НА ФОТО ВНИЗУ: АМЬЕНСКИЙ СОБОР

ОПРОСЫ, встававшие перед средневековым человеком, снова актуальны — их не просто понимаешь холодным рассудком, а со всей горячностью принимаешь близко к сердцу. Например, в те времена, как и в наши дни, существовала проблема столкновения коренного населения с пришлыми народами — и точно так же, как сейчас, эти народы не появлялись без причины. Гласное или негласное — всегда имеется приглашение от власть имущих. Однако в Средние века никому не приходило в голову уравнивать их в правах с местными жителями, селить вместе и обеспечивать социальными гарантиями. Архитектура твёрдо стояла на страже горожан, обозначая владения герцога, лавочника, монастыря или мастера без помощи слов. Надписи на указателях и запрещающих знаках легко игнорировать, сославшись на незнание языка, на котором они написаны. Стены игнорировать нельзя.

Цыгане появились в Европе посредством Папы Мартина Пятого - в 1427 году в количестве 1200 человек они пришли в Париж из Египта, так как Папа приказал им 7 лет скитаться и не спать в постели в наказание за отступничество от христианской веры. Король и королева умерли в скитаниях, и этот народ потерял самоорганизованность. Зарабатывать приходилось гаданием, но вскоре горожан стали наказывать за каждый поход к гадалке.

НА ФОТО: ВАРИАНТЫ ИЗОБРАЖЕНИЯ ДИКОБРАЗА НА СТЕНАХ ЗАМКА В БЛУА, СТОЯЩИЕ МЕЖДУ ПЛАМЕНЕЮЩЕЙ ГОТИКОЙ И РЕНЕССАНСОМ. Считалось, что это диковинное животное способно метать свои иглы, от чего и происходит девиз ордена дикобраза Людовика Орлеанского: "Cominus et eminus" - "Издали и в упор".

Не менее узнаваемы символы ордена Перевёрнутой Короны Ангеррана де Куси, орденов Золотого Щита и Чертополоха Людовика Бурбонского, Меча — Пьера Лузиньяна и Звезды — короля Иоанна, Т-образный крест с колокольчиком графов Голландии и Геннегау (орден Святого Антония), а также ордена Борзой Собаки, который дворяне герцогства Бар основали в 1416 г.

Разделение на постоянное жильё и временный ночлег должно быть не только стилистическим, но и территориальным, ведь из другой страны вместе со святыней легко привезти заразную болезнь. Сегодня в Блуа и Руане, как в Средние века, сдаются гостевые комнаты над харчевнями (на фото). Они помогают туристам понять атмосферу места несравнимо лучше, чем сетевые отели, одинаковые во всех точках планеты.

РУДНО объяснить, почему сегодня граница владений всё реже совпадает с контуром стены и включает уже автостоянку, шедевр ландшафтного дизайнера и кусочек тротуара. Прохожий не может заглянуть в арендный договор и узнать, по чьему газону собирается пройтись. Человеку, идущему по улице, понятен только язык Средневековья. Если в камне высечен дикобраз — здесь будут жить только члены клана Дикобраза, никакой сдачи комнат внаём, и никаких коммуналок с уплотнением!

Современные здания намеренно строят такими, чтобы можно было разместить любое учреждение, от торгового центра до музея (где из тех же временных материалов — экспонаты, которые легко выбросить и заменить более «актуальными»). Архитекторы проектируют для среднестатистического заказчика, застройщики ориентируются на усреднённого арендатора. Главным достоинством стен теперь считается их дешевизна, так как вся современная экономика строится исключительно на умении втридорога перепродавать то, что обошлось в гроши. Главной добродетелью стен стало умение молчать.

Даже излюбленный маркетологами максимально безопасный образ улыбающейся юной девы со светлыми

волосами приобретает черты агрессора, когда смотрит в упор со спинки впередистоящего кресла на

протяжении долгой поездки в маршрутке.Таким образом, «реклама на подголовниках» не

привлекает потребителя, а отвращает из-за двух ошибок: слишком долгого воздействия и вторжения в

личное пространство — около 20 см от лица при общепринятых 40-70см.

