I l 24 апреля 2009 г.

и

Ведущий —обозреватель газеты «Кузбасс»,член Союза писателей России

Василий ПОПОК.

апРель, 2009

Национальный проект «Культура»

В выпуске:

Анатолий ЯРМОЛЮК. Анатолий ВАЛЕНТИНОВ.

Кто на ком лежал. Бес смертныйPro et contra.

Любовь НИКОНОВА. Увидеть сокровенное свечение.

Новые стихи.

Владимир КАГАНОВ. Попытка апологии поэта.

Полемика.

vp@kemtel.ru.

Идет девятый год нового столетия, и то, что недав-но еще в утренней суме-речности XXI века пред-ставлялось призрачным и неопределенным, теперь раскрылось в полную и ясную картину.

В преддверии очередно-го съезда писателей России, разумеется, надо говорить о литературе. О ней и будем говорить…

Но так же, как, просы-паясь поутру, каждый из нас прежде всего интересу-ется погодой, словно некой обязательной мерой на-строения и действия, так и заниматься литературой, да и любой другой деятельно-стью, не сверить свои шаги и слова с разразившимся экономическим кризисом не получится. Он был пре-допределен, миновать его было невозможно...

прежде-то случился кризис литературы, ис-кусства, нравственности и совести. Никогда нравствен-ность не падала так низко, а над совестью не издевались так бесстыдно. Обществен-ные нормы и понятия до-бра и зла снялись; деньги стали мерилом всего и вся, притом в таких суммах, что прежде и не снились. Банковские спекулятивные операции невиданного раз-маха, воровская олигархия и послушная власть, не-слыханная алчность одних и бедность других, извра-щенные вкусы и немереные аппетиты – все это и многое другое того же рода об-разовало столь огромные пустоты в государственном организме, что не лопнуть они не могли.

И новая литература,

хлынувшая на товарный рынок в своем бесстыдстве, дешевой развлекательно-сти и никчемности, тоже сыграла в этой дешевой бутафории свою роль.

Вспоминаю, что в сере-дине 90-х, прочитав у Дм. Галковского, талантливого молодого прозаика, такие слова: «литература как форма овладения реально-стью исчерпала себя даже в России, самой литератур-ной стране мира. Русская литература кончилась», я тотчас бросился возражать ему, хотя и тогда, кажется, понимал, что возражаю не только Галковскому, но и самому себе.

Я писал тогда: «Несо-мненно, русская литература жива, пока жива Россия. Жизнь государственных и духовных организмов не имеет мгновенного пресече-ния. Государство по имени Россия может существовать еще долго, но по смыслу, по духу своему не быть Росси-ей. И литература в такой России, потерявшей свой дух и смысл, свое назначе-ние и настроение, способна измениться настолько, что правильнее говорить об ее умирании, нежели оболь-щаться какими-то новыми этапами. литература, как и культура в целом, толь-ко тогда жива, какие бы тяжкие кризисы она ни испытывала, когда она орга-нически, неотрывно связана с национальной душой и обращается к народной жизни. Как только не оста-нется этой связности, этой любви, литература обрече-на. Она истаскается, отдава-ясь чувствам «на стороне», и обесценится».

Внешне Россия остается как будто по-прежнему Россией. Но если вглядеться – это внешность сохранив-шихся родимых пятен, а не нашего лица. Сейчас, спустя полтора десятилетия, это видно особенно отчетливо. От отечественного образова-ния остались рожки да нож-ки, его окончательно теперь заглатывает компьютер, этот всемогущий учитель и всемогущий растлитель. Без компьютера сегодня, конеч-но, не обойтись, но разве не ясно, что пользоваться им в школе надо с осторож-ностью. Он может всё, его щедрость безгранична, но втянутые им в свою утробу неокрепшие характеры и умы не всегда способны вернуться в божий мир с его природной и духовной кра-сотой. пушкин и Гоголь в этом «ящике» – всего лишь пленённые имена, их гени-альные строки звучат оттуда мольбой о спасении. Бойкая современная литература по большей части родом отту-да, из компьютера, духовное пополнение она вырабаты-вать не способна.

Читают теперь всё мень-ше. И читают в основном люди старшего поколения. Несмотря на героические усилия таких журналов, как «Наш современник», «Москва», «Роман-журнал XXI век», а в провинции «Сибирь» и «Дальний Вос-ток», тиражи невелики. проза, мать литературы, теряя читателей, словно на глазах начинает блекнуть, старится. поэзия и публи-цистика чувствуют себя уве-ренней, но, должно быть, и их ждёт со временем та же участь.

Новая Россия, выпол-зающая из лона России многовековой, историче-ской, самодостаточной, род-ственная ей, но уже иная, доступная новому родству, прихваченная ветрянкой мирового суетного порядка, – новая Россия уже диктует правила и законы своей жизни. Никогда, никогда до последнего часа не закроем мы ни двери, ни сердца свои перед тысячелетней Родиной, гены и дух кото-рой несём в себе как самое большое богатство. Но ведь и нам уходить… а после-дующим поколениям, судя по всему, перемены при-нимать станет легче. Будут выходить, конечно, и книги, найдутся и читатели, пока свет стоит, и так бы хоте-лось, чтобы мои сомнения (и не только мои) в будущ-ности русской литературы оказались сомнениями не-вера.

За прошедшие пятнад-цать лет (с 1994 года, когда мы с помощью баррикад отстояли здание на Комсо-мольском) писателям Рос-сии не в чем упрекнуть свое руководство. В том, что наш творческий Союз выстоял и не потерял активности и соборности – заслуга пред-седателя и его помощников. Мы привыкли принимать как должное, что вовремя, по уставу, несмотря на без-денежность и откровенно враждебное отношение власти и либеральной ка-марильи, задававшей тон в культуре, проходили пле-нумы и съезды, находилась поддержка журналов, до-стойные книги отмечались и отмечаются премиями отнюдь не от олигархов. «Он уважать себя заставил» – эти слова с полным правом можно отнести к нашему творческому союзу. Вспом-ним опять те же 90-е годы, когда на Комсомольский, 13, смотрели, как на вражеское гнездо, между тем как наш Дом все больше становился оплотом патриотической России. И выстоял – по-добно Брестской крепости в начальные годы Великой Отечественной.

а разве была это только литературная или только общественная работа, когда писатели вот уже десятиле-тие вместе с православной церковью стоят на защите отечественной культуры и образования.

Нашей победы в этом противостоянии, признать-ся, нет, но ведь и «рефор-маторы» не достигли же-лаемых результатов. «Всё впереди», как предвидел наш товарищ по литера-туре. Не отдать великую отечественную литературу, не отупить русское слово, песню, держаться за родное до последнего – это сейчас дорогого стоит.

ант

олог

ия

Съе

зд п

исат

елей

***Нет-нет! Я тебя не обижу.а тихо к тебе подойдуИ солнцем закатным и рыжимВ ладони твои упаду.И тонкие пальцы согреюТеплом уходящего дня.Я очень потом пожалею,Что ты не узнаешь меня.И слово обычное «Здравствуй»,Неслышно слетевшее с губ,Неярко блеснет и погаснетНа дальнем твоем берегу.Ты вздрогнешь устало плечами,В ответ не сказав ничего,лишь тени забытой печалиКоснутся лица твоего.Я помнить всю жизнь тебя буду,Как воздух,Как солнечный свет,Как самое первое чудо,Которому имени нет.

СоперникЯ был в плечах его поуже. Был смел, горяч, но не силен.И приходилось мне потужеВ коротких стычках за селом.Не раз пахал я землю носом, Наткнувшись на его кулак. Не зря, знать,

был в таких вопросах Соперник мой большой мастак. Но я крепчал

от схватки к схватке. Мне впрок его уроки шли. Я твердо знал: его лопатки еще отведают земли. Старанья не пропали даром – В одном из этих злых боев Соперник рухнул от ударов Моих тяжелых кулаков. Свистела иволга негромко. Туман окутывал поля. Я шел на звонкий голос хромки К недальним старым тополям. И там, в шумливом хороводе, Набравшись храбрости и сил, ее при всем честном народе На модный танец пригласил. ее, девчонку-недотрогу, Был без которой свет не мил. Недаром к ней свою дорогуЯ так настойчиво торил. Играла хромка стоголосо, И пары в танце шли ко мне, Но только пепельные косы Качались где-то в стороне. Качались, сумрачно качались, В ночи заметные едва. И без ответа оставались Мои призывные слова. Я звал ее... И звал напрасно. Она ушла в тот вечер с ним. И мне впервые стало ясно, Что он теперь непобедим.

Марьин корень Было так. ливень вымотал душу, Вымыл тело до белой кости. Нас держала тайга равнодушно,

Как букашек, в косматой горсти. а когда мы спустились

с предгорий, Шли по травам,

побитым дождем, Окаянный цветок Марьин корень полыхал греховодным огнем.Нам казалось: вот-вот загоритсяОт него молодая трава.Веселели усталые лица, Веселее дышали слова. И всего удивительней было –Сколько в этом цветке собралось Негасимой и трепетной силы В этом мире,

продрогшем насквозь.

***Душой предчувствуя разлад, Не верь приметам и наветам, Не говори: - Зима пришла.Скажи, что отзвенело лето.Сомнений ядовитый дым Давно сочится в наши двери. Нам оптимизм необходим под черным облаком безверья.

***Я тогда объезжал лошадейИ гордился работой хорошей.Начисляли мне пять трудодней За одну усмиренную лошадь.Я скакал на веселом коне, Никакого не ведая страха. пузырем надувалась на мне От горячего ветра рубаха.На прогретой июлем земле Молодые хлеба вызревали Да метелки седых ковылей На меже мне приветно кивали.а под вечер в грязи и пыли На коне запотевшем, покорном,Чтобы все меня видеть могли, Я шажком проезжал у конторы. Словно маршал, сидел я в седле,Убывающим высвечен светом... Мне одиннадцать минуло лет В то военное горькое лето.К общей радости, к общей беде Я в те годы сполна причастился. Я тогда объезжал лошадей И хорошей работой гордился.

ЖеребенокЖеребенок-стригунок, Звонкие копыта. Наглядеться я не мог На тебя досыта.по асфальту - цок да цок, Словно в чистом поле. Жеребенок-стригунок, Взялся ты отколе?Осторожно, шоферня, Жми на поворотах. На веселого коня поглядеть охота.поглядеть, как он сейчас по асфальту скачет, Может, нам в последний раз Выпала удача.

