Научное приложение. Вып. XCV
НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ
K.M. АЗАДОВСКИЙ
РИЛЬКЕ И РОССИЯ
Статьи и публикации
Москва Новое литературное обозрение
2011
УДК 821.112.2 ББК 83.3(4Герм)6-8Рильке P.M.
А35
НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ Научное приложение. Вып. XCV
Азадовский K.M. А 35 Рильке и Россия: Статьи и публикации.— М : Новое литера
турное обозрение, 2011. — 432 с : ил.
Райнер Мария Рильке (1875—1926), великий германский поэт XX века («германский Орфей» — называла его Марина Цветаева), известен не только как замечательный и тончайший лирик. Совершенно особый, во многом уникальный эпизод, относящийся к истории русско-немецких культурных «пересечений», — страстная любовь Рильке к России, его поездки в нашу страну (1899 и 1900), встречи и переписка с деятелями русской культуры (среди них — Лев Толстой, Антон Чехов, Леонид Пастернак, Борис Пастернак, Марина Цветаева), занятия русским языком и русским искусством, переводы русских авторов, наконец — стихи и проза поэта, отразившие его увлечение Россией.
Константин Азадовский, историк русской и западноевропейской культуры, в течение нескольких десятилетий собирал и исследовал материалы, посвященные теме «Рильке и Россия». Сборник, предлагаемый вниманию читателей, объединяет в себе его избранные работы, отражающие, с одной стороны, русофильские искания самого Рильке, с другой — восприятие Рильке и его поэзии в русской культурной среде первой четверти XX века.
УДК 821.112.2 ББК 83.3(4Герм)6-8Рильке P.M.
ISBN 978-5-86793-863-5
© K.M. Азадовский, 2011 © Оформление. «Новое литературное обозрение», 2011
ОТ АВТОРА
В этой книге собраны статьи и публикации, объединенные темой «Рильке и Россия» и выполненные в разное время. Работа, начатая в конце 1960-х, растянулась на долгие годы, а в отношении ряда сюжетов, выявленных сравнительно недавно, продолжается и поныне.
В отличие от книги под тем же названием, выпущенной в 2003 году в петербургском Издательстве Ивана Лимбаха («Рильке и Россия. Письма. Дневники. Воспоминания. Стихи»), настоящее издание построено по принципу «двунаправленное™»: документы, рассказывающие о поездках Рильке в Россию, его связях с деятелями русской культуры, занятиях русским языком и искусством и выполненных им переводах русских авторов на немецкий язык, соседствуют с материалами, освещающими восприятие Рильке в России первой трети XX века (А. Биск, А. Блок, В. Иванов, Б. Пастернак, М. Цветаева и др.). Тема «Рильке и Россия» — ярчайший эпизод из насыщенной событиями многовековой истории русско-германских культурных «взаимоотражений» — предстает, таким образом, в весьма расширенном и обогащенном виде.
Библиографические сведения о первых публикациях предпосланы примечаниям к каждой из работ.
Слова, предложения или фрагменты в немецких текстах Рильке, Л. Андреас-Саломе, А. Бенуа, М. Цветаевой и др., написанные в оригинале по-русски, выделены курсивом и воспроизводятся по новой орфографии, но с соблюдением характерных особенностей (в письмах Рильке — ошибок) оригинала; падежные окончания в написанных по-русски именах собственных при переводе изменены сообразно требованиям русского языка.
Письма русских корреспондентов Рильке (прежде всего — А. Бенуа), написанные по-русски, курсивом не выделяются; иностранные слова или фразы воспроизводятся в этом случае на языке оригинала (немецком или французском) и сопровождаются переводом на русский язык (подстрочное примечание внизу страницы).
Полное описание цитируемого печатного источника дается при первой отсылке.
Переводы с немецкого и французского языков (как прозаические, так и стихотворные) выполнены автором.
Все републикуемые тексты просмотрены наново; в них внесены необходимые уточнения и дополнения, в ряде случаев произведены сокращения или перестановки (так, история переписки
6 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Рильке с Борисом Пастернаком и Мариной Цветаевой, подробно изложенная в статье «Орфей и Психея», опущена в обзорной статье, которой открывается книга).
Тем не менее каждую из работ следует рассматривать как отдельное и самостоятельное исследование. Разумеется, при таком подходе невозможно было избежать повторов и даже прямых совпадений. Мы не стремились устранить их полностью, исходя из того очевидного обстоятельства, что изъятие важных смысловых компонентов нарушает связность изложения и губительно сказывается на любом тексте, будь то художественная или научная проза. Надеемся, что просвещенный читатель простит нам эту сознательную погрешность.
Константин Азадовскии
«РОССИЯ БЫЛА ГЛАВНЫМ СОБЫТИЕМ...»
Нет ничего необычного в том, что писатели и поэты, причастные к тайнам родного языка, испытывают стесненность в его пределах, неутомимо тянутся к иноязычным культурам и черпают в них вдохновение. «Мне хочется уйти из нашей речи / За все, чем я обязан ей бессрочно»1 — памятные для многих строки русского поэта, обращенные к немецкой поэзии, как нельзя лучше передают ту ностальгическую «тоску по мировой культуре», что была свойственна не одному Осипу Мандельштаму. В одном из своих стихотворений Марина Цветаева писала, что испытывает усталость от «уступчивости» русской речи2 — такое признание может сделать лишь подлинный поэт, в совершенстве владеющий словесным ремеслом. Хорошо известны и случаи отказа — добровольного или вынужденного — от родного языка, причем талантливый мастер способен и в новой языковой стихии достичь неизведанных художественных вершин. В русской литературе XX века это лучше других доказал Владимир Набоков.
Но даже на этом фоне Райнер Мария Рильке, великий германский лирик, страстно поклонявшийся на протяжении многих лет России и всему русскому, — случай, без сомнения, удивительный. Влечение Рильке к России — чувство особого рода, коренящееся и в настроениях эпохи, и в индивидуальном психическом складе; оно богаче и глубже, чем естественное для поэта желание приблизиться к другой культуре и овладеть новыми для него возможностями языкового самовыражения. Россия, какой ее увидел Рильке на рубеже XIX и XX веков, стала для него откровением, глубоким интимным переживанием, воплощением «братства»... Именно в России поэт, казалось, нашел то, чего ему мучительно недоставало на Западе. Среди народа, ставшего ему родным и близким, он сполна ощутил свое призвание — поверил в свою поэтическую судьбу и миссию, осознал в себе качества, которые считал необходимыми предпосылками творческого состояния: набожность, терпеливость, смирение. Обо всем, что было им создано ранее, до встречи с Россией, поэт вспоминал «с неохотой»3.
На протяжении всей своей жизни Рильке с благодарностью говорил о своей «духовной родине» — так он называл Россию. «К числу сокровенных тайн и незыблемых опор моей жизни, — писал Рильке в 1903 году, — принадлежит то, что Россия — моя
8 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
родина...»4 То же самое повторял он спустя многие годы. «Чем только я ни обязан России, — признавался он в одном из писем 1920 года, — она сделала меня таким, каков я ныне, из нее я вырос духовно, она — родина каждого моего побуждения, все мои духовные истоки — там\»5
Рильке был действительно многим обязан России, открывшей перед ним «мир неслыханных измерений»6. Но и наша страна должна быть за многое благодарна Рильке, чьи вдохновленные Россией стихи могут быть поставлены в один ряд со стихами Блока, Есенина, Цветаевой... Никому из иноязычных поэтов, пытавшихся воспевать Россию, не удавалось найти столь пронзительные образы, какими насыщен «Часослов» — книга о «русском боге», русском иночестве и паломничестве. Созданная нерусским поэтом, эта книга проникнута великой любовью к России и верой в ее будущее. Россия Рильке также, как и Россия Блока, — неумирающий поэтический шедевр, красочная страница в истории поэтического искусства.
Страсть к России как одну из «сокровенных тайн» поэта, на которых зиждется его творчество, проницательно (и раньше многих других) угадала Марина Цветаева. Восторженная поклонница Германии, она видела в Рильке родственное ей начало. «...Россию, — писала Цветаева в 1927 году, — он любил, как я Германию, всей непричастностью крови и свободной страстью духа...»7
Об этой духовной «страсти» поэта, никогда в нем не угасавшей, повествуют документальные свидетельства. Увлеченно и целеустремленно изучал и впитывал в себя Рильке, особенно в 1899— 1902 годах, образ «обетованной» страны. Он встречался или переписывался с русскими писателями (Л.Н. Толстым, А.П. Чеховым), художниками (А.Н. Бенуа, Л.О. Пастернаком), скульпторами (A.C. Голубкиной, Паоло Трубецким), переводил русских авторов, восторженно пропагандировал в Германии русское искусство, пробовал писать русские стихи.
Канва взаимоотношений германского поэта с русской страной воистину напоминает любовный роман со всеми его неизменными перипетиями: зарождение и стремительное развитие чувства, бурный взрыв и в конце, как водится, охлаждение. Такое сопоставление тем более оправданно, что поэт отождествлял Россию с горячо любимой им женщиной. Однако в этом «романе» отчетливо слышится и другое — совсем не лирическое — звучание. Интенсивность, насыщенность, преизбыточность чувства, которое питал Рильке к России и русским, передает — наглядно и убедительно — всю сложность и даже опасность головокружительного воспарения «в эмпиреи». Идеализация страны и ее народа ведет, как правило, к мифотворчеству. Мифы обладают притягательной силой; ими
«Россия была главным событием...» 9
вдохновляется подчас культура, но они далеки от реальной исторической ситуации, порой совершенно несовместимы с ней. Подобно Цветаевой, творившей «свою» Германию, Рильке создал «свою» Россию, вымышленную сказочную страну. При этом нельзя забывать: Россия влюбленного в нее Рильке и подлинная Россия начала XX века соотносятся друг с другом так же, как поэзия и правда, миф и история.
Мифы — не только сюжеты и образы. Это — иллюзии, крушение которых оборачивается зачастую трагедией. Русский миф Рильке, как и германский Марины Цветаевой, оказался призрачным и был разрушен в XX веке неумолимым ходом исторических событий. Закономерно, если читатель, знакомясь с русофильскими исканиями Рильке, будет испытывать смешанное чувство — удивления и грусти, восхищения и разочарования... Ибо «Рильке и Россия» — столь же увлекательный историко-литературный «сюжет», сколь и поучительный экскурс в область высокого романтического мифотворчества.
1. «МОЙ чистый источник...» Райнер Мария Рильке познакомился с Россией задолго до
того, как впервые приехал в эту страну. В 1880-е годы, когда будущий поэт, уроженец Праги, посещал пражскую пиаристскую школу, а позднее — реальное военное училище в Санкт-Пёльтене (родители готовили сына к военной, затем — к адвокатской карьере), в немецкой литературе господствовало новое направление — натурализм. Пытаясь приблизиться к реальной жизни и «современности», увлеченные поиском «новой психологии» немецкие натуралисты вдохновлялись художественными достижениями иноязычных писателей — французских, скандинавских, русских. Романы Золя, драмы Ибсена, произведения Льва Толстого и Достоевского, переведенные на немецкий язык, воспринимались тогда в Германии как высочайшие образцы современной литературы. Среди почитателей русской прозы был и молодой Рильке. Известно, что учеником Торговой академии в Линце (1891 — 1892) шестнадцатилетний Рене (в ту пору он носил еще это имя, данное ему при рождении) читал Льва Толстого8. В начале 1894 года Рильке — начинающий поэт, регулярно печатающий свои стихи в немецких журналах, — признается в одном из писем, что Лев Толстой, Золя и Тургенев были для него долгое время «пророками, провозгласившими, казалось, новый, блаженный век»9.
В 1894 году Рильке выпускает в свет свой первый стихотворный сборник — «Жизнь и песни»; будущий великий лирик еще с
10 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
трудом угадывается в этих незрелых импровизациях (позднее Рильке начисто вычеркнет их из своей поэтической биографии). Однако лирические опыты Рильке начала 1890-х позволяют судить о его художественных устремлениях того времени. Вступивший в литературу уже в пору распада натурализма, Рильке тянется к новым духовным движениям: символизму, импрессионизму, неоромантике. От доступных и «понятных» явлений реального мира, будь то социальные процессы или повседневный быт, поэт влечется в область фантастического и таинственного, неясного и загадочного. От поверхности «вещей» — к их подлинной сути («вещь» станет со временем центральным понятием в словаре Рильке). От изображения внешнего мира — вглубь, к собственной душе. Читая поэтические сборники Рильке 1895—1896 годов («Жертвы ларам», «Увенчанный снами»), можно видеть, как растет формальное мастерство поэта и все резче выделяются те черты, которые со временем станут определяющими в его поэзии: стремление погрузить лирическое повествование в атмосферу интимных настроений, потребность запечатлеть неуловимые нюансы внутреннего «душевного» состояния, тяготение к изысканно-утонченному языку.
В середине 1890-х годов в Праге Рильке встречается с Юлиусом Зейером (1841 — 1901), чешским писателем-неоромантиком, поклонником и пропагандистом русской культуры, не раз посещавшим Россию. Рильке познакомился с ним через его племянницу Валери Давид фон Ронфельд (1874—1974), в которую был влюблен, — «Валли» посвящен сборник «Жизнь и песни», а к Юлиусу Зейеру обращен сонет в поэтическом сборнике «Жертвы ларам». Именно влиянием Зейера объясняют сегодня некоторые исследователи интерес Рильке к России, достигающий своего апогея на рубеже веков. «Очевидно, что Зейер поддерживал и укреплял, а возможно, и вообще пробудил страсть Рильке к России, — пишет, например, Эмиль Скала. — <...> Создается впечатление, что к Зейеру восходит религиозный, мистический, загадочный и даже иноземный элемент в творчестве Рильке»10. Однако представления Рильке о России, с кем бы он в те годы ни встречался и каких бы русских авторов ни читал, носили тогда случайный характер. Определенная система взглядов, в которой образ России займет основное место, сформируется у поэта лишь через несколько лет.
В сентябре 1896 года Рильке переселяется из Праги в Мюнхен. Это событие знаменовало собой резкий поворот в его жизни. В столице Баварии он знакомится с романистом Якобом Вас-серманом (1873—1934), тогда еще только начинавшим свой путь в литературе. Вассерман, с одной стороны, открывает ему творчество датского прозаика Е.П. Якобсена (впоследствии — одного из самых любимых писателей Рильке), а с другой, пытается заинтере-
«Россия была главным событием...» 11
совать молодого поэта русской литературой. «...Я читал мало и без разбора до тех пор, пока Якоб Вассерман не указал мне в 1897 году на роман "Нильс Люне"11, — вспоминал Рильке. — Я думаю, что тогда же он назвал мне Тургенева и Достоевского. Последний стал для меня со временем очень важен...»12 Именно у Вассермана Рильке знакомится 12 мая 1897 года с женщиной, которой суждено будет сыграть решающую роль в его дальнейшей судьбе. «...Еще за два года до того, как я поехал в Россию, — писал Рильке профессору немецкой литературы Герману Понгсу 17 августа 1924 года, — она вошла в мою жизнь благодаря близкому мне человеку, воплощавшему ее всем своим естеством, и этим был, как Вы верно заметили, подготовлен для меня поворот к самому существенному в себе самом»13. Речь идет о немецкой писательнице Лу Андреас-Саломе. «Она принадлежит, — писал Рильке в 1924 году, — к числу самых замечательных людей, которые мне когда-либо встретились <...> без влияния этой выдающейся женщины мое развитие не пошло бы теми путями, на которых я смог кое-чего добиться»14.
Лу (Луиза) Саломе (1861 — 1937) родилась и выросла в Петербурге в немецкой семье, которая вела свое происхождение от французского гугенотского рода, некогда перебравшегося в Германию, затем — в Россию. Густав Саломе, отец Лу, был генералом русской службы, верой и правдой служившим Николаю I; отличившись при подавлении польского восстания 1830—1831 годов, он успешно сделал себе карьеру.
Детство и юность Луизы Саломе протекали в столице Российской империи в неспокойные 1860—1870-е годы. И хотя семья, в которой воспитывалась Луиза, близко не соприкасалась с русской действительностью, генеральская дочь, с юных лет отличавшаяся непокорным нравом и независимым, незаурядным умом, принадлежала по внутреннему своему складу к русскому типу «искателей истины». Впрочем, ее «бунтарство» стимулировалось не столько ненавистью к самодержавию (как это было по большей части у русской молодежи), сколько неприятием религиозных и нравственных устоев жизни. Одним из сильнейших потрясений, пережитых ею еще в детстве, была утрата веры15. «Переживание Бога» («Das Erlebnis Gott») становится ее основной жизненной темой. В 17 лет Луиза отказывается конфирмироваться и порывает с протестантской реформатской церковью (спустя полтора года она кон-фирмируется в Голландии).
Осенью 1880 года Луиза Саломе, подобно многим русским женщинам той поры, уезжает учиться в Западную Европу. В цюрихском университете она с интересом слушает лекции известных профессоров по теологии, философии, истории культуры. В 1882 году через Мальвиду фон Мейзенбуг, известную своей дружбой с Александ-
12 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
ром Герценом (она воспитывала его дочь Ольгу), Рихардом Вагнером и другими деятелями культуры, Лу знакомится с Ницше, тогда еще безвестным молодым философом. Общие духовные устремления способствуют их сближению. Наиболее тесные отношения между Лу Саломе и Ницше приходятся на лето 1882 года (покоренный своей «русской» приятельницей, философ предлагает ей руку и сердце); осенью намечается расхождение, затем происходит разрыв, который Ницше переживал очень болезненно. В начале 1883 года он пишет первую часть книги «Так говорил Заратустра»; некоторые ее места, бесспорно, навеяны беседами с Лу и ее образом. «Лишь после общения с ней (т.е. с Лу Саломе. — К.Л.) я готов был к созданию моего Заратустры», — признавался Ницше16. Лу Саломе, со своей стороны, глубоко прониклась некоторыми идеями Ницше; впоследствии она написала о нем первую немецкую монографию17.
В 1887 году Лу выходит замуж за немецкого ориенталиста Фридриха Карла Андреаса (1846—1930), занимавшегося исследованием религий Востока. С этого времени ее жизнь окончательно и навсегда связывается с Германией и германской культурой. Приблизительно с 1890 года начинается ее активная литературная деятельность (свою первую книгу «В борьбе за Бога» Лу Саломе опубликовала еще в 1885-м18). К началу 1890-х годов Л. Андреас-Саломе уже пользуется в Германии определенной известностью как эссе-истка, литературный и театральный критик, автор серьезных и острых статей. Тяготея к той части немецкой интеллигенции, которая искала новых путей в философии и искусстве, Андреас-Саломе сближается с видными немецкими писателями, критиками, драматургами. Среди ее знакомых — Отто Брам, Максимилиан Гарден, Герхарт Гауптман, Макс Хальбе, братья Харты... На страницах журнала «Freie Bühne» («Свободная сцена»), печатного органа берлинских натуралистов, как и в других ведущих немецких изданиях, Андреас-Саломе затрагивает вопросы, весьма актуальные для эпохи «переоценки ценностей»: происхождение религии, духовное освобождение женщины и т.д. Об интересах и направленности взглядов Андреас-Саломе с достаточной полнотой позволяют судить две ее статьи 1890-х годов: «Иисус-еврей» (1896) и «Религия и культура» (1898). Основной их пафос — богоискательский. Бог, по убеждению Андреас-Саломе, есть органическая изначальная субстанция, как бы сердцевина вещей. Он неразрывно слит с Природой; его корни теряются в непроглядном мраке изначального хаоса. В глубокой древности, пишет Андреас-Саломе, Бог соседствовал с человеком, был рядом с ним и воспринимался как «ближний». Он не карал людей, не сковывал их понятием греха и цепями этики. Человек ощущал себя связанным с божеством через кровь
«Россия была главным событием...» 13
жертвоприношений. Но чем шире становился круг людей, поклонявшихся божеству, тем слабее становилась его связь с ними, и в конце концов Бог «умер» — превратился в абстракцию; это, в частности, произошло с Христом, который первоначально был создан языческим мироощущением иудейских племен. Продолжая начатый Ницше поход против христианства, Андреас-Саломе обращается (конечно, не без влияния Ф.К. Андреаса) к религиям нецивилизованных народов и противопоставляет этическому духу христианства таинства языческих обрядов. В наши дни человек может вновь обрести Бога лишь в оргиастическом дионисийском таинстве. Он приближается к нему в двух точках: в первозданном теплом хаосе своего зарождения и высочайших проявлениях художественного творчества.
К подобным же («кощунственным», с точки зрения ортодоксального христианина) мыслям склонялся — еще до встречи с Андреас-Саломе — молодой Рильке; неслучайно статья «Иисус-еврей» произвела на него неизгладимое впечатление. Воодушевленный знакомством с Андреас-Саломе, Рильке пишет стихотворения цикла «Видения Христа» (начатый еще в 1896 году, этот цикл, так и оставшийся незавершенным, был впервые опубликован в 1959-м). В одном из писем он признавался, что эти стихи имеют для него исключительное значение: «В них зреет будущее (das Werdende), которое сопровождает мою жизнь»19.
В основе воззрений молодого Рильке лежало активное неприятие современного ему «делового» и «суетного» мира, отрицание религиозно-нравственных ценностей, на которых он зиждется. Этот внутренний бунт принимает у поэта форму религиозного переживания. Традиционные представления о христианском боге кажутся Рильке ложными; то, чему поклоняются люди в наши дни, — скорее видимость бога, в которого не верят, а «играют». Эта болезнь, охватившая современный мир, связана с утратой людьми непосредственности и цельности, предполагающей близость человека и Бога. В «Видениях Христа» Бог предстает живым человеком из плоти и крови. Он страдает от зноя и холода, голода и жажды. Стремясь подчеркнуть его земную сущность, поэт даже упрекает Христа в том, что тот вместе с Марией Магдалиной не произвел на свет ребенка. Бог «Видений...» изменчив. То бродяга в лохмотьях, то слабоумный нищий, то слепой мальчик — так, постоянно меняя свой облик, скитается он по свету, убеждая людей в ложности их представлений о нем. Он ближе всего к детям, его цель — «раздать им небо»20. Всегда мучившая Рильке мысль о том, что отдельный человек, как и все человечество, с возрастом утрачивает свое «детство» — свою «невинность», проступает здесь вполне отчетли-
14 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
во. «...Перестав быть детьми, народы хотят играть в детей», — сказано в «Видениях Христа»21. «Я — детство, я — воспоминание», — говорит о себе Бог, который «видится» Рильке22.
Влияние Андреас-Саломе определило и тот интерес к России, который Рильке обнаруживает уже летом 1897 года. Живя в Германии, Лу Саломе не порывала связи с Россией (вплоть до 1914 года она регулярно приезжала в Петербург, чтобы навестить родных — мать и братьев), и как раз во второй половине 1890-х годов ею владело чувство «обретения родины». Поиски «новой религиозности» побуждают ее, как и многих других представителей западноевропейской духовной элиты, обратить свой взгляд к России. В Германии наступала неоромантическая эпоха — пора духовных исканий, окрашенных преимущественно в мистические и метафизические тона. Новое поколение, пришедшее на смену натуралистам, решительно отвергает — вслед за Ницше — традиционные христианские догматы и тянется к «естественности» и «первозданности», якобы утраченным в современном бездуховном мире. Это убеждение разделяли и Андреас-Саломе, и Рильке. Стремление приблизиться к духовной сущности бытия неуклонно ведет неоромантиков «вглубь» и «внутрь» — к иррациональной «душе». Именно «душа» становится в неоромантическую эпоху неким смысловым средоточием, в котором преломляются основные тенденции «нового идеализма». Подобно своим предшественникам начала XIX столетия, неоромантики тянутся, с одной стороны, к древним цивилизациям Востока; в современном же мире эти поиски приводят их к «открытию» России, где весьма расплывчатое понятие «душа» обретает свою конкретность в «русской душе».
Конечно, немецких мыслителей и поэтов конца XIX века привлекала не столько реальная Россия, уже вступившая на путь капиталистических реформ, сколько патриархальная Русь, которую они чрезмерно идеализировали. В отличие от «утомленного» Запада, отягченного плодами цивилизации и культуры, Россия представлялась «юной» страной, у которой, как у ребенка, все впереди—в будущем. Такая точка зрения на Россию восходила отчасти к Ницше; Россия была для него «единственной крепкой и прочной державой, которая умеет ждать и от которой можно много ждать. Россия — антипод убогой европейской раздробленности и нервозности...»23. О русском народе как «очень юном и очень наивном» писал и Э.М. де Вогюэ, автор популярной в то время книги «Русский роман»24. Нина Гофман, написавшая первую в Германии монографию о Достоевском (Рильке знал и высоко ценил эту книгу), видела в «полуварварском» русском народе молодые, еще не проявившие себя силы. «Нам еще предстоит узнать этот народ, — утверждала Н. Гофман, — и, узнав его, кое-что пересмотреть наново»25.
«Россия была главным событием...» 15
Глубоко увлеченная этими «русофильскими» настроениями, Андреас-Саломе пытается установить личные отношения с русскими писателями и критиками. В поле ее зрения попадает «Северный вестник» — первый в России журнал, где с начала 1890-х годов систематически печатались произведения русских и зарубежных авторов, выражавших характерные настроения конца века. Толчком к сближению Андреас-Саломе с редакцией этого журнала послужило то обстоятельство, что в первой половине 1896 года «Северный вестник» поместил фрагменты ее книги о Ницше (№ 3, 4 и 5). Инициатором публикации был Аким Волынский, идейный руководитель и ведущий критик этого журнала, а переводчиком — Зинаида Венгерова, близкая в то время к петербургским символистам (Д.С. Мережковскому, З.Н. Гиппиус, Н.М. Минскому). Естественно, что, оказавшись в очередной раз (приблизительно с середины марта до середины апреля 1897 года) в Петербурге, Лу пожелала встретиться с редакторами и авторами дружественного ей журнала. Так, она познакомилась с писательницей Любовью Гуревич, издательницей и владелицей «Северного вестника», фактически превратившей этот журнал в трибуну для печатных выступлений Волынского (интерес к творчеству Андреас-Саломе Л. Гуревич проявляла уже в 1895—1896 годах26). В письме к писательнице Л.Н. Вилькиной Любовь Гуревич рассказывает 18/30 мая 1897 года, что недавно познакомилась с Л. Андреас-Саломе: она «приезжала в Россию недели на три27, бывала у нас в ред<акции> очень часто и оказалась очень привлекательной, умной и тонкой женщиной»28.
В течение этих трех недель Андреас-Саломе усиленно искала знакомств в кругу столичной интеллигенции. Она трижды встречается с Федором Сологубом, которому ее заочно рекомендовал венский переводчик Алекс Браунер. «Lou Andreas-Salome, о которой Вы, вероятно, также слыхали, — пишет Браунер Сологубу в марте 1897 года, — отправляется на днях в Петербург и желает с Вами познакомиться. <...> К сожалению, она известна только как подруга Ницше. Что она русская, что она очень, очень талантливая писательница, об этом не знает даже редакция "Северного вестника", которая в прошлом году напечатала перевод ее книги о Ницше...»29. Помимо Ф. Сологуба Л у пыталась увидеться и со своей переводчицей З.А. Венгеровой, но та находилась в отъезде, и Андреас-Саломе пришлось довольствоваться встречей с ее братом С.А. Венгеровым, известным историком литературы и библиографом30. Сохранилось также написанное по-немецки письмо Андреас-Саломе к писателю A.A. Тихонову (Луговому) от 16/28 апреля (вероятно, накануне ее отъезда из Петербурга), в котором она — со ссылкой на Любовь Гуревич — просит принять ее в тот же день31.
16 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Однако, насколько известно, свидание с Луговым, как и с Д.С. Мережковским, желавшим познакомиться с «подругой Ницше», не состоялось.
Наиболее важный итог пребывания Лу в России в марте—апреле 1897 года — ее знакомство с Акимом Волынским, который произвел на писательницу столь сильное впечатление, что она пригласила его для совместной литературной работы к себе в Вольфратсхаузен (под Мюнхеном), где намеревалась провести лето. Высоко ценившая Акима Волынского Андреас-Саломе, безусловно, надеялась, что общение с ним расширит ее познания в области русской философии и литературы.
Итак, в мае 1897 года, когда Рильке встретился с Андреас-Саломе и безоглядно увлекся этой незаурядной женщиной, сама она, только что вернувшись из России, была переполнена новыми впечатлениями (которыми, несомненно, делилась со своим юным другом), а кроме того — готовилась принять петербургского гостя. 14 июня 1897 года Андреас-Саломе — в сопровождении Рильке и других своих друзей32 — переезжает в Вольфратсхаузен. На следующий день появляется Волынский, который проводит в гостях у Л у ровно месяц (до 16 июля), затем вместе с ней едет на пару дней в Куфштейн. В августе 1897 года Волынский возвращается в Петербург, навестив по дороге Льва Толстого в Ясной Поляне, которому он, в частности, рассказал о своем пребывании в Вольфратсхау-зене. «...Толстой уже высоко парил над частностями и задавал мне бесчисленные вопросы о Саломэ, о Ницше, переспрашивал названия различных сочинений Ницше и удивлялся, что о нем иногда говорят в статьях совместно с Ницше...»33
Время, проведенное Волынским в Вольфратсхаузене, было отдано работе с Лу, весьма интенсивной и плодотворной для обоих. «Здесь Волынский, — писала Андреас-Саломе Любови Гуре-вич 7/19 июня 1897 года, — рядом со мной в этом прекрасном горном местечке под Мюнхеном; мы собираемся много работать вместе, читать и совершать прогулки. Хотелось бы мне быть здесь более свободной и одинокой, чтобы уделять ему еще больше времени. Его пребывание чрезвычайно ценно для меня, и я благодарна ему за это»34.
Следы общения и сотрудничества Андреас-Саломе с Волынским видны в ряде ее работ того времени, например в статье «Русская литература и культура», написанной в июле—августе 1897 года. Оценивая творчество современных русских писателей, Андреас-Саломе выделяет как источник своих сведений книгу Волынского «Русские критики» (СПб., 1896), упоминает, кроме того, о Л.Я. Гу-ревич, «Северном вестнике» и писателях, близких к этому журналу (Ф. Сологубе, Д.С. Мережковском). Эта статья, подчеркивает Анд-
«Россия была главным событием...» 17
реас-Саломе, родилась «не из абстрактного изучения книг за письменным столом, а скорее — из разнообразных личных и литературных впечатлений», связанных с пребыванием «на русской родине»35. Другая статья Андреас-Саломе — о Лескове («Русская икона и ее поэт»)36 — также явно инспирирована Волынским (первым русским критиком, по достоинству оценившим талант Лескова), который в начале 1898 года опубликовал в «Северном вестнике» серию статей об этом писателе и готовил их отдельное издание (СПб., 1898). Общение с Волынским сказалось и в небольшой статье Андреас-Саломе «Русская философия и семитский дух», где говорится о наиболее заметных, с точки зрения автора, представителях русской «университетской философии» (Н.Я. Гроте, A.A. Козлове, B.C. Соловьеве), а также о менее видных (А.И. Введенском, В.В. Лесевиче, Л.М. Лопатине, E.H. и С.Н. Трубецких, Г.И. Челпанове и др.). «Сведениями о современном состоянии русской академической философии, — подчеркивает Андреас-Саломе, — я обязана личным беседам с А.Л. Волынским, которые я вела с ним во время моего последнего пребывания в России»37. Американский исследователь Рудольф Бинион, скрупулезно исследовавший в свое время архив Л. Андреас-Саломе в Геттингене, сообщает о некоторых ее работах и планах, помеченных июнем—сентябрем 1897 года и задуманных либо «вместе с Волынским», либо «для Волынского»38.
Резюмируя, можно сказать, что весна и лето 1897 года были в творческой биографии Андреас-Саломе своего рода поворотным моментом. Почти не касавшаяся ранее русской темы, она регулярно выступает теперь в печати со статьями, рецензиями или эссе, посвященными русским авторам и русским сюжетам. С именем Волынского для Андреас-Саломе была связана, должно быть, и проблема «еврейства», уже затронутая ранее в статье «Иисус-еврей». Так, в статье «Русская философия и семитский дух» она пытается установить как родство, так и различие между русским и еврейским типом сознания, пишет о современном положении евреев в России, о необходимости допустить философов еврейского происхождения к преподаванию в русских университетах (иначе — о необходимости оплодотворить русский «метафизический» дух интеллектуальным «семитским» началом). Этими суждениями Андреас-Саломе также обязана Волынскому, для которого темы христианства, иудаизма и «арийства» всегда оставались наиболее жгучими.
Свидетельством того, насколько плодотворным оказалось для Волынского его пребывание в Баварии и ежедневное общение с Андреас-Саломе, могут служить осенние номера «Северного вестника». Так, в сентябрьском номере журнала появляется «набросок
18 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
с натуры», озаглавленный «В купэ», содержание которого навеяно баварскими впечатлениями Волынского (описывается разговор русского с немцем в купе поезда). Продолжением этого «наброска» стал помещенный в следующем номере очерк Волынского, озаглавленный «У Палкина39». В том же октябрьском номере «Северного вестника» за 1897 год был напечатан и совместный беллетристический опыт Волынского и Андреас-Саломе — «романтический набросок» под названием «Amor», послуживший позднее причиной размолвки между соавторами40. Наконец, все в том же октябрьском номере появился (в переводе Софьи Шпильберг) рассказ Райнера Мария Рильке «Все в одной» — первая публикация этого рассказа, как и первая для автора публикация в России и на русском языке.
Пребывание Рильке в Вольфратсхаузене — особая глава его биографии. Безудержная влюбленность, достигая чрезвычайного накала, щедро изливается весной и летом 1897 года в его любовных стихах и письмах. «Мой чистый источник! — восклицает Рильке в одном из писем к Лу (8 июня 1897 года). — Как хочу я быть тебе благодарным. Цветы, и небо, и солнце — я хочу их видеть только в тебе! <...> Мой чистый источник. Хочу видеть мир только через тебя; потому что вижу тогда не мир, а лишь неизменно тебя, тебя, тебя!»41 Возлюбленная — божество, и слова поэта, обращенные к ней, звучат почти как молитва:
Замкни мне слух — тебя услышу я. Глаза мне выжги — все равно замечу. Без языка я буду звать тебя и побреду без ног тебе навстречу. Мне руки вырви — сердцем обниму. И будет мозг мой биться, стоит лишь тебе унять мое сердцебиенье, а если ты мой мозг испепелишь, всей кровью вознесу в одно мгновенье42.
Не раз отмечалось, что Лу стала для Рильке не только возлюбленной, но и старшим другом, и «матерью» (это было особенно важно для поэта, с детства обделенного, как ему казалось, материнской заботой), и, наконец, воплощением «вечно-женственного». На протяжении нескольких лет Рильке будет видеть в ней средоточие и смысл своего существования. Ее влияние проявляется уже в первые недели их близости: Рильке принимает германское имя «Райнер» (вместо французского и «женственного» — Рене), изменяет свой почерк, который становится более «твердым», почти каллиграфическим (и очень похожим на почерк Лу).
«Россия была главным событием...» 19
Страстное влечение к Лу не могло не обострить интереса Рильке к России — независимо от того, в какой степени он был ранее знаком с этой страной. Присутствуя при беседах, которые вели Л у Саломе и Волынский, Рильке запоминает русские имена, доселе ему, скорее всего, неведомые (Гаршин, Лесков), слышит русскую речь. Он не только читает, но и переписывает набело статьи Анд-реас-Саломе, в то время, как уже указывалось, всецело посвященные русской тематике. Можно сказать: сближение Рильке с Россией началось именно в Мюнхене и Вольфратсхаузене (в мае—июле 1897 года) под непосредственным воздействием Лу и не без участия Акима Волынского.
О конкретных обстоятельствах личного знакомства Рильке с Волынским известно немного, как и о содержании разговоров, которые они вели в Вольфратсхаузене. Никаких документальных свидетельств об этом не сохранилось. Позволительно, однако, предположить, что общение между ними — и притом достаточно интенсивное — все же имело место, ведь Рильке безвыездно жил в Вольфратсхаузене в то время, пока там находился Волынский. Взаимный интерес мог стимулироваться, в частности, их общим тогда увлечением итальянским Ренессансом: впервые посетивший Венецию в марте 1897 года, Рильке всерьез изучал в те годы изобразительное искусство и готовился к новому и более продолжительному пребыванию в Италии; Волынский же после итальянского путешествия в 1896 году работал над книгой о Леонардо да Винчи, впоследствии напечатанной в «Северном вестнике» (№ 9-12 за 1897 год и № 1-4 за 1898-й).
В своем мемуарном очерке «Букет» Волынский вспоминает, что фигура юноши в его романе списана с молодого Рильке: «С утонченного облика этого человека в стиле Пинтуриккио я и списал своего Юношу, опекаемого Старым Энтузиастом. Сцена бури, описанная мною на первых страницах моей книги, воспроизведена с действительной бури, пронесшейся над Штарнбергским озером, когда на пароходе находились Лу Андреас-Саломе, баронесса Бю-лов, Райнер Мария Рильке и я»43. В действительности ситуация была более сложной: книга Волынского, задуманная как спор с ницшеанством, была призвана развенчать «декадентство» с позиций «классической культуры» и «христианского идеализма». В этом и заключалась главная цель Старого Энтузиаста (литературный псевдоним Волынского). Юноша, «списанный» с Рильке, предстает в его романе жертвой ницшеанки, отравленной ядами современной культуры. В «ницшеанке» угадывается Лу Андреас-Саломе. «...Он <юноша> сознался мне в слезах, выражавших скорбь, смешанную с радостным экстазом, что он дал клятву — жить для нее и умереть с нею, в час ее смерти. Он отозвался, с своим полудетским идеа-
20 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
лизмом, на утонченную кокетливую просьбу обворожительной женщины, болезненной и даже опасно больной. И, конечно, он исполнит свое обещание. <...> То, что для нее, человека с болезненными и злыми ощущениями современной эпохи, являлось только изысканным и злым капризом, — для него должно было сделаться сосредоточенным выражением всех его прирожденных нравственных и эстетических сил... <...> И я еще более убедился, что мой мальчик ошибочно принял явное душевное разложение без внутренней красоты, без святости, без мягкой и человечной правды, которая одна не банальна, — за смелую новую свободу. Какой ужас!»44
Леонардовская Джоконда, наделенная чертами Лу, символизирует все, что было неприемлемо для Волынского в современной культуре: нигилизм, чувственный демонизм, декадентство. Бурный роман Рильке с Андреас-Саломе, протекавший на его глазах, произвольно осмысляется им как духовная гибель «чистого» юноши, падение в пропасть, из которой ему не выбраться. Так своеобразно «отблагодарил» русский писатель Лу Андреас-Саломе, чьим расположением и гостеприимством он пользовался в 1897 году45.
Дальнейшие отношения между Л. Андреас-Саломе и Волынским (после его возвращения в Россию) в известной степени отражают эту непростую литературную и личную коллизию. Их сотрудничество продолжается до конца 1897 — начала 1898 года. Фамилия Андреас-Саломе значится в № 10 «Северного вестника» — в перечне авторов, чье участие предполагалось в следующем году. Действительно, в этот период публикуется несколько ее статей (в переводе С. Шпильберг): «Современные писательницы. Австрийские писательницы» (1897. № 11); «Драма "Молодой Германии"» (1898. № 2); «Современные писательницы. Немецкие романистки» (1898. № 3). В ноябре 1897 года Андреас-Саломе работает над статьей «Из истории Бога», также предназначавшейся для Волынского (статья осталась неопубликованной)46. После этого упоминания о Волынском в ее дневнике и черновых тетрадях прекращаются. Дело представляется таким образом: прочитав в № 11 и 12 «Северного вестника» «наброски» Волынского о Леонардо, Андреас-Саломе увидела, сколь неприглядно поступил ее друг и соавтор, придавший ей в своем сочинении прямо-таки гротескные черты. Думается, что именно это, а совсем не история с новеллой «Amor», появившаяся за двумя фамилиями еще в сентябре 1897 года, привело к разрыву их отношений на рубеже 1897 и 1898 годов. Во всяком случае, ни в 1899 и 1900 годах, ни позднее Андреас-Саломе, приезжая в Россию, не встречалась с Волынским. Тот факт, что в мае 1899-го она спрашивала у Ф.Ф. Фидлера его адрес, свидетельствует, что эпистолярные сношения между ними
«Россия была главным событием...» 21
были прерваны. Много лет спустя, вспоминая о своем госте в Воль-фратсхаузене и совместных «русских занятиях», Андреас-Саломе высказалась о нем раздраженно и резко («недоброй памяти»), хотя и не назвала по имени47.
2. «ЛЕВ ТОЛСТОЙ, НАШ СОВРЕМЕННИК»
1 октября 1897 года Рильке — вслед за Лу Андреас-Саломе — покидает Мюнхен и переезжает в Берлин. Поселившись на западной окраине Берлина, поблизости от четы Андреас, он целиком отдается литературным занятиям. В ноябре 1897 года в доме друзей Андреас-Саломе он присутствует на чтении Стефана Георге, вождя немецких символистов, чьи стихи производят на него огромное впечатление. Рильке по-прежнему интересуется изобразительным искусством; зимой 1897/1898 года он переживает увлечение английскими прерафаэлитами, а весной 1898-го едет во Флоренцию, чтобы воочию увидеть шедевры итальянского искусства, которыми вдохновлялись прерафаэлиты. Он начинает записывать и пытается свести воедино свои разрозненные мысли об искусстве — так рождается «Флорентийский дневник», обращенный к Лу, «любимой, единственной и святой»48.
Осмысляя все, что было им воспринято от Андреас-Саломе, Рильке пытается систематизировать свои взгляды. Во «Флорентийском дневнике» он как бы приближается к Богу, которого безуспешно искал в предшествующие годы. Поэт по-прежнему убежден, что для «бездушной» современности Бог — выхолощенное пустое понятие; но теперь он знает, как вернуть его людям. Бог потенциально присутствует в любой вещи, любом явлении; он изменчив и неуловим. Единственный, кто способен обнаружить его и сделать зримым, — это Художник. Бог созидается творческим актом гения. Любимый образ Рильке — Микеланджело, который из каменной глыбы высекает произведение искусства, творя тем самым собственного бога. Искусство — это боготворчество. Бог Рильке — бог будущего, которого из поколения в поколение упорно созидают художники. Бог и будущее для Рильке — созвучные понятия. «Я чувствую: мы — родоначальники Бога, и в своем глубочайшем одиночестве мы движемся через тысячелетия к его началу»49. По мере приближения к Богу люди, по мысли Рильке, будут восстанавливать свою изначальную «детскую» цельность. «Мы утратили наивность. Но мы должны вернуть себя к примитивности, чтобы оказаться наравне с теми, кто нес ее в сердце»50.
Мистическое ощущение Бога, острая потребность в нем принимают у Рильке форму своеобразной эстетической программы.
22 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
Религия и красота — одно и то же. Художник богоподобен; он — творец и создатель, подобно Богу-Отцу; он «бездомен» и не принадлежит своему времени; его родина — в будущем. Художник обязан быть одиноким и набожным, зрелым и терпеливым «в своей смиренной гордости». Художник для Рильке является тем же, чем был для Ницше сверхчеловек. «Каждый художник, углубленный в себя, — это Наполеон, углубившийся в чужие пределы»51. «Убежденность в том, что художник как таковой радикально отличается от обыкновенных людей и противостоит им, сопровождает Рильке на всех этапах его жизненного пути», — подчеркивает Э. Мазон, автор книги о германском поэте52. Впрочем, Рильке размышляет не только о творцах-одиночках, но и о народах-творцах, не только об избранных, но и о простых (чуждых творчеству) людях, чья внутренняя жизнь выявляется, по мысли Рильке, в молитве. Поэт тоскует о «коллективном художнике», способном к созиданию своего Бога.
«Флорентийский дневник» Рильке содержит упоминание о «молодой русской даме», оказавшейся его соседкой по столу в пансионе. Во Вьяреджо, где Рильке проводит почти весь май 1898 года, они совершают долгие прогулки вдоль моря, ведут проникновенные разговоры (частично запечатленные в «Дневнике»). Петер-бурженка Елена Воронина, приехавшая в Италию на отдых, свободно говорит по-немецки и живо интересуется современной литературой53; между ними устанавливаются дружеские доверительные отношения, завязывается переписка. В своем первом письме к Елене Ворониной (из Вены, 30 мая 1898 года) Рильке называет ее «дорогой слушательницей» и вспоминает о том, что было в их вечерах «так тихо и чудно: прохлада моря и темнота леса, и неведомые очертания, возникающие из ясности и сияния»54. 6 июня 1898 года он пишет ей в Петербург (вероятно, первое из писем Рильке в Россию): «Италия завершилась для меня Вашим милым письмом из Венеции... Так и в каждом Вашем письме всегда будет нечто, напоминающее об Италии: теплота и аромат Вашего облика»55. Елена Воронина в ответных письмах рассказывает о современных авторах, которых она читает по-немецки, — так, в ее письме от 30 декабря 1898-го/ 11 января 1899 года названы имена П.Е. Якобсена, Д. фон Лилиенкрона, Я. Буркхардта и др.; она вспоминает о своем пребывании во Вьяреджо, скрашенном «неодолимыми молодыми мечтаниями» поэта, и в конце добавляет (по-русски): «Желаю счастливого Нового года»56 (вероятно, Рильке к 1899 году уже овладел по крайней мере русским алфавитом, и Ворониной это было известно).
Тем временем Андреас-Саломе не прерывала своих занятий, связанных с Россией и русской литературой. Она пишет новую большую статью — о Льве Толстом, известность которого в 1890-е
«Россия была главным событием...» 23
годы достигает на Западе своего апогея. На берлинской «Свободной сцене» (театр немецких натуралистов) с 1891 года с огромным успехом идет «Власть тьмы»; вся образованная Германия с увлечением читает «Анну Каренину» и «Войну и мир». Одних привлекает в Толстом его писательское мастерство; другие же обращаются к его религиозным исканиям, толкуя их преимущественно с точки зрения «русской души».
Статья Андреас-Саломе «Лев Толстой, наш современник», появившаяся в ноябре 1898 года в «Новом немецком обозрении» (продолжение журнала «Свободная сцена»), была посвящена проблеме, волновавшей в то время многих: великий художник, автор бессмертных произведений отказался от литературного творчества и стал проповедовать христианскую добродетель. Решить эту проблему — «одну из самых странных и самых интересных человеческих проблем» — можно, по мнению Андреас-Саломе, лишь проследив развитие той части русского общества, в которой воплотились две противоречивые тенденции: «стремление к славянофильскому идеалу и примитивной жизни народа, с одной стороны, и рафинированная утонченность современной души — с другой»57. Толстой, полагает Андреас-Саломе, — кульминационный пункт этого развития.
Отношение Андреас-Саломе к Толстому вытекало из ее понимания русского народа, в котором она — в духе своих философских исканий — склонна была видеть тот самый примитивный народ, который, в отличие от цивилизованного Запада, еще сохранил живую связь с Богом. Согласно Андреас-Саломе, христианство вообще осталось чуждо русскому народу, сохранившему «собственные, исконно русские (urrissische) идеалы <...> Византийская форма сдавливает его, как золотой, усыпанный драгоценными камнями панцирь, но под ним бьется совсем еще детское русское сердце» (S. 1150). Отличительными чертами русского народа Андреас-Саломе считает его наивность, набожность и пассивность.
Лев Толстой, по мнению писательницы, органически связан с русским народом, и именно по этой причине она... отказывается видеть в нем христианина. Вопреки заявлениям самого Толстого, Андреас-Саломе пытается доказать, что толстовские идеи непротивления восходят не столько к евангельским заповедям, сколько к народному миросозерцанию, и свидетельствуют о тесной связи Толстого с национальным русским характером, в основе которого, «совершенно бесспорно, лежат глубокая доверчивая наивность и человеколюбивая пассивность» (S. 1150).
Однако религиозность для Андреас-Саломе не столько этическая, сколько эстетическая категория. Творческая активность — отличительный признак того сокровенного непознаваемого нача-
24 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
ла, которым, по ее мнению, характеризуется человек, не затронутый современной культурой. Проявление этого начала (например, в религиозном обряде) расценивается ею как творческий акт, в котором находят выход глубинные иррационально-чувственные силы человека, другими словами, его «божественная» сущность. Своим художественным творчеством Толстой доказал эту скрытую в нем огромную чувственную мощь.
Все общественные и иные предпосылки, создавшие в своей совокупности феномен Толстого, Андреас-Саломе сводит исключительно к его «сверхчеловеческому» творческому потенциалу. Так, говоря в начале своей статьи о двух противоречивых тенденциях развития русского общества, она замечает: «...Толстому суждено олицетворять собой это типичное противоречие, но та сила, с какой его гений пытается разрешить его, делает этого человека единственным и великим; перед нами зрелище того, как разрушаются и рождаются целые миры, чтобы один человек обрел свой душевный покой» (S. 1148). Этой «природной силой», заложенной в Толстом, объясняет Андреас-Саломе и главный его внутренний конфликт — между художником и проповедником. «То начало, которое, вследствие негармоничного и болезненного развития, грубо разрушает у него в конце концов каждое творение искусства, есть не что иное, как могучее человеческое начало, которое предстает перед нами в невероятно обнаженном виде, напоминая о том, что лишь из него, из той глубины, в которую оно уходит, извергается в конечном итоге и мощь, питающая искусство» (S. 1154).
Бросается в глаза, до какой степени перекликаются с суждениями Андреас-Саломе отдельные фрагменты «Флорентийского дневника». И тут и там — культ художника, стремление поставить его на недосягаемый пьедестал. Влияние Лу на образ мыслей Рильке в этом случае совершенно неоспоримо. Впрочем, нельзя не отметить и разницы: в статьях Андреас-Саломе превалируют эрудированность и «рассудочность»; в заметках Рильке — эмоциональность и «литературность».
Конечно, и на Льва Толстого — художника и человека — Рильке смотрел в ту пору глазами Андреас-Саломе. Одновременно с ее статьей о Толстом в венском журнале «Ver Sacrum»58 появляется первая часть рильковского эссе «Об искусстве». Оно начинается с критического упоминания о «нашумевшем» трактате Толстого «Что такое искусство?», поставленном Рильке в один ряд с теми работами, в которых «не столько рассматривается сущность искусства, сколько делается попытка объяснить его, исходя из эффекта, им производимого»59. Л. Андреас-Саломе, подвергая в своей статье резкой критике отказ Толстого от творчества в пользу общественной деятельности на благо других, также касалась его книги об
«Россия была главным событием...» 25
искусстве. «С особым негодованием, — писала она, — следует отметить мысль, пронизывающую последнее сочинение Толстого и состоящую в том, будто "другие" могут играть какую-то роль в творческом акте, будто ради "других" и создаются вообще произведения искусства» (S. 1153).
Разумеется, образ русского писателя, каким он вырисовывается в статьях Рильке и Андреас-Саломе, мало соответствовал подлинному Толстому, точно так же как позиция эстетизма, с которой они оценивали русского писателя, была в корне противоположна убеждениям Толстого, чьи взгляды отличались в первую очередь антиэстетизмом и антииндивидуализмом. Однако Рильке и Андреас-Саломе Толстой виделся именно таким. Задуманная в 1898 году поездка в Россию связывалась для них с возможностью посетить Льва Толстого. Оба надеялись увидеть воочию того человека, чей образ уже получил очертания под пером Андреас-Саломе: «сверхчеловека», художника-творца, созидателя наподобие Микеландже-ло. «...Его образ, — вспоминает Андреас-Саломе, — был для нас в известном смысле воротами в Россию: ведь если Достоевский уже раньше открыл Райнеру глубины человеческой души в русских людях, то все же именно Толстой оказался для нас воплощением русского человека как такового — благодаря той проникновенной поэтической мощи, которая свойственна всем его произведениям»60.
Решение поехать в Россию созревает у Рильке и Андреас-Саломе, насколько можно судить, к самому концу 1898 года. Инициатором путешествия была, бесспорно, Лу, которая, помимо прочего, намеревалась навестить свою мать. Ф.К. Андреас, вызвавшийся сопровождать супругу, имел определенные связи в кругу русских ориенталистов. Но более всех радовался предстоящей поездке Рильке — его не покидало ощущение, что встреча с Россией может оказаться для него событием чрезвычайной важности. Поздравляя Елену Воронину с Новым годом, Рильке пишет ей 29 декабря 1898-го:
Из моих прежних книг не посылаю Вам ни одной. Все они лживы, потому что в них мало сказано об истине и той мечте, которая их превосходит.
Однако возможно, что в первые месяцы нового года я сам приеду в Петербург; если Вам захочется, мы будем говорить о Вьяреджо, обращаясь — если все пойдет хорошо — скорее к будущему, чем к прошлому!61
Отвечая Рильке на это письмо, Елена Воронина восклицает: «Мне стало воистину страшно от всего того, что Вы ожидаете от России! Могу лишь надеяться, что, побывав в России, Вы не слиш-
26 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
ком разочаруетесь в ней. Ведь Вы едете почти прямо из Италии — из этого райского края! А кроме того, Вы не знаете языка...»62
О неясных предчувствиях и надеждах, которые владели поэтом накануне его первого путешествия в Россию, можно судить по стихотворному наброску в его дневнике, датированному 17 апреля 1899 года:
И вновь МНЕ почудилось:
Что где-то в неприкаянной стране прибудет красоты от грез моих; и где-то город, гибнущий в огне, спасенья ждет в ограде стен моих; и где-то скрипка плачет в тишине, взыскующая лада струн моих.
И что туда, где начался мой путь, во тьму той бухты на большой реке, уйду, чтоб жить от мира вдалеке, чтоб уловить мне каждое чуть-чуть в моей душе при каждом ветерке...63
Рильке деятельно готовился к предстоящему путешествию. Обращаясь к своему штутгартскому издателю Альфреду Бонцу с просьбой о денежной ссуде, поэт пишет ему 2 апреля 1899 года, что вернет ее до конца сентября, поскольку намерен «оправдать» свою поездку «русскими статьями»64.
Подготовка к путешествию в Россию занимает теперь все наши мысли и все наше время, — сообщал Рильке 22 апреля 1899 года Фриде фон Бюлов. — Хлопоты по оформлению паспортов, изучение Бедекера и последние приготовления в городе. Несмотря на то что поездка была давно запланирована, последние дни оказались заполненными до предела, как всегда и бывает.
Мы сутки отдохнем в Варшаве, а накопленные силы потратим на знакомство с Москвой и Петербургом. Для обоих городов я запасся рекомендательными письмами65; в Москве — к современным художникам66, а в Петербурге, кроме того, — к одному издателю67 и директору императорских театров68.
Очень может случиться, что мы попадем и ко Льву Толстому69.
Поездка, как писал Рильке Ворониной еще в конце 1898 года, была с самого начала приурочена к русской Пасхе — «празднику
«Россия была главным событием...» 27
праздников» православной церкви. Давно «освободившийся от детской католической набожности, чтобы стать еще более одиноким и безутешным»70, Рильке надеялся как бы заново пережить в России Воскресение Христово. Сообщая 10 апреля Вильгельму фон Шольцу о готовящемся путешествии, он восклицает: «Слишком слабо звучали мне голоса этой Пасхи и беспомощно. Я хочу обрести ее снова под более звучный благовест, и пусть мой смиренный слух увенчают колокола кремлевских церквей»71.
3. «ВОЗВРАЩЕНИЕ НА РОДИНУ»
Исполненные смутных, но заманчивых ожиданий, 27 апреля 1899 года72 в три часа дня Андреас-Саломе, ее муж и Рильке прибыли в Москву. Был Великий четверг — середина Страстной недели; город готовился к празднику Воскресения Христова; в православных храмах светились лампады, совершалась Божественная литургия, пелись псалмы и молитвы, молящиеся стояли с горящими свечами. Путешественники остановились в Большой Московской гостинице (на Воскресенской площади73) напротив Иверских ворот. Из окон гостиницы открывался вид на Кремль и часовню Иверской Богоматери. Через двадцать пять лет в беседе с польским переводчиком Витольдом Гулевичем Рильке вспомнит о первых часах своего пребывания в Москве:
После короткой передышки в гостинице я сразу же, несмотря на усталость, отправился в город. И вот на что я набрел: в сумерках проступали очертания гигантского храма, в тумане по сторонам его возвышались две маленькие серебряные часовни74, на ступенях же расположились паломники, ожидавшие, когда откроются двери. Это необычное зрелище потрясло меня до глубины души. Впервые в жизни мной овладело невыразимое чувство, похожее на «чувство родины», и я с особенной силой ощутил свою принадлежность к чему-то, Бог мой, к чему-то такому, что существует на свете...75
Это признание весьма примечательно. Оно свидетельствует, что уже первые часы пребывания в России стали для Рильке духовным событием, во многом определившим его дальнейшую жизнь.
На другой день Рильке отправляется на Мясницкую к Л.О. Пастернаку. Он застает художника в мастерской, передает ему рекомендательное письмо от общих знакомых (о первой их встрече художник расскажет через три десятилетия в своих воспоминаниях). Через Пастернака Рильке знакомится со скульптором Паоло
28 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Трубецким, мастерская которого размещалась в том же доме76. Поскольку Пастернак был в ту пору тесно связан со Львом Толстым (в журнале «Нива» печатался на протяжении 1899 года роман «Воскресение» с его иллюстрациями), он попросил Льва Николаевича принять гостей из Германии. И вечером того же дня супруги Андреас и Рильке навестили Толстого в его московском доме в Хамовниках.
Вчера мы были приглашены на чай к графу Льву Толстому, — рассказывает Рильке 29 апреля в письме к матери, — и провели у него два часа, испытав глубокую радость от его доброты и человечности. Мы были тронуты трогательной простотой его любезности и словно благословлены этим великим старцем, способным так по-юношески и проявлять свою доброту, и сердиться! Это выше всяких слов!..77
Слово «сердиться» требует пояснений. Насколько можно судить, разговор Толстого с его немецкими гостями касался в первую очередь религиозной темы. По-видимому, Рильке и Андреас-Са-ломе с восхищением говорили о своих первых московских впечатлениях: о маленькой Иверской часовне, переполненной молящимися, о толпах народа на улицах и перед церквами и т.п. Нетрудно предположить, что у Толстого, отрицавшего обрядовую сторону православия, такие восторженные речи могли вызвать лишь раздражение. Это подтверждается словами Андреас-Саломе, вспоминавшей (уже после смерти Рильке): «...И хотя Толстой самым настойчивым образом внушал нам не поклоняться русским суевериям столь неистово, как простой народ, но когда мы возвращались от него, нас встретила пасхальная ночь могучим гулом кремлевских колоколов»78.
Точности ради следует отметить, что пасхальная ночь (если иметь в виду ночь на Светлое воскресенье) началась не в тот вечер, когда они были у Толстого, а в следующий — 29 апреля. Вечером этого дня путешественники посетили Л .О. Пастернака на Мясницкой, осмотрели мастерскую Паоло Трубецкого, а ночь провели в Кремле, наблюдая торжественное богослужение. «Святая ночь» произвела неизгладимое впечатление на восприимчивую натуру Рильке, потрясла его до глубины души и навсегда осталась в его памяти как одно из глубочайших переживаний его жизни. Позднее Рильке скажет — проникновенно и просто: «Это была моя Пасха, и я думаю, мне хватит ее на целую жизнь»79. В ту незабываемую московскую ночь ему была «подана великая весть» — о воскресшем Боге. Стоя в Кремле со свечкой в руках и слушая перезвон колоколов Ивана Великого, поэт, уже внутренне подготовленный к
«Россия была главным событием...» 29
этому событию, чувствовал себя потрясенным. Ему казалось, что в нем воскресает вера в себя и свою духовную миссию, что к нему — после долгих лет «тревожной и запутанной юности» (из письма к A.C. Суворину от 5 марта 1902 года)80 — вновь возвращается чувство того самого «живого Бога», который говорил о себе в «Видениях Христа»: «Я — детство, я — воспоминанье». На своем поэтическом языке Рильке называл это «узнаванием», «возвращением на родину» и т.п.
Когда я впервые приехал в Москву — писал он в апреле 1904 года шведской писательнице Эллен Кей, — все показалось мне известным и давно знакомым; это случилось в Пасху. И отозвалось во мне: моя Пасха, моя весна, мои колокола. Город моих самых далеких и глубоких припоминаний, непрерывно манящее возвращение: родина81.
О том, как протекало изо дня в день путешествие Рильке по России (как и о других событиях его жизни того времени, к России не относящихся), позволяют судить лаконичные пометы Л. Андре-ас-Саломе, сделанные в ежедневнике, или «календаре», который она вела (с перерывами) начиная с 1893 года до самой смерти82. Из этого источника можно, например, узнать, что в течение первых московских дней в апреле—мае 1899 года Рильке и Лу неоднократно бывали в Кремле, поднимались на колокольню Ивана Великого, прогуливались с пуделем (Лу взяла его с собой в путешествие) в Александровском саду, ездили на Воробьевы горы, посетили храм Христа Спасителя, побывали в Новодевичьем женском монастыре на Девичьем поле (30 апреля) и Симоновом мужском (1 мая). 2 мая путешественники осмотрели картинную галерею П. и С. Третьяковых и Дом бояр Романовых на Варварке — памятник стародавнего боярского быта и обихода, реставрированный и открытый в 1859 году
Утром 3 мая 1899 года путешественники прибывают в Петербург. Супруги Андреас останавливаются в доме матери Лу, генеральши Саломе, а Рильке — по соседству с ними, в меблированных комнатах «Версаль» (Литовская, 35). Свое первое впечатление от Петербурга Рильке описывает в письме к матери, написанном в тот же день: «Я неохотно расстался с Москвой; в Петербурге все кажется более европейским и менее русским; но я все равно не умею объясниться в том maison meublée*, где я живу. Господствует язык жестов, и это щадит голосовые связки»83. О различии Москвы и Петербурга говорится и в письме к А. Бонду от 10 мая: «Москва — богатое незабываемое впечатление, новый перевод слова "красота". Здесь же (в Петербурге. — К.А.) все намного понятнее, здесь более европейский, столичный стиль»84.
30 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Дни пребывания Рильке в Петербурге совпали с празднованием столетнего юбилея Пушкина; однако немецкого поэта не слишком занимали пушкинские торжества. Его жизнь, как писал он матери 18 мая, была до предела заполнена созерцанием петербургской (повседневной и праздничной) жизни, а также — «людьми и картинами»85. Помимо супругов Андреас он почти ежедневно общается с родными и знакомыми Лу (среди последних оказался человек, не раз впоследствии помогавший ему ценными рекомендациями, — Ф.И. Грус), часто навещает Елену Воронину. Кроме того, Рильке дважды нанес визит Ф.Ф. Фиддеру, коллекционеру и переводчику русских поэтов на немецкий язык (их беседы запечатлены в дневнике Фидлера86). Рильке — еще до визита — читал выполненные Фидлером переводы из Надсона и восхищался ими87. 6 мая он явился один, и Фидлер дал ему для ознакомления свою антологию «Русский Парнас»88. Посетив Фидлера вторично (13 мая), Рильке вписал в его альбом несколько строк, навеянных прочитанным:
В чужой стране я радовался встрече. Знакомыми и звучными стихами я в этой книге награжден сполна! Она как сеть: то мелко сплетена, то стянута широкими узлами. И средь морей, что близко иль далече, в глубинах потаенные короны — ее добыча...89
Путешественников живо интересует художественная жизнь Петербурга, в частности театральная. Вечером 8 мая все трое посещают спектакль «Царь Федор Иоаннович» (по одноименной пьесе А.К. Толстого), поставленный труппой театра петербургского Литературно-художественного общества, где в главной роли блистал П.Н. Орленев. А 11 мая они смотрят в Таврическом саду (в одном из «народных театров», открытых Комитетом петербургского городского попечительства о народной трезвости) гоголевского «Тараса Бульбу». Что же касается «картин», то Рильке проводит немало времени в Эрмитаже, Музее Александра III (ныне — Русский музей), Строгановском и Семеновском частных собраниях и Академии художеств. Русское искусство, в первую очередь иконопись, глубоко захватывает поэта. С той же увлеченностью, с какой год назад он изучал итальянское искусство, Рильке погружается в историю русской живописи. Особое сочувствие вызывают у него попытки некоторых современных художников воссоздать русский национальный стиль и возродить традиции народного творчества.
«Россия была главным событием...» 31
Более других его привлекает Виктор Васнецов, знаток и ревнитель русской старины, ярчайший выразитель «неорусского» направления в живописи, участник Мамонтовского кружка в Абрамцево; из художественных группировок Рильке выделяет недавно возникший «Мир искусства». Кроме того, 18 мая (и, судя по «календарю», 31-го) Рильке и Андреас-Саломе посещают Репина. «Прекрасно! — восклицает Рильке в письме к Ворониной от 6/18 мая. — Он чувствует как художник». Но главное, что восхищает поэта в Репине: он — «русский человек».
Видно, как представления Рильке о России постепенно складываются в цельную систему. На другой день после встречи с Репиным в письме к пражскому писателю Гуго Салюсу он рассказывает:
Я уже три недели в России, но кажется, будто три года, настолько мне здесь хорошо. Москва была первой целью, Пасха — первой радостью, Толстой — первым человеком, которого я посетил. Это трогательнейший человек и притом «вечный русский»! А после этого я пережил столько нового, что это до сих пор еще не обрело названия в моей душе90.
25 мая вечером Лу и Райнер, желая пополнить впечатления своих первых московских дней, вдвоем уезжают в Белокаменную. Остановившись в Большой Московской гостинице, они вновь гуляют по Кремлю и Александровскому саду, посещают «толкучку» (это слово Лу пишет в своем «календаре» по-русски) и магазины на Петровке. Райнер спешит посетить Исторический музей, где знакомится с панно «Каменный век», выполненным Виктором Васнецовым. Предусматривалась, по-видимому, и встреча с самим художником: 26 мая в дневнике Лу появляется запись: «У Васнецова»91. Утро 27 мая уходит на посещение Художественно-промышленного музея (в доме Строгановского училища на Рождественке), где была разнообразно представлена русская старина: предметы гончарного производства, образцы старинного шитья и резьбы по дереву, старинная мебель, стекло и хрусталь, коллекция тканей и др. А во второй половине того же дня Рильке и Лу совершают поездку в Останкино, где гуляют по парку и осматривают древнюю церковь. 28 мая они возвращаются в Петербург, где Рильке с головой уходит в изучение русского искусства.
После моего возвращения из Москвы, — рассказывает он Елене Ворониной 9 июня (за неделю до отъезда из России), — огромное усердие овладело мной и огромное одиночество. Обложившись разными папками, я рассматривал древние русские
32 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
иконы, изучал, как изображаются в православной церкви Христос и богоматери, и понял, чем отличается Владимирская от Смоленской. <...> Вы видите, дорогая Елена, у вас в России я впервые ощутил призвание искать и находить92.
Глубоко и подчас болезненно впечатлительный, Рильке, как явствует из многих свидетельств, пытается найти в России в первую очередь то, что отвечало бы его ожиданиям: смиренный и набожный лик восточной страны, ничуть не похожей на «бездуховный» Запад. Пытается найти — и находит; а если и не находит, то, осмысляя виденное по-своему, создает своим поэтическим воображением то, что ищет. Уже через два дня после приезда в Россию он восклицает (в письме к матери): «Хоралы Востока, исполненные на органах смиренных дум: такова Москва, такова Россия»93. 20 мая (из Петербурга) Рильке пишет писательнице Франциске фон Ревентлов:
Я уже три недели в России, я слышал пасхальные колокола в Москве, а теперь переживаю начало весны в блеске березовых рощ и плеске широкой Невы. Испытываешь необычное ощущение, находясь ежедневно среди этого народа, который полон смирения и набожности, и я глубоко радуюсь этому новому опыту94.
Этот новый опыт (по преимуществу — опыт религиозного свойства) Рильке переживал и осмыслял как поэт: эстетически. Так, в цитированном письме к А. Бонцу он пишет о «новой красоте», открывшейся ему в России. Бог Рильке — Красота, ожидающая своего воплощения. Смиренный и набожный, исполненный «благочестия» русский человек становится «художником», созидателем грядущего Бога — таким, каким он виделся Рильке в период «Флорентийского дневника». Это своего рода «сверхчеловек», полная противоположность «буржуазному» человеку — «обывателю». Именно в покорности русского человека, преклоняющего колени перед темной иконой, видит Рильке его «сверхчеловеческую» потенцию (об этом подробно говорится в его письме к Ворониной от 27 июля 1899 года95). «Вечный русский», человек-художник (ярчайший пример — Лев Толстой) воплощает для Рильке ту могучую творческую силу, что некогда переполняла Микеланд-жело. Задачи, которые годом ранее Рильке возлагал на великого итальянца, он передоверяет теперь русским людям, созидающим — в глубокой религиозности и постоянной молитве — собственного бога. И вот вывод, к которому приходит Рильке: русский народ — это «народ-художник», а сама Россия — «страна будущего».
«Россия была главным событием...» 33
Другими словами, взору германского поэта предстал в России тот самый древний, наивный и цельный в своем мировосприятии народ, о котором писала Андреас-Саломе. Молодая страна, еще переживающая период «детства» и не затронутая разлагающим влиянием «перезрелой» западной цивилизации, — именно такая Россия вызывала у Рильке неподдельное восхищение. Культурной отсталости, темноты и невежества, в которых пребывала большая часть тогдашней России, Рильке словно не замечал или не хотел замечать, как и социального неравенства в русском обществе, униженности и бесправия многих русских людей. Более того: нищета и невежество в глазах Рильке свидетельствовали скорее о духовной «избранности» русских. Неслучайно именно эпитет «темный» становится в языке Рильке наивысшей оценкой, выражением того коренного отличия, которое отделяет «потаенного», чувственно, то есть иррационально, «душой» постигаемого русского Бога от «светлого» (умопостигаемого, рационального, явленного) западного. Русский Христос, по Рильке, ничуть не похож на традиционного христианского Бога. Бог Запада уже пришел однажды на землю и — умер; русский Бог — еще впереди. Именно поэтому Рильке называет русского Бога, которому еще предстоит «свершиться», то есть явить себя миру коллективным усилием «народа-художника», лишь в далеком будущем, — зреющим, становящимся (werdend).
«Трудно выразить, — восклицал Рильке в цитированном выше письме к Гуго Салюсу, — сколько молодости в этой стране и сколько будущего. Кажется, что ее дворцы и церкви еще только поднимутся когда-нибудь — однажды!»96 А 20 мая / 3 июня 1899 года он пишет пражскому литератору Эмилю Фактору: «Уже пять недель, как я нахожусь в России, словно на родине моих самых неслышных желаний и темных мыслей. И уже в Москве я сразу заметил: вот страна незавершенного Бога, где из каждого людского жеста струится, как бесконечная благодать, теплота его созревания»97.
И все же главным итогом первой встречи Рильке с Россией следует признать не столько ощущение и обретение Бога, сколько тот могучий творческий импульс, которым сопровождалось это ощущение. Поэту открылась «новая красота», и он почувствовал в себе силы выразить ее в словесных образах. Подобно простому русскому человеку, каким он представлялся Рильке, германский поэт в полной мере (и, по его словам, впервые в жизни) ощутил себя «творцом», созидателем «божественного». Идеал художника, запечатленный на страницах «Флорентийского дневника» и очерченный в трех статьях «Об искусстве», казалось, обретал воплощение в его собственном — более зрелом — творчестве.
34 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
...Мое пребывание в России, — писал Рильке Фриде фон Бюлов 27 мая / 8 июня из Петербурга, — я воспринимаю как странное продолжение той флорентийской весны, о воздействии и влиянии которой я тебе рассказывал. Благоприятное стечение обстоятельств позволило мне продвинуться дальше и глубже, подвело меня к следующим вещам, к большей простоте и наивности. Флоренция кажется мне теперь лишь подступом и подготовкой к Москве, и я благодарен судьбе за то, что мне суждено было познакомиться с Фра Анжелико прежде, чем я увидел нищих и молящихся перед Иверской Богоматерью, которые с одинаковой силой созидают, коленопреклоненные, своего Бога, наделяют его снова и снова своим страданием и своей радостью (этими мелкими неопределенными чувствами), поднимают его утром вместе с веками глаз и легко опускают вечером, когда усталость разрывает их молитвы, словно ленты, соединяющие венки из роз. Строго говоря, во всем новом (стране, человеке или вещи) всегда ищешь такого выражения, которое помогло бы тебе проникнуться еще большей силой и зрелостью. <...> И я чувствую в эти дни, что русские вещи сумеют одарить названиями те боязливейшие частицы моего смиренного существа, которые с самого детства стремятся перейти в мое искусство!..98
Не менее поэтично эта мысль выражена и в письме Рильке к Е.М. Ворониной, написанном 9 июня 1899 года — за неделю до отъезда из России: «...Я чувствую, что русские вещи становятся лучшими образами и названиями для моих собственных откровений и чувств. И что с их помощью — как только я овладею ими — я смогу выразить все то, что рвется к ясности и звучанию в моем искусстве»99.
Из этих слов опять-таки видно, что Россия, столь пленившая воображение поэта, не была в его глазах исключительно той пресловутой «святой страной», которой имели обыкновение умиляться иностранцы. Подобно тому как русский народ воспринимался им не только как «богоносец», но и как «художник», точно так же сама Россия оказалась для Рильке не только «святой Русью», но и «страной-сказкой», впервые обретенным эстетическим идеалом, выросшим из религиозно-философских исканий поэта и ими проникнутым. В цитированном письме к Е.М. Ворониной от 9 июня есть слова о том, что Россия — «последний укромнейший уголок в сердце Господа, все его прекраснейшие сокровища — там. И они не разбросаны повсюду, праздные и покрытые пылью, — они служат той глубокой набожности, из которой возникали испокон веков чудеса и произведения искусства»100. Религиозный момент как
«Россия была главным событием...» 35
бы полностью сливается с эстетическим, бог— с «вещью»101. Отсюда берет начало и повышенный интерес поэта к русским «вещам», в особенности — к православным крестам и иным реликвиям, которые, по его собственному признанию, становятся не предметами поклонения, а лишь «образами и названиями».
Особо следует сказать об отношении Рильке к русской иконе, в которой он — вслед за Л. Андреас-Саломе — видел образец «истинно русского» искусства (уже на другой день после приезда в Москву Рильке и Лу приобретают икону). Икона, по мнению поэта, — не картина, а именно «образ», в котором лик божества становится «красотой». В отличие от западноевропейских художников, писавших яркими красками Бога и Богоматерь, создатели «темных» русских икон стремились не показать, а напротив — «утаить» Бога. Ибо Бог — неуловимое и невыразимое начало, которое нельзя созерцать глазами, а можно лишь пережить, ощутить сердцем. Мастеров итальянского Возрождения, пытавшихся придать своим образцам индивидуальные и «земные» черты, Рильке противопоставляет русским иконописцам, неколебимо приверженным древнему канону, в котором якобы воплощено народное религиозное сознание.
«Мое искусство стало сильнее и богаче на целую необозримую область, и я возвращаюсь на родину во главе длинного каравана, поблескивающего добычей», — писал Рильке, прощаясь с Россией, Елене Ворониной (письмо от 9 июня)102. Рильке мог бы добавить: возвращаюсь домой со своей новой родины. Отныне Германия для него — лишь дом и очаг (Heim), тогда как Россия — духовная родина (Heimat).
4. «ТЫ, БОГ МОЙ, КТО ЖЕ ЕЩЕ!»
По возвращении в Германию для Андреас-Саломе и Рильке наступает деятельный период: помышляя о новой, более продолжительной поездке в Россию, оба старательно изучают ее язык, историю и культуру. 27 июля Рильке пишет Ворониной, что проводит время «в обществе русской грамматики», читает в оригинале Пушкина и Лермонтова, а Достоевского, Толстого и Гаршина — по-немецки103.
В последние дни июля Рильке и Андреас-Саломе приезжают в Биберсберг (под Мейнингеном), куда их пригласила на отдых Фрида фон Бюлов. Отдохнуть, однако, не удается: оба заняты с утра до вечера — читают, конспектируют, увлеченно обсуждают прочитанное. 12 августа 1899 года Рильке сообщает матери, что большую часть дня занимается русским языком, в котором начинает делать успехи104.
36 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
«Уже наслаждаюсь языком, ибо начал читать в оригинале Тургенева и Лермонтова», — пишет он (ей же) 28 августа105. «За время шестинедельного соседства с Лу и Рильке, — жаловалась Фрида фон Бю-лов в одном из писем, — я общалась с ними крайне мало. После долгой поездки в Россию, которую они проделали этой весной (вместе с мужем Лу), они душой и телом отдались изучению всего русского и дни напролет штудировали язык, литературу, историю, искусство и культуру России с таким феноменальным усердием, словно им предстояло выдержать страшный экзамен»106.
С этими «усердными штудиями» непосредственно связано несколько стихотворений Рильке, написанных в Мейнингене; первое из них — «Знаменская» — написано 8 августа 1899 года и посвящено чудотворной иконе Божией Матери «Знамение» (Рильке видел эту древнюю икону в соборе Знаменского монастыря в Москве):
ИКОНОПИСЕЦ:
Как ребенка за руку ведут, линии веду я золотые. Ибо лик твой как врата святые, за которыми лампады жгут.
А потом, робея, обвести складки на твоем плаще и ровно следовать вдоль рук, воздетых, словно две фигуры замерли безмолвно. И другого нет пути.
Но проступит лик твой чуть из темнеющей иконы, «Будь!» — мы молим потаенно. И свободно, без препоны кисть вокруг твоей короны бесконечный держит путь.
Не хочу штрихом несмелым всю тебя, как есть, объять — будет над любым пределом власть твоя и благодать. Ты огромна. Ты над нами распростерта, словно свод. И с колен твоих утрами солнце красное встает.
Но прости, нам часто мнится, ты мала, как голубь-птица,
«Россия была главным событием...» 37
как она, бела, кротка, и нисходишь свысока, чтоб в иконе воплотиться. Наподобие живой, ты покоишься в ней сонно, и коленопреклоненно мы целуем образ твой107.
Тогда же, в Мейнингене, написано пять стихотворений, которые составят впоследствии цикл «Цари». Былинные персонажи Илья Муромец и Соловей Разбойник соседствуют в этом цикле с историческими: «бледный царь» Федор Иоаннович, последний из Рюриковичей, восседающий среди бояр в кремлевских палатах; за ним — неясная тень его отца Ивана Грозного, «в чьих словах был бред». Насыщенные яркими красочными деталями царского быта XVI века, которыми любовался Рильке в Московском Кремле или Доме бояр Романовых, эти стихи передают сложившееся к тому времени восприятие поэтом России и русской истории. Так, в Илье Муромце, пробудившемся после векового сна, угадывается символ великой «немой» страны, которая, по убеждению Рильке, «затаилась» в ожидании своего великого будущего; царь-монах Феодор, склонившийся перед Знаменской и словно слившийся с ней (последнее стихотворение цикла), видится Рильке неким теократическим монархом, главою Третьего Рима108. При этом следует помнить, что Рильке менее всего стремился к исторической достоверности: русскими реалиями он пользуется скорее как поэт; они для него — лишь «образы и названия», и его вдохновляет, конечно, не столько царизм как монархическая идея, сколько царственность, великолепие и роскошь убранства, красота «вещей».
Стихотворение «Знаменская», стихи о былинных героях и русских царях — своего рода преддверие к другому стихотворному циклу, в котором русские впечатления Рильке отразились более глубоко и полно. Этот цикл, созданный уже после Мейнингена (в Шмаргендорфе) с 20 сентября по 14 октября 1899 года, составит позднее первую часть «Часослова», названную «Книга о монашеской жизни».
Переживание России, как явствует из этих стихотворных произведений, в особенности — «Часослова», было у Рильке глубоко религиозным. Бог — центральное понятие, средоточие и ядро поэтического космоса Рильке. Это — извечное иррациональное начало, разлитое в мире и сокрытое в его глубине: «вещь вещей» и «безграничное присутствие»109. Бог «Часослова» вездесущ и неуловим; он постоянно отрицает самого себя; он — «лес противоречий». Подобно богу «Видений Христа», бог «Часослова» постоянно
38 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
меняет свой облик. Он — человек и одновременно предмет, он внутри человека и вне его, он может быть добрым и злым, творцом и разрушителем. Этот Бог — символ, свидетельство вечных и неразрешимых антиномий жизни; он неясен, неразличим и неназываем. Он — «лес противоречий»110. Такого противоречивого «темного» Бога и преисполнен, как виделось Рильке, благочестивый и набожный русский человек-художник. Он общается с этим богом, совершая поклоны и вознося молитвы. Он — его сосед и ближний. Наблюдая прежде всего обрядовую, то есть «эстетическую» сторону православия, Рильке, очевидно, усматривал в исступленно молящихся русских людях родственное ему ощущение жизни как темной слепой стихии. Молитвы русского человека, идущие, по убеждению Рильке, «из глубины», «от сердца», звучали для него как чистая поэзия — неслучайно отдельные стихотворения «Книги о монашеской жизни» назывались в первоначальной редакции «молитвами», а между ними был вставлен авторский текст, комментирующий внутреннее полуэкстатическое состояние русского инока-иконописца, каковым ощущал себя Рильке в дни создания этих стихотворений.
Теснейшее переплетение мистического и эстетического элементов на русской почве — отличительный признак «Часослова». Характерно и проходящее через всю книгу противопоставление светлого и светского искусства итальянского Ренессанса «сокровенному» искусству византийско-русской иконописи с ее темными приглушенными тонами. Так, в третьем стихотворении первой части «Часослова» говорится:
Я помню Юг: там иноки в сутанах и окружает лавр монастыри. Святых мадонн там пишут как желанных, и я грущу о юных Тицианах, которых Бог сжигает изнутри.
Но вглубь себя склоняюсь, постигая: мой темен Бог, подобно паутине кривых корней, беззвучно пьющих влагу. Я знаю, что расту в Его теплыни, а каждой веткой, долу поникая, под ветром трепещу и стыну наго111.
Сложность «Часослова» прежде всего в том, что «русский Бог» Рильке пантеистичен. Он изменчив; его лики разнообразны и, кажется, вовсе несовместимы; один образ как будто опровергается другим. Монах-иконописец, произносящий свои стихи-молитвы, открывает Бога и строит его как храм будущего. «Тебя мы с
«Россия была главным событием...» 39
дрожью в пальцах созидаем...»112 С другой стороны, этот «незавершенный» бог так могуч и огромен, что подавляет величием своего «творца»:
Ты так велик! Меня как будто нет, когда с тобою рядом замираю. Как темен ты! Как мой ничтожен свет, впотьмах по твоему скользнувший краю113.
Своего рода прозаической параллелью к «Часослову» могут служить «Истории о Господе Боге», созданные Рильке в ноябре 1899 года «без перерыва за семь ночей»114. Адресованная «взрослым для детей» (с таким подзаголовком двенадцать «Историй» увидят свет в конце 1900 года), эта книга, написанная простым, ясным языком, была задумана как серия новелл о весьма серьезных «вещах», в том числе — русских. Она отражает видение России, которое вынес Рильке из своей поездки 1899 года, и во многом перекликается с «Часословом». Хотя тематически к России относятся только три «истории» («Как завелась на Руси измена», «Как старый Тимофей пел, умирая» и «Песнь о правде»), русский фон и «русский бог» ощутимы и в других новеллах («Почему Господу Богу угодно, чтобы были бедные люди», «Как наперстку удалось стать Господом Богом» и др.).
О России как богоизбранной стране речь идет в новелле «Как завелась на Руси измена»; именно в ней содержится фраза, ставшая со временем крылатой: «Россия граничит с Богом». Это соседство, говорится далее, «заметно решительно во всем. Влияние Бога мощное. Сколько ни приносят вещей с Запада, все европейские вещи обращаются в камни, как только переходят границу. Есть среди них и драгоценные камни, но только для богатых, так называемых "образованных", тогда как оттуда, из иной страны, приходит хлеб, которым живет народ»115. Мысль о том, что Запад чужд и даже опасен для России, что русский народ кормится «божьим хлебом» и т.п., Рильке впоследствии повторит не раз в своих статьях и письмах. Но этого мало. Выясняется, что в богоизбранной России «от Бога идет и многое другое. Кажется, что все новое идет оттуда: каждое платье, каждое кушанье, каждая добродетель и даже каждый грех должен быть одобрен Богом и потом лишь входит в обычай»116.
Одна из «Историй» («О человеке, который слушал камни») иллюстрирует занимавшую Рильке тему «Бог и человек-творец». Микеланджело, герой этой «Истории», предстает, с одной стороны, как воплощение истинного художника, творящего для будущих поколений. Но, подобно лирическому герою «Часослова», он
40 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
сознает в то же время свою беспредельную зависимость от Бога, свою «ничтожную малость» рядом с ним.
«Бог склонился ниже, нашел творящего человека, через его плечо глянул на его чуткие руки, охватившие камень, и испугался: разве и в камнях есть души? Почему этот человек слушает камни? Вот руки его встрепенулись и потревожили камень, словно гробницу, в которой трепещет слабый умирающий голос. "Микеланджело, — вскричал Бог в испуге, — кто это в камне?" Микеланджело прислушался, руки его дрожали. Потом он глухо ответил: "Ты, Бог мой, кто же еще? Но мне не добраться до тебя". И тогда почувствовал Бог, что он есть и в камне, и стало ему боязно и тесно. Все небо было как один камень, и он был скрыт в этом камне, и мог надеяться лишь на руки Микеланджело, которые когда-нибудь его освободят; он слышал, как они приближаются, но издалека»117.
Но вот Микеланджело чувствует, что Бог заключен не только в камне, но и в нем самом; им овладевает желание уединиться и преклонить колени перед своим Богом. В этот миг великий итальянец приобретает черты русского человека, каким его видел Рильке, — смиренного «богоносца». «Он чувствовал в себе неведомую доселе кротость и желание сделаться как можно меньше. И раздался голос: "Микеланджело, кто это в тебе?" И человек в узкой комнате тяжело склонил голову на ладони и тихо сказал: "Ты, Бог мой, кто же еще"»118.
Художник-творец — главная фигура и в двух «русских» историях книги: «Как старый Тимофей пел, умирая» и «Песнь о правде». Каждая из них повествует о народных певцах, рапсодах.
Интерес Рильке к русскому народному творчеству естественно вытекал из его представления о русском народе как творце истинных духовных ценностей. Как выяснила С. Брутцер, Рильке читал труды ученых XIX века по русской мифологии (A.A. Шиф-нера, К. Швенка, И.Я. Гануша и др.)119. В начале 1900 года он, вслед за Андреас-Саломе (согласно пометам в ее «календаре» от 15 и 16 января), штудировал сборник английского ученого В. Рольстона «Песни русского народа» (1872). Из этой книги Рильке «сделал обстоятельные выписки, касающиеся народных обычаев и поверий. <...> Особенно подробными являются заметки о культе мертвых в России. За ними следуют выдержки, где говорится о русской мифологии и народной вере в духов и домовых. Конспект книги Рольстона заканчивается попыткой перевести одну из скопческих молитв»120. Приведенный в книге С. Брутцер текст перевода представляет собой гимн природе (земле, солнцу, камням, деревьям), населенной живыми духами. Видно, что Рильке стремится отыскать в обрядах и песнях русского народа элементы, восходящие к язычеству с его пантеистическим мироощущением.
«Россия была главным событием...» 41
С особым интересом изучал Рильке русские былины и «Слово о полку Игореве», которое он впервые прочел по-русски в начале 1900 года. Народные певцы, сказители-кобзари, предшественником которых был легендарный Боян, особенно привлекали к себе внимание Рильке. Ведь Россия, по его мнению, переживает еще золотой век детства, и эти неграмотные певцы, передающие новым поколениям древние полузабытые мелодии, — настоящие, «наивные» поэты. Их искусство — так верилось Рильке — живет и поныне благодаря теснейшей связи, которая существует в России между исполнителем и слушателем. (Летом 1900 года в Киеве Рильке и Андреас-Саломе будут с напряженным интересом вглядываться в уличную толпу, выискивая в ней подлинного «кобзаря».)
Неслучайно «Книга о монашеской жизни» завершалась строками о слепом певце-кобзаре. Можно предположить, что Рильке, желавший видеть себя близким к «народу» наследником русских сказителей, придавал этим стихам особое значение.
И страна на рассвете готова ко всему, что грядет... Но тоска в моем сердце, щемящая, снова:
Раскинься, как степь, широка. Пусть высятся на равнинах, где месяц сиянье льет, курганы времен былинных — твоих рубежей оплот.
Стань явью, пространство немое, где вещи хранят благолепье послушно, как в детстве своем. Бескрайней раскинувшись степью, в минувшее вслушайся время, и старец, облепленный тьмою, внесет слепоты своей бремя в мой тихий, мой внемлющий дом.
Вот он, думой объятый, рядом сидит — смотри: степь, небеса и хаты — все это в нем, внутри. Лишь песен, что пел, бывало, ему не начать своих. Выпил их ветер шалый из тысяч ушей — и стих. Только кажется мне, что в моей глубине
42 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
те мелодии целы. Старик с бородою белой, он, знаю, прервет молчанье, когда исполнится срок... И я, у старческих ног, услышу песен звучанье, бурлящих в нем, как поток121.
В первой редакции «Книги о монашеской жизни»122, где почти каждое стихотворение сопровождалось пояснением (в прозе), Рильке написал после этого стихотворения следующее:
В старых хрониках монах читал о седых слепых певцах, называемых кобзарями, которые в древности, когда на украинских просторах наступал вечер, брели от хижины к хижине.
Но монах чувствует: древний кобзарь и ныне бредет по земле и стучится в отмеченные одиночеством двери — пороги их запустели и смолкли оттого, что на них никто не всходит. И у тех, кто живет и бодрствует за этими дверями, он возьмет обратно все свои песни, и они опустятся в его слепоту, как в глубокий колодец. Ибо миновали дни, когда песни покидали его, чтобы выйти к свету и унестись с ветром. Любое звучанье — возврат123.
Такие народные певцы изображены и в «Историях» Рильке: старый Тимофей, бережно передающий своему сыну старинные песни, и украинский кобзарь Остап Вересай, призывающий своей песней к борьбе против польских панов («Песнь о правде»)124.
О народных певцах упоминается и в статье «Русское искусство», написанной в первые дни января 1900 года. Вспоминая о «древнейших сказаниях», которые пели «дрожащим голосом» седовласые старцы, Рильке утверждает, что русский Гомер «умер совсем недавно»125 — в семидесятых годах XIX века (то есть тогда, когда в России стали широко публиковать произведения устного народного творчества). Именно через певцов-кобзарей, утверждает Рильке, Россия поныне соприкасается со своим прошлым.
Вторая часть этой примечательной статьи посвящена художнику В.М. Васнецову, который во время первого путешествия заслонил для Рильке остальных русских мастеров. Кроме того, на мнение Рильке, возможно, повлияли суждения, которые ему приходилось слышать от его русских собеседников (например, от Репина) либо читать на страницах «Мира искусства» или других изданий, восторженно писавших о В.М. Васнецове, особенно после его персональной выставки в петербургской Академии художеств в феврале
«Россия была главным событием...» 43
1899 года. (В высокой оценке Виктора Васнецова сходились в то время такие разные по своим взглядам русские критики, как, например, В.В. Стасов и СП. Дягилев.) В Васнецове Рильке привлекала прежде всего религиозная сторона его живописи, подтверждающая, по мнению поэта, «что русский бог еще жив», тяготение к древнерусским сюжетам, умение преодолеть иноземные влияния и работать «чисто русскими средствами». Впрочем, толкование васнецовских «Богатырей» (в письме к Ворониной от 27 июля 1899 года и статье «Русское искусство»126) показывает, сколь произвольно-поэтически воспринимал тогда Рильке творчество этого художника.
С осени 1899-го до весны 1900 года (вплоть до второй поездки в Россию) Рильке почти безвыездно живет в Шмаргендорфе. Свои комнаты он украшает реликвиями, вывезенными из России (ларцами, крестами, иконами и проч.), создавая таким образом «благочестивый русский уголок», своего рода «келью», соответствующую монашескому идеалу «Часослова». Видимо, к этому времени и относится то место в воспоминаниях Андреас-Саломе, где она сообщает, что Рильке нередко помогал ей готовить обед, «особенно если ожидалось одно из его любимых блюд: русская каша в горшочке или борщ». «В своей синей русской рубашке с красным узором, — пишет далее Лу, — он помогал мне — колол дрова или вытирал посуду, при этом мы без помех могли продолжать разнообразные наши занятия, касавшиеся многих тем. Всего усердней занимался он, уже давно погруженный в русскую литературу, русским языком и изучением страны, тем более что мы всерьез задумали совершить большое путешествие»127.
Готовясь к новому большому путешествию, Рильке продолжает читать произведения русских авторов, а также книги, посвященные России. 13 сентября 1899 года, едва вернувшись из Мейнин-гена, он пишет Лу, что «страстно тоскует» о «русском» чтении, сетует на то, что не имеет под рукой толстовской пьесы «Власть тьмы», и просит ее «прислать ему что-нибудь русское», например том произведений Лермонтова или же «что-нибудь прозаическое, неважно, что именно»128. «Ты знаешь, что весь этот год я посвятил русским занятиям, — пишет Рильке матери 5 декабря 1899 года, — и они заполняют мое время да и меня самого куда значительней, чем ты, может быть, полагаешь. Им частично суждено стать основой моего существования, и я экономлю средства, чтобы весной, когда мои друзья поедут в Россию, опять присоединиться к ним и на этот раз, зная язык и обладая другими предварительными познаниями, объехать юг России. И хотя это произойдет лишь на Пасху, я уже записался слушателем в здешнем университете и намерен регулярно посещать лекции по русским предметам вплоть
44 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
до моей поездки в Россию. <...> Я ежедневно читаю два-три часа по-русски (Тургенева) и три-четыре часа по-французски о России и весьма отдалился от итальянских вещей»129. Через несколько дней (9 декабря) в другом письме Рильке демонстрирует матери свое знание русского языка и после фразы «Уже поздно, а мне еще нужно работать» добавляет «Мни нужно еще говорить в русском языки сегодня»1™.
«По-французски» Рильке читал в то время (помимо упомянутой выше «Эпической России» Альфреда Рамбо) «Русский роман» М. де Вогюэ (1886) — книгу, ставшую настольной в конце прошлого века для всех, кто интересовался русской литературой; вслед за Рильке эту книгу читает Андреас-Саломе. Естественно предположить, что Рильке не обошел вниманием и другие французские книги, которые изучала в январе 1900 года Андреас-Саломе: классический трехтомный труд А. Леруа-Больё «Империя царей и русские» (1881 — 1889) и книгу Л.Леже «Славянские этюды» (1875).
«В эти дни я всецело отдался русскому языку, к которому довольно долго не возвращался, — записывает Рильке в своем дневнике 2 декабря 1899 года. — Кроме того, с большой пользой для себя прочитал "Le roman russe" Мельхиора де Вогюэ. В своих выписках я отметил все достойное внимания, что есть в этой проницательной книге. Начиная с истоков, она ведет к Толстому, о котором в ней говорится весьма справедливо. Сразу же после этого я стал читать первый роман Достоевского "Бедные люди" — ту самую книгу, которую с признательным восхищением отметили Некрасов и Белинский. И я не знаю ни одной книги, которую можно было бы сопоставить с ней»131.
Записи в «календаре» Андреас-Саломе свидетельствуют, что она читала в те месяцы о России не менее усердно, чем Рильке. Свои впечатления и мысли Лу пытается также воплотить в художественной прозе — осенью 1899 года она работает над повестью, озаглавленной «Ma. Портрет». Посвященная ее петербургской приятельнице Ольге Моль, эта вещь в значительной мере преломляет в себе «русский опыт» Андреас-Саломе — как более ранний, так и обретенный в 1899 году. Ma (Марианна Мартыновна) — обрусевшая петербургская немка, живущая в Москве, где и происходят описанные в повести события. Вдова с двумя взрослыми дочерьми, Ma отказывается от предложения руки и сердца, сделанного ей любимым и любящим человеком: возможность сохранить свою духовную независимость, заниматься преподаванием и помогать дочерям для нее важнее, чем новое замужество. В этом облике «новой женщины», обрисованной с нескрываемой симпатией и отчасти напоминающей ибсеновских героинь, угадываются черты самой Лу. Все действие происходит на фоне патриар-
«Россия была главным событием...» 45
хальной Москвы. Повесть открывается сценой «выезда» Иверской богоматери, а завершается под звон кремлевских колоколов в рождественскую ночь.
В декабре 1899 года «Die Zeit» публикует статью Андреас-Са-ломе «Русские истории» — своего рода рецензию на только что изданный в Германии сборник под названием «Современная русская сатирическая повесть», содержащий образцы русской новеллистической и сатирической прозы новейшего времени132. (Не подлежит сомнению, что и Рильке хорошо знал это трехтомное издание и читал помещенные в нем отдельные произведения.) Однако статья Андреас-Саломе посвящена не столько рецензируемому трехтомнику (из авторов, в нем представленных, мимоходом упомянуты лишь Лесков и Салтыков-Щедрин), сколько изложению ее взглядов на русскую литературу и русского писателя. Существующая в России пропасть между религиозностью народа и культурностью (на западный образец) либеральной интеллигенции преодолевается, по ее мнению, благодаря русским писателям, соединяющим в себе духовную утонченность «с примитивным реализмом еще не изощренного русского человека». Глубочайшее проникновение в народную душу — отличительное свойство русской литературы, которую, по мысли Андреас-Саломе, характеризует не идейность, а прежде всего тончайший психологизм. «В них (русских авторах. — К А.) живет и властвует все, что могло бы само вибрировать в народной душе, поднятой на просвещенную высоту, если бы она могла найти слова, чтобы это пропеть». Перефразируя известную французскую поговорку («Поскоблите русского, и вы найдете татарина»), Андреас-Саломе завершает свою статью словами: «Поскоблите русского, и вы найдете поэта»133.
Интерес Рильке и Андреас-Саломе к России получает в это время новый толчок — они знакомятся с русской писательницей Софьей Николаевной Шиль (1863—1928)134. С конца декабря 1899-го по февраль 1900 года они часто встречаются с «Шильхен», которая помогает им в занятиях русским языком и литературой; в «календаре» Лу за январь 1900 года отмечено пять таких встреч. Общие интересы способствуют быстрому сближению. Расставаясь, все трое договариваются о встрече в Москве. Завязавшаяся между ними переписка составляет существенную часть «русской рильке-аны», поскольку многие содержательные и красочные суждения Рильке о России и русской литературе вылились из-под его пера именно в письмах к Шиль.
От Софьи Шиль Рильке узнает новые для него имена русских поэтов, в частностиТютчева. Однако наиболее важные последствия имело для него знакомство с другим поэтом, хотя и несоизмеримым по своему значению с Тютчевым, — Спиридоном Дрожжи-
46 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
ным. Получив от Шиль стихотворные сборники Дрожжина, Рильке сразу же почувствовал к нему интерес и влечение. Не в последнюю очередь это было связано с тем, что сообщила ему Шиль о самом Дрожжине. Живущий в глухой деревне, пашущий землю и одновременно пишущий стихи крестьянин полностью соответствовал тому представлению о подлинном русском, что сложилось к 1900 году у Рильке.
Увлечение стихами Дрожжина, несомненно, стимулировалось у Рильке и вниманием к фольклору, этнографии и народным обрядам России. Неслучайно он сразу же отметил в его стихах «движение танцующих групп и дрожание балалайки», а также связь поэзии Дрожжина с временем «былин и песен»135. Сохранилась характерная запись, сделанная Рильке в марте 1900 года (по поводу книги Ницше «Рождение трагедии»): «Разве не дионисийская стихия движет русским хороводом? В то время как сидящие своим пением воскрешают, тяжело и весомо, былинные образы, врывается, сметая любые преграды, вал песен, который влечет и поглощает кружащихся в кольце хоровода»136. Сближая русский народ с древними языческими народами, Рильке, подобно Андре-ас-Саломе, рассматривает хоровод как обрядовое оргиастическое таинство, в котором человек общается со своим Богом.
К началу 1900 года относятся первые попытки Рильке переводить с русского языка. Рильке начал со стихов Дрожжина, безошибочно выбрав присланном Шиль сборнике «Песни крестьянина» одно из лучших дрожжинских стихотворений («Я для песни задушевной / Взял лесов зеленых шепот, / А у Волги в жар полдневный / Темных струй подслушал ропот...»). Вслед за тем (или одновременно) Рильке переводит стихотворение Фофанова «Весна и ночь» («Весна и ночь! Вдали мерцанье...»). Наряду с этими вполне законченными переводами сохранились фрагменты двух «Молитв» Лермонтова («Я, матерь Божия, ныне с молитвою...» и «В минуту жизни трудную...») и незавершенный перевод рассказа Ф. Сологуба «Червяк» (впервые опубликованного в № 6 «Северного вестника» за 1896 год).
Наиболее крупной переводческой работой Рильке в этот период следует признать его перевод чеховской «Чайки» (в настоящее время считается утраченным). Пьесу Чехова Рильке переводил с рукописного экземпляра, присланного ему Софьей Шиль, и закончил эту работу в начале марта 1900 года. Обращаясь в письме от 5 марта к самому Чехову, Рильке извещает его о своем намерении приступить к переводу «Дяди Вани» и просит прислать печатный экземпляр пьесы137. С той же просьбой Рильке обращался и к другим своим русским знакомым. Однако экземпляр «Дяди Вани» достать не удалось, и замысел Рильке не осуществился.
«Россия была главным событием...» 47
Впрочем, переводя Чехова, Рильке был далек от увлечения этим писателем; его отзывы о Чехове лишены той восторженности, с какой он писал о Достоевском или Льве Толстом. Из писем Рильке к Шиль видно, насколько расходился он с Чеховым в понимании драматического искусства. Рильке пишет об отсутствии движения в первых актах «Чайки», усматривает в ней медлительность темпа и длинноты, недостоверно переданное художественное время и т.д. Ему, в ту пору страстному поклоннику Метерлин-ка, Чехов — несмотря на очевидную перекличку с бельгийским драматургом — кажется слишком прозаическим, будничным, а некоторые его персонажи — откровенно комическими. Были, вероятно, у Рильке и более глубокие причины для скептического восприятия Чехова, прежде всего — равнодушие русского писателя к религиозной тематике, отсутствие у него «богоискательских» мотивов, идеализации народной жизни и т.п.
Отношение Рильке к Чехову — яркое свидетельство того, насколько ослеплен был германский лирик своим собственным видением России, не замечал уродливых и нелепых сторон ее жизни и не слышал подлинных настроений русского общества. Возражая своему корреспонденту, С.Н. Шиль резонно указывает на то, что элемент комического в «Чайке» есть «самая наша русская действительность»138.
Свое специфическое восприятие России Рильке сохранит до конца жизни. Богоизбранная страна, наивный и набожный народ-художник и русский бог, что явится в будущем, — таков идеальный образ, сложившийся у поэта в 1899—1900 годах и созданный преимущественно его поэтической фантазией. Подтверждение этой «новой красоте» Рильке находил, как ему казалось, повсюду: и в русском ландшафте, и в русских писателях (Льве Толстом, Дрожжине), и в русских художниках (В.М. Васнецове).
Впрочем, перечень русских художников, которыми восхищается Рильке накануне второй поездки, уже не ограничивается именами Васнецова и Репина. Поэт открывает для себя и других живописцев, которые, как ему кажется, глубоко выразили «русскую сущность»: A.A. Иванова и И.Н. Крамского (в один ряд с ними Рильке ставил и Ф.А. Васильева). Автор «Видений Христа» и «Историй о Господе Боге» ценит Иванова и Крамского прежде всего за то, что оба обращались к религиозной теме, писали своего Христа. В письме к Л.О. Пастернаку от 10 апреля 1900 года Рильке сообщает, что собирается использовать свое предстоящее пребывание в России для того, чтобы написать о каждом из этих художников отдельное эссе — «воздать им должное». Ведь говоря о них, утверждает Рильке, «мы говорим о русском и, быть может, самом русском искусстве»139. Особой притягательностью для Рильке обладала
48 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
фигура A.A. Иванова; некоторые обстоятельства жизни этого художника — одинокого и терпеливого «предтечи», не понятого современниками, сосредоточенного в течение долгих лет над своим единственным главным произведением, — вполне отвечали его представлениям о «подлинном русском» человеке.
Терпеливость, умение ждать грядущего Бога — это «русское свойство» имело для Рильке особое значение. Не раз писавший о «замедленной природе своего сознания»140, Рильке и сам подолгу ожидал приближения «божества» (иначе — творческого вдохновения), чтобы затем с поразительной быстротой, в течение буквально нескольких дней, создавать большие стихотворные циклы или прозаические произведения, как, например, «Книга о монашеской жизни» или «Истории о Господе Боге» (позднее — «Сонеты к Орфею»). Художник должен быть терпелив, повторял Рильке. Хорошо известны его слова о том, что поэт должен всю жизнь искать в ней «смысл и сладость», чтобы в конце концов ему удалось написать десять удачных строк141. Можно утверждать, что именно Россия внутренне подготовила Рильке к такому пониманию творчества. В этой самой глубокой сфере своего существа он мог (после 1899 года) опереться на опыт «многотерпеливой» русской страны, испытывая к ней воистину чувство близости и благодарности. Отсюда — искренность и убежденность его слов о том, что Россия стала для него «основой» и «опорой», что «в русской жизни» (im russischen Wesen) он «познал и постиг самое родное» (das Vertrauteste)142 и т.п.
Пытаясь обобщить, чем оказалась для него в те годы Россия, поэт напишет через несколько лет:
Россия была реальностью и вместе с тем глубокой повседневной уверенностью, что эта реальность — нечто далекое, бесконечно медленно приближающееся к тем, у кого есть терпение. Россия — страна, где люди одиноки и каждый, словно гора, полон темноты, глубок в своей покорности, лишен страха оказаться униженным и, значит, благочестив. Люди, полные дали, неясности и надежности: люди созревающие. И надо всем этим — никогда не выявляющий себя до конца, вечно меняющий свой облик, нарастающий Бог143.
5. «ПОСВЯЩЕННЫЙ В БРАТСТВО»
Второе путешествие Рильке по России (на этот раз вдвоем с Лу Саломе) продолжается с 9 мая по 22 августа 1900 года. Первые три недели путешественники проводят в Москве, где посещают, особенно в первые дни, музеи, выставки, театры; с интересом осматрива-
«Россия была главным событием...» 49
ют (как и год назад) московские храмы. С.Н. Шиль помогает Рильке и Лу обзавестись новыми знакомствами в среде московской интеллигенции; уже 10 мая она представляет их своей знакомой переводчице Л.В. Лепешкиной, гражданской жене князя СИ. Шаховского144, которая приглашает их 14 мая на званый обед; среди гостей — писательница P.M. Хин и критик С.С. Голоушев (более известный под псевдонимом Сергей Глаголь). В этом же кругу происходит знакомство Рильке и Лу с историком западноевропейской литературы профессором Н.И. Стороженко. Кроме того, С.Н. Шиль рекомендует Рильке и Лу инспектору Пречистенских курсов для рабочих С.А. Левицкому145, его помощнице H.A. Гольцевой (бывшей жене публициста и критика В.А. Гольцева, редактора «Русской мысли») и учительнице М.П. Угримовой и устраивает у себя дома чаепитие со слушателями Курсов — рабочими московских фабрик146; с одним из них, А.З. Смирновым, у Рильке завяжется переписка. Тогда же, в мае, Рильке знакомится с театральным критиком и переводчиком Я.А. Фейгиным, редактором ежедневной московской газеты «Курьер» (1897—1904). Косвенным подтверждением этого знакомства можно считать публикацию рассказа Рильке «Побег» в номере «Курьера» от 4/17 июня (перевод Ольги Прибытковой).
Особо следует отметить завязавшееся в мае 1900 года (через Л.О. Пастернака) знакомство Рильке с московским искусствоведом, библиофилом и коллекционером П.Д. Эттингером ( 1866— 1948); их общие интересы лежали прежде всего в области изобразительного искусства, экслибриса и книжной графики. В дальнейшем Рильке и Эттингер в течение полутора лет обмениваются содержательными письмами. Эттингер снабжает Рильке русскими книгами, Рильке посылает ему, помимо книг, работы немецких графиков.
Общение Рильке и Андреас-Саломе с Софьей Шиль и кругом ее московских знакомых не обходилось без споров и разногласий, приобретавших порой принципиальный характер. «Антибуржуазность» поэта и его приятельницы, их тяготение к простому народу, любовь к русской культуре — все это не могло не импонировать таким либерально настроенным, европейски образованным интеллигентам, как С.Н. Шиль, Н.И. Стороженко или Л.В. Лепешкина. Но между «народолюбием» этих людей, не жалевших сил для просвещения народа, и русофильством Рильке и Андреас-Саломе, ценивших русского крестьянина за «наивность» и «темноту», была, разумеется, пропасть. Упорное нежелание Рильке видеть русское «рабство», грязь и нищету русской деревни, постоянная умилен-ность всем русским, естественно, смущали и даже раздражали его собеседников, которые пытались— увы, безуспешно! — переубедить поэта. «Они видели в народе все чистое и ясное, — вспоминает Софья Шиль, — и это была истина. Но они не хотели видеть
50 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
другой, столь же истинной правды о том, что народ гибнет в бесправии, в нищете, в невежестве, что в нем вырастают пороки рабов: леность, грязь, обман, пьянство. Когда мы говорили об этом с глубокой скорбью, мы чувствовали, что это неприятно нашим друзьям; им хотелось (весьма законно) радости и чудной тишины»147. Взаимонепонимание еще более усугублялось, должно быть, тяготением Рильке и Андреас-Саломе к обрядовой стороне православия и предметам культа, а также их восхищенным отношением к блеску и торжественным церемониям царского двора148. И в православии, и в царизме, как отметит впоследствии Софья Шиль, «друзей восхищала красота и пышность старинных обычаев»149.
Впрочем, эти разногласия, насколько можно судить, не слишком отчуждали от Рильке и Андреас-Саломе их московских друзей, старавшихся помочь им и словом, и делом. В письме к матери от 21 мая 1900 года Рильке рассказывает:
...Здесь мне приходится дорожить временем. Дома я только сплю. Здесь можно увидеть бесконечно много, люди и вещи в равной мере значительны и своеобразны, и каждый день приносит с собой множество неожиданных впечатлений и переживаний, глубоко обогащающих мой опыт. Все человеческое близко и живо, и, находясь среди этих людей, в окружении их доброты и спокойной ненавязчивой опеки, испытываешь неописуемое чувство, как будто ты дома.
Благодаря тому что я выучил язык (я не говорю, но понимаю от слова к слову), я еще более приблизился ко всему происходящему, и все стало для меня роднее и понятнее. Прекрасные связи, которые мне удалось завязать, открыли мне доступ во все круги общества, и прямо от рабочих я еду к какому-нибудь князю, дабы с ним пообедать или что-нибудь осмотреть.
Всюду, в каждом музее и частном собрании нас встречает директор или же сведущее лицо, и ты можешь себе представить, насколько все видишь лучше и глубже, совершая осмотр в сопровождении специалиста, когда не приходится самому выискивать и определять каждый предмет в шкафах, переполненных богатствами.
Сегодня под руководством одного священника мы осмотрим несколько соборов и посетим относящиеся к ним кладовые, в которых покоятся многомиллионные сокровища — золото и сапфиры величиною с детский кулак150.
Обратившись к записи, сделанной Андреас-Саломе 21 мая в ее «календаре», можно уточнить: она и Рильке присутствовали в тот день на богослужении в Чудовом мужском монастыре, располо-
«Россия была главным событием...» 51
женном на территории Кремля, затем — в «капелле» Благовещения Пресвятой Богородицы (имеется в виду одноименная церковь в Чудовом монастыре) и Большом Успенском соборе. «Какой-нибудь князь» — конечно, С И . Шаховской, с которым Рильке и Андреас-Саломе не раз встречались в те дни. Священник же, о котором упоминает Рильке, был, видимо, некий Новгородцев, который (согласно все тому же «календарю») действительно сопровождал их по Кремлю, только не 21, а 25 мая. Следует сказать, что из всех достопримечательностей тогдашней Москвы Кремль обладал для путешественников наибольшей притягательностью: они побывали в Оружейной и Грановитой палатах, осмотрели Теремной дворец, не говоря уже о кремлевских соборах, куда они заходили неоднократно. Кроме того, они успели посетить в Москве Исторический музей (10 мая), картинную галерею П. и С. Третьяковых (дважды — 12 и 22 мая), Музей русских древностей П.И. Щукина (15 мая), Торгово-промышленный музей кустарных изделий (18 мая, в сопровождении князя С И . Шаховского).
В Москве Андреас-Саломе начинает вести дневник, в котором подробно отразится ее русское путешествие 1900 года (первая запись сделана в Москве 13 мая; последняя — в Шмаргендорфе 31 декабря 1900-го). Этот дневник, озаглавленный «Россия с Рай-нером. 1900», содержит немало ценных деталей, помогающих составить ясное представление о том, что видели Рильке и Лу в России, чем восторгались и что отвергали, о чем говорили друг с другом и т.п. «Русский дневник» Лу не заменил ей «календаря», в котором она по-прежнему делает ежедневно несколько помет — «для памяти»; таким образом, «дневник» и «календарь» существенно дополняют друг друга. Что касается Рильке, то поэт в те месяцы не вел дневника. Наиболее подробным и достоверным источником, рассказывающим о его путешествии по России, остаются его письма к матери. Так, 27 мая Рильке пишет ей:
Сегодня меня пригласили посетить одну частную коллекцию; кроме этого мне предстоят еще четыре визита. Завтра же, видимо, поеду на полдня в Абрамцево — маленькую деревню, где лет двадцать тому назад впервые собрались люди, составляющие ныне гордость русского искусства. Это своего рода русское Ворпсведе.
Затем, в один из ближайших дней, я поеду в знаменитый древний Троице-Сергиев монастырь, один из четырех главных монастырей Российской империи. Основанный святым Сергием, он включает в себя двадцать церквей и соборов. Это целый город, обнесенный крепостными стенами, так что во время польского нашествия он мог использоваться стратегически —
52 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
как оборонительное сооружение. Такие монастыри, или лавры являются целью для всех паломников151.
Сверив строки этого письма с записями в «календаре» Андре-ас-Саломе, обнаруживаем, что в записи от 27 мая не упоминается ни о «частной коллекции» (разве что Рильке посетил ее без своей спутницы), ни о «четырех визитах» (отмечен лишь один — вечерний — к С.Н. Шиль). С другой стороны, из «календаря» явствует, что в этот день Рильке и Андреас-Саломе побывали в Новодевичьем монастыре, а 28 мая провели весь день в Троицком монастыре («в непогоду»); что же касается поездки в «русское Ворпсведе», то об этом в «календаре» Л у также ничего не сообщается.
Готовясь вторично приехать в Россию, Рильке, как видно из его писем, мечтал посетить Московский Художественный театр; особенно хотелось ему увидеть постановку пьес Чехова на русской сцене. Однако к моменту приезда Рильке и Андреас-Саломе в Москву Художественный театр уже находился на гастролях. Путешественникам пришлось довольствоваться Малым театром, где вечером 13 мая они видели «Горе от ума» Грибоедова и «Прощальный ужин» Шницлера — это подтверждают и запись в «календаре» Андреас-Саломе, и сохранившаяся программка152.
Вызывает интерес еще одна помета в «календаре» Андреас-Саломе: «16<мая>. <...> Посетили Васнецова и застали его дома». Речь идет, скорее всего, о В.М. Васнецове — в начале мая (по старому стилю) он действительно находился в Москве. Однако ни один из сохранившихся документов не содержит подробностей этой встречи; трудно даже понять, состоялась ли беседа между Васнецовым и его посетителями. История этого визита остается во многом необъяснимой. Следует иметь в виду, что отношение Андреас-Саломе (и, соответственно, Рильке) к Виктору Васнецову претерпело за год существенные изменения. Подытоживая свои московские впечатления, Андреас-Саломе пишет в «Русском дневнике», что смотрит теперь на творчество Васнецова и даже на его «Богатырей» совершенно иными глазами, поскольку художник, по ее мнению, не в состоянии передать в своей живописи того мистического настроения, которое таится в русской иконописи. «В этот раз мне кажется, — пишет Андреас-Саломе о Васнецове, — что он гораздо сильнее в своих светских картинах, и я понимаю, почему народ предпочитает ему Крамского»153. С симпатией отзывается Андреас-Саломе и о другом русском художнике, который «производит совсем противоположное впечатление, нежели Васне-цов»15А
у — М.В. Нестерове. Может быть, именно по этой причине встреча и беседа с В.М. Васнецовым если и состоялись, то полу-
«Россия была главным событием...» 53
чились настолько трудными, что и Рильке, и Андреас-Саломе избегали в дальнейшем вспоминать об этом.
30 мая Рильке и Андреас-Саломе навещают Софью Шиль (в Лефортовской больнице) и прощаются с Москвой. На другой день в полдень они отправляются с Курского вокзала в большую поездку по стране. Ближайшая цель — Ясная Поляна, где 1 июня им удается вторично увидеть Толстого. О перипетиях этой новой встречи и кратковременном пребывании в Туле рассказывает ряд документов, среди них — подробное письмо Рильке к С.Н. Шиль, написанное «по свежим следам» — на другой день после свидания с Толстым. С удивительной проникновенностью описывает здесь Рильке (в свойственной ему импрессионистической манере) многие детали яснополянской встречи, в особенности прогулку по парку.
Мы медленно идем по длинным, густо заросшим дорожкам, ведя насыщенную беседу, которая, как и в прошлый раз, получает, благодаря присутствию графа, трогательную теплоту. Он говорит по-русски, и, когда ветер не заглушает слова, я понимаю каждый слог. Он засунул левую руку за пояс фуфайки, а правую положил на палку, опираясь на нее без усилия; и время от времени он нагибается и одним движением, будто хочет накрыть цветок исходящим от него запахом, срывает травинку, вдыхает аромат из полой ладони и затем, продолжая разговор, небрежно роняет опустошенный цветок во всеобилие буйной весны, которая от этого ничуть не оскудевает. — Разговор касается многих вещей. Однако слова не стремятся опередить вещь, скользя по внешней ее оболочке, они прокладывают себе путь позади вещей — в темноте. И глубокую ценность каждому слову придает не оттенок, полученный на свету, а лишь чувство, что оно возникло из темноты и таинства, из которых слагается наша жизнь. И всякий раз, едва только звучание беседы обнаруживало какую-то неслаженность, нам откуда-то открывались светлые горизонты глубокого единства.
Итак, это была хорошая прогулка. Фигура графа порой вырастала под ветром; его большая борода развевалась, но серьезное, отмеченное одиночеством лицо оставалось спокойным, как бы вовсе не тронутое вихрем155.
Недолгое общение с великим русским писателем, совместная прогулка по яснополянскому парку, несколько фраз Толстого — все это навсегда сохранится в памяти Рильке, и спустя многие годы он будет вновь и вновь вспоминать о том незабываемом дне, проведенном в Ясной Поляне. В его дневниковых записях, рассказах и лекциях появятся новые подробности, связанные с его визитом к Толстому156. Приведем лишь некоторые свидетельства.
54 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
В 1924 году Рильке рассказывал Витольду Гулевичу:
Он <Толстой> произвел на меня сильное впечатление. Невозможно говорить о том, каким он был человеком — приятным или неприятным; он был выше этих определений. Мы начали говорить по-французски, примешивая немецкие слова, затем Толстой внезапно перешел на русский, и, вслед за ним, я тоже, воодушевившись, начал подыскивать слова и понятия, которые вдруг находились сами собой, — я даже не подозревал, что знаю их. Но объясняться с ним было трудно. Он был стар и странен157.
Рассказы Рильке о встрече с Толстым записал также Морис Бетц, переводчик произведений поэта на французский язык. В его записях отмечено, хотя лишь скупыми штрихами, содержание беседы, которую вели Толстой и его гости во время прогулки по яснополянскому парку. Впрочем, Рильке сразу же переносит акцент на то, что было для него гораздо существеннее: не что, а как гово-рил Толстой. Не слова писателя стремится воссоздать Рильке, а его зрительный образ:
Мы говорили о разных вещах: о пейзаже, нас окружавшем, о России, о Боге, о смерти... Он говорил по-русски, живо и ярко выражая свою мысль, так что я не всегда мог понять его слова. Но от всего, что он говорил, веяло первозданным могуществом, ощущением силы и величия. Порою мне удавалось искоса бросить взгляд на его широкое лицо с выступающими скулами, большими ушами, над которыми ветер шевелил седые пряди, расширенными ноздрями, вдыхавшими весну с каким-то чувственным наслаждением. Похожий на пророка, он шагал в своей крестьянской блузе, с длинной развевающейся бородой, свободно жестикулируя, но взгляд его оставался острым и всевидящим. Вот его образ, каким я сохранил его, и это значительнее, чем его слова158.
Рильке передает свое впечатление 1900 года достаточно точно. И он, и Андреас-Саломе придавали значение (и в тот момент, и позднее) не столько словам Толстого, сколько его жестам, походке и т.п. Их обоих волновал и притягивал к себе Толстой-человек, которого, как указывалось, они наделяли сверхчеловеческими качествами, прежде всего невероятной чувственностью («первозданное могущество»). Неслучайно в записях и воспоминаниях как Рильке, так и Андреас-Саломе неизменно отмечается эпизод с незабудками. «Самым сильным впечатлением, которое мы пережи-
«Россия была главным событием...» 55
ли на этот раз, была короткая прогулка втроем, — вспоминает Андреас-Саломе. — <...> каждое его <Толстого> движение, каждый наклон головы, малейшая заминка в его энергичной походке словно говорили нам: "Толстой". Стояло раннее лето, луга были наводнены высокими и яркими цветами, какие бывают только на русской земле; даже в тенистом лесу болотную почву покрывали невероятной величины незабудки. И вместе с этими яркими цветами в память мою глубоко врезалось, как Толстой, не прерывая живого, интересного разговора, чуть ли не рывком нагибался к земле, захватывал — движением, каким обычно пытаются поймать бабочку, — целую горсть незабудок, прижимал их к лицу с такой силой, будто должен был слиться с ними, и затем утомленно выпускал их из рук»159. В совершенно невинном жесте Толстого Рильке и Андреас-Саломе увидели проявление «природного» начала, воплощенного, по их мнению, в «великом старце», а также, возможно, элементы некоего народного ритуала, связанного с тем чувственным восприятием мира, которым якобы отличается русский человек.
Из Тулы путешественники отправляются в Киев — «святой град, где Россия впервые заговорила о себе четырьмястами куполов...» («Песнь о Правде»)160. В Киеве они проводят две недели: купаются в Днепре, гуляют по Крещатику и днепровским набережным, любуются Золотыми воротами, отдыхают в Купеческом саду, где слушают, между прочим, цыганское пение, посещают лавочки и воскресный базар на Подоле. Хотя Шиль и Стороженко снабдили их рекомендательными письмами, они ни с кем в этом городе не знакомятся; из-за дождливой погоды по нескольку дней не выходят из гостиницы (например, согласно «календарю», 10—12 июня — читают «книгу о Киеве»161), пишут письма и обдумывают дальнейший маршрут. Интернациональный Киев, затронутый «цивилизацией», разочаровал обоих — показался им городом куда более европейским, чем «матушка-Москва», и, значит, менее «русским». «Киев мне не нравится, — пишет Рильке матери 8 июня, — благодаря многовековому владычеству поляков этот город частично утратил свою русскую сущность, которая мне дороже всего; он стал польским, то есть интернациональным городом; здесь есть трамваи, широкие улицы с большими магазинами, светская и полусветская жизнь, огромные отели и т.д. Я стараюсь по возможности не замечать всего этого и основное внимание уделяю церквам и соборам, где сохранились древние иконы и драгоценные реликвии»162.
Главное, что приковывает к себе внимание Рильке и Андреас-Саломе, — это толпы паломников, преимущественно калеки и нищие, прибывшие в Киев на праздник Троицы (этнографические наблюдения Лу отражены в ее «Русском дневнике»). Подземные
56 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
пещеры Печерска произвели на Рильке неизгладимое впечатление. В письме к матери от 8 июня он рассказывает:
Еще и сегодня можно часами идти по коридорам (они не выше среднего человеческого роста и не шире человеческих плеч), мимо келий, где жили святые чудотворцы или отшельники, одержимые святым безумием; еще и сегодня в каждой келье стоит раскрытая серебряная гробница, и останки тех, что некогда, почти тысячу лет назад, жили здесь, нетленно покоятся теперь в драгоценных ларцах, завернутые в драгоценные ткани. Непрерывно текут по темным коридорам люди, прибывшие сюда из всех областей, от Сибири до Кавказа, и все целуют спеленутые руки святых. Это самый святой монастырь в стране. Я тоже прошел по всем его коридорам, держа в руках зажженную свечу, в первый раз один, а в другой — с толпою молящихся. От всего этого у меня осталось очень сильное впечатление, и я решил посетить эти удивительные катакомбы еще раз, прежде чем уеду из Киева (я проведу здесь еще 6—7 дней)163.
Помимо «удивительных катакомб», путешественники посетили в Киево-Печерской лавре древнюю (восходящую к XI веку) Великую Успенскую церковь, в которой хранилась одна из православных святынь — чудотворная икона Успения Божией Матери. Однако на лаврскую колокольню (высочайшую тогда в России), с которой открывался великолепный вид на окрестности, они, судя по всему, не решились подняться.
Две недели, проведенные в Киеве, Рильке и Андреас-Саломе посвятили преимущественно знакомству с киевскими храмами. Внимательно и не раз осмотрели они два главных городских собора, Владимирский и Софийский. В первый они направились сразу же по прибытии в Киев — должно быть, Рильке не терпелось увидеть живопись Виктора Васнецова. Однако настенные образы Владимирского собора лишь усугубили, по-видимому, сомнения поэта, уже изменившего к тому времени — под влиянием Лу — свою точку зрения на Васнецова. В своем письме к А.Н. Бенуа от 28 июля 1901 года Рильке, уточняя свое отношение к Васнецову, ранее выраженное в статье «Русское искусство», признается, что именно в Киеве он «много передумал перед оригиналами»164. Не вполне ясно, что именно «передумал» Рильке, но из «Русского дневника» Андреас-Саломе следует, что «Богоматерь с младенцем» в абсиде собора, как и религиозная живопись Васнецова в целом, разочаровывала ее, опять-таки, своим «светским» обликом, далеким, по ее мнению, от традиций русской иконописи. Отмечая, что росписи, исполненные Васнецовым, явно превосходят рабо-
«Россия была главным событием...» 57
ты других художников во Владимирском соборе (М.В. Нестерова, В.А. Котарбинского, П.А. Сведомского), Андреас-Саломе тем не менее заключает, что «Васнецов — это скорее тупик, восхитительная измена»165. Таким образом, знакомство с Владимирским собором, памятником новейшей русской архитектуры и церковной живописи, обернулось для обоих разочарованием. Зато Софийский кафедральный собор вызвал у них неподдельное восхищение. Андреас-Саломе пишет в «Русском дневнике», что этот храм произвел на нее «самое сильное впечатление», несмотря на «ужасный иконостас, напоминающий ширму в стиле рококо»166. Ей кажутся «прекрасными» мозаики собора: исполинский алтарный образ Софии Божьей Премудрости (Лу называет ее «Знаменской») и фигуры «светлосеребрянных ангелов» в боковых нефах. Кроме того, согласно «календарю», они осматривают Златоверхо-Михай-ловский мужской монастырь (5 июня); древнюю Десятинную (Рождества Пресвятой Богородицы) церковь, в которой стояли надгробия князя Владимира и княгини Ольги; более позднюю Андреевскую (апостола Андрея Первозванного), выстроенную по плану Растрелли, и Трехсвятительскую церкви (13 июня); Кирилловскую церковь (14 июня), которая напомнила Андреас-Саломе «белый кубик с пятью светло-зелеными куполами»167. 16 июня, наняв извозчика «из орловских», они едут осматривать древнюю церковь Спаса на Берестове, знаменитую своей фресковой живописью (что отметила и Андреас-Саломе); оттуда — в живописный Выду-бецкий мужской монастырь, расположенный неподалеку от Лавры, на самом берегу Днепра — в том месте, где «был прибит волной Перун»т.
Они покидают Киев 17 июня. Путь их лежит по Днепру до Кременчуга169, оттуда — поездом в Полтаву, где они проводят три дня (19—21 июня), совершают прогулки в окрестные деревни (Гор-баневка и Нижние Млины) и даже пьют чай в крестьянской избе170. В Полтаве Рильке и Саломе осматривают памятник Славы, воздвигнутый в 1811 году в честь победы Петра I над Карлом XII, и, возможно, выезжают на поле Полтавской битвы (полтавские впечатления отразились в стихотворении Рильке «Шведский король Карл XII едет по Украине», написанном в октябре 1900 года, и другом, более позднем — «Буря»; впоследствии они вошли в «Книгу образов»171).
Полтава по сравнению с Киевом показалась Лу «бесконечно более русским городом, чрезвычайно симпатичным, приятным и удобным для людей»172. Рильке, по-видимому, был того же мнения — ведь он смотрел на Россию глазами своей спутницы и, подобно ей, принимал или отвергал то, что видел, в зависимости от схожести или несхожести людей, их костюма, городской архитек-
58 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
туры, пейзажа и т.д. с «бездуховной» Западной Европой. «Они всюду искали подлинный лик России. — вспоминала Софья Шиль. — Чем дальше все было от литературы и европеизма, тем лучше»173.
«Подлинный лик России», стершийся было в разъездах по Украине, вновь открывается путешественникам в Саратове, первом волжском городе, куда они прибыли вечером 23 июня. «...Невольно пробудилось желание ехать дальше, — записывает Андреас-Сало-ме в своем дневнике, — далеко на восток»174. Желание «ехать дальше» усиливается на борту парохода «Александр Невский» — Лу чувствует во всем окружающем, особенно в людях, «что-то доброе, русское», проступившее, как она признается С.Н. Шиль в письме от 25 июня, «начиная с Полтавы»175. Волжское путешествие Рильке и Андреас-Саломе стало своего рода апогеем их сближения с Россией.
«Русский дневник» Л. Андреас-Саломе достоверно передает то почти мистическое чувство, что охватывало ее при виде волжских просторов, лесов и равнин, раскинувшихся по берегам, маленьких причалов, к которым время от времени приставал пароход, низеньких крестьянских изб, виднеющихся на горизонте. В ландшафте, открывшемся ее взору, Лу различала прекрасный образ, некогда знакомый и давно утраченный, — страну своего далекого детства. К ней словно возвращалось ощущение божественного, утраченное в раннем детстве. Волжское путешествие оказалось для нее таким же «возвращением на родину», каким стала для Рильке русская Пасха в апреле 1899 года. «Здесь бы я хотела остаться», — восклицает Лу, признаваясь в своей любви к Волге176. Великая русская река становится для нее воплощением России. В отличие от Рильке Андреас-Саломе стремится не столько «выразить» свои впечатления, сколько их «додумать», дать им рациональное обоснование. Она пишет о гармоничности и цельности волжского пейзажа, выражающего, по ее мнению, русскую натуру, о «сочетании задушевности и простора», о близости к Азии, где — в отличие от «шумного» западного мира — преобладают «немота и глубокая тишина». Именно эту азиатскую, «темную» и «немую» Россию Лу готова была принять в свое сердце: «Моя любимая, любимая родина, целиком и насквозь!»177
Сходными чувствами был охвачен в те дни и Рильке. Необозримый волжский простор воспринимался им как первозданный доисторический мир, как вечный («божественный») пейзаж, не подвластный времени и не затронутый современной цивилизацией. «Все, что я видел до этого, — писал он 31 июля 1900 года, — было лишь образом страны, реки, мира. Здесь же все подлинно. Мне кажется, я увидел само Творение»178. Впоследствии Рильке не раз возвращался памятью к своему волжскому плаванию. Княги-
«Россия была главным событием...» 59
ня Мария фон Турн унд Таксис вспоминает в своей книге о Рильке: «Он рассказывал о России, и рассказ его производил сильное впечатление; он говорил о пустынных просторах Волги, когда целыми днями плывешь по реке и вдруг среди необозримо широких равнин, объятых меланхолией, вырастает гигантский лес — "вырастает как ночь"»179.
Близость к «Творению» вдохновляла поэта; его восприятие бескрайних волжских просторов было, как видно, почти мистическим. Рильке вновь и вновь укреплялся в своих представлениях о русской жизни, уходящей корнями в «темноту веков» и потому непричастной к суетной и «шумной» современности, о «терпеливых» людях, умеющих «ждать», и все глубже ощущал связь между своим внутренним миром и тем необъятным пространством, которое открывалось его взгляду по берегам Волги. Глядя на «работу Творца», он словно убеждался в собственном творческом призвании. Огромный духовный потенциал «молодой» страны, вынашивающей свое «будущее», ее «стихийность» и «первозданность», которые он усматривал, например, в Толстом, поэт напрямую соотносил с возможностью «созидать», и это было для него особенно важно. Можно сказать, что духовный перелом, наметившийся в сознании Рильке весной 1899 года, окончательно состоялся после его яснополянской встречи с Толстым и волжского путешествия.
В ноябре 1904 года, выступая в Фуруборге (под Гётеборгом) перед шведскими слушателями и рассказывая о своем визите к Толстому, о его трактате против искусства и своем неприятии толстовских идей, поэт вспоминал:
Тогда я мог сказать об искусстве еще очень мало. А о жизни я вообще ничего не знал. Она открылась мне чуть позже, когда я увидел в глубине России ту жизнь, что совершается в русских людях. Это была жизнь, соразмерная любому страданию. Подобно тому как святые проходят через огонь, так течет эта жизнь, невредимо и постоянно взрастая сквозь темную несправедливость веков. Здесь каждый начинает свою жизнь так, будто ей суждено длиться целое тысячелетие. Здесь я понял, что следует прожить свою жизнь с той широтой, с какой это только возможно, — вглубь, а не по требованиям текущего дня. И что нельзя заниматься тем, что находится рядом, когда чувствуешь в себе склонность к тому, что дальше или совсем далеко. И что можно предаваться мечтам, когда другие кого-то спасают, если эти мечты оказываются реальней, чем сама реальность, и нужнее, чем хлеб насущный. Одним словом, я понял, что критерием своей жизни надо сделать крайнюю возможность, которую ты носишь в себе. Ибо наша жизнь велика,
60 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
и в нее может войти ровно столько будущего, сколько мы способны вместить.
Только в этой бесконечно расширенной жизни было пространство ДЛЯ искусства. Да, мне казалось, что в русском человеке есть художественное начало; что в нем таится искусство. Ибо я чувствовал, что искусство имеет какое-то родство с той жизнью. Я чувствовал, что человек, желающий творить искусство, должен быть таким же терпеливым, серьезным и независимым от своего времени, как эти русские люди. Что он должен так же, как и они, тихо и просто, и неуклонно приближаться к Великому, Вечному180.
Путешествие по Волге завершается в Ярославле 2 июля. Три дня Рильке и Лу проводят в деревне Кресто-Богородское, расположенной в нескольких верстах от города, на высоком холме, с которого открывается живописный вид на Волгу, Ярославль и окрестные селения. Идеал «примитивной жизни», намеченный на страницах «Флорентийского дневника», осуществляется наконец в действительности. «Я провел три дня в маленькой избе, живя как крестьянин среди крестьян, — рассказывал Рильке матери (письмо от 6 июля). — Я спал на соломе без постели и делил с хозяевами скудную пищу, для которой они лишь изредка находили время в часы своей тяжелой работы. Погода стояла хорошая, что придавало примитивному образу жизни особую прелесть, а материальная скудость вполне отвечала моим незначительным запросам»181.
Здесь, в маленькой деревушке под Ярославлем, Рильке и Лу достигают, как им кажется, предельной близости к русским людям. Лу подробно описывает их: Наталью Михайловну Макарову, хозяйку деревенского дома, который они сняли на несколько дней, ее дочь Гринку или ярославского извозчика. Общение с «Макаровной»182 окончательно утвердило Рильке и Андреас-Саломе в восприятии русского человека, якобы не утратившего — в отличие от западных людей — особой теплоты человеческих отношений: от сердца к сердцу. Все, что рассказывает крестьянка, наполняет Лу умилением и радостью: «Я не устаю слушать ее рассказы». Макарова же, видимо, почувствовала, что больше всего волнует ее гостей, и, прощаясь с ними, произнесла фразу, которая стала для обоих драгоценным подарком: «Ты тоже простой народ»183.
В самом Ярославле Рильке и Лу провели два неполных дня — 2 и 5 июля. И хотя город показался им «удивительно красивым» (запись в «календаре» Лу), но с его памятниками они познакомились все же весьма поверхностно. Они осмотрели, правда, Успенский собор и церковь Николы Мокрого, но, судя по записям Андреас-Саломе, не успели посетить ни Спасо-Преображенский
«Россия была главным событием...» 61
собор (на территории бывшего Спасского монастыря, где хранился некогда список «Слова о полку Игореве»), ни церковь Николы Надеина — первую посадскую церковь в Ярославле, ни церковь Ильи Пророка, украшенную фресками Гурия Никитина... Да и другие знаменитые ярославские храмы XVII века, по-видимому, не привлекли их внимания. Не проявили они интереса и к усадьбе H.A. Некрасова, находящейся неподалеку от села Кресто-Богородское (в деревне Карабиха). Впрочем, Рильке и Андреас-Саломе в то лето, особенно в период их волжского путешествия, были так насыщены новыми впечатлениями, «пейзажами» и «образами», что памятники русской старины, тем более «литературные места», естественно оказывались у них на втором плане (при всем их неподдельном интересе к древнерусской архитектуре, живописи и т.п.). Их влечение к русской жизни и русской старине имело в целом специфическую окраску и, конечно же, отличалось от обычной туристской «всеядности».
