Джазовая поэзия — явление почти сугубо американское, и на русской почве плохо при-жившееся, по понятным иде-ологическим причинам. Джаз занимает значительное место в культуре США, и начиная с Ленгстона Хьюза блюз и джаз проходят через всю амери-канскую поэзию 20 века, для некоторых авторов становясь основой метода, для других — одной из неизбежных тем или формальных основ. В СССР же история джаза была куда как

ОТ СОБИРАТЕЛЯ. ОПРАВДАНИЕ МУЗЫКИ

ЫШШО ОДЫНантипериодическое антикоммерческое издание газетного типа/ выпуск чьтырь (чьтырь)/март 2014 как нэ/ тираж — 99 экземпляров/ география содержания и распространения незначительна (не имеет значения)/ распространяется безусловно (подлежит распечатке и дарению)/ редактор выпуска — павел банников/ тыщ

выпуск чьтырьjazz jazz jazz jazz jazz jazz jazz jazz jazz jazz jazz jazz

jazz jazz jazz jazz jazz jazz jazz jazz jazz jazz jazz jazz

менее демократической, джа-зу приходилось пробиваться через своего рода культур-ную блокаду, и место, кото-рое он занимает в русской и постсоветской культуре, весь-ма скромное и обусловлен-ное множеством дополнитель-ных неполитических реалий, в частности — отсутствием в советском джазе (за вычетом, пожалуй, Кавказа) близкой для аудитории архаической музы-кальной составляющей. Скром-ное место в жизни определяет

и скромное места джаза в рус-ской поэзии.

Однако, тексты, тем или иным образом связанные с джа-зом или им инспирированные, появляются на русском языке с завидной регулярностью, а в некоторых случаях играют су-щественную роль в творчестве автора. Андрей Сен-Сеньков, к примеру, последовательно строит некоторые свои тексты именно на джазе (часть текстов из его книги Zzaj вы обнаружи-те на следующей странице). Регулярно касаются джаза поэ-ты, практикующие опыт поэти-ческого перфоманса и вообще работающие на стыке искусств или культур. Последнее — осо-бенно важно. Как явление, джаз возникает именно на гра-нице между культурами, одни из первых джаз-бэндов созда-ются креолами, это не только смешение привычных для раз-ных народов мелодий и рит-мов, но и смешение культур. Апологии креольности (теперь есть и такое слово) посвяще-на одноимённая статья Руслана Гетманчука, опубликованная в этом выпуске, а стихи Ануара Дуйсенбинова в какой-то мере доказывают актуальность та-кой апологии.

И оправдание. Джазовый ЫО — попытка обозначить один из тематических уровней современной поэзии, не пре-тендующая на законченность и полное представление. Хоте-лось бы, чтобы эта попытка по-нимания имела продолжение: как в отдельных оригинальных изданиях, так и в переводах, коих ужасно мало, и в целом в экспансии джазовой культуры по городам и весям.

ПБ

+2

Андрей Сен-СеньковИЗ КНИГИ ZZAJ

THE BROWNS.клиффорду брауну только со второго раза удалось то о чем мечтал с детства разбиться насмерть в дождливый день. на альбоме его памяти browny eyes карие глаза часть его карего тела. «гулять по бульвару» всегда внутри «читать бульварные книги»..jazzbo brown мифический трубач девятнадцатого века. по одной из версий это из его имени и возникло слово jazz. еретики иногда могли выбирать на каком огне им гореть – на медленном или на быстром. он тоже..ray brown. муж эллы фитцджеральд самой некрасивой женщины на свете с лицом не по правилам составленного кроссворда где по горизонтали повторяется то же слово что и по вертикали.

CANNONBALL ADDERLEY.прозвище cannonball — ядро – получил из-за лишнего веса. черный шар ощупывает себя короткими толстыми пальцами. находит вдавления. музыка пожалуйста он не хочет девочкой..жена носила русское имя ольга. одно из тех имен которые в бутылочке иностранной фамилии всегда в районе горла..во время концерта в индиане с ним случился инфаркт. накануне встретив смерть сделал вид что не узнал ее и прошел мимо. шел не останавливаясь целый день пока не родился на сцене.

HORASE SILVERhorase silver. серебряный гораций пианино. герман лукьянов написал о нем пьесу золотые руки силвера. у этих рук специальные пальцы удобные чтобы заталкивать назад в глаза слезы. BUDDY BOLDENпервый король джаза. вторую половину жизни провел в психиатрической лечебнице где ему запрещали играть на трубе. там его вылечили в парикмахера с тупыми ножницами ржавой таблетки от музыки.

JOHNNY COLESвсю жизнь провел в тени майлза дэвиса. чаще вспоминают не музыку а его нелепые шапочки и розовое родимое пятно на подбородке. круглое окошко через которое видно что внутри могут быть только два стихотворения и оба короткие.

Иосиф БродскийПамяти Клиффорда Брауна

Это -- не синий цвет, это -- холодный цвет.Это -- цвет Атлантики в серединефевраля. И не важно, как ты одет:все равно ты голой спиной на льдине.

Это -- не просто льдина, одна из льдин,но возраженье теплу по сути.Она одна в океане, и ты одинна ней; и пенье трубы как паденье ртути.

Это не искренний голос впотьмах саднит,но палец примерз к диезу, лишен перчатки;и капля, сверкая, плывет в зенит,чтобы взглянуть на мир с той стороны сетчатки.

Это -- не просто сетчатка, это -- с искрой парча,новая нотная грамота звезд и полос.Льдина не тает, словно пятно луча,дрейфуя к черной кулисе, где спрятан полюс.

февраль 1993

+3

CHICK WEBBкарлик-горбун. бил по барабанам так сильно что их приходилось предварительно приколачивать гвоздями к сцене. часто на концертах терял сознание. хоронили в детском гробу. там он казался выше ростом. ART TATUMлюбимый джазовый пианист рахманинова. родился в огайо в городе толедо где в центре стоит памятник белым облакам. на этих крепких креслицах давно сидит бог. знает здесь его точно не увидят русские космонавты.

COLEMAN HAWKINSотец всех тенор-саксофонистов. друзья иначе как bean не называли. автор пьесы picasso в которой розовый и голубой периоды вытаскивают друг у друга из карманов разноцветные не имеющие хождения сексуальные монетки.

ROLAND KIRKслепой полиинструменталист. использовал среди прочего винтажные саксофоны девятнадцатого века манзелло и стритч. говорил я играю для того чтобы меня стало видно. как и многие слепые видел во сне странных животных. у нас таких брезгливо топят при рождении.

CLARK TERRYизобретатель mumbles бормочущего скэта. свою первую трубу сделал из керосиновой канистры. вспоминал ее бабочкой пахнущей самолетами. вспоминал индейскую поговорку когда человек влюблен у него в животе поселяются бабочки.

FREDDIE HUBBARDвесь день слушал его open sesame. сегодня он умер. сезам наконец открылся. за дверью оказались декорации тысячи и одной ноты. название нового инструмента на котором хаббард теперь играет может произнести только кошка лающая от ужаса как собака.

ART PEPPERодин из пионеров west coast style. человек с тяжелой историей жизни. сидел в тюрьме сан-квентин. еще при жизни о нем был снят документальный фильм с характерным названием «записки выжившего джазмена». не существует ни одной фотографии где бы он улыбался. не существует ни одной мышцы на лице которая смогла бы разорвать его рот до улыбки.

JAN GARBAREKнорвежские фьорды для него как разлившаяся миссисипи. плывут чернокожие пароходики. прилипшие к реке медные рыбки лопаются когда находят подходящий неприличный звук.

+4

BIX BEIDERBECKEбыл прообразом героя фильма «человек с трубой». бикс это сокращение полного имени бисмарк. дедушка немец в честь железного канцлера плохо понимал английский в больнице врач сказал cancer йа-йа согласился дедушка мой внучек он всегда внутри меня мой внучек.

ARVE HENRIKSENтруба звучит как ржавые качели у дома где год назад погиб ребенок. это детские болезни катают друг друга пытаются веселиться получается как-то натянуто и неестественно. придет время дождутся момента ударят стихотворению качелями прямо в висок.

HARRY JAMESпоследними его словами были – если меня будут спрашивать скажите что я уехал на гастроли с архангелом гавриилом туда где облака прыгают на тучах как маленькие мальчики когда им хочется в туалет.

CHARLES GAYLEдо тех пор пока не признали гением полжизни отыграл на саксофоне в переходах нью-йоркской подземки. людей всегда боялся. жил в квартирке в бронксе с ручной крысой. перед смертью крыса умела когтями то чего не умеют священники.

ANTHONY BRAXTONпрофессиональный шахматист. на альбоме in alto его саксофон имитирует шум моря звук падающего маленького черного короля которому мать в три хода.

TOM HARRELLс детства губы обветрены шизофренией. боится открыть глаза когда разговаривает. на сцене держится за трубу как вилка держится за нож приближаясь к пустой тарелке.

ESBJORN SVENSSONон утонул в балтике в тот день когда я начал писать книгу. сегодня я ее закончил. возвращайся прочитать. там у вас ее еще не перевели.

__________________________________________*** книгу ZZAJ вы можете заказать по адресу http://www.lulu.com/content/5983404

+5

Алексей ТорховРОЯЛЬ В УСТАХ. ТРИ СТОСЛОВИЯВЗГЛЯД. ВЗГЛЯД. ВЗГЛЯДИ если ты молчишь в рояль, то и рояль молчит в тебя. Собственно взгляд. Взгляд действия и взгляд возможности. Смотришь коснуться. Смотришь зазвучать. Не видя собственных рук, их взмаха, их беспомощности… Уходишь в рояль, как в монастырь! Беззвучно перебираешь губами чётки мантр… Играешь взглядом дымящееся граффити: «дж...аз». Но взглядом улавливаешь: «дж...онкейдж»... Выкручиваешь глаза-лампочки. Прячешь в карман. И уходишь – в немоту, в темноту. Осторожно ступая в собственные следы, не успевшие расползтись. Так и не нарушив чуткую дремоту стареющей звери. Не войдя в сонную реку. Не пригубив чёрно-белого десерта – натюрморт из прямоугольных коконов звука. 273 секунды безумного джа…

ПАЛЕЦ. ПАЛЕЦ. ПАЛЕЦПерчатки живой кожи. Каждый палец – жемчужина. Нырял за ними на дно сновидений, где кумиры играли, роняя пальцы. Задыхался в пучине музыки, собирал. Пока не срослось в перчатки. Что ни палец – загляденье! Три – таких разных! – «правых безымянных» Телониуса Монка (не повторялся даже в сыгранных пальцах). «Правый указательный» – Арт Тейтум (подарок сонной сестры). Малоподвижный «большой» – сам Фэтс Уоллер… На левой – четыре средних: Джонсон, Аммонс, Эванс, Рэй Чарльз. И – мизинчик Тосико Акийоси. Почти новый (редко макала его в музыку, чаще гладила слезинки)… Так бы и не снимал, если б не… Джаз! Его – только от плоти своей, только нагими пальцами…

КЛАВИША. КЛАВИША. КЛАВИШАСвои клавиши он носит с собой. Потому карманы переполнены с детства. И девственна пауза – первобытная немота перед джазом, когда он за кулисами неспешно достаёт клавишу за клавишей. Осторожно, будто к ране, прикладывает первую. Тщательно раскладывает остальные. Каждый раз по-новому. Словно карточный пасьянс. Именно в этом секрет импровизаций. Заждавшиеся зрители помогают ему играть. Фальстарт ритм-секции зрительного зала – хлопки проникают сквозь занавес, вносят в пасьянс погрешность. Именно в этих местах зал будет потом взрываться аплодисментами, узнавая себя… Но всякий раз одна клавиша оказывается лишней. Приходится прятать за щёку. И в приступе джаза касаться языком. Чтобы не фальшивить самому себе…

Евгений В. Харитонов

МАНТРА №...

