zapadrus.su · №5 (2015) Учредитель и редакция журнала : ООО...

№5(2015)

Учредитель и редакция журнала : ООО «Витпостер»

Главный редактор: АВРУТИН Анатолий Юрьевич

Редакционная коллегия:

Àíàòîëèé ÀÍÄÐÅÅÂ, Ãëåá ÀÐÒÕÀÍÎÂ, ïðîòîèåðåé Ïàâåë ÁÎßÍÊÎÂ, Àëåêñåé ÂÀÐÀÊÑÈÍ, Èâàí ÃÎËÓÁÍÈ×ÈÉ (Ìîñêâà), Ñâåòëàíà ÅÂÑÅÅÂÀ, Íèêîëàé ÊÎÍßÅÂ (Ñàíêò-Ïåòåðáóðã), Âÿ÷åñëàâ ËÞÒÛÉ (Âîðîíåæ), Âëàäèìèð ÌÀÊÀÐÎÂ, Ãëàí ÎÍÀÍßÍ (Ìîñêâà), Âèêòîð ÏÅÒÐÎÂ (Ðîñòîâ-íà-Äîíó), Âàëåíòèíà ÏÎËÈÊÀÍÈÍÀ, Åëåíà ÏÎÏÎÂÀ, Èâàí ÑÀÁÈËÎ (Ìîñêâà), Âàëåðèé ÑÄÎÁÍßÊÎÂ (Íèæíèé Íîâãîðîä), Âëàäèìèð ÑÊÂÎÐÖÎÂ (Ñàíêò-Ïåòåðáóðã), Àëåêñàíäð ÑÎÊÎËÎÂ, Ñåðãåé ÒÐÀÕÈÌ¨ÍÎÊ, Þðèé ÔÀÒÍÅÂ, Èâàí Ù¨ËÎÊÎÂ (Âîðîíåæ)

МИНСК

ÈÇÄÀÅÒÑß Ñ 2007 ÃÎÄÀ. Ñ 1999 ÏÎ 2006 ÂÛÕÎÄÈË ÏÎÄ ÍÀÇÂÀÍÈÅÌ «ÍÅÌÈÃÀ ËÈÒÅÐÀÒÓÐÍÀß»

Ë È Ò Å Ð À Ò Ó Ð Í Î -ÕÓÄÎÆÅÑÒÂÅÍÍÛÉ ÆÓÐÍÀË

СОДЕРЖАНИЕ ПОЭЗИЯ АННА ВАСИЛЬЕВА. Эхо любви. Стихи ................................................. 3

ПРОЗА ДИАНА ГРИШУКЕВИЧ. Остановка. Повесть ..................................... 8

ПОЭЗИЯ СВЕТЛАНА ЛЕОНТЬЕВА Весь мир пропитан музыкой. Стихи .................................................... 34

ПРОЗА МИХАИЛ ПОПОВ. Перформанс. Повесть .......................................... 37

МУЗА РУССКОГО ЕЛЕНА ДАНЧЕНКО. Театр абсурда. Стихи ........................................ 64

ЗАРУБЕЖЬЯ ЛЕВ БЕРТИН. Время песочное. Стихи ......................................... 67

ДРАМАТУРГИЯ ОЛЕГ МЕЛЬНИКОВ, ТАТЬЯНА ПОЛЯКОВА Скрученные параллели. Повесть для театра ............................... 71

НОВОЕ ИМЯ ОЛЬГА РОПОТ. Силуэты. Стихи ........................................................ 111

ПОЭЗИЯ БОРИС БАРФЕЛЬД. Остаётся поэтом поэт. Стихи ..................... 113

ПРОЗА ВАЛЕНТИНА БЕЛЯЕВА. Владимир. Рассказ ................................. 117

ПОЭЗИЯ АЛЕКСАНДР САРАПКИН. Что до поры сокрыто. Стихи ........... 123

КРИТИКА ВАЛЕРИЙ СДОБНЯКОВ Служитель. К 75-летию Анатолия Парпары ..................................... 126

ПУБЛИЦИСТИКА ЮРИЙ КЛЕВАНЕЦ. Вверх по Свислочи ...............................................137

ЧАСОВНЯ Протоиерей ПАВЕЛ БОЯНКОВ Трудные слова о войне. ......................................................................... 142

АРМИЯ ВЛАДИМИР МАКАРОВ Ещё раз о войне в сфере смыслов: коллаборационисты в прошлом и настоящем ................................ 149

Издание безгонорарноеАдрес редакции: 220039, г. Минск, ул. Чкалова, 38/1, тел. 220-20-40.Для писем: 220005, г. Минск, ул. Гикало, 18-18. E-mail: [email protected]Стильредактор Г. В. Ширкина.Журнал зарегистрирован в Министерстве информации РБ.Свидетельство о регистрации № 1348 от 03.05.2010.Подписано в печать 13.10.2015. Формат 70х100/16. Бумага офсетная. Усл. печ. л. 12,35. Уч.-изд. л. 10,37.Тираж 1000 (1-й з-д 1–160) экз. Зак. № . Цена договорная.

Издатель ООО «ВИТпостер». Свидетельство о государственной регистрации издателя,

изготовителя, распространителя печатных изданий №1/98 от 02.12.2013.

Типография ООО «Бизнесофсет».Свидетельство о государственной регистрации издателя,

изготовителя, распространителя печатных изданий№2/28 от 12.12.2013.

Пр. Независимости, 95/3-7, 220043, г. Минск.Тел./факс: (017) 280 13 80 E-mail: [email protected]

© «Новая Немига литературная», №5, 2015

Анна ВАСИЛЬЕВА

ПоэзиЯ

Эхо любви* * *

На Ивана Купалу в бору хоровод Рыжих сосен – девчонок кудрявых. С неба вечером хлынул поток светлых вод,И в ладонях дубовых шершавыхТуча ищет приют, от скитаний устав,Омывает деревья слезами,Зная ветра горячий, порывистый нрав…Далеко за морями, лесамиМое счастье теперь, здесь его не найти.По реке уплывают с венкамиВсе надежды, мы ищем друг к другу пути,Но бывает, встречаешь цунами!Ты и я! И как огненный редкий цветокНа поляне костер расцветает.Прячет папоротник золотой лепесток,А найти его каждый мечтает.

* * *Вереск сиреневым пламенем борМожет объять, осень чиркнет лишь спичкой.Бархат немодных и выцветших штор –Дань отстраненности, стало привычкой –Прятать от солнца и взглядов чужихЛетний покой и гостиной, и спален.Дом поутру деловит, в полдень – тих,К вечеру вовсе устал и печален.Сосен стволы будто свечи, к чемуНам воскрешать все, что было меж нами?В счастье и в горе? Болезнь и суму?Вера лишь теплится, вера лишь под образами…

4 Анна Васильева

* * *Папе

Бессонница кистью на векахРисует лиловые тени…Лекарство мое не в аптеках –Уткнусь в дорогие колени,И мама сотрет все печали,Разгладит ладонью морщинки…Вдруг вспомнится: в маленьком залеНа окнах шары и снежинкиИз белых бумажных салфеток,И елка со снегом из ваты,И запах плыл хвойный от веток.Потом он был запах утраты…Остались и колют иголки…Я мысленно вновь у ограды…За шторой каштановой челкиВновь прячу тоскливые взгляды…

* * *Папе

Большая медведица – в небе над домом,Ни шелеста, ни ветерка.Такое спокойствие, кажется, с бромомТечет у деревни река.Привидится твой силуэт возле груши,Пойдешь ты к ручью через сад…Любимые люди – любимые душиНам снятся, всю ночь звездопад…А утром две белые астры лучамиНапомнят мне звезды, где тыСентябрьскими, лунными бродишь ночами…А я так боюсь высоты…

* * *Лето молодое и игривое,Словно жеребенок на лугу,Машет мне березовою гривою.Я по шелку трав его бегу.Колокольчики звенят лиловые,Откликаются на каждый шаг.Впереди – разлуки, встречи новые!Летний ливень, будто добрый маг,Семицветными играет струнами,Чтобы музыкой наполнить лес.С птицами веселыми и юнымиСнова день для радости воскрес.

* * *Утро льдистое, словно хрустальный бокал,Всеми гранями день засверкает на солнце. Будет вечер как с детства знакомый причал,Где ночь каплей вина притаилась на донце.Эти сутки с тобою, в объятьях твоих –Как янтарь на песке, желтым цветом разлуки,Цветом солнца на сером холсте – яркий штрих.Птичьи стаи роняют гортанные звуки,Улетая туда, где тепло. Звезд горохСобираю в ладони на узком балконе…Ты спешишь на вокзал, мы как выдох и вдох……Серый ослик бредет по дороге в попоне,Я его узнаю, он один из тех дней,Что пройдут без тебя и в трудах, и в тревоге.Пыль летит, что порою опасней камней…Как слепцы… В каждом слове есть пыль, в каждом слоге…

5Эхо любви

* * *Сорит береза семенами,А ты словами не сори!Все ясно, милый, между нами…Напрасно смотрят фонариГлазами желтыми, как прежде,На нашу встречу, все пройдет…Оставив щелочку надежде,Я постояла у ворот.Ночной фиалкой пахнет, в чашкеОстывший твой несладкий чай.В льняной наглаженной рубашкеРассвет заглянет невзначай.Он – первый без тебя… Как плетиБезвольно руки упадут.Не приручил! Сама в ответе!И, волосы свивая в жгут,Подставлю солнцу гордо, смелоЗа ночь усталое лицо.Бессонница, измучив тело,Из дома выйдет на крыльцо.

* * *В правой руке моей – сок,Левая – будто под током.Лунного цвета висок.Поговорим о высоком?Прав ты обычно один,Ветром колышутся шторы,Выжата, как апельсин…Милый, к чему разговоры?Слово в один только слогСоком на белой сорочке?Детский наивный предлог?Путь наш к таинственной точке,После которой – путиБез перекрестков и боли?«Я на минутку, прости!»Воля! Глоток вольной воли!

* * *На сером фоне – Смольного фарфор,Вот-вот польется из небесной лейки,Все громче листьев кленов разговор,Каналы узкие – серебряные змейки.А мы стоим у Спаса на крови,Все выверено точно, и векамиНет в мире ничего сильней любви!Ты жаркий полдень комкаешь руками,И превращается в короткий мигВся наша встреча, мчится вместе с пыльюЛисток одной из самых важных книг.Чтобы размокнуть? Явью стать и былью?Еще немного, и помчит река По тротуару, по брусчатке серой.Как чаша тонкая – ладонь, покаЕе наполнит дождик полной мерой,Я буду ждать. А Питер, словно маг,Иглой Адмиралтейства колет тучи,Откроешь зонт, навстречу сделав шаг,В мою судьбу войдешь как яркий лучик.

* * *А роскошь была у меня лишь одна –Упасть с тобой в небо глубокое вместе.Там нет ни штормов, ни скалистого дна,В нем тонут заботы и грустные вести.И горе у нас было общим – одно,Одна – невозможность, одно только счастье –Две разные краски и кисть – полотно.Вдруг пальцы разжались твои на запястье.Ты больше не чувствуешь пульс мой… Один.Теперь как промокшие в дождь акварелиЯ вижу свои сиротливые дни.Ты знаешь, как я не любила апрели…Прозрачнее мысли и чувства острей,Остался лишь шаг до цветущего мая.Пока паруса поднял алые Грей,Замерзла Асоль, чудеса ожидая.Наш город живет, блеск реклам и витрин –В его суете столько праздничной фальши.…И выход ты мне оставляешь один –Все меньше, все глуше, все дальше… Ты – дальше…

6 Анна Васильева

* * *Просочилась сквозь узкое горло песчинка,Став последним мгновеньем любви. Пустота... И песочных часов, прошлым став, половинка –Золотая Сахара – моя маета.Вспоминается жар обещаний, и синийГоризонт, и тепло дорогого плеча.…Пальцы мерзнут, на ветках сверкающий иней,Облака ветер гонит на север, ворча.После слез – в тонкой чашке дымящийся кофе –Соль и горечь в остатке любви. Вновь январьНа окне лабиринт мне рисует – твой профиль,И холодное море шлифует янтарь.Неестественно – серые воды и рыжийЦвет смолы, словно солнца осколок в руке…Не звони, не пиши, мне не нужно – быть ближе…Я останусь «единственной» здесь вдалеке…

* * *Эхо любви – это тоже любовь… Или нет? Воспоминания блекнут: нечеткость картин,Встречи во сне, на трюмо позабытый берет,Белые варежки, значит, ты тоже один.Надо бы дальше идти, но извилистый путьСнова приводит в тот давний морозный январь:Яркое солнце, сомнений осевшая муть,Ценности прошлого брошены все на алтарьНашей любви… Как по горной реке на плоту –Столько мы встретили острых подводных камней…Не сохранили в погонях в сердцах теплоту,Только душа моя мерзла, тоскуя по ней.…Скатерть на круглом столе, словно снег бахрома,Пальцы в косичку ее заплетают, хандра.Прячет зима мою радость к себе в закрома,Сыплет снежинки и звезды в подол января…

* * *

Лето взрослеет – уже не ребенок…Волосы-ветви сплетает в косуВетер, из тонких зеленых пеленокВыросла роза, глядится в росуНебо, сияют на листьях и травахЯркая синь, высота, облака.В нами когда-то написанных главахМне не хватило свободы глотка.

Я беззаботно захлопнула книжку…Что же теперь этот старый мотивВсе возвращается? Лето вприпрыжкуВ сад убегает, там – «белый налив»,Словно фонарики желтые в ветках…Ах, молодые спешат, как всегда!А в гамаках-паутинках, как в сетках,Время качается: миг – навсегда!

7Эхо любви

* * *На глади озерной лежит белый пух,У мостика – желтая стайка утят.Листва нежным шелестом радует слух,Любимого греет ласкающий взгляд.В шатре из зеленых ветвей целый мир,Поющий, щебечущий, светлый, живой.И липы цветут, собирая на пирХоры ос и пчел, и муар мостовой,И губы твои опьяняют меня,Кружится cлегка голова весь июль.Трамваи бегут, нам вдогонку звеня.В открытые окна летит белый тюль,Как крылья веселой большой стрекозы.Гляжу я глаза, словно небо они, А небо в окне – океан бирюзы.…И мы с тобой в мире огромном – одни!

* * *В вазе черешня, трепещут гардины,Синие ставни на белой стене.Солнце, как диск из оранжевой глины,Тонет в лазурной бегущей волне…Запахи моря и нежность касаний…Белые плоские камни ребром –Пол в той кофейне, где мы для свиданийВыбрали столик, а в воздухе – бром…Грация томных ленивых движений,Плечи открытые, темный загар.Только коктейли твоих откровенийМогут зажечь в моем сердце пожар.Слово за словом, уже интересно!Я словно в джунглях, где хитрость – змея…И разговор мне не кажется пресным,И превращаюсь в охотницу я.

* * *Крапива как сторож, замок на калитке, Цветущий жасмин в море травКак белый корабль на старинной открытке…Ключи из-под камня достав,Открою скрипучую дверь на веранду,Вот шляпа висит на крючке,Она подошла бы испанскому гранду…На старом газетном клочкеУвижу я дату другого столетья…А в вазе сухие цветыПоблекли, осыпало время соцветьяОранжево-красные. Ты?Движение, шорох, но в доме лишь ветер…Крапивы горит жгучий след,Упавшие руки висят словно плети,И плачет на стенке портрет.

* * *Божья коровка ползет по травинке,Красной смородины грозди горят.Я у дороги на маленьком рынкеПервых лисичек куплю у ребят.Малая Родина вспомнится, лето.Раннее утро, мы с папой в лесу.Все изумрудным пронизано светом,Я до сих пор его в сердце несу.Светом целебным врачуются раны,Детство мое – это мой оберег,С ног не собьют ни ветра, ни обманы.Время, замедли безжалостный бег!

Редакция журнала «Немига литературная» от всей души поздравляет Анну Евгеньевну Васильеву с юбилеем и желает

ей здоровья, вдохновения и новых книг.

Диана ГРИШУКЕВИЧ

ПрозА

ОСТАНОВКА

ПОВЕСТЬ

Город

Этим утром меня беспощадно разбудили яркие солнечные лучи. Открыв глаза, я увидела незнакомые стены, вернее, стены моего нового дома. Аромат постель-ного белья смешался с запахом страстной ночи, безграничной и всепоглощающей любви. В теле чувствовалась приятная усталость. Максима уже не было в постели, судя по отдаленно доносящимся звукам, он что-то активно делал на кухне. Я ле-ниво приподняла голову и улыбнулась новому дню, яркому солнышку и своему бесконечному счастью.

– Ты проснулась? – раздался голос Максима из другого конца квартиры. – Да, сейчас иду к тебе.Я села на край кровати, опустив ноги на пол. Мой новый дом был таким, каким

я могла его представить лишь в своих мечтах: три большие комнаты, просторная кухня, уютная ванная и, что особенно меня радовало, огромный платяной шкаф. Все казалось таким чистым и светлым, благодаря преобладанию в интерьере пре-имущественно светлых оттенков. Мои сумки и пакеты были скинуты в углу ком-наты совсем не разобранные. Вчера как-то было не до этого, потому что не успели мы зайти в квартиру, как рассудок мгновенно помутился и мы буквально накину-лись друг на друга.

Я потянулась так, что позвоночник звучно захрустел, затем встала и побрела в кухню.

– Доброе утро, – пробормотала я, расплываясь в улыбке.* Окончание. Начало в №4, 2015 г.

9Остановка

– Доброе, – подошел ко мне Максим и чмокнул в лоб, – иди в ванную, умывай-ся, твоя щетка розовая.

Я нехотя развернулась и отправилась чистить зубы. Все было такое красивое, такое светленькое. Просторная ванна с джакузи, да я такое только в фильмах ви-дела! Отдельно стояла душевая кабина, а над умывальником висело зеркало, ко-торое занимало полстены! Я испытывала неописуемое удовольствие даже просто от принятия душа со всеми этими вкусными шампунями и гелями, которые были бережно подготовлены специально для меня и перемотаны махровым душистым полотенцем.

– Максим, ты меня балуешь, – сказала я, вернувшись на кухню, где уже был накрыт богатый стол с омлетом, тостами, свежими фруктами и соком.

– Ты еще свой шкаф не открывала, – усмехнулся он.– Правда? А что там? – как-то по-детски обрадовалась я и побежала назад

в спальню смотреть сюрприз.Мои глаза были ослеплены, а от восторга перехватило дыхание.– Это все мне? – ликовала я, когда Максим подошел сзади.– Да, кому же еще!Я кинулась к вешалкам и хаотично начала смотреть ту невероятную красоту,

которая чуть было не лишила меня зрения и дара речи. Платья, юбочки, блузочки, брючки, кофточки! Ого, на полке сбоку стояли еще около десяти пар совершенно разной обуви! Да у меня за жизнь столько одежды не было! Свои сумки даже рас-паковывать не хотелось. Мои старые тряпки просто не имели права висеть рядом с этим чудом.

– Максим! Ты… я даже не знаю, как тебя благодарить! Это просто… дух за-хватывает! Ничего красивее я в жизни не видела, честно!

– Так чего же ты стоишь? Меряй все! Но только давай сначала позавтракаем, – потянул меня за руку он, видя, что я совершенно потеряла рассудок и не могу сдвинуться с места.

– Ладно, подожди, дай только вон те красные туфли обую и пойдем.Я напялила обалденные туфли на здоровенной шпильке и принялась разгляды-

вать себя в зеркало, которое висело прямо в моем шкафу на стене.– Боже, они идеально сели… Постой, а откуда ты узнал мой размер обуви? –

удивилась я.– Машенька, это все смекалка и сообразительность. – Нет, серьезно. Сомневаюсь, что ты мог на глаз определить.– Помнишь, когда я крышу помогал чинить?– Да, – начала вспоминать я.– И вот, когда я спустился вниз, то увидел твои ботинки. Перед тем как зайти

в комнату, посмотрел размер обуви. Вот и вся разгадка, доктор Ватсон. – Ты что, уже тогда, можно подумать, знал, что заберешь меня? – не унима-

лась я.– Нет, не знал, конечно, но на всякий случай все равно глянул, – Максим само-

довольно ухмыльнулся.– Ох ты негодник, – обняла я за шею возлюбленного и крепко поцеловала.Завтрак был чудесный, тем более, душу грели новые туфли и еще целый шкаф

неожиданных подарков.

10 Диана Гришукевич

– Может, мы погуляем по городу, или какие у тебя были на сегодня планы? – спросила я, понимая, что завтрак окончен, а дальнейшего расписания я не знаю.

– Ты идешь сегодня в салон красоты, через час выезжаем.Я опешила. – Так, а ты что будешь делать? И со мной что будут делать? Я как-то не ожи-

дала…– Я тебя туда отвезу и часов через пять заберу. Покрасишь волосы, маникюры,

педикюры, что там еще девочки обычно делают?Стыдно признаться, но я совсем не знаю, что «девочки обычно делают», я-то

и маникюр ни разу в жизни не делала. С ума сойти. Мне даже страшно стало.– Ну, я же совсем не знаю, что мне надо говорить и…– Не волнуйся, там работаю профессионалы, просто доверься им. Я, конечно, кивнула головой в знак согласия, но внутри испытывала крайнее

волнение. Допив кофе, Максим сказал, что ему надо сделать пару звонков по ра-боте, а я могу пока померить свои подарки и разобрать привезенные вещи.

Весь мой хлам не хотелось даже в руки брать, поэтому я решила, что половину этого барахла отнесу на помойку без капли сожаления. Оставила я лишь фото-графии семьи, бабушкин платок и еще кое-что по мелочам, что представляло ценность только как память. Перед отъездом мама всунула мне свое обручальное кольцо, которое передавалось из поколения в поколение много десятков лет, и уже никто не мог вспомнить, как долго оно хранится в нашей семье. Да, надеюсь, вскоре оно мне понадобится.

Все мои обновки были просто идеальны. Не было ни одной вещи, которая бы мне не подошла и не понравилась. Как у него так получилось? Я надела блузку, на нее пиджак, затем узкие черные брюки и полусапожки на здоровенном каблуке. Расчесав волосы и накрасив губы помадой, я вошла в комнату, где сидел Максим. Он посмотрел на меня, прислонил к груди мобильный, по которому с кем-то раз-говаривал, и тихонько сказал, чтобы собеседник не услышал:

– Зайка, пиджак переодень, там же синий висит, этот сюда не подходит. И еще сапоги там стоят замшевые на шпильке, их обуй.

Он прислонил телефон назад к уху и, опустив глаза к ноутбуку, продолжил разговор. Мне стало как-то не по себе, ведь я немного другой реакции ожидала. Тем не менее я послушно пошла в комнату и выполнила указания Максима. Когда я вернулась, мужчина по-прежнему сидел на диване и, уже окончив разговор, что-то внимательно изучал на экране.

– Так лучше? – несколько недовольно спросила я. – Да, просто превосходно, нам пора, – бросил Максим, мельком взглянув на

меня и начал выключать ноутбук.Я решила, что не стоит обращать внимание на этот незначительный инцидент

и отправилась надевать пальто. Максим быстро накинул куртку, и мы вышли из квартиры. До того момента, пока мы не сели в машину, я молчала. Максим о чем-то все время думал, поэтому почти не обращал на меня внимания. Мне хотелось начать какую-нибудь беседу, но мой спутник был настолько сосредоточен и по-гружен в свои мысли, что я просто демонстративно включила радио, чтобы за-полнить эту неловкую и напряженную тишину.

– Я буду в магазин заезжать, есть какие-нибудь пожелания? – наконец спросил он.

11Остановка

– Да, купи мне, пожалуйста, кефира и молока, – спокойно ответила я.– Какого?– Ну, обычного, любого, глупый вопрос.– Почему же? Может, у тебя есть особые предпочтения. Какой жирности ты

обычно пьешь? – не унимался Максим.– Не знаю, никогда не обращала внимания. Мужчина замолчал. На светофоре загорелся красный, и машина остановилась

на перекрестке. Такие высокие дома, такие широкие дороги, столько автомоби-лей, людей! Стало немножко не по себе, но в то же время все это меня захватыва-ло, и я испытывала некоторое волнение, как перед чем-то новым и неизведанным.

Максим повернул, потом еще раз, потом долго ехал прямо, затем развернулся и, наконец, припарковался возле высокого дома, при этом весь путь сопровождал-ся гробовым молчанием.

– Выходи, – весело сказал Максим и поспешил открыть мне дверь. Я с трудом вылезла из машины, пошатываясь на своих здоровенных шпильках,

взяла Максима под руку, и мы направились к двери, над которой висела огромная красная вывеска «Señora». Я очень стеснялась и волновалась, Максим же, напро-тив, был спокоен как удав. Внутри салон был совершенно сказочным, как в кино. Все такое яркое, красивое, стильное. Работники одеты в передники с названиями модных брендов. Все девушки загорелые, с длинными ногтями, блестящими во-лосами, красиво накрашенные, с идеальными фигурами и, несмотря на крайнее неудобство, на высоких каблуках.

– Привет, Марина, – сказал Максим и поцеловал в щеку администратора, ко-торая напоминала супермодель с обложки глянцевого журнала, – вот, знакомься, Маша.

Он посмотрел на меня и улыбнулся. Марина тоже улыбалась и показалась до-вольно дружелюбной.

– Добрый день, рада знакомству, – поздоровалась она и тоже поцеловала меня в щеку.

– Мариночка, я бы очень хотел, чтобы вы сделали из нее красотку. Думаю, ей пойдет быть блондинкой. Ну, маникюры, педикюры – это понятно. Можете де-лать, что считаете нужным, только сразу сориентируйте меня по времени.

– Итак, – протянула девушка и начала меня пристально рассматривать, – еще дополнительно сделаем коррекцию и окраску бровей. Можно посмотреть ваши руки?

Я озадаченно протянула ей ладони. Девушка в голос засмеялась, затем почти до локтя подняла рукава моего пальто и вынесла вердикт:

– Будем, судя по всему, делать депиляцию ног, рук и бикини. Если есть жела-ние, можно, конечно, сделать чистку лица, тут есть над чем поработать, можно и реснички нарастить, а то они не особо густые и совсем тусклые. Короче, сдела-ем все, что скажете, другое дело, что это будет очень долго. Боюсь, до закрытия просидим.

Салон красоты работает до девяти часов вечера, сейчас было двенадцать. Пред-ставить себе не могу, что же можно делать так долго? Наверно, она не знает, который час.

– Отлично, значит, когда будете заканчивать, ты мне набери. Ох, и вот, зака-жите, может, пиццу или суши, а то Маша наверняка проголодается за целый день.


Меня немного смутило, что Максим совершенно не обращал внимания на меня, давая указания этой девушке. Я и сама могла бы ему позвонить, да и деньги на еду можно было оставить мне, а не администратору. Я же не маленький ребе-нок, в конце концов!

Не успела я, однако, и слова сказать, как Максим уже чмокнул меня в лоб и убежал. Я так с открытым ртом и осталась стоять, пока Марина не предложила мне снять верхнюю одежду и не провела к креслу парикмахера.

– Блондинкой хотите быть, да? – изучал мои волосы парень со странным име-нем Эндрю.

– Ну, не знаю, я как-то совсем не задумывалась…– Я вас понял. Волосы – просто класс, невероятно, такие густые, длинные,

здоровые и блестящие.– Спасибо, – только и сказала я.– Придадим вам объем разными оттенками, немного подровняю концы. Мо-

жет, челку косую сделаем? Вам пойдет.– Э-э-э, ну, я не знаю…– Ничего не говорите, я уже вас вижу в этом образе. Тут он развернулся и ушел, оставив меня сидеть в кресле. Через пару минут

Эндрю вернулся с мисочкой, где замешивал краску, а затем очень долго наносил ее. После этого пришла другая девушка, которая выщипала мне брови, а потом по-красила их. Я даже никогда не думала, что кто-то красит брови краской. Кому это надо? Однако своего мнения я не решилась высказывать, потому что у всех были такие серьезные лица, будто они нашли лекарство от рака. Эндрю помыл мне голову, обрезал пару сантиметров волос, сделал челку, а затем укладку. Словами выразить то, что теперь было у меня на голове, было совершенно невозможно. Я была в бешеном восторге! Такой красивой я себя еще никогда не видела. После этого чуда, мне сделали маникюр и педикюр, покрыли ногти красным лаком, да так красиво и ровно, что в блеске глянца можно было, наверно, увидеть собствен-ное отражение. Депиляция, правда, была настоящим адом, зато мне пообещали, что еще месяц я вообще могу не париться по этому поводу. Даже с рук волосы убрали! Наверно, так все делают. За этим кошмаром последовала чистка лица, ма-ски, массаж, что меня, конечно, расслабило и успокоило. К этому моменту я уже сильно проголодалась, и Марина заказала суши. Должна признаться, я никогда не пробовала суши, кроме этого, когда мне в руки всунули палочки, я вообще растерялась. Марина вошла в ситуацию и провела экспресс-курс по овладению ими. Под конец нашей трапезы у меня уже начало получаться, и я была весьма довольна собой.

Утомительное наращивание ресниц погрузило меня в сон, который был пре-рван голосом администратора. Она звонила Максиму и говорила, что тот уже мо-жет за мной ехать. Через десять минут я была полностью готова. Теперь я ничем не отличалась от этих красивых девушек на каблуках с блестящими волосами и свежим маникюром.

– Ох, да вы просто превзошли себя! – громко сказал Максим, войдя в салон и увидев меня.

– Старались, как же иначе! – самодовольно улыбался Эндрю.– Максим, мы всегда рады вам и вашим гостьям! Приходите еще! – рассчиты-

вала Марина моего возлюбленного.


«Какие гостьи? О чем это она?» – подумала я, но вслух ничего не сказала.– Ребята, вы супер. Всем спасибо и до свидания.Мы распрощались и пошли в машину. На улице было достаточно холодно,

поэтому я молча добежала до автомобиля и быстро юркнула в тепленький салон. Максим сел на водительское сиденье и завел машину.

– Ну что, Машуля, тебе нравится? – Да, очень, – сдержанно ответила я.– Что такое? Я думал, ты будешь более эмоциональна, – внимательно посмо-

трел на меня мужчина.– Нет, что ты, все просто прекрасно. Вот только фраза «мы всегда рады вам

и вашим гостьям» меня немного озадачила и несколько расстроила.– Маш, ты что, ревнуешь? Ну да, иногда я привожу сюда маму, иногда – сестру.

Не буду кривить душой – своих женщин тоже водил, и не раз. Но это лишь по-тому, что это мой салон красоты, вот и все.

– Твой? А почему ты тогда заплатил? – удивилась я.– Потому что люди не могут работать бесплатно, хоть они и мои подчиненные.Все объяснения показались мне вполне логичными.– Ладно, прости, – выдавила я, почувствовав стыд.– Ничего! Ты же у меня одна-единственная, мне никто кроме тебя не нужен, –

Максим нежно улыбнулся и поцеловал меня в губы, – ладно, поехали домой, а то у меня еще целый багажник покупок.

После ужина мы снова полночи предавались безудержной страсти, а уже перед сном Максим сказал, что завтра идет на работу, будет поздно, поэтому в коридоре возле зеркала он оставит мне ключи от квартиры и деньги. Мы уснули, а когда я открыла глаза, его уже не было рядом. Шел дождь, погода была крайне мрачная. Я позавтракала и тут вспомнила, что еще ни разу не позвонила маме. Я побежала в комнату, достала из сумки свой телефон и увидела двадцать семь пропущенных. Ну конечно, мобильный стоял на беззвучном! Я, испугавшись, сразу набрала ма-мин номер.

– Алло, мам, привет!– Маша, ты что, издеваешься? Я ночь не спала! – кричала в трубку женщина.– Мамочка! У меня совсем вылетело из головы тебе позвонить! В пятницу мы

ночью только приехали. А вчера, пока вещи разобрала, а потом Максим отвез меня на целый день в салон красоты!

– И что? Разве это оправдание? Маша, ты же знала, что я жду твоего звонка! Я места себе найти не могла, чуть с ума не сошла! Я ведь даже не знаю, где тебя искать!

Тут я услышала, что женщина на другом конце провода уже не может сдержать своих эмоций. Мама просто разрыдалась от нервов, от переживаний и, наверное, от тоски по мне.

– Мамуля, ну прости, я не хотела. Все так закрутилось. Не плачь, а то я сейчас сама начну плакать.

Мама сделала глубокий вдох, немного успокоилась и, после минутной паузы, спросила:

– И что? Все хорошо?– Да, все просто отлично! Мне вчера покрасили волосы, сделали маникюр, пе-

дикюр и еще кучу процедур, о существовании которых я даже не знала!


– Ну, молодец. Ладно. Уже почти не злюсь.– Мама, если бы ты только могла увидеть квартиру, в которой я живу! Просто

рай! Да еще Максим подарил мне много новой красивой одежды! Он такой за-мечательный!

Я долго рассказывала о том, в каком нахожусь восторге от всего, что проис-ходит: от Максима, от своего образа и нового дома. Мама была рада за меня, но потом немного испортила мне настроение:

– Вчера Миша приходил. Для него было огромным потрясением, что ты уеха-ла…

– Знаю, но, мама, я уже просто не представляла, как от него отделаться, по-этому соврала, сказала, что никуда не уеду и останусь с ним. Мише кто-то про-болтался про Максима, и у меня есть подозрение, что это была ты.

– Да, у меня не получилось тебя отговорить уезжать, я надеялась, что у него получится, – виновато пролепетала мама.

– Я понимаю. Но теперь все стало еще хуже, ведь я дала ему ложную надежду.– Да, он был совершенно подавлен. Не знаю, как я могу ему помочь?– Да никак, мы расстались, и точка. Просто забудь о нем. Переживет, – хлад-

нокровно подвела итог я.– Ах да, я тут нашла у себя в кармане целую пачку денег. Не подскажешь, от-

куда они? – усмехнулась мама.– Ну, Максим хотел угодить, ты же понимаешь.– Понимаю, но больше пусть так не делает.Как же было приятно разговаривать с мамой и как грустно, что я еще не очень

скоро смогу ее увидеть. – А как там дети? Тоскуют?– Конечно, особенно Аленка…Я вздохнула, вспомнив ее уверенность, что папа скоро вернется. И сейчас, ви-

димо, она не до конца поняла, что и меня уже будет видеть крайне редко. Еще минут десять мы проболтали. Но потом маме надо было бежать по работе,

и мы попрощались, договорившись созвониться вечером. Хм, и что же мне теперь делать? На улицу выходить не хотелось. Во-первых, погода просто ужасная, во-вторых, я боялась идти гулять по незнакомому городу. Мало ли, еще потеряюсь. Короче, я решила ждать Максима, а пока плюхнулась на диван и стала смотреть телевизор. Столько каналов, все такое интересное! Короче, я в прямом смысле абсолютно все время смотрела телевизор, только периодически отвлекаясь на еду.

А Максим за целый день так ни разу и не позвонил. Мои же звонки он по-стоянно сбрасывал, а потом прислал СМС, что очень занят на переговорах. Ну, понятное дело, у него же такая сложная работа и наверняка нет ни одной свобод-ной секунды, а я просто от безделья его достаю. Терпеливо ожидая хоть какой-то весточки от возлюбленного, я совсем незаметно для самой себя задремала. Про-снуться меня заставил шум. Это Максим вернулся домой. Часы показывали далеко за полночь. Было слышно, как мужчина разувается и снимает куртку. Я вскочила с дивана и пошла в коридор, где увидела такую картину: мой ненаглядный стоял, опершись рукой о стенку, рубашка небрежно торчала из брюк, волосы взъероше-ны, а ботинки и штаны испачканы чем-то похожим на грязь.

– Максим! Что все это значит? – удивилась и одновременно разозлилась я.– Зайка, у меня была встреча, не дури головы. Постирай мне все это завтра.


Он прямо в коридоре начал снимать одежду и безразлично кидал ее на пол, за-тем прошел в спальню, не обращая внимания на мое изумление, и упал на кровать. Я совершенно растерялась, зная по своему опыту, что пьяному человеку абсо-лютно на всех и на все наплевать. Этого еще не хватало! Второго алкоголика я не потерплю! Расстроившись, я собрала его одежду и понесла в ванную, при этом на глаза наворачивались слезы. Даже не позвонил! За целый день у него не нашлось ни одной минуты времени, чтобы сказать мне, что задержится. Я зашла в ванную, начала изучать пятна на одежде и при этом тихонько плакала. Только где-то через час я побрела в спальню. Максим спал в позе «звездочки», поэтому мне просто не хватило места, чтобы лечь, и пришлось располагаться в зале на диване.

Этой ночью я очень тревожно спала, а когда проснулась, Максима уже не было. Только в коридоре возле зеркала лежала записка: «Зайка, прости за вчерашнее. Сегодня после работы сразу приеду домой». От этих слов меня взяла злость. И что теперь? Я должна быть благодарной за то, что он и так должен делать каждый день! Засранец! Я быстро пошла на кухню, по дороге разрывая эту злосчастную записку в клочья, открыла мусорку и швырнула в неё раскромсанный листок, предварительно смяв в ком. Постояв пару секунд и переведя дух, я решила, что мне стоит успокоиться, и подошла к холодильнику, желая взять что-нибудь на за-втрак. Однако холодильник оказался почти пуст. Придется идти в магазин. Ниче-го, я же не дура, все будет хорошо, и я не потеряюсь! Полная решимости, я отпра-вилась в комнату, оделась, обулась, взяла деньги, которые мне оставил Максим, и уверенно вышла из квартиры.

На улице была довольно неплохая погода. Не так уж и холодно, мрачновато, правда, но это ерунда. Воздух казался сильно спертым, у нас в деревне дышалось куда легче и приятнее. Все люди куда-то спешили, не обращая на меня совер-шенно никакого внимания. Никто даже не посмотрел в мою сторону. В дерев-не же всегда все здоровались, перекидывались при встрече хотя бы парой слов, а здесь… Здесь всем на меня наплевать.

Недалеко от дома я нашла небольшой продуктовый магазин, где накупила целую кучу еды и еле донесла ее до дома. Немного поразмыслив, я решила не подавать вида, что обиделась на Максима, а наоборот, быть очень милой и ста-рательной, а когда он увидит, какая я хорошая и внимательная, ему, конечно же, обязательно станет стыдно за свое поведение.

Дома я пожарила мясо, отворила рис с овощами и нарезала два салата. Квар-тира была убрана, все вещи перестираны, полы вымыты, постель аккуратно за-правлена. Для большего эффекта я надела новое платье и немного накрасилась. Максим пару раз позвонил мне, но я не снимала трубку, пускай поволнуется. В шесть тридцать мой возлюбленный был дома с огромным букетом красных роз.

– Машуля, ну не дуйся, это же встреча была по работе, – улыбался Максим, покрывая мое лицо нежными поцелуями.

– Я понимаю, но не понимаю, почему у тебя за целый день не нашлось секунды мне позвонить и предупредить, – невозмутимо отвечала я, отстраняясь от мужчи-ны.

– Телефон забыл в машине, а машина осталась на стоянке возле работы, вот и все.

Объяснение прозвучало довольно убедительно, но неприятный осадок остался.– Ладно, идем ужинать, – смягчилась я и пошла ставить цветы в вазу.


После трапезы Максим предложил прогуляться по городу, однако долго погу-лять не удалось, потому что вечером сильно похолодало. Таким образом, я успела осмотреть только прилегающие окрестности, и мы пошли в кофейню. Максим очень старался загладить свою вину. Время мы провели чудесно, поэтому, вернув-шись домой ближе к полуночи, я уже и думать забыла про свою обиду.

Утром Максим снова исчез еще до моего пробуждения. На этот раз было уже не так страшно идти гулять одной, поэтому я собралась и отправилась бродить по широким улицам города. Пока шла, поговорила с мамой, она дала мне поболтать с детьми. Я чувствовала непередаваемую тоску, даже немного прослезилась. Так хотелось скорее увидеть их, обнять! И тут я вспомнила обещание Максима, что отправит меня в автошколу. Я села в какой-то кафешке, заказала себе салатик и чашку кофе и, пока мне несли заказ, начала искать автошколы, которые рас-положены где-нибудь рядом с домом. Ближайшая оказалась в двух остановках на автобусе. Я поела, заплатила по счету и пешком побрела в том направлении, которое указывала карта. Автошколу я нашла довольно легко, однако ни денег, ни паспорта у меня с собой не было. Занятия у них начинались через три дня, по-этому я пообещала им, что завтра принесу деньги, и просила оставить для меня местечко. Хоть это была и мелочь, но я гордилась тем, что сама в незнакомом городе смогла все найти да еще и договориться! Появился даже какой-то азарт. Теперь мне хотелось скорее пойти учиться.

С хорошим настроением я решила прогуляться по городу, но отходить далеко от дома еще не решилась. Казалось, я могу сейчас абсолютно все! Пора бы и о по-ступлении в какое-нибудь учебное заведение думать! Максим, разумеется, меня поддержит, он сам это предлагал. Город был прекрасен, только одиночество меня немного отягощало. Но ничего, рано или поздно у меня должны появиться знако-мые и друзья, не знаю, правда, откуда, но должны.

Вскоре мне стало холодно, и я побрела домой. Приготовила еду, убралась. Тоскливо… Максим придет еще только через пару часов. Я легла на диван и по-звонила маме, но та была занята и обещала перезвонить. Ну, и что теперь делать? Я начала бродить по квартире в поисках чего-нибудь интересного, но, к моему удивлению, не нашла даже ни одной книги, ни одной фотографии, вообще ничего! Как будто это была вовсе не квартира, а гостиничный номер, в котором есть толь-ко самое необходимое. А где же семья Максима? Где его родители? И почему он меня с ними не знакомит? Это показалось мне достаточно странным.

Время шло катастрофически медленно, я нигде не могла найти себе места и уже начала думать, что если так будет продолжаться и дальше, то я просто сойду с ума. Наконец-то пришел Максим.

– Привет, котенок! – он ласково поцеловал меня в лоб.– Привет, – как-то обиженно сказала я и надула губки.– Что случилось?– Максим, мне тут одиноко, я не знаю, чем себя занять! Все убрано, все при-

готовлено. Я ходила сегодня гулять, но на улице холодрыга…– Хочешь, я куплю тебе собаку? – перебил меня мужчина.– Я, я… да, хочу… – это предложение меня несколько удивило и озадачило.– Вот и хорошо, завтра у тебя будет собака, – Максим снял пиджак и кинул его

на кровать, после чего пошел на кухню кушать.Следом за Максимом поспешила и я.


– Да? А какая?– Это сюрприз. О, ты пирог с мясом испекла? Пахнет просто превосходно! –

обрадовался мужчина.Я достала из холодильника салат, поставила стаканы и принялась наливать сок.– Максим, я сегодня зашла в одну автошколу тут, рядом с домом, можно

я учиться пойду? Там занятия через три дня начинаются.– Да, я оставлю тебе деньги. Но, Маша, я не хочу есть вчерашний салат, выкинь

его! Он уже несвежий!Я изумленно уставилась на Максима, затем на салат. Чего-то я, наверно, не по-

нимаю. Ведь он был сделан только вчера вечером и еще был достаточно хорош, тем более оставалось более половины миски.

– Ну, я могу его поесть, если ты так брезгуешь, – через полминуты размышле-ний ответила я.

– Ой, Маша, прекрати! Выбрось его и сделай свежий! Неужели так сложно? Ты же целый день прохлаждалась и не знала, чем себя занять!

Я никак не ожидала такого поворота, мне стало очень неловко и как-то стыдно, ведь никогда и никто еще не упрекал меня в безделье. Я подошла к мусорке и мол-ча выкинула салат. Максим удовлетворенно уселся за стол, включил телевизор и начал есть пирог руками прямо из формы для выпекания.

– Может, возьмешь тарелку и приборы? Все-таки это не для одного тебя, – спо-койно сказала я.

Тут Максим посмотрел на меня с искренним возмущением, прекратил есть пирог и громко ответил:

– Может, ты дашь мне поесть спокойно в моем доме?! Я пришел с работы го-лодный и уставший! Если тебе что-то не нравится, сама возьми и дай мне тарелку, а не стой как вкопанная!

Максим резко кинул кусок пирога обратно в посудину, вытер руки полотен-цем, встал из-за стола и ушел. Я была просто в шоке! Что я такого сказала? Что это вообще было? Я даже не знала, как на это реагировать. Постояв пару минут в негодовании, я налила себе воды и выпила ее залпом. Затем поставила стакан в раковину и, немного придя в чувства, отправилась за Максимом. Когда я зашла в зал, он лежал на диване и переключал каналы.

– Что это было? Чем я тебя обидела? – испуганно спросила я.– Ничем, Маша, просто сегодня такой день…– Так, а я здесь при чем?– Ни при чем. Прости, иди ко мне, полежим немного, – он посмотрел мне в гла-

за и похлопал ладонью по дивану, приглашая лечь рядом.Я покорно подошла и с опаской присела на самый краешек. Максим взял меня

за руку и притянул к себе. Я легла ему на грудь, но напряжение продолжало ви-тать в воздухе. Тогда мужчина начал нежно гладить меня по голове, медленно перебирая волосы. Постепенно я успокоилась. Максим еще пару раз извинился, поцеловал меня в лоб и обещал, что больше так себя вести не будет. Все из-за работы, именно она делает его таким раздражительным. Я слушала его убаюки-вающие нашептывания, и гармония возвращалась ко мне. Через некоторое время мы вернулись на кухню, где уже в спокойной обстановке поужинали. Максим поддержал мою идею идти в автошколу и сказал, чтоб я искала учебное заведение для поступления. Это все меня взбодрило и вдохновило, поэтому, после того как


Максим заснул, я еще полночи изучала колледжи, техникумы и университеты и остановила свой выбор на педагогическом университете. Находился он, правда, на другом конце города, и подготовительные занятия для поступающих уже на-чались, но я решила, что буду очень стараться и обязательно догоню всех по пройденному материалу.

Утром, когда я проснулась, Максима, естественно, уже не было, поэтому я бы-стро позавтракала, взяла деньги, которые были оставлены мне в коридоре возле зеркала, и, воодушевленная всеми своими планами, поехала в автошколу. Сде-лав все, что от меня требовалось, и оплатив обучение, я решила, что сразу поеду в университет. На транспорте я ездила совсем одна. Люди не обращали на меня внимания, позволяя слиться с толпой и стать частью этого мира, этой суетливой городской жизни. Узнав предварительно точный маршрут, я без труда нашла вы-сотное здание университета. Широкая лестница и большие колонны производили внушительное впечатление. Душа так и рвалась к знаниям. Я зашла внутрь. На вахте мне порекомендовали обратиться в приемную, а в приемной серьезная жен-щина лет пятидесяти сказала, что подготовительные группы уже давно набраны и занятия активно идут, но вклинить меня можно, правда, заниматься придется больше, чем остальным, чтобы нагнать программу. Хотелось как можно скорее приступить к обучению. Мне дали квитанции на оплату курсов по трем пред-метам, которые нужно сдавать, и пригласили уже завтра в четыре часа дня при-ходить на занятия. Полная решимости свернуть горы, я вышла из университета, в который, надеюсь, мне предстоит ходить еще пять лет. Только когда я села в автобус, поняла, что было уже довольно поздно. Максим должен был вернуться через час, а ужин еще и не начинал готовиться! Меня охватила нешуточная пани-ка. Если он вчера устроил такую истерику, что же может произойти сегодня? Как сумасшедшая я забежала в магазин и поняла, что мой единственный выход – это кулинария. Отлично, голубцы! Я взяла их штук десять, а для большего правдопо-добия прихватила фарша и белокочанную капусту. Наспех повыбирала овощей для салата и ринулась домой. До его приезда оставалось около пятнадцати минут. Я быстро кинула голубцы на сковородку, нарезала салат, положила фарш и капу-сту в холодильник на самое видное место, предварительно оборвав пару листьев капусты для видимости деятельности, и только выключил плиту, как услышала звук открывающейся двери. Фух, успела!

– Машенька! Иди сюда, – кричал Максим.Я побежала в коридор и увидела, что Максим держит в руках маленькую со-

бачку. – Ой, какая прелесть! Это мне? – обрадовалась я, забирая дрожащую малютку

на руки.– Да, знакомься, Мэги. Хозяйка хотела избавиться от нее, и я решил забрать

собаку к нам.– Бедняжечка, за что она так с тобой? – гладила я крошку, пока та испуганно

смотрела по сторонам.– Ну, воспоминания у нее, видите ли, плохие связаны с этим животным, – воз-

мущенно сказал Максим.– Бывают же такие люди, самых верных друзей готовы на улицу выкинуть,

лишь бы от скелетов в шкафу избавиться! Это так подло и низко!


Максим замолчал и грустно уставился на собаку. Ему тоже, наверно, было жалко крошку.

– А что это за порода? – нарушила тишину я.– Йорк. – Никогда не слышала.– Да ладно! Это же такая популярная порода! Я промолчала, развернулась и пошла на кухню, ласково поглаживая свою но-

вую подругу. Сев на стул, поняла, что у нас нет ни еды, ни мисок, ни поводка.– Максим, так нам нужно ехать в зоомагазин!– Не нужно, я все необходимое привез, – на соседний стул мужчина поставил

красивую кожаную сумку, которая была битком набита едой, игрушками, одеж-ками и прочей ерундой для малышки Мэги.

Она сидела у меня на коленях, боясь сдвинуться с места. Одной рукой я при-жала собачку к груди, а второй принялась доставать содержимое из сумки. Вот это да! У собаки было нарядов больше, чем у меня! Бантики, заколочки, расчески, шампуни!

– А это точно просто собака? А то у нее приданого больше, чем у людей.Максим засмеялся, накладывая себе голубцы. – Точно. Но теперь тебе придется с ней гулять утром и вечером. – В смысле? – удивилась я.– Ну, с собакой нужно гулять, что тут непонятного? – То есть ты с ней гулять не будешь?Максим озадаченно посмотрел на меня, как будто я спросила что-то невероят-

но глупое.– Нет, это ж ты кричала, что тебе скучно. Тем более я весь день на работе.– Ну, вот и я теперь буду при деле. С завтрашнего дня уже пойду на курсы при

педагогическом университете, а еще через день – в автошколу.– Что ты хочешь сказать? Мне стоит избавиться от собаки? – начал злиться

Максим.– Нет, конечно, нет! Просто если бы ты не был так категоричен в вопросе вы-

гула, я бы и темы этой не завела. Как-то получается несправедливо, – обиделась я.Максим сделал глоток сока.– Эту собаку ты можешь с собой носить куда захочешь, она же карманная.– Правда? Сомневаюсь, что мне разрешат в университет приходить с соба-

кой! – в ответ разозлилась я.– Маша, я же не говорю, что вообще никогда не буду тебе помогать, но основ-

ная ответственность по ее уходу и воспитанию должна лежать на тебе, согласна?Максим посмотрел на меня взглядом, не терпящим отказа.– Да, согласна, – тихо ответила я и опустила глаза.Всю эту ночь Мэги скулила, не могла уснуть. Хотела то на пол, то на кровать.

Поспав всего пару часов, я проснулась совершенно разбитая и пошла убираться и готовить, потому что после курсов я бы уже не успела все это сделать до при-хода Максима, а получать очередной выговор не хотелось.

Тут я вспомнила, что нужно идти гулять с собакой. Я надела на нее розовый комбинезончик, и мы поспешили на улицу. Мэги, поджимая лапки от холода, бы-стро пробежалась по всем окрестностям двора и ринулась домой.


Я ничего не успевала! Даже не помыв голову, полетела на курсы, пришла со-всем впритык. В группе по русскому языку было двадцать человек вместе со мной. Единственная девочка, которая сидела одна, стала моей соседкой. Ее звали Алена, и она до прихода преподавателя немного рассказала, какие книги надо купить и какие темы они уже успели пройти. В процессе беседы оказалось, что она хочет поступать на ту же специальность, что и я. Это меня порадовало. Меня вообще сильно порадовало живое общение с ровесницей.

Когда занятие началось, я очень внимательно старалась слушать преподавате-ля, четко конспектируя каждое слово. Но вскоре поняла, что уровень моих знаний чертовски низок. Упражнения я делала хуже всех, словарный запас хромает, син-таксис я не понимаю. Расстроенная, после занятия я подошла к преподавателю Нине Николаевне и, почти плача, просила посоветовать, что мне делать. Она су-рово посмотрела на меня, но, видя мое отчаяние, написала список книг, которые стоит взять в библиотеке или купить, а также не поленилась и написала мне целый перечень упражнений, которые надо было сделать. Домой я ехала совершенно без настроения. Максим пришел раньше меня и уже ужинал на кухне, не отрывая глаз от телевизора.

– Ой, Маш, привет. Все хорошо?– Нет, все очень плохо, – неожиданно я разрыдалась.Максим испугался и, быстро подойдя ко мне, обнял.– Я самая худшая в группе. Просто не представляю, как все это выучить!– Машенька, ну чего ты, зайка? Это нормально. Все у тебя получится, вот

увидишь!Я плакала, прильнув к груди Максима, а он гладил меня по голове и успокаи-

вал. Затем он сделал мне чай, а я начала изливать душу, рассказывая о том, как я не выспалась и какой идиоткой чувствовала себя на курсах. Мужчина внимательно меня выслушал, сказал, чтоб я держала себя в руках и, вместо того чтобы ныть, купила все необходимые учебники и начала заниматься. После чаепития мы вме-сте с Максимом пошли гулять с собакой. Прогулка получилась довольно продол-жительной. Мы беседовали о том о сем. Когда у Мэги замерзли лапки, я взяла ее на руки и мы продолжили путь дальше. Следующий день должен был получиться довольно насыщенным, так как нужно было купить много учебного материала, сделать кучу упражнений, сходить на курсы по обществоведению и, разумеется, приготовить ужин, убрать и постирать.

Перед сном я позвонила маме, у них было все хорошо. Казалось, будто я уехала из деревни уже месяц назад, столько всего произошло! Пришлось огорчить маму и сказать, что на этих выходных я точно не приеду. Зато женщина искренне по-радовалась, узнав, что я начала готовиться к поступлению в университет и записа-лась в автошколу. Немного поговорив со всеми детьми, я отправилась в спальню, где меня уже поджидал Максим…

Утром, впопыхах выгуляв собаку, я поделала дела по хозяйству и помчалась в книжный, после него – в университет. На курсах я снова сидела с Аленой. В этот раз мы разговаривали немного больше, а после вместе пошли на остановку. Я не хотела ей рассказывать историю своей жизни, зато она оказалась болтушкой. Из нашего десятиминутного разговора я узнала, что Алена училась в районной шко-ле. Папа – механик, мама – менеджер среднего звена в крупной фирме. Решила стать педагогом, потому что очень любит детей, и уже не прочь бы завести своих,


но ее парень еще не готов, потому что ему всего девятнадцать, зато Алена считает, что возраст не помеха. Хоть ее рассказ мне показался не особо увлекательным, зато я значительно приободрилась, общаясь с девочкой своего возраста с обычны-ми подростковыми проблемами. На перекрестке мы распрощались, и я поспешила домой. Совершенно измотанная, я повела собаку гулять. Максима еще не было дома, хотя он уже полчаса как должен был вернуться с работы. Следуя за Мэги по всем закоулкам двора, я набрала его номер. Ответа долго не было, затем он снял трубку и, не дав мне вставить и слова, сказал, что его срочно отправили в коман-дировку и вернется он только завтра днем.

– Как? Так почему ты мне не позвонил, не предупредил? – негодовала я.– Маш, ты была на курсах, тем более это маленькая командировочка и завтра

уже в обед я буду дома. Пустяк.– Просто я хочу, чтобы мой мужчина ночевал со мной, вот и все.– Да, ты совершенно права. Я тоже хочу этого, поэтому буду всегда уезжать

в командировки рано утром и приезжать лучше уж поздно вечером, но ночевать дома. А сейчас у меня уже нет выбора. Какие у тебя на завтра планы?

– В автошколу иду, потом хотела позаниматься. Мне много всего надо учить.– Может, в ресторан вечером сходим? – спросил Максим.– Да, я бы с удовольствием.Это предложение значительно исправило ситуацию, и я стала обижаться чуть

меньше. Максим обещал позвонить утром и кинул трубку, ссылаясь на то, что сидит за рулем. Я же взяла Мэги подмышку и побрела домой. Было очень одино-ко и тоскливо, но это поспособствовало более плодотворному образовательному процессу. Я учила до ночи, делала упражнения, читала правила, выписывала то, что считала важным, но работы была еще тьма.

Утром я побежала в автошколу, где получила еще порцию непреодолимой информации. Группа оказалась скучная, все взрослые, не с кем было даже по-говорить. А дома снова эта волокита. Конца и края нет уборкам, готовкам и про-чему! Максим за весь день так и не позвонил, а мои настойчивые звонки так же настойчиво скидывал. Тогда я решила погрузиться в учебу. Было невозможно понять, за что хвататься. По моему расписанию я ходила каждый будний день на курсы, а по выходным в автошколу, и все это нужно было научиться совмещать с домашними делами!

Максим удосужился позвонить мне только в пять часов.– Машенька, прости, что так поздно освободился. Собирайся, через час буду

дома и поедем в ресторан!– Это уже все рамки переходит! Хоть бы эсэмэс скинул! Я же волнуюсь! – кри-

чала я в трубку.– Маш, я же извинился. Все, успокойся, давай собирайся, скоро буду.Он кинул трубку, оставив меня наедине со своей злобой. Взяв себя в руки,

я пошла в душ, оделась, накрасилась, и, как раз когда сушила волосы, домой при-шел Максим. Было видно, что он устал. Вдруг мне стало жалко возлюбленного. Я посмотрела на ситуацию с другой стороны и подумала, что наверно веду себя как избалованная дурочка, в то время как мой любимый мужчина зарабатывает деньги, чтобы у нас все было, и ни в чем мне не отказывает. А я же все носом кручу и вечно достаю его.

Отбросив все свои обиды, я кинулась к Максиму и крепко его обняла.


– Ох, привет, красавица моя. Ну что, ты готова? – заулыбался мужчина.– Да, сейчас, только сумку возьму. Я залетела в комнату, собрала все необходимое и побежала назад в коридор. Вечер прошел чудесно. Максим буквально пожирал меня взглядом, постоянно

обнимал, целовал, говорил, что я у него самая красивая, сексуальная и умная.

И так как-то день за днем прошел месяц. За все это время мы ни разу не съез-дили к маме. Я слезно умоляла Максима отметить в деревне Новый год, на что он долго отнекивался, но, в конце концов, сдался и согласился. Учебу я стремитель-но подтягивала, но исключительно благодаря моей усидчивости и трудолюбию. Максим приучал меня ходить в салон красоты каждые две недели, и, как известно, человек быстро привыкает к лучшему. В автошколе началась практика, я уже училась ездить на машине. Мэги перестала бояться всего и теперь каждый день радостно встречала меня возле двери, спала с нами в постели, хорошо кушала и была, как мне кажется, самой счастливой и любимой собакой. С Аленой мы на курсах общались больше всех, каждый раз вместе шли до остановки, и как-то она предложила:

– Маша, слушай, идем со мной, моим парнем и еще одной нашей подругой на дискотеку.

– Ой, даже не знаю, я ни разу не была на дискотеке…– Как это? – искренне удивилась моя единственная близкая знакомая.– Ну, я тебе никогда не рассказывала, но просто моя мама всегда много работа-

ла, и мне приходилось часто оставаться с младшими братьями и сестрой. Сестрен-ку, кстати, тоже зовут Аленкой, – я непроизвольно заулыбалась, вспомнив детей.

– Правда, а где они сейчас?На секунду я задумалась, а потом решила, что могу рассказать ей свою исто-

рию, все равно у меня больше нет подруг.– Я сама из деревни Л., моя мама с братьями и сестрой живут и сейчас там. Дело

в том, что я начала встречаться с мужчиной и он забрал меня в город. Я решила, что мне нужно пойти учиться в университет и получить права. А так в основном сижу дома и занимаюсь делами по хозяйству. Еще у нас есть собака. Вот и все.

– Ух ты! И давно вы вместе? – удивилась Алена, явно не ожидая, что у меня может быть в запасе такая увлекательная история.

– Месяца три.– А почему ты никогда ничего не рассказывала? Я вообще уже начала думать,

что ты сирота! – Алена засмеялась, а затем добавила: – Шучу, шучу. Ну, так ко-лись! Кто он?

– Ничего интересного, он бизнесмен, мы случайно познакомились. Я работала в придорожном кафе, а он как-то ехал из командировки и остановился перекусить, ну и пошло-поехало. Любовь, все дела. Жить на расстоянии было трудно, поэтому я переехала к нему.

– Ого, да это же прямо как в кино! Книгу можно написать! И что, вы жени-тесь? – не унималась Алена, предвкушая новые интересные подробности.

– Пока нет, но надеюсь, скоро он мне сделает предложение, – стесняясь сказан-ного, я опустила глаза в землю и заулыбалась.

– Круто тебе! Вот это романтика! Не то что мой Женя!


Остаток пути мы шли молча, каждая была поглощена своими мыслями. На пе-рекрестке мы наконец-таки обменялись телефонными номерами и договорились созвониться. Если честно, я бы очень хотела сходить на дискотеку, но не знаю, отпустит ли меня Максим и как вообще он к этому отнесется.

Когда я пришла домой, мой возлюбленный как всегда лежал на диване. Мэги расположилась у него в ногах, но как только увидела меня, сразу вскочила и, ви-ляя хвостом, побежала навстречу. Я присела, взяла крошку на руки и принялась расцеловывать. Максим сдержанно поздоровался, не в силах оторвать глаза от те-левизора, словно загипнотизированный. Я поужинала и пришла к нему на диван. Он смотрел какую-то захватывающую передачу. Только во время рекламы мы отвлеклись и начали разговор.

– Максим, меня тут девочка с курсов зовет на дискотеку. Можно я схожу?– На дискотеку? Зачем? У тебя дел по горло! Это для глупых малолеток, а у тебя

дом, который нужно убирать, какая-никакая, но семья уже есть. Ты мне и здесь нужна.

– Максим, но я ни разу не ходила…– Я сказал нет, разговор окончен. По его лицу было видно, что он начал раздражаться, поэтому я решила не про-

должать этот разговор. – Мы же к маме поедем на Новый год, ты ведь не забыл? – сменила тему я.– Нет, не забыл. Все, реклама закончилась. Тихо. Я замолчала и пролежала до конца передачи, не издав ни звука. Алена позвонила мне на следующий день. Я сказала, что не смогу пойти на

дискотеку, потому что на выходные мы уезжаем за город, однако взамен я пред-ложила как-нибудь просто встретиться, сходить в кафе, к примеру. Она охотно согласилась, и на этом наш разговор закончился.

Моя учеба стала стремительно продвигаться. Благодаря усердному труду, я стала лучшей в группе на курсах и сдавала тесты по теории в автошколе без ошибок. Ездить получалось пока неважно, но меня успокоили, что это совершен-но нормально. Время шло, а про родителей Максима я так ничего и не узнала. Сам он никогда о них не говорил, а мне спрашивать было как-то неловко. Смущало, что я о нем совершенно ничего не знала, к тому же все чаще я стала задумываться о том, как скоро Максим соберется на мне жениться. Может, на Новый год он, наконец, задаст заветный вопрос?

Выезд к маме был запланирован на тридцатое декабря. Я не хотела особо ниче-го брать с собой, но Максим заставил упаковать почти весь гардероб. К чему это? Ведь мы ехали всего на пару дней. Я купила детям игрушки, одежду, маме – новое платье и сапоги. В ночь перед отъездом почти не могла спать, так волновалась!

Мы выехали с самого утра. Всю дорогу почти не разговаривали, к тому же Максим постоянно с кем-то переписывался, сказал, что это по работе. В нем чув-ствовалось напряжение. Было видно – мужчина чем-то обеспокоен, но на все мои расспросы Максим отвечал, что это меня не касается. Я молчала, боясь вызвать в нем новый приступ раздражения.

Встреча с мамой и детьми прошла крайне эмоционально. Все плакали, обни-мались, и только Максим держался как-то в стороне. Дома, конечно, был уже накрыт стол. Все аккуратно прибрано, дети бегали, суетились, помогали маме. Они заметно повзрослели, и это меня сильно порадовало и успокоило. Мама вы-


глядела очень хорошо, на ее лице не читалась усталость. Мальчики подросли, да и Аленка тоже.

– Ну что, дорогие мои, как вы живете? – начала расспрашивать мама.– Все хорошо, мамуль. Я готовлюсь к поступлению, уже учусь на машине ез-

дить. Дома все отлично. Квартира удобная, уютная, все у нас есть! Но мы не одни приехали! Знакомьтесь, это Мэги!

Я открыла кожаную сумку, и из нее стремительно выскочила собачка в желтом комбинезоне. Дети оживились и сразу подбежали к Мэги, мама засмеялась, уви-дев яркую одежку на собаке. У всех было отличное настроение. Только Максим был сдержан и все с кем-то переписывался.

– Максим, ты не мог бы спрятать телефон, это сейчас лишнее, – тихо прошеп-тала я.

Мужчина посмотрел на меня. Его хмурое лицо выражало сразу несколько чувств: недовольство, раздражение и какую-то жалость. Он сделал вдох и точно так же тихо ответил:

– Маш, мне надо уехать…– Что? Почему? – я аж испугалась от неожиданности, сердце сильно забилось.Он хочет оставить меня на Новый год?! Как это возможно?– Маша, мне очень-очень жаль, но я ничего не могу поделать…– Что это за работа такая, раз тебе нужно уехать в Новый год? – не выдержала

я и неожиданно расплакалась.Мама озадаченно посмотрела на нас с Максимом. – Я прошу у всех прощения, но меня срочно вызывают по работе. Я постараюсь

вернуться завтра. – Ну, ты хоть поешь, куда ты голодный поедешь? – только и сказала мама.– Нет, я не могу терять время. Спасибо. Я побегу. Пока, – Максим чмокнул

меня в щечку и выбежал из дома как ошпаренный. Это был для меня огромный удар. Я даже не знала, что делать. Слезы стреми-

тельно текли по щекам, дыхание перехватило, ноги стали ватными, и я, неожидан-но ослабев, села на стул. Мама подбежала ко мне и крепко обняла, ласково начала гладить по голове и что-то нашептывать на ухо. Дети удивленно застыли на месте, не смея пошевелиться.

– Все нормально, берите Мэги и идите поиграйте с ней в комнату, – сказала мама.

Дети послушно выполнили указание и удалились. – Он уже не любит меня так, как раньше, мама, я это чувствую, – простонала я. – Все будет хорошо, все будет хорошо, – только и повторяла она. Я была расстроена, очень расстроена, хоть и улыбалась, чтобы никому не ис-

портить праздник. На следующий день Максим не приехал, на мои звонки не отвечал. Отмечать праздник к нам пришел Владислав, с которым мама работает. Оказалось, что он уже несколько месяцев за ней ухаживает. Каково же было мое удивление! Мама с ним была такая живая, веселая, счастливая! Он был очень добр к детям, изо всех сил старался понравиться мне, но, самое главное, он с таким обо-жанием смотрел на маму, что невольно становилось не по себе. С одной стороны, я была очень рада, раз он делает маму счастливой. В каждом его движении, же-сте, взгляде было видно, что он совершенно очарован ею. С другой стороны, мне становилось горько от мысли, что мой любимый не рядом, что он давно уже на


меня так не смотрел, давно не восторгался мной, не обнимал и не целовал с такой неподдельной нежностью. Приближалась полночь. Мама принесла бенгальские огни, дала всем по листочку и ручке, чтобы написать желание, как вдруг Владис-лав встал из-за стола и начал говорить:

– Дорогие мои, пользуясь случаем, я хотел бы признаться при всех, что очень сильно люблю вашу маму. Она необыкновенная женщина. Отличная хозяйка, красавица, незаменимый работник и просто чудесный человек. Так вот, разре-шите мне при всех вас просить вашу маму стать моей женой! Настя, ты выйдешь за меня?

Все замерли, открыв рты. Мама опешила, застеснялась, опустила глаза, начала говорить что-то бессвязное, но потом посмотрела на Владислава, улыбнулась и ответила:

– Да, я выйду, да! Они поставили бокалы и слились при всех в страстном поцелуе. Дети засмея-

лись, закрывая глаза. Я улыбалась от радости, но еле сдерживала себя, чтобы не расплакаться от горя. Противоречивые чувства, неоднозначные эмоции… Прогре-мел бой курантов. Через минут двадцать пришли соседи, но мне было все равно слишком горько и паршиво, неожиданно затошнило. Я решила прогуляться на свежем воздухе в надежде, что станет легче.

Ноги сами вели меня на кладбище. Падал пушистый снег. Вся деревня гудела, раздавались пьяные песни и звуки музыки. Кто-то даже запустил салют. Я подня-ла голову и начала ловить ртом снежинки. Неожиданно кто-то дотронулся до моей руки. Я повернула голову и увидела Мишу. Он был уже такой чужой, но все еще совершенно родной.

– Миша, это ты? – обрадовалась я.– Да, привет, – он улыбнулся.Мне стало стыдно. Я вспомнила, как сильно его обидела, как обманула и пре-

дала. – Почему ты одна?– А ты?Мы оба заулыбались и поняли друг друга без слов. Просто, мы слишком оди-

ноки, и это одиночество гонит нас от семьи, от близких, да и от самих себя.– Ну как ты? – ласково спросил он.– Хорошо. Готовлюсь к поступлению в университет. В автошколе учусь. А ты?– А я… а я тоже хорошо, все по-старому.Мы смотрели друг на друга улыбаясь и молчали. Потом я попросила сходить

со мной на могилу отца и бабушки. Мишка, конечно же, согласился. И как-то так получилось, что потом мы прогуляли целую ночь. Я рассказала ему все. И про новую жизнь, и про свой новый дом, и про Максима.

– Почему он сейчас не с тобой? – поинтересовался Миша спокойно.– Просто… просто у него работа…– Маша, у всех есть работа, но если ты хочешь быть с человеком, то, пускай

даже ради этого придется грызть асфальт, ты будешь с ним.– Ты не понимаешь… не будем об этом.И мы замолчали. Ближе к утру Миша проводил меня домой. Все уже спали.

Мама с Владиславом лежали в одежде на застеленной кровати. Понятно было, что расставаться им не хотелось, но и совсем уж откровенничать они не могли. Маме


это бы ни за что не позволило воспитание и достоинство, а Владислав слишком сильно уважал эту женщину, которую сейчас так бережно прикрывал пледом, при этом нежно обнимая. Казалось, что даже во сне они улыбались. Я легла спать. Это был самый сложный и напряженный Новый год в моей жизни. Он закончился в не-определенности, с десятком вопросов и целым перечнем тайн.

Утром я проснулась вместе со всеми, потому что спать больше не могла. Мои мысли не покидало то, что Максим меня бросил здесь и даже не позвонил. От этого становилось как-то страшно. А может, с ним что-то случилось? Ведь он же не мог меня оставить одну безо всякой причины, не мог забыть про меня в Новый год! Или он просто разлюбил? Нет, это кажется полным бредом! Он ведь клялся, что будет заботиться обо мне, будет любить. Тревожные мысли не давали мне покоя. Я вся была как на иголках, поэтому решила не мешкая садиться на автобус и ехать домой, в город. Телефон Максима был недоступен. Я еще сильнее развол-новалась. Обещая маме позвонить, как только приеду, и распрощавшись с детьми, я попросила соседа подкинуть меня на остановку. Впопыхах собравшись и еле успев на автобус, я продолжала звонить Максиму, но у него по-прежнему было недоступно. Всю дорогу я нервно грызла ногти. Стало подташнивать, но я стара-лась держать себя в руках. На вокзале я взяла такси. Чем быстрее сокращался путь до дома, тем сильнее билось мое сердце. Тошнота усиливалась. Я просто не знала, что и думать. Что же могло случиться? Почему он уехал? Почему не позвонил? Где он и что с ним?

Я зашла в подъезд, подошла к квартире. Сердце буквально вырывалось из гру-ди, когда я проворачивала ключ в замке. Дверь открылась и по моим ушам, слов-но невыносимый скрежет, ударил женский заливистый смех. Кто это? Может, сестра? Я кинула вещи на пол и, не разуваясь, как загипнотизированная пошла в спальню, где увидела его… с незнакомкой… в нашей постели. Я молча застыла на месте. Они лежали полуголые. Заметив меня, женщина широко улыбнулась и сказала Максиму:

– О, так это она. Хороший выбор, – а затем громко засмеялась.В одной руке у незнакомки был бокал шампанского, а на моей тумбочке стояла

пепельница, где тлела ее сигарета. Женщина была значительно старше меня, воз-раста Максима, однако очень ухоженная и красивая.

Мужчина быстро встал, прикрываясь одеялом, и пошел ко мне навстречу.– Маша, это моя жена, Инга. Прости, я тебе все объясню.Я продолжала стоять, переводя взгляд с Максима на ту, которую он назвал

своей женой. Тошнота подступила к самому горлу, и я побежала в туалет. – Что это с ней? – услышала я.– Инга, помолчи! Все, что сейчас происходило, казалось дурацким сном. Что дальше делать,

я просто не знала. Слезы катились по лицу, все тело тряслось от волнения, обиды, страха и безысходности. Сложно сказать, сколько я пробыла в туалете, но когда вышла, незнакомки уже не было. Максим стоял в коридоре, поджидая меня.

– Маша, понимаешь, я женат. У меня есть сын.–Да? Что же я только сейчас об этом узнаю? Зачем ты тогда мне в любви клял-

ся, зачем привез сюда? – плакала я, переходя на крик.


– Жена хотела уйти от меня, хотела развестись. Я изменял ей частенько рань-ше. Но потом, когда она подала на развод и грозилась забрать сына, я думал, что потерял их навсегда. Как раз тогда и встретил тебя.

– И решил разрушить мою жизнь?– Нет, это ведь была случайность, просто остановка в пути. Я был истощен эмо-

ционально, а тут ты. Вся такая чистая и нежная. Я думал, что влюбился, но ошиб-ся. Ты слишком молода, слишком неопытна. И чем дольше я находился с тобой, тем быстрее осознавал, как сильно люблю свою жену. Это ведь не мой дом, это просто съемная квартира, в которую я переехал после того, как Инга меня выгна-ла. Маша, ты чудесная девушка, очень хозяйственная, добрая, милая, но я тебя не люблю. Тебе лучше собрать вещи и уйти. Я возвращаюсь к жене. Конечно, я тебя не гоню, но через неделю аренда заканчивается и ты должна будешь покинуть эту квартиру. Кстати, собаку я тоже заберу. Это собака моей жены.

– Но что мне теперь делать? Как мне теперь жить? – я рыдала в голос. Это правда? Я не сплю? Он действительно сказал то, что сказал?

– Маша, не строй из себя дурочку. Вот тебе деньги, – Максим положил не-сколько бумажек на полочку возле зеркала, – съедь, пожалуйста, через неделю. Хочешь, продолжай учиться, хочешь, вернись к маме. Город большой, возмож-ностей здесь тоже много, уверен, ты справишься, ты же умница.

Максим улыбнулся, взял в одну руку сумку, которая стояла возле входной две-ри, во вторую – собаку в переноске, обернулся и кинул мне на прощание:

– Ну, удачи тебе. Не унывай. Он захлопнул за собой дверь, оставив меня стоять одну, всю в слезах и соплях.

И что, что же мне теперь делать? Я не верила в то, что произошло. В комнатах больше не осталось его вещей, он все забрал. Неделя на выселение. Но куда мне идти? Что говорить маме? Как же теперь мое поступление? Как же автошкола?

Хотелось выкинуться из окна, но неожиданно снова затошнило, и я побежала в туалет. Какое-то время я была как в трансе, не отдавая себе отчета. Потом на-брала номер своей единственной подруги Алены.

– Привет, Маш, как дела? С прошедшим Новым годом! Тебя уже можно по-здравить? – радостно кричала Алена. На заднем фоне играла музыка, были слыш-ны голоса и смех.

– С чем? – не поняла я.– Ну, он сделал предложение?– Нет, он меня бросил… – я снова разрыдалась, периодически всхлипывая. – О, боже. Где ты?– В этой квартире, где мы жили, но он сказал мне собирать вещи и съезжать.

Мне некуда идти…– Маш, приезжай ко мне сейчас, мы подумаем, что делать.– Куда, к тебе?– Домой. У меня здесь, правда, целая квартира друзей, но это не страшно, за-

одно отвлечешься немного. Родители за город уехали.– Я даже не знаю…– Я знаю. Сейчас тебе скину адрес эсэмэской, приезжай сразу, не оставайся

одна.


Алена кинула трубку, а через минуту прислала мне свой адрес. Терять было не-чего, да и дел у меня теперь больше не было. Я взяла самое необходимое, забрала деньги и пошла ловить такси.

Дома у Алены действительно было много людей, они все веселились, почти не обращая на меня внимания. Подруга сразу протянула мне стакан.

– Что это? – спросила я.– Виски. Пей. Я вообще почти не пью, только по праздникам, но сейчас я решила, что хуже

уже не будет, и почти залпом выпила стакан. Было противно, сразу снова затош-нило, но я подавила в себе это чувство. Алена отвела меня на кухню, и там я все ей рассказала.

– Вот подонок! И как таких земля носит?Я плакала. Легонько пожав плечами, сделала очередной глоток из очередного

стакана с виски. Не могу сказать, что становилось легче, но разум постепенно по-мутнел.

– Знаешь что, оставайся здесь. Братьев и сестер у меня все равно нет, нас с пред-ками только трое. На диване придется спать, но ничего, в тесноте, да не в обиде.

– Нет, что ты? Твоим родителям явно это не понравится!– Я все им объясню, тем более это ведь не навсегда. Придется на работу пойти,

будешь, допустим, скидывать какую-то сумму, и все.Я понимала неловкость всей ситуации, но идти мне было действительно не-

куда. Оставалось всего три варианта: жить на улице, вернуться в деревню или временно переехать к Алене.

– Надеюсь, завтра ты не передумаешь, – только и сказала я.Алена улыбнулась, обняла меня, давая понять своим самоотверженным по-

ступком, что такое настоящая дружба. Пьянка продолжалась до самого утра. Огромную дыру в моей душе нельзя

было ничем заполнить, хотя я старательно пыталась казаться веселой. Друзья Але-ны были довольно милы, но даже безудержное веселье, смешные шутки и реки алкоголя не могли заглушить мою безграничную боль.

На следующий день я поехала назад в свой казенный дом, собрала вещи, кину-ла последний взгляд на эту квартиру, которая всего пару месяцев назад казалась мне земным раем, затем со слезами на глазах опустила ключи в почтовый ящик и вернулась на такси к Алене. Ее родители должны были приехать завтра утром, поэтому я старательно помогала своей подруге убирать квартиру. После уборки мы начали смотреть кино, потягивая виски. Поздно вечером пришел Аленин па-рень, и я, не желая им мешать, удалилась спать в другую комнату.

Ближе к полудню следующего дня приехали Аленины родители. Вкратце де-вушка поведала мою историю маме по телефону, а сегодня уже за обедом я сама рассказала подробности. Папа решил с нами не сидеть, ему эти бабские разговоры были малоинтересны, а вот мама прониклась всей душой, искренне посочувство-вала и сказала, что я могу оставаться у них, пока не найду другой вариант.

Новогодние празднования закончились, и жизнь вернулась в прежний ритм. Снова курсы, автошкола, но сейчас я еще устроилась на работу официанткой в кафе. А что было делать? У меня свободна только первая половина дня, денег не было, да и жить у чужих людей как-то неловко. Однако я очень старалась все успе-вать, не высыпалась, но себя не жалела. Я была тихой как мышь, чистоплотной,


аккуратной и изо всех сил пыталась не доставлять никому неудобства, вызывалась готовить, убирать, помогать по хозяйству, что было оценено. Аленина мама часто ставила меня Алене в пример. Они все как-то быстро меня полюбили и привыкли к тому, что я у них живу. Своей маме я так ничего и не сказала. Я боялась, что она будет волноваться или… осуждать.

Тошнота не проходила, и я уже начала волноваться за свое здоровье. Питалась я плохо. После того как Максим меня бросил, прошло три недели, и все эти три недели я ждала звонка, хоть головой и понимала, что он не вернется.

Была среда, после моей работы мы обычно встречались с Аленой на остановке и шли на курсы.

– Привет, ну как ты? – дружелюбно спросила подруга.– Нормально, у меня ГАИ уже через месяц. Волнуюсь так. Ой, подожди, давай

секунду постоим, – новый приступ тошноты заставил меня согнуться пополам.– Что случилось? – испугалась Алена.– Ничего. Меня от нервов тошнит постоянно. Не могу больше. К врачу надо

было бы сходить, но у меня нет ни одной свободной секунды.– Слушай, а ты не беременна? – неожиданно спросила подруга.– