Федеральное государственное автономное образовательное учреждение высшего образования

«Национальный исследовательский университет «Высшая школа экономики»

На правах рукописи

Савин Никита Юрьевич

ПОНЯТИЕ ПОЛИТИЧЕСКОГО В ДЕЛИБЕРАТИВНОЙ ДЕМОКРАТИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ

ДИССЕРТАЦИЯ на соискание учёной степени

кандидата политических наук НИУ ВШЭ

Научный руководитель: доктор философских наук, профессор

Капустин Борис Гурьевич

Москва – 2019

2

Оглавление

Введение .................................................................................................................. 4

Глава 1. Современные дискуссии о демократии ................................................ 18

1.1. Философские основания делиберативной демократической теории ..... 18

1.1.1. Дискурсивная этика как основа делиберативной демократии ......... 18

1.1.2. Политический либерализм как основа делиберативной демократии

........................................................................................................................... 23

1.1.3. Полемика Джона Роулса и Юргена Хабермаса .................................. 25

1.2. Основные направления в делиберативной демократической теории .... 33

1.2.1. Теоретические дискуссии о делиберативной демократии ................ 33

1.2.2. Институты делиберативной демократии ............................................ 41

1.2.3. Системный подход к делиберативной демократии ........................... 44

1.2.4. Практические импликации делиберативной демократии ................. 46

Глава 2. Понятие политического в перспективе политической теории .......... 49

2.1. Становление понятия политического ....................................................... 50

2.1.1. Карл Шмитт: политическое как диссоциация .................................... 52

2.1.2. Ханна Арендт: политическое как ассоциация .................................... 55

2.1.3. Политическое как неполнота ............................................................... 59

2.2. Политическая теория как способ знания о политике .............................. 68

2.2.1. Предметное поле политической теории .............................................. 70

2.2.2. Специфика перспективы политической теории ................................. 73

2.2.3. Политическое как событие ................................................................... 78

2.3. Необходимые условия политического события ....................................... 85

2.3.1. Отрицание .............................................................................................. 85

2.3.2. Публичность .......................................................................................... 89

3

2.3.3. Глубинный уровень ассоциации/диссоциации людей ....................... 92

Глава 3. Политическая критика делиберативной демократии ......................... 96

3.1. К понятию политической делиберации .................................................... 96

3.1.1. От неповиновения к сопротивлению: политические пределы

проектов Джона Роулса и Юргена Хабермаса ............................................. 97

3.1.2. Политическая делиберация как предвосхищение и предотвращение

политического события ................................................................................ 104

3.2. Делиберативная система и политические события ............................... 110

3.2.1. Власть и насилие в публичной сфере ................................................ 111

3.2.2. Медиатизация как умножение пред-политических ситуаций ........ 115

3.2.3. Делиберативная демократия и медиа ................................................ 117

Заключение .......................................................................................................... 122

Список источников и литературы ..................................................................... 130

4

Введение Актуальность

В 2000 году австралийский политический теоретик Джон Драйзек

охарактеризовал состояние политической теории как делиберативный

поворот1. Действительно, в 1990-е годы и в последующие десятилетия

делиберация стала основной темой в дискуссиях о демократии. В ее

обсуждении принимали непосредственное участие подлинные классики

политической мысли XX столетия – Юрген Хабермас, Джон Роулс, Роберт

Даль, Бенджамин Барбер, Ричард Рорти и другие2. Из политической теории

идеи делиберативной демократии начали распространяться также в

эмпирические исследования и в политическую действительность.

В самом общем виде делиберативная демократия представляет собой

идейное течение, в котором «условия политической ассоциации

устанавливаются посредством свободного и обоснованного одобрения ее

граждан», а «аргументируемость политических решений является

легитимной основой для поиска решений коллективных проблем»3.

Популярность делиберативной демократической теории во многом

обусловливается историческими обстоятельствами конца XX века. Во-

первых, поражение Советского Союза в «холодной войне» и политические

процессы в бывших социалистических странах стали причинами

чрезвычайного оптимизма в среде интеллектуалов Европы и Северной

Америки в отношении будущего человечества. Эти же события обнаружили

общий теоретический, а точнее идеологический и утопический дефицит

Запада. Выражением и оптимизма, и идейной бедности стала известная

метафора «конца истории»4.

1 Dryzek J. Deliberative Democracy and Beyond. Liberals, Critics, Contestations. Oxford: Oxford University Press, 2000. P. 2. 2 См., например, сборники: Democracy and Difference: Contesting boundaries of the Political / ed. S. Benhabib. Princeton: Princeton University Press, 1996; Deliberative Democracy / eds. J. Bohman and W. Rehg. Massachusetts and London: the MIT Press, 1997. 3 Хелд Д. Модели демократии. М.: Издательский дом «Дело», 2014. С. 417. 4 См. Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. М.: АСТ, 2007.

5

Во-вторых, внутриполитическая жизнь стран Европы и Северной

Америки была отмечена сглаживанием идеологических различий между

основными партиями и стабильным экономическим ростом. Параллельно с

этим происходило усиление системы масс-медиа. В результате этих

тенденций нерв политической борьбы сместился за пределы традиционных

структур в публичную сферу. Бернар Манен, в частности, указывал на

трансформацию системы политического представительства и переход от

партийной демократии к аудиторной5. Выход политического за пределы

политической системы и растущая роль медиа и коммуникаций в

политической жизни бросили вызов основным теориям демократии XX века,

фокусировавшим внимание на процедурах формирования высших органов

власти6 и агрегировании интересов граждан и социальных групп7.

В-третьих, 1990-е годы были отмечены усилением процессов

европейской интеграции и стиранием границ между государствами. Впервые

в Новой истории была столь сильно подвергнута сомнению политическая

монополия национального государства. Рост популярности и влияния

транснациональных социальных движений, с одной стороны, и развитие

международных и наднациональных институций, с другой, актуализировали

потребность в новых теоретических проектах, отражающих и оценивающих

эти тенденции в контексте прошлого и вероятного будущего.

Делиберативная демократия стала комплексным ответом

политической теории на эти вызовы. Легитимируя и обосновывая растущие

вызовы национальному государству и усиление роли медиа и коммуникаций

в политической жизни, делиберативная демократия восполнила идейный

дефицит и стала вектором политического развития Запада от

муниципального самоуправления до наднационального проекта

Европейского Союза.

5 Манен Б. Принципы представительного правления. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2008. С. 271-290. 6 См., например: Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия. М.: Экономика, 1995. 7 См., например: Даль Р. Демократия и ее критики. М.: РОССПЭН, 2003.

6

Одновременно с ростом популярности делиберативной демократии в

политической теории укреплялось оппозиционное ей течение –

агонистические взгляды на демократию. Среди наиболее ярких

представителей этого направления можно выделить Шанталь Муфф8,

Уильяма Конноли9, Джеймса Талли10 и Бонни Хонниг11. Агонистические

демократы заявили о необходимости осмысления парадоксальной природы

политики и осознания ключевой роли таких элементов как антагонизм,

власть и политическое в противовес идеям разума и консенсуса. На

сегодняшний день именно этот разлом определяет состояние и повестку

дискуссий в демократической теории, что актуализирует его критическое

осмысление.

Проблема исследования и степень ее разработанности

Несмотря на доминирование делиберативной демократической теории

в политико-теоретическом дискурсе о демократии со стороны

агонистического направления звучат убедительные аргументы в пользу ее

«политической слепоты»12. В силу собственных предпосылок

делиберативная демократия оказывается не в состоянии обнаружить и

осознать действительные проблемы демократической жизни, среди которых

отмечаются, в частности, рост влияния крайне-правых партий и усиление

популистских тенденций в политической жизни.

Такая «слепота» обусловлена неадекватной оценкой природы

политики в делиберативной демократической теории. Шанталь Муфф

8 Mouffe C. The Democratic Paradox. London, New York: Verso, 2000; Mouffe C. On the Political. London and New York: Routledge, 2005. 9 Connolly W. Identity/Difference. Democratic Negotiations of Political Paradox. Minneapolis and London: University of Minnesota Press, 2002. 10 Tully J. Public Philosophy in a New Key. Vol I: Democracy and Civic Freedom. Cambridge: Cambridge University Press, 2008; Tully J. Strange Multiplicity. Constitutionalism in an Age of Diversity. Cambridge: Cambridge University Press, 1995. 11 Honig B. Emergency Politics: Paradox, Law, Democracy. Princeton and Oxford: Princeton University Press, 2009. 12 О “слепых” зонах делиберативной демократической теории см., например: Bächtiger A., André Bächtiger Niemeyer S., Neblo M., Steenbergen M.R., Steiner J. Disentangling Diversity in Deliberative Democracy: Competing Theories, Their Blind Spots and Complementarities. The Journal of Political Philosophy. Vol. 18, №2. P. 32-63.

7

подчеркивает, что лишь осознав парадоксальную природу современных

демократий, можно понять их специфическую динамику и предложить

ответы на актуальные политические вызовы13. Бонни Хониг отмечает в этой

связи, что вместо осознания фундаментального политического противоречия

между народом и множеством, в фокусе внимания делиберативной теории

находятся лишь два второстепенных противоречия – парадокс

конституционной демократии и парадокс демократической легитимности14. В

отличие от подлинного парадокса политики, эти два парадокса поддаются

решению. Парадокс демократической легитимности разрешается через

выявление моральной позиции универсализации15. Парадокс

конституционной демократии заключается в противоречии между

конституционным режимом и подлинной демократией. Этот парадокс

разрешается, например, Юргеном Хабермасом через установление

внутренней связи между правовым государством и демократией16.

Установка на возможность окончательного преодоления политических

противоречий приводит не только к «политической слепоте», но и к

политической опасности развиваемых в пределах делиберативной теории

проектов. В разных версиях делиберативной демократии присутствует идея

разумного консенсуса по поводу базовых правил совместного общежития

(Джон Роулс) или процедур принятия решений (Юрген Хабермас). Джеймс

Талли подчеркивает в этой связи, что всегда существует вероятность

разумного несогласия с установленным консенсусом, а любой консенсус в

политике всегда по умолчанию будет носить агонистический характер17.

Ограничение (или даже непризнание) разумного характера такого несогласия

придает делиберативной теории репрессивный характер. Шанталь Муфф

идет еще дальше, утверждая, что политика право-левого консенсуса в

европейских странах, в значительной мере вдохновленная проектами

13 Mouffe C. Op. cit. 2000. P. 4. 14 Honig B. Op. cit. 2009. P. 16. 15 Ibid. P. 25. 16 Ibid. P. 29. 17 Tully J. Op. cit. 2008. P. 129.

8

делиберативной демократии, и является подлинной причиной роста влияния

крайне-правых партий18.

Защитная аргументация делиберативной теории выстраивается

преимущественно в прагматичном ключе, а именно – в виде демонстрации

тех преимуществ, которые предоставляет отстаиваемая точка зрения для

обнаружения и решения политических проблем, с которыми сталкивается

демократия. Делиберативные демократы подчёркивают, что наличие

нормативного ориентира позволяет дать критические и в то же время

взвешенные замечания демократическому процессу19. На сегодняшний день

эти преимущества оказываются под вопросом на фоне отмеченнных выше

кризисных тенденций в политике. Такие шаги не могут дать

исчерпывающего ответа на поставленные вопросы, поскольку в них не

обсуждается центральный для агонистической критики вопрос о специфике

политической теории как способа знания о политическом. Все авторы

продолжают разделять тезис о том, что целью политической теории является

разработка политических проектов на основе достижений моральной

философии20.

Проблемой исследования является отсутствие ясности в вопросе о том,

какие предпосылки должны лежать в основе политико-теоретической

рефлексии о демократии. Такие предпосылки в значительной мере

предопределяют направление рефлексии, обусловливают возможность

понимания политических процессов и отражаются в значениях

формулируемых концептов. Проблемный характер понимания политики и

самого понимания понимания политики в делиберативной демократической

теории обусловливает обращение к понятию политического21.

18 Mouffe C. Op. cit. 2005. 19 Benhabib S. Models of Public Space: Hannah Arendt, the Liberal Tradition, and Jurgen Habermas // Habermas and the Public Sphere / ed. C. Calhoun. Cambridge, Massachusetts, and London: the MIT Press, 1992. P. 85-95. 20 См., например: Benhabib S. Toward a Deliberative Model of Democratic Legitimacy // Democracy and Difference: Contesting Boundaries of the Political / ed. S. Benhabib. Princeton: Princeton University Press, 1996. P. 70. 21 См.: Freeden M. What Should the ‘Political’ in Political Theory Explore? // The Journal of Political Philosophy. 2005. Vol. 13, №2. P. 113-134.

9

Характер проблемы отсылает скорее не к содержанию теории, а к её

тени22. Прояснение предпосылок, лежащих в основании делиберативной

демократической теории, является внутренне присущим ей ходом.

Разделяемая сторонниками данного направления установка на

децентрализацию разума и открытый характер теории делает возможным

такое фундаментальное переосмысление ключевых посылок этой теории23.

Исследовательский вопрос

Как интеграция понятия политического в делиберативную

демократическую теорию позволит ей преодолеть невосприимчивость

актуальных проблем политической жизни?

Цель и задачи исследования

Целью исследования является определение политической делиберации

как центрального понятия делиберативной демократической теории.

Задачи исследования:

1. реконструировать понятие политического в рамках

делиберативной демократической теории;

2. описать становление понятия политического в политической

теории XX века;

3. прояснить эпистемологические возможности политической

теории в отношении политического посредством определения

специфики ее предмета и перспективы;

22 О теневой теории демократии см.: Даль Р. Указ. соч. 2003. С. 10-11. Сам Даль приводит следующее пояснение: «Комплекс идей, который можно условно назвать теорией демократии — смысл выражения я готов вскоре пояснить, — покоится на предположениях и допущениях, которые некритичные сторонники не рассматривают или даже прямо не признают. Эти полускрытые допущения, смутные предположения и замаскированные посылки составляют приблизительно воспринимаемую теневую теорию (shadow theory), которая вечно запутывает ясные, открыто разъясняемые теории демократии». 23 О децентрализации разума см.: Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. М.: Издательство «Весь мир», 2003.

10

4. критически осмыслить понятие политического в делиберативной

демократической теории в свете специфики взгляда

политической теории на это понятие;

5. сформулировать политическое понимание делиберации;

6. определить пределы возможностей делиберативной системы в

отношении производства политической делиберации.

Обоснование границ исследования

Данное исследование посвящено прояснению «теневой» составляющей

делиберативной демократической теории как наиболее авторитетного на

сегодняшний день направления в демократической теории. Границы

исследования определяются границами делиберативной демократической

теории. Выше было отмечено, что переосмысление собственных

предпосылок является внутренне присущим делиберативной теории ходом.

Поэтому границу здесь следует понимать как предмет проблематизации и

преодоления с целью более точной демаркации. Сегодняшнее состояние

делиберативной демократической теории обусловливается влиянием двух

философских проектов – дискурсивной этики Юргена Хабермаса и

политического либерализма Джона Роулса. Именно эти проекты определяют

границы делиберативной теории сегодня, и они же оказываются предметом

оспаривания в данной работе.

Следует также пояснить, чем это исследование НЕ является. Во-

первых, в этом исследовании не предлагается принципиально новая теория

демократии, а разрабатывается концептуальный аппарат для усиления

делиберативной теории. Это накладывает свои ограничения на способы

построения аргументации. Понятие политического события во второй главе

развивается в критической полемике с неокантианством в версиях Джона

Роулса и Юргена Хабермаса. Негативные эффекты медиа в третьей главе

также рассматриваются в контексте проведения идей делиберативной

демократии в жизнь.

11

Во-вторых, это не философский трактат, посвященный наследию

Джона Роулса или Юргена Хабермаса. Оба автора не ограничивали свои

философские искания темой демократии и положили начала целым

направлениям в современной философии. Каждому из этих авторов

посвящены десятки тысяч страниц литературы, в которых обсуждаются

вопросы справедливости, социального действия, международного права и

т.д. Эта работа имеет целью критически рассмотреть делиберативную

демократическую теорию как теорию демократии, испытавшую

значительное влияние со стороны этих двух философов.

В-третьих, это не работа о понятии события. Рассуждения во второй

главе содержат в себе речь о событии лишь как релевантной категории для

политической теории, когда она ставит вопрос о политическом. Более

глубинные вопросы о связи между социальными событиями оказываются

уже предметом для дополнительного исследования.

Теоретико-методологические основания исследования

Теоретико-методологическим основанием исследования является

концепция сущностно-оспариваемых понятий с рядом критических

уточнений. Значение политических понятий тесно связано с конкретной

политической действительностью, в которой эти понятия используются.

Существуя одновременно в трех измерениях – философском, политическом и

обыденном, понятия обретают комплексный характер, несводимый к

отражению или чистому конструированию действительности. Признание

такого двойного обусловливания преодолевает оппозицию номинализма и

реализма и позволяет рассматривать понятия как динамичные элементы

действительности24.

Ключевые понятия политики часто относятся к разряду сущностно-

оспариваемых. Идея сущностно-оспариваемых понятий была предложена в 24 Об ограничениях номинализма и реализма в отношении понятия политического см.: Marchart O. Post-Foundational Political Thought. Edinburgh: Edinburgh University Press, 2007. P. 57; Жижек С. Щекотливый субъект: отсутствующий центр политической онтологии. М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2014. С. 248.

12

1956 году Уолтером Брюсом Гэлли. «Существуют совершенно естественные

споры вокруг концептов, которые невозможно разрешить посредством какой

бы то ни было аргументации, но которые, тем не менее, продолжаются и

привлекают изощрённые аргументы и доказательства, » - утверждал Гэлли25.

Гэлли выделил семь критериев, по которым понятие может быть отнесено к

разряду сущностно-оспариваемых:

1. Оценочный характер – понятие отражает какое-либо достижение

(achievement), либо им описывают это достижение;

2. Достижение должно носить комплексный характер, значимость

его элементов должна атрибутироваться целому;

3. Любые объяснения значимости достижения включают отсылки к

его частям, поэтому значимость может быть описана множеством разных

способов;

4. Открытый характер концепта, приписываемое достижение

предполагает корректировку в зависимости от меняющихся обстоятельств,

которая не может быть предсказана заранее;

5. Все стороны дискуссии осознают, что используемый концепт

может быть оспорен другими сторонами на основе оценки критерия, который

лежит в основе использования понятия;

6. Концепт выводится из оригинального примера, чей авторитет

признается всеми участниками дискуссии;

7. Вероятность и возможность того, что долгий спор за взаимное

признание поддерживает достижение оригинального примера или позволяет

достичь его оптимального понимания26.

Концепция Гэлли ставит под сомнение целесообразность дискуссий вокруг

таких понятий в пределах философии. Вместо этого философия должна

заняться уточнением понятий и определением пределов их употребления27.

25 Gallie W.B. Essentially Contested Concepts. Proceedings of the Aristotelian Society // New Series. 1955-1956. Vol. 56. P. 169. 26 Ibid. P. 171-172; 180. 27 Ibid. P. 197-198.

13

Понятие политической делиберации может быть отнесено к разряду

сущностно-оспариваемых. Оно содержит в себе нередуцируемый

ценностный компонент (1), который носит комплексный характер (2) и

может быть по-разному описан (3). Политические изменения меняют сам

смысл понятия делиберации, которое по-разному артикулируется в

различных исторических и географических контекстах (4). Конкретный

смысл понятия делиберации зависит от контекста и цели, которая

обусловливает обращение к этому понятию (5). Авторитет Античности как

места рождения политики, открывшего доселе неизвестные способы

совместного общежития людей, и исходном пункте становления

современного мира практически не подвергается сомнению в пределах

политической мысли (6). Критичность политической мысли в отношении

наличных форм хозяйствования и коллективного общежития позволяет ей

контекстуально переосмыслять политическую делиберацию и блага, которые

она рождает (7).

Известный релятивизм концепции сущностно-оспариваемых понятий

актуализирует вынужденное обращение к политической метафизике28, а

именно – к понятию политического в противовес понятию политики.

Использование такого рода субстантивированных прилагательных является

общим местом в социальной и политической теории XX века и встречается,

например, в работах Вальтера Беньямина (живое и жизнь)29 и Поля Рикера

(справедливое и справедливость)30. В современной политической теории

понятие политического также активно используется для подчеркивания

открытой возможности политической ре-интерпретации работ классиков

социальной и политической философии31.

28 Здесь и далее понятие метафизика используется в хайдеггеровском смысле этого слова. См.: Хайдеггер М. «Что такое метафизика?» в Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. М.: Республика, 1993. 29 См.: Беньямин В. К критике насилия // В. Беньямин Учение о подобии. Медиаэстетические произведения. Сб. статей. М.: РГГУ, 2012. С. 65-99. 30 См.: Рикер П. Справедливое. М.: Издательство «Гнозис», Издательство «Логос», 2005. 31 См., например, серия «Thinking the Political» издательства Routledge: Beardsworth R. Derrida & the Political. London and New York: Routledge, 1996; Caygil H. Levinas & the Political. London and New York: Routledge, 2002; Hammer E. Adorno & the Political. London and New York: Routledge, 2006.

14

Концептуальный парадокс политика-политическое возникает

вследствие усиливающейся темпорализации и идеологизации политических

понятий32. Понятие политического появляется как отражение неполного

характера политики, нестабильных и неустойчивых оснований политических

объектов или явлений, а также неспособности приватизации политики

разумом (в том числе - коммуникативным). Трансформация политических

понятий является частью комплексных процессов, через которые проходят

современные33 общества: усиление контингентности социальной жизни34

«высвобождает» политику и делает невозможным разговор о ней как об

области или сфере с четко фиксированными границами. Потребность в

переосмыслении политических понятий в этой связи неоднократно

акцентировалась в политической науке и отражалась в дискуссиях вокруг

возрастающей «экспансии политики», понимаемой как растяжение спектра

изучаемых политических объектов35, и «ошибки инпутизма» как склонности

системной теории к жесткому разделению политических и неполитических

явлений36. В этой связи, политическая делиберация должна мыслится как

механизм политизации-деполитизации, сохраняющий открытый характер

политики, но в то же время не отрицающий политику в пользу

политического.

Научный вклад исследования в развитие предметного поля

На сегодняшний день внутри делиберативной демократической теории

присутствуют попытки критического переосмысления «теневых»

предпосылок этой направления. Среди наиболее ярких можно отметить

работы Уильяма Рэхга37 и Джеймса Бомана38. Первый осуществляет

32 Marchart O. Op. cit. 2007. P. 52-55. 33 Здесь и далее современный используется как синоним слову модерный. 34 См., например: Гидденс Э. Последствия современности. М.: Праксис, 2011. 35 Sartori J. Concepts Misformation in Comparative Politics // The American Political Science Review. 1970. Vol. 64, №4. P. 1034. 36 Macridis R. C. Comparative Politics and the Study of Government: The Search for Focus // Comparative Politics. 1968. Vol. 1, №1. P. 84-86. 37 Rehg W. Insight and Solidarity: a Study in the Discourse Ethics of Jurgen Habermas. Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1994.

15

критическую ревизию модели дискурсивной этики в свете

коммунитаристской критики. Второй осуществляет критическую

переработку вокабуляра делиберативной демократии в свете проблем

неравенства и социальной комплексности.

В последнее десятилетие практически отсутствуют попытки

фундаментального переосмысления делиберативной демократической

теории, несмотря на возросшую актуальность такой переоценки для

политической науки39. Данное исследование вносит вклад в современную

демократическую теорию путем снятия напряжения между делиберативным

и агонистическим подходами к демократии в новом понимании

политической делиберации. Посредством прояснения эпистемологических

возможностей политической теории в отношении политического данное

исследование дает новое определение политической делиберации и

обеспечивает делиберативную демократическую теорию необходимым

концептуальным аппаратом для критической оценки современного состояния

мира политики.

Положения, выносимые на защиту

1. Современное состояние делиберативной демократической теории

обусловлено неявной победой Юргена Хабермаса в дискуссии с

Джоном Роулсом вокруг понятия политического. В основу

большинства исследований делиберативной демократии легла

модель дискурсивной этики, не признающая автономного

характера политического знания.

2. Понятие политического в XX веке последовательно раскрывается

в трех аспектах: как диссоциация, как ассоциация, как неполнота.

38 Bohman J. Public Deliberation: Pluralism, Complexity, and Democracy. Cambridge and Massachusetts: The MIT Press, 1996. 39 Об интеграции делиберативной демократической теории в эмпирическую политическую науку см.: Thompson D. Deliberative Democratic Theory and Empirical Political Science // Annual Review of Political Science. 2008. Vol. 11. P. 497-520; Ryfe D. Does Deliberative Democracy Work? // Annual Review of Political Science. 2005. Vol. 8. P. 49-71; Mutz D. Is Deliberative Democracy a Falsifiable Theory? // Annual Review of Political Science. 2008. Vol. 11. P. 521-538.

16

3. Политическое должно мыслиться политической теорией как

непредсказуемое событие, возникающее на основе пред-

политических ситуаций.

4. Необходимыми условиями политического события являются

отрицание, публичность и проблематизация глубинного уровня

ассоциации/диссоциации людей

5. Политическая делиберация должна мыслится политической

теорией как макро-процесс, разворачивающийся в свете

обнаруженной вероятности наступления политического события,

в котором кооперация сторон достигается на основе взаимного

признания, индивидуализированного взаимодействия в

публичной сфере с имманентно меняющимися предпочтениями.

6. Делиберативная система в условиях новой медийной среды

оказывается ориентированной на производство политической

бедности и усиление протеста против самой себя. Решение этой

проблемы становится возможным через постоянное преодоление

демократией своего системного характера.

Список публикаций

1. Savin N., Kashirskikh O. N., Mavletova A. M. Fragility of Strong

Media Effects in Authoritarian Environment (Evidence from Russia)

// European Journal of Communication. 2018. Vol. 33, No. 5. P. 471-

488.

2. Савин Н. Ю. Порывая с Карлом Шмиттом: понятие

политического в теории агонистического плюрализма //

Философско-литературный журнал Логос. № 6(108). 2015. С. 163-

179.

3. Савин Н. Ю. Политическая теория и понятие политического //

Полития: Анализ. Хроника. Прогноз. №1(92). 2019. С. 6-21.

17

4. Савин Н. Ю. Между субстанцией и процедурой: две традиции в

делиберативной демократической теории // Полис. Политические

исследования. №4. 2019. С. 26-39.

Апробация результатов исследования

1. Midwest Political Science Association 74th Annual Conference

(Чикаго, 07.04.2016-10.04.2016). Доклад: Breaking with Carl

Schmitt: the Concept of the Political in Mouffe's Agonistic

Pluralism.

2. Midwest Political Science Association 76th Annual Conference

(Чикаго, 05.04.2018-08.04.2018). Доклад: Fragility of Strong Media

Effects in Authoritarian Environment (Evidence from Russia).

3. Семинар «Современная социальная теория», Институт

Философии РАН (Москва, 16.04.2019). Доклад: Демократия и

политические события.

4. Международный симпозиум по истории исследований сферы

коммуникации, НИУ ВШЭ (Москва, 08.12.2018). Доклад: О

медийных и политических событиях.

18

Глава 1. Современные дискуссии о демократии

В данной главе (1.1) будет дан обзор философских оснований

делиберативной демократической теории и (1.2) представлено её актуальное

состояние. В пункте 1.1 обосновывается важность вопроса о понятии

политического для делиберативной демократической теории. В пункте 1.2

делается вывод об актуальности политико-теоретической рефлексии о

делиберации и проблемном характере такой рефлексии в свете системного и

прагматического поворотов в делиберативных исследованиях

1.1. Философские основания делиберативной демократической теории

В философских основах делиберативной демократической теории

можно условно выделить два направления – либеральное, восходящее к

работам Джона Роулса40, и критическое, восходящее к работам Юргена

Хабермаса41. Эмпирический поворот в исследованиях делиберативной

демократии снял остроту теоретических дискуссий, неявно зафиксировав

победу проекта Хабермаса – именно его модель с замечаниями и

корректировками многочисленных критиков сегодня закладывается в основу

эмпирических исследований и теоретических обзоров состояния

делиберативной демократии. Тем не менее в целях ревизии актуального

состояния делиберативной демократии видится необходимым

актуализировать теоретические разломы двадцатилетней давности между

двумя классиками политической мысли.

1.1.1. Дискурсивная этика как основа делиберативной демократии Нормативным основанием делиберативной модели Хабермаса является

дискурсивная этика. В её основе лежит когнитивистская концепция морали

40 Некоторые авторы не считают Роулса представителем делиберативной демократической теории. См., например: Chambers S. Deliberative Democratic Theory // Annual Review of Political Science. 2003. Vol. 18, №6. P. 307-326. 41 О разделении на либеральное и критическое направления см., например: Dryzek J. Op. cit. 2000.

19

Лоренца Кольберга и символический интеракционизм Джорджа Герберта

Мида. Заимствуя у первого тезис о когнитивном содержании моральных

суждений и идею интерсубъективного конституирования смысла у второго,

Хабермас выводит идеальную процедуру интерсубъективного обоснования

моральных интуиций посредством беспристрастного обмена аргументами.

По правилам этой процедуры:

1. каждый дееспособный субъект, владеющий языком, может

принять участие в дискурсе;

2. а. каждый может поставить под вопрос любое утверждение; б.

каждый может вводить в дискурс любое утверждение; в. каждый

может выражать свои установки, желания и потребности;

3. никакое принуждение, господствующее вне или внутри дискурса,

не должно мешать никому из говорящих реализовать свои права,

определенные в пунктах 1 и 242.

Для Хабермаса принципиально важной оказывается невозможность

конструирования окончательных моральных законов наподобие тех, которые

отстаивает теория справедливости Джона Роулса43. Любой конфликт есть

нарушение изначального согласия, и его решение должно осуществляться

через восстановление интерсубъективного согласия посредством реальной

дискуссии с участием всех заинтересованных44. Таким образом, кантианский

категорический императив оказывается переформулированным следующим

образом: «вместо того чтобы предписывать всем остальным в качестве

обязательной некую максиму, которую я хотел бы сделать всеобщим

законом, я должен предложить свою максиму всем остальным для

дискурсивной проверки ее притязания на универсальность»45.

Эмпирическим референтом делиберативной модели является

многообразие форм коммуникаций, в которых происходит формирование

42 Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб: Наука, 2001. С. 140. 43 Там же. С. 105-107. 44 Там же. 45 McCarthy T. Kritik der Verstandigungsverhaltnisse. F. a. M., 1980. S. 371. Цит. по: Хабермас Ю. Указ. соч. 2001. С. 107.

20

воли. Хабермас отводит политической системе функцию производства

действий в виде решений и их имплементаций; в свою очередь, политическая

система окружена жизненным миром в виде гражданского общества. Роль

смычки системы и жизненного мира играет публичная сфера – «сеть

информации и точек зрения (например, мнения, выражающие одобрительные

или неодобрительные взгляды); потоки коммуникаций, отфильтрованные и

синтезированные таким образом, что они соединяются в узлы тематически

специфицированных общественных мнений»46. Cвязка системы и

жизненного мира в понятии публичной сферы позволяет Хабермасу

осуществить разведение политики и демократического процесса. В

либерализме их жесткое разведение приводит к деполитизации общества и

формализации демократии. В республиканизме взаимопереплетение

государства и общества приводит к отрицанию политической роли

конкуренции партий.47

Несмотря на то, что на уровне аргументации понятие публики играет

роль прокладки между системой и жизненным миром, оно оказывается

ключевым для делиберативной демократической теории. Именно на нее

смещается фокус демократического процесса, она позволяет делиберативной

демократии черпать нормативную значимость из самой структуры языковой

коммуникации48. Очерчивая всю совокупность коммуникаций в

приграничных областях гражданского общества и политики, публичная

сфера оказывается средством проведения должного в сущее и является

источником постоянного валидирования права и воспроизводства

гражданственности. Формируя рациональные (обоснованные и взвешенные)

мнения по политическим вопросам, публичная сфера способствует

преодолению кризиса легитимности, неидентифицируемого либерализмом, и

закладывает основу для институционально-опосредованного формирования

общей воли (редуцированное понимание которой наличествует в 46 Habermas J. Between Facts and Norms: Contributions to a Discourse Theory of Law and Democracy. Cambridge, Massachusetts: the MIT Press, 1996. P. 360. 47 Хабермас Ю. Вовлечение Другого: очерки политической теории. Спб.: Наука, 2008. С. 381-401. 48 Там же. С. 393.

21

республиканизме). Последнее осуществляется за счет многообразия сильных

и слабых публичных сфер49.

Делиберативная модель демократии противопоставляется Хабермасом

либеральной и республиканским моделям. Конститутивное различие между

ними заключается в понимании политики и демократического процесса. Для

либерализма роль государства ограничивается аппаратом управления,

который программируется в интересах общества, политика здесь выполняет

функцию фокусировки и проведения в жизнь частных интересов граждан50.