Заклинай заклинай мальчик-велосипедВыдерни волос из носа плакальщицЗаклинай закипай мальчик-велосипедЗаклинай закидай их горохом вот так:

СКТТКСССКТТКСССКТТКСС

И громко колесом упади пропади на космосКак можно громче смешнее как можноупади накати на лысый, модерномвыкошенный космос

ЗАА-ЯА-РО-ГО-ЗА!ЗАА-ЯА-РО-ГО-ЗА!РО-ГО-ЗАРО-ГО-РГОРО-ГО-ЗА-ЙА-РО-ГО-ЗА!СКТТКСССКТТКСС

Только так они будут слышать тебяНо все равно посчитают тебяТо ли СКТА то и вовсе ТКСС

БЕЛОКОЖАЯ

онабелокожа без бельябыла белакак чистый лист как страхкак первый грех как соул Simply Redи без белья без «нет» без бедна теле какмладенец толькодикарка как клеопатра какв ночь последней любвибелокожа без белья белобебель я смотрел на нее и любили смотрели любили смотрелкак она

+6

Рваная музыкаПрошлого десятилетия,

Похожая на трип-хоп, Ошивается на детской площадкеВозле каруселей, поставленных в ряд И вряд ли возле батутов,

Где я бегал и искал последние нотыДля составления воздушной мозаикиВ целостную картину мира,

Такая простота, что вот-вот зазвучит восприятие,(Мне кажется, один я это слышал,

Я так и сказал)

Ладонью ударишь о пенопласт, и не то,Джаз или соул, Как дажь нам, и есть

Хлеб или соль, звук, сходящий как медленный шелкС поврежденных пластинок,

Что в новых обертках ужеОттеняют мой шепот на грамм, приглушенный, и как нарратив

Щебетанье птенцовИ над пыльным пространством батутов

Туда, за пределы…В обители новых богов

Я столько ходил и искал свой трип-хоп,Взыскательный малый,

Что, видимо, даже не слышал

Как лаяли псы, как неслась поливалка под ливнемВсе это мне не было нужно…

Алексей ШваьауэрКАК ДАЖЬ НАМ И ЕСТЬ

Павел Банниковтретий мир(рождественский романс)

промокшее пальто согревается в таксишофёр говоритизвиниможет это не моё дело -ты похож на баптиста - с рождеством!

я еду к тебе и думаючто мы живём в стране третьего мирачто за последние несколько лет я не встретил ни одного приятного собеседникачто за последние несколько лет я не услышал ни одной новой музыкичто за последние несколько лет прошло в несколько раз больше лет чем прошло

что тем не менее рождество в стране третьего мираприятнеечем где либо ещё даже если ты не религиозена может как раз благодаря этому

шофёр подмурлыкивает джорджу майклуи улыбается мне как иисус — ребёнку

+7

Евгений АрабкинВЕЧЕРНИЙ МОНКИЭН ГИЛЛАН ЧИТАЕТ СВОЁ СТИХОТВОРЕНИЕ 69-ГО ГОДАРазговоры об иллюзияхпользуются теперь определённым вниманием,я знаю кое-кого, кто уже оглох от этой лёгкой дроби,но так и не выработал в себе чувство опасности.Сыпать предупреждениями — это шутовская,а не пророческая позиция.Чем интерсно моё право на трудотличается от его права на отдых?Скоростью реакции разве.От этого, кстати, зависитнастоящая скорость перемены мест.Мне уже приходилось об этом говорить.Чтобы сбить темп,можно посчитать упоминания дьявола в текстахили акцентировать тему одиночества.На мили вокруг, и правда, нет ни души.Небо горчит и ничего не отражает,откуда-то с заднего двора тянет горелым.Я всегда был нетерпим к иллюзиям,не подмешивал в кровь бензини знал в какую сторону вращаются колёса.Это важно знать, если хочешь сберечь дыхание.Теперь, когда мои друзья поднимают крик,как только они одни умеют это делать,я сажусь играть в шахматы с Эллой Фицджеральд.

***Вечерний МонкХороший утромА рядом день идёт чужойНи солнца на макушкуНи земли под пятки

Всё пребывает в беспорядкеА ты в порядкеКогда дойдёшь до чёрных клавишПочти не давишьА только смотришь

***это пчела в пуховике печаль обёрнутая кипяткомхрустящая корочка под каблуком завтрашнего ботинкаэто затылок всегда с одним и тем же прикосновеньеммедным негромким пеньем заблудившимся соловьиным

это ботинок морщится свет отражает пыльной витринывыползли красные мины следом зелёные можно бегитеэто на выход на холод или в поход в марш-бросок и исчеззапрятанный мазью глотает порез до утра не пускает

+8

Сергей ТимофеевDONNA ETRUSCA ПО-РУССКИ

Такой был ресторан. В Самаре. В гостинице. Ну, как бы c размахом, на подвальном этаже, даже роскошный. Столы, белые скатерти, музыка какая-то, официантки. Это был последний наш вечер как группы, как компании. Всё придумал джазист из Швейцарии Морис Маньони, он собрал 13 музыкантов из разных коллективов у себя на родине и исполнял с ними один свой большой кусок, что-то вроде джазовой сюиты. До этого они катались в Африку. А теперь месяц подряд мы бороздили просторы России и новообразованных стран Балтии. И вот последний концерт был в Самаре. Я в группе считался тур-менеджером, переводил, под конец даже вёл концерты, общался с администраторами, собирал небольшие гонорары (всё это дело оплачивала какая-то швейцарская культурная контора, а на местные гонорары мы просто гудели во всяких злачных местах). И со всеми там подружился. Кроме человека, который играл на тубе, некого такого мрачноватого типа с водянистыми глазами. Который влезал в эту тубу и гудел. Ну, как бы мы с ним и не ссорились, просто коммуникация была прохладная, деловая. И был там ещё саксофонист Маурицио Бьонда, он, собственно, был не из Швейцарии, а из Италии, из какого-то маленького городка. Такой вот абсолютно типичный Маурицио, улыбающийся, курчавый, среднего роста. Никакой не супер-интеллектуал, а такой вот рубаха-парень, и ходил всё время в цветастых рубахах. И вот мы там в этом ресторане крепко выпивали, вспоминали всякие забавные истории за этот месяц. Потому что с раннего утра мы должны были сесть в автобус и прямым ходом дуть в Москву, в Шереметьево. И ресторан этот был типичный ресторан начала 90-х. Какие-то братки с подругами, кооперативный угар, «Советское шампанское» вперемешку с мартини. И были там девочки, накрашенные, с высветленными волосами, этакие размноженные «маленькие веры». Целая стайка. И при них двое мужчин немногословных, ну то есть они на заднем плане держались, мы их сначала даже не заметили. Девчонки всё вокруг нашего стола вертелись – как же, иностранцы! Из Швейцарии! Наконец, одна из них как-то даже и уселась к нам за стол рядом с Маурицио. И завела разговор на ломаном английском – кто мол и откуда. Музыканты? Да вы что! Ох, ох. А сыграете что-нибудь мне? А? Ну, пожалуйста, плиииззз! И Маурицио взял футляр с саксофоном, достал инструмент. И заиграл. Что это было, я только потом узнал. Такая тема с их диска – называлась Donna Etrusca, в записи она – целых семь минут. Посвящение девушке из народа этрусков (которые обитали в Италии ещё до римлян). Её могилу раскопали, а она, эта девушка, каким-то образом невероятно сохранилась. Археологи охали и ахали в восторге от её красоты. Но под воздействием воздуха через 10 минут она рассыпалась в пыль. Вот кому в принципе посвящалась эта тема. И Маурицио играл на своём саксе, музыку в баре приглушили, все сидели притихшие, и эта девушка из ресторана сначала смотрела на

Андрей Сен-СеньковTHELONIOUS MONK.одного из сыновей меркурия звали телониус. самый нелюбимый ребенок бога. всю жизнь ездил на ослике но считал умело обманываемый отцом что это конь. никогда не бил ногами по закрытому животу парнокопытное пианино маленького роста.

.он играл как бы выпаривая мелодию оставляя только каркас. ненужные капли поднимались к синему потолку рояля откуда придумывалось слово rain в многочисленных названиях джазовых композиций.

.первый джазмен попавший на обложку журнала time. позже в честь него одного из друзей лизы симпсон назвали телониусом. подчеркивая особое расположение художник нарисовал мальчику не восемь как обычно а десять пальцев. чтобы удобней шевелить руками по локоть запущенных под теплую разноцветную крышку мультипликации.

+9

него так горделиво – вот для меня иностранец-музыкант играет, смотрите, слушайте! А потом как-то постепенно взгляд перевела куда-то в стол и ни на кого уже не смотрела, сидела так, не шелохнувшись, и плечи сгорбила, а Маурицио дул, дул, дул. А она сидела. А мы все смотрели на неё и на него. И видели, как она менялась. Как что-то с неё как будто такой специальной супер-мега-тряпочкой для пыли оттирали, отдраивали, очищали постепенно, сантиметр за сантиметром… А тема – длинная… И тут эти двое мужиков заволновались, они как-то просекли – происходит что-то не то, не так. Кинулись к нам, прямо из-за стола её вытащили и потянули куда-то. Все наши тут смешались как-то. Ну, как бы понятно, что девушка неспроста к нам подсаживалась, и эти чуваки – понятно кто. Но ведь… Но утащили её. Никто следом не побежал. Маурицио саксофон обратно в футляр сложил. Так, думаю, не пора ли праздник в номера переводить. Тут как-то странно стало. Значит, пора расплачиваться. Так и сделали. Выходим. Часть ребят ещё у стойки задержалась, купить что-то с собой, наверное. И Морис с Маурицио стоят там и разговаривают по-итальянски. А мы уже двинулись в номер к ударнику Марку, сели, налили, но разговор как-то не клеился. И тут возвращаются Морис и Маурицио и говорят, что те двое мужиков пытались с Маурицио вытребовать денег. Типа что-то же было между ним и этой девушкой. Деньги давай! Это же, может, покруче, чем секс. Деньги гони! Но тут охранники гостиницы вмешались, утихомирили тех двоих, разрулили. В общем, выпили мы ещё немножко и разошлись. А рано утром сели в автобус и погнали. Досыпали ещё на ходу. Я спал, вытянувшись в проходе между кресел, на самих креслах не помещался. Вообще свободных мест было много – автобус большой, туристический. И круглолицый водитель Вадим увозил нас, вёз всё дальше, от Самары, от гостиницы, от девушки, невесть о чём грезившей под саксофон Маурицио, от тех мужиков недовольных, от 1993 года, который уже шёл потихоньку, покачиваясь, в сторону финала, ведь наступил уже ноябрь, и всё сворачивалось, опадало, стекало вниз, отслаивалось, кружилось, застывая… и рассыпалось.