6 июля Рильке и Лу возвращаются из Ярославля в Москву и останавливаются в Новомосковорецком подворье. Из окон гостиницы открывается вид на Кремль, «прекраснейшее, что есть в Москве» (запись в «календаре» от 7 июля); оба любуются златоглавыми куполами и наслаждаются колокольным звоном. Главное внимание в эти дни они уделяют знакомству с коллекциями К.Т. Солдатенкова и И.Е. Цветкова, а в свободное время гуляют по городу, покупают книги; Лу интересуется персидскими вещами. По вечерам читают стихи Кольцова и прозу Горького; последнюю им рекомендовал князь С И . Шаховской, единственный их знакомый, оказавшийся тогда в Москве. С ним они регулярно видятся, пользуются его советами и, в частности, обсуждают план нового путешествия по России — «до самого Челябин<ск>а»ш.
18 июля Рильке и Андреас-Саломе приезжают в деревню Низовка Тверской губернии, где жил С.Д. Дрожжин. Посещение Дрожжина предусматривалось при составлении маршрута путешествия — еще весной 1900 года Софья Шиль заочно рекомендовала ему своих немецких друзей. В Низовке Рильке и Лу проводят три дня: знакомятся с семьей Дрожжина, слушают его стихи и совершают прогулки по окрестностям, любуясь волжским пейзажем.
В письме к матери от 25 июля (из Великого Новгорода) Рильке подробно излагает свои впечатления от личного знакомства с поэтом-крестьянином.
...Целую неделю я провел в глухой деревне в двенадцати верстах от железной дороги <...> Сперва я гостил у крестьянина Дрожжина, славного поэта. Я с удовольствием жил в его маленькой избе, недавно выстроенной, и прекрасно чувствовал себя среди его картин и книг; окна комнаты выходят в сад, где
62 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
он выращивает свои розы и овощи, и на сарай, в котором зимой хранится скошенное на лугах сено. Он староста в своей маленькой деревне, поэтому все относятся к нему с большим почтением. Летом он занят повседневным крестьянским трудом, а с наступлением зимы, когда его руки свободны от работы в поле, он вновь становится поэтом; он известен всей России и считается одним из лучших народных поэтов своей родины. Держится он любезно и просто. Ему 52 года, у него жена, четыре дочери и даже внук, на которого он возлагает большие надежды, ибо сыновей у него нет. Он лично знает всех русских писателей старшего поколения, у него хранятся их портреты и письма; кроме того, он располагает библиотекой, которой можно позавидовать. А какой восхитительный облик приобретает эта поэтическая обстановка внутри его маленькой бревенчатой избы! Пейзаж за окнами — дальние поля, на которых растут одуванчики величиною с кулак, и голубые колокольчики, похожие на тюльпаны, — все это рядом с множеством книг создает ощущение равновесия!185
Лу Андреас-Саломе в своем «Русском дневнике», напротив, словно не замечает ни портретов, ни библиотеки, а выделяет новые для нее бытовые детали: «То соседствуешь с животными в хлеву, занимающем по крайней мере половину избы <...> ...с березового ствола, положенного наискось, свешивается импровизированная люлька для внука. В хлеву находится и умывальник: на веревке висит глиняный кувшин с двумя отверстиями, и когда его наклоняешь, из него льется вода. Это можно видеть в России повсюду»186. Она отмечает (Рильке вряд ли обратил бы на это внимание!), что жена поэта-крестьянина «работает от зари до зари, ничего не может есть от усталости, во время работы утоляет жажду болотной водой и страдает от позывов рвоты, потому что ее дыхательные пути забиты пылинками сухого сена»187. Впрочем, Лу Саломе, обладая, бесспорно, большей наблюдательностью, чем ее восторженный друг, не уступала ему по части обобщений и мифотворчества. Находясь в Низовке, она восхищенно пишет в своем дневнике о «глубокой тишине», которой окружена жизнь русской деревни, о «несказанном достоинстве» русских крестьян, о главной их добродетели — покорности («тяжелая жизнь выливается в какое-то молитвенное смирение»). «Как трогательны и обаятельны эти люди в своей простоте и силе, — восклицает она, — и будто не от мира сего — так ясен их радостно-смиренный дух»188. В этом взгляды ее и Рильке полностью совпадали.
Дрожжин представил Рильке и Андреас-Саломе своему соседу Николаю Толстому, отдаленному родственнику Льва Никола-
«Россия была главным событием...» 63
евича (нетитулованная тверская ветвь Толстых)189. 20 июля они приезжают в имение Новинки, расположенное неподалеку от Низовки, и остаются там до 23 июля. Между гостями и Николаем Толстым, его женой и матерью («бабушкой») завязываются дружеские отношения. В цитированном письме к матери от 25 июля Рильке рассказывает, что «эта ветвь Толстых является исконно русской, очень консервативной и глубоко религиозной, так что все события в этой семье связаны с какими-нибудь чудесами, таинственными молитвами и тихим их осуществлением; и целых четыре дня Наталья Алексеевна Толстая (мать)190 рассказывала мне о странных совпадениях в ее жизни и жизни ее предков. Толстые стали мне истинными друзьями. Прощание было трудным»191. Излишне повторять, что именно эти черты соответствовали представлениям Рильке и Андреас-Саломе о русской жизни и потому вызывали у них искреннее восхищение.
На прощанье сфотографировавшись в имении Толстых (фотография, на которой запечатлены Рильке и Дрожжин, обнявшиеся по-братски, станет со временем хрестоматийной), Рильке и Лу отправляются в Петербург — с краткой остановкой в Великом Новгороде (25 июля). На этом, собственно говоря, и завершается знакомство поэта с патриархальной Россией, обогатившее его незабываемыми впечатлениями. В цитированных воспоминаниях М. фон Турн унд Таксис рассказывает — со слов Рильке — о днях, проведенных поэтом в русской деревне (причем впечатления от путешествия по Волге, пребывания в Кресто-Богородском, Низовке и Новинках явно смешаны в этом рассказе):
Затем — его знакомство с русскими крестьянами и жизнь среди них, библейское их величие, фатализм, печаль их песен, крестьянский поэт, который пожелал сфотографироваться рядом с Рильке, старая бабушка, благодарившая Бога за то, что ей перед смертью посчастливилось принять гостя; и женщина помоложе, еще довольно красивая крестьянка, которая, стоя в дверях заброшенной избы, где ночевал Рильке, в деревне, затерявшейся среди равнины, рассказывала ему о своей жизни с такой простотой и торжественностью, что поэт отнесся к ней как к равной себе и говорил с этой незнакомой женщиной, которую видел впервые в жизни и, разумеется, никогда не видел потом, как не разговаривал прежде ни с одним человеком...192
Знакомство, хотя и поверхностное, с русской простонародной жизнью окончательно укрепило в Рильке и Лу ощущение братской страны. Искреннее радушие, с каким встречали их, иностранцев, и в московской интеллигентной среде, и в крестьянских избах,
64 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
воспринималось Рильке и Лу как проявление особой религиозности, свойственной, по их мнению, всем русским, в основе которой — чувство братской связи между людьми. Гостеприимство «Макаровны», Дрожжина, Толстых, участливое внимание, ласковая опека — все это создавало у Рильке и Андреас-Саломе впечатление человеческого равенства (столь недостававшего, по их мнению, в западной жизни). Обоим казалось, что отношения между людьми в России определяет сам человек, а не его имущественное положение. В августе 1900 года, подытоживая в «Послесловии» к «Русскому дневнику» все пережитое ею за последние месяцы, Лу Саломе напишет:
Когда КОЛЯ <Н.А. Толстой> надевает рубаху из красного кумача и высокие сапоги, он бывает похож и на крестьянина, и на князя; точно так же и Макарова — она могла бы сойти и за служанку, и за боярыню. И разве не встречается повсюду в народе старый Лев Толстой во множестве типов, седой мудрец, некий сказочный мужичок, странный, почти мистический, с растрепанными волосами? Знатность и незнатность в этом народе — поистине одно и то же, но и то и другое вместе создают общечеловеческую красоту193.
Так «богоносный» русский народ-художник превращался в их глазах в некое избранное сообщество, где все связаны чувством духовной близости и каждый открыт для каждого. «Братья в Боге», русские люди — братья и друг для друга. (В одном из писем Рильке 1920 года говорится о «русской земле и ее братских существах»194.) Бунтарский индивидуализм, присущий в особенности взглядам Рильке периода «Флорентийского дневника», существенно трансформируется под влиянием русских впечатлений: русский «сверхчеловек» становится для германского поэта носителем не только эстетических, но и этических ценностей.
Россия была главным событием, — напишет Рильке незадолго до смерти, — потому что в 1899 и 1900 годах она не только открыла мне ни с чем несравнимый мир, мир неслыханных измерений, но и дала возможность — благодаря своим человеческим свойствам — ощутить, что я, находясь среди других людей, посвящен в их братство...195
А в набросках 1921 года, известных ныне как «Завещание», Рильке напишет о себе (в третьем лице), суммируя свой русский опыт:
«Россия была главным событием...» 65
Невзгоды его детства привели к тому, что до конца второго десятилетия своей жизни он пребывал в убеждении, что одинок и в одиночку противостоит враждебному миру, ежедневно бунтуя против превосходства всех остальных. Ложность таких представлений могла породить — при всей искренности его порывов — лишь нечто болезненно искаженное. Россия — не путем долгих уговоров, а за ночь — буквально: за одну первую московскую ночь — бережно освободила его от злого волшебства прежней скованности. Без тщеславных помыслов и особых усилий, словно открыв его сердцу пору чистого созревания, привела ему страна-примирительница бесчисленные доказательства обратного. Как он верил ей! Как восхищался братством! И если он, даже осознавший эту созвучность, так и не смог продвинуться дальше (возможно, потому, что ему не суждено было остаться на русской земле), он никогда ее не забудет, он помнит о ней, пытается ее воплотить196.
Мысль «остаться на русской земле» — во всяком случае, провести в России ближайшую зиму— не раз посещает и Рильке, и Андреас-Саломе во время их летнего путешествия. Впрочем, совместное обсуждение этих планов все более затрудняется тем, что в отношениях между ними наметилась трещина. Лу начинает тяготиться близостью человека с гипертрофированной, почти болезненной чувствительностью. Прибыв в Петербург вечером 26 июля, она проводит в столице всего один день (посещает Музей Александра III и обходит лавки Гостиного двора), затем 28 июля уезжает к родным — на побережье Финского залива. Здесь она отдыхает, прогуливается вдоль морского берега и поверяет своему дневнику новые размышления — итог последних недель. Значительная часть этого «Послесловия» к «Русскому дневнику» посвящена H.A. Толстому (Коле) и его матери («бабушке»). Вдохновленная виденным, она пишет несколько стихотворений; одно из них называется «Волга» («Ты — далеко; но как ты мне видна...»). «Ни Петербург, ни финский пейзаж, — записывает Андреас-Саломе 15 августа, — не могут заглушить во мне всеобъемлющего чувства родины, которое стало для меня живой силой благодаря впечатлениям этого русского путешествия, Москвы и Волги»197. Вспоминая свою юность в России, она многое оценивает заново. Ей даже кажется, что путешествие по России помогло ей по-настоящему понять ее рано умершего отца, «в котором было так много русской наивности и русского величия»198.
Рильке же, оставшись в Петербурге, посвящает все свое время новым знакомствам и усердным занятиям в библиотеке. Через Ф.И. Груса он знакомится с В.Г. Янчевецким; известный впослед-
66 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
ствии советский писатель (псевдоним — В. Ян) был тогда журналистом и очеркистом полуофициального направления. Вероятно, Янчевецкий поразил Рильке тем, что исходил пешком многие губернии России, стремясь, подобно германскому поэту, распознать ее «подлинный лик». Рильке посетил также семью И.Н. Крамского и смог увидеть произведения, которые, как писал он (по-русски) С.Н. Шиль, «редко показываются, и только приятелям™*». Кроме того, он предполагал, по всей видимости, познакомиться с архитектором A.A. Парландом, строителем храма Воскресения Христова («Спас на крови») на месте убийства Александра II (адрес Пар-ланда сохранился в его бумагах200). В письмах к матери Рильке сообщает, что ведет в Петербурге прямо-таки «жизнь здешнего человека»201 и что ему удалось завести «множество ценных знакомств в образованных кругах»202. Наиболее ценным из них было, безусловно, знакомство с А.Н. Бенуа, которое состоялось при посредничестве того же Ф.И. Груса. 17 августа Рильке навестил Бенуа в Петергофе, где жил в то лето художник.
Вечер, проведенный в Петергофе, надолго запомнился Рильке не только беседой, но и прогулкой с Александром Бенуа по петергофскому парку; в оживленной переписке, которая завяжется между Рильке и Бенуа, поэт не раз возвращается памятью к тому вечеру. Фонтаны старого Петергофа не могли не восхитить Рильке, всегда воспринимавшего (и воспевавшего) игру фонтанных струй как одну из форм бытия, обнажающую его глубинные возможности и противоречия, как образ «распыления» его полноты, единства взлета и падения, жизни и смерти и т.д.203
Пребывание в российской столице было омрачено для Рильке отсутствием Лу; осложнение их отношений поэт переживал крайне болезненно (тем более что и сам Петербург, в отличие от Москвы, скорее отталкивал, нежели привлекал Рильке). «...Как я скучал по тебе и как страшно мне было жить, не имея от тебя весточки, все минувшие дни, после этого внезапного и быстрого прощанья и под тяжестью впечатлений этого почти враждебного города...» — жалуется ей Рильке 11 августа204. 22 августа, сразу же по возвращении Андреас-Саломе из Финляндии, Рильке покидает вместе с ней Петербург.
6. «ПЕРЕСЕЛИТЬСЯ... В РОССИЮ»
Не задерживаясь в Берлине, Рильке едет прямо в деревню Ворпсведе под Бременом, где в начале 1890-х годов сложилась колония молодых немецких художников (Паула Беккер, Отто Модер-
«Россия была главным событием...» 67
зон, Фритц Овербек и др.). Наиболее ярким представителем этой группы был Генрих Фогелер, с которым Рильке подружился в 1898 году во Флоренции205.
Он < Рильке > находился под впечатлением русского человека, каким его описал Достоевский, — вспоминал впоследствии Фогелер. — Подземные киевские церкви еще более усугубили его тягу к мистическому. Кроме того, он побывал у Толстого. Большинство впечатлений отразилось в его искусстве, подобно тому как отшлифованное богемское стекло передает образ действительности, многократно изменяя его и обогащая, придавая ему свой цвет и форму — Рильке жил теперь в мансарде Баркенхофа206, выходящей на рабочий двор. Белокурого маленького Германа уже не было тогда в моем доме, нас обслуживала старая хозяйка. Перед этим необычным гостем она испытывала удивительный страх, особенно когда он, одетый в зеленую рубашку с поясом, гулял по саду в красных татарских сапогах из пятнистой кожи. Она страшно боялась, что он вздумает пойти в таком наряде в деревню! Да еще «молитвы»! «Опять он молится, целый день молится», — приговаривала она и, стоя в сенях, растерянно слушала, как Рильке наверху декламирует свои стихи207.
Пытаясь выглядеть на русский лад, Рильке в эти месяцы намеренно русифицировал себя, свою внешность и свою речь. Он носил «рубашку с поясом» и «татарские сапоги» (несколько фотографий начала 1900-х годов запечатлели его именно в таком наряде). Писатель Корфиц Хольм208 вспоминал, что Рильке, вернувшись из России, «говорил на каком-то ломаном немецком языке, смешанном с отдельными русскими словами»209.
В сентябре Рильке узнает о болезни Льва Толстого. Дневниковая запись, сделанная поэтом 15 сентября 1900 года в Ворпсведе, ярко свидетельствует о том, сколь глубоко запечатлелись в его памяти несколько часов, проведенных в Ясной Поляне. Как бы стремясь воскресить события того дня во всей полноте и красочности, Рильке описывает их столь же подробно, как и в письме к Софье Шиль от 2 июня 1900 года (однако сдвигая акценты и выделяя иные живописные подробности):
Ты написала мне: «Очень тяжело болен Толстой в Ясной Поляне»210. Наверно, мы все же простились с ним. Как ясно я вижу каждый миг того дня! Как я радовался, когда под звон трепещущих бубенцов мы мчались по волнистым лугам, впервые путешествуя среди русского пейзажа! Так некогда путешество-
68 Константин Азадовский. Рильке и Россия
вали Гоголь и Пушкин — шумно, галопом, под бренчанье конской сбруи. И так мы въехали в испуганную деревню, где за каждой убогой дверью таилось множество глаз. И точно так же выехали из деревни и спустились по дороге к двум белым башенкам, обозначающим вход в огромный парк. Мы робко вступаем под тень его деревьев; нам боязно и тревожно от того, что нам предстоит, и хочется провести целый день в этом парке — без старца, к которому ведет все, что здесь есть. Но вот мы останавливаемся перед белым домом, где царит тишина, проходим мимо зеленой круглой скамейки и наконец во дворе встречаем у колодца человека, который берет наши визитные карточки. И вновь ожидание. И пока мы стоим и ждем перед маленькой стеклянной дверью, к нам совсем близко подходит собака, доверительно и дружелюбно. Я наклоняюсь к этой белой собачке, а когда выпрямлюсь, вижу за мутным стеклом, испещренным мелкими изъянами, пытливые глаза на маленьком старческом лице. Дверь открывается, впускает тебя в дом и резко ударяет меня; и когда я вхожу следом, фаф уже успел с тобой поздороваться. Но вот я тоже оказываюсь перед ним и чувствую себя каким-то непомерно большим рядом с его сухощавой светлой фигуркой.
Затем он оставляет нас со Львом Львовичем211 и вновь удаляется в свой кабинет. Я поднимаюсь за вами по деревянной лестнице и вхожу в чрезвычайно светлую залу, где темнеют лишь написанные маслом старинные картины. Длинный узкий стол покрыт белой скатертью, на нем стоит большой серебряный самовар. Мы садимся. Как пусто в этой огромной зале с тремя окнами, в которых отражается пышная зелень могучих деревьев. Мы спрашиваем о фамильных портретах. Особенно интересен самый старый из них. На нем изображена монахиня времен Алексея Михайловича. Созданная, очевидно, каким-то иконописцем, она всем своим обликом напоминает святую Софию — и позой, и одеждой, и традиционным выражением лица. Однако художник, умеющий видеть, пробудился в ремесленнике лишь тогда, когда он стал писать руки, и внимательно, с реалистической достоверностью он списал их со своего образца. Но потеряв из виду общие пропорции, он соответственно изобразил их крупнее, и вот святой приходится тяжело с ее земными руками, коими она должна вознести великую молитву212. И затем, мне помнится, там был еще такой изящной «портрет». Напудренный господин конца восемнадцатого века, темное платье и темный фон, оттеняющие лицо с густыми бровями и остроумным ртом — в духе того словоохотливого времени. Ветхая овальная рама из тусклого посеребренного
«Россия была главным событием...» 69
дерева и почти без украшений. Совершенно особая прелесть была в этой картине на светлой стене продолговатой залы213. Там были и современные работы: скульптура Гинцбурга214 и «Толстой» князя Трубецкого215. Мы мало говорили, пили кофе и глядели в окна на сияющий день: там совсем-совсем близко верещала какая-то птица с сильным раскатистым «р». Мы поговорили об этой птице и отправились на ее голос в парк. Он был в буйном цветенье. В конце аллеи старых берез, приятной и тенистой, стояла беседка, заметно подрагивавшая от наших шагов. Мы с любовью смотрели на эту землю — спокойная и спелая, она, словно волнами, вздымалась своими полями, покрытыми незабудками. Вдали проходил поезд, очень далекий для слуха, а для глаз — совсем как игрушечный. Мы медленно возвращались обратно, с цветами в руках, расспрашивая о старых, внушительного вида деревьях; их было немало. На этот раз мы подошли к дому с обратной стороны. В передней хлопотала графиня, убиравшая книги в застекленный шкаф, и нам пришлось смириться с ее удивленным приветствием и тем недовольством, которое она громогласно высказывала кому-то, кого мы не видели. Мы провели томительных полчаса в комнате, уставленной мебелью из орехового дерева. Мы разглядывали книги, лежавшие за окном и на шкафах, пытались рассматривать какие-то портреты, но прислушивались лишь к шагам графа, который тем временем появился в передней. Там что-то происходило: возбужденные голоса, плач девушки, утешающие слова графа, а в промежутках — безучастный неприятный голос графини... Шаги на лестнице, хлопанье дверей, и вот в комнату входит граф. Холодно, но учтиво он спрашивает тебя о чем-то. У него отсутствующий взгляд, но глаза его вдруг останавливаются на мне, и он спрашивает: «Чем Вы занимаетесь?» Остального не помню, кажется, я ответил: «Я кое-что написал...»216
«Ворпсведский дневник» Рильке полон размышлений о смерти, неотделимых в сознании молодого поэта от его мироощущения того времени. Смерть и жизнь образуют, согласно Рильке, некое единство. Лишь тот, кто создал нечто великое, обретает право на бессмертие, и ему нечего бояться, что он умрет. Тот же, кто прожил жизнь, не участвуя в созидательном творческом акте, должен бояться смерти. Оценивая с этой точки зрения Толстого-художника, отказавшегося от творчества, Рильке полагал, что встреча со смертью должна была стать для него суровым испытанием: Толстому следовало бояться смерти как человеку, отказавшемуся совершить ту великую миссию, которая была на него возложена природой. Основы этой концепции изложены в дневниковой записи от 3 октября 1900 года:
70 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Позднее, когда мы сидели в комнате, я рассказывал о Толстом; в первый раз я рассказывал о нашем посещении Ясной Поляны вполне достоверно и с некоторыми подробностями, смысл которых для меня лишь теперь прояснился. Затем я говорил о страхе перед смертью, о том, что наступает такой момент, когда тебя впервые охватывает сознание смерти, и что это одновременно — первый момент возвышенной и всесторонней жизни. Я говорил о необходимости стать кем-то, чтобы получить возможность не быть никем, и еще о том, что такое изменение, втиснутое в немногие отведенные умирающему часы, протекает крайне насильственно. И я назвал Толстого человеком, который сделал из жизни дракона, чтобы вступить с ним в битву и стать героем217.
Через десять лет эти воспоминания и мысли лягут в основу эпилога к роману «Записки Мальте Лауридса Бригге».
В Ворпсведе Рильке быстро сближается с участниками группы «Ворпсведе»: художником-пейзажистом Отто Модерзоном, художницей Паулой Беккер, скульпторшей Кларой Вестхоф и другими. Рассказывая в Ворпсведе о России, ее людях и художественной жизни218, Рильке стремится заинтересовать своих немецких слушателей русским искусством точно так же, как старался заразить русских деятелей искусства своим энтузиазмом в отношении Фогелера и всей колонии, обосновавшейся в Ворпсведе. По существу, Рильке становится в этот период своего рода посредником между русскими и немецкими художниками-новаторами.
Живя в Ворпсведе, Рильке наслаждался северогерманским пейзажем: низменная заболоченная торфяная местность под Бременом постоянно напоминала ему о России. Под впечатлением необъятных русских просторов Рильке все более задумывается над тем, что такое «пейзаж». Вслед за Андреас-Саломе, которую Россия окончательно пленила своими волжскими пейзажами (это видно из ее «Русского дневника»), Рильке уточняет свое понимание «пейзажа», где определяющим элементом является «равнина» (die Ebene); «...Мы живем под знаком равнины и неба, — напишет Рильке в 1902 году в своей книге, посвященной художникам Ворпсведе. — Это два слова, но за ними, в сущности, одно-единственное переживание: равнина. Равнина — чувство, из которого мы вырастаем»219. В одном ряду с этим словом у Рильке постоянно оказываются в конце 1900 года два других: «небо» и «родина». Природа, в которой художник находит «родное», то есть самого себя, которая создает возможность для его медленного духовного роста, — именно такой «ландшафт» увидел Рильке — после России — в Ворпсведе. Его взгляды на пейзажное искусство, изложен-
«Россия была главным событием...» 71
ные в книге «Ворпсведе», восходят, несомненно, к «чувству родины», пережитому им при созерцании «русских равнин».
...Россия стала для меня тем же, чем для Вас — Ваш пейзаж: небо и родина, — пишет Рильке Пауле Беккер 18 октября 1900 года. — Все это — Ваше и окружает Вас, подобно вещам; вокруг Вас — подлинность и теплота, и живая прелесть бытия участливо обступает Вас водою и ветром, и облаками, облагораживая самые мелкие из Ваших повседневных дел. А вокруг меня — не мое. На чужбине, среди широких просторов, я видел города, в которых продолжаю жить, и сады, что шумят надо мною, как далекие реки. Огромные колокола церквей, стоящих над Волгой и отражающих в бегущей воде свою белизну, отчего она делается нежнее, и золото куполов, которое кажется матовым, звонят для меня и утром, и вечером, а песни, что поют слепые и дети, толпятся вокруг меня и касаются, как одержимые, моих щек и волос. Вот мой пейзаж, дорогой друг220.
Желая познакомить немецкую публику с современным русским искусством, Рильке пытается в начале 1900-х годов осуществить несколько значительных проектов. Один из них — организация при берлинском «Сецессионе» выставки современного русского искусства. Переписка Рильке с С.П.Дягилевым раскрывает причины, по которым это начинание не смогло состояться (работы большинства мирискусников, основных участников берлинской выставки, находились в это время в Париже и других местах). Не суждено было осуществиться и другому замыслу Рильке — организовать выставку русских работ при венском «Сецессионе». Среди иных планов, которые тщетно вынашивал Рильке после своего второго путешествия, — выставка иллюстраций Л.О. Пастернака к роману Л. Толстого «Воскресение». И, наконец, самый крупный (также неосуществленный) проект — перевод на русский язык двухтомной «Истории русской живописи в XIX веке» А.Н. Бе-нуа. Из-за крайней безалаберности русского издателя В.Д. Протопопова, как и в силу других причин, издание не состоялось221.
Среди русских художников, с которыми Рильке пытается познакомить Германию, следует в первую очередь назвать СВ. Малютина. Правда, этот разносторонний художник был известен Рильке главным образом как книжный иллюстратор. В последние годы XIX века Малютин занимался иллюстрированием русских сказок и книг для детей. Оригинальная декоративная манера Малютина, умевшего передать искренность и непосредственность сказки и приблизить ее художественное оформление к особенностям детского восприятия, обратила на себя внимание в русских
72 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
художественных кругах (одним из первых его высоко оценил Врубель). Именно эти работы Малютина и попали в поле зрения Рильке, когда он был в Москве. Рильке приобрел книжки «Городок», «Ай ду-ду!» и «Сказка о царе Салтане» и, приехав в Ворпсведе, показывал их своим друзьям-художникам, которым не могла не импонировать декоративная манера Малютина, отчасти близкая к «югендстилю». Заказывая для себя все новые экземпляры книг, оформленных Малютиным, Рильке рассылает их по музеям, знакомит с ними специалистов. Из его писем к П.Д. Эттингеру очевидно, что книжная графика Малютина попала — при посредничестве Рильке — на выставку иллюстрированных изданий в Дрездене и на выставку венского «Сецессиона»; другие экземпляры Рильке отправил в Дрезденский кабинет эстампов. Спустя несколько лет в своей обзорной статье «Современная русская живопись» Эттин-гер напишет о Малютине как о художнике, «который получил широчайшую известность за границей своими по-восточному красочными иллюстрациями...»222 (имя Рильке — первого ценителя Малютина в Германии — в этой статье не называется.)
Увлеченность Рильке русским искусством всего полнее отразилась в двух его статьях, посвященных русскому искусству. Первая, написанная в январе 1900 года, появилась лишь осенью 1901-го и отражает, как указывалось выше, начальный этап его занятий. Рильке не раз подчеркивал в своих письмах 1901 года, что для него сохраняет ценность лишь первая — общая — часть (восприятие России), тогда как отношение его к Васнецову за год с лишним претерпело значительные изменения. Во второй статье (написанной приблизительно в конце 1901 года) Рильке дает более четкую и выверенную картину развития русского искусства. Во многом он следует, видно, советам своих русских собеседников и корреспондентов, опирается на прочитанные им труды русских авторов. Так, Рильке отмечает Д.Г.Левицкого, извлеченного из забвения Дягилевым и мирискусниками; А.Г. Венецианова, по-новому освещенного в труде Бенуа; СВ. Малютина, о котором ему рассказывал в своих письмах П.Д. Эттингер. И все же в трактовке A.A. Иванова, И.Н. Крамского, Ф.А. Васильева и других видна несомненная односторонность, вызванная стремлением Рильке толковать художников с точки зрения их религиозных исканий, оценивать их значимость степенью близости того или иного мастера к «народной душе» и т.п. Наиболее точной представляется характеристика новой плеяды русских художников (А.Н. Бенуа, К.А. Коровина, Ф.А. Малявина, К.А. Сомова и др.)223.
Вернувшись в начале октябре 1900 года из Ворпсведе в Шмар-гендорф, Рильке находит себе жилье, как и прежде, близ четы Андреас. Его увлеченность всем русским достигает в эти месяцы
«Россия была главным событием...» 73
своего апогея. Именно к этому времени относятся попытки Рильке писать стихи по-русски.
Еще до второй своей поездки в Россию Рильке восклицал в письме к С.Н. Шиль (16 февраля 1900 года): «...Пожалуйста, не браните Ваш хороший немецкий язык, который звучит для меня весьма привлекательно! Если бы я знал русский язык так же хорошо, я бы уже давно попытался написать русские стихи. Уметь писать стихи по-русски — мне кажется, выше этого нет вообще ничего. Счастлив тот, кому это дано!»224 Во время второго путешествия по России Рильке начинает писать русские письма — отчасти вынужденно, ибо некоторые из его новых знакомых (например, Дрожжин) вовсе не владели иностранными языками. Крайне восприимчивый к чужой культуре и чужим языкам, Рильке за короткое время значительно преуспел и в русском языке. Одно из его писем (несохранившееся) вызвало у Л.О. Пастернака неподдельное восхищение, и он «показывал его всем знакомым»225.
В настоящее время известно восемь стихотворений Рильке, написанных по-русски и впервые опубликованных С. Брутцер. Шесть из них завершают так называемый «Ворпсведский дневник» (записаны между 29 ноября и 7 декабря 1900 года): «Первая песня», «Вторая песня», «Пожар», «Утро», «Лицо», «Старик». Два других стихотворения («Я так устал от тяжбы больных дней...» и «Я так один. Никто не понимает...»), датированные 11 апреля 1901 года, Брутцер обнаружила, перелистывая принадлежавший Рильке том переписки A.A. Иванова, изданный М.П. Боткиным. Однако окончательный вариант первых шести русских стихотворений Рильке опубликован лишь в 1961 году — в четвертом томе Полного собрания сочинений226 — по экземпляру, сохранившемуся в архиве Л. Андреас-Саломе, которой эти стихи, переписанные набело, были посвящены и подарены в конце 1900 года.
Содержание русских стихотворений Рильке вполне соответствует его настроениям того периода. Так, во второй «Песне» Россия вновь противопоставляется «пустому» и «веселому» Югу и упоминается о «страдающем народе», которому Бог близок «как брат»227. Важный аспект отношения Рильке к России иллюстрирует стихотворение «Лицо». Рильке любил описывать русские лица (характерный пример — лицо Толстого) — они представлялись ему внешним слепком внутреннего мира русского человека. Морщины, которые Рильке так часто видел на русских лицах, были для него свидетельством той самоуглубленности, в которой, по его мнению, постоянно пребывает большинство русских людей, их внутренней сосредоточенности, нравственной муки, способности к состраданию. «Жизнь русского человека, — утверждал Рильке в статье "Основные тенденции в современном русском искусст-
74 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
ве", — целиком протекает под знаком склоненного чела и глубоких раздумий <...> Он поднимает свой взгляд лишь для того, чтобы задержать его на человеческом лице, но не ищет в нем ни гармонии, ни красоты, а стремится найти свои собственные мысли, собственные страдания, собственную судьбу <...> Русский человек в упор рассматривает своего ближнего; он видит его и переживает, и страдает вместе с ним, как будто видит собственное лицо в час несчастья»228. Наконец, в стихотворении «Старик» повторяется излюбленная мысль Рильке о простом русском мужике, который в глубокой своей религиозности (в божественной «темноте») — гораздо больший художник, нежели образованный человек («И говорил бы, был бы как поэт»).
Вместе с тем нельзя не отметить, что русские стихи Рильке обнаруживают приемы и особенности, характерные для его творчества на родном языке. Вполне «по-рильковски» звучит первая строчка «Утра» («И помнишь ты, как розы молодые...»). Типичной для поэта является аллитерация в начальных слогах («брал его как брата»), сквозная рифмовка, например, в стихотворении «Старик». Видно, как от стихотворения к стихотворению растет мастерство поэта. Особо следует сказать о двух последних фрагментах: в них меньше языковых ошибок, выравнивается силлабо-тоническая организация стихотворения, с которой еще несколько месяцев назад Рильке с трудом справлялся (например, стихотворение «Лицо», «Старик»). Встречаются и просто яркие поэтические строки:
...пустая ночь безветренных полей лежит над тишиной моих очей.
Лу Андреас-Саломе — по-видимому, единственный человек, знакомый с русскими стихами Рильке при его жизни, — очень точно сказала о них: «...Хотя и грешат в отношении грамматики, но непостижимо почему — поэтичны»229.
Стремление Рильке писать на другом языке и выйти тем самым за пределы родного немецкого, в котором он достиг подлинного совершенства, — общеизвестно. Это стремление стимулировалось у него огромной поэтической интуицией и даром импровизатора, позволявшими ему творить и на чужом для него наречии: Рильке с успехом писал французские стихи, пробовал свои силы в итальянском стихосложении. И все же, осознав со временем тщетность подобных усилий, Рильке остался немецким поэтом. В письме к своему шведскому другу Э. Нурлинду, пытавшемуся верифицировать по-немецки, Рильке, оглядываясь на собственные опыты подобного рода, писал:
«Россия была главным событием...» 75
Лучше, чем кто-нибудь другой, я способен понять твое желание. Ведь я тоже пытался иногда писать русские стихи — в те минуты, когда мне казалось, что внутреннее переживание может быть всего удачнее выражено лишь таким способом. Да и теперь я нередко вынужден писать отдельные вещи по-французски, чтобы придать им хоть какой-то облик. Но одновременно я убедился, что такому желанию нельзя особенно подчиняться, более того — следует вновь и вновь напрягать свои силы, чтобы найти все возможное в собственном языке, сказать все с его помощью; ведь наши связи с ним уходят глубоко в подсознательное, и в конце концов только он дает нам возможность, если мы сами стремимся к этому, совершенно ясно и точно, и верно, вплоть до отзвука каждого отзвука, воплотить пережитое в окончательном виде230.
А в письме к Марии фон Мутиус (жене немецкого посланника в Копенгагене) Рильке вспоминал: «Семнадцать лет тому назад, в России, я был близок к тому, чтобы освоить русский язык как наиболее близкий моему духу и пользоваться им даже для творческого самовыражения (разумеется, осуществить это без огромных потерь было бы невозможно)...»231
Русские стихи Рильке — один из кульминационных и кризисных моментов в его исканиях той поры, о чем впоследствии — обобщенно и образно — он скажет в заключительной части книги «Записки Мальте Лауридса Бригге»:
Он уподоблялся человеку, слышащему чудный язык и в припадке горячки решающему писать на нем стихи. Но впереди его ждало разочарование — он должен был понять всю трудность этого языка; сначала он не верил, чтобы целая долгая жизнь могла уйти на то, чтобы научиться составлять на нем первые коротенькие фразы, не имеющие даже смысла. Он бросился изучать его, как скороход бросается бежать на приз; но трудность того, что предстояло преодолеть, замедляла его работу232.
Конец 1900-го и начало 1901 года Рильке проводит в Берлине. Канун Рождества ознаменовался для него важным событием: в «Немецком театре» он присутствует на генеральной репетиции драмы «Михаэль Крамер». Новое произведение Герхарта Гауптмана потрясло Рильке: судьба художника, который, подобно A.A. Иванову, годами пишет своего Христа, казалась ему воплощением его собственных заветных мыслей о жизни и искусстве. Убежденный в том, что именно русские люди способны понять сокровенный (символический) смысл этой драмы, которую немецкая публика
76 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
встретила весьма прохладно, Рильке пересказывает ее содержание в своих письмах в Россию (А.Н. Бенуа, СИ. Шаховскому). Видимо, не без участия Рильке принимается за перевод этой пьесы его московский корреспондент Я.А. Фейгин233. Через несколько месяцев в Берлине выйдет в свет «Книга образов» Рильке — стихотворный сборник, который автор посвятит Герхарту Гауптману («с любовью и благодарностью за "Михаэля Крамера"»)234.
Продолжая увлеченно заниматься Россией, Рильке интересуется теми новинками русской литературы, которые можно было бы перевести на немецкий язык. В конце 1900 года берлинский театр «Сецессион» заинтересовался новой пьесой Толстого и предложил Рильке, должно быть уже известному в литературных кругах своим «русофильством», перевести это произведение. Переписка Рильке иллюстрирует его горячее желание получить авторизацию, взяться за перевод и хоть в какой-то мере компенсировать свою неудачу с чеховской «Чайкой». Как известно, Толстой по просьбе семьи Гимер, члены которой послужили прототипами героев «Живого трупа», принял решение пьесу не публиковать. Таким образом, этот перевод, как и большинство начинаний Рильке, связанных с Россией, остался неосуществленным.
Усердно и деятельно готовится в это время Рильке к новой — третьей — поездке в Россию. Еще 18 октября 1900 года в письме к Кларе Вестхоф, с которой он сблизился в Ворпсведе, он делился своими планами: «Всю эту зиму я предполагаю организовать так, чтобы трудиться дни напролет, и, вероятно, уже в январе 1901 года я снова поеду в Россию. Там странным образом проясняются и упрощаются для меня все черты жизни, там мне легче работать, улучшать, добавлять...»235 Провожая уходящий 1900 год, Рильке сообщает матери 31 декабря, что намерен отправиться в Россию около 1 апреля: «Я должен был бы отправиться туда раньше, потому что потом закроются театры и все начнут разъезжаться. Но до 1 апреля мне не справиться с большим количеством работы, которой я занят»236. 7 февраля 1901 года Рильке обещает матери, что навестит ее тотчас же, как только вернется из России237. В первые дни февраля 1901 года Рильке, как видно, еще совершенно убежден в том, что поездка в Россию состоится. Однако в письме к матери от середины февраля 1901 года говорится: «...Неожиданные обстоятельства привели к тому, что в этом году я не поеду в Россию»238.
«Неожиданные обстоятельства» — это разрыв с Л у и, соответственно, крушение всех жизненных планов. Хорошо известен «последний оклик» Андреас-Саломе — ее письмо к Рильке от 26 февраля 1901 года, в котором она описывает те опасности, которые таятся в душевном складе поэта и могут, по ее мнению, довести его со временем до полного психического расстройства. Лу
«Россия была главным событием...» 77
напоминает ему о судьбе Гаршина. Письмо заканчивалось напутствием: «...Продолжай все так же идти навстречу своему темному Богу! Может, он сделает для тебя то, чего я более не могу и уже давно не могла, несмотря на все старания: благословит твой путь к солнцу и созреванию»239. После этого их отношения прерываются на два с половиной года.
Потрясенный разрывом с Лу, Рильке в начале марта покидает Берлин и отправляется в Швейцарию, чтобы навестить мать; в середине того же месяца приезжает в Бремен, оттуда через несколько дней — в Вестерведе (деревня по соседству с Ворпсведе). События развиваются быстро. В конце марта происходит его помолвка, в конце апреля — бракосочетание с Кларой Вестхоф. С конца мая, окончательно поселившись в Вестерведе, молодые супруги обустраивают свое жилье — простой крестьянский дом. В декабре 1901 года у них появляется ребенок; девочке дают имя Рут.
В этот непростой для него период жизни Рильке, однако, не отворачивается от своей «духовной родины». Его увлеченность всем русским уже достигла к тому времени такой интенсивности, что даже разлука с Лу, воплощавшей для него Россию, не могла радикально изменить направление его жизненных интересов. Правда, переписка Рильке с Россией в эти месяцы явно затухает: между серединой февраля и началом июля — всего два коротких письма (к А.Н. Бенуа и П.Д. Эттингеру; оба от 19 апреля). Тем не менее он продолжает читать по-русски (перечень приобретенных в России книг, который он приложил к своему письму С.Н. Шиль от 29 августа 1900 года, производит внушительное впечатление)240. Летом 1901 года он читает «Что делать» Чернышевского, переводит фрагмент из «Бедных людей» Достоевского и т.д. Не расстается Рильке, по-видимому, и со своим замыслом перевести на немецкий язык «Историю русской живописи в XIX веке» А.Н. Бенуа — этим замыслом он проникся еще в январе 1901-го, как только получил от Бенуа первый том «Истории». К осени 1901 года оживляется его переписка с русскими знакомыми. Глубокая душевная рана постепенно затягивалась.
Что касается Лу, то она в те месяцы (и до и после разрыва с Рильке), по-видимому, не испытывает душевного дискомфорта. Она много пишет: работает сразу над несколькими прозаическими произведениями, в которых пытается воплотить свое видение русской жизни и русских людей. Впрочем, Россия для писательницы — скорее знакомый фон, сюжетная основа, возможность изложить свои взгляды; по сути же ее творчество все более окрашивается интересом к «сокровенным» проблемам человеческой психики. Пытаясь обрисовать внутреннюю жизнь девушек-подростков в возрасте от десяти до семнадцати лет, она пишет несколь-
78 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
ко рассказов; один из них, озаглавленный «В промежуточной стране» («Im Zwischenland»), даст название одноименному сборнику (1902). Другой рассказ (из того же сборника) называется «Волга» — действие разворачивается на пароходе, плывущем из Нижнего Новгорода в Самару. Завершив «Волгу», Лу принимается писать «Родинку» — повесть из русской жизни, над которой она работает с перерывами в течение ряда лет (книга будет издана в 1923 году с подзаголовком «Воспоминания о России» и посвящением Анне Фрейд, дочери Зигмунда Фрейда). «Родинка» — своего рода клубок, в котором причудливо сплелись размышления Лу о России, ее собственный «русский» опыт и впечатления от ее путешествий. Рассказ ведется от лица героини по имени Маргарита (Муся, Марго), выросшей в немецкой семье в Петербурге, покинувшей Россию и вернувшейся через много лет, чтобы обрести в этой стране свою духовную родину (автобиографичность образа очевидна). Действие происходит в Петербурге, затем — в Киеве и, наконец, в дворянском имении Родинка (в названии романа обыгрывается одно из возможных значений этого слова — «малая родина», родной уголок). Главные герои книги — братья Виталий и Димитрий Волуевы; их «русские» судьбы — в центре внимания автора. Воспитанный в «западном» духе Виталий сближается с революционерами, но затем возвращается в Родинку, чтобы в финале книги навсегда исчезнуть — раствориться в просторах своей «большой родины». Его брат Димитрий — поэт и искатель «правды» — давно уже покинул Родинку. Зато неотделима от Родинки их мать Ирина Николаевна — суеверная и властная, чей образ, наделенный чертами матери H.A. Толстого, воплощает собой русскую патриархальность. Книга насыщена впечатлениями второго путешествия и написана отчасти по материалам «Русского дневника»; сравнивая «Родинку» с «Русским дневником», можно встретить дословные совпадения. Так, описывая Киев, Андреас-Саломе использует — конечно, в литературно обработанном виде — основные детали, отмеченные в «Русском дневнике»: дамы в центре города, одетые «на европейский манер»; паломники, толпящиеся у храмов; отвратительные монахи перед входом в пещеры, торгующие свечками. Изображая деревенскую жизнь в Родинке, Андреас-Саломе упоминает о крестьянских женщинах, пьющих болотную воду, об обычае выгонять скот на весеннее пастбище в день Святого Георгия (о чем она узнала в Низовке), о лошади, которой на ногу привязали чурбан, и даже о тарантасе, катившемся по сельским ухабам, так что приходилось «прикусывать язык». Всем этим частностям можно найти параллели в ее письмах к С.Н. Шиль и «Русском дневнике». А в отдельных персонажах книги угадываются черты русских знакомых Андреас-Саломе. Так, в чахоточной Наде, бывшей бестужев-
«Россия была главным событием...» 79
ке, организовавшей курсы для фабричных рабочих, можно узнать С.Н. Шиль; помещица Анастасия Громкая, работавшая «на голоде», списана с Л.В. Лепешкиной; наконец, «величественная», полная достоинства крестьянка, с которой героиня ведет задушевный разговор «о Боге», имеет своим прототипом «Макаровну» из деревни Кресто-Богородское (в этом случае Андреас-Саломе даже не изменила фамилию: крестьянку в ее повести так и зовут — Макарова).
«Родинка» — одно из наиболее удачных в литературном отношении произведений Андреас-Саломе, отображающее ее воззрения на Россию в том виде, в каком они сложились в период русских поездок. Однако в дальнейшем русская тема заметно ослабевает в ее творчестве; да и художественная проза все более уступает место научным изысканиям. Стремление добраться до коренных начал человеческого бытия уводит Лу от вопросов религии в область психоанализа и эротики, и на этих путях происходит в 1911 году ее встреча с Фрейдом, с которым до конца своей жизни Андреас-Саломе поддерживает эпистолярную связь.
В творческой биографии Рильке после его разрыва с Лу, на первый взгляд, не происходит серьезных изменений: за всем, что он пишет в 1901 году, по-прежнему (подчас незримо, подчас явно) стоит Россия. В сентябре 1901-го Рильке в новом порыве вдохновения создает (фактически за одну неделю) вторую часть «Часослова» — «Книгу о паломничестве», насыщенную впечатлениями от его путешествия по России летом 1900 года. Однако внутренне вторая часть теснейше связана с «Книгой о монашеской жизни» — недаром автор «Книги о паломничестве» заявляет, что он — «все тот же»:
Все тот же, в рясе, пред иконой тебе молящийся впотьмах, левит коленопреклоненный, я — твой создатель, твой монах. Все тот же голос кельи скромной звучит вдали от суеты, и ты — все тот же вал огромный, и нет вещей, где б не был ты241.
Но если в центре «Книги о монашеской жизни» был изменчивый «темный» бог, запечатленный иконописцем-монахом, то главное содержание «Книги о паломничестве» — долгий путь к нему. Монаха-иконописца сменяет богомолец-паломник. Бог художников существует, но путь к нему далек, и потому каждый, кто жаждет его обрести, подобен пилигриму. Воплощением собственного пути к Богу является для Рильке бесконечное странствие русских паломников, от одного монастыря к другому, по бескрайней стране.
80 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
О, стать бы мне паломников толпою, чтоб, растянувшись длинным караваном, брести к тебе, мой Бог, и быть с тобою!242
Подобно тому как «Книга о монашеской жизни» питается глубокими религиозными переживаниями, связанными с первой поездкой, «Книга о паломничестве» восходит скорее к впечатлениям второго путешествия: широкие русские просторы, Печерская лавра и волжский пейзаж, паломники, издалека бредущие к святым местам — «из Тифлиса и Ташкента»243. Почти за каждым стихотворением этой книги ощущается виденное Рильке в России.
...И под большими небесами, покрыта древними лесами — страна, подвластная ветрам. Деревни, приближаясь к нам, плывут под благовест церковный, и мы, скользя по глади ровной, по вечерам и по утрам творенье лицезрим Господне, где нет вчера и нет сегодня — лишь города встают порою, как будто рея над рекою.
И снова — сумрак и дремота, и в одиночестве причал о чем-то грезит, ждет кого-то — того, кто родины не знал...244
Приподнятый, местами экстатический тон первой книги уступает во второй более ровному и описательному. Воспетые Рильке русские пейзажи и просторы создают иное, более «земное» настроение, тогда как «стихи-молитвы» возвращают к мистической тональности «Книги о монашестве».
Женитьба на Кларе Вестхоф и рождение дочери поставили Рильке перед необходимостью содержать семью. Не имея твердого дохода, поэт мог рассчитывать только на литературные заработки. В течение всего 1901 года Рильке тщетно пытается добиться постоянного сотрудничества в каком-нибудь из периодических изданий; так, переписка с А.Н. Бенуа отражает надежды поэта закрепиться в «Мире искусства» в качестве постоянного немецкого корреспондента журнала. В начале января 1902 года родственники извещают Рильке о том, что пособие, которое в течение долгого времени выплачивалось ему для продолжения образования, прекратится в середине 1902-го. Встревоженный этим сообщени-
«Россия была главным событием...» 81
ем, Рильке лихорадочно ищет более или менее надежный источник заработка; он помышляет, в частности, о месте в редакции какого-либо журнала, в издательстве или картинной галерее.
Именно в эти недели у Рильке вызревает дерзкий замысел — переселиться в Россию. С его осуществлением поэт связывал особые надежды; ему казалось, что, получив место в России, он сможет и обеспечить свою семью, и плодотворно развиваться как творческая личность. «О, если бы я мог подыскать себе в Москве какое-нибудь местечко, какую-нибудь должность со скромным доходом, которая позволила бы мне продолжать мою работу спокойно и без будничных забот, — восклицает он в письме к Л.О. Пастернаку от 9 января 1902 года, — я переселился бы в Вашу страну, не медля ни минуты»245. О том же он пишет 11 января и H.A. Толстому (по-русски): « Часто я представляюсь, когда вижу передо мною огромную даль да высокое небо равныны246, что мы в России: и тогда я почти счастлив. — И далее по-немецки: — ...Я все с большей ясностью ощущаю, что Россия — моя родина, а все остальное — чужбина... Если бы я мог там работать и скромно зарабатывать свой хлеб — но увы! это желание слишком трудно осуществить! К тому же теперь, когда я больше не один, я связан еще сильнее и не могу сказать, когда я вновь приеду в Вашу прекрасную страну. Если же это когда-нибудь будет возможно, то я прежде всего приеду в Новинки и больше не покину России, а буду искать в ней места для меня и моих близких, пока не найду его»247. Наконец в начале марта 1902 года Рильке решается на отчаянный шаг. Заручившись рекомендацией Максимилиана Гардена, видного немецкого публициста, он обращается с пространным письмом к A.C. Суворину, издателю газеты «Новое время», широко известному своим меценатством. Подробно излагая причины, побудившие его принять такое решение, Рильке просит Суворина о содействии и прилагает к письму свою статью «Русское искусство». (На письмо Рильке Суворин не ответил.)
Письмо, обращенное к Суворину, оказалось, по-видимому, высшей точкой «романа» Рильке с любимой страной. Поняв, что переселиться в Россию не удастся, он внутренне начинает остывать к ней. Много лет спустя, в беседе с Витольдом Гулевичем, Рильке признался, что через два года после первой своей поездки, уже начав писать по-русски, «и даже стихи», он понял, что должен либо жить в России и посвятить ей всего себя, либо расстаться с ней. «...Если желаешь остаться в России, нужно полностью и навсегда раствориться в ней; лишь находясь там, можно чувствовать и жить, как она»248. Видимо, не готовый к этой полной самоотдаче, Рильке меняет планы своего жизнеустройства. Его материальное поло-
82 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
жение несколько выравнивается. В июле 1902-го выходит в свет «Книга образов» (первое издание), составленная из стихотворений 1899-1902 годов249.
В своем письме к Бенуа от 5 августа 1902 года Рильке между прочим упоминает, что едет в Париж «ради одной работы», которая заставит его пробыть там от четырех до пяти недель250. Этой работой была книга о Родене для серии «Искусство. Собрание иллюстрированных монографий» (книга увидит свет в 1903 году). 27 августа 1902-го Рильке уезжает в Париж, и на этом, строго говоря, завершается пятилетний «русский период» его жизни, отмеченный в первую очередь близостью с Лу Андреас-Саломе.
«Четыре-пять недель» превращаются в долгие годы, а Париж — в географический центр его дальнейшей жизни. 1 сентября 1902 года Рильке наносит свой первый визит Родену; знакомство с великим скульптором (как ранее — с Толстым) становится новым поворотным пунктом в духовной биографии поэта. Уже через три недели после приезда в Париж Рильке пишет Г. Фогелеру: «...Роден безмерно велик и безмерно схож со своим творчеством, превосходящим любые, любые ожидания. Это целый мир, вокруг которого вращаются Солнце, Земля и все звезды: новая солнечная система»251. Рильке вовлекается в эту «систему», и Россия надолго пропадает с его горизонта, оставаясь лишь ярким негаснущим воспоминанием.
7. «НЕЗАБЫВАЕМАЯ СКАЗКА»
Незадолго до смерти, в цитированном выше письме к «юной приятельнице», Рильке пояснял: «Россия (Вы можете это видеть по книгам — скажем, "Часослову") была до известной степени основой моего восприятия и опыта, точно так же как, начиная с 1902 года, Париж — несравненный город — оказался исходным пунктом моего влечения к форме»252. Действительно, в Париже у Рильке довольно быстро складывается новая философско-эстети-ческая система, на первый взгляд довольно далекая от мистических устремлений «русского периода». Искусство ваяния, к которому поэт приблизился благодаря Родену, побуждает его увидеть мир как совокупность пластических поверхностей. Центральным понятием в лексиконе Рильке становится «вещь» (впрочем, он и раньше охотно пользовался этим словом для обозначения явлений искусства). Творческий акт, полагает Рильке, — это процесс «овеществления». Поэт прерывает свой путь к «темному русскому богу» и открывает для себя мир вещей. «Со мной говорят только вещи — Родена, готических соборов, античные, — все вещи, кото-
«Россия была главным событием...» 83
рые совершенны. Они указывают мне на образчики, на живой и подвижный мир, увиденный просто, без толкования — как причина вещей. Я начинаю видеть новое...», — напишет Рильке 8 августа 1903 года в одном из первых, после долгого перерыва, писем к Андреас-Саломе253. Их отношения — поначалу только эпистолярные — восстанавливаются и становятся со временем дружески-ровными, хотя глубокое чувство к Лу Рильке сохранит до конца своей жизни.
Если раньше Рильке рассматривал каждое явление искусства с точки зрения его близости к Богу, то теперь он судит о художественном произведении по степени его близости к Природе. Все развитие человечества — лишь этапы совершенствования формы, от доисторических образцов до скульптур Родена (в письме от 15 августа 1903 года к Андреас-Саломе Рильке подробно обосновывает этот свой взгляд). Художник, как и прежде, — синоним творца. Но теперь он уже не созидает своего Бога — он лишь терпеливо совершенствует форму. Живым воплощением такого художника становится для Рильке Роден. Под влиянием «мэтра» поэтическая система Рильке меняется коренным образом. Предметом изображения в его стихах 1903—1907 годов оказывается не внутреннее состояние, а «модель», явление реального мира (пейзаж, животное, историческое событие, мифологический сюжет и т.п.). Стихи, созданные в эти годы — «после России», — составят обе книги «Новых стихотворений» (1907, 1908), причем вторая посвящена Родену («Моему великому другу...»). Звучная «тяжеловесная» форма этих стихов — полная противоположность «Часослову». Авторский голос как бы теряется в чеканных пластичных строках «Новых стихотворений», и глубоко личные излияния «Часослова» предстают на их фоне лирическими импровизациями.
Однако противоположность этих двух (говоря условно, «русского» и «французского») периодов в творчестве Рильке — во многом кажущаяся. Его новая поэтическая манера — не столько отказ от исканий предыдущих лет, сколько своеобразное их развитие. Попытка спонтанного самовыражения, «неоформленность», «размытость» двух первых книг «Часослова» не удовлетворяют поэта, устремленного теперь к «законченности» и «материализации». Религиозное чувство может и должно быть воплощено наглядно и «тяжело». Стихи Рильке более не «молитвы»; центр тяжести переносится на креативный момент — объект, явленный в материале. Место неуловимого Бога окончательно занимает «вещь». В своей книге о Родене (1903), характеризуя средневековые скульптурные изображения, Рильке скажет:
84 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
...Кто видел эти образы, тот чувствовал, что они рождены не прихотью, не игривой попыткой найти новые, неслыханные формы. <...> Люди, напуганные незримыми судами тяжкой веры, спасались в зримом, от неопределенности бежали к этому воплощению. Его все еще искали в боге, не измышляя больше кумиров, не пытаясь представить себе бога, слишком далекого; принести его в дом, отдать ему в руки, положить ему на сердце весь страх, всю бедность, всю робость, все жесты малых сих— вот в чем заключалось благочестие. <...> Так возникла удивительная скульптура соборов, этот крестный ход зверей и обремененных254.
Эти слова, без сомнения, отражают и собственный опыт Рильке.
Стремление к «форме» отнюдь не разрушало тех представлений, которые сложились в сознании Рильке за годы его близости к Андреас-Саломе и во время русских поездок. Некоторые из них Рильке сохранит до конца своих дней, другие, видоизменяясь, оплодотворят его новые поиски. Так, очевидно, что отношение Рильке в Родену как великому мастеру, который терпеливо, изо дня в день вершит свой титанический труд, во многом определялось его представлениями о художнике как «сверхчеловеке», о русских людях, смиренно созидающих своего Бога. Не отвергая опыта своих «русских лет», он пытается лишь осмыслить его с иных позиций, ввести его в русло своих новых исканий (тем более что, поселившись в Париже, он, особенно в первые месяцы, пытается продолжать свои русские занятия). «Я никогда еще не испытывал такой тоски по России», — восклицает он 17 октября 1902 года в письме к австрийскому писателю Артуру Холитчеру255. «В Париже, — подытоживает он в письме к Андреас-Саломе 15 августа 1904 года, — я невыразимо приблизился к России, а теперь мне кажется, что и в Риме, перед лицом античных вещей, я буду готовиться ко всему русскому, чтобы однажды вернуться в эту страну»256.
Подтверждение этим словам можно найти в третьей части «Часослова» — «Книге о бедности и смерти», написанной в Италии (во Вьяреджо) с 13 по 20 апреля 1903 года. И внешне, и внутренне она связана с первыми двумя книгами: отдельные ее стихотворения также представляют собой молитвы. И хотя в третьей книге — в отличие от первых двух— отсутствуют образы, навеянные Россией, сама «бедность» для Рильке — такая же неотъемлемая русская примета, как «смирение» или «темнота», в то время как противопоставленное ей «богатство» — символ современной западной цивилизации. Скудость, подобно «одиночеству» и «тишине», — условие творческого состояния. Рильке возвеличивает бедность, и
«Россия была главным событием...» 85
порою кажется, будто он продолжает спор со своими русскими знакомыми из круга либеральной интеллигенции (С.Н. Шиль и др.), убеждавшими его в том, что Россия гибнет в нищете и невежестве. Книга «О бедности и смерти» заканчивается прославлением святого Франциска Ассизского, проповедовавшего опрощение и единение с природой.
«Книга о бедности и смерти» отразила парижские впечатления Рильке. В столице Франции Рильке, согласно его собственным признаниям, глубоко ощутил страх перед жизнью (понимая под «жизнью» прежде всего социальные, а не природные ее формы). «Хочу сказать тебе, дорогая Лу, — пишет он своей приятельнице 18 июля 1903 года, — что Париж оказался для меня таким же потрясением, как и военное училище; подобно тому как мной владело тогда огромное тревожное изумление, так теперь меня охватил ужас перед всем тем, что по невероятному недоразумению зовется жизнью»257. Мотив «больших городов» явственно звучит в третьей части «Часослова» — в этом смысле она предшествует роману «Записки Мальте Лауридса Бригге», в котором описан ужас героя перед современной цивилизацией, воплощенной в ритме и суете Парижа.
Подробно рассказывая Андреас-Саломе о возникновении третьей части «Часослова», Рильке писал ей в том же письме:
Там <во Вьяреджо> возникли молитвы, книга молитв. Именно тебе я должен сказать об этом, ведь в твоих руках покоятся мои первые молитвы, о которых я так часто думал, находя в них опору издалека. Ведь они так полнозвучны, и так им покойно у тебя (о них никто и не знает, кроме тебя и меня), поэтому я мог найти в них опору. И мне хотелось бы однажды прийти к тебе и приложить новые молитвы, что возникли за это время, к тем прежним, твоим, вложить их в твои руки, внести их в твой тихий дом.
Ты видишь, я нищ и странен. И пройду стороной. Но в твоих руках должно сохраниться все, что могло бы однажды, будь я сильнее, стать моей родиной258.
Тогда же, летом 1903 года, вторая и третья книги «Часослова» были переписаны автором набело для Андреас-Саломе. На титульном листе первого издания (конец 1905 года) стояло посвящение: «Вложено в руки Лу».
В многостраничных душевных излияниях Рильке 1903— 1904 годов, обращенных к Андреас-Саломе, вновь и вновь наталкиваешься на строки, связанные с Россией. Они симптоматичны для его внутреннего состояния в первые годы, проведенные
86 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
вдали от Лу и России: поэт по-прежнему тяготеет к «русским вещам». Так, он рассказывает Лу о своей новой работе — переводе на немецкий язык «Слова о полку Игореве», которое впервые прочел в оригинале еще в начале 1900 года. «...Самое восхитительное место в нем, — писал Рильке С.Н. Шиль 23 февраля 1900 года, — это плач Ярославны, а также начало, где дано гордое непревзойденное сравнение с десятью соколами, выпущенными на лебедей... Я не знаю ничего подобного этому»259. Перевод был начат в 1902 году в Париже. «По утрам медленно продвигается у меня перевод "Слова о полку Игореве", к которому я вернулся после долгого перерыва», — сообщает Рильке Л. Андреас-Саломе 21 января 1904 года (из Рима)260. А в письме от марта того же года читаем: «Перевод "Слова" закончен»261. Если не считать утерянных переводов «Чайки» и отрывка из «Бедных людей», эта работа — наиболее крупное достижение Рильке среди других его переводов с русского языка262. Перевод выполнен ритмизованной прозой, что соответствует оригиналу и находится в русле настойчивых попыток поэта выработать особый язык, лежащий между традиционной прозой и поэзией.
Письма Рильке к Андреас-Саломе свидетельствуют и о том, с каким пристальным вниманием следил Рильке за всеми поворотами и событиями русской истории. Тяжелейшее впечатление произвела на поэта разразившаяся в 1904 году Русско-японская война — своей тревогой и болью за Россию поэт делится с Лу в письмах от 17 и 31 марта 1904 года. «Война — наша война — тяготит меня почти физически...», — восклицает он в последнем письме263. Еще большее сострадание к любимой стране сквозит в его письме от 16 августа 1904 года: «Теперь, когда Россия навлекает на себя одно несчастье за другим, все касающееся меня самого видится мне таким мелким и недостойным упоминания. Окажись ты вдруг там, на своей великой и страждущей родине, тебя всю переполнили бы ее печали и плачи. Как я желал бы, чтобы она была и моей родиной! Я имел бы право отзываться на каждый удар и сострадать этому великому страданию»264.
Более сложным было отношение Рильке к событиям первой русской революции. Убежденный в смирении и кротости терпеливого русского человека, Рильке считал его неспособным к мятежным разрушительным действиям. Единственный способ, каким, по мнению Рильке, можно противостоять внешней (социальной) несправедливости, — это путь внутреннего несогласия. Будучи бунтарем «изнутри», Рильке до конца своих дней скептически относился к попыткам изменить действительность путем социального бунта. 9 декабря 1920 года в письме к Ц. фон Зедлаковицу, своему бывшему воспитателю в военном училище, Рильке излагает, опираясь на свой русский опыт, собственное понимание свободы:
«Россия была главным событием...» 87
Двадцать лет тому назад я провел в России довольно долгое время. Общее понимание, подготовленное чтением Достоевского, превратилось в этой стране, ставшей мне духовной родиной, в отчетливо ясное представление, которое нелегко сформулировать. Скажем так: на многих и очень многих примерах русский человек продемонстрировал мне, что даже порабощение и наказание, надолго подавляющие любую попытку сопротивления, вовсе не приводят к распаду души. Существует, по крайней мере для славянской души, некая степень порабо-щенности, вполне заслуживающая этого названия, поскольку там, даже при тягчайшем и нестерпимейшем притеснении, душа обретает нечто вроде четвертого измерения своего бытия, тайного прибежища, в котором для нее начинается, сколь бы гнетущими ни были обстоятельства, новая, бесконечная и воистину полная независимость265.
Недоумение и растерянность, которые должен был вызвать в Рильке сам факт русской революции, ярко проявились в его отношении к Горькому. Оказавшись в конце 1906-го — начале 1907 года на Капри, где в то время проживал Горький, Рильке испытывал по отношению к нему противоречивое чувство. С одной стороны, Горький привлекает его как «художник», выходец из народа (это видно из его писем еще 1900—1901 годов); с другой стороны, активная общественная деятельность Горького, его революционные выступления и статьи — все это не могло не настораживать Рильке. В своих письмах конца 1906 года (к Л.О. Пастернаку и А.Н. Бе-нуа) он наивно спрашивает своих корреспондентов, остался ли революционер и демократ Горький подлинным «русским человеком»266. Эти смешанные чувства еще более подогревали его интерес к знаменитому русскому писателю (тем более что год назад, в марте 1906-го, в одном из берлинских клубов с Горьким познакомилась Л. Андреас-Саломе).
После долгих колебаний Рильке все же навестил Горького. Описание встречи, состоявшейся 12 апреля 1907 года, содержится в письме Рильке к Эллен Кей (шведская писательница оказалась посредницей в этом знакомстве). «Я должен передать тебе большой привет от Горьких267, — пишет ей Рильке 18 апреля 1907 года. — На днях, в пятницу вечером, я провел у них целый час. Было приятно и славно его видеть и слышать: улыбка с такой глубокой уверенностью пробивается сквозь всю печаль его лица. Очень просто и верно говорит он о Верхарне и Гофманстале. Но "демократ", который лезет из него наружу, все-таки тягостно стоит между нами. Это препятствие особенно ощутимо в данном случае, поскольку революционер, как мне кажется, вступает в противоречие и с ху-
88 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
дожником, и с русским человеком; ведь в самой сокровенной сути у них обоих так много причин противиться революциям, и нет ничего более естественного ни для одного, ни для другого»268. Из письма к Карлу фон дер Хейдту от 3 мая 1907 года явствует, что беседа поэта с Горьким протекала в присутствии «его теперешней жены» и «нескольких русских», которые, пишет Рильке, «были мрачны и не обращали на меня ни малейшего внимания»269. При этом, продолжает Рильке, Горький — «человек большой и трогательной доброты (той доброты, что все время мешает великим русским оставаться только художниками), и воистину трогательно, когда обнаруживаешь на совсем неподготовленном лице следы больших мыслей и редкую улыбку, что с усилием пробивается из глубины, как будто сквозь твердую невосприимчивую поверхность. Примечательна была атмосфера безымянного, анонимного равенства, в которую я попал сразу же, как только мы расселись за круглым столом. Каким-то потусторонним кажется мир, где пребывают эти изгнанники, а глаза их словно устремлены назад к той земле, что зовется Россией и куда вернуться им совсем-совсем невозможно»270.
Личное знакомство писателей отнюдь не способствовало их сближению; принадлежавшие к совершенно разным пластам культуры, они оба воспринимали друг друга хотя и с любопытством, но с нескрываемым недоумением. Тем не менее визит к Горькому — симптоматичен; он свидетельствует о неослабевающем влечении Рильке к России и русским людям. Другое, хотя и столь же эпизодическое, свидетельство того времени, — стихотворение Рильке, посвященное Петербургу (1907) и включенное во вторую часть «Новых стихотворений»:
НОЧНАЯ ПРОГУЛКА
(САНКТ-ПЕТЕРБУРГ)
В ранний час, когда весь город, тихо замерший в ограде фонарей, погружен был в сон, — легко и лихо вдоль по набережным, все быстрей рысаки орловские неслись, вороные, и фасады стыли над Невой, пока мы мчали или, огибая их, взмывали ввысь —
в никуда, в бессонницу полета, где земли и неба не видать, и когда в садах сгустилось что-то и на нас надвинулось, под стать
«Россия была главным событием...» 89
миражу, а статуи молчали в Летнем, лишь беспомощно мельчали, отступая в даль, пока мы мчали, —
в этот час существовать город перестал, признавшись в том, что извечно был небытием, и просил покоя, как больной, вдруг очнувшийся, меж сном и бденьем, когда бред души не бередит, эту мысль, что стала наважденьем, тягостную, давнюю: ГРАНИТ, выпустив из шаткой черепной полой клетки, исцелиться мнит271.
Город между светом и тьмой, бытием и небытием, город-мираж, облаченный в гранит, город, таящий в себе некий безумный замысел, — образ российской столицы, вылепленный Рильке в этом стихотворении, воистину противоречив и восходит, по-видимому, не столько к реальной ночной прогулке, сколько к видениям «больного города» в творчестве Гоголя и Достоевского272. В стихотворении сказалось и отношение самого Рильке к Петербургу, отмеченное известной двойственностью. «Есть великие города, — писал Рильке в одном из писем, — которые сами несчастливы и печальны от своего величья; при всем своем внешнем развитии они таят в себе какую-то загнанную вглубь тоску, и уличный шум не заглушает их внутреннего голоса, неустанно повторяющего, что быть великим городом — неестественно. Таков Петербург. Не таков Париж»273.
«Естественным» и «подлинно русским» городом в представлении Рильке продолжала оставаться Москва. Когда эссеист и философ Рудольф Касснер, совершая в 1911 году свое путешествие по России274, послал Рильке открытку с видом Новодевичьего женского монастыря, Рильке растроганно ответил ему 16 июня 1911 года: «А теперь — тысяча приветов Москве (я вижу, она — такая же, все та же, по какой я долго тосковал как по родине) и еще несколько — Воробьевым горам. Новодевичий монастырь на Вашей открытке: как хорошо я помню до сих пор его и большую, совсем неожиданную площадь перед входом, где в необычных маленьких палатках, похожих на кибитки кочевников, можно было напиться чаю»275.
Россия сопутствует Рильке не только в его воспоминаниях, но и в творческих замыслах. В письме к Л. Андреас-Саломе от 17 марта 1904 года, упомянув о том, что перевод «Слова...» закончен, Рильке добавляет: «...В феврале я принялся за работу побольше, нечто вроде второй части "Историй о Господе Боге"»276. «Работой
90 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
побольше» была книга «Записки Мальте Лауридса Бригге», над которой Рильке трудился более шести лет (она вышла в 1910 году). Эта книга, написанная от лица датского поэта по имени Мальте Лауридс Бригге, синтезирует в себе разнообразные впечатления Рильке — парижские, скандинавские и, конечно, русские. Так, вспоминая о своем детстве, Мальте описывает семью графа Шули-на277; посетив с родителями усадьбу Шулиных, пострадавшую от пожара, Мальте впервые испытывает неведомый страх, «что-то вроде страха привидений»278. Рассказывая о своем пребывании в Петербурге, он упоминает о двух соседях по гостинице — не исключено, что этот рассказ имеет под собой реальную основу, так как дело происходит во время «августовских ночей», а Рильке в августе 1900 года действительно жил в Петербурге (в отеле «Централь»). Один из соседей, студент, играет на скрипке; другой, мелкий чиновник по имени Николай Кузьмич, декламирует стихи Пушкина и Некрасова (в трактовке этого загадочного персонажа очевидно влияние «Бедных людей» Достоевского и «Петербургских повестей» Гоголя). И, наконец, история Гришки Отрепьева, которую читает Мальте в старинной «книжице», — не что иное, как подробное (по-рильковски крайне субъективное) описание гибели Лжедимитрия.
Однако связь этой книги с «русским периодом» отнюдь не исчерпывается тремя названными эпизодами. Будучи духовной автобиографией поэта, «Записки...» в той или иной степени отражают внутренний путь самого Рильке. Вся книга отмечена тем же индивидуалистическим бунтом против общества, который проявился уже в «Видениях Христа». Мальте — поэт, и, как подобает истинному художнику (в представлении Рильке), он живет своей одинокой неповторимой жизнью. Это бунтарь-богоискатель, натура одаренная и глубоко чувствующая. Но люди не желают замечать его избранности. Духовная нищета окружающих его людей приводит Мальте к переосмыслению всех традиционных представлений. «Неужели возможно, чтобы вся мировая история была неверно истолкована? Неужели возможно, что наше представление о прошлом все сплошь ошибочно, потому что, говоря о нем, всегда говорили о массе, будто суть в столпившейся куче людей, а не в едином, окруженном толпой, но чуждом ей, отчего он и гибнет? Да, возможно»279. Называя эту книгу второй частью «Историй о Господе Боге», Рильке, вероятно, имел в виду, что «Записки...» следует воспринимать как развитие его взглядов 1899 года. Но если в «Историях...» Рильке пытался прежде всего передать свое видение Бога, то в этой книге он размышляет о долгом и трудном пути к нему.
Образ Мальте наделен чертами, родственными самому Рильке. Как каждый художник, Мальте нуждается в боге; он переносит
«Россия была главным событием...» 91
на него свою потребность любить, которую не способны удовлетворить люди. Однако бог — это даже не объект любви, а лишь «указание известного направления любви»280. Испытав немало горестных разочарований, Мальте понимает, что только он сам способен создать своего бога — для этого он должен неотступно двигаться в избранном «направлении», не принимая от людей ответного чувства. На это может уйти вся жизнь, полная титанического труда, но у художника нет иной возможности когда-нибудь в будущем приблизиться к тому, кого Рильке по-прежнему именует богом. Бунтарь Мальте, упорным трудом созидающий своего бога, оказывается в ряду «героев» Рильке: Микеланджело — русский человек — Роден. Книга заканчивается своеобразной интерпретацией легенды о блудном сыне, которую Рильке переосмысляет как историю «о том, который не хотел быть любимым»281.
Многие исследователи не без оснований указывали, что в романе — в том виде, в каком он был издан и продолжает издаваться поныне, — позиция автора выражена недостаточно отчетливо. Возможно, это ощущал и сам Рильке, предполагавший завершить «Записки...» главой под названием «Толстой»282 — полемической по отношению к русскому писателю, который предстает в этом эпилоге как антипод Мальте.
Обращение к Толстому, его личности и судьбе, — своего рода художественный прием, пользуясь которым Рильке, вероятно, надеялся придать большую убедительность собственным размышлениям той поры, отразившимся в романе о Мальте: о страхе смерти, о «любящих» и «любимых», о великих искушениях, владеющих человеческим сердцем. Начало эпилога («Если бог существует, значит, все уже сделано...»283) находится в прямой связи с завершающими роман словами легенды о блудном сыне: «Разве они знали, каков он? Любить его было теперь очень трудно, и сам он сознавал, что на это способен лишь Единый, но тот пока еще не хотел»284. Смысл этих фраз, подвергавшихся различному толкованию, не подлежит сомнению. «Единый» — это, разумеется, бог, который «еще не хочет» любить, поскольку еще не «создан». Страх перед приближающейся смертью заставляет Толстого с предельной ясностью ощутить, что «его собственный единородный бог еще не был начат»285. Однако искушение, исходящее, по мнению Рильке, из тщеславного желания Толстого обратить на себя любовь «остальных», побеждает в писателе естественные творческие порывы. В отличие от Мальте, Толстой уклоняется от «перевоплощающей работы».
Обратиться к теме «Толстой» поэта побудил капитальный труд П.И. Бирюкова, который начиная с 1906 года печатался во французском переводе286. Под влиянием книги Бирюкова Рильке вво-
92 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
дит в повествование о Толстом новый — по сравнению с его предыдущими записями — персонаж: Татьяну Александровну Ерголь-скую. Будучи дальней родственницей Толстых (троюродной теткой Льва Николаевича), ТА. Ергольская (1792—1874) почти всю жизнь прожила в их доме. В приведенных в книге Бирюкова воспоминаниях Толстого о ней говорится: «Третье, после отца и матери, самое важное в смысле влияния на мою жизнь была тетенька, как мы называли ее, Татьяна Александровна Ергольская. Она была очень дальняя по Горчаковым родственница бабушки»287. Особенно важны следующие слова Толстого, признающего огромную роль ТА. Ергольской в его жизни: «Влияние это было, во-первых, в том, что еще в детстве она научила меня духовному наслаждению любви. Она не словами учила меня этому, а всем своим существом заражала меня любовью. Я видел, чувствовал, как хорошо ей было любить, и понял счастье любви. Это первое. Второе то, что она научила меня прелести неторопливой, одинокой жизни»288.
Проступающий в этих словах образ подвергнут у Рильке переосмыслению в духе его собственных представлений о «любви».
Образцы великой безответной любви (о которой говорится в завершающей «Записки Мальте» легенде о блудном сыне) Рильке находил в женщинах, утративших, по его мнению, надежду на земное осуществление своего чувства, но продолжавших любить «ин-транзитивно» и «абсолютно», ведя при этом одинокую, почти затворническую жизнь. К таким «любящим» Рильке причислял Сафо, Элоизу и особенно — португальскую монахиню Марианну Алькофорадо, знаменитые письма которой он в 1913 году перевел на немецкий язык. Среди них оказывается и ТА. Ергольская. В романе «Записки Мальте Лауридса Бригге» этими чертами в сильной степени отмечен характер Абелоны. Но если Мальте под воздействием Абелоны идет по намеченному ею пути, то Толстой, как видится Рильке, «перед лицом искушения» совершенно пренебрегает заветами ТА. Ергольской и дает своей жизни неверное направление. Отказавшись от творческого труда в пользу физического, от индивидуального в пользу общественного, Толстой, по мысли Рильке, в конце концов обнаруживает свою неспособность понять, чем был продиктован отказ ТА. Ергольской выйти замуж за Н.И. Толстого289. И за это «непонимание» Рильке, со своей стороны, всем текстом и тоном послесловия выносит Толстому обвинительный приговор.
Особое место в романе Рильке занимает проблема страха и смерти (живущий в Париже Мальте подавлен страхом перед этим огромным городом и т.д.); она продолжается и в разделе «Толстой». Чем больше в человеке творческой силы, рассуждал Рильке, тем глубже его восприятие смерти и явственнее проявление страха
«Россия была главным событием...» 93
перед ней. Поэтому Толстой, который был для поэта олицетворением неукротимой естественной чувственности (достаточно вспомнить эпизод с цветком!), должен был выразить в своем творчестве ощущение смерти во всей его глубине и достоверности.
Рильке не счел возможным опубликовать заключительную часть романа: Толстой был еще жив, когда он заканчивал свою книгу. Тем не менее несостоявшийся финал «Записок...» — неоспоримое доказательство того, что на протяжении многих лет Рильке вел с русским писателем своего рода внутренний диалог, восхищался Толстым, спорил с ним, пытался его понять и осмыслить. До конца своей жизни Рильке остро реагировал на любые известия о Толстом. Чрезвычайно тяжело воспринял он смерть писателя. В письме к жене Рильке сказано: «...Для меня все заслонила смерть Толстого на этой маленькой неизвестной станции <...> Я узнал об этом вчера утром от Родена...»290 С.Н. Шиль, прочитав книгу «Записки Мальте Лауридса Бригге», писала поэту, словно догадываясь о неизвестном ей послесловии к роману и о том глубоком потрясении, каким оказалась для Рильке эта смерть: «Теперь мы похоронили Толстого, и я уверена, что Вы этой осенью не раз вспоминали Ясную Поляну и Ваш визит там»291.
Внимание Рильке к Толстому не ослабевает и после того, как роман о Мальте был завершен. Так, в 1913 году он проявляет интерес к книге «Переписка Л.Н. Толстого с A.A. Толстой292», изданной в 1913 году на немецком языке293. Во многих своих письмах от августа—сентября 1913 года он рекомендует своим адресатам ознакомиться с этой книгой294. Разумеется, переписка Л.Н. Толстого и A.A. Толстой, вырастающая из общности их религиозно-философских исканий (С.А. Толстая еще в 1869 году писала мужу о том, что «Alexandrine <...> от своей несчастной любви пришла к тому, что смотрит на все с точки зрения смерти...»295), служила Рильке лишь подтверждением его собственных представлений. Один из отзывов об этой книге содержится в письме Рильке к Еве Кассирер от 17 сентября 1913 года: «Эта переписка принадлежит к самым искренним и потому самым чистым свидетельствам духовного общения с другими и самим собой. Образ Толстого предстает в этих письмах более трогательным и непосредственным, чем я его когда-либо воспринимал; то, что возникало при личном соприкосновении с ним, — впечатление, что он не может иначе, что при всех своих заблуждениях он все равно прав, — все, что потрясало меня тогда до глубины души, потоком изливается теперь на этих страницах, с естественной, не доходящей до чрезмерности теплотой живого человека, живущего трудно и радостно»296.
Это глубоко двойственное отношение к Толстому — преклонение перед его «стихийностью» и «сверхчеловеческой» творческой
94 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
силой и осуждение его «этики» — сохраняется почти во всех суждениях и воспоминаниях Рильке о Толстом. При этом, возвеличивая Толстого-художника, Рильке особенно восхищался его умением изобразить смерть — во всей глубине и достоверности. Письмо Рильке к Лотте Хепнер от 8 ноября 1915 года красноречиво раскрывает эту грань его отношения к Толстому:
...Я хотел бы, насколько мне это удастся, поддержать Ваши занятия проблемой смерти <...> указав Вам на нескольких значительных людей, которые размышляли о смерти особенно чисто, спокойно и высоко. Вот для начала один из них — Толстой.
У него есть повесть, которая называется «Смерть Ивана Ильича», и как раз в тот вечер, когда пришло Ваше письмо, я почувствовал сильное желание перечитать эти необыкновенные страницы — я так и сделал, и, думая о Вас, я почти что прочитал их Вам вслух. Эту повесть Вы найдете в седьмом томе полного собрания сочинений, изданного Ойгеном Дидерих-сом297, вместе с «Ходите в свете, пока есть свет» и «Хозяин и работник». Можете ли Вы достать эту книгу? Я хотел бы, чтобы Вам удалось прочесть многие вещи Толстого: оба тома с автобиографическими повестями, «Казаков», «Поликушку», «Холстомера», «Три смерти». Его могучее восприятие природы (я не знаю другого человека, который был бы так страстно привязан к природе) удивительным образом заставляло его думать и писать, исходя из целого, из ощущения жизни, которое было настолько пронизано наиточнейше распределенной смертью, что она, казалось, присутствует всюду, как своеобразная пряность, усугубляющая вкус жизни; но именно потому этот человек и мог испытывать столь глубокий и безудержный страх, когда видел где-нибудь смерть в чистом виде — бутыль, наполненную смертью, или ту отвратительную чашку с отломанной ручкой и бессмысленной надписью «Вера, надежда, любовь», из которой кому-то приходилось пить горечь неразбавленной смерти. На собственном примере и на примере других людей этот человек наблюдал множество видов страха перед смертью, а благодаря его природному самообладанию ему было также дано стать очевидцем и собственного страха, и до самого конца его отношение к смерти оставалось грандиозным пронизывающим страхом, какой-то фугою страха, гигантским строением, башней страха с коридорами и лестницами, и лишенными перил выступами и крутыми обрывами во все стороны — и, может быть, лишь та сила, с которой он осознавал еще и признавал свой растраченный страх, превращалась у него в последний момент, кто зна-
«Россия была главным событием...» 95
ет, в недоступную действительность, неожиданно становясь и прочным фундаментом этой башни, и пейзажем, и небом, и ветром, и птицами, летающими вокруг нее298.
Однако наряду с этими восторженными отзывами о Толстом-писателе сохранилось немало других высказываний Рильке, свидетельствующих о том, что на протяжении многих лет поэт неустанно продолжал свой мысленный спор с Толстым — пророком и реформатором, восставшим против искусства.
Своими воспоминаниями и соображениями о Толстом Рильке делился с друзьями не только в письменной, но и в устной форме. Это констатируют многие мемуаристы и биографы. Так, Ромен Роллан вспоминает, как однажды во время совместного обеда (17 марта 1913 года) Рильке увлеченно рассказывал ему, С. Цвейгу и Э. Верхарну о своих встречах с Толстым299.
Упоминания о Толстом, которые содержатся в письмах Рильке 1910—1920-х годов, представляют собой большей частью либо повторение, либо вариацию прежних суждений. Встречаются, однако, и весьма неожиданные наблюдения. Например, в письме к княгине М. фон Турн унд Таксис от 2 августа 1915 года Рильке — в связи с событиями Первой мировой войны — высказывает предположение, что бунт Толстого против современности был вызван его предощущением грядущих катаклизмов: «Только теперь я понимаю, что именно так два могучих старца, Толстой и Сезанн, бесконечно блуждая, исторгали из себя предупреждения и угрозы, словно пророки какого-то древнего союза, который вот-вот распадется, — а они не хотели присутствовать при этом распаде»300. Интересен также пассаж о Толстом в письме к священнику Рудольфу Циммерману от 17 апреля 1921 года, навеянный знакомством Рильке с немецким переводом воспоминаний Горького о Толстом301.
Максиму Горькому, — пишет Рильке, — удалось здесь запечатлеть свою величайшую любовь к старому Льву Толстому и свое преклонение перед ним; при этом он даже не пытался найти доказательства своего глубокого чувства. Напротив, он не пожалел усилий для того, чтобы точно и беспощадно изобразить те скверные догадки и подозрения, которые внушало ему столь гигантское явление, как Толстой. Именно это превращает маленькую брошюру в очень редкий документ поразительной достоверности, и мы видим (только русский смог показать это), что воля к настоящей любви не может причинить вреда, если эта любовь достаточно велика и не уклоняется от страданий.
Меня тем более тронули горьковские фрагменты, что в свое время, встречаясь со Львом Толстым, я стоял перед этим
96 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
великим старцем в состоянии такой же раздвоенности. Но я был тогда еще слишком молод, чтобы разобраться в своих чувствах так же тонко, как это удалось Горькому302.
«Состояние раздвоенности» по отношению к Толстому Рильке сохранит до конца своей жизни, причем близость его высказываний последних лет к рассуждениям Андреас-Саломе и своим собственным рубежа веков говорит о том, что коренной ломке взгляды Рильке за тридцать лет не подверглись. Произошла лишь их модификация и частичная переоценка. Приведем еще одно свидетельство — слова Рильке о Толстом, записанные критиком и переводчиком Шарлем дю Босом (январь 1925 года):
Да, этот человек <Лев Толстой> каждый миг был полем битвы, на котором инстинкты сражались за него, — и это придавало тому человеческому зрелищу, которое он непрестанно являл собою, известное величие. Он мог говорить все, что ему вздумается, нелепости, даже глупости, но за этим всегда ощущалось присутствие ангела-хранителя, который берег его, изменял характер его слов и придавал им вид авторитарной завершенности. Я не знаю ничего более удивительного, чем его борьба с инстинктом художественного творчества, который вновь и вновь оживал в нем. Чтобы покончить с ним, он неистово набрасывался на любую физическую работу, например, изготовление сапог; все средства были ему хороши, лишь бы противостоять искушению писать303.
Наиболее подробно Рильке излагает и обосновывает свое принципиальное расхождение с Толстым в письме к профессору немецкой литературы Герману Понгсу 21 октября 1924 года:
Толстой: из моих визитов к нему неправильно делать вывод о его влиянии на мои тогдашние работы; в конце концов, он явился мне лишь подтверждением моего открытия России, которое имело для меня решающее значение. Сама его фигура олицетворяла для меня рок и непонимание и поражала тем, что, несмотря на своеволие и неправоту, к которым принуждал себя этот человек, обуреваемый великими страстями, и которые он постоянно пытался навязать другим, несмотря на полный отказ от самых великих и совершенных задач, он все же производил впечатление убедительности и, я сказал бы, трогательной защищенности. Молодой человек, уже принявший решение посвятить свою жизнь искусству, только так и мог воспринять тогда этого противоречивого старца, который не-
«Россия была главным событием...» 97
устанно стремился подавить в себе божественный дар, ниспосланный ему свыше, и с беспредельным усердием, почти что собственной кровью, опровергал себя и все не мог совладать с чудовищными силами, что с неисчерпаемой новизной вновь и вновь воскресали в его душе художника, отвергнутой и отрицаемой им. Каким высоким (и каким чистым!) казался он по сравнению с большинством европейцев, которые, напротив, были всю свою жизнь заняты поисками этих сил и полагали, что путем подражания и трудолюбия (путем «литературной деятельности») они восполнят явный недостаток или отсутствие этой плодовитости. Встреча с Толстым, наивная этика и религия которого никогда не привлекали меня (я еще до моей второй поездки смог ознакомиться, кроме прочих вещей, с его постыдной и легкомысленной брошюрой «Что такое искусство?»), лишь укрепила меня во взглядах, противоположных тем, которые он рассчитывал внушить своим посетителям; будучи бесконечно далек от того, чтобы признать правоту его ничем не обоснованного отрицания, я видел, как вплоть до самых невольных проявлений его натуры художник исподволь одерживает в нем верх, и как раз перед лицом этой жизни, насыщенной отречениями, во мне укреплялось представление о правомочности творческого вдохновения, о его могуществе и законности и нелегком счастье быть одним из призванных.
Лишь встреча с Роденом, с которым мне довелось познакомиться двумя годами позже, и долголетнее близкое общение с ним смогли еще прочней утвердить это высокое понятие и дать ему более обоснованное оправдание304.
Это письмо подтверждает, в частности, сколь бесплодны попытки искать следы прямого влияния Толстого на Рильке в сфере литературного творчества. В пользу этого мнения говорит и такой факт: в одном из своих писем 1924 года, перечисляя русских писателей, которые оказали на него известное воздействие, Рильке упоминает Тургенева, Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Фета — и не называет Толстого305.
Впрочем, в этом перечне отсутствует и Достоевский, о котором Рильке также сохранял «высокое понятие»: продолжал читать его книги, рекомендовал их своим знакомым. В одном из писем 1907 года Рильке сравнивает своего героя Мальте (роман еще не был завершен) с Раскольниковым306. А через несколько месяцев в письме к своей приятельнице Сидонии Надгерне фон Борутин Рильке сообщает, что читал Достоевского — «одну из его великих будоражащих книг, в которых, как нигде, мне видится та Россия, что открылась мне в моих путешествиях, словно второе сердце,
98 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
способное вместить в себя много больше, чем человеческое, ибо все, что означает для меня страдание или любовь или тоска, — все это еще раз, бесконечно и грандиозно, осуществляется в нем»307. Рильке не сообщает, какую именно из «будоражащих» книг Достоевского он читал в начале 1908 года, однако более позднее его письмо (от 3 апреля 1912-го), обращенное к Ильзе Саде, позволяет уточнить степень его знакомства с русским писателем.
...Вы, разумеется, не должны отказываться от Достоевского, если обстоятельства жизни приблизили его к Вам. Приняться за него я советую в такой последовательности: начните с «Бедных людей» (его первой работы, написанной в восемнадцать лет308; много лет тому назад я перевел оттуда лучший отрывок, но рукопись находится в Париже, иначе я прислал бы ее Вам; имеющиеся переводы несовершенны, и тем не менее, если Вы сумеете достать эту вещь, начните именно с нее). Потом прочитайте «Белые ночи» (я знаю их только по-русски и также давно не видел ни одного перевода; но в новом пиперов-ском издании309 переложение должно быть более приемлемым, чем во всех предыдущих). Далее и от всего сердца рекомендую Вам «Идиота», великолепное произведение (перевод в издании Кассирера310, по-моему, лучше, чем в Полном собрании сочинений), и, наконец, став опытнее в общении с Достоевским, переходите к его трехтомным «Братьям Карамазовым», его поздней громадной, величайшей удаче. Попутно читайте и книгу Нины Гофман о Достоевском, достоверно рассказывающую о подробностях его жизни и способную во многом облегчить понимание. <...> Это— один из возможных путей; я не знаю, куда он Вас приведет, но даже если Вы пройдете только часть этого пути, вреда не будет311.
После выхода в свет «Записок Мальте Лауридса Бригге» Рильке переживает длительный кризис. Вернее сказать, что поэт, ощущая исчерпанность для себя «роденовской» пластики, мучительно ищет в начале 1910-х годов новых художественных решений. Незадолго до начала войны Рильке с увлечением читает позднюю лирику полузабытого Гёльдерлина, чье творчество как раз в это время получает истинное признание. Раскованная, не связанная рифмой и ритмом стиховая структура, открытая для немецкой поэзии Гёльдер-лином, стимулирует обращение Рильке к новым поэтическим формам (стихотворения «Поворот», «Жалоба»); его высшим достижением на этом пути станут позднее «Дуинезские элегии».
Кризисное духовное состояние Рильке усугубляет в 1910-е годы череда катаклизмов: Первая мировая война и революционные
«Россия была главным событием...» 99
потрясения в России и Германии — эти события вырывают поэта из того состояния созерцательного одиночества, к которому он неизменно стремился. «Великий перелом мира, заставивший меня оцепенеть и застыть», — скажет он позднее о той эпохе312. Первое потрясение, которое испытал Рильке, узнав о начале войны (она застала его в Мюнхене), вызвало к жизни «Пять гимнов», в которых поэт, обращаясь к новому «невероятному богу войны», недоумевает, скорбит, вопрошает... Загадочный «темный» бог, к которому тянулся Рильке, принял внезапно облик беспощадного и всемогущего бога, за которым угадывалась слепая иррациональная сила. Однако не воинственный хмельной восторг пронизывает «гимны», а лишь отчаяние, «несказанная боль»313 — главное чувство, владевшее Рильке в те годы. Позднее, узнав, что эти стихи используются военной пропагандой, поэт отмежевался от них; по той же причине пытался он воспрепятствовать тиражированию ранних его произведений, получивших в новых условиях двусмысленную окраску; это относится, например, к новелле «Как завелась на Руси измена» (из «Историй о Господе Боге») или к популярному в те годы «Корнету» («Песнь о любви и смерти корнета Кристофа Рильке», 1899). В сущности, Рильке примкнул к той сравнительно немногочисленной группе известных европейских писателей, которые не были захвачены всплеском националистических настроений, охватившим их страны в 1914—1915 годах (Ромен Роллан, Генрих Манн, Стефан Цвейг и др.).
Годы войны Рильке проводит преимущественно в Мюнхене. Исключение составляет лишь первая половина 1916 года, когда, пройдя вторичное медицинское освидетельствование, поэт был признан годным к военной службе и, вынужденный надеть мундир, исполнял в течение нескольких месяцев обязанности «переписчика» в Австрийском военном архиве. Рильке чрезвычайно тяготился своим положением «солдата» и вздохнул с облегчением лишь в июне 1916 года, когда ему — не без помощи влиятельных поклонников и покровителей — удалось демобилизоваться и вернуться из Вены в Мюнхен.
По мере углубления общеевропейского кризиса Рильке все явственнее ощущает, что мир стоит накануне какого-то «поворота». «Еще никогда, — пишет он 31 августа 1917 года Катарине Кип-пенберг, — насколько мы можем обозреть историю, не было у человечества возможности так целиком преобразовать себя, как в этой ужаснейшей из плавильных печей; теперь, если бы нашлись чистые руки ваятеля, оно стало бы в них воском»314.
Поначалу Рильке готов был соотнести свои чаяния с революционными событиями в России; весьма сочувственно воспринял он известие об Октябрьском перевороте, тем более что одной из
100 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
первых политических деклараций большевиков был, как известно, декрет о мире. «Я ничего не стану праздновать в моей гостинице, — пишет он 17 декабря 1917 года Катарине Киппенберг, — и ничто не внушало бы мне ни радости, ни уверенности, когда бы не мысль о великолепной России. Как я узнаю ее снова! Этот позавчерашний призыв правительства под заглавием "Ко всем страдающим и угнетенным"315... Вот каким языком говорит правительство: новое время, будущее, наконец-то!»316 Призыв к миру казался Рильке совершенно естественным для «братской страны», исполненной «доброты» и человеколюбия, — именно это имел в виду Рильке, когда написал «Как я узнаю ее снова!».
Антивоенные настроения сблизили Рильке с Софьей Либкнехт, второй женой Карла Либкнехта. Летом 1917 года между ними завязывается содержательная переписка. Софья Либкнехт рассказывает о муже, находившемся тогда в тюрьме, о своей приятельнице Розе Люксембург (чьи известные «Письма из заключения», написанные в годы войны, обращены к Софье Либкнехт). Для Рильке же немаловажную роль играло, разумеется, то обстоятельство, что Софья Либкнехт была родом из России317.
Рильке возлагал определенные надежды и на революционную ситуацию в самой Германии. Находясь в Мюнхене в конце 1918 года, он оказался в самой гуще революционных событий. Вначале поэт был безусловным сторонником революции. 7 ноября 1918 года он пишет жене, что поглощен событиями, и увлеченно описывает царящую в городе революционную атмосферу («Такие моменты прекрасны...»). Узнав на другое утро о провозглашении Баварской республики, Рильке делает приписку: «Кажется, пока все спокойно, и нельзя не признать правоту времени, пытающегося делать большие шаги»318. Известен интерес поэта к Курту Эйснеру, возглавившему Баварскую республику319. 17 ноября Рильке присутствует на революционном празднестве в мюнхенском Национальном театре и, по свидетельству одного из современников, вместе со всеми поет «Гимн народов» (на слова Курта Эйснера320). Рильке надеялся, что в бурных событиях того времени может возникнуть новая человеческая «общность». Писатель Оскар Мария Граф вспоминает, что мюнхенскую квартиру Рильке на Айнмиллер-штрассе в то время «посещали такие активные революционеры, как Толлер или коммунист Курелла, к нему заходили писатели и люди буржуазного круга, серьезно относившиеся к революции. Они знали, что Рильке ни разу не высказался публично по поводу войны, которая была ему отвратительна, буквально парализовала его в творческом отношении и чуть ли не уничтожила...»321. Однако уже через несколько недель воодушевление поэта сменяется разочарованием. «В первые дни революции, — пишет он Л. Андреас-
«Россия была главным событием...» 101
Саломе 13 января 1919 года, — да, возможно, лишь в самое первое утро мне казалось, что я захвачен ее порывом <...> Но буря не разразилась, и оказалось, что никто не вправе выдавать свое собственное будущее за общее, к коему, как видно, ни у кого и не было чистых побудительных мотивов»322. То, что происходило на его глазах в Баварии под красным флагом, напоминало ему своей «бездуховностью» события военного времени. Ясно, что поначалу Рильке рассматривал революцию как своего рода противовес войне, как путь к очищению человечества, но «неслыханные возможности» ноябрьской революции в Германии оказались, по его мнению, безнадежно упущенными (письмо к Карлу фон дер Хейдту от 29 марта 1919 года)323. Примечательны и признания Рильке (в том же письме), что «гибель в революционном кратере» он предпочел бы «искусственным жертвам войны» и что «несправедливости его детства» могли бы сделать его самого «революционером», если бы не Бог, «столь рано ставший центром тяжести»324.
В своих письмах конца 1918-го — начала 1919 года Рильке многократно и обстоятельно подводит итог своим размышлениям о войне, революции, «братстве» и т.п. «Признаюсь, — пишет он, например, Доротее фон Ледебур 19 декабря 1918 года, — что и я, когда случился переворот (имеется в виду Баварская революция. — К.А.), был поначалу охвачен чувством какой-то быстрой и радостной победы; ведь с тех пор, как я научился думать, я ничего не желал сильнее, чем возможности для всего человечества открыть однажды совершенно чистую страницу будущего, в которое не пришлось бы переносить из прошлого весь груз роковых ошибок. Революция показалась мне именно таким подходящим моментом. Но этим воспользовалось довольно случайное и по сути своей неодухотворенное меньшинство <...> Наверное, революции возможны лишь в полнокровные моменты, во всяком случае, не после кровопускания, длящегося более четырех лет»325.
Таким образом, уже в конце 1918 года Рильке осознал, что желанное «братство» не может быть достигнуто в ходе революции. «Побуждение мне понятно, — писал Рильке актрисе Анни Ме-вес, — кому ж оно чуждо, кто не желал бы такого переустройства и улучшения, — немедленнейшего и всеобщего обращения к человечности? Но этого не удалось достичь ни в России, ни еще где-либо, да этого и невозможно было достичь, поскольку за всем этим не стоит Бог как движущая сила»326. Тем не менее, как и в первые годы века, Рильке не сомневался в историческом призвании России. Ему казалось, что новая Россия, возложив на себя бремя ломки «старого общества», сможет открыто противопоставить себя Западу с его равнодушием и прагматизмом. Когда в 1919 году появился первый том «Заката Европы» Освальда Шпенглера, Риль-
102 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
ке горячо рекомендует эту книгу своим знакомым, и особенно потому, что «ожидается вторая часть, в которой русский мир противопоставляется всем (по Шпенглеру) параллельно развивавшимся культурам — выражение духовности, которое как вода на все мельницы моего сердца...»327. В этом противопоставлении России и Запада Рильке отчасти созвучен некоторым русским поэтам, скажем Блоку или Андрею Белому. С огромным интересом прочитал Рильке в начале 1921 года «Двенадцать» и «Скифов» (по-немецки). Обе эти вещи он получил от переводчика Рейнгольда фон Вальтера. В ответном благодарственном письме Рильке вновь говорит о России как о стране, противостоящей Западу и «возложившей на себя всю бесконечность страданий, чтобы переродиться в них»328.
Создается впечатление, что Рильке как будто ничего не знает (или не желает знать) о действительном положении дел в Советской России: физическое уничтожение тысяч и тысяч людей, братоубийственная гражданская война, расстрел царской семьи, множество эмигрантов, наводнивших европейские страны, — все это не вписывалось в образ России, созданный воображением Рильке. Из некоторых его высказываний явствует, что он даже склонен был до известной степени оправдывать большевизм. В письме к Нанни Вундерли-Фолькарт (1878—1962), своей швейцарской приятельнице, а позднее — душеприказчице, Рильке пишет 12 августа 1920 года, что «не следует слишком опасаться большевизма — это название не представляет собой ничего достаточно конкретного, и то, что так долго вынашивалось под его прикрытием, может оказаться неизвестно чем, даже удачей и благом, да и жажды будущего в нем больше, чем в любом возврате к обветшалым формам...»329.
Летом 1919 года Рильке стало известно, что Любовь Достоевская, дочь писателя, завершает книгу о своем отце (на французском языке) и ищет возможности ее напечатать. Рильке письменно обратился к Л.Ф. Достоевской с предложением помочь ей найти немецкого издателя. Письмо Рильке, по-видимому, не сохранилось, но о его содержании можно отчасти судить по ответному письму от 1 сентября 1919 года330. Книга впервые появилась в немецком переводе, и, прочитав ее летом 1920 года, Рильке усердно рекомендует ее своим знакомым и близким. Восхищение поэта вызвали, в первую очередь, несколько вступительных страниц, на которых Любовь Федоровна изложила свое понимание событий в России после 1917 года. Варьируя (в упрощенной форме) суждения своего отца, Любовь Достоевская утверждала: «...Русские интеллигенты, нигилисты и анархисты намеревались насадить в нашей стране европейский атеизм, тогда как наши глубоко религиозные крестьяне хотели остаться верными Христу». В результате, продолжает Любовь Достоевская, «рассерженный» народ прогнал интел-
«Россия была главным событием...» 103
лигентов «как нечто глупое и вредное. Печально блуждают они по Европе». Теперь же, по ее словам, русский мужик готовится создать новое «огромное восточное государство» и «оставляет большевизм в качестве пугала, чтобы держать старую Европу на расстоянии, чтобы помешать ей вмешиваться в свои дела и чинить препятствия в процессе национального строительства. В тот день, когда оно будет окончено, мужик уничтожит ненужное ему теперь пугало, и изумленные европейцы увидят перед собой новое русское государство, которое будет гораздо более могущественным и прочным, чем старое. Наши мужики — хорошие строители; будучи мудрыми, каковыми они были всегда, они остерегаются приглашать в качестве архитекторов наших интеллигентов. Они поняли, что эти больные люди могут разрушить прекраснейшую цивилизацию мира, но совершенно не способны создать что-либо иное вместо нее»331.
В письме к М. фон Турн унд Таксис от 23 июля 1920 года Рильке, сочувственно излагая точку зрения Любови Достоевской на русскую революцию, называет это рассуждение «в высшей степени замечательным и устремленным в будущее». «Русский мужик, этот бесконечно выносливый и творческий элемент России, — пишет далее Рильке, — уже приступил к своей великой работе: созидая глубокие и прочные связи с Востоком, он использует большевизм "в качестве пугала", чтобы оградить себя от западных людишек, от их самоуверенного и назойливого вмешательства. И пускай сегодня дело выглядит иным образом, но я уверен, что Любовь Достоевская, вооруженная зрением своего отца, лишь до срока высказывает то, что рано или поздно должно осуществиться, иначе весь мир остановится в своем развитии. Ведь среди ближайших путей, которыми движется мир, этот путь— наилучший и справедливейший»332. Несомненно, что в книге Л .Ф. Достоевской Рильке нашел родственное ему видение России, опору и основание для толкования современных российских событий в русофильском ключе.
И даже через пять лет, когда подлинный облик новой российской власти вполне проявился во всей своей бесчеловечной жестокости, Рильке в письме к Л.О. Пастернаку от 14 марта 1926 года позволяет себе лишь уклончиво-осторожную фразу: «Да, всем нам пришлось пережить немало перемен и прежде всего — Вашей стране»333. Далее Рильке вновь излагает свою заветную мысль о «затаившейся» стране, вернувшейся к своим «потаенным корням», чтобы однажды в будущем «возродиться» — явить всему миру свой подлинный святой лик. Многострадальная советская Россия и старая патриархальная Русь, «незабываемая таинственная сказка», сливаются для поэта в единый образ «вечно претерпевающей» страны, «объятой темнотой» и продолжающей жить своей подспудной жизнью334. Созданный поэтом миф о России
104 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
нигде не звучит таким трагическим диссонансом по отношению к подлинной российской реальности, как в его последнем письме к Л.О. Пастернаку.
Переселившись в 1919 году в Швейцарию, где проходят его последние годы, Рильке остается как бы «над схваткой». Уединившись в 1921 году в средневековой башне замка Мюзот, он пытается вести тот «одинокий» образ жизни, который всегда казался ему идеальным (впрочем, частые поездки, нередкие гости и многостраничные послания к разным людям придают его уединению светский оттенок). В замке Мюзот Рильке завершает в феврале 1922 года «Дуинезские элегии» и создает (в течение трех недель) «Сонеты к Орфею» — два самых значительных своих произведения послевоенного времени. Многолетние размышления Рильке о жизни и смерти, Боге-творце, человеке-художнике и других смысловых «узлах», исходных для его миросозерцания, достигают в этих циклах своего наивысшего воплощения. Сам Рильке, во всяком случае, считал свои «Дуинезские элегии» «дальнейшим развитием тех важных предпосылок», которые были заложены уже в «Часослове», способствовали «образу внешнего мира» в обеих частях «Новых стихотворений» и затем, «столкнувшись в конфликте» в книге о Мальте, устремлялись обратно к жизни и «буквально подводили к доказательству, что такая жизнь, нависшая над бездонностью, невозможна. Тогда как в "Элегиях", при тех же данных, она становится вновь возможной...»335.
Кроме этой общей преемственной линии, берущей свое начало в 1897—1902 годах, поздние произведения Рильке почти не обнаруживают «русских импульсов», за исключением, пожалуй, лишь одного из «сонетов к Орфею» — ХХ-го из первой части книги, воссоздающего мимолетное воспоминание поэта (то самое, что запечатлено и в дневнике Лу). Обращаясь к божественному Орфею (как некогда в «Часослове» — к Богу), поэт дарит ему русский «образ»:
О ты, кто пел для звериных стад, что примешь в дар от меня? Воспоминанье. Летний закат в России... Топот коня...
Из деревни, отбившись от табуна, он, с путами на ногах, скакал один, чтоб в ночном сполна разгуляться. Вся в завитках,
его грива билась о шею. Шаг, стесненный, рвался в галоп. Хрипел — в нем кровь клокотала так!
«Россия была главным событием...» 105
Он чуял просторы. Еще б! Он слушал и пел. Полыхал в нем жар твоих песен.
Тебе этот образ — в дар!336
Весь цикл «Сонетов к Орфею» посвящен Вере Кнооп (Оука-ма Кнооп), молодой мюнхенской танцовщице, скончавшейся в девятнадцать лет. Вера родилась в 1900 году в Москве. Рильке был знаком с ее отцом, писателем Герхардтом Оукама Кноопом (1861 — 1913), который с 1885 по 1908 год работал конторщиком на текстильной фабрике своего родственника И.А. Кноопа в Даниловке под Москвой. Не исключено, что его пример стоял перед глазами Рильке, когда он намеревался переселиться в Россию. Впоследствии Рильке встречался и переписывался с его вдовой Гертруд (ей принадлежит, в частности, перевод книги Л.Ф. Достоевской); поэт знал и старшую сестру Веры Ангелину (Лилиньку), также родившуюся в Москве.
Систематические контакты Рильке с русскими людьми сходят на нет еще в 1900-е годы — после того, как он переезжает в Париж. Редкие письма его русских знакомых (С.Д. Дрожжина, H.A. Толстого, С.Н. Шиль), достигавшие его в 1910-е годы, остаются без ответа. Видимо, окончательно расставшись с мыслью когда-либо вернуться в Россию, поэт не находил в себе внутренних сил для продолжения переписки. И тем не менее в своих постоянных странствиях по городам Европы в 1900—1910-е годы (и позднее — в «швейцарский» период) Рильке то и дело заводит знакомства с русскими людьми — художниками, писателями, артистами. Складывается впечатление, что он не просто встречает русских, но настойчиво ищет этих встреч. Всюду, где только возможно, посещает русские спектакли и выставки. Так, летом 1905 года Рильке смотрит в одном из маленьких берлинских театров пьесу Горького «На дне»337. В письме к Л.О. Пастернаку от 25 марта 1906 года он восторженно отзывается о спектакле «Царь Федор Иоаннович» (по пьесе А.К. Толстого), который ему удалось посмотреть 28 февраля, во время берлинских гастролей Московского Художественного театра338. В Париже на него производят большое впечатление спектакли «Русского балета» С. Дягилева (триумфальные «Русские сезоны», начавшиеся в 1908 году, возможно, напоминали Рильке о его неудавшихся в свое время попытках завязать тесные отношения с редакцией «Мира искусства» и его главном редакторе). Княгиня М. фон Турн унд Таксис вспоминает, что Рильке восхищался мастерством В. Нижинского, которого он видел в сезон 1911 года в спектакле «Призрак розы»339, и даже собирался написать для русского танцовщика либретто или стихи340.
106 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
В апреле 1910 года в Риме Рильке посещает салон Надежды Хелбиг (урожденная княжна Шаховская; 1847—1922), жены немецкого археолога Вольфганга Хелбига, где проводит, по его собственным словам, «немало добрых часов»341. А в 1912 году, живя с мая по сентябрь в Венеции, он часто встречается с князем Александром Волковым-Муромцовым (псевдоним — А.Н. Руссов; 1844—1928), художником-акварелистом, автором портрета Э. Дузе (долгие годы поклонявшийся этой трагической актрисе Рильке также познакомится с ней в Венеции летом 1912-го). Волков-Муромцов знал Л.Н. Толстого, много путешествовал за границей (с 1917 года — во Флоренции) и дружил с семейством Рихарда Вагнера; нетрудно представить себе, как сильно он заинтересовал Рильке. Судя по воспоминаниям М. фон Турн унд Таксис, поэт «охотно беседовал с этим русским, который в своих своеобразных воззрениях, казалось, приближался порой к Родену»342. «Волков все еще здесь, — сообщает ей Рильке 28 мая 1912 года. — Он передал мне через дочь великолепный древний русский крест из своей коллекции; я тоже в свое время привез несколько крестов из России и теперь испытываю радостное волнение, видя перед собою еще один; все пережитое в то время всплывает в памяти и укрепляет меня»343.
В течение долгих лет Рильке поддерживал дружеские отношения с балетной четой Сахаровых. Александр Сахаров (1886—1963) родился в Мариуполе; уже в 1904 году он покинул Россию и переселился в Мюнхен, где впоследствии сблизился с кругом «Голубого всадника». С 1910 года Сахаров посвящает себя хореографии, выступает как талантливый и оригинальный танцовщик и педагог. В 1912-м он знакомится с балериной Клотильдой фон Дерп (1892— 1974), ставшей впоследствии его женой и партнершей (оба стремились утвердить в танце стиль модерн). Рильке познакомился с Сахаровым в сентябре 1913 года в Мюнхене. «Покоренный обаянием русского танцовщика, он <Рильке> совершил в его обществе долгую ночную прогулку и дошел с ним до своей гостиницы, чтобы подарить ему в качестве талисмана икону, которую в память о России привез из своей последней поездки в эту страну»344. 22 октября 1913 года Рильке рассказывает Елене фон Ностиц, что провел с Сахаровым «трогательнейшие часы», обогатившие его «человечески», и высоко оценивает его как танцовщика345. После начала войны Сахаров переселился в Швейцарию, где образовалась колония русских художников, отчасти знакомых ему ранее по Мюнхену (М. Веревкина, А. Явленский и др.). 12 июля 1919 года в Цюрихе Рильке посетил танцевальный вечер Сахаровых, а 27 октября Сахаровы присутствуют на творческом вечере самого Рильке (среди гостей была Марианна Веревкина, с которой Рильке знакомится лично). Рильке переписывался с Клотильдой фон Дерп, посвящал
«Россия была главным событием...» 107
ей стихи. В последний раз он встретился с Сахаровыми в июне 1925 года в Париже.
Отдельно следует сказать о мимолетном знакомстве Рильке с русским скульптором Степаном Эрьзей (1876—1959), который в середине 1910-х годов жил и работал в Париже. Рильке в то время был увлечен французской девушкой Мартой Энбер (Hennebert; 1894—?)346 и пытался принять участие в ее судьбе. Марта же дружила со скульптором и подолгу жила в его мастерской (в Со под Парижем). Влюбленный в Марту, Эрьзя выполнил ее портрет из каррарского мрамора, который выставлялся — наряду с другими его работами — на выставках «Осеннего салона» в 1911 — 1913 годах.
27 февраля 1913 года, вернувшись из Испании, Рильке немедля отправляется в Со, чтобы навестить Марту, и находит мастерскую Эрьзи. «Он вышел сам, небольшого роста, светлый, похожий на Христа крестьянин, и встал в дверях, обрамленный непомерными и неясными очертаниями своей мастерской, уже погружавшейся в сумрак; мы были незнакомы, я назвал свое имя, чистая улыбка пробилась сквозь его лицо, он выкрикнул мое имя, не переводя дыхания, в воздух, как кричит птица...» Далее Рильке приводит рассказ Марты о том, что Эрьзя — «дикарь, мордвин, сибиряк, добрый и страшный, который делает совершенно несчастными тех, кого любит. Мордовский язык, его родной, обладает лишь несколькими словами, обозначающими самые элементарные предметы; говоря немного по-русски, он, вынужденный покинуть свою страну по политическим мотивам, создал себе некий фантастический язык — смесь своего родного с итальянским (он прожил несколько лет в Милане347), и Марта, кажется, вполне понимает его»348. Рильке не прочь был ближе познакомиться с этим «несчастным дикарем», тем более что некоторые из работ Эрьзи того времени («Распятый Христос», «Голова Христа», портрет Толстого и др.) должны были, по всей видимости, вызвать интерес у поэта. Но Марта вскоре рассталась со своим экзотическим поклонником (весной 1914 года Эрьзя вернулся в Россию; позднее — с 1927 по 1950 годы — жил в Аргентине), так что знакомство Рильке с прославленным ныне скульптором ограничилось лишь одной случайной встречей.
Степан Эрьзя не был революционером, хотя и отличался мятежным темпераментом; . Настоящим, в отличие от Степана Эрьзи, политическим эмигрантом мог считать себя поэт М.О. Цетлин, писавший под псевдонимом Амари (впоследствии — известный критик, редактор, издатель). С ним и его женой, М.С. Цетлиной (урожд. Тумаркиной), только что приехавшей из Москвы, Рильке встречается в Риппольдсдау 8 июля 1913 года349 (о том, что и Цетлин, и его жена принадлежали к партии социалистов-револю-
108 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
ционеров, Рильке не догадывался или же не придавал этому факту особого значения.) Вдохновленный личным знакомством с Рильке, Цетлин переводит на русский язык ряд его стихотворений350. Поэт вновь встретится с Цетлиными в Париже в начале 1925 года351. А в апреле 1926-го, перечисляя в письме к М. Бетцу имена своих переводчиков, Рильке назовет среди них и Цетлина, живущего в Париже352.
Итак, в первой половине 1910-х годов Рильке узнает, что в России проявляют интерес к его творчеству. М. Цетлин был не единственным, чье имя в этой связи оказалось известным поэту. Еще в конце 1912 года Рильке получил письмо от С.Э. Радлова (1892—1958), студента Петербургского университета (в будущем — известного режиссера), который в то время переводил стихи Рильке и предполагал написать статью о нем для журнала «Аполлон». Рильке пытался помочь ему необходимым материалом353. О том, слышал ли Рильке в те годы о других своих русских переводчиках (Ю. Анисимове, А. Биске, В. Маккавейском), знал ли, что роман о Мальте переведен его знакомой Л.В. Лепешкиной, сведений не имеется. Сам же поэт как будто забывает о том, что собирался некогда стать профессиональным переводчиком с русского языка. После «Слова о полку Игореве» наступает пауза, которая длится почти пятнадцать лет. Лишь в январе 1919-го Рильке переводит (как обычно, «за один присест») стихотворение Лермонтова «Выхожу один я на дорогу...». Конечно, внутренне Рильке готовился к этой работе долгое время. Посылая на другой день свой перевод Л. Андреас-Саломе, он сообщает, что давно уже выписал в блокнот русский текст лермонтовского стихотворения354. Одно из задушевнейших произведений русской поэзии Рильке передает с невероятной формальной точностью и глубоким проникновением в дух оригинала. Неслучайно этот перевод и поныне служит классическим образцом адекватного воссоздания поэтического произведения на другом языке.
Спустя некоторое время Рильке возвращается к переводу русских стихов. В марте 1919 года Фега Фриш (1873—1942), жена известного немецкого публициста Эфраима Фриша, занятая в то время переводом драмы Ф. Сологуба «Заложники жизни» (1912), обратилась к Рильке с просьбой перевести для немецкого издания использованные автором стихотворные тексты: песню «Если б, сердце, ты лежало...»355, «Острою секирою ранена береза...» А.К. Толстого, «О вещая душа моя...» Тютчева (первые четыре строки) и «Любовь одна» («Единый раз вскипает пеной...») Зинаиды Гиппиус356. Рильке немедля откликается на эту просьбу. 2 апреля 1919 года он посылает ей свои переводы (сохранились написанные рукой Рильке тексты песни «Если б, сердце, ты лежало...» и четыре тютчевские
«Россия была главным событием...» 109
строчки357). В сопроводительном письме Рильке упоминает и о третьем стихотворении: «Стихотворение госпожи Гиппиус меня мало затронуло, поэтому кое-где я должен был прибегать к "мостикам", отсутствующим в оригинале. Зато "песенка" меня очень порадовала, и я думаю, мне удалось хоть отчасти сохранить ее естественную мелодичность»358 (под «песенкой» Рильке имеет в виду песню «Если б, сердце, ты лежало...»). Однако драма «Заложники жизни» в переводе Ф. Фриш в печати не появилась. Перевод «песенки» был помещен Фегой Фриш без указания имени переводчика (Рильке настаивал на анонимности) в немецком издании книги Ф. Сологуба (Мюнхен, 1922), а три других остались при жизни поэта неопубликованными359. Это были, по всей видимости, последние переводы Рильке с русского языка.
Среди русских писателей, которых открыл для себя Рильке в последние годы жизни, следует выделить СТ. Аксакова. В конце 1919 года поэт увлеченно читает (скорее, перечитывает) «Семейную хронику» в новом немецком переводе, только что выпущенном издательством «Insel»360. В письме к Антону Киппенбергу от 2 декабря 1919 года он признается, что подарил «удивительную аксаковскую хронику» своим знакомым, и просит прислать ему еще несколько экземпляров. Из дальнейшей переписки следует, что поэт собирался даже посвятить этой книге отдельную статью. «...Но прежде, — пишет Рильке Киппенбергу 29 декабря 1919 года, — мне бы хотелось еще раз пролистать моего старого русского Аксакова361. Тогда моя работа пропиталась бы теплом многих старых воспоминаний»362. Основанная на семейных преданиях и поэтизирующая патриархальные устои русской жизни автобиографическая проза Аксакова не могла не вызывать у Рильке ностальгических чувств, напоминая ему, возможно, об имении Абрамцево, где Аксаков писал свою «Хронику», но прежде всего — об идиллической атмосфере мелкопоместного дворянского уклада, которая так пленила его и Андреас-Саломе в усадьбе Новинки. То, что Рильке, читая Аксакова, думал, скорее всего, о семействе H.A. Толстого, косвенным образом подтверждает его просьба к Киппенбергу — послать один экземпляр книги Андреас-Саломе в Геттинген. «Аксаковы, — пишет Рильке Киппенбергу 28 января 1920 года, — принадлежат к нашим общим воспоминаниям двадцатилетней давности, и потому госпожа Лу Андреас должна в любом случае получить эту книгу именно от меня...»363
Среди знакомых Рильке, которым он дарил в те дни «Семейную хронику», была, очевидно, и Ангела Гутман; поэт случайно познакомился с ней в Локарно 30 декабря 1919 года и провел в ее обществе несколько часов. Вечером того же дня он сообщил Н. Вун-дерли-Фолькарт, что «познакомился в книжной лавке с одной
110 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
странной русской <...> она бедна, но путешествует с красивым большим старым зеркалом и в окружении мелких наполовину поблекших вещей»364.
В действительности Ангела Гутман (урожденная Мюльнер) не была русской. Она родилась в австрийской семье (в Моравии), изучала медицину в Варшаве, где вышла замуж за Леопольда Губер-мана, брата известного скрипача Бронеслава Губермана. Видимо, к этому времени относится ее переход в иудаизм. В 1916 году в Цюрихе она сочеталась браком с Симоном Гутманом, публицистом (позднее — фотожурналистом) леворадикальных взглядов. Ангела Гутман также занималась литературной деятельностью; несколько ее публикаций появилось в 1914—1926 годах в журнале «Aktion» («Действие») — печатном органе немецких экспрессионистов. К моменту встречи с Рильке ей было около тридцати лет.
Рильке знал, что Ангела родилась и выросла в Австро-Венгрии, но предпочитал видеть в ней русскую. «Вообразите нечто беспомощное, — так описывает он Ангелу 17 января 1920 года в письме к Н. Вундерли-Фолькарт, — русскую девушку, девушку и человека, какими бывают лишь русские; она могла бы оказаться каким-нибудь второстепенным аксаковским персонажем, в общем весьма заметным, но скромным, несмотря на свою неоспоримую значимость»365. В январе 1920 года Рильке проводил у Ангелы долгие вечера «за самоваром», пил чай («словно где-то в глубине России»366) и восхищенно слушал ее воспоминания и «пророческие сны». Его письма тех дней к Н. Вундерли-Фолькарт изобилуют восторженными отзывами о новой приятельнице; высоко оценил поэт и литературные способности Ангелы Гутман (он побуждал ее, в частности, написать статью о «Семейной хронике»). Кроме того, Рильке удалось привлечь внимание своих состоятельных швейцарских друзей к бедственному положению Ангелы и собрать для нее немалую сумму; покинув Локарно, он продолжает с ней видеться, переписывается и пытается содействовать ее публикациям в печати. Ангела, со своей стороны, подарила поэту в марте 1920 года «Детство» М. Горького в немецком переводе367. Их отношения прерываются в 1922 году368.
Помимо «Семейной хроники» Рильке получил от А. Киппен-берга выпущенную в конце 1920 года издательством «Insel» (на русском языке) антологию «Русский Парнас», составленную Александром и Давидом Элиасбергами369 и включавшую крупнейших русских поэтов XVIII—XX столетий (от Ломоносова до Игоря Северянина). В письме к А. Киппенбергу от 12 декабря 1920 года поэт признается в том, что «растворился» в «Русском Парнасе»370.
В августе 1920 года Рильке знакомится с Жоржем и Людмилой Питоевыми, открывшими в Женеве драматический театр своего
«Россия была главным событием...» 111
имени (с 1922 года — в Париже). «...Я вижу Питоевых почти ежедневно, — сообщает Рильке княгине М. Турн унд Таксис 19 августа 1920 года. — Вы знаете, это тот самый русский, который создал здесь удивительный театр, — в его начинаниях и удачах я принял непосредственное участие. <...> Вчера мы обсуждали очень хорошую пьесу, и надо видеть, с каким чутьем Питоев погружается и в авторский текст, и в сценические эффекты <...> Вот это театр, ничего подобного я в жизни не видел. Если бы я мог, я бы остался здесь на год, чтобы работать рядом с Питоевым, присутствуя на всех его репетициях. Все-таки гениальность — единственное, что захватывает нас и волнует...»371
Тоска по России, подспудно тлевшая в Рильке многие годы, вновь вспыхивает во время его последнего пребывания в Париже, куда он приезжает в январе 1925 года и где проводит почти восемь месяцев. С той же увлеченностью, что и четверть века тому назад, Рильке интересуется всем русским, заводит в столице Франции (ставшей в то время культурным центром русской эмиграции) новые русские знакомства, читает русских авторов, пытается вспомнить русский язык. Должно быть, оглядываясь перед своим пятидесятилетием на прожитую жизнь, Рильке с особой силой почувствовал, сколь глубоки его внутренние связи с Россией.
В это время Рильке встречается с И.А. Буниным — «самым приятным образом», как он сообщает 25 февраля 1926 года в письме к Л.П. Струве372 (обстоятельства этой встречи до настоящего времени не выяснены). В том же письме, касаясь поднятого Л.П. Струве вопроса о внутреннем родстве между восьмой дуинезской элегией и повестью Бунина «Митина любовь», Рильке подробно высказывается об этой повести373. Морис Бетц, близкий к нему в то время, вспоминает: «В те месяцы, что Рильке жил в Париже, он с огромным удовольствием читал роман Щедрина "Господа Головлевы", французский перевод которого я ему предоставил. Одновременно он прочел несколько произведений Ивана Бунина, с которым познакомился лично»374. В немецкой версии той же книги уточняется, что Бунин и Рильке обедали вместе с испанским писателем Мигелем де Унамуно, высланным в 1924 году из Испании и бежавшим во Францию375.
Познакомился Рильке и с другим известным русским писателем — Борисом Зайцевым; их встреча произошла в парижской квартире Цетлиных376.
Кроме того, Рильке с удовольствием посещал спектакли русского театра марионеток Ю.Л. Сазоновой (Слонимской), созданного в конце 1925 года при участи таких художников и композиторов, как Н. Гончарова, М. Ларионов, Н. Черепнин, князь А. Шервашидзе и др. Поэт часто приходил на спектакли, присутствовал на репе-
112 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
тициях и «домашних» представлениях. Его особенно восхищали русские куклы, изображавшие извозчиков в огромных меховых шубах, бородатых мужиков, крестьянок в кокошниках. Внимательно выслушивал он рассказы Сазоновой о тех мытарствах, которые пришлось претерпеть ей самой и ее куклам, прежде чем они смогли попасть на парижские подмостки. Желая помочь театру, Рильке искал для него «мецената» и с этой целью приглашал на спектакли своих французских знакомых (подчас довольно влиятельных). Впрочем, искренние попытки Рильке поддержать театр Сазоновой не увенчались успехом; да и увлечение его русскими «комедиантами» постепенно угасает.
Среди лиц, близких к театру Сазоновой, следует упомянуть Б.Ф. Шлёцера, философа и музыкального критика, которого Рильке встречал, возможно, и у других своих парижских знакомых. Шлёцер писал о марионетках Сазоновой и был, между прочим, автором вступительной статьи к программе театра, изданной по-французски в 1924 году, — вряд ли это красочно иллюстрированное издание прошло мимо внимания Рильке. Неоднократно встречался Рильке и с художником Николаем Миллиоти, гражданским мужем Сазоновой.
«Помимо встречи с Юлией Сазоновой и ее труппой русских артистов, — пишет М. Бетц, — Рильке в период его пребывания в Париже представлялись и другие возможности оживить свои воспоминания о России. Эти воспоминания были настолько сильны, что он даже мечтал написать о своих русских путешествиях»377. К числу «других возможностей» следует, без сомнения, отнести возобновление знакомства с Еленой Ворониной, осевшей после 1917 года в Париже (Рильке случайно познакомился с ее сестрой — в доме, где та давала частные уроки378).
Однако встреча с Еленой скорее разочаровала Рильке. «Я постепенно нашел здесь почти всех моих русских знакомых того времени», — рассказывал Рильке Н. Вундерли-Фолькарт 5 марта 1925 года, упоминая и Елену Воронину, которую он потерял двадцать пять лет тому назад. «...Ибо, выйдя замуж после моего отъезда из Петербурга, она не пожелала сообщить мне своей новой фамилии... Теперь она здесь, среди эмигрантов, бедная (она, для которой богатство было с детства естественным состоянием), несчастная, страдающая и старая и, подобно всем этим русским, совсем лишенная будущего»379.
Следует упомянуть еще об одном русском знакомстве Рильке. В отеле «Фуайо» на улице де Турнон, где Рильке прожил с 7 января по 18 августа 1925 года, он познакомился с артисткой из Риги, танцовщицей Милей Цируль (1892?— после 1959). Покинувшая Россию в 1919 году, М. Цируль жила затем в Германии и Австрии,
«Россия была главным событием...» 113
а в 1925-м переселилась в Париж. В 1930-е годы она много гастролировала по странам Европы, не раз приезжала и в родную Латвию. Из письма Рильке к Л.О. Пастернаку от 14 марта 1926 года можно узнать, что Рильке подарил ей книгу «Портреты русских поэтов», изданную Ильей Эренбургом в Берлине в 1922 году380
(книга содержала стихи Б. Пастернака, М. Цветаевой и др.). Рильке так и не удалось написать о своих русских путешестви
ях, хотя подобный замысел не оставлял его, насколько можно судить, до конца жизни. Движимый ностальгическим чувством, осенью 1926 года он берет к себе секретаршей русскую девушку Женю Черносвитову, образованную и владеющую несколькими языками381. Именно Черносвитовой (1903—1974) суждено было стать для Рильке — в последние месяцы его жизни — подлинным олицетворением России. «...Мне был дорог ее <Черносвитовой> податливый ум, — признается он 3 декабря 1926 года в письме к княгине Марии Гагариной, — насквозь проникнутый тем, что заключено в молодой русской девушке даже помимо ее сознательного бытия: Россия, эта дорогая прежняя Россия, земля, равнина, березы... Как она воплощала собой все это!..»382 Более двух месяцев Черносви-това усердно помогает Рильке: ведет деловую переписку, читает ему вслух, пишет под его диктовку. «Поскольку он хотел возобновить свои занятия русским языком, — вспоминала Черносвитова, — я читала ему "Воспоминания" князя Волконского383 и отрывки из Тургенева вперемешку с русскими стихами, ритм и музыкальность которых он так тонко чувствовал»384.
30 ноября 1926 года Черносвитова доставила тяжелобольного поэта в клинику швейцарского городка Валь-Мон, расположенную высоко над Женевским озером, — его последнее земное пристанище. Здесь 29 декабря 1926 года Рильке умирает от лейкемии. На столе в его комнате остается раскрытая «Семейная хроника» Аксакова. Одно из последних писем, которое умирающий Рильке с трудом нацарапал карандашом, было обращено к Лу Андреас-Саломе, и последние его слова написаны по-русски: «Прощай, дорогая моя»™5.
Впервые: Рильке и Россия. С. 5—117.
1 Из стихотворения О. Мандельштама «К немецкой речи» (1932). 2 Стихотворение «Над синевою подмосковных рощ» (1916) из цикла «Сти
хи о Москве» (Цветаева, I, 272). 3 Автобиографическое письмо к профессору-германисту Герману Понгсу
от 17 августа 1924 г. (Briefe 2. S. 337). 4 Письмо к Л. Андреас-Саломе от 15 августа 1903 г. (Рильке и Россия.
С.511).
114 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
5 Письмо к литератору Л. фон Шлёцеру от 21 января 1920 г. (Briefe 2. S. 51). 6 Письмо к «юной приятельнице» от 17 марта 1926 г. (Briefe 2. 427). 7 Письмо (апрель 1927 г.) к чешской переводчице А. Тесковой (Цветаева
VI. С. 357-358). 8 По-видимому, немецкое издание 1891 г. под названием «Ступени жизни»,
(«Lebensstufen»), объединившее «Юность» и «Отрочество» (см.: Rainer Maria Rilke in Jasnaja Poljana/ Bearbeitet von Joachim W. Storck// Marbacher Magazin. Sonderheft. 2000. № 92. S. 25; текст на русском и немецком языках).
9 Цит. по: Chronik 1. S. 26 (письмо «к неизвестной даме»). 10 Scàla Ε. Rilkes Stellung zur tschechischen Literatur und Malerei / / Rilke — ein
europäischer Dichter aus Prag / Herausgegeben von Peter Demetz, Joachim W. Storck, Hans Dieter Zimmermann. Würzburg, 1998. S. 49.
11 Роман «Нильс Люне» (1880) — главное произведение Якобсена. 12 Ответ Рильке на анкету венского издателя Гуго Геллера (см.: SW 6.
S. 1021). О Я. Вассермане и его роли в знакомстве Рильке с русской литературой см. также письма Рильке к историку литературы Адольфу Шаеру от 26 февраля 1924 г. и Герману Понгсу от 17 августа 1924 г. (Briefe 2. S. 327, 341).
13 Briefe 2. S. 342. Эти же слова о себе в связи с Россией («Wendung in das eigentlch Eigene») Рильке повторит в беседе с польским переводчиком Витольдом Гулевичем (см.: Hulewicz W. Gespräche mit Rilke / / Prager Presse. 1924. № 330. 30. November (Dichtung und Welt: Beilage zur «Prager Presse» № 48. S. II).
14 Письмо к княгине Марии фон Турн унд Таксис от 24 мая 1924 г. (R.M. Rilke — M. von Thurn und Taxis. Briefwechsel. Besorgt durch Ernst Zinn. Mit einem Geleitwort von Rudolf Kassner. Bd. 2. Zürich, 1951. S. 807).
15 Andreas-Salome L. Lebensrückblick. Grundriss einiger Lebenserinnerungen. Aus dem Nachlass herausgegeben von Ernst Pfeiffer. Frankfurt a. M., 1968. S. 7—23.
16 См.: Podach E.F. Gestalten um Nietzsche. Mit unveröffentlichten Dokumenten zur Geschichte seines Lebens und seines Wirkens. Weimar, 1932. S. 116.
17 Andreas-Salomé L. Friedrich Nietzsche in seinen Werken. Wien, 1894 (nepe-изд.: Frankfurt a M., 1983).
18 Книга издана в Германии под псевдонимом Henry Lou; через год в Амстердаме появился ее голландский перевод.
19 Письмо к писателю В. фон Шольцу от 9 февраля 1899 г. Цит. по: SW 3. S. 790.
20 Ibid. S. 142. 21 Ibid. S. 156. 22 Ibid. S. 137. 23 Ницше Φ. Сумерки кумиров, или Как философствуют молотом / / Ниц
ше Ф. Стихотворения. Философская проза. СПб., 1993. С. 609. 24 Vogué Е. M. de. Le roman russe. Paris, 1886. P. 344. 25 Hoffmann N. Th.M. Dostojewsky. Eine biographische Studie. Berlin, 1899. S. 3. 26 Имя Л. Андреас-Саломе постоянно упоминается в письмах (из Вены) пе
реводчика A.M. Браунера к Л.Я. Гуревич (РО ИРЛИ. Фонд Л.Я. Гуревич. Ед. хр. 19819).
27 В действительности Лу провела в Петербурге весной 1897 г. не менее пяти недель.
28 Цит. по: Гречишкин С.С. Архив Л.Я. Гуревич / / Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 1976 год. Л., 1978. С. 18.
29 См.: Неизданный Федор Сологуб. Под ред. М.М. Павловой и A.B. Лаврова. М., 1997. С. 189-190.
«Россия была главным событием...» 115
30 Рассказ С.А. Венгерова о его встрече с Л. Андреас-Саломе летом 1896 г. в Петербурге запечатлен в дневнике Ф.Ф. Фидлера следующим образом (запись от 26 сентября 1897 г.):
«Вчера провел у Венгерова несколько приятных успокоительных часов. <...> Я спросил про "Amor" — почти безумное сочинение, квазиновелла, которую Флексер написал совместно с Лу Андреас-Саломе. "Думаю, что Флексер все писал сам, она ведь не знает русского языка: читает, но говорить не может". — "А ты с ней знаком?" — "Да. Она хотела навестить мою сестру Зину; но та уже уехала (дело было минувшим летом), и ей пришлось довольствоваться визитом ко мне. Она была явно разочарована, поскольку не нашла во мне единомышленника: я так и сказал ей: "Зина — единственная декадентка и симво-листска в нашей семье". — "Вы говорили по-немецки?" — "Да. Она — очень интересная и остроумная женщина, лет тридцати пяти со следами былой красоты. Родилась в Петербурге, зовут ее Луиза (отсюда — Лу) Саломе, потом вышла замуж за какого-то Андреаса. За пятнадцать лет, проведенные в Германии, совершенно забыла русский язык. Когда я сказал ей, что Мережковский страстно желает с ней познакомиться (он настоятельно просил меня посодействовать ему в этом), она тотчас радостью согласилась; но когда я сказал ей, что его жена — красавица, за которой увиваются мужчины, в ее лице что-то дрогнуло, и вместо того чтобы ехать к Мережковскому, она умчалась — в Берлин"» (ФидлерФ.Ф. Из мира литераторов: характеры и суждения/ Изд. подгот. К. Аза-довский. М., 2008. С. 206).
О новелле «Amor» см. далее в тексте, а также примеч. 40. 31 РО ИРЛИ. Фонд A.A. Лугового. Ед. хр. 7315. 32 Вместе с Л. Андреас-Саломе в Вольфратсхаузене летом 1897 г. отдыхали ее
приятельница Фрида фон Бюлов ( 1857— 1909) и архитектор Август Эндель ( 1871 — 1925) — виднейший представитель «югендстиля» в немецкой архитектуре.
33 Волынский А. Ясная Поляна (из частного письма). Статья / / РГАЛИ. Ф. 95. Оп. 1. Ед. хр. 18. Л. 11 (дата статьи — 1 августа 1897 г.).
