3 2014

ЛабиринтЖурнал социально-гуманитарных исследований

ISSN 2225-5060#3/2014

22

ЛабиринтЖурнал социально-гуманитарных исследований #1/2014

Название раздела Автор Название статьи2


Редакция

Редакция

Тимофеев М. Ю. (д-р филос. наук) - главный редакторДокучаев Д. С. (канд. филос. наук)Докучаева Н. А. (канд. ист. наук)

Редакционный совет

де Лазари А. (д-р филол. наук) Лодзь, ПольшаКрылов М. П. (д-р геогр. наук) Москва, РоссияЛейбович О. Л. (д-р ист. наук) Пермь, РоссияЛитовская М. А. (д-р филол. наук) Екатеринбург, РоссияРадич Н. (д-р филос. наук) Белград, СербияРябов О. В. (д-р филос. наук) Иваново, РоссияРябова Т. Б. (д-р соц. наук) Иваново, Россия Савкина И. Л. (д-р философии) Тампере, Финляндия Щукин В. Г. (д-р филол. наук) Краков, Польша

Редакционная коллегия

Балдин К. Е. (д-р ист. наук) Иваново, РоссияЗамятин Д.Н. (канд. геогр. наук, д-р культурологии) Москва, РоссияЗобнин А.В. (канд. ист. наук) Иваново, РоссияИгнатьева О.В. (канд. ист. наук) Пермь, РоссияКарпенко О. В. Санкт-Петербург, РоссияКруглова Т. А. (д-р филос. наук) Екатеринбург, РоссияЛысенко О. В. (канд. соц. наук) Пермь, РоссияМаслов Д.В. (канд. экон. наук) Иваново, РоссияМанаков А. Г. (д-р геогр. наук) Псков, РоссияОляшек Б. (д-р филол. наук) Лодзь, Польша Подвинцев О.Б. (д-р полит. наук) Пермь, РоссияТюленев В. М. (д-р ист. наук) Иваново, РоссияХархун В. П. (д-р филол. наук) Киев / Нежин, УкраинаШабурова О.В. (канд. филос. наук) Екатеринбург, РоссияЯнковская Г. А. (д-р ист. наук) Пермь, Россия Яцык А. В. (канд. соц. наук) Казань, Россия

ISSN 2225-5060 Издатель: Докучаева Наталья АлександровнаАдрес издательства: 153005, Россия, г. Иваново, улица Шошина 13-56

Электронная копия сетевого научного издания«Лабиринт. Журнал социально-гуманитарных исследований» размещена на сайтах: www.elibrary.ru, www.ceeol.com www.indexcopernicus.com www.journal-labirint.com

33

ЛабиринтЖурнал социально-гуманитарных исследований#1/2014

Название раздела Автор Название статьи 3


СодеРжаниеМ. Ю. Тимофеев

Виды жизни ...........................................................................................................5неГоРодСКие ВидЫ жиЗни

о. В. ШабуроваПространство мечты: жизнь за забором ...........................................................6

и.Ю. Корюхина, В.В. Куклина Взаимодействие города и села в пространствах пригорода (случай

иркутска) ..................................................................................................................14

е.В. Полухина особенности социального порядка в постсоветском дачном пространстве:

труд, поколения и гендер ......................................................................................22

е.С. Котова Город-сад: альтернативная концепция формирования городской среды .....................................................................................................................32

и. н. Кодина «не хлебом единым…»: практики трудового поведения сельских жителей

(случай села Парфеньево) .....................................................................................40КаФедРа

М. Брода Русские вопросы о россии в посткантианской философской перспективе .........................................................................................................49

ВХод В «ЛаБиРинТ»В.а. Кутдусова

Первая мировая война в советском печатном дискурсе 1920-1940-х гг. ...65РеЦенЗиЯ

н.С. Студенниковаизменение административных границ как способ решения

политических конфликтов ..................................................................................77СоБЫТиЯ, ХРониКа

М. В. назукина Всероссийская молодежная научно-практическая летняя школа

«территориальная идентичность в современном мире: проблемы и перспективы исследования» (пермь, усолье, 25-28 августа 2014 г.) ...............82

Сведения об авторах ........................................................................................84

44




ContentsI.Y. Koriukhina, V.V. Kuklina

Interaction of city and village in spaces of suburbs (case of Irkutsk) .................14E.V. Polukhina

The peculiarities of social order in the space of post-soviet dacha: work, generations, and gender ..............................................................................................22E.S. Kotova

Garden-city: an alternative concept of urban environment formation ..............32I.N. Kodina

«Not by bread alone…»: practices of villagers’ labor behavior (Parfen’evo case).......................................................................................................................................40Marian Broda

Russian questions about russia as a philosphical problem in the post-Kantian philosophical perspective ...........................................................................................49V.A. Kutdusova

The First World war in the Soviet press in 1920s - 1940s ......................................65

55




ВидЫ жиЗни

М. Ю. Тимофеев

Околица родная, что случилось, Окраина, куда нас занесло? И города из нас не получилось, И навсегда утрачено село…

Анатолий Передреев «Околица»

Представляя новый номер журнала, следу-ет признать, что обращение к теме «Негородские виды жизни» не привело к тому, чтобы этот номер стал, как мы планировали, в полной мере «сель-ским». Симбиотические «виды жизни» потеснили собственно деревенскую тематику, что я склонен считать скорее достоинством предлагаемого чи-тателям тематического блока. В значительной сте-пени интерес авторов вызвало новое измерение «смычки города и деревни», которое привело ис-следователей к изучению образа жизни жителей окраин крупных городов, а также примыкающих к ним закрытых коттеджных посёлков. Эссе «Про-странство мечты: жизнь за забором» О. В. Шабу-ровой посвящено результатам включённого на-блюдения за жителями Рублёвки и Новой Риги, рассмотренных через призму практик идентифи-кации, представленных в электронных и печатных СМИ, адресованных местным жителям. Взаимо-действие города и села в пространствах пригоро-да, рассмотренное в статье И. Ю. Корюхиной и В. В. Куклиной на примере Иркутска, явно позволит читателям из других крупных российских горо-дов сопоставить город на Ангаре со своим. При-равненный к сельскому советский дачный быт, доставшийся в наследие многим современным го-рожанам, Е. В. Полухина рассматривает как спец-ифический социальный порядок. Эволюция кон-цепции города-сада, возникшая столетие назад и масштабно реализованная в советской России ста-ла предметом рассмотрения в статье Е. С. Котовой «Город-сад: альтернативная концепция формиро-вания городской среды». Социальная реальность собственно современного села представлена в но-

мере в статьях социологов Ч. И. Ильдархановой и И. Н. Кодиной.

В рубрику «Кафедра» мы поместили статью «Русские вопросы о России как философская про-блема в посткантианской теоретической перспек-тиве» известного польского учёного, специалиста по творчеству Ф. М. Достоевского и русской фило-софии Серебряного века М. Брода. Новую рубрику для молодых учёных «Вход в “Лабиринт”» откры-вает статья студентки из Перми В. А. Кутдусовой «Первая мировая война в советском печатном дис-курсе 1920-1940-х гг.».

Завершает номер информация о прошед-шей в августе в Пермском крае Всероссийской молодежной научно-практической летней школе «Территориальная идентичность в современном мире: проблемы и перспективы исследования» и рецензия на монографию А. Ю. Сарана «Большая Орловщина. История административных границ».

66




неГоРодСКие ВидЫ жиЗни

ПРоСТРанСТВо МечТЫ: жиЗнь За ЗаБоРоМ

о. В. Шабурова

Мечты о лучшем всегда оформлялись в раз-личных пространственных проектах и утопиях — от Города солнца до Голубых городов в советском дискурсе. Разные формы «пространства мечты» знает наша отечественная история, при этом од-ной из главных разметок социального простран-ства оставалось деление на город и деревню. В со-временном урбанизированном мире это важное социальное различие трансформируется и порож-дает новые типы оформления и взаимодействия пространств. Какие пространства в большей сте-пени воплощают современную мечту о счастье на земле — фантастический умный город или старая идиллия сельского рая?

Один из самых уютных образов советской лирики — Подмосковье («Подмосковные вечера», «Когда иду я Подмосковьем, где пахнет мятою тра-ва…») на наших глазах из сельского, природного пояса Москвы превращается в какой-то совер-шенно особый симбиоз городского/негородского пространств и важный символ новой консьюме-ристской России. Подмосковье и раньше было на-питано знаками престижа и статуса (царская доро-га, знаменитые дачные жители спецпоселков еще сталинской эпохи), но все же оно сохраняло свою сельскую ипостась — здесь были деревни и села, люди работали в совхозах – были поля, фермы и лес. Что происходит сегодня? Оставаясь по адми-нистративной разметке пространством сельским, ближнее Подмосковье уже давно превратилось в огромный конгломерат коттеджного жилья, кото-рое покрыло территорию с такой плотностью, что о сельских просторах просто пришлось забыть.

Чтобы понять парадокс существования самого дорогого и престижного в стране жилья, прикидывающегося деревенским поселением, сто-ит посмотреть на развитие двух, наиболее вырази-тельных в этом смысле территорий — пресловутую Рублёвку и Новую Ригу. Рублёвка исторически, как мы уже отмечали, была самым репрезентативным местом — это традиционное пространство жизни разных советских и постсоветских элит. Поэтому

сегодня говорят, что Рублёвка — это место «ста-рых денег». А вот Новая Рига (соседняя с Рублёв-кой территория на западном направлении), кото-рая стремительно развивается в последние 10 лет, считается местом новых денег, то есть выступает знаком развития уже современного российского капитализма. Понятно, что «старые деньги» на-копили больше символического капитала, однако, Новая Рига в чем-то догоняет и даже обгоняет Ру-блёвку — об этом поговорим далее.

Для нашего разговора о негородских ви-дах жизни важно рассмотреть, как организуется и символически определяется такой тип террито-рии. Мы постараемся показать, как аспекты сель-ской, деревенской жизни, которые манифестиру-ются жителями Рублёвки и Новой Риги, вступают в противоречие с реальными практиками органи-зации пространства, формированием сообществ, стилями потребления и пр.

На каком материале можно показать и как-то аргументировать логику такого анализа? Поми-мо наблюдений автора здесь может быть предло-жена аналитика по рынку загородного жилья или репрезентации пресловутой Рублёвки в массовой культуре (были уже ведь даже сериалы на эту тему; была Рублёвская дамская литература, начатая ро-манами Оксаны Робской и др.). Но мы в большей степени попытаемся использовать «голос» самих жителей этих территорий, а он звучит со страниц специализированных изданий — это глянцевые толстые газеты «На Рублёвке» (выходит с 2002 года) и «Новости Новой Риги» (выходит с 2006 года). Они издаются одной редакцией и в одинако-вом оформлении. Знаковой фигурой, персонали-зирующей эти самые голоса жителей, выступает в прошлом главный редактор этих изданий и автор ведущей колонки (им он остается и сейчас) Эду-ард Дорожкин. Являясь давним жителем Рублёвки и известной светской персоной (закономерно, ви-димо, что сейчас он стал шеф-редактором русской версии знаменитого журнала о светской жизни «Татлер»), Э. Дорожкин активно, а порой и просто

77





яростно, озвучивает проблемы жителей этих тер-риторий и включает эти проблемы в повестку дня данных изданий. Сразу отметим, что и в общем посыле газет, и в колонках Э. Дорожкина посто-янно проводится мысль, что Рублёвские и ново-рижские жители являются сельскими жителями, а газеты эти, соответственно, — сельскими изда-ниями. Интересно, что придумали и запустили эти издания иностранные жители Рублёвки — се-мейная пара из Голландии Дэрк Сауэр (бывший на тот момент владельцем крупнейшего издательско-го дома «Индепендент Медиа») и Эллен Фербеек (бывшая на тот момент главным редактором жур-нала «Cosmopolitan») — гранды глянцевой прессы. Живя в Жуковке, они захотели создать «газету для соседей». Основное наполнение задуманного из-дания — новости, стиль жизни, история. Через 10 лет, в юбилейном номере издания они скажут :

Нам нравилось место, где мы живем, но не хватало духа сообщества. Мы надеялись, что «На Рублёвке» поможет его формированию, а также будет информировать читателей о жизни в этом маленьком, но и во многих отношениях большом месте.

Стоит сразу заметить, что оба издания про-должают свою работу по формированию «сель-ских» сообществ Рублёвки и Новой Риги, на дан-ный момент газета «На Рублёвке» имеет тираж около 20 тысяч, c 2005 года работает объединен-ный сайт изданий — www.narublevke.com.

Посмотрим, какие же характеристики мо-гут быть соотнесены с сельским образом жизни и в каких парадоксах они воплощаются на Рублёв-ке и Новой Риге. Прежде всего жизнь за городом определяется как жизнь на природе. Это одно-значная альтернатива и самый внятный мотив при выборе жизни за городом, жестче — бегства из современного урбанизированного мегаполи-са. Прошлая дачная и сельская истории ближнего Подмосковья четко вписывались именно в эту ма-трицу природной жизни. Красота подмосковной природы в этом направлении с ее реками (Москва-река и Истра), вековыми хвойными лесами, усадь-бами русской аристократии и с куполами старых деревенских храмов давно воплотилась в отстро-

енных мифологиях, — и это очень притягательный фактор. Но эта природа стремительно исчезает — дикая стоимость земли в этих деревнях и сёлах порождает невероятную жадность девелоперов. Они хотели бы застроить буквально все. И уже теперь практически не увидеть полей, очень мало осталось свободных выходов к воде, безвозврат-но утрачены многие пейзажи. Основным знаком на этих пространствах становятся заборы. Сотни новых коттеджных поселков лепятся друг к другу, а дорога к загородному дому у многих протекает не мимо лесов и полей, а буквально продирается между стенами заборов по обеим сторонам шоссе. Старые шоссе — Рублёво-Успенское и Ильинское, которые и вели к стародачным местам и загород-ным резиденциям власти, еще как-то сохраняют пейзажный «вид из окна», но и они все больше демонстрируют вам негласное соревнование забо-ров. Скажем, даже проезжая мимо общественных территорий вроде многострадального Архангель-ского, мы уже не видим реку вдоль дороги, она за забором (но еще пока видим сам парк — он не за глухим забором).

Дорога на Новую Ригу идет по новой мощ-ной федеральной трассе и здесь уже насладиться видами вообще не представляется возможным — даже там, где вы не увидите заполнивших дорогу торговых, офисных и логистических центров, ку-сочков природы за окном практически не будет — природу тоже закрыли огромными заборами. Был маленький пейзажик с прудиком, но там по-явилась платная рыбалка и место обнесли забором такой высоты, что несведующий подумает о ка-ком-нибудь страшно охраняемом спецпоселении. Никакой пейзажетерапии в дороге и не ждите.

Этот феномен загораживания ландшафтов можно назвать «приватизацией вида» — и он на этих территориях распространяется с невиданной скоростью.

Как это переживают жители Рублёвских и новорижских деревень? Конечно, очень остро. Эта проблема становится одной из самых бурно об-суждаемых в тех самых газетах. Масштабы новой застройки не устраивают тех, кто поселился здесь раньше. И сегодня, когда девелоперы после кризи-

88





са 2008 года решили строить за заборами уже не коттеджные поселки премиум-класса, а «забить» доставшиеся им территории многоэтажным и по сути городским строительством — но тоже за за-борами — Рублёвская общественность поднялась на защиту своей загородной жизни. Об этом часто пишет газета и рассказывает, как знаменитые и незнаменитые жители даже выходят на митинги и подписывают письма в высшие инстанции, чтобы остановить, например, застройку поймы Москвы-реки в районе Звенигорода многоэтажным «за-городным» жильем. Для координации действий по защите этой территории был создан сайт www.zastroyke.net.ru.

Материал газеты «На Рублёвке» от 13 апре-ля 2014 года, в преддверии выборов местной власти (она, напомним, административно закреплена как сельская и в выборах участвуют местные сельские жители — а это не жители тех самых коттеджных поселков) так озвучивает эту позицию жителей:

Я живу в Барвихинском сельском поселении — негласном центре Рублёвки. Здесь, в 12 населен-ных пунктах и в лесах за высокими заборами, про-живает, по разным подсчетам, от 30 до 45 тысяч человек. Прописано … почти 7 тысяч избирателей.

На Рублёвке все живут в резервациях. Боль-ших и маленьких. Для богатых и небогатых. Бога-тые окружают свои дома заборами в три метра. Очень богатые окружают свои имения заборами в шесть метров. Заборы перерезают леса, деревни и реки. Скоро останутся свободными только фе-деральные трассы… Леса давно превращены в ла-биринт заборов. Если вы попадете в лес, рискуете заблудиться. Не в оставшихся трех соснах, а в ис-кусственных преградах.

Жители поселка Барвиха бьются за послед-ний волшебный бор, но он давно в частной соб-ственности и уходит под застройку. Жители Барвихи борются за свободный доступ к береговой линии Москва-реки, не это ли установлено Водным кодексом? Но нет, здесь далеко в реку уходят забо-ры, а первые притоки Москва-реки и вовсе много-кратно перегорожены, местами изменены их русла.

Полина Козлова.

Это уже типичная история, не типично толь-ко то, что говорит об этом в глянцевой газете пред-ставитель не коттеджного мира Рублёвки. То есть в борьбе за экологию и сохранение территории на-чали объединяться разные категории Рублёвских жителей.

Особенно остро все жители Рублёвки и Но-вой Риги воспринимают гибель леса, которая про-изошла буквально за два-три года. Покушение застройщиков на лес совпало и завершилось не-ожиданно просто гибелью леса — пришел ужас-ный жук-типограф и вековые леса превратились в мертвые зоны. Сегодня даже говорят, что тради-ционно более выгодные и дорогие лесные участки загородной недвижимости уступят в ценах участ-кам на бывших полях. Началась масштабная вы-рубка умерших лесов и застройщики уже потира-ют руки, хотя жителей уверяют в том, что на этих местах будут высажены новые леса.

Утрата окружающей природы коттеджными жителями компенсируется созданием своих при-родных локальных территорий — внутри тех са-мых заборов. Размах рынка ландшафтного дизай-на, садовых центров и питомников, дендрологов и садовников просто невероятный. Все трудятся над созданием своих чудес природы — скажем, «вто-рой природы» (привет Марксу). В тех же газетах о Рублёвской и новорижской жизни огромная часть площадей отдана теме созидания райских садов за отдельно взятыми заборами (ну, и рекламе этих товаров и услуг соответственно).

Второй парадокс, который можно отметить, анализируя деревенскую ипостась Рублёвской жизни, состоит в следующем. Стремясь жить по-среди российских просторов жители, покупающие дорогие дома в новых коттеджных поселках, про-являют при этом какое-то странное раздвоение идентичности. Они покупают дома здесь, но жить хотят при этом как бы не здесь, а в … Европе. По-пытка стилизовать русскую коттеджную жизнь под европейский формат напоминает начальную фазу постсоветской жизни, когда в языке утвердилось слово «евроремонт». Множество поселков созда-ется в формате имитации другой, европейской ре-альности — это проекты под «немецкую деревню»,

http://www.zastroyke.net.ru

http://www.zastroyke.net.ru

99





«английскую деревню» или средиземноморскую ривьеру, которой тут быть не может в принципе. Риелторы прямо говорят, что покупателя коттед-жа «стимулирует» к покупке европейское назва-ние поселка. Более 70 (!) поселков носят названия, так или иначе связанные с европейскими топони-мами. И ни одного упоминания об азиатских или американских странах. Вот примеры названий со-временных коттеджных поселков в Подмосковье: Альпийская деревня, Бавария клуб, Баден-Баден, Балатон, Бельгийская деревня, Бенилюкс, Гринвич, Европейская долина, Карловы Вары, Лапландия, Лион, Маленькая Италия, Маленькая Шотлан-дия, Прованс, Ричмонд, Финская деревня, Шер-вуд, Франция, Италия, Ирландия, Лазурный берег, Бристоль, Марсель, Гельвеция, Ла Манш, Тироль, Кэмбридж и т. д. Иногда это хоть как-то ирони-чески обыгрывается и в этой игре осуществляет-ся привязка к реальному месту. На той же Новой Риге рекламируется поселок «По-рижская мечта» или вот название поселка «m.o.n.a.k.o.v.o». А вот поселок на Подушкинсокм шоссе (ответвление Рублёвского) — «Подушкино-Таун». Часто заявка на деревенскость, о которой мы говорили раньше, подтверждается английской версией в названиях — «Дмитровка Village» или главного «места силы» Рублёвки, торговой галереи и концертного зала «Барвиха Luxury Village».

Возьмем для примера два амбициозных про-екта, наиболее полно выражающих эту тенденцию. Это коттеджный поселок «Довиль» («Трувиль», конечно, тоже к нему со временем подтянулся) и большой коттеджный комплекс «Европа».

Поселок «Довиль» заявляет, что их «атмосфе-ра фешенебельного французского курорта в соче-тании с красотами природы Подмосковья создают идеальную среду для гармоничной жизни». Слу-чилось так, что настоящий Довиль и наш, подмо-сковный, мне довелось увидеть в одно лето. Честно говоря, даже трудно сказать, который из них ро-скошней, ну только там море, а тут пруд бывшего пионерского лагеря (или какого-то пансионата). Но здешняя стилизация европейскости, конечно, очень дорогая — посмотрите фотогалерею на сайте поселка. Рассказывали, что некоторые владельцы

здешних домов и обставляли их, следуя некоему императиву аутентичности — закупая обстановку на европейских антикварных аукционах.

Коттеджный комплекс «Европа» разместил-ся на большой территории бывших полей в районе деревень Грибаново и Маслово, но позициониру-ет себя как поселок на Николиной горе. То есть он хочет включить в свой «символический пакет» все возможные ресурсы — здесь и знаменитая русская Николина гора, и европейские константы. Три ча-сти поселка представлены Баварским кварталом — 150 домов, Английским кварталом — 105 домов и Итальянским кварталом. Позиционируя свое пространство как европейское, владельцы больше апеллирует к формату уютного европейского го-родка — отсюда и кварталы. И все эти «европей-ские городки» за большим и длинным забором. Уже сейчас видно, что «города» эти довольно ску-ченные (земля дорогая и участки дробятся до ми-нимальных размеров), но реклама вовсю искушает вас Европой:

Английская стать, баварский рационализм и итальянское жизнелюбие соединились в градостро-ительной жемчужине Подмосковья — коттедж-ном поселке «Европа», расположенному между Но-ворижским и Рублёвским шоссе в элитном районе Николиной горы…

Баварский квартал уже полностью заселен. Решайте, где будете жить Вы — в солнечном и ра-достном Итальянском квартале или безупречно респектабельном Английском. Мы ждем Вас!»

Игра в Европу в этом поселке, конечно, то-тальна. Посмотрим, как называются типы домов в этих поселках. В Английском квартале в строи-тельство запущены проекты домов под такими на-званиями: Лондон, Брайтон, Челси, Гринвич, Йорк, Честер, Ливерпуль, Бристоль, Оксфорд, Шеффилд, Эдинбург. А в Итальянском квартале у вас такой выбор: Болонья, Сиена, Верона, Флоренция, Фер-рара, Равенна, Милан и Сорренто.

Имеет смысл вспомнить П. Бурдье с его вла-стью номинации — управление названиями есть управление смыслами. Но потом стоит вспомнить Ж. Бодрийара и признать, что все это абсолют-но симулятивная деятельность, а подобного рода

1010





проекты и есть чистые симулякры. Подтвержде-нием тому может быть простой выход за забор такой «Европы» — буквально через пару киломе-тров дороги житель Итальянского или Английско-го квартала будет в Петрово-Дальнем проезжать остановку «Совхоз “Ленинский луч”». И что тогда? Как справиться с когнитивным диссонансом? По-живем-увидим, как говорят в России, а пока ясно одно — наше коллективное бессознательное четко отзывается именно на европейский вектор в рус-ской идентичности, и в новом витке дискуссий на тему «Кто мы и с кем мы?» надо увидеть и такую форму ответа. А пока те, кто умеет «продавать смыслы», прагматично говорят:

В сознании русского человека Европа ассоции-руется с элегантностью, некой аристократично-стью, высоким качеством жизни, и естественно, покупая недвижимость в поселке с европейским названием, покупатель подсознательно это ощу-щает. Азиатские же и американские названия не востребованы в нейминге поселков потому, что жилье с таким колоритом имеет очень ограничен-ный круг ценителей. Строить целый поселок для единичных поклонников экзотики было бы эконо-мически нецелесообразно.

В. Яхонтов, Управляющий партнер «МИЭЛЬ-Загородная недвижимость»

Важнейшим срезом для анализа негород-ской жизни выбранного нами объекта (Рублёвка и Новая Рига) является обращение к типам со-обществ, практикам потребления, социальной инфраструктуре. Здесь продолжается линия пара-доксов – самые дорогие рестораны, фитнесс-цен-тры, клиники, торговые центры сегмента luxury, суперэлитные гимназии, салоны красоты и пр., — то есть все то, чем наполнены эти пространства, имеют простодушные деревенские адреса. В чеках любого их этих заведений будут стоять: д. Жуков-ка, д. Новинки, д. Лапино, с. Раздоры, с. Успенское, с. Петрово-Дальнее и т.д.

Если представить, что является центром об-щественной жизни этих пространств, то это как раз и будет пространство шопинга, потребления. Где встречаются и общаются жители этих «дере-

вень», где сконцентрированы общественные про-странства этих поселений, которые все отгороже-ны друг от друга теми самыми заборами? В старом, традиционном противопоставлении города и де-ревни была заложена идея о том, что город имеет большую открытость и различные форматы пу-бличных пространств. Деревенская жизнь имела свои формы открытости — публичное простран-ство уже, но жизнь в основном у «всех на виду» — в деревне трудно было что-то скрыть. В ситу-ации современного коттеджного мира возмож-ные формы совместности также определяются за-крытостью этих поселений: либо это совместная жизнь внутри поселка (она культивируется через создание специальной инфраструктуры — дет-ский сад, ресторан, спортивный центр в поселке), либо это выход в зоны потребления за границей поселка, которые существуют в «ядрах» этих посе-лений (Жуковка для Рублёвки и Павловское под-ворье для Новой Риги). Потребление за границей поселка тоже оказывается формой некоего отгора-живания — границу/забор задают цены в этих за-ведениях — ими этот более или менее однородный слой отгораживается от других возможных жите-лей данных территорий. Возникает ситуация, ког-да совместность реализуется в виде тусовки или в формате светской жизни.

Разнообразие социально-потребительских институций на этих территориях (от своих гим-назий до своих ветеринарок) не отменяют их за-крытости для чужих. Вот пример из «художествен-ной» жизни Рублёвско-Рижского пространства. В селе Дмитровское сохранилась улица Центральная — пока еще почти деревенская, с деревянными до-миками, палисадниками и без огромных заборов. Проезжая эту улицу, замечаешь в глубине за за-бором странное для этой улицы бетонное соору-жение (виден только кусочек), а на крыше этого дома сидит знаменитый красный человечек — точ-но такой же, каким была отмечена Пермь в эпоху гельмановской культурной революции (скульпту-ра группы «Pprofessors»). Но глухой забор не сооб-щает ни о чем. После некоторых поисков в интер-нете выясняем, что это Арт-центр «Гридчинхолл», который работает и как выставочное простран-

1111





ство, и как арт-резиденция (арт-дача). Бурная ху-дожественная жизнь за этим забором (выставки известных современных художников — Дм. Гуто-ва, Никиты Алексеева, Ани Желудь и др.) никак не обращена к реальной деревне, в которой суще-ствует — нет ни афиш, ни даже простой вывески. Могу засвидетельствовать эту закрытость, наблю-даю ее практически ежедневно проезжая это ме-сто. Закрытое художественное пространство жи-вет по тому же тусовочному принципу — только для своих. Такая вот «вставная челюсть» на одной из последних деревенских улиц. Интересный сайт галереи рассказывает об очень насыщенной жизни за этим забором. Вы, конечно, можете быть пона-стойчивей и, дозвонившись, попасть внутрь. Но мы в общем не об этом — а о том, как расходятся деревня и эта новая жизнь, находясь одновремен-но в одной географической точке (есть известный антипример — деятельность Николая Полисского в деревне Никола-Ленивец Калужской области, но это ведь уже не Рублёвка).

Еще один пример того, как привычная по своей функции для деревни институция выглядит в здешних местах совсем иначе. Речь идет о вете-ринарных клиниках. Понятно, что ветеринария — очень сельская тема. Но ветеринарные точки на Новой Риге, например, представляют совсем иной образ. Вы не увидите там ни коров, ни коз и овец, которых бы привели туда сельские жители. Например, немецкая ветеринарная клиника в селе Николо-Урюпино (уже хорошо звучит, да?) при-надлежит известному частному конноспортив-ному комплексу «Новый век» (в здешних конюш-нях содержат своих лошадей жители Рублёвки и Новой Риги) и, приехав туда на прививку с котом или собакой, можно полюбоваться на прекрасных лошадей, которых она и обслуживает. И никаких коров…

Закрытый тип коммуникации жителей этих поселений не всегда формировался через опре-деленные типы потребления (как в большинстве случаев теперь), — стародачные места, знамени-тые поселки Николиной горы (например РАНИС) пытаются поддерживать традицию другого типа сообществ, изо всех сил стараются сохранить и

общественные пространства старых дачных по-селков — футбольное поле или любимый пляж. В газете «На Рублёвке» довольно часто публикуют-ся материалы, посвященные истории этих мест и воспоминаниям старых жителей легендарных по-селков. Характерно название одного из интервью с жительницей такого старого поселка Н. Бацано-вой — «Мы жили без заборов». Или, скажем, не-давний материал про то, как отметил свое 85-ле-тие старейший на Рублёвке поселок «Новь». Люди радовались, что вновь могут собраться за столом на общественной веранде (отмечали, что давно не было традиционных коллективных праздников), была выставка фотографий, организована музы-кальная программа — «пришли почти все».

И вместе вспоминали выдающихся членов кооператива, заложивших основы местных тра-диций: писателя и политического деятеля В. Бонч-Бруевича, академика А. Винтера, конструкторов С. Королева и М. Янгеля, военачальников А. Покрыш-кина и П. Батицкого, режиссеров С. Бондарчука и И. Пырьева, директора Библиотеки иностранной литературы М. Рудомино, чемпиона мира по шах-матам Т. Петросяна и многих других. Понятно, что в таких сообществах совместность обеспечивает-ся на иных основаниях, нежели в новых «европей-ских» деревнях Рублёвки и Новой Риги.

В сохранившихся открытых (не закрытых заборами коттеджных поселков) деревенских аре-алах Рублёвки и Новой Риги практически уже со-всем нет общественных пространств. Редко где можно увидеть лужайку с общей детской площад-кой или свободное деревенское футбольное поле. Сейчас общественные пространства, включая и детские площадки, часто образуются на террито-риях храмов — они пока принадлежат всем.

Но вот здесь и следует сказать об отличии Новорижского коттеджного проекта. Застраива-ясь позднее, девелоперы просчитали здесь воз-можность создания этого самого «ядра» коттедж-ного кластера. Альтруизма здесь большого не было — просчитывались количество и возможности платежеспособной категории жителей и какая ин-фраструктура будет востребована. Центром стал большой коттеджный комплекс «Павлово». Он

1212





и окружающие поселки сконцентрировали здесь почти 50 тысяч жителей и девелоперы запустили проект торгово-развлекательного центра «Павло-во Подворье», сохранив для него 15 га земли. За-строен комплекс в одном стиле, в рекламном про-спекте его называют «южноевропейским» — вот и опять «Европа», расположившаяся на землях деревень.

Но вот этот комплекс был вынесен за за-боры и стал общественным пространством, со-храняя при этом, конечно, высокую планку цен на услуги и товары.

На сайте комплекса читаем: … На территории ТРК размещено практи-

чески все, что необходимо для комфортной жизни и отдыха: супермаркет «Зеленый Перекресток», бутики известных марок одежды, обуви и аксес-суаров, магазины товаров для сада и дома, салон-оранжерея, рестораны «Сорока», «Садко», кафе «Женева» …салон красоты и уникальный тайский спа-центр, спортивный центр премиум класса с бассейном и теннисным кортом, академия гольфа и гольф-поле, семейный развлекательный центр «Лукошко», а также сервисные службы и банки. Из-юминкой комплекса в теплое время является Лет-няя сцена, на которой регулярно проходят концер-ты звезд отечественной и зарубежной эстрады. Зимой на площади действует открытый каток с искусственным льдом. «Павлово Подворье» рас-считано не только на жителей «Павлово», но и на близлежащие поселки: комплекс открыт для всех желающих…

Заметим, что газета «На Рублёвке» тоже пытается собирать Рублёвское население на праздники — действуя по принципу «газета — коллективный организатор» (теперь привет Ле-нину). Проводятся эти праздники в Архангель-ском (традиционная Масленица и Экологический фестиваль). Но такой постоянной площадки для общественной жизни, какой становится Павлово Подворье на Новой Риге у Рублёвки нет.

Будучи пространством престижа, Рублёв-ская и Новорижская земля, конечно же, выражают собой идею иерархии пространств. Модель иерар-

хии здесь не однолинейна — коттеджи и усадьбы противопоставлены не только вытесняемой здесь деревне (интересно, что в газете иногда проскаки-вает в устах какого-нибудь важного Рублёвского/новорижского героя выражение «коренное населе-ние» — абсолютно колонизаторский дискурс, от-ражающий отношение к деревенским жителям), но и, конечно же, они вступают в иерархическое соревнование друг с другом. Внутри Рублёвского коттеджного мира есть супертопосы, а есть и ме-ста попроще. Скажем, такое образование как СНТ («садовое некоммерческое товарищество» — как правило это коттеджные поселки, возникшие на полях бывших совхозов/колхозов под видом садо-вых товариществ бывших колхозников) занимает на этой вертикали соревнующихся престижей до-вольно скромное место. Вот и Э. Дорожкин может в своей колонке выразить «фи» по поводу жителей плодящихся СНТ — это ведь не стародачная элита и не суперзакрытые поселки олигархов.

Чтение газеты открывает и более масштаб-ные линии противостояния Рублёвки / Новой Риги — это противопоставление стране в целом. Так, однажды Э. Дорожкин вдруг ополчился на жите-лей Нижнего Тагила, выявив в нем главного оппо-зита московско-Рублёвской элите (и было это, ка-жется, еще до появления политической разметки «Болотная площадь — Уралвагонзавод»). Будучи утонченным эстетом и знаменитым балетоманом он плохо переносит издержки провинциального вкуса и однажды разразился такой эскападой:

Я не знаю, как объяснить дамам, вырвав-шимся в столицу из Нижнего Тагила, что вечер в ресторане на воде, подающем преимущественно манты и окрошку, не предполагает и даже от-метает дресс-код, пригодный для похода на цен-тральную дискотеку Железнодорожного района их родного города: тут не там, в столицах так не хо-дят. (На Рублёвке, 19 июля 2012). Ему очень не по-нравились фальшивые сумки «от Луи Вюиттона» и автозагар.