+10

1. пролог— Мистер...Сиделка с огромными сиськами —Пользует не его, но — печень...Уважительно хмыкая, ущипнуть...Ох, если бы не палата, а стойка...— Мистер...Чертова печень, —Так и выскакивает наружу...— Мистер...Интересно, —Кто возьмет его крошку?..Пальцы мечутся по простыням...Крошка останется у парней...— Немного блюза, господа...— Совсем немного блюза...

2Славный парень...Наверное, техасец, —Открытый взгляд...Простые помыслы...Если бы не прыщи...Что разбежались по физиономии,Но он очарует свою Джейн —Хотя бы и полицейским значком...Блюзы — не блюзы, —Но государство доверило ему —Основательную частицу себя, —И если она, Джейн, —Не притормозит у его столика, —Он выпишет ей квитанцию...На 14 штрафных поцелуев... 3Ее любовь —Тиха и прозрачна, —Как слезы, —Промокаемые салфеткою...В забегаловке Джо —Она — единственная, —Кто слушает его пение, —Не чавкая, не чавкая, не...Нет, она не слушает...Она подается навстречу —Хриплому голосу, —И втя-а-агивает его...Через трубочку...И — глотает, глотает, —Пьянея от счастья... 4Джо покусывает зубочистку:Сонни — отличный парень, —Но у него проблемы с печенью...Цирроз, цистит...Или — черт его разберет, что...Правда, его импровизации...Джо смахивает слезу...Сонни явно в ударе...А может, именно печень позволяет емуВыжимать из разбитого «Фендера» —

Николай СтолицынДОЛБАНЫЙ БЛЮЗ

И звуки, и — доллары...Джо уважает современную медицину,Но лишать Сонни —Его прекрасной печени...Его, блядь, гниющего потенциала... 5Вышибала Том посапывает...Сладко-сладко...Вышибала доволен работою:Знай — посапывай...Но закончатся блюзы, —И ему придется вызвать такси:В перерыве Сонни — налижется...Вышибала Том вынесет Сонни —И задвинет его на заднее сиденье...Сонни настолько невесом, —Что на втором плече Тома —Повиснет умолкнувший «Фендер»...Никаких проблем...Ох, черт! ведь Сонни...Сонни может облеваться и на весу...

6Весь их чертов бэнд —Страдает от Сонни...Интересно, —Какою дрянью его накачали?..Он и хрипит пуще прежнего...Стачивает шестой медиатор...А «начинаем, парни» вместо —Привычного «вот дерьмо»...И никакого гребаного виски...А микрофон, —Этот Сонни, он обнюхивает его,Он касается его сухими губами,И — давится словами припева...И — улыбается, и — поет, —Или — плачет...

7Такое странное чувство: —Слова застывают на связках...Застывают — и срыва-а-аются...И нет — ни гитарного грифа, —Ни битого пластика на «рабочем»...Только — слова, терпкие на вкус,Только — крошево медиатора...Только — крошево и слова...Стоило подлатать печень, —Гниющую печень запойного Сонни,Стоило отбросить тяжелые крылья —И стать его, Сонни, малою частью,Чтобы понять, что такое — блюз,Что такое этот долбаный блюз...Черт бы его подрал! долбаный блюз...

8. эпилогСиделка меняет простыни...Они — откачали его...Он — только прилип к микрофону,Как они — откачали его...

+11

— Ничего, крошка...У сиделки — отменная задницаИ, черт подери, сиськи...Но — крошка изящнее...С ее колками и струнами...Да, он бы сыграл и на сиськах,Но выжать из них звенящее До, —Такое, от которого морщатся небеса,И ангелы слетают с дождевыми каплями,Желая услышать хрипловатое: —«Блюз, господа, совсем немного блюза»?!

Канат ОмарВАРИАЦИЯ № 17

на верхних этажах труба сверкает резчетрубач опустошён мундштук продут и вытерта молния вселенский перебежчиккак сквозняки гуляет по квартире

выдула всхлипы из горлаколотила в кожаный пузырьсыграй трубадур обугленным ртомафриканское шёпотом

грызёт невидимая течь безумный домик бытия земля уходит из-под ног и небо рушится мыча

не отвечая на вопрос вопросом из календаря постукиваешь в барабан который прятал для себя

в песочнице с нипочему

дни как сплошное затмениеи долговая распискаа трубачу всё равновоздухом повелевает закатывает глаза

я плохой учитель мамаплохой учитель:я говорю женщине что она женщина а она не верит

видимо я плохой учитель мамаи вправду плохой учитель:я говорю мальчишке что он мужчина а он плачет

а знаешь он прав мама:похоже что это блюз –такая музыка мама когда уже все ушли

времена тяжелы как всегдаи мне не вынести этот груз – плюс память полна именами тех кто давно вдали

я плохой ученик мамаплохой ученик:смерть гораздо длиннее любви вот все что я знаю о жизни

тебе нечем гордиться мамая играю в словачаще проигрываю но обещаю: завтра завтра все кончится

ведь это всего лишь блюз – посреди сероглазых дождейдвенадцать тактов надежды с акцентом на слабой доле

так бывает мамаслава богу не каждый деньне запирай за мной дверь и поставь пожалуйста чайник: я сейчас

Александр Месропян<WRITERS BLUES>

+12

«Потребность в ясности, основанной на двух-трех законах нормы, сделала из нас ненормальных. Однако то, что казалось дефектом,

может обернуться неопределенностью нового, богатством неизвестного. Вот почему на данный момент полное понимание

креольности должно быть оставлено за искусством, безусловно, за искусством».

Жан Бернабе, Патрик Шамуазо, Рафаэль Конфья, «Хвала Креольности», 1989

1. Перспектива определяет наблюдателя. Сидя на краю глобуса, посередине нигде и в разгар никогда, еще не умея философствовать, но уже ощущая себя «шпионами неизвестной державы», мы смотрим в окуляры калейдоскопа, наблюдая многократно отраженные друг в друге осколки миров — никогда не повторяющиеся узоры, созданные повторениями, — и понимаем, что из этой точки ничто не кажется нам чужим: ни призрачность социализма, ни кровь и плоть свободного рынка, ни ощущение моря – ни ощущение континента, ни тоска акмеистов — ни веселье декадентов, ни космос досократиков — ни хаос дадаистов, ни идеализм Дон Кихота — ни прагматизм Пансы, ни активность Робинзона – ни пассивность Пятницы, ни монадология – ни номадология. Подобно делезианскому блуждающему субъекту, мы многократно рождаемся из потребляемых состояний, повторяя: «Итак, это мы... Итак, это мы…». «Новые нищие», готовые присвоить все, что угодно, лишенцы и безотцовщина, мы рады наследовать любым эпохам и любым культурам и, несмотря на свою шизофреническую отчужденность от реальности, все же чувствовать причастность некой условной Истории, которая, впрочем, то ли уже закончилась здесь, то ли еще не началась. Мы ищем преимущества в этой полужизни на окраинах, в новых необжитых местах, где правит молчание, потому что здесь еще не изобретен язык, на котором мы могли бы рассказать о себе. Нам интересно, как это в конце концов происходит: в тишине возникает голос, из бессмыслицы складывается смысл, из подражания рождается самобытность? «Nil novi sub luna», — твердит допотопная мудрость эпохи постмодернизма, игнорируя при этом и факты эволюции, и свои собственные эпистемологические основания, ведь разве познание как таковое не является процессом само-созидания этого самого «нового»? Мы изучаем разные формы жизни, желая понять, на что мы похожи, наблюдаем в свою шпионскую трубу химические свадьбы кочевых монад и мобильных гамет — символические конъюнкции, в результате которых старое превращается в новое, сухое русло наполняется водами, из пустой шляпы выпрыгивает кролик. Чтобы думать об этом, мы с беззастенчивостью дилетантов смешиваем понятия, подозревая, что еще не описанные формы жизни могут быть обнаружены в зазорах между книжными полками, разделенными на рубрики. Поэтому мы говорим что-то о креолизации и картографии, об эмерджентности и аутопоэзе, о трансверсальности и микрополитике, об эрратике и эротике. Когда эти вещи утомляют нас, мы идем в наши спальни заниматься любовью, и всякий раз удивляемся, обнаруживая в этом древнем, как мир, занятии — новизну. We think as we fuck, — вспоминаем мы строчку поэта, — должно быть, воспроизведение себе подобных – это задача бесполого размножения, в то время как цели половых способов прокреации состоят, напротив, в отказе от

Руслан ГетманчукАПОЛОГИЯ КРЕОЛЬНОСТИ, ЦЕНТРАЛЬНОАЗИАТСКИЙ СЛУЧАЙ

+13

унылого самоподобия и в переопределении границ? Переводя фокус калейдоскопа со статики идентичностей на динамику трансгрессий, мы решаемся на поиски того, чего нет, понимая, что политическая игра в идентичности так или иначе воспроизводит сюжет о победителях и побежденных — другими словами, взывает к войне, — тогда как трансгрессия связана с [миро]творческим разрушением этой бинарной, как дубинка, оппозиции, со своего рода уловкой: если третьего не дано, его следует изобрести.

2. Территориальное мышление свойственно всем наземным, стерегущим свои участки частных владений, сверлящим их в поисках материальных и символических сокровищ, убивающим и гибнущим за них, — но возьмем пелагических рыб: они и не ведают, что такое “своя территория” — словно бы нет среди них ни эллина, ни иудея, ни раба, ни свободного, ни мужеского пола, ни женского.

3. A diet: neither fish nor flesh.

4. Ускользая из неводов классификаций, вдохновленные поэтикой Эдуара Глиссана, мы используем понятие «креольности» в значении, выходящим по мере возможностей за рамки того контекста, в котором оно возникло; угадываем за ним общее всем формам жизни движение-к-реолизации: ореол креативной реальности, которым окружен существующий порядок вещей, укорененный в территориальном. Увязая в путанице внутренних различий, деконструируя генеалогии и фальсифицируя родословные, мы славим лукавых божеств – Эрота и Гермеса, — благодаря чьим крыльям края и центры мира связаны воедино. Как и у всех вновь прибывших, у нас нет имен, поэтому мы говорим о себе так, как говорят применяющие уловки на долгом пути домой: мы Никто. Нечисть, полулюди, креоль, черт знает что, экспериментальные существа, занятые картографией несуществующего.

5. Чтобы заниматься любовью, поневоле приходится импровизировать. Куртуазные акыны и трубадуры фристайла, мы создаем череду экспромтов и повторений с вариациями. Импровизация требует той расслабленности ума, без которой нет вдохновения и драйва, а релаксация, в свою очередь, требует напряженных усилий: как отказаться от контроля, не сжимаясь от страха? Как отпустить «свое» и отдаться стихийным потокам — зная, что они могут унести в места, еще не пригодные для жизни? Как научиться доверять течениям так, как это делал известный афрофутурист Sun Ra — а ведь музыка занесла его, кажется, на Сатурн!

6. Или это где-то неподалеку?

7. В зеркалах калейдоскопа далекое и близкое то и дело меняются местами. Любить ближнего как дальнего, тебя как себя – разве это не означает также исполнить и трюк самоподмены: влезть в чужую обувь, спеть чужую песню, переживать по чужому поводу? И разве древний принцип общежития не обязывает исполнять этот трюк каждодневно: поступать с другим так, как если бы мы поменялись местами? Существуют ли вообще эти места, занятые согласно купленным билетам (первый класс, второй класс...), оправдывающие

Юрий Серебрянский

***А я видел одного трубачас одной трубой. Он ушел в нее с головойи я в него с головой. Наши головы перемешалисьв его трубе. Дреды — волосы, волосы, дреды, где?Как в воде,но не как в аквариумной воде. Как в открытой.В невесомости на весу,где саргассы несусь, несусь.

+14

расчетливость самосохранения, амбиции самотождественности, тщету самолюбования? Гордость по поводу дарованной свыше аутентичности выдает романтическое, в духе Иоганна Гердера, понимание природы нового. Едва ли оригинальность создается демиургической волей «бурного гения» — даже если это гений какого-то места, — скорее, она проявляет себя медленно и исподволь, как какая-нибудь (венерическая) болезнь, подхваченная в чужом порту и превращающая своего носителя в изгоя. Нас скорее убеждает скептицизм Юма, утверждающий, что исходящие идеи не содержат ничего нового по отношению ко входящим впечатлениям, и творцу остается лишь подражать и рекомбинировать. По большому счету, все, что умеют обезьяны семейства Hominidae — это обезьянничать, но это умение дорогого стоит. Добросовестное подражание в конце концов становится чем-то своеобразным. Креольское искусство гомеопатической магии – терапии колониальных травм, — основано на мимесисе, на умении присвоить господскую силу путем имитации ее символов. Суть деятельности художника мы видим сходным образом, находя наиболее яркое ее выражение в меланезийском «культе карго». Любая культура — творческое подражание, любая музыка – повторы с вариациями, текст – узор из осколков контекста, слово – эхо, отражение чужого слова.

8. А что же у нас есть своего собственного — а, собственно, ничего. Собственность всегда либо приватизирована («нацией»), либо национализирована («приватно»), и из нашей точки обзора какой-либо разницы между этими формами не видно. Мы не владеем ни землей, ни водой, ни ситуацией, ни собой. Мы не владеем даже языком, скорее, имеет место обратная ситуация: языки овладевают нами, возникая в рекурсивном процессе перекличек, итераций и переотражений «как результат любовного сотрудничества». Индивидуальность, неповторимость — иллюзия, подобно алхимическому чуду обретающая реальность лишь при условии отказа от инфантильной мегаломании «себя-неповторимого». Если и впрямь «существовать – значит отличаться», — то мы, вновь прибывшие, желая быть, желаем и отличаться, и обладать индивидуальностью, самобытностью, ценностью, ценностями и еще бог знает чем, но, в конечном счете, новый Гамлет общества потребления встает перед дилеммой — обладать или быть? В самом деле, как тут быть?

9. Как нам быть тут? Кому — «нам»?

10. Лишенные корней, мы захвачены потоками. Потоки звуков и знаков, потоки лжи и дерьма, финансовые и человеческие, дис- и ассоциативные, превращающиеся снова в потоки сознаний — технику, которой пользовались не только в литературе. Ее придумывал и Фрейд, знаменитый изобретатель джаза, этого метода свободных ассоциаций, по диагонали пересекающего телесность терапии и умозрительность герменевтики, накрест соединяющего заумь искусства и безумие науки в межеумочном сеансе сновидения. Этот метод, позволяющий сопоставлять несопоставимое, и сегодня может изобрести каждый, кто наблюдает за брачным поведением растений: вдоль дорог, ведущих прочь из Рима, у пыльных перекрестков Мира они, не прячась, занимаются любовью с ветром и пчелами методом перекрестного опыления. Как раз такое поведение и движет

Павел БанниковДОМ порой его дом наполняется людьмичернымибелымикраснымижёлтыми людьми ищущими способ убитьсубботний вечер

люди наполняют его дом звукамиразбивающегося пианинотреском струнных на щепкизвоном лопающихся струн на щипковыхвьющимся тромбонным соло и истрёпанной виолончельюшум нарастаетшум замещает воздухи что-то ломается

ночь заканчивается утром понедельника становится нечем дышатья ухожу

шум хромает за мной но никогда не выбирается дальше входной двери

выхожу а он остаётся в квартирес ощущением вечногосубботнего вечера

+15

познанием. Помня о том, что не только лирика, но и физика основана на метафорах, рискнем предположить, что стратегия соположения разнородного годится для всякой познавательной деятельности.

11. Думая так, мы снова вертим калейдоскоп, рассматривая возникающие формы жизни как формы познания, подрывая еще одну бинарную оппозицию: природы и культуры. И там, и там возникновение новых фигур происходит спонтанно в зоне контакта и взаимного отражения двух и более старых. Такой контакт, чреватый рождением бастардов, увы, никогда не подразумевает равноправия и почти всегда — насилие. История Запада, печальная история войн, заставляет думать, что вооруженный захват является основным способом генетического обмена. Само появление на едином континенте культурных концептов Европы и Азии возникло благодаря греко-персидским конфликтам. Походы Александра, объединившие греческий, персидский и египетский миры, определили возникновение эллинизма; милитаристский Рим дал миру изначально гибридную культуру; Возрождение оказалось возможным после того, как крестоносцы познакомили единоверцев с наследием Античности, с византийской и мусульманской цивилизациями; Просвещение и Романтизм своим появлением не в последнюю очередь обязаны колониальной экспансии морских держав, чьи корабли столетиями завозили в Европу пыльцу чужеземных культур. И вот уже Антуан Галлан переводит «Тысячу и Одну Ночь», Жан Шарден стяжает славу, публикуя дневники путешествий в Персию и Индию, маркиза де Помпадур вводит моду на Китай, генерал Роберт Клайв – на Ост-Индию, Наполеон — на Египет, а наступивший в середине XIX-го века конец самоизоляции Японии приводит к возникновению западного японизма, процветающего и поныне. В эпоху модернити – эпоху Всемирных выставок и Мировых войн — использование трансконтинентальных заимствований и понимание интертекстуальности становятся общими местами.

12. А как же истории Югов, Востоков, Дальних Северов и всех прочих сторон наблюдаемого в калейдоскоп горизонта, коим несть числа? И этим сторонам досталось кое-какое наследство, включающее и плоды модернизации, и травматический синдром, и памятники имперского строительства, и сомнительные дары «колумбова обмена», и даже новые креольские языки и культуры, чьи очаги пунктиром отмечают на карте излюбленные маршруты колонизаторов. Локальные истории все еще пишутся; хоть выгоды от рекомбинации генов здесь не столь очевидны, но эти выгоды, безусловно, могут быть найдены поколениями, выросшими в условиях относительной независимости и преодолевшими последствие травмы — вытесненное чувство неполноценности, проявляющееся, как это часто бывает, в пуризме, в отрицании «чуждых влияний», конструировании беспримесных родословных и бреде величия.

13. Столкновения культур болезненны, и каждый такой случай – особый. Тот тип модернизации, который проводился в Центральной Азии Советской властью, безусловно, во многом отличался от колонизаторских предприятий Европы, однако по своему происхождению это была все та же прогрессистская

+16

экспансия европейского Просвещения, на этот раз уже вооруженного научными теориями общественного переустройства. Именно эта модернизация вызвала к жизни современные государства Центральной Азии. Она привела здесь, помимо прочего, к созданию культурной инфраструктуры, которая и по сей день определяет центральноазиатскую версию современности. Пока что эта версия напоминает скорее брежневскую эпоху, когда упомянутая инфраструктура и застыла окончательно – в виде целого ряда государственных учреждений, имеющих вид национальных «культурных центров», понимающих свою функцию как консервирующую, а саму культуру как сугубо национальное явление. Существуют казахские, узбекские, киргизские, русские, корейские, уйгурские и прочие культурные центры, но нет ни единой локальной институции, поддерживающей поисковую, трансгрессивную и критическую традицию [пост]модерности, традицию, интер- или вненациональную по своей сути. Такой центр мог бы, по аналогии с национальными, носить название «креольского». Продолжая развивать метафору креольности, можно пойти дальше и уподобить советскую центральноазиатскую культуру особого рода пиджину – ввиду ее известной ходульности, несамостоятельности (особенно на начальных стадиях), что было прямым следствием экстремальности породивших ее условий: гражданская война, национально-территориальное размежевание, «Малый Октябрь», коллективизация, репрессии и депортации, цензура, «железный занавес». Кредо официального советского искусства — «национальное по форме, социалистическое по содержанию», — удивительно соответствовало описанным в языкознании отношениям господствующего языка-лексификатора (содержание) и подчиненного языка-субстрата (форма) при образовании смешанного наречия. В таком видении следующий этап развития, связанный с появлением на обломках этой двусоставной культуры нового поколения, открытого разным влияниям, должен, по идее, представлять собой процесс самосборки новых символических систем из разрозненных, незаконно присвоенных фрагментов старых: креолизацию.

14. Впрочем, в нашем переменчивом понимании, креольность – это не аффирмация новой идентичности, а, скорее, негация того, что есть. В самом деле, мы не можем больше связывать существующее на планете культурное разнообразие исключительно с идеей национального как особенного. Черт с ними, с пелагическими рыбами, но как насчет охотничьих традиций касаток или гидротехнического зодчества бобров? Особенное многолико, его источники неисчислимы, границы не определены, в то время как национальное — всего лишь исторически сложившаяся «западная мода», социально-политический конструкт, форма макроуровневых отношений власти, которой не было в прошлом и не будет в будущем. Уже сегодня культурные различия проходят не по государственным границам, а на уровне отдельных персоналий, по крайней мере, номинально свободных в определении собственных жизненных укладов — там, где городская среда допускает совместное существование разнообразных эпох и стилей жизни. Такое самоопределение — замена полученных по наследству, фиксированных коллективных идентичностей на персональные, мозаичные и незавершенные, возникающие тут и там в полном соответствии с этикой Do-It-Yourself и логикой «молекулярной

Ануар ДуйсенбиновФЕВРАЛЬАПРЕЛЬ АПРЕЛЬФЕВРАЛЬ СӘУІРАҚПАН

иду по городу, идет февральапрельгуляют голуби, клюют глаза асфальтуиду по городу, за мною Менестрельнашептывает песни, я запоминаю

апрельфевральсебя обманывал, всем вралапрельфевральвнутри себя я закалял как стальблеск тишины и сталя тишиной самой

курю, вдыхаю. небо выдыхает облакаладони прячутся в карман или в рукавапрельфевральздесь можно в шубе и в пальтоздесь можно в куртке, можно и в плащена свете столько удивительных вещейчто происходят отчего-то не со мной

иду по городу, рекламные щитыкурс доллара сто пятьдесяткурс государства двадцать пятьдесятиду по городу в семнадцать пятьдесяткормлю не голубей, но свору своих бесят

февральапрель, апрельфевраль, сәуірақпанкөктен көктем сұрап жолынан адасқансақ сауысқан

апрельфевраль, февральапрель, ақпансәуірдела здесь так себе, тіріміз әйтеуірбәріне жат болып ауру болдым. Ауырсөздің ішкі жүйесі — сыр, дауысы да — сыр

я посмотрел наверх, отдунув прядь со лбаи молча вопросил: как там дела?в ответ мне бабушка шепнула: тәубаа здесь не тәуба, бабуль, совсем не тәубаздесь ноша тяжела, а ночь черназдесь правда не прочна, свобода неверна

я глянул прямо — прядь сползла на лобя понял, что коллега — дура, а начальник — жлобчто каждый мимо проходящий — ксенофобкурю сквозь челку, чувствую ознобна набережной хипстота пищит брит-поп

я малость отвращен и малость увлеченно Менестрель, парящий над моим плечомпоказывает мальчика с мячомпоказывает девочку с мечомя слышу как Арман кричит: Привет!как Ольга отвечает: Саламатсың!и как они вдруг стали целоватьсяя вижу мир, который поломалсякоторый перепутался и взбился

+17

революции», — может внести вклад также и в аффирмативное, — почему бы нет? — понимание креольности как модели индивидуации, как механизма возникновения автономности и способа эмансипации от власти больших идеологий. Эта модель настаивает на растущей множественности и ценности различий, признавая одновременно и их сконструированность/обусловленность, и их тотальность/непреодолимость. При всем этом «креольское самоопределение», как один из примеров тактического эссенциализма – это, конечно, вынужденный шаг. Автономность приобретается благодаря стремлению выжить в неблагоприятных условиях. Производство креольской субъектности основано на болезненном опыте неудачной социализации — опыте отторжения и непризнанности как по одну, так и по другую сторону какой бы то ни было границы. Мерцание идентификаций есть результат невротической интериоризации неразрешимых внешних противоречий, оно обеспечивает ту обостренность внутренних конфликтов, благодаря которой идентичность может оставаться слабой, волатильной, сохраняя свой трансгрессивный [миро]творческий потенциал.

15. Во фразе «все люди разные» универсализирующее «все» входит в непримиримое противоречие с партикуляризирующим «разные». Что, если мы – не «все»? Как возможно универсальное? Завершившаяся эпоха оставила нам много подобных вопросов. Это было время крупномасштабных объединений, амбициозных идеологических проектов, наций. Если древние войны племен и царств могли быть опустошительными для самих этих племен и царств, то войны наций стали воплощенным кошмаром и могли бы стать примером уничтожения жизни как таковой. Любой принцип объединения — консолидирующая идея, социообразующее знание, — всегда подразумевал проективный образ исключенного, чужого. Создание общности требовало возведения стен; условием дружбы была вражда; людей объединяла рознь. Непоседливые европейцы, возможно, раньше других обнаружили: мир велик, и люди везде разные. One man’s weird is another man’s world – что русскому хорошо, то немцу смерть. Из этого открытия можно было извлекать прямую выгоду, проводя в жизнь принцип «разделяй и властвуй». Однако наследникам тщеславной эпохи наций — креоли — предстоит сделать следующее, более фундаментальное открытие: мир мал, и люди везде одинаковые. Населяющие глобус повсюду и всегда сидят на самом его краю — ожидая, когда закончится их время, чтобы соскользнуть за край и уже не вернуться. В такой перспективе какие угодно наблюдатели разделяют одну общую судьбу, принадлежа одному виду, полу, расе, нации, классу, вере, и так далее. Наша солидарность с любым дыханием жизни, включая небиологические формы, основана на этой простой вещи: мы загадочно смертны и поразительно одиноки. Может быть, именно поэтому нам и не чуждо ничто нечеловеческое.

Алматы, 2012-2013

как венчиком, уже исходит пенойя слышу песню, песня — край Вселеннойа Менестрель мне шепчет: мәселен, мынауна бомжеватого косясь, на растаманаа тот ладонь свою мне тянет из карманаи я тяну свою, потом мы тянем вместе

әже, не представляю я в каком сейчас ты местенадеюсь лишь, чтоб это был Жәннәтәже, представь, я больше не женатәже, всю жизнь свою шагал из Ада в Адв сегодняшнем уютнее всего мнеспасибо, что заставила запомнитьЯ — Ануар и свет во мне зачатчто Волшебство есть в каждом Имени и Словечто есть Любовь — она всего в основе

февральапрель, ақпансәуір, сәуірақпанмне холодно снаружи и внутриАттан! Тревога! Тревога и Аттан!кричит без умолку проснувшийся инстинкт

Гори, Гори, Гори! Өртен! Өртен!костер недостижимого «Ертең»

ақпансәуір, апрельфевраль, сәуірақпанздесь время попадается в капкана мир течет снаружи в Океана ты и время, вы заточены в стакан:сәуірфевраль, ақпанапрель, апрельақпан

+18

Павел БанниковМАЛЕНЬКОЕ ЯБЛОКО

ПЬЕСА ДЛЯ МЕХАНИЧЕСКОГО МУЗЫКАНТА

— когда исчезает музыка...

(исчезают резкие повороты и остановки милые проулки без имени спасительные двери в тупичках остаются узнаваемые звуки тошнотно-радостно узнаваемые звуки знаки без значения)

— когда исчезает музыка я пытаюсь ухватить её запомнить её но на сетчатке остается лишь безымянный старый негр ласкающий клавиши в среднем уже застревает причмокивание его пальцев по белым клавишам...

(слово клавиши сочится на языке)

— исчезает музыка...

(остаются лишь проверенные ритмы безымянные пальцы и нескончаемое вибрато в ре потом вибрато в си вибрация вытесняет все отголоски прошлого музыка умирает за сценой звучит классическая гитара и голос певицы будто слегка подгнивший) ЗАНАВЕС

АМЕРИКАНКА

моя американка скользит серебристым лососем чёрным медведем из аризоны в нью-мексико через юту пишет стихи на салфетках в придорожных кафе и лучших ресторанах мегаполисов

моя американка пахнет бурбоном маисовым хлебом сиплый голос в прибрежных деревьях повдоль миссисипи скиффл стиральные доски белые веревки и чёрное мыло

моя американка пахнет бумагой типографскими чернилами и пылью университетской библиотеки отёчные ноги очки в роговой оправе имена на последней полосе нью-йорк таймс

моя американка приходит с джеком дэниэлсом и контрабандным мальборо и сидит до утра подмигивая

+19

B.E.B.O.P.

по запросу bebop гугл выдает тонну аниме — гугл говорит: бибоп это японский киберковбой с милым детским лицом

и лишь на одной фотографии склонивший голову кучерявый парень печального образа чета бейкера потерявшего инструмент

может быть гугл не так уж неправ —

и в трубе пташки крутятся японки в коротких школьных юбчонках?

в саксофоне святого джона сидит великий кенсей и дайто срезает уши спешащим от дома в котором живёт музыка?

озверевшие ронины завоевали новый орлеан — захватили арсенал ближайшего притона — исцарапали медно-деревянные органы духовой секции?

черные ритмы — вибрация тугой кожи и блестящие раструбы создаются последними последователями бусидо в пышущих испарениями метро проулках нью-йорка? —

и все мои познания в музыке безнадёжно устарели

Руслан ГетманчукКРОВЕТВОРЕНИЕ

В международный праздник Наурыз Найди меня стоящим не у роз Не среди искр, фонтанчиков и брызг Среди фантомчиков и розг

Сыграй мне полонез, а может блюз Используй рот, язык и шаңқобыз Мы любим падать вверх - теперь, боюсь Любить придется падать вниз

Случится рецидив, как в прошлый раз Полночных излияний энурез И кроветворный зуд, как псориаз Озноб, склероз, гемопоэз

Мы встретимся – қазақ және орыс Чтобы друг друга довести до слез Татарин написал бы так: «Наврыз» А психиатр бы так: «Невроз»

+20

Уилсон Чайлдс стоит, как всегда, сильно вжав ноги в пол, закрыв глаза, держит тенор-саксофон прямо перед собой, его левая нога отбивает ритм, он берет первые две ноты «Stella by Starlight». Он выпускает их в полет, ждет ответа от пианиста, на лице появляется еле заметное недовольство игрой ударника, сбившегося со счета. Глубоко вздыхает и, не оглядываясь, чувствует как вся ритм-секция ищет потерянный грув, бросая друг на друга вопросительные взгляды – это из-за меня? – и пробует все исправить до начала восьмого такта.

Уилсон смотрит в зал. Даже самые внимательные из зрителей не заметили ошибку. Расслабившись, они продолжают болтать среди шума блендеров, кофе-машин и заказов выпивки официанткам в джинсовых платьях, которые, скорее всего, студентки Беркли. Ничего не меняется, думает Уилсон Чайлдс, за исключением того, что в клубе теперь запрещено курить.

Для него все они сейчас находятся в старом «Джазовом мире» на Бродвее, гнездящемся на Норт-Бич вперемежку с секс-шопами, стрип-барами, итальянскими пекарнями и кофейнями на расстоянии небольшой прогулки от Коламбус-авеню или книжного магазина «Огни большого города».

Уилсон играет мелодию так, будто она вращается внутри самой себя, ожидая того, кто к ней прикоснется. В итоге, Дин Джеймс, молодой пианист, первым берет аккорд и все следуют за ним. Уилсон уступает развитие темы Дину, переложив на него всю ответственность. Он кивает ему, вынув изо рта сакс. Смотрит на ударника, который наконец-то сосредоточился на музыке, а не на блондинке со скрещенными ногами, в короткой юбке, пристально рассматривающей музыкантов с высоты барного стула.