34 РО ИРЛИ. Фонд Л.Я. Гуревич. Ед. хр. 19782. Весь текст письма, за исключением имен («Любовь Яковлевна» и «Луиза Густавовна») и фамилии «Волынский», — на немецком языке.
35 Andreas-Salomé L. Russische Dichtung und Kultur// Cosmopolis. Internationale Revue <London; Berlin; Wien>. 1897. № XXI. September. S. 874.
36 Andreas-Salomé L. Das russische Heiligenbild und sein Dichter// Vossische Zeitung. 1898. 1. Januar. (Sonntagsbeilage № 1). Как сообщает Э. Пфайфер, биограф Л. Андреас-Саломе, в ее архиве сохранился один из вариантов этой статьи, переписанный рукой Рильке (см.: Andreas-Salomé L. Lebensrückblick... S. 287).
37 Andreas-Salomé L. Russische Philosophie und semitischer Geist / / Die Zeit. 1898. № 172. 15. November. S. 40.
38 Binion R. Frau Lou, Nietzsche's wayward disciple. Princeton, 1968. P. 569. 39 Имеется в виду известный петербургский ресторан на Невском проспек
те, 47 (восстановлен в том же помещении с 2002 г.); Палкины — купеческая династия, владевшая (с конца XVIII в.) трактирами и ресторанами на Невском проспекте.
40 О подробностях этой истории Андреас-Саломе рассказывала Фидлеру 11 мая 1899 г: «Я спросил, как обстояло дело с новеллой "Amor", которую она написала вместе с Флексером. "Ах, это довольно неприятная история! Во время моего пребывания в Петербурге мы обсудили тему, и он предложил придать
116 Константин Азадовский. Рильке и Россия
ей литературную форму. Я набросала, по его предложению, отдельные детали и сказала, что смогу, вероятно, написать всю новеллу. И я действительно ее написала и отправила в 'Северный Вестник', где она и появилась в переводе Флексера с деталями, мною отклоненными, да еще за двумя фамилиями. Узнав об этом, я очень рассердилась. Два автора для такой безделицы!.."» (см.: ФидлерФ.Ф. Из мира литераторов: характеры и суждения. С. 279).
41 Briefwechsel. S. 20. 42 Ibid. S. 26. Это стихотворение, написанное в июле 1897 г. и обращенное
к Лу, Рильке включит впоследствии во вторую часть «Часослова». 43 Волынский A.JI. Русские женщины / Предисл., коммент., публ. А.Л. Ев
стигнеевой// Минувшее. Исторический альманах. <Вып.> 17. М.; СПб., 1994. С. 209—292. Публикация состоит из ряда очерков, написанных Волынским в начале 1920-х гг. Очерк «Букет» (с. 272—280) посвящен главным образом Л. Андреас-Саломе (дата очерка— 15 сентября 1923 г.).
44 Волынский А. В поисках за Леонардо-да-Винчи / / Северный вестник. 1897. № 12. С. 239-240.
45 См. подробнее: Asadowski Α. Geschichte und Geheimnisse des «Alten Enthusiasten». Akim Wolynskij — Lou Andreas-Salomé — Rainer Maria Rilke / / Korrespondenzen. Festschrift für Joachim W. Storck aus Anlass seines 75. Geburtstages/ Herausgegeben von Rudi Schweikert in Zusammenarbeit mit Sabine Schmidt. St. Ingbert, 1999. S. 267-291.
46 См.: Binion R. Frau Lou, Nietzsche's wayward disciple. P. 567. 47 См.: Andreas-Salomé L. Lebensrückblick. Grundriss einiger Lebenserinne
rungen. S. 114. 48 Rilke R.M. Tagebücher aus Frühzeit. Herausgegeben von Ruth Sieber-Rilke und
Carl Sieber. Frankfurt a.M., 1973. S. 118 (первое изд. — Leipzig, 1942). 49 Ibid. S. 20. 50 Ibid. S. 62. 51 Ibid. S. 33. 52 Mason Ε. Rainer Maria Rilke. Sein Leben und sein Werk. Göttingen, 1964.
S. 27. 53 Елена Михайловна Воронина (в замуж. Казицына; 1869—1954) была до
черью известного зоолога и физиолога М.С. Воронина (1838—1903). Ее связь и переписка с Рильке, весьма интенсивная в 1898—1899 гг., прервалась после ее замужества. Дмитрий Алексеевич Казицын (1863—1954), по образованию математик, занимал до революции видные государственные должности. После 1917 г. семья эмигрировала; жила в Париже, где Д.А. Казицын исполнял обязанности и.о. генерального секретаря в Русском комитете помощи эмигрантам.
54 OSP. Р. 147. 55 Ibid. S. 148. 56 PO ИРЛИ. Φ. 619. Ед. хр. 8. Л. 8 об. 57 Andreas-Salomé L. Leo Tolstoi, unser Zeitgenosse / / Neue deutsche Rund
schau. 1898. Heft 11. S. 1147 (далее ссылки на эту статью даются в тексте указанием страницы).
58 «Ver Sacrum» («Весна Священная». — лат.) — журнал венских сецесси-онистов (1898—1903), в котором печатался и молодой Рильке.
59 SW 3. S. 426. 60 Andreas-Salomé L. Lebensrückblick... S. 117.
«Россия была главным событием...» 117
61 OSP. Р. 149. 62 РО ИРЛИ. Ф. 619. Ед. хр. 8. Л. 12. Письмо от 14/26 марта 1899 г. (в ори
гинале — на немецком языке). 63 SW 3. S. 639. В русском переводе: Литературная газета. 2000. № 34—35.
30 августа — 5 сентября. С. 11. 64 Письма Рильке к А. Бонцу хранятся в коллекции австрийского матема
тика Рихарда фон Мизеса (1883—1953), поступившей после его смерти в Хоу-тоновскую библиотеку (Houghton Library) Гарвардского университета (Бостон, США).
65 В собрании Рихарда фон Мизеса хранится неопубликованное письмо Рильке от 22 апреля 1899 г. к «одному директору», которого поэт благодарит за рекомендательное письмо в Россию. Пытаясь выяснить, кто именно был этот «директор», Р. фон Мизес обращался в 1930 г. к Л. Андреас-Саломе, но и она не смогла помочь (см.: Katalog der Rilke-Sammlung Richard von Mises. Bearbeitet und herausgegeben von Paul Obermüller und Herbert Steiner unter Mitarbeit von Ernst Zinn. Frankfurt a. M., 1966. S. 125, 131).
«Директором», о котором идет речь, был, по всей видимости, Рафаил (Рафаэль) Лёвенфельд (1854—1910), литературный критик и театральный деятель, славист (преподавал в Бреславльском университете), корреспондент Л. Толстого, переводчик его произведений и автор книги о нем (1892; рус. перевод — 1895), не раз посещавший Ясную Поляну; директор берлинского Шиллер-театра со дня его основания (1894). В январе 1900 г. Рильке послал ему свой стихотворный сборник «Мне к празднику» с дарственной надписью: «Господину директору Рафаэлю Лёвенфельду — запоздалый знак благодарности за любезное напутствие в Россию и проявленную в связи с этим доброжелательность» (Chronik 2. S. 1340).
66 Известно, что у Рильке было рекомендательное письмо к Л.О. Пастернаку (от кого именно — установить не удалось). О письмах к другим художникам сведений не обнаружено.
67 О каком издателе идет речь, не выяснено. 68 Директором Императорских театров был с 1881 по июль 1899 г. И.А. Все
воложский (1835—1909). О его встречах с Рильке ничего не известно. 69 Цит. по: Briefe und Tagebücher. S. 10—11. 70 Из автобиографического письма Рильке к шведской писательнице Эл
лен Кей от 3 апреля 1903 г.; см.: R.M. Rilke — Ε. Key. Briefwechsel. Mit Briefen von und an Clara Rilke-Westhoff/ Herausgegeben von Theodore Fiedler. Frankfurt a. M. und Leipzig, 1993. S. 26.
71 Немецкий литературный архив (Марбах, Германия). 72 Все даты, относящиеся к России, здесь и далее — по новому стилю. 73 Ныне — Манежная площадь. 74 Так сохранила память Рильке два шатра над Воскресенскими воротами,
сооруженными в 1680 г., уничтоженными в 1929 г. и восстановленными в 1995 г. 75 Hulewicz W. Gespräche mit R.M. Rilke// Prager Presse. 1924. № 330.
30. November (Dichtung und Welt. Sonntagsbeilage zur «Prager Presse». № 48. S. II). 76 Паоло (Павел Петрович) Трубецкой (1867—1938), князь, скульптор. Дет
ские и юношеские годы провел преимущественно в Италии (мать — итальянка). Работал в России в 1896—1906 гг. Приехав в Москву, Трубецкой первоначально расположил свою мастерскую в пристройке к зданию Училища живописи, ваяния и зодчества, в котором жила семья Л.О. Пастернака. «Ему предоставили новую мастерскую с верхним светом, пристроив ее снаружи к стене нашего
118 Константин Азадовский. Рильке и Россия
дома и захватив пристройкою окно нашей кухни, — вспоминал Борис Пастернак в автобиографическом очерке "Люди и положения". — Прежде окно смотрело во двор, а теперь стало выходить в скульптурную мастерскую Трубецкого. Из кухни мы наблюдали его лепку <...> а также его модели — от позировавших ему маленьких детей и балерин до парных карет и казаков верхами, свободно въезжавших в широкие двери высокой мастерской» (Пастернак Б. Воздушные пути. Проза разных лет / Вступ. статья Д.С. Лихачева. Сост., подгот. текста и подбор илл. Е.В. Пастернак и Е.Б. Пастернака. Коммент. С.С. Гречишкина и А.В.Лаврова. М., 1982. С. 417).
Рильке познакомился с Паоло Трубецким в Москве в апреле 1899 г. через Л.О. Пастернака. Знакомство возобновилось в Париже в феврале 1906 г.; в письмах к жене от 13 и 15 февраля 1906 г. Рильке упоминает, что «завтракал» у Трубецкого вместе с Роденом (Rilke RM. Briefe aus den Jahren 1902 bis 1906/ Herausgegeben von R. Sieber-Rilke und Carl Sieber. Leipzig, 1930. S. 299).
77 Briefe an die Mutter 1. S. 103. 78 Andreas-Salomé L. Rainer Maria Rilke. Leipzig, 1928. S. 19. 79 Письмо Рильке к Л. Андреас-Саломе от 31 марта 1904 г. (Рильке и Рос
сия. С. 519-520). 80 См. наст, изд., с. 209—212. 81 R.M. Rilke - Ε. Key. Briefwechsel. S. 73. 82 Ксерокопии «календаря» Л. Андреас-Саломе были предоставлены в
наше распоряжение в конце 1970-х гг. Эрнстом Пфайфером, душеприказчиком Л. Андреас-Саломе, ее биографом, издателем ее сочинений и писем. В дальнейшем цитируются без отсылок.
83 Briefe an die Mutter 1. S. 104. 84 Хоутоновская библиотека Гарвардского университета. 85 Briefe an die Mutter 1. S. 106. 86 См.: Рильке и Россия. С. 129; Фидлер Ф.Ф. Из мира литераторов: харак
теры и суждения. С. 278—280. 87 См. письмо Л. Андреас-Саломе к Ф.Ф. Фидлеру от 4 мая 1899 г.// Рильке
и Россия. С. 125. 88 Der russische Parnass. Anthologie russischer Lyriker von Friedrich Fiedler.
Dresden; Leipzig, 1889 (2-е изд. — 1901). 89 Впервые опубликовано немецким славистом X. Портом, обнаружившим
эту запись (см.: Pohrt Н. Friedrich Fiedler und die russische Literatur/ Aus dem Leben und Wirken des Übersetzers 1878—1917// Zeitschrift für Slawistik. 1970. Bd. XV. H. 5. S. 707). В русском переводе: Рильке и Россия. С. 132.
90 Briefe und Tagebücher. S. 420. 91 Видимо, Рильке и Андреас-Саломе надеялись застать В.М. Васнецова в
его доме в 3-м Троицком переулке (с 1954 г. — переулок Васнецова). Дом (с мастерской) строился в 1893—1894 г. по рисункам и эскизам самого художника. Состоялась ли встреча — неизвестно.
92 Рильке и Россия. С. 147. 93 Briefe an die Mutter 1. S. 102. 94 Briefe und Tagebücher. S. 15. 95 Там же. С. 155. 96 Briefe und Tagebücher. S. 420. 97 Немецкий литературный архив (Марбах, Германия). 98 Briefe und Tagebücher. S. 16—17. 99 Рильке и Россия. С. 147. 100 Там же. С. 146.
«Россия была главным событием...» 119
101 Слово «вещь» — одно из важнейших в словаре Рильке — выражало для него уже в конце 1890-х гг. внешнюю оболочку предметного мира, в котором поэт мистически прозревал «одухотворенность»; вещь — сосуд, наполненный невидимым содержанием, оболочка, скрывающая «незримое»; в каждой вещи таится божественное, то есть красота. Поэтому не раз и с такой любовью поэт говорил о «русских вещах».
102 Рильке и Россия. С. 147. 103 Там же. С. 153, 156. 104 Briefe an die Mutter 1. S. 117. 105 Ibid. S. 120. 106 Цит. по: Briefe und Tagebücher. S. 420 (письмо от 20 сентября 1899 г., без
указания адресата). 107 SW 3. S. 657—658. В русском переводе: Литературная газета. 2000. № 34—
35. 30 августа— 5 сентября. С. 11. 108 См.: Rothe D. Rilke's Poetic Cycle «Die Zaren»// Rilke: The Alchemy of
Alienation / Eds.: Frank Baron, Ernst S. Dick and Warren R. Maurer. Lawrence (Kansas), 1980. P. 137-150.
109 Из стихотворения «Wenn ich gewachsen wäre irgendwo...» («Когда б я вырос неизвестно где...») (SW 1. S. 265).
110 Из стихотворения «Du bist der Tiefste, welcher ragte...» («Ты — глубочайший; ты — высокий...» (Ibid. S. 283).
111 Ibid. S. 254. 112 Ibid. S. 261. 113 Ibid. S. 269. 114 Из письма к Э. Кей от 13 февраля 1903 г. / / R.M. Rilke — Ε. Key. Brief
wechsel. S. 9. 115 Цит. по: Рильке P.M. Ворпсведе. Огюст Роден. Письма. Стихи. / Науч
ный редактор И.Д. Рожанский. Сост. Е.В. Головин. М., 1971. С. 396 (перевод Е.А. Огневой).
116 Там же. С. 397. 117 SW 4. S. 347. 118 Ibid. S. 349. 119 Brutzer. S. 71. 120 Ibid. 121 SW 3. S. 372-373. 122 Рукопись первой редакции «Книги о монашеской жизни» была обна
ружена в 1930-е гг. в архиве Л. Андреас-Саломе и впервые опубликована в 1936 г. 123 SW 3. S. 373. 124 Остап Микитин Вересай — украинский кобзарь XIX в., слепой бродя
чий рапсод, автор героико-эпических и сатирических песен, стихов духовного содержания и др. В работе над «Песней о правде» Рильке пользовался книгой французского ученого Альфреда Рамбо (RambaudA. La Russie Epique. Paris, 1876) и, возможно, некоторыми русскими источниками, осмысляя исторический материал крайне вольно (см.: Wunderlich Ε. Slavonic Traces in Rilke's «Geschichten vom lieben Gott» / / The Germanic Review. 1947. Vol. XXII. № 4. P. 287-297; SW IV. S. 994).
125 Рильке и Россия. С. 608. 126 Там же. С. 156,613-614. 127 Andreas-Salome L. Lebensrückblick... S. 116—117. 128 Briefwechsel. S. 36.
120 Константин Азадовский. Рильке и Россия
129 Briefe an die Mutter 1. S. 144. 130 Ibid. S. 148. 131 Rilke R.M. Tagebücher aus der Frühzeit. S. 173. 132 Sbornik. Geschichten und Satiren aus der neueren russischen Literatur/
Herausgegeben und übersetzt von Wilhelm Henckel. 3 Bde. Berlin, 1899. 133 Andreas-SaloméL. Russische Geschichten// Die Zeit. 1899. № 271. 9. Dezem
ber. S. 153. 134 Подробнее о ней см. в публикациях: Овчинкина И.В. О Софье Шиль и
ее наследии// Рукописи. Редкие издания. Архивы. Из фондов Отдела редких книг и рукописей Научной библиотеки МГУ. М., 2008. С. 69—91; См. также: Рильке и Россия. С. 169—170.
135 Из писем Рильке к С.Н. Шиль от 23 февраля и 5 марта 1900 г. (Рильке и Россия. С. 182, 193).
136 SW 6. S. 1175. 137 См.: Рильке и Россия. С. 195. 138 Там же. С. 197 (письмо от 25 февраля / 8 марта 1900 г.). 139 Там же. С. 213. 140 См., например, письмо Рильке к М. Цветаевой от 17 мая 1926 г. / / Не
бесная арка. С. 73. 141 См.: Рильке Р.-М. Заметки M альте-Л аур ид с Бригге. Перевод Л. Горбу
новой. М., 1913. С. 20. 142 Из письма к А. Форрер от 22—24 марта 1920 г. / / Briefe 2. S. 62. 143 R.M. Rilke - Ε. Key. Briefwechsel. S. 52 (письмо от 14 февраля 1904 г.;
ответ на анкету). 144 Сергей Иванович Шаховской, князь (1865—1908) — земский деятель,
кадет. В конце 1890-х гг. работал «на голоде» (см.: Шмурло Ε. Голодный год 1898—1900. М., 1900; эта книга значится в перечне русских книг Рильке). Был лично знаком с Л.Н. Толстым и Чеховым. Брат князя Д.И. Шаховского ( 1861 — 1939; расстрелян), видного общественного деятеля, министра Временного правительства, занимавшегося в советское время исследованием жизни и творчества П.Я. Чаадаева.
Во время своего пребывания в Москве в мае и июле 1900 г. Рильке и Л. Анд-реас-Саломе неоднократно встречались с СИ. Шаховским. В письме к матери от 6 июля 1900 г. Рильке называет СИ. Шаховского «мой лучший советчик и любезнейший друг» (Briefe an die Mutter 1. S. 187. ). В июле 1900 г. Шаховской помогал Рильке и Андреас-Саломе составлять маршрут их будущего (так и не состоявшегося) путешествия по России.
145 Сергей Александрович Левицкий (7—1945) — адвокат. Один из организаторов Пречистенских курсов для рабочих. Умер в эмиграции (во Франции). Его сын Анатолий Левицкий (1901 — 1942) — этнолог. Участник французского Сопротивления. Расстрелян вместе с Б. Вильде и др.
146 Встречи с учениками С.Н. Шиль надолго запомнились Рильке. В июле 1915 г., рассказывая своей посетительнице Эдите Клипштейн о России, Рильке отметил, что бывал в «вечерних школах», в которых «пережил удивительные вещи». Эти люди, говорил Рильке, имея в виду, несомненно, слушателей Пречистенских курсов, «жаждут книг, словно хлеба. Ас каким усердием они прочитывают книгу. Нам, беспорядочным людям, уже незнакомо такое усердие» (цит. по: Rilke R.M. Briefwechsel mit Regina Ullmann und Ellen Delp / Herausgegeben von Walter Simon. Frankfurt a. M., 1987. S. 33).
«Россия была главным событием...» 121
147 Рильке и Россия. С. 580. 148 Там же. С. 213—214 (письмо Рильке к Л.О. Пастернаку от 10 апреля
1900 г.). 149 Рильке и Россия. С. 577. 150 Briefe an die Mutter 1. S. 176-177. 151 Ibid. S. 178-179. 152 PO ИРЛИ. Φ. 619. Ед. χρ. 28. Л. 7 -8 . В спектакле «Горе от ума» были
заняты в тот вечер выдающиеся мастера русской сцены: А.П. Ленский (Фамусов), А.И. Южин (Чацкий), A.A. Яблочкина (Софья Павловна).
153 Russland mit Rainer. S. 43. 154 Ibid. S. 44. 155 Рильке и Россия. С. 238. 156 Воспоминания и высказывания Рильке о Л.Н. Толстом достаточно пол
но представлены в работах: Азадовский K.M. P.M. Рильке и Л.Н. Толстой / / Русская литература. 1969. № 1. С. 129—151; Rainer Maria Rilke in Jasnaja Poljana; Bearbeitet von Joachim W. Storck. (Marbacher Magazin. Sonderheft. 2000. № 92; текст на русском и немецком языках).
157 Hulewicz W. Gespräche mit R.M. Rilke// Prager Presse. 1924. № 330. 30. November (Dichtung und Welt. Sonntagsbeilage zur «Prager Presse». № 48. S. II).
158 Beiz M. Rilke vivant. Paris, 1937. P. 158. 159 Andreas-Salomé L. Lebensrückblick. S. 117-118. 160 Рильке P.-M. Ворпсведе. Огюст Роден. Письма. Стихи. С. 410. 161 Скорее всего — книгу, приобретенную тогда же в Киеве и сохранившу
юся у наследников Рильке в Веймаре: Сементовскии Н. Киев, его святыни, древности, достопамятности. Сведения, необходимые для его почитателей и путешественников. Киев; СПб., 1900.
162 Briefe an die Mutter. S. 181. 163 Ibid. S. 182. 164 См. наст, изд., с. 191. 165 Russland mit Rainer. S. 65. 166 Ibid. S. 62. 167 Ibid. S. 67. 168 Ibid. S. 68. Имеется в виду легенда об идоле Перуна, выброшенном яко
бы волнами на берег и затем низвергнутом обратно в Днепр. 169 Существует версия о том, что Рильке и Лу побывали в Каневе, где по
сетили могилу Шевченко (см.: Шевченювський словник. Т. 2. Кшв, 1976. С. 168), однако это предположение не подтверждается ни письмами Рильке, ни «ежедневником» и «Русским дневником» Л. Андреас-Саломе.
170 См. письмо Л. Андреас-Саломе к С.Н. Шиль от 25 июня 1900 года / / Рильке и Россия. С. 255.
171 См.: SW 1. S. 403-404, 421-421. См. также примеч. 249. Теме «Рильке и Украина» посвящены также следующие работы: Пелень-
ский €.Ю. Райнер Мар1Я Ршьке i Украша. Льв1В, 1935; ИзарскииО. Ршьке на Украше. Филадельфия, 1951; Наливаико Д. Украшсью мотиви в поези" Ршьке// Жовтень. 1971. № 10. С. 135-147.
172 Russland mit Rainer. S. 70—71. 173 Рильке и Россия. С. 578. 174 Там же. С. 253. 175 Там же. С. 256. 176 Там же. С. 258.
122 Константин Азадовский. Рильке и Россия
177 Там же. С. 258, 260. 178 Briefe und Tagebücher. S. 231-232. 179 Thurn und Taxis-Hohenlohe M. von. Erinnerungen an Rainer Maria Rilke.
München; Berlin; Zürich, 1932. S. 12. 180 R.M. Rilke — E. Key. Briefwechsel. S. 263—264 (текст представляет собой
сделанную одним из слушателей запись устного выступления Рильке, предшествовавшего чтению им статьи «Самскола» 13 ноября 1904 г.).
181 Briefe an die Mutter 1. S. 186. 182 В своем «Русском дневнике» Андреас-Саломе пишет то «Макарова», то
«Макаровна» (возможно, Макаровной Наталью Михайловну называли односельчане).
183 Рильке и Россия. С. 264-265. 184 Там же. С. 267 (запись в «Русском дневнике» Л. Андреас-Саломе от
7 июля 1900 г.). 185 Briefe an die Mutter 1. S. 188-189. 186 Рильке и Россия. С. 277, 279-280. 187 Там же. С. 277, 279. 188 Там же. С. 277. 189 Николай Алексеевич Толстой (1856—1918) — помещик Тверской губер
нии, владелец имения Новинки; писатель-дилетант. Опубликовал поэму «Дон Жуан» (М., 1900) и сборник стихов, фельетонов и очерков «Обо всем и прочем» (М., 1905). В 1918 г. был вынужден покинуть Новинки, жил у родственников. Расстрелян в Завидово как заложник (его участь добровольно разделила его жена М.А. Толстая, расстрелянная вместе с ним).
190 Видимо, ошибка Рильке. Мать H.A. Толстого звали Надежда Александровна (урожд. Козлова; 1835—1909).
191 Briefe an die Mutter. S. 189-190. 192 Thurn und Taxis-Hohenlohe M. von. Erinnerungen an Rainer Maria Rilke.
S. 12. 193 Russland mit Rainer. S. 119. 194 Письмо к А. Форрер от 22-24 марта 1920 г. (Briefe 2. S. 62). 195 Письмо к «юной приятельнице» от 17 марта 1926 г. (Briefe 2. S. 427). 196 Rilke R.M. Das Testament / Edition und Nachwort von Ernst Zinn. Frankfurt
a. M., 1974. S. 19. 197 Russland mit Rainer. S. 141. 198 Ibid. S. 142. 199 Рильке и Россия. С. 306 (письмо от 29 августа 1900 г.). 200 ро ИРЛИ. Ф. 619. Ед. хр. 28. Л. 1. 201 Из письма от 30 июля 1900 г. (Briefe an die Mutter 1. S. 191). 202 Из письма от 18 августа 1900 г. (Ibid. S. 194). 203 См.: Franz M. Die Fontäne. Genese eines Motivs im lyrischen Werk Rilkes//
Rilke-Studien. Zu Werk- und Wirkungsgeschichte. Berlin und Weimar, 1976. S. 70—99. 204 Рильке и Россия. С. 295. 205 Подробнее о Г. Фогелере см. наст, изд., с. 142—143 и 230. 206 Баркенхоф — усадьба Фогелера в Ворпсведе. 207 Vogeler H. Werden. Erinnerungen. Mit Lebenszeugnissen aus den Jahren
1923-1942. Berlin, 1989. S. 71. 208 Корфиц Хольм (1872—1942) — немецкий писатель и драматург; уроже
нец Риги. Переводил русских классиков на немецкий язык. В 1898—1900 гг. редактировал мюнхенский журнал «Simplicissimus», выходивший в издательстве
«Россия была главным событием...» 123
Лангена (Рильке не раз печатался в этом журнале в 1896—1900 гг.). С 1918 г. (после смерти А. Лангена) — совладелец издательства «Альберт Ланген». Известен также тем, что был товарищем Томаса Манна по любекской гимназии и впоследствии встречался и переписывался с ним.
209 Brutzer. S. 2. (С. Брутцер ссылается на свою личную беседу с К. Холь-мом.)
2,0 Рильке приводит слова Андреас-Саломе из ее несохранившейся открытки или телеграммы, отправленной в Ворпсведе в середине сентября.
211 Лев Львович Толстой (1869—1945) — писатель и публицист. Сын Л.Н. Толстого.
2.2 Согласно общепринятому мнению, на этом портрете — самом древнем в картинной галерее предков Толстого — изображена княгиня Татьяна Григорьевна Горчакова, урожденная княжна Морткина, прабабка Льва Николаевича с отцовской стороны. Даты рождения и смерти Т.Г. Горчаковой точно не установлены. Известно, что в 1751 г. она приняла постриг и жила в Киеве во Флоровско-Вознесенском монастыре под именем Афанасии. Похоронена на территории Киево-Печерской лавры. Портрет Т.Г. Горчаковой, на котором она изображена в монашеском одеянии и с четками в руках, написан, скорее всего, в 1750-е гг. См.: Пузин Н. Дом-музей Л.Н. Толстого. Очерк-путеводитель. Тула, 1968. С. 36-37.
2.3 На портрете, описанном Рильке, изображен князь Николай Сергеевич Волконский (1753—1821), влиятельный екатерининский вельможа, дед Л.Н. Толстого со стороны матери.
214 Илья Яковлевич Гинцбург (1859—1931) — скульптор, мемуарист. Автор скульптурных изображений Л.Н. Толстого, его знакомый, корреспондент и адресат.
2,5 Имеется в виду статуэтка Л. Толстого, выполненная Паоло Трубецким. 216 Ср. в мемуарной книге Л. Андреас-Саломе: «После вопроса, обращенного
к Райнеру: "Чем Вы занимаетесь?" и довольно робкого ответа "Стихами" — на него обрушилось пылкое развенчание любых стихов вообще» (Andreas-Salomé L. Lebensrückblick. Grundriss einiger Lebensrinnerungen. S. 117).
2.7 Briefe und Tagebücher. S. 308-311. 2.8 Русская писательница О.H. Ковальская (1876—1933), писавшая под
псевдонимом Макс Ли, приводит в очерке «Ворпсведе» слова художника Отто Модерзона, с которым, как и с другими, Рильке делился своими русскими впечатлениями: «Он <Рильке> рассказывал, что идешь, например, по улице, на углу стоит человек, так, видимо, без всякого дела и думает сосредоточенно, а о чем неизвестно» (МаксЛи. Ворпсведе / / Правда (Москва). 1905. № 4. С. 282). См. также: Certkov. S. 17.
219 SW V. S. 26. 220 Rilke R.M. Briefe aus den Jahren 1892 bis 1904/ Herausgegeben von Ruth
Sieber-Rilke und Carl Sieber. Leipzig, 1939. S. 52-53. 221 См. подробнее наст, издание, с. 164—185. 222 Die Kunst für Alle. 1907. H. 12. 15. März. S. 280. 223 Впервые: Die Zeit. 1902. № 424. 15. November. S. 81-82. Русский пере
вод этой статьи опубликован в кн.: Рильке P.M. Ворпсведе. Огюст Роден. Письма. Стихи. С. 390—394. Перепечатан в кн.: Рильке и Россия. С. 617—623.
224 Там же. С. 180. 225 См. письмо Л.О. Пастернака к Рильке от 15 января 1901 г. (Там же.
С. 386).
124 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
226 SW 4. S. 947-959. 227 Русские стихи Рильке печатались и перепечатывались неоднократно. Из
отечественных изданий см.: Рильке Р-М. Ворпсведе. Огюст Роден. Письма. Стихи. С. 416—421; Рильке и Россия. С. 627—635. В дальнейшем цитируются без отсылок.
228 Рильке и Россия. С. 617. 229 Andreas-Salomé L. Rainer Maria Rilke. S. 90. 230 Briefe 1. S. 253—254 (дата — «конец марта 1907»). 231 Ibid. S. 657 (письмо от 15 января 1918 г.). В том же письме — характер
ное для Рильке сопоставление немецкого и русского языков. «Немецкое слово, — пишет Рильке, — поэтически облагороженное, ускользает от общего восприятия (Gemeinsamkeit), которому еще предстоит каким-то образом им овладеть; русское же слово, как будто написанное на транспаранте, неотступно тяготеет над отдельным человеком, и, поскольку люди в России постоянно идут навстречу друг к другу (в самом буквальном смысле), оно передается, так сказать, заразительно, из крови в кровь».
232 Рильке P.M. Заметки Мальте-Лауридс Бригге. С. 157—158. 233 См. о нем подробнее в наст, изд., с. 49 и 233. 234 Столь же восторженным было отношение к этой драме и Л. Андреас-
Саломе, откликнувшейся на берлинскую премьеру хвалебной статьей «Благодарность поэту. В честь пьесы Герхарта Гауптмана "Михаэль Крамер"» (Der Lotse. 1901. Bd. 2. Heft 29. 20. April. S. 71-79).
235 Rilke R.M. Briefe aus den Jahren 1892 bis 1904. S. 50. 236 Briefe an die Mutter 1. S. 221. 237 Ibid. S. 229. 238 Ibid. S. 230. 239 Briefwechsel. S. 43. 240 См.: Рильке и Россия. С. 308—310. 241 SW 1. S. 307-308. 242 Ibid. S. 332. 243 Ibid. S. 333. 244 Ibid. S. 322-323. 245 Рильке и Россия. С. 478. 246 Так в подлиннике. 247 Рильке и Россия. С. 482. 248 Prager Presse. 1924. № 330. 30. November (Dichtung und Welt. Sonntagsbeilage
zur «Prager Presse». № 48. S. II). Отдельные детали, связанные с русскими поездками Рильке, переданы в записи Гулевича не вполне точно.
249 Второе «весьма расширенное» издание «Книги образов» увидит свет в конце 1906 года. Среди произведений, навеянных Россией, в него войдет, помимо стихотворения о Карле XII, цикл «Цари», состоящий из шести стихотворений: к пяти стихотворениям, написанным в августе—сентябре 1899 г. и частично отредактированным, Рильке прибавит в начале 1906 г. еще одно — третье — в окончательном составе цикла. Кроме того, во втором издании «Книги образов» появляется лирический набросок «Буря» (1904), тематически родственный стихотворению о Карле XII (упоминается гетман Мазепа).
250 См. наст, изд., с. 215. 251 Briefe 1. S. 139 (письмо от 17 сентября 1902 г.). 252 Briefe 2. S. 428 (письмо от 17 марта 1926 г.). 253 Briefwechsel. S. 90.
«Россия была главным событием...» 125
254 Рильке Р-М. Ворпсведе. Огюст Роден. Письма. Стихи. С. 90—91. 255 Briefe 1. S. 141. 256 Рильке и Россия. С. 511. 257 Briefwechsel. S. 53. 258 Ibid. S. 64-65. 259 См. письмо Рильке к С.Н. Шиль (Рильке и Россия. С. 184). 260 Briefwechsel. S. 132. 261 Рильке и Россия. С. 514. 262 Полный текст перевода впервые обнародован в 1949 г. См.: R.M. Rilke's
Translation of the «Igor's Song» (Slovo) / With Introduction and Notes by André von Gronicka// Russian Epic Studies. Philadelphia, 1949. P. 179—202 (Memoirs of the American Folklore Society. Vol. 42).
См. также: Азадовскии K.M. P.-M. Рильке — переводчик «Слова о полку Игореве»// Культурное наследие Древней Руси. Истоки. Становление. Традиции. М., 1976. С. 217—224; Emerson С. Rilke, Russia and the Igor Tale// German Life and Letters. New Series. 1980. Vol. XXXIII. № 3. P. 220-233; Bieber U. Rilkes Igorlied-Übersetzung// Österreichische Dichter als Übersetzer. Salzburger kompa-ratistische Analysen / Herausgegeben von Wolfgang Pöckl. Wien, 1991. S. 57—79 (Österreichische Akademie der Wissenschaften. Philosophisch-historische Klasse. Sitzungsberichte, 571. Band).
263 Рильке и Россия. С. 520. 264 Briefwechsel. S. 183. 265 Briefe 2. S. 94. 266 Так, в письме к Л.О. Пастернаку Рильке пишет 10 декабря 1906 г.: «Да
и мне тоже иногда недостает русского человека для подлинно глубокой беседы, для истинного взаимопонимания! Я слышал, что Горький сейчас находится на Капри. Но действительно ли он русскый человек! Я боюсь, что он слишком западник и испорчен своей известностью на Западе и международным социализмом. Что Вы думаете? Не советуете ли Вы мне встретиться с ним? И если да, не могли бы Вы замолвить за меня словечко и рекомендовать меня? Ведь Вы, кажется, его довольно хорошо знаете?..» (Рильке и Россия. С. 531).
267 Имеются в виду М. Горький и его гражданская жена М.Ф. Андреева. 268 R.M. Rilke - Ε. Key. Briefwechsel. S. 194. 269 Кого именно встретил Рильке у Горького вечером 12 апреля, не вполне
ясно. «Нас, русских, здесь целая колония, — писал Горький 8 апреля 1907 г. американскому адвокату М. Хилквиту, — всё товарищи по партии» (Горький М. Полное собрание сочинений и писем. Письма. Т. 6. 1907 — август 1908. М., 2000. С. 40). Комментатор этого письма (Е.Г Коляда) называет несколько имен: «В это время на Капри находились A.A. Богданов, В.А. Десницкий, М.А. Михайлов и др.» (Там же. С. 333). К этому перечню можно прибавить имена Д.Я. Айз-мана, Л.Н.Андреева, В.В. Вересаева и, наконец, К.П. Пятницкого. «Здесь много русских писателей — Вересаев, Айзман, Леонид <Андреев>, — писал Горький И.П. Ладыжникову 24 апреля 1907 г., — это мрачные люди, они сидят, нахмурив лбы и молча думают о тщете всего земного и ничтожестве человека, говорят же они о покойниках, кладбищах, о зубной боли, насморке, о бестактности социалистов и прочих вещах, понижающих температуру воздуха, тела, души. <...> Увы мне!» (Там же. С. 44). Кроме того, из дневниковой записи К.П. Пятницкого можно узнать, что Айзман и Вересаев были у Горького 13 апреля (Там же. С. 335).
270 Briefe 1. S. 256. См. также: Азадовскии К., Чертков. Л. P.M. Рильке и A.M. Горький// Русская литература. 1967. № 4. С. 185—191.
126 Константин Азадовский. Рильке и Россия
271 SW 1. S. 601-602. 272 См. подробнее: Naumann H. Russland in Rilkes Werk. Rheinfelden und
Berlin, 1993. S. 162—166 («Deutsche und Vergleichende Literaturwissenschaft 21»); Eberharter M. Rainer Maria Rilkes «Nächtliche Fahrt» als Petersburger Vedute / / Österreichische Literatur: Interpretationen, Materialien und Rezeption. St. Petersburg, 1999. S. 17-27 (Jahrbuch der Österreich-Bibliothek in St. Petersburg (1997/1998). <Bd.> 3).
273 Письмо к А. Холитчеру от 17 октября 1902 г. (Briefe 1. S. 140). 274 Рильке знал об интересе Касснера к России и русской литературе, чи
тал и ценил его переводы русских писателей. Так, в письме к М. фон Турн унд Таксис от 13 ноября 1912 г. он спрашивал: «Получили ли Вы уже касснеровс-кий перевод "Шинели" Гоголя? В этом переводе так много от него самого и особенно много от того удовольствия, какое он испытывал при работе» (R.M. Rilke - Thurn und Taxis M. von. Briefwechsel. Bd. 1. S. 230).
275 Ibid. S. 361. 276 Briefwechsel. S. 136. 277 Существует предположение, что прототипами трех сестер Шулиных
были: Эллен Кей (Вера), Софья Ковалевская (Зое) и Анна Шарлотта Л еффлер (старшая из сестер Шулиных). См.: R.M. Rilke — Ε. Key. Briefwechsel. S. 353.
278 Рильке P.M. Заметки M альте-Л аур идс Бригге. С. 17. 279 Там же. С. 25. 280 Рильке P.M. Заметки Мальте-Лауридс Бригге. С. 147. 281 Там же. С. 149-150. 282 Эта заключительная часть, сохранившаяся в двух вариантах, каждый из
которых носит незавершенный характер, впервые опубликована Э. Цинном в 1962 г. (SW V, S. 967—978). В русском переводе опубликованы как приложение к статье K.M. Азадовского «P.M. Рильке и Л.Н. Толстой» (Русская литература. 1969. № 1. С. 147-151)
283 Там же. С. 147. 284 Рильке P.M. Заметки Мальте-Лауридс Бригге. С. 161. 285 Русская литература. 1969. № 1. С. 148. 286 Léon Tolstoï. Vie et l'oeuvre. Mémoires... réunis, coordonnés et annotés par
P. Birukov. Paris, 1906-1909. 287 См.: Бирюков П.И. Биография Льва Николаевича Толстого. Т. I. М.; Пгр.,
1923. С. 24. 288 Там же. С. 26. 289 Николай Ильич Толстой (1794—1837) — отец Л.Н. Толстого. 290 Письмо от 18 ноября 1910 г. (Briefe 1. S. 347-348). Толстой умер 10/23 но
ября; сообщение о его смерти появилось в некоторых газетах преждевременно. 291 Рильке и Россия. С. 538. 292 Александра Андреевна Толстая (1817—1904) — двоюродная тетка
Л.Н. Толстого; близкие называли ее Alexandrine. 293 Leo Tolstoi's Briefwechsel mit der Gräfin A.A. Tolstoi 1857—1903. München,
1913. 294 Любопытно, что автором развернутой рецензии на эту книгу была
Л. Андреас-Саломе (Andreas-Salomé L. Aus dem Briefwechsel Leo Tolstois// Das literarische Echo. Halbmonatsschrift für Literaturfreunde. 1913. H. I. 1. Oktober. S. 2—8). В этой статье Андреас-Саломе описывает свое совместное с Рильке посещение Ясной Поляны; впоследствии этот отрывок, в отредактированном виде, вошел в книгу ее воспоминаний.
«Россия была главным событием...» 127
295 Толстая С.А. Письма к Л.Н. Толстому 1862—1910/ Ред. и примеч. А.И. Толстой и П.С. Попова. Статья П.С. Попова. М.; Л., 1936. С. 85 (письмо от 4 сентября 1869 г.).
296 Briefe 1. S. 471. 297 Ойген Дидерихс (1867—1930) — лейпцигский издатель. 298 Briefe 1. S. 604-605. 299 Роман Р. Собр. соч.: В 14т. Т. 14. М., 1958. С. 767-768. ш R.M. Rilke - M. von Thurn und Taxis. Briefwechsel. Bd. I. Zürich, 1951.
S.431. 301 Gorki M. Erinnerungen an Tolstoi. München, 1920. 302 Briefe 2. S. 151. 303 Prager Presse. 1929. 11 August. S. 9. 304 Briefe 2. S. 353-354. 305 Ibid. S. 253-254. 306 Briefe 1. S. 281 (письмо к жене от 19 октября 1907 г.). 307 R.M. Rilke - S. Nâdherni. Briefwechsel 1906-1926/ Herausgegeben und
kommentiert von Joachim W. Storck unter Mitarbeit von Waltraud und Friedrich Pfäfflin. Göttingen, 2007. S. 43—44 (письмо от 15 января 1908 г.).
308 Ошибка Рильке. Роман «Бедные люди» относится к 1845 г. — Достоевскому было тогда 24 года.
309 Имеется в виду первое полное собрание сочинений Достоевского на немецком языке, выходившее в мюнхенском издательстве Рейнхарда Пипера с 1906 по 1919 г.; осуществлялось под руководством известного критика и эссеиста Артура Мёллера ван ден Брука (1876—1925) при участии Д.С. Мережковского и Д.В. Философова.
3.0 О братьях Кассирер см. наст, изд., с. 232. Роман Достоевского «Идиот» был выпущен в издательстве Кассирер в 1901 г. в переводе Августа Шольца.
3.1 Rilke R.M. Briefe. Erster Band 1897 bis 1914/ Herausgegeben vom Rilke-Archiv in Weimar in Verbindung mit Ruth Sieber-Rilke besorgt durch Karl Altheim. Wiesbaden, 1950. S. 378.
3.2 Из письма κ M.И. Цветаевой от 17 мая 1926 г. (Небесная арка. С. 73). 3.3 Слова из письма к Е. фон Ностиц от 21 октября 1914 г. (Briefe 1. S. 558). 3.4 Briefe 1. S. 641. 315 Имеется в виду обращение «К трудящимся, угнетенным и обескровлен
ным народам Европы», составленное и подписанное 15 декабря 1917 г. — в связи с достигнутым в Брест-Литовске соглашением о временном перемирии — Л.Д.Троцким, народным комиссаром по иностранным делам (см.: Правда. 1917. № 206 (137). 5/18 декабря. С. 1).
316 Briefe 1. S. 653. 317 Софья (Софья Борисовна) Либкнехт (урожд. Рысс; 1884—1964) родилась
в Ростове-на-Дону, изучала историю искусств и была членом русской социал-демократической партии. Умерла в Москве.
3,8 Briefe 1. S. 686-687. 319 Узнав об убийстве Эйснера, Рильке напишет, что питал к нему «огром
ное уважение» и не представляет себе дальнейшего развития событий без этой «чрезвычайно человечной фигуры» (Briefe 1. S. 715; письмо к К. фон дер Хей-дту от 13 марта 1919 г.).
320 См.: Rainer Maria Rilke 1875—1975. Ausstellung und Katalog/ Herausgegeben von Joachim W. Storck in Zusammenarbeit mit Eva Dambacher und Ingrid Kußmaul. München— Stuttgart, 1975. S. 235.
321 GrafO.M. Über Rainer Maria Rilke / / Frankfurter Hefte. 1951. H. 12. S. 898.
128 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
322 Briefwechsel. S. 398. 323 Briefe 1. S. 719. 324 Ibid. 325 Ibid. S. 692-693. 326 Ibid. Bd. 2. S. 29—30 (письмо от 12 сентября 1919 г.). 327 Rilke R.M. Briefe an die Schweizer Freunde / Herausgegeben von Rätus Luck.
Frankfurt a. M., 1990. S. 26 (письмо к Д. Фон дер Мюлль от 19 ноября 1919 г.). 328 Briefe 2. S. 149—150 (письмо от 6 апреля 1921 г.). Подробнее см. наст,
изд., с. 329. 329 См.: Rilke R.M. Briefe an Nanny Wunderly-Volkart / / Im Auftrage der
Schweizerischen Landesbibloithek und unter Mitarbeit von Nikiaus Bigler besorgt durch Rätus Luck. Frankfurt a. M., 1977. S. 300. Впрочем, в одном из более поздних писем к Н. Вундерли-Фолькарт Рильке, критически оценивая внутригер-манскую ситуацию, упоминает и об «ужасах большевизма» (Briefe 1. S. 863; письмо от 30 января 1923 г.).
330 См.: Азадовскии K.M. «Надеюсь, моя книга Вас заинтересует». Райнер Мария Рильке и Л.Ф. Достоевская / / Достоевский и мировая культура. Альманах № 24. СПб., 2008. С. 188—199; публикуется письмо Л.Ф.Достоевской к Рильке (в оригинале и в русском переводе).
331 Достоевская Л.Ф. Достоевский в изображении своей дочери. Первое полное русское издание/ Вступ. статья, подгот. текста к печати и примеч. СВ. Белова. СПб., 1992. С. 15-16.
332 R.M. Rilke — M. von Thurn und Taxis. Briefwechsel. S. 612. 333 Рильке и Россия. С. 550. 334 Там же. 335 Briefe 2. S. 374 (письмо к В. Гулевичу от 13 ноября 1925 г.). 336 SW 1. S. 745-746. 337 См. его письмо к Кларе Рильке от 7 июля 1905 г. (Rilke R.M. Briefe aus
den Jahren 1902 bis 1906. S. 242). Письмо содержит критический отзыв как о спектакле, так и о самом Горьком. «Рядом с другими русскими художниками, — сказано в этом письме, — Горький кажется недостаточно великим; несмотря на то что он уходит корнями в землю, в нем гораздо меньше природы и необходимости, а, значит, и меньше искусства».
338 Рильке и Россия. С. 523. Напомним, что эту пьесу Рильке видел в Петербурге 8 мая 1899 г. с П.Н. Орленевым в главной роли (см. выше, с. 30).
339 Хореографическая картина на музыку K.M. фон Вебера; декорации и костюмы Л.С. Бакста; хореография М.М. Фокина; тема Ж.-Л. Водуайе по стихотворению Теофиля Готье.
340 Thurn und Taxis Hohenlohe M. von. Erinnerungen an Rainer Maria Rilke. S. 22. Впечатление от этого спектакля и игры Нижинского см. в письме Рильке к М. фон Турн унд Таксис от 21 июня 1911 г. (R.M. Rilke — M. von Thurn und Taxis. Briefwechsel. S. 47—48).
341 Chronik 1. S. 349. 342 Thurn und Taxis-Hohenlohe M. von. Erinnerungen an Rainer Maria Rilke. S. 59. 343 R.M. Rilke — M. von.Thurn und Taxis. Briefwechsel. Bd. 1. S. 160. О Вол-
кове-Муромцове см. также письма Рильке к М. фон Турн унд Таксис от 14 мая 1912 г. и 22 мая 1912 г. (Ibid. S. 147, 157).
344 См.: Jonas K.W. Rilke und Clotilde Sacharoff. Ein unveröffentlichter Briefwechsel// Monatshefte für deutschen Unterricht, deutsche Sprache und Literatur (Madison/Wisconsin). Vol. LVIII. № 1. Spring 1966. P. 3.
«Россия была главным событием...» 129
345 R.M. Rilke — H. von Nostitz. Briefwechsel/ Herausgegeben von Oswalt von Nostitz. Frankfurt a. M., 1976. S. 51.
346 Впоследствии — жена французского художника Жана Люрса. Г.О. Сутеев, один из друзей скульптора, называет другую фамилию: Марта Гербст (см.: Скульптор Эрьзя. Биографические заметки и воспоминания. Саранск, 1995. С. 45).
347 Эрьзя покинул Россию в 1906 г. и до 1910 г. жил преимущественно в Италии.
348 R.M. Rilke - M. von Thurn und Taxis. Briefwechsel. Bd. 1. S. 276-278 (письмо от 21 марта 1913 г.).
349 См.: Chronik 2. S. 1363; Briefe an die Mutter 2. S. 226-227, 676. 350 См.: Колосья (Харьков). 1918. № 17 (стихотворения «Автопортрет
1906 года», «Мертвый Брюгге», «Испанская танцовщица»). См. также: Дни (Берлин). 1923. № 63. 14 января. С. 3; № 75. 28 января. С. 3.
351 См. примеч. 376 и соответствующее место в тексте. Есть также сведения о том, что Рильке навещал Цетлиных в Париже и во время их первой эмиграции, т. е. до 1914 г. (см.: Хазан В. «Он был поэтом не только в своих стихах, но и в жизни» (материалы к портрету Михаила Цетлина) / / Вокруг редакционного архива «Современных записок» (Париж, 1920-1940). Сб. статей и материалов. Под ред. Олега Коростелева и Манфреда Шрубы. М., 2010. С. 76).
352 Chronik 2. S. 1043. 353 См.: Rilke R.M. Briefwechsel mit Anton Kippenberg/ Herausgegeben von
Ingeborg Schnack und Renate Scharffenberg. Bd. 1. Frankfurt a. M. und Leipzig, 1995. S. 365, 375.
354 См.: Briefwechsel. S. 405. 355 Песня представляет собой стихотворение финско-шведского поэта
Й.Л. Рунеберга (1804—1877), переложенное (со шведского) на русский язык известным переводчиком народных песен Н.В. Бергом (см.: Переводы и подражания Н.В. Берга. СПб., 1860. С. 191 — 192; заглавие — «Жалоба девы»). Ни автор песни, ни источник, которым пользовался Ф. Сологуб, в романе «Слаще яда» не названы.
356 Рильке вполне мог знать, что это стихотворение, получившее со временем немалую известность, впервые опубликовано в журнале «Северный вестник» (1896. № 12. С. 158) и что адресатом его первоначально был А.Л. Волынский.
357 См.: Katalog der Rilke-Sammlung Richard von Mises. S. 129. 358 Хоутоновская библиотека Гарвардского университета. 359 Дополнительные сведения об этих переводах Рильке и их дальнейшей
судьбе см. в кн.: Rilke R.M. Sämtliche Werke. Bd. 7. Übertragungen / Herausgegeben vom Rilke-Archiv// In Verbindung mit Hella Sieber-Rilke besorgt durch Walter Simon, Karin Wais und Ernst Zinn. Frankfurt a. M.; Leipzig, 1997. S. 1332—1336.
360 Aksakow S. Familienchronik. Aus dem Russischem übersetzt von Sergius Raczynski. Bearbeitet und eingeleitet von Hermann Röhl. Leipzig, 1919.
361 Ни в одном из известных ныне перечней русских книг Рильке «Семейная хроника» не значится; не упоминает о ней и С. Брутцер.
362 Rilke R.M. Briefwechsel mit Anton Kippenberg 1906 bis 1926. Bd. 2. Frankfurt a. M. und Leipzig, 1995. S. 158. Статья, посвященная «Семейной хронике», не была написана.
363 Ibid. S. 164. 364 Rilke R.M. Briefe an Nanny Wunderly-Volkart. S. 74. 365 Ibid. S. 113-114.
130 Константин Азадовский. Рильке и Россия
366 Ibid. S. 127 (из письма Рильке к Н. Вундерли-Фолькарт от 24 января 1920 г.).
367 Gorki M. Meine Kindheit. Einzig autorisierte Übersetzung von August Scholz. Berlin, 1918.
368 Любопытна дальнейшая судьба Ангелы Гутман. Выйдя замуж в третий раз, она соединила свою жизнь с врачом и социологом Вильгельмом Рором и в 1926 г. переселилась в Москву. Оба приняли советское гражданство. Вильгельм Pop преподавал в Институте К. Маркса и Ф. Энгельса; Ангела работала в Тимирязевском институте, публикуя время от времени в немецких газетах очерки о советской жизни. В июне 1941 г. В. Pop был арестован, вскоре за ним последовала и Ангела. Разделив участь многих немцев, оказавшихся в СССР, Ангелина Карловна Pop (1890—1995) провела семнадцать лет в сталинских лагерях и ссылке. После XX съезда КПСС вернулась в Москву и остаток дней прожила пенсионеркой в коммунальной квартире на Гоголевском бульваре, где ее навещали русские знакомые и зарубежные гости. О своих встречах с Рильке вспоминала охотно, показывала чудом сохранившиеся у нее фотографии поэта. В 1989 г. в Вене появились — под псевдонимом Елена Голнипа — ее воспоминания о «сталинских ангелах смерти» («Im Angesicht der Todesengel Stalins»); переведена на русский язык под названием «Холодные звезды ГУЛАГа» (М., 2006) и опубликована под именем «Ангелина Pop». Впрочем, в биографии этой женщины, которую еще Рильке называл «загадочной», до сих пор остается немало белых пятен. Идентичность Ангелы Гутман и Ангелины Pop убедительно доказывается в статье: Schnack I. Wer war Angela Gutmann? Zu Rilkes Winter in Locarno 1919/20 / / Rainer Maria Rilke und die Schweiz / Herausgegeben von Jacob Steiner. Zürich, 1993. S. 109—122. См. также: Кораллов M. Доктор Pop. История болезни России / / Новая газета. Свободное пространство. [Еженедельное цветное обозрение]. (Москва). 2007. № 32. 24 августа. С. 10; Rohr А. Der Vogel. Gesammelte Erzählungen und Reportagen. Herausgegeben von Gesine Bey. Berlin, 2010. S. 255-288 (послесловие).
369 О личном знакомстве Рильке с A.C. Элиасбергом (1878—1924) сведений не обнаружено, хотя в 1914—1919 гг., находясь в Мюнхене, поэт вполне мог встречаться с этим плодовитым переводчиком русских авторов (Тургенева, Достоевского, Л. Толстого, Мережковского и др.) на немецкий язык. С середины 1900-х ru. Элиасберг постоянно жил в Мюнхене и получил известность в литературных кругах Германии как посредник между русской и немецкой культурами; близкие отношения связывали его с Томасом Манном.
370 Rilke R.M. Briefwechsel mit Anton Kippemberg 1906 bis 1926. Bd. 2. S. 190. 371 R.M. Rilke - M. von Thurn und Taxis. Briefwechsel. Bd. 2. S. 619-620. 372 Лев Петрович Струве (1902—1929) — юрист; литератор, поклонник
Рильке. Сын П.Б. Струве. Умер в Давосе от туберкулеза. 373 См.: Р.-М. Рильке по поводу «Митиной любви»// Русская мысль (Па
риж). 1927. № 1. С. 54—56 (имя публикатора и переводчика не указано — видимо, им был Г.П. Струве; оригинал письма считается ныне утраченным). См. также: Сапаров К. Райнер Мария Рильке о повести И.А. Бунина «Митина любовь» / / Вопросы литературы. 1966. № 9. С. 247—249.
374 BetzM. Rilke vivant. P. 152. 375 Beiz M. Rilke in Frankreich. Erinnerungen. Briefe. Dokumente. Wien; Leipzig;
Zürich, 1938. S. 289. 376 См.: Зайцев Б. Дни. Мемуарные очерки. Статьи. Заметки. Рецензии. М.,
«Россия была главным событием...» 131
2000. С. 227 (Собрание сочинений. Т. 9). 377 Betz M. Rilke vivant. P. 148. 378 См.: Bouichik V. Letters of R.M. Rilke to Helene*** / / OSP. P. 130. 379 Rilke R.M. Briefe an Nanny Wunderly-Volkart. S. 1048. 380 См.: Рильке и Россия. С. 550. 381 Об Евгении Александровне Черносвитовой (1903—1974) см. подробнее
в кн.: Небесная арка. С. 304—306. 382 Литературный архив Швейцарской национальной библиотеки. Rilke
MS В 12. 383 Имеется в виду: Волконский СМ. Мои воспоминания. Т. 1—2. Берлин,
1923—1924. Сергей Михайлович Волконский, князь (1860—1937) — театральный деятель, художественный критик, прозаик, мемуарист; с 1921 г. — в эмиграции; умер в США.
384 Tchernoswitow G. Les derniers mois de Rainer Maria Rilke / / Les Lettres. 1926. № 14—15—16. P. 218 (специальный выпуск, посвященный памяти Рильке).
385 Briefwechsel. S. 505.
РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ И АЛЕКСАНДР БЕНУА
В июле 1900 года, завершив большое путешествие по России, Рильке и Л. Андреас-Саломе в течение нескольких дней гостят у поэта Дрожжина, в деревне Низовка Тверской губернии. Оттуда (через Новгород) едут в Петербург, где Рильке проводит большую часть августа. Из Петербурга 16/29 июля 1900 года Рильке пишет Дрож-жину (одно из первых писем, написанных им по-русски):
Я теперь в Петербурге уже начинал читать и работать; на императорском библиотеке* я нашел прелестную книгу: «Домашний быт русских царей» Забелина1, в котором история старей Москвы описанна так ярка как на картинах Аполлона Васнецова1. Потом я буду читать много книг, которые занимаются с периодою первых годов Передвижников и вообще с литератури этого времени.
Какая радость вновь смотрить музей Александра III. Теперь уже изданно прекрасний Каталог с автотипиями, в котором находятся самий лучше картини4. Завтра я буду посетить некоторых моих знакомных; но, может быть, они теперь все на даче5.
Среди знакомых, которых собирался навестить Рильке, был Федор (Фридрих) Грус (Groes), управляющий реформаторской голландской церковью в Петербурге, любитель искусства и коллекционер6. Рильке познакомился с ним в Петербурге в мае 1899 года — видимо, через Лу Андреас-Саломе. Грус был женат на дочери петербургского музыкального издателя О.И. Юргенсона, и его дом посещали известные музыканты, критики, художники. Благодаря этому Грус, который и сам интересовался искусством, был близок к литературно-художественным кругам столицы и, в частности, связан с инициаторами недавно созданного журнала «Мир искусства» (СП. Дягилевым, Д.В. Философовым) и ближайшими его сотрудниками (Л.С. Бакстом, А.Н. Бенуа)7. Грус с симпатией относился к молодому немецкому поэту, помог ему завести «множество ценных знакомств в образованных кругах»8. Летом 1900 года Грус познакомил Рильке с журналистом из «Нового времени» В.Г. Янчевецким9 (впоследствии — известный советский писатель В.Г. Ян). Он же оказался посредником в знакомстве Рильке с А.Н. Бенуа.
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 133
Ф.И. ГРУС - БЕНУА
СПб., 2 <15> августа 1900
Дорогой Александр Николаевич!
Мой приятель, молодой писатель Rielke (так! — К.А.) (Rainer Maria), талантливый писатель, родом из Австрии, постоянно проживающий близ Бремена и уже второй год странствующий по России, жаждет познакомиться с Вами. Он интересуется русской живописью, специально занимается Крамским и Васильевым10 и много слышал о Вас как о художнике и критике. С последним он непременно хочет познакомиться, первого он уже знает. Не откажите, уделите ему час-другой. Он до того интересная личность, что скучать не будете. Замечательно своеобразный, тонкий ум.
Если согласны повидаться с ним, укажите, где это может быть. Разрешите ли ему приехать к Вам на дачу, или же повидаетесь в городе и где. Напишите или ему, или мне. Мой адрес: Б. Конюшенная, 31. Его — меблированные комнаты «Централь», угол Невского и Фонтанки.
Надеюсь, что исполните просьбу мою. И я хотел бы повидаться с Вами, но где? Когда? Страшно занят.
Шлю Вам и супруге привет.
Ваш Ф.И. Грус.
P.S. Он на будущей неделе в начале уезжает. Rielke — сотрудник «Pan», «Insel», приятель Vogeler'a и Hoffmansthal11.
Слова Груса о том, что Рильке «много слышал» о Бенуа, не следует расценивать только как любезность. К 1900 году Рильке был уже достаточно осведомлен в области русского искусства. Имя Бенуа, во всяком случае, он хорошо знал еще до встречи с ним. Дело в том, что Рильке и Бенуа имели, помимо Груса, еще одного общего знакомого. Им был немецкий искусствовед Рихард Мутер (1860-1909).
Литературная деятельность Бенуа началась, как известно, в 1893 году при непосредственном участии Мутера, публиковавшего в то время — выпуск за выпуском — свое трехтомное исследование «История живописи в XIX веке»12, которое сразу же получило отклик во всей Европе. Свежая оценка реалистического искусства XIX века сочеталась у немецкого ученого с интересом к новейшим направлениям в живописи: прерафаэлитам, импрес-
134 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
сионизму, символизму и т.д. Мутер протестовал против засилия «литературщины», ставил под сомнение «анекдотизм» (жанровую живопись), социальную и обличительную «тенденцию», провозглашал свободу творческой индивидуальности и «новый идеализм», выдвигая, таким образом, на первый план не «содержание» или «сюжет», а художественные достоинства произведения. Все это чрезвычайно импонировало поколению 1890-х годов. В своих воспоминаниях Бенуа пишет, что уже первый выпуск «Истории...» Мутера произвел на него «впечатление какого-то откровения. Так об искусстве, об истории искусства до тех пор никто не говорил. Так просто, свободно и смело <...> Не только современное, но и старинное искусство получало в освещении Мутера новую жизнь, новый смысл». Далее Бенуа признается, что книга Мутера помогла ему «разобраться в себе»13. Следует оговорить, что книга Мутера лишь отчасти выдержала испытание временем; многие ее положения вскоре потеряли свою привлекательность даже в том поколении, для которого он, по словам Бенуа, был «оракулом и верховным арбитром»14. Откликаясь на смерть немецкого искусствоведа и вновь подчеркивая, что «книга Мутера явилась как бы евангелием художественных революционеров и на ней выросла вся огромная секта современных искателей», Бенуа в то же время пишет: «Это очень блестящая и остроумная книга, но увы! — все положения ее, казавшиеся десять лет тому назад дерзновенными посягательствами на святыню или, наоборот, светлыми откровениями, теперь уже ослабли и померкли»15.
Прочитав первые выпуски «Истории живописи в XIX веке» и отметив в ней отсутствие русского раздела, молодой Бенуа (в то время — студент юридического факультета), «обидевшись за Россию», письменно обратился к Мутеру и вызвался написать небольшую главу, посвященную русской живописи. Мутер ответил согласием. Написанная по-немецки, эта глава вошла в третий том немецкого издания (глава 43), а затем немедленно была переведена на русский, опубликована и имела шумный успех16. Неудивительно — ведь Бенуа был первым, кто оценил русскую живопись XIX века как самостоятельную национальную школу, «открыв» при этом многих забытых мастеров (например, Венецианова).
Д.В. Философов, в те годы — один из ближайших друзей и сподвижников Бенуа, подчеркивал, вспоминая о Мутере:
Для нас, русских, деятельность Мутера имеет еще особое значение.
В трехтомной его книге есть глава, посвященная России. В примечании сказано, что глава эта составлена при участии Александра Бенуа из Петербурга.
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 135
Тогда, шестнадцать лет тому назад, Бенуа был совсем юношей, студентом Петербургского университета. В оценке русской живописи он проводил взгляды, сходные со взглядами немецкого автора. Бенуа не только развенчал Бруни и Брюллова, но главным образом восстал против всесильных тогда эпигонов передвижничества, указывая на их условность, на чисто немецкий, отнюдь не русский, дюссельдорфский их реализм17.
Другой современник и соратник Бенуа, художник И.Э. Грабарь, утверждал, что «его <Бенуа> дополнительная глава к "Истории живописи XIX века" Мутера была целым откровением для русского общества конца 90-х годов, и прежде всего для русских художников...»18.
Бенуа сотрудничал с Мутером и в 1896 году, когда по его просьбе взял на себя устройство Русского отдела на Международной выставке в Мюнхене. Переписка Бенуа и Мутера продолжалась вплоть до 1900 года19. Но и впоследствии Бенуа продолжал с интересом следить за его творческой деятельностью. Уже после смерти Мутера он откликнулся на новое издание его трехтомного исследования «Истории живописи...» (1909)20.
Поклонником Мутера был и молодой Рильке, искатель «современных» путей в искусстве. Всерьез помышляя о том, чтобы стать профессиональным художественным критиком, Рильке записывается весной 1899 года в Берлинский университет (по отделению истории искусства), посещает лекции известных профессоров. В -одном из писем того времени он признается, что «более всего хотел бы слушать Мутера; но тот, к сожалению, в Бреслау...»21.
Вернувшись из России в Германию, Рильке через несколько месяцев заезжает в Бреслау, где Мутер с 1895 года преподавал историю искусства в местном университете. Личная встреча состоялась 28 декабря 1899-го. Мутер, насколько можно судить, сочувственно отнесся к искусствоведческим начинаниям молодого Рильке и поддержал, очевидно, его увлеченность русским искусством. Так, именно беседа с Мутером побудила Рильке написать статью «Русское искусство»22. 12 января 1900 года Рильке сообщает гамбургскому искусствоведу Альфреду Лихтварку: «Недавно я договорился с профессором Мутером о том, что напишу статью о русском искусстве...»23 Статья, о которой упоминает Рильке, была написана в январе 1900 года, а в октябре 1901-го появилась в венском еженедельнике «Die Zeit» («Время»), где отдел искусства возглавлял Мутер24. (В своих письмах к Бенуа Рильке постоянно упоминает об этой статье.) В том же еженедельнике Рильке в ноябре 1902 года опубликовал и свою вторую статью о русском искусстве25. Летом 1902-го Рильке писал А. Лихтварку, что предполагает «в
136 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
октябре поехать к Мутеру в Бреслау, чтобы как можно скорее закончить докторскую диссертацию»26; о том же он сообщает и Бе-нуа 5 августа 1902 года (однако жизненные планы Рильке вскоре меняются коренным образом). В начале 1903 года Рильке рецензировал книгу Мутера о Лукасе Кранахе (1902)27 — первый том в серии «Die Kunst. Sammlung illustrierter Monographien» («Искусство. Собрание иллюстрированных монографий»), которую и редактировал Мутер; именно в этой серии весной 1903 года появилась известная работа Рильке о Родене28.
Впрочем, летом 1900 года Рильке знал Бенуа не только как художника, историка искусства и автора одного из разделов в книге Мутера. Он должен был в равной мере ценить его как идейного вдохновителя и художественного критика журнала «Мир искусства» — на это периодическое издание Рильке обратил внимание уже весной 1899 года, едва приехав в Россию. Весной 1899 года, находясь в Петербурге, он пытается встретиться с Дягилевым29, а в письме к матери от 18 мая Рильке упоминает о своем визите к издательнице журнала и меценатке М.К. Тенишевой, назначенном на следующий день30. Настойчивость Рильке не вызывает удивления: только что созданный художественный журнал, представлявший молодое русское искусство, был во многом близок к немецким модернистским журналам «Pan» и «Insel», где сотрудничал молодой Рильке (о чем не случайно упомянул Ф. Грус в своем рекомендательном письме к Бенуа). Кроме того, «Мир искусства» пропагандировал памятники русской старины и народного творчества, которыми Рильке в особенности увлекался. Упоминания о «Мире искусства» и его руководителе С П . Дягилеве часто встречаются в письмах Рильке 1899 года к его русской приятельнице Е.М. Ворониной. «...Мне очень хочется иметь "Трех богатырей" Васнецова, которые были напечатаны в выпуске 1—2 журнала "Мир искусства", — пишет ей Рильке 27 июля 1899 года. — Но именно этот выпуск уже целиком разошелся, и хотя как будто должен быть дополнительный тираж, я сомневаюсь в этом. В редакции мне тоже не удалось ничего добиться (мой знакомый Грус Федор Иванович по моей просьбе обратился к Дягилеву — безуспешно). Может быть, у Вас есть второй экземпляр этого выпуска <...> и Вы могли бы послать мне репродукцию "Трех богатырей"»31. И в том же письме: «...Напишите мне, не содержится ли в новом выпуске "Мира искусства" или в любом другом журнале что-нибудь особенно интересное; тогда бы я мог заказать это для себя»32. Изящный и красочный, тяготеющий к европейскому стилю модерн, а главное — «современный» по своему направлению, «Мир искусства» отвечал воззрениям молодого Рильке, несомненно, в большей
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 137
степени, чем все остальные периодические издания, выходившие в России на рубеже веков. Неслучайно в 1900—1902 годах Рильке, как явствует из его писем к Бенуа, настойчиво стремится к сотрудничеству именно в этом журнале. Следует думать, что и увлечение Рильке Виктором Васнецовым в 1899—1900 годах также восходит к «Миру искусства», в первых номерах которого этому художнику, с его религиозными и сказочно-историческими сюжетами, отдавалось явное предпочтение (ярым приверженцем В.М. Васнецова был в то время Д.В. Философов; Бенуа же относился к нему критически).
Естественно предположить, что, встретившись с Мутером в Бреслау в конце декабря 1899 года, Рильке рассказывал о своей недавней поездке в Россию, делился яркими впечатлениями, восторгался творчеством Виктора Васнецова, упоминал (возможно, и показывал) журнал «Мир искусства». Мутер же, со своей стороны, вспоминал, конечно, о Бенуа — своем русском почитателе и «соавторе». Именно тогда, думается, у Рильке и созрело решение лично познакомиться с Александром Бенуа во время следующего пребывания в Петербурге.
Не застав Бенуа на его городской квартире33, Рильке 4/17 августа 1900 года отправляется в Старый Петергоф, где художник отдыхал в то лето с семьей (на даче, принадлежавшей Н.В. Беляеву, по адресу Знаменская ул., 7). Нетрудно себе представить, что, обменявшись первыми приветственными словами, Рильке и Бенуа сразу же заговорили о Рихарде Мутере. Разумеется, Бенуа не мог не сообщить гостю о новом русском издании трехтомного труда Мутера, предпринятом книгоиздательством «Знание»34, а также о том, что его собственная глава о русской живописи, написанная им некогда для книги Мутера, разрослась в отдельное монографическое исследование.
Свои впечатления от состоявшегося знакомства Рильке подробно излагает на другой день в письме к матери:
Вчера я ужинал у него в Петергофе на даче, а после ужина, приблизительно в полвосьмого, он повел меня по огромным и старым петергофским паркам, в которых рассыпаны маленькие голландские замки Петра Великого и из глубокой темноты которых тянутся вплоть до бесшумного моря длинные аллеи источающих свет фонтанов. Вчера был прекрасный вечер, и все это произвело на меня невероятное фантастически-сказочное впечатление. Александр Бенуа, с которым я за несколько часов нашей недолгой встречи легко себя чувствовал и хорошо объяснялся, является первым, кто сейчас попытался
138 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
написать историю русского искусства с современной точки зрения, как это сделал у нас профессор Рихард Мутер.
Он сам художник, и даже очень известный; он учился в Париже35 и чрезвычайно приятен как человек36.
Отрывок из письма Рильке к матери любопытно сопоставить с воспоминаниями самого Бенуа, хотя и более поздними.
...Самый пламенный восторг от Петергофа я услыхал из уст не русского человека <...> а от случайно к нам пожаловавшего иностранного гостя — от поэта, тогда еще совершенно неизвестного и только что вступавшего на первые ступени Парнаса, впоследствии же удостоившегося всемирной славы. То был милейший Рейнер* Мария Рильке, внезапно появившийся на нашем горизонте, не без труда отыскавший нас, пробывший с утра до ночи в чудесный мягкий летний день в Петергофе, а затем исчезнувший — навсегда для меня. Впрочем, некоторое время я продолжал и после его отъезда оставаться в переписке с Рильке; он присылал мне каждый новый сборник своих стихов и своих рассказов, всегда с весьма трогательным посвящением. Та же прогулка, в течение которой мы пешком исходили вдоль и поперек все петергофские сады, принадлежит к самым приятным моим воспоминаниям (хочется думать, что и для него они не прошли бесследно). В совершенное же умиление Рейнер Мария пришел, стоя уже вечером на мосту через канал, ведущий от Большого Дворца к морю, и глядя в сторону все еще бившего «Самсона»37. Солнце только что село, и дворец был освещен тем зеленоватым отблеском потухающей зари, которая является одной из самых пленительных особенностей полунощных стран. Все три ряда окон дворца продолжали еще светиться, отражая северное небо, а серебряный столб «Самсона» стоял, как на страже, перед царскими чертогами, потерявшими всю свою плотность... Все прочие фонтаны уже перестали бить, и потому в бассейне, что стелется под ступенями каскадов, не заметно было и малейшей зыби; все отражалось с зеркальной четкостью; и ели, и гранитная набережная канала, и серебро высоких крыш дворца, и толпы золотых статуй, расставленных по уступам. У Рильке, видно, дух захватило. Он долго стоял в восхищенном безмолвии, а затем, обернувшись ко мне с совершенно изменившимся лицом и со слезами на глазах, он воскликнул: «Das ist ja das Schloss der Winterkönigin!»"*, и действительно, картина была до того чудес-
* Так в оригинале. "" «Да ведь это замок снежной королевы!» (нем.).
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 139
на, что воспоминания о северных сказках, о феях и царицах, живших в хрустальных замках, возникали сами собой. Тогда же он дал слово посвятить стихотворение этому вечеру, но я не знаю, исполнил ли он свое намерение...38
Впоследствии, в своих письмах к Бенуа, поэт неоднократно возвращается памятью к этому августовскому вечеру, однако стихотворения, посвященного Петергофу, в наследии Рильке, насколько известно, не существует. Во всяком случае, Полное собрание сочинений Рильке, великолепно подготовленное в 1960-е годы профессором Эрнстом Цинном, об этом ничего не сообщает. И тем не менее такое стихотворение было написано и, возможно, на другой день, 18 августа, отправлено Бенуа. Во всяком случае, Бенуа упоминает о нем в своей недатированной записке к Рильке, содержание которой и ответное письмо Рильке проясняют ее дату: 7/20 августа. Из этих нескольких коротких строк видно, что Бенуа, желая навестить своего нового знакомого, заходил к нему в гостиницу «Централь»: восторженный немецкий лирик произвел на Бенуа, судя по всему, самое благоприятное впечатление.
БЕНУА-РИЛЬКЕ
Многоуважаемый господин Рильке,
очень сожалею, что не застал Вас дома. Я заходил, чтобы поблагодарить Вас за прекрасное стихотворение39 и, кроме того, сообщить Вам, что зубная боль у меня прошла!
До свиданья. Надеюсь видеть Вас в Берлине. Я уезжаю в среду или четверг.
Жму Вашу руку и остаюсь искренно преданный Вам и глубоко уважающий Вас
Александр Бенуа40.
Это короткое письмо открывает длившуюся несколько лет переписку между немецким поэтом и русским художником. Увидеться в России им больше не довелось: Рильке спешил домой в Германию, а Бенуа через несколько дней («в среду или в четверг», то есть 22—23 августа 1900 года) уезжал в Париж, чтобы осмотреть открывшуюся весной Всемирную выставку — итоговую выставку XIX столетия, на которой в оригинально построенных павильонах были с размахом представлены и достижения России почти во всех областях; богатством и разнообразием отличался также русский художественный отдел. Бенуа был косвенно причастен к устрой-
140 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
ству Парижской выставки: для большого тома, посвященного России конца XIX века и подготовленного в связи со Всемирной выставкой, он написал обзорную статью о русском искусстве41. А приехав в Париж и ознакомившись с выставкой, Бенуа подробно расскажет о ней русским читателям42.
На записку Бенуа Рильке отвечает в тот же день — это, по всей видимости, последнее письмо, написанное Рильке в России.
РИЛЬКЕ- БЕНУА
СПб., 7 <20> августа 1900
Многоуважаемый господин Бенуа,
вернувшись довольно поздно, я нашел на письменном столе Вашу любезную записку. Очень огорчен тем, что мне не удалось еще раз повидаться с Вами. Почему Вы — хотя бы строчкой — не предупредили меня, что зайдете? Я бы с радостью дождался Вас.
Ну а теперь: доброго пути! Я покидаю Петербург еще раньше, чем Вы: завтра, во втор
ник43. Мой путь лежит через Берлин, где я проведу один день, чтобы познакомиться с театром «Сецессион»... Он, кажется, уже открылся. Во всяком случае, я узнал из газеты, что там репетируют драму Метерлинка «Смерть Тентажиля» — нелегкое начинание!44 В качестве консультанта-оформителя привлечен художник Курт Штёвинг (знаете ли Вы его? Самая известная его работа — портрет Фр<идриха> Ницше)45. Итак, дело движется.
Я Вам завидую, то есть, говоря иначе, от всего сердца рад за Вас: ведь Вам предстоит столько всего увидеть, в частности — Родена. Кстати, известно ли Вам, что в Москве живет его очень талантливая ученица Голубкина46. Не имея никаких средств к существованию, она, к сожалению, до сих пор не может приступить к работе по-настоящему... Но среди ее произведений, которые, вопреки обстоятельствам, все же появились на свет, есть гениальные и очень значительные открытия... и даже больше, чем открытия; ей было внутренне необходимо раскрыть какие-то стороны своей души, и она это сделала, несмотря на трудности!47
Свою книгу48 я, разумеется, не стану посылать Вам в Париж, где она окажется лишь каплей в море впечатлений... Вы получите ее уже в России. Конечно, я предпочел бы передать ее Вам лично, встретившись с Вами, когда Вы будете возвра-
Ра и н ер Мария Рильке и Александр Бену а 141
щаться. В самом деле, почему бы Вам не заехать в Бремен (то есть в Ворпсведе) на обратном пути? Ведь по сравнению с русскими расстояниями этот крюк ничтожен. Я уже написал о Вас Фогелеру49, и было бы славно, если б мы втроем провели часок-другой. Быть может, так и случится.
С верой, что в будущем у нас окажется много общего,
остаюсь Вам преданный
Райнер Мария Рильке.
Этот первый обмен письмами положил начало дальнейшей переписке между немецким поэтом и русским художником. Знакомству, завязавшемуся в Старом Петергофе, суждено было в скором времени углубиться: у них и на самом деле оказалось «много общего».
БЕРЛИНСКАЯ И ВЕНСКАЯ ВЫСТАВКИ
В конце XIX века в крупнейших культурных центрах Германии (Берлине, Мюнхене) возникают художественные объединения — «Сецессионы» (фр. secession — отделение, отпадение). Их создают молодые художники, стремящиеся «отделиться» от официального салонно-академического искусства. Сецессионисты (этот термин становится со временем нарицательным) противопоставляют себя также реализму XIX века. Первый «Сецессион» был создан в Мюнхене в 1892 году. Затем появляются такие же художественные группировки в Вене (1897) и Берлине (1899). Молодой Рильке, приветствовавший новые, прежде всего символистские и неоромантические, устремления в современном ему немецком искусстве, живо интересовался деятельностью «Сецессионов» и был с ними связан. Он печатался, например, в журнале «Ver Sacrum»* (1898—1903), органе венских сецессионистов. Зимой 1899/1900 года Рильке вступает в переписку с редакцией этого журнала и предлагает выпустить отдельный номер, целиком посвященный русскому искусству50; к сожалению, его усилия, встреченные поначалу весьма доброжелательно, не увенчались успехом.
Театр «Сецессион» в Берлине, о котором рассказывает Рильке в своем первом письме к Бенуа, сформировался в конце 1899 года. Его главный организатор — Пауль Мартин; в качестве главного режиссера был приглашен Мартин Циккель (1877—1932), стремив-
4 «Весна Священная» (лат.).
142 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
шийся пропагандировать произведения «новейшей» драматургии — как немецкой (Ф. Ведекинд, Г. Гофмансталь), так и зарубежной (Д'Аннунцио, Метерлинк). «В Берлине, — сообщал один из немецких журналов, — сложилось объединение "Театральный Сецессион", его задача — осуществить постановку тех пьес, которые в силу своей новизны не смогли пробиться на берлинские сцены»51. Театр, созданный в Берлине, был экспериментальным. Его направление отражало опыты и искания немецких драматургов в «неоромантическую» эпоху 1890-х. Первоначально у сецессиони-стов не было собственного помещения, и они выступали, главным образом, на сцене берлинского «Нового театра». Весной 1900 года начинается строительство здания на Александерплац, предназначенного для «Сецессиона» (арх. Б. Блейер). Внешний вид театра, и, особенно, его интерьер должны были, по замыслу руководителей объединения, отвечать духу современного искусства. Начинание это, не совсем обычное для тогдашней Германии, широко комментировалось немецкой прессой. Вполне понятно, что Рильке, который с конца 1897 года жил в Берлине и лично знал многих участников нового объединения, с особым нетерпением ожидал открытия постоянно действующего театра «Сецессион». (Особенно тесные отношения связывали его с М. Циккелем — как и Рильке, поклонником Метерлинка; в одном из писем Рильке называл Циккеля «лучшим современным режиссером»52.)
Возвратившись в Германию, Рильке не задерживается в Берлине, а едет прямо в Ворпсведе к Генриху Фогелеру Этот художник был ему тогда особенно близок: мечтательно-задумчивое, элегическое настроение, преобладающее в работах Фогелера конца 1890-х — начала 1900-х, как нельзя лучше соответствует духу ранней лирики Рильке. В доме Фогелера поэт живет до октября 1900 года.
Имя Фогелера — это явствует, в частности, из письма Рильке от 7/20 августа — было к тому времени известно Бенуа. Неудивительно: в № 13—14 «Мира искусства» за 1900 год (дата цензурного разрешения — 12 июня) воспроизведена заставка Фогелера из его стихотворного — иллюстрированного автором — сборника «Dir» («Тебе»). Следующий номер «Мира искусства» (№ 15/16; дата цензурного разрешения — 2 сентября 1900) можно — с некоторой натяжкой — назвать фогелеровским. В нем содержалась краткая справка о немецком художнике из группы «Ворпсведе» («В то время как товарищи Фогелера завоевывали себе симпатии как живописцы-колористы, сам он обращает на себя внимание главным образом как рисовальшик-иллюстратор. Его тонко стилизованные орнаменты производят впечатление чего-то необыденного и вместе с тем лишенного всякой вычурности...» и т.д.) и, кроме того, были помещены пять его работ. Одна из них — иллюстрация к сти-
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 143
хотворению Рильке «Три волхва», извлеченная из журнала «Insel», где впервые появилось рильковское стихотворение с рисунком Фогелера (1900. № 6. März. S. 346—349). Вопрос о том, в какой степени именно Рильке способствовал в 1900 году проникновению работ Фогелера на страницы «Мира искусства», остается открытым. Скорее всего, эти публикации состоялись без его прямого участия. Судя по письму Рильке к А.Н. Бенуа от 21 ноября 1900 года, он узнал о том, что иллюстрация Фогелера к его стихотворению помещена в «Мире искусства», лишь в ноябре, увидев № 15/16 этого журнала в берлинском художественном салоне Кассирера. Однако характер упоминаний о Фогелере в письмах Рильке к Бенуа 1900 года не оставляет сомнений в том, что они обсуждали творчество этого художника во время петергофской встречи.
Первый крупный проект, за который с энтузиазмом берется Рильке по возвращении в Германию, — устройство выставки русских художников в помещении нового берлинского театра «Сецессион». Этой идеей Рильке воодушевляется уже в Берлине, где проводит всего один день, проездом (26 августа). Прибыв в Ворпсведе, он деятельно принимается за реализацию своего замысла. Не зная, как связаться с уехавшим в Париж Бенуа, обращается за помощью к его супруге53. Запрос был сделан, по всей очевидности, телеграммой из Берлина, поскольку уже на другой день, 27 августа, Анна Карловна выполняет просьбу Рильке (письмо написано по-немецки).
А.К. БЕНУА- РИЛЬКЕ
Петербург, 27 августа 1900
Милостивый государь,
спешу сообщить Вам адрес моего мужа в Париже: улица Кам-бон, 22. Думаю, что он успеет получить Ваше письмо, так как проведет в Париже две недели.
Надеюсь, Вы в скором времени посетите нас в Петербурге. Примите уверения в моей глубочайшей симпатии.
Всего доброго А. Бенуа.
В тот же день Рильке написал из Берлина и Ф.И. Грусу. Сообщив о предполагаемой выставке, он просил его связаться с Дягилевым. Письма Рильке к Грусу не сохранились, но об их содержании можно судить по ответным письмам.
144 Константин Азадовский. Рильке и Россия
ФИ. ГРУС-РИЛЬКЕ
С.-Петербург, 19 августа <1 сентября> 1900
Многоуважаемый господин Рильке,
Ваше письмо застало меня в такой суматохе дел, что я в тот день не смог найти времени, чтобы поговорить с Дягилевым. Лишь на другой день я встретился с ним, и он сказал, что готов устроить в вашем берлинском объединении выставку 20—30 произведений художников своей группы (в ней представлено все молодое и талантливое, что есть в России). Относительно деталей он просил Вас связаться с ним непосредственно, написав ему по-немецки; о чем я Вам немедленно и телеграфировал.
Надеюсь, все получится так, как хотелось бы, и Ваш добрый замысел увенчается успехом.
Парижский адрес Бенуа неизвестен. Он пробудет там самое большее неделю; уже 1 сентября он должен вернуться.
С наилучшими пожеланиями
преданный Вам и всегда готовый к услугам
Фридрих Грус54.
Еще до получения этого (написанного по-немецки) письма — и, видимо, сразу по получении письма от Анны Карловны — Рильке написал в Париж и подробно рассказал Бенуа о шагах, предпринятых им за последние дни.
РИЛЬКЕ- БЕНУА
Ворпсведе близ Бремена, 31 августа 1900
Глубокоуважаемый господин Александр Бенуа,
Вы только подумайте, что со мной произошло. Итак, я провел, как и предполагалось, один день в Берлине. Театр «Сецессион» еще строится, но обещает быть очень красивым. Совсем простой зрительный зал, отделанный с удивительным благородством, — все мне необычайно нравится... Театр непосредственно связан с читальным залом, которому уже обещаны многие отечественные и зарубежные периодические издания, посвя-
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 145
щенные искусству и литературе. Кроме того, в антрактах зрители смогут посетить кафе, а также небольшой и уютный выставочный зал: в нем, как параллель к спектаклю, который играют на сцене, будет создано соответственное настроение, а атмосфера драмы и душевное состояние ее героев будут по-иному повторены близкими видами искусства. Воздействие на зрителя будет, таким образом, всеобъемлющим, поскольку люди и в антрактах получат каждый раз возможность сохранить и углубить связь с пьесой, вместо того чтобы, разговаривая, отвлекаться от впечатления, ею произведенного.
При этом учитывается, что одному понятнее живопись, другой же более восприимчив к театру. Подготавливая и сопровождая друг друга, оба искусства лишь выиграют...
В программу включен Чехов — если не «Чайка», то, во всяком случае, одно из небольших его произведений55, а я взял на себя задачу организовать к этому сроку (приблизительно к 15 октября по новому стилю) выставку русских картин, по возможности дополненную скульптурными работами. Как только я убедился, что такая выставка может скоро состояться, я пришел в неописуемый восторг и тотчас же пообещал свое содействие, даже не взвесив всех трудностей.
Вы были в отъезде, и я не знал Вашего адреса; в этом затруднительном положении я обратился к Вашей уважаемой супруге с просьбой сообщить мне Ваш парижский адрес. Одновременно по вышеизложенному делу я написал Грусу. Только что, благодаря большой любезности Вашей супруги, я получил Ваш адрес и сразу же сел писать Вам. Грус в ответ на мое письмо прислал телеграмму, в которой предложил мне обратиться к Дягилеву; но я не хотел бы этого делать, не заручившись предварительно Вашим советом. Поэтому прошу Вас сразу же написать мне два слова в подтверждение того, что мое письмо получено, и дать мне совет. Иначе будет слишком поздно.
У меня возник вот какой замысел: получить работы от отдельных художников трудно и отнимет массу времени, — как Вы смотрите на то, чтобы организацию выставки взял на себя «Мир искусства»'? В распоряжении редакции имеется ряд прекрасных современных работ, и она могла бы отправить на выставку «Сецессиона» около 20 полотен современных русских художников под общим названием «Выстав<к>а журнала иМир искусства"». При этом, по моим впечатлениям, к выставке должны быть в первую очередь привлечены Левитан, Серов, Сомов, А. Васнецов, Репин (скажем, портрет: Горкий5Ь)\ мне, полагаю, не придется настаивать на том, чтобы их включили. Было бы замечательно, если бы удалось раздобыть работы мастеров стар-
146 Константин Азадовский. Рильке и Россия
шего поколения: Крамской или Ярошенко etc. Наконец, я очень хочу, чтобы на выставке были представлены Трубецкой51 и «Старость» Голубкиной5*, для которой продажа этой работы за границей могла бы иметь важные последствия, поскольку в настоящий момент у нее совершенно нет средств к тому, чтобы раскрыть свои способности.
Я готов взять на себя все хлопоты и, если будет необходимо, письменно пригласить каждого художника в отдельности; но поскольку я не могу писать по-русски и одних знаю очень мало, а других вообще не знаю, то было бы, мне кажется, лучше, если бы сбором картин занялся такой центр, как «Мир искусства», чтобы прислать нам в Берлин уже готовую выставку. Условия обычные: доставка бесплатная, цена назначается художником, в случае продажи «Сецессион» удерживает 10% в пользу художественного салона при театре. Если понадобится, я готов дать каждому участнику более подробные сведения.
Итак, если мне позволено столь щедро злоупотреблять Вашей добротой, я прошу Вас незамедлительно написать мне сюда (или же телеграфировать): что я должен делать. Если бы, дорогой господин Бенуа, Вы сами взялись за устройство этой выставки!
Как видите, я вне себя от восторга; я радуюсь тому, что русские картины прибудут в Берлин: исполнится то, что было для меня лишь отдаленной надеждой. Не в силах сдержать этой радости, я бессовестно обращаюсь к Вам: помогите мне! Я страшно боюсь нанести делу непоправимый урон, написав Дягилеву прямо от себя, да еще «по-немецки» (хотя господин Грус мне именно так и советует поступить).
За немалые преимущества театра «Сецессион» я смогу окончательно поручиться лишь после того, как все увижу собственными глазами, но поверьте, что я, при моем отношении к русскому искусству, не мог бы допустить, чтобы его представляло в Германии учреждение, недостойное столь высокой чести.
Помимо этого, мне еще предстоит обратиться в редакцию «Мира искусства» с просьбой, чтобы журнал регулярно поступал в читальный зал театра «Сецессион».
И пока я не знаю, в какой степени мне удастся все это осуществить, на сердце у меня большая тяжесть.
Свой сезон «Сецессион» открывает 15 сентября (по новому стилю) драмой Ибсена «Комедия любви», а 29 сентября на сцене театра пойдет моя пьеса «Без настоящего»59 и одновременно — «Смерть Тентажиля» Метерлинка. Поэтому с 25 по 30 сентября я буду в Берлине (Шмаргендорф), чтобы наблюдать за ходом репетиций.
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 147
Если бы Вы приехали именно в это время! Или же посетили Ворпсведе еще раньше! Здесь так прекрасно. Темная пестрая земля под высокими волнующимися небесами, краски которых ясны и чисты. Березы, огромные каштаны и суковатые яблони, усыпанные красными налившимися плодами. Полевые цветы, островки вереска и красная, как лососина, гречиха. Под старыми деревьями стоят вразброс унылые хижины со шлемо-видными соломенными крышами; становясь все беднее, они отступают к тому краю, где начинается болотистая местность, прорезанная многочисленными узкими каналами, по которым скользят парусники под темно-красными, коричневыми парусами... Сам воздух живописен в этой местности... Он придает низине пестроту и ясность, а контуру — простоту.
Вы смогли бы полюбоваться здешним ландшафтом и порадоваться встрече с Фогелером в его чудесном белом доме с фронтоном...60 Однако я поступаю нехорошо, еще более растягивая это непомерно длинное письмо такого рода заметками. В заключение я вновь возвращаюсь к своей просьбе, которая заключается в следующем: не могли бы Вы, глубокоуважаемый господин Бенуа, взяться за организацию выставки, состоящей приблизительно из 20 картин и скульптур современных русских художников? (Срок — до середины октября по новому стилю.) Или же, если у Вас нет времени, не могли бы Вы хотя бы посодействовать ее организации и привлечь к осуществлению моего плана кого-нибудь из «Мира искусства»? Князю Трубецкому, если понадобится, я могу написать сам.
Простите меня за это письмо, в котором воедино смешались просьбы, надежды и нескромные помыслы. Я не стал бы Вас беспокоить, пока Вы в Париже, но время не терпит...
Итак: «Что делать?»
С искренним уважением
Ваш
Райнер Мария Рильке.
Перечень русских художников, которых Рильке указывает как возможных участников будущей выставки, свидетельствует о том, что знакомство поэта с русским искусством к осени 1900 года значительно углубилось. Так, в этом списке уже не упоминается В.М. Васнецов, который в период первой поездки заслонил для Рильке всех остальных русских живописцев. Удивляет, однако, что Рильке не назвал Врубеля — мастера, который, казалось бы, наи-
148 Константин Азадовский. Рильке и Россия
более близок ему по духу и с творчеством которого он познакомился летом 1900 года61.
На предложение Рильке Бенуа немедленно откликается письмом из Парижа.
БЕНУА-РИЛЬКЕ
Париж, 22 <21> августа / 3 сентября 1900
Глубокоуважаемый господин Рильке,
только что получил Ваше любезное письмо и тороплюсь на него ответить, но прежде всего прошу извинить меня за мой жалкий немецкий язык. Меня необыкновенно радует, что в Берлине, и к тому же в «Сецессионе», будет организована выставка русской живописи, но все же мне было бы обременительно, да и теперь, когда я нахожусь в Париже, просто невозможно, взяться за ее устройство. Вы неправы, дорогой господин Рильке, продолжая с таким недоверием относиться к Дягилеву; может быть, он и был по отношению к Вам не вполне корректен62, но, в сущности, это милейший человек, а в данном случае — совершенно незаменимый. Потому что во всей нашей чудовищной России лишь он один обладает необходимой энергией; он — единственный человек, которому лень не помешает довести это дело до победного конца. Но даже Дягилев вряд ли сможет что-либо сделать, потому что сейчас действительно остается слишком мало времени, чтобы собрать воедино нужные произведения. Вспомните, как тяжелы русские «на подьем»\ Но Вы не должны отчаиваться, ибо только что закрылась рижская выставка, в которой мы все принимали участие63, и как раз эти картины особенно подошли бы Вам, поскольку они уже подготовлены для экспозиции. Поэтому я советовал бы Вам обратиться к Сергею Павловичу Дягилеву (разумеется, по-немецки) и попросить его взяться за это дело. Я убежден, что он с удовольствием согласится, хотя бы для того, чтобы загладить свое не совсем вежливое обращение с Вами (все время забываю немецкие слова, особенно здесь, где вот уже целую неделю говорю исключительно по-французски, но Вы, я надеюсь, великодушно простите меня!). Я, со своей стороны, тоже немедленно напишу ему письмо и настоятельно попрошу его не отказываться. Мне крайне досадно, что выставка должна быть так скоро, ведь в этом случае я вынужден буду предстать перед берлинской публикой со своими старыми работами. А я бы так хотел показать петергофские парки!64
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 149
Я совершенно помешался на выставке и провожу там все дни. С точки зрения историко-художественной это, безусловно, событие первого ранга, ведь только теперь, в этом пестром нагромождении разнороднейших вещей, стало возможным вынести хоть какое-то представление об общем развитии художественных потребностей и художественных вкусов современности. Удивительно, что в области прикладного искусства (мебель, декорации) немцы, австрийцы, а также скандинавы значительно превосходят латинян, включая самих французов. Мы же, русские, имеем вид весьма плачевный: лишь Серов, Левитан, Малявин и Трубецкой да Кустарный Отдел65 поддерживают нашу репутацию, но эти отдельные произведения буквально тонут в чудовищной массе банальных вещей, говорящих о духовной скудости. Огромное удовольствие я получил от прекрасных ковров, выполненных по рисункам господина Фоге-лера. В Берлине я задерживаться не буду, проведу, может быть, несколько часов, но не более; мне очень жаль, что я не смогу увидеть новый театр «Сецессион», но надеюсь побывать в Берлине еще в этом году.
Жму Вашу руку и остаюсь совершенно
Вам преданный Александр Бенуа.
Получив письмо Бенуа, Рильке в тот же день пишет благодарственное письмо Анне Карловне и одновременно посылает ей в Петергоф (о чем свидетельствует сохранившийся конверт66) свой сборник стихов «Mir zur Feier» («Мне на торжество», 1899) с взволнованной дарственной надписью: «Александру Бенуа, художнику и художественному критику, который судит и выносит приговор по любви, оставаясь поэтом в своем возвышенном сердце, его уважаемой супруге и его петергофским паркам — эту уже не совсем им чуждую книгу. С великим почтением и признательностью: Райнер Мария Рильке. Ворпсведе. Сентябрь 1900»67.
РИЛЬКЕ-А.К. БЕНУА
Ворпсведе, 6 сентября 1900
Милостивая государыня,
чрезвычайно Вам признателен. Сегодня я получил из Парижа ответ от Вашего супруга. Я больше не решаюсь писать ему туда — он, по-видимому уже в пути. — Сожалею, что не смогу увидеть его, когда он будет проезжать через Германию.
150 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Посылаю Вам и ему мою последнюю книгу, о которой я уже рассказывал.
Примите ее, милостивая госпожа, как скромный знак благодарности и уважения от преданного Вам
Райнера Мария Рильке.
По поводу картин сегодня же напишу Серг<ею> Павловичу > Дягилеву.
Это свое намерение Рильке исполнил немедленно, но, поскольку письма поэта к Дягилеву не сохранились, судить о содержании их переписки возможно лишь по ответным письмам, написанным по-немецки (причем явно не рукой Дягилева, которому принадлежит лишь подпись). Поначалу предложение Рильке явно заинтересовало руководителя «Мира искусства», тем более что он уже слышал от Ф.И. Груса о молодом немецком поэте, горячем поклоннике русского искусства.
СП. ДЯГИЛЕВ - РИЛЬКЕ Петербург, Литейный 4568
1/14 сентября 1900
Господину Райнеру Мария Рильке Ворпсведе под Бременом
Милостивый государь!
Спешу заявить, что в принципе я согласен с любезным предложением, изложенным в Вашем письме от 6 сентября. Хотелось бы только получить от Вас разъяснение в отношении ряда деталей.
Прежде всего, прошу Вас известить меня о сроках открытия и закрытия выставки. Далее: каковы размеры выставочного зала? Состоит ли он из одного помещения или нескольких? Будут ли представлены на выставке художники из других стран или же только русские? Что для Вас предпочтительнее: большие полотна или же менее крупные по формату произведения (акварели, рисунки, офорты и т.д.)? Принимаете ли Вы декоративные панно и хватит ли для них места? Будет ли выставка открыта днем или же только в вечернее время?
Надеюсь, что в октябре на пути в Париж, на Всемирную выставку, я буду проездом в Берлине. Возможно, я поспею как раз к открытию выставки «Мир искусства».
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 151
Примите уверения в моем исключительном расположении к Вам
Сергей Дягилев.
P.S. Если выставка планируется к 15 октября, то времени остается слишком мало. Обязательно ли, чтобы все произведения были представлены к этому сроку, или можно прислать их позже, скажем, через одну-две недели? Следует также принять во внимание, что многие произведения русских художников находятся еще на парижской выставке. Не будет ли поэтому более целесообразным перенести выставку, допустим, на январь с тем, чтобы русские картины успели вернуться из Парижа?
С глубоким уважением
С<ергей> Д<ягилев>69.
Идея берлинской выставки поначалу, как видно, вдохновила Дягилева. Письмо от Рильке побуждает его вступить в переговоры и переписку с К.А. Сомовым, К.А. Коровиным и другими мирискусниками.
СП. ДЯГИЛЕВ - К.А. СОМОВУ
Петербург, 5 <18> сентября 1900
Любезный друг!
Я получил предложение устроить выставку русских художников в Берлине в октябре нынешнего года и обращаюсь к тебе с просьбой принять в ней участие и послать несколько твоих вещей, бывших на последней выставке, как, напр<имер>, Голубой портрет70, зеленый пейзаж с купальщицами, вещь от Ратьковых71
и еще что-нибудь. Надеюсь, что ты не найдешь препятствий для исполнения моей просьбы.
Жму руку.
Сергей Дягилев72.
Ответ Сомова не сохранился, но из письма Дягилева к Рильке от 30 сентября / 13 октября (см. ниже) видно, что тот ответил отказом. Очевидно, что практически мыслящий Дягилев, оценив
152 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
ситуацию, стал сомневаться насчет возможности берлинской выставки: уложиться в сроки, указанные Рильке, было действительно трудно. Да и Бенуа, со своей стороны — при зрелом размышлении или, возможно, переговорив с Дягилевым, — пришел к тому же мнению. В его следующем кратком письме к Рильке нет никаких упоминаний о выставке в берлинском «Сецессионе». Написанное также по-немецки, это письмо — лишь вежливая благодарность за стихотворный сборник «Мне на торжество», который ожидал Бенуа в Петербурге.
БЕНУА-РИЛЬКЕ
< Петербурга 8/20 <21> сентября 1900
Дорогой господин Рильке,
сердечно благодарю Вас за прекрасные стихи, с таким вкусом оформленные Вашим другом73. Я вновь и вновь перечитываю их, и в моей памяти оживает тот славный вечер, который я провел в Вашем остроумном обществе. Как было бы хорошо, если бы эти приятные часы повторились в ближайшем будущем! Я надеюсь еще в этом году опять ненадолго приехать в Берлин и заранее радуюсь, что проведу с Вами несколько дней.
В надежде на скорую встречу остаюсь Ваш преданный и благодарный
Александр Бенуа.
Вопрос о берлинской выставке еще обсуждался, видимо, в Берлине и Петербурге в течение сентября 1900 года. К концу месяца обеим сторонам стало окончательно ясно: выставка состояться не может.
СП. ДЯГИЛЕВ - РИЛЬКЕ Петербург, Фонтанка И74,
30 сентября/13 октября 1900
Милостивый государь!
Ваше любезное и почетное предложение отправить картины русских художников на выставку в «Сецессион» я принял бы с радостью, если бы, к величайшему моему сожалению, не возник ряд трудностей, препятствующих моему искреннему желанию быть Вам полезным. Именно сейчас время крайне небла-
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 153
гоприятное. Все наиболее выдающиеся наши художники лишены возможности дать свои произведения на Вашу выставку. Все работы Серова находятся в Париже; в распоряжении Коровина также нет ни одной собственной работы, да и сам он занят сейчас на Всемирной выставке. От Сомова я получил письмо, в котором он сообщает, что и у него нет для выставки ничего подходящего.
Итак, несмотря на мое горячее желание осуществить Ваш замысел, в данный момент я ничего не могу сделать для выставки при «Сецессионе», поскольку, к искреннему моему сожалению, у меня под рукой совершенно нет картин, которые могли бы на выставке, организуемой при Вашем содействии, достойно представить русское искусство.
Прошу Вас еще раз принять мои искренние сожаления и заверяю Вас в моем совершенном почтении.
Сергей Дягилев
Господину Райнеру Мария Рильке Вестерведе под Бременом.
Рильке тем временем продолжал действовать. Окрыленный идеей познакомить Запад с современным русским искусством, поэт — одновременно с переговорами в Берлине — 29 сентября обращается в Вену, в «Объединение австрийских художников» (официальное название венского «Сецессиона»). В «выставочном зале нашего нового берлинского Сецессиона» готовится выставка русских художников, сообщает Рильке и предлагает повторить ее в Вене. Помимо живописных работ, он вновь упоминает скульптуры Паоло Трубецкого и Голубкиной, «ученицы Родена». И вскоре получает ответ на свое письмо, подписанный Францем Ханке (1873—1909), ответственным секретарем «Объединения».
Ф.ХАНКЕ-РИЛЬКЕ
<Вена>, 8 октября 1900
Многоуважаемый господин!
Вчера мне представилась возможность ознакомить членов нашего комитета с Вашим любезным письмом от 29 сентября прошлого месяца. Сообщение о картинах русских художников, которые нас живо интересуют, было встречено с большой радостью. Мы просим Вас подготовить для нас это мероприятие
154 Константин Лзадовский. Рильке и Россия
самым тщательным образом. Не будьте ли Вы столь любезны сообщить нам, какова программа предполагаемой выставки русских художников.
Наша зимняя программа такова: 1) Ноябрь — декабрь 1900 Акварели — пастели — прикладное искусство 2) Январь— февраль 1901 Из наследия Сегантини75 и несколько более мелких кол
лекций 3) Март — апрель 1901 Австрийская выставка. На выставке, помеченной вторым номером, мы могли бы
представить еще две или три небольшие картины, первоклассные по своему качеству. Но для солидной коллекции русских картин, которая, как уже сказано, нас очень интересует, следовало бы назначить более поздний срок. Мы полагаем, что Вашему, как и нашему, пониманию дела соответствовало бы расширение этого состава работ — ведь все они будут демонстрироваться у нас впервые — произведениями скульптуры и архитектуры; тогда можно будет говорить всерьез о национальной русской выставке. Но для этого следует решить вопрос о сроке выставки задолго до ее открытия.
Из нашей программы Вы видите, что это мероприятие для нас не совсем простое; но мы придаем ему огромное значение и надеемся осуществить его наилучшим образом.
Очень благодарим Вас также за предложение сопроводить эту выставку статьей в журнале «Ver Sacrum». Мы с удовольствием воспользуемся Вашим предложением. Позвольте одновременно одарить Вас годовой подпиской на наш журнал; уже вышедшие номера будут сейчас же отправлены на Ваш адрес в Ворпсведе; за ними последуют дальнейшие выпуски.
С глубочайшим почтением
Франц Ханке76.
Это письмо Рильке переслал в редакцию «Мира искусства». Ему ответил (по-немецки) Д.В. Философов, заместитель С.П.Дягилева; однако текст самого письма написан опять-таки другой рукой.
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 155
Д.В. ФИЛОСОФОВ- РИЛЬКЕ
Петербург, 13/26 октября 1900
Милостивый государь!
Поскольку господин Дягилев в настоящее время находится в отъезде, мы не можем подробно обсудить план, который Вы развернули в Вашем ценном для нас письме от 22 октября с<его> г<ода>. Мы можем лишь заверить Вас в том, что редакция «Мира искусства» в принципе полностью поддерживает Ваше предложение. Как только вернется господин Дягилев, мы ознакомим его с Вашим письмом для дальнейшего рассмотрения вопроса.
С глубоким уважением
Дмитрий Философов, заместитель главного редактора.
P.S. Прилагаем обращенное к Вам письмо из «Объединения австрийских художников»; мы сделали для себя копию.
Письмо Рильке к Дягилеву от 22 октября 1900 года также принадлежит к числу утраченных, но его содержание в известной мере проясняется благодаря рильковскому письму к Францу Ханке, написанному в тот же день. В этом письме упомянуты и причины несостоявшейся берлинской выставки.
РИЛЬКЕ-Ф.ХАНКЕ
Шмаргендорф под Берлином, 22 октября 1900
Уважаемый господин секретарь,
с искренней радостью я только что прочитал Ваше любезное и теплое письмо (следуя через Ворпсведе, оно задержалось там вместе с другими). Ничто не могло доставить мне большей радости, чем известие о том, что «Объединение» с такой серьезностью и внимательностью, более того — любовью, отнеслось к предложению распахнуть двери своего гостеприимного дома навстречу чужому искусству, чтобы под его увенчанном лаврами кровом нашли себе место и слава, и славословие. Есть не-
156 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
что трогательное в том, сколь самоотверженно и жертвенно противостоит венский «Сецессион» с момента своего возникновения другим художественным группировкам, и дом Ваш похож на щедрое сердце, способное к справедливой любви.
За это время выяснилось, что план выставки русских картин в Берлине (в выставочном зале театра «Сецессион») не может осуществиться; назначив крайний срок 1 ноября, «Сецессион» не желает его передвинуть, а собрать до этого времени хорошие работы, которые сейчас оказались в разных местах, просто невозможно. Да и сами художники сейчас большей частью находятся за границей (например, Серов, Сомов, Малютин и др.) и не в состоянии распоряжаться своими картинами. Таким образом, Ваше пожелание отложить выставку на более позднее время полностью отвечает реальному положению вещей, а Ваше второе предложение — устроить эту выставку так, чтобы она давала по возможности полное представление о направлении русского искусства, свидетельствует о Вашем исключительном доверии к чужеземному творчеству, к его истории и развитию.
Можно ли будет включить во вторую группу от двух до четырех первоклассных работ — это зависит от господина Дягилева, редактора журнала «Le monde artiste»', великолепного знатока и самого влиятельного глашатая современного русского искусства. Я только что написал ему длинное письмо, пытаясь склонить его ко второму, более серьезному плану: устроить в Вене большую выставку национального русского искусства. В случае если мы получим его поддержку (на которую он дал мне согласие и которую проявил в отношении выставки в берлинском «Сецессионе»), можно пообещать, что Ваше желание насчет качества и полноты присланных произведений осуществится наилучшим образом. Если же выяснится, что по какой-то причине мы не сможем рассчитывать на господина Дягилева, то ничего страшного не произойдет: я сам предполагаю вновь поехать в Россию в конце наступающей зимы, то есть в то время, когда все художники еще не покинули своих петербургских и московских квартир. Все мои возможности, во всяком случае, будут отданы в Ваше распоряжение. Сегодня я еще не могу, конечно, сообщить Вам подробности — могу лишь заверить Вас в том, что радость, доставленная Вашим письмом, придает мне невиданные силы, которыми я хотел бы послужить «Объединению».
Как только, многоуважаемый господин Ханке, я получу известие от господина Дягилева, Вы узнаете о дальнейшем.
* «Мир искусства» (франц.).
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 157
Годовой комплект журнала «Ver Sacrum» мне еще не выслали из Ворпсведе. Прошу Вас передать «Объединению» мою глубочайшую благодарность за этот знак доверия и участия. Охотно принимаю его — ведь тем самым я узнаю, что произошло в Вене с тех пор, как я в последний раз смотрел на нее с крыши здания «Сецессион»77. Потому что в Вене бывают истинные события! Это стало мне совершенно ясно, когда господин Роллер78 подводил меня то к одной, то к другой картине — в первый год существования «Сецессиона».
Прошу Вас передать, помимо моей благодарности, еще и множество приветов и принять уверение в моей исключительной преданности
Райнер Мария Рильке
Мне не удалось, как я первоначально думал, поселиться в Ворпсведе; поэтому мой адрес — прежний: Шмаргендорф под Берлином79.
Прошло несколько недель, а из «Мира искусства» не поступало никаких известий. Тогда, пытаясь, видимо, ускорить дело, Рильке вновь обращается к Бенуа с подробным и обстоятельным письмом, в котором содержится, наряду с прочим, краткий обзор художественной жизни Берлина.
РИЛЬКЕ - БЕНУА
Шмаргендорф близ Берлина, 21 ноября 1900
Многоуважаемый, дорогой господин Бенуа,
давно мне не приходилось слышать о Вас. Но я часто вспоминаю наш петергофский вечер, и бывают часы, когда мне хотелось бы беседовать только с Вами. Потому что в наших разговорах было много невысказанного и предварительного. И все, что не вышло тогда наружу, стремительно нарастает во мне теперь, накапливаясь для новой встречи. Как, должно быть, прекрасно осенью в огромных петергофских парках, когда сквозь облетевшие деревья узнают друг друга маленькие дворцы... Как хорошо бродить там по широким аллеям и беседовать, и молчать, и смотреть вдаль, и видеть бескрайний парк, и каналы, и море — огромное тихое петергофское море...
Несколько недель тому назад я вернулся в Шмаргендорф. Я вынужден был отказаться от домика, который снимал на уча-
158 Константин Азадовский. Рильке и Россия
стке моего друга Фогелера, так как выяснилось, что переехать туда на короткий срок со всеми книгами слишком затруднительно. Кроме того, для моей работы, которая, как Вы знаете, связана с Россией, потребовалась бы более обширная библиотека — а таковой поблизости не было. Я живу, как и прежде, совсем одиноко, напротив леса, и редко бываю в городе.
А там немало интересного. У Шульте80 открылась выставка Зулоаги81, чудесного художника (Вы, должно быть, знаете его по Парижу); в салоне Кассирера82 можно увидеть несколько работ Сезанна, которые (особенно «Фрукты») написаны своеобразно и необычайно выразительно. В другом салоне («Келлер и Рай-нер»)83 Генрих Фогелер готовит небольшую комнатку: здесь 1 декабря откроется его сборная выставка (сейчас она в Бремене), немыслимо роскошная, — свидетельство творческой зрелости и роста84. Книжная графика, гравюры, рисунки и около десяти больших работ маслом, причем некоторые удивительно изящны. На одной из них изображен его маленький белый дом, озаренный первым утренним светом, а позади — отступающая ночь с последней звездой85 ...От Р. Алекс<андра> Шредера, издателя журнала «Инзель»86, Фогелер много слышал о Ваших работах. Он относится к Вам с глубокой симпатией и сожалеет, что в Париже Вы видели из его работ только два шерребекских ковра: это уже пройденный этап в его развитии. Ах, как жаль, что Вы не приехали в Ворпсведе, дорогой господин Бенуа!
В театре «Сецессион» поставили недавно «Смерть Тентажи-ля». Постановка заслуживает высокой оценки, хотя театр и не оправдал всех надежд, которые на него возлагались. Сразу же после спектакля я набросал кое-какие заметки под названием «Театр Метерлинка»; они будут опубликованы в одном из гамбургских изданий87, и, как только появятся, я пошлю их Вам (поскольку они имеют отношение к нашему разговору в Петергофе).
Что касается оформления и актерского мастерства, то я, признаться, ожидал большего; выставочный зал, который я видел раньше, когда он был недоделан, выполнен не в моем вку-се, и я даже рад, что выставка русских художников не состоялась. Все свои силы я постараюсь посвятить теперь осуществлению другого плана; он заключается в том, чтобы устроить (не ранее мая 1901 года) большую выставку произведений русского изобразительного искусства (включая скульптуру) при венском «Сецессионе», который Вам, видимо, известен: это знаменитое художественное объединение, располагающее великолепным зданием88.
Предложение секретаря Ханке я переслал в свое время господину Дягилеву (которому я глубоко признателен за его лю-
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 159
безность и доброжелательность), однако получил ответ, подписанный Дмитрием Философовым, где сообщалось, что с письма Ханке снята копия, окончательное же решение отложено до возвращения господина Дягилева, который находится в отъезде. Вернулся ли господин Дягилев? Напомните ему, пожалуйста, о моем предложении; мне хотелось бы как можно скорее дать ответ в «Сецессион»; ведь для того, чтобы это дело осуществилось, важно его обдумать заблаговременно. Выставка в Берлине была бы сопряжена с некоторым риском, ибо театр «Сецессион» — только что возникший — предназначался в целом не для изобразительного искусства. Однако прекрасная репутация венского «Сецессиона» не позволяет усомниться в том, что мероприятие (для которого я сделаю все от меня зависящее) пройдет успешно. Распорядитесь, пожалуйста, чтобы мне сразу же дали знать о решении господина Дягилева, а я, со своей стороны, еще раз напомню ему в двух словах об этом деле.
Я чрезвычайно сожалею, что мне не удалось установить прочных связей с кругом «Мира искусства». Не знаю даже, где посмотреть Ваш прекрасный журнал. В салоне Кассирера я видел августовский номер; там воспроизведен рисунок Фоге-лера к моим «Трем волхвам». Из этого заключаю, что журнал «Инзель», о котором я Вам рассказывал, поступает теперь и к Вам. В издательстве этого журнала у меня выходит новая книга, и я надеюсь, что Вы получите ее к Рождеству89.
Какие мероприятия намечены на эту зиму в кругу «Мира искусства»? Если увидите новые рассказы или стихи (или драму), которые, по Вашему мнению, достойны перевода на немецкий язык, пришлите их мне, пожалуйста! Я почти ничего не слышу о России, а хотелось бы слышать как можно больше.
Что с Вашей работой? Вы, наверное, знаете, что венский «Сецессион» выпускает собственный журнал «\fer Sacrum». Если выставка русских художников в Вене весной 1901 года действительно состоится, то в моем распоряжении окажутся несколько номеров этого журнала, где я хотел бы воздать должное Вашей «Истории русского искусства»90. Выйдет ли она к этому времени? Я глубоко верю в Ваш труд, ибо знаю, из какой чистой души он рождается и с какой строгостью критик сдерживает в Вас художника, хотя именно последний, не сомневаюсь, наполнит всю книгу теплотой и любовью. Если же книга появится еще не скоро, то, может быть, Вы разрешите мне ознакомиться с ней в корректуре. Вы окажете мне этим огромную услугу! Ведь для того, чтобы по достоинству оценить Ваш труд и написать о нем обстоятельный отчет для «\fer Sacrum» к началу 1901 года, я должен уже в ближайшее время приступить к занятиям и углубиться в кни-
160 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
гу. Излишне говорить, что, предоставив мне такую возможность, Вы щедро одарите меня радостными часами, которые достойно продолжат наш петергофский вечер.
Что Вам известно о господине Грусе? Ходят слухи, что Горкий написал новую драму91. Знаете ли
Вы об этом? Опубликована ли она? Так хочется перевести что-нибудь хорошее, тем более что издательства и театры просят меня об этом. Их предложения отвечают порой моим самым сокровенным помыслам, но как их осуществить? Ведь связи, соединяющие меня с моей горячо любимой Россией, увы! весьма ограничены.
Дорогой господин Бенуа! Мое письмо чрезвычайно разрослось, но я завершаю его не без внутреннего усилия, потому что мне хочется еще многое рассказать Вам. В следующий раз! Напишите мне, прошу Вас, дайте ответ хотя бы на некоторые из моих назойливых вопросов (особенно по поводу Вены), сообщите о Вашей книге (мечтаю быть первым иностранцем, который отдаст ей дань восхищения) и расскажите, как Вы живете. Вашей уважаемой супруге передайте мои уверения в неизменной преданности, а малышам — привет. Надеюсь, Вас не смутят размеры этого письма — я писал его с огромной радостью, потому что, обращаясь к такому милому и приятному человеку, как Вы, уважаемый господин Бенуа, я опять говорил с Россией. Буду Вам крайне благодарен, если Вы ответите мне незамедлительно, особенно же — если будете писать по-русски (прошу Вас об этом). Я же попытаюсь Вам ответить, и это будет уже не первое мое письмо, написанное по-русски.
С чувством искренней благодарности и огромным уважением
всецело преданный Вам
Райнер Мария Рильке.
Выставка в Вене, подобно берлинской, не состоялась. План Рильке, видимо, не увлек Дягилева либо показался ему трудноосуществимым. Во всяком случае, руководитель «Мира искусства» так и не написал Рильке по данному поводу. Бенуа в своем письме к Рильке 6/19 января 1901 года оправдывает Дягилева, указывая на его чрезмерную занятость.
Впрочем, и сам Рильке к началу 1901 года был захвачен уже иными планами и проектами. Один из них прямо и непосредственно касался А.Н. Бенуа.
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 161
Однако в последние декабрьские дни в жизни поэта происходит событие, заслонившее для него на некоторое время все прочие впечатления и отодвинувшее на задний план его деловые сношения с Россией. 21 декабря 1900 года в берлинском Немецком театре состоялась премьера драмы Герхарта Гауптмана «Михаэль Крамер» — о судьбе художника в современном мире. За два дня до этого, 19 декабря, Рильке и Лу Андреас-Саломе присутствовали на генеральной репетиции. Пьеса поразила Рильке до глубины души. Выраженное в ней художественное кредо («Искусство — это религия») полностью отвечало его собственным взглядам, в чем он и сам признавался в письме к Гауптману 16 декабря 1900 года92. Восторженный отклик Рильке на «Михаэля Крамера» содержится также в его дневнике (запись от 19—22 декабря). Желая поделиться своим переживанием, Рильке немедля пишет о состоявшейся премьере русским друзьям — князю С И . Шаховскому93 в Москву и Александру Бенуа в Петербург. Некоторые фрагменты этих писем дословно воспроизводят его дневниковую запись94.
РИЛЬКЕ- БЕНУА
Шмаргендорф под Берлином, 22 декабря 1900
Глубокоуважаемый и дорогой господин Бенуа,
я должен незамедлительно рассказать Вам о замечательном событии: вчера состоялась премьера «Михаэля Крамера», новой драмы Герхарта Гауптмана. Здесь эта вещь осталась непонятой, иначе ликование отдельных зрителей, которых этот спектакль потряс и объединил, охватило бы всю публику и она в единодушном порыве аплодировала бы великому писателю. В этом творении Герхарт Гауптман достиг подлинной зрелости, которая вряд ли угадывалась в его последних произведениях, хотя ее признаки можно было заметить в двух его драмах, написанных ранее: «Мирном празднике» и «Ганнеле»95. В первой из них отчетливо (хотя и односторонне) проступает великая воля к действительности, вера в то, что жизнь сама по себе не так уж тяжела и отвратительна и даже ее неурядицы полны мелодий, ведущих к новой гармонии. «Ганнеле» же, напротив, напоена той несказанной нежностью и тихим чутким проникновением в полусознательный шепот голосов, какое присуще обычно лишь поэтам совершенно иного склада. Но там, где обе эти крайности, развившись в одном человеке, сосуществуют вне его души и воплощаются в произведении искусства, в од^
162 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
ном завершенном целом, где невыразимо прекрасная тайна смерти уже не мечтается Ганнеле, а наяву пережита героем, там не могло не свершиться и — берусь утверждать! — свершилось нечто великое, зрелое, потрясающее. Немецкая публика, охваченная тщеславием и жаждой развлечений, встретила вчера драму Гауптмана не так, как она того заслуживает; но придет день — ее будут чествовать по-королевски. Пускай не здесь, а в каком-нибудь другом месте. Пускай не скоро, а в каком-нибудь более достойном будущем. Да она ведь и не нуждается в почестях. Но я думаю, что русские люди поняли бы эту драму о художнике. Ведь его герой говорит порой как Иванов, нашедший слова, чтобы сказать о своем призвании, и славящий одиночество — единственный источник великих творений (как Иванов — свой «голос из кельи»96). И мне кажется, что драматург, уже имеющий столько почитателей в Вашей стране, мог бы еще более сродниться с ней благодаря именно этому шедевру.
В первом действии драмы Михаэль Крамер, преподаватель художественной школы в провинциальном городке, еще не появляется на сцене. Но из разговора, что ведет с матерью его взрослая дочь, особенно похожая на отца, мы узнаем о некоторых чертах его характера — строгости, чувстве долга, и это впечатление дополняется словами Лахмана, бывшего учителя Крамера. Лахман говорит о глубоком отношении Крамера к своему искусству, о том, как искренне и смиренно понимает он свою жизненную задачу и как он всегда старался передать своим ученикам свой внутренний опыт — свое мастерство и благоговение. Мы видим отца уже совсем как живого, но в этот момент вваливается его уродливый сын Арнольд и начинает рассматривать в зеркале свой огромный горб, который он выпячивает еще сильнее, чтобы придать себе сходство с марабу. Мать осыпает Арнольда упреками и с тревогой спрашивает, где он опять провел ночь, — умоляет, заклинает его, он же отвечает ей в позе марабу... Это единственное, что ему осталось, когда его унижают, — быть марабу. А люди только тем и занимаются, что мучают его своей заботой, ожесточенной добротой своего мелочного чувства да бесконечными расспросами: куда он идет, откуда пришел и чем занимался ночью. Но помочь ему они все равно не могут. Потому что он начал собственную жизнь — жизнь горбуна, которая слагается из недоверия, зависти и тоски и в которой неизбежны мерзости. И бесполезно кому-либо об этом рассказывать, ибо все мосты между Арнольдом и его близкими давно разрушены. Есть, правда, девушка, которой он с радостью бы открылся, но она — официантка, и Арнольд ей вовсе не нужен: ведь к ней заходят более привле-
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 163
кательные мужчины. И пока те, пьяные, пустые и похотливые, донимают девушку своими пошлыми шутками, влюбленный в нее горбун одиноко сидит в углу, впитывая в себя все происходящее, и дрожащей, но неумолимо верной рукой рисует в своем альбоме этих щеголеватых горлопанов. Вот это ему под силу. У него огромный, почти совсем не востребованный живописный талант, который он не использует; все заслоняет горб, в тени которого лежит душа Арнольда, так что она никогда не освещается солнцем и не может цвести. Единственный, кто догадывается о том, чем владеет юноша, — его отец. У него, целиком отдавшегося своей работе (год за годом он пишет Христа — картину, которой никто не видел и для которой ему необходимо одиночество), был некогда, давным-давно, праздник: рождение сына; и чтобы представить его Господу, он внес новорожденного на руках в свою мастерскую. А теперь его сын опустился, катится в пропасть и, падая все ниже, гибнет окончательно. Значит, напрасно у него родился сын. И вот, узнав, что сын, его великая надежда, добровольно ушел из жизни, старый Крамер, охваченный болью и яростью, оскорбляет своего Бога. Но, проведя возле тела своего мальчика целую ночь в мастерской и бодрствуя целый день у его гроба, он вдруг меняется. Лежащий перед ним, беззащитный и в то же время неприступный, словно огражденный неведомым беспредельным могуществом, — уже не тот, кто сидел в трактире, тосковал и тревожился, лицемерил и лгал. Жизнь, стремящаяся к величию, беспечности и красоте, сама приспособилась к этому уродливому телу, приняв обманчивую форму своего сосуда. Но теперь, когда жизнь покинула несчастного, в нем больше нет лжи. На его холодном застывшем лице появилась власть, о которой раньше никто бы вообще не знал, если бы она не угадывалась подчас в его гениальных набросках и этюдах. Однако то, что он сумел выразить, — лишь частица в сравнении с тем, чем он был: во всех чертах его мертвого открытого лица бесстрашно проступает теперь его душа. И отец узнает ее — ведь именно ее возносил он тогда к небесам на своих дрожащих руках, не видя, но веря; теперь же он видит. Она еще благороднее, чем он мог надеяться. Возможно, она не успела взрасти за эти двадцать лет, но осталась чистой: не тронутой шумом, и грязью, и пустотой этой жизни. Она сохранилась и терпеливо ждала, окутанная темнотой. Она существует, и это потрясает Михаэля Крамера. Смерть, потеря единственного сына — тяжкое испытание оборачивается для него чем-то иным, несет ему свет и свободу, делает его сведущим, зрелым и ясновидящим, каким становишься лишь в час собственной смерти. Чрезмерная боль, сдви-
164 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
гающая все границы, делает старика — после этого возвышенного и величественного переживания — нечувствительным к случайному, мелкому, маловажному...
Таков «Михаэль Крамер». Я попытался передать скорее глубинные достоинства драмы, нежели ее содержание. Надеюсь, Вы хоть отчасти смогли почувствовать силу этого произведения — ведь я пишу чрезвычайно взволнованный, под первым впечатлением. Дайте прочесть это всем, кто любит Герхарта Га-уптмана. Мне хотелось сразу же написать Вам. И пусть скорее переведут «М<ихаэля> К<рамера>»!97
Всецело Ваш
Райнер Мария Рильке.
АВТОР, ПЕРЕВОДЧИК И ИЗДАТЕЛИ
Первый том «Истории живописи в XIX веке» Р. Мутера был выпущен на русском языке (в переводе З.А. Венгеровой) в 1899 году. Издание этой книги осуществлялось только что созданным товариществом «Знание». Следующий (второй) том вышел в 1900 году; третий увидел свет в начале 1901-го. Глава 43-я этого тома, написанная А.Н. Бенуа, в нем отсутствовала; в оглавлении же указывалось, что раздел, посвященный России, «в русском издании составляет отдельный том»98.
Действительно, публиковать 43-ю главу в ее прежнем виде не имело смысла. За истекшие шесть лет Бенуа значительно доработал и расширил свой первый литературный опыт. В нем появились новые имена, существенно уточнились оценки. Из краткой обзорной главы раздел перерастал в самостоятельное исследование. Этот труд Бенуа и предназначался «Знанием» к изданию отдельной книгой (в двух частях), как бы завершающей трехтомное сочинение Мутера. В некоторых рекламных объявлениях и каталогах товарищества «Знание» книга Бенуа значилась как четвертый том — дополнительный к трехтомнику немецкого искусствоведа". Отсюда — странное, на первый взгляд, оформление титульного листа книги Бенуа: «История живописи в XIX веке. Русская живопись».
К лету 1900 года книга Бенуа была закончена и готовилась к печати (одна из глав, посвященная столетию со дня рождения Ф.А. Бруни, еще ранее публиковалась в «Мире искусства»100). Первый том книги вышел в свет в декабре 1900 года (дата на титульном листе — 1901). Один из первых экземпляров автор сразу же послал в Германию. Давно ожидавший «Историю живописи...»
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 165
Рильке получил ее во второй половине декабря, но ответил Бенуа не сразу — надо было сначала прочитать книгу. В знак благодарности и подтверждения того, что книга получена, Рильке посылает Бенуа свой собственный, только что выпущенный издательством «Insel», сборник новелл под названием «О Господе Боге и другое»101. Через несколько дней он принимается за чтение; в январе книгу Бенуа читает и Лу Андреас-Саломе. В ее дневнике сохранилась лаконичная, но выразительная запись (от 26 января 1901 года): «В <книге> Бенуа— о Викторе Васнецове»102. В середине января, ознакомившись с содержанием книги, Рильке обдумывает свой ответ Бенуа и принимает решение: перевести «Русскую живопись» на немецкий язык.
РИЛЬКЕ- БЕНУА
Шмаргендорф (под Берлином), 16 января 1901
Глубокоуважаемый и дорогой Александр Бенуа,
лишь сегодня я нашел время, чтобы поздравить Вас с Вашей книгой. Поверьте, я ожидал от Вас очень хорошей работы, но хочу Вас с искренней радостью заверить, что эта книга по благородству своей концепции и спокойной справедливости суждений намного превзошла мои ожидания. Задача у Вас была гораздо сложнее, чем у Мутера: вещи, которые он был способен понять, как никто, в обилии громоздились вокруг него. Но в то время как задачей Мутера было лишь подтвердить ценность того, что уже признано, Вам приходилось искать, и отсеивать, и давать оценки. Вы еще продолжали любить там, где он уже выносил приговор, и, наоборот, Вы должны были осуждать там, где он еще имел право прощать. Со всей искренностью могу Вам сказать лишь одно, дорогой господин Бенуа: Вы избрали правильную точку зрения и единственно возможную для построения истории русского искусства; и отныне речь будет идти лишь о том, чтобы дополнить сделанное Вами, опровергнуть же это — невозможно! Вы заложили прочный фундамент!
Как дивно Вы обрисовали роль Венецианова*. С каким замечательным лаконизмом охарактеризованы отдельные мастера (например, Тырановт)\ Как блестяще Вам удалось снять ответственность с плеч Брюллова и Бруни и переложить ее на то время, которое породило этих художников. Я мог бы без конца перечислять все, что меня очаровало и покорило в Вашей
166 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
книге, но я откладываю это до личной встречи, которая, как я все же надеюсь, соединит нас через несколько месяцев (когда я приеду в Россию).
Сегодня же у меня к Вам будет лишь одна неотложная просьба. Я считаю, что Вашу книгу необходимо перевести на немецкий язык. Если Вы готовы оказать мне доверие, то, пожалуйста, предоставьте мне право перевода или сделайте это через издательство — в зависимости от обстоятельств. В случае если Вы согласны — телеграфируйте немедленно. К делу надо приступать сейчас же. Я хочу попытаться заинтересовать этой идеей два уважаемых немецких издательства одновременно, но для этого мне нужен Ваш ответ. По этому же поводу я напишу Мутеру.
Итак, телеграфируйте «да или нет», чтобы я мог предпринять дальнейшие шаги. Пользуюсь случаем спросить Вас: скоро ли выйдет Ваш журнал104 и могу ли я послать Вам отзыв о двух наиболее значительных культурных событиях последнего сезона (картины Зулоаги и драма Гауптмана «Михаэль Крамер»)? Можно ли мне и впредь писать Вам, если здесь произойдет что-либо интересное?105
Как Ваши дела? Получили ли Вы мою книгу? Как отметили в России появление Вашего труда? Сообщите о себе и, пожалуйста, дайте тотчас ответ относительно перевода...
Низко кланяйтесь от меня Вашей супруге и вместе с благодарностью за книгу и любезные слова дарственной надписи примите мой тысячекратный привет, исполненный глубочайшей почтительности и симпатии.
Ваш P.M. Рильке.
Адрес для телеграммы: Рильке, Шмаргендорф — Берлин.
NB. Серг<ей> Павл<ович> Дягилев еще ничего не писал об возможнисти выставки в Вене?!
Чем привлекла к себе немецкого поэта «История...» Бенуа? Вряд ли одним лишь новаторством, свежим и неожиданным взглядом на русскую живопись XIX века, «переоценкой всех ценностей»106. Думается, что острее всего воспринял Рильке общие суждения Бенуа о своеобразии русской культуры, которую автор — в духе своих тогдашних устремлений — воспринимал в религиозном ключе. «Гоголь, славянофилы и Достоевский, — писал, например, Бенуа, — раскрыли такую глубину религиозного сознания в русском человеке, которая совершенно неизвестна современному ев-
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 167
ропейцу. Если что внесла и еще должна внести Россия в общее духовное достояние человечества, так это своего Бога — не узко русского, но общечеловеческого. Историческая миссия русского народа (как всякого другого живучего и духовно одаренного народа) заключается именно в отыскании и выявлении своих религиозных идеалов». И далее: «Миссия русского искусства как отражение русской духовной жизни заключается в том, чтобы выразить в образах свое русское отношение к Тайне, свое понимание Тайны. Миссия эта огромна и священна»107. Слова эти были не просто созвучны Рильке: как нельзя точней, они передавали его сокровенные мысли о России.
Отталкиваясь от своих общих воззрений, Бенуа превозносил Александра Иванова, делая его центральной фигурой русского искусства XIX века, что опять-таки полностью соответствовало рильковской увлеченности этим художником. Васнецова же Бенуа буквально развенчивал. Отдавая должное мастерству этого художника, он решительно протестовал против того положения, которое занял Васнецов в глазах части русского общества в 1890-е годы, — положения «продолжателя Иванова, пророка-художника, воплощающего высокие духовные и религиозные идеалы России». Культ Виктора Васнецова Бенуа объясняет, в частности, тем «модным увлечением в начале 90-х годов мистицизмом, которое так кстати совпало у нас с возрождением официальной народности». Вывод Бенуа состоял в следующем: «В своей религиозной живописи Васнецов по-прежнему остался ловким мастером-импровизатором и иллюстратором, не брезгающим пикантным шиком, остроумным подчеркиванием и театральной подстроенностью»108.
Отдельные суждения Бенуа о Васнецове могли, возможно, и покоробить Рильке — ведь еще недавно этот художник был его любимцем, коему и посвящена в основном статья «Русское искусство». Но летом и во второй половине 1900 года Рильке изменил свое отношение к Васнецову («много передумал перед оригиналами», — признавался он Бенуа 28 июля 1901 года). Не исключено, что и книга Бенуа заставила Рильке уточнить свое мнение о Васнецове. Во всяком случае, в своих дальнейших письмах он никоим образом не оспаривает высказываний Бенуа, а, скорее, соглашается с ним. Рильке было известно и о споре Д.В. Философова с Бенуа, одной из причин которого был вопрос о Васнецове109, но в своей дальнейшей переписке поэт тактично обходит молчанием этот «щекотливый» сюжет.
Наконец, Рильке, уже достаточно овладевший к началу 1901 года русским языком, не мог не почувствовать и литературного блеска новоизданной книги. Переводческая задача, которую
168 Константин Азадовский. Рильке и Россия
он ставил перед собой, казалась ему, таким образом, достойной во всех отношениях.
Предложение Рильке застигло Бенуа врасплох. Однако колебаний со стороны художника, судя по всему, не последовало. Он моментально откликается на письмо Рильке и дает ему авторизацию (разрешение на перевод).
БЕНУА - РИЛЬКЕ
< Петербурга 6/19 января 1901
Lieber Herr Rilke,
anstatt eines Telegramms, ein Brief. Style russe. Das kommt davon, weil ich niemals irgend einen Entschluß fassen kann, nicht in dem Sinne, dass ich* хотя бы одну минуту сомневался предоставить Вам право перевода моей книги (о, разумеется, напротив того!), но потому, что сомневаюсь, имею ли я сам право давать это право. Словом, я написал об этом моему издателю, но он, кажется, в отъезде; дело с его ответом, наверное, затянется, и потому-то мне нечего торопиться с моим ответом. Mit einem Wbrte** я вполне согласен и только польщен (скорее даже недоумеваю, ну кого это может интересовать в Германии, ну зачем Вы станете трудиться!?), но нужно подождать, что скажет издатель. Ему я отправлю письмо с этой же почтой. — Что же касается до венской выставки, то Дягилев, несчастный, так теперь занят, что он буквально не знает où donner de la tête***. Он теперь устраивает нашу выставку (при страшных препятствиях), издает два журнала, две книги и утопает в делах. Однако Вы сами увидите, когда выйдет номер, что об иностранной художественной жизни я принужден буду держаться самого телеграммного стиля. Это так полагается по программе. Зато, я думаю, Ваши статьи могут отлично пригодиться «Миру искусства», который несравненно внимательнее следит за современной западной художественной жизнью, и потому я убедительно прошу Вас направить их туда и не отказываться от участия в этом поистине хорошем издании.
* Дорогой господин Рильке, вместо телеграммы — письмо (нем.). Русский стиль (франц.). Причина в том, что я никогда не способен принять решения, не то чтобы я (нем.).
"" Одним словом (нем.). ""* За что приняться, с чего начать (франц.).
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 169
Большое, большое Вам спасибо за прекрасную и крайне для нас, русских, любопытную книжку Я ее прочел с большим интересом.
Крепко жму Вашу руку и прошу простить мне то, что я пишу по-русски, что пишу бестолково и что со мной дела не сваришь. Хоть и француз по имени, но по характеру русский.
Простите. Искренно преданный вам
А. Бенуа.
<Приписка на стр. 1:> Какой ужас и горе. Беклин110 умер.
<Приписка на стр. 2:> Я напомню, разумеется, о выставке, но боюсь, что он только заорет на меня: отстань, теперь не до того. Через две недели, когда выставка уже будет в ходу, одна из двух книг издана, один из двух журналов пущен в ход, тогда только можно будет заговорить с ним об этом серьезно. Не знаю только, не поздно ли будет. Я, во всяком случае, в устроители совсем не гожусь и отказываюсь от этого.
Большое Вам спасибо за предложенные услуги Ваши участвовать в «Художественных Сокровищах России».
К этому письму примыкает короткая записка, которую Бенуа отправляет Рильке спустя пять дней (11/24 января 1901 года), сообщая о том, что вопрос об издании «Русской живописи» в немецком переводе согласован с издателем В.Д. Протопоповым, одним из членов-учредителей товарищества «Знание», ведавшим отделом искусства.
БЕНУА- РИЛЬКЕ
11<24> января 1901
Lieber Herr Rilke,
endlich ist mein Verleger da*. Как можно было ожидать, он не только не имеет ничего против Вашего предложения, но так же, как и я, польщен им. Еще раз только позвольте Вас предупредить: мне кажется, что моя книга никого не заинтересует в Германии. Ну кому какое дело у вас до нашего искусства. Впрочем, Вам лучше знать, и я только в восторге, что это будете делать Вы, т<ак> к<ак> в этом случае, разумеется, перевод выйдет
* Дорогой господин Рильке, мой издатель наконец вернулся (нем.).
170 Константин Лзадовский. Рильке и Россия
классическим и даже лучше оригинала. Если Вас что-либо затруднит, то, разумеется, обращайтесь ко мне. Я, сколько могу, постараюсь помочь.
На днях Вы получите первый выпуск моего журнала111.
Жму Вашу руку и остаюсь сердечно преданный Вам
Александр Бенуа.
Из ответного письма Рильке следует, что он, не теряя времени даром, успел заинтересовать своим проектом видное леипцигское издательство Карла В. Хирземана. Обращают на себя внимание начальные строки письма, написанные по-русски. Именно в эти месяцы (конец 1900-го — начало 1901 года) увлечение Рильке Россией и всем русским достигает апогея. Стремясь в русском языке к максимальной полноте самовыражения, Рильке в конце 1900 года пишет — в виде опыта — несколько русских стихотворений112. В письмах к русским друзьям (Л.О. Пастернаку, С.Н. Шиль и др.) поэт все чаще отдает предпочтение русскому языку: от отдельных слов или фраз, написанных кириллицей, он переходит к большим абзацам, а позднее пытается написать и все письмо полностью. Уступая настойчивым просьбам Рильке, Бенуа, со своей стороны, начиная с 1901 года пишет ему также по-русски (с аналогичной просьбой Рильке обращался в 1900 году и к другим своим русским корреспондентам). Оба предыдущих письма Бенуа к Рильке, как и все последующие, написаны (за исключением отдельных слов или фраз) по-русски.
Сопоставляя тексты, написанные Рильке по-русски в 1901 году, с его более ранними опытами такого же рода (например, цитированное выше письмо к С. Дрожжину от 16/29 июля 1900), нетрудно заметить, что познания поэта в русском языке за истекшие полгода существенно углубились113.
РИЛЬКЕ- БЕНУА
Шмаргендорф близ Берлина, 29 января 1901
Очень дорогой и уважаемый господин Бенуа,
Вы можете себе представить каким нетерпением я ожидал Ваше письмо. Ну слава Богу! Теперь и издатель согласится и я могу начинать. Не беспокойтесь, если у нас в Германий интересуются всем нациям, то они непременно будут если не сегодня, то завт-
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 171
ра наверно обратить вниманию и на русск<ую> живопись, которая ничем не хуже других, и может быть, еще больше любопытно от общечеловеческой точки зрения. Ну довольно! Продолжаю по-немецки. Итак, огромное спасибо Вам и Вашему издателю. Излишне говорить, что я намерен отдать работе, к которой приступаю и которая мне дорога, все свои способности и старания. Тем более что внешняя сторона дела меня перестала заботить. Старое лейпцигское издательство Карла В. Хирземана, которое выпускает книги по истории искусства и пользуется отличной репутацией, хочет напечатать Ваш труд в немецком переводе. Это означает, что книга будет изящно оформлена и быстро увидит свет.
Перехожу к очень важному пункту, который прежде всего касается опять-таки Вашего издателя (я обратился бы к нему непосредственно, но не знаю, можно ли это сделать по-немецки, и поэтому прошу Вас взять хлопоты на себя). Буду Вам крайне обязан, если Вы мне ответите быстро (возможно — телеграммой), так как до получения ответа по интересующему меня вопросу я не смогу заключить договор с Хирземаном.
Речь идет о клише. Нам в высшей степени важно получить клише, чтобы сделать репродукции; от этого зависит успех или неуспех издания. Язык репродукций интернационален, поэтому он будет для немецкой публики лучшим посредником и послужит лучшей апробацией текста. Здесь видели еще так мало русских картин, и потому многочисленные репродукции необходимы. Иначе мы не добьемся успеха. Убедительно прошу Вас, дорогой господин Бенуа, изложите все это Вашему издателю и внушите ему, что он должен предоставить нам клише по умеренной и приемлемой цене (ведь издание книги само по себе стоит немало). Получим ли мы клише и на каких условиях? — вот первоочередной и самый главный вопрос, и ответ на него хотелось бы получить максимально быстро.
Что касается самого перевода, то я примусь за него сегодня же.
Не сообщите ли мне, каков объем второй части? Сколько страниц будет насчитывать Ваш труд в целом? Видимо, вдвое больше, чем первая его часть, то есть приблизительно 260— 270 страниц, не так ли? Мне, разумеется, хотелось бы получить вторую часть сразу же, как только это станет возможным (например, в корректуре). Я собираюсь целиком посвятить себя Вашей прекрасной книге и рассчитываю закончить перевод первой части через 6—8 недель. Буду обращаться к Вам со всеми вопросами, которые у меня могут возникнуть в процессе работы. Надеюсь, что в случае необходимости Вы дадите совет и разрешите мои сомнения.
172 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
Однако, в первую очередь, нам срочно нужен ответ относительно клише. Затем уже — все остальное.
С искренней благодарностью и наилучшими пожеланиями
глубоко преданный Вам
Райнер Мария Рильке.
О том, как развивались дальнейшие события, рассказывает письмо Бенуа от 26 февраля / 11 марта 1901 года. Ознакомив В.Д. Протопопова с существом дела, Бенуа порекомендовал ему уступить клише за четверть цены. Однако Протопопов, заколебавшись, отправил в Германию телеграмму, в которой говорилось лишь о том, что клише предоставляются в распоряжение немецкого издателя; цена же вообще не была указана. Обрадованный Рильке продолжал свои переговоры с Хирземаном. 9 февраля он посылает Бенуа экземпляр контракта, подписание которого означало бы, что вопрос о немецком издании «Русской живописи» решен окончательно.
РИЛЬКЕ - БЕНУА
Шмаргендорф (близ Берлина), 9 февраля 1901
Многоуважаемый и дорогой господин Бенуа,
все хорошо: господин Карл В. Хирземан дал окончательное согласие на издание Вашей прекрасной книги в немецком переводе.
На листе, приложенном к данному письму, указаны основные пункты нашего соглашения, которое хотя и достигнуто, но существует лишь в частной переписке. Прошу Вас как можно скорее вернуть мне эту бумагу, подписанную Вами и Вашим издателем, с тем чтобы я передал ее господину Хирземану как гарантийный документ. Лишь после этого господин Хирземан сможет оформить со мной договор.
Простите, что вновь и вновь беспокою Вас. Но больше мне, надеюсь, ничего не потребуется. На днях напишу Вам снова — подробней и содержательней. А пока желаю Вам всего лучшего и заверяю Вас в своей искренней преданности.
Райнер Мария Рильке.
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 173
Я теперь начитаюсь Гоголя. Ах, какой это человек. Речь «О средних веках»: прямо прелесть/114
Ответного письма пришлось ждать более месяца. В.Д. Протопопов был, как видится, мало заинтересован в том, чтобы «Русская живопись» появилась на немецком языке. Его безответственность и непрактичность сильно затянули переговоры и расстроили уже почти налаженное дело.
Об издателе Всеволоде Дмитриевиче Протопопове, чье имя постоянно упоминается в переписке Рильке и Бенуа, стоит сказать подробнее, тем более что именно Протопопову всецело принадлежит заслуга издания как русского перевода книг Мутера, так и двух томов Бенуа. Помимо трехтомной «Истории живописи в XIX веке» Протопопов предпринял еще одно издание — трехтомную «Историю живописи» Мутера (до XIX века). В отличие от больших роскошных томов «Живописи в XIX веке» это издание выходило в книжках меньшего формата и отличалось более скромной внешностью (его называли «Маленьким Мутером»). Первый том «Истории живописи...» вышел в самом начале 1901 года; второй — в середине 1902-го; третий — в 1904 году. Перевод выходил под редакцией К.Д. Бальмонта; Бенуа также принимал энергичное участие в работе115. Таким образом, его сотрудничество с В.Д. Протопоповым в 1899—1902 годах было чрезвычайно тесным; вскоре между ними установились дружеские отношения, продолжавшиеся и впоследствии. В воспоминаниях Бенуа В.Д.Протопопову посвящено несколько страниц, проникнутых благодарным и теплым чувством.
...Юный русский помещик, — пишет о нем Бенуа, — переполненный стремлением послужить России и русской культуре; усматривал же он это служение главным образом в более тесном приобщении к западной образованности. Это его (довольно несуразное) западничество способствовало нашему сближению, перешедшему затем в дружбу, продолжавшемуся до самой его преждевременной кончины116. Явился же Протопопов ко мне с определенным предложением. Он затеял издать русский перевод столь нашумевшего в свое время труда Р. Мутера «История живописи в XIX веке», но ему казалось, что невозможно было ограничиться в русском издании всего несколькими страничками, а что следует эту главу расширить. Мне эта мысль была по душе; я «рвался в бой», но сначала я так оробел, сознавая свою неподготовленность, что стал было отказываться. Протопопов рассеял мои сомнения <...> Уже во время моих бесед с ним я понял, кого я имею перед собой, и сразу полю-
174 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
бил этого чудаковатого человека, в котором была масса путаного, даже нелепого, но еще более — самого подлинного прекраснодушия. Это и склонило меня к принятию его предложения...117
А вот свидетельство совсем другого лица. Публицист В.А. Пос-се (1864—1940), один из организаторов товарищества «Знание», в своих воспоминаниях называет В.Д. Протопопова «нервным молодым человеком, неглупым и правдивым, но не знавшим, куда себя приткнуть». «<Мы сблизились,> — сообщает Поссе, — когда он гостил у меня в Иене в 1892 году и много со мной беседовал, надеясь, что я укажу ему смысл жизни. С ним я ездил во Франкфурт на электронно-техническую выставку и в Брюссель на международный конгресс. Ко мне он привязался, видимо, совершенно искренне, и я о нем всегда вспоминаю с теплым чувством»118.
Следует добавить, что В.Д. Протопопов и его брат публицист Д.Д. Протопопов, возглавлявший в «Знании» отдел истории и общественных наук (впоследствии — член I Государственной думы от Самарской губернии), оставались пайщиками книгоиздательского товарищества «Знание» лишь до осени 1902 года, когда, заключив договор с М. Горьким, продали ему свой пай. Издания, связанные с именами Мутера и Бенуа, следует считать едва ли не главным результатом деятельности товарищества «Знание» в 1899—1902 годах. После 1902 года, в результате реорганизации, предпринятой М. Горьким и К.П. Пятницким, товарищество «Знание», как известно, принципиально изменило свою программу и ориентацию, сосредоточив внимание главным образом на издании произведений русских писателей демократического направления.
БЕНУА-РИЛЬКЕ
< Петербурга 26. Februar/ 11. März 1901
Lieber Herr Rilke\
Вы наверно спрашиваете себя: was soll das eigentlich alles heissen? — Ich bin selbst in grösster" недоумении и сильно подозреваю, что с моим издателем вышло что-то неладное. Вот уже больше месяца, что я передал ему на прочтение присланный Вами контракт и до сих пор ни слуха, ни духа об этом. Знаю только, что г-н Протопопов уехал в Рим на два месяца и
* 26 февраля/11 марта 1901. Дорогой господин Рильке (нем.). "" Что все это значит? Я и сам в величайшем (нем.).
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 175
думаю, что Вам он ничего не потрудился ответить, т<ак> к<ак> контракт все еще у него и не подписан мною (я хотел подписаться после него)! Quel gâchis!* Мне ужасно совестно, что Вы, поклонник России и русских, застаете нашу беспорядочность в ведении дел и неряшливость en flagrant délit**. Мне рисуется все это так. Г-н Протопопов, милейший, но чрезвычайно непрактичный человек, вдобавок привыкший прятать, как Штраус, голову в песок или прикидываться мертвым, когда грозит какая-нибудь неприятность. Nur still bleiben***, авось как-нибудь минует. Вот его психология. А неприятность заключается в том, что он, как мне известно, не согласен с четвертым пунктом о — бесплатном предоставлении Гирземану клише. Дело в том, что я в свое время ему продиктовал телеграмму такого содержания: Clichés stehen Verfügung leihweise Viertelpreis****. Прийдя домой и посоветовавшись со своим делопроизводителем, он нашел, что Viertelpreis мало, что лучше было бы предоставить за треть цены, и в нерешительности относительно этого пункта послал телеграмму (не давая мне тогда о том знать) совсем без обозначения цены. Вы совершенно естественно поняли это так, что он предоставляет клише даром и сообразно с этим составили контракт. Когда же он получил от меня этот контракт, он пришел в отчаяние, унес контракт с собой и обещал мне дать ответ через несколько дней. С этих пор я его не видал, а теперь узнаю, что он уже в Риме. О судьбе контракта ничего не знаю, не знаю также, писал ли он Вам или нет, зная его характер, думаю, скорее нет. Пишу Вам теперь, дорогой мой, чтобы выгородить по крайней мере себя. Я здесь ни при чем и потому умываю себе руки. — И подумать, что все эти письма, огорчения и недоразумения возникли из-за этой дурацкой книги, которая гроша медного не стоит. Охота Вам была связываться с нашим братом! Боюсь, чтоб Ваша симпатия к России и русским не пошатнулась бы в зависимости от всей этой чепухи. Помните, что мы живем в чудовищно-огромном сумасшедшем доме. У Вас, впрочем, не лучше. Да где теперь лучше? — Вместе с этой почтой пишу Протопопову.
Не сердитесь на меня; если я в чем виновен, так только в том, что заранее не рассказал Вам, каков мой милый, добрый, деликатный, благородный, но до безумия взбалмошный издатель.
Ну и неразбериха! (франц.). 4 На месте преступления (франц.). '*" Только не шевелиться (нем.). *"* Клише предоставляются заимообразно за четверть цены (нем.).
176 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Жму Вашу руку и жду ответ.
Ваш извечный, искренно преданный Вам
Александр Бенуа.
Весьма любопытно, что В.Д. Протопопов, со своей стороны, полагал в то время, что виновником всех недоразумений вокруг издания книги Бенуа, а также замедленного движения выпусков книг Мутера от рукописи к печатному станку является не кто иной, как... сам Бенуа. «Маленький Мутер, — писал он, например, 18 сентября 1900 года З.А. Венгеровой по поводу "Русской живописи", — тоже в безнадежном положении — хоть бросать. Бенуа внес страшный беспорядок и невозможную редакцию — в таком виде выпускать нельзя». И далее в том же письме (относительно отдельных выпусков мутеровской «Истории живописи XIX века»): «Корректур вчера не мог дать, т<ак> к<ак> произошла внезапная остановка — Бенуа забил весь шрифт, и сам не идет дальше, и V-й выпуск стал из-за него. Это ужасно! Я потерял надежду видеть рус<ский> отдел, но теперь мало этого, он начинает задерживать и наши выпуски. Так дальше идти не может»119.
В первой половине февраля 1901 года Рильке получает письмо от П.Д. Эттингера, переполненное обидой и раздражением: Эттингеру, близкому другу семьи Пастернаков, казалось, что мирискусники выпячивают «своих» и замалчивают талантливых художников других направлений. Пристрастность и субъективизм этих упреков достаточно очевидны. Еще более нелепы обвинения в адрес Бенуа, высказанные Эттингером с позиций оскорбленного украинско-польского национализма. С другой стороны, следует отметить, что Бенуа действительно невысоко ценил талант Пастернака и что позднее (в 1910-м) именно статья Бенуа привела к скандалу и расколу в «Союзе русских художников» (одним из учредителей которого был Л. Пастернак), к открытому письму художников против Бенуа (среди подписавших это письмо был Л. Пастернак) и т.д.120
П.Д. ЭТТИНГЕР- РИЛЬКЕ
Москва, 4 февраля 1901
Многоуважаемый господин Рильке,
<...> Я уже писал Вам в предпоследней открытке, что меня интересуют Ваши личные связи с Александром Бенуа. Любо-
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 177
пытно было бы услышать Ваше мнение о нем. Его критическая деятельность в «Мире искусства» вызывает у меня, конечно, полное одобрение и очень расположила меня в его пользу. Он пишет ясно и понятно, судит о произведениях искусства с единственно правильной точки зрения, глубоко понимает живопись и знает ее. Каждая его статья служит, разумеется, украшением этого журнала. Но я сразу же заметил, что у него есть свои симпатии и антипатии, которые порой граничат с пристрастностью и несколько смущают меня. Прежде всего — Пастернак. Бенуа его просто-напросто замалчивает. Когда в Петербурге были выставлены его рисунки к «Воскресению», то «Мир искусства» ограничился лишь одним язвительным замечанием о том, что оригиналы работ не намного выше репродукций в «Ниве»121. Это низкая ложь, потому что — независимо от того, насколько ценны рисунки сами по себе, — их воспроизведение в «Ниве» было, как Вы видели, безобразным. Когда позже Бенуа писал из Парижа о русском отделе, то в своей подробной статье он даже не упомянул имени Пастернака, хотя его «Студенты»122 к этому времени уже были куплены Люксембургским музеем.
Конечно, я дружен с Пастернаком, но вовсе не отношу себя к его льстецам и, кроме того, пытаюсь смотреть критически и на его творчество. Но все-таки он — слишком крупный и слишком серьезный художник для того, чтобы его совершенно замалчивать! Меня интересуют, с чисто психологической точки зрения, побудительные мотивы такой позиции — уж не антисемитизм ли это? Личный момент здесь не может присутствовать, поскольку оба даже не знакомы друг с другом.
Теперь о симпатиях. Вот К. Сомов, обладающий декоративным талантом, но пока еще проявивший мало оригинальности и находящийся под сильным влиянием Обри Бердслея123. Но как усердно выпячивает его Бенуа при малейшей возможности! Едва речь заходит о Бердслее, Гейне124 и Дице125, как тут же добавляется «и наш Сомов». Excusez du peu!* Это, разумеется, не столь дурно, но все же такой подход — преднамеренный и не может не вызывать сожаления.
В общем, пристрастность и налет групповщины — теневые стороны «Мира иск<усства>». Сам Дягилев, конечно, — чрезвычайно энергичный человек, и я полностью признаю его заслуги, однако мне он не симпатичен. Не могу подчас освободиться от впечатления, что его заботит не искусство его родины в целом — ведь он утверждает лишь свою волю и добивается государственных выставок для своей клики. Именно потому-то
* Нет уж, извините! (франц.).
178 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
и больно, что приходится отказывать людям в симпатии, которую испытываешь в душе к их художественному направлению.
Нечто подобное я наблюдал однажды и на своей родине. Дело обстояло следующим образом. Польские участники венского «Сецессиона», которых Вы, полагаю, знаете, — Выспянь-ский126, Мехофер127, Станиславский128, Фалат129, Аксентович130
и другие — организовали в Кракове объединение «Sztuka» («Искусство»)131, которое хотело собрать вокруг себя наиболее современных польских художников. Первые дни выставки прошли очень удачно, и я уже заранее ликовал по поводу того, что и у нас наконец-то начинается оживление. Однако радость моя длилась недолго. Вскоре образовалась небольшая группа, которая и встала на пути у своих талантливых конкурентов. Возмездие не заставило себя долго ждать, ибо вследствие этой обособленности не смогла состояться польская выставка, запланированная в «Сецессионе», — и все оттого, что не хватило работ. А я так надеялся, что она состоится!
Вы можете счесть меня несколько наивным, ибо я сетую о вещах, которые случаются в самых разных местах и даже чуть ли не всюду. Но несмотря на то что горьких разочарований много, мне становится больно всякий раз, когда я вижу художников, для которых их мелкие личные пристрастия выше, чем любовь к искусству.
Я еще не дочитал до конца «Историю живописи» Бенуа и не могу вынести о ней окончательное суждение, тем более что художников, о коих идет речь в первых главах, я знаю недостаточно хорошо. В любом случае, так о живописи в России еще никто не писал. Но местами меня коробит шовинистический душок, и тогда мне кажется, что многое трактуется поверхностно и в несколько публицистическом духе. Постыдный шовинизм мне видится в том, что Б<енуа>, выражая удивление, как могли появиться тогда в России такие художники, как Левицкий и Боровиковский, не считает нужным отметить, что это были украинцы с почти польскими фамилиями, то есть они сформировались под влиянием куда более развитой польской культуры. Вообще говоря, мне трудно объяснить, что еще я нахожу в этой книге шовинистического, но я чувствую это в отдельных местах132.
Однако письмо П.Д. Эттингера не могло смутить или настроить Рильке, увлеченного своим замыслом и к тому же очень далекого от разногласий и взаимных обид в художественной среде Москвы и Петербурга. Да и сам Эттингер, явно желая смягчить свои упреки по адресу Бенуа, завершает свое следующее письмо к
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 179
Рильке (от 18 февраля 1901 года) извиняющейся фразой: «Надеюсь, Вы не обиделись на меня за последнее письмо?»133
Кроме того, именно в феврале 1901 года на поэта обрушиваются непредвиденные обстоятельства, коренным образом меняющие его жизнь. В начале февраля Рильке еще продолжает усердно готовиться к третьей поездке в Россию. Однако в конце февраля происходит болезненное для него событие: разрыв отношений с Лу Андреас-Саломе134. Тяжело переживая этот удар, в первой половине марта Рильке совершает короткое путешествие по Швейцарии и пятнадцатого числа возвращается в Бремен. В конце марта состоялась его помолвка с молодой скульпторшей Кларой Вестгоф (1878—1954), ученицей Родена, близкой к кругу художников из Ворпсведе, а 28 апреля — бракосочетание135.
Осложнения в личной жизни Рильке вызвали двухмесячный перерыв в его переписке с Бенуа, которая возобновляется лишь следующим письмом.
РИЛЬКЕ- БЕНУА
Времен<ный> адрес: Бремен, Любекштрассе 9,
19 апреля 1901
Многоуважаемый и дорогой господин Бенуа,
я глубоко виноват перед Вам и признаю свою вину — хотя и мог бы в свое оправдание сослаться на постигшее меня несчастье и на стечение разного рода обстоятельств, как злых, так и добрых. В феврале я был вынужден, по личным причинам, внезапно покинуть Шмаргендорф и поехать в Южный Тироль. Затем наступила тревожная пора. Когда же все как будто успокоилось, я заболел скарлатиной. Это письмо — одно из первых, которые я пишу, встав снова на ноги: простите меня за долгое молчание! Невзгодам моим сопутствуют радостные события; я обручился и приблизительно через десять дней, как только я немного окрепну, здесь произойдет, спокойно и тихо, наше бракосочетание. Мы с женой (она — скульпторша, ученица Родена) будем жить в сельской местности, в Вестерведе близ Бремена (недалеко от Ворпсведе). Наш дом еще не готов, но дней через четырнадцать его закончат, и тогда будем работать как нигде еще не бывало.
Теперь еще одно печальное известие. То обстоятельство, что клише не могут быть предоставлены безвозмездно (письмо от господина Протопопова я получил еще в феврале!), отпуг-
180 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
нуло издателя Хирземана, и он отказался от издания Вашей книги. Итак, мне вновь предстоят поиски издателя. Попробую обратиться в известное современное издательство Альберта Лангена (Мюнхен и Париж)136, которое интересуется подобными вещами, и сегодня же отправлю...
Остальной текст письма утрачен. Из дальнейшей переписки явствует, что Рильке действительно обратился к Лангену и сумел заинтересовать его (как ранее Хирземана) своим предложением. С этим крупным мюнхенским издательством поэт был связан в те годы довольно тесно. Еще в феврале 1900 года он вел с ним переговоры по поводу издания в своем переводе двух пьес Чехова — «Чайки» и «Дяди Вани» (издание не состоялось; перевод второй пьесы не осуществился). Во второй половине 1901 года у Лангена готовилась к изданию пьеса Рильке «Das tägliche Leben» («Будничная жизнь»), увидевшая свет в конце 1901-го (на титульном листе — 1902). Впрочем, Рильке не слишком доверял Лангену как издателю. «Ланген — одно из самых деятельных издательств, — писал Рильке 29 октября 1901 года А. Юнкеру, — и все-таки я не хотел бы с ним связываться. Ланген, как и "Шустер и Лёффлер"137, выпускает в свет так много посредственного и в таком количестве, что никому и не нужно»138.
Два с половиной месяца Рильке ожидал ответа из Мюнхена. Занятый переездом в Вестерведе и устройством своих личных дел, он ничего не пишет Бенуа вплоть до июля 1901 года. Между тем его активная деятельность как пропагандиста русской культуры в Германии продолжается. К весне 1901 года относится, например, упомянутая выше статья «Основные тенденции в современном русском искусстве». В этой работе, уже более зрелой и обстоятельной, чем первая («Русское искусство»), речь идет и об Α.H. Бенуа как представителе того поколения русских художников, «которое сейчас выходит на сцену»139. Упоминаются, кроме того, монография Бенуа о русской живописи XIX века, журнал «Мир искусства» и периодическое издание «Художественные сокровища России»140.
Ответ, полученный Рильке из Мюнхена в начале июля 1901 года, побудил поэта обратиться к Бенуа за разъяснениями, необходимыми для дальнейшего продвижения книги.
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 181
РИЛЬКЕ - БЕНУА
Вестерведе (под Бременом, близ Ворпсведе),
6 июля 1901
Мой уважаемый господин Бенуа,
я надеюсь, Вы получили мое письмо, которое в конце апреля с<его> г<ода> было отправлено из Бремена. В нем я сообщал Вам о переломном моменте моей жизни и перечислял добрые и злые причины моего долгого молчания. Надеюсь, что Вы, приняв во внимание столь необычные обстоятельства, извините меня за паузу в нашей переписке и поверите мне, если я попросту заверю Вас в том, что сохранил привязанность и верность по отношению к Вам и Вашей любимой стране.
Я Вам еще раз все это пишу по русский... Сегодня я спешу сообщить Вам приятные новости. «Аль
берт Ланген», большое мюнхенское издательство, которое Вы, конечно, знаете, приняло решение (и не далее как вчера) выпустить в немецком переводе Ваш труд о русском искусстве. Тем самым книга одержала большую победу.
Издательство Лангена считается у нас самым уважаемым и пользуется особым признанием, частью из-за личных связей Лангена, частью из-за высокого качества выпускаемых им книг. Если бы книга была издана у Хирземана, то распространялась бы среди специалистов; теперь же она попадет в ряд крупнейших событий нашей и североевропейской литературы, найдет и привлечет к себе широкий круг читателей, сплотив вокруг русского искусства всех его поклонников, которые навсегда останутся ему верны!
Вы можете себе представить, с каким добрым чувством я возвращаюсь к любимой работе. И я отдам ей все свои силы и все свое старание — в этом Вы можете не сомневаться.
Мы с моей молодой женой кое-как устроились наконец в нашем крестьянском доме, и после разного рода потрясений я могу снова подумать о сосредоточенной работе. Но с каким удовольствием я думаю о ней теперь! Как я рад — ведь я отдаю дань моей столь сильной тоске по России! О, если бы я мог слышать о ней почаще — о моей любимой духовной родине! Будь у меня деньги, я подписался бы на какой-нибудь русский журнал (охотнее всего — на «Мир искусства»), чтобы быть в курсе всего, что происходит. Как долго я не видел ни одного номера! Да и возможности такой у меня ни разу не было. Ну что
182 Константин Азадовский. Рильке и Россия
я могу поделать? Пожалуйста, дорогой господин Бенуа, если Вы услышите о каком-либо русском журнале, которому могут пригодиться мои услуги, напишите мне. Я согласен на любую работу, которая хоть как-то оплачивается. Я Вам благодарен за то, что Вы регулярно присылаете мне чудесные «Сокровища»!.. О я знал, что Россия богата/ Но я и не подозревал о таких прекрасных образцах древнего искусства! А старинная резьба по дереву! Все художники в Ворпсведе с нетерпением ждут нового выпуска. —
Как Вы поживаете, дорогой господин Бенуа? Как чувствует себя Ваша жена, Ваши дети? Передайте им всем, пожалуйста, мою преданность и привет. Как мне хочется слышать о них, слышать много-много нового!
Однако для заключения контракта с Лангеном необходимо, чтобы Вы как можно скорее ответили мне на следующие вопросы:
1. Когда выйдет вторая часть Вашей книги? Не сможете ли Вы, как только она появится, сразу же послать один экземпляр мне и один — заместителю Лангена по русским делам, господину Корфицу Хольму141 (Мюнхен, Шакштрассе, 4, издательство Лангена).
2. Каков будет объем второй части? 3. Вернулся ли господин Протопопов? 4. Издательство Лангена намерено платить автору за авто
ризацию гонорар в размере 10% от розничной цены каждого реализованного экземпляра. Согласны ли Вы с этим условием?
Мне очень важно, дорогой господин Бенуа, скорейшим образом получить от Вас ответ на эти четыре вопроса. Тогда я смогу, наконец, заключить контракт. Но я надеюсь, что скоро получу не только разъяснения, касающиеся этого дела, но и известия о Вас! Вам, русским, в нынешнем году пришлось испытать много печального! Как я страдал от всех этих неурядиц... Но Россия все вынесет... Великая страдальница немая\142 Жду скорого ответа. Извините, что такая спешка. Тысячекратно приветствую.
Ваш верный
Райнер Мария Рильке.
Получив это письмо, Бенуа немедленно отвечает Рильке.
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 183
БЕНУА - РИЛЬКЕ
Ораниенбаум. Угол Ильковского и Швейцарской.
Дача Кудрявцева143
28 июня 1901 г. (по старому стилю) <11 июля 1901>
Lieber Herr Rilke*
сердечно поздравляю Вас и желаю Вам от всей души вполне счастливой супружеской жизни. Я убежден, что при Вашем прекрасном характере и добром сердце Вы сумеете устроить с Вашей женой чудесную семейную обстановку. Я убежденный сторонник брака и всегда душевно радуюсь144, когда прибывает нашего полку. Кстати сказать, я очень увлекаюсь в данную минуту чтением другого убежденного сторонника брака — нашего гениального В.В. Розанова145. Знаете ли Вы его? Вы, помнится, меня как-то раз спросили, что Вам переводить с русского, и я Вам, кажется, рядом с Мережковским (статья которого о Льве Толстом и Достоевском, по-моему, — одно из самых значительных явлений за последнее десятилетие)146 назвал Розанова. Однако Розанов еще интереснее для иностранцев (хотя он особенно интересен для русских), т<ак> к<ак> является истинно русским философом, корни которого уходят глубоко в народную стихию. Особенно значительно его отношение к древнему еврейству, а за последнее время и к католицизму. Он вышел из Достоевского, но во многом ушел от него, и для уразумения нашего народного духа, безусловно, необходимо знать как того, так и этого. Форма Розанова — сбитая, часто бестолковая и крайне небрежная. Русский — ведь почти всегда циник. Содержание местами глубоко мудрое, местами детски наивное, но всегда очаровательное. Труд его переводить, я думаю, огромный, но он стоит этого труда. Если бы Вы пожелали, то я постарался бы Вам выслать несколько его сочинений. —
Отвечу Вам теперь на Ваши вопросы. 1) Совершенно еще не знаю, когда появится вторая часть,
но во всяком случае не раньше октября или ноября, т<ак> к<ак> до сих пор печатание идет необычайно туго. Экземпляры я тотчас же вышлю как Вам, так и г-ну Korfiz (?!) Holm. 2) Объем второй части будет приблизительно такой же, как первой части. 3) Наш милейший Протопопов снова отсутству-
* Дорогой господин Рильке (нем.).
184 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
ет. Его адрес: Самара; ящик 39. 4) Я совершенно не рассчитывал на гонорар и поэтому всякий гонорар не только нахожу достаточным, но прямо лишним. Мы так часто (и даже все время), пользуясь отсутствием конвенции, переводим и перепечатываем все что угодно заграничного, что только поражены и сконфужены, когда находятся за границей столь благородные люди, которые не хотят действовать репрессалиями. Впрочем, презренный металл так нужен (черт бы его совсем побрал), что если г. Langen мне предоставит что-нибудь (все равно что) за мою книгу — я буду ему очень благодарен. А не предоставит — тоже ничего. — Я уже неоднократно просил редакцию «Мира Искусства» высылать Вам журнал и каждый раз получал на то согласие г. Дягилева, но почему-то Вам все еще его не посылают. Как только буду в Петербурге — непременно распоряжусь, чтобы наконец это сделали. — Нынче летом я живу в Ораниенбауме. Это десятью верстами дальше по той же дороге, как и Петергоф. И здесь чудный исторический дворец, принадлежавший Меншикову, и дивные сады и парки. В одном из этих последних стоит Китайский дворец, в котором Екатерина II провела свою юность. Это чудо искусства, и я посвящу один из № № «Сокровищ» этому памятнику147. — Вы хотели бы где-нибудь сотрудничать у нас. Это было бы прекрасно, нам очень нужна хорошая, умная корреспонденция из Германии. Но весь вопрос — где. Единственный наш передовой журнал «Жизнь» недавно прихлопнули148. «Мир Искусства» был бы идеален для Вас, и Вы были бы идеальны для «Мира Искусства», но он неважно и неаккуратно платит, я же вынес из Вашего письма, что и Вам презренный металл не безразличен. В «Сокровищах» заграничная корреспонденция крошечная (мне эту «Хронику» навязали, и я ее веду спустя рукава) — и смешно даже говорить о ней. Право, и не знаю. Наши умственные и духовные Umstände" очень плохи. «Aber Russland wird alles überstehen...»** Дай Бог. К сожалению, журнал связал меня по рукам, иначе я бы очень желал прокатиться по «нашей второй родине» — и освежиться. Тогда я непременно заехал бы к Вам и познакомился бы с Вашей супругой, которой, хотя я ей еще и не имел удовольствия быть представленным, я прошу Вас передать мои нижайшие поклоны. Моя жена Вам очень кланяется.
Остаюсь сердечно преданный Вам
Александр Бенуа. * Обстоятельства, условия (нем.). "" Но Россия все вынесет... (нем.) — фраза из предыдущего письма Рильке.
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 185
Первая часть данного письма, посвященная В.В. Розанову, — яркое свидетельство тогдашних настроений А.Н. Бенуа. Подобными же исканиями религиозно-философского порядка была глубоко захвачена в ту пору часть столичной интеллигенции. Журнал «Мир искусства» одним из первых откликнулся на эти новые веяния, открыв в 1901 году специальный отдел, посвященный духовным вопросам. Отдел был создан и возглавлялся Д.В. Философо-вым. «Мы все, — вспоминал Бенуа, — были в те годы мучительно заинтересованы загадкой бытия и искали разгадку ее в религии и в общении с людьми, посвятившими себя подобным же поискам. Отсюда получалось привлечение в сотрудничество по журналу четы Мережковских, Минского149, Перцова150, Шестова151, Тернав-цева152 и в особенности Розанова...»153 Действительно, начиная приблизительно с 1900 года Розанов сближается с «декадентами»; его имя регулярно появляется на страницах журнала «Мир искусства». Именно этого автора Бенуа настойчиво рекомендует Рильке для перевода на немецкий язык во второй половине 1901 года.
ФИЛОСОФИЯ И РЕЛИГИЯ
Упоминание о «гениальном», «истинно русском» философе побудило Рильке к ответным размышлениям — о философии в целом. Противник рационального подхода к миру, Рильке признается в своем отрицании философии как «системы», превращенной в догму и ставшей «религией», о своем «эстетическом» (в противовес «логическому») восприятии жизни... Чрезвычайно важны слова Рильке о великих «творцах», противостоящих «толпе», «массе», о Христе, Достоевском и Толстом, Ницше — нельзя не видеть в них результата многолетних и очень глубоких исканий поэта, чуждого всяческой «систематизации» и устремленного к беспредельной творческой «свободе». Философ, с точки зрения Рильке, лишь тогда и постольку может быть великим мыслителем, пока и поскольку он «творит» — обдумывает, формулирует, уточняет. Но как только вокруг философа возникает кучка последователей, он перестает быть «творцом-одиночкой» и, теряя величие, словно «застывает», останавливается в своем внутреннем развитии. Другими словами, Рильке допускает в свою жизнь философию лишь в той степени, в какой она предстает ему как итог творчества. Этика и мораль, любая «теория» и даже религия уступают «эстетике». Подлинный философ — «художник». Никогда и ни в одном из писем к своим русским знакомым (да и, пожалуй, к немецким) не высказывался Рильке на эту тему столь откровенно и подробно, как в своем длинном, поистине исповедальном письме к Бенуа.
186 Константин Азадовский. Рильке и Россия
РИЛЬКЕ - БЕНУА
Вестерведе (под Бременом), 28 июля по новому стилю, 1901
Дорогой господин Бенуа,
самым сердечным образом благодарю Вас за милое подробное письмо: мне так приятно слышать все, что касается Вас и Вашей семьи, и я очень обрадовался Вашему письму, пробудившему во мне добрые надежды. Ода, Вы непременно должны однажды приехать ко мне и быть нашим гостем; моя жена и я, мы оба просим Вас принять это как не ограниченное временем приглашение и не забыть о нем, если Ваши пути вновь приведут Вас на Запад. Как прекрасно сейчас, должно быть, в Ораниенбауме! Каждое лето, отдыхая за городом, Вы прикасаетесь к великому, великолепному прошлому и по шелесту древних деревьев и голосам светлых падающих фонтанов угадываете то, о чем умалчивают маленькие укромные замки. Вам следовало бы написать книгу «Петергоф» или издать альбом с гравюрами и кратким текстом к ним. Вы бы сумели передать удивительные оттенки этих благородных парков точно так же, как во время нашей вечерней прогулки Вы приблизили меня к глубокому пониманию их красоты.
О, если бы я мог навестить Вас в Ораниенбауме! Но в течение ближайших двух или трех лет я не могу и думать о том, чтобы повторить большое путешествие. Я должен прилежно и бережно строить свою здешнюю жизнь, ограничиваясь тем, чтобы всеми возможными средствами укреплять связи, соединяющие меня с далекой Россией. И я от всего сердца благодарен Вам за то, что Вы вызвались оказать мне в этом всяческую помощь. Только теперь я прочел «Что делать?» и кое в чем восполняю свои пробелы в области древнерусской литературы, каждый раз поражаясь ценности отдельных произведений и превосходству их авторов, превосходству — я это не могу сказать по-немецкии ... «из простоты»... ах! Как часто это теперь случится, что я напрасно ищу какое-нибудь слово или выражение, и потом всегда думаю: как трудно для меня, что я должен писать на том языке, в котором нет имени того чувст<в>а, которое самый главное чувст<в>о моей жизни: тоска. Что это Sehnsucht? Нам надо гладеть в словарь как переводить: «тоска». Там разние слова можем найти, как, н<а>п р<имер>: Bangigkeit, Kummer des Herzens bis Langeweile!* Но вы будете соглашатся, если скажу,
* «Боязнь», «сердечная боль», все вплоть до «скуки» (нем.).
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 187
что, по-моему, ни одно из десять слов не дает смысл именно «тоскы». И ведь это потому, что немец вовсе не тоскует, и его Sehnsucht вовсе не то, а совсем другое сентименталное состояние души, из которого никогда не выйдет ничего хорошего. Но из «тоскы» народились величайшые художники, богатыри и чудотворцы русской земльи. И мне всегда кажется, как будто эти три на первом взгладе так близкие выражения: langueur, Sehnsucht, тоска, масштабами глубины народов, которым они принадлежут...
Но я слишком отклонился от пути, которым собирался следовать в этом письме. Простите мне это отступление не по существу и мой плохой стиль; я стараюсь не упустить ни малейшей возможности улучшить его, но такая возможность представляется редко. Итак, не напомните ли Вы в редакции «Мира искусства», чтобы они регулярно высылали мне отдельные выпуски? Это было бы весьма любезно с Вашей стороны. Я очень хотел бы прочесть эссе господина Мережковского о Толстом и Достоевском — поэтому не будете ли Вы столь же добры проследить, чтобы и более ранние выпуски были мне высланы. Кроме того, знакомство с «Миром искусства» чрезвычайно ценно не только для меня, но и для всех моих здешних друзей-художников; в свою очередь, я смогу, до известной степени, отблагодарить журнал за его любезность тем, что от случая к случаю буду писать о его достоинствах в доступных мне немецких периодических изданиях, обсуждая содержащиеся в нем статьи. Пожалуйста, обеспечьте мне высылку отдельных номеров — ведь Вы пишете, что это согласовано с господином Дягилевым: с истинно великим нетерпением я ожидаю их.
Мне кажется, я уже говорил Вам, насколько высоко я оцениваю Достоевского. «Инзель» в скором времени напечатает замечательный отрывок из романа «Бедныелюди» (история студента Покровского) в моем переводе, над которым я так усердно трудился154. Вы можете себе представить, как было бы для меня важно познакомиться с сочинениями В.В. Розанова, который мне, к сожалению, известен только по имени. Дорогой господин Бенуа, сделайте, пожалуйста, так, чтобы я смог прочитать что-нибудь, переслав мне хотя бы ненадолго те из его произведений, которые лучше всего дадут почувствовать его дух. Разумеется, я не могу заранее сказать, буду ли я переводить его: мне не хватает мужества и опыта для перевода чисто философских сочинений, а вникнуть в чужую терминологию и найти ей эквиваленты в другом языке — это задача, которая мне тем более не под силу, поскольку она лежит в стороне от моих собственных путей.
Я не получил никакого философского образования и, с какой бы философией ни сталкивался в своей жизни, всякий
188 Константин Азадовский. Рильке и Россия
раз подходил к ней, как к поэзии, — с максимальными эстетическими запросами и минимальной добросовестностью; поэтому большинство философов известны мне лишь одной своей стороной, и я чувствую, что совершенно неспособен целиком усвоить какую-либо систему и затем сопоставить ее с другой. Когда из философского развития одного человека вырастает целая система, меня охватывает почти гнетущее чувство какой-то ограниченности или преднамеренности, и я всякий раз пытаюсь искать человека там, где его опыт, еще синтетический и нерасчлененный, выступает во всей своей живой полноте, без ущерба, наносимого ему офаничениями и уступками, которых требует любая систематизация. Всегда есть некая преждевременность там, где философия становится религией, то есть начинает предъявлять к другим догматические требования, в то время как на деле она является лишь фандиозным образом жизненного пути ее создателя, боровшегося с жизнью и смертью. Незабываемые явления и великие примеры — Иисус Христос и Достоевский. Однако именно слово последнего, человеческое, не превращенное в догму слово, будет для России более существенным, чем было для Европы слово Иисуса Назарей-ского, которое оказалось втиснутым в рамки громоздких систем. Постоянно забывают, что философы, как и поэты, являются среди нас носителями будущего и потому меньше, чем кто бы то ни было, имеют право рассчитывать на сочувствие времени, в котором живут. Они — современники людей далекого будущего, и у них нет причины что-либо упорядочивать и подытоживать в ходе своего развития — разве что желание воздействовать на ближнего. Исключение составляют лишь те приведенные в систему обобщения, которые нужны им самим, чтобы уяснить собственное положение, и которые они сами вновь и вновь опровергают ради своего же внутреннего усовершенствования. Но стоит лишь им упорядочить или высказать то, что приобретено ими, как тут же появляются ученики, приверженцы, друзья и воинствующие противники, и философ уже не имеет права покушаться на основы своей собственной системы, отныне заселенной другими, и подвергать опасности множество жизней, которые она питает. Философ прервал свой собственный путь, которым должен следовать без оглядки и который возможен, пожалуй, лишь над обломками этого порядка, и, будучи вчера еще всесильным господином каждого своего шага, способным по своему произволу с царственным величием отдаться любой своей прихоти, он оказывается теперь лишь верховным жрецом системы, с каждым днем перерастающей своего создателя. Философы должны быть терпеливы; они должны
Райнер Мария Рильке и Александр Бену а 189
уметь ждать и не стремиться к тому, чтобы утвердить свое господство или создать государство, которое держится лишь возможностями своего времени; они — властители грядущих поколений, и их короны еще слиты воедино с теми рудами, что заполняют собою горные жилы... И поэтому я не хочу способствовать распространению философских идей, ибо это каждый раз сопряжено с опасностью, с великой опасностью обрести приверженцев, то есть создать тяжелые цепи, приковывающие философа, невесомого по своей сути, к тому времени, которому он не принадлежит... Вы собственными глазами можете видеть, каким ничтожно малым стал в Германии Ницше с тех пор, как каждый приказчик сделался ницшеанцем! Или по крайней мере возомнил себя таковым. Но именно такого рода воображение и опасно для великого священного имени! Разве люди, называющие себя именем Христа, не наносят ему ежедневно тысячи обид? Он некогда сжалился над ними и поверил, что сможет наделить их и укрепить тем, что было достигнуто им самим. Но ведь люди, ушедшие дальше других, работают ради будущего и потому должны быть суровы к своим современникам. У них нет хлеба для голодных, если даже им самим кажется временами обратное... У них есть только камни, и современникам кажется, что это хлеб и пища, хотя на деле это лишь основания и фундаменты грядущих дней, которые они не должны раздаривать. Вспомните о беспредельной свободе тех, кто обделен известностью и славой. Только эту свободу и должен беречь философ. Он может лишь каждый день обновляться, опровергая самого себя. Разве истинный Ницше не тот, который противоречил себе, и разве его нисхождение не началось с того момента, когда он принялся систематизировать самого себя? Разве Толстой, вмещавший тысячу противоречий, не был великим непревзойденным художником? А теперь он с трудом пробивается сквозь органическую окаменелость своего собственного мировоззрения, как та чудесная ранняя трава в начале «Воскресения».
У меня еще ни разу не было повода изложить все эти соображения на бумаге; простите меня, если читать это было для Вас в тягость. Мне так хорошо беседовать с Вами! Тема была вызвана Вашим же упоминанием о философе, о котором Вы обещаете рассказать в последующих письмах, а кроме того, желание высказаться так и жгло мне язык. Но не понимайте мои слова буквально: несмотря ни на что, я все же (и теперь уже всерьез) собираюсь прочесть В. В. Розанова и даже, если только у меня хватит сил, перевести его. Вы доставите мне большую радость, переслав мне его произведения, — что Вы
190 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
так любезно предлагаете сделать. (В свою очередь, Вы должны потребовать что-нибудь и от меня, иначе совесть меня совсем замучает!) —
Вы считаете, что для меня все-таки есть возможность стать сотрудником «Мира искусства»? Я бы хотел этого и сделал бы все возможное, чтобы это осуществилось. Но не предпочтут ли там кого-нибудь, кто пишет по-русски? Ведь мои работы надо будет еще переводить. Хотя я больше не живу в Берлине — центре нашей культурной жизни, Гамбург и Бремен, где тоже бывает много интересного, совсем рядом. И если бы мне удалось у вас регулярно сотрудничать, то, особенно при условии, что гонорар окажется высоким и будет выплачиваться аккуратно, я мог бы в наиболее важных случаях ездить в Берлин и Дрезден, чтобы посылать Вам статьи прямо с места. Разумеется, я писал бы лишь о наиболее существенном и с требуемой лаконичностью. Может быть, Вы переговорите по этому поводу еще раз с господином Дягилевым? Не следует ли мне самому обратиться к нему, или же он сочтет это за навязчивость? Не говоря уже об идеальных сторонах этого сотрудничества, оно было бы для меня прежде всего гарантией, хотя бы частичной, в моем нынешнем, крайне плачевном материальном положении. Я все еще очень зависим от моей семьи. Это меня в некоторых отношениях сковывает, а сейчас, когда я женился, эта несвобода мне особенно тяжела. И я хотел бы постепенно своим трудом обрести независимость. Конечно, г-н Дягилев вовсе не обязан при выборе иностранного корреспондента для своего журнала входить в его индивидуальное положение, но от Вас, дорогой господин Бенуа, у меня нет никаких оснований скрывать, почему для меня так важно постоянное сотрудничество и почему я так его добиваюсь. В Германии теперь все выглядит слишком «по-немецки», и тот неприятный псевдопатриотический тон, которым у нас изо всей силы пытаются провозгласить начало «нового немецкого ренессанса», закрывает мне путь почти во все периодические издания. А такое место позволило бы мне sine ira et studio" давать за границу материал о том, что делается у нас, точнее, о том немногом, что заслуживает вдумчивого отчета...
Если бы это только вышло! В ближайшие дни я вышлю Вам номер «Ди Цайт» (Вена),
в котором — к сожалению, только теперь — публикуется моя старая статья о Васнецове', я написал ее в 1899 году, после моей первой поездки в Россию. Сегодня для меня сохраняет свое значение лишь первая, общая часть этой статьи155. От Васнецова я после второго путешествования по России уже вовсе не так
* Без гнева и пристрастия (лат.).
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа \ 91
думаю, как тогда, а почти совсем согласен с вами. Тогда я видел только несколько снимок внутренности Киевского Владимирского собора, но в прошлом году я много передумал перед оригиналами! Но первый том этого статья, мне кажется лучше, и я надеюсь, что он Вам нравится. Я и это, может быть, теперь писал бы иначе, но вы будете все-таки узнать истинность моей преданности для вашего края. И потому посылаю вам номер журнала. Это у нас уж слышком часто делается: работы лежу m год или два на редакцию и после этого времени напечатаются — когда уж не имеют никакой связ<и> с автором...156 Дельные статьи, в которых хотя бы раз не упомянуто о величии Германии и не предсказано ее будущее, вообще не имеют теперь никаких шансов на опубликование в наших полулитературных журналах.
Так у нас\ Поскольку любое послание из России я воспринимаю как
праздник, то меня очень порадовала присланная мне на днях маленькая книжка (собственно говоря, я ожидал от нее еще большего), с автором которой я знаком, хотя и бегло. Я имею в виду «Записки пешехода» В. Янчевицкого. Вы знаете эту книгу. Расскази «Счастье», «Ходаки», «Странники» мне кажутся лучшими^7. Госп<один> Янчевицкий меня посетовал раз в Петербурге и я очень интересовался этого молодого писателья, который так энергично взял на себя всякие неудобства пешеходства, чтобы служить своему народу. Может быть я из этих рассказов перевожу что-нибудь для «Zukunft»* или «Der Lotse»*" (Гамбург)15*.
Ну вот, дорогой господин Бенуа, меня уже мучает совесть из-за этого разросшегося до невероятных размеров письма. Моя дорогая жена успела совершить прогулку, сейчас она должна вернуться, а я все это время сидел и писал Вам. Она шлет Вам дружеские пожелания и привет, и я еще долго буду сегодня рассказывать ей о нашем с Вами вечере в Петергофе.
Не будете ли Вы так любезны передать мой низкий поклон Вашей уважаемой супруге. А также простить мне, если к многочисленным просьбам, рассеянным по этому письму, я добавлю еще одну, выразив надежду, что скоро получу Ваш ответ (в связи с «Миром искусства» и В.В. Розановым), а кроме того, в связи с внутренней моей потребностью: слышать от вас, что Вы здоров и что моя дорогая Россия не так далеко от меня, как я иногда боюсь!
Ваш сердечно и искренно преданный P.M. Рильке.
* «Будущее» (нем.). 44 «Лоцман» (нем.).
192 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Обстоятельное письмо Рильке, содержавшее столь важные темы, Бенуа, тем не менее, оставил без ответа. В их переписке наступает новый перерыв, на этот раз — весьма продолжительный.
Прервались, видимо, и отношения Рильке с издательством Лангена. Впрочем, в августе 1901 года он сделал еще одну (последнюю) попытку связать русского и немецкого издателей.
РИЛЬКЕ- К. ХОЛЬМУ
Вестерведе под Бременом, 12 августа 1901
Дорогой господин Хольм,
поскольку я отсутствовал в течение нескольких дней, я только теперь обнаружил Ваше письмо от второго числа сего месяца. Не помню, посылал ли я Вам недавно нынешний адрес господина Протопопова: Самара, ящик 39.
Надеюсь (да и Вы сами выразили эту надежду), что переговоры с издателем приведут скоро к желаемому результату и заключение нашего договора станет возможным.
Может быть, этой зимой у меня тоже будет премьера в Берлине и я смогу посмотреть «Королей»159, постановка которых в Берлине и Мюнхене чрезвычайно меня интересует.
С сердечным приветствием
Ваш
Райнер Мария Рильке
Желаю Вам доброго отдыха!160
Лишь в октябре 1901 года в «Die Zeit» была напечатана статья Рильке «Русское искусство» (написанная еще в начале 1900-го). Появление этой статьи послужило поводом для нового обращения Рильке к Бенуа. Посылая ему оттиск статьи, Рильке вновь подчеркивает в сопроводительном письме, что его отношение к В.М. Васнецову с тех пор существенно изменилось (об этом еще более подробно говорилось в его июльском письме к Бенуа).
Ту же оговорку по поводу своей статьи Рильке делал и в других письмах, например к A.C. Суворину (см. ниже). А в декабре 1901 года, отправляя оттиск своей статьи на Рождество Герхарту Гауптману, Рильке писал:
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 193
Именно поездка в Россию смогла пробудить в моем развитии то, что ранее смутно таилось в моем чувстве: я впервые увидел людей, которые живут не случайностями, а существенностями, они не уязвлены бедой и не упоены радостью, если только эта беда или радость не находится в органической связи с Богом, иначе — с высшими потребностями и процессами их бытия. <...> И те, которые живут такой жизнью, — это никому неизвестные люди, крестьяне, научившие меня тому же; они могли бы стать или стали таковыми, поскольку строят свою жизнь из существенностей, соотнося любые повседневные вещи с вечной и последней целью. На этом пути я пришел и к русскому искусству, коим теперь усиленно занимаюсь. Однако то, что одаривает меня в этих моих размышлениях и облагораживает воспоминанием о двух моих поездках в Россию, есть итог и опыт столь тайного, интимного и нелитературного свойства, что я еще борюсь с формой, с возможностью выразить их ценой какой-то потери. Вот почему до сих пор появилась всего лишь одна статья, где затрагиваются эти вещи <...> Она была написана примерно два года тому назад и соответствует моему нынешнему ощущению лишь в своей первой, общей части161.
Из письма выясняется также, что Рильке не оставил своего намерения перевести монографию Бенуа на немецкий язык. Однако осуществить это намерение было по-прежнему нелегко. Дело затягивалось опять-таки по вине Протопопова, не пожелавшего вступить в переговоры с Лангеном.
РИЛЬКЕ- БЕНУА
Вестерведе близ Бремена, 15 ноября 1901
Дорогой и уважаемый господин Бенуа,
я уже так дольго ничего не слышал от Вас\ Не знаю даже, получили ли Вы мое последнее, весьма подробное письмо.
В нем — если помните — речь шла о статье, которую я предполагал опубликовать в журнале «Цайт». Эта статья (я говорил уже, что она устарела и справедлива лишь в первой своей части) была за истекшее время опубликована. Посылаю ее Вам приложением к данному письму.
В течение долгого времени я ничего не слышал и о том, что происходит в России (не получаю «Мир искусства», совсем ничего не знаю о Розанове. Лишь «Сокровища» приходят регулярно,
194 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
причем наибольшую радость мне доставил выпуск, посвященный коллекции Строганова^1. (Не могли бы Вы, дорогой господин Бенуа, распорядиться, чтобы отдельные выпуски «Сокр<о-вищ>» высылались теперь не в Шмаргендорф, а прямо сюда, в Вестерведе. Дело в том, что они по-прежнему приходят в Шмаргендорф и, достигая меня кружным путем, вполне могут однажды затеряться. Сообщите, пожалуйста, в конторе, что мой адрес изменился — Вам наверняка это легче сделать, чем мне.)
Но это — мелочи. Мне гораздо важнее знать, как Вы живете... Как чувствует
себя Ваша многоуважаемая супруга? Как дети? Напишите хоть несколько слов.
Когда выйдет вторая часть «Истории искусства»? Что слышно о Протопопове? Видимо, его отношения с издательством Ланген до сих пор не определились, поскольку Ланген все еще не заключает со мной договора. Я даже не представляю себе, на какой стадии находятся переговоры между обоими издательствами, однако мне очень хочется, чтобы это непомерно затянувшееся дело поскорей разрешилось.
Не напишите ли Вы Протопопову о том, что переговоры с издательством Ланген более нельзя затягивать. Лучшего издателя нам не найти во всей Германии; поэтому необходимо прийти к какому угодно соглашению, лишь бы оно устраивало обе стороны.
Послезавтра к нам приезжает Мутер: он дважды выступит в Бремене с докладом, посвященным прежде всего английскому искусству. Его процесс с Карло Бёклином, о котором Вы, бесспорно, читали, всколыхнул у нас все партии. Впрочем, все авторитетные голоса на стороне Мутера163.
В эту зиму меня ожидают две театральные премьеры: одна в Берлине в Резиденцтеатре, другая в Гамбурге, в роскошном Немецком театре. Пьеса, которую ставят в этих театрах, выйдет также отдельной книгой, я Вам ее обязательно пришлю. К Рождеству, а может быть, и раньше164.
Прошу Вас, напишите мне поскорее что-нибудь, а заодно скажите, что Вы думаете по поводу вопроса, затронутого мной в предыдущем письме165.
И еще: профессор Макс Лерс166, директор Королевского кабинета эстампов в Дрездене, хочет познакомиться с произведениями русских художников, работающих в технике офорта или автолитографии. Может быть, Вы назовете мне несколько имен. Не гравирует ли Бакст? Или Малявин? Нет ли гравюр и автолитографий у Левитана? Сообщите, пожалуйста! Думаю, что Дрезденский кабинет эстампов с удовольствием приобрел бы работы русских мастеров.
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 195
Передайте, пожалуйста, дорогой господин Бенуа, мой самый сердечный привет Вашей супруге и примите наилучшие пожелания от Вашего
Райнера Мария Рильке.
Упомянутый в письме визит Рихарда Мутера состоялся 20 ноября. После нескольких лекций в Бремене Мутер навестил Рильке в Вестерведе; откуда они отправились в Ворпсведе, и Рильке познакомил Мутера с художниками и их работами. «На прошлой неделе, — сообщал Рильке П.Д. Эттингеру 26 ноября 1901 года, — у нас в гостях был профессор Мутер, с которым меня связывают дружеские отношения; я с удовольствием показал ему пять мастерских, где работают художники Ворпсведе, и его впечатления были самыми благоприятными. Разумеется, мы говорили и о русском искусстве...»167. Через несколько дней в берлинской газете «Tag» («День») Мутер опубликовал статью «Ворпсведе» (номер от 27/28 ноября), в которой благодарил художников Ворпсведе, а также «своего друга Рильке» за «незабываемые часы»168. Нетрудно предположить, что в разговорах Рильке и Мутера о России и русском искусстве имя Бенуа всплывало неоднократно. Рильке не мог не рассказать (и даже показать) своему гостю первый том «Истории...» Бенуа — ведь Мутер стоял, так сказать, у колыбели этого начинания. Разговор шел, естественно, и о занятиях Рильке русским искусством. Недавно появившаяся в «Die Zeit» статья Рильке «Русское искусство» подводила к обсуждению вопроса о продолжении сотрудничества. Так это или нет, судить трудно, но, видимо, сразу после встречи с Мутером Рильке принимается писать вторую статью — «Основные тенденции в современном русском искусстве». Статья, отдельные пассажи которой явно навеяны книгой Бенуа, будет напечатана лишь через год (15 ноября 1902-го)169. Немало места в этой статье Рильке, как указывалось, уделит и самому Бенуа.
На другой день после отъезда Мутера Рильке предпринимает последнюю отчаянную попытку связать Лангена с Протопоповым и тем самым ускорить заключение договора. «Короткая приписка» от 21 ноября 1901-го выразительно характеризует ситуацию, сложившуюся к декабрю этого года.
РИЛЬКЕ-БЕНУА
Вестерведе близ Бремена, 21 ноября 1901
Дорогой господин Бенуа,
хочу сделать лишь короткую приписку к моему письму от 15 числа сего месяца.
196 Константин Лзадовский. Рильке и Россия
Господин Корфиц Хольм (издательство Лангена), от которого я только что получил письмо, сообщает, что господин Протопопов все еще не ответил на предложение, сделанное ему издательством несколько месяцев тому назад. Прошу Вас, дорогой господин Бенуа, поторопите его. Он должен принять решение, и само собой разумеется — положительное. Корфиц Хольм пишет мне, что условия, предложенные издательством Ланген, были для него (Протопопова) крайне благоприятными. Неужели господину Протопопову безразлично, выйдет ли Ваша «История русского искусства» на немецком языке, да еще в таком известном издательстве! Итак, если в самое ближайшее время со стороны господина Протопопова не последует никаких заявлений, Ланген потеряет интерес к делу, и мы опять останемся без издателя! Я сам не могу написать господину Протопопову (я ведь не знаю, действителен ли еще адрес «Самара»). Сделайте это, пожалуйста, сами, отправьте ему, если можно, телеграмму с просьбой немедленно написать в Мюнхен, в издательство Лангена, и дайте ему при этом понять, что он не должен упустить столь благоприятный случай.
Известите его, прошу Вас, ради нашего дела! На прошлой неделе Мутер дважды выступал перед лучшей
частью бременской публики и — с неизменным успехом. После этого он провел целые сутки у меня в гостях и получил громадное впечатление от работ художников Ворпсведе.
Мутер пишет сейчас книгу об английской живописи. Он очень трогательно вспоминал о Вас и просил кланяться. Его крайне интересует Сомов; со временем он хотел бы написать эссе: Бердслей, Сомов, Генрих Фогелер... Должно быть, в Вене на выставке «Сецессиона» сейчас много художников?170 Буду рад, если это так!
Напишите, пожалуйста, о себе. Я надеюсь, что скоро начну получать «Мир искусства», который все еще жду. Только, обязательно поторопите господина Протопопова и заставьте его немедленно принять решение. Это теперь самое главное!
Передайте самый теплый привет Вашей супруге и примите наилучшие пожелания от Вашего
весьма преданного
Райнера Мария Рильке.
На оба эти письма Бенуа отвечает 14/27 ноября 1901 года.
Райнер Мария Рильке и Александр Бену а 197
БЕНУА- РИЛЬКЕ
Lieber Herr Rilke*,
не знаю, право, как извиниться перед Вами в своем молчании. Впрочем, более полутора месяца мое молчание было обусловлено тяжелой болезнью моей старшей дочки171, отнявшей у меня все время и всю энергию что-либо делать. Великодушно простите меня. Теперь дочка поправляется.
Протопопова, по обыкновению, здесь нет. Как я Вам уже говорил: это милейший человек, но большой чудак и в делах положительно взбалмошный. Вместо того чтобы радоваться тому, что Ланген хочет издавать мою книгу, он с ним торгуется из-за каких-то пустяков, торгуется исключительно из принципа и упрямства, т<ак> к<ак> в то же время сорит массу денег зря. Такие типы у нас не редкость, но г. Протопопов все же исключение, как в хорошую сторону: он человек редкого благородства, — так и в худую — его чудачество доходит до безобразия. Тем не менее я попытаюсь последний раз склонить его на уступки и уладить это дело.
Вторую часть я уже закончил, и она печатается. Она, без сомнения, бледнее первой, но зато более современна и потому для иностранной публики, вероятно, более интересна.
Вместе с этой почтой я постараюсь Вам послать одно из замечательнейших сочинений г. Розанова, этого удивительного мыслителя и поэта. Не знаю только, поймете ли Вы его сбивчивый и запутанный язык. Если задумаете сделать с одной из этих статей перевод, то пришлите мне его на всякий случай для просмотра. «Мир искусства» собирается Вам также выслать несколько свежих номеров и первый том драгоценнейшего исследования Мережковского о Толстом и Достоевском. Такого исследования, по-моему, не найти во всей современной литературе. Впрочем, Вы сами удостоверитесь.
У нас здесь затевается новое философское общество. Скорее, религиозно-философское. Первая, кажется, серьезная и сердечная попытка сблизить представителей нашей церкви с людьми светскими. Не думайте бога ради, что это нечто «клерикальное». Членами этого общества руководит единственная цель: разобраться в назревших религиозных вопросах и там как-нибудь оформить, упорядочить (в высшем смысле) нашу духовную жизнь. Мережковский, Розанов, Тернавцев, епископ Сергий172 — члены-учредители173. Я чрезвычайно заинтересован этим явлением, но в душе сомневаюсь, чтоб «свет» и «цер-
* Дорогой господин Рильке (нем.).
198 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
ковь» могли бы совместно работать. Die Kluft*, которая между ними, не заполнить благими желаниями. Жму Вашу руку, прошу передать Вашей супруге нижайший поклон и остаюсь преданный Вам
Александр Бенуа.
Письмо Бенуа написано буквально накануне события, получившего впоследствии широкую известность в истории русской общественной мысли, — открытия в Петербурге 29 ноября 1901 года Религиозно-философских собраний, призванных сблизить русскую церковь и «общественность». Инициаторами Собраний были Д.С. Мережковский и З.Н. Гиппиус, стремившиеся в то время привить русскому обществу идею о «новом религиозном сознании». «Определенно мысль наша приняла такую форму: создать открытое, по возможности официальное общество людей религии и философии для свободного обсуждения вопросов Церкви и культуры», — вспоминала З.Н. Гиппиус174. Продолжавшиеся вплоть до апреля 1903 года, Религиозно-философские собрания в Петербурге быстро привлекли к себе внимание публики и печати, стали «модой». Их посещали Брюсов, молодой Блок, И.Е. Репин и многие другие, среди них — Александр Бенуа, глубоко захваченный в ту раннюю пору религиозной тематикой.
В печати преобладали, однако, нападки на Собрания; писатели, критики и публицисты требовали их закрытия, возмущались новыми «пророками» и т.п. Скептически отнеслись к Собраниям и некоторые крупные деятели русской культуры.
Характерно письмо Чехова к издателю B.C. Миролюбову, одному из учредителей Собраний, от 17/30 декабря 1901 года: «Читал я в "Новом времени" статью городового Розанова, из которой между прочим узнал о Вашей новой деятельности. Если б Вы знали, голубчик мой, как я был огорчен! Мне кажется, Вам необходимо уехать из Петербурга теперь же — в Нерви или в Ялту, но уехать. Что у Вас, у хорошего, прямого человека, что у Вас общего с Розановым, с превыспренно хитрейшим Сергием, наконец, с сытейшим Мережковским?»175 А В.Г. Короленко писал 12 февраля 1902 года тому же B.C. Миролюбову: «Боюсь я, что в Вашем религиозном обществе много разных хороших вещей, только нет одной — правды. Вы разбираете разные тонкости, "оцениваете" разных богословских мушек и не замечаете, какие реки слез и прямо крови льются от Ваших елейных собеседников»176.
Следует уточнить, что отношение А.Н. Бенуа к новому объединению было с самого начала весьма противоречивым. Расхождение
* Пропасть (нем.).
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 199
его с религиозно настроенными русскими символистами старшего поколения (Мережковским, З.Н. Гиппиус, Минским и др.) наметилось уже, как известно, в недрах журнала «Мир искусства». Дягилев и сплотившиеся вокруг него молодые художники (собственно «мирискусники») имели в лице Бенуа своего главного идеолога. Основными для этой группы были вопросы «эстетические» — само искусство. Мережковский же, возглавлявший одно время новосозданный литературный отдел «Мира искусства», противостоял «эстетам», призывая к «тенденции» (прежде всего — христианской!).
Впоследствии эти разногласия усилились и привели к почти полному отдалению от журнала его «литературных» сотрудников. Скептицизм, с которым Бенуа воспринял Религиозно-философские собрания (при всем своем искреннем интересе к ним), стал открыто проявляться уже в начале 1902 года. Черновые записки типа дневника, сделанные Бенуа в первые месяцы 1902-го, полны критических замечаний в адрес собраний и их учредителей (с которыми он в этот период часто встречается, беседует, спорит). Вот некоторые из этих записей: «Из разговора с Мережковским и Перцовым понял, что они совершенно не понимают церкви» (30 января / 12 февраля 1902 года). «На Религ<иозно>-фил<ософское собрание> опоздал <...> Шли прения. Толчея и скука. Впечатление такое, что обе стороны друг друга боятся» (31 января / 13 февраля 1902 года). Свое «хождение в религиозные салоны» Бенуа уже в январе 1902 года склонен был считать тщеславием177. В письме Бенуа к П.П. Перцову от 25 марта / 7 апреля 1902 года между прочим сказано: «Религиозно-философские продолжаются. Толпа и духота возрастающие. Суесловие тоже»178. О том же говорят публикуемые ниже письма Бенуа к Рильке, написанные в 1902 году. О своем несогласии с Мережковским и его кругом Бенуа высказался и публично — в журнале «Новый путь» в «Письме художника А.Б. к Д.С. Мережковскому» (1903).
Ответ Рильке — единственное из его писем к Бенуа, почти целиком написанное по-русски. Документов такого рода сохранилось немного (около семи), и каждый из них по-своему примечателен.
РИЛЬКЕ- БЕНУА
Вестерведе близ Ворпсведе (через Бремен), 6 декабря 1901
Дорогой и уважаемый господин Бенуа,
я так ясно вижу передо мною старшую Вашу дочку, что я вполне
200 Константин Азадовский. Рильке и Россия
могу сочувствовать Вашим заботам и теперь Вашей радости, что она поправляется!
Ваше любезное письмо было для меня, как и всегда, очень интересно. Благодарю сердечно.
Что касается г. Протопопова, то г. Гольм из Мюнхена пишет, что до сих пор еще никакого ответа нет. А я, прежде чем получил Ваше письмо, сам еще раз писал в Самару, где, кажется, Протопопова больше нет; но я теперь надеюсь, что он на Ваше письмо <не > уклоняется и что скоро получим окончательное его разрешение.
С нетерпением жду второго тома «Истории»: и когда получу ее, то уж непременно начинаю перевод, чтобы это дело, к которому я так стремлюсь, шло вперед!
Книги Розанова, которую Вы мне посылали вместе последним письмом, еще здесь нет, и я боюсь, что она — как иногда случиться, пропала по дороге; ведь, пространство между нами уж слишком широкое!
До сих пор я только первый том сочинения г. Мережковского получил и я на днях буду углубляться в эту важную книгу.
Что Вы пишете от этого нового общества, то я точно как и Вы, сомневаюсь, будет ли возможно обоим партиям работать вместе? Но самая идея прямо превосходная и, как бы сказать, полна будущности.
Что мне всегда очень утешительно и важно узнать что-нибудь из таких собитиях, я не должен Вам отдельно сказать.
А как: получили ли Вы фрагмент журнала «Die Zeit» ? Если Вам будет немножко времени, то скажите мне, пожалуйста, нравиться ли Вам первый, т.е. общий отдел моего опыта; я без Вашего мнения немогу шагать дальше по этой дороге, да и это очень хочется! Кланяюсь Вашей супруге.
Искренно и сердечно преданный Вам
Райнер Мария Рильке.
<Приписка:> Пожалуйста, назовите мне СРОЧНО имена современных русских художников-графиков, которые занимаются гравированием и литографированием. Дело в том, что некоторые вещи такого рода проф<ессор> Лерс хотел бы приобрести для Дрезденского кабинета эстампов. Я не знаю, например, занимается ли гравированием Сомов; ведь у него должны быть поистине великолепные работы!
Я рад, что скоро получу отдельные выпуски журнала «Мир искусства»*.
Сердечно Ваш Р<айнер> М<ария> Р<ильке>
Райнер Мария Рильке и Александр Бену а 201
О сочинении Мережковского я в любом случае буду писать для одного из наших журналов. Эту рецензию Вы сразу же получите!179
Рильке, как видно, настойчиво пытается получить мнение Бе-нуа по поводу своей статьи. Бенуа же как будто не слышит этой просьбы; ни в одном из своих писем к Рильке он ни единым словом не отозвался на «Русское искусство». Думается, Бенуа смущала не столько вторая часть статьи, тем более что и сам автор от нее всячески отмежевывался (см., например, ее последний абзац, явно приписанный позднее), сколько первая — о России. Конечно, религиозные упования Рильке отчасти перекликались с духовными исканиями Бенуа того времени, но восторженное, безудержное русофильство, которым проникнута эта статья, должно было все же вызывать у «западника» Бенуа если не раздражение, то, во всяком случае, настороженность.
Письма Рильке от 15 и 21 ноября побудили Бенуа к решительным действиям. Связавшись с Протопоповым, он добился от него согласия вести переговоры с Лангеном по собственному усмотрению. Понятно, что Бенуа, весьма заинтересованный в издании своей книги в Германии, был готов на любые условия мюнхенского издательства. Дело, казалось, принимало благоприятный оборот.
БЕНУА- РИЛЬКЕ
< Петербурга 27 декабря 1901/9 января 1902
Lieber Herr Rilke*,
получили ли Вы Розанова? Очень хотел бы Вам послать на Weihnachtstisch** мою вторую часть, но она все еще не поспела. Г. Протопопов все странствует по своим имениям, и дело подвигается туго. — На днях он мне написал письмо, в котором просит, чтобы я взялся вести переговоры с немецким издателем. Ему, мол, неловко отступаться от своих слов, а я могу согласиться и на менее выгодные условия. Если еще Лангену и Вам не надоела эта проволочка, то не откажите возобновить переговоры, но уже со мной.
'Дорогой господин Рильке (нем.). ** Рождественский стол (нем.).
202 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Больше сегодня не пишу, т<ак> к<ак> в страшных попы-хах. Праздники и начало нового года.
Жму Вашу руку. Вашей супруге мое нижайшее почтение.
Остаюсь искренно преданным Вам
А. Бенуа.
P.S. Когда ж Вы в Россию?
Однако «возобновить переговоры» не удалось. Бесплодная переписка, растянувшаяся на восемь месяцев, видимо, охладила Лангена и Корфица Хольма. Как можно видеть из последних писем Рильке к Бенуа, Ланген не реагировал более на запросы переводчика. В письме к Бенуа от 5 августа 1902 года (см. ниже) Рильке сообщает, что Ланген «вдруг потерял всякое желание издавать Историю русской живописи».
Возникает вопрос: успел ли Рильке в 1901 году приняться за перевод? Из его письма к Бенуа от 6 декабря 1901 года, приведенного выше, явствует, что к работе он так и не приступил. Существуют, впрочем, иные свидетельства, принадлежащие самому Рильке. Например, его письмо в издательство С. Фишера (дата: 31 мая 1901) содержит такую фразу: «В настоящее время я занят большой переводческой работой с русского языка»180. Еще более определенно Рильке высказывается в письме к М. Лерсу 7 октября 1901 года:
Убедившись в том, что и немцы начинают проявлять искренний интерес к незнакомым цивилизациям чужих народов, я начал недавно переводить с русского языка новую историю искусства (ее автор, Александр Бенуа, — молодой и одаренный художник, долго работавший в Париже); и поскольку малое явление русского искусства вызвало у Вас интерес181, я пребываю в надежде, что и мой перевод будет благожелательно принят лучшими среди нас и придется по вкусу многим, умеющим ощутить в том, что кажется очень далеким, чувство великого сродства, делающего любое искусство единой песней, единым порывом, единым гимном182.
Несомненно, однако, что эти «заделы», даже если они и имели место, были крайне незначительны.
Желание Рильке перевести книгу Бенуа оказалось искренним и прочным: поэт долгое время не хотел расстаться со своим замыслом. В литературных кругах Германии даже бытовало мнение, что Рильке выполнил эту работу183, а «Немецкий литературный кален-
Ра и н ер Мария Рильке и Александр Бе ну а 203
дарь» давал анонсы о готовящемся издании книги Бенуа в переводе Рильке вплоть до 1905 года184. Но осуществить свой замысел Рильке так и не удалось. Начинание было сорвано по вине издателей (как русского, так и немецкого), не сумевших своевременно прийти к обоюдному соглашению. Другая причина заключалась в том, что житейские обстоятельства, вторгаясь в жизнь Рильке, все более отвлекали его. О некоторых из них идет речь в его последующих письмах к Бенуа.
НЕСОСТОЯВШИЙСЯ ПЕРЕЕЗД В РОССИЮ
Женитьба на Кларе Вестхоф поставила Рильке перед необходимостью заботиться о семье. Не имея твердого дохода, поэт мог рассчитывать только на литературный заработок. В течение всего 1901 года он тщетно пытается добиться постоянного сотрудничества в каком-либо из немецких периодических изданий. (Отсюда же — его настойчивое стремление закрепиться в журнале «Мир искусства».) Положение супругов Рильке еще более осложняется к концу 1901 года: 12 декабря у них рождается дочка Рут. В начале января Рильке получает известие от родственников, что пособие, которое регулярно выплачивалось ему «для занятий», прекратится в середине 1902 года: женатый человек должен быть самостоятельным и ни от кого не зависеть. Взволнованный и огорченный неприятным сообщением, Рильке начинает лихорадочно искать себе более или менее надежный источник заработка; он помышляет о месте в редакции какого-либо журнала, в издательстве или картинной галерее. Рассылая письма, в которых он сообщает о себе основные сведения, Рильке предлагает свои услуги в качестве журналиста, обозревателя, художественного критика. Так, узнав, что бельгийский писатель Пол де Мон (1857—1931) затевает издание нового журнала «Искусство и жизнь» на фламандском языке, Рильке спрашивает 10 января 1902 года: «Не можете ли использовать меня?» Упоминая о своем знании русского и французского языков, Рильке выказывает готовность быстро овладеть и фламандским, а кроме того, задает вопрос о возможности своего сотрудничества в готовящемся издании185. С подобными вопросами Рильке обращался в те месяцы и к другим своим знакомым.
Тогда-то у Рильке и вызревает дерзкий, хотя и не случайный замысел: переселиться в Россию. С его осуществлением поэт связывал особые надежды. Ведь еще 6 июля 1901 года он спрашивал А.Н. Бенуа: «...Если Вы услышите о каком-либо русском журнале, которому могут пригодиться мои услуги, напишите мне. Я согласен на любую работу, которая хоть как-то оплачивается». Тот же
204 Константин Лзадовский. Рильке и Россия
самый вопрос был повторен спустя три недели. «Вы считаете, — писал Рильке, — что для меня все-таки есть возможность стать сотрудником "Мира искусства"»! Я бы хотел этого и сделал бы все возможное, чтобы это осуществилось. Но не предпочтут ли там кого-нибудь, кто пишет по-русски?» И, наконец, в поздравительном новогоднем письме Рильке придает своему эпистолярному диалогу с А.Н. Бенуа новый оттенок.
РИЛЬКЕ- БЕНУА
<Вестерведе, конец декабря 1901 >
Мой дорогой и уважаемый господин Бенуа,
С новым годом... с новым трудом... это мне кажется лучше чем счастье... Но желаю также и счастья. Надеюсь, что дочурка Ваша совсем поправилась и Вы весело провели праздничные дни.
У меня появилась маленькая дочка186, и это заметно скрасило мое Рождество. Правда, тяжелые заботы, которые лежат на мне, от этого не исчезли. Мои обстоятельства очень ухудшились, и я не знаю, как мы проживем весь будущий год. Более всего я мечтаю о том, чтобы навсегда переселиться в Россию и устроиться там на службу. Как Вы думаете, найдется ли для меня работа? Живя здесь, я не могу писать для русских изданий, так как недостаточно владею русским языком. Но из России я мог бы посылать в немецкие газеты любую корреспонденцию. Если Вы услышите, что где-то есть вакантное место, которое, по Вашему мнению, мне подошло бы, вспомните обо мне, прошу Вас. Завтра я отправляю Вам две вещи: 1. Оттиски трех моих статей «Об искусстве». Прошу Вас пристроить их в «Мир искусства», если Вы сочтете это возможным. Мне очень важно добиться наконец сотрудничества в этом журнале. Статьи представляют собой фрагмент книги «Об искусстве», на которой я работаю187. Проследите, пожалуйста, чтобы дело с «Мир<ом> иск<усства>» не затянулось. Может быть, мне, с моей стороны, написать по поводу статей прямо в редакцию? 2. Мою новую книгу «Последние»188.
Пожалуйста, простите, что Вас беспокоит
искренне преданный Вам
P.M. Рильке
Райнер Мария Рильке и Александр Бену а 205
Передайте мои наилучшие пожелания к 1902 году Вашей супруге.
О том же Рильке пишет и Л.О. Пастернаку 9 января 1902 года: «О, если бы я мог подыскать себе в Москве какое-нибудь местечко, какую-нибудь должность со скромным доходом, которая позволила бы мне продолжать мою работу спокойно и без будничных забот, я переселился бы в Вашу страну, не медля ни минуты. Моя тоска по ней и без того достаточно велика!»189 А в письме к H.A. Толстому, написанном 11 января 1902 года, Рильке говорит: «Все с большей ясностью я ощущаю, что Россия — моя родина, а все остальное — чужбина... Если бы я мог там работать и скромно зарабатывать свой хлеб, но увы! это желание слишком трудно осуществить!»190
Намерение Рильке переселиться в Россию Бенуа комментирует в своем недатированном письме к нему.
БЕНУА- РИЛЬКЕ
< Петербург, февраль 1902>
Lieber Herr Rilke*,
Ваше последнее письмо очень огорчило меня. Это очень скверно, что Verhältnisse sich verschlechtern". Что же так? Да неужели же правда в XX веке лучше не жениться? Тесно стало на свете жить? Желаю Вам от души, чтоб наступило теперь и как можно скорее eine Verbesserung der Verhältnisse***191.
Вы хотите переселиться в Россию. Разумеется, есть кое-что за этот проект. Если Вы найдете издание, в которое Вы можете писать корреспонденцию из России, — то это и не дурно. Но вот что. Считаю долгом Вас предупредить, что здесь жизнь гораздо дороже, чем в Германии, — приблизительно вдвое, если не втрое. Квартира, пища, одежда — все отчаянно дорого, и, положительно, люди, которые за границей могли бы жить даже с шиком, здесь еле-еле перебиваются. Во всяком случае, я готов Вам дать все надлежащие сведения, если бы это Вам понадобилось.
Протопопов все беспокоится, согласится ли теперь Ланген возобновить переговоры. Большой чудак. Книга моя Бог знает
* Дорогой господин Рильке (нем.). ** Обстоятельства ухудшились (нем.). **" Улучшение обстоятельств (нем.).
206 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
когда выйдет, т<ак> к<ак> типография безобразно медленно работает. Вообще, должен Вам сказать по совести, что не совсем разделяю Вашего восторга перед нашим отечеством. Впрочем, должен сознаться, что Ваше, особенно с тех пор, что состоялось открытие берлинской Siegeshalle*, — не лучше192.
Религиозно-философское общество процветает. Очень интересно, хотя, разумеется, много сумбура. Последнее время дебатировался вопрос, был ли компетентен Синод в отлучении Льва Толстого от церкви193. Вас бы это, наверное, очень заинтересовало.
Большое спасибо за книгу194, хотя должен сознаться, что в душе у меня большая révolte** против всего этого декадентства. Надо во что бы то ни стало поздороветь и, хотя бы с полным отчаянием в душе, жить бодро. С нас взыщется — эта наша расслабленность. Мы много сами в ней виноваты. Предоставим же толпе хиреть и утопать в nuances'ax***. Земля еще хороша, и даже очень, а не надо забывать, что есть еще небо.
Совершенно преданный Вам
А. Бенуа.
За деловыми, как будто невзначай оброненными замечаниями («Считаю долгом Вас предупредить, что здесь жизнь гораздо дороже, чем в Германии...» и т.д.) угадывается желание Бенуа предостеречь своего знакомого в Германии от столь решительного и рискованного шага. Рильке же тем временем продолжает попытки устроить свою жизнь. Одним из тех, кому он письменно рассказал в январе 1902 года о своей плачевной ситуации, был широко известный в то время писатель-публицист Максимилиан Гарден (настоящее имя — Феликс Эрнст Витковски; 1861 — 1927), издававший в Берлине журнал «Die Zukunft» («Будущее»). Гарден снискал себе в Германии немалую популярность как сторонник Бисмарка, выступавший против кайзера Вильгельма II и его политики. В 1890-е годы он был связан с «Новым временем» и лично с Сувориным. Гарден явно благоволил к Рильке, не раз печатал между 1897 и 1905 годами его стихи, очерки и рецензии в своем журнале. Текст рильков-ского письма неизвестен, но содержание его проясняется ответным письмом от 23 января 1902 года, где М. Гарден, в частности, пишет: «Россия была бы неплохим выходом. У Вас, кажется, уже есть там
* Аллея победы (нем.). "" Бунт (франц.). ""* Оттенках (франц.).
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 207
знакомые, да и я мог бы помочь Вам установить некоторые контакты. Правда, не знаю, каким образом Вы смогли бы содержать себя там первое время, ведь о сотрудничестве в какой-нибудь газете Вы думаете, конечно, с большой неохотой»195.
Ответил Рильке на эти строки или нет, опять-таки неизвестно. Однако месяц с лишним спустя, 2 марта 1902 года, М. Гарден — возможно, по собственному побуждению — предлагает Рильке конкретные действия. «Если Вы все же хотите попытать счастья в России, — пишет он, — то для начала советую Вам направить вместе с прилагаемой карточкой196 подробное письмо Алексею Суворину, владельцу "Нового времени", и спросить его, не может ли он предоставить Вам какую-нибудь выгодную область деятельности. Он отнюдь не издатель в немецком понимании, скорее весьма ценимый писатель, также и драматург, очень склонный к меценатству, дряхлый, но тонко чувствующий; в прежнее время — я не видел его уже несколько лет — он всегда был готов поощрять таланты. Разумеется, письмо должно попасть в его руки, то есть лучше послать в С.-Петербург частным образом. Наверное, кто-нибудь из Ваших петербургских знакомых мог бы сам передать ему это письмо. Суворин очень дружен с Толстым и долгое время поддерживал Чехова197 <...> Если не выйдет, поищем других путей»198.
Рильке ухватился за предложение Гардена и немедленно написал Суворину. Следуя рекомендации Гардена, он не счел возможным отправить свое письмо прямо в редакцию «Нового времени», а решил переслать его через А.Н. Бенуа.
РИЛЬКЕ- БЕНУА
Вестерведе близ Ворпсведе (под Бременом),
5 марта 1902
Дорогой и глубокоуважаемый господин Бенуа,
я осуществил сценическую постановку пьесы Метерлинка «Сестра Беатриса». Это была нелегкая работа, но берусь утверждать, что получилась она неплохо, чему я радуюсь все больше и больше. Публика, не оказав сопротивления, покорилась тому огромному волнению, которое поднялось из глубины драмы и захватило присутствующих. Драма была поставлена по случаю открытия наново перестроенной художественной галереи (в которой теперь разместилась очень интересная международная выставка изобразительного искусства199), а небольшое торжественное представление, текст которого я прилагаю, подчерки-
208 Константин Лзадовский. Рильке и Россия
вало связь между драмой и назначением здания200. Быть может, это Вас в какой-то мере заинтересует.
Кроме того, я должен был подготовить доклад201 и, связанный всем этим, не мог выбрать времени, чтобы поблагодарить Вас за оба Ваши письма; последнему из них я особенно рад. Я тотчас же написал Корфицу Хольму, заместителю Лангена, и надеюсь, что дело с переводом теперь быстро наладится. Насколько я могу судить, условия для Лангена крайне благоприятны.
А сегодня я хотел просить Вас о большом одолжении. К этому письму приложено другое, чрезвычайно важное для меня, оно адресовано издателю газеты «Новое время», господину Алексею Суворину! Я не отправил это письмо по почте — мне сказали, что так оно вряд ли попадет в руки Суворина и что гораздо лучше, если кто-нибудь лично вручит его или же обеспечит доставку каким угодно надежным путем (скажем, через посыльного). Я не знаю, в каких Вы отношениях с А<лексеем> С<ергеевичем>, возможно, у Вас с ним есть прямая связь; для меня было бы, конечно, лучше всего, если бы Вы сами взялись передать ему письмо. Если же это не получится, перешлите его, пожалуйста, с человеком, на которого можно положиться.
Я не стал бы обременять Вас этой просьбой, но это письмо настолько важно для моего будущего, что я готов на все, лишь бы оно как можно скорее и наверняка попало к Суворину! В нем содержится очень ценная рекомендация, на которую я возлагаю большие надежды. Согласны ли Вы, дорогой господин Бенуа, оказать мне эту дружескую услугу?
И пожалуйста, известите меня, попало ли мое письмо прямо к СУВОРИНУ? ХОТЯ бы открыткой, в двух словах. Надеюсь, это не затруднит Вас. Если, в крайнем случае, Вы отправите письмо с посыльным, то обяжите его «вручить лично». Сделайте это, прошу Вас.
Моя жена, с которой Вы незнакомы, кланяется Вам, а я прошу Вас передать мой самый сердечный привет Вашей супруге. Я очень благодарен Вам за эту услугу. От этого многое зависит.
В следующий раз напишу больше.
Весьма Вам преданный Райнер Мария Рильке.
Так как я не знаю точного адреса Алекс<ея> Серг<еевича> Суворина, то ПРОШУ Вас: надпишите сами конверт. Огромное спасибо!
Райнер Мария Рильке и Александр Бену а 209
РИЛЬКЕ - A.C. СУВОРИНУ
Вестерведе близ Ворпсведе (через Бремен),
5 марта 1902
Милостивый государь, многоуважаемый Алексей Сергеевич,
меня рекомендует Вам Максимилиан Гарден*202, и поэтому, набравшись смелости, я обращаюсь к Вам и надеюсь, что Вы не откажетесь меня выслушать. Сразу же скажу о том, что мне нужно и что Вы могли бы мне дать: родину и возможность, служа ей, развиваться самому.
Ибо я лишен всего этого. Я написал несколько книг: стихотворения, повести и рассказы203; некоторые из моих драм поставлены на сцене204. Я знаю, что, живя ради моего искусства, поступаю правильно, ведь только оно меня возвышает и поддерживает; благодаря ему я получил все, что у меня есть, и все, что я обретаю, принадлежит ему.
Будь я богат, я мог бы с моим искусством жить в каком-нибудь отдаленном уголке Германии или Австрии (моей родины в более узком смысле), не заботясь о том, что делают и чему поклоняются люди. Одно время я так и жил, хотя я беден и на руках у меня жена и маленькая дочь, которые мне доверились. В одном из своих писем Крамской сказал, что доверие близких наполняет его гордостью205; и я тоже горжусь этим от всего сердца. Но едва лишь я — ради заработка — хочу сделать мое искусство хоть немного плодоносным или пытаюсь всего-навсего обнаружить связь между тем, что я думаю и чувствую, и тем, что занимает сегодня людей в Германии, как я отчетливо вижу, что не только мои сочинения ни у кого не найдут здесь отклика, но и вся моя сила не может ни на что пригодиться и быть использована в организме этого тщеславного времени, когда все поверили в наступающий «немецкий ренессанс»206. Я одинокий и лишний в этой стране, где нет смирения и нет Бога для смиренных и молчаливых. И я не усомнился бы в том, что буду везде таким же одиноким, потерянным и лишним, если бы дважды (в 1899 и 1900 году) не посетил России, где узнал, что и у меня есть родина, что на земле есть край, в котором я мог бы пустить корни, и есть народ, который я мог бы любить, который — люблю.
Мне недостает слов, чтобы рассказать Вам, каким событием оказалась для меня Москва, когда я впервые ее увидел. Все
* Прилагаю записку М. Гардена из Берлина. — Примеч. Рильке.
210 Константин Азадовский. Рильке и Россия
мое потерянное детство, затопленное годами тревожной и запутанной юности, стало всплывать, как затонувший город, и когда однажды в пасхальную ночь я стоял в Кремле со свечкой в руках, а колокол Ивана Великого бил громко и гулко, мне чудилось, что я слышу, как бьется сердце страны, ожидающей со дня на день своего будущего. Но мои воспоминания не сводятся к столь мимолетным впечатлениям. После той первой поездки я возвратился в Берлин и принялся изучать язык страны, явившейся мне как откровение. Я читал и перечитывал «Казаков» Толстого, пока не понял в них каждое слово; и еще до того, как я вторично отправился в Россию, я перевел «Чайку» Чехова™1 и читал по-русски исторические труды Пыпина и Костомарова™. Потом началось мое путешествие. Первой целью была Москва, где я уже раньше обзавелся знакомствами, оттуда я поехал в Тулу, и незабываемым майским днем в Ясной мне выпало счастье сопровождать на прогулке графа Толстого, с которым я познакомился еще в Москве209. Мы шли под сильным весенним ветром, мчавшимся к старым деревьям парка через покрытые незабудками холмы, и я видел рядом с собой великого старца, шагавшего спокойно и бодро: его белую бороду отвевало назад, и она все время билась о его плечи, но когда я глядел на его лицо (этот завершенный труд великой, могучей жизни), мне казалось, что нет никакого ветра; устремленное вперед, оно было словно обнесено своей собственной внутренней тишиной, в то время как он говорил слова, уравновешенные и справедливые, — я нередко слышу их и поныне в тихие добрые часы. Словно получивший благословение, я продолжал свой путь. Некоторое время я провел в Киеве, где посетил монастырские пещеры и близлежащие скиты, потом спустился по реке до Кременчуга, пересек весь край и наконец у Саратова ступил на берег великой Волги. И нет у меня надежды пережить сызнова столь великие дни, какие были тогда, когда я плыл пароходом вверх по течению. «Все, что я видел до этого (так писал я тогда в своем дневнике), было лишь образом страны, реки и мира; здесь же все подлинно. Мне кажется, я увидел само Творение. Все вещи — по замыслу Бога-Отца»...210
И так я узнал старинные города: Казань, Нижний, Ярославль и Тверь. Потом я жил в деревне Завидово у Дрожжина Спиридо-на Дмитр<иевича>, крестьянского поэта211, и провел увлекательные насыщенные дни у Николая Толстого в его имении Новинки. Затем я побывал еще в Новгороде Великом и вернулся в Петербург, чтобы поработать в Публичной библиотеке. Я мало с кем виделся (было позднее лето, когда все в разъезде). Общие интересы свели меня с Алекс<андром> Бенуа (сейчас я
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 211
перевожу на немецкий его «Историю живописи XIX века»)*. Но совершенно незабываемым остался для меня визит к Анатолию Крамскому212, показавшему мне множество этюдов своего отца, которого я глубоко люблю и уважаю. В его письмах есть немало такого, что могло бы стать откровением для художников Запада, будь они достаточно зрелыми и серьезными, чтобы это понять.
С тяжелым сердцем и нехотя покидал я в тот раз Россию, и у меня было чувство, что я совершаю ошибку. Помогите же мне, многоуважаемый господин Суворин, ее теперь исправить.
Я не могу сказать точно, о чем прошу Вас. Но, прочитав это письмо, Вы наверняка поймете то, что в нем нигде не высказано: можете ли Вы меня использовать и как? Это и есть моя просьба: используйте меня! Дайте мне заняться — наряду с моим искусством, коему я принадлежу, — каким-нибудь честным полезным делом, которое прокормит меня и мою семью. Позвольте мне приложить мои силы к какому-нибудь доброму начинанию; я с радостью готов применить их на любом указанном Вами месте. Потому что я доверяю Вам. Соедините меня как угодно с Вашей великой и полной будущего страной, в которую я верю каждой частицей моего чувства. Свяжите меня с собой и своими планами — и я стану еще свободнее, чем теперь, когда я ничем не связан.
Здесь нужно сделать несколько конкретных пояснений и уточнений. До сих пор я уклонялся от любой журналистской деятельности, усматривая в ней (при том мелочно-тенденциозном характере, который она всюду получает у нас) опасность для моей уединенной работы художника и — неправоту. Однако уже многие годы я пишу в журналах о картинах и книгах, об искусстве и жизни. На этом пути я мог бы продолжать свою работу. Теперь что касается языка: я довольно свободно читаю по-русски, перевожу без малейшего затруднения и чувствую этот язык настолько глубоко, что иной раз, в часы вдохновения, могу писать и русские стихи, черпая из бессознательного. Живя в Вашей стране и слыша вокруг себя любимую, духовно родственную речь, я, несомненно, за короткое время выучился бы писать по-русски, о чем мечтаю. Я уже нередко писал русские письма, и если не сделал этого на сей раз, то лишь потому, что должен был сказать о многом, и мне казалось, что я могу это выразить яснее и лучше на привычном для меня языке.
* Из круга «Н<ового> В<ремени> я познакомился лишь с Вл<адимиром> Г. Янчевецким, который мне очень понравился. — Примеч. Рильке.
212 Константин Азадовский. Рильке и Россия
И еще одно, о чем приходится сказать особо. Вы, конечно, понимаете, многоуважаемый господин Суворин, что в тот самый момент, как я сделаю этот шаг, мое немецкое прошлое будет сожжено и я не смогу к нему более вернуться. Поэтому я должен попасть в надежные условия, обеспечивающие мне возможность нормальной жизни с женой и ребенком и одновременно — досуга для развития моих художнических задатков, иначе говоря, я должен найти себе такое занятие, которое не препятствовало бы моему творчеству и не поглощало бы все мои силы. Вы, так часто помогавший художникам и поэтам, конечно, поймете, что я имею в виду. Между прочим, в нашей семье не будет иждивенцев, потому что моя жена — очень одаренная молодая скульпторша, уже создавшая кое-что значительное; одно время она работала в Париже у Родена. Теперь мы живем здесь, в крестьянской хижине, одиноко стоящей в низине, вдали от мира, именуемого Германией, и желаем лишь одного: быть друг другу опорой, жить истинно серьезной и большой жизнью, из которой поднимается глубокое и тихое искусство, подобно тому, как вырастает дерево, чьим плодам возрадуются люди будущего.
Моя жена не знает России; но я много ей рассказывал о Вашей стране, и она готова оставить родину, ставшую и для нее чужбиной, и переселиться вместе со мной в Россию — на мою духовную родину.
О, если б нам удалось наладить там жизнь! Я думаю, это возможно, потому что люблю Вашу страну и
ее людей, ее страдания и ее величие, а любовь — это сила и союзница Божья.
С этой просьбой, высокочтимый мэтр213, и обращается к Вам полный надежды
Вам глубоко и почтительно преданный
Райнер Мар<ия> Рильке
(Вестерведе — Ворпсведе. Город Бремен).
NB: Сегодня я прилагаю лишь старую статью о русск<ом> искусстве; она уже не вполне отражает мои нынешние взгляды, но еще справедлива в своей общей части214.
Если пожелаете заглянуть в мои книги, я немедля вышлю Вам некоторые из них.
Я родился в 1875 году в Праге (в немецкой семье); первую книгу опубликовал в 1895 году215. В целом же у меня четыре
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 213
стихотворных сборника216, четыре книги повестей и рассказов217, три драмы218 и ряд статей в журналах «Пан», «Винер Рундшау», «Югенд», «Инзель» и др.»219
К письму Рильке приложил свою статью «Русское искусство». Все это и было затем отправлено А.Н. Бенуа, который без промедления выполнил просьбу Рильке220. Письмо попало к Суворину (и сохранилось в бумагах его архива221). Но было ли оно прочитано Сувориным, и если да, то как воспринял издатель «Нового времени» письмо от неизвестного ему молодого писателя из Германии, — об этом сведений не имеется. Во всяком случае, никакого ответа на свое обращение Рильке не получил.
Конечно, поступок Рильке — несмотря на искреннее, глубоко поэтичное письмо, сочиненное и направленное Суворину, — свидетельствует в первую очередь о том, насколько он был все же далек от понимания реальной ситуации в России и расстановки в ней общественных сил. Наивно было со стороны Рильке надеяться, что Суворин войдет в его положение, предоставит ему выгодную должность в редакции «Нового времени» или поможет с устройством в каком-либо ином месте. Кроме того, Рильке, бесспорно, преувеличивал посредническую роль Максимилиана Гардена: громкий (и отчасти скандальный) шум вокруг журналистской деятельности Гардена, как бы ни относился к нему лично Суворин, все же имел в России относительно слабый отзвук. И самое главное: Рильке, видимо, совсем не догадывался, сколь одиозным в кругах либеральной русской интеллигенции, где он преимущественно и вращался, приезжая в Россию, является имя Суворина и сколь консервативна газета «Новое время». Впрочем, это обстоятельство могло и не смутить Рильке с его влечением к православию, русским царям и т.д., хотя, с другой стороны, немецкий поэт совершенно не представлял себе, до какой степени расходятся его красивые слова о богоизбранном русском народе с тем консервативно-«пат-риотическим», националистским и антисемитским духом, который насаждало в России «Новое время». Не может, наконец, не вызвать улыбки и попытка германского поэта действовать через Бенуа — человека из противоположного Суворину лагеря, к тому же одного из вдохновителей «Мира искусства»: деятельность этого художественного объединения, как и одноименного журнала, подвергалась в 1898—1900 годах особенно злобным нападкам именно на страницах «Нового времени». В.П. Буренин, ведущий критик и фельетонист этой газеты, обвинял руководителей «Мира искусства» во всевозможных грехах (вплоть до присвоения денег). Рильке едва ли знал о громком скандале, разразившемся в апреле 1899 года, когда Дягилев, явившись (вместе с Д.В. Философовым)
214 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
к Буренину, отомстил ему: «Кратко объяснив вышедшему хозяину цель визита, — вспоминает один из современников, — Дягилев бывшим у него в руке цилиндром нанес ему по физиономии вразумляющий удар...»222 Впрочем, позднее отношения мирискусников (и лично Дягилева) с A.C. Сувориным приняли более мирный характер.
В своих воспоминаниях Бенуа признается, что ненавидел газету «Новое время» всеми силами души, «несмотря на талантливость ее вдохновителя»223. Представляется неслучайным, что он никак не ответил на письмо Рильке от 5 марта и не стал комментировать его послание к Суворину. Их переписка возобновляется спустя ровно пять месяцев: 5 августа 1902 года Рильке вновь обращается к Бенуа по поводу его книги. В этом письме, написанном за несколько недель до отъезда в Париж, Рильке говорит о переселении в Россию как о своей «конечной цели». Однако и этому проекту (главному из многих замыслов Рильке, связанных с Россией!) не суждено было осуществиться. Пребывание в Париже и последовавшее затем сближение с Роденом изменили, как известно, всю жизнь поэта. Ее «русский период» обрывается осенью 1902 года.
РИЛЬКЕ - БЕНУА
Вестерведе (близ Ворпсведе), 5 августа 1902
Мой дорогой господин Бенуа,
в последний раз я писал Вам 5 марта (как давно это было!), а ведь прошло еще больше времени с тех пор, как я не имею от Вас никаких вестей. Поэтому прежде всего — как Вы живете, как Ваша супруга и все Ваши? Я часто с теплотой вспоминал о Вас, но написать Вам не было времени, потому что жизнь наша в этом году тяжела, в ней много неопределенности, мелких неприятностей и забот. Я так и не смог серьезно приняться ни за собственную работу, ни за письма к близким моему сердцу людям, и прежде всего к Вам — ведь я отношусь к Вам с глубокой личной симпатией, особенно глубокой потому, что Вы — частичка России, с которой я связан. И поверьте, дорогой господин Бенуа, что для моей жизни самое важное — не потерять Россию и, пройдя сквозь эти злые годы, сохранить с ней связь вплоть до того времени, когда я смогу обосноваться в Вашей стране — что является конечной целью всех моих помыслов.
Ближайшую зиму я должен буду посвятить тому, чтобы немного укрепить мое внешнее положение; мне придется
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 215
даже расстаться с моими близкими: моя жена, скульпторша, вместе с нашей маленькой дочкой Рут либо уедет во Флоренцию, либо вернется в Париж к Родену, у которого она однажды уже работала полгода. Я же останусь в Германии и попробую взяться за диссертацию (скорее всего в Бреславле у Мутера), рассчитывая таким образом хоть как-нибудь обеспечить свою жизнь в будущем...
Однако до этого ( 1 сентября) я сам еду в Париж ради одной работы, которая заставит меня пробыть там от четырех до пяти недель224.
Хочу задать Вам, дорогой господин Бенуа, нескромный вопрос: нельзя ли получить у Вас какие-либо советы, рекомендации и тому подобное или передать от Вас в Париже привет... особенно русским! Не там ли, например, Сомов или кто-нибудь другой из Вашего круга? Напишите, пожалуйста!
Но это еще не основная просьба моего письма, и не по этой причине я отправляю его «срочным». Дело в том, что я хочу попросить Вас прислать мне как можно скорее вторую часть «Истории» (которая, как я слышал, только что появилась225), а также еще один экземпляр первой части.
Мой собственный экземпляр находится у Лангена, и, несмотря на все мои попытки (письма и телеграммы), я не в силах получить его обратно. Да и рассчитывать на Лангена уже никоим образом не приходится: после того как мы затратили столько усилий, чтобы облегчить ему расходы, связанные с клише, он вдруг потерял всякое желание издавать «Историю русской живописи» в моем переводе. Вы только подумайте! Я написал ему не очень любезное письмо и надеюсь, что, после того как я лично поговорю с ним в Париже, он изменит свое решение. Во всяком случае, я хотел бы уже сейчас, еще до своего отъезда, попытаться заинтересовать Вашей книгой других немецких издателей, чтобы мы были застрахованы на любой случай. Я обязан довести это дело до конца!
Для этого-то мне и необходимы обе части Вашего труда! Пожалуйста, вышлите их сразу же. Есть еще и другая причина. Самое позднее к 25 августа я должен закончить развернутую рецензию на Ваше исследование, предназначенную для нового ежедневного выпуска венской газеты «Цайт», где я забронировал для нее несколько полос226. Теперь у меня часто будет возможность высказываться там по поводу русского искусства, так что было бы желательно, если бы мне высылались самые разные публикации. Там же я дам рецензию на «Сокровища»227, которые меня чрезвычайно радуют. В дальнейшем по просьбе редакции я буду время от времени переводить с русского язы-
216 Константин Азадовский. Рильке и Россия
ка маленькие рассказы и очерки. Что бы Вы могли порекомендовать мне в этом плане?
Я часто с большим удовольствием читаю Розанова, но перевод его — слишком трудная для меня задача; во многих отношениях чуждо мне и содержание... Кроме того, «Цайт» желает нечто более беллетристическое: пожалуйста, посоветуйте, что лучше всего подошло бы для этой цели!
Но в первую очередь не забудьте о моей главной просьбе и срочно вышлите мне обе части Вашей работы: это сейчас самое важное.
Как идут Ваши дела, мой дорогой господин Бенуа? Мне искренне хотелось бы услышать от Вас много приятных новостей. Скоро я Вам напишу опять, во всяком случае, еще до отъезда в Париж.
Чудеснее всего будет, конечно, если в сентябре я застану Вас самого в Париже: возможно ли это? Для меня это было бы огромной радостью!
Очень прошу Вас передать от меня низкий поклон Вашей супруге и принять самые теплые пожелания от всегда Вам преданного
Райнера М. Рильке.
Приписка: NB. Мне очень стыдно, что дело с переводом «Истории»
продвигается так смехотворно медленно, но я хочу Вас еще раз заверить, что делаю все возможное, чтобы оно осуществилось; и если бы не Ланген с его непредсказуемостью, цель была бы давно достигнута.
Моя последняя работа — монография «Ворпсведе», которая уже осенью этого года выйдет в свет228. Я сразу же пошлю ее Вам; возможно, она вызовет у Вас интерес.
Ответное письмо Бенуа к Рильке — последнее в их переписке 1900-1902 годов.
БЕНУА-РИЛЬКЕ
<Павловск>, 4/17 августа 1902
Дорогой господин Рильке,
мне действительно очень жаль, что перевод на немецкий язык моей книги доставляет Вам столько хлопот. Теперь Вы, конеч-
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 217
но, получили уже вторую часть: я отправил ее Вам еще до того, как получил Ваше последнее письмо. Теперь буду просить Протопопова послать Вам и первую часть.
Узнав, что Вы отправляетесь в Париж, я очень Вам позавидовал229. Хорошая страна Россия, но по многим причинам прямо и безусловно необходимо иногда с ней расставаться. Париж — весьма прекрасное и радикальное лекарство против одолевающей Вас скуки и кислоты. Вы себе представить не можете, какая здесь в воздухе кислятина. Правда, отчасти из-за погоды: все лето дождь и холод не переставая. Но отчасти и по большей части вследствие других причин. Хоть караул кричи! Хочется мне отсюда до боли, хочется подальше от всей нашей до последней степени изовравшейся (о, куда более изовравшейся, чем на Западе!) жизни, от наших громких пустых разговоров, от нашей вонючей пошлости. И Вы еще хотите сюда переселиться! Как бы по ближайшем рассмотрении das liebe Russland* Вам не показалась бы das grâssliche Russland!** Чувствую, что несправедливо, но уж слишком измучен нервами и мозгом. Одни наши религиозные философы чего стоят! Все это чудовищное дилетантство и, главное — некультурная легкость мысли. Нет тех наслоений, тех бесконечных корней, которые дают вес, дают питание мыслям. И здесь несправедливо — но пусть. Хочется себе это позволить. Авось от сердца полегчает.
В Париже у меня теперь нет русских знакомых. Вся наша колония снова здесь в комплекте. Но если Вы попадете в Париж к живописцам Симону230, Менару231, Латушу232 и бельгийцу Леону Фредерику233, то очень кланяйтесь им от меня и передайте им, что я с величайшим удовольствием вспоминаю минуты, которые провел с ними. —
Вы спрашиваете, чего бы Вам переводить. Весь ли Чехов переведен? Вероятно, весь. А переведены ли рассказы, вставленные Достоевским в свой «Дневник писателя»? Напр<имер>, «Сон смешного человека» или «Бобок»? — Из новинок имею Вам указать на рассказы Леонида Андреева, которые, однако ж, Вы, вероятно, уже знаете. Интересная книга Белого (Бугаева): «Симфония». Леонид Андреев во всяком случае literarisch gut"*. Есть отличные вещицы. Я думаю, что талант крупный. Но кто знает? Так много было обманов.
Как у Вас с Горьким? У нас прямо раж. Признаюсь, для меня это не вполне понятно.
4 Дорогая Россия (нем.). *' Отвратительная Россия (нем.). *"* Хорош в литературном отношении (нем.)
218 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Однако довольно напустил кислоты. Вы, пожалуй, подумаете, что получили письмо от дряхлого академика, тогда я просто (и, надеюсь, временно) устал и только хотел бы очень настоящей живой воды. Утешимся, что ex oriente lux*, и будем ждать. Уж не из Японии ли?
Простите за бесконечность этой Иеремиады234 и не поминайте лихом. Нижайший поклон Вашей супруге. Дочке (хорошее вы ей дали имя) целую ручку.
Совершенно преданный Вам А. Бенуа.
26 августа 1902 года Рильке уезжает из Вестерведе в Париж. Начинается новый период его жизни, связанный прежде всего с Роденом. Связи поэта с его русскими знакомыми ослабевают или полностью прекращаются. Побывать в России ему больше не довелось. Продолжая до конца своих дней любить Россию и «русского человека», Рильке отходит от занятий русским языком и русским искусством. Свою статью «Основные тенденции в современном русском искусстве» (она появилась в еженедельнике «Die Zeit» в ноябре 1902 года) Рильке, судя по всему, не отправил ни одному из своих знакомых в России, даже Александру Бенуа, о котором в этой статье было с теплотой упомянуто. Охладевает он и к проекту перевода «Истории русской живописи...» — трудно даже понять, успел ли он ознакомиться со второй частью. О спорах же вокруг этой книги, что продолжались в России (в частности — о статье Дягилева235), Рильке, по-видимому, так никогда и не узнал.
Ну а если бы случилось иначе? Дадим волю фантазии и вообразим, что Суворин откликнулся на письмо от Рильке и протянул ему руку помощи. Вообразим, что Рильке действительно переехал бы в Россию, получил бы — при поддержке Суворина — постоянное место, оказался бы, скажем, сотрудником русской газеты, пишущим о германских делах (или наоборот). Как сложилась бы тогда его судьба?
Во-первых, трудно представить себе Рильке, каким мы его знаем, в роли газетного публициста. В письме к Суворину он сам признается, что всегда уклонялся «от любой журналистской деятельности». По творческому своему складу Рильке был прежде всего поэтом. Его проза, к какому бы жанру он ни обращался (статья, рецензия, новелла, роман, очерк или письмо), — это проза поэта: образная, ритмическая, музыкальная. Пересиливая себя, Рильке
* Свет с Востока (лат.).
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 219
мог бы, вероятно, писать и другую прозу, какая требуется от профессионального журналиста. Но это занятие неизбежно вступило бы в противоречие с его «тихой работой художника» и в конце концов привело бы к драматическому финалу.
Можно, с другой стороны, поразмышлять и о том, что случилось бы, если бы Рильке, поселившись в России, регулярно писал о событиях русской жизни, о русском народе или русской истории в немецких изданиях. О содержании этих корреспонденции, если бы они состоялись, можно отчасти судить по статье Рильке «Русское искусство», первую общую часть которой он защищает в письме к Суворину. Возвеличивая «святую Русь» и «смиренного» русского человека, умиляясь на древние иконы и пышное облачение российских монархов, Рильке мог со временем оказаться в стане приверженцев «православия, самодержавия и народности» (хотя к политике и общественной жизни поэт не испытывал ни малейшего интереса). Во всяком случае, Рильке рисковал оттолкнуть от себя большую часть своих русских знакомых, принадлежавших к интеллигенции и разделявших либеральные взгляды (яркий пример — история с Бенуа весной 1902 года).
Конечно, нельзя заранее знать, какие метаморфозы ожидают того, кто, оставив страну своего рождения, переселяется в другую (пусть даже на «духовную родину»). Что касается Рильке, то можно с известной долей уверенности предположить, что, поселившись в России, он прожил бы в ней не более двенадцати лет. В 1914 году (если бы, конечно, он не принял за эти годы российского подданства) Рильке пришлось бы вернуться в Германию. И это возвращение означало бы для него новую трагедию — крушение его «русского дома».
И последнее предположение. В письме к Суворину Рильке уверенно говорит о том, что, живя в России, он за короткое время выучился бы русскому языку. Рильке не преувеличивал своих способностей: он действительно легко и охотно усваивал иностранные языки (например, итальянский, датский). Нет сомнения в том, что, овладев языком, который в письме к Суворину он назвал своим «любимым и духовно родственным» (geliebte wahlverwandte Sprache), Рильке стал бы творить на нем, прежде всего стихи, тем более что попытки такого рода он предпринимал и ранее. Как восприняла бы наша литература написанные по-русски «Новые стихотворения», «Элегии» или «Сонеты к Орфею»? Хочется верить, что с благодарностью — подобно тому, как отозвалась французская литература на французские стихи Рильке, которые естественно стали ее составной (и, по мнению ценителей, драгоценной) частью. Возможно, по одной лишь этой причине следует пожалеть, что намерение Рильке переселиться в Россию так и осталось неосуществленной мечтой...
220 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА
В своих воспоминаниях, рассказывая о вечере в Петергофе, Бенуа отмечает, что это была его единственная встреча с Рильке: «...пробывший с утра до ночи <...> в Петергофе, а затем исчезнувший — навсегда для меня»236. Бенуа ошибается. Он явно забывает о кратковременном возобновлении знакомства в апреле 1906 года. Покинув в феврале 1905 года Россию, художник вместе с семьей поселился в Версале. Одной из причин отъезда, который в мемуарах назван «своего рода бегством», была болезнь четырехлетнего Коли, сына Бенуа: врачи рекомендовали родителям увезти мальчика из петербургского климата.
Рильке же (после долгого пребывания в Италии и затем в Скандинавии) возвращается в сентябре 1905 года в Париж. По приглашению Родена он переезжает в Медон, где и живет продолжительное время, помогая скульптору в его обширной переписке. От своего знакомого В.В. Голубева, известного коллекционера и знатока восточного искусства237, Рильке узнает, что Бенуа находится в Париже. Кроме того, на выставке Интернационального общества акварелистов, открывшейся в феврале 1906 года в Салоне независимых, Рильке удается увидеть несколько новых работ Бенуа из серии «Виды Версаля». Одна из них— «Бассейн Флоры в Версале» — производит на поэта особенное впечатление.
Все это побудило Рильке обратиться к Бенуа с небольшим письмом и предложить ему встречу «в полдник». (Лист бумаги, на котором написано это письмо, окаймлен черной рамкой: 14 марта в Праге скончался Йозеф Рильке, отец поэта.)
РИЛЬКЕ- БЕНУА
Медон — Валь-Флёри (Сена и Уаза)
Вилла де Брийян238, 5 апреля 1906
Дорогой господин Бенуа,
нескромно с моей стороны полагать, что Вы меня не забыли; я же в душе вспоминаю о Вас и всегда — с неизменной теплотой и сердечностью.
Первым, кто сообщил мне, что Вы находитесь здесь, был господин Голубев. Сразу после этого я вынужден был уехать239, и вот теперь, когда я вернулся, Ваши картины у «Независимых» напомнили мне о Вас приятнейшим образом*240.
* Как хорош «Бассейн Флоры»!.. — Примеч. Рильке.
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 221
Во мне ожили чудесные петергофские воспоминания, и я не могу не выразить моего желания снова видеть Вас, Вашу супругу и Ваших милых детей.
Я был бы чрезвычайно рад, если бы Вы позволили мне навестить Вас однажды в полдник. Отзовитесь хотя бы одним словом. Мое время крайне ограничено и не принадлежит мне полностью, но я бы оторвался на час от своих насущнейших дел, чтобы провести его с Вами.
Мне по-прежнему дороги русские люди и вещи; и ко всему, что связано с Вашей родиной, я до сих пор испытываю ту же любовь, в которой некогда заверял Вас, еще не осознав и не уяснив себе до конца это чувство.
Передайте, пожалуйста, мою преданность Вашей супруге и прошу Вас не сомневаться в моем неизменном почтении
Ваш
Райнер Мария Рильке.
Встреча Рильке и Бенуа происходит 8 апреля в версальском парке, где они вместе «пьют чай» (открытка к жене от 8 апреля 1906-го241)· 12 апреля 1906 года в письме к Л. Андреас-Саломе Рильке рассказывает: «В воскресенье я был у Александра Бенуа, который, как и несколько лет тому назад, опять пишет виды парка»242. О содержании беседы Рильке в этих письмах не упоминает.
Уточнить содержание разговора помогает, однако, запись, сделанная самим Бенуа сразу после их встречи. «Зван в Марли, — сказано в этой записи. — Я остался ждать Рильке. Он пришел в 3 ч<аса> и просидел до 8 ч<асов>. Он состоит секретарем (!!!) при Родене. <Нрзб.> им уморен. Россией еще бредит, но абсолютно ничего в ней не понимает. Провел время, скорее, интересно. Он менее наивен, чем был, менее декадент. Но тоже Рима не оценил243. Изумительная лунная ночь»244.
Второе из писем Рильке 1906 года, адресованное Бенуа, написано уже из Парижа (ответные письма Бенуа к Рильке за 1906 год не обнаружены).
В жизни поэта за эти месяцы произошло чрезвычайное событие: в мае он расстается с Роденом, уволившим своего секретаря. Скульптору показалось, что Рильке слишком своевольно ведет корреспонденцию от его имени. Прав ли был Роден или нет — судить трудно. Рильке, во всяком случае, воспринял решение своего кумира достойно. «...Я Вас понимаю, — писал он Родену 12 мая. — Я понимаю, что мудрый механизм Вашей жизни должен немедленно отторгать от себя все, что кажется ему помехой, дабы
222 Константин Азадовский. Рильке и Россия
ничем не обременять свою деятельность: подобно тому как глаз отталкивает предмет, затрудняющий зрение»245.
РИЛЬКЕ- БЕНУА
Париж, рю Касетт 29, 5 июня 1906
Дорогой господин Бенуа,
уйдя с головой в работу и находясь в некотором смятении, я вновь и вновь медлил сообщить Вам о том, что уже четыре недели тому назад я расстался с Медоном и Роденом и живу теперь в Париже. Стечение различных обстоятельств привело к тому, что наступила эта перемена, впрочем, необходимая, ибо моя собственная работа месяцами не двигалась и могла бы на это посетовать. Теперь я готовлю к печати новые издания моих книг и надеюсь, что таким образом втянусь постепенно в работу.
Я занят, к тому же весьма отдалился от Версаля. По этой причине я не посетил Вас вторично. Но очень желаю это сделать.
Возможно, Вы знаете, что тем временем я вступил (благодаря любезности господина Голубева) в «Общество русских художников» (13-й округ, Монпарнас, 25)246; правда, я еще ни разу там не был, поскольку никого лично не знаю, а господина Голубева, по моим сведениям, сейчас нет в Париже.
Если же там однажды состоится что-либо (я слышал про вечерние чаепития) с Вашим участием (но Вас, кажется, это не слишком привлекает?), напишите мне; я приеду хотя бы для того, чтобы повидаться с Вами.
Пожалуйста, передайте мой низкий поклон, идущий от самого сердца, Вашей супруге и привет Вашим детям.
(Как чувствует себя маленькая обезьянка?247) Примите, дорогой господин Бенуа, уверения в моих луч
ших чувствах.
Неизменно Вам преданный
Райнер Мария Рильке.
Книга, которую я собирался подарить Вам, еще не вышла; я помню248.
Один мой близкий знакомый (художник, пишущий об искусстве) спрашивает: нет ли новой и, по общему мнению, хорошей английской книги о Гварди?249 Не приходилось ли Вам
Райнер Мария Рильке и Александр Бену а 223
что-нибудь слышать и не могли бы Вы сообщить мне название и проч.? Это было бы крайне любезно.
Et la Russie?!"
Однако третья встреча не состоялась. Летом 1906 года Рильке надолго покидает Париж. Неудачное путешествие по Бельгии и Германии, болезнь, задержавшая его в Берлине, — все это приводит поэта к концу 1906 года в угнетенное состояние духа. В начале декабря Рильке, приняв приглашение своей знакомой Алисы Фэндрих, приезжает на Капри и живет в павильоне, предоставленном ему хозяйкой в парке виллы Дискополи, до 20 мая 1907 года; Бенуа же весной 1907-го возвращается в Россию.
14 декабря 1906 года Рильке пишет Бенуа подробное письмо, рассказывая художнику о некоторых обстоятельствах своей жизни за последние месяцы.
РИЛЬКЕ - БЕНУА
Капри, Вилла Дискополи (Италия),
14 декабря 1906
Мой дорогой господин Бенуа,
жизнь, в сущности, мало считается с нашими планами. Сперва я намеревался, а потом все еще надеялся, что вскоре опять попаду в Париж, который так неохотно оставил летом. Я чуть было не уехал в Бретань (ах, как жаль, что не уехал!), собирался в Сен-Поль-де-Леон250, но все вышло иначе — пришлось отправиться в Бельгию, побывать на Рейне и в Гессене, и каждая из этих поездок отодвигала мое возвращение, пока наконец в Берлине, где я долгое время болел, оно и вовсе стало невозможным из-за неприятнейших обстоятельств. И вот — не без удивления — вижу себя теперь в другом месте. Правда, я окружен здесь искренним гостеприимством, хорошо устроен и, чувствуя, что немного окреп, мечтаю погрузиться в работу, но все же, хоть я и не в силах что-либо изменить, весьма разочарован тем, что не вернулся в Париж, который стал в последнее время столь отзывчивой и целебной средой для меня и моей прилежной работы и который нужен мне еще на какой-то срок хотя бы как школа и воспитание. Теперь я живу надеждой, что весна возвратит меня в этот город и впредь я больше не позволю себе с такой легкостью от него оторваться.
* А что же Россия?! (франц.).
224 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
Если бы я заранее знал, как все сложится, то давно написал бы Вам и, во всяком случае, поблагодарил бы за Ваше милое дружеское письмо. Но все обрушилось на меня как-то вдруг, причем постоянно возникало что-то новое, так что в конце концов, в эти последние трудные месяцы, я вообще не мог написать ни одного письма. Это — одно из первых писем, которые, возвращаясь с их помощью к прежней жизни, пишу дорогим и близким мне людям. Ведь именно Вас, дорогой господин Бенуа, мне так не хотелось бы потерять еще раз, особенно теперь, испытав радость новой встречи с Вами, которая, насколько я мог почувствовать, полностью подтвердила длительность и неизменность наших отношений.
Позвольте спросить о Вас, о Вашей милой супруге, о детях. Хотелось бы услышать, что лето, проведенное Вами на морском побережье, было добрым и радостным и Вы, обогащенный новыми впечатлениями и воспоминаниями, вернулись в Ваш тихий домик, где я провел с Вами целый вечер, наслаждаясь простой и глубокой благотворностью Вашего образа жизни.
Я тоже провел какое-то время вместе с моей женой (теперь она, вопреки своей воле, вынуждена работать и продавать свои работы в Берлине) и нашей дочуркой — и эта часть моего лета была прекрасна и доставила мне немало радости. Теперь мы снова порознь, каждый в одиночестве, которого требуют обстоятельства и которое (вновь и вновь признаюсь себе в этом) принадлежит к обязательным условиям моей весьма ревнивой работы. — Капри с его чрезмерно расхваленной красотой мне не особенно по душе: слишком уж навязчиво задает здесь тон глупый немецкий восторг. Но у меня тихо, и я надеюсь, что смогу работать.
Здесь Горький. Я не принадлежу к его поклонникам (кто он такой рядом с Вашими великими писателями, например Достоевским!). Но если он русский человек, мне все же хотелось бы его как-нибудь повидать; потому что я испытываю жажду, голод — словом, тоску по русским людям. Но Бог знает кто он, Горкый; он живет богачом, капиталистом, социалистом, великим художником — но ест<ь> ли он русскый человека251 — Дорогой господин Бенуа, если однажды у Вас появится что-либо новое, могу ли я получить это хотя бы с возвратом? Как продвигается Ваше «Золотое руно»?252
Вам и Вашим близким от всего сердца желает самого доброго
тепло преданный Вам
P.M. Рильке.
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 225
< Приписка на первом листе письма: > Когда Вы пишете, пишете по русскый, пожалуйста, я не забил все, много кажется, но я с чувством понимаю.
<Приписка на последнем листе письма:> Я уже пропустил прекрасную русскую выставку, не удастся увидеть ее и в Берлине253; я проведу здесь всю зиму.
Через несколько дней Рильке выполняет обещание, которое дал Бенуа еще летом: на Рождество он посылает художнику «Часослов» (выпущенный вторым тиражом) с надписью: «Моему дорогому Александру Бенуа и его уважаемой супруге с новогодними приветствиями от всего сердца. Райнер Мария Рильке. Капри (Вилла Дискополи) 1906». О получении и письма, и книги свидетельствует помета, сделанная Бенуа 25 декабря: «Письмо с книжкой от Рильке с Капри»254.
Искренние попытки Рильке укрепить свою дружбу с Александром Бенуа не увенчались успехом: письмо от 14 декабря 1906 года и посланный к Рождеству «Часослов» завершают их отношения. Предпосылок для продолжения знакомства не было. Деятельность Рильке как пропагандиста русской культуры в Германии завершилась в целом уже в 1902 году. Его внутренняя связь с Россией, столь органическая в 1899—1902 годах, заметно ослабевает. Что касается Бенуа, то он, при всей своей симпатии к немецкому поэту, дорожил своим знакомством с ним в меньшей степени. Рассуждения Рильке о «святой» России, о «стране-сказке» раздражали Бенуа (как видно из его писем) даже в 1901 — 1902 годах. Теперь же, на фоне затухающей русской революции, русофильство Рильке воспринималось им, должно быть, особенно болезненно. Вопросы искусства, сближавшие обоих, не могли устранить этого взаимного непонимания. Переписка Рильке и Бенуа, плодотворно сказавшаяся на развитии русско-немецких культурных контактов в первые годы XX века, прервалась в конце 1906 года, и на этот раз — окончательно.
Впервые: Памятники культуры. Новые открытия. Письменность. Искусство. Археология: Ежегодник, 1976. М., 1977. С. 75—105; В расширенном виде: Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа / Издание подготовил К. Азадовский. СПб., 2001. Кроме того, письмо Рильке к A.C. Суворину от 5 марта 1902 г. публиковалось отдельно: Новое литературное обозрение. 1992. № 1. С. 116—130 (публ. К. Азадовского).
226 Константин Азадовский. Рильке и Россия
1 Императорская публичная библиотека (ныне — Российская Национальная библиотека).
2 Имеется в виду труд историка Ивана Егоровича Забелина (1820—1908): «Домашний быт русских царей в XVI—XVII веках» (М., 1862); книга неоднократно переиздавалась.
3 Аполлинарий Михайлович Васнецов (1856—1933) — живописец, график и археолог; автор многочисленных исторических работ, изображающих старую Москву. Брат В.М. Васнецова.
4 Рильке имеет в виду следующее издание: Каталог художественного отдела Русского музея императора Александра III. С автотипиями. СПб., 1899. Эта книга значится в перечне русских книг, приобретенных Рильке (РО ИРЛИ. Ф.619. Ед. хр. 27. Л. 2).
5 Рильке и Россия. С. 287. 6 Даты жизни Ф.И. Груса устанавливаются приблизительно: 1857 — после
1927 (см.: Голландская реформатская церковь в Санкт-Петербурге (1717—1927). Сб. статей. Пер. с голланд. СПб., 2001. С. 120, 166).
7 «С С<ергеем> П<авловичем> и Д<митрием> В<ладимировичем> недавно виделся, — сообщает Грус А.Н. Бенуа 15/27 июня 1898 г. — Оба сильно заняты журналом (имеется в виду журнал «Мир искусства». — К.А.). Весьма желательно, чтобы публика отнеслась хорошо к предприятию С<ергея> П<авловича>. У меня некоторый страх перед немногочисленностью писателей. Мне кажется, нужно бы привлечь их побольше, а не то в один прекрасный день сядем» (ГРМ. Ф. 137. Оп. 1. Ед. хр. 906. Л. 10; Сергей Павлович - СП. Дягилев; Дмитрий Владимирович — Д.В. Философов).
8 Из письма Рильке к матери от 18 августа 1900 г. См.: Briefe an die Mutter 1. S. 194.
9 См. письмо Ф.И. Груса к Рильке от 29 июля / 10 августа 1900 г. — РО ИРЛИ. Ф.619. Ед.хр. 9.
10 Рильке действительно изучал в то время творчество И.Н. Крамского и Ф.А. Васильева (см. наст, изд., с. 47 ); о последнем он собирался написать эссе (сохранилось несколько его выписок из писем Васильева).
11 ГРМ. Ф. 137. Ед. 906. Л. 11 — 11 об. Слова Груса о том, что Рильке — приятель Гуго фон Гофмансталя, — явное преувеличение. Поэты познакомились в Вене 18 марта 1899 г. (известно восторженное письмо Рильке к Гофмансталю, написанное на другой день); следующая встреча состоялась лишь в ноябре 1907 г. (в Вене), хотя в промежутке они обменивались письмами.
12 Muther R. Geschichte der Malerei im XIX. Jahrhundert. Bd. 1—3. München, 1894.
13 Бенуа А. Мои воспоминания: В 5 кн. Кн. 1, 2, 3 / Издание подготовили Н.И. Александрова, А.Л. Гришунин, А.Н. Савинов, Л.В. Андреева, ГГ. Поспелов, Г.Ю. Стернин. М., 1980. С. 685, 686.
14 Там же. С. 686. 15 Бенуа А. Мутер// Речь. 1909. № 199. 23 июля (5 августа). С. 2. 16 Артист. 1894. № 36. Кн. IV. С. 39—53; Русский художественный архив.
1894. Вып. 1. С. 28-50. 17 Философов Д.В. Рихард Мутер / / Философов Д.В. Старое и новое. Сбор
ник статей по вопросам литературы и искусства. М., 1912. С. 297. 18 Грабарь И.Э. Моя жизнь. Автомонография. Этюды о художниках. М.,
2001. С. 149.
Райнер Мария Рильке и Александр Бену а 227
19 ГРМ. Ф. 137. Оп. 1. Ед. хр. 1932. Несколько фрагментов приведено в кн.: Эткинд Л/. А.Н. Бенуа и русская художественная культура конца XIX — начала XX века. Л., 1989. С. 418.
20 В своем новом труде Мутер отвел русской живописи лишь несколько страниц, мотивируя это тем, что «чрезвычайные надежды, возложенные на русское искусство, при первом знакомстве с ним (Всемирная выставка 1900 г.) требуют корректуры». Бенуа частично оспаривал эту точку зрения (см.: Бенуа А. Приговор Мутера// Речь. 1910. № 15. 16/29 января. С. 3).
21 Письмо к Фриде фон Бюлов от 22 апреля 1899 г. / / Цит. по: Chronik 1. S. 83.
22 См.: Рильке и Россия. С. 607—614. п А.Н. Ein Briefwechsel zwischen Rainer Maria Rilke und Alfred Lichtwark//
Jahrbuch der Hamburger Kunstsammlungen. 1960. Bd. 5. S. 77. 24 Беседы с молодым Рильке и знакомство с его «русской» статьей не про
шли, по-видимости, бесследно и для самого Мутера. В августе 1900 г., рассказывая в «Die Zeit» о Всемирной выставке в Париже, на которой было широко представлено и русское искусство, Мутер передает свои впечатления словами, напоминающими статью Рильке. «Из этих картин, — пишет Мутер, — исходит то же угнетающее, надрывающее сердце ощущение, которое тяготеет над "Братьями Карамазовыми" или "Властью тьмы". При этом чувствуется, что над Россией тяготеет тысячелетняя традиция. Здесь как бы оказываешься перед церковным искусством, столь же отличным от живописи нашего века, как и от работ художников Возрождения...» Самым великим среди современных русских художников Мутер, подобно Рильке, называет Виктора Васнецова, которого так же сравнивает с Бёклином. Рядом с Васнецовым Мутер упоминает Серова, А. Васнецова и Нестерова (сопоставляя последнего с Сурбараном)// Die Zeit. 1900. № 308. 25. August. S. 121.
25 Статья называется «Основные тенденции в современном русском искусстве» (см.: Рильке и Россия. С. 617—623).
26 Jahrbuch der Hamburger Kunst-Sammlungen. 1960. Bd. 5. S. 84. Об этом же Рильке пишет и А.Н. Бенуа 5 августа 1902 г. (см. ниже).
27 Рецензия напечатана в бременской газете «Bremer Tageblatt und General-Anzeiger» 14 февраля 1903 г.
28 См. подробнее: Stahl А. Rilke und Richard Muther. Ein Beitrag zur Bildungsgeschichte des Dichters// Ideengeschichte und Kunstwissenschaft. Philosophie und bildende Kunst im Kaiserreich. Herausgegeben von Ekkehard Mai, Stephan Waetzold und Gerd Wolandt. Berlin, 1983. S. 223-251.
29 См. ПИСЬМО Бенуа к Рильке от 3 сентября 1900 г. и примеч. 62. 30 Briefe an die Mutter 1. S. 106. Посредником в этой встрече был, видимо,
Ф.И. Грус. 31 Рильке и Россия. С. 155-156. 32 Там же. С. 156. 33 В записной книжке 1900 г. Рильке помечено (чужой рукой, возможно —
Ф.И. Груса): «Petersburg 1 Rota Ismailowsky Haus 4. Qu. 19. Alexander Benois» (PO ИРЛИ. Ф.619. Ед. xp. 24. Л. 1).
34 «В непродолжительном времени, — сообщалось в одном из выпусков "Мира искусства" в 1899 году, — выйдет из печати первый выпуск русского перевода известной книги бреславльского профессора Рих. Мутера — "Истории живописи XIX столетия".
228 Константин Азадовский. Рильке и Россия
Немецкий текст издания, предпринятого фирмой "Знание", будет вновь просмотрен и дополнен автором. Перевод поручен З.А. Венгеровой. Все рисунки, количеством более тысячи, исполняются по новым клише, заказанным в Лейпциге и Париже <...>
Мутер очищает историю живописи от всякого ненужного и утерявшего значение балласта и с энергией выдвигает все действительно талантливое и самостоятельное, все давшее толчок новому движению в искусстве.
Перевод вышеназванной книги особенно необходим теперь, когда в России начали ежегодно устраивать выставки картин иностранных художников, оценка которых не только со стороны публики, но и со стороны прессы производилась без всякого знания дела и с полным неведением о состоянии современного искусства на Западе» (Ф<илософов Д > . К русскому изданию книги профессора Мутера / / Мир искусства. 1899. Т. 1. Отдел второй. С. 6; раздел «художественная картина»).
35 Видимо, Бенуа рассказывал Рильке о своем пребывании в Париже в 1896—1899 гг. (с перерывами), где он — вместе с Бакстом, Сомовым и другими единомышленниками — не столько «учился» в подлинном смысле этого слова, сколько занимался самообразованием, много писал и неутомимо впитывал в себя французскую культуру. «Параллельно со штудированием природы, — пишет об этом периоде М.Г. Эткинд, — начинается изучение культуры и искусства Франции. <...> Вместе со всей компанией бродит <Бенуа> по старинным кварталам Парижа, посещает Национальную библиотеку, осматривает музеи, дворцы, соборы, ездит в Севр, Сен-Клу, Шантильи, Шартр. <...> С особой силой пленяет его Версаль» (Эткинд М. Александр Николаевич Бенуа 1870— 1960. Л.; М., 1965. С. 23).