Постоянное стремление нанести социаль-ные разметки, а еще лучше — укрыться от нашей действительности за заборами, с одной стороны, — и желание жить на природе, наслаждаясь прелестя-

1313





ми «простой деревенской жизни», с другой, — это явное противоречие. Желание жить в безопасном месте, общаться в сообществах близких по статусу и духу людей — вполне понятные резоны, но дово-дя социальные отгораживания до таких степеней мы рискуем снова стать абсолютно закрытым об-ществом. Вспомним, как в позднесоветском мире все мечтали сбросить пресловутый железный за-навес и стать открытым обществом. Прошло со-всем немного времени и мы снова «закрываемся»? Интересно, что существующие с советских времен закрытые города — ЗАТО (закрытые администра-тивно-территориальные объединения) — продол-жают свою жизнь в таком формате и что их жители неоднократно высказывали пожелания остаться за этими заборами.

Философско-социологических ассоциаций здесь много, не будем сейчас в них углубляться (хотя очень хочется вспомнить и М. Фуко с его идеями о дисциплинарных технологиях отделения и подразделения, и властвование через дистанции у Э. Канетти и т. д.). Можно по аналогии с важным для истории капитализма понятием «огоражива-ние» ввести вот это наше «отгораживание» и по-пытаться понять, какой у нас капитализм…

В практически умершем мире подмосков-ной деревни остались еще какие-то совсем слабые следы той жизни. Вот в селе Дмитровское по утрам у церкви появляется цистерна с молоком, кото-рая приезжает с какой-то чудом сохранившейся фермы. И люди с бидончиками спешат сюда. А в Петрово-Дальнем есть отделение почты в старом деревянном домике. Но самым главным симво-лом прошлой деревенской жизни становятся сол-датские памятники, сохраняющиеся пока по всей Рублёвке и Новой Риге. Но и они теперь оказы-ваются в новом контексте — между теми самыми заборами, которые переформатировали все про-странство. Часто памятники буквально зажаты за-борами коттеджей и порой возникает ощущение, что стоят эти свежепобеленные фигуры на охране у каких-то неведомых границ.

Жизнь не стоит на месте и будут появлять-ся новые пространства мечты. Может быть, скоро и не будет никакого Подмосковья, а будет, напри-

мер, Надмосковье (так называется проект строя-щихся за городом многоэтажных домов — как раз таких, против которых выступают жители Подмо-сковья) — вот уже стоят рекламные щиты на трас-се :

Живи в Надмосковье! Надмосковье — это философия для тех,

кто ценит комфорт, безопасность и качество выше стереотипов. Это философия для тех, кто не хочет жить «под», и достоин жить «над»…

Литература и источники

1. Газета «На Рублёвке»2. Газета «Новости на Новой Риге»3. www.narublevke.com 4. www.podvorie.com5. www.inmosreg.ru6. www.novaya-riga.ru7. www.deauville.ru8. www.evropa-3.ru9. www.gridchinhall.ru10. www.zastroyke.net.ru

1414





ВЗаиМодейСТВие ГоРода и СеЛа В ПРоСТРанСТВаХ ПРиГоРода (СЛучай иРКуТСКа)

и.Ю. Корюхина, В.В. Куклина

В статье рассматривается взаимодействие села и города в пригородах города Иркутска. В ка-честве инструментария анализа выбрана концепция Эдварда Соджи о триалектике пространствен-ности. В соответствии с ней, рассмотрены физическое, воображаемое и обживаемое (переживаемое) пространства пригорода. В качестве материалов для исследования использованы данные статистики, Интернет-сайтов по анализу рынка недвижимости города Иркутска и сайтов загородных коттедж-ных посёлков, экспертные интервью, а также визуальные наблюдения авторов. По мнению авторов, та-кие характеристики как безопасность и свобода имеют важнейшее значение в конструировании про-странства пригорода. Для их достижения используются различные способы и технологии ограждения в физическом пространстве, их ценность вербализуется в рекламе коттеджных посёлков, однако их нехватка остро ощущается в процессе пребывания в пригороде.

Ключевые слова: триалектика пространственности, безопасность, пригород, локальное сообщество

INTERACTION OF CITY AND VILLAGE IN SPACES OF SUBURBS (CASE OF IRKUTSK)

I.Y. Koriukhina, V.V. Kuklina

Interaction between City and Village is explored in the article on the example of suburbs of Irkutsk city. The Edward Soja’s concept of “trialectics of spatiality” has been used as a framework according to which perceived, conceived, and lived spaces of suburbs are examined. Statistics, Internet-sites on analysis of realty in Irkutsk and sites of cottage villages in suburbs, interviews with experts as well as the authors’ visual observations have been the basis for analysis. We think such characteristics as security and freedom have special significance in the process of constructing the space of suburbs. Different means and technologies are developed in order of their achievement in perceived space, their values are verbalized in conceived space, but need in them is experienced in lived space.

Key words: trialectics of spatiality, suburbs, security, local community

Взаимодействие города и села, как и любой социальный процесс, не может быть статичным. Используя метафору З. Баумана о «текучей со-временности» [1], можно рассматривать столкно-вения городского и сельского образов жизни, во-площённые в различных формах и реализованные через различные социальные практики. Чтобы подчеркнуть данное состояние напряжения, воз-никающее на стыке города и села, некоторыми ис-следователями используется понятие «фронтира» [3, 4, 5, 19]. Однако в США данное понятие исполь-зуется либо для описания «окраинных» городов

— сугубо городской феномен, в котором смеши-вается городское население метрополиса с чаще всего с городским же населением мигрантов [19], либо для описания джентрификации внутренних городских районов [20]. В России же субурбани-зация и контрурбанизация западного типа не раз-вивается, либо развивается в гораздо меньших масштабах. Причинами тому называются сохра-нение института регистрации (прописки), рост цен на жилье в крупных городах, слабое развитие современной инфраструктуры в сельской местно-сти, ограниченность бюджетов местных муници-

1515





палитетов [14]. Данный спектр примерно совпа-дает с тем, как объясняются в западных странах переезды в пригороды. Помимо перечисленных политических и экономических факторов, следует добавить, что американские пригороды наделяют-ся особыми социальными характеристиками: ком-фортом и безопасностью [18], не в последнюю оче-редь обеспеченными однородностью социального состава [8]. Кроме того, круглогодичное прожива-ние в загородном доме в России требует больших вложений, чем в странах с умеренным климатом. Таким образом, место взаимодействия города и села – пригороды, нуждаются в России в дополни-тельных исследованиях, сфокусированных на дан-ном конкретном пространстве.

Для того чтобы понять взаимодействие горо-да и села в пространстве мы используем понятие «триалектика пространственности», введённое Эдвардом Соджа: первое пространство — физиче-ское, материализованные пространственные прак-тики, физически и эмпирически воспринимаемые как форма и процесс, которые можно измерить и легко картографировать; второе пространство — субъективное, ментальное, идеальное, подвергае-мое рефлексивному осознанию и символической репрезентации, сюда относятся и ментальные кар-ты, и утопии, и мысли о пространстве; третье про-странство — обживаемое, одновременно реальное и воображаемое, актуальное и виртуальное, место структурированного индивидуального и коллек-тивного опыта и действия [21].

Для того чтобы не углубляться в дискуссии о том — что такое город, мы подчеркнём те его характеристики, которые актуальны для иссле-дования взаимодействия города и села. При ис-следовании первого пространства рассматрива-ются различные виды инфраструктуры (дороги, канализации, водопровода, горячего водоснаб-жения), которые можно отнести к понятию “built environment” (условно «городская среда») [11]. Ха-рактеристиками второго пространства являются представления о городе и селе у жителей приго-родов, схемы территориального развития и гене-ральные планы местных администраций, образы пригородов в СМИ, презентациях девелоперов и

рекламной продукции. Третье пространство мо-жет выражаться в специфике отношений в преде-лах пригорода, практиках разграничения приват-ного и публичного пространства, опыте освоения пригородного пространства представителями раз-личных социальных групп. Выделение каждого из перечисленных пространств довольно условно: в физическом пространстве можно проследить интенции и образы пространства, в то время как воображаемое пространство материализовано в бумагах, на электронных носителях и т.п., об-живаемое же пространство представляет собой процесс постоянного взаимодействия мира вооб-ражаемого с миром материальным. Однако таким образом мы считаем возможным выделение трёх основных факторов, влияющих на формирование пригорода как специфического места. Материа-лами для анализа послужили данные статистики, основных сайтов по анализу рынка недвижимости города Иркутска (http://www.realtyvision.ru/, http://realty.irk.ru/, http://invest38.ru/), сайты загородных коттеджных посёлков, интервью с представителя-ми рынка загородной недвижимости: риэлтора-ми, специалистами администрации Иркутского района и города, представителями строительного бизнеса, проведенные в рамках маркетингового исследования1, а также визуальных наблюдений авторов.

Первое пространство

По мнению Т. Нефёдовой, обустроенные до-роги являются фактором формирования «реаль-ной пригородной зоны» [15]. Для Иркутска важное значение имеют несколько транспортных направ-лений, которые носят название в соответствии с основным пунктом достижения (рис. 1).

1 Материалы собраны в рамках маркетингового про-екта «Анализ рынка загородной жилой недвижимости г. Ир-кутска», заказчик NAI Becar, сроки проекта: февраль-март 2013 г.

1616





Рис. 1. Карта трактов, ведущих от города Иркутска http://invest38.ru/maps/karta%20traktov

Иркутск был построен на Московском трак-те, который до сих играет большую роль в разви-тии города. Лишь в 2010 году была построена объ-ездная дорога, позволяющая водителям миновать город. В настоящее время Московским называют тракт к западу от города, к востоку же его при-нято называть Култукским (по названию посёлка, расположенного по пути). В обоих направлениях больше развивается малоэтажное строительство эконом-класса. Довольно часто здесь получают жильё по разного вида программам переселения (из затапливаемых районов, из закрывающихся городов, из ветхого жилья). Такие районы подвер-жены рискам будущего превращения в трущобы, так как застройщики не заинтересованы в выде-лении для этих целей районов с более привлека-тельными для инвестиции условиями — строятся по «остаточному» принципу, а также в развитии диверсифицированной инфраструктуры. Сами же города Шелехов, Ангарск и Усолье-Сибирское всё более удаляются от Иркутска из-за роста трафика и времени, затрачиваемого на дорогу (более двух часов), хотя их отделяет всего 20-73 км — менее часа при развитии скоростного железнодорожно-го сообщения.

Байкальский тракт является вторым по зна-чимости в качестве транспортной магистрали, но

первым по престижности размещения вдоль него загородного жилья. Связывая город с Байкалом, он стал автодорогой с современным дорожным покрытием в начале 1960-х годов, к приезду прави-тельственной делегации, возглавляемой президен-том США Эйзенхауэром. Визит сорвался, но тракт закрепил за собой значение VIP-магистрали, по которой считали необходимым прокатить делега-ции разного уровня [9]. Вдоль трассы шло строи-тельство дач «парткома» в советский период, в на-стоящее время здесь располагается основная часть элитного загородного жилья.

В 1990-х годах Байкальский тракт стал пер-вым, где выстраивались архитектурные фантазии от домов а-ля замки до громоздких убежищ, до-стигающих 1500 кв.м. По-видимому, авторы за-мысла имели представления о замках, основанные на образах из медиа и из книг. Однако у них не было опыта обживания и содержания таких про-странств, в результате часто можно заметить не-достроенные элементы, неиспользуемые этажи и несостыкующиеся фрагменты использования раз-личных строительных материалов, связанные с не-доучётом строительных затрат (рис. 2).

Рис. 2 Частный дом в пригороде Иркутска

http://photo.sibnet.ru/users/iskander13/alb31124/ft717057/

Строительство 2000-х годов уже почти не имеет таких крайностей, — оно более подчинено рыночным законам — цене земли, возможностям

1717





взаимодействия застройщиков с представителями власти, и индивидуальной покупательной способ-ности будущих жильцов.

Несмотря на своеобразие каждого перио-да застройки, трудно выделить их ареалы в про-странстве. Волны строительства новых домов и разрушения старых привели к формированию причудливой мозаики, в которой жителю трёх-этажного особняка с усиленной охраной и каме-рами наблюдения может из окна открываться вид на разваливающийся деревенский дом с покосив-шимся забором.

Пропускная способность тракта не была рас-считана на рост населения в десятки раз, что при-водит к постепенному уменьшению транспортной доступности жилья вдоль тракта.

На втором по популярности месте стоит Качугский тракт, связывающий город с сельско-хозяйственными районами к западу от города. Жильё здесь привлекательно для тех покупателей, которые сохраняют сельский образ жизни, бла-годаря плодородности земли, а также невысокой ценой и близостью к городу. Строительство здесь обычно ведётся из дерева, без типовой планиров-ки, с учётом местных природно-климатических условий, таким образом подчёркивая преемствен-ность сельского образа жизни. Так же, как и на других дачах и огородах вокруг города здесь вос-производится ненарушенная связь поколений когда-то сельских мигрантов: традиции выращи-вания агрокультур, хотя могут использоваться но-вые материалы для строительства.

Другим неотъемлемым элементом пригоро-дов являются заборы, которые непрестанно ста-новятся выше и неприступнее, снабжённые про-пускной системой (охрана, шлагбаумы) (рис. 3). Нередко они сопровождаются системами видеона-блюдения, сигнализации, наличием на территории собак бойцовских пород.

Рис. 3. Заборы в пригороде Иркутска (фото И. Корюхиной)

Бесконечные ряды заборов различаются их качеством, высотой, материалом, непроницаемые для взгляда кирпичные заборы сменяются на шта-кетник, полуразрушенные дощатые.

По наблюдениям В. Каганского, «"Новый рус-ский" не желает ничего видеть (забор не позволяет видеть окрестностей, коттеджи часто стоят вплот-ную) и равно не желает, чтобы его видели: уста-новка на визуальное (только ли визуальное?) ис-ключение себя из социума. Такое обилие пунктов, где своих выделяют из посторонних, доказывает, что пространство переполнено посторонними. Но это значит чрезвычайно серьезную вещь: люди оторваны от мест, ведь оторванные от своих мест люди — это и есть посторонние» [10].

Второе пространство

В настоящее время основная часть пригоро-дов находится за пределами городских админи-стративных границ. С 2002 по 2012 год рост чис-ленности населения Иркутского сельского района, окружающего город Иркутск, составил 30 тыс. чел., увеличившись более чем в полтора раза, од-нако, если рассматривать только население при-городных населённых пунктов (в пределах 25-ки-лометровой доступности), то там рост превысил 2 раза [16]. В то же время область в целом и особен-но остальные районы испытывают непрекращаю-щийся миграционный отток, тем более сильный, чем далее удалённость от Иркутска.

1818





По экспертным оценкам, загородное жильё (коттеджи и таунхаусы) покупается семейными людьми старше 35 лет, но часто ещё не пенсион-ного возраста, с обязательным наличием в составе домохозяйства мужчин, часто с детьми. Среди ос-новных мотивов переезда за город эксперты ука-зывают на самостоятельность, автономность, за которой стоит свобода от соседей, от шума, от раз-личных инстанций, регламентирующих правила обращения с жилыми конструкциями (БТИ, ЖКХ и т.п.). Однако близость к городу — одно из важ-нейших условий. Наличие собственного гаража и земельного участка также имеют важное значение в выборе жилья в пригороде.

В виртуальном пространстве пригороды прежде всего представлены коттеджными посёл-ками элитного и бизнес-классов, которые имеют собственные сайты и отделы продаж в городе. На примере коттеджных посёлков можно наблюдать продвижение тех преимуществ, которые подчёр-киваются исследователями пригородов в запад-ных странах: на сайтах предлагаются «комфорт и безопасность», «процветание и здоровый образ жизни» или даже «кусочек европейской респекта-бельности на сибирских просторах». Практически всегда на фотографиях изображаются летние пей-зажи, несмотря на то, что продолжительность лета – два месяца, а зимы — почти все пять.

Особое место в этой сфере занимают посёл-ки по Байкальскому тракту, который уже много поддерживает лидерство по количеству участков в продаже, включая организованные коттеджные поселки, садоводства, села и небольшие населен-ные пункты. Недвижимость здесь считается самой ликвидной среди оценщиков: дачи по Байкаль-скому тракту самые дорогие относительно других предложений по городу. Считается, что здесь са-мый чистый воздух, сохранились хвойные леса, близость к водоёмам служит дополнительным привлекающим фактором. Несмотря на то, что яхтовый сезон длится не более двух месяцев, наи-более обеспеченные жители пригородов обустра-ивают собственные пирсы, участвуют в яхт-клубе, таким образом поддерживая эксклюзивность ме-ста. Однако при непосредственной близости к во-

доёму формируется специфический микроклимат: отмечаются высокие показатели влажности воз-духа, которые могут быть благоприятны только в летние месяцы, когда есть возможность яхтинга и иных водных видов отдыха. В остальные месяцы с близостью к водоёмам связаны высокая частота туманов, дополнительный дискомфорт при низких температурах воздуха из-за повышенной влажно-сти воздуха. Кроме того, при колебаниях уровня воды в водохранилище постепенно происходит размыв берегов, который особенно интенсивен в районе Ново-Разводной.

Среди предлагаемых частных домов, не явля-ющихся частью коттеджных посёлков, коттеджные дома продаются с перечислением всех возможных элементов инфраструктуры, в том числе актуа-лизируется даже наличие электричества, которое кажется само собой разумеющимся для жителей города. Специфические характеристики: возмож-ность регистрации (прописки), наличие земли и хозяйственных построек (баня, сарай, теплицы), характерных для сельской местности или дач.

Третье пространство

По мнению Р. Найта, «Как правило, чем позд-нее начинается процесс индустриализации и ур-банизации, тем более несбалансированны схемы человеческих поселений и остры “проблемы горо-дов”» [13]. В России процесс урбанизации имеет относительно короткую историю, по исследова-ниям А.Г. Вишневского, в 1990 году «среди шести-десятилетних россиян коренных горожан было не более 15-17%, среди сорокалетних — около 40% и только среди двадцатидвухлетних и более моло-дых — более 50%» [Цит. по 11]. Г. Лаппо отмеча-ет, что в советский период количественный рост городов опережал их качественное развитие, в ре-зультате урбанизация страны, по его мнению, так и не завершилась [12].

Спецификой сибирского типа урбанизации можно назвать возможности воспроизводства сельского образа жизни в самом городе: в резуль-тате ускоренных темпов урбанизации нередко город не успевает «переварить» остатки «сельско-

1919





сти» внутри города. Несмотря на то, что Иркут-ский острог был основан в 1661 году и имеет дол-гую городскую историю, внутри него до сих пор сохраняются фрагменты деревень, «проглочен-ных» в ходе разрастания города. Они напомина-ют о себе покосившимися деревянными домами с небольшими огородами, лишёнными «городских» коммуникаций. По мнению С. Шмидта, сам город практически соткан из центра и окраин, причём только центральная часть в повседневном дискур-се жителей окраин носит название «город», а среди жителей города трудно найти горожан в третьем поколении [17].

В пригородах сталкиваются два противопо-ложных потока: с одной стороны семьи с разным достатком, предпочитающие иметь собственный участок после и/или параллельно жизни в городе [4], с другой — сельские мигранты, либо жители сельской местности, оказавшиеся втянутыми в пригородное развитие в результате наступления города на село. По наблюдениям К. Григоричева до конца 80-х – начала 90-х годов сельские поселения в зоне влияния Иркутска сохраняли хозяйствен-ный и социокультурный уклад советского села, не-смотря на вовлечённость в экономическую жизнь города [5]. Особенно наглядно данный процесс наблюдается на окраинах города (в частности, Н. Карбаинов, А. Бреславский рассматривали на при-мере Улан-Удэ [2, 7]). Подобную картину можно наблюдать во многих городах России. Привыкшие работать «бесплатно» на «своей» земле, сельские мигранты готовы затрачивать собственные уси-лия на самостоятельное строительство дома, либо использовать социальные сети (труд своих род-ственников и земляков, который позже должен бу-дет таким же образом быть возвращён), либо име-ют возможность нанять дешёвую рабочую силу таких же сельских мигрантов, которые готовы ра-ботать за меньшую плату, чем даже трудовые ми-гранты из-за рубежа, нанимаемые строительными предприятиями.

Проводя большую часть времени в городе, пригородное население мобильно и их повседнев-ные связи мало касаются соседских взаимоотно-шений. И можно предположить, что мобильность

жителей пригорода имеет теперь обратный эф-фект, она становится источником закрытости, за-мыкания на себя.

Разграничение публичного и приватного пространств, характерное для городов, предпо-лагает наличие площадок, где возможна публич-ность. Однако наблюдаемый нами пригород с уходом сельского образа жизни и приходом го-родских жителей, закрепляющих новые ценности и практики, оказывается ещё более замкнутым на частное пространство — публичное пространство ограничивается дорогами, часто не предполагаю-щими наличие пешеходов.

У жителей так и не появилось шанса уча-ствовать в планировании территории их прожи-вания: в советский период это было прерогативой архитекторов и планировщиков, в перестроечные годы развивалось хаотично, а в настоящее время решается между муниципальными властями и за-стройщиками. Высокий спрос на жильё позволяет застройщикам игнорировать потребности поку-пателей в открытых пространствах, зелёных зонах или наличии социальной инфраструктуры. Ос-новная их задача — строительство и продажа наи-большего количества жилья на единицу площади. В результате запрос на загородное жильё превра-щается в формирование хаотичных рядов домов с условиями проживания, не превышающими, а по-рой даже уступающими качеству жилья в городе.

Пример посёлка Молодёжный Иркутского района — яркое тому подтверждение. В какой-то момент он оказался востребованным семьями, не имевшими достаточных доходов для покупки квартиры, но способными купить дачные участки в относительной близости к городу. Кроме того, располагая определённым размером земли, они могли заниматься огородничеством, позволяю-щим сэкономить на покупке продуктов. В настоя-щее время количество таких семей достигло таких масштабов, с которыми не справляются энергосе-ти, водозаборные и очистительные сооружения, не предназначавшиеся для развития здесь жилых районов.

2020





Рис. 4 Пригород Иркутска

Единственной возможностью обеспечи-вать себя городскими коммуникациями являет-ся установка водозаборных насосов, автономных электростанций, обогревательной системы, ис-пользование услуг выкачки и утилизации отхо-дов, предоставляемых частными предприятиями, а не системой жилищно-коммунального хозяйства (рис. 4). В результате формируются анклавы семей, не связанных общими интересами, не заинтересо-ванных в диалоге, и зачастую даже не знакомых с ближайшими соседями. Если использовать ана-логию Ф. Тённиса, можно сказать, что общинные связи уже нарушены, но связи сообщества так и не появились.

***

На примере анализа пригородов Иркутска можно отметить черты своеобразия российской урбанизации, связанные с особой организацией пространства. При анализе первого пространства мы отметили важность дорог и заборов в матери-альной организации пространства пригородов, в то время как во втором пространстве данные осо-бенности учитываются лишь в виде упоминаний удалённости отдельных жилых районов от города. Несоответствие воображаемого и материально-го пространства особенно ярко проявляются при анализе третьего — обживаемого пространства. Опыт обживания, накопленный сельскими жите-

лями, в условиях хаотичной и всё более уплотня-ющейся застройки, входит в конфликт с тем обра-зом сельской местности, за которым устремились в пригороды жители городов. Такие ценности, как безопасность и свобода, оказались в противоре-чии друг с другом.

На первый взгляд, в пригород выезжают за свободой, с другой, подобное решение требует укрепления своей безопасности. В результате соз-даётся ощущение, что пригород — это еще в боль-шей степени отчужденное и приватизированное пространство, чем город. Можно предположить, что вместо движения к сельской — открытой, об-щинной и экологичной среде, пригород развива-ется в противоположном направлении, усугубляя проблемы городской среды. Данные наблюдения нуждаются в более углублённом изучении, на при-мере других пригородов и на проведении интер-вью с самими жителями пригородов. Однако мы считаем необходимым саму постановку проблемы и гипотез для будущих исследований.


1. Бауман З. Текучая современность / Пер. с англ. под ред. Ю. В. Асочакова. — СПб.: Питер, 2008. — 239 с.2. Бреславский А. С. Постсоветский Улан-Удэ: культурное пространство и образы города (1991-2011 гг.). — Улан-Удэ: Изд-во Бурятского госуниверситета, 2012. — 156 с.3. Григоричев К. В. В тени большого города: социальное пространство пригорода: Монография. — Иркутск: Оттиск, 2013. — 247 с.4. Григоричев К. Демографическая «карта» и демографические перспективы Иркутска. Публичная лекция 11 февраля 2012 г., Университет «Байкалия». 5. Григоричев К. «Село городского типа»: миграционные метаморфозы пригорода. В поисках теоретических инструментов анализа / Местные сообщества, местная власть и мигранты в Сибири на рубежах XIX – XX и XX – XXI веков. — Иркутск: Оттиск, 2012. — С. 422 – 446.6. Григоричев К. В. «Таджики» в пригородах Иркутской агломерации // Миграции и диаспоры в социокультурном, политическом и экономическом пространстве Сибири. Рубежи XIX – XX и XX – XXI веков /науч.ред. В.И. Дятлов. – Иркутск: Оттиск, 2010.

2121





— С. 156 – 176.7. Давыдов В.Н., Карбаинов Н.И., Симонова В.В., Целищева В.Г. Агинская street, танец с огнем и алюминиевые стрелы: присвоение культурных ландшафтов. — Хабаровск: Дальневосточное отделение РАН, Государственный музей Дальнего Востока им. Н. И. Гродекова, 2006. — 192 с.8. Джейкобс Д. Смерть и жизнь больших американских городов. — М.: Новое издательство, 2011. — 460 с.9. Жилкин О. На ветрах стоим // Проза.ру — Национальный сервер современной прозы. URL: http://www.proza.ru/2007/07/26-63 10. Каганский В. Постсоветский человек: вид из ландшафта // Русский журнал, 2005, № 2. URL: http://www.russ.ru/culture/20050523_kag.html 11. Карачурина Л. Урбанизация «по отчету» и «по факту» // Демоскоп Weekly. 20 августа – 2 сентября 2012. № 519 – 520. URL: http://demoscope.ru/weekly/2012/0519/tema06.php#_FNR_53 (доступ 14.04.14)12. Лаппо Урбанизация в Европейской России: процессы и результаты // Город и деревня в Европейской России: сто лет перемен. Памяти Вениамина Петровича Семенова-Тян-Шанского ОГИ, Москва, 2001. — с. 124 – 154. URL: http://demoscope.ru/weekly/knigi/gorod/2.4.pdf13. Найт Ричард В. Устойчивое развитие — устойчивые города // Международный журнал социальных наук. 1993 (2). С. 43 – 69. URL: http://www.urban-club.ru/?p=104 14. Нефедова Т. Горожане и дачи // Отечественные записки, 2012, № 3. URL: http://www.strana-oz.ru/2012/3/gorozhane-i-dachi15. НефедоваТ. Российские пригороды. Горожане в сельской местности // Город и деревня в Европейской России: сто лет перемен. Памяти Вениамина Петровича Семенова-Тян-Шанского. URL: http://www.demoscope.ru/weekly/knigi/gorod/4.2.pdf16. Статистический бюллетень «Численность населения по муниципальным образованиям на 1 января 2012 году». — Иркутск: Иркутскстат, 2012. — 80 с. : табл.17. Шмидт С. Город окраин, или улитка, ползущая между склонов // Байкальская Сибирь: фрагменты социокультурной карты. — Иркутск: Иркутский госуниверситет, 2002. — С. 64 – 68.18. Florida R. The Great Reset: how new ways of living and working drive post-crash prosperity. — N. Y.: Harper, 2011. — 240 р.

19. Garreau J. Edge City: Life on the New Frontier. — N. Y.: Doubleday, 1991. — 548 р.20. Reid L., Smith N. John Wayne meets Donald Trump: The Lower East Side as Wild Wild West / Kearns G., Philo C. eds. Selling Places: The City as Cultural Capital, Past and Present. — Oxford: Pergamon, 1993. — 193 – 209 р.21. Soja E. Thirdspace: Expanding the Scope of the Geographical Imagination // Human Geography today / Massey D., Allen J. и Sarre P. — Cambridge: Polity, 1999. — Р. 260 – 278.

2222





оСоБенноСТи СоЦиаЛьноГо ПоРЯдКа В ПоСТСоВеТСКоМ дачноМ ПРоСТРанСТВе: ТРуд, ПоКоЛениЯ и ГендеР

е.В. Полухина

В статье предпринята попытка показать социальный порядок постсоветского дачного простран-ства — организованную систему отношений, определяющую взаимодействие его участников. Главный предмет исследования — дачные практики. Основой для статьи послужило полевое исследование, реали-зованное в стратегии case-study.

Постсоветская дача представлена как социальный институт, элемент устойчивого социального развития горожан. Она провоцирует создание устойчивых социальных отношений — семьи и соседства. Будучи локальной территорией городской семьи, она создает возможность реализации семейного про-екта (гендерные роли и возрастные потребности).

Показана амбивалентная природа дачного труда, образующая многосмысловой континуум от труда «в тягость» до уникальной формы досуга. В статье продемонстрировано как дачное простран-ство с одной стороны, дает ее обитателям свободу от урбанизированного ритма жизни, с другой сто-роны, предлагает свой социальный порядок.

Ключевые слова: домашний труд, гендер, дача, дачный труд, дачные практики, досуговые практи-ки, гендерный режим, режимы труда, поколения, бегство от города, социальный порядок, методология кейс-стади

The article attempts to describe the social order of the post-soviet dacha space (summer country house): an organized system of relations determining the interactions of its members. The main research subject is dacha practices. The article is based on a field research applied in the case study strategy.

The post-soviet dacha is represented as a social institution, an element of urban residents’ sustainable social development. It encourages the creation of stable social relationships, namely of family and neighbors. Being an urban family’s local territory, it allows to realize a family project (gender roles and age-specific needs).

The article discloses the ambivalent nature of dacha work which generates a multiple-meaning continuum from a type of labor as a ‘burden’ to a unique leisure activity. It is demonstrated how the dacha space gives its inhabitants freedom from the urbanized pace of life, while on the other hand suggesting its own social order.

THE PECULIARITIES OF SOCIAL ORDER IN THE SPACE OF POST-SOVIET DACHA: WORK, GENERATIONS, AND GENDER

E.V. Polukhina

Keywords: house work, gender, dacha, dacha work, dacha practices, leisure practices, gender regime, work regime, generations, escape attemps, social order, case study methodology

Муж завел дачу, а я у него отвоевывала участок под гладиолусы и участочек для детей

Участница полевого исследования, женщина 57 лет

2323





Предыстория освоения дачного пространства

В самом общем понимании, дача — это уча-сток с домом для проживания городской семьи преимущественно в летний период. Термин «дач-ное пространство» обозначает территорию, где расположены дачные поселки и садовые товари-щества. Схематично это пространство можно обо-значить как «зоны в форме концентрических кру-гов, расходящихся от центра города к периферии» [5, c. 15].

Культуролог и профессор европейской исто-рии Стивен Лоувелл, автор книги «Дачники: исто-рия русских дач, 1710-2000 год» замечает отличие русских дачных пригородов от домиков европей-ских столиц: оно выражено в полярности, неод-нозначности, противоречивости и «крайности» этого явления [4]. Этот феномен «зеркалит» сущ-ность русского уклада. Так, русская дача включает множественные различия: во-первых, по функци-ональному назначению и экономическому статусу жилья (кирпичный особняк, самодельная времян-ка); во-вторых, по размерам участка (дачей может быть как участок от 2-х соток, так и площадь гектар и более; в-третьих, по составу дачников (постоян-ные жители не определены и варьируются, на да-чах любят жить и представители государственной власти и вольнодумствующие интеллигенты); по характеру деятельности: дача может быть местом как престижного отдыха, так и каторжного труда [4].

Происхождение слова «дача» указывает на связь с глаголом «давать», близость по значению к подарку, «дарительный» способ получения земли/дома для владения [21, с. 255]. Дачи появились в XVII веке и «выдавались» аристократической, вы-сокопочитаемой, элитарной части общества [14, с. 25]. Несколькими веками позже дачи выдавались государством номенклатурным работникам, акаде-микам, профессуре. Дачная культура того времени представляла стиль жизни, непозволительный для рядовых горожан. В позднесоветский период (на-чиная с 50-х годов) явление приобрело массовый характер: государство выделяло земли (в среднем по 6 соток) для самообеспечения, владельцами дач

стали обычные работники (инженеры, строители, врачи). В этот период дача вместо функции элит-ного места отдыха (загородной жизни) приобрела роль огорода — продуктового кормильца семьи. Возможности для строительства были скромны, разрешалось возводить домики-бытовки площа-дью 2*2 метра. Это были площадки для ночевки в выходные дни и для укрытия от дождя в непогоду. Таким образом, исторически с XVII века дача как символ элитарного образа жизни, под воздействи-ем макроэкономических факторов, изменяется по форме, предназначению и становится массовым явлением.

С 90-х годов XX века меняется форма соб-ственности дачных участков. И если ранее, дача рассматривалась как ресурс для семейного само-обеспечения, где главным элементом была земля и ее экономическая функция, то постепенно она становится предметом частной собственности с возможностью строительства полноценного дома. Типичной дачей того времени считается деревян-ный двухэтажный дом с мансардной крышей. Не-смотря на то, что дача изменялась по способу полу-чения, назначению и соответственно, по смыслам, которыми наделяли ее горожане в разные перио-ды, она сохранила свое прежнее наименование.

Современная дача: материальный объект с постматериальными ценностями

Быть «дачником» — популярное явление среди современных россиян: согласно данным 2013 года, 30% россиян имеет дачу, а 28% хотят ее иметь1. Исследователи Фонда «Общественное мне-ние» на основе опроса 2013 года так описывают ситуацию с современными дачами: «…владельцы появляются в своем втором доме исключительно в тёплое время года, по выходным и праздникам. Больше всего счастливо сбежавшие от повседнев-ной жизни обладатели дач любят, выехав за город, бездельничать, ухаживать за растениями, ремон-

1 Официальный сайт фонда «Общественное мнение». Заметка «О дачах и дачниках». 2013 г. URL : http://fom.ru/Rabota-i-dom/11029

2424





тировать дом и готовить шашлыки» [7]. В целом, в самом общем понимании, современная дача – это скорее сезонное хобби и место для летнего отдыха.

Что из перечисленного сильнее всего свидетельствует

сегодня о материальном успехе человека(ответы ранжированы по последнему замеру)

1997сентябрь

1998октябрь

2008октябрь

2013июль

Хорошее жилье 42 43 62 58Свободное расходо-вание денег, не считая каждую копейку

53 50 50 51

Возможность дать детям хорошее об-разование

30 37 38 29

Большие сбережения 24 25 27 29Хорошее питание 33 43 28 28Хороший автомобиль 13 14 21 25Отдых за границей, путешествия

15 15 15 22

Хорошая дача, заго-родный дом

7 9 10 16

Ничего, кроме денег 6 11 4 5Модная одежда 4 4 3 4Затруднились отве-тить

6 3 1 1

N=1600Рис 1. Данные аналитического центра Юрия Левады2 .

Дача как элемент устойчивого социального развития горожан обладает значительным потен-циалом. Согласно идеям Рональда Инглхарта, ос-нователя теории постматериалистического сдвига в западных индустриальных обществах, с ростом и развитием экономики меняется ценностная струк-тура: постматериалистические ценности, такие как чистый воздух, экология, здоровье начинают играть большую роль, чем материалистические — квартиры, машины, дачи. [20, с. 556]. Обратим вни-мание, что согласно данным центра Юрия Левады за июль 2013 года [10], значение дачи как маркера материального успеха возрастает (см. рисунок 1.

2 Данные аналитического центра Юрия Левады Еже-годник. Москва. 2013. URL: http://www.levada.ru/sites/default/files/om13.pdf

10% в 2008 году против 16% в 2013 году). Одновре-менно с этим, дача является объектом, связанным с постматериастическими ценностями, значение которых при прочих равных условиях, согласно концепции Р. Инглхарта, скорее будет расти. Стоит отметить, что дача как место для улучшения здо-ровья рассматривалась горожанами несколько ве-ков назад «…горожане верили, что летний отдых спасает не только их физическое здоровье, но и нервное» [5, с. 158]. Таким образом, обозначенные тенденции позволяют, с определенной долей осто-рожности, прогнозировать ожидаемый рост числа дачевладельцев, жителей загородных пространств.

Постепенно дача урбанизируется, превра-щается в загородный дом, предназначенный для круглогодичного проживания. Границы города становятся тесными и размытыми, часть горожан остаются в дачных стенах в холодные периоды. Это происходит благодаря официальной возможности получить регистрацию-прописку в поселении та-кого типа, появлению инфраструктуры, позволяю-щей жить на даче круглогодично (проведение газа, утепление домов, улучшение транспортной связи с городом, интернетизация и, как следствие, воз-можности выполнения удаленной работы).

Дача как явление возможна лишь в сочета-нии с городом. В рамках концепции Эша Амина и Найджела Трифта ее можно описать как простран-ство попыток бегства от города (escape attemps), где горожанин ощущает иной ритм и порядок жизни [17, с. 120]. Именно «бегство от города» является одной из причин пребывания на даче. Исследова-тель Ольга Малинова–Тзиафета описывает дачу как пространство, где «…средний класс защища-ется от негативного воздействия урбанизации и пытается отстоять новые ценности» [5, с. 215]. Ав-тор подчеркивает, что дача дает возможность «…приходить в гармонию с собой и освобождаться от ложных ценностей» [5, с. 200].

Известный английский социолог Саймон Кларк видит в «дачнике» сконструированный миф о «городском крестьянине», развенчанию которо-го посвящена его исследовательская работа. Ис-

2525





пользуя масштабные массивы данных (RLMS)3, он пытался определить зависимости между от-ношением к даче и уровнем социально — эконо-мических показателей домохозяйства. Результаты анализа показали, что менее обеспеченные семьи используют дачу для получения питания, более обеспеченные — для отдыха [19]. Среди наиболее частых постояльцев дач — пенсионеры и граждане предпенсионного возраста [19].

Дача как феномен изменялась по способу получения, назначению и социокультурным смыс-лам. Мы полагаем, что «…места не являются за-фиксированными, данными навсегда и неизмен-ными, они частично зависят от практик, которые в них разворачиваются» [13, с. 444]. Представля-ется важным обратиться к изучению современ-ных дачных практик и определить: каков социаль-ный порядок этого пространства? Чем и кем он определяется?

Методология полевого исследования

Проведение полевого исследования вне го-рода — особый жанр, обладающий значительным потенциалом. Если поразмыслить о сути «поле-вой» работы (и этимологии происхождения этого слова), то наиболее адекватными пространства-ми для его реализации логично считать именно расположенные вне города. Компактность про-живания, плотность социальных сетей, высокий уровень социального контроля, обозримость из-учаемых объектов — все это делает информантов дачного пространства доступными. Более того, в процессе полевой работы сложилось ощущение, что часть информантов не смогли бы принять уча-стие в рамках городской среды. Это можно объяс-нить интенсивностью урбанистической жизни и городским режимом общения с социологическими структурами.

3 Российский мониторинг экономического положе-ния и здоровья населения — негосударственное лонгитюдное обследование домохозяйств, серия ежегодных общенацио-нальных репрезентативных опросов на базе вероятностной стратифицированной многоступенчатой территориальной выборки. URL: http://www.hse.ru/rlms/

Полевое исследование было реализовано в стратегии case-study [11]. Изучаемым эмпириче-ским объектом было дачное товарищество, распо-ложенное под городом Пушкино, ориентировочно в 30 км от Москвы. Товарищество насчитывает 175 участков, часть из которых находятся в ведом-ственном распределении с 1957 года. Изначально дачи выдавались государством для сотрудников строительного сектора г. Москвы, позже — жите-лям города Пушкино. На данный момент возмож-на покупка дачного участка по рыночной цене.

Исследование было разделено на два этапа и проводилось в летний период с августа 2010 по август 2011 года. Первый — разведывательный этап можно обозначить как «доступ в поле». В рамках него было сделано первичное знакомство с пространством, выработана стратегия полевой работы, проведена серия неформализованных ин-тервью, собраны документы об изучаемом товари-ществе. Второй, основной этап, позволил сфоку-сироваться на современных практиках дачи. Этот этап включал слабоструктурированное наблюде-ние, серию фокус-групп с семьями и дачными ком-паниями [12] (всего 7), а также личные полуфор-мализованные интервью с дачниками (всего 10).

Для приглашения участников исследования были выбраны две стратегии. Пассивная страте-гия: информирование участников об исследова-нии с помощью письма, которое было размещено в ключевых точках товарищества (на доске объяв-лений, въезде в товарищество, у входа в магазин и водоем). Впрочем, среди участников исследова-ния только один отметил, что обратил внимание и прочел это объявление. Активная стратегия (ре-крутмент информантов на дачной улице и вруче-ние им пригласительного письма с последующей договоренностью об интервью) была основной и позволила достичь результата. Отбор информан-тов осуществлялся по принципу выборки макси-мальных вариаций, где основными характеристи-ками для отбора были пол, возраст, доход, способ получения дачи, состав семьи.

2626





Советское наследие: дача как пространство коллективного труда

Советская дача существенно отличалась от современной. В советский период были установле-ны жесткие правила, регламентирующие дачную деятельность. Особо подчеркивалось предназна-чение дачи — труд ради самообеспечения про-дукцией личного потребления. Правила жизни на даче были понятны, регламентированы и строго контролировались руководством товарищества.

Не посадишь — отбирали участки! Прихо-дили, проверял председатель, чтоб травинки не было… не разрешали строить большие дома. Ту-алеты, бани нельзя было строить. Нельзя было машину на участок — так как надо было заса-живать. Лучший урожай отправляли на конкурс [Мужчина, 65 лет].

Человек на даче того времени был обозрим и контролируем, «глухие» заборы были редко-стью. Таким образом, свободное время горожани-на было посвящено новой форме труда. Человек практически не покидал трудового коллектива: частная, ранее приватная (квартирная) жизнь ста-новилась коллективной (дачной). Сформирован-ное, преимущественно по трудовому принципу, дачное сообщество воспроизводило производ-ственные нормы советского времени. Таким об-разом, советская дача — своеобразный производ-ственный цех, аналог колхоза, где главная миссия — коллективный труд. Коллектив здесь может пониматься как в широком смысле — как группа соседей – коллег одного дачного товарищества, так и в узком — семейный дачный труд. «Каждый советский гражданин жил и действовал в обеих сферах и не путал правил, столь различных для официального публичного и приватизированного публичного (прим. автора в смысле «приватного») пространства» [2, с. 90]. Этот сюжет подтвержда-ет: «…уникальными чертами советского общества и идеологии … является постоянно возрастающее государственное вмешательство в частную сферу, в быт, официальный контроль и поддержка семьи [16, с. 8].

Как верно отмечает английский исследова-тель Сара Ашвин, «…советское государство стро-ило и институционализировало определенный гендерный порядок, где роли мужчин и женщин определялись в соответствии с требованиями иде-ологии коммунистического государства. Участие в труде считалось главным для идентичности со-ветских граждан; со временем трудовой коллектив должен был стать главным местом социальной ин-теграции и распределения в обществе» [1, с. 72].

Культура и идентичность современного дачника

Дачная культура заключается в особом об-разе жизни. К ней относится совокупность прак-тик, связанных с этим пространством. Это, пре-жде всего, исторически обусловленная традиция к труду на даче, близкому по значению к особому виду досуга. Дачный труд называют хобби, азар-том, физиотерапией и даже духовным актом [18, с. 7 – 9]. Так, по данным ФОМ за 2007 год4, «дачную страсть» (“все время провожу на даче”; “на даче люблю сажать”; “в огороде вожусь”) испытывают 12 % россиян [9]. Слова информантов подтверж-дают амбивалентность дачного труда как явле-ния, составляющего многосмысловой континуум между трудом «в тягость» и уникальной формой досуга:

— Думаешь, что если бы мне это не нрави-лось, я бы стала этим заниматься? (жена, 62 года)

— Это уже образ жизни такой (муж, 65 лет)— Я получаю от этого удовольствие, от

этой работы! (жена, 62 года)Дача создает возможность для специальных

рекреационных форм — купание, собирание гри-бов, ягод, участие в ритуалах подобных вечерне-му чаепитию из самовара и слушанию бабинного магнитофона. Внешний вид «дачника» отличается

4 Официальный сайт фонда «Общественное мнение». Общероссийский опрос населения 9–10 июня 2007 года 100 населенных пунктов, 44 субъекта РФ, 1500 респондентов. URL: http://bd.fom.ru/report/map/d072425

2727





от «лука»5 типичного горожанина. Сам процесс переодевания «в дачное» означает переход в про-странство с другими правилами, ритмом жизни и культурой: «…не надо нас фотографировать, мы тут в таком, дачном ходим…»[женщина, 67 лет]. Дача — это скорее приватное пространство горо-жанина, в отличие от города, где становится нор-мой «быть сфотографированным».

Определим, что «дачники» — это все те, у кого есть дача — участок с домом для проживания го-родской семьи преимущественно в летний период. Но мы понимаем, что формальное наличие дачи не делает горожанина дачником. Дачником его делает вовлеченность в практики и поддержание нефор-мальных, но существующих правил дачи как про-странства с особым социальным порядком (орга-низованной системой отношений, «правил игры», определяющих взаимодействия участников).

Интенсивность участия в практиках дачи, степень вовлечения, указывает на принадлежность к группе и позволяет говорить «заядлый дачник», «настоящий дачник» («Нам удалось вырастить огурец! Мы — настоящие дачники» [24, с. 789]). Неформальные правила дачной культуры поддер-живаются преимущественно старшим поколением [18, с. 9]. Труд на даче, его интенсивность позволя-ют дифференцировать обитателей дач и выделять «настоящих дачников» и «не-дачников».

Согласно данным ФОМ за 2012 год6 роль дачи как семейного подспорья для обеспечения продуктами сохраняется: с таким ее предназначе-нием согласились 30% россиян в 2011 году и 33% в 2012 году. Менее значима роль дачи как убежища от нестабильности и социально-экономических потрясений (4% в 2011 году и 6% в 2012 году). Ре-креационная функция сохраняется и становится более значимой: дача как место для отдыха и об-

5 Лук (от анг. «look», «looked like- выглядит как (англ.) - молодежный городской интернет мем, обозначающий спе-циально созданный образ, стиль (гардероб, прическа, маки-яж, аксессуары). Подробнее URL http://peoplelook.ru/what_is_the_look/

6 Официальный сайт фонда «Общественное мнение». Источник: проект «Доминанты», опрос «ФОМнибус», 22 апреля 2012. URL: http://fom.ru/Rabota-i-dom/10432

щения с природой актуальна для 26% дачников в 2011-ом году и 33% в 2012-ом [8].

Дачный труд нерационален?

Несмотря на то, что дача постепенно стано-вится местом отдыха, старшее поколение неволь-но пропагандирует идею труда. Дачный труд для старших женщин дает им самоуверенность, гор-дость, самоуважение и рождает положительную идентичность [18, с. 9]. Не позорь меня перед со-седями, дай им грядками похвастаться [женщина, 57 лет]. Участок зачастую легко наблюдаем ближ-ними соседями. Они неосознанно оценивают со-стояние участков. В результате, социальный кон-троль проявляется в конкуренции и творческом самовыражении [18, с. 9].

Сажаем потихоньку, для соседей. А то перед соседями стыдно, что ничего не растим [Женщи-на, 45 лет].

Соседи выступают социальными контроле-рами, негласно провоцируя к труду на участке и обустройству дома. И. Чеховских отмечает: «имен-но здесь по состоянию дачи судят о трудолюбии хозяев и их жизненном успехе» [14, с. 82]. Труд как ценность дачников не только предполагает ориен-тацию на соседей, но также способствует вступле-нию в контакт между ними, формированию соци-альных отношений. Дать совет по огородничеству, вместе поехать за дачным инвентарем на ближай-ший рынок — повседневные практики соседского взаимодействия. Особо распространен и почетен ритуал угощения соседей плодами из огорода.

Исследователь И. Чеховских анализирует становление дачи как экономического институ-та. Автор приходит к выводу о нерациональности дачного труда. Однако нерациональность труда автором понимается как отсутствие прямой ма-териальной выгоды от огородничества. Иссле-дователь показывает как затратен труд дачника (время/силы) и как недороги по рыночным ценам производимые им продукты. Автор И. Чеховских намекает, что более рационально именно покупать овощи/фрукты, нежели выращивать их на дачном огороде [14]. Именно поэтому дачный труд, по

2828





мнению автора, нерационален. Здесь он понима-ется исключительно как процесс огородничества.

Однако, как было обозначено ранее, дач-ный труд имеет более богатый социокультурный смысл, не сводящийся к огородничеству и цене за овощи/фрукты как единственному результату. Обратим внимание на недавние данные ФОМ, где цифры опроса сообщают: для 66 % дачников рабо-ты по содержанию и благоустройству дачи/ заго-родного дома — это «скорее радость» и лишь 21% оценивают их «в тягость», 13% — затруднились ответить [7]. Данный вид труда лежит вне плоско-сти материальных ценностей. Здесь скорее акту-альны постматериальные доминанты — здоровье, чистый воздух, творческое садоводство, радость от трудового процесса на природе и результата — «своего» продукта (овощи/ фрукты/ цветы/ дом). Данные ценности, как пишет исследователь о да-чах Петербурга в 1860-1914 гг., были актуальны и в прошлые века «…садоводство стало популярной забавой. Даже небогатые петербургские дачники разводили клумбы и трудились на своем садике» [5, с. 198]. «Дача — удобное пространство для фи-зического труда: работа на чистом воздухе, про-гулки, физические упражнения, постоянная про-филактика неврастении» [5, с. 209].

Поколения в пространстве дачи

Дача — явление семейное. Когда информан-ты повествуют о соседях, их участке, предполага-ют, что жителем является именно отдельная семья. Этому можно найти историческое объяснение из советского прошлого. И. Чеховских пишет: «со-держание и поддержание огорода, тяжёлый фи-зический труд требовали участия нескольких че-ловек. В семье родители ориентировали на этот труд детей, которые, в свою очередь, вырастали и приводили на огород уже своих детей» [14, с. 78]. Одиноким людям значительно труднее содержать дачу. Как замечает исследователь И. Чеховских, в рамках дачи происходит семейный цикл: родители приучают своих детей к работе, дети растут, заво-дят семьи, приводят жён/мужей на участок, растят детей и опять приучают их к тому же [14, с. 79].

Исторически дача провоцирует создание класси-ческой семьи для соответствия формируемому на этом пространстве социальному порядку.

«Внуков с бабушкой отправили на дачу»: пенсионеры и дети – летние резиденты дачного

пространства

Современный город исключает некоторые группы. В основном это касается нетрудоспособ-ных горожан — пенсионеров и детей. Это взаи-мосвязанные группы и типичные участники дач-ного взаимодействия. Согласно данным ВЦИОМ за 2013 год7 дача — второе по популярности место летнего досуга (после основного места прожива-ния) для 56-60 летних пенсионеров (28%) [6].

Гендерное разделение труда — одно из не-формальных правил дачной жизни. Женщины, а чаще «бабушки», занимаются в этом пространстве домашним трудом и воспитанием детей: Сижу здесь на даче, вырастила детей, а теперь с внука-ми сижу….[Женщина, 55 лет].

Рис 2. Фотография проекта «Дача в Городе», проходившего в одном из городских парков г. Москвы8.

7 Официальный сайт ВЦИОМ. Пресс-выпуск №2416 от 01.10.2013 «Пожилые россияне: социальное са-мочувствие и образ жизни» URL http://wciom.ru/index.php?id=459&uid=114516

8 Проект «Дача в городе» предполагает в качестве аттракционов организацию в парке дачных практик: купа-ние, садоводство, собирательство. URL: http://www.seasons-project.ru/home/dacha_1.05/

2929





Город исключает детей из пространства, при-писывая их к маргинализированной поколенче-ской группе, ставя в один уровень с этническими меньшинствами и инвалидами [22]. Дача форми-рует иные, отличные от городских практики досу-га детей и служит платформой для их воспитания. Это пространство и значимые взрослые формиру-ют для детей естественный распорядок дня: сон, питание, чтение, постоянное нахождение на све-жем воздухе, спорт [15, c. 26]. На пространстве дачи формируются поколения детей «…именно в детстве доминируют территориальные параметры формирования дружеских связей, а дружить — то есть общаться — можно целыми днями напролет» [15, c. 42].

В силу отсутствия у ребенка четкого пред-ставления о социальном мире, его структуре, «дру-зьями с дачи» могут быть дети из совершенно раз-ных классов и социальных групп. Несмотря на то, что дача исторически формировалась как однород-ное объединение (по профессиональному принци-пу), постепенно происходит дифференциация.

Более молодое поколение, выросшие из «дач-ного» детского возраста, но еще не имеющие де-тей, приезжает на дачу реже. В основном они при-езжают городскими компаниями друзей /коллег с целью «пассивного» отдыха (купание, загорание, шашлыки). Эта группа наименее задействована в практиках дачи, так как активно вовлечено в до-суговую, образовательную или рабочую жизнь города. Для них важно постоянно быть в городе, именно они образуют устойчивый класс горожан. Дачу они рассматривают скорее как пространство потребления и досуговых удовольствий [23, с 3 – 6]. Однако со временем «семейный цикл» вовлечет их в дачную жизнь с большей интенсивностью.

Дачный труд — позитивная версия легитимного маскулинного сценария

Пространство дачи организовано согласно потребностям семьи. Дачники охотно пристраива-ют новые помещения для расширения жилищного пространства. Ранее это были небольшие бытов-ки, сараи, теперь строят более крупные «теплые»

дома. Возрастает роль строительства на участке, более востребованным становится мужской труд.

Он (прим.: племянник) у нас за всех мужчин. Мы его не отпускаем, он по дому помогает, в стро-ительстве. Тут без него никак [женщина, 62 года].

Семьи без мужчин приглашают соседей или гостей из города для выполнения «мужских» обязанностей. Физический мужской труд на даче особенно востребован. В дачных поселках есть строительные бригады, выполняющие физиче-скую мужскую работу по рыночной цене. Бригады состоят чаще всего из мигрантов, которые про-живают на участках, где выполняют работу (см. подробнее о понятии «трудовой мигрант» [3]). Однако немногие мужчины могут позволить труд этих бригад и с удовольствием работают само-стоятельно. Мужчины-дачники находят свое при-звание в строительстве: постройка колодца, бани, дома, будки для собаки. Отметим, что строитель-ство на даче — весьма рациональный труд, как с точки зрения существующей стоимости услуг, так и с точки зрения инвестиций в участок. Известны случаи, когда минимальные строительные преоб-разования участка позволяют его продать в не-сколько раз больше изначальной стоимости.

Для некоторых мужчин-дачников строитель-ство не нацелено на результат, их устраивает ситу-ация долгой стройки, они наслаждаются процес-сом. Здесь хоть что-то делать можно, в квартире мне совсем делать нечего! [Мужчина, 65 лет]. В итоге, строительство как возможность реализации гендерного проекта делает дачу привлекательным местом, пространством позитивной версии леги-тимного маскулинного сценария, где можно «по-строить дом, вырастить сына и посадить дерево».

Заключение

Дача как уникальный российский феномен насыщена различными социокультурными смыс-лами. Важнейший из них представляет ее как социальный институт, элемент устойчивого со-циального развития горожан, механизм, обеспе-чивающий стабильность общественной системы.

В противопоставлении «город — дача» по-

3030





следняя наиболее предназначена для реализации семейного проекта. Исторически дача провоциру-ет создание классической семьи и формирует от-личные от городских семейные практики воспита-ния детей, гендерные режимы, порядок домашнего труда, досуга, соседства. Будучи локальной терри-торией городской семьи, она создает возможность реализации семейного проекта (реализация ген-дерных ролей и возрастных потребностей).

Дача позволяет избежать городского негати-ва, формирует для детей естественный распорядок дня: сон, питание, чтение, постоянное нахожде-ние на свежем воздухе, спорт. Здесь отчасти вос-производится традиционный гендерный порядок: мужчины осваивают физическое пространство и выполняют физический домашний труд, женщи-ны занимаются приготовлением еды, воспитанием детей. Меню гендерных практик формирует «по-зитивный» гендерный режим: женщины реализу-ют творческо-эстетическое начало в садоводстве, мужчинам предлагается версия легитимного ма-скулинного сценария через самореализацию в строительстве. Эти практики, будучи ранее исто-рически укорененными (жизнь людей в непо-средственной близости с землей) сейчас возрож-даются, близки к постматериальным ценностям и составляют ядро «дачной страсти».

Трудиться на даче — главное неформальное правило, основа дачной культуры и идентичности. Традиция дачного труда передается от старших поколений к более молодым. Несмотря на то, что дача постепенно становится местом отдыха, взрос-лое поколение и социальный контроль со стороны соседей «настаивают» на важности труда. Его при-рода амбивалентна и составляет многосмысловой континуум от труда «в тягость» до уникальной формы досуга.

На даче формируется устойчивые соседские отношения. Нестесненное пространство пред-полагает, что отношения между соседями скорее комфортны, а рациональная норма (сосед как ре-сурс) ориентирует на их поддержание. Вопросы медицины, безопасности, улучшения инфраструк-туры товариществ решаются путем самоорганиза-ции дачников.

Таким образом, дача как пространство с од-ной стороны, создает ее обитателям свободу от ур-банизированного ритма жизни, с другой стороны, эта свобода иллюзорна, так как дачное простран-ство имеет свой социальный порядок.

Источники и литература

1. Ашвин С. Влияние советского гендерного порядка на современное поведение в сфере занятости // Социологические исследования. 2000, № 11. — С. 63 – 72. 2. Воронков В. За пределами публичного пространства (рефлексия социолога) // Неформальная экономика. Россия и мир/ Под ред. Т. Шанина. — М., 1999. — С. 231 – 241.3. Козина И. М., Карелина М., Металина Т. Трудовые практики иностранных рабочих в России // Социологические исследования. 2005, № 3. — С. 44 – 51.4. Лоувелл С. Дачники: История русских дач, 1710–2000. — М., Академический проект. ДНК. 2008. — 348 с.5. Малинова –Тзиафета О. Из города на дачу: социокультурные факторы освоения дачного пространства вокруг Петербурга (1860-1914). — СПб. Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге. 2013. —336 с.6. Официальный сайт ВЦИОМ. Пресс-выпуск №2416 от 01.10.2013 «Пожилые россияне: социальное самочувствие и образ жизни» URL: http://wciom.ru/index.php?id=459&uid=114516 7. Официальный сайт фонда «Общественное мнение». Заметка «О дачах и дачниках» Источник данных: «ФОМнибус» – опрос граждан РФ от 18 лет и старше. 14 июля 2013. URL: http://fom.ru/Rabota-i-dom/110298. Официальный сайт фонда «Общественное мнение». Источник: проект «Доминанты», опрос «ФОМнибус», 22 апреля 2012. URL: http://fom.ru/Rabota-i-dom/104329. Официальный сайт фонда «Общественное мнение». Общероссийский опрос населения 9 – 10 июня 2007 года 100 населенных пунктов, 44 субъекта РФ, 1500 респондентов. URL: http://bd.fom.ru/report/map/d07242510. Официальный сайт центра Юрия Левады. Ежегодник. Москва. 2013. URL http://www.levada.ru/sites/default/files/om13.pdf

3131





11. Полухина Е. В. Case-study как исследовательская стратегия // Case-study — образовательный и исследовательский опыт в междисциплинарном контексте: сборник научных статей по итогам междисциплинарного научного семинара кадрового резерва "Проблемы и перспективы использования метода case-study: междисциплинарный опыт" / Сост.:Е. В. Веретенник; отв. ред.: Е. В. Веретенник; науч. ред.: Н. Д. Стрекалова. — СПб.: Отдел оперативной полиграфии НИУ ВШЭ – Санкт-Петербург, 2013. — С. 5 – 21. 12. Полухина Е. В. Этнографическая фокус-группа как метод исследования внегородских поселений региона // Социокультурные факторы инновационного развития региона / Сост. Т. Зерчанинова, И. Парфенова. — Екатеринбург: Уральская академия государственной службы, 2011. — С. 184 – 188. 13. Урри Дж. Мобильности. Пер. с англ. А.В. Лазарева, вступ. статья Н.А. Харламова. — М.: Издательская и консалтинговая группа «Праксис», 2012. — 576 с.14. Чеховских И. Российская дача — субурбанизация или рурализация? // Невидимые грани социальной реальности. Сборник статей по материалам полевых исследований. — Санкт-Петербург, 2001. — С. 73 – 83.15. Шмерлина И. Свободное время — навязанное пространство жизни? // Социальная реальность. 2007, № 8. — С. 5 – 31.16. Ярская-Смирнова Е, Романов П., Лебина Н. Советская социальная политика: сцены и действующие лица, 1940 – 1985 // Советская социальная политика и повседневность. 2008. — С. 7 – 32.17. Amin A. and Thrift N. Cities: Reimagining the Urban. — Cambridge: Polity. 2002. —184 p.18. Bochardt I. Seasonal leisure spaces: dachas in Western Siberia // Kultura. 2007. —–P. 8-10.19. Clarke S., Varshavskaya L, Alasheev S., Karelina M. The Myth of the Urban Peasant // Work, Employment and Society. 2000. № 14. — P. 1 – 18.20. Inglehart R., Wetzel C. Changing Mass Priorities: The Link between Modernization and Democracy // Perspective on politics. 2008. Vol. 8. No 2. — P. 551 – 567.21. Lovell S. The Making of the Stalin Era Dacha // The Journal of Modern History. 2002. Vol. 74. No. 2. — P. 253 – 288.22. Matthews H., Limb M. Defining an Agenda for the Geography of Children // Progress in Human Geography. 1999. Vol. 23.№ 1. — P. 61 – 90.23. McReynolds L. Russia at Play: Leisure Activities at the End of the Tsarist Era. — Ithaca, NY; L.: Cornell University

Press. 2003. —309 p.24. Zavisca J. Contesting Capitalism at the Post-Soviet Dacha: The Meaning of Food Cultivation for Urban // Slavic Review. 2003. Vol. 62. № 4. — P. 786 – 810.

3232





ГоРод-Сад: аЛьТеРнаТиВнаЯ КонЦеПЦиЯ ФоРМиРоВаниЯ ГоРодСКой СРедЫ

е.С. Котова

GARDEN-CITY: AN ALTERNATIVE CONCEPT OF URBAN ENVIRONMENT FORMATION

E.S. Kotova

На протяжении последних веков во всём мире неуклонно росло количество крупных горо-дов. В условиях масштабной индустриализации поиск альтернативных схем обустройства города приобрёл особую важность. Большую популяр-ность в конце XIX в. обрела идея привнесения в индустриальный город характерных черт деревни, элементов сельского хозяйства. Наше внимание в рамках данной статьи будет приковано к концеп-ции «город-сад», её постепенному видоизменению и использованию в процессе послевоенной рекон-струкции г. Омска.

Сибирский город, известный многим по опи-санию Ф. М. Достоевского как «гадкий городиш-ко», в котором совсем нет деревьев и много пыли [11], в 1950-е гг. получил всесоюзное признание в

качестве «города-сада». История преобразования Омска в «город-сад» напрямую связана и с ори-гинальной концепцией Э. Говарда, и с особенно-стями управления озеленением, и с пропагандой «зеленого строительства». В исследовании исполь-зованы данные о появлении в дореволюционной России концепции «city garden», неопубликован-ные источники – материалы из Исторического архива Омской области, в частности документы из Отдела Зелёного строительства исполкома Ом-ского горсовета (Ф. 1212), а также анализ статей, посвященных вопросам озеленения, из газет «Из-вестия» и «Омская правда» за 1950-70-е гг.

Феномену трансформации Омска в «сад» посвящены многие публикации журналистов и краеведов, однако тема продолжает оставаться не-

В статье рассматриваются ключевые этапы реализации градостроительной концепции «Города-сады» Э. Говарда, отражение концепции в российских архитектурных проектах. В качестве исследова-тельской задачи автором определена попытка отразить процесс трансформации понятия «город-сад» из характеристики конкретных градостроительных проектов в метафору, титул. На примере преоб-разования Омска в «город-сад» автор раскрывает связь пропаганды «зеленого строительства» с управ-лением озеленением.

Ключевые слова: город-сад, Омск, трансформация публичного пространства, архитектурные проекты озеленения, Флора, пропаганда озеленения, организаторы зеленого строительства

The article examines the development of the urban concept of "Garden-cities" created by E. Howard, and the reflection of this concept in the Russian architectural projects. The author attempts to reflect the conversion of the "garden-city" concept from the specific characteristics of urban development projects to the metaphor or the title. On the example of the transformation of Omsk in the "garden-city" the author reveals the relationship of the propaganda of "green building" with the landscape gardening management.

Key words: garden-city, Omsk, conversion of the public space, architectural landscape gardening projects, Flora, promotion of gardening, the organizers of green building

3333





изученной с научно-аналитической точки зрения. Следование традициям «городских исследований», нацеленных на формирование понимания город-ской жизни, выходящее за пределы конкретных обстоятельств, должно помочь нам разобраться в проблемах эволюции идеологемы «город-сад» и особенностях советской озеленительной практики в 1950-70-е гг.

Особенности российской урбанизации при аргарно-индустриальном характере экономики предопределили интерес к теории проектирова-ния «городов-садов» в дореволюционной России. Спустя около десятилетия после появления ориги-нального текста Э. Говарда, в 1911 году, А. Ю. Блох осуществил перевод книги о городах-садах на русский язык. Блох некоторое время прожил в Лечворте, общаясь с Говардом, и тот написал пре-дисловие к переводу: «Россия с её огромными про-странствами малозаселенной земли будет долго служить ареной для серии действительно бле-стящих экспериментов в области планомерного градостроительства» [35, с. 2]. Говард предлагал окружить старые промышленные центры «горо-дами-садами» с несложной планировкой: в центре — парк, вокруг него малоэтажная жилая застрой-ка с приусадебными участками, на периферии — невредное производство и участки для ведения сельского хозяйства. Труд, быт и отдых горожан, по теории англичанина, следовало переместить в культивированный природный ландшафт.

Накануне Первой мировой войны по иници-ативе А. Ю. Блоха и Д. Д. Протопопова появилось Русское общество городов-садов, были созданы первые проекты по мотивам концепции Говарда (напр., Никольское близ Москвы), в провинции открылись отделы Общества городов-садов, на-чавшие реализацию проектов в Барнауле и Куз-нецке. В первые годы советской власти архитек-торы продолжали работу с концепцией Говарда, надеясь практически воплотить не только наи-более привлекательные планировочные принци-пы (комплексное проектирование, целостность композиции, единое пространственное решение улицы, квартала, района, поселения в целом и т.д.), но и социальное содержание (обществен-

ную собственностью на землю, государственные финансово-экономические возможности возве-дения жилища и инфраструктуры, коллективные формы управления процессами градоустройства и эксплуатации поселений, а также быта). Однако на учредительном заседании по возрождению в России Общества городов-садов в середине 1922 г. сторонников города-сада подвергли резкой крити-ке, постановив, что «устройство городов-садов по типу английских городов-садов» с неизбежностью воспроизведёт «буржуазный индивидуализм» («одна семья — индивидуальное жилище») и несо-вместимо с советскими установками [23].

Принципы города-сада были заложены в основу проектов рабочих поселков по всему Со-ветскому союзу в 1920-е гг., однако, по мнению М.Г. Мееровича, сходство советского рабочего по-селка и говардовского города-сада состояло лишь в том, что оба они являлись самостоятельными замкнутыми жилыми организмами, имевшими стабильные размеры и количество населения. В отличие от города-сада рабочий посёлок обяза-тельно обладал промышленным ядром, при этом промышленный объект играл градообразующую роль — обеспечивал работой население, органи-зовал развитие общественно-культурной жизни, определял композицию общественного центра. Советские рабочие поселки позиционировались не как дополнение к старым городам, а как их за-мена [23].

Осудив Э. Говарда и его город-сад, советские органы оказались лояльнее к архитекторам, про-должавшим развивать некоторые принципы тео-рии Говарда. Особую популярность в СССР получи-ли работы французского архитектора-модерниста Ле Корбюзье, предложившего в частности идею «вертикального города-сада», — во многих его проектах зеленая зона составляла от 85 до 95% тер-ритории города [29].

Прежняя связь выражения «город-сад» с определенным градостроительным принципом намеренно стиралась, однако советские архи-текторы в 1950-60-е гг. стали открыто говорить о необходимости создания таких городов, где со-четались бы положительные качества крупных и

3434





малых населенных мест [3]. Выражение «город-сад» превращается в метафору, литературный штамп в советской прессе. На страницах газеты «Известия», отличавшейся огромными тиража-ми, в 1950–70-е гг. регулярно публиковались ста-тьи, в заголовках которых звучал призыв превра-тить какой-нибудь советский город в «город-сад» ( т.е. наладить мероприятия по озеленению): Москву, Минск, Баку, Одессу. О южных городах — таких как Ашхабад, Нагорный Карабах — писали как о городах-садах. В то же время и информация о западных послевоенных экспериментах по соз-данию городов-садов просачивалась на страницы газет, — например в контексте создания Крюково близ Москвы, правда об этих городах писали как о «городах-спутниках», но здесь же цитировали Маяковского («Здесь будет город-сад…») и крити-ковали Лечворт и Велвин, построенные под непо-средственным руководством Говарда [4].

Но если верить периодике того времени, главным садом страны был Омск: «Зелени действи-тельно много. И мне, если говорить откровенно, трудно удержаться от искушения и не вспомнить привычное «город-сад»» [18]. Омск становится эталоном «города-сада» по-советски: «Деревьев и цветов здесь, как в Омске. Старо сравнение, но что делать, если Омск в этом смысле — эталон» [9].

