачество русской армии поднялись бы еще выше.За год службы в Миргородском полку я не помнюни одной полковой попойки, несмотря на наличие под-ходящих предлогов, и не помню офицеров, предавав-шихся алкоголю в маленьких компаниях или — ещетого хуже — в одиночку. Даже в лагерях, где случаевбольше и офицеры постоянно толкутся в собрании, онипили за стойкой не обычную водку, а... молоко! При-вычка эта оказалась заразительной, и я присоединилсяк молочной диете. Уничтожали мы этот напиток длямладенцев ведрами.Такое хладнокровное отношение к спиртному и да-же полный отказ от него незаметно сумел внушитьофицерам командир полка, Николай Фердинандовичфон Стааль. Поборол он еще у себя в полку и другуюнездоровую традицию, существовавшую во всей армии.Как известно, хоровая песня занимала и занимает, ве-роятно, до сих пор большое место в русском солдатскомбыту. На походе, идя на ученье и, особенно, возвра-щаясь с него, люди поют под ногу. Среди солдатскихпесен было много веселых и залихватских, но совер-шенно непечатных. К этому явлению все привыкли.Офицеры только улыбались, если слышали какое-ни— 209

будь новое летучее словечко в развитие известногохлесткого текста.Стааль нашел между офицерами полка любителяхорового пения. Выписали ноты благопристойных пе-сен, обучили им песенников во всех ротах и изгнали на-всегда неприличный репертуар.Н. Ф. Стааль пользовался в Киевском округе репу-тацией выдающегося командира и должен был бы, по-сле полка, быстро пойти вверх по служебной лестнице.К сожалению, он тяжко и неизлечимо заболел, вышелв отставку и вскоре скончался.210

ВОЗВРАЩЕНИЕ В ШТАБ 42-й ПЕХОТНОЙ ДИВИЗИИКогда я вернулся через год, начальником штабадивизии уже был А. С. Лукомский. Карцев получилполк.Александр Сергеевич Лукомский, румяный и кру-глолицый, занимал в военных кругах Киева привиле-гированное положение. Он был женат на дочери М. И.Драгомирова, имя которого продолжало витать над Ки-евом и после того, как он в 1903 г. удалился от дел в ти-шину маленького Конотопа. Продолжало и после егосмерти, последовавшей в 1905 году, вскоре после окон-чания нашей неудачной войны с Японией. От нее оста-лось нам от Драгомирова меткое замечание в ответ напервое презрительное отношение наше к « япошкам « :« Японцы макаки, а мы кое-каки «.Командующим войсками и генерал-губернаторомДрагомиров оставил после себя, как бы в наследство,своего начальника штаба — В. А. Сухомлинова. Обя-занный многим Драгомирову этот заместитель его не-вольно должен был взять под свое крыло и умную Со-фию Михайловну с ее мужем. Чувство независимостиЛукомского увеличивалось еще тем, что у него былисвои личные средства.Когда Сухомлинов пошел дальше вверх, пошел заним и Лукомский. А когда Сухомлинов пал во времявойны в шуме необычайного скандала *), Лукомский*) Сухомлинов был предан в 1916 г. особому верховному су-ду в связи со шпионским делом некоего Мясоедова (жандарм-ского офицера), который, до войны был с ним в близких сно-шениях. Мне случилось присутствовать на одном из открытыхзаседаний суда в зале Собрания Армии и Флота и видеть быв— 211

уже так прочно стоял на своих собственных ногах и наслужебных верхах, что на нем это совершенно не от-разилось.Вообще это был холодный, размеренный, самодо-вольный, но серьезный и сноровистый работник, кото-рый составил себе репутацию в штабе Киевского окру-га как знаток мобилизационного дела. Впоследствии (в1910 г.) он стал во главе его в Главном Управлении Ге-нерального штаба. Об этом вспомнили, когда в 1914 го-ду наша русская сложная мобилизация прошла гладко,и в благодарность Лукомскому создали для него одногоновую награду : по представлению Сухомлинова, тогдавоенного министра, ему заменили владимирскую лентуна ордене св. Владимира 4 ст. — георгиевской лентой(дать орден св. Георгия по статуту было нельзя).Шутники немедленно на это изобретение откликну-лись и назвали новый орден « Владимир Георгиевич «.Появление Лукомского в 1907 году в штабе 42-й пе-хотной дивизии ничем особенным не ознаменовалось,однако, отношения у меня с ним без всякой видимойпричины установились осторожные и натянутые.Между тем переменился и начальник дивизии.Мартсон, получив повышение, уехал в Вильну. На егоместо приехал Н. А. Епанчин, знакомый еще с Паже-ского корпуса, где он преподавал мне тактику. С моимбратом у него были добрые служебные отношения вштабе 1-й гвардейской пехотной дивизии в 1899–1900 гг.Затем Н. А. Епанчин был директором Пажеского корпу-са и в год столетнего юбилея был зачислен в Свиту ЕгоВеличества. С этой должности, уже в чине генерал-лейтенанта, он и приехал в Киев командовать диви-зией.Вскоре Епанчин ввел новшество в использованиикапитана Генерального штаба у себя в дивизии. Мне бы-ло поручено регулярно, раз в неделю, выезжать в полеверхом со старшими офицерами трех полков дивизии,стоявших в Киеве, по очереди, и решать с ними так— шего военного министра на скамье подсудимых. Это было жал-кое зрелище. Сухомлинов, однако, оправдался по главным пунк-там обвинений, в которые были включены также небрежностипо управлению военным министерством и даже взяточничество.Дело ограничилось устранением его от службы.212

тические задачи. Занятия эти были интересны, полезныдля строевых офицеров и мне по душе. Кроме того, ониосвобождали меня почти на целый день от канцеляр-ской работы. Затем Епанчин прибавил к этому корот-кие вечерние лекции, тоже раз в неделю, для офицеровполков. В выборе тем предоставлялась полная свободалишь бы они были злободневными и спорными, а до-клад не должен был занимать больше 20 минут. Последоклада происходил обмен мнений, в котором охотнопринимали участие и старшие и младшие офицеры. Этилегкие лекции и следовавшие за ними прения быливстречены в полках с явной симпатией и носили ожи-вленный характер.Мне казалось тогда, кажется и теперь, что эти уме-ренные поправки к бумажной службе офицера Гене-рального штаба в дивизии шли навстречу пользе дела иделали честь их инициатору.Но Лукомский посмотрел на эти нововведения ина-че. В них он увидел предоставление мне отдельной изаметной роли, в которой я был совершенно самосто-ятелен и не зависел от начальника штаба. Не смея ид-ти наперекор мысли и приказанию Епанчина, Луком-ский, как это мне постепенно становилось понятным,затаил чувство ревности против исполнителя. Быть мо-жет, он подозревал, и совершенно неправильно, что ясам устроил себе эти занятия по старому знакомству сЕпанчиным.Как бы то ни было, наши отношения, и без того неотличавшиеся товарищеской теплотой и искренностью,сделались еще более формальными и, вдобавок, под ка-ким-то бессмысленным грозовым облаком.Затем, летом 1908 года, в лагере, произошел следу-ющий загадочный случай.Тюменева в штабе при Лукомском уже не было, ка-жется, он вернулся в свой Луцкий полк командовать ро-тою. Его место занял некий С, который раньше состо-ял в прикомандировании к штабу сверх штата, для за-ведования мобилизационной перепиской. Теперь ею за-нялся сам начальник штаба — только что с должностизаведовавшего этой частью в штабе округа. Но ключ отсекретного железного шкафа, где хранились секретныедокументы, был и у меня, в дубликате.Как-то, вскоре после получения в штабе нового мо— 213

билизационного распоряжения, С. попросил меня, в от-сутствие Лукомского, дать ему этот документ « до зав-трашнего дня « с целью необходимых и срочных выбо-рок для хозяйственной части, которую он вел в штабе.Так как я знал этого своего сослуживца с 1906 г. ине имел никаких оснований ему не доверять и просьбапоказалась мне нормальной, я выдал ему на его словопросимый документ.На « завтрашний день « его потребовал сам Луком-ский. Я доложил, что эти бумаги находятся, в довери-тельном порядке, на руках у С. Позвали его. С. посмо-трел на нас обоих изумленными глазами и заявил, чтоон никакого документа от меня не получал.Как я ни старался восстановить в его памяти об-стоятельства передачи, С. упрямо стоял на своем.Положение становилось серьезным : пропал важ-ный секретный документ вследствие непростительнойнебрежности офицера Генерального штаба!Лукомский доложил об этом небывалом происше-ствии Епанчину и отправился с таким же докладом кначальнику штаба округа — мрачному генералу Мав-рину.Епанчин вызвал меня, и я мог повторить ему толь-ко то, что было. Между тем в штабе округа доклад Лу-комского произвел « радостное « впечатление скандалана заснувшей зеркальной поверхности штабного быта.Против фамилии капитана Геруа « из пажей и гвардей-цев « поставили, вероятно, черную отметку. На меня бы-ло приказано наложить взыскание, сравнительно лег-кое : властью начальника штаба дивизии. Возможно,хотя я этого не знаю, что за меня заступился Епанчин.Мне был объявлен выговор в приказе по штабу ди-визии. Это было достаточно неприятно, но было бы го-раздо хуже, если бы этот параграф украсил бы приказпо дивизии, корпусу или по штабу округа! Дурная сла-ва разбежалась бы шире и громче. Приказ же по « шта-бу « дивизии читало всего с полдюжины людей, прича-стных к нему. В том числе, конечно, мой « милый « со-служивец С!Прошло некоторое время. Я успел, проглотив горь-кую пилюлю, отодвинуть этот неожиданный эпизод впрошлое, если не в забвение, как С. явился к Луком— 214

скому с потерянным документом в руках! Он нашел-таки его среди своих бумаг!Лукомский, однако, не поместил об этом в прика-зе по штабу. Забывчивый С. не получил никакого воз-мездия, а я остался « с выговором « *).Черная отметка у моей фамилии не имела никакихслужебных последствий, но мои отношения с Луком-ским окончательно испортились — и мои нервы тоже,на время.К моему счастью и теперь особенно кстати, я полу-чил предложение от инспектора Киевского военногоучилища, где я начал преподавать с осени 1906 года,занять должность « штатного « преподавателя. Это оз-начало временный переход со службы Генеральногоштаба, с сохранением его формы, в военно-учебное ве-домство. Через какой-нибудь месяц я расставался сканцелярией, вообще со штабными интересами, а глав-ное — с Лукомским.Замечательно, что последний, узнав на стороне омоем предстоящем назначении, и тут хотел учинить мненеприятность и сделал замечание, что я ему не доложило предстоящем уходе! Казалось, он досадовал, что жер-тва для дальнейшего преследования ускользала. Я от— *) Гораздо позже, в далекой перспективе прошлого, случайэтот начал представляться мне в другом виде, а именно — вы-ходящим за пределы мелкой бумажной трагедии маленькогоштаба и личных отношений. Вспомнилось, что в 1906 г., ещепри Карцеве, к штабу был одновременно с С. прикомандированочень бойкий и гладкий прапорщик М-м, из прибалтийскихнемцев. В конце года он вышел в запас офицеров и уехал ксебе в Ригу. Оттуда он мне написал письмо, весьма меня уди-вившее. В нем М. просил меня « время от времени « сообщатьему киевские военные новости и, вообще, держать его в курсенаших дел, объясняя это тем, что он сроднился с 42-й дивизи-ей и т. п. Я сухо ответил ему, что он напрасно будет ждать отменя подобных сообщений. На этом дело кончилось. Но кто могпоручиться, пришло мне потом в голову при воспоминании ослучае с пропавшим секретным документом, что М. не завязалдругих отношений в штабе? С. мог передать в чьи-нибудь ру-ки мобилизационную бумагу, например, для сфотографирования,и ему ничего не оставалось, как симулировать потерю памяти.Несмотря на косвенность этих улик, недостаточных для обви-нения, сопоставление письма М. с поведением С. вызывало наразмышления.215

ветил, что дело еще не решено и находится в периодезапросов; так это и было... *).После моего ухода налаженные Епанчиным лету-чие тактические занятия со строевыми офицерами ди-визии прекратились, так как мой преемник не справил-ся с этой задачей. В начале зимнего периода я получилписьмо от Лукомского с просьбой продолжать, в поряд-ке услуги, мои еженедельные доклады в полках диви-зии. У меня не было на это времени, а также и жела-ния оказывать одолжение человеку, от которого я толь-ко что с удовольствием отделался. Я ответил отказомпо недосугу.Мы встретились с Лукомским, отдохнув друг отдруга, через два года, в Петербурге. Несмотря на то, чтонаше знакомство возобновилось, что мы обменивалисьредкими визитами, что мы с женой были в числе при-глашенных на большой вечерний прием по случаю пе-реезда Лукомского в обширную казенную квартиру вдоме военного министерства, несмотря на все эти про-явления вежливости, тень киевской тучи нас не поки-дала. Мы встречались везде и всегда, даже в эмигра-ции, как люди, держащие камень за пазухой.6 декабря 1909 года я был произведен, наконец, по-сле долгих шести лет в чине капитана, в подполковни-ки и одновременно назначен на службу в Главное Уп-равление Генерального штаба.Прощался я с военным училищем не без сожале-ния. Работа меня интересовала и мне удавалась. Куль-турная среда преподавателей была приятна. Не мешали большой заработок, равнявшийся, примерно, содер-жаниию бригадного командира. Переходил я в Петер-бург на жалованье, которое сравнительно можно былоназвать нищенским.Собственно о Киеве и о жизни в нем я увозил сме-шанные впечатления.*) Мне предстояло в жизни, во время войны, испытать ещераз такое предвзятое и активное недружелюбие со стороны на-чальника в лице ген. В. В. фон Нотбека в 1-ой гвардейской пе-хотной дивизии.216

Красивый город, чудесный Днепр, хороший климат;интересные фрески в древних соборах; Васнецов и Не-стеров в новом Владимирском соборе; чопорная аристо-кратия Липок; простое и симпатичное офицерство ар-мейских полков; озабоченный, хлопочущий и, подчас,важный Генеральный штаб.Об этом последнем муравейнике и поговорим те-перь.В Киеве были тогда расположены штабы : округа,21-го армейского корпуса*), дивизий — 42-ой пехот-ной и 9-й кавалерийской — и крепости. Общее числонас, офицеров Генерального штаба, достигало, вероят-но, сорока, принимая во внимание чинов для порученийпри командующем войсками, управления военных со-общений и прикомандированных к военному училищудля преподавания военных наук.Начальником штаба округа был длинный, мешко-ватый и угрюмый Маврин. Генерал-квартирмейстером,который ведал службой Генерального штаба и его лич-ным составом, — жизнерадостный и чрезвычайно, доутомительности, говорливый Баланин, бывший семено-вец. С ним и с его светской женой мне приходилосьвстречаться в одном частном доме в Петербурге, где онслужил в 90-х годах еще в чине полковника.Офицеры Генерального штаба больше служили,чем дружили. Сближению мешали и занятость, и разно-шерстность по воспитанию, и социальное неравенстводам, но, главное, не образовалось центра, вокруг кото-рого могло бы происходить такое сближение.Дружеские отношения лично у меня установились,кроме моего полкового и пажеского товарища Штубен-дорфа, приехавшего в штаб 21-го корпуса в 1907 го-ду, только с H. H. Духониным.Это был способный и очень деятельный офицер соткрытым, прямым характером. Он начал службу лейб-гвардии в Литовском полку, а в Киеве был моим пред-шественником в штабе 42-й пехотной дивизии, откуда*) Командир корпуса генерал Рузский, командовавший 3-ейармией в 1914 г., Главнокомандующий Северного фронта в 1917 г.генерал адъютант, участвовавший в низложении Государя Ни-колая II в Пскове 3 марта 1917 г. Расстрелян большевиками наКавказе.217