***На поляне, руки вразброс, Я лежу, осиянный зноем. Шмель, как маленький бомбовоз, Тяжело гудит надо мною.Шебаршат в траве муравьи –Работящий чудной народец, Словно родственники мои, Заколдованные природой.В этом мире чужих забот, Измеряемых трудной мерой, В сердце медленно прорастет Чувство гулкое Гулливера, Беззаботность мою круша, перепутает быль и небыль. Я пойду домой не спеша,Головой задевая небо.

Медвежий родника. Волошину

прибрежной сторожкой тропою,Слегка замедляя шаги,под вечер пришел к водопоюКосматый хозяин тайги.Башку тяжело опрокинув, С потяжливым всхрипом

в груди,Нагорбив мослатую спину, Он медленно влагу цедил. Вздымались и вновь опускались Худые медвежьи бока, Кроваво глаза отражались В закатной воде родника.Гляжу, как в лесное затишье, Уже не опасный теперь, Студеного зелья испивший, Уходит стареющий зверь... Я в этом краю заповедномНе раз, выбиваясь из сил, под вечер, подобно медведю, На этот родник выходил И пил запаленно, зверино, До хрипа, до стона в груди, И думал счастливо и длинно, Что вся еще жизнь впереди.

Старикпотемневший от горя и стужи, Интерес потерявший к земле, Никому он на свете не нужен, Словно уголь в остывшей золе.Он весной на завалинку вылез, Чтобы кости на солнце погреть. На усохшей и жилистой вые На бечевке мотается крест.Может, в Бога

он верит взаправду. Так скажите тогда, почему, по какому ниспослана праву Эта доля собачья ему?..Ничего-то он вам не ответит. Только молча глазами взморгнет.И слеза ему щеку пометит И на грешную землю падет.

***Состарюсь, но не повзрослею. Недописав последний стих, Уйду в осеннюю аллею Надежд несбывшихся своих.И буду долго-долго слушать В настороженной тишине Свою ребяческую душу, еще звенящую во мне.И вдруг в каком-то озареньепоследним напряженьем силпойму, что жизнь –

одно мгновенье,Которым я не дорожил.

***пришла пора студеных дней И легкого круженья снега. Звезда молитвенная Вега В морозной стынет тишине.

Настало время тихих чувств, Молчанья, грусти нелюдимой. И спит душа, как зимний куст, Морозным опушенный дымом.

публикацию подготовил член Сп России

Владимир иВаНОВ.

«Состарюсь, но не повзрослею…»

Валентин МаХалОВ.

Валентин Васильевич Махалов родился в 1933 году в городе Горьком (ныне – Нижний Новгород). Детство прошло в глухой приволжской де-ревне. рос в большой крестьянской семье. учился в фабрично-заводском училище. После работал слесарем-водопроводчиком, затем слесарем-автосборщиком на Горьковском автомобильном заводе. Десятилетку окончил на Камчатке, учился во Владивостокском высшем мореход-ном училище, затем – на факультете журналистики ленинградского уни-верситета. В 1958 году уехал работать в Сибирь. С тех пор неизменно живет в Кемерове. работал в газете «Кузбасс»,

собкором «Строительной газеты», от-ветственным секретарем альманаха «Огни Кузбасса», руководил Кемеров-ским творческим объединением мо-лодежи. автор многих поэтических и прозаических книг, публикаций в коллективных сборниках, централь-ной и областной периодике. Его стихи переводились на иностранные языки и языки народов СССр. В свое время написал книгу любовной лирики «Полюс любви» (1966 г.), которой зачи-тывалась молодежь. Член Союза пи-сателей россии. удостоен областных наград. Почетный работник культуры Кузбасса. лауреат литературной пре-мии имени В.Д. Федорова.

8-9 апреля в Подмосковье, в Доме творчества «Переделкино», прошёл тринадцатый съезд Союза писателей россии. Основным докладчиком выступил глава организации Валерий Ганичев.

От Союза писателей Кузбасса в заседании съезда приняли участие поэты Борис Бурмистров и Валерий Козлов. На съезде была отмечена деятельность кузбасских литераторов. В частности, издательская рабо-та (издание антологии «русская сибирская поэзия. XX век» и журнала «Огни Кузбасса»), просветительская деятельность и работа с молодыми литераторами.

Валерий Козлов был избран секретарем правления Союза писателей россии, а Борис Бурмистров вошел в состав высшего творческого совета Союза.

Накануне съезда группа сибиряков обратилась к литературной общественности со своими заметками. Мы выбрали статью Валентина распутина.

Русская литература жива!

История литературных собраний в России насчитывает почти два века. Напри-мер, «Общество любителей российской словесности» возникло ещё в 1811 году при Московском университете. В разные годы существовали разные кружки и объедине-ния, куда собирались творческие люди.

первый профессиональный союз был образован в 1859 году. Это литературный фонд. его создали редакции журналов «Современник», «Отечественные записки», «Библиотека для чтения» и других. Фонд помогал нуждающимся литераторам отчислениями от авторских гонораров, назначенного императором ежегодного пособия, из пожертвований, от доходов от спектаклей, концертов, выставок и лекций.

литературный фонд просуществовал до 1991 года, после чего был преобразован в несколько организаций и потерял своё былое значение.

после Февральской и Октябрьской революций возникло множество писа-тельских союзов. Некоторые из них пред-ставляли собой собрания друзей и едино-мышленников: футуристы, имажинисты, обериуты, «Серапионовы братья» и т.д.

Наиболее массовой профессиональной организацией стал пролеткульт. В 1918 году появился Союз деятелей художествен-ной литературы, просуществовавший око-

ло двух лет. параллельно с ним и дольше него (до 1929 года) работал Всероссийский союз поэтов. а также Всероссийский союз писателей. В петроградском доме искусств действовали различные литературные студии. Обязательно надо упомянуть Все-российский союз крестьянских писателей, куда в конечном итоге пришёл Сергей есенин, и левый фронт искусств, лидером которого был Владимир Маяковский.

пролеткульт последовательно пре-образовывался в Вапп (Всероссийскую ассоциацию пролетарских писателей) и Рапп (Российскую ассоциацию проле-тарских писателей).

В 1932 году вышло постановление ЦК ВКп(б) «О перестройке литературно-художественных организаций» и тотчас же образовался Союз советских писателей, просуществовавший до 1991 года. первый съезд ССп стал значительным явлением в истории литературы Советского Союза.

В настоящее время существует не-сколько литературных объединений, в том числе Русский пен-центр, Союз российских писателей, московская и петербургская литературные организации. Наиболее многочисленным и авторитетным сообще-ством русских писателей, куда входят Ва-лентин Распутин, Василий Белов и другие современные классики, является Союз писателей России.

Наша справка

Рису

нок

анд

рея

Горш

кова

.

Валентин раСПутиН.

II l 24 апреля 2009 г.

Ппризнаюсь: если бы не про-копьевский писатель Михаил анохин, то не было бы и этой статьи. Это именно он подбросил мне идею, а мне только того и оставалось, что воплотить ее на бумаге.

а получилось так. ему, анохину, недавно вздумалось посетить город Кемерово и, в частности, Кемеровское отде-ление Союза писателей Рос-сии. Он, значит, отделение посетил, повращался в писа-тельской среде, понабрался там всяких новостей, затем вернулся в прокопьевск и поделился этими новостями со мной.

И среди прочего анохин сообщил, что, оказывается, не так давно в толстом жур-нале «Сибирские огни» был напечатан роман кемеров-чанина Валерия Баранова «Теория бессмертия». Сразу в двух номерах, потому что в одном не поместился. И, якобы, этот роман — всем романам роман, то есть — вещь архигениальная.

Настолько архигени-альная, что в Кемеровском отделении сописа только и разговоров, что об этом романе. Дамы, мол, падают в восторженный обморок, суровые мужи, сознавая, что сами ничего эдакого сочи-нить не в силах, от зависти мрачнеют и уходят в запой, а некий всем известный и всеми уважаемый кузбас-ский беллетрист (назовем его писателем N) в своих завистливых восторгах до-шел до того, что, во-первых, проклял тот день, когда сам он обучился грамоте, затем заявил, что намерен предать огню все свои собственные сочинения, а в дополнение ко всему сообщил, что в бли-жайшее время покусится на самоубийство, ибо де он не имеет права жить на свете, где сочиняются такие гени-альные романы…

Вот, значит, сколько шуму наделало сочинение Валерия Баранова под названием «Теория бессмертия»!

Само собою, что и я сам захотел прочитать эту «Тео-рию бессмертия». На сей подвиг меня подвигли два обстоятельства.

Во-первых, размышлял я, нынешняя кузбасская проза настолько бедна именами и, соответственно, сочинения-ми, что пропустить гениаль-ный роман современного кузбасского автора было бы почти преступлением.

а во-вторых, мне очень было жалко вышеупомяну-того писателя N, посуливше-го покуситься на собственное смертоубийство. Мне его захотелось уберечь от столь опрометчивого шага. Может, думал я, писателю N по про-стоте его натуры всего лишь показалось, что роман «Тео-рия бессмертия» гениален, а на самом деле он не такой уж и гениальный, а, некоторым образом, даже наоборот… И, значит, если я докажу импульсивному писателю N, что так оно и есть, то, тем самым, он, может, и переду-мает стреляться?..

И вот я углубился в бес-пристрастное чтение сего опуса. И хватило моего бес-пристрастия только на пер-вую половину сочинения. а вторую его половину я читал уже из последних сил, что на-зывается, по диагонали, изо-бретая попутно разнообраз-ные изощренные эпитеты в адрес как самого сочинения, так и его автора.

И вот, пользуясь случаем, я хочу обратиться к писателю N. если ты, братишка, еще не застрелился, то и не стре-ляйся. право слово, не стоит тебе совершать столь легко-мысленный поступок из-за господина Баранова и его сочинения! Давай-ка лучше мы с тобой взглянем на это сочинение непредвзятым критическим оком, а уж по-том и решим, стоит ли тебе душегубствовать…

Говорят, браток, что ты громогласно восторгался сюжетом романа? Что ж, давай поговорим о сюжете… лично я, как ни старался, ни-какого внятного сюжета там так и не обнаружил. И ясной

идеи я там также не узрел. Опус составлен из отдельных, почти никак между собою не связанных главок. Да, в этих главках иногда встречаются одни и те же герои, ну так что же из того? Согласись, зем-лячок, что это еще не повод рассуждать о цельности идеи и смысла. К одним главкам автор прицепил в качестве эпиграфов отрывки из стихов всяких кузбасских поэтов, другие главки отчего-то оста-лись без эпиграфов…

Но это ладно, братка ты мой, это, пожалуй, не глав-ное. Главное — все-таки со-держание самих главок…

Вот, скажем, краткое со-держание первой главки. Хоронят поэта-самоубийцу. Кто таков был этот поэт, из-за чего он покончил с собой, автор так нам никогда и не пояснит. Зато он поясняет, как другой поэт, главный герой главки, встретился на похоронах с некоей особой женского пола, которая не-ведомо что там и делала.