Степной сибирский город на протяжении всей истории своего существования нуждался в озеленении для предотвращения пыльных бурь, и в первой четверти ХХ века архитекторы действи-тельно пробовали организовать здесь застройку в соответствии с идеями города-сада. В 1918–1920 гг. товарищество «Кооперативный хутор» пред-принимало попытки преобразовать территорию близ железнодорожной станции Куломзино на левом берегу Иртыша, пользуясь с теорией Го-варда. Но обустроить хутор-сад не вышло: в 1920 году товарищество было упразднено, его имуще-ство муниципализировано омским губревкомом. У станции Куломзино возник город Ново-Омск, который в 1930-е гг. превратился в Кировский ад-министративный район Омска [21, с. 96]. В 1920 году на первом в Омске субботнике работники за-тона заложили южнее Загородной рощи образцо-

вый рабочий посёлок-сад [8, с. 9]. Одновременно с этим, городской инженер и губернский архитек-тор Д.А. Вернер, разделявший взгляды Э. Говарда на планировку городов, составил проекты по устройству общественных парков и городов-са-дов на периферии Омска. В силу обстоятельств Вернеру довелось руководить лишь постройкой саманных городков для рабочих. Актуальный для начала века проект перепланировки города создал архитектор и бывший член Общества художни-ков и любителей изящных искусств Степного края А. В. Линецкий. Известный в Сибири архитектор не скрывал, что использовал идею города-сада, к тому же старая часть города на правом берегу Оми в то время имела традиционную для крепо-сти радиально-кольцевую планировку, что совпа-дало с планировочной схемой Говарда. В 1924 году по проекту инженера Назаретова начали строить город-сад Ленинск-Омский в форме «пятиконеч-ной звезды как эмблемы Республики Советов» (эта территория до 1930-х гг. считалась отдельным городом, затем была преобразована в Ленинский административный район г. Омска) [21, с. 97]. Ни один из проектов не был полностью реализован. Недостаток средств, хаотичная застройка, а позже — возникновение всё новых и новых производств в черте города заставило забыть о плане Линецко-го и его коллег.

За годы войны в Омск были эвакуированы заводы из Ленинграда, Ворошиловграда, Сталин-града, с заводами приехали и рабочие со своими семьями. На базе Ленинградского танкового заво-да был образован Омсктрансмаш, в 1955 году была введена в строй первая технологическая установка Нефтезавода. Бурное послевоенное развитие ом-ской промышленности обеспечило Омску четвер-тое место в Советском Союзе по уровню промыш-ленного развития к 1970 году [14], численность населения города за 1940–60-е гг. увеличилась в 3 раза, достигнув 800 тыс. человек [6]. Протяжён-ность Омска увеличивалась, пустыри и островки зелени уступали место «спальным районам». Су-ществовавшие нормы регламентировали проведе-ние озеленения застраиваемых территорий, и вы-соким темпам жилищного строительства должны

3535





были соответствовать высокие темпы озеленения [30].

Статистика не способна дать четкого пред-ставления о динамики успехов в озеленении из-за путаницы в исчислениях общей площади насажде-ний. Борьба за озеленение подразумевала, прежде всего, увеличение площади зелёных насаждений общественного пользования. Но в стремлении пре-высить норму местная администрация зачастую публиковала данные о совокупности всех зелёных территорий (общественного пользования, ограни-ченного пользования, специального назначения) вместо данных по площади насаждений на терри-ториях общественного пользования, и именно из этой цифры высчитывалось, сколько квадратных метров зеленых насаждений приходилось на каж-дого жителя города. Известно, что в 1917 году на одного жителя Омска приходилось всего 0,1 ква-дратных метра зеленых насаждений общего поль-зования [2]. По справке о зелёном строительстве города, составленной Отделом зелёного строи-тельства исполкома Омского горсовета в 1959 году, площадь зелёных насаждений составляла 9 ква-дратных метров на одного жителя [31, л. 5]. В ге-неральном плане Омска следующие цифры обо-значены как желаемый вариант: площадь зелёных насаждений на одного человека в 1961 году должна составить 7 квадратных метров, в 1965 году — 16, в 1980 году — 26 [25]. Однако в 1960 году. министр здравоохранения СССР С. В. Курашов в интервью газете «Известия» отмечает, что на каждого омича приходится рекордное количество зелёных насаж-дений — 68,5 квадратных метра, в то время как в среднем по РСФСР на одного городского жителя приходится не более 6 квадратных метров насаж-дений, а в Архангельске, Иркутске, Перми — всего по 1,5. Желаемой нормой зеленых насаждений на одного городского жителя он называет 10–15 ква-дратных метров [19]. В 1968 году, судя по заметке в газете «Известия», Омск имел уже 85,1 квадрат-ных метра зелени в расчёте на каждого жителя [32] (в 1972 году снова фигурирует эта цифра: «Омск считают одним из наиболее зеленых городов стра-ны. (…) На одного жителя приходится в среднем по восемьдесят пять квадратных метров насажде-

ний» [13]).Возможно, статистика лукавила, но не остав-

ляет сомнений то, что перелом в озеленительной практике имел место быть. Ещё в 1953 году на сес-сии городского Совета руководители исполкома подвергались жёсткой критике за то, что гибнет много высаженных деревьев и кустарников, го-род продолжает оставаться пыльным, и вообще «озеленение Омска является самым отсталым, за-пущенным участком в деятельности городского и районных Советов» [15]. А уже в 1959 году сюда приехала делегация из Ленинграда, чтобы пере-нимать опыт в озеленении у города, за которым прочно закрепилась слава «города-сада» [10, с. 6].

Создание узнаваемого во всём Союзе образа «Омск — город-сад» совпало с председательством Н. А. Рождественского в горисполкоме (1949–1958 гг.), синхронно в 1950-е гг. Г. Г. Шкулов зани-мал должность начальника отдела зелёного стро-ительства горисполкома. Под их руководством была разработана и осуществлена схема озелене-ния города, в соответствии с которой озеленён-ные улицы переходят в бульвары, объединяющие скверы, — а те в свою очередь выводят к паркам и набережным Иртыша и Оми [2]. Эта схема была созвучна с приёмом «приближения» существую-щих садов к тем жилым кварталам, обильное озе-ленение которых невозможно [19]. Отметим, что позже Н. А. Рождественский возглавил исполком Чебоксар, и первые приказы Рождественского в Чебоксарах относились к ликвидации металличе-ских изгородей на улицах и организации новых парков: он обещал чебоксарцам так же превратить их город в сад [28], — именно Рождественский для многих олицетворял прорыв в омском «зелёном строительстве».

Омск стабильно демонстрировал высокие по-казатели выполнения плана благоустройства ещё с конца 1940-х гг., занимая верхние строчки в респу-бликанском соревновании городов, но озеленение традиционно считалось наиболее слабой стороной этого благоустройства. Переломным моментом в репрезентации города стал 1956 год, когда Омск за-нял первое место во всероссийском соревновании по озеленению городов. Всесоюзная сельскохозяй-

3636





ственная выставка присуждала городу премии за успехи по озеленению в 1956 и 1958 гг., в связи с этим Омск и прославился как «город-сад» [17]. За 1956–1957 гг. кроме диплома первой степени ВСХВ присудила три больших золотых медали за озеле-нение Омска Н. А. Рождественскому, Г. Г. Шкулову и секретарю горкома партии А. А. Родионову [17]. В 1958 году за успехи в озеленении Омска боль-шой серебряной медалью ВСХВ был награждён архитектор Е. А. Степанов [21, с. 98], обладателем малой серебряной медали стал агроном Г. И. Гензе [5]. Позже В.И. Ракиерова и некоторые другие ом-ские озеленители также награждались медалями ВДНХ. Омск был единственным сибирским горо-дом, имевшим свой сквер и участок для цветочной экспозиции на ВДНХ в Москве [12]. В 1965 году Омск вновь завоевал переходящее Красное знамя Совета Министров РСФСР за успехи в озеленении и благоустройстве города [22]. Медали означали формальное признание, благодаря которому Омск стал главным местом для проведения совещаний по озеленению городов Урала и Сибири.

Статус Омска постоянно «оспаривали» дру-гие города и это позволяло активизировать работы по озеленению города. В частности, интересным опытом для агрономов стало соревнование Омска с Ленинградом и Киевом за звание самого зелёного города Советского Союза. В соревновании Омска и Ленинграда результат был не так важен, как про-цесс — это доказывает отсутствие информации о победителе в газетах, освещавших соревнование («Известия», «Омская правда», «Ленинградская правда»). Соцсоревнования способствовали обме-ну опытом и были рычагом для мобилизации на-селения, позволяя осуществлять посадки, на кото-рые бюджет не имел средств.

Подобные задачи решала и Выставка зелёного строительства, цветоводства и садоводства «Фло-ра», впервые состоявшаяся в 1951 г. по инициативе Н. А. Рождественского, Г. Г. Шкулова и агронома Куйбышевского района Ж. В. Бочкарёвой. Выс-тавка была задумана как разовое мероприятие. Целью организаторов было показать, насколько может быть разнообразен мир флоры сибирского промышленного города благодаря стараниям и не-

равнодушию его жителей. Но «Флора» привлекла к себе много внимания, и было принято решение повторить её на следующий год [26]. Вскоре для выставки, ставшей ежегодной, был построен спе-циальный сквер с павильонами, где она регулярно проходит до сих пор.

Организаторы «Флоры» обнаружили, что ценность выставки гораздо выше, чем они сами это предполагали изначально. Экспонаты свиде-тельствовали о высоком мастерстве омских озе-ленителей. Выставка способствовала популяриза-ции редких для Сибири декоративных деревьев и кустарников, новых видов цветочных растений, тем самым обеспечила омских агрономов заказа-ми из других городов. Здесь любители-садоводы и цветоводы могли обменяться опытом, районы города, коллективы предприятий и организаций, квартальных комитетов, домоуправлений — про-демонстрировать итоги социалистических сорев-нований [16]. Помимо того, что такие выставки позволяли улучшать качество зелёного строитель-ства и привлекали в город дополнительные дохо-ды, они имели воспитательное значение, а участие в выставке большого количества людей самых различных специальностей позволяло наполнить происходящее идеологическим подтекстом: «…но одно роднит их всех: они не прячутся за заборами личных садов, живут не для себя, а свой богатый опыт, свои знания отдают другим, обществу» [7].

Выставка должна была стать действительно масштабным явлением и быстро превратилась в визитную карточку города. Советские газеты пи-сали, что в 1953 г. за первые 3 дня «Флору» посе-тило 22,5 тыс. человек, а её участниками были 43 коллектива заводов, школ, детсадов, питомников, институтов, почти 500 любителей-садоводов и цветоводов, экспонировалось около 2,5 тыс. об-разцов [15]. Участие крупных производственных предприятий города было обусловлено тем, что в штат омских заводов входили озеленители, ответ-ственные за оградительные посадки, которые по-зволяли улучшить экологию в районе проведения технологических процессов.

Посещали «Флору» не только омичи, но и делегации из других городов. Например, в 1957 г.

3737





приезжали гости из Новосибирска, Красноярска, Свердловска [24]. В разные годы «Флора» при-влекала внимание озеленителей Ярославля, Тулы, Калуги, Куйбышева, Екатеринбурга, Хабаровска, Иркутска, Тюмени, Ленинграда, Москвы и др.

Популярность «Флоры» с каждым годом рос-ла, и с 1976 года в Омске по инициативе главно-го агронома города В. И. Ракиеровой стали про-водиться районные (в дальнейшем — окружные) выставки зелёного строительства. В 1976 году В. И. Ракиерова провела выставку в подопечном ей Куйбышевском районе, а уже на следующий год «Флору» начали организовывать во всех районах города, поскольку польза от проведения этого ме-роприятия стала очевидной. Благодаря районным выставкам производили озеленение недостаточно благоустроенных территорий, т.к. для демонстра-ции достижений агрономам, садоводам и цветово-дам отводили самые неухоженные зоны района [1].

Проведение выставок сопровождалось чте-нием лекций о разведении декоративных и сель-скохозяйственных культур. Омские садоводы и огородники на протяжении работы выставки бесплатно приносили для показа цветы, овощи и фрукты, выращенные собственными руками. Организация выставки проходила за бюджетные средства, по итогам выставки состоялись совеща-ния, на которых определялись лучшие участники и присуждались дипломы и ценные призы. Ещё одним стимулом для участия в выставке и стрем-ления к победе была поездка в Москву: садово-дов, признанных лучшими, направляли на ВСХВ-ВДНХ [16].

Организация «Флоры» стала не только важ-ным этапом в закреплении за Омском славы зелё-ного города, — она помогла повысить активность граждан в сфере озеленения. Омские руководите-ли обнаружили в населении потенциал, позволив-ший им при повышении темпа проведения озеле-нительных работ снизить затраты на них.

На вопрос «Известий», как поддерживается в городе порядок и сколько стоит благоустройство Омска, председатель Омского промышленного об-лисполкома Н. А. Хелмицкий ответил: «Да ничего не стоит, бесплатная наша красота» [34]. Высокие

показатели в деле благоустройства города он по-ставил в заслугу народным отрядам по озелене-нию, организованным депутатскими группами и другими «вожаками», поименно перечисленны-ми в статье, а также архитекторам и художникам, работавшим на общественных началах. Испол-ком горсовета распределил благоустройство улиц между предприятиями и жилыми кварталами; на общественных началах были благоустроены набе-режные Оми и Иртыша, — разбиты скверы, устро-ены пляжи. В статье, посвящённой омскому опыту организации городского благоустройства, между строк читается главная мысль – не стоит тратить время на обращение в райисполком, и если тебя что-то не устраивает — следует найти единомыш-ленников и исправить ситуацию. «Общая забота сплачивает горожан, делает их активными стро-ителями коммунистического быта»: жители Ок-тябрьского района посадили фруктовый сад, ор-ганизовали строительство игровых и спортивных площадок; новосёлы Левобережья, страдавшие от пыли, сами подвезли грунт, купили саженцы, цветочную рассаду, а коллектив нефтеперераба-тывающего завода на общественных началах стал строить свой стадион, спортивный павильон, пла-вательный бассейн, лодочную станцию и охотни-чий лагерь. К слову, над озеленением территории Нефтезавода трудилось около трёхсот рабочих: на территории всех действующих цехов были зало-жены скверы и озеленены дорожки, соединявшие цеха [34].

Итак, администрация увидела ключ к бы-строму благоустройству Омска в широком при-влечении населения к работам, на которые в бюд-жете недоставало средств. Не только посадки, но и охрана зеленых насаждений возлагались на обще-ственно активных горожан.

Но очевидно, что на деле в образцовом « городе-саде» не всё было так благополучно, как то представляли газеты. Мероприятия по озеленению находились в ведении большого количества ор-ганизаций, контроль со стороны Отдела зелёного строительства не охватывал всех озеленительных мероприятий. Привлечение неспециалистов к по-садкам позволило повысить количественные по-

3838





казатели, но и спровоцировало критику: «посадки производятся на разрозненных местах, без увязки с архитектурно-планировочным решением, пред-усмотренным генеральным планом застройки города… в ряде случаев посадочными работами руководят малоопытные работники, систематиче-ского ухода за насаждениями не производится… Всё это приводит к значительному ежегодному проценту отмирания насаждений» [27 л. 1–3]. Эта справка повлияла на решение создавать перспек-тивные пятилетние планы озеленительных работ.

Первый перспективный план был рассчитан до 1960 г., но даже в тех скверах, проекты преобра-зования которых прорабатывали и согласовывали, не получалось избежать бессистемных посадок — ни в 1950-е, ни в 1960-е гг. Стремительное разви-тие любительского садоводства обеспечило город большим количеством людей, неравнодушных к озеленению, и это был ресурс, от которого адми-нистрация не собиралась отказываться, но при высокой доли участия неспециалистов в посадках невозможно было преодолеть хаотичность озеле-нительных работ. Тем не менее, именно пропаган-да общественной инициативы помогла Омску пре-вратиться в формального лидера по озеленению и до сих пор звание «города-сада» является его ви-зитной карточкой.

Выражение «город-сад» всего за 50 лет из характеристики конкретных градостроительных проектов в СССР превратилось в метафору, в ти-тул, однако легкие коннотации с прежним значе-нием продолжали существовать. Продолжался также поиск форм и способов организации город-ского пространства, способных примирить мега-полис и деревню. Тропы (метафоры в их числе), по справедливому замечанию Е. Г. Трубиной, особым образом способны порождать смысл, связывая незнакомый опыт со знакомым [33, с. 458], и это было, пожалуй, одним из условий популярности определения «город-сад» в советской периодиче-ской печати.

Список литературы

1. Варшунин Ю. Всю жизнь создавала живую сказку // Вечерний Омск. 2011. 9 марта.2. Вертоград многоцветный // Омские муниципальные библиотеки [Электрон. ресурс]. — URL: http://lib.omsk.ru/VIII_Resursy/8_4_bibl_prod/vert/ot.html#1 (дата обращения 12.12.2013).3. Всесоюзное совещание по градостроительству: О состоянии и задачах проектирования городов и внедрении прогрессивных приёмов планировки населённых мест // Известия. 1960. 6 июня.4. Галич Б., Яровой М. Города-спутники // Известия. 1958. 12 августа.5. Гензе Г.И. (По материалам Энциклопедии Омской области и сайта КПРФ) // Информационный портал российских немцев г. Омска [Электронный ресурс]. – URL: http://omskrusdeutsch.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=860&Itemid=82 (дата обращения 15.12.2013).6. Григорьев П. Заботы избирателя — заботы депутата // Известия. 1969. 27 июля.7. Гулина Г. Венец лета. // Омская правда. 1963. 4 сентября.8. Девятьярова З. Г. Художественная жизнь Омска конца XIX – первой четверти XX века: автореферат диссертации. — Омск: ОмГУ, 2001.9. Дементьева И., Ежелев А., Гавричкин В., Павлов О., Прохоров Б., Плутник А., Сабиров А., Яковлев Е. Близкий Хабаровск // Известия. 1978. 3 сентября.10. Доклад на активе города по вопросам социалистического соревнования с Ленинградцами по озеленению и благоустройству города, 4 мая 1959 г. // ИАОО. Ф. 1212. Оп. 1. Д. 159. – 10 л.11. Достоевский Ф.М. Письмо к брату Михаилу. Омск. 1856. Цит. по: Омский городской портал «Наш Омск-55.ру» [Электрон. ресурс]. — URL: http://nashomsk55.ru/his/24-dost (дата обращения 11.01.2014).12. Из истории омской «Флоры» // Официальный портал Администрации г. Омска[Электронный ресурс]. — URL: http://www.admomsk.ru/web/guest/city/birthday/flora/history (дата обращения 16.01.2014).13. Кандауров А., Ильковский А. Наш город – наша забота: Утверждение красоты // Известия. 1972. 2 июля.14. Каримов А. Транспортный коллапс предотвращался еще генпланом 1970 года // Коммерческие вести. 2007. 12 февраля.15. Кириллова З. Городская выставка цветов и плодов

3939





// Омская правда. 1953. 25 августа.16. Кисснер Р. Скверы на заводе // Омская правда. 1959. 23 августа.17. Комарова А.А. Омск — город-сад // Известия ОГИК музея. 2003. №10. – С. 260–264.18. Кривенко Н. Земля родная: Город повернулся к реке // Известия. 1964. 18 сентября.19. Кругляков Ю. Зелень в городе // Архитектура СССР. 1956. №11. — С. 30–32.20. Курашов С.В. Благоустройство, озеленение и улучшение санитарного состояния городов // Известия. 1960. 6 июня.21. Лебедева Н.И., Рыженко В.Г. Омск: «Город на границе государства Российского…». Историческая мозаика. — СПб.: Звезда Петербурга, 2001. — 112 с.22. Лобанов И. Деревья останутся большими // Известия. 1966. 31 января.23. Меерович М.Г. Рождение и смерть города-сада: действующие лица и мотивы убийства / Вестник Евразии. 2007. №1. — С. 117–164. (Исп. эл. версия статьи. URL: http://archi.ru/lib/publication.html?id=1850569462&fl=5&sl=1)24. Михайлова Г. Цветы, цветы, цветы // Омская правда. 1962. 28 августа.25. Некоторые технико-экономические показатели генплана г. Омска, б.д. (1961 г.) // ИАОО. Ф. 477. Оп. 2. Д. 299. — Л. 116–119.26. Оверчук Ю. История Омска в цветах // Домашняя газета. 2011. 16 февраля.27. Решение исполнительного комитета горсовета «О перспективном плане озеленительных работ по городу на 1956–1960 гг.» (с приложениями) // ИАОО. Ф. 1212. Оп. 1. Д. 146. – Л. 1–8.28. Рождественский Н.А. // Чувашская республика: официальный портал органов власти [Электронный ресурс]. — URL: http://gov.cap.ru/hierarhy.asp?page=./11848/12428/66800/66806/69755 (дата обращения 19.01.2014).29. Савкин К. Осколки утопий: Теория города-сада // Современный дом. 2004. №2.30. СНиП III-10-75 «Благоустройство территорий». — URL: http://www.vashdom.ru/snip/III-10-75/ (дата обращения: 19.01.2014).31. Справка о зеленом строительстве города, 1959 г. // ИАОО. Ф. 1212. Оп. 1. Д. 156. — 10 л.32. Суханов В. Дерево и человек // Известия. 1968. 3 июня.33. Трубина Е.Г. Город в теории: опыты осмысления пространства. — М.: Новое литературное обозрение,

2011. — 520 с.34. Хелмицкий Н. Красота бесценная // Известия. 1963. 14 ноября.35. Хоуард Э. Города будущего. — СПб.: Тип. т-ва «Обществ. польза», 1911. — 177 с.

4040





«не ХЛеБоМ единЫМ…»: ПРаКТиКи ТРудоВоГо ПоВедениЯ СеЛьСКиХ жиТеЛей (СЛучай СеЛа ПаРФеньеВо)

и. н. Кодина

«NOT BY BREAD ALONE…»: PRACTICES OF VILLAGERS’ LABOR BEHAVIOR

(PARFEN’EVO CASE)

I.N. Kodina

В статье проанализированы основные трудовые практики жителей села Парфеньево, выявленные на основе данных авторского социологического исследования 2014 г. Рассмотрены практики основной и вторичной занятости населения, практики занятости в личном подсобном хозяйстве, практики без-работицы, практики отходничества и миграционные практики. Обосновывается, что трудовые прак-тики населения российского села детерминированы

Ключевые слова: село, Парфеньево, труд, занятость, трудовые практики

The article analyzes the basic labor practices of Parfen'evо villagers, identified by the author's through the sociological case study in 2014. Practices of primary and secondary employment, employment practices in the private farms, unemployment practices, seasonal work practices and migration practices are analyzed. The author proves that professionally-labor sphere of Russian village life is considered to be a dominant sphere, defining the villagers mode of life

Keywords: village, Parfen'evo, labor, employment, labor practices

Введение Сельский социум, как и все российское

общество в настоящее время находится на пути противоречивых перемен. Проведенные в 1990-е годы реформы, а также экономический кризис 2000-х гг. оказали на российское село неоднознач-ное влияние. С одной стороны, сказалось воздей-ствие институциональных преобразований и фор-мирование новых рыночных отношений. С другой стороны, они же и предопределили способность населения к дальнейшим социальным переменам. В сельской местности стали формироваться новые социальные институты, утверждаться новые со-циальные ценности, определяющие иной характер отношений между субъектами аграрного сообще-ства. На этом фоне и происходила адаптация ос-

новных групп работающих селян к новым услови-ям осуществления трудовых практик.

В данной статье затрагивается именно сфера трудовых отношений сельских жителей, их тру-довое поведение в разрезе конкретных трудовых практик. С нашей позиции, данные практики, вос-производясь и приобретая массовый характер, способны раскрыть образ всей социальной струк-туры российской сельской действительности.

Положение современного российского села: трудовая сфера

Большинство исследователей современного российского села отмечают сложность существу-ющей в сельском социуме обстановки. Среди по-следствий экономических и аграрных реформ ис-

4141





следователями отмечается падение экономической активности сельского населения, появление новых видов и форм занятости, высокий уровень безра-ботицы, снижение реальной заработной платы и рост неоплачиваемой занятости, распространение неформальных трудовых отношений [3; 4, с. 221 – 231].

Следствием данных процессов становится общее снижение социальной устойчивости села, которая подразумевает «баланс между социаль-но-позитивной деятельностью человека и теми со-циальными благами, которые предоставляет ему общество» [1, c. 35], достигающая колоссальных размеров бедность, выявляемая в основном пу-тем сопоставления среднедушевого дохода насе-ления с размером прожиточного минимума [7, c. 128], снижение численности сельского населения за счёт повышения смертности из-за алкоголизма и миграций в городскую среду, слабый потенци-ал воспроизводства рабочих кадров, связанный с низким по сравнению с городским уровнем обще-го образования, тотальный упадок традиционной для села аграрно-хозяйственной сферы деятельно-сти [2].

Современное село наглядно иллюстрирует собой глубину проникновения кризисных процес-сов как в аграрное производство, так и в социаль-но-экономическое положение тружеников села.

Структура и содержание трудовых практик сельских жителей: схема исследования

В данной статье была поставлена задача обобщить и систематизировать трудовые практи-ки сельского социума, а также описать их прояв-ления в сельской среде. На основе анализа работ отечественных социологов села, посвященных трудовой деятельности сельских жителей, было выявлено несколько общих блоков практик, её формирующих. Так, трудовая деятельность се-лян включает в себя: формальные (первичные) и неформальные (вторичные) трудовые практики, практики безработицы, предпринимательские практики, практики отношения к труду, практики адаптации к рынку труда, миграционные практи-

ки (в том числе практики отходничества).К формальным трудовым практикам от-

носится: характер занятости (полная или частич-ная); длительность трудовой практики (стаж тру-довой деятельности на последнем месте работы); соответствие трудовой деятельности полученной специальности / квалификации; форма собствен-ности предприятия, на котором трудится житель (государственное или частное); размер предпри-ятия (численность работников).

Неформальными трудовыми практиками выступают: практики самозанятости в личном подсобном хозяйстве; практики самозанятости в народных промыслах (занятия ремеслами); се-зонные трудовые практики (сбор ягод и грибов на продажу, заготовка дров на зиму за деньги и т.д.).

Вопрос о практиках отношения селян к тру-ду был поставлен еще в работе В.А. Ядова «Человек и его работа в СССР и после», в которой социолог подробно описал различные стороны трудовой де-ятельности советских и российских рабочих [9]. Основываясь на исследованиях социолога, пред-ставляется важным выделить следующие практи-ки отношения к труду сельских жителей: субъек-тивное отношение к труду (смысл, вкладываемый в понятие труда, работы, занятости); удовлетво-ренность содержанием труда; удовлетворенность условиями труда.

Практики адаптации селян к сложившим-ся социально-экономическим условиям изучали П. П. Великий и О. В. Лылова [2]. С их точки зре-ния, сельские жители адаптировались к сложным пореформенным условиям путем возрастающего включения в практики ведения семейного (лично-подсобного) хозяйства, а также благодаря веками существующим на селе межсемейным (родствен-ным и соседским) связям. Однако, нас, прежде все-го, интересуют такие характеристики адаптации к ситуации на рынке труда, как: установки на про-фессиональную мобильность (отношение к смене работы, получению дополнительной профессии); опасения потерять работу; оценка своих шансов в случае потери работы; оценка адаптации одно-сельчан к рыночным условиям; оценка уровня раз-вития села.

4242





Практики безработицы на селе концеп-туально оформлены на основе изучению работ М. Н. Мухановой [4] и Г. А. Родионовой [7]. Были выделены следующие практики безработицы: ста-тус безработного — зарегистрированный или не-зарегистрированный; длительность пребывания в статусе безработного; уровень безработицы (про-цент участия в исследовании респондентов, не имеющих работы); причины пребывания в статусе безработного.

Предпринимательство на селе как ожидае-мый эффект аграрной реформы 90-х не оправдало себя. До сих пор на селе предпринимательство — удел меньшинства. Данные исследований сельской среды нескольких регионов показывают, что идти ради получения прибыли на какой бы то ни было экономический риск готовы лишь от 10,6 до 13,4% сельских жителей» [7, c. 129]. В данном ключе не-безынтересно выделение следующих предпри-нимательских практик: доля предпринимателей в общей структуре сельской занятости; характер предпринимательства – официальное (зареги-стрированное) или неофициальное (незареги-стрированное); оценка предпринимательского опыта односельчан; одобрение/неодобрение пред-принимательского опыта односельчан; личная го-товность к предпринимательству; оценка условий ведения бизнеса в селе; причины, препятствующие ведению бизнеса в селе.

Миграционные практики сельских жите-лей, а также практики отходничества были вы-делены с опорой на работы А. А. Хагурова и Ю. М. Плюснина. Так, в частности А. А. Хагуров рассматривает миграции в город как основной путь профессиональной самореализации для сельской молодежи, не имеющей возможности устроиться в селе адекватно своим потребностям и потенциалу [8]. Практики отходничества под-робно рассмотрел Ю. М. Плюснин. Автор анали-зирует причины возвращения современных рос-сиян к практикам, утратившим свою роль в 20-х гг. прошлого века. «По самым приблизительным и скромным прикидкам из примерно 50 миллионов российских семей не менее 10-15, а может и все 20 миллионов семей живут за счёт отходничества од-

ного или обоих взрослых членов» [6, c. 245], — от-мечает Ю. М. Плюснин.

В данной статье анализу подвергаются следу-ющие миграционные практики и практики отход-ничества: практики отходничества (вахтовая или сезонная занятость в других населенных пунктах); размер населенного пункта, в котором имеется вахтовая или сезонная занятость; периодичность практик отходничества; сфера занятости в прак-тиках отходничества; миграционные установки селян; условия, при которых респонденты готовы остаться в своем селе.

Обобщая результаты исследовательской схе-мы, отметим, что изучение материалов по сельской тематике, а также социологические концепции со-циальных практик дают основания для попытки создания комплексной эмпирической схемы ис-следования практик трудового поведения сель-ских жителей.

Для описания трудовых практики сельских жителей в марте 2014 года было опрошено 200 жителей села Парфеньево Костромской области. Это село интересно тем, что долгое время (с 1523 года) оно развивалось сначала в статусе города, за-тем посада, а в советское время приобрело статус села, и его население сейчас насчитывает не более 2,5 тыс. жителей. Парфеньево — типичное село центральной России, где основными занятиями населения являются заготовка древесины и пере-работка сельскохозяйственной продукции. Мож-но предположить, что данные, полученные при опросе (анкетировании) местных жителей, могут быть распространены на другие аналогичные по расположению, социальной структуре и занятиям сельские населенные пункты.

Отношение сельских жителей к труду и занятости

Обратимся к результатам исследования. Одной из выделенных групп практик трудового поведения сельских жителей стали практики их субъективного отношения к труду и занятости. Для большинства респондентов труд носит, пре-жде всего, экономический смысл — лидерами сре-

4343





ди ответов на вопрос о том, чем для них является труд стали варианты «труд для меня — это источ-ник средств к существованию» (55,6%) и «труд для меня — способ обеспечить себя и близких всем не-обходимым» (26,3%).

В исследовании также было рассмотрено отношение селян к труду сквозь призму удовлет-воренности их различными показателями их тру-довой деятельности. Таблица 1 показывает, что сельские жители наиболее удовлетворены такими показателями своей трудовой деятельности, как отношения в коллективе — более 90%, графиком работы — 87,5%, содержанием труда — 83%, са-нитарно-гигиеническими условия труда — 83, %, а также социальными гарантиями — 72,9%. Наи-меньшую удовлетворенность жители Парфеньево высказали относительно своей заработной платы.

Сельские жители в большинстве своем рас-ценивают труд как источник материального благо-получия. Отношение к трудовой деятельности как к полю проявления своих способностей наиболее характерно для молодежи (8,3%). Среди предста-вителей старшего поколения большее распростра-нение набирает отношение к труду как к образу жизни — 33%, а также как к возможности расши-рить свой круг общения — 11,8% пенсионеров. Ги-потеза о том, что труд является для селян главной

сферой жизни, подтвердилась. Превалирующее отношение к труду как источнику средств к суще-ствованию и способу удовлетворять свои потреб-ности указывает на главенствующую роль трудо-вой занятости для сельского жителя.

Практики адаптации сельских жителей к трудовой сфере

Ещё одной группой практик, которые были изучены в ходе исследования, являются практики адаптации селян к новым социально-экономиче-ским условиям и к трудовой сфере в целом.

Оценивая профессиональную мобильность сельских жителей, отметим, что более 70% не на-мерены менять профессию или место работы в ближайшее время и только 13,5% отметили, что сменят работу или профессию при первой же возможности.

Ориентация на получение новой или до-полнительной профессии также не слишком рас-пространена среди селян: треть опрошенных от-метили, что «мне это не нужно». Четверть селян высказались, что хотели бы получить новую или дополнительную профессию, однако не располага-ют достаточными материальными возможностя-ми для этого. При этом намерение сменить свой профессиональный статус ослабевает по мере уве-личения возраста респондентов. Так, если в воз-

Удовлетворенность: Полностью удовлетворен

Скорее удовлетворен

Скорее не удовлетворен

Совсем не удовлетворен

Итого

Содержанием труда 24,3 58,7 14,3 2,6 100Престижностью труда 18,9 43,2 25,3 12,6 100Отношениями в коллективе 52,9 41,7 4,3 1,1 100Наличием перспектив карьерного роста 15,6 37,4 30,7 16,2 100Творческим характером 26,2 47,5 18 8,2 100Заработной платой 6,2 26,8 38,7 28,4 100Санитарно- гигиеническими условиями 28 55,6 12,7 3,7 100Уровнем трудовой нагрузки 23,8 46,6 24,3 5,3 100Графиком работы 43,2 44,3 8,3 4,2 100Социальными гарантиями 35,1 37,8 17,8 9,2 100

Удовлетворенность сельских жителей содержанием и условиями труда, в % (n=200)

Таблица 1.

4444





растной когорте 18-25 лет половина респондентов готовы сменить место работы или профессию, то в возрастной группе 26-35 лет —– 58,8%, 36-55 лет — 75,8%.

Ожидаемо также, что наибольшую готов-ность сменить свой профессиональный статус путем смены работы или профессии высказали респонденты с низким (21,6%) и очень низким (28,6%) материальным положением. Устойчивость тенденции к сохранению своего места в професси-ональной структуре также убывает по мере убыва-ния доходной группы.

Полученные данные позволяют судить о средней оценке адаптированности односельчан к социально-экономическим условиям. Так, боль-шинство опрошенных респондентов считает, что к рыночным условиям «кто-то приспособился, а кто-то не совсем» (48%), либо, что «большинство односельчан так и не приспособились» (19,5%).

Опасения потерять работу высказали 38,7% селян. В случае потери работы большинство ре-спондентов намерены взяться за любую работу (45,4%), треть опрошенных будут искать работу по специальности, 15,2% опрошенных намерены отправиться искать работу в другой населенный пункт. Лишь 2% жителей с. Парфеньево в качестве стратегии действия в ситуации вынужденной без-работицы готовы заняться предпринимательской деятельностью.

Показательным представляется также то, как в условиях потери работы сельские жители оце-нивают свои шансы найти равноценную работу в своем селе. Так, подавляющее большинство ре-спондентов считают, что сделать это будет прак-тически невозможно (40%) или с большим трудом (35%). Наибольшую готовность взяться за любую работу выказывают мужчины. Женщины же в свою очередь более, чем мужчины ориентированы на поиск работы по специальности или отказ от поиска работы в принципе. Также, именно среди мужчин наибольшее распространение получила установка уехать искать работу в другой населен-ный пункт.

Ещё одним индикатором адаптированности селян к социально-экономическим условиям яв-

ляется оценка уровня развития своего села. Среди парфеньевцев мнения по данному вопросу разде-лились следующим образом: большинство опро-шенных жителей села не видят перспектив его развития — 42% или считают, что их село практи-чески не развивается — 40,5%.

Обобщая оценку практик адаптации селян, можно говорить о том, что жители с. Парфеньево в недостаточной мере адаптировались к рыночным условиям и ситуации на рынке труда. Для боль-шинства из них по-прежнему характерны низкие установки на профессиональную мобильность, а также ориентация на труд на сохранение своего профессионального статуса. Самыми распростра-ненными тактиками адаптации становится пас-сивное сохранение за собой одного и того же места работы либо же отходничество в город. Предпри-нимательская деятельность как стратегия адапта-ции не распространена.

Практики сельской безработицы

В нашу выборку попали 10 безработных, что составило 5% всей обследуемой совокупности. Статус безработного в половине из всех исследу-емых случаев зарегистрирован. Основную массу безработных составляют респонденты в возрасте 36-55 лет (71,4%) от общего числа безработных, принявших участие в исследовании.

Длительность пребывания в статусе безра-ботного для большинства незанятых составила от нескольких месяцев до 1 года (75%). Основными причинами безработицы для опрошенных безра-ботных жителей Парфеньево явились: увольнение по собственному желанию (44,4%), увольнение по инициативе руководства (22,2%), закрытие пред-приятия, где трудился респондент (22,2%) и сокра-щение штата предприятия (11,1%).

Безработные мужчины чаще, чем женщи-ны в качестве причин пребывания в статусе без-работного называют закрытие предприятия или сокращение штата (29,3% и 10,1% соответствен-но). Увольнение по собственному желанию бо-лее свойственно респондентам женского пола (58,8%). Следует отметить, что гипотеза о высо-

4545





кой доле безработных в структуре сельской заня-тости подтвердилась частично, т.к. официальные данные сельской биржи труда свидетельствуют об уровне безработицы в 8%. Не подтвердились предположения о длительном характере сельской безработицы.

Предпринимательские практики селян

На вопрос «Являетесь ли Вы предпринима-телем?» положительно ответили 10,5% респонден-тов, из которых 9% назвали себя зарегистриро-ванными официально предпринимателями и 1,5% — незарегистрированными.

Рассмотрим, какой ежемесячный доход на одного члена семьи распространен в среде сель-ских предпринимателей.

Таблица 2.Распределение ежемесячного дохода на одного

члена семьи в зависимости от участия в предпринимательских практиках, в %, (n=200)характеристики Ежемесячный доход на 1 члена

семьи, руб.Итого

менее 7025

7300 - 10000

10001 - 20000

более20001

являюсь пред-принимателем официально

15 25 50 10 100

являюсь неза-регистрирован-ным предпри-нимателем

- 33,3 66,7 - 100

не являюсь предпринима-телем

17,6 45,3 32,1 5 100

Анализируя представленные в таблице 2 данные, можно сделать вывод о том, что в группе предпринимателей наибольшую долю составляют среднеобеспеченные респонденты, которые име-ют ежемесячный доход на одного члена семьи от 10000 до 20000 рублей.

Предпринимательский опыт односельчан жители с. Парфеньево оценивают на среднем уровне. Сами предприниматели, попавшие в вы-борку, оценивают развитие предпринимательства как недостаточное (97,5%). Подавляющее количе-

ство опрошенных нами парфеньевцев одобряет предпринимательский опыт своих односельчан (92%), однако готовность стать предпринимате-лем высказали лишь 3,5% респондентов. Ещё 7,6% отважатся на это только при условии получения субсидии от государства или льготного кредита от банка. Среди тех, кто всё-таки готов при наличии тех или иных условий стать предпринимателем, наибольший процент составили респонденты в возрасте 36-55 лет.

Среди основных причин, которые, по мнению парфеньевцев, мешают развитию предпринима-тельства в их селе, были названы высокие налоги (68,5%) и финансовые трудности (48,5%). Демогра-фические причины и отсутствие способностей от-мечает каждый пятый опрошенный.

Таким образом, предпринимательство в селе по оценкам самих респондентов развито средне. В обследуемой нами совокупности доля самозаня-тых составила 10,5%. Предпринимательство обе-спечивает селянам хороший доход — более поло-вины опрошенных предпринимателей отмечают, что не испытывают материальных затруднений при покупке продуктов питания, обуви, бытовой техники и др. Кроме того, доход от предпринима-тельской деятельности позволяет селянам обеспе-чивать средний уровень благосостояния членов своей семьи. Основными сферами деятельности официально зарегистрированных предпринима-телей на селе являются сфера торговли, услуг и лесная промышленность. Незарегистрированные предприниматели получают доход от продажи продуктов животноводства.

Формальные практики трудового поведения сельских жителей

К данной категории трудовых практик селян мы относим характер трудовой занятости, про-фессиональную группу респондента, стаж работы (длительность трудовой практики), соответствие профессиональной деятельности профессиональ-ной подготовке, тип собственности предприятия и его размер (численность работников).

Профессиональная структура обследуемых

4646





неоднородна и включает в себя представителей различных сфер трудовой деятельности. Среди наиболее распространенных профессий мы от-мечаем медицинские специальности (у 13,3%), педагогические (у 13,1%), экономические и финан-совые (у 11,8%), управленческие ( у 9,9%), а также рабочие специальности (у 8,4%).

Распределение респондентов по длительно-сти трудовой практики, иначе – стажу труда на по-следнем месте работы, отражено на рисунке 1.

Рис.1. Длительность трудовых практик парфеньевцев

на последнем месте работы, в %, (n=200)

Рассмотрим соответствие профессиональ-ной подготовки селян их профессиональной де-ятельности. По полученной в учебном заведении специальности работает чуть меньше половины респондентов — 46%. Ещё 33,7% работали по спе-циальности ранее, однако в силу тех или иных при-чин были вынуждены сменить работу. 20,3% пар-феньевцев никогда не работали по специальности.

Большинство опрошенных нами селян ра-ботают на предприятиях государственной формы собственности — 76%. На частных предприятиях трудятся 20,7% респондентов.

Анализируя формальные трудовые практи-ки, отметим, что занятость большинства селян но-сит преимущественно полный характер и является официально зарегистрированной в 84% случаях. В трудовой сфере села наблюдается тенденция к долговременному пребыванию на одном рабо-чем месте и низким установкам на перемещения в профессиональной структуре. Профессиональная

подготовка более чем половины сельских жителей не совпадает с содержанием их профессиональной деятельности.

Неформальные практики трудового поведения селян

К данной категории практик трудового пове-дения сельских жителей мы относим: практики за-нятости в личном подсобном хозяйстве (наличие ЛПХ, его профиль и ориентация), практики заня-тости в народных промыслах (наличие занятости в народных промыслах, цель данной занятости), практики сезонной занятости.

Исследование показало, что 68% опрошен-ных жителей с. Парфеньево ведут личное подсобное хозяйство (ЛПХ). Отметим, что 22% парфеньев-цев не занимаются ведением ЛПХ. Из тех опро-шенных, которые ведут ЛПХ, 74,7% занимаются растениеводством, иначе говоря — выращивают огородные культуры. Животноводческий про-филь ЛПХ актуален только для 8,4% респонден-тов. В равной степени сочетают оба этих профиля 16,9% опрошенных парфеньевцев. Нормальной неформальной практикой среди сельских жителей является продажа продуктов своего ЛПХ с целью получения дополнительного дохода (около 26%).

Из опрошенных нами парфеньевцев народ-ными промыслами занимаются 16,9%. Наибольшее распространение практики занятости в народных промыслах получили среди респондентов возраст-ной группы 46-55 лет. Исследование показало, что 95% тех, кто занимается народными промыслами, используют продукты данных занятий исключи-тельно в целях личного пользования, и лишь 5% - с целью продажи и получения дохода. Таким об-разом, народные промыслы способствуют скорее поддержанию традиций и не выступают суще-ственным источником дохода сельских жителей. Анализ ответов на открытый вопрос о характере народных промыслов показал, что среди таковых селяне отмечают: плетение корзин, изготовление подошв для валенок, вязание, шитье.

Практики сезонной занятости сельских жи-телей характерны для 11,5% опрошенных (сбор

4747





ягод и грибов на продажу, заготовка дров за день-ги, вспахивание посевных территорий, охота и ры-балка). Различия наблюдаются в профиле практик сезонной занятости. Так, мужчины в большинстве своем (89%) занимаются сезонными заготовка-ми дров, вспахиванием приусадебных участков за деньги, продажей продуктов охоты и рыбалки, в то время как женщины в абсолютном большин-стве (99,5%) называют в качестве видов сезонной занятости сбор ягод и грибов на продажу.

Таким образом, неформальные трудовые практики сельских жителей, которые являются, с нашей точки зрения, попыткой адаптации к ус-ложняющейся социально-экономической ситу-ации, не получают широкого распространения. Выдвинутая нами гипотеза о возрастающей роли личного подсобного хозяйства в жизни сельского человека, отчасти подтверждается, отчасти — нет. Так, несмотря на то, что ЛПХ ведут 68% респон-дентов, лишь 14% используют полученные про-дукты с целью продажи и получения дохода нарав-не с личным использованием. Занятия народными промыслами имеют ещё меньший выход на рынок. Продавать результаты своего труда готовы только 5% сельских жителей. Возможно, причиной тому является большая ориентация селян на использо-вание данных продуктов в личных целях — чтобы прокормить семью и заготовить запасы на зиму. Наибольшее распространение среди неформаль-ных практик трудового поведения селян получила сезонная занятость — сбор ягод и грибов, охота и рыбалка, заготовка дров на коммерческой основе.

Миграционные трудовые практики сельских жителей и практики отходничества

Индикаторами данной группы практик тру-дового поведения для нас являются наличие у респондента (или члена его семьи) вахтовой или сезонной занятости в другом населенном пункте, размер населенного пункта, в котором имеется за-нятость, периодичность практик отходничества, сфера деятельности в практиках отходничества, миграционные установки селян.

Распределение случаев вахтовой и сезонной

занятости среди опрошенных примерно равное: 4,6% селян работают вахтовым методом, 3.6% се-лян работают сезонно. Основными населенными пунктами, в которые ездят на заработки селяне, являются Москва (федеральный центр) и Костро-ма (областной центр).

Миграционные установки селян мы иссле-довали, предложив респондентам ответить на во-прос — «Хотели бы Вы уехать из своего села?». Как показывает рисунок 2, суммарный процент тех, кто скорее готов уехать, чем нет, и тех, кто готов покинуть село при первой же возможности со-ставляет 33% — треть всех опрошенных. Однако, более половины — 56% опрошенных жителей с. Парфеньево не хотят уезжать из села.

Рис.2. Желание уехать из села, в %, (n=200)

Как показывает рисунок 2, суммарный про-цент тех, кто скорее готов уехать, и тех, кто готов покинуть село при первой же возможности со-ставляет 33% — треть всех опрошенных. Однако, более половины — 56% опрошенных жителей с. Парфеньево не хотят уезжать из села. Наибольший миграционный потенциал несет в себе группа ре-спондентов в возрасте от 31 до 46 лет, которая яв-ляется наиболее активной в сфере сельского труда. С возрастом установки селян на миграцию снижа-ются. Наименее характерны данные установки для респондентов самой старшей возрастной группы.

В своем исследовании мы ставили гипотезу, согласно которой практики отходничества сре-ди селян будут массовыми, и будут носить пре-имущественно вахтовый характер. Однако, анализ данных показал, что для сельских «отходников» в равной степени характерны как вахтовая, так и сезонная трудовая занятость в других населенных пунктах — по 4,7% респондентов.

4848





Вместо выводов

Социологический анализ ситуации в обла-сти занятости на селе показывает, что практиче-ски по всем параметрам (уровню безработицы, со-отношению спроса и предложения рабочей силы, продолжительности периода безработицы и т.д.) формирование рынка труда в сельской местности происходит в менее благоприятных условиях, чем в городе. И дело не только в недостаточно эффек-тивной политике государства в отношении сель-ского хозяйства, но и в сложившейся социально-демографической структуре населения (большая доля пенсионеров, людей с невысоким уровнем образования). Это делает сельских жителей менее динамичными и приспособляемыми к новым ус-ловиям жизни, что невыгодно отличает их от жи-телей крупных городов [5, c. 43].

Проведенное исследование показало, что профессионально-трудовая сфера жизни рос-сийского села выступает доминантной сферой, определяющей образ жизни населения в целом. Выделенные трудовые практики селян, с одной стороны, свидетельствуют о высоком адаптаци-онным потенциале селян, а, с другой стороны, от-ражают весь комплекс социально-экономических проблем и противоречий развития подобных тер-риторий. В рамках сельского социума рассмотрен-ные трудовые практики выступают объективной основой формирования населения в специфиче-скую социально-территориальную общность. Они не только закрепляют индивида за непосредствен-ной средой его жизнедеятельности, но и в итоге являются источниками, определяющими состоя-ние этой среды, то есть носят взаимообуславлива-ющий характер.


1. Блинова Т. В., Кутенков Р. П., Рубцова В. Н. Социальная устойчивость сельского сообщества // Социологические исследования. 1999. № 8. — С. 35 – 38. 2. Великий П. П. Адаптивный потенциал сельского социума // Социологические исследования. 2004. №

12. — С. 55 – 63. 3. Кащаев И. В. Местное самоуправление как способ влияния на социально-экономическую ситуацию в сельских территориях Ставропольского края // Вестник Северо-Кавказского государственного технического университета. 2006. № 5. — С. 76 – 79. 4. Муханова М. Н. Сельское население: проблемы и перспективы развития в меняющемся обществе // Модернизация социальной структуры российского общества / Отв. ред. З.Т. Голенкова. — М.: Институт социологии РАН, 2008. — 287 с. 5. Орлов Г.М., Уваров В.И. Село и российские реформы // Социологические исследования. 1997. № 5. — С. 43 – 53. 6. Плюснин Ю.М. Отходничество в современной России // Отечественные записки. 2012. № 5. — С. 240 – 257. 7. Родионова Г.А. Сельская бедность в России // Мир России. 2000. № 3. — С. 128 – 136. 8. Хагуров А.А. Человеческий капитал современного российского села // Модернизация социальной структуры российского общества / Отв. ред. З.Т. Голенкова. — М.: Институт социологии РАН, 2008. — 287 с. 9. Ядов В.А. Человек и его работа в СССР и после: Учебное пособие для вузов. 2-е изд., испр. и доп. — М.: Аспект Пресс, 2003. — 485 с.

4949




КаФедРа

РуССКие ВоПРоСЫ о РоССии В ПоСТКанТианСКой ФиЛоСоФСКой ПеРСПеКТиВе

М. Брода

RUSSIAN QUESTIONS ABOUT RUSSIA AS A PHILOSPHICAL PROBLEM IN THE POST-KANTIAN PHILOSOPHICAL PERSPECTIVE

Marian Broda

Родина Достоевского — страна, в которой столетиями задаются вопросы о России, определяе-мые в особенности центральным для отечественной философской, интеллектуальной и культурной традиции замыслом «понять Россию». Русские вопросы о России становятся предметом эвристически плодотворного философского анализа особенно тогда, когда в проводимых исследованиях используются познавательные возможности, которые создает посткантианская теоретическая перспектива. Каж-дая познавательная попытка, определяемая вопросом о России — и окончательным замыслом ее понять или показать ее интеллектуальную непознаваемость, неизбежно остается субъектным актом, а об-наруживаемая в ее результате «сущность» русскости не является чем-то внешним по отношению к запускаемому процессу смыслосозидания, но представляет собой коррелят определенного субъектного намерения. Осознание вышеизложенного создает возможность выявления общих рамок a priori, которые она определяет для сферы самопознавательных стремлений русских и объектного порядка, которые они предполагают, а также факторов, обсуловленностей и границ допустимой гетерогенизации их основ-ных решений, типов спецификации, характера и масштаба возможной самопроблематизации, меха-низмов самоотрицания и самовоспроизводства.

Ключевые слова: Россия, вопрос, интеллектуально-культурная традиция, философская перспек-тива, Кант, a priori, субъектная интенция, (само)познание, (само)проблематизация.

Keywords: Russia, question, intellectual and cultural tradition, philosophical perspective, Kant, a priori, subjective intention, self-recognition, self-problematization

Dostoyevsky’s homeland is a country, in which questions about Russia have been posed for centuries, determined in particular by — central for its philosophical, intellectual and cultural tradition – finally comprehended idea of “understanding Russia”. Russian questions about Russia are becoming a subject of heuristically fruitful philosophical analysis especially when the cognitive possibilities created by the post-Kantian theoretical perspective are used in the conducted research. Every cognitive attempt determined by the question about Russia – and the final intention of its comprehension or demonstrating its intellectual inconceivability – remains inevitably a subjective act, and the “essence” of Russianess, discovered as a result, is not something from beyond the initiated process of sense formation, but rather constitutes a correlative to a specific subjective intention. Realizing the above mentioned creates a possibility of recognizing the general a priori framework, which it marks out for the sphere of Russians’ self-recognition aspirations and subjective order which they assume, and also the factors, conditions and limits of the acceptable heterogenization of their basic conclusions, types of specification, character and extent of a possible self-problematization of the autonegation and self-reproduction mechanisms.

5050




КаФедРа

Родина Достоевского — страна, в которой на протяжении столетий вновь и вновь ставятся во-просы о России и предпринимаются усилия, на-правленные на познание и определение собствен-ной идентичности, зачастую рассматриваемые как столь важная задача, что она, по убеждению многих своих авторов, даже подрывает возмож-ность автономного, независимого от результата этих усилий решения конкретных философских, культурных, социальных, политических и эконо-мических проблем [1, с. 5-7, 21-26, 57-65, 166-178; 58, с. 17-19]. Лейтмотивом многих подобных по-пыток является в особенности – считающийся целью собственных поисков или реже исходной точкой отрицания – окончательно понимаемый замысел «понять Россию», высказываемый прямо или обнаруживающийся в концепциях русских философов, мыслителей и писателей, в политиче-ских идеологиях и обыденных перцептивно-кон-цептуализационных схемах все новых поколений русских и в типе ведущегося ими дискурса.

Учитывая живучесть, постоянство и цен-тральность места подобных вопросов и попыток самопознания в русской мысли, культуре и обще-ственной жизни, а также некую указанную ниже специфику последних, можно ожидать, что анализ данных вопросов и попыток открывает важную познавательную перспективу, существенную для изучения не только русской мысли и философ-ского самознания, но и для более широкой интел-лектуально-культурной традиции, национального самосознания и общественной жизни русских. В то же время можно ожидать, что степень цен-тральности, живучести, а также смысл, характер и форма вопросов о России, связанных с ними уси-лий самопознания и тип и содержание искомых ответов могут — и должны — быть объясняемы именно свойствами более широкого культурного, мысленного и духовного контекста, в котором они появляются.

Вследствие вышеизложенного, представляю-щий цель моего исследования анализ русских во-просов о России не является лишь анализом рус-ской рефлексии над культурной идентичностью русскости, но также — в той степени, в которой

последняя посредством их совместно создается и выражается — анализом самой этой идентич-ности и взаимозависимости их обеих. Основным методом его реализации является проводимый в рамках посткантианской теоретической перспек-тивы философский анализ текстов-высказываний, в которых репрезентативные (выдающиеся, ти-пичные или влиятельные) представители русской мысли и интеллектуально-культурной традиции задают вопросы о России и формулируют свои от-веты на них. Моей целью является в особенности выявление субъектно-объектного a priori, кото-рое финалистски понимаемое намерение «понять Россию» определяет для остающихся в ее рамках самопознавательных усилий русских, характера сопровождающего их субъектного самосознания и объектного порядка, который они предполагают.

«Понять Россию»: между загадкой и тайной

Русские вопросы о России, связанные с ними самопознавательные стремления и ответы, кото-рые они дают, могут стать предметом эвристиче-ски плодотворного философского анализа особен-но тогда, когда в проводимых исследованиях будут использованы познавательные возможности, ко-торые создает — начатый кантянским трансцен-дентализмом — переход от пассивной к активной концепции познания. Каждая познавательная попытка, определенная неким образом понимае-мым вопросом о России, станет в этом случае со-вместно создающим познаваемую объектность субъектным актом: мыслительным, философским, идеологическим, мировоззренческим и т. п., так-же, хоть и не всегда, в особенности эксплицитно, сакральным или квазисакральным. Поэтому на-ходимые в его результате «сущность» и вообще «объектность» русскости не являются «бытием са-мим по себе», чем-то находящимся за пределами приводимого в действие смыслотворного процес-са, а представляют собой коррелят определенной субъектной интенции [56, с. 17]. Вопрос не явля-ется «внешним» по отношению к своему объекту, но в его принципиальных чертах предполагает его уже заранее. Осознание вышеизложенного созда-

5151




КаФедРа

ет возможность распознания и проблематизации, общих рамок, которые она априорно определяет для сферы самопознавательных усилий русских и объектного порядка, который они распознают, фактически уже заранее считая его существен-ным, истинным и реальным.

Степень центральности вопросов о России — в особенности тех, что окрашены финалистским императивом ее понять — в российской интеллек-туальной традиции определяет, в свою очередь, степень, при которой их анализ может стать одно-временно «критикой российского разума» вообще (в кантянскoм смысле поятия «критики»), распоз-нанием предполагаемого им культурного a priori и даже способа и характера возможной его про-блематизации. Ведь каждой культуре свойствен некий порядок, или топография, смысла, который — забывая обычно о предварительно произведен-ной проекции — она распознает в мире как есте-ственный, истинный или реальный, в противопо-ложность другим, воспринимаемым как чуждые, спорные, неистинные, нереальные и т. п. В то же время в этот момент предопределяется, что может появиться или нет как очевидное или понятное, а также что и каким образом становится проблемой, не воспринимается как проблема или сознательно оставляется за пределами производимой пробле-матизации [34, с. 225-227].

Русские вопросы о России, определенные финалистским замыслом «понять Россию» сопро-вождаются, зачастую неосознанно, хотя в то же время неизбежно, соответствующей им проекци-ей смысла, предполагающей a priori определен-ный порядок действительности. Так происходит и в то время, когда данный замысел приводится в значении сизифова труда, и тогда, когда объяв-ляется — а по крайней мере выражается вера в существование и возможность его обнаружения — окончательное решение «русской загадки». На-сколько в первом случае предполагается особая природа России, исключающая возможность ее понимания или познания, настолько в другом, без отказа от убежденности в особой природе России, она понимается такой, которая в силу собствен-ной динамики открывает избранным, имеющим

соответствующие способности и подготовку, свою эсхатологическую сущность, благодаря чему на Россию и на них может снизойти ощущение уни-версальной и даже общечеловеческой миссии.

Как в первом, так и в другом случае намере-ние понять Россию связано и соопределено с на-мерением понять самого себя, а констатация не-познаваемости «души России» либо, наоборот, представление решения ее «загадки» влекут за собой соответственно аналогичные ответы на во-прос о природе субъекта, своеобразии и возмож-ности понимания «русской души», понимания русскими самих себя. В пространстве российской традиции — учитывая свойственный ей мисти-ческий реализм, финализм и эсхатологизм — не можно было бы говорить всегда о полной, особен-но интенциональной равноправности обоих вари-антов; первый из них выполняет зачастую скорее подготовительную, очищающую и негативную роль. Он позволяет указать, для кого, а также для какого типа познания и знания «понимание Рос-сии» должно — и почему должно – остаться прин-ципиально недостижимым. Например, для Запада и «рассудочного» познания вообще, для окциден-талистов, оторванных от народа и русской почвы citoyen’ов и т. п. [11, с. 8].

На первый взгляд, трудно найти более раз-ные позиции, чем констатация непознаваемости и непостижимости России, с одной стороны, и провозглашение категорических истин на тему ее скрытой, обнаруживающейся, однако, именно посредством самой себя, природы или сущности с другой. В действительности созерцание тайны России и поиск окончательного решения ее за-гадки, как представляется, происходят в некоем общем, ибо совместно ими предполагаемом, про-странстве смысла, в котором, как я постараюсь по-казать, неопределенность и определенность, хотя и отделенные друг от друга и даже поляризован-ные, взаимопроникают и взаимно дополняются. Так происходит потому, что акцентируемая не-определенность сущности или глубины русскости ничуть не означает отсутствия содержания, а ско-рее, как мы увидим, ее по меньшей мере потенци-альное богатство [53, с. 134]. Некоторые из основ-

5252




КаФедРа

ных свойств данного пространства, ее динамики и парадоксальности можно обнаружить – даже прежде чем мы примем во внимание религиозно-культурный и духовно-ментальный контекст или психосоциальные функции появляющихся в ее рамках убеждений и концепций — уже на уровне наиболее элементарного опыта, перерастающего, по крайней мере частично, свою культурную пар-тикулярность и сохраненного в языке и универ-сальных структурах мифа.

В мифологических системах очень многих народов повторяется представление о первичном разложении древнего хаоса — неупорядоченной или вообще недифференцированной полноты, содержащей в себе все космические и антрополо-гические возможности, — на части, нередко при-нимающем форму разделения на две половинки, «мужскую» и «женскую», причем вторая из них, выделившись из хаоса, остается в значительной степени его подобием [19, с. 35; 41, с. 111-112, 119-120]. Она является «половинкой», частью, а также суррогатом полноты, чем-то двойственным и пара-доксальным, если учесть, что характер квазипол-ноты она проявляет в контрастном сопоставлении со своим «мужским» дополнением и противопо-ложностью. Подобно мифической Гее, она может сама рождать, но продолжение и дополнение дела творения требует также участия отделившегося и противоположного, даже если оно первоначаль-но происходит из ее лона [40, с. 175-176]. Данная «женская» половинка ассоциируется, кроме «хао-са», с которым остается в более близкой связи, чем ее «мужское» соответствие, с «женственностью», «водой», «землей», «ночью» (и «луной»), «матери-ей», «природой», «дионисизмом» и т. п.

Что важно: «женские» мифологические ка-тегории имеют свои полярные, «мужские» соот-ветствия (ими являются, кроме случая «воды», довольно неоднозначного и располагающегося, вероятно, где-то между «хаосом» и «землей», по-очередно: «порядок», «небо», «день» (и «солнце»), «форма», «культура» и «разум», «аполлонизм» и т. п.), с которыми они остаются в диалектической связи, совместно творя и динамизируя потенци-альное целое, сориентированное на состояние

coincidentia oppositorum — единства противопо-ложностей, выхода за их пределы и достижения полноты существования [42, с. 244-251; 43, с. 402-404]: «Лишь объединение тезиса и антитезиса дает синтез. Лишь синтез является истинно реальным» [35, с. 81]. Данное состояние — один из наиболее архаических способов выражения сакральной действительности, контакт с которой делает воз-можным «выход» из исторического времени, кос-мическую и антропологическую реинтеграцию и регенерацию, возвращение витальности и полно-ты [41, c. 124-129].

В широко распространенных, сохраненных в традиции и принципиально совпадающих инту-итивных предположениях и ощущениях, относя-щихся к России, ее сущность ассоциируется, как в антропологическом, так и космическом аспекте (поэтому настолько же «русская душа», насколь-ко «душа России»), — с хаосом, водой или лишен-ной формы материей. Россия — это огромность, туманность, бесформенность, текучесть и непо-стижимость [1, с. 525]; открытость, вечное ста-новление [8, с. 17, 198; 9, с. 33]; незаконченность и неопределенность [17, с. 33]; безбрежность, бес-конечность, отсутствие границы и формы, анти-номичность, беспокойство и стихийность [2, с. 10, 63-65, 85; 4, с. 210]; отсутствие непрерывности и прочность [36, с. 47-48, 60; 37, c. 245; 38, c. 48, 184], «космос хаоса» [8, c. 17], тьма и т. п. [44, c. 329]. Ряд других высказываний, определений мыслителей или просто истин народной мудрости и культуры, более конкретным или персонифицирующим об-разом ассоциирует русскость с землей, природой, водой, женственностью, ночью, дионисизмом и т. п. — прямо или с содержаниями, которые с ними связаны. Приведем некоторые из них: Святая Русь, Матушка Русь, Мать-Россия, мировая душа [22, c. 482], «многострадальная земля, жена и мать» [26, с. 51], «непредсказуемая, как сама природа» [20, с. 38], «страна мятежная и жуткая в своей стихийно-сти, в своем народном дионисизме, не желающем знать формы» [2, с. 14], «заколдованная красави-ца» [26, с. 64], «суровая волшебница» [20, с. 37], «океан» [18, с. 140], «ночь» [44, с. 329] …

С акцентируемой так охотно и единодушно

5353




КаФедРа

«неопределенностью» России связаны в ее мысли-тельно-культурной традиции довольно определен-ные содержания: «безбрежность», «открытость», «пластичность», «переходность», а также — вслед-ствие контраста с окружением — «инаковость» и т. д. Общим фундаментом остается всегда «потенци-альность», ничуть не являющаяся, однако, пока-зателем бессодержательной произвольности, это носитель настолько же богатой, насколько замет-ным образом целенаправленной нагрузки смысла, которая, подвергаясь взаимодополняющим кон-кретизациям, становится «универсальностью», эс-хатологической «полнотой» и т. д.

«Неопределенность», «открытость», «без-брежность» [46, с. 42] — это для русских в то же время по крайней мере потенциально «общече-ловеческий характер», «всечеловечность», «спо-собность всемирной отзывчивости» [12, с. 130], способность к примирению противоположностей, посредничества между различными ценностями и человеческими коллективами. «Пластичность» — отсутствие «окаменелых форм», «молодость», «свежесть», «гениальная перевоплощаемость» [15, с. 323], пребывание в текучем состоянии, в со-стоянии возникновения. «Отличность» и «инако-вость» – известное тютчевское «у ней особенная стать» — это возможность дополнения, а по при-чине ее свойств (т. е. неопределенности, потенци-альности, «женственности») также исключитель-ная связь с «полнотой» и чувство связанной с ней миссии. Хаос, безграничность, непостоянство в то же время понимаются как максимум возмож-ностей: «В сущности Россия является страной не-ограниченных возможностей» [29, с. 5]. Благодаря сохраняющемуся преобладанию девственности почвы, перед ней открываются – «чистая потен-ция», «нерастраченная сила» [7, с. 342] — большие перспективы развития: «Скрытые, потенциальные силы могут себя обнаружить в будущем» [3, с. 74].

«Неопределенность» и «бескачественность» — это также предпосылка исключительной сво-боды — благодаря им «для нас (т. е. для русских. – М. Б.) не существует непреложной необходимо-сти» [27, с. 535] и возможен выбор будущего: рус-ские еще не сформированы, они еще ищут свои

принципы [45, с. 351]. Чувства потенциальности и свободы, направленные в будущее, органично со-провождаются моментом амбивалентности: ведь «молодость» — это, кроме чувства незакончен-ности и открытости жизни, также «отсутствие зрелости», «свежесть» — «отсутствие традиции», а «состояние переходности» – неосуществлен-ность; русские пребывают в нем, признается Гер-цен, ненавидя его и примиряясь с ним, желая от него избавиться и терпя его против воли [45, с. 68]. С одной стороны, поиск своих принципов, свой-ственных России структур, с другой – поскольку первичным опытом русскости является хаос, не-определенность, стихийность и т. п., а «гений фор-мы — не русский гений…» [2, с. 63] — постоянное сомнение в существующих структурах и отказ от их окончательного принятия. Вследствие этого: драматические попытки выхода за пределы состо-яния переживаемой «переходности», отрицание существующих форм, ведущее de facto к постоян-ному самовоспроизведению как этого состояния, так и самих себя, а подобно этому — одновремен-ное воссоздание чувства свободы от «ига непре-рывности» и веры в возможность радикального разрыва с прошлым, с одной стороны, и ощущае-мой опасности вырождения и искушения истори-ческой безответственности с другой.

«Широта», «открытость» и связанный с ними недостаток определенности — это в то же время предпосылки возможности параллельного про-явления взаимоисключающих где-либо в другом месте противоположностей, а вследствие этого ан-тиномичность «русской души» и «души России», способной вместить в себя, например, крайне ин-тенсифицированный анархизм и культ государ-ства, всечеловечность и национальный шовинизм, свободу духа и сервилизм, фатализм и волюнта-ризм, аксиологический максимализм и нигилизм, панморализм и аморализм и т.п. [2, с. 13-16; 29, с. 39]. Не менее радикально противопоставленные стремления обнаруживаются русскими мысли-телями, в частности, в сфере наиболее развитой формы культурного самосознания — в русской философии, которая, как подчеркивает М. Громов, «включает в себя самые разные интенции: сакраль-

5454




КаФедРа

ную и безбожную, мистическую и либеральную, традиционалистскую и новационную, европоцен-тристскую и почвенническую, догматическую и еретическую, созидательную и разрушительную» [10, с. 61]. Так сильно акцентируемая многими рус-скими антиномичность «русской души», однако, ничуть не отрицает возможности, по их убежде-нию, ожидаемого осуществления, понимаемого в категориях «всеединства», напротив, как им пред-ставляется, она даже его предполагает. Доведение противоположностей до крайности должно здесь создавать возможность их радикального, полно-го, а лучше всего окончательного примирения или разрешения.

Определенность неопределенности

Опыт неопределенности, потенциальности, незаконченности, переходности, неосуществлен-ности и т. д. согласно направляют в будущее, пред-полагая идею потенциальности России как неза-вершенности. Россия «бескачественная, поэтому она может стать всем, чем угодно» [20, с. 38]. Одна-ко даже те, которые провозглашают, что от России можно ожидать чего угодно, сами ожидают от нее чего-то совершенно определенного, существенно отдельного по отношению к возможностям альтер-нативным, воспринимаемым как несоответству-ющие, случайные, вынужденные или чуждые и т. п. Ведь составляющий лейтмотив усилий многих поколений русских «поиск своих форм», а также – определяющее стержень русского мессианизма — намерение поведать миру «свое слово», способное его спасти, всегда предполагали по крайней мере какое-то пред-понимание собственной идентич-ности и посланничества или миссии.

Где же, однако, искать основания данного пред-понимания, если Россия «бесформенна, рас-плывчата и непостижима» [1, с. 37]? Ведь неопре-деленность и интеллектуальная непостижимость очевидным образом взаимообусловливаются: ибо трудно уловить и выразить в понятиях форму стихии, лишенной порядка и формы, распознать идентичность в ее отсутствии, выразить нечто, что остается несказанным. Поэтому неизвестно,

что могло бы представлять собой основание для каких бы то ни было содержательных конкретиза-ций и положительных характеристик, относящих-ся к полному неопределенности бытию. Если так, разделение на тех, которые ограничиваются указа-нием на неизведанность русской тайны, и на тех, которые, невзирая на сигнализируемые трудности, выдвигают положительные предложения оконча-тельного решения русской загадки, следовало бы признать окончательным и непреодолимым. Но ведь в русской традиции трудно было бы найти случаи строгой последовательности: она почти всегда колеблется между обеими указанными по-зициями, переходя, зачастую даже совершенно не-заметным для их носителей образом, от одной из них к другой.

Мостом между ними остается разделяемый обеими сторонами способ понимания перерас-тающего «здравомыслие» и порядок «профанум» вообще «высшего» знания. В случае второй из названных позиций – знания, имеющегося по-ложительно (и усвоенного) или по крайней мере признаваемого принципиально достижимым, определяющим цель предпринимаемых усилий, а в случае первой из них – знания, переживаемого лишь как прикосновение к тайне, способного вы-разить глубину русскости, насыщенной сакраль-ными содержаниями, иногда гностическими, являющегося познанием сверхрассудочным, ин-туитивным и иллюминативным, по своей приро-де мистическим, эзотерическим и избавительным [55, с. 415, 424-429].

Причины данной динамики интуиции и представлений не должны иметь исключительно внешнего характера и находиться, например, лишь в различии лелеемых ожиданий в сфере психосо-циальных потребностей или функций, которые они, а также связанные с ними позиции и стремле-ния исполняют в личной и общественной жизни. Их источники можно, как представляется, обнару-жить уже в сфере пред-эпистемического, первич-ного постижения русскости, в той степени, в какой его содержание может быть выражено в описыва-ющих его мифологических категориях. Они нахо-дятся (речь идет об источниках), смею утверждать,

5555




КаФедРа

особенно в двойственности самого опыта русско-сти как неопределенности, соединяющего друг с другом, зачастую совершенно неосознанно, опыт первичной неопределенности – хаоса, противопо-ставленного всякой определенности и всякому по-рядку, с неопределенностью вторичной, связанной со свойствами «женской» половинки реальности. Поскольку первый из них, понятый односторон-не и абстрагированный от связи с другим, может переживаться как прикосновение к «тайне», то второй, относительная лишь неопределенность которого указывает направление и характер воз-можного и желанного дополнения, «решения», как представляется, лежит скорее в основании ощу-щения «загадочности» России. Он предполагает, кроме негативного, трансцендентирующего обна-руживаемую фактичность момента, определенный положительный смысл русской «души», «идеи» или «миссии», некое видение перехода от чего-то остающегося «спящим» к состоянию сущностно-го осуществления, а затем инициационного соот-ветствия вызову, который данная «загадка» вы-двигает. «Отгадать» ее — значит, распознать, чего не хватает русской фактичности, чтобы она могла явить и актуализировать свою сущность, преоб-ражая тем самым одновременно все свои внеш-ние формы, найти способ ее преображения и в то же время привести к тому, чтобы это произошло на самом деле, а антиномичные элементы русско-го быта были согласованы в квазипаруссионной Полноте.

Уже первый из названных опытов не означа-ет, как мы помним, содержательной или аксиоло-гической пустоты, но напротив — огромную по-тенциальность и максимум возможностей. Второй придает русской «потенциальности» смысл более конкретный и целенаправленный, противопостав-ленный непосредственно не столько всякой опре-деленности вообще, сколько ее некоему альтер-нативному типу. «Женственная» Россия остается здесь неопределенностью, понимаемой, однако, теперь как отсутствие «мужского» типа порядка и определенности: ее идентичность строится на контрасте с тем, что является иным, противопо-ставленным, но одновременно и дополняющим. В

особенности Россия — страна, в которой побеж-дает «женственная» стихийность, интуитивность, пластичность, скрытость и т. п. — противопостав-ляется своему внешнему окружению, настолько, насколько в нем доминируют противоположные свойства и ценности: «мужской» формализм, рас-судочность, полная сформированность и готов-ность структур, явность и т. п., охотно приписыва-емые Западу, а особенно Германии [21, с. 123-124].

Если, как считается в России, «западный, прометеевский человек» превыше всего ценит по-рядок, то русский ищет его противоположности. Первый из них ничего так не боится, как хаоса, второй же «ждет его с тайной радостью» [28, с. 91]. Ибо сущностью России является материя и по-тенциальность, Европы – форма и актуализация. Вы (т. е. люди Запада. – М. В.) – выражает русское кредо Д. Мережковский — имеете царство настоя-щего, мы ищем царства будущего [50, с. 91]. Не об-ходится без существенной амбивалентности, ибо неопределенность или хаос остаются синонима-ми русскости как потенциальности, которая ведь ожидает, даже требует осуществления, а поэтому — как бы ни подчеркивались их отличия от запад-ных соответствий — формы и порядка.

Для связанного с «ночью», лунарного со-знания России стираются границы между раз-ными сферами действительности, в том числе духовной (в самом широком значении), все про-низывает друг друга. Оставаясь в связи с силами тьмы — ибо ночь является временем проявления темных сил мира и человеческого существования, она содержит элемент антиномичности, вызыва-ет противоположные позиции и воспринимается диаметрально полярным образом [19, с. 19-20]: фа-тализм соседствует с волюнтаризмом, осуждение с обожанием, страх с доверчивостью, враждебность с очарованием [3, с. 43-44]. Ее потенциальность воспринимается радикально амбивалентным об-разом, надежда сталкивается с угрозой, а видения будущего принимают форму совершенно дихото-мическую, если экземплификационно перечис-лить: реализация наивысших ценностей или три-умф голого насилия, упадок или расцвет и т. п.

Как тотальность связанных друг с другом и

5656




КаФедРа

взаимопроникающих разных сил и аспектов духов-но-материальной действительности, Россия оста-ется, как чувствуется и утверждается — подобно единству и глубине всей данной действительности вообще, недоступной солярному сознанию — узко рациональному, рассудочному, эмпирическому, сайентистскому и т. п., приписываемому Западу и оторванным от родной почвы окциденталистам. Непонятная чужеземным мудрецам Россия вос-принимается ими — русские стремятся в это ве-рить и ищут различные подтверждающие свиде-тельства этому — как воплощение всего того, что Запад утратил или уничтожил в себе из-за одно-сторонности своих ценностей и развития, а одно-временно также «как единственная сила, которая способна спасти Европу и спасет ее» [28, с. 33-34], как страна, которой принадлежит завтра: «Рус-скость является вестником приходящей культуры, на Запад же падает все более длинная тень заката» [58, с. 228]. Пока что «дионисийская» Россия пред-ставляет собой для него вызов, рождает угрозу для западного «упорядоченного» способа суще-ствования и соответствующего ему универсума ценностей, выдвигающего на первый план форму, равновесие, личность, умеренность, индивидуаль-ность, интеллект и сознание и т.п.

В той степени, в которой Восток идентифи-цируется с пассивно-женским элементом, а Запад с активно-мужским, Россия же – с первым из них, русская действительность обнаруживает свою односторонность и потребность обогащения за-падно-мужским, противореча русской убежденно-сти в собственной самобытности. По убеждению Бердяева, в случае «русской души» следует, одна-ко, говорить не столько о безусловном отсутствии мужского начала, сколько о преобладании женско-го начала над мужским (на Западе, по его мнению, должно быть наоборот) [2, с. 42].

Заметим, что отношения дополнения име-ют двусторонний характер: в обозначенной ими перспективе все иное, нерусское, «мужское», тре-бует русского, «женского» дополнения. Хотя ни одно из обоих начал не абсолютизируется, а «муж-ской» элемент понимается как активный, творче-ский фактор развития бытия и сознания, особая

способность к синтезу и связанная с ним миссия выхода за пределы односторонности и противо-положностей признается именно за Россией. Ибо по причине своей «женственности» она сохранила характер квазиполноты, способность поглощения отличности, примирения противоположностей и создания «зрелого» Единства. То, что где-нибудь в другом месте, хотя бы на Западе, может быть по крайней мере результатом долговременного раз-вития — впрочем, сомнительно, чтобы привязан-ному к созданным петрифицированным формам, отживающему уже «старому миру» могло хватить сил для совершения решительного выхода в буду-щее, — в России остается «естественной непосред-ственностью» [45, с. 388].

В рамках типичной для мистического мыш-ления концепции времени Россия — оставаясь в исключительной связи с первичным единством – локализует иное, чуждое или отсутствующее в ней, на второй стадии, по своей природе пере-ходной, интенсифицирующей индивидуальность, формализм, рассудочность, внешность, конфликт, раздвоенность и т. п. — исполняет исключитель-ную миссию при выходе из него и достижении фи-нального, зрелого Единства и Полноты. У Бердяе-ва указанная мысль о миссии России выражается, например, в убеждении, что в переходе от совре-менной истории к новому средневековью России будет дана роль совершенно особая [30, с. 102]; к новому средневековью — эпохе, как он утверждал, универсальной, общинной, сакральной, представ-ляющей собой триумф женского начала, связанно-го с внутренним, бездной, основой, — более онто-логического и метафизического, чем отходящий в прошлое индивидуалистический и рационалисти-ческий Запад [21, с. 180, 182].

Сакральный характер опыта русскости

Опыт глубины русскости — как парадокса, загадки, тайны, чего-то вызывающего восхище-ние, но и тревогу, чего-то, что высвобождает на-дежду, но рождает риск или требует жертвы, иску-шает и вызывает, может спасти, может освободить и увести, вызывает чувство чести, но является

5757




КаФедРа

также опасным и т. п., – является переживанием, попытки характеристики которого соответствуют значительно более широкому опыту sacrum [48, с. 502-503; 49, с. 32; 54, с. 84-86]: «Видим Россию, — признается А. Ильин, — любовью и верою (…). Она — как живая тайна: ею можно жить, о ней можно вздыхать, ей можно молиться и, не пости-гая ее, блюсти ее в себе, и благодарить Творца за это счастье, и молчать…» [14, с. 4].

Таким образом, мы имеем здесь дело с кон-тактом со священной реальностью, перерастаю-щей различия, поляризации и антиномии, свой-ственные сфере profanum, с опытом, содержания которого невозможно выразить понятиями, с ре-альностью, доступной лишь в исключительном чувственном отношении, которую она вызывает в переживающей ее личности [54, с. 85]. Понима-ние слов, артикулирующих содержание предпо-лагающего особый род восприятия опыта sacrum, совпадает здесь с чувством участия в действитель-ности, к которой они относятся, понимание — с верой и нравственным обязательством [47, с. 182, 190-191]. Опыт русскости становится здесь актом, посредством которого человек открывает новую действительность, которая, хотя и находится за пределами явленческого и даже противопостав-лена ему, окончательно интегрирует всякую дей-ствительность в высшем синтезе. Данное sacrum является, однако, не совершенно трансцендент-ным «объектом», а основой как объектности, так и субъектности. Для подобного, религиозного по своей сути опыта [39, с. 13] знаменательно преодо-ление оппозиции между субъектом и объектом, он конституирует субъектно-объектное единство. Содержание «русскости» — «России» как субъек-та веры — выводится, вследствие этого, из данно-го квазирелигиозного акта и не может быть чисто философским или интеллектуальным открытием или выводом, и никакие философские или исклю-чительно интеллектуальные аргументы недоста-точны для решения о том, истинно оно или ложно.

Человек, уделом которого стал рассматрива-емый опыт, чувствует одновременно зависимость от сакральной действительности — здесь от под-линной сущности русскости, отчуждение всего

того, что не согласно с ней (мелкость «низменно-го» повседневного существования, чуждые влия-ния и наслоения, самоопределение и господство материальных, сиюминутных и партикулярных интересов и ценностей и т. п.), а также интеграцию с сакральным и абсолютным, а впоследствии до-стижение своеобразного спасения. Его позиция соединяет недовольство познанной бренной дей-ствительностью с неограниченной надеждой на окончательное освобождение. De facto мы имеем здесь дело не с финальным актом — человек ни-когда не достигает абсолютной действительности, поскольку все новые противоположности отделя-ют его от действительности sacrum, которая в рав-ной степени как привлекает его, так и, выдвигая чрезмерные требования чистоты или отделяя его от обыденности, отталкивает, — но скорее с диа-лектическим процессом, где указание трансцен-дентной действительности противопоставляет ее обычной реальности, а противоположности объ-единяются в качестве участвующих в абсолютном и священном. Два момента диалектики sacrum требуют одновременного подчеркивания: способ-ность к примирению противоречий в окончатель-ном единстве и динамическая оппозиция в отно-шении к profanum [39, с. 14-21, 405]. Окончательной целью было бы здесь объединение мистическое, в котором личность преодолевает свою одиночную изоляцию и восстанавливает первичное единство, когда вся действительность была в гармонии с са-мой собой. Единство не выносит здесь различия, однако ни одна часть не остается чуждой, все сно-ва становится целым.

Опыт глубины русскости, напомним, артику-лируется — теми, уделом которых он стал, — как, говоря наиболее общо, опыт неопределенности; в этом смысле он может также рассматриваться как некая исключительная конкретизация свойствен-ной мышлению и ритуалам, остающимся в струк-турах мифа, потребности реактуализации пер-вичного «Хаоса». Это возвращение к состоянию полноты целого до всякой дифференциации выра-жается в это время чудесным приростом силы — высшим состоянием регенерации, в аспекте экзи-стенциальном и общинном, а также космическом.

5858




КаФедРа

Познать Россию в ее чистой — освобожденной от бренной внешности, чуждых влияний, дифферен-циации и видимости — сути — это возродить ее и самого себя, а не только удовлетворить собствен-ное теоретическое любопытство.

Каждое усилие, направленное на выход за пределы противоречий — coincidentia oppositorum – является, однако, скрытой тайной Целого — со-держит в себе некую опасность, вызывая явно ам-бивалентные чувства. С одной стороны, человек хотел бы избежать исключительной ситуации и реинтегрировать трансиндивидуальную модаль-ность, подтвердить и увеличить свою реальность, с другой — чувствует страх перед утратой соб-ственной идентичности и самоуничтожением, боится совершенно утратить свою «реальность» из-за интеграции с перерастающей его онтологи-ческой плоскостью. Стремясь преодолеть это со-стояние, человек одновременно боится этого, но и не может его полностью покинуть [41, с. 128-129; 42, с. 249-250].

Данный регенерационный эффект, а так-же амбивалентности, которые с ним связаны, как представляется, касаются также опыта относи-тельной неопределенности, связанной с «жен-ской» половинкой бытия, с которой чаще всего непосредственно идентифицируется Россия. Ведь он несет с собой, как хочется верить, кроме опас-ностей для упорядоченного способа существова-ния и связанной с ним системы ценностей, также силу очищения и возрождения, распада устарев-ших форм и перечеркивания истории, способ-ность начинать новую жизнь, избавительную силу и исключительную мудрость; восстанавливает связь между разными сферами действительности и духовности, дает способность временного устра-нения ограничений человеческих возможностей, создания новых явлений, несущих напряженности и эсхатологические надежды и т. п. [51, с. 113-114; 31, с. 91].

Вопросы о России, вопросы о себе

Изучение русской мысли, традиций и само-сознания, в особенности присутствующих в них

самопознавательных устремлений – попыток по-знания и определения собственной идентично-сти — показывают, что задаваемые там веками вопросы о России не нейтральны в отношении своего объекта (в отношении того, что понимают и определяют как свой объект), а он не является нейтральным по отношению к ним. Каждая по-знавательная попытка, определенная вопросом о России и финалистским замыслом ее понять, не-избежно остается субъектным, философским, мировоззренческим, квазирелигиозным (или ми-стическим) актом, в результате которого искомая «сущность» или вообще «субъектность» русско-сти не являются чем-то из-за пределов начатого смыслотворного процесса, а представляют собой коррелят определенной культуротворной интен-ции. Обнаружить данную интенцию, поставить вопрос о ее направлении и смысле – это в то же время совершить проблематизацию определен-ных ею самопознавательных устремлений русских и объектного порядка, которые они распознают, имплицитно полагая его уже заранее истинным и реальным. Субъект и объект познавательно-го отношения взаимопредполагаются и взаимо-конституируются как результаты определенных смыслотворных процессов, направляемых в рас-сматриваемом случае интенцией «понять Россию» и «понять себя» посредством субъекта, ставящего вопрос о России (а также мир, историю, истину, добро, красоту, бренность, вечность и т. п.) имен-но таким, а не иным образом.

В посткантианской теоретической перспек-тиве возможным и необходимым становится стремление к распознанию невидимых зачастую с позиции погруженного в нее непосредственно эпистемического субъекта, вовлеченного в кон-кретные познавательные отношения ряда основ-ных принципов, структур, свойств и обусловлен-ностей анализируемых смыслотворных процессов [56, с. 49-57, 69-75]. Возможным и необходимым становится также познание того, какие — и по-чему — формы и структуры могут появиться в их рамках как объектно, субъектно и аксиологически важные, определение факторов, обусловленно-стей, направлений и границ динамики и гетеро-

5959




КаФедРа

генизации основных структурно-содержательных решений, сопровождающих их, повторяющихся связей смысла, распознавание их типов, зачастую взаимно поляризованных, спецификаций, по-пыток «высшего синтеза» и масштаба и способов допустимой самопроблематизации. Тогда можно увидеть, что за взаимной противоположностью отдельных трактовок сущности русскости или ее значимых содержаний и элементов во многих слу-чаях скрывается их более основательное подобие, вытекающее из того факта, что они находятся во взаимопредполагаемом ими (например, русской культурой или — более непосредственно — какой-нибудь из возникших в ней мировоззренческих формаций, течений мысли и идеологических со-обществ) пространстве смысла.

Осознанию субъектного момента или даже характера собственных распознаний – выступаю-щих наряду с иными, альтернативными и, таким образом, в определенном смысле равноправны-ми по отношению друг к другу — сущности дей-ствительности не способствует сильное в русской мысли нежелание какой бы то ни было дистанции между познающим и предметом познания, между мышлением и его субъектом; она бы хотела «мыс-лить мыслимым», «мыслить субъектом мысли», не столько объяснять, сколько наглядно представ-лять [25, с. 378]. Неслучайным идеалом становится в таком случае софийное мышление, а привилеги-рованной системой знания софиология: ведь Со-фия «имманентна бытию, а ее рефлексионность возникает в свойственной лишь ей самой способ-ности к тому, чтобы “мыслить самой собой”» [25, с. 378]. Своеобразный культ софийности, присут-ствующий в русской традиции, свидетельствует о сакральном или квазисакральном характере иско-мого знания и связанных с вхождением в его об-ладание надежд на преодоление отчужденности, на коллективную – национальную или даже все-общую — регенерацию, обретение идентичности, окончательное становление самим собой и нахож-дение себя.

Укоренившийся и освященный в русской традиции, финалистски воспринимаемый импе-ратив «понять Россию» находит свои предпосыл-

ки в особенности в таких генотипных свойствах русской культуры и ментальности, как эсхатоло-гический максимализм, мистический реализм, космизм, онтологизм, ориентация на тотальность, максимализм, бинаризм и стремление к преодо-лению его посредством финального согласования противоположностей, антропоморфическая кон-цепция космоса, желание оставаться в «центре мироздания», мессианизм, миссионизм и т. п. [25, с. 378-382].

В выросших на почве православия мышле-нии, культуре и вообще русской действительно-сти, отличающейся более сильной, чем на Западе, эсхатологической интенсивностью, взыскующей целостности, тотальной реинтеграции, способ-ной преодолеть — воспринимаемую как следствие Упадка, вызов и временное состояние — автоном-ность отдельных сфер жизни, типов знания, по-рядков смысла, усиливается потребность немед-ленной тотализации смысла и соответствующие ей тенденции к непосредственному объединению социально-политических, экономических, миро-воззренческих, религиозных, историософских и т. п. проблем и содержаний. Стирается — речь идет о тенденции — различие между sacrum и profanum, религией и идеологией, эсхатологией и политикой, теорией и практикой, научным анализом социаль-ной динамики и историософией и т. п., так же, как — неосознанно или в качестве задания к испол-нению – существенное различие отдельных типов знания: 1) направленного на достижения и техни-ческое господство над природой, 2) касающегося сущности, формирующего, а также 3) метафизиче-ского, освободительного, направляющего челове-ка в сторону так или иначе понимаемого абсолю-та [55, с. 415]. Связанные с ними соответственно роли исследователя-специалиста, философа-му-дреца и жреца-освободителя накладываются друг на друга, руководствуясь идеей высшего синтеза и «интегральной истины» [23, с. 187], а понятие истины насыщается сотериологическими, эсхато-логическими (или квазиэсхатологическими), эти-ческими, эстетическими, историософскими, идео-логическими и т. п. содержаниями.

Несколько преувеличивая, можно сказать:

6060




КаФедРа

все взаимопроникает и накладывается друг на друга, а все разнообразие переживаемой действи-тельности более непосредственным образом отно-сится к предполагаемой «сущности» или «центру», определяющих, как считается, особую идентич-ность России и, как следствие, миссию, которая на нее возложена, историю ее прежних и будущих судеб и т. п. Соприкосновение с данной сущно-стью или ядром русскости в таком случае имеет не только чисто познавательный или рациональный аспект, оно содержит также некоторые содержа-ния и элементы сакрального опыта и связанного с ним стремления-ожидания духовного и бытийно-го преображения.

С этой точки зрения мы, однако, имеем дело не с монолитной ситуацией: в русской мысли по-являются также отличные позиции — все еще, однако, слабее распространенные и менее влия-тельные, в особенности в бытовом сознании или идеологическом мышлении, пытающиеся распоз-нать внутренние механизмы и структуры смысла русской культуры, можно назвать, например, ра-боты Ю. М. Лотмана, Б. Успенского, С. Аверинце-ва, А. Юрганова, А. Архиезера, В. Мильдона или А. Липатова [16, с. 149]. Их подходы, как представ-ляется, объединяют и одновременно каждый раз совместно конституируют – так, как ранее пози-ции А. Герцена и К. Леонтьева, — позиция дистан-ции, способность и момент проблематизации ряда основных положений господствующего течения данной культуры, вместе с его социальными по-следствиями и результатами, перекликающиеся с предложенной в данном тексте исследовательской перспективой.

Там, где нет подобного сознания, внутри «русской загадки» создается, как показывает ита-льянский исследователь В. Страда, «замкнутый круг»: пытливая интеллигенция пытается понять Россию, определить природу ее прошлого и буду-щего, а с другой стороны — Россия с ее прошлым и настоящим должна объяснить саму интеллиген-цию вместе со всеми предпринимаемыми ею по-пытками определить Россию, русскую «идею» или «судьбу». Если оставаться в рамках данного «кру-га», можно бесконечно ходить по нему, упиваясь

«особенностью» своей и России, «исключительно-стью», «непонятностью» и «загадочностью», вос-производя по-прежнему существующую — ибо всякий раз предполагаемую самой собой – ситуа-цию [24, с. 23-24]. В замкнутом кругу «тайны-за-гадки», пока, а также в той степени, в которой они в нем остаются, нет места критической дистан-ции по отношению к собственным мыслительным конструкциям, познавательному самосознанию и возможности осознания факта совершенной ра-нее субъектной проекции – а таким образом, и выбора — смысла. Этот исключительно субъект-ный (в смысле пейоративно понимаемой субъек-тивности) характер приписывается лишь другим, альтернативным попыткам самопознания, разо-блачаемым как «произвольные», «видимые», «по-верхностные», «неистинные» и «ложные»; но ни-когда не приписывается собственной, ибо в ней, как верится, воплощается и высказывается сама Россия, ее «душа», «идея», «тайна» или решенная уже для себя «загадка».

Конечно, не все вопросы, формулируемые соотечественниками Достоевского, о своей стра-не всегда носят философский характер и не всег-да их определяет финалистский замысел «понять Россию», с разнообразными вышеуказанными по-следствиями этого. Нельзя также ни в коем случае сводить русскую философию и мысль к вопросам о России или редуцировать сферу данных вопро-сов до их философского аспекта и проявлений присутствия в русских философских концепциях. Центральность и значение содержаний, связанных с вопросами о России, а также их реальное влия-ние на формально более основные предпосылки и выводы отдельных концепций, как представляет-ся, в русских философских и мыслительных кон-цепциях зачастую гораздо больше, чем об этом могла бы свидетельствовать внешняя структура их изложения. Указанной ситуации способствует укорененная в русской мысли и культуре тенден-ция видения в России «мировой души» — особо-го «микрокосмocа» или модели мира, а в русском — модели человечества, вследствие чего частные вопросы о России и русских, «русской душе» или «русской идее» приобретают свойственный для

6161




КаФедРа

философских поисков универсальный характер (онтологический, эпистемологический, космоло-гический, антропологический, историософский и т. д.), фактически становясь вопросами о мире и человечестве вообще.

Давно уже замечены и акцентируются свя-зи между характером и спецификой русской ду-ховности, ментальности, жизненных позиций, традиций и культуры с православием. А вот при-сутствие и сила влияния архаических элементов — модифицированных, но поддерживаемых во многих случаях восточным христианством, сохра-няющим относительно больше, чем его западные соответствия, содержаний древних космических религий [6, с. 75-89], к примеру, метаморфозы Ма-тери-Сырой Земли, русского варианта Великой Богини-Матери, в идею Святой Руси, в которой русская (российская) земля, Церковь и Богома-терь сливаются в русском сознании в единый об-раз материнства [19, с. 35-36], — замечаются го-раздо реже, и им придается меньшее значение. Не обходится без осознаваемых и воспринимаемых некоторыми русскими философами и мыслителя-ми как интеллектуальный вызов напряженностей между теми и другими. Симптоматичным свиде-тельством вышеизложенного, как представляется, является в особенности соловьевская динамика взаимоотношений — а также значения каждого из них — понятий «мировой души» и «Софии» в бо-лее широком контексте понятий: «Бога», «Христа», «Логоса», «Мудрости Божией» и т. п. [13, с. 44-52].

Не следует абсолютизировать или игнори-ровать своеобразие русской философии, мысли и культуры. Ведь идентичность русской философии, мысли, культуры, знаний о себе и т. п. нового вре-мени является принципиально опосредованной своим западным контекстом и западными элемен-тами, которые она включает в свои мыслительные конструкции. С одной стороны, они остаются в определенной степени и определенным образом открытыми западным влияниям, заимствуют с Запада ряд концептов, идей и т. п., а с другой — встраивают их в свои мыслительные и культурные матрицы, реинтерпретируют их смысл, рассматри-вая во многих случаях западные содержания как

отрицательную исходную точку.Попытки выйти за пределы западных содер-

жаний, стандартов или предопределенностей или изменить отношения между Россией и Западом та-ким образом, чтобы первой из них досталась роль центра и эсхатологически (либо квазиэсхатологи-чески) понятого авангарда, иногда ведут к откату к структурам более архаическим или к укреплению присутствия последних в русской мысли и культу-ре; во многих случаях они толкают к ценностям, альтернативным по отношению к западным ценно-стям [19, с. 300-301]. Одной из таких попыток стал в особенности коммунистический опыт России: в большевистских амбициях и идеологическом про-екте — связывающих с ней колыбель и центр обще-человеческой коммунистической общности, дело выведения человечества за пределы сферы основ-ных исторических противоречий, ограничений и детерминаций, принципиального преображения («большевизации», «ленинизации») мира, дви-жущую силу и эксклюзивную истину и т. п. – не-трудно обнаружить идеологическую метаморфозу идеи Москвы — Третьего Рима, а опосредованно архаическую идею «России – мировой души» [33, с. 116-119]. В то же время следует помнить, что в послепетровскую эпоху предполагаемая исконная «русскость», полностью независимая от западных содержаний, относимая к культурной и интеллек-туальной действительности России, фактически представляет собой – иногда мифологизируемую для разнообразных нужд — мысленную абстрак-цию, смысл которой в высшей мере спекулятив-ным образом, вторично конструируется.

В русской традиции, характеризующейся более слабым, чем на Западе, выделением авто-номной сферы культуры, тенденция к стиранию граней между sacrum и profanum, историей и эс-хатологией, политикой и сотериологией, но в то же время онтологическим и аксиологическим би-наризмом, возникающим предельно часто в своей радикальной форме, антирелигиозные позиции и сопровождающие их способы концептуализации мира многократно оказывались фактически вы-родившимися формами идеологического sacrum. Интенционально направленные на эмансипацию

6262




КаФедРа

и выход за рамки прежних смысловых структур, они зачастую также вели к их репродукции и ар-хаизации. Учет вышеизложенного контекста пред-ставляется особенно важным во время анализа разнообразных философских, религиозных, идео-логических и т. п. формул т. н. русской идеи, как представляется, уходящей своими корнями —– при всех своих интеллектуальных и культурных метаморфозах и попытках ее христианизации или рационализации – в архаическую идею «России – мировой души».

«Идентичность неидентичности»?

Взгляд на русские самопознавательные по-пытки обнаруживает симптоматичный парадокс: будучи определены поисками финальной тоталь-ности, единства и идентичности, они de facto вы-ражают и закрепляют восприятие российской действительности в категориях «спячки», «пере-ходности», «разрыва» и «отсутствия идентично-сти». Если предполагаемая, впрочем, различным образом, усиленно отыскиваемая русская «иден-тичность» («идея», «душа», «загадка», «тайна»…) остается мифической по сути мыслительной кон-струкцией, то историческая социокультурная и ду-ховно-интеллектуальная действительность России может быть хорошо описана и проанализирована с помощью опыта раскола, отсутствия идентич-ности и попыток ее обретения. «Нашей величай-шей драмой, — утверждает выдающийся русский историк литературы Андрей Зорин, — является отсутствие идентичности» [52, с. 109]. Используя близкую типу русского сознания лунарную мета-фору, можно сказать, что Россия, подобно Луне, прежде всего является существом, которое никог-да не остается идентичным самому себе [35, с. 211]. Мы как бы имеем в этом случае дело с «идентич-ностью неидентичности» – чем более отрицаемой, тем более интенсивно присутствующей — харак-теристикой, как я считаю, лучше всего, возможно, объясняющей современный облик России — арти-кулируемый прямо, скрываемый или рассматри-ваемый как вызов и упорно преодолеваемый — все еще часто доминирующий в обыденном мышле-

нии и дискурсе, а также в русских мировоззренче-ских формациях и философских концепциях.

Это ничуть не случайно: намеренное обра-щение к Реальности, ее скрытой глубине и вну-тренней сущности — маргинализирующее зна-чение эмпирического знания и возможных для распознавания на его уровне факторов, обуслов-ленностей и механизмов развития — оказывается в повторяющейся практике исторического опыта России выходом за пределы реальности. Недооце-ниваемая сфера явлений (эмпирическая, обыден-ная, профанная) все время заявляет о себе, приво-дя в движение процессы верификации очередных — неразрывно соединяющих между собой духов-ный и материальный аспект предполагающих фи-нальное «воплощение» определенных содержаний — формул реализации русской сути, души, идеи… Их неизбежно отрицательный результат, в свою очередь, интенсифицирует потребность поиска новых формул, так же неизбежно обреченных на повторение судьбы последних и т. п. [32, с. 21-23, 26-29, 32-35].

В результате проведенного исследования более понятно становится постоянство возрож-дения задаваемых русскими вопросов о России и их усилий определить собственную идентичность, их заметное и даже автоматическое присутствие при рассмотрении даже наиболее конкретных и отдельных вопросов, а также размеры интеллек-туальной, культурной и общественной энергии, которую данные попытки поглощают. Становят-ся также более явными механизмы образования и формы «ложного сознания», которые часто со-провождают русские стремления к самоопределе-нию. Ложного — ибо непредубежденный анализ распознает, значительно ее в результате расширяя, сферу русского сообщества как сообщества поис-ка собственной идентичности, терпеливо пред-принимаемых попыток найти себя, вместо того чтобы суживать ее (а поэтому фактически ограни-чивать и парцеллировать) до круга лиц или групп, идентично декретирующих, с позиций исключи-тельного обладателя, свою эксклюзивную Истину. Указанное направление возможного пересмотра русскими характера собственной идентичности,

6363




КаФедРа

способа понимания ими своего сообщества, Рос-сии и самих себя, без сомнения, способствовало бы ослаблению страха перед обрывом корней, свя-зывающих их с национальным коллективом, а так-же заметному уменьшению масштаба «обязатель-ного» исключения из него «чуждых» лиц и групп, понимаемых как «денационализированные» или «враждебные». Указанный способ редефиниции также расширял бы пространство для открытости миру, сферу возможного совместного поиска и со-вместного творчества, компромисса и диалога, как в масштабе собственного — национального, куль-турного, социального и политического — сообще-ства, так и за его пределами: среди других в мире.


1. Ардов Т. Судьба России. Избранные очерки (1911-1917). — М.: Изд-во Д. Я. Маковского, 1918. — 546 с.2. Бердяев Н. Судьба России. — М.: Изд-во МГУ, 1990. — 240 с. 3. Бердяев Н. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века // О России и русской философской культуре. Философы русского послеоктябрьского зарубежья. — М.: Наука, 1990. — С. 43-271.4. Бердяев Н. Философия неравенства. — М.: ИМА-Пресс, 1990. — 195 с.5. Биллингтон Дж. Россия в поисках себя. — М.: Российская политическая энциклопедия (РОССПЭН), 2005. — 224 с. 6. Брода М. Русские вопросы o России. — М.: МАКС-Пресс, 2005. — 304 с.7. Гачев Г. Д. Национальные образы мира: Общие вопросы. Русский. Болгарский. Киргизский. Грузинский. Армянский. — М.: Советский писатель, 1988. — 448 с.8. Гачев Г. Д. Русская Дума. — М.: Новости, 1991. — 272 с. 9. Гачев Г. Д. Русский Эрос. — М.: Интерпринт, 1994. — 279 с.10. Громов М. Вечные ценности русской культуры: к интерпретации отечественной философии // Вопросы философии. 1994. № 1. — С. 54-61.11. Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений в 30 т. — Т. 21. — М: Наука, 1980. — 554 с.

12. Достоевский Ф. М. Полное собрание сочинений в 30 т. — Т. 26. — М: Наука, 1984. — 552 с.13. Зеньковский В. В. История русской философии. — Т. 2. — Ч. 1. — Л.: ЭГО, 1991. — 256 с. 14. Ильин И. А. О России. — М.: Студия «ТРИТЭ», 1991. — 32 с.15. Карсавин Л. Восток, Запад и русская идея // Русская идея. – М.: Республика, 1992. — С. 313-323.16. Кутявин В., Леонтьева О. Миф o русском Сфинксе // Европа. 2006. № 6. — C. 167-173.17. Лосский Н. О. Условия абсолютного добра. Основы этики. Характер русского народа. — М.: Политиздат, 1991. — 368 с.18. Рерих Н. Зажигайте сердца. — М.: Молодая гвардия, 1990. — 192 с.19. Рябов О. Русская философия женственности (XI-XX века). — Иваново: Издательский центр «Юнона», 1999. — 359 с.20. Рябов О. «Умом Россию не понять». Гендерный аспект «русской загадки» // Женщина в российском обществе. 1998. № 1. — С. 34-41. 21. Рябов О. Женщинa и женственность в философии Серебряного века. — Иваново: Иванов. гос. ун т, 1997. — 159 с.22. Соловьев В. Философия искусства и литературная критика. — М.: Искусство, 1991. — 701 с.23. Соловьев В. Сочинения в 2-х тт. — Т. 2. — М.: Мысль, 1990. — 824 с. 24. Страда В. В свете конца, в предвестии начала // В раздумьях о России (XIX век). — М.: Археографический центр, 1996. — С. 23 – 41.25. Фарыно Е. Мыслитель. Мысль. Рефлексия // Идеи в России. Idee w Rosji. Ideas in Russia: Leksykon ros.-pol.-ang. pod red. A. de Lazari. — Т. 4. — Łódź, 2001. — C. 378 – 382.26. Федотов Г. П. Судьба и грехи России. Избранные статьи по философии русской истории и культуры. — Т. 1. — СПб.: София, 1992. — 352 с.27. Чаадаев П. Полное собрание сочинений и избранные письма. – Т. 1. — М.: Наука, 1991. — 800 с.28. Шубарт В. Европа и душа Востока. — М.: Русская идея, 1997. — 448 с. 29. Baring M. The Russian people. — L.: METHUEN & Co. LTD, 1911. — 430 р.30. Bierdiajew N. Nowe Średniowiecze. — Warszawa: Towarzystwo Wydawnicze „Rój”, 1936. — 248 s.31. Billington J. H. Mikhajlovsky and Russian Populism. — Oxford: Clarendon Press, 1958. — 217 p.32. Broda M. Paradoksy rosyjskiej wyobraźni.

6464




КаФедРа

Ku rzeczywistości – poza rzeczywistość // Literaturwissenschaftliche und linguistische der phantastischen Literatur. — Frankfurt am Main: PETER LANG, 2002. — S. 21 – 35.33. Broda M. „Zrozumieć Rosję”? O rosyjskiej zagadce-tajemnicy. — Łódź: Ibidem, 2011. — 544 s.34. Broda M. Historia a eschatologia. Studia nad myślą Konstantego Leontjewa i „zagadką Rosji”. – Łódź: Wydawnictwo Uniwersytetu Łódzkiego, 2001. – 346 s.35. Cirlot J. E. Słownik symboli. — Kraków: ZNAK, 2000. — 512 s.36. Dostojewski F. Dziennik pisarza. — T. 1. — Warszawa: Państwowy Instytut Wydawniczy, 1982. — 446 s.37. Dostojewski F. Dziennik pisarza. – T. 2. – Warszawa: Państwowy Instytut Wydawniczy, 1982. – 380 s.38. Dostojewski F. Dziennik pisarza. — T. 3. — Warszawa: Państwowy Instytut Wydawniczy, 1982. — 476 s.39. Dupré L. Inny wymiar. Filozofia religii. — Kraków: ZNAK, 1991. — 486 s.40. Eliade M. Historia wierzeń i idei religijnych. — T. 1. — Warszawa: Instytut Wydawniczy PAX, 1988. — 419 s.41. Eliade M. Mefistofeles i androgyn. — Warszawa: KR, 1994. — 269 s.42. Eliade M. Sacrum, mit, historia. Wybór esejów. — Warszawa: Państwowy Instytut Wydawniczy, 1993. — 301 s.43. Eliade M. Traktat o historii religii. — Łódź: OPUS, 1993. — 587 s.44. Graham J. Undiscovered Russia. – London: John Lane, 1911. – 602 s.45. Hercen A. Pisma filozoficzne. – T. 2. — Warszawa: Państwowe Wydawnictwo Naukowe, 1966. — 826 s.46. Kapuściński R. Imperium. — Warszawa: Czytelnik, 1993. — 336 s.47. Kołakowski L. Jeśli Boga nie ma... — Kraków: ZNAK, 1998. — 253 s.48. Michnik A., Tischner J., Żakowski J. Między panem a plebanem. — Kraków: ZNAK, 1995. — 688 s.49. Otto R. Świętość. Elementy racjonalne i irracjonalne w pojęciu bóstwa i ich stosunek do momentów racjonalnych. — Wrocław: THESAURUS PRESS, 1993. — 219 s.50. Parandowski J. Bolszewizm i bolszewicy w Rosji. — L.: Puls Publication Ltd., 1996. — 228 s.51. Pawlak J. Filozofia społeczna Mikołaja K. Michajłowskiego. — Toruń: Wydawnictwo Uniwersytetu Mikołaja Kopernika, 1979. — 276 s.52. Remnick D. Zmartwychwstanie. — Warszawa: Magnum, 1997. — 384 s.53. Salij Jacek OP. Rozpacz pokonana. — Poznań: W

drodze, 1983. — 295 s.54. Sarnowski S. Rozumność i świat. Próba wprowadzenia do filozofii. — Warszawa: Państwowe Wydawnictwo Naukowe, 1988. — 292 s.55. Scheler M. Pisma z antropologii filozoficznej i teorii wiedzy. — Warszawa: Państwowe Wydawnictwo Naukowe, 1987. — 519 s.56. Siemek M. J. Filozofia, dialektyka, rzeczywistość. — Warszawa: Państwowy Instytut Wydawniczy, 1982. — 240 s.57. Sokoloff G. Metamorphose de la Russie. — Paris: Librairie Artheme Fayard, 2003. — 772 s.58. Spengler O. Historia, kultura, polityka. — Warszawa: Państwowy Instytut Wydawniczy, 1990. — 278 s.

6565




ВХод В «ЛаБиРинТ»

ПеРВаЯ МиРоВаЯ Война В СоВеТСКоМ ПечаТноМ диСКуРСе 1920-1940-Х гг.

В.а. Кутдусова

THE FIRST WORLD WAR IN THE SOVIET PRESS IN 1920S - 1940s

V.A. Kutdusova

Статья посвящена актуальной на сегодняшний день проблеме формирования национальной иден-тичности. Автор стремится проследить механизмы создания национальных мифов и конструирова-ния исторической памяти. Автор считает уместным проследить эти процессы на примере памяти о 1-й мировой войне и конкретно: формах её репрезентации в советской печати. В качестве эмпирическо-го материала выступают выпуски советских газет «Правда» и ее пермского аналога — газеты «Звезда», вышедшие к годовщинам войны в период с 1924 по 1948 год. В качестве ключевого доказательства берет-ся тезис о том, что дискурс власти призван влиять на конструирование памяти посредством речевого воздействия на массы. Автор полагает, что советская власть, имевшая монополию на всю печатную продукцию, формировала идентичность советского человека, актуализируя и эмоционально окрашивая события и персонажей из прошлого. Анализ показал, что в советских газетах отмечаются периоды юбилеев и годовщин начала первой мировой войны, в наименьшей степени — ее окончание. Окончание войны была замещено памятью о Великой Октябрьской революции, затем и о гражданской войне. Вы-явленные образы войны в разные периоды отличны друг от друга, они конструируются авторами газет-ных колонок исходя из настоящего, в связи с проблемами их сегодняшней действительности.

Ключевые слова: историческая память, печатный дискурс, конструирование идентичности

The article is about a relevant issue of national identity formation. The author is aiming to trace the mechanisms of national myth creation and construction of historical memory. The author considers it appropriate to research these processes using the memory of World War I as an example. Specifically, the ways in which the war was covered in Soviet press. The empirical material used includes: issues of the Soviet newspapers «Pravda» and its Perm counterpart — newspaper «Zvezda» that were released in the period from 1924 to 1948. The key evidence is the thesis that government discourse was used to affect the memory construction by speech influence on the general public. The author suggests that the Soviet government, which had the the print media production monopoly, formed the identity of Soviet people by giving emotional context to the events and characters of the past. The analysis showed that the Soviet newspapers provided significantly more coverage to the periods of anniversaries of the beginning of WWI than to those of its end. The end of WWI was replaced by the memory of the Great October Revolution and, later, of the civil war. The images of war in different periods are dissimilar to each other, they are constructed by newspaper columnists with consideration of the current situation in order to reflect the reality.

Key words: historical memory, press, the construction of identity

Для современных европейцев одним из глав-ных исторических событий минувшего столетия является Первая мировая война. Память об этой войне во многом отражает ретроспективу соци-

альных и культурных трансформаций бурного ХХ века, являясь для них точкой отсчёта.

В отличие от Европы, историческое со-знание населения современной России включа-

6666





ет лишь одно масштабное событие — Великую Отечественную войну [39]. Вторая мировая зат-мила и вытеснила память о Первой, когда-то на-званной Великой войной — не только в Европе, но и в России. Последовавшие за Первой мировой войной «пролетарская» революция и Гражданская война представлялись новой власти основным мо-ментом истории. Усилия советской власти в обла-стях, связанных с формированием исторической памяти, практически вытеснили образы Первой мировой из коллективной памяти советских лю-дей в поздний советский период.

Проблемы конструирования прошлого пред-ставляют несомненный интерес для современной российской науки, поскольку связаны с процессом формирования национальной идентичности. Раз-работка данной проблематики также позволяет взглянуть на реконструкцию прошлого как на обо-ротную (или параллельную) сторону его конструи-рования и более осознанно различать эти феноме-ны истории. Общепризнанным может считаться утверждение, что 1914-1918 годы предопределили новый период отечественной истории, революци-онный способ решения задач модернизации и воз-никновение специфического советского общества.

С целью выявить, как формировались и из-менялись образы Первой мировой войны, мы об-ратились к формам ее репрезентации в советской печати. Нами было проведено формализованное исследование содержания главной партийной га-зеты «Правда» и ее пермского аналога — газеты «Звезда». В период после упразднения Пермской губернии статус «Звезды» менялся, но она всегда оставалась главным печатным органом в Перм-ском крае. В фокусе нашего исследования находи-лись выпуски газет, вышедшие к годовщинам вой-ны в период с 1924 по 1948 гг. Всего было выявлено 113 статей и колонок, затрагивающих тему Первой мировой войны, опубликованных в 20 номерах «Правды» и в стольких же «Звезды».

Конструирование исторической памяти мы понимаем как сложный процесс образования особой воображаемой реальности — жизненно-го мира, объективирующегося в ходе социальных взаимодействий между людьми. Общий феноме-

нологический взгляд на социальную реальность общества модерна, исходящий из концепций А. Щюца, П. Бергера и Т. Лукмана, необходимо дополнить концепцией Б. Андерсона, где он гово-рит о нациях как «воображаемых сообществах». Процесс соотнесения индивидуального и коллек-тивного исторического опыта в формировании коллективной памяти специально рассмотрен в работах М. Хальбвакса. Дальнейшее развитие его идеи получили в работах французского историка П. Нора, подчеркивавшего роль специальных ин-ститутов, связанных с конструированием прошло-го, особенно актуальных в новейшую эпоху. Как отмечает П. Нора, «мы живем в эпоху всемирного торжества памяти», где «все социальные, этниче-ское и семейные группы пережили глубокое изме-нение традиционного отношения к прошлому». В результате коренного перелома отношений между памятью и историей, оказалось «что памятью об-ладают именно сообщества» [42].

Формирование коллективной памяти нераз-рывно связано с процессами конструирования социальной идентичности. По мнению П. Нора, понятие идентичности претерпело смысловую инверсию, аналогичную и параллельную тому, что произошло со словом «история». «Из инди-видуального понятия оно стало коллективным, а из субъективного — как бы логическим и объ-ективным… стало категорией группы, формой определения человека “извне”» [42]. Исходя из вы-шесказанного, мы предполагаем, что дискурс вла-сти способен влиять на конструирование памяти и на формирование идентичности советского че-ловека посредством непрерывного воздействия на него через печатные издания. Власть обраща-ется к историческому прошлому для формирова-ния идентичности «сегодня». Память о прошлом включает в себя ценностно окрашенные образы и эталонные образцы как ориентиры для поведения членов советского общества. Власть, конструируя память, формирует нужные ей установки и акту-ализирует те события и персонажи из прошлого, которые выстраиваются в соответствии с логикой советского исторического мифа.

Среди 113 материалов, найденных в газетах

6767





«Правда» и «Звезда», присутствует большое коли-чество небольших колонок. В связи с годовщинами начала Первой мировой войны в Советском Союзе и других странах проходили демонстрации и ми-тинги. Авторы в колонках указывали лозунги, ко-торые использовали участники этих «церемоний». Так, в одном из номеров газеты «Звезда», выпущен-ном в память десятилетия «империалистской вой-ны», ЦК РКП(б) рекомендует свои лозунги [33]. На наш взгляд, они наиболее ярко отражают структу-ру национального мифа, конструируемого совет-скими властями. Каждая подглавка данной статьи отражает одно из содержаний этих лозунгов:

Долой виновников бойни — капиталистов, их лакеев-соглашателей: меньшевиков и эсеров!

Первая мировая война в советской печати представляется «захватнической и несправедли-вой». До Второй Мировой войны она не называ-лась «Первой мировой». В советской печати эту войну называли империалистической.

В конструировании исторического прошло-го советское государство формирует четкое пред-ставление о Нас, объясняет те или иные причины событий, рисует образы «героев» и «врагов». Об-ращаясь к теме Первой мировой войны, советские газеты так же четко выделяли образы вредителей и зачинателей войны. Мы видим, что Первая ми-ровая война презентуется как империалистская война, начатая «мировой буржуазией при пре-дательской поддержке II Интернационала» [9]. В призывах к трудящимся звучат лозунги «Против войны! Против буржуазии! Против социал-пре-дателей! За всемирную революцию! За диктатуру пролетариата! За коммунизм!» [9]

Зачинателями войны, в первую очередь, вы-ступают капиталистические правительства. Миро-вая буржуазия выступила против рабочего класса, трудящихся масс всех стран-участниц военных действий. По мнению авторов, правящие классы в капиталистических странах зверски и беспощад-но обошлись с рабочими массами, стремясь «бро-сить эти массы в гигантскую мясорубку на бес-численные фронты империалистской войны» [45].

Рабочий класс испытал неслыханные трудности, пролил моря крови и оставил на полях сражений горы трупов, подвергся величайшим страданиям и лишениям.

Первая мировая война стала порождением не только «господ министров, королей, демокра-тических президентов», но и «социал-демократов, меньшевиков» [14]. Война рассматривается не как вспыхнувший случайно очаг, а как преднаме-ренное запланированное историческое событие. Война не возникла сама по себе, то была законо-мерность исторического процесса: «Милый капи-талистический порядочек, замечательная «христи-аннейшая» капиталистическая цивилизация, с ее торговым «дубьем», запутались в лабиринте своих собственных противоречий» [22]. Но запутался не только Запад. Царская власть в России начала во-енные приготовления к войне задолго до лета 1914 года. Авторы подтверждают тезис о воинственных планах царского режима, прибегая к статистиче-ским данным: «Уже с апреля 1914 года был образо-ван специальный фонд военных расходов». Это, с их точки зрения, говорит о том, что начало войны входило в планы российского правительства. С каждым годом военные расходы увеличивались, таким образом, «всего с начала войны по 1 ноября 1917 г. специальные военные расходы составили около 45 миллиардов рублей». «Царь, помещики и буржуазия привели страну на край гибели, разо-рили ее, втянув в грабительскую войну» [22]. В то же время царь и дворянско-помещичьи круги уступают по частоте упоминаемости главным ви-новникам — капиталистам, буржуа, социал-эсе-рам из II Интернационала.

Бесчеловечную и злобную природу капита-лизма авторы раскрывают обращаясь к тем нега-тивным последствиям, к которым привела война. Газеты фокусируют внимание на экономике и ми-ровом хозяйстве, прибыльности военного произ-водства и войны, доходам буржуазии, получен-ным за счет массовой гибели молодых людей на фронтах войны, и на бесчисленном количестве нищих-калек.

Одним из образов, связанных с разрушитель-ной стороной империалистской войны, выступает

6868





упадок мирового хозяйства. В статье «Мировое хозяйство к десятилетней годовщине войны» [13] показано, как война привела к обнищанию капита-листического мира. Так, военные расходы привели к ухудшению состояния экономик европейских стран. Если до войны в Европе находился центр мирового хозяйства, то после ее окончания на пер-вое место вышли США. Европейские страны нахо-дятся в постоянном кризисе, который выражается в «затишье производственного аппарата» [13] и безработице. Рядом с яркими образами — таки-ми как море крови, горы трупов, бойня, обнищав-шая старуха-Европа и т.д. в статьях соседствуют абстрактные фразы про «концентрацию произ-водства и централизацию капитала» (мировое), взятые из трактатов по политэкономии. Авторы говорят о «все большей монополизации, появле-нии новой капиталистической олигархии» [13], и о том, что цены и заработная плата устанавливают-ся монопольным путем. Подобные наукообразные рассуждения должны были подтвердить шаткость капиталистического мирового хозяйства и кризис капиталистического мира в целом.

Стремясь показать безумие и жестокость во-йны, автор статьи говорит не столько о ходе бо-евых действий, победах и поражениях, сколько о бедствиях, связанных с войной: «бесчисленных калеках, изувеченных, инвалидах» [15]. Главные последствия войны печальны — это изувеченные искалеченные трудящиеся. В этой войне не было победителей и героев — только жертвы подлого преступления мирового капитализма.

Авторы статей фиксируют внимание на том, какой урон Первая мировая принесла мировой мо-лодежи. Они больше всего пострадали в войне. По официальной немецкой статистике, 44% потерь составляли молодые люди в возрасте от 19 до 25 лет[20].

Долой империалистов, готовящих новые войны, пособников и потатчиков

войны — соглашателей, социал-демократов!

Для поддержания советской идентичности характерны были постоянная актуализация об-

раза врага, риторика борьбы и насилия. Все эти элементы наиболее ярко отражаются в создании властным дискурсом в советской печати атмос-феры опасности новой империалистской бойни. Враг не дремлет, — трубила большевистская пар-тия, — «еще не зажили раны на теле угнетенного человечества, еще заполняют города и села сотни тысяч калек, сирот, обездоленных, но господству-ющие классы уже готовят новое мировое кровопу-скание» [37]. Опасность новой войны лейтмоти-вом проходит через большинство статей газет. МК РКП (Московский комитет РКП) в своем воззва-нии говорит о том, что в «день десятилетия импе-риалистской войны, меньшевики, эсеры и прочие «социалисты» вновь будут лицемерно говорить о своей преданности делу мира и будут давать но-вые обещания, в то же время, поддерживая граби-тельский Версальский договор и «голосуя вместе с буржуазией за военные кредиты во Франции, отпуская огромные средства на постройку новых крейсеров, дредноутов и воздушного военного флота Англии» [37].

До тех пор пока существуют капиталистиче-ские страны, пока не восторжествует пролетариат над буржуазией во всем мире, не будет вечного мира и расцвета человеческой культуры, — гово-рят нам со страниц «Звезды» и «Правды».

В реальности советского дискурса 1920-1930-х не просто существовала опасность войны, она культивировалась и образовывала основное содержание современности. Газеты сообщали чи-тателям, что советский народ должен встретить «первое десятилетие всемирной войны <…> в об-становке возрастающей опасности новых страш-ных побоищ. Десятилетие поэтому должно быть ознаменовано решительной борьбой против им-периализма и против социал-предателей, прикры-вающих своими мирными словами военные при-готовления хищников» [34]. Утверждалось, что, как и в 1914, социалисты II Интернационала снова «стараются усыпить бдительность народных масс заверением, что они войны не допустят» [34]. Хотя, по мнению авторов, «германские социал-демокра-ты поддерживают своих фашистов, английская рабочая партия в лице «рабочего правительства»

6969





строит танки, дредноуты и воздушные бомбоме-ты, а французские социалисты голосуют за воен-ный бюджет» [34]. Угроза новой войны нисколь-ко, по мнению авторов, не ослабла, и ее опасность нарастает с каждым днем. «Мирные конференции, служащие ширмой для сумасшедшей гонки воору-жений, рост фашизма, — все это явные признаки подготовки к новым войнам» [35].

Для текстов 1930-х гг. характерно представ-лять Германию как один из возможных очагов воз-горания новой войны, как и в годы Первой миро-вой: «двадцать лет назад «венценосный вождь» германского империализма, считая сложившуюся ситуацию благоприятной, подталкивая свою ав-стрийскую союзницу к развязыванию войны, об-ратился к германскому народу с призывом защи-щать попранную «честь Германии» [17].

По мнению советской печати начала 1930-х годов, история повторяется: Германия, стремясь расширить свои экономические, политические и военно-стратегические влияния, начала войну. Но захватническая программа германского им-периализма оказалась безрезультатной. Сколько жизней унесла война, сколько позора претерпе-вала Германия. Но это ее не оставило. «Ничему не научившись и ничего не забыв, фашисты на путях к власти начали разрабатывать новую про-грамму германского империализма» [17]. Газеты утверждают, что Германия собирается напасть на Советский Союз и захватить его территории. Од-нако, «если старый германский империализм в своем устремлении на Восток имел дело с гнилым и бездарным режимом царской России, то теперь агрессивный германский фашизм встретит отпор со стороны миллионов трудящихся» [17].

Долой грабительские мирные договоры, завязанные народами империалистами!

28 июня 1919 года был подписан Версаль-ский договор. В текстах газет «Правда» и «Звезда» он рассматривается как несправедливый — как символ жадного торжества победителей и полней-

шего уничтожения побежденного. Этот договор постоянно все нарушают, либо хотят нарушить. «Прошло пять лет со дня заключения версальского договора. Но уже через пять месяцев по его подпи-сании было ясно каждому, даже буржуа, что этот договор щедрой рукой сеет крупные семена новых войн. И на самом деле, весь послевоенный период был фактически периодом «малых войн». За эти пять лет человечество еще не прожило ни одного дня без того, чтобы где-нибудь в мире и больше все-го в Европе не лилась человеческая кровь во славу этого договора» [28]. Советский Союз предлагает избавиться от версальского договора путем соци-альной революции, потому что лидеры стран Лиги Наций не способны обеспечить прочный мир: «пять лет существования Лиги Нации прошли под знаком еще более лихорадочных вооружений, чем накануне империалистической войны. И в насто-ящий момент новая бойня так же возможна, как скажем, в 1913 году» [38]. Какими бы благими не были намерения членов Лиги Наций, сколько бы ни хотели они присоединить нас, Советский Союз, Германию и Америку к себе, мы не попадемся на это. Мы знаем, твердят со страниц, что «Никакие лиги наций, пусть и подправленные, и подкрашен-ные, не дадут человечеству мира» [38].

Порождение грабительского мира, Лига На-ции «являлась ничем иным, как огромной акци-онерской компанией по эксплуатации колоний и трудящихся масс, организацией мирового капита-ла для удушения пролетарской революции, что эта Лига Наций есть организация капитала, предохра-няющая человечество от войны» [32].

«Брестский мир знаменовал собою крупнейший этап в международной политике

советской власти» [3]

Россия не дошла до победного конца в Пер-вой мировой войне. У Советской России был свой «несправедливый договор» — Брестский мир, в результате которого Россия потеряла значитель-ные территории. Это событие также как и окон-чание войны не нашло массового отражения в га-зетах. Упоминание о Брестском мире приходится

7070





лишь на 3 марта 1928 года в газете «Правда». Но и в этих двух статьях последствия его заключения не упоминаются. Авторы акцентируют внимание на миротворческой стратегии Советской России. «За-ключив Брестский мир, Советская страна на деле показала, что она навсегда порвала с кровавым син-клитом империалистических стран, с их междуна-родными авантюрами, с алчностью и лживостью буржуазной дипломатии» [3]. Брестский мир, как пишут авторы, дал возможность воспользоваться «междоусобной империалистической грызней» и получить мирную передышку. Россия «…беспово-ротно вышла из круга империалистических войн, разорвав все обязательства царской России перед державами Антанты. Русский империализм был убит» [3]. С тех пор, использование противоречий между странами империализма является одним из главных принципов международной политики Со-ветского государства. Мы видим, что для авторов важно было говорить о Брестском мире не как о позорном итоге войны, а как временном компро-миссе, тактическом ходе в большой игре против мировых империалистов.

Да здравствует мировая революция — единственный путь к предотвращению

новых империалистских войн!

Постоянным рефреном в упоминаниях о во-йне звучит неимоверная значимость революции. Революция выступает неким универсальным сред-ством в борьбе против всех социальных, экономи-ческих и внутри- и внешнеполитических недугов. Так и всякую новую империалистическую войну способна прекратить лишь новая революция, как в свое время поставила крест на войне Октябрь-ская революция. Именно эта революция стала об-разцом во всякой борьбе против империализма. «Во всякой империалистической грядущей импе-риалистской войне еще скажется великое влияние того образца революционной борьбы за мир, кото-рый был показан в октябрьские дни семнадцатого года» [19].

Важную роль играет превращение империа-листической войны в гражданскую войну, комму-

нистическая борьба против войны: «Мы выступим решительно против всякой новой империалисти-ческой войны, не потерпим больше того, чтобы наши мужья и сыновья опять пошли на бойню для защиты «отечества» [12], т.е. ради интересов «золотых мешков». Именно потому, что мы стре-мимся к действительному миру, мы должны с еще «большей преданностью и самоотверженностью начать борьбу с буржуазным строем за комму-низм, борьбу, которая должна вестись не краси-выми фразами, но с оружием в руках», — твердит большевистская печать. Хочешь мира народов, тогда готовься к гражданской войне против капи-тализма и за коммунизм. «Только таким образом мы сможем освободить человечество от Молоха вечной опасности войны, готовящейся поглотить нашей мужей и сыновей» [12].

В статьях, посвященных Великой Октябрь-ской социалистической революции, обязательно отмечается ее «всемирно-историческое значение». Октябрьская революция «означает коренной по-ворот во всемирной истории человечества от ста-рого, капиталистического мира, к новому, соци-алистическому миру» [30]. «Она прорвала фронт империализма в одной из самых крупных стран мира, свергла в ней власть капитала и установила диктатуру пролетариата в форме советской вла-сти. Впервые в истории человечества власть пере-шла в руки класса, который до революции был уг-нетенным и эксплуатируемым» [26].

Концепция «пораженцев»

Советское государство в 1920 – 1930-е годы уже закрепило в своей мифологии исторический опыт, когда великая революция и ее вождь иско-ренили капиталистов в России. «Революционный класс в реакционной войне не может не желать поражений своего правительства, не может не ви-деть связи его военных неудач с облегчением низ-вержения его <…> надо использовать именно для этой цели» [30]. Превратить империалистическую войну в гражданскую — вот основная цель партии в период войны. Хоть большевизм придерживал-

7171





ся «пораженчества», это не означало, что он не го-тов защитить новое социалистическое отечество. Примером выступает октябрь 1917, «когда под знаменем Ленинизма родилась Красная Армия, за-щищавшая и защитившая первое в мире социали-стическое государство» [30].

В 1934 году громче звучит клич о защите своей социалистической родины: «… отныне мы — оборонцы <…> отныне международное поло-жение России переменилось в корне. Бывшая цар-ская Россия стала советской республикой, стала отечеством мирового пролетариата» [4].

Да здравствует коммунистический Интернационал – борец за мир и братство

народов!

При конструировании мифов для советской печати важно было выделить образы «врагов» и «вредителей». Соответственно, должны были быть и те, кто победят их. Помимо революции и больше-вистской партии, важнейшим актором в процессе установления «мира во всем мире» представляется III Интренационал [46]. Так, строители пермских заводов, протестуя против буржуазии, братоубий-ственной бойни, пишут: «Мы, строительные ра-бочие г. Перми, призываем всех трудящихся всего мира: «Идите по стопам Ленина, идите под знаме-нем Коминтерна! Бесстрашные, непоколебимые, идите по этому пути, и победа будет за Вами!» [36].

Если хочешь мира, укрепляй Красную Армию!

Опасность новой войны требует подготовки сильной армии. В этой связи активизируются при-зывы властей к усилению Красной Армии. Крас-ная Армия — детище Ленинизма, «защищавшая и защитившая первое в мире социалистическое государство» [30] в октябре 1917 года. Вся страна, трудящиеся, нуждаются в Красной Армии. Тру-дящиеся отдельных предприятий, представители всех сколько-нибудь значительных социальных групп советского общества символически высту-пают в печати с призывом вкладывать больше средств в вооруженные силы. Типичны для пред-

военного времени лозунги вроде: «Инвалиды тре-буют усиления Красной Армии!» [36].

«СССР — оплот и знаменосец мира»

В 1920-30-х гг. советская печать постоянно напоминает об опасности новой мировой войны. Она призывает население Советского Союза мо-билизоваться в преддверии опасности. Для дости-жения цели объединения нации власть обращает-ся к недавнему историческому прошлому, рисуя войну как социальную катастрофу.

Новое прочтение исторических событий про-шлого осуществляется благодаря национальному мифу, который создается властью. «Мифологиза-ция истории или историческое мифотворчество — один из инструментов для конструирования нации и национальной идентичности» [44]. В на-чале XX в. Ж. Сорель говорил о том, что «мифы должны создаваться искусственно, чтобы вооду-шевлять массы» [44]. В реальности печатного дис-курса 1920-х существовал «СССР — оплот и зна-меносец мира» [2], способный разоблачить тайны «хищников финансового капитала, лакеев из мел-кой буржуазии и подкупленных верхушек рабо-

7272





чих организаций» [38]. Ненавидящие советское государство империалисты готовят новую войну, натравливают народы друг на друга. СССР тщет-но борется за мир, помня, что война всё равно не-избежна, как и её последующий переход в войну гражданскую, войну классовую.

Советская печать утверждала, что пока суще-ствуют капиталистические страны, пока везде не восторжествует пролетариат над буржуазией, не будет вечного мира и расцвета человеческой куль-туры. «Спасение человечества только во Всемир-ном Союзе Социалистических Республик» [38].

Именно большевистская партия способна спасти мир от «хищных зверей, называющихся ка-питалистами. Этих хищных зверей рабочие долж-ны уничтожить!» [1]. «Кроме нас нет больше силы на окровавленной земле, нет больше силы, которая бы ясно видела настоящее и будущее, и которая бы вела трудящихся по единственному правильному пути подготовки к гражданской войне в ответ на подготовку буржуазии к войне империалистиче-ской» [12].

Чудовищная бойня, устроенная «импери-алистическими кликами во имя и во славу инте-ресов королей бирж, магнатов трестированного капитала, феодальных династий», прогнала на поля сражений рабочих и крестьян. Но, какими бы далекими не казались эти события, мир снова в опасности. Эта история – это «животрепещущее сегодня!» [6]. Потому что политика, приведшая к войне, продолжается. «Если бы не существовало Советского Союза, империалисты уже давно вве-ргли бы весь мир в новую кровавую пучину. Но высоко над земным шаром реет в поднебесье наше знамя, знамя великой страны мира, надежды всего трудящегося человечества» [6].

Газеты демонстрируют, что великое значение борьбы СССР за мир нехотя признается и вид-нейшими представителями стран капитализма. Так в беседе с корреспондентом «Правды» Ллойд-Джордж высказывается о внешней политике СССР. Он отмечает, что Советский Союз заинте-ресован в мире [11]. Такое же мнение высказывает член парламента Роберт Бутби, видный предста-витель группы молодых консерваторов. «Я никог-

да не сомневался, — заявил Бутби, — что главное стремление СССР в течение последних лет заклю-чается в сохранении мира» [21].С ним солидарен общественный деятель лорд Марлей, который считает что «Советский Союз является оплотом и надеждой тех сил, которые борются за мир» [23]. Все трое едины во мнении о том, что Первая ми-ровая война никому не принесла пользы, мирные договоры соблюдаются не в полной мере, Герма-ния представляет на сегодня большую опасность, и необходимо объединение разных стран против Германии — во имя мира.

Оборона и укрепление СССР — защита трудящихся от новых войн!

Трудящиеся, согласно советскому мифу, ста-ли жертвой жестокого нападения со стороны капи-талистов. Параллельно советский печатный дис-курс постоянно напоминает о том, что трудящиеся Советского Союза должны знать, что новая атака будет направлена именно против них. Поэтому не-обходимо усиленно готовиться к отражению этого натиска капиталистов, а «для этого надо развивать нашу химическую промышленность, строить свой воздушный флот, дабы на удар ответить ударом, который положил бы конец всем войнам» [29].

Таковы основные лозунги, выдвигаемые со-ветской печатью на протяжении 1920 – первой половины 1930-х гг. В контексте материалов, рас-крывающих эти лозунги, постоянно присутствует образ войны как бедствия, как страшной опас-ности, источником которой является мировой капитализм.

Годовщины окончания Первой мировой войны не вызывают в советской печати таких от-кликов, как ее начало. В первой половине ноября 1928 года краткие упоминания о войне встречают-ся лишь в связи с Великой Октябрьской революци-ей. Основное событие, вокруг которого выстраи-ваются все тексты, — это одиннадцатая годовщина Октября. Акцент делается на том, как под руковод-ством партии Ленина трудящиеся добились побе-ды над помещиками и капиталистами. Величие по-беды большевистской партии над капитализмом

7373





почти не оставляет места для памяти о войне. О ней вспоминают только для того, чтобы показать как «миллионы рабочих и крестьян Советского Союза будут снова демонстрировать свою непре-клонную и железную волю к строительству со-циализма, к защите социалистического отечества рабочего класса всего мира от нападений капита-листического стервятника»[18]. Превознося роль Великого Октября, спасшего миллионы, которые «окровавлены от бесчисленных ран и ударов», советская печать описывала как «подымается ра-бочий класс на борьбу с угнетателями и эксплуа-таторами, чтобы положить конец их подрывной, поджигательной работе, угрожающей основам че-ловеческой культуры» [18]. Только так можно, по мнению советской печати, прекратить новую же-стокую войну, подобную Первой мировой — на-чатая «культурнейшими народами Европы» [29] стала одной из самых ужаснейших. Ибо в своей жестокости капиталисты ХХ века превосходят все известные истории племена и народы: «Ужасные зверства азиатских племен Батыя и других — ни-что, по сравнению с кошмарными последствиями империалистской войны 1914–1918 годов» [29].

Война в контексте людских взаимоотношений

Советский миф, как и любой другой, был понятен и прост. Его образы доходчивы и апел-лировали не столько к разуму человека, сколько к эмоциям. Советский печатный дискурс, кон-струируя образ войны, пытается добавить в свое повествование ряд драматичных моментов. По-средством обращения к биографиям отдельных «простых людей», например, цитатам из записных книжек рабочего, достигается реалистичный об-раз действительности. Автор описывает, как рабо-чие на одной из фабрик чудесным ранним утром столкнулись с ужасной трагичной новостью. Все были в смятении, никто не желал работать, всех охватило непонимание и ужас. На железнодорож-ных станциях матери отправляют своих сыновей на фронт, «замертво падая на асфальт» [43].

Война предстает кошмаром, повлекшим за собой ломку человеческих судеб. Очерк «Тени во-

йны» описывает солдат, вернувшихся с войны и не нашедших себя. «Егор вернулся из войны, жена хо-лодна к нему, а соседи смотрят на тебя с ухмылкой и указывают пальцем «на безусого Корнеева». В своем последнем слове на суде что еще оставалось Егору говорить?!: «Он [Корнеев] — шкурник меня по сердцу, а я его по трусливой башке». Мораль в статье такова, что война несправедлива и порож-дает не героев, а жертв. «Война нагрызла тоской сердце Егора, война раскинула свои ядовитые щу-пальца по селам и весям <…>, и не один Егорушка за обиду кровью заплатил» [24].

Помимо художественных текстов встречают-ся личные записи. К примеру, в газетах приведен отрывок из личного дневника участника мировой войны — трогательная история о двадцатилетнем солдате, сидящем в окопе и безразлично ждущем своей смерти. Он устал бояться и настолько равно-душен к происходящему, что даже в грязном окопе ему уже не дискомфортно. Он не общается со сво-ими сослуживцами, не знает об их жизни ровным счетом ничего [16].

Вербальный текст сопровождается и невер-бальным. Для советской печати характерно нали-чие большого количества рисунков и карикатур. В одном из номеров «Звезды» 1924 года присутству-ет плакат Б. Ефимова: изображение капиталиста, во фраке, с огромным животом, восседающего на танке как на троне. Рядом находится небольшого роста, худощавого телосложения лакей. Танк едет поверх человеческих голов. Над головами буржуа и лакея развевается флаг с надписью «2-й Интер-национал». Изображение сопровождается тек-стом: «Мы помним войну!», «Долой соглашателей — единственную крепкую опору капитала!» [31].

В «Звезде» от 1 августа 1934 года приведены две фотографии: первая вид на кладбище, подпи-сано «на снимке, взятом из фотодокументов миро-вой войны («The Illustrated War News» 15 декабря 1915 года)»; второе изображение подписано: «Рас-стрел германского солдата в английском концла-гере. Снимок, запрещенный английской военной цензурой (Взят из журнала «View»)» [35].

7474





Под карикатурой, где двое неуклюжих и пузатых военнослужащих несут бомбу, дана над-пись: «Так встречен был юбилей мировой бойни 1914-1934». Рисунок сопровождается новостны-ми репортажами о переходе функции президента Германии к вождю и рейхсканцлеру Адольфу Гит-леру в связи со смертью Гинденбурга. В советских газетах, как и в любых других печатных изданиях, визуальные образы «переносят информацию, зна-ния, эмоции, эстетические ощущения, ценности», являясь важным дополнением к текстовым мате-риалам [47].

***Мы можем заключить, что основной мас-

сив упоминаний о Первой мировой в советской периодике 1920 – 1930-х гг. приходится на перио-ды юбилеев и годовщин начала войны. В гораздо меньшей степени в ней отмечается её окончание. Образ войны как страшного бедствия конструи-руется исходя из актуальных для советской власти проблем настоящего, в первую очередь опасности начала новой мировой войны.

В реальности печатного дискурса двадцатых годов существовал «СССР — оплот и знамено-сец мира» [33], способный разоблачить все тай-ны «хищников финансового капитала, лакеев из мелкой буржуазии и подкупленных верхушек ра-бочих организации» [2]. Ненавидящие советское государство империалисты готовят новую войну, натравливают народы друг на друга. Советский Союз тщетно борется за мир, помня, что война всё равно неизбежна, как и её последующий переход в войну гражданскую, войну классовую.

Война 1914-1918 гг. выступает в советских текстах 1920-х и 1930-х годов как империалист-ская бойня, устроенная «мировой буржуазией при предательской поддержке II Интернационала»[9]. Место скота на этой гигантской бойне занял рабо-чий класс, который пролил моря крови, подверг-ся величайшим страданиям и лишениям. Против участия трудящихся в этой войне «хищников фи-нансового капитала, лакеев из мелкой буржуазии и подкупленных верхушек рабочих организации» боролась лишь «одна партия: большевики» [2]. Война представлена как результат заговора бес-

7575





человечной и аморальной мировой буржуазии, преследующей цели наживы. Советская печать утверждала, что пока существуют капиталисти-ческие страны, пока везде не восторжествует про-летариат над буржуазией, не будет вечного мира и расцвета человеческой культуры. «Спасение че-ловечества только во Всемирном Союзе Социали-стических Республик» [38].

Совсем другая картина вырисовывается в га-зетных номерах 1944 и 1948 годов. Мировая война представлена исключительно как война чужой, враждебной страны — Германии — против России — Советского Союза. Появляются своя и чужая стороны. Забыта лексика предыдущих годов: не пишут о «хищных зверях», ввергших мир в «новую кровавую пучину». Война приобретает развива-ющийся сюжет и героев: несмотря на удачное на-чало войны 1914 года, Германия не смогла дойти до победного конца, — пишут авторы. «Россия на-несла немцам первые удары, и притом такой силы, что они в огромной степени определили и ход, и исход войны» [10]. Одерживая одну победу за дру-гой, немцы шли против России, отбрасывая по пути Францию, Англию. Но русская армия нанесла удар по Восточной Пруссии, и тем самым помог-ла своим французским союзникам выиграть сра-жение на Марне. Если раньше смысл войны был в создании благополучия интернационального класса капиталистов за счет горя интернациона-ла рабочих, то теперь у войны совершенно другой смысл — это борьба наций. В этой справедливой для России — СССР борьбе акцент делается не на страданиях участников, а на достижениях и под-вигах. Кардинально меняется лексика: появляются фразы вроде «блистательный Брусиловский про-рыв серьезно ухудшил стратегическое положение Германии и её союзников» [10]. Российская импе-раторская армия Первой мировой уподобляется Красной Армии, которая, как и раньше, приведет весь мир и Советский Союз к победе и устранит опасность германской агрессии навсегда. К концу лета 1944 года Советский Союз почти выиграл во-йну, одерживая победы на фронте. В советской пе-чати в этот момент российская императорская ар-мия представляется и прославляется как славная

предшественница РККА. Однако тенденция к реабилитации героев и

достижений Первой мировой не получила замет-ного развития и в 1940-х гг. В качестве славных предшественников и национальных военных ге-роев были выбраны персонажи из более далёкого прошлого — Александр Невский, Суворов и Куту-зов. Актуализации памяти не произошло — юби-леи войны в 1944 и в 1948 не заслужили отдельных статей ни в «Правде», ни в «Звезде», она упомина-ется только как часть контекста в материалах, по-священных либо современности («Великие побе-ды Красной Армии» [27] — 1944 г.), либо юбилеям Октябрьской революции.

Источники и литература

1. Америка и война // Правда. 1924. 3 августа. 2. Большевики и война // Правда. 1924. 2 августа. 3. Брестский мир // Правда. 1918. 3 марта.4. Величайшие преступления в истории Неизвестно, кто убийцы — неизвестно, кто убитые. Убийцы в сделке с агентами розыска Карл Радек // Правда. 1924. 1 августа5. Война (из записной книжки рабочего) // Правда. 1924. 3 августа. 6. Война империалистской войне // Правда. 1934. 1 августа. 7. Вчера и сегодня // Правда. 1924. 2 августа. 8. Долой империалистические войны // Правда. 1924. 27 июля.9. К десятилетию империалистской войны (завтра на демонстрацию) // Правда. 1924. 1 августа.10. Крушение германского империализма // Правда. 1944. 31 июля.11. Ллойд-Джордж об угрозе войны и мирной политике СССР // Правда. 1934. 1 августа. 12. Мировая война и пролетарские женщины // Правда. 1924. 1 августа. 13. Мировое хозяйство к десятилетней годовщине войны // Правда. 1924. 1 августа.14. Навстречу // Правда. 1924. 5 августа. 15. Нельзя забывать // Правда. 1924. 2 августа. 16. Ночь перед атакой (из дневника участника мировой войны) // Звезда. 1934. 1 августа. 17. По старым стопам // Правда. 1914. 31 июля.18. Поступь миллионов // Правда. 1928. 7 ноября.

7676





19. Путь империалистских войн и путь пролетарского мира // Правда. 1934. 1 августа 20. Рабочая молодежь и империалистская война // Правда. 1924. 3 августа.21. Роберт Бутби о 20-летии мировой войны // Правда. 1934. 1 августа. 22. Сколько стоила царская война // Правда. 1924. 5 августа. 23. СССР — надежда тех, кто борется за мир // Правда. 1934. 1 августа.24. Тени войны (из обследования мест заключения) // Правда. 1924. 10 августа. 25. 10 лет войны — 5 лет Лиги Нации // Правда. 1924. 31 июля. 26. Великая Октябрьская социалистическая революция и ее историческое значение // Звезда. 1948. 26 октября. 27. Великие победы красной армии // Звезда. 1944. 30 июля.28. Версальский мир // Звезда. 1924. 2 августа. 29. Война // Звезда. 1924. 1 августа.30. Война и ленинизм // Звезда. 1924. 27 июля. 31. Долой империалистические войны // Звезда. 1924. 27 июля. 32. К итогам 6 конгресса Коминтерна: борьба с опасностью империалистической войны // Звезда. 1928. 7 ноября. 33. Лозунги к 10-летию империалистской войны // Звезда. 1924. 24 июля. 34. Мировая война и II Интернационал // Звезда. 1924. 1 августа. 35. Первое августа // Звезда. 1934. 1 августа. 36. Пролетариат Перми о 10-летии империалистской войны // Звезда. 1924. 27 июля. 37. Разоблачаем предателей. Воззвание МКРКП против войны // Звезда. 1924. 30 июля. 38. 10 лет войны — 5 лет Лиги Нации // Звезда. 1924. 31 июля. 39. Андерсон Б. Воображаемые сообщества. Размышления об истоках и распространении национализма / Пер. с англ. В.Николаева и вступ. Статья Баньковской. — М.: «КАНОН-пресс-Ц», «Кучково поле», 2001. — 288 с.40. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. — М.: Медиум, 1995. — 323 с.41. Гудков Л. Д. «Память» о войне и массовая идентичность россиян // Неприкосновенный запас. — 2005. № 2-3. — С. 40 – 41 [Электронный ресурс] /

Режим доступа: http://magazines.russ.ru/nz/2005/2/gu5.html (дата обращения 19.01.2014 г.)42. Нора П. «Великое торжество памяти» // Неприкосновенный запас. — 2005. № 2-3. — С. 40 – 41.43. Нора П. Франция-память. — СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 1999. — 333с.44. Томайчук Л. «Мифологизация истории как инструмент конструирования национальной идентичности на современной Украине и в Беларуси» / Томайчук Л // Общество. Среда. Развитие. — 2012. № 3. — С. 52 – 5545. Хальбвакс М. Социальные рамки памяти / Пер. с фр. и вступ. Статья С.Н.Зенкина. — М.: Новое издательство, 2007. — 348 с.46. Чернявская В. Е. Дискурс власти и власть дискурса. — М.: Флинта, 2006. — 136 с.47. Штомпка П. Визуальная социология. Фотография как метод исследования: учебник/ пер. с польск. Н.В. Морозовой, авт. вступ. ст. Н.Е. Покровский. — М.: Логос, 2007. — 168 с. + 32 с. цв.ил. 48. Шюц А. Избранное: Мир, светящийся смыслом. — М.: Российская политическая энциклопедия, 2004. — 1056 с.

7777




РеЦенЗиЯ

иЗМенение адМиниСТРаТиВнЫХ ГРаниЦ КаК СПоСоБ РеШениЯ ПоЛиТичеСКиХ КонФЛиКТоВ

(Рецензия на монографию А.Ю. Сарана «Большая Орловщина. История административных границ»)

Монография кандидата исторических наук, научного сотрудника ВНИИ социального разви-тия села Орловского государственного аграрного университета А. Ю. Сарана «Большая Орловщина. История административных границ. 1566 – 2012» охватывает широкую историческую ретроспекти-ву изменения административно-территориально-го деления Орловского края, начиная со второй половины 16 века и заканчивая вторым десятиле-тием 21 века. Автор был признан победителем в номинации «история» на конкурсе на лучшую на-учную книгу 2013 года среди профессорско-препо-давательского состава высших учебных заведений и сотрудников научно-исследовательских учреж-дений России и СНГ, проходившей 28 октября 2014 года в Академии Образования Великобритании. Кроме этого, он был отмечен дипломом лауреата на проходившей в Сочи Всероссийской выстав-ке «Золотой фонд отечественной науки. Лучшее учебно-методическое издание в отрасли».

Одним из мотивов, побудивших познако-миться с данной работой, послужило название, являющееся, на наш взгляд, несколько прово-кационным, поскольку «большой» Орловщина была относительно незначительный период своей истории. Захотелось познакомиться с материалом, чтобы выяснить для себя какая же она «Большая Орловщина».

Во введении автор рассматривает вопро-сы развития исторической географии, в рамках которой находятся проблемы административно-территориального деления (АТД) и место истории АТД среди других исторических наук. По мнению автора, имеются необходимые предпосылки для выделения истории АТД в качестве самостоятель-ной научной специальности в рамках дисциплины историческая география. У истории АТД есть свой

предмет изучения, свои специфические источники знания и методы их исследования, возможность структурирования информации.

Независимо от представленного автором со-держания, монографию можно рассматривать со-стоящей из двух частей, одна из которых посвяще-на истории общего, а другая — специального АТД Орловского края. В первой части научной работы рассмотрены основные процессы изменения сети АТД, к которым автор относит увеличение или уменьшение числа административно-территори-альных единиц (АТЕ), укрупнение и разукрупне-ние самих единиц. Наряду с количественными изменениями рассматриваются и качественные перемены: на смену губерниям приходят обла-сти, уездам — районы. Эволюции АТЕ высшего, среднего и низшего уровня, к которым отнесены уезды, наместничества, области, станы, дистрик-ты, волости и другие, посвящены четыре первые главы монографии.

Орловский край появился относительно поздно – во второй половине XVI века в самый канун Нового времени. Постепенно в его соста-ве оказываются земли с более древней историей, в частности, город Стародуб, который известен с 1080 года (в составе Орловщины в 1918-1919 и 1937-1944), с 1146 года известны Мценск, Брянск, Белев, Елец, Карачев, Путивль, Севск, с 1147 года — Кромы, с 1152 — Глухов и Рыльск, с 1155 — Но-восиль, с XII века — Болхов, с XIV века — Мглин. Но именно Орёл становится центром базовой АТЕ страны, таковой в XVI-XVII веках являлся уезд, а затем в ходе реформ АТД XVIII века стал одним из опорных пунктов современной административной структуры страны.

Автор признает тот факт, что Орловское на-местничество, Орловская губерния, Орловская

н.С. Студенникова

7878




РеЦенЗиЯ

область не были гигантами по сравнению с други-ми АТЕ России соответствующего времени, за ис-ключением периода с 1819 по 1827 годы, в который Орловское генерал-губернаторство объединяло в своих границах пять губерний. Чаще всего Орлов-ский край уступал в размерах даже соседям, хотя порой Орловщина и вырывалась в первую пятерку крупнейших административно-территориальных единиц страны.

Используя международные сравнения, автор показывает, что территория Орловской области 1847 года в 47 тыс. кв. км по площади находилась где-то между Данией и Словакией (в границах 2012 г.). В 1937-1944 годах Орловская область имела площадь 66 тыс. кв. км и достигала уровня средне-го между Литвой и Ирландией, а после очередного разукрупнения 1954 года Орловщина, имея пло-щадь территории в 24 тыс. кв. км, находилась уже на уровне между Джибути и Израилем (в границах 1947 г.).

Границы Орловщины неоднократно перекра-ивались, достигнув своего максимума в 1944 г. (са-мая Большая Орловщина), а порой уменьшались до размеров одного Орловского района в 1930-1937 годах в составе Центрально-Черноземной области, а затем Курской области. В конце XX века грани-цы региона стабилизировались, и оказалось, что территория Орловской области составляет всего 52 % от площади Орловской губернии в границах 1778 – 1920 годов. Орловщина выступила донором для Брянской губернии, уступив ей 4 из своих 12 уездов в 1920 году и 28 из 66 районов Орловской области в 1944 году. В том же 1944 году 4 района достались Калужской области, а к Липецкой в 1954 году отошла территория бывшего Елецкого уезда, в составе 9 районов Орловской области.

В свою очередь, Орловщина неоднократ-но выступала в качестве рецепиента. В 1925 году Орловская губерния приняла от Тульской Ново-сильский уезд, территория которого сохранилась в составе современной Орловской области. К се-редине XX века для Орловской области донорами становились Курская, Воронежская, Калужская, Черниговская, Смоленская области России, а так-же Сумская область Украины.

По сравнению с XIX веком, только 14 реги-онов современной России увеличили свои тер-ритории, а гораздо большее число регионов (37), также как и Орловщина, понесли территориаль-ные потери в течение XX века. Из 85 субъектов РФ, существующих в настоящее время, 32 вообще не существовали в XIX веке как самостоятельные АТЕ. По мнению автора, на этом фоне Орловский край предстает одним из древних регионов Рос-сии, история которого отражает доминирующую общегосударственную тенденцию постепенного уменьшения размеров территории базовых АТЕ страны.

История внутреннего административно-территориального деления Орловщины также иллюстрирует измельчение АТЕ среднего уровня — современные районы в среднем в 3-4 раза мень-ше прежних уездов. Руководствуясь материалами монографии можно проследить историю измене-ния не только границ области, но и отдельных ее районов.

Рассмотрим административно-территори-альные преобразования на примере одного из наи-более древних районов области — Сосковского.

Название района связано с названием села Сосково, которое впервые упоминается в ведомо-стях Орловской епархии в 1734 году как село Щир, что в переводе с древнерусского означает «крас-ный», «красивый». Территория района в разные годы входила то в Кромской уезд, то в Дмитров-ский, а часть нынешнего района в Орловский уезд. И только 30 июля 1928 года на карте Орловской об-ласти появился Сосковский район на территории упраздненных Дмитровского и Кромского уездов с центром в селе Верхняя Боевка [1]. Это село из-вестно с конца 16 века. Стоит село на реке Ицка, ниже по течению которой расположены село Ниж-няя Баевка и деревня Кочевая («Коч» — стояние, кочевать, кочевник). Все эти топонимы объединя-ет тюркское происхождение, что говорит о собы-тиях связанных как с татаро-монгольским игом, так и более поздними набегами крымских татар.

До 23 июля 1930 года Сосковский район входил в состав Орловского округа Центрально-Черноземной области. 25 сентября 1930 года рай-

7979




РеЦенЗиЯ

он упраздняется, а территория передается в состав Урицкого района, который граничит с областным центром и до настоящего времени является одним из самых заселенных районов области. Район в качестве отдельной административно-территори-альной единицы был восстановлен 18 января 1935 года, однако, уже в составе Курской области. 27 сентября 1937 года была вновь образована Орлов-ская область, куда в числе 66-ти районов вошел и Сосковский район. После 1937 года и до 1954 года в составе Сосковского района было 12 сельских советов: Алмазовский, Алпеевский, Астаховский, Апальковский, Гнездиловский, Ефимовский, Жи-харевский, Кировский, Коровье - Болотовский, Лобынцевский, Мураевский, Сосковский, в соста-ве которых находилось 117 населенных пунктов. В феврале 1963 года Сосковский район вновь был упразднен и включен в состав Урицкого сельского района. И только 23 августа 1985 года район вновь обрел самостоятельность.

В настоящее время на территории района находятся семь сельских поселений, в состав ко-торых входит 81 населенный пункт. 21 населен-ный пункт в разные времена существования Со-сковского района прекратил свое существование. В основном это были поселки, которые появились на карте района в период Столыпинской реформы (1906-1908 гг.) и НЭПа (1921-1925 гг.).

Орловский край менял свои внешние и вну-тренние административные границы, пережив за свои четыре века существования 27 реформ, в частности, в XVIII веке – 5 реформ, в XIX веке — одну, в XX веке — 20, причем все в течение 1918-1989 годов и в XXI веке — одну реформу.

В результате ослабления территориально-го, человеческого и экономического потенциала Орловская область со второй половины XX века из Большой Орловшины образца 1937-1944 года с мощной промышленно-аграрной экономикой превращалась в дотационный аграрный регион. Область уже давно потребляет больше, чем может заработать ее экономика, снижается численность населения за счет перемещения на постоянное или временное место жительства в более успеш-ные субъекты РФ, а также за счет старения и есте-

ственной убыли.Наряду с общепринятой классификацией

административно-территориального деления, со-ответствующей общероссийскому классификато-ру АТД России, автор в своем исследовании вво-дит новое понятие «специальное» АТД, в котором Орловский край предстает в качестве АТЕ раз-личного уровня в составе политических, эконо-мических, образовательных, культурных и регио-нальных образований [2]. История специального АТД рассмотрена в пятой, шестой и седьмой гла-вах монографии.

К специальному политическому АТД автор относит деление Российской империи на 8 сена-торских округов, произведенное императором Павлом I в 1799 году. Орловская губерния попала в состав 5-го сенаторского округа вместе с Минской, Волынской, Подольской, Киевской, Литовской, Бе-лорусской, Курской и Слободско-Украинской гу-берниями. После завершения сплошных ревизий в 1800 году данное АТД более востребовано не было.

В системе общеполитических межрегиональ-ных объединений Орловская область входила в состав ассоциаций «Черноземье» (1991-2001 гг.) и «Центрально-Черноземная (с 2001 г.), также с 2001 года является частью Центрального федерального округа РФ.

История АТД Большой Орловщины неотде-лима от военной истории России и военного АТД страны. Орловская крепость становится звеном Большой Засечной черты, которая в XVI веке была основной военной АТЕ высшего уровня в Москов-ском царстве для оказания необходимого военного противостояния угрозе со стороны южных степей. В Российской империи XIX века Орловская губер-ния с 1864 по 1888 год принадлежала Харьковско-му военному округу, а после его упразднения была переведена в состав Московского военного округа. В течение XX века трижды создавался Орловский военный округ (1918-1922, 1938-1941, 1943-1945 гг.) и трижды расформировывался. С 1946 года город Орёл вновь возвращается в состав Москов-ского военного округа. В результате реформ с 2010 года территория Орловской области вошла в со-став Западного военного округа, одного из четы-

8080




РеЦенЗиЯ

рех военных округов современной России.В 1918 году Орловская губерния оказалась,

как и в XVI веке, пограничной для нашего госу-дарства. Теперь она становится западной грани-цей России и к концу июня 1918 года создается 3-й Орловский пограничный округ в составе пяти по-граничных районов: Брянского, Новооскольского, Льговского, Курского и Острогожского, которые по общему АТД принадлежат Орловской, Курской и Воронежской губерниям. С 1 февраля 1919 года пограничные округа упраздняются, а на базе Ор-ловского пограничного округа формируется 3-я пограничная дивизия.

В кластере специального политического АТД автор рассматривает историю полицейского АТД России, первоначально созданного для борьбы с «лихими людьми» губной реформой 1555 года и заканчивая отнесением Орловской губернии в об-ласти политического сыска в Центральное (Мо-сковское) районное охранное отделение в период с 1907 по 1914 год. К данному кластеру отнесено и специальное судебное АТД.

В кластер специального экономического АТД автором включена история горного, энерге-тического, лесного, таможенного, антимонополь-ного, транспортного, почтового ТД, а также АТД фитосанитарного и ветеринарного надзора, рыб-надзора, Госатомнадзора, технического надзора, управления государственных имуществ, удельно-го ведомства в период с 1797 по 1917 год, гидроме-теорологии и финансовых рынков.

Специальное АТД в области образования и культуры показывает место Орловского края в истории книгоиздания, средств массовой инфор-мации, Росохранкультуры, русской православной церкви.

В процессе общего и специального АТД на-шей страны в течение XVIII-XXI вв. Орловский край включали, порой одновременно, в самые разные регионы: Средне-Русский, Централь-ный, Центрально-Черноземный, «Замосковный», Приокский (Окский, Верхнеокский), Донской, Юго-Западный. При этом исторически общеге-ографические и специальные административно-территориальные границы не только разделяли,

но и связывали Орловский край с Украиной и Бе-лоруссией, Прибалтикой и Польшей, а также со многими регионами России от Поволжья на вос-токе до Смоленщины на западе, от Москвы, Санкт-Петербурга, Архангельска, Калуги и Тулы на севе-ре до Курска, Воронежа, Белгорода, Краснодара и Северного Кавказа на юге.

Историю изменения АТЕ общего и специ-ального деления автор неразрывно связывает с политическими изменениями, происходящими в стране, а сам факт изменения административно-территориальных границ предстает как способ ре-шения текущих политических потребностей госу-дарственного аппарата, как ответ на возникающие внутренние и внешние вызовы. Одним из приме-ров изменения территории Орловского края для решения проблем усиления власти центра и осла-бления региональных властей явилось сокраще-ние территории Орловской губернии в 1920 г. Из Орловской губернии были выделены 4 уезда для создания Брянской области, в результате чего гу-берния, помимо сокращения территории и умень-шения численности населения, лишалась своего промышленного потенциала, что превращало ее в аграрный регион. В этих условиях повышалась зависимость региона от центральных властей, ве-дающих перераспределением ресурсов. Одна из функций АТД в определенные периоды истории страны и Орловского края использовалась в каче-стве инструмента политической борьбы.

В главе 8 автор предлагает проследить логи-ку объединительных процессов в системе общего и специального АТД и предлагает свою системати-зацию названий всех административно-террито-риальных региональных образований, в которых участвовала Орловщина. В качестве одного из при-знаков систематизации автор предлагает исполь-зовать национальный признак и в качестве при-мера приводит Среднерусское межрегиональное управление средствами массовой информации.

Рискну предположить, что историю специ-ального АТД можно было бы рассматривать, ис-ходя из существующих видов экономической де-ятельности, в соответствии с общероссийским классификатором видов экономической деятель-

8181




РеЦенЗиЯ

ности, а также в соответствии со структурой фе-деральных органов исполнительной власти, ис-пользуя в качестве исторических периоды между изменениями, вносимыми в структуру федераль-ных органов исполнительной власти [3, 4].

В процессе работы над монографией авто-ром проделана большая исследовательская рабо-та, предложена авторская периодизация истории общего АТД еления, введено понятие «специаль-ное» АТД, выполнен анализ политических и исто-рических предпосылок и условий для пересмотра границ субъектов АТД, что позволяет охарактери-зовать ее как глубоко проработанную научно-ис-следовательскую и мировоззренческую работу.

В монографии обобщены ранее собранные автором сведения по истории общего и специаль-ного АТД Орловского края, что позволило пред-ставить словарь исторических терминов АТД, хронику событий общего и специального АТД Большой Орловщины, хронологию уездов и рай-онов Орловского края, алфавитный справочник уездов и районов Большой Орловщины, перечень АТЕ единиц на территории Орловщины.

Данную работу можно отнести к новатор-ским разработкам, поскольку проблемы истории общего и специального АТД Орловского края до настоящего времени не исследовалась в таком виде и в такой исторической ретроспекции. Работы ис-следователей АТД других регионов, а это, в основ-ном, специалисты архивного дела, носят скорее информационно-справочный характер. Автору удалось представить данные АТД в историческом аспекте, проанализировать их с позиции полити-ческих изменений в стране и области, довести до широкой аудитории как для популяризации зна-ний по историческому краеведению, так и для уче-та исторического опыта при принятии решений в области АТД федеральными, региональными и му-ниципальными органами исполнительной власти. Монография представляет большой интерес не только для любителей исторического краеведения, географов, политологов, но и для более широкой аудитории.


1. Сайт администрации Сосковского района Орловской области. URL: http://admsoskovo.ru/ (дата обращения: 20.06.2014). 2. Общероссийский классификатор объектов административно-территориального деления (ОКАТО), ОК 019-95, утвержден Постановление Госстандарта РФ от 31.07.1995 № 413. Введен в действие 01.01.1997.3. Общероссийский классификатор видов экономической деятельности (ОКВЭД), ОК 029-2001, утвержден Постановление Госстандарта РФ от 06.11.2001 № 454-ст. Введен в действие 01.01.2003.4. Указ Президента РФ от 21.05.2012 № 636 (ред. от 12.05.2014) «О структуре федеральных органов исполнительной власти». URL: http://www.consultant.ru/document/cons_doc_LAW_162924/

8282




СоБЫТиЯ, ХРониКа

ВСеРоССийСКаЯ МоЛодежнаЯ научно-ПРаКТичеСКаЯ ЛеТнЯЯ ШКоЛа «ТеРРиТоРиаЛьнаЯ иденТичноСТь В СоВРеМенноМ МиРе:

ПРоБЛеМЫ и ПеРСПеКТиВЫ иССЛедоВаниЯ» (ПеРМь, уСоЛье, 25-28 аВГуСТа 2014 г.)

М. В. назукина

25-28 августа 2014 года в Перми на базе Пермского научного центра УрО РАН прошла летняя школа «Территориальная идентичность в современном мире: проблемы и перспективы ис-следования». Организаторами летней школы вы-ступили отдел по исследованию политических институтов и процессов ПНЦ УрО РАН, Лабора-тория по исследованию идентичности ПГНИУ и Экспертная Сеть по исследованию идентичности (http://identityworld.ru/).

Проведение Летней школы по территори-альной идентичности в Перми совпало с важной символической датой: летом исполнилось ровно 5 лет с момента основания Экспертной Сети по ис-следованию идентичности. Пятилетний юбилей достаточно серьезная дата для сетевого научного сообщества. За это время Сеть показала не только свою жизнеспособность, но и эффективность.

Изучение процессов конструирования тер-риториальной идентичности на разных уровнях пространственной структуры оказывается важ-ным для оценки социальных последствий и по-тенциала протекающих на уровне территорий со-циально-политических процессов. В современном мире идентификация с территорией становится инструментом мобилизации населения, и осозна-ние важности этого политического ресурса про-исходит повсеместно и весьма активно. Данная проблематика территориальной идентичности в политическом — теоретическом и прикладном — аспектах стала базовой для летней школы, про-грамма которой была направлена на расширение личных профессиональных и деловых связей, предоставляет возможность презентации и про-движения собственных проектов, а также участия в совместных проектах, стимулирует поиск новых идей.

Участниками-слушателями летней школы

стали молодые ученые из Перми, Иваново, Магни-тогорска, Екатеринбурга, Новосибирска, Москвы.

Лекторами и преподавателями школы вы-ступили ведущие специалисты по территориаль-ной идентичности: В. Л. Каганский (Институт гео-графии РАН, канд. геогр. наук), М. Ю. Тимофеев (ИвГУ, д-р филос. наук.), М. В. Ноженко (ЕУ СПб, канд. полит. наук.), О. Б. Подвинцев, (ПНЦ УрО РАН, д-р полит. наук), К. А. Сулимов (ПГНИУ, канд. полит. наук), П. В. Панов (ПГНИУ, д-р полит. наук), М. В. Назукина (ПНЦ УрО РАН, канд. полит. наук), А. А. Гриценко (Институт географии РАН, канд. геогр. наук), И. И. Митин (Центр культурных инициатив Новой Москвы, канд. геогр. наук).

Лекционная и интерактивная часть про-граммы летней школы касалась преимуществен-но теоретико-методологических вопросов и ис-следовательских проблем изучения феномена территориальной идентичности. Так, например, были подняты и обсуждены такие темы как не-ареальные типы идентичности, мифогеографиче-ский подход к изучению территорий, координа-ты региональной идентификации в современной России, роль и значение брендинга как механизма идентификации территории, теоретические во-просы изучения региональных идентичностей, причины и факторы политизации этнических идентичностей и др.

Кроме этого, в рамках школы была проведе-на дискуссия «Пермская региональная идентич-ность: акторы, специфика тренды», в которой при-няли участие слушатели и преподаватели школы, а также пермские эксперты, ученые; и научное состязание в формате ток-шоу (Научные бои име-ни Шелдона Купера), где двое участников школы представили результаты своих исследований в по-пулярной и понятной неподготовленной аудито-рии форме.

8383




СоБЫТиЯ, ХРониКа

Практическая составляющая школы, направ-ленная на тренировку навыков работы с «полем» изучаемого феномена, была проведена в городе Усолье и городе Соликамск, а также в село Тохтуе-во Соликамского района была проведена встреча-интервью с главой района и каскад мастер-классов по проблеме территориального маркетинга. Миха-ил Тимофеев, профессор ИвГУ, главный редактор сетевого научного издания «Лабиринт. Журнал социально-гуманитарных исследований» расска-зал о том, что такое брендинг территории. Он от-метил, что появление брендов городов и регионов — некая мода времени: наряду с гербом, флагом и гимном города озаботились и своими брендами. По мнению эксперта, города и есть сами бренды: «Бренд территории — это попытка извлечения не-ких дивидендов, иногда не конкретно финансовых, от самой территории». Ирина Шафранская, декан факультета менеджмента НИУ ВШЭ-Пермь проа-нализировала процесс создания брендов регионов и муниципальных образований в России и опре-делила факторы успешности брендинга. Молодой бренд-менеджер города Добрянка Иван Свисту-нов, директор агентства городских инициатив «Столица доброты» поделился опытом успешного брендинга в Пермском крае. По итогам состоялось живое обсуждение. Особый интерес, учитывая практическую значимость тематики, вызвал во-прос «выращивания» бренда города. Участники сошлись во мнении необходимости учета объек-тивных особенностей места, его идентичности, как необходимого условия выработки бренда.

В последний день работы школы участники представили свои исследования и получили под-робную «обратную связь», ценные рекомендации от преподавателей Школы. Завершилась Школа вручением свидетельств участникам.

Участники и эксперты положительно оцени-ли проведенную Школу и сошлись во мнении, что подобный формат Школы по идентичности заслу-живает стать ежегодным мероприятием.

Мероприятие финансировалось из средств УрО РАН в рамках конкурса молодежных научных школ и конференций, а также при финансовой поддержке Администрации губернатора Пермско-

го края, Министерства образования и науки Перм-ского края. По итогам работы Школы готовиться к изданию Спецвыпуск «Вестника ПНЦ УрО РАН».

Летняя школа была посвящена памяти тра-гически погибшего Д. В. Визгалова, канд. геогр. наук, генерального директора научно-консалтин-говой компании «Живые города», одного из веду-щих специалистов в области городского маркетин-га, принимавшего активное участие в подготовке Летней школы.

8484




Брода Мариан (Лодзь, Польша) — доктор гуманитарных наук, профессор кафедры изучения Центральной и Восточной Европы Лодзинского университета. Член Междисциплинарной группы со-ветологических исследований Лодзинского универсттета и International Dostoevsky Society. E-mail: [email protected]

Корюхина Ирина Юрьевна (Иркутск, Россия) — кандидат философских наук, доцент кафедры психологии и культурологии факультета сервиса и рекламы Иркутского государственного университе-та, сотрудник Центра независимых социальных исследований и образования. E-mail: [email protected]

Котова Екатерина Сергеевна (Санкт-Петербург, Россия) — учитель истории в ГКСУ ВУ СОШ №1 СПб, магистр Европейского университета в Санкт-Петербурге. E-mail: [email protected]

Куклина Вера Владимировна (Иркутск, Россия) — кандидат географических наук, докторант Ин-ститута географии им. В. Б. Сочавы Сибирского отделения ФАНО, сотрудник Центра независимых со-циальных исследований и образования. E-mail: [email protected]

Кодина Инна Николаевна (Иваново, Россия) — кандидат социологических наук, старший пре-подаватель кафедры общей социологии и феминологии Ивановского государственного университета. E-mail: [email protected]

Кутдусова Виктория Альмировна (Пермь, Россия) — студентка 4 курса специальности «Меж-культурные коммуникации» Пермской государственной академии искусства и культуры. E-mail: [email protected]

Назукина Мария Викторовна (Пермь, Россия) — кандидат политических наук, научный сотруд-ник Пермского филиала Института философии и права Уральского отделения Российской академии наук (УрО РАН). Координатор экспертной Сети по исследованию идентичности. E-mail: [email protected]

Полухина Елизавета Валерьевна (Москва, Россия) — кандидат социологических наук, старший преподаватель факультета социологии НИУ ВШЭ. E-mail: [email protected]

Студенникова Надежда Сергеевна (Орёл, Россия) — старший научный сотрудник ВНИИ соци-ального развития села Орловского государственного аграрного университета. E-mail: [email protected]

Тимофеев Михаил Юрьевич (Иваново, Россия) — доктор философских наук, профессор кафе-дры философии Ивановского государственного университета, главный редактор журнала «Лабиринт». E-mail: [email protected]

Шабурова Ольга Викторовна (Москва, Россия) — кандидат философских наук, независимый ис-следователь. E-mail: [email protected]

СВедениЯ оБ аВТоРаХ

8585




3 2014

Documents