lib.kunstkamera.rulib.kunstkamera.ru/files/lib/978-5-88431-331-6/978-5-88431-331-6.pdf · УДК...

Российская академия наук

Музей антропологии и этнографии

им. Петра Великого (Кунсткамера)

СОЦИАЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ

В ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНОМ ЛАНДШАФТЕ

СИБИРИ

Отв. ред. В.Н. Давыдов

Санкт-Петербург

2017

Электронная библиотека Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН http://www.kunstkamera.ru/lib/rubrikator/03/03_03/978-5-88431-331-6/ © МАЭ РАН

УДК 39(=512.211)

ББК 63.3(2)

Д13

Социальные отношения в историко-культурном ланд-

шафте Сибири: сборник научных статей / Отв. ред. В.Н. Давы-

дов. — СПб.: МАЭ РАН, 2017. — 448 с.

ISBN 978-5-88431-331-6

В статьях сборника раскрываются внутренние смыслы социальных отношений в различ-

ных культурных группах (ненцы, эвенки, селькупы, манси, долганы, чукчи, русские, казаки).

Особое внимание было уделено новым и мало разработанным в этнографии Сибири аспектам

исследования социальных отношений: проблеме взаимодействия местных жителей и государ-

ства, механизмам региональной социальной политики по отношению к коренным малочислен-

ным народам Севера, взаимодействию человека, животного и ландшафта, сочетанию совре-

менных и традиционных элементов в общественной жизни, процессу адаптации народов

Сибири к природным, социально-экономическим, политическим трансформациям.

Авторы опирались на современные дискуссии в области исследования социальных от-

ношений в этнографии и социальной антропологии. Эмпирическую базу проекта составили

полевые исследования, проводившиеся ими в различных регионах Сибири, а также работа

в архивах. Представленные в сборнике материалы показывают существенную роль социаль-

ных отношений в повседневных стратегиях обмена, коммуникации, использовании материаль-

ных объектов, транспорта, а также в процессе освоения ландшафта и в рамках отношений

местных жителей с государством.

Сборник адресован социальным антропологам, этнографам, историкам, социологам,

культурологам, североведам, а также широкому кругу читателей.

Th e articles of this volume describe the inner meanings of social relations in various cultural

groups (Nenets, Evenkis, Selkups, Mansis, Dolgans, Chukchis, Russians and Cossacks). Particular

attention was paid to the new and undeveloped in the ethnography of Siberia aspects of the research

of social relations: the problem of interaction between local people and the state, the mechanisms

of regional social policy in relation to indigenous peoples of the North, human, animal and landscape

relations, the combination of modern and traditional elements in public life, the process of peoples’

of Siberia adaptation to natural, socio-economic, political transformations.

Th e authors relied on contemporary debates in the fi eld of social relations’ research in ethno-

graphy and social anthropology. Th e empirical base of the project was fi eld research conducted

in various regions of Siberia, as well as archival research. Th e materials presented in the volume show

the essential role of social relations in the everyday strategies of exchange, communication, use

of material objects, transport, as well as in the process of appropriation of the landscape and within

the relations of local residents with the state.

Th is volume is addressed to social anthropologists, ethnographers, historians, sociologists,

culturologists, specialists in northern studies, as well as a wide range of readers.

УДК 39(=512.211)

ББК 63.3(2)

© МАЭ РАН, 2017

Рецензенты:

доктор исторических наук С. В. Березницкий,

кандидат исторических наук Т. Ю. Сем

Ответственный редактор

кандидат социологических наук, PhD В. Н. Давыдов

Д13

ISBN 978-5-88431-331-6


СОДЕРЖАНИЕ

Давыдов В. Н. Предисловие: исследование социальных

отношений в историко-культурном ландшафте Сибири . . . . 5

Павлинская Л. Р. Казаки Байкальского региона:

этнический и социальный аспекты формирования

(XVII — начало XVIII в.) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 12

Дьяченко В. И. «Большая русская дорога» — территория

этнокультурного взаимодействия на Таймыре . . . . . . . . . . . 72

Давыдова Е. А. Властные отношения в стойбищах амгуэмских

оленеводов (по материалам В. Г. Кузнецовой) . . . . . . . . . . . 136

Грачев И. А. Отражение социальных отношений

в погребальном обряде хакасов XVIII — начала XX вв. . . . 189

Давыдов В. Н. Отношения человека, животных и ландшафта

на Северном Байкале, в Забайкалье и Южной Якутии . . . . 210

Федорова Е. Г. Оленеводство манси в историко-культурном

ландшафте Северо-Западной Сибири . . . . . . . . . . . . . . . . . . 259

Арзютов Д. В. Олени и(ли) бензин: эссе об обменах

в северо-ямальской тундре . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 314

Степанова О. Б. Социальная политика государства

по отношению к коренным малочисленным

народам Севера в начале ХХI в.

(на примере северных селькупов) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 349

Список сокращений . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 444

Информация об авторах . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 446


ПРЕДИСЛОВИЕ: ИССЛЕДОВАНИЕ СОЦИАЛЬНЫХ ОТНОШЕНИЙ

В ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНОМ ЛАНДШАФТЕ СИБИРИ

Тема исследования социальных отношений является много-гранной, но многие аспекты данного направления на сибирском материале были изучены недостаточно. В данный сборник вошли восемь текстов по различным аспектам социальных отношений в Сибири. Авторы сборника уделили особое внимание новым и мало разработанным в сибирской этнографии проблемам: взаи-модействию культурных групп и государства, механизмам регио-нальной социальной политики по отношению к коренным мало-численным народам Севера, отношениям человека, животного и ландшафта, сочетанию современных и традиционных элементов в общественной жизни, процессу адаптации народов Сибири к природным, социально-экономическим, политическим транс-формациям. Особое внимание в статьях сборника уделяется связи социальных отношений с ландшафтом, рассматриваются взаимо-действия между различными социальными агентами: культурные группы, государство, животные, ландшафт и природные объекты.

Сборник открывает статья Л.Р. Павлинской «Казаки Байкаль-ского региона: этнический и социальный аспекты формирования (XVII — начало XVIII в.)». Казаки сыграли особую роль в освое-нии Сибири и других земель, вошедших в Российскую империю. Литература, посвященная казакам, достаточно многочисленна, од-нако вопрос, являлись ли они самостоятельным народом, отдель-ной группой в составе русских или только военным сословием, не получил окончательного решения. Автор статьи на примере Бай-кальского региона предпринимает попытку определить социаль-ный и этнический статус российского казачества.

Л.Р. Павлинская рассматривает такие проблемы, как история зарождения казачества и его этнический состав, формирование


6 В.Н. Давыдов

особого хозяйственно-культурного типа (ХКТ) и становление та-ких основополагающих категорий сознания, как мироощущение и мировосприятие. Особое внимание уделено взаимоотношениям казаков с Московским государством в процессе его становления и развития, роли казачества в освоении Сибири, положившем на-чало Российской империи, и организации казачьих войск на ее тер-ритории.

Автор детально рассматривает присоединение Байкальского региона, в котором казаки явились основной силой Государства Российского, открывшей ему путь на Восток. Важнейшим аспектом здесь является анализ стереотипов поведения казаков в мирных и военных взаимоотношениях с коренным населением. Л.Р. Пав-линская предпринимает попытку по-новому описать казаков по-средством анализа особенностей восприятия окружающего мира, определившего неповторимые формы культуры, специфику отно-шения к государственной власти и осознания своего значения в го-сударственном строительстве.

Статья В.И. Дьяченко «“Большая русская дорога” — террито-рия этнокультурного взаимодействия на Таймыре» посвящена исследованию социальных отношений, связанных с функциониро-ванием Хатангского тракта. Это единственная дорога, которая с за-пада на северо-восток на протяжении трех веков пересекала самый северный на евразийском континенте полуостров Таймыр и стала памятником истории освоения Арктики. По данному пути служи-лые и торговые люди, чиновники и путешественники, представите-ли церкви и исследователи продвигались вглубь арктических тер-риторий в направлении Якутии и далее на восток. Здесь после прохождения первопроходцев стали оседать их потомки, которые вступали в семейно-брачные отношения с местным населением — охотниками, оленеводами и рыболовами. Хатангский тракт сыграл определяющую роль в формировании долган, а его история тесно связана с историей Российского государства и первых землепро-ходцев начала XVII столетия.

Автор статьи рассматривает водный и сухопутный пути между Енисеем и Хатангой, повлиявшие на становление «Большой рус-ской дороги» — так называли тракт обитатели станков. На основе


7Предисловие: исследование социальных отношений...

литературных и архивных источников В.И. Дьяченко проанали-зировал роль зимовий и станков в хозяйственной деятельности коренных жителей и их перекочевок, средств и условий передви-жения по тракту. Основное внимание в работе уделяется коренно-му населению, межнациональным и этническим процессам, про-текавшим в полосе тысячекилометровой зоны, где проходил тракт. Автор показывает, что формирование долганской культуры проис-ходило в контексте интенсивных социальных отношений тунгусов, якутов и русских.

В сборник также вошла статья «Властные отношения в стой-бищах амгуэмских оленеводов (по материалам В.Г. Кузнецо-вой)», написанная Е.А. Давыдовой. Власть является немаловаж-ным аспектом социальных отношений. На примере оленных чукчей автор рассматривает властные отношения в контексте хозяйствен-но-экономических практик, отношений обмена, быта кочевников, использования и символизма пространства, конфликтного и агрес-сивного поведения. Е.А. Давыдова рассматривает конкретные про-явления процессов властвования и подчинения в повседневной жизни семейно-родственных коллективов амгуэмских оленеводов. Автор приводит примеры отдельных жизненных ситуаций и пока-зывает через них, что власть являлась неотъемлемой составляю-щей социального взаимодействия и могла непосредственно влиять на людей. Действия одних позволяли оказывать влияние, структу-рировать действия других. В статье рассматриваются способы ак-кумулирования различных видов капитала амгуэмскими чукчами, которые позволяли пользоваться властным ресурсом.

В статье И.А. Грачева «Отражение социальных отношений в погребальном обряде хакасов XVIII — начала XX в.» рассматри-ваются социальные отношения хакасов, нашедшие свое отражение в традиционном погребальном обрядеобряде, который, как пока-зывает автор, является проявлением общественной жизни челове-ка. Унифицированность, регламентированность и общественный характер погребального обряда, наличие общих кладбищ с прису-щей им особой структурой, религиозный характер церемоний го-ворит о выходящей за пределы межличностных отношений соци-альной природе погребального обряда. Признавая погребальный



обряд результатом и фактом социальных отношений, автор делает вывод о том, что в нем отражаются не только устойчивые социаль-ные отношения, но и их исторические трансформации и развитие. Особое внимание автор статьи уделяет социальной роли и соци-альному статусу — основным и наиболее ярко проявляющимся в погребальном обряде аспектам социальных отношений.

Следующие две статьи рассматривают социальные отношения в контексте оленеводства. Статья В.Н. Давыдова «Отношения че-ловека, животных и ландшафта на Северном Байкале, в Забай-калье и Южной Якутии» построена на анализе обширных поле-вых материалов, собранных автором среди эвенков-оленеводов с 2007 по 2016 гг.

Автор рассматривает отношения между человеком, животным и ландшафтом как социальные отношения, сложившиеся в кон-тексте определенных мест и перемещений между ними местами. По мнению автора, социальные отношения — это не отношения в замкнутом пространстве, они всегда происходят в контексте дви-жений людей и животных по ландшафту. Они не являются чем-то застывшим, у этих отношений всегда есть динамика. Доместика-ция оленя — это всегда процесс, а не раз и навсегда заданное со-стояние. В этом контексте следует говорить о степени приручения животного, которая меняется благодаря ежедневным усилиям оленеводов. Это и постоянные перемещения, сбор стад в опре-деленных местах, подкармливание солью, создание комфортных условий для животных (навесы, дымокуры). Именно с помощью постоянных повторяющихся действий оленеводов, включающих обучение, использование построек и окружающего ландшафта, животные привыкают быть рядом с человеком.

Отношения человека и оленя являются «встроенными» в мест-ный ландшафт: одомашнивание всегда происходит в контексте определенных мест, по которым перемещаются люди и животные, а не только в загонах рядом с местом стоянки. Этот процесс проис-ходит в рамках постоянных совместных перемещений человека и животных между интенсивно используемыми местами и может рассматриваться как «одомашнивание-на-практике» или «одомаш-нивание-в-движении».



В государственных организациях (совхозы, колхозы) вводи-лись различные режимы доместикации, которые сопровождались рационализацией труда и строительством специальных изгородей. Эвенки-оленеводы приспособились работать с этими нововведе-ниями и адаптировали их для своих повседневных задач. Построй-ки могут использоваться либо для ограничения, либо для направ-ления движений, но они не концентрируются в каком-то одном месте, а распределяются на большой по площади территории, при-чем постройки не следует анализировать отдельно от окружающе-го их ландшафта. Как постройки, так и ландшафт играют большую роль в процессе доместикации. Одомашнивание — это процесс, который связан с отношениями множества социальных агентов, в его рамках постоянно меняется интенсивность отношений чело-века и животного.

Автор на этнографических примерах показывает, что домести-кация подразумевает постоянное переопределение расплывчатой границы между «диким» и «домашним». Используемые в данном процессе постройки призваны «приблизить» животных к человеку. В этом смысле одомашнивание животного — это не свершившийся в прошлом факт, но продолжающийся в настоящее время процесс, который связан с постоянным воспроизводством сложного набора социальных отношений между людьми, животными, ландшафтом и постройками.

В статье Е.Г. Федоровой «Оленеводство манси в историко-культурном ландшафте Северо-Западной Сибири» детально рас-сматривается история оленеводства северных манси, а также обусловленный этим занятием комплекс элементов культуры. На протяжении нескольких веков манси, у которых, по этнографиче-ским данным, фиксировалось оленеводство, тесно контактировали с северными хантами, коми-зырянами, северными самодийцами, русскими. Результаты этого взаимодействия повлияли на культуру данных народов.

В настоящее время наиболее распространенной является точка зрения, согласно которой манси заимствовали оленеводство от ля-пинских ненцев. Проанализировав имеющиеся материалы, автор делает вывод, что мансийское оленеводство не было однотипным.



Е.Г. Федорова выделяет две группы: 1) манси, хозяйство которых базировалось на оленеводстве; 2) манси, хозяйство которых бази-ровалось на охоте и рыболовстве с подсобной ролью оленеводства. В этом контексте большую роль играли условия, в которых оказа-лись различные группы манси в конце XIX в. Автор делает вывод, что изменение или исчезновение отдельных элементов культуры охотников и рыболовов под влиянием оленеводческой культуры происходило достаточно быстро. В статье рассматриваются нако-пленные к настоящему времени материалы по оленеводству манси, используются сравнительные данные, собранные у соседних групп.

Статья Д.В. Арзютова «Олени и(ли) бензин: эссе об обменах в се-веро-ямальской тундре» представляет собой текст о родстве и экономике северо-ямальских ненцев, базирующийся на полевых материалах. Автор рассматривает стратегии долгов и обменов че-рез социальные отношения между оленеводами, государством и вахтовиками, а также особое внимание обращает на ландшафт, где эти отношения разворачиваются. Автор пытается реконструи-ровать социальный смысл движения в тундре, анализируя процесс перемещений в контексте родственных отношений. Сложившаяся у ненцев сеть маршрутов позволяет поддерживать структуру со-циальных отношений. В своей работе Д.В. Арзютов затрагивает проблему эквивалентов обмена, которые имеют не только сугубо функциональное измерение, но зависят от сезонов и перемещений в пространстве. В центре внимания автора оказывается один из самых важных для поддержания системы перемещений эквива-лентов — бензин, процесс приобретения которого анализируется в контексте сложной системы социальных отношений. В эссе про-водится параллель между техникой учета обменов через цифры, записанные на бумаге, практикой нанесения зарубок на бирках и современными электронными деньгами, а также банковскими картами. Подобный взгляд позволяет рассматривать хозяйство ненцев как сложную экономическую модель, в которой сочетаются логика номадического хозяйства с современными экономическими новшествами.

Завершает сборник статья О.Б. Степановой «Социальная поли-тика государства по отношению к коренным малочисленным



народам Севера в начале ХХI в. (на примере северных селькупов)», написанная на основе полевых материалов, собранных автором с 2004 по 2016 гг. в ходе восьми экспедиций к северным селькупам, проживающим в Красноселькупском и Пуровском районах ЯНАО и Туруханском районе Красноярского края. За это время в пере-численных районах в тандеме с предприятиями нефтегазового комплекса государством была выстроена система мер поддержки коренных жителей Севера, побуждающая их вести привычный традиционный образ жизни и сохранять традиционную культуру. Как показывает автор, в трех районах принимались неравнознач-ные меры. Наиболее благополучным можно считать современное положение пуровских селькупов, в то же время поддержка корен-ных жителей Туруханского района недостаточная. В статье пред-ставлены ключевые черты отношений северных селькупов и го-сударства за последние 15 лет и дается оценка эффективности осуществляемого государством социального проекта.

Представленные в сборнике материалы демонстрируют ключе-вую роль социальных отношений в повседневных стратегиях обме-на, коммуникации, доместикации животных, использовании мате-риальных объектов, транспорта, а также в процессе освоения ландшафта и в рамках отношений с местных жителей с государ-ством.

В.Н. Давыдов


Л.Р. Павлинская

КАЗАКИ БАЙКАЛЬСКОГО РЕГИОНА:ЭТНИЧЕСКИЙ И СОЦИАЛЬНЫЙ АСПЕКТЫ

ФОРМИРОВАНИЯ (XVII — НАЧАЛО XVIII в.).

В статье рассматриваются такие проблемы, как история зарождения казачества и его этни-

ческий состав, формирование особого хозяйственно-культурного типа (ХКТ) и становление

таких основополагающих категорий сознания, как мироощущение и мировосприятие.

Основная часть статьи посвящена исследованию присоединения Байкальского региона,

в котором казаки явились основной силой Государства Российского, открывшей ему путь на

Восток. Важнейшим аспектом здесь является анализ стереотипов поведения казаков в мир-

ных и военных взаимоотношениях с коренным населением. Такой подход к изучению каза-

чества впервые дает возможность более глубоко раскрыть основные черты характера этой

части российского общества, особенности восприятия окружающего мира, определившего

неповторимые формы его культуры, специфику отношения к государственной власти

и осознания своего значения в государственном строительстве.

Ключевые слова: казачество, процессы этносоциогенеза, Байкальский регион.

L.R. Pavlinskaya

COSSACKS OF THE BAIKAL REGION: ETHNIC AND SOCIAL ASPECTS OF FORMATION

(XVII — BEGINNING OF XVIII CENTURY)

Th e article deals with issues such as the history of the origin of the Cossacks and ethnic composition,

the formation of a special EKT and the formation of the fundamental categories of consciousness as

the attitude and perception of the world. Th e bulk of the article is devoted to investigation of joining

the Baikal region, where the Cossacks were the main force of the Russian state, open the way to the

East. Th e most important aspect here is to analyze the behaviors of the Cossacks in the civil and

military relations with the indigenous population. Th is approach to the study of the Cossacks for

the fi rst time makes it possible to more deeply to reveal the main features of the character of this part

of the Russian society, especially the perception of the world, determined the unique shape of its

culture, the specifi city of the relationship to the public authorities and awareness of their importance

in nation building.

Keywords: сossacks, processes of ethnic and social genesis, Baikal region.


13Казаки Байкальского региона: этнический и социальный аспекты...

В становлении Российской империи и, частности, в покорении Сибири казаки сыграли важнейшую роль. Литература, посвящен-ная казакам, достаточно многочисленна, особенно мощный всплеск исследований по истории казачества произошел в последние деся-тилетия, когда на государственном уровне было принято решение о его возрождении. Однако вопрос о том, что же собой представ-ляют казаки (самостоятельный этнос, субэтнос в составе русских, этнокультурную общность или военно-сословные группы не толь-ко в русском, но и в других народах), не получил окончательного решения.

К концу XIX в. население, числившееся в сословии «казаки», было расселено на территории Российского государства от пред-горий Кавказа до Уссурийского края. Оно образовывало 11 войско-вых соединений: Амурское, Астраханское, Донское, Забайкальское, Кубанское, Оренбургское, Семиреченское, Сибирское, Терское, Яицкое (Уральское) и Уссурийское [Сагнаева 1994: 169]. Общая численность казацкого населения насчитывала около 3 млн чел., что составляло 2,3 % от общего населения России [http://www.aif.ru/dontknows/_rossiyskoy_ imperii_1897]. При этом, например, в со-ставе Донского казачьего войска числилось 30 тыс. калмыков, в За-байкальском — немногим более 12 тыс. бурят и свыше 500 эвенков, в Яицком — около 4 тыс. башкир [http://www.bumbinorn.ru/history_articles/1165134584/; Патканов 1912: 686–696; Кортунов 2013: 129].

И на всей этой огромной территории, во всех соединениях, судя по многочисленным исследованиям историков социологов и этно-графов, наблюдалось единство в стереотипах поведения, в едином типе внутренней социальной организации, быта и т.д. Это, прежде всего, воинская доблесть, особая удаль, презрение к опасности и даже смерти, высокая степень внутренней сплоченности и дис-циплины, незначительное социальное расслоение, преданность своим формам этнокультурного бытия.

Впервые проблема стереотипов поведения как основной опреде-ляющей черты этноса была обозначена Львом Николаевичем Гумилевым [Гумилев 1990: 92–96]. В настоящее время такая катего-рия, как поведение, чаще всего рассматривается в научной литературе в отношении личности, социальной группы или конфессии, но ее


14 Л.Р. Павлинская

этнический аспект, т.е. стереотипы поведения этноса в целом или значительной его части, очень мало привлекает внимание ученых. В то же время историки и этнографы XIX в. уделяли этому аспекту значительное внимание. Л.Н. Гумилев, обобщив огромный материал по различиям в поведении людей различной этнической принадлеж-ности, пришел к выводу, что стереотипы — это «комплекс стандар-тов поведения членов этнической системы, передаваемый путем сиг-нальной наследственности» [Гумилев 1990: 499].

Согласно его исследованию стереотипы поведения имеют слож-ную структуру, которая охватывает весь спектр человеческих от-ношений внутри этноса и представляет собой строго определен-ную норму взаимоотношений между «а) этническим коллективом и индивидом, б) индивидов между собой, в) субэтносов между со-бой, г) этноса и субэтносов между собой» [Там же]. Кроме того, ис-следователь показал, что стереотипы поведения формируются в период зарождения этноса и достаточно существенно меняются на протяжении его развития. Следует лишь добавить, что стерео-типы поведения являются внешним проявлением менталитета, ос-нова которого формируется в процессах этно- и культурогенеза и имеет в каждом конкретном случае свои неповторимые особен-ности. Именно это определяет самобытность каждого этноса, кото-рая ярко проявляется в стереотипах поведения не только внутри этноса, но и во взаимоотношениях его с другими народами, отра-жая такие глубинные основы менталитета, как мироощущение и мировосприятие.

Теория этногенеза Л.Н. Гумилева, как, в частности, и его поло-жение о стереотипах поведения как существенной черты, отличаю-щей один этнос от другого, категорически отвергается официаль-ной отечественной этнологией. Однако я считаю, что выдвинутая Львом Николаевичем теория — это огромный прорыв в понима-нии этнической истории человечества, который дает ключ к изу-чению основных законов его существования на планете Земля. Излагать здесь главные положения этой теории не имеет смысла, т.к. она, во-первых, достаточно понятно изложена самим автором, а, во-вторых, подвергнута подробному анализу со стороны как приверженцев, так и противников. Однако для настоящей темы



необходимо остановиться на некоторых ее положениях, имеющих непосредственное отношение к проблеме российского казачества в целом и особенностей поведения казаков в Байкальском регионе.

Важнейшей составляющей данной теории является разработан-ная автором структура этногенетических процессов, включающая несколько фаз в развитии этноса, на каждой из которых проявля-ется особый, только ей присущий комплекс стереотипов пове дения его наиболее активной, пассионарной части [Гумилев 1990 а: 93–102]. Анализируя этногенетические процессы, протекавшие в раз-личных регионах Старого Света и в разные исторические эпохи, Гумилев выявил достаточно жесткие закономерности в поведении этноса на определенных стадиях его развития. Определив стадии этногенеза как изменение пассионарного напряжения этнической системы, он выделил последовательно сменяющие друг друга фазы этого процесса.

Первая из них «Подъем» (скрытый, а затем явный), формирую-щий новый стереотип поведения, который диктуется императи-вом — «Будь тем, кем ты должен быть!». Он подразумевает полное подчинение индивида законам системы. Этот принцип, например, сплотил русских перед Куликовской битвой и обеспечил им побе-ду. Фаза подъема всегда связана с началом экспансии этноса за пре-делы своего «места развития», что и продемонстрировали русские в XIV–XV веках [Гумилев 1992: 144–149].

Следующая стадия — «Акматическая», когда происходит «набу-хание популяции пассионарностью и превращение ее в этнос». Это период больших завоеваний и широких миграций. Однако он ха-рактеризуется также и сменой императива — «Я хочу быть самим собой!». Это время расцвета этноса, его наивысшего развития, но в созидательной энергии наиболее пассионарной части этноса при-сутствует направленность на себя. Во всей ее деятельности присут-ствует личная заинтересованность. И это не эгоизм, это особен-ность высшей нервной деятельности человека, обусловленная стадией этногенеза. В истории России эта стадия наиболее активно проявляется в XVI–XVIII веках, и именно она особенно важна для понимания характера продвижения казаков и русских в пределы евразийского пространства и, в частности, Сибирь.



За фазой расцвета этноса наступает «Надлом», обусловленный спадом пассионарности. Именно в этот период на арене истории основное место занимают субпассионарии. Наступает время отно-сительного покоя и порядка, которые позволяют человеку суще-ствовать в меру своих обязанностей. Это эпоха расцвета искусства, науки, философии, которую часто называют «золотой осенью ци-вилизации». В истории России этот период охватывает большую часть XIX в.

Л.Н. Гумилев выделяет еще три фазы этногенеза, следующие за «Надломом», этнические императивы которых отражают угасание и даже гибель этноса. Однако ученый выявляет и такую фазу, как «регенерация этноса», когда за «Надломом» следует новый «Подъем». Но эта часть его исследования не имеет отношения к данной теме, поэтому отсылаю читателя к трудам самого Л.Н. Гумилева [Гумилев 1990]. Следует лишь отметить, что процессы этногенеза каждого эт-носа в значительной степени зависят от конкретной этноисториче-ской ситуации в окружающем пространстве, которая во многом влияет на ход его развития. Так, колонизация европейцами Север-ной Америки привела к стагнации этногенетического и этнокуль-турного развития коренного индейского населения континента, ис-ключив его из мирового цивилизационного процесса.

Однако в изложенных выше положениях Л.Н. Гумилева о специ-фике стереотипов поведения этносов на разных стадиях этногене-за отражена лишь общая тенденция, в реальности они проявляют-ся во множественных вариантах, которые и дают наиболее объективное и полное представление о характере этноса. В настоя-щей статье предпринята попытка рассмотреть конкретные прояв-ления стереотипов поведения казаков в период наиболее жесткого противостояния с автохтонным населением Байкальского региона. Период XVII — начала XVIII в. выбран неслучайно, так как именно в ситуации конфликта поведение этноса (как впрочем, и отдельно-го человека) проявляется наиболее отчетливо. Неслучайным ока-зался и выбор региона, именно здесь казаки встретились в лице монголоязычных этносов с одним из наиболее сильных своих про-тивников в Восточной Сибири, где военные действия продол-жались на протяжении более 20 лет. Однако прежде всего следует



кратко остановиться на особенностях этнической истории не толь-ко казачества, но и русских, совместно с которыми казаки активно участвовали в становлении Российской империи и, в частности в присоединении к огромной территории, прилегающей к озеру Байкал, отстояв ее у маньчжурского Китая.

* * *Для населения Восточно-Европейской равнины одним из важ-

нейших моментов истории явилось возникновение Монгольской империи, охватившей ее значительную часть и спровоцировавшей очередной виток этногенетических процессов. Его самым зна-менательным итогом стало появление на исторической арене в се-веро-восточных пределах равнины русского этноса и Московско-го государства, а на юге, в нижнем течение Дона, Днестра, Волги, — казачества. Зарождение этих двух общностей было явле-нием взаимообусловленным, но их формирование имело свои ярко выраженные особенности, которые проявились прежде все-го в менталитете и, как следствие, в стереотипах поведения основ-ной части населения каждой из них.

Продвижение монголов, особенно в первый период их завоева-тельных походов на Русь, вызвало сильное смешение населения и отток его значительной части из южных и центральных областей на север в лесные пределы верхнего Поволжья и Волжско-Окского междуречья, которые в дальнейшем и явились «месторазвитием» нового этноса — великороссов [Ключевский, 1997: 259 и след.]. Именно эта территория стала эпицентром этнических, социаль-ных, культурных и политических процессов, в которые втягива-лись самые разные этносы, определившие будущее лицо русского народа. Процесс этногенеза великороссов, начавшийся с переплав-ки в горниле истории старославянских этносов удельных княжеств Древней Руси, обогащался за счет вовлечения, главным образом, автохтонных финно-угорских компонентов, тюркских и монголь-ских — с юга, а также польско-литовских и германских — с запада и скандинавских — с севера [Гумилев 1992: 135].

Необычайно емкую картину начального этапа формирования великорусской народности нарисовал в своих лекциях по русской



истории в конце XIX в. профессор Московского университета Васи-лий Осипович Ключевский. Анализируя причины и последствия переселения значительной части населения Киевской Руси в Волго-Окское междуречье, историк выявляет основной спектр воздей-ствия на формирование психологии великорусского этноса этно-культурного взаимодействия славян и автохтонным финно-угорским населением края и природно-климатических особенностей этого региона.

В.О. Ключевский рассматривает проявление финно-угорского компонента в антропологическом типе великороссов, в народных поверьях и фольклоре, во многих чертах бытовой культуры и, глав-ное, в глубоком познании окружающей природы. Все это в зна-чительной степени повлияло на формирование менталитета ве-ликороссов, определив особенности национального характера. «Народные приметы великоросса своенравны, как своенравна от-разившаяся в них природа Великороссии. Она часто смеется над самыми осторожными расчетами великоросса; своенравие кли-мата и почвы обманывают самые скромные его ожидания, и, при-выкнув к этим обманам, расчетливый великоросс любит подчас, очертя голову, выбрать самое что ни на есть безнадежное и нерас-четливое решение, противопоставляя капризу природы каприз собственной отваги. Эта наклонность дразнить счастье, играть в удачу и есть великорусский авось» [Ключевский 1997: 278–279].

Короткое неустойчивое лето приучало великоросса к чрезмер-ному кратковременному напряжению сил, ценить каждый пого-жий день, спешить работать, а затем погружаться в относительное безделье поздней осенью и зимой. «Ни один народ в Европе не спо-собен к такому напряжению труда на короткое время, какое может развить великоросс; но и нигде в Европе, кажется, не найдем такой непривычки к ровному, умеренному и размеренному, постоянному труду, как в той же Великороссии [Там же].

В.О. Ключевский описал и другие важные черты русского на-ционального характера и его проявления в поведении. Это, прежде всего, сила духа, умение с достоинством преодолевать опасность, препятствие, неудачу и частое его отсутствие при переживании большого успеха; большую осмотрительность в действиях, но сла-



бо развитую предусмотрительность, что отразилось в пословице Русский человек задним умом крепок; определенную привержен-ность двигаться к цели сложным, окольным путем, рассуждая, что, Только вороны прямо летают и Лбом стены не прошибешь [Клю-чевский 1997: 230]. В своем исследовании В.О. Ключевский рас-крыл и основные черты русского менталитета, и его проявление в стереотипах поведения.

Эта достаточно полная и удивительно точная характеристика была существенно дополнена в первой четверти XX в. известным русским филологом, лингвистом и этнографом Николаем Серге-евичем Трубецким. Будучи одним из основателей евразийской тео-рии, Н.С. Трубецкой первым уделил значительное внимание роли туранского компонента в этногенезе русского этноса. Термином «туранский» ученый обозначил народы урало-алтайской языковой семьи — финно-угорские, тюркские и монгольские.

Опираясь в своем исследовании на такие основополагающие яв-ления культуры, как язык, фольклор и музыка, Н.С. Трубецкой при-ходит к выводу, что «туранская психика сообщает нации культур-ную устойчивость и силу, утверждает культурно-историческую преемственность и создает условия экономии национальных сил, благоприятствующие всякому строительству» [Трубецкой 1999: 154]. Туранские черты в национальной психологии русских Трубец-кой видит прежде всего в той ясной, простой схеме простроенности Московской Руси, в которой «и государственные идеологии, и ма-териальная культура, и искусство, и религия были нераздельными частями единой системы — системы, теоретически не выраженной и сознательно не сформулированной, но, тем не менее, пребываю-щей в подсознании каждого и определяющей собой жизнь каждого и бытие самого национального целого» [Трубецкой 1999: 155].

Эта устойчивость мировосприятия являлась основой и государ-ственного строительства, и психологического принятия госу-дарственно-политической системы с простой вертикальной иерар-хией власти, и беспрекословного подчинением низшего уровня высшему, и прочного сохранения культурной и религиозной доми-нант в условиях широкого этнокультурного взаимодействия: Один бог, один государь; Светится одно солнце на небе, а царь на земле,



Не Москва государю указ, а государь Москве; Всякая власть от бога; Менять веру — менять совесть; Веру переменить — не рубашку переодеть1.

Но в то же время «туранский» компонент в русской психологии сочетался со славянской основой, которая сложилась в Древней Руси и была оформлена православной религией. Рассматривая этот сложный процесс главным образом на материале языка и литера-туры, Трубецкой выявляет уникальную его особенность, суще-ственно повлиявшую на формирование национальной психологии русского этноса. Он приходит к выводу, что основы православного вероисповедания, богословия, философско-литературной тради-ции и более широко — духовной культуры Византии через церков-нославянский язык не только обогатили русскую национальную психологию широким спектром абстрактно-теоретических прин-ципов мышления, но и окрасили глубоким духовно-религиозным миросозерцанием эмоционально-психическую гамму русского миро восприятия [Трубецкой 1999: 205–208].

Эта характеристика, данная Трубецким русской национальной психологии, раскрывает и конкретизирует то определение толе-рантности русского национального сознания, которое уже прочно вошло в научный обиход при описании русского менталитета. Уни-кальный сплав славянского и «туранского» мировосприятия про-явился в полном принятии русскими этнической заданности вновь осваиваемых территорий, т.е. народов и их культур. Он определил сам характер этого освоения, при котором доминантой поведения являлось органичное встраивание в существующую этнокультур-ную реальность, а не ее уничтожение или конструирование по сво-ей модели, что четко отразилось в такой пословице как В чужой монастырь со своим порядком не ходят. Следует отметить: Н.С. Трубецкой был глубоко убежден, что реформы Петра Первого губительным образом повлияли на менталитет русского народа, привив ему западно-европейские культурные ценности. Однако во всей деятельности Петра, в размахе его реформ и в манере их

1 Все русские пословицы и поговорки приведены в тексте по книге «Послови-

цы русского народа. Сборник В. Даля. В 2 т. М., 1984. Т. 1. 383 с.



внедрения проявился исконно русский характер и та его черта, ко-торая, согласно В.О. Ключевскому, отличается отсутствие предус-мотрительности.

Остановиться на основных моментах становления и развития психологии и стереотипов поведения русского этноса было необ-ходимо, так как это позволяет более четко выявить особенности менталитета российского казачества. По мнению большинства историков, зарождение казачества было положено сообществами «вольных, гулящих людей», по разным причинам уходивших на протяжении XIV–XVI веков из центральных областей Московско-го и Литовского государств в южные степные земли. Это передви-жение было настолько широким, что даже получило определенное название — казаковать, т.е. вести вольный образ жизни, часто со-пряженный с набегами и грабежами.

Существует и другая версия происхождения казачества, соглас-но которой казаки являются автохтонным населением берегов Азовского и Черного морей. В IV–V веках они начали заселять Вос-точно-Европейскую равнину вплоть до берегов Балтики, но с мо-мента разгрома Золотой Орды снова потянулись на родные земли в южные степи [Савельев 1908: 2]. Впервые она была высказана Евграфом Петровичем Савельевым, но согласиться с ней трудно. Однако, если обратиться к несколько более позднему периоду, а именно тюрско-монгольскому нашествию и господству Золотой Орды на большей части территории Древней Руси, то, несмотря на огромное ее разорение и мощный отток людей на север, в Волжско-Окское междуречье, в южных ее пределах продолжало оставаться некоторое количество славянского населения. Это были в основ-ном территории Переяславского, Новгород-Северского, Чернигов-ского, Галицкого княжеств и земли Киевской, а северная граница этой территории доходила до Курска и Рязани.

«Пограничное русское население, состоявшее под непосред-ственной властью татар, управлялось татарскими баскаками и свои-ми старшинами-атаманами, которые собирали дань и передавали ее баскакам. Такие атаманы, по известию литовско-русской лето-писи, были на Подолье. По актам конца XV в. мы встречаем этих же атаманов в Поросье, из чего можно опять заключить, что и здесь



держалось при татарах кое-какое население, непосредственно им подвластное. Итак, несомненно, что татары задерживали окраин-ное русское население, если не все, то значительную его часть, на прежних населенных местах. Часть русского населения они даже вытягивали из прежних пределов оседлости в более южные мест-ности» [Любавский 1996: 166–167].

Этим южным пространством были степные долины Днепра, Днестра, Дона и Волги, получившее в русской истории название Дикое Поле. Здесь татары использовали славян как рабочую силу в хозяйстве, а также в качестве проводников, переводчиков и для пополнения военных отрядов [Там же]. Начался этот процесс прак-тически сразу после образования Золотой Орды, как только воен-ная ситуация обрела определенную стабильность. Можно с до-статочной долей уверенности говорить о том, что относительно неконтролируемое положение славян в непосредственных владени-ях Золотой Орды имело существенную особенность. Оно позволяло бежать, но бежать в степь, в которой можно было выжить, только объединяясь в группы, ватаги, в военизированные соединения.

И такие объединения появились в степях Днепра, Дона и Волги уже к середине XIII в. Первые сведения о них встречаются в сочи-нении Гильома де Рубрука. Так, отправляясь в 1253 г. на Волгу в ставку хана Батыя из владений его сына Сартака, расположенных на Дону, посланник Людовика XI записывает: «А на пути между ним и его отцом мы ощущали сильный страх: именно Русские, Венг ры и Аланы, рабы их (Татар?), число которых у них весьма ве-лико, собираются зараз по 20 или 30 человек, выбегают ночью с колчанами и луками и убивают всякого, кого только застают но-чью. Днем они скрываются, а когда лошади их утомляются, они подбираются ночью к табунам лошадей на пастбищах, обменивают лошадей, а одну или двух уводят с собою, чтобы в случае нужды съесть. Наш проводник сильно боялся такой встречи» [Рубрук 1957: 117]. Здесь уместно вспомнить казацкие пословицы Солнце за лес — казацкая радость или Конь да ночь казаковы товарищи2.

2 Все казачьи пословицы приведены в тексте по сборнику «Российское казаче-

ство. Казачьи пословицы». kazakirossii.ru/index.php?id=295&option=com.



Именно в этих суровых, полных опасности условиях закладыва-лись основы менталитета и ценностных ориентаций будущего ка-зачества, которые проявились в таких стереотипах поведения, как отчаянная храбрость, сплоченность, внутренняя дисциплина, ког-да от надежности одного человека зависела жизнь целой группы людей, без чего невозможно было выжить в то время. Именно она порождала постоянный и жесткий естественный отбор, который выкристаллизовывал совершенно особый тип мироощущения и мировосприятия, особенно наглядно отразившийся в послови-цах и поговорках, в этом наиболее открытом виде народного твор-чества: Кто пули боится, тот в казаки не годится; Где враг, там и казак; Кто пожалел врага, у того жена — вдова; Где тревога, туда казаку и дорога; Чем слабее твоя воля, тем труднее доля.

Эти поведенческие черты казачество сохраняло на протяжении всей своей истории. Так, в конце XVIII в. Александр Иванович Ри-гельман, генерал-майор инженерных войск Российской армии, историк и автор первой монографии о казачестве, в которой он предпринял изучение Войска Донского, писал: «Хотя всем, и едва ли не целому свету, по древности, а паче по храбрости в военных делах, не менее и по удальству, о находящихся в России Донских Козаках известно» [Ригельман 1846: 1].

Здесь необходимо отметить, что русский народ нельзя обвинить в отсутствии храбрости, смелости, отваги, однако созданные им пословицы рисуют совершенно иной характер менталитета, имен-но тот, который так блестяще выявил В.О. Ключевский — «выбрать самое что ни на есть безнадежное и нерасчетливое решение, драз-нить счастье, играть в удачу»: Удалой долго не думает; Отвага — половина спасения; Пуля дура — а виноватого найдет. Но при этом в пословицах пронзительно звучит грусть, в определенной степени даже безысходность: В поле — две воли: кому бог поможет; Больно ранен — и головы не нашли; Пуля чинов не разбирает. Подобное со-стояние мировосприятия проскальзывает и в казачьих послови-цах, но очень редко.

Уже к середине XVI в. на обширной территории, все еще нахо-дившейся под контролем татар, складывается этносоциальнвя общность, получившая название козаки. Это были свободные



сообщества, включавшие в себя представителей различных этни-ческих групп, втянутых в водоворот исторических последствий тюрско-монгольского нашествия. Основу этих сообществ состав-лял славянский этнический компонент, так как основная часть ав-тохтонного тюркского населения этого региона влилась сначала в состав Золотой Орды, а затем в состав различных политических объединений, возникших на данной территории в результате ее рас-пада. Однако славяне легко вбирали в себя представителей других этносов, волею судьбы оказавшихся в пределах этого региона, так как на протяжении всей истории Древней Руси находились с ними в тесных военно-политических и этнокультурных контактах.

Важной особенностью всех этих сложных процессов явилось сохранение основной массой казачьего населения православного вероисповедания. Это произошло, главным образом, потому, что территория, которая стала «местом развития» казачества, постоян-но находилась в православном поле, о котором Гильом де Рубрук сообщает: «Что касается до Сатраха, то я не знаю, верует ли он во Христа или нет. Знаю только, что христианином он не хочет назы-ваться, а скорее, как мне кажется, осмеивает христиан. Именно он живет на пути христиан, то есть Русских, Валахов, Булгаров Малой Булгарии, Солдайнов, Керкисов и Аланов, которые все приезжают через его область, когда едут ко двору отца его, привозя ему по-дарки; отсюда он тем более ценит христиан» [Рубрук 1957: 117]. Напомним, что в XIII в. все перечисленные Рубруком народы и ду-найские валахи (румыны) и болгары, керкисы (черкесы) и аланы Кавказа исповедовали христианство, что в значительной мере об-легчало вхождение их представителей в состав степной, славян-ской в своей основе вольницы, положившей начало зарождению казачества. Как известно, монголы и тюрки терпимо относились к другим религиям. По сообщениям того же Рубрука, в ставке Сар-така он встретил несторианского священника, который занимал при сыне Батыя весьма высокое положение [Там же].

Все это в значительной степени способствовало сохранению православия и тем самым его большого воздействия на формиро-вание глубинных основ мировоззрения полиэтничного населения Дикого Поля, что не позволило ему растворится в окружающей



тюркской среде и способствовало формированию важнейших основ мировоззрения казачества. Крест на шее, да шашка сбоку — не скоро быть смертному сроку — гласит казацкая пословица.

Другой особенностью становления казачества была относи-тельная обособленность этногенетических и этнокультурных про-цессов, протекавших в Диком Поле, от Волжско-Окского меж-дуречья, от образования этноса великороссов и Московского государства, которая сохранялась на протяжении второй полови-ны XIII в. и до середины XVI в., когда Иваном Грозным были взяты Казанское и Астраханское княжества. Именно поэтому казачество никогда не ощущало и не осознавало генетической связи с населе-нием Московии, а позднее и русским народом. Как говорится в ка-зацкой пословице, Казаки от казаков ведутся. В конце XVIII в. А.И. Ригельман, например, писал: «С коих времен и из каких людей они при своем месте начало свое возымели, уповательно, мало кто ведает, ибо сами они о себе прямого начала своего сказать не могут, а мнят будто бы они от некоих вольных людей, а более от Черкес и Горских народов, взялись, и для того считают себя природой не от Московских людей, а думают заподлинно только обрусевши, живу-чи при России, а не Русскими людьми быть. И потому их воображе-нию никогда себя Московскими не имянуют, кто их Москалем на-зовет, и отвечают на то, что «Я де не Москаль, но Руской, и то по закону и вере Православной, а не по Природе» [Ригельман 1846: 3].

В данном отрывке фактически получила отражение вся основа этнического самосознания донского казачества и шире — каза-чества в целом. Она не только закладывалась в определенной изо-ляции от этногенеза великороссов, но и имела существенные раз-личия в этнических компонентах. Поэтому и в конце XVIII в., и в XIX столетии в сознании казаков устойчиво сохранялась твер-дая убежденность в отсутствии генетической связи с русскими и всем другим населением Государства Российского, существовала абсолютная уверенность, что они только «по закону и вере право-славной» являются его гражданами.

Процесс становления самосознания казаков, выразившейся в их отношении к великороссам в формуле «мы — они», видимо, наиболее четко стал определяться с середины XVI в., когда после



взятия Казани и Астрахани границы Московского государства вплотную приблизились к территории расселения казачества. Это противопоставление явно проявилось в последние годы XVI в. — первые десятилетия XVII столетия, в период Смуты, когда значи-тельное число казаков встали на сторону обоих Лжедмитриев, за-хватив в составе польского войска Москву, и в бунте Степана Разина 1670–1671 гг. [Платонов 1997: 287, 303, 309, 316, 372–374]. Может быть, в это время и появилась пословица — Мужик врага ждет, а казак врага ищет.

Со времени начала зарождения казачества, с момента разгрома Древней Руси, уже к XVI в. начинают оформляться на юге Восточ-но-Европейской равнины отдельные его субэтнические подразделе-ния на Дону, Днепре, Яике (Урале) и Волге, прочно удерживавшие в сознании отдельные моменты своей истории, которые позволяли им дистанцироваться от «москалей», а фактически от русских. Не имея письменной исторической традиции, казаки, по всей види-мости, не осознавали, что происхождение их и «москалей» имело общую основу, поэтому и делали определенный акцент на другие народы в своем составе, в частности народы Кавказа, видя в них основных своих предков, что подчеркивало собственную инако-вость. Даже в конце XIX — начале XX в., когда, казалось бы, казаки стали уже неотъемлемой частью российского общества, они «не-смотря на то, что стоят за Русь, что полки их оберегают ее окраины и что все имеют рвение постоять за Царя, сами себя не считают русскими; что если любому казаку предложить вопрос: “Разве ты не русский”, он всегда с гордостью ответит: “Нет, я казак!”» — писал в первые годы XX в. Е.П. Савельев [Савельев 1908: 1].

В этногенезе казаков действительно приняло участие много раз-личных народов. Проблема эта получила освещение в научной ли-тературе, но, к сожалению, только в общих чертах. В то же время существует исследование, в котором она раскрыта достаточно под-робно, но представленные в нем материалы практически не ис-пользовались в последующих работах. Речь идет о небольшой мо-нографии Ефграфа Петровича Савельева «Типы донских казаков и особенности их говора», изданной в 1908 г. Будучи донским каза-ком из дворян Войска Донского, человеком талантливым и образо-



ванным, Е.П. Савельев заинтересовался происхождением каза-чества и как истинный исследователь обратился прежде всего к изучению антропологического типа и языка. Не имея профессио-нального образования, он, тем не менее, имел определенные позна-ния в антропологии, что позволило ему дать подробную характе-ристику антропологических типов и выявить основные этнические компоненты в этногенезе донского казачества.

Согласно Е.П. Савельеву среди донских казаков, живущих в се-верных районах территории Войска Донского, присутствует антро-пологический тип, близкий типу жителей малороссийских губер-ний Волыни и Полесья, который близок типу великороссов. Его характеризуют «светло-русые волосы, голубые выпуклые, вер-нее — навыкате глаза, длинный стан, короткие голени, как и у вели-коросса (признак природного пахаря), прямой тонкий нос, удли-ненная голова (долихоцефалы), узкий, относительно покатый лоб, часто веснушчатое лицо» [Савельев 1908: 4]. Эту группу казацкого населения принято называть «верховыми».

Другой тип представлен характерными признаками для жителей южных малороссийских губерний: «короткий, но плотный стан, высокие голени, круглая голова, широкий, прямой, нередко навис-ший лоб, короткий, часто с горбиной, хрящеватый, иногда и тол-стый нос, черные глаза, смуглое лицо и темные жесткие волосы, с красниной на усах и бороде» [Там же]. Он характерен для казаков, населяющих прилегающие к Азовскому морю земли. Они «легкие и подвижные, среднего роста, с длинными ногами при коротком туловище, с небольшой головой, при немного выпуклом (тюркском) лбе и выдающемся затылке, с орлиным носом, иногда тонком и пря-мом, подобранном маленьком подбородке. Все казаки азовского типа, большею частью брюнеты, с черными или карими глазами, с веселым, жгучим взором, одним словом, с азиатским оттенком в лицах, до крайности разнообразном» [Там же]. В то же время сре-ди них встречается антропологический тип, характерный для жите-лей Северного и Центрального Кавказа — черкес и осетин.

Из менее распространенных типов среди донского казачества встречается: «а) татарский, т.е. тюркско-монгольский, с некрасивы-ми, смуглыми, широкими лицами, выдающимися скулами, выпук-



лым лбом и маленькими кривыми ногами. Характер вспыльчив. Казаки этого типа встречаются в задонских хуторах среднего и нижнего течения Дона и произошли от татарских выкрестов. <…> б) калмыцкий <…> Тип этот произошел от смешения кал-мыцкой крови с казацкой и дает симпатичные и красивые, хотя не-много и широкие, лица, в особенности у женщин. <…> в) еврей-ский. Этого типа казаки до поразительности сходны с горскими евреями Дагестана, которые считаются остатками древних изра-ильтян, плененных ассирийским царем Салтанассаром и потом со-всем исчезнувших с политического горизонта, т.е. рассеявшихся по обширному древнему Персидскому царству, Кавказу, Крыму, Ки-таю, Индии и другим землям Азиатского материка» [Савельев 1908: 5–6]. Эта группа донского казачества называлась «низовые».

Подводя итог в описании этой части казацкого населения, Е.П. Савельев подчеркивает: «Верховые казаки дразнят низовых тумою. Слово “тума” черкесское и означает “приблудный”, проис-шедший от смешения крови с другим народом, собственно — ме-тис. Кличка эта дана низовым казакам не без основания, так как у многих из них течет немало крови черкесской, татарской, турец-кой, греческой и даже калмыцкой» [Савельев 1908: 7].

Как особая этносоциальная целостность казаки складывались в рамках двух ХКТ — кочевого скотоводства, главным образом ко-неводства, и пашенного земледелия, сочетая в своем становлении оба этих начала и создавая свой собственный, уникальный ХКТ. Зарождаясь в долинах крупных рек, в чем отчетливо проявляется славянская основа этого этноса, казаки постепенно начинают за-ниматься земледелием. Но в то же время они достаточно активно начинают втягивать в себя иноэтничные элементы и, в частности, тюркский, что позволяет им выйти в степь. В то же время склады-вался казацкий этнос исключительно из высоко пассионарных личностей, часть которых сумела выжить в Золотой Орде, а дру-гая — бежала из Московского и Литовского государств или уходи-ла с Кавказа. Причем все они оказывались в совершенно иной ландшафтно-культурной среде — в степи, в исконно кочевом ско-товодческом пространстве. Без коня казак кругом сирота; Казак голоден, а конь его сыт; Казак без коня, что солдат без ружья;



Без коня не казак — гласят широко известные пословицы, точно определяющие один из ключевых элементов менталитета казаков.

Еще раз повторим: необычайно жесткие военно-политическая и социально-экономическая ситуации в Диком Поле, явившемся «месторазвитием» казацкого этноса, привели к таким характерным стереотипам поведения, как удаль, бесстрашие, презрение к опас-ности и даже смерти, преданность общему делу, высокой культуре наездничества и виртуозности владения оружием, особенно шаш-кой, в чем немаловажную роль сыграло участие в их этно- и куль-турогенезе тюрков и народов Кавказа.

Однако этно- и культурогенез казаков отличает еще одна осо-бенность, которая придает всем процессам ярко выраженное свое-образие. Речь идет о том, что развивался этнос в рамках сословия, и в этом большую роль играло само государство. Движение рус-ских в XVI в. одновременно в степной юг и Сибирь требовало все больше и больше пригодных для этого сил. И русское правитель-ство уже с XVII в. начинает усиливать казаков за счет включения в их состав крестьянства, коренного населения различных облас-тей государства, а также пленных литовцев и поляков, которые в течение нескольких поколений утрачивают свое этническое са-мосознание, идентифицируя себя в дальнейшем с казаками.

Таким образом, государство, преследуя свои интересы, способ-ствовало расширению этногенетических процессов и достаточно быстрому росту нового этноса. Кроме того, закрепление на юге для Российского государства было невозможно без его земледельческо-го освоения, чему способствовало наличие здесь богатых черно-земных земель. Именно эти земли правительство первым долгом закрепляет за казаками, раздавая их в качестве платы за службу, т.е. переводит казаков на самосодержание, давая им при этом значи-тельные налоговые льготы, но вменяя в обязанность постоянную военную службу [Ключевский 1997: 220–221; Любавский 1996: 275].

Здесь преследуются несколько целей: усиление боеспособности государства вдоль степных границ и освобождение казны от содер-жания части войска. Но эти мероприятия правительства как нель-зя лучше способствовали формированию в среде казачества своего собственного ХКТ, выразившегося в сплаве элементов двух куль-



турных традиций — скотоводческой и земледельческой. Так, в ка-зацких пословицах и поговорках удивительно точное выражение получил труд земледельца — Где хозяин ходит, там и хлеб родит или Плуг блестит, пока пашет.

В рамках сословия завершилось сложение казацкого этноса, ко-торое с некоторой долей условности можно отнести к концу XVIII в., когда полностью оформились все его основные субэтни-ческие подразделения от Дона до Забайкалья. Однако военная составляющая явилась причиной того, что казаки часто рассмат-ривались только как военное сословие, встроенное в общегосудар-ственную социальную систему, хотя и имеющее свою этническую специфику. Однако здесь следует уточнить, что такой взгляд на ка-зачество характерен главным образом для советской научной тра-диции, что было связано с непринятием казаками революции и их участием в Белом Движении. В такой ситуации рассматривать его как самостоятельный этнос было политически невыгодно. Оценка казачества как привилегированного военного сословия, противо-стоящего Советской власти, оправдывала его уничтожение. В XX в. казаков считали самостоятельным этносом только С.М. Широко-горов и Л.Н. Гумилев исходя именно из ярко проявляющегося эт-нического самосознания и характерных особенностей стереотипов поведения. Но они подробно не рассматривали эти аспекты ста-новления и развития казачества [Широкогоров 2002: 42; Гумилев 1992: 176]. В настоящее время тема «казачества» приобрела особую актуальность. Научных исследований достаточно много, и в них рассматривается история казачества, но вопросы, связанные с фор-мированием этнического сознания и самосознания или стереоти-пов поведения, в них практически не затрагиваются.

Все выше изложенное позволяет утверждать, что российское казачество представляет собой самостоятельный этнос с ярко вы-раженным самосознанием, с особыми, только ему присущими сте-реотипами поведения, отражающими особый характер ментали-тета. Все эти свойства были характерны для представителей всех казачьих подразделений расселенных на огромной территории России от Дона и Терека до Уссурийского края, что позволяет рас-сматривать их как субэтносы единого народа.



* * *Поход Ермака с отрядом волжских казаков в 1582 г. в Сибирь от-

крыл новую страницу в истории казачества. С этого момента казаки становятся основной силой в освоении огромного пространства си-бирского региона и приведении его населения «под высокую руку» Москвы. Русское же служилое сословие было представлено глав-ным образом стрельцами и детьми боярскими, но по численности оно сильно уступало казакам. Более того, представители этих кате-горий русского населения часто лишь возглавляли отряды казаков, а также назначались на должности приказчиков острогов. Все же тяжести военных действий, строительства острогов и сбора ясака ложились в основном на плечи казаков, которые составляли в боль-шинстве своем рядовой контингент служилого люда.

Началом планомерного продвижения казаков и русских в Вос-точную Сибирь следует считать 1619 г., когда тобольскими казака-ми под руководством сына боярского Петра Албычева и его по-мощника сотника Черкаса Рукина3 был поставлен на Енисее чуть ниже устья Ангары Енисейский острог, названный первоначально Тунгусским [Миллер 2002: 50, 284]. Строительство этого острога было обусловлено тем, что в бассейне среднего Енисея служилые отряды столкнулись с западными тунгусами. Те оказали мощное военное сопротивление, тормозившее дальнейшее продвижение на восток и, в частности, препятствовали достижению Предбайкалья или, как тогда назывался этот район Сибири, «Брацкой земли», о которой было известно уже с 1609 г. [Сборник документов… 1960: 9–10 (№ 1–2)]. Но когда в 1627 г. подьячий Енисейского остро-га, а позднее сотник стрелецкий Максим Перфильев привез полу-ченное от тунгусов известие о ней, тотчас же енисейским воеводой Андреем Ошаниным было отправлено донесение в Москву, в Си-бирский приказ, которое сделало Предбайкалье основной целью служения енисейского гарнизона.

3 Черкас является не именем собственным, а, скорее всего, прозвищем, кото-

рое определяло его принадлежность к казакам. Слово черкас в XVI–XVII веках

использовалось русским населением, а также в государственных документах как

экзоним в отношении славяноязычных казаков-христиан.



Воевода писал:

«Сказывали ему Максиму, шаманские люди [тунгусы шамагиры. — Л.П.], что Брацкая земля богата и людей в ней много, а люди сидячие, а берут де брацкие люди ясак со многих с малых землиц у товарищей Брацкой земли. Соболи и лисицы и бузарских товаров дорогов и киндяков и зенденей и шелков и белья много, и серебра де много добре много, а коней и коров и овец и верблюдов бесчисленно, а хлеб пашут ячмень и гречею, а ждут брацкие люди к себе твоих государевых служилых, а хо-тят тобе великому государю брацкие люди поклонить-ся и ясак платить и с служивыми людьми торговати. <…> А как, государь, Брацкая земля под твоею госуда-ревою рукою учинитца, и твоей государевой казне при-быль учинитца немалая, потому что, государь, смотря на братцкую землю приклонятца к тебе великому госу-дарю многие мелкие землицы и твоей государевой ясаш-ной казне будет прибыль великая [Сборник докумен-тов 1960: 15 (№ 8)].

В этом сообщении весьма преувеличена лишь готовность «брац-ких людей» принять российское подданство и платить ясак, все же остальное, включая и заинтересованность в торговых отношениях, вполне соответствовало действительности. Более того, здесь доста-точно отчетливо проявляется тот политический опыт, который Москва приобрела как в период объединения северорусских кня-жеств, т.е. в процессе рождения Московского государства, так и во время присоединения близлежащих земель, не говоря уже о Сиби-ри. Покорение больших народов автоматически приводило к под-чинению соседствующих с ними малых этносов, как правило, явля-ющихся их данниками. И вследствие этого «Брацкая земля» в этот период стала важнейшей целью московского правительства.

Именно поэтому гарнизон Енисейского острога в силу возла-гаемых на него задач был укомплектован главным образом «ста-рыми» казаками из западно-сибирских городов, т.е. подлинными



казаками, и стрельцами. Это сыграло важную роль не только в ос-воении Байкальского региона, но и в образовании Забайкаль-ского казачьего войска, а по сути особого субэтноса — забай-кальских казаков. Состав енисейского казачества, видимо, был довольно смешанным, так как вслед за отрядом Ермака москов-ское правительство направляло в Сибирь казаков с Дона, Волги и Яика, а несколько позднее к ним были присоединены и казаки Запорожья.

Связано это было с их активным участием в Русской Смуте 1606–1613 гг., хотя в ней были замешаны представители и других казачьих сообществ. Выступив на стороне обоих Лжедмитриев, ка-заки некоторое время фактически держали в своих руках Москву, а небольшие казачьи «шайки», как называли их в то время, грабили города и деревни на значительной территории Московии. «Зами-рить» казаков удалось только к 1617 г. после нескольких нанесен-ных им серьезных поражений в 1614–1616 г. Значительная часть этих казаков была сослана в Сибирь и постепенно вошла в состав служилых людей, другая сразу была направлена в сибирские горо-да и остроги на государственную службу [Платонов 1997: 287, 303, 309, 316, 372–374].

В этом потоке казачьего населения естественным образом в гар-низонах острогов оказывались представители разных объедине-ний, сформировавшихся в степях Дона, Днепра, Волги. Разрыв этих внутренних связей явился одной из главных причин возник-новения новых субэтнических подразделений казаков, «местораз-витием» которых стали уже различные регионы Сибири. И все они располагались исключительно в лесостепной и степной природных зонах Северной Азии, по которым проходила граница Российской империи в XVII–XVIII веках.

Для Московского государства лесостепной пояс сибирского ре-гиона, в который входила «Брацкая землица», был естественной средой, позволявшей ему прочно утвердиться в огромном про-странстве Северной Азии и многократно расширить свою террито-рию. В лесостепной полосе с пригодными для земледелия почвами и климатом Московия могла развить присущий ей тип хозяйства (земледелие и животноводство), сосредоточить большую часть



населения и заложить прочную основу своей государственности и культуры. И в этом казаки были очень полезны в Сибири не толь-ко как мощная военная сила, но и как этнос, имеющий опыт освое-ния лесостепной и степной экологических ниш и взаимодействия с кочевыми народами Великой Степи.

Географическое положение Байкальского региона с его огром-ными лесостепным и степным пространствами, с такими уникаль-ными особенностями ландшафта, как озеро Байкал и мощные водные артерии (Ангара, Лена, Селенга с их многочисленными притоками), делало его в стратегическом отношении особенно важным. Недаром уже в начале XVIII в. он становится форпостом всей восточной политики России и, прежде всего, экономических отношений с Китаем.

Коренное население Байкальского региона в начале XVII в. было представлено монголоязычными, тунгусоязычными и тюркоязыч-ными народами, которые по степени этнической консолидации и времени появления на этих землях были различны. Монголо-язычное население в этот период делилось на две группы.

В первую входили этносы, формирование которых было связа-но с территорией Предбайкалья: булагаты, эхириты и хонгодоры. Кроме того, булагаты включали в себя несколько субэтнических подразделений — ашабагатов, икинатов и готолов [Долгих 1953: 37–39]. Именно эти народы русские называли «братами» или «брацкими людьми», а занимаемую ими территорию — «Брацкой землицей». Четвертый этнос — хоринцы, основные земли которых располагались в Забайкалье в низовьях Селенги, по правому бере-гу, и по ее притоку реке Куде. Однако к моменту появления в реги-оне казаков и русских они продвинулись на территорию Предбай-калья, на остов Ольхон и западный берег Байкала, в Приольхонье [Румянцев: 1962: 237–238]. Становление и развитие этих этносов целиком связаны с Байкальским регионом. В этих процессах при-няли участи как ранее средневековое тунгусоязычное, тюркоязыч-ное и монголоязычное население этой территории, так и монголь-ское население центрально-азиатских степей, появившееся здесь в период образования, но главным образом, крушения Монголь-ской империи [Нимаев 1988: 164].



Вторую группу составляли собственно монгольские этносы, на-селявшие степные пространства Забайкалья. Это, прежде всего, табангуты, хатагины, сартолы, цонголы и озоны, обитавшие по ре-кам Джида и Аргунь [Долгих 1960: 348]. Происхождение этой группы также связано с возникновением и разрушением Империи Чингисхана. Еще один монголоязычный этнос — дагуры — обитал в верховьях Амура. Дауры были единственным монголоязычным народом, основным занятием которого было земледелие [Долгих 1960: 579–581].

Тунгусское население региона представляло собой в Предбайка-лье небольшие разрозненные группы в основном пеших охотни-ков, в Забайкалье — охотников-оленеводов, населявших Баргузин-скую тайгу, и конных тунгусов нескольких родов, вышедших из Маньчжурии в Забайкалье в 1667 г. и возглавляемых знаменитым Гантимуром [Там же].

Несколько небольших тюркоязычных народов (хаасуты, ирки-ты, эудинцы и сойоты), основным занятием которых были охота, оленеводство, но и скотоводство, обитали в Восточных Саянах и прилегающей к ним Тункинской долине [Долгих 1960: 257–264].

Первые годы существования Енисейского острога его гарнизон был занят «тунгусской проблемой». Тунгусы нижнего течения Ан-гары оказали активное сопротивление, и на их «приведение под высокую государеву руку» у енисейских служилых людей ушло 10 лет. Документы этого времени наполнены сообщениями о столк-новении казаков и стрельцов с различными группами тунгусов, их дерзких нападениях и постоянных «изменах». Отдаленность остро-га от западно-сибирских городов Тобольска и Тюмени, являвшихся административными центрами зауральских владений Москвы, откуда направлялись отряды на годовую службу, суровость при-родно-климатических условий и постоянные военные нападения тунгусов делали службу в Енисейском остроге очень тяжелой. В челобитной, направленной царю Михаилу Федоровичу в 1629 г. казачьим атаманом Максимом Перфильевым и сотником стрелец-ким Петром Бекетовым, после длинного перечисления своих по-ходов в различные «тунгусские землицы» и «Брацкую землицу» говорится:



«И ныне, государь, тех земл[иц] князцы со всеми свои ми людьми тебе государю ясак платят и живут под твоею государевою высокою рукою и на тех госу-дарь службах многих нас холопей твоих тунгусские и иных землиц люди побивали, а таких, государь, нуж-ных и жестоких служеб что в Енисейском остроге и во всей Сибири нет, а мы холопи твои перед сибирскими городами перед своею братьею твоим государевым и хлебным жалованием оскужены. Милостивый госу-дарь, царь и великий князь Михайло Федорович всеа Руси пожалуй нас холопей своих…4 поверстати своим государевым денежным и хлебным жалованием против томских и тарских тюменских конных казаков за наше службишко и за кровь и за работу чтоб нам холо-пем твоим будучи в Енисейском остроге службы не от-быть. Царь-государь смилуйся, пож[алуй]» [Сборник документов… 1960: 16 (№ 9)].

Положение Енисейского гарнизона было действительно крайне трудным, раз служилые люди были вынуждены писать челобитную самому царю. Особенно тяжело сказывалось отсутствие про-довольствия, о чем свидетельствуют многие документы этого пе-риода. В одном из них казаки жалуются, что иногда приходится им варить и есть траву да коренья [Сборник документов… 1960: 26 (№ 19)]. Видимо, уже не спасала и исконная неприхотливость казаков, которые говорили о себе: Добрый казакъ не брезгаетъ, что попало, то и трескает. В дальние остроги очень часто задержива-лось то хлебное жалование, то денежное.

Через год после челобитной енисейцев из-за отсутствия хлебно-го жалования бунт поднял гарнизон только что возведенного Крас-ноярского острога. Острог этот был поставлен на среднем Енисее в устье р. Качи сыном боярским Андреем Дубенским с отрядом около 200 чел. и предназначался для защиты Енисейского, Маков-ского острогов и возникавших вокруг них крестьянских пашен от

4 Здесь в подлиннике оборван край и не сохранилось несколько слов.



набегов кыргызов, которые наносили серьезный ущерб. Путь в острог на Красном Яре лежал через Енисейский острог, и постав-ка хлебных и других запасов шла через него. В 1628–1629 гг., как следует из челобитной енисейцев, положение с хлебными запасами в нем было катастрофическим. Высланное из Тобольска про-довольствие застряло в Маковском остроге. Енисейский воевода Василий Аргамаков позднее так объяснял сложившееся положение в своем донесении в Москву:

«Июля в […] день приехал с годовой службы в Енисей-ский острог твоим государевым ясаком сотник стре-лецкий Петр Бекетов с служивыми людьми, и я по от-писке князя воеводы Алексея Никитича Трубецкого велел сотнику и служилым людем те качинские хлебные запасы5 весть на Красный Яр, и сотник и служивые люди мне сказали, что они, будучи на твоей государе-вой службе, з голоду оцынжали, а иных тунгусские люди побили, и им де качинских запасов проводить на Крас-ный Яр некем» [Миллер 2005: № 8].

Как в подавляющем большинстве русских документов XVII в., касающихся Сибири, в этом отрывке представлены сведения, ха-рактеризующие широкий спектр процессов, происходивших в сре-де служилого, по большей мере казачьего населения региона. Прежде всего, он подтверждает сведения челобитной енисейцев о необычайно тяжелых условиях жизни и службы — голод, цинга, гибель товарищей. Тем не менее это не должно было стать, из того, что мы знаем о поведении казаков из источников конца XVIII в. и XIX в., причиной отказа от исполнения приказа острожного во-еводы как высшего в тот момент начальника. И все же они не под-чиняются воеводе, что говорит о сплоченности и уверенности в своей силе в столь отдаленном остроге.

5 Первоначально Красноярский острог был назван Ново-Качинским, потому

хлебные запасы, предназначенные для его гарнизона, в документе названы «ка-

чинскими».



Возможно, Аргамаков в своем донесении немного лукавил. Го-дом ранее, когда Дубенской со своим отрядом перед отправкой на Качу находился в Енисейском остроге, у него возник серьезный конфликт с енисейским воеводой, который теперь в отместку не настаивал на походе своих служилых людей в Маковский острог. Кроме того, отряд Дубенского состоял не столько из казаков, сколь-ко из разного люда, который только числился казаками или, точнее сказать, «новоприбранными» казаками, собранными в западно- сибирских городах. Выше уже говорилось, что потребность в во-енной силе принудила Тобольск набирать на службу самый различ-ный контингент населения, так называемых «охочих и гулящих, и промышленных», т.е. свободных от какой-либо зависимости лю-дей, занимавшихся главным образом отхожими промыслами. За-числялись они именно в казаки, так как в отличие от стрельцов те не являлись регулярными соединениями. Особенно распростране-но это было для гарнизонов Сибири, где нехватка служилого насе-ления ощущалась в тот период постоянно. Так, в грамоте Михаила Федоровича, направленной в 1630г. «на Верхотурье воеводе Ники-фору Плещееву о даче подвод до Тобольска под “новоприбранных” казаков для службы в Сибири» читаем:

«По нашему указу велено Григорию Шестакову на Вологде, на Тотьме, на Устюге Великом, у Соли Выче-горской прибрати из вольных гулящих людей в Сибирь, в Тобольск, 500 человек казаков <…> И в нынешнем во 139-м году сентября в 9 день писал нам с Тотьмы Григо-рей Шестаков: прибрал де он на Вологде из вольных гу-лящих людей в Сибирь, в Тобольск в казаки 150 человек» [Миллер 2000: 436].

Из царской грамоты следует, что слово казак, обозначающее зна-чительную часть служилого контингента, приобрело в Московском государстве официальный статус, более того, определилось и его значение как служилого контингента. Именно этот контингент, за-численный в казаки, и составлял в Сибири в 30–50-х годах XVII в. значительную часть служилого населения. Однако как в европейской



части развивающейся Московии, так и в Сибири наличествовало и значительное количество подлинного казачьего населения, сформи-ровавшегося в южных степных районах на протяжении XIII–XVI ве-ков, т.е. того же исторического периода, когда складывался и разви-вался этнос великороссов. И в Сибири в XVII в. четко различали эти два контингента служилого населения: «старые казаки» и «новопри-бранные казаки» [Бродников 2002: 21–22]. Более того, в стереотипах поведения этих двух групп существовали значительные различия, а также и определенная неприязнь друг к другу.

Относительно отряда Андрея Дубенского в царском наказе было написано:

«Указал государь царь и великий князь Михаил Федо-рович всея Русии на том месте в Качинской землице вверх по Енисее на Красном яру поставити острог, а для тово острожного поставления указал государь послати Андрея Дубенского, а с Андреем Дубенским для того острожного поставления служилых людей указал госу-дарь послать из Сибири, из Тобольска и изо всех сибирских городов, сколько человек будет пригоже» [Там же: 405].

Гарнизон же Енисейского острога в первые годы включал стрельцов и «старых казаков», можно было бы сказать — природ-ных казаков.

Однако для темы настоящей публикации важен тот факт, что енисейские казаки отказались помочь Красноярскому острогу, не-смотря на достаточно уважительную причину. Судя по тому, что нам известно из литературы о казаках конца XVIII — начала XX в., им была в высшей степени свойственна взаимовыручка, взаимная поддержка. Поговорка Кто от товариства отстанет, нехай от того шкура отстанетъ — являлась одной их основных их запо-ведей. Однако казаки Енисейского острога явно не считали красно-ярцев подлинными казаками, что и явилось, скорее всего, одной из причин их отказа в помощи.

В этой истории интерес представляет и другой момент: когда посланный Дубенским в Енисейский острог за хлебным жаловани-



ем атаман Иван Кольцо вернулся ни с чем, новоприбранные в каза-ки-красноярцы убили его, выместив на нем все свое негодование. А ведь, судя по казачьим пословицам, авторитет атамана был не-пререкаемым — Без атамана казак сирота; Добрый казак баче, где атаман скаче; Атаманом не хвалися, а его крепко держися. Эти по-словицы косвенным образом подтверждают, что состав красно-ярского гарнизона в то время не имел ничего общего с казаками, что и определило их поведение.

Существенная разница в стереотипах поведения «старых» и «но-воприбранных» казаков прослеживается на протяжении всего XVII в. Так, в октябре 1696 г. достаточно неожиданно вспыхнул бунт гарнизонов Удинского, Селенгинского, Ильинского и Кабанского острогов Забайкалья, который был вызван недовольством правле-нием иркутского воеводы Афанасия Савелова. Его обоснованно упрекали в задержке денежного жалования, поборах, взятках, неза-конной торговле с Китаем и калмыками (джунгарами). В своей «от-писке» в Москву Афанасий Савелов сообщает, что «забунтовались новоприсланные в Удинск полковые стрельцы и удинские казаки, <…> а унять их невозможно и государеву указу чи нятся непослуш-ны. А которые де старые казаки не хотят к такому бунту пристать, и тех бьют насмерть и хотят бросить в воду» [Сборник документов… 1960: 423 (№ 151)]. Дело о бунте забайкальских гарнизонов велось в течение шести лет, вина иркутского воеводы была доказана, и в 1702 г. по указу Петра I он был отправлен в Москву.

Для нас интерес представляет, во-первых, присутствие в конце XVII в. в Забайкалье так называемых «старых», т.е. исконных каза-ков и, во-вторых, их поведение, а именно отказ от участия в бунте. К сожалению, не удалось найти документы, свидетельствующие о направлении на службу в Сибирь в это время казаков с юга Евро-пейской части России. Но значительное число документов дает основание полагать, что во второй половине XVII в. термином «старые» казаки именовались второе и третье поколения того кон-тингента казачьего населения, которое было сослано или направ-лено в Сибирь после 1617 г. и рассредоточилось по городам и остро-гам Сибири. Наличие этой категории казачества в Забайкалье в конце столетия позволяет сделать вывод, что на протяжении поч-



ти 70-ти лет оно сохраняло определенное этническое единство, ос-нованное на самосознании и проявляювшееся в особых стереоти-пах поведения. Однако численность «старого» казачества была явно незначительной, судя по тому, что не смогла оказать должного сопротивления «новоприбранному» контингенту забайкальских острогов, который в своей основе составлял русский этнос. Одна-ко, как будет показано дальше, даже будучи в XVII в. в меньшин-стве, казаки, вбирая в свой состав различные, в большинстве своем русские, этнические элементы, сумели привить им особенности своего менталитета и присущие ему стереотипы поведения.

Продвижение казаков и стрельцов Енисейского острога в 20–30-х годах XVII в. на восток в Брацкую землю всячески приветство-валось и поощрялось тобольскими и московскими властями. Но был ли ясак главной задачей государства в приобретении Брацкой землицы? Нет, это примитивный взгляд на колонизацию Сибири, утвердившийся в отечественной науке с середины XIX в. под влия-нием набиравшего силу европейского взгляда на историю России.

Конечно, и пушнина, и серебро являлись для Московского госу-дарства неоспоримой ценностью, но еще большее значение для него имела земля. И это в полной мере подтверждается большим числом документов XVII в., составленных служилыми людьми, в частности казаками Енисейского и других острогов Байкаль ского региона, ко-торые содержат описания территорий с обязательным указанием мест для возможного развития земледелия. Эти так называемые «Чертежные росписи» появляются ближе к 40-м годам XVII в., а предшествуют им «Росписи именные рекам и землицам».

Первая из них относится к 1630 г., т.е. была составлена енисей-скими казаками через два года после долгожданного достижения центральной части «Брацкой земли», «больших брацких улусов». В ней дается описание основных водных артерий региона и их при-токов, а также расселения различных групп коренного населения и их этническая принадлежность, что было крайне необходимо для дальнейшего продвижения в регион [Сборник документов… 1960: 22–23 (№ 16)]. Однако как только была решена эта первоочередная задача, служилым отрядам ставится задание определить места для развития земледелия и условия для расселения крестьянства.



В 1641 г. был составлен документ под названием «Чертежная ро-спись притоков р. Лены в ее верхнем течении, пашенных мест, рас-стояний между устьями рек, со сведениями о местном населении» [Сборник документов… 1960: 34–37 (№ 22)]. В одном из ее отрыв-ков записано:

«От Купты реки до усть Оленги реки полдни ходу, впала в Лену реку с левой стороны, течет ис Камени. А с усть Купты реки до усть Оленги реки подле Лену реку пашенных мест на 300 десятин, сенных покосов на 2000 копен; кочуют по ней тунгусы те ж ладагирцы» [Там же: 35].

Документ этот, как и все ему подобные, составлялись не только для острожных властей, но обязательно отправлялись в Москву, что четко определяет главную линию политики Московского госу-дарства в Сибири. Значительный интерес в этом плане представля-ет челобитная Алексею Федоровичу тобольского казачьего пяти-десятника Ивана Курбатова, присланного на службу в Енисейский острог в 1638 г. из «старых» казаков:

«И служил я, холоп твой, государю отцу твоему го-сударевой блаженные памяти великому государю царю и великому князю Михаилу Федоровичу Всея Руси и тебе ж государю царю и великому князю Алексею Михайло-вичу Всея Руси в верх великие реки Лены восемь лет и среди Брацкия земли твой государев острог на усть Куленги реки поставил, а то, государь, место угожее пашнями и сенными покосами и рыбными и звериными ловли многие же и привел под твою государеву высокую руку руку неясашных брацких людей тысячи с полторы да тунгусов триста человек … . Да моею ж холопа твоего службишкою во всю великую реку Лену из Верхо-ленского острогу божиею милостию, а твоим государе-вым счастием и нашею к тебе, государю, службишкою скотом коньми и коровы и пашенные крестьяне и вся-



ких чинов люди наполнились, а в прежние, государь, годы, которые были кони по пятидесят и шестидесят Рублев и на Илимском волоку и нынече, государь, нашею службишкою те кони рублев по десяти и меньши, а ко-ровы, государь, были рублев по тритцети, а нынече ру-блев по шти и тем, государь, скотом коньми и коровы завелись многие пашенные крестьяне и всяких чинов люди по великой реке Лене и хлеб, государь, почал быть дешев» [Сборник документов… 1960: 167 (№ 53)].

За эту свою службу в 1651 г. царской грамотой Иван Курбатов был поверстан в дети боярские и переведен на службу в Тобольск [Там же: 167 (№ 53)]. Как видим, московское правительство ценило хорошую государеву службу. Но какие широкие задачи ставило оно перед служилыми людьми, определяя основные задачи освое-ния Сибири! Это была долговременная политика, направленная именно на включение сибирских территорий в состав Государства Российского. В Брацкой землице служилые строили остроги, со-бирали ясак, составляли реестр земельных угодий, обеспечивали крестьян скотом, конечно, за счет местного населения, иногда пу-тем отгона, иногда благодаря покупке, охраняли русские поселе-ния, и все это в обстановке постоянных военных столкновений.

Впервые отряды гарнизона Енисейского острога достигли Брац-кой земли весной 1628 г. Один из них, состоявший из «старых» ка-заков и возглавлявшийся сотником стрелецким Петром Бекето-вым, отправился вверх по течению Ангары. Второй, в состав которого входили стрельцы, под руководством пятидесятника Ва-силия Черменинова пошел вверх по левому ее притоку Уде. В от-ряде Бекетова числилось 19 чел. [Сборник документов… 1960: 26 (№ 19)], в отряде Черменинова — 20 [Там же: 19 (№13)]. Таким образом, стрельцы и казаки составляли разные отряды, хотя по-следних возглавлял стрелецкий сотник.

В дальнейшем, как следует из документов, состав отрядов Ени-сейского острога был иногда смешанным, стрельцы и казаки состав-ляли единое военное сословие. Так, отряд казацкого атамана Ивана Галкина во время похода в Тубинскую землицу в 1630 г. состоял как



из казаков, так и из стрельцов [СПФ АРАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 17. Л. 169–172. № 130]. Однако постепенно служилое сословие Байкальского региона стало в документах именоваться «казаками», и к концу XVII в. название «стрельцы» встречается доста точно редко.

Достигнув сначала Илима, Петр Бекетов, преодолев большие ан-гарские пороги, поднялся до устья Оки и собрал ясак с икинатов. Ему удалось «привести под высокую государеву руку» нескольких ики-натских князцов –– Кодогуня, Кодогура, Кулзузу, Адая (далее в доку-ментах — Братая), Баяракана, Букина [СПФ АРАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 22. Л. 105–112. Д. 43; Ф. 21. Оп. 4. Д. 17. Л. 218 — 220 об. Д. 141]. Затем он поднялся по Ангаре до устья Уды, где получил ясак и с «большого» булагатского князца Омогула. Бекетов пробыл на Ангаре, Илиме, Оке и Уде около года, но с «брацких» князцов он собрал очень небольшой ясак (за 1628 г. — 47 соболей и за 1629 г. — «60 соболей да 27 недо-соболей с пупки и хвосты, да пластина лисья красная»). Вернулся Бе-кетов в Енисейск только весной 1629 г. Его успехи в «Брацкой земли-це» были встречены в Енисейском остроге с большим энтузиазмом.

Еще в январе 1629 г. воевода Василий Аргамаков отправляет к Бекетову с Василием Сумароковым дополнительное «жалование брацким людем олова в блюдех» и наказ «острог поставить и вся-кие острожные крепости поделать и избы и анбары в остроге по-ставить» [СПФ АРАН. Ф. 21. Оп .4. Д. 22, Л. 284. № 93]. Однако, вы-брав место для острога, Бекетов поставить его не успел, кончились запасы продовольствия, пороха и «царских подарков».

На Уде Черменинову удалось взять ясак с ашехабатских князцов Кохони и Кадыма, получив 59 соболей и 3 выдры, и уже осенью он возвратился в Енисейский острог [Сборник документов… 1960: 19, № 14]. Об этом походе известно из его челобитной, поданной на имя царя Михаила Федоровича в 1629 г.:

«Во 137 году ходили, государь мы, холопи твои, из Енисейского острогу на твою государеву службу по Чуне реке в новую землицу Брацкую к князцам Кохоню и к Ка-дыму и привели их под твою государьскую высокую руку и взяли с них твой государев ясак с тех князцов и с людьми их пятьдесят девять соболей вново, преж



сего с тое землицы и князцов твоего ясаку не имали [Сборник документов… 1960: 15 (№ 13)].

Оба похода прошли не просто мирно, и Бекетову, и Черменино-ву удалось везде наладить с брацкими людьми дружеские отноше-ния, что свидетельствует о политически правильном поведении всех участников этих экспедиций. Результат этих походов говорит о том, что все они неукоснительно следовали постоянно повторяе-мому наказу и московских, и тобольских властей — коренные на-роды «приводить под высокую государеву руку ласкою», а ясак со-бирать «смотря по тамошней мере, чтобы их <…> государевым ясаком сперва [Выделено мною. — Л.П.] не ожесточить» [СПФ АРАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 22. Л. 92–99. № 39].

Поэтому нет ничего удивительного в том, что икинаты, булагаты и ашехабаты позволили собрать с себя ясак, не оказав сопротивле-ния. Во-первых, встреча с енисейскими служилыми людьми не была для них неожиданной, т.к. вести о приближении нового народа до-ходили до них давно. Во-вторых, как уже много раз отмечали иссле-дователи, князцы одаривались «царскими подарками» (медной и оловянной посудой, тканями и т.п., товарами, весьма ценными для сибирских народов), что воспринималось как начало «дипломатиче-ских отношений». Отдаваемая пушнина расценивалась ими отнюдь не как дань, а как ответные дары, тем более что норма ясака никогда не устанавливалась сразу, а просили столько, сколько могли им дать. «Государево жалованное слово», смысл которого сводился к мирно-му приглашению войти в подчинение московскому царю, было столь необычным, особенно на фоне отношений с монголами, сопрово-ждавшихся крайней жесткостью по отношению к зависимому насе-лению [Залкинд 1958: 17]. Да и малочисленность отрядов, не прояв-лявших агрессивности, не вызвала серьезных опасений.

Таким образом, ситуация, складывавшаяся в отношениях с на-селением «Брацкой земли», обещала, по крайней мере на первых порах, мирный исход присоединения. Однако все изменилось в следующем 1629 г. и связано это было с личностью бывшего вое-воды Енисейского острога Якова Хрипунова и контингентом его отряда, который был под стать красноярскому гарнизону.



Яков Игнатьевич Хрипунов происходил боярского рода Хрипу-новых-Аничковых-Ряполовских. Предки его в течение нескольких веков находились на государевой службе, но постепенно ветвь Хри-пуновых беднела и теряла свое место в иерархии государственной власти. В 1622 г. Яков получает назначение воеводой в самый отда-ленный острог Сибири, в Енисейский, и приступает к своим обязан-ностям уже в 1623 г. О его службе в должности воеводы известно, что он прилагал огромные усилия для достижения «Брацкой земли», трижды посылая туда отряды служилых людей и отправ ляя об этом донесения в Москву, в которых всячески подчеркивал ее богатство. Более того, он же был инициатором строительства острога на Крас-ном Яру. С этой целью в 1624 г. он посылает вверх по Енисею отряд под командованием Андрея Дубенского для определения места бу-дущего острога, составления чертежа и описания не только самого места, но и всей округи с указанием земель под пашни и сенокосы [СПФ АРАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 17. Л. 117–122. № 96].

В эти годы Хрипунов узнает от тунгусов, что «Брацкая землица» богата серебром. После окончания воеводской службы в Енисей-ском остроге он добивается в Москве царского указа и на строи-тельство Красноярского острога и, главное, на организацию своего собственного похода в «Брацкую землицу» для поиска серебряной руды. Но особый интерес вызывает тот факт, что Хрипунов при-влекает к походу своего шурина Никиту Воейкова, а для возве-дения нового острога — своего дальнего родственника Андрея Дубенского [https://www.proza.ru/2013/10/ 19/1192], тем самым стремясь укрепить свое положение на новых богатых землях.

И здесь следует вспомнить об акматической фазе этногенеза с ее императивом — «Я хочу быть самим собой!». И он в полной мере рас-крылся в поведении Якова Хрипунова и большей части его соратни-ков, так как в этот период проявились самые потаенные свойства личности, как положительные, так и отрицательные. Богатство Сиби-ри и ее отдаленность от Москвы и контроля власти, а также полити-ческая цель государства как можно быстрее охватить и освоить ее пространства давали людям возможность полностью проявить себя.

Одним из самых ярких примеров проявления отрицательного начала может служить Сибирский губернатор князь Матвей Гага-



рин, страсть которого к богатству не смог выдержать даже Петр Первый, увы, во многом смирившийся с незаконным обогащением своих ближайших соратников. Однако все они прилагали немалые усилия в воплощении замыслов Петра, строительстве нового госу-дарства, формировании империи. Поэтому оценка этих людей не может быть однозначной, в каждом из них раскрылась вся гамма личностных качеств, каждый из них был самим собой, и этим они интересны истории, в частности и для понимания процессов этно-генеза.

Весной 1628 г. многочисленный по тому времени отряд Якова Хрипунова (около 500 чел.), получивший статус полка, в чем от-разилось придаваемое походу особое государственное значение предпринимаемой экспедиции, выступил из Тобольска в Ени-сейск на 10 кочах с годовым запасом продовольствия и достаточ-но большим снаряжением. Отряд отправился водою по рекам Ир-тышу, Оби и Кети до Маковского острога, откуда осенью пошел сухим путем к реке Енисею и зазимовал в Енисейске. Позднее, в 1629 г., енисейский воевода Василий Аргамаков писал в своем донесении в Москву:

«В прошлом во 136-м году шол ис Тобольска в Ени-сейский острог Яков Хрипунов и служивые люди, его полк, встретя в Нарыме промышленных людей, кото-рые отпущены были из Енисейского острогу в Руссе с собо линой мяхкою рухлядью, переграбили и соболи у них поимали, а у иных имали за соболи откуп деньга-ми… А что перекупали в Енисейском остроге з городов служивые люди, которые с ним были посланы для сере-бра, и он их отпущал по городом, а с перекупных собо-леи имал десятую он же, а в их место в Енисейском остроге прибрал ярыжных да взял с собою» [Миллер 2005: 132].

Кроме этого, Хрипунов посылает Никиту Воейкова с 12 служи-лыми людьми на Ангару для разведки серебряной руды, но как из-ложено в том же донесении:



«И, вперед идучи и назад, имели по Тунгуске с про-мыслов промышленных людей под себя и под подводы, а с иных промышленных людей имали деньгами, с вата-ги рублев по десяти и больше, и платье и запасы. И про-мышленные люди от Микитина и от служилвых людей насильства и грабежа промышляли мало, а ныне сошли с промыслов осереди зимы, потому что у них запасы по-грабили» [Там же].

Отряд Якова Хрипунова, как и Андрея Дубенского, набирался из разных городов Сибири — Пелыма, Сургута, Томска, Тобольска. В него вошли, конечно, как «новоприбранные», так и «старые» ка-заки, но последних было немного, т.к. воеводы с большой неохотой отдавали тех, кто составлял основной костяк острожных и город-ских гарнизонов (обстановка в Западной Сибири в военном отно-шении была очень неспокойной). Большую часть полка Хрипунова составляли промышленные и просто «охочие и гуляшие» люди. Национальный состав их также был достаточно пестрым: русские, черкасы (казаки), немцы, литовцы [СПФ АРАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 22. Л. 56], т.е. те этнические группы, которые легли в основу русского субэтноса сибиряков.

Грабежи, творимые людьми Хрипунова, енисейский Василий Аргамаков пресечь не мог, так как Хрипунов по выданной ему «На-казной памяти» подчинялся Тобольску, да и сил у воеводы для это-го не было. Гарнизон Енисейского острога в то время состоял из ста человек, большая часть которых постоянно рассылалась по ясач-ным волостям уезда и в новые земли. Поход полка Хрипунова сов-пал с бунтом красноярского гарнизона, да и контингент обоих от-рядов был одинаковым.

Весной 1629 г. полк Якова Хрипунова покинул Енисейск и дви-нулся по Ангаре в «Брацкую землю», где пробыл до лета 1630 г. Через некоторое время вслед за ним двинулась и часть гарнизона Красно-ярска. Дело в том, что в 1628 г., сразу после возведения острога на Красном Яру Андрей Дубенской получил указание из Тоболь-ска «послать в Братцкую землицу послов для государева ясаку, штобы оне братцкие люди были под государевою высокою рукою»



[СПФ АРАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 17. Л. 127 об. № 105]. Но взятые в прово-дники аринские князцы Сойт и Тымак, сославшись на воинственное настроение тунгусов, вести красноярцев на Уду к ашехабатам отка-зались, и поход не состоялся. Именно в этот год отряды Енисейского острога впервые достигли «брацких людей» и взяли с них первый ясак, опередив красноярцев и присоединив эти земли к Енисейскому уезду. Но известие об этом, видимо, не успело дойти до Тобольска, чем и объясняется наказ, данный Анд рею Дубенскому.

Остановить бунт красноярского гарнизона Андрею Дубенскому не удалось, он смог лишь отмежеваться от него, заявив: «Я де вас не посылаю, не унимаю, как хотите». Однако Наказную память, пред-писывавшую казакам идти на государеву службу в «Братцкую зем-лю», воевода все же вынужден был дать [СПФ АРАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 22. Л. 52. № 28]. Достигнув Енисейского острога, красноярцы приняли решение захватить его, видимо, желая пополнить запасы продовольствия и вооружения, но это им не удалось, енисейцы успешно выдержали осаду. Простояв безрезультатно под Енисей-ском три дня, эта голодная и обозленная ватага численностью свы-ше 140 чел. отправилась вверх по Ангаре и добралась до Илима, где соединилась с отрядом Якова Хрипунова [СПФ АРАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 22. Л. 56. № 28].

Сам факт попытки красноярцев захватить Енисейский острог показывает, насколько различны по своему составу были эти гар-низоны. И причина их неприязни друг к другу, вызвавшая дливше-еся около десяти лет противостояние, крылась не только в стремле-нии «привести под высокую государеву руку» как можно большее число коренного сибирского населения и собрать больший ясак, но и в этносоциальном их составе. Более того, в поведении красно-ярцев достаточно явно проявляется основа менталитета велико-россов — некая отчаянная попытка прорваться в Брацкую землицу без запасов продовольствия, без должного военного снаряжения, что называется «на авось».

Грабежи красноярцы начали сразу, как только отплыли от Ени-сейского острога. Уже в том же 1629 г. в отписке в Москву «Госуда-рю царю и великому князю Михаилу Федоровичу» енисейский воевода Василий Аргамаков сообщал о них:



«И пошли в Тунгуску (Ангару. — Л.П.), и в Тунгуске, государь, реке промышленных людей, которые было пошли на соболиные промыслы, многих переграбили до нага и запасы у них всякие и соболиные промыслы и котлы и ружья всякое и суды поимали [СПФ АРАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 22. Л. 55. № 28].

Достигнув в устье Оки улусов икинатов, красноярцы стали тре-бовать ясак. Но те уже заплатили его Петру Бекетову и фактически преподнесли ему ответные дары (а вторично давать не собира-лись). Они оказали вооруженное сопротивление, и красноярцы стали громить их. Судя по «отпискам» красноярцев в Москву, они разорили улусы ашехабатов выше по течению Оки, а затем, под-нявшись вверх по Ангаре до Уды, и булагатов, т.е. все те самые улусы, в которых побывал Петр Бекетов и которые считались уже ясачными [Миллер 2005: 198].

Яков Хрипунов, достигнув Илима, ставит здесь зимовье, остав-ляет большие суда, основную часть продовольствия и 20 чел. охра-ны, отряд в 30 чел. отправляет вверх по Илиму на Лену, а сам во главе остальных идет сухим путем вдоль Ангары на юг к озеру Бай-кал. Но дойти ему удается только до Уды. Ожесточенное вооружен-ное сопротивление, оказанное булагатами, заставляет его вернуть-ся в Илимское зимовье, рядом с которым он ставит на Кошевом Яру небольшой острожек, укрепляя свои позиции на будущее. Од-нако 17 февраля 1630 г. он неожиданно умирает. Здесь важно от-метить, что, несмотря на несколько одержанных побед, отряд чис-ленностью около 400 чел. (не считая красноярцев), вооруженных огнестрельным оружием, вынужден был отступить, явно опасаясь поражения. Это свидетельствует о том, что большая часть людей, входившая в эти отряды, не принадлежала ни казакам, ни к стрель-цам, т.е. к военному сословию [Окладников 1937: 54].

Сопротивление, оказанное «брацкими» людьми, произвело на хрипуновцев сильное впечатление. Когда весной 1630 г. енисейский воевода Семен Шеховской хотел усилить отряд Максима Пер-фильева, направленный для строительства Братского острога, за счет людей Хрипунова, находящихся в Илимском зимовье, те кате-



горически отказались идти верх по Ангаре, «потому что брацкие де люди их не пропустят, учнут убивать» [СПФ АРАН. Ф. 21. Оп .4. Д. 17. Л. 149 об. — 152 об. № 124].

Уже после смерти Хрипунова 8 апреля 1630 г. в острожек к хри-пуновцам приезжает из Енисейска казацкий десятник Вихорь Са-вин, участник похода в Брацкую землю Петра Бекетова в 1628 г. Он застает полную анархию. Как отписал в Енисейск воеводе Вихорь Савин, «не ведают над собой небольшево, как хотят, так и вору-ют», а один из служивых полка Хрипунова, немец Анца из Тоболь-ска «стал говорить: мы де на томской и енисейской указ не слушаем и не гледим». Завершает свою «отписку» Савин словами, объясняя, почему посылает ее: «И то, государь князь Семен Иванович, для ради того, чтобы земли были в окладе, а как бы брацкие люди уби-вали» [СПФ АРАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 31. Л. 59].

В приведенном выше документе, позволяющем представить по-гром 1629 г. и понять развитие дальнейших событий в Пред-байкалье, достаточно ярко вырисовываются резко отрицательная оценка анархии в Илимском зимовье и казачьего десятника Вихоря Савина, и воеводы Шаховского в его «отписках» в Тобольск и Моск-ву. Это позволяет говорить о том, что в среде гарнизона Енисейско-го острога, состоявшего из «старых» казаков и стрельцов, отноше-ние к задачам службы было в значительной степени окрашено пониманием государственной политики и своей роли в освоении Сибири. Это лежало в основе их менталитета, подпитывая осозна-ние законности четкой иерархии власти и подчинения низшего уровня высшему. Об этом свидетельствуют многочисленные чело-битные, поданные в большинстве своем казаками и реже стрельца-ми на имя московских царей. Значительная их часть относилась к нехватке хлебного и денежного жалования. Все они заканчива-лись словами «чтоб нам холопем твоим службы не отбыть».

Во всех документах, последовавших за походом Хрипунова и красноярцев в «Брацкую землицу», события эти расцениваются исключительно как «погром, учиненный Якова Хрипунова полком и красноярцами», и в течение пяти последующих лет и сибирские, и московские власти прилагают огромные усилия для восстановле-ния мирных отношений с «братскими» народами. Однако все они



оказались напрасными. В сущности, Хрипунов и красноярцы «порушили службу» гарнизона Енисейского острога в «Брацкой землице». Но енисейцы продолжали продвигаться в ее пределы. 20 июля 1630 г. на Лену уходит отряд казаков и стрельцов под ко-мандованием атамана Ивана Галкина, а 3 августа выступают на Ан-гару атаман Максим Перфильев и десятник Семейко Родюков, так-же возглавляя отряд казаков. Таким образом, с учетом возникшей в «Брацкой землице» ситуации туда направляются, главным обра-зом, казачьи отряды. Это свидетельствует о том, что как сибирские, так и московские власти хорошо представляли себе возможности казачества, полагаясь на него в наиболее сложных ситуациях.

Отряды эти были чаще всего по 20–30 человек, двигались они на больших судах, со значительным запасом продовольствия, «царского жалованья» и оружия, а в выданных им «памятях» ука-зан сбор ясака и возведение острогов. Видимо, учитывая военные столкновения в Предбайкалье 1629 г., во всех «памятях» русским отрядам предписывается идти «бережно и усторожливо с карау-лом», но при этом многократно повторяется наказ о том, что ко-ренные народы «приводить под высокую государеву руку ласкою», а ясак собирать «смотря по тамошней мере, чтобы их <…> госу-даревым ясаком сперва не ожесточить» [СПФ АРАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 22. Л. 92–99. № 39].

Отряд во главе с Иваном Галкиным доходит до правого притока Илима реки Идирмы и ставит здесь небольшой острог, тем самым укрепляя путь на Лену, собирает значительный ясак с местных тун-гусов (налягиров и шамагиров), одаривая их «царским жаловани-ем» — оловянной посудой и бисером [Миллер 2005: 154 (№ 12)]. Летом Иван Галкил достигает Лены и ставит в устье Куты зимовье, через год перестроенное Максимом Перфильевым с отрядом каза-ков в Усть-Кутский острог [СПФ АРАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 22. Л. 103–108]. 15 сентября Галкин посылает четырех казаков с налягирским проводником Ботогуном вверх по Лене к налягирскому князцу Гипке (в более поздних документах его именуют Липке).

«И тот, государь, князец Гипке дал великому госуда-рю ясак с себя и своих людей вново 67 соболей; а преж



того <…> платил, государь, он ясак братам; а браты, государь, живут от Гипки князца по Лене вверх 2 дни» — сообщает в своем донесении Семен Шаховской [СПФ АРАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 22. Л. 109].

В этом документе обращает на себя внимание тот факт, что за яса-ком отправляются всего четыре казака, несмотря на близость брац-ких людей, которые после погрома Хрипунова и красноярцев явно относились к русским негативно. Тем не менее в течение всей первой половины XVII в., когда противостояние между брацкими народами и отрядами служилых людей носило характер самой настоящей вой-ны, как только какие-либо улусы давали «шерть» о подчинении рус-скому царю, за ясаком отправлялось от двух до шести человек. Как правило, это были казаки. Но в этот период политическая ситуация в регионе была очень нестабильной, зачас тую, дав «шерть» вынужде-но после поражения в военном столкновении, браты изменяли при-сяге и убивали сборщиков ясака, о чем свидетельствуют многие до-кументы. Тем не менее казаки продолжали отправляться за ясаком небольшими группами, не считаясь с грозящей им опасностью.

Гибель подстерегала их и в неожиданных нападениях, которым они подвергались со стороны как братов, так и тунгусов. Например, весной 1631 г. на Усть-Кутское зимовье на часть отряда Ивана Галки-на, находившуюся в это время на притоке Лены реке Куте, соверши-ли нападают тунгусы (мучугиры и шалягиры) с Нижней Тунгуски. В боях с ними казаки теряют восемь человек, что было достаточно ощутимо для отряда в 30 человек [Миллер 2005: 154 (№ 12)].

Весной 1631 г. из Енисейска с отрядом из 20 чел. уходит по Тасе-евой реке на Чуну и далее на Уду к ашехабатам атаман Михаил Шорин, где совершенно неожиданно на него нападает со своими людьми князец Кориндей, который в 1628 г. весьма доброжелатель-но встретил отряд Череминова и добровольно заплатил ясак, дав шерть на верность московскому царю. В этом столкновении казаки не понесли никаких потерь, но шесть человек было ранено [СПФ АРАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 22. Л. 121].

Поход атамана Максима Перфильева и десятника Семена Родю-кова с казачьим отрядом на Оку (левый приток Ангары) считался



самым важным событием 1630 г., так как именно на Перфильева возлагались надежды окончательно загладить учиненный Хрипу-ным и красноярцами погром и укрепить позиции русских в Брац-кой землице, поставив там острог [СПФ АРАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 22. Л. 118. № 46]. Однако поставить острог не удалось, так как «брацкие люди вверх по Ангаре не смирны: хотят з государевыми служивыми людьми битца для того, что они люди грабленные и совсем разоре-ны» [ААН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 22. Л. 115. № 43]. Весной в помощь Пер-фильеву один за другим посылаются два отряда, сформированные в основном казаками, и этими объединенными силами острог уда-ется возвести [СПФ АРАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 17. Л. 198. № 136].

Однако уже через месяц, 20 августа, в Енисейск приходит извес-тие от Василия Москвитина и Петра Ропота:

«Августа в 8-й день прислали им брацкие люди в острог кыстымов 3-х человек шамана с товарыщи а велели им служивым людем сказать, что они брацкие княцы от твоей государской милости отложились и тебе государю изменили и ясаку с себя и с своих улус-ных людей тебе государю давати не хотят <…> и зва-ли их служивых людей к себе битца» [СПФ АРАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 17. Л. 195–204. № 136].

Следом за этими отрядами 31 мая 1630 г. уходит на Лену на пере-мену Ивану Галкину с 30 служивыми людьми стрелецкий сотник Петр Бекетов. Наказ, данный ему воеводой Семеном Шеховским, обязывал Бекетова разослать служивых из Усть-Кута к тунгусским и «братцким» людям и призывать их в острог [СПФ АРАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 22. Л. 127. № 49].

1 сентября Бекетов с отрядом в 20 чел. поднимается вверх по Лене до реки Куленги и, оставив здесь суда под охраной нескольких человек, отправляется степью к улусам эхэритов. Он строит в лесу засеку в виде сруба с бойницами и надолбами и отправляет к эхэ-ритам тунгусского шамана известить их о «государевом жалован-ном слове» и явиться к нему с ясаком. 26 сентября князцы Бокой и Борочей с большим отрядом воинов, численностью 60 чел., приезжают к укреплению русских. Видя, что все они вооружены,



Бекетов соглашается впустить их только при условии, что оружие они с собой не возьмут. Эхэриты соглашаются, но тайно проносят с собой под тулупами сабли. В укреплении Бекетов произносит перед ними «государево жалованное слово» и получает в ответ со-вершенно унизительный ясак — «5 недособолишек да лисиченко красное вешное со всех своих людей». Более того, никакого уважения к словам Бекетова они не проявили и «почали они говорити: ясаку де мы с себя ни в какую землю не даем, а сами со многих землиц ясак емлим, а ныне государю вашему ясаку не дадим и вас к себе в холопи розберем, ис своей земли вас не выпустим» [СПФ АРАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 22. Л. 129–131. № 49]. В результате начался бой. Служилым с тру-дом удалось отбиться и, захватив у эхэритов лошадей, добраться степью до устья Тутуры. В этом бою из отряда Бекетова был ранен только один человек. В донесении сотник сообщал, что «брацких людей» они убили 40 чел. и многих ранили, но сведения эти не вы-зывают доверия, так как при таком поспешном отступлении, как он описывает, считать убитых времени явно не было.

Приведенные выше документы в полной мере раскрывают стере-отипы поведения главным образом «старых» казаков в Предбайка-лье, где в силу определенных обстоятельств возникла напряженная военная обстановка. Прежде всего поражает колоссальная выносли-вость и сила духа этих людей, которые при постоянных военных столкновениях строили остроги, собирали ясак, составляли «Чер-тежные росписи», снабжали крестьян и людей «других чинов» ско-том. Обращает на себя внимание и малочисленность этих отрядов, и ничтожная численность сборщиков ясака, что, безусловно, свиде-тельствует о безграничной храбрости и мужестве казаков, а также преданности идее государственного строительства. Следует под-черкнуть, что за 30 лет служилые люди, значительную часть которых составляли казаки, возвели девять острогов, ставших опорными пунктами покорения коренных народов и оплотом освоения пред-байкальских земель — Илимский (1630), Братский и Усть-Кутский (1631), Верхоленский (1641), Осинсиуй (1644) Култукский (1647), Баргузинский (1648), Балаганский (1654) и Иркутский (1661).

Сопротивление коренного населения Предбайкалья, главным образом «брацких» народов, постоянно возрастало и в 1640-х годах



достигло своего апогея. И тогда снова начинают набирать «охочих, гулящих и промышленных людей». В 1642 г. пятидесятнику Васи-лию Горемыкину по царскому указу:

«Велеть на Илиме и на Муке прокликать всем торго-вым и промышленным и всяким охочим людям, хто по-хочет государю послужить, и они шли с ним Васильем в Братской острожек на государевых непослушников на братских людей. И то им сказать <…> будет братских неясачных людей повоюют и под государеву руку <…> приведут и аманатов возьмут и им будет всем всяким людем за ту их службу государево жалованье, а что бу-дет возьмут, у тех братских неясашных людей войною скоту, лошадей, и коров и иной какой рухляди и тово у них ничего ко государю не возьмут, и та добыча вся им всяким охочим людем вместе с служивыми людьми, а по-лон, который возьмут улусных людей, а не князцей и не их детей и не жен, и тот полон по государеву указу веле-но на выкуп братским людем отдавать, а даром тово полону их имать у них опричь братных людей не велено» [Сборник документов… 1960: 39 (№ 26)].

В дальнейшем такие наборы осуществлялись достаточно часто, но это были временные военные соединения, и после выполнения конкретной задачи основная часть набранного контингента возвра-щалась к своим занятиям. Для темы данной статьи представляется важным тот факт, что некая часть этих людей стремилась попасть в отряды служилых казаков. Так, имеется челобитная на имя царя Алексея Михайловича от служилого человека Максима Телицина из Березова, который воевал в Предбайкалье с Иваном Курбановым, с просьбой о зачислении его в рядовые казаки [Сборник докумен-тов… 1960: 166 (№ 52)]. И таких челобитных, как можно полагать, было немало. А несколько ранее, в 1638 г., на имя государя подает челобитную и бывший стрелецкий сотник, а в тот год уже сын бояр-ский Петр Бекетов с просьбой о «поверстании его казачьим голо-вою» [Сборник документов… 1960: 166 (№ 52)]. Просьба Бекетова,



по всей видимости, была вызвана тем, что ему предстояло командо-вать крупными отрядами казаков, которые, как можно предполо-жить, составляли значительную часть служилого люда. Это обстоя-тельство представляется важным, так как определить соотношение казаков и стрельцов далеко не всегда представляется возможным: в большинстве случаев в документах указывается «служилые люди».

Таким образом, с 40-х годов XVII в. в Предбайкалье, а затем и в Забайкалье в ряды «старых», подлинных казаков постепенно вливались люди из многих городов и острогов Сибири, не говоря уже о «новоприбранных» казаках, которые постепенно сливались с ними уже на протяжении XVIII в. в Забайкалье, когда началось интенсивное укрепление государственной границы с Китаем [Ва-сильев 1918]. С достаточной долей уверенности можно полагать, что процесс этот был для них вполне естественным, так как анало-гичная ситуация складывалась в южных районах Восточно-Евро-пейской равнины, в степных районах Дона, Волги, Днепра, которые явились «местом развития» казацкого. Несмотря на оторванность от своей родины, «старые» казаки сохранили самосознание и вы-работанные в южных пределах стереотипы поведения. Им удава-лось постоянно прививать эти стереотипы внедрявшимся в их со-став разнородным этническим элементам, что и стало причиной зарождения забайкальского казачества, четко осознавшего не только свою идентичность, но и родство с другими казацкими субэтносами не только Сибири, но и европейской части России.

Определенное единство стереотипов поведения пока еще доста-точно смешанного в этническом плане служилого люда, находяще-гося в составе казаков, особенно ярко проявилось в самом круп-ном сражении с «брацкими» народами Предбайкалья в 1645 г. Осенью этого года в Енисейск от казачьего атамана Ивана Курбато-ва поступисо сообщение:

«А братцкие люди всею землею в скопе хотят итти вниз по Лене реке на пашенных крестьян на Орленгу и на усть Куты реки, а в то время приходит на усть Куты реки из Якутского острогу государева соболиная казна.» [Сборник документов… 1960: 91. (№ 38)].



Это первое по-настоящему мощное выступление скотоводческих народов Предбайкалья против служилых отрядов. В походе приня-ли участие булагаты, ашехабаты и икинаты с Оки, эхэриты, готелы и хонгодоры. На Ленском волоке русские срочно укрепляют отряд Усть-Кутского гарнизона «промышленными и охочими людьми», доводя его численность до 130 чел. Во главе с сыном боярским Алек-сеем Бедаревым он выступает 6 октября из острога вверх по Лене в Верхоленский острог. Немного выше устья Орлинги, в урочище у речек Ботов 31 октября русские встретились с объединенным вой-ском «братов», в котором насчитывалось приблизительно 500 чел. Документы позволяют представить характер боя. Братские народы повели его в обычной для кочевников манере: быстрые конные ата-ки со стрельбой из луков (но панцири русских стрелы не пробива-ли), а в ответ конница получала ружейные залпы. Вот как описыва-ется это сражение в донесении якутского воеводы Василия Пушкина:

«А на том бою убили у них брацких людей 3-х доб-рых брацких мужиков, в том числе одново брацкого лутчево мужика убили Котогорского роду (хонгодор-ского. — Л.П.), наездника, который к ним в наезде на-пущал с людьми на все 3 напуска, князца Магалчюкова брата Баатыря и, убив ево, у них взяли со всем в куяке с наручи и в шишаке и с саадаком, а иных де, государь, многих брацких людей и под ними коней испереранили [Сборник документов… 1960: 91 (№ 38)].

Видимо, Баатыр возглавлял войско, так как его смерть вызвала панику и «брацкие люди <…> побежали». И причина этого не толь-ко в разнице вооружения. Братское войско представляло собой стихийное объединение, состовшее из воинов разных предбай-кальских народов и не имевшее четкой внутренней организации. Отряды служивых тоже были сборными, но основу их составляли казаки, имевшие огромный опыт военных действий, а, кроме того, за всеми ими стояло государство.

Более того, все документы этого периода свидетельствуют о необычайной силе духа острожных отрядов. И это не потому,



что составлены они самими служилыми и могут преувеличивать их храбрость и выносливость. Достаточно представить себе, как отряд в 70 или даже в 130 чел. пеших воинов, хотя бы и вооружен-ных «огненным боем», психологически выдерживает в открытой степи атаку конницы численностью 200–500 всадников, чтобы понять, насколько высок был уровень пассионарности этих лю-дей. В острогах в течение нескольких дней 15–20 чел. выдержива-ли осады, организованные отрядами от 200 до тысячи воинов, не говоря уже о сборщиках ясака, которые по несколько человек от-правлялись в братские улусы, никогда не зная, какой прием им там окажут.

Вся эта обстановка необычайно ярко отражена в речи якут-ского воеводы Петра Головина, с которой он выступил в 1645 г. перед аманатами «брацхих» людей (эхиритов) Булуем и Чекаром, перечисляя постоянные измены «шерти», данной на верность московскому государю. Прежде всего, воевода отмечает «злодея-ния» их князца Куржума, который, попав в плен после очередной измены:

… и бил челом перед воеводой, великому государю шер-товал на том, что ему Куржуму быть с своими со все-ми Икережскими роды и с улусными людьми под госуда-ревою высокою рукою в вечном холопстве … и после шерти за то ему Куржуму стольники и воевода Петр Головин с товарищи государева жалования дали одно-рядку, и поили и кормили … [и в его улусы отпустили] ... тот Куржум своровал ... и выманил из Верхоленского остргу государевых служилых людей Мартынка Ки-соркваса да толмача Гаврилка новокрещенова с това-рищи шти человек для того, будто ево улусных людей, для государевых же братцких людей переписать, при-ведчи в свои улусы, побил досмерти. Да после того как на Аргару посыланы служилые и промышленые люди Се-мейка Скороходов с товарищи 30 человек и вы сворова-ли же, и тех служилых и промышленых побили 18 чело-век … [Сборник документов … 1960: 56 (№32)].



Подобными сведениями наполнены все документы первой по-ловины XVII в.

В течение 1645–1648 гг. из Верхоленского острога совершаются один за другим военные походы, в размахе которых проявляется неуемная удаль. Казачьи атаманы Иван Курбатов, Алексей Беда-рев и Козьма Супунев не только водят отряды на эхэритов, була-гатов и готелов, улусы которых располагались между Леной и Ан-гарой, но и переправляются за Ангару, громя улусы булагатов, ашехабатов и хонгодоров [Сборник документов… 1960: 55–94 (№ 32, 35, 37, 38)].

Продвижение, главным образом, казачьих отрядов «за Байкал озеро» начинается в самом конце 1630-х годов и так же, как в Пред-байкалье, идет с двух сторон — из Якутска и Верхоленска по пра-вым притокам Лены, Верхней Ангаре и Баргузину, а из Енисейска по Ангаре и далее через Байкал. Стимулируют это продвижение опять же известия о богатстве забайкальской земли серебром, так же, как в 1620-х годах. К сожалению, размер статьи не позволяет подробно остановиться на описании этого движения, но о его стре-мительности и удивительной энергии участников можно составить представление уже по первым походам.

В 1638 г. из Якутска на юг отправляется с отрядом казачий ата-ман Максим Перфильев; поднимаясь вверх по Витиму, он собирает среди тунгусов сведения о забайкальских землях и народах. Рус-ские власти узнают от него о даурах, которые проживают в верхо-вьях Витима и Шилки, имеют скот, пашни и большое количество серебра [Сборник документов… 1960: 38 (№ 25)]. Затем уходит в 1644 г. из Енисейска отряд казачьего атамана Ивана Колесникова. В 1645 г. он достигает Байкала и по северо-западному берегу дохо-дит до Приольхонья. Здесь он зимует и летом 1646 г. доходит до Верхней Ангары, где ставит новый острог (Верхнеангарский). На побережье Байкала он собирает ясак с тунгусов камчагиров, выдерживает несколько их нападений и захватывает в плен княз-цов Котегу и Мукотея [ДАИ, 1848, III: 69–70, (№ 15)]. Они и объяс-няют ему путь в Забайкалье и далее в монгольские земли к Цэцэн-хану, и Колесников отправляет казачьего десятника Москвитина с несколькими людьми в Монголию. Москвитин спускается по Бар-



гузину, доходит до Еравнинских озер, по Уде достигает Селенги, поднимается по ней немного вверх и затем степью добирается до табангутского князца Турухая табунана, а затем и до Цэцэн-хана [Сборник документов по 1960: 112–117 (№ 42)].

И мунгальский царь Чичин [Цецен-хан. — Л.П.] ве-лел их служылых людей вести к себе, а идучи им велел видя юрту свою перед нею кланятися и садитца на ко-ленях.

И служилые люди милостию небесного царя и памя-туя ево государево и великого князя Алексея Михайло-вича всея Русии крестное целование и милость не бояся его мунгальского царя слова к нему не пошли и государе-ва жалования ему посылки не дали [Там же: 116].

Итак, несколько казаков во главе с десятником Москвитиным, находясь во владениях Цецен-хана, отказываются выполнить при-нятый при ставке традиционный ритуал, символизирующий по-клонение и покорность монгольскому хану, видя в нем оскорб-ление христианской веры и нарушение присяги российскому государю. Это один из ярких примеров, раскрывающих основы менталитета казаков — бесстрашие, внутренняя гордость, глубин-ное ощущение своей православной сущности. Важно отметить, что, несмотря на столь дерзкое поведение, Москвитин с товарища-ми были приняты при ставке, хотя из документов не вполне ясно удостоились ли они приема самого Цецен-хана, но

… велел мунгальский царь Чичин … [их] кормить до-вольно … и велел их от себя проводить ко князю Туро-каю табунату с честию бережно [Там же].

Однако освоение русскими Забайкалья в целом, как уже отме-чал Е.М. Залкинд, носило несколько иной характер, чем Предбай-калья [Залкинд 1958: 54]. Он был обусловлен, с одной стороны, на-личием в этом регионе множества небольших разноэтничных групп населения, вытесненных на периферию степного региона



в результате распада Монгольской империи и не оказавших орга-низованного сопротивления русским. С другой стороны, присут-ствие здесь таких крупных этносов, как табангуты и хоринцы, а также близкое соседство с сильными северомонгольскими кня-жествами Тушету-хана и Цэцэн-хана заставляло русских действо-вать с большей осмотрительностью. Однако часто военные столк-новения носили достаточно напряженный характер. Так, в 1644 г. казак Енисейского острога в чине сына боярского Иван Похабов с отрядом численностью 100 человек продвигается через Байкал и вверх по Селенге. В своем донесении в острог сообщал:

… и бои с ыноземцы у нас, холопей твоих по тем рекам и на Байкале озере были многие, и на тех боях мы, холо-пи твои, многих людей били и ясырю у них имали женок и робят больше 70 человек, и под твою государеву высо-кую руку тех людей привести и чтоб они тебе, государь, ясак с себя давали … мочи столько не стало, потому что люди многие и конны, а живут в скопе и от рек от-кочевали [Сборник документов … 1969: 134 (№ 47)].

Однако этот погром большого табангутского улуса вызвал серь-езные политические осложнения. Князец Турухай, узнав об этом событии, задержал находящихся у него казаков из отряда Москви-тина и объявил Ивану Похабову, что убьет их, если тот не отпустит весь захваченный ясырь. Условие пришлось выполнить и отпра-виться к князцу за пленными. В своей челобитной, направленной в Сибирский приказ на имя Алексея Михайловича, он подробно описал этот поход:

И я, холоп твой с служилыми людьми 14 человек хо-дил к Табунаю на лыжах, шел 15 дней и под того Якунку и товарищей его тот ясырь и соболи отдал … И ходил я, холоп твой, к мунгальскому царю к Цысану [Цецен-хану — Л.П.] для проведования серебряной руды Китай-ского государства, а ехал я, холоп твой, до царя Цыца-на 2 месяца и поднес ему царю в подарок 2 сорока соболей



да 5 аршин сукна аглинского красного да сукна карма-зину вишневого … А про серебряную руду царь Цысан сказал мне, холопу твоему, серебряные де руды у него нет, а в Китайское государство меня, холопа твоего не пропустил [Там же].

Этот рассказ Ивана Похабова дает ясное представление и о ха-рактере самой военной службы в Сибири, в частности в Байкаль-ском регионе, и об основных чертах менталитета казаков. Две не-дели зимой на лыжах, чтобы выручить товарищей, а потом еще два месяца пути в ставку монгольского хана для выяснения наличия серебряной руды в Китае. Поиски серебра были одной из задач, ко-торую Московское правительство ставило перед служилыми людь-ми во всей Сибири. Сведения о наличии серебра в «Брацкой зем-лице» поступали в Енисейский острог еще до того, как отряды служилых людей достигли ее, но здесь выяснилось, что серебро «браты» покупают у монголов, к которым оно поступает из Китая. Именно стремление выполнить государственную задачу гнало ка-заков к Цецен-хану, причем, судя по затраченному времени, они проделали этот путь на лыжах и готовы были идти дальше в Китай, что свидетельствует о необычайной устремленности в достижении поставленной цели. Хотя не следует забывать, что здесь присут-ствовала и личная заинтересованность: за хорошую службу пола-галось поощрение.

В Забайкалье непосредственно с казаками связаны наиболее значимые события в истории региона второй половины XVII — начала XVIII в. Это прежде всего завоевание Даурии и оборона Албазина, а также победа над объединенным войском монголов и табангутов в 1687–168 гг., победоносное сражение с войсками монгольского Очирой-хана, заключение мира с правительством маньчжурского Китая и установление русско-китайской границы6.

6 Кроме того, за вторую половину XVII в. казаками в Забайкалье было возве-

дено восемь острогов: Албазинский (1650, 1665), Нерчинский (1653, Шилкинский

(1653), Иргенский (1653), Телембинский (1658), Селенгинский (1665), Удинский

(1665), Аргунский (1681).



В марте 1649 г. якутскому воеводе Дмитрию Франценбекову по-ступает челобитная от Ерофея Хабарова об организации похода в Даурскую землю, охватывающую восточное Забайкалье и запад-ное Приамурье, известия о которой были получены несколько ра-нее. Сведения эти поражали воображение: земли богаты пашнями, сенокосными и охотничьими угодьями, имеется серебро, а насе-ляющий их народ дагуры занимаются земледелием, бортни чеством, разводят лошадей. Перед Хабаровым были поставлены очень ши-рокие задачи — приведение «под государеву высокую руку» дагу-ров, тунгусов и других «неясашных людей».

… и на Государя с них ясак имати, соболи и шубы со-больи, и ожерелья, и пластины собольи, и наполники собольи, и лисицы черные и чернобурые и бурые и черно-черевые и красные, и шубы горностальи, и бобры, и выд-ры ... и иными какими зверьми, или узорчными товары, что у них в земле есть, золото, или серебро, или камки или каменье дорогие … и ис них имать скотом, по их изможенью, а затем бы они не роздумывали, что для своей ясачной звериной скудости, им не быть под Госу-даревой высокою рукою … [АИ 1842, IV: № 31].

Столь жестких Наказных памятей ни ранее, ни потом не было. Здесь явно отражено стремление России как можно быстрее предъявить свои права на эти земли, что связано с уже вполне реально ощущаемой угрозой со стороны маньчжурского Китая, правительство которого давно раздражало появление российских вооруженных сил в Забайкалье.

Поход Хабарова проходил в сложной обстановке. Сначала не-сколько дагурских князцов со своими людьми покинули свои зем-ли и «города», откочевав под покровительство Цинской династии. Ерофей Хабаров посылает к ним служилых людей с предложением принять русское подданство, но это не принесло результатов. За-тем дагурские князцы предприняли попытку объединиться, и в те-чение 1650–1651 гг. отряд Хабарова отражает их постоянные напа-дения. Однако дагуры понесли поражение, а русские погромили



многие их улусы. В 1651г. они вынуждены были заплатить Хабаро-ву ясак в количестве «четыре сорока шесть соболей» [АИ 1842, IV: № 31]. От пленных дауров постоянно поступали сведения об угрозе со стороны маньчжурского Богдыхана (Императора). Так, пойман-ные при нападении на улус князца Емарды «языки»:

… сказывали, что де где будет Русские люди в Даурской земли город поставят, и Богдойский де царь хочет по-слать нынешние зимы своих Даурских многих людей тысяч с сорок и больше с огненным боем и с пушки [Там же].

Таким образом, в начале 50-х годов XVII в. определяется стол-кновение геополитических интересов двух крупнейших государств Евразии Нового времени. Интересно отметить, что в начале мань-чжуры стремятся остановить русских силами самих дагуров. Одна-ко их поражения и успешное продвижение казаков и русских по Амуру заставили Цинское правительство начать военные дей-ствия. Впервые они появляются на Амуре в 1652 г., а в 1659 г. ата-ман Артемий Филиппов сообщает в Енисейский острог, что в июне месяце несколько ниже устья Шилки:

… пришли на них Богдойские люди с великим войском на сороке на семи бусах (больших долбленых лодках — Л.П.), с большим огненным нарядом, с пушками и мелким ору-жьем, и на де Амурских служилых людей напустили, и из пушек с судов их сбили, и государеву ясачную соболиную казну прежнего сбору приказного человека Онофрея Сте-фанова с товарыщи отбили … восемьдесят семь сороков в шубах и лисицах красных … и приказного человека Онофрия Стефанова да служилых людей двести сем-десят человек на том бою убили (всего в отряде Филип-пова было 497 чел. — Л.П.) [АИ 1851, IV: № 64].

Периодические столкновения с императорскими войсками продолжались вплоть до заключения Нерчинского договора 1689 г.



между Россией и Китаем. Самым крупным российским укреп-ленным пунктом в Даурии был Албазинский острог, гарнизон которого состоял исключительно из казаков. В течение 1960–1970-х годов население вокруг острога быстро росло. Сюда на вольные и пло дородные земли отовсюду стекались крестьяне, промышленники и другой люд. В 1672 г. в Албазин для управле-ния острогом был направлен представитель власти — приказчик, а через десять лет было основано Албазинское воеводство, вклю-чившее в себя территорию Приамурья от слияния рек Аргуни и Шилки до устья реки Зеи [Артемьев 1999]. В июне 1865 г. острог был осажден, а затем и атакован маньчжурскими отрядами. В ре-зультате штурма крепость была разрушена, после переговоров гарнизон острога от ступил в Нерчинск. Заново отстроенный и укрепленный по всем правилам фортификации Албазин в 1686 г. вновь был осажден восьмитысячным войском маньчжур. Гарнизон Албазина на тот момент насчитывал не более 800 каза-ков. 7 июля 1686 г. на Амуре у Албазина появился Цинский флот; началась высадка войск на берег. Воевода Толбузин решил поме-шать ей и послал часть своих сил на вылазку, которой руководил Афанасий Бейтон. Атака казаков, поддержанная артиллерийски-ми залпами с крепостных валов, внесла расстройство среди вы-саживавшихся войск. Затем после довал непрерывный артилле-рийский обстрел, а через неделю Цинские войска устроили общий штурм, однако албазинцы не только отбили приступ, но и сами сделали вылазку, дойдя до вражеского лагеря у речного берега [Александров 1984: 144–154].

Осада Албазина длилась пять месяцев, и в течение этого време-ни казаки устраивали постоянные вылазки, нанося маньчжурам серьезный ущерб. К осени среди защитников Албазина началась эпидемия цинги, погибло несколько десятков человек, но гарнизон не сдавался. В сентябре маньчжуры предприняли масштабный штурм, но казаки успешно отбили неприятеля. В октябре после-довал новый штурм, но казаки снова выстояли. К декабрю в Алба-зине оставалось в живых всего 150 казаков, из которых только 45 могли нести караульные службу, остальные «оцынжали» и лежали больными. Но взять Албазин Цинским войскам не удалось, они по-



несли большие потери, которые по приблизительным подсчетам оценивались в 2,5 тыс. чел. [Мелихов 1974: 175–184].

Оборона Албазина вошла в историю как пример безграничного мужества и стойкости казаков, но к этой оценке следует еще при-бавить свойственное им непринятие самой мысли о поражении, о сдачи в плен неприятелю, высокое чувство долга. Как гласит по-словица, Казачья смелость порушит любую крепость.

В конце 70-х годов подстрекаемые Цинским Китаем монголы и табангуты начинают совершать постоянные нападения на за-байкальские остроги, окружающие их крестьянские поселения и кочевья «ясачных иноземцев», отгонять скот и табуны лошадей. В ответ служилые люди, главным образом казаки Нерчинского и Селенгинского острогов, стараются предотвратить эти набеги, в чем им начинает помогать коренное население края [Залкинд 1958: 64]. В августе 1684 г. монгольский отряд численностью около 50 чел. появляется под Тункинским острогом [Сборник докумен-тов… 1960: 285, (№ 88)]. В сентябре 1684 г. на Китое и Белой по-явился небольшой отряд монголов, которые приехали, как они объясняли, навестить своих родственников, но на деле они скупа-ли пушнину, а где было возможно отгоняли и скот [СПбФ АРАН. Ф. 21. Оп. 4. Д. 20, Л. 78].

В 1687 г. начались серьезные военные нападения на Забайкалье. Конные отряды Очирой Сайн-хана осадили Селенгинск и двину-лись к Верхнеудинску. Но когда разнесся слух о нападении на Се-ленгинск, рассредоточенные в регионе казаки и стрельцы двину-лись на помощь осажденному городу. Во время осады в Селенгинске была одна рота стрельцов (98 чел.), 137 казаков, 49 мещан и купцов, 10 подьячих, всего 294 чел. Возглавил оборону Селенгинска быв-ший гетман малороссийский Демьян Многогрешный, сосланный в Сибирь по обвинению в измене Москве. В остроге находился и его сын Иван, сражавшийся вместе с отцом. Так же, как и при осаде Албазиным, казаки во главе с гетманом сделали вылазку, наголову разбив монголов в долине недалеко от Селенгинска. Далее последо-вало еще несколько сражений, в которых, несмотря на значитель-ный численный перевес, монголы потерпели поражение и не смогли взять ни одного острога, отступив в свои земли [Васильев 1916:



189–191]. Правительство Российской империи, обеспокоенное по-ложением дел в Забайкалье, отправило сюда посольство во главе с великим и полномочным послом России Федором Алексеевичем Головиным, для дипломатических переговоров с монгольскими правителями. Головина сопровождали 1400 казаков и 200 стрельцов [Васильев 1916: 324].

В 1688 г. полк Ф.А. Головина фактически был окружен под Се-ленгинском крупными силами Очирой Саин-хана (Тушету-хан), правителя одного из крупнейших княжеств Северной Монголии, с которым выступило еще шесть монгольских тайшей и табангуты [Шастина 1958: 131, 140–141]. Полк Головина был вынужден при-нять бой и, несмотря на значительное численное превосходство сил противника, заставил монголов отступить [Там же]. В это вре-мя по всем острогам Предбайкалья и Забайкалья русские власти набирают казачьи отряды и ополчение из «брацких» людей.

Победа этих объединенных сил над монголами создала предпо-сылки для заключения мира между Россией и Китаем. Заключение в 1727 г. действительным статским советником графом Саввой Владиславичем Рагузинским Буринского договора с Китаем и его ратификация в 1629 г. определили границы между этими государ-ствами и юридически закрепили Байкальский регион в составе России. Это привело к полной стабилизации этнополитической си-туации в Забайкалье, бурному развитию хозяйственного освоения края и зарождению центростремительных процессов в среде как коренного населения, так и казачества. Важной внешней составляю-щей в процессе консолидации забайкальского казачества явилось решение графа Рагузинского привлечь для охраны государствен-ной границы тунгусов и «брацких» народов, поручив казакам только функции контроля. Сначала были созданы иррегулярные подразделения, так называемые караулы, в обязанности которых входила охрана границы в связи с участившимися нарушениями ее с территории Монголии.

Линия границы между Российской и Китайской империями пролегла от Кяхты на восток до истоков реки Аргунь и на запад до Большого Саянского хребта. На всем ее протяжении были уста-новлены 74 пограничные знака («маяки»), пространства между ко-



торыми охранялись этими караулами. Для несения караульной службы Рагузинский привлекает почти все крупные родовые под-разделения «брацких» народов и тунгусов, оказавшихся на этот момент в Забайкалье.

Реестр этих караулов был внесен в официальные Разменные письма «О разводе, по силе Буринского договора, между Россий-ским и Китайским Государствами границы», утвержденным осо-бым постановлением Иркутской и Енисейской Военными Канце-ляриями [ПСЗ. 1830. III: № 5180, 5189]. Все члены караулов были освобождены от уплаты ясака, но должны были обеспечить себя лошадьми и вооружением. И буряты, и тунгусы достаточно охотно приняли на себя караульную службу, так как не испытывали осо-бого недостатка ни в лошадях, ни в оружии, но были избавлены от ясака.

В это время сами казаки получают относительную передышку в несении службы. К 30-м годам XVIII в. численность казаков в За-байкалье равнялась приблизительно 3000 чел., которые в этот пе-риод были господствующим сословием в регионе [Васильев 1916: 11, 324]. Именно этот контингент заложил основу формирования особого субэтноса забайкальских казаков, обладающего особым характером менталитета и стереотипов поведения, сложившихся в сложной исторической ситуации покорения и освоения Байкаль-ского региона.

Архивные источники

Санкт-Петербургский филиал архива Российской академии наук. Ф. 21,

«Портфели Миллера».

Библиография

Александров В.А. Россия на дальневосточных рубежах (вторая половина

XVII в.). Хабаровск: Хабаровское книжное издательство, 1984. 240 с.

Артемьев А.Р. Города и остроги Забайкалья и Приамурья во второй по-

ловине XVII–XVIII вв. Владивосток: Приморский полиграфический

комбинат, 1999. 335 с.

Бродников А.А. Енисейск против Красноярска: из истории борьбы гарни-

зонов за ясачные территории в XVII в. // Сибирь в XVII–XX веках:

Проблемы политической и социальной истории: Бахрушинские чте-

ния 1999–2000 гг. Новосибирск, 2002. С. 19–30.



Васильев А.П. Забайкальские казаки. Исторический очерк. В 3 т. Чита:

[Б.и.], 1916–1918.

Голобуцкий В.А. Запорожское казачество. Киев: Государственное изда-

тельство политической литературы УССР, 1957. 462 с.

Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера земли. Л.: Гидрометиздат, 1990. 526 с.

Гумилев Л.Н. География этноса в исторический период. Л.: Наука, 1990 а.

278 с.

Гумилев Л.Н. От Руси до России. СПб.: Юна, 1992. 268 с.

Долгих Б.О. Некоторые данные к истории образования бурятского наро-

да // СЭ. 1953. № 1. С. 38–63.

Долгих Б.О. Родовой и племенной состав народов Сибири в XVII в. М.: Нау-

ка, 1960. 622 с. (Тр. ИЭ АН СССР, Новая серия. Т. LV.)

Ключевский В.О. Русская история. Полный курс лекций в трех книгах. М.:

издательство, 1997. Книга первая. 573 с.

Кортунов А.И. Особенности зачисление башкир в состав Яицкого (Ураль-

ского) и оренбургского казачьих войск (XVIII–XIX вв.) // Вестник

Пермского университета. История. 2013. Вып. 1 (21). С. 127–130.

Мелихов Г.В. Маньчжуры на Северо-Востоке (XVII в.). М.: Наука, 1974. 248 с.

Миллер Г.Ф. История Сибири. М.: Восточная литература, 2000. Т. 2. 795 с.


Нимаев Д.Д. Проблемы этногенеза бурят. Новосибирск: Наука, 1988. 169 с.

Новосельский А.А. Борьба Московского государства с татарами в первой

половине XVII в. М.; Л.: АН СССР, 1948. 452 с.

Окладников А.П. Очерки из истории западных бурят-монглдов (XVII–

XVIII вв.). Л.: Соцэкгиз, 1937. 428 с.

Патканов С. Статистические данные, показывающие Племенной состав

Населения Сибири, язык и роды инородцев (на основании специаль-

ной разработки материалов переписи 1897 г.) Иркутская губ., Забай-

кальская, Якутская, Приморская обл. и о. Сахалин. СПб.: Типография

«Буссель», 1912. Т. III. С. 434–999.

Платонов С.Ф. Полный курс лекций по русской истории. СПб.: издатель-

ство, 1997. 542 с.

Преображенский А.А. Урал и Западная Сибирь в конце XVI — начале

XVIII в. М.: Наука, 1972. 392 с.

Ригельман А.И. Повествование о донских козаках, отколь и когда они

начало свое имеют, и в какое время и из каких людей на Дону посе-

лились, какие их были дела и чем прославились и проч., собранная

с составленная из многих вернейших российских и иностранных исто-

риев, летописей, древних дворцовых записок и из журнала Петра



Великого, через труды инженер-генерал-майора Александра Ригель-

мана, 1778 года. М.: Издание Императорского Общества Истории

и Древностей Российских. Университетская типография, 1846. 191 с.

де Рубрук Гильом. Путешествия в восточные страны Вильгельма де Рубрук

в лето Благости 1253 // Путешествия в восточные страны Плано Кар-

пини и Рубрука. М.: Изд-во географической литературы, 1957. С. 87–194.

Румянцев Г.Н. Происхождение хори-бурят. Улан-Удэ: Бурятское книжное

издательство, 1962. 286 с.

Савельев Е.П. Типы донских казаков и особенности их говора. Новочер-

касск: [Б.и.], 1908. 15 с.

Сагнаева С.К. Казаки // Народы России. Энциклопедия / Глав. ред.

В.А. Тишков. М.: Большая Российская Энциклопедия, 1994. С. 169–174.

Скрынников Р.Г. Сибирская экспедиция Ермака. Новосибирск: Наука,

1982. 254 с.

Трубецкой Н.С. Наследие Чингисхана. М.: Аграф, 1999. 554 с.

Шастина Н.П. Русско-монгольские посольские отношения века. М.: Из-

дательство восточной литературы, 1958. 175 с.

Интернет источники:

http://www.bumbinorn.ru/history_articles/1165134584/kalmyki_v_sostave_

donskogo_kazachestva_48654 — Калмыки в составе Донского казаче-

ства.

http://www.aif.ru/dontknows/infographics/perepis_naseleniya_rossiyskoy_

imperii_1897_goda_infografi ka — Перепись населения Российской им-

перии 1897 года.

https://www.proza.ru/2013/10/19/1192 — Владимир Бахмутов Краснояр-

ский, 2013 — Роковой жребий Якова Хрипунова.


В.И. Дьяченко

«БОЛЬШАЯ РУССКАЯ ДОРОГА» — ТЕРРИТОРИЯЭТНОКУЛЬТУРНОГО ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ

НА ТАЙМЫРЕ

В статье на основе литературных и архивных источников рассматривается роль Хатангского

тракта в культурно-историческом контексте Таймырского полуострова, самого северного на

территории Евразийского пространства. В работе исследуются исторические предпосылки

возникновения «Большой русской дороги», этнический состав арктических обитателей мно-

гочисленных станков, тянущихся от одной из крупнейших сибирских рек, Енисея, через

реки Хатангу и Анабар к другой великой реке — Лене. Коренные жители этих станков при-

няли непосредственное участие в формировании долганского народа.

Ключевые слова: история Таймыра, социальные отношения, этнокультурные процессы,

тунгусы, якуты, русские старожилы, долганы.

V.I. Diachenko

«THE GREAT RUSSIAN WAY» — THE TERRITORY OF ETHNO-CULTURAL INTERACTION

ON THE TAIMYR PENINSULA

In article on the basis of literary and archival sources examines the role of the Khatanga tract in

cultural and historical context of the Taimyr Peninsula — the northernmost in the territory of the

Eurasian space. Th is paper investigates the historical background of the emergence of “Great

Russian road,” the ethnic composition of the inhabitants of the Arctic many of the halts, stretching

from one of the largest Siberian rivers — the Yenisei river through the rivers Khatanga and Anabar

to another great river, the Lena. Th e indigenous people of these halts took part in the formation of

the Dolgan people.

Keywords: history of Taimyr, social relations, ethno-cultural processes, Tungus, Yakut, Russian old-

timers, Dolgans.


73«Большая русская дорога»...

Сегодня выехал со станка Беленького…

Ехать весело, олени, хотя и умотанные за

зиму, по хорошо наезженной дороге тянут

быстро. Передвижение в этой тундре, ко-

нечно, никак не похоже на Илимпею, где

мало оленей, мало торгов, а горы, лес, глубо-

кие снега делают передвижение трудным.

Здесь же, наоборот: публика многооленная,

дорога — словно тракт, по которой день

и ночь двигаются русские и туземцы. Возят

ковчеги (балки). Станки частые, где есть

избы на русский манер.

Из дневника А.П. Лекаренко, 1927 г.

[КККМ. О/ф. 7626–110. Л. 123].

В настоящее время, в эпоху интенсивного развития авиации и использования спутниковой системы навигации, транспортное сообщение на Таймыре обеспечивается регулярными рейсами не-скольких летных кампаний. Пассажирские авиаперевозки между крайними точками Таймырского полуострова — Дудинкой и Ха-тангой — производятся еженедельно: один или два раза в зависи-мости от сезонной востребованности.

Грузовые сухопутные перевозки между Дудинкой и редкими поселениями, находящимися в центре Таймыра, отделенными от административного центра бескрайними тундрами, реками и бес-численными озерами, возможны, как и прежде, исключительно в зимнее время, по так называемому «зимнику». Эта зимняя дорога имеет свою длинную, собственную историю.

На протяжении более трех столетий Таймыр с запада на северо-восток пересекал единственный путь, так называемый Хатангский тракт, по которому вначале служилые и торговые люди, а затем путешественники, исследователи, ученые продвигались вглубь арктических территорий в направлении Якутии. Здесь после про-никновения первых землепроходцев стали оседать их потомки, ко-торые смешивались с местными охотниками, оленеводами и рыбо-ловами.

Конечно, сравнение «Большой русской дороги» (так называли долганы Хатангский тракт) например, с главным, Сибирским трак-том, было бы не корректно из-за отдаленности и гораздо меньшей


74 В.И. Дьяченко

протяженности первого. Несоизмеримы и их роли в истории со-циально-экономического развития сибирского региона как части Российского государства. Однако Хатангский тракт навсегда оста-нется страницей в истории освоения Арктики, тем более что он сыграл, пожалуй, определяющую роль в формировании долганско-го народа.

На восток от Дудинки на многие сотни километров раскинулась огромная тундра. Она простирается далеко на север и северо-вос-ток, до побережья Ледовитого океана, и включает в себя бассейны многих рек: Пясины, Таймуры, Хатанги, Хеты и др.

Тундра изобилует огромным множеством больших и малых озер, в которых водятся многие ценные породы рыбы. Вдоль север-ной границы лесотундры тянется узкая полоса лесной раститель-ности, где местные кочевые народности (самоеды, тунгусы, долга-ны, якуты) издавна спасали себя и оленьи стада от снежных бурь. После прихода русских на север Енисейского бассейна от Дудинки до Хатанги и далее на восток происходило образование тысяче-километрового оленьего тракта, вдоль которого почти до середи-ны прошлого столетия стояли станки («станок» происходит от «стан» — стоянка, постой) и располагались зимние стойбища се-верных кочевников. Только летом, во время гнуса, они традици-онно откочевывали на север, но к наступлению зимы обязательно возвращались на свои зимние стоянки — в Затундру. Этим именем в литературе вслед за русскими, жившими в низовьях Енисея, на-зывали территорию современных Авамского и Хатангского райо-нов Таймыра, находившуюся к востоку от них за «Малой низовой тундрой», которой называлась местность у оз. Пясина [ГАКК. Ф. Р 769. Оп. 1. Д. 303. Л. 47–48].

История Хатангского тракта через первых землепроходцев тес-но связана с историей Русского (Российского) государства, при-соединившего к первой трети XVII в. Западную Сибирь.

Многочисленные поморские парусные суда — кочи –доставля-ли морем в первый заполярный город Западной Сибири Мангазею хлеб, другие продукты, а также различные товары. С использова-нием ямальского волока морской путь от Архангельска до Манга-зеи продолжался при благоприятных погодных условиях около



четырех с половиной недель, как это видно из донесения 1616 г. То-больского воеводы Куракина в Москву [Миллер 2000: 272]. Именно реки были первыми магистралями, по которым русские первопро-ходцы добирались до самых удаленных уголков Евразийского кон-тинента. Со временем через бассейны этих рек стали проходить тракты, сыгравшие огромную роль в дальнейшем освоении терри-тории Сибири.

В начале XVII в., опираясь на Мангазею, русские землепроходцы постепенно стали проникать все дальше и дальше на восток в пре-делы собственно Средне-Сибирской равнины. После основания при устье р. Турухан в 1609 г. города Туруханска этот населенный пункт с 1672 г. и до конца XIX столетия выступал в качестве главно-го административного центра всей Енисейско-Ленской области. Отсюда русские землепроходцы спускались вниз по Енисею до его устья и, поднимаясь вверх по правым притокам этой реки, через систему волоков они вскоре пришли на Пясину, Хатангу и Анабар.

С низовьев Енисея служилые люди поднимались вверх по его правому притоку, р. Дудинке, до Боганидского озера. Оттуда вверх по р. Вологочан (в настоящее время Болгохток) волоком они пере-валивали в другую р. Вологочан, впадающую в южную часть Пя-синского озера. Наименование речек «Вологочан» — это русское название «Волочан», от русского слова «волок». Разделены эти реч-ки низким заболоченным перевалом длиной около 1,5 км, который люди того времени преодолевали без труда. Из Пясинского озера они попадали в р. Пясину, а по ее правым притокам, рекам Дудыпте и Аваму, через несколько озер и непротяженных волоков перева-ливали уже в систему р. Хатанги — р. Хету. Левый ее приток, р. Во-лочанка, до сих пор сохранил свое первоначальное смысловое на-звание, так же как и станок, а затем населенный пункт — Волочанка (Волосянка).

Протяженность волока, соединяющего Пясинский и Хатанг-ский бассейны, составляет всего 2176 м, из которых 906 м прихо-дится на озера, 300 м — на болота и лишь 970 м — на низменную тундру [Урванцев 1969: 22–23]. По всей видимости, южно-таймыр-ский водный путь русские первопроходцы широко использовали в прежнее время, когда реки являлись путями сообщения, а «пере-



волакивание» судов и грузов через водоразделы из одной речной системы в другую было основным «скоростным» способом пере-движения по просторам Сибири.

Заселение низовьев Енисея усилилось в начале XVIII в., когда из-за исчезновения соболя и падения его промысла песец стал приобретать значение имеющего спрос товара и эквивалента де-нежной единицы на Туруханской ярмарке. Здесь туруханский пе-сец по своим качествам ценился дороже полярной лисицы, добы-той в других районах Сибири. «Песцы, белые волки, которых ловят на Енисее, славятся тем, что они значительно превосходят по величине всех тех, что происходят из других местностей, по-этому они всегда и выше по цене, чем те, что получаются с Оби и Лены. Им приписывают также лучшую и более толстую шерсть», — писал Г. Гмелин (цит. по [Ауэрбах 1929: 14]). Торговцы расчеты между собой производили на песца, и на него же перево-дили стоимость взятых сибирскими охотниками в долг продук-тов и товаров.

Так что с той поры, когда основные богатства таежной полосы Приенисейского края были исчерпаны, наступил момент для ис-пользования в промысловом значении тундры, где районы Хеты, Хатанги, Анабар славились изобилием песца.

Характер промысла песца требовал обустройства ловушками довольно протяженной территории, и устанавливали пасти на длительное время. Одновременно с этим повсеместно строились зимовья, где могли бы проживать промысловики и откуда, опира-ясь на них, охотники отправлялись на проверку своих охотничьих снарядов.

Зимовьем в Сибири служила небольшая бревенчатая построй-ка (рис. 1–2), которую охотники или рыболовы ставили в тайге и тунд ре, где не было постоянных жилых строений и населенных пунктов. Здесь по берегам рек, озер, северных морей они рыбачили и занимались охотничьим промыслом. Зимовьями также называли жилые и укрепленные строения, которые русские промышленники ставили в процессе своего продвижения по Сибири. Эти незамыс-ловатые постройки устраивали обычно в устьях рек и вблизи во-локов, между речными системами и возле переправ.



Рис. 1, 2. Зимовье в тундре [КККМ. Коробка № 180, нег. 007, 009]

На карте 1745 г., составленной на основании данных Великой Северной экспедиции, низовье Енисея было усеяно зимовьями (рис. 3). Так, по правому берегу до моря от Дудинки насчитывалось 38 зимовий и один магазин, по левому — 20, на берегу моря от мыса Северо-Восточного до устья Пясины включительно — 9, всего же 68 населенных пунктов [Ауэрбах 1929: 16]. В 1823 г. от Туруханска


Рис. 3. Карта зимовий в низовьях Енисея, вторая пол. XIX в.

(по: [Скалон 1960])



в северном направлении по берегам Енисея насчитывалось 43 зи-мовья, а на Таймыре и к северо-востоку от него, от Дудинки до р. Анабар, их стояло 77 [Степанов 1835: 190].

Из промысловых зимовий, построенных в низовьях Енисея (рис. 4) и на других реках Таймыра, многие постройки в конце XIX в. из-за упадка промысла в тундрах были заброшены и опусте-ли. Из 39 зимовий, стоявших до 1860 г. в низовьях Енисея и Енисей-ской губе, в конце столетия были обитаемы не более 12. В тундре от Енисея в направлении р. Анабар, к якутской границе, из почти 60 зимовий в середине XIX в. к концу столетия осталось не более 36 обитаемых [Латкин 1894: 590–591]. Правда, как мы увидим ниже, эти зимовья сохранились благодаря тому, что их продолжали ис-пользовать в качестве станков Хатангского тракта. В 1860 г., по дан-ным Кривошапкина, от той же Дудинки до р. Анабар насчитыва-лось 35 станков и зимовий, населенных от одного до пяти семейств [Кривошапкин 1865: 354].

Рис. 4. Зимовье на рыбалке в низовьях Енисея

[КККМ. Нег. № 7930-1-10-22].



На почтовых трактах зимовье часто включало в себя несколько жилых построек. Такие зимовья отстояли друг от друга на расстоя-нии 20–30 верст, и их обычно ставили на берегах или недалеко от водоемов.

Селение Дудинское, основанное в первой половине XVII столе-тия, располагалось в начале Енисейско-Хатангского водного пути. Ряд поселений существовал и на пути волоков между реками Пяси-ной и Хатангой. Об этом свидетельствуют развалины изб и посел-ков с обширными кладбищами, обнаруженных в 1930-е годы одной из экспедиций Главсевморпути при обследовании южно-таймыр-ского водного пути. Это явно говорит об оживленном движении и жизни здесь в прежнее время, когда этот путь являлся тем основ-ным, по которому шли русские землепроходцы с Енисея на Хатангу и далее на восток, где также было немало поселений [Урванцев 1969: 22–24].

В летнее время водные пути чередовались с сухопутными на-правлениями, а в зимнее время передвижение осуществлялось, естественно, наземным путем, по заснеженной тундре. Сообщение с жителями, обитающими в глубине Таймыра, по рекам Хета, Бога-нида и Хатанга на расстоянии 950 верст, считая от сел. Дудинки, было возможно исключительно зимним путем.

«Сообщение села Дудина с затундринскими мест-ностями производится исключительно зимним путем. В северные пределы края нет никаких дорог, и только благодаря отличному знанию туземцами своих болот, речушек и тундр и присущему им умению ориентиро-ваться в пути можно пробираться на оленях между инородческими стойбищами. Проезжая по тундрам, туземцы руководствуются направлением ветра, звездами и, главным образом, застругами. <…> При чрезвычайно развитой наблюдательности, туземцы отлично ориентируются в любой местности, руковод-ствуясь такими ничтожными признаками, как сбитая ветром кора изредка встретившегося деревца или по-мятая трава» [Рычков 1915: 1].



Местные жители, проживавшие по рекам Пясине и Дудыпте, нарту с пассажиром и легким багажом могли провезти на собаках или оленях. Для того чтобы проехать через весь полуостров с тяже-лым балком, в каком, например, передвигался «смотритель участка или член отдельного управления», жители зимовья или станка за-благовременно пригоняли и подготавливали оленей.

Священник Михаил Суслов, получив из Туруханского Отдель-ного Управления печатный бланк «на пароконную подводу за ука-занные прогоны», в феврале 1880 г. выехал из Туруханска «для обо-зрения церквей и приходов северной части благочиния». Его путь пролегал сначала вниз по Енисею до Дудинского урочища, а оттуда, в северо-восточном направлении через Авамскую и Большую тунд ру. Последний отрезок пути, до самой Хатангской церкви, пролегал по р. Хете, так что расстояние от Туруханска до Хатанги и обратно составило около 3000 верст. До Дудинки Суслов доби-рался на лошадях и оленях, а от Дудинки до Хатанги — на оленях, которые выставляли оленеводы «по предварительному приказа-нию в известных местах тундр». На станках он останавливался в чумах оленеводов, где «инородцы дожидают проезжего в казен-ных зимовьях, нарочно для того устроенных еще в давнее время». На обратном пути служитель церкви встретился с Хатангскими священником отцом Иакимом и псаломщиком, для которых на каждом станке подготавливали, не считая десяти оленей для соб-ственно оленеводов, 30 грузовых оленей для перевозки двух балков и нарт с грузом [Суслов 1880: рукопись].

От Дудинки до Авамскаго зимовья перевозки на оленях были возложены на авамских самоедов, а далее к Хатанге в них участво-вали вадеевские нганасаны, тунгусы, долганы и затундринские крестьяне. Проезд по арктическим тундрам в полосе тракта счи-тался не только трудным, но и опасным [Третьяков 1869: 520].

О стоимости проезда по тракту мы узнаем из путевого журнала священника М. Суслова, еще раз посетившего сел. Хатанга в 1883 г. От реки Хеты до села Дудинскаго он ехал через «якутские и само-едские кочевья», где за каждый прогон он платил до 30 руб., «а инде и без оных, но, обыкновенно, с моим хлебом-солью ямщикам (рублей на 15). Кроме сего, постройка балка и нарты с упряжью



обошлись в 45 руб., а всего употреблено на прогоны, экипаж и пу-тевые издержки 217 руб., не считая мою лодку, стоившую более 20 руб. и погибшую у села Дудинского» [Суслов 1883: рукопись].

Как уже упоминалось, передвижение из Дудинки до Хатанги было возможно только в зимнее время. Путешествие внутри балка, который со временем прошел определенную трансформацию в плане улучшения условий переезда, было притчей во языцех во многих письменных источниках. Первым путешественником, оце-нившим «удобства» балка и опубликовавшим свои впечатления о поездке в этой постройке, был А. Кастрен, который писал в 1846г.:

«16 ноября приехали в Дудинку несколько долган. Меня усадили (точнее, уложили. — В.Д.) в так называ-емый “балок” — сани, покрытые оленьими шкурами и похожие на продолговатый ящик. Мы оставили Ду-динку в 10 часов утра и, <…> проехав 60 верст, я вылез через узкое боковое отверстие из моего ящика. <…> Неприятность езды, лежа подобно трупу в узком и темном ящикe, заставила меня пересесть в простые сани, за что и был наказан отморозом ножных и руч-ных пальцев и некоторых частей лица. Открыв эту беду в следующем зимовье, я возвратился в мою тем-ницу, в которой пролежал всю остальную часть дня» [Кастрен 1999: 338–339].

Спустя двадцать лет ему вторил П. Третьяков:

«Экипаж, в котором ездят зимой в северных преде-лах края, называется “балок”. Это подобие ящика, опрокинутого на нарту. Впрочем, форма его скорее на-поминает погребальный склеп. Экипаж этот, вызван-ный нуждою, устраивается следующим образом: на бе-говые, несколько загнутые с одного конца полозья, утверждаются в сделанные сквозные отверстия бере-зовые, заостренные книзу копылья. <…> Они при-крепляются к полозьям сыромятными ремнями; сверху копылья скрепляются связками и брусками. Спереди



от одного полоза к другому идет прикрепленная дуга из черемухового дерева, называемая “бараном”, вещь для езды очень важная потому, что дуга не только не дает полозьям врезываться в заструги, но также от-водит от них экипаж. С боков от одного бруска до дру-гого прикрепляются три дуги, на которые и натягива-ются оленьи шкуры, обшиваемые сверху холстом. Сбоку устраивается небольшое отверстие, посред-ством которого можно влезать в балок; отверстие это закрывается маленькой дверью.

Лица, отпра ляющееся в северные пределы края, поч-ти буквально погребаются на 5 или на 6 недель в этом душном подвижном склепе; но отрешаясь от внешнего мира и обрекая себя на мучительную лежанку, человек, через эти жертвы достигает главного — сохранения себя от ужасных пург и жестоких морозов. Если при этом будет иметь на себе песцовую шубу, а на ногах меховые штаны с такими же чулками и сотурами, но что всего важнее — песцовое одеяло с кулем для ног. С пренебрежением этих условий путешественник, от-правившийся зимой за Полярный круг к северным преде-лам, может поплатиться не только здоровьем, но са-мою жизнью» [Третьяков 1869: 521].

Деревянный каркас балка, покрытый сначала сшитыми из цель-ных оленьих шкур покрышками, затем — брезентом или паруси-ной, появился в тундровых районах Западной и Средней Сибири, очевидно, одновременно с русскими торговцами или купцами. Возможно, сначала они использовали балок для перевозки раз-личных грузов (продукты питания, свечи, бумагу и т.п.), но со вре-менем он был приспособлен для перевозки людей (чиновников, священников, представителей краевой администрации, путеше-ственников). В первоначальный период балок устраивали очень низким: в нем можно было ехать только в лежачем положении. Та-кой балок довольно легко могли везти 2–4 оленя. Определенное впечатление о его вместимости дает фотография балка для пере-



возки сибирских переселенцев, сделанная в Иркутске 1890-х годах. Правда, эта деревянная постройка поставлена на сани, запряжен-ные лошадью (рис. 5), которую в тундре заменили домашние олени (рис. 6).

Рис. 5. Отправка переселенцев к месту постоянного жительства.

Фото неизвестного автора 1890-е годы

Рис. 6. Балок в попигайской тундре. Фото автора



«После продолжительного путешествия путеше-ственник, утомленный лежанкой в душном балке, про-зябший, как говорится, до костей, с одуревшей головой, с томительным и каким-то болезненно-раздражи-тельным нетерпением ожидает приезда к зимовью. На-конец, передок балка поднимается кверху иногда столь круто, что путешественник со страхом хватается окоченелыми руками за балочные дуги; это означает, что экипаж поднимается на бугор, а вот и само зи-мовье. Крошечная дверка балка уже открыта, и в ней болтаются ноги завязшего путешественника; заворо-тившаяся камлея препятствует ему вылезть; путе-шественник задыхается и только, наконец, при посто-ронней помощи выходит на свет Божий» [Третьяков 1869: 520].

«Балок с тяжестью 9–14 пудов везут довольно легко два, три оленя. По открытым тундрам, поверхность коих от значительных заструг кажется как бы изры-той, езда чрезвычайно несносна. Тут балок, скользя и изгибаясь как эластичный, мечется из одной стороны в другую и, срываясь с заструг, падает со всего размаха. Эти жестокие толчки и сотрясения до того разбива-ют голову путешественника, что он чувствует себя как бы одурелым, а выйдя из балка, начинает шататься подобно пьяному. Но что всего более неприятно, так это чувство опасения опрокинуться. При каждом силь-ном раскате и ударе балка невольно представляется, что вот отлетит или переломится полоз, что слу-чается нередко, а потому при балке всегда находятся запасные полозья и ремни» [Третьяков 1869: 521].

Заструги были бедой путешественника во время езды по твер-дому насту в тундре, но и спасительным средством, так как помога-ли оленеводам, их перевозчикам, ориентироваться в бескрайних просторах белого безмолвия. Заструги — это слои снега, которые



образуются от постоянно дующих в одну сторону ветров. В откры-тых тундрах они всегда располагаются с юга на север, как гряды волн. Несмотря на то что эти заструги временами и заносятся ве-трами, дующими в других направлениях, но при первом же южном ветре они возникают снова, становятся выше и крепче. Форма за-струг бывает разнообразной, однако к тому концу, который обра-щен к северу, они почти всегда загибаются крючком. В больших открытых тундрах оленеводы передвигаются, принимая во внима-ние их направление. Северные кочевники по опыту знают, под ка-ким углом нужно пересекать большие и маленькие слои снега при направлении к известному пункту, и никогда не ошибаются. Часто случалось, что изменение направления ветра заносило предыду-щую застругу, но опытный глаз оленевода сразу обнаруживал раз-личие: он осторожно отгребал свежий снег и по углу, образованно-му новым слоем снега над старым, проверял направление своего пути [Третьяков 1869: 522].

К. Рычков, путешествовавший из Дудинки в Хатангу, находился в балке, в котором была установлена маленькая железная печка. Ее приходилось топить постоянно, причем, как писал автор, «в верх-ней половине балка температура достигала 30–35°, снизу же и с бо-ков стоял отчаянный холод». Его переезд от Норильских озер до Введенского зимовья был особенно утомителен. Как писал ав-тор, целых 50 часов ему пришлось лежать в душном балке [Рычков 1915: 2].

К 1920-м годам размер балка на Таймыре стал значительно боль-ше: это уже была почти что комната, поставленная на нарты. Так, художник А.П. Лекаренко, пробиравшийся с регистраторами Туру-ханской переписи в 1926–1927 гг. на Таймыр из Эвенкии, отмечал в своем дневнике:

«Нарты и запряжка здесь иного порядка, чем в Илим-пеи. Санки низенькие, не выше четверти, на толстых копыльях. Грузят пудов 20, запрягают оленей 4 штуки. Чумом шестовым здесь не ходят, а есть целые соору-жения называемые “нартенный чум” (балок. — В.Д.). На такой же широкой низенькой санке, вроде избы, дли-



ной аршин 8–9 (около 6 м), шириной 3–4 аршина (чуть больше 2,5 м) и высотой до 2½ аршин (1,75 см). Внутри обивается какой-нибудь цветастой материей, затем идет за ней обшивка из постели оленьей и снаружи обивается холстом. Внутри — железная печь. Тянут такой ковчег четверка оленей. Во время хода лишняя публика выгружается, чтобы облегчить тяжести, только разрешается ребятишкам. Хотя в пути и ино-гда заглядывают взрослые отогреть руки, покурить в тепле. Такие ковчеги, конечно, возможны только в этих краях, тундрах, где нет почти леса, ровная по-верхность. И частые сильные пурги, которые настоль-ко сильны, что другой раз нет возможности ставить шестовой чум. Нартенные чумы здесь вошли в моду и, нужно сказать, в очень большую. Почти у каждого мало-мальски зажиточного имеется несколько таких орясин. Есть и маленькие, так называемые балки, ко-торые, конечно, дешевле, но для инородца семейного он не подходящий. Полагаю, развили эту нартенную чумную любовь торги, которых здесь хоть отбавляй» [КККМ. О/ф. 7626–110. Л. 115].

Первые сведения о Хатангском тракте, о зимовьях и станках, че-рез которые он пролегал, опубликованные в научной литературе, связаны с именами красноярского краеведа М. Кривошапкина [Кривошапкин 1865], священника М. Суслова [1880 и 1883, 1908], и политического ссыльного, этнографа К. Рычкова [Рычков 1914]. Многие данные экономического и статистического характера были представлены в работе Л.Н. Добровой-Ядринцевой [Доброва-Ядринцева 1925], а также в данных Приполярной переписи 1926–1927 гг. [Туруханская экспедиция 2005].

Михаил Кривошапкин в своем труде о Енисейском округе и его жителях приводит сведения о передвижении между станками на Таймыре, которые он почерпнул у П. Третьякова. Тот, в свою оче-редь, собрал их, будучи заседателем, «после личного обозрения им края» [Кривошапкин 1865: 355]. Есть среди них и первые упомина-



ния о зимовьях, отстоящих от села Дудинского до якутской грани-цы, через которые тянулся Хатангский тракт.

Священник Михаил Суслов с миссионерской целью трижды провел нелегкие путешествия на оленях через весь Таймыр. Пер-вый раз он отправился в путешествие весной 1880 г., посетив селе-ние Хатанга, а в сентябре 1882 — феврале 1883 г. предпринял тяже-лейший поход, едва не закончившийся его смертью, на озеро Ессей. Кроме того, в 1908 г. он присоединился на одном из станков к М. Рычкову, который ехал в селение Хатанга. Его путевые замет-ки — бесценный материал о жизни коренного населения севера Туруханского края. Помимо всего прочего, священник тщательно вел поминутный хронометраж своего пребывания в тайге и тундре во время поездки на озеро Ессей.

Политический ссыльный, ставший на Таймыре этнографом, Константин Рычков весной 1908 г. также предпринял поездку из Дудинки в Хатангу и обратно, причем его путешествие осуществ-лялось в то время, когда на Таймыре свирепствовала эпидемия оспы, унося жизни целых стойбищ, расположенных по тракту. В своих заметках он оставил интересные данные о разнообразии этнического состава коренного населения, проживавшего на стан-ках тракта, и экономическом положении его жителей.

Но, несомненно, наиболее подробные статистические сведения о «Большой русской дороге» имеются в опубликованных сравни-тельно недавно материалах Приполярной переписи Туруханской экспедиции 1926–1927 гг. [Туруханская экспедиция 2005]. В этих материалах имеются сведения о большей части станков и стойбищ тракта от Дудинки на северо-восток, включая село Хатангское. Пе-репись коренного населения на XVII и IX участках (центральная часть тракта) проводил Б.О. Долгих, и в его переписных карточках имеется много ценных сведений и замечаний об этническом соста-ве жителей и межнациональном языке общения на тракте.

Само название «Хатангский тракт» ввели в отчет, а затем и лите-ратурный обиход Б.О. Долгих и другой переписчик — Г.Ф. Рихтер. Сами кочевники Затундры называли его «Улахан нючча суола» — «Большая русская дорога», хотя ничего похожего на дорогу в на-шем понимании, конечно, тракт не представлял. Это были просто



направления в бескрайних просторах тундры, по которым олене-воды кочевали, ориентируясь по знакомым местам или приметам. Передвижение из Дудинки, откуда начиналась «русская дорога», в Хатангу и далее в анабарскую тундру могло происходить только в снежное время года. С таянием снега сообщение между станками прекращалось, а оленеводы с семьями откочевывали на север, спасаясь с оленями от засилья появляющегося гнуса. Здесь в тунд-ре, на озерах они занимались рыбной ловлей и охотой на птицу, а в конце лета и начале осени — охотой на мигрирующего дикого оленя.

Как уже было сказано выше, тракт состоял из цепи станков (рис. 7). Только накатанный след от проехавших нарт и балков ука-зывал на то, что здесь проходил тракт. После первой же пурги все

Рис. 7. Карта станков Хатангского тракта (по: [Долгих 1963])



следы, естественно, заметались, и только опытный глаз оленевода мог найти нужное направление движения. Кочевники старались и после пурги придерживаться едва различимых старых следов, по-скольку по ним было легче бежать оленям: животные не провали-вались глубоко в снег, ступая по утоптанному снегу, по которому ранее пробегали ездовые олени. Поэтому в течение зимы эта до-рога своего местоположения не меняла, но каждый год новый про-ложенный маршрут (первопуток) не совпадал с прошлогодним.

На станках проживала далеко не самая многочисленная часть коренных жителей полуострова, а только те, которых назначал отбывать повинность по перевозкам людей и грузов их глава или хозяин. Остальные оленеводы кочевали по долинам рек, где зимой можно было пользоваться плавником, столь необходимым для обогрева жилища и приготовления пищи.

Жители Затундры — долганы, крестьяне Затундринского Об-щества, затундринские якуты и тунгусы — начинали свои пере-кочевки с зимних стоянок несколько позднее, чем самоеды, начи-ная с конца апреля, т.к. район их летних кочевок находился ближе к зимним стоянкам. Их движение на летние пастбища происходи-ло постепенно: сначала отправлялся глава семьи, а семья следова-ла спустя некоторое время. По пути к летним местам кочевания они проверяли в последний раз песцовые пасти, расположенные в 4–6 аргишах от линии зимних стоянок. В апреле-мае оленево-ды попутно охотились на мигрирующего дикого оленя. Их пере-кочевки в середине 1920-х годов происходили в следующих на-правлениях:

— тунгусы, кочевавшие у Норильского Камня, на летние паст-бища направлялись на р. Агапу (приток р. Пясина);

— долганы, кочующие у Норильского Камня и у Дудинки, рас-падались на две группы: одна часть двигалась на восток от Енисея в тундру, другая — на Гольчиху, к низовьям Енисея; жители стан-ков, начиная от Медвежьего Яра до станка Бархатово, продвига-лись к рекам Дудыпта, Пур, Агапа, Пясина;

— оленеводы, проживавшие между станками Пайтурма и Бай-каловский (Урядник), кочевали на р. Горбита, Лагата, Верхняя и Нижняя Таймыра;



— оленеводы, проживавшие на участке от станка Росомаший до станка Лабаз, направлялись на р. Боганиду;

— кочевники, пребывавшие в районе станка Урядник и сел. Ха-танга, также разделялись: часть продвигалась на реки Новую и Ба-лахну, другая — в восточном направлении;

— оленеводы, проживавшие от станка Хатанга к северо-восто-ку, направлялись на реки Блудную и Попигай [Доброва-Ядринцева 1925: 63].

Перекочевку с зимних стойбищ на летние осуществляли обита-тели всего чума с имуществом и оленьим стадом. Здесь у каждой семьи находилось привычное место, так что летом намечалась своя линия летних становищ, иногда носящих те же названия, что и зимние. Стада домашних оленей под присмотром пастухов пас-лись в прилегающих тундрах, причем несколько хозяев объеди-няли своих оленей в одно стадо: чем крупнее оно было, тем легче было управлять домашними животными.

Весной оленеводы занимались также промыслом дичи, главным образом гусей и уток. Птицу заготавливали впрок, сохраняя ее в ямах, используя в качестве «холодильника» вечную мерзлоту. В летние месяцы занимались и рыболовством: сначала на озерах и мелких речках, позднее — на более крупных реках (Пясина, Верх-няя и Нижняя Таймыра, Балахня).

В конце сентября на озерах начинался промысел подледной рыбы, которую запасали на зиму. С выпадением снега кочевники снимались с летних стоянок и откочевывали к югу, юго-западу, туда, где у каждой семьи имелась своя стоянка, на которой они зи-мовали из года в год.

Линия зимних стоянок проходила по окраине леса — там, где, хотя он и был скуден, однако обеспечивал топливом и защищал от сильных холодов и пурги.

Во время пребывания на зимних стоянках якуты, долганы, тун-гусы и крестьяне Затундринского Общества были малоподвижны. Стада домашних оленей перегонялись с одного пастбища на другое под присмотром пастухов. С января начинался период песцового промысла. В течение месяца охотники-оленеводы несколько раз делали осмотр песцовых пастей, выезжая на линию пастника



«легким чумом» [Доброва-Ядринцева 1925: 64]. У каждого местно-го жителя в тундре, на линии от 50 до 100 верст, были установлены пасти-ловушки на песца, и обычно в полнолуние они отправлялись на оленьих упряжках в тундру на их проверку. Таких ловушек, как сообщал М. Суслов, у каждого хозяина насчитывалось от 50 до 500 штук, так что за один осмотр охотник привозил от 10 до 50 пес-цов. От величины добычи зависело благосостояние затундринских жителей, получала средства также приходская церковь и ее причт. Дар в пользу церкви коренные жители отдавали исключительно песцовыми шкурами. Пушнину собирал священник или церков-ный староста и вывозил ее на Енисей, где продавал по повышен-ным ценам, иногда более чем вдвое. Но, как замечал хатангский священник, из церковных книг не было видно, чтобы эта прибыль поступала на приход церковного дохода [Суслов 1883].

Если посмотреть на этническую карту Таймыра 1926–1927 гг. и традиционные места обитания оленеводов Затундры, то можно выделить три зональные группировки коренного населения, рас-полагавшиеся по отношению друг к другу в широтном направ-лении.

Самую северную группу образовывали стойбища самоедов (нганасан), кочевавших большую часть года в «Малой тундре», в низовьях р. Пясины и в районе озера Таймыр. Их стойбища на западе располагались северо-западнее станка Исаевского, откуда они тянулись беспрерывной, беспорядочной массой вдоль тракта и к северу от него. В зимнее время оленеводы откочевывали от станков на расстояние около 50–60 верст. Их стойбища составляли чаще всего две-три семьи, проживавшие в одном или двух чумах, но иногда их численность была и значительно больше.

Так же, как и долганы, нганасаны имели обычай «гостевать» у своих соседей и родственников, и поэтому они всегда знали о всех передвижениях близко расположенных к ним кочевников. Если же стойбища в предполагаемом месте не обнаруживалось, то его на-ходили по следам. Как писал Б.О. Долгих, после пурги обнаружить следы в тундре было почти невозможно, но обычно когда к соседям приезжал кто-нибудь из недавно откочевавшего стойбища, он и со-общал о своем новом местоположении. Так что, «спросив соседей,



нахождение любого самоеда можно узнать не менее точно, чем адрес горожанина в справочном столе» [Туруханская экспедиция 2005: 162].

Основная масса долган составляла вторую зональную группи-ровку, основной осью которой была северная граница леса и про-ходившая несколько южнее ее «Большая русская дорога», так на-зываемый Хатангский тракт. На станках этого тракта, от Норильска или озера Пясина на западе и до низовьев р. Анабар на востоке, зимовала большая часть долган.

Станки ломаными линиями с запада от станка Введенского до Пайтурмы (первая линия) и от Дудинки до Хатанги (вторая линия) и далее в анабарскую тундру шли почти параллельно и располага-лись на границе леса. От р. Анабар этот тракт шел далее на восток к населенному пункту Булун, расположенному в низовьях Лены.

На лето обитатели станков Хатангского тракта уходили на север в верховья р. Пясины, на р. Дудыпту, в верховья рек Боганида и Но-вая, в низовья Хатанги, а пастухи и охотники на диких оленей пе-реходили эти реки и шли еще дальше на север [Долгих 1963: 95].

Главой или хозяином станка был обычно человек обеспечен-ный, умный, деятельный и пользующийся авторитетом среди дру-гих жителей. Часто бывало, что им являлся не самый богатый, а человек среднего достатка, но принадлежавший к коренным жи-телям станка и пользовавшийся, благодаря определенным положи-тельным качествам, всеобщим уважением. Такой хозяин отвечал за подводную повинность, к нему всегда заезжали и останавливались проезжающие по тракту. Он кормил постояльцев, заботился о ско-рой подготовке ездовых оленей, а если они оставались на ночевку на станке, оставлял их у себя. Поэтому многие станки тракта на-зывались по именам и прозвищам этих хозяев. Обычно такие люди как наиболее влиятельные лица решали на собраниях важные хо-зяйственные и административные вопросы, а также говорили ино-гда от имени всех жителей станка.

Для того чтобы осуществлять перевозки по тракту между стан-ками, в местах, где находились хорошие пастбища с ягелем, выпа-сались табуны оленей. Со временем мох в окрестностях домашни-ми животными выедался и обитателям станка приходилось менять



свое местоположение, отчего происходило передвижение и стан-ков самого тракта. Оно постоянно смещалось в северо-западном или юго-восточном направлении относительно границы леса на протяжении всего направления «магистрали».

Как отмечали в своих записях участники Приполярной переписи 1926–1927 гг., в ближайшем для них будущем должны были изме-нить свое местоположение станки Беленький и Арсентьевский, гла-вы которых приступили к постройке изб в 20–25 верстах к югу и юго-востоку от существовавших. Обитатели станка Крестовского жили уже не в своей избе, а в шестовых чумах к югу от нее. Передви-нулись в северо-западном направлении от своих местоположений и станки Бархатов и Росомаший, оставив на прежнем месте свои пустые избы. Множество таких же старых строений находилось по нижней Хете и по Дудыпте [Туруханская экспедиция 2005: 153].

Как указывалось в переписи 1926–1927 гг., часть населения жила несколько в стороне от станков в избах и балаганах: Кононовский, Росомаший, Урядник, Ефремовский, Рассоха, Боганида, Волосянка. Другая часть жителей обитала в чумах, станки: Арсентьевский, Ла-баз, Росомаший, Урядник, Горелый, Беленький, Боганида, Пайтур-ма, Бархатов, Волосянка. Далеко от своих станков кочевники не удалялись и постоянно поддерживали с ним связь [Туруханская экспедиция 2005: 162].

Жители станков всегда знали, где их родственники, находивши-еся невдалеке с оленями. В то же время их сородичи, живущие со стадом домашних животных, всегда причисляли себя к этому бли-жайшему станку. Так что после прибытия чиновника или путеше-ственника и их требования свежей оленьей упряжки со станка от-правлялся в стадо человек, который приводил ездовых животных.

При провозе по станкам тракта для проезжающих во времена Туруханской экспедиции (1926–1927) была установлена плата в размере 9 коп. за версту и оленью упряжку, причем «подводой» считалась для того времени запряжка в четыре оленя, не считая оленей, на которых ехал сам «подводчик». Всем лицам, едущим по казенной надобности в Туруханск, в Дудинке выдавались так на-зываемые «открытые листы», но предъявлять их почти никто не требовал. Право бесплатного проезда имели, помимо некоторых



чиновников, обладатели бумаг с окружной печатью, называемых эвенкийским словом «гумагалапкин» — «держащий бумагу».

У торгующих на полуострове в конце 1920-х годов организаций при перевозке грузов из Дудинки на фактории Затундры существо-вали более высокие расценки: они платили за двадцатипудовую нарту до Хатанги 120 руб., до Росомашьего, Урядника — 100 руб., до Беленького, Боганиды — 90 руб., до Авама, Волосянки, Ле-товья — по 70 руб. Если упряжь и грузовые нарты принадлежали оленеводу, то плата за транспортировку соответственно увеличи-валась. Оленевод нес также ответственность за сохранность груза [Туруханская экспедиция 2005: 162–163].

Перевозка по тракту пассажиров и грузов на оленьих упряжках продолжалась с ноября до начала или середины мая. В начале вес-ны проезжающим в направлении Хатанги приходилось передви-гаться в стороне от границы леса и, следовательно, тракта, по чис-той тундре, так как оленеводы к этому времени уже снимались с зимних стоянок и кочевали по направлению к летним стойбищам. Дорога весной находилась в худшем состоянии, чем зимой, а олени в это время были обычно истощены, да и расстояния между ве-сенними стойбищами были больше, чем между станками. Так что перевозчики в это время года несколько увеличивали цену.

Станки Хатангского тракта, в которых местные жители распо-лагались зимой, были относительно постоянными населенными пунктами. Они имели свои названия и были нанесены на географи-ческие карты. На многих станках были избы, на тринадцати из них в зиму 1926–1927 гг. располагались фактории советских и коопера-тивных торгово-заготовительных организаций. Избы, впрочем, имелись и на многих летних стойбищах по рекам Пясина, Дудыпта, Боганида, Хатанга. Иногда дело обстояло даже таким образом, что избы были именно на летнем стойбище, а зимой на станке его оби-татели жили в балках или шестовых чумах. Так происходило обыч-но в тех случаях, когда летнее стойбище представляло собой старое поселение затундринских крестьян или якутов, а зимнее место обитания было лишь местом выпаса оленей и обеспечивало необ-ходимую непрерывность цепи станков на протяжении тракта. Как уже упоминалось, время от времени из-за истощения ягельников



и отсутствия топлива в их окрестностях вся эта «цепь» вместе с до-рогой, в пределах северной окраины лесотундры, смещалась то к югу, то к северу.

Здесь на зимних станках и на летних стойбищах складывались совместно жившие, кочевавшие и сообща ведшие хозяйство груп-пы семей. Они были самого разного происхождения, но говорили на одном языке и создавали некое единство материальной и духов-ной культуры. Именно здесь происходило формирование долган [Долгих 1963: 14].

Население, проживавшее вдоль Хатангского тракта, вело тради-ционное кочевое хозяйство, занимаясь оленеводством, охотой на дикого оленя и рыболовством. На станках можно было встретить до пяти и более «нартенных чумов» (балков). Семьи, свободные от станочной гоньбы, жили где-либо в стороне от тракта, хотя офи-циально они были приписаны к ближайшему станку.

Содержание оленей требовало постоянных перекочевок их вла-дельцев в поисках новых пастбищ, и станки, где стояли даже избы, были вынуждены в продолжение зимы несколько раз менять паст-бища. Поэтому станки, состоящие из балков и шестовых чумов, постоянно перемещались в направлении нового места стоянки.

Начинался тракт в селении Дудинском, которое в 1860-е годы представляло «один двор», где проживали 20 мужчин и столько же женщин. Здесь стояла каменная церковь, в которой пребывал свя-щенник. Кроме того, в селе жили два казака при двух казенных ма-газинах и особый смотритель участка. Как писал местный краевед, здесь «жители ездят на оленях и собаках. Имеются курицы» [Кри-вошапкин 1865: 352].

Все зимовья, многие из которых позднее превратились в станки, обычно располагались на берегах водоемов. Согласно сведениям М. Кривошапкина, в первом по тракту к востоку от Дудинки зи-мовье (Введенском) имелась одна изба, в которой проживали чет-веро мужчин и две женщины.

С октября 1882 по февраль 1883 г., как упоминалось, провел в путешествии священник Михаил Суслов, который из Дудинки через Хатангу отправился на далекое озеро Ессей. Его проводника-ми до зимовья Введенское были авамские нганасаны. На оленьих



упряжках они ехали шесть часов и остановились напротив этого станка на р. Пясина, отстоящего около 200 верст от Дудинки.

К.М. Рычков спустя четверть века останавливался в этом зи-мовье, которое представляло собой низкий сруб без крыши, занесен-ный со всех сторон снегом. Вот как он описывал Введенское, почти дословно повторяя слова П. Третьякова [Третьяков 1871: 149–150].

«Вступая в зимовье, мы спустились сначала в яму, потом, сильно согнувшись, вошли в сени, которые не достигали в вышину и полутора аршин — потолок был покрыт инеем и осыпающимся снегом. По бокам в ней находились две столь же низкие бревенчатые “амба-рушки” с миниатюрными дверями. Одна из них, по-видимому, служила помещением для собак, а другая — кладовой для домашнего скарба. <…> Внутри избы, сложенной из тонкого леса, сгнившего от времени и по-черневшего от дыма, виднелись в переднем углу иконы, от времени и дыма совершенно почерневшие. У самой двери находилась большая потрескавшаяся, сбитая из глины печь с трубой, а возле нее стояла небольшая же-лезная печка. В окнах вместо рам вставлены были льдины, от таяния которых стекала постоянно вода. По стенам были подвешены полки, а к потолку при-креплены шесты для сушки сетей. Зимовье оказалось покинутым. Хозяин его, крестьянин затундринского общества Никита Лаптуков, еще в феврале месяце уехал в тундру с оленями, где и живет в шестовом чуме. Шагах в 10 от зимовья, на небольшом холмике, стояло довольно много деревянных крестов, с возвышающими-ся под ними срубиками-гробами. Это кладбище обита-телей зимовья Введенского, а поодаль от него в разных местах разбросаны были одинокие могилы туземцев, отличавшиеся от первых отсутствием крестов. Не-которые из них были покрыты ветками (легкая долб-леная лодка), у других же валялся только поломанный домашний скарб» [Рычков 1915: 5–6].



На станке Введенское, согласно данным Приполярной переписи 1926–1927 гг., проживало двое мужчин — глав хозяйств; еще двое хозяев (один русский и один долган, бывший сыном Никиты Лап-тукова, о котором упоминал К. Рычков) проживали в окрестностях станка.

О зимовье Половинкино на р. Пясина, расположенном в 25 вер-стах от Введенского и где, по сведениям Кривошапкина, находи-лась одна изба, в которой проживали двое мужчин и три женщи-ны, больше сведений в литературе не имеется.

Также один двор, где проживали двое мужчин и три женщины (по М. Кривошапкину), представляло собой зимовье Заостровоч-ное на р. Пясина. К. Рычков во время своей поездки из Дудинки в Хатангу весной 1908 г. упоминал, что это зимовье состояло из двух изб. В некоторых окнах этих построек вместо стекол были вставлены льдины, а другие были обтянуты рыбьим пузырем. Отапливалась изба глинобитной печью без трубы. Помещение на-полнялось дымом, который очень медленно выходил в небольшое отверстие, сделанное в потолке.

На станке Заостровском в ожидании оленьих упряжек К. Рыч-кову пришлось прожить десять дней. Здесь он дождался подря-женного возчика — долгана Михаила Щукина, и на этом же станке к нему присоединился отец Макарий (Суслов), намеревавшийся ехать в сел. Хатанга. После того как для священника были пригна-ны около 40 оленей, они отправились дальше на северо-восток. Как писал в дневнике М. Суслов, на Заостровочном станке было пять мальчиков, пригодных к обучению грамоте. Их родители были не против того, чтобы дети обучались чтению и письму, но обязатель-но с условием, чтобы учеба проходила у них по месту жительства [Рычков 1915: 6].

Зимовье Черноостровское на карте Добровой-Ядринцевой было обозначено как «Черное» с двумя избами, и находилось оно в семи верстах ниже по течению р. Пясина. М. Суслов в 1883 г. упоминал, что избы здесь топились по-черному, «жители в них все — крестья-не, уже смешавшиеся с инородцами, чрез супружество с ними». По сведениям К. Рычкова, здесь в 1908 г. проживал крестьянин За-тундринского Общества Михаил Лаптуков, женатый на долганке.



Фамилия Лаптуков отмечена и в Приполярной переписи как фами-лия одной из четырех глав хозяйств, проживавших на станке Чер-ном в феврале 1927 г.

Зимовье Авамское располагалось при слиянии рек Авам с Ду-дыптой, и здесь в 1860-е годы был один двор, где жили двое муж-чин и три женщины, как указывал М. Кривошапкин. Какое-то вре-мя Авам был административным центром Затундры, где платили ясак самоеды (нганасаны), отчего они и получили название авам-ских, а зимой здесь жил урядник. Авам находился посередине меж-ду реками Енисей и Хатанга. В начале 1880-х годов здесь имелся хлебный казенный магазин и три избы, в которых проживали за-тундринские крестьяне.

Во время проезда по тракту К. Рычкова хозяином станка, его старостой, был крестьянин Затундринского Общества Константин Аксенов. Жилище его ничем не отличалось от зимовий, распро-страненных по «Большой русской дороге»:

«Простая низкая четырехугольная изба с двумя ле-дяными окнами, внутри находилась небольшая желез-ная печь, нары для спанья, примитивный стол, несколь-ко чурок, заменяющих стулья, а в переднем углу образа, почерневшие от времени». Об имущественном положе-нии К. Аксенова на 1908 г. можно судить из следующе-го: он имел около сотни оленей, столько же песцовых пастей-ловушек, 30 сетей-пущален. Его долг торговцам составлял 660 руб. [Рычков 1915: 17].

В декабре 1926 г. на станке Авам работали регистраторы населе-ния этого участка Б.О. Долгих и Г.Ф. Рихтер. Более половины его населения составляли затундринские крестьяне (девять семей), а остальными жителями являлись четыре семьи затундринских якутов. Язык на станке доминировал долганский, тем не менее почти все жители понимали русский язык. Наиболее влиятельным хозяином был затундринский крестьянин Макар Аксенов, вла-девший 300 оленями. Очевидно, это был сын Константина Аксено-ва, у которого останавливался некогда К. Рычков.



По сравнению со временем пребывания Рычкова здесь уже не было ни одной избы и все население жило в нартенных чумах (балках), а сам станок находился верстах в 10 от реки Авам. Неда-леко, в стороне от тракта, на левом берегу реки Авам располагалась одноименная фактория, которая являлась одним из главных това-рообменных пунктов с кочующими близ нее зимой авамскими са-моедами. Кроме заведующего факторией и его рабочего там жила лишь одна семья затундринских крестьян [Туруханская экспеди-ция 2005: 153].

Станок Волосянка (Волочанка) упоминается в литературе как про межуточный пункт на существовавшем некогда волоке из во-дных путей Енисейского бассейна в систему р. Хатанги. Однако в опубликованном М. Кривошапкиным списке зимовий он отсут-ствовал.

В 1927 г. Волосянка располагалась в 25 верстах юго-восточнее Авама на левом берегу одноименной реки, в 15 верстах от ее впаде-ния в реку Хету. На станке стояли две избы, принадлежащие фак-тории Енсоюза (Енисейского). Кроме населения самого Волосян-ского района, к фактории тяготело население так называемого «Камня», т.е. пустынных гористых пространств, лежащих к югу от Затундры. От Волосянки через Камень можно было добраться до озера Ессей, что в Илимпейской тундре.

Коренные жители на Волосянке постоянных жилищ не имели и в основном проживали в ее окрестностях на расстоянии до 30 верст. Лишь несколько семей, «держащих» станок, т.е. выпол-няющих грузоперевозки, жили в балках на самом станке.

Из 32 семей коренного населения, живших в конце 1920-х годов в Волосянке и в ее округе, 29 были представителями тунгусов, а три семьи представляли оленеводов Енсоюза. Они принадлежали к разным народам: ненцам, затундринским якутам и тунгусам. Господствовавшим языком в Волосянке был тунгусский, но часть населения (даже тунгусы по происхождению) говорила только по-долгански. Русским языком на станке владели немногие, да и то большей частью плохо. На карте Хатангского тракта у Б.О. Долгих рядом с названием станка Волочанка указано имя «Бамбай». Это была кличка зажиточного оленевода, владевшего 400 оленями,



который являлся «хозяином» станка. Большим влиянием на станке пользовались также председатель Волосянско-Тунгусского Родо-вого совета Д. Верещагин, живший в его окрестностях, и тунгус А. Перепрыгин [Труруханская экспедиция 2005: 154].

Кроме двух указанных изб Енсоюза на самой Волосянке, в ее окрестностях стояла еще изба, которую называли «старой Воло-сянкой». В ней никто не жил, но зато там устраивались «встречи самоедов». Иногда Волосянку местные жители называли «избой Рогозинского», по фамилии основателя Волосянской фактории и служащего Енсоюза, семь лет зимовавшего здесь [Труруханская экспедиция 2005: 154].

Зимовье Летовское, как писал М. Суслов во время своей второй поездки по Таймыру, располагалось в 40 верстах от Авама и в 25 вер-стах от Волочанки. Здесь в единственной дымной избушке прожи-вали только три человека: старушка-хозяйка, ее внук лет одиннадца-ти и десятилетняя девочка-гостья, все по национальности якуты. Один из сыновей якутки проживал постоянно в чуме, выпасая своих оленей.

К. Рычков также останавливался в зимовье Летовском (Лето-вье), где в его время здесь проживали крестьяне Затундринскаго общества, братья Дураковы. Они жили в двух избах, ничем не от-личающихся от волочанских. Все четыре брата состояли в браке и имели детей. Старший брат, Федор, был женат на долганке.

Во время переписи 1926–1927 гг. на станке побывали регистра-торы двух разных участков: А.П. Лекаренко и Б.О. Долгих. Худож-ник Лекаренко так описывал свое пребывание на этом станке:

«Две-три избы без крыш, а кругом много этих ящи-ков — ковчегов, в которых живут инородцы — долгане. Дрова торчат словно чумы, много санок, балков. Люди в парках, унтах неторопливой охотой проделывают те-кущую работу. У заведующего фактории Госторга пью чай. <…> Комната небольшая, три маленьких окна. Очень тесно, здесь и контора, спальня, приемная около двери, на скромном столе проделываются столовые обя-занности: еда, питье чая» [КККМ. О/ф. 7626–110. Л. 117].



Как отмечал Б.О. Долгих во время своего пребывания, основное население Летовья составляли одиннадцать семей затундринских крестьян. Кроме того, здесь проживали три тунгусские семьи, две из которых работали пастухами расположенного в Летовье Гостор-га. Язык на станке преобладал долганский, хотя в одной оленевод-ческой семье говорили на тунгусском наречии. Хозяином станка был признан зажиточный затундринский крестьянин К. Дураков, владевший 600 домашними оленями. Большим влиянием на Лето-вье пользовались его брат и грамотный племянник.

На следующем станке, Бархатово, расположенном в 25 верстах к северо-востоку от Летовья, находилась фактория Производ-ственного Союза и пекарня, хлеб из которой для населения пользо-вался большим спросом. При К. Рычкове здесь стояли одна изба и множество балков, где проживали затундринские крестьяне.

В 1927 г. станок состоял из четырех изб, расположенных на бе-регу небольшого озера. В Бархатово проживало 14 семей затунд-ринских крестьян, три тунгусских и одна долганская. Общались здесь исключительно на долганском языке, хотя все жители, хоть и плохо, говорили и по-русски. Самым обеспеченным на станке было хозяйство затундринского крестьянина Фомы Бархатова, который владел 800 оленями. Тем не менее главой станка при-знавали его брата Илью Бархатова [Туруханская экспедиция 2005: 154].

Станок Мироновский находился в 30 верстах от Бархатова. Вес-ной 1927 г. здесь был А.П. Лекаренко, который увидел две избы и несколько нартенных чумов — балков, принадлежащих тунгусам из рода Каранто. Этнический состав населения станка был таким: долган — 14 семей, ессейских якутов –восемь семей и две семьи тунгусов. Жители станка говорили на долганском языке. Как и на многих других станках, по-русски говорили не все и обычно очень плохо. Название станка происходило от имени его хозяина, кото-рый был долганом и жил в небольшой избе с двумя довольно боль-шими застекленными окнами. На стене висело зеркало, имелись также «стол с клеенкой, божница, лампа висячая, две низеньких кровати, пара самодельных стульев с некоторым намеком на спин-ки, железная печь» [КККМ. О/ф. 7626–110. Л. 118].



Кроме хозяина наиболее авторитетными на Мироновском станке были два обеспеченных домохозяина: тунгус А. Порохов с 200 оленями и ессейский якут П. Беты, владевший 300 оленями.

В 30 верстах по тракту восточнее Мироновского находился ста-нок Пайтурма. Его населяли четыре семьи, каждая из которых име-ла свою избу. В 1908 г. К. Рычков с преподобным отцом Макарием (М. Суслов) останавливались у местного жителя Налтанова, жена-того на чистокровной якутке. На станке проживали затундринские якуты, которые называли себя «Саха».

В 1927 г. затандринских якутов здесь насчитывалось 17 семей и кроме них на Пайтурме жили еще две семьи затундринских крестьян. Станок состоял из семи или восьми изб, но часть его жи-телей проживала в шестовых чумах в окрестных тундрах. Языком общения здесь был долганский, а по-русски жители почти не го-ворили. На Пайтурме функционировало отделение Хатангского Общества Потребителей.

Главой станка являлся С. Сотников, владевший 400 оленями; кроме него в Пайтурме жили богатый тунгус из рода Боягир, счи-тавший себя уже якутом, а также А. Аксенов с 700 оленями.

Теперь о станке Рассоха. Священник М. Суслов в 1880 г. на зимо-вье Рассоха вошел в избу и застал «чаеванье» среди четырнадцати местных жителей, Подождав, пока те закончат пить чай, он немедля начал молебен. Но, как с сожалением отмечал священник, понять слово «спасение» среди них могли только трое, знающие по-русски.

Зимой 1926–1927 гг. на Рассохе функционировала фактория Госторга. Преобладающей этнографической группой на станке яв-лялись собственно долганы. Их насчитывалось здесь восемь семей. Кроме них на станке проживали две семьи тунгусов и три — ессей-ских якутов. Язык здесь преобладал долганский, в одной семье раз-говаривали на тунгусском и в двух был отмечен ессейско-якутский говор [Туруханская экспедиция 2005: 155].

На самом станке стояло три избы, еще две находились к югу от нее при слиянии реки Рассоха с Боганидой. Хозяин станка С. Вино-куров хорошо говорил по-русски и владел 200 оленями. Этот ста-нок являлся политическим центром как собственно долган, так и долган, имеющих смешанное с самоедами происхождение.



Дважды, в 1880 и 1883 гг. побывал М. Суслов и в зимовье Бога-нида, где стояли три избы затундринских якутов во главе с якут-ским же князем-старостой. Проезжал через Боганиду и К. Рычков в апреле 1908 г. Станок населяли три семейства крестьян Затунд-ринского Общества, проживавших в двух избах [Рычков 1915: 22]. Когда Рычков прибыл на этот станок, его жители уже откочевали с оленями и балками к северу в тундру на летние пастбища.

Как сообщал К. Рычков, среди крестьян Затундринскаго Обще-ства А. Попов считался самым зажиточным: оленей у него насчи-тывалось до 400 голов, пастей на песцов — около 100 ловушек, се-тей-пущален — 40 шт. Немалым был и долг торговцам — 800 руб.

Во время пребывания на Боганиде регистратора П.А. Лекаренко в 1926–1927 гг. на станке проживало пять семей затундринских яку-тов, а также затундринские крестьяне [КККМ. О/ф. 7626–110. Л. 123].

Как отмечали регистраторы, некогда Боганида была одним из самых больших «крестьянских» станков в Затундре, являясь адми-нистративным центром для восточной ее части, но ее наводнили ессейские якуты, которые составили к моменту проведения пере-писи большинство населения. Здесь проживали две семьи затунд-ринских крестьян, четыре ессейско-якутские и две долганские.

Примечательно, что на Боганиде происходило крещение долган Каранто, откуда их управа получила название Боганидской. На 15 верст к северу от станка Боганида располагалась одноименная фактория, которая обслуживала, главным образом, кочующих близ нее зимой самоедов. Кроме заведующего и его рабочего, там жили две семьи аборигенов: долганская и ессейско-якутская [Турухан-ская экспедиция 20005: 155].

Зимовье Беленькое свое название получило потому, что на нем впервые в Затундре была построена изба «по-белому», т.е. с отвер-стием для дыма и с трубой. К. Рычков это зимовье, состовшее из двух изб, в которых проживали два якутских семейства, упоминал только в связи с тем, что он останавливался здесь у якута Алексея Поротова, женатого на тунгуске [Рычков 1915: 23].

Станок Беленький располагался в 15 верстах северо-восточнее Боганиды, и именно от него линия тракта начинала идти в северо-восточном направлении. На Беленький, стоявший на перекрестье



Хатангского тракта с путем на Ессей, регистратор Б.О. Долгих по-пал в середине января 1927 г. [ГАКК Р769–1–306. Л. 28]. Перепись стойбищ здешних тунгусов и ессейских якутов заняла у него почти месяц. Всего на станке Беленький и в его районе проживало 15 се-мей: семь — затундринских якутов, четыре — ессейских якутов, три — тунгусских и одна семья затундринских крестьян.

На станке стояло девять изб, в которых жили почти исклю-чительно затундринские якуты, а остальные оленеводы большей частью зимовали в окрестностях. Язык здесь преобладал долган-ский, хотя одна тунгусская и две семьи ессейских якутов говорили на своих родных языках. В двух семьях, во главе которых стояли братья Иван и Максим Поротовы, было по 300 оленей в каждой. Они являлись влиятельными и авторитетными людьми не только на Беленьком, но и среди всех затундринских якутов.

На этом станке имелось отделение Хатангского Общества По-требителей, при котором в 1927 г. работала пекарня. Фактория Беленького обслуживала кроме жителей станка также и тунгусов, приезжавших с Хеты, жителей станка Боганиды, якутов на нижней Хете и ближайшие стойбища самоедов.

Станок Ефремовский, или Мезенский, находился к северо-вос-току, в 15 верстах от Беленького. Станок состоял из пяти-шести изб, в которых проживали одиннадцать семей долган, две семьи тунгусов и четыре якутские семьи. Часть аборигенов проживала не на самом Ефремовском, а в балаганах, невдалеке от станка.

Глава станка Ефрем Чарду был ессейским якутом по происхож-дению, но он входил в долганский административный род и поль-зовался среди долган большим уважением. Язык на станке господ-ствовал долганский, и только старшее поколение обоих тунгусских семей, живших на Ефремовском и в его окрестностях, говорили на родном языке. В 1926–1927 гг. на станке находилась фактория сырья, но торговля шла очень плохо.

Станок Подхребетный, расположенный от Ефремовского в 20 верстах, в 1908 г. состоял из двух изб, населенных крестьянами Затундринского Общества. К. Рычков с преподобным отцом Мака-рием заезжали к крестьянину Платону Аксенову, женатому на дол-ганке, и останавливались у него.



В 1926–1927 гг. местные жители называли этот станок «Крестья-тер» («крестьяне»). Он состоял из пяти изб, а основным населени-ем здесь было десять семей затундринских крестьян. Проживали на станке также по одной долганской и якутской семье. Главой станка считался затундринский крестьянин Ефстафий Аксенов, и иногда по его имени станок назывался Ефстафьевским. Языком общения местного населения служил долганский, но жители пони-мали русский язык.

Зимовье Горелое, отстоящее от Подхребетного в 20 верстах, как упоминал в 1908 г. К. Рычков, состояло из трех изб, населенных тремя якутскими семействами. Он останавливался у старика Арсе-ния Поротова, который называл себя «суразом» («рожденный вне брака»), так как отца он не знал, а мать его и бабушка по матери были якутками. Изба Поротова, как отмечал Рычков, была доволь-но чистая и светлая. Стены украшали лубочные картинки, имелись зеркало, часы, много икон.

Арсений Поротов, по отзывам местных жителей, был самым бо-гатым во всей Затундре. В его собственности находилось 2000 оле-ней, около 200 пастей-ловушек и 40 сетей-пущален. Правда, и дол-говые обязательства перед торговцами составляли внушительную цифру — 2200 руб. Впрочем, он занимался песцовым промыслом, оленеводством и торговлей, и многие его соплеменники были его должниками [Рычков 2015: 24].

Во время переписи 1926–1927 гг. станок Горелый местные жите-ли называли «Байдер», т.е. богатый. Здесь проживало двадцать се-мей затундринских якутов, для которых родным языком являлся долганский. На станке стояли четыре избы, но часть населения проживала в шестовых чумах при табунах оленей.

Во главе станка находился затундринский якут Федосей Поротов (Подо), один из самых богатых людей по всему тракту. Он имел око-ло 2000 домашних оленей, хотя при переписи он указал всего 800. Кроме того, на станке Горелом проживали его родственники, также владевшие большими стадами [Туруханская экспедиция 2005: 156].

Проезжали К. Рычков и отец Макарий в 1908 г. и через зимовье Байкаловский. Станок располагался в 15 верстах от Горелого и со-стоял из пяти изб, населенных якутскими семействами. Путники,



проезжавшие по тундре, останавливались у ессейского якута Ти-мофея Чарду. Хозяин станка имел 20 домашних оленей, 100 пастей-ловушек и 10 сетей-пущален. Как и у большинства жителей тракта был за ним и долг торговцам в размере 200 руб. «Как не будет дол-гу, — говорил он регистраторам, — если вот этакая рубаха, как на мне, стоит 8–10 рублей» [Рычков 2015: 24].

Во время проведения приполярной переписи 1926–1927 гг. реги-страторы побывали на Байкаловском, который в то время имел название «Урядник». На Уряднике функционировала фактория, работали лавки промышленной артели и отделения Хатангского Общества Потребителей. Станок являлся центром не только для населения ближайших станков, но и для вадеевских самоедов, а также якутов с р. Хеты.

Раньше большинство населения Урядника составляли затунд-ринские якуты, но в 1920-е годы они под давлением ессейских яку-тов с р. Хеты утратили свое первенствующее положение. В 1927 г. на Уряднике проживало восемь семей затундринских якутов и одиннадцать ессейских. Кроме них на Уряднике жили две долган-ские семьи и две тунгусские. Язык на станке господствовал дол-ганский, и лишь некоторые семьи ессейских якутов и обе тунгус-ские сохранили свои родные языки. На Уряднике насчитывалось шесть изб, часть из которых принадлежала факториям.

Название «Урядник» происходило от прозвища хозяина станка, затундринского якута Евдокима Аверьяновича Порозова, который владел табуном оленей в 500 голов. Кроме того, на станке влиянием пользовался его сын Дмитрий, у которого было 300 оленей, а также председатель Якутско-Хетского родового совета ессейский якут Егор Чарду, владевший 800 оленями.

Е. Чарду с двумя другими семьями проживал не на самом стан-ке, а на так называемом Старом Байкаловском, который стоял на р. Хете, в 20 верстах от Урядника. Ввиду того что большинство на-селения Старо-Байкаловского составляли те же затундринские якуты, тесно связанные экономически и по традиции с населением Урядника, то, как посчитали регистраторы переписи, их «условно можно считать вместе за одно населенное место» [Туруханская экспедиция 2005: 157].



Опишем и зимовье Росомашье. К. Рычков, проезжая в 1908 г. в Хатангу, останавливался в этом зимовье. В то время здесь в чуме проживала тунгуска Аксенова. У хозяйки имелся также балок, где путники остановились погреться у очага в то время, пока для них ловили оленей. Она была многодетной: хозяйка имела трех взрос-лых сыновей и четырех подростков. Сыновья с женами жили в ше-стовом чуме, а сама Аксенова с младшим сыном — в балке. В хозяй-стве Аксеновой насчитывались сотня оленей, триста пастей-ловушек и пятьдесят сетей-пущален. Долг торговцам составлял 400 руб. [Ту-руханская экспедиция 2005: 157].

В 1927 г. на этом станке насчитывалось пять изб, и еще одна стоя-ла в отдалении. Хозяином станка считался Парфен Аксенов, вла-девший 140 оленями, отчего его по-долгански иногда называли «Парфеттер». Все жители станка с фамилией Аксенов были зареги-стрированы долганами. Самым состоятельным считался долган Ко-нон Фальков, имевший 700 оленей и живший в окрестностях. Ста-нок называли еще «Карандолар», по преобладающей родовой группе тунгусов Каранто, которых здесь проживало 12 семей. Кроме них вблизи станка кочевали по одной семье затундринских и ессейских якутов. Часть долган жила вблизи станка в шестовых чумах.

Языком общения для всех жителей станка служил исклю-чительно долганский. Фактория Госторга на Росомашьем обслу-живала, кроме жителей станка, население тракта к востоку от него, а также вадеевских самоедов.

О следующем зимовье — Исаевском — К. Рычков упоминал лишь то, что здесь в чуме проживал якут по имени Николай, вла-девший 50 оленями, 100 пастями-ловушками и 30 рыболовными сетями. Его долг торговцам составлял 200 руб. [Рычков 1915: 157].