Он, значит, с нею встре-тился и потащил ее с собой на поминки поэта-самоубийцы. Там, перво-наперво, эта осо-ба уединилась в раздевалке и предалась блуду с каким-то случайным типом, а поэт-герой сладострастно наблю-дал за действом в замочную скважину. Затем таинствен-ный тип куда-то необъяс-нимо пропал, а поэт-герой и блудная особа уселись за поминальный стол, где стали пить водку и рассуждать о Боге и философии. О том, как именно они рассужда-ли, с помощью каких слов и оборотов, мы, братишка, упомянем ниже, а сейчас мы говорим исключительно о сюжете. Так вот, а далее герой поволок героиню «на хату», где героиня сообщила герою следующее: «Я тебе дам!».

Здесь я вынужден сделать покаянный жест и извинить-ся перед читателем за все те словеса, которые я вынужден буду вставлять в свой текст. Но — не я их сочинял, эти словеса и обороты. Их сочи-нял Валерий Баранов, а жур-нал «Сибирские огни» их, со-ответственно, публиковал на своих страницах. Обойтись же без всей этой похабели никак невозможно, потому что иначе и говорить будет не о чем: весь барановский опус и написан-то как раз по-добными оборотами…

Итак, она ему сказала: «Я тебе дам!» И, я еще раз изви-няюсь, тут же «дала». И, я в третий раз извиняюсь, выра-зила после всего свое неудо-вольствие такими словами: «Ты просто засунул мне во влагалище член и дрочил свой член моим влагалищем, пока не спустил!» после чего оконфузившийся герой-поэт сообщил, что он «не любов-ник, а поэт», затем с горя сел на пароход и уплыл куда-то в таежные дебри сочинять гениальную поэму. Должно быть, сочинил…

Теперь — главка вто-рая. Некоему, уже другому, поэту-герою захотелось из-насиловать свою любовницу. Именно изнасиловать, хотя она и без того его любовница. Такое, понимаешь ли, одо-лело героя утонченное же-лание. Что он, переодевшись в чужое пальто, успешно и сделал — зимой, в подъ-езде дома и в кромешной темноте.

Само собою, что автор описывает сей увлекатель-ный процесс с самыми тща-тельными анатомическими подробностями. Но дело-то даже и не в подробностях. Вот ответь-ка, браток, что мо-жет чувствовать и ощущать всякая нормальная женщина, когда ее насилуют в темном подъезде? Наверно, она ста-нет сопротивляться, будет звать на помощь и бояться, как бы насильник не оказался маньяком и после всего ее еще и не придушил…

Иного, наверно, и быть-то не может. а вот барановская героиня ни о чем подобном даже и не помышляет. если верить автору, она в ходе процесса испытывает такой несусветный кайф, что даже ударяется в философство-вание. В таких, к примеру,

выспренных, труднопони-маемых и косноязычных выражениях: «И еще один глубокий смысл раскрывал-ся ей: старания насильника принуждали ее считать лич-ную слизь высшей формой духовной влаги, сродни той решимости и мужеству, кото-рые порождаются убогостью и повседневностью ситуаций и в которых находятся тысячи обычных женщин…»

Не удивляйся, браток, такому стилю изложения и не пытайся осмыслить выражение «форма духов-ной влаги». И барановского стиля, и изобретенных им выражений мы коснемся ниже. а пока же скажем, что изнасилованная героиня, несмотря на полученный ею намедни кайф, своего любовника-насильника так и не признала, а, движимая жаждой отмщения, взяла да и прирезала только что вернувшегося из творческой командировки того самого, ни в чем не повинного, поэта-импотента…

лихо, одним словом, за-кручен у Баранова сюжет, сам Федор Михайлович До-стоевский обзавидовался бы…

И еще одна главка. В этой главке Валерий Баранов под-робно, со всеми нюансами, на четырнадцати страницах, описывает акт лесбийской любви. Самое-то главное — абсолютно непонятно, для чего ему вообще была нужна эта главка: ни по смыслу, ни по сути она никак не соот-носится со всеми прочими главами романа, и если бы ее не было, то роман ничего бы не потерял и не приобрел.

Но — автору, разумеет-ся, виднее, и он, повторюсь, со всеми мыслимыми под-робностями описывает это извращенческое действо. Такими, например, оборо-тами и фразами: «Будем лежать и целоваться, плакать и лизать друг дружку, как две пьяные суки…» Или: «ах ты, мерзкая шлюха! Тебе все равно, с кем трахаться: хоть с Васькой, хоть со мной, хоть с морковкой…» Или: «Вот уж не думала, что буду лизать твою задницу!..» Хватит или надобны еще примеры? Ду-мается, хватит.

И все прочие главки, бра-тишка ты мой, о том же са-мом. если, скажем, действие опуса переносится в отдален-ное будущее, то тамошние герои, неведомо для чего болтаясь в космосе (ну а что же еще обязаны делать герои будущего, кроме как бесцель-но болтаться в космосе?), большей частью занимаются все тем же самым, и об этом автор пишет все с теми же тщательными (так и хочется сказать — маниакальны-ми) подробностями. Только того и разницы, что там, в космосе, живых женщин на всех не хватает, и поэтому иногда приходится иметь дело с резиновыми куклами, которые, впрочем, «совсем

как женщины 20 века»…а если, допустим, автору

хочется перенести действие обратно в настоящее, то… в общем, думается, понятно. Никаких других деяний, помимо откровенного и па-тологического скотства, в романе не происходит. а если это скотство по какой-то причине все же в романе отсутствует, то о нем длинно, косноязычно и нудно говорят и рассуждают.

Даже в любви друг друж-ке барановские герои объ-ясняются таким, к примеру,

штилем: «Тебе что-нибудь сразу купить? пива? пепси-колы? презервативов?» На что героиня томно отвечает: «Благодарю, но я не предо-храняюсь…» Вот и все, по сути, содержание романа, и не узрел я там, братишечка ты мой, ничего иного. Фило-софический, одним словом, роман, мать его совместно с автором!.. а, проще сказать, откровенная и патологиче-ская порнография.

Конечно, ты можешь об-винить меня в чрезмерном ханжестве и выразиться в

том смысле, что коль уж все это дело есть в жизни, то, стало быть, и в литературе оно обязано присутствовать. а я тебе, браток, могу возраз-ить ответно: да, разумеется, все это есть и в жизни, и в литературе, наверное, обя-зано присутствовать, но — в каком виде и в каких дозах? Согласись, браток, что подоб-ная тема весьма напоминает чрезвычайно сильное лекар-ство: щадящая доза такого лекарства исцеляет, а чрез-мерная — может и убить…

Вспомни, браток, клас-

сиков и то, как тонко и уме-ло они изъяснялись на по-добные темы. И вообще, братишка, ты когда-нибудь посещал порносайт? если нет, то непременно посети. И, посетив и вникнув, ты убедишься, что сочинение господина Баранова ничем не отличается от содержимого порносайтов. а если и от-личается, то лишь в худшую сторону: во всяком случае, порнушники, в отличие от Баранова, никак и ничем не маскируются, а так прямо и говорят, что они — сеятели похабщины и разврата, а не, допустим, творцы изящного романа о любви с философ-ским притом подтекстом…

И вообще, братишечка, есть, как ты понимаешь, литература, а есть — всякие авторские комплексы и фо-бии, выплеснутые на бумагу. О таких комплексах и об их отличии от литературы очень доходчиво говорится в медицинских справочниках. Разумеется, браток, тут мы ни на кого не намекаем, а рас-суждаем вообще, отвлеченно и теоретически…

На этом можно было бы вымыть лицо и руки хо-лодной водой с мылом, а душу очистить молитвой, да и закончить разговор о сочинении Валерия Бара-нова. Но, рассказывали, ты, братка, восхищался еще и стилем сего произведения, а также и его философской наполненностью. Что ж, да-вай вкратце порассуждаем о стиле и философии.

Начнем со стиля. Здесь, пожалуй, нам с тобой и рассуждать-то ни о чем не придется, ибо стиль сочи-нителя Баранова свидетель-ствует сам за себя, равно, впрочем, как и уровень его элементарной грамотности. Итак, примеры (и ты, бра-тишка, при этом заметь, что я даже и не искал предна-меренно эти примеры; а для чего, спрашивается, искать, когда их, таких примеров, на каждой странице — как репьев на дурной собаке?). Стало быть, примеры…

«Сиверин стоял в другом углу большой редакционной комнаты, у холодильника, поставив на него свой кофр, вроде бы, что-то искал в нем, но сам смотрел на нее через зеркало, висевшее у двери».

Не обращай внимания, братка, на дикое располо-жение знаков препинания в этом предложении. лучше скажи, в чем — холодильни-ке, кофре или углу — искал что-то герой, и еще — как можно смотреть на кого-то через зеркало? Можно смо-треть на отражение в зеркале, но — через зеркало?..

«а для идеи небесной даже умышленная гадость сладка и горестна, как на земле благодать, как некое каббалистическое число, где вся квинтэссенция из безот-лагательного — откровенная телесность и слизь».

Ты что-нибудь понял, братишка? а если ты по-нял, то растолкуй мне, непо-нятливому, почему «некое каббалистическое число» обязано быть «сладким и горестным», и вообще, что это за такое мудреное чис-ло? Я уже и не прошу тебя, браток, объяснить мне, что это за такой мудреный зверь — «квинтэссенция из безот-лагательного»…

«а можно ли предполо-жить в той нашей единствен-ной и субстанциональной партнерше какие-нибудь другие качества, которые бы нас учили стискивать зубы при боли, при завершении тяжкой работы, ловить мгно-вение истины и покоя».

«Субстанциональная партнерша» — это впечат-ляет. Знать бы еще, что оно такое. Ты, братец, случаем не знаешь, что оно такое — «субстанциональная пар-тнерша»?

«Не будет суеты и трево-ги — будет пленительность и покой, которые тоже из-вестны нам перед сочув-ствием или соитием, сродни беспокойству, чувствуемому нами, когда некие таин-ственные обстоятельства вторгаются в течение наших привычных последователь-ных ощущений самой не-познаваемости, в которой нашему воображению все-таки отведена печальная роль злодея, ведомого двумя милиционерами».

Вот такая, стало быть, сло-весная конструкция в испол-нении господина Баранова. И не в состоянии осилить ее суть, я смятенно умолкаю…

Впрочем, когда Валерия Баранова посещает охота изъясняться словесными конструкциями не столь ублюдочными, а такими, что попроще, то и тут результат бывает ничуть не лучше. а, может, еще и хуже. Вот, извольте поиметь удоволь-ствие…

«Был тихий зимний ве-чер. Снежинки так густо па-дали с неба, что мешали ему курить». Старик, ты видел когда-нибудь, чтобы небо ку-рило? Баранов, должно быть, это видел неоднократно…

«Он опять вспомнил о назначенном свидании, о ко-тором Татьяна не показывала виду…»

«Соколов шел и бубнил сзади…»

«Слезы стекали вниз в расположенное чрево…»

«В отношении женщин агееву потребовалось около пятнадцати мучительных лет…»

«Зов бубна поднял труп старика… мертвой рукой труп сдернул с себя про-стыню…»

«Вопреки множеству че-ловеческих чувств, мешаю-щих всякой близости и ро-скошного ее исполнения…» Здесь так и хочется восклик-нуть, обращаясь к автору: да ты бы, милок, прежде чем сесть за роман, хотя бы паде-жи изучил!

«Они ехали мимо церкви со скрытой злостью и стра-стью. Из церковной оби-тели струилась служба». К этой фразе, думается, и комментариев-то никаких не надобно…

«Света! Я люблю вас! Будьте обязательно моей!»

«От шоколада он распла-стался по кровати».

«посидим там настойчи-во и уединенно на лавочке». Братишка, тебе когда-нибудь приходилось сидеть на лавоч-ке «настойчиво»? попробуй, может, что и получится. И — поделись со мной резуль-татами…

Однако ж и хватит, ибо самая пора перейти к бара-новской философии. Здесь следует признать, что это — очень мутная и невнятная философия. Кажется, Бара-нов в своем сочинении стоит на богоборческих позициях и в качестве богоборческого орудия преподносит жен-скую красоту — главным образом, в ее сексуальной ипостаси. Сей приемчик, конечно же, за давностью лет и множественностью употре-бления изрядно подзатаскан, опошлен и к тому же развен-чан, однако для целостности картины давайте все-таки ознакомимся с некоторыми философическими посту-латами писателя Валерия Баранова.

«В будущем… будут мо-литься Богу как принципу ненависти…»

«Сознание не есть главная степень жизни…»

«Господь сделал человека слишком примитивным. Вероятно, по своему образу и подобию».

« Ты предполагаешь во всем этом сингулярность…»

«Мне кажется, что чело-

век очень мало живет стран-но, в откровенной нищете, чтобы что-нибудь до конца понять».

«Знак не принадлежность, не внешность человека — это след Судьбы, даже Бога… Только благодаря смерти возможен факт космического языка…»

«Бог работает очень про-стым инструментом и не-дооценивает автономию духа над сердцем».

«Рама, Кришна, Моисей, Иисус, пифагор, платон, Орфей, Гермес, паскаль… В мирах этих посвященных и в ристалищах их душ равно-весные системы существуют наравне с неравномерными, но живущими в тех же про-странствах…»

«если обнаженное тело женщины рассматривать с земных традиционных по-зиций, оно может, как и все другое, показаться невероят-но историческим». Вот здесь — интересно. Старичок, тебе приходилось когда-нибудь рассматривать обнажен-ное женское тело «с земных традиционных позиций»? Что, оно с таких позиций и впрямь кажется «невероятно историческим»?

а теперь, братишка, ответь-ка: знаешь ли ты, что такое любовница? Не говори, ты не можешь этого знать! Никто, похоже, не знает этого, за исключением писа-теля Баранова! Вот как он со своих философических пози-ций толкует об этом тонком предмете: «Интуитивно мы в ней чувствуем диалектику общего и особенного, хотя и не вдаемся в ее логическую разработку. Чисто чувствен-ная и созерцательная дан-ность всякого факта может быть явлением единичным и родовой общностью…» Ну, братка, теперь-то ты, наконец, уразумел, что оно такое — любовница? Ну, так запомни и передай другим, чтобы и все прочие это пом-нили…

И еще один перл, да, по-жалуй, и хватит: «Твои от-ношения со смертью уже не будут такими сексуальны-ми…»

Вот так-то. после столь могучих философических откровений только и хочет-ся классически вопросить у их автора: браток, будь так добр, растолкуй ты нам, не-разумным и непонятливым твоим читателям, кто там у тебя на ком стоял? Или, применительно к общему пафосу твоего сочинения, скажи-ка ты нам, кто у тебя на ком лежал?..

Ну и, пожалуй, хватит о романе «Теория бессмер-тия» и его авторе Валерии Баранове. Ибо и без того нам с тобой, братка ты мой, ясно, что это за роман и что это за писатель. И вот из-за такого-то романа и такого писателя ты, братишка, надумал жечь свои собственные сочинения, да еще и стреляться? Опом-нись! Уж коли нашла на тебя такая блажь, то ты лучше застрелись из-за Распутина или Мазаева. Оно, конечно, и в этом случае твой по-ступок будет неразумным и непростительным, но, по крайней мере, в нем будет присутствовать хоть какой-то смысл. Но — стреляться из-за Баранова и его пор-нографического опуса? Фи, какой моветон!..

лучше вместо этого, братишка, давай мы с то-бой малость порассуждаем. Давай-ка мы с тобой вкратце поговорим о периодическом издании под названием «Си-бирские огни», в котором опубликовано сочинение Валерия Баранова. Когда-то, как ты и сам знаешь, это было весьма почтенное издание. В нем публиковались такие виртуозы пера, как Шиш-ков, астафьев, Распутин, Шукшин… а теперь в нем печатается Баранов. Братка, ты представляешь всю ту степень падения, коей под-верглось это издание? Вооб-разить жутко! От Шукшина — до Баранова…

Только ты, старик, на них за это не злобствуй: ни на «Сибирские огни» не злобствуй, ни на сочи-нителя Баранова… пускай их! Вот увидишь, всех их накажет Бог: и самого Бара-нова, и главного редактора, и его замов и помов, и даже редакционную уборщицу, чтобы она не мела мусор в порнографическом изда-нии… а ты, братка, лучше поразмысли о том, отчего оно так получается, что чем дальше, тем все меньше ис-тинных, добрых и светлых романов выходит на свет и все больше выходит со-чинений типа «Теории бес-смертия» Валерия Баранова.

лИТеРаТУРНаЯ КРИТИКаPr

o et

con

tra ПрЕДуВЕДОМлЕНиЕ ВЕДуЩЕГО. В 11-12 номерах «Сибирских огней»

вышел роман Валерия БараНОВа «теория бессмертия», журнальный ва-риант. В отрывках роман печатался в «Огнях Кузбасса». Выходил в интер-нете («Библиотека Мошкова»). Вызвал споры, вспыхнувшие с новой силой после журнальной публикации. «Круг чтения» предложил высказаться о романе анатолия Ярмолюка (Прокопьевск) и анатолия Валентинова (Ке-мерово). итак, два критика — два мнения.

Кто на ком лежал.

Бес смертный

анатолий ЯрМОлЮК.

анатолий ВалЕНтиНОВ.

Рис. андрея Горшкова.

III l 24 апреля 2009 г.

Путь домойНа прозрачные эти равнины Нас выводит стезя невредимая.Но бывает: душа нелюдимаяОтпадет от любви без причины.

И блуждает… И видит свеченьеДома отчего — но не приблизится.То повысится вдруг, то понизитсяТо ль давление, то ли мученье…

Только сердце в порыве духовномВ светлый час, за осенними ветлами,Видит домик с пречистыми окнамиИ божницу в убранстве любовном.

* * *Мне было тошно средь злословящих…Я вышла, отдышаться чтобы.а вечный мир лежал в сокровищах,Далеких от никчемной злобы.

Светился тишиною умноюОт вышних сфер до основания.«Вернись!» — мне крикнули с собрания.а я в ответ: «И не подумаю!»

Какое все же облегчение…Но больше их не подзадоривай — И оцени сполна свечениеБезмолвной сущности лазоревой.

Прощание с 90-миРаскололась огромная льдина.Мы плывем на отдельных обломках.Вот великой реки середина — Здесь мы вспомним о наших потомках.

Здесь решится судьба не прибывших,Не зачатых еще, не готовых,Наших будущих маленьких нищих,Наших русских, по-своему новых.

Между тем стопроцентное зреньеНаблюдает за этим исходом — И, не веря себе, в отдаленьеВидит нимб над плывущим народом…

Русский посевВолнуя полудетские сердца, лаская их мечтательную завязь, пространства открывались без конца, Но времена попутно закрывались.

И вот лежит таинственно земляВне времени, не зная дня и часа,Несбыточную думу затаяпо поводу Хозяина и Спаса...

ее работники, простейшие сердца, Опять посеяли загадочное семя.

В пространстве, не имеющем конца, Им нужно время. Нужно только время.

Гора Нерукосечная в период смуты

Стремясь физически преодолеть простор, прошли мы много ровных мест и гор. Но, совершая путь небесконечный, приблизились к Горе Нерукосечной.

И здесь утратили само понятье «даль» —Была пред нами только вертикаль. В ее столпе стояла Матерь Божья, И бедный люд молился у подножья.

Вздымалась гарь с ближайших пепелищ. Народ был жалок, голоден и нищ. Измученный, обобранный до нитки, Спастись он делал слабые попытки.

Воителей, ученых и вождей Он не имел в сплошной среде своей. Все те, кого вскормил он и вспоил, Давно ушли под сень чужих светил.

Царило горе в плачущей толпе. лишь Богородица, стоящая в столпе, пронизанная высшими лучами, Смотрела вниз скорбящими очами.

Могла ли что-то предпринять Она? Не знаем. Но Она была вернапечальному народу-сироте, Взывавшему к небесной высоте...

Все это длилось несколько минут. потом открылся снова наш маршрут. И друг сказал почти без удивленья: «Зачем такие странные виденья?»

* * * Вот место, где наши когда-тоСражались Иваны.

Земля залечилавойной нанесенные раны. И вечные степи,и пыль на дорогах, и гравий Не помнят тяжелого шествиясумрачных армий. лишь движутся тучи по небуподобием строя. И как здесь увидетьминувших сражений героя?

Вдруг белый, как лебедь,он выплыл из тучи свинцовой, И был ослепителен ликблагородно-суровый. То воин, как ангел,стоял над равниною ржавой С прижатою к сердцусредь молний горящей державой.

И жертвенносилу стихии враждебной гасила его безоружно-открытаявысшая сила.

Школьный садКаким бы я был в сорок первом году? Я рос бы, как деревце в школьном саду. Я был бы наивен, как в речке вода, И в девочку Свету влюблен навсегда.И были б для чувств моих даже тесны Цветущие дни предвоенной весны.

Каким бы я был в сорок третьем году? Я знал бы, за что я сражаться иду. И школьного сада живительный шум пред первой атакой пришел бы на ум. И девочки Светы распахнутый взгляд Смотрел бы мне в душу и вёл через ад.

Каким бы я был в сорок пятом году? Я вновь оказался бы в школьном саду. Отвыкший от мирных созвучий солдат, Я долго бы слушал лепечущий сад. И робко бы трогала Света, жена, Добытые в пекле войны ордена.

ВстречаЧто всколыхнулось и колышется?.. Что взволновалось и волнуется?.. И до чего неровно дышится, Когда душа тобой любуется...

Используя второе зрение, Она не зарится на внешнее — Слагает, как стихотворение, Твое обличие нездешнее.

Неужто это мне позволено? а может, так и не положено? И я смотрю почти расстроенно... И я смотрю почти восторженно...

ВербочкаКак хорошую вешнюю весточку С золотистым свеченьем в узоре,Я пошлю тебе вербную веточку, Освященную в нашем соборе.

Там за службою сердце оттаяло, Обливаясь теплом и слезами, И великой трагической тайною переполнилось пред образами.

И с тобой моя веточка вербная пусть поделится тайной духовной, Как любовь разгорается верная И сливается с верой любовной...

* * *Иней теплится бисерно,Сахарно,Мелко,Умывается снегомКрасивая белка.Оснеженная пихточка,Девочка в шубке,Свет январский приемлетДушою голубки.

Ожиданья прозрачны. предчувствия сладки. любит пихточка думать про Божьи загадки, Каждой клеточкой юноюЗнает своею: Кто-то видит ее И любуется ею.

Кто-то дал ей наряд И в блистанье особом посетил этот лес И прошел по сугробам, И сказал: «Эта местность Не будет унылой — Я старался для маленькой Девочки милой».

П

Но

вые

сти

хи

И отчего их с такой охотой публикуют, в то время как доброе и светлое сочине-ние пробивает себе путь с преогромным трудом, если вообще пробивает… И я тоже об этом подумаю. И прокопьевский писатель Михаил анохин также обе-щал подумать на эту тему. а потом мы, даст Господь, вместе соберемся и как ша-рахнем по всем этим извра-щенцам! Кто же еще по ним шарахнет, братишка, как не мы с тобой…

анатолий ЯрМОлЮК.прокопьевск.

«Человек — всего лишь грязь в руках Божьих».

Блаженный августин.

пришёл к мысли, знакомясь с критикой во многих издани-ях, что критика окончательно перешла в разряд самодо-статочности, в артикуляцию самоё себя, стала собственно произведением литературы. а что такое произведение литературы? Это сообщение в себе самом.

Что же это за произве-дение (не критика), которое (критику) необходимо раз-жевать и положить в рот читателю? Ведь доходчивость заключена не в произведении себе самом, а в уровне вос-приятия. Никто же не него-дует, что фундаментальный труд по теории скалярности понятен паре сотен чело-век всего. Зато процент или убыток по той же науке всяк уразумеет.

Ну, как же, критик для чего набивал одну торбу на две жизни цитатами, да вто-рую — терминологическим инструментарием, как тут не разложить прилавочек да не поразить обилием празд-ношатающийся люд. И раз-бираемому автору приятно, когда вчинят, о чём и сам мыслить не смел, но много-значительно кивнёт: мол, глубоко критика копает! а поругают когда, куда при-ятней, чтобы «с манифестом» и высоконаучно, и в этом случае автор тоже получает значение.

Критика, мне представ-ляется в этой связи, должна бы делиться на фундамен-тальную, не выходящую на широкую публику, внутри-цеховую, что ли, для гамбург-ского счёта и популярную, крайне минималистическую, практически аннотативную — в зависимости от слож-ности объекта, по принципу: увлёкся чтением сам — увлёк другого.

И вот вам роман «Теория бессмертия». Он сам — из области фундаментального знания, для подготовленных, практически для внутрицехо-вого, для посвящённых, поль-зования. Но мне поручено написать о романе, так пусть это будет развёрнутая анно-тация, хотя что-то, извините, на прилавок тоже выложить придётся.

«Теория бессмертия» — это, прямо скажем, впе-чатляющий труд не только напряжённого ума, но и вы-сокоэнергетической души («кто сказал, что души у всех одинаковые?»).

Во вступлении в роман автор будто бы сразу, без обиняков, предъявляет нам патент на право практики, патент, очевидно, не поддель-ный, а и вовсе привилегиро-ванный. Баранов в высшей степени интеллектуален в своей прозе, и это не ново-модный, поразивший, подоб-но детской кори, нынешний «мейнстрим», экзальтирован-ный псевдоинтеллектуализм, у Баранова он философски основателен и соразмерен в заданных параметрах. ав-тора отличают мастерские стилистические периоды, изощрённость чувственной логики и образности, отсы-лающие к зрелому Набоко-ву. Текст романа предельно объемен, роман заключает в себе множество измерений.

На мой взгляд, роман Ба-ранова должен во многом про-яснить сложившуюся ситуа-цию с прозой, с недопустимо-безответственной снисходи-тельностью по мастерству, и прежде всего — стилю, не говоря уж о въевшихся в со-временную прозу, подобно рже, бесшабашной эпатаж-ности и расхристанности. а уж пробивной нисходящий ужас бог весть почему печа-таемых беспомощностей…

автобиографичен ли ав-тор в романе? Наверное, да — внутренне. Даже Бог и тот, как минимум, в одном своём творении автобиографичен.

Роман фактически начи-нается с того, что автор сразу, без раскачки, взгружает на плечи читателя тяжелен-ные «брёвна»: «в Царствии Небесном нет причин ис-

кать Бога…», «…моральная ответственность за Бога», «…для идеи Небесной даже умышленная гадость сладка и горестна», «…мармеладный взгляд Иисуса Христа».

И практически на всём протяжении романа перио-дически подобные обжи-гающие камешки. Отчего эдакий теоборский напор? представляю, как набросятся на автора ревнители веры, особенно неофиты!

Вступлюсь за Баранова. Вернее, за роман.

На мой взгляд, в романе присутствует символический подсмысл, демиургическая вибрация: автор романа сам есть булгаковский Мастер, по совместительству Воланд. Во-вне, естественно, Маргарита (но уже внутри текста), сго-ревшая в бесплодных поисках своего Мастера, ныне соби-рающая дань со своих разоча-рований — тут уловимое оп-понирование с булгаковской попыткой искусственного каталитического взаимора-створения Творчества, любви и Бога, и в вопросах любви и Веры особо задиристое оппо-нирование.

поэт Соколов, антипод Мастера, в тексте неприкаян-ный и почти отчаявшийся, не востребованный ни Утеши-телем, ни Искусителем, ни Временем, ни Смертью.

Какие коллизии ему со-путствуют? Герой встречает (или ему мнится) свою Мечту. Тут, казалось бы… Но нет — рюкзаки увязаны, теплоход снаряжён, душа поляризова-на: «Счастье — это импотен-ция». предопределённость, та самая необходимость, ав-тором задекларированная. Другая коллизия тоже самая что ни на есть символичная: женщина, «руководитель культуры» (пусть и в газете), режет поэта по ничем не под-тверждённому подозрению в своём собственном изнасило-вании — ничего себе! — кре-пость духа и твёрдость руки при девственно-невинной должности.

Хотя глянешь в глаза иного такого руководства и понимаешь: да, может. И физически, а уж фигурально — несомненно. поэты народ хрупкий. Не те, что по злос-частным табуреткам мастера, то есть «строгатели стихов», а истинные, к коим Соколов, несомненно, относится.

Как утверждает автор романа, даровитые творцы умирают от водки. пьянство творца — это внутренняя эмиграция. Симметричный ответ нечеловеческому, от-рицание действительности через отрицание себя. ане-стезия души, дающей вре-менную свободу от боли, помимо собственной воли вселяемой в человека.

Настоящее творчество — это сожжение души, а не то, чтобы, удобно устроившись в регентском кресле, томно вещать о «тоске неодоли-мой», о «любви необори-мой», наслаждаясь достатком и уютом. Душе смертельно не горение, а гниение. Через обжиг приходит мудрость.

Дьявол у Баранова — че-ловеческое коллективное, эгрегор, — его желания, устремления, алчба всего и вся, «кипящие котлы». У Булгакова в сцене в варьете (в чистый четверг!) Воланд сие убедительно показал: «люди, дьявол — это вы! — а я так, мол, «на хозяйстве», — и нескончаемые примеры из жизни доказывают то же.

а прежде чем ответить на вопрос: «есть ли Бог или нет его?» — надо ответить на вопрос попроще: «Что было раньше, курица или яйцо?»

Вот горячится человече-ство, спорит на ровном месте. первый говорит, Бог есть, потому что его не может не быть. Второй: его нет, потому что не может быть. первый: он есть, потому что верит в него. Второй: его нет, по-тому что он не верит в Бога. В общем, верю, потому что он есть, а есть, потому что я верю.

Вот тебе курица, вот тебе яйцо! а петух? Насчёт пету-ха два разъяснения. первое: вначале была курица, потом высидела петуха. Второе: вначале было яйцо, из яйца вылупилась курица, снесла яйцо и высидела петуха.

Нам, бройлерам, какая разница? О чём спорить?

Или вот притча. приеха-ли двое в чужой город, быва-ли как-то. Ищут автомагазин. Один говорит: вот за тем углом, второй: нет — за сле-дующим. пока идут, спорят. Оказалось, ни за тем углом, ни за другим — улицу пере-путали. Вот и весь спор.

пройди путь — там всё узнаешь. а Вера дана в уте-шение, уходить из жизни с верой в бессмертие, видимо,

полегче. помянете в своё время мои слова, будьте бла-гонадёжны. Бог, Церковь — символы, а вера — это надежда.

И такая махина, подобная Церкви, вряд ли взошла бы на пустом месте, и свобода воли есть необходимая вещь. Как говорится, хоть реви, хоть радуйся, а замуж всё одно пойдёшь. Бог существует, когда его осознают, хотя бы и отрицая, и человек, если он создан Богом, то для соб-ственного же утверждения. Бог, видимо, тоже не самодо-статочен, ибо он творит.

автор только касанием обозначает наш социум, но тот выкипает сквозь всё не занятое типографской кра-ской пространство страниц, герои нашей эпохи рельефно реалистичны, несут неизгла-димый её отпечаток, и нет среди них героя, способного вызвать сочувствие, только го-речь осознания, что мы ныне в массе своей и в самом деле такие — со спёкшейся под «огненным дыханием» эпохи оболочкой, с затвердевшим содержимым, способные таскать трупы друг для дру-га под мышкой и страсти свои утолять даже буквально перед лицом смерти, что тут страх Божий!

автор рисует нам рукот-ворное Царствие Небесное, с рукотворным бессмертием, где Бог должен быть телесен, а поиск его предметен. Или Бог даётся только смертным в утешение! Но в осуществлён-ном прогрессом Царствии Небесном тоже нужна своя жертва во спасение, жертва во имя Времени? И это ква-зицарство Небесное не есть ли следствие страха человека перед смертью, её оцепеняю-щей неизвестностью, след-ствие малодушия, заведшего Человека в тупик?

Эта попытка приручить Смерть, одомашнить её, озна-чая отмену смерти телесной, а вернее, её частную неот-вратимость (вопрос только задвигается, в принципе не решаясь — остаётся и не-избежная для всего Смерть пространства), неизбежно подразумевает смерть Духа в человеке, вынуть из человека Смерть возможно только вместе со смыслом его суще-ствования, тогда и наступит то самое гниение души.

автор и спрашивает за этих носителей квазибессмер-тия: какие ещё пространства нам завоёвывать? Это разве не о нас тоже? Это разве не о тупике всей нашей цивилиза-ции с её телесным разбухани-ем, «экстенсиональностью», по автору? а смерть — она ещё и право, как разовый абонемент, второго не бу-дет, загасив абонемент, ты лишаешься Смерти, то есть обессмертиваешься.

есть такой фантастиче-ский роман, не помню, чей, где бессмертные люди выслу-живают самоотверженным трудом в тысячи лет право умереть — самовольно нель-зя. В рукотворном Царствии Небесном нет «кипящих котлов», смятения чувств, мотивов, реакций. люди, из-бавленные от страха смерти, перестают принадлежать са-мим себе и служат всепожи-рающей техногенной идее, без горизонта, без надежды, без веры в нечто поднимаю-щее над утилитарным суще-ствованием, и по сути они те же куклы, что и обретшая своё игрушечное бессмертие Таня Северина. Бог для них — объект пространственно-го поиска, но не духовного, бессмертие — «бесконечная смерть», по автору.

Философствования ге-роев фантастического бу-дущего могут показаться затянутыми, это кому как нравится, важно, что логика их сверхубедительна, а фан-тазия автора практически неисчерпаема.

Теперь некоторые сооб-ражения собственно крити-ческие.

Как автор ни подготав-ливал переход от языка ре-ализма к фантасмагории, переход к ней всё же оказался слишком жёстким, да и герой (Котиков), при котором этот переход происходит, появля-ется как-то искусственно, да и он сам представляется лично для меня для этой роли мало-пригодным. Человек с точно обозначенными социальны-ми координатами (в отличие от агеева, на котором случил-ся первый намёк на переход), человек при деле и в благо-получии — а мы знаем, что в деле успешными бывают люди с рациональным созна-нием, — наш Котиков вдруг, бездоказательно оказывается поэтом и мистиком.

Может быть, это издерж-ки «журнального варианта», ясно, подвергшегося про-

извольному сокращению, поэтому-то и оставляющего некоторый привкус фраг-ментарности, цитатной на-дёрганности.

ещё возникает ощуще-ние, что первая часть романа перенасыщена рискован-ными сексуальными сце-нами, и это тоже, видимо, следствие купирования. Но надо сказать, что Баранов филигранно прошёл по пау-тинке, отделяющей от опо-шливания предмета, вызвав в помощь действительно, что ли, шаманских духов для соз-дания картин запредельно-чувственно-потаённого. Ино-гда даже оторопь берёт: это из каких таких душевных запасников извлечено?

Кроме того, сцены эти несомненно работают на сверхзадачу, а именно — на раскрытие человеческой на-туры во всей ее предполагае-мой глубине и вне Времени. В. Баранов, на мой взгляд, стремится посредством их реабилитировать телесно-чувственные начала человека, доказать монолектичность чувственного и духовного, отсутствие у них антагониз-ма, обосновать дьявольское не плотским в себе, а утерей равновесия начал. Из того и выходит, что высоко духовное стремление Соколова по-средством своего творчества властвовать над душами, и безудержно — телесное жела-ние Сиверина властвовать над телом Светланы адамовны, несмотря на разность моти-вов, несут в себе равноубий-ственный заряд. В общем, заглушая «ханжеманные» громоподобные анафемы ав-тору, скажу, что роман напи-сан для взрослых мальчиков и девочек — всего-то не ставить его на полку в детской.

Множественность стихот-ворных эпиграфов несколько разжижает атмосферу рома-на, думаю, результативнее было бы «кавычить» образы из стихов внутри текста.

Некоторую расстыковку вижу в том, что автор слиш-ком часто и явно вкладывает собственные мысли в уста ге-роев, поэтому монологи вы-глядят порой (в первой части — про нашу эпоху) ходуль-ными и надуманными, точно как у позднего л. леонова. В авторских устах философия детерминизма более умест-на, чем у допрашиваемых в кабинете следователя.

Вот и получается, что из-за вкладывания своих мыслей в уста героев невозможно различить между собой ни Соколова с Котиковым и Севериным, ни Таню, ни Светлану адамовну и Блын-никову. Они сливаются в каких-то единых многоглавых героев. первые в субстан-цию Мужчины, вторые — в субстанцию Женщины, хотя автор мог добиться этого другими способами. На мой взгляд, философия должна бы выражаться в большей степени поступками. Роль автора угадывать движения и мотивы персонажей и де-литься с читателем своими прозрениями, к его приятию или неприятию.

Тем и сильна настоящая литература. Так, впрочем, и поступает — за малым исключением — наш рома-нист.

Ну, и последнее.Валерий Баранов — ма-

стер алхимического превра-щения чувства в остывающе-мерцающую, едва уловимую, но всё же плоть формулиро-вок, что придаёт филигранно-му психологизму тончайшие оттенки, он мастер высшего разряда, его эстетика мощна. Очень сильна интуитивно-метафизическая струя в ро-мане. Философская же заумь (красиво парадоксальная сама по себе) порою, словно каменные глыбы, попадаю-щие при вспашке под плуг (и на зуб читателю), думаю осо-знанно и постепенно включа-ется автором в ткань текста (насмешливо даже, ибо и сам, наверное, «пухнет» от схоластических перегрузок), как некий ритуальный ввод читателя в фантасмагорию, ибо фантасмагоричность и есть основной метод автора.

Я бы советовал не вду-мываться в некоторые особо сложные места романа, а ВЧУВСТВОВаТьСЯ в них, по-тому что иногда это шаман-ство, гипнотический заговор. Зубодробительные голово-ломки в тексте из того, что перед нами поэзия «потока», и в этом ключ. а поэзия «по-тока» — это дважды высший пилотаж.

автор романа — он сам себе и бог, и бес. И он смертен. Интересно было бы прочесть полную книжную версию.

анатолий ВалЕНтиНОВ.

Кемерово.

пОЭЗИЯ

любовь НиКОНОВа.

Увидеть сокровенное свечение

Рис.

анд

рея

Горш

кова

.

Рис. андрея Горшкова.

IV l 24 апреля 2009 г.

СК

К

П

и

лпрочитав подборку моих стихов, опубликованных в № 1 журнала «Огни Кузбас-са» за 2009 год, журналист В. попок, ведущий рубрику «Круг чтения» в газете «Куз-басс», решил удостоить мои стихи своей строгой крити-ке. И выдал целую колонку текста под странным назва-нием «просочилось?» Кри-тика – вещь хорошая, и автор был бы рад услышать от критика разумные и чуткие слова о своей поэзии. Увы… Благоразумно уклонившись от анализа содержания, по-этики и стилистики моих стихов, автор рецензии со-средоточился на осмеянии скрытых цитат и реминис-ценций из Мандельштама, которые он своим присталь-ным оком углядел в моих стихах и, не задумываясь, от-нёс к примерам «плагиата». Да ещё своим заголовком как бы пожурил редколлегию журнала: «Что же вы, ребята, такие невнимательные, что пропустили откровенный плагиат?»

поскольку на самом деле мы имеем дело с элемен-

тарной некомпетентностью самого критика, попробуем разобраться в нашей теме чуть подробнее. Использо-вание литературных реми-нисценций и скрытых цитат – широко употребительный в поэзии приём, который был распространён ещё в средневековой литературе. В средние века для этой цели чаще всего использовались реминисценции из Библии и античной поэзии, в новое время к этим традицион-ным источникам добавились классики – Данте, Шекспир, Мильтон и другие. Никто не усматривал в этом приёме плагиата – напротив, удач-ная реминисценция воспри-нималась как признак ши-рокой культуры автора, его духовной связи с традицией. Такого рода реминисценции создавали общий для автора и читателя культурный код, универсальный язык поэзии, соединяющий разные эпохи и страны.

Широко использовал в своём творчестве скрытые цитаты и реминисценции а. С. пушкин. приведу для

иллюстрации лишь несколь-ко примеров из «евгения Онегина». «Томясь душев-ной пустотой…» – реми-нисценция стиха Карамзина «Осталась в сердце пусто-та…». «Ко благу чистая лю-бовь…» – перифраза отрыв-ка из «Уныния» Вяземского. «Оставь надежду навсегда…» – перифраза стиха Данте алигьери «Оставь надежду всяк сюда входящий». «Так исправляется наш век!» – скрытая цитата из поэмы Вольтера. «Куда, куда вы удалились, //Весны моей златые дни?» – реминисцен-ция из Жуковского: «О дней моих весна златая…» И т. д., и т. п. Число примеров мож-но легко увеличить. пред-ставляете, как потешался бы «критик» попок над этими вопиющими примерами «плагиата» у пушкина: «ай да пушкин! ай да сукин сын!». Бесчисленное коли-чество примеров скрытых цитат и реминисценций мы находим и в современной поэзии. причем они могут быть стилистически окраше-ны по-разному: от лириче-

ской переклички с душевно родственным поэтом до иронического обыгрывания скрытой цитаты в чуждом оригиналу контексте. До-вольно редкие примеры ис-пользования скрытых цитат и реминисценций есть и в моих стихах. Их-то так лихо и осмеял В. попок.

Непонимание законов поэтического творчества, не-понимание стилистических особенностей художествен-ного текста – вот главная (но, увы, не единственная) беда В. попка и многих других ди-летантов, берущихся писать о поэзии. Увы, сила таких людей, как В. попок – в их полном бесстыдстве. Этак легко и спокойно плюнуть на поэта и на редколлегию журнала далеко не каждый осмелится. а вот попку хоть бы что! Не знаю, что и где просочилось у Василия Борисовича, но, по-моему, выставлять это на публичное обозрение в газете «Кузбасс» не очень прилично. И совсем не смешно.

Владимир КаГаНОВ.30 марта 2009 г.

пОлеМИКа

Взгл

яд

литературно-художественный, на-учный и историко-просветительский альманах вышел в 2009 году сдвоен-ным номером, посвящённым 300-ле-тию города Бийска. Это объёмистый том формата а4.

Бийск нам кровная родня. Мартом 1708 года пётр Великий направил указную грамоту в Кузнецк, «стольни-ку и воеводе нашему» Михаилу Овцы-ну. Той грамотой предписывалось «на реках Бии и Катуни в пристойном месте для сбору Нашего Великого Государя ясашной казны и к селению пашенных крестьян построить острог со всякими крепостями».

Острог на стрелке Бии и Катуни, поднявшийся через год усилиями кузнецких казаков, получил название Бикатунского и со временем вырос в крупное промышленное и торговое поселение.

Бийские литераторы составили настоящую энциклопедию своего города. Начало её – история самой указной петровской грамоты, под-линник которой найти не удалось, текст восстановили по черновому варианту дьяка Ивана Чепелева, отыскавшемуся в Москве, в анналах Центрального государственного ар-хива древних актов.

Далее – городская хронология. На-чинается она с первой попытки про-никновения русских на территорию Верхнего приобья, предпринятой ещё в 1625 году по приказу кузнецко-го воеводы Баскакова. Заканчивается информацией об учреждении герба в 1804 году и назначении спустя два года уездным городом Томской гу-бернии.

В рубрике «Бийск глазами со-временников» выдержки из записок самых разных авторов. От право-славного миссионера Василия Вер-бицкого, автора первого шорского букваря, до «сибирского областника» Григория потанина, исследовавшего алтай и Монголию, Китай и Тибет, а также писателя, автора «Угрюм-реки» Вячеслава Шишкова, между прочим, проектировавшего и стро-ившего легендарный Чуйский тракт, который начинается сразу за мостом через Бию.

Судоходство, хлебная торговля, ямская гоньба, школы и библиотеки старого Бийска. его градоначальники. Семейные архивы. архитектура. Му-зейные сокровища. Театральные хро-ники. И, наконец, новейшая история города, а значит бийского военпрома, давшего (и дающего) отечественной обороне ракетное топливо и сами ра-кеты, в том числе новейший комплекс морского базирования – «Булава».

Оборонщики открыли свои тайны специально для юбилейного выпуска – вот уж пятьдесят лет тут работает научно-производственный центр «алтай», развивающий и совершен-ствующий десятки наукоёмких техно-логий, включая наноиндустрию.

естественно, присутствует ру-брика «Бийск литературный». Здесь история литературных объединений города и ранее не публиковавшаяся повесть покойного Ивана Семоненко-ва «Взвод «Кукушкины слёзки».

На цветных вклейках виды старо-го города и портреты его ушедших жителей.

Избран ное извес т ного поэта-«шестидесятника», автора нескольких книг, изданных в Кузбассе и Москве.

Родился в посёлке Центральный в Тисульском районе, традицион-ном центре сибирской золотопро-мышленности. Отец его был глав-ным инженером рудника. Учился в Сибирском металлургическом институте. после окончания строил Запсиб. Был успешным инженером-проектировщиком, лауреатом пре-мии Совмина СССР. Но ещё в 1960-е годы изменил металлургии с поэзи-ей. Оказалось, связался с нею на всю жизнь.

Окончил литературный институт, стал членом Союза писателей СССР (по рекомендациям александра Во-лошина и Виктора Баянова). Жил в Новокузнецке. переехал в Краснодар. постоянно наезжает на родину, в под-таёжный посёлок Сарбала. Кстати сказать, одна из первых его книжек на-зывалась «Сарбалинская рапсодия».

Несколько месяцев тому павел

Николаевич справил своё семидеся-тилетие.

автобиографическоеОт пролива Кука до Босфорая бросал с салютом якоря.Отражались в лаковых ботфортахмною покорённые моря!А в портах, куда мы заявлялисьбочку рома выдуть от тоски, – безнадёжно девушки влюблялисьи стрелялись с горя женихи…Я водил в атаку за собоюголубой гусарский эскадрон – развевался по ветру соболийментик мой, расшитый серебром!В сорок пятом где я только не был?!Брал Берлин, на Краков наступал…Трижды помирал под чьим-то небом.И однажды – без вести пропал…А в науке – вот была где драка! – я бессмертный подвиг совершил:изобрёл прививку против ракаи перпетум-мобиле решил!Я шагал – торжественный и гордый,к встречным снисходительный,

как лев…И сиял в моей петличке орден – самый главный орден на земле.

Отчего ж теперь, ботфорты сбросив,я кручусь, как белка в колесе?…Я не знал, что стану взрослым.И обыкновенным – как и все!

Книга стихов. Диалог супругов. Муж-ское и женское начало. То ли вечная борьба, то ли тихая гармония.

Супруги живут в деревеньке, что на большом Транссибирском тракте, по-житейски простой и одновремен-но интеллектуально насыщенной жизнью. К ним много ездят. Друзья и просто знакомые. Кто отдохнуть от городского шума, кто поискать новых впечатлений и тем. а раз в год сюда собирается просто уйма народу – тут проходит фестиваль поэзии. Назва-ние ему – «Юго-александровский родник».

Когда с х лынет люд , «Юго -александровский родник» станет просто родником – супруги-поэты берут там воду на чай.

В качестве иллюстрации к книге – стихотворение Нины Красовой.Расскажи, как без меня ты

долго жил.Как на угольях кострища ворожил.Наплети из небылицы короба:как отстреливал куницу и бобра,как в лесу хоромы строил велики,как в подарок мне готовил сундуки.Призови на помощь ветер и весну.…Я прижмусь щекой к ладони

и усну.

Книга на память участникам литера-турного собрания, случившегося на исходе марта в Кемерове. Устроите-лем акции, задуманной как между-народная, выступило кемеровское от-деление Союза российских писателей (Мэри Кушникова и Вячеслав Тогулев, они же составители обозреваемой книги).

Безусловно, любое постсоветское и постсоциалистическое общение любых разноплеменных литерато-ров можно только приветствовать, ибо слишком стремительны и не-конструктивны были центробежные силы, разделившие многонацио-нальное культурное и человеческое братство.

Кемерово, впрочем, иностранцы ни из ближнего, ни из дальнего за-рубежья не удостоили присутствием. приехали исключительно россияне.

Зато возглавила почтенное со-брание Светлана Василенко – первый секретарь СРп, поэт, сценарист про-заик и феминистка. Участвовала в создании телесериалов («Горячев и другие», к примеру). Всячески споспе-шествовала продвижению к издателю и читателю «женской прозы». Сама прославилась романом «Дурочка». Опубликованный в «Новом мире» около десяти лет назад, он нашумел и в Отечестве, и за его пределами. В со-держании – злоключения юродивой, путешествующей по водам и време-нам и попадающей в разные периоды советской власти, то плохой, то очень плохой, а то и вовсе кошмарной.

Нетрудно догадаться, что роман переведён за рубежом, – в европе приучены читать про российские ужасы.

первым секретарём СРп Васи-ленко стала в 1996 году. Сам СРп существует с осени 1991 года. после известных августовских событий («путч ГКЧп») единый творческий союз советских писателей раскололся. «Консерваторы остались в Союзе пи-сателей России, а либералы предпоч-ли объединиться в Союзе российских писателей», – писала «литературная Россия», отмечая пятнадцатилетний юбилей раскола. В новообразован-ном союзе тут же начались распри, и итожное мнение газеты о СРп скептическое: «Влиятельной органи-зацией Союз российских писателей так и не стал».

Но всё ж приобрёл нескольких сторонников в Кемерове. Замечу: по-византийски почтительных к товарищу первому секретарю – на цветной вклейке обозреваемой книж-ки погрудный портрет Василенко воспроизведён пять (!) раз. плюс ещё три фото в группе. И интервью с нею, про неё и СРп, озаглавленное, ну, скромнее просто некуда: «Союз совестливых».

Впрочем, книжка не только про совет да любовь совестливых, тут имеется и другая, более или менее любопытная информация. Но всю эту информацию затмевает беседа с московской писательницей, лауреа-том нескольких литературных пре-мий людмилой Улицкой.

Интернет-портал «sem.40» в ру-брике «Знай наших!» сообщает о ней следующие биографические сведе-ния: родилась в эвакуации, биолог по образованию, работала в Инсти-туте общей генетики и еврейском музыкальном театре. Что касается литературы, то, цитирую «sem.40», «в творчестве Улицкой евреи с их на-циональным характером, историей, бытом, проблемами – неотъемлемая часть российской жизни. Среди персонажей в рассказах Улицкой большое место занимают маргиналы: выжившие из ума старухи, нищие, олигофрены».

Улицкую интервьюирует альманах «Голоса Сибири» (редактируемый всё теми же Кушниковой и Тогулевым). И интервьюер, и интервьюируемая разумеют Россию бездуховной, ксе-нофобской, невежественной страной – это отправная точка разговора.

Ну и каково ж Улицкой сотова-рищи в «этой стране»? Ох, туго. её резюме: «Мы живём в ситуации, где, строго говоря, победить невозможно, так как мы заранее обречены в своих исканиях, в своих движениях, в своих намерениях».

Мой комментарий (крайне субъ-ективный, конечно): для правовер-ного писателя-либерала, особенно если он ищет и находит своих героев исключительно среди «дурочек» и олигофренов, наше прошлое черно и зловеще, настоящее – ужасно и не-комфортно, а будущее…

а будущего у России нет. Во вся-ком случае, такого будущего, чтоб хоть как-то устроило привередливого либерала.

«Сибогни» выходят в обычном для себя формате и объёме ежемесячно с 1922 года. Февраль 2009-го отдан бело-русским писателям.

Что-то не вытанцовывается у нас с союзным государством – вот уж де-вять лет оно остаётся на уровне «про-токола о намерениях». Впрочем, мы всё равно стратегические союзники и тесно связаны оборонными дого-ворами, экономикой и, разумеется, интересны друг другу в культурном и литературном отношении.

Не говорю уж об исторических и человеческих связях – Великая, Белая и Малая России суть Русь Святая, и мы, по большому счёту, одна нация.

Жу рна л п у блик уе т рома н-документ алеся пашкевича «плац Воли» о судьбах Белоруссии и бело-русов, многолетне бывших разменной монетой в отношениях с сопредель-ными странами – австро-Венгрией, польшей, Российской империей и Советским Союзом. Фрагмент романа «Чаша петри» Сергея Трахимёнка. Много стихов белорусских поэтов, как в переводах, так и написанных по-русски: в Белоруссии русский язык – второй государственный.

Наконец, белорусская публици-стика, при этом с продолжением – «путина» минчанина Бориса пе-тровича.

В рубрику «Книжная полка» вкли-нилась, однако, статья на русскую тему. Владимир Яранцев «Сибирские дикоросы». Об антологии «Русская сибирская поэзия. 20 век», изданной в Кемерове. «Книге действительно удалось открыть поэтическую Си-бирь», пишет Яранцев, в целом одо-бряя антологию, но и одновременно высказывая пожелание её нового, дополненного и исправленного из-дания – «так, чтобы она удовлетворяла самым взыскательным вкусам».

Василий ПОПОК.

Нов

ые

книг

и и

жур

налы

«БИ

ЙС

КИЙ

ВЕС

ТНИ

К»

Попытка апологии поэта

В мартовском «Кру-ге» была опубликова-на заметка «Просочи-лось» о подборке сти-хов кемеровчанина Владимира Каганова в «Огнях Кузбасса». Ниже ответ Кагано-ва на критику. Ещё ниже – ответ на ответ. а в конце итоговая черта. Её подводит Дмитрий Мурзин.

«Румяный критик мой,Насмешник толстопузый!..»

а. С. Пушкин.

В полемике В. Каганова и В. попка я, с некоторой оговоркой, на стороне попка.

Оговорка состоит в том, что Ман-дельштам, несомненно, поэт первого ряда.

если к поэзии подходить с критери-ем «известность», что на миг позволил себе Василий Борисович, то тогда в поэты «первого ряда» нужно срочно зачислить Дементьева, Рубальскую, Вишневского, того редкого Резника, который не адвокат.

И Каганов и попок ссылаются на пушкина, так ведь и пушкин в своё вре-мя не был самым известным поэтом.

постановка вопросов в полемике такова: В. Каганов публикует в журнале «Огни Кузбасса» подборку стихов, в которой встречаются цитаты из того же Мандельштама и есенина. В. по-пок задаётся вопросом: насколько это хорошо? Является ли это полноправ-ной реминисценцией, или же строки эти «цельнотянутые» и хорошо бы их закавычить. В. Каганов тут же, обильно цитируя пушкина, доказывает, что поэт имеет право на реминисценцию. Кто бы спорил. Не ходя далеко, скажу, что сам пользуюсь этим правом охот-нее, чем избирательным. К сожалению, Владимир львович при этом не при-водит ни единой цитаты не из себя, не из В. попка, и не доказывает, что в его случае употребление не является злоупотреблением.

Владимир львович пользуется известным логическим построением: «люди смертны. Кай – человек, следо-вательно, Кай смертен». То есть: «поэты имеют право на реминисценцию. Вла-димир Каганов – поэт, следовательно, Владимир Каганов имеет право на реминисценцию». И вся статья доказы-

вает, что поэт имеет такое право. В. попок интересуется: реминис-

ценция ли это? В. Каганов отвечает: имею право. Что называется: не по-говорили.

Оба-два обильно цитируют пуш-кина, призывая на посильную помощь «наше всё». Интересно с точки зрения аргументов, но…

Стал бы кто во времена пушкина (да и в первую голову, сам пушкин) отвечать на оскорбление газетной ста-тьёй или грозить судом? Дуэль, только дуэль!

Дело в том, что пушкин жил во времена несколько иные, в иной лите-ратурной ситуации, и у его заимство-ваний была другая задача.

Не было тогда никакого постмо-дернизма, который довёл искусство цитирования до абсурда, до края, до последней черты.

Очень часто пушкин брал удачные строки поэтов почти неизвестных и, как ни пафосно это звучит, сохранял их для вечности. Мне кажется, что у него это получилось.

Не думаю, что (даже учитывая мне-ние В. попка о том, что Мандельштам – поэт второго ряда) здесь Владимир Каганов стремился к тому, чтобы со-хранить для вечности стихи есенина и Мандельштама.

То есть в этом смысле ссылки на пушкина красивы, но напрасны.

Может быть, здесь присутствует известный приём «вариаций на тему», когда известные строки и темы обы-грываются, получают новый смысл, обогащаются, у них открываются новые грани? Но, кажется, ничего подобного незаметно.

Может быть, здесь есть именно отсылка к цитируемым стихам, и вос-

поминания о них позволяют увидеть какой-то глубинный смысл?

Да нет же! У Каганова есенинская строка – просто строка. его стихотво-рение никак не помогает нам лучше понять есенина. Да и есенин не в силах прояснить лирическое высказывание Владимира львовича.

Может быть, это постмодернист-ские игры? позволю себе несколько примеров использования цитаты в кругах близких к постмодернистским:

Я помню чудное мгновенье.Невы державное течение,Люблю тебя, Петра творенье,Кто написал стихотворенье?Я написал стихотворение.

В. Некрасов

Звенит высокая тоска,Необъяснимая словами,Я не один, пока я с вами…Я с вами не один? Пока!

П. Рубин

Когда волнуется желтеющее пиво…С. Гандлевский

Я думаю, Владимир львович сам гневно отречётся от принадлежности к течению, где ирония на иронии и иронией погоняет.

Видимо, дело в том, что если Кай смертен, это не означает, что он тут же должен «убить себя об стену». То, что я имею избирательное право, не означает, что я могу вломиться среди ночи к председателю избиркома и со-общить, что я голосую за Медведева. Так и право поэта на реминисценцию никто не упразднял. Но дорога ложка к обеду, а цитата ко времени.

Дмитрий МурЗиН.

апологию («апология» – по-гречески «восхваление») Каганова мне переслали из журнала «Огни Кузбасса», быть чле-ном редакционной коллегии коего я имею честь. С добавлением, состоящим в следующем: редколлегия полагает нормальным различные мнения в связи с теми или иными публикациями жур-нала и с деятельностью редколлегии в целом и заметку в «Круге чтения» о сти-хах Каганова не считает оскорблением своего издания.

после данной преамбулы я вновь благоразумно уклонюсь от «анализа содержания, поэтики и стилистики» стихов Каганова, опубликованных в по-следних «Огнях». Например, этого:

Едрит твою налево, – вдруг ругнётся, Увидев непотребный боди-арт, – И вправду всё таперя продаётся, Недаром все об этом говорят.

Тут поэзия, на мой вкус, и не ночева-ла. а насчёт остального ещё раз скажу: небольшая подборка (пять вещей) со-держит несколько прямых, не огово-ренных и не выделенных кавычками цитат из есенина и Мандельштама. плюс несколько скрытых цитат из разных поэтов, в том числе из пушки-

на. Это не так мало, учитывая весьма скромный объём публикации.

«просочилось?» не «странное на-звание». Словцо из байки Высоцкого про одного московского литератора, «нечаянно» включившего в свои стихи строчки ахматовой.

Далее. Общепринятое понимание законов поэзии состоит в том, что творчество всякого настоящего поэта оригинально и самостоятельно. Заём-ные мотивы, подражания, стилизации возможны, но не из заимствований со-стоит поэзия. ещё замечу: что можно Юпитеру, то нельзя быку. под Юпи-тером я, естественно, подразумеваю пушкина.

а не Каганова, фамильярничаю-щего с Мандельштамом: «Брат Осип Мандельштам». Или приписывающего к своим довольно тусклым строчкам «тот весенний несказанный свет» из есенинского «письма матери».

посоветую румяно и бесстыдно: скромнее надо себя вести, уважаемый апологет.

продолжая комментарий, брошу тень сомнения на эрудицию господина Каганова. Это коснётся «перифраза», якобы содеянного русским гением над стихом Данте.

Довожу до сведения всех заинтере-сованных лиц: знаменитая надвратная надпись «Оставь надежду всяк сюда входящий» содержится в первом рус-ском переводе Дантова «ада» пера Дмитрия Мина. Мин публиковал пере-вод отрывками, по мере готовности, в журнале «Москвитянин». Журнал начал выходить в 1841 году. после смерти пушкина, который, нетрудно сообразить, ещё не переведённый Ми-ном «ад» прочесть не мог.

В принципе, наверное, можно было б говорить о некоей общности поэтики, об особой стилистической ауре пушкинской эпохи (и других эпох – шекспировской, к примеру), о духовном родстве поэтов «арзамаса» и «Зелёной лампы» и их человеческой близости, продолжившейся в поэтах и переводчиках последующих лет. Но это совсем иная материя…

В завершение совет всем, включая Каганова: не пишите плохих стихов. Никакие «реминисценции» их не спа-сут. Не пишите. И не придётся защи-щаться от толстопузых насмешников. лучше – читайте. пушкина, есенина, Мандельштама. пейте из родников, не заражённых бактериями эпигонства.

Василий ПОПОК.

Комментарий ведущего «Круга чтения»

Комментарий поэта

Пав

ел М

АЙ

СКИ

Й.

«СЛ

ОВО

И Г

ОД

Ы»

Лео

нид

ГЕРЖ

ИД

ОВИ

Ч

и Н

ина

КРА

СОВА

.«Д

ВОЕ»

.

«Диа

лог

куль

тур

и

лите

рат

ур»

«СИ

БИРС

КИЕ

ОГН

И».

Ф

евр

альс

кий

ном

ер

2009

год

а.