ЕМОЙ плоский фасад современного здания является не самостоятельным носителем информации, а подобием гигантской доски объявлений. Она только и ждёт, когда на ней запестреет геральдика торговых компаний, и это ожидание всё чаще подчёркивается колоссальным экраном посередине — если у стены ещё есть шанс остаться голой, то экран без рекламы не останется никогда.Информация на городских объектах сменяется с той стремительностью, какую может позволить себе только телевиденье, но телевизор мы смотрим дома, в обстановке защищённости, в окружении привычных вещей, где не надо, как на улице, одновременно следить за приближающимся трамваем и оценивать, насколько опасен образ на экране. К тому же, телевизор мы включаем и выключаем по собственному желанию, а поток визуальной и звуковой информации, навязанный кем-то, жаждущим наживы, это уже насилие в том виде, в каком о нём мечтали изобретатели супероружия. Площадь поражения — огромна, боеприпасы — не требуются, калечить тело — зачем, если есть доступ прямиком к беззащитной душе? Чище, чем химическая атака, и губительнее, чем инфразвук.Не успевая осмысливать, что перед нами, мы паникуем, как дитя, которое родители насилуют, запихивая в рот за ложкой ложку, - и так же вынуждены переваривать то, чего не просили. В привычку входит либо отвращение ко всему новому под любым соусом, либо всеядность. Пример первого — голые стены, пример второго — стены, забитые рекламой.Это больше, чем две стороны одной медали, - это одни и те же стены. Нет необходимости расшифровывать информацию, которую они несут, и кому-то, возможно, кажется, что в условиях города это удобно.

Вывески несут не намного больше полезной информации, чем голые стены. Строительные рынки с шоссе трудно отличить от магазинов одежды. Проанализировав 50 вывесок торговых центров, можно сказать:

на 26% есть название фирмы, но неясно, чем она торгует (знания языка недостаточно)

8% могут трактоваться по-разному — обычно на них люди или цветок и имя (без слов)

на 30% вывесок название и\или изображение не имеют отношения к товару - «Зодиак», «Ангел», «Глобус», дети в капусте, бельевые магазины с логотипами цветочных (вводит в заблуждение носителей языка)

на 24% слово означает товар - «Айымнур продукты» (непонятно без знания языка)

лишь 12% составлены из соответствующих товару визуальных образов (ясно всем)

ЧЕВИДНО, что каменные джунгли нуждаются в таких же устойчивых ориентирах, какими природа одаривает следопыта. На данный момент нам предлагаются только те из них, которые необходимы для охоты. Это объявления о распродажах и символичные, наклеенные на пол следы, ведущие к еде.Точь-в-точь как в настоящем лесу, приметы делятся на сезонные - сравнимые с разноцветными осенними листьями, и долговременные - подобные мху на северной стороне деревьев. К первому типу относятся красотки с корзинками, раздающие возле магазинов парфюмерии пробники в праздничный день, а ко второму — витринные композиции, претерпевающие изменения в зависимости от сезона и фантазии оформителей магазина. На оба типа ориентиров нельзя полагаться, если собираешься вернуться через неделю или месяц. Своим непостоянством они вселяют тревогу даже в хищников. Образно говоря, человек всегда должен быть уверен, что дойдя до белого валуна и повернув направо, он получит исцеление в аптеке номер 29 с каменным барельефом в виде привычной змеи над входом .Для того, чтобы чувствовать себя сопричастным вечности, посетителю аптеки надо знать, что в этом здании она находилась до его появления, и там же останется после его ухода.Для осознания своего звена в семейной цепи важно слышать рассказы предков о том, какой она была раньше, и представлять, какой её увидят потомки.Для уверенности, что по-прежнему живёшь в своей стране, и её никто не захватил, хочется каждый день видеть здание, всем своим видом говорящее: «Здесь — Россия», так же ясно, как природа сообщает нам, что вокруг тундра, пустыня или океан.Невозможно спутать царство болотных лягушек с княжеством белого медведя, а современные мегаполисы трудно не спутать. Чужеземец оказывается в городе со стёртым лицом, без половой и национальной принадлежности - ему проще совершить преступление не потому, что в толпе он анонимен, а потому что анонимна жертва.

Барельеф (франц. bas-relief, низкий рельеф) — скульптура, выступающая из плоскости менее, чем наполовину.

Змея, обвивающая чашу, - удачный пример современной символики, укоренённой в веках. С 1924 года это официальный знак медицины в отечественных войсках, используемый, впрочем, с петровских времён. В 18 веке он назывался «Гиппократовой чашей» и не имел отношения к армии. Академик Е.Н.Павловский называл автором эмблемы алхимика 16-го века Парацельса, а изначально «медицинская» змея обвивала посох греческого бога врачевания Асклепия. Ужи зализывали больным раны, и для этого их держали в Греции и Риме в местах поклонения Асклепию-Эскулапу, а также при банях. Дочь бога Гигиея изображалась с большой змеёй и блюдцем, но не для сбора яда, а для кормления ужа, как известно, не ядовитого.

Природе человека присуще очеловечивание города. В греческом, латинском, немецком и французском языках это слово женского рода. Средиземноморская, а позже и общеевропейская традиция именовала города девами — например, Сент-Омер, Эр, Лилль, Дуэ и Валансьен, в 1477 г. оставшиеся верными Бургундии, сравнивали с пятью мудрыми девами Матфея. По этой причине легко проникло из низовой культуры выражение «Одесса — мама, Ростов — папа».

ОПРЕКИ прогрессу медицины количество врождённых уродств не меняется от эпохи к эпохе — по тому же закону постоянства повторяются ошибки, слабости, прегрешенья, мании и фобии. В растерянном средневековом обществе не более и не менее, чем в нашем, было распространено желание ввериться в чужие руки. Любой из нас в ключевые моменты жизни оказывается на распутье и ищет либо банальный дорожный указатель, либо мистический указующий перст. Далеко не каждый подходит к развилке с готовностью выбрать дальнейший путь. Неуверенность в себе и отсутствие привычки принимать решения — вот что заставляет искать путеводную звезду, задрав голову и опустив руки. Вопрос оборачивается проблемой, человек обращается в заблудшую овечку.

Нашим современникам намного проще купить пояс верности, и носят его теперь по собственному желанию, а не по чужой воле, что позволяет сделать вывод — это приспособление используется чаще, чем в Средние века (более популярного ныне мужского варианта в виде клетки для пениса, крепящейся у основания мошонки, и вовсе не существовало до начала борьбы с мастурбацией в викторианской Англии). О прочих орудиях ограничения и наказания можно сказать то же — с каждым днём растёт армия любовников, использующих их, чтобы снять с себя ответственность во время БДСМ-сессии. Общепринятая аббревиатура расшифровывается как «бондаж, доминирование, садизм, мазохизм», но желающие достигают состояния беспомощности также посредством мумификации, удушения, клизмы, временного лишения слуха и зрения. К сожалению, БДСМ-практики и ношение пояса верности зачастую не расширяют чувственный опыт, а создают иллюзию, будто его можно заменить экспериментами с приспособлениями.

кого же овцы выбирают пастырями? Позавчера, вчера, сегодня — волков. Величайшая загадка народного сознания — добровольная передача своей судьбы в руки того, кого боишься. Глядя на то, как люди поддерживают политиков-тиранов, и вспоминая Боттичелли, в угоду Савонароле сжигавшего картины в разгар Возрождения, мы видим, что психология человека толпы не меняется от века к веку. Хочется жертвы, хочется стать жертвой. Когда впервые натыкаешься на подобную мысль в рассуждениях историков о Сталине и Берии, оглушает шок и отвращение. Потому что это противно природе любого живого существа. Кроме человека, точнее, усреднённого человека.

Савонаролу, призывавшего сжигать гомосексуалистов, в последнее время называют «проповедником и общественным реформатором». Реформы свелись к тому, что флорентийцы Ренессанса перестали красиво одеваться, ходить на праздники, заниматься наукой и читать светскую литературу.

Никого уже не удивляет, что Сталин объявлен «эффективным управленцем». Страничка «Школярам.ру», пишет о садисте и насильнике Берии только то, что «у него было чувство красоты и хороший вкус, проявившийся в стиле жизни, в сдержанной элегантности комфорта».

НА ФОТО: КОЛОННЫ БЛУА,ВИТРАЖИ ШАРТРСКОГО МУЗЕЯ,

НАРУЖНАЯ СКУЛЬПТУРА АМЬЕНСКОГО СОБОРА

ЕЗЛИКИЙ кусок масс так же, как и развитая личность, хочет внимания — но для него внимание равно осуждению, хочет прикосновения — и ждёт причинения боли, хочет отдавать - получает конфискацию. Неумеющий принимать любовь, приученный интересоваться только катастрофическими происшествиями, историями ограблений, трагическими судьбами, современный телезритель и средневековый зевака-простолюдин живут в смещённой системе координат, пытаясь со сбитым прицелом попасть всё в ту же, никуда не сдвинувшуюся цель, а именно — удовлетворить свои коренные потребности.Насколько извращённым может быть путь к удовлетворению, можно проследить на примере нашей необходимости отдавать. Речь не о традиции покупать торт перед походом в гости, а о желании жертвовать личными вещами:одеждой (от имени церкви и общественных организаций регулярно проводятся сборы для детдомовцев и бездомных),книгами (в библиотеках, парках, общественных учреждениях действуют полки книгообмена),предметами быта (желающие бесплатно меняются в сети).

В отличие от зарубежных аналогов, русские передачи о смене персонального стиля делают упор на публичное осуждение гардероба и жизненных установок героини, а не на подбор одежды к типу внешности. Приходя на передачу, человек отрекается от того, во что верил, и даже от самого права иметь какое-то мнение, передавая толпе зрителей и ведущим право оценивать и принимать решения.

НА ФОТО ВНИЗУ: ГОРЯЩЕЕ СЕРДЦЕ НА ФАСАДЕ ГОТИЧЕСКОЙ ЦЕРКВИ РЯДОМ

С АМЬЕНСКИМ СОБОРОМ

ВТОРИТЕТНЫЙ антрополог и этнограф Франц Боас, в конце 19-го века впервые наблюдавший и описавший североамериканский потлач, объяснил его так же, как цыгане объясняют свою традицию раздаривать и крушить имущество, то есть, поставил во главу угла желание покичиться богатством — рабы «бросали в огонь уникальные предметы из самородной меди, рубили в щепу лодки, лили в костер масло, приготовленное из жира рыбы-свечи» только в том случае, если гости отказывались принять эти подарки.Голландец Йохан Хёйзинга настаивает на первостепенной важности не дарения, а именно уничтожения ценностей, - «чтобы хвастливо показать, что без всего этого можно обойтись». (Переход от сожжения вещей к сожжению людей отлично иллюстрируют родственные племена квакиутль и тлинкит — если первое славилось пышностью церемонии дароприношения, то вождь второго убил несколько своих рабов, подначивая конкурента убить своих в большем количестве.)Обе точки зрения отвечают на вопрос «для чего?», но важно задаться вопросом «от чего?». Какая сила толкает людей на разных континентах избавляться от того, что им дорого? Понять это можно исключительно на собственном опыте. Что, помимо злости и отчаянья, переполняет душу, когда служащие парижской гостиницы «Henry IV» выбрасывают оставленные без присмотра вещи на помойку? Странная мысль, что теперь рюкзак стал легче. Возможность покинуть этот городишко без малейшего сожаления. Ощупывание своего «я» - много ли внутри меня осталось моего, если внешнее моё отобрали? Радость, что всё самое ценное было при себе. Переоценка ценного. Поэт Жан Тардье (скорее всего, тоже пострадавший в гостинице на острове Сите) так описывает это неожиданное ощущение: «Горечь — как счастье. И возможна любая надежда, потому что нет ничего». Подобие катарсиса.

Немца Ф.Боаса (1858-1942), называют отцом американской антропологии. Преподавая в Колумбийском университете и изучая индейские языки, он находил время для разоблачения расистских теорий.

Слово «потлач» на языке чинук означает «давать» и «дар» - на языке нутка. По свидетельству ученицы Боаса доктора наук Ю.П.Петровой-Аверкиевой, принятой в клан квакиутлей, в праздничные дни после многодневных пиров и танцев приглашающая сторона (старейшины, вожди, родовая община) отдавала приглашённым свои вещи, братаясь и одновременно распространяя художественный стиль по всему северо-западному побережью Северной Америки.

Интересы Й.Хёйзинги (1872-1945) не ограничивались индийской драмой, о которй он написал диссертацию, - преподавая в Гронингенском , а позже в Лейденском университетах, он анализировал самые разные культуры, включая нацистскую. Погиб в концлагере.

В 1429 г. брат Ришар проповедовал на парижском кладбище Невинноубиенных Младенцев с 5 утра почти до 11. Разрешение было дано на 10 дней, по завершении

коих "все, стар и млад, рыдали". Надеясь на продолжение в Сен-Дени, 6000 человек в субботу заняли

там места и ждали под открытым небом до воскресенья.

ИТЕЛИ средневековых городов практически не имели возможности переезжать — на протяжении медленно текущих лет приходилось довольствоваться словно застывшим во времени видом из окна, кругом знакомых, ассортиментом продуктов в окрестных лавках.... Подобное существование влачит в начале каждого стандартного фильма офисный раб, мечтающий о карьере супергероя. Хочется буквально вылезти из собственной шкуры — что он и делает на радость зрителю.Функцию кино в Средневековье выполняют красноречивые проповедники. Такие знаменитости, как брат Ришар или брат Фома, воплощают нужду человека сбросить старую кожу при помощи «сожжения сует», то есть, женских и мужских украшений, игральных карт и шашек. Хёйзинга называет это «формой, закреплявшей сопровождаемое раскаянием отвержение тщеславия и мирских удовольствий».Совсем другое объяснение рождается, если в полумраке музея Клюни вглядеться в серию шпалер «Дама с единорогом». Пять из них изображают пять чувств благородной дамы, а на шестой героиня передаёт служанке цветочное украшение под шатром с надписью «Моё единственное желание» - как бы говоря нам, что готова всё отдать за умение осязать, обонять, видеть, слышать, чувствовать вкус во всём разнообразии. В сцене отказа от сует нет ни отстранения от мира, ни самобичевания. Есть сравнение ценности венка, обвивавшего шею, с ценностями полнокровной жизни, не подверженными увяданию, и доступными любому живому существу.

СЯКОМУ средневековому человеку, как и современному, иногда хотелось не просто отречься от гнёта вещей, но сделать это публично, призывая в свидетели всех окружающих, с той же бесповоротностью, с какой дают клятвы или заключают браки. Когда-то города предоставляли для этого площади, храмы и кладбища, а сегодняшние градостроители не предусматривают мест для расставания со стёршейся змеиной кожей — равно как и мест для расставания с людьми. Вокзальная платформа и пятачок у трапа самолёта долгое время оставались теми островками искренности, где можно было открыто разрыдаться — теперь же точка расставания переместилась к турникетам и рамкам. Охота за воображаемыми террористами и безбилетниками вылилась не только в постоянные унизительные обыски, проверки документов, но и в разрушение единства городского пространства. Точно так же, как железнодорожные перроны, решётками огораживают детские сады и новогодние ёлки. Точно так же надсмотрщики буравят взглядами посетителей рок-концертов, стоя перед каждым (!) сектором недвижимыми преградами между музыкой и публикой, между огнём и замёрзшими руками.Архитектура подстраивается под нужды города-тюрьмы. Проходы делаются всё уже при том, что людей становится всё больше. Для застройщиков немыслима идея общедоступности пространства, а слово «безопасность» для них означает вооружённых толстопузов, а не чувство спокойствия. Тем не менее, нам всем необходимо ощущение безопасности именно в том исконном виде, в каком его дарит готическая архитектура.