Уилсон кладет руки на саксофон и снова вздыхает, вспоминая другие времена в «Джазовом мире», тогда, когда это место было покрыто синевой сигаретного дыма и у бара теснились музыканты, уговаривавшие Уилсона Чайлдса и Куинси Симмонса выступить с ними вечером в понедельник. Майлз тоже был здесь. Уилсон хорошо помнил, как какой-то парень у бара рассказывал, что тот готовится к выступлению в «Черном ястребе» и присматривается к Чайлдсу. Уилсон был тогда подающим надежды молодым тенор-саксофонистом. Многого от него тогда ждали, сейчас всего этого нет, как нет и Куинси Симмонса.

На улицах только и говорили о том, что Колтрейн ушел от Майлза, собрав собственный ансамбль, и Майлз присматривает замену.

Уилсон заметил, что Майлзу он понравился и тот даже улыбнулся тому, как Куинси Симмонс взял три аккорда монковской «Well, You Neednt». Во время партии контрабасиста Майлс подошел к сцене и произнес своим замогильным голосом «Эй, Чайлдс,

Билл МудиЧАЙЛДС ИГРАЕТ

Марвин Белл УРОК ВРЕМЕНИ

Кофе был холодным, так что я так и сказал. Сказал,что мой кофе — холодный, а затем повторил,но с вариацией, что-то вроде того что мойкофе холодный и я так сказал, а затем ясказал — я рад, что мой кофе холодный, посколькуя могу сказать это, и я говорю — мой кофе холоден,как Сахара ночью, и добавляю, что Сахара —в целом — совсем как мой кофе с молоком,и он холодный, что значит, я должен сказать этоа то кто-нибудь скажет мне пить свой кофе,что холоден, и верблюды уже уснули. Попробуем ещё, говорю я, и делаю глотокзатем не делаю глотка, но держу чашкув руке и говорю — взгляните на чашку и увидьте,если сможете увидеть, Сахару, говорю, чтолишь миг назад она была там, но я сделал глотоки я предполагаю, она внутри меня, и затем я говорюто же самое — мой кофе холодный, и ещё — чтоэтот кофе холоден, чтобы все они поняликаков кофе, не кофе как кофе, но кофекак часть целого и ещё — как он, в некоторомсмысле, прост, как прогулка по пустыне. Я много написал про кофе, сказал я, и ещё сказал -мне нужно увидеть, кто же мои друзья — те, чтоостанутся до самого конца, и добавил — я не принимаюсмерть как личную обиду, и ещё, что этоне очень хорошо — повторять идеи, и ещё, чтоочень хорошо — повторить вещи, и что мой кофе —холодный, и я могу сказать это; и сказал, что когда я говорючто мой кофе холоден — это часть чего-то большего,что может длиться, пока я говорю, все ещё говорю, и потомя сказал — мой кофе всё ещё холоден, всё ещё.

Пер. с англ. П.Банникова

+21

я позвоню тебе».Но Майлс не позвонил ни тогда, ни позже, после того, что

случилось той же ночью.Сейчас Уилсон, наклонив голову влево, слушает последние

шестнадцать тактов Дина, снова берет сакс и – о, дерьмо, сделай же это! – обращается с мелодией как со шлюхой. Он играет четыре квадрата, что позволяет всему ансамблю передохнуть, встряхнуться и продолжить снова. Сольная партия получилась, и несколько слушателей ее оценили. Уилсон опускает саксофон и с группой духовых уходит в комнату отдыха, одобрительно похлопав перед этим по плечу Дина и игнорируя ритм-секцию.

Он шагает к задней двери, ведущей в маленький закуток, где зажигает сигарету, снова думая о Куинси Симмонсе, представляя что же могло с ним случиться. Мертв ли он? Он читал об этом заметку в одном джазовом журнале – когда это было, лет десять назад? – но не верил этому до сих пор. Всплывали воспоминания той ночи в «Джазовом мире» в 1961 году.

Участники ансамбля курили и Уилсон простил Майлза за столь ранний уход с концерта. Уилсон сел в машину Куинси и они отправились в «Город би-бопа», глазея по сторонам и надеясь немного развлечься, когда копы остановили их.

- О, черт, — сказал Уилсон, постукивая по пакетику с травой в кармане плаща. – Я забыл его вынуть.

- Положи под сиденье, — посоветовал Куинси, глядя в зеркало заднего вида, — Может ничего и не случится.

Но случилось. Копы, увидев футляр саксофона, вытащили их из машины и устроили обыск. Коп, нашедший пакет под сиденьем, держал его, сияя от счастья. «Ну и ну, — сказал он, глядя на Уилсона, – Что у нас тут?»

Коп был совсем молод, еще моложе Уилсона, но он был белый и все происходило в Сан-Франциско. Он стоял, опустив руку на кобуру пистолета, показывая этим насколько все серьезно.

- Это твое? – спросил молодой коп Уилсона.Тот вздохнул. Как же ему не хотелось именно сейчас быть

арестованным, ему совсем не хотелось попасть в полицейский отчет. Но не успел он открыть рот, как Куинси уже отрезал «Это мое. Просто храню для друзей».

Уилсон посмотрел на него, показывая глазами, чтобы тот заткнулся, но Куинси не останавливался. «Он ничего не делал, офицер. Он даже не знал, что у меня это есть».

«Конечно, — сказал коп, — Я могу еще что-нибудь найти?». Он отошел, снова положив руку на кобуру.

Куинси вздохнул. «Да. Под водительским сиденьем».Молодой коп перевел взгляд с Куинси на Уилсона и тихо приказал

напарнику: «В наручники его». Тот, прислонив Куинси к капоту, защелкнул наручники на запястьях.

Не отводя глаз от Уилсона, коп полез под сиденье и распрямился, держа в руках найденный пистолет. «Ну и ну», — улыбнувшись, снова произнес он. Он поднял пистолет высоко вверх, чтобы его увидели напарник и Уилсон. «Ух, выглядит так, словно у меня есть все основания».

Уилсон не удивился. Он просто стоял, замерев, и ничего не говорил. Это был маленький пистолет, один из тех короткоствольных, которые он сотни раз видел в кино.

«Ты вел машину?», — спросил молодой коп, вновь обратив внимание на Уилсона. Уилсон кивнул. «Есть права?». Уилсон открыл бумажник и протянул копу. Глянув на него секунду, коп вернул

+22

бумажник. «Окей, только потому что я добрый, окажу услугу и позволю тебе оттащить тачку друга к нему домой. Я ведь точно ничего больше не найду в машине?»

- Нет, — сказал Уилсон, скользнув взглядом по Куинси, который был уже в полицейской машине и смотрел на Уилсона. «Я бы хотел поговорить с ним минуту. Мне нужно знать, могу ли я что-то для него сделать».

«Ладно, давай», — он кивнул своему напарнику, чтобы тот открыл дверь. В то время, как копы о чем-то совещались, Уилсон склонился к Куинси.

- Старик, что за хуйня с этим пистолетом? Зачем ты вообще это делаешь?

Куинси улыбнулся. «Да все нормально, старик. Тебе сейчас арест ни к чему. На следующей неделе тебе играть с Майлзом. Просто вытащи меня потом, ладно?»

- Все, пошел, — приказал молодой коп, отталкивая Уилсона и захлопывая дверь полицейской машины.

- Я защищу тебя, — сказал Уилсон Куинси, — не волнуйся.Затем Уилсон Чайлдс стоял, еле сдерживая себя, и смотрел, как

уезжает полицейский автомобиль.В дальнейшем все пошло наперекосяк. Хотя для Куинси Симмонса

это и был первый арест в жизни и окружной прокурор не отказал бы Куинси в выходе под залог, при обыске был найден пистолет, а за это светил год тюрьмы. К тому же, на оружии нашли отпечатки, совпадающие с теми, что были найдены на месте ограбления ночного магазина, и Куинси нужно было это как-то объяснять.

Уилсон навестил его однажды, просидев напротив, отделенный толстым стеклом и разговаривая по телефону. «У тебя все нормально, старик?», — спросил Уилсон, с болью глядя на Куинси, одетого в тюремную форму. Уилсон знал, почему ему так больно. На его месте должен был быть он сам.

«Да. Они сказали, что мое дело через неделю будет рассмотрено, и я, скорее всего, получу год, или полгода, если повезет.»

Уилсон закрыл глаза и сжал телефон. «Слушай, старик, я могу сказать им, как это было…»

Куинси прервал его: «Нет, ты же ждешь звонок от Майлза, просто сыграй с ним. Не лезь в это дерьмо сейчас. Ты меня слышишь?»

Уилсон кивнул, зная, что должен игнорировать слова Куинси, встать и сказать, кто по-настоящему плохой парень в этой истории, но не сделал этого, может потому, что ничего не смог бы объяснить про пистолет. А Куинси мог, но после этого уже не ушел бы от вынесения сурового приговора.

Уилсон никогда больше его не видел. Куинси, выйдя, исчез, оказался за пределами видимости.

Ходили разные слухи, но никто ничего точно не знал и Уилсон жил с чувством вины следующие два десятилетия. Какое-то время назад та старая история ожила в одном джазовом журнале, где было написано, что Куинси Симмонс умер, но Уилсон не поверил в это. Он просто не мог в это поверить.

Уилсон погасил сигарету и вернулся назад, где столкнулся с Дином.

- О, вот ты где, — сказал Дин, — Слышал? Какой-то парень у бара сказал мне.

- Слышал о чем?- Куинси Симмонс. Они нашли его.Уилсон играл без отдыха весь вечер и был как в тумане, делая

все на автопилоте. Его мозг не был в состоянии воспринять новость

+23

о Куинси Симмонсе. Нашли, просто вот так взяли и нашли спустя столько лет. Он стал расспрашивать Дина, но молодой пианист не знал деталей. Сказал только, что Куинси вроде играет на пианино в Миссии в Лос-Анджелесе, в приюте для бездомных, в месте, где спасают голодные тела и души.

«Это было в сегодняшней газете, наверное», — сказал Дин.Уилсон захотел увидеть это своими глазами. Он убрал сакс в

футляр и отправился по Коламбус-авеню в кофейню, работающую всю ночь, чтобы купить газету в автомате. Внутри, сев за столик, заказал кофе с сэндвичем и пробежал глазами по хронике. История была напечатана на последних страницах, между рекламными объявлениями. Уилсон, сжимая газету, читал и перечитывал историю, всплывшую из далеких времен.

Пропавший джазмен нашелсяКуинси Симмонс, в свое время заметная фигура на джазовой сцене, был недавно обнаружен в церковном приюте для бездомных, где играет на пианино и живет в маленькой комнате при церкви. Симмонс пропал около 25 лет назад после ареста за хранение наркотиков и незаконное ношение оружия. Симмонса выпустили под залог, но оказалось, что его пистолетом было совершено ограбление магазина, и решение отменили до получения результатов дальнейшего рассл едования.Симмонс сбежал и никто его больше не видел. Во время ареста с ним находился Уилсон Чайлдс, саксофонист выступающий в клубе «Джазовый мир» в Сан-Франциско. Наши источники говорят, что Симмонс плохо помнит арест и все последовавшее за этим, и вряд ли он вернется к серьезной игре на пианино.