36 Цит. по: Briefe an die Mutter 1. S. 195. 37 Центральный фонтан Петергофского дворцово-паркового ансамбля в
виде статуи Самсона, разрывающего пасть льву. Установлен в 1734—1735 гг. (к 25-летию Полтавской битвы); в 1801 г. заменен на бронзовую группу (скульптура М. Козловского, постамент А. Воронихина), похищенную немцами (по другим данным — распиленную на части и спрятанную в окрестностях Петергофа) во время войны. Восстановлен в 1947 г. (скульптор В. Симонов).
38 Бенуа Л. Мои воспоминания. Кн. 4, 5. М., 1980. С. 310—311. 39 Ссылаясь на авторитетное мнение германиста A.B. Михайлова, коммен
таторы «Моих воспоминаний» называют в качестве возможного стихотворения, написанного Рильке под впечатлением Петергофа, стихотворение «О фонтанах» (1900), которое вошло в «Книгу образов» (1902). «Его первые строфы, — сказано в примечаниях к этому фрагменту воспоминаний Бенуа, — явственно отражают атмосферу и впечатления петергофского вечера, описанного и А.Н. Бенуа». В подтверждение этих слов приведены первые строки стихотворения в переводе A.B. Карельского:
Я вдруг впервые понял суть фонтанов, Стеклянных крон загадку и фантом.
Что мне дышал величьем изначальным старинный парк, в огне зари прощальном вздымавшийся... (Бенуа Л. Мои воспоминания. Кн. 4, 5. С. 688).
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 229
Не пытаясь опровергнуть это мнение, укажем лишь, что в Полном собрании сочинений Рильке это стихотворение датировано 14 ноября 1900 г. (см.: SW1. S. 858).
40 Рильке и Россия. С. 299. Все письма Рильке и Бенуа, а также письма других лиц, помещенные в книге «Рильке и Россия» и полностью воспроизведенные в настоящей републикации, приводятся в дальнейшем без отсылок.
41 См.: Россия в конце XIX века. Под общей редакцией В.И. Ковалевского. СПб., 1900. С. 889—898 (издатель: Высочайше учрежденная комиссия по заведыванию устройством Русского Отдела на Всемирной выставке 1900 года в Париже).
42 Корреспонденции Бенуа из Парижа, озаглавленные «Письма со Всемирной выставки», печатались в журнале «Мир искусства» в конце 1900 г. (Т. 4. № 17/18. С. 105-110; № 19-20. С. 156-161; № 2 1 - 2 2 . С. 201-207). В том же журнале появилась статья Бенуа «Французское искусство на Всемирной выставке» (1901. Т. 5. № 1. С. 35-43).
43 В действительности Рильке уехал в среду — 9/22 августа. 44 «Смерть Тентажиля» (1894) — одна из ранних пьес Метерлинка, в то
время — важнейшего для Рильке современного писателя (Метерлинку и его театру посвящено несколько рецензий, эссе и очерков Рильке 1898—1902 гг.). См. подробнее: David С. Rilke et Maeterlinck// Rilke und Frankreich. Sigmaringen, 1993. S. 99-108 (Blätter der Rilke-Gesellschaft. Heft 19/1992).
Постановка этой пьесы в берлинском театре «Сецессион» состоялась 9 ноября 1900 г. (в тот же вечер и там же играли чеховский водевиль «Предложение»). Режиссером был Мартин Циккель; вступительное слово произнес Альфред Керр. Рильке присутствовал на этом спектакле, что отражает запись в его дневнике, сделанная на следующий день. Впечатление, произведенное на Рильке спектаклем «Смерть Тентажиля», было очень сильным и подтолкнуло его впоследствии к написанию статьи «Театр Метерлинка», напечатанной в гамбургском журнале «Der Lotse» (1901. Bd. 1. Heft 14. 5. Januar. S. 470—472).
Подробнее см. в комментариях Э. Цинна (SW 6. S. 1378—1379). 45 Курт Штёвинг (1863—1939) — немецкий художник, скульптор и архитек
тор. Выполненный им портрет Ницше относится к 1894 г. Штёвингу принадлежит также портрет Стефана Георге, которым Рильке восхищался осенью 1898 г. на выставке в берлинском салоне «Келлер и Райнер» (см. примеч. 83); письменно обратившись к художнику, Рильке попросил для себя фотографию этого портрета (см.: SW6. S. 1365).
46 Анна Семеновна Голубкина (1864—1927) — скульптор; член объединения «Мир искусства». В 1897 г., находясь в Париже и занимаясь в студии Ф. Кола-росси, а затем работая в собственной мастерской, пользовалась советами О. Родена; известно ее благодарственное письмо к нему 1907 г., в котором, называя себя «русской ученицей» мастера, Голубкина восклицает: «Пока я жива, я всегда буду благоговеть перед Вами как перед великим художником и человеком, давшим мне возможность жить», (см.: A.C. Голубкина. Письма. Несколько слов о ремесле скульптора. Воспоминания современников/ Вступ. Е.Б. Муриной. Сост., предисл. «От составителя», пояснения к разделам и коммент. H.A. Ко-рович. М., 1983. С. 66). Исполнила ряд скульптурных портретов, среди них: A.M. Ремизова (1911), А.Н.Толстого (1911), В.И. Иванова (1914), В.Ф. Эрна (1914), Л.Н.Толстого (1927) и др.
47 Рильке познакомился с A.C. Голубкиной и ее работами в Москве, посетив ее вместе с Л. Андреас-Саломе 17 мая 1900 г. «На фоне здешних женщин, —
230 Константин Азадовский. Рильке и Россия
записала Л. Андреас-Саломе в своем дневнике, — эта скульпторша из Рязани предстает невероятной сверхчеловеческой фигурой. И совсем не кажется женщиной. Красивы очертания ее головы, ее рук, ее крупного, сильного и грубоватого существа; но не скажешь, что она красива как женщина. Она подобна мужчине-творцу. Женская красота, даже в лучшем смысле этого слова, не должна ведь быть ничем другим, как именно недостатком полного развития, полного выявления всех черт и личных возможностей. Где это все же случается, там кончается женщина, так что даже трудно ее представить себе в специфически женской ситуации. Отсюда этот ужас перед старением, куда более свойственный женщине. Возраст либо отнимает у нее что-то важное, либо придает ей характерно возвышенный облик, приближающий ее к мужчине» (Рильке и Россия. С. 221-222).
48 Имеется в виду сборник стихотворений «Мне на торжество» (Rilke R.M. Mir zur Feier. Berlin, 1899).
49 Генрих Фогелер (1872—1942), немецкий живописец и график. С 1894 по 1924 г. жил в Ворпсведе. С Рильке познакомился во Флоренции в 1898 г.; впоследствии оформил ряд его стихотворных сборников. Рильке рассказал о Фогелере и его товарищах в своей монографии «Ворпсведе» (1902). Кроме того, Рильке посвятил Фогелеру цикл стихотворений «Жизнь Марии» (1912). Любопытна судьба Фогелера. Начав свой путь как художник-модернист, он принял участие в рабочем движении Германии, а в 1932 г. окончательно переселился в СССР. В октябре 1941 г. эвакуирован из Москвы в Казахстан. Умер в июне 1942 г. в больнице колхоза «Буденновский» (Ворошиловский район Карагандинской области).
50 См. письмо Рильке к Л.О. Пастернаку от 5 февраля 1900 г. / / Рильке и Россия. С. 172-173.
51 Bühne und Welt. 1899. И. Jg., Nr. 5 (Dezember). H. 1. S. 214. 52 Письмо к издателю Акселю Юнкеру от 29 октября 1901 г. (Rilke R.M.
Briefe an Axel Juncker. Herausgegeben von Renate ScharfTenberg. Frankfurt a. M., 1979. S.28).
53 Анна Карловна Бенуа (урожд. Кинд; 1869—1952) — жена А.Н. Бенуа. 54 В оригинале — на немецком языке. 55 В театре «Сецессион» был поставлен осенью 1900 г. чеховский водевиль
«Предложение» (см. примеч. 44). 56 Имеется в виду портрет М. Горького, выполненный Репиным в 1899 г. 57 Имеется в виду Паоло Трубецкой (см. наст, изд., с. 117—118). 58 «Старость» — скульптура A.C. Голубкиной, над которой художница ра
ботала в 1898 г. Известны два варианта: в гипсе и бронзе. Рильке и Лу Андреас-Саломе видели гипсовый вариант «Старости» в ма
стерской Голубкиной 17 мая 1900 г. Л. Андреас-Саломе восхищенно отзывается об этой работе: «Поразительна по смелости гипсовая фигура "Старость" в ее мастерской. Изображена сидящая на корточках женщина, скрюченная, грубая и костлявая (моделью служила одна итальянка), со сжатой беззубой челюстью, с тупым безучастным выражением усталости. Однако за этой усталостью может таиться какая-то невидимая снаружи последняя истина, какая-то мечта, плод целой жизни — но потаенный, незримый, неуловимый, погребенный, как и сама жизнь. Наверно, это проявилось бы явственнее в старом мужчине: ибо деградация половых признаков в женщине задевает нас куда непосредственней, чем просто распад» (см.: Рильке и Россия. С. 222).
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 23 1
59 «Без настоящего» («Ohne Gegenwart», 1897) — двухактная драма Рильке, впервые изданная в Берлине в 1898 г. Запланированная постановка на сцене берлинского «Сецессиона» не состоялась.
60 Имеется в виду Баркеноф (см. наст, изд., с. 122). Один из рисунков под названием «Дом в Баркенхофе» был воспроизведен в «фогелеровском» номере «Мира искусства» (1900. Т. 4. № 15/16. С. 28).
61 См. письмо Рильке к П.Д. Эттингеру от 17/30 мая 1900 г. / / Рильке и Россия. С. 231.
62 Что именно стоит за этими словами, не вполне ясно. Можно предположить, что Рильке рассказывал Бенуа о том эпизоде, который упоминается в цитированном выше письме Рильке к Е.М. Ворониной от 27 июля 1899 г. («...мой знакомый Грус Федор Иванович по моей просьбе обратился к Дягилеву — безуспешно...»).
63 О какой выставке идет речь, неясно. 64 Серия видов Петергофа (главным образом акварели), выполненная Бе
нуа летом 1900 г. 65 Один из павильонов Русского отдела на Всемирной выставке, оформлен
ный княгиней М.К. Тенишевой (ее муж, князь В.Н. Тенишев, был генеральным комиссаром Русского отдела); здесь были представлены произведения декоративно-прикладного искусства (главным образом — вещи, изготовленные в Та-лашкинских мастерских).
66 ГРМ. Ф. 137. Оп. 1. Ед. хр. 1953. Л. 8. 67 Книги Рильке, подаренные им Александру Бенуа, остались после окон
чательного отъезда художника за границу в 1926 г. в его ленинградской квартире, ключи от которой он доверил своему близкому другу художнику СП. Яремичу (1869—1939), знатоку и ценителю старины из круга «Мира искусства», позднее — научному сотруднику Эрмитажа. В 1940 г. часть архива и библиотеки Бенуа поступила в составе собрания Яремича в Эрмитаж, где находится и поныне.
Автографы Рильке опубликованы в кн.: Александр Николаевич Бенуа и Эрмитаж. К 200-летию жизни и деятельности семьи Бенуа в России. Каталог выставки из собрания Эрмитажа / Науч. ред. и автор вступ. статьи З.А. Лерман. СПб., 1994. С. 42-43.
Надписи Рильке на книгах, подаренных А.Н. Бенуа, цитируются далее без отсылок.
68 Письмо написано на бланке «Мира искусства», редакция которого размещалась первоначально в квартире Дягилева на верхнем этаже дома 45 по Литейному проспекту (ср. примеч. 74).
69 Письма СП. Дягилева к Рильке впервые опубликованы в кн.: Сергей Дягилев и русское искусство. Статьи, открытые письма, интервью. Переписка. Современники о Дягилеве: В 2 т. / Сост., авторы вступ. статьи и коммент. И.С. Зильберштейн и В.А. Самков. М., 1982. Т. 2. С. 58—59 (публикация, перевод и примеч. K.M. Азадовского <фамилия не названа; И.С. Зильберштейн утверждал, что ее пришлось снять «по настоянию издательства»>).
70 Имеется в виду портрет художницы Е.М. Мартыновой («Дама в голубом»), над которым художник работал в 1897—1900 гг. Ныне — в Третьяковской галерее.
71 Имеются в виду Александр Николаевич Ратьков-Рожнов и его жена Зинаида Владимировна, дочь А.П. Философовой — друзья художника. О какой именно вещи идет речь, не установлено.
232 Константин Азадовский. Рильке и Россия
72 РГАЛИ. Ф. 869. Оп. 1. Ед. хр. 30. Л. 7—8. Опубликовано в кн.: Сергей Дягилев и русское искусство. Т. 2. С. 379 (публ. K.M. Азадовского <фамилия публикатора опущена; см. примеч. 69>).
73 Сборник «Мне на торжество» был оформлен Г. Фогелером. 74 Адрес редакции «Мира искусства» (письмо написано на бланке журна
ла). 75 Джованни Сегантини (1858—1899) — швейцарский художник. Рильке
восхищался творчеством Сегантини и писал о нем. 76 По-немецки впервые опубликовано в кн.: Rilke und Rußland. Briefe.
Erinnerungen. Gedichte / Herausgegeben von Konstantin Asadowski. Berlin und Weimar, 1986. S. 552.
77 Рильке имеет в виду свое пребывание в Вене в марте 1899 г.: поэт присутствовал на открытии венского «Сецессиона».
78 Альфред Роллер (1864—1955) — театральный художник; редактор журнала «Ver Sacrum»; директор Венского художественно-промышленного училища.
79 Немецкий литературный архив при Национальном музее Шиллера (Марбах, Германия).
80 Эдуард Шульте — владелец берлинского художественного салона (с 1890-х гг. до начала Первой мировой войны), в залах которого в конце 1906 г. была размещена организованная Дягилевым выставка русского искусства (см. примеч. 253).
81 Игнасио Зулоага (1870—1945) — испанский художник. Его красочные выразительные полотна носят по преимуществу декоративный характер. Творчеством Зулоаги Рильке увлекался еще во второй половине 1890-х гг. Впоследствии Рильке познакомился с художником, не раз виделся и переписывался с ним и собирался посвятить ему самостоятельное исследование.
Сообщение о берлинской выставке работ Зулоаги появилось через несколько месяцев в «Мире искусства» (1901. Т. 5. № 1. С. 53; рубрика «Сведения»).
82 Пауль Кассирер (1871 — 1926) — берлинский издатель и коллекционер; историк искусства. В течение двух лет редактировал журнал «Simplizissimus». В 1898 г. открыл вместе со своим двоюродным братом Бруно Кассирером (1872—1941) художественный салон, превратившийся затем в крупное издательство. Кассиреры участвовали в создании берлинского «Сецессиона»; после 1901 г. продолжали свою деятельность раздельно (Бруно Кассирер отказался от работы в «Сецессионе» и сосредоточился на издательской деятельности).
83 Берлинский художественный салон, открытый (после реконструкции) Мартином Келлером и Карлом Райнером осенью 1898 г. на Потсдамской улице. О первой выставке, состоявшейся в этом салоне, Рильке рассказал в очерке «Новое искусство в Берлине», опубликованном в журнале «Wiener Rundschau» 15 октября 1898 г.
84 Об этой выставке Рильке упомянул также в письме П.Д. Эттингеру 3 декабря 1900 г. (см.: Рильке и Россия. С. 353—354).
85 Видимо, речь идет о картине Фогелера «Майское утро» (1900), изображающей Баркендорф на рассвете. К этой работе Фогелера Рильке написал стихотворное сопровождение: «Дом тих перед последнею звездой...» (см.: SW3. S. 707). Картина (холст, масло) считается утерянной.
86 Рудольф Александр Шредер (1878—1962) — поэт и переводчик; один из издателей берлинского журнала «Insel» (1899—1902). Г. Фогелер, женатый на его
Райнер Мария Рильке и Александр Бену а 233
сестре Марте, принимал активное участие в оформлении журнала. Рильке был лично знаком со Шредером, опубликовавшим позднее свои воспоминания о поэте.
87 Имеется в виду статья, опубликованная в журнале «Der Lotse»; см. примеч. 44.
88 Венский «Сецессион» располагал в 1898 г. выставочным залом в духе «модерн» (арх. Й.М. Ольбрих).
89 Vom lieben Gott und Anderes. An Große fur Kinder erzählt von R.M. Rilke. Berlin und Leipzig, 1900.
90 Имеется в виду первая часть книги: Бенуа Л. История живописи в XIX веке. Русская живопись. СПб., 1901.
91 В начале октября 1901 г. Горький закончил работу над драмой «Мещане». 92 Письма Рильке к Г. Гауптману хранятся в Отделе рукописей Берлинской
государственной библиотеки (Preussischer Kulturbesitz). 93 См.: Рильке и Россия. С. 359—362. 94 См.: Briefe und Tagebücher. S. 409-418. 95 Имеются в виду «семейная драма» «Мирный праздник» (1890) и симво
лическая феерия «Вознесение Ганнеле» (первая редакция — 1893). 96 Вероятно, Рильке использует фразу Гоголя в его недатированном письме
к Иванову (вторая половина 1851 г.): «Ни о чем говорить не хочется. Все, что ни есть в мире, так ниже того, что творится в уединенной келье художника, что я сам не гляжу ни на что, и мир, кажется, вовсе не для меня» {Гоголь Н. ПСС. Т. XIV. Письма. Л., 1952. С. 264). Эти слова Гоголя приведены М.П. Боткиным в предисловии к составленной им книге: Александр Андреевич Иванов. Его жизнь и переписка 1806—1858 гг. / Издал Михаил Боткин. СПб., 1880. С. XII (книга значится в перечне русских книг Рильке / / РО ИРЛИ. Ф. 619. Ед. хр. 27. Л. 8).
97 То же пожелание (о скорейшем переводе пьесы Гауптмана на русский язык) Рильке содержится и в письме Рильке к СИ. Шаховскому (см.: Рильке и Россия. С. 361). Рекомендация Рильке не осталась в России неуслышанной. За перевод «Михаэля Крамера» на русский язык взялся его московский знакомый Яков Александрович Фейгин (1859—1915), театральный критик и издатель газеты «Курьер», в которой летом 1900 г. был напечатан в переводе О. Прибыт-ковой рассказ Рильке «Побег».
Переписка Рильке и Я.А. Фейгина до настоящего времени не обнаружена. 98 Мутер Р. История живописи в XIX в. Т. III. СПб., 1901. С. 463. 99 См., например: Каталог книжного склада книгоиздательства товарище
ства «Знание». СПб., 1902. С. 25. 100 Мир искусства. 1900. № 15-16. С. 58-60. 101 Текст надписи: «Александру Бенуа и его уважаемой супруге на рожде
ственский стол от тепло и почтительно преданного Райнера Мария Рильке. Шмаргендорф, конец декабря 1900 (и ответный дар за Вашу прекрасную книгу)».
102 См.: Chronik 2. S. 1342. 103 Алексей Васильевич Тыранов (1808—1859) — живописец, ученик Вене
цианова, позднее — представитель академического направления. Свой короткий пассаж о нем Бенуа завершает словами: «Бедный Тыранов умер сумасшедшим, помешавшись, говорят, от любви к натурщице; можно было бы это понимать символически, подразумевая под натурщицей лживую, разодетую, нарумяненную красавицу— Академию...» {БенуаЛ. История живописи в XIX веке. Русская живопись. СПб., 1900. С. 40).
234 Константин Азадовский. Рильке и Россия
104 Рильке имеет в виду не «Мир искусства», а «Художественные сокровища России» — ежемесячный иллюстрированный сборник, который издавался в Петербурге с 1901 по 1907 г. Обществом поощрения художеств. Редактором «Художественных сокровищ...» в 1901 — 1903 гг. был Бенуа (в 1903 г. его сменил проф. A.B. Прахов). В своем ответном письме Бенуа благодарит Рильке за предложение сотрудничать в «Художественных сокровищах России» (сотрудничество не состоялось).
105 Сотрудничество Рильке в «Художественных сокровищах России» не состоялось.
106 Книга Бенуа, при всей спорности отдельных ее положений, вошла в золотой фонд русской художественной критики; с увлечением читается она и сегодня. За последние годы она была трижды переиздана московским издательством «Республика»: Бенуа А.Н. История русской живописи в XIX веке. / Сост., вступ. статья и коммент. В.М. Володарского. М., 1995 (2-е изд. — 1997; 3-е изд. — 1999).
,υ7 Бенуа А. История живописи в XIX веке. Русская живопись. С. 126—127. 108 Там же. С. 124-126. 109 Философов Д. А. Иванов и В. Васнецов в оценке Бенуа// Мир искусст
ва. 1901. Т. 6. № 10. С. 217—233. В творчестве Васнецова Философову виделось воплощение русского национального духа, а в росписях Владимирского собора — выражение истинного православия; Иванова же он воспринимал как «космополита», предшественника передвижников и т.д. Ответ Бенуа был помещен в следующем номере (Бенуа А. Ответ г. Философову// Мир искусства. 1901. Т. 6. №2/3. С. 301-309).
110 Бёклин Арнольд (1827—1901) — швейцарский живописец-символист. Бенуа был в те годы страстным поклонником Бёклина.
111 То есть «Художественные сокровища России». 112 См. наст, изд., с. 73—75. 113 Одно из несохранившихся русских писем Рильке (написанное, видимо,
в конце 1900 г.) вызвало у Л.О. Пастернака, к которому оно было адресовано, неподдельное восхищение перед успехами поэта в русском языке, так что он даже показывал его своим знакомым (см. письмо Л.О. Пастернака к Рильке от 2<15> января 1901 г.: Рильке и Россия. С. 386).
1,4 «О Средних веках» — статья Гоголя (1834), вошедшая в книгу «Арабески» (1835). Первоначально — лекция, которой Гоголь открыл в сентябре 1834 г. свой курс по истории средних веков в Петербургском университете.
115 О реальном вкладе Бенуа в это издание Мутера можно судить по краткому предисловию К.Д. Бальмонта ко второму тому: «...Считаю своим долгом выразить искреннюю свою благодарность известному художнику и писателю по художественным вопросам Александру Николаевичу Бенуа. Благодаря его указаниям было легко установить в руском переводе данного исследования правильную художественную терминологию, что без его помощи потребовало бы гораздо большей затраты времени и усилий. А.Н. Бенуа принадлежит также выбор иллюстраций» (Мутер Р. История живописи / Пер. с нем. под редакцией К. Бальмонта. Т. II. СПб., 1902).
Кроме того, в части тиража первого тома на титульном листе указывалось, что перевод с немецкого выполнен «под редакцией Александра Бенуа и К. Бальмонта». О том же сообщалось и в предуведомлении, помещенном в первом томе «Истории живописи...» Бенуа (перечень изданий товарищества «Знание»; рубрика «Издания, находящиеся в печати»).
Райнер Мария Рильке и Александр Бену а 235
1,6 В.Д. Протопопов умер в Швейцарии в начале 1910-х гг. (сообщено в 1976 г. Н.К. Бруни-Бальмонт). В.Д. Протопопов был долгое время дружен с К.Д. Бальмонтом и его второй женой Е.А. Андреевой. Сохранилась надпись на книге Бальмонта «Будем как Солнце» (М., 1903): «Всеволоду Дмитриевичу Протопопову знак преданности К. Бальмонт. Меррекюль. Авг<уст> 1903» (РНБ. Ф. 290. Ед.хр.47).
117 БенуаЛ. Мои воспоминания. В 5 кн. Кн. 4,5. С. 258—259. 118 Поссе В.Л. Мой жизненный путь. М.; Л., 1929. С. 137. 119 РО ИРЛИ. Ф. 39. Ед. хр. 655. Л. 1. 120 См.: Эткинд M. А.Н. Бенуа и русская художественная культура конца —
начала XX века. С. 186—192; заметки Л.О. Пастернака «О "Союзе русских художников"» и «Несколько слов Бенуа-критику» {ПастернакЛ.О. Записи разных лет. М., 1975. С. 215-220).
121 Имеется в виду выставка акварелей, пастелей и рисунков московских художников, устроенная Московским обществом любителей художеств осенью 1899 г. в Петербурге (в Музее барона Штиглица). Л .О. Пастернак был представлен на этой выставке 27-ю иллюстрациями к «Воскресению».
Откликаясь на это событие, анонимный автор писал в «Мире искусства»: «Огромная серия рисунков Пастернака к "Воскресению" Толстого известна теперь всем и каждому благодаря вездесущей "Ниве". В оригиналах эти рисунки не выигрывают; они также неприятны, грубо подчеркнуты и не художественны. В будущем поговорим о них более подробно» (Мир искусства. 1899. Т. 2. Отдел второй. С. 80; раздел «Заметки»).
122 Точное название картины — «Накануне экзаменов». 123 Обри Бердслей (1872—1898) — английский график и иллюстратор. 124 Томас Теодор Гейне (1867—1948) — немецкий художник-сатирик; один
из основателей и главных участников журнала «Simplizissimus». 125 Юлиус Диц (1870—1957) — немецкий живописец и график; работал в
области прикладного искусства. 126 Станислав Выспяньский (1869—1907) — польский драматург, поэт, ху
дожник и театральный деятель. 127 Йозеф Мехофер (1869—1946) — польский художник. 128 Ян Станиславский (1860—1907) — польский художник. 129 Юлиан Фалат (1853—1929) — польский художник. 130 Теодор Аксентович (1859—1938) — польский художник. 131 «Штука» — Товарищество польских художников, созданное в Кракове
в 1897 г. 132 Рильке и Россия. С. 403—405. Частично в кн.: П.Д. Эттингер. Статьи. Из
переписки. Воспоминания современников / Сост. A.A. Демская, H.H. Семенова. М., 1989. С. 78-80.
133 Рильке и Россия. С. 416. 134 См. подробнее наст, изд., с. 76—77. 135 Среди писем Рильке к Бенуа сохранилось извещение следующего содер
жания: «Райнер Мария Рильке и Клара Вестхоф-Рильке создали свой очаг в Вестерведе под Бременом. Бремен, апрель 1901». Бракосочетание состоялось 28 апреля 1901 г., однако вплоть до конца мая молодожены живут не в Вестерведе, а в Бремене (у родителей Клары).
136 Альберт Ланген (1869—1909) — мюнхенский издатель, получивший известность, в частности, тем, что основал популярный сатирический журнал «Simplizissimus». Филиал издательства находился в Берлине («Париж», по-видимому, — описка); им руководил Артур Ланген, брат Альберта.
236 Константин Азадовский. Рильке и Россия
137 «Schuster und Loefïler» — известное немецкое издательство (в Берлине и Лейпциге). В этом издательстве Рильке выпустил в 1900 г. свою книгу «О Господе Боге и другое» (см. примеч. 89).
138 Rilke R.M. Briefe an Axel Juncker. S. 28. 139 Рильке и Россия. С. 621. 140 В русском переводе статья впервые опубликована в кн.: Рильке P.M.
Ворпсведе. Огюст Роден. Письма. Стихи. М., 1971. С. 386-394. 141 См. о нем наст, изд., с. 122—123. Через несколько лет с Хольмом встретится в Мюнхене и сведет с ним зна
комство молодой поэт из Митавы (ныне — Елгава, Латвия) Иоганнес фон Понтер (1886—1973), друг и переводчик русских поэтов (Блока, В. Иванова, М. Куз-мина и др.). В своей мемуарной книге Понтер вспоминает «благожелательного и насмешливого» Корфица Хольма, «руководившего издательством Альберта Лан-гена на Каульбахштрассе» — «невероятно длинного, очень худого человека, коему было за тридцать, с маленькой изящной головой» (GuentherJ. von. Ein Leben im Ostwind. Zwischen Petersburg und München, Erinnerungen. München, 1969. S. 89).
142 Рильке имеет в виду голод, охвативший весной 1901 г. часть центральной России.
143 О пребывании Бенуа в Ораниенбауме (ныне - г. Ломоносов в составе Санкт-Петербурга и центр одноименного района Ленинградской области) см.: Иванов Л. А.Н. Бенуа в Ораниенбауме / / Балтийский луч (г. Ломоносов). 1969. № 62. 8 апреля. С. 4; Падуто Е. Рисовал Ораниенбаум (К 115-летию со дня рождения Бенуа) / / Там же. 1985. № 71. 5 мая. С. 3; Афанасьева 3. «Нынче летом я живу в Ораниенбауме...» / / Там же. 1989. № 91. 7 июня. С. 3; № 94. 13 июня. С. 3 (данная публикация представляет собой краткий пересказ нашей работы 1976 г.; см. примеч. 3); Шамаев В. Бенуа в Ораниенбауме //Там же. 1995. № 18. 6 мая. С. 3. Швейцарская ул. — ныне ул. Восстания; Ильковский пер. — ул. Володарского; дача Кудрявцева не сохранилась.
144 В оригинале письма над первыми словами этой фразы сверху — перевод на немецкий (карандашом): «Ich bin überzeugter Anhänger der Ehe und freue mich immer innig...»
145 Василий Васильевич Розанов (1856—1919) — публицист и религиозный философ; проповедовал освящение, «теитезацию» семьи.
По свидетельству С. Брутцер, в библиотеке Рильке находились две книги В.В. Розанова: «Литературные очерки» (СПб., 1899) и «Природа и история» (СПб., 1900). Первая книга разрезана до статьи «О чудесном в мире» (Brutzer. S. 58). Обе книги были получены, судя по дальнейшей переписке, от А.Н. Бенуа.
146 Двухтомное исследование «Л. Толстой и Достоевский. Жизнь и творчество» (СПб., 1901 — 1902) Д.С. Мережковского первоначально печаталось в отдельных выпусках журнала «Мир искусства».
147 «Китайскому дворцу» посвящен 10-й выпуск «Художественных сокровищ России» за 1901 г.
148 «Жизнь» — политический, литературный и научный журнал; издавался в Петербурге с 1897 по 1901 г. С 1899 г. находился в руках «легальных марксистов» (в журнале печатались статьи В.И.Ленина); среди авторов литературного отдела были М. Горький, Чехов и др. Запрещен в июне 1901 г.
149 Минский Н. (наст, имя и фамилия Николай Максимович Виленкин; 1856—1937) — поэт, драматург, философ, публицист, переводчик.
150 Петр Петрович Перцов (1868—1947) — критик, публицист, искусствовед, поэт, мемуарист. С 1903 г. — редактор-издатель журнала «Новый путь», возникшего как печатный орган Религиозно-философских собраний в Петербурге.
Райнер Мария Рильке и Александр Бену а 2Ъ1
151 Лев Исаакович Шестов (наст, фамилия Шварцман; 1866—1938) — философ, литературный критик и публицист.
152 Валентин Александрович Тернавцев (1866—1940) — богослов; чиновник особых поручений при обер-прокуроре Синода. Один из инициаторов, главных участников и ораторов Религиозно-философских собраний; его докладом на тему «Интеллигенция и Церковь» («Русская церковь пред великою задачей») открылось первое заседание.
153 БенуаА. Мои воспоминания. Кн. 4, 5. С. 291. 154 Публикация не была осуществлена; перевод утерян. 155 Статья Рильке «Русское искусство» появилась в «Die Zeit» лишь 19 ок
тября 1901 г. В июле Рильке получил и прочитал корректуру (см. след. примеч.), что, по-видимому, и пробудило в нем надежду на скорое появление его статьи в печати.
156 Поэт тяжело переживал затяжку с публикацией его статьи. 18 октября 1901 г. (за день до появления статьи) он писал Гуго Хаберфельду, одному из редакторов еженедельника «Die Zeit»: «Глубокоуважаемый г-н доктор, я приветствую Вас как члена редколлегии и, конечно, не премину написать в скором времени для Вашего журнала еще что-нибудь. Я давно бы это сделал, но бог весть по чьей вине моя статья "Русское искусство", которую, следуя совету профессора Мутера, я отправил в редакцию сразу же после моего визита в Бреслау (с этим связывается у меня и приятное воспоминание о Вас), отложена печатанием на столь непостижимо долгий срок, что я невольно утратил всякую охоту посылать статьи на подобные темы, о чем, собственно, была достигнута договоренность. В июле этого года я читал корректуру, но так как до настоящего времени я не получил ни экземпляра, ни гонорара, заключаю, что статья "Русское искусство" все еще не увидела свет. А ведь прошло два года с тех пор, как она принята! Это моя первая просьба: прошу Вас, займитесь этой забытой статьей, она ведь начинает устаревать. Поскольку за это время я совершил второе большое путешествие по России, статья же написана по результатам первой поездки, то, возвращая корректуру, я обратился в редакцию с просьбой — указать под заголовком дату написания статьи. Это свое пожелание, уважаемый господин доктор, я хотел бы еще раз повторить!» (SW6. S. 1383—1384).
Просьба Рильке была оставлена без внимания: дата написания статьи в печатном тексте отсутствует.
157 Имеется в виду книга: Янчевецкий В. Записки пешехода. Ревель, 1901. Сохранился экземпляр этой книги, присланный Рильке, с дарственной надписью: «Г. Рейнару-М. Рильке на светлое воспоминание нашего мимолетного знакомства с верой в осуществление литературных идеалов В. Янчевецкий. СПб., июль 1901 года» (архив семьи Байер, Веймар).
158 Рильке перевел рассказ Янчевецкого «Ходоки» (озаглавив его в переводе «Прошение») и напечатал его 5 января 1902 г. в приложении к пражской немецкой газете «Bohemia».
159 Имеется в виду: Holm К. Die Könige. Dramatisches Gedicht in vier Akten. München, 1901 (выпущено издательством «А. Ланген»).
160 Рукописный отдел Мюнхенской городской библиотеки. 161 Отдел рукописей Берлинской государственной библиотеки (Preussischer
Kulturbesitz). 162 Имеется в виду тематический выпуск «Художественных сокровищ Рос
сии» (1901. № 9), посвященный коллекции графов Строгановых в Петербурге — одному из лучших частных художественных собраний дореволюционной Рос-
238 Константин Азадовский. Рильке и Россия
сии. Рильке интересовался строгановским собранием и, видимо, осмотрел его, находясь в Петербурге в мае 1899 г.
163 Бёклин Карло (1870—1934) — швейцарский художник, младший из трех сыновей А. Бёклина. В конце 1890-х гг. работал вместе с отцом. Венецианская выставка работ А. Бёклина (посмертная) побудила Р. Мутера выступить с утверждением, что ряд полотен выполнен его сыном Карло. По инициативе К. -Бёклина начался судебный процесс; обвинения Мутера были признаны необоснованными.
164 Имеется в виду двухактная пьеса Рильке «Das tägliche Leben» («Будничная жизнь»), первая постановка которой состоялась в берлинском Резиденц-театре 20 декабря 1901 г. (режиссер М. Циккель); пьеса провалилась, после чего была отменена уже запланированная постановка в гамбургском Немецком театре (под управлением барона Альфреда фон Бергера).
В конце 1901 г. книга вышла отдельным изданием в Мюнхене в издательстве А. Лангена.
165 Речь идет о возможности постоянного сотрудничества в журнале «Мир искусства».
166 Макс Лерс (1855—1938) — немецкий историк искусства, знаток гравюры. В 1896—1904 гг. — заведующий Дрезденским кабинетом гравюр. В письме к Рильке от 7 ноября 1901 г. Лерс выражает благодарность за полученные им книги с иллюстрациями СВ. Малютина (приобретенные Дрезденским кабинетом гравюр по рекомендации Рильке) и интересуется русскими граверами и т.п. (РО ИРЛИ. Ф.619. Ед.хр. 13).
167 Рильке и Росссия. С. 461. 168 См.: Chronik 1. S. 129. 169 Приведем отклик на эту статью Рильке, появившийся в русском вен
ском журнале «Славянский век», который издавал галицко-русский писатель Д.Н. Вергун (1872—1951). «Известный немецкий художественный критик Рай-нер Мария Рильке, знаток русского искусства, написавший книгу о Васнецове, поместил в н<оме>ре424 венского журнала "Die Zeit" интересный разбор современного направления русского творчества», — так начиналась эта заметка. Далее следовал пересказ статьи (Славянский век. 1902/1903. № 56. С. 238— 239). Автором (подпись: В. В-н) была публицистка Вера Николаевна Вергун (урожд. Новосильцева; 7—1962), жена Д.Н. Вергуна. «Книга о Васнецове» — очевидная аберрация, вызванная статьей «Русское искусство», где речь идет преимущественно о В.М. Васнецове.
170 В ноябре 1901 г. в Вене открылась выставка «Сецессион». На ней было представлено искусство разных стран, в том числе и русская живопись. В статье, посвященной этой выставке, Р. Мутер заметил по поводу русского отдела: «Если на выставке русского искусства мы не видим работ Виктора Васнецова и Малявина, это означает, что отсутствуют крупнейшие мастера». А о Сомове в той же статье Мутер писал: «Константин Сомов — огромный, совершенно удивительный художник и самое замечательное явление в ряду других романтиков стиля бидермайер — Бердслея, Айхлера, Фогелера» (Muther R. Die Ausstellung der Secession// Die Zeit. 1900. № 374. 30. November. S. 138).
171 Анна Александровна Бенуа (в замужестве Черкесова; 1895—1984). Поздней осенью 1901 г. перенесла дифтерит в тяжелой форме (см. об этом: Бенуа Л. Мои воспоминания. В 5 кн. Кн. 4, 5. С. 359—360).
172 Сергий, епископ Ямбургский, впоследствии — Финляндский и Выборгский (в миру— Иван Николаевич Страгородский; 1867—1944) — ректор С -
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 239
Петербургской духовной академии; духовный писатель. Председатель Религиозно-философских собраний. С 1942 г. — Патриарх Московский и всея Руси. Вице-председателем собраний был другой Сергий (в миру — Тихомиров; 1871 — 1945) — архимандрит, ректор Петербургской духовной семинарии; с 1931 г. — митрополит.
173 Члены-учредители, названные Бенуа, а также издатель B.C. Миролю-бов составляли Совет. К членам-учредителям относились, кроме того, З.Н. Гиппиус, Н.М. Минский, П.П. Перцов, Д.В. Философов и др.
174 Гиппиус З.Н. Дмитрий Мережковский. Париж, 1951. С. 90. 175 Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем. Т. XIX. М., 1950. С. 195. 176 Цит. по: Литературный архив. Т. 5. М.; Л., 1960. С. 68. 177 ГРМ. Ф. 137. Оп. 1. Ед. хр. 38. Л. 20, 21, 10. 178 Лавров A.B. Архив П.П. Перцова// Ежегодник Рукописного отдела
Пушкинского Дома на 1973 год. Л., 1976. С. 38. 179 Рецензия на книгу Мережковского не была написана. 180 Briefe und Tagebücher. S. 102. 181 Имеются в виду детские книжки, иллюстрированные СВ. Малютиным. 182 Schnack I. Zwei Briefe Rilkes an Max Lehrs zur russischen Kunst (Oktober
1901)// Blätter der Rilke-Gesellschaft. Heft 11-12. 1984-1985. S. 126. В своем ответном письме от 25 октября 1901 г. М. Лерс пишет: «Очень рад, что Вы переводите книги Бенуа; надеюсь почерпнуть из них необходимые мне сведения о русском искусстве, о котором мы в Германии знаем еще меньше, чем о искусстве восточноазиатских народов» (РО ИРЛИ. Ф. 619. Ед. хр. 13).
183 Так, Максимилиан Шик, в то время — начинающий поэт и литературный критик (родом из Москвы), писал В.Я. Брюсову из Берлина 1 августа 1903 г.: «...Я вышлю Вам на следующей неделе выписанную мною сегодня книгу стихов Rainer Maria Rilke (имеется в виду «Книга образов». — К.А.). Между прочим: Rilke великолепно владеет русским языком. Он перевел на немецкий язык книгу А. Бенуа о русском искусстве» (НИОР РГБ. Ф. 386. Карт. 108. Ед. хр. 33. Л. 22 об.). См. также наст, изд., с. 333-334.
184 Kürschnern deutsches Literaturkalender auf das Jahr 1905. Jg. 27. Leipzig. S. 1147.
185 Briefe und Tagebücher. S. 150. 186 pyT рИЛЬКе (в замужестве Зибер-Рильке; 1901 — 1972), единственный
ребенок Рильке, родилась в Вестерведе 12 декабря 1901 г. 187 Статьи Рильке «Об искусстве» были опубликованы в журнале «Ver
Sacrum», 1898. H. 1. S. 10—12; 1899. H. 5. S. 23—23. Отдельной книги под заглавием «Об искусстве» у Рильке нет.
188 Rilke R.M. Die Letzten. Berlin, 1902 (фактически в конце 1901 г.). Экземпляр с дарственной надписью хранится в настоящее время в Немецком Литературном архиве (Марбах, Германия). Текст надписи (на русском языке): «Александру Николаевичу Бенуа: к 1902 г.! "России верую..." P.M. Рильке». В верхней части листа — надпись рукой Бенуа карандашом: «Получил от моего славного друга Райнера Мария Рильке в С.-Петербурге в 1902 г.» Ниже — его же рукою (карандашом): «Вторично получил как щедрый дар от г-на С.А. Белица 21.XII. 1938 г. в Париже». Справа — рукою Бенуа (карандашом): «Автограф Рильке». Все надписи, сделанные Бенуа, — на французском языке. Упоминается парижский коллекционер произведений русской живописи Семен Алексеевич Белиц.
240 Константин Азадовский. Рильке и Россия
Книга «Последние» увидела свет в издательстве Акселя Юнкера. В письме к своему издателю 26 ноября 1901 г. Рильке просил отправить несколько рецензионных экземпляров в Россию — в редакции журнала «Мир искусства» и газет «Новое время» и «Курьер». «Всего важнее для меня, — подчеркивал Рильке, — первое из названных изданий — журнал "Мир искусства" в Петербурге». Повторяя свою просьбу, касающуюся «Мира искусства», в письме от 7 декабря 1901 г., Рильке добавляет: «...Потому что издательством этого журнала мне были присланы для рецензирования несколько ценных книг» (Rilke R.M. Briefe an Axel Juncker. S. 41, 46).
189 Рильке и Россия. С. 478. 190 Там же. С. 482. 191 Слова из письма Рильке к Бенуа от конца декабря 1901 г. 192 Аллея Победы — галерея статуй прусско-бранденбургских правителей
и генералов франко-прусской войны в берлинском парке Тиргартен, открытая в Берлине в декабре 1901 г. и призванная символизировать могущество Германии. На обеде в честь открытия Аллеи кайзер Вильгельм II произнес речь, проникнутую националистическим духом. См. также примеч. 206.
193 Вопрос об отлучении Льва Толстого от церкви дебатировался на третьем и четвертом заседаниях Религиозно-философских собраний в январе 1902 г. Вступительный доклад «Лев Толстой и русская церковь» (первончальное название: «Русская церковь и общество. По поводу определения Синода о Л. Толстом») был прочитан Д.С. Мережковским; в прениях участвовали A.B. Карта-шев, Н.М. Минский, B.C. Миролюбов, В.В. Розанов, архимандрит Сергий, епископ Сергий, В.А. Тернавцев и др. См.: Новый путь. 1903. № 2. Ч. 2. С. 57— 74; Записки петербургских Религиозно-философских собраний 1901 — 1903. Общая ред., послесл. и краткие сведения об участниках дискуссий СМ. Поло-винкина. М., 2005. С. 45—89.
194 Вероятно, Бенуа имеет в виду книгу Рильке «Последние» (см. примеч. 188).
195 Panihel H. W. Eine heimliche Verwandtschaft? Neues Briefmaterial zu R.M. Rilke und Maximilian Harden//Zeitschrift fur deutsche Philologie. 1985. Bd. 104. H. 4. S. 577.
196 О «карточке» M. Гардена см. примеч. 202. 197 И Лев Толстой, и Чехов были связаны с Сувориным литературными
делами, сотрудничали с ним и пользовались (особенно Чехов) его поддержкой. С другой стороны, их отношение к Суворину-капиталисту и владельцу «Нового времени» с годами менялось и становилось все более критическим. Так, в своем письме к Суворину от 31 января / 12 февраля 1889 г. Толстой высказывал ему пожелание «разориться матерьяльно и богатеть духовно» (ТолстойЛ.H. Собр. соч.: В 22 т. Письма. М., 1984. Т. 19. С. 167). О взаимоотношениях Суворина с Л. Толстым, Чеховым и другими русскими писателями см. подробно в кн.: Ди-нерштеин Е.А. А.С.Суворин. Человек, сделавший карьеру. М., 1998.
198 Panthel H.W. Eine heimliche Verwandtschaft? Neues Briefmaterial zu R.M. Rilke und Maximilian Harden// Zeitschrift fur deutsche Philologie. 1985. Bd. 104. H.4. S. 578.
199 Открытие Бременской художественной галереи состоялось 15 февраля 1902 г.
200 Текст представления был написан Рильке. 201 Имеется в виду доклад о Метерлинке, произнесенный Рильке 9 марта
1902 г. в Бремене и опубликованный в трех номерах берлинской газеты «Der Tag» 16, 19 и 20 марта 1902 г. (№ 127, 131 и 133).
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 241
202 «Записка» (Рильке употребляет французское слово «billet») представляет собой визитную карточку Гардена, на которой сверху его рукой приписано «Monsieur A. Suworin» («Господин А. Суворин») и далее, после имени и фамилии: «Издатель журнала "Zukunft"» (РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 847. Л. 3 об.; весь текст по-немецки). Сохранилось также несколько писем М. Гардена к A.C. Суворину (на французском и немецком языках), свидетельствующих об очном знакомстве и добрых отношениях (крайние даты писем: 26 января 1892—4 февраля 1905 г.).
203 См. примеч. 216 и 217. 204 Рильке имеет в виду свои драматические произведения «Теперь и в час
нашей смерти...» и «Будничная жизнь» (см. подробнее примеч. 218). Первая из этих пьес была поставлена в Праге в августе 1896 г., вторая — в Берлине в декабре 1901 г.
205 В письме к жене, С.Н. Крамской, из Парижа Крамской пересказывает 14 июня 1876 г. свой разговор с художником В.В. Верещагиным: «Верещагин (ташкентский) здесь теперь, забежал дней 5 тому назад ко мне, ну то, другое, как вдруг он спрашивает: "Я слышал, у Вас семья большая?" — "Да, 6 человек детей". — "Ай-ай!" и руками закрыл лицо. "Ну как же Вы делаете? Вы в Академии?" — "Нет!" — "Да позвольте, как же так? Что же Ваша жена говорит?" Отвечаю: "Моя жена и 6 человек детей следуют за мной с завязанными глазами, и какие бы я выкрутасы ни выделывал, верят мне и идут за мной..." — "Послушайте, да ведь это удивительно? Вы счастливы!.." и т.д.» (Иван Николаевич Крамской. Его жизнь, переписка и художественно-критические статьи 1837-1887/ Издал Алексей Суворин. СПб., 1888. С. 291-292).
Рильке не случайно упоминает о Крамском (дважды в пределах данного письма) — художнике, которого он ставил особенно высоко, глубоко сочувствуя его религиозным исканиям в живописи. В письме к Л.О. Пастернаку от 3 марта 1900 г. Рильке признавался, что хотел бы написать о Крамском «целую книгу» (Рильке и Россия. С. 189). А в письме к С.Н. Шиль от 5 марта 1900 г. Рильке восторженно восклицает: «Письмо, в котором он <Крамской> на вопрос Гаршина относительно "Христа в пустыне" отвечает другим вопросом "...Христос ли это!" — один из самых потрясающих художественных документов, который ценнее сотен книг о жизни, человечестве и искусстве» (Там же. С. 192). Имеется в виду письмо Крамского от 16/28 февраля 1878 г. — ответ на письмо Гаршина от 14/26 февраля 1878 г. «Христос в пустыне» — известная картина Крамского, выполненная в 1872 г.
Знакомый с изданием 1888 г. (эта книга значится в перечне русских книг Рильке, завершающем его письмо к С.Н. Шиль от 29 августа), Рильке не мог не знать и о личных отношениях Крамского и A.C. Суворина. Основываясь на письмах художника к Суворину, Рильке, возможно, полагал, что и последний является горячим поклонником религиозных устремлений Крамского, видит в нем, подобно самому Рильке, художника-пророка и т.п.
206 В письме к K.M. Полу де Мону Рильке упоминал 10 января 1902 г. о растущем в Германии «преждевременном чувстве ренессанса, этом легкомысленном творческом высокомерии, охватившем ныне и увлекшем всех...» (Briefe und Tagebücher. S. 147). Модное в то время выражение «немецкий ренессанс» восходит к речи кайзера Вильгельма II, выступившего 18 декабря 1901 г. перед берлинскими художниками — создателями официозной Аллеи Победы. По этому поводу кайзер заметил, что школа берлинских скульпторов находится на такой высоте, которая вряд ли была возможна даже в Италии в эпоху Возрож-
242 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
дения. «У германского народа, — сказал кайзер, — великие идеалы надолго сохранились, тогда как другие народы более или менее утратили их. Остается лишь германский народ, который более всех призван хранить и лелеять великие идеалы» (Русские ведомости. 1901. № 331. 7 <20> декабря. С. 2).
207 См. наст, изд., с. 46—47. 208 Какие именно труды А.Н. Пыпина и Н.И. Костомарова читал Рильке,
неизвестно. Ни в письмах поэта того времени, ни в обстоятельной диссертации С. Брутцер, ни в других работах об этом не упоминается.
209 См. наст, изд., с. 28. 210 Рильке имеет в виду следующую запись в своем дневнике (от 31 июля
1900 г.): «На Волге, этом спокойно катящемся море, дни и ночи, много дней и
много ночей: широкая-широкая река, высокий-высокий лес на одном берегу, а на другом — глубокая равнина, где даже большие города возвышаются словно хижины или шатры. — Все измерения постигаются наново. И узнаешь: страна велика, вода — нечто великое, но всего огромнее небо. Все, что я видел до этого, было лишь образом страны, реки, мира. Здесь же все подлинно. Мне кажется, я увидел само Творение. Для всего, что есть, хватает нескольких слов, все вещи — по замыслу Бога-Отца...» (Briefe und Tagebücher. S. 231—232).
211 См. наст, изд., с. 61—63. 212 А.И. Крамской (1865—1941), сын Крамского, математик. Рильке и Л. Анд-
реас-Саломе навестили его 30 июля / 12 августа 1900 г. в Петербурге. Впоследствии Рильке переписывался с ним, в январе 1901 г. послал ему сборник своих стихов «Мне на торжество», на что А.И. Крамской откликнулся благодарственным письмом (см.: Рильке и Россия. С. 397).
213 Здесь, как и в некоторых других своих письмах того времени, Рильке употребляет высокопарное выражение: verehrter Meister.
214 Имеется в виду статья «Русское искусство». 215 Рильке имеет в виду сборник своих стихотворений «Жертвы ларам»
(«Larenopfer»), изданные в Праге на Рождество 1895 г. В действительности первая книга Рильке — стихотворный сборник «Жизнь и песни» («Leben und Lieder») — появилась в ноябре 1894 г.
216 Помимо стихотворных сборников «Жизнь и песни» и «Жертвы ларам» Рильке издал к тому времени следующие книги стихов: «Сном увенчанный» («Traumgekrönt», 1897), «Адвент» («Advent», 1898) и «Мне на торжество» («Mir zur Feier», 1899).
217 Имеются в виду сборники новелл и очерков: «Вдоль жизни» («Am Leben hin», 1898), «Две пражских истории» («Zwei Prager Geschichten», 1899), «О Господе Боге и прочее» («Vom lieben Gott und Anderes», 1900, то же — 1901) и «Последние» («Die Letzten», 1902; в действительности — ноябрь 1901 г.).
218 Рильке имеет в виду три свои основные драмы, вышедшие отдельными изданиями: «Теперь и в час нашей смерти...» («Jetzt und in der Stunde unseres Absterbens...», 1896), «Без настоящего» («Ohne Gegenwart», 1898; в действительности драма появилась в декабре 1897 г.) и «Будничная жизнь» («Das tägliche Leben», 1902; вышла из печати в декабре 1901 г.). Помимо этих произведений Рильке написал и опубликовал к 1902 г. еще несколько драматических фрагментов: «Матушка» («Mütterchen», 1898), «Сироты» («Waisenkinder», 1901) и др.
219 Рильке сотрудничал на рубеже веков во многих периодических немецких изданиях. Здесь им названы лишь четыре: берлинский журнал «Pan» (1895— 1900), журнал «Wiener Rundschau» (1896—1901), мюнхенский еженедельник
Райнер Мария Рильке и Александр Бенуа 243
«Jugend» (1896—1940) и берлинско-лейпцигский ежемесячник «Die Insel» (1899—1902). Все эти издания были по преимуществу литературными, иллюстрированными (подчас изысканно, как, например, «Pan»), охотно печатали молодых авторов и снискали себе репутацию «современных» журналов.
220 В своих черновых записях типа дневника А.Н. Бенуа пометил 1/14 марта: «От Рильке письмо с просьбой передать какое-то письмо Суворину» (ГРМ. Ф. 137. Оп. 1. Ед. хр. 38. Л. 50).
221 РГАЛИ. Ф. 459. Оп. 1. Ед. хр. 3598. Немецкий оригинал письма опубликован (и воспроизведен как фотофаксимиле) в кн.: Rilke und Rußland. S. 336— 341 и вклейка после с. 496.
222 Перцов П.П. Литературные воспоминания 1890—1902 гг. / Вступ. статья, сост., подгот. текста и коммент. А.В.Лаврова. М., 2002. С. 225.
223 Бенуа А. Мои воспоминания. Кн. 4, 5. С. 99. 224 27 августа 1902 г. Рильке выехал в Париж, чтобы написать там моногра
фию о Родене. Пребывание Рильке в Париже (прерываемое путешествиями по Европе) длилось до 1913 г.
225 Второй том «Истории русской живописи...» вышел в свет в июне 1902 г. (цензурное разрешение — 22 мая 1902 г.).
226 Рецензия Рильке на книгу Бенуа в «Die Zeit» не появилась; текст ее неизвестен.
227 Рецензия на «Художественные сокровища России» не была написана. 228 Написанная по поручению Густава Паули, директора Бременской худо
жественной галереи, книга «Ворпсведе» была завершена Рильке весной 1902 г. и появилась в начале 1903 г. в издательстве «Фельхаген и Клазинг» (Биле-фельд — Лейпциг). Рильке сдержал свое обещание и отправил ее Бенуа, снабдив следующей надписью: «Александру Бенуа с наилучшими пожеланиями и воспоминаниями. Райнер Мария Рильке. Париж, март 1903».
229 Эта часть письма в оригинале по-немецки. 230 Люсьен Симон (1865—1945) — французский художник, портретист и
жанрист. В своих воспоминаниях Бенуа рассказывает, что познакомился с ним в Париже через Рене Менара («Менар и Симон были очень близкие между собой приятели...») и вошел с ним «в более тесное общение» (Бенуа А. Мои воспоминания. В 5 кн. Кн. 4, 5. С. 148).
231 Эмиль Рене Менар (1862—1930) — французский художник-пейзажист. Бенуа познакомился и сдружился с ним в Париже в 1896—1897 гг., о чем довольно подробно рассказано в его мемуарах (см.: Там же. С. 146—148, 575—576).
232 Гастон Латуш (1854—1913) — французский художник, график и скульптор. 233 Леон Фредерик (1856—1940) — бельгийский художник-жанрист. Бенуа
впервые посетил его в Брюсселе в 1897 г.; несколько вещей художника были приобретены по его совету княгиней М.К. Тенишевой. «Фредерик принадлежал тогда к моим самым неоспоримым любимцам, — вспоминал Бенуа, — и если впоследствии я несколько изменил свое отношение к нему <...> то все же я и после продолжал считать этого художника за одного из самых значительных и замечательных мастеров XIX в.» (Бенуа А. Мои воспоминания. Книга четвертая, пятая. С. 236).
234 Иеремиада — горькая жалоба (плач пророка Иеремии о разрушенном Иерусалиме).
235 Дягилев С. По поводу книги Бенуа «История русской живописи в XIX веке. Часть II» / / Мир искусства. 1902. № U.C. 39—44. Перепечатано в кн.: Сергей Дягилев и русское искусство: В 2 т. Т. 1. С. 154—160.
244 Константин Азадовский. Рильке и Россия
236 БенуаА. Мои воспоминания. В 5 кн. Кн. 4, 5. С. 311. 237 Голубев Виктор Викторович (1878—1945) — искусствовед и коллекцио
нер; собирал произведения искусства древнего Востока, писал о живописи и пластике Китая, Индии, Персии. Особой известностью пользовалось его собрание персидских миниатюр (ныне — в музее Гиме). Учился в Германии. Постоянно жил в Париже (Медоне) вместе со своей женой Натальей Голубевой (псевд. Донателла Кросс; 1879—1941), чей портрет (бронзовый бюст) был выполнен Роденом в 1905 г. (ныне — в Музее Родена). Салон Голубевых посещали Габриэль Д'Аннунцио (влюбленный в Голубеву), архитектор Генри ван де Вельде, оформивший интерьер их парижского жилища, и др. (см.: Velde H. van de. Geschichte meines Lebens. Herausgegeben und übertragen von Hans Curiel. München, 1962. S. 341; Hauptmann (7., Hofmann L. von. Briefwechsel 1899—1944. Bonn, 1983. S. 60; и др.).
О своем знакомстве с Голубевыми Рильке рассказывает в письме к жене 13 ноября 1905 г.:
«А вчера... ты подумай, случайно выяснилось, что эта милая русская женщина, скульптурный портрет которой выставлен в Salon d'Automne <Осеннем салоне>, давно уже знает и любит все мои произведения. И вот вчера мы оба, Роден и я, были приглашены к ней на чай. Мы провели славный, изысканный, тихий час, насыщенный ароматом русского чая и ее неторопливой, очень русской красотой и значительностью. <...> Ее муж, господин Голубев, настоящий русский дворянин, еще молодой, но полный духовной энергии и обладающий великолепным собранием (ты подумай!) древних Livres d'heures <Часословов. — франц.У. Он владеет огромными поместьями на Украине, дворцом и парком, и конным заводом, на котором выращивают арабских скакунов. Он предоставил в мое распоряжение свою прекрасную русскую библиотеку, но у меня так не хватает времени, так мало времени!» {Rilke R.M. Briefe aus den Jahren 1902 bis 1906. Herausgegeben von Ruth Sieber-Rilke und Carl Sieber. Leipzig, 1930. S. 270— 271).
О культурных целях и устремлениях Голубева (которым не мог не сочувствовать Рильке) можно судить по его письму к писателю-искусствоведу П.П. Муратову от 8/21 декабря 1913 г. (в связи с изданием Муратовым в Москве журнала «София», посвященного вопросам искусства и литературы). «Ваш журнал, — пишет Голубев, — осуществляет любимую мою мысль — связать искусство Востока с Древней Русью и вызвать в русской читающей публике интерес к Китаю, к Персии, к Индии, искусство которых несравненно ближе нашему эстетическому пониманию, чем рококо и "Empire" <стиль ампир> западных стран» (Письма В.В. Голубева Н.К. Рериху, С.Ф. Ольденбургу и П.П. Муратову/ Публ. М.И. Полевой// Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 2002 год. СПб., 2006. С. 444).
А.Н. Бенуа познакомился с Голубевым во время своего пребывания в Париже в декабре 1905 г. См. запись в его дневнике от 12 декабря: «Познакомился со своим (и Рериховым, разумеется) поклонником Голубевым — миллионером-эстетом. С виду глуповатый немецкий бурш. Пьётирует <благоговеет перед> Джорджоне» (БенуаА.Н. Дневник 1905 года/ Публ., подгот. текста дневника, вступит, статья и коммент. И.И. Выдрина, И.П.Лапиной, ГА. Марушиной// Наше наследие. 2001. № 58. С. 121). Дальнейшие встречи Бенуа с Голубевым в Русском кружке художников (см. примеч. 246) не слишком изменили первое впечатление. Запись в дневнике Бенуа от 20 декабря: «К 5 ч<асам> на собрании в кружке. Голубев по ближайшем знакомстве менее приятен: ребячес-
Райнер Мария Рильке и Александр Бену а 245
ки хвастает деньгами, "благодетель" в душе, вероятно, жмот и кулак»; запись от 26 декабря 1905 г.: Вечером на rue Pigalle, 22 (Cercle russe <Русский кружок. — франц.У) для выработки слияния. Труха и скука. Голубев дурачок» (Там же. С. 123 и 124). В 1906 г. художник исполнил карандашный портрет В.В. Голубева (см. илл. 16).
О «слиянии» двух русских парижских кружков в один, которое осуществилось, по всей видимости, в самом конце 1905 г., см. в цитированной записи Бенуа от 20 декабря: «Идет разговор о слиянии с Боголюбовским кружком. Я за, ибо у нас все равно ничего принципиального нет, а у них деньги. Можно будет кое-что устроить» (Там же. С. 123; упоминается художник А.П. Боголюбов (1824—1896), завещавший часть своего состояния на поддержание русских художников в Париже).
238 «Villa des Brillants» (букв. «Вилла блистательных». — франц.) — дом Родена в Медоне.
239 С 25 февраля по 31 марта 1906 г. Рильке совершал лекционную поездку по Германии.
24υ «Независимые» — объединение французских художников, возникшее в Париже в 1884 г.; устраивало ежегодные весенние выставки. 20 марта 1906 г. открылась 22-я выставка «Независимых», продолжавшаяся до 30 апреля. На выставке были представлены три работы Бенуа. Рильке посетил выставку 2 апреля, где познакомился также с работами фовистов (Матисс, Дерен, Руо, Вла-минк и Марке).
Бенуа посвятил выставке «Независимых» 1906 г. одну из своих парижских корреспонденции (см.: Бенуа А. Парижские заметки. «Салон независимых»// Слово. 1906. № 426. 29 марта (11 апреля). С. 5). Не упоминая о собственных работах, Бенуа отметил произведения своих соотечественников: «...Добросовестные этюды князя Шервашидзе, воздушные, но манерные пейзажи К. Кузнецова, красивые в краске и бодрые этюды Тархова и, наконец, очень тонкие гравюры в красках барона Зеделера» (имеются в виду художники, постоянно или подолгу жившие за границей: князь А.К. Шервашидзе (Чачба), К.П. Кузнецов, H.A. Тархов и H.H. Зеддлер).
241 Rilke R.M. Briefe aus den Jahren 1902 bis 1906. S. 307. 242 Ibid. S. 307-308. 243 Рильке жил в Риме с 10 сентября 1903 г. до начала июня 1904 г. 244 ррм. ф. 137. Оп. 1. Ед. хр. 64. Запись сделана в альманахе-календаре
«Hachette. Petite encyclopédie populaire» (Paris, 1906). 245 Ibid. S. 322. 246 Русский кружок художников (иначе — Общество русских художников
или Русский артистический кружок) был создан в Париже в 1903 г. по инициативе М.А. Волошина и Е.С. Кругликовой. Во второй половине 1904 г. деятельность Кружка стала затухать, но с 1905 г. вновь оживилась. В деятельности Кружка принимали участие А.Н. Бенуа, В.В. Голубев (избранный в начале 1906 г. председателем), князь А.Н. Шервашидзе и др. Это объединение стало накануне Первой мировой войны заметным центром русской художественной жизни в Париже.
247 Обезьянка была подарена детям Александра Бенуа князем С.А. Щербатовым, художником-дилетантом, поселившимся осенью 1905 г. в Версале. «...Причудливый наш князь, — вспоминает Бенуа, — возил с собой целый зверинец: несколько собак, кошек, двух обезьян (одну — уистити — он подарил
246 Константин Азадовский. Рильке и Россия
нашим детям и, кажется, еще попугая)» (Бенуа А.Н. Мои воспоминания: В 5 кн. Кн. 4, 5. С. 443).
248 Имеется в виду второе издание «Книги образов» (вышла в свет в декабре 1906 г.).
249 Франческо Гварди (1712—1793) — итальянский художник, писавший виды Венеции. Один из любимых мастеров Бенуа; в его личной коллекции находились две сепии итальянского художника, которые он в «Моих воспоминаниях» называет «дивными», «чудесными», «бсподобными» и т.п.
Кто именно из знакомых Рильке обращался к нему с запросом о Гварди — не установлено.
250 St. Pol-de-Léon — курортный город в Бретани на берегу Ламанша. 251 О встрече Рильке с М. Горьким см. наст, изд., с. 87—88 252 «Золотое руно» — ежемесячный художественный, литературный и кри
тический журнал, издававшийся в Москве в 1906—1909 гг. А.Н. Бенуа, состоявший сотрудником художественного отдела, выступил во втором номере журнала с программной статьей «Художественные ереси», направленной против индивидуализма в современном искусстве. Публикуя статью Бенуа, редакция «Золотого руна» отметила, что в «основных пунктах» расходится с его взглядами. Тема, затронутая Бенуа, была для русской ситуации того времени весьма животрепещущей; поэтому его статья послужила началом острой дискуссии, продолженной на страницах «Руна». Так, в № 6 за 1906 г. выступил А.К. Шер-вашидзе со статьей «Индивидуализм в искусстве», полемически заостренной против «Художественных ересей» (подзаголовок — «Александру Бенуа и Морису Денису»); в № 10 за тот же год — М. Волошин со статьей «Индивидуализм в искусстве» и т.д.
Отношение Бенуа к модернистскому «Золотому руну» было в целом скептическим, подчас — раздраженным. В конце 1905-го и весной 1906 г. он встречался в Париже с Н.П. Рябушинским, издателем «Золотого руна», который произвел на художника впечатление «купчика-мецената». Впрочем, в течение 1906 г. Бенуа не раз печатал в «Руне» свои статьи и иные материалы. «В дальнейшем, однако, — вспоминает Бенуа, — мое сотрудничество в "Золотом руне" свелось к очень малому и случайному, — мне было там не по душе, меня коробил весь специфический стиль издания и весь тот в корне дурной вкус, которым этот архироскошный, но и довольно нелепый сборник отличался от своего прототипа — "Мира искусства"» (Бенуа А.Н. Мои воспоминания: В 5 кн. Кн. 4, 5. С. 446—447). В конце 1909 г. Бенуа, как и ряд других художников, окончательно порывает с «Руном».
Рильке вряд ли знал о полемике в «Золотом руне», продолжавшейся в течение 1906 г., но можно предположить, что во время их встречи в Версале 8 апреля 1906 г. Бенуа рассказывал ему о новом журнале, стремящемся продолжать линию «Мира искусства», и своем собственном участии в нем.
253 Рильке имеет в виду выставку под названием «Два века русской живописи и скульптуры», развернутую Дягилевым осенью 1906 г. в десяти залах Осеннего салона в Париже и показанную затем в Берлине (в салоне Шульте) и Венеции (1907). Каталог выставки составил А.Н. Бенуа, он же предварил его предисловием (см.: Exposition de l'Art russe. <Salon d'AutomneX Paris, 1906).
254 ГРМ. Ф. 137. On. 1. Ед. xp. 64. Запись в альманахе-календаре «Hachette» (см. примеч. 244).
«СОВЕРШЕННЫЕ СУЩЕСТВА» (Райнер Мария Рильке и русский театр марионеток)
С января по август 1925 года Райнер Мария Рильке находился в Париже — городе, издавна ему знакомом (до войны 1914 года он жил в Париже не раз и подолгу). Почти восьмимесячное пребывание во французской столице было для германского поэта весьма насыщенным, подчас утомительным: вращаясь преимущественно в кругу парижских писателей, артистов, художников, он встречается со множеством старых друзей, заводит новые знакомства, посещает салоны, собрания, вечера1. К сожалению, эта долгожданная встреча с Парижем оказалась для Рильке прощальной (через полтора года поэт умирает в Швейцарии).
К числу новых парижских друзей Рильке принадлежала и Юлия Леонидовна Сазонова-Слонимская (1884—1957), литературный и театральный критик, в ту пору — руководительница русского театра марионеток. В литературе о Рильке это имя встречается сравнительно редко.
Ю.Л. Сазонова (урожд. Слонимская) родилась в Петербурге в семье известного публициста Леонида (Людвига) Зиновьевича Слонимского. Семья Слонимских занимает видное место в русской культуре XX века. Один из братьев Юлии Слонимской, Александр (1881 — 1964), — историк литературы, пушкинист; другой брат, Николай (1894—1995), — композитор и музыковед; младший, Михаил (1897-1972), — писатель-прозаик. Рано умерший четвертый брат Владимир (1895-1916) был талантливым шахматистом2. Вся жизнь и деятельность Юлии Леонидовны с раннего детства определялась литературно-художественными интересами: на рубеже 1900—1910-х она начинает сотрудничать в русских периодических изданиях, общается со многими деятелями русской культуры той эпохи (она была лично знакома с Ахматовой, Блоком, С.К. Маковским и др.). Но более всего увлекал Юлию Слонимскую театр — кукольный и балетный. Вместе с режиссером и артистом Петром Павловичем Сазоновым (1882—1969), ее мужем (в годы революции Юлия Леонидовна рассталась с ним, сохранив, однако, его фамилию), она пыталась в 1915—1916 годах создать в Петербурге постоянно действующий театр марионеток. Замысел Сазоновых поддерживают режиссеры Н.В. Дризен и H.H. Евреинов, поэты Н.С. Гумилев и Г.В. Иванов, художники М.В. Добужинский и Н.К. Калмаков, балерина Тамара Карсавина и др.; они с увлечением пишут стихи и музыку, расписывают декорации, готовят сцены,
248 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
изготовляют кукол, придумывают и шьют для них костюмы. Открытие театра состоялось 15 февраля 1916 года в доме художника А.Ф. Гауша на Английской набережной. Судьба этого камерного кукольного театра (известно около двадцати представлений пьесы «Силы любви и волшебства»3) — одна из интереснейших (до настоящего времени — не вполне изученных) страниц культурной истории дореволюционного Петербурга4 .
Пережив трудное время революции и гражданской войны (в Крыму), Сазонова в 1920 году покидает Россию. В 1923-м, оказавшись в Италии и едва оправившись от потрясений предыдущих лет (разрыв с мужем, рождение ребенка, скитания из страны в страну, неустроенность быта и т.д.), она стремится возобновить основное, как ей казалось, дело своей жизни — театр марионеток. Всецело поглощенная заботой о том, чтобы возродить театр марионеток, Сазонова пытается хотя бы частично вернуть из Советской России кукол из своего собрания, сложившегося в 1910-е годы, свои статьи того времени5 и ряд других материалов.
1 июля 1923 года Юлия Сазонова пишет из Италии в Москву своему брату А.Л. Слонимскому: «Куклы мне чрезвычайно важны — именно куклы, а не партитура и бутафория. Сейчас мода на марионеток, и никто не умеет их делать. В Париже композиторы, самые известные, увлечены мыслью о куклах и ждут моих. Есть возможность устроить спектакль у одной чрезвычайно богатой "покровительницы искусств" — это оплатило бы мне все расходы и сразу создало бы мне основу для дальнейшей работы. Вообще куклы для меня необходимы сейчас...»6 В письме к Н.Л. Слонимскому (опять-таки из Италии) она сообщает 25 февраля 1924 года: «Затеяла переговоры с Дягилевым и монакской администрацией о кукольном театре; теоретически все подготовлено, и я нашла все нужное. Но пока все еще в проекте. Если бы осуществилось, можно было бы существовать»7.
Осуществить свои планы Юлии Сазоновой удалось лишь в конце 1924 года. При поддержке нескольких русских и французских художников, музыкантов и режиссеров она, еще находясь в Италии, начинает работу по воссозданию Театра маленьких деревянных комедиантов (Le théâtre des petits comédiens de bois); привлечены были также итальянские невропасты. Весной 1924-го Сазонова переезжает в Париж. Первый спектакль состоялся в Рождество 1924 года в помещении «Старой голубятни» — известного парижского театра, основанного Жаком Копо. «Для открытия пойдут: "Праздничный день" в постановке Наталии Гончаровой, с музыкой Н. Черепнина, и "Карагез" М.Ларионова с музыкой Михайловича», — сообщала ведущая парижская (на русском языке) газета «Последние новости»8.
«Совершенные существа» 249
Представления в «Старой голубятне» прошли с немалым успехом и, видимо, повторялись в январе-феврале 1925 года на других парижских подмостках9. Именно в эти недели (в феврале 1925-го) один из спектаклей Театра маленьких деревянных комедиантов посещает Райнер Мария Рильке.
Спустя много лет Юлия Сазонова рассказала о том, как Рильке впервые увидел ее кукол — «в большом парижском зале на случайном спектакле». «...В антракте, — пишет Сазонова, — я не сразу заметила недвижно стоявшего у притолоки двери и сосредоточенно за нами следившего, очень бледного, небольшого роста человека, с необычайными, прозрачными и глубокими глазами. Его представили; он сказал несколько слов, поразивших своей серьезностью, и пожелал зайти ко мне. С первого же вечера установился простой тон и удивительная легкость общения с ним»10.
Спектакли сразу же покорили Рильке. В письме к своей швейцарской приятельнице Нанни Вундерли-Фолькарт Рильке сообщает 5 марта 1925 года, что в течение вот уже двух недель он «для души (intimement)» часто посещает маленькую труппу очаровательных русских марионеток. «Счастливы ли они, — рассуждает далее Рильке, — они, которые, выражая самую суть нашей судьбы, ее все же не знают и подчиняются лишь универсальному закону, приводящему их в движение, — закону тяжести. Какая снисходительность гравитации, позволяющей звездам кружиться, и какое согласие в этих куклах, умеющих выразить ничтожные оттенки наших милых и грустных превратностей; никогда еще невинность и сила марионетки не открывались мне с такой очевидностью, как при виде этих трогательных фигурок, которые любят без любви и страдают без страданий и которые, никогда нам не подражая, нас во всем превосходят»11.
В феврале— апреле 1925 года Рильке — постоянный посетитель русского театра марионеток и один из самых верных его друзей. После выступлений на сцене «Старой голубятни», когда марионетки Сазоновой нашли себе временное пристанище в скульптурной мастерской близ улицы Вожирар (см. примеч. 2 к письму 2), Рильке не раз присутствовал на репетициях и «домашних» представлениях, обсуждал их с Сазоновой, радовался открывшейся перед ее «комедиантами» в апреле 1925 года многообещающей возможности выступить на сцене другого парижского театра — «Ателье» Шарля Дюллена, огорчался из-за новых сложностей, что возникли позднее (обо всем этом рассказывают публикуемые письма).
Писатель Морис Бетц (1898—1946), один из близких парижских знакомых Рильке в ту пору, его переводчик и многолетний поклонник12, вспоминает:
250 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Однажды утром он <Рильке> рассказал о Театре маленьких деревянных комедиантов, сыгравшем несколько спектаклей в «Ателье». Рильке посетил некоторые из них и был глубоко тронут и восхищен.
«Вы должны пойти туда. Непременно. Это удивительное, единственное в своем роде представление!» — говорил он мне. И он описал мне этих необычайно оригинальных марионеток, которых госпожа Юлия Сазонова привезла из России, Турции и Италии и пыталась оживить на сцене «Ателье».
Я посетил «деревянных комедиантов», и Рильке вновь стал подробно рассказывать о них: госпожа Сазонова основала свой театр в Петербурге, в годы революции она эмигрировала, и деревянные куклы из ее замечательной и ценной коллекции покоились долгое время на дне ее чемоданов. Но пристрастие к марионеткам не угасало; во время своих путешествий по Турции и Италии она сумела приобрести редчайшие экземпляры турецких и итальянских кукол и заручиться содействием нескольких итальянских кукольников, еще хранивших традиции комедии дель арте. Это взаимодействие итальянских и русских мастеров помогло осуществить постановки в «Ателье»13.
Встреча Рильке с Театром маленьких деревянных комедиантов не была, конечно, случайной или неожиданной. В духе неоромантической эпохи, устремленной к «душе», к мистической «сути» бытия, Рильке проявлял к куклам огромный неподдельный интерес. Философия «живой вещи», одухотворенной материи занимает в мировосприятии германского поэта, начиная приблизительно с 1903 года, важнейшее, если не основное место. В неживой вещи Рильке стремился увидеть (и передать в своем творчестве) самое существенное, скрытое, сокровенное (Ding-Seele). Кукла связывалась для Рильке с центральными для него понятиями: «детство», «искусство» и др., — что отразилось, например, в его эссе «Куклы» (1914), вызванного к жизни восковыми статуэтками Лотты Притцель14. Осмысление «куклы» с годами варьировалось и углублялось в сознании Рильке. Неудивительно, что красочные, движущиеся (и поэтому более «живые», чем восковые фигурки) марионетки Сазоновой вызывали у него радостное восхищение. Марионетка, казалось Рильке, представляет собой некое мистическое существо, цельное и совершенное, наделенное собственной внутренней жизнью. Хрупкая пластика, свойственная этой деревянной игрушке, подчеркивала — в глазах Рильке — не столько «вещное», бренное, преходящее в ней, сколько вечное, неизменное («самую суть нашего существования», как отметил поэт в цитированном письме к Н. Вундерли-Фолькарт). В игре бездушных,
«Совершенные существа» 251
на первый взгляд, «деревяшек» Рильке видел не развлечение, а иной мир, хотя и условный, но увлекательный и нарядный, со своими страстями и переживаниями, обладающий огромной эстетической значимостью, — художественно воплощенную полноценную «жизнь».
Это подтверждают в целом и сохранившиеся свидетельства современников. Так, Морис Бетц в цитированной выше книге рассказывает:
Марионетки притягивали Рильке по многим причинам. Они были близки «вещам», о которых он говорил с удивительной проникновенностью и которые его волновали, потому что своей причастностью к жизни людей обретали особую красоту и упорно сохраняли в себе отголоски человеческих жестов и чувств.
Он полюбил эти неуклюжие существа в виде русских, итальянских и турецких кукол, которых звали Ваня, Ливия, Трак-коло или Карагез15, крестьян и крестьянок с русского деревенского праздника16, что рисовала госпожа Гончарова, и весь оркестр деревянных музыкантов, чьи лица и управляемые нитями движения достигали порой фантастической выразительности.
Рильке находил в марионетках характерную черту, поражавшую всех, кто погружался в мир этих маленьких деревянных артистов: из марионетки нельзя сделать то, что хочешь. Подобно куклам и прочим произведениям искусства, марионетки стоят на одну ступень выше, чем вещи. Созданные по человеческому образу и подобию, они обладают собственной своеобразной душой, иногда поддающейся нашим желаниям, но всего чаще противящейся нашим играм. <...>
Таинственная, особая жизнь марионеток интересовала Рильке сама по себе — словно игра, полная неожиданностей. Но он шел еще дальше: предпочитал этих маленьких деревянных артистов живым актерам из плоти и крови. Рильке не слишком ценил современный театр, который казался ему иллюзией, лишенной стиля и символической ценности. <...> Он был убежден, что путь самой чистой и высокой театральности лежит через балаганчик старинного театра марионеток. Образы Шекспира или Сервантеса, Перголезе или Аристофана могли, как ему казалось, найти в марионетках свое полное воплощение. Марионетка позволяла, подобно маске в античном театре, начисто исключить грубый реализм и самоутверждающуюся личность актера. Рильке видел для театра лишь один путь — возвращение к символизму средневековых мистерий
252 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
или античных трагедий. Отголосок таких устремлений он находил в тех искусных и восхитительных представлениях деревянных артистов, игра которых сочетала в себе традиции и образы Венеции, Константинополя и России17.
Суждения Рильке, навеянные русскими марионетками и запечатленные Морисом Бетцем, любопытно сопоставить с отдельными пассажами мемуарного очерка Юлии Сазоновой («Письма Рай-нер Мария Рильке»): «К куклам он питал искреннюю и нежную привязанность. Они манили его своей художественной цельностью и гармоничностью. Он разделял мою веру в их ирреальную независимую жизнь и соглашался с тем, что не мы их ведем за нити, но они своими нитями ведут нас за собою по их собственному художественному пути». Далее Сазонова пишет, что Рильке «верил в неограниченные возможности» этих «совершенных существ», коих он был готов предпочесть живым артистам, что он пленялся духовностью кукол, их «законченностью» и воспринимал их всерьез — с нежностью и даже какой-то трепетностью.
«В присутствии марионеток, — сказано в очерке Сазоновой, — Рильке всегда был как бы смущен и держался застенчиво. К куклам он не подходил, их не трогал и никогда не дергал их за нити, как любили это делать другие. Когда я иногда клала ему на руки любимую куклу, он держал ее тихо и нежно, как ребенка, потом бережно передавал мне».
В одной из своих более ранних статей Юлия Сазонова сопоставила рильковское восприятие куклы с блоковским (Блок посетил сазоновский Театр марионеток в Петрограде в феврале 1916 года и пришел в восхищение от спектакля «Силы любви и волшебства»). «Помню, — пишет Сазонова, — упрямый голос Блока, которому была "несимпатична" пастушка: он ощущал в ней живую личность, а не послушную златокудрую куколку. Помню, уже в Париже, внимательный взгляд Райнер-Мария Рильке, следившего с любовью за каждым движением кукол: они представлялись ему "замкнутыми в себе, абсолютно совершенными" существами. Поэтов кукла всегда чаровала, будучи как бы проекцией человека на вечность»18.
Интерес Рильке к Юлии Сазоновой и ее искусству в немалой степени усугублялся и тем обстоятельством, что это была русская труппа. Оказавшись в 1925 году в Париже, Рильке возобновляет связи с некоторыми из своих прежних русских друзей и с особым воодушевлением предается ностальгическим воспоминаниям о России, намеревается записать свои русские воспоминания и т.д. Об этом свидетельствуют знакомые Рильке, встречавшиеся с ним тогда в Париже. «Подобно тому как после войны он чувствовал
«Совершенные существа» 253
неодолимое влечение к Парижу до тех пор, пока его желание не осуществилось, — вспоминает Морис Бетц о Рильке, — точно также им теперь овладела щемящая страсть оживить в себе "русское чудо" своей юности»19. «О России всегда говорил с взволнованной нежностью», — подтверждает Юлия Сазонова. Очевидно, что в заботливом внимании Рильке к театру Сазоновой и ее сподвижникам сполна проявилось то чувство уважения, восхищения и приязни, которое он испытывал к России.
Общение Рильке с Театром маленьких деревянных комедиантов не завершилось с его отъездом из Парижа в августе 1925 года. Драматический и отчасти символический финал этого «театрального романа», также сообщенный Ю.Л. Сазоновой, относится, по-видимому, к 1928 или 1929 году, когда самого поэта уже не было в живых да и Театр марионеток (после успешных гастролей в Голландии в 1926-м) окончательно прекратил свое существование, прежде всего — из-за отсутствия необходимой поддержки.
Однажды, рассказывает Сазонова, на бульваре Монпарнас ей встретилась Баладина Клоссовская (см. о ней примеч. 3 к письму 2). Окликнув Сазонову, Клоссовская сказала: «У меня есть поручение от Рильке». «Мы пошли к ней, — пишет Сазонова, — и по дороге она несколько раз повторяла: "Он (Рильке. — К.А.) все говорил — не забудьте передать г-же Сазоновой". Она передала мне посмертный привет Рильке, слова, которые он поручил сказать, — большой пакет с надписью по-французски: "Отдать потом мадам Сазоновой". Я развернула пакет, и на меня глянула, подперши головку, широко раскрыв задумчивые глаза, подруга Ливиетты, и за нею смотрел Тракколо с его длинной улыбкой, все "совершенные существа", чьи большие портреты мы когда-то подарили ему и которые он, как оказалось, увез в свое уединение20 и сохранил возле себя до смерти. Это их послал он сказать о конце».
Все сохранившиеся письма Рильке к Ю.Л. Сазоновой хранятся ныне в Хоутоновской библиотеке Гарвардского университета (Кембридж, США) в составе коллекции Рихарда фон Мизеса.
В свое время письма Рильке послужили Ю.Л. Сазоновой основой для ее мемуарного очерка, где они цитируются выборочно, в собственном переводе Юлии Леонидовны, отчасти использованном и в настоящей работе.
Написанные по-французски, эти письма небезупречны с точки зрения правил и норм современного французского языка. Тем не менее текст писем воспроизводится со всеми особенностями оригинала; исправлены лишь явные описки.
254 Константин Азадовский. Рильке и Россия
Некоторые из публикуемых писем — в связи с отсутствием более точных сведений — датированы приблизительно.
Местонахождение ответных писем Ю.Л. Сазоновой к Рильке не выявлено. В Швейцарской национальной библиотеке (Берн), куда после смерти Рильке был передан его архив, эти письма отсутствуют. Возможно, они вернулись к Юлии Сазоновой в «большом пакете» вместе с «совершенными существами», которые поэт послал ей через Б. Клоссовскую, чтобы «сказать о конце».
Впервые: Marionette Theater of the Symbolist Era/ Edited by Keith Tribble. Lewiston, New York, 2002. P. 289-325.
1 См.: Storck J.W. «Ich lebe recht als Jonas im Bauche des Wal's Paris». Rilkes letzter Aufenthalt 1925 / / Rilkes Paris 1920-1925. Neue Gedichte. Im Auftrag der Rilke-Gesellschaft herausgegeben von Erich Unglaub und Jörg Paulus. Göttingen, 2010. S. 41-53 (Blätter der Rilke-Gesellschaft. Band 30/2010).
2 Наиболее обстоятельным исследованием, посвященным Ю.Л. Сазоновой-Слонимской и ее Театру марионеток, является статья американского ученого К. Триббла: Tribble К.О. The Puppet-Theaters of Julia Sazonova-Slonimskaia// The Puppetry Yearbook. Vol. Six/ Edited by James Fisher. Lewiston; Queenstone; Lampeter, 2005. P. 161-208 (на с. 201 — библиография работ на данную тему). См. также: ВойскунЛ. «Все образует в жизни круг...» О Юлии Сазоновой (Слонимской) и ее «Театре маленьких комедиантов» в Париже / / Русское еврейство в Зарубежье. Статьи, публикации, мемуары и эссе. Т. 5 (10). Иерусалим, 2003. С. 433-450; Триббл К. Юлия Сазонова (Слонимская) в Америке (1942-1955) / / Русские евреи в Америке. Кн. 4. Ред.-сост. Э. Зальцберг. Иерусалим; Торонто; Санкт-Петербург, 2010. С. 106-120 (серия «Русское еврейство в Зарубежье». Т. 20).
Сведения о семье и родственных связях Слонимских содержит также публикация: З.Н. Гиппиус в переписке с братьями Н.Л. и М.Л. Слонимскими (1915-1923)/ Вступит, статья, подгот. текста и коммент. К. Триббла (США)// Русская литература. 2006. № 3. С. 193-222.
3 Комический дивертисмент в трех интермедиях, восходящий к старинной французской пьесе Ш. Алара и М. фон дер Бека (впервые поставлена в 1678 г. на ярмарочной сцене).
4 См. подробнее: Лифарь С. Ю.Л. Сазонова и наука о танце / / Русская мысль (Париж). 1957. № 1142. 3 декабря. С. 5; Сазонов П. О театре Ю. Слонимской / / Что же такое театр кукол? / Сб. статей. М., 1990. С. 19-26; Зыкова Е., Иванова А. «Нас возвышающий обман...» (Театр марионеток Юлии Слонимской)// Кукольники в Петербурге. СПб., 1995. С. 109-127. Кроме того, в библиотеке Всероссийского театрального общества (Москва) и РГАЛИ сохранились (в нескольких вариантах) воспоминания П.П. Сазонова, посвященные истории «первого кукольного театра».
Среди откликов на спектакли «кукольного театра» П. Сазонова и Ю. Слонимской наиболее важной представляется статья А.Н. Бенуа «Марионеточный театр» (Речь. 1916. № 50. 20 февраля / 4 марта. С. 2).
5 См.: Сазонова Ю. Марионетка// Аполлон. 1916. № 3. С. 1-42. Эту же работу (вероятно, в расширенном виде) Сазонова намеревалась выпустить отдельной «иллюстрированной монографией» под названием «Театр марионеток»
«Совершенные существа» 255
(см.: Известия Вольфа. 1916. № 1. С. 5). Перепечатано в сб.: Что же такое театр кукол? С. 27-56.
6 РГАЛИ. Ф. 2281. Оп. 1. Ед. хр. 195. Л. 7 об. 7 Там же. Ед. хр. 517. Л. 3 об. 8 Последние новости (Париж). 1924. № 1420. 10 декабря. С. 4 (об упомя
нутых спектаклях и лицах см. также примеч. 2 и 4 к письму 9). См. также: Шлё-цер Б. Марионетки Ю.Л. Сазоновой в театре Вьё Коломбье// Там же. 1924. № 1433. 23 декабря. С. 3.
9 См.: А. С<лонимский>. Русские марионетки в Париже / / Жизнь искусства. 1925. № 18. 5 мая. С. 6. См. также печатную программу: Le Théâtre des Petits Comédiens de Bois de Julie Sazonowa. Programme officiel. Saison Décembre 1924 — Janvier 1925. Paris, <1925>. Автор предисловия — Б.Φ. Шлёцер.
10 Сазонова Ю. Письма Райнер Мария Рильке// Новый журнал (Нью-Йорк). 1943. № 5. С. 281-292. Фрагменты данного очерка в дальнейшем тексте (и в примечаниях) цитируются без отсылок.
11 Rilke R.M. Briefe an Nanny Wunderly-Volkart. Bd. 2. S. 1048. 12 О его дружбе с Рильке см.: Nostiiz О. von. Rilkes französischer Übersetzer
Maurice Betz: Seine Begegnung mit Rainer Maria Rilke und Helene von Nostitz / / Rilke und Frankreich. S. 155-157; Winter R. Malte, «mon ambassadeur auprès de vous». Maurice Betz und Rainer Maria Rilke / / Rilkes Paris 1920-1925. Neue Gedichte. S. 105-112. См. также сб. «Памяти M. Бетца» (Hommage à Maurice Betz. Paris, 1949).
13 Betz M. Rilke in Frankreich. Erinnerungen. Briefe. Dokumente. Wien; Leipzig; Zürich, 1948. S. 132-133. Некоторые детали рассказа Рильке в передаче М. Бетца неточны, в частности упоминания о марионетках, якобы вывезенных Сазоновой из России и надолго похороненных «на дне ее чемоданов», о ее «путешествиях» по Турции и Италии и др.
14 Издано отдельной книжкой (вместе с рисунками Л. Притцель) в 1921 г.: Rilke R.M., Pritzel L. Puppen. München, < 1921 >. См.: Stephens Α. Rilke's Essay «Puppen» and the Problem of the Divided Self// German Life & Letters. A Quarterly Review (Oxford). 1968-1969. Vol. XXII. P. 302-315.
15 Истинное отношение Рильке к Карагезу было на самом деле резко отрицательным (см. примеч. 3 к письму 9).
16 О спектакле «Деревенский праздник» см. примеч. 4 к письму 9. 17 Betz M. Rilke in Frankreich. S. 134-136. 18 Сазонова Ю. Укрощение Петрушки / / Последние новости. 1934. № 4919.
11 сентября. С. 3. 19 Betz M. Rilke in Frankreich. S. 137. 20 Имеется в виду замок Мюзот (Muzot).
256 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
1
<Paris, 21 février 1925>
A Madame Julie Sazonowa
en honneur de ses petits artistes, trop complets eux-mêmes et trop forts pour admettre ces charmantes faiblesses: éloges ou fleurs!
(ce 21 Février 1925)
Перевод: <Париж, 21 февраля 1925>
Госпоже Юлии Сазоновой
в честь ее маленьких артистов, слишком совершенных и слишком сильных для того, чтобы позволить себе эти милые слабости: похвалу или цветы!
(21 февраля 1925)1
1 Текст написан на обратной стороне визитной карточки, которая была приложена к цветам. На карточке указано лишь имя: Rainer Maria Rilke. Сазонова не сообщает, когда именно и по какому поводу поэт преподнес или прислал ей цветы. По-видимому, Рильке сделал это либо на другой день после «случайного спектакля» в большом парижском зале (см. вступление), либо через несколько дней — во время своего визита к Сазоновой (ср. в ее воспоминаниях: «Он сказал несколько слов <...> и пожелал зайти ко мне»).
<Paris, février-mars 1925>, Mardi Soir
Chère Madame,
cela reste-il donc entedu que vos petits artistes se montreront demain à 2 heures dans l'Atelier du Mont-Tonnère? Nous y viendrons certainement, Madame Klossowska et moi. En plus, entre les personnes, devant lesquelles j'ai fait les louanges de vos charmants comédiens, il y a la princesse de Bassiano qui aujourd'hui m'a exprimé son désir d'assister à la representation de demain: je me croyait autorisé de l'inviter; il est possible que le prince aussi se joigne à nous.
«Совершенные существа» 257
Quant à M-me Klossowska et moi, nous serons tout heureux de voir revivre ces chers personnages et de vous retrouver, vous-même, parmi eux.
Croyez, chère Madame, à mon très amical dévouement
Rilke
Перевод:
<Париж, февраль-март 1925>1
вторник, вечер
Дорогая госпожа Сазонова,
правда ли, что Ваши маленькие артисты будут выступать завтра в два часа в ателье на улице Мон-Тоннер?2 Мы, госпожа Клоссовская3 и я, придем непременно. Кроме того, среди лиц, коим я расхваливал Ваших прелестных комедиантов, — княгиня Бассиано4, выразившая нынче желание присутствовать на завтрашнем представлении. Я счел себя вправе пригласить ее5; возможно, и князь6 присоединится к нам.
Что касается госпожи Клоссовской и меня, то мы будем счастливы видеть возрождение Ваших славных актеров7 и застать среди них — Вас.
Примите, дорогая госпожа, уверения в моем дружеском расположении
Рильке
1 Более точная датировка письма: конец февраля (после 21-го) — начало или первая половина марта (31 марта Рильке, явно отвечая на упрек Сазоновой, пишет, что «не забыл» ее маленьких комедиантов). Ср. цитированное в предисловии письмо Рильке к Н. Вундерли-Фолькарт от 5 марта 1925 г., в котором поэт сообщает, что за последние две недели часто посещал театр «очаровательных русских марионеток», для которого теперь «ищет мецената» (Rilke R.M. Briefe an Nanny Wunderly-Volkart. Bd. 2. S. 1048).
2 Речь идет о представлении в скульптурной мастерской (ателье) «в тупичке Мон Тоннер» (Impasse Mont Tonnère) близ улицы Вожирар. В этой мастерской проходили репетиции кукольного театра. «Сюда любил приходить Рильке, — рассказывает Юлия Сазонова. — <...> Приходил он в таких случаях заранее, садился в дальний угол, уже не отрывая от кукол своего внимательного взгляда. Ни одной репетиции не пропускал и, выходя из мастерской, говорил о своем впечатлении, подмечая все: знал он свойства каждой куклы не хуже нас».
258 Константин Азадовский. Рильке и Россия
3 Баладина (наст, имя — Элизабет Доротея) Клоссовская или Клоссовска (урожд. Спиро; 1881-1969) — художница, приятельница Рильке, называвшего ее «Мерлина» (Merline). Родилась в Бреслау в семье кантора еврейской общины. Жена польского художника и историка искусств Эриха Клоссовского (1875-1949), с которым впоследствии разошлась (от этого брака у Клоссовской было два сына - Пьер и Бальтуш). Рильке посвятил Клоссовской отдельные стихотворения и стихотворные циклы. Ее переписка с Рильке опубликована в 1954 г. (см.: Rainer Maria Rilke et Merline. Correspondance 1920-1926. Herausgegeben von Dieter Bassermann. Zürich, 1954).
4 Маргрит княгиня ди Каэтани (также — княгиня ди Бассиано), урожд. Чейпин (Chapin; 1880 (по другим сведениям, 1882) — 1963), родилась в Нью-Йорке. В 1911 г. в Лондоне вышла замуж за Рофредо Каэтани, князя ди Бассиано, впоследствии - герцога де Сермонета. Живя с 1919 г. в Версале, занималась меценатством, поддерживала, в частности, литературный журнал «Commerce» (один из редакторов журнала — Поль Валери). Знакомство Рильке с княгиней состоялось в начале 1925 г.; есть сведения, что поэт посетил ее между 18 и 28 февраля — к этому времени относится стихотворение Рильке «Мир» («La Paix»), посвященное княгине ди Бассиано (см.: Chronik 2. S. 969).
В своем версальском доме под Парижем («Римская вилла») Маргрит ди Бассиано принимала в те годы (обычно по воскресеньям) известных писателей, художников, музыкантов и проч. Среди посетителей «Римской виллы», пользовавшихся в 1920-е гг. особым покровительством княгини, — Ж. Брак, П. Валери, Дж. Джойс, А. Жид, П. Клодель, П. Пикассо. Переводчица Е.А. Извольская, сотрудничавшая в журнале «Commerce», вспоминает, что никогда и ни в одном французском салоне не встречала такого количества ярких, выдающихся личностей, как на воскресных приемах у Маргрит Бассиано. Среди лиц, которые ей запомнились, Е.А. Извольская называет «мягкого, голубоглазого» Рильке, а также русских: князя Д.П. Святополк-Мирского, И.Ф. Стравинского и С.С. Прокофьева (см.: Iswolsky Н. Light before Dusk. A Russian Catholic in France 1923-1941. New York; Toronto, 1942. P. 44). О Рильке и салоне княгини ди Бассиано Извольская рассказывает и в другой своей мемуарной книге «No Time to Grieve... An Autobiographical Journey» (Philadelphia, 1985). Русский перевод этого фрагмента см. в журнале «Всемирное слово» (2000. № 13. С. 31-32; перевод Е. Рябининой).
5 Сохранилось шестнадцать неопубликованных писем Рильке к М. ди Каэтани; к одному из них поэт приложил билеты на спектакль театра Сазоновой с просьбой передать их кому-либо из группы «Commerce», в случае если княгиня сама не сможет ими воспользоваться (см.: Levie S. «L'in-employable par excellence». Lettres de Rainer Maria Rilke à Marguerite Caetani / / Rilkes Paris 1920— 1925. Neue Gedichte. S. 155.
6 Дон Рофредо князь Каэтани, князь ди Бассиано (1871-1961) — композитор.
7 За словом «возрождение» стоят, по-видимому, беседы Рильке с Юлией Сазоновой, рассказавшей ему о «рождении» театра (на сцене «Старой голубятни» 24 декабря 1924 г.) и о трудностях, связанных с его дальнейшим существованием. «У него, — пишет Сазонова о Рильке, — было желание устроить куклам прочную, обеспеченную будущность».
«Совершенные существа» 259
3
< Paris, 31 mars 1925> Ce mardi
Chère Madame,
croyez-vous que j'oublie vos charmants acteurs de bois?.. Rien ne serait plus injuste: le jour même que votre très bonne nouvelle m'était arrivée, j'en avait parlé à une nouvelle amie en la gagnant tout à fait. Je n'ai pas pu m'approcher moi-même du C<om>te de Beaumont, mais d'après les renseignements que j'ai pu recueillir, nous devons, je crois, renoncer à l'intéresser, lui; son attention est trop partagée entre les différentes entreprises auxquelles il prête son secours et son patronnage. Aussi me dit-on que, financièrement, on ne pourrait, en aucun <ca>s, compter sur lui. Je pense que vous devriez tout risquer pour pouvoir jouez chez Dullin: c'est une chance incomparable. J'aurais tant voulu causer avec vous, et hier soir nous étions, M-me K<lossowska> et moi, sinon à votre porte, à votre cour: vos fenêtres (à 9 h J4 à peu près) n'étaient plus éclairées et la concierge nous disait que vous seriez déjà couchée, même elle vous prétendait souffrante; mais j'espère qu'elle s'est trompée sur ce dernier point.
Très sincèrement à vous.
Rilke
Перевод:
<Париж, 31 марта 1925>* Вторник
Дорогая госпожа Сазонова,
неужели Вы думаете, что я могу забыть Ваших милых деревянных комедиантов?.. Трудно себе представить что-либо более несправедливое: в тот самый день, как меня достигла Ваша добрая весть2, я говорил с одной из моих новых приятельниц и совсем расположил ее в нашу пользу. Мне не удалось лично побеседовать с графом де Бомоном3, но, по сведениям, мною собранным, мы должны, полагаю, отказаться от мысли заинтересовать его; он слишком увлечен различными мероприятиями, коим оказывает поддержку и покровительство. Мне также говорят, что на него ни в коем случае нельзя рассчитывать
260 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
в финансовом отношении. Я думаю, Вы должны сделать все для того, чтобы иметь возможность играть у Дюллена4: это единственный в своем роде шанс. Мне очень хотелось поговорить с Вами, и вчера вечером мы, госпожа К<лоссовская> и я, были если не у Ваших дверей, то у Вас во дворе; в Ваших окнах (около половины десятого) не было света, и консьержка сказала нам, что Вы уже легли; она даже уверяла, что Вы недомогаете, но я надеюсь, что в этом она ошиблась5.
Искренне Ваш
Рильке
1 Датируется по штемпелю на конверте. 2 В своих воспоминаниях Юлия Сазонова поясняет, что «доброй» («бла
гой») вестью было приглашение от Шарля Дюллена, предоставившего для марионеток свой театр «Ателье» (о Ш. Дюллене см. ниже примеч. 4).
3 Имеется в виду Этьен де Бомон, граф (1883-1956), — меценат, тесно связанный с литературным и артистическим миром Парижа (почитатель М. Пруста, приятель Ж. Кокто и др.); художник-дилетант.
4 Шарль Дюллен (1885-1949) — французский режиссер и актер. Долгое время работал в театре Ж. Копо («Старая голубятня»). Позднее — художественный руководитель театра «Ателье» (Théâtre de l'Atelier) на Монмартре. С 1936 г. — режиссер в театре «Комеди Франсез». Сотрудничал с H.H. Евреиновым.
5 В своих воспоминаниях Ю.Л. Сазонова пишет, что произошло недоразумение: Рильке не увидел света в комнате из-за плотно задернутых занавесок: «Этот потерянный по недоразумению вечер кажется украденным сокровищем».
Hôtel Foyot <Paris, 4 <?> avril 1925>
33, rue de Tournon Samedi matin
Chère Madame,
hier, chez Mr. Jean-Louis Vaudoyer, l'écrivain bien connu, où j'avais emporté les photos de vos petits comédiens, leurs portraits ont eu un très vif succès: tout le monde s'y intéressait.
A la fin, Mr. Georges Vaudoyer, architecte (le frère du maître de la maison), me parlait de son envie de donner, dans son salon, Boulevard Péreire, une ou deux représentations privées. Il avait le grand désir de vous entretenir, si tôt possible, de ce projet dont la réalisation, il me semble, pourrait être utile à l'avenir de vos chers
«Совершенные существа» 261
petits artistes. Mr. Georges Vaudoyer me proposa d'aller vous voir lundi prochain à 5 h 1/2: est-ce que le jour et l'heure vous conviendraient-ils?
Je serait très reconnaissant d'une réponse au courant de la journée, pour pouvoir avertir Mr. V<audoyer> si vous vouliez bien le recevoir et si notre rendez-vous reste entendu. J'avais pensé qu'après avoir causé chez vous, nous pourrions peut-être nous transporter ensemble à l'atelier pour présenter à cet amateur bienveillant la petite troupe et pour entrer davantage dans les détails de cette possibilité.
Croyez, chère Madame, â mon plus sincère dévouement
R.M. Rilke Перевод:
Отель Фуайо1
<Париж, 4<?> апреля 1925>2
33, рю де Турнон, суббота, вечер
Дорогая госпожа Сазонова,
фотографии Ваших маленьких комедиантов, которые я вчера показывал у г-на Жана-Луи Водуайе3, известного писателя, имели шумный успех; все интересовались ими.
В конце концов г-н Жорж Водуайе, архитектор (брат хозяина дома)4, заявил мне о своем желании устроить в своем салоне на бульваре Перейр один или два закрытых спектакля. Ему очень хочется как можно скорее поговорить с Вами об этом проекте, реализация коего могла бы, мне кажется, быть полезной для будущего Ваших славных маленьких артистов. Г-н Жорж Водуайе предложил мне навестить Вас в ближайший понедельник в половине шестого: устраивают ли Вас день и час?
Буду весьма признателен, если Вы ответите нынче же, дабы я мог предупредить г-на В<одуайе>, желаете ли Вы его принять и состоится ли наше свидание в условленное время. Мне пришла мысль, что после разговора у Вас мы могли бы все вместе отправиться в ателье, чтобы представить благожелательному любителю Вашу маленькую труппу и затем обсудить детали этого начинания.
Примите, дорогая госпожа, уверения в моей искренней преданности
RM. Рильке
262 Константин Азадовский. Рильке и Россия
1 В отеле Фуайо на улице Турнон Рильке жил в течение всех восьми месяцев своего пребывания в Париже.
2 Датируется по содержанию и смысловой связи с последующими письмами.
3 Жан-Луи Водуайе (1883-1963) — поэт, прозаик, эссеист, литературный и театральный критик. В 1941-1944 гг. — директор театра «Комеди Франсез». Академик. Писал о Л. Баксте, С. Дягилеве, А.Н. Бенуа и др.; автор стихотворения, посвященного балерине Т.П. Карсавиной.
4 Жорж Водуайе (1877 — после 1940) — архитектор.
Hôtel Foyot <Paris, 6 <?> avril 1925>
ce Lundi Chère Madame,
je n'ai trouvé votre petit mot de samedi que fort tard dans la soirée, — et hier j'étais toute la journée à Versaille... Je suis très curieux d'apprendre le résultat de vos pourparlers avec Mr. Georges Vaudoyer et je passerai chez vous aussitôt que j'aurai un moment disponible.
En attendant permettez que je vous présente deux exemplaires de cette charmante pièce de Jean Variot (La Belle de Haguenau) un pour vous, l'autre pour Monsieur Millioti. Il me semble très possible que la simplicité expressive de ce petit drame vous plaira et donnera à Monsieur Millioti l'envie d'augmenter, avant de partir, votre petite troupe de quelques acteurs significatifs! Jugez-en vous-mêmes!
J'ajoute (de la même collection) cette charmante comédie de TchéchofTque probablement vous connaissez. Qui, en la lisant, ne penserait pas que la marionette pourrait mieux lui convenir que l'acteur qui certainement voudra être comique au bien de rester simplement dans une réalité drôle par elle-même.
Ce petit mot à la hâte en attendant le plaisir de me rendre chez vous.
Croyez, chère Madame, à mon plus sincère dévouement
Rilke
«Совершенные существа» 263
Перевод:
Отель Фуайо <Париж, <6?> апреля> 1925]1
Понедельник
Дорогая госпожа Сазонова,
Вашу субботнюю записку я нашел лишь поздно вечером, а вчера я провел весь день в Версале...2 Мне очень любопытно узнать о результатах Ваших переговоров с г-ном Жоржем Во-дуайе; зайду к Вам, как только найду свободную минуту.
А пока разрешите преподнести Вам два экземпляра очаровательной пьесы Жана Варио («Красотка из Агено»)3 — один для Вас, другой — для господина Миллиоти4. Мне кажется вполне вероятным, что выразительная простота этой маленькой вещи понравится Вам, а господину Миллиоти, еще до отъезда5, — внушит желание расширить Вашу труппу несколькими значительными актерами. Судите сами!
Присоединяю (из той же серии) очаровательную комедию Чехова, которую Вы, вероятно, знаете6. Кто, читая ее, не подумал бы, что марионетка подходит для нее более, нежели актер, желающий, естественно, быть смешным вместо того, чтобы попросту оставаться среди реальности, которая комична сама по себе.
Эти несколько строк пишу второпях, предвкушая удовольствие от визита к Вам.
Примите, дорогая госпожа, уверения в моей искренней преданности.
Рильке 1 Датируется по связи с предыдущим письмом. 2 То есть у княгини и князя ди Бассиано. 3 Имеется в виду кн.: Vario J. La Belle de Haguenau. Comédie légendaire en
quatre tableaux. Paris, <1922>. Жан Варио (1881-1962) — французский новеллист, поэт, критик.
4 Николай Дмитриевич Миллиоти (Милиоти; 1874-1962) — русский живописец (портретист, театральный художник). Эмигрировал в 1920 г.; с 1923 г. — в Париже. «Его мастерскую на площади Сорбонны, 3-бис, посещали Поль Валери, Райнер Мария Рильке, Андре Моруа» (см.: ЛеикиндО.Л., Махров К.В., СеверюхинД.Я. Художники Русского Зарубежья 1917—1939. Биографический словарь. СПб., 1999. С. 425). Гражданский муж Ю.Л. Сазоновой, деятельно помогавший ей в создании Театра марионеток. В 1925 г. выполнил карандашный портрет Рильке (местонахождение неизвестно; по утверждению Д.П. Сазонова,
264 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
сына Ю.Л. Сазоновой, Н.Д. Миллиоти, оказавшись в оккупированном Париже, подарил этот портрет немецкому офицеру).
5 Ю. Сазонова поясняет в своем мемуарном очерке, что Н.Д. Миллиоти готовился тогда к отъезду в Америку (для написания серии портретов). Д.П. Сазонов, снабдивший очерк «Письма Райнер Мария Рильке» своего рода маргиналиями, уточняет по поводу данного места, что поездка Н.Д. Миллиоти состоялась, вероятно, уже после смерти Рильке и что в США художник ездил к своей сестре, а также — к миллионеру Моргану в южные штаты, в Виргинию, Южную и Северную Каролину (РГАЛИ. Ф. 2281. Оп. 1. Ед хр. 186. Л. 17 об).
В действительности Н.Д. Миллиоти уехал в США в первой половине апреля 1925 г. Сохранилось его письмо к князю А.К. Шервашидзе от 27 апреля 1925 г. из города Шарлот (штат Северная Каролина), в котором художник между прочим сообщает: «Тут живет <...> сам J. Duke, 4-ый после Рокефелера, Моргана и Форда миллиардер Америки, друг Рейноль<д>сов, у которых я живу <...> Меня тут очень балуют; дают обеды и праздники для меня; пишут без конца и в ричмондских, и в шарлотских газетах. Очередь на мои портреты» (Бахметев-ский архив Колумбийского университета, Нью-Йорк).
6 Имеется в виду одноактная пьеса «Предложение» (Tchékhov A. Une demande en mariage. Comédie en un acte. Trad, du russe par A. Chaboseau. Paris, <1922>), выпущенная, подобно комедии Варио, парижским издательством «Librairie Stock».
6
Hôtel Foyot <Paris, 8 <?> avril 1925>
33, rue de Tournon, Vl-ème
ce mercredi
Chère Madame,
vous aviez tout à fait raison d'accepter l'heure et le jour que cet important directeur vous a proposés, — nous irons donc une autre fois chez Mr. Georges Vaudoyer à qui j'ai écrit hier.
Je suis ravi que vous me permettez d'assister à la petite représentation que l'on fera demain à2lA à l'Atelier: seulement j'ignore le numéro de la maison de la rue Vaugirard où nous allions l'autre jour; auriez-vous la bonté de me le rappeler? Autant à Madame Klos-sowska, elle sera charmée de m'accompagner; je suis même assez immodeste pour vous prier de pouvoir emmener en même temps ses deux fils, deux charmants garçons de 16 et de 19 ans, très artistes tous les deux. Si cependant vous croyez qu'on serait trop encombré dans l'Atelier, étant tant de personnes, je compends parfaitement et on s'arrangera pour que les jeunes K<lossowskis> voient et admirent une autre fois les petits comédiens en action. Dites-moi, je vous pris, tout
«Совершенные существа» 265
franchement votre avis. En tout cas, M-me KJossowska et moi, nous y serons et de tout coeur!
Grand merci.
Croyez, chère Madame, à mon plus reconnaissant dévouement:
R.M. Rilke Перевод:
Отель Фуайо <Париж, 8 <?> апреля 1925>!
33, рю де Турнон, VI-й округ
Среда
Дорогая госпожа Сазонова,
Вы были совершенно правы, решив встретиться с этим важным директором2 в назначенный им день и час, а к г-ну Жоржу Водуайе, которому я вчера написал, мы отправимся в другой раз3.
Я счастлив, что Вы разрешили мне присутствовать на маленьком представлении, которое состоится в мастерской завтра в половине третьего. Однако я запамятовал номер дома на улице Вожирар, куда мы уже приходили; не будете ли любезны напомнить его? Что касается госпожи Клоссовской, то она будет рада сопровождать меня; я же настолько нескромен, что прошу Вас: нельзя ли привести также двух ее сыновей, очаровательных мальчиков шестнадцати и девятнадцати лет, у них обоих — яркие художественные наклонности4. Если же Вы думаете, что в мастерской, где соберется столько народу, будет чересчур тесно, то я вполне это понимаю, и мы устроим так, чтобы молодые К<лоссовские> смогли увидеть игру Ваших маленьких комедиантов и насладиться ею в другой раз. Сообщите, пожалуйста, Ваше откровенное мнение. Во всяком случае, я и госпожа Клоссовская, мы оба придем и — с радостью.
Большое спасибо.
Примите, дорогая госпожа, уверения в моей благодарности и признательности.
RM. Рильке
266 Константин Азадовский. Рильке и Россия
1 Датируется по содержанию. 2 Имеется в виду директор (художественный руководитель) театра, но кто
именно — не вполне ясно. 3 Визит Рильке и Ю. Сазоновой к Ж. Водуайе, видимо, состоялся позднее,
однако поставить спектакль марионеток в особняке архитектора на бульваре Перейр так и не удалось. «...Как ни размеряли мы зал в особняке Жоржа Водуайе, — вспоминала Юлия Сазонова, — вдвинуть в него наш театрик оказалось невозможным: мешал рост кукол, почти в метр, и соответствующая этому высота подмостков: миниатюрную же репродукцию сделать было трудно».
4 Имеются в виду братья Клоссовские (Клоссовски): Пьер (Тадеуш; 1905-2001), впоследствии философ, писатель, эссеист и переводчик, и художник Бальтазар (Арсен Давитчо, граф де Рола), более известный как Бальтуш (1908-2001). В частности, Пьер Клоссовский перевел на французский язык переписку Рильке с княгиней Марией Турн унд Таксис (1960) и с Лу Андреас-Саломе (1967), написал статью «Райнер Мария Рильке и "Дуинезские элегии"» (Critique. 1946. № 10. Р. 404-418). Сохранилось несколько писем Рильке к Бальтушу («a un jeune peintre») за 1920-1926 гг. (Fontaine. Revue mensuelle des lettres françaises et de littérature internationale. Sixième année. Été 1945. Tome huitième. № 44). См. также: Mitsou. Quarante images par Baltusz/ Préface de Rainer Maria Rilke. Zürich und Leipzig, < 1921 >. Рильке сыграл немаловажную роль в биографии и творческой судьбе обоих братьев (к Бальтушу обращено его стихотворение «Нарцисс», 1925).
О П. Клоссовском (Клоссовски) см. статью Е.Д. Гальцовой в кн.: Западное литературоведение XX века. Энциклопедия. М., 2004. С. 179-180.
7
Hôtel Foyot <Paris, 10 <?> avril 1925>
ce vendredi matin
Chère Madame,
voici que je nous gâte le grand plaisir de vous avoir ce soir chez Madame Klossowska; indisposé depuis hier soir, je dois me soigner...; mais j'espère que cela ne sera partie remise que pour peu de jour<s>! Je suis désolé, chère Madame,
à bientôt. Et sincèrement à vous
Rilke
P.S.: J'ai oublié le numéro de l'adresse de Monsieur Frank Martin de façon que je dois vous prier de lui faire parvenir la lettre ci-jointe.
«Совершенные существа» 267
Перевод: Отель Фуайо
<Париж, 10 <?> апреля 1925>!
пятница, утро
Дорогая госпожа Сазонова,
получается так, что я лишаю нас большого удовольствия видеть Вас нынче вечером у мадам Клоссовской; я чувствую себя неважно со вчерашнего вечера и должен поберечь себя... но я надеюсь, что наша встреча отложится всего лишь на несколько дней!2 Глубоко сожалею.
До скорого свиданья.
Искренне Вам преданный
Рильке
P.S.: Я забыл адрес господина Франка Мартена3 и вынужден просить Вас переслать ему прилагаемое письмо.
1 Датируется в связи с упоминанием о недомогании (гриппе), начавшемся у Рильке приблизительно 9-10 апреля.
2 «Но вечера не состоялось больше. Вскоре он уехал в Швейцарию», — так комментирует Юлия Сазонова это место. В действительности Рильке покинул Париж 18 августа 1925 г.
3 Франк Мартен (1890-1974) — швейцарский композитор. В 1924-1925 гг. в Париже тесно сотрудничал с кукольным театром Юлии Сазоновой. «Франк Мартен, дирижировавший живым оркестром и написавший музыку для "Цирка"», — вспоминает Юлия Сазонова (о представлении «Цирк» см. примеч. 6 к письму 9).
8
Hôtel Foyot <Paris, 14 avril 1925>
33, rue de Tournon Vl-ème
ce 14 avril
Très chère Madame,
mille remerciements pour votre amicale sollicitude de voisine. Hélas! Étant toujours au lit (quoique un peu mieux), je n'ai pu convenir de
268 Константин Лзадовский. Рильке и Россия
rien pour demain avec la P-sse Bassiano. Ce sera pour plus tard! Que votre représentation du 29 avril, â l'Atelier, est décidé, me fait un plaisir tout sensible. Je ne doute pas de l'élan que vos artistes et leurs aides vivants employeront pour profiter de toutes les chances d'une soirée entièrement à eux et qui leur prêtera un joli cadre où donner toute leur véritable mesure. J'instruirai dès à présent M-me de B<assiano> de cette date fixée: le spectacle aura lui le soir, n'est-ce pas?
Je vous félicite, avec votre petit peuple, de cette réussite; qu'elle soit la première d'une longue suite de belle entreprises.
Croyez, chère Madame, à ma toute amicale déférence
Rilke
P.S. M-me Klossowska qui entre chez moi à l'instant même, se joint à moi avec mille salutations!
Перевод:
Отель Фуайо <Париж, 14 апреля 1925>
33, рю де Турнон, VI-й округ
14 апреля
Дорогая госпожа Сазонова,
тысячекратно благодарю Вас за дружеское соседское1 участие. Увы! Я все еще хвораю (хотя мне и получше), и я не мог условиться о завтрашней встрече с княгиней Бассиано. Это произойдет позднее! Меня чрезвычайно радует, что Ваш спектакль 29 апреля в «Ателье» — дело решенное. Не сомневаюсь, что воодушевление Ваших артистов и их живых помощников позволит использовать все возможности такого всецело им отданного вечера, в красивом обрамлении которого они проявят свою подлинную силу. Я сообщу немедля мадам Б<ассиано> эту точную дату; спектакль состоится вечером, не так ли?
Поздравляю Вас и Ваш маленький народец с этой удачей; пусть она откроет собою длинный ряд прекрасных начинаний2.
Примите, дорогая госпожа Сазонова, выражение моего дружеского почтения
Рильке
«Совершенные существа» 269
P.S. Госпожа Клоссовская, только что вошедшая в мою комнату, присоединяется ко мне и шлет Вам тысячу приветствий.
1 «Мы жили тогда в Париже почти рядом, — пишет Ю.Л. Сазонова, — он в отеле Фойо против Сената, я на улице Корнеля у Одеона, — видались часто...»
2 Спектакль в «Ателье» у Шарля Дюллена был действительно важным событием в жизни театра марионеток, и Юлия Сазонова связывала с ним ряд «добрых надежд» (см. письмо 10). В письме к А.Л. Слонимскому Сазонова рассказывала 3 апреля 1925 г.: «...Целый день занята работою в театре. 29-го апреля спектакль в большом и очень модном театре "Ателье" на Монмартре по приглашению его директора, который слышал о моем театре много хорошего от компетентных людей. Так как о театре моем много говорили и писали, будет интересная публика, и мы работаем очень усердно, чтобы поддержать репутацию» (РГАЛИ. Ф. 2281. Оп. 1. Ед. хр. 195. Л. 20-20 об.).
Hôtel Foyot <Paris, 6 mai 1925> 33, rue de Tournon
Vl-ème ce 6 mai (mercredi soir)
De grâce, chère Madame, ne me croyez pas ingrat, ni infidèle: nous nous sommes tous trouvés à «l'Atelier» et j'ai pu intéresser à peu près une vingtaine de nos amis qui s'avouaient tout à fait gagnés par vos petits artistes. J'ai toujours voulu passer pour vous communiquer mes propres impressions depuis, mais je me trouve si peu capable encore, tous les deux jours mon malaise reprend et m'exclut de la plupart des entreprises et des plus chères. J'étais enchanté moi-même l'autre soir; attristé un peu par «Karageuz» qui rompait et interrompait la continuité du spectacle, un peu déconcerté aussi par un certain manque de régie et d'organisation qui laissait place à des hésitations parfois, voire à des vides gênantes. Je me suis rendu compte que la «Fête au village» manque de vertèbre, elle traîne un peu, parce que le développement d'une action lui fait défaut.
Que ce serait beau d'avoir à donner une véritable pièce!; d'entendre parler et voir entrer en action suivie ces chers comédiens qui montrent leurs capacités innombrables sans au fond s'employer d'après leur mesure entière. Bien de gens autour de moi étaient de cette opinion et exprimaient le désir de voir une pièce parlée... La petite scène chantée à la «Fête au Village» était délicieuse, le second tableau de «Livietta et Traccolo» d'une force, par endroits, poignante.
270 Константин Азадовский. Рильке и Россия
Les numéros du «Cirque» sont épatants; dommage qu'une partie du public que «Karageuz» avait chassée ne les voyait plus. J'avais grand désir de vous féliciter après, mais je me trouvais exténué de fatigue. D'autant plus je vous félicite maintenant de ce succès sensible dont votre bonne lettre me parle. Merci! Et à bientôt. Amicalement dévoué à vous, chère Madame, et à votre chère oeuvre!
Rilke Перевод:
Отель Фуайо <Париж, 6 мая 1925>
33, рю де Турнон, VI-й округ
6 мая (среда, вечер)
Будьте милостивы, дорогая госпожа Сазонова, и не считайте меня неблагодарным или неверным: мы все были в «Ателье», и я сумел заинтересовать Вашими маленькими артистами приблизительно двадцать моих друзей, единодушно признавших, что они покорены ими1. Я непременно хотел зайти к Вам и поделиться своими впечатлениями, но чувствую, что еще не вполне способен на это; мой недуг возобновляется через день и лишает меня возможности участвовать в большинстве мероприятий, наиболее для меня дорогих. Я и сам был очарован в тот вечер, но немного огорчен «Карагезом2», нарушавшим и прерывавшим течение спектакля3, и слегка расстроен известным недостатком режиссуры и организации, что приводило порой к заминкам и даже — досадным провалам. Я убедился и в том, что «Деревенскому празднику»4 не хватает стержня и он немного растянут, поскольку развитие действия ему вредит.
Как было бы прекрасно поставить настоящую пьесу! Слышать, как ГОВОРЯТ, и видеть, как вступают в непрерывное действие эти славные комедианты, проявляя свои неисчерпаемые возможности, хотя и не раскрывая их в полной мере. Множество людей, окружавших меня, высказывали то же мнение и выражали желание видеть говорящую пьесу... Сценка в «Деревенском празднике», где поют, восхитительна, а вторая картина «Ливиет-ты и Тракколо»5 обладает местами потрясающей силой.
Номера «Цирка»6 поразительны; жаль, что часть публики, которую спугнул «Карагез», уже не увидела их. Мне очень хотелось поздравить Вас после спектакля, но я падал от усталости. Тем более поздравляю Вас сейчас с тем ощутимым успехом, о котором сообщает Ваше милое письмо7. Спасибо! И — до скорой встречи.
«Совершенные существа» 271
Дружески расположенный к Вам, дорогая госпожа, и к Вашему прекрасному творчеству!
Рильке
1 «В монмартрский театр "Ателье" явился он с целою "бандой" друзей, хотя и был еще больным», — вспоминала Юлия Сазонова.
2 Карагез — главный персонаж турецкого театра цветных теней, имеющий фольклорное происхождение (название прилагается и ко всему театру в целом). Изготовленная из кожи (пергамента) кукла Карагез, в которой традиционно выделялись непристойно-сатирические черты, двигалась за ширмой, так что публика видела лишь ее тень. Карагез использовался и в русском театре начала XX века (в частности, H.H. Евреиновым в «Кривом зеркале»).
В театре Ю.Л. Сазоновой в сезон 1924/1925 г. исполнялся спектакль под названием «Карагез, хранитель чести своего друга» по сценарию, сочиненному М.Ларионовым (он же — постановщик и оформитель спектакля: бутафория, декорация, занавес и др.); музыку написал французский композитор (румынского происхождения) Марсель Михаловичи (Михайлович; 1898-1985). В этом спектакле использовались подлинные фигурки Карагеза из собрания Сазоновой; остальные фигурки были изготовлены по рисункам Н. Гончаровой и М.Ларионова.
3 Рильке решительно не принимал куклу Карагез. Поэту казалось, что присущее ей «бесстыдство» грубо вторгается в «возвышенный» мир марионеток, разрушает его. «С тою же силою, с какою он любил деревянных марионеток, ненавидел он Карагеза, — свидетельствует Ю.Л. Сазонова. — Ни резьбою, ни необычайными по краскам тенями, которые отбрасывали турецкие силуэты на экран, ни музейной редкостью этих экземпляров семнадцатого века, разысканных мною в Константинополе, пленить его мне не удавалось. Он брезгливо от них отворачивался при моих попытках склонить его на милость хотя бы их исторической древностью. <...> Рильке неизменно говорил: "Не надо его". Но в театре Ателье мы по условию должны были его показать. В письме Рильке отразилось его огорчение, даже негодование, когда среди марионеточных номеров Цирка, кукла Фокусника стала показывать тени, и на экране появились бредущие по пустыне силуэты верблюдов, резные фигуры турок и заплясал неугомонный Карагез, как бы врезавшийся в самую гущу игры "дорогих маленьких артистов"».
4 «Деревенский праздник» (другое название — «Праздничное утро») — балет-пантомима. Сценарий, постановка и хореография М.Ларионова; музыка Н. Черепнина; костюмы и оформление спектакля — Н. Гончаровой.
5 «Ливиетта и Тракколо» — оперная интермедия в двух картинах Джован-ни Перголезе; постановка Ю. Сазоновой; костюмы и оформление — Н. Мил-лиоти.
«Помню, — вспоминала Сазонова, — как его <Рильке> умиляла плачущая, в бессилии опускающаяся после своей арии на ступени лестницы Ливиетта и как его забавлял долговязый, носатый, с повязанным на шее шарфом милли-отиевский Тракколо».
6 В постановке Театра марионеток Сазоновой в 1925 г. «Цирк» представлял собой несколько развлекательных номеров, сочиненных, возможно, самой Сазоновой и ее помощниками. Музыку написал Франк Мартен. В какой сте-
272 Константин Азадовский. Рильке и Россия
пени это представление соотносится с пьесой К.Э. Гибшмана «Цирк», впервые поставленной в Государственном театре марионеток (Петроград) в 1920 г. Л.В. Шапориной-Яковлевой, уточнить не удалось.
7 Выступление деревянных комедиантов Сазоновой на сцене театра «Ателье» действительно оказалось чрезвычайно успешным. «Зимой были волнения с театром, — сообщала Сазонова А.Л. Слонимскому 23 сентября 1925 г., — но весенний сезон в самом видном драматическом театре с блестящей премьерой, на которой была очень интересная публика, покрыла все. Теперь имеются и энтузиасты театра, и друзья — им восхищались Гофмансталь, поэт Райнер Мария Рильке, многие французские писатели и французские артисты, директора театров. <...> Художественное имя театра сделано — остается закрепить его материально» (РГАЛИ. Ф. 2281. Оп. 1. Ед. хр. 195. Л. 23 об.) упоминается Гуго фон Гофмансталь (1874-1929) — австрийский поэт и драматург, приезжавший в Париж весной 1925 г.
10
Hôtel Foyot <Paris, juin-août <?> 1925>
33, rue de Tournon,
ce Vendredi soir. Chère Madame,
est-il possible que ces bons espoirs qui me semblaient déjà des espoirs «domestiques» et assez fidèles, nous faussent compagnie tout d'un coup? Votre lettre m'a rendu très triste, et ma tristesse a été partagée par M-me Klossowska et par ses enfants: nous avons tenu un conseil d'urgence, sans que personne de nous se sentait fort de proposer un remède à la dernière heure.
Mais si triste que ce soit, je vous prie, ne disons pas «mort», disons «sommeil», et si tant est que vos chers petits artistes doivent dormir pendant quelques mois, sans les déranger, continuons de chuchoter d'eux par-dessus de leur sommeil. Peut-être que de[s] circonstances imprévues nous aideront à leur préparer un jour un réveil plein de chance et d'activité.
J'espère vous voir bientôt —, je serais déjà venu, si je n'étais pas très pris et un peu souffrant par-dessus le marché!
Croyez, chère Madame, à mon plus sincère dévouement
R.M. Rilke
«Совершенные существа» 273
Dites, je vous prie, à Monsieur Miliotti <sic! — K.A. >, avec mes compliments, toute la vivacité de nos regrets!
Перевод: Отель Фуайо
<Париж, июнь август <?> 1925>!
33, рю де Турнон Пятница, вечер
Дорогая госпожа Сазонова,
возможно ли, что добрые надежды, которые казались мне уже «укрощенными» и вполне реальными, внезапно изменили нам? Ваше письмо огорчило меня, и мою печаль разделяют мадам Клоссовская и ее дети: мы спешно устроили совет, хотя никто из нас не чувствовал себя в состоянии предложить в последний момент какое-либо решение. Но как это ни грустно, прошу Вас: не говорите «умерли», скажите «уснули»; и если Вашим славным маленьким артистам суждено спать в течение нескольких месяцев, давайте тихонько, не тревожа их сон, шептаться над ними, спящими2. Быть может, непредвиденные обстоятельства помогут нам подготовить для них день пробуждения, исполненный удачи и деятельности.
Надеюсь вскоре Вас видеть — я давно навестил бы Вас, не будь я так занят да к тому же еще слегка нездоров!3
Примите, дорогая госпожа, уверения в моей искренней преданности.
P.M. Рильке
Прошу Вас передать господину Миллиоти, вместе с моим приветствием, наши искренние соболезнования.
1 Датируется по содержанию. Речь в данном письме идет, бесспорно, о том периоде в жизни Русского театра марионеток в Париже, когда — после успешного выступления в театре Дюллена — Сазоновой из-за отсутствия средств пришлось закрыть мастерскую и прекратить спектакли. Это случилось либо в последние дни мая, либо в июне 1925 г. Во всяком случае, после 25-го, ибо между 19 и 24 мая в театре «Ателье» проходила «Неделя деревянных солдатиков» и состоялось несколько спектаклей сазоновского театра марионеток (см.: Русское зарубежье. Хроника научной, культурной и общественной жизни 1920-1940/ Под общей ред. Л.А. Мнухина. Т. 1. 1920-1929. М., 1995. С. 187).
274 Константин Азадовский. Рильке и Россия
Отнести данное письмо предположительно к еще более позднему времени (июль-август) побуждают заключительные строки о Н.Д. Миллиоти, вернувшемся из Америки в Париж в первой половине августа (см. его письмо к князю А.К. Шервашидзе, написанное в Париже 16 августа 1925 г. и хранящееся в Бахметевском архиве Колумбийского университета).
2 После закрытия мастерской все куклы, по словам Сазоновой, были уложены «в гробики-ящики». Узнав об этом, «Рильке был взволнован, испуган и старался придумать, как избежать им такой судьбы».
3 Недомогание Рильке (видимо, последствия гриппа) продолжалось еще несколько недель (см., например, его письмо к Антону Киппенбергу от 7 мая 1925 г. в кн.: Rilke R.M. Briefwechsel mit Anton Kippenberg/ Herausgegeben von Ingeborg Schnack und Renate ScharfTenberg. Frankfurt a. M., 1995. Bd. 2. S. 369). Ю.Л. Сазонова, описывая свою последнюю встречу с Рильке летом 1925 г. на улице Вожирар, подчеркивает прежде всего его болезненный вид: «...Он шел, согнувшись, тихо передвигая ноги, как будто ослабли "движущие нити", и был еще бледнее, еще больше и прозрачнее были его необыкновенные глаза».
ОРФЕЙ И ПСИХЕЯ
Durch alle Welten, durch alle Gegenden, an allen Weg'enden
Das ewige Paar der sich-Nie-Begegnenden*1.
Я не люблю встреч в жизни: сшибаются лбом. Две стены. Так не проникнешь. Встреча должна быть аркой: тогда встреча — над. — Закинутые лбы!2
Вся моя жизнь — роман с собственной душой...3
Марина Цветаева
История отношений Рильке и Марины Цветаевой — не совсем обычная. Это — история любви, в которой раскрывается мятущаяся и мятежная, «крылатая» душа Марины Цветаевой.
Цветаева боготворила и славила Рильке как никого другого из своих современников. «Германский Орфей, — писала она о Рильке своей чешской приятельнице Анне Тесковой (1872—1954), — то есть Орфей, на этот раз явившийся в Германии. Не Dichter** (Рильке) — Geist der Dichtung***»4. Рильке отвечал ей взаимностью. Едва услышав голос Цветаевой, Рильке был захвачен силой и подлинностью его интонаций, покорен его страстностью. Горячо любивший Россию и русских людей, он рванулся — за полгода до смерти! — навстречу Марине, ощутив в ней, должно быть, сокровенное и родственное ему начало. «Я последняя радость Рильке, — утверждала (и, пожалуй, не ошибалась) Цветаева, — и последняя его русская радость, — его последняя Россия и дружба»5.
Впрочем, отношения, соединившие Цветаеву и Рильке весной—летом 1926 года, не укладываются в рамки традиционных понятий «переписка» и «дружба» (так полагала и сама Цветаева6).
4 Вдоль всех дорог, по всем краям земного шара Извечно и вовек не встретившихся пара (нем.).
"* Поэт (нем.). "*" Дух поэзии (нем.).
276 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Разговор в письмах, который вели поэты в те несколько месяцев 1926 года, овеян дыханием высокой лирики; подчас он кажется неземным, надмирным. Многое, о чем говорится в их письмах, напоминает невидимые звуковые волны, излучаемые камертонами чутких душ и бегущие от поэта к поэту. Уже в первой строчке, обращенной к Цветаевой, Рильке сказал об этой бесплотности, неосязаемости их порывов друг к другу:
Касаемся друг друга. Чем? Крылами.
Но при всей своей «окрыленности» перекличка Цветаевой и Рильке имеет трагическое звучание. Неудержимые воспарения в область духа чреваты порой опасностью отрыва от реальной почвы, от «жизни». Да и высвободиться из оков «телесной» оболочки, к чему особенно стремилась Психея — Марина Цветаева, невозможно даже для самых одухотворенных и возвышенных натур. История Цветаевой и Рильке великолепно иллюстрирует это изначальное и неустранимое противоречие между «поэтом» и «человеком», между тем светом и этим. Двум великим лирикам удалось приблизиться друг к другу в духе и слове, но действительность разрушила эту хрупкую надмирную арку, развеяла их радужные надежды и помыслы... Запредельная, «заоблачная» встреча поэтов и очная их невстреча — такова основная и глубоко щемящая тема этой «любовной истории», ее лейтмотив и болезненный драматический узел.
С чего начинается путь Цветаевой? Где истоки ее бунтующего ума, ее безудержного преизбыточного воображения? Ответить на эти вопросы непросто. И все же самое первое, о чем нельзя не вспомнить, говоря о несомненных и сильных «влияниях», подчинивших себе Цветаеву с раннего детства, — это Германия, романтический германский мир.
Любовь к Германии была привита Цветаевой ее матерью, Марией Мейн (1868—1906), происходившей (по отцовской линии) из семьи остзейских немцев. «От матери я унаследовала Музыку, Романтизм и Германию», — подчеркивала Цветаева7. В 1914 году она рассказывала В.В. Розанову:
Мамина юность, как детство, была одинокой, болезненной, мятежной, глубоко-скрытой. Герои: Валленштейн, Пос-сарт, Людовик Баварский <...> Поэты Heine, Goethe, Schiller, Shakespeare. — Больше иностранных книг, чем русских. <...> Весь дух воспитания — германский8.
Орфеи и Психея 277
Об этом же вспоминает и Анастасия Цветаева:
Со страстной любовью к отцу своему мама рассказывала о путешествиях с ним за границей, о поездке по Рейну реке легенд, текущей меж гористых берегов, о старых замках на утесах, о местах, где пела Лорелея. Мы уже знали о ней знаменитую немецкую песнь Гейне. И родным становился зеленый пенистый Рейн9.
В доме Цветаевых, как во многих русских интеллигентных семьях, были гувернантки; приходили учителя, репетиторы. Девочки сызмальства привыкали к звучанию немецкой и французской речи. Анастасия Цветаева описывает одну из гувернанток, Августу Ивановну, «высокую немку с пучком на макушке», которая пела девочкам популярные немецкие песенки10. Позднее за сестрами присматривала другая гувернантка — «русская немка» Мария Ген-риховна, с которой они подружились11. «Первые языки, — указывает Цветаева в автобиографии 1940 года, — немецкий и русский, к семи годам — французский»12.
Рано открылся Марине Цветаевой и мир романтической немецкой литературы, сперва в переводах (В.А. Жуковского), затем — в подлинниках. Мария Александровна часто читала девочкам вслух произведения Гофмана («Щелкунчик»), Гауфа («Лихтенштейн»), дела Мотт Фуке («Ундина»). Позднее Марина узнала и полюбила других немецких авторов: Гете, Гёльдерлина. Отвечая в 1926 году на анкету, она расположила любимые ею с детства книги и имена в такой последовательности: «Ундина (раннее детство), Гауф-Лихтен-штейн (отрочество). Aiglon* Ростана (ранняя юность). Позже и поныне: Гейне— Гете— Гёльдерлина.
Осенью 1902 года М.А. Мейн, страдавшая чахоткой, вместе с дочерьми покидает Россию. Три года они живут за границей — в Италии, Швейцарии и Германии. Девочек отдают учиться в католический пансион Лаказ в Лозанне; здесь они проводят более года. Затем семья переезжает в Германию, во Фрейбург — врачи рекомендовали Марии Александровне горный воздух Шварцвальда. Во фрейбургском пансионе сестер Бринк, где поселились Марина и Ася, царила иная атмосфера, чем в пансионе Лаказ, — скучная, неприветливая, удушающая. «Пансион Бринк был темницей», — признавалась Анастасия Цветаева14.
Но именно в Шварцвальде юная Марина раз и навсегда безоглядно увлеклась Германией. «Как я любила, — вспоминала Цветаева много лет спустя, — с тоской любила! до безумия любила! —
* «Орленок» (франц.).
278 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Шварцвальд. Золотистые долины, гулкие, грозно-уютные леса — не говорю уже о деревне, с надписями на харчевенных щитах: "Zum Adler"*, "Zum Löwen"**»15. В Шварцвальде она с головой погружается в уже знакомую ей стихию немецкой речи, в мир германских легенд и преданий, сказок и песен. Во Фрейбурге, сообщает Анастасия Цветаева, Марина принялась за чтение немецких книг «с наслаждением жарким и поглощенным»16. «Пишу немецкие стихи, — отметила в своей "Автобиографии" Марина Цветаева, упоминая о пребывании в Шварцвальде. — Самая любимая книга тех времен — "Лихтенштейн" В. Гауфа»17.
Летом 1910 года — через четыре года после смерти Марии Александровны — семья Цветаевых вновь приезжает в Германию. Марина и Ася живут в курортном городке Вайсер Хирш под Дрезденом, в семье пастора, а Иван Владимирович, их отец, работает в музеях Дрездена и Берлина. Возвратившись в Москву, Марина осенью 1910 года печатает (за собственный счет) свой первый поэтический сборник «Вечерний альбом», куда вошли и ранние ее стихотворения, навеянные пребыванием во Фрейбурге: «Сказочный Шварцвальд», «Как мы читали "Lichtenstein"», «Отъезд».
Германофильские настроения Цветаевой еще более укрепляются на грани 1900—1910-х годов благодаря ее близости к московскому издательству «Мусагет», выражавшему идейные искания «младших» русских символистов. В периодических изданиях «Му-сагета» (журналы «Логос», «Труды и дни»), в деятельности его руководителя Э.К. Метнера, в творческих устремлениях таких писателей, как Андрей Белый или Вячеслав Иванов, немецкой культуре (прежде всего философии) отводилось главное место. И хотя Рильке не принадлежал к тем германским авторам, коими прежде всего вдохновлялись «мусагетовцы», тем не менее его имя не раз упоминалось в их узком кругу.
Именно на собраниях «Мусагета» встречался с Цветаевой писатель и философ Федор Степун, один из первых русских ценителей Рильке18. В своих поздних воспоминаниях Степун воссоздал колоритный, немного утрированный, но в целом правдоподобный портрет Цветаевой:
Одета Марина кокетливо, но неряшливо: на всех пальцах перстни с цветными камнями, но руки не холены. Кольца не женское украшение, а скорее талисманы, или так просто — красота, которую приятно иметь перед глазами. Говорим о романтической поэзии, о Гете, мадам де Сталь, Гёльдерлине, Новалисе и Бет-
* «У орла» (нем.). *" «У льва» (нем.).
Орфей и Психея 279
тине фон Арним. Я слушаю и не знаю, чему больше дивиться: той ли чисто женской интимности, с которой Цветаева, как среди современников, живет среди этих близких ей по духу теней, или ее совершенно исключительному уму: его афористической крылатости, его стальной, мужской мускулистости.
Было, впрочем, в Марининой манере чувствовать, думать и говорить и нечто не вполне приятное; некий неуничтожимый эгоцентризм ее душевных движений. И не рассказывая ничего о своей жизни, она всегда говорила о себе. Получалось как-то так, что она еще девочкой, сидя на коленях у Пушкина, наматывала на свои пальчики его непослушные кудри, что и ей, как Пушкину, Жуковский привез из Веймара гусиное перо Гете, что она еще вчера на закате гуляла с Новалисом по парку, которого в мире, быть может, и нет, но в котором она знает и любит каждое дерево19.
В рассказе Степуна совершенно точно уловлена отличительная черта Цветаевой, всегда ей свойственная: склонность к фантазии, желание выдать воображаемое за действительное. «Воображение правит миром» — эти слова Наполеона Цветаева поставила эпиграфом (по-французски) к разделу «Только тени» в сборнике «Вечерний альбом». В одном из писем Марина Цветаева вскользь заметила, что память у нее «тождественна воображению»20.
Увлеченность, почти одержимость Германией бурно проявилась у Цветаевой в 1914—1915 годах — в связи с началом мировой войны. В самый разгар охватившей тогда Россию антигерманской истерии Цветаева пишет стихотворение о Германии — открытый вызов господствующему мнению и дань восхищенной признательности любимой стране:
Германия — мое безумье! Германия — моя любовь!
Ну как же я тебя отвергну, Мой столь гонимый Vaterland*, Где все еще по Кенигсбергу Проходит узколицый Кант.
Где Фауста нового лелея, В другом забытом городке, — Geheimrath Goethe"* по аллее Проходит с веточкой в руке.
4 Отечество (нем.). 44 Тайный советник Гете (нем.).
280 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Нет ни волшебней, ни премудрей Тебя, благоуханный край, Где чешет золотые кудри Над вечным Рейном — Лорелей21.
В этих строках не следует искать иного содержания, кроме поэтического. Цветаева меньше всего стремилась восславить кайзеровскую Германию с ее воинственным духом (ей, поэту, была вообще чужда любая «политика», любая государственность). Предметом ее обожания всегда оставалась другая Германия — «волшебная и премудрая», край Гете и Канта. Цветаева не раз подчеркивала, что у нее «своя» Германия.
К Германии обращены и некоторые другие, более поздние стихотворения Цветаевой22. Неуклонно углубляется с годами ее знакомство с литературой этой страны. В произведениях и письмах Цветаевой, особенно в эмигрантский период, упоминаются имена или приводятся строки Э. Людвига, Платена, Шамиссо, Шеф-феля, Шторма... Писатель Марк Слоним, часто встречавшийся в ту пору с Цветаевой, вспоминает: «Поэзию она хорошо знала, она очень много читала. Немецкий язык ей был близок. Она знала немецкую поэзию в совершенстве»23.
Страстная увлеченность Германией не могла не сказаться и в творчестве Цветаевой. Достаточно вспомнить поэму «Крысолов» (1925), где богато используются и искусно обыгрываются немецкие слова и реалии24, или эссе «Два "Лесных Царя"» (1933).
«Во мне много душ. Но главная моя душа — германская»25. Это признание Цветаевой относится к 1919 году, когда в тяжких условиях революционного времени, в голодной и опустошенной Москве она записывала в дневник свои сокровенные мысли о Германии. Именно в этих заметках впервые встречается имя Рильке.
К какому году следует отнести знакомство Цветаевой с произведениями Рильке? Судить об этом можно лишь предположительно. Несколько строк в первом письме Цветаевой к Рильке позволяют заключить, что она читала его уже в 1913—1915 годах (возможно, в переводах Ю. Анисимова26). Достоверно известны, во всяком случае, две книги Рильке, которыми Цветаева владела еще в Москве, до своего отъезда за границу: «Записки Мальте Лауридса Бригге» в русском переводе (М., 1913)27 и «Песнь о любви и смерти корнета Кристофа Рильке» (на немецком языке)28. В упомянутых выдержках
Орфеи и Психея 281
из дневника 1919 года Цветаева оценивает Рильке как «лучшую Германию», а в другом месте того же дневника упоминает «всего Rilke» среди ее «любимых — в мире — книг»29 — все эти отзывы вряд ли были возможны без углубленного чтения его произведений. (Впрочем, готовя часть своих дневниковых записей к публикации в 1925 году, Цветаева могла их расширить или уточнить.)
Решающую роль в знакомстве Цветаевой с Рильке сыграл Борис Пастернак, с юных лет — страстный почитатель его поэзии30. Переписка Цветаевой с Пастернаком завязалась летом 1922 года, когда она, только что покинув Россию, жила в Берлине. Несколько месяцев, проведенных в этом городе, оказались для Цветаевой весьма насыщенными. Она много общается с русскими писателями, что тогда находились в германской столице (Андрей Белый, Илья Эрен-бург и др.). Здесь же, в конце июня 1922 года, она получила из Москвы письмо от Бориса Пастернака, который, прочитав сборник «Версты» (М., 1922), был глубоко потрясен цветаевскими стихами. Упоминая в этом письме о поэте А.Ч. Суинберне, которым он увлекался в те годы, Пастернак называет и Рильке: «...И если Вы даже его не знаете, моего кумира, — пишет Пастернак о Суинберне, — он дошел до Вас через побочные влиянья, и ему вольно в Вас, родная Марина Ивановна, как когда-то Байрону было вольно в Лермонтове, как— России вольно в Рильке...»31.
Ариадна Эфрон вспоминала, что ее мать была «оглушена» этим письмом — «этим голосом — почти что своим»32. С этого времени начинается многолетняя (в письмах!) дружба Цветаевой с Пастернаком, ее «заоблачным братом»33, достигающая чрезвычайного — страстного! — накала к середине 1920-х годов (в особенности весной 1926 года), а затем утихающая. Цветаева считала Пастернака первым поэтом России и единственным, кто ей по-настоящему близок. «Нас с ним роднят наши общие германские корни, — писала Цветаева Леониду Пастернаку, отцу Бориса, — где-то глубоко в детстве, "О Tannenbaum, о Tannenbaum"*34, — и всё отсюда разросшееся. И одинаковая одинокость»35.
С письма Бориса Пастернака и берет начало, как можно предположить, подлинное и длительное влечение Цветаевой к Рильке. Во всяком случае, Цветаева не могла не задуматься над той частью пастернаковской фразы, где сказано, что «...России вольно в Рильке...» (по-видимому, намек на глубокое неослабевающее чувство немецкого поэта к России). Отныне все, что связано с именем Рильке, уже не проходит мимо внимания Цветаевой: оброненные Пастернаком слова глубоко врезались в ее память. Правда, в сохра-
* «О елка, о елка» (нем.).
282 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
нившихся письмах Пастернака и Цветаевой имя Рильке после 1922 года долгое время не упоминается (до августа 1925-го).
В своем первом письме к Рильке36 Цветаева вспоминала о том, что, покидая Берлин летом 1922 года, она взяла с собой в Прагу сочинения Рильке и там же якобы прочитала «Ранние стихотворения»37. Достоверно известно также, что по приезде в Прагу, в первый же день, Цветаева приобретает «Книгу образов» Рильке. Сохранился экземпляр (издание 1921 года) с ее владельческой надписью: «Марина Цветаева. Прага, 1-го нов<ого> августа 1922 г. — первый день»38.
К 1923 году Цветаева уже не только читательница, но и горячая поклонница Рильке, что видно из ее письма к К.Б. Родзевичу (1895—1988), герою «Поэмы Горы» и «Поэмы Конца», увлекавшемуся стихами Рильке и переводившему их. Словно продолжая ранее начатый разговор о Рильке, Цветаева пишет 23 сентября 1923 года: «...Дело не в стихотворной осведомленности! Вы к Rilke не были подготовлены, Rilke пришел и взял Вас, поэты — это захватывает, к ним не готовятся и с ними не торгуются!..»39 Не отражают ли эти слова личный опыт самой Цветаевой, уже захваченной («взятой») поэзией Рильке?
Летом 1925 года Цветаева передает Пастернаку слух о том, что Рильке якобы умер (письмо не сохранилось). В ответном письме к Цветаевой от 16 августа 1925 года Пастернак просит ее о достоверных сведениях. Как явствует из других источников, этот слух был проверен и опровергнут40.
В этом письме, в основной своей части посвященном Рильке, Пастернак рассказывает Цветаевой, чем был для него германский поэт в течение многих лет его жизни и что он почувствовал, получив известие о его смерти («...Я за этим известием вмиг осиротел и на много-много лет состарился»41). Пастернак рассказывает о своей несостоявшейся поездке в Швейцарию, давно им задуманной: «И как удивительно, что я не собрался к нему в Швейцарию! Если я когда чаял какой-то награды за принятую и поднятую в этой жизни горечь, то только всегда в мечте о поездке к нему. <...> Сызнова я стал думать о посещеньи его при мысли о встрече с Вами. Вы часто спрашивали, что мы будем с Вами делать. Одно я знал твердо: поедем к Рильке. И даже одно такое сиденье у него однажды снилось мне»42.
Отвечая на это письмо, Цветаева подхватывает тему: «О Рильке. То же, что я. Я ему тоже все вверяла: всю заботу, всё неразре-ш<имое>. Он был моим живым там. О влиянии — непосредственном — не знаю, я его впервые прочла в Берлине, в 1922 г., уже после Ремесла. Не влияние, а до знания — слияние». И завершает словами: «К Рильке мы бы, конечно, поехали»43.
Орфеи и Психея 283
Отныне Рильке и все, что с ним связано, становится неотъемлемой частью эпистолярного диалога Пастернака и Цветаевой. Неслучайно в письме к Цветаевой от 25 марта 1926 года Пастернак назвал Рильке «куском» их (т.е. его, Пастернака, и Цветаевой) жизни44. Цветаева же в начале 1926 года без колебания ставит Рильке в ряд своих самых любимых поэтов45.
В декабре 1925 года Рильке исполнилось пятьдесят лет. Среди поздравительных писем, полученных им, было и письмо от Леонида Пастернака, который после революции жил со своей семьей в Берлине. Художник между прочим писал: «Если б Вы знали, как мои дети любят каждую Вашу строфу, каждую строчку Вашу! Особенно мой старший сын Борис — прославившийся и ценимый в России молодой поэт — Ваш самый горячий поклонник, Ваш самый серьезный и искренний ценитель— пожалуй, Ваш ученик и один из первых, пропагандировавших Ваши творения, когда в России Вас еще не знали»46.
Тепло и искренне отозвался Рильке на письмо Леонида Пастернака. «И я хочу Вас сразу же заверить, — восклицает Рильке в этом ответном письме от 14 марта 1926 года, — что Вы и Ваши близкие, все, что касается старой России (незабываемая таинственная сказка), все то, о чем Вы мне напомнили Вашим письмом, — все это осталось для меня родным, дорогим, святым и навечно легло в основание моей жизни!» Рассказывая о своем пребывании в Париже (с января по август 1925 года), Рильке пишет:
...Я встретил там своих старых русских друзей и нашел новых, и с разных сторон меня коснулась ранняя слава Вашего сына Бориса. Последнее, что я пробовал читать, находясь в Париже, были его очень хорошие стихи (в маленькой антологии, изданной Ильей Эренбургом47 <...>). А теперь я взволнован известием о том, что не только он, Борис, уже признанный поэт нового поколения, продолжает интересоваться мной и моими работами, но и что все Ваши сохранили сердечное и участливое внимание к моей жизни...48
Борис Пастернак не раз вспоминал, как из письма своего отца он впервые узнал о том, что стал известен Рильке49. Об этом рассказано, например, в «Послесловье» к «Охранной грамоте» (1931), написанном в виде посмертного обращения к Рильке:
Как я помню тот день. Моей жены не было дома. <...> В это время позвонили с улицы, я отпер, подали загранич
ное письмо. Оно было от отца, я углубился в его чтенье.
284 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Утром того дня я прочел в первый раз «Поэму Конца». Мне случайно передали ее в одном из ручных московских списков, не подозревая, как много значит для меня автор <...> Итак, прочитав ее утром, я был еще как в тумане от ее захватывающей драматической силы. Теперь с волненьем читая отцово сообщенье о Вашем пятидесятилетьи и о радости, с какой Вы приняли его поздравленье и ответили, я вдруг наткнулся на темную для меня тогда еще приписку, что я каким-то образом известен Вам. Я отодвинулся от стола и встал. Это было вторым потрясеньем дня. Я отошел к окну и заплакал. <...>
На дворе собирались нетемные говорливые сумерки конца февраля. В первый раз в жизни мне пришло в голову, что Вы — человек, и я мог бы написать Вам, какую нечеловечески огромную роль Вы сыграли в моем существованьи. До этого такая мысль ни разу не являлась мне. Теперь она вдруг уместилась в моем сознаньи. Я вскоре написал Вам50.
Это — единственное! — письмо Бориса Пастернака к Рильке от 12 апреля 1926 года начинается с восклицания: «Великий обожаемый поэт!» Пастернак признавался своему кумиру в том, что обязан ему основными чертами своего характера — «всем складом духовной жизни», пытался рассказать о собственном пути, об опыте человека и художника, испытавшего на себе «возвышенный трагизм революции». В письме шла речь и о Марине Цветаевой:
В тот же день, что и известие о Вас, я здешними окольными путями получил поэму, написанную так неподдельно и правдиво, как здесь в СССР никто из нас уже не может написать. Это — Марина Цветаева, прирожденный поэт большого таланта, родственного по своему складу Деборд-Вальмор51. Она живет в Париже в эмиграции52. Я хотел бы, о ради Бога, простите мою дерзость и видимую назойливость, я хотел бы, я осмелился бы пожелать, чтобы она тоже пережила нечто подобное той радости, которая благодаря Вам излилась на меня. Я представляю себе, чем была бы для нее книга с Вашей надписью, может быть, «Дуинезские Элегии», известные мне лишь понаслышке. <...>
Ее зовут Марина Ивановна Цветаева, и живет она в Париже: 19mc arr<ondissement>, 8, Rue Rouvet"53.
Кроме того, в письме содержались важные строки, в которых Пастернак утверждал, что Цветаева любит Рильке «не меньше и не
* 19-й округ, ул. Рувэ, 8 (франц.).
Орфей и Психея 285
иначе», чем он, Пастернак, и в такой же степени вправе считать себя частью поэтической биографии Рильке. Вряд ли Пастернак преувеличивал: его убежденность основывалась, естественно, на цветаевских письмах к нему.
Я люблю Вас так, как поэзия может и должна быть любима, — завершал Пастернак свое письмо к Рильке, — как живая культура славит свои вершины, радуется им и существует ими. Я люблю Вас и могу гордиться тем, что Вас не унизит ни моя любовь, ни любовь моего самого большого и, вероятно, единственного друга Марины, о которой я уже упоминал.
Если бы Вы захотели меня осчастливить несколькими строчками, написанными Вашей рукой, я просил бы Вас также воспользоваться для этого цветаевским адресом. Нет уверенности, что почтовое отправление из Швейцарии дойдет до нас54.
Обе просьбы Бориса Пастернака Рильке исполнил сразу же, как только получил его письмо: он отправил книги в Париж Цветаевой и написал Пастернаку. «Вы смогли уделить мне так много места в своей душе — это служит к славе Вашего щедрого сердца», — отвечал ему Рильке55. Это письмо пришло к Пастернаку 18 мая. Его переслала ему Цветаева, уже всецело захваченная собственной перепиской с Рильке, которого ей «подарил» Борис Пастернак.
* * *
Одновременно с письмом к Цветаевой, в которое была вложена обращенная к Пастернаку записка, Рильке посылает ей две свои книги: «Дуинезские элегии» (1923) и «Сонеты к Орфею» (1923). На первой книге Рильке сделал такую надпись:
Марине Ивановне Цветаевой
Касаемся друг друга. Чем? Крылами. Издалека свое ведем родство. Поэт один. И тот, кто нес его, встречается с несущим временами.
Райнер Мария Рильке (Валь Мон, Глион,
Кантон Во, Швейцария, в мае 1926)
286 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
А на «Сонетах к Орфею» он написал:
Поэтессе Марине Ивановне Цветаевой Райнер Мария Рильке
(3 мая 1926)56
Книги и письмо были отправлены из Швейцарии по адресу, указанному в письме Пастернака. Однако Цветаевой к тому времени в Париже не было. В те месяцы (с 24 апреля) она жила в Вандее, на берегу океана, в деревне Сен Жиль-сюр-Ви. Это место в 1920-е годы нередко посещали русские парижане. Цветаева любила Вандею57; в конце апреля 1926 года она восторженно писала Пастернаку о избранном ею месте летнего отдыха. А через полтора месяца после приезда в Сен Жиль, 8 июня, Цветаева увлеченно рассказывала Анне Тесковой: «Народ очаровательный: вежливый, веселый, легко жить. Одежда и головные убор как век назад. В нашем St. Gilles церковь XIII в.»58
В Сен Жиле Цветаева провела с детьми пять с половиной месяцев — с конца апреля до середины октября 1926 года; на рубеже мая и июня к семье присоединился Сергей Яковлевич Эфрон (1893—1941), муж Цветаевой. Именно на этом океанском фоне и разворачивается ее эпистолярный диалог с Рильке. Датой ее первого письма следует считать 7—8 мая (штемпель на конверте — 8 мая), хотя в самом письме стоит другая дата (9—10 мая), намеренно измененная Цветаевой59.
Уже в самом начале своего первого письма Цветаева формулирует то главное, что восхищало и очаровывало ее в Рильке: «Воплощенная поэзия». Именно поэзия как высшее и вечное духовное начало, проходящее «через времена» благодаря ее «носителям» — поэтам, становится одним из главных мотивов в письмах Рильке и Цветаевой. Эта тема была намечена уже Борисом Пастернаком, писавшим Рильке о поэте, «который вечно составляет содержание поэзии и в разные времена именуется по-разному»60. В надписи на «Дуинезских элегиях», посланных Цветаевой, Рильке, говоря о «встрече» поэтов, как бы подхватывает слова Пастернака, глубоко созвучные его собственным мыслям. В этих четырех строчках Рильке сокрыт, собственно, образ Всадника, ранее обыгранный им в 11-м сонете первой части «Сонетов к Орфею» («Взгляни на небо. Где созвездье "Всадник"?..») и как бы символизирующий двуедин-ство поэзии и «несущей» ее природы. Цветаева чутко отзывается на эти строки, пытаясь — все в том же первом письме — отграничить «человека-Рильке» от «духа-Рильке», который «еще больше поэта». «...Вы, — обращается она к Рильке, — то, из чего рождается поэзия и что больше ее самой — Вас». Ясно, что Цветаева, со своей стороны, продолжает здесь разговор о начале, «несущем»
Орфеи и Психея 287
поэта. Тема Всадника (то есть «человека-поэта») возникает и в ее письме от 13 мая: прочитав «Сонеты к Орфею», Цветаева безошибочно выделяет именно 11-й сонет первой части и сближает с этой своеобразной фигурой, созданной Рильке, святого Георгия собственных, более ранних стихов61.
За этими суждениями Цветаевой скрывалось свойственное ей с юности представление о Поэте как «высшем из людей». Цветаева преклонялась перед теми, кто был наделен незаурядным поэтическим даром, и славила в своих стихах поэтов, их «не предугаданный календарем» путь (цикл «Поэты», 1923). Она искренне влеклась к другим стихотворцам, ибо верила, что Поэт — существо исключительное; в поэте выдающемся или просто ярком, талантливом она была склонна видеть «мага», «небожителя», «ангела» (так она воспринимала, например, Блока). Неудивительно, что Цветаева часто задумывалась над соотнесенностью «человека» и «поэта», «земного» и «божественного» в творящей личности (см. ее письмо к Рильке от 9—10 <7—8> мая). При этом «человек» казался ей значимее, крупнее «поэта», ибо совмещал в себе оба эти начала, являя собою хрупкий сосуд, тленную оболочку того, что было в нем неумирающим и непреходящим.
Оттого, должно быть, Цветаевой так близок образ Орфея — легендарного певца и музыканта, покорявшего своим искусством людей и богов. В литературе последнего столетия миф об Орфее занимает особое место; к нему обращались и Рильке, и Цветаева. Запечатленный в лирике Цветаевой, образ Орфея присутствует в ее письмах к Рильке и в ее размышлениях о германском поэте. Рильке, конечно, не подозревал, что, прислав поэтессе свои «Сонеты к Орфею», он словно задел одну из цветаевских струн, родственную ему по своей тональности (и немедленно зазвучавшую ему в ответ). Пройдет время, и сам Рильке, о чем уже говорилось, примет в глазах Цветаевой облик богоподобного, бессмертного Орфея.
Обращают на себя внимание и слова из первого письма Цветаевой о том, что Рильке — «явление природы <...> воплощенная пятая стихия, сама поэзия...» (о том же Цветаева писала и Пастернаку 11 февраля 1923 года62). Понятием «природа» Цветаева пользовалась нередко. Сформировавшись духовно на рубеже веков, она глубоко усвоила умонастроения неоромантической эпохи: культ «души», бунт против рассудочности и т.д. Точно так же, в ключе того времени, Цветаева была склонна наделять Природу особыми свойствами: обожествлять ее, «спиритуализировать». Естественным проявлением Природы, понятой таким образом (то есть «живой природы»!), для Цветаевой была «душа». Природа и Душа подчас сливаются в рассуждениях Цветаевой. «...Меня кроме природы, т.е. души, и души, т.е. природы — ничто не трогает...» — пишет Цветаева 12 декабря 1927 года А. Тесковой63. «...Поэт — ПРИРОДА,
288 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
а не миросозерцание», — отчетливо формулирует Цветаева свое кредо в одном из писем к Вере Буниной, жене писателя64.
Душа для Цветаевой была особой и единственной реальностью, которой так или иначе сопричастны все ее «состояния»: раздвоенность, обреченность, трагедийность... Если искать наиболее лаконичное определение, передающее глубинную суть Цветаевой, то всего правильней назвать ее поэтом Души. Цветаева воспевала Душу в своих стихах и саму себя не раз именовала Психеей, ласточкой65. Чтить и возвеличивать душу Цветаева считала своим призванием, долгом. Ей казалось, что в окружающей действительности душа ущемлена, обесценена, беззащитна. Миру повседневности, то есть мещанской косности, обыденности, будничности («миру тел», как сказала бы Цветаева), она пыталась противопоставить другой, поэтически возвышенный, невидимый («заочный») «мир души».
«Психею (невидимую!) мы любим вечно, — объясняла Цветаева критику A.B. Бахраху (1902—1985), — потому что заочное в нас любит — только душа!»66 Как видно из этих слов, цветаевское понимание «любви» неразрывно связывается с «душой». Любовь, точнее — то, что принято называть любовью в «мире тел», Цветаева наотрез отвергала. Она не раз заявляла о непримиримости «души» и «любви», о своей «нелюбви к любви». «Любви я не люблю и не чту», — писала она Рильке 3 июня. «Не хотеть» — один из лейтмотивов ее писем к нему. В письме к Борису Пастернаку от 10 июля 1926 года Цветаева пишет: «...Ненасытная исконная ненависть Психеи к Еве, от которой во мне нет ничего. А от Психеи — всё»67.
Итак, мир подлинной любви для Цветаевой тот, в котором происходит слияние душ, а не тел. Этот облагороженный духовный мир она и пыталась воссоздать в своем «жизнетворчестве». Поэтому разговор с Рильке изначально направлен у нее в «любовное» русло. Вдохновляясь тем, что диктовало ей воображение, Цветаева при обращении к людям, в которых она усматривала «родственную душу» (Борису Пастернаку, Александру Бахраху, Анатолию Штейгеру и др.), неизменно и, должно быть, невольно переводила свои отношения с ними в эмоционально-поэтическую плоскость. Она держалась с ними своенравно (то властно, то покровительственно, подчас капризно), все более увлекаясь перипетиями несуществующего, ею же придуманного «романа». А. Бахрах справедливо пишет о Цветаевой: «Ей менее важен был человек, к которому в тот или иной момент устремлялись ее чувства, чем излияние этих чувств на бумаге — в словах, в строках. <...> Людей, с которыми Цветаева поддерживала более глубокие отношения, она "изобретала", творила своей фантазией, создавала своей прихотью, едва считаясь с их подлинной природой»68. При этом, конечно,
Орфеи и Психея 289
Цветаеву интересовали скорее духовные, нежели земные приметы ее собеседников — невидимое, неосязаемое, недосягаемое в них. «Я не знаю, кто Вы, я ничего не знаю о Вашей жизни, я с Вами совершенно свободна, я говорю с духом», — писала Цветаева А. Бахраху в одном из своих первых писем к нему69.
И все же освободиться полностью от всего «преходящего», вырваться из «мира тел» Цветаева не могла — она слишком была привязана к тому, что обыкновенно зовется «жизнью». Цветаева не отличалась глубокой религиозностью, как и приверженностью к христианской морали, открыто говорила о своей «вне-церковно-сти». Ей принадлежит, например, такое признание, относящееся к 1914 году: «...Я совсем не верю в существование Бога и загробной жизни. Отсюда — безнадежность, ужас старости и смерти. <...> Безумная любовь к жизни, судорожная, лихорадочная жажда жить»70. Однако этим словам Цветаевой можно противопоставить ее же собственные (как правило, более поздние) высказывания совершенно противоположного содержания — о ее неумении и нежелании «жить». «Я не люблю жизни как таковой...», — пишет она Анне Тесковой 30 декабря 1925 года71. Нельзя не упомянуть и о том, что с годами в размышлениях Цветаевой все большее место занимает драматическая тема «отказа» — добровольного отдаления от «жизни», «самоустранения» (тема, отразившаяся и в ее письмах к Борису Пастернаку и Рильке), углубляется ее внимание к некоторым сторонам православного обихода и т.д.
Эта, казалось бы, противоречивость имеет свое объяснение. Подобно другим близким ей по духу поэтам, Марина Цветаева несла в себе особое мироощущение — романтический дуализм. Ее сознание как бы разрывалось между двумя мирами — «тем» и «этим», одновременно принадлежа им обоим, раздваивалось между «правдой земной» и «правдой небесной», между «телом» и «душой», «человеком» и «поэтом», «бытием» и «небытием» (подчас находя прибежище в неком третьем измерении — инобытии). Отворачиваясь от «жизни», Цветаева страстно продолжала «жить» (и вызывающе славила в отдельных своих произведениях — особенно в 1910-е годы — чувственную, «земную» любовь!).
Конечно, это было двойственное состояние, и притом мучительное. Цветаева «рвалась и разрывалась, распиналась», — так писала она Борису Пастернаку 1 января 1927 года. С присущей ей яростным духовным горением Цветаева впадала то в одну, то в другую крайность. Погружаясь в собственную раздвоенность, она страдала, металась в ней, искала для себя выход то «здесь», то «там». Иногда она непомерно абсолютизировала разрыв между этими мирами, иногда же пыталась сблизить их, слить друг с другом. «Бытие в Небытии, — вот музыка!» — восклицала она в одном из писем72. Про-
290 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
тестуя подчас против упрощенного, уродливого деления человека на «душу» и «тело», она пыталась примирить их, уравнять в правах — достаточно перечитать некоторые из ее строк к А. Бахраху73 или вспомнить жалобное стенание отвергнутой Федры:
Утоли мою душу! (Нельзя, не коснувшись уст, Утолить нашу душу!) Нельзя, припадя к устам, Не припасть и к Психее, порхающей гостье уст... Утоли мою душу: итак, утоли уста74.
Однако, не в силах избежать этой «жестокой анатомии»75, Цветаева вновь и вновь переживала ее и мучилась ею (особенно в середине 1920-х годов), когда речь заходила о «любви» или «встрече». Не отрицая общепринятых проявлений любви, она все же стремилась совлечь с них телесную оболочку, освободить их от «земных уз» — от оков косной материи и низкой чувственности. Цветаевой виделись, если можно так выразиться, рукопожатья без рук и поцелуи без губ. И «руки», и «губы», коими она вдохновлялась, были незримые, мифические, «мнимые». В одном из стихотворений Цветаевой есть такие строки:
В мире, где реки вспять, На берегу — реки, В мнимую руку взять Мнимость другой руки...76
В письмах Цветаевой к Рильке (как и в некоторых других ее письмах) происходит именно это касанье несуществующих мнимых рук— соприкосновенье «в слове», встреча в духе. Впрочем, такая «встреча» для Цветаевой не просто игра воображения, а непреложная данность, поступок не менее достоверный, чем самый огненный поцелуй. «Любовь живет в словах...» — уверяет Цветаева Рильке (письмо от 22 августа). В том же письме она объясняет, что ждет от него только слова — и ничего больше. Эмоционально-чувственный пафос цветаевских писем становится чисто духовным порывом; это единое целостное состояние, в котором невозможно отграничить «высокое» от «низкого». Эрос отношений Цветаевой и Рильке, явственно ощутимый в их письмах, — бесплотный, облагороженный, словесный. Говоря Рильке «я люблю тебя», Цветаева заключает в эти слова все переживание своей любви, всю ее эмпирическую, «дионисийскую» сущность. Но ее любовь, сколь бы ни была сильна ее «земная» окраска, изливается в «заоблачной» сфере — в пространстве «души». И чем более страстной, чувственной становится речь Цветаевой с точки зрения общепринятой, тем более идеальной — с точки зрения поэтической.
Орфеи и Психея 291
Психее (в жизни дней) остается одно: хождение по душам (по мукам), — признавалась себе самой Цветаева в 1923 году. — Я ничего не искала в жизни (вне-жизни мне все было дано), кроме Эроса, не человека, а бога, и именно бога земной любви. Искала его через души77.
Перед нами, конечно, не что иное, как высокий романтизм с характерным для него пониманием любви — к недоступному, неосуществимому, «дальнему». Дуализм такого рода предполагает, что недостижимое «здесь» достигается «там». В одном из писем Цветаевой к поэту Анатолию Штейгеру (1907—1944) сказано: «Не забудьте, что мнящаяся нам невозможность вещи — первая примета ее естественности, само собой разумеемости — в мире ином»78. Естественность, то есть возможность полного духовного самоизлияния, всегда обладала притягательной силой для таких натур, как Цветаева, — мятежных, клокочущих, преисполненных духовного горения и «божьего дара». Не из этого ли источника и рождается состояние двоемирия — основной признак романтического мировосприятия?
Письма Цветаевой к Рильке — явление особого рода. К ним неприложимо традиционное наименование «эпистолярная проза». С головой бросаясь в каждую новую дружбу, отдавая ей всю свою страстность, порывистость, неистовость, Цветаева оставалась прежде всего поэтом. Своим письмам (во всяком случае, многим из них) она придавала художественный облик, создавала из них «произведение», в котором «обнажала душу». Все ее письма к Рильке — необычный и нетрадиционный жанр, который правильнее назвать «эпистолярной лирикой».
Такие женские письма, проникнутые высокими чувствами, встречаются в истории литературы. Цветаева упоминала некоторых своих предшественниц, например французскую писательницу Жюли де Леспинас79. Много общего было у нее и с Марией Баш-кирцевой, которой она увлекалась в юности. Но особая близость роднит Цветаеву с немецкой писательницей Беттиной фон Ар-ним80. Структура, интонации, даже речевые обороты цветаевских писем заставляют вспомнить подчас «Переписку Гёте с ребенком». Неслучайно Рильке в письме от 28 июля одарил Марину обращением «удивительная, чудесная» (wunderbare) — близким по смыслу словом (wunderliche) он называл и Беттину, которую высоко чтил81. Подобно Беттине, вольно поступавшей с письмами Гёте, Цветаева домысливала отдельные строчки, якобы принадлежащие Рильке (говорила, например, о его «седьмом» письме, которого в действительности не было, и т.п.).
Рильке, как уже отмечалось, был вначале покорен «удивительной» Мариной, отнесся к ней с глубочайшим доверием и участи-
292 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
ем. Между поэтами сразу же возникает чувство полного взаимопонимания, определившее стиль и подтекст их эпистолярного диалога. Переписка Цветаевой и Рильке подобна разговору людей, словно посвященных в одну и ту же тайну. Стороннему читателю приходится подолгу вдумываться в их письма и стихотворные строчки. Лучший образчик этого эзотерического стиля — замечательная «Элегия...» Рильке, обращенная к русской поэтессе и составляющая неотъемлемую часть их переписки. По своей стилистике она близка к «Дуинезским элегиям», и многие (включая саму Цветаеву) склонны были считать «Элегию для Марины» произведением, завершающим знаменитый цикл.
...О, как я понял тебя, женственный цвет на таком же вечнозеленом кусте! Как в воздухе ночи истаю, скоро коснувшись тебя! Лицемерили издавна боги, чтя половины. Лишь мы, продолжая движенье по кругу, станем, восполнив себя, единством, как месяц — луной. Но и в ущербные дни, и когда поворот к новолунью, нам не поможет никто к полноте бытия возвратиться, разве что собственный путь — одинокий в бессонном просторе82.
В это произведение Рильке вложил свои заветные мысли — о бытии и природе, о любви и поэзии, об утраченной и обретаемой цельности. «Элегия...» представляет собой как бы поэтическую «тайнопись», до конца понятную лишь обоим участникам переписки. Характерный прием — повторения типа: «Мы, Марина...», «лишь мы» и др. «Посылаем лишь знаки друг другу» — так определил Рильке свою перекличку с Цветаевой («Zeichengeber, sonst nichts...»)83. Естественно, что, прочитав «Элегию...», Цветаева обратила внимание именно на эти слова84.
Впрочем, не только «Элегия...» — вся переписка Рильке и Цветаевой производит впечатление, будто ее участники — сообщники, заговорщики, знающие то, о чем не догадывается никто из окружающих. Интимный характер их диалога вполне осознавался и Рильке, и Цветаевой: они оба хранили эту «тайну», не открывая ее в 1926 году никому, даже близким людям. Каждый из них видел в другом истинного поэта, родственного ему по духу и равного по силе. Это было общение и состязание равных, о чем всегда особенно мечтала Цветаева. «Из равных себе по силе, — заявляла она девять лет спустя, — я встретила только Рильке и Пастернака»85.
Однако за три с половиной месяца — от начала мая до середины августа — отношение Рильке к Цветаевой несколько изменилось. Переломным моментом в их отношениях стало, видимо, письмо Цветаевой от 2 августа. Цветаевская безудержность и
Орфеи и Психея 293
чрезмерность, ее нежелание считаться с обстоятельствами и условностями, стремление быть для Рильке «единственной Россией», оттеснение на второй план Бориса Пастернака — все это казалось Рильке неоправданным и даже жестоким. На последние два письма Цветаевой Рильке так и не откликнулся, хотя и в Сьере, где он жил до конца ноября, и в санатории Валь-Мон, где вновь оказался в декабре, поэт еще отвечал на письма86.
Почти восемь месяцев жила Цветаева мечтою о встрече с Рильке. Верила ли она в возможность встречи? Думается — и верила, и не верила. Как Цветаева ее себе представляла, видно из поэмы «Попытка комнаты» (май—июнь 1926), где описывается нереальная встреча с «другом» в гостинице «Свиданье Душ». «Я просто рассказывала ему, живому, к которому же собиралась! — объясняет Цветаева смысл поэмы в письме к Борису Пастернаку 9 февраля 1927 года, — как не встретились, как иначе встретились». Естественное желание Цветаевой видеть Рильке вступало, должно быть, в противоречие с ее убеждением о роковой предопределенности «не-встречи» любящих. В творчестве Марины Цветаевой развернута эта драма «разрозненных пар», когда двое разъединены и не могут сойтись. «Не суждено, чтобы сильный с сильным / Соединились бы в мире сем», — мысленно обращалась Цветаева к Борису Пастернаку (цикл «Двое», 1924). Очевидно, и союз с Рильке виделся Цветаевой такой же сплошной «разлукой», таким же неизбежным «разминовеньем» («так разминовываемся — мы»87).
Однако подлинный драматизм их несостоявшейся встречи заключался не в том, что думала о ней Цветаева, а в неодолимом разрыве, сложившемся к осени 1926 года между высокими устремлениями русской поэтессы и реальной действительностью. Безмерно погрузившись в сотворенную ею атмосферу духовного общения с Рильке, Цветаева в 1926 году «проглядела» главное, о чем он писал ей, — его тяжкий, смертельный недуг. Деликатные попытки Рильке обратить внимание Цветаевой на то, что с ним происходит, уязвляли ее и воспринимались ею как желание поэта отгородиться от ее чувств ради своего душевного комфорта. Психея слышала лишь зов Орфея, но голос страдающего больного человека не достигал ее слуха. Таков, должно быть, закономерный финал безоглядного романтического «жизнетворчества».
Смерть Рильке была для Цветаевой страшным ударом, от которого она никогда уже не могла оправиться. Это событие не только потрясло и перевернуло Цветаеву, но и во многом (на годы вперед) определило ее душевное состояние и отчасти, возможно, творческое развитие88. «С тех пор (то есть после 1926 года. — К.Л.), — обмолвилась однажды Цветаева, — у меня в жизни ничего не было. Проще: я никого не любила годы — годы — годы»89.
294 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Действительно: все, что Цветаевой было так дорого (Германия, поэзия, немецкий язык) и что, казалось ей, на какой-то миг воплотилось в Рильке, в его стихах, письмах и личности, внезапно перестало существовать. Рухнули ее надежды на скорое свидание с любимым поэтом, рассыпались ее планы, которым она внутренне придавала огромное значение. «Борис, мы никогда не поедем к Рильке. Того города — уже нет», — горестно восклицает Цветаева в письме к Борису Пастернаку 1 января 1927 года90.
В конверт с этим письмом, отправленным в Москву, Цветаева вкладывает написанное ею по-немецки «посмертное» письмо к Рильке. В нем звучат еще отдельные мотивы их переписки и намечаются новые, которые перейдут затем в «Новогоднее» — непосредственный и самый сильный отклик Цветаевой на смерть Рильке (закончено 7 февраля 1927 года — в сороковой день со дня его кончины91). Это стихотворение Цветаева назовет спустя несколько лет своим «последним вдохновением»92. Отчаянье Цветаевой, ее глубокая скорбь об ушедшем проступают здесь с обезоруживающей простотой («Что мне делать в новогоднем шуме / С этой внутреннею рифмой: Райнер — умер»93). Текст «Новогоднего» неразрывно связан с обстоятельствами и деталями переписки, парафразирует и продолжает ее. Но главное в этом «послании» — стремление Цветаевой обессмертить Рильке, вернее, «обессмертить смерть», сделать так, будто Рильке вовсе не умер. «Я не хочу, чтобы его смерть свершилась», — напишет позднее Цветаева Рут Зибер-Риль-ке, дочери поэта94. Этим «нежеланием» насквозь проникнуто и «Новогоднее». Рильке жив, полагает Цветаева, он присутствует везде и во всем, единственное место, где его нет, — могила95.
Столь неожиданное, парадоксальное суждение показательно для Марины Цветаевой, с юных лет предававшейся размышлениям о смерти. «Она думала о смерти много и ею была проникнута...» — говорила A.C. Эфрон96, дочь Цветаевой. Смерть воспринималась Цветаевой как преодоление земной ограниченности, прорыв в вечность, освобождение. В этом сказывалась опять-таки двойственность ее мироощущения: жизнь, которая, как уже упоминалось, захлестывала и переполняла Цветаеву, вызывала в ней, с другой стороны, чувство сопротивления. Отождествляя «жизнь» то с косностью, то с повседневностью, то с «бытом», Цветаева не переставала мечтать о «другой» жизни — очищенной, обновленной, облагороженной. Жизнь, понятую как обыденность, Цветаева стремилась «преодолеть», выйти за ее «гнетущие» видимые пределы. Осуществить это, создать «иную» реальность Цветаева считала возможным прежде всего в искусстве, в творчестве. «Поэт — тот, кто преодолевает (должен преодолеть) жизнь», — уверяла она Рильке в своем первом письме к нему97.
Орфеи и Психея 295
Поэтому смерть казалась Цветаевой своего рода «спасением» — выходом в «тот свет», на «тот берег». В некоторых своих стихотворениях она призывала смерть, воспевала ее. Это никоим образом не означало приятие смерти, религиозное смирение перед ней. Напротив, в духе своего бунтарства и «двоемирия» Цветаева по-своему протестовала против смерти как высшей неотвратимой силы. Она видела в смерти не окончание жизни, а ее продолжение — в иной сфере. Разумеется, Цветаева не верила в загробную жизнь, но верила в существование бессмертной души. С этой точки зрения она и пыталась переосмыслить привычные понятия Жизни и Смерти. Во всяком случае, она позволяла себе игнорировать, не принимать «всерьез» смерть в общепринятом понимании (то есть как смерть тела). В письме к Рут Зибер-Рильке она даже называет смерть «случайностью» или «напастью», которой она не желает себя «стеснять или связывать»98. Другими словами, Цветаева отказывалась признать за смертью ее законные права, уступить ей жизнь истинную — духовную: «Я иногда думаю, что конца — нет»99. Смерть недействительна, не всесильна, пока душа продолжает жить, — рассуждала она. Смерть — это не конец, а начало, новое бытие, инобытие. Между Жизнью и Смертью нет непроходимой пропасти: с окончанием одного состояния начинается другое. «Нет этой стены: живой — мертвый, был — есть», — утверждала Цветаева100. Настоящая смерть, как ей представлялось, приходит к человеку лишь со смертью его души. «До смерти у меня никогда не доходило, т.е. чтобы душа умерла!» — писала она А. Бахраху101.
Цветаева противилась торжеству смерти еще и потому, что не желала ее: не желала смириться с тем, что умирают близкие и знакомые ей люди. Это свое не-желание она абсолютизировала, как и многое другое. Она полагала, что жизнь человека после того, как он умер, можно продлить посредством любви и слова, иначе — увековечить его духовное «Я». «Кто был — должен быть всегда, — писала Цветаева, — а это — забота поэтов»102. Поэтому кончину людей, которые были ей дороги, она нередко воспринимала как повод, чтобы рассказать о них, запечатлеть их облик, утвердить их «жизнь» после смерти. «С тех пор, что я ее помню, — свидетельствует A.C. Эфрон, — (а как ни странно, я помню ее не только со свое<го>, но и с ее детства!), как сильно в ней было чувство смерти. <...> Ее отклики на смерть Пушкина, Лермонтова, Маяковского, Рильке, Блока, Брюсова, Белого, "Живое о живом"103. Немедленная реакция всего ее существа на каждую смерть»104. К перечню поэтов, названных Ариадной Эфрон, следует прибавить имена актрисы СЕ. Голлидэй («Повесть о Сонечке»), A.A. Стаховича, а также родных и близких Цветаевой (матери, отца, Д.И. Иловайского)105. Все они, умершие, продолжали жить, потому что жили в
296 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
памяти Цветаевой, и она, не умея думать о них как о мертвых, стремилась спасти их от забвения, оживить. «...Какова цель (Ваших писаний и моих — о людях)? — спрашивала Цветаева В.Н. Бунину. И отвечала: — ВОСКРЕСИТЬ. Увидеть самой и дать увидеть другим»106.
Все эти представления о «жизни» и «смерти» чрезвычайно обострились у Цветаевой, следует думать, именно в связи с кончиной Рильке, который казался ей не столько живым человеком, сколько неумирающим духом. В поэме, ему посвященной, она подчеркнуто и откровенно лишает понятия «жизнь» и «смерть» их общепринятого содержания, сдвигает их, фактически меняя местами.
Если ш , такое око — смерклось, Значит, жизнь не жизнь есть, смерть не смерть есть, —
восклицает она в «Новогоднем»107. К этой мысли Цветаева возвращается неоднократно: «Жизнь и смерть давно беру в кавычки...» или: «Жизнь и смерть произношу с усмешкой...» («Новогоднее»). Подобно тому как свою «не-встречу» с поэтом Цветаева понимала как «встречу»108, точно так же и после 1926 года она предпочитала говорить о «живом» Рильке, употребляя настоящее время. «...Убеждена, что Р<ильке> бы Вас любил, — почему "любил", — любит...» — писала она А. Тесковой 22 января 1929 года109.
Ариадна Чернова (1908—1974), дочь O.E. Колбасиной-Черно-вой, дружившая с Цветаевой, посвятила «Новогоднему» рецензию-заметку, в которой подчеркивала: «Эта поэма не только новогодний привет Рильке, любовь к умершему и восхищение им: это глубокая философия жизни и смерти, замена их чем-то третьим (их смыслом). Смерть для автора — это непосредственное обретение себя, не уход из жизни, но новое расширенное бытие в его первоначальном значении...»110.
Сходным образом переживала в свое время Цветаева и смерть Блока, самого ее любимого — из старших современников — русского поэта, которого она видела и слышала в Москве в мае 1920 года, но лично не знала. Отношение Цветаевой к умершему Блоку во многом сопоставимо с ее восприятием смерти Рильке: она точно так же не желала говорить о Блоке как о мертвом, сравнивала его с полубогом, ангелом, Орфеем, воображала себе близкое общение с ним (разумеется, мысленно, «в духе»). «После смерти Блока, — рассказывала Цветаева 10 сентября 1923 года A.B. Бахраху, — я всё встречала его на всех московских ночных мостах, я знала, что он здесь бродит и — м<ожет> б<ыть> — ждет, я была его самая большая любовь, хотя он меня и не знал, большая любовь, ему сужденная — и несбывшаяся»111. Насколько силь-
Орфеи и Психея 297
но верила Цветаева в преображающую действенную силу этой любви, можно судить по ее словам о себе и Блоке: «...Встретились бы — не умер...»112
Позднее, в начале 1935 года, Цветаева в том же духе откликнулась на смерть еще одного поэта, Н.П. Тройского, — стихотворным циклом «Надгробие». Близость «Надгробия» к «Новогоднему» очевидна: то же понимание смерти как инобытия (состояния промежуточного между «жизнью» и «смертью», между «здесь» и «там»), то же отношение к умершему как «ушедшему», ставшему не «трупом», не «призраком», а чем-то третьим — бесплотным существом, обитающим в особом безымянном измерении, та же потребность спасти его от забвения, сохранив в слове и памяти, — не дать «умереть совсем» и т.д.
С каждым умершим, который был ей дорог, — так мнилось одно время Цветаевой, — уходит «туда», ее «опережая», и частица ее собственной «тоски, души»113. Почти одновременно с Рильке (до и после его кончины) умерли два человека, знакомых Цветаевой: учительница французского языка Жанна Робер и русский мальчик Ваня Гучков. Их смерть, соединившись с «уходом» германского поэта, создала в сознании Цветаевой «триединство», ставшее сюжетной основой обращенной к Рильке прозы «Твоя смерть», написанной тотчас вслед за «Новогодним». Смерть как бы сблизила этих троих, не знавших друг друга в жизни людей, сроднила их в памяти скорбящей о них Цветаевой. Возникло, как сказано в «Твоей смерти», «некое посмертное сосуществование в памяти», образовалась своего рода «братская могила», где, казалось Цветаевой, соединились все когда-либо ею любимые и потерянные114. «Многозвучие» этих смертей, слившись для Цветаевой в одну большую Смерть, углубляло ее мучительное внимание к той загадочной области, куда уходят разлученные с телом души, увлекая за собой ее собственную, рвущуюся им вослед из своей телесной оболочки. Эту безымянную воображаемую область Цветаева опять-таки называла Жизнью (для отличия от видимой «обыкновенной» жизни она писала это слово с заглавной буквы). «Как по волнам, несет нас смерть по холмам могил — в Жизнь», — сказано в «Твоей смерти»115.
Ясно, что цветаевское толкование Жизни, продолжающейся после физической смерти, во многом реминисцирует церковно-христианские представления о потустороннем мире, рае, загробных странствиях души и т.д. Мифический образ Рильке, творимый Цветаевой (например, в «Новогоднем»), отчасти зиждется на этих верованиях. С другой стороны, о загробной жизни Цветаева судила опять-таки по-своему, а не по-церковному. Достаточно вспомнить, что, согласно учению христианской церкви, состояние души в загробной жизни обусловлено степенью праведности человека в его
298 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
земных делах: Царство Небесное открыто лишь «истинно» верующим, блюстителям подлинного благочестия — тем, что жили «по духу Христову». (Все это вряд ли можно безоговорочно отнести к «богоискателю» Рильке, который — при всем своем тяготении, скажем, к русскому православию — вовсе не был ярым приверженцем ни христианского, ни какого-либо иного вероисповедания.)
Своеобразным видением смерти Рильке определялся и взгляд Цветаевой на посмертную публикацию его писем. Как явствует из написанного Цветаевой после 1926 года, она весьма дорожила принадлежащими ей автографами поэта. Несмотря на просьбу родственников, собиравших его письма для последующих публикаций, Цветаева не хотела расстаться с тем, что оказалось у нее в руках. В этом была, конечно, ревность («священная после смерти» — восклицала Цветаева в предисловии к переведенным ею письмам Рильке116): нежелание делить с другими свое обладание его автографами. «Как можно, любя человека, отдавать его всем...» — удивлялась она (в том же очерке-предисловии)117. Неумение «делиться» чувствами было отличительным свойством Цветаевой (неслучайно, рассуждая о письмах Рильке, она подчеркивает ту же черту и в Беттине).
С другой стороны, Цветаева искренне полагала, что публикация (во всяком случае, преждевременная) писем Рильке к ней означала бы «предательство», признание факта его смерти — его «небытия». Это возмущало Цветаеву, пробуждало в ней чувство горечи и недоумения. Она пыталась сослаться на самого Рильке: «Опубликовывал ли он день спустя после их смерти письма своих друзей?»118
Не отказываясь от мысли напечатать когда-либо письма Рильке, Цветаева считала, что «дело в сроках». И сама назначила «срок», когда его письма можно обнародовать: через 50 лет. Это волеизъявление было высказано в ее очерке «Несколько писем Райнер-Мариа Рильке», а также в первом письме к Н. Вундерли-Фолькарт 2 апреля 1930 года119. В том же письме Цветаева распространила пятидесятилетний запрет и на свои собственные письма к Рильке. Н. Вундерли-Фолькарт (согласно завещанию Рильке, она была его душеприказчицей и распоряжалась его литературным и эпистолярным наследием) выполнила волю Цветаевой. Поступившие позднее в Швейцарскую национальную библиотеку (Берн) письма Цветаевой к Рильке сопровождались пояснительной запиской Н. Вундерли-Фолькарт: «Эти письма Марины Цветаевой-Эфрон следует открыть, согласно ее желанию, лишь через пятьдесят лет (для возможной публикации) или передать в архив P.M. Рильке»120.
Переписка Цветаевой с Нанни Вундерли-Фолькарт, длившаяся более трех лет, — одна из малоизвестных страниц цветаевской биографии. Судя по начальным строкам первого письма Цветае-
Орфей и Психея 299
вой, их отношения завязались после того, как Вундерли-Фолькарт обратилась к Цветаевой с вопросом: как поступить с ее письмами к Рильке, находящимися в архиве поэта? Н. Вундерли-Фолькарт была благородным и отзывчивым человеком; узнав о бедственном положении Цветаевой, она оказывала ей разнообразные услуги. «...Подружилась— издалека— со старой (годами, а не сердцем) приятельницей Рильке, живет в Швейцарии, на чудном Bodensee*, там у нее старый дом в старом саду, — рассказывала Цветаева Анне Тесковой 17 октября 1930 года. — Шлет мне все его книги, вчера получила второй том его писем, чудное издание Insel-VerlagV*. Большая радость»121. Знакомство с томиками писем Рильке, полученными от Вундерли-Фолькарт, пробудило в Цветаевой желание приняться за перевод фрагментов, связанных с Россией, — желание, к сожалению, не осуществленное122.
«...Райнер, ты породнил меня со всеми, тебя потерявшими...» — восклицала Цветаева в «Твоей смерти»123, и это была не пустая фраза. Общение с людьми, окружавшими или знавшими Рильке, становится после 1926 года потребностью для Цветаевой. Она разыскивает Евгению (Женю) Черносвитову, русскую секретаршу Рильке, встречается с ней (хотя эта встреча, как видно из публикуемых писем Цветаевой к Н. Вундерли-Фолькарт, обернулась для нее разочарованием). Цветаева пытается завязать знакомство и с французскими писателями, которые знали Рильке: Шарль Вильдрак, Андре Жид, Натали Клиффорд-Барни, Анна де Ноай... Обращаясь к Ш. Вильдраку в 1930 году, Цветаева между прочим писала: «...Нас с Вами связывают узы родства. Вы ведь любите Россию и Пастернака; и, главное, Рильке, который не поэт, а сама поэзия»124. Наконец, в письме к Анатолию Штейгеру (август 1936 года) Цветаева подробно передает рассказ одной француженки («Мне одна любая, любезная французская дама рассказывала...») о том, как Рильке читал ей и ее мужу свою французскую прозу125.
Со своими знакомыми Цветаева не раз говорила о Рильке — с неизменным нескрываемым воодушевлением. Писательница Зинаида Шаховская вспоминает о своей встрече с Цветаевой в 1936 году: «Вижу Марину Цветаеву в ее нищенской квартире в предместье Парижа, Ванв. Стоим на кухне. Марина Цветаева почему-то варит яйца в маленькой кастрюльке и говорит мне о Рай-нер-Марии Рильке. Я, зачарованно, слушаю неповторимый ритм и неповторимое содержание ее речи, но вот ничего не помню о Рильке. Помню только лицо Марины Цветаевой и эти самые высоты, на которые она меня влекла с такой неудержимой силой, не зная, что следовать за ней я не могла»126.
* Боденское озеро (нем.). ** Издательство «Инзель» (нем.).
300 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Неустанно и страстно тянулась Цветаева ко всему, что было связано с Рильке — с его памятью, личностью, обликом. «...Запишите Рильке! Вы ведь помните его молодым», — просила она Леонида Пастернака127. С такой же просьбой она обращалась и к Евгении Черносвитовой: «Возьмите на себя огромное и героическое дело: восстановите эти два месяца128 с первой минуты знакомства, с первого впечатления, внешности, голоса и т.д.». Радостно и взволнованно откликалась Цветаева на письма Н. Вундерли-Фоль-карт, Рут Рильке и — первоначально — Черносвитовой. Прочитав книгу воспоминаний княгини М. Турн унд Таксис, она по собственному почину пишет ей восторженное благодарственное письмо129.
Еще до знакомства с Н. Вундерли-Фолькарт Цветаева жадно поглощала литературу о Рильке, что появлялась в западноевропейских странах после его смерти (в том числе, и на русском языке). Так, в первом (и единственном) номере парижского журнала «Русская мысль» за 1927 год Цветаева читала письмо Рильке к Л.П. Струве (1902—1929) о повести И.А. Бунина «Митина любовь», а также другие рильковские материалы, помещенные в этом выпуске130. Позднее, переводя на русский язык письма Рильке и письмо «Неизвестной», Цветаева пользовалась по меньшей мере тремя источниками131. Кроме того, как явствует из писем Цветаевой к Н. Вундерли-Фолькарт, она читала книги о Рильке, написанные Л. Андреас-Саломе132, Карлом Зибером133, М.Турн унд Таксис134.
В своих литературных эссе и письмах (особенно 1930-х годов) Цветаева охотно цитирует отдельные строчки из стихов или прозы Рильке. Так, в письме к Л.И. Шестову от 6 июня 1927 года Цветаева вспоминает строку из первой книги «Часослова» — «О монашеской жизни»: «Über der wunderlichen Stadt der Zeit»* — и после этих слов добавляет: «...Правда, — Вавилон встает?..»135
В письме к своей знакомой Р.Н.Ломоносовой (1888—1973) она приводит слова из «Записок Мальте Лауридса Бригге»: «Er war ein Dichter und hasste das Ungefähre»**136. В статье «Эпос и лирика современной России» (1932) цитируются (вольно) строки из стихотворения Рильке «Im Saal»*** (сборник «Новые стихотворения»)137. В письмах к А. Тесковой Цветаева несколько раз повторяет полюбившуюся ей строчку Рильке из сборника «Жертвы ларам» (стихотворение «Im Dome»****), также не вполне точно: «Mit dem heimatlichen "prosim"»*****138. Наконец, в московском письме от
* «Над чудодейным городом времен» (нем.). *" «Он был поэт и ненавидел неточность» (нем.). *"* «В зале» (нем.). "*" «В соборе» (нем.). "*"* «С родным "пожалуйста"» (нем.; чешек.).
Орфей и Психея 301
14 сентября 1940 года (возможно, неотправленном) к поэтессе Вере Меркурьевой (1876—1943) Цветаева приводит несколько слов Рильке, написавшего в марте 1904 года Лу Андреас-Саломе о незабываемой пасхальной ночи, пережитой им однажды в московском Кремле139.
Не уставая славословить Рильке, Цветаева писала о нем как о «великом поэте всей современности»140, как о «величайшем из великих»141, как о «самом большом поэте, который когда-либо был и будет»142. Образ певца-Орфея постепенно разрастается в ее сознании до образа богочеловека, явившегося в мир поэтом и обернувшегося великим всеобъемлющим духом, до которого еще предстоит дорасти человечеству. «Рильке — миф, начало нового мифа о Боге-потомке», — утверждала Цветаева в своем очерке о поэте. Впрочем, этот «миф» создавался при ее живейшем участии. В статье «Искусство при свете совести» (1932), сопоставляя три типа поэтов («большой», «великий» и «высокий»), Цветаева завершает свои рассуждения так: «Единственное исключение — Рильке, поэт не только равно-высокий и великий (это можно сказать и о Гете), но с тою же исключительностью высоты, здесь ничего не исключающей. Точно Бог, который у других поэтов духа, дав им одно, взял все, этому — это все — оставил. В придачу»143.
Статья «Искусство при свете совести» внутренне и хронологически связана с другой цветаевской статьей — «Поэт и время» (1932). Углубляя тему, затронутую еще в 1926 году Пастернаком и Рильке, о вневременном характере поэзии, Цветаева исследует взаимоотношения поэтов с их эпохой, с «современностью», и развертывает, в частности, любопытное и неожиданное сопоставление Рильке с Маяковским (за пять лет до этого, в письме к Пастернаку от 9 февраля 1927 года, она назвала такое сопоставление «кощунственным»).
Подхожу к самому трудному для себя ответу: показателен ли для наших дней Рильке, этот из далеких — далекий, из высоких — высокий, из одиноких — одинокий. Если — в чем никакого сомнения — показателен для наших дней — Маяковский.
Рильке не есть ни заказ, ни показ нашего времени, — он его противовес.
Войны, бойни, развороченное мясо розни — и Рильке. За Рильке наше время будет земле — отпущено. По обратности, то есть необходимости, то есть противу-
ядию нашему времени Рильке мог родиться только в нем. В этом его — современность. Время его не заказало, а вызвало.
302 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Заказ множеств Маяковскому: скажи нас, заказ множеств Рильке: скажи нам. Оба заказа выполнили. Учителем жизни Маяковского никто не назовет, так же как Рильке — глашатаем масс.
Рильке нашему времени так же необходим, как священник на поле битвы: чтобы за тех и за других, за них и за нас: о просвещении еще живых и прощении павших— молиться144.
Можно утверждать, что никто из русских писателей (даже Борис Пастернак) не был в ту пору столь безмерно увлечен Рильке. «Ревностный служитель» культа Рильке — так назвал Цветаеву в 1937 году Георгий Адамович145. И это не было преувеличением. Цветаева воистину делала все от нее зависящее, чтобы «восславить» Рильке, воздвигнуть ему «памятник», подобно тому как Бет-тина фон Арним воздвигла своими книгами памятник Гете или подруге своей юности Каролине фон Гюндероде. «Тот же долг любви, — восклицала Цветаева, вспоминая о Беттине. — Прославить. Поставить (то есть поставить памятник. — К.А.)»1Ав.
К сожалению, возможностей для «прославления» Рильке у Цветаевой почти не было. В эмиграции ей жилось тяжело. Нужда, неустройство, столь ненавистный Цветаевой «быт» отвлекали ее от творческой работы. С трудом удавалось печатать собственные сочинения. (Обо всем этом ярко рассказывается в ее письмах к Н. Вун-дерли-Фолькарт.) Предложение Цветаевой перевести Рильке на французский язык, изложенное в ее письмах 1932 года, не нашло отклика у наследников поэта. После 1933 года Цветаева более не упоминает о своих замыслах, обращенных к Рильке.
Ослабевает, а вскоре и совсем прерывается ее связь с Н. Вун-дерли-Фолькарт. Определенную роль в этом сыграло, по-видимому, письмо Цветаевой от 22 ноября 1932 года, где она неоправданно резко отозвалась о книге Карла Зибера. Но были и другие причины, мешавшие Цветаевой «воздвигать памятник»: семейные потрясения (Сергей Эфрон, завербованный советской разведкой, оказался причастным к громким политическим скандалам и в октябре 1937 года был переправлен в СССР); охлаждение ее отношений с Пастернаком (их встреча в 1935 году в Париже разочаровала Цветаеву); наконец, ее постоянная занятость (необходимость кормиться литературным трудом). Имела значение и общеевропейская ситуация — прежде всего перемены в самой Германии, которые Цветаева воспринимала болезненно. Особенно тяжело переживала она в 1938 году нараставшую со стороны Германии угрозу Чехословакии. «Я Чехию ЧУВСТВУЮ свободным духом, над которым не властны — тела», — писала она А. Тесковой 23 мая 1938 года147. Как видно из этих слов, понятие «душа» соединяется теперь у
Орфеи и Психея 303
Цветаевой с беззащитной маленькой Чехословакией, которую за годы эмиграции она успела горячо полюбить. Оккупация Чехословакии немцами в марте 1939 года означала для Цветаевой окончательный крах ее некогда страстного, неукротимого германофильства148.
Возвращаясь в июне 1939 года из Франции в Россию — навстречу своей трагической гибели, — Цветаева взяла с собой самые дорогие ей вещи, рукописи и книги. Среди них было все, что связывало ее с Рильке: книги, письма и фотографии. «Книги его (Рильке. — К.А.) — везу», — сообщала Цветаева Тесковой 31 мая, за две недели до предстоящего отъезда149. Одновременно Цветаева взяла с собой в Россию все письма Бориса Пастернака к ней.
В августе 1941 года, перед эвакуацией из Москвы, Цветаева выделила из своего архива пакет, куда вложила «рильковские» материалы — свидетельства незабываемого события ее жизни: письма Рильке к ней, его фотографии, книги с дарственными надписями, а также письма Бориса Пастернака 1926 года. Этот драгоценный пакет был передан ею на хранение А.П. Рябининой (1897—1977), заведующей редакцией литератур народов СССР в Гослитиздате150, где Цветаева получала переводную работу (основной для нее в то время источник дохода). Копии писем Рильке, тщательно переписанные Цветаевой, остались в ее основном архиве, а автографы она, по-видимому, сочла нужным поместить на хранение в особо надежное место. Цветаева не обманулась в своих ожиданиях. Рябинина сберегла вверенные ей бумаги и фотографии и после долгих лет передала их наследникам Бориса Пастернака. На пакете сохранилась надпись, сделанная рукой Цветаевой: «Р.-М. Рильке и Борис Пастернак (Gilles, 1926)»151. Так, через пятьдесят лет после смерти Рильке, его письма к Цветаевой, соединившись с ее ответными письмами, открылись наконец для широкого круга читателей.
Собранные вместе и снабженные подробными пояснениями, письма, стихи и прозаические сочинения двух великих поэтов образуют своего рода повесть о неугасимой любви русской Психеи к германскому Орфею, об их устремленности друг к другу. Но за этим скрывается и другая, более глубокая, «метафизическая» тема, которая заставляет задуматься о возможностях лирического самовыражения и его пределах, о взлетах и падениях романтической души, о соотнесенности человеческой и поэтической судеб.
Встреча Марины Цветаевой с Рильке, состоявшаяся не в яви, но в духе, «по ту сторону дней»152, становится на наших глазах яркой главой истории мировой культуры.
304 Константин Азадовский. Рильке и Россия
Впервые: Небесная арка (1-е изд.). С. 12-49; 231-244.
1 Эти две немецких строки Марины Цветаевой приведены в ее письме к Борису Пастернаку от 23-26 мая 1926 г. с пояснением: «Само пришло, двустишием, как приходит всё. Итог какого-то вздоха, к которому никогда не прирастет предпосылка» (Цветаева 6. С. 253).
Вторая немецкая строка точно соответствует словам в одной из записных книжек Цветаевой (1926-1927): «...Вечная пара вовек не встречающихся» (Цветаева М. Неизданное. Сводные тетради / Подгот. текста Е.Б. Коркиной и И.Д. Шевеленко. М., 1997. С. 542).
2 Из письма Цветаевой к Б.Л. Пастернаку от 19 ноября 1922 г. (Цветаева 6. С. 226).
3 Из письма Цветаевой к П.И. Юркевичу от 21 июля 1916 г. (Там же. С. 25). 4 Письмо от 15 января 1927 г. (Там же. С. 354). Орфея Цветаева ставит в
один ряд с Рильке и в 1935 г. — в письме к французскому писателю, автору исторических трудов Октаву Обри (1881-1946): «...Орфей, Р.-М. Рильке, все лирические поэты...» (Цветаева 7. С. 554).
5 Письмо к A.A. Тесковой от 2 января 1937 г. (Цветаева 6. С. 448). 6 См. письмо Цветаевой к Рильке от 14 июня (Цветаева 7. С. 64). 7 Цветаева М. О Германии: Выдержки из дневника 1919 г. (Цветаева 4.
С. 546). 8 Письмо от 8 апреля 1914 г. (Цветаева 6. 123). 9 Цветаева А. Воспоминания. Изд. 3-е, доп. М., 1984. С. 11. 10 Там же. С. 8. 11 Там же. С. 84. 12 Цветаева 5. С. 6. 13 Цветаева 4. С. 622. «Орленок» (1900) — историческая драма француз
ского поэта и драматурга Эдмона Ростана (1868-1918), посвященная сыну Наполеона, герцогу Рейхштадтскому, одному из любимых героев Цветаевой. В 1909 г. Цветаева перевела эту драму на русский язык (текст перевода считается утраченным). Ср. строки из стихотворения Цветаевой «В Париже» (1909): «И в сердце плачет стих Ростана», «Rostand и мученик Рейхштадтский» (Цветаева М. Вечерний альбом. М., 1910. С. 158-159) и др.
С произведениями Гейне Марина Цветаева, по-видимому, познакомилась раньше, чем с Ростаном (ср. цитированное выше упоминание Анастасии Цветаевой о Лорелее). Одна из соучениц Цветаевой по московской гимназии Дер-виз рассказывала, что летом 1906 г. в Тарусе Марина читала ей Пушкина, немецких романтиков, Гейне (Лосская В. Марина Цветаева в жизни. Неизданные воспоминания современников. М., 1992. С. 28).
14 Цветаева А. Воспоминания. С. 161. 15 Цветаева М. О Германии: Выдержки из дневника 1919 г. (Цветаева 4.
С. 549). 16 Цветаева А. Воспоминания. С. 158. 17 Автобиография 1940 г. (Цветаева 5. С. 7). 18 См.: Степпун Ф. Трагедия мистического сознания. (Опыт феноменоло
гической характеристики)//Логос (Москва). 1911-1912. Кн. 2 и 3. С. 115-140 (о Рильке- С. 132-140).
19 Степун Ф. Бывшее и несбывшееся. London, 1990. Т. 1. С. 273-274. 20 Письмо от 16 сентября 1926 г. к писателю В.Б. Сосинскому, знакомому
Цветаевой (Цветаева 7. С. 82).
Орфей и Психея 305
21 Это стихотворение Цветаева впервые напечатала в 1936 г., включив его в свой очерк «Нездешний вечер» (см.: Цветаева А. С. 285-286).
22 О цветаевском восприятии Германии см. подробнее: Razumovsky M. «Oh Deutschland, du mein Wahn...» Marina Cvetaeva und Deutschland / / Bibliothekswelt und Kulturgeschichte. Eine internationale Festgabe für Joachim Wieder zum 65. Geburtstag dargebracht von seinen Freunden / Herausgegeben von Peter Schweigler. München, 1977. S. 73-82; AsadowskiK. Der deutsche Mythos bei Marina Cvetaeva// Deutsche und Deutschland aus russischer Sicht. 19./20. Jahrhundert: von den Reformen Alexanders II. bis zum Ersten Weltkrieg/ Herausgegeben von Dagmar Herrmann. Redaktionelle Bearbeitung: Mechthild Keller, Maria Klassen und Karl-Heinz Korn. München, 2006. S. 851-879. См. также: Rakusa I. Deutsche Reminiszenzen im Prosawerk von Marina Cvetaeva / / Марина Цветаева. Труды 1-го Международного симпозиума (Лозанна, 30.VI. — 3.VII.1982)/ Под ред. Робина Кембалла в сотрудничестве с Е.Г. Эткиндом и Л.М. Геллером. Bern — Berlin — Frankfurt a. M. — New York — Paris — Wien, 1991. С. 46-56 (Slavica helvetica. Vol. 26); Каган Ю. Немецкие поэты Л. Уланд и Ф. Гельдерлин в круге чтения Марины Цветаевой / / Marina Tsvetaeva: One Hundred Years. Papers from the Tsvetaeva Centenary Symposium Amherst College, Amherst, Massachusetts, 1992/ Compiled and edited by Viktoria Schweitzer, Jane A. Taubman, Peter Scotto and Tatyana Babyonyshev (Столетие Цветаевой. Материалы симпозиума). Oakland, California, 1994. С. 45-60 (Modern Russian Literature and Culture. Studies and Texts. Vol. 32).
23 Лосская В. Марина Цветаева в жизни. Неизданные воспоминания современников. С. 130.
24 Поэма «Крысолов» имела первоначально посвящение «Моей Германии», впоследствии снятое (см.: Цветаева М. Избранные произведения/ Вступ. статья Вл. Орлова. Сост, подгот. текста и примеч. А. Эфрон и А. Саакянц. М.—Л., 1965. С. 770 («Библиотека поэта». Большая серия). См. также: Сводные тетради. С. 342). Немецкие элементы в поэме «Крысолов» подробно исследованы в трудах г. Вытженса, М.-Л. Ботт, Е.Г. Эткинда. См.: WytrzensG. Eine russische dichterische Gestaltung der Sage vom Hamelner Rattenfänger. Wien, 1981 (Österreichische Akademie der Wissenschaften. Philosophisch-historische Klasse. Sitzungsberichte. Band 395); Cvetaeva M. Krysolov. Der Rattenfänger/ Herausgegeben, übersetzt und kommentiert von Marie-Luise Bott, mit einem Glossar von Günther Wytrzens. Wien, 1982 (Wiener Slawistischer Almanach. Sonderband 7); Эткинд Ε. Разгадка «Крысолова»: Поэма Цветаевой в контексте немецкой народной легенды и ее литературных обработок / / Эткинд Е. Там, внутри: О русской поэзии XX века: Очерки. СПб., 1996. С. 392-421.
25 Цветаева М. О Германии: Выдержки из дневника 1919 г. {Цветаева 4. С. 549). 26 В 1913 г. Ю.П. Анисимов выпустил книгу своих переводов из «Часослова»
(Рильке P.M. Книга часов. Ч. 1. М., 1913). 5 ноября 1922 г. в письме к П.П. Сув-чинскому Цветаева цитирует (неточно) из этой книги две первые строчки стихотворения «Как одинок последний дом в деревне...» (Цветаева 6. С. 314).
27 См.: Саакянц А. Из книг Марины Цветаевой / / Альманах библиофила. М., 1982. Вып. 13. С. 95.
28 Эту оставшуюся в Москве книгу Анастасия Цветаева подарила в 1925 году Б.Л. Пастернаку, сделав на ней несколько надписей: «Борису Пастернаку — (его — Марининого — моего — Rilke) — из Марининых книг (за Марину). (И все-таки надо переставать любить Rilke и Пастернака, и Марину, и себя.) А.Ц. 1925. Москва».
306 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
«Но можно ли, Борис, так говорить о смерти! М.6., это все же не победа над ней, а только самая вершина игры с ней <...> Подумайте об этом за себя, Rilke и нас с Мариной. А.Ц.» Третья надпись представляла собой стихотворение М. Цветаевой «Над спящим юнцом — золотые шпоры...» (1921). См.: Анастасия Цветаева рассказывает... / Беседу ведет Маэль Фейнберг// ЛГ—Досье. 1990. Февраль. С. 16. Тексты всех надписей воспроизведены в кн.: Воспоминания о Борисе Пастернаке/ Сост., подгот. текста, коммент. Е.В. Пастернак, М.И. Фейнберг. М., 1993. С. 144-145.
О книгах (во множественном числе!) Рильке, оставленных ею в Москве, Цветаева упоминает и в письме к Н. Вундерли-Фолькарт от 5 июля 1930 г.
29 Слова из неопубликованной части дневника 1919 г., приведенные в примечаниях Е.И. Лубянниковой к письмам Цветаевой Ю.Ю. и Г.П. Струве (Звезда. 1992. № 10. С. 26).
30 О восторженной многолетней привязанности Б.Л. Пастернака к Рильке не раз говорилось в жизнеописаниях русского поэта и научной литературе о нем. Краткая сводка основных работ, непосредственно посвященных этой теме, дается в статье: Азадовскии К. Борис Пастернак и Райнер Мария Рильке / / Pasternak-Studien. I. Beiträge zum Internationalen Pasternak-Kongress 1991 in Marburg. Herausgegeben von Sergej Dorzweiler und Hans-Bernd Harder unter Mitarbeit von Susanne Grotzer. München, 1993. S. 1.
31 Марина Цветаева — Борис Пастернак. Души начинают видеть. Письма 1922-1936 годов/ Издание подготовили Е.Б. Коркина и И.Д. Шевеленко. М., 2004. С. 11.
32 Эфрон А. О Марине Цветаевой: Воспоминания дочери. М., 1989. С. 44. 33 Из надписи Цветаевой на книге «Ремесло» (1923), подаренной Б. Пас
тернаку 9 марта 1923 года. См.: СаакянцА. Из книг Марины Цветаевой... С. 93. 34 Слова из немецкой рождественской песни. 35 Письмо от 5 февраля 1928 г. (Цветаева 6. С. 296). 36 См.: Цветаева 7. С. 56. 37 Die frühen Gedichte von Rainer Maria Rilke. Leipzig, 1909 — второе изда
ние книги «Mir zur Feier» (1-е изд. — 1899), переработанной в 1908-1909 гг. 38 Саакянц А. Из книг Марины Цветаевой... С. 95-96. 39 Цветаева 6. С. 662. Другой пример в письме к A.B. Бахраху от 5-6 сен
тября 1923 г. Цветаева цитирует строчку из стихотворения Рильке «Du musst nicht bangen, Gott. Sie sagen: mein...» <«Господь, не бойся. Если скажут: мой...» (нем.)> («Часослов», книга «О паломничестве»), несколько перефразируя ее по своему обыкновению (Цветаева 6. С. 602).
Цветаева хорошо помнила отдельные строки «Часослова», особо ею ценимого, например строчку из стихотворения «Ich bin auf der Welt zu allein und doch nicht allein genug...» <«Я так одинок на свете и все ж не совсем один...» (нем.)>, которую она дважды цитирует в письмах к своей приятельнице O.E. Колбаси-ной-Черновой (1885-1964) - 8 января и 14 февраля 1925 г. (Цветаева 6. С. 708, 722). Эту же строчку Цветаева повторит затем в своем письме к Рильке от 14 июня (см. примеч. 5 к этому письму) и — спустя много лет — в письме к своей знакомой А.Э. Берг (урожд. Вольтере; 1899-1979) от 4 марта 1935 г. (Цветаева 7. С. 477). Строчку из второй части «Часослова» Цветаева приводит в 1925 г. и в статье «Герой труда (записи о Валерии Брюсове)»: «Судьба и сущность Брюсова трагичны. Трагедия одиночества? Творима всеми поэтами. "...Und sind ihr ganzes Leben so allein..."» <«...И одиноко жизнь свою ведут...» (нем.)> (Рильке, о поэтах)» (Цветаева А. С. 18; цитируется строчка из стихотворения «Und du erbst das Grün...» <«B твоем наследстве — зелень...» (нем.)>).
Орфей и Психея 307
40 «...Писала мне Цветаева, что Рильке скончался, но только вскользь и так, точно это всем известно, — рассказывал Борис Пастернак сестре Жозефине и ее мужу Ф.К. Пастернаку 3 августа 1925 г. — Когда это случилось и что ты об этом знаешь? Не надо говорить, что я почувствовал, это прочитав. А я-то еще думал побывать у него когда-нибудь в Швейцарии и жил этой мечтой» (Пастернак Б. Письма к родителям и сестрам. 1907—1960. Вступ. статья, подгот. текста, публ. и коммент. Е.Б. и Е.В. Пастернаков. М., 2004. С. 265).
41 Марина Цветаева — Борис Пастернак. Души начинают видеть. Письма 1922-1936 годов. С. 123.
42 Там же. 43 Там же. С. 127. 44 Там же. С. 152. 45 В апреле 1926 года, отвечая на полученную от Б.Л. Пастернака анкету,
распространявшуюся Кабинетом революционной литературы при Отделе изучения революционного искусства Государственной академии художественных наук (ГАХН) в Москве, Цветаева написала: «Любимые писатели (из современников) — Рильке, Р. Роллан, Пастернак» (Цветаева 4. С. 623). В напечатанной (урезанной и весьма искаженной по отношению к оригиналу) редакции этой анкеты имя Рильке сохранилось в следующем контексте: «Из иностранных поэтов для Ц<ветаевой> имели значение Гёльдерлин, Гете, Гейне, Рильке, Ро-мэн Роллан, из русских — Державин, Некрасов и Пастернак» (Писатели современной эпохи. Био-библиографический словарь русских писателей XX века. Т. I / Ред. Б.П. Козьмина. М., 1928. С. 263)
46 Рильке и Россия. С. 546-547 (цитируемый фрагмент в оригинале — по-русски).
47 Имеется в виду книга: Эренбург И. Портреты русских поэтов. Берлин, 1922. В ней было напечатано пять стихотворений Пастернака: «Не как люди, не еженедельно...», «Памяти Демона», «Сложа вёсла», «Образец», «Из суеве-рья». В этой же книге было помещено и пять стихотворений Марины Цветаевой («Настанет день — печальный, говорят...», «Идешь, на меня похожий...», «Ох, грибок ты мой грибочек, белый груздь!..», «Уже богов — не те уже щедроты...» и «Пустоты отроческих глаз! Провалы...»), которые Эренбург характеризовал как «прекрасные», а их автора — как «язычницу светлую и радостную» (С. 152).
48 Рильке и Россия. С. 550-551. 49 «Сейчас — обрадую вас, — писал Л.О. Пастернак в Москву 17 марта
1926 г. — получил от Рильке очень приятное и драгоценное письмо — особенно для тебя, Боря. <...> Перебирая наши прошлые встречи, <я> передал ему, как вы — мои дети — и особенно мой старший сын — "ныне проявивший себя ярко русский поэт" — самые ярые и искренние его поклонники. <...> И вот я получил огромное содержательное и радостное его ответное письмо, радостное потому, что он о тебе, Боря, с восторгом пишет...» и т.д. (Пастернак Б. Письма к родителям и сестрам. 1907—1960. С. 281).
50 Пастернак Б. Воздушные пути. С. 480-481. 51 Марселина Деборд-Вальмор (1786-1859) — французская поэтесса, сти
хами которой увлекалась и Марина Цветаева. 52 Цветаева приехала в Париж из Праги 1 ноября 1925 г. 53 Пастернак указывает парижский адрес O.E. Колбасиной-Черновой, в
семье которой жила Цветаева с детьми начиная с ноября 1925 до конца апреля 1926 г.
308 Константин Азадовский. Рильке и Россия
54 Цит. по: Письма 1926 года (пер. с нем. Е.Б. Пастернака). 55 Там же. С. 103. 56 Там же. С. 84-85. Все книги Рильке, подаренные им Цветаевой, хранятся
в настоящее время у наследников Б.Л. Пастернака в Москве. 57 В юности Цветаева увлекалась роялистской Францией: мятеж против
Французской революции, поднятый дворянством Вандеи в 1793 г., Цветаева истолковывала в письме к Тесковой от 8 июня 1926 г. как «великолепную вспышку воли» (Цветаева 6. С. 346). Кроме того, Цветаева соотносила Вандею (последний оплот королевской власти во Франции конца XVIII — начала XIX в.) с белым движением в России, в частности — с Добровольческой русской армией на Дону. Так, в первом ее стихотворении из цикла «Дон» (1918) в один ряд поставлены: «Молодость — Доблесть — Вандея — Дон» (Цветаева 1. С. 390). «В мятежниках этого края эпохи Французской революции, — вспоминал Марк Слоним, — М<арина> И<вановна> видела романтических героев и любила называть русские белые армии "нашей Вандеей"; поэтому и выбрала Сен Жилль на вандейском побережье для отдыха» (Слоним М. О Марине Цветаевой// Новый журнал. 1971. Кн. 104. С. 145).
58 Цветаева 6. С. 346. 59 Датируя свое письмо 9-10 мая, то есть днем предполагаемого получения
его в Швейцарии, Цветаева как бы стремилась преодолеть отделяющее ее от Рильке пространство и время, всецело приблизиться к нему. Первые строки ответного письма Рильке от 10 мая говорят о том, что ее «хитрость» увенчалась успехом.
60 Письма 1926 года. С. 64. 61 То есть стихотворение «Святой Георгий» из сборника «Ремесло». Ср.
также письмо Цветаевой к Рильке от 12 мая (Цветаева 7. С. 58-61). 62 Цветаева 6. С. 233. 63 Там же. С. 362. 64 Письмо от 4 мая 1928 г. (Цветаева 7. С. 235). Ср. в статье «Искусство при
свете совести» (1932): «Искусство есть та же природа» (Цветаева 5. С. 346). 65 См., например, письма Цветаевой к А. Бахраху от 10 сентября 1923 г.
(Цветаева 6. С. 607) и к Рильке от 2 августа (Цветаева 7. С. 69). См. также стихотворение «Не самозванка — я пришла домой...» (1918; в сб. «Версты» — в составе цикла из двух восьмистиший, озаглавленного «Психея»).
66 Письмо от 20 июля 1923 г. (Цветаева 6. С. 568). В другом письме к А. Бахраху, от 5 сентября 1923 г., Цветаева уточняет, что «Заочность — страна Души» (Там же. С. 599). Ср. также в стихотворении «Заочность» (1923): «Заочность: за оком / / Лежащая, вящая явь» (Цветаева 2. С. 216).
67 Цветаева 6. С. 263. 68 Бахрах А. Письма Марины Цветаевой// Мосты (Мюнхен). 1960. № 5.
С. 303. 69 Письмо от 14-15 июля 1923 г. (Цветаева 6. С. 566). 70 Письмо к В.В. Розанову от 7 марта 1914 г. (Цветаева 6. С. 120). Ср. так
же стихотворение: «Вскрыла жилы: неостановимо...» (1934). A.C. Эфрон, полагая, что в Цветаевой «настоящей религиозности не было», подчеркивает, что и «антирелигиозности в ней тоже не было <...> Она была верующая скорее языческого толка» (Лосская В. Марина Цветаева в жизни. Неизданные воспоминания современников. С. 283). «Язычницей» называл Цветаеву и И.Г. Эренбург (см. примеч. 47). Отталкиваясь от цветаевского рассказа «Черт» (1935), С. Ель-ницкая в одной из своих статей убедительно показала, что Цветаева «соединяет в себе Черта и Бога», что «меж этими полюсами — напряженнейшая связь
Орфей и Психея 309
отталкивания-притяжения сил, "идущих в разные стороны", что составляет основу глубинного механизма, приводящего в движение всю поэтическую вселенную Цветаевой» (ЕыницкаяС. Цветаева и черт// Russian Language Journal. 1986. Vol. XL. № 136-137. P. 92, 80).
71 Цветаева 6. С. 344. Ср. в письме к А. Тесковой от 21 ноября 1934 г.: «Мне вообще хотелось бы не-быть» (Там же. С. 415). О своем желании «уйти из жизни» Цветаева признавалась еще в ранней юности — см., например, ее письмо к П.И. Юркевичу от 22 июня 1908 г. (Там же. С. 18). О тяготении Цветаевой к добровольному «уходу» см. также: Небесная арка. С. 359.
72 Письмо к A.B. Бахраху от 9 июня 1923 г. (Цветаева 6. С. 558). 73 См. письмо от 25 июля 1923 г. (Там же. С. 576-581) и др. 74 Из стихотворения «Послание» цикла «Федра»(1923) / / Цветаева 2. С. 173. 75 Из письма Цветаевой к А. Бахраху от 25 июля 1923 г. (Цветаева 6. С. 578). 76 цз стихотворения «Помни закон...» (1922) (Цветаева 2. С. 125). 77 Цветаева М. Неизданное. Сводные тетради. С. 271. Запись, сделанная
5 декабря 1923 г. в Праге. 78 Письмо от 29 июля 1936 г. (Цветаева 7. С. 567). 79 Об отношении Цветаевой к Жюли де Леспинас (1732-1776) см. подроб
нее: Небесная арка. С. 286-287. 80 О раннем знакомстве Цветаевой с произведениями Беттины фон Арним,
о судьбе ее книг, некогда принадлежавших Цветаевой, о пометах на этих книгах см.: СаакянцА. Из книг Марины Цветаевой... С. 103—104. Подробнее см.: Азадовскии К. Цветаева, Рильке и Беттина фон Арним / / Marina Tsvetaeva: One Hundred Years. Papers from the Cvetaeva Centenary Symposium Amherst College. С 61-76.
81 SW 6. S. 897. Между прочим, эти же слова встречаются и в апокрифическом письме Гете к Беттине от 21 августа 1808 г.: «Это еще вопрос, дорогая Беттина, как лучше тебя назвать — удивительной или чудесной» (Bettina von Arnim. Werke und Briefe. Band 2 / Herausgegeben von Gustav Konrad. Darmstadt, 1959. S. 156).
82 Небесная арка. С. 89. 83 Там же. С. 88. 84 См. письмо Цветаевой к Рильке от 14 июня 1926 г. (Цветаева 7. С. 66). 85 Письмо к Ю.П. Иваску от 8 марта 1935 г. (VII, 397). Одному из своих
знакомых Цветаева говорила: «Мне по плечу два человека: Пастернак и Рильке» (Лосская В. Марина Цветаева в жизни. Неизданные воспоминания современников. С. 214).
Имена Рильке и Бориса Пастернака как двух наиболее близких ей по духу и масштабу, «равносильных» и «равносущных» (Цветаева 2. С. 237-238) поэтов Цветаева неоднократно ставила рядом в своих записях и письмах. Так, в черновом наброске письма (видимо, неотправленного) к И.Г. Эренбургу (1922) имеется приписка более позднего времени: «...Вы уклоняетесь — как всегда уклонялись все — кроме Р<ильке> и Б.П.» (Цветаева М. Неизданное. Сводные тетради. С. 87). Летом 1932 г. Цветаева записывает: «Меня не обманули только Б.П. и P.M. Р<ильке>. Меня (упорство моего неверия в видимость как в таковую) подтвердили только Б.П. и P.M.Р., которые оба мне были не суждены» (Там же. С. 156). И в том же, 1932, году: «Вместо я я так же свободно могла бы говорить Пастернак <...> В иных случаях — Рильке. Во всех случаях — третье лицо: поэт» (Там же. С. 496; в 1938 г. после фамилии «Пастернак» Цветаева приписала: «Ошиблась»). Ср. также цитируемую ниже фразу из письма Цветаевой к Ш. Вильдраку (место, отмеченное примеч. 124); и др.
310 Константин Азадовский. Рильке и Россия
86 Однако вопреки этим фактам и сдержанному (хотя и дружескому) письму Рильке к Цветаевой от 19 августа можно предположить, что первоначально он отозвался на ее письмо от 2 августа более эмоционально. Среди стихотворных набросков, сделанных Рильке летом 1926 г., сохранилось восьмистишие (в сущности — законченное короткое стихотворение), которое, как указывает издатель, было написано в Рагаце «перед 6 августа». Поскольку это стихотворение содержит мотивы, уже ранее знакомые по письмам Рильке к Цветаевой (см., например, письмо от 10 мая), напрашивается мысль, что оно, возможно, навеяно ее письмом от 2 августа:
Едва лишь руки протянув ко мне, ты в руки мне далась, чиста, нежданна. Не так ли песнь вся разом в глубине чуть зазвучавшего слышна органа? Вся песнь— преображений, жертв, побед... Чего я ждал в минувшем, ясно стало, когда ее могучее начало переросло мой слух и мой обет
(SW2. S. 509-510).
Ингеборг Шнак полагала, что эти строки посвящены голландской певице Беппи Федер (1901-1933), с которой Рильке познакомился летом 1926 г. в Рагаце (Schnack/. Rilke in Ragaz 1920-1926. Bad Ragaz. 1981. S. 124-128). Однако мнение авторитетной исследовательницы, не подкрепленное до настоящего времени иными доводами, остается не более чем предположением (ср.: Chronik 2. S. 1066; Rainer Maria Rilke und die Schweiz. S. 75).
87 Цветаева, II, 237. Следует вспомнить в этой связи и цветаевское пояснение (в частном письме) к «Царь-Девице» — «поэме-сказке», написанной в 1922 г.: «Прочтите "Царь-Девицу"... Где суть? Да в ней, да в нем, да в мачехе, да в трагедии разминовений: ведь все любови — мимо...» (Цветаева 3. С. 789).
88 Начиная со второй половины 1920-х гг. в творчестве Цветаевой происходят определенные изменения: центр тяжести в ее поэзии сдвигается в сторону лиро-эпических форм; кроме того, она все чаще и охотнее пишет прозу. «Редкая роскошь», — замечает она о писании стихов 31 августа 1931 г. (письмо к А. Тес-ковой / / Цветаева 6. С. 396). «Эмиграция делает меня прозаиком, — жалуется она Тесковой 24 ноября 1933 г. — <...> Конечно, пишу иногда, вернее — записываю приходящие строки, но чаще не записываю...» (Там же. С. 406—407). Вряд ли правомерно соотносить все эти сдвиги с событиями 1926 г., тем более что тенденция такого рода наметилась в творчестве Цветаевой уже раньше (см. об этом: Швейцер В. Быт и Бытие Марины Цветаевой. Fontenay-aux-Roses, 1988. С. 383). Но пережитая ею драма, бесспорно, усугубляла «отказ»: лирика уступала место прозе. Цветаева — после смерти Рильке — остро ощущает «иссякание» творческих сил.
«Борис, я всегда жила любовью, — пишет она Пастернаку 4 марта 1928 г. — Только это и двигало мною. <...> Начало иссякновения. Прорыв— Письмо к Рильке, единственная после Крысолова моя необходимость за эти годы. Был бы жив Рильке, приехал бы ты. -
С 1925 г. ни одной строки стихов. Борис, я иссякаю: не как поэт, а как человек, любви — источник» (Марина Цветаева — Борис Пастернак. Души начинают видеть. Письма 1922-1936 годов. С. 475).
Орфей и Психея 311
Впрочем, позднее Цветаева склонна была объяснять это обстоятельство иначе и проще. «За последние годы я очень мало писала стихов, — рассказывала она В.Н. Буниной 28 августа 1935 г. — Тем, что у меня их не брали, — меня заставили писать прозу» (Цветаева 7. С. 293).
89 Письмо Цветаевой к Б.Л. Пастернаку от 31 декабря 1929 г. (Цветаева 6. С. 275). Ср. также письмо Цветаевой к Н. Вундерли-Фолькарт от 29 декабря 1931 г.: «После Р<ильке> я никого не полюблю — не захочу, не смогу» (Цветаева 7. С. 366).
Приведенные отрывки любопытно сопоставить с более ранним письмом Цветаевой к А. Тесковой (февраль 1928 г.): «Любить. Я никого не люблю — давно, Пастернака люблю, но он далёко, всё письма, никакой приметы этого света, должно быть и не на этом! Рильке у меня из рук вырвали, я должна была ехать к нему весною. О своих не говорю, другая любовь, с болью и заботой, часто заглушённая и искаженная бытом. Я говорю о любви на воле, под небом, о вольной любви, тайной любви, не значащейся в паспортах, о чуде чужого. О там, ставшем здесь» (Цветаева 6. С. 365). Примечательна в этом письме неудовлетворенность Цветаевой ее многолетними — чисто эпистолярными — отношениями с Пастернаком, явственно сквозит в ее тоне ощущение их недостаточности, неполноты («...он далёко, всё письма, никакой приметы этого света...»).
90 Цветаева 6. С. 266. 91 В сороковой день после смерти, согласно церковному преданию, душа
человека, завершив свои странствия, окончательно расстается с землей и предстает перед Господом, решающим ее участь. В церкви читается в этот день заупокойная молитва по усопшему.
Через сорок дней после смерти Рильке, 7 февраля 1927 г., Цветаева дописывает «Новогоднее» и набрасывает в тетради план нового произведения — «Поэмы Воздуха» (впервые опубликовано: Воля России. 1930. № 1. С. 16-26). Первоначальный замысел этой поэмы, работу над которой Цветаева решила «оставить до лета, до годовщины его (то есть Рильке. — К.Л.) первого письма...», был также связан с образом германского поэта (см.: Цветаева М. Стихотворения и поэмы / Вступ. статья, сост., подгот. текста и примеч. Е.Б. Коркиной. Л., 1990 («Библиотека поэта». Большая серия). С. 756), что подтверждается и упоминанием имени Рильке в тексте (Цветаева 3. С. 142).
92 Цветаева М. Неизданное. Сводные тетради. С. 406. 93 Цветаева 3. С. 134. 94 Цветаева 7. С. 424. 95 Тем не менее могила Рильке постоянно приковывала к себе внимание
Цветаевой. Представление о поэте, чье духовное пространство — весь мир, вселенная, сочеталось у нее с болевым, почти ностальгическим тяготением к тому маленькому деревенскому кладбищу в Швейцарии, где покоились бренные останки поэта. Последнее земное пристанище «человека-Рильке» волновало воображение Цветаевой ничуть не меньше, чем «тот свет» — посмертное «местопребывание» Рильке-поэта (как ей это виделось). Упоминания о Раро-не, где похоронен Рильке, о его могиле содержатся и в «Новогоднем», и в «Твоей смерти», и в письмах к Н. Вундерли-Фолькарт. Цветаева помнила и текст эпитафии, высеченной на могиле Рильке и сочиненной самим поэтом, — этими двумя строчками открывался второй (пасхальный) номер журнала «Das InselschifF» за 1927 год, откуда Цветаева перевела письма Рильке к «молодому поэту» Францу Ксаверу Каппусу (1883-1966).
312 Константин Азадовский. Рильке и Россия
2 сентября 1931 г. С.Н. Андроникова-Гальперн (1888-1982), приятельница Цветаевой, писала ей из Швейцарии, посетив Рарон: «...Была на могиле Рильке и посылаю Вам снимок церкви, у кот<орой> он похоронен, могилу и цветы с могилы, кот<орые> сорвала для Вас» (цит. по кн.: Мир Пастернака. М., 1989. С. 167). Цветаева благодарит ее в ответном письме от 7 сентября 1931 г. и цитирует эпитафию Рильке по-немецки, а затем — в переводе (вероятно, собственном) на французский язык:
Rose! о pure contradiction! Joie 1 Volupté J
de n'être le sommeil de personne sous tant de paupières!
<Роза, о чистое противоречие! Радость сном забыться ничьим под сенью множества век! (франц.)>.
«Правда, похоже на персидское, — заключает Цветаева, — роза, и краткость, и смысл» (Цветаева 7. С. 143).
Об этой надгробной надписи Цветаева вспоминает и в статье «Поэт-альпинист» (1934), посвященной памяти русского поэта Н.П. Тройского (1909-1934). Рильке — вольно толкует Цветаева содержание эпитафии — «...который ощутил силу и тайну розы в ее бессоннице, под множеством цветочных лепестков обманом получает снотворное средство» (Цветаева 5. С. 446). Кроме того, как можно понять из письма Цветаевой к А. Тесковой, летом 1936 г. она получила «листочек с рильковской могилы» от A.C. Штейгера, с которым состояла тогда в оживленной переписке (письмо от 16 сентября 1936 г. / / Цветаева 6. С. 442).
96 Лосская В. Марина Цветаева в жизни. Неизданные воспоминания современников. С. 288.
97 Письмо от 9 мая 1926 г. (Цветаева 7. С. 55). 98 Там же. С. 424. 99 Цветаева М. Пленный дух: Моя встреча с Андреем Белым (Цветаева 4.
С. 270). т Цветаева М. Из дневника. Смерть Стаховича: 27 февраля 1919 г. (Там же.
С. 498). Следует сказать, что цветаевская трактовка смерти имеет немало общего с философией ранних романтиков — русская поэтесса во многом перекликается с ними. «Жизнь — это начало смерти, — утверждал в своих "Фрагментах" Новалис, "первый романтик". — Жизнь совершается ради смерти. Смерть — это конец и начало одновременно...» (Novalis. Schriften/ Herausgegeben von J. Minor. Bd. 2. Jena, 1907. S. 113). Предшественником Цветаевой среди русских романтиков можно назвать — с некоторыми уточняющими оговорками — В.А. Жуковского, провозглашавшего (хотя и с христианских позиций) идею бессмертия души. «...Всё, что душа, — нетленно, всё — жизнь вечная», — писал, например, Жуковский в статье «О меланхолии в жизни и в поэзии» (Жуковский В.А. Эстетика и критика. М., 1985. С. 350).
Ιυ1 Цветаева 6. С. 594. Из «Бюллетеня болезни», отправленного Цветаевой Бахраху 5 сентября 1923 г. (цитируемая запись датирована 5 августа 1923 г.).
102 Письмо к A.C. Штейгеру от 29 июля 1936 г. (Цветаева 1. С. 568). 103 Эссе Цветаевой (1934) — отклик на смерть М.А. Волошина. 104 Из письма A.C. Эфрон к А.И. Цветаевой от 20 октября 1944 г. В кн.:
Ариадна Эфрон. История жизни, история души: В 3 т. Т. 1. Письма 1937— 1955 гг. / Сост., подгот. текста, подгот. илл., примеч. Р.Б. Вальбе. М., 2008. С. 76.
Орфей и Психея 313
105 Вполне убедительной представляется поэтому попытка исследовать «принцип эпитафии» как основополагающий для творчества Цветаевой (см.: Boit M.-L. Studien zum Werk Marina Cvetaevas. Frankfurt а. M.; Berlin; New York; Nancy, 1984 (Europäische Hochschulschriften. Reihe XVI. Bd. 31).
106 Письмо от 24 августа 1933 г. (Цветаева 7. С. 247). 107 Цветаева 3. С. 134. 108 См., например, в письме к А. Тесковой от 14 июня 1937 г.: «...Океан <...>
для меня — Мурино младенчество — и встречи с Рильке...» (Цветаева 6. С. 452). Мур — домашнее имя Г.С. Эфрона, сына Цветаевой (1925-1944).
109 Цветаева 6. С. 375. Ср. также название цветаевской мемуарной прозы «Живое о живом (Волошин)».
110 Стихотворение. Поэзия и поэтическая критика. I. Париж, 1928. С. 16. 111 Цветаева 6. С. 606. Еще ранее, 30 августа 1921 г., Цветаева писала (чер
новик письма к Ахматовой): «Смерть Блока я чувствую как вознесение. Человеческую боль свою глотаю. <...> Не хочу его в гробу, хочу в зорях» (цит. по: Цветаева М. Об искусстве. М., 1991. С. 378). Эти слова, по сути, предваряют реакцию Цветаевой на смерть Рильке в 1926 г. Неслучайно, записав в 1921 г. в одной из своих тетрадей (о Блоке): «Удивительно не то, что он умер, а то, что он жил», — Цветаева спустя десять лет делает к этой строке такое примечание: «Впоследствии, точь-в-точь, слово в слово о Р<ильке> (Твоя смерть)» (Цветаева М. Неизданное. Сводные тетради. С. 52; о прозе «Твоя смерть» см. далее).
112 Из письма Цветаевой к Б.Л. Пастернаку от 11-14 февраля 1923 г. (Цветаева 6. С. 236). Ср. в записках «Из дневника» (по поводу смерти A.A. Стахо-вича): «...Если бы на Рождестве 1918 г. я, как хотела, зашла к Стаховичу, он бы не умер» (Цветаева 4. С. 502).
113 Там же. С. 498. 114 Цветаева 5. С. 186. 1,5 Там же. С. 187. 116 Там же. С. 319. 117 Там же. С. 319. 118 Там же. С. 318. 119 См.: Цветаева 7. С. 354. 120 Цит. по копии, полученной из Швейцарской национальной библиоте
ки. Там же хранится другая записка (рукою Н. Вундерли-Фолькарт): «Семь писем и последняя элегия Рильке, посвященная Марине Цветаевой-Эфрон, отправлены ею в веймарский архив Рильке» (сведения о семи письмах, «последней элегии» и веймарском архиве восходят к французскому переводу цветаевского очерка о Рильке (Cahiers de l'Étoile (Paris). № 10. Juillet—Août. P. 564—573) и первому письму Цветаевой к H. Вундерли-Фолькарт от 2 апреля 1930 г.).
121 Цветаева 6. С. 389. 122 Цветаева была едва ли не первой среди читателей и поклонников Риль
ке, сумевшей — уже в те годы — понять, какое огромное место занимала в жизни германского поэта Россия и русская культура. Важно подчеркнуть, что Цветаевой были известны лишь дневники и отдельные письма Рильке 1899-1907 гг., в которых отразилось его увлечение Россией, то есть относительно небольшая часть материалов (по сравнению с тем, что опубликовано к настоящему времени). Впрочем, замысел Цветаевой издать отдельной книгой все высказывания Рильке о России не осуществлен и поныне; см. ее письма к Н. Вундерли-Фолькарт от 12 января 1932 г и к Рут Рильке от 24 января 1932 г. (Цветаева 7. С. 367-369, 423-426).
314 Константин Азадовский. Рильке и Россия
123 Цветаева 5. С. 187. 124 Цветаева 7. С. 378. В оригинале письмо написано по-французски; пе
ревод A.C. Эфрон. 125 Там же. С. 576. Кто именно были эта «дама» и ее муж («корректный
морской офицер-француз»), выяснить не удалось. Впрочем, весь этот пассаж цветаевского письма вызывает сомнения, поскольку Рильке писал по-французски стихи и письма, но не художественную прозу.
126 Шаховская 3. Отражения. Париж, 1975. С. 162. 127 Письмо от 5 февраля 1928 г. (Цветаева 6. С. 296). 128 То есть два месяца, которые Черносвитова провела рядом с Рильке (при
близительно с середины сентября до конца ноября 1926 г.). 129 См. письмо Цветаевой к Н. Вундерли-Фолькарт от 23 сентября 1933 г.
(Цветаева 7. С. 370-371). См. также: Небесная арка. С. 382. 130 В том же номере «Русской мысли» были напечатаны пять стихотворе
ний Рильке в переводе Глеба Струве, его очерк «Райнер-Мария Рильке» и, наконец, его же рецензия на сборник «Reconnaissance à Rilke». Paris, 1926 (Les Cahiers du Mois, 1926. № 23/24). О том, что Цветаева внимательно просмотрела весь журнал, свидетельствует ее письмо к А. Тесковой от 21 февраля 1927 г.: «...Попадался ли Вам на глаза № 1 Русской Мысли? — спрашивает Цветаева. — Единственный (и какой!) свет— письмо Рильке о Митиной Любви. Рильке — о Бунине — чувствуете все великодушие Рильке? Перед Рильке — Бунин (особенно последний) анекдотист, рассказчик, газетчик» (Цветаева 6. С. 355). См. также наст, изд., с. 130.
С Глебом Петровичем Струве (1898-1985), сыном П.Б. Струве, известным впоследствии историком русской литературы и издателем, и его первой женой, Ю.Ю. Струве (1900—?), Цветаева познакомилась в Берлине. Видимо, уже в Париже, в ноябре 1925 г., она получила от Г.П. Струве, увлеченного тогда поэзией Рильке, «Дуинезские элегии» и читала их (еще до того, как этот сборник был прислан ей самим Рильке). «Рильке необычаен. Уже нездешние слова!» — писала Цветаева Г.П. Струве 29 ноября 1925 г. (Цветаева 6. С. 639). 27 января 1927 г. в письме к матери Г.П. Струве упоминает о том, что Цветаева, «по-видимому, потеряла» его экземпляр «Дуинезских элегий» (Вестник русского христианского движения. 1985. Кн. 145. № 3. С. 215).
131 См.: Небесная арка. С. 340-342. 132 Andreas-Salome L. Rainer Maria Rilke. Leipzig, 1928. Эту книгу Цветаева
получила, видимо, от Н. Вундерли-Фолькарт— см. ее письма к Н. Вундерли-Фолькарт от 5 июля 1930 г. и 23 сентября 1933 г. (Цветаева 7. С. 358 и 371).
133 Sieber С. René Rilke. Die Jugend Rainer Maria Rilkes. Leipzig, 1932. О К. Зи-бере см. подробнее: Небесная арка. С. 379.
134 Thurn und Taxis-Hohenlohe M. von. Erinnerungen an Rainer Maria Rilke. München; Berlin; Zürich, 1932.
135 См.: Цветаева 7. С. 48. 136 Письмо от 3 апреля 1930 г. (Цветаева 7. С. 320). 137 Цветаева 5. С. 377. 138 Цветаева 6. С. 372, 462, 478 (письма от 29 ноября 1928 г., 24 сентября
1938 г. и 31 мая 1939 г.). У Рильке: «mit leisem: "Prosim!"» <«с тихим "Пожалуйста!"» (нем., чешек.)>.
139 Цветаева 1. С. 690 (см. также коммент. к этому письму// Там же. С. 691-692). Цитируемое письмо Рильке к Лу Андреас-Саломе от 31 марта 1904 г. было напечатано в кн.: Rainer Maria Rilke. Briefe aus den Jahren 1902 bis
Орфей и Психея 315
1906/ Herausgegeben von Ruth Sieber-Rilke und Carl Sieber. Leipzig, 1930. S. 144— 145. В пересказе Цветаевой слова Рильке выглядят так: «Als mich der grosse Ivan ans Herz schlug» («Когда Иван Великий ударял мне по сердцу»). У Рильке: «Один-единственный раз у меня была настоящая Пасха. Это было тогда, той долгой, небывалой, необычайной, особенной, волнующей ночью, когда всюду толпился народ, и Иван Великий бил, удар за ударом, настигая меня в темноте. Это была моя Пасха, и я думаю, мне хватит ее на целую жизнь...» (см.: Рильке и Россия. С. 519).
140 Письмо к А. Тесковой от 28 ноября 1927 г. (Цветаева 6. С. 361). 141 Из письма Цветаевой к французской поэтессе и романистке Анне Эли
забет де Ноай (1876-1933) от мая 1927 г. (Цветаева 7. С. 192). Произведениями Анны де Ноай Цветаева увлекалась еще в юности. В 1916 г.
она перевела ее роман «Новая надежда» (в переводе Цветаевой — «Новое упование»), напечатанный в петроградском журнале «Северные записки» (1916. № 9—12). Видимо, отвечая на письмо Цветаевой, Анна де Ноай прислала ей в 1927 г. свою фотографию с надписью (по-французски): «Госпоже Марине Цветаевой — от всего сердца признательная ей за дружбу Анна де Ноай 1927» (Марина Цветаева. Поэт и время: Выставка к 100-летию со дня рождения 1892— 1992/ Под общ. ред. И.Е.Даниловой. М., 1992. С. 144).
142 Письмо к Р.Н. Ломоносовой от 3 апреля 1930 г. (Цветаева 7. С. 320). 143 Цветаева 5. С. 359. 144 Там же. С. 341-342. 145 Сизиф <Адамович Г.> Отклики// Последние новости (Париж). 1937.
№ 5767. 7 января. С. 3. 146 Цветаева 5. С. 320. 147 Цветаева 6. С. 457. 148 На оккупацию Чехословакии Цветаева откликнулась известным циклом
«Стихи к Чехии», в котором клеймила позором Германию — страну-поработительницу:
О, мания! О, мумия Величия! Сгоришь, Германия! Безумие, Безумие Творишь!
(Цветаева 2. С. 357).
149 Цветаева 6. С. 478. 150 Об А.П. Рябининой см. в кн.: Белкина М. Скрещение судеб. М., 1988.
С. 209, 212. 151 См. подробнее: Письма 1926 года. С. 35-36, 234. 152 Из стихотворения «Други! Братственный сонм!..» (цикл «Деревья») (Цве
таева 2. С. 144).
РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ И АЛЕКСАНДР БЛОК
(предварительные заметки)
Рильке и Блок... Имена эти воспринимаются не просто как имена двух великих поэтов. Каждое из них приобрело в наши дни почти символическое звучание; с ними связываются представления не только о поэзии, но и о высокой духовности, нравственности, о мучительных исканиях сути и смысла человеческого бытия. Каждое из них — вершина в развитии национальной поэзии XX века, германской и русской, и более того — эпоха культуры, вобравшая в себя многие, подчас разнонаправленные течения своего времени. Неудивительно, что имена Рильке и Блока принято ставить рядом, сближать их не только в литературной, но и в духовно-исторической перспективе1. Вероятно, наиболее удачную формулу нашла Марина Цветаева, полагавшая, что Блок— это «лучшая Россия», а Рильке — «лучшая Германия»2.
Творчество Блока сопоставимо с поэзией Рильке во многих отношениях. Оба сформировались как поэты независимо друг от друга, однако тенденции, определившие их творческое становление, были в значительной мере схожими. Неприятие современных форм жизни, нежелание мириться с заурядной повседневностью и мещанской моралью, бунт против духовного обезличения человека, вера в возможное обновление мира — таковы наиболее существенные из этих тенденций. Родство поэтов нетрудно обнаружить также, вглядываясь в их литературные истоки. И тот и другой отдали — каждый по-своему — дань «новому искусству». Рильке в юности развивался под сильным воздействием «неоромантических» устремлений в Германии 90-х годов; аналогичными веяниями был захвачен в свое время и Блок. Так, свойственный той эпохе религиозно-мистический пафос обнаруживает себя и в раннем творчестве Рильке («Часослов»), и в лирике молодого Блока («Стихи о Прекрасной Даме»). Исходя из общего для них обоих неприятия ортодоксального христианства, и Рильке, и Блок стремились открыть для себя неискаженный образ «живого» и «подлинного» Бога. Блуждающий по миру, нищий и оборванный Христос молодого Рильке («Видения Христа», 1897) и раскольничий «сжигающий» Христос, которого искал Блок в современной России, имеют общий генезис, хотя внешне совершенно не похожи друг на друга.
Романтическая тоска по идеалу и поиски духовного абсолюта лежат в основе свойственного обоим культа иррационально-жен-
Райиер Мария Рильке и Александр Блок 317
ственного начала3, особенно ясно выраженного в ранней поэзии Блока. Любопытно, что не только Блок, но и Рильке пытался найти проявления этого начала в России — стране, к которой сводились думы и искания Блока после революции 1905 года («О Русь моя! Жена моя...») и в которой Рильке еще в начале века обрел свою «духовную родину». Впрочем, их понимание русского народа имело существенные различия, позволяющие — в известной мере — судить и о разнонаправленное™ творческих судеб. Воспринимавший Россию преимущественно в эстетическом плане, Рильке, особенно в поздние годы, все решительней удалялся в область «чистой» поэзии, доступную для немногих. Этот путь вел его к богу-певцу Орфею и ангелам «Дуинезских элегий». Блок же, напротив, все более отворачивался от аристократического понимания искусства, стремясь приблизиться к социально-общественной проблематике своего времени, к запросам национальной жизни.
Разобраться в том, что сближает и разделяет двух крупнейших лириков нашего века, — достойная, хотя и нелегкая задача для будущих исследователей. В настоящем очерке мы сознательно ограничиваем себя только одним сюжетом, предваряющим, на наш взгляд, осмысление громадной историко-литературной проблемы «Рильке и Блок», и пытаемся проследить лишь прижизненные связи, соединявшие друг с другом этих великих современников. Знал ли Блок произведения Рильке? Как воспринимал Рильке творчество Блока? Кто был посредником в его заочном знакомстве с Блоком и насколько глубоким было это знакомство? Таков круг вопросов, которые рассматриваются в нашей работе.
До 1904 года Блок, скорее всего, не знал имени Рильке. В годы своих поездок в Россию Рильке был малоизвестен даже в Германии, а кроме того, ни один из его русских знакомых не принадлежал непосредственно к символистскому направлению. Рильке, правда, регулярно читал журнал «Мир искусства» и интересовался некоторыми произведениями Мережковского, 3. Гиппиус, Розанова и др., однако прямых контактов с этим кругом у него не было. Единственным «общим знакомым» Рильке и Блока следует, видимо, считать Александра Бенуа, с которым Рильке в 1900— 1902 годах вел интенсивную переписку. Однако в 1902-м «русский период» в жизни Рильке обрывается: он переселяется в Париж и постепенно утрачивает связь с Россией. Блок же в самом начале века еще не выступал как поэт (первая публикация его стихов относится к 1903 году).
318 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
С 1904 года имя Рильке появляется на страницах главного печатного органа русских символистов — журнала «Весы», руководителем которого был Брюсов. Именно Брюсов оказался первым, кто начал пропагандировать в России творчество Рильке4; к этому побуждал его в те годы и молодой немецкий поэт Максимилиан Шик (уроженец Москвы), в то время берлинский корреспондент «Весов» и страстный поклонник Рильке5. Еще в 1903 году во вступлении к сборнику «Urbi et orbi» Брюсов писал, что «старался усвоить русской литературе некоторые особенности "свободного стиха" <...> удачно примененного в Германии Р. Дэмелем и Р. Рильке»6. Эту книгу Брюсова Блок хорошо знал; кроме того, он просматривал каждый номер «Весов», где имя Рильке и особенно Стефана Георге, признанного тогда вождя немецких символистов, постоянно упоминалось в статьях и обзорах по германской литературе. Уже в первом номере журнала (1904. № 1) была помещена краткая рецензия на «Книгу образов» Рильке, подписанная инициалами «М. Р.» (за ними укрывался Юргис Балтрушайтис).
Знакомство Блока с новейшей немецкой поэзией углубляется в 1905-1906 годах, когда у него завязываются отношения с молодым поэтом Гансом Понтером, которому суждено было стать первым переводчиком произведений Блока на немецкий язык.
Ганс Понтер, придавший (приблизительно с конца 1907 года) своему имени более «звучную» форму — Иоганнес фон Понтер (1886—1973), родился в городе Митава Курляндской губернии (ныне — Елгава в Латвии). В 1904 году недавний гимназист увидел на одной из художественных выставок в Риге несколько номеров московского журнала «Весы». Это случайное событие, как рассказывал Понтер много лет спустя в своих воспоминаниях7, определило его дальнейшую жизнь. Юный поэт обратился в редакцию «Весов», и вскоре оттуда пришел ответ, подписанный Брюсовым, а затем — несколько стихотворных сборников русских символистов (Бальмонта, Брюсова, Андрея Белого и др.). Познакомившись с ними, Понтер стал восторженным поклонником молодой русской поэзии. А в 1905 году, получив от московского издательства «Гриф» блоковские «Стихи о Прекрасной Даме», Понтер по собственной инициативе вступает в переписку с поэтом. 5 сентября 1905 года в письме из Митавы он благодарит поэта за «замечательную» книгу, восхищаясь прежде всего музыкальностью стихов. «...Не знаю, кого, кроме Верлена, можно было бы поставить рядом с Вами по музыкальности стиха», — пишет Понтер Блоку (по-немецки)8. Сообщая о том, что он переводит русских поэтов, Понтер просил Блока прислать ему автобиографию и фотографическую карточку и, кроме того, предоставить авторизацию (разрешение на перевод стихов).
Райиер Мария Рильке и Александр Блок 319
Блок ответил Понтеру, и между ними завязалась оживленная переписка. Весной 1906 года Понтер впервые приехал в Петербург. Он познакомился с Блоком и его семьей, часто бывал у них дома. Блок отнесся к немецкому поэту с глубокой симпатией. Судя по воспоминаниям Понтера, он встретил его тепло и приветливо. А через несколько дней Блок написал стихотворение, посвященное Понтеру («Ты был осыпан звездным цветом...») и включенное в сборник «Нечаянная Радость» (М., 1907). Нет сомнений в том, что Блок воспринял в ту пору Понтера как своего единомышленника, близкого ему по духу и причастного к тайнам символизма. Об этом свидетельствует, например, дарственная надпись Блока на принадлежащем Понтеру экземпляре «Стихов о Прекрасной Даме»: «Hans Guenther'y от такого же одинокого и простого, как он. Будем всегда принимать друг друга с простотой и грустью. Александр Блок. 22 апреля 1906. СПб.»9. Тесные отношения между Блоком и Понтером продолжались несколько лет: поэты обменивались письмами, дарили друг другу свои стихотворные сборники10. Позднее, в 1909-1911 годах, между ними наметилось расхождение. Пытаясь изжить в себе «декадентские» черты, Блок, как известно, все более тяготел к «общественности», «народу» и демократическому искусству. Понтер же надолго остался приверженцем «искусства как такового», что привело его, в частности, к сближению с акмеистами и редакцией журнала «Аполлон», в котором он одно время сотрудничал.
В 1914 году Понтер навсегда расстался с Россией. Но верность ее культуре сохранил до конца своих дней. Став профессиональным литератором, он перевел на немецкий язык множество стихов, рассказов, повестей и романов русских классиков: Пушкина, Лермонтова, Тургенева, Толстого, Достоевского, Гончарова, Лескова, Чехова, Горького и т.д. Не изменил он и привязанностям своей юности: среди переведенных им авторов — Мережковский, Бальмонт, Андрей Белый, Брюсов, В. Иванов, Сологуб, Кузмин и др. Помимо этого Гюнтер составил и издал целый ряд антологий и сборников русских поэтов. В 1919 году он организовал в Мюнхене издательство «Musarion», широко печатавшее русских авторов. При этом Гюнтер продолжал писать и оригинальные сочинения — стихи, драмы, оперетты и даже исторические романы («Калиостро», «Распутин»).
Поэзия Блока сопровождала Понтера в течение всей жизни. Гюнтер перевел множество его стихотворений, поэму «Двенадцать», несколько пьес; после Второй мировой войны он издал в Мюнхене том «Сочинений» Блока в собственном переводе. К этому изданию Гюнтер написал обширное предисловие, в котором рассказывал между прочим о своих встречах с русским поэтом. В 1948 году это предисловие было напечатано отдельной брошюрой11.
320 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
В сущности, Гюнтер был не только первым переводчиком Блока, но и первым из не-русских литераторов, обратившим внимание на тогда еще неизвестного на Западе (и почти неизвестного в России) поэта. В своих воспоминаниях Гюнтер упоминает о том, что уже в 1906 году он «на башне» Вячеслава Иванова предсказал Блоку славу великого поэта, что было со смехом встречено частью присутствующих12. Самостоятельно «открыв» Блока, Гюнтер, бесспорно, обнаружил и подлинный вкус, и тонкое литературное чутье13.
Благодаря Понтеру «открыл» Блока и другой его переводчик на немецкий язык— Рейнгольд фон Вальтер (1882—1965). Сын протестантского пастора, Вальтер родился и вырос в Петербурге. Он изучал философию и теологию в Петербурге, Эрлангене, Дерпте. Познакомившись с Понтером в 1906 году, Вальтер «заразился» от него интересом к русской поэзии. В декабре 1906-го в Петербурге Вальтер лично знакомится с Блоком, а затем вступает с ним в переписку14. Работая вместе с Понтером, Вальтер также переводил «Стихи о Прекрасной Даме». Однако вскоре между ними произошел разрыв. Переселившись в Германию в 1918 году, Вальтер продолжал заниматься литературной и переводческой деятельностью: переводил русских авторов (Л. Толстого, Ф. Сологуба, Горького и др.), писал о них критические статьи. С 1926 года преподавал русский язык в Кельне.
Вальтер и прежде всего Гюнтер оказались посредниками в знакомстве Блока с современной немецкой поэзией. Они оба увлекались тогда символизмом и слагали собственные стихи в «неоромантическом» духе. Кумиром молодого Понтера был Стефан Георге. В воспоминаниях о Блоке Гюнтер утверждает, что «знал наизусть почти всего Георге и познакомил своих русских друзей с этим великим немецким поэтом»15. О том же говорится и в книге его воспоминаний «Жизнь на восточном ветру»16. Кроме того, и Гюнтер, и Вальтер были уже тогда поклонниками Рильке, известность которого на Западе в ту пору только начиналась. «Я читал Вальтеру стихи, — вспоминает Гюнтер. — Более всего нас увлекал тогда Рильке — автор "Книги образов", только что появившейся вторым изданием17. Мы знали ее вскоре всю наизусть»18.
Не приходится сомневаться в том, что, рассказывая своим петербургским друзьям о современных немецких поэтах, Гюнтер говорил не только о Георге, но и о Рильке. «Мы говорили главным образом о стихах», — вспоминал он впоследствии19. Гюнтер сообщает также, что читал Блоку стихи Георге, которые, впрочем, не произвели на него большого впечатления («Я читал стихи Стефана Георге, но Блоку они не понравились»). Далее Гюнтер уточняет, что к «новейшей немецкой поэзии» Блок вообще относился «с поразительным равнодушием»20.
Райиер Мария Рильке и Александр Блок 321
Свидетельство Понтера, видимо, достоверное, требует пояснений, ибо отношение Блока к германской поэзии в целом далеко от того «равнодушия», с которым он воспринял поэзию Георге. Блок любил немецкую культуру и был ей многим обязан. Германский «романтический дух» был, вообще говоря, особенно близок «младшим» русским символистам, устремленным в начале века к мистическому и «запредельному». В.М.Жирмунский еще в 1914 году обратил внимание на то, что именно «символизм явился причиной оживления интереса к романтической поэзии»21. (Конечно, в этой связи следует говорить не только о немецких романтиках первой трети XIX века, но и о неоромантизме конца столетия, в том числе—о философских сочинениях Ницше.)
Германское влияние сказалось в мировосприятии и творчестве Блока, Андрея Белого, Вячеслава Иванова и других поэтов (хотя и преломилось у них по-разному). Молодому Блоку, например, созвучна прежде всего сама атмосфера романтизма — его таинственность, сказочность, аромат старины. Романтической дымкой древних преданий овеяны многие стихотворения молодого Блока:
Королева жила на высокой горе, И над башней дымились прозрачные сны облаков. Темный рыцарь в тяжелой кольчуге шептал о любви на заре В те часы, когда Рейн выступал из своих берегов
(«Влюбленность», 1905).
О своем путешествии в «страну германской легенды» Блок с легкой иронией рассказал в статье «Девушка розовой калитки и муравьиный царь», где описаны средневековый немецкий городок неподалеку от Рейна, развалины старинного рыцарского замка и т.п. (Статья относится к 1906 году — начало и апогей его дружбы с Понтером.) Поэтический мир романо-германского средневековья воссоздан Блоком и в его лирической драме «Роза и Крест».
О знакомстве с немецкими романтиками свидетельствует бло-ковская библиотека. В ней были, например, на русском языке: «Генрих фон Офтердинген» Новалиса, «Размышления отшельника — любителя изящного» Тика, «Петер Шлемиль» Шамиссо, Собрание сочинений Гофмана, известный труд немецкого ученого Р. Гайма «Романтическая школа», книги В.М.Жирмунского («Немецкий романтизм и современная мистика» и «Религиозное отречение в истории немецкого романтизма»). Судя по обилию помет, книги Гайма и Жирмунского были прочитаны Блоком с особым вниманием22.
Характерно, что современники Блока видели в нем поэта, родственного по духу немецким романтикам. И.В. Одоевцева, например, воспроизводит по памяти слова Гумилева о Блоке:
322 Константин Азадовский. Рильке и Россия
Блок — романтик. Романтик чистейшей воды, и к тому же — немецкий романтик. Недаром он по отцу немец. <...> Немецкая кровь в нем сильно чувствуется и отражается на его внешности. Да, Блок романтик со всеми достоинствами и недостатками романтизма. Этого почему-то никто не понимает, а ведь в этом ключ, разгадка его творчества и его личности. <...>
Для Блока, как для Фридриха Шлегеля, Слово — магическая палочка, которой он хочет заколдовать или расколдовать мир. Он, как Новалис, ищет самого тайного пути, ведущего его в глубины его собственного сознания. Он тоже в двадцать лет был бунтарем, хотел в своей гордыне сравняться с Творцом.
Читая Тика, Шлегеля, Новалиса и немецких романтиков вообще, я всегда вспоминаю Блока. Все это мог сказать и он. У Блока даже внешность романтическая <...> Он как будто сошел с портрета какого-нибудь друга Новалиса или Шлегеля23.
В том же духе писал о Блоке и Корней Чуковский:
...Если бы летом 1799 года Блок прочитал свои первоначальные стихи за столом у Каролины Шлегель — ей, Фридриху Шлегелю и Фридриху Шеллингу, — они почувствовали бы в нем своего. Какое письмо написала бы о нем Каролина своей удивительной дочери Августе! Его томление по Прекрасной Даме было бы сочувственно понято теми, кто лишь за год до того наблюдал, как из умершей девочки Софии фон Кюн ее неутешный возлюбленный создал себе вечную святыню, воплощение мирового блаженства, ту самую Weltseele*, которая, по ощущению Шеллинга, составляет нерасторжимую связь между юдолью и Богом.
Не было бы ничего удивительного, если бы оказалось, что Блок слушал в йенском университете осенью 1799 года лекции о системе трансцендентального идеализма и гулял по окрестным холмам с двадцатилетним Брентано. С каким умилением читал бы его гимны Прекрасной Даме благочестивый Захария Вернер. В нем чувствовался мистик именно германского склада души, соотечественник Мейстера Экгардта, Иоганна Таулера, Якоба Бёме. Его боговидение было чисто тевтонское. Вообще в русском символизме Блок, как и Андрей Белый, — представитель германских, а не латинских литературных традиций24.
* Мировая душа (нем.).
Райиер Мария Рильке и Александр Блок 323
Из поэтов немецкого романтизма Блоку был, несомненно, близок упомянутый Клеменс Брентано — родство между двумя поэтами особо подчеркнул еще в 1923 году В.М. Жирмунский25. Наибольший интерес, однако, Блок проявлял к творчеству «последнего романтика» — Генриха Гейне, ряд стихотворений которого перевел на русский язык; кроме того, в 1919-1920 годах он редактировал издание сочинений Гейне во «Всемирной литературе».
С германской культурой связана и крупнейшая из выполненных Блоком переводческих работ. Весной 1908 года, откликнувшись на предложение В.Ф. Комиссаржевской, Блок перевел для ее театра одну из известнейших романтических трагедий — драму Франца Грильпарцера «Праматерь». Свое понимание этой драмы Блок раскрыл в специально ей посвященной статье «Об одной старинной пьесе», где романтическая «трагедия рока» переосмысливается с позиций русского человека «страшной эпохи».
Итак, несомненно, что культура Германии, и прежде всего культура эпохи романтизма, была далеко не безразлична Блоку. В своей книге воспоминаний Понтер приводит слова Блока о том, что он (Блок) «любит Германию»26.
И все же Блок не мог разделить восхищения молодого немецкого поэта, с пафосом декламировавшего стихи Георге. А поскольку Понтер настаивал на том, что стихи «мэтра» — вершина современной лирики, Блок, следует думать, скептически воспринимал и всю «новейшую немецкую поэзию», в том числе Рильке. Это становится особенно ясным в свете исканий Блока тех лет. Уже в 1906 году он чуждался крайних проявлений «декадентства» — индивидуализма, аристократизма, элитарности, эстетизма и т.д. «В сознании долга, великой ответственности и связи с народом и обществом, которое произвело его, художник находит силу ритмически идти единственно необходимым путем», — писал Блок в 1908 году в статье «Три вопроса»27. Лозунги, под которыми выступал в Германии Стефан Георге, оказывались все менее приемлемыми для Блока, тяготевшего, как уже отмечалось, к «общественности» и традициям русского демократического искусства XIX века. Позднее, в 1919 году, Блок заметил, что доктрина «искусство для искусства» противоречит самой сущности искусства28.
Знал ли Блок стихотворения Рильке? Ответить на этот вопрос со всей определенностью, к сожалению, не представляется возможным. Помета в записной книжке Блока («R.M.R. Das Buch der Bilder»), впервые обнародованная CA. Небольсиным29, свидетельствует лишь о том, что к лету 1906 года имя Рильке было Блоку известно. Но держал ли Блок в руках «Книгу образов» (или какие-нибудь иные сборники Рильке), читал ли ее, — говорить об этом можно только предположительно. Сопоставление блоковского
324 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
«Ангела-Хранителя» с одноименным стихотворением из «Книги образов», развернутое в статье С.А. Небольсина, также не может служить доказательством знакомства Блока с немецким «первоисточником» (о принципиальном различии обоих стихотворений не раз упоминает и сам Небольсин30).
Конечно, нельзя не пожалеть, что Блоку не пришлось (а если и пришлось, то лишь мимолетно) познакомиться со стихотворениями Рильке, в особенности же — со стихотворениями «русского периода». Религиозно-мистический накал «Часослова» был, как уже указывалось, сродни молодому Блоку и наверняка воодушевил бы его. Блок, если бы он действительно читал стихотворения Рильке, не мог бы не обратить внимания и на глубокую музыкальность его поэтической речи: этим отличается и блоковский стих. В перспективе развития европейской литературы XX века можно утверждать, что музыкальное начало поэзии воплотилось прежде всего в лирических стихах этих двух поэтов31.
Впрочем, винить Блока в том, что он прошел мимо Рильке, не приходится. «Младшие» символисты в ту пору были целиком погружены в решение собственных творческих задач; кроме того, в отличие от «старших» символистов (Брюсов, Бальмонт), они больше тяготели к национальной культуре, чем к западноевропейской. Даже такие «германофилы», как Андрей Белый или Вячеслав Иванов, были знакомы с творчеством Рильке весьма поверхностно. Лишь на рубеже 1910-х годов, когда некоторые из них (Андрей Белый, Эллис и др.) объединяются вокруг московского издательства «Мусагет», выделявшегося своей германофильской направленностью, их интерес к Рильке становится более определенным. Имя Рильке постоянно встречается, например, в переписке Эллиса и Андрея Белого с Э.К. Метнером, музыкальным и литературным критиком, идейным руководителем «Мусагета»32. Блок был тесно связан с «мусагетовцами», особенно в 1911-1912 годах: именно в этом издательстве вышли все три тома его «Собрания стихотворений». Тем не менее имя Рильке не упоминается ни в его переписке с Андреем Белым, ни в его письмах к Э.К. Метнеру.
В 1910-е годы произведения Рильке все чаще переводятся на русский язык и печатаются в наиболее видных изданиях или журналах. Так, в шестом номере «Русской мысли» за 1911 год появилась подборка стихотворений Рильке, переведенных A.A. Биском (инициатором публикации выступил Брюсов). В 1913 году в известном издательстве К.Ф. Некрасова был напечатан сборник «Современные немецкие поэты», в который вошло 39 стихотворений Рильке (переводчик В.Ю. Эльснер). В том же году и в том же издательстве в переводе Лидии Горбуновой (Лепешкиной) был издан роман «Заметки Мальте-Лауридс Бригге». Тогда же в переводе
Раинер Мария Рильке и Александр Блок 325
Юлиана Анисимова в Москве выходит «Книга часов». Все эти издания обсуждались в русской периодической печати. Наконец, весной 1914 года в Киеве на русском языке была выпущена «Жизнь Марии» в переводе поэта В.Н. Маккавейского, перелагавшего стихи Блока на французский язык и обменявшегося с ним в 1913 году несколькими письмами. Один экземпляр книги Маккавейский послал Блоку, снабдив его своим автографом (по-французски): «Господину Александру Блоку, моему любимому поэту, непобедимому и непобежденному»33.
О поэзии Рильке Блок должен был не раз слышать от Ларисы Рейснер, с которой он общался и в первые месяцы после Октября, и особенно в 1920-1921 годах. Л.М. Рейснер увлекалась стихами Рильке, переводила их на русский язык. В 1917 году в журнале «Летопись» (№ 7—8) была напечатана ее статья «Райнер Мария Рильке». В 1919-м Лариса Рейснер работала над другой статьей, оставшейся неопубликованной: «Демель и Рильке до и после 1914 года»34. В ней, между прочим, упоминается о пребывании поэта в Петербурге и ставится вопрос: «Что увидел Рильке в России?» Есть основания думать, что Л. Рейснер обсуждала с Блоком отдельные аспекты своей работы.
В дневнике Блока есть запись (от 18 января 1921 года): «Моховая: Л. Рейснер — Рильке и проч.». Строчкой ниже добавлено: «Ларисы так и не было»35. Это единственное известное нам упоминание имени Рильке, сделанное рукой Блока. Речь идет здесь о встрече в издательстве «Всемирная литература» на Моховой улице, где, можно предположить, было назначено в тот день обсуждение (видимо, не состоявшееся из-за отсутствия Рейснер) издательских планов, связанных с ее переводами из Рильке36.
И тем не менее поэзия Рильке в целом осталась Блоку малоизвестной. Он знал о Рильке и, возможно, читал его в оригинале или в переводах, но ему не пришлось углубиться в творчество своего замечательного современника, почувствовать в нем созвучность собственному мироощущению. В многоголосом хоре современных поэтов Блок не расслышал совершенно особый, неповторимый голос своего германского собрата. Честь подлинного открытия Рильке принадлежала в России не Блоку, не символистам, а следующему поколению русских поэтов, прежде всего Пастернаку и Цветаевой.
Знакомство Рильке со стихами Блока следует отнести к 1907— 1909 годам, когда в немецкой печати стали появляться первые переводы блоковских стихотворений (отдельные упоминания о нем
326 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
и ранее проскальзывали в обзорных статьях по русской литературе). В 1907 году три стихотворения Блока, переведенные Понтером («Отворяются двери — там мерцанья...», «День был нежно-серый, серый, как тоска...», «Все отошли. Шумите, сосны...»), были включены в антологию «Новейшая зарубежная лирика», изданную в Лейпциге Г. Бетге. Это первая публикация стихотворений Блока на немецком языке37. В 1908 году в мюнхенском журнале «Hyperion» были напечатаны два других стихотворения Блока («Обман» и «Просыпаюсь я...») в переводе Р. Фон Вальтера38.
Трудно допустить, что Рильке не видел этих изданий и, с его интересом ко всему русскому, не обратил внимания на новое для него имя. Работы эссеиста и литературоведа Ганса Бетге были ему хорошо знакомы хотя бы потому, что тот неоднократно выступал в печати с отзывами на книги самого Рильке. Бетге рецензировал ранний сборник стихотворений Рильке «Жертвы ларам» и сборник новелл «Последние»; подобно Рильке, был автором книги о группе художников «Ворпсведе»39. Что касается журнала «Hyperion», то это издание было также хорошо известно Рильке: он печатал в нем свои стихотворения именно в 1908-1909 годах.
В этой связи следует подчеркнуть немаловажное обстоятельство: оба первых немецких поклонника и переводчика блоковской поэзии были в то же время и корреспондентами Рильке, его отдаленными знакомыми. Так, переписка Вальтера и Рильке завязалась уже в 1907 году на почве их взаимных русских интересов40. Гюнтер же, по его собственному утверждению, получил от Рильке письмо в 1912-м — своего рода отклик на только что выпущенную им в свет антологию, озаглавленную «Новый русский Парнас»41.
Эта небольшая, изданная в Берлине книжка включала в себя стихотворения одиннадцати современных русских поэтов (Бальмонта, Андрея Белого, Блока, Брюсова, Вилькиной, 3. Гиппиус, В. Иванова, Кузмина, С. Маковского, Минского, Сологуба), причем некоторые из них (например, Андрей Белый или Вячеслав Иванов) впервые появились на немецком языке. Блок представлен пятью стихотворениями: «Ты был осыпан звездным цветом...» (с посвящением Гансу Понтеру), «Просыпаюсь я — и в поле туманно...», «Бегут неверные дневные тени...» (с посвящением С. Соловьеву), «Я — меч, заостренный с обеих сторон...» и «Усталость» («Кому назначен темный жребий...»). О каждом из переведенных им поэтов Гюнтер подробно писал в «Предисловии» к своей книге. О Блоке говорилось следующее:
Вторым романтиком среди современных русских поэтов (правда, иначе, чем Бальмонт) является еще молодой Александр Блок, самый музыкальный среди них. Он — во многом
Ρ айне ρ Мария Рильке и Александр Блок 327
ученик Брюсова, главный же его учитель — Соловьев, подобно которому он, как и его друг Андрей Белый, видит вершину поэзии в символе Вечно-Женственного <...> Сопоставляя поэзию Блока с поэзией Верлена, мы обнаружили множество параллелей, так что отдельные стихотворения Блока казались нам порой переводами из Верлена. Та же чарующая мелодия, то же романтическое чувство, то же не совсем ясное различие между переживанием и выражением пережитого, та же не очень строгая форма, при том что оба они — парнасских кровей. Искусство и того, и другого легко обнаруживает немецкое влияние, при том что оба — патриоты. Вот один лишь пример — блоковский «Балаганчик». Разве эта лирическая драма не могла быть создана Тиком? Романтическая драма, в которой много театральности и меньше драматургии (мы не будем говорить здесь о Клейсте), неожиданно, спустя 100 лет, нашла в Блоке своего продолжателя <...> И нам кажется, мы не ошибемся, высказав предположение, что в Блоке, если только он достигнет большей энергичности выразительных средств и большей формальной чистоты, следует видеть одного из самых сильных и многообещающих поэтов России42.
Письмо Рильке к Понтеру, о котором упоминает последний, погибло вместе с остальным архивом переводчика. Поэтому мы лишены сегодня возможности сказать, кто из поэтов, представленных в антологии «Новый русский Парнас», привлек внимание Рильке. С уверенностью можно утверждать лишь следующее: уже в 1912 году Рильке знал имя Блока и был знаком с его стихотворениями; но, разумеется, в те годы поэзия Блока не имела и не могла иметь для него того значения, какое она приобретет позднее.
Подлинная известность Блока в Германии начинается после революции 1917 года и окончания Первой мировой войны. События в России резко обострили на Западе интерес к этой стране и ее культуре. Значительно возрастает число переводов с русского языка: по произведениям русских авторов, как классиков (Достоевского, Толстого), так и современных, интеллигенция Запада стремится осмыслить происходящее в России, понять истоки и причины масштабных событий и перемен. Неслучайно наиболее известным произведением Блока в Германии становится в этот период поэма «Двенадцать»43. Не меньшей популярностью пользуется и стихотворение «Скифы», содержащее в себе открытый вызов «старому миру» и «цивилизованному» Западу. В 1921 году это стихотворение переводит на немецкий язык известный поэт-экспрессионист И. Голль (с его женой Клэр Штудер был знаком и состоял в переписке Рильке). В том же 1921 году оба произведения
328 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
Блока были выпущены в свет берлинским издательством «Scythen» («Скифы») в переводе Р. фон Вальтера.
Это левонародническое издательство, созданное в 1920 году по инициативе писателя Е.Г. Лундберга, в 1921-м выпустило ряд произведений Блока как на русском, так и в переводе на немецкий и французский языки. В своих письмах к Блоку от 16 ноября 1920 года, 10 апреля и 26 июля 1921-го Лундберг информирует поэта о деятельности «Скифов»44. В ответном письме к Лундбергу от 31 января 1921 года Блок предоставляет «Скифам» «полное и исключительное право» на издание своих сочинений. В том же письме он одобрительно отзывается о Вальтере как переводчике: «Переводам Р. фон Вальтера верю»45.
К апрелю 1921 года «Скифы» выпустили две небольшие книжечки Блока, переведенные Вальтером: «Gedichte» и «Skythen. Die Zwölf». Стихотворению «Скифы» было предпослано довольно обширное предисловие-эссе, в котором блоковская тема интерпретировалась и углублялась с позиций одного из «скифов». Написанное в экспрессионистской манере, эмоциональным взволнованным языком, предисловие Вальтера, как и стихотворение Блока, построено на противопоставлении «мы» (т.е. «скифы») и «вы» (т.е. «западный мир»). «Ваш мир рушится у нас на глазах», «на все у вас есть система и метод», «вы не перевариваете уже ничего естественного», «деньги и машины стали для вас воплощением свободы» — такие обвинения бросал Вальтер в лицо Западу, пытаясь, как он сам подчеркивал, «проследить те скрытые и угрожающие моменты, которые угадываются в перспективе блоковского стихотворения». «Мы» же, утверждал Вальтер от лица «скифов», несем в себе «вулканическое» начало, тот «священный огонь», в котором обновится мир, возрождаясь из «хаотического смятения». Подобно немецким экспрессионистам, Вальтер был убежден, что путь к грядущему возрождению лежит через невыразимые страдания, разруху и гибель, что преодолеть хаос можно, лишь погрузившись в него. «Чем сильнее мы себя потеряли, тем сладостнее найдем мы себя впоследствии», — восклицал Вальтер и призывал «спуститься» к материнскому началу, в котором, по его мнению, и осуществляется «воплощение» (Fleischwerdung).
Актуализируя стихотворение «Скифы», Вальтер ставит его непосредственно в контекст современных событий. «Проблема, которую в поэтически заостренной форме поднимает Блок, такова: противопоставление двух миров, из которых один обрел уже воплощение своего существа, другой же страстно стремится к этому. От того, как отнесется Запад к Восточной Европе, от его готовности взорвать старые и застывшие, хотя и почтенные, формы — взорвать для того, чтобы воспринять новое духовное содержа-
Ра и н ер Мария Рильке и Александр Блок 329
ние, — зависит решение вопроса о том, чем обернется так называемый конец так называемой войны — войной или миром»46.
Обе книжки своих переводов, изданные «Скифами», Вальтер отправил Рильке. Ответ последовал незамедлительно — 6 апреля. Это письмо — наиболее развернутый отзыв немецкого поэта о творчестве Блока и одновременно свидетельство той немаловажной миссии, которую осуществляла тогда в Германии блоковская поэзия.
...Две книжечки, которыми я обязан Вам, — писал Рильке Вальтеру, — очень захватили меня. Ведь в них содержатся, хотя бы отчасти, истинные и достоверные сведения о России — первые, полученные мной. Великолепное стихотворение «Скифы», написанное Александром Александровичем Блоком еще в 1917 году, я считаю свидетельством такого рода не только на нынешний день, но и на долгое время. И Вы прекрасно написали о нем, дорогой господин Вальтер, в двенадцати коротких абзацах: единственное и самое важное. Поверьте, я не так уж «слепо влюблен», чтобы воспринимать блоковское стихотворение или Ваш комментарий как какую-то неожиданность. Но и то и другое — подтверждение факта, о котором я думал в течение всех этих ужасных лет, надеясь, что он обретет однажды реальность на священной для меня русской земле, и притом именно так: в силу своего глубинного предназначения и призвания Россия — единственная страна, возложившая на себя всю бесконечность страданий, чтобы переродиться в них. Трудно предсказать, какой она окажется, пережив их, но, во всяком случае, она будет иной, чем Запад, пытающийся их обойти стороной47.
Вполне закономерно, что в блоковском стихотворении Рильке увидел «истинное и достоверное» свидетельство о новой России: тенденция «Скифов» вполне отвечала его собственным представлениям о «глубинном предназначении и призвании» этой страны. Неудивительно и то, что, познакомившись со «Скифами» Блока, Рильке стал проявлять интерес к деятельности одноименного издательства, с которым его пытался сблизить Вальтер48.
Во всяком случае, в 1921 году Блок для Рильке — один из наиболее значительных поэтов современной России. Именно так отозвался Рильке о Блоке в разговоре с композитором Николаем Набоковым (1903-1978), двоюродным братом известного писателя. Встреча Н. Набокова с Рильке состоялась (если только она действительно состоялась!) в июне 1922 года; место встречи указано мемуаристом неточно49. Если верить Набокову, Рильке, беседуя с
330 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
ним, интересовался двумя современными русскими поэтами. Один из них был Маяковский (его фамилию, однако, Рильке не мог припомнить), другой — Блок. Набоков рассказал Рильке, что видел Блока однажды, в мае 1917 года на поэтическом вечере, и добавил, что поэт «умер в прошлом году».
«Знаю, знаю. Очень жаль, — сказал Рильке еле слышным голосом, — это огромная потеря для России. Я слышал, что после Пушкина Блок — один из лучших поэтов России». Затем Рильке сказал, что один немецкий издатель предлагал ему переводить стихотворения Блока, но он отказался. «Легко можно ошибиться, — приводит Набоков слова Рильке, — ведь русский язык мало приспособлен к тому, чтобы с него переводили. Насколько я могу судить, язык этот очень труден и очень нежен»50.
В 1925 году (с января по август) Рильке живет в Париже. Тоска по России, никогда не оставлявшая поэта, с особой силой прорывается у него именно в эти месяцы. Рильке восстанавливает свои старые знакомства, завязывает новые. Среди тех, с кем общался Рильке в Париже, были люди, прямо или косвенно знавшие Блока (например, И.А. Бунин или художница Н. Гончарова, оформившая в 1920 году — совместно с М. Ларионовым — поэму «Двенадцать» для издательства «Скифы»). В это же время Рильке приобретает книгу «Портреты русских поэтов», изданную в Берлине Ильей Эренбургом. Среди четырнадцати писателей, включенных составителем в эту книгу (Ахматова, Андрей Белый, Брюсов, Волошин, Есенин, Вячеслав Иванов, Мандельштам, Маяковский, Пастернак, Марина Цветаева и др.), был также и Блок, представленный пятью стихотворениями («Россия», «О доблестях, о подвигах, о славе...», «Все на земле умрет — и мать, и младость...», «Рожденные в года глухие...» и «Скифы»). Естественно предположить, что Рильке, уже знакомый ранее с немецким переводом последнего стихотворения, пытается теперь прочитать его в оригинале.
К стихам каждого из поэтов составителем был предпослан «словесный портрет». Так, подчеркивая значение поэмы «Двенадцать» («величайшее явление в российской словесности» и т.д.), Эренбург сопоставлял Блока с Пушкиным. «Пушкин, — писал он, — был первой любовью России, после него она много любила, но Блока она познала в страшные роковые дни, в великой огневице, когда любить не могла, познала и полюбила»51. Рильке с интересом читал в этой антологии стихи Бориса Пастернака и, возможно, обратил внимание на стихотворения Марины Цветаевой.
Как известно, переписка Цветаевой и Рильке началась в мае 1926 года; посредником в их заочном знакомстве стал Борис Пастернак (Цветаева с детьми жила в те месяцы на берегу Атлантического океана, в маленьком рыбацком поселке Сен-Жиль-сюр-Ви).
Раинер Мария Рильке и Александр Блок 331
Уже во втором своем письме к Рильке (12 мая 1926) Цветаева упоминает Блока. Сетуя на то, что эмигрантская пресса ее «высмеивает», Цветаева цитирует (не вполне точно) отрывок из своей статьи «Поэт о критике», только что напечатанной в брюссельском русском журнале «Благонамеренный». К статье была приложена подборка цитат из критических работ Г.В. Адамовича, озаглавленная «Цветник», — острая и язвительная полемика с этим писателем. В письме к Рильке Цветаева приводит слова Адамовича, вызвавшие у нее особое негодование, и затем излагает собственную точку зрения (все письма Цветаевой к Рильке написаны в оригинале по-немецки).
Один критик (Адамович. — К.А.) сказал о Блоке: «Четыре года, отделяющие нас от его смерти, примирили нас с нею, почти приучили нас к ней»52.
Я парировала: «Если достаточно четырех лет, чтобы примириться со смертью такого поэта, как Блок, то как обстоит дело с Пушкиным (f 1837)53 И как с Орфеем (f?). Смерть любого поэта, пусть самая естественная, противоестественна, т.е. убийство, поэтому нескончаема, непрерывна, вечно — еже-мгновенно — длящаяся. Пушкин, Блок и — чтобы назвать всех разом — Орфей — никогда не может умереть, поскольку он умирает именно теперь (вечно!). В каждом любящем заново и в каждом любящем вечно.
Поэтому — никакого примирения, пока мы сами не станем «мертвыми». (Приблизительно — по-русски было лучше)54.
Итак, Блок, поставленный рядом с Пушкиным и Орфеем, воспринимается Цветаевой как воплощение вечно живого поэтического начала. Приводя столь пространное рассуждение в своем письме к Рильке, Цветаева определенным образом пыталась подчеркнуть свою близость к нему, указать на общность их творческих исканий55. Ясно, что Рильке, для которого символический образ певца Орфея был особенно дорог, не мог пройти мимо этих строк Цветаевой и той высокой оценки, какую она дала Блоку.
Одновременно с этим письмом Цветаева послала Рильке две свои книги: «Стихи к Блоку» (Берлин, 1922) и «Психея. Романтика» (Берлин, 1923). На первой из них Цветаева сделала следующую дарственную надпись: «За внешность книги не отвечаю, это для меня вообще не важно! — довольствуйся тем, что внутри! Райнеру Мария Рильке — Марина Цветаева. (Не замечаешь, что мое имя — укороченное твое?) Сен Жиль-сюр-Ви (Вандея) 12 мая 1926». Надпись на второй книге короче: «Райнеру Мария Рильке — моему
332 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
самому любимому на земле и после земли (над землей!). Марина Цветаева. Сен Жиль-сюр-Ви (Вандея) 12 мая 1926». (Обе надписи на немецком языке56.)
Кроме того, каждую из посланных Рильке книг Цветаева снабдила своими пометами. Во-первых, она перевела на немецкий язык те слова, которые, как ей казалось, могли быть особенно трудны для Рильке. («...Я еще читаю по-русски, — признавался он Цветаевой в письме от 3 мая, — хотя и не без известного напряжения и труда...»57) Приведем некоторые из русских слов, которые Цветаева перевела или разъяснила Рильке: благовест, бражничать, ворог, всевидец, кумач, окаянный, оторопь, охлест, пажить, перст, первенец, полог, прорезь, скаредник, фата и др. Помимо этого, на полях книги «Стихи к Блоку» Цветаева сделала две пояснительные надписи. Первая следует за стихотворением «Как слабый луч сквозь черный морок адов...» (С. 24). Комментируя отдельные места этого стихотворения, рассказывающего об известном выступлении Блока в московском Политехническом музее 9 мая 1920 года, Цветаева пишет (по-немецки): «Я видела тогда Блока в первый раз. Едва он вышел на эстраду, как взорвался завод снарядов на Ходынке (недалеко от Москвы). Он читал при разбитых стеклах». Вторая запись — пояснение к заключительному циклу «Стихов к Блоку», озаглавленному «Подруга» и посвященному Надежде Александровне Нолле-Коган, близкой знакомой Блока в последние годы его жизни. Цветаева также дружила с Нолле-Коган, часто виделась с ней перед отъездом за границу и, видимо, не раз расспрашивала ее о Блоке. Цветаева была даже убеждена, что сын H.A. Коган, родившийся в 1920 году, — от Блока. Правда, впоследствии она отказалась от этой «романтической» легенды. Комментируя заглавие цикла, Цветаева поясняет, что он обращен к «его последней возлюбленной и ее (его) сыну, которого Блок ни разу не видел и которому незадолго до смерти он послал из Петербурга куклу, изображавшую арлекина, и старый перламутровый крест (с розами — считаю, что установила происхождение "Розы и Креста"). Ребенку (его тоже назвали Александром) было тогда три года»58.
Рильке внимательно читал пояснения, сделанные Цветаевой по-немецки. Пытался он читать также «Стихи к Блоку» и «Психею», но стихи Цветаевой давались ему с трудом; за четверть века поэт основательно забыл русский язык. «Знаешь ли, что я переоценил свои силы», — признается Рильке 17 мая и добавляет (по поводу ее стихотворений): «Марина, мне трудны твои книги, несмотря на то что ты помогаешь мне в самых сложных местах»59. Однако Рильке упорно продолжает читать Цветаеву. «И все же две книжечки, — пишет он в этом же письме, — сопровождают меня от окна к постели, и я предпочитаю их тем, которые читаются просто»60.
Ра и н ер Мария Рильке и Александр Блок 333
Эти «две книжечки» («Стихи к Блоку» и «Психея») и были, по-видимому, последними русскими книгами, которые довелось читать Рильке в оригинале (он умер через семь месяцев, 29 декабря 1926 года), его «последней Россией» (слова Цветаевой)61.
Впервые: Русская литература. 1991. № 2. С. 144-156.
1 Характерный пример — отзыв Б.Л. Пастернака в одном из писем к английскому переводчику и литературному критику СМ. Баура (1898-1971). Ознакомившись с его книгой «Наследие символизма» (Heritage of Symbolism. London, 1943), содержавшей обзор творчества пяти европейских поэтов (П. Валери, P.M. Рильке, Ст. Георге, А. Блока и В.Б. Йетса), Пастернак — в письме к автору от 25 декабря 1945 г. — сразу же выделяет имена Рильке и Блока («Ваши восхитительные строки о Рильке и Блоке») как наиболее для него (Пастернака) значительные и образующие в его восприятии некое единство (см.: Pasternak's Letters to СМ. Bowra (1945-1956) / Edited by Pamela Davidson / / The Life of Boris Pasternak's «Doctor Zhivago»/ Edited by Lazar Fleishman. Stanford, 2009. P. 70; серия «Stanford Slavic Studies». Vol. 37).
Общность между Рильке, Блоком и Йетсом отмечалась и другими авторами. Так, М.О. Цетлин в своей некрологической статье о Бальмонте подчеркивал: «Удивительно, что в эпоху машинную и механическую, в эпоху упадка культуры, появилось в мире несколько таких несвоевременных поэтов, как Бальмонт и Блок, Рильке и Йетс» (Цетлин М. К.Д. Бальмонт// Новый журнал (Нью-Йорк). 1943. № 5. С. 363).
2 Цветаева М. О Германии (Выдержки из дневника 1919 г.)// Цветаева Л. С. 553).
3 Кажется, первым на это обратил внимание русский писатель Борис Виль-де (1908-1942), живший в Париже и выступавший в печати под псевдонимом Борис Дикой. Ссылаясь на потустороннее общение Рильке с таинственной «Незнакомкой», являвшейся германскому поэту, по воспоминаниям княгини Марии фон Турн унд Таксис, в 1912 г. в замке Дуино (а также позднее), Б. Виль-де писал: «"Незнакомка" немецкого поэта невольно напоминает о незнакомке Блока. И нет ли какой-нибудь таинственной и непостигаемой связи между музами обоих поэтов?» (Б.Д<икои>. «Незнакомка» Рильке// Числа (Париж). 1933. №9. С. 187).
4 Так, в письме к Н.О. Лернеру от 26 марта 1902 г., рекомендуя своему корреспонденту «новую поэзию <...> французов, немцев, англичан — особенно самых новых», Брюсов называет Верхарна, Вьеле-Гриффена, Анри де Ренье, РДемеля и Р.-М. Рильке (РГАЛИ. Ф. 300. Оп. 1. Ед. хр. 90. Л. 31).
5 «Вы получите при этом письме несколько поразительных стихотворений Rainer Maria Rilke», — пишет Шик Брюсову в июне 1903 г., прилагая текст четырех ранних стихотворений Рильке 1896-1898 гг. 1 августа 1904 г. он сообщает Брюсову: «...Я вышлю Вам на следующей неделе выписанную мною сегодня книгу стихов Rainer Maria Rilke. Между прочим, Rilke великолепно владеет русским языком. Он перевел на немецкий язык книгу А.Н. Бенуа о русском искусстве». И в другом, августовском письме: «Книгу Рильке "Das Buch der Bilder" (его последн<яя> кн<ига>) я вышлю Вам, как только получу ее, вероятно, через 2-3 дня. У него в этой книге прямо поразительные стихи. Вот — символист par excellence. Он видит во всем только символы, только "Bilder";
334 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
отсюда и название книги» (НИОР РГБ. Ф. 386. Карт. 108. Ед. хр. 33. Л. 10 об.; 12; 22 об.; 25; речь идет о «Книге образов»; о переводе названия см. наст, изд., с. 367). Подробнее см.: Азадовскии K.M. Максимилиан Шик и его письма из Германии (1903-1907 гг.) / / Восприятие русской литературы за рубежом. XX век. Л., 1990. С. 116-133.
6 Брюсов В. Собрание сочинений: В 7 т. М.; Л., 1973. Т. 1. С. 605. 7 Guenther J. von. Ein Leben im Ostwind. Zwischen Petersburg und München.
Erinnerungen. München, 1969. S. 66-69. 8 См.: Письма И. фон Гюнтера Блоку/ Публ. В.В. Дудкина//Александр
Блок. Новые материалы и исследования. Кн. 5. М., 1993. С. 292 (ЛН. Т. 92). 9 Дарственные надписи Блока на книгах и фотографиях / Материалы со
браны Н.П. Ильиным и А.Е. Парнисом. Вступ. статья и публ. В.Я. Мордерер и А.Е. Парниса. Коммент. Ю.М. Гельперина, В.Я. Мордерер, А.Е. Парниса, Р.Д. Тименчика / / Там же. С. 59. Надпись приведена также в кн.: Guenther J. von. Ein Leben im Ostwind... S. 148.
10 Об отношениях между Гюнтером и Блоком см.: Иоганнес фон Понтер и его «Воспоминания» / Статья, публикация, примеч. и перевод K.M. Азадов-ского//Александр Блок. Новые материалы и исследования. Книга пятая. С. 330-340. См. также в коммент. к публикации «Дарственные надписи Блока на книгах и фотографиях» в кн.: Александр Блок. Новые материалы и исследования. Кн. 3. М., 1982. С. 59-62 (ЛН. Т. 92); публикация блоковских дарственных надписей к Гюнтеру выполнена А.Е. Парнисом и Р.-Д. Клуге.
11 Guenther J. von. Alexander Block. Der Versuch einer Darstellung. München, 1948. 12 Ibid. S. 9. 13 Об И. фон Понтере и его деятельности см. подробнее: SemjonowJ. Johannes
von Guenther und die russische Literatur// Festgabe für Johannes von Guenther zum 80. Geburtstag am 26. Mai 1966. Nördlingen, 1966. S. 19-36; Kluge R.-D. Johannes von Guenther als Übersetzer und Vermittler russischer Literatur// Die Welt der Slaven. 1967. Jg. XII. H. 1. S. 77-96; Kluge R.-D. Ein Leben fur die Literatur. Johannes von Guenther zum 85. Geburtstag// Osteuropa. 1971. Jg. 2L. H. 10. S. 825-827; Guenther J. von. Zur russischen Literatur. Aus den Briefen mit einem jungen Buchhändler 1962-1973/ Herausgegeben von Eberhard Thieme. Mannheim, 1990; Thieme E. Johannes von Guenther. Er brachte Stefan George nach Russland / / Neue Beiträge zur George-Forschung (16). 1991. S. 27-32. «Ein Leben im Ostwind». Eine Ausstellung aus dem Nachlass des Übersetzers und Schriftstellers Johannes von Guenther (1886-1973) mit dem Katalog seiner russischen Bibliothek 9. Mai bis 14. Juni 1996. Tübingen, 1996; SipplC. «München im Ostwind». Johannes von Guenther und der russisch-deutsche kulturelle Dialog// Junge Slawistik in Österreich. Beiträge zum 1. ArbeitstrefTen Innsbruck 24.-26.2.1999/ Herausgegeben von Wolfgang Stadler, Eva Binderund Helmut Kalb unter Mitarbeit von Veronika Plößnig. Innsbruck, 2000. S. 87-102; Guenther J. von. Woldemar Klein und Der Moskowitische Eros. Aus den unveröffentlichten Erinnerungen / Herausgegeben und kommentiert von Carmen Sippl und Fedor F. Poljakov// Imprimatur. Ein Jahrbuch für Bücherfreunde. Neue Folge XX. 2007. S. 285-296; и др.
См. также: Азадовскии К М. «...У нас с Вами есть что-то родственное» (Белый и Иоганнес фон Гюнтер) / / Андрей Белый. Проблемы творчества. Статьи. Воспоминания. Публикации. М., 1988. С. 470-481; Харер К. Кузмин и Гюнтер// Новое литературное обозрение. 1997. № 24. С. 267-275.
14 Все письма Вальтера к Блоку хранятся в РГАЛИ (Ф. 55. Оп. 1. Ед. хр. 182). Сохранилась также дарственная надпись Вальтера в виде сонета, обращенного к Блоку, на его книге «Neun Sonette und ein Epilog im Saphischen geschrieben:
Ра и н ер Мария Рильке и Александр Блок 335
1909-1912». Leipzig, <1912>. Эту книгу Вальтер подарил Блоку в Петербурге 22 декабря 1912 г. (см.: Библиотека A.A. Блока. Описание. Кн. 3. Л., 1986. С. 158-159). См. также: Поляков Ф. Автографы символистского круга в архиве Рейнгольда фон Вальтера (I) / / На рубеже двух столетий. Сборник в честь 60-летия A.B. Лаврова. М., 2009. С. 574—582.
15 Guenther S. von. Alexander Block. Der Versuch einer Darstellung. S. 14. 16 Guenther J. von. Ein Leben im Ostwind... S. 82, 112, 124 u. a. 17 «Книга образов» («Das Buch der Bilder») вышла вторым и расширенным
изданием в декабре 1906 года. 18 Guenther ]. von. Ein Leben im Ostwind... S. 159. 19 Idem. Alexander Block. Der Versuch einer Darstellung. S. 13. 20 Idem. Ein Leben im Ostwind... S. 112. 21 Жирмунский В.М. Немецкий романтизм и современная мистика. СПб.,
1914. С. 193. 22 См.: Библиотека A.A. Блока. Описание. Кн. 1. Л., 1984. С. 162-163, 241 —
243, 274-277; Кн. 2. Л., 1985. С. 373; Кн. 3. Л., 1985. С. 243-244, 262. 23 Одоевцева И. На берегах Невы. М., 1988. С. 172-174. 24 Чуковский К. Книга об Александре Блоке. Пб., 1922. С. 30. 25 Жирмунский В.М. Из истории текста стихотворений Александра Блока//
Жирмунский В.М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Л., 1977. С. 243. 26 Guenther J. von. Ein Leben im Ostwind... S. 216. Весной 1922 г. в письме к
B. Грегору, немецкому переводчику поэмы «Двенадцать» и драмы «Роза и Крест» (см. подробнее наст, изд., с. 363), Л.Д. Блок, со своей стороны, упоминала о любви поэта к Германии. Это явствует из ответного письма Грегора от 26 мая 1922 г., где сказано: «Очень меня обрадовали также Ваши слова, что Александр Александрович любил немцев» (РО ИРЛИ. Ф. 654. Оп. 8. Ед. хр. 50. Л. Зоб.).
27 Блок А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1962. Т. 5. С. 238. 28 Он же. Дневник. М., 1989. С. 298. 29 Небольсин С.А. Об одном событии в лирике А. Блока / / Революция 1905-
1907 годов и литература. М., 1978. С. 91-114. Раскрыв аббревиатуру «R. M. R.», C. Небольсин делает категорический вывод о том, что летом 1906 г. Блок познакомился с первым изданием «Книги образов» и обратил в ней внимание на стихотворение «Ангел-Хранитель» (С. 101). Между тем запись, на которой основываются все рассуждения С. Небольсина, вовсе не принадлежит Блоку. Она сделана рукой И. Понтера, скорее всего в марте—апреле 1906 г., когда немецкий поэт находился в Петербурге. (12-я записная книжка Блока, в конце которой помещена эта запись, охватывает период с января по август 1906 г.) Можно предположить, что в одной из своих бесед с Блоком Гюнтер указал ему на сборники своих любимых поэтов — Рильке, Гофмансталя и Шлосса (о забытом ныне немецком поэте К. Шлоссе см. в мемуарах Гюнтера: Guenther J. von. Ein Leben im Ostwind... S. 85-86). Все названные Понтером книги были изданы между 1902 и 1904 гг. (их выходные данные приведены не вполне точно — видимо, Гюнтер записывал по памяти).
30 «..."Похожего" у двух авторов крайне мало», «нельзя говорить здесь о богатстве перекличек и созвучий» и т.п. (Небольсин CA. Об одном событии в лирике А. Блока. С. 108-109). Подчеркивая очевидную разнонаправленность обоих стихотворений, автор усматривает в блоковском «Ангеле-Хранителе» скрытый, хотя и «необычайно выразительный» ответ Рильке (С. ПО). Разумеется, в плане историко-культурном и даже типологическом сопоставление этих
336 Константин Азадовский. Рильке и Россия
двух одноименных произведений вполне допустимо; возражение вызывает лишь тезис о безусловном знакомстве Блока с данным стихотворением Рильке.
31 В своей статье, посвященной Стефану Георге (1911), Понтер упоминает о поэтах, «которые придают первенствующее значение слову и его звучности». Среди них, подчеркивает Понтер, «имеются и крупные, пользующиеся заслуженной славой, дорогие нам и создавшие прекрасные произведения. Во Франции, например, Малларме, в Германии — Рильке, в России — Блок» (Аполлон. 1911. №3. С. 67).
32 См. письмо Эллиса к Э.К. Метнеру от 17 января 1913 г. (ГБЛ. Ф. 167. Карт. 8. Ед. хр. 2), письмо Э.К. Метнера к Андрею Белому от 17 сентября 1910 г. (НИОР РГБ. Ф. 167. Карт. 5. Ед. хр. 17) и др.
33 РГАЛИ. Ф. 55. Оп. 1. Ед. хр. 319. Л. 9. См. также: ЛН. Т. 92. Кн. 3. С. 837. 34 Сохранилось несколько экземпляров этой статьи (см.: НИОР РГБ.
Ф. 245. Карт. 3. Ед. хр. 35; РГАЛИ. Ф. 1693. Оп. 1. Ед. хр. 7). Один из них (машинопись) — в архиве редакции журнала «Красная новь» (РГАЛИ. Ф. 602. Оп. 1. Ед. хр. 1310).
35 Блок А. Дневник. С. 329. 36 См. подробнее: Шоломова СБ. Александр Блок и Лариса Рейснер//
Наследие А. Блока и актуальные проблемы поэтики. Блоковский сборник IV. Тарту, 1981. С. 244-245. (Уч. зап. Тартуского ун-та; вып. 535).
37 Die Lyrik des Auslandes in neuerer Zeit / Herausgegeben von H. Bethge. Leipzig, 1907. S. 317-318 (2-е изд. — 1919). Рецензия на эту книгу, написанная В. Гофманом, была помещена в журнале «Весы» (1908. № 1. С. 127-128). О переводах Блока и восприятии его творчества в Германии см. работы Маргарете Бааде: Baade M. Alexander Block. 60 Jahre deutscher Rezeptionsgeschichte. Ein Überblick (1905-1966)// Zeitschrift für Slawistik. 1967. Band XII. Heft 3. S. 328-363; Baade M. Grundfragen der Übersetzung von Dichtung Alexander Blocks ins Deutsche// Zeitschrift fur Slawistik. 1969. Band XIV. Heft 1. S. 1-11.
38 Hyperion. Eine Zweimonatsschrift / Herausgegeben von Franz Blei und Carl Sternheim. 1908. Jg. 1. Bd. 3. H. 6. S. 143-144.
39 См. соответственно: Neuland. Monatsschrift fur Politik, Wissenschaft und Kunst (Berlin). 1896. H. 2 (November). S. 153; Das litterarische Echo. Halbmonatsschrift für Litteraturfreunde (Berlin). 1902. H. 8 (Januar). S. 568; Worpswede (Hans am Ende. Fritz Mackensen. Otto Modersohn. Fritz Overbeck. Carl Vinnen. Heinrich Vogeler). Von Hans Bethge. Berlin, <1907>.
40 Письма Рильке к Вальтеру впервые опубликованы в мюнхенском журнале «Der Gral. Monatsschrift für Dichtung und Leben» (1929. Jg. 23. H. 5 (Februar). S. 397-402). Первое письмо — из Парижа от 21 октября 1907 г.
41 Guenther J. von. Ein Leben im Ostwind... S. 377. В этой же книге (S. 362) Гюнтер упоминает, что в Митаве, в его личной библиотеке, хранился (до 1914 г.) экземпляр поэмы Рильке «Песнь о любви и смерти корнета Кристофа Рильке» с дарственной надписью автора.
42 Neuer russischer Parnass. Ausgewählt, eingeleitet und übertragen von Johannes von Guenther. Berlin, 1912. S. 37-38. О родстве драматургии Блока, Сологуба и Ремизова с произведениями немецких романтиков (в частности, пьесой Л. Тика «Кот в сапогах») упоминает также Б.В. Михайловский в статье «Символизм» (Русская литература конца XIX — начала XX в. М., 1971. С. 258-259).
43 См.: Baade M. Aus der deutschen Rezeptionsgeschichte zu Alexander Blocks Poem «DieZwölf» (1919-1933) / / Deutschland — Sowjetunion. Aus fünf Jahrzehnten kultureller Zusammenarbeit. Berlin, 1966. S. 293-298.
Тайна сестер Высоцких 337
44 РО ИРЛИ. Ф. 654. Оп. 3. Ед. хр. 15. 45 Блок Л. Дневник. С. 332. 46 Block Α. Scythen. Die Zwölf. Übertragen und eingeleitet von Reinhold von
Walter. Berlin, 1921. S. 11, 15, 17 etc. 47 Der Gral. Monatsschrift für Dichtung und Leben. 1929. H. 5 (Februar).
S. 399-400. 48 См.: Briefwechsel. S. 459 (письмо Рильке от 29 декабря 1921 г.). См. так
же письмо Рильке к Вальтеру от 4 июня 1921 г. (Der Gral. 1929. H. 5 (Februar). S. 400-402).
49 В воспоминаниях H. Набокова сказано, что его беседа с Рильке состоялась в июне 1922 г. в Веймаре. Однако в это время Рильке безвыездно жил в Швейцарии. Другим участником этой встречи, как она описана у Набокова, был Гарри граф Кесслер (1868-1937), дипломат и меценат, хорошо известный в европейских литературно-артистических кругах (встреча протекала якобы на его веймарской вилле). Однако в опубликованной части дневников Кесслера за 1922 г. о встрече с Рильке или Николаем Набоковым не упоминается (см.: Kessler Harry Graf. Tagebücher 1918-1937/ Herausgegeben von Wolfgang Pfeiffer-Belli. Berlin; Darmstadt; Wien, 1967).
50 Цит. по нем. изд.: Nabokov N. Zwei rechte Schuhe im Gepäck. Erinnerungen eines russischen Weltbürgers. Deutsch von Claus H. Henneberg und Helmut Jaestrich. München, 1979. S. 148. См. также полный русский перевод книги: Набоков Н. Багаж. Мемуары русского космополита / Перевод с англ. Е. Болыиелаповой и М. Шерешевской. СПб., 2003. С. 173.
51 Эренбург И. Портреты русских поэтов. Берлин, 1922. С. 39. 52 Цветаева неточно цитирует по-немецки слова Г.В. Адамовича, писав
шего о Блоке: «Четыре года, прошедшие со дня смерти Блока, — 7 августа 1921 года, — успели уже приучить нас к этой потере, почти примирить с ней. Но они не отодвинули Блока в историю...» (Звено (Париж). 1925. № 132. 10 августа. С. 2; раздел «Литературные беседы»).
53 В оригинале описка: 1836. 54 Письма 1926 года. С. 93. 55 Любопытно в этом плане суждение Ю.К. Терапиано: «Если в ранних
стихах Рильке есть что-то роднящее его с молодым Блоком (Блок, несомненно, знал Рильке), то в последних своих стихах — "Сонеты к Орфею" — Рильке напоминает иногда ритмы и образы Марины Цветаевой; его строки полны такого же страстного, вздымающего ввысь и срывающегося устремления» (Терапиано Ю. Избранное из P.M. Рильке. Александр Биск// Русская мысль. 1958. № 1168. 9 января. С. 5); Этот же абзац повторяется и в более поздней статье Терапиано (Русская мысль. 1974. № 3007. 11 июля. С. 3).
56 Письма 1926 года. С. 89. 57 Там же. С. 84. 58 См.: Ingold F.P. M.I. Cvetaevas Lese- und Verständnishilfen für R.M. Rilke.
Unbekannte Marginalien zu «Stichi k Bloku» und «Psicheja» / / Die Welt der Slaven. 1979. Jg. 24. H.2. S. 352-368.
59 Письма 1926 года. С. 101. 60 Там же. 61 Из письма Цветаевой к А. Тесковой от 2 января 1937 года (Цветаева 6.
С. 448).
ТАЙНА СЕСТЕР ВЫСОЦКИХ (к теме «Рильке и Борис Пастернак»)
В середине января 1913 года Райнер Мария Рильке — он жил тогда в городе Ронда на юге Испании — получил письмо из Египта от незнакомой девушки. Признаваясь в своей любви к поэту, незнакомка писала ему (по-немецки):
Кто я такая, в данном случае не столь важно. Я пишу Вам как любой человек, который видит в Вас не только великого писателя, но и родственный дух. Достаточно, если скажу: мне девятнадцать лет, я — русская девушка, из Москвы. Я знаю Вас уже год.
Что Вы сделали для меня лично? Вы оправдали мое существование1. Ведь человек, у которого нет таланта, ничем не отличается от других людей. Как ему убедиться, что он не сумасброден. Опасно быть исключением, не будучи великим исключением.
Становится грустно. Еще недавно я была ребенком, и мне с трудом удавалось стать тем, кого зовут взрослым человеком. Ведь под взрослением принято понимать забвение всего того, о чем думал и что пережил в детстве. Вступление в мир мертвых формул. Кого заботит, продолжает ли человек жить, воистину ли он думает и чувствует. Человек же не должен заботиться о том, соответствуют ли его мысли мышлению других; он должен жить своей собственной жизнью. Это говорите Вы, но не словами, а произведениями. Слова требуют доказательств, таковыми были для меня Ваши произведения, которые я так люблю; нет, не могу сказать, что люблю, ведь себя самого не любят: любовь детей к матери нельзя называть любовью.
А теперь — о цели моего письма. Это — надежда, что Вы приедете в Хелуан. Просить Вас об
этом — чрезмерная дерзость со стороны незнакомки, я знаю. Но я была бы так счастлива — ведь с Вами не может случиться того, что происходит со многими писателями: создавая Ваши произведения, Вы не перестаете быть тем, кем являетесь в них.
Думаю, я могу быть уверенной, что мое письмо не покажется Вам навязчивым и не рассердит Вас2.
Под письмом стояла подпись — Елена Высоцкая.
Тайна сестер Высоцких 339
Каждому, кто знаком с творчеством Бориса Пастернака, известна история его первой любви, подробно описанная им в автобиографической прозе «Охранная грамота» (1930). Предложение Иде Высоцкой, сделанное им в июне 1912 года в Марбурге, и ее отказ — значительное, отчасти «роковое» событие в жизни молодого Пастернака. «16 июня 1912 года — день становления Пастернака-поэта», — категорично формулирует современный автор3. О «кризисе», «рубеже» или «переломе», каким оказалось для Пастернака его объяснение с Высоцкой, упоминается почти во всех жизнеописаниях поэта, исследованиях, посвященных его пребыванию в Марбурге, комментариях к стихотворению «Марбург», воспоминаниях Жозефины Пастернак, сестры поэта, Ольги Фрейденберг, его кузины, и др.
В это время в Марбург приехали сестры В-е, — вспоминал Пастернак в «Охранной грамоте». — Они были из богатого дома. Я в Москве еще в гимназические годы дружил со старшей и давал ей нерегулярные уроки неведомо чего. <...> Это была красивая, милая девушка, прекрасно воспитанная и с самого младенчества избалованная старухой француженкой, не чаявшей в ней души. <...> Сестры проводили лето в Бельгии. Стороной они узнали, что я — в Марбурге. В это время их вызвали на семейный сбор в Берлин. Проездом туда они пожелали меня проведать4.
Семья Высоцких была хорошо известна в Москве. Ее глава, Давид Васильевич (Вольфович) Высоцкий (1860— ?), возглавлял ведущую в России чайную компанию, унаследованную им от отца Колонимуса-Зеева (Вольфа) Высоцкого (1824—1904), мецената и благотворителя, одного из первых в России палестинофилов5. Торговый дом «В. Высоцкий и К°» имел местные отделения в других русских городах; ему принадлежал также ряд предприятий за пределами России (вплоть до чайных плантаций на Цейлоне). Семья Высоцких, насколько можно судить, была не чужда свободолюбивых устремлений в духе русской интеллигенции того времени. В родстве с Высоцкими состояли братья А.Р. Гоц и М.Р Гоц, М.О. Цетлин, а также члены семейств Гавронских и Фондаминских, известные своей принадлежностью к партии эсеров и участием (в той или иной степени) в революционном движении.
Давид Высоцкий отличался, кроме того, любовью к живописи; он меценатствовал, помогал молодым художникам и коллекционировал произведения искусства. В этом ему успешно содейство-
340 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
вал Леонид Пастернак, отец Бориса. «Знакомство с художником Л<еонидом> Ос<иповичем> Пастернак<ом>, — вспоминает пианист Давид Шор, — направило внимание Высоцкого на живопись. Он стал покупать картины. И если он делал это, советуясь с художником, то приобретал недурные картины. <...> Он построил в своем особняке именно "галерею", и она ко времени революции вся увешана была картинами русских художников. Все это носило характер любительства»6.
Видимо, на этой почве и происходит сближение между обеими семьями (около 1905 года). Леонид Пастернак неоднократно писал Высоцких — самого Давида Васильевича и его детей7. Особенно дружны с Пастернаками (родителями и детьми) были старшие дочери Высоцкого: Ида (1892-1976) и Елена (1894-1920)8. Е.Б. Пастернак сообщает, что Ида и Лена «какое-то время брали у Пастернака уроки рисования. В доме (Высоцких. — К.А.) устраивались артистические вечера для молодежи. Боря там часто бывал, с детства дружил с Идой9». Эта дружба, уже в ту, раннюю, пору, имела лирическую окраску. Борис Пастернак писал Иде длинные письма (сохранилось лишь несколько неотправленных10).
Должно быть, именно Борис Пастернак приобщил Иду и Лену Высоцких к тому кругу московской молодежи, в котором заметно преобладали германофильские настроения. Это было, в частности, связано с деятельностью издательства «Мусагет», возникшего в Москве на рубеже 1900—1910-х годов: на страницах периодических изданий «Мусагета» («Логос», «Труды и дни») появлялись серьезные религиозно-философские и культурологические статьи, посвященные немецкой культуре. Тогда же формируется и «Молодой Мусагет» — собрания этого кружка посещали, по свидетельству Андрея Белого, Борис Пастернак и Марина Цветаева11. Пастернак был, кроме того, участником литературно-артистического кружка «Сердарда», в который входили Ю.П. Анисимов, С.Н. Ду-рылин, В.О. Станевич и др.12
Сестры Высоцкие, насколько можно судить, проявляли живой интерес к новым веяниям в области литературы и искусства. Борис Пастернак и его друзья «опекали» любознательных девушек (так, Ида Высоцкая одно время посещала С.Н. Дурылина, знакомившего ее с русской поэзией13). Характеризуя Иду, Пастернак писал (видимо, в 1910 году) о свойственной ей «серьезной, длительной, выдержанной незаурядности», о ее «безупречной самобытности» и «глубине»14. Столь же образованной и талантливой девушкой была и Елена Высоцкая, по-видимому тянувшаяся к Пастернаку15. В письме к родителям из Марбурга Борис Пастернак восторженно отзывается об обеих сестрах: «Они так одарены — Лена так умна, она была на Когене и так поняла и так развила его
Тайна сестер Высоцких 341
лекцию, когда я ей объяснил кое-что из математики. Лена так умна, и так восхитительна в ней женщина, которой несколько недель. Так чиста, так глубокомысленна! А Ида, она так гениально глубока, глуха и непонятна для себя, и так афористично-непредвиденна; и так сумрачна и неразговорчива — и так... и так... печальна»16.
Впрочем, далеко не все молодые люди были очарованы Идой столь безоглядно, как Борис Пастернак, склонный поэтизировать ее образ. Весьма сдержанно, например, отзывался об Иде Александр Пастернак (брат поэта), встретившийся с ней в Киссингене в середине июля 1912 года: «...Все в ней кажется совершенством, но уйди она — и все рассыпается <...> Лицо Иды достаточно испорчено косметикой, этой ложью красоты» и т.п.17 «Истомленная желтоволосая Ида, — вспоминал Константин Локс, университетский приятель Б. Пастернака, — болезненная и дегенеративная, жила в какой-то теплице»18. Следует признать, что и отзывы самого Пастернака об Иде отмечены известной двойственностью «...Ида, величавая, просто до трагизма для меня, прекрасная, — оскорбляемая поклонением всех, одинокая, темная для себя, темная для меня, и прекрасная, прекрасная в каждом отдельном шаге, в каждом вмешательстве ветра, в каждом соседстве деревьев...» — писал о ней Пастернак своему другу Александру Штиху 17 июля 1912 года (из Марбурга)19. Ида Высоцкая в восприятии Пастернака, с одной стороны, «прекрасна» и «величава», с другой — «сумрачна», «неразговорчива», «темна» и т.п.
Должно быть, именно Борис Пастернак познакомил сестер Высоцких с поэзией Рильке, которой увлекался с юности. Этому увлечению в немалой степени способствовало то обстоятельство, что его отец был лично знаком с германским поэтом, встречался с ним, обменивался письмами, поздравлениями и подарками (знакомство состоялось весной 1899 года — во время первой поездки Рильке в Россию20). Очарованный стихами Рильке, которого он — уже в те годы — «предпочитал всем его современникам»21, молодой Пастернак пропагандирует имя и творчество германского поэта среди своих близких и знакомых. По словам Бориса Пастернака, в начале 1910-х годов он принес Юлиану Анисимову, поклоннику и переводчику Рильке, экземпляр книги «Мне на праздник» («Mir zur Feier», 1899), хранившийся — с дружеской надписью автора Леониду Осиповичу22 — в семейной библиотеке. Ольга Петровская сообщает, что в 1922 году Пастернак, узнав, что она незнакома с творчеством Рильке, стал «целыми охапками» забрасывать ее стихами этого поэта, «изумительно его читая, разъясняя и показывая лучшие стороны его творчества»23. Трудно представить себе, чтобы молодой Пастернак не поведал о своем кумире сестрам Высоцким, с которыми в те годы регулярно встречался и переписывался.
342 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Поэзия Рильке оказала глубокое и продолжительное воздействие на Бориса Пастернака и во многом определила его духовный облик24. «Я обязан Вам основными чертами моего характера, всем складом духовной жизни, — писал Борис Пастернак (по-немецки) в своем единственном письме к Рильке. — Они созданы Вами»25. А в письме к родным от 15 июля 1929 года, подчеркивая «германи-стическую закваску» своих «симпатий и воспоминаний», Пастернак восстанавливает такой ряд: Марбург, Рильке, музыка, философия26.
Очевидно, что и сестры Высоцкие, не чуждые этой «закваске», вполне разделяли то преклонение перед Рильке, которое было характерно для молодого Пастернака и отчасти — его московских знакомых. Проникнутые поэзией Рильке, Елена и Ида — так видится в контексте сохранившихся материалов — мечтают о встрече с обожаемым поэтом, пытаются завязать с ним знакомство.
Расставшись с Борисом Пастернаком в июле 1912 года (после четырех дней в июне, совместно проведенных в Марбурге, и поездки в Берлин состоялась еще одна встреча — в Бад-Киссингене), сестры Высоцкие остаются в Западной Европе. Хрупкая и болезненная Елена постоянно недомогала, и врачи, обнаружив у нее почечную болезнь, рекомендуют ей теплый воздух Египта. В сопровождении компаньонки, немки Герды фон Роон, Елена в конце 1912 года отправляется в Каир. Ида же (она училась в Англии) предпочитает задержаться в Париже — ради лекций в университете и занятий в библиотеке.
Когда и каким образом узнала Елена Высоцкая временный (испанский) адрес Рильке, не установлено. Не вполне ясна и фраза ее первого письма: «Я знаю Вас уже год». В контексте вышеизложенного эта фраза может означать либо «Уже год, как я знакома с Вашим творчеством», либо «Уже год, как я знаю о Вашей жизни».
Первое письмо Елены Высоцкой к Рильке написано на бланке отеля «Аль Хаят» в Хелуане (курортный город недалеко Каира). Этот отель был хорошо знаком Рильке: весной 1911 года, завершая свое египетское путешествие, он прожил здесь месяц27. Елена также провела в этом отеле несколько недель. Ее следующее письмо к Рильке, написанное (согласно почтовому штемпелю) 6 февраля 1913 года в Асуане, свидетельствует, что она была достаточно осведомлена о состоянии здоровья Рильке, его ближайших планах и т.п.
Как мне благодарить Вас за Ваш прекрасный, нежный ответ! Ваше письмо осчастливило меня, но в то же время лиши
ло меня уверенности.
Тайна сестер Высоцких 343
Мое первое письмо походило на паломничество к тому месту, которому ты благодарен за множество бесценных даров. Писать его мне было легко. Я писала о том, что давно уже чувствую. Но до чего тяжело мне теперь! Я знаю и люблю Вас уже давно, Вы же меня совсем не знаете. Как мне соединить это в моем письме! Я не могу и не хочу быть формальной, но боюсь также показаться назойливой.
Но мне позволено приблизиться к Вам, и это самое главное. Вы не приедете в Хелуан, но я узнала, что после Испании Вы поедете в Париж. Не сообщите ли мне Ваш парижский адрес с тем, чтобы я могла Вас там навестить в начале мая вместе с моей сестрой.
Если бы я могла Вам сказать, как я счастлива: я живу надеждой на встречу с Вами. Это совсем как во сне — в предвидении, что осуществится утраченная надежда.
Я нахожусь в Египте ради своего здоровья и пока еще видела недостаточно. Надеюсь со временем наверстать упущенное. Вы задали мне преждевременный вопрос. Я еще не ощутила поэзию этой страны. Мне следует побыть подольше в этом окружении и ощутить на себе воздействие природы, искусства и истории Египта. Когда я начинаю вслушиваться, мне мешает новая египетская жизнь, беспорядочные крики местных жителей. (Думаю, великим мертвецам это тоже мешает.)
«Преждевременный вопрос, заданный Рильке, несомненно, касался египетских впечатлений Елены. Совершивший недавно длительное путешествие по Северной Африке (Алжир — Тунис — Египет), Рильке был поражен пестротой и разнообразием увиденного; покидая Египет, он мечтал о том, чтобы его «бесконечно рассеянное переживание обрело форму какой-нибудь внутренней констелляции»28. Узнав, что его русской корреспондентке еще предстоит знакомство с этой страной, он посылает ей книгу, которую только что с восхищением прочитал сам: «Боги, короли и звери Египта» (автор — княгиня М. Лихновская)29. В письме от 9 марта (из Луксора) Высоцкая благодарит Рильке за письмо и книгу:
Вы очень, очень добры. Ваше письмо вернуло мне всю мою свободу. Я так благодарна Вам за эту милость. Вы принимаете меня без малейшего укора, наделяете меня правами, которые есть лишь у некоторых людей в нашей жизни: правом, которое дает любовь. Думаю, в этом — источник мужества, позволившего мне написать Вам.
Сперва пришла книга. Мне очень радостно, что Вы подумали обо мне. Я тоже всегда желала, чтобы человек, который
344 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
мне не безразличен, прочитал то, что я люблю. Это доказательство Вашего участия мне особенно в радость, которая будет сопровождать меня при чтении книги и еще долго, долго потом. Книга дорога мне еще и тем, что очень близка. Если бы я могла выразить мои впечатления, я говорила бы, наверное, в такой же манере (с той лишь разницей, что мои впечатления не имели бы для других никакой ценности). Княгиня привносит в Египет свою культуру. Ее душа красива, ее впечатления прекрасны и значительны, поэтому ей удается достичь писательской цели: освободить души других людей. Я люблю эту книгу.
В заключение Елена вновь упоминает об Иде: «Вы сначала увидите мою сестру. Вы ведь не против? Я напишу Вам, как только смогу. Всего доброго».
Следующее (четвертое) письмо написано в Каире 3 апреля (датируется, как и предыдущие письма, по почтовому штемпелю). «Я чувствую себя так плохо, что почти не могу писать, — рассказывает Елена. — В Луксоре я собрала мои последние силы. Моя болезнь чисто нервного порядка, она мне часто преподносит сюрпризы: мне удалось совершить пять изнурительных экскурсий. А здесь я опять без сил. Египет преследует меня, мне придется расстаться с ним, так и не узнав его как следует, с проклятием вечной тоски, которая и сейчас уже одолевает меня в моей комнате». Далее следуют откровенные признания:
Я хочу подавить в себе страх, что могу оскорбить Вас непомерным восхищением. С тех пор как Вы стали писать мне письма, все мои мысли и чувства устремлены только к Вам. Можно ли так любить человека, которого никогда не видел? Любовь, живущая в нас, всегда ищет внешний повод, так что часто, видя какого-нибудь человека, я говорю себе: «Он мне нравится, он похож на Рильке». Это бывают самые разные люди, непохожие друг на друга. Они по большей части безмолвствуют. Неужели и Вам неприятно то, что я написала?
Так прекрасна в Ваших письмах дружба — Вы отдаетесь ей без предисловия.
Простите мне это предисловие, я наверняка научусь любить без слов.
Описав свое восприятие Египта, Высоцкая сообщает, что покидает эту страну до намеченного ранее срока и 14 апреля вечером прибывает в Париж.
Тайна сестер Высоцких 345
В Париже Елена провела неделю. Она не сразу написала Рильке: боролась с собой. «Сперва я хотела уехать, не повидавшись с Вами; боялась, что уехать (после личного знакомства. — К.А.) окажется для меня слишком невыносимо. Но теперь я думаю лишь об одном: увидеть Вас. Я не могу успокоиться, пожалуйста, приходите». Получив эту записку, Рильке в тот же день, 17 апреля, навестил Елену и Иду в отеле «Цецилия» на авеню Мак-Магон.
Долгожданная встреча оказалась трудной и для Рильке, и для сестер Высоцких. Тяжелобольная Елена не могла встать: она принимала гостя, лежа в постели. Рильке держал себя вежливо, сдержанно и, как показалось сестрам, — отстраненно-холодно. Об оттенках этой встречи рассказывает письмо Елены к Рильке, написанное на другой день:
Все-таки писать куда легче, чем говорить. В первом случае владеешь собой, тогда как присутствие другого человека чересчур нас сковывает: это уже не разговор, а переживание. Вот почему я пишу это письмо: оно скажет Вам то, что я, наверное, не смогла бы сказать в Вашем присутствии.
Это письмо будет грустным, потому что я сама грустна, и не только я, моя сестра — тоже.
Излишне говорить, что наше знакомство ничего не изменило в моем отношении к Вам. Вы такой же, как Ваши книги, пусть даже они — Ваше прошлое. Ваше присутствие благотворно, ибо посторонний взор не улавливает ни противоречий, ни проявлений борьбы. (Хотя, как известно, без борьбы не бывает жизни.)
Для нас Вы — все тот же, и все-таки кое-что изменилось. Моя сестра писала мне в том письме, где говорится о Вас:
у нее было чувство, что для Вас уже многое в прошлом и голос Ваш доносится откуда-то издалека, совсем издалека. Вчера я чувствовала то же самое. И оттого, что Вы так нам важны, мне было больно. Теперь наступает пора проститься. Ибо теперь наше поведение может выглядеть желанием вторгнуться в духовную жизнь другого человека. Когда я впервые написала Вам, когда позднее моя сестра навестила Вас, — мы делали это, не раздумывая ни секунды. Наконец-то мы нашли Вас, да, но мы не нужны Вам. Одиночество — вот что Вам теперь нужно, какое же у нас право Вас беспокоить? До нашей встречи я могла держаться по отношению к Вам в какой-то степени обезличенно; теперь это для нас совсем невозможно. Мы должны исчезнуть так же, как мы пришли, — и то, и другое должно было
346 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
случиться. И все же во мне живет надежда. Ведь Вы сказали, что Вам может понадобиться моя любовь. Возможно, я все-таки ошиблась, возможно, эта безнадежная непроницаемость была лишь началом. Пожалуйста, ответьте — ясно и без всякого снисхождения. Все должно быть ясно, чтобы мы могли либо больше не сомневаться, либо уйти.
Если второе, тогда прошу: не превращайте забвением того, что было, в небытие. Прошу только об этом, ведь Вы так мне важны и дороги.
Могу ли я лично услышать от Вас ответ сегодня в три часа? Привет Вам от нас обеих.
Елена Высоцкая.
Если бы Вы только знали, как трудно далось мне это письмо. Я только что смотрела Ваши письма. Как я им радовалась! И каждый раз пугалась — когда видела тоску30.
Какой ответ дал Рильке на это письмо Высоцкой (и был ли ответ) — неизвестно. Ясно одно: разрыв совершился.
Из документов, сохранившихся в швейцарском архиве Рильке, можно заключить, что Ида Высоцкая (уже после отъезда Елены) пыталась каким-то образом смягчить ситуацию. В своей записке к Рильке от 7 мая 1913 года, написанной (по-французски) накануне ее отъезда из Парижа в Берлин, она предупреждает поэта о том, что зайдет к нему «на минутку» по пути на вокзал31. Можно предположить, что во время этой встречи (если только она состоялась) Ида сообщила Рильке о тяжелом заболевании Елены и, возможно, передала ему письмо Герды фон Роон, также сохранившееся в швейцарской части архива Рильке. В этом письме от 13 марта 1913 года, отправленном из Каира, госпожа фон Роон сообщала Иде Высоцкой о здоровье ее сестры.
Мой отчет Вас вряд ли обрадует, напротив: состоянье здоровья Вашей сестры ухудшилось, у нее усилилась слабость. По поводу почек врачи сразу сказали, что это заболевание несерьезно и, по их мнению, излечено полностью. Так что дело не в этом; причины недомогания следует искать в ее совершенно расшатанной нервной системе. <...> Изо дня в день и от одной недели к другой мы надеялись, что ей станет лучше, вместо этого Ваша сестра чувствует себя сейчас так плохо, что не может абсолютно ничего делать; целыми днями лежит пластом и даже не может читать, более того: крайне редко просит, чтобы ей читали. В Луксоре она усилием воли взяла себя в руки, чтобы хоть немного полюбоваться красотами Египта и вернуться
Тайна сестер Высоцких 347
отсюда домой, повидав хоть что-нибудь. Здесь же наступила реакция; мы уже со среды в Каире, сегодня воскресенье, и за все это время она ни разу не подошла к двери, ни разу не вышла из комнаты: из постели в шезлонг и оттуда — обратно в постель; она лежит на кровати часами, совершенно неподвижно, не произнося ни слова. Такова ее ежедневная программа в течение вот уже нескольких месяцев.
Заболевание Елены Высоцкой, сообщала далее госпожа фон Роон, называется истерией, и врач-невропатолог в Луксоре рекомендовал ей безотлагательно начать лечение: «В противном случае он не сможет отвечать за последствия».
«Ваша сестра, — говорилось в заключительных строках, — просит Вас поблагодарить Рильке за его последнее письмо и сказать ему, что она сейчас слишком слаба, чтобы написать ему собственноручно; но она поблагодарит его потом устно и скажет, что его письма были для нее счастьем»32.
* * *
Что же произошло между Рильке и Еленой Высоцкой во время их единственной парижской встречи? По какой причине их знакомство угасло, едва начавшись?
Думается, причин было несколько, и раздражительность (или мнительность) больной Елены — лишь одна из них. Страдавшая истерией Елена, по-видимому, склонна была создавать себе кумиров поверх или помимо реальной личности. Как и Марине Цветаевой, вступившей в 1926 году в эпистолярно-любовные отношения с Рильке, ей нужен был не столько живой человек, сколько далекий романтический образ. Впрочем, в отличие от Цветаевой, поразившей Рильке силой своего самовыражения, Елена Высоцкая, при всей своей образованности и утонченности, не была достаточно одаренной, чтобы претворить жизнь в творчество. «Идеал», созданный ее болезненным воображением, рассыпался при первом же соприкосновении с действительностью.
Другой причиной могло оказаться душевное состояние самого Рильке, погруженного тогда в перипетии своих отношений с Мартой Энбер33. Сказалась, видимо, и своеобразная «философия любви», которую разделял Рильке, не желавший «быть любимым». Поэт долгое время размышлял о природе «безответной любви», о чувстве, не требующем «взаимности». Так, в романе «Записки Мальте Лауридса Бригге» Рильке возвеличивает «интранзитивную» любовь — не знающую «объекта», ни на кого не направленную. «Любящие» противостоят у Рильке «любимым», «возлюбленным».
348 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Роман Рильке заканчивается притчей о блудном сыне, «который не хотел быть любимым»34.
В марте—апреле 1913 года, в разгар своего эпистолярного общения с Еленой Высоцкой, Рильке начал писать «Речь об ответной любви Господа» (работа осталась незавершенной; сохранились — под этим названием — лишь два наброска). Видимо, в «Речи» должны были получить развитие мысли поэта, выраженные в заключительных словах его романа о Мальте («Разве они знали, каков он. Любить его было теперь очень трудно, и сам он сознавал, что на это способен лишь Единый. Но тот пока еще не хотел»35).
Признания влюбленных, тем более экзальтированных женщин, мечтавших о «взаимности», далеко не всегда встречали отклик у Рильке, тяготевшего к «одиночеству» и «ангельской» («безответной») любви». Елена Высоцкая не могла знать всего этого. Она видела перед собой лишь живого человека, державшегося отчужденно и «по-европейски» вежливо и не желавшего, чтобы его «обожали».
Возможно, встретившись позднее с Идой Высоцкой и прочитав письмо Герды фон Роон, Рильке почувствовал себя неловко и счел нужным подчеркнуть свое доброжелательное отношение к больной девушке. Летом 1913 года он, находясь в Шварцвальде (Бад Риппольсдау36), послал ей в подарок книгу (какую — в точности неизвестно37). Елена поблагодарила его короткой запиской из санатория в Кёнигштайне (Таунус, земля Гессен), где тогда лечилась (почтовый штемпель— 29 июня 1913):
При нашем прощании мне так запомнился Ваш страх быть любимым, что я дала себе слово: никогда не быть первой в общении с Вами. Буду только отвечать.
Поэтому говорю Вам просто: спасибо за книгу. Всего Вам доброго и помните (если мысль об этом не вызывает у Вас неприятного чувства), что мы для Вас остаемся прежними.
Елена Высоцкая.
Моя сестра также благодарит Вас.
Это последнее письмо Елены Высоцкой к Рильке. Отношения обеих сестер с германским поэтом, как видно, окончательно исчерпали себя.
Дальнейшие сведения о семье Высоцких, коими мы располагаем, весьма скудны. Известно, что Давид Высоцкий, продолжав-
Тайна сестер Высоцких 349
ший дело и благотворительную миссию своего отца, был в 1914— 1917 годах председателем Хозяйственного правления для еврейских молитвенных учреждений в Москве. После 1917 года, когда все его предприятия были национализированы, он перенес деятельность своей фирмы в Польшу, затем — в Палестину38.
Ида Высоцкая вышла замуж (в начале 1917-го) за киевского банкира Эммануила Леонтьевича Фельдзера (1886—1963), вместе с которым через год уехала в Японию; впоследствии оба перебрались в Париж39. Последние годы Ида провела в Брюсселе у дочери Натальи. В конце жизни она не раз вспоминала о своем знакомстве с Пастернаком40.
Елена вышла замуж за чаеторговца Бориса Сергеевича Лурье (погиб в 1950-м в автомобильной катастрофе). В 1920 году, похоронив Елену, он женился на Рашели Высоцкой, выполняя (по семейному преданию) волю покойной жены. После смерти Рашели в 1946 году Б.С. Лурье сочетался браком с отдаленной родственницей Высоцких41.
Остальные Высоцкие также покинули Москву (видимо, летом—осенью 1917 года42), уехав во Францию. Федор Высоцкий (? —1933), один из братьев Иды и Елены, состоял членом правления товарищества «В. Высоцкий и К°»; похоронен в Париже на кладбище Монпарнас43.
Судьба писем Рильке к Елене Высоцкой, написанных в первой половине 1913 года, остается до настоящего времени не выясненной. Сохранила их Елена Высоцкая, уничтожила или передала кому-нибудь на хранение — неизвестно. Скорее всего, письма Рильке погибли при бегстве Высоцких за границу, национализации их московского дома или иных обстоятельствах.
Никаких прочих свидетельств, освещающих этот кратковременный эпизод в жизни Рильке, не обнаружено. В его многочисленных письмах, опубликованных к настоящему времени, о сестрах Высоцких не упоминается ни разу.
Что касается Бориса Пастернака, он, думается, так никогда и не узнал о «романе» сестер Высоцких с Рильке. Несмотря на размолвку с Идой летом 1912 года, он продолжал поддерживать отношения с Высоцкими вплоть до их эмиграции из России. В июне 1935 года, находясь в Париже, где он принимал участие в Международном конгрессе в защиту культуры, Пастернак встречался с Идой Высоцкой44. Известие о том, что Елена состояла в переписке с Рильке и что обе сестры виделись с ним, наверняка взволновало бы Пастернака и отразилось бы — прямо или косвенно — в его письмах или иных записях. Этого, как видно, не произошло: ни в одном из писем Борис Пастернак не упоминает об этом событии, как не отмечает его никто из мемуаристов.
350 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Создается впечатление, что Елена Высоцкая, потерпев неудачу при попытке «сдружиться» с Рильке, решила не разглашать факт своей переписки и встречи с ним. О том же, по-видимому, она просила сестру. Девушек явно разочаровал человек, которого они готовы были боготворить, и это свое разочарование они воспринимали как поражение, и притом — постыдное. К этому примешивалось и горькое чувство краха их тщеславно-возвышенных надежд и мечтаний. Несостоявшаяся дружба с Рильке, обернувшаяся для обеих душевной травмой, стала в конечном итоге общей тайной сестер Высоцких, которую они предпочли унести с собой.
Впервые: На рубеже двух столетий. Сборник в честь 60-летия A.B. Лаврова. М., 2009. С. 12-27.
1 По-немецки: Sie haben mich bestätigt. 2 Все письма Елены Высоцкой к Рильке хранятся в Рукописном отделе
Швейцарской национальной библиотеки (Ms А 351). Сохранились также конверты, помогающие уточнить даты писем. На одном из конвертов — надпись рукою Рильке: «Елена Высоцкая (Египет) и Ида Высоцкая».
В дальнейшем изложении письма цитируются без отсылок. 3 Быков Д. Борис Пастернак. М., 2005. С. 73. 4 Пастернак Б. Воздушные пути. Проза разных лет/ Вступит, статья
Д.С.Лихачева. Сост., подгот. текста и подбор иллюстраций Е.В. Пастернак и Е.Б. Пастернака. Коммент. С.С. Гречишкина и A.B. Лаврова. М., 1989. С. 219, 220, 223.
5 См. подробнее: Еврейская энциклопедия. Т. 5. М., 1991. С. 861—862 (репринтное изд.); Российская еврейская энциклопедия. Т. 1. Биографии А—К. М., 1994. С. 253; и др.
6 ШорД.С. Воспоминания. Сост. Ю. Матвеева. М. ; Иерусалим, 2001. С. 262. 7 У Д.В. Высоцких было семеро детей: четверо дочерей (Ида, Лена, Рашель,
Ревекка) и трое сыновей (Федор, Илья, Александр). 8 Хорошо известен портрет сестер Иды и Елены Высоцких, выполненный
Л.О. Пастернаком приблизительно в 1906 г. и неоднократно воспроизводившийся; в настоящее время — в Историческом музее (Москва). См.илл. 23.
9 Пастернак Е. Борис Пастернак. Материалы для биографии. М., 1989. С. 76-77.
10 См.: Там же. С. 121. 11 Андреи Белый. Между двух революций / Подгот. текста и коммент. A.B. Лав
рова. М., 1990. С. 333. 12 Об увлечении в этом кругу поэзией Рильке см. подробнее наст, изд.,
с. 355-357. 13 «...Он давал ей уроки и меня вовлек в это дело, — вспоминал С.Н. Ду-
рылин, — и я занимался с нею по русской лирике...» (Дурылин С.Н. Из автобиографических записей «В своем углу» / / Воспоминания о Борисе Пастернаке. С. 57).
14 Там же (начало неотправленного письма к С.Н. Дурылину). 15 Сохранилась записка Елены Высоцкой к Б. Пастернаку от 31 мая 1912 г.
(из Версаля) — свидетельство их близких, приятельских отношений («Дорогой мой Боря! Спасибо тебе за письмо, я так боялась его. Но сознаюсь, будь оно и
Тайна сестер Высоцких 351
менее хорошим, я бы все-таки приехала; мне ужасно хочется тебя увидеть» <...> Всего, всего хорошего, мой дорогой, спасибо за ожидание»). Цит. по: Пастернак Е. Борис Пастернак. Материалы для биографии. С. 156.
16 Пастернак Б. Письма к родителям и сестрам. 1907—1960. С. 76—77. 17 Там же. С. 89—90 (письмо к Б.Л. Пастернаку). 18 Локс К. Повесть об одном десятилетии (1907—1917) / Публ. Е.В. Пастер
нак и K.M. Поливанова// Минувшее. Исторический альманах. <Вып.> 15. М.; СПб., 1994. С. 110.
19 Пастернак Б. Собр. соч.: В 5 т. Т. 5. Письма / Сост. и коммент. Е.В. Пастернак и K.M. Поливанова. М., 1992. С. 65.
20 Материалы, отражающие историю отношений Рильке с семьей Пастернаков, наиболее полно представлены в книге «Рильке и Россия».
21 Слова из «Охранной грамоты» {Пастернак Б. Воздушные пути. Проза разных лет. С. 200).
22 Там же. С. 200-201. 23 Воспоминания о Борисе Пастернаке. С. 97. 24 Теме «Рильке и Борис Пастернак» посвящен ряд исследований. Их ос
новной перечень см. в статье: Азадовскии К. Борис Пастернак и Райнер Мария Рильке// Pasternak-Studien I. Beiträge zum Internationalen Pasternak-Kongress 1991 in Marburg/ Herausgegeben von Sergej Dorzweiler und Hans-Bernd Harder unter Mitarbeit von Suzanne Grotzer. München, 1993. S. 1 (Osteuropastudien der Hochschulen des Landes Hessen. Reihe II. Marburger Abhandlungen zur Geschichte und Kultur Osteuropas. Bd. 30). Из отечественных работ последнего времени отметим содержательную статью Н.С. Павловой «Поэтика Рильке и Пастернака. Опыт сопоставления» (Вопросы литературы. 2009. № 5. С. 77—110).
25 Цит. по: Письма 1926 года. С. 62. Письмо от 12 апреля 1926 г. (пер. Е.Б. Пастернака).
26 Пастернак Б. Письма к родителям и сестрам 1907—1960. С. 449. 27 Отель «Аль Хаят» (что в переводе с арабского означает «жизнь») принад
лежал знакомым Рильке — барону Иоганну фон Кнопу (1846—1917) и его жене Мэй Кноп (родом из Ирландии), приятельницы Клары Рильке (жены поэта). Любопытно, что барон Кноп родился в Москве; его отец, промышленник и финансист Людвиг Кноп (1821 — 1894), был российский подданный (с 1852 г.), основавший в Москве крупное текстильное предприятие — торговый дом «Л. Кноп». См. о нем: Немцы России. Энциклопедия. Т. 2. М., 2004. С. 134—135 (статья Ю. Петрова).
28 Rilke R.M. Briefwechsel mit Anton Kippenberg 1906 bis 1926. Bd 1. S. 238. Материалы, связанные с пребыванием Рильке в Египте, собраны в кн.: Rilke R.M. Reise nach Ägypten. Briefe, Gedichte, Notizen / Herausgegeben von Horst Nalewski. Frankfurt a. M. und Leipzig, 2000.
29 Lichnowsky M. Götter, Könige und Tiere in Ägypten. Berlin, 1912. 30 По-немецки: Sehnsucht, т.е. томление, стремление, страстное желание
и т.п. О том, что русское слово «тоска» не вполне соответствует немецкому «Sehnsucht», Рильке писал А.Н. Бенуа 28 июля 1901 г. (см. наст, изд., с. 186— 187).
31 Хранится в Рукописном отделе Швейцарской национальной библиотеки вместе с письмами Е.Д. Высоцкой (см. примеч. 2).
32 Там же. 33 См.: Рильке и Россия. С. 103.
352 Константин Азадовский. Рильке и Россия
34 Рильке P.M. Заметки Мальте-Лауридс Бригге. <Т. 2.> С. 150. 35 Там же. С. 161. Подробнее см. наст, изд., с. 91, 92. 36 В Риппольсдау Рильке встретился (возможно, познакомился) с М.О. Цет-
линым, племянником Д.В. Высоцкого, и его женой М.С. Цетлиной, только что приехавшей из России.
37 Вероятно, «Жизнь Марии», выпущенную издательством «Инзель» (Rilke R.M. Das Marien-Leben. Leipzig, 1913). В письме к издателю А. Киппен-бергу от 26 июня 1913 г. Рильке сообщает, что получил от него накануне 15 экземпляров этой книги (Rilke R.M. Briefwechsel mit Anton Kippenberg. Band 1. S. 420).
38 См.: Вермель С. Евреи в Москве / / Евреи в Москве. Сб. мат. / Сост. Ю. Снопов и А. Клемперт. М. — Иерусалим, 2003. С. 133.
39 Об Иде Высоцкой упоминает в своих мемуарах H.H. Берберова, якобы встречавшаяся с ней в Париже в 1920-х гг. (см.: Берберова Н. Курсив мой. Автобиография. М., 1996. С. 241).
40 См.: Proyari J. de. Une amitié d'enfance// Boris Pasternak. 1890-1960. Colloque de Cârisy-la-Salle (11-14 septembre 1975). Paris, 1979. P. 517—519; Пастернак Евгений, Пастернак Елена. Жизнь Бориса Пастернака. Документальное повествование. СПб., 2004, С. 53, 56.
Ж. де Пруайяр сообщает в своей статье, что при посредничестве И. Фельд-зер-Высоцкой «Рильке обменивался письмами с Пастернаком» (Р. 520; цитируется русское резюме к статье). Недостоверность данного утверждения очевидна, однако в основе этой ошибки лежат — по нашему предположению — устные воспоминания Иды Высоцкой о «посредничестве» Бориса Пастернака в ее знакомстве с Рильке.
41 Сведения о семье Высоцких заимствованы из фундаментального исследования Римгайлы Салис (см.: Salis R. Leonid Pasternak. The Russian Years 1875— 1921. A Critical Study and Catalogue / With an Introduction by Jon Whiteley. Vol. I. Text. Oxford, 1999. P. 103).
42 Пустующую квартиру Высоцких в Трубниковском переулке заняла в 1917 г. семья М.О. Цетлина. Об этом упоминает А. Цетлин-Доминик, родившаяся в этой квартире 14/27 октября 1917 г. (см.: Цетлин-Доминик А. Из воспоминаний / / Евреи в культуре Русского Зарубежья. Сб. статей, публикаций, мемуаров и эссе. Вып. 1. 1919—1939 гг. / Сост. Михаил Пархомовский. Иерусалим, 1992. С. 291). См. также: Эренбург И. Люди, годы, жизнь. Воспоминания: В 3 т. Т. 1. Книги первая, вторая и третья. Изд. испр. и доп. / Вступ. статья Б.М. Сар-нова. Подгот. текста И.И. Эренбург и Б.Я. Фрезинского. Коммент. Б.Я. Фре-зинского. М., 1990. С. 143-145.
43 См.: Незабытые могилы. Российское зарубежье: некрологи 1917—1997: В 6 т./Сост. В.Н. Чуваков. Т. 1. А - В . М., 1999. С. 653.
44 См. об этом: Флеишман Л. Борис Пастернак и литературное движение 1930-х годов. СПб., 2005. С. 353.
ВЯЧЕСЛАВ ИВАНОВ И РИЛЬКЕ: ДВА РАКУРСА
1. «Я ЖИВО ПОЧУВСТВОВАЛ РИЛЬКЕ...»
Вряд ли можно определить, когда Вячеслав Иванов впервые услышал о Райнере Мария Рильке и прочитал его произведения; достоверных сведений об этом не обнаружено. Нельзя, однако, усомниться в том, что имя Рильке было известно Иванову уже в 1904-1905 годах: московский журнал «Весы», в котором сотрудничал в те годы Иванов, уделял германскому поэту особое внимание, видя в нем — наряду со Стефаном Георге — ярчайшего выразителя символистской литературы в Германии. Уже в первом номере «Весов» была помещена рецензия на «Книгу образов»1 Рильке, автор которой (укрывшийся за инициалами «М.Р») сопоставлял его с Георге и Гофмансталем2. Иванов, несомненно, видел и внимательно читал этот номер; в письме от 10 февраля 1904 года (из Швейцарии) он поздравляет Брюсова с «прекрасным началом "Весов", журнала истинно изящного — внешне и внутренне»3.
Внимание Иванова к Рильке стремился привлечь молодой немецкий поэт-переводчик Ганс Гюнтер (позднее — Иоганнес фон Гюнтер; 1886-1973), впервые приехавший в Петербург (из родной Митавы) весной 1906 года. Кумиром Понтера был тогда Стефан Георге, чье творчество он страстно пропагандировал на Башне Иванова и в петербургских салонах4. Но поэзия Рильке также восхищала молодого Понтера. В своих воспоминаниях Гюнтер сообщает, что приблизительно в 1907 году, когда он встретился с поэтом и переводчиком Рейнгольдом фон Вальтером (1882-1965), их обоих вдохновляла «Книга образов» Рильке — настолько, что они «знали ее наизусть»5. Есть основания полагать, что Гюнтер пытался познакомить своих русских знакомых (в частности — Блока) со стихами Рильке.
Спустя несколько лет, сотрудничая в петербургском журнале «Аполлон», где он опубликовал, среди прочего, обширное эссе о Георге (1911. № 3 и 4), Гюнтер в своих обзорных статьях («Заметки о немецкой литературе») продолжает выделять Рильке среди современных немецких поэтов. Рильке, писал он, например, в статье «Итоги новой немецкой литературы», «стал для нас в своих последних стадиях развития тем же, чем сделались Сезанн и Ван Гог для художников. Можно не быть его учеником, но нельзя читать его, не поучаясь в то же время. Потому что совсем по-новому
354 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
взглянул Рильке на хаос и на вещи, и это новое говорит он с такою литургической сосредоточенностью, облекает это новое в такую неслыханно новую форму, в мелодии, столь сладостные для уха и столь убедительные по внутреннему своему ритму, что творчество его роковым образом повлияло на новое поколение немецких лириков: с его пути не умели свернуть, попытались взглянуть на мир его глазами, но добились только безвкусицы»6.
1911-1914 годы — эпоха первого знакомства русских читателей с творчеством немецкого поэта. Помимо Понтера, о Рильке постоянно упоминает в своих корреспонденциях в «Русской мысли» Александр Элиасберг. В той же «Русской мысли» в июне 1911 года появляется подборка стихотворений Рильке в переводе Александра Биска. Издательство К.Ф. Некрасова выпускает в переводе Л.В. Горбуновой роман Рильке «Заметки Мальте-Лауридс Бригге» (М., 1913). Появляются первые переводы из Рильке, выполненные В.Ю. Эльснером7. Наконец, в 1914 году в Киеве выходит «Жизнь Марии» Рильке в переводе В.Н. Маккавейского8.
Все эти публикации были так или иначе известны Вячеславу Иванову. Он тяготел к редакции «Аполлона» (отчасти продолжавшего традиции московских «Весов»); регулярно печатался в 1910-е годы и в «Русской мысли». Все, что появлялось на страницах этих журналов, находилось в поле его пристального внимания. В еще большей степени это относится к изданиям, группировавшимся вокруг московского издательства «Мусагет» «Труды и дни», «Логос»), в формировании и деятельности которого Иванов принимал непосредственное участие.
Германофильский уклон «Мусагета» и его приверженность символизму религиозно-философской и культурологической ориентации достаточно изучены в современной науке9. Неудивительно, что Рильке, автор «Часослова» и «Книги образов», воспринимался в кругу «мусагетовцев» как заметное (хотя и менее выдающееся, чем Стефан Георге) явление современной германской культуры. Эллис (Л.Л. Кобылинский), один из главных идеологов «Мусагета», постоянно упоминает о Рильке в своих работах начала 1910-х годов10. К числу поклонников немецкого поэта принадлежал и Ф.А. Степун (Степпун), многолетний друг и соратник Иванова, редактировавший (вместе с СИ. Гессеном и Б.В. Яковен-ко) русское издание «Логоса». Творчеством Рильке Степун увлекся, по-видимому, еще в Германии, где он учился в 1902-1909 годах. Обсуждая с Андреем Белым один из задуманных мусагетовских сборников, Э.К. Метнер, инициатор и редактор большинства мусагетовских начинаний, писал ему 17 сентября 1910 года (из Германии): «Письма Гюнтера я не получил; книги его11 я издать не могу; предлагаю ему вместо книги дать большую статью для Сбор-
Вячеслав Иванов и Рильке: два ракурса 355
ника, в кот<орый> пойдет 1) его статья о Георге 2) Степпун о Рильке 3) я о X (не знаю еще о каком немце) <...>»12. Сборник, о котором идет речь, не состоялся, однако Степун посвятил Рильке один из разделов в своей программной статье «Трагедия мистического сознания»13.
Именно в этом мусагетском кругу вращался в начале 1910-х годов поэт и художник Юлиан Павлович Анисимов (1886-1940), участник молодежного литературно-артистического кружка «Сер-дарда», в который входили также С.Н. Дурылин, Б.Л. Пастернак, Б.А. Садовской и др.14 Некоторые из молодых москвичей, входивших в «Сердарду» или близких к ней (С.Н. Дурылин, Б.А. Садовской, A.A. Сидоров, В.О. Станевич), успешно сотрудничали в «Трудах и днях». В 1910-1911 годах формируется и другой кружок — «Молодой Мусагет»; его участники собирались в мастерской скульптора К.Ф. Крахта15. Собрания кружка посещали, по свидетельству Андрея Белого, Борис Пастернак и Марина Цветаева (с юных лет — страстная поклонница Германии и германской культуры)16.
В автобиографической повести «Охранная грамота» (1930), посвященной памяти Рильке, Пастернак вспоминает, что на одном из собраний «Сердарды» именно он познакомил Юлиана Аниси-мова со стихами германского поэта, которого он (Пастернак) уже в то время «предпочитал всем его современникам»17. Пастернак, по его словам, принес Анисимову экземпляр книги «Мне на праздник» («Mir zur Feier», 1899), который хранился в семейной библиотеке; на нем автором была сделана дружеская надпись художнику Л.О. Пастернаку, отцу Бориса (Рильке познакомился и встречался с Леонидом Осиповичем во время своих приездов в Россию, в 1899 и 1900 годах; впоследствии они переписывались и встречались за границей18). Из этой книги Анисимов перевел стихотворение «Ihr Mädchen seid wie die Kähne...» (в переводе Анисимова: «Вы словно челны, сестры...») — оно войдет в его первый стихотворный сборник19. Вскоре Пастернак познакомил своего друга, очарованного стихами Рильке, с «Часословом» (также из семейной библиотеки20) — сборником стихов, навеянных в первую очередь русскими впечатлениями поэта. При участии своей жены Веры Оскаровны Станевич (1890-1967), в то время — начинающей поэтессы и антропософки, Анисимов погружается — на рубеже 1912 и 1913 годов — в работу над переводом отдельных стихотворений. «Они переводили "Часослов" Рильке, — сообщает Е.Б. Пастернак, — по книге, в свое время подаренной автором Леониду Осиповичу. Борис Пастернак слушал варианты, обсуждал, набрасывал собственные решения»21.
Именно в недрах «Сердарды» и «Молодого Мусагета» формируется в конце 1912 года книгоиздательство «Лирика». Выпущен-
356 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
ный в апреле 1913-го альманах книгоиздательства «Лирика» (получивший известность в истории русской литературы благодаря участию Пастернака, впервые напечатавшего в этом альманахе свои стихи22) открывался эпиграфом из Вячеслава Иванова («Пора птенцам, Орлица, / Очами пить эфир; / Яви теням — их лица, / И странным мира — мир»23). «Выбор эпиграфа из Вяч. Иванова, — вспоминает К.Г. Локс, — свидетельствовал, что поэтическое изд-во "Лирика" не порывало с прошлым и только намерено было что-то преобразить»24. Эпиграф из стихов Вяч. Иванова украшает и стихи одного из участников альманаха «Лирика» (С.Я. Рубановича).
Из проспекта книгоиздательства явствует, что современной немецкой поэзии «лирики» уделяли особое внимание, причем главное место, бесспорно, принадлежало Рильке. Второй альманах «Лирики» (издание не состоялось) задумывался как своего рода антология под названием «Современные немецкие поэты»; в нее предполагалось включить стихи Георге, Рильке, Демеля, Шаукаля, Момберта и др. (именно в таком порядке перечислены названные поэты в издательском проспекте). Предполагалось также выпустить прозаический сборник Рильке «Рассказы о Господе»25 (в переводе Ю. Анисимова), «Реквием» Рильке (в переводе Анисимова)26, стихи Новалиса (в переводе Г. Петникова и С. Боброва), книгу Якоба Бёме «О троякой жизни человека» (в переводе Ю. Анисимова), книгу статей Б. Пастернака «Символизм и бессмертие». Ни один из пунктов этой программы не осуществился. Удалось выпустить лишь переведенную Анисимовым «Книгу Часов», включившую в себя 24 стихотворения (малую часть «Часослова» Рильке).
Одновременно с переводом стихотворений Рильке Анисимов готовился написать и статью о немецком поэте (задуманную, возможно, как вступление к русскому «Часослову»). «Обращаюсь к Вам с живейшей просьбой, — писал Эллис Э.К. Метнеру 17 января 1913 года (из Швейцарии), — запросить через Крахта некоторые статьи членов "Мол<одого> Мусагета" (у Сидорова о Граале, у Ду-рылина о Вагнере, у Анисимова о Рильке) и, проредактировав их, пустить в "Трудах". Это по существу и тактически очень важно»27. Тот факт, что Анисимов писал (по крайней мере, готовился написать) статью о Рильке, подтверждается его недатированным письмом к Б.А. Садовскому: «Мог бы дать (для журнала «Современник». — К.А.) к августу статью о Рильке. Вообще обозреть со-врем<енную> немецкую литтер<атуру> (так! — К.А.) точнее, поэзию, к ноябрю. <...> Наконец, есть у меня переводы прозы Рильке»28.
Статья Анисимова о Рильке не появилась — скорее всего, она так и не была написана. Известную роль в этом сыграл, возможно, Вячеслав Иванов, вернувшийся в августе 1913 года из Италии
Вячеслав Иванов и Рильке: два ракурса 357
и поселившийся в Москве (с 23 сентября, как установил Г.В. Обат-нин, обратившись к дневнику М.М. Замятниной29). Сохранившиеся документы позволяют воссоздать, хотя и приблизительно, канву отношений Вяч. Иванова и Анисимова осенью 1913 года.
До осени 1913 года Ю.П. Анисимов не был знаком с Ивановым — в отличие от своей жены, которая была представлена петербургскому «мэтру», видимо, в марте 1910 года (Иванов приезжал тогда в Москву на официальное открытие «Мусагета»)30. К моменту появления Иванова в Москве «Книга Часов» в переводе Анисимова уже готовилась к изданию в «Лирике»; в начале октября сборник был набран. «Зайди ко мне, пожалуйста, Юлиан! — пишет Анисимову СП. Бобров (возглавлявший издательство) 8 октября 1913 года. — Пришла корректура Рильке»31.
В те дни Вячеслав Иванов стремительно вживался в московскую жизнь; каждый его день был заполнен встречами — со старыми друзьями и близкими людьми. Вот неполный перечень тех, с кем виделся Иванов в конце сентября — начале октября 1913 года: К.Д. Бальмонт, В.Я. Брюсов, С.А. Булгаков, М.О. Гершензон, B.C. Гриневич, С.А. Поляков, Г.А. Рачинский, С.А. Соколов, Ф.А. Степун, А.Н. Толстой и СИ. Толстая... 2 октября Иванов посетил редакцию «Мусагета». «...Пришли в "Мусагет" повидаться с Вячесл<авом> Петровский32, Сизов33 и Киселев34, — записано в дневнике М.М. Замятниной. — Из них Петровс<кий>, Сизов и Ах-рам<ович>35 — штейнерианцы, Киселев же хотя и член антропо-софич<еского> общества, но не штейнерианец и думает даже из антропософ<ического> общества выходить»36.
Был ли Анисимов, среди других, в «Мусагете» вечером 2 октября — неизвестно. Однако 8 октября (в воскресенье) он явился к Иванову около часу дня с только что полученной корректурой. Незадолго перед тем к Иванову зашел Г.А. Рачинский. «...Только что Рачинский уселся с Вяч<еславом> в кабинете, — читаем в дневнике М.М. Замятниной, — как пришел молодой поэт Анисимов (молодой Мусагет, не штейнерианец), принес свой сборник стихов, звал Вяч<еслава> участвовать <?>, просил Вяч<еслава> написать предисловие к его переводу некот<орых> стихов Рильке, немецк<ого> поэта. Анисимов пробыл с час»37.
Далее события разворачивались, предположительно, следующим образом. Выслушав Анисимова, вручившего ему корректуру «Книги Часов», Иванов бегло пролистал сборник, выразил одобрение прочитанному и согласился написать к нему предисловие. При этом он изъявил желание предварительно прочитать стихи Рильке в оригинале и ближе познакомиться с его творчеством в целом. Так, во всяком случае, можно толковать недатированную записку Анисимова к Иванову (судя по содержанию — 9 октября 1913 года):
358 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Глубокоуважаемый и дорогой Вячеслав Иванович
Вот те 5 книг, которые мне удалось найти. Вместе со Stundenbuch*, они, безусловно, дают полное представление о творчестве Рильке38.
Не могу не принести Вам еще раз своей глубокой благодарности за Ваши указания, давшие мне возможность вчера же вечером переделать значительную часть неудачных мест перевода.
В заключение очень просил бы Вас известить меня через моего посланного о времени, когда Вы позволите мне заехать за корректурой.
Жена моя просит меня передать Вам свой привет.
Преданный и уважающий Вас
Ю. Анисимов39
Однако, внимательно изучив текст переводов и сличив их с немецкими текстами, Иванов «живо почувствовал» Рильке и отнесся к работе Анисимова более критически. Его письмо — единственный до настоящего времени источник, содержащий определенные суждения Иванова о Рильке-поэте:
14 окт<ября> 1913
Дорогой Юлиан Павлович
Просматривая Ваши корректуры, я — скажу прямо — испугался. Схватывая при беглом чтении как бы на лету первые впечатления, угадывая общий смысл из пробегаемых глазами строк подлинника и ловя строки перевода как смутные эхо, — я живо почувствовал Рильке, его душу и его стиль, и мог даже указать Вам на целый ряд искажающих подлинник неточностей, но за этою сложною работой, производимой впопыхах, решительно ошибся в общей оценке Вашего перевода в его теперешней фазе. Корректура неумолимо свидетельствует о том, что книжка в ее настоящем виде заставит читателей только пожимать плечами. Рильке и без того требует внимания, почти медитативного; ясный и простой сам по себе, он, однако, слишком неожидан в своих образах и слишком глубок, а порой и замысловат (притом же крайне скуп на слова), чтобы быть
* Часослов (нем.).
Вячеслав Иванов и Рильке: два ракурса 359
легко понимаемым: а Вы еще затемняете его натянутыми и искусственными оборотами, делаете прямое и наивное каким-то смутным и зыбким, как подвижное отражение в непрозрачной воде. Читатель найдет в книжке какую-то абракадабру, которую критика не замедлит свалить на Вашу ответственность, что будет справедливо, ибо неточностей масса. В результате, предисловие я напишу, если Вы приложите действительное старание к переводу и существенно его переработаете. Если согласны, приходите, чтобы вместе и уже медленно и толково перечитать и пересудить все. Мне жаль, что при свидании <я> Вас успокоил относительно общей моей оценки, а теперь, б<ыть> м<ожет>, огорчаю противоположным приговором. Прибавлю, тем не менее, что многое все же удачно и что общая основа большею частию <1 нрзб.Х
Сердечно Ваш Вяч<еслав> Ив<анов>40
Письмо это (к нему сохранился и конверт) вряд ли было отправлено — иначе неясно, каким образом оно оказалось в архиве Иванова. Кроме того, трудно сказать, по какой причине Иванов так и не завершил предисловия к анисимовскому переводу стихов Рильке. Может быть, просто из-за нехватки времени. «Книга Часов», как указано в конце издания, была отпечатана уже 28 октября (с коротким предисловием самого Анисимова). Возможна и другая причина: Анисимову не удалось «существенно переработать» свой перевод, поднять его до того уровня художественности, которого требовал Иванов, и «мэтр» не счел для себя возможным освящать своим предисловием заведомо слабые, как ему казалось, стихотворные переводы Рильке.
Сохранилось, однако, два коротких черновых фрагмента, написанных рукою Иванова, — вероятно, наброски к обещанному предисловию. По этим обрывочным фразам трудно судить, каким виделось Иванову творчество Рильке в целом, но не подлежит сомнению: он собирался говорить о близости стихов «Часослова» к русской религиозности — именно в таком ключе воспринимали Рильке и «лирики»: сам Анисимов, С.Н. Дурылин41 и, возможно, другие.
Ниже публикуются оба фрагмента ивановских заметок о Рильке; зачеркнутые слова и отрывки заключены в квадратные скобки, восстановленные части слов — в угловые.
360 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Фрагмент первый:
[Какова бы ни была современная Германия, душа ее в прошлых веках рисуется мне иною]
в [круге] [нашей] современной п<оэзии> Райнер Мария Рильке [у нас] желанный и жданный гость
в России [на дружной сходке поэтов и мистиков] равно в кругах художников, как и на вечерях [тех] тех «русских мальчиков» [Достоевского]42, что не могут [прервать беседу] расстаться раньше, чем не решится вопрос о Боге и бессмертии души [которые со времени Достоевского, их открывшего, успели не раз смениться другими мальчиками] Эти мальчики [Достоевск<о-го> не р<аз?> образовали] со време<ни> открывш<его> их Достоевского успели [уже] пройти в на<ше>й истории [целым рядом] несколькими поколениями, но в этой смене поколе-н<ий> почти не было подл<инного> спора отцов и детей. [Старики дружились с молод<ыми>] Старцы братались с юношами, и совопросники века сего с простецами из народа, [на общей почве] когда [соединил] их объеди<нил> заветн<ый?> русский вопрос43
Фрагмент второй:
Райнер Мария Рильке — желанный и жданный гость в России, — равно в кругах художников [шествующих с оргиастами вокруг за Сфинксом Символизма в обетованную[ую] землю [Китеж] всенародного мифотворческого художества, [как и на ве] как и на вечерях тех «русских мальчиков», что не могут расстаться, не порешив вопроса о бытии Бога и бессмертии души. Эти мальчики со времени открывшего их Достоевского сменились в ряде поколений, и не было в той смене44
Несостоявшееся предисловие не сказалось, однако, на личных отношениях между Ивановым и четой Анисимовых. Письма Ани-симова к Иванову и ряд иных документов свидетельствуют об их регулярных встречах «в тесном кругу» в 1913—1914 годах. Так, одно из недатированных писем Ю.П. Анисимова к Иванову представляет собой приглашение посетить его «в четверг» вместе с В.К. Шварсалон; в тот же день к Анисимову был приглашен и Г.А. Рачинский45. «Милый Сергей Васильевич, — пишет Анисимов С В . Шервинскому (записка без даты). — Не обижайтесь, ради Бога, на то, что мне не удалось самому быть у Вас. И в доказательство того, что Вы не обиделись, приходите завтра вечером к нам. Будет, м<ежду> прочим, Вячеслав Иванов»46. «Глубокоуважаемый
Вячеслав Иванов и Рильке: два ракурса 361
и дорогой Вячеслав Иванович, — пишет Иванову В.О. Станевич (письмо не датировано; по содержанию — весна 1914 года). — <...> На Пасхе и Юлиан, и я собирались повидать Вас, но на Страстной Юлиан заболел и только сегодня встал, я же извелась вконец. Поэтому решаемся письменно просить Вас в среду вечером к нам с Верой Константиновной. Будут Григорий Алексеевич и Федор Августович47, и не будет никого из "футуристов": с ними, к счастью, "Лирика" покончила. Пожалуйста, приезжайте, мы очень, очень хотим Вас видеть»48.
Есть основания предполагать, что имя Рильке не раз произносилось при этих встречах — Анисимов продолжал переводить стихи «Часослова». К 1916 году он подготовил второе — «дополненное» — издание «Книги Часов», о чем сообщалось в перечне книг, «готовящихся к печати», который был помещен на внутренней стороне обложки стихотворного сборника «Ветер» — новой книги Анисимова, содержащей стихи 1914—1915 годов49. Однако в условиях того времени оба издания не состоялись.
После 1914 года Иванов, захваченный историческими событиями и катастрофами той эпохи, отдаляется от современной западноевропейской поэзии. Клирике Рильке он возвращается лишь во второй половине 1920-х, чему в первую очередь способствует его дружба с Ольгой Шор, восторженной поклонницей германского поэта. Так, в одном из своих писем к Иванову она соотносит его с величайшими творцами в мировой поэзии, в том числе — Рильке («....в голове проносилися и душу спасительно волновали бого-вдохновенные ритмы стихов — Пушкинских, Гетевских, Рильков-ских, Ваших...»50); в другом — цитирует строки Рильке, опять-таки сопоставляя их с «песнями» Иванова51.
Имя Рильке сопровождает Иванова и в 1930-е годы. Этому в значительной мере способствует его дружба с писателем Гербертом Штайнером (1892-1966), почитателем и корреспондентом Рильке, издателем его писем, исследователем его наследия и т.д. Знакомство Иванова со Штайнером относится к 1928 году (их переписка, охватывающая последующие двадцать лет, опубликована Майклом Вахтелем52).
В 1930 году Штайнер становится соиздателем швейцарского двухмесячника «Corona», превратившегося со временем в один из наиболее культурных западноевропейских журналов 1930-х годов (издание прекратилось в 1943 году). Еще до выхода первого номера Штайнер обращает внимание Иванова на выполненный Рильке перевод «Слова о полку Игореве», фрагменты которого появились в пражской немецкой газете «Prager Presse»53, и предлагает ему написать для журнала «Corona» статью «об этом времени и этом произведении». Иванов отвечает согласием. 24 февраля 1930 года он пишет Штайнеру, что, «само собой разумеется», был бы «горд»
362 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
предварить своим предисловием рильковский перевод «Слова», «осуществленный, наверное, лишь в поэтических целях»54.
Штайнер собирался напечатать в «Corona» полный текст «Слова» в переводе Рильке и обратился по этому поводу к наследникам поэта. Дело, однако, затянулось: получить полный текст перевода (опубликованного целиком лишь в 1952 году55) Штайнеру так и не удалось. На несколько лет отложилась и публикация ивановского «предисловия», написанного тогда же, в 1930-м, но появившегося в виде самостоятельной статьи лишь семь лет спустя56 (причем самого перевода, выполненного Рильке, Иванов в своей статье, по существу, не касается).
В течение 1930-х годов, уделяя Рильке на страницах «Corona» особое внимание, Штайнер неустанно информировал своего друга о наиболее интересных, с его точки зрения, публикациях, посвященных Рильке. В декабре 1932 года он посылает Иванову воспоминания о поэте, написанные княгиней Марией фон Турн унд Таксис57; в апреле 1934 года Иванов получает от него открытку, отправленную из замка Дуино («сижу в комнате, в которой жил Рильке»58). В марте 1935 года Штайнер рекомендует Иванову свежую публикацию рильковской прозы (очерк «Книги любящей»59). «Удалось ли Вам и Фламинго60 прочесть в последней книжке "Corona" несколько страниц Мелля о Рильке?61 — спрашивает Штайнер Иванова 3 января 1937 года. — Мне кажется, их стоит прочесть»62.
Обобщая, можно сказать: Рильке был и оставался для Иванова великим поэтом современной Германии, но явственно выразить свое отношение к его творчеству Иванову — в силу обстоятельств — так и не удалось.
2. «...ГЛУБОКО ОСОЗНАТЬ ЗНАЧЕНИЕ ЭТОГО ПИСАТЕЛЯ»
Весной 1921 года Рильке получил от переводчика Рейнгольда фон Вальтера две небольшие книжечки Александра Блока, выпущенные (в немецком переводе Вальтера) берлинским левоэсеров-ским издательством «Скифы», основанным осенью 1920 года63: первая книжечка содержала поэмы «Скифы» и «Двенадцать»64, вторая — тринадцать блоковских стихотворений65. Обе книжки вызвали у Рильке неподдельный интерес — в частности, благодаря предисловию, коим Вальтер снабдил свой перевод «Скифов». В письме к Р. фон Вальтеру от 6 апреля 1921 года Рильке горячо благодарит его («...Две книжечки, которыми я обязан Вам, очень захватили меня»66) и высказывает, опираясь на «скифскую» кон-
Вячеслав Иванов и Рильке: два ракурса 363
цепцию Блока (в интерпретации Вальтера), собственное видение современной России67.
Ободренный отзывом Рильке, Р. фон Вальтер пишет ему письмо (его переписка с Рильке завязалась еще в 1907 году68). Приглашая поэта к сотрудничеству в новом русско-немецком журнале, задуманном при издательстве «Скифы»69, Вальтер советуется с ним по поводу немецких авторов, которых следовало бы отметить или привлечь к участию в «Скифах». Рильке в своем ответном письме от 4 июня 1921 года благодарит Вальтера за приглашение и называет имена возможных сотрудников (в том числе — Рудольфа Касс-нера и Лу Андреас-Саломе70).
К своему письму Р. фон Вальтер приложил две другие книжечки, также изданные «Скифами». Одна из них— «Моцарт и Сальери» Пушкина в переводе самого Вальтера71; другая — «Кручи» Вячеслава Иванова, переведенная Вольфгангом Грегером72. «В заключение, — пишет Рильке Вальтеру, — я должен поблагодарить Вас за две новые книжечки, изданные в маленькой библиотеке "Скифов": статьи Вячеслава Иванова и "Моцарт и Сальери" Пушкина в Вашем переводе. Я охотно уделю внимание им обеим»73.
О Вольфганге Грегоре (1882-1950) и его знакомстве с Ивановым следует сказать особо. Родившийся в Риге Грегор окончил в 1916 году Московский университет (юридический факультет) и вместе с семьей оставался в Москве вплоть до 1920 года. Выехав (через Ригу) из России, в 1921-м он окончательно обосновался в Берлине74. Его знакомство с В.И. Ивановым состоялось, видимо, в подмосковном Серебряном Бору, где Иванов проводил лето и осень 1919 года. «В санатории вместе с нами был немецкий поэт Groeger, — вспоминает Лидия Иванова. — Он часто заходил к нам в комнату и долго беседовал с Верой»75. Однако Грегор общался в ту пору не только с Верой Шварсалон, но и с самим Ивановым, читал ему свои стихи и, видимо, пользовался его расположением. Представляя себя в письме к Л.Д. Блок (в связи с предпринятым им переводом «Розы и креста»), Грегор писал 14 января 1922 года (из Берлина): «Позвольте начать с того, что я — поэт и в качестве такового заслужил ласковое и, думается, искреннее признание со стороны Вячеслава Иванова, знающего и меня, и довольно много из моих стихов»76. Видимо, по договоренности с Ивановым Грегор предпринял и перевод «Круч» для берлинских «Скифов»77. (Иванов впоследствии с похвалой отзывался о Грегоре и его переводе78.) Кроме того, Грегор переводил стихи Вячеслава Иванова; в 1922 году по предложению Е.Г Лундберга, руководителя берлинских «Скифов», он перевел венок сонетов Иванова («Любовь и смерть»). Однако задуманное издание книжки стихов Иванова не состоялось: «Скифы» прекратили немецкоязычные публикации79.
364 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Именно «Кручи» Иванова в переводе Грегора и читал Рильке в 1921 году. О том впечатлении, какое произвело на германского поэта культурологическое сочинение Иванова, можно судить по его письму к другому переводчику русских авторов на немецкий язык — Д.А. Уманскому.
Дмитрий Александрович Уманский (1901-1977) жил тогда в Вене80. Одной из первых его переводческих работ оказалась статья Иванова о Достоевском («Достоевский и роман-трагедия»), включенная в свое время в сборник «Борозды и Межи» (1916). Перевод Уманского, появившийся на рубеже 1921 и 1922 годов81, был выполнен без авторизации Иванова, а качество этого перевода не раз вызывало нарекания специалистов. Артур Лютер в письме к Иванову от 11 мая 1927 года попросту называет его «плохим»82. Отрицательную оценку Уманскому-переводчику дает и В. Грегор в письме к П.Д. Эттингеру83. (Видимо, перевод был выполнен наспех — на волне невероятной популярности Достоевского в Германии в юбилейном для русского писателя 1921 году.)
В публикуемом ниже письме обращает на себя внимание интерес Рильке к поэзии Иванова. Встречалось ли Рильке (до 1921 года) имя Иванова, не раз упоминавшееся в немецкой печати в 1910-е годы, сказать трудно. Не установлено, читал ли Рильке стихи Иванова, переведенные Й. фон Понтером и включенные в изданную им антологию «Новый русский Парнас»84, — по утверждению последнего, эта книга была известна Рильке и даже заслужила его благосклонный отклик85. Рильке явно ждал заявленной «Скифами» книжки стихов Иванова (в переводах В. Грегора и др.) и сожалел, что издательство вынуждено было сократить свою программу (прежде всего за счет книг на немецком языке).
Приводим полный текст письма Рильке к Д.А. Уманскому:
Chateau de Muzot sur Sierre
Valais (Suisse)
am 30. Januar 1922
Sehr geehrter Herr,
Ob ich gleich — sehr beschäftigt in diesen Wfochen — noch nicht Zeit gefunden habe, das kleine Buch von Wjatscheslaw Iwanow zu lesen, das Sie mir in gütiger Aufmerksamkeit zuwenden wollten, — so mag ich doch mindestens meinen Dank nicht länger zurückhalten. Ich zweifle nicht, dass ich Ihnen recht geben werde, diese Arbeit dem deutschen Leser vermittelt zu haben: das kleine Bändchen Iwanow'scher Prosa, das der Skythen-Verlag unter dem Titel
Вячеслав Иванов и Рильке: два ракурса 365
«Klüfte» herausgegeben hat, hat mir den grössten Begriff von der Bedeutung dieses Schriftstellers mit einem Schlage beigebracht.
Ich fürchte, die dort versprochene Übertragung seiner Verse möchte unterblieben sein, — da ja das ganze so schön begonnene "Skythen"-Programm — leider— wie ich erst neulich erfuhr, nicht verwirklicht werden konnte.
Sie würden mich zu lebhaften Danke verpflichten, wenn Sie mich, im Falle andere Schriften Wjatscheslaw Iwanows in Ihrer Übertragung später erscheinen sollten, von jeder solchen Edition durch eine Zeile unterrichten wollten; mir läge daran, keine seiner Arbeiten, die irgend zugänglich werden, zu versäumen.
In Dankbarkeit verbleibe ich Ihr
sehr ergebener
Rainer Maria Rilke86
Перевод:
Замок Мюзот Сьер, Валэ87
(Швейцария)
30 января 1922
Милостивый государь, хотя я все еще — ибо в эти месяцы очень занят — не выбрал времени прочитать маленькую книжечку Вячеслава Иванова, на которую Вы столь любезно обратили мое внимание, но хотел бы по крайней мере не затягивать более с выражением моей благодарности. Не сомневаюсь, что выскажусь в поддержку Вашего решения представить эту работу немецкому читателю: небольшой томик прозы Иванова, выпущенный издательством «Скифы» под названием «Кручи», позволил мне разом и глубоко осознать значение этого писателя.
Опасаюсь, что обещанные в этой книге переводы его стихов могут не состояться, поскольку издательство «Скифы», так хорошо начинавшее, оказалось, увы, не в состоянии, как я узнал лишь недавно, осуществить целиком свою программу.
Пожалуйста, известите меня хотя бы строчкой, если и другие сочинения Вячеслава Иванова в Вашем переводе со временем увидят свет; я буду Вам крайне признателен за сообщение
366 Константин Азадовский. Рильке и Россия
о каждом издании такого рода. Мне крайне важно не пропустить ни одну из его работ, коль скоро она станет доступной.
С благодарностью
остаюсь Вам преданный
Райнер Мария Рильке.
Посланное в Вену, где жил тогда Д.А. Уманский, это письмо, однако, не нашло адресата (часто менявшего свое местожительство). На конверте письма сохранилась карандашная запись, сделанная, по всей видимости, почтовым чиновником: «Адресат выехал, не указав, куда именно». Письмо вернулось в Швейцарию и осталось в архиве Рильке.
Впервые: Русская литература. 2006. № 3. С. 115-127.
1 Другие переводы названия — «Книга картин», «Книга символов». По-немецки: «Buch der Bilder» (1-е изд. — 1902).
2 Весы. 1904. № 1. С. 68. Автор рецензии — Ю.К. Балтрушайтис. 3 См.: Переписка <В.Я. Брюсова> с Вячеславом Ивановым 1903-1923/
Предисловие и публикация С.С. Гречишкина, Н.В. Котрелева и А.В.Лаврова// ЛН.Т. 85. М., 1976. С. 446.
4 См.: Азадовский К. Две башни — два мифа (Стефан Георге и Вячеслав Иванов) / / Башня Вячеслава Иванова и культура Серебряного века. 1905-2005. СПб., 2006. С. 53-73.
5 Guenther J. von. Ein Leben im Ostwind... S. 159. 6 Аполлон. 1912. № 9. С. 37. 7 Современные немецкие поэты в переводах Владимира Эльснер (так! —
К.А.) М., 1913 (в книге 39 стихотворений Рильке). Рецензия на это издание появилась в петербургской газете «День» (1913. № 306. 11 ноября. С. 3; автор — Н. Александрович).
8 Перепечатано в кн.: Маккавейский В. Избранные сочинения. Киев, 2000. С. 199-214. «Жизнь Марии» Маккавейский отправил Вяч. Иванову. «Я имел смелость предложить Вашему вниманию мой перевод "Жизни Марии" Рильке, — писал он Иванову 15 мая 1914 г., — где, желая передать грандиозное, я местами пользовался Вами созданным стилем» (НИОР РГБ. Ф. 109. Карт. 29. Ед. хр. 51). Ср. характеристику В. Маккавейского, данную Эренбургом: «Он великолепно знал греческую мифологию, цитировал Лукиана и Асклепиада, Малларме и Рильке, словом, был местным Вячеславом Ивановым» (Эренбург И. Люди, годы, жизнь. Воспоминания: В Зт. Т. 1. Книги первая, вторая, третья. Изд. испр. и доп./ Вступ. статья Б.М. Сарнова. Подгот. текста И.И. Эренбург и Б.Я. Фрезинского. Коммент. Б.Я. Фрезинского. М., 1990. С. 293.
9 См.: Лавров A.B. «Труды и дни» / / Русская литература и журналистика начала XX века. 1905-1917. Буржуазно-либеральные и модернистские издания. М., 1984. С. 211; Безродный М.В. Издательство «Мусагет»: групповой портрет на фоне модернизма// Русская литература. 1998. № 2. С. 119-131; Он же. Из истории русского германофильства: издательство «Мусагет»// Исследования по
Вячеслав Иванов и Рильке: два ракурса 367
истории русской мысли. Ежегодник за 1999 год/ Под ред. М.А. Колерова. М., 1999. С. 157-198 (то же: Bezrodnyj Λ/. Zur Geschichte der russischen Germanophilie: der Verlag «Musaget»// Deutsche und Deutschland aus russischer Sicht. 19./ 20. Jahrhundert: Von den Reformen Alexander II. bis zum Ersten Weltkrieg / Herausgegeben von Dagmar Herrmann. Redaktionelle Bearbeitung: Mechthild Keller, Maria Klassen und Karl-Heinz Korn. München, 2006. S. 792-829; Безродный M.В. Издательство «Мусагет» / / Книжное дело в России в XIX — начале XX века. Сборник научных трудов. СПб., 2004. Вып. 12. С. 40-56.
10 «Лирика P.M. Рилькэ так же, как и его проза, всегда неизменно дышали подлинной, возвышенной чистотой готической символики...» (Эллис. Русские символисты. М., 1910. С. 332). Рильке упоминается (наряду с Верденом, Гюис-мансом и Роденбахом) в краткой заметке, предваряющей книгу стихов Элли-са «Stigmata» (M., 1911). О Георге и Рильке как основных выразителях немецкого «модернизма», в котором, по его мнению, наблюдается «смешение классически-античного и готически-средневекового», Эллис упоминает в трактате «Vigilemus!» (M., 1914. С. 8); и т.д.
11 Имеется в виду статья Понтера о Стефане Георге, которую он безуспешно пытался издать отдельной книгой.
12 НИОР РГБ. Ф. 167. Карт. 5. Ед. хр. 17. Л. 2. 13 Степпун Ф. Трагедия мистического сознания. (Опыт феноменологичес
кой характеристики) / / Логос. 1911-1912. Кн. 2 и 3. С. 115—140 (о Рильке — С. 132-140).
14 О Ю.П. Анисимове см. статью Ю.М. Гельперина в биографическом словаре «Русские писатели 1800-1917». <Т.> 1. А-Г. М., 1992. С. 76-77. См. также справку М.Л. Гаспарова в кн.: Русская поэзия Серебряного века. Антология. М., 1993. С. 524.
Портрет Ю.П. Анисимова— переводчика Рильке красочно воссоздан в мемуарах историка литературы и переводчика К.Г. Локса (университетского товарища Б.Л. Пастернака): «Сидя в изодранном кресле, Юлиан с карандашом в руках читал тоненькую книжечку в пестрой обложке и восхищался ею. То были стихотворения Рильке, потом его переводы из Рильке. <...> Юлиан любил Рильке, и мне кажется, удачно переводил его. Слушая эти переводы, я думал: "Еще одно усилие, и ты при помощи Рильке станешь настоящим поэтом". Но этого не случилось, и так было суждено» (Локс К. Повесть об одном десятилетии (1907-1917)// Минувшее. Исторический альманах. <Вып.> 15. М.; СПб., 1994. С. 53).
15 Подробнее об этих кружках см.: Шруба М. Литературные объединения Москвы и Петербурга 1890-1917 годов. Словарь. М., 2004. С. 198, 127.
16 Андреи Белый. Между двух революций / Подгот. текста и коммент. А.В.Лаврова. М., 1990. С. 333.
17 Пастернак Б. Избранное: В 2 т. Т. 2. Проза. Стихотворения / Сост., подгот. текста и коммент. Е.В. Пастернак и Е.Б. Пастернака. М., 1985. С. 145. Кроме того, в своем позднем очерке «Люди и положения» Борис Пастернак воссоздал живописный портрет Ю.П. Анисимова: «...талантливейшее существо и человек большего вкуса, начитанный и образованный, говоривший на нескольких иностранных языках свободно, как по-русски...» (Там же. С. 245).
18 См.: Пастернак Л.О. Встречи с P.M. Рильке / / Пастернак Л.О. Записи разных лет. М., 1975. С. 146-50.
368 Константин Азадовский. Рильке и Россия
19 См.: Лнисимов Ю. Обитель. М., 1913. С. 42 (книга была издана в «Альционе» — издательстве A.M. Кожебаткина, секретаря «Мусагета»).
20 Дарственная надпись Рильке на «Часослове» воспроизведена в книге «Рильке и Россия» (с. 530). Книга сохранилась в семейной библиотеке Пастернаков (Москва) — «с пометками Анисимова на полях и вариантами строк русского перевода» (коммент. Е.В. Пастернак и K.M. Поливанова к публикации воспоминаний К.Г. Локса «Повесть об одном десятилетии» (1907-1917)/ / Минувшее. Исторический альманах. <Вып.> 15. С. 154).
21 Пастернак Е. Борис Пастернак. Материалы для биографии. М., 1989. С. 150. 22 Участие Пастернака в «Лирике» — его «первое рождение» как поэта. Ср.
в воспоминаниях С.Н. Дурылина, который «привел» Пастернака в «Лирику»: «Стихов же Бори и даже то, что он их пишет, решительно никто не знал до "Лирики". Он никогда и нигде их не читал» (Воспоминания о Борисе Пастернаке/Сост., подгот. текста, коммент. Е.В. Пастернак, М.И. Фейнберг. М., 1993. С. 54).
23 Из стихотворения «Воззревшие», вошедшего в стихотворный сборник «Прозрачность» (М., 1904).
24 Локс К. Повесть об одном десятилетии (1907-1917) / / Минувшее. Исторический альманах. <Вып.> 15. С. 76.
25 Имеется в виду книга «детских историй» Рильке, впервые изданная в конце 1900 г. под названием «Vom lieben Gott und Anderes / An Grosse für Kinder erzählt von Rainer Maria Rilke» («О Господе Боге и прочее. Взрослым для детей рассказано Райнером Мария Рильке») и отразившая, как и «Часослов», его увлечение Россией. Впоследствии эта книга не раз переиздавалась под названием «Истории о Господе Боге» (4-е изд. — 1913).
26 Перу Рильке принадлежат два реквиема (оба — 1908 г.); первый посвящен памяти художницы П. Модерзон-Беккер (1876-1907), второй — памяти поэта и переводчика В. графа фон Калькройта (1887-1906). На русском языке оба реквиема известны благодаря переводу Б.Л. Пастернака (впервые: Новый мир. 1929. № 8/9. С. 63-69; Звезда. 1929. № 8. С. 167-170).
27 НИОР РГБ. Ф. 167. Карт. 8. Ед. хр. 2. 28 РГАЛИ. Ф. 464. Оп. I. Ед. хр. 18. Л. 11-12. 29 См.: Иванов Вяч. Ответ на статью <Н. Брызгалова> «Символизм и фаль
сификация» / Публ. Г.В. Обатнина / / Новое литературное обозрение. 1994. № 10. С. 171 (тематический выпуск «Вячеслав Иванов. Материалы и публикации»).
30 См. взволнованное («пасхальное») письмо В.О. Станевич к Иванову от 8 апреля 1911 г.: «Дорогой Вячеслав Иванович, мне хочется, чтобы в эти светлые дни Вы вспомнили меня. Убоги слова мои и тесен дом мой, но я открыла солнцу все окна и двери; и мне хочется услышать голоса близких и далеких. Услышьте и Вы меня. Простите мне мое неуменье сказать, но я разучилась всем словам. Вера Станевич» (НИОР РГБ. Ф. 109. Карт. 34. Ед. хр. 78). Станевич посылала Иванову и свои стихи (см.: НИОР РГБ. Ф. 109. Карт. 46. Ед. хр. 34).
31 РГАЛИ. Ф. 2558. Оп. 1. Ед. хр. 258. Письмо написано на бланке книгоиздательства «Лирика».
32 Алексей Сергеевич Петровский (1881-1958) — переводчик, сотрудник библиотеки Румянцевского музея; друг Андрея Белого.
33 Михаил Иванович Сизов (1884-1956) — физиолог; педагог; критик и переводчик
34 Николай Петрович Киселев (1884-1965) — библиограф, книговед; в 1913-1915 гг. — секретарь издательства «Мусагет».
Вячеслав Иванов и Рильке: два ракурса 369
35 Витольд Францевич Ахрамович (Ашмарин) (1882-1930) — литератор; в 1910-1912 гг. — секретарь издательства «Мусагет».
36 НИОР РГБ. Ф. 109. Карт. 43. Ед. хр. 6. Л. 106 об. 37 Там же. Л. 108 об. 38 Отталкиваясь от перечня тех книг Рильке, которые переводил (или со
бирался перевести) Ю.П. Анисимов, можно приблизительно назвать четыре из пяти книг, переданных им В.И. Иванову: «Мне на праздник», «О Господе Боге...», «Часослов» и «Реквием» (книжечка, состоящая из обоих реквиемов; 1-е изд. — 1909; 2-е изд. — 1912). Пятой могла быть «Книга образов».
39 НИОР РГБ. Ф. 109. Карт. 11. Ед. хр. 33. Л. 3-4. 40 Там же. Карт. 9. Ед. хр. 2. 41 В своем предисловии Анисимов писал, что «отдает» свой переводческий
труд «тем немногим, кто ценит Рильке не только как исключительного стихотворца и кто чувствует его значение для России». А С.Н. Дурылин, отозвавшийся на «Книгу Часов» (под псевдонимом «Сергей Раевский») короткой рецензией, подчеркивал: «Родная русская печаль и вера есть в стихах немецкого поэта, и оттого они дороги и милы, и близки» (Путь. 1914. № 3. С. 69).
42 «Русские мальчики — из романа Достоевского «Братья Карамазовы» (кн. 5, гл. III: «Братья знакомятся»): «Вся молодая Россия только лишь о вековечных вопросах теперь и толкует. <...> О мировых вопросах, не иначе: есть ли бог, есть ли бессмертие? А которые в бога не веруют, ну те о социализме и об анархизме заговорят, о переделке всего человечества по новому штату, так ведь один черт выйдет, всё те же вопросы, только с другого конца. И множество, множество самых оригинальных русских мальчиков только и делают, что о вековечных вопросах говорят у нас в наше время. Разве не так?» {Достоевский Ф.М. ПСС: В 30 т. Т. 14. М., 1976. С. 212-213).
43 РО ИРЛИ. Ф. 607. Ед. хр. 23. Л. 92. Приношу искреннюю благодарность Г.В. Обатнину, обратившему мое внимание на оба фрагмента.
44 Там же. Л. 93. 45 НИОР РГБ. Ф. 109. Карт. 11. Ед. хр. 33. Л. 1. 46 РГАЛИ. Ф. 1364. Оп. 4. Ед. хр. 199. Л. 5. 47 То есть ГА. Рачинский и Ф.А. Степун. 48 НИОР РГБ. Ф. 109. Карт. 11. Ед. хр. 34. 49 РГАЛИ. Ф. 1013. Оп. 1. Ед. хр. 3. Л. 2 (рукопись книги «Ветер»). Сохра
нилась также верстка этой книги, предполагавшейся к выходу в издательстве «Альциона» в конце 1915 г. (библиотека РГАЛИ).
50 См.: Переписка В.И. Иванова и O.A. Шор / Предисл. A.A. Кондюриной, публ. A.A. Кондюриной, Л.Н. Ивановой, Д. Рицци и А.Б. Шишкина / / Русско-итальянский архив III. Вячеслав Иванов — новые материалы / Сост. Даниэла Рицци и Андрей Шишкин. Салерно, 2001. С. 198; письмо от 12 августа 1925 г.
51 Там же. С. 293; письмо от 23 февраля 1928 г. 52 См.: Ivanov V. Dichtung und Briefwechsel aus dem deutschsprachigen Nachlass /
Herausgegeben von Michael Wachtel. Mainz, 1995. 53 Отрывок был напечатан в № 7 иллюстрированного приложения («Dich
tung und Welt») к «Prager Presse» от 16 февраля 1930 г. Публикацию осуществил чешский славист A.C. Магр (один из редакторов газеты), снабдивший ее кратким комментарием.
54 Ivanov V. Dichtung und Briefwechsel aus dem deutschsprachigen Nachlass. S.99, 102.
370 Константин Азадовский. Рильке и Россия
55 См. наст, изд., с. 86 и 125. 56 Iwanow W. Vom Igorlied// Corona. 1937. Jg. 7. H. 6. S. 661-669. 57 Thurn und Taxis-Hohenlohe M. von. Erinnerungen an Rainer Maria Rilke.
München; Berlin; Zürich, 1932. 58 Ivanov V. Dichtung und Briefwechsel aus dem deutschsprachigen Nachlass. S. 149. 59 См.: Rilke R.M. Die Bücher einer Liebenden// Corona. 1935. Jg. 5. H. 2
(Januar). S. 165-168. Очерк под названием «Книги любящей» (1907, 1909) посвящен французской писательнице графине Анне де Ноай.
60 Домашнее прозвище O.A. Шор. 61 Штайнер имеет в виду воспоминания австрийского писателя Макса
Мелля (1882-1971), напечатанные в 6-й книжке журнала «Corona» за 1936 г. и озаглавленные «Встречи с Рильке».
62 Ivanov V. Dichtung und Briefwechsel aus dem deutschsprachigen Nachlass. S. 199. 63 Согласно издательским проспектам, публиковавшимся, например, в
берлинском журнале «Русская книга», издательство ставило перед собой «совершенно новую задачу: ознакомление русского и иностранного читателя с Россией переходной эпохи в областях поэзии, литературной критики и политики». Предполагалось в первую очередь выпустить в переводе на основные европейские языки книги авторов, объединившихся еще в 1917 г. в группу «Скифы»: Блока, Андрея Белого, Есенина, Клюева и Иванова-Разумника (идейного вдохновителя «Скифов»). Однако эту программу удалось реализовать лишь в ограниченной степени; в 1923 г. издательство сворачивает свою деятельность (официально закрылось в 1925 г.).
64 Block Л. Skythen. Die Zwölf. Aus dem Russischen übertragen und eingeleitet von Reinhold von Walter. Berlin, 1920.
65 Idem. Gedichte. Aus dem Russischen übertragen von Reinhold von Walter. Berlin, 1920.
66 См.: Rilke R.M. Briefe zur Politik/ Herausgegeben von Joachim W. Storck. Frankfurt a. M.; Leipzig, 1992. S. 338.
67 См. подробнее наст, изд., с. 102, 329, 330. 68 См. письмо Р. фон Вальтера к Рильке от 11 апреля 1913 г. (Отдел руко
писей Швейцарской национальной библиотеки (Берн). Rilke MS А 340). Отметим также, что как раз в тот период Р. фон Вальтер, будучи горячим поклонником Иванова, встречался и переписывался с ним; сохранившиеся письма Вальтера к Иванову свидетельствуют об их встречах в 1912-1913 гг., о желании Вальтера перевести на немецкий язык книгу «По звездам» и др. (НИОР РГБ. Ф. 109. Карт. 33. Ед. хр. 48). Сохранился также черновик (в двух вариантах) ивановского письма (видимо, не отправленного) к Р. фон Вальтеру из Рима от 10/23 января 1913 г., из которого, в частности, явствует, что стихи Вальтера вызвали у Иванова глубокий и сочувственный отклик. «Дорогой поэт, — писал Иванов, — Вы не ошиблись, передавая в мои руки один из избранных свитков — "meiner freundlichen Theilnahme gewiß" <c уверенностью в моем дружеском участии. — нем.У Эти полновесные строки, тяжелые и томительно-благоуханные сложным, утонченным до страдания и выстраданным переживанием, я перечитываю, конечно, с участием всецелым... <...> Мне хотелось бы вести с Вами беседу тайную и полноценную — о Ней и о Эросе, — беседу, о которой не напоминают потом друг другу сами собеседники. Но мы разлучены... Верьте все же, что я с Вами душой» (Там же. Ф. 109. Карт. 10. Ед. хр. 28. Л. 1-2 об.).
69 Имеется в виду левоэсеровский журнал «Знамя. Временник литературы и политики». Первый номер этого журнала вышел в мае, второй (и послед-
Вячеслав Иванов и Рильке: два ракурса 371
ний) — в августе 1921 г. О том, что «двуязычный журнал издательства "Скифы" прекратился на втором номере», Рильке известила Л. Андреас-Саломе в письме от 4 января 1922 г. (см.: Briefwechsel. S. 463).
70 Л. Андреас-Саломе неоднократно упоминалась в перечне немецких сотрудников «Знамени».
71 Puschkin A.S. Mozart und Salieri. Aus dem Russischen übertragen von Reinhold von Walter. Berlin, <1921>.
72 Iwanow I. Klüfte. Essays. Aus dem Russischen übertragen von Wolfgang E. Groeger. Berlin, 1921. Книжка представляет собой перевод статьи В. Иванова «Кручи. О кризисе гуманизма», напечатанной в журнале «Записки мечтателей» (1919. № 1. С. 103-118).
73 Rilke R.M. Briefe zur Politik. S. 350. 74 См. подробнее: Werner X. Der Übersetzer Wolfgang Ε. Groeger (1882-1950).
Ein Beitrag zur Rezeptionsgeschichte russischer Literatur in Deutschland / / Wiener Slavistisches Jahrbuch. 1984. Band 30. S. 155-166. См. также опубликованную Ксенией Вернер содержательную переписку Грегора с О. Шпенглером: Der Briefwechsel zwischen Oswald Spengler und Wolfgang E. Groeger über russische Literatur, Zeitgeschichte und soziale Fragen / Herausgegeben von Xenia Werner. Hamburg, 1987.
75 Иванова Л. Воспоминания. Книга об отце. Подг. текста и коммент. Джона Мальмстада. Paris, 1990. С. 84.
76 РО ИРЛИ. Ф. 654. Оп. 8. Ед. хр. 50. Л. 1. 77 В этом же издательстве Грегор выпустил, кроме того, книжечку стихов
Брюсова и Бальмонта в своем переводе (см.: Brjussov und Balmont. Gedichte /Aus dem Russischen übertragen von Wolfgang E. Gregor. Berlin, 1921).
78 См., например, в письме к Бернту Гейзелеру от 10 июня 1930 г. (в связи с предполагавшимся, но не осуществленным переизданием «Круч» в переводе Грегора). Вспоминая о Грегоре, «который был со мной некогда дружен», Иванов называет его перевод «прекрасным» (см.: /vanov V. Dichtung und Briefwechsel aus dem deutschsprachigen Nachlass. S. 229).
79 См. подробнее: Поляков Φ. Венок сонетов Вяч. Иванова «Любовь и смерть» в переводе Вольфганга Грегора / / Europa Orientalis. Studi e ricerche sui paesi e le culture deU'est europeo. 2002. Vol. XXI. № 1. P. 367-386.
80 Д.А. Уманский был братом K.A. Уманского (1902-1945), возглавлявшего в 1930-х гг. Отдел печати в Наркоминделе, переведенного затем на дипломатическую работу (в США, затем — в Мексику) и хорошо известного, в частности, благодаря своей дружбе с Эренбургом.
До середины 1920-х годов Д.А. Уманский находился в Вене, затем перебрался в Берлин. В то время он активно занимался переводами с русского на немецкий и вел по этому поводу обширную переписку с писателями в России и за ее пределами. «Я работаю с писателями, — сообщал о себе Уманский А.И. Сум-батову-Южину 13 декабря 1923 г., — и обо мне знают: Б.К. Зайцев, A.M. Ремизов, A.M. Соболь, И.Д. Сургучев, И.А. Бунин, H.H. Евреинов, И.Г. Эренбург, А.К. Лунц, О.И. Дымов и многие другие» (РГАЛИ. Ф. 878. Оп. 1. Ед. хр. 2061. Л. 1 об.). Говоря о своих связях в немецком театральном мире, Уманский называл (в том же письме) М. Рейнгардта, А. Моисеи и другие известные имена (Там же. Л. 1).
В 1930-е годы Уманский возглавлял в Москве акционерное общество «Литературное агентство», занимавшееся распространением произведений советских авторов на Западе. Подготовил для иностранного читателя книгу «Бело-
372 Константин Азадовский. Рильке и Россия
моро-Балтийский канал имени Сталина. История строительства 1931-1934» (под ред. М. Горького, Л. Авербаха, С. Фирина. М., 1934; в связи с этим изданием Уманский обращался к Горькому). После Второй мировой войны выступал как советский публицист, разоблачал западногерманских милитаристов, реваншистов; публиковался в таких изданиях, как «Литературная газета», «Красная звезда», «Советский патриот» и др.
Среди переводческих работ Д.А. Уманского следует отметить опубликованные в Германии «Воспоминания и письма» Л.Н.Толстого (1921) и «Воспоминания» А.Г.Достоевской (1925). В 1960-1970-е годы в Германии неоднократно переиздавались его переводы И. Бабеля («Конармия»), К. Федина («Города и годы») и др. Переводил также произведения немецких авторов на русский язык.
Ряд дополнительных сведений о Д.А. Уманском можно найти в изданиях: ФлеишманЛ., Хьюз Р., Раевская-ХьюзО. Русский Берлин 1921-1923. По материалам архива Б.И. Николаевского в Гуверовском институте. Paris, 1983. С. 248; Poljakov Fedor В. Der russische Buchdruck in Wien in den 1920er Jahren. Spiegelungen einer Exilkultur im multinationalen Raum / / Die euroslawischen Kulturbeziehungen. Was hat uns «der Osten» geboten, was hat er zu bieten? Ein aide-mémoire für «westeuropäische» Bildungspolitik. Vorträge des 17. Salzburger Slawistengesprächs, Salzburg 19.—22.11.1998 / Herausgegeben von Otto Kronsteiner. Salzburg, 1999. S. 34-36 (Die slawischen Sprachen. Bd. 60).
81 Iwanow W. Dostojewski und die Roman-Tragödie. Übersetzung von Dmitrij Umanskij. Leipzig; Wien, 1922.
82 См.: Ivanov V. Dichtung und Briefwechsel aus dem deutschsprachigen Nachlass. S. 256.
83 Письмо от 24 января 1927 г. / / Архив Государственного музея изобразительных искусств им. A.C. Пушкина (Москва). Ф. 29. Оп. 3. Ед. хр. 1324.
84 Neuer russischer Parnass. Ausgewählt, eingeleitet und übertragen von Johannes von Günther. Berlin, 1912.
85 См. наст, изд., с. 327. 86 Отдел рукописей Швейцарской национальной библиотеки. Rilke Ms В 24. 87 Предшествующие слова набраны типографским способом; далее — ав
тограф Рильке.
АЛЕКСАНДР БИСК - «НАМЕСТНИК» РИЛЬКЕ В РОССИИ
Александр Акимович Биск родился в Киеве 17/29 января 1883 года в состоятельной еврейской семье: его отец, купец первой гильдии, был ювелиром, хорошо известным на юге России1. Вскоре семья переезжает в Одессу, где и проходят ранние годы Биска; здесь он заканчивает Коммерческое училище имени императора Николая I (позднее в нем учился Исаак Бабель). В 1901 году Биск возвращается в Киев — становится студентом Киевского политехнического института. В то время, по его собственным воспоминаниям, он пишет стихи и входит в «кружок бунтарской молодежи, куда уже проникли первые веяния русского модернизма»2. К этому же кружку принадлежали или тяготели известные впоследствии поэты и литераторы (Оскар Норвежский, Дмитрий Цензор и др.).
Слово «модернизм» — стержневое в этом контексте. Биск имеет в виду художественное направление в культуре начала XX века, которое именовалось также «декадентством» или «символизмом». Вспоминая далее о своем увлечении Апухтиным и особенно Над-соном, о сменившей их впоследствии моде на Арцыбашева и Пши-бышевского, Биск характеризует не только вкусы начала века, но и очерчивает свой собственный духовный путь3.
Литературным дебютом Александра Биска следует считать сонет «Тот час придет. Приветом серебристым...», помещенный 4 мая 1903 года в киевской «Юго-западной неделе». Ее редактор-издатель H.A. Муромцев охотно публиковал произведения начинающих и малоизвестных авторов, и в течение 1903—1904 годов стихотворения Биска неоднократно появляются на страницах этого еженедельника (последняя выявленная нами публикация — стихотворение «Мы ждали солнца... Там — в дали...»4).
К этому времени (конец 1904 года) молодой поэт уже простился с Киевом; для продолжения образования родители отправляют его в Германию. «Это было время студенческих беспорядков, — сообщает о Биске (очевидно, с его собственных слов) М.Е. Вейн-баум. — Институт был заброшен, и в 1905 году A.A. поступает на летний семестр Лейпцигского университета, где слушал лекции Вундта»55.
Именно в Лейпциге происходит знаменательное событие, к которому годы спустя Александр Биск вновь и вновь возвращался памятью. «Почти одновременно с появлением "Urbi et Orbi", —
374 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
рассказывает он Брюсову 20 февраля 1911 года (из Харькова), — мне попался в лейпцигском Grassi-Museum № "Пана", где впервые были напечатаны очаровательные "Lieder der Mädchen" Rilke6. С тех пор я не расставался уже с этим поэтом»7.
Когда именно состоялось это первое знакомство, сказать трудно. Брюсовский сборник «Urbi et Orbi» вышел в самом начале 1904 года. Можно предположить, что увлечение поэзией Рильке началось у Биска немного позднее — в 1905-м8. В том же году в жизни молодого человека происходит и другое памятное событие — путешествие по Норвегии. Отразившись в оригинальных стихах Биска, норвежские впечатления послужили толчком и к его переводческой деятельности. Во всяком случае, первый выполненный Биском перевод, появившийся в печати, — проза Гамсуна9. В своем письме к Брюсову от 24 января 1906 года (из Одессы) Биск сообщает: «Я печатался много в южных изданиях — стихи. Переводы печатал пока лишь с норвежского...»10 Одновременно (т.е. в 1905-1906 годах) Биск трудится над переводом полюбившегося ему цикла «Песни девушек». Помещенный в конце 1906 года в газете «Одесские новости»11, этот перевод Биска следует признать самой первой публикацией стихов Рильке в России (до этого на русском языке печатались лишь переводы его прозаических сочинений).
В одном из более поздних писем к Брюсову (13/26 марта 1907) Биск признавался еще в одном своем литературном увлечении: «После поездки в Норвегию, после закаленных застывших фьордов, я почувствовал близость еще и к стальным сонетам J.M. de Не-redia...»12 В том же письме Биск предлагает Брюсову свои переводы из Эредиа, а также «Песни девушек» для московского журнала «Весы» (Брюсов был идейным руководителем и фактическим редактором этого издания): «Я думаю, что не помешает то, что переводы мои были напечатаны в провинциальной газете?» — спрашивает Биск13. (Брюсов, по-видимому, не счел «Одесские новости» провинциальной газетой, и переводы Биска в «Весах» не появились.)
Увлеченность творчеством столь изысканных поэтов, как французские парнасцы или Рильке, в известной мере отвлекала Биска от нараставших в России событий; непосредственного участия в них Биск не принимал, предпочитая держаться «вне политики». И все же происходившее тогда в России оставило след в его биографии. Немалое влияние на Биска оказывала, по-видимому, его старшая сестра Екатерина, принадлежавшая к партии эсеров. Одно из стихотворений Биска того времени начиналось со строчки «В борьбе обретешь ты право свое...»14 (девиз социалистов-революционеров).
Несколько других «обличительных» стихотворений печатаются в парижском журнале «Красное знамя» — его редактировал
Александр Биск — «наместник» Рильке в России 375
А.В.Амфитеатров. Все эти обстоятельства побудили родителей Биска воспрепятствовать в 1906 году его возвращению в Россию: поэт оказывается в вынужденной эмиграции.
Годы, проведенные в Париже, Биск описал позднее в своих воспоминаниях15. Он поведал в них о своем знакомстве с Бальмонтом («...первый, кого я посетил в Париже...»); Волошиным («старший парижанин нашей эпохи»); о вечерах в мастерской художницы Е.С. Кругликовой; о «воскресеньях» у Мережковских, где молодому одесситу довелось столкнуться с Андреем Белым, Амфитеатровым, Минским и, наконец, с Гумилевым, напечатавшим в своем журнале «Сириус» (1907. № 2) два стихотворения Биска16. В те годы, живя в Париже, Биск встречался и со многими другими людьми. «Пользуясь случаем, — пишет, он, например, Брюсо-ву 20 февраля 1911 года, — прошу Вас передать мой привет брату Вашему Александру Яковлевичу, с которым я познакомился в Париже у Елизаветы Сергеевны Кругликовой»17.
1904-1911 годы — период вступления Брюсова в русскую литературу. Нельзя не отметить настойчивое желание молодого поэта проникнуть именно в созвучные ему модернистские издания. «В столичной печати я еще не выступал, — объясняет Биск 24 января 1906 года в письме к Брюсову, — главным образом за неимением подходящего органа»18. Биск, видимо, намекает на журнал «Весы», возглавлявшийся самим Брюсовым; рассчитывая на его поддержку, Биск и позднее посылал ему свои стихи и переводы (см., например, его письмо из Бельгии от 9/22 июня 1908 года), но — тщетно: его участие в «Весах» (1904-1909) — наиболее авторитетном в то время печатном органе русских символистов — так и не состоялось. Зато Биску удалось напечатать три «Парижских сонета» в журнале «Золотое руно» (1906. № 11-12), первый номер которого появился в январе 1906 года, а два других стихотворения появились в «Перевале» (1907. № 6) — этот московский журнал выходил с ноября 1906 года.
Тем не менее отношения с вождем московских символистов (их переписка, завязавшаяся в 1906 году, привела в марте 1912 года к личному знакомству) сыграли важную роль в биографии начинающего поэта-переводчика. В конце концов Биску удается заинтересовать Брюсова творчеством Рильке и других немецких поэтов (Стефана Георге, Рихарда Демеля). Из писем Биска явствует, что в начале 1911 года он прислал Брюсову для ознакомления несколько книг Рильке (среди них «Das Stundenbuch» и «Buch der Bilder»), что, безусловно, способствовало появлению пяти стихотворений германского поэта в журнале «Русская мысль» (1911. № 6), где с осени 1910 года Брюсов заведовал литературно-критическим отделом19. Следует подчеркнуть: если публикация стихов Рильке в
376 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
«Одесских новостях» 1906 года была формально первой в России, то публикация 1911 года в «Русской мысли», одном из ведущих «толстых» журналов того времени, познакомила с Рильке-поэтом уже довольно широкий круг читателей20.
Знакомство с Бальмонтом и Брюсовым означало для Александра Биска не только возможность проникнуть в столичную печать — это было общение с поэтами, которым он поклонялся и на которых оглядывался в собственном творчестве. Поэтика Биска, сложившаяся к 1903-1904 годам, выдает в нем приверженца русских и западноевропейских символистов. Чеканный упругий стих, внимание к музыкальной его стороне, тяготение к парнасской строгости и завершенности — таковы основные приметы стихотворной манеры Биска, явленной как в его собственных стихах, так и в переводах. В то же время следует подчеркнуть: Биск-поэт не был первооткрывателем; его стихи, даже самые удачные, холодноваты и во многом «вторичны»21. Сформировавшись на рубеже веков, литературные пристрастия и вкусы Биска не слишком менялись и в последующие десятилетия. Например, русские акмеисты никогда не воодушевляли его до такой степени, как в свое время Бальмонт или Брюсов. Гумилева и его сподвижников Биск воспринимал как эпигонов французских парнасцев. «...Гумилева я не терплю, — признавался Биск 14 февраля 1973 года в письме к поэту Валерию Перелешину. — Очень он рекламировал себя, что мне чуждо. И он выдумал акмеизм. Это просто русский Парнас22».
Однако было бы несправедливо видеть в Биске лишь «эпигона» и «подражателя». В сущности, Биск являл собой характерный для русской культуры тип поэта-переводчика, в котором перевод-ник явно превосходит оригинального поэта, — достаточно вспомнить М.Л.Лозинского, С.Я. Маршака и др. Конечно, художественные достижения Биска, в отличие от названных мастеров художественного перевода, являются куда более скромными, но нельзя забывать о несомненной его заслуге: открытии для русских читателей поэзии Райнера Мария Рильке.
Вернувшись в Россию на рубеже 1910 и 1911 годов, Биск недолгое время живет в Харькове. Ряд успешных журнальных публикаций («Новый журнал для всех», «Новая жизнь», «Новая Россия», не говоря уже о «Русской мысли») подводят его к решению об издании своих стихов отдельной книгой.
Первоначально Биск задумывается о «серьезной книге переводов из Рильке»23, но, видимо, не находит издателя и начинает готовить книжку оригинальных стихов. «Не позволите ли, — спрашивает он Брюсова 9 мая 1911 года, — прислать Вам на просмотр мою книжку (около 120 стихотворений за 8 лет) перед отправлени-
Александр Биск — «наместник» Рильке в России 377
ем ее в печать? Я старался быть строгим и выкинул все, представляющее, хоть отчасти, балласт. Но, конечно, Ваш последний взгляд мог бы быть очень благотворным как высшая санкция»24.
Книга, увидевшая свет в начале 1912 года, называлась «Рассыпанное ожерелье», что было опять-таки заимствованием: Биск использовал один из образов Рильке (стихотворение «Meine frühverliehnen Lieder...» из сборника «Mir zur Feier»). Строки этого стихотворения, им переведенные, поэт-переводчик поставил эпиграфом к своему сборнику:
Я б хотел эти песни прилежно В ожерелье снизать на заре, — Подарить его девушке нежной, Одинокой сестре.
Но — больной и усталый Я рассыпал их все... И легко Прокатились они, как кораллы, В теплый вечер, махровый и алый, Далеко, далеко...
Появление «Рассыпанного ожерелья» сопровождалось рядом печатных откликов, в целом — одобрительно-сочувственных. Однако заметного следа в русской поэзии эта книга не оставила. Написанные весьма «добротно» и «гладко», стихи Биска не задевали читателя. Весьма точную оценку книги высказал поэт Леонид Анд-русон (ему посвящено одно из стихотворений сборника):
Даже самое это красивое название «Рассыпанное ожерелье» принадлежит не Биску, а взято из предпосланного книге в виде эпиграфа стихотворения немецкого поэта Rainer Maria Rilke — и хороший перевод этого стихотворения из Рильке, пожалуй, лучшее в книге <...> его собственные стихи не в силах трогать, волновать, согреть душу. Нет в них огня непосредственного, живого, творческого вдохновения. <...> Все это хорошо, изящно, красиво, но как-то безразлично, как-то все равно25.
И все же «Рассыпанное ожерелье» — книга в известном смысле примечательная. Так, обильные посвящения (чуть ли не над каждым стихотворением) позволяют судить о круге знакомств и связей молодого поэта: Валерий Брюсов, Лидия Лесная, Самуил Маршак, Дмитрий Цензор... Другая отличительная черта книга — ее зависимость от поэзии Рильке. Мотивы, интонации, ритмы некоторых стихов настолько напоминают рильковские, что подчас
378 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
даже трудно понять: то ли это строки самого Биска, то ли его перевод из Рильке. Например, строфа из оригинального стихотворения Биска:
Девушки... Бледные девушки... Вы — В сумерках светлых, в тоске неизбежной — Смотрите долго в простор синевы, Что-то болит у вас тихо и нежно —
воспринимается как перевод или вариация «Песен девушек» Рильке26.
Приведенный пример позволяет ответить на вопрос: что такое поэтический перевод, в понимании Биска? В духе своего времени Биск видел в искусстве художественного перевода не столько занятие, требующее определенного мастерства и профессиональных навыков, сколько продолжение или одно из проявлений своего поэтического дара. Объектом перевода, с этой точки зрения, может быть лишь то, что конгениально самому переводчику, или, другими словами, находит «отзвук» в его душе. Биск и сам не скрывал, что именно такой «романтический» (восходящий в русской традиции к В.А. Жуковскому) подход к переводу кажется ему наиболее верным. «По моему убеждению, — писал он Брю-сову 13/26 марта 1907 года из Парижа, — таланта переводчика вообще не существует. Мы находим случайно одного или двух поэтов, близких нам, которых мы можем передать»21. К таким поэтам, которых «нашел» для себя Биск, принадлежали (помимо Рильке) Стефан Георге, Гуго фон Гофмансталь, Рихард Демель, Альфред Момберт. Что же касается французской поэзии, то к любимцам Биска, наряду с Эре-диа, следует отнести Малларме, Теофиля Готье, Анри де Ренье, Жана Мореаса, Вьеле-Гриффена, Верхарна. К творчеству этих поэтов Биск не раз обращался на протяжении своей долгой жизни.
Но главной и центральной фигурой современной западноевропейской поэзии для Биска неизменно оставался Рильке. Его стихи Биск продолжает переводить и в 1910-е годы, уже не ограничиваясь ранней лирикой поэта, но черпая также из более поздних книг, например из «Новых стихотворений»28 (много лет спустя он скажет, что именно стихотворения этого сборника дают переводчику простор для «ювелирной работы»29). Постепенно имя Биска получает известность на юге России30; иногда он укрывается под псевдонимом Alibi. Перелистывая одесские газеты и журналы той поры, мы обнаруживаем участие Биска и в различных литературных обществах. Но с особенным рвением вовлекается он на рубеже 1911 и 1912 годов, вернувшись в Одессу, в деятельность знаменитой одесской «Литературки».
Александр Биск — «наместник» Рильке в России 379
Это Литературно-артистическое общество возникло в 1898 году и вскоре получило широкую известность своими многолюдными вечерами: публичными лекциями, докладами, музыкально-вокальными концертами и т.п. Многие мероприятия Общества носили явно общественный характер. Например, когда в Петербурге умер Н.К. Михайловский, одесская «Литературка» предложила редакции «Русского богатства» возложить от ее имени венок на могилу покойного и перевела необходимую сумму31.
В то подцензурное время, — вспоминал позднее В. Жабо-тинский, — «Литературка» была оазисом свободного слова; мы, все ее участники, сами не понимали, почему ее разрешило начальство и почему ее не закрыло. Прямой крамолы там не было, все мы были так выдрессированы, что слова вроде «самодержавия» и «конституции» сами собой как-то не втискивались еще в наш публичный словарь; но о чем бы ни шла речь, от мелкой земской единицы до Гауптманова «Затонувшего колокола», — во всем рокотала крамола. Чеховская тоска воспринималась как протест против строя и династия; выдуманные босяки Горького, вплоть до Мальвы — как набатный зов на баррикады; почему и как, я бы теперь объяснить не взялся, но так оно было32.
Неудивительно, что накануне Первой русской революции «Литературка» с ее либеральными настроениями была закрыта по распоряжению одесского градоначальника. С 1905 по 1911 год Литературно-артистическое общество не собиралось, и никакого подобного ему объединения или клуба в Одессе не существовало. В декабре 1911 года было принято решение возродить Клуб, в частности — литературные вечера, коими славилась старая «Литературка». Самый первый — после семилетнего перерыва — четверг (12 января 1912) был посвящен Бальмонту (в то время в России широко отмечался 25-летний юбилей его литературной деятельности). На вечере выступал Александр Биск; его «реферат», озаглавленный «Тоска Бальмонта в творчестве и жизни», разочаровал публику и вызвал ряд язвительных откликов и даже шаржей в одесской печати33. (Кроме того, за две недели до вечера Биск поместил в местной газете большую статью о Бальмонте34.)
Годы 1912—1914 Биск проводит в Одессе (с началом войны он был призван в армию). В конце 1911 — начале 1912 года его имя регулярно появляется на страницах газеты «Южная мысль», где он выступает прежде всего как эссеист и литературный критик (в этом амплуа Биск пробовал свои силы и раньше35). Статьи Биска тех лет посвящены не одной поэзии36. Своей «модернистской» окраской
380 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
выделялся, например, его газетный фельетон под броским названием «Чего желает женщина?». «Да, — утверждал Биск, — женщина хочет всем своим существом рабства <...> Женщина всю жизнь ждет того, кто придет и возьмет ее душу, огромную и бесформенную. Душа женщины — одна потенция, одна огромная возможность, непочатая целина, tabula rasa, которая ждет оплодотворяющего разума мужчины»37. Как видно, Биск и в 1910-е годы продолжал придерживаться «современных» взглядов — настолько, что редакция газеты, помещая его статью, сочла необходимым оговорить свое несогласие с автором «в той особенно части ее, где он утверждает, что "женщина хочет рабства"»38.
Глубинное противоречие между «старым» и «новым», определявшее жизнь одесской «Литературки» и накануне Первой русской революции, и в период «реставрации» (1912-1917), стремительно вырвалось наружу в 1918-1919 годах (в своих воспоминаниях Биск называет этот период «самым блестящим» в жизни «Литературки»39). Именно тогда «молодым» авторам, боровшимся против «адвокатского красноречия», удается взорвать «Литературку» изнутри, создав в ее рамках собственное объединение — кружок «Среда». Инициатором этой идеи («устроить государство в государстве»), вполне отвечавшей духу революционного времени, был, по утверждению Биска, Нат Инбер40. В одесской литературной жизни тех бурных лет, когда разного рода кружки, клубы и объединения возникали чуть ли не ежедневно, «Среда», преемственно связанная с «Литературкой», оказалась надежным приютом для молодых поэтов, их мастерской и сценой одновременно. Биск-мемуарист вряд ли преувеличивает, заявляя, что именно из «Среды» вышли на «широкую литературную улицу»41 и Эдуард Багрицкий, и Юрий Олеша, и Валентин Катаев42.
Первое заседание «Среды» состоялось 20 ноября 1918 года. Биск был членом Исполнительного бюро «Среды» и одним из наиболее энергичных ее участников; он неоднократно выступал на заседаниях, читал свои переводы, прежде всего — из Рильке. Сохранилось подробное описание одного из таких выступлений, состоявшегося, по-видимому, 19 декабря 1918/ 1 января 1919 года:
В кружке «Среда».
В последнем собрании «Среды» Александр Биск прочитал ряд своих стихотворных переводов из Райнер-Мария Рильке, сопроводив их некоторыми литературно-критическими и биографическими замечаниями.
Александр Биск — «наместник» Рильке в России 381
Александр Биск первый задался мыслью создать «русского Рильке». Проделанную им работу, с точки зрения технической трудности, нельзя иначе назвать как подвигом. В течение двенадцати лет им переведено около 130 стихотворений Рильке. Впрочем, как назвать их— переводами? Скорее, это некие воссоздания, перевоплощения. <...>
Г. Биск был награжден дружной овацией собрания. Как сказал Леонид Гроссман, переводы его могут быть поставлены вровень с переводами Жуковского, Гнедича и Блока (из Гейне). Г. О. Гершенкройн43, в противоположность г. Биску, настаивал на преимущественной ценности лирики Рильке, а не его мистики. М.О. Цейтлин44 сделал очень интересные дополнения к сообщению г. Биска о поэте и поделился впечатлениями от личной своей встречи с ним. Он напомнил также о том, что в статье, помещенной в «Логосе», Ф.А. Степун утверждает религиозный опыт Рильке равным по значительности Плотину и Майстеру Экгардту45. Семен Юшкевич усмотрел в поздних формальных исканиях Рильке неизбежный, на его взгляд, разрыв с традиционной эстетикой46.
Кружок «Среда» продолжал свою деятельность до 30 апреля 1919 года, когда Одесса полностью перешла под власть большевиков. Заседания возобновятся лишь в октябре 1919-го, после освобождения города от красных, и в течение нескольких последующих месяцев Биск по-прежнему остается одним из наиболее активных участников этого кружка47.
Два последних года, проведенных Биском в России, образуют особый, до предела насыщенный период его жизни, отмеченный двумя значительными событиями. Первое из них — брак с одесситкой Бертой Александровной Турянской (1889-1977)48; в марте 1919 года у них родился сын Анатолий49. Второе событие — появление книги его стихотворных переводов из Рильке50.
Книга, которую Биск мечтал издать еще в 1911 году51, увидела свет в самый разгар одесской «смуты» (город переходил из рук в руки) — по-видимому, в июне 1919-го (предисловие переводчика имеет дату: «Март 1919»). В нее вошло 66 стихотворений из приблизительно 120 переведенных к тому времени Биском (эти данные указывает Биск в коротком предисловии «От переводчика»); 35 стихотворений публиковалось впервые. Книга была выпущена одесским издательством «Омфалос»52; обложку выполнил художник Б. Гроссер53. С изданием этой книги связана история, которую много лет спустя рассказал сам Биск:
382 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Я был арестован в качестве заложника, я пошел вместо отца. <...> В это время печаталась моя книга из Рильке. По мудрому совету Изы Кремер54 моя жена забрала из типографии первый экземпляр моей книги и пробралась с ним к самому председателю ЧК, чтобы доказать, что я не буржуй, а поэт. Меня в конце концов освободили, но секретарь Чрезвычайки, товарищ Веньямин, нежный юноша с голубыми глазами, который по ночам собственноручно расстреливал людей55, — потребовал взамен освобождения мою книгу с надписью. И первая книга Рильке вышла в свет с посвящением: «Товарищу Венья-мину на добрую память Александр Биск»56.
Эта удивительная история вполне достоверна; она подтверждается, в частности, письмом Л.П. Гроссмана к М.А. Волошину от 22 августа / 4 сентября 1919 года (из Одессы в Коктебель):
До последней недели, — рассказывает Л. Гроссман, описывая тот недолгий период между апрелем и августом 1919 года, когда город находился под властью большевиков, — литературная, как, впрочем, и вся остальная жизнь, замерла. Мы были словно придушены. Помните впечатления Гонкуров от Коммуны? Это было полностью пережито и нами. Лично семья наша не пострадала, но за многих добрых знакомых пришлось тревожиться.
Бедный Биск, н<а>п<риме>р, в самом разгаре красного террора был взят в Чрезвычайку (заложником за скрывшегося отца) и целую неделю просидел между жизнью и смертью. Теперь он упивается свободой. Большую роль в деле его освобождения сыграли его книги; экземпляр Рильке жена его догадалась преподнести председателю Ч.К.
Теперь восстанавливается прежний быт. Выходят газеты57.
Книга была замечена местной критикой. С подробной рецензией выступил Леонид Гроссман, друг Биска, высоко ценивший его литературное дарование58. «Рильке для Александра Биска, — подчеркивал рецензент, — не просто материал для упражнений в стихотворной технике. Это его poète de prédilection*, настольная книга, вечный спутник»59. Гроссман отмечал «безукоризненную» технику переводов Биска и, главное, его созвучность Рильке. Наиболее удачными и сильнее всего напоенными «духом подлинника» Гроссман считал такие «чисто элегические вещи», как «Песни девушек» или молитвенные обращения к Марии («Этот круг тем
* Любимый поэт (франц.).
Александр Биск — «наместник» Рильке в России 383
наиболее близок лирическому дарованию переводчика, и в переводе его чувствуется глубокая любовь, с которой он обращается к этим страницам»60).
Известны еще три — в высшей степени одобрительные — рецензии. «Собрание переводов Ал. Биска — плод долголетнего любовного следования за творчеством Рильке, — писал Ал. Дробин-ский. — <...> Г. Биск— вдумчивый и трудолюбивый переводчик. Он не останавливается на раз исполненном труде, но возвращается к нему, перерабатывает, оттеняет (ср. редакцию его переводов в разных журналах с редакцией в сборнике). <...> Некоторые переводы — если не быть критиком-педантом — следует признать настоящими шедеврами»61.
Одна из рецензий принадлежала перу М. Гурфинкель, начинающей тогда германистки; ее отзыв отличается глубоким знанием поэзии Рильке и, кроме того, проникнут искренней симпатией к Биску-переводчику. «Александр Биск, — писала М. Гурфинкель, — подошел к стихотворениям Рильке так, как сам Рильке подходил к вещам. Нетронутыми переносит он их на страницы своих переводов, сохраняя всю их внутреннюю значительность, всю их внешнюю структуру, тонкую музыкальность и ритмичность рильковс-кого стиха.
Для Рильке, так любившего Россию, для Рильке, воскликнувшего при первом приезде в Москву "Это родина!", в русском языке действительно нашлись слова, сделавшие его для нас близким и родным»62.
Другая, появившаяся в феодосийской газете, была подписана «Як. К.» и принадлежала, по всей видимости, крымскому литератору Якову Григорьевичу Козловскому (1873—1947)63.
Заслуживает внимания еще один отзыв о переводах Биска из Рильке, принадлежащий М.А. Волошину. Весной 1918 года Биск отправил несколько своих переводов в Харьков — для публикации их в новом журнале «Камена». 11 июня 1918 года журналист и поэт П.Б. Краснов, издатель «Камены», писал Волошину (из Харькова в Коктебель): «Посылаю Вам для мнения переводы из Рильке, сделанные Александром Биском, передающим Вам сердечный привет64. Рукописи прошу вернуть обратной почтой»65.
Какие именно стихи Биска были посланы Волошину — неизвестно (в журнале «Камена» они не появились). Однако Волошин прочитал их и высказал свое мнение в письме к П.Б. Краснову от 8 июля 1918 года. «Переводы Биска из Рильке я знаю давно, — писал Волошин, — и присланные Вами мне нравятся не меньше его предыдущих. К сожалению, у меня нет оригинала, чтобы судить о степени их близости. Но как стихи они звучат крепко. Пер-
384 Константин Лзадовскии. Рильке и Россия
вое и третье вполне прекрасны. Четвертое — слабо, особливо конец, — не знаю, кто в этом виноват — автор или переводчик. Спасибо за то, что ознакомили меня с ними»66.
Восхваляя Биска как переводчика Рильке, современники не слишком преувеличивали: для своего времени его переводы были действительно весьма профессиональны (многие из них и поныне включаются в издания Рильке на русском языке). Однако значение этой книги состоит не только в качестве переводов, но и в самом «событии»: это первая в России книга, столь полно и разнообразно представлявшая Рильке-поэта67.
Выпуская в свет «Собрание стихов» Рильке в переводе Биска, издательство «Омфалос» на странице 93 уведомляло читателей, что к печати готовится новая книга переводов: «Стефан Георге. Год души. Лирика в переводе Александра Биска». Аристократичный Георге, достигший в своем творчестве особой звучности и пластичности стиха, принадлежал, наряду с Рильке, к тем немецким поэтам, чья лирика вдохновляла Биска в течение многих лет. 18 сентября 1911 года он сообщал Брюсову (из Харькова), что заканчивает перевод первой части книги Георге «Год души» и посылает ему одиннадцать стихотворений. Отдельные переводы из Георге Биск публиковал в русской периодической печати. В конце 1919 года он читал свои переводы на очередном (21-м) собрании «Среды»68.
Среди книг, объявленных в проспектах издательства «Омфалос», значилась еще одна: «Р.-М. Рильке. Песнь о любви и смерти Кристофа Рильке»69. Кто был переводчиком этого произведения Рильке, в проспектах не указывалось (и выяснить до настоящего времени не удалось).
Участие Биска в литературной жизни Одессы в 1918—1919 годах было довольно заметным; его имя постоянно мелькает на страницах одесских газет и журналов («Одесский листок», «Огоньки», «Южные огоньки», «Фигаро» и др.). Можно сказать, что именно в эти годы Биск достигает расцвета своих творческих возможностей; в блестящей плеяде молодых одесситов он видится одним из самых многообещающих. Но в отличие от Багрицкого, Веры Инбер, В. Катаева, Ю. Олеши и других литературная известность не стала уделом Биска. История распорядилась по-своему. Положение Биска и его семьи, как и политические симпатии поэта (он демонстрировал их вполне открыто70) не позволяли ему — ввиду нового приближения красных — оставаться в Одессе. В январе 1920 года «последним пароходом» он покидает Россию в надежде, что вернется через несколько недель71. С ним рядом — его жена и девятимесячный сын. Тогда же эмигрировали из России и другие члены его семьи: отец, сестра Екатерина и брат Михаил; взять с
Александр Биск — «наместник» Рильке в России 385
собой им удалось лишь самое необходимое. Вспоминая в позднейшее время о том, что ему пришлось оставить в Одессе, Биск сокрушался прежде всего о своей библиотеке, любовно собиравшейся в течение многих лет. В ней было, по словам Биска, немало библиофильских изданий72, в том числе — томики стихов (первые издания) Рильке73.
Вторая — эмигрантская — жизнь Александра Биска началась в Болгарии; в этой стране он задержался на целых семь лет. Сведений о его пребывании в Варне сохранилось немного, хотя известно, что именно тогда Биск начал всерьез заниматься филателией. Страсть к почтовым маркам, свойственная ему с детства, станет на Западе его профессией и обеспечит ему в дальнейшем безбедное существование. «В Варне (Болгария), — вспоминал Биск, — мой отец открыл комиссионный магазин, где я выставил и марки. Сейчас же нашлась клиентура. С течением времени я сделался членом разных клубов. <...> Я отношусь к маркам серьезно. Они помогли мне всегда быть самостоятельным и ни от кого не зависеть»74. (Ален Боске, сын Биска, утверждал, что таких знатоков филателии, как его отец, «в мире раз-два и обчелся»75.)
В 1927 году Биск переселился в Бельгию, где, наладив свой быт, прожил вплоть до немецкого вторжения. Однако в 1940 году, чтобы спасти себя, ему приходится бежать от нацистов, точно так же как двадцатью годами ранее — от большевиков. Квартира, имущество, книги — все остается в оккупированном Брюсселе. Укрывшись в «свободной зоне» Франции (близ Монпелье), Биск готовится к новой эмиграции. Вместе с другими евреями (многие из них — выходцы из России) он ждет разрешения на въезд в США. Летом 1942 года Биск и его семья сходят с парохода на американский берег. Америка оказалась надежным убежищем для изгоя Биска; поселившись в Нью-Йорке на Риверсайд-драйв, он проводит здесь последние тридцать лет своей жизни.
Двадцать два года, прожитые в Западной Европе, оказались для Биска в творческом отношении почти бесплодными. Изредка, впрочем, он пишет стихи, часто — шуточные; о его переводах этого времени ничего не известно. По причинам, о которых можно только догадываться, Биск оказался совершенно оторванным от культурной жизни русской эмиграции; ни в парижских, ни в берлинских изданиях того времени он не участвовал и почти не печатался. Проникнутое ностальгическими чувствами стихотворение «Русь» («Вот Русь моя: в углу, киотом...»), написанное в Болгарии и впервые появившееся в рижской газете «Слово» (1926. № 178), — случай скорее исключительный.
386 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Но если взглянуть с этой же точки зрения на три десятилетия, прожитые Биском в Америке, возникает совершенно иная картина.
Несмотря на солидный возраст, Биск становится деятельным участником нью-йоркской литературной жизни. Как и в пору своей одесской юности, он вновь выступает публично на вечерах и собраниях, печатается в наиболее видных и влиятельных американских (на русском языке) периодических изданиях («Новый журнал», «Новое русское слово»), встречается или ведет переписку с видными деятелями русской культуры в эмиграции... В течение ряда лет Биск — председатель основанного в 1939 году «Кружка русских поэтов в Америке»76 и участник «Русского литературного кружка» в Нью-Йорке; до конца своих дней — председатель ревизионной комиссии Литературного фонда.
В Нью-Йорке Биск находит ряд своих старых друзей и знакомых, в том числе — одесских: А.Г. Аронсона, И.М. Троцкого, М.О. Цетлина, позднее — П.Е. Ершова и др. Следует упомянуть и о том, что Биск состоял членом созданного в 1943 году нью-йоркского Одесского землячества.
Оглядываясь назад, Биск все отчетливей сознает, что оказался участником и очевидцем великолепной культурной эпохи, навсегда ушедшей в прошлое. Рассказать о многих из тех, кого он знал и видел, Биск считал своим обязательством перед потомством; поэтому в его послевоенных публикациях мемуаристика занимает немаловажное место. «Самые незначительные факты из эпохи Серебряного века нельзя отбросить, а нужно как-то сохранить для будущих поколений...» — заявлял Биск в своем очерке о Париже77. «Мало кто остался в живых из той эпохи, — пока не поздно, надо поделиться тем немногим, что еще сохранилось в памяти», — повторяет он ту же мысль в письме к М.Е. Вейнбауму 24 августа 1971 года78. Так, благодаря Биску-мемуаристу мы располагаем сегодня ценными свидетельствами о культурной жизни Одессы конца XIX — начала XX века.
Наряду с воспоминаниями Биск регулярно публикует в американской русской печати статьи и рецензии, посвященные либо культуре прошлого, либо современной (эмигрантской) поэзии. Вместе взятые, они образуют существенную часть литературного наследия Биска, доныне почти целиком похороненного в пожелтевших от времени подшивках «Нового русского слова»79.
В своих литературных симпатиях и вкусах Биск остается горячим поклонником Рильке, по-прежнему заслоняющим для него всех других поэтов XX века. В 1940-е годы, оказавшись в Америке, Биск печатает новые переводы из Рильке в «Новом журнале»80; позднее — в сборнике «Четырнадцать», изданном «Кружком рус-
Александр Биск — «наместник» Рильке в России 387
ских поэтов в Америке» (Нью-Йорк, 1949). В январе 1957 года Биск выступил с подробным докладом о Рильке на заседании Русского литературного кружка, посвященном 30-летию со дня смерти поэта; доклад завершился «овациями по адресу Александра Биска»81. Кроме того, живя в Нью-Йорке, Биск встречается с несколькими людьми, лично знавшими Рильке. «Oscar Maria Graf, немецкий поэт, живущий в N.Y., — сообщает, например, Биск В.Ф. Маркову 19 апреля 1958 года, — показывал мне несколько предлогов у Рильке, которые он нашел не hochdeutsch* (хотя сам Graf тоже баварец). Жаль, что я не записал»82. А в следующем письме Биск подробно рассказывает о своей встрече с И. Блументаль-Вайс, «которая в свое время переписывалась с Рильке и которая, помимо этого, имела доступ к частным корреспонденциям, недоступным широкой публике»83.
Вступив в восьмое десятилетие своей жизни, Биск увлеченно продолжает переводить Рильке. «Много работаю над Рильке, — сообщает Биск М.С. Цетлиной 4 августа 1956 года, — не столь над исправлением старого, к<а>к над новыми переводами»84. Действительно, Биск в это время готовит новую книгу. В конце 1957 года в Париже выходит в свет однотомник Рильке, содержащий 150 стихотворных переводов Биска (из них 72 ранее не печатавшихся), — итог его многолетних трудов85. В пространном и подчас весьма субъективном предисловии Биск делится с читателем суждениями о любимом поэте, его мировосприятии, поэтической манере и вновь формулирует принципы своей переводческой работы: «Переводчик не может воссоздать удовлетворительно то, что его не волнует <...> чтобы перевести стихотворение, надо в него прежде всего влюбить-ся, надо сжиться с ним, проникнуть в его музыкальную сущность (что особенно важно у Рильке) и лишь тогда попробовать сказать то же самое и в том же тоне на своем языке»86.
К числу помещенных в книге новых переводов, выполненных уже в эмиграции, относится ряд стихов из сборника «Новые стихотворения» («Голубая Гортензия», «Карусель», «Сибилла», «Ночная поездка» и др.), а также несколько «сонетов к Орфею» (одноименный сборник Рильке был издан в 1922 году). Что же касается «Дуинезских элегий» (первое издание — 1922), то Биск даже не принимался за их перевод. Новаторство Рильке, пытавшегося освоить в «Элегиях» еще неведомые области немецкой поэтической речи, не отвечало представлениям Биска о «подлинной» поэзии; он оставался в известном смысле «архаистом». «Элегии мне не хотелось переводить, — признается он 11 февраля 1958 года в письме к В.Ф. Маркову. — Это, по-моему, уже по ту сторону поэзии. А в "Но-
* Нормативный литературный немецкий язык (нем.).
388 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
вых Стихах" — какой простор для "ювелирной" работы. Я старался сохранить все синтаксические особенности и все сумасшедшие enjambements. Как, напр<имер>, в "Сибилле"»87.
Свою новую книгу Биск разослал тем русским критикам и литературоведам (в эмиграции), которых считал достаточно сведущими и способными высказаться о его работе: Г. Адамовичу, В. Вейдле, М. Вейнбауму, К. Померанцеву, Г. Струве, Ю. Терапиа-но (последний относился к Биску-переводчику с особой симпатией). Однако наиболее авторитетным Биск считал В.Ф. Маркова, знатока и переводчика Рильке. «Посылаю Вам статью Терапиа-но88, — писал Биск В.Ф. Маркову в цитированном выше письме (от 11 февраля 1958 года), — но будем откровенны: это статья о стихах Биска. Ю.К. Терапиано не знает немецкого. Прекрасных критиков есть несколько, но критиков, знающих Рильке в оригинале, вряд ли найдется, за исключением... В. Маркова. Не умею кривить душой и честно говорю, что могу только мечтать о том, чтобы о моей книге хоть кратко написал... В. Марков»89. Биск не обманулся в своих оценках90. Рецензия Маркова, напечатанная в альманахе «Опыты», является, по существу, развернутой статьей и, пожалуй, самым вдумчивым отзывом, которого когда-либо удостаивался Биск-переводчик.
При нормальном положении вещей, — писал В.Ф. Марков, — А. Биск уже давно был бы «наместником» Рильке в России. <...> Перед нами переводчик, который не только дольше всех переводит Рильке и больше всех его переводит, но и лучше остальных (более или менее случайных) переводчиков чувствует и передает величайшего западноевропейского поэта двадцатого века. В будущем имя Биска на русской почве, вероятно, будет так же неотделимо от Рильке, как имя Курочкина от Беранже или Михайлова от Гейне91.
Рецензия Маркова на книгу Биска завершала собою ряд других отзывов (в печати и частных письмах). Еще в феврале 1958 года с хвалебным словом выступил П.Е. Ершов. «Переводчик, — так заканчивалась его статья, — поистине совершил сладостный подвиг <...> любители поэзии получают ценный подарок. Будем надеяться, что и на родине эта книга найдет в свое время благодарное признание»92.
Последние слова — не случайны. Биск с огромным вниманием следил за тем, что происходило «на родине», и втайне надеялся, что его труд переводчика рано или поздно будет отмечен в России. В какой-то мере его надежды сбылись: в начале марта 1958 года Биска достиг восторженный отзыв на его книгу, присланный из
Александр Биск — «наместник» Рильке в России 389
Советского Союза. Ален Боске передал в Париже двадцать экземпляров книги одному из советских представителей («для библиотек»), тот отправил экземпляры в Москву, и один из них попал в руки Бориса Пастернака. Прочитав переводы Биска, Пастернак немедленно отправил ему (через парижского издателя, чей адрес был указан на обложке книги) несколько строк:
...Я прежде никогда не видел Ваших переводов. Если бы я знал их раньше, я бы расстался с убеждением, что Рильке еще не знают по-русски и не имеют о нем представления. Самое существенное и неуловимое Вами передано с редкой удачей. Поздравляю Вас со всем большим и недостижимым, что завоевывает такая победа93.
Биск гордился отзывом Пастернака и даже усматривал в его словах — на фоне хрущевской «оттепели» — некий символический смысл. 17 марта 1958 года он писал В.Ф. Маркову, что сам факт письма «имеет громадное общественное значение: ведь это первый мост, переброшенный оттуда явно-эмигрантскому писателю. Скажу Вам только, что это вызвало исключительную сенсацию, так как ничего подобного до сих пор не было»94.
Впрочем, среди хора похвал, превозносящих Биска-перевод-чика, прозвучал и отрезвляющий отзыв. Он принадлежал Владимиру Вейдле, который в своей статье «О неповторимом» подверг переводы Биска тщательному анализу и нелицеприятной критике. Так, скрупулезно (и весьма тонко) разбирая перевод третьего сонета второй части «Сонетов к Орфею», В. Вейдле приходит к выводу, что «поэзии, к сожалению, здесь нет. Словосочетания либо банальны, либо неуклюжи; никакого звукосмысла, никакой поэтической плоти ни в целом, ни в отдельных стихах они не образуют»95. Признавая, что у Биска «многое переведено лучше, чем этот сложно построенный сонет» и что «кое-где, зная Рильке, можно узнать его, вспомнить о нем», критик, тем не менее, делает окончательный и безжалостный вывод: «Однако поэзии, в полном смысле слова, так нигде и нет»96.
Критический (и, как представляется, чрезмерно жесткий) отзыв Вейдле не смутил Биска. Воодушевленный успехом своих переводов из Рильке, он начинает готовить к печати новую книгу. По замыслу Биска, она должна была объединить лучшие стихи и переводы (подзаголовок — «Избранные стихи»), выполненные им в течение почти шестидесяти лет (1903—1961) — за исключением Рильке. Озаглавив эту книгу «Чужое и свое», автор включил в нее переводы из семи немецких и девяти французских поэтов; открывалась же она переводами из Стефана Георге.
390 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Появившись в самом конце 1961 года в том же самом парижском издательстве, книга Биска привлекла к себе, однако, куда меньше внимания, чем предыдущая. Неудивительно: соединение под одной обложкой «своего» и «чужого», отражая творческий облик самого Биска, понимавшего перевод как способ выявления собственного «я», оказалось в целом малоудачным: оригинальные стихи Биска (в частности, шуточные) плохо сочетались с утонченной лирикой Георге или «стальными» сонетами Эредиа (в отдельных случаях, следует признать, — великолепно переведенными). Биск упорно искал рецензента для «своего» и «чужого», но тщетно; очевидная неоднородность, «разнокалиберность» поэтических текстов, объединенных в этом сборнике, явно настораживала читателей.
Совестно Вас просить, — писал Биск В.Ф. Маркову 18 декабря 1961 года, — но т<ак> к<ак> это безусловно моя последняя книга, то б<ыть> м<ожет> на рождественских каникулах у Вас найдется время написать отзыв о ней для «Нового журнала»? Никого, кроме Вас, не вижу, чтобы оценить переводы, которые я считаю вернейшим элементом в моей книге. Если Вам нужны оригиналы, особенно Стефана Георге, я охотно пошлю Вам по Вашему требованию — хоть несколько только, для образца. —
Я понимаю всю «настойчивость» этой просьбы, но, повторяю, в эмиграции я никого не вижу... Грустно сознавать, что именно в Советской России отношение иное. Отзыв Пастернака Вам известен (о моем Рильке). Проф. Аникст, человек, говорят, очень строгий, горячо рекомендовал студентам мои переводы, также и A.A. Смирнов (переводчик «Дон Кихота»)97.
Однако В.Ф. Марков воздержался рецензировать «Свое и чужое», что весьма огорчило Биска. В своем ответном (последнем из сохранившихся) письме к нему Биск комментирует:
Я обратился к Вам, т<ак> к<ак> не вижу никого, кто мог бы, кроме Вас, оценить переводы. — Это творчество все еще считается у нас «вторым сортом». Вот почему мне хотелось обратиться к человеку, который знает, что это такое. Приходится вернуться к прежнему странному мнению, что в Сов<ет-ской> России имеются ценители, а здесь их просто нет. —
Вот и Гр<игорий> Як<овлевич> Аронсон прочел о моей книге замечательный доклад, но говорил он об оригинальных стихах, которые, как Вы знаете, я поместил на задворках.
Очень и очень сожалею, особенно потому, что отнял у Вас и так уж довольно много времени <...>
Александр Биск — «наместник» Рильке в России 391
И я счастлив, что мой Рильке пришелся Вам по вкусу. Что касается «обиды», то мне 79 лет — это время прошло98.
Неуспех книги «Чужое и свое» обескуражил Биска и, видимо, болезненно его задел. Словно сознавая, что время для него воистину «прошло», Биск в последующие годы, насколько известно, не пишет новых стихов и не пытается переводить немецких и французских поэтов. Его участие в литературной жизни русской эмиграции естественно затухает.
Впрочем, до конца своих дней Биску удается сохранить свойственные ему живость ума и бодрость духа. Он посещает, насколько позволяют силы, литературные собрания и вечера, внимательно следит за журнальными и газетными публикациями, читает и перечитывает любимых авторов (в начале 1970-х годов в руки Биска попадает советский однотомник сочинений Рильке, выпущенный издательством «Искусство»99). В январе 1973 года он празднует свой 90-летний юбилей; от друзей и близких поступает множество приветствий.
...Рука у меня дрожит, — пишет Биск 14 февраля 1973 года Валерию Перелешину, — <...> но голова пока в полном порядке. Могу прочитать наизусть все «Горе от ума» и «Сон статского советника Попова» (мое любимое) <...> и великое множество стихов (конечно, Мандельштама и Пастернака)100.
Любопытна фраза в следующем письме Биска к Валерию Перелешину, за которой угадываются непростые отношения эмигрантов «первой волны» со «второй» и нараставшей «третьей»: «Пишите, я здесь остался один из моего поколенья. Советские выходцы (за исключением Ульяновых и Нонны Белавиной) для меня не существуют»101.
Последнее письмо Биска к Перелешину датировано 18 апреля 1973 года — в нем упоминается Рильке («у Рильке религиозных стихов нет») и идет речь о переводах Е. Витковского. А менее чем через две недели Биск становится жертвой несчастного случая. В ночь с 30 апреля на 1 мая в лейквудском отеле «Манхэттен» (под Нью-Йорком), где остановился Биск со своим братом Михаилом, вспыхнул пожар.
Михаил Акимович проснулся в 2 часа 10 минут от сильного шума и запаха гари. Встал, открыл дверь номера и увидел, что весь коридор был уже в огне. В коридоре были двое пожарных.
— Есть ли тут кто-нибудь, кроме вас? — крикнул один. — Мой брат находится в комнате № 22, — ответил MA. Биск. —
Нужно выломать дверь. <...>
392 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Что сделали пожарные, бывшие в коридоре, — неизвестно. Во всяком случае, дверь они не выломали. Возможно, стучали, но Александр Биск в последние годы страдал глухотой и мог их стука не услышать. Возможно, им помешал огонь, бушевавший уже во всем здании.
Александр Биск должен был задохнуться в своей постели от дыма. Вчера, когда пожарные смогли наконец локализировать пожар и проникнуть внутрь, они нашли четыре трупа, — среди них и труп Александра Акимовича Биска102.
4 мая родные и друзья погибшего собрались в мемориальной часовне Парк-Вест, чтобы отдать последний долг ушедшему. Однако заупокойное моление не состоялось. В последний момент выяснилось, что Биск завещал похоронить его без заупокойных молитв и надгробных речей. Воля его была исполнена. Гроб доставили на нью-йоркское кладбище Бет-Эл и предали прах земле на одесском участке103.
Прощаясь с Александром Биском, Нонна Белавина читала стихи его памяти:
Кончаются все пути, И всех нас ждет тишина...104
На похоронах присутствовала вся семья: Бетти Биск, сын Анатолий (Ален Боске) и его жена Норма, сестра Екатерина с детьми Виктором и Эвелин и брат Михаил с дочерью Ирэн и сыном Алланом.
Впервые: Диаспора. Новые материалы. <Вып.> I. Париж; СПб., 2001. С. 95-141 — вступительная статья к публикации воспоминаний Биска «Одесская "Литературка" (Одесское Литературно-Артистическое Общество)».
1 В 1910-х гг. A.C. Биск возглавлял одесское Общество взаимопомощи ювелиров, часовщиков и граверов. Умер 28 апреля 1932 г. в возрасте 80 лет (Последние новости (Париж). 1932. № 4055. 29 апреля. С. 4).
2 Биск А. Одесская «Литературка» (Одесское Литературно-Артистическое Общество)/ Публ. и примеч. Е.Л. Яворской//Дом князя Гагарина. Сборник статей и публикаций. Вып. 1. Одесса, 1997. С. 134.
3 Там же. 4 Юго-западная неделя (Киев). 1904. № 7. 21 октября. С. 119 (сквозная ну
мерация). 5 В<еинбаум> М. 90-летие поэта A.A. Биска// Новое русское слово (Нью-
Йорк). 1973. № 22895. 18 февраля. С. 4. Марк Ефимович Вейнбаум (1890-1973)— журналист, редактор-издатель
газеты «Новое русское слово», председатель Литературного фонда. В США — с 1913 г.
Александр Биск — «наместник» Рильке в России 393
Вильгельм Вундт (Wundt; 1832-1920) — немецкий психолог, физиолог, философ.
6 «Песни девушек» (нем.). Стихотворный цикл Рильке, опубликованный в берлинском литературно-художественном журнале «Pan» (1898. Heft IV. S. 209-212).
7 НИОР РГБ. Φ. 386. Карт. 77. Ед. хр. 28. Л. 18. 8 «...Я занимался Рильке с 1905 года», — писал Биск переводчику Е.В. Вит-
ковскому 31 января 1973 г. (личный архив Е.В. Витковского, Москва). 9 См.: Гамсун К. Победа женщины / / Южные записки (Одесса). 1905. № 45.
6 ноября. С. 22-21. В том же номере — «Норвежские сонеты» Биска (С. 12). 10 НИОР РГБ. Ф. 386. Карт. 77. Ед. хр. 28. Л. 1. 11 Одесские новости. 1906. № 7115. 25 декабря. С. 4. 12 НИОР РГБ. Ф. 386. Карт. 77. Ед. хр. 28. Л. 4. 13 Там же. 14 См. в кн.: Биск Л. Чужое и свое. Избранные стихи 1903-1961. Париж,
1962. С. 113. 15 Биск Л. Русский Париж 1906-1908 гг. / / Современник (Торонто). 1963.
№ 7. С. 59-68. Перепечатано в кн.: Воспоминания о Серебряном веке/ Составитель, автор предисл. и коммент. Вадим Крейд. М., 1993. С. 379-388.
16 Впоследствии Гумилев и Биск поссорились. Ссора, по утверждению последнего, произошла якобы из-за того, что Гумилев не прислал ему номера журнала «Сириус», в котором были напечатаны его стихотворения (Там же. С. 384).
17 НИОР РГБ. Ф. 386. Карт. 77. Ед. хр. 28. Л. 19. Александр Яковлевич Брюсов (1885-1956) — брат В.Я. Брюсова, автор
книги стихов «По бездорожью» (М., 1907), изданной под псевдонимом Alexander.
18 Там же. Л. 1. 19 «Мне очень-очень жаль, — писал Биск Брюсову, получив известие о том,
что его переводы приняты "Русской мыслью", — что переводы, на которые я возлагал особенные надежды, напр<имер>, "Все говорят мне...", "Здесь переулки вкрадчиво идут...", в особенности же "Господь, сосед мой..." — оказались неподходящими. Постараюсь прислать через некоторое время новую серию... Мне, во всяком случае, чрезвычайно приятно, что несколько переводов будут напечатаны в "Рус<ской> Мысли", — особенно же то, что они, хоть отчасти, признаны Вами» (Там же. Л. 22-23).
20 С этой точки зрения к публикации в «Русской мысли» следует прибавить перевод стихотворения Рильке «Я живу между явью и днем...», помещенный в петербургском «Новом журнале для всех» (1909. № 4), а также — ряд публикаций в провинциальных газетах.
21 См., например, откровенно подражательное стихотворение «На мотив из Бальмонта» («В синем море челн несется, и о волны тихо бьется, / От луны спокойно льется серебристый ровный свет» и т.д.) / / Юго-западная неделя. 1903. №38. 5 октября. С. 12.
22 Бахметевский архив в Библиотеке редких книг и рукописей Колумбийского университета (Нью-Йорк, США). Ср. также примеч. 16.
23 Из письма к Брюсову от 20 февраля 1911 г. (НИОР РГБ. Ф. 386. Карт. 77. Ед. хр. 28. Л. 18).
24 Там же. Л. 27.
394 Константин Азадовский. Рильке и Россия
25 Новая жизнь (СПб.). 1912. № 5. С. 272. 26 Стихотворение Биска имеет помету: «Одесса, 1904». Любопытно, что
именно это стихотворение Гумилев отобрал для публикации в «Сириусе». 27 НИОР РГБ. Ф. 386. Карт. 77. Ед. хр. 28. Л. 5. Эти слова Биска вряд ли
могли вызвать сочувствие Брюсова, сторонника строгого и точно выверенного, «академического» (не «буквального») поэтического перевода.
28 См.: Одесские новости. 1915. № 9655. 22 марта. С. 3. В подборку стихотворений Рильке (в переводе Биска), помещенных в этом номере, входит «Гробница молодой девушки».
29 Эти слова содержатся в письме Биска к В.Ф. Маркову от 11 февраля 1958 г. (РГАЛИ. Ф. 1348; материалы не обработаны. За помощь в получении копий приношу благодарность Ж. Шерону.)
30 Отметим, например, регулярное участие Биска в «Керчь-Феодосийском курьере» (Керчь); в течение февраля—апреля 1913 г. он опубликовал в этой газете не менее двух десятков своих оригинальных стихотворений.
31 См.: Одесские новости. 1904. № 6211. 30 января. С. 3 (вечернее приложение).
32 Жаботинскии В. (Зеев). Пятеро. <Иерусалим>, 1990. С. 23 (глава 3-я, озаглавленная «В "Литературке"»).
33 См. об этом подробнее в примечаниях к публикации: Биск А. Одесская «Ли-тературка» (Одесское Литературно-Артистическое Общество)/ Публ. К. Азадов-ского//Диаспора. Новые материалы. <Вып.> I. С.131-132.
34 Биск А. Усталый май. К юбилею К. Бальмонта. (Из личных впечатлений) / / Южная мысль (Одесса). 1911. № 98. 28 декабря. С. 3.
35 См., например, парижские корреспонденции Биска в «Одесских новостях»: «Забытый юбилей (Макс Штирнер)// Одесские новости. 1906. № 7052. 12 октября. С. 3; Жизнь и творчество (По поводу анкеты К. Чуковского) / / Там же. № 7102. 10 декабря. С. 2; и др.
36 Приводим лишь некоторые из них: Аполлон Коринфский (К 25-летию его литературной деятельности)// Южная мысль. 1911. № 86. 13 декабря. С. 2; «Вена» (Петербургские впечатления) / / Там же. № 95. 23 декабря. С. 2; Русская поэзия в 1911 году// Там же. 1912. № 102. 1 января. С. 6-7; Об одном стихотворении Пушкина («Анчар»)// Там же. 1912. № 125. 29января. С. 2-3; Ледяной дворец. (Поэзия Хозе-Мария де Эредиа) / / Там же. 1912. № 246. 24 июня. С. 3.
37 Биск А. Чего желает женщина? (По поводу анкеты Александра Тамари-на) / / Южная мысль. 1911. № 77. 1 декабря. С. 2. Под «анкетой» Биск имел в виду статью журналиста A.A. Тамарина «Чего иногда желает женщина?» (Южная мысль. 1911. № 68. 20 ноября. С. 3), которая завершалась вопросом к читательницам: «Чего хочет женщина?»
38 Биск А. Чего желает женщина? (По поводу анкеты Александра Тамарина) / / Южная мысль. 1911. № 77. 1 декабря. С. 2.
39 Биск А. Одесская «Литературка» (Одесское Литературно-Артистическое Общество)//Диаспора. Новые материалы. <Вып.> I. С. 120.
40 Там же. Нат (Натан Осипович) Инбер — публицист. Сын журналиста Осипа Иль
ича Инбера, секретаря «Литературки». Первый муж Веры Инбер и отец их дочери (впоследствии писательницы) Жанны Гаузнер (1912-1962), изменившей свое отчество (Владимировна). В начале 1910-х гг. жил в Париже, возглавлял Кружок русских журналистов в Париже. Наезжая в Одессу, участвовал в заседаниях «Литературки». В 1918 г. сотрудничал в московской газете «Жизнь» под
Александр Биск — «наместник» Рильке в России 395
псевдонимом Виссарион Павлов. Весной 1919 г. эмигрировал в Константинополь, продолжая оставаться корреспондентом одесской газеты «Современное слово» (по разделу «Политика и общественная жизнь»). После отъезда Н. Ин-бера из Одессы его сменил в бюро «Среды» Л.П. Гроссман.
41 Биск А. Одесская «Литературка» (Одесское Литературно-Артистическое Общество) / / Диаспора. Новые материалы. <Вып.> 1. С. 122.
42 Воспоминания Биска о «Среде» тем более ценны, что сведения об этом Кружке отсутствуют, как правило, в позднейших рассказах его участников. «Много воспоминаний читал я об этом времени, — замечает Биск в статье, посвященной памяти Л.П. Гроссмана, — но ни у Олеши, ни у Катаева, ни у Багрицкого нигде ни малейшего намека на наш кружок, а только лишь о будущей (уже в большевицкое время) "Зеленой лампе". Очевидно, вспоминать о "буржуйском" времени возбраняется» (Биск А. Молодые годы Леонида Гроссмана (Материалы для биографии)// Новое русское слово. 1966. № 19305. 16 января. С. 8). Ср. в книге современного исследователя: «...Память о "Среде" оказывается погребенной под воспоминаниями участников кружка литературной молодежи Одессы "Зеленая лампа", фиксирующих внимание на истории своей группировки и игнорирующих "Среду"» (Толстая Е. Дёготь или мёд? Алексей Н. Толстой как неизвестный писатель (1917-1923). М., 2006. С. 219).
О кружке «Зеленая лампа», возникшем в 1918 г. на основании ранее существовавших «Четвергов» — литературного кружка студентов Новороссийского университета, см.: Ершов П. Одесская Зеленая лампа. (Из воспоминаний)// Новое русское слово. 1951. № 14150. 21 января. С. 3, 8. См. также: Долинов Г. Воспоминания об одесском литературно-художественном кружке «Зеленая лампа» (РНБ. Ф. 260. Ед. хр. 1). В «Зеленую лампу» входили В. Катаев (согласно мемуарным свидетельствам — инициатор Кружка), Э. Багрицкий, Борис Бобович, В. Дитрихштейн, Г. Долинов, П. Ершов, С. Кесельман, Ю. Олеша, 3. Шишова и др.
Петр Евгеньевич Ершов (1893-1965) — историк литературы, поэт, прозаик, литературный критик, мемуарист. С 1952 г. — в США. Преподавал в Колумбийском университете русский язык и литературу. Умер в Нью-Йорке. См. также его мемуарный очерк «Одесская литературная колыбель» (Опыты. 1957. № 8. С. 93-99).
Георгий Ильич Долинов (1894-1950) — поэт, журналист. 43 Габриэль Осипович (Иосифович) Гершенкройн (Гершенкрон) — критик;
одесский знакомый Биска. Член Исполнительного бюро «Среды». 44 Михаил Осипович Цетлин (1882-1945)— поэт, прозаик, критик, изда
тель. Принимал участие в Первой русской революции (как член партии эсеров). В 1918 г. жил в Одессе (где и познакомился с Биском, сохранившим дружеские отношения с Цетлиным и его женой, М.С. Цетлиной, вплоть до самой смерти); с 1919 г. — в эмиграции (Париж). С 1941 г. — в США, где основывает (вместе с М. Алдановым) «Новый журнал». Умер в Нью-Йорке.
45 Имеется в виду: Степпун Ф. Трагедия мистического сознания. (Опыт феноменологической характеристики)//Логос. 1911-1912. Кн. 2 и 3. С. 115-140. В статье сопоставляется мистицизм Мейстера Экхарта, Плотина и Рильке.
46 Одесские новости. 1918. № 10877. 22 декабря 1919 / 4 января 1920. С. 4. Цит. по: Толстая Е. Дёготь или мёд? Алексей Н. Толстой как неизвестный писатель (1917-1923). С. 259.
396 Константин Азадовский. Рильке и Россия
47 <Б.п.> Литературный кружок «Среда» (к возобновлению заседаний)// Одесские новости. 1919. № 142. 10/23 октября. С. 4 (раздел «Литературная неделя»).
48 О Б.А. Турянской известно, что в юности она брала уроки игры на скрипке у Леопольда Ауэра. Впоследствии, уже в США, увлеклась скульптурой и стала ученицей Александра Архипенко. Умерла в Париже.
49 Впоследствии — известный французский поэт и прозаик Ален Боске (Bosquet); умер в Париже в апреле 1998 г. Был президентом Академии Малларме. Посвятил своим родителям две книги: Bosquet A. Une mère russe < Русская мать>. Paris, 1978 (русский перевод— 1998); idem. Lettre â mon père qui aurait eu cent ans <Письмо к моему отцу, которому исполнилось бы сто лет>. Paris, 1986. В 1979 г. передал в Одесский литературный музей ряд материалов из архива отца.
Стихи Боске на русский язык переводил, в частности, М.Л. Гаспаров (см.: Toronto Slavic Review. 2003. № 26).
50 Райнер Мария Рильке. Собрание стихов в переводе Александра Биска. <Одесса>: «Омфалос», 1919.
51 См. письмо Биска к Брюсову от 20 февраля 1911 г. (НИОР РГБ. Ф. 386. Карт. 77. Ед. хр. 28. Л. 18). Кроме того, на обложке сборника «Рассыпанное ожерелье» было помещено предуведомление о двух готовящихся к печати книгах (в переводе Биска): 1. Райнер Мария Рильке. Песни девушек; 2. Переводы из Стефана Георге, Альфреда Момберта, Гуго фон Гофмансталя, Ж.-М. Эредиа, Э. Верхарна и др.
52 Об истории возникновения и деятельности этого издательства см.: Лущик С. Книгоиздательство «Омфалос» / / Книга. Исследования и материалы. Сб. 66. М., 1993. С. 158—174; Яворская Е.Л. Книги и авторы издательства «Омфалос»// «Дом князя Гагарина». Сборник статей и публикаций. Вып. II. Одесса, 2001. С. 166—210; Бабаджан В. Из творческого наследия: В 2 т./Сост. С.З. Лущик, А.Л. Яворская. Статьи и коммент. С.З. Лущика. Т. 2: Лущик С. Вениамин Бабаджан. Жизнь и творчество. Одесса, 2004. С. 444—465 (раздел «Книгоиздательство "Омфалос"») и С. 509—518 (Приложение 4: Книги издательства «Омфалос»).
53 Борис Николаевич Гроссер (1889 — после 1972) — живописец, книжный иллюстратор. В 1919 г. жил в Одессе; сотрудничал с издательством «Омфалос». Позднее — во Франции.
54 Иза (наст, имя — Лия) Яковлевна Кремер (1887-1956) — певица, поэтесса. Училась в Италии. С 1911 г. — в России, где получила известность своими «интимными песенками», сочиненными или переведенными ею с французского, немецкого и итальянского. Исполняла также городские и цыганские романсы. Пользовалась огромной популярностью, слыла «любимицей Одессы». В 1916-1917 гг. выступала в Москве; затем вновь вернулась в Одессу. Жена журналиста и театрального критика И.М.Хейфеца, заведовавшего редакцией газеты «Одесские новости». Эмигрировала в начале 1920 г. в Константинополь. Жила в США. Умерла в Аргентине.
55 Веньямин (Гордон Бенцеста) — секретарь одесской ЧК летом 1919 г. С.З. Лущик сообщает, что с приходом белых Веньямин был арестован и приговорен к десяти годам каторжных работ; расстрелян, «по слухам», в 1930-е гг. (Лущик С. Реальный комментарий к повести / / Катаев В. Уже написан Вертер. Одесса, 1999. С. 217). То, что пишет о Веньямине Биск, перекликается с другими свидетельствами современников. «Одесса кишмя кишит не то что большевиками (об этом что говорить!), — писал журналист Н. Иретов после пере-
Александр Биск — «наместник» Рильке в России 397
хода Одессы под власть белых, — а именно теми их руководителями, которые создавали весь ужас недавних дней. <...> "Вениамин", секретарь "чрезвычайки", этот зверь-садист с благообразным лицом, находивший себе удовольствие в расковыривании пальцами ран свежерасстрелянных и их обнюхивании... Вообразите, он раскатывает на лихаче в офицерской форме... Его видели на Нарышкинском спуске...» (Иретов Н. Нельзя молчать! II / / Южное слово. 1919. № 28. 24 сентября / 7 октября. С. 2).
56 Биск А. Одесская «Литературка» (Одесское Литературно-Артистическое Общество)//Диаспора. Новые материалы. <Вып.> I. С. 123-124.
Никакого «посвящения» на известных экземплярах книги, разумеется, нет. Возможно, Биск имеет в виду дарственную надпись, которую ему пришлось сделать для «товарища Вениамина».
57 РО ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. Ед. хр. 470. Л. 1-1 об. Однако возможно, что в освобождении Биска сыграло роль и другое —
более прозаическое — обстоятельство: выкуп, уплаченный его состоятельным отцом. Этой версии придерживается, в частности, одесский краевед С. Лущик, ссылаясь на одно из объявлений, промелькнувших в июне 1919 года в одесских «Известиях» (см.: Бабаджан В. Из творческого наследия: В 2 т. Т. 2: Лущик С. Вениамин Бабаджан. Жизнь и творчество. С. 456).
58 Выступая в одесской печати, Биск и Л. Гроссман не скупились на взаимные похвалы, что вызывало подчас иронию и насмешки. В местной сатирической газете появилась даже следующая заметка: «Закончился печатанием коллективный труд г.г. Ал. Биска и Л. Гроссмана под названием "Как хвалить друг друга (Опыт исследования взаимоотношений петуха и кукушки)". К книге приложена статья г. Биска о Гроссмане (Од. Листок) и г. Гроссмана о Рильке (Совр. слово). Цена книги в 6 плеяд 20 рильке. Издательство "СЧаметочка"» (Ам-ва Н. Литературные хроники / / Перо в спину (Одесса). 1919. № 6. С. 4; приводится по статье: Яворская Е.Л. Книги и авторы издательства «Омфалос» / / «Дом князя Гагарина». Сборник статей и публикаций. Вып. II. С. 193, 209). Обыг-рываются название стихотворного сборника Л. Гроссмана «Плеяда. Цикл сонетов» (Одесса, 1919), выпущенного издательством «Фиаметта», на который Биск откликнулся рецензией в газете «Одесский листок» (1919. № 121. 19 сентября / 2 октября. С.4; подп. - Ал. Бк), и рецензия Л. Гроссмана на книгу стихотворений Рильке в переводе Биска (см. следующ. примеч.).
59 Современное слово (Одесса). 1919. № 8. 22 октября / 4 ноября. С. 4. 60 Там же. 61 Одесские новости. 1919. № 11084. 9/22 декабря. С. 2. 62 Одесский листок. 1919. № 121. 19 сентября / 2 октября. С. 4. Мария Лазаревна Гурфинкель, в замужестве Тройская (1897-1987), — исто
рик немецкой литературы. Родом из Одессы. Закончила Бестужевские курсы в Петрограде. Позднее — профессор Ленинградского университета. С 1924 г. — жена профессора И.М. Тройского (Троцкого), известного филолога-античника и языковеда. В 1919 г. жила в Одессе. Издательство «Омфалос» выпустило в ее переводе книгу: Лихновская М. Бог молится / С предисловием К. Мочульского; рецензентом этой книги был Биск, отметивший, что «перевод сделан безукоризненно — тональность, размер соблюдены всюду с большой точностью...» (см.: Одесские новости. 1919. № 156. 24октября/ 6 ноября. С.4; раздел «Литературная неделя»; подпись — Аб.).
В 1919 г. М. Гурфинкель перевела также книгу Рильке о Родене, предназначавшуюся, возможно, для издательства «Омфалос» (не опубликовано; рукопись с пометой «Одесса 1919 г.» хранится ныне в собрании K.M. Азадовского).
398 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Некролог М.Л. Тройской см. в газете «Ленинградский университет» (1987. № 37. 4 декабря. С. 10).
63 Крымская мысль (Феодосия). 1920. № 30. 6 февраля. С. 4. 64 Знакомство Биска с Волошиным состоялось в Париже в 1906 г. (см.:
БискА. Русский Париж 1906-1908 гг.// Современник. 1963. № 7. С. 63-64). Биск, в частности, сообщает, что Волошин дважды подвел его «не то к Рене Гилю, не то к Реми де Гурмону»). В библиотеке Волошина (Коктебель) сохранился экземпляр сборника «Рассыпанное ожерелье» с надписью: «Многоуважаемому Максимилиану Александровичу Волошину с лучшими чувствами — от автора. Москва, 8 марта 1912» (в марте 1912 г. Волошин находился в Москве; текст надписи сообщен В.П. Купченко). В самом сборнике Волошину посвящен один из «Парижских сонетов» («От площадей уйду на чьи-то зовы...»).
65 РО ИРЛИ. Ф. 562. Оп. 3. Ед. хр. 708. Л. 9. 66 Письмо сохранилось в машинописной копии (Дом-музей М.А. Волоши
на в Коктебеле). Сообщено В.П. Купченко. 67 До этого, в 1911 году, в Москве вышел роман «Заметки Мальте-Лауридс
Бригге» в переводе Л .В. Горбуновой; спустя два года в Москве — «Книга часов» в переводе Ю.П. Анисимова; в 1914 г. в Киеве — «Жизнь Марии» в переводе В.Н. Маккавейского. Следующая — после 1919 г. — книга Рильке (в переводах Тамары Сильман) появится лишь в 1965 г. — почти полвека спустя и в другую эпоху.
68 Одесские новости. 1919. № 11065. 20 ноября / 3 декабря. С. 4. На этом же собрании предполагалось чтение стихов Веры Инбер, М.А. Волошина, Л. Гроссмана, А. Горностаева, Г. Шенгели.
69 См.: Бабаджан В. Из творческого наследия: В 2 т. Т. 2: Лущик 3. Вениамин Бабаджан. Жизнь и творчество. С. 517.
70 Так, например, номер «Одесского листка» (1919. № 127. 25 сентября/ 8 октября), посвященный предстоящему приезду в Одессу генерала Деникина, открывался приветственным стихотворением Биска «1611 — 1919» («Тугие кольца и запястья...»); рядом были напечатаны три стихотворения Бунина из цикла «Русь» («Мученица», «Плащаница» и «Во полуночи»).
71 См.: В<еинбаум> М. 90-летие поэта A.A. Биска// Новое русское слово. 1973. № 22895. 18 февраля. С. 4.
72 «Примерно в 1912 г., — рассказывал Биск В.Ф. Маркову в письме от 28 декабря 1958 г. — Лившиц (имеется в виду поэт и переводчик Б.К. Лившиц. — К.А.) подарил мне в Киеве свою изумительную "Флейту Марсия", изданную в количестве... 40 экземпляров. Конечно, пропала — осталась в России вместе с бесценными первыми книжками Рильке (до "Mir zur Feier"), первой книжкой Иннок. Анненского и другими Leckerbissen» (РГАЛИ. Ф. 1348; Leckerbissen — лакомый кусочек (нем.)).
О литературоведе В.Ф. Маркове (род. 1920 г.) см. подробнее в кн.: Марков В. О свободе в поэзии. Статьи, эссе, разное. СПб., 1994. С. 5-25 (статья Ю. Лин-ника).
Сборник Б. Лившица «Флейта Марсия» был издан в Киеве в феврале 1911 г. тиражом 150 экземпляров; «Mir zur Feier» («Мне на праздник», 1899) — пятый сборник стихотворений Рильке; первая книжка И.Ф. Анненского — «Тихие песни», изданная под псевдонимом «Ник. Т-о».
73 О судьбе стихотворных сборников Рильке, в свое время принадлежавших Биску, см.: Азадовскии К. Rilkeana / / Studies in Honor of Wojciech Zalewski / Edited by Lazar Fleishman. Stanford, 1999. P. 192-199.
Александр Биск — «наместник» Рильке в России 399
74 В<еинбаум> М. 90-летие поэта A.A. Биска// Новое русское слово. 1973. №22895. 18 февраля. С. 4.
75 Воске А. Русская мать. М., 1998. С. 100. 76 См.: Троцкий И. Новые русско-еврейские эмигранты в Соединенных
Штатах// Книга о русском еврействе 1917-1967/ Под ред. Я.Г. Фрумкина, Г.Я. Аронсона и A.A. Гольденвейзера. Нью-Йорк, 1968. С. 406.
77 Биск А. Русский Париж 1906-1908 / / Современник. 1963. № 7. С. 59. 78 Библиотека Бейнеке (редких книг и рукописей) Йельского университе
та (Нью-Хэйвен, США). 79 Укажем некоторые из них, опубликованные в «Новом русском слове»
(перечень далеко не исчерпывающий; статьи, указанные в другом месте данной работы, не приводятся):
Язык провинции (Causerie) / / 1947. № 13023. 21 декабря. С. 8; Грехи Пушкина// 1949. № 13561. 12 июня. С. 8; Загадка «Ревизора»// 1949. № 13722. 20 ноября. С. 3; О стихах Гизеллы Лахман Г. <Лахман Г. Пленные слова. Нью-Йорк, 1952> / / 1952. № 14856. 28 декабря. С. 8; Тайна вдохновения. Размышления над книгой стихов <ПрегельС. Берега. Четвертая книга стихов. Париж, 1953> / / 1953. № 15079. № 16859. 17 мая. С. 8; Прикосновенье <Кленоеский Д. Прикосновенье. Мюнхен, 1959> / / 1959. № 16859; 17 мая. С. 8; Страшная книга <Блох Р. и Горлин М. Избранные стихотворения. Париж, 1959> / / 1959. № 17048. 22 ноября. С. 8; Литература и космография// 1964. № 18864. 1 ноября. С. 8.
Отзыв Биска о стихах Г. Лахман частично воспроизведен в статье Ю. Ле-винга «Забытые имена русской эмиграции. Поэт Гизелла Лахман» (Русские евреи в Америке. Кн. 2 / Редактор-составитель Эрнст Зальцберг. Иерусалим; Торонто; Санкт-Петербург, 2007. С. 96-105).
80 Новый журнал. 1943. № 4. С. 175-176; 1946. № 13. С. 152. 81 См.: Ст. Вечер поэзии Райнер Мария Рильке// Новое русское слово.
1957. 20 января. № 15912. С. 5. На вечере председательствовал П.Е. Ершов. Из газетного отчета, между прочим, явствует, что Биск подробно говорил
о своем понимании поэтического перевода: «Любопытно, что А. Биск не применяет термина "перевод" по отношению к стихам, настаивая на том, что речь может идти только о художественной передаче на другой язык или даже о "перевыражении" (как предлагал Пушкин). Очень интересны были замечания А. Биска о принципах перевода, подтвержденные серией литературных иллюстраций».
82 РГАЛИ. Ф. 1348. Оскар Мария Граф (Graf; 1894-1967) — немецкий писатель. Встречался с Рильке в Мюнхене в 1919 г. Эмигрировал в 1933 г. С 1938-г. — в США. Умер в Нью-Йорке.
83 Письмо от 24 апреля 1958 г. / / Там же. Ильзе Блументаль-Вайс (Blumenthal-Weiss; 1899-1987)— поэтесса; автор
статьи «Rainer Maria Rilke und das Judentum» («Райнер Мария Рильке и еврейство»), опубликованной в журнале «Deutsche Rundschau» (1958. Heft 3. S. 268-279). Переписывалась с Рильке в 1921 г. Потеряла мужа и сына в Освенциме; с 1945 г. — в США. Умерла в Нью-Йорке.
84 См.: Хазан В. Marginalis// Еврейский книгоноша (Москва). 2003. № 2 (3). С. 40.
85 Биск А. Избранное из Райнера Марии Рильке. Издание второе, значительно дополненное. Paris, <1957>. Книга имеет посвящение (A Alain Bosquet) с коротким пояснением (по-французски):
400 Константин Азадовский. Рильке и Россия
«По твоему настоянию, дорогой сын, я решился на переиздание стихов Райнера Марии Рильке в том русском переводе, что был напечатан в 1919 году, в самый разгар гражданской войны.
Судьба устроила так, что ты, французский поэт, и я, русский поэт, пишем на разных языках: не единственный ли это случай в мировой литературе, оказавшийся возможным в злосчастную первую половину двадцатого века?
Пусть же стихи немецкого поэта, чьей духовной родиной была Россия, а второй любовью — Франция, станут символом братства между народами, увы, столь трудно осуществимого».
86 Там же. С. 10-11. 87 РГАЛИ.Ф. 1348. 88 Имеется в виду рецензия: Терапиано Ю. Избранное из P.M. Рильке. Алек
сандр Биск// Русская мысль. 1958. № 1168. 1 февраля. С. 4-5. «Ао Рильке, — писал Терапиано В.Ф. Маркову 18 февраля 1958 г., — после моей статьи о книге Биска переводчики начали мне посылать переводы Рильке и других иностранных поэтов "на оценку", т<ак> что я уж и не рад, что дал им повод к такой щедрости» («...В памяти эта эпоха запечатлелась навсегда». Письма Ю.К. Терапиано к В.Ф. Маркову (1953-1966)/ Публ. O.A. Коростелева и Ж. Шерона// Минувшее. Исторический альманах. <Вып.> 24. СПб., 1998. С. 311).
89 РГАЛИ. Ф. 1348. 90 Возможно, Биску был известен стихотворный сборник В.Ф. Маркова
(Марков В. Стихи. Frankfurt а. М., 1947; тираж- 500 экземпляров), который открывался авторским переводом из Рильке (стихотворение «Осень»).
91 Опыты (Нью-Йорк). 1958. № 9. С. 100. 92 Ершов П. Стихи, переводы, Рильке и А. Биск// Новое русское слово.
1958. № 16304. 16 февраля. С. 8. 93 Дата письма — 24 февраля 1958 г. Не раз публиковалось в эмигрантской
печати; см., например: Русская мысль. 1974. № 3007. 11 июля. С. 3. 94 РГАЛИ. Ф. 1348. 95 Цит. по: Вейдле В. О поэтах и поэзии. Paris, 1973. С. 151. Первоначально
статья Вейдле «О непереводимом» была напечатана в нью-йоркском русском альманахе «Воздушные пути» (1960. № 1. С. 67-86) — в выпуске, посвященном Б. Пастернаку.
96 Вейдле В. О поэтах и поэзии. С. 153. 97 РГАЛИ. Ф. 1348. Александр Абрамович Аникст (1910-1989) — литературовед, театровед.
С 1955 г. — старший научный сотрудник Института истории искусств (Москва). Изучал творчество Шекспира, историю английского и американского театра; автор книг по истории драматического искусства.
Александр Александрович Смирнов (1883-1962) — литературовед, переводчик, критик; специалист по романской и кельтской филологии; шекспиро-вед. Профессор кафедры истории зарубежных литератур Ленинградского университета. Редактировал (совместно с Б.А. Кржевским) перевод «Дон Кихота» (Т. 1-2. М.; Л.: «Academia», 1929-1932). Переводчиком был Григорий Леонидович Лозинский (1889-1942), брат М.Л.Лозинского, находившийся с 1922 г. в эмиграции (в связи с чем его имя на титульном листе не указано).
98 Там же. Григорий Яковлевич Аронсон (1887-1968) — поэт, журналист; сотрудник
«Нового русского слова». Автор книг «На заре красного террора» (Берлин, 1929) и «Революционная юность. Воспоминания 1903-1917 гг.» (Нью-Йорк, 1961).
Александр BUCK — «наместник» Рильке в России 401
99 Рильке Р.-М. Ворпсведе. Огюст Роден. Письма. Стихи. М., 1971. 100 Бахметевский архив Колумбийского университета (Нью-Йорк, США).
«Сон Попова» — поэма А.К. Толстого (1873), впервые опубликованная в 1878 г. за границей.
101 Письмо от 16 марта 1973 г. / / Там же. Ульяновы — семья писателя Николая Ивановича Ульянова (1904/1905—
1985); Нонна Сергеевна Белавина (в замужестве — Миклашевская; 1915— 2004) — поэтесса. В США — с 1949 г. (ранее — в Югославии). Сотрудничала в журналах «Мосты», «Современник», «Возрождение», в газете «Новое русское слово» и др. Жила в Плэйн-Вью (штат Нью-Йорк), позднее — во Флориде.
102 Новое русское слово. 1973. № 22968. 2 мая. С. 1. Заметка (без подписи) под заголовком: «В пожаре, в Лейквуде, погиб поэт Александр Биск».
103 Новое русское слово. 1973. № 22972. 6 мая. С. 3. Заметка под заголовком: «Похороны A.A. Биска» (раздел «Хроника»).
104 Белавина Н. Памяти A.A. Биска// Новое русское слово. 1973. № 22970. 4 мая. С. 3. Значительно позднее появился некролог, написанный Ю.К. Тера-пиано (Русская мысль. 1974. № 3007. И июля. С. 3; ср. примеч. 88).
УСЛОВНЫЕ СОКРАЩЕНИЯ
ГРМ — Отдел рукописей Государственного Русского музея (С.-Петербург).
Л H — «Литературное наследство».
НИОР РГБ — Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки (Москва).
ПСС — Полное собрание сочинений.
РГАЛИ — Российский государственный архив литературы и искусства (Москва).
РО ИРЛИ — Рукописный отдел Института русской литературы (Пушкинский Дом) Российской Академии наук (С.-Петербург).
РНБ — Отдел рукописей Российской национальной библиотеки (С.-Петербург).
Небесная арка — Небесная арка. Марина Цветаева и Райнер Мария Рильке. Изд. 2-е. Подгот. К. Азадовский. СПб., 1999 (1-е изд. — СПб., 1992).
Письма 1926 года — Рильке P.M., Пастернак />., Цветаева М. Письма 1926 года/ Подгот. текстов, сост., предисл., перевод, коммент. K.M. Азадовского, Е.Б. Пастернака, Е.В. Пастернак. М., 1990.
Рильке и Россия — Рильке и Россия. Письма. Дневники. Воспоминания / Изд. подгот. К. Азадовский. СПб., 2003.
Цветаева (с указанием тома) — Цветаева М. Собрание сочинений: В 7 т. / Сост., подгот. текста и коммент. А. Саакянц и Л. Мнухина. М., 1994— 1997.
OSP — Letters of Rainer Maria Rilke to Helene *** / / Oxford Slavonic Papers. 1959. Vol. IX. P. 129-164.
SW (с указанием тома) — Rilke R.M. Sämtliche Werke. 6 Bände / Herausgegeben vom Rilke-Archiv in Verbindung mit Ruth Sieber-Rilke besorgt durch Ernst Zinn. Frankfurt a. M., 1955—1966 (в 1997 г. был дополнительно издан 7-й том, содержащий переводы Рильке).
Именной указатель 403
Briefe (с указанием тома) — Rilke R.M. Briefe. 2 Bände. Band 1: 1896-1919. Band 2: 1919—1926/ Herausgegeben von Horst Nalewski. Frankfurt а. M.; Leipzig, 1991.
Briefe an die Mutter (с указанием тома) — Rilke R.M. Briefe an die Mutter 1896 bis 1926. 2 Bände. Band 1: Briefe aus den Jahren 1896 bis 1926. Band 2: Briefe aus den Jahren 1910 bis 1926 / Herausgegeben von Hella Sieber-Rilke. Frankfurt а. M. und Leipzig, 2009.
Briefe und Tagebücher — Rilke R.M. Briefe und Tagebücher aus der Frühzeit 1899 bis 1902/ Herausgegeben von Ruth Sieber-Rilke und Carl Sieber. Leipzig, 1931.
Briefwechsel — R.M. Rilke — L. Andreas-Salomé. Briefwechsel/ Mit Erläuterungen und einem Nachwort herausgegeben von Ernst Pfeiffer. Zürich — Wiesbaden, 1952.
Brutzer— Brutzer S. Rilkes russische Reisen. Königsberg, 1934 (репринт — Darmstadt, 1969).
Chronik (с указанием тома) — Schnack I. Rainer Maria Rilke. Chronik seines Lebens und seines Werkes. Band 1: 1875-1920. Band 2: 1920-1926. Register und Anhang. Frankfurt а. M., 1990.
Certkov — Certkov L. Rilke in Russland. Aufgrund neuer Materialien. Wien, 1975 (Österreichische Akademie der Wissenschaften. Philosophisch-historische Klasse. Sitzungsberichte. 301. Band. 2. Abhandlung).
Russland mit Rainer — Andreas-Salomé L. «Russland mit Rainer». Tagebuch der Reise mit Rainer Maria Rilke im Jahre 1900 / Herausgegeben von Stéphane Michaud in Verbindung mit Dorothée Pfeiffer. Mit einem Vorwort von Brigitte Kronauer. Marbach, 1999.
ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Августа Ивановна, гувернантка в доме Цветаевых 277
Авербах Л.Л. 372 Адамович Г.В. 302, 315, 331, 337, 388 Азадовский K.M. 115, 116, 121, 126,
128,225,231,232, 305,306,309, 334,351,366,394, 397,398,402
АйзманД.Я. 125 Айхлер Р. 238 Аксаков СТ. 109, ИЗ, 129 Аксентович Т. 178, 235 Алар Ш. 254 Алданов (наст, фамилия — Ландау) М.А.
395 Александр II 66, 305, 367 Александр III 30, 65, 132, 226 Александр Невский, князь, святой 58 Александрова Н.И. 226 Александрович Н. 366 Алексей Михайлович, царь 68 Алькофорадо М. 92 Амфитеатров A.B. 375 Анжелико (Фра Джованни да Фьезоле)
34 Андреас Ф.К. 12, 13, 21, 25, 28, 30, 72,
115 Андреас-Саломе Л. 11—31, 35, 36, 41,
43-46, 48-58, 60-66, 70, 72-74, 76-79 , 82-87, 89, 100, 101, 108, 109, 113-124, 132, 161, 165, 179, 221, 229, 230, 242, 266, 300, 301, 314, 363, 371,403;илл 2, илл. 3
Андреев Л.Н. 125, 217 Андреева Л.В. 226 Андреева Е.А. 235 Андреева (урожд. Юрковская, в замуж.
Желябужская) М.Ф. 86, 125
Андроникова-Гальперн (урожд. Андроникова) С.Н. 312
Андрусон Л.И. 377 Аникст A.A. 390, 400 Анисимов Ю.П. 108, 280, 305, 325, 340,
341,355-361, 367-369, 398 Анненский И.Ф. 398 Апухтин А.Л. 373 Аристофан 251 Аронсон Г.Я. 386, 390, 399, 400 Арним (урожд. Брентано) Б. фон 278,
279,291,298,301, 309 Архипенко А.П. 396 Арцыбашев М.П. 373 Асклепиад 366 АуэрЛ.С. 396 Афанасьева 3. 236 Ахматова (урожд. Горенко) A.A. 247,
330 Ахрамович (Ашмарин) В.Ф. 357, 369
Бааде М. 336 Бабаджан B.C. 396-398 Бабель И.Э. 372, 373 Багрицкий (наст, фамилия — Дзюбин)
Э.Г. 380, 384, 395 Байер (урожд. Зибер) Й. 121, 237 Байер К. 121,237 Байрон Дж.Н.Г., лорд 281 Бакст (наст, фамилия — Розенберг) Л.С.
128, 132, 194, 228, 262; илл. 15 Балтрушайтис Ю.К. 318, 366 Бальмонт К.Д. 173, 234, 235, 318, 319,
324, 326, 333, 357, 371, 375, 376, 379, 393, 394
ди Бассиано (урожд. Чейпин) М., княгиня (также — княгиня ди Каэта-ни) 256-258, 268
* Имена мифологических и литературных персонажей в Указатель не вошли. Жирным шрифтом выделены страницы, на которых сообщаются основные биографические сведения.
Именной указатель 405
ди Бассиано Р., князь (также — князь ди Каэтани), герцог де Сермонет 256-258
Баура С М . 333 Бахметев Б.А. 274, 393, 400 Бахрах A.B. 288-291, 295, 296, 306,
308, 309, 312 Башкирцева М.К. 291 Безродный М.В. 366, 367 Бек М. фон дер 254 Беккер П. 66, 70, 71, 368 Бёклин А. 169, 227, 234, 238 Бёклин К. 194, 238 Белавина (в замуж. Миклашевская)
Н.С. 391, 392,401 Белинский В.Г. 44 Белиц С.А. 239 Белкина М.И. 315 Белов С В . 128 Белый Андрей (наст, имя и фамилия —
Борис Николаевич Бугаев) 217, 278, 281, 295, 312, 318, 319, 321, 322, 324, 326, 327, 330, 334, 336, 340, 350, 354, 355, 367, 370, 375
Беляев Н.В. 137 Бёме Я. 322, 356 Бенуа (в замуж. Черкасова) A.A. 194,
197, 199, 222, 224, 238 Бенуа (урожд. Кинд) А.К. 143—145,
149, 150, 160, 166, 182, 184, 191, 194-196, 200, 205, 208, 214, 216, 221, 222,224,225,230,233
Бенуа А.Н. 5, 8, 56, 66, 71, 72, 76, 77, 80, 82, 87, 132-149, 152, 157, 160, 161, 164-174, 210, 213-216, 218— 231, 233-237, 239, 240, 243-246, 254, 262, 317, 333, 351; илл. 12, илл. 14, илл. 15, илл. 16
Бенуа H.A. 220, 222, 224 Беранже П.Ж. 388 Берберова H.H. 352 Берг (урожд. Вольтере) А.Э. 306 Берг Н.В. 129 Бергер А. фон, барон 238 Бердслей О.В. 177, 196, 235, 238 Бетге Г 326, 336 БетцМ. 54, И, 121, 130, 131,249,251,
252, 253, 255 Бинион Р. 17, 115, 116
Бирюков П.И. 91, 126 Биск A.A. 5, 108, 324, 337, 354, 373—
401; илл. 26 Биск Аллан 392 Биск Анатолий А. см. Боске Биск A.C. 373,382,384,385,392 Биск (урожд. Турянская) Б.А. 381, 384,
396, 399 Биск (в замуж. Рабинович) Е.А. 374,
384, 392 Биск И. 392 БискМ.А. 384, 391, 392 БискН. 392 Бисмарк Отто фон, герцог фон Лауен-
бург (с 1890 г.) 206 Блейер Б. 142 Блок A.A. 5, 8, 198, 236, 247, 252, 287,
295-297, 313, 316-337, 362, 363, 370
Блок (урожд. Менделеева) Л.Д. 335, 363
Блох Р.Н. 399 Блументаль-Вайс И. 387, 399 Бобович Б.В. 395 Бобров С П . 356, 357 Богданов A.A. 125 Боголюбов А.П. 245 Большелапова Е.Е. 337 Бомон Э. де, граф 259, 260 БонцА. 26,29,32, 117 Боровиковский В.Л. 178 Бос Шарль де 96 Боске (наст, фамилия - Биск) Ален
381, 384, 385, 389, 392, 396, 399, 400
Боткин М.П. 73, 233 БоттМ.-Л. 305, 313 Брак Ж. 258 Брам О. 12 Браунер А. 15, 114 Брентано К. фон 322, 323 Бринк, сестры 277 Брук А. М. ван ден 127 БруниФ.А. 135, 164, 165 Бруни-Бальмонт (урожд. Бальмонт) Н.К.
235 Брутцер С 40, 73, 123, 129, 236, 242, 403 Брызгалов Н. 368 Брюллов К.П. 135, 165
406 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Брюсов А.Я. 375, 393 Брюсов В.Я. 198, 239, 295, 318, 319, 324,
326, 327, 330, 333, 334, 353, 357, 366, 371, 374-378, 384, 393, 396
Бугаев см. Белый Андрей Булгаков С.А. 357 Бунин И.А. 111,130,288,300,314,
330, 371 Бунина (урожд. Муромцева) В.Н. 288,
296, 311 Буренин В.П. 213, 214 БуркхардтЯ. 22 Быков Д.Л. 350 Бюлов Ф. фон, баронесса 19, 26, 34—
36, 115, 227; илл. 3
Вагнер Р. 12, 106, 356 Валери П. 258, 263 Валленштейн А.В.Е., герцог Фридланд-
ский 276 Вальбе Р.Б. 312 Вальтер Р. фон 102, 320, 326, 328, 329,
334-337, 353, 362, 363, 370, 371 Ван Гог В. 353 ВариоЖ. 262,263 Васильев Ф.А. 47, 72, 133, 226 Васнецов A.M. 132, 145, 226, 227 Васнецов В.М. 31, 42,43, 47, 52, 53, 56,
57, 72, 118, 137, 147, 165, 167, 190, 192, 226, 227, 234, 238
ВассерманЯ. 10, И, 114 Вахтель М. 361, 369 Введенский А.И. 17 ВеберК. М.фон 128 Ведекинд Ф. 142 Вейдле В.В. 388, 389, 400 Вейнбаум М.Е. 373, 386, 388, 392, 398,
399 Вельде ван де Г. 244 Венгеров С.А. 15, 115 Венгерова З.А. 15, 115, 164, 176, 228 Венецианов А.Г. 134, 165 Веньямин (Гордон Бенцеста), секре
тарь одесской ЧК 382, 396, 397 Вергун В.Н. 238 ВергунД.Н. 238 Веревкина (урожд. Новосильцева) М.В.
106, 238 Вересаев В.В. 125
Вересай О.М. 42, 119 Верещагин В.В. 241 Верлен П. 318, 327, 367 ВермельС.С. 352 Вернер 3. 322 Вернер К. 371 Верхарн Э. 87, 95, 333, 378, 396 Вестхоф (Вестхоф-Рильке ) К. 70, 76,
80, 77, 93, 117, 118, 127, 128, 179, 181, 184, 191, 198, 202, 203, 208, 209, 212, 215, 218, 221, 224, 235; илл. 17
Вильгельм II, кайзер 206, 240—242 Вильде (псевд. — Борис Дикой) Б.В.
120, 333 Вильдрак (наст, фамилия — Месса-
же) Ш. 299, 309 Вилькина (в замуж. Виленкина) Л.Н.
15, 326 Витковский Е.В. 391, 393 Владимир Святославич, вел. князь ки
евский, святой и равноапостольный 57
Вламинк М. де 245 Вогюэ Э. M де, виконт 14, 44, 114 Водуайе Ж. 128, 260-262, 264-266 ВодуайеЖ.-Л. 260-262 Войскун Л. 254 Волков-Муромцов (псевд. — Руссов)
А.Н., князь 106, 128 Волконский Н.С., князь 123 Волконский СМ., князь 113, 131 Володарский В. (наст, имя и фамилия —
Моисей Маркович Гольдштейн) 236 Володарский В.М. 234 Волошин М.А. 245, 246, 312, 313, 330,
382, 383, 398 Вольф М.О. 255 Волынский (наст, фамилия — Флек-
сер) А.Л. 1 5 - 2 1 , 115, 116, 129; илл. 3
Воронин М.С. 116 Воронина В.М. 112 Воронина (в замуж. Казицина) Е.М.
22, 25, 26, 30-32, 34, 35, 43, 112, 116, 136,231,402
Воронихин А.Н. 228 Врубель М.А. 72, 147 Всеволожский И.А. 117 Вундерли-Фолькарт (урожд. Фоль-
карт) Н. 102, 109, ПО, 128-130,
Именной указатель 407
249, 250, 255, 257, 298-300, 302, 306, 311, 313, 314
ВундтВ. 373,393 Вьеле-Гриффен Ф. 333, 378 Выдрин И.И. 244 Высоцкая Е.Д. 338-340, 341-351;
илл. 23, илл. 24 Высоцкая (Фельдзер-Высоцкая) И.Д.
338-340, 341-346, 348-350, 352; илл. 23
Высоцкая Рашель Д. 349, 350 Высоцкая Ревекка Д. 350 Высоцкий А.Д. 350 Высоцкий Д.В. 339, 340, 348, 349, 352 Высоцкий И.Д. 350 Высоцкий К.-З. (Вольф) 339 Высоцкий Ф.Д. 349, 350 Выспяньский С. 178, 235 Вытженс Г. 305
Гавронские, семья 339 Гагарин Д.И., князь 392 Гагарина М., княгиня 113 Гайм Р. 321 Гальцова Е.Д. 266 Гамсун (наст, фамилия — Педерсен) К.
374, 393 Гануш И.Я. 40 Гарден М. 12, 81, 206, 207, 209, 213,
240, 241 Гаршин В.М. 19, 35, 77, 241 Гаспаров МЛ. 367, 396 Гаузнер Ж.В. 394 Гауптман Г. 12, 75, 76, 124, 161, 162,
164, 166, 192, 233, 244, 379 Гауф В. 277, 278 Гауш А.Ф. 248 Гварди Ф. 222, 246 Гейзелер Б. 371 Гейне Г. 276, 277, 304, 307, 323, 381, 388 Гейне ТТ. 177,235 Геллер Г. 114 Геллер Л.M. 305 Гельдерлин Ф. 98, 277, 278, 305, 307 Гельперин Ю.М. 334, 367 Георге С. 21, 229, 318, 320, 321, 323,
333, 334, 336, 353-356, 366, 367, 375, 378, 384, 389, 390, 396
ГербстМ. 129 Герцен А.И. 12
Герцен (в замуж. Моно) O.A. 12 Гершензон М.О. 357 Гершенкройн (Гершенкрон) ГО. 381,
395 Гессен СИ. 354 Гете Й.В. 276-280, 291, 302, 307, 309,
361 Гибшман К.Э. 272 Гиль Р. 398 Гимер (семья) 76 Гинзбург Л.Я. Гинцбург И.Я. 69, 123 Гиппиус З.Н. 15, 108, 109, 115, 185, 198,
199,239,254, 317, 326, 375 Гирземан см. Хирземан Гнедич Н.И. 381 Гоголь Н.В. 30, 68, 89, 90, 126, 233, 234 Голлидэй СЕ. 295 Голль И. 327 Головин Е.В. 119 Голоушев (псевд. — Сергей Глаголь)
С.С. 49 Голубев В.В. 220, 222, 244-246; илл. 16 Голубева Н. 244 Голубкина A.C. 8, 140, 146, 153, 229,
230 Гольденвейзер A.A. 399 Голль И. 327 Гольм см. Хольм К. Гольцев В.А. 49 Гольцева (урожд. Оппель) H.A. 49 Гомер 42 Гонкур Ж. 382 Гонкур Э. 382 Гончаров И.А. 319 Гончарова Н.С 111, 248, 252, 271, 330 Горбунова см. Лепешкина Горлин М.Г 399 Горностаев А. (наст, имя и фамилия —
Александр Константинович Горский) 398
Горчакова (урожд. княжна Морткина) Т. Г., княгиня 68, 123
Горький М. (наст, имя и фамилия — Алексей Максимович Пешков) 61, 87, 88, 95, 105, 110, 125-128, 130, 145, 160, 174, 217, 224, 236, 246, 319, 320, 372, 379
ГотьеТ. 128, 378 Гофман Н. 14,98, 114
408 Константин Лзадовский. Рильке и Россия
Гофман Э.Т.А. 277, 321 Гофмансталь Г. фон 87, 133, 142, 226,
272, 335, 353, 378, 396 ГоцА.Р. 339 Гоц М.Р. 339 Грабарь И.Э. 135, 226 Грасси Ф.К. 374 ГрафО.М. 100, 127, 387,399 Грегор В. 335, 363, 371 Гречишкин С.С. 114,118,350 Грибоедов A.C. 52 Грильпарцер Ф. 323 Гриневич B.C. 357 Гришунин А.Л. 226 Тройский Н.П. 297, 312 Гроссер Б.Н. 381, 396 Гроссман Л.П. 381, 382, 395, 397, 398 ГротН.Я. 17 Грус (урожд. Юргенсон) Э.О. 132 Грус Ф.И. 30, 65, 66, 132, 133, 136, 143—
145, 150, 160,226,227,231 Губерман Б. 110 Губерман Л. 110 Гулевич В. 27,54,81, 114, 117, 121, 124,
128 Гумилев Н.С. 247, 321, 375, 376, 393 ГуревичЛ.Я. 15,16,114,115,116 Гурмон Р. де 398 Гурфинкель (в замуж. Троцкая, позд
нее - Тройская) М.Л. 383, 397 Гутман (урожд. Мюльнер; в замуж.
Pop) А. 109, 110, 130 Гутман С. 110 Гучков И.А. (Ваня) 297 Гюисманс Ж.К. 367 Гюндероде К. фон 302 Понтер И. фон 141,236,318-321,326,
334-336, 353, 354, 364, 366, 372; илл. 25
Давид фон Ронфельд В. 10 Данилова И.Е. 315 Д'Аннунцио Г. 142, 244 Деборд-Вальмор (наст, фамилия — Де-
борд) М. 284, 307 Демель Р. 318, 325, 333, 356, 375, 378 Демская A.A. 235 Деникин А.И. 398 Дени М. 246 Дервиз В.Н. 304
Дерен А. 245 Державин Г.Р. 307 Дерп К. фон см. Сахаров К. Десницкий В.А. 125 Джойс Дж. 258 Джорджоне 244 Дидерихс О. 94, 127 Динерштейн Е.А. 239 Дитрихштейн В.Д. 395 ДицЮ. 125,235 Добужинский М.В. 247; илл. 18 Долинов Г.И. 395 Достоевская А.Г. 372 Достоевская Л.Ф. 102,103,105,128 Достоевский Ф.М. 11, 14, 25, 35, 44,
47, 67, 77, 87, 89, 90, 97, 98, 102, 114, 127, 128, 130, 183, 185, 187, 188, 197, 217, 224, 236, 319, 327, 360, 364, 369, 372
Дризен Н.В. 247 Дробинский А. 383 Дрожжин С.Д. 45-47, 61, 63, 64, 105,
132, 170,210; илл. 8 Дрожжина (урожд. Московская) A.B. 62 Дрожжина A.C. 62 Дрожжина (в замуж.Новожилова) Д. С.
62 Дрожжина З.С. 62 Дрожжина (урожд. Чуркина) М.А. 62 Дудкин В.В. 334 Дузе Э. 106 Дурылин С.Н. (псевд. — Сергей Раев
ский) 340, 350, 355, 359, 368, 369 Дымов О. (наст, имя и фамилия —
Иосиф Исидорович Перельман) 371
Дымшиц-Толстая (урожд. Дымшиц) С И . 357
Дюллен Ш. 249, 259, 260, 269, 273 Дягилев С П . 43, 71, 72, 105, 132, 136,
143-146, 148, 150-160, 166, 168, 169, 177, 184, 187, 190, 213, 214, 218,226,231,243,246,248,262
ЕвреиновН.Н. 247,260,271,371 Евстигнеева А.Л. 116 Екатерина II 184 Ельницкая С И . 308, 309 Ергольская ТА. 92 Ершов П.Е. 386, 388, 395, 399, 400 Есенин CA. 330, 370
Именной указатель 409
Жаботинский В.Е. 379, 394 Жид А. 258, 299, Жирмунский В.М. 321, 323, 335 Жуковский В.А. 277, 279, 312, 378, 381
Забелин И.Г. 132, 226 Зайцев Б.К. 111, 130, 371 Зальцберг Э. 254, 399 Замятнина М.М. 357 Зедлаковиц Ц. фон 86 Зедлер H.H. 244 Зейер Ю. 10 Зибер К. 116,118,123,244,300,314,
315, 300, 302, 314,315,403 Зибер-Рильке (урожд. Рильке) Р. 77,
80, 116, 118, 123, 127, 203, 204, 209, 215, 218, 224, 239, 244, 294, 295, 313, 315,402,403
Зибер-Рильке X. 129, 403 Зильберштейн И.С. 231 Зулоага И. 158, 166,232 Зыкова Е. 254
Ибсен Г. 146 Иван Васильевич (Грозный), царь 37 Иванов А. 236 Иванов A.A. 47, 48, 72, 73, 75, 162, 167,
233, 234 Иванов В.И. 5, 229, 236, 278, 319-321,
324, 326, 330, 353, 354, 356-366, 368-372
Иванов Г.В. 247 Иванов-Разумник (наст, имя и фами
лия — Разумник Васильевич Иванов) 370
Иванова А. 254 Иванова Л.В. 363, 371 Иванова Л.Н. 369 Иваск Ю.П. 309 Изарский О. 121 Извольская Е.А. 258 Иловайский Д.И. 295 Ильин Н.П. 334 Инбер (урожд. Шпенцер) В.М. 384, 394 Инбер Н.О. 380, 394, 395, 398 Иретов Н. 396, 397
Йетс В.Б. 333
Каган Ю.М. 305 Казицин Д.А. 116 Калмаков Н.К. 247 Калькройт В. фон, граф 368 Кант И. 279,280 КаппусФ.К. 311 Карельский A.B. 228 Карл XII, шведский король 57, 124 Карсавина Т.П. 247, 262 КарташевА.В. 240 Кассирер Б. 98, 127, 143, 158, 159, 232 Кассирер Е. 93 Кассирер П. 98, 127, 143, 158, 159, 232 КасснерР. 89, 114, 126, 363, Катаев В.П. 380, 384, 395, 396 Каэтани см. Бассиано Кей Э. 29, 87, 117-119, 122, 125, 126 Келлер М. 158, 229, 232 Кембалл Р. 305 КеррА. 229 Кесельман (псевд. — Эскесс) С И . 395 Кесслер Г., граф 337 Киппенберг А. 109, ПО, 129, 130,274,
352 Киппенберг (урожд. Дюринг фон) К.
99, 100 Киселев Н.П. 357, 368 Клейст Г. фон 327 Клемперт А. 352 Кленовский Д. (наст, имя и фамилия —
Дмитрий Иосифович Крачковский) 399
Клипштейн Э. 120 Клиффорд-Барни Н. 299 Клодель П. 258 Клоссовская (Клоссовска; урожд. Спи-
ро) Баладина (наст, имя — Элизабет Доротея) 253, 254, 256, 257, 2 5 8 -260, 265-269, 272, 273; илл. 28
Клоссовский (Клоссовски) Б. (Арсен Давитчо, граф де Рола) 258,265, 266
Клоссовский (Клоссовски) П. (Тадеуш) 258, 265, 266
Клоссовский (Клоссовски) Э. 258 Клуге Р.-Д. 334 Клюев H.A. 370 Кнооп И.А. 105 Кнооп Оукама А. 105 Кнооп Оукама В.А. 105 Кнооп Оукама (урожд. Рот) Гертруд 105
410 Константин Лзадовский. Рильке и Россия
Кнооп Оукама Герхард 105 Кноп (Кнооп) И.фон 351 Кноп (Кнооп) Л. 351 Кноп (Кнооп) М. 351 Ковалевская (урожд. Корвин-Круков-
ская) СВ. 126 Ковальская О.Н. (псевд. — Макс Ли)
123 Ковальский В.И. 229 Коган (псевд. — Кулешов) А.П. 332 Коген Г. 340 Кожебаткин A.M. 368 Козлов A.A. 17 Козловский М.И. 228 Козловский Я.Г. 383 Козьмин Б.П. 307 КоктоЖ. 260 Коларосси Ф. 229 Колбасина-Чернова (урожд. Колбаси-
на; по первому браку — Федорова) O.E. 296, 306, 307
Колеров М.А. 366 Кольцов A.B. 61 Коляда Е.Г. 125 Комиссаржевская В.Ф. 323 Кондюрина A.A. 369 КопоЖ. 248 Кораллов М.М. 130 Коринфский A.A. 394 Коркина Е.Б. 304, 306, 311 Корнель П. 269 Коровин К.А. 72, 151, 153 Коровин H.A. 229 Короленко В.Г. 198 Коростелев O.A. 129, 400 Костомаров Н.И. 210, 242 Котарбинский В.А. 57 Котрелев Н.В. 366 Крамская С.Н. 241 Крамской А.И. 211, 226, 242 Крамской И.Н. 47, 52, 66, 72, 133, 145,
209, 241,242 Кранах Л. 136 Краснов П.Б. 383 Крахт К.Ф. 355, 356 Крейд (наст, фамилия — Крейден-
ков) В.П. 393 Кремер Иза (наст, имя — Лия) Я. 382,
396 Кржевский Б.А. 400
Кругликова Е.С. 245, 375 Кузмин М.А. 236, 319, 326, 334 Кудрявцев, домовладелец 143 Кузнецов К.П. 245 Купченко В.П. 398 Курелла А. 100 Курочкин B.C. 388 Кюн С. фон 322
Лавров A.B. 114, 118,239,243,335,350, 366, 367
Ладыжников И.П. 125 Ланген Альберт 123 ,180-182,184 ,
193, 194-197, 201, 202, 205, 208, 215,216,235-238
Ланген Артур 235 Лапина И.П. 244 Ларионов М.Ф. 111,248,271,330 Латуш Г. 217, 243 Лахман Г. 399 Левенфельд Р. 117 Левинг Ю. 399 Левитан И.И. 145, 149, 194 Левицкий A.C. 120 Левицкий Д.Г. 72, 178 Левицкий С.А. 49, 120 Ледебур Д. фон, баронесса 101 Леже Л. 44 Лейкинд О.Л. 263 Ленин (наст, фамилия — Ульянов) В.И.
237 Ленский (наст, фамилия — Вервициот-
ти)А.П. 121 Леонардо да Винчи 19, 20, 116 Лепешкина (Горбунова) Л.В. 49, 79,
108, 324, 354, 398 Лерман З.А. 231 Лермонтов М.Ю. 35, 43, 46, 97, 108,
281,295,319 Лернер Н.О. 333 Лерс М. 194, 200, 202, 238, 239 Леруа-Больё А. 44 Лесевич В.В. 17 Лесков Н.С. 17, 19,45, 319 Лесная Лидия (наст, имя и фамилия —
Лидия Озиясовна Шперлинг) 377 ЛеспинасЖ. де 291, 309 Лёфенфельд Р. 117 ЛеффлерА.Ш. 126 Лжедимитрий (Димитрий I Самозва
нец) 90
Именной указатель 411
Либкнехт К. 100 Либкнехт (урожд. Рысс) С Б . 100, 127 Лившиц Б.К. 398 Лилиенкрон Детлев (наст, имя — Фрид
рих Адольф Аксель) фон, барон 22 Лимбах И.Ю. 5 Линник Ю.В. 398 ЛифарьС.М. 254 Лихачев Д.С. 118 Л ихновская М., княгиня 343, 344, 351,
397 Лихтварк А. 135, 227 Лозинский Г.Л. 400 Лозинский М.Л. 376, 400 Локс К.Г. 341, 351, 356, 367, 368 Ломоносов М.В. 110 Ломоносова (урожд. Розен) Р.Н. 300,
315 Лопатин Л.М. 17 Лосская (урожд. Юдина-Вельская) В.К.
304, 305, 308, 312 Лубянникова Е.И. 306 Луговой А. (наст, имя и фамилия —
Алексей Алексеевич Тихонов) 15, 16, 115
Лукиан 366 Лундберг Е.Г. 328, 363 ЛунцА.К. 371 Лурье B.C. 349 Лущик С.З. 396-398 Людвиг (Людовик) II, баварский ко
роль 276 Людвиг Э. 280 Люксембург Р. 100 ЛюрсаЖ. 129 Лютер А. 364
МагрА.С. 369 Мазепа И.С, гетман Украины 124 Мазон (Мейсон) Э. 22 Макарова Н.М. 60, 64, 79, 122 Маккавейский В.Н. 108, 325, 354, 366,
398 Маковский С.К. 247, 326 Малларме С. 336, 378, 396 Мальмстад Дж. 371 Малютин С В . 71, 72, 156, 238, 239 Малявин Ф.А. 72, 149, 194, 238 Мамонтов С И . 31 Мандельштам О.Э. 7, 113, 330, 391
Манн Г. 99 Манн Т. 123, 130 Мария Генриховна, гувернантка в доме
Цветаевых 277 Марке А. 245 Марков В.Ф. 387-390, 394, 398, 400 Маркс К. 130 Мартен Ф. 266,267, 271 Мартин П. 141 Мартынова Е.М. 231 Марушина Г.А. 244 Маршак С.Я. 376, 377 Матвеев Ю. 350 Матисс А. 245 Махров К.В. 263 Маяковский В.В. 295, 301, 302, 330 Мевес А. 101 Мейзенбуг М. фон 11 Мейн М.А. 276-278, 295 Мейстер Экхарт см. Экхарт Мёллер ван ден Брук см. Брук М.А.
ван ден МелльМ. 362,370 МенарЭ.Р. 217,243 Меншиков А.Д., граф, светлейший
князь 184 Мережковский Д .С 15, 16, 115, 127,
130, 183, 185, 187, 197-201, 236, 239,240,317,319,375
Меркурьева В.А. 301 Метерлинк М. 47, 140, 142, 146, 158,
207, 229, 240 Метнер Э.К. 278, 324, 336, 354, 356 Мехофер И. 178, 235 Мизес Р. фон 117, 129,253 Микеланджело Буонарроти 21, 25, 32,
39,40,91 Миллиоти (Милиоти) Н.Д. 112, 262,
263,264,271,273,274 Минский Н. (наст, имя и фамилия —
Николай Максимович Виленкин) 15, 185, 199, 236, 239, 240, 326, 375
Миролюбов B.C. 198, 239, 240 Михайлов A.B. 228 Михайлов М.Л. 388 Михайлов М.А. 125 Михайлович (Михаловичи) М. 248,271 Михайловский Б.В. 336 Михайловский Н.К. 379 Мнухин Л.А. 273, 402
412 Константин Азадовский. Рильке и Россия
Модерзон О. 66, 70, 123 Модерзон-Беккер П. см. Беккер П. Моисеи А. 371 Моль Э.О. фон 44 МомбертА. 356, 378, 396 Мон Пол де см. Пол де Мон Мордерер В.Я. 334 МореасЖ. 378 Морган, американский миллионер 264 Моруа А. 263 Мочульский К.В. 397 Муратов П.П. 244 Мурина Е.Б. 229 Муромцев H.A. 373 Мутер Р. 133-138, 164-166, 173, 174,
176, 194, 195, 215, 226-228, 233, 234, 237, 238
Мутиус М. фон 75
Набоков В.В. 7, 329 Набоков Н.Д. 329, 330, 337 Надгерна фон Борутин С. 97, 127 Надеин Н. 61 Надсон С.Я. 30, 373 НаливайкоД. 121 Наполеон I (Наполеон Бонапарт) 22,
305 Наполеон II (Жозеф Франсуа Шарль
Бонапарт), герцог Рейхштадт-ский 304
Небольсин С.А. 323, 324, 335 Некрасов К.Ф. 324 Некрасов H.A. 44, 61, 90, 97, 307, 354 Нестеров М.В. 52, 57, 227 Нижинский В.Ф. 105, 128 Никитин Г. 61 Николаевский Б.И. 372 Николай I 11, 373 Ницше Ф. 12, 14, 15, 16, 22, 46, 114,
116, 140, 185, 189, 229, 321 Ноай (урожд. княгиня де Бранкован)
А.Э., графиня Матьё де 299, 315, 370
Новалис (наст, имя и фамилия — Фридрих фон Харденберг) 278, 279, 312, 321, 322, 356
Новгородцев 51 Нолле-Коган H.A. 332 Норвежский Оскар (наст имя и фами
лия — Оскар Моисеевич (Ошер Мовшевич) Картожинский) 373
Ностиц Е. фон 106, 127, 129, 255 Нурлинд Э. 74
Обатнин Г.В. 357, 368, 369 Обри О. 304 Овербек Ф. 67 Овчинкина И.В. 120 Огнева Е.А. 119 Одоевцева И.В. 321, 335 Олеша Ю.К. 380, 384, 395 Ольбрих Й.М. 233 Ольга, княгиня, святая 57 Ольденбург С.Ф. 244 Орленев (наст, фамилия — Орлов) П.Н.
30, 128 Орлов В.Н. 305 Отрепьев Г. см. Лжедимитрий Оукама Кнооп см. Кнооп
Павлова М.М. 114 Павлова Н.С. 351 Падуто Е. 236 Палкины, купеческая династия 18, 115 Парланд A.A. 66 ПарнисА.Е. 334 Паули Г. 243 Пархомовский М. 352 Пастернак А.Л. 341 Пастернак Б.Л. 4 - 6 , ИЗ, 118, 281 —
289, 292-294, 301-313, 330, 333, 338-342, 349-352, 355, 367, 389-391,400,402; илл. 30
Пастернак Е.Б. 118, 303, 307, 308, 350-352, 355, 367, 368, 402
Пастернак (урожд. Вальтер) Е.В. 118,303, 306-308, 350-352, 367, 368, 402
Пастернак Ж.Л. 307,339 Пастернак Л.О. 4, 8, 27, 28, 47, 49, 71,
73, 81, 87, 103-105, 113, 117, 118, 121, 123, 125, 170, 176, 177, 205, 230, 234, 235, 241, 281, 283, 284, 300, 307, 340, 350, 352, 355, 356, 367; илл. 4, илл. 23
Пастернак Ф.К. 307 Паули Г. 243 Пеленьский Е.Ю. 121 Перголезе Дж. 251, 271 Перелешин (наст, фамилия — Салат-
ко-Петрище) В.Ф. 376, 381 Перцов П.П. 185, 199, 236, 239, 243 Петников Г.Н. 356
Именной указатель 413
Петр I (Петр Великий) 57, 137 Петров Ю. 351 Петровская О.Г. 341 Петровский A.C. 357, 368 Пикассо П. 258 Пинтуриккьо (наст, имя — Бернарди-
но ди Бетто ди Бьяджо) 19 Пипер Р. 98 Питоев Г.И. (сценическое имя — Жорж
Питоев) 110, 111 Питоева (урожд. Сманова) Л.Я. ПО,
111 Платен А. фон (наст, имя и фамилия —
Карл Август Георг Максимилиан фон Платен-Халлермюнде), граф 280
Плотин 381, 395 Пол де Мон K.M. 203, 241 Полевая М.И. 244 Поливанов K.M. 351, 368 Половинкин С М . 240 Поляков С.А. 357 Поляков Ф.Б. 334, 335, 371, 372 Померанцев К.Д. 388 Понгс Г. 11,96, ИЗ, 114 Попов П.С. 127 ПортХ. 118 Поспелов Г.Г. 226 Поссарт Э. 276 Поссе В.А. 174, 235 Прахов A.B. 234 ПрегельС.Ю. 399 Прибыткова O.A. 49, 233 ПритцельЛ. 250, 255 Прокофьев С.С. 258 Протопопов В.Д. 71, 169, 171, 173—
176, 179, 182, 183, 192-197,200, 201, 205, 217, 235; илл. 13
Протопопов Д.Д. 174 Пруайяр Ж. де 352 Пруст М. 260 Пузин Н.П. 123 Пушкин A.C. 35, 68, 90, 97, 279, 295,
304, 319, 330, 331, 361, 372, 394, 399 ПфайферЭ. 114, 115, 118,403 Пшибышевский С. 373 Пыпин А.Н. 210,242 Пятницкий К.П. 125, 174
Радлов С.Э. 108 Раевская-Хьюз О. 372
РайнерК. 158, 229, 232 Рамбо А. 44, 119 Растрелли Б.Ф. 57 Ратьков- Рожнов Α. H. 151,231 Ратькова-Рожнова З.В. 151, 231 Рачинский Г.А. 357, 360, 361 Ревентлов Ф. фон, графиня 32 Рейнгардт (наст, фамилия — Гольд-
ман) М. 371 Рейнольдсы (семья) 264 Рейснер Л.М. 325, 336 Рейхштадтский герцог см. Наполеон II Ремизов A.M. 229, 336, 371 Ренье А. де 333, 378 Репин И.Е. 31,42,47, 145, 198 Рерих Н.К. 244 Рильке И. 220 Рильке Р. см. Зибер-Рильке Р. Рильке (урожд. Энтц) С. 28, 29, 32,
43, 50, 51, 55, 56, 60, 61, 63, 66, 76, 80, 118-122, 124, 136-138, 226-228, 403
РицциД. 369 Роден О. 82-84, 93, 97, 106, 118, 119,
121, 123-125, 136, 140, 153, 179, 212, 214, 215, 218, 220-222, 229, 243-245, 397
РоденбахЖ. 367 Родзевич К.Б. 282 Рожанский И.Д. 119 Розанов В.В. 183-185, 187, 189, 191,
193, 197, 198, 200, 201, 216, 236, 240, 276, 308, 317
Рокфеллер, американский миллиардер 264
Роллан Р. 95, 99, 127, 307 Роллер А. 157,232 Рольстон В.Р.Ш. 40 Роон Г. фон 342, 346-348 Pop А.К. см. Гутман А. Pop В. 130 Ростан Э. 277, 304 Рубанович С.Я. 356 Рунеберг Й.Л. 129 РуоЖ. 245 Рябинина А.П. 303, 315 Рябинина (Чижова) Е.С. 258 Рябушинский Н.П. 246
Саакянц A.A. 305, 306, 309, 402 Савинов А.Н. 226
414 Константин Лзадовский. Рильке и Россия
Саде И. 98 Садовской (наст, фамилия — Садов
ский) Б.А. 355, 356 Сазонов Д.П. 263, 264 Сазонов П.П. 247, 254 Сазонова (урожд. Слонимская) Ю.Л.
111, 112,247-250, 252-274 Салис Р. 352 Саломе А.Г. 14 Саломе Г. фон 11, 65, 198 Саломе Е.Г. 14 Саломе Л. фон 14, 25, 29 Салтыков-Щедрин (наст, фамилия —
Салтыков) М.Е. 45, 111 Салюс Г. 31, 33 Самков В.А. 231 Сапаров К.С. 130 Сарнов Б.М. 352, 366 Сафо 92 Сахаров (наст, фамилия — Цуккерман)
A.C. 106, 107; илл. 18. Сахаров (урожд. фон дер Планиц; сце
ническое имя — Клотильда фон Дерп) К. 106, 107, 128
Сведомский П.А. 57 Святополк-Мирский Д.П., князь 258 Северюхин Д.Я. 263 Северянин Игорь (наст, имя и фами
лия — Игорь Васильевич Лотарев) 110
Сегантини Дж. 154, 232 Сезанн П. 95, 158, 353 Семенов-Тян-Шанский П.П. 30 Семенова H.H. 235 Сементовский Н.М. 121 Сервантес Сааведра М. де 251 Сергий, епископ (в миру — И.Н. Стра-
городский) 197, 198, 238-240 Сергий Радонежский (в миру — Варфо
ломей), игумен, преподобный 51 Сергий (в миру — Тихомиров), архи
мандрит 239, 240 Серов В.А. 145, 149, 153, 156, 227 Сидоров A.A. 355, 356 Сизов М.И. 357, 368 Сильман Т.И. 398 Симон Л. 217, 243 Симонов В.Л. 228 Скала Э. 10, 114 Слоним М.Л. 280, 308 Слонимская Ю.Л. см. Сазонова
Слонимский А.Л. 247, 248, 255, 269, 272 Слонимский В.Л. 247 Слонимский Л.З. 247 Слонимский М.Л. 247, 254 Слонимский Н.Л. 247, 248, 254 Смирнов A.A. 390, 400 Смирнов А.З. 49 Снопов Ю.А. 352 Соболь A.M. 371 Соколов (псевд. — С. Кречетов) CA. 357 Солдатенков К.Т. 61 Соловьев B.C. 17, 327 Сологуб Федор (наст, имя и фамилия —
Федор Кузьмич Тетерников) 15, 16,46, 108, 109, 114, 129, 319, 320, 326, 336
Сомов К.А. 72, 145, 151, 153, 156, 177, 196,200,215,228,238
Сосинский В.Б. 304 Сталин (наст, фамилия — Джугашви
ли) И.В. 372 Сталь (Сталь-Гольштейн) А.Л.Ж. де 278 Станевич В.О. 340, 355, 360, 361, 368 Станиславский Я. 178, 235 Стасов В.В. 43 Стахович A.A. 295, 312, 313 Степун (Степпун) Ф.А. 278, 279, 304,
354,355,357, 361,367,381,395 Стернин Г.Ю. 226 Стороженко Н.И. 49, 55 Стравинский И.Ф. 258 Строгановы, графы и бароны (коллек
ционеры) 30, 31, 194, 237 Струве Г.П. 130,306,314,388 Струве Л.П. 111, 130, 300 Струве (урожд. Герд) H.A. 315 Струве П.Б. 130, 314 Струве Ю.Ю. 306, 314 Суворин A.C. 29, 81, 192, 206-209,
211-214, 218, 219, 225, 240, 241, 243
Сувчинский П.П. 305 СуинбернА.Ч. 281 Сумбатов-Южин (наст, фамилия —
Сумбатов) А.И., князь 371 Сурбаран Ф. де 227 Сургучев И.Д. 371 Сутеев Г.О. 129
Тамарин A.A. 394 Тархов H.A. 245
Именной указатель 415
Таулер И. 322 Тенишев В.Н., князь 231 Тенишева М.К., княгиня 136, 231, 243 Терапиано Ю.К. 337, 388, 400, 401 Тернавцев В.А. 185, 197, 237, 240 Тескова A.A. 114, 275, 286, 287, 289,
296, 299, 302-304, 309-313, 337 Тик Л. 321, 322,327, 336 Тименчик Р.Д. 334 Тимирязев К.А. 130 Тихонов A.A. см. Луговой Тициан (Тициан Вечеллио) 38 Толлер Э. 100 Толстая A.A., графиня 93, 126 Толстая А.И. 127 Толстая Е.Д. 395 Толстая (урожд. Загряжская) М.А. 63,
122 Толстая (урожд. Козлова) H.A. 63, 65,
78, 122 Толстая (урожд. Берс) С.А., графиня
69, 93, 127 Толстая С И . см. Дымшиц-Толстая Толстой А.К., граф 30, 105, 108, 401 Толстой А.Н., граф 229, 357, 395 Толстой Л.Л., граф 68, 123 Толстой Л.Н., граф 4, 8, 9, 21-26, 31,
32, 35, 43, 47, 53 -55 , 59, 63, 64, 67-71 , 73, 76, 82, 91-97, 107, 116, 120,121, 123,126, 127, 130,183,185, 187, 189, 197, 206, 207, 210, 229,235, 236,240,319,320,327,372
Толстой H.A. 62, 63, 65, 78, 81, 105, 109, 122, 205, 210
Толстой Н.И., граф 92, 126 Третьяков П.М. 29, 51 Третьяков С М . 29, 51 Триббл К. 254 Тройский (наст, фамилия — Троц
кий) И.М. 397 Троцкий И.М. 386, 399 Троцкий (наст, фамилия — Брон
штейн) Л.Д. 127 Трубецкой E.H., князь 17 Трубецкой П.П., князь 8, 27, 28, 69,
117, 118, 123, 146, 147, 149, 153,230 Трубецкой С.Н., князь 17 Тургенев И.С 9, 11,44,97, ИЗ, 130,319 Турн унд Таксис (урожд. принцесса
фон Гогенлоэ-Вальденбург-Шил-
лингсфюрст) М., княгиня 59,63, 95, 103, 105, 106, 111, 114, 122, 126-130, 266, 300, 314, 333, 362, 370; илл. 27
Тыранов A.B. 165, 233 Тютчев Ф.И. 45, 108
Угримова М.П. 49 УландЛ. 305 Ульяновы, семья 391, 401 Ульянов Н.И. 391,401 Уманский Д.А. 364, 366, 371, 372 Уманский К.А. 371 Унамуно М. де 111
Фактор Э. 33 ФалатБ. 178,235 Федер Б. 310 Федин К.А. 272 Федор Иоаннович, царь 37 Фейгин Я.А. 49, 76, 233 Фейнберг М.И. 306 Фельдзер Н.Э. 349 Фельдзер Э.Л. 349 Фет A.A. 97 ФидлерФ.Ф. 20,30, 115, 116, 118 Философов Д.В. 127, 132, 134, 137, 154,
155, 159, 167, 185, 213, 226, 228, 234, 239
Философова Α.Π. 231 Фирин С.Г. 372 Фишер С. 202 Флейшман Л.С. 333, 352, 372, 398 Флексер см. Волынский А. Л. Фогелер Г. 67, 70, 82, 122, 133, 1 4 1 -
143, 147, 152, 158, 159, 196, 2 3 0 -232, 238, 336; илл. 6, илл. 7
Фокин М.М. 128 Фон дер Мюлль Д. 128 Фондаминские, семья 339 Форд, американский миллиардер 264 ФоррерА. 122 Фофанов K.M. 46 Фра Анджел и ко 34 Франциск Ассизский, святой 85 Фредерик Л. 217, 243 Фрезинский Б.Я. 352, 366 Фрейд А. 78 Фрейд 3. 78, 79 Фрейденберг О.М. 339
416 Константин Азадовский. Рильке и Россия
Фриш Ф. 108, 109 Фриш Э. 108 Фрумкин Я.Г. 399 Фуке де да Мотт Ф. 277 Фэндрих А. 223
Хаберфельд Г. 237 Хазан В.И. 129, 399 Хальбе М. 12 Ханке Ф. 153-155, 157, 159 Харер К. 334 ХартГ. 12 ХартЮ. 12 Хейдт К. фон дер 88, 101, 127 Хейфец И.М. 396 Хелбиг В. 106 Хелбиг (урожд. княжна Шаховская) Н.Д.
106 ХепнерЛ. 94 Хил квит М. 125 Хин (в замуж. Гольдовская) P.M. 49 Хирземан К.В. 170-172, 175, 180, 181 Холитчер (Голичер) А. 84, 126 Хольм (Гольм) К. 67, 122, 123, 182, 183,
192, 196, 200, 202, 208, 236, 237 Хрущев Н.С. 389 Хьюз Р. 372
Цвейг С. 95, 99 Цветаев И.В. 278, 295 Цветаева А.И. 277, 278, 304-306, 312 Цветаева М.И. 4 - 9 , 113, 114, 120, 127,
275-316, 330-333, 337, 340, 347, 355,402; илл. 19, илл. 21
Цветков И.Е. 61 Цензор Д.М. 373, 377 Цетлин М.О. (псевд. — Амари) 107, 108,
111, 129, 333, 339, 352, 381, 386, 395 Цетлин-Доменик А. 352 Цетлина (урожд. Тумаркина; в первом
браке — Авксентьева) М.С. 107, 108, 111, 129,352, 387, 395
Циккель М. 141, 142, 229, 238 Циммерманн Р. 95 Цинн Э. 114, 117, 122, 126, 129, 139,
229, 402 ЦирульМ. 112, 113
Чаадаев П.Я. 120 Челпанов Г.И. 17 Черепнин H.H. 111, 248, 271
Чернова (урожд. Федорова, в замуж. Сосинская) A.B. 296
Черносвитова Е.А. ИЗ, 131, 299, 300, 314, илл. 29
Чернышевский Н.Г. 77 Чертков Л.Н. 125,403 Чехов А.П. 4, 8, 46, 47, 52, 76, 120, 145,
198, 207, 210, 217, 229, 230, 236, 239,240,263, 264, 319, 379
Чуваков В.Н. 352 Чуковский К.И. (наст, имя и фамилия —
Николай Васильевич Корнейчуков) 322,335,394
ШаерА. 114 Шамаев В. 236 Шамиссо А. фон 280, 321 Шапорина-Яковлева Л.В. 272 Шаукаль Р. 356 Шаховская З.А., княгиня 299, 314 Шаховская Н.Д. см. Хелбиг Н.Д. Шаховский Д.И., князь 120 Шаховской СИ. , князь 49—51, 61, 76,
120, 161,233 Шварсалон В.К. 360,361,363 Швейцер В.А. 305, 310 Швенк К. 40 Шевеленко И.Д. 304, 306 Шевченко Т.Г. 121 ШекспирУ. 251,276,400 Шеллинг Ф. фон 322 Шенгели Г.А. 398 Шервашидзе (Чачба) А.К., князь 111,
245, 246, 264, 274 Шервинский СВ. 360 Шерешевская М.А. 337 ШеронЖ. 394,400 Шестов (наст, фамилия — Шварц
ман) Л.И. 185, 237, 300 Шеффель И.В. фон 280 Шик М.Я. 239, 318, 333, 334 Шиллер Ф. 117,276 Шиль С Н . (псевд. — Сергей Орлов
ский) 4 5 - 4 7 , 49, 50, 52, 53, 55, 58, 61. 66, 67, 73, 77-79, 85, 86, 93, 105, 120, 121, 125, 170, 241; илл. 5
ШифнерА.А. 40 Шишкин А.Б. 369 Шишова З.К. 395 Шлегель К. 322 Шлегель Ф. 322
Именной указатель 417
Шлёцер Б.Ф. 112, 255 Шлёцер Л. фон 114 Шлосс К. 335 Шмурло Е.Ф. 120 Шнак И. 129, 130, 239, 274, 310, 403 Шницлер А. 52 Шоломова С Б . 336 ШольцВ. фон 27, 114, 127 Шор Д.С. 340, 350 Шор O.A. 361, 369,370 Шпенглер О. 101, 102, 371 ШпильбергС.М. 18,20 Шредер М. 233 Шредер P.A. 158,232,233 Штёвинг К.К.Г. 140, 229 ШтихА. 341 Шруба М. 129, 367 Штайнер Г. 361, 362, 370 Штейгер A.C. 288, 291, 299, 312 Штиглиц А.Л., барон 235 Штирнер М. 394 Шторк Й.В. 114, 116, 121, 127, 128,
254, 370 Шторм Т. 280 Штудер (Голль-Штудер) К. 327 Шульте Э. 158, 232, 246 Шумов П.И. илл. 19
Щедрин см. Салтыков-Щедрин М.Е. Щербатов С.А., князь 245 Щукин П.И. 51
Эйснер К. 100, 127 Экхарт (Экхардт), мейстер 322, 381,
395 Элиасберг A.C. 110, 130, 354 Элиасберг Д.С. 110 Эллис (наст, имя и фамилия — Лев
Львович Кобылинский) 336, 354, 356, 367
Элоиза (возлюбленная П. Абеляра) 92 Эльснер В.Ю. 324, 354, 366 Энбер М. 107, 347 Энгельс Ф. 130 Эндель А. 115; илл. 3 Эредиа Х.М. де 374, 378, 390, 394, 396 Эренбург И.Г. 113, 281, 283, 307-309,
330, 337, 352, 366, 371 Эренбург И.И. 352, 366 Эрн В.Ф. 229 Эрьзя (наст, фамилия — Нефедов) С.Д.
107, 129
Эткинд Е.Г. 305 Эткинд М.Г. 227, 228, 235 Эттингер П.Д. 49, 72, 77, 176, 178, 195,
231,232, 235, 364; илл. 9 Эфрон A.C. 281, 294, 295, 305, 306, 308,
312, 314; илл. 19 Эфрон Г.С. 313 Эфрон С.Я. 286, 302; илл. 20
Южин (наст, фамилия — Сумбатов) А.И., князь 121
Юнкер А. 180,230,236,240 Юргенсон О.И. 132 Юркевич П.И. 304, 309 Юшкевич С.С. 381
ЯблочкинаA.A. 121 Явленский А.Г. 106 Яворская Е.Л. 392, 396, 397 Якобсен Е.П. 10, 22, 114 Яковенко Б.В. 354 Янчевецкий В.Г. (псевдоним В. Ян)
65,66, 132, 191, 211, 237 Яремич С П . 231 Ярославна (наст, имя — Ефросинья),
княгиня 86 Ярошенко H.A. 146
Altheim К. 127
Babyonyshev Т. 305 Baron F. 128 Bassermann D. 258 Bey G. 130 BieberU. 125 Bigler N. 128 Binder Ε. 334 Blei F. 336 BoutchikV. 131
Chaboseau A. 264 Curiel H. 224
Dambacher E. 128 DavidC. 229 Davidson P. 333 Delp E. 120 DemetzP. 114 DickE.S. 119 Dorzweiler S. 306, 351 DukeJ. 264
418 Константин Азадовскии. Рильке и Россия
Eberhalter M. 126 Emerson С. 125 Ende H. am 336
Fiedler Th. 117 Fisher J. 254 Franz M. 122
GrotzerS. 306, 351 Gronicka A. von 125
Jaestrich H. 337 Jonas K.W. 128
Harder H.-B. 306, 351 HenckelW. 120 Henneberg С.H. 337 Herrmann D. 305, 367 Hofmann L. von 244
Ingold FPh. 337
Kalb H. 334 Keller M. 305, 367 Klassen M. 305, 367 Konrad G. 309 Korn K.-H. 305, 367 Kronauer B. 403 Kronsteiner O. 372 Kürschner J. 239 Kußmaul I. 128
LuckR. 128
Mackensen F. 336 Mai E. 227 Maurer W.R. 119 Michaud S. 403 Minor J. 312
NalewskiH. 351,402 Naumann H. 126 NostitzO. von 129, 255
Obermüller P. 117 Overbeck F. 336
Panthel H.W. 240 Paulus J. 254 Pfäfflin F. 127 PfäfflinW. 127
Pfeiffer D. 403 Pfeiffer-Belli W. PlößnigV. 334 Podach E.F 114
337
Raczynsky S. 129 Rakusa I. 305 Razumovsky M. 305 Röhl H. 129 Rothe (Reshetylo-Rothe) D. 119
Scharffenberg R. 129, 230, 274 Schmidts. 116 Scholz A. 130 SchweiglerP 305 Schweikert R. 116 Scotto Ρ 305 Semjonow J. 334 Sieber-Rilke H. 129, 403 Simon W. 120, 129 Sippl С 334 Spengler O. Stadler W. 334 Stahl A. 227 Steiner H. 117 Steiner J. 130, 310 Stephens A. 255 Sternheim C. 336 Stock, парижский издатель 264
Taubmann J.A. 305 Thieme E. 334
Ullmann R. 120 Unglaub E. 254
Vinnen C. 336
Waetzold St. 227 WaisK. 129 WhitelyJ. 352 Wieder J. 305 Winter R. 255 WolandtG. 227 Wunderlich E. 119
ZalewskiW. 3998 Zimmermann H.D. 114
СОДЕРЖАНИЕ
От автора 5 «РОССИЯ БЫЛА ГЛАВНЫМ СОБЫТИЕМ...» 7
1. «Мой чистый источник...» 9 2. «Лев Толстой, наш современник» 21 3. «Возвращение на родину» 27 4. «Ты, Бог мой, кто же еще!» 35 5. «Посвященный в братство» 48 6. «Переселиться... в Россию» 66 7. «Незабываемая сказка» 82
РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ И АЛЕКСАНДР БЕНУА 132 Автор, переводчик и издатели 164 Философия и религия 185 Несостоявшийся переезд в Россию 203 Последняя встреча 220
«СОВЕРШЕННЫЕ СУЩЕСТВА» (Райнер Мария Рильке и русский театр марионеток) 247
ОРФЕЙ И ПСИХЕЯ 275 РАЙНЕР МАРИЯ РИЛЬКЕ И АЛЕКСАНДР БЛОК
(предварительные заметки) 316 ТАЙНА СЕСТЕР ВЫСОЦКИХ
(к теме «Рильке и Борис Пастернак») 338 ВЯЧЕСЛАВ ИВАНОВ И РИЛЬКЕ: ДВА РАКУРСА
1. «Я живо почувствовал Рильке...» 353 2. «...Глубоко осознать значение этого писателя» 362
АЛЕКСАНДР Б И С К - «НАМЕСТНИК» РИЛЬКЕ В РОССИИ 373
Условные сокращения 402 Именной указатель 404
Азадовский Константин Маркович
Рильке и Россия Статьи и публикации
В оформлении книги использованы: портрет Рильке (набросок Л.О. Пастернака, сделанный после смерти поэта) и вид замка Мюзот (обложка); письмо и конверт письма Рильке к Л.О. Пастернаку от 13 февраля 1901 г.; фотография Рильке 1906 г. (первый форзац); фотография Рильке 1925 г.; разворот из «Книги образов» со стихотворением «Созерцание» и переводом Б.Л. Пастернака (автограф); обложка первого издания «Книги образов» (1902), выполненная Г. Фогелером (второй форзац).
Дизайнер обложки Е. Поликашин
Редактор Е. Мохова Корректор
Э. Корчагина Компьютерная верстка
J1. Ланцова
Налоговая льгота — общероссийский классификатор продукции ОК-005-93, том 2;
953000 — книги, брошюры
ООО «РЕДАКЦИЯ ЖУРНАЛА "НОВОЕ ЛИТЕРАТУРНОЕ ОБОЗРЕНИЕ"»
Адрес редакции: 129626, Москва, И-626, а/я 55
Тел./факс: (495) 229-91-03 e-mail: [email protected]
Интернет: http://www.nlobooks.ru
Формат 60х90У16 Бумага офсетная № 1
Печ. л. 27. Тираж 2000. Заказ № 458 Отпечатано в ОАО «Типография "Новости"»
105005, г. Москва, ул. Фр. Энгельса, 46