АМ надо знать, что нас ждут. Надо понимать окружающую среду интуитивно. Надо видеть, что здание, построенное человеческими руками, является продолжением природы.За первый пункт отвечает сонм святых, встречающих каждого, входящего в средневековый храм. Они смотрят с высоты, но не свысока. Они приветствуют улыбкой, а не насмехаются. Они всегда на одном месте, в неизменном количестве и составе. Они — тот же самый успокаивающий фактор узнаваемости, каким для нас стали фотографии звёзд на обложках журналов.Второе преимущество из названных связано с тем, что наша культура пронизана евангельскими сюжетами. Глядя на скульптурные группы и витражи, мы понимаем меньше, чем неграмотные простолюдины, для которых библейские истории пересказывались визуальным языком, но сердцем мы распознаём изображения добра и зла, нас благословляет свет, идущий сквозь синее стекло, нам волнует душу человеческий голос органа. Стройные, белые, ярко одетые люди с волнистыми волосами настолько соответствуют современному канону красоты, что не приходится пробиваться через тернии чуждости, мешающие воспринимать восточное или африканское искусство на каком-то необъяснимом глубинном уровне. Именно в готическом соборе мы можем чувствовать себя дома, среди родных, среди родного. Связь, подобная связи плода с материнской утробой, подчёркивается окном-розой, символизирующем женское лоно, сквозь которое проникает манящий свет внешнего мира. Таким образом, пребывание в храме — мгновение перед выходом младенца из тьмы, застывшее во времени, как пылинка в сияющем луче.Третий секрет магического воздействия готики тоже не скрыт, а выставлен напоказ. Это конструкция нервюров, витражей, стен, колонн, аркбутанов, контрфорсов, сводов, повторяющая экономные природные формы, а значит — копирующая идеальный образец. С одной стороны, это даёт окрыляющую уверенность в единстве рукотворного и божественного. С другой — понятно, что строение на обрушится, как какой-нибудь аквапарк, состоящий из ломаных линий и непредсказуемых углов. Средневековая архитектура использует растительные принципы точного распределения давления, и

нашим глазам это нравится, потому что они созданы по тем же самым чертежам в той же мастерской из той же звёздной пыли.Таким образом, готика элегантно сочетает в себе основательность с лёгкостью и позволяет оказаться в непредсказуемой стихии праздника, не выпуская из виду надёжных ориентиров. Это необходимо взять на вооружение сегодняшней цивилизации, сломавшей все свои игрушки и разучившейся веселиться от души. Подобно тому, как рождаемость зависит от количества детских учреждений, человеческое счастье зависит от возможности его выразить — собраться большой толпой без присмотра, ощутить себя среди своих, вместе петь, радоваться, переживать целую гамму чувств.Современный мир, как сказали бы алхимики, переживает стадию, когда всё плотное оседает, а всё лёгкое всплывает. Богатые богатеют - бедные беднеют. Мусульмане становятся оголтелыми мусульманами — христиане превращаются в убеждённых христиан. Малонаселённые деревни исчезают с лица земли — переполненные города трещат по швам. Чем выше будут вздыматься небоскрёбы, и чем уже будут между ними ущелья, тем выше поднимутся потолки в общественных зданиях, чтобы хоть как-то восполнить нехватку воздуха. Дома-коробки вот-вот размокнут в волнах Леты. Пламенеет новая заря готики.