«О, Куинси», — сказал сам себе Уилсон. – «Ты ничего не знал и никто не искал тебя».

«Еще кофе?»Уилсон посмотрел на официантку. «Что? О, да, спасибо».«Что-то не так с сэндвичем?», — спросила она, глядя на

нетронутую тарелку.«Нет, я просто не так голоден, как мне в начале показалось»,

— ответил Уилсон. Он разломил сэндвич и, взяв маленький кусочек, кивнул официантке. Она пожала плечами и ушла.

Уилсон снова посмотрел на заголовок. Под ним не было указано имя автора, просто — репортер «Таймс». Он схватил саксофон, расплатился и вышел, держа в руке горсть четвертаков.

Он нашел телефон и позвонил в отдел информации «Лос-Анджелес Таймс».

«Отдел городских новостей », — ответили ему грубым голосом.«Привет», — сказал Уилсон, не сразу придумав, что спросить,

— «Я звоню по поводу истории, которую вы сегодня напечатали, о Куинси Симмонсе, пианисте».

«О ком?», — раздраженно спросили.«Куинси Симмонс. История была на 27-ой странице. Называлась

«Пропавший джазмен нашелся»«Подождите», — ответили ему. Уилсон слушал шуршание бумаги.

«Да, нашел. И что?»«Вы можете сказать мне имя того, кто ее написал? Я просто хочу

поговорить с этим человеком. Это важно».«Подождите», — произнесли снова. – Мне надо проверить, чье это

было задание».Уилсон ждал, отчаянно затягиваясь сигаретой.«Окей, я нашел. Это Энн Карсон, но ее не будет до утра и я не

могу дать домашний номер. Позвоните позже».

Юрий С

еребрянскийВ

РЕМЯ

ВСП

ОМ

ИН

АТЬ КА

МН

И. ЧАСТЬ

3. Хочу в нью

-йоркский мокры

й полдень записывать альбом

.В

оплаченной Юниверсал студии.

Какую-нибудь аналоговую

хрень.Голубоваты

й саундинженер пусть принесет м

не бумаж

ный стакан горячего коф

е с пластиковой крыш

кой.Там

будет написано по-английски: «осторожно!»

Он вклю

чит все треки, кроме вокала и начнет качать в такт головой.

А м

не вдруг до слез захочется в этот мом

ент домой.

+24

«Спасибо», — сказал Уилсон, но трубку уже бросили.Уилсон ждал девяти часов утра, чтобы перезвонить. Его

переключали некоторое время, но, в конце концов, он услышал «Энн Карсон».

«Привет», — сказал Уилсон. Он заранее продумал, что должен говорить, но мозги плохо работали. «Это Уилсон Чайлдс. Я…»

«Боже мой», — воскликнула Карсон. – «Я как раз читала вашу биографию. Вы в Лос-Анджелесе?»

«Нет, но я хочу поговорить о той истории, что вы написали»,«Я продолжаю над ней работать и попробую предложить моему

редактору продолжение», — возбужденно сообщила она Уилсону.«Вы видели Куинси? Он… Он в порядке? Мне нужно поговорить

с ним».«Физически, да, но он многое помнит как в тумане. Как будто

двадцать пять лет выпали из жизни. Он очень нервничал, когда разговаривал со мной»

«Он так и не узнал», — сказал Уилсон.«Не узнал о чем?»«Обвинение в хранении оружия было с него снято. Но он сбежал,

будучи выпущенным по залог».«О, господи», — произнесла Карсон, — «Господи».Наступила длинная пауза, во время которой они оба о чем-то

думали.«Послушайте, мистер Уилсон, это глупо звучит, но я ваш давний

фанат. Недавно я нашла запись, сделанную вами с Куинси. «Чайлдс играет». Помните ее?»

Уилсон улыбнулся. «Да», произнес он, не удивившись вопросу. Действительно, он записал эту вещь и иногда на джем-сейшнах исполнял ее с другими музыкантами.

«О, ну, это просто чудесно», — сказала Карсон. – «Послушайте, вы можете приехать в Лос-Анджелес? Я бы могла вас встретить, а вы могли бы увидеться с Куинси, и…»

Уилсон перебил ее. «Не говорите ему, что я приеду. Я хочу рассказать ему все сам».

«Конечно», — согласилась Карсон, — «Я понимаю».Уилсон был ей очень благодарен и пообещал: «У меня здесь еще

одно выступление осталось. Я могу приехать в воскресенье утром».«Здорово!», — воскликнула Карсон. – «Я встречу вас. Дайте мне

знать номер рейса и время прибытия».«Конечно. Мисс Карсон?»«Да?»«Спасибо».

Уилсон вышел из зала выдачи багажа международного аэропорта Лос-Анджелеса, держа маленькую сумку и саксофон. Он остановился, оглянулся и увидел молодую блондинку за рулем «Хонды», машущую ему и одновременно о чем-то спорящую с охранником.

Уилсон подошел. «Мисс Карсон?»«Да», — ответила она, протянув руку. Ей было, наверное, около

30. Уилсон подумал, что она ровесница его дочери и даже одета похоже – джинсы, свитер, кроссовки. — «Это такая радость».

Уилсон сел в машину, положив назад свою сумку и саксофон. Карсон завела мотор и рванула с места, одновременно набирая цифры на мобильном телефоне.

Он обратил внимание на пепельницу и пачку сигарет на приборной доске. «Не возражаете?», — спросил он, вынимая собственную пачку из кармана кожаной куртки.

Алексей Швабауэр* * *

Я - Самба Туре,говорит Самба Туре.- Привет,Самба, -ответствую,и спускаюсь в подземку,где белый господин с африканскими дредамипросит меняпредъявить документы.Я вытаскиваюиз ай-падавиниловую обложкупоследнегона данный момент альбомаклассикаафриканской самбыСамбы Туре.Белый господин,проведи менячерезлианытвоего турникета!Белый господинпроводит менячерез лианысвоего турникета.Белый господин любитСамбу Туре.Вся подземкалюбит Самбу Туре.Когда,попиваясамбукув шезлонгахдвижущегося на Тимбуктувагоная улавливаюиз каждогоустановленногов нем динамикаритмыклассикаафриканского блюзаСамбы Туре,я проникаюсь ещебольшей любовьюк Самбе Туре.Деревня, в которой он вырос,становитсяместом паломничествапредставителейсубрегионов.

+25

Карсон кивнула и заговорила по телефону. «Преподобный Стайлс? Это Энн Карсон. Он здесь, в моей машине. Угу. Просто скажите Куинси, что к нему придет посетитель. Отлично, увидимся». Она захлопнула телефон, подрезала две машины и свернула, как показалось Уилсону, с бульвара Линкольна в сторону шоссе Санта Моника.

Она открыла все окна и, закурив сигарету, успокоилась и улыбнулась Уилсону. «Итак, когда вы виделись с Куинси?..»

«Я навещал его в тюрьме. С того раза и не видел».Карсон кивнула. «Он почти не изменился. Ну, как и вы, черт

возьми», — сказала она, вновь улыбнувшись. – «Это так странно… Как такой парень, как он, мог исчезнуть так надолго?»

«Как вы его нашли?», — спросил Уилсон.«Я не при чем», — ответила она. – «Преподобный Стайлс, он

управляет миссией, позвонил мне. Я уже писала репортаж о его приюте и он знал, что я фанат джаза. Куинси что-то упомянул об игре на пианино с вами, я проверила и ух! Он действительно играл. А сейчас Куинси Симмонс играет госпелы и духовные гимны для ребят, которые просто ждут горячую еду. Не могу в это поверить».

Движение на утренних дорогах не было оживленным и они быстро добрались. Радио было настроено на джазовую станцию. Уилсон тряхнул головой, узнав концертный альбом Майлз «В Черном ястребе», и в очередной раз поразился тому, как он был близок, чтобы записать это.

Карсон ехала по шоссе Харбор в сторону центра и свернула на Шестую улицу. Уилсон давно не был в Лос-Анджелесе, но помнил этот район. Они ехали вниз по Шестой, почти касаясь витрин винных магазинов и смотрели на людей, стоявших на перекрестах или потягивавшихся у входных дверей. Карсон развернулась и подъехала к зданию с вывеской «Церковь и Духовная Миссия. Вам всегда здесь рады».

Они вышли из машины. «Можете положить сумку и сакс в багажник», — сказала Карсон. Он открыла его и Уилсон положил в него сумку. «Я возьму сакс с собой», — решил он.

Карсон снова улыбнулась ему. «Я надеялась, что вы так скажете». Она засунула камеру в свою сумку и вошла с Уилсоном внутрь.

Преподобный Стайлс, маленький жилистый темнокожий мужчина в очках в безободковой оправе, читал Библию с кафедры, когда они проскользнули и сели в последнем ряду. Стайлс закончил читать отрывок, закрыл Библию и обратился к слушателям, которые были всех возрастов и все как один в поношенной одежде. Уилсон внезапно почувствовал себя неуютно, но потом увидел Куинси, вставшего со скамьи и садящегося за старое пианино.

«И сейчас вместе с братом Куинси мы все споем, а затем получим горячий завтрак. Во славу Господа».

Люди что-то бубнили в то время, как Куинси играл какой-то старый госпел, о котором Уилсон смутно помнил, что играли они его в свое время вместе с Куинси как блюз.

Уилсон послушал с минуту, затем расстегнул футляр и, взяв в руки сакс, пошел между рядами к стене. Он смотрел на опущенную голову Куинси, на его руки, двигающиеся по клавишам, на то, как он не замечает неохотное пение людей.

Уилсон дождался следующей части и заиграл как раз в тот момент, когда дошел до пианино. Куинси резко поднял голову, оглянулся и они встретились взглядами. Уилсон понял, что Куинси узнал его, заметил легкую улыбку, подойдя вплотную к пианино. Они играли просто, повторяя мелодию, и Куинси чувствовал себя так, словно не

Страна, в которойон вырос,становитсяместом паломничествапредставителейэтнических группсо всего света.О, Самба!Твои крокодильи слезы,под которые я засыпал,приходя,уже будучи пьяным,домой,до сих пор стекаютпо моим щекам.Это слезы благодарностиза все написанное и пропетое тобой!И блюз мой навеян скорей твоимBe Ki Don,чем другими твоими блюзамиили блюзамитвоих эпигоновс трудно выговариваемымиНа языке этнического большинстваименами,и, поэтому,поднимаясь по узкой змее экскалаторавверх, к свету,я всегдаотплясываютолько под его ритм,ритмединенияи согласия,о, Самба Туре!

+26

было этих двадцати пяти лет.Уилсон оглядел аудиторию, когда они с Куинси заиграли более

современно, их особенную версию этого госпела. Куинси улыбался, наслаждаясь аккордами Уилсона, аккомпанируя ему так, словно они вернулись в «Джазовый мир».

Уилсон сыграл два квадрата и остановился. Когда люди стали выходить, направляясь в столовую, он положил сакс на пианино. Куинси встал и подошел к нему. Они долго смотрели друг на друга, затем обнялись. Уилсон держал Куинси за плечи. «Я скучал по тебе, старик», — сказал он, — «Где тебя черти носили?»

«Где-то поблизости», — ответил Куинси. — «В этом я не уверен, но в том, что тебя я рад видеть, уверен.»

Преподобный Стайлс и Энн Карсон смотрели на них. Она сделала несколько кадров и Стайлс сказал «У нас будет прекрасный завтрак, если джентльмены захотят присоединиться».

В столовой, за грубым деревянным столом, на жесткой скамье, Уилсон и Куинси болтали, поедая ветчину и яйца. «Как долго ты здесь?», — спросил Уилсон.

Куинси пожал плечами. «О, где-то полгода, я думаю. Все, что было до этого, в каком-то тумане. Ты понимаешь, все. Я сбился с пути, потерял себя. Затем пришел сюда однажды, увидел пианино и что-то вернулось». Он вздохнул и оглянулся, кивнув преподобному Стайлсу и Энн Карсон, которые сидели рядом и осторожно бросали взгляды. «Я теперь не в тюрьме. Я просто нашел выход».

«Мы можем курить здесь?», — Уилсон протянул сигареты преподобному Стайлсу, когда тот утвердительно кивнул. Уилсон закурил в одиночку и посмотрел на Куинси. «Слушай, старик, я хочу тебя о кое-чем спросить».

«О чем?»«Обвинение в хранении оружия было снято. Ты больше не

обвинялся в этом». Уилсон глубоко затянулся и ждал, промелькнет ли на лице Куинси что-нибудь или нет.

«Я пытался разыскать тебя, старик, реально пытался. Но ты исчез».

Куинси кивнул. «И ты внес залог, правда?»«О, да это ерунда», — сказал Уилсон. – «Забудь об этом. Ты

знаешь, что лет десять назад «Даунбит» объявил тебя мертвым?».«Да, знаю», — улыбнулся Куинси. «Леди из газеты рассказала

об этом». Он снова улыбнулся. «Может это было бы и к лучшему. Люди перестали бы меня разыскивать».

«Я никогда не верил этому», — сказал Уилсон. «Куинси Симмонс мертв? Не катит».

«Эй», — сказал Куинси, — «Тебе Майлз-то позвонил?»«Неа, он взял Хэнка Мобли на выступление в «Черном ястребе»,

а потом Уэйна Шортера. Ты слышал какое дерьмо он сейчас играет?»«Даже не знаю, хочу ли я услышать», — ответил Куинси, — «Я

не слушаю современную музыку. Расскажи о себе, старик. У тебя все в порядке?»

Уилсон пожал плечами. «Я был в оркестре Каунта Бэйси в то время, когда начались все эти фьюжн-хуюжн-рок-хуёк. Сейчас мы снова в деле. У нас есть молодой парень, Уинтон Марсалис, трубач, он сделал джаз снова востребованным. Влил новую кровь. Он и его ребята зовут себя молодыми львами». – Уилсон пожал плечами и усмехнулся. «А я слишком стар быть молодым львом и не слишком стар, чтобы числиться среди ветеранов. Звукозаписывающие компании говорят мне «Уилсон Чайлдс, ты играешь хорошо, но мы не сможем раскрутить тебя». Блядство. Но все снова играют би-боп,

Сергей Тимофеев

* * *

когда кончится джазспичкипортреты Мэрилин Монросиние маленькие гоночные автомобилилетошколалюбовькогда пройдёт ощущениечто всё это уже былои не разкогда это ощущение станет неважнымты будешь сидеть в этом кафес этими людьмиболее монахчем кто бы то ни былов полной и совершенной медитациинад чашкой кофеили рюмкой текилынад вишнёвым пирогомнад пепельницей суровойи огромная лунакоторая выйдет вечеромбудет лишь подтверждениемэтой летней идеологииэтого мимолётного убежденияэтой вспышки уверенностичто всё так как надочто всё как и следовало ему бытьчто нет никаких иных вариантовкроме каккончающегося джазаспичекпортретов Мэрилин Монросиних маленьких гоночных автомашинкоторых ещё некоторое количествоимеет здесь в наличиипод рукой.

+27

а я в нем кое-что до сих пор понимаю».Они говорили долго. Рассказывали истории, вспоминали добрые

времена, как могли делать это только старые друзья после долгой разлуки. Но один вопрос так и оставался без ответа. Уилсон внезапно понял, что Куинси провел все эти годы в тюрьме.

«Хочешь поговорить об этом, старик?», — спросил Уилсон, смотря в глаза Куинси. «Что случилось?»

Куинси сжал руки. «Я не знаю. Это все как в тумане, но это началось до того, как я влетел. У нас все вроде хорошо шло, но я-то чувствовал себя плохо, начались депрессии. Я не знаю, замечал ли ты. Поэтому у меня появился пистолет. Я подумал, что кто-то придет за мной. Звучит безумно, но я и был немного безумным. Я ходил к доктору, время от времени. Он давал мне таблетки, чтобы я чувствовал себя лучше, но, я не знаю, мне становилось только хуже. Поэтому я надеялся, что Майлз возьмет тебя. Я хотел продолжать играть спокойно, а тебе нужно было двигаться вперед».

Уилсон качал головой, зная что Куинси прав и зная так же, что тот никогда не взял бы его назад, уйди он от Майлза.

«Я просто плыл по течению», — продолжал Куинси, — «Тогда это было круто не иметь обязательств, не париться о выступлениях, о том, как ты сыграл, о деньгах, появятся они или нет». Он посмотрел на Уилсона. «Ты понимаешь, о чем я?»

Уилсон кивал. Он знал. Ты выбираешь эту жизнь со всем тем, о чем только что говорил Куинси. Только ты ни черта не выбираешь. Это жизнь выбирает тебя. А остальное ты можешь себе представить. Годы без постоянной работы, никто не знает где ты, может на тебя вообще всем плевать.

«Как насчет сегодняшнего дня?», — спросил Уилсон. «Я могу помочь тебе, если хочешь. Знаешь, ты сейчас известен, потому что тебя наконец нашли. Я могу устроить тебе убойное выступление. Хочешь поиграть снова? Я бы хотел послушать тебя не здесь, старик. Там это не здесь»,

Куинси кивнул. «Преподобный Стайлс помог мне, но с того момента, как ты появился, я готов поменять работу».

Уилсон ухмыльнулся. «Ну, твою мать, тогда мы отправляемся в путь».

«Даунбит» перепечатал историю Энн Карсон, вышедшую в «Таймс», и с тех пор ее телефон звонит постоянно. В следующем месяце, Куинси Симмонс и Уилсон Чайлдс были на обложках трех джазовых журналов, а Энн в эти журналы писала статьи. Несколько звукозаписывающих компаний, включая и ту, которая ответила Уилсону отказом, объяснив, что не может раскрутить его, заинтересовались ими. И сейчас, кажется, продолжают.

Месяц спустя, воссоединившиеся музыканты выступали в лос-анджелесском клубе «Джазовая пекарня», в котором все билеты были распроданы на неделю вперед. Овации начинались, стоило им появиться на сцене и начать играть какую-нибудь старую боповую вещь так, как они играли много лет назад. Уилсон чувствовал приток адреналина от аккордов Куинси, которые как цветущий ковер, заставляющий тебя разуться и идти босиком, покрывали помещение. Уилсон чувствовал, что плечи его расправляются, когда он подходил к микрофону.

Это был Уилсон Чайлдс, и он играл лучше, чем когда-либо.

Перевод с английского Андрея Сен-Сенькова

+28

в выпускеЕвгений Арабкин, Павел Банников, Марвин Белл, Иосиф Бродский, Руслан Гетманчук, Ануар Дуйсенбинов, Александр Месропян, Билл Муди, Канат Омар, Андрей Сен-Сеньков, Юрий Серебрянский, Николай Столицын, Сергей Тимофеев, Алексей Торхов, Евгений В. Харитонов, Алексей Швабауэр

над номером работалиКонцепт и вёрстка — Павел БанниковПечать и сборка — Алексей ШвабауэрНа обложке — икона Сан-Францисской православной церкви святого Джона Уильяма Колтрейна

Очень странно переживать за казахский по-русски,ностальгировать по кумысу после ламбруско,поглядывать на тощих в узком

кругу предпочтений. «Дүкен» ставить слева отназвания, вместо «дукені» и справа. ОтПрометея задуло, не дав достигнуть каспийских вод,

рассветным, розовым размахом крыл фламинго.Простите мне сомнительное билингва,но сөз порой вырывается из-за лимба,

и тут же прячется назад за недостаткомобразования. На нёбе сидит осадком.Пробуя кончиком языка, о сладком

вспоминаешь детстве: густую и мягкую шерстьтреплешь, слушаешь о Пророке, и в этом естьключевое об әже, к которой стоило подсесть,

как она надевала очки, лежавшие на стеллаже.Доставала Коран Карим в издании, которое ужетогда не было предназначено для продажи.

Такая приписка шла: сделано ради Аллаха,нельзя продавать. Я помню, что от ночного страхаработает «бисмилляхи рахмани рахим.» Запах

той шерсти иногда мне снится, так до сих порпахнут одеяла, и может поэтому дарят сны.

может на этот запах я, намотав на себя километрыи годы, вернулся домой, чтобы по-настоящемуоплакать и бабушку, и свое безучастное детство.чтобы два этих призрака так навязчивоне бродили за мной, подбирая мою неуклюжую тень.может поэтому чешуей спадает сейчас и рифма,и заглавные буквы, а пунктуацияптичьим следом на свежем снегуисчезает не сразу но как видите исчезает________не сразу но как видите__________так раздвигаются ноги у временитак рождается новый годянварем ко мне несвежей разметкой трассынеопрятными представителями незарегестрированного извозатак он идет швыряя пепел обратно в салонжаным-ай шыбын жаным-ай вылетит говорит в окошко за плечи в прошлоежаным-ай шыбын жаным-айесли ты энтомолог лови и не забудь булавки

жаным-ай шыбын жаным-аймой янтарь замороженный мёджаным-ай шыбын жаным-айзу етіп өтеді зу етіп зымырайдызуб архарлинского перевалалечат в этом году взрывными работамии экскаваторамиказахские песни казахским лаунжемменя лечат гадко аналогично перевалуне звучать мне легким гәкку-гәккугәкку-гәкку звенит прозрачная степьгәкку-гәкку подступает кашельгәкку-гәкку-гәкку-гәгәгәй-гәкку-гәй-гәйразворачивается многоголосье воспоминанийраспарываются швы светлых воспоминанийсветлых острых осколочных воспоминанийзаконсервированных в целях внутренней безопасности новзрывные работы и экскаваторы нодүкен слева вместо дүкені справа носөз выживающее переплывающее стикс ножаным-ай шыбын жаным-ай вылетает зззууу ноя обзавелся булавками

Ануар ДуйсенбиновМЕТАМОРФ