Для республиканистов политика оказывается конститутивной для общества

формой активности. Разворачиваясь в виде «рефлексии над жизненным

контекстом нравов», она уже не сводится к борьбе социальных агентов за

властные позиции, но расширяется до любых форм публичных

коммуникаций между гражданами, стремящихся к достижению

взаимопонимания друг с другом51.

Либеральное видение политики, по Хабермасу, страдает от

ограниченности своей оптики. Редуцируя политику до борьбы граждан

(понимаемых как носители негативных прав) за административную власть,

либеральная модель остается слепой к политическим импликациями

социального фона политики. Несмотря на то, что политика и демократия

сводится исключительно к легитимации власти посредством выборов,

именно этот момент оказывается в либерализме проблемным вследствие

игнорирования мотиваций избирателей и условий формирования мнения.

Республиканизм, по мнению Хабермаса, также редуцирует политику,

но уже в другом смысле. В отличие от либерализма республиканская модель

демократии эссенциализирует политику и затуманивает свой взгляд

излишними нормативными коннотациями. Вследствие этого политика, не 49 Впервые понятие буржуазной публичной сферы вводится в Хабермас Ю. Структурное изменение публичной сферы: исследования относительно категории буржуазного общества. М.: Весь мир, 2016. Представленное в данной работе понятие носит сингулярный и классовый характер. В работе «Между фактами и нормами» Хабермас принимает критические замечания Н. Фрэйзер и вводит различие сильных и слабых публичных сфер, заимствуя ее определение последних как «машин производства общественного мнения». Подробнее см. сноску №26 в: Habermas J. Op. cit. 1996. P. 307. 50 Хабермас Ю. Указ. соч. 2008. С. 382. 51 Там же.

22

имея специфических институтов и какой-либо определенной сферы

социальной жизни, не возникает нигде, что подводит, например, Ханну

Арендт к драматичному выводу об отсутствии политики в эпоху

Современности52. «В сложном обществе политика чаще опирается на

стратегические интересы и соперничество групп, не имеющих под собой

общего основания… Результат политики – компромиссы, корректность

которых определяется процедурами, которые нуждаются в нормативном

оправдании с точки зрения справедливости, » - пишет Хабермас53.

Предлагаемая Хабермасом делиберативная модель, по его заверению,

преодолевает недостатки либеральной и республиканской моделей, сохраняя

при этом их преимущества. Как и либеральная модель, делиберативная

демократия сохраняет разведение государства и общества, но отделяет

гражданское общество от сферы экономики. Это позволяет сохранить

«фокус» политики и закрепить за ней определенное место в социальном

пространстве. В то же время делиберативная демократия, как и

республиканизм, видит основой политики не борьбу за власть, а

формирование мнений и воли. Но в отличие от республиканизма, политика

здесь мыслится не как структурообразующее начало, но лишь как одна из

систем в контексте жизненного мира. Демократический процесс сводится к

контакту политики как системы с жизненным миром, что ставит вопрос об

институциональном регулировании этой смычки. Хабермас подчеркивает

лишь многообразие институтов парламентского корпуса и формирования

общественного мнения. Именно акцент на общественном мнении по

Хабермасу усиливает его теорию по сравнению, например, с

плюралистической моделью демократии Роберта Даля54.

52 См.: Арендт Х. Vita Activa, или О деятельной жизни. М.: Ад Маргинем Пресс, 2017. 53 Хабермас Ю. Указ. соч. С. 390-391. 54 О критике Хабермасом Даля см.: Habermas J. Op. cit. 1996. P. 315-328.

23

1.1.2. Политический либерализм как основа делиберативной демократии Джон Роулс присоединился к делиберативной демократической теории

в 1990-х годах. Преследуя цель преодоления метафизического характера

теории справедливости, Роулс вводит в «Политическом либерализме» два

новых понятия – публичный разум и перекрывающий консенсус, а также

устанавливает границы области политического.

Идея публичного разума на глубинном уровне уточняет моральные и

политические ценности, которые регулируют отношение демократического

правительства к гражданам и их отношения между собой55. По Роулсу

публичный разум имеет место там, где гражданин «размышляет в рамках

того, что он или она искренне считает наиболее разумной политической

концепцией справедливости – такой концепции, которая выражает

политические ценности таким образом, что он или она могли бы разумно

ожидать, что другие граждане, будучи свободными и равными, могли бы

разумно следовать этой концепции»56. Такими гражданами должны быть в

первую очередь судьи, лица, замещающие государственные должности,

парламентарии, а также кандидаты на эти должности57. Круг возможных

политических концепций достаточно широк, но всех их объединяют

следующие черты:

1. Список прав, свобод и возможностей;

2. Присвоение специального приоритета тем правам, свободам и

возможностям, которые касаются общих благ и

перфекционистских ценностей;

3. Меры, обеспечивающие всех граждан средствами использования

их свобод58.

При этом политический характер этих концепций обеспечивается тем,

что они (1) определяют базовую структуру общества, (2) они могут быть

презентованы независимо от обязательных доктрин, (3) они могут быть

55 Rawls J. Political Liberalism. Expanded ed. New York: Columbia University Press, 2005. P. 441-442. 56 Ibid. P. 450. 57 Ibid. P. 442-443. 58 Ibid. P. 450.

24

выведены из фундаментальных идей конституционного режима – свободы и

равенства граждан и общества как честной системы кооперации59.

Либеральное общество, основываясь на своей истории и особенностях,

принимает одну из таких концепций справедливости, которая конституирует

область политического. Гражданин такого общества, по Роулсу, двуедин – он

одновременно является адептом обязательной доктрины, артикулирующей

его моральные и религиозные взгляды, а также – членом политического

сообщества свободных и равных.

Очертив границы области политического, Роулс ограничивает свои

притязания лишь теоретическим обрамлением процесса принятия

политической концепции справедливости. В отличие от тяготевшей к

философскому менторству «Теории справедливости», в «Политическом

либерализме» роулсовская концепция справедливости как честности

оказывается одной из множества возможных политических концепций

справедливости. Если в «Теории справедливости» Роулс исходил из

кантианской идеи моральной автономии и обосновывал идею

справедливости как честности посредством морального конструктивизма, то

в «Политическом либерализме» Роулс дистанцируется от этой позиции,

называя свою аргументацию политическим конструктивизмом60. В отличие

от морального конструктивизма, политический конструктивизм

ограничивается сферой совместного общежития людей и не стремится,

например, к иерархизации ценностей и предписанию правил поведения за

пределами политики. Последнее отдается на откуп множеству легитимных

обязательных доктрин, регулирующих не-политические сферы жизни

человека.

Легитимность обязательных доктрин определяется по принципу

признания плюрализма концепций справедливости. Доктрины, не

признающие такого плюрализма, оказываются политически неразумными и

как следствие не могут быть допущены в область политического. 59 Ibid. P. 453. 60 Ibid. P. 99-101.

25

Легитимные обязательные доктрины в разных формах интернализуют

политическую концепцию справедливости с ее принципом реципрокности, в

ходе чего образуется перекрывающий консенсус, обеспечивающий

стабильность хорошо устроенного общества. Смещение фокуса внимания с

морального универсализма на разумные правила области политического,

позволяет Роулсу включить в свою модель основного теоретического

конкурента политического либерализма – дискурсивную этику Хабермаса, на

правах частного случая, уравняв ее, например, с католическими взглядами на

благо и солидарность61.

Говоря о делиберативной демократии, Роулс фокусирует внимание на

условиях возможности гражданских дискуссий о вопросах общественной

значимости. Главными элементами делиберативной демократии по Роулсу

являются: (1) идея публичного разума, (2) рамка конституционно-

демократических институтов, (3) знания и желания части граждан следовать

публичному разуму и реализовывать его идеал в своих политических делах62.

Такое обрамление позволит свободным и равным гражданам в условиях

честной системы кооперации вести обсуждения вопросов блага и

справедливости.

1.1.3. Полемика Джона Роулса и Юргена Хабермаса Полемика Роулса и Хабермаса стала одним из центральных сюжетов в

англо-американской политической теории XX века. Выступив с критикой

концепции политического либерализма, Хабермас фокусирует внимание на

(1) модели исходного положения, (2) неясности в понимании Роулсом

перекрывающего консенсуса и разума, (3) примате либеральных прав над

принципом демократической легитимации63.

По Роулсу партии, представляющие интересы основных сегментов

населения, действуют под вуалью неведения на основе рационального

61 Ibid. P. 451-452. 62 Ibid. P. 448. 63 Хабермас Ю. Указ. соч. 2008. С. 121-122.

26

эгоизма. Такое допущение, с точки зрения Хабермаса, существенно

ослабляет эту модель уже на ранних этапах рассуждений. Если партии

руководствуются рациональным эгоизмом, они оказываются не в состоянии

воспринять деонтологическое значение притязаний своих клиентов64.

Одновременно с этим допущение о рациональном эгоизме партий вынуждает

Роулса рассматривать основные права в качестве благ (утрачивая тем самым

их деонтологический смысл), но на фоне такого отождествления

парадоксальной выглядит попытка градации благ, в ходе которой основные

блага выделяются в отдельную категорию как конститутивные для

деятельности свободных и равных личностей65. Последнее, по мнению

Хабермаса, невозможно без нравственного разумения.

Критикуя модель исходного положения как отправную точку

рассуждений Роулса о политическом устройстве общества, Хабермас в то же

время обосновывает преимущества дискурсивной этики. Во-первых,

аргументация с позиций дискурсивной этики снимает «искусственную

нейтрализацию многообразия частных перспектив истолкования»66,

имеющую место в исходном положении. Во-вторых, дискурсивная этика

преодолевает допущение о гармонии между выведенными из исходного

положения принципами справедливости и той информацией, которая

открывается участникам после рассеивания вуали неведения. Открытая

процедура аргументации, осуществляемая в условиях публичного

использования разума, попросту не нуждается в такого рода допущениях, что

делает ее более надежным средством аргументации, считает Хабермас67.

В обосновании идеи перекрывающего консенсуса Хабермас критикует

Роулса за смешение фактической приемлемости и нормативной принятости.

64 Там же. С. 125-127. Хабермас признает, что само по себе данное замечание не является ударом по схеме исходного состояния (все же речь идет о мысленном эксперименте). Можно принять в качестве допущения, что руководствующиеся рациональным эгоизмом партии под вуалью неведения понимают деонтологическое значение притязаний своих клиентов, что неизбежно расширяет диапазон их когнитивных возможностей. Но, пусть даже гипотетическое, расширение когнитивных возможностей партий закладывает в основание аргументации Роулса дуализм, расшатывающий саму модель. 65 Там же. С 130 66 Там же. С. 132 67 Там же. С. 133-135.

27

Идея перекрывающего консенсуса носит ярко выраженный функциональный

смысл и способствует устойчивости хорошо устроенного общества Роулса.

Но сам функциональный способ обоснования противоречит духу проекта

политического либерализма, считает Хабермас68. Включенные в

перекрывающий консенсус обязательные доктрины, согласно Роулсу, не

должны нормативно принимать принципы справедливости. Для того, чтобы

обязательная доктрина получила статус политически разумной, достаточно

лишь приемлемости принципов справедливости. Из-за отрицания

эпистемических притязаний разума, считает Хабермас, концепция Роулса

полностью утрачивает критический потенциал, а вместо фокуса на истине и

этике, обязательные доктрины оказываются ориентированными лишь на

воспроизводство описываемых ими стилей жизни69.

Примат либеральных прав над демократической процедурой порождает

неспособность Роулса примирить свободы старых и новых70. Приоритет

либеральных прав оказывается следствием двухуровневой аргументации

Роулса в модели исходного положения. По Хабермасу снятие напряжения

между частной и публичной автономией оказывается возможным при

смещении акцента с индивидуальных прав на «процедуру дискурсивного

формирования общественного мнения и воли, в которой манифестируется

публичное использование разума»71. Такой переход обосновывается им

профессионализацией философии и необходимостью выполнения ею

функции прояснения моральной позиции и условий рационального дискурса,

в отличие от развития идеи справедливого общества, которую пытается

выполнить Роулс72. Модель же политического либерализма, по Хабермасу,

оказывается излишне субстанциалистской, что не отвечает современному

состоянию философской мысли.

68 Там же. С. 135-141. 69 Там же. С. 146. 70 Там же. С. 150. 71 Там же. С. 155. 72 Там же. С. 155-156.

28

Отвечая на критику со стороны Хабермаса, Роулс фокусирует

внимание на том, что политический либерализм является политической

концепцией, в то время как дискурсивная этика имеет характер обязательной

доктрины73. Отсюда – модель политического либерализма, во-первых,

применима только к сфере политического и не касается чего-либо за

пределами этой сферы, а во-вторых, не выводима из философии74. В отличие

от дискурсивной этики, политический либерализм исключает из своего

предмета вопросы сущего, концентрируясь исключительно на вопросах

должного. Этот ход позволяет преодолеть метафизический характер,

который сохраняет дискурсивная этика, выводя модель идеальной речевой

ситуации из понятия человека, заимствованного из символического

интеракционизма75. Роулс же исходит не из метафизического человеческого

существа, но из фигуры свободного и разумного гражданина, связка которого

с политическими принципами справедливости осуществляется посредством

политического конструктивизма. Последний в этой связи не базируется на

платоновской или кантианской метафизике, но выводится исключительно из

специфики области политического76.

Модель исходного состояния в большей мере соответствует целям и

задачам политического проекта, чем идеальная речевая ситуация. Свою

аргументацию Роулс начинает с тезиса о том, что сравнение двух моделей

должно осуществляться с позиций граждан в культуре гражданского

общества или того, что Хабермас называет публичной сферой77. При этом

гражданское общество содержит множество различных обязательных

доктрин, которые, будучи компонентом области социального, а не

политического, не должны оспариваться и быть предметом обсуждения78. В

хабермасовской модели дискуссия ведется с привлечением моральным

аргументов, в то время как Роулс ограничивает вероятные аргументы сферой 73 Rawls J. Op. cit. 2005. P. 373. 74 Ibid. P. 374-375. 75 Ibid. P. 379. 76 Ibid. P. 380. 77 Ibid. P. 382. 78 Ibid. P. 383.

29

политического (при этом снимая ограничения на способы их выставления и

ведения дискуссии), что позволяет схеме исходного состояния достичь

ситуации разумного эквилибриума, к которому модель идеальной речевой

ситуации может лишь асимптотически приближаться79.

Отвечая на критическое замечание о смешении фактической

приемлемости и нормативного принятия в обосновании перекрывающего

консенсуса, Роулс вновь обращается к понятию человека. Вопросы

приемлемости/принятия принципов справедливости отдаются на откуп

гражданину как члену гражданского общества80. Публичный разум касается

только политических ценностей, и поэтому не затрагивает вопросы

обязательных доктрин. Политическая концепция справедливости может быть

либо конгруэнтной по отношению к обязательной доктрине, либо нет.

Поэтому при публичном обосновании политической концепции

справедливости ее принятие ожидается от разумных членов общества, но не

от обязательных доктрин как таковых81. Уже по достижении рефлексивного

эквилибриума, происходит фактическое соединение обязательных доктрин и

политической концепции справедливости82. Такое соединение имеет важное

следствие для политической жизни хорошо-устроенного общества –

перекрывающий консенсус оказывается источником постоянных дебатов и

споров вокруг политической концепции справедливости, что обеспечивает ее

нормативную значимость посредством постоянного дискурсивного

валидирования.

В то же время несмотря на постоянное дискурсивное валидирование

политической концепции справедливости, модель Роулса гарантирует

обществу большую стабильность, нежели дискурсивная модель Хабермаса.

Поскольку политические принципы справедливости не выводятся из

обязательных доктрин, а, напротив, определяют их, перекрывающий

консенсус оказывается не только самой разумной, но и наиболее глубокой 79 Ibid. P. 384-385. 80 Ibid. P. 386. 81 Ibid. P. 387. 82 Ibid. P. 388.

30

(высшей) формой единства83. Базирующееся на такой основе общество в

результате оказывается стабильнее общества, основанного на модели

дискурсивной этики. Хабермасовское снятие барьера между политическим и

социальным делает общество хрупким, а решения его проблем возможным

только в виде modus vivendi84.

Отвечая на тезис Хабермаса о невозможности примирения старых и

новых свобод посредством исходного состояния, Роулс заявляет, что модель

исходного состояния, во-первых, обеспечивает достаточно информации для

обоснования обоих типов свобод (мы обладаем основной информацией о

нашем обществе, но не о нас самих, что снимает тезис о примате

индивидуальных свобод над коллективными), и во-вторых, модель исходного

состояния не столько является выдумкой философа, репрессивно

накладывающего ограничения на участников соглашения, сколько отражает

реальные условия такого рода соглашений – когда мы моделируем принятие

решений о принципах справедливости между партиями, разумно ожидать от

них восприятия таких решений как вечных, а не как временных хотя бы в

перспективе момента принятия решения (что не отменяет того, что в иной

ситуации решение может быть пересмотрено)85. По Роулсу, модель

исходного состояния вовсе не приоризирует новые свободы, но производит

диверсификацию старых и новых свобод посредством конституирования

области политического86. Этот аргумент позволяет Роулсу обозначить саму

дизъюнкцию либеральных и республиканских свобод как ложную – в

исходном положении утверждение обоих типов свобод закладывается в

одном принципе свободы, что делает их равноценными87.

Резюмируя свой ответ на критику Хабермаса, Роулс выдвигает тезис о

том, что любая либеральная концепция справедливости, включая

83 Ibid. P. 389-392. 84 Ibid. P. 392. 85 Ibid. P. 397-399. 86 Ibid. P. 404-409. 87 Ibid. P. 413.

31

дискурсивную этику, по необходимости оказывается субстанциалистской88.

Сама модель дискурсивной этики хоть и акцентирует внимание на

процедуре, в то же время четко предписывает ее правила, тем самым

закладывая субстанциальность на уровне самой процедуры89. Другими

словами, дискурсивная этика описывает субстанцию политической

процедуры, а политический либерализм выводит субстанциальные условия

возможности политической процедуры. Но будучи в той же мере

субстанциальной, модель дискурсивной этики вынуждена оперировать более

слабым, чем понятие справедливости, понятием легитимности.

Хабермасовская модель предполагает, что принимаемые политические

решения могут быть легитимными, но могут восприниматься гражданами как

несправедливые. Такой зазор рождает противоречие, существенно

ослабляющее нормативные притязания этой модели90. Таким образом,

заключает Роулс, политический либерализм в силу большей заточенности

под сферу политического, более гибко фиксирует ее особенности, а значит

оказывается лучшей теорией, нежели дискурсивная этика.

Отвечая на замечания Роулса, Хабермас обострил критику понятия

политического в модели политического либерализма. Претензия на особый

эпистемический статус политических концепций справедливости

рассматривается им как продукт неверной дихотомии метафизическое-

политическое и заточения философии в пределах первого91. Хабермас

фиксирует внутреннее противоречие в аргументации Роулса: отходя от

кантовского процедурализма, Роулс отказывается подчинить практический

разум морали множества картин мира92. Такая мораль немыслима в

перспективе роулсовского диадического гражданина, выступающего в роли

наблюдателя (со стороны обязательных непубличных доктрин, обладающих 88 Ibid. P. 421. 89 Ibid. P. 425. 90 Ibid. P. 428-429. 91 Хабермас Ю. Указ. соч. 2008. С. 158-160. Нельзя не отметить, что здесь Хабермас осуществляет явную подмену понятий. В своих рассуждениях Роулс говорит не о философских вопросах в сфере политического, но о приватизации политики философией. Еще во в предисловии к Политическому либерализму Роулс отмечает, что философские вопросы неустранимы из сферы политического. 92 Там же. С. 169.

32

сильными притязаниями на истинность) и участника (со стороны концепций

справедливости со слабыми притязаниями на разумность). Хабермас видит

необходимость в дополнении роулсовской схемы перспективой

интерсубъективного взаимодействия93. В отсутствие такой перспективы,

считает Хабермас, сфера политического лишается внутреннего источника

моральной значимости и целиком зависит от обязательных доктрин94.

Ответная аргументация Хабермаса лишь более явно обнажает основной

водораздел между двумя подходами – пониманием политического.

Несмотря на масштабность полемики между авторами, пожалуй, самых

сильных теоретических проектов в политической теории XX века,

делиберативная демократическая теория скорее не заметила этой дискуссии.

И этому есть простое объяснение: оба участника не поняли или не захотели

понять позиций друг друга95. Вместо критики проекта Роулса по существу

Хабермас скорее обосновывает преимущества дискурсивной этики. Роулс же

позволяет себе подчас вульгарную интерпретацию основных идей

Хабермаса. Речь идет, например, о понятии консенсуса, трактуемом Роулсом

буквально, а не процедурно, как то предписывает Хабермас.

В последние годы наблюдается возрождение интереса к дискуссии

между Роулсом и Хабермасом. Внимание авторов приковано, в основном, к

понятию легитимности96. Несмотря на важность этой темы для обоих

авторов, она является вторичной по отношению к вопросу о политическом.

Именно понятие политического служит отправной точкой для защитной

аргументации Роулса, и оно же подвергается ответной критике со стороны

Хабермаса. Примечательно, что, став причиной «великой схизмы» в

делиберативной демократической теории, тема политического не была

93 Там же. С. 173. 94 Там же. С. 172. 95 Такая оценка дискуссии между Роулсом и Хабермасом сегодня является наиболее распространенной. См., например: Finlayson J.G., Freyenhagen F. Introduction: The Habermas-Rawls Dispute – Analysis and Reevaluation // Habermas and Rawls: Disputing the Political / eds. J.G. Finlayson, F. Freyenhagen. NY and London: Routledge, 2011. P. 1-2. 96 Pedersen J. Justification and Application: The Revival of Rawls-Habermas Debate // Philosophy of the Social Sciences. 2012. Vol. 42, №3. P. 399-432; Finlayson J.G. Where the Right Gets in: On Rawls’s Criticism of Habermas’s Conception of Legitimacy // Kantian Review. 2016. Vol. 21, №2. P. 161-183.

33

закрыта, пав жертвой простого «заговора молчания». Тем более актуальной

оказывается ревизия полемики Роулса и Хабермаса вокруг этого понятия

сегодня в свете возрождающегося интереса к теме в целом.

1.2. Основные направления в делиберативной демократической теории

Сегодняшнее состояние делиберативной демократической теории

сложно поддается однозначной оценке. В 2000-е годы делиберативная

демократия стала абсолютным мейнстримом в политической мысли, выйдя

далеко за пределы политической теории. Джон Драйзек, диагностировавший

состояние политической теории в 1990-х годах как делиберативный поворот,

в 2010 году зафиксировал уже следующие направления:

• Институциональный поворот

• Системный поворот

• Практический поворот

• Эмпирический поворот97.

В данном разделе будет дан обзор современного состояния теоретических

дискуссий о делиберативной демократии и описано состояние трех из

четырех обозначенных направлений98.

1.2.1. Теоретические дискуссии о делиберативной демократии Основные теоретические дебаты вокруг делиберативной демократии

приходятся на 1990-е годы. Описанная выше полемика Хабермаса и Роулса о

философских основах делиберативной демократии заложила основы для

«второй волны» в изучении делиберативной демократии, внимание которой

было сконцентрировано на сближении и уточнении тезисов Роулса и

97 Dryzek J. Foundations and Frontiers of Deliberative Governance. Cambridge: Cambridge University Press, 2010. P. 6-9. 98 Подробный обзор эмпирических исследований делиберативной демократии выходит за рамки предметного поля данного исследования поскольку не проблематизирует содержание понятий, переводя фокус внимания на контекстуальные условия возможности разного рода языковых практик и их психологические и поведенческие эффекты. Подробный обзор современного состояния эмпирических исследований в области делиберативной демократии см.: Thompson D. Op. cit. 2008.

34

Хабермаса с прицелом на их практическое приложение99. Ключевыми

авторами здесь являются Джошуа Коэн, Шейла Бенхабиб, Эми Гатманн,

Джон Томпсон и Джеймс Боман. На данном этапе можно выделить два

основных сюжета: соотношение субстанции/процедуры и

плюрализма/консенсуса.

Последовательным сторонником субстанциалистской трактовки

делиберативной демократии является Джошуа Коэн. Опираясь на идеи

Роулса, Коэн назвал свою модель формальной концепцией делиберативной

демократии, описав ее пятью чертами:

1. «Делиберативная демократия является непрерывной и

независимой ассоциацией, участники которой ожидают, что она

сохранится в неопределенном будущем.

2. Участники ассоциации разделяют (и знают об этом) идею о том,

что определенные черты ассоциации обеспечивают условия для

или являются результатом делиберации. Они разделяют

обязательство координировать свою деятельность в рамках

институтов, которые делают делиберацию возможной, и

согласно нормам, к которым они пришли в результате

делиберации. Для них свободная делиберация между равными

является основанием легитимности.

3. Делиберативная демократия – плюралистическая ассоциация.

Участники обладают разными предпочтениями, убеждениями и

идеалам касательно их собственных жизней. Разделяя

обязательство делиберативного разрешения проблем

коллективного выбора (пункт 2), они также имеют разные цели

и не предполагают обязательности какого-либо определенного

набора предпочтений, убеждений или идеалов

4. Поскольку члены демократической ассоциации рассматривают

делиберативные процедуры в качестве источника легитимности, 99 О волнах в изучении делиберативной демократии см.: Elstub S. The Third Generation of Deliberative Democracy // Political Studies Review. 2010. Vol. 8. P. 291-307.

35

для них важно, чтобы черты ассоциации не только являются

результатом делиберации, но воплощают ее как таковую. Они

предпочитают институты, в которых связь между делиберацией

и ее результатом является очевидной, тем, где такая связь менее

ясна.

5. Участники признают друг за другом делиберативные

возможности – возможности, требуемые для участия в

публичном обмене аргументов (reason) и для действования на

основе этого публичного обоснования100».

Проясняя условия делиберативного принятия решений, Коэн выводит четыре

характеристики идеальной делиберативной процедуры:

1. «Идеальная делиберация является свободной, если соблюдаются

два условия. Во-первых, участники рассматривают себя

связанными только результатами их делиберации или

условиями делиберации. Рассмотрение предложений не

ограничено авторитет предшествующих норм или требований.

Во-вторых, участники полагают, что могут действовать на

основе результатов делиберации исходя из понимания того, что

их делиберация является достаточным условием для того, чтобы

согласиться с этими результатами.

2. Делиберация является разумной в том, что партии должны

использовать разум для того, чтобы обосновать свои

предложения, поддержать их или критиковать. Они дают

аргументы с ожиданием того, что эти аргументы (а не,

например, власть) решат судьбу их предложения… Аргументы

предлагаются с целью подтолкнуть других к принятию

предложения, соединить их разные цели и их обязательства для

того, чтобы установить условия их ассоциации через свободную

делиберацию равных. Предложения могут быть отвергнуты, 100 Cohen J. Deliberation and Democratic Legitimacy // Deliberative Democracy: Essays on Reason and Politics / eds. J. Bohman and W. Rehg. Massachusetts and London: The MIT Press, 1997. P. 72-73.

36

если они не защищены принимаемым обоснованием даже если

они могли бы быть ими подкреплены. Делиберативная

концепция акцентирует то, что коллективные решения следует

принимать делиберативным образом, а через агрегирование

предпочтений граждан.

3. В идеальной делиберации партии формально и субстанциально

равны. Формальное равенство заключается в том, что правила,

регулирующие процедуру не исключают индивидов. Каждый,

обладающий делиберативными возможностями, стоит на

равных с другими на всех стадиях делиберативного процесса.

Каждый может предлагать повестку, решения и обоснования в

поддержку или с критикой рассматриваемых предложений. Все

имеют равный голос в решении. Субстанциальное равенство

заключается в том, что существующее распределение власти и

ресурсов не играет влиятельной роли в делиберации и не

определяет шансы участников на вклады в делиберацию.

Участники делиберативной процедуры не рассматривают друг

друга связанными существующей системой прав за

исключением тех, которые делают возможной свободную

делиберацию между равными. Вместо этого, они рассматривают

систему как потенциальный предмет для делиберативной

оценки.

4. Последнее, идеальная делиберация нацелена на то, чтобы

прийти к рационально обусловленному консенсусу – найти

обоснования, убедительные для всех, кто обязан действовать на

основе результатов свободной и разумной оценки альтернатив

равными. Даже в идеальных условиях нет гарантий того, что

случится консенсус. Если консенсуса нет, то итоги делиберации

37

подводятся голосованием на основе одного из правил

большинства» 101.

На основе выведенной идеальной делиберативной процедуры, Коэн

обосновывает примат идеи справедливости над легитимностью.

Субстанциалистский взгляд на делиберативную демократию был

подвергнут критике Шейлой Бенхабиб. Развивая делиберативную концепцию

демократической легитимности, она вывела следующие критерии процесса

делиберации: (1) участие в делиберации строится на принципах равенства и

симметрии, (2) каждый имеет право подвергнуть сомнению тему

обсуждения, (3) каждый имеет право выдвигать аргументы против правил

самой дискурсивной процедуры и способов учета этих аргументов102. При

этом она отвергает либеральные опасения об угрозах индивидуальным

правам со стороны неограниченных внешними рамками делиберативных

практик – поскольку участие в делиберации требует от ее участников

уважения к моральным правам друг друга, политически провозглашаемым

Роулсом либеральным правам и оберегаемым в не подлежащей пересмотру

конституции, не может ничего угрожать. Более того, модель Хабермаса

усиливает основные либеральные права и свободы, поскольку они

претерпевают постоянное интерсубъективное валидировоание и

рефлексируются участниками в процессе делиберации103.

В противовес Шейле Бенхабиб и Джошуа Коэну, Джеймс Боман

называет ошибочным обоснование делиберативной демократии через

конструирование идеальных процедур104. Напротив, ключом к пониманию

публичной делиберации он видит смену фокуса с идеалистического на

практический. Обращая внимание на парадоксальную слепоту

делиберативной демократии, собственно, к понятию политической

делиберации, Боман определяет ее как «диалогический процесс обмена

мнениями (reasons) с целью разрешения проблемных ситуаций, которые не 101 Ibid. 74-75. 102 Benhabib S. Op. cit. 1996. P. 70. 103 Ibid. P. 79-80. 104 Bohman J. Op. cit. 1996. P. iX.

38

могли бы быть разрешены без интерперсональной координации и

кооперации»105. Практический характер такого подхода обусловливает

снижение ожиданий к результатам диалога: они являются приемлемыми

тогда, когда они достаточно мотивируют всех участников на кооперацию106.

В 2000-е годы проблема соотношения субстанции и процедуры в

делиберативной демократической теории была снята с повестки дня (не

будучи теоретически разрешенной). Эми Гатманн и Деннис Томпсон, в

частности, указали на то, что при корректной интерпретации работ Роулса и

Хабермаса ни один из них не защищает в чистом виде субстанциалистский и

процедуралистский подходы. По их мнению, демократическая теории

должна совмещать в себе оба принципа в равной мере107.

Помимо вопроса о соотношении процедуры и субстанции, в центре

внимания теоретических споров был вопрос о соотношении плюрализма и

консенсуса. Ни один из сторонников делиберативной демократии не ставил

вопрос о соотношении плюрализма и консенсуса в виде строгой дизъюнкции.

Такая повестка была навязана со стороны критической теории, видевшей

опасность в идеях разумного консенсуса и аргументативного дискурса.

Несмотря на то, что хабермасовский подход к делиберативной демократии

укоренен в критической теории, именно его модель была подвергнута

критике. Джон Драйзек объединяет таких критиков как Айрис Янг, Энн

Филлипс, Шанталь Муфф, Уильяма Коннолли и Бонни Хониг под рубрикой

демократов различия (difference democrats) 108.

Главными опасениями критической теории стали репрессивность

консенсуса и неоправданная редукция делиберации к обмену аргументами.

Энн Филлипс видела опасность идеи консенсуса в исключении из политики

угнетенных групп населения. Плюрализм форм жизни предполагает

многообразие форм самовыражения, которое и лежит в основе демократии.

105 Ibid. P. 27. 106 Ibid. P. 33. 107 Gutmann A., Thompson D. Why Deliberative Democracy? Princeton and Oxford: Princeton University Press, 2004. P. 26. 108 Dryzek J. Op. cit. 2000. P. 57-80.

39

Акцент на демократии как консенсуальной процедуре девальвирует ценность

самовыражения per se и вводит безразличие к тому факту, что угнетенные

группы (в силу социальных и исторических факторов) оказываются

пораженными в возможностях участия в делиберативной процедуре109.

Редукция политической коммуникации в модели Хабермаса к обмену

аргументами неоправданно исключает из неё иные формы самовыражения

(имплицитно вводя при этом образовательную дискриминацию), а вместе с

ними – и формы жизни. Айрис Янг поставила задачу дополнить

дискурсивную этику Хабермаса этикой говорения, восходящей к работам

Эммануэля Левинаса, смещая тем самым фокус с нормативных критериев

коммуникации на самоценность самого акта коммуникации. Помимо

аргументации, Янг видела необходимым принимать во внимание также такие

компоненты коммуникации как публичное признание, риторику и нарратив.