его перевели в штаб округа. Но встретились и сошлисьмы с Духониным, главным образом, в военном учили-ще, где оба преподавали.Так же мила была и его видная и красивая жена,Наталия Владимировна, в пару к своему мужу со сво-им пылающим румянцем и темными густыми, вьющи-мися волосами. Николай Николаевич носил бодро, в ко-лечки закрученные кверху усы и маленькую эспаньол-ку под нижней губой. Если бы не близорукие глаза ивечное пенсне, он походил бы на гидальго из испанскоймелодрамы. Не годился бы для этой роли и его певу-чий голос, тонкий, с наклонностью к дисканту.Трагическая судьба его хорошо известна. Сделавбыструю и выдающуюся карьеру во время войны, Ге-оргиевский кавалер двух степеней за командованиеполком (что было редкостью), Духонин к 1917 году ока-зывается начальником штаба Юго-Западного фронта(когда я занимал должность начальника штаба XI ар-мии на том же фронте), а ко времени прихода к вла-сти большевиков начальником штаба Верховного Глав-нокомандующего и калифом на час — Главнокоманду-ющим в роковой день прибытия большевистской властив Могилев, где была Ставка. Первое, что сделали боль-шевики, — зверски убили несчастного Духонина и с из-девательством выбросили его тело из вагона на рельсы.Его вдова спаслась из России и была поставлена воглаве женского русского института в Белой Церкви, вЮгославии. Мой друг А. Я. Бретцен имел случай посе-тить ее летом 1939 года и написал мне, что НаталияВладимировна ласково вспомнила обо мне и нашем ки-евском знакомстве.Служили офицеры Генерального штаба в Киевеусердно и хорошо. Стратегическая подготовка к войнес Австро-Венгрией, против которой географически былрасположен Киевский военный округ, стояла на доста-точной высоте. Это доказал 1914 год.Особенно занимались разведкой и в этой труднойобласти достигали иногда совершенно исключительныхрезультатов. Достали, например, план мобилизации од-ного из постоянных корпусов австрийской армии. Меж— 218

ду прочим, Духонин ездил в 1908 году на большие ма-невры австрийской армии, но не в качестве официаль-ного представителя « дружественной « державы, а сфальшивым паспортом австрийского бюргера, в качест-ве скрытого соглядатая. Я читал секретный отчет Ду-хонина об этой поездке и был поражен богатством со-бранного им материала. Нечего и говорить, что авантю-ра заключала в себе ежечасные опасности. Из расска-зов Николая Николаевича можно было бы составитьстолько же глав для книги романтических приключе-ний, сколько было дней в распоряжении Духонина вовремя его австрийской разведки. В случае, если бы Ду-хонин был схвачен и его деятельность обнаружена, ни-что не могло его спасти. Секретные агенты ехали за-границу на свой личный риск.Подготовка округа в смысле тактической трениров-ки войск в период, следовавший немедленно за русско-японской войной, находилась на перепутье. До этой вой-ны два пограничных военных округа, Киевский и Вар-шавский, были ведущими, но каждый из них выраба-тывал свою собственную доктрину и свои приемы вос-питания войск. В обоих округах дело было поставленоочень строго и серьезно, но по-разному. Объяснялось этотем, что в 80-е и 90-е годы во главе этих округов стоя-ли две яркие и сильные личности — И. В. Гурко в Вар-шаве, в течение 12 лет, М. И. Драгомиров — в Киеве,в течение 14 лет. Их собственная подготовка, боевойопыт и взгляды были различны, и отпечаток этого раз-личия явственно лежал на образовании и воспитаниивойск вверенных им военных округов. Отпечаток этотне сразу стерся и после ухода Гурко и Драгомирова сосвоих постов в преклонном возрасте.Опыт И. В. Гурко, кавалерийского генерала, былчисто практический и строевой. Во время русско-турец-кой войны 1877–78 гг. он провел две крупные операции :под Горным Дубняком и Телишем в октябре 1877 г. итрудный зимний переход через Балканы *). Уроки этинесомненно просвечивали потом в системе тренировкивойск, которую установил Гурко в Варшавском окру-ге.*) Красивый набег за Балканы, в Казанлыкскую долину,был чисто кавалерийским опытом.219

Горный Дубняк был вопиющим примером неудач-ного управления и безалаберной траты средств и чело-веческих жизней. Редут, защищавшийся четырьмя ту-рецкими батальонами с четырьмя орудиями, был взятпосле кровопролитнейшей бойни в течение целого дняштурмом 24 отборных гвардейских батальонов, под-держанных огнем 48 орудий! И взят под ночь, почтислучайно, когда уже отчаялись в успехе. Через четыредня такое же этапное укрепление под Телишем сда-лось после искусно организованной артиллерийскойбомбардировки без пехотной атаки и с потерями в 3 че-ловека.Гурко не мог не запомнить этот пример и требовалв округе разумного управления, благодаря которомумогут быть уменьшены потери в людях. На разборе од-ного из маневров, указав на ошибки какого-то генералав плане и исполнении задачи, Гурко спросил его : « Есливы действовали так в мирной обстановке, что было бына войне? « Генерал ответил ходячей военной фразой :« Мы легли бы костьми «. Гурко вспылил и оборвалего : « России нужны не ваши кости, а победа! «. Бытьможет, вид русской братской могилы под Горным Дуб-няком пронесся в эту минуту перед его мысленнымвзором.Опыт перехода Балкан зимой и воспоминание о ты-сячах замерзших в их снегах заставили Гурко обра-тить внимание на приучение войск к действиям в зим-нюю стужу и на выработку приемов для борьбы с хо-лодом на марше и на биваках. Введенные им как пра-вило зимние маневры отличали Варшавский округ отдругих.Серьезная постановка стратегических вопросов вокруге была налажена умным, работящим и требова-тельным А. К. Пузыревским, бывшим профессоромАкадемии, долго состоявшим в должности начальникаштаба у Гурко. Последний, « страстно любивший воен-ное дело « как он сказал о себе, и сам отлично разби-рался в вопросах подготовки к войне с Германией, ко-торая смотрела на Гурко с уважением и не без опаски.Киевский « оракул « и знаменитый острослов М. И.Драгомиров имел сравнительно короткий, но счастли-вый боевой опыт форсированной переправы через Ду-най у Зимницы, в июне 1877 г. После этой классически220

удавшейся ему операции Драгомиров со своей 14-ой« железной « дивизией был на Шипке, но в начале ав-густовских боев был ранен и эвакуирован.Краткость этих испытаний сделала то, что в Дра-гомирове боевой генерал был побежден профессором итеоретиком. В области умственных построений и прида-чи им необыкновенно простой и убедительной формыМихаил Иванович не имел себе равных. В основу своегоучения он положил вопрос воспитания войск, которые дотого больше муштровались, чем нравственно воспитыва-лись. Николаевская жесткая традиция все еще не бы-ла изжита, хотя она годилась для тогдашних 25-лет-них и 15-летних сроков службы и была явно непригод-на для 5 — и 3-летних сроков конца 19-го века. В этисроки солдат мог быть превращен в недурной автомат,но нельзя было ожидать от скороспелых частей того во-инского духа, который был свойственен закаленнымполупрофессиональным армиям николаевской эпохи.Между тем дух, рассуждал Драгомиров, повторяя древ-нюю истину, является главным залогом военного ус-пеха. При подготовке войск в новых условиях предсто-яло справиться с этим вопросом, несмотря на всю егосложность в безграмотной тогда крестьянской России.Драгомиров — философ правильно указал пальцем нанаше больное место. Но как учитель он пошел по лож-ному пути.Мысль его обратилась к Суворову и его воспита-тельным заветам. Тут, следуя суворовскому « догони иперегони Цезаря и Аннибала «, Драгомиров взялся дог-нать и перегнать Суворова-педагога.Но времена и техника были не те. Либеральныйкульт солдата — трехлетки не делал из него « чудо-бо-гатыря « и воина, « который понимал свой маневр «.Внедрение идеи преимущества штыка перед огнем неуничтожило губительности последнего из скорострель-ных магазинных винтовок и пулеметов. Логичный Дра-гомиров даже открыто противился, со всею силою сво-их авторитета и остроумия, замене в начале 90-х годовв русской армии однозарядных винтовок пятизарядны-ми.В погоне за « чудо-богатырем « получились непред-виденные результаты : войска Киевского округа про-славились своею распущенностью, а среди начальства221

расцвела наклонность к вычурным служебным фоку-сам, считавшимся в духе учения Драгомирова.После русско-японской войны 1904–5 гг. с ее наста-вительными и отрезвляющими огневыми уроками, надобыло перестраивать наши военные доктрины, и в Киев-ском округе особенно. Ведущим округом на этот разсделался Петербургский, где взялись за дело пересмот-ра энергично и с увлечением.Заработал по иному, поглядывая на столицу, и нашКиев, сбросив с себя псевдо-суворовскую оболочку. Нонаверху стоял беспечный В. А. Сухомлинов. Общего ру-ководства не было.В разнобое разных новых мелких тактических при-емов почти вовсе не уделялось внимания технике уп-равления войсками.В этой области мог и был должен помочь наш мест-ный Генеральный штаб. Ему следовало разобраться внакопившемся после войны печатном и другом матери-але; обратиться к живому голосу строевых начальни-ков, получивших боевой опыт в Маньчжурии; расшеве-лить мозги и энергию в войсках; преподать последним,на основании выводов, обновленную тактику*).Но во главе нашего Генерального штаба в Киевестоял Маврин, отставший от военной науки и откровен-но к ней безразличный, продукт канцелярской школымирного времени. Назначение его впоследствии, во вре-мя войны, ведать тылами и снабжением Юго-Западно-го фронта гораздо больше к нему подходило.Следующей за Мавриным величиной киевскогоштаба был генерал-квартирмейстер Баланин. Из это-го человека, еще молодого, жизнь била ключом, но онуспел настолько пропитаться, прослужив долго в Глав-ном Штабе, соками старых методов и приемов, что бы-ло трудно ожидать от него инициативы пробуждения ктворческой и освежающей деятельности.Инициатива отсутствовала и дальше, на подчинен-ных этим двум генералам низах Генерального штаба; даона и не поощрялась, и ее не искали.*) Превосходной ареной для обсуждения злободневных во-енных вопросов в Петербурге было Общество ревнителей воен-ных знаний, основанное и энергично руководимое полковникомГенерального штаба Е. Ф. Новицким.222

Максимум военно-научного усилия, проявляемогоштабом округа, заключался в организации казенныхдокладов в его стенах. Доклады эти были чрезвычай-но редки, составляли событие, и выбором тем никто неруководил. Из чужих сообщений я помню только од-но, — Лукомского о мобилизации, точное, но плоское ибесцветное. Я делал двухчасовое сообщение об опера-ции под Сандепу и старался оттенить вопросы управле-ния, столь плачевные в японскую войну.Так как все немногие доклады были позитивныеи военно-исторического содержания, то обмена мненийпо ним не производилось. Если бы штаб округа подхва-тил идею Епанчина, примененную им в 42-ой пехотнойдивизии, и развил бы ее на высотах киевского Гене-рального штаба, мог бы создаться полезный тактиче-ский форум, подобный петербургскому Обществу рев-нителей военных знаний.Но покой status quo был предпочтительнее хло-пот и волнений, которые предвещались организациейдокладов по спорным текущим вопросам.Затем существовал институт полевых поездок офи-церов Генерального штаба, производившихся не большераза в год, раннею осенью. За время моей службы в Ки-еве я участвовал в двух таких поездках. Одна была вВолынской губернии, в живописных окрестностях Дуб-но, описанных Гоголем в « Тарасе Бульбе « ; другая — в Подолии, тоже по-своему характерной и интересной.В смысле пейзажа, вольного воздуха, случайныхстоянок и мимолетных знакомств и верховой езды, этипоездки доставляли большое удовольствие.Но задачи мы решали по рецептам, внедренным внаших руководителей с академической скамьи; связимежду работами отдельных офицеров не было; разбо-ры и выводы тоже носили старомодный и трафаретныйхарактер. Мы не двигали тактику вперед, не развива-лись сами, топтались на месте.По возвращении домой в памяти оставались лишьбытовые впечатления, вроде приезжавших на станциюВолочиск, на границе с Австро-Венгрией, офицеровближайшего австрийского гарнизона со специальноюцелью « хватить « рюмку русской водки — другую изакусить селедкой или аппетитным горячим пирожкомза стойкой вокзального буфета.223

Примерно в те же годы (1906–1907) А. Г. Винекенбыл командирован новым начальником Генеральногоштаба Ф. Ф. Палицыным в союзную Францию на боль-шую полевую поездку офицеров Генерального штаба.По его рассказу, эта поездка и наши русские отли-чались друг от друга как небо и земля. Насколько на-ши всегда и везде проходили в легкой, безответствен-ной атмосфере, напоминая пикник, настолько француз-ские, под влиянием Фоша, представляли собою скелетнастоящей армейской или корпусной операции. В рас-поряжении руководителей состояли богатые средствасвязи, позволявшие выполнять задачи с воображаемы-ми войсками на верных дистанциях и интервалах. Опе-рация разыгрывалась в математически точных коорди-натах пространства и времени, что, разумеется, требо-вало колоссальной подготовительной работы штаба ру-ководства и продолжения ее в течение всего периодапоездки. День каждого офицера был расписан по мину-там.Метод этот приучал к техническому совершенствуполевой работы штабов и давал живое представление обусловиях, с которыми придется считаться в военноевремя. Старшее руководство непрерывно вносило по-правки и вводные задания, приближая исполнителей кэтим условиям.Нечего и говорить, что любоваться красотами при-роды и флиртовать под вечер с попутными дачницамибыло некогда. « Я под конец настоящего трудового дня «,говорил Винекен — был так разбит, что немедленно по-сле общего ужина группы валился на кровать, зная,вдобавок, что ровно в 6 ч. утра прозвучит призывнаякавалерийская труба и нужно будет начинать следую-щий день! «.Французская постановка, разумеется, требовала,кроме кропотливой предварительной разработки воен-ной игры в поле, еще и значительных материальныхзатрат. Но, казалось бы, для пользы дела лучше редкода метко.Дешевле должны были обходиться военные игрына карте. И такие игры могли служить существеннойподготовкой к полевым поездкам. Но они не произво-дились вовсе : совершенно отсутствовала техника ве— 224

-^Г&ЧПосле традиционного Телишского завтрака в годовщину боя л. -гв. Егерского пол-ка 12 октября 1877 года.П. К. фон-Герих, В. А. Каменский, Г. В. Голохвастов, Генерал-адъютант В. Н. Данилов,Свиты Его Величества ген. майор В. А. Яблоч кин, Флигель-адъютант Б. И. Квицинский, Н.Л. Сивере, А. В. Бурман, А. П. Косаговский, камергер А. Н. Панов, Б. В. Геруа, Князь Обо-лонский, Кузнецов, А. А. Воронов, Н. В. Рот штейн.

дения военных игр не в одном Киеве, а во всей России,и руководство было любительским.Каждый раз, когда брались где бы то ни было заэто занятие, из него ничего не выходило *). Ничего неполучилось и из попытки нового начальника Генераль-ного штаба Ф. Ф. Палицына « показать « нам в Киеве« как это делается «.Палицын был военно-образован, хорошо знаком сметодами германского Генерального штаба, справедли-во поклонялся им и задался мыслью привить эти ме-тоды к русским условиям. К сожалению, эти условиячасто оказывались сильнее Палицына, а сам он был, понатуре, большой медлитель и противник порывистых икрутых мер. Но Россия 20-го века не походила на Прус-сию середины 19-го, и кандидату в русские Мольтке небыло дано, как его прусскому образцу, времени, чтобыисподволь и постепенно переродить наш Генеральныйштаб. Палицын получил в свое распоряжение всего тригода, после чего начатая им работа была подкошена вомладенчестве его преемником, бросившим следить занаукой Сухомлиновым, не любившим кропотливоготруда и неспособным вдохновлять на него других.Хотя Сухомлинов пробыл собственно в должностиначальника Генерального штаба меньше года, но он сталпотом военным министром и уничтожил самостоятель-ность начальника Генерального штаба.В начале 1907 года Палицын приказал Киевскомуокругу произвести большую военную игру, объявив, чтоприедет руководить ею сам. Можно себе представить,как вдруг зашевелился наш муравейник в ожиданииэтого набега « новой метлы « **). Неизвестно почему, всемофицерам Генерального штаба роздали литографиро-ванные написанные бисерным почерком А. А. Самойлозаписки об устройстве австро-венгерской армии с при-казом выучить эти сведения наизусть. Несчастный Ба— *) В начале 1911 г. собрали всех крупных начальников вПетербург для военной игры, но в последнюю минуту чего-тоиспугались и отменили. Слабо была проведена крупная игра вКиеве в начале 1914 г., незадолго до войны, и не дала выводов.**) Палицын, правда, наезжал уже раза два в округ для ру-ководства полевыми поездками офицеров Генерального шта-ба, но метла все же оставалась « новой «.225

ланин должен был затем проэкзаменовать каждого офи-цера в усвоении кучи мельчайших справочных данных,секретность которых сильно преувеличивалась. Дляпроизводства экзамена генерал-квартирмейстер выбралнеожиданное место, — телефонную будку со стеклян-ными боками в штабе округа. В полумрак этой коробкизаманивался очередной офицер и подвергался, какгрешник в католическом конфессионале, подробномудопросу. Нужно ли к этому прибавить, что эта зубреж-ка пропала даром; Палицын не последовал примеру Ба-ланина и не приглашал нас на проверку сведений о чи-сле мотков проволоки, возимых в обозе 2-го разрядагонведного полка.Как бы то ни было, Палицын наконец приехал; мыбыли ему представлены в штабе округа в 8 часов тем-ного зимнего утра (намек на цену рабочего времени?), ив тот же день началась игра.На огромных столах были разложены простыникарт. Стороны разведены по своим залам, а разные« штабы «, представленные каждый одним офицером, посвоим углам.Первой вступила в дело конница. Кавалерист Пали-цын, кавалерист Сухомлинов, кавалеристы помоложе,настоящие и представлявшиеся, погрузились с головойв действия разъездов, разведывательных эскадронов,кавалерийских дивизий. Штабные, покончив со своим« исходным положением «, чинили карандаши и держа-ли наготове свои полевые книжки. Прошел день, дру-гой, третий. Может быть больше, даже наверное боль-ше. Военная игра все еще не выходила из авангардно-го периода и боев охранений и разведки. Главные си-лы все еще бивакировали и квартировали. Между темвремя продолжало идти и календарь с укоризной смо-трел на Палицына : намеченный им срок пребыванияв Киеве приближался к концу, в Петербурге ждалидругие дела.Если темп игры останется тем же, на окончание бу-мажной операции, задуманной в широком армейскомразмахе, понадобится не несколько дней, а месяцы.Скомкать и пройти на полевом галопе все то многое исущественное, что оставалось разыграть? Но против это-го должна была восстать сама природа Палицына, ко-торая требовала подробностей, полноты и точности.226

Если бы Палицын взялся написать военно-ученыйтрактат, он, как Клаузевиц, затратил бы на него всюсвою жизнь, но не решился бы издать свои десятьили больше томов, боясь незаконченности и несовер-шенства своего труда.Сочетание условий календаря, недостатка времении достоинств Палицына решило участь военной игры.Она была остановлена, не достигнув и четверти своегопути. Гора родила мышь. Материала для удовлетво-рительного разбора не хватало; однако Палицын со-брал нас, участников, воевавших и не воевавших, сде-лал разбор и сказал заключительное слово. Это, каквсе, что делал Палицын, вышло деловитым, но длин-ным, медленным, тягучим и без искры. В голове неосело никаких мыслей от этого мягкого и расплывча-того наставления.После ухода Палицына в 1908 году с должностиначальника Генерального штаба мы не видим его боль-ше на видных постах ни до войны, ни во время войны.Можно подозревать в нем поэтому еще одну черту ха-рактера : он не любил и избегал слишком крупной ипрямой ответственности. Мудрый и осторожный, Пали-цын предпочитал оставаться в тени, в роли нештатногосоветчика — философа. Именно в такой роли он состоялпри нашей Ставке во время войны. Лишь под конец онпринял назначение на должность нашего военного пред-ставителя в Париже и надо думать, что этот диплома-тический пост был ему по душе. Но проявить себя тамему не удалось : грянула русская революция и смеша-ла все старые карты*).*) Из того, что было слышно о Палицыне во время его без-ответственного состояния при высших штабах во время войны,можно заключить, что в нем отсутствовало настоящее военноечутье и что он не был военным психологом. Известно, что онбыл против смелой, но своевременной по обстановке атаки Юде-ничем Эрзерума и даже не поверил донесению о взятии кре-пости. Будучи послан в 1915 году в Литву наладить отношениямежду действовавшим там довольно путанно генералом Горба-товским и штабом Ю. 3. фронта, Палицын предложил лекар-ство : в течение трех дней оставить Горбатовского в покое ине досаждать ему указаниями!227

То обстоятельство, что во главе Киевского военно-го округа стоял кавалерист и бывший начальник Офи-церской кавалерийской школы, отразилось на офицерахГенерального штаба киевского гарнизона в одном при-ятном отношении. Сухомлинов завел конные выезды по«искусственному следу», или так называемые «лисич-ки».Собственных лошадей, как правило, офицеры Ге-нерального штаба не держали, сидеть им приходилосьбольшую часть времени не в седле, а на штабном сту-ле. В случае же полевых поездок верховые лошади на-ряжались от ближайшей кавалерийской части. В Киеве — от жандармского полуэскадрона, полагавшегося приштабе округа.Раза два в лето Сухомлинов .сопровождаемый боль-шой верховой группой офицеров Генерального штаба,выезжал на эту воображаемую охоту по пушному зве-рю. Полковник Ганжа, тоже кавалерист, знавший тех-нику « лисички «, заранее разведывал кусок пересечен-ной местности и затем, в день выездов, изображал изсебя зверя, обозначая свой след мелко нарезанной бу-магой. Мы гнались за ним разными аллюрами, виляяпо оврагам и холмам, продираясь через кусты или ро-щи, прыгая через канавы и изгороди. Это было веселои здорово.Офицер, который, наконец, срывал с плеча Ганжи,шедшего увилистым галопом на своем собственном гун-тере, белую развевавшуюся ленту, получал приз : зо-лотой жетон в виде лисы.Я любил эти конные развлечения, и все другие офи-церы, вероятно, были тоже рады провести полдня в по-ле и в движении вместо сидения в душной канцелярии.Как-то раз, вместо лисички, Сухомлинов устроилнам поездку в поле под предлогом решения тактиче-ской задачи. Выехали мы с картами, планшетами и по-левыми книжками. На этой летучей проверке нашихзнаний и уменья распоряжаться сообразно с обстанов-кой обнаружилось, до какой степени в нас сильны былишаблоны, застывшие со времени задач, которые мы ре-шали еще в Академии. Особенно стремились « занятьпозицию «, расписать ее по участкам и ждать противни-ка.Выехав на место, я обратил внимание на то, что в228

данном случае все выгоды были на стороне маневра(плохой обстрел, но удобные подступы для скрытогодвижения). Соответственно с этим, я удержал в своемрешении главные силы в кулаке для удара во флангнаступающему воображаемому противнику, разведываяи охраняя остальными силами. Такое активное решениеоказалось единственным. Оно заслужило одобрение на-шего судьи, Сухомлинова, и косые взгляды остальныхтоварищей по мундиру.Когда я уезжал на службу в Петербург офицерыГенерального штаба киевского гарнизона поднесли мнеподарок. Выбор его поручили H. H. Духонину, и тотспросил меня, что бы я хотел сам. Я ответил : вещь,которая всегда находилась бы перед моими глазами. Ду-хонин обнаружил хороший вкус, найдя стильные часыранней николаевской эпохи на письменный стол. Часыэти действительно всегда смотрели на меня своим боль-шим циферблатом, когда я занимался за своим столом икогда писал профессорскую диссертацию.Военное училище тоже почтило меня подарком, — нарядным бюваром с тяжелой серебряной доской, накоторой был выпуклый орнамент oxydé. Эта чернотаспасла бювар, когда воры ограбили мою квартиру в Из-майловских казармах после революции в 1917 г. Онивзяли все, что казалось им явным серебром или золо-том (пропали все мои ордена), но доску на бюваре онисочли, должно быть, за железо! Тоже и массивнуюстатуэтку затемненного серебра — подарок лейб-гвар-дии Егерского полка.Кроме всех этих воспоминаний, — мелких, среднихи больших, — я уносил из Киева одно главное : здесьродились мои дети.Дочь Елена — 6/19 июня 1906 года и сын Владимир — 8/21 декабря 1908 года. Оба ночью — дочь под утро,сын — в начале ночи. Принимала говорунья Петров-ская, так как акушер Яхонтов оба раза опоздал. Про-изошло это еще в квартире на Кругло-Университетской.В 1909 г., весной, мы переехали на другую, тоже в Лип-ках.229

ГЛАВНОЕ УПРАВЛЕНИЕ ГЕНЕРАЛЬНОГО ШТАБАВ ПЕТЕРБУРГЕВернуться в Петербург, где прошла большая частьжизни, было приятно. Но я никогда не жалел о четы-рех годах, проведенных в Киеве. Мы не только позна-комились с « матерью городов русских « и первой повремени столицей русского народа, но я побывал еще наВолыни, в Подолии, в Полтаве и в местечке Шостке,Черниговской губернии.В Полтаву меня командировал Киевский отдел Им-ператорского военно-исторического Общества, действи-тельным членом которого я состоял. В конце июня 1909года предстояло празднование 200-летнего юбилея Пол-тавского сражения. Наш Киевский отдел решил вы-пустить к этому времени « Путеводитель « по местам,где так ярко блеснул военный гений Петра Великого.Мне пришлось пешком обойти и поле сражения, де-лая схематическую съемку местности, — в сравнении скартой боя, и все памятники в Полтаве и вокруг, свя-занные с этим событием.Результатом моей работы явилась брошюра, из-данная Киевским историческим отделом и моя статьяв « Русском Инвалиде « о Полтавском поле — 200 леттому назад и теперь*). Существенные черты его уце— *) Этим не ограничилось мое участие в Полтавском юби-лее. Лето 1909 года, обычные училищные каникулы, я прово-дил с семьей под Петербургом, в Ораниенбауме, у родителейжены, чем воспользовался профессор А. К. Байов; он занимал-ся устройством юбилейных популярных лекций в Петербурге,тоже от имени военно-исторического Общества, деятельным231

лели, и, стоя в известных точках, можно было вообра-зить себе, как шведы протискивались через подставлен-ную им Петром ловушку, — дефиле и редуты, — чтобызатем, в состоянии расстройства, быть атакованнымисвежей русской армией из укрепленного лагеря.В Главном Управлении Генерального штаба я полу-чил назначение в отдел 2-го обер-квартирмейстера, ве-давшего нашей разведкой заграницей и изучавшего ар-мии и возможные театры военных действий как нашихвозможных противников, так и союзников. Параллель-ный отдел 1-го обер-квартирмейстера представлял со-бою главную лабораторию по вопросам стратегическими оперативным, — подготовки к войне в широком смы-сле. Деятельность обоих отделов объединял генерал-квартирмейстер, непосредственно подчиненный началь-нику Генерального штаба. В распоряжении генерал-квартирмейстера состояло, кроме того, так называемое« особое отделение «, носившее печать таинственнойважности и занимавшееся наиболее секретными дела-ми тайной разведки и контрразведки.Моим обер-квартирмейстером оказался генерал-ма-йор Е. К. Миллер, назначивший меня в отделение, ве-давшее всеми Балканскими государствами. В этом от-ношении мне повезло, так как я получил своим прямымначальником полковника Сергея Ефимовича Гущина, — человека исключительных душевных качеств, у которо-го ум и способности охотно уживались со скромностью.Он был казак и начал свою службу в Донском войске.Холостой, превосходный служака, выдержанный каксо старшими, так и с младшими, Гущин представлял со-бою образцовый тип офицера Генерального штаба. Ра-ботать с ним было и приятно и полезно.Спокойной и приятной была также общая атмосфе-ра во всем нашем отделе, благодаря Е. К. Миллеру. Об-разованный и светски — воспитанный, бывший лейб— членом которого состоял. Байов предложил мне сделать сооб-щение для рабочих одного из крупнейших казенных заводов.Лекция, в каком-то общественном зале Петербурга, собрала ог-ромную аудиторию в несколько сот человек.232

гусар, перед своим назначением на должность обер-квартирмейстера наш военный агент в Риме, Миллерпринес с собою обычаи и привычки человека общества,офицера хорошего гвардейского полка и европейца,плюс свое природное доброжелательство. Он завел в по-мещении отдела общие завтраки, на которых предсе-дательствовал сам и которыми пользовался, чтобы ко-роче узнавать своих офицеров и сближать их междусобою*).Tel maître tel valet, — вся наша группа в своихвзаимных отношениях приобрела характер дружнойполковой семьи. Всего нас было около 15 человек. Сре-ди них я встретил кое-кого из старых знакомых, начи-ная с А. Г. Винекена; сослуживцами оказались ещемой товарищ по Пажескому корпусу С. Н. Потоцкий **),по академии — С. Л. Марков ***) и В. Г. Скалой.Увидел я также здесь А. А. Самойло, специалистапо Австро-Венгрии в штабе Киевского округа и авторабисерных иероглифов, портивших глаза участникамвоенной игры 1907 года, описанной раньше****).Знал я и генерал-квартирмейстера — Юрия Ники-форовича Данилова, тоже по Киеву, где он два года пе-ред тем командовал 166 пехотным Ровенским полком*),ред тем командовал 166 пехотным Ровенским пол-ком*****).*) Во время войны Евгений Карлович был начальникомштаба 5-й армии и командиром корпуса. Во время гражданскойвойны командовал белыми войсками в Архангельске. В эми-грации, после похищения А. П. Кутепова, возглавил Обще-Во-инский Союз русских офицеров — эмигрантов и в 1937 г. под-вергся участи своего предшественника : был похищен больше-виками среди бела дня в Париже.**) Во время войны Еоенный агент в Дании.***) Достиг на войне должности начальника штаба Юго-За-падного фронта у Деникина. Бежал с ним и Корниловым изБыховской тюрьмы на юг России, играл выдающуюся роль вДобровольческой армии и был убит в бою с красноармейцами.****) Самойло, рисовавшийся своими крайними правымиубеждениями, при большевиках поступил к ним на службу и,вообще, остался в Советской России.*****) Генерал-квартирмейстер Ставки в 1914–15 гг. Автор из-данного в эмиграции труда о стратегической подготовке и стра-тегии России в последнюю войну. « Россия в мировой войне1914–15 гг.» Берлин, 1924.В сентябре 1915 г. командовал 25-м армейским корпусом.Был потом начальником штаба Северного фронта и затем-ко— 233

В отличие от профессора Н. А. Данилова, — рыже-го, — наш получил прозвище « черного «, которое удер-жалось за ним и тогда, когда эта чернота замениласьсединой и одним воспоминанием оставались черные гу-стые брови, придававшие лицу выражение свирепо-сти. Под кличкой « черного Данилова « он был изве-стен не на одних верхах и в штабах, но и в строевойармии.Это был несомненно умный, добросовестный, стро-гий к себе и к другим работник и честный человек. С1909 года он представлял собою в Главном УправленииГенерального штаба единственную постоянную вели-чину вплоть до начала войны 1914 года. За эти 6 лет надним сменилось 4 начальника Генерального штаба. Не-возможно было ожидать, чтобы они оставили по себекакой-либо след даже при наличии желания и подгото-вленности, чего не было. Таким образом, вся стратеги-ческая работа по выработке плана войны лежала наплечах Ю. Н. Данилова.Так как затем Данилов остался в роли генерал-квартирмейстера в течение первого года войны при на-чальнике штаба — нуле, то он и сделался легкой мише-нью для критиков русской стратегии, теоретической ипрактической, на протяжении этих шести лет. Ю. Н.Данилов сам помог нападкам на себя, напечатав в эми-грации свои воспоминания, в которых прямо и честноизложил ход соображений, легших при его участии воснову нашей стратегии.Я не пишу историю войны 1914–17 гг. и заношу наэти страницы своей записной книжки лишь воспоми-нания о лицах, с которыми меня сводила судьба и особытиях, которых я был свидетелем; поэтому я не вни-каю здесь в суть предъявляемых Данилову « черному «обвинений, подчас в резкой и грубой форме. Скажутолько, что не трудно казаться мудрым критиком послетого, как все карты открыты и ошибки стали очевид-ными.Данилов мог ошибаться, но едва ли не хуже егоошибался прославленный и « победоносный « Люден-дорф, его германский коллега.мандующим 5-ой армией. За свою работу в Ставке имел орденсв. Георгия 4-й степени.234