Согласно данным переписи 1926–1927 гг., станок Исаевский со-стоял всего из двух изб, в которых жила одна семья тунгусов и две семьи затундринских якутов. Общались жители станка на долган-ском языке. Самым богатым на станке был его хозяин, тунгус Алек-сей Еремин, владевший 400 оленями [Туруханская экспедиция 2005: 157].

Станок Лабаз находился в 25 верстах от Исаевского, на реке Ма-лой Росомашьей, и состоял, по данным Туруханской экспедиции,



из пяти изб. Большая часть населения кочевала в окрестностях, и некоторые избы стояли пустые. Здесь проживали девять семей затундринских якутов, четыре семьи долган и три семьи ессейских якутов, а языком общения у жителей станка был долганский.

Самым влиятельным человеком на станке считался долган Га-лактион Чуприн, имевший 400 оленей. Кроме него, авторитетом пользовался кочевавший в то время в окрестностях Лабаза затунд-ринский якут Иван Михайлов (по кличке Поло), имевший около тысячи домашних оленей. Фактически он считался хозяином стан-ка Крестовского, расположенного недалеко от Хатанги, но из-за ис-тощения в том районе оленьих пастбищ И. Михайлов кочевал в это время вблизи Лабаза [Туруханская экспедиция 2005: 157].

Следующий за Лабазом на расстоянии 20 верст станок Коно-новский состоял в 1927 г. из двух частей. Четыре избы на тракте составляли собственно станок Кононовский, и две избы вблизи р. Хеты были особым населенным местом. Население состояло из семи семей затундринских якутов, четырех долганских семей, двух семей ессейских якутов и семьи тунгусов Баягир. Языком общения местных жителей у всех, кроме части ессейских якутов, был дол-ганский. Хозяином станка являлся затундринский якут Николай Федосеев, владевший стадом в 80 голов.

Зимовье Соколовское. К. Рычков с отцом Макарием в свою быт-ность останавливались у основателя зимовья якута Арсения Со-колова, чье имя и носило название станка. В 1908 г. он был почтен-ным стариком около 80 лет, имевшим двух взрослых сыновей. В его хозяйстве насчитывалось до 100 оленей и столько же пастей-лову-шек, шестьдесят рыболовных сетей. Его долг перед торговцами составлял 250 руб. [Рычков 1915: 26]. При переписи населения 1926–1927 гг. этого станка не было зарегистрировано, поскольку он фигурировал под другим именем — Арсентьевский.

Станок Арсентьевский, находившийся в 20 верстах от Кононов-ского, назывался так по имени его хозяина, бывшего купца Арсен-тия Уксусникова, владевшего 600 оленями. Станок состоял из трех изб, кроме того, три семьи жили в шестовом чуме к югу от станка. Население состояло из восьми семей затундринских якутов, а го-ворили все жители на долганском языке. А. Уксусников являлся



также председателем Хатангского Общества Потребителей и за-нимался на станке торговлей. Летом, когда фактории закрывались, он производил торговлю на реке Новой, обслуживая почти все на селение восточной части тракта [Туруханская экспедиция 2005: 158].

Станок Игнатьевский располагался в 20 верстах за Арсентьев-ским, на берегу реки Уголяк. Он состоял из трех изб, в которых проживали шесть семей затундринских якутов и одна долганская семья из рода Каранто. Все жители говорили на долганском языке. Главой станка являлся затундринский якут Фома Михайлов, у ко-торого выпасались 80 оленей.

Станок Крестовский (Кресты), расположенный в 16 верстах от Игнатьевского, был последним на пути к сел. Хатанга. В 1927 г. он состоял из группы балков и шестовых чумов. Принадлежала стан-ку и изба, которая, правда, находилась в стороне к северу от тог-дашнего его местоположения. Изба пустовала, потому что в округе истощились оленьи пастбища. Как сообщали регистраторы, этот станок испытывал пастбищный кризис, отчего его хозяину, Ивану Михайлову, как упоминалось выше, приходилось кочевать в райо-не станка Лабаз.

Населяли Кресты в 1927 г. шесть семей затундринских якутов, которые общались на долганском языке. Фактически хозяином станка являлся сын Ивана Михайлова, Глеб Михайлов, который имел 250 оленей.

Станки от Горелого до Крестов по линии тракта между Волочан-кой и Хатангой в начале 1930-х годов располагались на территории Затундринско-Якутского кочевого совета. Особенностью земле-пользования совета являлось то, что на освоенной им территории на краю леса в течение 4–5 месяцев в году стояли зимние стойбища Вадеевско-Нганасанского кочевого совета.

Теперь о селении Хатанга. Михаил Суслов, посетив его впервые в 1880 г., обнаружил в нем лишь четыре избы, в которых жители находились только зимой (рис. 8). Некоторые из них хорошо по-нимали русскую речь. Священник обратил внимание на слепого старого якута Гидатова, который хорошо говорил по-русски и был долгое время старостой своего наслега. Кроме него, в Хатанге было



еще несколько типичных якутов, но большинство жителей было смешанного происхождения.

В селении жили представители церковного духовенства: два священника, дьякон и псаломщик. Были здесь и несколько се-мейств старожилов: долганы Лев и Петр Кожевниковы, якут Васи-лий Гидатов и крестьянин Затундринского Общества Иосиф Урлих. Кроме того, в селе находились хлебозапасный магазин и метеоро-логическая станция. Магазин служил лишь складочным местом для миссионеров и купцов. Метеорологическая станция, устроен-ная экспедицией, снаряженной Академией наук под руководством геолога И.П. Толмачева для записи температурного режима и изу-чения pек Хатанга и Анабар, была заброшена и находилась в пла-чевном состоянии.

Хатангская церковь (рис. 9, 10), как значилось в духовных ведо-мостях, была построена в 1783 г. Однако в 30 м от нее сохранились остатки прежнего строения, поставленного еще в 1705 г. Недалеко от церкви на берегу реки находилось кладбище Хатангского пого-ста. На могилах возвышались кресты, на перекладинах которых были привязаны остатки восковых свечей. Всех могил, как писал К. Рычков, «было до двух десятков, и над каждой возвышался акку-ратный крест и, столь же прекрасной работы, с разными украше-ниями, наземный гроб» [Рычков 1915: 28].

Рис. 8. Cел. Хатанга зимой, 1916 г. [АМАЭ. И–1851–122]



Рис. 9–10. Хатангская церковь, 1905 г. [АМАЭ. Д. 2184-9, 10]

В 1926–1927 гг., во время проведения Приполярной переписи, Хатанга была самым большим станком на тракте и администра-тивным центром одноименной волости, в которую входила вся За-тундра. Во время пребывания здесь Б.О. Долгих в ней было уже 12 изб и та же церковь. В отличие от других станков, летом пусто-вавших из-за того, что к началу мая служащие факторий покидали их до наступления очередной зимы, а местное население откочевы-



вало со своими оленями в тундру, в Хатанге круглый год жили около десяти русских семей — служащих Хатангского Общества потребителей и Госторга [Туруханская экспедиция 2005: 72]. Что касается коренных жителей, то они обитали большей частью в окрестностях Хатанги. В самом селении их насчитывалось всего шесть семей.

По национальному составу население Хатанги и ее окрестно-стей (кроме русских жителей) состояло из затундринских якутов (восемь семей), долган (шесть семей), затундринских крестьян (две семьи), «одолганившихся» карасинских самоедов-энцев (одна семья), якутов (одна семья), юраков (ненцев) (одна семья) [Туру-ханская экспедиция 2005: 158]. Местные жители разговаривали главным образом на долганском языке.

Хатанга являлась основной торговой базой для восточной части Затундры. Отсюда в конце 1920-х годов зимой отправлялась в Ана-барский край экспедиция с торговыми целями, доходящая на севе-ро-востоке до озера Киенг-Кюель. Далее этого озера заброска то-варов на север уже становилась убыточной из-за чрезвычайной отдаленности.

Весной из Хатанги осуществлялась «выездная торговля» и в юго-восточную часть Таймырского полуострова. Она охваты-вала население Анабарского края и окрестностей самого станка Хатанги, обслуживая уходящих туда на лето кочевников.

Обе фактории Хатанги, Госторг и лавка Общества Потребителей (рис. 11), в отличие от факторий на других станках, где торговля производилась лишь в течение зимы, функционировали круглый год. Кроме факторий в середине 1920-х годов в Хатанге имелись Правление туземного Общества Потребителей, школа, фельдшер-ский пункт и Исполнительный Комитет. При церкви состоял осо-бый церковный совет из коренных жителей, в ведении которого находилась сама церковь и все ее имущество.

В культуре местного населения Хатанги сильно чувствовалось влияние Якутии. Русские называли здесь всех местных жителей «якутами», в то время как на территории остальной Затундры сре-ди русских относительно аборигенов преобладало собирательное слово «долганы».



Часто в Хатанге появлялись якутские торговые агенты, предста-вители администрации Якутской Республики и т.п. В то же время население в сильной степени испытывало и влияние русской куль-туры. Многие коренные жители работали на факториях, местные женщины присматривали за домом в русских семьях, имея воз-можность наблюдать незнакомую им жизнь русских в семейной обстановке. Русские, в свою очередь, в течение почти круглого года жили в непосредственном об щении с местным населением [Туру-ханская экспедиция 2005: 159].

Следующий за Хатангой станок Казачье уже не входил в план переписи Туруханской экспедиции. В программе переписи Б.О. Долгих находилось лишь самое отдаленное к северу, затеряв-шееся далеко в стороне от Хатангского тракта маленькое поселе-ние затундринских крестьян под названием «Изба Марка». Поэто-му исследователь-регистратор по пути в это забытое место оставил в стороне прихатангские правобережные станки: Казачье, Жда-ниха, Летовье, Убойное, Нижний, Евстафьевский, Лукунский, Кресты, Рыбное, Блудное, Дандай, не заезжая на них.

Рис. 11. Хатангское инородческое общество потребителей, 1920-е годы

[МАЭ. Д. 4415-61]



К Избе Марка, расположенной на р. Большая Балахна в 15 вер-стах от впадения ее в Хатангский залив, регистратор отправился в середине февраля. Чтобы добраться до поселения, Б.О. Долгих должен был проехать от Хатанги далеко на северо-восток в сторону анабарской тундры до станка Кудряковского, оставив в стороне бо-лее десяти станков и перебравшись через Хатангский залив по льду с восточного на западное побережье и далее в глубину тундры.

Регистратор нашел в Избе Марка две семьи (девять человек) за-тундринских крестьян, «совершенно одичавших, не говорящих по-русски и почти не поддерживающих сношений с внешним миром» [Туруханская экспедиция 2005: 72–73].

Самые отдаленные станки, выходящие далеко за пределы соб-ственно Хатангского тракта, располагались на пути к р. Анабар. Биолог-охотовед из Ленинграда А.А. Романов, обследовавший Ха-танго-Анабарский район в конце 1920-х годов, собрал некоторые сведения о старинных домах, стоящих на оз. Киенг-Кюель.

Время постройки этих домов на то время, по подсчетам иссле-дователя, составляло более ста лет, и в них имелись глинобитные печи с глиняными же трубами, в которых пекли хлеб. Во время пребывания здесь Романова оставалось еще 3–4 дома, которые представляли собой однокомнатные избы. Раньше там насчитыва-лось семь жилых домов с печами, которые со временем разобрали на дрова. В 1870-е годы все дома были обитаемы, в них жили в зим-ний период, и здесь находился станок. Второй станок с домами, один из которых здесь сохранился, был на р. Попигай в устье р. Мунгурдох. К западу в системе р. Суолемы располагался станок Яровой, также с домами, и еще один станок — на р. Анабар, где также стояли русские дома. Через эти станки проходило сообще-ние между Хатангой и Анабаром [СПФ АРАН. Ф. 735. Оп. 1. Д. 12. Л. 45].

В 1934–1935 гг. Красноярский Управзем проводил работы в Ха-тангском районе по землеотводу создающимся колхозам и совхо-зам. Благодаря этим материалам мы имеем информацию о станках в низовьях Хатанги, об административном делении в те годы и ха-рактере хозяйства кочевников, проживавших на станках, идущих от Хатанги в северо-восточном направлении.



В начале 1930-х годов в состав Хатангского района входило шесть «тузсоветов», а численность коренного населения в них со-ставляла:

Название «тузсовета»Число

хозяйствМужчин Женщин Всего

Затундринско-Якутский 142 322 330 652

Хатангский 85 180 167 356

Вадеевско-Самоедский 53 130 118 248

Блудновско-Балахнинский 77 201 189 390

Долгано-Попигайский 77 140 160 300

Корго-Кюельский 72 152 147 299

Всего по району 506 1134 1111 2245

Население Хатангского кочевого совета составляли якуты, дол-ганы и затундринские крестьяне. Зимой все кочевники располага-лись на правобережье Хатанги, в лесной зоне, где они проживали на станках и вблизи зимнего тракта, идущего от станка Хатанга до станка Корго. На территории Хатангского совета насчитывалось пять групп совместного кочевания, четыре из которых так или ина-че были ориентированы на станки.

Жданиха-Балахнинская группа, куда входили долганы, затунд-ринские якуты и затундринские крестьяне, состояла из 15 хо-зяйств, в которых насчитывалось 62 чел. с 549 домашними оленя-ми. В зимнее время оленеводы располагались на правом берегу р. Хатанга, образуя два станка — Жданиха 1 и Жданиха 2.

Летовская группа (затундринские якуты, долганы, затундрин-ские крестьяне) состояла из 12 хозяйств, в которых насчитывалось 52 чел. с 633 домашними оленями. Зиму кочевники проводили в лесу, в междуречье Жданихи и Бычачьей, где образовывали ста-нок Летовье.

Обойновская группа объединяла долган, затундринских якутов и затундринских крестьян, которые составляли 18 хозяйств (77 чел. с 690 домашними оленями). Зимой эта группа располагалась на ле-вобережье среднего течения р. Нижней, образуя два станка: Убой-ная 1 и Убойная 2.



Нижне-Хатангская группа, в которой кочевали долганы, затунд-ринские якуты и затундринские крестьяне, объединяла 16 хозяйств (70 чел. с 415 домашними оленями). Эта группа осваивала восточ-ную часть территории совета. Несколько семей (всего семь хо-зяйств) зимовали у станка Лукинского [Дьяченко 2005: 110–113].

В Корго-Кюельском кочевом совете, который был самым север-ным в районе, числилось 72 хозяйства с 299 кочевниками, у кото-рых насчитывалось 2534 оленя. В этом кочевом совете было не-сколько, как их было принято называть в то время, «кустов», по территории которых проходил тракт с расположенными на них станками.

Рыбнинско-Балахнинский «куст» насчитывал 14 хозяйств (68 чел. с 552 домашними оленями). Две группы этого «куста», со-стоявшие из 14 хозяйств, зимовали в районе станка Рыбного, где в 1930-х годах находилась Рыбнинская фактория.

Больше-Балахнинский «куст» состоял из 19 хозяйств (105 чел. с 699 домашними оленями), которые также разбивались на не-сколько групп. Одна из них, состоявшая из двух хозяйств, зимой стояла на станке Убойная 2. Другая группа, состовшая из трех хо-зяйств, проводила зиму в районе станка Лукинского [Дьяченко 2005: 98–101].

Так же, как и станки тракта, несколько факторий, расположен-ных в его пределах, служили своего рода катализаторами в товар-ных отношениях, где часто песец служил эквивалентом денег.

Охотники-оленеводы массово прикочевывали к факториям в январе, феврале и начале марта. В середине апреля все фактории, кроме Хатангской, прекращали свою деятельность. Во время рабо-ты Затундринских факторий уполномоченные Губсоюза собирали пушнину, которая была добыта в течение осенних и зимних (октябрь-март) месяцев. Так что пушнина, добытая при последнем осмотре пастей в апреле, оставалась, таким образом, несобранной. Это было особенно важно для самоедов, у которых осмотр второй линии пастей совершался раз в год, весной. Весенний сбор пушни-ны оставался, следовательно, из года в год несданным до января следующего года, когда открывались фактории: летом, по извест-ным причинам, песцового промысла не было и население обходи-



лось без их услуг. Кочевники закупали все для себя необходимое при выходе на фактории сразу на целый год.

Обобщая сведения о влиянии факторий на кочевую жизнь охот-ников-оленеводов Таймыра с запада на восток, можно отметить следующее.

На факторию Дудинскую прикочевывали якуты, долганы и кре-стьяне Затундринского Общества. Они прибывали сюда в октябре-ноябре, когда в Дудинку выходили оленеводы из тундры, чтобы перевозить грузы на Затундринские фактории [Доброва-Ядринце-ва 1925: 66].

К фактории Летовье тяготели оленеводы, кочевавшие в верхо-вьях р. Пясина (станки Долганы, Пясино, Бархатово), а также ко-чевники, группировавшиеся в окрестностях станков: Медвежий Яр, Тунгусы, Авам, Волосянка, Летовье, Мироновское, Пайтурма, Рассоха, Боганида.

К фактории Урядник (Байкаловский) тяготели оленеводы, коче-вавшие по р. Боганиде, а также обитавшие вблизи станков Белень-кий, Ефремовский, Горелый, Подхребетный, Росомаший, Иса-евский, Лабаз, Кононовский и осуществлявшие перекочевки по р. Хете.

К Хатангской фактории тяготели жители с низовьев Хатанги, со станков Кононовский, Соколовский, Крест, Хатанга, Жданиха, а также кочевавшие по рекам Убойная, Нижняя, Лукинская, Блуд-ная, Рыбная, Балахна, Попигай.

На Хатангу выходили также якуты с р. Анабар. Ессейские якуты выходили на все три Затундринские фактории, но большинство из них выходило на станок Урядник.

В 1921–1922 гг. Л.Н. Доброва-Ядринцева использовала кампа-нию по снабжению туруханских коренных жителей продоволь-ствием, а «выдача пайка на каждого едока» обеспечила возмож-ность произвести сплошной учет местного населения и собрать данные его экономического быта. Как писала исследователь в пре-дисловии, «эта книга, без сомнения, явится ценным руководством для практической работы» [Доброва-Ядринцева 1925: 2]. Б.О. Дол-гих упоминал в своем отчете, что у всех регистраторов имелись эк-земпляры этой книги. Статистические данные севера Туруханского



края, т.е. Таймырского полуострова, наверняка помогли ориенти-роваться в многонациональном населении и безбрежной тундре Таймыра переписчикам Туруханской экспедиции.

Разграничить районы зимнего местопребывания северных ко-чевников по национальному признаку (якутов, долган, тунгусов и крестьян Затундринского Общества) было абсолютно невозмож-но. На одном и том же станке проживали семьи, принадлежавшие к различным народам, не говоря уже о том, что практически на каждом из них проживали смешанные не в одном поколении семьи. Можно говорить лишь о том, какие станки являлись местопребы-ванием хозяйств с преобладанием той или иной народности.

Список станков Хатангского тракта (с запада на восток), отра-жавший этнический состав населения в 1921–1922 гг. (по Л.Н. Доб-ровой-Ядринцевой) был таким:

Названия станков Преобладающая национальность

Медвежий яр тунгусы

Тунгусы тунгусы

Долганы долганы

Авам долганы, затундринские крестьяне

Волочанка тунгусы

Летовье затундринские крестьяне

Бархатов долганы

Мироновский тунгусы, якуты

Пайтурма долганы, затундринские крестьяне, якуты

Рассоха долганы

Боганида тунгусы

Беленький якуты

Ефремовский тунгусы

Подхребетный якуты

Горелый якуты

Байкаловский якуты

Росомаший тунгусы

Исаевский якуты



Лабаз тунгусы

Кононовский якуты

Соколовский якуты

Крестовский якуты

Хатанга затундринские крестьяне, якуты

Жданиха якуты

Убойная долганы

Рыбное долганы, затундринские крестьяне

Блудное долганы

Балахна долганы, затундринские крестьяне

Список станков Хатангского тракта (с запада на восток), отра-жавший этнический состав населения в 1926–1927 гг., составлен-ный Б.О. Долгих:

Названия станков Преобладающая национальность

Введенскоезатундринские крестьяне, одолганившиеся энцы, долганы

Заостровскоезатундринские крестьяне, одолганившиеся энцы, долганы

Абахылакзатундринские крестьяне, одолганившиеся энцы, долганы

Самоедская речка тунгусы, долганы, энцы

Медвежий яр долганы

Тунгусы тунгусы

Долганы долганы

Авам затундринские крестьяне

Волочанка тунгусы

Летовье затундринские крестьяне

Бархатов затундринские крестьяне

Мироновский тунгусы, якуты

Пайтурмазатундринские якуты, затундринские крестьяне, тунгусы



Рассоха долганы, якуты

Боганида затундринские крестьяне, якуты

Беленький затундринские якуты, тунгусы

Ефремовский долганы

Подхребетный затундринские крестьяне

Горелый затундринские якуты, якуты (ессейские)

Байкаловский затундринские якуты, якуты (ессейские)

Росомаший тунгусы

Исаевский тунгусы, затундринские якуты,

Лабаз затундринские якуты, долганы

Кононовский затундринские якуты, долганы

Соколовский затундринские якуты, долганы

Игнатьевский затундринские якуты, долганы

Крестовский затундринские якуты, долганы

Хатангазатундринские якуты, долганы, затундринские крестьяне

Казачьядолганы, затундринские якуты, затундринские крестьяне

Жданихадолганы, затундринские якуты, затундринские крестьяне

Летовьедолганы, затундринские якуты, затундринские крестьяне

Нижнийдолганы, затундринские якуты, затундринские крестьяне

Евстафьевскийдолганы, затундринские якуты, затундринские крестьяне

Лукинскийдолганы, затундринские якуты, затундринские крестьяне

Крестыдолганы, затундринские якуты, затундринские крестьяне

Рыбноедолганы, затундринские якуты, затундринские крестьяне

Блудноедолганы, затундринские якуты, затундринские крестьяне

Дандайдолганы, затундринские якуты, затундринские крестьяне



Как видим из этих таблиц и переписных данных, четыре основ-ных народа, проживавших вдоль Таймырского тракта, жили со-вместно или чересполосно, при различных этнических сочетаниях, порой создавая на карте расселения причудливую мозаику.

Однако все не так просто, как можно было бы судить по дан-ным таблицам. Если посмотреть на переписные карточки хо-зяйств, то обнаружится более замысловатая ситуация. К примеру, взглянем на данные карточек, составленных для глав хозяйств любого станка. Например, далеко самого немногочисленного — Волосянка, на котором преобладающей народностью записаны тунгусы. Мы обнаружим, что в 1927 г. там проживало два хо-зяйства русских, два — нганасанских, три — тунгусских, два — якутов затундринских, одно долганское и одно ненецкое [Ту-руханская экспедиция 2005: 417–418]. Стоит ли удивляться, что в формировании современных долган в той или иной степени участвовали все народы Таймыра.

Приведем наиболее яркие свидетельства, характеризующие антропологический, этнический и языковой, чрезвычайно сме-шанный не в одном поколении характер долганских семей.

«Приехал хозяин зимовья (Введенского. — В.Д.) Ни-кита Лаптуков со своим зятем долганом Егором Попо-вым. Зять Никиты Лаптукова был долган, но сам вла-делец зимовья, крестьянин затундринскаго общества, представлял смешанный тип метиса полудолгана — полусамоеда — полурусского. Он обладал очень низким приземистым ростом и длинным туловищем на ко-ротких ногах; разрез глаз был узким, но глаза голубые, голова лысая; на подбородке редкая растительность. Во время разговора он прищуривал то один глаз, то другой. По одежде он ничем не разнился от своего зятя. Семья Никиты Лаптукова, как он сообщил, состояла из его матери-самоедки (отец был затундринский кре-стьянин, метис), жены его, русского происхождения, дочери (замужем за долганом), и сына, женатого на дол-ганке» [Рычков 1915: 5].



«Обитатель станка Заостровского Дмитрий Лап-туков — метис, мать его самоедка, а отец числится крестьянином затундринского общества, но по обще-му складу близко подходит к авамским самоедам. Име-ет жену долганку и троих детей. Пясинские крестьяне Лаптуковы являются потомками казака Лаптукова, который находился в начале XVIII столетия на Ессей-ском озере для усмирения взбунтовавшихся тунгусов, а когда, после принятых мер, инородцы успокоились, то Лаптуков через Ессейское озеро пробрался на р. Пясину. Здесь он женился на 16-летней самоедке, обвенчавшись с ней в сел. Дудинском. От этой четы родилось 19 де-тей, из которых осталось пять сыновей и столько же дочерей. Все девицы вышли замуж за пришельцев с р. Енисея, поселившихся по pекам Дудыпте и Пясине» [Рычков 1915: 7].

«Обитатели зимовий по р. Пясине, именующиеся крестьянами затундринского общества, по образу жизни ничем не отличались от долган и совершенно утратили тип и духовный склад русских. Русскую речь знали только старшие в семьях, тогда как дети обна-руживали полное незнание или говорили всего по не-скольку слов. Зиму пясинские крестьяне проводят в своих зимовьях и отбывают подводы, а на лето раз-бредаются по летовьям, находящимся по Пясиной и некоторым озерам в тундрах. Главным и основным занятием их служит оленеводство, которое у них ни-чем не отличается от туземного, а к нему не менее важными подспорными промыслами являются рыбо-ловство и охота» [Рычков 1915: 8].

Как отмечал А.А. Попов, затундринскими крестьянами называ-лось старожильческое русское население северо-восточной части Таймырского национального округа. Публикуя свои наблюдения, сделанные проездом через р. Пясину летом 1929 г., автора обраща-



ет внимание на две семьи затундринских крестьян. Они жили на станке Половинное и говорили только на русском языке. Насколь-ко было известно в те далекие годы А.А. Попову, остальная масса затундринских крестьян, населявшая территорию от р. Пясины до самого Анабара, ничем не отличалась от своих соседей долган и якутов, говорила на их языке и также вела кочевую жизнь, зани-маясь, главным образом, оленеводством и охотой. Так что иссле-дователь повторил мысль П.Н. Буцинского о характере русского человека, который мог приспособиться к любым природно-клима-тическим условиям и иной этнической среде:

«Русский человек легко ориентируется в каждой но-вой местности, умеет приспособиться ко всякой при-роде, способен перенести всякий климат и вместе с тем умеет ужиться с всякою народностью, будь то самоеды, остяки, вогулы, татары или ненцы; благода-ря этой способности, помимо превосходства культу-ры, он быстро превращал в свою плоть и кровь всяких сибирских инородцев, хотя, конечно, и сам не вполне оставался тем, чем был до переселения в Сибирь» [Бу-цинский 1999: 252].

Всего в северо-восточной части Таймырского национального округа по данным 1930 г. числилось 270 затундринских крестьян, из которых в пределах р. Пясины их было лишь 28 чел. Летом пя-синские затундринские крестьяне жили в избах на станках Введен-ское, Половинное, Заостровка и Кресты. Они занимались исклю-чительно рыболовством, а хозяйства, в которых имелись олени, на летнее время отправляли их с пастухами в тундру.

Зимой оседло жили в избах только три семьи: одна на станке За-островка, две на Половинной. Остальные жители, у которых были олени, вели кочевой образ жизни. Из указанных семейств одна была оленеводческая и в ней говорили по-долгански, в двух других оленей не было, но держали собак. Жители станка Половинное и летом и зимой жили оседло, занимаясь исключительно рыбо-ловством и только в незначительном количестве промышляли



песцов пастями — ловушками, находившимися всего лишь в не-скольких километрах от изб по берегам р. Пясины. Оленей у них не было, а в качестве ездовых животных держали собак, на которых совершали недалекие поездки за топливом (плавником) к реке, за продуктами в кооператив и т.д. [Попов 1934: 78]. Как отмечал А.А. Попов, жители станка Половинного вследствие бедности пе-решли к собаководству: по рассказам, в старину затундринские крестьяне не были оленеводами и ездили только на собаках.

Затундринские крестьяне называли себя исключительно «кресья-нами»: «Мы не русские, мы не долгане и не самоди (самоеды), мы “кресьяне”», — так отвечали они на вопрос исследователя, какой они народности. В царское время у них был свой староста, и они управлялись независимо от долганских и тунгусских «родов», со-ставляя самостоятельное «Затундринское крестьянское Общество» [Попов 1934: 76–77]. В конце 1920-х годов оно имело общее управ-ление с долганами и тунгусами, входящими в состав администра-тивных единиц, образованных по территориальному признаку.

А.А. Попов задается законным вопросом о том, каким же обра-зом могли попасть сюда русские. Этнограф полагал, что, в южной части р. Пясины недавние переселенцы пришли из Енисейского и Туруханского края, а большинство из них, по рассказам опро-шенных, являлись потомками беглых людей, недовольных полити-кой правительства. Весьма возможно, что переселение русских на северо-запад Таймыра происходило морским путем. Иначе трудно было бы объяснить возникновение поселений по р. Пясине почти до самого устья в тех местах, куда редко добирались даже охотники-нганасаны, самые северные из обитателей края [Попов 1934: 77]. Однако вернемся к характеристике этнического состава и антро-пологического облика насельников станков.

«Чум тунгусскаго князя Алето, находящегося в двух верстах от р Андадоме. Здесь уже заметны были неко-торые особенности, чуждые долганам, хотя последних следует считать не близкими соплеменниками тунгу-сов, <…> а метисами, помесями между якутами и тун-гусами. К характерным физическим признакам семьи



Алето следует отнести низкий рост, правильное телосложение, кругловатые очертания лица с широким лбом, выдающимися скулами, узким миндалевидным разрезом глаз и почти отсутствующие ушные мочки. Выражение лиц умное, смелое» [Рычков 1915: 12–13].

Cтанок Авамский. «Здесь живет крестьянин затундринского обще-

ства, он же и староста этого общества, Константин Аксенов. Аксенов представляет из себя продукт смеси почти всех племен, населяющих Туруханский край. Прабабка его самоедка, дед и отец числились крестья-нами, бабка была якуткой, мать самоедка; жену имел тунгуску. Детей четверо: трое сыновей, один женат на долганке, остальные не женаты, и одна девочка. Ни в физическом его облике, ни в быте ничего русского» [Рычков 1915: 17].

Станок Пайтурма. «Мы остановились у Налтанова, женатаго на

чисто кровной якутке. Население здесь чисто якут-ское. Мужчины называют себя Саха. Они низкорослы, сутуловаты и сравнительно крепкого сложенья. Жен-щины довольно интересны, с большими черными глаза-ми» [Рычков 1915: 21].

Станок Рассоха. «Мы остановились у долгана Киприяна Савина. Дед

его был некрещеный долган, бабка тунгуска, мать кре-стьянка. Женат Киприян на якутке, имевшей мать тунгуску» [Рычков 1915: 22].

Зимовье Боганидское «населяли три семейства в двух избах, числящиеся крестьянами Затундринского общества. Мы остано-вились у крестьянина Андрея Попова, женатого на якутке, имев-шей отца тунгуса» [Рычков 1915: 22].



Зимовье Подхребетное “состоит из двух изб, населенных мети-сами, числящимися крестьянами Затундринского общества. Мы заехали к крестьянину Платону Аксенову, женатому на долганке» [Рычков 1915: 23].

Станок Волосянка, записи из дневника А.П. Лекаренко, 1927 г.: «Живет здешняя публика далеко не похоже на яку-

тов на Ессее или в Илимпеи. Едят хлеб, сахар, масло и прочее. Носят рубахи, кофты, словом, нужно пола-гать, здесь гораздо народ богаче. Дорогой встретили походные избы, как здесь их называют нартенные чумы. Заходим, пьем чай. Хозяин — толстый инородец с небольшим хохолком волос, говорит по-русски. Здесь встретил впервые долганина в расшитой бисером и сукном парке, словно сусальный пряник. Сидит, упорно тянет чай, ажно нос вспотел» [КККМ. О/ф. 7626–110. Л. 114].

Станок Бархатово. «У заведующего Попова останавливаюсь. Одна

комната русских, можно сказать, и много — человек пять. Две русских женщины. Встретил русского кре-стьянина, старика, который уже выродился в ино-родческий тип. Здесь их называют затундринскими крестьянами. Старик смышленый, при царе был ста-ночным старостой. Говорит, присюсюкивая, как мно-гие здесь. Рассказывал, что его предки были хохлы, но потом их выслали в эти края, где они приспособи-лись, — женились на долганках, пошли дети, которые мало чего общего имели с русскими» [КККМ. О/ф. 7626–110. Л. 117].

Станок Мироновский — «две русских избы, несколько нартенных чумов (бал-

ков), опять санки, дрова. У хозяина, долгана, — неболь-шая изба, два довольно больших окна, льда нет, стекло.



Народу в избе много, все в расшитых бисерных парках. Одна деваха абсолютно, что называется, с кончика носа и до волос русская, в ярко расписном наряде. Здесь увидел и юраков в их костюмах, на старике — парка, мездрою вся кверху, из обшитой белой длинной шер-стью по подолу, пояс низко» [КККМ. О/ф. 7626–110. Л. 118].

Станок Боганида. «На станке Боганида — несколько семей: пять се-

мей затундринских якутов и, как здесь называют, затунд ринские крестьяне. Когда-то последние были русскими крестьянами, а потом акклиматизирова-лись, порвали связь с русскими, перемешалась кровь, произошла метизация, и сейчас нужно очень при-стально рассматривать, пока доберешься до настоя-щей породы. Конечно, на вид они уже типичные ино-родцы: черные, чашкой волоса, раскосые глаза, ярко расписанные бисерным орнаментом парки» [КККМ. О/ф. 7626–110. Л. 123].

Селение Хатанга. «В первый раз, на пустынном берегу Хатанги, где не

было видно и следа человеческого жилья на десятки верст вокруг, около нашего экспедиционного табора неожиданно образовалась кучка из десяти инородцев-якутов. Я был поражен разнообразием типов стояв-ших передо мною якутов — ни малейшего сходства между ними, будто это были представители разных народностей, а не якуты (только один из них был тун-гус, да и тот ни слова не знал по-тунгусски). Особенно меня поразил слепой старик, который на мое пригла-шение сесть отвечал мне чистым русским языком “спа-сибо”. Далее, оказалось, что каждый из этих десяти якутов по виду знает по нескольку русских слов, а кое-кто даже понимает русскую речь. Поразило меня



также и то, что все они, в противоположность ино-родцам, вели себя с достоинством, ни на что не напра-шивались и держались очень свободно, хотя и отвеши-вали нашей экспедиционной компании еще издалека довольно низкие поклоны. Не было сомнения, что пред нами были не чистокровные якуты, а представители какого то смешанного странного типа — метисы, по-лу-якуты, полу-долгане, полу-тунгусы, и полу-русскиe с остатками русской речи и старых привычек отцов и дедов.

В другой раз я встретил также слепого старика-якута в Хатангском погосте — Гидатова, прекрасно говорящего по-русски. Раньше он был князцом (старо-стой) своего наслега, а теперь живет с семьей в сторо-не от дел, хотя еще частенько обращаются к нему за советами. Это тоже характерный тип, как бы ука-зывающий на то, насколько прежнее влияние русского элемента было сильно в крае и насколько оно упало теперь.

Третий такой же метис встретился мне в с. Ниж-нем на той же Хатанге. Это Трифон Гаврилович Порт-нягин, также хорошо говорящий по-русски. Когда-то род Портнягиных был большой, жили они далеко север-нее, промышляя песцов и других зверей, передвигаясь на оленях и собаках. Дед у него был грамотный, да чуть ли не был грамотным и отец, но потом эти культурные традиции исчезли, они объякучивались, дичали, и про одного из дядей Трифона доподлинно известно, что он сделался шаманом, да говорят, в их фамилии был, кро-ме того, не один шаман. Теперь Портнягины оконча-тельно объякутились, обеднели, уменьшились количе-ством и разбрелись по тундре.

Это три типа, с которыми мне пришлось более близко столкнуться. Но чем дальше я знакомился с здешним населением, тем все более встречал людей с инородческим обличием, знающих по-русски. По Ха-



танге, частью по Хете и другим местам живет в раз-броде до 150 душ крестьян, составляющих даже крестьянское общество, но по образу жизни ничем не отличающихся от здешних инородцев — якутов, долган, тунгусов, совершенно утерявших как физи-чески, так и духовный облик русских; русский язык ими совершенно так же утрачен, или говорят на нем лишь немногие, якутский же язык сделался для них родным. При этом интересным явлением оказывает-ся еще и то обстоятельство, что все знающие более или менее русскую речь — старики, тогда как люди более молодого возраста обнаруживают полное незна-ние, или говорят всего по нескольку слов» [Васильев 1908: 30–31].

Эти выразительные высказывания о жителях Хатанги, сделан-ные в начале XX столетия (геологическая экспедиция 1905 г.) уро-женцем Якутии В.Н. Васильевым, который хорошо знал якутский язык, как нельзя лучше характеризуют население, предки которо-го составляли русские. Он назвал это «угасшей русской культурой» на Севере.

Спустя три года, в 1908 г., в Хатанге находился и К.М. Рычков, у которого сложилось такое же впечатление относительно русского компонента в культуре местного населения.

«На следующий день, с утра, инородцы снова собра-лись в нашу квартиру. Некоторые из них хорошо по-нимали русскую речь. Интересный тип представлял собою слепой старый якут Гидатов (о котором также писал В.Н. Васильев. — В.Д.), хорошо говоривший по-русски и бывший долгое время старостой своего насле-га. Кроме него, было еще несколько типичных якутов, но большинство были метисы» [Рычков 1915: 28].

«Резюмируя впечатления, вынесенные за поездку до с. Хатангского и обратно, невольно поражаешься



и нивелирующему влиянию менее сильных расовых разновидностей. Русский элемент окончательно по-тонул в компактной массе туземных народностей, слился с ним в физическом типе, образе жизни, эконо-мическом и духовном быте, привычках, в области ре-лигиозных верований, до потери родного языка» [Рыч-ков 1915: 15].

Далее по зимней тундре, в низовьях Хатанги и совсем на край-нем севере района мы встречаем такой же смешанный тип населе-ния, хотя в некоторых местах были отмечены некоторые особен-ности характера кочевников.

«При переходе из лесной зоны от блуднойцев (жите-ли по р. Блудной. — В.Д.) в Киенг-Кюельский совет (участок тундры, прилегающий к морю) изменяется и характер населения. Здесь люди отличаются какой-то сосредоточенной молчаливостью и тугодумством» [СПФ АРАН. Ф. 735. Оп. 1. Д. 12. Л. 75]. «С вступлением в наслег Хорго чувствуется перемена. Вместо веселых беспечных попигайских тунгусов здесь уже насторо-женные к экспедиции якуты. Собственно это только при вопросах об их национальности — они причисляют себя к якутам. По типу это помесь русских с якутами. Русская кровь заметна по лицу: встречаются серые глаза, русые и шоколадного цвета волосы. Нередко мож-но встретить мужчин с растительностью на лице (борода и усы). Объякучивание их полное, якутский язык стал родным. Быт — быт кочевника-оленевода. Сохранились обрывки русских обычаев. <…> Обращает на себя внимание крепость в религии, очень часто вид-ны на груди поверх одежды у женщин большие кресты» [СПФ АРАН. Ф. 735. Оп. 3. Д. 19. Л. 54].

Все население самого северного Корго-Кюельского наслега го-ворило на якутском языке и только два-три человека в Совете



знали немного по-русски. При опросах жители регистрировались якутами, называя себя «Саха» [СПбФ АРАН. Ф. 735. Оп. 1. Д. 12. Л. 69].

«Старинные обычаи были крепки, и их свято со-блюдали: за руку здоровались и благодарили за еду, а после нее крестились. Встав утром и умывшись, мо-лились. Гостеприимство, взаимная помощь красной нитью протягиваются во всей их жизни, так же как и доверие друг к другу и к приезжим. Долганские муж-чины поселений в Блудновском и Хатангском районах стриглись в кружок (остатки русских обычаев, приоб-ретенных от затундренных крестьян). Большое рас-пространение имели в местном долганском наречии такие слова, как “пособка”, “подводчук”, “даром” (но-сившее всеобъемлющее понятие), “господи помилуй”, “господи спаси”, “не дай бог” [СПФ АРАН. Ф. 735. Оп. 1. Д. 12. Л. 207].

«Оба старика (Спиридон Поротов и Тит Киргизов) по типу лица напоминают русских. Киргизов — ти-пичный русский — русый, нос картофелиной, серые гла-за, окладистая голова, лысый. Ни слова по-русски. Рели-гиозен, на ночь читает молитву, после еды молится. Перед дверью впереди на ящике расставлены иконы. Второй старик — Поротов — имеет русский тип лица, однако темные глаза, черные волосы и отсут-ствие растительности на лице выдает превалирую-щую примесь местной крови. Оба, несомненно, потом-ки русских. Очевидно, русские здесь, встретив здесь по численности больше тунгусов, перемешались с ними. Исходя из описанных ранее бывших поселков, нужно за-ключить, что раньше жили более оседло. С развитием оленеводства и объякутением русских население стало вести кочевой образ жизни» [СПФ АРАН. Ф. 735. Оп. 3. Д. 19. Л. 45].



* * *Итак, Хатангский тракт сыграл большую роль в этнокультурной

истории Таймыра. Более трехсот лет он служил единственной магистралью, соединявшей в зимнее время запад и восток полу-острова. Здесь, с конца октября до мая, между тремя десятками станков пролегала жизненная артерия Таймыра — Хатангский тракт, по которому устанавливалось транспортное сообщение на оленях.

Начинаясь на Енисее, в Дудинке, зимняя дорога тянулась поч-ти на тысячу километров на восток до Хатанги и имела длинную цепь станков, пересекая Таймырский полуостров и ведя в Ана-барский край. Далее она тянулась в Якутию до селения Булун, расположенного в низовьях Лены. Станки тракта, которыми ста-ли охотничьи в прошлом зимовья, тянулись цепью по лесотун-дре, а расстояние между ними составляло в среднем около 30 верст. Сам тракт из-за оскудения оленьих кормов из года в год отодвигался то к северу, то к югу относительно границы лесной растительности.

Каждый из станков тракта состоял из одной или нескольких изб, чумов или балков, в окрестностях которых располагались стойбища оленеводов. К лету станки пустели: пастухи со стадами домашних оленей отправлялись на север в тундру, в то время как торговцы с выменянной на товары у охотников-оленеводов за зиму пушниной возвращались в Дудинку.

«Большая русская дорога» настолько сблизила и перетасовала разнородные в этническом и языковом отношении группы тун-гусов, якутов и русских старожилов, что население вблизи трак-та сложилось в новый народ с общим языком и культурой — долган.


Ауэрбах Н.К. Заселение и развитие промыслов в низовьях реки Енисея //

Рыбопромысловые исследования Сибири. Сер. А.: Государственная

типография. Красноярск, 1929. С. 1–28.

Белов М.И. Первое русское поселение на Таймыре (к 350-летию Хатан-

ги // Известия Всесоюзного Географического общества. 1977. № 1.

С. 48–57.



Буцинский П.Н. Заселение Сибири и быт ее первых насельников. Тюмень:

Издательство Ю. Мандрики, 1999. 328 с.

Васильев В. Угасшая русская культура на дальнем севере // Сибирские во-

просы. 1908 № 1. С. 29–34.

Доброва-Ядринцева Л. Н. Туземцы Туруханского края: опыт исследования

экономического положения / Под ред. В. Лаврова. Новониколаевск:

Сибирский революционный комитет, 1925. 81 с.

Долгих Б. О. Происхождение долган // Сибирский этнографический сбор-

ник. Т. V / Тр. Института этнографии. Т. 84. М., 1963. С. 92–141.

Дьяченко В.И. Охотники высоких широт: долганы и северные якуты.

СПб.: Европейский дом, 2005. 272 с.

Кастрен М.А. Путешествие в Сибирь (1845–1849). Тюмень: Издательство

Ю. Мандрики, 1999. Т. 2. 342 с.

Кривошапкин М.Ф. Енисейский округ и его жизнь. СПб.: издание Импера-

торского Русского географического общества, 1865. Т. I. 378 с.

Латкин Н.А. Зимовье // Энциклопедический словарь Ф.А. Брокгауза

и И.А. Ефрона. СПб.: издательство, 1894. Т. XII A. С. 198.

Латкин Н.В. Енисейская губерния. Ее прошлое и настоящее. Очерк

Н.В. Лат кина. СПб.: Типография и Литография В.А. Тиханова, 1892.

466 с.


Мордвинов А. Инородцы, обитающие в Туруханском крае // Вестник РГО.

Т. XXVIII. СПб., 1860. С. 1–64.

Попов А.А. Затундренские крестьяне // СЭ. № 3. 1934. С. 77–86.

Попов А.А. Материалы по родовому строю долган // СЭ. № 6. 1934. С. 116–

139.

Рычков К.М. Поездка в северо-восточные тундры Туруханского края из

с. Дудина. Отд. отт. М., 1915. 29 с.

Сашенков Е. П. На почтовых трактах Севера: (К истории почты Якутии).

Якутск: Якутское книжное издательство, 1989. 88 с.

Скалон В.Н. Из истории древних русских поселений на крайнем севере

Сибири // Известия Иркутского сельскохозяйственного института.

1960. Вып. 18. С. 303–322.

Соколов А. По следам государевых ямщиков // Илин. 2012. № 1. С. 52–57.

Степанов [А.П.] Енисейская губерния. СПб.: Тип. Конрада Вингебера,

1835. Ч. I. 276 с.

Третьяков П. Туруханский край // Записки Русского географического об-

щества по общей географии. СПб., 1869. Т. 2. С. 275–530.



Третьяков П.И. Туруханский край, его природа и жители. СПб.: Издатель-

ство Русского географического общества, 1871. 318 с.

Туруханская экспедиция Приполярной переписи: этнография и демогра-

фия малочисленных народов Севера: Сборник научных трудов. Крас-

ноярск: Поликор, 2005. 448 с.

Урванцев Н.Н. Норильск (История открытия и освоения медно-никеле-

вых руд Сибирского Севера). М.: Недра, 1969. 90 с.

[Суслов] Путевой журнал Благочинного церквей и миссий Туруханского

края, священника Михаила Суслова при поездке в Хатангский приход

и к озеру Ессей или Жоссей. За 1882/3 г. КККМ, рукопись, б.г.


Е.А. Давыдова1

ВЛАСТНЫЕ ОТНОШЕНИЯВ СТОЙБИЩАХ АМГУЭМСКИХ ОЛЕНЕВОДОВ

(ПО МАТЕРИАЛАМ В. Г. КУЗНЕЦОВОЙ)

В статье рассматриваются властные отношения в контексте различных сфер социальной

жизни оленных чукчей: хозяйственно-экономической деятельности, обменных отношений,

кочевом быте, пространственном поведении и его символизме, конфликтах, насилии.

Основной задачей стало определение конкретных проявлений процессов властвова-

ния / подчинения в повседневной жизни семейно-родственных коллективов амгуэмских

оленеводов. Многочисленные примеры отдельных жизненных ситуаций показывают, что

власть была неотъемлемой составляющей интеракции и непосредственно влияла на дей-

ствия людей. Суть отношений доминирования / подчинения заключалось в том, что одни

акторы структурировали действия других. Кроме того, рассматриваются способы аккуму-

лирования человеком разных видов капитала, другими словами, некоторые пути приобрете-

ния власти, существовавшие у амгуэмских чукчей.

Ключевые слова: Властные отношения, Чукотка, амгуэмские чукчи, оленеводство

Е.А. Davydova

POWER RELATIONS AMONG AMGUEMA CHUCKCHI

(BASED ON MATERIALS OF V.G. KUZNETSOVA)

Th is article investigates power relations in the context of diff erent spheres of social life of reindeer

Chukchis: economic activities, exchange relations, nomadic life, spatial behavior and its symbolism,

confl icts, violence. Th e key goal is to identify specifi c manifestations of the processes of domination/

subordination in the daily life of family groups of Amguema reindeer herders. Th rough giving

numerous examples of everyday life situations it is shown that power was an integral part of

the interaction and infl uenced people’s actions: some actors structured the actions of others.

Th e research also analyses the ways of accumulating diff erent types of “capital”, in other words, some

ways of acquiring power that existed among Amguema Chukchis.

Key words: power relations, Chukotka, Amguema Chukchis, reindeer herding

1 Исследование выполнено за счет гранта РНФ (проект № 17-78-10125).


137Властные отношения в стойбищах амгуэмских оленеводов...

Введение

В рамках данной статьи будут рассмотрены властные отно-шения в контексте различных сфер социальной жизни оленных чукчей: хозяйственно-экономической деятельности, обменных от-ношений, кочевого быта, пространственного поведения и его сим-волизма, конфликтов, насилия. Основной задачей станет определе-ние конкретных проявлений процессов властвования / подчинения в повседневной жизни семейно-родственных коллективов амгу-эмских оленеводов. Через приведение многочисленных примеров отдельных жизненных ситуаций будет показано, что социальная асимметрия существовала у чукчей и непосредственно влияла на действия людей. Кроме того, будут рассмотрены способы аккуму-лирования человеком разных видов капитала, другими словами, некоторые пути приобретения власти, существовавшие у чукчей.

В данной работе властные отношения фактически будут про-анализированы на примере конкретной оленеводческой семьи и ее окружения (соседних стойбищ). Речь пойдет о семье, в которой большую часть своей экспедиции проживала Варвара Григорьевна Кузнецова — этнограф, работавшая в Ленинградском отделении Института этнографии Академии наук СССР в середине XX в. История ее экспедиции, а также источниковедческое значение со-хранившихся полевых дневников уже обсуждались в литературе (см. [Михайлова 2014; Давыдова 2015; Михайлова 2015; Хаховская 2016]). В рамках данного исследования, не ставящего целью анализ полевого опыта советского этнографа, следует привести лишь са-мую общую информацию об экспедиции Варвары Григорьевны и оставленном ею архивном наследии.

Исследовательница проводила полевую работу в Амгуэмской тундре Чукотского района2 с 1948 по 1951 гг. Ей удалось присоеди-ниться к одному из стойбищ, хозяин которого — Тымнэнэнтын — был председателем колхоза «Тундровик», образованного букваль-но на глазах этнографа в 1948 г. [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 336. Л. 63; Д. 403. Л. 25 об.; Д. 404. Л. 2]. Поселившись в его яранге, В.Г. Кузнецова

2 Ныне Иультинский район Чукотского автономного округа.


138 Е.А. Давыдова

фактически прожила в этой семье три года. Если была возмож-ность, она посещала соседние стойбища и гостевала в них. Однако жила она именно в яранге Тымнэнэнтына вплоть до смерти ее хо-зяина весной 1951 г. Это уникальный опыт трехлетнего включен-ного наблюдения. Исследовательница непрерывно находилась в тундре на протяжении нескольких лет, погрузившись в различ-ные виды деятельности, составлявшие повседневную жизнь олен-ных чукчей.

Экспедиционные материалы В.Г. Кузнецовой, хранящиеся в ар-хиве МАЭ РАН, состоят из полевых тетрадей, отчета и переписан-ных набело уже в Ленинграде полевых записей [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 334–408]. Полевые тетради представляют собой ежеднев-ные дневниковые записи. В.Г. Кузнецова старалась фиксировать все события, происходившие за день в стойбище, в котором она находилась. Она отмечала, когда люди просыпались, что ели, чем занимались в течение дня, о чем разговаривали, спорили, над чем смеялись, куда уходили из стойбища и кто приходил в гости. Под-черкну простоту и безыскусность ее записей. В них практически нет теоретических обобщений, научных гипотез, осмысляющих происходящее, редко встречается научная терминология.

При прочтении дневников схватывается ситуация происходя-щего в целом: описания людей, их действий и разговоров, природ-ного ландшафта, собственных впечатлений и чувств исследователь-ницы представлены нераздельно. Тексты дневников — это цельные повествования, в которых, как в литературном произведении, рас-крывается место действия и круг действующий лиц с указанием их имен, внешних и психологических характеристик, а порой их био-графий и генеалогий. Постоянно вводя читателя в контекст проис-ходящих событий, автор последовательно рассказывает о жизни амгуэмских чукчей и этнографа среди них. Дневники Варвары Гри-горьевны — это не лоскутное оделяло, «сшитое» из фольклорных текстов, этнографических описаний, зарисовок, интервью с инфор-мантами и выписок из архивов и документов местной администра-ции, а история жизни людей с именами и лицами3.

3 Имеется в виду архив фотоматериалов [Михайлова 2014: 112–133].



Аргументация, таким образом, будет построена на основе ана-лиза полевых дневников В.Г. Кузнецовой. При этом будет привле-каться информация и из других источников, в частности, класси-ческих этнографических описаний чукчей XIX–XX веков. Она позволит сопоставить локальные данные по конкретной семейной группе с примерами из других коллективов, регионов и временных периодов. Использование дополнительного сравнительного мате-риала поможет не только перейти к более широким обобщениям и выводам относительно властных отношений в чукотских семей-но-родственных коллективах, но и дать более глубокие интерпре-тации описаниям, представленным в дневниках В.Г. Кузнецовой.

Стойбище Тымнэнэнтына

Представлю краткое описание жителей стойбища, ставшего своего рода домом для В.Г. Кузнецовой почти на три года. Главой хозяйства являлся старик Тымнэнэнтын 1882 г.р. [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 337. Л. 1 об.]. Данная дата указана в «Списке населения Амгуэмской тундры», составленном бригадой Чукотского райкома партии во главе с И.Ф. Гущиным и переписанном В.Г. Кузнецовой в ее полевой дневник. Таким образом, в 1948 г. ему было уже 66 лет. Возможно, указанная дата ошибочна. Во всяком случае, сам Тым-нэнэнтын 26 июня 1949 г. насчитал себе 54 года [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 339. Л. 69]. На момент знакомства с ним В.Г. Кузнецовой его женой была Гувакай — молодая женщина лет тридцати (по ее собственным подсчетам) [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 339. Л. 69]. В упо-мянутом списке ее годом рождения значится 1860 г., т.е. согласно нему ей было уже далеко за 80 лет на момент знакомства с В.Г. Куз-нецовой [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 337. Л. 1 об.]. Но, как отметила Е.А. Михайлова, «на фотографиях Гувакай выглядит скорее моло-дой женщиной, чем древней старухой» [Михайлова 2014: 121].

Гувакай была не первой женой Тымнэнэнтына. Предыдущих жен звали Кау и Науго [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 349. Л. 11 об.; Д. 351. Л. 11 об.]. Об этих женщинах известно только то, что они, а также сын Тымнэнэнтына и Науго, умерли осенью 1946 г. во время эпиде-мии кори [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 351. Л. 11 об.]. Первый муж Гува-



кай, Гырголкай, тоже умер во время эпидемии [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 351. Л. 11]. От первого брака у Гувакай было трое детей. Двое из них, девушка Омрувакатгавыт (лет 16) [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 364. Л. 45 об.; Д. 339. Л. 69] и мальчик Омрыятгыргын (лет девяти) [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2, Д. 339, Л. 69] тоже стали жить у Тым-нэнэнтына. В сентябре 1949 г. умерла и Гувакай [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 340. Л. 13 об.]. Уже зимой у Тымнэнэнтына появилась но-вая молодая жена — Эттыкутгевыт [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 341. Л. 12]. Дети Гувакай после ее смерти остались в яранге Тымнэнэн-тына. Однако в 1951 г. Омрувакатгавыт перешла в другое стойбище [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 380, Л. 4–6].

Еще одним обитателем яранги Тымнэнэнтына был его племян-ник, сын его умершей сестры — юноша Ятгыргын (1932 г.р.) [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 337. Л. 1 об.; Д. 347. Л. 8]. Его родные братья, Онпы-гыргын (1933 г.р.) [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 337. Л. 1 об.; Д. 347. Л. 8] и Таёквун (1937 г.р.) [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 337. Л. 1 об.] жили в соседней яранге — в семье младшего брата Тымнэнэнтына — Тымнэлькота [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 337. Л. 1 об.; Д. 347. Л. 8; Ми-хайлова 2014: 125]. У Тымнэлькота (1910 г.р.) было две жены: стар-шая Чейвуна (1910 г.р.) и младшая — молодая девушка Тынены [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 334. Л. 20 об.; Д. 337. Л. 1 об.; Д. 365. Л. 76]. Обитателем яранги Тымнэлькота была также девочка-сирота Тым-нены [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 376. Л. 1. 4; Д. 357. Л. 8].

Итак, в 1950–1951 гг. — стойбище Тымнэнэнтына состояло из перечисленных выше жителей. В 1948–1949 гг. упоминаются и дру-гие люди, ставившие свои яранги в этом стойбище (см. [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 334; Д. 335; Д. 336; Д. 339]. Летом 1951 г., после смер-ти Тымнэнэнтына, произошли новые «перестановки» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 391. Л. 62; Д. 392. Л. 3 об.].

Состав чукотских коллективов, кочующих и выпасающих стада совместно, был не очень стабилен. Он постоянно обновлялся, на что обратила внимание В.Г. Кузнецова [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 367. Л. 86]. Данную особенность чукотских стойбищ подмечали и пре-жде. А.В. Олсуфьев в конце XIX в. писал, например, что «чукчи не признают своей принадлежности тому или другому обществу, свободно перекочевывая в пределы соседнего и далее» [Олсуфьев



1896: 92]. В.Г. Богораз писал, что организация стойбища оленных чукчей очень неустойчива и слаба и число семей, «пребывающих вместе», меняется почти каждый год [Богораз 1934: 94–95]. Стре-мясь подчеркнуть текучесть состава семейных коллективов у чук-чей, исследователь отмечал, что «отдельный человек, живущий одиноко, является основной единицей чукотского общества» [Бо-гораз 1934: 91].

Стадо хозяйства Тымнэнэнтына весной 1951 г. суммарно насчи-тывало порядка 900 голов [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 403. Л. 34]. Часть принадлежала колхозу, часть числилась в личном пользовании лю-дей. Зимой 1949 г., например, колхозное стадо составляло 170 оле-ней [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 336. Л. 63]. Собственником являлся не только Тымнэнэнтын. В тетрадке В.Г. Кузнецовой по учету оленей за 1949 г. как владельцы обозначены также Ятгыргын и Тымнэль-кот [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 338. Л. 1 об.]. Однако наибольшее чис-ло голов в стаде принадлежало именно Тымнэнэнтыну. Если у Ят-гыргына, согласно подсчетам В.Г. Кузнецовой в мае 1949 г., общее число его личных оленей составляло 69, а у Тымнэлькота — 85, то у хо зяина стойбища — 370 [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 338. Л. 1 об.].

Таким образом, у главы стойбища, Тымнэнэнтына, было наи-большее количество оленей в собственности. Еще миссионер А. Ар-гентов отмечал в середине XIX в., что «в лагере у оленных чукчей переднее место всегда занимает тот, у кого более оленей» [Аргентов 1857 а: 90]. «Переднее место» в стойбище у чукчей символизировало главенство в коллективе [Богораз 1934: 95].

Авторитет Тымнэнэнтына, таким образом, в семейной группе подкреплялся его родственным статусом (старший брат, дядя, муж, отчим), возрастом (старик 66 лет, самый старший член группы), экономическим положением (владелец подавляющего числа оле-ней в стаде) и, если использовать термин П. Бурдье [2001: 96–103], «символическим капиталом» (например, он был председателем колхоза).

Тымнэлькот был хозяином второй яранги. Он был помощником и советчиком брата, но при этом слушался его и выполнял его рас-поряжения. Тымнэлькот часто заходил к Тымнэнэнтыну в ярангу, и они обсуждали хозяйственные дела [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 374.



Л. 11 об.; Д. 375. Л. 4 об.; Д. 384. Л. 6 об.]. После смерти старшего брата младший стал главой хозяйства. Во всяком случае, В.Г. Кузне-цова стала называть стойбище Тымнэнэнтына «стойбищем Тым-нэлькота» или «Тымнэлькота-Ятгыргына» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 391. Л. 6 об., 8 об.; Д. 393. Л. 10]. Ятгыргын, Онпыгыргын, Омры-ятгыргын, Таёквун являлись пастухами стада [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 339. Л. 54 об.; Д. 357. Л. 2 — 2 об.; Д. 394. Л. 29 об.]. Жены Тымнэ-нэнтына и Тымнэлькота обозначаются в дневниках как «хозяйки» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 380. Л. 4 — 4 об.; Д. 381. Л. 2]. Омрувакат-гавыт, Тымнены и Тынены — как девушки-работницы [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 357. Л. 7; Д. 365. Л. 71].

Отмечу еще одно стойбище, жители которого будут не раз упо-минаться. Его хозяином был Номгыргын, сводный брат Тымнэнэн-тына: у них был общий отец, но разные матери [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 347. Л. 8; Д. 351. Л. 5 об.; Д. 353. Л. 6 об.; Михайлова 2014: 127]. У него было три жены и собственное стадо [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 338. Л. 1 об. — 2; Д. 353. Л. 7 об.]. Номгыргын был влия-тельным человеком. В.Г. Кузнецова называла его «достопочтенным чукчей» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 336. Л. 15 об.]. Тымнэнэнтын и Номгыргын объединяли свои стада на летний период и ставили яранги неподалеку друг от друга [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 345–354]. В зимний период они, разделив стада, согласовывали друг с другом маршрут кочевания и старались держаться на расстоянии быстрой пешей доступности (приблизительно 300–500 м) [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 364. Л. 53, 82; Д. 365].

Хозяин стойбища и его роль в хозяйственно-экономической деятельности коллектива

Значительная часть трудовой деятельности у оленных чукчей была связана с нуждами стада. Как говорил оленевод Иван Вукву-кай, «Не олень для человека, а человек — для оленя» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 1412. Л. 78]. Все люди так или иначе участвовали в работах, имеющих отношение к уходу за оленями. При этом властный ре-сурс влиял на характер деятельности, в которой принимал участие человек.



Сильный хозяин стойбища, авторитет которого был высок как среди жителей его яранг, так и среди жителей соседних, должен был хорошо разбираться в тонкостях оленного дела и руководить присмотром и уходом за стадом. Таким лидером был Тымнэнэн-тын, управлявший всем процессом, направленным на сохранение и процветание стада. За свою жизнь он, судя по всему, сумел зна-чительно преумножить его поголовье. Ведь дед Тымнэнэнтына, перешедший от занятий морским зверобойным промыслом к оле-неводству, имел лишь пять важенок [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 396. Л. 41 об.]. Тымнэнэнтын гордился своими умениями оберегать оленей. Он с гордостью заявлял, что «никогда не станет нымтум-гын (пастухом — перев. с чук.) у кого-нибудь из богатых» чукчей [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 367. Л. 86 об.]. Безусловно, удача в оле-неводстве была лишним подкреплением авторитета главы хо-зяйства.

Тымнэнэнтыну приходилось решать целый комплекс вопросов. Одним из важнейших был вопрос о маршруте кочевания. В совет-ское время для определения пастбищных территорий стад органи-зовывались землеустроительные экспедиции. Например, Ю.В. Чес-ноков упоминает такую экспедицию в своем полевом дневнике, проводившуюся в 1976 г. в совхозе «Марковский» и определившую схему сезонных пастбищ бригады [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 1412. Л. 23 об.]. В доколхозный период оленеводческие хозяйства само-стоятельно определяли маршруты кочевок. Так как выбор хороших мест служил залогом благополучия стада, успех в оленеводстве за-висел от опыта главы хозяйства и решения, принятого им в конеч-ном итоге. Тымнэнэнтын хоть и был колхозником, сохранял неза-висимость в решении повседневных задач и все маршруты выбирал самостоятельно.

Тема предстоящих кочевок была излюбленной у чукчей и под-нималась регулярно [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 382. Л. 11 об.; Д. 394. Л. 37 об. — 38]. О предполагаемом месте зимовки могли начать го-ворить еще летом, и, наоборот, о летнике задуматься уже зимой. В июне 1951 г. Тынагыргын, житель из стойбища Номгыргына, де-лился с В.Г. Кузнецовой планами их хозяина на осень, зиму и даже следующее лето: «Как только взойдет следующий <…> месяц, будут



праздновать нын’энрирукэн4. А затем ремонтировать и делать на-рты и кочевать на Паратку, на Амгуэму. С кочевкой будут спешить, так как здесь у моря задерживаться рискованно. Поднимутся ве-тры. У Паратки, в горах Иультина, они задержатся, а затем, если позволит наличие корма, зимовать будут или на Энмоуне, или не-далеко от 87 км. На будущее лето 1952 г. <…> Номгыргын будет кочевать на Вэлмэй, там много рыбы» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 394. Л. 37 об. — 38].

Однако в реальности эти планы были весьма приблизительны, так как впоследствии менялись неоднократно, порой в последний момент и по несколько раз в день. Слова Тынагыргына («если по-зволит наличие корма») весьма характерны. Маршрут определялся буквально в процессе кочевания. В направление постоянно вноси-лись коррективы. Тымнэнэнтын вместе с Тэмнэлькотом и иногда Ятгыргыном ездили по тундре и выбирали места для предстоящей кочевки. Они высматривали наличие ягеля, хвороста, воды, харак-тер снега [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 366. Л. 3 об. — 4, 31].

Иногда маршрут кочевки мог измениться на прямо противо-положное направление, если выяснялось, что оно выбрано непра-вильно. Именно так произошло с ярангами Номгыргына в ноябре 1950 г. Еще в конце лета планировалось, что Тымнэнэнтын и Ном-гыргын зимовать будут в районе Большого Тэлека [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 355. Л. 4 об.]. Во время осенней кочевки к тем местам на стадо напали волки, загрызли несколько десятков оленей, а осталь-ных разогнали [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 365. Л. 15]. К счастью, их удалось найти. Но хозяин стада, Номгыргын, проинтерпретировал это событие как знак того, что стойбище движется в неправильном направлении. Его нужно было обязательно поменять, иначе стали бы происходить несчастья. Номгыргын советовал и Тымнэнэнты-ну, с которым они кочевали совместно той осенью, сменить марш-рут. А четырехлетнему ребенку из стойбища Номгыргына даже приснился сон, что Тымнэнэнтын умрет, если не повернет обратно со своим стадом [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 365. Л. 44].

4 Следует полагать, имеется в виду праздник осеннего убоя оленей [Кузнецова

1957: 265].



В.Г. Кузнецова записала в своем дневнике 20 ноября 1950 года:

«Тымнэнэнтын был не разговорчив, пасмурен. Ска-зал, что утром у Номгыргына четырехлетняя дочка Номгыргына сказала, если будете кочевать в Майны-тэлек, случится несчастье (какое несчастье, я не по-няла, кажется, смерть Тымнэнэнтына). Хозяйка ахну-ла, сказав: “Не нужно кочевать туда”» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 365. Л. 44 — 44 об.].

Тымнэнэнтын пошел на компромисс: он разошелся с Номгыргы-ном и продолжил кочевку в том же направлении — вдоль рек Боль-шой и Малый Чануан, но к Большому Тэлеку идти не стал. Этот слу-чай служит одной из иллюстраций к той пластичности в выборе направления кочевания, которая была свойственна чукчам.

Маршрут кочевки порой выбирался прямо на ходу: непосред-ственно во время перемещения высматривали хорошие места для прохода нарт. И в этом деле решение принимал Тымнэнэнтын. Во время кочевки к летнику в 1949 г. В.Г. Кузнецова записала: «Днем кочевка, снега очень мало, путь трудный. Сначала Тымнэнэнтын вел первый караван, потом передал его Тымнэлькоту, а сам шел пешком впереди и выбирал места для проезда всех караванов» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 339. Л. 41 об.].

Об этой особенности перемещений оленных чукчей писали и прежде. Например, Г.Л. Майдель обратил внимание, что чукчи, кочуя в начале лета, искали полосы снега для облегчения продвиже-ния нарт [Майдель 1894: 175]. Н.Ф. Каллиников заметил, что «глава стойбища, обыкновенно, совершает быстрый переезд до следующей остановки, где выбирает новое место, тогда как остальные члены семьи двигаются медленно с обозом» [Каллиников 1812: 168].

Выбор способа кочевания также характеризовался гибкостью. Под способом кочевания имеется в виду практика разделения стойбища на две части в зимний период: энэтраляткан, уходя-щей со стадом, и рамагляткан, остающейся на одном месте [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 367. Л. 15]. В стойбище Тымнэнэнтына при таком разделении передняя, главная, яранга прекращала



кочевку, а вторая яранга, яранга Тымнэлькота, отправлялась со-провождать стадо.

Осенью и зимой 1950–1951 гг. Тымнэнэнтын несколько раз ме-нял решение по этому вопросу.

«За чаем Тымнэнэнтын принял окончательное реше-ние, — писала В.Г. Кузнецова 5 января 1951 г., — со своей ярангой остаться здесь неподвижно, без стада, а яранга Тымнэлькота со стадом будет кочевать в места с хоро-шим кормом — ватапом (ягель — перев. с чук.). Еще вче-ра определенности не было, то говорил сделать магны (склад — перев. с чук.) и оставить лишний груз, а обеим ярангам со стадом кочевать, то — оставить не только магны, а [также] нарты с не требующимся в данное вре-мя содержимым5. И лишь сегодня принял иное решение. Старику тяжело оставаться без стада, без поездок в гости, или на упряжке просто в тундру. В прошлый раз он прямо сказал: “Тоска без стада, без оленьей упряжки”» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 367. Л. 1 об. — 2].

Однако через несколько недель вновь встал вопрос о дальней-шем кочевании.

«Тымнэнэнтын с женой ушли к Чейвуне на чай, и там было принято решение, безусловно исходящее от Тымнэнэнтына. Решили оставить большую часть нарт с грузом здесь — сделать магны и налегке коче-вать. Обеим ярангам со всем стадом. Еще вчера Этты-кутгевыт говорила, что скоро мы останемся одни без стада, а Тымнэлькот со стадом укочует. <…> Сегодня же решили по-иному. Пришедшая от Чейвуны хозяйка сказала Омрувакатгавыт: “Скоро будем кочевать”» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 367. Л. 93 об. — 94].

5 В зимний период, чтобы облегчить процесс кочевания, оленеводы могли

оставить часть своих вещей или разделяли стойбище, или оставляли часть своих

вещей (магны) в тундре.



Момент начала очередного перехода тоже был довольно ситуа-тивен. После внезапной отмены кочевки в стойбище Тымнэнэн-тына В.Г. Кузнецова написала в своем дневнике: «Подобную не-определенность, непостоянство, перемену решений, возврат к ним я наблюдала весной 1950 года и в стойбище Тымненькау, стоящем у озера Иургеней» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 368. Л. 6]. Оказавшись через несколько месяцев в ярангах Чаунских колхозников, иссле-довательница вновь обратила внимание на данную особенность оленеводов: «Здесь я увидела такие же непостоянность и неуверен-ность в решениях относительно кочевки, как и в единоличных стойбищах Номгыргына и Тымнэнэнтына» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 388. Л. 10].

Непостоянство в вопросе перемещений на собственном опыте пришлось испытать и путешественникам, решавшимся на коче-вание вместе с чукчами. Например, интересен опыт колымского исправника Г.Л. Майделя, который для исполнения задания Ир-кутского губернатора о выяснении отношений чукчей с русской администрацией путешествовал по внутренним областям Чукотки в 1869–1870 гг. В этом предприятии он опирался на своего прово-дника — богатого оленевода Амвраоргина и, в общем, зависел от него. Однако последний постоянно менял планы, руководствуясь различными соображениями, такими как состояние пастбищ, ста-да, домашние дела [Майдель 1894: 140, 164, 171–172, 261]. Г.Л. Май-дель признавался, что ему ничего не оставалось, как смириться и соглашаться во всем со своим товарищем. «Я не знал ни страны, куда мы ехали, ни обращения с животными, на которых мы собира-лись путешествовать, следовательно, я не мог иметь никакого са-мостоятельного суждения», — признавал свою беспомощность ав-тор [Майдель 1894: 140]. «Раз решившись ехать с чукчами, мы должны были путешествовать так, как кочевники, и отучиться дорожить временем», — смиренно заключил он [Майдель 1894: 164].

Аналогичным образом капитан Северо-Восточной географиче-ской экспедиции 1785–1795 гг. И.И.Биллингс, предприняв сухопут-ный переход по тундре для описания Шелагского мыса, раз дражался из-за неповоротливости и упрямства своих проводников в вопросах передвижения [Сарычев 1952: 188, 256]. Чукчи «вывели бы из терпе-



ния самого Иова», — сетовал он в своем дневнике по этому поводу [Сарычев 1952: 256].

Запланированная кочевка могла быть отменена из-за погодных условий, приехавших или ожидаемых гостей, работы, требующей срочного завершения (например, сбор хвороста, проверка капка-нов), болезни людей, из-за дурных предзнаменований, наконец, просто в связи с нежеланием хозяина кочевать в данный момент [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 365, Л. 17 об.; Д. 383. Л. 12 об.; Д. 403. Л. 19]. Иногда же, наоборот, хозяин мог неожиданно для остальных жите-лей объявить о кочевке на следующий день [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 368. Л. 6].

Подчеркну, что, хотя хозяин стойбища мог слушать советы дру-гих людей, последнее слово всегда оставалось за ним. Тымнэнэн-тын обсуждал дела с братом Тымнэлькотом, но окончательное решение исходило от него самого [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 384. Л. 6 об.]. В.Г. Кузнецова отмечала, что «всегда отдает распоряжение он (Тымнэнэнтын. — Е.Д.)» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 383. Л. 15]. Другие жители стойбища могли высказывать лишь свои мнения или констатировать уже принятое решение. Показателен диалог между Омрувакатгавыт и ее братом Омрыятгыргыном. Последний рассуждал о том, куда должно направиться стадо в ближайшем бу-дущем. Девушка оборвала его и возразила: «Откуда ты знаешь, куда мы будем кочевать? Ты не начальник» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 365. Л. 34 об. — 35].

Схожие наблюдения были сделаны В.Г. Богоразом. Исследова-тель описал главу одной оленеводческой семьи по имени Кауно. Этот человек был очень стар и довольно слаб. Однако, будучи вла-дельцем двух стад, он продолжал решать очень «важные вопросы о выборе летнего пастбища, о направлении сезонной кочевки и т.п.» [Богораз 1934: 97].

Итак, маршрут, время и способ кочевания определял хозяин стойбища. В своем выборе он руководствовался несколькими ве-щами.

Во-первых, пригодностью пастбищ для оленей и наличием не-обходимых ресурсов для человека: воды, рыбных рек, раститель-ности (особенно это касалось летних стоянок, когда происходила



заготовка растений, а иногда и рыбы, впрок), веток для костра. Еще казак Борис Кузнецкий, два года находившийся в плену у состоя-тельного оленевода Мего, доносил в 1756 г., что чукчи «всегда оста-навливаются на таких по знаемости их местах, где можно тех оленей прокормить мохом» [Колониальная политика… 1935: 181]. Чукчи объясняли уже упоминавшемуся Г.Л. Майделю, что мох раз-личен в разных местах и показывали ему четыре или пять его ви-дов: «Некоторые они считали за очень хорошие, одни особенно по-лезные осенью и зимой, а другие в то время, когда коровы телятся» [Майдель 1894: 154]. Кроме того, в период отела необходимо было оберегать телят от сильных ветров. С этой целью искали долины и лощины [Там же]. Летом искали места, поросшие ивняком и об-дуваемые ветрами [Там же: 156–157]. К. Мерк, участник Северо-Восточной географической экспедиции под руководством И.И. Бил-лингса, заметил, что чукчи стараются объезжать местность на своих легких нартах и искать пригодные для выпаса места (напри-мер, с не замерзшим снегом) [Мерк 1978: 114].

В этой связи значительную часть времени хозяевам стад нужно было посвящать осмотру окрестностей [Каллиников 1912: 98]. В этом им помогали опытные пастухи. Помощниками Тымнэнэн-тына были брат Тымнэлькот и племянник Ятгыргын. На страницах дневников В.Г. Кузнецовой хозяин предстает постоянно разъезжа-ющим по тундре оленеводом. «Тымнэнэнтын ушел в стадо, собира-ется ехать на оленях. Вот непоседа старик. Ночью едва не умирал, а утром едет на оленях, в мороз и холодный ветер» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 364. Л. 92].

Н.Ф. Каллиников, занимавшийся в 1908–1910 гг. по поручению губернатора Приморской области обследованием экономического положения Чукотки, также отметил, что именно хозяин стойбища облюбовывает пастбища для оленей [Каллиников 1912: 98].

Во-вторых, маршрут кочевки и ее темп согласовывались с со-седними стойбищами: с ними необходимо было соблюдать пра-вильную дистанцию. С одной стороны, стремились держаться не-подалеку от соседей, с другой — старались не допустить чрезмерной близости, приводившей к быстрой истощаемости кормовой базы для оленей, а также к смешению стад. О необходимости держать



стада на расстоянии говорил, в частности, богатый оленевод Г.Л. Майделю [Майдель 1894: 98]. Поэтому глава стойбища не толь-ко регулярно осматривал природный ландшафт окрестностей, но и следил за перемещениями соседних хозяйств, старался узнавать последнюю информацию о том, как проходит их кочевка. Если предстояла кочевка, то извещали соседей. Так, житель стойбища Номгыргына, Вуквувэгыргын, в день кочевки пришел с утра к Тым-нэнэнтыну, чтобы сообщить ему об этом [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 364. Л. 40].

В-третьих, необходимо было не пропустить разного рода пред-знаменования, чтобы не допустить несчастий со стадом и людьми, как это произошло осенью 1950 г. у Номгыргына. Хозяин следил за разного рода «знаками». Например, повседневным занятием для Тымнэнэнтына было гадание на картах о стаде и кочевках [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 336. Л. 70; Д. 367. Л. 79]. Увиденный сон (как хозяи-ном, так и одним из его домочадцев) мог повлиять на решение от-носительно кочевания [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 360. Л. 5 об.].

Итак, сильные главы стойбищ, такие как Тымнэнэнтын и Ном-гыргын, являлись знатоками в вопросах оленеводства. Во время гостевых визитов друг у друга они заводили разговор о стаде, яге-ле, ездовых оленях [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 366. Л. 42 об.]. Они ру-ководили не только ходом кочевания, но и всем процессом содер-жания стада. Тымнэнэнтын отдавал распоряжения пастухам, особенно старшему из них — Ятгыргыну [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 364. Л. 29 об.]. Он часто читал им нравоучения за недостаточное усердие и лень. «Кроме ночного пастушества в стаде, ничего не знаешь. Плохой ездок на оленях, не упражняешься, не обучаешь ездо-вых оленей. Оставить вас одних, так и ярангу с нартами, при ко-чевке, наполовину оставите на ралканын (прежнее место яранги — перев. с чук.)», — говорил он своему племяннику [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 366. Л. 36 об.].

Тымнэнэнтын руководил забоем оленей: указывал, каких жи-вотных забивать и в каком количестве. Даже при плохом самочув-ствии он участвовал в этих вопросах. Например, в декабре 1950 г., перед очередным забоем оленей, Тымнэнэнтын заболел. Тымнэль-кот пришел к больному брату и просунул голову в полог. Он «раз-



говаривал с Тымнэнэнтыном о забое оленей, каких именно и сколько нужно забить» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 366. Л. 18].

Тымнэнэнтын всегда интересовался состоянием стада и его ме-стоположением. В.Г. Кузнецова писала в своем дневнике: «Тымнэ-нэнтын, как и всегда, спросил [пастухов], где стадо, есть ли ветер в месте нахождения стада» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 373. Л. 3 об.]. В случае чрезвычайной ситуации глава хозяйства определял план действий, а в случае пропажи оленей он не только руководил поис-ком, но и сам принимал в нем участие [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 367. Л. 93; Д. 365. Л. 17]. Г.Л. Майдель также обратил внимание, что во время разразившейся бури старик Амвраоргин, богатый оленевод, хозяин нескольких стад, как и все мужчины стойбища, находился при оленях [Майдель 1894: 154].

Если хозяин был успешен в своем руководстве, то это увеличи-вало его авторитет в глазах, как жителей его стойбища, так и в гла-зах соседей. Ведь многое зависело от его умений и способностей. Достижение процветания стада было не простой задачей, так как «оленеводство — капризная и ненадежная вещь» [Каллиников 1912: 46]. Порой случалось так, «что в одно лето или зиму зажи-точный, обеспеченный оленевод терял все, или почти все свое иму-щество» [Каллиников 1912: 46]. Совершая действия, направлен-ные на процветание стада, человек осуществлял, как «стратегии экономических инвестиций», так и «стратегии символического ин-вестирования» [Бурдье 2005 в: 103–104]. Его престиж увеличивал-ся, с одной стороны, за счет роста «экономического капитала», с другой — признания окружающими его личных харизматических качеств [Бурдье 2001: 37; Вебер 1990: 644–706].

Например, многооленного «богача» Алёля, владельца четырех стад, очень уважали в Амгуэмской тундре [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 367. Л. 86]. Весной 1951 г. он был арестован как кулак. Весть огор-чила местных жителей. Тынагыргын сказал по этому поводу: «Алёль был хороший и добрый для всех кочевников, особенно бедня-ков. Без всякой платы забивал оленей на пищу на все ближайшие бедняцкие стойбища» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 403. Л. 6 — 6 об.].

Уважение, как в семье, так и среди оленеводов соседних стой-бищ, необходимо было заслужить. Успех в хозяйственной деятель-



ности был важным критерием. После смерти Тымнэнэнтына гла-вой стойбища стал его младший брат Тымнэлькот [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 391. Л. 6 об., 9 об.]. Однако он еще не обладал тем автори-тетом, которым пользовался его старший брат. Возможно, по этой причине уважаемый в Амгуэмской тундре Номгыргын, «досто-почтенный стадовладелец», в летний период объединявший свое стадо со стадом Тымнэнэнтына, после смерти старика отделился и лето 1951 года выпасал оленей совместно с другим стойбищем [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 366. Л. 15 об.; Д. 392–398].

Показательны также некоторые реплики членов семьи. В июле 1951 г. потерялась часть стада стойбища Тымнэлькота (к этому мо-менту Тымнэнэнтын уже умер). Тогда «старуха Кыптенеут и жена хозяина, Чейвуна, язвительно сказали Тымнэлькоту и Эйнечину (житель стойбища Тымнэлькота со своей ярангой. — Е.Д.): “Только занимаетесь полозьями и забыли о стаде”. “Ну-ну, не ворчите”, — извиняющимся голосом ответил Эйнечин» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 397. Л. 11 об.]. Здесь важно отметить, что потери оленей проис-ходили и при Тымнэнэнтыне, но никто из членов семьи никогда его не попрекал [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 367. Л. 93].

Если владелец стада оказывался нерадивым хозяином, то его ре-путация существенно портилась: его начинали укорять, от него могли отсоединиться другие яранги, уйти жена, отвернуться союз-ники. Таким оленеводом был Гырголь, в семье которого В.Г. Кузне-цова жила последние месяцы своей полевой работы — летом 1951 г. После смерти тестя Гырголь остался владельцем большого стада. Но он был «нерадив и беспечен» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 396. Л. 29]. В результате Гырголь растерял большую часть оленей. Тогда его жена решила оставить такого хозяина и уехала с братом к матери [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 396. Л. 32].

В.Г. Богораз рассказывает об одном оленеводе по имени Айнар-гын. Он, будучи бездетным, усыновил маленького мальчика — сына соседа по стойбищу Айо. После смерти последнего его жена решила уйти в другое стойбище, и при этом она забрала своего сына, вернув двух упряжных оленей, которые были подарены ее мужу Айнаргыном за усыновленного ребенка. Причина этого раз-рыва заключалась в том, что Айнаргын к этому времени растерял



значительную часть своего стада и его олени продолжали убывать. Женщина решила, что бесперспективно, как для нее, так и для ее сына, оставаться с хозяином, от которого отвернулась «оленная удача» [Богораз 1934: 104].

Таким образом, статус главы хозяйства не был достаточным условием для того, чтобы человек обладал значительной властью. Более того, даже экономическое превосходство в коллективе тако-вым не являлось. Конечно, оно было важным и необходимым усло-вием наращивания властного ресурса. Н.Ф. Каллиников писал, например, об этом следующим образом: «Обыкновенно один на стойбище имеет всех, или большинство свободных, необученных для езды, предназначенных в пищу, оленей. Являясь, таким образом, хозяином некоторого имущества, от которого зависят его това-рищи по стойбищу, владелец неминуемо приобретает главенствую-щую роль во всех течениях обыденной жизни» [Каллиников 1912: 82]. Но в силу того что растерять оленей можно было в одночасье, куда более важным показателем влиятельности человека станови-лась его способность сохранять стадо на протяжении длительного времени.

Если хозяин был успешен в оленеводстве, то его власть распро-странялась и на другие сферы жизни людей, например обменные практики. В.Г. Кузнецова описала приезд в Амгуэмскую тундру из Ванкарема бригады Чукотского райкома партии в январе 1949 г. Вместе с ними был также продавец Пылё. Он вел торговлю с тунд-ровыми чукчами. Закупались необходимым многие оленеводы: Тымнэнэнтын, Тымнэлькот, Каглё, Номгыргын, Кааквургын, Рэн-тыгыргын, Тнарэнтыгыргын. Однако Тымнэнэнтыну предоставили возможность первому отобрать себе все необходимое, что он и сде-лал [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 336. Л. 55]. В.Г. Кузнецова никак не по-ясняет данную привилегию старика. Вероятно, еще одной причи-ной был его статус председателя колхоза. В таком случае здесь мы видим, как символический капитал преобразуется в экономиче-ский. П. Бурдье отмечал взаимосвязанность разных видов капита-ла: «Мате риальный капитал конвертируется в капитал символи-ческий, а тот в свою очередь подлежит конвертации в капитал мате риальный» [Бурдье 2001: 233].



Схожие наблюдения были сделаны и другими авторами. Напри-мер, Н.В. Слюнин, оказавшись в чукотском селении в конце XIX в., торговал с чукчами. Именно хозяин-старик первым выменял себе необходимые товары, такие как чай и сахар, у доктора-путеше-ственника. Только когда он закончил, к Н.В. Слюнину стали под-ходить остальные местные жители [Слюнин 1896: 12].

Я уже упоминала описанного В.Г. Богоразом старика Кауно в связи с вопросом о кочевании. Он был не очень здоров и, кроме того, по словам членов его семьи, «совсем впал в детство». Однако Кауно «каждую весну ездил к реке Росомашьей и там проводил меновой торг с приморскими торговцами, которые в это время наезжали туда, привозя приморские продукты и американские то-вары». Старик делал покупки совершенно не рационально, не учи-тывая практических потребностей семьи. Например, «вместо са-хара он привез патоку в бутылках, потому что она красная, а ему нравился этот цвет; вместо охотничьих ножей он покупал столо-вые, потому что они блестящие и т.д.». При этом члены семьи со-глашались с таким положением дел и не думали лишать старика власти распоряжения имуществом. Ведь это было его имущество. Они говорили: «Что же делать? Ведь это старик». «Я уверен, что до своей смерти Кауно оставался главой семьи», — заключил В.Г. Богораз [Богораз 1934: 97].

Порой хозяин мог также вмешиваться в традиционные женские занятия: приготовление пищи, обработку шкур, кройку и шитье, уборку6. Его участие выражалось в просьбах, обращенных к жен-щинам его яранги, выполнить или, наоборот, отложить исполне-ние, той или иной работы [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 374. Л. 1 — 1 об., 7 — 7 об.; Д. 376. Л. 2]. Например, во время своей болезни Тымнэ-нэнтын отменил рубку костей и уборку. «Даже удары тивийгина (снеговыбивалка — перев. с чук.) при выбивании одежды были им за-прещены, и выбивавшие вышли из чоттагена (пространство внут-ри яранги между входом и пологом — перев. с чук.) на улицу» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 374. Л. 3 об.]. Он мог наказать женщин в его яранге,

6 О традиционных женских работах см: [Майдель 1894: 154; Каллиников 1912:

98; Норденшельд 1936: 356; Сарычев 1952: 244; Богораз 1991: 149–163].



не выполнявших свои обязанности должным образом [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 364. Л. 49].

Однако по большей части за выполнением домашних женских и подростковых обязанностей следила хозяйка. Несколько слов не-обходимо сказать о ее роли в хозяйственных делах семейной груп-пы. Если в яранге была одна женщина, то у нее в принципе не было выбора: она должна была выполнять все работы по дому (в таком случае муж, как правило, помогал жене). Положение такой жен-щины было незавидным — приходилось много работать [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 357. Л. 7]. Но часто в яранге помимо хозяйки (как правило, жены хозяина) были также одна или несколько работниц. В.Г. Кузнецова даже записала отдельное слово, обозначающее таких женщин — гыпилын7 [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 357. Л. 7]. Работница-ми являлись дочери, племянницы, младшие жены хозяина, а также еще более дальние его родственницы и даже вообще не связанные с ним родством девушки / женщины.

С одной стороны, традиционные женские занятия у чукчей вы-полнялись в равной мере всеми женщинами яранги. И хозяйка, и другие женщины / девушки / девочки участвовали во всех видах деятельности. В то же время различные виды труда не были одно-родны с точки зрения их привлекательности / непривлекательно-сти в глазах чукчей. Власть хозяйки заключалась в том, что она определяла трудовую занятость других женщин. Ее авторитет был высок в этих вопросах, и распоряжения исполнялись неукосни-тельно.

Приведу несколько примеров. Когда Омрувакатгавыт занима-лась во внешней части яранги приготовлением прэрэма (колобки из оленьего мяса и жира — перев. с чук.) для стариков в их пред-ставшую поездку, хозяйка, находившаяся в пологе, «высунула го-лову и следила за ее работой, давала указания, ругала ее» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 365. Л. 70 об.]. Омрувакатгавыт раньше всех выхо-дила и позже всех заходила в полог. Ранним утром, даже ночью, она грела и подавала чай для хозяев по их требованию [АМАЭ. Ф. К-1.

7 В чукотско-русском словаре этому слову дается четыре перевода: 1) работ-

ник; 2) слуга; 3) домохозяйка; 4) домработница [Молл Инэнликэй 2005: 36].



Оп. 2. Д. 359. Л. 11 об. Д. 370. Л. 8]. Именно она, а не хозяйка, чаще обрабатывала шкуры [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 348. Л. 10 об.; Д. 349. Л. 2 об.; Д. 351. Л. 5; Д. 375. Л. 8 об.].

Аналогичную картину увидел и описал Н. Галкин. Будучи упол-номоченным Дальневосточного отделения Госторга и Внешторга на Чукотском полуострове в 1924–1925 гг., он объезжал на собаках чукотские селения. «Я наблюдал девушку, лет 17, — пишет автор, оказавшись в яранге оленевода, — племянницу хозяина, которая выполняла все несложные, но хлопотливые домашние работы». Хо-зяйка же находилась в пологе, откуда то и дело «раздавалось какое-нибудь приказание, и девушка, ответив обычным ыы (да — перев. с чук.), принималась за выполнение его» [Галкин 1929: 180].

Следует подчеркнуть, что разделение обязанностей (гендерное, возрастное или статусное) не было жестким и непроницаемым. В чукотском обществе, не имевшем четкой простроенной структу-ры, люди действовали по ситуации. Если не хватало пастухов, то молодые женщины ходили выпасать оленей, как это делали, напри-мер, Томгына, Омрувакатгавыт, Тынены [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 339. Л. 10; Д. 377. Л. 2; Д. 395. Л. 17, 21]. После разгона волками стада Номгыргына почти все женщины ушли в тундру на поиски оленей [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 367. Л. 15. об.]. Однажды во время отбоя упряжных оленей мужчинами Тымнэнэнтын даже закричал на жену: «А эта что сидит, не помогает нам» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 384. Л. 7 об.].

Если женщины не успевали шить покрытия для яранги, мужчи-ны им помогали, как, например, это делал Тымнатыргын [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 362. Л. 1]. Если женщина была занята, то мужчине самому приходилось разогревать или даже готовить еду, как порой происходило с Ятгыргыном или Гырголем [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 341. Л. 25; Д. 367. Л. 27; Д. 396. Л. 22 об.].

Социальная организация чукчей была достаточно аморфна. Унилинейные десцентные группы (роды, кланы, линиджи) у чук-чей отсутствовали. Возрастное и гендерное деление общества яв-лялось одним из факторов, влиявших на интеракцию людей и их деятельность. Но даже оно подстраивалось при необходимости под особенности конкретной жизненной ситуации (например,



нехватка мужчин или девушек в стойбище). Другими словами, разделение людей на группы — гендерные, возрастные, родствен-ные — безусловно, присутствовало, но не являлось жестким, не-изменным, принципиальным для людей при решении повседнев-ных задач.

Основной единицей социальной организации чукчей была се-мейная группа, состоящая из одной или нескольких малых семей. Она представляла собой локальный хозяйственный коллектив, живущий и кочующий вместе, т.е. стойбище. В него входили люди, объединенные родством, свойством или соседской близостью. При этом его состав отличался текучестью и высокой степенью неста-бильности. Наиболее крепкие социальные связи, отличавшиеся от-носительной устойчивостью, существовали с достаточно неболь-шим числом лиц, к которым относились ближайшие родственники индивида: родители, дети, сиблинги. Но даже семейные узы были «не слишком крепки», и, в принципе, они могли быть разорваны [Богораз 1934: 91]. Каждый человек, балансируя между своими воз-можностями и устремлениями, мог выбрать тот или иной коллек-тив и присоединиться к нему. На протяжении жизни люди не раз могли переходить из одного стойбища в другое.

Мобильность, ситуативность, аморфность социальных отноше-ний у чукчей, наряду с мобильностью и ситуативностью их хозяй-ственной деятельности, формировали специфику власти в чукот-ских семейно-родственных коллективах. Властные отношения были пластичны. Будучи безусловно связанными с такими пара-метрами, как социальный возраст, гендер, родство, они не опре-делялись ими. Авторитет человека приобретался его действиями и решениями.

В результате при отсутствии простроенной социальной иерар-хии, основанной на институтах, благополучие коллектива зависело от действий наиболее харизматичного его члена, который и стано-вился главой хозяйства. Чем больше и дольше процветало хозяй-ственное семейно-родственное объединение, тем больше власти концентрировалось в руках его лидера. Именно этим, полагаю, и следует объяснять столь рельефно выраженную влиятельность Тымнэнэнтына как главы стойбища.



Пространственный символизм властиХозяин (и в определенных ситуациях хозяйка) распоряжался не

только относительно работы, но и отдыха людей. Например, он или его жена могли отпустить в гости или разрешить пришедшим из стада пастухам остаться на ночь дома и передохнуть, чтобы они могли набраться сил [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 379. Л. 4; Д. 380. Л. 4]. Почетному гостю хозяева буквально не разрешали участвовать в домашних делах яранги. С почестями была принята В.Г. Кузнецова в стойбище Гемына, когда она там впервые оказалась [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 371. Л. 1–3]. Исследовательница, привыкшая к об-винениям в лености со стороны Тымнэнэнтына и его жены, поста-ралась как-то помочь Неутыне, жене Гемына. Но в ответ последняя сказала: «Не нужно этого делать, не помогай. Иди пройдись, сходи в соседнюю ярангу» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 371. Л. 5 об.].

Отдых людей имел пространственное выражение: он нередко был связан с их нахождением в пологе, в котором люди спали, от-дыхали, принимали пищу. Так как оленеводы испытывали дефицит жира, то, в отличие от береговых чукчей, они в целях экономии старались убирать полог и днем в нем не засиживаться, а прово-дить время в наружном шатре [Каллиников 1912: 96]. При этом на-хождение во внутреннем спальном помещении контролировалось хозяевами. Они могли обращаться как к домочадцам, так и гостям с просьбой выйти из полога, а также разрешить или запретить вой-ти в него [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 364. Л. 25 — 25 об., 90 об.; Д. 376. Л. 1, 3].

Гости без приглашения хозяина или хозяйки в полог не заходи-ли. Данное приглашение или его отсутствие коррелировало со ста-тусом человека. Например, своего брата, хозяина соседнего стой-бища, Номгыргына, Тымнэнэнтын не хотел отпускать из полога, уговаривая его остаться на чаепитие [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 364. Л. 90]. А хромого безоленного Тынагыгына он нехотя ненадолго впустил погреться во внутренний шатер [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 364. Л. 90 об.]. Когда уважаемый Номгыргын в один из гостевых визитов решил остаться ночевать у Тымнэлькота и покинул спаль-ное помещение Тымнэнэнтына, последний расстроился [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 366. Л. 15 об.].



Таким образом, можно видеть, что власть и престиж имели у чукчей пространственное выражение. Другими словами, соци-альное пространство и физическое пространство оказывались свя-заны друг с другом: первое «стремится преобразоваться более или менее строгим образом» во второе [Бурдье 2005 г: 50]

Пространственный символизм власти выражался также в нали-чии в яранге нескольких спальных помещений. Дело в том, что в некоторых ярангах было несколько пологов. У Тымнэнэнтына их было два: большой (примерно из двенадцати шкур) и маленький (из семи) [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 344. Л. 101]. Такую роскошь чук-чи могли себе позволить в летний период. Во-первых, в это время стойбище стояло на одном месте, что делало возможным увеличе-ние яранги и размещение в ней второго полога; а во-вторых, в силу теплых погодных условий помещение быстро прогревалось, поэто-му летом полог должен был набиваться не так плотно людьми, как зимой. Но такое разделение спального места имело не только прак-тическое, но и символическое значение.

В первом (более просторном) пологе летом 1950 г. спали и от-дыхали Тымнэнэнтын и его жена Эттыкутгэвыт; во втором обита-ли все остальные: пастухи Ятгыргын и Омрыятгыргын и работни-ца Омрувакатгавыт, а также В.Г. Кузнецова [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 346. Л. 6 об.; Д. 358. Л. 11 об.]. Гости размещались в том или ином пологе в соответствии с их статусом. Тымнэлькот и его жены при-глашались в большой полог у Тымнэнэнтына, а пастухи и девочка-работница из яранги Тымнэлькота укладывались вместе с моло-дежью яранги Тымнэнэнтына [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 352. Л. 3 об.; Д. 359. Л. 9; Д. 364. Л. 4]. Например, Пэнас — третья, самая млад-шая жена Номгыргына, ночевала с ребятами в маленьком пологе [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 362. Л. 10].

При этом люди не были «прикреплены» к какому-то спальному помещению. Их нахождение в одном из двух пологов отражало реальную социальную иерархию на тот или иной момент. Так как она менялась, то и пространственное положение человека тоже не было неизменным. Например, Омрыятгыргын, пасынок Тым-нэнэнтына, сын умершей жены хозяина — Гувакай, при жизни матери находился не в маленьком, а в большом пологе, вместе



с матерью и хозяином. Положение детей Гувакай после ее смерти стало более бесправным. Данные перемены нашли символическое выражение в пространственном расположении людей в яранге. «Социальное деление», в данном случае властная асимметрия, «оказывается объективированным в физическом пространстве», т.е. в размещении людей в яранге [Бурдье 2005 г: 51]. Важно также то, что одни люди, будучи наделенными некоторой силой, влияли на пространственное расположение других.

Властные отношения в телесном опыте людей

Анализируя распределение обязанностей и власти между людь-ми, порой можно уловить телесность социального неравенства, о которой писали М. Фуко, П. Бурдье, К. Вульф [Фуко 1999; Бурдье 2005 б: 64–86; Вульф 2009; Вульф 2011 а: 7–40; Вульф 2011 б: 80–104; Вульф 2012]. «Социальные дистанции вписаны в тело, точнее в от-ношение к телу», — отмечал П. Бурдье [Бурдье 2005 б: 71]. У чукчей отношение к разным «телам» было не одинаково. Если М. Фуко продемонстрировал различия в обращении с телами людей диа-хронически (показал их для разных эпох и связал с изменениями, происходившими в западной пенитенциарной системе) [Фуко 1999], то в данном исследовании эти различия будут рассмотрены синхронно, в рамках одной культуры.

Фактически социальная иерархия формировала иерархию «тел» у чукчей. Соответственно, обращение с ними также подчинялось принципу их неравноценности. В частности, это проявлялось в уходе за одеждой, от состояния которой зависел телесный ком-форт людей. Заботой каждого человека была просушка личной одежды. Нередко чукчи сушили ее ночью на своем теле, выворачи-вая наизнанку. Это был неприятный, но действенный способ. Каж-дый должен был сам позаботиться о себе, и только одежду хозяина сушили на себе другие жители яранги, а именно это делала девуш-ка-работница. В.Г. Кузнецова заметила, что Омрувакатгавыт одева-ла на ночь «верхний иръын (верхняя мужская одежда — перев. с чук.) и конагтэ (штаны — перев. с чук.) Тымнэнэнтына, ворсом к телу, для просушки» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 373. Л. 5]. Кроме



того, девушка согревала ноги хозяина, которые она должна была класть себе на живот под меховую рубаху [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 361. Л. 10].

Практика очистки одежды снеговыбивалкой перед заходом в полог также связана с отношением к телу, и ее анализ также мо-жет много сказать о властных отношениях. Дело в том, что пред-ложение выбить одежду другого человека символизировало почти-тельное к нему отношение, поэтому интересно посмотреть, кто кому и в каких ситуациях помогал счищать снег. Иногда хозяева сами убирали снег с одежды друг друга [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 375. Л. 2; Д. 376. Л. 12]. Но порой они могли обратиться к другим членам семьи за помощью. Пастухи, девушка-работница и В.Г. Кузнецова всегда исполняли просьбу хозяев счистить с них иней [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 376. Л. 1]. Более того, Тымнэнэнтын мог приказать кому-то из членов его семьи выбить или, наоборот, запретить вы-бивать одежду другому домочадцу [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 374. Л. 3 об.; Д. 376. Л. 12 об.]. По отношению же друг к другу ребята могли проявить нежелание выполнять просьбу. Однажды Омрыят-гыргын пришел домой из стада и попросил сестру сбить ему одеж-ду, чтобы он мог зайти в полог. Однако «девушка продолжала дре-мать [в пологе], сказав лишь парню, где находится приготовленная для него еда» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 376. Л. 4 об.].

В.Г. Кузнецова также становилась «жертвой» подобного к себе отношения. Надо сказать, что эту «иерархию» она прожила на соб-ственном телесном опыте. Отношение чукчей к «телу» исследова-тельницы подчеркивало ее низкий статус. Однажды, заходя в ша-тер, она попросила Омрыятгыргына, стоявшего рядом, выбить снег из ее меховой рубашки. «Чамам (не могу — перев. с чук.)», — от-ветил мальчик, не взяв тивийгына, который исследовательница подавала ему [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 376. Л. 12].

На ночь В.Г. Кузнецовой давали лишь одну и к тому же старую шкуру, на которой она спала. Одеяло ей не предоставляли. Не было у нее также мехового комбинезона, которым можно было бы на-крыться, поэтому ночью исследовательница часто мерзла [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 336. Л. 13]. Когда же Тымнэлькот остался ночевать в яранге Тымнэнэнтына и лег на место исследовательницы, ему



подали две шкуры лучшего качества: на одну он лег, а второй укрылся [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 367. Л. 17 — 17 об.].

Однако иногда происходили изменения социального положе-ния В.Г. Кузнецовой. Например, она была удивлена, когда в гостях у Гемына сам хозяин предложил сбить иней с ее одежды. В.Г. Кузне-цова собиралась пойти в соседнюю ярангу, чтобы найти человека, который бы выбил ее одежду, так как не предполагала, что это мо-жет сделать глава стойбища, единственный находившийся рядом в тот момент. Однако он остановил гостью и сам сбил иней с ее одежды [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 371. Л. 2 об.]. Как уже отмечалось, в стойбище этих колхозников В.Г. Кузнецову принимали с большим почетом, оказывая ей всевозможные знаки гостеприимства.

Здесь важно отметить, что В.Г. Кузнецова не ожидала таких дей-ствий Гемына по отношению к ней и ее одежде, так как у Тымнэнэн-тына хозяин не выбивал снег и иней с других людей, лишь иногда своей жене [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 376. Л. 12]. С тем же правилом, надо полагать, она сталкивалась в других стойбищах, так как опи-санный случай произошел на третий год ее пребывания в тундре: к тому времени исследовательница уже посетила множество хо-зяйств и была хорошо знакома с нюансами поведения в чукотских ярангах.

Некоторые сведения путешественников XIX в. также говорят о различном отношении к «телам» людей. Г.Л. Майдель описал бо-гатого оленевода Ятыргына. Он был очень влиятельным и извест-ным человеком в районе Чаунской губы в середине XIX в. Этот уже немощный старик заставлял провинившихся встать перед ним на колени и ударял их [Майдель 1894: 94–95].

Миссионер А. Аргентов, проповедуя христианство, посещал чу-котские стойбища. Однажды он остановился у хозяина по имени Аканькев. «Это был в полном смысле слова исполин», — писал мис-сионер, — «его считали за существо особенное», так как у него была «необыкновенной величины голова и соответственные ей чрезвычайного объема жилистые кулаки, что придавало ему боль-шую важность в кругу своих» [Аргентов 1857 б: 44]. Аканькев, «пользуясь этим преимуществом, частенько прогуливался верхом на спинах (сугошером) своих приятелей, и хотя за такой деспо-



тизм бранили его в глаза и по заочью, но никто не смел ослуши-ваться, когда он приказывал нести себя иногда верст 20 и более» [Аргентов 1857 б: 45]. «Впрочем, Аканькев [был] добрый человек», — завершил свой рассказ А. Аргентов [Аргентов 1857 б: 45].

Интересно описание А.Е. Норденшельда его первой встречи с Ва-силием Менка — богатым оленеводом, который сам называл себя представителем русской власти. Однажды утром экипаж судна, сто-явшего у скованного льдами побережья Чукотки, увидел, как множе-ство чукчей тащит нарты с человеком. Вначале все подумали, что на корабль везут больного. Но «когда шествие приблизилось к борту судна, предполагаемый больной очень бойко взобрался по обледенело-му штормтрапу, взошел на палубу с важностью, свидетельствовав-шей о его высоком положении, поздоровался с чувством собственного достоинства и на ломаном русском языке объяснил, что он в этих местах — лицо влиятельное» [Норденшельд 1936: 159]. «Василий Менка приехал на судно по еще не вполне надежному льду на нартах, которые тянули не собаки, а его подчиненные» [Норденшельд 1936: 160]. Конечно, это были не подчиненные. Можно полагать, что это были домочадцы и / или чукчи соседних стойбищ, которые таким образом проявляли свое уважение к Менке.

Описание А.Е. Норденшельда перекликается с описанием дру-гого мореплавателя. Ф.П. Врангель, возглавлявший экспедицию по исследованию северо-восточной части Сибири в 1820–1824 гг., об-ратил внимание, что богатые чукчи приезжают на санях, а «про-столюдины из беднейшего сословия» бегут подле саней, погоняя собак [Врангель 1948: 308].

Снова предлагаю обратиться к опыту В.Г. Кузнецовой. Она хоро-шо знала трудности пешего перехода по сравнению с ездой на упряжке, поскольку Тымнэнэнтын не раз обрекал ее на пешие пере-мещения, причем порой демонстративно. Однажды, после гостева-ния у Гемына, она отправилась обратно — в стойбище Тымнэнэнты-на. Сам старик и его племянник Ятгыргын тоже были у него в гостях и также собирались ехать домой через какое-то время. В.Г. Кузнецова, выйдя пешком по направлению к дому, рассчитывала, что хозяин или парень, будучи на оленьих упряжках, подхватят ее по дороге, так как путь предстоял длинный. Но этого не произошло. Через



полтора километра ее «нагнали Тымнэнэнтын и Ятгыргын, ехав-ший впереди». Исследовательница «поздоровалась с ним, парень про-ехал мимо, не остановив упряжки». «Посадит Тымнэнэнтын», — подумала В.Г. Кузнецова. Но «старик повернул в сторону упряжку, проезжая мимо», и сказал: «Иди пешком». Исследовательница сето-вала: «Упряжки поехали дальше, а я поплелась по рыхлому снегу, без лыж. Еще далеко было от яранг, а уже начало темнеть, в 5-м часу вечера. В 6-м часу стало совсем темно, едва различала след от по-лозьев нарт. В одном месте кустарника показался зверь. Шла, ози-раясь по сторонам. Сердце билось учащенно, вся была мокрая от пота». В итоге, уставшая женщина в сердцах написала о Тымнэнэн-тыне: «Больной живот твой массажировала, ухаживала в каждую болезнь, а ты не захотел довезти меня на нартах. “Иди пешком” в ночь! Старая негодная коряга» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 380. Л. 1].

Обобщая вышеприведенные данные (об оленеводстве, домашних работах, отдыхе и связанных с ними телесном опыте и простран-ственной локализации людей), можно констатировать наличие аген-тивности у глав семейно-родственных коллективов, а также хозяек яранг. Но здесь важнее не столько само наличие способности совер-шать действие (ведь каждый член семьи обладал ею), сколько то, что агентивность сильных хозяев стойбищ нередко приводила к воз-действию на агентивность других людей. Власть, по определению М. Фуко, — это способность одного действия структурировать дру-гое, влиять на него (цит. по: [Волков, Хархордин 2008: 178]). Так, Тымнэнэнтын, принимая решения о маршруте кочевания, выбирая места летних и зимних стоянок, раздавая указания пастухам, работ-ницам, разрешая им отдохнуть, приказывая идти пешком и проч., «структурировал» агентивность жителей его стойбища.

Сопротивление доминированию и физическое насилие

Однако люди могли оказывать «скрытое сопротивление»8 навя-зываемой им воле, порой весьма успешное. Одним из приемов как для пастухов стойбища Тымнэнэнтына, так и для девушек-работ-

8 Здесь применяется термин Дж. Скотта, хотя в другом контексте [Scott 2009].



ниц, была смена поведения в отсутствии хозяев. В.Г. Кузнецова наблюдала, что оставленные одни ребята бездельничают, разгова-ривают, шутят, флиртуют, но не работают [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 365. Л. 80]. Исследовательница, в частности, описывала метамор-фозы в поведении старшего пастуха Ятгыргына:

«Вдали появились гекенылит (ездоки на оленях — перев. с чук.; т.е. к стойбищу подъезжали хозяева на упряжных оленях — Е.Д.). Ятгыргын поспешно пошел за сбором хвороста. В отсутствие хозяев он совершен-но другой, такой, какой он есть на самом деле. При стариках парень — работяга, ежедневный ночной пас-тух, а днем — работник по дому. Без стариков, без сво-их обоих дядьев, парень не спешит в стадо и ведет себя как хозяин. В первые дни отъезда Тымнэнэнтына в стадо уходил почти в полночь, с вечера находясь в по-логе с Тынены, куда уносили ему от нас ужин — вареное мясо, кэмээрын9, а также его одежду» [АМАЭ. Ф. К-1, Оп. 2, Д. 367, Л. 28 — 28 об.].

Аналогичную стратегию В.Г. Кузнецова наблюдала и в других стойбищах. Например, женщины из бригады колхозника Оттынто-нау при появлении бригадира в их яранге сразу схватились за рабо-ту и сделали вид, что шьют. В его же отсутствие они болтали и от-дыхали [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 388. Л. 8].

Человек мог просто не выполнять ожидаемое от него действие. Возникающее в результате этого раздражение у тех, кто рассчиты-вал на выполнение поручения / приказа / обязанности, часто не высказывалось открыто. Претензии передавались намеками. Су-ществовали различные способы показать свое неудовольствие, не говоря об этом прямо. Одним из них был юмор. Намекая Ятгыргы-ну на его привычку спать в стаде во время пастушества, хозяйка сказала ему: «“Вместе пойдем пастушить”? Юноша засмеялся

9 Чукотское блюдо — листья ивы, смешанные с содержимым оленьего желудка

[АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 336. Л. 9].



в ответ и пообещал, что не заснет» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 364. Л. 51 — 51 об.].

В.Г. Кузнецова не раз получала такого рода замечания в свой адрес. Опишу конкретный эпизод. Находясь в гостях у чаунских колхозников, она засиделась в пологе. Хозяйка яранги Етгын, собравшись варить ужин, съязвила. «Ты ведь шьешь», — сказала она этнографу, пишущему в пологе [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 387. Л. 6 об.]. Исследовательница к концу дня ждала упреков со сто-роны хозяйки этой яранги: ведь она не только бездельничала, но и сожгла жир в жирнике. Но женщина выразила их в шутливой форме: начала говорить разным людям, что «Варвара сына роди-ла» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 387. Л. 9 — 9 об.].

Исследовательница, оставаясь все-таки аутсайдером, человеком внешним, не все «намеки» могла прочувствовать, распознать. Од-нажды Тымнэнэнтын вышел из полога, а чай еще не был готов. Приготовление чая в основном считалось обязанностью девушки Омрувакатгавыт, а также В.Г. Кузнецовой. Старик стал греметь чайником. Хозяйка услышала и тихонько сказала В.Г. Кузнецовой, чтобы она вышла и сама занялась приготовлением чая. Исследова-тельница так и сделала [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 364. Л. 49]. Потен-циальный конфликт был улажен.

Можно провести параллель с эскимосскими сообществами. Как показала Ж. Бриггс в своей статье, посвященной анализу управле-ния конфликтными ситуациями в семейных коллективах инуитов, люди в традиционных эскимосских селениях старались избегать прямой конфронтации, поэтому активно прибегали к шуткам, на-мекам и просто молчанию, чтобы не допустить открытого агрес-сивного взаимодействия [Briggs 2000: 110–124].

Таким образом, можно видеть, что реализация власти в чу-котских стойбищах (полагаю, что в большинстве случаев) проис-ходила бесконфликтно, с принятием «правил» поведения всеми участниками взаимодействия. Как отмечал П. Бурдье, власть менее всего заметна, менее всего узнана там, где она признана [Бурдье 2005 а: 88].

Порой объекты действия власти могли оказывать открытое сопротивление. Тогда власть требовала своего обоснования,



утверждения. Например, актор мог уйти в другое стойбище, как это сделала девушка Омрувакатгавыт, посчитавшая свою жизнь у Тымнэнэнтына слишком тягостной [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 380. Л. 4 об. — 6 об.]. Чтобы вернуть «беглеца», необходимо было про-явить влияние на уровне соседствующих стойбищ, т.е. не дать «укрывателям» принять убежавшего человека. Тымнэнэнтыну это-го сделать не удалось [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 381. Л. 2 об.; Д. 383, Л. 2]. Но даже в таком случае открытый конфликт сглаживался: возникшая напряженная ситуация фактически разрешалась про-странственным разведением задействованных в ней лиц.

Но не стоит преувеличивать мирную направленность разреше-ния противоречий, во всяком случае в стойбищах оленных чукчей. В.Г. Богораз отмечал их вспыльчивый нрав. Исследователь писал, что «чукча легко раздражается», «достаточно пустяка, чтобы его веселое лицо исказилось самым необузданным гневом» [Богораз 1934: 26]. Один чукча выразил эту особенность характера следую-щим образом: «Гнев ко мне приходит внезапно. Он приходит и ухо-дит по своей воле» [Богораз 1934: 26]. Придя в состояние озлоблен-ности и раздражения, чукчи, по описанию В.Г. Богораза, рычали, скалили зубы, кусали свои рукава или ручку ножа, плакали, рвали на себе волосы [Богораз 1934: 26].

Безусловно, столкновения интересов могли выходить за рамки мирного урегулирования и заканчиваться ссорой или даже физи-ческим насилием. Вопрос о связи между насилием, конфликтом и властью уже обсуждался в литературе [Фуко 1999; Антропология насилия 2001; Бутовская 2007: 431–447; Тишков 2007: 464–481; Chagnon 1983; Th e anthropology... 1986]. Физическое насилие интер-претировалось с применением функционального, социологическо-го, социобиологического, психологического, экологического под-ходов (цит. по [Тишков 2001: 9–12]).

В данной работе связь власти и насилия рассматривается в рус-ле интеракционистского подхода. Один из его представителей, Э. Гидденс, подчеркивал связь власти и физического насилия сле-дующим образом. Власть является обязательным свойством любой интеракции, а конфликт и насилие — нет. Но власть связана с пре-следованием акторами своих интересов. В том случае, когда проис-



ходит столкновение этих интересов, возникает конфликт и, воз-можно, насилие [Giddens 1993: 118].

Дневники В.Г. Кузнецовой говорят о стабильном возникнове-нии таких ситуаций столкновения интересов. Стоит отметить, что само нахождение в стойбище этнографа провоцировало их рост. Ведь ее присутствие нарушило привычный для людей ход их жиз-ни: причем как местных жителей, так и самой В.Г. Кузнецовой. Взаи модействуя с исследовательницей, чукчи оказались в нетипич-ной для них ситуации. Им пришлось бок о бок жить вместе с чело-веком, слабо приспособленным к их быту и в то же время упорно желавшим оставаться вместе с ними. У нее не было ни навыков, ни способностей, ни физических возможностей выполнять все необ-ходимые обязанности человека ее пола и возраста, поэтому она стала для чукчей обузой в буквальном смысле этого слова. Сама исследовательница признавала свое «поражение» на страницах полевой тетради: «Навряд ли мои мучения перенесла бы женщина. Я же, уже совсем отупевшая, ковыляю по пути кочевок Тымнэнэн-тына. Ошибочно было ехать неопытному человеку, одному, да еще женщине, да к такому народу, как тундренные чукчи-единолични-ки» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 367. Л. 18].

С точки зрения чукчей, прежде всего, Тымнэнэнтына, на плечи которого легла вся нагрузка по содержанию и опеке прибывшего этнографа, она очень мало работала. Старик всячески старался приобщить ее к участию в домашних работах. Иногда он делал за-мечания в виде шутки: «Хотя бы Варвара помогла выбить полог… Или уж давай вместе с тобой станем бродячими, будем ходить по стойбищам» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 382. Л. 2 об.]. Но чаще прямо ругал ее: «Вечером, в пологе Тымнэнэнтын очень недружелюбно раз-говаривал со мной, требуя, чтобы я работала — выбивала айкол (подстилка из шкуры — перев. с чук.), ходила за хворостом» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 366. Л. 2 об.]. «Хотя бы варила ужин, как будто, ты не будешь кушать мяса, только пишет» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 383. Л. 9 об.].

Хозяин объяснял ей всю порочность ее поведения: «Неработа-ющим людям и мы не окажем помощи. А вот Ятгыргын, наш основ-ной пастух, уехал за твоим табаком. Кто пойдет в стадо? Прежде



перед бродячими людьми вечером закрывали тытыл (дверь — перев. с чук.) яранги, ночуй, где хочешь, если они не хотели работать» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 366. Л. 2 об.]. В другой раз старик поставил вопрос еще более резко: «Ты бы, Варвара, хоть следила за домом в наше отсутствие. Если и этого не будешь делать, зачем же ты здесь нужна?» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 365. Л. 82].

Итак, присутствие В.Г. Кузнецовой провоцировало возникнове-ние недовольств и претензий. Но конфликтные эпизоды происхо-дили и между самими амгуэмскими чукчами. И они, в отличие от столкновений чукчей с В.Г. Кузнецовой, могли заканчиваться по-боями, т.е. физическим насилием.

Ситуации насилия представляют собой частный вариант соци-ального взаимодействия. Почему они происходят — тема отдель-ного исследования. Как отметил, К. Вульф «феномены насилия ис-ключительно сложны», а мы в действительности не знаем, что такое насилие и почему оно возникает [Вульф 2012: 186–187]. Автор, развивая эту мысль, пишет, что «многие акты насилия со-вершаются почти беспричинно», «спонтанно и неконтролируемо» [Там же: 187]. «Часто насильники и жертвы позднее уже больше не знают, почему совершались эти насильственные акты» [Там же]. Но фактом остается неизбежность насилия во всех культурах, оно является «условием человеческой жизни и человеческой социали-зации» [Там же: 176].

Внимание к физическому насилию как социальному явлению в рамках данного исследования оправдывается тем, что в ситуа-циях открытого конфликта, вызванных нарушением общепри-знанной нормы, власть, обычно невидимая, становится предметом осмысления самими участниками взаимодействия: она заново обосновывается и «проговаривается». Кроме того, в акте примене-ния физической силы она, приобретая телесное выражение, стано-вится наглядной и очевидной для стороннего наблюдателя (напри-мер, исследователя). Власть предстает в форме «власти над телами других людей» [Вульф 2012: 177].

От Тымнэнэнтына доставалось всем домочадцам: и пастухам, и девушке Омрувакатгавыт, и даже его жене [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 364. Л. 49; Д. 367. Л. 10; Д. 377. Л. 9 об.]. Последняя также ругалась



и поднимала руку на девушку и мальчишек, но на хозяина — никог-да [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 351. Л. 2 об.; Д. 364. Л. 11 об.; Д. 367. Л. 14 об.]. Причинами побоев, по большей части, являлись невы-полненная или плохо выполненная работа, нерасторопность, от-дых в неположенный момент времени.

Однажды В.Г. Кузнецова проснулась и услыхала «удары ремня о мягкое, в пологе было темно, жирник еще не зажгли. Раздражен-ный Тымнэнэнтын лупцевал ремнем Омрувакатгавыт, говоря, — прежняя ты, ленивая, нерасторопная» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 374. Л. 1]. Другим утром Тымнэнэнтын обнаружил, что мало воды для чая. Он попросил девушку сходить по воду. Но она замешкалась, одевая торбаза. Тогда старик взял ремень и ударил по голым пле-чам [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 364. Л. 49].

В яранге Тымнэнэнтына за водой ходили Омрувакатгавыт или Омрыятгыргын, а также В.Г. Кузнецова. Хозяйка, тем более хозяин, этого не делали [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 363. Л. 4 об.]. Как-то после очередной семейной ссоры хозяйка сама пошла за водой. По дороге ее перехватила Омрувакатгавыт и забрала чайник, предотвратив, таким образом, будущие упреки [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 359. Л. 13 — 13 об.]. Наблюдая за жителями соседнего стойбища Ном-гыргына, с которыми обитатели яранг Тымнэнэнтына брали воду из одной проруби, В.Г. Кузнецова отметила, что она не видела ни одну взрослую женщину, которая ходила бы за водой, всегда это делают девочки. В свете сказанного становится понятным, почему Тымнэнэнтын и Эттыкугевыт сильно раздражались, когда вода от-сутствовала: это воспринималось как невыполнение девушкой, мальчишкой, а также В.Г. Кузнецовой их обязанностей.

Не нравилось также несвоевременное выполнение просьб. Де-вушка в маленьком пологе шила свой кэркэр (меховой женский комбинезон — перев. с чук.). Хозяйка ей сказала: «Сними полог, его нужно уложить на нарты». Но Омрувакатгавыт продолжала шить. После этого хозяйка выскочила, сняла обе палки, подпирающие полог, отвязала завязки, привязанные к жерди и державшие за-днюю стенку полога, и свалила на землю полог, внутри которого все еще находилась девушка. Затем, пиная ногами и таща руками, поволокла полог к выходу. У выхода бросила его. Из кучи меха,



из под полога вылезла девушка, красная и заплаканная [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 364. Л. 11 об.].

Нерасторопность в работе могла стать поводом для ссоры. Омрувакатгавыт рубила в чоттагыне кости. Хозяйка закричала на нее из полога: «Торопись, быстрей работай». А затем, разъяренная, выскочила в чоттагын и набросилась на девушку [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 364. Л. 27].

Пастухам тоже доставалось от хозяев. Однажды Тымнэнэнтын стал раздражаться, «что Ятгыргын не просыпался. Старик зару-гался, но парень продолжал спать. Тымнэнэнтын схватил ремень и с силой ударил по спящему. Парень проснулся и сел. По голой спине парня старик хлестнул еще раза три, продолжая ругаться. Ятгыр-гын молчал, одел нижнюю рубаху, порка больше не повторялась. “Держите стадо на потравленных местах и теряете оленей, — ру-гался Тымнэнэнтын, — только и думаете о еде, — продолжал он» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 377. Л. 9 об.].

Можно было бы допустить, что физическое доминирование в стойбище Тымнэнэнтына было результатом его личностных пси-хологических характеристик. Пожалуй, индивидуальные особен-ности влияют на частоту применения данного метода, но не более того. Примеры других семейных коллективов, которые удалось на-блюдать В.Г. Кузнецовой, говорят о том, что в целом это была если не общая, то по крайней мере относительно распространенная практика для амгуэмских чукчей.

Побои случались и в стойбище чаунского колхозника, старика Гемына. Исследовательница наблюдала их по отношению к девуш-ке-работнице Гемачевуйне — дочери старика [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 378. Л. 3 об.]. Младшая жена Номгыргына Пэнас также подверга-лась физическому насилию [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 349. Л. 8; Д. 362. Л. 10]. Она даже несколько раз пыталась сбежать от своего мужа в другие стойбища [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 349. Л. 8; Д. 362. Л. 10; Д. 387. Л. 11 — 11 об.]. В стойбище чаунских колхозников хозяйка Етгын била девочку-работницу [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 387. Л. 4]. Тымнэлькот и его жена Чейвуна применяли физическое насилие по отношению к девочке-работнице Тымнены [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 365. Л. 93; Д. 367. Л. 46 — 46 об.]. Тымнэлькот так же воспитывал



мальчишек-пастушат [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 340. Л. 45 об.; Д. 391. Л. 14 об.].

Конкретные примеры проявлений насилия содержатся также в материалах, относящихся к различным регионам Чукотки и вре-менным периодам: у путешественников XVIII — начала XX в. Несмотря на то что данные авторы не были так близко знакомы с внутрисемейной жизнью чукчей, как В.Г. Кузнецова, им все же тоже пришлось столкнуться с этой стороной их жизни [Кибер 1824: 118–119; Аргентов 1857 б: 44; Галкин 1929: 111; Гилев 1978: 156; Мерк 1978: 130, 141].

Акцентируя внимание на применении физической силы в чукот-ских стойбищах, я вовсе не хочу сказать, что власть реализовыва-лась преимущественно в такой форме. Ведь происходило это далеко не каждый день. Конечно, «нанесение физического страдания» было действенным способом заставить других людей выполнять ту или иную работу, т.е. подчинить их своей воле [Тишков 2001: 12]. Например, после побоев мальчишек-пастухов Тымнэлькотом, не желавших собирать разбегающихся оленей, «им как бы приделали крылья», и они «быстро и спешно стали сгонять моокоров (упряж-ной олень для грузовых нарт — перев. с чук.)». «Откуда у них и прыть взялась»? — удивлялась В.Г. Кузнецова [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 391. Л. 15]. Однако в большинстве случаев достаточно было одного взгляда, и иногда даже одного появления хозяина стойбища, чтобы домочадцы принялись за выполнение порученной им работы. При-меры такого поведения чукчей приводились выше.

Итак, какие выводы можно сделать, анализируя случаи насиль-ственных действий у амгуэмских оленеводов?

Во-первых, наказания были санкционированы не институтами или учреждениями, а осуществлялись лично — конкретным че-ловеком. В большинстве случаев таким исполнителем был глава семьи. В силу аморфности социальной организации чукчей именно на лидере коллектива лежала основная ответственность за успех этого сообщества и благополучие людей. Соответственно он и на-казывал домочадцев при необходимости.

Во-вторых, власть в большинстве случаев была признана всеми участниками рассмотренных интеракций. «Жертвы» не сопротив-



лялись и не возражали, как правило, все побои сносили покорно и безответно, несмотря на то что подчас они были весьма суровыми: после порки Тымнэнэнтына пастушонок Онпыгыргын даже хро-мал на следующий день [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 380. Л. 2 об.]. Как отметила В.Г. Кузнецова, «характер чукчей — не возражать, выка-зывать послушание» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 357. Л. 7].

Следуя логике К. Вульфа, можно сказать, что запрет «не возра-жать» человеку, обладающему властью, предотвращал миметиче-ские кризисы [Вульф 2012: 175–188]. Суть последних заключается в следующем: «Миметическое усвоение взглядов и способов пове-дения зачастую создает конкуренцию и соперничество, которые становятся источниками актов насилия» [Вульф 2012: 179]. Пре-одолеваются эти кризисы, ведущие к стремительному росту на-сильственных действий, за счет запретов и ритуалов.

Однако порой происходило противодействие случившемуся на-силию. Если люди были примерно равного статуса, то физическое доминирование встречало отпор. Например, драки и ссоры случа-лись между Омрувакатгавыт и ее братом Омрыятгыргыном. Харак-терно, что они приобретали форму взаимных препирательств, что говорит о приблизительно равном статусе брата и сестры. В каж-дой ситуации их столкновения интересов необходимо было заново определять властные диспозиции.

Приведу выдержку из дневников:

«У брата с сестрой произошла драка. Мальчишка сел <…> вблизи внесенного горячего чайника и кастрю-ли. <…> Начав кушать, <…> расплескал на айкол горя-чий чай. Сестра сказала: “Отодвинься”. Но мальчишка не хотел. Она схватила его за ворот нижней меховой рубахи, отшвырнула и начала тузить. Мальчишка за-ревел во все горло» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 372. Л. 10].

Если в стойбище Тымнэнэнтына влияние главы было общепри-знанным, то в других семьях лидер мог отсутствовать или быть не столь явным. Как отмечал еще Н.Ф. Каллиников, «сообразно ха-рактеру доминирующего лица, подчинение в каждом отдельном



случае выражается в большей или меньшей степени» [Каллиников 1912: 82].

Авторитет в коллективе у чукчей не являлся автоматическим следствием возраста человека, наличия оленей, яранги, жены детей и проч. К нему нужно было прийти, заслужить его, добиться. По-этому существовали стойбища и яранги, где данный вопрос не был решен однозначно и очевидный лидер отсутствовал. Физическое насилие в таких коллективах разрешалось соответствующим обра-зом. Примером может стать яранга Гырголя, который жил со своей женой Ринтыной и их детьми. Он мог ударить свою жену, но за его ударом следовала сдача, и начиналась драка [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 395. Л. 7]. Побои же Тымнэнэнтына всеми, в том числе его женой, воспринимались смиренно, как вполне оправданные действия гла-вы семьи.

В-третьих, анализируя ситуации применения силы, можно уви-деть ее протяженность и границы. Ни один актор не обладал абсо-лютной властью. Напротив, она всегда относительна и ситуативна. Относительность влияния любого человека можно увидеть, если посмотреть на отношения доминирования / подчинения, в том числе физического подчинения, у чукчей на трех уровнях: уровень яранги, уровень стойбища, уровень группы соседних стойбищ. Гла-ва семьи может применять насилие к своим домочадцам, как это делал Тымнэнэнтын, но на воспитание членов других яранг, тем бо-лее стойбищ, накладывались ограничения. Тымнэнэнтын мог на-казать пастушат его стада из других яранг и даже стойбищ, но деву-шек-работниц он не трогал [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 380. Л. 2 об.]. Полагаю, что выполняемая ими работа просто находилась не в его ведении.

В дневниках есть только одно описание, в котором Тымнэнэн-тын замахнулся ремнем на девочку из чужой яранги — яранги его брата Тымнэлькота [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 367. Л. 45 — 46 об.]. Тымнены рано утром зашла в ярангу хозяина стойбища «почти го-лая», в одном нижнем кэркэре. Позже выяснилось, что она сбежала из своего дома, так как у нее произошла ссора с хозяевами. Тым-нэнэнтын впустил девочку в полог, накормил, но после попросил идти к себе домой. Тымнены, ничего не объясняя, отказывалась



уходить. Тогда старик замахнулся на нее ремнем. В данном случае насилие почти произошло, но причиной стала не плохо выполнен-ная работа, а самовольное нахождение человека в доме Тымнэ-нэнтына.

Границы «властелинства» через анализ насильственных дей-ствий можно также показать на следующем примере. Когда Тым-нэлькот, ставший хозяином стойбища после смерти Тымнэнэн-тына, избивал пастушат за нерадивый присмотр за стадом, то мальчишка из «чужой» яранги — из другого стойбища (с которым объединили стада на летний период), получил наименьшее количе-ство ударов [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 391. Л. 15]. Власть хозяина стойбища ослабевала за пределами его яранг. Это выражалось в ограничениях его доминирования, в том числе ограничениях применения физического насилия.

Границы влияния и ситуативность власти

Безусловно, поля влияния можно увидеть не только на приме-рах применения физической силы, но и других форм интеракции. Как уже отмечалось, Тымнэнэнтын регулярно отдавал распоряже-ния о работе своим домочадцам, включая жену. Выражалось это в просьбах что-то сделать, высказываемых лично. Однако в хозяй-ственные дела жителей яранги Тымнэлькота Тымнэнэнтын и его жена не вмешивались. Исключение составляли вопросы, связан-ные с кочевкой (см. выше). Участие в хозяйственной жизни сосе-дей происходило только в том случае, если хозяева соседней яранги отсутствовали. Так, во время отсутствия Тымнэнэнтына и Этты-кутгевыт Чейвуна приходила в их ярангу и давала указания остав-шейся девушке и Варваре Григорьевне: выбить полог, сварить мясо, разогреть воду [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 365. Л. 62; Д. 372. Л. 11 об.]. Правда, стоит отметить, что девушка не особо ее слушалась, что еще раз подтверждает ослабевание власти за пределами яранги.

За пределами стойбища влияние человека распространялось еще в меньшей степени. Уважаемым в Амгуэмской тундре оленеводам, таким как Тымнэнэнтын или Номгыргын, оказывали знаки почета (в основном это выражалась во время гостевых визитов). Но у них



практически не было возможности влиять на агентивность людей из других стойбищ, т.е. не было власти над ними. Когда Номгыргын решил изменить направление кочевки из-за дурного предзнамено-вания, а Тымнэнэнтын решил продолжить прежний путь, ни один, ни другой не могли напрямую повлиять на выбор друг друга. Когда Омрувакатгавыт сбежала в стойбище Гемын, Тымнэнэнтын не мог заставить последнего не принимать к себе беглянку.

Слабость влияния главы отдельного стойбища (даже очень сильного и состоятельного) за его пределами подмечалась неод-нократно. Эта особенность социальных отношений привлекала внимание авторов со времен первых контактов с чукчами, так как волновала представителей государственной власти: в ситуации «безначалия» было сложно найти тойонов для осуществления че-рез них политики косвенного управления (о «косвенном управле-нии» см. [Бочаров 2007: 70–72]). Впоследствии этот сюжет развива-ли ученые-этнографы, так как пытались решить «проблему рода» у палеоазиатов и понять причины аморфности социальной органи-зации чукчей [Богораз 1934: VIII; Вдовин 1948: 56–70; Вдовин 1950: 73–100; Вдовин 1965: 79–101, 193–219; Симченко 1970: 313–331].

Приведу конкретные описания, свидетельствующие об этой особенности социального строя чукчей. Упоминавшийся казак Бо-рис Кузнецкий, два года находившийся в плену у «лутчего оленного мужика Мего», владельца стада в 2000 голов, доносил, что «пред-писанные чукчи главного командира над собою не имеют, а живут всякой лутчей мужик своими родниками собою и тех лутчих мужи-ков яко старшин признавают и почитают по тому только одному случаю, кто более имеет у себя оленей, но и их вменяют ни во что, для того ежели хотя за малое что осердятся, то и убить их до смерти готовы» [Колониальная политика… 1935: 180–184].

Участник Северо-Восточной географической экспедиции Г.А. Сарычев писал, что чукчи «особенных властей или начальни-ков не имеют, а почитают в каждом таковом обществе одного, который богатее прочих и имеет большое семейство. Дальнего по-виновения ему не оказывают: он может только преподавать сове-ты и воздерживать от дерзостей или худых поступков одними сло-вами, но никого не имеет власти наказывать» [Сарычев 1952: 186].



Другой участник экспедиции И.И. Биллингса, И. Кобелев, под-черкивал автономность не только стойбища, но и отдельного инди-вида: «Закона над собою не имеют, а живут каждый по своей влас-ти, а иногда в злобах между собою: сын отца, брат брата, племенник дядю убивают не из чего, из одной злости. За то ни от кого судим или наказан не бывает, а кто как себе вздумать может, так и на-ходится, да и впредь начальников над собою иметь не желают» [Кобелев 1978: 164].

Ф.Ф. Матюшкин, находясь в составе экспедиции Ф.П. Врангеля, посетил Анюйскую ярмарку. Там он наблюдал, что по прибытии чукчи «расположились девятью отдельными станами, каждый ро-доначальник со своими домочадцами» [Врангель 1948: 175]. Тем са-мым проявлялась независимость каждого хозяйства относительно друг друга.

Г.Л. Майдель писал, что «у чукчей нет начальников над родами», а царит «эта странная анархия». Ему «никогда не приходилось иметь дела с признанным главой всего народа или даже с главой ка-кого-либо рода, но всегда казалось, что руководителями небольших групп выступали всякий раз какие-нибудь лица особенно богатые и потому пользовавшиеся уважением и властью; вместе с тем было ясно, что такого рода полномочия сами по себе были очень незначи-тельны, да и продолжались очень короткое время» [Майдель 1894: 89–90].

А.В. Олсуфьев, командированный в Анадырскую округу в 1892 г., отмечал, что в социальном устройстве чукчей нет власти старшин или выборной, нет даже деления на группы, роды [Олсуфьев 1896: 90]. «Подчинение старшему в семье всех ее членов совершенно без-прекословное <…> [но] вне тесного круга семьи чукчи совершенно независимы» [Олсуфьев 1896: 108].

Путешественник Б. Горовский, побывавший на Чукотке в нача-ле XX в., также подчеркивал, что власть главы семьи не распро-страняется дальше его семейного окружения: «Живут чукчи обык-новенно по пять, шесть семей вместе, причем самый старший (или, часто, самый богатый из стариков) выбирается “тойо-ном” — вождем и руководителем всей общей семьи; такой руко-водитель пользуется громадным уважением и авторитетом, обра-



зовавшаяся под его начальством большая семья живет своей отдельной жизнью» [Горовский 1914: 5]. Наконец, Н.Ф. Каллиников писал в том же духе, что «каждая семья живет отдельной, вполне самостоятельной и независимой жизнью» [Каллиников 1912: 81].

Таким образом, ослабевание влиятельности главы семьи, даже очень сильного и богатого, за пределами его яранги и тем более стойбища очевидно. Но, развивая идею ситуативности власти, я продемонстрирую, что и в рамках одной яранги властные отно-шения отличались пластичностью, т.е. зависели от контекста. На-пример, Ятгыргын в отсутствии Тымнэнэнтына и его жены начи-нал вести себя как хозяин и даже раздавать указания другим ребятам [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2, Д. 365. Л. 60 об.; Д. 367. Л. 26–28]. Омрувакатгавыт при жизни родной матери меньше работала и больше отдыхала, чем после появления в доме мачехи.

Более того, диадные отношения между конкретными акторами также не были однозначно зафиксированы. Тымнэнэнтын, непо-средственно влиявший на агентивность своей племянницы на протяжении нескольких лет, после ее побега утратил эту власть полностью.

В.Г. Кузнецова сама неоднократно переживала изменение своего статуса в зависимости от контекста. Наведываясь в гости в какое-либо новое стойбище, она встречала радушный прием. Ее статус на протяжении нескольких дней был высок. Но если она задержива-лась дольше ожидаемого времени, хозяева начинали намекать о ее уходе, порой в резкой форме, или ожидать от нее участия в трудо-вой деятельности [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 371. Л. 11; Д. 378. Л. 6 об.; Д. 379. Л. 8–9].

В яранге самого Тымнэнэнтына положение исследовательницы также менялось не раз, что она не могла не почувствовать. В днев-никах В.Г. Кузнецова делилась своим опытом. В этой связи интерес представляет случай, произошедший 1 марта 1951 г. [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 374]. Дневниковые записи В.Г. Кузнецовой говорят о том, что у Тымнэнэнтына было какое-то серьезное заболевание пище-варительной системы [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 376. Л. 7 об. — 8]. Периодически у него случались приступы сильных болей внизу живота. Во время них он не мог ни работать, ни ходить, ни есть,



ни спать. Он ложился в полог и стонал. Через какое-то время, ино-гда быстро, иногда через целый день или ночь, боль утихала, а ста-рик вновь возвращался к своим каждодневным делам. Единствен-ным лекарством был камень, разогревавшийся на очаге хозяйкой и клавшийся в специально сшитый ею для этих целей ровдужный мешочек [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 389. Л. 2 об.]. Тымнэнэнтын при-кладывал его к больному месту, и острая боль отпускала.

В.Г. Кузнецова в один из приступов Тымнэнэнтына предложила ему самому сделать себе массаж. Но выяснялось, что он «о массаже и представления не имеет», и исследовательница «решила после чая массажировать старика. Ладони рук смазала жиром из жирни-ка и начала массаж от нижней части живота. Старик лежал в ме-ховой рубахе под иниргином (одеяло — перев. с чук.), без штанов; через несколько минут он перестал стонать, а затем заснул. <…> Около часа спал Тымнэнэнтын, сначала на спине, затем перевер-нулся на бок. Проснулся без стонов, попросил согреть чай» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 374. Л. 2 — 2 об.]. Таким образом, массаж помог больному, и впоследствии В.Г. Кузнецова еще несколько раз «лечи-ла» старика [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 376. Л. 7 об.; Д. 389. Л. 2].

Для нашего вопроса важно то, что после чудесного исцеления исследовательницей хозяина отношение к ней в яранге сразу же из-менилось. В дневнике уже на следующий день она записала: «После моей помощи в излечении Тымнэнэнтына, вчера и часть сегодняш-него дня, хозяйка со мной была вежлива, не кричала на меня, не уни-жала меня. <…> Омрувакатгавыт сама, чего с ней никогда не случалось раньше, предложила сбить мою одежду перед заходом в полог» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 375. Л. 1 об.].

Метаморфозы статусов в чукотских ярангах на собственном опыте пережили также спутники И.И. Биллингса. Капитан экспе-диции «решился сам с малым числом <…> команды ехать с чукча-ми берегом, кругом Ледовитого моря, и описать Шелагский нос. На сей конец уговорил чукотского тоена Имлерата Киренева, что-бы он согласился на своих оленях доставить его в Нижне-Колым-ский острог» [Сарычев 1952: 188]. И.И. Биллингс щедро одаривал своего проводника различными предметами, такими как табак, стеклянные пронизки, железо, наковальня, большой молот, топо-



ры, ножи, ножницы, зеркала, иголки, листовая медь, ружье, порох, дробь [Сарычев 1952: 239]. Имлерат был, можно полагать, очень доволен щедростью начальника и оказываемой ему честью. Экспе-дицию принимали очень хорошо: кормили сытно, обеспечивали теплый кров, не принуждали к работам.

Когда же глава экспедиции перешел в другое стойбище, вместе со своими подарками, Имлерату это не понравилось, а оставших-ся в его лагере членов экспедиции он стал воспринимать как обузу [Сарычев 1952: 251]. В результате «прочие спутники» И.И. Биллингса, оставшиеся у прежнего хозяина, «с сего времени много претерпели от чукчей, которые стали обходиться с ними весьма грубо и даже заставляли работать и посылали собирать прутья ивняка для варения пищи, кормили как собак, бросая им куски сырого оленьего мяса» [Сарычев 1952: 247]. Один из этих спутников записал в своем дневнике о происходившем буквально следующее: «Прибежал ко мне мой хозяин чукча (Имлерат. — Е.Д.) и плевал мне в глаза и ударил, говорит, что начальник экспедиции уехал далеко, табаку и коральков нам-де нету, то принужден ему дать табаку папушу и две с половиною нитки коральков» [Гилев 1978: 157].

Таким образом, можно заключить, что власть в чукотских стой-бищах не привязана к субъекту. Доминирование / подчинение яв-ляется неотъемлемой частью интеракции и всегда зависит непо-средственно от контекста конкретного взаимодействия. В то же время распределение властного ресурса между индивидами не произвольно. Поэтому в каждом стойбище в определенные перио-ды будут свои тенденции в расстановке сил. Она будет зависеть от накопленного акторами капитала различных видов и специфики конкретной ситуации.

Умения (навыки) как властный ресурс

Вопрос о видах капитала и путях его накопления заслуживает отдельного детального исследования. В рамках данной работы в качестве примера следует подробнее рассмотреть один из воз-можных способов приобретения власти человеком. Полагаю, что



власть не только проявляла себя в хозяйственно-экономической деятельности чукчей, но и частично аккумулировалась индивидами через нее. Речь идет о навыках или умениях, которые могут быть рассмотрены как ресурс. Престиж человека в чукотских стойбищах зависел, в частности, от его умений в различных видах хозяйствен-но-экономической деятельности. Уже отмечалась непосредственная связь между «оленной удачей» главы стойбища, его умениями руко-водить всем процессом содержания стада и его статусом как внутри своего коллектива, так и среди соседних стойбищ.

Аналогичная корреляция, т.е. связь между хозяйственными на-выками и статусом индивида, его престижем, может быть выявле-на на примере любого члена семейного коллектива (за исключени-ем детей, не участвовавших в трудовой деятельности10). Пастухи гордились своими умениями охранять стадо, способностью рас-познавать своих оленей, пользоваться арканом. Между ними суще-ствовала конкуренция за признание их умений, ведь это повышало их престиж.

Ятгыргын как-то спросил В.Г. Кузнецову, кто самый лучший пастух у них в стаде. Исследовательница решила польстить парню и ответила, что он — лучший пастух. Ятгыргын радостно заулы-бался в ответ [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 355. Л. 4 об.]. В другой раз юноша вновь поднял волнующий его вопрос: «Из всех стойбищ, если взять молодежь моего возраста, кто больше всех и лучше всех работает? — Ты. Ты и каждодневный ночной пастух в стаде, ты и работник по дому — носишь воду, лед, собираешь хворост, стро-ишь ярангу после кочевки», — говорила этнограф, зная, что этот от-вет удовлетворит парня [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 367. Л. 59].

В действительности в стойбище о нем говорили как о не очень хорошем пастухе. Рассказывали, что как-то зимой он забил для го-стя Таегыргына его собственного оленя (а должен был забить оленя Тымнэнэнтына) [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 355. Л. 5]. Но не столь важно, насколько хорошим пастухом был Ятгыргын в свои 16 лет.

10 До шести-семи лет у детей была значительная свобода, все свое время они

проводили в играх. Активное участие в хозяйственной жизни стойбища начина-

лось в девять-десять лет [Чесноков 1988: 147; Чесноков 2000: 174].



Показательно, что сам он хотел казаться знатоком оленей. Он гово-рил о себе, что если он заснет и во время сна придет чужой олень в стадо, то, проснувшись, он сразу увидит его, так как у него другая голова, ноги и все туловище [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 355. Л. 5].

Женщины, главным образом, занимавшиеся домашними рабо-тами, такими как выделка и обработка шкур, крой и шитье, уборка, приготовление еды, также гордились своими умениями. Свое ма-стерство и искусность в полной мере можно было проявить в по-шиве одежды. Отправляясь в чужое стойбище, чукчи старались по-казать себя, в том числе похвастаться красивыми нарядами. Как писал А. Аргентов, «соскучась дома, чукча отправляется куда-ни-будь в гости, на праздник к соседу, одевается в лучшее платье и не-сется на лучших беговых оленях в легких санках, к которым непре-менно подстегнуто копье» [Аргентов 1857 а: 93].

Летом, во время изготовления новой одежды, обновки как пред-мет гордости ходили показывать в соседние яранги и стойбища [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 353. Л. 4 — 4 об.; Д. 358. Л. 6; Д. 361. Л. 12]. Их одевали и демонстрировали, а потом снимали, чтобы одеть только зимой с наступлением холодов [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 361. Л. 12]. Омрувакатгавыт, сшив себе новую кухлянку, пошла сначала показаться в соседнюю ярангу Чейвуны и Тымнэлькота, а затем в ближайшее стойбище Номгыргына. Показывая свою обнову, де-вушка обошла все три яранги стойбища, а затем вернулась домой. По ее возвращении хозяйка Эттыкутгевыт сразу поинтересовалась у Омрувакатгавыт, что говорят соседи [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 358. Л. 6].

Отмечу, что особенности одежды человека могли сказать кое-что и о его влиятельности. В этнографической литературе есть ука-зания на то, что отделка одеяний зависела от состоятельности их владельца. Г.Л. Майдель, например, отметил, что «зажиточный чукча очень стремится к тому, чтобы иметь зимнюю шапку из белого полярного волка, и ценит ее тем выше, чем она белее» [Май-дель 1894: 205]. И. Кибер, участник экспедиции И.И. Биллингса, писал, что «воротник рубашки делается из ремня собачьей шкуры, а у богатых — из волчьего меха, которого длинная шерсть падает на плечи» [Кибер 1824: 106]. А.В. Олсуфьев обратил внимание, что



«особенным же щегольством считается, если кухлянка оторочена узкой полосой меха росомахи» [Олсуфьев 1896: 101]. Однако данные описания весьма лаконичны. В дневниках же В.Г. Кузнецовой эта тема, к сожалению, не раскрыта.

Завершая рассмотрение вопроса о навыках в том или ином ре-месле и их содействии росту авторитета человека, обращусь к жиз-ненной истории одного чукчи. На примере Тынагыргына, жителя стойбища Номгыргына, продемонстрирую, как данный ресурс — умения — мог использоваться индивидом в реальной жизни. Его судьба не совсем обычна и весьма интересна. Чукчи называли его лейвыткулит, т.е. бродягой или бездомным [Молл, Инэнликэй 2005: 78]. На самом деле у него была яранга и жена. Правда, у него не было своих оленей [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 338. Л. 1 об. — 2], поэтому он подселялся к людям в разных стойбищах на ущемлен-ных правах (ведь остальные жители должны были снабжать его и мясом, и шкурами). В период проведения В.Г. Кузнецовой ее ра-боты он жил в ярангах Номгыргына. Причиной такого социально-го положения было физическое увечье, приобретенное им еще в детстве. Пытаясь догнать разбегающихся оленей, он споткнулся и вывихнул ногу, оставшись на всю жизнь хромым. Помогать в вы-пасе оленей он не мог, поэтому «карьера» пастуха-оленевода была для него закрыта.

Тынагыргын не мог стать «достопочтенным оленеводом» в силу своей физической ущербности, но и не превращался в жалкого бродягу, которого подкармливают, чтобы не дать умереть с голоду. Он ыл «мастером на все руки» [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 395. Л. 1]. Живя у Номгыргына, он участвовал в домашних работах [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 395. Л. 1. 16 об.; Д. 396. Л. 23].

Следует отметить, что мужские обязанности не ограничивались заботами о стаде. Хозяйственная деятельность взрослых мужчин, в том числе глав стойбищ, включала широкий спектр работ. Они заготавливали материал для нарт, ремонтировали старые и делали новые нарты, нарезали ремни из весенней безворсной шкуры оле-ня, необходимые для связывания частей нарт, плели веревки из ножных сухожилий оленя, использовавшиеся для упаковки грузо-вых нарт и привязывания покрышки к остову яранг, занимались



рыболовством и изготовлением средств лова, ездили собирать хво-рост для костра и даже иногда помогали женщинам в готовке и ши-тье [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 362. Л. 1; Д. 396. Л. 22 об.; Д. 404. Л. 5]. Тынагыргын всегда был желанным гостем и не оставался без кры-ши над головой. Он часто заходил к Тымнэнэнтыну и порой помо-гал ему в ремонте и изготовлении нарт [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 348. Л. 12 — 12 об.; Д. 351. Л. 1; Д. 358. Л. 4]. В свою очередь у Тымнэнэн-тына его кормили, поили чаем, угощали табаком [АМАЭ. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 356. Л. 10 об.].

Таким образом, с одной стороны, властный ресурс влиял на ак-тивность акторов, их включенность и погруженность в те или иные хозяйственные практики. С другой стороны, мастерство в различ-ных сферах хозяйственной деятельности становилось ресурсом для человека. Демонстрируя его в рамках локального сообщества, актор повышал свой престиж, что, в свою очередь, могло впоследствии ис-пользоваться для реализации власти. При этом умения не были единственной составляющей символического капитала, по этому яв-лялись лишь одной из предпосылок для роста влияния человека.

Заключение

Подводя итог, следует еще раз подчеркнуть сделанные на основе анализа повседневных практик амгуэмских чукчей выводы. В се-мейно-родственных коллективах оленных чукчей властные от-ношения были частью их социальных отношений. Власть, будучи неотъемлемой составляющей интеракции, проявлялась и в хозяй-ственно-экономической деятельности, и в пространственном по-ведении, и в гостевом этикете, и в конфликтах, и в насилии, и в те-лесном опыте людей. Суть отношений доминирования / подчинения заключалось в том, что одни акторы структурировали действия других (см.: [Волков, Хархордин 2008: 178]).

Своеобразие «существования» власти у оленных чукчей заклю-чалось в пластичности и ситуативности отношений власти. Оно, в свою очередь, непосредственно связано с их социальным устрой-ством, которое можно назвать аморфным. Отсутствие жесткой социальной структуры с выстроенной иерархией различных кате-



горий людей являлось причиной отсутствия групп с четкими гра-ницами, наделенными властью или, наоборот, лишенными ее. Влия тельность основывалась не на законах, институтах, группо-вых структурах (например, родовой организации), а на личност-ных качествах людей. Благополучие, и даже выживание в неболь-ших коллективах чукотских стойбищ зависело от действий, умений, способностей, характера каждого человека, но прежде всего хозяи-на. В таких условиях власть сильного и успешного главы коллекти-ва, с одной стороны, была признана всеми его членами; а с дру-гой — требовала от него постоянного утверждения и подтверждения своего лидерства и авторитета.

Архивные источники

Кузнецова В.Г. О материальной и духовной культуре чукчей. Амгуэмская

тундра 1948–1951 гг. // АМАЭ РАН. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 334–408. 2045 л.

Чесноков Ю.В. Традиционные формы трудового воспитания у оленеводче-

ского населения Чукотки; традиционное природопользование олене-

водов северо-востока / АМАЭ РАН. Ф. К-1. Оп. 2. Д. 1412. [1984]. 138 л.


Антропология насилия. СПб.: Наука, 2001. 531 с.

Аргентов А. Описание николаевского Чаунского прихода // ЗСОРГО.

1857 а. Кн. 3. С. 79–106.

Аргентов А. Путевые записки священника-миссионера в приполярной

местности // ЗСОРГО. 1857 б. Кн. 4. С. 1–59.

Богораз В.Г. Чукчи. Авторизованный пер. с английского: В 2 ч. Л.: Изд-во

ин-та народов севера ЦИК СССР, 1934. Ч. 1. 191 с.

Богораз В. Г. Материальная культура чукчей: Авторизованный пер. с анг-

лийского. М.: Наука. Гл. ред. вост. лит., 1991. 224 с.

Бурдье П. Практический смысл. СПб.: Алетейя, 2001. 562 с.

Бурдье П. О символической власти // Социология социального простран-

ства. М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя,

2005 а. С. 87–96.

Бурдье П. Социальное пространство и символическая власть // Социоло-

гия социального пространства. М.: Институт экспериментальной со-

циологии; СПб.: Алетейя, 2005 б. С. 64–86.

Бурдье П. Стратегии воспроизводства и способы господства // Социоло-

гия социального пространства. М.: Институт экспериментальной со-

циологии; СПб.: Алетейя, 2005 в. С. 97–120.



Бурдье П. Физическое и социальное пространства // Социология социаль-

ного пространства. М.: Институт экспериментальной социологии.;

СПб.: Алетейя, 2005 г. С. 49–63.

Волков В.В., Хархордин О.В. Теория практик. СПб.: Изд-во ЕУСПб, 2008.

298 с.

Бочаров В.В. Колониализм: общественный и культурный процессы //

Антро пология власти: Хрестоматия по политической антропологии.

Политическая культура и политические процессы. В 2 т. СПб.: СПбГУ,

2007. Т. 2. С. 67–85.

Бутовская М.Л. Универсальные механизмы контроля социальной напряжен-

ности и их эффективность в современном обществе // Антропология

власти: Хрестоматия по политической антропологии. Политическая куль-

тура и политические процессы. В 2 т. СПб.: СПбГУ, 2007. Т. 2. С. 431–447.

Вдовин И.С. Из истории общественного строя чукчей // СЭ. 1948. № 3.

С. 56–70.

Вдовин И.С. К истории общественного строя чукчей // Уч. зап. ЛГУ. 1950.

№ 115. С. 73–100.

Вдовин И.С. Очерки истории и этнографии чукчей. М.; Л.: Наука, 1965. 402 с.

Вебер М. Избранные произведения: пер. с нем. М.: Прогресс, 1990. 808 с.

Врангель Ф.П. Путешествие по северным берегам Сибири и по Ледовито-

му морю, совершенное в 1820, 1821, 1822, 1823 и 1824 гг. экспедицией

под начальством флота лейтенанта Ф.П. Врангеля. М.: Изд-во Главсев-

морпути, 1948. 455 с.

Вульф К. К генезису социального: Мимезис, перформативность, ритуал.

СПб.: Интерсоцис, 2009. 164 с.

Вульф К. Введение. Новое открытие эмоций // Чувство. Тело. Движение.

М.: Канон, Реабилитация, 2011 а. С. 7–9.

Вульф К. Жесты как язык чувств. Миметический и перформативный ха-

рактер жестов // Чувство. Тело. Движение. М.: Канон, Реабилитация,

2011 б. С. 80–104.

Вульф К. Антропология воспитания. М.: Праксис, 2012. 295 с.

Галкин Н.А. В земле полуночного солнца: Чукотский полуостров. Дневник

наблюдений и впечатлений. М.; Л.: Молодая гвардия, 1929. 219 с.

Гилев А. Журнал чукотской земли // Этнографические материалы северо-

восточной географической экспедиции: 1785–1795 гг. Магадан: Мага-

данское книжное изд-во, 1978. С. 155–157.

Горовский Б. (Подгурский Б. К.) Забытая русская земля: Чукотский полу-

остров и Камчатка. Путевые очерки с иллюстрациями и одной картою.

СПб.: Типография тов-ва А.С. Суворина «Новое время», 1914. 122 с.



Давыдова Е.А. Полевые дневники В.Г. Кузнецовой как этнографический

источник // Университетский научный журнал. Филологические

и исторические науки, искусствоведение: Научный журнал. 2015. № 15.

С. 160–167.

Каллиников Н. Ф. Наш крайний Северо-Восток. СПб.: Типография Мор-

ского министерства, 1912. 246 с.

Кибер И. Чукчи // Сиб. Вестн. 1824. Кн. 9–10. Ч. 2. С. 87–126.

Кобелев И. Журнал о путешествии вторично в Чукотскую землицу сотни-

ка И. Кобелева // Этнографические материалы северо-восточной гео-

графической экспедиции: 1785–1795 гг. Магадан: Магаданское кн. изд-

во, 1978. С. 161–165.

Колониальная политика царизма на Камчатке и Чукотке в XVIII веке:

Сборник архивных материалов. Л.: Ин-т народов Севера ЦИК СССР,

1935. 212 с.

Кузнецова В.Г. Материалы по праздникам и обрядам амгуэмских чукчей //

Тр. Института этнографии, новая серия. Т. XXXV, Сибирский этногра-

фический сборник II, 1957. С. 263–326.

Майдель Г. Путешествие по северо-восточной части Якутской области

в 1868–1870 гг. В 2 т. СПб.: Тип. Императ. АН, 1894. Т. 1. 595 с.

Мерк К. Описание обычаев и образа жизни чукчей // Этнографические

материалы северо-восточной географической экспедиции: 1785–

1795 гг. Магадан: Магаданское кн. изд-во, 1978. С. 98–151.

Михайлова Е.А. Фотографии из экспедиции Варвары Григорьевны Кузне-

цовой (1948–1951 гг.) // Иллюстративные коллекции Кунсткамеры

(Сборник МАЭ. Т. LIX). СПб.: МАЭ РАН, 2014. С. 112–133.

Михайлова Е.А. Скитания Варвары Кузнецовой: Чукотская экспедиция

Варвары Григорьевны Кузнецовой. 1948–1951 гг. СПб.: МАЭ РАН, 2015.

190 с.

Молл Т. А., Инэнликэй П. И. Чукотско-русский словарь: Пособие для уча-

щихся 5–9 классов общеобразовательных учреждений. 2-е изд., испр.

и доп. СПб.: филиал изд-ва «Просвещение», 2005. 239 с.

Норденшельд А.Э. Плавание на «Веге». В 2 т. Л.: Изд-во Главсевморпути,

1936. Т. 1. 503 с.

Олсуфьев А.В. Общий очерк Анадырской округи ее экономического со-

стояния и быта населения. СПб.: Тип. Императ. АН, 1896. 303 с.

Сарычев Г.А. Путешествие по северо-восточной части Сибири, Ледовито-

му океану и Восточному океану. М.: Гос. изд. геогр. лит., 1952. 326 с.

Симченко Ю.Б. Особенности социальной организации палеоазиатов

Крайнего Северо-Востока Сибири: коряки, чукчи, ительмены, эскимо-



сы // Общественный строй у народов Северной Сибири: XVII — нач.

XX в. М.: Наука, 1970. С. 313–331.

Слюнин Н.В. Среди чукчей: с 6 рисунками. М.: т-во тип. А.И. Мамонтова,

1896. 46 с.

Тишков В.А. Теория и практика насилия //Антропология насилия. СПб.:

Наука., 2001. С. 7–38.

Тишков В. А. Чечня как сцена и как роль // Антропология власти. Хресто-

матия по политической антропологии. Политическая культура и по-

литические процессы. В 2 т. СПб.: СПбГУ, 2007. Т. 2. С. 464–481.

Фуко М. Надзирать и наказывать: Рождение тюрьмы. М.: Ad Marginem,

1999. 478 с.

Хаховская Л. Н. Полевые исследования В.Г. Кузнецовой в Амгуэмской

тундре // ЭО. 2016. № 3. С. 83–95.

Чесноков Ю. В. Некоторые аспекты традиционного воспитания детей

в культуре оленных чукчей и коряков // Традиционное воспитание де-

тей у народов Сибири: Сборник статей. Л.: Наука, 1988. С. 140–151.

Чесноков Ю. В. Игры оленных чукчей и коряков // Народные игры и игруш-

ки. СПб.: МАЭ РАН, 2000. С. 173–184.

Briggs J. Confl ict management in a modern Inuit community // Hunters and

gatherers in the modern world: confl ict, resistance, and self-determination.

N.Y.: Berghahn Books, 2000. P. 110–124.

Chagnon N. Yanomamo. Th e fi erce people. N.Y.: Holt, Rinehart, Winston, 1983.

224 p.

Giddens E. New rules of sociological method: A positive critique of interpretative

sociologies. Cambridge; Oxford: Polity Press, 1993. 186 p.

Th e anthropology of violence. Oxford: Blackwell, 1986. 232 p.


И.А. Грачев

ОТРАЖЕНИЕ СОЦИАЛЬНЫХ ОТНОШЕНИЙВ ПОГРЕБАЛЬНОМ ОБРЯДЕ ХАКАСОВ

XVIII — НАЧАЛА XX В.

В данной статье на материалах XVIII–XIX веков рассматривается изменение системы и ха-

рактера традиционных социальных отношений хакасов и отражение этих процессов в по-

гребальном обряде. Структурные изменения, происходившие на протяжении двухсотлетне-

го периода в традиционном хакасском обществе, привели к изменениям в представлениях

о социальном статусе и социальной роли. В погребальном обряде, в связи со структурными

переменами в обществе, выражение социального статуса умершего нашло совершенно иное

воплощение, в то время как отражение его социальной роли осталась в поле архаики.

Ключевые слова: социальные отношения, погребальный обряд, социальный статус, соци-

альная роль, хакасы.

Igor А. Grachev

REFLECTION OF SOCIAL RELATIONS IN THE BURIAL RITUAL OF KHAKASES

IN THE XVIII — BEGINNING OF THE XX CENTURIES

Th is article on the materials of the XVIII–XIX centuries considered changing the system and

the nature of the traditional social relations of this nation and the refl ection of these processes in the

funeral rite. Th e structural changes that took place over the bicentennial period in traditional

Khakas society have led to changes in perceptions of social status and social role. In the funeral rite,

in connection with the structural changes in society, the expression of the social status of

the deceased found a completely diff erent incarnation, as a refl ection of his social role remained

in the fi eld of antiquity.

Keywords: social relations, funeral rite, social status, social role, Khakases.


190 И.А. Грачев

Как известно, социальные или общественные отношения — это система многообразных устойчивых взаимозависимостей, возни-кающих между отдельными индивидами, их группами, орган-изациями и общностями, а также внутри последних в процессе их экономической, политической, культурной деятельности и реали-зации ими своих социальных статусов и социальных ролей.

Хакасы XVIII — первой половины XX в. жили в двух мирах, один из которых был малой, автономной частью другого — более большого. В структуре Российской империи с ее многосословным, многоукладным, многоэтничным и многоконфессиональным устройством хакасское традиционное общество занимало совер-шенно определенную страту.

Увод кыргызской аристократии и «лучших людей» джунгарами и последовавшее за этим разрушение системы кыргызских кня-жеств, существовавших в XVII в. привели к полному демонтажу ста-рых социальных иерархий, выстроенных на архаичной и во многом потестарной основе. Система кыргызcких княжеств, разделенных на улусы и кыштымские урочища, перестала существовать. В связи с этими процессами произошло и территориальное перераспределе-ние населения на всем пространстве края. Перекочевки населения теперь были связаны не столько с политическими причинами, сколь-ко с хозяйственными и экономическими потребностями.

После присоединения края к Российскому государству вся территория проживания хакасов — Кыргызская землица — была разделена в административном отношении между Томским и Крас-ноярским острогами, входившими в Томскую губернию Сибир-ской провинции. Запутанная и несоответствующая реалиям си-стема деления автохтонного населения на административные рода не способствовала эффективному управлению. Все население по-головно было объявлено ясачным и являлось самой низшей ступе-нью в сословной пирамиде Российского государства. Во главе эфе-мерных административно-родовых единиц находились «князцы» и «башлыки», утверждавшиеся русской администрацией. В хозяй-ственном отношении автохтонное населения края не было одно-родным [Козьмин 2010: 135–148], по своему укладу оно разде лялось на таежников-кочевников, занимавшихся охотой, оседлых ското-


191Отражение социальных отношений в погребальном обряде хакасов...

водов-земледельцев и скотоводов-кочевников. Граница между группами, специализировавшимися на различных хозяйственных стратегиях, была размытой и в основном продиктованной геогра-фическими факторами.

В первой половине XIX в. хакасы оказались проживающими на территории трех округов (впоследствии уездов) Енисейской губер-нии (была выделена из состава Томской губернии в 1822 г.) — Ми-нусинском, Ачинском и отчасти Канском. Территория и границы этого ареала уже в конце XVIII в. вследствие русской колонизации края начали подвергаться существенным изменениям [Адрианов 2010: 34–46].

В первой половине XVIII в. на территории края возникают два крупных завода — в 1737 г. по указу Сената на р. Ирба строится Ирбинский железоделательный завод, и в том же году на р. Лугазе (Лугавке) — Лугазенский медноделательный завод. Вместе с заво-дами обустраиваются и деревни заводских крестьян. Во второй половине XVIII в. начинается крупномасштабное переселение па-шенных и бывших монастырских (после 70-х годов XVIII в. эконо-мических) крестьян с северных территорий Енисейского уезда Томской губернии.

Эта только отчасти вольная, а в основном направляемая монас-тырями и служилыми людьми крестьянская колонизация края привела к тому, что до того монолитный в культурном отношении ареал проживания и хозяйствования предков хакасов был рассе-чен русскими поселениями на несколько изолированных анклавов. Они имели под собой и исторические основания, поскольку их центрообразующими территориями стали зимние выпаса — места тебеневки скота, продуваемые ветрами и свободные от снега хол-мистые степные участки, исстари принадлежавшие региональным группам родовой знати — енисейским кыргызам. Окончательно это положение дел закрепила Сибирская административная ре-форма М.М. Сперанского, завершившаяся в 1823 г. созданием на территории хакасских анклавов четырех степных дум, что в даль-нейшем послужило развитию процесса более отчетливого фор-мирования этнотерриториальных групп хакасов — качинцев, кызыльцев, сагайцев и койбал.



Так, в подчинении Кызыльской степной думы (существовала с 1823 г. по 1893 г., управа была в улусе Печищенский, с 1868 г. в улу-се Божьеозерский) преимущественно находились кызыльцы, про-живавшие на территории Ачинского округа в составе следующих административных родов: Кызыльского, Большеачинского, Мало-ачинского, Игинского, Шуйского, Малоаргунского, Басарского, от-деленного от II половины, Басагарского I и II половины и Курчи-ковского.

В ведении Качинской или Абаканской степной думы (существо-вала в 1823–1854 гг., управа располагалась в с. Усть-Абаканском) были качинцы, занимавшие земли левобережья р. Енисей и ни-зовьев реки Абакан. В ее ведение входили административные роды: Шалошина I половины, Шалошина II половины, Тубинский, Куба-нов, Татаров, Мунгатов, Абалтаевский, Татышев, Абалаков, Тин-ский, Астынский.

Под управлением Степной думы соединенных разнородных племен (существовала с 1823 г. по 1893 г., управа была в с. Аскиз) находились сагайцы. Эта дума включала в себя следующие админи-стративные рода: Сагайского I половины, Сагайского II половины, Бельтырского, Ближне-Каргинского, Дальне-Каргинского, Каза-новского, Кивинского, Изушерского, Койбальского, Кизильского.

Койбальская степная дума (существовала с 1823 г. по 1856 г., центр первоначально располагался на протоке р. Абакан, позднее был перенесен в д. Уты) объединяла разные хакасские рода право-бережья и левобережья р. Енисей. Дума в 1823 г. состояла из семи административных родов или улусов: Таражаков, Больше-Бай-котовский, Мало-Байкотовский, Абугачаев, Кольский, Арши, Кан-дыков.

В 1822 г. согласно «Уставу об управлении инородцев» все хакасы были объявлены кочующими инородцами и подлежали разделе-нию на улусы, во главе которых стояло родовое правление, состо-явшее из старосты (улусного головы) и 1–2 помощников, выбирав-шихся на три года от населения и утверждавшихся губернатором. Несколько улусов и стойбищ подчинялись инородной (или ино-родческой) управе — административному и финансово-хозяй-ственному учреждению. Управа выполняла распоряжения окруж-



ного начальника, судебные приговоры, проводила распределение ясака и других налоговых сборов. Несколько управ объединялись в думы.

Распоряжения управы контролировались русским чиновни-ком — начальником округа. «Устав» закреплял за коренными на-родами Сибири находившиеся в их пользовании земли, определял порядок и размеры взимания ясака, регулировал торговлю с рус-скими, распространял на аборигенов уголовное законодательство страны, позволял открывать свои школы и училища, отдавать де-тей в русские школы. «Устав» декларировал полную веротер-пимость.

Реформа М.М. Сперанского ставила своей целью унификацию автохтонного населения Сибири в системе сословного деления Российской империи. Авторами реформы подразумевались посте-пенная эволюция автохтонного населения в сторону оседлого зем-ледельческо-скотоводческого ведения хозяйства и трансформация аборигенов в крестьянское податное сословие. Отказ от натураль-ного ясака и переход к денежной подати, а также стимулирование с помощью административных мер оседания населения и закреп-ление его на одной территории привели к быстрым переменам в традиционном укладе хакасов. Принесенные русскими пересе-ленцами новые аграрные технологии и культурные элементы, с ними связанные, в еще большей мере ускорили этот процесс. Ста-рожил села Означенного так говорил о своем происхождении Палласу: «Прадедушки наши еще жили в юртах, но хлеб уже засева-ли; деды переселились в избы. Я сам родился и вырос в дедушкином дому. Мы еще знаем, старики, по-татарски, а дети кроме русского языка никакого не знают» [Паллас 1773–1788; 529].

Уже в первой половине XIX в. большая часть хакасов была объ-единена в сельские общины — аалы, в основе устройства которых лежал не родовой, а территориальный принцип. Значительная часть населения перешла на смешанный земледельческо-скотовод-ческий тип хозяйства. Одним из ярких примеров произошедших перемен стало повсеместное строительство в середине XIX в. слож-ных в инженерном и логистическом плане мелиорационных систем осушения и орошения лугов и пашен. Эти многокилометровые



и разветвленные ирригационные сооружения строились и обслу-живались силами и на средства аальной общины. На смену тради-ционным разборным кочевническим юртам пришли стационарные избы русского типа и постоянные поселки — аалы (зимники).

Важным фактором реализации реформ и замыслов государ-ственной администрации края стали усилия, предпринимавшиеся Православной церковью. Так, если изредка происходившие и при-вязанные к визитам крупных епархиальных иерархов церкви мас-совые крещения инородцев, сопровождавшиеся непонятной для них проповедью, во многом формальные и носившие показной ха-рактер, не приводили к серьезным переменам в традиционном мировоззрении, то административная роль церкви, заключавшая-ся, в первую очередь, в регистрации гражданских актов (рождение, брак и смерть), приводила к регулярным контактам с церковью и русскими переселенцами, часто выступавшими в роли восприем-ников и свидетелей.

Традиционные шаманские верования хакасов ни в коей мере не могли конкурировать ни по форме, ни по содержанию с правосла-вием, тем более что православные нормы, поддерживаемые всей мощью государственного административного аппарата, в гораздо большей мере соответствовали быстро менявшимся реалиям по-вседневной жизни. Шаманские представления хакасов уходили в зону интимных, домашних и тщательно скрываемых знаний. Не-продолжительный ренессанс обновленного шаманизма (в виде бурханизма), наметившийся в конце XIX в. и во многом связанный с бурным расцветом аальной общины, быстро закончился с при-ходом советской власти.

В XIX в. возросло количество смешанных браков между инород-цами и русскими колонистами. Такой смешанный брак часто вос-принимался как удобный способ перехода в другое сословие и со-путствовавшее этому переходу изменение социального статуса, причем переходы осуществлялись как в одну, так и в другую сторо-ны. Дело в том, что социально-экономическое положение ясачного инородца сулило определенные выгоды по сравнению с русским крестьянином. Инородцы были освобождены от рекрутской по-винности.



Для инородцев такой брак имел преимущество в том смысле, что открывал новые возможности для повышения социального статуса в иерархии империи и доступа к переходу в другие сословия.

Особенно интенсивно эти процессы протекали на территориях к востоку от р. Енисей, где, с одной стороны, возник крупный анклав русских колонистов с развитой системой волостей и нали-чием достаточного числа православных храмов, с другой — авто-хтонное население этой территории было менее многочисленным и менее консолидированным в сравнении с другими анклавами. Именно на этой территории произошла практически полная асси-миляция коренного населения русскими переселенцами. Как отме-чали современники, «постепенно они (койбальские татары) выхо-дили из-под таежных районов в русские селения, то сразу обзаводясь самостоятельным хозяйством, то входя в качестве рабочих и чле-нов семьи в крестьянские дома» [Козьмин 2010: 138].

Под влиянием многочисленных внешних факторов произошли существенные изменения и в социальных отношениях внутри хакасского общества. Так, представитель хакасского народа опре-делял свой социальный статус в зависимости от конкретной ситуа-ции: в рамках имперской иерархии, как ясачный инородец та кого-то административного рода, такой-то степной думы или управы, язычник или православного вероисповедания; в рамках традици-онного мировоззрения — член такой-то родовой-фамильной груп-пы, принадлежащий к такой-то аальной общине и относящийся к такому-то этнотерриториальному объединению.

Наиболее ярким отражением инноваций в сфере социальных отношений, произошедшим в погребальном обряде, стало ааль-ное — общинное — кладбище.

Первые письменные свидетельства о расположении и устрой-стве хакасских аальных кладбищ появились в XVIII — XIX веках. Я.И. Линденау в описании татар, живших между Июсом и Томском, писал: «Покойников хоронили в специально для этого сделанных курганах — Seku. <…> Каждый род имел свой особый Seku» [Линде-нау 1983: 147]. М.А. Кастрен, посетивший край в 1847 г., дал следую-щее описание качинских кладбищ: «Нынешние татары хоронят своих мертвых всегда на возвышенных местах и стараются, чтоб



на общих кладбищах могильные насыпи находились в одной линии, а сами могилы копались в одном направлении от востока к западу» [Кастрен 1999: 210]. В описании внешних черт быта качинских та-тар, вышедшего в свет в 1884 г., И. Каратанов сообщал следующие сведения: «Для кладбищ избираются места на возвышенной степи, большей частью — на горах, если только есть поблизости горы» [Каратанов 2010: 112].

В XVIII–XIX веках внешний вид кладбищ отличался большим разнообразием. Так, для XVIII в. не зафиксировано традиции уста-новления над могилой деревянного сруба. Георги в своем «Описа-нии народов» упоминает традицию установления срубов над моги-лами как исключительную специфику кладбищ томских татар: «На могилы ставят они обыкновенно подобные избам бревенчатые сру-бы: и потому кладбища их, которые по большей части бывают по-близости лесов, походят издали на деревни» [Георги 1776: 35]. Не-которые сведения об устройстве погребений и надмогильных сооружений сообщил Д.Г. Мессершмидт, посетивший край в 1721–1722 г.: «Они похоронили его на очень высокой горе и установили над могилой красный флаг» [Мессершмидт 2012: 120].

Для предков хакасов известно два типа надмогильных сооруже-ний: курган [Линденау 1983: 147] и могильный холм, обложенный камнем [Паллас 1788, Крашенинников 1966: 160]. Кроме этих двух типов, в горно-таежной местности у таких групп, как соянцы, бель-тыры и бирюсы, широко было принято хоронить покойников на деревьях и помостах [Георги 1776: 175, 176].

В конце XIX в. внешний вид кладбищ существенно изменился. Традиция захоронения на деревьях продолжала существовать уже в виде редкого исключения [Спасский 1825]. Во второй половине XIX в., наряду с традиционными могилами, обложенными камня-ми, большое распространение получили бревенчатые срубы, уста-навливавшиеся первоначально над могилами богатых [Каратанов 2010: 112], а к концу XIX в. над могилами всех категорий населе-ния [Майнагашев 1914]. Что касается географического распро-странения традиции установки сруба над могилами, в основном ареал их сосредоточения находился на границе степи и тайги. Та-кие со оружения были известны и качинцам, и сагайцам, и кызыль-



цам. Общим элементом оформления надмогильных сооружений в XIX в. становится православный крест, постепенно заменяющий деревянные шесты и вертикально поставленные камни — у сагай-цев, а также вывешенные шкуры забитых на поминках лошадей — у качинцев.

П. Островских привел описание внешнего вида качинского клад-бища второй половины XIX в.:

«Кладбища имеют оригинальный вид: в большин-стве еле забросанные могилки с высунувшимися из-под земли колодинами или ящиками, кусками бересты, а в старых могилах даже с обнаруживающейся из-под гнилушек одеждой покойника ютятся среди громадных древних курганов, могучих, долговечных. Тут же валя-ются остатки недавнего пирования: оглоданные ко-сти, обломки посуды, куча жженых костей еще недавно резвого бегуна. Где стоит крест, сделанный самым при-митивным образом, а где торчит жердь, украшенная конским черепом с обуглившимся позвоночником и иной раз с клочьями хвоста» [Островских 1895: 346].

Ввиду важной роли кладбища как одного из элементов ааль-ной — общинной — инфраструктуры в 2005–2015 гг. мной были изучены все современные действующие хакасские кладбища, а так-же некоторые заброшенные кладбища XVIII–XIX веков.

К свидетельствам, приведенным выше, можно добавить резуль-таты собственных наблюдений: кладбища хакасов располагаются на возвышенных местах, в предгорьях — на южных и юго-восточ-ных склонах гор и холмов, в равнинной местности — на высоких речных террасах и на монументальных древних курганах. Общим правилом для расположения кладбища является широкая пер-спектива, открывающаяся на поселение и окружающее его про-странство. Какой-либо закономерности в расположении кладбищ относительно реки или сторон света не прослеживается. Судя по топографии мест, изначально кладбища располагались с тыльной стороны поселений, вдали от основных путей коммуникаций.



Большую роль в расположении кладбища играет специфика мест-ного ландшафта. Далеко не всегда места, выбранные для кладбищ, можно считать самыми удобными для погребения, нередки случаи, когда кладбище располагается на скальном выступе (например, кладбище села Аев в Аскизском районе). В таких местах могилы приходится вырубать в толще скалы, что, впрочем, не останавлива-ет рост кладбища.

В советское время строительство новых дорог, прокладывав-шихся без учета местной смысловой топографии, привело к ситуа-циям, когда кладбище оказывалось на въезде в село (например, кладбище села Усть-Камышта Аскизского района). Нередки слу-чаи, когда в окрестностях одного поселения имеется не одно, а не-сколько кладбищ. Так, в селе Казановка Аскизского района до сих пор функционируют три разных кладбища, расположенных в окрестностях поселка. Другим таким примером можно считать два кладбища села Койбалы Бейского района. Как удалось выяс-нить, такие ситуации возникали, когда в одном поселке соединя-лись большие группы, ранее принадлежавшие к самостоятельным аальным общинам.

В ходе исследований было установлено, что трем типам аальной общины хакасов соответствовали три типа кладбищ: фамильное, байское и соседское.

Первый тип был распространен преимущественно в таежной и расположенной на границе со степью местности. Его особенно-стями можно считать относительно небольшое количество захо-ронений (50–100), рядное расположение погребений, в котором запечатлена поколенческая структура коллектива, и отдельное дет-ское кладбище, где хоронились дети, умершие в возрасте до 5–6 лет. Одно из таких кладбищ было исследовано С.Г. Скобелевым у г. Красноярска [Скобелев 1984: 160]. Такие кладбища просуще-ствовали до начала ХХ в. В настоящее время этот тип общих за-хоронений существует в виде фамильных анклавов на общих клад-бищах.

Второй тип — байское или семейное кладбище — характери-зуется, в первую очередь, иерархической структурой, ядром кото-рой являются погребения членов байской семьи, а на периферии



располагаются захоронения приживальцев и работников. В соста-ве такого кладбища редко насчитывается больше нескольких де-сятков могил. Этот тип кладбищ являлся наименее распространен-ным и полностью прекратил свое существование в начале ХХ в.

Третий тип — соседское кладбище, самый распространенный и дошедший практически без изменений до наших дней. Для него характерна рядная структура, в основе которой лежит хроноло-гический принцип, и большое количество погребений — от не-скольких сотен до тысяч. Помимо рядной структуры, на современ-ных хакасских кладбищах можно наблюдать наличие фамильных анклавов — групп захоронений однофамильцев и родственников.

Что касается внешнего вида хакасского кладбища, то здесь мож-но проследить как общие черты, так и существенные различия у разных территориальных групп хакасов. Так, до второй полови-ны ХХ в. не было традиции огораживания могил. Начиная с сере-дины ХХ в. общим правилом стала традиция огораживания могил, возникшая, вероятно, под влиянием русских. Общим для хакас-ских кладбищ является наличие кострищ у могил и устройство у каждой могилы специального столика из досок или камня для кормления покойника, а также имеющиеся у могилы запас дров и особой посуды, из которой кормят и поят покойника. С середины XIX в. обязательным становится установление над могилой право-славного креста.

Надмогильные сооружения качинцев, сагайцев и кызыльцев имеют и существенные различия.

Сагайцы, населяющие южные районы республики Хакасия, в ос-новном оформляют могильный холм сплошной кладкой из плитня-ка или рваного камня (рис. 5). В «ногах» ставится деревянный крест для крещеных или столбик с оформленным навершием для некре-щеных (как правило, детей), а в «головах» укладывается массивная плита или камень, являющаяся столом для пищи покойника.

Несмотря на общие черты в оформлении могил, каждому ааль-ному кладбищу присущи свои оригинальные особенности. Неко-торые кладбища различаются способом облицовки могильных холмов — кладка может быть горизонтальной, как, например, на кладбищах подтаежной зоны (рис. 6) (Улус Кызлас Аскизского



района), или вертикальной, распространенной в долине рек Аба-кан и Аскиз (Улус Полтаков, Улус Онхаков, Верх Аскиз Аскизского района). Другие разнятся по формам крестов и оград. На третьих обязательным элементом является положенная поверх могилы массивная плита с выбитыми ФИО покойного, годами его жизни и минималистическим рисунком в виде восходящего солнца (Улус Онхаков Аскизского района).

Качинцы преимущественно оформляют свои могилы без ис-пользования камня, хотя и здесь есть исключения (например, Улус Кобяков, Хызыл-аал Ширинского района). По большей части над-могильные сооружения качинцев оформлены деревянными рама-ми, собранными из толстых плах или брусьев. В «ногах» устанавли-вается крест, в «изголовье» — низкий деревянный столик и колышек с треугольным выпилом на вершине (в долине реки Абакан) или с развилкой (в долине рек Июс и Чулым). Такие колышки, вероятно, являются рудиментом существовавшего еще в XIX в. обычая выве-шивать над могилой конскую голову со шкурой. Наклонный шест, на котором вывешивалась шкура, опирался на такую подпорку с развилкой. Так же, как и у сагайцев, у качинцев отдельные аальные кладбища отличаются присущей только им оригинальностью, вы-ражающейся в наборе способов оформления могил.

Кладбища кызыльцев, как и кладбища сагайцев и качинцев, отличаются оформлением надмогильных сооружений. На всех кызыльских кладбищах, обследованных в Орджоникидзевском районе Республики Хакасия, ведущим типом надмогильных соору-жений были деревянные срубы, имитирующие домики с двускат-ными крышами. Коньки таких домиков изредка были оформлены в виде лошадиных голов с зарубками, обозначавшими гриву. Изображение головы коня всегда располагалось со стороны «изго-ловья» могилы. Вероятно, такие украшения, наряду со столбиками и колышками у качинцев, свидетельствуют о существовавшем обычае накрывать могилу конской шкурой. Домики были собраны из тонких бревен или толстых плах. Как у качинцев и сагайцев, в «изголовье» могилы устраивается поминальный столик. Кладби-ща кызыльцев отличались целым набором специфических, только им присущих, черт.



В ходе изучения хакасских кладбищ, были установлены опреде-ленные закономерности.

Во-первых, комплексы особенностей устройства кладбищ соот-носятся с ареалами распространения диалектов и говоров хакас-ского языка. Так, сагайский вариант кладбища полностью соответ-ствует ареалу распространения сагайского диалекта хакасского языка, качинский — четырем подгруппам качинцев — абаканской, ширинской, енисейской и уйбатской, кызыльский — кызыльцами Ширинского и Орджоникидзевского районов Республики Хакасия.

Во-вторых, ярче всего особенности в устройстве кладбищ про-являются на границах диалектных групп или диалектных анкла-вов. Так, очень резко различия во внешнем виде кладбищ проявля-ются в контактных зонах соприкосновения сагайцев и качинцев на реке Абакан и по берегам обоих Июсов, там, где качинцы граничат с кызыльцами. Такая же картина наблюдается и в тех местах, где хакасские анклавы оказались в тесном окружении русских поселе-ний. Создается впечатление о насущной необходимости у людей, проживающих в общинах на границах ареалов, манифестировать свои этнические особенности. Пограничное положение, предпола-гающее постоянные контакты с представителями иной этнической традиции, по-видимому, обостряет понимание собственной иден-тичности и вызывает потребность четче и резче транслировать ее окружающим.

В-третьих, чужеродные элементы, связанные с представителя-ми других культур (в основном, русской), ассимилируются и уни-фицируются в общую общинную традицию. Так, практически на любом хакасском кладбище есть погребения представителей рус-ского этноса, как правило, могилы русских оформлены согласно местным обычаям. И только в редких случаях, когда русский ком-понент значителен, русские погребения образуют инокультурные анклавы на общинном хакасском кладбище, отличающиеся по своему оформлению от основной массы могил.

Понятие Родины для хакасов тождественно родному аалу. Имен-но здесь проходит черта, которая делит людей на своих и чужих. Де-ление на «своих и чужих» проявляется и в погребальном обряде. Так, часто приходится слышать от представителей традиционной куль-



туры, что в том или ином селении хоронят «так-то и так», не «так, как у нас». Такие пояснения в основном касаются исключительно внешней стороны обряда, при сохранении общей для всех хакасов содержательной части. Представляется, что принадлежность к кон-кретной аальной общине является сутью этнического самосознания хакасов. Так, на вопрос «кто он?» представитель традиционной ха-каской культуры вне зависимости от того, сагаец он, качинец или кызылец, назовет свое имя, фамилию и обязательно уточнит место, где он родился и вырос. Связь с общиной, где человек родился и до-стиг зрелости, настолько сильна, что одним из стандартных пунктов завещания готовящегося к смерти человека является желание быть похороненным на кладбище родного селения.

Целый ряд изменений коснулся и содержательной части погре-бального обряда. Так, социальный статус умершего в его связи с со-циальной иерархией начиная с XIX в. уже не проявляется в спосо-бах обращения с телом умершего. Обряд кремирования останков, связанный с воинской субкультурой енисейских кыргызов [Грачев 2009: 215–222], уходит из повседневной практики.

Уже в XVIII в. «умерших татар, иных в камню хоронят, а иных, ежели при смерти сами прикажут, со всем их платьем и ружьем, которым они владеют, сжигают» [Крашенинников 1966: 160]. Сожжение трупа покойника перед похоронами окончательно ухо-дит из обрядовой практики, оставляя след только в ритуале сожже-ния хойлаға. По нашему мнению, обычай сожжения трупа отно-сился к предпогребальным обрядам и, вероятнее всего, мыслился как процедура очищения покойника. Во всех известных нам случа-ях кремированные останки собирались и погребались или захора-нивались. Причем погребение и захоронение кремированных останков сопровождалось теми же обрядовыми действиями, что и погребение трупа [Грачев 2009: 215–222].

Такими же рудиментами старой эпохи становятся и обряды, связанные с оставлением тела покойного — захоронения на дереве, некогда являвшиеся основным типом погребений в горно-таежной местности, и высокостатусные шаманские погребения на помосте [Усманова 1980]. Обряд забивания «хойлага» (любимого коня хо-зяина) также уходит в прошлое.



Так, одновременно с началом одевания покойника, если это был мужчина, к дверям юрты привязывали его верхового коня. После смерти хозяина он назывался «хойлағ». Седло и чепрак закрепляли задом наперед. Гриву и хвост заплетали по часовой стрелке, т.е. так же, как косу вдовы. В хвост и в гриву вплетали красные ленты, а концы на четверть оставляли распущенными. К задним торокам седла привязывали шубу или халат хозяина. Этот конь стоял у юрты во время всех похорон. Каждый из присутствующих на похоронах мужчин мог сесть и прогнать его до «седьмого пота». По обычаю, первым это делал дядя умершего по матери. Женщи-нам садиться на «хойлаға» запрещалось. К гробу покойного подво-дили его коня «хойлаға», при этом поводья вкладывали в левую руку и говорили «адын ал» (возьми свою лошадь). После этого кон-цы поводьев обрубали и оставляли в гробу.

До начала XX в. у хакасов существовал обычай забивать верхо-вую лошадь покойника — «хойлаға» — на его могиле. Наиболее полное описание этого обряда приводит Н.Ф. Катанов: «Расседлав-ши коня (и сняв с него вещи), ведут его к низменному месту или к яме. Люди, не боящиеся ничего, ведут того коня; затем, приведя его к яме, связывают вместе четыре ноги его, голову притягивают между передних ног его же уздой и его же поводом. Сзади меж ног вталкивают оглоблю. Народ ступает на эту оглоблю ногами. Мужественный не боящийся человек берет острый нож и вонзает его между ушей в затылок. Если конь пропадает сейчас же, то все веревки развязывают и уносят, а седло и узду не уносят. Тут же ему выпускают внутренности» [Катанов 1907: 354]. Способ, которым умерщвляли «хойлаға», назывался «чÿлÿм».

Археологические данные свидетельствуют о том, что в XVIII — начале XIX в. коня хоронили вместе с хозяином в одной могиле, положив его на крышку гроба или рядом. Но нам известны и дру-гие традиции, связанные с забоем «хойлаға». В долине Июсов мясо животного съедали, а шкуру вместе с головой и копытами помеща-ли в могилу. Другой способ был связан с созданием над могилой сооружения — «сÿнет». Шкуру «хойлаға» с головой и копытами вешали над могилой, для этого с восточной стороны делали специ-альную перекладину, под углом ориентированную на запад. Шкуру



закрепляли таким образом, что голова была поднята и смотрела на запад. Такая шкура «сÿнет» создавала впечатление бегущей лоша-ди с поднятой к небу головой [Бутанаев 1989: 117]. «Сÿнет» обо-значал могилы некрещеных и заменял собой крест. «Где стоит крест, сделанный самым примитивным образом, а где торчит жердь, украшенная конским черепом с обуглившимся позвоночником и иной раз с клочьями хвоста» [Островских 1895: 346]. Убитого «хойлаға», во всем снаряжении, могли положить и на специально устроенный рядом с могилой помост — «серей», а затем торже-ственно сжечь. Известны случаи сжигания «хойлаға» живьем на могиле бая Кочен Сартыкова. Для этого коня стреноживали, при-вязывали к столбу, обкладывали хворостом и сжигали [Бутанаев 1989: 117].

С конца XIX в. этот обычай перестали исполнять в полной мере. Коня после похорон уводили домой, а конек крыши надмогильного домика оформляли в виде вырезанной головы коня.

Верный боевой конь и личное оружие, являвшиеся основными выражениями высокого статуса погребенного представителя эли-ты — родового аристократа, в эпоху позднего средневековья заме-няются новыми символами новой эпохи — гробами, сделанными из нарядных «ирбитских» сундуков [Там же], новых символов власти и богатства баев-мироедов.

Конфессиональный статус умершего православного подчерки-вается установкой на могиле православного креста и положением вместе с погребенным атрибутов православной веры — нательного креста, восковой свечи и головного бумажного венца. Несмотря на многочисленные [Островский 1895, Адрианов 2010], но, вероятно, ангажированные свидетельства современников, материалы Крас-ноярского [ГАКК. Ф. 592] и Минусинского [ГАКК. Ф. 824] духовных управлений XIX в. свидетельствуют о постоянной и все возрас-тающей роли православия в повседневной жизни хакасов. Общим правилом становится погребение умерших и их отпевание по пра-вославному обычаю. Более древние, относящиеся к старой тради-ционной культуре обычаи уходят на второй план и сохраняются на периферии в изолированных, расположенных в горно-таежной местности общинах. Атрибутами некрещеного — язычника —



становятся антропоморфный столбик или вертикальная каменная плита, которые устанавливались на могиле вместо креста. Различа-лась и ориентировка погребенных в зависимости от того, были они крещены или нет.

В целом необходимо отметить, что распространение правосла-вия среди хакасов не сопровождалось полным отказом от традици-онных обрядов. Исчезали только те из обрядов, которые вступали в самый непримиримый и бескомпромиссный конфликт с основа-ми христианства. По большей части складывалась система миро-воззрения, основанная на компромиссах и допущениях, когда ста-рое и новое мирно уживались рядом, дополняя и обогащая друг друга.

Социальная роль также находила свое отражение в погребаль-ном обряде. Так, особую роль во всем цикле похоронных обрядов играл вдовец или вдова умершего. Такого человека называли «тул». После года, прошедшего со дня похорон, их уже именовали другим термином — «öкíс кíзí» (букв. осиротевший человек) [Бутанаев 1989: 114]. После смерти супруга женщину «тул» усаживали у из-головья гроба на белом войлоке, где она должна была находиться в течение семи дней. Мужчина «тул» сидел до конца похорон. Иногда для «тула» у изголовья гроба внутри юрты ставили специ-альный войлочный шатер.

«Тула» одевали в праздничную одежду. Во время похорон «тул» носил платье или рубаху навыворот. Северные хакасы выворачи-вали даже шубу. Вдова «тул» повязывала темный головной платок на левую сторону без складки (кÿрее) или подгибала его вовнутрь. Женщина «тул» расплетала волосы. Если у нее были сыновья, то косы расплетались до половины, если таковых не было, то косы расплетались полностью. Обязательной принадлежностью ее кос-тюма был синий или черный пояс (хур) с бахромой. Замужним женщинам опоясываться поясом было запрещено, поскольку это был удел «тула». Траурный пояс носили до самого конца поми-нального цикла, после чего его повязывали на крест или стоящую рядом с могилой березу.

Еще одним атрибутом «тула» был березовый посох «таях» в правой руке. В верхней части посоха привязывали черный платок



или кусок темной материи. На этот посох «тул» опирался во время траурного сиденья, уперев его нижний конец в землю, а верхний прислонив к плечу. До тех пор пока не совершится последний об-ход могилы, посох сохраняли. После этого его ломали и оставляли на кладбище. В левой руке женщина «тул» должна была держать открытые ножницы, а мужчина топор. Если «тул» выходил по нужде на улицу, то с посохом и ножницами или топором в руках.

До семи дней «тула» нельзя было оставлять одного. Из числа пожилых людей выбирали специального человека — «харалды», который его кормил, выводил на улицу и сидел рядом с ним. «Тула» нельзя было обижать, т.к. его проклятия достигают цели. Поэтому иногда его иносказательно называли «ханнығ аастығ» — с крова-вым ртом. С ним остерегались общаться. В течение трех лет после похорон «тулу» нельзя рассказывать сны, нельзя здороваться за руку, нельзя чокаться бокалами, нельзя оставлять своих детей у него дома, нельзя приглашать на свадьбу, и т.д. Даже шаманы боялись прикосновения женщины «тула» к своим атрибутам. Со-гласно народным представлениям, «тул» имел прямую связь с ду-шой умершего человека. Вместе с тем он охранял дом, скот и детей от злых сил. Только по истечению трех лет сверхъестественные способности «тула» прекращались [Бутанаев 1989: 114–115].

Социальная роль самого умершего была отражена крайне слабо и выражалась только лишь в подчеркивании пола и возраста, по-гребенного [Грачев 2009: 215–222].

Детей хоронили отдельно, на специальных детских кладби-щах — «пала сыырады». На таких кладбищах хоронили малышей до семи лет. Младенцев грудного возраста и тех, кто еще не начал ходить, не погребали, а заворачивали в тиску (вываренную берес-ту), зашивали в войлок и хоронили в лесу, подвешивая к сучьям лиственницы. Как исключение, младенца могли оставить в гроте или закопать в древнем кургане. По представлениям хакасов, ребе-нок безгрешен и поэтому его нельзя было хоронить вместе с взрос-лыми. Его душа должна была вернуться к жизни с новым рождени-ем. При выносе тела умершего ребенка проводили особый обряд. «В чашку наливают молока, и какая-нибудь пожилая женщина обносит это молоко вокруг тела три раза со словами: «Не уходи



совсем, возвратись!», — после этого молоко дают выпить матери» [Майногашев 1916: 292].

Если социальный статус умершего проявлялся в погребальном обряде ярко, а все изменения сразу находили свое отражение, то социальная роль, на первый взгляд, была недостаточно выражена. Этот парадокс легко преодолеть, если вспомнить, что со смертью менялась и социальная роль умершего. До смерти, в зависимости от пола и возраста, человек играл несколько социальных ролей, например одновременно был сыном, отцом, мужем и братом, в то время как после смерти он переходил в сонм предков-пращуров. Эта виртуальная социальная группа, тем не менее, являлась пол-ноправным субъектом социальных отношений и была связана хотя и односторонними (с реальной точки зрения), но весьма разнообразными социальными отношениями с реальным кол-лективом. Так, помимо широко распространенных среди других народов представлений и обрядов, связанных с боязнью влияния мертвых на жизнь живых, а также просьбой и получением по-мощи, имели место и представления о развитии социальных от-ношений в ином мире. Например, умершие на том свете могли вступить в новый брак, разбогатеть или обнищать. Живые обща-лись с умершими посредством разнообразных способов: через сон, знаки и приметы, обряды поминовения и похорон [Грачев 2010: 302–331].

Проявленные в погребальном обряде хакасов отражения соци-ального статуса и социальной роли носителя культуры говорят о социальной природе самого погребального обряда. Погребаль-ный обряд, являющийся не чем иным, как продолжением социаль-ных связей и отношений, в полной мере отражает наиболее суще-ственные характеристики социальных отношений — социальный статус и социальную роль. Структурные изменения, происхо-дившие на протяжении двухсотлетнего периода в традиционном хакасском обществе, привели к изменениям в представлениях о со-циальном статусе и социальной роли. В погребальном обряде в связи со структурными переменами в обществе выражение со-циального статуса нашло совершенно иное воплощение, в то время как социальная роль осталась в поле архаики.




Аристов Н.А. Заметки об этническом составе тюркских племен и народ-

ностей, и сведения об их численности. СПб., 1897. (Отт. из: Живая ста-

рина. 1896. Вып. 3–4).

Бутанаев В.Я. Социально-экономическая история хакасского аала (конец

XIХ — начало ХХ в.). Абакан: Красноярское книжное издательство,

1987. 175 с.

Бутанаев В.Я. Степные законы Хонгорая. Абакан: издательство Хакасско-

го государственного ун-та, 2004. 279 с.

Бутанаев В.Я. Погребально-поминальные обряды хакасов в XIX — начале

XX в. // Историко-культурные связи народов Южной Сибири. Абакан,

1988. С. 107–132.

Георги И.Г. Описание всех в Российском государстве обитающих народов,

так же их житейских обрядов, вер, обыкновений, жилищ, одежд и про-

чих достопамятностей. Ч. I. СПб.: [Б.и.], 1776. 178 с.

Грачева Г.Н. Отражение хозяйственного и общественного укладов в по-

гребениях народностей Севера Западной Сибири // Социальная исто-

рия народов Азии. М., 1975. С. 126–142.

Грачев И.А. Погребальный обряд Енисейских кыргызов в IX–X вв. // Си-

бирский сборник — 1, Погребальный обряд народов Сибири и сопре-

дельных территорий. Кн. I, СПб., 2009. С. 215–222.

Грачев И.А. Похоронные обряды хакасов в XVIII–XX вв. // От бытия

к инобытию. СПб., 2010. С. 302–331.

Грум-Гржимайло Г.Е. Белокурая раса в Средней Азии // Сборник в честь

70-летия Г.Н. Потанина. СПб., 1909.

Долгих Б.О. Родовой и племенной состав народов Сибири в XVII в. М.: из-

дательство АН СССР, 1960. 622 с.

Кастрен М.А. Путешествие в Сибирь. Т. II. Тюмень: издательство Ю. Манд-

рики, 1999. 348 c.

Катанов Н.Ф. Предания присаянских племен о прежних делах и людях //

Сборник в честь 70-летия Г. Н. Потанина. СПб., 1909. C. 265–288.

Киселев С.В. Разложение рода и феодализм на Енисее // Известия ГАИМК.

Вып. 65 Л., 1933. С. 34.

Козьмин Н.Н. Хакасы. Иркутск: изд-во Иркутский секции научн., 1925.

185 c.

Костров Н. Качинские татары. Казань: Типография губ. правления, 66 с.,

1852. 178 c.

С.П. Крашенинников в Сибири. Неопубликованные материалы. М.; Л.:

Наука, 1966. 178 с.



Лаппо Д.Е. Троеверы // Живая старина — III. Абакан, 2010. С. 141–173.

Линденау Я.И. Описание народов Сибири. Магадан: Магаданское книж-

ное издательство, 1983. 176 с.

Миллер Г.Ф. История Сибири. Т. III. М.: Восточная литература, 2005.

Мессершмидт Д.Г. Дневники. Абакан: Журналист, 2012. 160 с.

Островских П. Этнографические заметки о тюрках Минусинского края //

Живая старина. Вып. III–IV. СПб., 1895. С. 297–348.

Паллас П.С. Путешествие по разным провинциям Российского Государ-

ства. СПб.: Императорская Академия наук, 1773–1788.

Потапов Л.П. Из поездки к «сагайцам» // Краткие сообщения Института

этнографии им. Н.Н. Миклухо-Маклая АН СССР. Вып. IV. М.; Л., 1948.

C. 61–65.

Потапов Л.П. Исторический путь Ойротии // СЭ. 1932. № 5–6. C. 55–87.

Сагалаев А.М., Октябрьская И.В. Традиционное мировоззрение тюрков

Южной Сибири. Новосибирск: Наука, 1990. 243 с.

Скобелев С.Г. Детские погребения хакасов у г. Красноярска // Вопросы

древней истории Южной Сибири. Абакан, 1984. С. 160–168.

Татищев В.Н. Избранные труды по географии России / Под ред. со всту-

пительной статьей и комментариями А.И. Андреева. М.: Географгиз,

1950. 248 с.

Усманова М.С. Похоронная обрядность. Хакасы //Семейная обрядность

народов Сибири. М., 1980. С. 108–113.


В.Н. Давыдов

ОТНОШЕНИЯ ЧЕЛОВЕКА, ЖИВОТНЫХ И ЛАНДШАФТА НА СЕВЕРНОМ БАЙКАЛЕ,

В ЗАБАЙКАЛЬЕ И ЮЖНОЙ ЯКУТИИ

В статье на примере полевых материалов, собранных автором у эвенков-оленеводов Восточ-

ной Сибири, анализируются отношения человека, животных и ландшафта. Они рассматри-

ваются как социальные отношения, сложившиеся в контексте определенных мест. В данной

работе представлено исследование роли архитектуры и ландшафта в отношениях человека

и оленя.

Ключевые слова: социальные отношения, отношения человека, животных и ландшафта,

эвенки, оленеводство, культурный ландшафт

HUMAN-ANIMAL RELATIONS IN THE HISTORIC-CULTURAL LANDSCAPE

OF NORTHERN BAIKAL, ZABAIKAL AND SOUTHERN YAKUTIA

Th is article employs the examples from the author’s extensive fi eldwork in Eastern Siberia to analyse

human-animal-landscape relations. Th ese relationships are seen as social relations established

in the context of particular places. Th is paper investigates the role of architecture and landscape

in the relations of humans and reindeer.

Keywords: social relations, human-animal-landscape relations, Evenkis, reindeer herding, cultural

landscape


211Отношения человека, животных и ландшафта...

Введение

Данная статья построена на материалах полевых исследований, проводившихся автором на Северном Байкале, в Забайкалье и Южной Якутии с 2007 по 2016 гг.1 Суммарное время экспеди-ционных работ в данном регионе составило около 17 месяцев. Работы велись как в национальных поселках, так и в тайге на оле-неводческих стоянках. Целью исследования было изучение отно-шений человека и животного в контексте определенных мест, а также изучение роли, которую играют постройки в отношениях человека, животного и ландшафта. Также фокус исследования был направлен на рассмотрение того, как люди, совмещая с мобильной и стационарной архитектурой, используют определенные ланд-шафты в процессе доместикации северного оленя и как органи-зуют защиту стада от хищников и диких оленей. Особенное вни-мание уделялось тому, как местные жители проводят различия между «дикими» и «домашними» оленями и с помощью каких спо-собов вырабатывают у животных навык постоянного возвраще-ния к людям.

В последние годы российские и зарубежные исследователи ста-ли уделять больше внимания проблеме одомашнивания и изуче-нию отношений человека и животных в динамике [Istomin, Dwyer 2010; Stépanoff 2012; Fossier and Marchina 2014; Stépanoff et al. 2017]. Основными тематическими направлениями данной области ис-следований являются проблема взаимоотношений различных социальных агентов, роль архитектуры и ландшафта в процессе доместикации, одновременная доместикация различных видов (со-доместикация), проблема границы между «диким» и «домаш-ним», а также лингвистические аспекты доместикации. Кроме того, важным аспектом исследований является сравнение различных

1 Полевая работа в 2007–2008 гг. осуществлялась при поддержке Байкальского

Археологического Проекта (БАП), в 2009 г. — при поддержке РГНФ (№ 09-03-

00225а), в 2012–2015 гг. — при поддержке проекта Arctic Domus (ERC

Advanced Grant 295458), в 2016 г. — при поддержке National Geographic (project

“Culturally modifi ed rocks and woods in East Siberia: Perception and use of rock art,

carvings and decorations among Orochen-Evenki reindeer herders and hunters”).



видов информации о животном мире и окружающей среде: знания, производимого учеными-профессионалами, и локального знания.

Исследования отношений человека, животных и ландшафта в классических работах по этнографии народов Сибири

В этнографии достаточно детально описан быт, одежда, матери-альная культура эвенков-оленеводов, рассматривались социаль-ные отношения между различными группами, практики обмена и родство [Василевич 1969]. В то же время мало внимания уделя-лось социальным аспектам отношений оленеводов с животными и окружающим ландшафтом.

Самые первые наблюдения отношений коренных жителей Си-бири с животными и окружающим ландшафтом содержатся в ма-териалах исследователей и путешественников XVIII — начала XX в. Многие из них содержат детальные описания быта оленеводов. Проблема доместикации северного оленя затрагивалась в работах А.Ф. Миддендорфа, В.Г. Богораза, С.М. Широкогорова, которые были построены на обширных полевых материалах.

Например, в книге «Путешествие на Север и Восток Сибири» А.Ф. Миддендорф подробно останавливается на способах соби-рания домашнего оленя, описывает технологии доместикации, обеспечивающие возврат животных в одну и ту же точку, что по-зволяет оленеводам легче контролировать перемещения стада. Во многих местах исследователь ссылается на конкретных инфор-мантов из числа коренных народов Сибири, от которых он получил информацию. Он расспрашивал их о таежных тропах, о промысло-вых животных, об охоте и оленеводстве. В отдельном дополнении в разделе, посвященном фауне, описываются верховые и упряжные животные кочевников Сибири. Также была рассмотрена упряжь северного оленя. А.Ф. Миддендорф приводит уникальные локаль-ные знания охотников и оленеводов Сибири по этноэтологии [Миддендорф 1878].

Значительный вклад в исследование проблемы отношений че-ловека и оленя был сделан в начале XX в. В.Г. Богоразом [Богораз 1991]. Он рассматривал практики, направленные на приручение



оленей, описывал представления чукчей о «диких» и «домашних» животных, а также формы функционального использования оле-ней в хозяйстве в зависимости от интенсивности их приручения. Ученый также рассмотрел критерии, которыми оленеводы пользо-вались при выборе пастбищ. В своих работах он детально описал отел, разделение стада, затронул экологические аспекты использо-вания зимних и летних пастбищ, описал процесс обучения оленя езде в упряжке, уделил внимание проблеме защиты стада от хищ-ников — росомах, медведей и волков. Материалы В.Г. Богораза показывают, что доместикация — это не раз и навсегда зафикси-рованный в прошлом результат, а процесс, который зависит от способов взаимодействия человека с животными (см. [Давыдова, Давыдов 2015]).

Проблемы отношений человека и оленя касался в своих тру-дах С.М. Широкогоров [Shirokogoroff 1929: 28–38]. Очень важ-ным замечанием является то, что, по мнению Широкогорова, «олень Забайкалья и Маньчжурии является доместицированным (domesticated) животным, но не прирученным (tamed) [Там же: 37]». Широкогоров останавливается на описании различий между доместицированными оленями в зависимости от региона [Там же: 36]. Он пишет, что тунгусы очень «по-доброму» относились к сво-им оленям: они не применяли насилие в виде кнута или специаль-ных палок, а использовали вместо этого специальные команды [Там же: 35]. Сам олень, по мнению Широкогорова, является «жи-вотным с очень мягкой и доброй натурой», он привыкает к людям, особенно к тем, «кто пользуется им доброжелательно, разговарива-ет с ним, заботится о нем, и в целом обращает на него внимание» [Там же: 30].

Особого внимания в перечисленных выше исследованиях заслу-живает взгляд на одомашнивание оленя как на процесс. Выводы ученых базируются на анализе локальных знаний о животных и их поведении. Представленные в их работах материалы показывают, что не существует универсальной модели доместикации, а катего-рии «дикого» и «домашнего» являются относительными. В этом контексте можно говорить о степени одомашнивания, которая за-висит от способов взаимодействия человека и животного.



Отношения человека, животных и ландшафта: новые грани социального

Отношение с оленем для оленевода — это не столько результат технологий доместикации, сколько непрекращающийся процесс социального взаимодействия, где человек постоянно рефлексирует состояние животных и изменения, происходящие в окружающей среде. Данный вид социальных отношений необходимо анализиро-вать в контексте повседневных практик. Оленеводство часто рас-сматривалось в этнографической литературе как отдельная от-расль. В то же время оно было связано со всеми другими сферами деятельности — охотой, рыболовством собирательством. Оно играло важную роль в практиках обмена и мобильности.

В российской этнографии одомашнивание рассматривалось как свершившийся факт, который имел место в далеком прошлом. Уче-ных интересовала точная датировка приручения животных, однако мало кто обращал внимание на то, что одомашнивание являлось длительным процессом, который не является чем-то завершенным, а происходит также в данный момент в контексте продолжительно-го взаимодействия человека и животных. Многие исследователи воспроизводили парадигму человеческого доминирования, где жи-вотные рассматривались не как «личности» и «партнеры» [Vitebsky 2005], а как объекты и «инструменты» [Кишкинцев 1929: 17].

В то же время оленеводы хорошо знают особенности характера и привычки животных и воспринимают их как личностей, способ-ных мыслить и взаимодействовать с человеком. Оленеводы счита-ют животных «чувствительными существами, которые способны слышать, рассуждать и реагировать на мысли человека» [Anderson 2004: 15]. У каждого оленя есть своя биография — история жизни, наполненная событиями и характеристиками, которые помнят оленеводы. Таким образом, биография — это не только прерогати-ва людей и материальных объектов [Kopytoff 1986], она есть и у жи-вотных.

Люди и животные совместно осваивают окружающий ланд-шафт, живут рядом друг с другом. Северобайкальские эвенки, на-пример, обозначают место временного обитания как людей, так и животных одним словом — бикит (эвенк.), что дословно перево-



дится как «место, в котором я сейчас нахожусь» (см. [Brandišauskas 2012; Anderson 2013: 271]).

Оленеводы и их животные оказались вовлеченными в реализа-цию советских проектов, помогали перевозить грузы в отдаленные участки в тайге [Vitebsky 2005: 225]. Реализация данных проектов была возможна именно благодаря особым отношениям, которые сложились между человеком и оленем. Эти отношения включали эмоциональный компонент, знание ландшафта и психологии жи-вотных. Человек был чувствителен к нуждам животных и умел мыслить «по-оленьи» [Головнев и др. 2015: 16–17].

Отношение человека и оленя рассматривались в научной лите-ратуре через призму стационарной архитектуры, что создавало статичный образ доместикации как уже свершившегося факта. В то же время постройки — это не просто практический инстру-мент для выполнения повседневных задач, а они связаны с опреде-ленной формой социальных отношений. Эти отношения всегда происходят в некотором ограниченном пространстве. Во многих классических работах по этнографии описаны различные типы построек, их история и формы, разработаны сложные системы классификации данных объектов [Василевич 1950; Туров 1990; Со-колова 1998], но не проводился анализ социальных отношений, в контексте которых использовались данные объекты. Другими словами, различные постройки и небольшие приспособления обычно анализировались как самодостаточные вещи, отдельно от других построек, различных видов деятельности и окружающего ландшафта. Все эти объекты тщательно документировались, опи-сывались, измерялись, но информация о конкретных людях, кото-рые их использовали, равно как и животных, которые находились неподалеку, не фиксировалась. Вопрос о том, какую роль эти по-стройки играли в контексте отношений человека и животного, оставался за пределами внимания исследователей.

Несмотря на то что отношения человека и животного не обяза-тельно являлись прагматически ориентированными, этнографи-ческие описания эвенков базировались на парадигме антропо-центризма, создавались с утилитарной точки зрения, где акцент ставился на различные функции определенной постройки, а также



проводились сравнения с похожими строениями в других культур-ных группах. Иными словами, в контексте этнографического изу-чения оленеводства в центре анализа оказывался материальный объект во множестве его измерений. Однако архитектура, исполь-зуемая в процессе доместикации, не может изучаться отдельно от окружающего ее ландшафта. Ниже будет показано, что сама грани-ца между конструкциями и ландшафтом является расплывчатой и нечеткой. Да и сами постройки, которые используют оленеводы, являются не чем-то застывшим; они достаточно адаптивны к теку-щим нуждам и возводятся с применением доступных в конкрет-ном месте материалов.

В этнографической литературе традиционная архитектура час-то представлена как что-то стабильное и воспроизводящее паттер-ны, унаследованные от предыдущих поколений [Соколова 1998]. В то же время постройки существуют в контексте постоянных изменений. Люди и животные воздействуют на них, постоянно из-меняя их физическое состояние, форму и место расположения. Многие из этих объектов используются в контексте взаимодей-ствия человека и животного. В этом смысле архитектура и окру-жающий ландшафт также участвуют в этой интеракции, меняют эти отношения, их пространственную структуру и помогают по-строить отношения, скорее построенные на «доверии», нежели на «доминировании» [Ingold 1994].

Архитектура отражает собой политические решения, она может служить средством манифестации политического режима. В то же время она призвана выполнять функции в построении определен-ных отношений между человеком и животным. В XX в. коллек-тивизация принесла изменения в режиме доместикации оленя. Эвенки стали частью проекта перехода к оседлому образу жизни и начали активно использовать дома в поселках. При этом оленево-ды и охотники должны были проводить много времени за их пре-делами. Оленеводы получали работу колхозах, а после в совхозах, где от оленеводства ожидали роста продуктивности. Нововведе-ния базировались на идеологии контроля: отношения человека и животного предполагали такие операции, как подсчет, измерения, наблюдение за перемещениями и ветеринарное обслуживание.



Изменения в оленеводческом хозяйстве повлекли за собой из-менения в архитектуре. Изгороди играли важную роль во время ветеринарной обработки стад и их сортировки. В советский пери-од в регионе получили распространение корали, состоявшие из нескольких камер различного размера, которые использовались для определенных категорий оленей и для выполнения трудовых операций. Камеры позволяли сортировать быков, важенок и те-лят. В советский период в регионе вводились специальные олене-водческие комплексы, включавшие дома, сараи, лабазы и бани. Советская архитектура была призвана оптимизировать условия труда оленеводов. В Южной Якутии получила распространение длинная круговая городьба общей протяженностью до несколь-ких десятков километров, где держали оленей во время отела вес-ной и во время гона осенью. Для этого в некоторых местах олене-водов для рационализации строительства изгородей снабжали проволокой и гвоздями. Однако в большинстве случаев они строились оленеводами без применения дополнительных строи-тельных материалов — изгороди возводились из стволов расту-щих поблизости деревьев.

Местные жители сумели инкорпорировать все эти нововведе-ния для своих ежедневных задач. Созданная в советский период инфраструктура не сделала оленеводов оседлыми, а скорее позво-лила им интенсифицировать перемещения и перевозку грузов. Несмотря на то что деревни создавались как центры, призванные функционировать в рамках отдельных регионов, в советский пери-од эвенки Бурятии, Иркутской, Амурской и Читинской областей, а также Южной Якутии сохранили трансрегиональную систему обмена. Живя в разных регионах, они оставались связанными с со-седями брачными отношениями и продолжали обмениваться с ними животными.

Доместикация в движении

Доместикация оленя не может быть привязана к какой-то одной конкретной точке, это процесс, который происходит в разных ме-стах, а также в процессе перемещений между ними.



Оленеводы никогда не остаются подолгу на одном месте. Пере-мещения в пространстве — необходимая составлявшая оленевод-ства. Доместикация происходит в контексте постоянных движе-ний, при этом оленеводы периодически возвращаются в одни и те же места [Davydov 2014]. В этих местах оленеводы активно возво-дят разные постройки: заборы, ворота, помосты, лабазы, навесы и жилища. Они используют также большое количество совсем не-больших строений и приспособлений, которые, тем не менее, играют важную роль в процессе доместикации. Это различные колышки и столбики для привязывания животных, кормушки для соли, будки и навесы для собак, ограждения дымо куров. Ме-ста оленеводческих стоянок аккумулируют всё, что нужно для автономного существования в тайге [Safonova and Sántha 2013].

Пирс Витебски приводит в своей монографии эвенкийскую и эвенскую легенду о приручении оленя, где оно рассматривается как установление взаимовыгодных отношений и даже как социаль-ный контракт между человеком и животным. Если же посмотреть на это партнерство с другой стороны, то олени также «приручили» человека к себе, так как людям пришлось адаптировать свои движения к движениям оленей и постоянно следовать за ними, соблюдая определенный миграционный цикл [Vitebsky 2005: 27]. Согласно Витебски, в рамках европейского дискурса, вдохновлен-ного Книгой Бытия, в которой Бог дает Адаму власть над животны-ми, выработалось покровительственное отношение к животным. У эвенов такое доминирование над животными отсутствует: они признаются духовно и психологически более сложными существа-ми, а между людьми и животными существуют сложные духовные и моральные связи [Vitebsky 2005: 261].

Повторим: олень привыкает к человеку именно в процессе по-стоянных перемещений. По словам информанта-оленевода из по-селка Тяня в южной Якутии, домашний олень — «дикое, вольное животное, где хочет, там и ходит, не как корова», олени «везде ходят». Согласно информанту, это олени направляют движения людей: за ними нужно постоянно ходить и приводить к месту сто-янки: «Где олень, туда и ты идешь» [Давыдов 2014 b: 113].



Архитектура доместикации: концентрация животных в определенных местах

Архитектура участвует в процессе «интенсификации» социаль-ных отношений между человеком и животным. Постройки помо-гают концентрировать животных в определенных местах. Тем не менее не следует их рассматривать как нечто «замороженное» и су-ществующее отдельно от ландшафта, а сама граница между по-стройками и ландшафтом не является четкой. Если попытаться рассмотреть повседневные практики местных жителей в динамике, то стационарные конструкции являются «встроенными» (emplaced) в сложную систему перемещений.

Доместикацию следует рассматривать как динамический про-цесс, который продолжается в настоящее время и связан с постоян-ными перемещениями людей, животных и материальных объектов. В процессе этих перемещений архитектура постоянно изменяется, находится в процессе переделывания и достраивания. Она суще-ствует в контексте погодных явлений (‘in the weather-world’) [Ingold 2010], обдувается ветрами, боится огня и омывается дождями. По-этому постройки всегда нуждаются в ремонте, восстановлении и обновлении. Если отталкиваться от идеи Т. Инголда о темпораль-ности ландшафта [Ingold 1993], мы увидим, что архитектура не яв-ляется чем-то «замороженным», она всегда находится в состоянии достраивания, ремонта или демонтажа. Люди постоянно добавляют новые объекты в тех местах, которые интенсивно используют.

Во всех этих местах они возводят строения для ночлега, хране-ния вещей, приспособления для привязывания животных, ограни-чения и направления их движений. Люди и животные постоянно перемещаются между ними.

Архитектура представлена видимыми материальными объекта-ми, которые связаны с воспоминаниями и знаниями местных жи-телей. Старые, уже едва сохранившиеся изгороди в тайге связаны с конкретными людьми, которые их строили. Существование остатков подобных построек служит важным знаком использова-ния территории определенным сообществом. Такая память сохра-няется во многих местах, например, городьба в районе озер Аму-дисы в Каларском районе Забайкальского края ассоциируется



с семьей Кузьминых, которая в советское время использовала местные пастбища. В долине реки Верхний Сакукан, расположен-ной севернее БАМа, также есть остатки старых загонов для оленей. Согласно Юрию Юрьевичу Мальчикитову, эти места раньше ис-пользовались семьей пожилых оленеводов Павловых.

Остатки старых построек позволяют увидеть, каким образом они использовались в прошлом. Причем, если места использова-лись достаточно интенсивно, как, например долины рядом с озера-ми Амудисы, сохраняются остатки загонов, принадлежащие к раз-ным временным периодам. Время строительства обычно разделяют большие промежутки, поскольку стада часто меняли местоположе-ние и территория какое-то время не использовалась. Это позволя-ло сохранить пастбища, а также сберечь стадо от хищников в слу-чае увеличения их числа. Таким образом, многие современные стоянки оленеводов, которые мне удалось посетить в процессе полевой работы, находились в местах, которые когда-то использо-вались. Люди обживали эти старые места, возводя на них что-то новое.

Оленеводы постоянно модифицируют свои собственные по-стройки. Если оленеводческая стоянка используется в течение дли-тельного времени, то можно наблюдать, как она постоянно изменя-ется, каждый год появляются новые объекты и достраиваются старые. В рамках данного креативного процесса различные кон-струкции постоянно создаются, модифицируются, переносятся с места на место, изменяется функциональная значимость вещей и построек. Причем каждая такая постройка существует только во взаимосвязи с другими объектами.

Архитектуру доместикации следует рассматривать как единую систему, в которую входят интенсивно используемые места и окру-жающий ландшафт. Данная система не является застывшей и со-держит в себе возможность создания новых объектов.

Архитектура имеет определенные пространственные характе-ристики. Каждая постройка обладает своим собственным потен-циалом позволять или же ограничивать движения. Если говорить об архитектуре в общем, постройки призваны разделять или со-бирать вместе людей, животных, вещи или растения.



На Северном Байкале местные жители используют специаль-ный термин для обозначения горных долин, обрамленных с двух сторон горными хребтами, которые служат естественными грани-цами, — «узкие места». Подобные естественные «загоны» подходят для того, чтобы держать в них оленей. Эти места позволяют олене-водам легче отслеживать перемещения стада и упрощают задачу его поиска, однако они не могут использоваться для содержания большого количества животных из-за ограниченного ресурса пастбищ.

В Южной Якутии и Северном Забайкалье оленеводы весной и осенью держат стада в круговой городьбе площадью несколько квадратных километров. Тянские оленеводы занимаются ремон-том и строительством новой городьбы с конца апреля по конец мая во время отела, а также осенью во время гона оленей. На строи-тельство круговой городьбы в среднем уходит полмесяца. Для это-го для строительства городьбы в места отела специально пригла-шают временных работников из деревни.

Практика строительства подобной круговой городьбы была введена в регионе в советское время и прижилась. Использование различных построек оленеводами следует анализировать в широ-ком социополитическом контексте. Современные эвенки адап-тировали конструкции и способы их изготовления, которые рас-пространились в советский период, и стали воспринимать их как традиционные.

Многие постройки, например круговая городьба, являлись со-ветскими нововведениями и их внедрение создавало возможность новых способов контроля за движениями животных и базирова-лось на идее доминирования, но полевые материалы демонстри-руют, что данные строения служат не только границей между «диким» и «одомашненным». Местные жители прагматически ин-корпорировали их в свои «проекты жизни» [Blaser, Feit and McRae 2004], причем эти конструкции помогают людям выстроить с жи-вотными социальные отношения, базирующиеся на идее «дове-рия» и «товарищеских отношений» [Давыдов 2014a: 26–27].

Бригадир из общины «Тяня» Григорий Афанасьевич Курбал-тунов подчеркнул: «Городьбу делаем, чтобы не потерять оленей.



Весной разбредаются, бродягами становятся. Сейчас сильных за-морозков нет [в апреле]. А в мае заморозки. И наст. А по насту сле-дов не видно, куда олени ушли». По снегу олени проваливаются и поэтому далеко не уходят. Но весной по насту они могут переме-щаться на большие расстояния» [Давыдов 2014 b: 110].

После того как оленей загоняют в городьбу, оленеводы могут за-ниматься также строительством дополнительных отсеков изгоро-ди и через некоторое время обычно ломают стенку одного из отсе-ков, таким образом, расширяя общую площадь огороженного участка. В конце августа — начале сентября оленей загоняют в кру-говую городьбу на время гона. В городьбе оленей держат до конца октября до тех пор, пока снег не станет глубоким. В течение не-скольких лет оленеводы могут использовать одну и ту же городьбу, постоянно добавляя жерди вверху и занимаясь починкой разру-шенных участков. Между тем они стараются долго не держать оле-ней в одном месте, поэтому им часто приходится строить новую изгородь [Давыдов 2014 b: 111].

Процесс строительства и использование городьбы в Каларском районе Забайкальского края несколько отличается. Там городьбу, которая перегораживала всю горную долину, строили при помощи трактора и использовали ее во все сезоны, не строя отдельной го-родьбы для проведения гона осенью и отела оленей весной.

При строительстве городьбы важно учитывать потребности животных в корме и воде. Если есть снег, то они едят снег и могут пить воду из луж. Например, весеннюю городьбу на берегу реки Олоннокон в Южной Якутии, где много снега весной, в период гона использовать нельзя, так как осенью огороженная территория бу-дет сухой, поскольку там не протекают ручьи [Давыдов 2014 b: 111]. Если корм на огороженном пастбище истощается, оленеводы перекочевывают на другое место и не возвращаются на это место в следующем году.

Кроме того, на всех оленеводческих стоянках, которые мне уда-лось посетить в Южной Якутии и Северном Забайкалье, люди используют небольшие по площади загоны (эвенк. курэ), куда при-ходят олени или куда их специально пригоняют и держат несколь-ко часов в день. Они служат точкой периодического возвращения



животных, где те некоторое время находятся в сконцентрирован-ном состоянии. Загоны, ограничивая возможности перемещения, делают отношения человека и животного более интенсивными. В загоне гораздо легче поймать конкретных оленей, например отобрать обученных животных для поездки на нартах или верхом. Загоны создают узость пространства социальной интеракции. Ра-ботая внутри городьбы, оленеводы учатся понимать характер жи-вотных, замечать их особенные черты и сразу обращают внимание, если какие-то олени отбились от стада и нужно идти на их поиск. Животные, в свою очередь, привыкают видеть людей вокруг, на-чинают меньше их бояться, привыкая к определенным формам взаимодействия.

Ежедневный осмотр стада в загоне очень важен для выявления слабых и больных животных. В корале животное поймать несколь-ко легче, а сама практика отлова оленей создает ситуацию физиче-ского контакта человека и животного. Когда олени ходят свободно, ситуация прямого телесного контакта оленей и людей случается реже. Таким образом, загоны являются местом интенсивных кон-тактов человека и животного.

Загоны помогают людям концентрировать животных в опреде-ленных местах. Они используются также для временного отделе-ния различных групп животных — рабочих оленей, быков, телят, важенок для доения, привитых и помеченных животных. Построй-ки как физическая граница создают возможность манипуляции «социальной структурой» животных. Ограждения позволяют со-ртировать их на различные группы и, наоборот, соединять. Они создают пространства для интенсивных контактов оленей друг с другом и человеком. Пребывая в загоне, животные обучаются быть в стаде. В результате подобной практики олени привыкают ходить группами, что потом упрощает их поиск.

Важная характеристика загона — уровень плотности живот-ных, когда они находятся внутри. Работа с оленями в корале — это всегда работа в ситуации узости пространства. В этом смысле загоны выполняют ту же роль, что и «узкие места» ландшафта. Изгороди не следует рассматривать как границу между людьми и животными или между «диким» и «домашним». Скорее люди



прагматически инкорпорируют различные конструкции в свой об-раз жизни, где «дикое» и «домашнее» не оппозиции, а относитель-ные категории.

Таким образом, загоны используются не для того, чтобы разде-лять людей и оленей, а для того, чтобы сблизить их. Несмотря на то, что палатка обычно располагается за пределами кораля, люди совер-шают внутри загона много трудовых операций. Он служит инстру-ментом, сокращающим дистанцию между людьми и животными. Для сокращения дистанции также используется аркан (эвенк. маут).

Городьба на оленеводческих стоянках может состоять из несколь-ких отсеков. Например, загон на базе на р. Усу в Олекминском райо-не Якутии имеет две камеры (двухкамерная городьба) (рис. 1). Ин-формант подчеркнул: «Это делается специально. Если не всех оленей находим — загоняем всех туда, а потом ищем и приводим оленей в открытый загон. Это делается для того, чтобы было удобнее искать оленей. Знаешь, какой потерялся». Согласно информанту, такая раз-делительная городьба делается для того, чтобы подманивать «дико-ватых» животных. В один из отсеков загоняют всех оленей, которых удалось привести «для подманивания». Потерявшиеся животные видят своих сородичей в загоне и подходят поближе. Также подоб-ная городьба может применяться для разделения стада на несколько частей, когда оленеводы разводят оленей по разным стадам. В такой городьбе устраивается несколько ворот. Иногда олени сами возвра-щаются в загон, чтобы поесть соли, однако часто оленеводам при-ходится искать оленей, иногда по несколько часов в день, и приво-дить к месту стоянки [Давыдов 2014 b: 113–114].

Рис. 1. Двухкамерная городьба на базе на р. Усу. Тянский наслег,

Олекминский район, Республика Якутия, весна 2013 г. Фото автора



Загоны не только преграждают дорогу животным, но и наоборот, могут направлять их движения: обычно оленеводы с разных сторон делают специальные ворота, состоящие из тонких обтесанных ство-лов деревьев, позволяющие запускать и выводить наружу живот-ных, а также удобные для прохода людей. Часто бывает так, что за-гнать оленей в кораль достаточно сложно. Для этого возле входов в городьбу могут выстраиваться специальные ответвления городь-бы, которые широко расставлены и сужаются к воротам, образуя по-добие воронки, что помогает, когда люди пытаются загнать оленей внутрь. Также обычно в загонах устраивается по несколько ворот, чтобы можно было запустить оленей внутрь с любой стороны.

Процесс загона оленей в пределы городьбы требует от оленево-дов скоординированных действий нескольких человек: нужно бы-стро открыть ворота с нужной стороны, необходимо стоять по сто-ронам, направляя животных в ворота, важно также следить, чтобы стадо не разбивалось на группы, которые разбегаются в разные стороны. Как только последний олень заходит в загон, нужно сразу закрыть ворота. Здесь, как и у чукотских оленеводов, важны бы-стрые и скоординированные действия людей, а также умение быстро бегать [Головнев и др. 2005: 74–82]. Кроме того, оленеводы используют специальные звуковые сигналы для подманивания животных. Эвенки-оленеводы обычно громко кричат «Мо-о-от, мо-о-от, мо-о-от!» или быстро и отрывисто проговаривают «Мот, мот, мот, мот, мот, мот!» Иногда оленеводы кричат «О! О! О!». С.М. Широкогоров переводит первую команду как «Быстро! Торо-пись! Вперед!», вторую — «Подойди!» [Широкогоров 1929: 35]. По словам оленеводов, не менее важен тот факт, что некоторые жи-вотные нуждаются в соли больше других. Эти олени могут приво-дить стадо к стоянке: «2–3 оленя есть, которые слишком много соли хотят. Вот они и приходят, если близко».

Как в Южной Якутии, так и Северном Забайкалье оленеводы для подманивания животных используют специальную небольшую матерчатую или ровдужную сумочку для соли (эвенк. турукэрук) [Поворознюк 2011: 45], к стенкам которой пришиты оленьи ко-пытца (эвенк. чимче — копытца, которые, по словам информанта, проваливаясь в снег, немного тормозят движение оленя), а также



зубы теленка, пуговицы или гильзы патронов, которые звенят как погремушки (рис. 2). По словам оленеводов, олени привыкают к этому звуку и приходят к человеку, чтобы получить свою порцию соли. Оленеводы из общины «Тяня» жаловались, что олени «стали современными»: иногда не хотят приходить на звук турукэрука, а предпочитают брать соль из целлофанового пакета, подходят к человеку, услышав его шуршание [Давыдов 2014 b: 114–115].

Архитектура используется как для контроля движений, так и для концентрации животных; она позволяет увеличить количе-ство животных в определенных местах, что постепенно изменяет ландшафт. Например, присутствие большого количества оленей на определенной территории приводит к ее заболачиванию и образо-ванию кочек. В этом смысле ландшафт совместно изменяется людь-ми и животными.

Использование построек также приводит к определенному экологическому эффекту. Интенсивное использование места оле-неводческой стоянки уменьшает количество деревьев вокруг, что постепенно меняет ландшафт: люди используют деревья для строи-

Рис. 2. Турукэрук — сумочка для соли. Тянский наслег, Олекминский район,

Республика Якутия, весна 2013 г. Фото автора



тельства и топлива, животные вытаптывают растительность. На-пример, после интенсивного использования оленеводческой сто-янки на реке Номама на севере Бурятии в течение десяти лет сухие дрова стало возможно найти только на расстоянии 1–2 км от сто-янки.

Архитектура доместикации не обязательно сконцентрирована в одном «узком» месте, она распределена на большой по площади территории, на которой расположен целый набор интенсивно ис-пользуемых мест. Доместикация — это результат перемещений лю-дей и животных между этими местами, а также временного нахож-дения в этих местах. При этом постройки, такие как, например, остов чума (эвенк. дюкия), собачьи будки, лабазы и изгороди, оставляют на местах, возводя похожие конструкции на месте но-вых стоянок.

Постройки могут отражать пол и возраст животного. Напри-мер, оленеводы Каларского района Забайкальского края строят специальные небольшие корали для отделения телят от важенок на время доения.

Некоторые постройки стараются оградить от посещения жи-вотными. Например, оленеводы не рекомендуют пускать живот-ных в зимовья, поскольку в момент отсутствия человека олень мо-жет зайти внутрь и не суметь выбраться наружу. Оленеводы Северного Байкала обычно огораживают чум (юрту) или палатку забором, чтобы оградить от оленей (рис. 3).

Дымокуры обычно ограждают треногой из бревен (Северный Байкал) (рис. 4) или частоколом (Южная Якутия и Забайкалье) для того, чтобы защитить животных от возможных ожогов. Важно по-стоянно следить за дымокуром, чтобы костер не потух, а также, чтобы не было открытого огня. Топливо для дымокуров обычно берут неподалеку. Чтобы соорудить дымокур, оленеводы Северо-байкальского района Бурятии сначала роют небольшую ямку, кла-дут в центр два сырых полена, накрывают их еловыми ветками, разжигают огонь и затем накрывают торфяной кочкой со мхом. Для большего дыма мох должен быть влажным. Если мох сухой, то костер может разгореться и обжечь стоящих рядом оленей. Летом в безветренную и сухую погоду олени постоянно возвращаются


Рис. 4. Ограждение дымокура. Р. Номама, Северобайкальский район,

Республика Бурятия. Лето 2012 г. Фото автора

Рис. 3. Ограждение юрты. Р. Номама, Северобайкальский район,




к дымокурам. Они могут находиться у дымокуров с утра до вечера, иногда делая небольшие круги в поисках травы, ягеля и листьев на кустах. Если вокруг много мошки и оводов, они быстро возвраща-ются. Обычно оленеводы проверяют дымокуры с периодичностью примерно раз в час, шевелят поленья и, по необходимости, подкла-дывают дрова и мох. Обычно раз в несколько дней оленеводы дела-ют запас кочек со мхом, веток и дров, складывая топливо неподале-ку от дымокуров.

Ландшафты оленеводства: прагматическое использование пространства

Эвенкам-оленеводам хорошо известны ландшафт и его особен-ности. Есть места, которые «притягивают» оленей в определенное время года. Оленеводы знают, куда олени постоянно возвращаются в летний период для того, чтобы спасаться от укусов мошки: это амнунды (эвенк.) или, как их называют оленеводы Южной Якутии, аяны (эвенк.) — наледи с каменными россыпями по берегам рек, являющиеся открытыми и хорошо продуваемыми местами. Позд-ней весной и в начале лета оленеводы Южной Якутии выпасают животных рядом с подобными открытыми, чистыми местами и на-ледями в долинах рек. На некоторых амнундах лед может сохра-няться даже до начала августа. Рядом со льдом нет мошки, поэтому в дневное время олени иногда собираются на амнундах: «На амнун-дах вообще нет комаров, обдувает, холодно» (рис. 5).

Снег летом сохраняется также высоко в горах. Снежники в голь-цах жители эвенкийской деревни Холодная на севере Бурятии на-зывают иманданами. Имандана происходит от эвенкийского слова иманда, что означает «снег». Забайкальские эвенки называют по-добное место имманакит, что означает «снежное место». В этих местах в летний период дикие олени могут спасаться от мошки и стать добычей охотников: «Летом они ходят по гольцам, по клю-чам, по чистым местам, где есть обдувка. А так-то они в горах ходят». Забайкальские оленеводы могут специально загонять ста-до летом высоко в горы, чтобы обеспечить защиту от укусов насе-комых.



Оленеводы активно используют вместо коралей природные гра-ницы: горные хребты, берега рек и озер — для того чтобы контро-лировать перемещения стада. Гряды камней, обрывы, наледи, за-валы деревьев могут использоваться вместо изгородей или как их части. Чтобы отгородить горную долину целиком, используется специальная поперечная городьба. Оленеводы из общины «Тора» держат стадо в долине горной реки Верхний Сакукан, построив поперечную городьбу в низовьях реки (рис. 6). Таким образом, оле-неводы используют как искусственные, так и естественные заграж-дения, сочетая архитектуру с элементами ландшафта. В этом смыс-ле постройки и ландшафт образуют одно целое, и их не следует рассматривать отдельно друг от друга. Доместикация не может быть связана только с использованием определенных конструк-ций, например изгородей. Именно сочетание построек и ландшаф-та оказывает влияние на отношения человека и животного, сбли-жая их.

Рис. 5. Олени на амнунде. Р. Номама, Северобайкальский район,




Оленеводы могут использовать разные постройки в горах и на равнинных территориях. На равнинных пастбищах Южной Яку-тии оленеводы огораживают гораздо большие по площади терри-тории, чем в горных районах, где можно использовать естествен-ные границы. В лесу деревья могут использоваться вместо столбиков для привязывания животных или как опоры для ла-база.

В процессе строительства оленеводы креативно используют местные материалы и остатки старых построек. Во многих местах они адаптируют для строительства и ремонта уже существующие постройки. Например, в Южной Якутии оленеводы иногда исполь-зуют старую городьбу, предварительно восстанавливая разрушен-ные участки.

Форма строений сильно зависит от доступности строитель-ных материалов, а также от ландшафта. В Забайкальском крае оленеводы иногда строят изгороди с использованием металличе-

Рис. 6. Поперечная городьба. Р. Верхний Сакукан. Каларский район,

Забайкальский край. Весна 2014 г. Фото автора



ской проволоки. В Южной Якутии оленеводы в основном строят городьбу при помощи бензопилы или топора, но материалом слу-жат только стволы деревьев разной величины. Когда животные начинают разрушать городьбу, это служит для оленеводов сигна-лом о необходимости кочевать на новое место. В этом смысле жи-вотные сами указывают людям на необходимость менять место выпаса.

Выбор места стоянки также осуществляется прагматически. Прежде всего, оленеводы принимают во внимание качество паст-бищ, находящихся в округе. Место стоянки должно хорошо обо-зреваться. Например, старая стоянка в верховьях реки Нюрунду-кан на Северном Байкале располагалась в месте, называемом Локоть. Это место хорошо обозревалось. Окна жилищ также могут быть специально ориентированы в те стороны, где важно отслежи-вать перемещения стада. Также важным фактором является нали-чие воды поблизости. В зимнее время воду могут получать, раста-пливая снег на костре. При выборе места стоянки учитывается роза ветров [Anderson et al. 2014; Давыдов 2016]. В летнее время могут специально выбирать хорошо обдуваемые места, чтобы за-щитить стадо от мошки и комаров. Также часто выбирают место, куда животные привыкают постоянно возвращаться, например из-за наличия наледи неподалеку. Наконец, важным критерием явля-ется удобное расположение места по отношению к другим интен-сивно используемым местам.

Места выпаса также определяются сезоном. Например, брига-дир общины «Тяня» из Южной Якутии Григорий Афанасьевич Курбалтунов весной держит стадо на берегу реки Олоннокон, по-том поздней весной и в начале лета переходит к аянам. В это время он выпасает оленей на берегу реки Олоннокон. Затем летом с на-чала июля, когда появляется мошка и нужно делать дымокуры, Гри-горий Афанасьевич уходит в местность Пуннунна. Во время гона оленям требуется много воды. В это время он держит оленей в бо-гатом ягелем сосновом лесу. Осенью 2012 г., а также 2016 г. во время гона его бригада выпасала оленей в большой круговой городьбе на берегу реки Эвонокит. Причем эта городьбы была в два раза боль-ше по площади, чем весенняя.



Относительные категории «дикого» и «домашнего»Категории «дикого» и «домашнего» не являются чем-то раз

и навсегда определенным, это не статичные категории, они отра-жают процесс длительных социальных отношений с животным. Чтобы олень был «домашним», его нужно постоянно «одомашни-вать». Самое важное при этом для оленевода — приучить оленей возвращаться в одну и ту же точку, для чего оленеводы применя-ют специальные техники «привязывания» оленя к месту стоянки, такие как, например, привязывание телят, разведение дымокуров, подкорм оленей солью или комбикормом и т.д. По словам эвен-ков-оленеводов, если того не делать, то животные могут быстро одичать.

Эвенки-оленеводы описывают «диких» (эвенк. — баюн, сокжой; рус. — дикарь) оленей как более крупных, по сравнению с домаш-ними (эвенк. — орон). Признаком дикого оленя считается горба-тый нос и удлиненная морда. Также «диких» отличают по цвету шерсти. По словам оленеводов, отличается и шкура: осенью у них становится толще шея и кожа, поэтому шкуру добытых осенью ди-ких оленей трудно обрабатывать. В то же время категории «дикого» и «домашнего» могут использоваться в разных контекстах и раз-ных значениях [Сирина 2012: 488].

Категории «дикого» и «домашнего» были проанализированы в работах В.Г. Богораза [Давыдова, Давыдов 2015]. При этом уче-ный интерпретировал их как относительные понятия: интенсив-ность «приручения» или «дикости» оленей варьируется в стадах, принадлежащих различным этническим группам, причем эти каче-ства зависели от способов взаимодействия с животными, практи-куемых в различных группах [Богораз 1991: 7]. По его наблюде-ниям, стада не являются однородными, существуют различные категории оленей, различающиеся по степени интенсивности взаи-модействия с человеком. Например, ученый отмечал, что «тун-гусские олени менее одомашнены, чем олени западносибирских племен», признавая, что у тунгусов олени более ручные, чем у чук-чей и коряков [Там же]. В.Г. Богораз проанализировал такие крите-рии, как доение, характер использования оленя в упряжке и под седло, легкость или же трудность дрессировки, быстрота одичания



в случае отбивки животного от стада [Давыдова, Давыдов 2015]. Таким образом, в данном контексте можно говорить о степени при-ручения оленя, животные могут становиться более «одомашненны-ми» или наоборот «дичать» в зависимости от различных условий.

Разделение на «дикое» и «домашнее» может определяться тем, как будет проинтерпретировано понятие «дом». По словам инфор-мантки из деревни Холодная на Северном Байкале, эвенки-олене-воды понимали под «диким» и «домашним» несколько иное, чем приезжие русские: «Важно разобраться в том, что мы понимаем под «диким». Для меня домашнее животное — это корова. Она жи-вет рядом с домом, для нее нужно заготавливать сено. Олень — это не домашнее животное. Он перемещается там, где есть ягель». По-том она добавила: «Олень — это скорее дикое животное, только привыкло к человеку» [Давыдов 2013: 29].

Эвенки также различают оленей по степени «дикости». Часто «диким» или «диковатым» называют домашнего оленя с неспокой-ным характером, сложно поддающегося обучению. Таких оленей сложно ловить на аркан. В то же время слово дикий в данном кон-тексте не обязательно связано с генетикой оленя и его происхожде-нием от «диких» (эвенк. баюн). У эвенкийских оленеводов распро-странена практика скрещивания диких и домашних оленей. Теленка, рожденного от дикого быка и домашней важенки, называ-ют баюнчукан.

Современные эвенки-оленеводы специально скрещивают ди-ких и домашних оленей для использования телят в качестве пере-довиков в нартах. Сейчас некоторые оленеводы ездят на таких жи-вотных во время гонок на «День оленевода». Подобная практика скрещивания диких и домашних оленей с целью совершенствова-ния качеств упряжных животных существовала у чукчей. Потом-ство от дикого и домашнего оленей у них высоко ценилось и про-слеживалось до третьего-четвертого поколения: таких телят специально готовили к упряжке — они считались хорошими бегу-нами [Богораз 1991: 10].

Местные оленеводы определяют баюнчуканов как по поведе-нию, так и по внешним признакам. Признаками происхождения от дикого оленя считается нос с горбинкой и длинные тонкие ноги,



а также «диковатый» характер. Согласно информанту, такие телята полностью поддаются одомашниванию, но это требует особых уси-лий: «Он как олень же, привыкает потом. Он все равно долго привы-кает, полукровка. Кровь дикая есть же. Шарахается туда-сюда» [Да-выдов 2014c: 369]. Поведение баюнчикана будет зависеть от того, «какая кровь победит: от домашнего или от дикого оленя» [Там же].

Обучение оленя: доместикация как процесс

Обучение оленя достаточно трудоемкий процесс, он требует большого количества усилий и длительного времени. Обычно в эт-нографической литературе говорится об определенном возрасте животного, с которого начинается процесс обучения. Однако это создает не совсем верную картину. В действительности процесс об-учения начинается с рождения телят. Можно говорить о процессе социализации животного, причем агентами выступают как люди, так и другие животные. Взрослые олени привыкли к человеку, не боятся его. Телята, таким образом, также привыкают не бояться че-ловека. В северном Забайкалье телят начинают привязывать к ко-лышкам или к специальному бревну с отверстиями (эвенк. голобко) (рис. 7). Как заметил информант, «Олени, которых в первый год не привязывали, потом трудно поддаются обучению. Телят привя-зывают к специальным бревнам с отверстиями, городьбе, а также к деревьям. Они должны привыкать к упряжке».

Голобко используется оленеводами общины «Тора» в Каларском районе Забайкальского края сразу после отела. Эвенки из общины «Тяня» из Южной Якутии используют голобко также для транспор-тировки 10–12 оленей на новое место, привязывая их позади нарт. Телят начинают привязывать к голобко с весны и заканчивают ле-том. В первой половине XX в. похожая практика существовала у оленеводов Бурятии. Сейчас вместо этого они используют от-дельно стоящие деревянные колышки. По словам оленеводов, та-кая практика позволяет с самого раннего возраста приучать оленя к узде. Некоторые из них рекомендовали привязывать телят как можно раньше. Однако время, возраст, в котором оленеводы на-чинают это делать, варьируется. Например, информант из Тяни



сообщил, что он привязывает телят начиная с лета, когда они ста-новятся побольше и у них появляются панты, а оленеводы Забай-калья делают это сразу после рождения телят.

Летом телят держат на привязи также для того, чтобы можно было доить важенок. Иногда для доения важенок строят специаль-ные небольшие и узкие загоны. Важенок для доения начинают при-вязывать с конца июня. В этот период телят держат на привязи днем, а на ночь отпускают. Традиционно доением важенок занима-лись женщины. Однако, поскольку во многих оленеводческих бри-гадах сейчас нет женщин, то сейчас этим занимаются мужчины.

Оленеводы считают, что если оленят не привязывать, то они становятся дикими, а «чем раньше их учишь, тем быстрее они при-выкают к людям». На севере Бурятии к началу июля телят уже не держат на привязи, так как увеличивается количество мошки и оводов (паутов). В июле и августе привязывали только повре-дивших копыта или травмированных волком телят и оленей. Если животное привязывают больше чем на сутки, оленеводы также

Рис. 7. Голобко — бревна для привязывания телят. Р. Верхний Сакукан.

Каларский район, Забайкальский край. Весна 2014 г. Фото автора



заготавливают для него ягель и ветки, приносят таз или ведро с водой.

Вместо колышков и голобко для оперативного привязывания животных (оленей и собак) используются нарты. Нарты позволяют держать на привязи животное в любой необходимый момент.

Еще один способ контроля перемещений животного — исполь-зование небольшого полена, называемого ченгаи (эвенк. чаангай). Оно привязывается к шее животного и ограничивает свободу его перемещений, поскольку во время ходьбы ударяет по ногам (рис. 8). Ченгаи обычно используются для того, чтобы «заякорить» рабочих ездовых оленей на время стоянки, чтобы они не уходили далеко. Они сокращают амплитуду движений оленя, мешают его пере-мещению. В то же время использование ченгаи позволяет оленю передвигаться на небольшие расстояния в поисках пищи, что невозможно, если оленя привязали к нартам или дереву. Эвенки-оленеводы мастерят ченгаи прямо на месте и не перевозят эти не-большие поленья на новое место, а используют их, если снова оста-

Рис. 8. Привязывание ченгаи. Тянский наслег, Олекминский район,




навливаются в том же самом месте. На местах основных стоянок ченгаи иногда используют перед поездками на базы и в соседние бригады, но в большинстве случаев оленей отлавливают за неко-торое время до поездки и привязывают к изгороди или деревьям [Давыдов 2014 b: 104].

На месте остановки на ночлег оленеводы первым делом загоня-ют оленей в городьбу или привязывают к деревьям, а затем вешают на некоторых из них ченгаи и отпускают кормиться, ставят палатку и разжигают печь. На оленей с «диким» характером обычно веша-ют большие ченгаи, со «смирным» — поменьше. Причем ченгаи привязывают не всем, а только части оленей, в основном тем, кото-рые имеют «диковатый» характер, которые плохо ловятся и любят далеко уходить.

Оленеводы постоянно рефлексируют поведение всех окружаю-щих их животных. Доместикация — это процесс, который па-раллельно вовлекает различных животных и, по сути, является совместной доместикацией. Этот процесс подразумевает взаимо-действие различных животных с постройками и предметами, при-чем одни и те же вещи могут использоваться для разных живот-ных. Например, и оленей, и собак привязывают к деревьям, ченгаи могут применяться для того, чтобы сделать собаку более смирной. Таким образом, один и тот же предмет может использоваться в от-ношениях с разными животными.

В Забайкалье оленеводы стараются держать собак на привязи, поскольку они могут нападать на оленей. Собак не используют для сбора стада, но активно с ними охотятся. Корали, расположенные рядом с местами стоянок, также служат для разделения оленей и собак. Оленеводы запрещают собакам самостоятельно заходить в кораль, причем их приучают этого не делать с самого раннего воз-раста, иначе они будут представлять опасность для телят. Если со-бака хорошо обучена, будучи непривязанной, она не кусает оленей и не ворует оставленные без присмотра продукты.

Таким образом, одна из важнейших стратегий доместикации животного — временное ограничение свободы его перемещений посредством привязывания к стационарным постройкам, дере-вьям, приспособлениям. Похожая стратегия применяется не толь-



ко по отношению к оленю, но и к собаке. Привязывать оленя могут как к мобильным, так и стационарным объектам: колышки, нарты, заборы, поленья и деревья.

Привязывание оленя является важной частью процесса его об-учения. Привязывать оленя могут независимо от его возраста. Иногда животное держат на привязи несколько дней, если у него неспокойный характер и он не слушается человека. Согласно Георгию Аркадьевичу Лекареву, это позволяет сделать оленя спо-койным.

Важную роль в процессе обучения оленя играет архитектура. Например, верховых оленей часто обучают внутри кораля (рис. 9). Для своих повседневных задач люди используют разные типы об-ученных оленей: грузовой, верховой, передовик для езды на нартах. Для выполнения этих задач подбираются животные, отличающие-ся особым характером, поведением и внешним видом. Применяют специальные методики обучения, которые направлены на то,

Рис. 9. Обучение верхового оленя. Тянский наслег, Олекминский район,




чтобы олень не боялся человека. Обучение оленя — долгий про-цесс, который происходит на протяжении всей жизни животного.

Люди и олени периодически возвращаются в одни и те же места, но, чтобы это происходило со стадом постоянно, необходимо при-ложить немало усилий. Люди используют специальные методики, чтобы приучить животное возвращаться к месту стоянки. Для того чтобы олени возвращались, люди подкармливают их солью, устра-ивают дымокуры в летнее время, привязывают животных к ко-лышкам, деревьям, заборам. Все это требует таких небольших построек и приспособлений, как кормушки для соли, треноги и ограждения дымокуров, столбики для привязывания животных, небольшие ограждения.

Оленеводство как аналитическая сфера деятельности

Оленеводство — это занятие, которое требует от человека по-стоянной рефлексии всего, что происходит вокруг. Важно замечать изменения погоды, направления перемещения домашних живот-ных и хищников, оценивать возможность использования террито-рии в качестве пастбищ, находить место для стоянки с учетом по-требностей животных. Оленевод должен постоянно стратегически обдумывать свои действия и делать выбор из нескольких альтерна-тив, прогнозировать поведение стада, замечать отсутствие кон-кретных животных в стаде. А.Ф. Миддендорф был одним из пер-вых исследователей, кто сравнил мобильность коренных жителей Сибири с ходами в шахматах [Миддендорф 1878: 705]. Анализируя перемещения самоедов и тунгусов, он пишет, что кочевая жизнь первых ограничивается «одним шахматным ходом: на лето к севе-ру, а на долгую зиму опять назад к пределу криворослого леса» [Там же]. При этом он замечает, что жизнь тунгусов складывается совершенно иначе [Там же].

Оленеводам очень важно отслеживать направление, в котором ушло стадо. Если оно упущено, то можно проходить в поисках оле-ней несколько дней. По моим наблюдениям, у оленеводов Олек-минского района Якутии весной в среднем поход за оленями за-нимал от одного до трех часов. Они прекрасно ориентировались



в следах на снегу, подмечая свежие. Однако летом и весной, когда тает снег, определить направление движения оленей становится сложнее. Оленеводы с помощью разных средств отслеживают на-правления движений животных. Это и следы, и наблюдение в би-нокль. Бинокль — это важнейшее техническое средство, которое вошло в обиход оленеводов и позволяет им проводить мониторинг движений стада [Головнев и др. 2015: 84–87]. Линзы позволяют зна-чительно сократить расстояние и упрощают поиск животных.

Во время полевых исследований среди оленеводов на Северном Байкале и Забайкалье с 2007 по 2016 гг. мне часто приходилось на-блюдать игру в шахматы. Играли в основном в свободное от рабо-ты время, во время небольших перерывов, часто после того, как пили чай или обедали. К шахматной игре располагают паузы в ра-боте между перекочевками оленьих стад и ежедневными переме-щениями. Оленеводы часто изготавливают шахматы из подручных материалов: основные фигуры вырезают из дерева, красят в разные цвета, а вместо пешек используют шашки или пробки от бутылок разного цвета. В перекочевках и ежедневных переходах шахматы легко взять с собой, поскольку фигурки обычно можно сложить прямо в доску. Современные эвенки-оленеводы Забайкалья играют в шахматы во время небольших перерывов между ежедневными интенсивными перемещениями. Работая с оленеводами, я обратил внимание на то, что информанты были хорошо знакомы с правила-ми игры, у каждого игрока была выработана определенная страте-гия, большинство из них являлись сильными противниками, среди игроков были свои «чемпионы» [Давыдов 2015].

Оленеводов в шахматах привлекает именно стратегия. Она име-ет много сходств с повседневными практиками оленеводов. Им важно подмечать малейшие изменения в окружающей среде, пого-де, следить за направлением и силой ветра и запоминать направле-ние, куда ушли олени, а также определять потенциально опасные места, где на стадо могут напасть хищники. Оленеводы не только следят за их перемещениями, но и предпринимают конкретные действия, например окружают лагерь ловушками. Среди эвенков и орочон Китая получили распространение «оленные шахматы», где в качестве фигурок выступают олени и собаки (рис. 10).



Шахматы — это игра, организованная в определенном про-странстве и не ограничивающаяся одним возможным ходом. Нуж-но постоянно обдумывать свои ходы различными фигурами, об-ладающими различным спектром действия, и постоянно пытаться предугадать действия противника.

Занятие оленеводством предполагает постоянное, продуманное и хорошо скоординированное перемещение членов бригады. Еже-дневные передвижения оленеводов — это результат согласован-ности между представителями коллектива, это действия, базирую-щиеся на взаимной договоренности. В шахматах также важно координировать действия и возможности каждой из фигур.

Иногда в оленеводстве и охоте во взаимодействии с различны-ми социальными агентами (люди, ландшафт, хищники, духи) важ-но проявить характер и напористость, использовать стратегиче-ское действие, направленное на опережение, или, как говорил один из информантов из села Холодное в Бурятии, «ходить конем» [Да-выдов 2015: 243].

Речную долину, где забайкальские эвенки выпасают оленей, можно сравнить с шахматной доской. Здесь важно постоянно сле-дить за перемещениями оленей. В оленеводстве также важно обхит рить, переиграть хищников. Большую опасность для стада представляют волки и медведи.

Рис. 10. Оленные шахматы. Хух-Хото, Китай, 2015. Фото автора



Представление об удаче (фарте) является общим для шахмат и охоты, а сама идея об успехе в игре в шахматы очень схожа с пред-ставлением об охотничьей удаче [Давыдов 2015: 243]. В процессе охоты человеку важно проявить свое умение добыть зверя, «пере-хитрить его». Это своеобразная «игра» с диким животным. Таким образом, охотничья удача связана не просто с взаимодействием с окружающей средой, способной вознаградить охотника за его старания, обеспечивающей охотников и собирателей ресурсами для пропитания или, как предлагает в своей известной статье Ну-рит Берд-Дэвид, «дающей средой» (giving environment) [Bird-David 1990], но и с проявлением смекалки, навыков. Охотник выступа-ет как актор во взаимодействии с «личностями нечеловеческой природы» [Ingold 1994: 14]. Это активный субъект, который с по-мощью своих действий способен добыть зверя [Brandišauskas 2009; Hamayon 2012]. Именно от его действий и их последовательности зависит результат охоты. Похожая логика содержится и в игре в шахматы. Исход игры зависит от последовательности ходов. Однако как в охоте, так и в шахматах важна не только логика, но и психологическое противостояние социальных агентов [Давыдов 2015: 243]. Победа в шахматы является у эвенков-оленеводов свое-образным «символическим капиталом» и связана с идеей престижа [Бурдье 1993].

Для того чтобы понять, в каком направлении идут животные, даже не выходя из палатки, на помощь оленеводам приходит коло-кольчик (ботало). Часто его изготавливают самостоятельно. Брига-дир Григорий Афанасьевич Курбалтунов умеет делать ботало из старой металлической кружки. Язычком такого самодельного бо-тала служит изогнутая плоскогубцами ручка от кружки, подвешен-ная на веревке изнутри. Поскольку ботала имеют разный звук, оле-неводы могут таким образом отслеживать движения конкретных оленей. Помогает звук колокольчиков определять направления движения в темноте. Кроме того, звук колокольчика часто будит оленеводов утром, когда олени возвращаются к стоянке.

Часто стоянки располагаются в таких местах, откуда хорошо наблюдать за движением оленей вокруг. Наблюдение за переме-щениями стада позволяет прогнозировать с большой степенью



вероятности местонахождение оленей и позволяет легче их найти и привести к месту стоянки. Строительство новой изгороди олене-водами — это не итог слепого следования традиции, а результат рефлексии поведения животных и оценки условий окружающей среды.

Локальные интерпретации игры в шахматы встроены в систему социальных отношений, где выигрыш является элементом прести-жа, а представление об удачной игре имеет много общего с представ-лениями об охотничьей удаче. Шахматы, таким образом, являются не просто увлекательной игрой, которая популярна у оленеводов, но моделируют социальные отношения в определенной среде [Давыдов 2015: 246]. Причем это социальные отношения не только между людьми, но человеком, ландшафтом и животными.

Кличка оленя как средство контроля перемещений стада

Не все олени в стаде имеют клички. Действительно, мне много раз приходилось слышать от информантов, что они «знают каждо-го оленя в лицо». Например, оленевод Георгий Аркадьевич Лекарев из деревни Холодная использовал именно слово «лицо», а не «мор-да»: «Это для приезжих они все выглядят одинаково. Но я вижу, что у них у всех лица разные». Кроме того, он говорил, что по взгля-ду оленя сразу может определить больное животное: «У больных оленей глаза какие-то грустные. Словно сказать что-то хотят» [Да-выдов 2013: 36].

Каждое животное воспринимается оленеводами как личность, оно обладает индивидуальными особенностями характера и отли-чается от других оленей внешне. Клички получают, как правило, те олени, которые обладают отличительными внешними признаками.

Кличка оленя может отражать историю животного, оно может меняться в зависимости от возраста животного, от его функций, поведения. Важна также и масть животного. Белый олень может получить кличку Багдарин. Оленя темного цвета в Южной Якутии называли Караный (Черный) (от якутского кара — черный). Пегих оленей обычно называют Пеганый или Пегашка. Пятнистых оле-ней часто называют Бугды или Бугдиска.



Довольно часто олени получают клички, которые происходят от имен конкретных людей. На Севере Бурятии оленеводы говорили: «У нас тут в стаде вся Холодная!». Многие олени в стаде получали клички, совпадающие с именами жителей этой деревни из-за внеш-них сходств. Например, в двух стадах на Северном Байкале был олень Дядя Боря, его также называли Бич и Бичара по прозвищу знакомого оленеводам человека. В стаде общины «Улуки» оленя на-звали так из-за особых изгибов рогов, которые напоминали мест-ным жителям согнутые руки жителя заброшенного геологического поселка Перевал по имени Борис, у которого было прозвище Бич, поскольку он не имел своего собственного дома и после выхода из мест лишения свободы стал жить в оставленном геологами доме.

Также во многих эвенкийских стадах олень получает кличку по имени бывшего хозяина. Она, таким образом, может являться следствием процесса реципрокации. Оленеводы, посещая своих соседей, могут обмениваться животными. Обычно меняются быка-ми, как говорят оленеводы, «для улучшения крови». Иногда меня-ют обученных верховых или нартенных передовиков. Также иногда оленей оставляют на время, чтобы их обучили. Например, у брига-дира общины «Тяня» Григория Афанасьевича Курбалтунова в ста-де был олень Славка, которого ему на время для обучения оставил оленевод из соседнего стада Вячеслав Павлов.

Имена могут отражать функции оленей, например, в одной из бригад поселка Тяня (Олекминский район, Якутия) был бык по кличке DVD. Прозвали его так, потому что летом он перевозил вьюк с DVD-дисками и портативным проигрывателем, служившим оленеводам средством проведения досуга.

Один из оленей общины «Тяня» в Якутии получил кличку Кан-нибал (Ганнибал), так как брал из рук оленеводов не только хлеб, но и мясо. Поскольку он постоянно ходил за людьми, подходил к палаткам, оленеводы в шутку говорили, что он «охотится за людь-ми». Подобные истории, связанные с конкретным животным, по-зволяют легче запомнить его и увидеть в стаде.

Важенка общины «Орон» на севере Бурятии являлась баюнчука-ном, поэтому получила кличку Горбоносая, что говорило о проис-хождении от дикого оленя. Оленеводы старались следить за ней



особенно тщательно, поскольку считали, что она может уйти из стада вместе с дикими оленями. В Каларском районе Забайкальско-го края оленя с неспокойным характером назвали Баюн (эвенк. — «дикий олень»).

Кличка животного выполняет важную прагматическую функ-цию, она позволяет оленеводам запоминать конкретное животное и обмениваться информацией о его местонахождении с другими людьми. Когда кто-либо из оленеводов возвращается в лагерь, его часто спрашивают, видел ли он конкретных оленей. Обычно имена даются оленям-лидерам, которые водят стадо.

Знание конкретных животных и их кличек помогает оленево-дам проводить ежедневный мониторинг животных, замечать их присутствие или отсутствие. Во многих случаях, когда оленеводы искали отбившиеся от стада группы, они старались вспомнить клички животных, которых не было в стаде. Собственно такое от-сутствие и служит сигналом необходимости поиска, поскольку оленеводы не пересчитывают оленей каждый раз, а могут судить о неполноте стада по отсутствию хорошо знакомых им животных. Кличка, таким образом, выступает как прагматическое средство контроля перемещений стада.

Социальные отношения с хищниками

Отношения с хищниками также являются частью социальных отношений. Часто местные жители говорят не о хищниках вообще, а о конкретных животных, которые потенциально опасны для стада. Они зачастую знают конкретных медведей или волков, по-лучают много информации о них, наблюдая их следы. Например, оленеводы Северобайкальского района Бурятии говорили не об абстрактных волках, а «волках, которые пришли с Чаи», «волчице с Выселок» и «волках из Иркутской области». Оленевод Георгий Аркадьевич Лекарев предположил, что уменьшение диких зверей в лесу связано с появлением волков, которые пришли в Бурятию с севера, спасаясь от пожаров: «По Холодной волков стало много. Зверья вообще не видать — разогнали все. Откуда-то они пришли. Горело где-то или чего ли?» [Давыдов 2013: 25] Таким образом,



местные жители могли идентифицировать конкретного хищника по следам и знали, откуда он пришел.

Оленеводы считают, что волк может соревноваться с человеком. Если волк нападает на стадо, это не означает, что он голоден. Со-гласно сведениям эвенков-оленеводов с севера Бурятии, часто бывает так, что «волк давит оленей и не ест. Потом опять давит и бросает». Причины, по их мнению, связаны с отношениями, сло-жившимися между хищником и людьми. Если олень был убит вол-ком, люди его мясо в пищу не употребляют, но могут использовать мясо для кормления собак или как наживку при охоте на медведя.

Несмотря на то что хищники представляют опасность для ста-да, у оленеводов они пользуются большим уважением. Особым уважением у эвенков пользуется медведь. Недаром они его называ-ют амака или амикан, что переводится как «дедушка». Кости до-бытого медведя нельзя разбрасывать, их складывают на специаль-но построенный лабаз-помост (эвенк. дэлькен) (рис. 11). Если добывают медведя, то обычно говорят: «Это не мы добыли, это рус-ские добыли» для того, чтобы переложить вину за убийство почи-таемого животного на других и не потерять охотничью удачу. Со-гласно информантам из поселка Тяня, иногда охотники вырезают на дереве личину и говорят: «Это не я убил, это он убил!». По сло-вам информантов, делается это для того, чтобы переложить вину за убийство медведя на вырезанное изображение. Многие информан-ты знакомы с такой практикой, но говорят об этом неохотно, что как раз и свидетельствует о серьезном отношении современных эвенков к связанным с медведем обычаям.

О присутствии хищника могут судить по поведению стада. Если олени быстро разбегаются, это может означать, что их напугал волк или медведь. Оленеводы чувствительны к малейшим измене-ниям поведения оленей и быстро реагируют в случае опасности. Кроме того, присутствие медведя местные охотники замечают не только по следам и по перевернутым камням, но и по особому запаху.

По словам оленеводов, во время отела круговая городьба по-зволяет лучше обеспечить защиту стада от хищников. Весной оленеводы тщательно наблюдают за следами медведей, следят


Рис. 11. Дэлькен с костями медведя. Р. Верхний Сакукан. Каларский район,

Забайкальский край. Весна 2014 г. Фото автора



за перемещениями хищников. Кроме того оленеводы устраивают на деревьях специальные засады-платформы (сидьбы, лабазы) с ко-торых можно выслеживать медведей (рис. 12).

Рис. 12. Лабаз на дереве. Озера Амудисы, Каларский район,

Забайкальский край, лето 2013 г. Фото автора



В Забайкалье для защиты стада от медведей места выпаса оле-ней обычно окружают серией ловушек-давилок из бревен и камней (рис. 13). Похожие давилки, но меньшего размера, используются

Рис. 13. Ловушка-давилка. Озера Амудисы, Каларский район,

Забайкальский край, лето 2013 г. Фото автора



для защиты стада от росомах. На севере Бурятии на медведя охо-тятся с помощью петлей из металлического троса (рис. 14) [Давы-дов 2013: 26–27].

Рис. 14. Установка петли на медведя. Р. Номама, Северобайкальский район,


Важно также обеспечить защиту домашних оленей от диких. В Южной Якутии осенью во время гона стадо держат в городьбе, постоянно осматривают и ремонтируют изгороди и отстреливают подходящих к стаду диких быков. Причем мясо диких быков, до-бытых в этот период, обычно в пищу не употребляют из-за специ-фического запаха.

Дикие быки в период гона могут поранить домашних оленей ро-гами, а также увести за собой важенок, и те могут «одичать» и не вернуться назад к человеку [Туголуков 1962: 82]. В случае ослабле-ния наблюдения за стадом олени также могут теряться в лесу и «ди-чать» [Поворознюк 2011: 157]. Такая ситуация, по словам инфор-мантов, произошла со стадом в Уояне в СевероБайкальском районе республики Бурятия в постсоветский период, когда оленеводы пе-рестали следить за стадом.



Важную роль в оленеводстве играет умение напугать оленей [Го-ловнев и др. 2015: 79; Давыдов 2016: 199]. Делается это для того, чтобы стадо шло в нужном направлении или чтобы изменить на-правление движения оленей. Для этого оленеводы могут снимать куртки, бегать и махать ими перед оленями. Здесь очень важно уметь быстро перемещаться. По словам Ю.Ю. Мальчакитова, если оленевод движется перед стадом и трясет темным полотном или курткой, олени думают, что это медведь. Быстрыми движениями по направлению к стаду оленевод заставляет оленей двигаться в нужном ему направлении. Когда олени стоят на месте возле ды-мокуров или в загоне, наоборот, не следует делать резких движе-ний, чтобы не напугать животных. Нужно перемещаться плавно. Некоторые оленеводы обычно разговаривают с оленями: по их сло-вам, олени привыкают к голосу человека.

Архитектура является неотъемлемой частью отношений чело-века и хищников. Она может использоваться для контроля движе-ний хищников, а также имитировать их черты с целью оградить перемещения стада в определенных направлениях.

В научной литературе «мимезис» (подражание) рассматривает-ся как часть социальных отношений человека [Gebauer and Wulf 1995; Вульф 2009] или как человеческий способ коммуникации с животными и духами [Willerslev 2007]. Однако материальные объекты также могут создаваться с целью подражания живым су-ществам. Например, эвенки Забайкалья и Южной Якутии специ-ально устанавливают на дороге или вешают на изгороди куски тем-ной материи или шкуру для того, чтобы олени боялись двигаться в определенных направлениях, принимая подобное «пугало» за хищника. По словам оленеводов, олени боятся темных предметов и стараются избегать их.

Например, весной 2013 г. оленеводы из деревни Тяня в Олек-минском районе Якутии установили на буранном следе растяну-тый на шестах кусок черной ткани, который шевелился на ветру. Поскольку олени часто бегают именно по местам, где прошел бу-ран, так как там более плотный снег и они не проваливаются, оленеводы перекрыли им дорогу с помощью такого нехитрого приспособления. Также к заборам оленеводы могут прикреплять



полиэтиленовые пакеты или ленту от видеокассет, чтобы они ше-велились на ветру. Подобные «миметические» объекты специально используются оленеводами для того, чтобы ограничить движения животных. Такие приспособления способны удерживать стадо на огороженной территории некоторое время. Но когда животные на-чинают уходить, ломать городьбу ил перепрыгивать через нее, люди обычно принимают решение кочевать на другое место.

Изгороди также ограничивают движения хищников и диких оленей. Хищники могут бояться изгородей, особенно если они рас-положены неподалеку от жилищ [Чарнолуский 1931: 30]. Защита оленей от хищников — ежедневная задача оленеводов и их собак. Если проанализировать пространственное расположение собачьих будок на стоянках, то можно увидеть, что они специально устанав-ливаются таким образом, чтобы собакам было легче предупреж-дать об опасности. Собак на стоянках держат на привязи, обычно будки для них ставят в местах с хорошим обзором. Лай собаки мо-жет являться сигналом опасности. Причем будки обычно располо-жены таким образом, чтобы одна собака видела другую. Как только одна из собак залает, другие обычно подхватывают лай, обращая на себя внимание человека.

Если потери оленей начинают возрастать, оленеводы часто предпочитают перекочевать в другое место. Северобайкальские эвенки в советский период в таких случаях перегоняли стадо в до-лины соседних рек. Важную роль здесь также играет знание мест обитания хищников, их психологии и паттернов мобильности. Не-которые места часто посещаются хищниками. Например, инфор-манты из общины «Тяня» в Южной Якутии рассказывали, что мед-ведь любит навещать места старых стоянок. По их словам, медведя могут привлекать старые рога оленя, особенно если хищнику не хватает кальция. Медведи также могут разрушать постройки.

Неверным будет суждение о том, что постройки в тайге обо-значают символическую границу между животным миром и чело-веком. Скорее наоборот, они помогают поддерживать близкие и доверительные отношения между человеком, «личностями нече-ловеческой природы» (other than human persons) [Hallowell 1960] и ландшафтом.



Таким образом, архитектура-в-ландшафте становится частью взаимоотношений между людьми, дикими и домашними оленями, хищниками, где каждый из субъектов взаимодействия влияет друг на друга и где «приближенность» и «отдаленность» животного от человека постоянно изменяется.

Заключение

Социальные отношения — это не отношения в замкнутом про-странстве, они всегда происходят в контексте перемещений людей и животных по ландшафту. У этих отношений всегда есть динами-ка. В этом смысле доместикация оленя — это всегда процесс, а не раз и навсегда заданное состояние. Можно говорить о степени приручения животного, которая меняется благодаря ежедневным усилиям оленеводов. Это и постоянные перемещения, сбор стад в определенных местах, подкармливание солью, создание ком-фортных условий для животных (навесы, дымокуры). Именно с помощью постоянных усилий оленеводов, включающих обучение и использование архитектуры, животные привыкают быть рядом с человеком.

Отношения человека и оленя являются «встроенными» в мест-ный ландшафт: одомашнивание всегда происходит в контексте определенных мест, через которые передвигаются люди и живот-ные, а не только в загонах рядом с местом стоянки. Этот процесс происходит в контексте постоянных совместных перемещений человека и животных между интенсивно используемыми местами и может рассматриваться как «одомашнивание-на-практике» или «одомашнивание-в-движении».

В государственных организациях (совхозы, колхозы) вводились различные режимы доместикации, которые сопровождались ра-ционализацией труда и строительством специальных изгородей. Эвенки-оленеводы приспособились работать с этими нововведе-ниями и адаптировали их для своих повседневных задач. Построй-ки могут использоваться для либо ограничения, либо направления движений, но они не концентрируются в каком-то одном месте, а распределяются на большой по площади территории, причем



постройки не следует анализировать отдельно от окружающего их ландшафта. Как постройки, так и ландшафт играют большую роль в процессе доместикации. Доместикация — это процесс, который связан с отношениями множества социальных агентов, в рамках которого постоянно меняется интенсивность отношений человека и животного.

Доместикация подразумевает постоянное переопределение рас-плывчатой границы между «диким» и «домашним». Используемые в данном процессе постройки призваны «приблизить» животных к человеку. В этом смысле одомашнивание животного — это не свершившийся в прошлом факт, но продолжающийся в настоящее время процесс, который связан с постоянным воспроизводством целого набора социальных отношений между людьми, животны-ми, ландшафтом и постройками.


Богораз В.Г. Материальная культура чукчей. М.: Наука, 1991. 224 с.

Бурдье П. Социальное пространство и символическая власть // THESIS:

теория и история экономических и социальных институтов и систем.

1993. № 2. С. 137–150.

Василевич Г.М. Угдан — жилище Яблонового и Станового хребтов // Из-

вестия всесоюзного географического общества. 1950. № 82 (2). С. 30–

39.

Василевич Г.М. Эвенки: Историко-этнографические очерки (XVIII — на-

чало XX в.). Л.: Наука, 1969. 304 с.

Вульф К. К генезису социального. Мимезис, перформативность, ритуал.

СПб.: Интерсоцис, 2009. 164 с.

Головнёв А.В., Перевалова Е.В., Абрамов И.В., Куканов Д.А., Рогова А.С.,

Усенюк С. Г. Кочевники Арктики: текстово-визуальные миниатюры.

Екатеринбург: Типография «Альфа Принт», 2015. 132 с.

Давыдов В.Н. Борьба с хищниками и повседневные практики современ-

ных оленеводов: отношения человека и животных на Северном Байка-

ле (по результатам полевых исследований 2007–2012 гг.) // Материалы

полевых исследований МАЭ РАН / Ред. Е.Г. Федорова. СПб.: МАЭ РАН,

2013, Вып. 13. С. 23–42.

Давыдов В.Н. Архитектура доместикации: отношения человека, живот-

ных и ландшафта в Забайкалье // Человек в меняющемся мире. Проб-

лемы идентичности и социальной адаптации в истории и современ-



ности: методология, методика и практики исследования: Программа

и тезисы. Томск: Издательство Томского университета. 2014 а. С. 26–27.

Давыдов В.Н. Исследование отношений человека и оленя в Южной Яку-

тии // Материалы полевых исследований МАЭ РАН / Отв. ред. Е.Г. Фе-

дорова. СПб.: МАЭ РАН, 2014 b, Вып. 14. С. 95–117.

Давыдов В.Н. От дикого к домашнему: стратегии доместикации оленя

в Северном Забайкалье // Радловский сборник. Научные исследования

и музейные проекты МАЭ РАН в 2013 г. / Отв. ред. Ю.К. Чистов. СПб.:

МАЭ РАН, 2014 c. С. 365–371.

Давыдов 2015 — Давыдов В. Н. Ход конем: шахматы у эвенков-оленеводов

Северного Байкала и Прибайкалья // Радловский сборник: Научные

исследования и музейные проекты МАЭ РАН в 2014 г. / Отв. ред.

Ю.К. Чистов, СПб.: МАЭ РАН, 2015. С. 241–246.

Давыдов В.Н. Ветер в эвенкийских ландшафтах Северного Байкала и За-

байкалья // Радловский сборник: Научные исследования и музейные

проекты МАЭ РАН в 2015 г. / Отв. ред. Ю.К. Чистов. СПб.: МАЭ РАН,

2016. С. 198–202.

Давыдова Е.А., Давыдов В.Н. Проблема доместикации северного оленя на

Чукотке по материалам В.Г. Богораза (к 150-летию со дня рождения) //

Научное мнение. 2015. № 11. С. 22–28.

Кишкинцев В. Олень в Чумиканском районе // Охотник. 1929. № 8. С. 17.

Миддендорф А.Ф. Путешествие на север и восток Сибири. Ч. 2. Север

и восток Сибири в естественно-историческом отношении. Отд. 6. Ко-

ренные жители Сибири. (Окончание всего сочинения). СПб.: Изд-во

Имп. акад. наук, 1878. III с. С. 619–833.

Поворознюк О.А. Забайкальские эвенки: социально-экономические и куль-

турные трансформации в XX–XXI веках. М.: ИЭА РСН, 2011. 350 с.

Сирина А.А. Эвенки и эвены в современном мире: самосознание, приро-

допользование, мировоззрение. М.: Наука, 2012. 604 с.

Соколова З.П. Жилище народов Сибири (Опыт типологии). М.: Три Л,

1998. 284 с.

Туголуков В.А. Витимо-олекминские эвенки: очерки истории // Сибир-

ский этнографический сборник. М., 1962. С. 67–97. (ТИЭ. Новая серия.

Т. 78).

Туров М.Г. Хозяйство эвенков таежной зоны Средней Сибири в конце

XIX — начале XX века: Принципы освоения угодий. Иркутск: Изда-

тельство ИГУ, 1990. 176 с.

Чарнолуский В. В. Оленья изгородь / Оленеводческая экспедиция Государ-

ственного русского географического общества. М.; Л.: Огиз — Государ-



ственное издательство сельскохозяйственной и колхозно-кооператив-

ной литературы, 1931. 32 с.

Anderson D.G. Home, Hearth and Household in the Circumpolar North //

About the Hearth: Perspectives on the Home, Hearth and Household in the

Circumpolar North / Ed. by D.G. Anderson, R.P. Wishart and V. Vaté, 2013.

P. 262–282.

Anderson D.G. Reindeer, caribou and ‘fairy stories’ of state power // Cultivating

Arctic Landscapes: Knowing and Managing Animals in the Circumpolar

North / Ed. by D.G. Anderson & M. Nuttall. Oxford: Berghahn Books, 2004.

P. 1–16.

Anderson D.G., Ineshin E.M., Kulagina N.V., Lavento M. and Vinkovskaya O.P.

Landscape Agency and Evenki-Iakut Reindeer Husbandry Along the Zhuia

River, Eastern Siberia // Human Ecology. 2014. Vol. 42, No. 2. P. 249–266.

Bird-David N. Th e Giving Environment: Another Perspective on the Economic

System of Gatherer-hunters // Current Anthropology. 1990. Vol. 31. Р. 189–196.

Blaser M., Feit H., McRae G. (Eds.) In the Way of Development: Indigenous

Peoples, Life Projects and Globalisation. L.: Zed Press, 2014. 384 p.

Brandišauskas D. Leaving Footprints in the Taiga: Enacted and Emplaced Power

and Luck among Orochen-Evenki of the Zabaikal Region in East Siberia.

Dissertation submitted to the University of Aberdeen for the degree of

Doctor of Philosophy in the School of Social Sciences, College of Arts and

Social Sciences, Department of Anthropology. 2009. 312 p.

Brandišauskas D. Making a Home in the Taiga: Movements, Paths and Signs

among Orochen-Evenki Hunters and Herders of Zabaikal Krai (South East

Siberia) // Journal of Ethnology and Folkloristics. 2012. Vol. 6, No. 1. P. 9–25.

Davydov V.N. Coming Back to the Same Places: Th e Ethnography of Human-

Reindeer Relations in the Northern Baikal Region // Journal of Ethnology

and Folkloristics. 2014. Vol. 8, No. 2. Р. 7–32.

Gebauer G. and Wulf C. Mimesis: Culture, Art, Society. Chicago: University of

California Press, 1995. 400 p.

Fossier C. and Marchina C. Study of Human-Animal Interactions in Siberian

Pastoral Systems via GIS (Geographic Information Systems) // Сибирский

сборник — 4. Грани социального: Антропологические перспективы ис-

следования социальных отношений и культуры / Отв. ред. В.Н. Давы-

дов, Д.В. Арзютов. СПб.: МАЭ РАН, 2014. С. 613–625.

Hallowell A.I. Ojibwa Ontology, Behavior and World View / Ed. иy S. Diamond //

Culture in History: Essays in Honor of Paul Radin. N.Y.: Columbia University

Press, 1960. P. 17–49.



Hamayon R.N. Th e Th ree Duties of Good Fortune: ‘Luck’ as a Relational Process

among Hunting Peoples of the Siberian Forest in Pre-Soviet Times // Social

Analysis. 2012. Vol. 56, No. 1. Р. 99–116.

Ingold T. Th e temporality of the landscape // World archaeology. 1993. Vol. 2,

No. 25. P. 152–174.

Ingold T. From Trust to Domination: An Flternative History of HumanAnimal

Relations // Animals and Human Society: Changing Perspectives / A. Man-

ning and J. Serpell (eds). L., 1994. Р. 1–22.

Ingold T. Footprints through the weather-world: walking breathing, knowing //

Journal of the Royal Anthropological Institute Vol. 16, No. 1, 2010. P. 121–

139.

Istomin K.V., Dwyer M.J. Dynamic Mutual Adaptation: Human-Animal Inter-

action in Reindeer Herding Pastoralism // Human Ecology. 2010. № 38.

P. 613–623.

Kopytoff I. Th e Cultural Biography of Th ings: Commodifi cation as Process /

A. Appadurai (ed.) // Th e Social Life of Th ings: Commodities in Cultural

Perspective. Cambridge: Cambridge University Press, 1986. P. 64-91.

Safonova T., I. Sántha Culture Contact in Evenki Land. A Cybernetic Anthro-

pology of the Baikal Region. Leiden; Boston: Global Oriental, Inner Asia

Series. 2013. 196 p.

Shirokogoroff S. M. Social Organization of the Northern Tungus (with

introductory chapters concerning geographical distribution and history of

these groups). Shanghai: Th e Commercial Press, 1929. 427 p.

Stépanoff C. Human-animal “Joint Commitment” in a Reindeer Herding

System // HAU: Journal of Ethnographic Th eory. 2012. Vol. 2. №. 2. P. 293–

294.

Stépanoff C., Marchina C., Fossier C., N. Bureau. Animal Autonomy and Inter-

mittent Coexistences: North Asian Modes of Herding // Current Anthro-

pology. 2017. Vol. 58., No 1. P. 57–81.

Vitebsky P. Reindeer People: Living with Animals and Spirits in Siberia. L.:

Harper Perennial, 2005. 408 p.

Willerslev R. Soul hunters: Hunting, animism, and personhood among the

Siberian Yukaghirs. Berkeley: University of California Press, 2007. 235 p.


Е.Г. Федорова

ОЛЕНЕВОДСТВО МАНСИВ ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНОМ ЛАНДШАФТЕ

СЕВЕРО-ЗАПАДНОЙ СИБИРИ

Статья посвящена истории оленеводства у одного из малочисленных народов севера Сиби-

ри — манси. В статье характеризуется этническая история манси: автор анализирует тот

фон, на котором происходило формирование их культуры, известной по этнографическим

материалам. Рассматриваются накопленные к настоящему времени материалы по оленевод-

ству у этого народа: его происхождение, состояние в дореволюционный, советский и пост-

советский периоды. Анализ имеющихся данных позволяет говорить о том, что в этно-

графической действительности мансийское оленеводство не было одинаковым для всех

территориальных групп, у которых оно фиксируется. В настоящее время оленеводство как

занятие можно считать исчезнувшим из мансийской культуры. Сохраняются связанные

с ним религиозные представления и обряды. Как символ оленеводческого населения (коми,

ненцев, манси) стал восприниматься праздник День оленевода, основные черты которого

сформировались в советский период.

Ключевые слова: манси, оленеводство, происхождение оленеводства, этническая история,

жертвоприношения, День оленевода.

E. G. Fedorova

MANSI REINDEER HERDING IN HISTORICAL AND CULTURAL LANDSCAPE

OF WESTERN SIBERIA

Th e article is devoted to the history of reindeer breeding in one of the small peoples of the north of

Siberia - Mansi. In this article the ethnic history of Mansi is characterized: an author analyzes the

background on which the formation of their culture, known by ethnographic materials, took place.

Materials accumulated to date on reindeer husbandry of this people are considered: the author

discusses its origin, state in the pre-revolutionary, Soviet and post-Soviet periods. Analysis of the

data which is available now allows us to say that in ethnographic reality the Mansi reindeer herding

was not the same for all territorial groups in which it is recorded. Currently, reindeer herding as an

occupation that can be considered as disappeared from the Mansi culture. Th e religious beliefs and

rites associated with it are still preserved. As a symbol of the reindeer herding population (Komis,

Nenets, Mansis), the Day of the reindeer herder became the main features of which were formed

during the Soviet period.

Keywords: Mansi, reindeer herding, origin of reindeer herding, ethnic history, sacrifi ces, Reindeer

herder’s day.


260 Е.Г. Федорова

Исследования, посвященные мансийскому оленеводству, бази-руются на материалах, относящихся к северной этнографической группе этноса. Прежде всего это связано с тем, что данная группа, по сравнению с остальными, еще во второй половине ХХ в. сохраняла многие элементы традиционной культуры, что и привлекало к ней внимание специалистов. И практически все этнографы, занимаю-щиеся изучением населения Северо-Западной Сибири, в той или иной степени касались темы оленеводства именно у этой группы.

В культуре и истории каждого из народов Северо-Западной Си-бири или отдельных их групп оленеводство занимало свое место. В разные периоды оно влияло на этническую культуру в целом, в связи с чем интерес представляет не только описание оленеводче-ской системы, но и трансформация этого вида деятельности и со-путствующего ему комплекса предметов на разных исторических этапах, а также проблема происхождения оленеводства у каждого из народов, проживающих на этой территории, в данном случае манси. По замечанию В.А. Козьмина, исследование места оленевод-ства в культуре северных манси дает дополнительную возмож-ность для уточнения времени формирования и собственно этой этнографической группы [Козьмин 2003: 71].

По этнографическим материалам, оленеводство фиксировалось еще и у сравнительно малочисленного подразделения манси (вогу-лов), кочевавших по Уралу, которую принято относить к западной этнографической группе, очень слабо изученной.

Целью настоящей статьи является определение характера того историко-культурного фона, на котором существовала и транс-формировалась мансийская оленеводческая культура со специфи-кой, присущей разным группам в разные периоды.

Если ориентироваться на имеющиеся исследования оленевод-ства у народов Северо-Западной Сибири, можно сказать, что исто-рия мансийского оленеводства насчитывает примерно пять веков. Относительно происхождения обско-угорского оленеводства, как хорошо известно, существует две точки зрения. Согласно первой манси и ханты заимствовали этот вид занятий от северных са-модийцев (А. Алквист, К. Доннер, В.Н. Чернецов, А.И. Мурзина, З.П. Соколова, В.А. Козьмин, А.В. Головнев, Е.Г. Федорова и др.).


261Оленеводство манси в историко-культурном ландшафте...

Но здесь имеются расхождения по поводу времени заимствования оленеводства. Так, В.Н. Чернецов считал, что северные группы манси и хантов были знакомы с оленеводством уже в первые века II тыс. н.э. [Чернецов 1941: 156]. По мнению С.В. Бахрушина, осно-ванному на летописных источниках, у ляпинских вогулов / манси оленеводство существовало с XV в. [Бахрушин 1935: 12]. З.П. Со-колова периодом освоения оленеводства обскими уграми называет II тыс. н.э. [Соколова 1968: 25 и др.].

О XV–XVI веках как времени знакомства с оленеводством вогу-лов, обитавших на Среднем Урале, говорит А.В. Головнев, посколь-ку есть данные, позволяющие предположить возможность про-никновения туда в это время самодийцев [Головнев 1993: 96]. По мнению В.А. Козьмина, северные манси заимствовали оленевод-ство, причем на нартенной стадии развития (как и другие несамо-дийские народы), непосредственно от ляпинских ненцев, кочевав-ших в XVII–XVIII веках в пределах Ляпинской волости [Козьмин 1981: 17; 1986: 52–53 и др.], где в это время оказались и манси. Та-ким образом, процесс формирования северной этнографической группы манси связан и с процессом освоения оленеводства [Козь-мин 2003: 71–73].

Другая точка зрения на вопрос о происхождении обско-угор-ского оленеводства была обоснована Н.В. Лукиной в результате анализа этого занятия у восточных хантов [Лукина 1984: 10–15; 1985: 135–144]. Она ставит под сомнение гипотезу о заимствовании оленеводства восточными хантами от ненцев [Лукина 1984: 12] и допускает возможность самостоятельного возникновения этого занятия у обских угров [Лукина 1984: 12; 1985: 143]. Но признаки существования оленеводства в начальной стадии формирования фиксируются у восточных левобережных хантов, данные фолькло-ра которых указывают все же на продвижение оленеводства с севе-ра. Что касается правобережных групп восточных хантов, а также северных хантов и северных манси, то более убедительной выгля-дит точка зрения о заимствовании ими оленеводства у северных самодийцев [Федорова Е.Г. 2000: 121–124].

Оленеводство у северных манси, как впрочем, и у каждой из других оленеводческих групп обских угров, имеет свои особен-



ности. Его называют отгонным (В.А. Козьмин), горно-таежным отгонным (А.В. Головнев). Для оленеводства этого типа харак-терны такие признаки, как небольшой размер личного стада (до 100 голов), вертикальное кочевание при амплитуде в 300–500 км, летний выпас объединенных (до 300–400 голов) стад, использова-ние для окарауливания стада собак, транспортное применение оленей в зимний период, чем объясняется большая доля ездовых оленей в стаде [Козьмин 1986: 53–54; Головнев 1993: 86–87]. По мнению А.В. Головнёва, процесс формирования отгонного горно-таежного оленеводства завершился в XIX в. [Головнев 1993: 96–97].

Возможно, это произошло даже несколько позже. В.А. Козьмин, считавший, что северные манси не знали таежного оленеводства (см., например: [Козьмин 2003: 72]), все же неоднократно обращал внимание на присутствие в мансийском оленеводстве признаков, характерных именно для этой формы. Это специальные приспо-собления для замедления бега оленя, колокольчики, оленьи сараи. В одной из своих ранних работ он определял оленеводство север-ных манси как вариант таежного с отгонной вертикальной систе-мой выпаса, которая соответствует тундровой оленеводческой си-стеме [Козьмин 1981:18]. Позднее о зафиксированных в мансийском оленеводстве признаках таежного В.А. Козьмин писал: «Эти свиде-тельства не дают определенного представления о существовании навыков таежного оленеводства у манси. Скорее, все это — факты индивидуальных мотиваций конкретных людей. Но полностью ис-ключать влияние хантыйского оленеводства нельзя» [Козьмин 2003: 73]. Нужно заметить, что признаки таежного оленеводства у северных манси фиксировались целым рядом исследователей вплоть до последней четверти ХХ в.

Интересно, что и у некоторых информантов существовала опре-деленная точка зрения, касающаяся времени появления оленевод-ства у северных манси. В частности, ляпинские манси говорили автору настоящей статьи, что «олени появились после Ермака», оленеводство было принесено людьми Мось (одна из двух мансий-ских фратрий), которые пришли с запада, со стороны Урала [Федо-рова Е.Г. 1992: 26].



Прежде чем говорить об оленеводстве манси, следует рассмот-реть вопрос о том, какое же население обитало на территориях, связанных с этим видом деятельности.

Как установлено, территория, занимаемая предками манси в период от раннего железного века до развитого средневековья включительно, в своих северной и восточной частях не везде до-стигала тех районов, где позднее обитали вогулы (манси), зафик-сированные этнографическими источниками. Время продвиже-ния в эти районы, вероятно, соотносится в основном с периодом распада обско-угорских княжеств в процессе включения коренно-го населения Сибири в состав Российского государства. Началось это продвижение, скорее всего, под давлением тюркоязычного на-селения, для противостояния которому, вполне возможно, и соз-давались у обских угров те потестарные образования, которые по-лучили название княжеств. Существует мнение, что угорские княжества могли возникнуть еще в XII в. н.э. [Федорова Н.В. 1984: 20–21].

Северные манси занимают бассейн Северной Сосьвы и ее само-го крупного притока р. Ляпин, живут по Оби в нескольких селе-ниях на территории современных Белоярского и Октябрьского районов Ханты-Мансийского автономного округа (рис. 1), а также в верховьях рек Лозьвы и Пелыма (север Свердловской области). Это та группа, которая, среди аналогичных подразделений обских угров, по мнению всех исследователей, считается поздним образо-ванием. Как полагает венгерский исследователь П. Вереш [1978: 111; 1983: 555], около XIII в. манси появляются в бассейнах рек Се-верная Сосьва и Лозьва, где смешиваются с хантами, проживаю-щими там с усть-полуйского (железный век), а, возможно, с еще более раннего времени. К более позднему периоду относят процесс формирования северных манси отечественные ученые. Н.А. Ми-ненко определяет его рамки первой половиной XVIII в., считая, что он завершился за очень короткое время [Миненко 1975: 144–145]. З.П. Соколова предполагает, что начало процесса формиро-вания северных манси было вызвано расселением татар на юге края и христианизацией прикамского населения Стефаном Перм-ским (XIII–XIV вв.). Но основной приток мансийского населения



Рис. 1. Территория расселения северных и западных манси

на территорию, где складывались северные манси, пришелся на XVII–XVIII века. Завершение формирования этой этнографиче-ской группы приходится на конец XIX в. [Соколова 1982: 31; 1984: 32, 43].

Бассейн р. Северной Сосьвы с ее крупным притоком р. Ляпин — территория, за которой закрепилось название «югра», еще в XI в. известное восточным славянам как наименование населения, про-живавшего в Северном Приуралье. В течение XII в. Югра постепен-но включается в состав владений Великого Новгорода. С 1265 г. формально это новгородская волость, а с разгромом Новгорода Московией на Югорскую землю стало распространяться влияние



Московского княжества, которое с начала 1480-х годов все больше укрепляло там свои позиции.

На протяжении почти двух столетий югру связывали с обски-ми уграми, полагая, что первоначально это слово было наиме-нованием территории, а затем перешло на обитавшее там на-селение. Существовала и противоположная точка зрения: «югра» — этноним, перешедший на определенную территорию, бассейн Оби и Северной Сосьвы с Ляпином [Руденко СПФ АРАН. Д. 6. Л. 21].

Предполагалось, что сначала югорский ареал находился где-то в бассейне Камы, в основном между большой излучиной Волги и Уралом, затем он сдвинулся на восток и во второй половине XIV в. достиг Оби [Хайду 1985: 36]. В «Книге Большому Чертежу», составленной в 1627 г. на базе более ранних источников, городки по Сосьве и Ляпину также называются «Югра» [Книга Большому Чертежу 1950: 170].

В связи с тем, что этноним югра исчезает из письменных источ-ников в начале XVI в. [Бахрушин 1935: 4], получила распростране-ние точка зрения, согласно которой он был заменен на «вогул» и «остяк». В результате югру стали считать предками либо остяков, либо вогулов, либо и тех, и других одновременно, полагая, что по-явление двух этнонимов означало то, что русскими обские угры стали восприниматься как два обособленных народа [Хайду 1985: 33]. В стороне осталось предположение, что югра — это особый на-род угорского происхождения, наряду с остяками и вогулами [Дмитриев 1894: 24, 27]. К нему вернулись, насколько известно, лишь во второй половине 1990-х годов.

В документах, относящихся к рассматриваемому периоду, на территории Урала и Северо-Западной Сибири отмечено четыре на-звания, принадлежавших коренному населению: остяки, вогуличи (гогуличи, богуличи), югричи, самоядь. Они упоминаются, напри-мер, в грамоте 1572 г., согласно которой известным уральским зем-левладельцам и промышленникам Строгановым предоставляется определенная свобода действия по отношению к Сибирскому ханству, — «збирая охочих людей и остяков и вогулич, и югрич и са-моедь» [Миллер 1937: 339–340]. В грамоте, давшей Строгановым



право на земли по р. Тоболу (1574 г.), говорится: «А остяков, и во-гуличей, и югрич и жены их и дети от Сибирских, от ратных от прихода берегчи» [Шульц 1926: 26].

Таким образом, югричи выступают как самостоятельный народ. Возникает вопрос о правомерности соотнесения югры, фигуриру-ющей в документах до начала XVII в., только с остяками или вогу-лами более поздних источников, тем более что, если в одном ряду перечисляются, например, татары и остяки, для всех очевидно, что это разные народы (в данном случае речь не идет о тех ситуациях, когда, по мнению исследователей, дана неправильная привязка этнонима — в каждом конкретном случае это имеет свое объяс-нение).

Археологические материалы, сопоставленные с письменными источниками, позволили по-новому подойти к этому вопросу, а именно — предположить не угорское, а пермское происхождение югры (в связи с уже доказанным широким присутствием предков коми-зырян на территории летописной югры), во-первых, и счи-тать югру исчезнувшей как племенное объединение в результате походов Москвы второй половины XV в., во-вторых [Курлаев 1997: 109, 115].

Одно из последних упоминаний о Югорской земле, жителями которой были югричи, как установлено, относится к 1606 г., после чего термин «Югорская земля» сохраняется лишь в титуле русских царей [Бахрушин 1935: 4; Попов 1973: 148]. В данном случае важно не только то, что исчезло название территории как результат внед-рения новой административной системы, но и то, что перестало существовать вполне определенное этническое (?) образование, в XV–XVI веках привязываемое к вполне конкретным территори-ям — Северной Сосьве с ее притоком Сыгвой (Ляпин) [Бахрушин 1935: 3] и, судя по всему, чем-то отличавшееся от перечисленных в одном ряду с ним.

Пермскую принадлежность югры оспаривает В.В. Напольских [Напольских 1998: 349; 2005: 258]. По его мнению, югра представля-ет собой народ «неустановленной этноязыковой принадлежности, не относящийся ни к собственно обским уграм, ни к собственно ненцам, ни к пермянам» [Напольских 1998: 349].



Исчезновение югричей с исторической арены объясняется, следовательно, тем, что часть их была уничтожена, а оставшиеся, видимо, подверглись ассимиляции со стороны вогулов, остяков и, вероятно, самодийцев и коми-зырян. В то же время встает про-блема о соотношении угорского, пермского, самодийского а, воз-можно, и какого-то иного населения на территории Зауралья и Нижнего Приобья, частично также и Приуралья, в первой по-ловине II тыс. н.э. Если исходить из того, что югра занимала бас-сейн Ляпина, Северной Сосьвы, выходила на Обь, а другое насе-ление на этой территории в данный период в источниках не фигурирует, следует, видимо, предполагать, что до второй поло-вины XV в. остяков и вогулов здесь не было, хотя они и обитали где-то по соседству.

Сведения о московских походах на Ляпин говорят о том, что обитателями верховьев рек прилегающей к этой части Уральских гор территории были самоеды, занимавшиеся оленеводством.

Если ориентироваться на локализацию Югорской земли по до-кументам конца XVI в. [Бахрушин 1935: 67], то она соотносится с территорией Ляпинского княжества, распавшегося после восста-ния 1607 г. ляпинского князя Шатрова, выступившего в союзе с об-дорскими остяками против русских и потерпевшего поражение [Там же: 68].

Потомками ляпинского князя Лугуя (отца Шатрова) по одной из линий считаются куноватские князья Артанзиевы (Артанзеевы), добившиеся официального признания своего княжеского досто-инства со стороны русского правительства и сохранявшие свою власть даже в XIX в. [Бахрушин 1935: 68]. В данном случае важно то, что эта фамилия, зафиксированная в первой половине XVII в. и на территории Ляпинского княжества, указывает на самодийское происхождение ее носителей. В ненецком языке слово тэнз означа-ет «племя», «народ», возможно, оно служило и для обозначения фратрий [Долгих 1970: 58–60].

Также с тэнз образована распространенная и в наше время фа-милия Хатанзеев, встречающаяся в низовьях Печоры, среди кол-винских ненцев, в восточном Приуралье [Хомич 1976: 110] и на Ляпине. Происхождение этой фамилии связывается с европейски-



ми ненцами когда-то многочисленного тэнза Лэхэ (Лагей, Лохей, Логей, Лага, Лагай) (см., например, [Долгих 1970: 60]), обитавшего на Канинском полуострове и в Большеземельских тундрах, где его подразделения были известны и под названием «югорские само-еды» [Там же: 16].

Таким образом, население Ляпинского княжества могли во мно-гом составлять самодийцы, не говоря уже о том, что ими были за-няты приуральские и западно-сибирские тундры. Нельзя не отме-тить, что это княжество вообще тяготело к более западным территориям: в конце XVI в. ляпинский князь, в подчинении кото-рого находились городки по Ляпину, Северной Сосьве, а также в низовьях уже правого притока Оби — р. Куноват, платил ясак на р. Вымь [Миллер 1937: 267]. Это вполне объяснимо, если учесть, что эти земли оказались первыми в процессе освоения Сибири Новгородом и Москвой, уже в первой половине I тыс. н.э. их обита-тели должны были ощутить на себе воздействие восточно-славян-ской культуры.

В XVII в. территорией, где продолжался процесс формирова-ния северных манси, с большой долей уверенности можно счи-тать Ляпинскую волость. В Куноватской и Подгородной волостях преобладающим всегда было хантыйское население. Вместе с тем результаты анализа брачных связей за XVIII в. указывают на тес-ные контакты между населением Ляпинской и двух других воло-стей. Из общего числа межволостных браков по Ляпину 29 % при-ходится на Куноватскую волость, которая занимает в данном случае второе место после Сосьвинской, и 16,4 % — на Подгород-ную (3 место) [Соколова 1990: 96, табл. I]. Кроме того, в процессе освоения промысловых угодий отдельные мансийские семьи пе-реселялись за пределы Ляпинской волости, в том числе и на тер-риторию Куноватской и Подгородной. Но это явление нельзя на-звать массовым, т.к. сформированная царской администрацией система учета плательщиков ясака привязывала в определенной степени коренное население к тем территориям, на которых оно оказалось к моменту включения его в состав Российского госу-дарства. Для переселения из волости в волость требовалось раз-решение.



Таким образом, во-первых, достаточно четко определяется территория формирования северных манси, во-вторых, если го-ворить о внутриугорских контактах, то основная роль здесь отво-дится обитателям Ляпинской и Сосьвинской волостей, в-третьих, можно думать, что с первой четверти XVII в., процесс взаимодей-ствия оказавшихся на Сосьве и Ляпине вогулов с остяками и са-моедами происходил внутри волостей — Ляпинской, Сосьвин-ской и Подгородной. Кроме того, можно полагать, что в это время еще не исчезло окончательно то население, которое именовалось югрой.

Северные манси в прошлом были известны под названием «остяки». Тем не менее еще Г.Ф.Миллер, ориентируясь на язык коренного населения Северной Сосьвы и Ляпина, называл его во-гулами, т.е. манси [Миллер 1999: 278]. Позднее об этом писали практически все исследователи, в чьих работах так или иначе рас-сматривалось население обозначенной территории. Но название «вогулы» за уграми бассейна Северной Сосьвы и Ляпина офици-ально закрепленным можно считать после первой переписи насе-ления Российской империи 1897 г., хотя этноним «остяки» оставал-ся в употреб лении в течение разного времени у различных территориальных групп. Нельзя не отметить, что в представлении тех манси, среди которых автором этой статьи собирался материал в 1970–1980-е годы и которые не были знакомы со специальной ли-тературой, название «вогулы» имело более негативный оттенок, чем название «остяки». Кроме того, ни один информант в таких случаях на вопрос, кто такие вогулы и где они живут или жили, не смог дать четкого ответа. Как правило, местами их обитания назывались те территории, где самим информантам бывать не при-ходилось.

Название «остяки» распространялось и на манси верховьев Лозьвы и Пелыма. В частности, еще по переписи 1926 г. в Ивдель-ском районе Тагильского округа, в который входила эта терри-тория, числилось 98 остяков и 13 вогулов [Статистический спра-вочник Тагильского округа 1929: 47]. Но, судя по имеющимся материалам, в первую очередь лингвистическим, собранным здесь в этот период В.Н. Чернецовым [Источники 1987: 20–29], речь



идет именно о манси, хотя сам В.Н. Чернецов называет их остяка-ми. В конце 1980-х годов верхнелозьвинские и верхнепелымские манси также утверждали, что в прошлом их называли остяками. Но, в отличие от сосьвинско-ляпинской группы, они давали бо-лее опре деленную территориальную привязку вогулов — среднее течение Лозьвы и Сосьвы (Уральской) [Федорова Е.Г. АМАЭ. № 1555: 26]. Тем не менее все северные манси имеют общее само-название манси.

Внутри северных манси выделяются группировки, объединен-ные, наряду с другими признаками, общим самоназванием. Оно включает в себя наименование реки или части ее течения и слово «народ» — махум: тагт махум — сосьвинские манси, лосум ма-хум — лозьвинские манси, сакв махум — ляпинские манси, ас ма-хум — обские манси. Верхнепелымские манси известны современ-ным представителям того же народа под названием полум махум. Их можно объединить в одну группу с верхнелозьвинскими, а к группе ас махум относятся еще и манси низовьев Северной Сосьвы. Все перечисленные группы, по принятой в угроведческой литературе классификации, являются территориальными. Внутри них выявляются еще более мелкие подразделения, в частности, ат пауль махум — «одной деревни люди».

Приведенные здесь наименования территориальных групп яв-ляются не только самоназваниями, но и названиями, которые ис-пользуются манси для определения территориальной принадлеж-ности представителей своего народа. Кроме них существуют прозвища. Например, для манси низовьев Северной Сосьвы из-вестно прозвище калям («чайки»), девушек с Ляпина, вышедших замуж в верховья Северной Сосьвы, называли сорт аги («щучьи девушки») [Федорова Е.Г. АМАЭ. № 1733: 72]. В таких прозвищах присутствует ссылка на духов-покровителей указанных мест, зоо-морфные образы которых отражены в орнаменте, маркировавшем данные подразделения. Кроме того, в прозвищах заложена инфор-мация о специфике культуры их носителей. В частности, хорошо было известно, что те же «щучьи девушки» должны были со блюдать ряд запретов, связанных с обработкой и употреблением в пищу щуки.



Все исследователи, занимавшиеся изучением мансийского язы-ка, объединяют языки манси перечисленных групп, за исключени-ем верхнепелымской, в одну группу диалектов — северную. Н. Абрамов, выделяя в остяцком языке в Березовском крае четыре группы, обозначал сосьвинско-ляпинскую как Югорскую и отме-чал, что в ней «самая большая часть слов вогульских, потому что вогулы с издавна смешались с здешними ляпинскими остяками и известны стали под именем сих последних» [Абрамов 1857: 332].

По Б. Мункачи, северная группа диалектов распространялась по рекам Сосьве, Ляпину, Верхней Лозьве [Чернецов 1937: 165]. А. Каннисто включал в северную группу языки манси Северной Сосьвы, Конды, Пелымки, Вагильска, Лозьвы [Kannisto 1913–1918: 16–17]. В.Н. Чернецов выделял в сосьвинском диалекте верхнесось-винский, ляпинский, сосьвинский и обской говоры, а верхнелозь-винский считал отдельным диалектом, близким к сосьвинскому [Чернецов 1937: 165]. С этой точкой зрения согласились А.Н. Ба-ландин и М.П. Вахрушева [1957: 6] (хотя А.Н. Баландин сосьвин-ский говор делил на два: средне- и нижнесосьвинский [Баландин 1959: 3–4]), К. Редеи [1970: 78], З.П. Соколова [1975: 193–194] и дру-гие исследователи. Е.И. Ромбандеева, опираясь на материалы середины ХХ в., конкретизировала состав северной диалектной группы. Она включила в нее следующие говоры: верхнелозьвин-ский (верховья Лозьвы — дер. Суеват, охотничьи юрты, чумы); верхнесосьвинский (селения Усть-Манья, Яны-пауль, Хулимсунт, Менкья, Сангитур, Нильдино, Няксимволь); среднесосьвинский (селения Кимкьясуй, Патрасуй, Куги, Сартынья, Сосьва); нижне-сосьвинский (Тоболдино, Алтатумп, Анеево, Игрим, Люлюкары, Ванзетур, Резимово, Малеевка); усть-сосьвинский или обский (На-рыкары, Проточные, Вежакары); сыгвинский (Щекурья, Саранпа-уль, Хангла, Пулак, Хошлог, Хурумпауль, Ломбовож) [Ромбандеева 1973: 6]. В целом определяемые лингвистами диалекты и говоры соотносятся с основными территориальными группами, выявляю-щимися по самоназванию.

Интересно заметить, что с точки зрения современных обских манси, главный язык — хантыйский, а мансийский — «побоч-ный». «Когда земля установилась, все боги говорили на хантый-



ском языке, с животными нужно говорить по-хантыйски. Манси, жившие на Оби, знали хантыйский язык, ханты же по-мансийски говорили редко» [Федорова Е.Г. АМАЭ. № 1614: 60]. Здесь можно видеть отражение миграционных процессов, а именно проникно-вение незначительных по численности группировок манси на хантыйскую территорию, где они и обосновались, как предпола-гают исследователи (В.Г. Бабаков, З.П. Соколова и др.), и стали считать отдельные ее фрагменты «своим местом». Не исключено, что в данном случае присутствует указание и на ситуацию, харак-терную для каких-то очень ранних периодов этнической истории обских угров, когда началось дробление обско-угорской лингви-стической общности.

Наиболее ранние данные о численности предков современных северных манси относятся к началу XVII в. Цифры разнятся в за-висимости от того, какой коэффициент применялся при определе-нии численности населения. Так, З.П. Соколова, используя коэф-фициент 3,2, получает численность северных манси (Ляпинская, Сосьвинская, Подгородная волости) на 1629 г. в 1498 чел. [Соколо-ва 1982: 28, табл. 5]. Е.А. Пивнева берет коэффициент 4 и определя-ет на начало XVII в. численность вогулов Сосьвинской и Ляпин-ской волостей в 1888 чел. [Пивнева 1999: 26, табл. 1 д]. Если же сюда добавить население Подгородной волости (нижнее течение Север-ной Сосьвы, р. Вогулка, район Оби около устья Северной Сосьвы, т.е. той территории, на которой обитают нижнесосьвинская и об-ская группы манси) — 60 ясачных людей [Буцинский 2003: 18], то численность населения, которое можно считать мансийским, воз-растает до 2128 чел. Это цифра, близкая к современной (имеется в виду население сельской местности).

Определение численности населения осложняется еще и тем, что в разных источниках различаются базовые цифры, отражаю-щие число ясачных душ. Все же, по имеющимся приблизительным данным можно сказать, что к концу XVII в. численность остяков (манси) трех названных волостей заметно увеличилась, в начале XVIII в. она несколько упала, а к его концу снова увеличилась [Соколова 1982: 28, табл. 5; Пивнева 1999: 26, табл. 1 д]. Колебания численности имели место и на протяжении XIX в. (табл. 1).



Таблица 1

Динамика численности манси Березовского округа

Тобольской губернии конца XVIII — XIX в.

Численностьнаселения

1763 1816 18291838–1839

1843–1851

1853 1897

мужчинженщин

1201–

13641267

13651106

13641189

12771056

13481179

13471245

Итого 1201 2631 2471 2553 2333 2527 2597

[по: Мурзина 1953: 221].

Данные по численности манси отдельных волостей за этот же период приводит Е.П. Мартынова (табл. 2).

Таблица 2

Динамика численности северных манси в конце XVIII — XIX в.

Волости 1795 1816 1859 1897

Сосьвинская 838 1098 995 1098

Ляпинская 1458 1533 1249 1086

Итого: 2296 2633 2244 2184

[по: Мартынова 1994: 193].

На начало 1903 г. по Сосьве и Ляпину числилось 1727 вогулов (895 мужчин и 832 женщины), а по Оби — 593 (288 мужчин и 305 женщин) [Дунин-Горкавич 1996: 260]. Данные о численности северных манси в разных источниках 1920-х годов разнятся по причине того, что в это время сосьвинско-ляпинские манси по-прежнему назывались остяками. В частности, при проведении переписи населения 1920 г. по Уральской области в Тобольском округе, в состав которого тогда входил Березовский уезд, вогулы не значатся [СПФ АРАН. Ф. 135. Оп. 2. Д. 473. Л. 1]. Даже в 1926 г. в документах местного значения манси Березовского района вхо-дят в число остяков. Так, в «Сведениях о количестве населения Бе-резовского, Кондинского, Обдорского, Самаровского, Сургутского, Уватского районов Тобольского округа Уральской области на 1 ок-тября 1926 г.» вогулы на территории Березовского района не фигу-рируют [Судьбы... 1994: 118].



Но именно здесь они появляются в итоговых документах пере-писи населения 1926 г. По Березовскому району их значится 3346 человек [Чернецов 1937: 164]. Таким образом, за 20 лет, с на-чала ХХ в., их численность выросла на 1000 чел.

Естественно, эта цифра вызывает сомнение, тем более что тер-ритория Березовского уезда с 1918 г. уменьшилась. Можно предпо-ложить, что ко времени проведения переписи 1926–1927 гг. населе-ние бассейна Северной Сосьвы более четко осознавало свою этническую принадлежность, чем в предшествовавшие периоды. Кроме того, в переписи участвовали хорошо подготовленные люди. В частности, в это время на Северной Сосьве находился В.Н. Чер-нецов. Несмотря на то что это был начальный период его научной деятельности, он уже по языковому признаку мог отличить остя-ков от вогулов.

Западные манси, которым, как было сказано выше, также было известно оленеводство, вместе с южной группой этого народа были известны русским преимущественно под названием «во-гулы». Они населяли крайне западные районы мансийского ареа-ла: западные и восточные склоны Урала, лесное Зауралье (рис. 1). Это бассейны Вишеры с ее крупным притоком р. Колвой и дру-гих левых притоков Камы, впадающих в нее уже ниже по тече-нию — Косьвы, Чусовой, Сылвы, по рекам Пелым, Средняя и Нижняя Лозьва с Ницей и Тагилом, Южная Сосьва с Лялей [Со-колова 1982: 17, 19]. Предполагается, что к этой же группе относи-лись манси, жившие когда-то по Печоре и Вычегде [Там же: 17]. Южная граница западно-мансийского ареала проходила по р. Пышме [История Урала 1976: 36]. По современному админи-стративному делению это практически вся Свердловская область, а также вся примыкающая к ней на западе часть Пермской об-ласти. Именно эти земли представляются исконно мансийскими, в отличие от бассейнов рек Конды и Северной Сосьвы с Ляпином, где позднее формировались этнографические группы манси, на-зываемые, по принятой сейчас классификации, восточными и се-верными.

Первое упоминание о вогулах, насколько известно, относится к концу XIV в. Оно содержится в составленном Епифанием Пре-



мудрым Житии Стефана, поставленного в начале 1380-х годов епис копом в Пермь и крестившего обитателей Пермской земли. На страницах, где дается ее географическая характеристика, гово-рится: «А се имена местом, и странам, и землям, и иноязычником, живущим вокруг около Перми: двиняне, устьюжане, вилежане, вы-чегжане, пинежане, южане, сырьяне, гаиане, вятчане, лопь, корела, югра, печера, вогуличи, самоедь, пертасы, пермь великая, глаголемая чюсовая» [Житие 1995: 64].

В западной части обозначенного ареала по отношению к манси встречалось и название «остяки», в частности, в районе р. Чусовой, наличие которого здесь, как и в ряде других мест, иногда служило основанием для предположения о проживании на этих территори-ях хантов. В действительности ситуация не была такой однознач-ной. На некоторых территориях, например в Приуралье, ханты ни-когда не жили [Чернецов АМАЭ. № 294: 7].

Нужно заметить, что самоназвание манси использовали не только те группы, которых русские именовали вогулами, но и жив-шие в этой части обско-угорского ареала остяки. Названия терри-ториальных групп складывались, как и у северных манси, из двух компонентов: названия реки и слова «народ, люди» (например, лосум махум — лозьвинские манси, полум махум — пелымские манси).

По принятой в настоящее время лингвистической классифика-ции в составе западной диалектной группы мансийского языка вы-деляются пелымский, вагильский, среднелозьвинский и нижне-лозьвинский диалекты, а по отношению к XVIII в. еще и кунгурский, верхотурский, чердынский (включавший в себя усть-улский или вишерский) диалекты [Чернецов 1937: 165; Kálmán 1976: 10]. По мнению некоторых лингвистов, язык вагильских манси распадался на два диалекта: северовагильский и южновагильский [Rédei 1970: 188]. В прошлом западных манси отличала, по-видимому, еще большая языковая раздробленность: почти в каждой деревне был свой говор [Kálmán 1976: 10].

Отражением этой сложной картины, за которой стоят этноисто-рические процессы, является то, что на ранних этапах изучения мансийского языка западные диалекты рассматривались в сочета-



нии с другими. Так, венгерский исследователь Б. Мункачи объеди-нял в одну группу (южную) исчезавшие во второй половине XIX в. среднелозьвинский, нижнелозьвинский, пелымский (по Пелыму и Вагилу), кондинский, тавдинский диалекты и противопоставлял ее северной, включавшей в себя язык манси верховьев Лозьвы, Се-верной Сосьвы с притоками и Оби [Munkácsi 1890: 321 (цит. по: [Баландин 1939: 9)]. Финский ученый А. Алквист писал, что много общего имеется между лозьвинским и кондинским диалектами [Ahlquist 1859: 30]. Другой финский исследователь, А. Каннисто, в некоторых своих работах тоже объединял диалекты западных и восточных манси в северную группу, но противопоставлял им южную — севернее среднего течения р. Тавды [Kannisto 1913–1918: 16–17; 1919]. Обитавших здесь манси у современных лингвистов принято называть южными.

А. Каннисто включал в одну подгруппу диалекты по Тавде, Сосьве (Южной или Уральской), Пелыму, отличая их от верхнечу-совского, чусовского и вишерского диалектов. К.Ф. Карьялайнен, хорошо известный по своей работе о религиозных представлениях обских угров, опираясь на особенности языка и культуры вогулов, различал у них три культурные области: 1) западную; 2) кондин-скую; 3) северную [Карьялайнен 1994: 16].

Таким образом, первоначально существовала тенденция к объ-единению по языковым признакам западных, по современной классификации, манси с южными или восточными (кондинскими), либо с теми и другими. О близости пелымского, тавдинского и кон-динского диалектов позднее говорил также В.Н. Чернецов, отме-чавший большую обособленность северных диалектов [Чернецов 1953: 221]. Окончательно выделение западных, южных и восточ-ных диалектов в самостоятельные диалектные группы оформилось к концу 1930-х годов.

Слабая изученность западных, как и других групп манси, за исключением, как уже говорилось, северных, не дает возможно-сти выявить особенности культуры территориальных групп, а их, судя по количеству диалектов и говоров у западных манси, могло быть больше, чем у других этнографических групп этого народа. То же можно сказать и относительно культуры южных, по совре-



менной классификации, манси, непосредственно соседствовав-ших с западными.

Об условности отнесения манси бассейнов тех или иных рек к западной и южной группам в свое время писала З.П. Соколова [1982: 16, 19], что так же, как и языковые данные, может указывать на определенную монолитность коренного населения западной части мансийского ареала. Об этом же свидетельствует то, что по отношению к этим группам, как уже отмечалось, русские употреб-ляли название «вогулы».

Можно думать, что эта монолитность была обусловлена тем, что большинство из перечисленных выше групп манси входило в состав так называемого Пелымского государства, что задавало, хотя, возможно, и на короткие периоды, общую для всех групп направленность этнических и социальных процессов. Вместе с тем до объединения в его рамках эти группы, видимо, имели определенные различия в языке и культуре, не исчезнувшие за время его существования и сохранившиеся позднее. Эти два обстоятельства — единообразие этнических процессов и уже имевшиеся языковые и культурные особенности — и позволили позднее исследователям, с одной стороны, объединять запад-ных и южных манси, присоединяя к ним восточных, также когда-то входивших в состав Пелымского государства, с другой — говорить о наличии множества различающихся между собой групп.

В разные периоды своего существования Пелымское государ-ство включало в себя различные территориально-племенные под-разделения вогулов, объединявшиеся для борьбы с внешним вра-гом. Помимо собственно Пелымского княжества в качестве удела в состав Пелымского государства входили Конда, Табары, а также часть течения р. Тавды до Табар [Бахрушин 1935: 76]. При набегах на Пермь с его стороны могло участвовать значительное число вои-нов. В частности, в 1581 г. — 700 чел. [Там же].

Податное население Пелымского государства было поделено на «сотни» и несло повинности (служба в ополчении, уплата податей) в пользу местных князей и знати. Часть населения, видимо, плати-ла им ясак (пушниной). Предположительно, князья имели и торго-



вую монополию. Есть данные о существовании в Пелымском госу-дарстве рабства [Кондинский край 2006: 14–15].

Из-за смешанного состава населения Пелымского княжества вопрос о численности обитавших на его территории манси по от-ношению к XVI–XVII векам и даже более позднему времени вряд ли можно считать решенным.

По мере проникновения на восток русские строили остроги и городки. После того как ими был построен г. Пелым, в конце XVI в. к Пелымскому уезду были приписаны все вогульские волос-ти по Тавде, Пелыму, Сосьве и Лозьве, а также вогульские волости Большая и Малая Конда, располагавшиеся в верховьях Конды [Миллер 1999: 277].

Территории, на которых обитали вогулы, постепенно попадали в сферу интересов Строгановых. В 1558 г. ими была получена жало-ванная грамота на земли по Каме от Соли Камской до устья р. Чусо-вой, в 1568 г. — жалованная грамота на владение землями по Чусо-вой, а в 1574 г. (см. выше) — на места по р. Тоболу в Сибири [Миллер 1999: 206]. Строгановы получили возможность полностью исполь-зовать эти земли, но должны были защищать ясачных вогулов от нападений татар и подчинить иртышских татар русскому государ-ству [Там же: 207], что в результате вылилось в походы Ермака.

В процессе развития русских городов не могли не затрагиваться интересы коренного населения. Прежде всего это было связано с сельскохозяйственным освоением новых земель, при котором го-рода были своего рода точкой отправления для пришлого населе-ния. Возможности земледелия для русских были ограничены в силу специфики природно-климатических условий: северная граница русского земледелия в XVII в. проходила по р. Тавде [Громыко 1965: 43]. Официально русским переселенцам было запрещено занимать земли коренного населения, если это нарушало его интересы [Пре-ображенский 1972: 169], тем не менее южные районы обско-угор-ского ареала оказались занятыми пришлым крестьянским населе-нием. Вогулы под давлением пришельцев вынуждены были мигрировать, либо, оставаясь на своих местах, подвергались влия-нию иноэтнической культуры, что привело к их аккультурации и полной или частичной ассимиляции.



Чердынские (вишерские) вогулы на рубеже XVI–XVII веков вхо-дили в состав образованного в 1598 г. Верхотурского уезда, который в это время занимал территорию от верховьев р. Уфы до истоков Пе-чоры и от бассейна Камы до бассейна Иртыша (вдоль Урала). Но в 1607 г. они снова были приписаны к Чердынскому уезду [Долгих 1960: 26]. В XVII в. западные манси входили в состав Чердынского уезда Пермской губернии и Верхотурского и Пелымского уездов То-больской губернии [Соколова 1982: 17]. Верхотурский уезд, в част-ности, включал в себя территории от устья р. Тагил по верхнему течению Туры с притоками, по рекам Лозьве, Сосьве, Ляле, Лобве, верховьям Косьвы, Уфы и Чусовой. В первой четверти XVII в. в него входило 12 волостей, 10 из которых были вогульскими (Туринская, Верх-Туринская, подгородная Лялинская, вторая Лялинская, Мул-гайская, Сосьвинская, Лозьвинская, Косьвинская, две Чусовских). Еще две волости были населены татарами. В уезде также фиксиро-вался остяцкий юрт Невье. В 1626 г. в Верхотурском уезде числилось 30 юрт, в которых проживало 296 ясачных людей: из них 228 вогулов [Буцинский 2003: 14–15]. Численность западных манси в целом по-степенно уменьшалась. Так, в начале XVII в. их было 1784 чел., а к концу XIX в. осталось всего 777 чел. [Соколова 1982: 14, табл. 1].

Одно из свидетельств о вогулах, относящееся ко второй полови-не XVII в., характеризует их как живших около Урала охотников, не знавших земледелия, но умевших строить плетенные из ветвей юрты с дымовыми трубами (под которыми, видимо, нужно пони-мать чувалы. — Е.Ф.). Важно отметить, что ближайшими соседями вогулов обозначены татары, которые занимали территорию до То-больска [Алексеев 1936: 28–30].

В XVIII в. граница между чердынскими и кочующими в ведом-стве г.Березова югринскими вогулами (т.е. северными манси. — Е.Ф.) пролегала по верховьям Лозьвы и правым притокам Пелыма. Югринскими (югорскими) называли группу вогулов, доходивших до верховьев р. Усы [Любарских 1792: 59], по всей вероятности, только летом, поскольку в зимний период жить на Полярном Урале невозможно.

Продвижение вишерских вогулов в верховья Лозьвы происходи-ло на протяжении XVIII–XIX веков. В 1788 г. на Вишере фиксирова-



лось семь вогульских юрт, на Лозьве же их было более 20, а в 1872 г. на Вишере осталось всего три вогульских семьи. Остальные (д. Усть-Улс, Кленовская, население по дороге из Екатеринбурга в Пермь) уже обрусели или переселились на восток [Малиев 1872: 13].

В конце 1830-х годов оседлые вогулы — 795 мужчин и 833 жен-щины — жили в Туринском округе Тобольской губернии. Кочевых вогулов в том же округе было 905 мужчин и 858 женщин. Они за-нимали территорию по Сосьве, Лозьве, Пелыму и притокам этих рек [Гагемейстер 1854: 27].

Не исключено, что продвижение вогулов к северу по западным склонам Урала происходило довольно поздно, уже после присоеди-нения их к Российскому государству. Возможно, существовали какие-то споры из-за территорий, для разрешения которых требо-валось вмешательство верховной власти. Так, известно, что еще Бо-рис Годунов удовлетворил просьбу вогулов от 1598 г. об их утверж-дении на землях в верховьях Косьвы [Акты исторические 1841: 26].

Формирующийся образ жизни оленеводческого населения Се-верного Урала обусловил его мобильность. Оленеводам требова-лись закрепленные за отдельными семьями пастбища. Возможно, это было причиной того, что в конце XVIII в. с Северного Урала вернулись на свои исконные земли выходцы с верховьев Северной Сосьвы, которые, насколько можно судить по имеющимся источ-никам, первыми освоили верховья Лозьвы. Вместо них сюда при-шли чердынские вогулы. Их права на земли были закреплены осо-бой грамотой Екатерины II [Малиев 1872: 13].

В XIX в. кочующие вогулы Верхней Лозьвы не фиксировались южнее дер. Першино (сохранившийся до настоящего времени на-селенный пункт, расположенный недалеко от г. Ивдель). Числен-ность населения в этих юртах на 1869 г. составляла 87 чел. У исто-ков Лозьвы, ближе к Уралу, располагались юрты Бахтияровы, дальше по Лозьве, на участке между устьем р. Вижай и устьем р. То-шемки — юрты Коврижкины, еще ниже по течению Лозьвы — юрты Елесины, Укладовы, Шеины, Юркины [Малиев 1872: 12]. По сведениям из документа «Метрическая книга, данная из Верхотур-ского Духовного Правления Верхотурского уезда, Всеволодоблаго-датского завода во Всеволожскую церковь» (Пермская Духовная



консистория), в последней четверти XIX в. в Коврижкиных юртах числились еще вогулы Елесины, а в Шеиных — Укладовы и Анямо-вы [Федорова Е.Г. АМАЭ. № 1555: 15].

Судя по немногим имеющимся публикациям по некоторым подразделениям западных манси, относящимся к последним деся-тилетиям XIX в., эти группы, несмотря на тесное и длительное вза-имодействие с инокультурным населением, сохраняли культурную специфику еще в последней четверти XIX в. С языком дело обстоя-ло не так уж однозначно. В частности, И.Н. Глушков отмечал, что лозьвинские манси говорят исключительно на родном языке, по-русски кое-как могут объясняться лишь некоторые мужчины [Глушков 1900: 16]. Довольно любопытное замечание по поводу за-падных манси сделал Н. Малиев: по-русски говорят старые вогулы, молодые же, а также женщины и дети, понимают только отдельные фразы [Малиев 1872: 8]. Можно думать, что его наблюдение отно-сится к тому времени, когда контакты манси и русских были более слабыми, чем в предшествовавший период.

Из перечисленных выше фамилий Бахтияровы, Укладовы, Еле-сины, а также переселившиеся в верховья Северной Сосьвы Сам-пильталовы (Самбиндаловы), которые вели свое происхождение от одного предка с Елесиными, являются выходцами с р. Вишеры. Предки современных Самбиндаловых вер нулись в Свердловскую область после начала коллективизации. Таким образом, в верхо-вьях Лозьвы и Пелыма постоянно шло смешение двух угорских групп: переселенцев с верховьев Вишеры и с верховьев Северной Сосьвы. По данным, полученным на протяжении ХХ в., эта группа признавала за собой название «остяки» [Источники… 1987: 20 и др.; Федорова Е.Г. АМАЭ. № 1555: 26]. В се редине 1920-х годов в Ивдельском районе числилось 13 вогулов и 98 остяков [Статисти-ческий справочник 1929: табл. 9].

Смена этнической принадлежности вогулами по обе стороны Урала была обусловлена притоком больших масс иноэтнического населения на угорские территории, пригодные для земледелия и скотоводства. Пришельцы оказывали большое влияние на язык и культуру коренных жителей, занимавшихся теми же видами хо-зяйственной деятельности.



Вышесказанное относится к тем группам манси, с которыми, по этнографическим источникам, можно связывать мансийское оле-неводство.

Расселившиеся по западному и восточному склонам Урала и За-уралью группы манси оказались в разных природно-климатиче-ских условиях, что и явилось причиной формирования особенно-стей, в первую очередь, культуры территориальных групп. На юге было возможно земледелие, на севере наиболее выгодным заняти-ем стало оленеводство, хотя оно фиксировалось даже у вогулов, живших по рекам Тагилу и Туре, причем олени фигурировали там как ездовые животные [Козьмин 1980: 167].

Естественно, при решении проблем культурогенеза исследова-тели пытаются выявить истоки и пути формирования элементов и явлений этнической культуры. В ряде случаев, когда речь идет о прямых заимствованиях, решение этой проблемы упрощается, если этнос-донор очевиден, даже при условии, что заимствование произошло достаточно давно.

В связи с рассматривающимися здесь вопросами, относящимися к тому мансийскому оленеводству, которое можно охарактеризовать по этнографическим материалам, важно определить, под воздей-ствием какого инокультурного населения могло возникнуть и транс-формироваться это занятие и связанные с ним элементы культуры. Судя по имеющимся источникам, здесь может идти речь о ненцах и коми. Есть еще одна версия: манси заимствовали оленеводство от северных хантов, с которыми также непосредственно контактирова-ли в левобережной части низовьев Оби. Последнее вполне согласу-ется с точкой зрения, согласно которой северная группа манси сфор-мировалась очень поздно, вытеснив с Северной Сосьвы и Ляпина обитавших там хантов, уже знавших к тому времени оленеводство.

Если считать, что манси заимствовали оленеводство от само-дийцев, то следует определить, о какой конкретно группе ненцев в данном случае может идти речь. Насколько можно судить, олене-водство северных манси, с учетом вышесказанного об этнической истории этой группы, связывается с так называемыми войкарски-ми самоедами (тундровыми), которые, входя в состав Обдорской волости, кочевали в пределах Куноватской и Ляпинской волостей



Березовского уезда, где преобладающим населением были ханты и манси [Васильев 1979: 86]. В архивных материалах за 1695 г. родо-вой состав этой группы не нашел отражения, при этом численность ляпинской самояди определялась в 76 чел. обоего пола [Там же: 88]. И в составе данной группы присутствовали роды Хэтанзи (Хатан-зей) и Яптик, Яптики, Япти. Последние объединялись с родами Саби (Сабе) и Сопли [Там же: 86]. Если фамилия Хатанзеев, по крайней мере по источникам ХХ в., связывается с ненцами, то сре-ди Яптиных присутствуют и манси.

Нужно заметить, что род Хэтанзи наряду с родами Тысыя (Ты-сына) и Лэхэ не входил в состав постоянного ясачного населения Обдорской волости. Это были Большеземельские, т.е. европейские ненцы [Васильев 1979: 87]. Хэтанзи — это название основного рода европейских лесных ненцев, встречающееся в документах XVII в., которое переводится как «паук светлой окраски с длинными нога-ми» [Хомич 1976: 110]. Ненецкое происхождение имеет и мансий-ская фамилия Немдазин, известная со второй половины XVIII в. [Васильев 1979: 96].

Анализируя имеющиеся по фамильному и численному составу ненцев материалы, В.И. Васильев поставил под сомнение предпо-ложение Б.О. Долгих о том, что войкарские ненцы Березовского уезда и европейские лесные ненцы Пустозерского уезда Архангель-ской губернии представляли собой одну этнографическую группу лесных самодийцев, которая была разделена только по месту упла-ты ясака и административной принадлежности, а также мнение Н.А. Миненко о том, что основная масса ляпинских и куноватских ненцев сформировалась из европейских переселенцев [Васильев 1979: 98]. Он считал, что, ляпинские и куноватские самоеды, скорее всего, «осколок этнической общности, возникшей на восточных склонах Урала в процессе продвижения предков ненцев на север Сибири» [Там же]. Эта точка зрения основана на гипотезе о южном происхождении самодийцев, которая в последние десятилетия все больше подвергается сомнению.

Но здесь нельзя не отметить такой момент: на обозначенной территории, вполне возможно, самодийцы, наверное, оленеводы, предшествовали уграм.



Обобщая сказанное, следует подчеркнуть, что, в первую оче-редь, для прояснения вопроса о происхождении мансийского оле-неводства, нужно понять, что же представляли собой ляпинские ненцы. Эту группу до сих пор крайне сложно назвать изученной. Пожалуй, здесь уместно привести мнение информантов, которые на вопрос, почему ненки, вышедшие замуж за коми, носят зырян-скую одежду, отвечали: Ненцы пришли сюда вместе с коми, они даже своего языка не знают [ПМА 2014].

С ненцами манси-оленеводов объединяли такие характеристи-ки, как использование для окарауливания стада собак, упряжек, на которых пастухи объезжали стадо, частая смена пастбищ. Кроме того, среди манси распространились нарты так называемого само-дийского типа (косокопыльные), чум, который по-мансийски на-зывается ëрн кол (‘ненецкий дом’), меховые сумки, некоторые блю-да, не характерные для охотников и рыболовов, а также одежда из оленьего меха. Причем особенно заметное влияние было оказано на мужскую одежду. Широкое распространение как одежда, наи-более приспособленная для нового вида деятельности, а также для поездок на большие расстояния, получила малица (рис. 2), заим-ствованная вместе с термином (см.: [Федорова Е.Г. 1994: 122–129; 1995: 123–128; Козьмин 2003: 209–219]). С женской верхней плече-вой одеждой ситуация иная: изменился материал для ее зимнего варианта (рис. 3) и способ украшения.

Большое влияние на развитие оленеводства оказали коми-зы-ряне, у которых оно носило товарный характер: выделка и продажа замши.

Считается, что коми заимствовали оленеводство у европейских ненцев. Начало этого процесса приходится на середину XVII в. Причем первоначально коми отдавали своих оленей на выпас нен-цам, затем стали выходить в тундру сами [Жеребцов 1982: 162]. За довольно короткий срок коми усовершенствовали систему вы-паса оленей: ввели регулярное круглосуточное окарауливание ста-да. Эта система стала основной в восточно-европейских тундрах, она распространилась и на ненецкое оленеводство [Там же: 166].

Особенно важным в связи с вопросом о заимствовании олене-водства северными манси представляется такая черта оленеводче-



Рис. 2. Манси в малицах. Север Свердловской области. 1987 г. Фото автора

ской культуры коми, как оседлость так называемого ижемского типа, когда семьи оленеводов жили в постоянных поселениях в срубных домах, а со стадами кочевали только пастухи [Жеребцов 1982: 167].

К концу XIX в. район, освоенный коми-зырянами, начинался от Урала и кончался за р. Надым. Большая часть коми, спустившись со своими стадами в сентябре-октябре с Урала, оставалась между реками Ляпин и Сыня. При этом они постоянно контактировали с приуральскими зырянами. В верховьях Ляпина и верховьях Се-верной Сосьвы начинались так называемые Сибиряковские доро-ги, связывавшие азиатскую и европейскую части России. По пер-вой из них в с. Ижму перевозились различные товары, в том числе, продукция оленеводства. Ее обслуживанием занимались кочую-щие зыряне [Дунин-Горкавич 1995: 120–122].


Рис. 3. Женщина в шубе из оленьего меха.

Верховья р. Лозьвы. 1908 г. Фото И. К. Зеленова



Проникновения коми в Северо-Западную Сибирь начались еще во времена походов Новгорода и Москвы. Но тогда они еще не за-нимались оленеводством. Оленеводы коми расселяются там с сере-дины — второй половины XIX в. В конце XIX в. в верховьях Ляпина было около 20 зырянских семей, которые владели 20 000–30 000 оле-ней [Дунин-Горкавич 1995: 122; Козьмин 2003: 85].

Около 1850 г. в верховьях Ляпина как стационарное поселение возникает деревня Саранпауль (в переводе с мансийского — «зы-рянская деревня»), ставшая основным транзитным пунктом между низовьями Оби и с. Ижма, в котором проводилась обработка оле-ньих шкур [Дунин-Горкавич 1995: 123–124; Козьмин 2003: 85].

Проникновение коми за Урал вызывало негативную реакцию со стороны коренного населения. Оно было недовольно тем, что коми торговали спиртными напитками, охотились на чужих территори-ях, воровали оленей, их стада вытаптывали пастбища. Но, как пи-сал главный губернский лесничий Тобольской губернии А.А. Ду-нин-Горкавич, «упрекать же зырян в том, что они занимаются оленеводством, исключительно как средством наживы, едва ли основательно. Это уже будет протест против развития оленевод-ства, а, следовательно, и против экономического развития, кото-рое находится в зависимости от средств передвижения, да и самая жизнь в этом крае, по климатическим условиям, немыслима без оле-неводства» [Дунин-Горкавич 1995: 125].

Все же в начале 1896 г. администрацией было отдано распоряже-ние о полном выселении в двух-трехмесячный срок зырян из Са-ранпауля, где в это время проживало 300 чел. Коми подали про-шение в Петербург, и выселение было отменено [Дунин-Горкавич 1995: 123–124]. На протяжении ХХ в. роль Саранпауля постепенно увеличивалась, он стал центром оленеводства коми, ненцев и ман-си в Сосьвинско-Ляпинском Приобье.

В связи с вопросом о происхождении мансийского олене водства нужно отметить, что Саранпауль демонстрирует пример оседлости ижемского типа. Проживавшие по Ляпину и Северной Сосьве ман-си также имели постоянные зимние поселения с бревенчатыми жи-лищами, на сезонных (летних) поселениях использовались как по-стоянные, так и временные постройки.



Постоянные зимние поселения были, во всяком случае, уже в начале ХХ в. в верхнем течении Лозьвы, где манси также держали оленей. По данным В.Н. Чернецова, побывавшего на Лозьве в 1925 г., манси обитали в небольших селениях (по 1–2 семьи). Зи-мой жили в бревенчатых домах, реже — в чумах. Образ жизни был тот же, что и у других групп. Зимой занимались в основном охотой, летом рыболовством. Оленеводство имело транспортный характер [Источники 1987: 14, 18].

Таким образом, можно предположить, что оленеводство было заимствовано оседлыми или полуоседлыми манси, охотниками и рыболовами, продолжавшими сохранять сложившийся ранее хо-зяйственно-культурный комплекс, хотя оно и дало толчок к его трансформации [Федорова Е.Г. 2016: 262].

Значение оленя как транспортного животного возросло, как считается, с XVII в. в связи с повышением роли пушного промысла, предполагавшего и рост подвижности населения. В принципе, оле-неводство у большинства северных манси носило подсобный характер. Лишь отдельные семьи кочевали в течение всего года. За-метным было и число безоленных хозяйств. Так, в конце XIX в. по Северной Сосьве их было 14 %, а по притоку этой реки Ляпину — 40 % [(Дунин-Горкавич 1996: 108–109].

То, что оленеводство в прошлом воспринималось как признак своей культуры (и, видимо, достаточно важный) может подтверж-даться присутствием среди наиболее значимых божеств бога-покро-вителя оленеводов, хозяина территорий, примыкавших к Северному Уралу. Это Нëр-ойка, который считался третьим сыном верховного бога Нуми-Торума. По представлениям манси, он вместе с семьей обитал на Урале в доме из камня, который был выложен золотом и в который не проникала вода. Уровень этого божества среди миров-ярусов Вселенной определялся как уровень высоты хорея. В жертву ему приносили белого оленя (подробнее см.: [Федорова Е.Г. 1996]).

Вместе с тем исследователи подчеркивают чуждую палеосибир-скому субстрату природу Нëр-ойки в мировоззрении и обрядах манси: отсутствие этого божества как участника шаманских ритуа-лов и медвежьего праздника, во время которого исполняются лишь посвященные ему мелодии [Люцидарская 2001: 99].



Авторы ряда работ конца XIX — начала ХХ в. делили манси на богатых и бедных, ориентируясь на размер оленьих стад, находив-шихся в их собственности. При этом приводятся взаимоисключаю-щие точки зрения: оленеводов среди вогулов мало [Кузнецов 1887: 742], богатых оленеводов среди вогулов нет [Варсонофьева: 97], во-гулы-оленеводы не имеют больших стад [Макаревский 1907: 6], раньше оленей имел каждый вогул [Остроумов 1904], у северных вогулов на богатую семью приходится несколько сот оленей, на среднюю — несколько десятков [Носилов: 20], у богатых иногда не-сколько тысяч оленей, но живут они бедно [Сорокин 1873: 44]. В.Н. Чернецов, ориентируясь на численность оленей на одного че-ловека, замечал, что лозьвинских манси оленеводами в полном смысле слова назвать нельзя [Источники 1987: 24].

Вряд ли деление манси на богатых и бедных, в основе которого лежит размер оленьего стада, можно назвать однозначно правиль-ным, потому что манси прежде всего охотники и рыболовы тайги. Трудно сказать, как они сами в это время определяли уровень сво-его достатка. Но нужно отметить, что и в последней четверти ХХ в. у манси в личном пользовании оленей было значительно меньше, чем у коми или ненцев.

Далеко не у всех манси размер стада доходил до 100 голов. Име-ющиеся в публикациях данные о стадах в несколько тысяч голов вызывают сомнение. Большие стада — это, скорее всего, объеди-ненные для летнего выпаса, хотя наиболее удобный в данном слу-чае вариант — не более 500 оленей. Летом они выпасались под при-смотром нескольких пастухов.

Собирать оленей для летнего выпаса с окрестных юрт сосьвин-ско-ляпинских манси начинали в первых числах апреля. Пасту-хами чаще всего были владельцы крупных собственных стад. Из-вестно, что манси Вынгилевы и Вадичуповы держали от 50 до 100 оленей, у ляпинского манси А. Хозумова было 700 голов [Се-верная Сосьва: 1992: 23].

До Урала двигались, объединившись по два-три стада, в тече-ние в среднем пяти дней. Договорившись о распределении летних пастбищ, расходились на места отела, который начинался в конце апреля. В это время требовалось круглосуточное окарауливание



стада. В «комариный период» на летних пастбищах, находившихся в горных тундрах, оленей снова объединяли, поскольку стадо ме-нее 500 голов в это время выпасать сложно. Вместе оленей содер-жали и в период гона (середина сентября — середина октября). В конце октября начинали передвижение в сторону зимних паст-бищ. Охотники, владевшие оленями, забирали только ездовых жи-вотных, оставляя остальных в общем стаде, безоленные охотники получали упряжку от пастухов-оленеводов [Северная Сосьва 1992: 23–24].

На Северном Урале в XIX в. вогулы-оленеводы сосредоточи-лись, как было сказано, в верховьях Лозьвы. Несмотря на благо-приятные для ведения оленеводства условия горных тундр, манси не перешли полностью к кочевому образу жизни. В первую очередь этому препятствовали стойкие традиции дооленеводческой куль-туры, а также, видимо, проблема с пастбищами, на которых вытап-тывали ягельники большие стада коми.

В 1930-е годы олени фиксируются у населения практически всей Северной Сосьвы, Ляпина, а также в границах Ивдельского района, где из 23 хозяйств манси только два были безоленными. На осталь-ных приходилось 974 оленя (всего по району — 1854) [Федоро-ва Е.Г. 2002: 117].

В процессе коллективизации значительная часть поголовья была обобществлена. К последней четверти ХХ в. оленеводство как занятие сохранилось у следующих территориальных групп север-ных манси: верхнеляпинских, верхнесосьвинских, верхнелозьвин-ских и верхнепелымских.

Со второй половины 1930-х годов на Крайнем Севере началась массовая коллективизация. Создавались простейшие производ-ственные объединения (ППО) или простейшие производствен-ные товарищества (ППТ) для сезонного объединения средств про-изводства (без их обобществления) и трудовых усилий групп семейств: рыбаки и охотники совместно пользовались рыболов-ными и охотничьими угодьями, оленеводы совместно выпасали оленей. Добытая продукция распределялась в зависимости от имущественного пая. Это было характерно и для традиционной культуры манси. Затем стали создаваться производственные бри-



гады с новой формой распределения, основанной на трудовом вкладе каждого из членов коллектива. С 1938 г. коллективные хо-зяйства стали переводиться на устав артели, подразумевавший повышение степени обобществления и получение плановых зада-ний на сдачу продукции оленеводства и промыслов государству [Пивнева 1995: 84–86].

На территории обитания северных манси был создан ряд кол-хозов, члены которых, наряду с охотой и рыболовством, занима-лись оленеводством. Удельный вес этого занятия в разных колхо-зах различался, как и численность населения и его национальный состав.

Так, сельскохозяйственная артель им. К. Маркса (дер. Щекурья) объединяла 87 хозяйств с населением в 378 чел. (149 коми, 162 ман-си, 67 ненцы). Среди хозяйственных занятий на первом месте здесь стояло оленеводство (28,4 % от общего валового дохода) с общим поголовьем оленей на начало 1940 г. 3261 голов, из них обобществ-ленных 2761 [Пивнева 1995: 87–88]. В колхозе им. Сталина (с. Са-ранпауль), который также вел комплексное хозяйство, было 181 хо-зяйство. 70,7 % из них составляли коми, 22,1 % ненцы, 6,6 % манси, 0,6 % русские. В начале 1940 г. общее поголовье оленей насчиты-вало 5278 голов, из них обобществленных 5148 голов [Там же: 89]. В колхозе им. Ленина (ю. Ясунт), который включал в себя 27 хо-зяйств (135 человек манси и 17 ненцы), оленеводство имело подсобное значение, большая часть оленей находилась в личном пользовании. Аналогичная ситуация наблюдалась и в колхозах Ломбовожского сельсовета: колхозы им. Калинина (ю. Хурумпа-уль) — 32 хозяйства, 136 чел., им. Молотова (ю. Межи) — 16 хо-зяйств, 89 чел., им. Ворошилова (ю. Ломбовож) — 59 хозяйств, 218 чел. Здесь все члены колхоза были манси. Занимались они пре-имущественно рыболовством и охотой. Большая часть оленей находилась в личном пользовании в основном как средство пере-движения во время охоты [Там же: 91–92].

В колхозе им. Чапаева (с. Сартынья) было 33 хозяйства (45,5 % ненецких, 33,3 % коми, 18,2 % манси, 3,0 % русские). Всего населе-ния насчитывалось 143 чел. Общее поголовье здесь составляло в 1940 г. 1157 оленей, причем в основном не обобществленных.



Основное их использование — транспортное во время охоты. В Сартыньинский сельсовет входил еще ряд колхозов с аналогич-ной направленностью оленеводства: им. Сталина (ю. Шомы) — 11 хозяйств, 59 чел., 253 оленя, им. Ворошилова (ю. Куги) — 11 хо-зяйств, 50 чел., 56 оленей, им. Кирова (ю. Бедкаж), 217 оленей, им. 1 Мая (ю. Тоболдины) — 7 хозяйств, 42 чел., 75 оленей. Все чле-ны колхоза — манси [Пивнева 1995: 93–96].

Нужно отметить, что роль и характер оленеводства, размер по-головья, степень обобществления оленей уменьшались по мере продвижения к низовьям Северной Сосьвы. Население, обитавшее выше по течению этой реки и в верховьях ее притока р. Ляпин, в большей степени можно назвать оленеводческим. На остальных территориях занимались главным образом рыболовством и охо-той, а также животноводством, извозом, огородничеством. Здесь следует подчеркнуть один важный момент: колхозы, где оленевод-ство играло важную роль и давало заметный процент от общего валового дохода, были смешанными по национальному составу. В них входили коми, ненцы, манси.

Исключением стал колхоз «12 лет Октября» (с. Березово, ни-зовья Северной Сосьвы). Здесь в 1938 г. было 3048 голов обоб-ществленных оленей и 200 необобществленных на 101 хозяйство (1940 г.), из которых 62,4 % составляли коми, 36,6 % русские, 1,0 % ненцы [Пивнева 1995: 100]. Мансийские хозяйства в это вре-мя в колхозе не отмечены.

В результате преобразований, проводившихся еще с довоенного периода, в верховьях Ляпина оленеводство стало превращаться в ведущую отрасль хозяйства. После всех мероприятий по укруп-нению колхозов оно сосредоточилось в совхозе «Саранпаульский», который был образован в 1961 г. Там для этого оказались наиболее подходящие условия. Передача оленей в Саранпауль (рис. 4–6) про-исходила и в послевоенные годы.

После того как олени из мелких колхозов по Северной Сосьве и Ляпину были переданы в этот совхоз, туда переехали и некото-рые оленеводы-пастухи, жившие в небольших селениях. Это при-вело к частичному изменению фамильного состава внутри терри-ториальных групп северных манси.



Рис. 4. Вид села Саранпауль. 1976 г. Фото автора


В середине 1970-х годов на территории Саранпаульского сельсо-вета (Саранпауль, Щекурья, Ясунт, Хурумпауль, Хошлог, Пулахи), образованного еще в 1920 г., числилось 625 хозяйств с населением в 2078 чел. Из них коми 963 чел., манси 405 чел., ненцев 176 чел., русских 484 чел., прочих 50 чел. [Федорова Е.Г. АМАЭ. № 1158: 170].




В совхозе «Саранпаульский» в это время насчитывалось основ-ного поголовья оленей около 20 000 голов. Размер одного стада со-ставлял 1800–2000 голов, включая личных оленей. Перед совхозом ежегодно ставились задачи по выполнению и перевыполнению плана. Так, «Социалистические обязательства оленеводческого со-вхоза «Саранпаульский» на 1976 г.» включали в себя несколько пунктов, связанных с оленеводством: 1) иметь выходное поголовье оленей на 1.01.1977 г. 20 000 голов, в том числе маток 10 000 голов; 2) сохранить взрослое поголовье на 91 %; 3) получить деловых те-лят на 100 важенок — 72 голову; 4) сдать государству мяса 1500 ц при плане 1400 ц [Федорова Е.Г. АМАЭ. № 1158: 13].

Поскольку хозяйство совхоза было комплексным, в планах и со-циалистических обязательствах отражались и другие виды дея-тельности. В частности, в 1976 г. совхоз должен был продать го-сударству 2400 шкурок серебристо-черных лисиц на сумму 312 000 руб., надоить на одну фуражную корову 200 л молока, за-готовить грубых кормов для общественного животноводства 450 т, выловить рыбы 2000 ц, сдать государству промысловой пушнины на 30 000 руб. [Там же: 14].



Пастухов было 66 чел. Всего же в стадах работало 107 чел. Боль-шая часть оленеводов совхоза в то время — коми и ненцы. Манси составляли 25 % (22 чел.) от общего числа занятых в оленеводстве. Полностью из манси состояла только одна бригада — № 7, которой в середине 1970-х годов руководил Г.Я. Солянов, в предыдущей пя-тилетке награжденный орденом «Знак почета». Кроме того, манси входили в состав еще нескольких бригад. Обычно в бригаде име-лось пять опытных пастухов и один-два ученика.

За каждой бригадой были закреплены постоянные пастбища. Площадь пастбищ составляла более 1 млн га. Северная их грани-ца — территория совхоза «Мужи», верховья р. Хулги, оз. Балбанты, южная — верховья р. Щугора. Восточная граница проходила около р/п Березово, по р. Кемпаж, до пос. Сосьва, западная — около 100 км за Уралом по р. Кажим. С севера на юг и с запада на восток протяженность пастбищ составляла 300–400 км [Федорова Е.Г. АМАЭ. № 1158: 99].

Пастбища каждой бригады имели свои особенности, в связи с чем строился и маршрут кочевания. В частности, олени первой бригады находились на зимних пастбищах с конца декабря по апрель. Оленей заводили в лес, где они паслись сами. Совершали объезд оленей, смотрели, чтобы не было волков. Весной оленей со-бирали и с апреля уходили в горы. До пастбища, на котором проис-ходил отел (в мае), могло быть до одиннадцати касланий. Это один-надцать дней. Раньше отдельно пасли маточное поголовье. Сейчас этого не делают, возможно, потому, что в целом сократилось пого-ловье оленей. На летних пастбищах находились с июля до августа. До осеннего пастбища было не очень далеко — пять касланий [ПМА 2014].

Во второй бригаде пастух все время находился при стаде. У ман-сийской бригады не было постоянных летних пастбищ: в течение лета перегоняли оленей с весенних пастбищ на осенние. Окараули-вание стада производилось круглосуточно, за исключением той его части, в которой находились ездовые олени. Их проверяли перио-дически. Окарауливание производилось на нартах, а на зимних пастбищах в лесу — на лыжах. В каждой бригаде было по 20–25 нарт, 12–15 собак, у каждого оленевода — по две пары лыж.



Маршрут кочевания бригада меняет только в случае необходи-мости: олень знает свой маршрут, может найти дорогу, самки идут на места отела. Маршрут могут менять из-за погодных условий. Если весной пропустить образование наста, олени быстро уйдут. Оленеводы знают, что в каждое время года олени теряются в опре-деленном направлении. Кроме того, если есть дикие олени, домаш-ний может уйти с ними.

Пересчитывать оленей регулярно, по словам информантов, нет необходимости. Для подсчета оленей нужны корали, но тогда, ког-да стадо заметно уменьшается.

Приемы окарауливания стада зависят от времени года, особен-ностей местности и т.п. В частности, если снег глубокий, окараули-вание производится на лыжах, при мелком снеге — на оленьих упряжках. Если лес густой, пастух также идет на лыжах. Для доли-ны, пересеченной местности используются лыжи-голицы, а в сы-рую погоду — лыжи, подшитые оленьим камусом.

Когда оленевод уходит на лыжах, он берет с собой продукты и ружье, двухлопастной посох для проверки наличия ягеля (зара-нее или в процессе окарауливания). Ему нужно успеть обернуться в течение светового дня. При этом отсекается старая тропа, по-скольку олени назад не пойдут. Если стадо большое, его окараули-вают два человека, которые идут с двух сторон.

В пургу, когда сильный ветер, или летом, если много комаров на чистовине (чистое место, поляна), стадо оленей «крутится». При-чем «крутятся» крайние — беспокойные, молодняк, а взрослые, спокойные, находятся в середине и «крутятся» редко.

В совхозных стадах выпасались также олени, находившиеся в личной собственности. Официально разрешалось держать до 100 голов, в реальности же эта цифра могла быть и больше. Число личных оленей всегда фиксировалось, что называется, «со слов».

По словам информантов, больше всего личных оленей было у коми. Манси, как и в предшествовавшие периоды, не имели мно-го оленей, поскольку основным занятием для них была все же охо-та. Олени использовались главным образом как транспортные жи-вотные. В стаде № 7 на 1.01.1976 г. личных оленей насчитывалось 181. Больше всего личных оленей числилось за бригадиром — 51



[Федорова Е.Г. АМАЭ. № 1158: 108]. В течение года их число снизи-лось до 130 голов в целом и до 47 у бригадира. Немало по меркам того времени в этом стаде выпасалось личных оленей, принадле-жавших манси У.Т. Гындыбиной (32 в 1976 г. и 29 в 1977 г.) и П.А. Хо-зумовой (21 и 22 соответственно). Личные олени манси содер-жались и в других стадах [Федорова Е.Г. АМАЭ. № 1146: 146]. К сожалению, принцип распределения не принадлежавших пасту-хам оленей по стадам установить не удалось.

Периодически в бригады ездил ветеринарный врач. Для разъ-ездов по стадам у каждого специалиста имелась лошадь. Но в бри-гаду № 7 ветврачи попадали редко, так как ее пастбища располага-лись далеко от поселка.

Благодаря ветеринарному обслуживанию удавалось избегать эпизоотий. Последняя эпизоотия ящура была в 1956 г. Но потери оленей все же случались. В 1975 г. совхоз потерял 2,5 тыс. оленей. Это считается близким к норме. На зимовках на оленей нападают волки, которые могут отбить часть стада. Для отстрела волков (с вертолета) заключали договор с охотинспекцией района. На вер-толете облетали район расположения стада, рядом с которым, по сообщению оленеводов, появились волки.

Профессия оленевода в это время считалась престижной. Самая высокая зарплата (до 300 руб.) среди рабочих совхоза была именно у оленеводов. Нужно заметить, что после школы работать олене-водами шли дети пастухов. Профессия была наследственной, бри-гады строились по родственному принципу.

Жены пастухов также работали в оленеводческих бригадах — в должности чумработниц. Они занимались приготовлением пищи, установкой жилища и поддержанием его в порядке, шитьем и починкой одежды. Специальных мастерских по пошиву про-изводственной одежды не было. Оленеводы носили малицы зы-рянского типа. Они длиннее ненецких и отличаются покроем капюшона. Под малицу надевали покупную одежду, а поверх — на-вершницу из ткани. Но малицами пользовались не все: оленеводы начали переходить на ватники. Вместе с родителями на пастбище находились и дети дошкольного возраста. Школьники приезжали на каникулы (подробнее см.: [Федорова 1986: 152–154]).



Оленеводы имели постоянное жилье в Саранпауле или окрест-ных деревнях. Они проводили там отпуск, переселялись туда после выхода на пенсию (рис. 7).

Продукция оленеводства в это время в основном отправлялась за пределы совхоза. Мясо через заготовителей поступало в Бере-зовский коопзверпромхоз. Часть его распределялась между рабо-чими совхоза. Оленеводам разрешалось забивать оленей для соб-ственных нужд из расчета 15 кг мяса в месяц на одного взрослого и 7 кг — на одного ребенка. Шкуры поступали на Омскую пушную базу. Оленеводам для шитья одежды выделялись шкуры четыр-надцати оленей. Эти расходы строго контролировались [Федоро-ва Е.Г. 1986].

Манси, не имевшие в это время оленей в личной собственности, с трудом доставали шкуры для того, чтобы сшить традиционную одежду (малицы, парки, женские шубы, обувь). И это стало одной из причин ее исчезновения из широкого обихода.

Несколько иной была ситуация у той группы манси, кото-рая в это время обитала на северных склонах Урала. В середине

Рис. 7. Усадьба манси-оленевода. Дер. Кимкьясуй. 1991 г. Фото автора



1980-х годов, по словам информантов, у верхнелозьвинских ман-си Бахтияровых. Самбиндаловых, Анямовых, Пеликовых было 1000 оленей. На жителей юрт Анямова приходилось 500–600 го-лов [Федорова Е.Г. 2002: 118].

Каждая семья имела свои постоянные пастбища. У некоторых летних пастбищ было несколько. Например, даже еще в конце XIX в. Бахтияровы одно лето проводили на горе Кваркуша, дру-гое — на Чувальском Камне, а в снежные зимы перегоняли стадо на восточный склон Урала, где у них имелись постоянные зимние юрты [Глушков 1900: 12, 32].

В начале 1980-х годов весенние стоянки одной из семей оленево-дов были в верховьях Тошемки, летние — в горах на границе Сверд-ловской и Пермской областей, а также в Пермской — до верховьев рек Уньи и Вишеры.

В мае в горах происходил отел оленей, а летом, на Ильин день, — забой. Он сопровождался праздником, во время которого обраща-лись к Мир-сусне-хуму, испрашивая благополучие для себя, своих семей, удачу в оленеводстве. К осени возвращались на места весен-них стоянок, к зиме перегоняли оленей в верховья Тапсуя.

В свободное время пастухи здесь занимались рыболовством. В верховьях горных речек водился хариус. Его кололи копьем, имевшемся на конце хорея (но в последние годы хорей делали без копья).

В постсоветский период продукция оленеводства на Северной Сосьве и Ляпине не пользовалась спросом. По словам информан-тов, «коммерсантам» было выгоднее завозить говядину из Германии вместо того, чтобы организовать продажу оленины. Примерно в это же время перестали заниматься оленеводством и манси Свердлов-ской области. Исчезло оно и в верховьях Северной Сосьвы.

У некоторых манси остались олени в личной собственности. По зафиксированным на начало 2000-х годов данным, на терри-тории Саранпаульской администрации личных оленей имели всего 8 манси — от 5 до 48 голов на человека. Всего у манси было 120 оле-ней, которые выпасались в пяти стадах. Нет уверенности в том, что это точные сведения. Число личных оленей всегда фиксировалось, как отмечалось, «со слов».



К началу 2000-х годов ситуация с оленеводством ухудшилась. Как уже было сказано, его продукция не пользовалась спросом. Совхоз «Саранпаульский» был преобразован в государственное унитарное оленеводческое предприятие. Поголовье оленей к 1998 г. сократилось до 14 000. Численность работников уменьшилась с 420 до 150 чел. Дополнительные рабочие места на 60–100 чел. воз-никают во время забоя оленей. В 1992–1993 гг. была упразднена как наиболее затратная бригада № 10, в 1994 г. — бригада № 11, в 1995–1996 гг. — бригада № 7. Это было вызвано недостатком финан-сирования, необходимого для выплаты зарплаты и обеспечения транспортом [Федорова Е.Г. АМАЭ. № 1729: 43].

Часть оленей в предприятии забили, остальных распределили по другим бригадам. Размер стада составлял около 1800 голов: увеличить его не получалось, а стадо меньшего размера держать невыгодно. В летнее время оно увеличивалось до 3–4 тыс. за счет молодняка и частных оленей, которых разрешили держать в не-ограниченном количестве. Их владельцы, в основном, сами олене-воды, а также пенсионеры и дети. То, что в это время личные олени были не только у тех предствителей местного населения, которые непосредственно занимались оленеводством, свидетельствует о со-хранении особого отношения к этому виду деятельности.

Зимние пастбища занимают территорию от Северной Сосьвы до Огурьи, летние находятся за Уралом (реки Лемва и др.). Есть также весенние (за Уралом) и осенние (г. Народа, Тальмер-ю, Налим-ю, Тынагота) пастбища. Оленеводы стали жить в избушках, которые начали строить в 1990-е годы. В стада отправляют новый инвентарь, аптечки, продукты, приемники и т.д.

Осенью из каждого стада забивали не менее 350 голов. Для забоя предназначалось 60–70 % молодняка. Шкуры в первой половине 1990-х годов отправляли в Тобольск, потом стали вы-брасывать. Выделка замши здесь невозможна из-за наличия нерестовых рек, которые нельзя загрязнять. Оленье мясо почти не покупали.

По мнению П.Н. Филиппова, руководившего «Саранпаульским предприятием в конце 1990-х годов, если не будет помощи извне, то оптимальный вариант для местного оленеводства — оставить



только 5–6 оленьих стад. В этом случае продукцию оленеводства можно реализовать прямо на месте, без затрат на ее вывоз. Нужно также создать мини-заводы по переработке мяса с соответствую-щими технологиями, как это сделано в Норвегии и Финляндии [Федорова Е.Г. 2005: 26].

В 2010-е годы в «Саранпаульском», который по-прежнему на-зывают «совхоз», вместе с молодняком было 14 00 оленей в четырех бригадах. После забоя осенью должно остаться 11 500–12 000 голов. Таким образом, число оленей на одну бригаду увеличилось. Всего в оленеводстве сейчас занято 40 чел. (коми, ненцы, манси). Осталь-ные 23 штатных работника «Саранпаульского» шьют обувь для продажи, одежду для оленеводов, есть должности сторожей, зоо-техника, ветеринара, водителей, радиста. Мужчины выходят на пенсию в 50 лет, женщины — в 45, хотя пенсионеры продолжают работать в бригадах.

Дети дошкольного возраста, а также школьники на каникулах живут вместе с родителями в бригадах. По словам директора «Са-ранпаульского» А.П. Валея, «пока в школе не учатся, почти всех оленей знают “в лицо”, потом — нет». Знают, чьи олени, какие у них клички, различают по цвету, характеру. Дошкольник может ездить на оленьей упряжке, может отловить оленя, хотя у него не хватает сил, чтобы его удержать. Оленеводческий опыт перени-мается «с маленьким количеством слов»: обучающиеся смотрят, что и как нужно делать, учитывают свои ошибки [ПМА 2014].

На зимних пастбищах оленеводы сейчас живут в домах. Дом, как и чум, один на всю бригаду. В бригадах есть генераторы, рации, спутниковые телефоны, ноутбуки, DVD-проигрователи.

По сравнению с предыдущим периодом бóльшим спросом стала пользоваться оленина. Вкус оленьего мяса зависит от качества за-боя. Сейчас его проводят в горах в ноябре-декабре. Позже олень худеет. Мясо вывозят в декабре, поскольку раньше «нет дороги». Шкуры оставляют в горах. Раньше молодняк забивали в октябре — в это время шкура без повреждений. Оленина поступает в Игрим, Березово, за ней приезжают из Екатеринбурга, Перми. Охотники и рыбаки заказывают до 10 туш. Переработка мяса и шкур здесь нерентабельна.



Своего рода символом и территории, и оленеводческого населе-ния стал праздник День оленевода. Раньше он проводился в августе (под влиянием христианства его приурочили к Ильину дню) в го-рах, на пастбищах. Известно, что он сопровождался жертвопри-ношением оленей. В этом празднике, скорее всего, принимало участие немного народа. Основная масса владельцев оленей в это время находилась на летней рыбалке в низовьях Северной Сосьвы и на Оби. В горах же были только несколько семей оленеводов-ман-си и пастухи, которым на лето отдавали своих оленей остальные. Поскольку на этих же территориях выпасали оленей еще коми и ненцы, можно думать, что праздник уже в это время объединял все эти народы.

В советский период в Ильин день проводили праздник оленево-ды верховьев Лозьвы. Но наиболее ярким и всеобщим он стал для населения Саранпауля.

Изменения, которые произошли к этому времени в культуре в целом и в оленеводстве в частности, привели к смещению даты праздника, трансформации его характера для основной массы оле-неводческого населения. Его стали проводить в конце февраля — начале марта в пос. Саранпауль. В это время оленеводы вместе со стадами находятся на зимних пастбищах рядом с этим поселком. Праздник стал общим для всего населения, включая русских и представителей других народов, оказавшихся здесь в связи с про-мышленным освоением Севера. На нем обычно присутствуют го-сти со всего Ханты-Мансийского округа.

Праздник проводят на летном поле (рис. 8–10). Наиболее важ-ная его часть — спортивные соревнования. Поэтому праздник День оленевода в средствах массовой информации называют еще олимпиадой. В программе — национальные виды спорта. Это раз-личные гонки: на рысь, на мах, гонки стоя на нартах, на лыжах, прыжки через нарты, метание аркана на хорей (рис. 11–14).

Ко Дню оленевода бывает приурочено жертвоприношение животного. Оно проводится накануне той части праздника, ко-торая предназначена для всего населения. В жертвоприношении участвует сравнительно небольшое число людей, в основном манси.


Рис. 8. День оленевода в пос. Саранпауль. 1998 . Фото автора

Рис. 9. День оленевода в пос. Саранпауль. 1998 г. Фото автора


Рис. 10. День оленевода в пос. Саранпауль. 1998 г. Фото автора

Рис. 11. Соревнования на празднике День оленевода. 1998 г. Фото автора





Жертва приносится либо божеству Нëр-ойке, либо членам его семьи. Ему приносят в жертву белого оленя, его дочери — овцу. Жертвоприношение проводится на определенном месте. Инициа-торы обряда не всегда знают, где можно это сделать. В таких слу-чаях обращаются к тем, кто располагает этой информацией. На-пример, место, где нужно проводить обряд, знают обитатели так




называемого большого дома — дома, где проводились коллек-тивные обряды. Причем этой информацией может обладать и жен-щина — хозяйка большого дома.

Для поездки к месту жертвоприношения сейчас используют современный транспорт. В частности, участники обряда могут ехать и на автобусе, который выделяют специально для этой цели.

Участники обряда, независимо от национальной принадлежно-сти, как правило, в одежде, которая обозначает приобщенность к среде обских угров. Это либо верхняя плечевая одежда, либо пояс — обязательная деталь костюма оленевода, либо националь-ное платье под обычным пальто или шубой. Деталь национального костюма также обозначает принадлежность к «своим». Но при об-ращении к богам рассказывают, кто пришел, кто откуда приехал. Каждый привозит с собой какую-либо свою жертву: продукты или платки, из которых знающие женщины связывают своего рода кук-лу. Ее вешают на дерево. Это жертва женам богов.

Пока мужчины забивают и разделывают оленя, женщины на-крывают стол. Фактически это клеенка, которую расстилают прямо на утоптанном снегу. Широко используются покупные продукты. Обязательно употребление в пищу мяса жертвенного животно-



го — в сыром или вареном виде (по желанию). Желающие также могут выпить оленьей крови. Знаком того, что жертва принята, яв-ляется выпадение осадков.

Еще одной важной составляющей Дня оленевода являются се-минары по традиционной культуре. Приехавшие на семинар ма-стерицы обмениваются опытом. Проводятся выставки предметов традиционной культуры (рис. 15). К семинарам сложно относиться однозначно. С одной стороны, они способствуют сохранению тра-диций. С другой, поскольку присутствуют представители разных районов Ханты-Мансийского автономного округа, разных групп не только манси, но и хантов, без всяких ограничений происходит за-имствование каких-то элементов культуры, распространенных на «чужой» территории. В частности, в последней четверти ХХ в. это произошло с орнаментом, который традиционно являлся наиболее ярким показателем принадлежности к конкретной территориаль-ной группе северных манси. Сложился некий ханты-мансийский фонд орнаментальных мотивов.

Сейчас сложно сказать однозначно, каковы же перспективы оленеводства в «Саранпаульском». Мансийское оленеводство уже можно считать исчезнувшим. В 2014 г. в нем было занято всего не-сколько представителей этого народа, хотя в верховьях Ляпина продолжает сохраняться одежда из оленьего меха, используемая в качестве праздничной. Личных оленей держат еще и для жертво-приношений. Божество-покровитель оленеводов по-прежнему входит в число наиболее почитаемых персонажей мансийского пантеона.

С появлением современных средств передвижения отпала необ-ходимость в транспортном оленеводстве. Сокращение поголовья как будто свидетельствует не в пользу существования оленевод-ства в дальнейшем. Уменьшилась и численность профессиональ-ных оленеводов. Но, может быть, сложившаяся сегодня в «Саран-паульском» ситуация с оленеводством демонстрирует именно оптимальный для данной местности его вариант. Как представля-ется, если не будет проблем с реализацией продукции это занятие, даже при всех нововведениях, все же сохранится у коми и ненцев [Федорова Е.Г. 2016: 313].


Рис. 15. Выставка во время работы семинара.

Пос. Саранпауль. 2000 г. Фото автора



Источники

Руденко С.И. Угры и ненцы Нижнего Приобья // СПФ АРАН. Ф. 1004.

Оп. 1. Д. 66.

СПФ АРАН. Ф. 135. Оп. 2. Д. 473. 7 л.

Чернецов В.Н. Манси (вогулы) / АМАЭ РАН. Ф. К-I. Оп. 1. Д. 294.

Федорова Е.Г. Полевые материалы 1976 г. Статистические данные 1977 г.

Тюменская обл., Березовский р-н. В составе Северной экспедиции (Бе-

резовский отряд) // АМАЭ РАН. К. I. Оп. 2. Д. 1158. 170 л.

Федорова Е.Г. Полевые записи 1978 года. Тюменская обл. Березовский р-н.

в составе Северной экспедиции (Березовский отряд) // АМАЭ РАН.

К. I. Оп. 2. № 1146. 173 л.

Федорова Е.Г. Полевые материалы 1981 г. Тюменская обл., Березовский

р-н. В составе Северной экспедиции (индивидуальный выезд) //

АМАЭ РАН. К. I. Оп. 2. Д. 1251. 90 л. (смещение на 1 л.).

Федорова Е.Г. Полевые материалы 1987 г. Свердловская обл., Ивдельский

р-н. В составе Северной экспедиции (Свердловская группа) // АМАЭ

РАН. К. I. Оп. 2. Д. 1555. 82 л.

Федорова Е.Г. Материалы экспедиции к манси Березовского р-на Тюмен-

ской обл. // АМАЭ РАН. К. I. Оп. 2. Д. 1614. 78 л.

Федорова Е.Г. Материалы экспедиции 1998 г. (конец февраля — март)

к манси Березовского района Ханты-Мансийского автономного окру-

га Тюменской области // АМАЭ РАН. К. I. Оп. 2. Д. 1729. 102 л.

Федорова Е.Г. Материалы экспедиции в Березовский р-н Тюменской об-

ласти (манси верховьев Северной Сосьвы). 1999 г. // АМАЭ РАН. К. I.

Оп. 2. Д. 1733. 92 л.


Абрамов Н. Описание Березовского края // ЗРГО. 1857. Кн. 12. С. 327–

448.

Акты исторические. СПб.: [Б.и.], 1841. Т. 2. 482 с.

Алексеев М. П. Сибирь в известиях западноевропейских путешественни-

ков и писателей. Иркутск: Крайгиз, 1936. Т. 1. Ч. 2. 150 с.

Баландин А.Н. Основные правила произношения и правописания ман-

сийского языка. Л.: Учпедгиз, 1959. 120 с.

Баландин А.Н., Вахрушева М.П. Мансийский язык: учебное пособие для

педагогических училищ. Л.: ЛО Гос.уч.-пед. из-ва Мин. просв. РСФСР.

1957. 275 с.

Бахрушин С.В. Остяцкие и вогульские княжества в XVI–XVII веках. Л.:

Из-во Ин-та народов Севера ЦИК СССР им. П.Г. Смидовича, 1935.

86 с. с илл. и карт.



Буцинский П.Н. К истории Сибири. Тюмень: Мандрика, 2003. 368 с.

Варсонофьева В.А. Географический очерк бассейна реки Уньи // Северная

Азия. 1929. Кн. 1, кн. 4 (окончание). С. 90–106.

Васильев В.И. Проблемы формирования северо-самодийских народно-

стей. М.: Наука, 1979. 244 с.

Вереш П. Этнокультурное развитие угорских народов // Этнокультурная

история населения Западной Сибири. Томск: ТГУ, 1978. С. 102–113.

Вереш П. Общественные и этнические группы манси в XVII–XIX вв. //

Congressus Qurtus Internationalis Fenno-Ugristarum. Budapest 9–15

Septembris 1975. Budapest, 1983. P. V. S. 5–56.

Гагемейстер Ю.А. Статистическое обозрение Сибири. СПб.: [Б.и.], 1854.

Ч. II. 697 с.

Глушков И. Чердынские вогулы // ЭО. 1900. Т. XV, вып. 2. С. 15–79.

Головнёв А.В. Историческая типология хозяйства народов Северо-Запад-

ной Сибири. Новосибирск: изд-во Новосибирского ун-та, 1993. 204 с.

Громыко М.М. Западная Сибирь в XVIII веке. Новосибирск: Наука, 1965.

267 с.

Дмитриев А.А. Пермская старина. Пермь: [Б.и.], 1894. Вып. V. 237 с.

Долгих Б.О. Очерки по этнической истории ненцев и энцев. М.: Наука,

1970. 270 с. с карт.

Дунин-Горкавич А.А. Тобольский Север. Т. 1. М.: Либерия, 1995. 376 с.

с илл.

Дунин-Горкавич А.А. Тобольский Север. Т. 3. М.: Либерия, 1996. 208 с.

с илл.

Жеребцов Л.Н. Историко-культурные взаимоотношения коми с соседни-

ми народами. М.: Наука, 1982. 224 с.

Житие Стефана Пермского (подготовка древнерусского текста Т.Ф. Вол-

ковой, О.Б. Рыбаковой, перевод Г.М. Прохорова) // Святитель Стефан

Пермский. К 600-летию со дня преставления. СПб.: Глагол, 1995. С. 50–

264.

История Урала. Пермь: Пермское книжное изд-во, 1976. Т. I. 396 с.

Источники по этнографии Западной Сибири. Томск: Из-во Том. ун-та,

1987. 284 с.

Карьялайнен К. Ф. Религия югорских народов. Томск: Из-во Том. ун-та,

1994. Т. 1. 152 с.

Книга Большому Чертежу. М.; Л.: изд-во АН СССР, 1950. 232 с.

Козьмин В.А. Оленеводство народов Западной Сибири в конце XIX — на-

чале XX в. (Проблема происхождения и типология): Автореф. дис. …

к.и.н. ЛГУ, 1981. 21с.



Козьмин В.А. Традиции в развитии современного оленеводства таежной

зоны Западной Сибири // Культурные традиции народов Сибири. Л.,

1986. С. 42–56.

Козьмин В.А. Оленеводческая культура народов Западной Сибири. СПбГУ,

2003. 236 с.

Кондинский край XVI — начала XX в. в документах, описаниях, записках

путешественников, воспоминаниях. Екатеринбург: Из-во Уральского

ун-та, 2006. 388 с. с илл.

Кузнецов Н.И. Природа и жители восточного склона Урала // ИРГО. 1887.

XXIII. Вып. VI. С. 726–749.

Курлаев Е.А. Летописная «Югра»: исчезнувшее имя или исчезнувший на-

род? // Уральский исторический вестник. 1997. № 4. С. 102–117.

Лукина Н.В. Некоторые вопросы происхождения оленеводства хантов //

Этнография народов Сибири. Новосибирск, 1984. С. 10–17.

Лукина Н.В. Формирование материальной культуры хантов (восточная

группа). Томск: Из-во Том. ун-та, 1985. 366 с. с илл.

Любарских П. Краткое известие о пермских Чердынских вогуличах // Рос-

сийский Магазин. СПб., 1792. Ч. I. С. 58–88.

Люцидарская А.А. НЕР-ОЙКА // Мифология манси. Новосибирск: Из-во

Института археологии и этнографии СО РАН, 2001. (Энциклопедия

уральских мифологий; Т. II). С. 98–99.

Макаревский А.Н. Значение оленеводства на севере Тобольской губернии.

Эпизоотии оленей и борьба с ними // ЕТГМ. 1906. Вып. XVI. Тобольск,

1907. С. 1–22.

Малиев Н. Отчет о вогульской экспедиции // ТОЕ КУ. Казань, 1872. Т. III,

№ 2. 27 с.

Мартынова Е.П. Обские угры (ханты и манси) // Народы Сибири и Се-

вера в XIX веке (Этнографическая характеристика). М., 1994. С. 158–

193.

Миллер Г.Ф. История Сибири. М.; Л.: АН СССР, 1937. 607 с.

Миллер Г.Ф. История Сибири. М.: Восточная литература РАН, 1999. Т. 1.

630 с.

Миненко Н.А. Северо-Западная Сибирь в XVIII — первой половине XIX в.

Новосибирск: Наука, 1975. 308 с.

Мурзина А.И. Манси (вогулы) в XVIII и первой половине XIX в. // Уч. зап.

ЛГУ, фак. Народов Севера. Л., 1953. № 157. Вып. 2. С. 215–236.

Напольских В.В. О происхождении названия Югра // Сибирь в панораме

тысячелетий (Материалы международного симпозиума). Новоси-

бирск: ИАиЭ СО РАН. 1998. Т. 2. С. 343–351.



Напольских В.В. Йoгра. (Ранние обско-угорско-пермские контакты и эт-

нонимия) // Антропологический форум. 2005. № 3. С. 240–268.

Носилов К.Д. Путешествие к вогулам // Естествознание и география. 1897.

№ 6. 22 с.

Остроумов И.Г. Вогулы-манси // МИПК. 1904. Вып. 1. С. 153–202.

Пивнева Е.А. Из истории колхозного строительства в Березовском районе

Тюменской области // Народы Сибири. М., 1995. С. 82–109 (Сибирский

этнографический сборник. 7; кн..2). С. 82–109.

Пивнева Е.А. Манси: популяционная структура, этнодемографические

процессы (XVIII–XX вв.). М.: ИЭА РАН, 1999. 306 с.

Попов А.И. Названия народов СССР. Л.: Наука, 1973. 171 с.

Преображенский А.А. Урал и Западная Сибирь в конце XVI — начале

XVIII в. М.: Наука, 1972. 392 с.

Ромбандеева Е.И. Мансийсий (вогульский) язык. М.: Наука, 1973. 208 с.

Соколова З.П. Преобразования в хозяйстве, культуре и быте обских

угров // СЭ. 1968. № 5. С. 25–39.

Соколова З.П. К вопросу о формировании этнографических и территори-

альных групп у обских угров // Этногенез и этническая история наро-

дов Севера. М., 1975. С. 186–210.

Соколова З.П. Обские угры (ханты и манси) // Этническая история наро-

дов Севера. М., 1982. С. 8–47.

Соколова З.П. Проблемы социальной и этнической истории хантов и ман-

си в XVIII–XIX вв.: Автореф. дис. … д.и.н. М., 1984. 48 с.

Соколова З.П. Эндогамный ареал и этническая группа. М.: ИЭ АН СССР,

1990. 209 с.

Сорокин Н. Путешествие к вогулам // ТОЕ КУ. 1873. Т. 3. № 4. 61 с.

Статистический справочник Тагильского округа Уральской области.

Нижний Тагил: Издание Тагильского Статотдела, 1929. 304 с.

Судьбы народов Обь-Иртышского Севера (Из истории национально-го-

сударственного строительства. 1822–1941гг.). Сб. документов. Тюмень:

издательство, 1994. 320 с.

Федорова Е.Г. Элементы традиционного в современных хозяйственных за-

нятиях северных манси // Культурные традиции народов Сибири. Л.,

1986. С. 139–156.

Федорова Е.Г. Об оленеводстве северных манси // Сибирские чтения.

К 90-летию со дня рождения Андрея Александровича Попова. 11–

13 ноября 1992 г. СПб., 1992. С. 24–26.

Федорова Е.Г. Историко-этнографические очерки материальной культуры

манси. СПб.: МАЭ РАН, 1994. 286 с.



Федорова Е.Г. Экологический аспект изучения одежды тундровой зоны

Сибири // Экология этнических культур Сибири накануне XXI века.

СПб., 1995. С. 119–165.

Федорова Е.Г. Жертвенные животные в культуре манси // Традиционное

мировоззрение народов Сибири. М., 1996. С. 130–154.

Федорова Е.Г. Рыболовы и охотники бассейна Оби: Проблемы формирова-

ния культуры хантов и манси. СПб.: Европейский дом, 2000. 368 с.

Федорова Е.Г. Манси-оленеводы Урала // Языки и культура народов ханты

и манси: М-лы Международной конференции, посвященной 10-летию

НИИ обско-угорских народов. Ч. 1: Этнология, социология, экономи-

ка. Томск, 2002. С. 113–119.

Федорова Е.Г. Сосьвинско-ляпинские манси: некоторые аспекты этнодемо-

графической и хозяйственно-культурной ситуации // Сибирь на рубеже

тысячелетий. Традиционная культура в контексте современных эконо-

мических, социальных и этнических процессов. СПб., 2005. С. 7–29.

Федорова Е.Г. Исчезающее (?) оленеводство // Радловский сборник. Науч-

ные исследования и музейные проекты МАЭ РАН в 2015 г. СПб.: МАЭ

РАН, 2016. С. 306–313.

Федорова Н.В. Западная Сибирь и страны средневекового Востока по архео-

логическим данным (X–XIII вв.): Автореф. дис. … к.и.н. Л., 1984. 21 с.

Хайду П. Уральские языки и народы. М.: Прогресс, 1985. 430 с.

Хомич Л.В. Проблемы этногенеза и этнической истории ненцев. Л.: Наука,

1976. 190 с.

Чернецов В.Н. Мансийский (вогульский) язык // Языки и письменность

народов Севера: Языки и письменность самоедских и финно-угорских

народов. М.; Л.: Учпедгиз, 1937. Ч. 1. С. 163–92.

Чернецов В.Н. Очерк этногенеза обских югров // КСИИМК. 1941. Вып. 9.

С. 18–27.

Чернецов В.Н. Усть-полуйское время в Приобье // МИА. 1953. № 53.

С. 221–241.

Шульц Л.Р. Очерк Кондинского края // Урал. 1926. Вып. 8. Ч. I. С. 19–57.

Ahlquist A. Eine kurze Nachricht über das Wogulische // Mélanges russes. 1859.

T. XVI. S. 25–30.

Kálmán B. Chrestomathia vogulica. Zweite neubearbeitete Ausgabe. Budapest:

Tankönyvkiadó, 1976. 149 S.

Kannisto A. Ein Worterverzeichnis eines ausgestorbenen wogulischen Dialektes

in den Papieren M.A.Castrens // JSFOu. 1913–1918. XXX. 8. S. 1–33.

Rédei K. Die surjanischen Lehnworter im Wogulischen. Budapest, 1970. 195 S.


Д.В. Арзютов

ОЛЕНИ И(ЛИ) БЕНЗИН: ЭССЕ ОБ ОБМЕНАХ

В СЕВЕРО-ЯМАЛЬСКОЙ ТУНДРЕ1

Настоящая статья представляет с обой эссе об экономике северо-ямальских ненцев. Автор

рассматривает стратегии долгов и обменов через отношения между оленеводами, государ-

ством и вахтовиками, обращая особое внимание на ландшафт, где эти отношения разво-

рачиваются. Автор рассматривает социальный смысл движения в тундре, когда само пере-

мещение представляет собой карту родства, включающую дарообменные отношения (водка

и новости обмениваются на гостеприимство и ночлег). В этой постоянно изменяющейся

сети в силу кочевого характера хозяйства ненцев возникают свои социальные маршруты,

которые не только обеспечивают пространственное перемещение, но и поддерживают

структуры социальных отношений. Кроме того, описываются эквиваленты обменов, кото-

рые помимо функциональной стороны имеют сезональное и пространственное измерение.

В центре повествования оказывается социальная жизнь бензина, который парадоксальным

образом в энергетическом центре российской экономики — Ямале — является едва ли

не самым остро необходимым товаром, «доставание» которого превращается в сложную

экономическую игру со многими акторами. В последней части статьи автор фокусируется

на пространственных границах циркулирования денег, описывая при этом саму технику

учета обменов через цифры, записанные на бумаге, сравнивая с практикой нанесения зару-

бок на бирках, что в более общем смысле сравнимо с современными электронными деньга-

ми и банковскими картами, где на первое место выходит внематериальный обмен цифрами.

В заключение автор предлагает смотреть на хозяйство ненцев как на сложную экономиче-

скую модель, где переплетаются воедино чувствование земли, номадические логики соци-

альных отношений и модерные изобретения больших экономик. В приложении к статье ав-

тор дает выдержку из дневника С.И. Руденко начала XX в., где он детально описывает

этнографию Обдорской ярмарки через цепочку обменов и долга, изготовление бирок и за-

рубок на них и т.д. Статья снабжена архивными фотографиями из собрания МАЭ РАН

и полевыми фотографиями автора.

Ключевые слова: обмен, родство, дар, товар, кочевники, Арктика, ненцы

1 Эта статья представляет собой этнографическое эссе, где я избегаю прямых

отсылок к теоретической или сравнительной литературе, а представляю литера-

турно обработанные описания из собственного полевого дневника во время моей

поездки в 2015 г. в Тамбейскую тундру, а также местами делаю уточнения из пре-

дыдущих поездок в эти же места, начиная с 2009 г. Эссе снабжено полевыми фото-

графиями автора, а также фотографиями из архива МАЭ РАН. Основной целью

данного эссе является показать, как осуществляются обмены в тундре, какова со-

циальная жизнь разного рода вещей в этих многочисленных и многообразных

обменах. Полевые исследования проведены за счет проекта Arctic Domestication:

Emplacing Human-Animal Relationships in the Circumpolar North (ERC AdG295458,

рук. проф. Дэвид Андерсон).


D. V. Arzyutov

REINDEER AND/OR PETROL: AN ESSAY ON EXCHANGES

IN THE NORTH YAMAL TUNDRA

Th is article is about the economy of the North Yamal Nenets. Th e author examines the strategies

of debts and exchanges as relations between reindeer herders, the state and shift workers, while

paying special attention to the landscape where these relations are built. Firstly the author focuses

on the social meaning of movement in the tundra. Movement in the tundra can be metaphorically

viewed as a kinship map with gift -giving relations at its core (e.g., vodka and news are exchanged for

hospitality and for staying overnight). Due to the nomadic nature of Nenets economy this ever-

changing network includes not only social routes for spatial movement but also the support of social

relations. Secondly, this article deals with the equivalents of exchanges, which besides their functional

aspect have a seasonal and spatial dimension. Th e social life of petrol lies at the center of the

narrative. Paradoxically, Nenets living in the energy center of the Russian economy, Yamal peninsula,

consider petrol as the most urgently needed commodity: obtaining petrol turns into a complex

economic game where many actors are involved. In the last part of the article, the author focuses

on the spatial boundaries of money circulation. He describes the very technique of recording

exchanges through fi gures written on paper, comparing with the practice of notching on tally sticks.

In a more general sense it is comparable to modern electronic money and bank cards, which present

rather as out-material exchange of fi gures. In conclusion, the author suggests looking at the economy

of Nenets as a complex economic model, where the knowing the landscape, the nomadic logics

of social relations and the modern inventions of the “big” economies are intertwined. In the

appendix to the article the author gives an excerpt from Sergei I. Rudenko’s diary dated early

XX century, where he describes in detail the ethnography of the Obdorsk Fair through a chain of

exchanges and debt, the production of tally sticks and nicks on them, etc. Th e article is supplied with

archival photographs from the collection of the MAE RAS and fi eld photographs of the author.

Keywords: exchange, kinship, gift , good, nomads, Arctic, Nenets


316 Д.В. Арзютов

Памяти Николая Лачиевича Окотэтто — великого знатока ямальской жизни

О дороге к чуму

Был январь 2015 г. Мы уже второй день добирались до нашего чума. Путь от Сё-яхи до почти пролива Малыгина занимает обыч-но два дня, а то и более. Однако такая скорость характерна при движении из поселка в тундру, в чум, т.е. в случае с северной око-нечностью полуострова Ямал — с юга на север. Путь в поселок обычно значительно быстрее: некоторые мои друзья спешат и по-рой добираются до поселка за один день. Но чаще всего к чуму люди могут ехать несколько дней, рассказывая поселковые новости и «собирая» последние новости от своих родных и знакомых, что-бы к моменту достижения своего дома не чувствовать случившего разрыва, возникшего за время отсутствия. Наблюдая за нашей до-рогой, не трудно было заметить, что сам путь по тундре представ-ляет собой цепь обменов, в том числе и обменов историями. Такой маршрут для моих друзей напоминал скорее развернутую карту родства, где мы, как по шахматной доске, перемещались от одного чума к другому порой противореча математической логике дви-жения — поиску кратчайшего расстояния. Наши расстояния зави-сели от того, к кому (или точнее сказать «через кого») мы едем. По дороге до нашего чума на каждой нашей остановке я делал за-писи о нашем движении, указывая не только географическую коор-динату, но и социальную роль нашего очередного хозяина по от-ношению к моему проводнику и другу, с семьей которого и в чум которого мы ехали.

На этой карте, несмотря на наш географический вектор: юг — север, проявлялись узлы социальных отношений, который связы-вали поселок и стойбище. Это были как узлы прямого родства — родственники моего знакомого, так и родственники его жены, но вместе с этим некоторые из наших остановок были гостеванием у одноклассников, некоторые из которых хоть и являлись род-ственниками, но все же довольно далекими. Как мне показалось


317Олени и(ли) бензин: эссе об обменах в северо-ямальской тундре

за время моих полевых исследований в Ямальской тундре, для тунд ровиков существует два пути признания «своего»: в сложной цепочке родственных связей и в системе одноклассников, т.е. ре-бят, с которыми они учились в школе-интернате. Мне неодно-кратно приходилось видеть, что эти две формы родства вполне эквивалентны и грань между родством «по крови» и родством «по интернату» довольно условна.

Сама остановка у чума и заход в чум — это своеобразный риту-ал. Подъехав к чуму со стороны, где стоит священная нарта, и за-глушив двигатель, мы сошли на снег. Оленеводы тут же присматри-вались к деталям «двора» и чума, говорящим о том, есть ли кто-то внутри или нет: стоят ли нарты, занесены ли они снегом, закрыт ли вход в чум прислоненной снаружи палкой. Потоптавшись немного и перекинувшись парой фраз, мы ожидали момента, когда выйдет кто-нибудь из хозяев. Никто не вышел. Было уже слишком поздно, и люди, вероятно, спали. Мы знали (или предполагали), кто в этом чуме живет, и поэтому отправили в качестве дипломата человека, лучше всех знакомого с хозяевами. Пока мы стояли в ожидании и разговаривали, мой знакомый сказал, что в дороге он всегда обра-щает внимание на то, как меняется у каждого чума расстановка нарт. Он как житель севера полуострова считает, что именно «се-верные» расставляют нарты наиболее правильно: нет хаотичности, все нарты стоят на своих местах; а чем южнее, с его точки зрения, тем этот порядок все более и более нарушается. Такая микротопо-графия вещей для него была связана с имплицитным признанием «настоящести», т.е. «ненецкости». Как мой знакомый тогда объяс-нил, подъезжая к чуму, ты можешь сам оценить степень органи-зованности хозяина и хозяйки именно по их манере расставлять нарты и ухаживать за ними. Пока мы вели разговоры о материаль-ности и ее связи с идентичностью, наш парламентер вышел из чума и, махнув рукой, дал знать, что можно заходить. В этом чуме мы и остались ночевать…

Привезенная из поселка водка сделала наш вечер веселым и об-щительным. Обычно тот, кто живет совсем на севере полуострова, берет с собой несколько бутылок, которые раздаются в пути, и к моменту, когда ты достигаешь своего чума, запас подходит



к концу. Происходит следующее: удаление от поселка значит сокра-щение взятого алкоголя, а движение к поселку происходит вообще «на сухую», если, конечно, тебя не угостят люди, у которых ты оста-новился «почаевать» или вовсе на ночь. И как сказали мне в дороге, «не привезти водку из поселка — большая обида». Эти дарообмен-ные отношения поддерживают не только социальную сеть, но и по-зволяют сохранять маршруты в тундре. Само движение на оси чум — поселок обретает еще один смысл — движение через цепочки «своих».

В тот вечер я как раз на это обратил внимание и задал об этом вопрос своим знакомым. Они засмеялись. Мы стали обсуждать этот парадокс и ушли в аналогиях довольно далеко в прошлое. И тут мой проводник рассказал такую историю: «Раньше, до появ-ления снегоходов, когда в поселок мы ездили только на оленях, то в дороге мы делали несколько остановок. Олень ведь не может идти долго без передышки. Такое расстояние — 10–15 км — называется «попрыск» (ненец. непой мендалава). Затем оленю дают передо-хнуть. Мой отец прокладывал свой путь через чумы так, чтобы иметь возможность там оставить своих оленей. Он оставлял своих и брал оленей родственников и ехал дальше. На обратном пути он отдавал взятых и брал оставленных и почти у последнего чума за-бирал своих». Расспрашивая про эту технологию перемещения у других моих знакомых в других чумах, я услышал и такое уточне-ние: «Когда выезжают, то первая остановка должна быть короткой. Олень должен пописать. Если этого не сделать, то олени могут начать болеть». Поразительно, но движение по зимней тундре на снегоходе требует ровно такого же разделения времени на «попрыски», правда, связанные уже с остыванием двигателя…

Эта невероятная история, откровенно сказать, захватила меня своей удивительной прозрачностью. Как движение и обмен связа-ны между собой! История с водкой показалась мне тогда всего лишь еще одной иллюстрацией в цепи аналогичных схем…

Через некоторое время уже в «нашем» чуме я сам стал одним из тех, кто принимал гостей. Это были соседи, которые кочевали (местн. рус. каслали) южнее нас. Они приехали всей семьей (муж, жена и двое маленьких ребятишек). В действительности они ехали


Рис. 1–2. Отдых после «попрыска».

1) Фотография с картины художника Пелецкого «Отдых после попрыска»

в Салехардском музее в 1935 г. (МАЭ И-473-11).

2) Ямальская тундра, зима 2013 г. (фотография автора)

1)

2)



дальше на север в другой чум, но почувствовав, что погода стреми-тельно меняется, решили немного изменить маршрут, зная, что наш чум стоит недалеко и что его хозяева очень приветливы, а зна-чит, что можно остаться на ночлег. Ребята гостили у нас восемь дней — восемь дней была пурга. К тому времени в нашем чуме уже гостил наш старый знакомый, который приезжал только на одну ночь, а остался еще на восемь дней. Всех вместе нас оказалось де-вять человек. Пурга, довольно много людей в относительно неболь-шом северо-ямальском чуме, постоянный чай, который и дополни-тельно согревает и создает моменты социального взаимодействия. В такие минуты, как говорили мои хозяева, «дел не столь уж и мно-го, нужно просто ждать».

Наш гость, который был уже в чуме один день — дядя Федя — слыл по тундре как озорник и блестящий знаток ненецкого фольк-лора. Наши долгие ноче-дни (они сливались воедино, изредка прерываясь коллективным сном) были наполнены рассказами, исполнением вадако (сказка) или ярабц (эпическая песня) и про-смотром фильмов. Эти визуальные и звуковые формы причудливо перемешивались во вневременную пургу, сплетая несколько ми-ров, то настаивая на зрительных спецэффектах, то давая простор воображению от прослушивая легенд.

В те дни я особенно много думал про гостевание. Несколько раз, наблюдая за своими хозяевами, я замечал, как они начинали тоско-вать, когда долго никто не приезжал в чум. Гости для них были так же важны, как те, кто живет вместе с ними — дети, собаки, олени. Если в начале своего пути к чуму я видел, как мы вплетались в не-нецкую жизнь, то сейчас мог уже смотреть на нее изнутри, сам в каком смысле принимая гостей.

По сути, гостевание также выступает формой обмена, обмена новостями или физической помощью. Если кто-то приезжает к тебе в чум и остается там хотя бы на один день, то в высшей сте-пени неприличным считается не помочь хозяину с оленями: заго-нять их в кораль, разделять стадо и т.д. Гостеприимство мыслится в том числе как обмен помощью: ты мне — я тебе. В этом смысле мне приходилось многократно видеть, как гости помогали нам каслать, ставить чум, или «дрессировать» оленей. Именно поэтому, когда



я вечерами после работы говорил со своими хозяевами о старости, они охотно мне объясняли, что они ее не боятся — всегда окажется кто-то, кто сможет тебе помочь. Интересным для меня было и дру-гое — мы могли ждать гостей, чтобы что-то сделать. Простояв в феврале довольно долго на одной месте, во многом из-за погоды, мы ждали потом гостей, которые помогли бы нам с касланием. Вместе — проще. Сама рабочая сила рассредоточивается по тундре вместе с новостями и сплетнями.

Еще одно, о чем я спрашивал в связи с гостеванием, было связа-но с пониманием плотности связей гостевания в разных частях тундры. Чумы, которые находятся в относительной близости от поселка, являются чаще посещаемыми оленеводами на пути из чума в поселок и обратно, в то время как чумы, которые стоят до-вольно далеко на севере, живут скорее своей небольшой группой, и гостевание там сродни действительному «хождению в гости». Однако эта модель сезональна2 и меняется при осенне-весенних длинных перекочевках.

На утро следующего дня мы отправились в путь. Перед нами уже стали маячить, как черные точки в снежном пространстве тундры, несколько домиков — некогда самая северная фактория Ямала.

Я сидел в санях, прикрепленных к снегоходу, и мой водитель, обернувшись, сказал, что мы подъезжаем к Тамбею, и тут же по-шутил: «Там пей!» и засмеялся. В самом Тамбее мы были очень не-долго. Может быть, несколько часов — два или три. Нужно было взять несколько бочек бензина — старый долг за рога. Перед тем как тронуться в путь, мы выпили чаю из термоса, сидя прямо на снегу. Женщины приготовили его в чуме, откуда мы отправлялись утром. Разговор зашел об оленях и экономике. Мой знакомый ска-зал: «За Тамбеем денег нет!». «Почему?» — спросил я. «Ну, а зачем дальше деньги-то. Да и здесь мы обычно все обмениваем. Деньги тут уже не нужны. Они нужны там — в поселке».

2 В контексте данной статьи я предпочитаю использовать термин сезональ-

ность вместо сезонности, т.к. сезональность передает динамичность и текучесть

времени, в то время как сезонность отсылает нас к строго отграниченным во вре-

мени сезонам.



О том, как заводят генераторДобрались мы до чума уже почти ночью. В чуме нас ждал стар-

ший сын моего знакомого — парень 30 с лишним лет. Сильный и хозяйственный, он мне казался каким-то идеальным олицетво-рением тундровика.

Поев строганины и выпив чаю, мы легли спать. На следующий день началась пурга, пригнать оленей, чтобы их

загонять в кораль, или что-то делать возле чума (заготавливать дрова, «подшаманить» наш снегоход и т.д.) было уже невозможно. Мы не могли, да и не хотели в такую погоду выходить лишний раз из чума, разве что когда это очень нужно. Однако сын моего знако-мого и я выбрались «на улицу», чтобы занести в наши сени — спе-циальная конструкция у входа в чум, распространенная преиму-щественно на севере полуострова — бензиновый генератор, чтобы завести и его и иметь возможность посмотреть на ноутбуке филь-мы. Как я потом заметил, это повторялось в нашем чуме постоян-но. Каждый раз, когда задувала пурга и большая часть работы для мужчин вставала, начинался затяжной кинопросмотр, который мог закончиться далеко за полночь, когда у всех смыкались глаза.

Пока мы возились со стартером, я стал расспрашивать, где и как мои знакомые берут фильмы. Главными героями в этом рассказе стали пидичи. Пидичи — термин для обозначения не столько всех русских, или точнее всех приехавших с большой земли или «Рос-сии», но именно геологов, вахтовиков и т.д., т.е. людей, работающих в добывающей промышленности или связанных с полевыми иссле-дованиями. Я тоже был пидичи. Само же слово пидичи происходит от слова экспедиция. Этот термин существует параллельно с дру-гим более известным в этнографии ненцев — луца, под которым обычно понимают всех приехавших с Большой земли, всех «не-коренных», т.е. тех, кто не попал в довольно большой арсенал этно-нимов на ненецком языке, данных по отношению как к ближай-шим соседям, так и довольно далеких, но, вероятно, исторически знакомых.

История пидичи для моих знакомых прочно ассоциируется с 1980 годами, когда в тундру в большом количестве стали приез-жать геолого-разведочные экспедиции, которые завозили необхо-



димый для них самих строительный материал. Именно благодаря им в тундре произошел строительный бум. Как говорят, именно с ними в тундру пришел дарнит / дорнит — синтетический нетка-ный материал, который используется, преимущественно как утеп-литель для покрышек чума. Само название дорнит происходит от аббревиатуры Дорожного НИИ (ДорНИИ, существует и сегодня как РосДорНИИ), которое разрабатывало этот материал для боль-ших строек социализма, таких как БАМ. Помимо дорнита, с пидичи пришли и доски, из которых оказалось удобно делать сени и сани.

В это же время, как говорил мой хозяин, появляются и бураны (первоначально под этим словом имелся ввиду советский снегоход марки «Буран», а сегодня так называют все снегоходы в независи-мости от их марки). Вместе с буранами или, как последние сорок лет говорят этнографы, «снегоходной революцией» на Ямал при-шел бензин, но сначала исключительно как материальное веще-ство, необходимое для заправки двигателей буранов. Как говорил мой хозяин, до конца 1990-х годов бензин не был столь важным, т.к. большинство буранов было в собственности совхоза и бензин

Рис. 3. Тундровой кинотеатр (фотография автора, февраль 2015 г.)



был частью государственной инфраструктуры. Начиная с конца 1990-х — начала 2000-х годов снегоходы стали появляться как част-ная собственность, что значительно изменило и саму экономику, выводя бензин на первое место в числе эквивалентов в цепочках обменов. Разговаривая о пидичи и бензине, мы старались завести наш генератор, который, видимо, довольно сильно промерз и не заводился.

Уже после нашего разговора я, многократно выходя в «сени» или заходя через них в чум, осматривал их и расспрашивал своих знакомых об их истории.

Сени стали архитектурным изобретением оленеводов. С одной стороны, на Севере были уже известны сени как дополнительный нюк (покрышка для чума), который, будучи надетым на пристав-ленные к чуму нарты, заслонял вход с подветренный стороны. Название таким сеням было ŋе’ хэŋ. Я видел их пару раз. Изобрете-ние же 1970-х годов значительно отличались. Теперь это были сани, точнее — основа от них, на которую выстраивался остов из досок, по форме напоминающий кабину (или даже балок), которая сверху покрывается дорнитом и привязывается к веревкам, держащим чум. Обычно эти сани-сени перевозятся одними из первых при перекочевке.

Пидичи дали возможность развитию и изготовления саней. Из-вестные прежде на русском Севере сани получили свое второе рождение на Ямале именно за счет геологических экспедиций. При этом сами сани получили новую функцию в ансамбле вещей и средств передвижения. Их используют исключительно для сне-гохода и перевозят на них или людей, или любые вещи на дороге в направлении поселок — чум, или же используют для перевозки технологических вещей, вошедших в быт столь недавно, что еще не «нашедших себе» место в аргише: двигатели, генераторы, бочки, антенны, телевизоры и т.д.

Прошло, наверное, около получаса, и нам все-таки удалось за-вести генератор. Мы зашли в чум, отряхнулись и стали готовить ноутбук для просмотра фильма. На внешнем диске хранилось до-вольно много фильмов, которые в последний раз один из близких родственников моих знакомых привез, когда ездил на буровую,


Рис. 4. Северо-ямальские сени (фотография автора, февраль 2015 г.)

Рис. 5. Сани для снегоходов (фотография автора, март 2015 г.)



или «на бутылку», как ненцы называют их в шутку из-за их внеш-него вида. Когда он заезжал к нам, то довольно много рассказывал, как он ездит к пидичи и как у них в столовой порой можно поесть бесплатно, что скорее для него было «дегустацией» той пищи, кото-рую можно попробовать разве что еще в поселке. Ездит он туда, как он сам говорит, прежде всего для того, чтобы «продать» (в действи-тельности выменять) рыбу или оленину. Питание на буровых не очень хорошее, зачастую используется тушенка, которая довольно быстро приедается, и вахтовики спрашивают у заезжающих нен-цев, нет ли у них рыбы или оленины в обмен на бензин или газо-конденсат (или просто конденсат). Наш генератор, кстати, работал именно на таком топливе. Помимо бесплатного ужина или обеда, выменянного бензина, наш знакомый привозил и фильмы, кото-рые потом распространялись между чумами.

На нашем жестком диске оказалось довольно много фильмов. Это боевики, российские сериалы и иногда — документальные фильмы о ненцах (Э. Бартенева, А.В. Головнева и др.). В этом спи-ске фильмов тогда я увидел еще и своеобразный обмен двух эстети-ческих систем, которые не противоречили друг другу, а напротив, находили общий язык: визуальная эстетика вахтовиков и визуаль-ная эстетика оленеводов. До эпохи вахтовиков, как говорят оле-неводы, они ездили (некоторые продолжают ездить и сейчас) на полярную станцию на о. Белый, чтобы посмотреть у них фильмы, а в начальную пору портативных DVD-плееров именно у полярни-ков удавалось выменять DVD-диски с фильмами.

В тот метельный день мы просмотрели, кажется, 7 или 8 фильмов.

О совокупности чумов и бензиновой экономике

Во время завтрака мы услышали приближающийся шум двига-теля — это был буран главы нашей общины, он приехал к нам из поселка, чтобы поговорить о сдаче оленьих рогов. Дело в том, что собирать рога, заезжая в каждый чум, очень неудобно. Их спили-вают «по чумам», а потом свозят все в один чум. Оттуда их уже увозят на факторию. В этот же чум привозится бензин в бочках. Если в движении к чуму я наблюдал, как разворачивается родство



в географическом пространстве, то здесь можно было уже увидеть, как происходит экономическое и социальное объединение чумов. Проведя уже больше месяца в чуме у своих друзей и наблюдая, сколько людей проезжало через нас или ночевало, я понял, что в тундре, помимо объединения нескольких чумов в стойбище, су-ществует и своеобразная сеть, состоящая из 10–15 чумов, которые объединяются, назначив один из чумов опорной точкой.

Так уж случилось, что чум, где я зимовал, был именно таким узлом. Его опорность определялась социальной ролью хозяев и их умениями вести повседневную тундровую дипломатию: им доверяют, их семьи являются едва ли не образцовыми, в их чуме всегда можно оставаться на ночлег, они приветливы. Эти каче-ства словно гарантируют надежность не только социальных от-ношений, но и экономических операций. Оленеводы северной части полуострова каслают на относительно небольшие расстоя-ния. Конфигурация чумов претерпевает изменения (чумы могут расходиться на значительные расстояния для повседневной прак-тики приездов и гостевания), но эти изменения, во-первых, сезо-нальны, а во-вторых, не меняют радикально саму идею такого рода объединений.

К нашему чуму подъехали некоторые «соседи», которые привез-ли несколько мешков спиленных рогов оленей. Как сказал хозяин нашего чума, «сегодня будет много работы». Мы попили чай с гла-вой общины, обсудили какие-то мелкие дела и отправились в стадо на снегоходе, чтобы пригнать оленей для загона в кораль, а наши гости должны были помогать нам в спиле оленьих рогов.

Когда олени подошли к чуму, мы приступили к их «прогону» возле кораля, отлавливая самых непослушных, а затем привязывая их к нартам, из которых кораль и был собран. Меня как самого младшего и уже не воспринимаемого как гостя, попросили сбегать за ножовкой, чтобы начать отпиливать рога. Рога нужно пилить как можно быстрее, чтобы не мучить оленя и не уставать самому, постоянно прикладывая усилия по удерживанию рогов. Само спи-ливание рогов шло недолго. Я и сам приноровился быть неплохим помощником в этом деле, научившись быстро пилить и плотно укладывать рога в мешок.



Когда наши мешки были собраны, то мы стали их взвешивать и проверять, сколько килограммов рогов мы заготовили. На листке бумаги возникла опись с кличками хозяев привезенных мешков и цифрами, обозначающими количество килограммов.

Помимо приезда гостей с мешками, наполненными спиленны-ми рогами, наши соседи стали приезжать и с пустыми бочками, ко-торые они брали, как и многие другие вещи, много лет тому назад на о. Белый с заброшенной воинской части. Сегодня эта террито-рия входит в государственную программу по очистке Арктики от мусора. В некоторых бочках оставалось немного бензина, кото-рый нужно было слить, осушив бочку. Сами бочки обычно крепят-ся к саням и перевозятся перевязанными веревками, как вся про-чая ненецкая поклажа на нартах.

Отступая немного в сторону, нужно сказать, что использование заброшенных бензиновых бочек (хор’), которые как дар от руин бывшего государства переместились к тундровикам, огромен. Не-которые из бочек переделывались в печи («буржуйки»). Одно из ис-пользований — халя бочка (от ненец. слова халя — рыба), которая

Рис. 6. Загон оленей в кораль (фотография автора)


Рис. 7–9. Взвешивание рогов и записывание данных на бумагу;

подготовка бочек для бензина (фотографии автора)



в зимнее время играет роль холодильника: в пустую бочку, хорошо очищенную от бензина, укладывается выловленная рыба, которая в ней глубоко промерзает и может храниться довольно долго. В лет-нее время, как говорили мои друзья, такую бочку можно закатывать в снег в оврагах, тем самым сохраняя рыбу для строганины.

Есть единственное конструктивное условие халя бочки. Она должна быть открыта не как бочка, использующуюся для бензина (т.е. имеющая закручивающуюся сверху небольшую крышку, через которую бензин заливается, а затем с помощью шланга выкачи-вается), а быть словно огромная банка из-под консервов, откры-вающаяся консервным ножом и в результате имеющая отги-бающуюся крышку (см. рис. 10). Именно такая крышка, которая с помощью молотка может быть отогнута и загнута, предохраняет рыбу о того, чтобы быть съеденной песцами, собаками или даже белым медведем.

Мешки с рогами и бочки были оставлены в нашем чуме. Через некоторое время мешки и пустые бочки были перевезены на фак-торию, где, по сути, и происходил перевод рогов на бензин.

Рис. 10. Халя бочка (фотография автора)



Рис. 11. Старые бочки советских времен,

которые используются оленеводами для транспортировки

бензина по тундре (фотография автора)

Закончив нашу работу по спилу рогов, мы пошли пить чай, а старший сын хозяина чума отправился на снегоходе отгонять оленей на новое место выпаса. Сидя в чуме за чаем, я задумался о все более проясняющейся картине обменов. Возникали места, требовавшие уточнения. Что означают эти цифры и как они стано-вятся бензином в рамках оленеводческой экономики?

О цифрах, зарубках и бирках

Итак, что это были за цифры на бумаге? Для стороннего наблю-дателя (как вначале и для меня) такого рода обмен оленьих рогов на бензин казался именно обменом. Однако при ближайшем рас-смотрении, расспрашивании и вслушивании в определения можно заметить, что в этом жонглировании цифрами присутствуют и деньги. Дело в том, что все мои знакомые прекрасно знают, сколь-ко стоит бочка бензина как на фактории, так и в поселке. И именно это знание имплицитно присутствует во всех формах казалось бы натурального обмена.



Все наши перемещения от поселка в тундру через Тамбей и об-ратно в поселок были для меня очень и очень интересны тем, как люди договаривались о стоимости тех или иных вещей. Тамбей полностью работает за счет безденежного обмена, но здесь есть одна особенность. Весь обмен осуществляется через знание стои-мости того или иного товара в поселке или же договоренностей об этой стоимости. Так, один килограмм рогов стоит 400 руб. (фев-раль 2015 г.) в поселке. Бочка бензина, которая выступает эквива-лентом как движения в пространстве (сколько бочек бензина до того или иного места) или же больших экономических сделок (сколько бочек бензина стоит тот или иной товар) в поселке стоит 16 000 руб. (февраль 2015 г.). В Тамбее на рога «покупается» бензин, но рога там стоят уже 300 руб. (а иногда и 200), а цена бензина, на-оборот, вырастает.

Знание этих цифр создает невидимую сторону всех экономиче-ских сделок в тундре. По сути, если олень выступает товаром, то эквивалентом становится именно бензин, связывающий эти два мира: мир «природы» и «модерной экономики» посредством цифр. Для меня эти рассказы были знакомы через собственный опыт по-лучения зарплаты в цифрах на банковском счете и порой возмож-ностью целый месяц не снимать денег, а рассчитываться только банковской картой, лишь запоминая цифры (или просто отслежи-вая их в своем «личном кабинете» на сайте банка).

Возвращаясь к листу с цифрами нужно сказать, что здесь ото-бражались данные о килограммах, стоимость каждого из которых прекрасно известна. Затем, когда бензин был привезен в наш чум для нас и наших и соседей эти цифры уже конвертировались с ли-тры, где «в уме» присутствовали именно деньги (через соотноше-ние стоимости килограмма рогов и стоимости литра бензина).

Эти невидимые деньги и видимые цифры отсылали меня к дру-гим схожим экономическим практикам ненцев как в разные сезо-ны, так и в прошлом.

Мне пока не удалось побывать во все сезоны на Ямале. Осень — очень важный период для ненецкой экономики. Мне рассказыва-ли, как происходит счет оленей. И здесь я немного остановлюсь на этом.



По осени оленеводы считают своих оленей. Это время обычно совпадает со временем клеймления оленей — вырезания меток на оленьих ушах. Обычно с собой в стадо берутся четырехугольные палки (мадатама пя’, юдатама пя’), которые также используются и на свадьбы при фиксации калыма за невесту.

Каждая из сторон или граней такой палки имеет свое назна-чение. Одна сторона обозначает важенок (яходей), вторая — бы-ков (хабтя), третья — бычков (нгамнга), и наконец четвертая — нетелей (сырей). Имеющийся всегда при себе у оленевода нож в этот момент становится письменным прибором, с помощью ко-торого наносятся зарубки, которые бывают двух видов: I означа-ет 5, X означает 10.

Вернувшись домой с такими палками, оленеводы переносят эти цифры на бумагу, в свои амбарные книги, цифры в которых рассказывают историю их стада. В этих же книгах порой могут встречаться имена наиболее выдающихся оленей, память о кото-

Рис. 12: Пример зарубок на бирке. Фотография автора сделана

во время ненецкой свадьбы в Москве (декабрь 2014 г.)



рых очень важна оленеводу. Такие книги обычно хранятся в свя-щенной нарте.

В относительно недавнем прошлом такая бюрократия с помо-щью палок существовала и в форме долговых расписок (см. при-ложение), что отсылает нас в далекое время, где такие долговые бирки были известны в Древней Руси, Скандинавии и Велико-британии.

Об обмене оленями

В тот день мы поехали в стадо. Наш снегоход сломался, и нам очень нужны были олени, чтобы иметь возможность добраться до наших соседей и обсудить, когда придет на факторию бензин и как мы будем с ним поступать.

Погода была не очень хорошей и не очень хорошо подходила для поимки оленей. Мы взяли с собой несколько хвостов соленой рыбы, которая нас очень выручила, т.к. мы смогли подманить нуж-ных нам оленей именно ей, а также используя довольно хитрые приемы, как, например, приподнимание гуся (верхняя зимняя мужская одежда) и малицы и эмитация мочеиспускания мужчины. Олени были наши.

Запрягая, мой друг рассказал мне и о некоторых историях оле-ней. Оленьи имена — это не просто красивые или смешные клички. Всегда или почти всегда эти клички отражают биографию живот-ного и историю отношений хозяев с разными людьми. Среди наших оленей был один, которого мой знакомый назвал «Поп». Я, конечно же, удивился. Оказалось, что каслающие неподалеку ненцы-проте-станты подарили его моим друзьям. Получив оленя, он нуждался в имени, которое ассоциативно и было дано. Кроме многочислен-ных историй, мы обсуждали и то, что вообще значит подарить оле-ня. В действительности за этим актом стоит довольно интересная схема, которую я потом слышал несколько раз от разных людей, но которая не противоречила схеме, услышанной мной в стаде.

Когда ты еще ребенок, то тебе кто-то из родственников подарит одного оленя, и этот олень, чаще всего бык, начнет персональную историю обменов оленями с этим твоим родственником. В ответ



через какое-то время ты даришь уже двух оленей (быка и передово-го), т.е. ты даришь не только самого оленя, но и вложенный в него труд по «дрессировке». При этом через соотношение одного к двум создается схема не только обменов, но долженствования. На этот дар через какое-то время твой родственник реагирует таким же отдарком — два оленя: бык и передовой. Однако это не происходит молниеносно и дары с отдарками могут занимать очень продол-жительное время — в несколько лет. Сам дар, как оленеводы счита-ют, может и разорвать отношения, если предложить в качестве од-ного из отдарков одного оленя, а не двух. Все эти «шахматные партии» — это исключительно мужская история. Женщины в этом не участвуют.

Женщинам делают подарки мужчины. Обычно братья невесты дарят ей важенку и передового. Но вместо важенки может быть по-дарена и ягушка (женская распашная верхняя зимняя меховая одежда). Женщины редко ездят в гости, и поэтому дарообменные отношения для них чаще всего не столь актуальны. Как говорили многие мои знакомые, вся эта цепочка даров — удел мужчин, кото-рые ее поддерживают как социальную сеть, работающую как через гостевание, так и через разнообразные варианты помощи и под-держки.

В отличие от расчетливой стратегии дарообмена оленями обмен собаками выглядит намного проще. Как говорят оленеводы, одна собака может идеально подходить одному хозяину и совершенно не подходить другому, поэтому оленеводы зачастую подолгу под-бирают своих собак и более свободно ими могут обмениваться.

Об обмене с «дикарями»

Безденежный мир тундры, как и многие другие безденежные от-ношения, пленит взор исследователя. Однако север Ямала препод-носит и другие сюрпризы такой безденежной экономики. Именно север Ямала — пространство, где основа ненецкой экономики, олень, соседствует с оленем диким. Здесь оленеводство лишь одна из комплементарных стратегий наряду с рыболовством и охотой — охотой, прежде всего, на дикого оленя.



В последнее время число диких оленей на севере полуострова значительно выросло. Сами оленеводы к этому относятся двояко: дикий олень опасен «откалыванием» части стада и его угоном, но в тоже время дикий олень — источник пищи. Однако несмотря на такое казалось бы природное / биологическое явление, как увели-чение поголовья диких оленей, тундровики и знающие поселковые видят в нем скорее результат техногенного влияния.

Мне доводилось несколько раз слышать, как оленеводы объяс-няли причину «одичания» севера полуострова, которую я кратко приведу и здесь. С их точки зрения, дикий северный олень преиму-щественно обитал на о. Белом, приходя на полуостров и уходя с него сезонально. Помимо этого движения (о. Белый — Ямал) ди-кий олень приходил и с восточной стороны, или, как говорят мест-ные ненцы, «с Таймыра». Эти две популяции они отличают по окрасу шкуры (белый окрас — с о. Белый, темный окрас — с Тай-мыра) Однако со времени строительства порта Сабетта и местного завода по сжижению газа потребовалось установить навигацию ледоколов, которые обеспечили бы транспортировку сжиженного газа на Большую землю. Оленеводы считают, что постоянный «от-крытый» пролив Малыгина и Обская губа изменили сам маршрут перемещение диких оленей, которые теперь не возвращаются по льду на о. Белый, а остаются на полуострове. Их число постоянно растет, т.к. при относительно небольшом количестве оленеводов в северной части Ямала они не могут отстреливать столь большое количество диких оленей. Как результат, дикие олени несут угрозу «откалыванию» стад. За чаем в чуме мне доводилось слышать фразы: «один волк не приходит дважды. Волк не берет столько, сколько откалывают дикари». Именно эта история с диким оленем пролила для меня свет еще на одну сторону тундровых обменов — обмены с природой, точнее обменов с «дикарями».

Мы отправились на охоту после того, как перекаслали на новое место. Я был совершенно уставший, но отказаться от участия в охоте не мог. Длилась она очень короткое время. Сегодня охотят-ся исключительно на снегоходах: он позволяет развивать очень большую скорость и настигать жертву за считанные минуты, после чего раздается выстрел. Подстрелив нужное количество голов,



ты собираешь их, укладываешь на сани, с которых до этого сняли стенки, и едешь обратно. Наша охота длилась едва ли больше одно-го часа. Техническая скорость упростила сам ритуал, вытеснив сложные конструкции и изучение поведения на второй план.

Уже когда при сумерках мы разделывали туши, мои друзья гово-рили, что теперь мяса хватит для нас и собак на довольно долгий период времени. Более того, оленеводы любят мясо «дикаря» боль-ше, нежели чем мясо домашнего: оно более нежное. Удивительно, что сакральное отношение к дикому оленю (илебц — что означает и источник жизни и, по сути, весь скарб кочевника) превраща-ется в представление об угрозе и, как следствие, в стремление предотвращения роста поголовья диких оленей за счет как можно большего их отстрела.

В отличие от домашнего оленя, мясо которого больше потреб-ляется внутри чума, его вырастившего, добытые туши диких оле-ней разделяются между родственниками и знакомыми.

Возвращаясь из экспедиции, я застрял в ожидании своего вер-толета в поселке Сё-Яха — некогда фактории, а сегодня довольно крупном и перестроенном за счет Газпрома поселке. Был вечер, и неожиданно для всех в поселке погас свет. Мой друг, у которого я жил, предложил мне пойти в гости к его пожилому отцу — знато-ку тундровой жизни. Мы провели у него весь вечер за увлекатель-ными беседами о разных прошлых и нынешних делах. Зашла речь и о «дикарях». Он с простотой и ясностью объяснил мне саму «политику» оленеводов в отношении «дикарей», с которой я согла-сился, т.к. уже слышал о этих деталях от своих друзей в чуме.

Для него позиция «дикаря» в ненецкой тундре связана с устой-чивостью оленеводства. Если оленевод питается в основном диким оленем, то дикий олень забирает часть стада себе — это является «моральным» и «правильным», т.к. устанавливается равновесное состояние между оленеводами, его стадом и стадами диких оленей. Эту же мораль оленеводы переносили и в другую плоскость, гово-ря о необходимости поддерживать относительно стабильное не-большое поголовье в стаде: 300–500 голов, которых будет достаточ-но для устойчивой экономики одного домохозяйства и в ситуации эпизоотии позволит быстро и легко регулировать жизнь стада.



Хозяин чума, где я жил, довольно точно это описал, рассказывая о причинах массового падежа оленей на Ямале в 2014 г.: «Олень для нас — это и “сберкнижка на четырех ногах”, и что-то от самой при-роды. Нужно постоянно понимать, что делать с оленями, понимать природу». В этом фрагменте для меня отчетливо звучало соотно-шение между даром и товаром, которое в случае с дикими оленями особенно интересно, т.к. чаще всего туши именно диких оленей вымениваются на бензин у вахтовиков.

О деньгах

Денежный мир ненцев не менее сложен, чем мир обменов, где деньги в их материальном смысле отсутствуют. Как и в большин-стве языков, в ненецком языке деньги делятся на металлические (еся’’) и бумажные (падар’ еся’’). При этом металлические деньги и общее понятие денег выражается одним словом (еся’’). По пред-ставлениям моих друзей с севера полуострова деньги должны хра-ниться у женщины, а тратят их мужчины. Для этого у каждой за-мужней женщины есть специальный кошелек (есь’’ нгэся’), который находится в специальном мешке (сея’ пад) в чуме и располагается на постели в головах у женщины. Есть даже примета, что если у за-мужней женщины такого мешка нет, то ей снятся кошмары. Эта же сумка по-особенному располагается на нартах юхуна, так, чтобы замок / вход смотрел в центр нарты, а не на край. Несмотря на то что физически деньги могут храниться в тундре, но даже на факто-рии они обычно не нужны: расчет в большинстве случаев осущест-вляется через запись долга в амбарной книге. Возврат долга осу-ществляется сезонально и зависит от оленеводческих практик: спил рогов и пантов, забойка.

Однако в поселке (Сё-Яха) происходит переход к монетарной экономике. Амбарная книга там работает только для поселковых. Тундровики для местных купцов неуловимы, и на них не может быть оказано никаких форм давления для возврата долгов.

Когда в поселке я общался с главами общин, то они обращали мое внимание на сезональность обменов и долгов. С их точки зре-ния, «летняя экономика» оленеводов значительно отличается от


Рис. 13–14. Ненецкий магазин

(фотография МАЭ И-473-60 и фотография автора)



«зимней». Летом экономика оленеводов словно замораживается, в это время люди чаще берут в долг, а возвращают свои долги по осе-ни или зимой, реже — весной.

Осенняя или зимняя «забойка» — исключение. Здесь оплата за сданных оленей идет деньгами, все остальные операции (рога и панты) осуществляются на севере полуострова как обмен на бен-зин, который выступает едва ли не главной валютой.

Для описания экономических отношений ненцы используют следующие глаголы: темдӑба, темдорӑ’’мӑ, хабеянзь (ср. этноним ханты на ненецком — хаби) и тӑдӑба.

Я позволю себе начать со слова хабеянзь, которое можно было бы перевести как поездка за покупками. В отличие от хабеянзь, под темдорӑ’’мӑ обычно понимается покупка вещей внутри обитаемо-го пространства. Скажем, внутри поселка, внутри тундры, внутри города. Под тӑдӑба понимается безденежный обмен, тогда как темдӑба — это всякая покупка. В этой системе терминов примеча-тельно то, что ненцы топографически разграничивают экономиче-ское пространство и доставку тех или иных вещей. Это нас возвра-щает к началу этого эссе, когда речь шла о гостевании как едва ли главной социальной и экономической стратегии оленеводов.

В завершении настоящего очерка я хотел бы предложить чита-телю фрагмент из дневника С.И. Руденко, который показывает эт-нографию экономической жизни Обдорской ярмарки.



Приложение

Январь 1910 г. Молодой петербургский этнограф и антрополог С. И. Руденко в Обдорке делает записи о торговле у хантов и ненцев. В своей полевых записях он описывает экономику Обдорской яр-марки начала XX в.

Обдорская ярмарка по внешнему виду совсем не похожа на ярмар-ки центральной России и Украины. Все торговые сделки в Обдорске происходят на дому. Тобольские и томские купцы имеют в Обдорске свои фактории: большой дом с обширным двором, складами и лавкой, со специальным ассортиментом товаров, требуемых самоедами и остяками. Обдорские мещане также почти все ведут торговые опера-ции: те, кто позажиточнее, самостоятельно, те же, кто победнее, явля-ются посредниками между самоедами и остяками, с одной стороны, и факториями — с другой. Товары — скобяные, бакалейные, мануфак-тура, оружие и охотничьи припасы, хлеб — все это завозится с осен-ними пароходами и хранится до начала ярмарки. Казенная монополия также озабочена своевременным завозом водки и спирта. Ярмарочная выручка казенной монополии от 150 до 200 тыс. руб.

На ярмарку съезжаются остяки с Нижней Оби, но главный контин-гент — это остяки и особенно самоеды заобские, с северного Урала и полуострова Ямала. Там они проводят лето, осенью добывают пуш-ного зверя и после нового года подкочевывают к Обдорску, затем идут дальше на юго-восток в полосу лесотундры. В апреле начинается обратное движение оленеводов, причем в Обдорск они уже обычно не заходят. На ярмарке оленевод продает всю добытую им пушнину и делает запасы всего необходимого на круглый год.

Не доходя километров тридцать-пятьдесят до Обдорска, оленево-ды задерживаются на несколько дней. В чумах с оленями остается большинство, на ярмарку же едут только старшие в семье или в не-больших родовых объединениях из группы семей старшие с женами. Далеко за сотни километров от Обдорска в тундре можно встретить приказчиков и поверенных крупных фирм и мелких торговцев, пере-купщиков, выезжающих навстречу оленеводам для скупки пушнины. Однако эти выездные торговцы сколько-нибудь значительных опера-ций не совершают. Самоеды опасаются продешевить и придерживают пушнину. Кроме того, почти все они связаны долговыми обязатель-ствами и вынуждены сдавать пушнину своим кредиторам. Перекуп-



щики и приказчики имеют дело, главным образом, со случайными продавцами и более всего озабочены зазывом продавцов к себе в Об-дорск или к своим патронам.

Подкочевав к Обдорску, самоед собирается на ярмарку. Забирает всю пушнину, несколько нарт, запряженных оленями, в зависимости от количества товаров, которые он намерен забрать, и с утра выезжает в Обдорск. Заезжает он к своему кредитору и принимается им со всем радушием. Олени сдаются под присмотр членов семьи хозяина или приказчика фактории.

Покупатель принимает промышленника в зальце, жену угощают женщины. Расположившись на полу, некоторое время беседуют о со-бытиях, которые имели место за истекший год, о здоровье знакомых и их родни, о состоянии оленей, о промысле. Наконец начинается торг. Самоед вытаскивает связку с десяток песцов и начинает рядиться. На-чинается торговля с самых плохих шкурок, и чем дальше идет прода-жа, тем лучше и лучше продавец вытаскивает шкурки. Ходовая цена на песца, скажем, 19 руб. за шкурку. С невероятным упорством самоед стоит на цене в 21 руб. и в конце концов спускает до 20 руб. 50 коп. за шкурку. Никакие уверения покупателя, что шкурка этой цены не сто-ит, клятвы, что он покупает их себе в убыток, на самоеда не действуют. Наконец первая связка продана. За нею идет вторая, третья и так да-лее. Кончаются шкурки белых песцов, за ними идут голубые. Новый торг, и самоед опять продает их с небольшой надбавкой против уста-новившейся розничной цены. За песцами идут лисы, сначала бело-душка, затем чернобурые, крестоватики, волки, шкуры белых медве-дей и т.д. Расплата идет наличными деньгами. За каждую партию, за каждую шкурку уплачиваются деньги немедленно. У покупателей ле-жат кучи мехов, перед продавцом груды денег. За шкурки уплачено уже несколько тысяч рублей, и у покупателя денег больше нет. Между тем продавец извлекает еще партию мехов. Купец просит у продавца денег взаймы. Последний отсчитывает тысячу или две, и торг продол-жается. Здесь же на полу стоит бутылка рябиновки, легкая закуска и две рюмки. Через некоторое время и занятые деньги перешли про-давцу, а продажные шкурки еще имеются. Заем денег производится вторично, и в третий раз пока все шкурки не проданы. Тогда самоед подсчитывает свою выручку. Оказывается, что у него наличными, са-жем 4570 руб., да в долг он дал купцу 3000 руб. Вырученные деньги 4570 руб. самоед отдает на хранение купцу, что вместе с 3000, данными им в долг, составляет 7570 руб. Берется бирка, на ней зарубками



вырезывается указанная сумма 7570 руб., отданные на хранение само-едом купцу. Бирка раскалывается на две половинки — одна остается у купца, другую прячет у себя самоед.

Рис. 15–16. Фотографии бирок (МАЭ И-1162-29, И-1162-30)



Пушнина сдана, самоед свободен и теперь начинает гулять вместе со своей женой, т.е. попросту начинает пьянствовать. Для клиентов у торговцев в доме имеются особые комнаты. Там приез-жие спят, едят и пьют. Три, пять, семь дней и более идет беспробуд-ное пьянство. Особые приказчики и подручные купца в это время следят за пьяными самоедами и остяками, чтобы они в пьяном виде не замерзли где-либо на морозе и чтобы с ними ничего не случи-лось. Проходит некоторый — срок пять, семь дней, и в одно пре-красное утро самоед начинает соображать, что пора уже возвра-щаться к стадам, пора кончать гулянье. Он прекращает пить. Целый день, а иногда и на следующие самоеда трясет, как в лихорадке, он болен. Опохмеляется, но не пьет. Наконец, он поправился и идет в лавку купца своего патрона закупать товары. Вытаскивается бир-ка, складываются обе половинки и устанавливается, что пушнина сдана на 7570 руб. Вытаскиваются половинки прошлогодней бирки, расчет самоеда с купцом после закупки товаров, складываются и устанавливается, что самоед остался должным купцу 1231 руб. Долг этот отдается, и самоед имеет в своем распоряжении 6339 руб. на закупку товаров.

Снова начинается долг. Самоед требует 30 аршин красного сукна. Купец назначает цену 10 руб. за аршин, в то время как 9 руб. — обще-известная цена аршина этого сукна. Самоед начинает торговаться, ссылаясь на то, что такое сукно он в любой лавке может купить по 9 руб. Купец со своей стороны напоминает, что рыночная цена на песцов 19 руб. за шкурку, он уважил самоеда, дал ему по 20 руб. 50 коп., почему же самоед не хочет его уважить и дать ему 10 руб. за аршин сукна. Довод убедительный, и самоед соглашается на 10 руб. При назначении цены выше рыночной на пуд баранок, сахара, ружей и тому подобное воспоминается, как купец давал выше рыночной цены на голубых песцов, лисиц, и повышенные цены принимаются по обоюдному согласию. Наконец все закуплено, все что только мо-жет потребоваться семье или группе родственных семей, живущих совместно, промышляющих и кочующих одним стадом на целый год, и уложено на нарты. Подсчитывается стоимость закупленного. Ока-зывается, товаров забрано на 7380 руб. Следовательно, самоед пере-брал товаров на сумму в 1041 руб. Но ведь ему еще надо закупить бочонок спирта или водки с тем, чтобы привезти своим сородичам, которые ждут его в чумах. Он ведь достаточно погулял со своей же-ной. И они должны получить свою долю удовольствия. Для покупки



водки нужны деньги. Самоед берет у торговца взаймы 150 руб. На водку и расчет закончен. В результате самоед остается в долгу 1191 руб. Сумма эта зарезывается на новой бирке, на ней вырезыва-ется тамга самоеда, бирка раскалывается на две половинки, одна остается у купца, другая у самоеда, все счеты покончены, и он выез-жает в чумы.

Возвращение в чумы с ярмарки — подлинное празднество. Общее довольство и уверенность в том, что семья обеспечена всем необходи-мым на год. Глава семьи с удовлетворением рассказывает, как удачно он выше рыночных цен продал свои и доверенные ему родственника-ми шкурки. Начинается всеобщее пьянство, пока не будет выпита все привезенная водка. Бывают случаи специальной поездки за водкой, но как только вся водка выпита, снимаются с места и откочевывают от Обдорска с тем, чтобы подкочевать к нему на обратном пути, чаще же только на следующий день ярмарки.

Такая система торговли с самоедами и остяками у моего хозяина зырянина Рочева Моторова. Такова она бывает и во все годы удачного, как в этом году, промысла. Бывают, однако, и плохие годы. Приезжает самоед к своему патрону, сдает пушнину, подсчитывает, и оказывает-ся, что сдал он ее всего на 700 руб., а долга у него от прошлого года осталось тысяча рублей. Между тем по самому скромному подсчету ему для того, чтобы прожить год и запастись всем необходимым для промысла, надо получить товаров по крайней мере на две тысячи рублей. Купец отпускает ему эти товары, и самоед уезжает с долгом в 2300 руб. Купец кровно заинтересован в том, чтобы иметь должни-ков, ибо самоед, задолжавший данному купцу, другому, кроме него, не сдаст свою пушнину. Если самоед или остяк решит перейти от од-ного купца к другому, то он предварительно обязательно рассчитается с ним по старым долгам.

Обычно случаи, когда задолжавший самоед два, три и более лет не приезжает на ярмарку и не является к своему заимодавцу. Через не-сколько лет к купцу является юноша и говорит, что он сын такого-то самоеда, которые вел дела с купцом. Теперь он сам промышляет, при-вез пушнину и желает рассчитаться с купцом за долги отца. Клиентура во втором поколении возобновляется, и молодой промышленник за-бирает за наличный расчет и в кредит товары и все необходимые ему для промысла припасы. Само собой разумеется, что при такой системе торговли купцы никогда не остаются в убытке [СПФ АРАН. Ф. 1004. Оп. 1. Д. 562. Л. 95–100].



Благодарности

Я выражаю искреннюю и глубокую благодарность моим ненецким дру-

зьям из тундры. Это Хадри’ нися, Гена’ небя, Артур, Алик, Арсений, Паш-

ка, дядя Федя, Егор и многие-многие другие, которые открыли для меня

мир тундровой красоты. Особая благодарность Хадри Окотэтто — пре-

красному и тонкому знатоку ненецкой культуры. Без всех вас не было бы

этой статьи.

Источники

СПФ АРАН. Ф. 1004. Оп. 1. Д. 562. Путевые заметки, 1909–1910 гг., сделан-

ные во время экспедиции в Северо-Западную Сибирь. Машинописная

копия. [1985]. 106 л.


О.Б. Степанова

СОЦИАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА ГОСУДАРСТВА ПО ОТНОШЕНИЮ К КОРЕННЫМ

МАЛОЧИСЛЕННЫМ НАРОДАМ СЕВЕРАВ НАЧАЛЕ ХХI в.

(НА ПРИМЕРЕ СЕВЕРНЫХ СЕЛЬКУПОВ)

В исследовании подводятся итоги отношений КМНС (коренных малочисленных народов

Севера. — О.С.) и государства за последние 15 лет на примере северных селькупов и дается

оценка эффективности осуществляемой государством социальной политики. Рассматри-

вается эта тема почти целиком на полевых материалах автора с привлечением интернет-

ресурсов справочного характера. В работе анализируется политика государства в местах

проживания северных селькупов — Пуровском и Красноселькупском районах ЯНАО и Ту-

руханском районе Красноярского края. Автор подходит к выводу, что в своей декларатив-

ной части политика государства по отношению к КМНС сильна, хорошо продумана и еди-

нообразна для всех субъектов РФ, в ней утверждается курс на поддержку КМНС. Однако

степень этой поддержки в двух рассмотренных регионах заметно различается. Комплекс мер

помощи КМНС в ЯНАО, осуществленных за рассматриваемый период, следует считать

грандиозным социальным проектом. Реализация социальной политики государства по от-

ношению к КМНС в Красноярском крае в сравнении с ЯНАО проходит значительно слабее.

Ключевые слова: этнография, селькупы, социальная политика, государство, современное

положение коренных малочисленных народов Севера.

O. B. Stepanova

SOCIAL POLICY OF THE STATE ON THE INDIGENOUS PEOPLES OF THE NORTH

AT THE BEGINNING OF THE XXI CENTURY (THE EXAMPLE OF NORTHERN SELKUPS)

Th e study summarizes the indigenous peoples and the state of relations in the past 15 years by the

example of the Northern Selkups and assesses the eff ectiveness of the state social policy. We consider this

issue almost entirely on the fi eld materials of the author with the assistance of a reference nature of

Internet resources. Th e paper analyzes the state policy in the places of residence of the Northern

Selkups — Purovskii and Krasnoselkupskii areas on the YaNAO and Turukhansk district of the

Krasnoiarskii Krai. In its declarative part of the state policy towards indigenous peoples is strong, well

thought out and is uniform for all the subjects of the Russian Federation, it is approved course for support

of indigenous peoples. However, the extent of this support in the two regions are considered as sig-

nifi cantly diff erent. Complex aid measures in YaNAO toward indigenous peoples undertaken during

recent period should be regarded as a large-scale social project. Th e implementation of social policy in

relation to indigenous peoples in the Krasnoiarskii region goes much weaker in comparision with YaNAO.

Keywords: ethnography, Selkups, social policy, state, current situation of Indigenous peoples of the

North.


350 О.Б. Степанова

Сбережение народа — и в самой чис-

ленности его и в физическом и нравствен-

ном здоровье — высшая изо всех наших

государственных задач.

Александр Солженицын

Тема современного положения малочисленных народов Севера отрабатывалась автором как приоритетная в ходе восьми экспеди-ций к северным селькупам (2004, 2005, 2008, 2012, 2013, 2014, 2015 и 2016 гг.). После каждой поездки выполнялся первичный анализ собранный материал, проводились исследования лежащих в русле темы вопросов, результаты этих исследований регулярно публико-вались [Степанова 2004, 2005, 2009 a, 2009 b, 2010, 2013, 2014, 2015 a, 2015 b, 2015 c, 2015 d, 2016]. И вот, наконец, наступил момент, когда следует подвести итоги процессов, происходящих в жизни север-ных селькупов и итоги проделанной автором работы: время для этого прошло достаточное — период наблюдений охватывает 15 лет (2001–2016 гг.) — и объем накопившегося материала достиг весьма солидных размеров.

Северные селькупы проживают в Западной Сибири, в бассейнах двух рек — Таза и Турухана (левого притока Енисея), образуя две незначительно отличающиеся в культурном плане группы, име-нуемые по названиям этих рек тазовскими и туруханскими сель-купами. По данным Всероссийской переписи населения 2010 г., численность северных селькупов составляет около 2,5 тыс. чел. [Всероссийская перепись населения].

Туруханские селькупы проживают в Туруханском районе Крас-ноярского края. На 1 января 2014 г., по сведениям районного отде-ла по делам КМНС, их численность составляла 373 чел. Из них 229 чел. были прописаны в с. Фарково, 72 чел. — в с. Туруханск, 23 чел. — в с. Совречка и остальные по нескольку человек еще в ряде населенных пунктов района [АМАЭ. К-I. Оп. 2. Д. 2247. При-ложение]. Совреченские селькупы административно относятся к Красноярскому краю, а территориально и культурно они ближе к селькупам бассейна Таза [Степанова 2015 с].

Тазовские селькупы проживают в Красноселькупском и Пуров-ском районах ЯНАО Тюменской области. Селькупы Красно-


351Социальная политика государства...

селькупского района делятся на среднетазовских, проживающих в с. Красноселькуп и его округе, и верхнетазовских, живущих в вер-ховьях Таза и приписанных к селам Толька и Ратта и фактории Кикки-Акки. По данным отдела по развитию агропромышленного комплекса и делам КМНС администрации Красноселькупского района, на 1 января 2015 г. во всем районе проживало 1590 сель-купов. Из них в с. Красноселькуп — 779 чел., в с. Толька — 533 чел., в с. Ратта — 190 чел., на фактории Кикки-Акки — 44 чел. [АМАЭ. Ф. К-I. Оп. 2. Д. 2270. Л. 34].

Селькупы Пуровского района, тоже тазовские, по сведениям районного Управления по делам КМНС на 01.01.2013 г., проживали в селах Толька (Пуровская, не путать с Красноселькупской) — 74 чел. и Халясавэй — 98 чел., деревне Харампур — 34 чел., поселке Пуровск — 8 чел. и г. Тарко-Сале — 281 чел. Всего пуровских сель-купов, согласно тем же данным, 495 чел. [АМАЭ. К-I. Оп. 2. Д. 2189. Приложение].

Во всех названных районах бок о бок с селькупами проживают представители других коренных малочисленных народов Севе-ра — ненцы, ханты, эвенки и кето. Где-то их намного меньше, чем селькупов (например, в национальных селькупских селах Ратта, Толька Пуровская, Фарково, в Красноселькупском районе в целом), а где-то намного больше, например в с. Совречка или в Пуровском районе, если брать его целиком. Поэтому, говоря о политике госу-дарства по отношению к селькупам, мы имеем в виду государствен-ную политику в отношении всех живущих вместе с селькупами КМНС.

Исконными видами хозяйственной деятельности северных селькупов являются таежные рыболовство, охота и оленеводство. С традиционными занятиями связан полукочевой образ жизни, определяемый сезонными передвижениями с одного производ-ственного участка на другой. В дореволюционный период северные селькупы жили очень бедно, зажиточных, с большими стадами оленей в сотни голов, среди них было лишь несколько человек. Много было безоленных селькупских семей.

В советский период северные селькупы продолжали вести тра-диционный образ жизни, они кочевали с летних стойбищ на зим-



ние, их главными хозяйственными занятиями оставались рыбо-ловство, охота и оленеводство. В конце 20-х годов ХХ в. у селькупов были созданы колхозы, а потом крупные совхозы. Селькупы рыба-чили, охотились, содержали оленей (совхозные стада насчитывали несколько тысяч голов, личные — от 2–3 до 40 голов), собирали ягоду, работали на зверофермах, сдавали свою продукцию совхо-зам (=государству) и получали за это деньги.

По воспоминаниям сегодняшних пенсионеров, «жили тогда нормально». Национальные совхозы были нерентабельны. Тому существовало множество причин, главными из которых были транспортная (районы проживания селькупов не были связаны с «большой землей» дорогами) и энергетическая (топливо сюда за-возилось). Политика советского государства в отношении север-ных селькупов была полностью дотационной. Государство, не счи-таясь с расходами, вывозило производимую ими рыбу и мясо на самолетах и вертолетах, регулярно закупало оленей для совхозных стад, рыбаки, охотники и оленеводы обеспечивались всеми необ-ходимыми на промысле вещами, заболевших людей с угодий вы-возили рейсами санитарной авиации. Топливо, продукты и товары широкого потребления привозили сюда северным завозом, но цены на весь товар были государственные, такие же, как на боль-шой земле. Нынешние селькупские села — Фарково, Красносель-куп, Толька Красноселькупская, Ратта, Толька Пуровская, а также села, которых уже нет (Усть-Баиха, Сидоровск, Кики Акки и др.), были основаны в 1930-е годы. В каждом селе были контора колхоза, больница или фельдшерский пункт, школа или школа-интернат, заготконтора, магазин, клуб и радиостанция. В 1970-е годы в ме-стах проживания селькупов начали действовать масштабные гео-логоразведочные экспедиции, из-за чего резко выросла числен-ность приезжего населения. Тем не менее районы продолжали считаться национальными, так как процент коренных народов Се-вера в них по-прежнему оставался очень высоким.

Несмотря на минусы проводимой советским государством по-литики (имеются в виду попытки перевода селькупов на оседлость, отлучение детей через интернаты от привычной культурной среды, приоритет коллективной собственности, ведущий к бесхозяй-



ственности, появление и укоренение иждивенческой психологии и т.д.), плюсов было все-таки больше. Это показали 1990-е годы, когда поддержки государства не стало.

В 1990-е годы северные селькупы оказались на грани исчезнове-ния. Совхозы развалились, поголовье оленей, и совхозных, и лич-ных, было утрачено, рыбу никто не покупал и не вывозил, средства производства пришли в негодность, топливом, моторами, ружья-ми, патронами, брезентами, солью и прочими необходимыми в тайге вещами коренных жителей обеспечивать перестали, цены на все товары взлетели. Селькупов охватили тотальная безработи-ца и нищета. Это привело к их массовому исходу из леса в поселки, пьянству и культурной деградации. Смертность значительно вы-росла и превысила рождаемость. Средняя продолжительность жизни коренных северян упала тогда до 34 лет [Жвирко 2007 № 32: 9]. Из-за дороговизны содержания социальных учреждений были закрыты поселки Сидоровск и Кикки-Акки.

Государство пыталось поддерживать коренное население края, но в условиях экономического кризиса эти попытки чаще всего не приносили желаемых результатов. Неоднократно создавались новые предприятия, ориентированные на традиционные виды дея-тельности и трудоустройство КМНС, но им так и не удалось нала-дить свою работу. Не вышло толка и от новых методов хозяй-ствования: например, после того как красноселькупский совхоз «Полярный» передали акционерному обществу «Запсибгазпром», он развалился [Письменный 2000 № 40: 13]. Общегосударственная социальная помощь и те дополнительные пособия и льготы, кото-рые устанавливались только для КМНС, быстро обесценивались инфляцией и дефолтами. В 1990-е годы у государства не было сил для спасения своих граждан.

Ощутимая поддержка бедствующим народам Севера, как и ста-билизация экономической ситуации в общероссийском масштабе, были связаны главным образом с ростом мировых цен на углево-дородное сырье, случившимся в начале XXI в. Разработка запасов углеводородного сырья в ЯНАО началась еще в советское время. С ростом цен на топливо ЯНАО, бюджет которого пополнялся за счет отчислений предприятий топливно-энергетического ком-



плекса, превратился в один из самых богатых субъектов РФ. Власти ЯНАО, используя создавшееся положение, стали активно решать социальные проблемы населения округа, в том числе проблемы КМНС.

В первое десятилетие XXI в. основная помощь КМНС Красно-селькупского и Пуровского районов оказывалась из окружного бюджета. Получая финансирование из округа, районные админи-страции могли также напрямую заключать соглашения с предпри-ятиями топливно-энергетического комплекса своего района и по-лучать от них средства на то, на что не хватало окружных денег. Первопроходцем в оказании помощи КМНС «по соглашениям» был Пуровский район — самый богатый район ЯНАО, он имеет самое большое количество разработанных месторождений, т.к. с него началось промышленное освоение округа. В 2001 г. власти Пуровского района (главой районной администрации тогда был А.И. Острягин, в прошлом начальник нефтегазового комплекса района), проявив инициативу, заключили соглашение с местными предприятиями топливно-энергетического комплекса (далее — ТЭКа) и к 2008 г. отстроили заново четыре национальных по-селка — Тольку, Халясовэй, Самбург и Харампур. В селькупской Тольке на деньги компаний Газпромнефть и Ноябрьскнефтегаз были построены 30 новых жилых домов.

В не менее богатом месторождениями Красноселькупском районе развитие нефтегазодобывающей отрасли происходило не так быстро и не в тех масштабах, как в Пуровском, из-за большей удаленности и отсутствия дорог, поэтому объемы средств, полу-чаемых в результате заключения соглашений с предприятиями ТЭКа, были меньшими.

В 2010 г., когда губернатором Ямала был назначен Д.Н. Кобылкин, он подписал с Газпромом, Лукойлом, Новотеком и Газпромнефтью соглашение о сотрудничестве в деле поддержки КМНС. С появ-лением этого соглашения сектор помощи КМНС Ямала получил регулярные капитальные вложения, распределяемые из центра в районы на развитие сельского хозяйства, малых поселений и пр.

В Туруханском районе Красноярского края тоже были найдены нефть и газ, но промышленная эксплуатация нефтегазоконден-



сатного Ванкорского месторождения, одного из самых крупных в стране, началась только в 2009 г., когда был проложен трубопро-вод Ванкор-Пурпе, связывающий месторождение с системой маги-стралей Западной Сибири. Два других месторождения района — Тагульское и Лодочное — пока не обустраивались. Богатый спонсор в Туруханском районе появился, но традиция работать по соглаше-ниям там так пока и не сложилась, что соответственным образом отразилось на положении КМНС.

Не следует думать, что меры поддержки КМНС государством были лишь компенсацией коренным жителям за отрицательное воздействие промышленного освоения на состояние природного и традиционно-хозяйственного комплекса территорий природо-пользования. Отношения между коренными народами Севера и государством нельзя представлять как торгово-рыночные, как отношения купли-продажи, с советских времен они выстраива-лись как поддержка государством определенной категории граж-дан, которые самостоятельно, без этой поддержки, не проживут. Вслед за советским государством Российская Федерация признала важность и необходимость такой политики. Просто оплачивать эту политику обязали тех, у кого есть на то возможность и кто, ра-ботая на землях КМНС, несет (вместе с государством) ответствен-ность за их судьбу.

Направления поддержки КМНС были разработаны государ-ством на исходе 1990-х годов. Друг за другом были приняты три федеральных закона — «О гарантиях прав коренных малочис-ленных народов РФ» (1999 г.), «Об общих принципах организации общин коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Даль-него Востока» (2000 г.) и «О территориях традиционного природо-пользования коренных малочисленных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока» (2001 г.). На их основе субъекты федерации и их районы (на территории которых проживали КМНС), каждый на своем уровне, стали разрабатывать собственные законы и прог-раммы развития, как на среднесрочную, так и на долгосрочную перспективу.

Например, Красноселькупском районе ЯНАО в 2005 г. политика властей по отношению к КМНС определялась следующими феде-



ральными, окружными и районными целевыми программа-ми / подпрограммами: «О социально-экономическом развитии ко-ренных малочисленных народов Севера до 2011 г.», «Культура, язык, традиционный образ жизни коренных малочисленных на-родов Севера», «Развитие агропромышленного комплекса ЯНАО в 2002–2005 гг.» (с подпрограммами «Сохранение оленеводства в ЯНАО в 2002–2005 гг.», «Развитие рыбного хозяйства ЯНАО в 2002–2005 гг.», «Кадровое обеспечение агропромышленного ком-плекса ЯНАО на 2002–2005 гг.», «Сохранение этноса селькупов, обеспечение трудовой занятости КМНС Красноселькупского райо-на ЯНАО», «Охрана оленьих пастбищ от лесных и тундровых по-жаров ЯНАО на 2002–2005 гг.»), «Обеспечение жильем граждан из числа коренных малочисленных народов Севера в 2000–2005 гг.», межрайонная программа «Сотрудничество», «О государственной поддержке малых предпринимателей из числа КМНС» и некото-рыми другими.

Суть у всех принимаемых в этой области документов была одна. Поскольку, как показали предшествовавшие периоды истории, КМНС в большинстве своем плохо адаптируются к реалиям совре-менной жизни, программы заявляли главным направлением под-держки КМНС возрождение и сохранение традиционных видов хозяйства и традиционного образа жизни.

Анализ программ Красноселькупского района ЯНАО за период 2001–2010 гг. позволил автору составить перечень конкретных мер, которые предполагалось осуществить в рамках заявленного курса.1) Обеспечить полноценную деятельность сельскохозяйственных

предприятий и первым долгом тех предприятий, которые были восстановлены из разваленных совхозов, а именно:— закрепить за сельхозпредприятиями такие направления дея-

тельности, как рыбный и охотничий промыслы, отгонное оленеводство, звероводство и животноводство, овощевод-ство, традиционные промыслы и ремесла;

— создать материально-техническую базу сельхозпредприятий (закупить для них транспортные средства и оборудование, прежде всего холодильное, средства охоты и рыболовства, обустроить угодья и обеспечить всем необходимым для нор-



мального быта рыбаков-охотников, произвести ремонт зда-ний бывших совхозов);

— осуществлять выплату сельхозпредприятиям дотаций за реа-лизованную в продовольственный фонд округа продукцию;

— оказывать сельхозпредприятиям помощь в поисках рынков сбыта произведенного на сельхозпредприятиях продукта;

— обустроить и закрепить за сельхозпредприятиями факто-рии — опорные пункты в сельской местности, оснащенные средствами связи и транспорта, торговыми и складскими помещениями, морозильными и холодильными емкостями, гаражом для транспортных средств, складом горюче-сма-зочных материалов, столовой, административным зданием, гостиницей, баней, фельдшерско-акушерским пунктом (да-лее ФАП. — О.С.), объектами энергоснабжения, вертолетной площадкой, жильем для обслуживающего персонала.

2) Оказывать коренным жителям помощь в трудоустройстве (в первую очередь на сельхозпредприятия).

3) Оказывать всему кочующему населению материальную под-держку выплатой ежемесячного «губернаторского» пособия, выдачей средств транспорта, бензина, брезента, ружей, сетема-териалов, печек, мини-электростанций, радиостанций, продук-тов и т.д.

4) Обеспечивать коренных жителей жильем в поселках.5) Содействовать созданию в среде КМНС территориально-сосед-

ских общин как одного из видов сельхозпредприятий (предо-ставляя им юридическую и материальную поддержку).

6) Осуществлять меры по охране и укреплению здоровья КМНС.7) Способствовать сохранению духовного культурного наследия

КМНС.8) Оплачивать участие представителей района в мероприятиях

ассоциаций КМНС.9) Оплачивать представителям КМНС высшее образование, вы-

плачивать социальные стипендии студентам из числа КМНС и т.д.В 2005 г. президентом России В.В. Путиным была сформулиро-

вана Программа приоритетных национальных проектов, по опре-



делению писателя Александра Солженицына названная также «программой сбережения народа». Остановить вымирание, депо-пуляцию России, стабилизировать численность населения страны, создать условия для его постепенного роста за счет повышения рождаемости и снижения смертности россиян ставилось главной задачей работы государства на ближайшие годы. В качестве прио-ритетных направлений «инвестиций в человека» были выделены качественное здравоохранение, современное образование, доступ-ное жилье, эффективное сельское хозяйство и улучшение в стране демографической ситуации (с программами поддержки деторож-дения и многодетности).

Приоритетные национальные проекты, в 2008 г. частично пре-образованные в Государственные программы развития, каждым субъектом Российской Федерации были адаптированы под свои условия. Программы поддержки КМНС ЯНАО, отражая местную специфику, оказались, по сути, уже полностью готовыми к встраи-ванию в федеральные программы. В 2006 г. на Ямале статус Прио-ритетного национального проекта получила окружная программа «Культура, язык, традиционный образ жизни КМНС». В 2007 г. ее частью стали районные программы «Развитие агропромышленно-го комплекса муниципального образования на 2007–2011 гг.». Нац-проекты, вобрав в себя программы поддержки КМНС, усилили в них мотивирующие формулировки и повысили степень важно-сти. Прописанные в программах меры реализации остались в об-щих чертах прежними.

По истечении срока действия программ поддержки КМНС вла-стями ЯНАО принимались следующие программы, аналогичные. Различия в содержании программ по поддержке КМНС, взятых за разные временные периоды и в разных районах ЯНАО, обнару-живаются очень незначительные. К примеру, в 2015 г. государство отказалось от дотаций за каждый килограмм произведенной и реа лизованной сельхозпредприятиями продукции и заменило их субсидиями. Или другой пример: в Пуровском районе помощь от го сударства приходила к КМНС через сельхозпредприятия в лице созданных территориально-соседских национальных об-щин, а в Красноселькупском районе создание общин затянулось



на 15 лет и по сей день не закончилось, помощь оказывалась через другие имеющиеся сельхозпредприятия.

К концу исследуемого периода, в 2016 г., в Красноселькупском районе ЯНАО отношения КМНС и власти координировались районной программой «Развитие агропромышленного комплекса, рыбного хозяйства и регулирования рынка с/х продукции, сырья и продовольствия на 2014–2020 гг.» (с шестью подпрограммами), адаптирующей на районном уровне региональную программу с тем же названием, а также подпрограммой «Защита прав и законных интересов КМНС ЯНАО, обеспечение их социальных и духовных потребностей за счет средств окружного бюджета на 2014–2020 гг.» к государственной программе «Реализация региональной поли-тики на 2014–2020 гг.». Поступавшие по ним средства распределя-лись и контролировались отделом по делам КМНС и развития АПК (агропромышленного комплекса. — О.С.) администрации района.

В Пуровском районе деятельность сельхозпредприятий кури-руется районным Управлением по развитию АПК, им же осуществ-ляется распределение и контроль поступающих средств. В своей работе Управление АПК руководствуется «Стратегией социально-экономического развития ЯНАО до 2020 г.» и муниципальной программой «Развитие приоритетных направлений экономики» с подпрограммой «Поддержка и развитие отдельных отраслей эко-номики». Кроме Управления по развитию агропромышленного комплекса, некоторые средства для помощи КМНС поступают че-рез Управление по делам малочисленных народов Севера, частично реализующее те же программы, что аналогичная структура Крас-носелькупского района.

Отношения КМНС Туруханского района Красноярского края с государством в 2014 г. регулировались двумя краевыми програм-мами, тоже адаптировавшими на уровне субъектов федерации об-щероссийские Национальные проекты. Это программы под назва-ниями «Коренные малочисленные народы Красноярского края» (срок действия 2012–2014 гг.) и «Создание условий для сохранения традиционного образа жизни коренных малочисленных народов Красноярского края и защиты их исконной среды обитания» (срок



действия 2014–2016 гг.) с подпрограммой «Поддержка лиц из числа коренных малочисленных народов Красноярского края и лиц, ве-дущих традиционный образ жизни».

Если содержание и общая направленность программ в сфере поддержки КМНС менялись на протяжении 15 лет очень незначи-тельно, то их финансирование по районам и на разных временных точках данного периода сильно отличалось. В Пуровском районе пик финансирования пришелся на все первое десятилетие XXI в., когда для КМНС были заново отстроены четыре национальных поселка и для сельхозпредприятий, на которых работали КМНС, была создана крепкая материально-техническая база. В Красно-селькупском районе материально-техническая база сельхозпред-приятий начала создаваться с середины нулевых годов, но макси-мальные показатели поступивших денежных средств пришлись на начало второго десятилетия. К 2016 г. финансирование сферы КМНС обоих районов сократилось, потому что, как говорят чи-новники, эксплуатация оборудования уже не требует тех денег, что его покупка. В Туруханский район Красноярского края достаточ-ного финансирования за рассматриваемый период не поступало, ни одного сельхозпредприятия создано не было.

Пуровский район ЯНАО

Начать рассмотрение итогов социальной политики государства по отношению к селькупам и другим КМНС в ЯНАО за последние 15 лет следует с Пуровского района, который считается в этой об-ласти передовиком и в некотором смысле первопроходцем.

За эти годы местная администрация успешно применила реа-нимационные меры к трем старым сельскохозяйственным пред-приятиям района: рыбзаводу ОАО «Пуррыба» (перерабатывающе-му предприятию), ООО «Совхоз Верхне-Пуровский» (оленеводство, рыбодобыча, звероводство, свиноводство) в Тарко-Сале и ОАО «Совхоз Пуровский» в с. Самбург (оленеводство).

Были также созданы пять новых сельхозпредприятий — терри-ториально-соседских общин, основным видом деятельности ко-торых является рыбодобыча: «С/х община Харампуровская»,



«С/х община Пяко-Пуровская», «С/х община Сумгутско-Пякутин-ская», «С/х община Еты-Яля» и «С/х община Ича».

Для всех сельхозпредприятий района была создана крепкая ма-териально-техническая база.

Хорошее объяснение тому, что собой представляют общины, дала замначальника Управления по развитию АПК Пуровского района Т.А. Рыгина:

«Общины являются акционерными обществами (ОАО), в кото-рых контрольный пакет акций принадлежит администрации райо-на. Финансирование общин, как и всех других сельхозпредприя-тий, производится за счет различных уровней бюджета:— федерального: частично финансируется оленеводство — за по-

головье на начало года платится ставка;— областного: дается субсидия на мелиоративный вылов рыбы;— окружного: даются субсидии на производство сельскохозяй-

ственной продукции (рыбы, мяса, дикоросов), а также финанси-руются мероприятия по программам поддержки КМНС;

— районного: по соглашению с предприятиями ТЭКа сельхозпред-приятиям даются средства, чтобы те работали и выполняли планы, программы (при этом соблюдается правило: не выпол-нили — не получили).На этих сельхозпредприятиях заняты около 80 % жителей райо-

на из числа КМНС. Территориально-соседские сельскохозяйствен-ные общины — обыкновенные предприятия, которые работают по законодательству и выполняют свои производственные задания. Люди получают зарплату, а предприятия получают субсидию. Обес печение общин товарно-материальными ценностями идет под производство: сколько добудут, столько и получат. Рыба обме-нивается на бензин. Это социальные предприятия. Государство обеспечивает там соответствующий уровень жизни. Те, кому что-то надо, должны написать письменную просьбу главе района, он передаст в нужный отдел. В Пуровском районе поддержка КМНС самая высокая в ЯНАО. Здесь другой подход. Достигли стабиль-ности, дохода, стажа, пенсии, повышения материального уровня жизни, повышения рождаемости. Сохраняется проблема кадров, передачи опыта молодежи в профессии оленевода.



В сумме на всех сельхозпредприятиях района содержится 18 тыс. оленей. Еще 16–17 тыс. голов содержится в частных хозяй-ствах. Район добывает около 1400 т рыбы, переработка дает 190 т готовой продукции в год, остальное реализуется. Каждый год со-бирается по 40 т ягоды» [АМАЭ. Ф. К-I. Оп. 2. Д. 2270. Л. 31].

Одним из главных пунктов проведения моей экспедиционной работы в Пуровском районе в 2015 г. было национальное селькуп-ское село Толька, расположенное в верховьях р. Толька, притоке Таза, на границе с Красноселькупским районом. По данным главы Тольки В.П. Петрова, на 6 мая 2013 г. население села составляло 109 человек (89 человек прописанных в Тольке и 20 человек с про-пиской в районном центре г. Тарко-Сале), из которых 100 чело-век — селькупы [АМАЭ. Ф. К-I. Оп. 2. Д. 2270. Приложение].

Материалы, собранные мной в Тольке, служат лучшим приме-ром того, как в реальности, на деле, на местах осуществляется по-литика государства по отношению к КМНС в Пуровском районе.

Местоположение Тольки можно охарактеризовать как медве-жий угол Пуровского района: село находится на значительном уда-лении от районного центра, дороги туда нет. Сообщение с Толькой весной, летом и осенью осуществляется вертолетом. Регулярным рейсом в Тольку можно считать «пенсионный» вертолет, привозя-щий пенсию. Из села можно выехать также водным путем — до вахтового поселка Пионерный Пуровского района или до Тольки Красноселькупской, но оба пути долгие, тяжелые и находятся в за-висимости от погодных условий.

Зимой от села прокладывают зимник на запад, до дороги, связы-вающей Пуровский район с Большой землей. По зимнику в село осуществляется основной завоз всех жизненно необходимых гру-зов — горюче-смазочных материалов (далее — ГСМ), продуктов для магазина, лекарств для фельдшерско-акушерского пункта, стройматериалов, оборудования, бытовых приборов и т.д.

Как уже говорилось, в 2001–2008 гг. администрация Пуровско-го района, заключив соглашение с местными предприятиями ТЭКа, построили в поселке 30 новых домов (рис. 1). Дома все оди-наковые, дощатые, в каждом по две комнаты, кухня, сени и чер-дак. При каждом сарай, туалет и участок, обнесенный забором.



Все дома сдавались с кирпичными печками и мебелью (две крова-ти, шкаф, две тумбочки, холодильник, электроплита). И хотя многие сельчане жалуются, что в новых домах зимой холодно, иначе как благом для них этот подарок властей не назовешь: в селе сохранилось несколько старых домов 1950–1960-х годов построй-ки, и их состояние невозможно назвать пригодным для прожи-вания. Ни один дом в селе не приватизирован, так как у тех, кому здесь дом нужен, денег нет, а тем, у кого деньги есть, дом здесь не нужен.

В Тольке нет своей администрации, возглавляет село В.П. Пет ров, русский, из приезжих, назначенный сюда «из района». Он заведо-вал строительством новых домов. В его обязанности входит сле-дить здесь за порядком (полиции в селе нет) и в первую очередь за тем, «чтобы родители, имеющие детей, не пили, в противном случае их лишают родительских прав». Он оформляет населению разные справки (для получения пособий), составляет и отправляет в район заявки на текущие нужды, принимает разные комиссии

Рис. 1. Село Толька Пуровская, вид сверху. Пуровский район ЯНАО.

Фото автора, 2015 г.



и гостей. За здоровьем толькинцев следит фельдшер ФАПа, тоже из приезжих.

Своего сельхозпредприятия в Тольке, как удалось выяснить у местных жителей старшего поколения, раньше не было никогда (хотя колхозные времена ни у кого в памяти не сохранились). В поздние периоды советского времени здешние рыбаки-охотники и оленеводы относились к промхозу (ПОХу) — промысловому хо-зяйству поселка Халясовэй или состояли в «артели» таркосалин-ского рыбзавода. Эти предприятия организовывали сбыт продук-ции рыболовно-охотничьего промысла и оленеводства и давали местному населению заработок. В 1990-х годах, когда все разва-лилось, районные власти предприняли попытку организовать в Тольке национальную общину. Община сначала называлась «Сяӄы», что в переводе с селькупского значит «густой лес, чаща», в 2001 г. она была переименована в «Ичу» (Ича — имя героя сель-купского фольклора). Ее создание, по замыслу районной адми-нистрации, должно было научить толькинских селькупов само-стоятельно решать свои хозяйственные проблемы, используя лишь ресурс объединения. Материально проект национальной общины обеспечен не был.

На сельских объектах социального назначения рабочие места можно пересчитать по пальцам. Кроме ФАПа в селе есть магазин, где работает один продавец, библиотека с одним библиотекарем и дизельная с четырьмя дизелистами. Библиотеке и помещению, где работает, живет и размещает приезжих глава Тольки (двух-этажный дом-сруб), по штату положена уборщица.

Сейчас в поселке нет школы. Когда-то — до 1993 г. — здесь была школа-интернат, в ней выучилось несколько поколений толькин-цев, которые теперь очень тепло ее вспоминают: школа была хоро-шая, с традициями, с квалифицированным педагогическим со-ставом. В ней не только учили детей, но и помогали сельчанам выживать в трудные времена. Однако в 1993 г. село решили закрыть как бесперспективное, а школу перевели в поселок Халясовэй. Ны-нешние толькинские дети учатся в Тарко-Сале в школе-интернате.

Обычно в маленьких сибирских национальных поселках, где нет сельхозпредприятия и остро стоит вопрос с трудоустройством



взрослого населения, школа служит главным работодателем для населения. В 1990-е годы Толька осталась без школы, без сельхоз-предприятия и без рабочих мест.

В 2005 г. для решения проблемы трудоустройства (читай — спасения) жителей Тольки община «Ича» — национально-обще-ственная организация без собственных средств производства — была переформатирована и преобразована в национальное сельскохозяйственное предприятие — ОАО «Сельскохозяйствен-ная территориально-соседская община «Ича». У общины появи-лись директор, замдиректора, секретарь и бухгалтерия, которые сидели в офисе в Тарко-Сале. В новое предприятие по государ-ственным окружным и районным программам поддержки корен-ных малочисленных народов Севера стали вкладываться немалые средства. Общине дали в аренду (за которую платит районная ад-министрация) два участка лесного фонда — один вокруг с. Толь-ка, другой — вокруг оз. Быстринка, что в системе Чертовых озер (оба участка расположены в Красноселькупском районе; протя-женность водного пути между участками около 200 км). Для об-щины были созданы две материально-технические базы — в селе Толька и в рыбацком поселке Быстринка (бывшем рыбацком по-селке / рыбугодье Пуровского рыбзавода), превращенном в фак-торию.

Для обеих баз в первую очередь закупили морозильное и холо-дильное оборудование для заморозки и хранения рыбы. На момент моего приезда база в Тольке была оснащена тремя установками шо-ковой заморозки рыбы (замораживают рыбу за 3–4 часа) по 150 кг каждая и двумя холодильниками вместимостью 5 т и 40 т. На Бы-стринке в 2007 г. поставили двухэтажную баржу-цех по переработ-ке рыбы: здесь ее принимают, взвешивают, моют, брикетируют, за-мораживают (в двух морозилках-плиточниках на 150 и 500 кг) и хранят (в холодильнике на 40 т) до появления возможности ее вывоза (рис. 2–7). На берегу рядом с баржей находится еще один холодильник вместимостью 70 т. Если холодильник на барже пере-полняется раньше, чем рыбу вывозят, то рыбу перегружают в тот, что на берегу (рис. 8). На втором этаже баржи расположено обще-житие для рабочих, которые принимают рыбу.


Рис. 2. Фактория Быстринка, вид на баржу-холодильник (плавбазу).

Красноселькупский район ЯНАО. Фото автора, 2015 г.

Рис. 3. Рыбаки общины «Ича» сдают рыбу на рыбоприемный пункт

плавбазы на фактории Быстринка. Красноселькупский район ЯНАО.



Рис. 4. Рабочий плавбазы моет рыбу, принятую у рыбаков общины «Ича».

Фактория Быстринка, Красноселькупский район ЯНАО. Фото автора, 2015 г.

Рис. 5. Скороморозильная камера-«плиточник» (на 150 кг) на плавбазе

фактории Быстринка. Красноселькупский район ЯНАО. Фото автора, 2015 г.


Рис. 6. Рабочий выбивает брикет замороженной рыбы из лотка,

вынув его из скороморозильной камеры-«плиточника» на 500 кг.

Фактория Быстринка, Красноселькупский район ЯНАО. Фото автора, 2015 г.

Рис. 7. Рабочий плавбазы перегружает брикеты замороженной рыбы

в 40-тонный холодильник. Фактория Быстринка,




Установка на базах общины «Ичи» холодильного оборудования большой вместимости обеспечила рыбаков главным — работой и заработком. Рыбаки работают в «Иче» по договору, у них сдель-ная оплата труда, сдельные отпускные, в декабре перед Новым годом они получают 50 % премии от заработанного. В 2015 г. на начало рыболовного сезона (5 июня) в Тольке числилось 34 рыбака, на фактории Быстринка — 28 рыбаков.

Одновременно с техническим оснащением общины власти ре-шали смежную проблему сбыта замороженной рыбы. Ее решение было завязано на Пуровский рыбзавод, куда общину обязали сда-вать всю выловленную рыбу. За каждый килограмм сданной рыбы,

Рис. 8. Рыбаки перегружают брикетированную рыбу из холодильника

на барже в холодильник на берегу. Фактория Быстринка,

Красноселькупский район Тюменской области. Фото автора, 2015 г.



помимо ее закупочной стоимости, община получает субсидию от государства. Размер субсидии находится в зависимости от веса вы-ловленной рыбы и планируется: община, и каждый рыбак в отдель-ности имеют план по рыбодобыче.

Община обеспечивает (бесплатно) рыбаков горюче-смазочны-ми материалами, снегоходами, моторами, лодками, мини-электро-станциями, чумовыми печками, брезентом для чумов и палаток, сетематериалами, спецодеждой (зимней, летней), сукном, аэро-санями. Распределение товарно-материальных ценностей среди общинников осуществляется по показателям производительности труда. Например, чтобы получить 200 л бензина, рыбак должен сдать 1 т рыбы. Товарно-материальные ценности община закупает в размере выданной государством субсидии. Расход субсидии тоже планируется. Каждый год община пишет заявку на приобретение товарно-материальных ценностей и отсылает в районное управ-ление по развитию АПК, которое передает ее в администрацию района в отдел природного регулирования, а он уже занимается не-посредственно закупками. Так, на 600 тыс. руб. в год закупаются сетематериалы, на 800 тыс. руб. — спецодежда.

На фактории Быстринка помимо рыбаков работают управляю-щий фактории, пять грузчиков / рыбоприемщиков и повар на бар-же (только летом), три дизелиста и два сторожа (круглый год), во-дитель вездехода (с 1 декабря по 30 апреля — на время работы зимника). Труд этих работников община оплачивает по окладам. В летний сезон на Быстринке собирается, без учета детей, около 40 чел. (некоторые, имея здесь родственников, приезжают на зара-ботки из Тарко-Сале), «все они относятся к фактории». Не сельку-пов из них три человека — начальник фактории и два дизелиста.

Состав людей, для которых Быстринка становится центром притяжения в рыболовный сезон, можно разделить на категории: те, кто постоянно живет в Быстринке (здесь есть одиннадцать до-мов), те, кто постоянно проживает в лесных хозяйствах в округе оз. Быстринка, а также общинники из Тольки и приезжие из Тарко-Сале.

Ежегодно община получает квоту на объем рыбы, который раз-решается вылавливать. В 2015 г. квота была получена на 220 т.



Это суммарная цифра, внутри нее содержатся квоты на каждый из видов рыб. Размер квот исчисляется с помощью ученых, они иссле-дуют водоемы и делают заключение, сколько рыбы, каких видов и в каком водоеме можно выловить. На основе полученной квоты выдается бесплатное разрешение на вылов. В Быстринке квота рас-пространяется на восемь водоемов / рыбугодий / точек — это само оз. Быстринка, оз. Безымянное, р. Марылька, оз. Нютельто, р. Кы-тылька, оз. Березовое, оз. Утинка и Приеха. В Тольке водоем один — река Толька, но рыбугодий на ее берегах больше, чем в Быстринке. На угодьях рыбаки живут семьями по 4–5 чел., в чумах, палатках и избушках.

Особенности рыбного промысла в Тольке и на Быстринке раз-ные, что объясняется сезонностью и спецификой гидрографиче-ской сети района. Вот описание рыбопромыслового цикла на фак-тории Быстринка, сделанное управляющим фактории Быстринка И.З. Латыповым: «Начинается сезон 5 июня — с этого числа разре-шается рыбалка по закону. С 5 мая по 5 июня рыбалка запрещена. На Быстринке с 5 июня по 15 июля — самый сезон, когда рыбо-приемка на барже работает круглосуточно. Сейчас идет плотва мелкая, язь, караси, щука, сырок (мало). Сырок нормально идет в июле. 15 июля — 1 августа рыбалка заканчивается, кто-то еще привозит рыбу, но понемногу. Как лед встает, рыбалка снова начи-нается у тех, кто запоры удержал (у кого их не снесло, когда вода большая была). Запоры ставят по первому льду. Рыбу вычерпали, рыба прошла — сняли. Бывает, до марта стоят, пока рыба не прой-дет. Баржа работает только летом. 30 сентября ее консервируют. Склады на берегу принимают рыбу до 15 декабря. Потом у рыбаков наступает отпуск. Квоты дают 1 марта. Снова начинают рыбачить, сдают на берег. В этот период рыбы тоже мало» [АМАЭ. Ф. К-I. Оп. 2. Д. 2270. Л. 22–23].

В Тольке рыболовный цикл несколько иной, пик сезона рыбодо-бычи выпадает на другое время. Вот что говорит об особенностях рыболовства в Тольке глава села В.П. Петров: «Сейчас июнь, рыбы очень мало. Пока только караси. Ждут чебака. В Тольке рыба с се-редины августа по середину сентября. В позапрошлом году хо-лодильники забили под завязку. В июне наши рыбаки уезжают



на Быстринку, там рыбы сейчас много… Тугунок с середины авгу-ста начинает идти. Запоры осенью ставят все. На зиму снимают, когда чебака отрежут. Тугунка после 20 сентября не берут, он икру отметает и становится вялый. Теперь по тугунку квоту выполнить очень сложно. В прошлом году не выполнили, выловили 60 кг. Бра-коньеры по 1,5 т ловят. Рыбе нужен отдых. Тугунок водится в трех местах земного шара — в Тольке, в Березове и в Канаде» [АМАЭ. Ф. К-I. Оп. 2. Д. 2270. Л. 4].

Нужно заметить, что тугунок, о котором упомянул В.П. Пет-ров, — редкая белая рыба семейства сиговых, другое ее название — сосьвинская селедка. В Пуровском и Красноселькупском районах водится лишь в верховьях р. Толька. В килечном посоле эта рыба имеет своеобразный тонкий вкус и считается одним из лучших рыбных деликатесов. Тугунок — самая дорогая из всех видов рыб, принимаемых общиной, его закупочная цена по прейскуранту — 300 руб. за кг (для сравнения: крупный карась — 50 руб., сырок и крупная щука — 40 руб., язь — 30 руб.). Один из жителей Тольки в разговоре упомянул, что тугунка закупают по 1 тыс. руб. за кило-грамм. В сезон ловить тугунка выходит все население Тольки и съезжаются любители «со стороны». Тугунок во многом опреде-ляет специфику толькинского рыболовства и, можно сказать, слу-жит визитной карточкой села.

Как было уже сказано, власти района создали для селькупской общины «Ича» материальную базу и нашли, куда сбывать рыбу. Вместе с тем им пришлось решать вопрос, как осуществлять вывоз рыбы на рыбзавод, расположенный в районном центре Пуровского района г. Тарко-Сале. Из Тольки, по словам зам-директора общины А.А. Икрянова, рыба вывозится по зимнику на арендованных машинах, бывает, что и вертолетом — с ока-зией. В будущем община планирует обзавестись собственным КАМАЗом. С Быстринки рыбу вывозят по воде, сколько успева-ют, — на термохолодильнике, прицепленном к катеру (КСке). Зи-мой тележку с рыбой цепляют к вездеходу. Когда дорога накаты-вается (для этого с начала зимы по дороге на пос. Пионерный на трех ручьях и одной речке намывают лед), нанимают машины [АМАЭ. Ф. К-I. Оп. 2. Д. 2270. Л. 27].



Община также принимает птицу (боровую и водоплавающую дичь), соболя, ондатру, белку, ягоды. По приемочным расценкам глухарь и гусь (потрошеный) стоят 650 руб. за штуку, копалуха — 500 руб., тетерев — 200 руб., куропатка — 100 руб., утка — 80–50 руб. По сведениям главы Тольки, «птицу в этом году никто не сдавал, птицы в лесу стало меньше, гусь теперь в здешних местах не садит-ся, идет транзитом дальше на Север, куропатки долго не было, но стала снова появляться, пока ее еще мало, уток в мае население поселка стреляло для себя» [АМАЭ. Ф. К-I. Оп. 2. Д. 2270. Л. 4]. Глухарей, копалух и тетеревов, как говорят в деревне, прошедшей осенью почему-то не принимали.

Мясо (лося, оленя) никто не сдает, на него даже нет расценок, хотя лосей в этих краях с избытком, на них успешно охотятся; ло-сятина — важнейшая составляющая в рационе питания местных жителей, стоящая на втором месте после рыбы. Закупочная цена на соболя зависит от сортности, в среднем 2 тыс. руб. за шкурку. Шкурки община продает предпринимателям. Белку никто не сда-ет — цена низкая (100 руб. за шкурку), «еще свежевать ее надо и пат роны на свои покупать, один патрон 8 руб. стоит». Лицензии на охоту на того или иного зверя охотникам приходится покупать за свои деньги. Ягоды — бруснику, клюкву — принимают по 150 руб. за кг, морошку никто не сдает, а чернику не всегда прини-мают. Ягод в лесу тоже стало меньше.

В общине по документам числятся только рыбаки, формально охотников теперь нет. Один из жителей, работающий в «Иче» ры-баком, 1963 года рождения, рассказал мне, как ему неправильно на-числили пенсию: «Как-то ушел на охотника, потерял полпенсии. Полгода прошло, пока добился правильной записи и правильной пенсии. В Пенсионном фонде новенькие сидят. Пишут «рыбак, охотник», через запятую, а надо через тире: «рыбак-охотник». В знаках препинания суть. Потому что на рыбака начисляют пен-сию, а на охотника — нет. Через суд судился. На пенсию выходят, когда 30 лет стажа есть. Полстажа хотели срезать. Что-то такое произошло в нашем трудовом законодательстве, отчего охотникам из сельхозпредприятий перестала полагаться пенсия» [АМАЭ. Ф. К-I. Оп. 2. Д. 2270. Л. 8].



У общины как у предприятия со сложной схемой функциониро-вания много проблем, одна из самых серьезных — передача опыта молодежи: молодежь работает плохо, план «тянут» старые рыбаки. На Быстринке в 2014 г. 25 т рыбы выловил один человек — Айвар Кунин, рыбак старшего поколения. В Тольке в том же году вылови-ли 19 т рыбы на всю общину. По словам главы Тольки, «перевелись нынче охотники, их родители лучше были».

Нужно отметить, что низкая цифра годового улова «Ичи» на толькинском участке обусловлена не только человеческим факто-ром. С ресурсами — рыбой и птицей — в Тольке дела обстоят с каждым годом все хуже: сказывается близкое соседство газовых месторождений. Ближайшие буровые — Холмистая (в 22 км), Рав-нинная (в 30 км), Четвертинская (в 55 км) и Фестивальная. Как сви-детельствует В.П. Петров, «раньше речка Толька была глубокая, катера ходили, потом обмелела. Сейчас то засуха, то затопление, ягоды нет, лося мало. В этом году утки было мало. Медведи к жи-лью часто стали выходить, не нравится им что-то в лесу» [АМАЭ.Ф. К-I. Оп. 2. Д. 2270. Л. 4]. А там, «где плохо с ресурсами, не следует ждать и мощного развития» (мнение Т.А. Рыгиной, замдиректора управления по развитию АПК Пуровского района) [АМАЭ. Ф. К-I. Оп. 2. Д. 2270. Л. 31].

Далеко не все жители Тольки работают в общине «Ича». Как и, главное, на что они живут? Этот вопрос стоит рассмотреть под-робнее.

Толькинские дети учатся в школе-интернате в Тарко-Сале и на-ходятся на полном государственном обеспечении. Если в советское время интернаты воспринимались многими селькупами, ведущи-ми полукочевой образ жизни, очень негативно, детей старались спрятать, не отдать, то теперь против интернатов никто не возра-жает, воспринимают их как благо. Хотя нужно заметить, что сов-ременные интернаты тоже изменились, их требования и к детям, и к их родителям уже не такие строгие, как раньше.

Пенсионеры живут на пенсию. Средний размер пенсии в Тольке 12–15 тыс. руб. Один из информантов, который до выхода на пен-сию работал рыбоприемщиком на рыбзаводе в Тарко-Сале, имеет пенсию в 20 тыс. руб.



Есть толькинцы, которые получают детские пособия и пособия по инвалидности. Селькупы, которые ведут традиционный образ жизни (состоящие и не состоящие в общине), получают «кочевое» пособие в размере 2 тыс. руб., поступающее им на карточки (с 1 ян-варя 2016 г. это пособие увеличили до 3 тыс. руб.). Этим селькупам по программам поддержки КМНС администрацией Пуровского района выдаются товарно-материальные ценности: электростан-ции, брезент для чумов, чумовые печки, аптечки, сукно, лодочные моторы и бураны. Заявку на получение товарно-материальных ценностей составляет В.П. Петров согласно просьбам хозяев лес-ных угодий и передает ее в районное Управление по делам КМНС. Полтора года назад товарно-материальные ценности выдавались всем через общину, теперь порядок изменился. Пункт закона / прог-раммы, по которому товарно-материальные ценности выдаются населению, не состоящему в общине, называется «Жизнеобеспече-ние», по нему также оплачивается заготовка дров и т.д.

Практически у всех толькинцев есть свои лесные хозяйства: дом в лесу и / или чум на рыбугодье. По пути из Тольки на Бы-стринку, спускаясь вниз по Тольке-речке, я смогла осмотреть в ее верхнем течении пять рыбугодий, принадлежащих жителям Толь-ки (рис. 9, 10).

Когда-то верхнетолькинские селькупы были оленеводами. Из этих мест происходит самый известный человек среди сельку-пов — Ефим Кунин, «самый богатый человек в районе Ваха, Таза и Верхнего Пура», владевший, по разным данным, от 1 до 5 тыс. оле-ней [Скалон 1929: 58–61; 1930: 136–138]. В позднее советское время в Тольке содержалось оленье стадо промхоза, достигавшее на ру-беже 1960-х и 1970-х годов одной тысячи голов. «Стадо было в по-селке. Чумы стояли, избушки, амбары постройки 1930-х годов». Девять лет назад у толькинцев было 300 оленей. По сведениям ин-формантов, несколько лет назад олени были у многих, но потеря-лись в одночасье: «У всех тогда в одну осень ушли олени, когда ДНСку поставили». ДНСка — это вышка в селе рядом с ФАПом, на которой закреплено разное электронное оборудование, сейчас уже не работающее. Каково было его назначение, в селе никто вспом-нить не смог [АМАЭ. Ф. К-I. Оп. 2. Д. 2270. Л. 8].


Рис. 10. Сложенный на берегу запор (жилье) на рыбугодье семьи Куниных

на р. Тольке. Красноселькупский район ЯНАО. Фото автора, 2015 г.

Рис. 9. Крытый брезентом чум на рыбугодье Глиняная Гора (Сюи мач)

на р. Тольке. Красноселькупский район ЯНАО. Фото автора, 2015 г.



Сегодня среди толькинцев оленей (30 голов) держит лишь Алек-сей Кириллович Кунин, хозяин угодья Кыпахелькы, что расположе-но вниз по р. Толька. Стойбище это летнее, вместе с семьей А.К. Ку-нина постоянно проживает еще одна семья. На летние каникулы к хозяевам приезжают внуки, и на стойбище становится многолюд-но. Все лето Кунины рыбачат на песке, от которого вглубь материка идет дорога на стойбище. Осенью, в сентябре, хозяева остаются одни и перемещаются на угодье, расположенное выше по реке, где ставят запор. Следом (когда рыба из запора вычерпана и сдана в общину) откочевывают в тундру, там они ищут оленей (олени со-держатся на вольном выпасе) и живут всю зиму в палатках и чумах. Весной живут там же и караулят родившихся телят. Потом снова возвращаются на летнее стойбище. На Кыпахелькы Кунины живут уже 10 лет, до этого они «где только ни жили». Территория стойби-ща окружена изгородью из жердей — «огородом» длиной 10 км, который был сделан, когда оленей «только взяли», и теперь уже не используется: «Они и так никуда не убегают — ворота открыты» [АМАЭ. Ф. К-I. Оп. 2. Д. 2270. Л. 12].

С 2006 г. по 2014 г. в Тольке проводился праздник День олене-вода, в первый раз для участия в нем собрали 28 упряжек. В 2014 г. в празднике приняли участие всего три упряжки, принадлежав-шие семье А.К. Кунина, после чего праздник в Тольке решили больше не проводить. Призом для победителя гонки на упряжках всегда был снегоход. Призы обеспечивала районная админи-страция сов местно со спонсорами — Газпромнефтью и Ноябрьск-нефтегазом.

В продолжение темы современного социального положения толькинцев следует перечислить еще несколько фактов, характери-зующих отношения толькинских селькупов с государством.

Два года назад селькупы не платили ни за свет, ни за лекарства. Теперь за свет платят (деньги сдают В.П. Петрову) от 300 (летом) до 1000–1500 (зимой) руб. в месяц. Лекарства первой необходимости покупают в ФАПе, более специфические заказывают. Тем, кто жи-вет на угодьях, выдают бесплатные аптечки. В Тольке и на Быстрин-ке есть мобильная связь (оператор один — Ростелеком) и Интернет («он плохо ловит»), а также телевидение с пятью бесплатными кана-



лами (но телевизор должен быть с ресивером). Пекарни нет, хлеб население печет само или привозит из Тарко-Сале. Дрова каждый заготавливает себе сам. Зимой дорожники (прокладывают дороги на буровые) бесплатно привозят в село лес, «чтобы не пропадал». Баня одна на всю деревню. Любой может топить, когда захочет мыться. Летом ее топят редко. Существует проблема с водой в до-мах — воду из речки носить далеко, в гору. Особенно тяжело зимой. В здание администрации воду из реки качают помпой. Вода в Толь-ке-речке очень чистая, можно пить, но все-таки питьевую воду бе-рут в источнике за вертолетной площадкой.

В Тольке сохраняются многие элементы традиционной культу-ры. Вышеупомянутый А.К. Кунин, например, мастер (и не един-ственный), который умеет изготавливать лодки-долбленки (здесь они называются колданками) (рис. 9). Долблеными лодками в селе пользуются многие, и ездить на них умеют не только старики. Во время поездки по р. Толька, колданки были отмечены мной на всех стойбищах. На каждом рыбугодье лежат и ждут своего сезона запоры (жилье) (рис. 10) и пешни. В одном месте мне даже показа-ли острогу «для ночной рыбалки».

Чумы в местах летнего рыбного промысла в Тольке ставятся обязательно. Нередки в лесных хозяйствах традиционные селькуп-ские сараи на сваях. В селе есть две используемых традиционных колыбели. Инфомантки демонстрировали мне свои селькупские игольницы — мыкай сангий. В нескольких семьях зимой по-прежнему носят национальную одежду. В пищевых пристрастиях у толькинцев неизменным остается сыроядение: у птиц печень и желудок едят сырыми, осенью едят сырыми печень оленью и ло-синую, а также пьют кровь этих животных.

Можно сказать, что для благополучия верхнетолькинских сель-купов районные власти в тандеме с предприятиями нефтегазового комплекса создали все необходимые условия. Была выстроена це-лая система мер поддержки, побуждающая коренных жителей Се-вера вести традиционный образ жизни, сохранять традиционную культуру, иметь заработок и не чувствовать себя нищими и обде-ленными. Вместе с тем остается ряд проблем, которые мешают осу-ществляемому государством социальному проекту быть высоко-



эффективным. К ним в первую очередь относятся алкоголизм, достаточно сильные в селькупской среде иждивенческие настрое-ния и связанный с ними отказ от работы. От жителей Тольки не раз приходилось слышать: «Мы, селькупы, умирающий народ, мы в Красной книге, нас надо беречь, нам все должны».

Кроме Тольки, в Пуровском районе около 100 селькупов про-живают в пос. Халясовэй, где большая часть населения ненцы. В Халясовэйе функционирует сельскохозяйственная община Еты-Яля. Халясовэйские селькупы оленей не имеют. Около 70 сель-купов живут на угодьях в округе пос. Харампур, в частности на факториях Карнат и Хадутей, им предоставлена возможность тру-диться в общине Харампуровской. Некоторые из них, например, Агичевы с Хадутея, — оленеводы. В совхозе Верхне-Пуровском оленеводческую бригаду № 2 возглавляет селькуп А. Киприн. К Верхне-Пуровскому совхозу относятся несколько семей Агиче-вых, проживающих на фактории оз. Часельское (прописаны в Тар-ко-Сале и Харампуре). Зимой они занимаются оленеводством, охотой, летом — рыбной ловлей. Многие селькупы, прописанные в г. Тарко-Сале, как уже упоминалось, ведут традиционный образ жизни и проживают на угодьях. Также таркосалинские селькупы могут трудиться на рыбоперерабатывающем предприятии «Пур-рыба».

На названных предприятиях АПК Пуровского района для КМНС делается не меньше, чем в общине «Ича», в чем автор имела возможность убедиться, посетив фактории Карнат и Хадутей и взяв интервью в правлении совхоза Верхне-Пуровский и у дирек-тора «Пуррыбы». Все предприятия имеют мощную материально- техническую базу и одинаковый принцип работы.

Особый интерес для моего исследования представляет перера-батывающее предприятие Пуровского района «Пуррыба». В выра-ботанном механизме поддержки КМНС рыбзавод всегда занимал важнейшее место. Без него некуда было бы девать добытую рыбу. Этот вопрос ял крайне острый и в советское время, и в 1990-е годы, и в современный период. Причем не только в Пуровском районе: на пуровский рыбзавод, можно сказать, исторически свозилась рыба также из Тазовского и Красноселькупского районов. В разго-



воре с директором «Пуррыбы» С.В. Бельцевым выяснились любо-пытные подробности о сегодняшнем дне возглавляемого им пред-приятия [АМАЭ. Ф. К-I. Оп. 2. Д. 2270. Л. 30].

Оказалось, что сегодня на пуровский рыбзавод поступает дале-ко не вся добываемая в трех районах рыба. В связи с постройкой автомобильной дороги Тазовск — Тюмень сельхозпредприятия стали использовать возможность вывоза и самостоятельно прода-вать рыбу в Тюмени, Омске и т.д. — на Большой земле. Предприя-тия Красноселькупа на барже, что доставляет туда продукты по северному завозу и потом возвращается обратно, отправляют рыбу в пос. Тазовск и оттуда везут на Большую землю уже по новой до-роге. На рыбзавод рыба сдается по остаточному принципу. Такая схема работы принята у всех рыбодобывающих предприятий, кро-ме общины «Ичи», которая обязана весь улов сдавать на рыбзавод по условию, а также сельхозпредприятий Тольки Красноселькуп-ской (Толька вывозит рыбу через Чертовы озера в Тарко-Сале по зимнику). По окружной программе «Сотрудничество» вывоз рыбы до Тюмени сельхозпредприятиям дотируется (но не дотируется вы-воз рыбы на пуровский рыбзавод).

Обнаружилось, что «Пуррыба» сегодня является не только пе-рерабатывающим предприятием, но и рыбодобывающим. За ней закреплено шесть рыбопромысловых участков. Это Часелька, где занимаются зимним ловом, четыре угодья в Тазовском районе (два из них на Тазу, два на р. Мясояха), откуда рыба забирается одним плавучим холодильником (вместимостью 40 т на 200-тонной пло-щадке), и Засольная. Рыбаки работают в «Пуррыбе» по договору. Рыбзавод обеспечивает их палатками, чумами, выдает ГСМ, печки, палатки, дизельные электростанции, снегоходы и т.д. Завод полу-чает квоты, билет разрешения на вылов рыбы и т.д., т.е. работает, как все другие рыбопромысловые организации.

Курирует «Пуррыбу» департамент по развитию АПК. Раньше рыбзавод был дотируемым / дотационным предприятием, теперь он получает субсидии (в размере разницы между доходной и рас-ходной частью). Как рыбодобывающему предприятию, рыбзаводу по окружной программе «Сотрудничество» тоже дотируется вывоз рыбы до Тюмени.



В штате собственно рыбзавода 68 чел., почти все КМНС. До не-давнего времени «Пуррыба» имела в Тарко-Сале свой магазин. Но после выхода постановления о том, что в магазине должно быть не менее 70 % своей продукции и не более 30 % услуг (перепро-дажи), иначе лишат господдержки, «Пуррыба» от магазина отказа-лась и стала развозить продукцию по другим магазинам.

Такова в главных чертах ситуация с поддержкой КМНС в Пу-ровском районе. Можно сказать еще несколько слов о развитии не-отрадиционных направлений районного сельхозпроизводства — звероводства и свиноводства, об обеспечении КМНС жильем в поселках (и городах), а также о работе в сфере культуры. Но это будет удобнее сделать в контексте описания положения дел в сфере помощи КМНС в Красноселькупском районе, объединив анало-гичные материалы в один блок.

Красноселькупский район ЯНАО

В Красноселькупском районе, как уже говорилось, проживает большая часть северных селькупов. Поэтому и мои экспедиции здесь проходили чаще, чем в других районах. Однако это вовсе не значит, что Красноселькупский район больше Пуровского по численности КМНС или всего населения; наоборот, он намного меньше. Эти два района сопоставимы лишь по площади (ок. 106 и 108 тыс. км²). Население Пуровского района составляет ок. 52 тыс. чел., и КМНС из них 5186 чел., а население Красноселькупского района насчитывает ок. 6 тыс. чел., из них КМНС 1749 чел. [Офи-циальный сайт Администрации Красноселькупского района; Официальный сайт Администрации Пуровского района]. По чис-ленности населения Красноселькупский район значительно усту-пает Пуровскому. Сейчас в Красноселькупском районе насчитыва-ется три официальных населенных пункта — районный центр село Красноселькуп, село Толька и село Ратта. Городов в Красноселькуп-ском районе нет, тогда как в Пуровском районе есть два города — Тарко-Сале и Новый Уренгой. С такой численностью населения и КМНС, АПК Красноселькупского района не может быть боль-шим, поэтому структура, отвечающая за отношения с КМНС и раз-



витие АПК, одна — отдел по делам КМНС и развитию АПК. На-помню, в Пуровском районе за КМНС и развитие АПК отвечают два структурных подразделения администрации.

Но этим специфика Красноселькупского района не заканчива-ется. В районе нет постоянной дороги, связывающей его с Большой землей. Поэтому стоимость доставки грузов с «большой земли» и на «большую землю» здесь очень высокая. На территории района разными компаниями ТЭКа (топливно-энергетического комплек-са — О.С.) с недавнего времени ведется разработка 7 месторожде-ний: Южно-Русского, Чатылькынского, Равнинного, Воргенского, Харампурского, Термокарстового и Кынско-Часельского уч. Ново-Часельского месторождения [Доклад о социально-экономической ситуации муниципального образования Красноселькупский район за 2015 год: 13]. Газопровод в Красноселькуп был проведен лишь в 2013 г. с Южно-Русского месторождения, и газ используется толь-ко для выработки электроэнергии в районном центре. Следова-тельно, стоимость электроэнергии в Красноселькупском районе очень дорогая. Оба названных фактора напрямую отражаются на стоимости развития сельского хозяйства.

К сельскохозяйственным предприятиям района относятся ООО Агро фирма «Приполярная», ОАО Агрофирма «Толькинская», ОАО «Алькор» и ОАО «Верхнетазовская рыбодобывающая ком-пания». Все четыре сельхозпредприятия дотационные (т.е. не само-окупаемые). Они поддерживаются по вышеназванным програм-мам бюджетами разного уровня, и им также оказывается помощь из средств, поступающих по соглашениям с предприятиями ТЭКа. Как уже отмечалось, сохранение традиционных видов сельхозпро-изводства в Красноселькупском районе лежит в курсе политики социального характера.

В позднее советское время «головным» сельхозпроизводством района считался совхоз «Полярный», контора и часть производств которого располагались в с. Красноселькуп. В конце 1990-х годов совхоз развалился, в 2003 г. был реанимирован, его преемником стало муниципальное унитарное предприятие (МУП) «Совхоз По-лярный». В 2006–2007 гг. МУП «Совхоз Полярный» был обанкро-чен (за задолженность энергетикам и долги по зарплате рабочим),



и на его месте было образовано другое аналогичное предприятие ООО «Агрофирма «Приполярная». Она унаследовала от совхоза традиционные для народов Севера направления хозяйственной деятельности (рыбодобычу, охотпромысел, оленеводство), а также не традиционные (разведение крупного рогатого скота, свино-водство, полеводство и звероводство). Крепкая материально-тех-ническая база агрофирмы «Приполярная» была создана в 2003–2006 гг. еще для ее предприятия-предшественника, тогда были закуплены первые катера, будары, морозильники и холодильники, в том числе плавучие. Для пастухов и рыбаков, работающих на угодьях, были построены дома, приобретены чумы, снегоходы, дизельные электростанции, радиостанции, холодильники, печки, моторы, лодки, невода, сети, спецодежда. Флот агрофирмы еже-годно модернизировался. В 2011 г. Т.Г. Шарипов, директор «При-полярной», в одном из интервью местными СМИ сказал, что «холодильный парк на предприятии является одним из лучших» [Марков 2011, № 26: 14].

По словам начальника отдела по делам КМНС и развитию АПК администрации района Р.В. Ивановой, основные расходы на созда-ние материальной базы «Приполярной» пришлись на 2011–2013 гг. «В 2009 г. на всю программу по поддержке КМНС была выделена сумма 393 тыс. руб., из них 100 тыс. — на студентов. Впоследствии суммы стали выделяться на эту программу на несколько порядков большие. Хорошее финансирование началось в 2010 г.» [АМАЭ. Ф. К-I. Оп. 2. Д. 2270. Л. 33].

Сегодня флот агрофирмы «Приполярной» включает один те-плоход — самоходный рефрижератор, две несамоходных рефриже-раторных баржи, шесть барж с холодильниками на 100, 50 и 30 т и скороморозильными плиточными аппаратами на 5 т в сутки, в том числе баржи с носовым аппарельным устройством, три кате-ра (типа КС), которые таскают эти баржи, другие катера. Баржи ходят между факториями, в связи с чем отпадает необходимость ставить холодильники на земле. Кроме того, у агрофирмы есть вез-деходы, тракторы, неводовыборочные машины, мотоледорубы, аэролодки и снегоходы, сани, моторы, дизельные генераторы, бен-зопилы и многое другое.



В начале рассматриваемого периода местные власти провозгла-сили курс на обеспечение продовольственной безопасности райо-на, который должен был реализовываться районными сельхоз-предприятиями. За прошедшие годы для других, нетрадиционных, направлений деятельности агрофирмы «Приполярной» (но под-держиваемых теми же программами, что традиционные направ-ления) были построены или отремонтированы и заново обору-дованы здания коровника, свино- и зверофермы, кормокухни, молочно-товарной фермы с молочным блоком и цехом по перера-ботке сметаны и творога, теплая стоянка для совхозной техники, скорняжно-пошивочный цех, теплицы, котельная, магазин, куп-лены холодильное оборудование для хранения овощей, грузовые автомобили, тракторы, экскаватор-погрузчик, сенокосная техника, дисковая борона и пр.

В отчете о социально-экономическом развитии Красноселькуп-ского района за 2014 г., вывешенном на официальном сайте адми-нистрации района, значится, что для картофелеводческого направ-ления деятельности агрофирмы «Приполярной» приобретены картофелесажалка, культиватор, оборотный плуг, ботвоудали-тель, гребнеобразующая фреза, глубокорыхлитель, картофеле-уборочный комбайн и т.д. [Доклад о социально-экономической си-туации муниципального образования Красноселькупский район за 2014 год: 22].

Одна из названных нетрадиционных отраслей сельхозпроиз-водства агрофирмы «Приполярная» — звероводство — развива-лась на сибирском Севере с ранних советских времен и стала для северных народов уже почти традиционной. Раньше зверофермы были в каждом поселке, трудились на них только представители коренных народов, они же работали в скорняжных цехах, если та-кие имелись. А выделка меха, бесспорно, традиционное занятие народов Севера.

В Красноселькупском районе со звероводческой фермой и сбы-том ее продукции в постсоветские годы что-то не заладилось: то зверей кормить было нечем, то работать здесь никто не хотел, то покупатель на мех не находился. Доходило до того, что на меховые аукционы для поиска покупателя выезжал глава района. В конце



концов, звероферма в Красноселькупе была закрыта. Последний отчет района, в котором упомянута клеточная пушнина, датирован 2008 г.

А вот, к слову, в Пуровском районе, в «Совхозе Верхне-Пуров-ский», звероферма оказалась более живучей, до сих пор существу-ет, в меховой мастерской при ней работает одна селькупка. Зверо-ферма специализируется на разведении соболя, меховые изделия из него продаются в совхозном магазине «Соболь», но это произ-водство тоже не самоокупаемое, как и все северные сельхозпроиз-водства.

В агрофирме «Приполярной» и в совхозе «Верхне-Пуровском» уже много лет довольно успешно работают свинофермы. Проб-лемы свиноводства в условиях Севера я пока оставлю в стороне, но отмечу, что на свинофермах здесь тоже работают КМНС. В бесе-де с замдиректора агрофирмы «Приполярная» Р.Б. Куштаевым выяснилось, что на работе в коровнике и на свиноферме заняты четыре селькупа.

Всего, как сообщил Р.Б. Куштаев, в агрофирме «Приполярной» трудится 115 человек: 38 из них селькупы, 12 — ненцы. С учетом сезонников летнего времени, которых принимают на работу по до-говорам, агрофирма обеспечивает трудозанятость около 200 чел. Списки нацсостава работающих агрофирма каждый год подает в администрацию. В конторе агрофирмы работают две селькуп-ки — бухгалтер и повар [АМАЭ. Ф. К-I. Оп. 2. Д. 2270. Л. 35].

Несмотря на то что животноводству, переработке и полеводству уделяется в агрофирме «Приполярная» с каждым годом все больше внимания, основным родом ее деятельности все-таки остается ры-боловство, а костяк тружеников агрофирмы составляют рыбаки.

Агрофирме «Приполярная» принадлежат две фактории — Си-доровск и Новая Часелька.

При рассмотрении Пуровского района мной уже упоминались фактории, а одна из них, Быстринка, была даже описана детально. Однако о фактории как о явлении до сих пор сказано было очень мало. На самом деле фактория была важнейшей идеей, одним из главных инструментов реализуемой современным государством стратегии поддержки КМНС.



Север был знаком с факториями давно, они существовали с цар-ских времен и исчезли где-то в 60-х годах ХХ в., оставив память о себе в топонимике. Смысл старых факторий заключался в отно-шениях обмена: жители тайги и тундры привозили и сдавали на фактории продукцию своих промыслов, обменивая ее на продо-вольствие, мануфактуру, ружья и боеприпасы. Советский период добавил факториям социальную составляющую, при факториях стала создаваться инфраструктура: начали открываться школы, медпункты, клубы, появляться администрации, превращая факто-рии в поселки.

Возрождение факторий было, наверное, главной частью ком-плексного плана мероприятий заявленного государством курса поддержки КМНС. Новые фактории, по замыслу, должны были стать специально оборудованными станциями, опорными пункта-ми, базами, позволяющими лесному населению, не выезжая в дале-кие поселки, сдавать продукцию традиционных промыслов (рыбу, мясо, дичь, ягоды), закупать продукты, получать медицинскую и техническую помощь. Фактории должны были облегчить жизнь промысловиков, сделать ее благоустроеннее, а также заинтересо-вать рыбаков и охотников в результатах их труда. Каждая факто-рия закреплялась за сельхозпредприятием, но сдать на факторию свою продукцию могли все желающие, независимо от того, состоят они в сельхозпредприятии или нет. Такой ход государства можно назвать «политикой мягкой силы».

В Красноселькупском районе фактории начали создавать в 2004–2005 гг., регулярно рапортуя о сделанном в СМИ и в отчетах чиновников. С тех самых пор я старалась следить за этим процес-сом. В главных чертах он завершился к 2009 г. Первая фактория, на которую я попала, была Кикки-Акки, устроенная на месте закры-того в 1990-е годы села. Фактория действительно была оборудована установкой шоковой заморозки рыбы и холодильником для при-емки рыбы у населения, здесь имелись склад-магазин, баня, фельд-шерский пункт, балок со связью, гостиница и дизельная электро-станция. На фактории работали начальник и дизелист, два брата, селькупы, жившие в отдельном доме. Оба получали за свою работу оклады. Это была классическая фактория, сошедшая со страниц



районных планов и окружных программ. Потом я посетила фак-тории Карнат, Хадутей, Быстринку (относящиеся к Пуровскому райо ну), проездом Засольную. Все они были устроены по одной схеме и целиком выполняли заложенные в них функции. Т.е. фак-тории можно считать удачно реализованной идеей.

Всего в Красноселькупском районе было создано и обустроено четыре фактории — Новая Часелька, Сидоровск, Кикки-Акки и За-сольная, в местах существования в прошлом населенных пунктов. Фактории Новая Часелька и Сидоровск были поставлены под патронат агрофирмы «Приполярная», Кикки-Акки отдали агро-фирме «Толькинская», а Засольную — «Верхнетазовской рыбодобы-вающей компании».

На факториях, а также на рыбугодьях приветствовалось строи-тельство домов коренными жителями. Тем, кто решал там постро-иться, давали субсидии. Но воспользовались этим предложением немногие, т.к. на землях федерального лесного фонда, по закону, нельзя ничего строить. Поэтому основные сооружения сельхоз-предприятий на факториях — это балки на полозьях. Все, что по-строено — построено незаконно. «В любой момент может прийти какой-нибудь арендатор и потребовать убрать жилище. Вот и по-лучается, что селькупы живут на своей земле на птичьих правах» [Марков 2012: 16–17]. Проблема эта решалась местными властями даже на уровне Законодательного собрания ЯНАО, но «сдвигов пока нет».

Сидоровск, факторию агрофирмы «Приполярной», располо-женную на правом берегу р. Таз ниже Красноселькупа, я посетила в июне 2015 г. Там стояли два новых дома-сруба, где круглый год жили две молодые семьи, а также новые сараи и баня. На берегу размещалось несколько принадлежащих агрофирме балков, в од-ном из них находилось рыбоприемное оборудование и холодиль-ник. Холодильник, как нам объяснили, не был подключен, он вклю-чался в пик рыболовного сезона, наступающего здесь в середине июля (хотя в агрофирме мне говорили, что на берегу холодильники не держат, что все они установлены на плавучих баржах). Под от-крытым небом рядом с домами было сосредоточено несколько еди-ниц спецтехники: два вездехода, трелевочный трактор, вахтовый



автобус Урал, прицеп к лесовозу. Кругом старые постройки, сохра-нившиеся от когда-то многолюдного села: Сидоровск до своего закрытия в 1993 г. был селом, в 1960-е годы численность его населе-ния достигала 600-700 чел. Старые постройки стояли с заколо-ченными окнами, но, по-видимому, не все были заброшенными и имели хозяев, приезжающих сюда время от времени: где-то ря-дом с домом лежала поленница свежих дров, где-то на фасад была вынесена новая телевизионная антенна-тарелка (рис. 11, 12, 13).

Сидоровск выглядел как обычная фактория, если бы не одно «но». Прямо над старыми домами откуда-то издалека, из леса, шла к реке и, пересекая ее, терялась в глубине противоположного бере-га новая линия электропередач на высоких мощных опорах. Чуть в стороне от того места, откуда ЛЭП выходила к Сидоровску, гро-моздилась подстанция размером с фабрику и невдалеке городок строителей. Вокруг подстанции расстилалось огромное, голое, очищенное от леса пространство, тянущееся почти до самого гори-зонта, с изрытой всякого рода техникой мертвой землей без при-знаков растительности. Всюду лежали груды строительного мусора и брошенной техники (рис. 14). Зрелище было ужасное. Заказ чиком электромагистрали, как мне сказали, была Ванкорнефть. В 100–150 м от Сидоровска, вниз по Тазу, в дно реки был вбит длинный ряд железных свай — по-видимому, основание еще для какого-то фундаментального сооружения. Сбоку от него уходила к городку строителей дорога (бетонка). На противоположном берегу Таза, под ЛЭП, виднелось несколько бытовок строителей.

В связи с увиденным в Сидоровске нельзя не сказать пару слов о губительном влиянии промышленного освоения Севера на эко-логию мест традиционного природопользования северных наро-дов. В Красноселькупском районе все действующие месторож-дения углеводородного сырья, а также магистрали, ведущие от месторождений, расположенных в соседних районах, сконцентри-рованы в северной его части. Кроме ЛЭП и подстанции в Сидоров-ске, оказывает негативное воздействие на природу нефтяная труба Ванкорнефти, пересекающая Таз вблизи Сидельниково, она проло-жена под его дном методом бурения. Выше Красноселькупа в сто-рону Часельки, на Иратке, проложены две газоконденсатные трубы


Рис. 12. Дом рыбацкой семьи на фактории Сидоровск. Рядом с домом

стоянка под открытым небом для спецтехники агрофирмы «Приполярной».


Рис. 11. Вид на факторию Сидоровск агрофирмы «Приполярной» с р. Таз.



Рис. 13. Старые домики Сидоровска. Красноселькупский район ЯНАО.


Рис. 14. Вид на новую электрическую подстанцию и городок строителей

на фактории Сидоровск. Красноселькупский район ЯНАО.




Тернефтегаза, они идут на Тарко-Сале. В Парусовом под рекой идет газопровод Роснефти — с Южно-Русского месторождения в Крас-носелькуп. В 20–25 км вверх по Тазу от Красноселькупа находится Термокарстовое месторождение, над ним все время стоит дым, там сжигают газ. Строительство и эксплуатация всех этих объектов за-грязняет лес и воздух. А в случае аварий ущерб природной среде становится вообще трудно подсчитать. Например, недалеко от р. Киятки нефтяники Сургутнефтегаза однажды плохо законсерви-ровали скважину, и она рванула трехметровым столбом газокон-денсата, который потом попал в речку. Два года назад был прорыв и на нефтепроводе Ванкора. После такого рода аварий на Тазу всплывает мертвая рыба [ПМА 2016].

Интересно то, что ответ на вопрос, как с этим быть, уже давно найден. Тем селькупам, что живут на фактории Сидоровск, их но-вые дома построила компания Ванкорнефть, компенсировав им и снесенные старые дома, и испорченную природу окрестностей. Селькупы с этой компенсацией согласились, приняли ее и поддер-живают хорошие отношения со строителями. Стране нужны нефть и газ, и селькупам нужна поддержка, которая напрямую или почти напрямую приходит к ним от нефтегазовых компаний. Государство в этих отношениях выступает в роли посредника и регулятора.

Вторая фактория агрофирмы «Приполярная», Новая Часелька, расположена вверх по Тазу от Красноселькупа. Мне не довелось на ней побывать, но, по словам информантов, она многолюднее Сидо-ровска и обустроена более основательно. Там есть своя вертолет-ная площадка и нет близких соседей из числа компаний ТЭК.

Кроме факторий, агрофирма оформила на себя 23 рыбучастка, главным образом это родовые рыболовные угодья ее работни-ков: оз. Чумбуль-то, оз. Русское (у Сидоровска), оз. Налимье (у Си-доровска), оз. Щучье, оз. Шитыль-то, система Парусовых озер, 305-й километр и т.д. Названия рыбугодьям обычно даются по озе-рам и километрам.

На угодьях «Приполярной» рыбаки строят себе дома, агрофир-ма помогает им со строительными материалами. Рыбугодья Про-тока Смирновская и Мангуй на 90 % были построены на деньги сельхозпредприятия. Рыбаки живут на угодьях круглогодично,



с семьями. В штате «Приполярной» числятся только взрослые ра-ботоспособного возраста. Прописка у всех рыбаков красносель-купская. Продукты совхоз возит на угодья по заявкам. Рыбаки оплачивают их из заработанных денег или берут в долг в счет зар-платы. Агрофирма обеспечивает своих промысловиков моторами, снегоходами, дизельными генераторами, горюче-смазочными ма-териалами, спецодеждой и т.д. По сведениям отдела по делам КМНС и развитию АПК, «три года назад были закуплены 13 мото-ров, сейчас остался не выданным один, снегоходы выдавались в 2012 и 2013 гг.» [АМАЭ. Ф. К-I. Оп. 2. Д. 2270. Л. 35].

Проверить информацию, полученную в правлении агрофирмы «Приполярная», я смогла, посетив угодье Мангуй (рис. 15, 16). Там все оказалось именно таким, как мне описывали. Круглый год на Мангуе живет одна большая семья, им нравится это место, эти условия работы и такой образ жизни. С утра все хозяева-мужчины уезжают рыбачить на озера, дома остается хозяйка, на каникулах здесь гостят внуки. Построек на угодье много: три срубных дома (один из них двухэтажный), сараи, баня, навесы, теплицы, печь для хлеба, ледник для рыбы в погребе. На огороде посажена картошка, в центре хозяйства на клумбе завязывается морошка. На берегу ле-жит несколько лодок, одна из них, в чехле, — аэролодка. У берега на Мангуе пришвартована баржа с пока не работающим холодильни-ком, ее должны увезти в Сидоровск к началу путины.

Рыбаки имеют в «Приполярной» постоянную работу по трудо-вой книжке. Оплата труда у всех сдельная, по договору. Старые ры-баки работают лучше молодежи, некоторые могут сдать за сезон 70 т рыбы. Многие рыбаки зарабатывают по 100 тыс. руб. в месяц. Зимой работники «Приполярной» ловят рыбу сетями на озерах.

Отношения промысловиков с руководством агрофирмы по мере ее «взросления» переводились на новую основу. Вот как об этом говорит директор «Приполярной» Т.Г. Шарипов: «В 2004–2005 го-дах МУП «Совхоз “Полярный”» плохо платил зарплату, а работ-ники позволяли себе плохо работать, при такой ситуации число штатных работников не имело значения. Теперь плохо работать не-выгодно, и в штате остались только те, кто может и хочет работать. У рыбаков в достатке имеется экипировка и средства первой необ-


Рис. 16. Баржа с холодильником агрофирмы «Приполярной» на рыбугодье

Мангуй на р. Таз. Красноселькупский район ЯНАО. Фото автора, 2015 г.

Рис. 15. Жилой дом на рыбугодье Мангуй агрофирмы «Приполярной»

на р. Таз. Красноселькупский район ЯНАО. Фото автора, 2015 г.



ходимости — болотные сапоги, энцефалитные костюмы, средства от гнуса, рабочие перчатки, продукты. Средства лова (лодочные моторы, снегоходы, сети) рыбакам передаются теперь не казенные, как раньше, а выдаются в собственность, в счет зарплаты, по долго-срочной ссуде на 2–3 года. Свой минимум — обеспечить коренное население работой — предприятие уже выполнило. Сегодня агро-фирма развивается по-другому, и техника у рыбаков должна быть своя. У многих из них теперь свои надежные импортные лодочные моторы, к которым они относятся по-хозяйски и не чувствуют за-висимости от кого-то. Неводы же, лебедки и будары, напротив, будут закреплены исключительно за плавучими холодильниками. Рыбаки заинтересованы в результатах своего труда материально. Хороший рыбак за полтора-два месяца может заработать около 200 тыс. руб. Люди внешне преобразились — на рыбаках теперь хо-рошая фирменная экипировка, они не злоупотребляют спиртным и опрятно выглядят» [Марков 2011 № 26: 14].

Приемочные цены на рыбу в агрофирме в 2015 г. были следую-щие: щука, язь — 16–18 руб. за кг, мелочь (ерш, елец) — 8 руб., ка-рась — 18 руб., сырок — 28 руб., налим 16–18 руб. В зимнее время эти цены вырастают в два раза. Общий улов агрофирмы обычно составляет около 350 т рыбы в год. За каждый килограмм реализо-ванной продукции сельхозпредприятие получает субсидии.

Рыбу «Приполярная» возит в Тюмень через пос. Тазовский, от-куда начинается дорога на Большую землю. Переправа проходит через Старый Уренгой. За доставку продукции в Тюмень агрофир-ме тоже идут субсидии.

В начале 2000-х годов МУП «Совхоз “Полярный”» снаряжал своих работников на зимнюю охоту на соболя. Но от такой формы работы в агрофирме, в конце концов, отказались: она стала невы-годна как сельхозпредприятию, так и охотникам. Теперь охотники покупают на свои деньги лицензии и, если охота была удачной, сда-ют пушнину агрофирме (или другим закупочным организациям). Закупочные цены на пушнину в агрофирме в 2015 г. были такие: ондатра 50 уб. шкурка, белый песец — 600 руб., соболь — 2000 руб. Белку никто не закупает. При охоте на лося, оленя и птицу, для чего тоже нужны лицензии, промысловики удовлетворяют в первую



очередь потребности семьи; если добычи оказалось с избытком, сдают в агрофирму. Т.е продукцию охотничьего промысла агро-фирма принимает, но охоты как вида деятельности у «Приполяр-ной» больше нет.

Второе после рыболовства основополагающее традиционное направление деятельности агрофирмы «Приполярная» — олене-водство. За последние 15 лет эта отрасль прошла в «Приполярной» нелегкий путь становления / возрождения. Первое стадо в 1000 го-лов, купленное для сельхозпредприятия в 2005 г. на Таймыре, до района не дошло, погибло в пути. В 2007 г. в Тазовском районе было приобретено еще 1000 голов [Астафьева 2006 a: 15], но и второе стадо оказалось неблагополучным. Информация о стаде в районе замалчивалась, наладить работу оленеводческой отрасли не полу-чалось. Из официальных источников было известно о двух проб-лемах красноселькупского стада — закупаемые олени «плохие», и в районе прервалась преемственность в профессии оленеводов крупных стад [Астафьева 2006 b: 15; Марков 2007: 6, 15].

Селькупские олени действительно отличаются от ненецких и таймырских размерами, они крупнее и сильнее. Зимой, в услови-ях тайги, более заснеженной, чем тундра, высокие селькупские оле-ни могут добывать мох из-под глубокого снега. Но, думается, что неудачи агрофирмы в оленеводстве не были связаны с породой оленей.

Для традиционного селькупского оленеводства не характерны большие стада. Типичным для селькупского личного хозяйства считалось стадо в 40 голов, выпасавшееся по особой системе с не-большими перекочевками два раза в год с зимних пастбищ на лет-ние, вольным выпасом, огородами, сараями и дымокурами. В со-ветское время методом проб и ошибок, а также ценой неимоверных усилий в совхозах Красноселькупского района было освоено круп-ностадное оленеводство и создана своя, местная система выпаса крупного стада в условиях тайги. Сложностей добавляло то, что олени, которыми комплектовались и потом воспроизводились совхозные стада, были не таежной, а тундровой породы. В 1986 г. в совхозах «Полярный» и «Толькинский» поголовье оленей дости-гало 8000 голов [Бакулин 2000: 187]. Особая и во многом неесте-



ственная местная система выпаса оленей (державшаяся на геро-изме пастухов) объясняет то, что профессия пастуха крупного общественного стада считалась у селькупов очень сложной и тяже-лой, далеко не каждый селькуп-оленевод мог ей овладеть, и совхоз-ных пастухов уже в те времена было мало.

Когда в агрофирме «Приполярной» начали восстанавливать оленеводство, старые пастухи уже потеряли работоспособность, а передача опыта этой профессии, возможная лишь во время тру-дового процесса, прекратилась. Администрация района посылала молодых селькупов на обучение в другой район, к ненцам, но из этой затеи ничего не вышло. В итоге оленеводческое направление агрофирма «Приполярная» все-таки оформила, но ее стадо содер-жится в тундрах Тазовского района и выпасается бригадой тазов-ских ненцев из шести человек. В стаде насчитывается (по данным на 1 января 2015 г.) 1863 оленя тундровой породы [АМАЭ. Ф. К-I. Оп. 2. Д. 2270. Л. 33].

Пастухам агрофирма платит оклад по 25 тыс. руб. в месяц плюс дает полное обеспечение, пастухи получают брезент и шкуры для чумов, снегоходы, спецодежду и т.д. Стадо перекочевывает раз в 10 дней. Весной пастухи приезжают в Красноселькуп на День оле-невода.

В окрестностях Красноселькупа есть всего два частных олене-водческих хозяйства, оба находятся на оз. Унда. В одном хозяйстве содержится 200 оленей, во втором 20. Зять главы первого хозяйства работает в «Приполярной» по договору.

Кроме агрофирмы «Приполярной» в Красноселькупе есть еще одно сельхозпредприятие, частное, — ООО «Алькор», начало его деятельности приходится на 2000 г. Хозяин и глава фирмы «Аль-кор» С.И. Клименко. «Алькор» специализируется на рыбодобыче и много лет дает стабильные цифры по трудоустройству рыбаков из числа КМНС: в 2008 г. в фирме работало 30 чел. из КМНС, в 2012 г. — 28, в 2015 г. — 30 (27 селькупов, два ненца, один эвенк). Компания оформила и закрепила за собой 33 рыбучастка сроком на 20 лет [АМАЭ. Ф. К-I. Оп. 2. Д. 2270. Л. 36–37].

Материально-техническая база «Алькора», хоть и уступает базе агрофирмы «Приполярной», но тоже более чем внушительная.



Она включает два самоходных катера с холодильниками по 20 т каждый, семь баржи, на которых установлены плавучие холодиль-ники вместимостью от 10 до 30 т и оборудование шоковой замо-розки рыбы — плиточники (замораживают рыбу в брикетах) на 5, 4 и 2 т в сутки, на одной из барж установлено также оборудование воздушного охлаждения на 2 т в сутки, катер, что таскает баржи (буксир).

Как и другим сельхозпредприятиям района, «Алькору» по про-граммам поддержки КМНС положены субсидии: на реализован-ную рыбу, на мелиоративный лов (осуществляется для увеличения концентрации рыбы сиговых пород за счет уменьшения концен-трации рыбы малоценных пород) и транспортная субсидия на до-ставку в Тюмень (компенсирует 1/3 часть затраченной суммы).

На рыбугодьях «Алькор» для своих работников строит дома, ко-торые считаются временными постройками. Весной, на песках, ры-баки живут в палатках и чумах. Предприятие обеспечивает рыба-ков всем необходимым для жизни и работы на угодьях: выдает спецодежду, горюче-смазочные материалы, моторы, сети, бураны, печки и т.д. На угодьях рыбаки проводят круглый год, но могут перемещаться с одного угодья на другое. Зимой на всех рыбучаст-ках ведется подледный лов — сетями, неводами, запором (этот спо-соб сейчас используют мало). Когда рыбалка запрещена законом — с 5 мая по 5 июня — рыбаки оформляют отпуск и едут охотиться на гусей. До июля «Алькор» работает на сетевом лове.

Ежегодную квоту фирма получает на лимитированные (сиго-вые) породы рыб — муксуна, щекура, сырка, пыжьяна. На них кво-ту распределяют по всему Ямалу в процентах. На хищные и мало-ценные породы (черную рыбу) просто пишут заявку. По черной рыбе половину своих квот «Алькор» не вылавливает. Эта рыба идет очень короткий период — две недели, холодильники забиваются, рыба не успевает замораживаться (для заморозки нужны одни сут-ки), в работе начинается простой, а рыба в это время проходит. Кульминация путины происходит с конца июля по август (для час-тиковых пород) и в августе-сентябре (для сиговых).

Охотой в «Алькоре» не занимаются, охотничья продукция не принимается. Ягоду у населения фирма принимает. В будущем



в «Алькоре» планируется устройство цеха по переработке рыбы, коптильного и провялочного цехов.

К организованным национальным хозяйствам с. Красносель-куп можно отнести еще семейно-родовую общину «Лозы», возглав-ляет ее Я.К. Андреев (председатель красноселькупского от деления ассоциации «Ямал потомкам»). Это маленькое семейное предпри-ятие, кроме Я.К. Андреева в нем числятся еще три его брата. За об-щиной закреплено три рыбугодья, которые официально не оформ-лены. Тем не менее участники этой общины тоже получают помощь от государства, как и все остальные представители КМНС, веду-щие традиционный образ жизни и не трудоустроенные на сельхоз-предприятиях.

До 2016 г. всем гражданам ЯНАО, ведущим традиционный (ко-чевой или полукочевой) образ жизни, выплачивалось «губернатор-ское» («нееловское», или «кочевое») пособие в размере 2 тыс. руб. Как социальная выплата оно оформлялось и выдавалось районным отделом социальной защиты населения. Его получали работники сельхозпредприятий (сельхозпредприятия каждый год подавали в отдел соцзащиты списки занятых) и те, кто «исповедовал само-занятость», но при этом вел традиционный образ жизни. «Кочевое» пособие не зависело от национальности и выдавалось всем, кто со-ответствовал названным требованиям, хотя получали его в пода-вляющем большинстве представители КМНС. По данным отдела социальной защиты населения Красноселькупского района, в 2012 г. на весь район таких было 212 чел., из них 64 чел. в Красноселькупе, 110 чел. В Тольке, 38 чел. в Ратте [АМАЭ. Ф. К-I. Оп. 2. Д. 2270. Л. 37].

Тем, кто был занят на сельхозработах в поселке — на животно-водческой ферме, в теплицах — полагалось пособие в размере 600 руб. в месяц. В 2012 г. по району таких было 12 человек — 6 че-ловек в Красноселькупе и 6 человек в Тольке.

«Губернаторское» пособие было учреждено в конце 1990-х го-дов, и статус тех, кто имел на него право, неоднократно менялся. Поначалу его выплачивали всем, кто относил себя к КМНС. Не раз за прошедшее время увеличивался размер пособия. До 2016 г., чтобы получить пособие, нужно было прийти в отдел соцзащиты и написать заявление, которое здесь же и оформлялось.



С 1 января 2016 г. пособие для представителей КМНС, ведущих традиционный образ жизни, увеличилось до 3 тыс. руб., измени-лась также система его оформления. В Салехарде был создан окружной банк данных — Единая информационная система по мо-делированию и прогнозированию социально-экономического раз-вития КМНС ЯНАО, куда занесли всех представителей КМНС округа. Вот как описали мне новый порядок оформления пособия в красноселькупском отделе по развитию АПК и делам КМНС: «Те-перь претенденты на пособие должны написать заявление на гото-вых бланках — вписать фамилию, имя, отчество и данные паспор-та. Районный отдел по развитию АПК и делам КМНС получает заявления от поселений, смотрит их, обрабатывает и отправляет в округ (в департамент по делам КМНС правительства ЯНАО) — в электронном виде и почтой (оригиналы). Округ проверяет эти заявления по банку данных и готовит справки. Если находит ошиб-ки, то отказывает. Затем каждому заявителю индивидуально, по почте высылаются справки (подлинники). Электронные копии справок отправляются в отдел по развитию АПК и делам КМНС района. На тех, кто подает заявление на пособие в первый раз, го-товят документы в поселениях. Школьник берет в школе справку о том, что он окончил или отчислен и ушел из поселка в лес, или кто-то вернулся в лес после перерыва, — глава села это подтверж-дает. Дальше все идет по той же схеме» [ПМА 2016].

В новой системе оформления, едва успевшей вступить в силу, уже обнаружился ряд недостатков. Округ не заключил соглашения о рассмотрении заявлений с районными отделами КМНС и будет рассматривать заявления самостоятельно. Но районные отделы КМНС и поселковые представители ассоциации «Ямал — потом-кам» знают всех своих подопечных, а в округе их никто не знает. Таким образом, округ не сможет справиться с этой работой долж-ным образом, увеличатся сроки рассмотрения заявлений, а также возрастет вероятность ошибок. Для районных отделов КМНС от-сутствие соглашения означает отсутствие оплаты командировоч-ных и транспортных расходов, а также оплаты дополнительного рабочего времени, что делает эту работу невозможной к исполне-нию с их стороны.



Из опыта полевой работы могу сказать, что выплата «кочевого» пособия имеет очень большое значение для КМНС. Для многих, если не для большинства, это пособие — единственный стабиль-ный источник средств существования. Все, что за прошедшие годы делалось государством для того, чтобы у КМНС была работа и за-работок, имело переменный успех, не всех охватывало и не всех устраивало. Пока власть совершенствовала свои методы и ставила эксперименты, «кочевая» выплата позволяла КМНС выживать.

Еще одной ощутимой мерой помощи представителям КМНС является безвозмездная выдача товарно-материальных ценностей тем из них, кто ведет традиционный образ жизни, но не трудится на сельхозпредприятиях. Получить эту помощь они могут через от-дел развития АПК и делам КМНС, написав заявление. В перечень товарно-материальных ценностей входят брезент, сукно, сете-материалы, печи, аптечки, мини-генераторы, средства связи, кожа-юфть, кожа-сыромять (для оленеводов). До 2015 г. выделялись средства на приобретение для КМНС горюче-смазочных материа-лов. Моторы и снегоходы в этот перечень не входят, их выдают на предприятиях. В 2014 г. в районе было разработано некое положе-ние, «чтобы побудить КМНС к трудоустройству и заставить их бе-речь то, что выделяется, закупается и выдается» [ПМА 2016].

Молодые люди из числа КМНС могут получить помощь для оплаты обучения в вузах — те, кто не поступил «на бюджет». Одна-ко если оформлять ее через отдел по развитию АПК и делам КМНС, помощь будет небольшой (25 или 30 % от стоимости обучения). Если направление на обучение получать через отдел социальной защиты населения, поддержка будет существенней: за счет согла-шений с предприятиями ТЭК соцзащита оплачивает 80–90 % стои-мости обучения (процент зависит от успеваемости) студентов из числа КМНС, многодетных и малообеспеченных семей и сирот.

Второй по размерам населенный пункт Красноселькупского района — село Толька, расположенное в верховьях Таза. Числен-ность представителей КМНС в Тольке 657 чел., из них селькупов 577 чел. (в том числе 44 чел., проживающих на фактории Кики- Акки) [АМАЭ. Ф. К-I. Оп. 2. Д. 2270. Л. 34]. Агропромышленный комплекс в Тольке представляют два предприятия — ООО «Агро-



фирма Толькинская» и ООО «Верхнетазовская рыбодобывающая компания».

К видам сельскохозяйственной деятельности агрофирмы «Толькинская» относятся рыбодобыча, оленеводство, свиновод-ство, коневодство, скотоводство (коровы), овощеводство, перера-ботка. Агрофирма «Толькинская» была учреждена в 2006 г., приняв эстафету от предприятия-предшественника МУП «Толька-Агро», преобразованного когда-то из ГУП «Оленеводческий совхоз Толь-кинский». В течение первого десятилетия XXI в. в материально-техническую базу агрофирмы «Толькинская» вкладывалось мень-ше средств, чем в агрофирму «Приполярная», может быть потому, что она находилась не в районном центре и не была показательным предприятием района. В 2008 г. «Толькинская» работала на старых, еще совхозных средствах производства, скопила большие долги по электроэнергии и зарплате и переживала очередную реоргани-зацию. Тогда толькинская агрофирма была «скорее мертва, чем жива».

Обнаружив агрофирму «Толькинскую» вполне крепко стоящую на ногах в 2012 г., я была приятно удивлена. Агрофирма была осна-щена тремя новыми 90-тонными холодильниками, имела коров-ник, свинарник, конюшню, мини-молокозавод, картофельное поле. Она работала и выдавала продукцию. К ее потерям за этот срок можно отнести лишь закрытую звероферму. В 2016 г. из бесед с С.А. Семухиным, новым директором агрофирмы, заступившим на этот пост всего полгода назад, и С.В. Бельцевым, главным акцио-нером агрофирмы «Толькинская», а также одним из директоров Ветхне-Тазовской рыбодобывающей компании и директором «Пуррыбы», стало понятно, что агрофирма хорошо оснащена тех-нически. В 2014 г. агрофирма получила новую площадку — рыбо-приемный пункт (другие названия — плавбаза или баржа с рефри-жератором), вместимость ее холодильника 80 т. Два года она стояла на фактории Засольной, принадлежащей Верхнетазовской рыбо-добывающей компании, ожидая спуска на Таз.

В 2015 г. я была проездом на Засольной (расположена на Черто-вых озерах) и видела эту площадку, она выглядела так же, как баржа на фактории Быстринка: на первом этаже находится рыбоприем-



ный пункт, скороморозильное оборудование (морозит 1,5 т рыбы в сутки) и холодильник, на втором — гостиница (рис. 17). По сло-вам С.В. Бельцева, «баржа агрофирмы по Тазу ходить не будет, два скороморозильных контейнера с нее встанут на берегу у Тольки и будут принимать рыбу, из них рыба будет перегружаться в три 200-тонные холодильные камеры, установленные на баржах (пла-вают по Тазу в районе Тольки), их перетаскивают два катера агро-фирмы» [ПМА 2016].

За агрофирмой «Толькинской» закреплена фактория Кикки-Ак-ки, о которой я уже писала. В 2016 г. холодильники в Кикки-Акках работали «в штатном режиме», фактория принимала у населения рыбу и ягоды. Агрофирме принадлежат 13 рыбугодий: Печалька, Пох, Каралька, Кетылька, ф. Кикки-Акки и т.д. В 2015 г. рыбучаст-ков было больше, но от остальных агрофирма отказалась.

Рис. 17. Плавбаза с рыбоприемным пунктом, скороморизильными

камерами и холодильником, принадлежащая агрофирме Толькинской,

на фактории Засольная, принадлежащей Верхнетазовской рыбодобывающей

компании. Система Чертовых озер, Красноселькупский район ЯНАО.




Численность работников агрофирмы «Толькинская» на 1 янва-ря 2015 г. составляла 42 чел. (из них 26 чел. КМНС — все селькупы). В течение каждого года на разные сроки агрофирма принимает на работу до 200 чел. договорников (70 % из них — селькупы). Зимой рыбаки тоже работают и сдают рыбу. Мясо сдают, если есть лицен-зия на охоту. Своим работникам агрофирма выдает товарно-мате-риальные ценности (бураны, моторы, бензин, спутниковые теле-фоны и пр.).

И в 2015, и в 2016 гг. агрофирме выделялась квота на вылов рыбы объемом в 315 т. Помимо квоты у предприятия есть еже-годный план на 220 т, в 2015 г. он не был выполнен из-за боль-шой воды.

Агрофирма «Толькинская» — оленеводческое предприятие. В 2008 г. агрофирме принадлежало 200 оленей, которые содержа-лись по 10–30 голов в личных хозяйствах селькупов, живущих на лесных угодьях. В 2015 г. оленей в агрофирме было уже 584, форма их содержания оставалась прежней — в семьях. В 2016 г. за «Толь-кинской» числилось 814 «семейных» оленей и восемь штатных оленеводов. Мной был зафиксирован интересный факт: Баякины с Покольки продали агрофирме своих оленей и снова взяли их на содержание. За содержание каждого оленя государством (из феде-рального бюджета) выплачивается субсидия. Можно сказать, что за прошедшие годы такая форма работы, как содержание оленей в семьях, оправдала себя и доказала свою целесообразность.

В агрофирме 18 дойных коров, 24 якутские лошади (из них два жеребца), восемь обычных лошадей. Молочно-товарная ферма поставляет в магазины села молоко (в бутылках), творог, сметану и сливки, очень любимые населением. Агрофирма планирует уста-новить новое оборудование для пакетирования молочной про-дукции. Якутские лошади мясной породы были закуплены в 2015 г. в Якутии. Пока их собираются разводить, потом пускать на мясо, а мясо реализовывать в районе. Населению очень жалко этих сим-патичных лошадок (рис. 18). Другие лошади используются для телеги или под седло. Два своих поля — на 5 и 8 га — агрофирма засаживает картошкой. Также в планах предприятия установить новый цех по переработке — коптильный.



В правлении агрофирмы мне сообщили, что агрофирма полу-чает субсидии на производство молока, производство мяса круп-ного рогатого скота, реализованную продукцию рыбодобычи, под-держание северного оленеводства и возмещение транспортных затрат. Субсидии даются на 1 кг добычи. Из Тольки продукция агрофирмы вывозится в «Пуррыбу» или по зимнику через Чертовы озера на большую землю.

Верхнетазовская рыбодобывающая компания осуществляет лов в системе Чертовых озер, на Ширте и в верховьях Таза. В сезон, во время путины, в штате компании по договорам числится до 40 чел., из них 70 % селькупы.

Компании принадлежит одна фактория — Засольная, на кото-рой имеются плавхолодильник на 40 т на 200-тонной площадке (плавает в Чертовых озерах), холодильник на 40 т, который поста-вил рыбзавод («Пуррыба»), холодильные камеры в сумме на 15 т;

Рис. 18. Якутские лошади агрофирмы «Толькинская». Село Толька,




скороморозильный контейнер на 500 кг (время заморозки 3,5 часа), магазин, жилые балки для рыбаков. Зимой на фактории работают три человека: начальник фактории, рабочий и дизелист.

Крупным оборудованием «Верхнетазовская рыбодобывающая компания» пользуется совместно с агрофирмой «Толькинской» или «Пуррыбой», такая кооперация дает дополнительные возмож-ности и оптимизирует работу всех трех предприятий.

Компания попадает в программы поддержки АПК и КМНС. Субсидии с округа и район помогают в приобретении сетеснаст-ных материалов, техники и лодочных моторов.

Много лет назад в Тольке начали создавать общину. Ее долго оформляли, закупали оборудование, оно устаревало, снова выде-ляли средства, искали лидера на должность начальника и т.д. О ре-зультатах трудовой деятельности общины никогда ничего не было слышно. С общиной была связана какая-то неопределенность: было непонятно, есть ли она на самом деле. По итогам 2015 г. тер-риториально-соседская община «Лозыль-то» в Тольке была и объ-единяла 30 селькупов. Общинники, как здесь говорят, «исповедо-вали самозанятость»: ловили рыбу, охотились и собирали дикоросы для себя, а избытки сдавали в агрофирму «Толькинскую» по дого-вору. Главой общины был Г.В. Калин. По программам развития АПК помощь общине не оказывалась, ее члены получали поддерж-ку как физические лица из числа КМНС.

К 2012 г. в Тольке был возрожден леспромхоз. К предприятиям АПК он не относится, но какие-то рабочие места жителям села, в том числе представителям КМНС, главным образом мужчинам, дает.

Прежде чем перейти к рассмотрению современного положения жителей третьего села Красноселькупского района — Ратты, нужно сказать несколько слов о поддержке, которую государство оказыва-ет КМНС района в сфере культуры и образования. Развить здесь эту тему побуждает новая толькинская школа-интернат, которая открылась в селе в 2009 г. (рис. 19). Размах, с которым ее построили, производит сильное впечатление и вызывает уважение к местной власти. Каменное здание (все материалы завезены с Большой зем-ли) из двух трехэтажных, построенных и оснащенных по послед-



нему слову строительного дела просторных корпусов (учебного и жилого), в деревянной, преимущественно одноэтажной Тольке выглядит как дворец. Сюда к середине сентября привозят своих де-тей лесные селькупы, теперь исключительно добровольно и далеко не все. Среди учителей, воспитателей и технического персонала школы-интерната много селькупов: интернат обеспечил коренных жителей дополнительными рабочими местами.

В сфере культуры и образования (а также здравоохранения) района работает много селькупов. Представители КМНС давно и прочно освоили профессии учителя, воспитателя, библиотекаря, музейного работника, мастера художественных промыслов, мето-диста /специалиста по проведению культмассовых мероприятий, корреспондента различных СМИ, социального работника, врача, медсестры и т.д., а также заняли значительное количество рабочих мест по этим специальностям.

В Красноселькупском районе создано несколько учреждений, сохраняющих и популяризирующих национальные культуры на-родов Севера. В с. Красноселькуп это краеведческий Музей, Центр

Рис. 19. Школа-интернат в с. Толька. Красноселькупский район ЯНАО.




селькупской культуры, Дом ремесел, в с. Толька — Дом ремесел, Дом культуры, в с. Ратта — Дом культуры.

Большое внимание уделяется в районе работе учреждений об-разования и социальной защиты, имеющим здесь заметную нацио-нальную составляющую. Это школы и школы-интернаты, детские сады, учреждения дополнительного образования детей, Детский дом, Детский приют, Дома милосердия и т.д.

Финансируется работа учреждений культуры, образования и социальной защиты соответствующими ведомствами со своими планами развития. Как правило, в этих планах работе с КМНС придается особый статус.

Из всех сел Красноселькупского района самое маленькое и в то же время самое национальное село — Ратта. В 2004 г., по данным похозяйственных книг, в Ратте было прописано 246 чел., из них 178 чел. относили себя к КМНС, в том числе 151 чел. относил себя к селькупам, 26 чел. — к эвенкам и один человек — к хантам [Сте-панова 2005: 36]. На 1 января 2016 г. население Ратты составляло 295 чел. [Доклад о социально-экономической ситуации муници-пального образования Красноселькупский район за 2015 год: 4], из них 193 чел. были из числа КМНС, в том числе селькупов было 190 чел. [АМАЭ. Ф. К-I. Оп. 2. Д. 2270. Л. 34].

Исчезновение из национального состава жителей Ратты эвен-ков имеет простое объяснение. В 2015 г. в администрацию района из округа пришел перечень национальностей, за которыми в Крас-носелькупском районе закреплялся юридический статус коренных малочисленных народов Севера и которым была положена госу-дарственная поддержка. В нем были ненцы, ханты, селькупы и кето. Эвенков в нем не оказалось. И раттовские эвенки разрешили пере-писать себя селькупами, благо, что на самом деле они уже давно стали считать себя селькупами, но сохранили память о своем эвен-кийском происхождении. Сохранению Раттой своего националь-ного лица помогло то, что она не была затронута геологоразведоч-ным бумом 1980-х годов, приведшим к резкому увеличению численности русского населения в селах Красноселькуп и Толька. Свою роль сыграл также тот фактор, что местоположение Ратты было вдали от больших дорог.



Особенностью с. Ратта (как, к слову, и с. Толька) является то, что большинство жителей из числа КМНС живут не в селе, а на стойби-щах в его округе, приезжая в село лишь по какому-нибудь делу. Большинство здешних селькупов держат оленей, из-за чего кочуют раз в году с летнего стойбища на зимнее, к основным видам их за-нятий относятся также рыболовство и охота. У селькупов сохраня-ются традиционные постройки: летние чумы, землянки и сараи на сваях, национальная одежда, а также многие элементы традицион-ного мировоззрения.

Расположена Ратта в верховьях р. Таз, по течению выше Тольки. В теплый период года в Ратту раз в две недели летает вертолет (рей-сы финансируются «Газпромом»). Несколько лет назад село связал с соседней Толькой зимник, что сделало жизнь сельчан намного комфортнее. Основное снабжение Ратты производится по Север-ному завозу. Грузы с большой земли переправляются в Ратту по большой воде из районного центра, откуда путь судов по извили-стому Тазу занимает две недели.

В середине 1970-х годов, когда в стране стала проводиться компания закрытия бесперспективных сел, в Ратте закрыли школу-интернат. Но и школу, и саму Ратту жители отвоевали: в 1980-х годах поселку была возвращена начальная школа, а по-том и 8-летняя школа-интернат (на 38 мест). В кризисные годы школа-интернат с котельной и дизельной электростанцией мно-го лет держала село — давала жителям рабочие места. «Градо-образующую» роль можно было бы приписать также отделению совхоза «Толькинский», действовавшему в Ратте, но в интере-сующий нас период припадающий на все четыре ноги совхоз обеспечивал сельчан работой очень плохо, а потом и вовсе про-пал из села.

В первой половине 2000-х годов в Ратте было 40 безработных мужчин, раз в три месяца получавших пособие по безработице. Эта цифра из года в год проявляла завидную стабильность. Рат-товцы выживали за счет пенсий, пособий на детей и «нееловского» пособия, которое выдавали через «отоваривание» в магазине. Пен-сионерам соцзащита оплачивала дрова. Раз в два года кочевые жители получали моторы и брезент для чумов, сначала они выда-



вались через ассоциацию «Ямал — потомкам», потом их стала выдавать соцзащита. В 2007 г. «Верхнетазовская рыбодобывающая компания» открыла в Ратте охотничий участок и приняла на рабо-ту 20 охотников [Степанова 2009 а: 198]. Но, видно, что-то не зада-лось и в его работе. По официальной статистике, в конце 2011 г. раттовского участка в компании уже не было.

Единственный магазин в деревне был сначала рыбкооповским, потом его подчинили Северторгу, который получал от государ-ства дотации за снабжение местного населения. Своего бюджета у Ратты не было, она полностью зависела от Красноселькупа. «Ратта — аппендицит района», — говорили тогда о своем селе местные жители и ждали, что районная администрация, как обе-щала, организует здесь общину, какое-то базовое сельхозпред-приятие, дающее людям работу, связанную с традиционными промыслами [ПМА].

Создавать в Ратте национальную общину, выполняющую функ-ции сельхозпредприятия, начали в 2011 г. В 2012 г. я читала в рай-онной газете: «Община никак не может набрать обороты», «Ей срочно нужна помощь со стороны окружного агропрома», «В об-щину требуется бухгалтер, а специалистов у нас на эту должность нет», «Сейчас хозяйственники занимаются отведением угодий, по-том будем трудоустраивать людей по договорам и формировать коллектив» [Проблемы… 2012: 6–7].

Когда я ехала в Ратту в марте 2016 г., я уже знала, что создание общины давно завершилось и ее трудовая жизнь течет в привыч-ном русле. Однако из беседы с возглавлявшим общину Геннадием Карсавиным выяснилось, что предприятие, на которое возлагалось столько надежд по трудоустройству полусотни местных мужиков, в итоге сформировалось как маленькая семейно-родовая община «Хэндыя»:

«Община открылась 5 лет назад. Были сложности — долго до-кументы делали. Почта ходит два месяца. Три года открывали. Общину я открыл вместе с братьями Станиславом и Сергеем. На меня и Станислава оформлены общинные документы, Сергей работает в общине рыбоприемщиком. Хэндыя — это речка, на ко-торой стоит родовое стойбище Карсавиных.



Направления деятельности: традиционный образ жизни, ры-балка, сбор дикоросов. Охота не получается, лицензий не хватает, надо заказывать в департаменте прямо на общину.

Община принимает продукцию традиционных промыслов. В штате имеет двух человек — приемщика и рабочего (одно, а ино-гда и оба места занимает брат Сергей). По окружной поддержке община получила: две морозилки — на 10 и 20 т, одну установку шоковой заморозки на 100 кг и контейнер для переработки рыбы — цех, где рыбу моют и чистят. Также за общиной числится дизель-генератор на 100 квт. Он сейчас работает на котельную поселка, на Ямалэнерго, так как в поселке нет аварийного дизель-генерато-ра, а поселковый сломался. Работает вместо аварийного.

Рыбу в общину сдают 5–6 раттовских рыбаков. За общиной за-креплено два рыбучастка — выше и ниже поселка — на озерах и на Тазу. Добытую рыбу не вывозят, а используют в поселке, сдают в школу-интернат.

Квота на рыбодобычу в Ратте в прошлом году была 6 т, на этот год дали 4 т Замороженная рыба продается в одном из посел-ковых магазинов. Также рыбу коптим, вялим, солим. Сами сколоти-ли коптильню. В планах заготовка юколы.

В позапрошлом году община получила грант на приобретение моторов: приобрели два мотора и две лодки, которые находятся в общественном пользовании.

Рыбаки не стремятся работать в общине, и община не стре-мится нанять много рыбаков. Мы друг друга не устраиваем. Искал хорошего рыбака. Все бы дал — лодку, снегоход. Но ты должен сда-вать рыбу. Не нашел. Селькупы долго на одном месте не могут работать, им свобода нужна. Сам понимаю, как это. Работаю, но хочется уйти.

Получили помощь от района на приобретение техники, приоб-рели два снегохода “Ямаха”, прицеп и сани к ним, невод и сети.

Есть у нас проблема: в лесу все постройки незаконные. Мне ка-жется, помощь надо оказывать так: в лесу строить жилье для селькупов, а не в поселке.

Олени у меня есть, личные, 50 голов. Оленеводства в направ-лениях общины нет. Наше стойбище — Сыр-ок (Выход Болота)



находится в 100 км вверх по Тазу, если идти на лодке по реке, и в 50 км по зимней дороге. На стойбище живет младший сын Алек-сандр. Есть у нас и другие пастбища» [ПМА 2016].

Г.С. Карсавин не только глава общины, но и начальник участка ООО Ямалэнерго (занимается жилищно-коммунальным хозяй-ством села), у него работают лесорубы и дизелисты. Также Г.С. Кар-савин возглавляет свое ООО широкого профиля, которое занимает-ся производством пиломатериалов (есть пилорама с 3–4 рабочими) и лесозаготовкой (еще 4 человека) на нужды Ратты и Тольки.

Таким образом, община дает заработок максимум 7–9 людям, фирма Г. Карсавина трудоустраивает 7–8 чел., и в жилищно-комму-нальном хозяйстве Ратты занято приблизительно столько же лю-дей, сколько в фирме. Это 21–25 чел. в лучшем случае, и причем не все из них селькупы, кто-то совмещает работу на двух предприя-тиях. Поэтому неудивительно, что когда я оказалась в районном центре, в полученных от администрации сведениях по трудо-устройству лиц из числа КМНС, в строке «Ратта» стояла запись «не трудоустроены». Администрация района как бы расписалась в том, что свою работу не выполнила.

Почему община не решила проблем с трудоустройством раттов-цев? Можно было бы предположить, что власти района не смогли организовать вывоз продукции рыбного промысла из Ратты. На эти мысли наводит очень маленькая квота общины на вылов рыбы — 4–6 т (один рыбак-рекордсмен из «Приполярной» вылав-ливает 70 т рыбы за сезон; в 1980 годы три раттовских рыбучастка совхоза «Толькинский» сдавали 80–100 т рыбы в год). Столько рыбы потребляет село Ратта, и на вывоз рыбы уже не остается. Может быть, вывоз затруднен, потому что в верховья Таза, где расположена Ратта, крупные суда могут добраться только по боль-шой воде, а потом русло мелеет?

Однако и сам Г. Карсавин, и другие информанты, с которыми я беседовала, умолчав о трудностях вывоза, назвали другую при-чину: селькупы не хотят работать в общине. Г. Карсавин предста-вил это нежелание работать как черту национального характера. Другие же информанты объяснили его по-другому. Всем им нужна была работа, но их не устраивали низкие закупочные цены на про-



дукцию промыслов (рыбу, ягоды, мясо, птицу, пушнину), устанав-ливаемые государством, и высокие цены на бензин, который ну-жен, чтобы привозить рыбу с далеких родовых угодий, к местам, где стоят холодильники.

Надо сказать, что эта проблема — общая для всех селькупов, в каком бы районе они ни жили. О недовольстве закупочными це-нами я слышала в Тольках пуровской и красноселькупской, на Бы-стринке, в Красноселькупе и в Кикки-Акках. Начальство района знает об этом недовольстве, но у него своя правда. По вопросу за-купочных цен я выслушала мнение С.В. Бельцева, руководителя нескольких сельхозпредприятий: «Ягоды население не сдает, про-дает самостоятельно по 350 руб. за кг. На факториях закупочная цена не может быть выше 80 руб. за кг, ведь ягоды нужно сохра-нить, вывезти, переработать, продать и т.д. — сделать затраты. По-этому фактически закупки ягод нет» [ПМА 2016]. Он рассуждал о ягодах, но та же логика будет применима и к любой другой про-дукции. Как бы то ни было, я считаю, что виноваты не селькупы: государство не смогло до конца создать условия, которые устроят селькупов и будут для них выгодными.

А пока раттовские семьи живут разовыми заработками мужчин, пенсиями и пособиями, а также натуральным хозяйством.

Администрация района очень старательно проводит курс, опре-деленный окружными властями: в Ратте и Тольке накануне Дня оленевода отдел по развитию АПК и делам КМНС вместе с пред-ставителем ассоциации «Ямал — потомкам» и главой района про-водили собрания с жителями поселков, отчитывались о проделан-ной работе, отвечали на вопросы, выслушивали жалобы, пожелания и просьбы. Собрания проходили в атмосфере живого общения и взаимопонимания. Однако нерешенная проблема закупочных цен на продукцию сельхозпроизводства определенно является ми-нусом в работе администрации и, скорее всего, администрации окружного уровня.

Чем еще удивила меня Ратта в последний приезд? За прошедшие годы Ратта внешне преобразилась до неузнаваемости. В 2004 г. я за-стала старенькую Ратту (рис. 20), где основной жилой фонд состав-ляли маленькие почерневшие домишки, построенные после указа



о переводе кочевых народов на оседлость, вышедшего 1956 г. Среди них тогда выделялись семь домов, построенных где-то в начале 1990-х годов, когда на индивидуальное строительство «добавляла» окружная ассоциация «Ямал — потомкам». В 2008 г. я застала здесь новые современные Дом культуры, гостиницу, один трехквартир-ный и два одноквартирных дома (на месте снесенных хибар), но-вую электростанцию, котельную, систему центрального отопления и водоснабжения (для нескольких построек), уличное освещение, две водонапорные скважины и новую ленточную пилораму, кото-рая позволяла на месте производить нужные для строительства пиломатериалы с меньшей себестоимостью, чем у привозных. В 2016 г. Ратта стала уже совершенно новым современным посел-ком (рис. 21).

Дома строились в Ратте по долгосрочной федеральной програм-ме (приоритетному национальному проекту) «Доступное и ком-фортное жилье — гражданам России», содержащей подпрограмму

Рис. 20. Село Ратта в 2004 г., вид сверху.

Красноселькупский район ЯНАО.




«Обеспечение жильем граждан из числа коренных малочисленных народов Севера», по федеральной программе расселения ветхого и аварийного жилья, а также на деньги по соглашениям с пред-приятиями ТЭК (Севергазпрома).

Нужно заметить, что не менее бурное строительство жилья и зданий социального назначения происходило и в других посел-ках Красноселькупского района, и в Пуровском районе (здесь это делается по федеральной программе развития села, подпрограмме «Жилье»), и там новые здания тоже нельзя не заметить.

По документации, предоставленной администрацией села Рат-та, в 2016 г. жилой фонд Ратты насчитывал многоквартирных — 16 домов, индивидуальных — 45. В 2008, 2009, 2011, 2012, 2014, 2016 гг. сдавалось по одному трехквартирному дому. В 2008 и 2009 гг. сдавалось по одному двухквартирному дому. Индивиду-альные дома сдавались в 2008 г. — один дом, в 2010 г. — три дома, в 2011 г. — три дома, в 2012 г. — три дома, в 2015 г. — один дом.

Рис. 21. Село Ратта в 2015 г., вид сверху. Красноселькупский район ЯНАО.

Фото взято с Официального сайта администрации

Красноселькупского района, 2015 г.



Итого с 2008 г. в Ратте было построено шесть трехквартирных, два двухквартирных и одиннадцать индивидуальных домов [ПМА 2016]. Была снесена большая часть ветхих и аварийных домов ста-линских лет постройки. Кроме того, в Ратте появился оборудован-ный традиционными постройками молодежный спортивно-оздо-ровительный лагерь «Мангазея», две детские площадки, спортивная площадка и здание нового ФАПа с аптекой. По программе расселе-ния ветхого жилья в Ратте были отремонтированы и утеплены не-сколько домов 1990-х годов постройки (рис. 22, 23). В селе было оборудовано пять пожарных водоемов. Несколько затянулось строительство новой школы-интерната («строится по линии капи-тального строительства»), но то, что уже сделано, выглядит впечат-ляюще. В нынешней Ратте работает пять магазинов.

Во всех селах Красноселькупского района ежегодно проводятся национальные праздники — День оленевода (рис. 24, 25, 26) и День рыбака, очень любимые жителями. На праздниках обязательно

Рис. 22. Отремонтированный дом в с. Ратта.



Рис. 23. Отремонтированный дом в с. Ратта.


Рис. 24. Гонка на оленьих упряжках на празднике День оленевода в с. Толька.



Рис. 25. Глава с. Толька В.А. Федоров, глава Красноселькупского района

В.П. Паршаков, председатель районного отделения ассоциации «Ямал —

потомкам» Я.К. Андреев и представитель компании-спонсора ОАО «Север-

нефтегазпром» среди победителей гонки на оленьих упряжках на празднике

День оленевода. С. Толька, Красноселькупский район ЯНАО.


Рис. 26. Селькупская семья возвращается с Дня оленевода с выигранными в

состязаниях призами. Село Ратта, Красноселькупский район ЯНАО. Фото

автора, 2016 г.



награждают ударников труда и победителей устраиваемых состя-заний. Тематика состязаний соотносится с традиционными вида-ми хозяйственных занятий, это гонки на оленьих упряжках, кон-курс на лучшую упряжку, метание хорея, прыжки через нарты, конкурсы «Хозяйка чума» и «Национальный костюм», бег на лы-жах, гонки на снегоходах, летом — гонки на ветках (лодках-долб-ленках), скоростная рыбалка. Среди наград — снегоходы, моторы, мини-электростанции, брезент для чумов, бытовая техника и мно-гое другое. На праздники съезжаются все селькупы, живущие на угодьях, что способствует их национальной консолидации, укреп-лению материального положения многих из них, а также улучшает отношения селькупов с властью, которая для них эти праздники устраивает.

Туруханский район Красноярского края

Долгие годы туруханские и тазовские селькупы проживали на одной административной территории — в Туруханском крае (с 1928 г. — в Красноярском крае), и между ними существовали тесные брачно-родственные связи. Но с образованием в 1944 г. Тю-менской области две эти родственные группы разделила админи-стративная граница, которая способствовала их разобщению. Центром притяжения хозяйственной и общественной жизни туру-ханских селькупов остался Туруханск, а у тазовских селькупов по-явился другой центр — с. Красноселькуп. Летний путь, которым родственники обычно ездили друг к другу в гости, всегда был тя-желым: очень далеким и с волоком на одном из участков, посколь-ку водные системы Таза и Турухана не сообщаются. Зимним поезд-кам на оленях не способствовало то, что туруханские селькупы были малооленными и безоленными. Мобильность селькупов еще уменьшилась, когда стала проводиться политика перевода кочевых народов на оседлость.

Постепенно связи между туруханскими и тазовскими селькупа-ми истончились. Тому, что селькупам и в голову не могло прийти пользоваться регулярным транспортным сообщением между Ту-руханским и Красноселькупским районами, осуществляемым



по дальнему кругу — через города Тюмень и Красноярск, думаю, объяснение давать не требуется.

Моя экспедиционная работа в Туруханском районе проходила в 2014 г. и охватила три села, где проживают селькупы: Туруханск, Фарково и Совречку. В этих и других селах района помимо сельку-пов проживают также другие КМНС — кето (919 чел.), эвенки (185 чел.), ненцы (15 чел.) и долганы (10 чел.) [АМАЭ. К-I. Оп. 2. Д. 2247. Приложение]. Рассматриваемая мной политика государ-ства по отношению к туруханским селькупам в полной мере отно-сится и к этим жителям района. Поскольку эта политика делает упор на тех представителей КМНС, кто продолжает сохранять тра-диционный уклад хозяйственной жизни, за пределы исследования сразу можно вынести сообщество КМНС города-села Туруханска, которое целиком адаптировалось к городской жизни.

Самое большое по численности селькупского населения село Туруханского района — Фарково, в нем проживает 229 селькупов. Село расположено на р. Турухан, левом притоке Енисея. По воде расстояние от Фарково до Туруханска около 90 км, вертолетом по прямой туда лететь 15–20 мин. Помимо селькупов в селе прожива-ет девять кето, два эвенка и 49 русских (данные районного отдела по делам КМНС на 1 января 2014 г.) [АМАЭ. К-I. Оп. 2. № 2247. Приложение].

Фарковские селькупы в большинстве своем сохраняют тради-ционный хозяйственный уклад и живут на лесных угодьях в округе села. В сельской администрации учтены 24 лесных хозяйства: На-лимье, Русский Ковш, Пеляжье, Чировое, Орловое, Выдра, Мед-ведь, Ладыга, Березовое, Черемушки, Фактория, Мыс Горелый, Ла-дожское, Тамарово-Адра, Убыльто, Черошки, Костер, Момчик, Усть-Порье, Мишкина речка, Щучье, Фигурное, Усть-Баиха и Духо-вое (орфография полученного мной в сельской администрации списка сохранена). Большая часть из них расположена в бассейне рек Верхняя и Нижняя Баиха (отсюда название — баишенские / ба-ихинские селькупы, которое используется наряду с названием ту-руханские селькупы) — правых притоков р. Турухан. Благодаря тому, что мне удалось сесть на вертолет, облетавший избирателей удаленных мест проживания накануне выборов губернатора Крас-



ноярского края, я осмотрела несколько лесных селькупских хо-зяйств. На угодьях селькупов стоят традиционные жилые и хозяй-ственные постройки, используются традиционные средства транспорта и предметы быта. Как выяснилось из бесед с инфор-мантами, некоторые селькупские семьи имеют еще и второе лесное хозяйство — зимнее. Несмотря на то что названные мне зимние хозяйства в вышеприведенном списке не упоминаются, можно заключить, что баихинские селькупы ведут полукочевой образ жизни.

В 2014 г. 72 чел. в селе Фарково имели официальный статус пред-ставителя КМНС, «ведущего традиционный образ жизни». Про-живающие на лесных угодьях приезжают в село за продуктами и бензином. Некоторые делают это два раза в год. Самая распро-страненная практика — приезжать в село на лето, когда в лесу мно-го мошки и комаров и не сезон для охоты и рыбалки, а в сентябре возвращаться в лес до мая. Те мужчины, у кого семьи проживают в селе, приезжают еще и на новогодние праздники. Посещения села зависят также от того, как далеко расположено лесное хозяйство, и от сезона (погоды): с начала октября, когда на реках появляется шуга, перемещения на лодках прекращаются, возобновляются они по установлению прочного ледяного покрова уже на снегоходах. То же самое происходит весной. Оленей у бахинских селькупов на сегодняшний день нет (последних домашних оленей держали здесь в 1970-х годах), да и раньше было мало, поэтому нет и такого транс-портного средства, как оленья упряжка. Наблюдается устойчивая тенденция к уменьшению количества молодежи, проживающей в лесу, и зависимость срока проживания от возраста: чем моложе рыбак-охотник, тем меньше времени он желает проводить в лесу.

Число жителей села, обладающих статусом «ведущий традици-онный образ жизни», на самом деле должно быть намного больше. Во-первых, в это число не вошли несовершеннолетние дети, про-живающие на угодьях в периоды зимних и летних каникул. К слову, каникулы своим детям многие фарковцы продлевают на месяц-два. Во-вторых, все остальное население Фарково тоже нельзя назвать оторвавшимся от своих корней, оно выживает за счет рыболов-ства, охоты и собирательства и имеет тесную связь с рекой и лесом,



выезжая в охотничьи избушки на одну-две недели по несколько раз в год.

Те фарковцы, кто имеет статус «ведущих традиционный образ жизни», получают от государства пособие «по поддержке КМНС», которое на 2014 г. составляло 3695 руб. в месяц. Те, кто его не имеет, находятся во много худшем положении, поскольку главная проб-лема села — безработица. В Фарково есть школа-интернат, где про-живает 27 детей и куда ходят на занятия фарковские «домашние» дети, детский садик (на сегодняшний день в нем числится 21 ребе-нок), две котельных — при интернате и детском саде, клуб, биб-лиотека, два магазина, администрация села, почта, ФАП и филиал туруханского ЖКХ.

Последний обеспечивает работой трех мужчин, которые рабо-тают в котельных, на электростанции и возят на двух тракторах от реки в нужную точку села грузы (преимущественно уголь для ко-тельных), куда те прибывают по воде из Туруханска или Красно-ярска. Эти организации не могут обеспечить работой все трудо-способное население села (например, в садике очередь на место уборщицы на следующее лето расписана уже в этом году), а осо-бенно мужское население: воспитатели, учителя, уборщицы, пова-ра, продавцы, фельдшер здесь — женские специальности. Для ры-баков-охотников, которые проживают / прописаны в селе, работы нет. Нет работы — нет заработка.

Вопрос, как вписать свою традиционную систему жизнеобеспе-чения в современные экономические реалии района (края, стра-ны), для баихинских селькупов (как и других сибирских народов) был актуален последние лет сто. В советское время организато -ром/администратором их хозяйственной деятельности выступало государство. С начала колхозного строительства и до середины 1990-х годов в Фарково (а до 1978 г. Усть-Баихе) был колхоз-пром-хоз-совхоз (колхоз им. П.Г. Смидовича/ госпромхоз «Северотуру-ханский»/ совхоз «Тунгусский»), он обеспечивал приемку рыбы (рыба на плашкоутах отправлялась на рыбоперерабатывающий завод в Туруханске), мяса, пушнины, грибов, ягод и был главным работодателем для основной части местного населения, позволяя ему сохранять традиционный образ жизни. Это государственное



сельхозпредприятие было нерентабельным и всячески поддержи-валось учредителем.

Сегодня сельхозпредприятия в Фарково нет, регулярный сбыт продукции рыболовного и охотничьего промыслов отсутствует: Туруханский рыбзавод закрылся более 15 лет назад. По словам Т.Р. Зуевой, и.о. главы сельской администрации, «зимой охотники сдают пушнину (в один из сельских магазинов), но закупочные цены сильно зависят от сортности шкурок; за счет сдачи пушнины отдают часть долга, который делают, когда отовариваются перед отъездом в лес» [АМАЭ, К-I, оп. 2, № 2247, л. 16]. Несомненно, что без поддержки государства решить проблему организации сбыта продукции рыболовного и охотничьего промыслов фарковцы не смогут.

Бесспорно и то, что государство здесь — в лице властей Красно-ярского края — прекрасно понимает суть данной (главной!) про-блемы коренных народов Сибири и находится в постоянном поис-ке механизмов ее решения. В период 2000-х годов по программам краевой администрации (адаптирующим на уровне субъектов фе-дерации общероссийские Приоритетные национальные проекты) в районах проживания народов Севера стали создаваться родовые производственные некоммерческие объединения из представите-лей КМНС — общины. По замыслу, посредством этих общин долж-на была обеспечиваться заинтересованность КМНС в ведении тра-диционного образа жизни, трудозанятость КМНС, осуществляться их государственная материальная поддержка и происходить за-щита их интересов. Программы предусматривали субсидии для общины за каждый килограмм произведенной и реализованной сельхозпродукции, в этом и заключался их смысл.

В Фарково в эти годы были зарегистрированы пять родовых производственных объединений: семейные общины «Кэнд», «Бе-резка», «Рассвет» и родовые общины «Тайга» и «Кедр». Сбыт про-дукции им было предложено осуществлять самостоятельно, что оказалось для них делом неподъемным. Как удалось выяснить, сельский интернат и детский сад в Фарково имеют договоры на по-ставку рыбы с одним из местных рыбаков-единоличников, пенсио-нером, но потребительская способность этих учреждений очень



невелика. Мясо дичи и диких животных (лося и оленя) садик и ин-тернат закупать не могут, это запрещено контролирующими ин-станциями из сферы образования. Летом 2014 г. пришел в Фарково частный катер с морозилкой, который принял у населения несколь-ко тонн рыбы (в долг, без оплаты) и увез в Красноярск для сбыта. В конце сентября некоторые из фарковцев еще ждали своих денег, но большинство поняли, что их обманули.

Очевидно, что общины не выполняют тех функций, которые были заложены в их основу / идею, и слова общинников о бессмыс-ленности общин — «община ничего не дает» — полностью соот-ветствуют действительности. По сведениям районного отдела по делам КМНС, с весны 2014 г. субсидирование продукции промыс-лов (по-видимому, как не достигшее своей цели) было в Краснояр-ском крае отменено. Проблема сбыта у фарковских рыбаков-охот-ников по сей день остается самой актуальной.

Один из фарковских магазинов закупает у населения ягоды: чернику, бруснику и клюкву. Но закупка эта имеет ограничения, и люди, используя любую оказию, вывозят мешки с собранной клюквой вертолетом в Туруханск, надеясь найти сбыт там.

Политику поддержки КМНС в Туруханском районе уже много лет регламентируют государственные программы, принимаемые органами государственной власти Красноярского края и финанси-руемые ими, их я уже называла. Кроме решения проблемы сбыта продукции традиционных промыслов, программы по поддержке КМНС предусматривают и другие меры помощи. Согласно этим законодательным документам в Туруханском районе в 2012–2016 гг. лицам из числа КМНС оказывалась следующая поддержка: — выплата лицам из числа КМНС, ведущих традиционный образ

жизни, ежемесячного пособия;— единовременная компенсационная выплата на заброску в лес;— безвозмездное предоставление товарно-материальных ценно-

стей: снегоходов, лодочных моторов, генераторов, радиостан-ций, войлока, капканов, палаток, спальных мешков, брезента, сетевого полотна и пр.

— уплата налога за безвозмездное получение товарно-материаль-ных ценностей;



— обеспечение детей из числа КМНС проездом от места прожива-ния родителей до интерната и обратно;

— денежная компенсация на содержание северных оленей;— выдача аптечек с лекарствами первой необходимости;— предоставление комплектов для новорожденных;— организация и проведение праздников (Дня оленевода, Дня ры-

бака и Дня Реки);— заброска рыбаков и охотников на лесные угодья вертолетом;— предоставление и доставка строительных и отделочных мате-

риалов для осуществления индивидуального строительства;— оказание стоматологических услуг;— выдача санаторно-курортных путевок;— студентам из числа КМНС: дополнительная ежемесячная сти-

пендия, компенсация расходов на проезд к месту учебы и об-ратно, компенсация расходов за оплату обучения;

— оплата участия КМНС в мероприятиях межмуниципального, краевого и федерального уровня [АМАЭ. К-I. Оп. 2. Д. 2247. Приложение].Как следует из опроса информантов, эту помощь лица из числа

КМНС Туруханского района действительно получают, но из-за не-достаточности поступающего финансирования она строго регла-ментирована. Товарно-материальные ценности, например, выделя-ются на каждого главу семьи (безотносительно его общинной принадлежности) согласно поданной им заявке, в строгой очеред-ности, со строгой периодичностью. Один раз в семь лет выдается дорогостоящий товар — снегоход, мини-электростанция (гене-ратор) или мотор, и одни раз в три года выдаются товары менее дорогостоящие — палатки, капканы, сети и прочий рыболовно-охотничий инвентарь.

Снегоходы (отечественного производства) появились в списке выдаваемых товарно-материальных ценностей только в 2014 г. и частично должны оплачиваться самими представителями КМНС в доле 90 тыс. руб. из 280 тыс. руб. (13 % НДС оплачивает отдел по делам КМНС). В 2014 г. в Туруханском районе было выдано два снегохода, на 2015 г. запланировано распределить шесть снего-ходов. В лесном хозяйстве Усть-Баиха я видела два отремонтиро-



ванных старых дома (с окнами-стеклопакетами, новой, крытой ру-бероидом крышей, отреставрированными кирпичными печками). Стройматериалы для ремонта были закуплены и доставлены за счет средств, выделяемых по программам поддержки лиц из числа КМНС. При отсутствии поступления средств на реализацию того или иного программного пункта помощи эта помощь не оказыва-ется. Например, в 2013 г. семьи района, ведущие традиционный об-раз жизни, не получили аптечек, поскольку деньги на них Красно-ярск не выделил [АМАЭ. К-I. Оп. 2. Д. 2247. Л. 45].

В программе поддержки КМНС 2014–2016 гг. появились гранты. Они выдаются победителям (юридическому лицу, индивидуально-му предпринимателю или физическому лицу) конкурса грантовых проектов по трем номинациям: 1) организация добычи и реализа-ции продукции традиционных видов хозяйственной деятельности КМНС (1 млн руб.); 2) организация производства пищевой про-дукции и напитков, связанная с производством, переработкой и консервированием продукции традиционной хозяйственной дея тельности (2 млн руб.); 3) приобщение детей и подростков к родной культуре, языку, национальным видам спорта и традици-онным видам хозяйственной деятельности КМНС (150 тыс. руб.) [АМАЭ. К-I. Оп. 2. Д. 2247. Л. 46]. И хотя документы на грант никто из заявителей оформлять не умеет, да и суммы грантов в масшта-бах района небольшие, конечно же, в администрации района по-могут с оформлением, и деньги будут освоены.

Помимо уже названных мер поддержки для представителей КМНС (и лиц, «не относящихся к КМНС, но постоянно прожи-вающих в местах их традиционного проживания и традиционной хозяйственной деятельности, для которых охота и рыболовство яв-ляются основой существования») в Красноярском крае установле-ны нормативы на бесплатную добычу объектов животного мира для личных нужд (табл. 1, 2).

Жителям Туруханского района, попадающим под вышеназван-ную категорию лиц, в охотничьем билете ставится особая печать. Все остальные охотники и рыбаки — любители-единоличники и промысловые артели — должны покупать лицензии, квотирую-щие объемы добычи.



Возвращаясь к характеристике села Фарково, нужно сказать, что село это очень бедное и во многом неблагополучное (рис. 27). У тех жителей, которые имеют в селе работу, мизерные зарплаты. В селе нет сотовой связи, очень плохо работает Интернет. Телеви-зоры показывают два канала. С 1990-х годов здесь ничего нового не строили. Лишь в год моего приезда, летом, начали возводить но-вое здание школы. Но из-за долгого прохождения тендера строи-тельство началось не в июне, а в августе. Новую школу решили по-ставить на месте старой, для чего здание старой школы разобрали. Первого сентября у детей начались занятия. Одно помещение для занятий выделили в корпусе интерната за счет уплотнения в спаль-

Таблица 1

Нормативы на добычу рыбы для лиц из числа КМНС Туруханского

района (в кг на 1 человека на 1 календарный год)

тай

мен

ь

чи

р

сиг

пел

яд

ь

хар

иус

ря

пуш

ка

ко

рю

шк

а

туг

ун

ок

унь

нал

им

щук

а

пл

отв

а

елец

кар

ась

язь

5 10 20 15 10 30 5 5 200 200 200 200 200 200 200

Сведения предоставлены отделом по делам КМНС администрации Ту-

руханского района [АМАЭ. К-I. Оп. 2. Д. 2247. Приложение].

Таблица 2

Нормативы на добычу объектов животного мира для лиц из числа

КМНС Туруханского района (в шт. на 1 человека на 1 календарный год)

Райондикий

северный олень

лосьмед-ведь

со-боль

глу-харь

прочие пушные

прочие пернатые

Туруханский (от северного поляр-ного круга до юж-ной границы райо-на)

1 11 1 25 10 1 1

Сведения предоставлены отделом по делам КМНС администрации Ту-

руханского района [АМАЭ. К-I. Оп. 2. Д. 2247. Приложение].



ных комнатах, другое — в здании детского сада, где были вынуж-дены объединить ясельную и собственно детсадовскую группы. В таком положении дети жили до начала нового года. В новом зда-нии школы, как и в старом, нет ни столовой, ни спортзала. Строила школу бригада строителей из Игарки.

Здание детского сада (постройки 1980 г.) тоже давно нуждается в ремонте, у него течет крыша, не закрываются двери, сломана электрика и т.д. Однако садиком в селе обеспечены все нуждаю-щиеся. Плата за садик составляет 925 руб. в месяц.

Сухопутной дороги, связывающей летом Фарково с районным центром, нет, все сообщение в этих краях осуществляется по вод-ным артериям — рекам Турухан и Енисей, по воздуху вертолетами и зимой по зимникам.

Все дома в Фарково, кроме детского сада и интерната, имеют печное отопление. Заготовка дров для льготных категорий граж-дан, выделение делянок для самостоятельной заготовки дров, до-ставка их в село — обязанность туруханского ЖКХ.

Рис. 27. Село Фарково, Туруханский район Красноярского края.




В селе нет ни канализации, ни водопровода. Воду в учреждения и жилые дома возят из р. Турухан на телеге, в которую запрягают единственного на все село коня Сивку. Бутилированной воды в ма-газинах Фарково не продают (да и в магазинах Туруханска такую отыскать трудно, но в Туруханске воду забирают из Енисея, она лучше).

В Фарково 40 домов, но половина их находится в аварийном со-стоянии: старые, гнилые, подтапливаются, покосились или «в зем-лю вросли». При каждом доме в Фарково есть земельный участок. Здесь выращивают в основном картошку, у нескольких хозяйств есть теплицы (выращивают огурцы) и смородину. Многие огороды в Фарково заброшены. Жители собирают черемуху и красную ря-бину. Мне рассказывали, что все фарковцы любят грибы и запаса-ют их на зиму, хотя раньше селькупы не употребляли грибы в пищу вообще, а местные русские употребляли, но не заготавливали.

Нельзя не упомянуть еще о двух фарковских проблемах: на тер-ритории села скопилось много старой сломанной техники, которая портит вид села, расположенного в очень красивом месте. Кроме тогор, существуют трудности с утилизацией мусора, создание му-сорного полигона их решить не смогло.

Поскольку фарковские селькупы не держат оленей, праздник День оленевода в селе не отмечают. Районная администрация устраивает для жителей Фарково День рыбака (в начале июля). В последние годы День рыбака и День Реки во всех национальных селах Туруханского района финансируются отделом по делам КМНС районной администрации (по программам поддержки КМНС), кроме села Совречка, где проживают оленные эвенки и селькупы и вблизи которого расположено Ванкорское нефтяное месторождение. Здесь спонсором праздников — Дня рыбака и Дня оленевода — выступает компания «Ванкорнефть».

Из Фарково мной был совершен выезд в лесное хозяйство Лады-га на р. Верхняя Баиха, где круглый год проживает супружеская чета Геннадия Поликарповича и Елизаветы Александровны Ку-кушкиных [АМАЭ. К-I. Оп. 2. Д. 2247. Л. 34]. Оба они родились и всю жизнь прожили на Ладыге. У Кукушкиных десять взрослых детей.



Лесное хозяйство Кукушкиных находится на месте бывшей фак-тории Ладыга, ее и сейчас часто называют Фактория или Фактория Ладыга. В советские времена здесь были засольная, магазин и пе-карня. Семья Кукушкиных занимает (и поддерживает в жилом состоянии) два срубных дома, оставшихся от фактории: двухком-натный (одна комната нежилая) с сенями, в нем раньше останав-ливались рыбаки и охотники, и однокомнатный без сеней, в нем когда-то был магазин. Кроме двух жилых домов в хозяйстве есть еще два сруба — баня и сарай, а также сарай из досок и жердей, вешала для рыбы (рис. 28), будки для собак.

В быту Кукушкины продолжают использовать множество тра-диционных вещей. Проверять сети Геннадий Поликарпович и его сыновья ходят на лодках-долбленках (анды), их в хозяйстве две: ма-ленькая на одного человека и большая — на двоих. В их обиходе также пильпо — инструмент для выделки шкур, куям и кетыли —

Рис. 28. Заготовленная рыба. Фактория Ладыга, р. Верхняя Баиха.

Туруханский район Красноярского края. Фото автора, 2016 г.



берестяные изделия для сбора ягод, амырса — деревянное блюдо, мужские самодельные ножи в ножнах, женская игольница, мир-сан — рубанок, лыжи и т.д. Родители смогли передать навыки из-готовления традиционных предметов быта детям.

У Кукушкиных в лесу есть еще одно хозяйство — зимнее, на озе-ре, Марьинка, в 25 км от Ладыги. Там у них стоят «избушки рубле-ные и кор’ы — амбары на сваях». Они ездят туда на зиму, на буране, «когда замерзнет».

Ни старшие Кукушкины, ни их дети в общинах не состояли и не состоят, мотивируя это бесполезностью последних, но хорошо зна-ют границы своих родовых угодий («отсюда на запад 25 км») и дек-ларируют себя их полноправными хозяевами.

Благодаря второму выборному вертолету мне удалось посетить национальное село Совречка (стоит на слиянии р. Советская Реч-ка и р. Ирба) и шесть стойбищ в его округе (оз. Номнякит, оз. Ма-лый Дюгокит, речка Данила, озеро Подвальное, Малое Советское озеро и Большое Советское озеро). Район села Совречка и системы Советских озер расположен к северо-западу от Фарково и Турухан-ска и на значительном удалении от них. Он подступает к Полярно-му кругу и граничит с Тюменской областью на широте среднего течения р. Таз (ближайший населенный пункт — с. Красносель-куп), по природным условиям большую часть его территории за-нимает тундра (но есть и лесотундра, и тайга). По данным отдела по делам КМНС Туруханского района на 1 января 2014 г., в селе проживало 119 эвенков, 32 селькупа, 5 кето и 4 ненца. 45 сельчан получают пособие по поддержке КМНС и вместе с детьми прожи-вают на близлежащих лесных угодьях, каждая семья владеет двумя лесными хозяйствами — летним и зимним. Хозяйственный уклад совреченцев определяется не только охотой и рыболовством, как у фарковцев, но и оленеводством. Оленеводы получают «денежную компенсацию на содержание северных оленей».

Село Совречка (рис. 29) имеет почти те же самые проблемы, что и село Фарково: отсутствие организованной приемки продукции традиционных промыслов (те же самые мешки с ягодами у верто-лета), недофинансирование (та же грязь на дорогах внутри села, отсутствие клуба). В селе есть детский сад, куда ходит три ребенка



и где работает четыре человека а также начальная школа. Школы-интерната в Совречке нет уже давно. Дети постарше учатся в шко-ле-интернате в Фарково. Как и в Фарково, в Совречке со второй попытки строят школу, и также дважды селу выделялись деньги на новый клуб.

«На озерах», как в Совречке называют лесные угодья, есть со-товая связь, там, например, узнали о выборном вертолете раньше, чем в самом селе. Этим совреченцы обязаны компании «Ванкор-нефть» (Совречка соседствует с Ванкорским месторождением неф-ти), которая поставила в селе мощную антенну. В Совречке, в от-личие от Фарково, есть качественный Интернет, многоканальное телевидение и сотовая связь.

«Ванкорнефть» в некотором смысле взяла шефство над селом Совречка. За ее счет в селе будет построен новый клуб, уже возве-дены три новых дома для погорельцев. Она же финансирует по-

Рис. 29. Село Совречка, вид сверху. Туруханский район

Красноярского края. Фото автора, 2016 г.



дарки на празднике День оленевода. Есть информация, что «Ван-корнефть» «имеет виды на часть пастбищных земель местных оленеводов», где была найдена нефть. Компания «Ванкорнефть» — единственный богатый спонсор в районе, но особой щедрости он пока не про являет.

Средняя численность оленьего стада у совреченских оленеводов насчитывает 150 голов. По сведениям Е.Д. Прокофьевой, крупные стада оленей (в 200–500 голов) содержали средне(нижне)тазовские селькупы [Прокофьева 1976: 139]. Селькупы среднего (нижнего) течения р. Таз — это ближайшие соседи совреченцев, проживаю-щие с ними на одной широте и в одной природной зоне. Стойбища жителей Совречки располагаются главным образом к северу от села, в системе Советских озер. Земли этой области относятся к зоне лесотундры и представляют собой замечательные оленьи пастбища. Таких пастбищ нет в месте проживания фарковских / ба-ихинских селькупов: природная зона бассейна рек Верхняя и Ниж-няя Баиха — это тайга, непригодная для крупностадного оленевод-ства. Зимой очень заснежена, и олени не могут добывать из-под снега в достаточном количестве корм. Это объясняет, отчего баи-хинские селькупы всегда были малооленными или безоленными, и, в конечном счете, утратили оленеводческую направленность своего хозяйства.

У совреченских селькупов, напротив, характеристикой хозяй-ственного уклада (и культурной особенностью) остается крупно-стадное оленеводство. Поэтому можно считать, что совреченские селькупы не только территориально, но и культурно ближе к тазов-ским селькупам, чем к баихинским, и было бы правильнее считать совреченских селькупов самой восточной (северо-восточной) группой селькупов р. Таз.

Совреченские селькупы много лет живут вместе с превосходя-щими их по численности эвенками и сохраняют свою этническую идентичность. В смешанной селькупско-эвенкийской среде совре-ченцев происходят процессы ассимиляции и культурного влияния. Они идут в двух встречных направлениях, и влияние селькупов на эвенков как минимум не уступает влиянию эвенков на селькупов, что выражается в первую очередь в культуре содержания оленей.



Селькупское оленеводство и один из типов эвенкийского олене-водства очень похожи, но совреченцы практикуют скорее сель-купскую модель оленеводства, о чем можно судить по размерам среднего оленьего стада, наличию нарт, размерам и конструкции оленных сараев [Степанова 2015 с: 126–134].

На стойбищах, которые мне удалось посетить, я видела оленьи сараи и нарты. Самих оленей на стойбищах не было. В это время (я приезжала в Совречку в середине сентября) олени обычно на-ходятся на вольном выпасе и разбредаются, уходят в лес. Размеры оленьих сараев соответствовали названной информантами цифре среднего оленьего стада в 150 голов. Все стойбища оказались лет-ними и были расположены на местах летнего рыболовного про-мысла. Через две-три недели, по первому снегу, хозяева собрали своих оленей и перекочевали на зимние стойбища, иногда удален-ные от летних на два-три десятка километров.

Кроме угодья Подвальное, где стояли избушки-срубы, жилые сооружения на стойбищах представляли собой палатки, утеплен-ные панелями пенопласта и войлоком, или каркасные пенопласто-вые домики (рис. 30, 31). Некоторые из них были покрыты плот-ным полиэтиленом или рубероидом и изнутри утеплены войлоком. Каждое жилище отапливалось печкой типа буржуйки. Этот тип жилища — новшество. Еще 10–15 лет назад здесь стояли чумы. Хозпостройки представляли собой такие же каркасные домики ку-бической формы, многие из которых были поставлены на бочки из-под бензина и лишь отдаленно напоминали селькупские кор’ы (свайные амбары). На нартах, стоящих под открытым небом, хра-нились тюки с зимней одеждой, ящики с продуктами. Другие на-рты стояли пустыми и ждали наступления сезона. На оз. Малый Дюгакит на момент прилета вертолета один из хозяев изготавли-вал новые нарты.

Зимой совреченцы надевают национальную одежду и выезжают на оленях на «трассу» — зимник, связавший недавно Ванкорское месторождение с Тюменской областью, чтобы торговать продук-цией своих промыслов.

Красота картин традиционного быта селькупов Туруханского района перемежалась в моей поездке с безотрадным зрелищем их


Рис. 30. Домики на стойбище Малый Дюгакит. Советские озера,


Рис. 31. Стойбище Речка Данила. Советские озера,




нищеты и забытости, которое казалось особенно контрастным на фоне уже знакомых мне условий современной жизни другой части селькупского народа, проживающей в Тюменской области. Соци-альная политика по отношению к КМНС в Туруханском районе есть, проводится, но в узких рамках, что называется «для поддер-жания в народе искры жизни».

* * *Итак, в проведенном исследовании подводятся итоги отноше-

ний КМНС и государства на примере северных селькупов за по-следние 15 лет и дается оценка эффективности осуществляемой государством социальной политики. Рассматривается эта тема почти целиком на полевых материалах автора с привлечением ин-тернет-ресурсов справочного характера. В работе анализируется политика государства в местах проживания северных селькупов — Пуровском и Красноселькупском районах ЯНАО и Туруханском районе Красноярского края.

Первый вывод, который был сделан в ходе исследования, — о преемственности нынешней политики государства в сфере КМНС. Курс поддержки коренных малочисленных народов Севера прово-дился еще советским государством. Не сразу, а на каком-то среднем этапе своего существования советское государство осознало, что традиционное хозяйство коренных малочисленных народов Севе-ра никогда не будет рентабельным, никогда рыночная стоимость продукции рыболовства и охоты не превысит затрат на ее произ-водство, сохранение и транспортировку к месту сбыта или пере-работки. Никогда коренные народы Севера не смогут решить свои проблемы сами, как бы их ни объединяли и с какой бы расчетливо-стью они не вели свое хозяйство. И если не поддерживать их тради-ционный образ жизни и виды хозяйственной деятельности, у лю-дей не будет возможности поддерживать свою культуру.

В местах проживания КМНС социалистическим государством были созданы совхозы, которые существовали за счет дотаций. Поддерживая их, государство не считалось с расходами, рыбу вы-возили на самолетах и вертолетах, падшее поголовье оленей заме-няли новым, закупленным в другом месте. Информанты, работав-



шие на советских сельхозпредприятиях, вспоминают о том времени с ностальгией, говорят о нем как о золотом веке северных промыс-лов, когда труд рыбака, охотника и оленевода уважался и достойно оценивался. Политику советского государства в области отноше-ний с КМНС можно смело называть политикой социальной под-держки и большим социальным проектом.

В период государственного кризиса 1990-х годов позиция влас-ти в отношении северных народов не поменялась, что неоднократ-но декларировалось, но государство тогда не могло оказать своим народам существенной поддержки, хотя попытки предпринима-лись. В результате кризиса северные сельхозпредприятия, создан-ные при советской власти, развалились, КМНС были поставлены на грань вымирания.

Постепенно государство возобновило свои действия в направ-лении поддержки и защиты КМНС. Были приняты несколько основополагающих законов, которые гарантировали КМНС их права, дали определение территориям традиционного природо-пользования КМНС и санкционировали создание общин КМНС, обозначая принципы их организации. На основе этих законода-тельных актов в субъектах федерации, на территории которых проживали КМНС, стали разрабатываться собственные законы и программы развития — целевые, среднесрочные и долгосроч-ные. В них определялись направления работы власти и меры их реализации. Во всех трех рассмотренных районах — Пуровском и Красноселькупском районах ЯНАО и Туруханском районе Крас-ноярского края — основные направления принимаемых программ были в общих чертах одинаковые, а меры, предлагавшиеся для их реализации, отличались, что не преминуло отразиться на резуль-татах.

Основным вектором работы власти во всех трех районах долж-но было стать создание предприятий для решения проблемы тру-доустройства КМНС. Поскольку представители КМНС в большин-стве своем, как показали годы кризиса, легче занимаются только традиционными видами работы, этим предприятиям следовало быть сельскохозяйственными, а основными направлениями дея-тельности этих сельхозпредприятий должны были стать традици-



онные виды занятий народов Севера — рыболовство, оленеводство и охота.

В ЯНАО вспомнили советский опыт и в первую очередь реани-мировали совхозы. Агрофирмам-совхозам, а также похожим на них новым частным компаниям была создана мощная материаль-но-техническая база, включающая катера, баржи, холодильное оборудование, морозильные установки, вездеходы, снегоходы, мо-торы, средства связи. За агрофирмами закрепили рыбугодья и фак-тории, которые были обеспечены необходимым оборудованием и обустроены в бытовом плане. Власти трех районов ЯНАО (Пу-ровского, Красноселькупского и Тазовского) продумали схему сда-чи, сохранения и вывоза рыбы, добываемой сельхозпредприя-тиями. В эту цепочку был включен также рыбоперерабатывающий завод «Пуррыба». За каждый килограмм произведенной сельхоз-продукции, за вывоз сельхозпродукции в Тюмень, за мелиоратив-ный лов предприятиям выплачивали дотации / субсидии. Рыбакам создали все условия для работы и получения заработка. Помимо оборудованных угодий рыбаков снабдили лодками, моторами, снегоходами, сетеснастными материалами, спецодеждой. Зарплата определялась производительностью труда рыбаков. Кто работал, тот был доволен заработком. Схема работы сельхозпредприятий была продумана так, что и для предприятия, и для КМНС, на нем работающих, а также для государства видна была экономическая целесообразность прилагаемых усилий.

Сельхозпредприятия стали благом не только для тех, кто на них работает, - на их приемные пункты могли сдавать продукцию про-мыслов и неработающие на них местные жители. Также и факто-риями могли пользоваться все, кому нужна была помощь.

Согласно федеральному закону, на Севере, в Сибири и на Даль-нем Востоке роль сельхозпредприятия-работодателя отводилась общине — общественно-хозяйственному объединению КМНС. В Пуровском районе было создано пять общин-сельхозпредприя-тий, среди которых была одна селькупская община «Ича». Община «Ича» была создана как уменьшенная модель совхоза-агрофирмы: с крепким техническим оснащением, факторией, рыбугодьями, включением в общую цепочку вывоза и сбыта продукции, получе-



нием субсидий, принципом расчета с рыбаками «сколько сдал, столько получил». «Ича», бесспорно, может быть названа благопо-лучно реализованным проектом.

Три общины Красноселькупского района («Лозы», «Лозыль-то» и «Хэндыя») сельхозпредприятиями не являются и имеют другие (разные) статусы. Все они жизнеспособны, несмотря на то что две из них получились не такими, как было задумано.

В Туруханском районе создание общин было избрано в качестве основной меры помощи КМНС. Но ни одна из созданных общин не стала сельхозпредприятием. Поддержка, оказываемая общинам, была мала, и также мало от общин оказалось проку, никаких про-блем КМНС они не решили. В Красноярском крае я не увидела даже попыток воссоздания системы приемных пунктов, куда рыба-ки-охотники могли бы сдавать продукцию своих промыслов, а ведь с. Фарково находится на р. Турухан, не так далеко от его впадения в Енисей — мощнейшую транспортную артерию, несущую свои воды к Красноярску. Если бы Пуровский и Красноселькупский районы имели на своей территории такой путь на Большую землю, трудностей в осуществлении программы помощи КМНС у них было бы намного меньше.

Результаты ямальской политики помощи КМНС выглядят успешно, но трудностей и неудач в процессе пережито было много. Здесь можно в качестве примера привести ситуацию с трудо-устройством жителей Ратты. Но и эта проблема, я уверена, будет решена: только под лежачий камень вода не течет.

Сопоставляя результаты создания сельхозпредприятий для КМНС в селькупских районах двух разных субъектов РФ, несложно прийти к выводу, что они напрямую зависят от вкладываемых в эту политику денег. В ЯНАО, нефтегазоносном регионе, деньги были, и власть не поскупилась, воплотив в жизнь грандиозный социальный проект. Только так и можно называть то, что было сделано здесь для КМНС. В Красноярском крае то ли не было денег, то ли жалко стало, но результат, в сравнении с результатом ЯНАО, безрадостный.

Помощь тем представителям КМНС, которые ни на каком пред-приятии не работают, выглядит в трех рассматриваемых районах похоже. Государство в приблизительно одинаковых (небольших)



объемах снабжает их средствами труда и жизни на угодьях, чтобы они могли сохранять привычный хозяйственный уклад. Доходы этих жителей не позволяют им купить эти средства самостоятель-но. Но и здесь есть один нюанс: в Туруханском районе товарно- материальные ценности выдаются, чтобы люди совсем не «загну-лись», а в районах ЯНАО — чтобы для их получателей было очевидно преимущество работы на сельхозпредприятиях.

Опыт 1990-х годов показал, что поддержка КМНС в прямой де-нежной форме должна обязательно сочетаться с возможностью ра-ботать и зарабатывать. Деньги при отсутствии трудового занятия портят людей, кого-то толкают к чрезмерному употреблению алко-голя. Здесь опять, как мне кажется, преимущество находится на стороне ЯНАО, несмотря на то что «кочевое» пособие здесь мень-ше, чем «пособие КМНС» в Туруханском районе. Может быть, это субъективное мнение (мое), но в ЯНАО в последние годы стали меньше употреблять алкоголь.

В Красноселькупском и Пуровском районах ведется интенсив-ное жилищное строительство. Пуровский район отстраивает для своих КМНС целые поселки, Красноселькупский строит улицы до-мов, заселяемых КМНС, в том числе теми из них, кто большую часть года проводит в лесу. Говоря это, я имею в виду Ратту. Ведь семьи КМНС, живущие в лесу, должны иметь жилье в поселках, чтобы определенные категории членов семьи (дети, старики и ин-валиды) могли на какой-то сезон приехать пожить из леса в посе-лок, где жизнь, бесспорно, благоустроеннее.

В других селах района стройки тоже идут, просто они не так видны. В с. Красноселькуп и с. Толька построены и работают боль-шие, красивые, современные, в каменном исполнении школы (в Тольке школа-интернат). В Ратте такая школа пока строится. В Фарково же строительство долгожданной новой школы не пред-усматривало никакого ее расширения (в старой школе не было столовой и спортзала) и происходило со сбоем учебного процесса. Лозунг политики сбережения народа «Все лучшее — детям» — это не про Туруханский район.

И по медобслуживанию КМНС Туруханский район проигры-вает ЯНАО. Из Фарково, где старый ФАП, больные едут лечиться



в Туруханск, а в новый ФАП с. Ратта периодически прилетает бри-гада врачей и, проводя медосмотр, выявляет болезни и тут же на-значает лечение. И по поддержке культуры Туруханский район отстает: в Фарково есть старый тесный клуб, ютящийся в одном доме с библиотекой и сельской администрацией.

Нельзя не отметить в качестве положительного момента для всех трех районов проводящиеся в национальных поселках празд-ники — День оленевода, День рыбака и День реки. Они способ-ствуют консолидации людей, оказывают материальную поддержку КМНС и улучшают отношения КМНС с властью, являясь, в конеч-ном счете, рычагом влияния на КМНС.

Таким образом, социальная политика государства по отноше-нию к КМНС в своей декларативной части сильна, хорошо про-думана и единообразна для всех субъектов РФ, в ней утверждает-ся курс на поддержку КМНС. Однако степень этой поддержки в рассмотренных регионах заметно различается. Комплекс мер помощи КМНС в ЯНАО, осуществленных за рассматриваемый период, следует считать грандиозным социальным проектом. Со-циальная политика государства по отношению к КМНС в Крас-ноярском крае в сравнении с ЯНАО организована значительно слабее.

Источники

Архив МАЭ РАН. Ф. К-I. Оп. 2. Д. 2123. Полевые материалы О.Б. Степано-

вой: экспедиционная поездка 01.09.2012 — 14.09.2012 в Красносель-

купский район Тюменской области.

Архив МАЭ РАН. Ф. К-I. Оп. 2. Д. 2189. Степанова О.Б. Материалы экспе-

диции в Пуровский район Тюменской области Ямало-Ненецкого авто-

номного округа, состоявшейся в сентябре 2013 г.

Архив МАЭ РАН. Ф. К-I. Оп. 2. Д. 2247. Степанова О.Б. Материалы экспе-

диции в Туруханский район Красноярского края, состоявшейся в сен-

тябре 2014 г.

Архив МАЭ РАН. Ф. К-I. Оп. 2. Д. 2270. Материалы экспедиции О.Б. Сте-

пановой в Пуровский и Красноселькупский районы Ямало-Ненецкого

АО в июне 2015 г.

Полевые материалы автора — ПМА, 2016. Материалы экспедиционной

поездки н.с. отдела Сибири МАЭ РАН О.Б. Степановой в Красно-

селькупский район Тюменской области в марте 2016 г.



Всероссийская перепись населения 2010 г. [Электронный ресурс] // URL:

http://www.gks.ru/free_doc/new_site/perepis2010/croc/Documents/Vol4/

pub-04-01.pdf; (дата обращения 01.12.2016)

Ванкорское месторождение [Электронный ресурс] // URL: http://www.syl.

ru/article/198867/new_vankorskoe-mestorojdenie-neftegazovoe-

mestorojdenie-v-krasnoyarskom-krae (дата обращения 01.12.2016).

Официальный сайт Администрации Красноселькупского района [Элек-

тронный ресурс] // URL: http://selkup-adm.ru/ (дата обращения

01.12.2016).

Доклад о социально-экономической ситуации муниципального образова-

ния Красноселькупский район за 2014 год [Электронный ресурс] //

URL: http://selkup-adm.ru/node/5788 (дата обращения 01.12.2016).

Доклад о социально-экономической ситуации муниципального образова-

ния Красноселькупский район за 2015 год [Электронный ресурс] //

URL: http://selkup-adm.ru/node/6849 (дата обращения 01.12.2016).

Официальный сайт Администрации Пуровского района [Электронный

ресурс] // URL: http://www.puradm.ru/ (дата обращения 01.12.2016).

Долгосрочные целевые программы. Официальный сайт Департамента

агропромышленного комплекса, торговли и продовольствия ЯНАО

[Электронный ресурс] // URL: http://yamalagro.ru/voprosy/ds-cp/ (дата

обращения 01.12.2016).


Астафьева И. Отнесись к стране по-хозяйски. Всероссийская сельско-

хозяйственная перепись 2006 // Северный край. 2006 а. № 30. С. 15–17.

Астафьева И. Подводя итоги, думаем о будущем // Северный край. 2006 b.

№ 51. С. 15.

Бакулин В. В. Экономика и традиционное хозяйство // В краю селькупов.

Екатеринбург: Сред.-Урал. кн. изд-во, 2000. С. 179–195.

Жвирко А. Переломный этап позади // Северный край. 2007. № 32. С. 9.

Марков Р. Мы должны друг друга ценить // Северный край. 2007. № 25.

С. 6, 15.

Марков Р. Традиционный образ жизни: тенденция к улучшению / Север-

ный край. 2012. № 30. С. 16–17.

Марков Р. У «Приполярной» в планах 500 тонн рыбы // Северный край.

2011. № 26. С. 14.

Письменный Н. Аграрный комплекс // Северный край. 2000. № 40. С. 13.

Проблемы села — во главе угла. Интервью с главой села Ратта В. Завадов-

ским // Северный край. 2012. № 29. С. 6–7.



Прокофьева Е.Д. Оленеводство тазовских селькупов // Материальная

культура народов Сибири и Севера. Л., 1976. С. 139–155.

Скалон В. В тундре верхнего Таза (фактические данные к вопросу о клас-

совом расслоении) // Советский Север. 1930. № 3. С. 9–139.

Скалон В.Н. Магнаты Севера // Охотник и рыбак Сибири. 1929. № 2. С. 56–

62.

Степанова О.Б. История в этнографии: по материалам экспедиции к баи-

шенским селькупам // Радловский сборник: Научные исследования

и музейные проекты МАЭ РАН в 2014 г. СПб., 2015 a. С. 332–341.

Степанова О.Б. Особенности современного хозяйственно-культурного

положения коренных народов Севера Красноселькупского района

Ямало-Ненецкого автономного округа // Культурное наследие народов

Сибири и Севера: Материалы Шестых Сибирских чтений. Санкт-

Петербург, 27–29 октября 2004 г. СПб., 2004. С. 167–173.

Степанова О.Б. Ратта — Ленинград: связь через десятилетия // Сибир-

ский сборник — 2. К юбилею Евгении Алексеевны Алексеенко. СПб.,

2010. С. 43–53.

Степанова О.Б. Село Толька и не только // Материалы полевых исследова-

ний МАЭ РАН. СПб., 2016. Вып. 16. С. 46–66.

Степанова О. Б. Селькупы сегодня: по итогам экспедиции в Пуровский

район Тюменской области ЯНАО 2013 г. // Материалы полевых иссле-

дований МАЭ РАН. СПб., 2014. Вып. 14. С. 83–94.

Степанова О.Б. Селькупы села Совречка // Вестник археологии, антропо-

логии и этнографии. 2014. № 3 (30). Тюмень, 2015. S. 126–134.

Степанова О.Б. Современное оленеводство северных селькупов: пробле-

мы и возможности изучения // Тез. конференции памяти В.А. Козьмина.

СПб., 2015 d. С. 89–90.

Степанова О.Б. Современное положение коренных малочисленных наро-

дов Севера в Красноселькупском районе ЯНАО // Сибирь на рубеже

тысячелетий: традиционная культура в контексте современных эконо-

мических, социальных и этнических процессов. СПб., 2005. С. 30–66.

Степанова О.Б. Современное хозяйственное положение коренных мало-

численных народов Севера в Красноселькупском районе Ямало-

Ненецкого округа Тюменской области по данным полевых исследова-

ний 2008 г. // Радловский сборник. Научные исследования и музейные

проекты МАЭ РАН в 2008 г. СПб., 2009 а. С. 193–200.

Степанова О.Б. Стойбище верхнетазовских селькупов (по материалам

современных полевых исследований) // Материалы полевых исследо-

ваний МАЭ РАН. СПб., 2009 b. Вып. 9. С. 23–42.



Степанова О.Б. Традиционное хозяйство северных селькупов: итоги реа-

нимационных процессов первого десятилетия ХХI в. (по материалам

полевых исследований 2004–2012 гг.) // Материалы полевых исследо-

ваний МАЭ РАН. СПб., 2013. Вып. 13. С. 6–22.

Степанова О.Б. Туруханские селькупы: взгляд со стороны (по материалам

экспедиции 2014 г. в Туруханский район Красноярского края) // Ма-

териалы полевых исследований МАЭ РАН. СПб., 2015 b. Вып. 15.

С. 23–43.


СПИСОК СОКРАЩЕНИЙ

АМАЭ РАН — Архив Музея антропологии и этнографии им. Петра

Великого (Кунсткамера) Российской академии наук

АН СССР — Академия наук Союза Советских Социалистических

Рес публик

ВСОИРГО — Восточно-Сибирский отдел Императорского Русского

географического общества

ГАИМК — Государственная академия истории материальной

культуры

ГАИО — Государственный архив Иркутской области

ДАИ — Дополнения к Актам историческим, собранным и из-

данным Археографической комиссией (СПб., 1846–

1872. Т. I–XII)

ЗРГО — Записки Русского географического общества

ИРГО — Императорское Русское географическое общество

КСИИМК — Краткие сообщения Института истории материальной

культуры АН СССР

МАЭ РАН — Музей антропологии и этнографии им. Петра Велико-

го (Кунсткамера) Российской академии наук

МИА — Материалы и исследования по археологии СССР

МИБ — Музей истории Бурятии им. М. Н. Хангалова

ОЛЕАЭ — Общество любителей естествознания, антропологии

и этнографии

ПМА — Полевые материалы автора

САИ — Свод археологических источников

Сб. МАЭ — Сборник Музея антропологии и этнографии

СО РАН — Сибирское отделение Российской академии наук

СПбФ АРАН — Санкт-Петербургский филиал Архива Российской ака-

демии наук


СЭ — Советская этнография

ТИЭ — Труды Института этнографии АН СССР

MAE RAS — Peter the Great Museum of Anthropology and Ethnography

(Kunstkamera), Russian Academy of Sciences

MSFOu — Mémoires de la Société Finno-Ougrienne (Helsinki)


СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ

АРЗЮТОВ Дмитрий Владимирович — кандидат историче-

ских наук, научный сотрудник отдела этнографии Сибири МАЭ

РАН

ARZYUTOV Dmitry Vladimirovich — Сandidate of historical

sciences, research fellow, Department of Siberian Ethnography,

MAE RAS

E-mail: [email protected]

ГРАЧЕВ Игорь Александрович — младший научный сотруд-

ник отдела этнографии Сибири МАЭ РАН

GRACHEV Igor Aleksandrovich — Junior research fellow,

Department of Siberian Ethnography, MAE RAS


ДАВЫДОВ Владимир Николаевич — кандидат социологи-

ческих наук, PhD in Anthropology (University of Aberdeen), заве-

дующий отделом этнографии Сибири МАЭ РАН

DAVYDOV Vladimir Nikolaevich — Candidate of sociological

sciences, PhD in Anthropology (University of Aberdeen), head of

Department of Siberian Ethnography, MAE RAS


ДАВЫДОВА Елена Андреевна — кандидат исторических наук,

младший научный сотрудник отдела этнографии Сибири МАЭ РАН

DAVYDOVA Elena Andreevna — Candidate of historical sciences,

Junior Research fellow, Department of Siberian Ethnography, MAE RAS



ДЬЯЧЕНКО Владимир Иванович — кандидат исторических

наук, старший научный сотрудник отдела этнографии Сибири

МАЭ РАН

DYACHENKO Vladimir Ivanovich — Candidate of historical

sciences, senior researcher fellow, Department of Siberian Ethno-

graphy, MAE RAS


ПАВЛИНСКАЯ Лариса Романовна — кандидат историче-

ских наук, ведущий научный сотрудник отдела этнографии Си-

бири МАЭ РАН

PAVLINSKAYA Larisa Romanovna — Candidate of historical

sciences, leading research fellow, Department of Siberian Ethno graphy,

MAE RAS

Email: [email protected]

СТЕПАНОВА Ольга Борисовна — кандидат исторических

наук, научный сотрудник отдела этнографии Сибири МАЭ РАН

STEPANOVA Olga — Candidate of historical science, research

fellow, Department of Siberian Ethnography, MAE RAS

[email protected]

[email protected]

ФЕДОРОВА Елена Геннадьевна — кандидат исторических

наук, старший научный сотрудник отдела этнографии Сибири

МАЭ РАН

FEDOROVA Elena G. — Candidate of historical sciences, senior

researcher fellow, Department of Siberian Ethnography, MAE RAS



Научное издание

СОЦИАЛЬНЫЕ ОТНОШЕНИЯ

В ИСТОРИКО-КУЛЬТУРНОМ

ЛАНДШАФТЕ СИБИРИ

Утверждено к печати Ученым советом МАЭ РАН

Редактор М.А. Ильина

Корректор Л.Г. Амбросенко

Компьютерный макет Н. И. Пашковской

Подписано в печать 27.06.2017.

Формат 60×84/16. Бумага офсетная. Печать офсетная.

Гарнитура Minion Pro. Усл. печ. л. 27,5. Уч.-изд. л. 26.

Тираж 150 экз. Заказ № .

МАЭ РАН

199034, Санкт-Петербург, Университетская наб., 3

Отпечатано в типографии «Арт-Экспресс»

199155 Санкт-Петербург, В.О., ул. Уральская, 17, к. 3, оф. 4, тел. 331-33-22

e-mail: [email protected], www.art-xpress.ru

ISBN 978-5-88431-331-6