Публичное признание – неотъемлемый компонент коммуникации, в

ходе которого участники коммуникации идентифицируют друг друга в

качестве собеседников. Участники обсуждения, придерживающиеся разных

позиций, прежде всего должны признавать друг друга в качестве равных

партнёров по диалогу и соблюдать взаимно взятые этические обязательства.

В противном случае происходит объективация тех, кто должен быть включён

в публичный дискурс110.

Риторика – все способы выражения своей позиции, влияющие на

восприятие этой позиции слушателем. Риторика включает в себя следующие

аспекты: эмоции, фигуры речи, стили, визуальное сопровождение речи,

ориентированность на определённую аудиторию. Исключение риторики из

делиберативного дискурса оказывается неоправданным в силу её значимости

в реальной политической жизни. Риторика играет существенную роль при

формировании повестки для последующего обмена аргументами, риторика

109 Phillips A. Dealing with Difference: A Politics of Ideas, or a Politics of Presence // Democracy and Difference: Contesting boundaries of the Political / ed. S. Benhabib. Princeton: Princeton University Press, 1996. P. 141. 110 Young I. Inclusion and Democracy. Oxford: Oxford University Press, 2000. P. 57-62.

40

приспосабливает аргументы и требования к конкретной публике и

конкретным обстоятельствам, риторика превращает доводы в суждения111.

Политическая функция нарратива заключается в формировании

общего контекста, обусловливающего возможность предметной

коммуникации. Перед тем как приступить к обсуждению актуальных

вопросов политической повестки участники коммуникации должны стать

героями одного рассказа, идентифицировать друг друга в рамках одной

сюжетной линии. Кроме того, нарратив способствует формированию и

усилению идентичности угнетённых групп, не осознающих факт своего

угнетения. Нарративы обеспечивают пространственно-временное единство

политической коммуникации: обсуждение в рамках ситуативной повестки

встраивается в более широкий контекст, занимая в нём свою нишу и

оказывая воздействие на последующие обсуждения112.

В 2000-е годы проблемы теоретического соотношения консенсуса и

плюрализма были сняты с повестки дня. Принимая основные тезисы

оппонентов, сторонники делиберативной демократии тем не менее

отказались признать их слабостью своей модели. В дискурсивной этике и

выстроенной на ее основе модели делиберативной демократии консенсус

носит процедурный характер и подразумевает прежде всего согласие по

поводу интерсубъективного формирования мнения и принятие решения на

основе этого мнения (Джон Драйзек и Саймон Ниемейер вводят понятие

мета-консенсуса113). Поэтому вместо теоретического развития идей

делиберативной демократии ее сторонники пошли по пути точечных

косметических корректировок. Наиболее известными авторами,

осуществляющими такие корректировки, стали Джон Драйзек114, Эми

Гатманн и Деннис Томпсон115. С публикацией их работ делиберативная

111 Ibid. P. 62-70. 112 Ibid. P. 70-77. 113 Dryzek J., Niemeyer S. Pluralism and Meta-Consensus // J. Dryzek. Foundations and Frontiers of Deliberative Governance. Cambridge: Cambridge University Press, 2010. 114 См.: Dryzek J. Op. cit. 2000. 115 Gutmann A., Thompson D. Op. cit. 2004.

41

демократия обрела жизнь как теоретическая рамка для эмпирических

исследований и как полноценная политическая программа.

1.2.2. Институты делиберативной демократии Институциональный поворот, по Джону Драйзеку, заключается в

усилении исследовательского внимания к мини-публикам и

институциональному оформлению конкретных форумов обмена мнениями116.

Кэролин Хэндрикс описывала его через разведение микро- и макро-подходов

к изучению политической делиберации. В то время как макро-подход

акцентирует внимание на спонтанных и неформальных коммуникациях в

публичной сфере, микро-подход фокусирует внимание на принятии решений

и соответствии обсуждения нормативным требованиям делиберативной

демократии117. Определяя делиберативные институты как «дискурсивные

рамки, установленные традициями или правилами»118, Джереми Нилл

выстраивает одномерный континуум, в котором институты располагаются в

зависимости от формальной регулируемости. К регулируемым институтам

относятся муниципальные советы, легислатуры, бюджетирование с

общественным участием, экспертные площадки, гражданские ассамблеи, к

нерегулируемым – например, масс медиа.

Часть авторов фокусирует внимание на изучении и коррекции

сложившихся институтов. Как правило, предметом внимания исследователей

становятся парламенты119 или судебные коллегии120. Джозеф Бессет,

например, определяет делиберацию как обсуждение публичного блага в

качестве предмета, отличного от частных интересов лиц, принимающих

решения, и включающего в себя три элемента – информацию, аргументы,

116 Dryzek J. Op. cit. 2010. P. 6. 117 Hendriks C. Integrated Deliberation: Reconciling Civil Society’s Dual Role in Deliberative Democracy // Political Studies. 2006. Vol. 54, №3. P. 486-508. 118 Neill J. Deliberative Institutions and Conversational Participation in Liberal Democracies // Social Theory and Practice. 2013. Vol. 39, №3. P. 451. 119 См., например: Bessette J. The Mild Voice of Reason: Deliberative Democracy and American National Government. Chicago: The University of Chicago Press, 1994; Uhr J. Deliberative Democracy in Australia. Cambridge: Cambridge University Press, 1998. 120 См., например: Rawls J. Op. cit. 2005. P. 231-240; Mendes C. H. Constitutional Courts and Deliberative Democracy. Oxford: Oxford University Press, 2013.

42

убеждение121. В изучении делиберативных практик Конгресса США он

прослеживает историческую генеалогию этого института и подчеркивает его

делиберативную сущность. Джон Роулс же считает таким стержневым

институтом не Конгресс, а Верховный Суд. Если Конгресс имеет дело с

рутинной властью (ordinary power), то Верховный Суд – с высшей властью,

которая задает границы, направляет и структурирует разные виды власти.

Имея дело с Конституцией и трактовкой принципов основополагающих для

политического сообщества, Верховный Суд оказывается носителем

публичного разума122.

Другие авторы обращают внимание на новые формы

государственного управления, позволяющие усилить демократичность и

легитимность государственных решений. Предметом внимания

исследователей стали, например, гражданские ассамблеи Британской

Колумбии123, ассамблея граждан Австралии124, консультации с гражданами

по вопросам организации системы здравоохранения125, делиберативные

опросы общественного мнения126, общенациональные выходные дни,

посвященные обсуждению актуальных вопросов повестки дня127. Такие

исследования носят преимущественно описательный характер и

подчеркивают преимущества делиберативных форумов по сравнению с

простым агрегированием общественных предпочтений или бюрократическим

управлением. К таким преимуществам относятся, в частности, принятие

более взвешенных и справедливых решений, легитимация принимаемых

решений. Несмотря на противоречивые результаты (результаты обсуждений

электоральной реформы в Британской Колумбии дважды отклонялись на

121 Bessette J. Op. cit. 1994. P. 48-49. 122 См. Rawls J. Op. cit. 2005. P. 231-240. 123 Designing Deliberative Democracy. The British Columbia Citizens' Assembly / eds. M. Warren, H. Pearse. Cambridge: Cambridge University Press, 2008. 124 The Australian Citizens' Parliament and the Future of Deliberative Democracy / eds. L. Carson, J. Gastil, J. Hartz-Karp & R. Lubensky. University Park, Pennsylvania: The Pennsylvania State University Press, 2013. 125 Gutmann A., Thompson D. Op. cit. 2004. P. 139-159. 126 См., например: Fishkin J., Parkinson J. Deliberating in the Real World: Problems of Legitimacy in Deliberative Democracy. Oxford: Oxford University Press, 2006. 127 См., например: Ackerman B., Fishkin J. Deliberation Day. New Haven and London: Yale University Press, 2004.

43

референдумных голосованиях), изучение таких экспериментов позволяет

разработать институциональный дизайн, который благоприятствует

появлению новых «демократических агентов демократического

обновления»128.

Продвигаясь в направлении иного спектра континуума фокус

меняется с самих правил обсуждения в направление побочных эффектов

обсуждений. Некоторые авторы, например, Эрчон Фанг рассматривают

комбинацию делиберативной и партисипаторной демократии как ресурс для

стратегии административного реформирования129. Тем не менее,

большинство исследователей склонны ограничивать делиберацию

формальными институтами, рассматривая мини-публики за пределами

политической системы как «слабые» публичные сферы, целью которых

является формирование общественного мнения, а не принятие решений. В

таких мини-публиках присутствует то, что Джон Паркинсон назвал

торубократией, ссылаясь на древнегреческое слово thorubos, которое у

Платона означает гул в народном собрании, заглушающий слова

говорящего130. Дэвид Руф отмечает, что делиберативные практики не могут

происходит сами по себе вне институционального контекста. Люди не

склонны к делиберациям, они оказываются возможными лишь в

формализованном пространстве, в котором участникам предписаны

соответствующие правила поведения131.

Дискуссии об институтах делиберативной демократии оказались в

заложниках у базового противоречия между делиберацией и демократией.

Симона Чамберс отмечает, что предметом внимания исследователей в рамках

данного подхода стала демократическая делиберация, а не делиберативная

128 Warren M., Pearse H. Introduction: democratic renewal and deliberative democracy // eds. M. Warren and H. Pearse. Designing Deliberative Democracy: The British Columbia Citizens’ Assembly. Cambridge: Cambridge University Press, 2008. P. 6. 129 Fung A. Empowered Participation: Reinventing Urban Democracy. Princeton and Oxford: Princeton University Press, 2004. P. 1-30. 130 Parkinson J. Deliberating in the Real World: Problems of Legitimacy in Deliberative Democracy. Oxford: Oxford University Press, 2006. P. 167. 131 Ryfe D. Op. cit. 2005. P. 63.

44

демократия132. Что представляет большую ценность: принцип инклюзивности

или же соблюдение норм и процедур? В ходе обсуждения этого вопроса

исследователи приходят к двойственному выводу: с одной стороны,

соблюдение норм и процедур является необходимым для ориентированных

на принятие решений мини-публик; с другой стороны, сама деятельность

мини-публик может быть успешной лишь в инклюзивном и транспарентном

контексте. Этот вывод обусловил смещение фокуса внимания с конкретных

институтов на делиберативную систему.

1.2.3. Системный подход к делиберативной демократии В отличие от институционального подхода, системный подход к

делиберативной демократии акцентирует внимание на системе, в целом, а не

на конкретных форумах133. Демократическое устройство рассматривается

здесь как «сложное целое, в котором широкое разнообразие институтов,

ассоциаций и сторон противостояния выполняет политическую работу,

включая неформальные сети, медиа, организованные правозащитные группы,

школы, фонды, частные и некоммерческие институты, легислатуры,

исполнительные органы и суды»134. Взаимодействия этих разнородных

институтов и организаций рождают делиберативную систему, несводимую к

простой совокупности составляющих ее элементов.

Понятие делиберации в рамках системного подхода развивается как

попытка снятия оппозиции между микро- и макро-взглядами. Томас

Кристиано говорит о дифференциированном характере делиберации, которая

являет себя как целое там, где множество социальных агентов вовлечены в

процесс принятия политических решений135. Публичный характер

132 Chambers S. Rhetoric and the Public Sphere: Has Deliberative Democracy Abandoned Mass Democracy? // Political Theory. 2009. Vol. 37, №3. P. 323-350. 133 Dryzek. J. Op. cit. 2010. P. 7. 134 Mansbridge J. Et al. A Systemic approach to Deliberative Democracy // Deliberative Systems: Deliberative Democracy at the Large Scale / eds. J. Parkinson and J. Mansbridge. Cambridge: Cambridge University Press, 2012. P. 2. 135 Christiano T. Rational Deliberation Among Experts and Citizens. // Deliberative Systems: Deliberative Democracy at the Large Scale / eds. J. Parkinson and J. Mansbridge. Cambridge: Cambridge University Press, 2012. P. 28.

45

делиберации обусловливает ее интегрирующий характер для разного рода

дискурсивных сфер, которые по отдельности могут не соответствовать

строгим нормативным требованиям к процедуре обсуждения (к таким сферам

относятся, например, активистские или контрпубличные сферы)136.

Исследователи фокусируют внимание на том, как корреспондируют

различные элементы делиберативной системы. Множественность и

разнородность агентов делиберативной системы обусловливает внимание к

обеспечению принципов делиберативной демократии. В числе таких

принципов Эми Гатманн и Дэннис Томпсон выделяют взаимность

(реципрокность), публичность и подотчетность137. Например, в какой мере

превалирование экспертов в публичном пространстве вносит вклад в

демократию, а не становится для нее угрозой138? Как должно быть выстроено

представительство, чтобы оно не подавляло другие элементы

делиберативной системы при принятии решений139?

Критики системного взгляда на делиберативную демократию

отмечают отсутствие концептуальной ясности в понимании делиберации на

макро-уровне. При переходе от непосредственных речевых ситуаций к

неформализованному процессу формирования воли и мнений остается

неясным, в чем отличие подлинных делиберативных практик от иных форм

коммуникации140. Отказываясь же от нормативных требований к речевым

практикам, системный подход к делиберативной демократии вступает в

противоречие с самой идеей делиберативной демократии141.

Тем не менее, стоит отметить, что разведение делиберации и модели

дискурсивной этики, предпринятое в системном подходе, сделало это 136 Hendriks C. Op. cit. 2006. P. 489. 137 Gutmann A., Thompson D. Op. cit. 2004. P. 133. 138 См., например: Christiano T. Op. cit. 2012. P. 27-51. 139 См., например: Bohman J. Representation in the Deliberative System // Deliberative Systems: Deliberative Democracy at the Large Scale / eds. J. Parkinson and J. Mansbridge. Cambridge: Cambridge University Press, 2012. P. 72-94. 140 Hejny J., Andersen D. Rethinking the Systemic Turn in Deliberative Democratic Theory with a Return to the Micropolitics of Deliberation. Paper submitted to the Annual Meeting of the Western Political Science Association, San Diego, CA, March 24-26, 2016. URL: https://wpsa.research.pdx.edu/papers/docs/Hejny%20and%20Andersen_WPSA%202016.pdf 141 Owen D., Smith G. Deliberation, Democracy, and the Systemic Turn // The Journal of Political Philosophy. 2015. Vol. 23, №2. P. 218.

46

понятие «пустым означающим» и вновь актуализировало политико-

философскую дискуссию вокруг него. Под влиянием системного подхода в

последние годы вновь наблюдается рост интереса к политико-теоретической

рефлексии о понятии делиберации, в ходе которого происходит, например,

реанимация античного взгляда на делиберацию142 и обогащение взгляда на

публичную делиберацию идеями риторики и стыда143.

1.2.4. Практические импликации делиберативной демократии Дискуссии об институтах делиберативной демократии и

делиберативных системах задают повестку для обсуждения возможностей

практической имплементации их результатов. Задаваясь вопросом о

повышении делиберативных возможностей системы, исследователи

фокусируют внимание на реформировании существующих институций,

главным образом – парламентов. Сквозным сюжетом для этой линии

дискуссии является интеграция различных достижений делиберативной

демократической теории. Кэролин Хэндрикс, например, говорит о

смешанных дискурсивных сферах, в которых встречаются представители

институционализированных микро-форумов (парламентарии, эксперты,

академики, правительственные чиновники) с интересантами из макро-

публичной сферы (активистами, группами интересов, корпорациями)144.

Широкое распространение в этом направлении получило обсуждение

действующих и новых институтов демократического управления. Говоря о

способах корректировки работы Конгресса США, Адриан Вермель

фокусирует внимание на трех изменениях в обсуждении конституционных

проектов – (1) подготовка специальных экспертных заключений

(constitutional victim statement) аналогичных тем, которые готовятся при

142 Yack B. Rhetoric and Public Reasoning. An Aristotelian Understanding of Political Deliberation // Political Theory. 2006. Vol. 34, №4. P. 417-438; Tarnopolsky C. Platonic Reflections on the Aesthetic Dimensions of Deliberative Democracy // Political Theory. 2007. Vol. 35, №3. P. 288-312; Gundersen A. The Socratic Citizen: A Theory of Deliberative Democracy. New York: Lexington Books, 2000; Chambers S. Op. cit. 2009. P. 323-350. 143 Nieuwenburg P. Learning to Deliberate: Aristotle on Truthfulness and Public Deliberation // Political Theory. 2004. Vol. 32, №4. P. 449-467. 144 Hendriks C. Op. cit. 2006. P. 501.

47

обсуждении бюджета, (2) создание постоянно действующих экспертных

подразделений в Конгрессе, (3) изменение принципов работы комитетов

Конгресса – расширение полномочий судейского комитета, создание новых

комитетов, координирующих работу других комитетов, или наложение на

комитеты обязательства оценивать рассматриваемые инициативы с точки

зрения конституционных принципов, (4) расширение возможностей

конгрессменов подвергать сомнению регламент обсуждения законопроекта,

если он, по их мнению, угрожает конституционным принципам145.

Роулсовское переосмысление роли Верховного Суда США стало отправным

пунктом для дискуссий о принципах, которые должны лежать в основе

государственной политики и которыми должны руководствоваться судьи при

принятии решений146.

Новые институты политического участия также стали предметом

переосмысления в контексте возможностей их интеграции в действующие

политические системы. Говоря о делиберативных опросах общественного

мнения Джеймс Фишкин агрегирует и анализирует опыт в трех областях:

разделенные общества (divided societies), виртуальное пространство,

межгосударственный уровень. Он подчеркивает преимущества

квотированного и случайного представительства по сравнению с другими

способами формирования делиберативных форумов, а также фокусирует

внимание на перспективах онлайн-делибераций, которые могут

потенциально охватить всех заинтересованных, снимая тем самым проблему

представительства147. В своем проекте Дня Делиберации Акерман и Фишкин

говорят о необходимости выделения двух выходных дней, в которые

граждане могут обсуждать вопросы общественной значимости на

145 Vermeule A. Mechanisms of Democracy: Institutional Design Writ Small. New York: Oxford University Press, 2007. P. 217-244. 146 См., например: Morain S. Evaluating the Legitimacy of Contemporary Legal Strategies for Obesity // Kennedy Institute of Ethics Journal. 2015. Vol. 25, №4, P. 369-393; Liu G. Rethinking Constitutional Welfare Rights // Stanford Law Review. 2008. Vol. 61, №2. P. 203-270. 147 Fishkin J. When the People Speak: Deliberative Democracy and Public Consultation. Oxford: Oxford University Press, 2009.

48

гражданских форумах, получив дополнительное вознаграждение в 150

долларов США148.

Руководствуясь делиберативной парадигмой исследователи обратили

свое внимание также на низовые практики политического участия, которые

происходят в странах, считающихся авторитарными. Широкое

распространение приобрело изучение делиберативных практик на

муниципальном уровне в Китае149. Практические импликации

делиберативной демократии обнаружили ограниченность развиваемых

моделей демократии, приоризирующих такие элементы как голосование или

обсуждение. Марк Уоррен отмечает в этой связи, что вместо разработки

моделей демократии политической теории следует сделать шаг назад и

задаться вопросом о том, какие проблемы должна решать политическая

система, чтобы считаться демократической150? Такой прагматический

поворот сохраняет тенденцию на уход от обоснования абстрактных моделей

в направлении конкретных практик, снимая одновременно

функционалистские ограничения системного подхода.

148 Ackerman B., Fishkin J. Op. cit. 2004. P. 17. 149 См., например: Fishkin J. Op. cit. 2009; He B. Deliberative Culture and Politics: The Persistence of Authoritarian Deliberation in China // Political Theory. 2014. Vol. 42, №1. P. 58-81; Tan S.-h. Early Confucian Concept of "Yi" (议) and Deliberative Democracy // Political Theory. 2014. Vol. 42, №1. P. 82-105. 150 Warren M. A Problem-Based Approach to Democratic Theory // American Political Science Review. 2017. Vol. 111, №1. P. 41.

49

Глава 2. Понятие политического в перспективе политической теории

Зародившись в Античности понятие политики проделало сложную

историю в европейской истории и, как и другие понятия духовной жизни

человека, дошло до XXI века в виде внутренне противоречивого и

динамичного целого. С одной стороны, это понятие тяготеет к дезинтеграции

и нейтрализации. В основе этих процессов – диверсификация блага и

способов знания в условиях Современности. Например, Адам Смит говорил

о политике как экономической политике, целью которой виделось

умножение ВВП, что шло вразрез со средневековыми и античными

представлениями об этом понятии. Экономическая и управленческая

нейтрализация отразились в дискурсе позитивных наук об обществе, в

которых политика определяется либо как подсистема общества,

выполняющая функции по отношению к обществу в целом и другим

подсистем в частности151, либо как деятельность индивидов, связанная с

распределением общественных ресурсов152.

С другой стороны, ценностный компонент остается неустранимым из

понятия политики. Несмотря на дезинтеграцию и нейтрализацию, в

политической жизни сохраняется напряжение, связанное с формулированием

политических целей и инструментов их достижения. Является ли целью

политики умножение ВВП? Возможно ли ради безопасности сообщества

нарушать индивидуальные права и свободы граждан? Примечательной в этой

связи является диалектика конца-возвращения политического, наблюдаемая в

политической теории последних десятилетий, в которой политика выступает

в роли постоянно возвращающегося бумеранга153.

В XX веке впервые был поставлен вопрос об интегральном понятии

политического. Интегральное понимание политики развивалось на фоне

151 См., например: Парсонс Т. Система современных обществ. М.: Аспект Пресс, 1998. 152 Такого взгляда придерживаются бихевиоральные подходы к политике. Например, формула политики, введенная Гарольдом Лассуэлом, звучит так: кто получает что, когда и каким образом. См.: Lasswell H. Politics: Who Gets What, When, How. New York: Whittlesey House, 1936. 153 См., например: Mouffe C. The Return of the Political. London and New York: Verso, 1993.

50

усиления институционализации политической науки. В 1901 году возникает

Американская ассоциация политической науки, в которой свое легитимное

место занимает политическая теория. В данной главе будет представлено (1)

становление понятия политического в XX веке, (2) обозначена специфика

политической теории как способа знания о политике, (3) дана трактовка того,

как политическая теория должна мыслить политическое. В первом разделе

будет показано последовательное раскрытие трех аспектов политического –

диссоциация, ассоциация, неполнота. Во втором разделе будет показано, что

специфика перспективы политической теории заключается в

экзистенциальном характере вопросов, которые она ставит перед собой, и в

ориентации на будущее. Эти особенности диктуют отношение к

политическому как непредсказуемому событию. В третьем разделе три

аспекта политического получат свою артикуляцию в рамках политической

теории в виде трех необходимых условий политического события:

отрицание, публичность, проблематизация глубинного уровня

ассоциации/диссоциации людей.

2.1. Становление понятия политического Вопрос о понятии политики возник на повестке европейской

интеллектуальной жизни в конце XIX-начале XX века в контексте его связи с

понятием государства. Умножение административных функций государства

и рост бюрократии актуализировали вопрос о юридическом водоразделе

между административным и политическим. Вопрос о том, какие функции

считать государственными, а какие нет, разнился от страны к стране и

приобретал разное звучание в зависимости от историко-политического

контекста154.

В послевоенной Германии на фоне распространенного недоверия к

Веймарской республике усиливалось внимание к интегративным

определениям политического, в которых понятие политики обретало свою 154 Kennedy E. Hostis not Inimicus: Toward a Theory of the Public in the Work of Carl Schmitt // Canadian Journal of Law & Jurisprudence. 1997. Vol. 10, №1. P. 36.

51

автономию по отношению к другим формам духовной деятельности

человека. В рамках таких подходов политика рассматривалась комплексно,

как совокупность всех действий, посредством которых народ конструируется

и поддерживается в качестве общности с единой волей и властью155.

Представления о государстве в немецких науках об обществе к тому

моменту уже в значительной мере преодолели унаследованную от

романтизма и гегелевской философии мистификацию государства.

Показательны здесь работы Макса Вебера. Государство он определял как

«управляющий штаб» политического союза, имеющий монополию на

легитимное физическое принуждение, в то время как политика

рассматривалась им как деятельность, которая ставит своей целью влияние

на руководство союзом, то есть государством156. Макс Вебер не использовал

понятие политического в субстантивированном виде. Эпистемологическая

позиция Вебера не давала ему возможности присваивать институтам

сущности или вводить какие-то автономные универсалии. Ключевые понятия

Вебера подчеркнуто формальны. В то же время именно концептуальная

нейтрализация государства, выраженная в отрицании его высшего телоса,

стала отправным пунктом для рефлексии об автономной области рождения

целей и высших благ – области политического157.

Описание этой идеи в XX веке производилось в трех формах: (1) как

диссоциация, (2) как ассоциация, (3) как отражение онтологической

неполноты политики. В данном разделе будут последовательны рассмотрены

основные идеи авторов, сыгравших ключевую роль в становлении понятия

политического.

155 Зеллин Ф. Политика // Словарь основных исторических понятий: Избранные статьи в 2-х т. Т. 1. / сост. Ю. Зарецкий, К. Левинсон, И. Ширле; ред. Ю. Арнаутова. 2-е изд. М.: Новое литературное обозрение, 2016. С. 504-505. 156 Вебер М. Хозяйство и общество: очерки понимающей социологии. Т.1. М.: НИУ ВШЭ, 2016. С. 110. 157 Maley T. Democracy and the Political in Max Weber’s Thought. Toronto: University of Toronto Press, 2011. P. 84.

52

2.1.1. Карл Шмитт: политическое как диссоциация Историю субстантивированного понятия политического принято вести

с Карла Шмитта158. Статья «Понятие политического» Карла Шмитта была

впервые опубликована в 1927 году в журнале «Архив социальной науки и

социальной политики». Работа выдержала несколько переизданий.

Впоследствии Шмитт выпустил несколько короллариев и уточнений к

оригинальному тексту, а также работу под названием «Теория партизана:

Промежуточное замечание по поводу понятия политического»159. В то же

время тематика политического не была центральной для Шмитта, а служила

скорее вспомогательным инструментом для обоснования таких правовых

категорий как диктатура и суверенитет.

Шмитт мыслит политику как особую сферу культуры наряду со

сферами морали, искусства, экономики. Определить политическое для него

означает обнаружить специфически политическое различение. Таким

различением оказывается различение друга и врага160. Подобно тому как

категории добра и зла конституируют сферу морали, политика имеет место

там, где присутствует публичная вражда двух борющихся групп. Эти группы

следует понимать в конкретном и экзистенциальном смысле161. Политикой

становится определяемое этой борьбой поведение162.

В отличие от других сфер культуры, политическое не имеет своей

собственной предметной области, но являет себя там, где степень

интенсивности противостояния достигает предельного уровня – уровня

бытийственной ассоциации или диссоциации людей163. Особенностью

политического единства, отличающего его от всевозможных социальных

ассоциаций, является право объявления войны и требования отдать жизнь за

158 См., например: Marchart O. Op. cit. 2007. 159 Шмитт К. Теория партизана: Промежуточное замечание по поводу понятия политического. М.: Праксис, 2007. 160 Шмитт К. Понятие политического. СПб: Наука, 2016. С. 301. 161 Там же. С. 303. 162 Там же. С. 312. 163 Там же С.313.

53

это единство. Эта особенность придает политическому единству характер

высшей формы единства164.

Государство Шмитт называет сущностно политическим единством165.

Политическое может совпадать с государственным и создавать видимость их

тожественности, но может и идти вразрез с ним, как в случае с классовой

борьбой, обретавшей политическое качество поверх национально-

государственных различий. Такая трактовка политического шла вразрез с

интеллектуальным контекстом Германии, где господствовала идея о

тождественности политического и государственного. Не полемизируя

напрямую с политической природой государства Шмитт разводит их

концептуально. В отличие от политизирующихся социальных объединений

государство обладает правом объявления войны. Все остальные

политические отношения и соответствующие им категории Шмитт называет

вторичными, поскольку они обретают смысл через соотнесение с базовым

различением друга и врага.

В «Понятии политического» Шмитт делает два принципиальных

эпистемологических замечания. Во-первых, политический враг всегда

конкретен, его определение предполагает экзистенциальную вовлеченность и

участие в жизни сообщества166. Во-вторых, все политические понятия имеют

полемический характер167. Иными словами, размышление о политике всегда

привязано к исторической перспективе и предполагает занятие определенной

политической позиции168. Сам Шмитт не скрывает своих политических

пристрастий, критикуя либеральный взгляд на соотношение государства и

общества. Либеральная философия, по Шмитту, оказывается не в состоянии

осознать специфику политического единства как высшей формы единства.

Ограничивая политику сферой публичных отношений и отстаивая иммунитет 164 Там же. С. 314. 165 Там же. С. 321. 166 Там же. С. 302. 167 Там же. С. 305. 168 Такая интерпретация этого параграфа типична в литературе по Карлу Шмитту. См., например: Pankakoski P. Conflict, Context, Concretness: Koselleck and Schmitt on Concepts // Political Theory. 2010. Vol. 38, №6. P. 753. Критика этой позиции см., например: Muller J. Carl Schmitt’s Method: Between Ideology, Demonology and Myth // Journal of Political Ideologies. 1999. Vol. 4, №1. P. 61-85.

54

частного от публичного, либерализм становится «убийцей Левиафана»169.

При этом либерализм, по мнению Шмитта, не является анти-политической

философией, поскольку различение друга и врага неустранимо из жизни

людей. Либерализм растворяет и затушевывает политическое, работая в

действительности в интересах одной из борющихся групп.

Из конкретности и полемичности трактовки политического следует

необходимость его постоянного переосмысления. Впоследствии в

предисловии к переизданию «Понятия политического» Шмитт укажет на то,

что установление критерия политического является лишь первым шагом к

рефлексии над данным понятием. Мышление о политическом не может быть

оформлено в конечное системное знание равно как не может быть сведено к

афористическим изложениям постигшего сущность предмета мудреца.

Вместо этого мышление о политическом должно идти по срединному пути

постоянной рефлексии и прояснения критериев170. Этим обусловливается

написание нескольких короллариев к основному тексту «Понятия

политического», а также публикация промежуточных замечаний о фигуре

партизана. Все уточнения Шмитт делает под влиянием трансформации

характера войны. «Война следует из вражды, ибо эта последняя есть

бытийственное отрицание чужого бытия. Война есть только крайняя

реализация вражды. Она не обязательно есть нечто повседневное,

нормальное; ее и не надо воспринимать как нечто идеальное или

желательное, но она, скорее, должна наличествовать как реальная

возможность, пока имеет смысл понятие врага, » - пишет Шмитт171.

Изменение в характере войны является для Шмитта маркером изменения

политического.

Впоследствии развитие идей Шмитта шло преимущественно в русле

теории международных отношений. К его идеям апеллировали Раймон Арон,

Жульен Фрейнд, Ганс Моргентау. Рецепция Шмитта в теории

169 См.: Шмитт К. Левиафан в учении о государстве Томаса Гоббса. СПб.: "Владимир Даль", 2006. 170 Шмитт К. Указ. соч. 2016. С. 280. 171 Там же. С. 308.

55

международных отношений и относительное игнорирование его понятия

политического при описании внутренней жизни политического сообщества

отражает фокус и приоритеты самого Шмитта. Одним из немногих авторов,

использующих тезисы Шмитта в этом вопросе, является Шанталь Муфф,

подвергающая его понятие политического существенной критике.

2.1.2. Ханна Арендт: политическое как ассоциация Работы Ханны Арендт о политическом стали в значительной мере

полемическим ответом на трактовку политического Карла Шмитта. Они

оказали существенное влияние на американскую политическую мысль, в

частности, на Шелдона Уолена, Нормана Джейкобсона, Ханну Питкин,

Джона Чара172. В противовес подчеркнуто антагонистической трактовке

политики Арендт исходила из того, что политическое сообщество возникает

не из потребности людей в безопасности, но из поиска свободы, счастья и

смысла жизни173. Политическим Арендт считала такой способ совместного

общежития людей, в котором дела решаются посредством слов и убеждения,

не прибегая к насилию и принуждению. Источником такого понимания

политического для Арендт стал античный полис.

Согласно греческим представлениям о человеке его отличием от всех

иных живых существ является обладание логосом и способность к

аргументирующему мышлению174. Эти качества поднимают человека над

миром природной необходимости и позволяют ему вести подлинно

человеческую жизнь в отличие от жизни любого другого живого существа.

Греки выделяли две подлинно человеческие способности, посредством

которых осуществлялось раскрытие человека – речь и действие (поступок)175.

Обе эти способности теснейшим образом связаны: речевой акт, «независимо

от его информирующего и коммуникативного содержания для других людей,

172 Hauptmann E. A Local History of the Political // Political Theory. 2004. Vol. 32, №1. P. 34-60. 173 Parekh B. Hannah Arendt and the Search for a New Political Philosophy. London and Basingstoke: The Macmillan Press ltd, 1981. P. 137. 174 Арендт Х. Указ. соч. 2017. С. 40. 175 Там же. С. 38.

56

есть уже действие»176; действия же, «не сопровождающиеся речами,

утрачивают большую часть своего характера откровения»177.

Разведению животного и человеческого в греческой жизни

соответствовало разделение на частную и публичную сферы жизни. Частная

сфера была местом удовлетворения животных потребностей. «Силой,

сплачивающей здесь людей, была сама жизнь, жизнь индивида равно как и

рода… Естественная совместная жизнь в домохозяйстве имела поэтому свой

исток в необходимости, и необходимость властно пронизывала все виды

деятельности, подпадавшие этой сфере» - пишет Арендт178. Публичная сфера,

согласно греческим представлениям, была пространством политики, сферой

общения равных и свободных граждан, объединенных в полис. «Как ни

склонны были греческие философы восставать против политического, против

жизни в полисе, для них оставалось всё же само собой разумеющимся, что

местопребывание свободы располагается исключительно в политической

области, а необходимость это дополитический феномен, характеризующий

сферу частного хозяйства»179. Переход из частной сферы в публичную для

греков был сопряжен с проявлением мужества. Выходя из частной сферы

глава домохозяйства тем самым лишался определенности и гарантий жизни,

которые она обеспечивала. «Так мужество стало главной политической

добродетелью, и лишь обладавшие им могли быть приняты в сообщество,

цель и смысл которого были политическими и которое поэтому заранее уже

выходило за рамки простого общежития, продиктованного жизненными

потребностями всех людей, будь они рабы, варвары или греки»180.

Отталкиваясь от образа греческого полиса, Арендт развивает

экзистенциальный смысл речи и действия. Обе эти способности позволяют

людям активно отличать себя друг от друга, раскрывая тем самым их

уникальность. В отличие от иных форм деятельной жизни (vita activa) – труда

176 Там же. С. 39. 177 Там же. С. 221. 178 Там же. С. 43. 179 Там же. С. 44. 180 Там же. С. 49-50.

57

и создания, действие позволяет человеку заявить о себе именно в

человеческом качестве в ряду других свободных и равных. Способный к

действию готов «выступить как Некто в явленность среди других людей… и

впредь существовать в этой совместности, то есть готов в-бытии-друг-с-

другом двигаться среди равных себе, давать объяснения о том, кто он есть,

отрекаясь от исходной чуждости того, кто явился в мир через рождение как

пришелец»181. Такое самораскрытие человека в среде других придает

политике экзистенциальное содержание.

Если античный полис благоприятствовал явлению политического, то

Современность, по мнению Арендт, напротив, аннигилировала политику в ее

подлинном смысле. В эпоху Современности происходит

взаимопроникновение публичной и частной сфер, в результате которого

возникает неизвестная греческой мысли сфера социального. Возникновение

общества сопровождается утратой экзистенциального значения политики как

формы деятельной жизни. Исчезновение границы между публичным и

частным приводит к тому, что субординация, принуждение и насилие

перестают быть атрибутом отношений только лишь частной сферы. Их

распространение за пределами сферы частного приводит к утрате

специфического античного понимания равенства как «равенства

равночестности, общения-с-себе-подобными», на смену которому приходит

«равенство всех членов одного семейства под деспотической властью главы

семьи»182. Политика в эпоху Современности начинает обозначать

функциональную подсистему общества, ориентированную в первую очередь

на управление национальным хозяйством183.

В условиях Современности подлинная политика возникает

спорадически, в моменты революций. В своей книге о революции Арендт

указывает на три конституирующих значения понятия революции – (1) идею

свободы, (2) пафос новизны и (3) использование насилия для достижения

181 Там же. С. 223. 182 Там же. С. 54. 183 Там же. С. 467

58

свободы и учреждения новой формы правления184. Осознание подлинного

значения свободы, по мнению Арендт, является главным отличием

Американской революции от Французской, заменившей свободу на

освобождение. Свобода, в отличие от освобождения, это состояние.

Повторное открытие свободы в опыте революции высвобождает политику,

манифестация которой происходит в стихийных формах революционной

самоорганизации. Ярким примером такой манифестации Арендт считала

советы рабочих, которые возникали в ходе всех революций последних

столетий185.

Насилие оказывается для нее темной стороной человеческого

общежития. Говоря о насилии, Арендт в разных местах указывает на его до-

и не-политический характер. Насилие в греческой жизни было оправдано

лишь в частной сфере и считалось недопустимым в сфере публичного.

«Принуждение и насилие оправданы лишь в этой [частной] сфере, поскольку

они дают единственное средство возобладать над необходимостью –

например через господство над рабами – и достичь свободы.

Необходимостью, теснящей всех смертных, насилие оправдано; силой люди

избавляются от накладываемой на них жизнью необходимости ради свободы

мира»186. Напротив, сфера публичного была для греков местом выражения

речи и поступков, местом раскрытия подлинно человеческой стороны жизни.

Как и Шмитт, Арендт указывала на то, что политика не может быть

приватизирована философией. Наследница сократической школы,

классическая философия изначально заявила о себе как о не-политической

мысли. «Так велико искушение стабилизировать человеческие

обстоятельства через введение неполитического порядка вещей, что

преобладающее направление политической философии после Платона без

труда можно описать как историю попыток и проектов, теоретически и

184 Арендт Х. О революции. М.: Издательство «Европа», 2011. С. 39-40. 185 Arendt H. The Origins of Totalitarianism. Cleveland and New York: Meridian Books, 1968. P. 497. 186 Арендт Х. Указ соч. 2017. С. 44.

59

практически сводящихся к полной отмене политики»187. Предметом

внимания Платона и Аристотеля были в первую очередь законы и формы

политической жизни. Арендт указывает на то, что вопросы законодательства

не относились к собственно политическим вопросам. «Но содержание

политического, то, о чем шло дело в политической жизни самих городов-

государств, было и не государство и не закон – не Афины, а афиняне были

полисом»188.

Фигура философа, сформированная под влиянием сократической

школы, оказывается вне сферы политических дел. Философствование

предполагает занятие отстраненной позиции к миру человеческих дел.

«Смерть при жизни» делает философа нечувствительным к различиям между

разными формами деятельной жизни – трудом, политикой и созиданием, а

значит, подлинно политическая мысль всегда должна основываться на

вовлеченности в мир политики.

Как и Карл Шмитт, Ханна Арендт прослеживала актуальность

пересмотра ключевых категорий политики в зависимости от изменения

характера и роли войны. На это указывает, в частности, введение к ее книге

«О революции», в котором Арендт связывает войны и революции как две

центральные темы политической жизни XX столетия189. Но если для Шмитта

война оказывается предельным случаем вражды и лакмусовой бумагой для

изменений политического, для Арендт война оказывается главным образом

формой манифестации насилия. Насилие и политика несовместимы друг с

другом.

2.1.3. Политическое как неполнота Во французской традиции политической мысли получило

распространение концептуальное разведение политики (la politique) и

политического (le politique). Одним из первых это противопоставление

187 Там же. С. 279. 188 Там же. С. 245. 189 Арендт Х. Указ. соч. 2011. С. 5.

60

артикулировал Поль Рикер в своей статье 1956 года «Политический

парадокс». Предметом его критики стало марксистское понимание политики

как вуали, скрывающей подлинную реальность производственных

отношений. Для Рикера политическое следует мыслить как особую

реальность коллективной жизни людей, возникшей в результате согласия «в

договоре подразумеваемом и негласном, который рождается в ходе

становления политического сознания, ретроспективно, в результате

рефлексии»190. Обладая собственной природой политическое автономно

перед другими сферами жизни, что наделяет его специфической

рациональностью и специфическим злом, а также специфическим

политическим отчуждением. Эти два аспекта составляют суть политического

парадокса191.

Политическое как разумная организация жизни «проявляет себя в

истории посредством решений», посредством политики192. Политическое,

отмечает Рикер, всегда ретроспективно и обретает смысл задним числом,

политика же нацелена на настоящее и будущее193. Такая двусмысленность

является лишь отправной точкой для проблемы политического отчуждения –

несмотря на эгалитарную природу политического, политика как таковая

всегда эксклюзивна. В этом, заключает Рикер, и проявляется особенность

автономной сферы политики/политического, которая разрывается между

идеалом народного суверенитета и реальностью власти194.

После Рикера противопоставление политического и политики стало

общим местом в Европейской политической мысли. Среди авторов,

обыгрывающих это разделение, можно выделить Жан-Люка Нанси, Филиппа

Лаку-Лабара, Клода Лефора, Эрнесто Лакло, Шанталь Муфф, Славоя

Жижека и, с оговорками, Алена Бадью и Жака Рансьера. Для объединения

этих авторов под одной рубрикой немецкий исследователь Оливер Марчарт

190 Рикер П. История и истина. СПб: Алетейа, 2002. С. 293. 191 Там же. С. 289, 296. 192 Там же. С. 296. 193 Там же. С. 296. 194 Там же. С. 302.

61

вводит понятие пост-фундаментализма. Отличительной особенностью пост-

фундаментализма, по Марчарту, является признание условного и

контингентного характера стабильных оснований – объективных и ничем не

обусловленных законов функционирования политики и общества, в отличие

от анти-эссенциалистского признания пустоты как основы политики и

фундаменталистской редукции политики к таким законам. Несмотря на свой

контингентный характер, стабильные основания политики всегда зависают в

некоторой бездне195.

Пост-фундаменталистская мысль складывается под значительным

влиянием философии Мартина Хайдеггера. Оливер Марчарт отмечает, что

парадокс политики и политического накладывается на хайдеггеровскую

оппозицию онтического и онтологического196. В той мере в какой конкретное

сущее не сводится к своей данности здесь и сейчас, его понимание отсылает

к постановке бытийного вопроса. Постановка вопроса о политическом, таким

образом, приобрела метафизический характер. Политическое понималось по

аналогии с хайдеггеровским понятием неполноты. Неслучайно Филипп Лаку-

Лабар называл эссе Хайдеггера «Что такое метафизика?» его политической

прокламацией197.

Главную роль в постановке вопроса о политическом играли Жак-Люк

Нанси и Филипп Лаку-Лабар. Оба стояли у истоков Центра философских

исследований политического, открывшегося в Высшей нормальной школе в

Париже в 1980 году198. В фокусе внимания Центра было философское

вопрошание о политическом, а также изучение самого философского

вопрошания о политическом199. В работе центра принимали участие, в

частности, Жан Франсуа Лиотар и Клод Лефор. Значительное влияние на

работу Центра оказали также работы Жака Деррида. Впоследствии

рефлексия по проблематике политического разворачивалась

195 Marchart O. Op. cit. 2007. P. 154-177. 196 Marchart O. Op. cit. 2007. P. 22-23. 197 Lacoue-Labarthe P., Nancy J.-L. Retreating the Political. London and New York: Routledge, 1997. P. 64. 198 Ibid. P. 105. 199 Ibid. P. 108.

62

преимущественно как реакция на результаты работы Центра Нанси и Лаку-

Лабара200.

Для Нанси и Лаку-Лабара понятие политического стало инструментом

для отражения идеи о несводимости политики к конкретному сущему. При

этом, чтобы избежать языковой ловушки вопрошания о Ничто,

зафиксированной Хайдеггером201, авторы использовали выражение

«ускользание политического»202. Этим выражением обозначалось, во-первых,

ускользание политического на фоне (обманчивого) представления о политике

как о чем-то хорошо известном и очевидном, и во-вторых, неизбежное

возвращение политического в виде новой постановки вопроса о нем203.

Политическое у Нанси и Лаку-Лабара сближается с трансцендентным, его

ускользание подобно ускользанию, например, Бога, Человека или Истории204.

В свете хайдеггеровского влияния также следует понимать знаменитую

формулу Нанси и Лаку-Лабара – «когда политическим является все,

политическим становится ничто». Нанси и Лаку-Лабар не просто

соглашались с пессимистическим диагнозом Ханны Арендт в отношении

современного общества, но и называли это состояние новым

тоталитаризмом. Если классический тоталитаризм характеризуется

инкорпорированием трансцендентного, то для нового тоталитаризма

характерно размывание трансцендентного. В обоих случаях происходит

ускользание альтернативы из всех сфер социальной жизни и создается

иллюзия всеобщности и универсальности установленного порядка – все

вокруг становится политическим. В такие моменты политическое

обнаруживает себя через столкновение с Ничто посредством философского

вопрошания.

200 Marchart O. Op. cit. 2007. P. 61. 201 «Уже первый подступ к этому вопросу обнаруживает что-то непривычное. Задавая такой вопрос, мы заранее представляем Ничто как нечто, которое тем или иным образом «есть» — словно некое сущее. Но ведь как раз от сущего Ничто абсолютно отлично. Наш вопрос о Ничто — что и как оно, Ничто, есть — искажает предмет вопроса до его противоположности. Вопрос сам себя лишает собственного предмета.» Хайдеггер М. Указ соч. 1993. С. 18. 202 В русских переводах, как правило, употребляется выражение «отход политического» 203 Lacoue-Labarthe P., Nancy J.-L. Op. cit. 1997. P. 112. 204 Ibid. P. 129-130.

63

Для Нанси и Лаку-Лабара политическое прочно связано с

философским. В приветственном послании на открытии Центра Нанси и

Лаку-Лабар пишут, что вопрошание о политическом отсылает не к вопросу о

том, что такое политика, а к вопросу о политических предпосылках самой

философии и политической детерминации сущности205. Как и философское,

политическое является духовной деятельностью человека, которая

устремлена к логосу – универсальному порядку. По той же причине вопрос о

политическом оказывается пределом возможностей философии, ее «слепым

пятном» (а постановка этого вопроса – свидетельством конца философии)206.

Ускользание политического следует трактовать именно как временное

ускользание, а не исчезновение. «Отход [ускользание - НС] политического не

означает его исчезновения. Он означает, что исчезает философская

предпосылка политико-философского целого, всегда являющаяся

онтологической предпосылкой… Отход политического – это раскрывание,

онтологическое обнажение со-бытия, » - пишет Нанси207. В других местах

Нанси и Лаку-Лабар говорят также о закрытии политического (the closure of

the political), подчеркивая то, что деполитизация чего-то неминуемо влечет за

собой политизацию чего-то другого. Это обусловлено нуждой в смене

трансцендентного основания политического, мотивом конечности, вопросом

отношения, в частности, вопросом матери (первичного образа, который

посредством мимезиса производит идентификацию), вопросом о

философской специфике политического как блага, являющегося в виде

постоянно ускользающего избытка над обыденностью совместной жизни208.

Одним из продолжателей идей Центра исследований политического

был Клод Лефор. Для Лефора политическое также представляет собой в

первую очередь эпистемологическую проблему. Лефор использует понятие

политического как объект философской рефлексии, противопоставляя его

понятию политики, которое является предметом изучения позитивных наук 205 Ibid. P. 110. 206 Ibid. P. 112. 207 Нанси Ж.-Л. Бытие единичное множественное. Мн.: Логвинов, 2004. С. 67. 208 Lacoue-Labarthe P., Nancy J.-L. Op. cit. 1997. P. 132-134.

64

об обществе. Будучи ориентированными на изучение фактов, позитивные

науки об обществе не способны уловить подлинно политическое измерение,

скрепляющее общество воедино и определяющее место политики в нем. «Тот

факт, что что-либо, называемое политикой, должно быть выделено в рамках

социальной жизни в определенное время уже само по себе имеет

политическое значение, » – пишет Лефор209.

Для Лефора политическое – это прежде всего момент

конституирования социального210. Понятие политического отражает

символический диспозитив общества – «организующий принцип,

генерирующий разные формы человеческого общежития»211. Политика, по

Лефору, является историчным явлением, возникшим в эпоху Современности

в ходе системной дифференциации и должна мыслится лишь как

«деятельность в области политического». Политическое неискоренимо из

человеческой жизни, поскольку зиждется на способности человека к

воображению и сводится к принципу организации сообщества. Это сближает

политическое с религиозным. Лефор считал ошибочным рассмотрение

религиозного как чего-то вторичного по отношению к политическому212.

Отход религии в сферу частного в эпоху Современности, по Лефору, не

снимает потребности в сакральном – теологическое находит себя в политике.

В эпоху Современности политическое приходит на смену религиозному, что

проявляется в свете критики позитивной науки и защиты философского

мышления о политическом213.

Эрнесто Лакло, Шанталь Муфф и Славой Жижек подходят к рефлексии

о политическом с позиций постмарксизма. В постмарксизме свое развитие

получает изначальный реляционизм Маркса. Вместо редукции социальных

отношений (в том числе – политики) к экономическому базису Лакло и

Муфф подчеркивают лишь укорененность социальных отношений в

209 Lefort C. Democracy and Political Theory. Minneapolis: University of Minnesota Press, 1988. P. 11. 210 Ibid. P. 90. 211 Ibid. P. 217. 212 Lefort C. Writing: The Political Test. Durham and London: Duke University Press, 2000. P. 223. 213 Marchart O. Op. cit. P. 89.

65

материальных условиях жизни и обосновывают необходимость отказа от

философского эссенциализма в пользу радикальной контингентности214.

Главным вкладом Лакло и Муфф в становление понятия политического

является обоснование понятия антагонизма и апология его неустранимости

из жизни людей215. Антагонизм в самом буквальном значении – это предел

социальной объективности, обнаруживающий ее контингентный характер216.

Антагонизм обусловлен онтологической нестабильностью и неполнотой, а

значит – он неустраним из жизни людей. Общество как внутренне

согласованная и стабильная система социальных отношений для Лакло

оказывается лишь идеологическим камуфлированием разнородности и

противоречивости социальных отношений. Центральным сюжетом

оказывается противопоставление политического и социального, а также

обоснование первичности политики перед социальными отношениями.

Социальное Лакло определяет как «осадочные формы объективности», а

политическое – как поле, конституированное моментами антагонизма, в

которых полностью обнаруживается непреодолимый характер альтернатив, а

также невозможность их разрешения посредством властных отношений217.

Шанталь Муфф развивает этот взгляд на политическое и отстаивает его

в заочной полемике с Карлом Шмиттом. Критикуя работы Карла Шмитта,

Муфф обосновывает ложность дизъюнкции социального плюрализма и

политического единства. Если первый несет в себе угрозу последнему, как

утверждает Шмитт, то политическое единство (а с ним и границы

государств) носит контингентный характер и не может рассматриваться как

безусловная эмпирическая данность218. Преодоление ложной дилеммы

Шмитта Муфф осуществляет посредством постструктуралистской

социальной онтологии. Апеллируя к тезисам, высказанным ей совместно с

Лакло в работе «Гегемония и социалистическая стратегия», Муфф 214 Laclau E., Mouffe C. Post Marxism without Apologies // E. Laclau. New Reflections on The Revolution of Our Time. London and New York: Verso, 1990. P. 111. 215 Marchart O. Op. cit. 2007. P. 140. 216 Laclau E. Op. cit. 1990. P. 17-18. 217 Ibid. P. 35. 218 Mouffe C. Op. cit. 2000. P. 54.

66

утверждает, что политическое единство народа должно быть помыслено как

гегемонная артикуляция219. Если за единством народа нет ничего кроме

гегемонистских артикуляционных практик, обеспечивающих иллюзию его

существования, то социальный плюрализм становится не угрозой, но

необходимым условием такого единства. Такой вывод следует из специфики

гегемонии: оставаясь лишь внешним вторжением в неупорядоченное

смысловое поле, гегемония процветает в условиях плюрализма форм жизни и

множества противостоящих ей артикуляционных практик, производящих это

смысловое поле. Исходя из этого, Муфф утверждает, что социальный

плюрализм играет конститутивную роль по отношению к демократии и

должен быть осмыслен как «аксиологический принцип» демократической

теории220.

Другой тезис Шмитта, оказавшийся в фокусе внимания Муфф –

понимание политического через антагонизм. Здесь Муфф также вступает в

полемику с Шмиттом, критикуя его за редукцию всех возможных способов

выражения антагонистического измерения к противостоянию друга и врага.

Согласно Муфф, антагонизм играет конститутивную роль по отношению к

политическому, но возможны также иные модальности политического

противостояния нас и их, которые потенциально могут стать

антагонистическими221. Такая ревизия понятия политического подводит

Муфф к формулировке ключевой задачи демократической политики –

трансформации антагонизма друга и врага в агонизм соперников222. В

отличие от антагонистического противостояния врагов агонистическое

противостояние соперников не является экзистенциальным. Соперники

разделяют ключевые ценности либеральной демократии, но расходятся в

интерпретации этих ценностей. Приверженность общим ценностям создаёт

219 Ibid. 220 Ibid. P. 19. 221 Mouffe C. Op. cit. 2005. P. 16. 222 Ibid. P. 20.

67

особые этико-политические принципы борьбы, которые Муфф называет

конфликтным консенсусом223.

Для Жака Рансьера и Алена Бадью характерна проблематизация самого

деления политики и политического. Оговаривая сомнительность

концептуального разведения политики и политического, Рансьер заключает,

что «узел политического вопроса оказывается сведенным к точке

пересечения между практиками управления и формами жизни, полагаемыми

им в качестве основания»224. Политическое для него имеет место там, где

встречаются два процесса – процесс эмансипации и процесс полицейского

управления. «Полиция несправедлива к равенству… Политическое есть

сцена, на которой верификация равенства должна принять форму разбора

несправедливости… Политическое будет областью встречи между

политикой [эмансипацией - НС] и полицией при разборе

несправедливости»225. Рансьер определяет процесс эмансипации как

«верификацию равенства какого угодно говорящего существа с каким угодно

другим», называя попутно равенство «единственной политической

универсалией»226. При этом смысл равенства как универсалии состоит не в

том, что оно является всеобщей ценностью, а в том, что оно выступает как

«оператор доказательства» в конкретных жизненных ситуациях227. Равенство

определяется как претендующее на универсальность переживание.

Ален Бадью отрицает понятие политического как часть проекта

политической философии. «Политическое является лишь фикцией, которую

политика пробивает событием, » - пишет Бадью228. Выходя за пределы

политической философии Бадью принципиально иначе смотрит на политику

223 Mouffe C. Op. cit. 2000. P. 103. 224 Рансьер Ж. На краю политического. М.: Праксис, 2006. С. 11. 225 Там же. С. 100. 226 Там же. С. 102. 227 Там же. С. 102. 228 Бадью А. Мета/Политика: Можно ли мыслить политику? Краткий трактат по метаполитике. М. Издательство «Логос», 2005. С. 11.

68

– уже не как на нехватку, а как на «избыток по отношению к государству и

гражданскому обществу»229.

Несмотря на разность и специфики описанных выше подходов, всех

авторов характеризует определенная степень преемственности по

отношению к подходам Карла Шмитта и Ханны Арендт. У всех авторов-

пост-фундаменталистов в той или иной форме встречаются тезисы о

нейтрализации и колонизации, обоснованные в работах Шмитта и Арендт230.

Политическое оказывается подавленным социальным, неотъемлемым

компонентом которого является «неполитическая политика».

2.2. Политическая теория как способ знания о политике В литературе о понятии политического можно условно выделить три

эпистемологические перспективы: (1) перспектива политической

включенности, (2) перспектива отстраненной философской рефлексии и (3)

перспектива «третьего пути» – особой позиции мышления о политическом. С

позиций включенности о политическом писали Карл Шмитт, Ханна Арендт и

Шанталь Муфф. Для Карла Шмитта рефлексия о политическом предполагает

занятие политической позиции. Для Арендт включенность подразумевает

скорее не политическую позицию, но модус отношения к жизни: осознать

специфику политического можно только в пределах деятельной жизни,

противоположная же позиция, жизнь созерцательная, стирает границы между

разными способами деятельной жизни – трудом, действием и созиданием.

Ко второй позиции можно отнести Клода Лефора и Лео Штрауса.

Определение политического, данное Клодом Лефором, предполагает занятие

отстраненной позиции, с которой общество может быть рассмотрено как

целое. Схожей точки зрения придерживается Лео Штраус. Примечательно,

что в своей критике понятия политического Карла Шмитта Штраус

предпринимал попытку отстраненно-философского фундирования его

229 Там же. С. 18. 230 Marchart O. Op. cit. 2007. P. 44.

69

рассуждений через укоренение политического в идее естественного

состояния231.

К третьей позиции можно отнести Филиппа Лаку-Лабара и Жан-Люка

Нанси. «Вопрошание о политическом или о сущности политического...

поднимает вопрос о политических предпосылках самой философии (или,

если угодно, метафизики). Но это детерминирование само по себе не

производит политической позиции; это сама позиция политического, от

греческого полиса к тому, что в эпоху Современности развертывается как

квалификация политического субъектом (а субъекта - политическим), » –

пишут Нанси и Лаку-Лабар232. Для них мышление о политическом

предполагает разрыв с современными формами мышления и реставрацию

античных истоков данного понятия.

Политическая теория как составляющая позитивной науки политики и

как автономный от философии способ знания рождается в XX столетии,

отделяя себя в том числе от политической публицистики и истории

политической мысли. Обретение той или иной наукой об обществе

автономии от философии и ее последующая институционализация в системе

производства позитивного знания является коррелятом более комплексных

социальных процессов. Говоря словами Карла Мангейма, типы мышления

могут быть поняты лишь с принятием во внимание их социальных корней233.

Политическая наука, а вместе с ней – политическая теория, становятся, таким

образом, специфически современными способами знания о политике. В этой

связи возникает вопрос, в какой мере политическая теория нуждается в

понятии политического, что она может о нем сказать и в какой форме может

осуществляться разговор о политическом? Для ответа на вопрос, как

политическая теория должна рассматривать политическое предстоит (1)

очертить предметное поле политической теории как составляющей

политической науки, (2) обозначить специфику ее перспективы, (3) вывести

231 См.: Майер Х. Карл Шмитт, Лео Штраус и Понятие политического. М.: Скименъ, 2012. 232 Lacoue-Labarthe, P., Nancy, J.-L. Op. cit. 1997. 233 Манхейм К. Диагноз нашего времени. М.: Юрист, 1994. С. 8.

70

из предметного поля и особенностей перспективы политической теории

контуры мышления о политическом.

2.2.1. Предметное поле политической теории На протяжении XX века вопрос о том, что такое политическая теория,

становился предметом рефлексии множества авторов и вызывал острые

дискуссии в философии и в политической науке. С момента зарождения и

институционализации политической науки политическая теория была ее

неотъемлемой частью. Принципиальные сомнения в роли и месте

политической теории в системе производства политического знания были

высказаны представителями «бихевиоральной революции» в политической

науке. Классики Чикагской школы политических исследований – Чарльз

Мэрриам и Гарольд Лассуэлл, считали, что политическая теория должна

отказаться от нормативных спекуляций и стать эмпирически проверяемым

набором гипотез о политическом поведении234. Под их влиянием четко

обозначился разрыв между «эмпирической» и «нормативной» политической

теорией. Представители первой, в частности, Роберт Даль, Альфред Коббан и

Дэвид Истон констатировали смерть «нормативной» политической теории

как способа знания о политике на фоне развития позитивного научного

знания235.

Бихевиоральная критика не была воспринята однозначно. Она не

только не вывела эту дисциплину на новый уровень, установив новую

господствующую теорию236, но и обернулась усилением критической

рефлексии в отношении позитивного знания о политике237. В период 50-60-х

годов выходят основные работы, описывающие эвристические возможности 234 Павлов А. Гражданская война в политической теории // Политическая теория в XX веке / ред. А. Павлов. М.: Территория будущего, 2008. С. 14-15. 235 См. Коббан А. Закат политической теории // Политическая теория в XX веке / ред. А. Павлов. М.: Территория будущего, 2008. С. 219-236; Даль Р. Политическая теория: истина и последствия // Политическая теория в XX веке / ред. А. Павлов. М.: Территория будущего, 2008. С. 137-155; Истон Д. Упадок современной политической теории // Политическая теория в XX веке / ред. А. Павлов. М.: Территория будущего, 2008. С. 195-218. 236 Уолин Ш. Политическая теория как призвание // Политическая теория в XX веке / ред. А. Павлов. М.: Территория будущего, 2008. С. 279 237 Ганнел Д. Политическая теория: эволюция дисциплины // Политическая теория в XX веке / ред. А. Павлов. М.: Территория будущего, 2008. С. 53.

71

политической теории, представленной под разными именами – собственно,

политическая теория, политическая философия, политическая мысль. Среди

ключевых авторов здесь можно выделить Исайю Берлина, Ханну Арендт,

Майкла Оукшота и Лео Штрауса. Несмотря на множественные различия, все

эти авторы сходились в том, что эвристические особенности политической

теории очерчиваются, во-первых, спецификой вопросов стоящих перед ней,

во-вторых, особенностью поиска ответов на эти вопросы.

Разделяя формальные, эмпирические и философские вопросы, Исайя

Берлин обращает внимание на то, что последние не предполагают

однозначного и окончательного ответа. Для Берлина это прежде всего

вопросы равенства, власти, правления, справедливости. Эти вопросы

диктуются специфически человеческим измерением жизни и тесно связаны с

вопросом о том, что есть человек238. Привязка политического к

человеческому является сквозной темой в политической мысли и уходит

корнями в работы Аристотеля: «человек по природе своей есть существо

политическое, а тот, кто в силу своей природы, а не в силу случайных

обстоятельств живет вне государства, - либо недоразвитое в нравственном

смысле существо, либо сверхчеловек»239.

Акцент на человеческом как на особенном измерении жизни

закладывает в политическую теорию раскол между партикуляризмом и

всеобщностью. С одной стороны, человеческое рассматривается в качестве

стороны жизни, противопоставленной животной стороне жизни. На

основании такого разделения, например, Ханна Арендт исключала тему

насилия из фокуса внимания политической мысли240. С другой стороны,

человеческое рассматривается не как рядоположенное животному измерение

человеческой жизни, но как высшая способность человека, в которой тот

обретает свое совершенство241. «Исходно политическая философия была

238 Berlin I. Concepts and Categories: Philosophical Essays. Princeton: Princeton University Press, 1999. P. 166-167. 239 Аристотель. Политика. М.: АСТ, 2010. С. 24. 240 Арендт Х. Указ. соч. 2011. С. 15-16. 241 Аристотель. Указ. соч. 2010. С. 25

72

тождественна политической науке и была всеохватывающим изучением

человеческих дел, » - пишет Лео Штраус242. Данте Джеремино в этой связи

отсылает к дуалистической трактовке политики у Аристотеля, у которого она

отражает одновременно один из видов практической философии и в то же

время выступает в качестве синонима практической философии как

таковой243. Эти два полюса задают пространство политического

теоретизирования, где с одной стороны – акцент на политике как автономной

деятельности, а с другой – акцент на политике как всему, что относится к

делам полиса, а значит имеющему характер фундаментальной по отношению

к другим видам деятельности.

Привязка политического к человеческому обусловливает

экзистенциальный характер политических вопросов и их неустранимость из

человеческой жизни. Исайя Берлин в этой связи уподобляет потребность в

политическом теоретизировании потребности человека в вере: подобно тому,

как в истории человечества не было эпох без веры, не могло быть эпохи без

политической философии244. В то же время привязка круга вопросов

политической теории к вопросу о подлинно человеческом в жизни людей

делает обреченными любые попытки четко зафиксировать объем вопросов и

тем более дать на них исчерпывающие ответы. Вопрос о том, что такое

человек, очерчивает предел познавательных способностей человека,

осознание которого не влечет, тем не менее, за собой отказа от вопрошания.

В той мере, в какой человеческое обретает артикуляцию в рамках

политической мысли, оно воплощается в фигуре гражданина как

действительном носителе прав и свобод. Такое воплощение всеобщего в

конкретном неминуемо порождает внутреннее или внешнее исключение тех,

на кого права и свободы не распространяются245. В той мере в какой

человеческое обнаруживает предел познавательных возможностей человека 242 Штраус Л. Введение в политическую философию. М.: Логос, Праксис, 2000. С. 16. 243 Джеремино Д. Возрождение политической теории // Политическая теория в XX веке / ред. А. Павлов. М.: Территория будущего, 2008. С. 342. 244 И. Берлин использует эти понятия как взаимозаменяемые 245 Обоснование этой идеи см. в работе Шмитта «Духовно-историческое состояние современного парламентаризма» в кн.: Шмитт К. Понятие политического. СПб.: Наука, 2016.

73

и не может быть исчерпывающе артикулировано, политическое исключение

является неустранимым из жизни людей.

Противоречие между партикулярностью и всеобщностью закладывает

в политическую теорию оппозицию политики как сложившегося порядка,

воспроизводящего определенные отношения господства, и политического

как вызова этим отношениям. Любой политический порядок базируется на

определенном партикулярном (но претендующем на всеобщее)

представлении о человеке. Такие господствующие представления неизбежно

носят конфликтный (в терминологии Лакло и Муфф – антагонистический)

характер. При обнаружении этого конфликта и происходит манифестация

политического.

2.2.2. Специфика перспективы политической теории Экзистенциальный характер вопросов, которые являются предметом

политического теоретизирования, отражается в особенности их осмысления.

Говоря о методе политической теории, Майкл Оукшот описывал его на

основе этимологии слова «теория». В переводе с греческого thea – это что-то

увиденное, theorein – наблюдение за тем, что происходит, theoros – это

наблюдатель, стремящийся к пониманию увиденного, theoria –

теоретизирование, процедура осмысления и понимания увиденного, theorem

– результат процесса теоретизирования. Теоретизирование запускается

рефлексивным характером мышления: увиденное, thea, уже содержит в себе

первоначальную оценку, которую наблюдатель, theoros, стремится углубить

и прояснить246. Оукшот фокусирует внимание на непосредственном

характере теоретизирования, что препятствует объективации и отчуждению

его результатов. Конституирующее саму практику теоретизирования

противоречие между объективированным и рефлексивным пониманием

преодолевается за счет «прерывания», которое может быть произвольным,

246 Оукшот М. Что такое политическая теория? // Политическая теория в XX веке / ред. А. Павлов. М.: Территория будущего, 2008. С. 94-96.

74

систематическим и обусловленным изначальной редукцией thea к

некоторому факту опыта247.

Оукшот как и многие другие авторы отождествляет метод

политической теории с философским способом видения мира. Такое

отождествление производится, как правило, для подчеркивания различий

политической теории и позитивной науки, с одной стороны, и

публицистикой, с другой стороны. Данте Джеремино, например, указывал на

то, что понятие «теория» активно использовалось философами Античности

для описания жизни философа. У Платона theoria – это то, чем занимается

покинувший пещеру философ, в то время как у Аристотеля bios theoretikos

отражает жизнь в философском созерцании248.

В то же время многие авторы подчеркивают ангажированный и

деятельный, а не отстраненно-созерцательный характер политической мысли.

Ричард Эшкрафт говорит о том, что политическую теорию от философии

отличает идеологизированность и ориентированность на решение

конкретных политических проблем, находящихся в повестке дня. Ханна

Арендт идет еще дальше, противопоставляя деятельную и созерцательную

жизнь, а вместе с ними – политическую мысль и философию.

Идеологизированный характер политической мысли следует из

противоречия между партикулярностью и всеобщностью249. До тех пор, пока

вопрос о человеке не может быть разрешен в пределах разума, политической

теории неизбежно будет присущ перспективизм250. Одновременно такому

перспективизму чужд релятивизм, поскольку вопросы, оказывающиеся

предметом осмысления, носят экзистенциальный характер. По той же

причине «стремление к истине» остается характерной чертой политической

мысли. В Античности противоречие между партикулярностью и

247 Там же. С. 97-99. 248 Джеремино Д. Возрождение политической теории // Политическая теория в XX веке / ред. А. Павлов. М.: Территория будущего, 2008. С. 341. 249 Об идеологии как претензии партикулярного на универсальное см. Laclau E., Mouffe C. Hegemony and Socialist Strategy: Towards a Radical Democratic Politics. 2nd ed. London and New York: Verso, 2001. 250 О перспективизме как характеристике политической философии см.: Капустин Б.Г. Тезисы о политической философии // Полис. Политические исследования. 2010. №2. С. 22-30.

75

всеобщностью политической мысли снималось в самой политике, которая

мыслилась как единство мысли и действия. Проблема идеологизированного

характера политической мысли приобретает свою остроту в условиях

Современности вслед за утратой античного опыта политики, а вместе с ним –

способа снятия противоречия между партикулярностью и всеобщностью.

В эпоху Современности радикально усиливается контингентность

социальных отношений, а социальная действительность раскрывается по-

разному в зависимости от социальной позиции наблюдателя. Процессы,

описываемые как функциональная дифференциация подсистем общества,

отчуждение результатов деятельности от человека (Маркс), разорванность

человека (Гегель) имеют своим коррелятом дезинтеграцию знания в виде

появления позитивных наук об обществе с их собственными

аксиоматическими моделями «естественного человека». Роль субститута

истины берет на себя идеология, понятийное раскрытие которой оказывается

в фокусе внимания философии и социологии Современности.

В какой мере политическая теория как всеохватное изучение

человеческих дел оказывается возможной в условиях Современности? Если

истина оказывается необозримой с произвольно занимаемой социальной

позиции, то какая из этих позиций открывает взгляд на всеобщее? В этом

контексте актуализируется вопрос о том, кто в данном обществе

дискриминируется и как в этой дискриминации вызревает самосознание, а

вместе с ним – реализуется борьба за свободу. Позиция со стороны

властвующих будет лишь инструментом воспроизводства сложившихся в

обществе властных отношений. Человеческое открывается с

противоположной стороны отношений господства. Эта линия мысли о

становлении самосознания описана в работах Гегеля и Кожева. Если принять

известный гегелевский тезис о том, что история движется рабами, то

политическое как духовное переживание, как вызревающее в настоящем

будущее, открывается лишь с позиций угнетенных. В отличие от господина,

76

который не меняется, раб меняется благодаря своему труду251. Это и есть

всеобщее, раскрываемое с позиций частного. Солидаризуясь с позицией

угнетенных, политическая теория остается реляционной контексту и избегает

философского догматизма в виде попыток дать исчерпывающие ответы на

вопрос, что такое человек, и сведения политического к определенной

сущности.

Через занятие такой позиции раскрывается вероятное будущее. До тех

пор, пока история видится как борьба за свободу, политическое знание как

знание о всеобщем открывается со стороны угнетенных как осмысление их

переживаний. Отсюда встает вопрос – кто в обществе является угнетенным?

Обнаружение властных диспозитивов и соединение множества

раскрываемых с разных позиций истин воедино создает политику как

единство мысли и действия, как о ней писали античные авторы.

Акцент на настоящем и будущем является отличием политической

мысли от философии. Как продукт теоретизирования, отчужденная от ее

автора политическая теория также отличается от философии

устремленностью в будущее и акцентом на переустройство общества252.

Прошлое может быть предметом интереса, но лишь как инструмент для

понимания настоящего и будущего. Говоря о такого рода различиях Теренс

Болл вводил условное различение политической теории первого и второго

порядков253. Если продуктом политической теории первого порядка является

суждение о действительности, то продуктом политической теории второго

порядка является «канон» политической мысли. Это различие на поверку

оказывается лишь кажимым, поскольку последнее дополняет первое.

Причиной такого бегства в прошлое является то, что разные формы

политического опыта сегодня оказываются недоступными. Например, Лео

251 Кожев А. Введение в Чтение Гегеля. Лекции по Феноменологии духа, читавшиеся с 1933 по 1939 г. в Высшей практической школе. СПб.: Наука, 2003. С. 226. 252 Сэйбин Дж. Что такое политическая теория? // Политическая теория в XX веке / ред. А. Павлов. М.: Территория будущего, 2008. С. 70-71. 253 Болл Т. Куда идет политическая теория? // Политическая теория в XX веке / ред. А. Павлов. М.: Территория будущего, 2008. С. 391-393.

77

Штраус говорил, что классики античности «видели политические вещи со

свежестью и непосредственностью, не имеющими себе равных»254.

Акцент на настоящем и будущем должен быть противопоставлен

скорее не прошлому, а вечности и безвременью. Как отмечает Эндрю

Винсент, отличие политической теории от философии заключается в том, что

теория ориентирована на сегодняшний день, в то время как философия не

имеет временных ограничений255. Перефразируя эту мысль в духе Ханны

Арендт можно было бы сказать, что политическая теория остается во

времени, в то время как философия покидает пределы времени,

устремившись в вечность. Если философия рассматривает время из вечности,

то политическая мысль, напротив, смотрит в вечность из времени.

Вырождение политической теории в историю мысли является

социально-обусловленным явлением. Шелдон Уолин подчеркивал, что

политическая теория рождается в моменты кризисов и неопределенностей.

Исайя Берлин отмечал, что политическая теория возможна лишь в том

обществе, где имеет место плюрализм целей. Эта открытость

неопределенности обусловливает также принципиальное неприятие

политической теорией какой-либо первой философии или онтологического

основания политики256.

Плюрализм, присущий политическому теоретизированию, ведет к

тому, что оно не может быть сведено к определенному стилю мышления. В

этой связи, как отмечает Эндрю Винсент, любые попытки свести

политическую теорию к тем или иным философским школам изначально

обречены. Критика политической теории как дисциплины является

симптомом ее неспособности отвечать чьим-то партикулярным ожиданиям.

В этом отношении можно лишь в общих чертах говорить о специфике

перспективы политической теории, которая в разных научных и

политических контекстах обретает разные формы и функционально

254 Штраус Л. Указ. соч. 2000. С. 26. 255 Vincent A. The Nature of Political Theory. Oxford: Oxford University Press, 2004. P. 8-9. 256 Подробное обоснование данного тезиса см. в: Капустин Б.Г. Указ. соч. 2010. С. 22-30.

78

институционализируется в связке с другими способами политического

знания и отраслями его производства.

2.2.3. Политическое как событие В силу глубинной связи политического с экзистенциальными

вопросами человеческой жизни оно не может рассматриваться как набор

фактов и объектов. Присвоение политического качества опосредуется не

объективными законами, аналогичными законам физики, а переживаниями и

деятельностью конкретных людей. Поэтому субъект, в отношении которого

может быть употреблен предикат политического, должен отражать

социальные ситуации, в которых происходит политизация объектов, фактов и

явлений. Можно условно выделить две возможные опции: (1) политическое

как область или специфическая сфера человеческих отношений, (2)

политическое как событие.

В первой опции политическое может быть описано посредством

выявления особенных вневременных характеристик. Так, например, писала о

политическом Ханна Арендт, рассматривая его как особенный способ

коллективного общежития людей, в котором противоречия разрешаются

посредством публичного использования разума. Похожим образом Карл

Шмитт писал о политическом как особой сфере культуры, в которой

происходит экзистенциальное публичное противостояние друга и врага.

Несмотря на диаметральную противоположность трактовок Ханны

Арендт и Карла Шмитта, такой способ субстантивированного рассмотрения

политического рождает две общие проблемы. Во-первых, оба подхода

редуцируют многообразие и сложность политических отношений к

определенному образу «политики войны» или «политики дружбы». Такая

редукция обусловлена тем, что понимание политического как особой сферы

коллективного бытия людей тяготеет к метафизическому выявлению

«сущности» политического. Ханна Питкин отмечала, что

субстантивированное употребление таких категорий как политическое и

79

социальное резко контрастирует с Арендтовским неприятием разного рода

надчеловеческих сущностей в духе невидимой руки Адама Смита или

классовой борьбы Маркса257. Подобным же образом поступает и Шмитт.

Несмотря на все пояснения в отношении того, что речь идет именно о

критерии, а не о сущности политического, он фокусирует внимание на

определенной модальности политики, игнорируя остальные258. Несмотря на

то, что формула друг-враг остается лишь формой политических отношений,

но не отражением содержания политической борьбы, в рассуждениях

Шмитта политическое привязывается к государству, что задает известную

«ложную дилемму» - либо сильное авторитарное государство, либо

гражданская война259.

Во-вторых, такая субстанциализация определенных измерений

политики приводит к фетишизации определенных политических форм. У

Арендт это полисное общежитие и советская демократия, для Шмитта –

государство. Согласно обеим трактовкам, лишь в этих формах человек

обретает свое высшее совершенство как свободное существо. Описывая

античный режим человечности, Арендт неявно говорит о природе человека и

ее подавленности в Современности, что противоречит идее обусловленности

человека внешним миром. Маргарэт Кэнован в этой связи справедливо

замечает, что работа «Vita Activa, или О деятельной жизни» посвящена не

политике как таковой, но условиям возможности политики260. Сама политика

при том парадоксальным образом оказывается слепым пятном в

рассуждениях Арендт. Предлагаемые ею политические рецепты основаны не

на тщательно разработанном понятии политики (которое остается туманным

257 Pitkin H. P. The Attack of the Blob: Hannah Arendt's Concept of the Social. Chicago: The University of Chicago Press, 1998. P. 252. 258 Sartori J. The Essence of the Political in Carl Schmitt // Journal of Theoretical Politics. 1989. Vol. 1, №63. P. 73. 259 О ложной дилемме Шмитта см.: Муфф Ш. Карл Шмитт и парадокс либеральной демократии // Логос. 2004. №6(45). С. 145-146. 260 Canovan M. Hannah Arendt: A Reinterpretation of Her Political Thought. Cambridge, New York: Cambridge University Press, 1994. P. 102.

80

и романтизированным, по выражению Кэнован), а на общей концепции

человека261.

Пространственно-временная локализация идеала человечности

побудила Шейлу Бенхабиб обозначить арендтовский подход как

«феноменологический эссенциализм». Этим выражением описывалась вера

Арендт в то, что «каждый тип человеческой деятельности имеет однозначное

место в мире, и это место является единственным аутентичным

пространством, в котором этот тип деятельности может быть по-настоящему

реализован»262. Феноменологический эссенциализм Арендт приводит к тому,

что политика в ее работах оказывается философски приватизированной.

Шмиттовский фокус на предельных отношениях борьбы был отражен

Ричардом Уоленом в выражении «политический экзистенциализм». В поиске

исключительных оснований порядка Шмитт аннигилирует значимость

порядка как такового: «хорошая» жизнь подменяется «чистой» жизнью263.

Именно отрицание «хорошей» жизни в пользу «чистой» жизни и становится

телосом политики в трактовке Карла Шмитта, что превращает ее в функцию

репрессивного подавления человека во имя некоего метафизического блага.

Помимо героического преодоления себя на поле брани, поиск «чистой»

жизни приводит также к практикам концентрации людей в лагерях264.

Редукция политики до определенной концепции политического и

редукция человека к определенной концепции человеческого не случайна. В

той мере, в какой человеческое не может быть приватизировано разумом,

политическое также не может получить исчерпывающую артикуляцию в его

пределах. В то же время разуму остаются открытыми политически

утверждаемые и воспроизводимые режимы человечности. Человеческое

обретает разную артикуляцию в разные периоды истории. Джорджио

261 Canovan M. The Political Thought of Hannah Arendt. New York: Harcourt Brace Jovanovich, 1974. P. 125. 262 Benhabib S. Feminist Theory and Hannah Arendt's Concept of Public Space // History of the Human Sciences. 1993. Vol. 6, №1. P. 104. 263 Wolin R. Carl Schmitt, Political Existentialism, and the Total State // Theory and Society. 1990. Vol. 19, №4. P. 407. 264 См., например: Агамбен Дж. Homo sacer. Суверенная власть и голая жизнь. М.: Издательство "Европа", 2011.

81

Агамбен в этой связи вводит понятие «антропологических машин», которые

в разных условиях по-разному артикулируют связь человеческого и

животного. В Современности человеческое определяется как внешнее через

внутреннее исключение, в Античности же, напротив, антропологическая

машина определяет внутреннее через включение внешнего265.

Второй опцией рассмотрения политики является событие. Понятие

события получило широкое распространение в философии и социальной

теории XX века под влиянием, с одной стороны, американского прагматизма

и, с другой стороны, философии Мартина Хайдеггера. Событийный подход к

политическому обладает тем преимуществом, что он не предполагает выхода

за пределы пространства-времени, что отвечает специфике взгляда

политической мысли. Событие позволяет фокусировать внимание на

реальности как таковой и переходах от одних ее состояний к другим.

Идея события получила распространение в рассмотрении

политического как онтологической неполноты. События здесь сопряжены со

сломом старых или формированием новых структур господства. Поскольку

структуры господства камуфлируют себя на уровне социальной рутины, их

обнаружение сопряжено с моментами кризиса старого и/или рождения

нового политического порядка. Жан-Люк Нанси и Эрнесто Лакло

использовали понятие события для описания этого момента явленной

неполноты и сопутствующего с ним освобождения. Событие здесь

обнаруживает подлинную негативность266. Если для Нанси и Лакло понятие

события сопряжено с обрушением структур господства и освобождением, то

для Клода Лефора, напротив, понятие события отражает зарождение нового

политического порядка и сопряжено с вуалирующим его символическим

диспозитивом.

Темпоральный характер отличия политической теории от философии

диктует обращение к категории времени как основе специфического

265 Агамбен Дж. Открытое: Человек и Животное. М.: РГГУ, 2012. С. 49-50. 266 Nancy J.-L. The Surprise of the Event // Hegel after Derrida / ed. A. Benjamin. London and New York, 1998. P. 102.

82

отношения политической теории к политическому. Тематика времени

активно обсуждается в истории понятий267, исторической социологии268, а

также получила широкое распространение в отечественной политологии269. В

отличие от смежных стилей мышления политическая теория рассматривает

политическое не как чисто пространственную (как, например, это делают

Арендт и Шмитт), но как пространственно-временную категорию. Во-

первых, ангажированный характер политической мысли не позволяет занять

позицию отстраненного наблюдателя по отношению к миру политики и

разглядеть некую вневременную «сущность» политического. Такая

«сущность» всегда будет оставаться редукцией политики к определенному ее

измерению или предметной области, примером которой может быть сведение

политики к экономике или межгендерным отношениям. Во-вторых, акцент

политической теории на будущем делает любое «сущностное» понимание

политического инструментом для дискурсивного обрамления политического

действия в будущем. Политическое может ожидаться, наступать,

происходить, возникать. В отношении политического вопрос когда имеет не

меньшую значимость, чем вопрос где. Если в статичном социальном

пространстве политическое может быть зафиксировано лишь в усеченном

виде, то в социальном пространстве-времени политическое может быть

уподоблено хайдеггерианскому Dasein, в котором время является

экзистенциальным горизонтом бытия. Понятое таким образом политическое

может быть обнаружено разумом лишь как уже свершившееся.

Преимуществом использования понятия события является снятие

оппозиции между конструктивистским и структуралистском подходом к

действительности. Событие предполагает несводимость к объективным

факторам и субъективным намерениям социальных агентов. С одной

стороны, во избежание мистификации политическое необходимо 267 См., например: Козеллек Р. Введение (Einleitung) // Словарь основных исторических понятий: Избранные статьи в 2-х т. Т. 1. / сост. Ю. Зарецкий, К. Левинсон, И. Ширле; ред. Ю. Арнаутова. 2-е изд. М.: Новое литературное обозрение, 2016. С. 23-44. 268 См., например: Sewell W. Logics of History: Social Theory and Social Transformation. Chicago and London: University of Chicago Press, 2005. 269 См., например: Ильин М. Очерки хронополитической типологии. М.: МГИМО, 1995.

83

рассматривать в процессе становления и сложения определенных не-

политических самих по себе явлений, а не как сущность. С другой стороны,

политические события всегда вписаны в контекст не сводимых к ним

структур господства и порядков, которые осуществляют организацию

повседневного опыта и взаимодействий людей. Таким образом, политическое

событие должно рассматриваться в процессе становления и обретения нового

качества в связке с сопровождающей его структурной дислокацией,

обнаруживающей условный характер политического порядка.

В силу устремленности политической теории в будущее политическое

событие должно пониматься перспективно, а не ретроспективно. Целью

такого рассмотрения не может быть выявление необходимых и достаточных

условий, что позволило бы «предугадать» политические события. Этот

момент непредсказуемости в структуралистском языке артикулируется как

невыводимость политического из социального, в конструктивистском – как

несводимость последствий к интенциям действующего лица. Здесь

достигается непреодолимый эпистемологический рубеж в том, что

политическая теория может сказать о политическом. На структуралистском

языке могут быть выделены достаточные условия, на конструктивистском

языке – необходимые условия для наступления политического события. В

слепом пятне этих двух подходов оказывается, собственно, сам момент

непредсказуемости и случайности, к выделению возможных очертаний

которого и сводится рассмотрение понятия политического. С одной стороны,

он не может быть полностью устранен, например, через социологическое

сочетание структурализма и конструктивизма в духе Пьера Бурдье. Такая

оптика привела бы к редукции политического до предписанной деятельности

агентов в пределах предзаданного политического поля. С другой стороны,

гиперболизация этого момента и концентрация на нем влечет за собой

тенденцию к метафизичности и умножению праздности языка. Если

следовать знаменитой формуле Людвига Витгенштейна «о чем нельзя сказать

ясно, о том следует молчать», то политическая теория не должна говорить о

84

самом моменте политического. Но в то же время возможно построить его

теоретическую аппроксимацию, рационализировать и предвосхитить его

вероятное наступление, выделив необходимые условия наступления

политического события.

Если же политическая теория ориентирует свой взгляд на будущее, то в

настоящем она может лишь обнаружить пред-политические ситуации

посредством рефлексии коллективно-разделяемых переживаний.

Обнаружение пред-политических ситуаций через идентификацию

угнетенных позволяет увидеть скрытые в настоящем сценарии вероятного

будущего. Возникающие на их основе политические события не

исчерпываются только участниками пред-политических ситуаций, но

втягивают в себя внешних наблюдателей. Проблематизируя настоящее,

политическое событие дезавуирует детерминированный характер будущего.

Втянутые в него участники сталкиваются с неопределенностью, которая не

может быть окончательно снята моралью или правом.

Выделение составляющих политического события необходимо должно

быть привязано к переживаниям и представлениям людей, а также к

объективному контексту этих переживаний и представлений. Фокус

внимания на субъективных переживаниях агента без учета структурных

условий этих переживаний неминуемо ведет к психологизму в трактовке

политического. С этой позиции политическим событием становится,

например, ретроспективное переживания частного лица на предмет давно

прошедшей войны. Фокус внимания лишь на структурных условиях

приводит к релятивистскому устранению агента из реальности социальной

жизни и метафизичности рассуждений о политическом. С этой позиции

политическими становятся, например, зашитые в рутине повседневности

отношения между классами, несмотря на то, что сами агенты социальных

процессов могут не придавать им такого значения. Поэтому политическое

как событие должно быть рассмотрено как с позиций агента, так и с позиций

объективных структур социального мира, независимых от воли и сознания

85

агентов и способных направлять или подавлять их практики и

взаимодействия270.

2.3. Необходимые условия политического события В данном разделе будет обоснован тезис о том, что политическое

событие может возникнуть там, где присутствуют три необходимых условия:

отрицание, публичность, проблематизация глубинного уровня

ассоциации/диссоциации людей. Концепция сущностно-оспариваемых

понятий Гэлли предполагает, что переосмысление понятий должно быть

привязано к способу употребления этого понятия. В данном случае понятие

политического используется исходя из целей и задач политической теории

как формы знания о политике. Все три условия последовательно

раскрываются в становлении понятия политического в XX веке. В этом

разделе они получают свою контекстуальную артикуляцию в ходе

критической оценки предпосылок, лежащих в основе делиберативной

демократической теории.

2.3.1. Отрицание Политическое событие предполагает в качестве необходимого условия

отрицание действительности, будь то единичное социальное событие или

социальный порядок в целом. Эта идея берет свое начало в шмиттовской

идее политического как отношений, обусловленных крайней возможностью

«бытийственного отрицания чужого бытия». Впоследствии Нанси и Лаку-

Лабар скажут, что «вопрос о разъединении имеет большее отношение к

политическому, чем само политическое»271.

Обоснование этого условия будет построено «от противного». В

качестве рабочей гипотезы, которой предстоит быть опровергнутой, берется

делиберативная установка о нравственном разумении как основе

политического переживания. В посткантианской традиции нравственное 270 Бурдье П. Социальное пространство и символическая власть // П. Бурдье. Начала. М.: Издательство "Socio-Logos", 1994. С. 181-206. 271 Marchart O. Op. сit. 2007. P. 74.

86

переживание производно от разумения. Онора О’Нилл разделяет пост-

кантианские подходы к морали на контрактуализм и конструктивизм, говоря

что первый фундирует нормы морали в особого рода соглашении, в то время

как последний опирается на определенную концепцию разума272. По Роулсу

либеральная конституция оказывается условием возможности политики, у

Хабермаса политика присутствует как система сложного общества. Иными

словами Роулс говорит об условиях возможности политики, а Хабермас – о

морально обоснованном поведении в самой политике.

Обращение к морали и этике в политической теории тяготеет к двум

полюсам – отказу от морали как неполитической сферы жизни (Шмитт) и

редукции политики к этике (Кант). В первом случае говорится об

уникальности политики как сферы культуры и соответствующих ей

переживаний по сравнению с этикой, во втором случае происходит

девальвирование автономии политики и ее подчинение этике. В первом

случае идея автономии политического переживания не снимает вопроса о

том, каким образом оно конструируется социальными агентами. Говоря о

конкретном и экзистенциальном созерцании врага Шмитт не акцентирует то,

каким образом доселе незначимое оказывается значимым до уровня самой

интенсивной противоположности. Шмитт говорит о государстве как об уже

заданном единстве, не уделяя внимания тому, что государства (как и другие

политические общности) являются конструктами, а не фактами273.

В случае редукции политики к этике происходит обратное. Априорные

законы практического разума позиционируются как отправной пункт для

дедукции «другой природы, подчиненной воле»274, которая в результате

оказывается оторванной от действительности моральной утопией.

Моральные утопии играют важную роль в сфере политической мысли, но

подчинение этике предписывает политической мысли априори неадекватные

272 O’Neill O. Constructivism VS. Contractualism // Ratio. 2003. Vol. 16, №4. P. 319. 273 Муфф Ш. Указ. соч. 2004. С. 145-146. 274 Кант И. Критика практического разума. Спб: Наука, 2007. С. 159.

87

ее предмету пределы методологического индивидуализма275. Если не

рассматривать политику как константу, а переменную, нужно задаться

вопросом о морали как одной из слагаемых политического.

Определенная политика может иметь основания в определенном

этическом кодексе, но всякий этический кодекс также имеет политические

основания и предпосылки. Политический контрактуализм (в трактовке этого

понятия Оноры О’Нилл) Роулса описывает основания конкретной политики

– делиберативной политики, игнорируя при этом политические корни

делиберативной демократии как партикулярного этического кодекса.

Разделение этического кодекса и морали как формального принципа

универсализации переживания присутствует у Хабермаса. Он признает

контингентность разных этических кодексов, но при этом выводит этику

дискурса из принципа универсализации. Напряжение между формой

(моралью) и содержанием (этикой) снимается в этике дискурсе, а вместе с

ним снимается политика как теоретическая проблема.

Отказываясь от такого снятия, можно было бы помыслить моральное

слагаемое политического события как нередуцируемый конфликт между

принципом универсализации и конкретным этическим кодексом.

Контекстуальный партикуляризм нравственного переживания

сопровождается универсализацией этого переживания на всех разумных

существ, как предписывает классическая кантианская трактовка, или же на

всех способных к языковой коммуникации, как предлагает Хабермас.

Согласно определению границ разума определяются также границы

человеческого, а вместе с ним – устанавливаются пределы, в которых имеют

силу духовные отношения, которые возможны только среди людей. Если

политическое имеет отношение к человеческому, а человеческое есть предел

взаимопонимания, то политическое событие возникает там, где

взаимопонимание оказывается экзистенциально невозможным.

275 Анкерсмит Ф. Эстетическая политика. Политическая философия по ту сторону факта и ценности. М.: НИУ ВШЭ, 2014. С. 27.

88

У такого видения политики есть два слабых места. Во-первых, это риск

замыкания политических переживаний в частной перспективе зрителя, а не

участника событий. На практике абстрактное моральное переживание,

понимаемое как принцип универсализации, работает как универсализация

чьего-то частного видения именно в качестве частного, не предполагающего

публичного отстаивания276. Во-вторых, сведение всех политических

переживаний к моральному чувству долга так или иначе вновь ставит

политику на колени перед моралью, неоправданно ограничивая набор

побудительных мотивов к участию в политике.

В практической плоскости сам вопрос о побудительных мотивах

политического переживания обессмысливается. Форма этого переживания

может быть обозначена как отрицание, будь то отрицание от имени морали,

инстинкта, чувства солидарности и т.п. В таком отрицании обнаруживают

себя деятельные основания всякой конкретной нравственности, возникшей

вследствие разделения действующего лица и противостоящей ему

негативной действительности. В гегелевской философии права такое

разделение рождает преступление277. Но в той мере, в какой восстающий

против закона сам становится законом, он перестает быть преступником и

становится политиком.

В каком-то смысле этот тезис является перевертышем веберовской

формулы легитимного господства, для которого неважна мотивация

подвластного в следовании приказам. Такая чистая негативность отражает

лишь отказ в признании права отдавать приказы или следовать

установлениям обобщенного порядка. Иными словами, такая негативность

обнаруживается там, где вор перестает прятаться и скрывать свои поступки,

не признавая значимости законов уголовного права278. О ней самой на языке

политики можно говорить лишь в негативных тонах (недовольство,

нелегитимность, беспорядки), поскольку любая знаковая артикуляция такого 276 Подробное обоснование этого тезиса см.: Капустин Б.Г. Критика политической философии: Избранные эссе. М.: Издательский дом «Территория будущего», 2010. С. 356-361 277 Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа. Спб.: Наука, 2000. С. 238. 278 Об этом примере у Макса Вебера см.: Вебер М. Указ. соч. 2016. С. 90-91.

89

недовольства переводит фокус с, собственно, политической формы на

предметную сферу.

2.3.2. Публичность Политический характер переживания не находится в линейной

функциональной зависимости от количества людей, вовлеченных в это

переживание. История революций и борьбы за права содержит большое

число примеров, когда фундаментальные перемены в жизни общества

происходили при активной вовлеченности лишь малой части общества.

Политический характер отрицания обеспечивается коммуникативным

контекстом, который переключает регистр отрицания с частного на

публичный. Данный тезис может показаться трюизмом. Все авторы,

работающие с понятием политического, так или иначе, говорят о

публичности. В то же время понятие публичности используется по-разному в

зависимости от направления мысли. Карл Шмитт акцентирует публичный

характер противостояния друзей и врагов, Роулс говорит о публичном разуме

как гармоничном тождестве политических предпочтений с

конституционными принципами, Арендт – о публичном в

субстантивированном виде.

Во многом понятие буржуазной публичной сферы Хабермаса, ставшее

отправной точкой для дискуссий вокруг этого понятия в делиберативной

демократической теории, стало развитием концепции публичности Ханны

Арендт. Публичность понимается Арендт двояко: с одной стороны, она

возникает там, где имеет место стремление людей к взаимопониманию, с

другой – носит агонистический характер и требует активности по отличению

себя от других279. В попытке актуализировать это понятие публичности для

современных обществ, Хабермас снимает агонистическую составляющую

публичности, оставляя лишь стремление людей к согласию. Различение, с

279 Benhabib S. Op. cit. 1992. P. 78-79.

90

точки зрения Хабермаса, обеспечивается наличествующим в обществе

моральным и политическим плюрализмом.

Будучи чистой негативностью, публичное отрицание раскрывается

лишь на фоне явно или неявно выраженного публичного признания. В самом

общем виде публичный характер признания/отрицания имеет место там, где

оно направлено на коллективного Другого. В хабермасовской концепции

делиберативной демократии Другой понимается как «обобщенный Другой» в

духе Джорджа Герберта Мида – позиция сообщества в целом в противовес

частной позиции участника сообщества. У Мида образ Другого формируется

у человека в процессе игровой деятельности, основанной на природной

способности к имитации – базовой способности человека, делающей

возможной коммуникацию с другими280.

Будучи выведенной из природной способности человека, мидовская

концепция (интер)субъективности оказывается слабо релевантной для

политической теории, которая опирается на оппозицию социального как

природного, с одной стороны, и политического как свободного, с другой.

Политическая интерсубъективность является полем, открываемым через

вскрытие ложности имитации и воспроизводства окружающего мира. Там,

где обнаруживается иллюзорный аспект социальной игры, возникает

переживание поколебленного порядка и рождается ситуация пред-

политической интерсубъективности281.

Публичное отрицание происходит там, где вскрываются

партикулярные основания всеобщности. Этот надлом в публичном поле

создает потребность в обозначении – множество людей не может напрямую

пользоваться социальными знаками для идентификации себя. Именно в такой

ситуации публичная артикуляция переживаний действительно требует от

людей мужества, поскольку между участниками простирается символическая

пустота, которой только предстоит быть восполненной. 280 Mead J.-G. Mind, Self and Society. Mind, self, and society: From the Standpoint of a Social Behaviorist. University of Chicago Press, 1934. 8. Imitation and the Origin of Language. 281 О различии между нарушением правил игры и обнажением ее иллюзорности см.: Хейзинга Й. Homo Ludens. В тени завтрашнего дня. М.: Издательская группа «Прогресс», «Прогресс-Академия», 1992. С. 22.

91

Такой взгляд на публичность придает ей двоякий характер. С одной

стороны, имеет место публичность как ориентация на генерализованного

Другого. С другой стороны, само обнаружение призрачного характера этого

Другого также обнаруживает публичность. Последнее случается там, где

проблематизируется легитимность явных или неявных отношений

субординации в обществе. Нэнси Фрейзер в своей критике концепции

буржуазной публичной сферы отмечает, что публичность может возникнуть

как реакция на системное покушение на свободную волю, способствуя

конституированию политического субъекта с артикулированной

коллективной волей и коммуникативным разумом282.

В числе преимуществ хабермасовской версии публичной сферы

Бенхабиб отмечала гибкость и соответствие социологическим реалиям

современного общества283. В то же время именно утраченная Хабермасом

агонистическая составляющая деполитизирует публичное взаимодействие.

Без такой составляющей оно вырождается в механическое воспроизводство

социальных ритуалов. Агональное противостояние, в свою очередь,

обусловливается открываемой перспективой взаимного уничтожения и

содержит в себе возможность перехода в антагонизм284.

После продолжительной дискуссии вокруг работы «Структурное

изменение публичной сферы» Хабермас отказался от классового и

сингулярного характера публичной сферы и в значительной мере признал

правомерность такой дуальной трактовки публичности285. Если публичный

характер обусловлен внешними факторами, а не личными характеристиками

участников, то публичность как таковая не может быть снята из-за отказа от

определенных правил коммуникации (например, дискурсивной этики) или

сведена к ним. Томас Маккарти в этой связи справедливо отмечает, что не

282 Fraser N. Rethinking the Public Sphere: A Contribution to the Critique of Actually Existing Democracy // Habermas and the Public Sphere / ed. C. Calhoun. Cambridge, Massachusetts, and London: the MIT Press, 1992. P. 109-142. 283 Benhabib S. Op. cit. 1992. P. 85-95. 284 О связи антагонима и агонизма см.: Mouffe C. Op. cit. 2005. 285 Habermas, J. Further Reflection on the Public Sphere // Habermas and the Public Sphere / ed. C. Calhoun. Cambridge, Massachusetts, and London: the MIT Press, 1992. P. 421-461.

92

только ассоциативная выработка консенсуса является альтернативой

насилию, но сам переход в сферу символизации возникающих противоречий

не должен быть ничем ограничен286.

2.3.3. Глубинный уровень ассоциации/диссоциации людей Третьим необходимым условием политического события является

особенность предмета коллективного переживания – публичное отрицание

должно касаться глубинного уровня ассоциации/диссоциации людей.

Публичное отрицание политизируется тогда, когда оно в той или иной мере

касается фундаментального единства сообщества, связанного с коллективной

безопасностью и установлением фундаментальных правил общежития.

Этот глубинный уровень ассоциации/диссоциации людей в некотором

смысле носит экзистенциальный характер. Карл Шмитт отмечал, что

политическое сообщество является таковым в той мере, в какой оно может

требовать от участников отдать за себя жизнь. Для Ханны Арендт готовность

расстаться жизнью становится самим условием входа в публичное

пространство, а мужество оказывается главной политической добродетелью.

Там, где присутствует экзистенциальная составляющая политического

единства, сообщество приобретает в глазах его участников метафизический

характер. Славой Жижек в этой связи отмечал, что коллективное

сосуществование людей имеет тенденцию к конструированию «Большого

Другого».

Экзистенциальный характер политического единства является

производным от людей, которые его составляют. Политическое общежитие

людей содержит в себе антиномию политического отчуждения, рождающего

фетишизацию того, что на самом деле создается людьми287. Политическое

сообщество, в конечном счете, оказывается конструктом, обнаруживающим

себя лишь посредством коммуникативной деятельности множества людей. 286 McCarthy T. Practical Discourse: On the Relation of Morality to Politics // Habermas and the Public Sphere / ed. C. Calhoun. Cambridge, Massachusetts, and London: the MIT Press, 1992. P. 68. 287 См., например: Бурдье П. Делегирование и политический фетишизм // П. Бурдье. Начала. М.: Издательство "Socio-Logos", 1994. 231-255.

93

Мистический глубинный уровень ассоциации/диссоциации с позиций

пост-кантианских подходов видится фикцией, преодолимой усилиями

разума. С позиций Роулса глубинным уровнем ассоциации/диссоциации

является приверженность обязательной доктрине, область политического же

оказывается парадоксальным образом деполитизированной. С позиций

дискурсивной этики Хабермаса глубинный уровень ассоциации/диссоциации

должен быть рационализирован посредством практического дискурса.

Участникам практического дискурса Хабермаса де-факто отказано в

автономии такого публичного переживания. Неслучайно Хабермас называет

концепцию политического Карла Шмитта «сомнительным наследием

политической теологии»288, которое рассеивается по ходу рационализации

общества.

Такой скепсис обусловлен не проговариваемыми теневыми

составляющими моделей Роулса и Хабермаса. Публичный разум граждан в

проекте Роулса пасует перед перспективой взаимного уничтожения как чем-

то неразумным. Однажды открытая неразумность, ограниченная

конституцией, оказывается для Роулса надежным предохранителем от

наступления таких событий. Хабермасовские участники идеальной речевой

ситуации хоть и могут находиться в ситуации неопределенности, но они

убеждены в готовности друг друга к взаимопониманию. Оба тезиса

нуждаются во внешнем гаранте, обеспечивающем соблюдение принятых

законов или доверие между людьми. Для Роулса и Хабермаса таким

условием становится эмпирически выведенная модель политического

порядка современного общества.

Политический порядок не является константой, а его устойчивость не

должна быть объектом для фетишизации в рамках политической теории.

Сама дилемма дополитического состояния как войны всех против всех и

288 См.: Habermas J. “The Political”: The Rational Meaning of a Questionable Inheritance of Political Theology // The Power of Religion in the Public Sphere / eds. E. Mendieta, J. VanAntwerpen. New York: Columbia University Press, 2011. P. 15-33.

94

монолитного политического сообщества является ложной289. Страх перед

разрушением политического сообщества обнаруживает себя уже в его

пределах как составляющая произведенной политической фетишизации290.

Поскольку страх предметен, а политическое непознаваемо из перспективы

порядка, объект страха неизбежно будет элементом идеологии в

мангеймовском смысле этого слова.

Проблематизация политического порядка имеет связь с тем, что в

феноменологии и экзистенциалистской философии описывается как ужас

или тревога. В отличие от страха, ужас и тревога беспредметны. Хайдеггер

связывал ужас с обнаружением Ничто, которое не является, но ничтожит

само себя. Ужас «уводит у нас землю из-под ног, потому что заставляет

ускользать сущее в целом»291. Переживание ужаса при этом открывает в

человеке подлинно человеческое, а потому оказывается плотно сопряженным

со свободой. «Без исходной открытости Ничто нет никакой самости и

никакой свободы, » - отмечает Хайдеггер292.

Открытие свободы в переживании ужаса при этом не тождественно ее

обретению. Свобода манифестирует себя в открывшейся широте

возможностей выбора, скрытого доселе идеологическими инструментами

политического порядка. Такая неограниченная ничем широта возможностей

и заставляет человека содрогнуться перед отсутствием каких-либо границ

или точки опоры, в которой не открывается ничего, кроме хайдеггеровского

Ничто. Такая свобода, как отмечал Жан-Поль Сартр, оказывается под

вопросом для самой себя293. Будучи открытой в переживании тревоги,

свобода становится для человека «сознанием бытия» и, соответственно,

самопознанием. Глубинный уровень ассоциации/диссоциации людей

строится как фетишизация пережитого опыта свободы.

289 См., Муфф Ш. Указ. соч. 2004. 290 Подробное обоснование этого тезиса Робин К. Страх. История политической идеи. М.: Прогресс-традиция; Издательский̆ дом «Территория будущего», 2007. С. 43-65. 291 Хайдеггер М. Указ. соч. 1993. С. 21. 292 Там же. С. 22. 293 Сартр Ж.-П. Бытие и Ничто. Опыт феноменологической онтологии. М.: Издательство «Республика», 2004. С. 66.

95

Подрыв экзистенциальной определенности и переживание ужаса

делает политическое событие не только всеохватным, но и активно

вовлекающим в себя множество людей. Переживание тревоги в политике

связано с проблематизацией социальных структур, иерархий, авторитетов,

которые необходимо захватывают людей в их множественности, а не по

отдельности. За колебанием элементов социального порядка люди

усматривают «открытую поверхность, в которой ничто и все возможно, где

ежедневно меняется пейзаж, быстро превращаясь в белый туман»294.

Экзистенциальная составляющая политического события делает его

событием-истиной295. Она обеспечивает соединение мысли и действия в

политическом событии. Поэтому публичное отрицание в политическом

событии перестает быть просто теоретическим сомнением, но становится

деятельным сомнением, где разрушается сама оппозиция зрителя и

участника. Деятельными в таком состоянии становятся покой и бездействие.

Политические события могут происходить на фоне внешнего спокойствия и

бездействия обывателей, которые тем не менее вращаются в его орбите.

Политические события случаются тогда, когда происходит структурная

дислокация, а вместе с ней – разрушение социального пространства как

пространственно-временного режима. Политика как принятие решений

разворачивается на пределах социального пространства, где политические

события маячат на горизонте. Политика, таким образом, становится

коллективной деятельностью по прикрытию неполноты общества. Такое

понимание политики является тавтологичным, поскольку отрицание, через

которое производится определение, знаменует собой то, что не может быть

означено. Подобно тому, как жизнь – это путь к смерти как отрицанию

жизни, политика – это функция по недопущению политических событий

путем превентивного разрешения противоречий в символической логике.

294 Робин К. Указ. соч. 2007. С. 104. 295 Подробнее о политике как истинностной процедуре см.: Бадью А. Указ. соч. 2005. С. 54-58.

96

Глава 3. Политическая критика делиберативной демократии Несмотря на то, что делиберативная демократия прочно ассоциируется

с идеями консенсуса и коммуникативной рациональности, она также

предполагает наличие непреодолимого напряжения между легальностью и

легитимностью, которое должно сниматься посредством делиберативных

практик. Для того, чтобы делиберативные процедуры рассматривались как

политический способ решения проблем они должны побуждаться открытой

перспективой наступления политического события и одновременно

способствовать снятию такой перспективы.

В пункте 3.1. будет обосновано понимание политической делиберации

как макро-процесса, разворачивающегося в свете обнаруженной

возможности наступления политического события, в котором кооперация

сторон достигается на основе взаимного признания,

индивидуализированного взаимодействия в публичной сфере с имманентно

меняющимися предпочтениями. Такое понимание политической делиберации

требует ответа на более широкий вопрос – в какой мере делиберативный

формат решения противоречий может быть институционализирован и как

делиберативные системы уживаются с открытостью демократии к

политическим событиям? В пункте 3.2. будет обоснован тезис о

возрастающей неспособности делиберативной системы предвосхищать и

предотвращать политические события в условиях новой медийной среды.

3.1. К понятию политической делиберации Коллективная делиберация уже сама по себе является событием,

поскольку предполагает достижение взаимопонимания как нового качества и

критическое отношение к первоначальным взглядам и интуициям

участников. Однако событийный характер делиберации не тождественен ее

политическому характеру. Здесь возникают две вероятные опции –

делиберация как политическое событие и политическая делиберация как

97

событие. Первое отсылает к разлому социального порядка, второе – к

политике как функции по недопущению политических событий.

Поскольку политическое событие оказывается пределом

эпистемических возможностей политической теории, оно не может быть

сведено к делиберации. Эта невозможность отражается в специфике понятия

гражданского неповиновения в работах Роулса и Хабермаса. В разделе 3.1.1.

на примере гражданского неповиновения будет показано, как проекты Роулса

и Хабермаса подавляют пред-политические ситуации. В то же время

политическая делиберация может предвосхищать и предотвращать

наступление политического события. В разделе 3.1.2. будет описан

политический характер делиберации на основе понимания политики как

отрицания политического события.

3.1.1. От неповиновения к сопротивлению: политические пределы проектов Джона Роулса и Юргена Хабермаса

Как было отмечено в предыдущей главе, политическое событие может

произойти тогда, когда случается публичное отрицание, касающееся

глубинного уровня ассоциации/диссоциации людей. В пределах

хабермасовской и роулсовской версий делиберативной демократической

теории такое отрицание происходит на основе моральных чувств. По мере

усиления нравственного возмущения возникает дилемма о том, какими

средствами возможно решение политического конфликта. Делиберативная

демократия по умолчанию видит такое решение в достижении согласия по

проблемным вопросам.

Хабермас контекстуализирует политику в сложном обществе,

редуцируя ее до уровня автономной подсистемы общества. При этом в

жизненном мире остаются граждане, производящие общую волю в ходе

коммуникативных практик. Таким разведением Хабермасу удается схватить

динамизм и двусторонний характер политического процесса, неявно

зафиксировав парадоксальную природу политики. Тем не менее, такая

фиксация остается сугубо формальной. Политический парадокс в логике

98

Хабермаса снимается посредством диалектики: самый острый конфликт

между государством и гражданским обществом в логике Хабермаса утопает

в гармонии публичного использования разума. Такое видение политического

конфликта оказывается следствием эпистемологической позиции Хабермаса:

рассматривая политику из перспективы общества в целом, он вынужденно

аннигилирует перспективу участника296. Поэтому политический парадокс

может быть обозначен Хабермасом лишь формально. В результате, его

модель делиберативной демократии проходит по касательной к миру

политики, что придает ей сциентистский характер и лишает критического

потенциала.

В отличие от Хабермаса Роулс изначально заявляет точкой отсчета

политическую философию, а не социальную или правовую теорию. Сама

логика политического конструктивизма предполагает движение изнутри

области политического с неизбежной политизацией собственной мысли.

Здесь Роулс действует предельно открыто: политический либерализм – это

политический ответ либерала на политическую проблему стабильности

общества. В этой связи упреки в либеральной тенденциозности могут иметь

силу лишь в свете частичной подавленности политического в проекте

Роулса297,298.

Вопреки схеме Роулса, вероятное напряжение между обязательными

доктринами в действительности будет приобретать политическое качество.

На это, в частности, указывает Хабермас, приводя в пример проблему

абортов299. Граждане, искренне считающие, что аборты – это убийство, не

могут и не должны терпеть подобные практики исходя из принципа

толерантности. Либеральное исключение этих вопросов из повестки исходя 296 Young I. Op. cit. 2000. P. 79. 297 О специфике отношения либерализма к политическому см.: Шмитт К. Указ. соч. 2016. С. 347-350. 298 Причиной такой подавленности является политическая концепция гражданина. Проект политического либерализма базируется на представлении о человеке как равном другим и свободном как минимум в двух аспектах – способности иметь чувство справедливости и способности иметь концепцию блага (см.: Rawls J. Op cit. 2005. P. 19.). Несмотря на то, что Роулс присваивает людям лишь способности к различению, нормативный характер политического либерализма уже заведомо определяет обусловленный этими способностями выбор. В основе проекта политического либерализма закладывается человек, стремящийся к добру и благу. 299 Хабермас Ю. Указ. соч. 2008. С. 182-183.

99

из примата принципа безусловного права женщины на собственное тело

разбивается о разную трактовку зарождения жизни. Для Роулса такие

сюжеты могут и должны обсуждаться в публичном пространстве, обновляя

тем самым политическую концепцию справедливости. Но сами границы

политического домена в виде набора прав, свобод, круга включенных и

исключенных также являются политически утвержденными. Если

политическая концепция справедливости понимается не теоретически как

продукт абстрактной рефлексии над принципами общежития под вуалью

неведения, а практически, то ее обновление и воспроизводство неизбежно

включает в себя не только разумное обсуждение, но и насильственное

подавление300.

Шанталь Муфф в этой связи называет проект политического

либерализма «опасной утопией всеобщего примирения». Опасность этой

утопии заключается в потенциальной невозможности проблематизации

однажды достигнутого консенсуса, если он воплощает принципы

справедливости. Права подвергнуть его сомнению нет ни у тех, кто

придерживается основных философских и религиозных доктрин, ни у тех,

кто бросает ему вызов извне. Такие попытки Роулс объявляет в равной мере

нерациональными, что закрывает для них доступ в публичную сферу.

Причиной неспособности Роулса зафиксировать грань между легитимным и

нелегитимным инакомыслием является убежденность в возможности

рационального разрешения политических вопросов301.

В то же время модели Роулса и Хабермаса ограниченно допускают

возможности для легитимного неповиновения закону. Такое неповиновение

является предельной формой отрицания и допустимо, с точки зрения Роулса

и Хабермаса, лишь там, где делиберация уже не может быть инструментом

для разрешения противоречий. Определения гражданского неповиновения,

даваемые Роулсом и Хабермасом, достаточны близки. Хабермас определяет

его как «акты ненасильственного, символического нарушения правил, 300 О связи насилия и разума см.: Капустин Б.Г. Указ. соч. 2010. С. 43-84. 301 Mouffe C. Op. cit. 2000. P. 28-31.

100

выражающие протест против связывающих решений, которые, несмотря на

их легальность, рассматриваются акторами как нелегитимные в свете

валидных конституционных принципов»302. Роулс определяет гражданское

неповиновение как «публичный, ненасильственный, разумный политический

акт, противный закону, обычно осуществляемый с целью вынудить изменить

закон или политику правительства»303. В обоих определениях подчеркивается

ненасильственный характер гражданского неповиновения. Для Роулса

ненасильственный характер обеспечивается тем, что несмотря на нарушение

закона, неповинующиеся граждане сохраняют верность закону. Для

Хабермаса ненасильственный характер определяется приверженностью

неповинующихся дискурсивным способам преодоления противоречий.

Говорить о моральных основаниях неповиновения, с точки зрения

Хабермаса и Роулса, оправданно в той мере, в какой речь идет об

исключительном случае. Хабермас говорит о гражданском неповиновении

как выражении отношения гражданского общества к действующему праву,

которое возникает тогда, когда изменения в праве противоречат

нравственным чувствам людей. Гражданское неповиновение, по Хабермасу,

возникает «в кризисных ситуациях, когда актуализируется нормативное

содержание конституционной демократии в общественном мнении, которое

противопоставляется системной инерции институционализированной

политики»304. Акт гражданского неповиновения, таким образом, оказывается

в прямом смысле слова моральным поступком, поскольку сформированные

посредством открытых и инклюзивных коммуникативных практик нормы

противопоставляются нелегитимному закону. Если закон требует всеобщего

подчинения, а граждане фиксируют отсутствие оснований для притязаний

закона на значимость, неподчинение закону оказывается для Хабермаса

приемлемым. Для Роулса гражданское неповиновение также выступает в

роли допустимого исключения из правил. Но если Хабермас говорит о 302 Habermas J. Op. cit. 1996. P. 382-383. 303 Rawls J. A Theory of Justice. Revised ed. Cambridge and Massachusetts: The Belknap Press of Harvard University Press, 1999. P. 320. 304 Habermas J. Op. cit. 1996. P. 383.

101

неизбежном существовании проблем на пути конституционного

строительства, которое никогда не бывает раз и навсегда завершенным, то

Роулс говорит о том, что в условиях почти справедливого общества могут

возникнуть исключительные случаи несправедливости. В этих случаях

подчиняться несправедливым законам следует, потому что само общество, в

целом, является справедливым305.

И Роулс, и Хабермас ограничивают свои рассуждения контекстом.

Роулс делает это особенно нарочито, говоря на разный лад о почти

справедливом, хорошо-устроенном и демократическом обществе.

Меньшинства имеют право на гражданское неповиновение лишь при

соблюдении трех условий: (1) нарушение принципа свободы, (2) отсутствие

средств к преодолению несправедливости, и (3) безопасность предпринятых

со стороны меньшинств действий для политического контекста. Требование

соблюдения этих условий придает модели Роулса отчетливо апологетический

характер и лишает критического потенциала в отношении политического

контекста. Модель Хабермаса на первый взгляд выглядит менее

апологетичной, чем модель Роулса: гражданское неповиновение необходимо

случается время от времени как элемент демократического контроля

политической системы со стороны граждан. Но в то же время в модели

Хабермаса не остается даже сомнений в том, что роулсовские меньшинства

могут выражать какую-то автономную позицию от остальных агентов

гражданского общества – гражданское неповиновение мыслится им как

сопротивление от имени всего гражданского общества против политической

системы.

Определение гражданского неповиновения через ненасильственное

нарушение установленных правил является пределом возможностей

легальной теории. «Хотя легальная теория не может принять перспективу

участника как свою собственную, она может реконструировать

парадигмальное понимание права и демократии, которые сопровождают

305 Rawls J. Op. cit. 1999. P. 308.

102

граждан, когда бы они ни формировали идею структурных ограничений

самоорганизации легального сообщества в их обществе, » - пишет

Хабермас306. Если посмотреть на эту проблему политически, возникает

вопрос о следующем шаге – а именно о переходе от ненасильственного

неповиновения к насильственному сопротивлению.

Изменение перспективы радикальным образом меняет восприятие

контекста происходящего. Айрис Янг подчеркивает, что из перспективы

участника политического процесса лишь идея демократии может выглядеть

всеобщей и универсальной, но конкретные демократические практики

неизбежно будут искажены в пользу более могущественных агентов. Отсюда

– политическое отношение к делиберативным процедурам будет в первую

очередь критическим, а не ориентированным на достижение

взаимопонимания307. В то же время, как отмечает, Эрчон Фанг пред-

политические ситуации не противоречат делиберативной демократии, но

могут ее усиливать. Если обнаруженная несправедливость не может быть

разрешена правовыми методами, а политическое стремление договариваться

не находит понимания с другой стороны, то по мере усиления

обнаруженного неравенства, которое неизбежно усиливается тогда, когда

одной стороне отказывают в удовлетворении политических чаяний,

оправданными оказываются насильственные действия308. Более того, «когда

убеждение проваливается, жесткая политическая мобилизация –

социальными движениями, политическими партиями, или группами

интересов, оправдана. Такая неделиберативная власть может преодолеть

пределы делиберации двумя способами. Во-первых, она может оказать

достаточное давление для установления делиберативных институтов…, [Во-

вторых,] такая организованная внешняя социальная и политическая сила

может создать более равные условия, которые благоприятствуют честной

306 Habermas J. Op. cit. 1996. P. 384. 307 Young I. Activist Challenges to Deliberative Democracy // Political Theory. 2001. Vol. 29, №5. P. 670-690. 308 Fung A. Deliberation Before the Revolution: Toward an Ethics of Deliberative Democracy in an Unjust World // Political Theory. 2005. Vol. 33, №2. P. 405.

103

делиберации внутри этих институтов»309. Иными словами, открываемая

перспектива политического события может быть инструментом побуждения

сторон к делиберации и средством установления честных делиберативных

процедур.

С одной стороны, правовая теория Хабермаса напрямую противоречит

признанию насильственного сопротивления. Если говорить о правомерности

насильственного сопротивления, правовая теория Хабермаса сталкивается с

неразрешимым противоречием между нравственной потребностью к

сопротивлению, которое может включать в себя насилие, и нормативным

отказом от насилия в пользу права. С другой стороны, правовая теория

Хабермаса внутренне содержит в себе выход на политику, в которой вопрос

о правомерности сменяется вопросом о политической целесообразности.

Само участие в делиберации не исключает возможности разумного не-

участия и выражения артикулированного отказа от взаимодействия310.

Реджина Крейде в защиту тезиса о неидеалистическом характере

делиберативной демократической теории подчеркивает, что Хабермас

разделяет два способа использования языка: использование языка для

понимания и использование языка для соглашения (agreement), где первый

является естественным и лишь последний выступает в качестве

нормативного требования к политике311.

Внутренний выход на возможность сопротивления тем не менее не

снимает того факта, что правовая теория Хабермаса заканчивает свое

рассмотрение там, где вопрос о неповиновении сменяется вопросом о

сопротивлении. Более того, сама возможность неповиновения на практике

оборачивается вероятным не-признанием и репрессивным подавлением тех,

кто ощущает на себе несправедливость. В политическом либерализме этот

вопрос также превентивно подавляется через выдвигаемое к

309 Ibid. P. 416 310 Подробнее об этом см.: White S. K., Farr E. R. “No-Saying” in Habermas // Political Theory. 2012. Vol. 40, №1. P. 32-57. 311 Kreide R. Digital Spaces, Public Places and Communicative Power: In Defense of Deliberative Democracy // Philosophy and Social Criticism. 2016. Vol. 42, №4-5. P. 478.

104

неповинующимся требование отказаться от проблематизации политического

порядка. Такое подавление актуализирует вопрос о политическом, а не

правовом, понимании делиберации как средстве предвосхищения и

предотвращения политического события.

3.1.2. Политическая делиберация как предвосхищение и предотвращение политического события

Статус политической делиберация обретает в той мере, в какой она

способствует разрешению общественных противоречий в открывающейся

перспективе наступления политического события. Политическую

делиберацию следует понимать как макро-процесс, разворачивающийся в

свете обнаруженной возможности наступления политического события, в

котором кооперация сторон достигается на основе взаимного признания,

индивидуализированного взаимодействия в публичной сфере с имманентно

меняющимися предпочтениями. Для того, чтобы делиберация была

политической, она должна происходить там, где уже имеет место пред-

политическая ситуация. Для аргументации этого тезиса политическая

делиберация будет рассмотрена по трем составляющим политического

события: (1) отрицание, (2) публичность, (3) проблематизация глубинного

уровеня ассоциации/диссоциации людей.

От отрицания к признанию. Результатом делиберации является

выбор в пользу кооперации вместо взаимного уничтожения. Если

делиберация начинается с отрицания, она всегда имеет в первую очередь

конфликтный, а не консенсуальный характер. Отрицание может касаться

разнообразного круга вопросов: государственных или местных законов,

притязаний какой-либо социальной группы или общности, заявления

публичного политика и т.п. Понятие кооперации является более «слабым» по

сравнению с понятием консенсуса или соглашения, но эта слабость имеет

следующие преимущества: во-первых, она расширяет круг вероятных

мотиваций к действию у противоборствующих сторон, во-вторых,

105

акцентирует практический результат, а не когнитивистский аспект

делиберации312.

Идея кооперации сохраняет преимущества делиберативного взгляда на

решение политических проблем по сравнению с республиканским и

либеральным видением. Либеральный подход к обществу акцентирует

человека как экономического агента с полностью сформированными

предпочтениями. Сама потребность в делиберации как функции налаживания

координации агентов здесь оказывается сомнительной в силу

«естественного» характера кооперации между людьми313. Республиканский

подход акцентирует более сильную идею всеобщего согласия и единодушия

как политической основы для практических взаимодействий между людьми.

Вместо либерального рыночного индивида и добродетельного гражданина в

республиканизме делиберативная демократия рассматривает своего агента

как «свободного индивида, осознающего неполный характер собственных

предпочтений и стремящегося в диалоге с самими собой и с другими

определить свои подлинные желания»314.

Первенство отрицания в качестве побудительного мотива к

делиберации не предполагает наложения ограничений на способы выражения

мнений. В ситуации, когда открывается перспектива взаимного уничтожения,

само обращение к взаимодействию между участниками конфликта как

альтернативе этой открывшейся перспективе уже является шагом на пути к

реставрации поколебленного порядка. Замечания, высказанные Айрис Янг в

отношении роли публичного признания, нарративного изложения мысли и

риторики в делиберативном обсуждении обретают здесь свою

актуальность315.

В то же время политический характер делиберации отражает

недостаточность одних лишь дискурсивных способов взаимодействия в

публичной сфере. Для перехода от публичного противостояния к 312 Bohman J. Op. cit. 1996. P. 27-28. 313 Эльстер Ю. Рынок и форум: три разновидности политической теории // Логос. №3(87). С. 61-70. 314 Manin B. On Legitimacy and Political Deliberation // Political Theory. 1987. Vol. 15, №3. P. 364. 315 Young I. Op. cit. 2001.

106

публичному обсуждению требуется признание друг друга в качестве равных

партнёров по диалогу. Описанное Айрис Янг публичное признание

базируется на левинасовской модели этики частного взаимодействия с

предзаданными другими. В открывшейся же перспективе политического

события признание предполагает преобразование себя посредством

«открытия» Другого. Такое признание едва ли возможно в режиме политики

различия и равного достоинства316 и даже посредством обеспечения

равноправия в общих формах сосуществования317. В первом случае

присутствует угроза «вавилонского смешения» множества форм жизни и

языков, подрывающая унифицирующий характер социального порядка.

Вторая же концепция базируется на идее нейтрального характера права, что

противоречит специфике политического взгляда на него. В той мере, в какой

политическое единство остается «режимом единицы»318, а политические

процессы запускаются отрицанием универсалистского характера права (см.

Глава 2), признание может быть выражено лишь посредством вынужденной

приостановки вызывающих протест правовых актов, вынужденного отказа от

заявленных общностью притязаний или дезавуирования сделанных

публичных заявлений.

Первенство признания для делиберации диктует отказ от обоснования в

пользу убеждения как доминирующей дискурсивной стратегии. Если

обоснование (justification) носит универсалистский характер и предполагает

аннигиляцию всех различий от имени всеобщего равенства разумных

существ, убеждение берет начало во взглядах, мнениях и предрассудках,

разделяемых конкретной аудиторией319. Первенство убеждения в противовес

обоснованию реанимирует роль риторики в делиберации. Риторика в

политической делиберации способствует усвоению аргументов говорящего и

316 См., Taylor C. The Politics of Recognition // Multiculturalism: Examining The Politics of Recognition / ed. A. Gutmann. Princeton: Princeton University Press, 1994. P. 25-74. 317 См.: Habermas J. Struggles for Recognition in the Democratic Constitutional State // Multiculturalism: Examining The Politics of Recognition / ed. A. Gutmann. Princeton: Princeton University Press, 1994. P. 107-148. 318 О политике как режиме единицы см.: Бадью А. Указ. соч. 2005. С. 61. 319 Garsten B. Saving Persuasion: A Defense of Rhetoric and Judgement. Cambridge and London: Harvard University Press, 2009. P. 5-6.

107

содействует убеждению аудитории. Более того, риторика сама по себе может

быть способом аргументации, если коммуникативная ситуация предполагает

наличие достаточного доверия между сторонами320. Взаимное признание

является необходимым условием для возникновения доверия и выстраивания

делиберативной риторики, которую Симона Чамберс определяет как

развитие возможностей для практического суждения у аудитории, в

противовес плебисцитарной риторике321.

Индивидуализация. Отрицание приводит в действие коммуникативный

разум, который манифестирует себя в политике самым разнообразным

образом. Для делиберативной демократической теории характерно

отождествление коммуникативного разума с достижением взаимопонимания

по политическим проблемам (Хабермас), либо с признанием норм и

принципов либеральной конституции (Роулс). Такое понимание

коммуникативного разума является тенденциозным: политическая история

знает множество примеров того как доверие и плотность коммуникативных

сетей приводили к ужесточению политического противостояния и

достижению консенсуса в одной группе по поводу необходимости

уничтожить другую группу. Коммуникативный разум может как

способствовать достижению взаимопонимания между борющимися

группами, так и консолидировать их, мобилизовав на взаимное

уничтожение322. Последнее вовсе не является перверсией коммуникативного

разума. Симона Чамберс и Джеффри Копстейн в этой связи подчеркивают

зависимость коммуникативного разума от объективных социально-

экономических условий, признавая существование «плохого» гражданского

общества323.

Достижение кооперации посредством коммуникативного разума

запускается через снятие публичного противостояния борющихся групп в 320 Garsten B. The Rhetoric Revival in Political Theory // Annual Review of Political Science. Vol. 14. P. 169-174. 321 Chambers S. Op. cit. 2009. P. 335-337. 322 См., например: Edwards M. Civil Society. Cambridge: Polity Press, 2004. P. 44-45. 323 Chambers S., Kopstein J. Bad Civil Society // Political Theory. 2001. Vol. 29, №6. P. 837-865.

108

индивидуализированном обсуждении в публичной сфере. Снижение градуса

политического противостояния посредством признания открывает

возможности для канализирования политических переживаний в социальной

практике обсуждения. Пересечение дискурсов, взглядов и мнений в открытой

и инклюзивной делиберации по необходимости подрывает внутригрупповую

монолитность и способствует социализации политического размежевания324.

Такая социализация предполагает то, что каждый по отдельности должен

занять политическую позицию и нести за нее ответственность325.

Такое обсуждение является макро-, а не микро- процессом в силу

всеохватного характера политического. Тем не менее, макро-социальный

характер обсуждения не предполагает по необходимости участия большого

числа людей в непосредственных или опосредованных коммуникативных

практиках. В делиберативной демократической теории речь, как правило,

идет именно об участии326. Такое требование коренится в философской

модели дискурсивной этики и априори придает делиберативной демократии

идеалистический характер, одновременно девальвируя саму идею

демократии как квалифицированного обсуждения. Элитарная делиберация

также может быть политической и демократической даже там, где она не

включает в обсуждение большое число людей. Граждане могут играть роль

пассивных наблюдателей политического театра, вовлекаясь в обсуждение на

правах зрителей, а не действующих лиц327. Такое замыкание граждан в

перспективе зрителя способствует деполитизации возникающих

324 О противоречии между делиберацией и участием см.: Mutz D. Hearing the Other Side: Deliberative versus Participatory Democracy. Cambridge: Cambridge University Press, 2009. 325 В действительности такая тактика деполитизации в значительной мере опирается на широко изученные в социологии эффекты «спирали молчания» (см.: Noelle-Neumann E. The Spiral of Silence: A Theory of Public Opinion // Journal of Communication. Vol. 24, №2. P. 43-51.) 326 Показательным здесь является рост исследовательского интереса к повседневным коммуникативным практикам, которые продолжают квалифицироваться как политическое участие и именно в качестве такового вносят вклад в демократическую жизнь. См., например: Delli Carpini M., Lomax Cook F., and Jacobs L.R. Public Deliberation, Discursive Participation, and Citizen Engagement: A Review of the Empirical Literature // Annual Review of Political Science. 2004. Vol. 7. P. 315-344; Kim J., Kim E. J. Theorizing Dialogic Deliberation: Everyday Political Talk as Communicative Action and Dialogue // Communication Theory. Vol. 18, №1. P. 51-70; Mansbridge J. Everyday Talk in the Deliberative System // Deliberative Politics: Essays on Democracy and Disagreement / ed. S. Macedo. Oxford: Oxford University Press. P. 211-242. 327 Подробнее об идее визуальной (ocular) демократии в противовес голосовой (vocal) демократии см.: Green J. The Eyes of the People. Democracy in an Age of Spectatorship. Oxford: Oxford University Press, 2010.

109

противоречий, поскольку возникающие таким образом мнения и позиции

носят частный, а не публичный характер.

Рационализация. Как было отмечено выше, примат убеждения над

обоснованием снимает какие-либо ограничения со способов выражения

своей позиции в диалоге с признанным Другим. Для того, чтобы убедить

окружающих и спровоцировать их на критическую рефлексию, говорящий

может использовать любые средства, справедливо отмечает Симона Чамберс.

Но на фундаментальном уровне делиберация продолжает оставаться тем, что

Айрис Янг называет «аргументативным дискурсом»328. Такая особенность

обусловлена тем, что политическая делиберация оказывается

рационализацией того, что само по себе носит не рациональный, а

экзистенциальный характер – глубинного уровня ассоциации/диссоциации

людей.

Коммуникативный разум предполагает наличие предзаданных

интересов, от которых участники обсуждения должны отталкиваться в ходе

дискурсивных практик. Бернар Манен в этой связи отмечает, что специфика

политической делиберации по сравнению с экономическими спорами

заключается в неполном характере предпочтений329. Более того, «теория

делиберации предлагает лишь несовершенный метод для того, чтобы сделать

процесс принятия решений настолько разумным, насколько это

возможно»330. Невозможность достичь полного характера предпочтений

является той добавочной стоимостью политического, которая переводит

обсуждение в иное качество.

В свете фундаментальной неопределенности, которая открывается

перспективой политического события, коммуникативный разум оказывается

одним из множества способов политической рационализации наряду,

328 Young I. Op. cit. 2000. P. 79. 329 Manin B. Op. cit. 1987. 330 Ibid. P. 363.

110

например, с децизионизмом331. В отличие от последнего, делиберативная

демократия предполагает децентрацию и инклюзивный характер разума. В

политической действительности такой разум рождается в аргументативной

конкуренции борющихся сторон в публичной сфере, в ходе которой

неопределенность подменяется потребностью выбора между

соревнующимися позициями.

Данный тезис вновь ставит под вопрос границы политического

дискурса. Институты обусловливающие коммуникативную активность

множества людей, необходимо будут действовать в чьих-то интересах и

приоризировать определенные группы людей. Тенденции к инклюзивности-

эксклюзивности политического дискурса могут и должны меняться.

Делиберативная демократия не может свести себя к универсальному

требованию инклюзивности, так и к универсальному требованию

эксклюзивности. Вопрос заключается в том, в какой мере сами институты

оказываются чувствительными к угрозе себе и способными канализировать

пред-политические ситуации в собственной логике?

3.2. Делиберативная система и политические события Способность институтов определять пред-политические ситуации и

генерировать их разрешение переводит фокус внимания на делиберативную

систему, объединяющую в себе институты парламентско-партийного

комплекса и «слабые» публичные сферы как «машины производства

общественного мнения»332. В этом разделе будет обоснован тезис о том, что

сегодняшняя медийная среда играет роль катализатора, способствуя

идентификации пред-политических ситуаций. В то же время этот катализ

бросает вызов делиберативной системе в целом, которая по мере умножения

пред-политических ситуаций все хуже справляется со своей функцией

производства политической делиберации. 331 Справедливым оказывается замечание Бонни Хониг о делиберации и децизионизме как о двух крайностях демократии, которых действительная демократическая политика должна избегать, осознав свое конститутивное несовершенство. См.: Honig B. Op. cit. 2009. P. 37-38. 332 Подробнее см.: Habermas J. Op. cit. 1996. P. 307 (сноска 26).

111

Для обоснования этого тезиса будет показано, что вместе с

умножением и децентрацией власти происходит умножение и децентрация ее

насильственного потенциала (3.2.1.). Далее будет показано, что медиа

склонны к разоблачению власти и насилия, что приводит к умножению пред-

политических ситуаций (3.2.2.). В завершающем разделе (3.2.3.) будет

обоснован тезис о противоречии между новой медийной средой и

делиберативной системой, что приводит к ощущению постоянной

политической депривации и разочарования в демократии. Для решения этой

проблемы делиберативная демократия должна признать наличие проблемы в

виде самой себя, снять ограничения на обсуждение собственных негативных

экстерналий в публичной сфере и произвести институционализацию

иррациональной составляющей политической жизни в виде, например,

реставрации практик представительства и принятия решений, основанных на

принципе жребия.

3.2.1. Власть и насилие в публичной сфере Вопрос о власти является одним из острейших вопросов для

делиберативной демократической теории. Вокруг него выстраивалась

заочная полемика Юргена Хабермаса с Мишелем Фуко. Фукианское

разоблачение разума Хабермас называет издевательским и

редукционистским333. Пытаясь противостоять объективирующим

притязаниям наук о человеке, Фуко, по мнению Хабермаса, не может выйти

за пределы философии субъекта: власть предстает у него метафизическим

понятием, неоправданно девальвирующим освободительный потенциал

коммуникативных практик людей, в целом, и политической борьбы, в

частности. «Всякое сопротивление власти развивается в горизонте власти, и в

случае победы оно преобразуется в новый властный комплекс, который, в

свою очередь, порождает сопротивление... В любом случае он не может

применить для своего знания критерии превосходства, как они созданы

333 Хабермас Ю. Указ. соч. 2003. С. 334.

112

претензиями на истину, которые могли бы трансцендировать локальные

соглашения, » - пишет Хабермас334.

Позиция, озвученная Хабермасом, может быть понята двояко. Первый,

наиболее распространенный среди его критиков, взгляд говорит о занятии

ценностной позиции сопереживания Современности. В том же разделе

Хабермас напрямую говорит о кумулятивном приращении свободы

посредством коммуникативной рефлексии общества, нашедшей отражение в

современной системе уголовного права. Но позиция Хабермаса может быть

понята иначе. А именно – если задачей демократии является предвосхищение

политического события, то решение этой задачи предполагает артикуляцию

конкретного властного диспозитива, в борьбе против которого раскрывается

истина и оказываются применимыми критерии превосходства. Идея

повсеместности и неуловимости власти неизбежно выхолащивает субъекта

действия и девальвирует происходящие в обществе перемены, а значит – не

позволяет решить эту задачу. Но именно идея капиллярного и

всепроникающего характера власти и оказывается в фокусе критики

Хабермаса, в отличие от идеи «специальных властных отношений» в школах,

тюрьмах и лечебницах, обнаружение которых тесно связано с политической

позицией самого Фуко335.

В свою очередь, хабермасовская идея коммуникативной власти

оказывается под огнем критики агонистических демократов. Девальвируя

властные механизмы в делиберативных практиках, она превращается в де-

факто идеологическое оправдание существующих практик обсуждения.

Действительные коммуникативные практики по политическим вопросам

разворачиваются в сложившемся социальном контексте, что делает власть не

только продуктом, но и условием обсуждения. Сами делиберативные

практики являются не просто производными от определенной констелляции

властных отношений, но и имеют весьма ограниченный ресурс их

334 Там же. С. 292. 335 Habermas J. Some Questions Concerning the Theory of Power: Foucault Again // Critique and Power: Recasting the Foucault/Habermas Debate / ed. M. Kelly. Cambridge: the MIT Press, 1994. P. 102.

113

нейтрализации336. Тем более что нейтрализация власти в дискурсе не может

привести ни к чему иному кроме его распада. Шанталь Муфф в этой связи

обращает внимание на специфику дискурса как упорядоченного поля

смыслов, которое выстраивается через вторжение господского означающего

(master signifier). Изъятие из дискурса авторитарной составляющей

неизбежно приводит к его дезинтеграции337. Таким образом, теоретические

претензии на довластную природу делиберативного дискурса на практике

обернутся завуалированной в моральных категориях приоризацией

делиберативного дискурса и редукцией плюрализма легитимных

политических дискурсов. Делиберативная демократическая теория не

чувствует политической de facto природы этой редукции, поскольку является

моральной, а не политической теорией.

Для преодоления недостатков делиберативной демократической теории

Муфф предлагает сместить эпистемологическую установку с универсализма

на контекстуализм. Вместо того, чтобы редуцировать все практики и

языковые игры к тому, чем они должны быть, необходимо выявить уже

существующий у них общий знаменатель338. Такая постановка вопроса

обусловливает обращение к властным механизмам, генерирующим

делиберацию. Власть здесь следует понимать не как чистую репрессию, но

как «способ структурирования поля возможного действия других»339. В

таком взгляде делиберативные практики являются формой восстания одних

властных механизмов против других, в ходе которого происходит взаимная

нейтрализация властных импульсов. Показательно в этой связи, что Джеймс

Боман в связи с проблематикой власти в публичной сфере говорит о

недоминировании как идеале340.

336 Этот тезис подробно обоснован в Bagg S. Can Deliberation Neutralize Power? // European Journal of Political Theory. 2015. Vol. 17, №3. P. 257-279. 337 Mouffe C. Op. cit. 2000. P. 75. 338 Ibid. P. 71-72. 339 Фуко М. Интеллектуалы и власть: избранные политические статьи, выступления и интервью / Пер. с франц. Б.М. Скуратовапод общей ред. В.П. Большакова. Ч. 3. М.: Праксис, 2006. С. 184. 340 См.: Bohman J. Democracy across Borders. From Demos to Demoi. Cambridge: The MIT Press, 2007.

114

Обнаружение властного диспозитива включает в себя обнаружение его

насильственного потенциала. Насилие как симбиотический механизм власти

неотделимо от нее, следовательно, вслед за умножением и диверсификацией

власти происходит умножение и диверсификация насилия. По мере того как

власть усложняется и становится атрибутом социальных систем, а не

межличностных отношений, насилие также усложняется и системно

реализуется посредством символов341. Осуществляемое посредством

символов насилие становится одновременно разрывом коммуникации и

коммуникативным актом, поскольку сам по себе разрыв, осуществленный в

символической форме, может быть лишь средством передачи сообщения

адресату.

Принятие априорной установки о повсеместном характере власти

диктует также признание повсеместного характера насилия. В таком свете

тезис об отсутствии власти и насилия в публичных сферах обессмысливается.

Но для политической критики делиберативной демократии проблемным

является не вопрос наличия/отсутствия власти в публичной сфере, а то, в

какой мере публичные сферы позволяют обществу критически

переосмыслять и менять себя в свете обнаруженной вероятности

политического события? Поэтому следует задаться вопросом о том, в какой

мере сегодняшнее состояние медийной среды поддерживает игру разных

механизмов власти-насилия, на стыке которых обнажаются отношения

господства и возникают пред-политические ситуации. Иными словами, в

какой мере медийная среда обусловливает борьбу, в которой открывается

перспектива политического события, а не выступает в роли инструмента

подавления возникающих пред-политических ситуаций посредством

символического насилия.

341 Подробнее о власти как символически генерализованном средстве коммуникации см.: Луман Н. Власть / Пер. с нем. А. Ю. Антоновского. М.: Праксис, 2001. О символизации насилия см.: Luhmann N. Trust and Power. Chichester: John Wiley and Sons, 1979. P. 24-31.

115

3.2.2. Медиатизация как умножение пред-политических ситуаций Делиберативная теория заточена под аналоговую теорию медиа.

Качественный переход от аналоговых медиа к цифровым, произошедший в

последние десятилетия, радикальным образом меняет характер социальных

отношений. Как отмечает Маркус Прайор, политика разворачивается не в

пустоте, а в контексте существующей медийной среды, которая в

значительной мере обусловливает ее формы342. Именно медиа играют роль

ключевых агентов разного рода публичных сфер, способствуя артикуляции

коллективно-разделяемых переживаний и формированию мнений и позиций.

Изменение медийного ландшафта, который во многом и вывел на повестку

дня идеи делиберативной демократии, актуализирует рассмотрение этого

вопроса.

Медиатизация в широком смысле отражает метапроцесс, схожий с

процессом глобализации343. Это понятие отсылает к множеству социальных

изменений, ставших возможными вследствие качественного усложнения и

распространения новых средств коммуникации в 90-е, 00-е и 10-е годы XX

века. В узком смысле это понятие отражает инверсию логик медийной и

политической систем344. Идея единой медийной логики справедливо

критикуется за редукционизм и сведение множественности форм

организации и деятельности медийных структур к единому основанию. Тем

не менее, большинство авторов солидарны с тем, что основой медийной

логики является коммерциализация. Она несет в себе действительную

унификацию форматов, жанров и контента во имя событийной ценности

(newsworthiness), которая определяется перспективой привлечения внимания

и продаж. Медиатизация способствует умножению пред-политических

ситуаций по трем причинам: (1) она способствует отрицанию сложившегося

342 Prior M. Post-Broadcast Democracy. How Media Choice Increases Inequality in Political Involvement and Polarizes Elections. Cambridge: Cambridge University Press, 2007. P. 26. 343 Krotz F. Mediatization: A Concept with Which to Grasp Media and Societal Change // Mediatization: Concepts, Changes, Consequences / ed. K. Lundby. New York, NY: Peter Lang, 2009. P. 21-40. 344 См., например: Stromback J. Four Phases of Mediatization: An Analysis of the Mediatization of Politics // International Journal of Press/Politics. 2008. Vol. 13, №3. P. 228-246; Landerer N. Rethinking the Logics: A Conceptual Framework for the Mediatization of Politics // Communication Theory. 2013. Vol. 23. P. 239-258.

116

порядка, (2) раздробляет публичную сферу на множество замкнутых на себе

публик и (3) располагает к их политической фетишизации.

Отрицание сложившегося порядка обусловливается скандализацией.

Коммерциализация накладывает отпечаток на принципы селекции

информации. Осуществляя функцию селекции важной для общества

информации, медиа отдают предпочтение скандалам. Скандалы происходят

там, где имеет место нарушение нормы и разоблачение тайны345. То, что не

предназначено для оглашения, становится предметом публичного внимания.

Никлас Луман в этой связи отмечает: «чувство [растерянности и

возмущения] не вычитывается в тексте самой нормы, лишь прегрешение

против нормы собственно ее и порождает»346. Скандализируя повестку,

медиа нормализуют отступления от нормы, что подрывает легитимность

социального порядка в целом или отдельных его элементов.

Раздробление публичной сферы происходит за счет качественного

умножения возможностей медийного выбора, которое происходит при

переходе от аналоговой эпохи к цифровой. Кабельное телевещание,

появление Интернета и технологий wi-fi, распространение цифровых

носителей информации привели к исчезновению сингулярной аудитории с

единой повесткой и замене ее множеством фрагментированных и

динамичных публик. Если аудитория предполагает вертикальный способ

распространения информации и ее пассивное потребление, то публика,

напротив, содержит в себе эгалитарную составляющую и отсылает к более

горизонтальному способу распространения информации347. Политические

последствия такой подмены выражаются в росте возможностей для

коллективного действия – политизированные публики возникают

345 Подробнее о характеристиках скандалов см.: Thompson J. Political Scandal: Power and Visibility in the Media Age. Cambridge: Polity Press, 2000. P. 6. 346 Луман Н. Реальность масс-медиа. М.: Праксис, 2005. С. 52. 347 О равенстве здесь можно говорить лишь сравнительно с понятием аудитории. Подробнее о различии публики и аудитории см. Livingstone S. On the Relations Between Audiences and Publics // Audiences and Publics: When Cultural Engagement Matters for the Public Sphere / ed. S. Livingstone. Bristol: Intellect Books, 2005. P. 17-41.

117

спорадически в разных точках социального пространства и обеспечивают

возможности для протестов348.

Политическая фетишизация происходит в силу завязанности публик на

самих себе. Фрагментация сингулярной аудитории приводит к прекращению

постоянного мониторинга других взглядов и позиций – имея возможность

самостоятельного выбора источников и жанров информации, люди

закономерно склонны к селекции того, что изначально согласуется с их

мнениями, взглядами, ценностями. «Коммуникационное изобилие,

казавшееся предвестником многообразия, вручает гражданам зеркала, чтобы

они любовались отражением своего ограниченного шорами выбора, » -

отмечает в этой связи Джон Кин349. На место медийным форматам,

обеспечивавшим рационализацию политических переживаний, приходит

неосознанное следование доминирующим позициям в «эхо-камерах». Такой

фон не располагает к критической оценке собственных преференций и

пониманию позиции Другого350. Напротив, отсутствие практики мониторинга

Другого и неартикулированное понимание себя обусловливает усиление

альтернативных делиберации способов политического отчуждения351.

3.2.3. Делиберативная демократия и медиа В делиберативной демократической теории медиа рассматриваются

двояко: с нормативной точки зрения, они должны быть инструментами

гражданского общества в политической борьбе, но их действительная

коммерческая ориентированность вызывает неприкрытый скепсис в

отношении этой роли. В частности, Хабермас, говоря о масс медиа,

переводит эту дилемму в русло обсуждения социальных условий, в которых

348 О градации политических публичных сфер в условиях новой медийной среды см. Dahlgren P. Media and Political Engagement: Citizens, Communication and Democracy. Cambridge: Cambridge University Press, 2009. P. 167-168. 349 Кин Дж. Демократия и декаданс медиа. М.: НИУ ВШЭ, 2015. С. 156. 350 См., например: Sunstein C. R. Republic.com. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2002; Sunstein C. R. Republic.com 2.0. Princeton, NJ: Princeton University Press, 2007. 351 Например, о «неизбранном представительстве», см.: Кин Дж. Указ. соч. 2015. С. 74-86.

118

медиа отвечали бы нормативным требованиям352. Несмотря на свой

политизирующий эффект, коммерческая составляющая процесса

медиатизации осуществляет унификацию дискурсов делиберативной

системы и накладывает ограничения на практики обсуждения во входящих в

нее публиках.

Медиа устанавливают повестку, которая в дальнейшем учитывается

при селекции новостей353. Поток взаимосвязанных медийных событий

выстраивается в одну тему и содержательно структурируется посредством

фреймирования354. С одной стороны, медиа обеспечивают плюрализм

способов интерпретации действительности, стимулируя политические

конфликты, о чем было сказано выше. С другой же стороны, делиберативная

система в условиях новой медийной среды производит символическое снятие

конфликтов за счет их артикуляции в своей внутренней логике.

Фреймирование осуществляется на основе ресурсов самой системы, а именно

– существующих в ее рамках объективных критериев селекции важной

информации и автономии участников, руководствующихся собственными

партикулярными, но претендующими на универсальность взглядами и

ценностями355. Таким образом, делиберативная система в условиях новой

медийной среды осуществляет функцию, которую Никлас Луман

приписывал системе масс медиа – производство общества. Общество

становится продуктом непрерывной постановки и снятия (но не разрешения)

конфликтов в логике делиберативной системы.

352 См.: Habermas J. Political Communication in Media Society: Does Democracy Still Enjoy an Epistemic Dimenstion? The Impact of Normative Theory on Empirical Research // Communication Theory. 2006. Vol. 16, №4. P. 411-426. Здесь Хабермас говорит о необходимости множественности и разнообразия медиа, а также их конкуренции. 353 Луман Н. Указ. соч. 2005. 354 О понятии медийного фреймирования см. Entman R. Framing: Toward Clarification of a Fractured Paradigm // Journal of Communication. 1993. Vol. 43, №4. P. 51-58. 355 Исследования показывают, что журналисты являются носителями т.н. «постиндустриальных ценностей». См. обзор исследований: Lichter S. R. Theories of Media Bias // The Oxford Handbook of Political Communication / eds. K. Kenski, K. H. Jamieson. Oxford Handbooks Online.

119

Делиберативная система производит «организованное согласие», но это

согласие носит не позитивный, а негативный характер356. Оно обеспечивается

за счет артикуляции невозможного, что имплицитно несет с собой

утверждение возможного. Такая унификация дискурса под внешним

плюрализмом интерпретаций осуществляется в виде выстраивания

информационных каскадов357. Примером информационного каскада в

американской публичной сфере является однозначность интерпретации

событий 11 сентября 2001 года или результатов Холодной войны. Таким

образом, несмотря на конкуренцию разных способов интерпретации

действительности, медиа транслируют разные способы интерпретации

одного и того же редуцированного образа действительности, который сам по

себе является отражением не политического конфликта, а внутренней логики

делиберативной системы.

Определяя невозможное, медиа диктуют границы гегемонии, которые

воспроизводятся в делиберативной системе. Отсюда – провоцируемые

системой медиа пред-политические ситуации неизбежно подвергаются

гегемонной артикуляции. Медиа, таким образом, оказываются

инструментами воспроизводства идеологии как системы мышления,

укорененной в настоящем моменте358. Медиа склонны к изменению

частичных идеологий, но тотальная идеология, оберегаемая и

воспроизводимая логикой системной дифференциации, остается неизменной.

Именно за счет трансформации частичных идеологий и их конкуренции

обеспечивается воспроизводство делиберативной системы.

Дискурсы, конституированные делиберативной системой реляционны,

конгруэнтны и предполагают наличие друг друга. Тем не менее, эта

дискурсивная констелляция имеет ясные гегемонные очертания, которые

обеспечивают ее непреодолимую глухоту к умножающимся пред-

356 Подробнее о негативном конструировании идеологии см.: Жижек С. Возвышенный объект идеологии. Издательство «Художественный журнал», 1999. 357 Об эффекте информационного каскада см.: Entman R. Cascading Activation: Contesting the White House’s Frame After 9/11 // Political Communication. 2003. Vol. 20. P. 415-432. 358 О таком понимании идеологии см. Манхейм К. Указ. соч. 1994

120

политическим ситуациям. Более того, по мере усложнения делиберативной

системы такая дискурсивная глухота к внешним проблемам продолжает

нарастать в силу усиления самореферентного характера системы. Система

все хуже справляется с задачей разрешения конфликтов как таковых,

ограничиваясь их искаженной артикуляцией и подавлением посредством

символического насилия. Такое свойство делиберативной системы вкупе с

разжигаемыми медиа чаяниями людей неизбежно приводит к чувству

политической депривации и усилению политической бедности, понимаемой

как неспособность групп граждан эффективно участвовать в

демократическом процессе359. На фоне умножения пред-политических

ситуаций и открываемой все большему числу граждан перспективе

политических событий делиберативная система сама становится предметом

оспаривания.

Парадоксальным образом сама логика функционирования

делиберативной системы рождает политический протест против нее. Пред-

политические ситуации не разрешаются, но умножаются и усугубляются.

Для решения этой проблемы делиберативная демократия должна обратить

собственные средства для обновления самой себя. Во-первых,

делиберативная система должна стать проблемой для самой себя. Попытки

отрицания сложившихся практик взаимодействия между различными ее

элементами не должны отсеиваться в ходе селекции повестки под предлогом

их неразумности и нереалистичности. Напротив, они должны признаваться и

быть предметом критического осмысления. Во-вторых, снять налагаемые ею

же ограничения на способы обсуждения вопросов в гегемонных публичных

сферах. Такими ограничителями выступают, например, принципы

политической корректности, нарушение которых обнаруживает

насильственный потенциал властных механизмов публичной сферы. В-

третьих, произвести рационализацию иррационального в виде интеграции

иррациональных элементов в принятие политических решений. Последний

359 О политической бедности см.: Bohman J. Op. cit. 1996. P. 110.

121

пункт ставит на повестку дня существенную корректировку каркаса

институтов делиберативной демократии. В качестве источника таких

корректировок могут быть использованы практики представительства,

основанные на принципах жребия (например, отбор корпуса избирателей по

аналогии с формированием жюри присяжных или введение квот для

выбранных жеребьевкой гражданских представителей в законодательных

органах власти).

122

Заключение Сегодня делиберативная демократическая теория, с одной стороны,

находится в своем расцвете. Накопленный багаж эмпирических

исследований и имплементация практик, воплощающих принципы

делиберативной демократии, в политической жизни позволяет говорить о

делиберативном повороте не только в теории, но и в позитивных науках об

обществе. С другой стороны, делиберативная демократическая теория все

более явственно сталкивается с неспособностью реагировать на актуальные

вызовы мира политики, такие как рост популярности крайне-правых партий

и приход к власти все более одиозных политиков-популистов. Эти вызовы

можно оценивать по-разному, но потребность в такой оценке диктуется

самой жизнью. Более того, осознается она частично и в пределах самой

делиберативной демократии. «Кажется, что мир в целом движется в

антиделиберативных и антидемократических направлениях... Но мы

надеемся, что эти тренды будут обращены вспять, а идеи и практики

делиберативной демократии смогут сыграть ключевую роль в этом

обращении, » - отмечают во вводной статье авторы Оксфордского хэндбука

по делиберативной демократии360.

Идеи делиберативной демократии обрели свою популярность на фоне

чрезвычайного оптимизма 1990-х годов и во многом стали олицетворением

порожденных этим временем надежд. Примечательно, что известная книга

Барака Обамы «Дерзость надежды» содержит в себе признание бывшего

американского президента в верности этим идеям361. В книге о надежде

говориться двояко – как о дерзости самой надежды, так и как о дерзости того,

кто имеет силу надеяться и верить. Различие обретает особенный смысл в

свете кантианских мотивов в делиберативной теории. Если последовательно

мыслить в духе классического кантианства, надежда оказывается

360 Bächtiger A., Dryzek J., Mansbridge J., Warren M. Deliberative Democracy: An Introduction // The Oxford Handbook of Deliberative Democracy / ed. A. Bächtiger, J. Dryzek, J. Mansbridge, M. Warren. Oxford Handbooks Online. 361 См.: Obama B. The Audacity of Hope. Thoughts on Reclaiming the American Dream. New York: Crown Publishers, 2008.

123

производной от нравственного разумения. В проектах Хабермаса и Роулса

делиберативная демократия становится дерзостью морали против политики.

Что дает нам надежда на преодоление кризисных тенденций

окружающего мира? С одной стороны, надежда на лучшее лежит в основе

политических действий и поступков, меняющих ход истории. С другой,

надежды могут дезориентировать своих адептов, превращая их в слепых

фанатиков оторванных от действительности идей. Алан Миттлман в этой

связи отмечает, что «демократия не может выжить без надежды, но не может

она выжить и стимулируя надежды, которые она не может осуществить»362.

Представляется, что центральной составляющей делиберативной теории

сегодня должна стать именно дерзость надеяться. Такая надежда далека от

праздной фантазии и приближается скорее к понятию ресентимента в том

значении, в котором его употребляли, например, Фридрих Ницше и Макс

Шелер. Надежда начинается с «самоотравления души», из которого

вызревают чувства мести и злобы363. Сами по себе ни месть, ни злоба не

могут, конечно, возводиться в ценность или добродетель демократии, но

именно их выражение путем проговаривания и ложится в основу

коллективно-разделяемых надежд на лучшее.

В какой мере сегодняшние вызовы делиберативной демократии

являются триумфом надежд, порожденных отторжением дерзости ее идей?

Представляется, что демократия, в целом, с этими вызовами справилась, но

само их появление является симптомом неспособности демократических

институтов рождать легитимирующий эффект. Одиозность политического

выбора в пользу, например, политиков-популистов едва ли вызывает

сомнения у избирателей. Нет сомнения и в том, что отмеченные тенденции

являются политическими тенденциями, покоящимися на ресентиментных

переживаниях, которые институты демократии не могут конвертировать в

надежды.

362 Mittleman A. Hope in a Democratic Age. Oxford: Oxford University Press, 2009. P. 260. 363 Шелер М. Ресентимент в структуре моралей. СПб.: Наука, 1999. С. 13.

124

Интеграция в делиберативную теорию понятия политического является

не только релевантным в этом контексте ходом, но и внутренне присущим

логике самой делиберативной демократии. Если всерьез следовать тезису

Шейлы Бенхабиб о том, что каждый имеет право выдвигать аргументы

против правил самих дискурсивных процедур, то делиберативная демократия

должна пересмотреть собственные «языковые игры», навязанные ее

философским (пост)фундаментом. В данной работе было предложено

понимание политической делиберации как макро-процесса,

разворачивающегося в свете обнаруженной возможности наступления

политического события, в котором кооперация сторон достигается на

основе взаимного признания, индивидуализированного взаимодействия в

публичной сфере с имманентно меняющимися предпочтениями. Такое

понимание базируется на идее политического как события. Если сущностные

трактовки неизбежно редуцируют политическое до определенных его

аспектов, вызывая, в конечном счете, «онтическую слепоту»364, то понимание

политического как непредсказуемого события, напротив, заостряет фокус

внимания на поиске вероятных пред-политических ситуаций здесь и сейчас.

Такие ситуации могут быть обнаружены по трем необходимым (но не

достаточным) условиям: отрицание, публичность, проблематизация

глубинного уровня ассоциации/диссоциации людей. Делиберативная

демократия, таким образом, преобразуется из идеальной конструкции,

построенной на достижениях моральной философии, в функцию по

предвосхищению и предотвращению политических событий посредством

превентивного разрешения пред-политических ситуаций. Для обнаружения

пред-политической ситуации нужно сместить фокус с формальных категорий

«друг–враг» в сторону их содержательного коррелята – «человеческое–

нечеловеческое». Привязка политического к человеческому, как уже

говорилось, проходит красной нитью через все споры вокруг этого понятия.

Политическое событие случается тогда, когда явно или неявно

364 Об онтической слепоте в условиях онтологического прозрения см.: Жижек С. Указ. соч. 2014. С. 39.

125

оспариваются фундаментальные нормы человечности. Этот тезис нуждается

в двух пояснениях.

Во-первых, человечность не является предметом непрестанного

осмысления в повседневной жизни людей. Понятие человека обнаруживает

себя лишь в предельных формах человеческого опыта. О человеке может

говорить только тот, кто был по ту сторону человеческого365. При этом

открывающаяся человечность остается не более чем переживанием, которое

невозможно в полной мере донести до других посредством коммуникации.

Свидетельством тому служит, в частности, не раз зафиксированная глухота

окружающих к рассказам узников концентрационных лагерей366.

Поскольку человечность открывается лишь в уникальном опыте, она не

может быть приватизирована разумом и сведена к философским формулам.

Человеческое всегда будет оставаться тем, что Жак Деррида называл

призраком, относительно которого трудно понять, существует он или нет367.

Проникая в нашу жизнь, но не бытийствуя в ней, человеческое оставляет

следы своего присутствия. Когда обнаруживаются пределы такого

присутствия, в лакунах между его следами и возникает пред-политическая

ситуация.

Во-вторых, оспаривание человечности происходит не в виде вызова,

бросаемого одним коллективным субъектом другому. Бесчеловечность

открывается для некоего сообщества наблюдателей, компрометируя

легитимирующие социальный порядок символические конструкции.

Призраки рассеиваются, и наступает момент истины, в котором граница

между человеческим и нечеловеческим стирается. Политическое событие

определяет поле, в котором обнаруживают себя люди, столкнувшиеся с этой

фундаментальной неопределенностью. Такой гуманистический

конструктивизм является альтернативой феноменологическому

эссенциализму Арендт и государствоцентричному подходу Шмитта. Пред- 365 См.: Агамбен Дж. Homo sacer. Что остается после Освенцима: архив и свидетель. М.: Европа, 2012. 366 Там же. 367 См.: Деррида Ж. Призраки Маркса: Государство долга, работа скорби и новый интернационал. М.: Logos-altera, Ecce homo, 2006.

126

политическое состояние разоблачает тождество человеческого

гражданственному, разумному, доброму. Эта цепочка эквивалентностей

рушится там, где право и мораль обнаруживают свое репрессивное

измерение и воспринимаются как инструменты насилия над людьми. В таком

виде в фокус внимания политической мысли на равных попадают, например,

вопросы насилия над природой и внутреннего исключения.

Антропоморфизация природы и романтизация пролетариата в политической

мысли предстают явлениями одного порядка, характеризующими пред-

политические ситуации, на основе которых должно случится политическое

событие. Выявление пред-политических ситуаций через идентификацию

угнетенных позволяет увидеть скрытые в настоящем сценарии вероятного

будущего. Возникающие на их основе политические события втягивают в

себя в том числе и внешних наблюдателей. Проблематизируя настоящее,

политическое событие дезавуирует детерминированный характер будущего.

Его участники сталкиваются с неопределенностью, которая не может быть

окончательно снята моралью или правом. Призрачные следы человеческого

отступают перед политическим, обнажая нередуцируемую плюральность

партикулярных образов жизни и мысли.

Такой взгляд на делиберативную демократию позволяет сделать ряд

выводов в отношении пересмотра места и роли делиберативного поворота в

политической жизни. Во-первых, идея делиберативной системы, в целом,

корректно описывает складывающиеся в либеральных демократиях практики

обсуждения и принятия политических решений. В то же время сама

системность политической дискуссии подрывает ее политический характер и

компрометирует институты демократии. Маркированные как «система»

разнородные и разноплановые институты демократии сглаживаются и

обезличиваются под общей рафинированностью политического дискурса.

Поэтому «системный поворот» в делиберативной демократии должен быть,

напротив, воспринят как кризисная тенденция, нуждающаяся в преодолении.

127

Во-вторых, для преодоления системного характера демократического

обсуждения и принятия решений следует задаться вопросом о корректировке

каркаса демократических институтов. Сама способность делиберативной

системы производить политическую делиберацию существенно

ограничивается по мере медиатизационных процессов. Умножая пред-

политические ситуации за пределами делиберативной системы, сегодняшняя

медийная среда делает делиберативную систему инструментом по

воспроизводству самой себя. Такое противоречие приводит к усилению

политической бедности, понимаемой как неспособность групп граждан

эффективно участвовать в демократическом процессе. Для решения этой

проблемы демократия должна постоянно преодолевать себя, (1) признавая

собственные проблемы, (2) снимая ограничения на обсуждения в публичных

сферах, (3) поколебав разумную всеобщность институционального каркаса

посредством интеграции практик представительства или выбора, основанных

на, например, принципах жеребьевки.

В-третьих, прагматическое отношение к идее демократии

функционализирует ее, превращая в функцию политизации-деполитизации

общества. Предлагаемый в данной работе проект делиберативной

демократии преодолевает ее морально-идеалистический характер,

наследуемый от пост-кантианских мотивов у Роулса и Хабермаса. На смену

преклонению политики перед моралью, столь явно выраженному в проекте

Хабермаса и в меньшей мере – в проекте Роулса, приходит признание

политической обусловленности конкретного этического кодекса и

конкретного разума. Более того, вовлеченность в коммуникацию на правах

участника неизбежно снимает ее эстетическую гармонию и придает ей

агональный характер. В отличие от моделей дискурсивной этики и

политического либерализма, представленная в данной работе политическая

версия делиберативной демократии не содержит в себе табу на пересмотр

базовых конституционных принципов или же догматичной приверженности

процедурам и практикам обсуждения. Более того, их проблематизация

128

становится возможной только в режиме того, что Хабермас (осуждающе)

называл «радикальной критикой разума»368.

Принимая тезис о демократии как функции по предотвращению и

предвосхищению политических событий, мы вынуждены сделать ряд

оговорок. Само понимание демократии как функции идет вразрез с

устоявшимися в делиберативной теории взглядами на нее как на осколки и

фрагменты существующего разума, рассредоточенного в дискурсе369.

Понимание демократии как функции неизбежно переводит ее из

нормативной категории в разряд техники. Такая нормативная нейтрализация

представляется необходимым шагом для критического осмысления уже

существующих делиберативных институтов и практик. Появившись как

решение историчной проблемы кризиса легитимности, делиберативные

практики по всему миру сталкиваются с теми же проблемами сегодня.

Только сейчас это уже не политическая апатия, а широкий протест против

институтов демократии от имени абстрактной идеи демократии, принципов

социальной справедливости, ценности национального государства и так

далее.

Симптоматична при этом форма протеста, который выражается (или

даже сублимируется) в пародировании демократии. Чем если не вызывающей

восторг пародией являются успехи Дональда Трампа, Жаира Болсонару и

Владимира Зеленского? Едва ли каждый из них является олицетворением

обдуманных и обоснованных предпочтений своего электората.

Пародирование демократии является закономерным ответом на пародийный

характер самой демократии. Сведение политики к имитации условных

«процедур обсуждения» и к театральной игре по правилам там, где игра

обнаруживает лишь ее несоответствие действительности, неизбежно

порождает такой эффект. Пародии поддается то, что выпукло, понятно и

хорошо узнаваемо. Введение институционализированной неопределенности

368 О хабермасовском неприятии постмодернистской радикальной критики разума см. Хабермас Ю. Указ. Соч. 2003. 369 Habermas J. Op. Cit. 1996. P. 287, 296-297.

129

и непредсказуемости в политическую жизнь привнесет в нее черты уже

почти забытого понимания честности как равенства всех перед судьбой.

Перед лицом судьбы нельзя говорить, остается лишь молчать. Лишь осознав

значение молчания можно по существу оценить ту роль, какую в политике

играет обсуждение.

130

Список источников и литературы

1. Агамбен Дж. Homo sacer. Суверенная власть и голая жизнь. М.:

Издательство "Европа", 2011.

2. Агамбен Дж. Открытое: Человек и Животное. М.: РГГУ, 2012.

3. Агамбен Дж. Homo sacer. Что остается после Освенцима: архив и

свидетель. М.: Европа, 2012.

4. Анкерсмит Ф. Эстетическая политика. Политическая философия по ту

сторону факта и ценности. М.: НИУ ВШЭ, 2014.

5. Арендт Х. Vita Activa, или О деятельной жизни. М.: Ад Маргинем

Пресс, 2017.

6. Арендт Х. О революции. М.: Издательство «Европа», 2011.

7. Аристотель. Политика. М.: АСТ, 2010.

8. Бадью А. Мета/Политика: Можно ли мыслить политику? Краткий

трактат по метаполитике. М. Издательство «Логос», 2005.

9. Беньямин В. К критике насилия // В. Беньямин Учение о подобии.

Медиаэстетические произведения. Сб. статей. М.: РГГУ, 2012. С. 65-99.

10. Болл Т. Куда идет политическая теория? // Политическая теория в XX

веке / ред. А. Павлов. М.: Территория будущего, 2008. С. 387-411.

11. Бурдье П. Делегирование и политический фетишизм // П. Бурдье.

Начала. М.: Издательство "Socio-Logos", 1994. 231-255.

12. Бурдье П. Социальное пространство и символическая власть // П.

Бурдье. Начала. М.: Издательство "Socio-Logos", 1994. С. 181-206.

13. Вебер М. Хозяйство и общество: очерки понимающей социологии. Т.1.

М.: НИУ ВШЭ, 2016.

14. Ганнел Д. Политическая теория: эволюция дисциплины //

Политическая теория в XX веке / ред. А. Павлов. М.: Территория

будущего, 2008. С. 41-64.

15. Гегель Г.В.Ф. Феноменология духа. Спб.: Наука, 2000.

16. Гидденс Э. Последствия современности. М.: Праксис, 2011.

131

17. Даль Р. Демократия и ее критики. М.: РОССПЭН, 2003.

18. Даль Р. Политическая теория: истина и последствия // Политическая

теория в XX веке / ред. А. Павлов. М.: Территория будущего, 2008. С.

137-155.

19. Деррида Ж. Призраки Маркса: Государство долга, работа скорби и

новый интернационал. М.: Logos-altera, Ecce homo, 2006.

20. Джеремино Д. Возрождение политической теории // Политическая

теория в XX веке / ред. А. Павлов. М.: Территория будущего, 2008. С.

336-363.

21. Жижек С. Возвышенный объект идеологии. Издательство

«Художественный журнал», 1999.

22. Жижек С. Щекотливый субъект: отсутствующий центр политической

онтологии. М.: Издательский дом «Дело» РАНХиГС, 2014.

23. Зеллин Ф. Политика // Словарь основных исторических понятий:

Избранные статьи в 2-х т. Т. 1. / сост. Ю. Зарецкий, К. Левинсон, И.

Ширле; ред. Ю. Арнаутова. 2-е изд. М.: Новое литературное обозрение,

2016. С. 389-519.

24. Ильин М. Очерки хронополитической типологии. М.: МГИМО, 1995.

25. Истон Д. Упадок современной политической теории // Политическая

теория в XX веке / ред. А. Павлов. М.: Территория будущего, 2008. С.

195-218.

26. Кант И. Критика практического разума. Спб: Наука, 2007.

27. Капустин Б.Г. Критика политической философии: Избранные эссе. М.:

Издательский дом «Территория будущего», 2010.

28. Капустин Б.Г. Тезисы о политической философии // Полис.

Политические исследования. 2010. №2. С. 22-30.

29. Кин Дж. Демократия и декаданс медиа. М.: НИУ ВШЭ, 2015.

30. Коббан А. Закат политической теории // Политическая теория в XX

веке / ред. А. Павлов. М.: Территория будущего, 2008. С. 219-236.

132

31. Кожев А. Введение в Чтение Гегеля. Лекции по Феноменологии духа,

читавшиеся с 1933 по 1939 г. в Высшей практической школе. СПб.:

Наука, 2003.

32. Козеллек Р. Введение (Einleitung) // Словарь основных исторических

понятий: Избранные статьи в 2-х т. Т. 1. / сост. Ю. Зарецкий, К.

Левинсон, И. Ширле; ред. Ю. Арнаутова. 2-е изд. М.: Новое

литературное обозрение, 2016. С. 23-44.

33. Коэн Дж., Арато Э. Гражданское общество и политическая теория. Пер.

с англ. И. И. Мюрберг. М.: Издательство «Весь мир», 2003.

34. Луман Н. Власть / Пер. с нем. А. Ю. Антоновского. М.: Праксис, 2001.

35. Луман Н. Реальность масс-медиа. М.: Праксис, 2005.

36. Майер Х. Карл Шмитт, Лео Штраус и Понятие политического. М.:

Скименъ, 2012.

37. Манен Б. Принципы представительного правления. Спб.: Издательство

Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2008.

38. Манхейм К. Диагноз нашего времени. М.: Юрист, 1994.

39. Муфф Ш. Карл Шмитт и парадокс либеральной демократии // Логос.

2004. №6(45). С. 140-153.

40. Нанси Ж.-Л. Бытие единичное множественное. Мн.: Логвинов, 2004.

41. Оукшот М. Что такое политическая теория? // Политическая теория в

XX веке / ред. А. Павлов. М.: Территория будущего, 2008. С. 94-104.

42. Павлов А. Гражданская война в политической теории // Политическая

теория в XX веке / ред. А. Павлов. М.: Территория будущего, 2008. С.

7-38.

43. Парсонс Т. Система современных обществ. М.: Аспект Пресс, 1998.

44. Рансьер Ж. На краю политического. М.: Праксис, 2006.

45. Рикер П. История и истина. СПб: Алетейа, 2002.

46. Рикер П. Справедливое. М.: Издательство «Гнозис», Издательство

«Логос», 2005.

133

47. Робин К. Страх. История политической идеи. М.: Прогресс-традиция;

Издательский̆ дом «Территория будущего», 2007.

48. Сартр Ж.-П. Бытие и Ничто. Опыт феноменологической онтологии. М.:

Издательство «Республика», 2004.

49. Сэйбин Дж. Что такое политическая теория? // Политическая теория в

XX веке / ред. А. Павлов. М.: Территория будущего, 2008. С. 67-82.

50. Уолин Ш. Политическая теория как призвание // Политическая теория

в XX веке / ред. А. Павлов. М.: Территория будущего, 2008. С. 277-322.

51. Фуко М. Интеллектуалы и власть: избранные политические статьи,

выступления и интервью / Пер. с франц. Б.М. Скуратовапод общей ред.

В.П. Большакова. Ч. 3. М.: Праксис, 2006.

52. Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. М.: АСТ, 2007.

53. Хабермас Ю. Вовлечение Другого: очерки политической теории. Спб.:

Наука, 2008.

54. Хабермас Ю. Моральное сознание и коммуникативное действие. СПб:

Наука, 2001.

55. Хабермас Ю. Структурное изменение публичной сферы: исследования

относительно категории буржуазного общества. М.: Весь мир, 2016.

56. Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. М.: Издательство «Весь

мир», 2003.

57. Хайдеггер М. Время и бытие: Статьи и выступления. М.: Республика,

1993.

58. Хейзинга Й. Homo Ludens. В тени завтрашнего дня. М.: Издательская

группа «Прогресс», «Прогресс-Академия», 1992.

59. Хелд Д. Модели демократии. М.: Издательский дом «Дело», 2014.

60. Шелер М. Ресентимент в структуре моралей. СПб.: Наука, 1999.

61. Шмитт К. Левиафан в учении о государстве Томаса Гоббса. СПб.:

"Владимир Даль", 2006.

62. Шмитт К. Понятие политического. СПб.: Наука, 2016.

134

63. Шмитт К. Теория партизана: Промежуточное замечание по поводу

понятия политического. М.: Праксис, 2007.

64. Штраус Л. Введение в политическую философию. М.: Логос, Праксис,

2000.

65. Шумпетер Й. Капитализм, социализм и демократия. М.: Экономика,

1995.

66. Эльстер Ю. Рынок и форум: три разновидности политической теории //

Логос. №3(87). С. 60-87.

67. Ackerman B., Fishkin J. Deliberation Day. New Haven and London: Yale

University Press, 2004.

68. Arendt H. The Origins of Totalitarianism. Cleveland and New York:

Meridian Books, 1968.

69. Bächtiger A., Dryzek J., Mansbridge J., Warren M. Deliberative

Democracy: An Introduction // The Oxford Handbook of Deliberative

Democracy / ed. A. Bächtiger, J. Dryzek, J. Mansbridge, M. Warren. Oxford

Handbooks Online.

70. Bagg S. Can Deliberation Neutralize Power? // European Journal of Political

Theory. 2015. Vol. 17, №3. P. 257-279.

71. Beardsworth R. Derrida & the Political. London and New York: Routledge,

1996.

72. Benhabib S. Feminist Theory and Hannah Arendt's Concept of Public Space

// History of the Human Sciences. 1993. Vol. 6, №1. P. 97-114.

73. Benhabib S. Toward a Deliberative Model of Democratic Legitimacy //

Democracy and Difference: Contesting boundaries of the Political / ed. S.

Benhabib. Princeton: Princeton University Press, 1996. P. 67-94.

74. Benhabib S. Models of Public Space: Hannah Arendt, the Liberal Tradition,

and Jurgen Habermas // Habermas and the Public Sphere / ed. C. Calhoun.

Cambridge, Massachusetts, and London: the MIT Press. P. 73-98.

75. Berlin I. Concepts and Categories: Philosophical Essays. Princeton:

Princeton University Press, 1999.

135

76. Bessette J. The Mild Voice of Reason: Deliberative Democracy and

American National Government. Chicago: The University of Chicago Press,

1994.

77. Bohman J. Democracy across Borders. From Demos to Demoi. Cambridge:

The MIT Press, 2007.

78. Bohman J. Public Deliberation: Pluralism, Complexity, and Democracy.

Cambridge and Massachusetts: The MIT Press, 1996.

79. Bohman J. Representation in the Deliberative System // Deliberative

Systems: Deliberative Democracy at the Large Scale / eds. J. Parkinson and

J. Mansbridge. Cambridge: Cambridge University Press, 2012. P. 72-94.

80. Canovan M. Hannah Arendt: A Reinterpretation of Her Political Thought.

Cambridge, New York: Cambridge University Press, 1994.

81. Canovan M. The Political Thought of Hannah Arendt. New York: Harcourt

Brace Jovanovich, 1974.

82. Caygil H. Levinas & the Political. London and New York: Routledge, 2002.

83. Chambers S. Deliberative Democratic Theory. Annual Review of Political

Science. 2003. Vol. 18, №6. P. 307-326.

84. Chambers S., Kopstein J. Bad Civil Society // Political Theory. 2001. Vol.

29, №6. P. 837-865.

85. Chambers S. Rhetoric and the Public Sphere: Has Deliberative Democracy

Abandoned Mass Democracy? // Political Theory. 2009. Vol. 37, №3. P.

323-350.

86. Christiano T. Rational Deliberation Among Experts and Citizens. //

Deliberative Systems: Deliberative Democracy at the Large Scale / eds. J.

Parkinson and J. Mansbridge. Cambridge: Cambridge University Press,

2012. P. 27-51.

87. Cohen J. Deliberation and Democratic Legitimacy // Deliberative

Democracy: Essays on Reason and Politics / eds. J. Bohman and W. Rehg.

Massachusetts and London: The MIT Press, 1997. P. 67-92.

136

88. Connolly W. Identity/Difference. Democratic Negotiations of Political

Paradox. Minneapolis and London: University of Minnesota Press, 2002.

89. Dahlgren P. Media and Political Engagement: Citizens, Communication and

Democracy. Cambridge: Cambridge University Press, 2009.

90. Delli Carpini M., Lomax Cook F., and Jacobs L.R. Public Deliberation,

Discursive Participation, and Citizen Engagement: A Review of the

Empirical Literature // Annual Review of Political Science. 2004. Vol. 7. P.

315-344.

91. Dryzek J. Deliberative Democracy and Beyond. Liberals, Critics,

Contestations. Oxford: Oxford University Press, 2000.

92. Dryzek J. Foundations and Frontiers of Deliberative Governance.

Cambridge: Cambridge University Press, 2010.

93. Edwards M. Civil Society. Cambridge: Polity Press, 2004.

94. Elstub S. The Third Generation of Deliberative Democracy // Political

Studies Review. 2010. Vol. 8. P. 291-307.

95. Entman R. Cascading Activation: Contesting the White House’s Frame

After 9/11 // Political Communication. 2003. Vol. 20. P. 415-432.

96. Entman R. Framing: Toward Clarification of a Fractured Paradigm // Journal

of Communication. 1993. Vol. 43, №4. P. 51-58.

97. Finlayson J.G., Freyenhagen F. Introduction: The Habermas-Rawls Dispute

– Analysis and Reevaluation // Habermas and Rawls: Disputing the Political

/ eds. J.G. Finlayson, F. Freyenhagen. NY and London: Routledge, 2011. P.

1-21.

98. Finlayson J.G. Where the Right Gets in: On Rawls’s Criticism of

Habermas’s Conception of Legitimacy // Kantian Review. 2016. Vol. 21,

№2. P. 161-183.

99. Fishkin J., Parkinson J. Deliberating in the Real World: Problems of

Legitimacy in Deliberative Democracy. Oxford: Oxford University Press,

2006.

137

100. Fishkin J. When the People Speak: Deliberative Democracy and Public

Consultation. Oxford: Oxford University Press, 2009.

101. Fraser N. Rethinking the Public Sphere: A Contribution to the Critique of

Actually Existing Democracy // Habermas and the Public Sphere / ed. C.

Calhoun. Cambridge, Massachusetts, and London: the MIT Press, 1992. P.

109-142.

102. Freeden M. What Should the ‘Political’ in Political Theory Explore? // The

Journal of Political Philosophy. 2005. Vol. 13, №2. P. 113-134.

103. Fung A. Deliberation Before the Revolution: Toward an Ethics of

Deliberative Democracy in an Unjust World // Political Theory. 2005. Vol.

33, №2. P. 397-419.

104. Fung A. Empowered Participation: Reinventing Urban Democracy.

Princeton and Oxford: Princeton Universty Press, 2004.

105. Gallie W.B. Essentially Contested Concepts. Proceedings of the Aristotelian

Society // New Series. 1955-1956. Vol. 56. P. 167-198.

106. Garsten B. The Rhetoric Revival in Political Theory // Annual Review of

Political Science. Vol. 14. P. 159-180.

107. Garsten B. Saving Persuasion: A Defense of Rhetoric and Judgement.

Cambridge and London: Harvard University Press, 2009.

108. Green J. The Eyes of the People. Democracy in an Age of Spectatorship.

Oxford: Oxford University Press, 2010.

109. Gundersen A. The Socratic Citizen: A Theory of Deliberative Democracy.

New York: Lexington Books, 2000.

110. Gutmann A., Thompson D. Why Deliberative Democracy? Princeton and

Oxford: Princeton University Press, 2004.

111. Habermas J. Between Facts and Norms: Contributions to a Discourse

Theory of Law and Democracy. Cambridge, Massachusetts: the MIT Press,

1996.

138

112. Habermas, J. Further Reflection on the Public Sphere // Habermas and the

Public Sphere / ed. C. Calhoun. Cambridge, Massachusetts, and London: the

MIT Press, 1992. P. 421-461.

113. Habermas J. Political Communication in Media Society: Does Democracy

Still Enjoy an Epistemic Dimenstion? The Impact of Normative Theory on

Empirical Research // Communication Theory. 2006. Vol. 16, №4. P. 411-

426.

114. Habermas J. Some Questions Concerning the Theory of Power: Foucault

Again // Critique and Power: Recasting the Foucault/Habermas Debate / ed.

M. Kelly. Cambridge: the MIT Press, 1994. P. 79-108.

115. Habermas J. Struggles for Recognition in the Democratic Constitutional

State // Multiculturalism: Examining The Politics of Recognition / ed. A.

Gutmann. Princeton: Princeton University Press, 1994. P. 107-148.

116. Habermas J. “The Political”: The Rational Meaning of a Questionable

Inheritance of Political Theology // The Power of Religion in the Public

Sphere / eds. E. Mendieta, J. VanAntwerpen. New York: Columbia

University Press, 2011. P. 15-33.

117. Hammer E. Adorno & the Political. London and New York: Routledge,

2006.

118. Hauptmann E. A Local History of the Political // Political Theory. 2004.

Vol. 32, №1. P. 34-60.

119. Hejny J., Andersen D. Rethinking the Systemic Turn in Deliberative

Democratic Theory with a Return to the Micropolitics of Deliberation. Paper

submitted to the Annual Meeting of the Western Political Science

Association, San Diego, CA, March 24-26, 2016. URL:

https://wpsa.research.pdx.edu/papers/docs/Hejny%20and%20Andersen_WP

SA%202016.pdf

120. He B. Deliberative Culture and Politics: The Persistence of Authoritarian

Deliberation in China // Political Theory. 2014. Vol. 42, №1. P. 58-81.

139

121. Hendriks C. Integrated Deliberation: Reconciling Civil Society’s Dual Role

in Deliberative Democracy // Political Studies. 2006. Vol. 54, №3. P. 486-

508.

122. Honig B. Emergency Politics: Paradox, Law, Democracy. Princeton and

Oxford: Princeton University Press, 2009.

123. Kennedy E. Hostis not Inimicus: Toward a Theory of the Public in the Work

of Carl Schmitt // Canadian Journal of Law & Jurisprudence. 1997. Vol. 10,

№1. P. 35-47.

124. Kim J., Kim E. J. Theorizing Dialogic Deliberation: Everyday Political Talk

as Communicative Action and Dialogue // Communication Theory. Vol. 18,

№1. P. 51-70.

125. Kreide R. Digital Spaces, Public Places and Communicative Power: In

Defense of Deliberative Democracy // Philosophy and Social Criticism.

2016. Vol. 42, №4-5. P. 476-486.

126. Krotz F. Mediatization: A Concept with Which to Grasp Media and Societal

Change // Mediatization: Concepts, Changes, Consequences / ed. K.

Lundby. New York, NY: Peter Lang, 2009. P. 21-40.

127. Laclau E., Mouffe C. Hegemony and Socialist Strategy: Towards a Radical

Democratic Politics. 2nd ed. London and New York: Verso, 2001.

128. Laclau E., Mouffe C. Post Marxism without Apologies // E. Laclau. New

Reflections on The Revolution of Our Time. London and New York: Verso,

1990. P. 97-132.

129. Lacoue-Labarthe P., Nancy J.-L. Retreating the Political. London and New

York: Routledge, 1997.

130. Landerer N. Rethinking the Logics: A Conceptual Framework for the

Mediatization of Politics // Communication Theory. 2013. Vol. 23. P. 239-

258.

131. Lasswell H. Politics: Who Gets What, When, How. New York: Whittlesey

House, 1936.

140

132. Lefort C. Democracy and Political Theory. Minneapolis: University of

Minnesota Press, 1988.

133. Lefort C. Writing: The Political Test. Durham and London: Duke University

Press, 2000.

134. Lichter S. R. Theories of Media Bias // The Oxford Handbook of Political

Communication / eds. K. Kenski, K. H. Jamieson. Oxford Handbooks

Online.

135. Liu G. Rethinking Constitutional Welfare Rights // Stanford Law Review.

2008. Vol. 61, №2. P. 203-270.

136. Livingstone S. On the Relations Between Audiences and Publics //

Audiences and Publics: When Cultural Engagement Matters for the Public

Sphere / ed. S. Livingstone. Bristol: Intellect Books, 2005. P. 17-41.

137. Luhmann N. Trust and Power. Chichester: John Wiley and Sons, 1979.

138. Macridis R. C. Comparative Politics and the Study of Government: The

Search for Focus // Comparative Politics. 1968. Vol. 1, №1. P. 79-90.

139. Maley T. Democracy and the Political in Max Weber’s Thought. Toronto:

University of Toronto Press, 2011.

140. Mansbridge J. Everyday Talk in the Deliberative System // Deliberative

Politics: Essays on Democracy and Disagreement / ed. S. Macedo. Oxford:

Oxford University Press. P. 211-242.

141. Mansbridge, J. Et al. A Systemic approach to Deliberative Democracy //

Deliberative Systems: Deliberative Democracy at the Large Scale / eds. J.

Parkinson and J. Mansbridge. Cambridge: Cambridge University Press,

2012. P. 1-26.

142. Manin B. On Legitimacy and Political Deliberation // Political Theory.

1987. Vol. 15, №3. P. 338-368.

143. Marchart O. Post-Foundational Political Thought. Edinburgh: Edinburgh

University Press, 2007.

141

144. McCarthy T. Practical Discourse: On the Relation of Morality to Politics //

Habermas and the Public Sphere / ed. C. Calhoun. Cambridge,

Massachusetts, and London: the MIT Press, 1992. P. 51-72.

145. Mead J.-G. Mind, Self and Society. Mind, self, and society: From the

Standpoint of a Social Behaviorist. University of Chicago Press, 1934.

146. Mendes C. H. Constitutional Courts and Deliberative Democracy. Oxford:

Oxford University Press, 2013.

147. Mittleman A. Hope in a Democratic Age. Oxford: Oxford University Press,

2009.

148. Muller J. Carl Schmitt’s Method: Between Ideology, Demonology and Myth

// Journal of Political Ideologies. 1999. Vol. 4, №1. P. 61-85.

149. Morain S. Evaluating the Legitimacy of Contemporary Legal Strategies for

Obesity // Kennedy Institute of Ethics Journal. 2015. Vol. 25, №4, P. 369-

393.

150. Mouffe C. The Democratic Paradox. London, New York: Verso, 2000.

151. Mouffe C. The Return of the Political. London and New York: Verso, 1993.

152. Mouffe C. On the Political. London and New York: Routledge, 2005.

153. Mutz D. Hearing the Other Side: Deliberative versus Participatory

Democracy. Cambridge: Cambridge University Press, 2009.

154. Mutz D. Is Deliberative Democracy a Falsifiable Theory? // Annual Review

of Political Science. 2008. Vol. 11. P. 521-538.

155. Nancy J.-L. The Surprise of the Event // Hegel after Derrida / ed. A.

Benjamin. London and New York, 1998. P. 91-104.

156. Neill J. Deliberative Institutions and Conversational Participation in Liberal

Democracies. Social Theory and Practice. 2013. Vol. 39, №3. P. 449-476.

157. Nieuwenburg P. Learning to Deliberate: Aristotle on Truthfulness and

Public Deliberation // Political Theory. 2004. Vol. 32, №4. P. 449-467.

158. Noelle-Neumann E. The Spiral of Silence: A Theory of Public Opinion //

Journal of Communication. Vol. 24, №2. P. 43-51.

142

159. Obama B. The Audacity of Hope. Thoughts on Reclaiming the American

Dream. New York: Crown Publishers, 2008.

160. O’Neill O. Constructivism VS. Contractualism // Ratio. 2003. Vol. 16, №4.

P. 319-331.

161. Owen D., Smith G. Deliberation, Democracy, and the Systemic Turn // The

Journal of Political Philosophy. 2015. Vol. 23, №2. P. 213-234.

162. Pankakoski P. Conflict, Context, Concretness: Koselleck and Schmitt on

Concepts // Political Theory. 2010. Vol. 38, №6. P. 749-779.

163. Parekh B. Hannah Arendt and the Search for a New Political Philosophy.

London and Basingstoke: The Macmillan Press ltd, 1981.

164. Parkinson J. Deliberating in the Real World: Problems of Legitimacy in

Deliberative Democracy. Oxford: Oxford University Press, 2006.

165. Pedersen J. Justification and Application: The Revival of Rawls-Habermas

Debate // Philosophy of the Social Sciences. 2012. Vol. 42, №3. P. 399-432.

166. Phillips A. Dealing with Difference: A Politics of Ideas, or a Politics of

Presence // Democracy and Difference: Contesting boundaries of the

Political / ed. S. Benhabib. Princeton: Princeton University Press, 1996. P.

139-152.

167. Pitkin H. P. The Attack of the Blob: Hannah Arendt's Concept of the Social.

Chicago: The University of Chicago Press, 1998.

168. Prior M. Post-Broadcast Democracy. How Media Choice Increases

Inequality in Political Involvement and Polarizes Elections. Cambridge:

Cambridge University Press, 2007.

169. Rawls J. Political Liberalism. Expanded ed. New York: Columbia

University Press, 2005.

170. Rawls J. A Theory of Justice. Revised ed. Cambridge and Massachusetts:

The Belknap Press of Harvard University Press, 1999.

171. Rehg W. Insight and Solidarity: a Study in the Discourse Ethics of Jurgen

Habermas. Berkeley and Los Angeles: University of California Press, 1994.

143

172. Ryfe D. Does Deliberative Democracy Work? // Annual Review of Political

Science. 2005. Vol. 8. P. 49-71.

173. Sartori J. Concepts Misformation in Comparative Politics // The American

Political Science Review. 1970. Vol. 64, №4. P. 1033-1053.

174. Sartori J. The Essence of the Political in Carl Schmitt // Journal of

Theoretical Politics. 1989. Vol. 1, №63. P. 63-75.

175. Sewell W. Logics of History: Social Theory and Social Transformation.

Chicago and London: University of Chicago Press, 2005.

176. Stromback J. Four Phases of Mediatization: An Analysis of the

Mediatization of Politics // International Journal of Press/Politics. 2008. Vol.

13, №3. P. 228-246.

177. Sunstein C. R. Republic.com. Princeton, NJ: Princeton University Press,

2002.

178. Sunstein C. R. Republic.com 2.0. Princeton, NJ: Princeton University Press,

2007.

179. Tan S.-h. Early Confucian Concept of "Yi" (议) and Deliberative

Democracy // Political Theory. 2014. Vol. 42, №1. P. 82-105.

180. Tarnopolsky C. Platonic Reflections on the Aesthetic Dimensions of

Deliberative Democracy // Political Theory. 2007. Vol. 35, №3. P. 288-312.

181. Taylor C. The Politics of Recognition // Multiculturalism: Examining The

Politics of Recognition / ed. A. Gutmann. Princeton: Princeton University

Press, 1994. P. 25-74.

182. The Australian Citizens' Parliament and the Future of Deliberative

Democracy / eds. L. Carson, J. Gastil, J. Hartz-Karp & R. Lubensky.

University Park, Pennsylvania: The Pennsylvania State University Press,

2013.

183. Thompson D. Deliberative Democratic Theory and Empirical Political

Science // Annual Review of Political Science. 2008. Vol. 11. P. 497-520.

184. Thompson J. Political Scandal: Power and Visibility in the Media Age.

Cambridge: Polity Press, 2000.

144

185. Tully J. Public Philosophy in a New Key. Vol I: Democracy and Civic

Freedom. Cambridge: Cambridge University Press, 2008.

186. Tully J. Strange Multiplicity. Constitutionalism in an Age of Diversity.

Cambridge: Cambridge University Press, 1995.

187. Uhr J. Deliberative Democracy in Australia. Cambridge: Cambridge

University Press, 1998.

188. Vermeule A. Mechanisms of Democracy: Institutional Design Writ Small.

New York: Oxford University Press, 2007.

189. Vincent A. The Nature of Political Theory. Oxford: Oxford University

Press, 2004.

190. Warren M., Pearse H. Introduction: democratic renewal and deliberative

democracy // eds. M. Warren and H. Pearse. Designing Deliberative

Democracy: The British Columbia Citizens’ Assembly. Cambridge:

Cambridge University Press, 2008. P. 1-19.

191. Warren M. A Problem-Based Approach to Democratic Theory // American

Political Science Review. 2017. Vol. 111, №1. P. 39-53.

192. White S. K., Farr E. R. “No-Saying” in Habermas // Political Theory. 2012.

Vol. 40, №1. P. 32-57.

193. Wolin R. Carl Schmitt, Political Existentialism, and the Total State // Theory

and Society. 1990. Vol. 19, №4. P. 389-416.

194. Yack B. Rhetoric and Public Reasoning. An Aristotelian Understanding of

Political Deliberation // Political Theory. 2006. Vol. 34, №4. P. 417-438.

195. Young I. Activist Challenges to Deliberative Democracy // Political Theory.

2001. Vol. 29, №5. P. 670-690.

196. Young I. Inclusion and Democracy. Oxford: Oxford University Press, 2000.