В моей памяти Юрий Никифорович стоит как одиниз лучших офицеров нашего Генерального штаба, се-рьезный, скромный, трудоспособный и внимательный кдеталям. Если Ф. Ф. Палицына некоторые считали под-ходившим на роль русского Мольтке, то невольно при-ходит в голову, что Данилов в методах своей работы по-ходил на Палицына. И так же как Палицын, он былмедлителен и осторожен; так же стремился к совер-шенству, глубине и законченности. Каждый мало-маль-ски ответственный доклад Данилов примеривал и взве-шивал, проверял и изучал, пока все оказывалось, на-конец, на месте, ясно, убедительно и отделанно. Во-шла в поговорку любимая отметка Юрия Никифорови-ча на полях меморандума : « Прошу уточнить «. С. Е.Гущин возвращался с очередного доклада генерал-квартирмейстеру, клал передо мной бумаги, которыеуже не раз путешествовали туда и обратно, и с вырази-тельным жестом говорил : « Ну, Борис Владимирович,подумайте, что мы тут можем уточнить! «. Это означа-ло изыскание дополнительных данных — и можно во-образить наш триумф, когда документ, после этого, по-лучал долгожданную подпись Данилова.То же самое испытывали и другие отделения, нобольше всего доставалось переделок и уточнений опе-ративным нашим собратьям во главе с H. H. Стого-вым*). Тут было столько подвижных и условных во-просов!« Особое « отделение со всеми своими архисекрета-ми держалось особняком. Начальствовал им полковникНиколай Августович Монкевиц, высокий, с плывущейпоходкой, подтянутый и всегда хорошо одетый, с оченьзаметной косиной в глазу. Он был умен, ловок, имелгладкие дипломатические манеры и любил хорошо по-жить; впоследствии Монкевиц оказался на месте такжеи в строю, хорошо командуя на войне пехотной диви-зией и, кажется, корпусом**).*) Во время войны начальник штаба 8-й армии у Каледи-на (1916), Георгиевский кавалер. В 1917 г., ко времени больше-вистского переворота, начальник Главного Штаба. В эмиграции — ближайший помощник Кутепова и потом Миллера по уп-равлению Офицерским Союзом.**) В эмиграции состоял при генерале Кутепове и в 1926 го— 235

Из секретных достижений особого отделения вспо-минаю рассказ, на ухо, о том, как были сняты копииважных документов, хранившихся в письменном столевоенного агента одной из великих держав, полковни-ка Н. Было известно, что в квартире этого полковникаполагался истопник, обязанность которого заключаласьв « заправке « всех печей в 5–6 ч. утра, когда все ещеспали. Наше особое отделение устроило болезнь всег-дашнего истопника и подослало на его место своего че-ловека. Неслышно ступая по квартире в традиционныхваленках профессионального истопника, этот наш агентмог попробовать все хранилища, где рассчитывали най-ти нужные бумаги. Но предполагалось, и это оказалосьверным, что они лежали в ящике письменного стола вкабинете. Псевдоистопник успешно сделал сначаласлепки с замков, а затем, заказав и получив по нимключи, произвел разведку ящиков этого стола. Доку-мент был почти немедленно найден и скопирован вкрупных чертах. Понятно, что эти выборки мог сде-лать толково лишь офицер Генерального штаба.Другой случай того времени из области тайнойразведки получил огласку вследствие шумного и дра-матического его окончания.Нашему военному агенту в Вене полковнику Мар-ченко удалось купить услуги одного из старших офице-ров австрийского Генерального штаба, стоявшего воглаве важного отделения военного министерства. Черезэтого человека мы начали получать регулярные доне-сения о последних « новостях «, имевших отношение квариантам стратегического развертывания австро-вен-герской армии против России. Но мелочные сведенияприносили сравнительно мелкие суммы, a l'appétit vienten mangeant. Очертя голову, жадный до светских удо-вольствий авантюрист продал, наконец, исправленноеду исчез в таинственных условиях, сообщив в полицию Пари-жа, чтобы не беспокоились искать его тело. Интересно, что осе-нью этого года, за месяц до этого исчезновения, я снимал унего комнату в Фонтенбло, где писал этюды, и его дочь, а иног-да и сам Монкевиц сопровождали меня по местам, которые хо-рошо знали и рекомендовали. Были основания считать, что онне кончил жизнь самоубийством, а бежал, куда — неизвестно.В небольших суммах Офицерского Союза обнаружилась растра-та.236

мобилизационное расписание своей армии. Оно прого-стило одну ночь у Марченко и было успешно, страницаза страницей, сфотографировано. На утро расписаниевернулось, казалось, благополучно, в бронированныйшкаф министерства, а австрийский полковник мог по-здравить себя с крупным кушем.Но куш этот был и последним! Образ жизни это-го офицера, постепенно расширявшийся в сторону wein,weib und spiel, обратил на себя внимание. Все знали, чтоон не имел своих средств. Начали следить; подставилиловушку и поймали с поличным.Потушить скандал было трудно. Как поступить срусским военным агентом, который пользовался дипло-матической неприкосновенностью? К Марченко прибыл, под покровом ночи, придворный чин и от именисамого Императора передал ему « совет « покинуть пре-делы Австрии в 24 часа. Марченко ничего не оставалоськак лихорадочно уложиться и уехать.Утром венцы прочли в газетах о том, что хорошоим знакомый блестящий и веселый офицер военногоминистерства покончил с собой по неизвестной причи-не.На самом деле заряженный револьвер был врученэтому предателю, после его ареста, одним из его сослу-живцев по приказанию начальника Генерального шта-ба.Марченко, по приезде в Петербург, был милостивопринят Государем и вскоре награжден, вне очереди, ор-деном св. Владимира 4 ст. *).Если мы покупали в Австрии полковников, то на-ши противники покупали у нас под носом писарей. Спу-стя некоторое время после описанного попался в шпи-онаже старший писарь нашего 2-го обер-квартирмейсте-ра Ершов. Он прекрасно и долго симулировал свою бед— *) М. К. Марченко в чине капитана был в Академии руко-водителем по тактическим занятиям в той партии, в которойсостоял и я. В конце года он оценил мою работу полным бал-лом. Марченко — конногвардеец, хорошо образованный чело-век, историк (по эпохе Петра I). Начальник Николаевского ка-валерийского училища к началу войны. Был женат на дочериГоремыкина (министра), свойственнице моей жены. Умер воФранции около 1935 г.237

ность и забитость, именно по этой причине был оставленна сверхсрочную службу и автоматически стал стар-шим писарем и «журналистом». Никаких умственныхспособностей это существо не обнаруживало, но, види-мо, усердно старалось, и начальство продолжало дер-жать его «из жалости». Мы все знали, сколько у негодетей и чем больна жена, и даже делали сборы в поль-зу его семьи. Усердие Ершова выражалось, между про-чим, в том, что он добровольно оставался в канцеляриипосле окончания служебных часов, как он объяснял,для приведения в порядок и подшивки дел.Поведение это, наконец, начало внушать подозре-ния. И кончилась эта печальная история уличением,арестом и судом « бедного и жалкого « Ершова, под этойличиной торговавшего нашими секретами. Улики былислишком сильны, его осудили за измену и повесили.В Балканском отделении, где я служил, нам при-ходилось постоянно иметь дело с нашими военнымиагентами, в шести государствах.Старшим и самым положительным из этих пред-ставителей был Иван Алексеевич Хольмсен. Выдержкаи степенность его говорили о шведском происхождении,а четыре языка не считая русского, которыми он владелсвободно, — об его образовании.Донесения Хольмсена из Константинополя отлича-лись регулярностью, аккуратностью и полнотой. В немвсегда чувствовались искусный организатор и удачноесоединение военного с дипломатом, с нажимом на во-енную специальность *).Неудачное соединение представлял собою Максим*) Перед войной И. А. Хольмсен был произведен в генерал-майоры и назначен командиром бригады 1-ой гренадерской ди-визии в Москве. Выступил на войну начальником второочеред-ной пехотной дивизии и в несчастном бою в Восточной Прус-сии в начале 1915 г. был взят в плен. Тем не менее впослед-ствии награжден Георгием 4 ст. В эмиграции мы встретились вЛондоне и Иван Алексеевич одно время состоял моим помощ-ником, когда я был начальником специальной военной миссиидля связи Англии с нашими добровольческими армиями. Мыподружились. В дополнение к его приятным качествам светско-го и просвещенного человека Иван Алексеевич обладал юмо-ром, оживлявшим его природную деловитость. В эмиграции оннапечатал интересную работу о той операции, в которой поги-бла его дивизия.238

Николаевич Леонтьев, сидевший в Болгарии. Ему нра-вилась дипломатическая роль, что, по всей вероятности,действовало подчас на нервы нашего представителя ми-нистерства иностранных дел. Еще больше эта полити-ческая складка действовала на наши нервы, так каквместо донесений о военных делах и составления нуж-ных нам работ по изучению болгарской армии и бол-гарского театра мы получали толстые пакеты, заклю-чавшие — по терминологии Леонтьева — « разговоры «его с разными политическими деятелями Болгарии,включая и самого Царя Фердинанда. Но пока Леонтьев« разговаривал «, болгары строили новую железную до-рогу через Шипкинский перевал, о чем наш военныйагент « забыл « донести. Запрошенный, почему, Леон-тьев храбро ответил, что эта железная дорога не име-ет никакого стратегического значения!Как кажется, Максим Николаевич, или « Максим-ка «, по заглазному прозвищу, был избалован в своихполитических вторжениях в область нашей диплома-тии Палицыным, в бытность его начальником Генераль-ного штаба. Палицына самого клонило к этой области, иего подкупала литературная и гладкая форма леонтьев-ских рапортов. Не замечая за этой маской отсутствиясодержания, Палицын искренно писал на полях : « Про-чел с интересом «. Резолюция, конечно, сообщалась вСофию и служила поощрением автору.С уходом Палицына « разговоры « начали молчали-во подшивать к делу, и в мое время они составилиобъемистый, но бесполезный фолиант.Как раз в те годы (1910–12) делались с нашей сто-роны попытки заключить с Болгарией прочный воен-ный союз на случай войны с Германией, Австро-Вен-грией и Турцией. К сожалению, переговоры не привелик желаемому результату, главным образом потому, чтоЦарь Фердинанд всегда держался австрийской ориен-тации. В разгар переговоров в 1911 г. в Россию приез-жал на Красносельские маневры тогдашний началь-ник Генерального штаба генерал Фичев. Я был назна-чен при нем состоять. Одновременно с поездкой Фичевав Петербург Царь Фердинанд отправился с визитом кФранцу Иосифу в Вену! Это двуличие послужило при-чиной подчеркнуто холодного приема Фичева Госуда-рем. Как нарочно, в то время присутствовала на манев— 239

pax большая французская депутация, которую Госу-дарь, Двор и военные власти столь же подчеркнуто об-ласкали. Контраст в приеме был совершенно очевиденкаждому.Более удачный военный договор был заключен вмое время с маленькой Черногорией, которая вообщепользовалась нашей поддержкой, не только нравствен-ной, но и материальной. Особое покровительственноеотношение к Черногории было подчеркнуто известнымтостом Императора Александра III во время визитакнязя Черногорского Николая I. Он выпил за здоровье« единственного искреннего друга России «. Тост этот со-чли в дипломатических кругах Европы бестактным, носмолчали. Слишком внушительна была фигура и поли-тика Александра III.По заключении с Черногорией примерно в 1911 го-ду конвенции Россия обязывалась, помимо увеличенияобычных субсидий, реорганизовать черногорскую ар-мию, превратив ее из примитивной милиции в регуляр-ную армию, способную в случае войны с Австрией илиТурцией оказать сопротивление и полезное содействиеРоссии.Военным агентом нашим в Цетинье состоял Нико-лай Михайлович Потапов, способный и деятельныйофицер, научившийся ладить с капризным и двулич-ным королем и со страстными и жадными до денег ипочестей его помощниками. Но на роль реорганизатораармии нужно было назначить особое полномочное ли-цо. Выбрали некоего полковника Генерального штабаЕгорьева. Высокий и худой, как жердь, узкоплечий, скрошечным вздернутым носом, оседланным пенснэ, сбородой и волосами цвета мочалы, он, вероятно, бросал-ся в глаза на « брюнетном « фоне черногорцев, смуглых,коренастых, с их орлиными носами и зоркими глазами.Егорьеву был пожалован чин черногорского гене-рала и присвоен театральный национальный костюмсвирепого балканского воина : короткая куртка вродеболеро, щедро расшитая золотом, широкий шелковыйпояс красного цвета с заткнутым в него древним писто-летом, живописные шаровары и высокие сапоги. Герой-ский костюм этот очень нравился Егорьеву^ которыйвообще считал свою наружность видной и воинственной.В бытность в Петербурге, в скромной форме русского240

полковника, он громко здоровался с встречаемыми имна улицах воинскими командами, и те отвечали ему,недоумевая, что это за начальство*). Когда офицерамГенерального штаба дали сабли, в дополнение к шаш-ке**) (кажется в 1912 г.), Егорьев носил ее «по-гусар-ски « так, чтобы она волочилась по земле, и ему доста-вляло удовольствие назойливое дребезжанье метали-ческих ножен по плитам петербургского тротуара.Мы подтрунивали над этим мелким тщеславием че-ловека, которому никак нельзя было отказать в уме,способностях и даже таланте. Но именно эти черты иего желание господствовать годились в черногорскомвойске, которое нельзя было взять скромностью, понят-ливостью и одной деловитостью.Высокомерность и оперная форма черногорского ге-нерала импонировали тамошним воякам всех степеней,имевшим психологию горных разбойников. Они ожида-ли « атамана « и получили его!...В результате выработки конвенции и переговоров, вкоторых наше отделение принимало ведущее участие,Гущин и я густо украсились черногорскими орденами.Я получил черный крестик на белокрасной ленте в своюгрудную колодку, красивый голубой крест на шею (но-сил по борту ниже русских орденов) и большую золотуюмедаль — по случаю какого-то юбилея короля.Получил я в 1912 году награду и от болгар в памятьмоего состояния при Фичеве в предыдущем году. Этобыл огромный и тяжелый крест на шею темно-красно-го цвета на желтой ленте (чем меньше страна, тем круп-нее ордена, заметил кто-то ***).И оба эти славянские государства изменили делуславян во время войны 1914–18 гг.! Наши контракты, на*) В русской армии можно было вести короткий разговор ссомкнутым строем, здороваться, прощаться, благодарить. Нодля этого нужны были служебные отношения с данною воин-скою частью.**) Шашка в кожаных черных ножнах носилась на плече-вой портупее. Сабля — на поясной портупее.***) Орден этот вручил мне лично генерал Радко-Дмитриев,победитель турок в 1912 году, в бытность свою в Петербурге. Ми-молетная с ним встреча оказалась полезной впоследствии, — во время войны, в 1914 году. Скажу об этом в своем месте.241

которые было потрачено столько усилий, оказалисьничего не стоящими « клочками бумаги «.Черногория, в наказание, потеряла по Версальско-му миру свое место на карте как самостоятельное госу-дарство. И династия Негошей ушла в небытие и забве-ние.Я не знаю, где и как кончилась карьера нашего ин-структора и « черногорского « генерала Егорьева*).Но были загублены даром как его труды, так ибольшие русские деньги.Что сказал бы Александр III о своем « единствен-ном друге « Николае I Черногорском, старавшемся со-сать двух маток и взвешивавшем, к постоянному огор-чению Потапова, не выгоднее ли опереться на Ав-стрию?... **).Из рутинных балканских дел мне пришлось соста-вить очередной справочный сборник о географии, ста-тистике и вооруженных силах Болгарии. Он был напе-чатан в 1910 г. и выдержка из сведений об армии поме-щена в 2 томе сытинской « Военной Энциклопедии «.В 1911 г. Главное Управление Генерального штабаприступило к изданию ежемесячного журнала, осве-щавшего разные злободневные вопросы; среди них вид-ное место занимали данные об иностранных государ-ствах. Моей долей сотрудничества была поставка статейо балканских делах. Помню, я поместил, между про-чим, отчет о маневрах в Турции по обстоятельным до-несениям солидного И. А. Хольмсена.Издание этого сборника было обязано чистому слу-чаю и легкомыслию военного министра Сухомлинова.Как-то, едучи с очередным докладом к Государю, онувидел у себя на столе среди приготовленных бумагкнижку : № 1 « Сборника Морского Генерального шта— *) H. M. Потапов остался в России после большевистскогопереворота и одно время, в 1918 г., был начальником Генераль-ного штаба Красной армии, когда большевики еще пользова-лись услугами и знаниями кадровых офицеров старой армии.**) В начале 1916 г. король Черногорский Николай, под впе-чатлением неудачного для России 1915 года, вступил с Австриейв переговоры о сепаратном мире и, когда они не привели к же-лаемому им результату, бежал в Италию. Это был азиатскихитрый и жадный человек, который в людях, имевших с нимблизкое дело, вызывал чувства обратные уважению.242

ба «. Скользнув по заглавию, министр решил, что этоновое издание нашего сухопутного Генерального штаба,и с этой мыслью вложил в свой докладной портфель иэту книжку.Кончив в Царском Селе свой доклад, Сухомлиновпоказал сборник Государю, отрекомендовав его как на-чало полезного литературного предприятия Генераль-ного штаба.Однако, внимательный Государь, прочтя заглавие,заметил : « Да, но ведь это сборник Морского Генераль-ного штаба! «Сухомлинов не потерялся. Он извинился и объяс-нил, что в совершенно такой же обложке и в таком жеформате только что вышел № 1 подчиненного ему Гене-рального штаба, что он нечаянно захватил чужуюкнижку и обещал привезти настоящую через неделю, — в свой следующий доклад.Вернувшись в Петербург находчивый министр не-медленно приказал составить, напечатать и сброшюро-вать в этот недельный срок № 1 нашего сборника, повнешности точную копию № 1 Морского журнала!Мы — внезапные сотрудники — не понимали, по-чему такая спешка, почему другие дела померкли наэти 5–6 дней и почему было необходимо воспроизвестишрифт, цвет и вид обложки по Морскому сборнику.Задачу мы исполнили успешно, но наше недоуме-ние и история возникновения журнала разъяснилисьпозже.Будучи в курсе балканских дел, я поместил такженесколько статей в « Русском Инвалиде « : о ходе вос-стания в Албании и об Адриатической железной доро-ге, о постройке которой препирались тогда Турция, Гре-ция и Сербия, каждая преследуя свои интересы и ста-вя палки в колеса основному проэкту, в проведении ко-торого была стратегически заинтересована и Россия.Для изучения этого последнего вопроса я был, меж-ду прочим, командирован через Дворцовую площадь,где в здании Главного Штаба помещалось стильным по-луциркулем наше Управление, на другой конец полу-круга, в министерство иностранных дел (у Певческогомоста). Там в мое распоряжение предоставили нужныенам дела, и я провел среди них немало интересных ра-бочих часов.243

Наконец, был еще один балканский вопрос, к кото-рому привлекли меня. Со времени нашей войны с Тур-цией в 1877–78 гг. и освобождения славян, кандидатыв офицеры болгарской, сербской и черногорской ар-мий получили льготный доступ в наши военно-учебныезаведения, включая и академии. Но общих правил несуществовало, и руководствовались « явочным « поряд-ком. Для выработки общего положения образовали осо-бое совещание под председательством генерала Яку-бовского, члена Военного Совета, прежде — помощниканачальника военно-учебных заведений. Я был назначенделопроизводителем этой комиссии. В конце концов мыиздали требуемое « Положение « о льготах и т. п., нов моей памяти сохранились не наши довольно много-людные заседания, а мои визиты к Якубовскому. Я при-носил к нему на дом составленные мною журналы за-седаний на утверждение и редакцию, если нужны былипоправки.Выражение « на дом « не подходило к образу жиз-ни Якубовского, который по непонятной мне причи-не помещался в гостинице третьего разряда, переезжаяиз одной в другую. При этом гостиницы не только былидешевые и непредставительные, но и имели не особен-но приличную репутацию. По крайней мере, я, входя вних с деловым портфелем под мышкой и выходя, состорожностью оглядывался, не видит ли меня кто-ни-будь из знакомых.Старик Якубовский умер в скорости после оконча-ния работ нашей комиссии и я, будучи на похоронах,убедился в том, что он был женат. Таким образом, онпроживал вне своего настоящего дома в странных сту-денческих условиях. Иметь с ним дело было приятно :он быстро схватывал суть дела, давал ясные указанияи толково боролся в заседаниях с обычным явлением,желанием членов говорить не на тему и попусту растра-чивать слова.Читатель мог заметить, что, говоря о делах и ли-цах Управления Генерального штаба, я обошел молча-нием его начальника. Но это потому, что его присут-ствие и руководство вовсе не чувствовалось в нашем244

отделе 2-го обер-квартирмейстера, и я даже долженнапрячь память, чтобы сказать без ошибки, кто имен-но был в то время начальником Генерального штаба. В1909 году, до моего перевода, промелькнули на этойдолжности, как метеор, Сухомлинов и Мышлаевский.Последнего заменил генерал Гернгросс, тоже не надол-го. Это был человек из петербургского « света «, — быв-ший конногвардеец, мягкий и, как говорили люди, имев-шие с ним служебные встречи, приятный. Службы Ге-нерального штаба он совершенно не знал по той про-стой причине, что никогда не служил в штабах, дер-жась строевой карьеры. Отбывал он возложенную на-него « повинность « формально, не претендуя внести вподчиненный ему Генеральный штаб и работу ГлавногоУправления свежую струю. Я не помню, чтобы Герн-гросс когда-либо появился в тех комнатах, где мы зани-мались. Не пробовал он собирать офицеров Генераль-ного штаба и в своем просторном кабинете, чтобы по-знакомиться с ними и преподать те или другие руково-дящие начала. В нашем Управлении не делалось ника-ких публичных докладов, на которых можно было быподвергать обсуждению военные вопросы. НачальникГенерального штаба не знал нас; не знали и мы его,хотя ежедневно работали под одной крышей. Не изме-нилось это положение и при преемнике тяжко заболев-шего Гернгросса, — Жилинском, тоже из петербургско-го « общества «, бывшем кавалергарде, правда прошед-шем различные штабные этапы *).В назначении этих лиц, гладких светски, но неве-жественных и безучастных, была видна рука Сухомли-нова. Он настоял на снижении роли начальника Гене-рального штаба вообще и на уничтожении той само-стоятельности, которая была дана этой должности приее основании в 1905 году. Сухомлинов не желал так-же иметь в этой роли второго Палицына, задавшегосяцелью реформировать Генеральный штаб и самомустать не только основным ответственным стратегом, нои воспитателем. Не желал и второго Мышлаевского, им— *) В начале войны — Главнокомандующий Северо-Запад-ным нашим фронтом, в значительной мере ответственный заТанненбергскую катастрофу. Пребывание Жилинского на постуначальника Генерального штаба не научило его стратегии.245

локировавшего своею самостоятельностью, умом и на-стоящей ученостью.Намеренное обезличение должности начальника Ге-нерального штаба привело, естественно, к тому, что опе-ративная, разведывательная и всякая другая деятель-ность почти всецело зависела от лиц, руководивших со-ответствующими отделами, и от объединявшего их ге-нерал-квартирмейстера. Сказать, что работа шла дур-но и не отличалась качеством, было бы несправедливо.Но она велась как бы через голову начальника Гене-рального штаба, который сделался при Сухомлиновеканцелярской единицей, докладчиком и передатчикомчужих мыслей и соображений.Что касается до стратегического руководства Су-хомлинова, смело взвалившего на свои плечи огром-ную тяжесть ответственности по всем военным вопро-сам, то она выражалась в спазмодических, непродуман-ных и импульсивных мерах, о которых потом пришлосьсожалеть (упразднение резервных войск и отнесениедислокации вглубь России) или от которых должны бы-ли отказаться (срытие крепостей в Привислинскомкрае).Легковесность и мальчишеская беззаботность во-енного министра постоянно прорывалась в наших с нимсношениях. Выше был рассказан характерный эпизодс изданием « Сборника Управления Генерального шта-ба «. Вспоминаю другой случай, вызвавший не однитолько улыбки, а большое смущение. Шла речь о по-стройке линии железной дороги (кажется, на Кавказе).Заключения давали — наше Управление Генеральногоштаба и, независимо, министерство путей сообщения. Квоенному министру эти докладные записки поступилив разное время, на расстоянии недели, двух. Мненияведомств были диаметрально противоположны, но Су-хомлинов на обоих докладах положил резолюцию : « Со-гласен «.Едва ли и Государь считал Сухомлинова серьезными глубоким, так как было известно, что он называл егоза глаза, добродушно, но с иронией : « наш гусар «. Су-хомлинову был сохранен гусарский мундир Офицер-ской кавалерийской школы, которой он одно время ко-мандовал, и военный министр носил эту форму учеб-ного заведения предпочтительно перед мундиром Гене— 246

рального штаба. Ему нравились малиновые чакчиры игусарские шнуры!...В конце 1909 года я вернулся из Киева на службув Петербург, в Главное Управление Генерального шта-ба, а в январе 1910 г. меня вызвал в Академию А. К.Байов. Он предложил мне, во-первых, ведение в бу-дущем тактических занятий с офицерами, а, во-вторых,— взяться за писание диссертации на профессуру. Ра-бота моя перед тем в Киевском военном училище в ка-честве штатного преподавателя военных наук располо-жила меня к последним, и я с готовностью согласилсяна оба предложения. За выбором темы для испытатель-ного сочинения Байов направил меня к Б. М. Колю-бакину. Было очевидно, что оба эти мои оппонента натретьей теме сговорились между собою о желательностипривлечь меня к научной работе в Академии, как ско-ро узнали о моем переводе в Петербург.Поехал я на Никольскую площадь к Борису Михай-ловичу.Кабинет-библиотеку он устроил себе в большойкомнате в три окна, которая всяким другим жильцомбыла бы использована как гостиная. Посредине стоялпростой деревянный стол, своей голой доской и разме-рами напоминавший помост. На нем в величайшем бес-порядке, как это вскоре было доказано, лежали грудыбумаг, тетрадей, книг. А на них лежала толстым слоемпыль. Было видно, что прислуге запрещалось дотраги-ваться до этого стола. С другой стороны, и хозяин, ви-димо, не прикасался к нему и его содержимому в тече-ние долгого времени. Когда он захотел показать мнеодну книгу и начал рыться в ухабах бумажно-книжно-го склада на столе, нужная книга так и не отыскалась.В углу комнаты стоял стильный круглый стол хо-рошего вкуса и удобные кресла, на полу азиатские ко-вры, — воспоминание о Кавказе. На стенах до потолка— картины, масло и акварель, гравюры, рисунки. Уодной стены — книжные полки и шкафы. В другойкомнате, рядом, продолжение картинной галлереи и хо-лостяцкая спальня походного типа.Деловой наш разговор кончился быстро. Колюбакин247

предложил мне взять тему, до того никем не затрону-тую, — о роли маневра в решительном сражении. При-думанное им заглавие носило типичный для Колюба-кина отпечаток чрезмерной законченности военно-на-учной фразы, что делало название тяжелым. Однаковозражать мне не приходилось. Название это было :« Маневр, как средство достижения цели боя «. Таково изаглавие моей книги, напечатанной после защиты дис-сертации.Покончив с этим вопросом и дав мне несколько на-меков, как развивать заданное и где черпать вдохнове-ние, Колюбакин повел меня вдоль стен, с любовью по-казывая и объясняя экспонаты его собрания. Оно былопестрым, но интересным, и обнаруживало, что Колюба-кин был сам художником. Действительно, он, как и егодруг Н. П. Михневич, « баловался красками «, но сво-их вещей скромно не показывал. То, что он собрал, бы-ло обязано его художественному пониманию и регу-лярным поискам у старьевщиков-антикваров Алексан-дровского рынка и других мест. Антиквары эти хорошознали высокого бакенбардиста-офицера и приберега-ли для него товар. Но, как настоящий коллекционер,Борис Михайлович не только хотел купить интересую-щую его вещь, но и купить ее дешево. Колюбакин с удо-вольствием приводил ряд примеров из этой области егослучайных находок и непонимания торговцем их цен.В числе редких изданий у Бориса Михайловича былинтересный альбом зарисовок Лилье-де Лиль Адама,художника, сопровождавшего Наполеона в русском егопоходе в 1812 году. Перед Бородинским сражением оннанес на своем планшете расположение русских войск,как оно представлялось с французских позиций. Пано-рамный рисунок этот изумительно точно передавал ме-ста русских полков, и Колюбакин сделал кальку, гденадписал их названия. Между прочим, в эмиграции, вЛондоне, мне удалось приобрести за гроши 2–3 листаэтого альбома литографий, но листы не столь интерес-ны.Колюбакин был интересен, когда говорил на воен-ные темы, но он не замыкался в этой области и пред-ставлял собою тип широко образованного человека. По-могало ему свободное владение языками, французскими немецким.248

Устная защита мною диссертации в феврале 1911 го-да прошла благополучно. Кроме Колюбакина моимиоппонентами были H. H. Головин (старше меня годом поПажескому корпусу), уже профессор Академии, и пол-ковник Добророльский, назначенный, по положению, отГлавного Управления Генерального штаба.Этот оппонент со стороны сделал несколько замеча-ний, обнаруживших его собственное невежество в науч-ных определениях и терминах. Академические оппо-ненты не столько возражали, сколько говорили на туже тему, а Борис Михайлович назвал мою работу « ху-дожественной « и снова, как семь лет перед тем, при-ветствовал меня почти в тех же выражениях — « какмолодого ученого «.Когда настал мой черед отвечать на замечания оп-понентов, я не благодарил их, как это сделал медоточи-во и заискивающе М., защищавший диссертацию в тотже вечер, а яростно возражал, отстаивая свои положе-ния. Схватив, в заключение, мел, я набросал на доске, впорядке импровизации, дополнительный историческийпример в подкрепление моих идей.Брат, который присутствовал на этом публичном ве-чернем собрании в большой аудитории имени Г. А. Ле-ера, нашел эту часть моей защиты наиболее удачной,эффектной и произведшей благоприятное впечатлениена слушателей. Среди них было много « больших « ге-нералов, в том числе, насколько помню, и Куропаткин,Шахейскую операцию 1904 года которого я привел иразобрал в своем этюде как отрицательный образец.Присутствовал и мой тесть, Э. В. Гильхен. Откровен-ный нелюбитель офицеров Генерального штаба, но сдер-жанный и скрытный ,он не высказал мне своего мнения.Однако то, что Колюбакин назвал меня « ученым « по-казалось ему по меньшей мере преждевременным...В общем, все три или четыре диссертанта, высту-павшие в тот вечер, были признаны в последовавшемнемедленно после защиты заседании конференции до-стойными ученых степеней. Но каждый из нас получилпо одному черному шару. Не было сомнений, что поло-жил их Бонч-Бруевич. Почему, и кто был Бонч-Бру-евич, речь будет дальше.Как бы то ни было, все кончилось для нас хорошо.И произошло это в пятницу и 13-го!249

Но назначение мое теперь зависело от участи про-фессорской диссертации, которая должна была решить-ся в начале февраля 1912 года. Одновременно началь-ник Военной Академии генерал Щербачев предложилмне перейти в Академию, не ожидая защиты моей уче-ной работы, на вновь образованную должность « препо-давателя «. Я отказался, заявив, что в случае неудачимоей диссертации я предназначаюсь на службу военнымагентом и что воспользуюсь этим предложением.Но диссертация прошла; мое назначение экстраор-динарным профессором состоялось 1 февраля 1912 г.Кончилась моя двухгодичная с лишним служба в Упра-влении Генерального штаба и началась военно-научная,в Академии.Я уносил с собой хорошие воспоминания об инте-ресной и живой работе в красивом здании на Дворцовойплощади, и о симпатичной среде моих сослуживцев.Когда в Петербург наезжали наши балканские во-енные агенты, мы обыкновенно приветствовали другдруга не только в канцелярии, но и за рюмкой водки втрадиционном Hôtel de France на Большой Морской, внескольких минутах ходьбы от нас.Германское же отделение (Скалой, Водарь и Ряби-ков) завели обычай праздновать день рождения кайзерапо немецкому ритуалу. Все чины разведывательного от-дела приглашались на завтрак в ресторан Лейнера науглу Большой Морской и Невского, посещаемый преи-мущественно немецким купечеством Петербурга. Там,в отдельном кабинете, под управлением Рябикова, про-ведшего год в прикомандировании к германскому пе-хотному полку для изучения языка, мы воспроизводи-ли церемониал немецких офицерских собраний : дере-вянно вскакивали по сигналу, кричали « hoch «, « pro-sit «, «die erste rackette commt», стучали огромнымипивными кружками по столу и пили тост за здоровьеВильгельма!...Получил я на прощанье с Главным УправлениемГенерального штаба и вещественное доказательство на-ших товарищеских отношений : милый подарок. Мойписьменный стол украсился еще полезной и наряднойлампой и серебряным пресспапье.250

НИКОЛАЕВСКАЯ ВОЕННАЯ АКАДЕМИЯПРОФЕССУРАПрошло шесть лет, и я, после маньчжурской войныи службы в Киеве, вошел снова в стены Академии, сна-чала руководителем занятий по тактике и лектором, аеще через год — профессором по кафедре военногоискусства.Я уже писал, что обо мне вспомнили А. К. Байов иБ. М. Колюбакин. Но, кроме того, в моем приобщении какадемической работе оказался, как я скажу в своемместе, заинтересован молодой профессор — реформа-тор H. H. Головин *).Наступило бурное время « переоценки ценностей «после неудачной русско-японской войны. Оно захвати-ло и Академию. За умом-разумом командировали загра-ницу сначала одного профессора, потом другого, — Го-ловина. Проведя год во Франции при тамошней воен-ной академии (Ecole supérieure de guerre), Головин про-никся убеждением, что принятые в ней методы являют-ся как раз тем, что было нужно нам для обновленияучебной системы, застывшей на приемах и принципах60-х годов прошлого века и связанных с именем Милю-тина.Французская школа ставила изучение теории идаже военной истории на второе, вспомогательное, ме-сто, выдвигая вперед практические упражнения постратегии и тактике. Это потребовало тщательной и ме-лочной разработки так называемого « прикладного ме— *) Старше меня годом по Пажескому корпусу. Потом офицергвардейской конной артиллерии.251

тода «, состоявшего в решении офицерами задач как напланах, так и в поле. Горячим сторонником и проводни-ком этой системы был талантливый Фош — тогда на-чальник академии. Выдающаяся личность Фоша несом-ненно способствовала тому, что H. H. Головин всецелоподпал под его влияние и под влияние учебно-воспита-тельного метода французской высшей военной школы.По сравнению с петербургской системой это было,как говорится, небо и земля. Решали задачи и у нас,но мало по числу, неглубоко по качеству и слишкомшироко, с уклоном в сторону общих мест и шаблонов.Из офицеров старались выработать сразу начальниковдивизий и командиров корпусов, обходя технику дей-ствий малых частей, начиная с самых низов. В резуль-тате получались будущие начальники-верхогляды, не-способные при отдаче приказания мысленно объять всюобласть предполагаемого исполнения. Между тем толь-ко при этой способности общая идея приказа могла по-лучить жизненную форму.Русские офицеры Генерального штаба и славилисьсреди строевых офицеров, особенно боевых, как не по-нимавшие жизни и витавшие « в облаках «. Они пребы-вали в теоретическом « небе «.Наоборот, французские кандидаты в будущие пол-ководцы с самого начала их тренировки спускались с« небес « принципов и основ на твердую землю труд-ностей при их осуществлении. Офицер, умевший тол-ково и ясно распорядиться батальоном, батареей, заста-вой, разъездом, мог столь же толково и жизненно по-ставить задачи нескольким батальонам и т. д.Для изучения мелкой техники действий тактикабыла разделена по родам войск (пехота, артиллерия, ка-валерия и т. д.). Когда эта сторона дела была усвоена,приступали к решению задач на действия крупных со-единений из всех родов войск. Это входило в отдел« высшей тактики «.В русской Академии руководитель выдавал зада-чи своей партии, каждому офицеру отдельную, для ре-шения на дому. Во французской — вся партия, человек10–12, получали одно и то же задание и работали надним в стенах академии под непрерывным и близким на-блюдением руководителея. Он, конечно, должен былпредварительно сам продумать задачу во всех подроб— 252

ностях и прорешить ее, чтобы иметь возможность на-правлять работу своих офицеров с наибольшею для нихпользою. По мере хода задачи она развивалась посред-ством вводных данных обстановки; руководитель игралроль противника, погоды, тех или иных случайностей.Упражнения эти должны были вырабатывать вофицерах способность быстро применяться к условиямобстановки, принимать решения и не теряться в словахи редакции приказаний. Пресловутая справочная кни-га по тактике, полная шаблонов в духе письмовника,таблиц и размеров — эта опора среднего русского офи-цера, даже офицера Генерального штаба, при решениизадач — теряла при этом методе свою притягательнуюсилу. Решавший соображал свободно, не искал для при-казаний казенных, « Высочайше утвержденных « вы-ражений; обыкновенный здравый смысл шел наряду сознанием.Общность задачи для всей партии делала ее оди-наково всем интересной, давала случай взаимной кри-тики и обмена мнений.Время от времени профессор по данному отделутактики решал « показную « задачу в аудитории длявсего курса, подчеркивая ту или иную сторону, на ко-торую следовало обратить внимание.В общем, цель всех занятий этого рода была отор-вать их, насколько возможно от кабинета и приблизитьк жизни.Педагогическая мысль эта не была открытиемфранцузов, Раньше их в Пруссии, как раз в годы ус-пешных ее войн с Данией, Австрией и Францией, поль-зу прикладного метода при изучении тактики возвестилпреподаватель берлинской военной академии Верди — дю-Вернуа, немец с французской кровью (1832–1910).Начиная с него, метод этот прочно утвердился в рас-садниках германских офицеров Генерального штаба истарших начальников.С таким же успехом русская Академия могла обра-титься за вдохновением и в Берлин. Но наши союзныеотношения с Францией, направленные против Герма-нии, были причиной того, что мы посылали своих « хо-доков « в Париж. Там им были раскрыты все двери ипредоставлены все возможности изучить предмет поста-новки наук в высшей военной школе.253

H. H. Головин, вернувшись из Франции после го-дичной командировки, горячо взялся за проведение вы-везенных им идей. Разбудить консервативную нашуАкадемию было нелегко. Произвести перемены в пре-подавании курса тактики было нельзя, не затронув об-щего учебного плана. Новый метод требовал большогочисла учебных часов для тактики. Необходимо былоурезать время по другим предметам и сделать пере-кройку программ, что сейчас же встретило сопротивле-ние, активное или пассивное, профессоров и преподава-телей, читавших другие курсы*).Настойчивый и умный, хотя и неоригинальный, Го-ловин, однако, не отступил перед выраставшими пре-пятствиями и трудностями. С верой и энергией борца-фанатика он вступил в открытую войну с противника-ми предложенных им решительных перемен. Образова-лось два лагеря. К лагерю Головина примкнул и я.Еще сидя в Киеве и ничего не зная об академическихделах, я напечатал в 1909 г. в « Русском Инвалиде « двестатьи, — одну о необходимости ввести прикладной ме-тод преподавания тактики в военных училищах, дру-гую — о тактике артиллерии и необходимости перейтиот 6-орудийных батарей к 4-орудийным. Головин обра-тил внимание на эти статьи. Когда я приехал в Петер-бург, он имел со мной беседу, показавшую ему, что вмоем лице он найдет искреннего единомышленника исотрудника. Я и был всецело на стороне прикладногометода, который старался привить в Киевском военномучилище, где преподавал в 1909 году.Когда в лагере защитников старого режима не хва-тило логических доводов, они пустили едкий слух, чтореформы имеют политическую, революционную под-кладку и окрестили их сторонников насмешливым, но ипугающим прозвищем « младотурок «.К счастью для Головина начальником Академиив 1909–10 гг., когда завязалась эта война, был генералД. Г. Щербачев, человек свежий, непричастный до тогок академической жизни, не считая, быть может, веде— *) Между прочим был введен курс службы Генеральногоштаба, отсутствие которого в Академии, носившей с 1855 по1900 г. название Академии Генерального штаба, было необъяс-нимым. Чтение нового курса взял на себя Головин.254

ния некоторых практических занятий. Непосредствен-но перед своим назначением он командовал двумя пол-ками в Петербурге — Новочеркасским и лейб-гвардииПавловским и был зачислен в Свиту Его Величества.Вообще, он производил впечатление скорее строевого,чем штабного офицера и, тем менее, ученого. Высокий,стройный, подтянутый, с кавалерийскими усами подгорбатым носом, с острым взглядом темных глаз, гу-стой шевелюрой седеющих волос, со своей бодрой по-ходкой Щербачев напоминал картинный тип француз-ского генерала вроде Буадефра.Решительность перестройки академической систе-мы не могла пугать нового начальника с его строевымскладом и быстрыми ухватками. К тому же он ког-да-то, в молодые годы своей службы в Генеральномштабе, составил и напечатал практическое, довольноэлементарное, руководство для решения задач по такти-ке. Теперь перед ним открывалась возможность двинутьэто дело в масштабе, ширина которого подкупала.Головину не стоило особого труда склонить Щер-бачева на свою сторону. После этого число голосов вконференции Академии за реформу выросло, и скоро« старотурки « остались в беспомощном меньшинстве.Во главе его оказались А. К. Байов, правитель делАкадемии, профессор по курсу русского военного искус-ства, и М. Д. Бонч-Бруевич, академическая « класснаядама « и дважды провалившийся кандидат на профес-суру.Первый был честен, неподкупен и искренен в сво-ем убеждении, что прикладной метод развалит научно-воспитательную ценность нашей Академии, направя еена путь, как он говаривал, унтер-офицерских школ иполковых учебных команд.Второй был бесчестен, бездарен, завистлив, сгоралскрытым властолюбием, а также ненавистью ко всемтем, кто мешал, по его мнению, блеску его карьеры*).Завязавшаяся в Академии борьба давала ему случай*) В Киеве он бросил жену с пятью малыми ребятами, ци-нично объявив, что она была слишком проста для супруги бу-дущего командира полка. Бонч-Бруевич женился после этого надекоративной даме, бездетной вдове сослуживца по штабу вКиеве.255

не только насолить кое-кому из тех, кто забаллотиро-вал его диссертации *), но и выдвинуться в качествевождя оппозиции; предположения перемен грозили кру-шением основ, научных и политических! Это Бонч-Бру-евич пустил в оборот кличку « младотурок « в качествеотправной точки дальнейшей интриги.Если Головин заручился поддержкой начальникаАкадемии и большинства конференции, то Бонч-Бру-евич искал ее во влиятельных кругах вне Академии.Начальником Генерального штаба был безличный Жи-линский. Военным министром — беспечный Сухомли-нов. Почва благодатная.Сухомлинов знал Бонч-Бруевича по службе в Ки-еве, где он сначала состоял для поручений при Сухо-млинове — командующем войсками, а затем преподава-телем в Киевском военном училище. Сухомлинов полу-чил верноподанного Бонч-Бруевича по наследству отМ. И. Драгомирова. Последний любил компанию застаканом вина, и, молодой тогда офицер Генеральногоштаба Бонч-Бруевич показал свою способность « заси-живаться за столом далеко за полночь «. Сухомлинов неподдерживал этой традиции после ухода маститого Дра-гомирова, но Бонч-Бруевич сумел снискать доверие иего преемника. Между прочим, он предпринял обновле-ние классического учебника тактики Драгомирова, из-дания 1883 г. и во многом устаревшего к началу 20-говека. Сухомлинов этому сочувствовал, а Драгомиров,сам теперь устаревший и доживавший в деревне Коно-топского уезда свои дни, согласился редактировать ду-бовую переделку Бонч-Бруевича и сохранить свое ав-торское имя. Драгомировский учебник был испорчен.Но вся эта комедия поставила имя Бонч-Бруевича ря-дом с почтенным мировым именем Драгомирова.Как бы то ни было, когда в 1909–10 г. бывший на-чальник штаба, а потом преемник Драгомирова Сухо-млинов оказался в Петербурге на должности военногоминистра, появление у него в кабинете киевского сослу-живца Бонч-Бруевича было естественным и нормаль-ным. Их связывала память о Михаиле Ивановиче. Оста— *) Обе представляли жалкую, чахлую и беспомощную по-пытку научных этюдов.256

валось пустить в этом кабинете корни что и удалось безусилий. Переиздавался полевой устав (опять-таки назамену драгомировского), один проект, на основании но-вых влияний в тактике и недавно пережитого опытарусско-японской войны, составила академическая груп-па Головина. Противники этой группы во главе с Бонч-Бруевичем довели до сведения военного министра и на-чальника штаба о зловредном будто бы направленииэтого проекта. В результате была образована новая ко-миссия, вне Академии. Главной пружиной в ней и глав-ным писателем оказался, в качестве ложного эха Дра-гомирова, Бонч-Бруевич.Устав, как и учебник тактики, получился несвяз-ный и плохой, но во время регулярных своих визитовк Сухомлинову по вопросам устава Бонч-Бруевич сумелсделаться постоянным неофициальным докладчиком поделам Академии. Докладчиком — термин неверный.Скорее — доносчиком.Пока, таким образом, Головин с приверженцамиприкладного метода насаждали новую постановку за-нятий в Академии, как казалось, с официального бла-гословения, под это молодое здание велся подкоп, — сблагословения тех же официальных кругов!Интрига победила.Через три года опыта, только что ставшего на ноги,« крамольное гнездо « проводников прикладного мето-да было разгромлено Сухомлиновым. Щербачев полу-чил корпус в Киеве. Головин — драгунский полк (прав-да — вне очереди) в Финляндии, Н. Л. Юнаков — дру-гой чемпион — пехотную бригаду в Москве.Над остальными чувствовалась еще гроза. Былонеизвестно, в кого ударит следующая молния.Начальником Академии 1 января 1914 г. был наз-начен к собственному его изумлению полуштатский Н.Н. Янушкевич. Этот малозаметный профессор военнойадминистрации представлял собою тип скромного под-чиненного, всегда готового сказать : « чего изволите «. Напервом же заседании конференции он так и очертилсвою программу : « Мы будем делать то, что нам прика-жут военный министр и начальник Генерального шта-ба «. С военным министром Янушкевич был знаком неменее Бонч-Бруевича по своей службе, одновременно спрофессурой, в канцелярии военного министерства.257

Не стоит останавливаться на том, как сразу же бы-ло приступлено к искажению идей, проведенных Голо-виным, в тщетной попытке удержать из них кое-что, ав остальном вернуться к старой системе; не стоит пото-му, что через полгода вообще вся академическая рабо-та была остановлена войной.Перед этим успел уйти покорный Янушкевич, шаг-нув, опять-таки неожиданно для всех и, вероятно, длясебя, на ответственную должность начальника Гене-рального штаба. Она автоматически привела его на ещеболее ответственную должность начальника штаба Вер-ховного Главнокомандующего в июле 1914 г. КарьераЯнушкевича была головокружительная. Ей мог позави-довать любой победоносный полководец. Но к обеимвысоким должностям этот « счастливчик « не был под-готовлен и оказался на них не в своей тарелке.Янушкевича в Академии сменил раннею весною1914 г. князь Енгалычев, человек Академии посторон-ний, бывший командир лейб-гвардии Гусарского ЕгоВеличества полка, находившийся перед новым своимназначением в отставке.Упоминаю об этом главным образом потому, чтоимел с ним беседу, в которой снова всплыл на свет Бо-жий Бонч-Бруевич и которая показывает, какие пла-ны строил этот интриган на будущее Академии и своесобственное.Шли весенние экзамены. Накануне дня, когда ядолжен был экзаменовать по своему предмету — так-тике пехоты — я получил записку князя Енгалычева,приглашавшего меня, едучи утром в Академию, заехатьк нему на квартиру. Жил он в собственном доме на Ва-сильевском острове, в дальнем его конце, где-то у Туч-кова моста. Академия находилась на « Песках «. « За-езд « был такого радиуса, что мне пришлось встатьочень рано, чтобы попасть вовремя в оба места. Енгалы-чев, однако, не задержал меня, а пригласил почти сей-час же ехать вместе в Академию. Ему подали парнуюколяску, и мы поехали. Тут начальник Академии за-вел со мной разговор, сначала издалека и осторожно :что я думаю по поводу издания руководства по такти-ке, которое отвечало бы современности и примирило быразные противоречивые течения.258

Я ответил, что такое издание было бы, конечно, же-лательным.Не возьмусь ли я, спросил далее Енгалычев, за со-ставление такого руководства?Задача эта очень трудная, сказал я, но, состоя про-фессором по кафедре тактики, я не имел бы права от-казаться от этого поручения и приложил бы, конечно,все свои силы, чтобы выполнить его с честью.Енгалычев помолчал, как бы собираясь с духом, изатем задал мне вопрос : « Но вы ничего не имели быпротив, если бы вам предложили показывать для про-верки, критики и одобрения вашу работу, время от вре-мени, авторитетным лицам на стороне? Например, пол-ковнику Бонч-Бруевичу? «.Надо сказать, что этот вредитель с псевдодрагоми-ровской репутацией к этому времени уже сделался « ав-торитетом на стороне «, так как получил полк в Киев-ском военном округе.— Вы подумайте, — закончил свою беседу Енга-лычев.Мы подъезжали к Академии.— Я могу ответить вам сию же минуту, не просясрока на размышление, — сказал я, — профессор Ака-демии есть лицо независимое, облеченное доверием кон-ференции, ответственное только перед ней и начальни-ком Академии. Ходить к кому бы то ни было на сто-рону за указаниями и утверждением значило бы подор-вать не только свой личный престиж, но и авторитетАкадемии.— Пусть этот разговор останется между нами, — заключил Енгалычев.Мы приехали. В этот день начальник Академиипровел больше часа на моем экзамене и выразил мнесвое удовлетворение принятой мною системой спраши-вания. Она была всецело построена на прикладном ме-тоде. Я проверял теоретические сведения офицера, за-давая летучие задачи.На чьей стороне были вообще симпатии Енгалыче-ва — неизвестно. Но, оглядываясь назад, мне приходилопотом в голову, что высшее начальство, порешив впринципе пойти по подсказам Бонч-Бруевича и устра-нить, как говорили наши враги, Головина и Ко, пригля— 259

дывалось, кого можно пощадить и на кого, быть может,в свое время опереться.В разгаре борьбы в Академию нагрянули внезапнооднажды — Сухомлинов, в другой раз — начальник Ге-нерального штаба Жилинский. И тот и другой посетилимою лекцию и просидели на ней полный час.В самой Академии, во враждебном лагере, у менябыл покровитель — А. К. Байов, считавший, вероятно,что мое увлечение непрочно и что с уходом главноговиновника академического переворота меня можно былобы направить по другому пути. Дружеское отношениеБайова ко мне лично я всегда чувствовал, несмотря намою принадлежность к ненавистным «младотуркам»,хотя он никогда и не высказывал мне этих чувств. Впо-следствии, на войне, в 1915 г. Байов, в должности на-чальника штаба III армии, пожелал взять меня к себев штаб на должность генерал-квартирмейстера. Я пред-почел предложенную мне одновременно младшую долж-ность командующего лейб-гвардии Измайловским пол-ком.Что бы ни замышлял на 1914 год Бонч-Бруевич ивдохновляемый им Сухомлинов, — война положилавсему конец. И к лучшему! Ибо Сухомлинов оставалсябы у дел, а не был бы предан суду, как это случилосьс ним во время войны, и Академия могла получить внедалеком будущем еще один горький сюрприз : Бонч-Бруевича своим начальником.Интересна его карьера во время и после войны. Навойне он бесцветно занимал высшие штабные должно-сти. А в первые же дни прихода к власти большевиковБонч-Бруевич, этот оплот консерватизма и историче-ских основ русской монархии, пристал к новым госпо-дам. Все равно, какие господа. Кто палку взял, тот икапрал! С привычной услужливой ужимкой он сразупредложил им свои услуги, открыв собой линию « во-енспецов «.Из всей моей службы — строевой, штабной и пе-дагогической — эта последняя область была наиболеемне по душе. Тут я чувствовал себя свободнее, легче исчастливее. Научная работа мне давалась и, как лектор,260

я не испытывал смущения перед аудиторией, какова быона ни была. Читал я юнкерам, офицерам, рабочим (вПетербурге, летом 1909 г., по случаю Полтавского юби-лея), докладывал торжественным и критическим ауди-ториям. Я видел, что слушали меня с искренним вни-манием и интересом. Думаю, что это не было самооболь-щением, так как до меня доходили отзывы правдивыхслушателей. Уже в эмиграции мой ученик по Киевско-му училищу написал мне : « Знаете ли вы, что на вашилекции приходили юнкера из других отделений? «. Са-мый процесс лекторства меня занимал. Я стремилсяусовершенствовать свою речь, ее построение, свободувыражений, запас слов; была вера в свои силы и в то,что при знании предмета я всегда смогу, в случае на-добности, импровизировать, — не только читать по за-ранее обдуманному твердому тексту. Эта способностьпозволяет лектору увлекаться и увлечь за собой и слу-шателей.Я никогда не читал, в буквальном смысле слова,по рукописи, как делали некоторые осторожные про-фессора, а говорил, держась только лежавшего передмною схематического конспекта.Но зато я знал точно, когда я был в ударе и говорилхорошо, захватывал слушателей, и когда нет. В первомслучае они неотступно следят за лектором; если он сде-лает несколько шагов в сторону от кафедры, их глазадружно, как по команде, его провожают. Во втором слу-чае — они постепенно от него « отпадают». Слышитсяшелест развертываемой газеты; видны головы, скло-нившиеся над книгой. В передних рядах еще соблюда-ется приличие : на вас смотрят, хотя и без искры инте-реса. Чем дальше вглубь аудитории — тем хуже. Тамчто-то пишут, читают, просто спят!Лекторам, которые жалуются на невнимание, рас-сеянность и невежливость слушателей, следует гово-рить : « Врачу, исцелися сам! «. И подсказать им два-три правила : 1) не ходить взад и вперед, с размерен-ностью метронома, читая лекцию самому себе под нос(проф. военной географии и статистики А. М. Золота-рев); 2) не говорить заведенным на один тон голосом,тем менее, если этот тон похоронный или хриплый(Баскаков); 3) не быть рабом своих записок и листков(Гейсман) — разве только лектор выработает тонкую261

технику чтения по рукописи, искусно его маскируя (Н.Л. Юнаков).Нарушение первых двух правил есть верное сред-ство убаюкать самую благодарную аудиторию, каковыбы ни были содержание и построение доклада.Опыт у меня был пятилетний. Два года в Киевскомвоенном училище, где первый год я совмещал лектор-ство со своей штабной должностью, а второй — прина-длежал училищу всецело, то есть читал каждый деньи весь день. Мои предметы были тактика и военнаяистория. И три года в Академии. В эти академическиегоды я имел еще лекции по военной истории — раз внеделю — в родном Пажеском корпусе.Работа в Академии была особенно приятна. Зависи-мость профессора от начальника и конференции Ака-демии была формальная и почти номинальная. В преде-лах порученного ему предмета он являлся полным гос-подином. От него ожидали создания курса наново, неповторения того, что читал его предшественник по ка-федре. Поэтому труд был творческий или, по крайнеймере, должен был быть таковым. Это развязывало про-фессору руки.Кроме лекций, нужно было вести еще практическиезанятия, зимние — в Академии и летние — в поле, вприятных окрестностях Гатчины или Царского Села.По введении прикладного метода преподавания такти-ки этих занятий стало больше, они потребовали дли-тельной и тщательной подготовки руководителя, но всеже, за вычетом этих обязательных часов, у профессораоставалось достаточно времени, которым он мог распо-рядиться по своему усмотрению. Были дни, когда нетолько вечер, но и утро или вторая половина дня ока-зывались свободными. Это давало широкую возмож-ность спокойных занятий дома в своем рабочем каби-нете.Мне кажется, что таких независимых должностейсуществовало в военном ведомстве немного. И для че-ловека вроде Б. М. Колюбакина, который был счастливв области абстрактных идей и чистой науки, такое слу-жебное положение не оставляло желать ничего луч-шего и могло быть конечным.При этом оно и оплачивалось очень хорошо. Кромедовольно высокого оклада, профессор получал дополни— 262

тельное вознаграждение за практические занятия, застатьи, помещаемые им в академическом журнале, заоппонирование по темам и т. п. Некоторые профессорадоводили общую сумму своего годичного заработка до10.000 руб. и больше. В России это было очень много ипочти равнялось содержанию корпусного командира. Яв 1914 году, на третьем году профессуры, мог считатьсебя еще начинающим и тем не менее получал до 8.000р. в год.Первый порученный мне курс был тактика инже-нерных войск, по которой в Академии до того было сде-лано очень мало, и это малое заключалось в жидких иустаревших литографированных записках. Между темэтого рода войска получали все большее и большее зна-чение. К ним причислялись вновь рожденные воздуш-ные и автомобильные части. Я начал с переименованияпредмета в « тактику технических войск « ; термин этотлегче обнимал разросшиеся разнообразные механиче-ские части. За мной немедленно последовал — по сов-падению мысли или буквально — закон : военно-инже-нерная академия была переименована в военно-техни-ческую. После этого термин привился вообще.В первый же год разработки нового курса я успелего оформить для печати. Эта книга дала мне званиеординарного профессора (младшая степень носила неменее странное название « экстраординарного «). Я под-нес ее Государю весной 1913 года при представленииему по случаю этого назначения. Оно давало права ко-мандира полка, из которых в ученой нашей деятельно-сти только одно имело практическое значение : возмож-ность путешествовать по железной дороге в вагонах1-го класса с билетом И-го...С получением « ординарного « я получил и другойкурс для чтения : тактику пехоты.Здесь тоже надо было начинать сызнова. Опыт рус-ско-японской войны принес много свежих идей, сильнобыли выдвинуты огневые вопросы. В Германии и воФранции появился ряд трудов, устанавливавших новуюдоктрину пехотного боя. Весь этот материал, практиче-ский и теоретический, надо было переварить и привестив законченную форму. Работа эта меня захватила, яподходил к вопросам под своим, до меня неиспользован-ным углом зрения и, шаг за шагом, устанавливал на263

своих лекциях этапы нового курса. Офицеры лихора-дочно записывали : печатных и литографированныхпособий не было. Посадили даже на мои лекции с раз-решения начальства стенографиста. Лично я надеялсясам отделать, написать и напечатать курс для следую-щего выпуска, то есть 1915 года. Виднелись уже подраз-деления труда : маневр, огонь, удар... Группировалисьникем еще не тронутые исторические примеры... Вооб-ще, казалось, — идеи, факты, бежали навстречу, по по-словице « на ловца и зверь бежит «...Война опрокинула мои мечты и расчеты. Профес-сору пришлось от теории тактики пехоты перейти осе-нью 1914 года к ее применению и проверке на боевойпрактике.Последнее мое выступление перед войной был пу-бличный доклад в большой Лееровской аудитории, вкоторой я обычно читал свои лекции младшему курсу.Кн. Ёнгалычев выбрал меня, чтобы сделать этот докладперед закрытием Академии и нашим общим разъездомна фронт. Цель лекции была — дать общее понятие онаших противниках.Сравнивая их, я сделал вывод, что с австрийцаминам будет легко, но что придется повозиться с герман-ской армией. Оригинальности в этом заключении не бы-ло, так же чувствовали все, но я указал, что и герман-ская армия и ее доктрина несут в себе в конце кон-цов зародыш поражения. Он скрыт в чрезвычайной са-моуверенности и в тяготении к шаблону. Этим послед-ним являлось учение о глубоких двойных охватах, ве-дущих к кольцевому окружению; на военной игре вБерлине в 1905 году война на русском фронте была по-бедоносно закончена « в три счета « пленением одной задругой всех русских армий.Действительность показала, что немцы обожглисьна безусловности этой доктрины (первая Марна) и дол-жны были перейти на технику прорыва. Трудность осу-ществления прорыва привела, в свою очередь, к тому,что немцы начали искать легких решений на второсте-пенных театрах, побеждать, так сказать, по линиямнаименьшего сопротивления (кампания против России264

1915 г. и Балканская 1916 г.). А эта стратегическаяошибка привела к окончательному поражению Герма-нии в 1918 году.Три года, проведенные перед войной в Академии,вспоминаются с удовольствием. Работа интересовала,начальство не докучало, а участие в насаждении при-кладного метода придавало этой работе живость и темп,которые отсутствовали бы при старой системе; она при-курнула в выбитом, удобном для руководителя русле.Офицеры решали, а руководитель проверял задачи надому. В Академии производился разбор, причем из 6офицеров партии пятеро, незнакомые с содержаниемразбираемой индивидуальной задачи, выносили из этогоразбора мало; чужие ошибки их не трогали, они ждалисвоей очереди. Руководители руководили каждый посвоему, вразброд. Хотя над группой партий и полагалсястарший руководитель, профессор, для объединениявзглядов и приемов, но его видели редко, да и трудноему было постоянно присутствовать на занятиях. Ча-сто у него была еще служба и вне Академии. Число пар-тий было велико, и на все не хватало личного учебно-го состава Академии, состоявшего из профессоров, иг-равших роль курсовых офицеров военных училищ. Этовынуждало приглашать значительное число руководи-телей со стороны. Контроль над этой категорией былеще труднее.Перенятая нами французская система все это отме-тала. Задачи, решавшиеся сообща, при непосредствен-ном участии руководителя, позволили иметь большеечисло офицеров в каждой группе и сократить числен-ность групп. Посторонние руководители исчезли, а дляусиления академического учебного персонала ввели но-вую должность — преподавателя, что отвечало упразд-ненным в 1890 году адъюнкт-профессорам*).Как уже упоминалось выше, задачи прорешалисьгруппой руководителей прежде чем предложить их*) Их полагалось всего 3 и они являлись помощниками про-фессора по определенной кафедре.265

слушателям; это сближало тактические понятия первыхи уничтожало возможность их разноголосицы и проти-воречий, столь естественных при прежнем методе, гдекаждый руководитель был « сам себе голова «.В этот период борьбы двух « роз « по вопросу изу-чения тактики много было пролито чернил и желчи ввоенной печати на тему о единой « доктрине «. Одни до-казывали ее необходимость, другие уверяли, что уста-новление твердого учения убьет творчество и лишитвоенное искусство гибкости.Сторонники тактической раздроби упускали из ви-ду разницу между доктриной (что означает дух школы)и доктринерством, в котором одолевает форма и мета-физика.Кроме сказанного выше о новом порядке практиче-ских занятий, следует подчеркнуть, что постоянное об-щение учебного персонала превращало его в монолит,основанный не на одних формальных связях, но и надружеских, — взаимного понимания и уважения. Этоимело существенное педагогическое значение. Но несом-ненно, что все это требовало от нас большого напряже-ния, — как перед лицом своих аудиторий и партий, таки за кулисами Академии. Энергичный Головин поддер-живал в нас возжженный им огонь и, собирая старшихруководителей время от времени на частных квартирах,вне Академии, заставлял их самих учиться на задачахи набираться нужных навыков.С другой стороны, тесная работа их с офицерамипозволяла узнавать не одни их умовые качества, но ихарактер.Плюсы этой системы очевидны. Но у нее были иминусы. Они еще не могли сказаться в наше пионерноевремя, когда все были полны энтузиазма и своего родажертвенности; однако в будущем можно было предви-деть, что напряжение уступит место усталости. Чторуководители, утомленные непрерывным составлениемразнообразных заданий, начнут повторяться. Что слу-шатели поэтому будут заранее знакомы с типом этихзаданий и их решением. Появилась бы ядовитая сте-реотипность, которая подтачивала бы здоровье при-кладного метода.Не допустить этого можно было одним средством :периодически обновлять учебный персонал, постоянно266

имея в его среде молодые, свежие силы. Но это легкобыло сказать, трудно исполнить. Люди, попавшие назавидные, в общем, места в Академии, естественно ихдержались.Французская военная школа, руководимая выда-ющимся Фошем, хорошо прошла через испытание и по-казала это во время войны 1914–18 гг. Но после него,вероятно, с нею случилось нечто подобное тому, о чем яговорю. Напряжение ослабло, дух Фоша отлетел, и квойне 1940 года Франция получила линию Мажино, какрецепт победы, и последовавший за ним небывалый раз-гром в поле. Автор капитального труда « Маневр в бою «должен был перевернуться в гробу!Признаки изнашивания в некоторых жрецах при-кладного метода в нашей Академии были заметны ужена третьем году опыта, то есть очень рано. Один из них,добившись звания экстраординарного профессора и,следовательно, более прочного положения в конферен-ции Академии, говорил мне : « Все это прекрасно, но неможем же мы бесконечно бегать на поводу у Голови-на? И не пересаливаем ли мы предварительными заня-тиями руководителей? «Такое настроение, хотя бы единичное, было, конеч-но, на руку коренным врагам новой системы, и они егоиспользовали.А Б. М. Колюбакин, между тем, вышучивал нас, нестесняясь присутствия наиболее умеренных и наиме-нее фанатичных адептов нового (увы, на деле оченьстарого) учения, и когда Головин *), Юнаков **), Кел-чевский***) были далеко. Изображая в лицах группу*) После профессуры — командир Финляндского драгун-ского полка и затем лейб-гвардии Гродненского гусарского пол-ка (1914 г.). Кончил войну начальником штаба Румынскогофронта у Щербачева. В эмиграции основал Высшие военно-на-учные курсы. В 1939 г. напечатал в « Русском Инвалиде «, из-дававшемся в Париже, историю академической реформы, кото-рую он проводил. Георгиевский кавалер.**) Лейб-гвардии Семеновского полка. Профессор, потом ко-мандир 1-й бригады 1-й гренадерской дивизии. На войне — на-чальник штаба армии. Остался в России.***) Артиллерист. После профессуры по тактике артилле-рии занимал во время войны ряд высших должностей, кончаяпостом командующего армией (уже во время революции). Геор-гиевский кавалер. В эмиграции (примерно в 1925 г.) застрелил-ся в Берлине.267

новаторов, отправляющихся на лекцию своего собрата, — это слушание чужих лекций тоже было введено впорядок вещей, — Колюбакин поднимал плечи, выпя-чивал грудь, раздвигал баки, делал несколько шагов иторжественно провозглашал : « Смирно! Господа офице-ры! Тактика кавалерии идет! «.Борис Михайлович не хотел бы, конечно, чтобыколлеги приходили на его сокращенную им до получа-са и импровизируемую лекцию о военном искусстведревних!...За стенами Академии союзниками академических« старообрядцев « являлись те многочисленные полков-ники, которые прежде приглашались руководить прак-тическими занятиями по тактике, а теперь их лиши-лись.Враждебная сплетня и молва в Петербурге шири-лась к удовлетворению Бонч-Бруевича. А из Петербур-га она ползла и дальше.Но на войне можно было без натяжек заметить, чтоофицеры двух выпусков « по-новому « оказались на вы-соте. Тоже, по-видимому, и их бывшие руководители,так как все они без исключения достигли старшихдолжностей по управлению войсками и, в большинстве,удостоились еще и статутных Георгиевских наград.268

КОМАНДОВАНИЕ БАТАЛЬОНОМ Л.-ГВ.В ЕГЕРСКОМ ПОЛКУЯ носил фюрму лейб-гвардии Егерского полка де-сять лет и переменил ее на мундир Генерального штабалетом 1905 года, когда я был на театре войны в Мань-чжурии. Я мог вскоре вернуться в строй полка для го-дичного командования ротой, но по домашним обстоя-тельствам предпочел выполнить требуемый ценз в Ки-еве, где служил после русско-японской войны.Летом 1913 года я, однако, опять состоял в рядахродного полка, командуя, в чине полковника, первым — то есть тоже родным — батальоном. За протекшие во-семь лет в полку произошли заметные перемены к луч-шему по сравнению с сонным чекмаревским временем.Улучшился подбор офицерской молодежи благодарявнимательному участию в этом важном вопросе обще-ства офицеров. Прежде он решался всецело команди-ром полка и зависел от его личного вкуса или безвку-сия.Ряд удачных командиров (Сирелиус, Зайончков-ский, оба Генерального штаба, и Яблочкин — способ-ный и ловкий, Георгиевский кавалер за японскую вой-ну и природный оратор) сильно подбодрили и подтяну-ли полк в строевом отношении. По стрельбе он сделал-ся едва ли не первым в гвардии, без былого нащелки-вания процентов, и имел призовой кубок за лучшуюстрельбу в округе.Видимым признаком Высочайшей милости к полкуза эти годы было назначение в 1909 году командира ро-ты Его Величества капитана Б. И. Квицинского фли-гель-адъютантом, а в 1911 году командира полка гене-рал-майора Яблочкина в Свиту Его Величества.269

Было приятно снова принимать участие в Красно-сельской лагерной жизни; видеть ежедневно великанаТита Гостилова, теперь возмужавшего и потолстевшего,окунуться в знакомую « егерскую « атмосферу... Водить1-й батальон к маленьким лагерным победам на смо-трах и на маневрах!Интересно и, казалось мне, продуктивно налади-лись полевые занятия с унтер-офицерами батальона, ко-торых я старался посвятить в нехитрые тайны мелкойтактики и подготовить быть заместителями офицеров.В последний день больших маневров, заключавшихсобой лагерный сбор, я временно командовал Егерскимполком. Яблочкин уехал незадолго перед тем в отпуск, астарший полковник вывихнул ногу и не мог сесть налошадь. Следующим по старшинству оказался я и дол-ясен был вступить в командование полком накануне« решительного « боя.Разыгрался он на подступах к Царскому Селу.Лейб-егеря с батареей составляли отдельную колонну иимели назначение совершить переход в определенныйрайон. Колонна была атакована во фланг на походе.Вместо возможного решения по букве — заслониться иидти дальше по своему назначению — я развернул всесилы и перешел в контратаку. Маневр этот очень по-нравился Великому Князю Николаю Николаевичу, ко-торый как раз к этому времени подъехал к нам в авто-мобиле, желая видеть, как будет решена задача.Оставшись « отменно доволен «, Великий Князь наэтом ходе поставил точку и дал общий отбой.Забавное совпадение : атаковал меня мой брат Са-ша со своим 7-м Финляндским стрелковым полком. Ноу меня было 4 батальона против его двух, и победу при-знали за мной. В полку назвали этот эпизод « брато-убийственной войной «.17 августа праздновалось, уже в Петербурге, столе-тие Кульма. Парад принимал на дворе Рузовских ка-зарм Великий Князь Николай Николаевич, одетый, каквсегда для лейб-егерей, в форму лейб-гвардии Гусар-ского полка, — Телишского собрата.Я последний раз маршировал перед фронтом полкаво главе своего первого батальона, стараясь, будучипешком, « печатать ногу « и лихо салютовать ВеликомуКнязю. Не могло придти в голову, что примерно через270

два года лейб-егеря окажутся под моей командой в на-стоящем бою, далеко, под Вильной, и тоже только на24 часа.Благодарное воспоминание сохранил я об офицер-ском составе 1-го батальона в мое короткое командова-ние. Смело могу сказать, что никогда во время моейслужбы я не имел под своим начальством лучших офи-церов. Все были однородного барского воспитания, вы-держаны, дружны между собою и люди долга, — от-личные работники.Из старых моих знакомых было три ротных коман-дира — Н. В. Ротштейн, будущий автор прелестныхочерков из полковой жизни*), Веселаго и князь И. И.Кугушев — жизнерадостный, солидный, с добродушиемсен-бернара. Из остальных упомяну бойкого, падкого навеселую компанию, но безукоризненного служаку Куз-нецова; способного, вечно молодого и энергичного В. В.Каменского, который в 1917 году сделался моим адъю-тантом в штабе XI армии, а в эмиграции выдвинулсякак один из « столпов « Егерского объединения; А. А.Воронова, красивого брюнета, типичного строевика, ук-рашавшего роту Его Величества; кн. Друцкого 1-го ималенького князя Бориса Оболенского, будущего Ге-оргиевского кавалера, милейшего юношу с выдающейсявоенной складкой.Удивительно одинаковая и трагическая судьба по-стигла трех князей 1-го батальона : все они были уби-ты в течение первого года войны.*) « Синие дали «. Ревель, 1938.271

ОПЯТЬ В АКАДЕМИИЯ не ожидал, что мне еще придется вернуться вАкадемию. На фронте перед мною открылась широкаядорога, штабная и строевая. Осенью 1916 года спохва-тились, что надо продолжать готовить офицеров Гене-рального штаба, и открыли Академию. Начальникомбыл назначен генерал Петере, о прежней службе кото-рого ничего не было известно. Он обратился к старымпрофессорам, — не захотят ли они вернуться в Акаде-мию. Получил в том числе и я такое предложение. Вэто время я занимал должность генерал-квартирмей-стера Особой Армии у генерала Гурко. Шла боевая опе-рация под Луцком, против Владимиро-Волынского уча-стка. Я отказался.Но примерно через год, когда революция развалилаармию и после Корниловского выступления, я сам вспо-мнил об Академии как возможном убежище в то смут-ное время.В связи с делом Корнилова, Деникина и Маркова яи мой генерал-квартирмейстер полковник Н. В. Солло-губ были вызваны из штаба XI-ой армии из Каменец-Подольска в Бердичев, где это дело разбиралось. Тамменя допрашивали, но, в конце концов, отпустили, не-смотря на то, что я, будучи начальником штаба Х1-ойармии, состоял фактически в заговоре с Деникиным иМарковым и готовился к задуманному военному пере-вороту. Чтобы обвинить меня не хватило документаль-ных доказательств. Отпустив, предложили принять кор-пус.Видя, как фронт шел под уклон, и невероятную не-разбериху управления, захваченного солдатскими коми-тетами и митингами, я от принятия корпуса уклонился,273

а решил предложить себя Академии. Начальником еебыл тогда — в сентябре 1917 г. — А. И. Андогский, повыбору Керенского *). Этот молодой оппортунист состо-ял перед войной в числе насадителей прикладного ме-тода и, между прочим, был под моим крылом в пору-ченном ему отделе тактики пехоты. Это был круглый,аккуратный, отчетливый человек, совсем как его изу-мительный почерк. Никакая спешка или настроение ду-ха не влияли на печатную красоту и закругленностьэтих крупных стоячих букв. Такою же медлительноюуравновешенностью отличались его характер и егоидеи. Как профессор он никогда бы не блистал, но все унего было бы в образцовом порядке и в приличном со-гласии с модным течением.Как администратор, призванный к этому по долж-ности начальника Академии в такое исключительно не-устойчивое время, Андогский был на месте : никто небыл способен лучше него держаться равнодействующейлинии и лавировать между революционной властью истарой консервативной инерцией Академии.Я соединился со своим бывшим « адъюнктом « попрямому проводу Бердичев-Петербург и предложилсвои услуги. Андогский немедленно и даже с видимоюрадостью сказал мне, что я могу считать это дело ре-шенным и что соответствующая телеграмма будет по-слана в штаб Юго-Западного фронта.Путешествовал я в Петербург с большим и неожи-данным в революционных условиях комфортом. Одно-временно со мной и Соллогубом « отъезжали « в тылбывший командующий 7-ой армией генерал Селивачеви его начальник штаба граф Каменский. Они тоже бла-гополучно прошли через горнило Бердичевского судь-бища и, под флагом оправдания, выхлопотали отдель-ный прямой вагон до Петербурга. Мы соединились в нем*) Летом 1917 г. офицерам Генерального штаба на фронтебыло предложено выбрать нового начальника Академии. Былипредложены Н. Н. Головин, М. В. Алексеев и я. Последнее — по инициативе Маркова, моего друга и сослуживца по Академиии штабу Юго-Западного фронта, теперь ставшего начальникомштаба этого фронта. Голосование было письменным и револю-ционно-вздорным. Керенский взял того, кто подвернулся подруку в Петербурге.274

со всеми своими походными пожитками и денщиками.Запаслись провизией. На станциях денщики бегалисноровисто за кипятком, и чай не сходил с нашего ва-гонного стола. На одной из маленьких остановок где-тона полпути (везли нас медленно, с развальцем, пере-цепляя от одного поезда к другому) мы согласилисьпринять к себе молодую даму; она оказалась знакомойИзмайловского офицера Волсобурна. Таким образом, подконец мы были в развлекающем женском обществе, со-шлись и сожалели, что путешествие не могло быть ещепродолжено.В Академии я встретил нескольких прежних со-служивцев, и в их числе неизбежного Б. М. Колюбаки-на. Мне был снова поручен курс тактики пехоты.Состав слушателей был особенный и редкий : всесплошь боевые офицеры, командированные от своихчастей не за одни умственные качества, но и за заслу-ги. Среди аудитории, украшенной орденами, белелимногочисленные Георгиевские крестики. Народ этотбыл закаленный, требовательный и критический.Но чтение курсов и ведение практических занятийшли через пень в колоду. Стоявшая у дверей и загля-дывавшая в окна революция мешала сосредоточиться испокойно отдаться науке. Как профессора, так и слуша-тели, чувствовали себя точно на куске, оторвавшемсяот земли и блуждающем в пространстве вне связи с ос-тальным миром. Знали, что этот метеор рано или поздношлепнется о твердую поверхность и расплющится в по-рошок.Случилось это почти через полгода, в феврале 1918года. Севастопольские матросы-убийцы разнесли Ака-демию. Но этот погром не застал хитроумного Алексан-дра Ивановича Андогского врасплох.Он уже вел успешные переговоры об эвакуацииАкадемии со всем ее сложным имуществом в Екатерин-бург, на Урале. Предлог : наступление немцев на Пскови Петербург.« Спасаю Академию и офицеров «, говорил он.И метеор полетел на восток, дальше, чем предпола-галось.Мои мысли были направлены на запад, моя семьяв качестве авангарда уже перебралась из Финляндии вСтокгольм, и потому я остался в Петербурге. Но мои ве— 275

щи, для временного сокрытия моего дезертирства, пое-хали в Екатеринбург и потом в Сибирь. Надо отдатьдолжное тогдашней Академии : несмотря на стремитель-ный вокруг большевизм « товарищей « — рабочих, онауложилась в дальнюю дорогу не спеша, основательно идаже нарядно. Подумать только, что нужно было под-нять всю огромную библиотеку Академии!С таким же тщанием было заколочено в ящики иличное имущество служащих.Потом длинные транспорты всех этих бесчисленн-ных ящиков потянулись на станцию Вологодской же-лезной дороги, а с нее поползли по рельсам на восток.Одиссея эта привела Академию в 1919 году на противо-положный конец России, к самым дверям страны Вос-ходящего Солнца — во Владивосток.Сибирской одиссеей Академии закончился петербур-ский период ее истории. И последним сошедшим с то-нувшего корабля русской военной науки был старикБ. М. Колюбакин.Большевики перевезли впоследствии библиотекуАкадемии, составившую основу ее имущества, обратнона запад, но уже не в Петербург, а в Москву.КОНЕЦ I ТОМА276

ОГЛАВЛЕНИЕстр.Вступление 5Первый кадетский корпус 11Пажеский Его Императорского Величества корпус 17Л.-гв. Егерский полк 57Военная Академия 125В Генеральном Штабе 149Японская война 155Служба по генеральному штабу в Киеве 195Командование ротой в 168-м пехотномМиргородском полку 201Возвращение в штаб 42-й пехотной дивизии 211Главное управление Генерального штабав Петербурге 231Николаевская военная академия — профессура 251Командование батальоном Л.-гв. в Егерскомполку 269Опять в Академии 273

Imprimerie P.I.U.F. — 3, rue du Sabot — Paris (6e)

THE LIBRARY OF THEUNIVERSITY OFNORTH CAROLINAAT CHAPEL HILLКЛК1 BOOK COLI 1С HON

The André Savine CollectionDK2 54.G4 8A32t.l

I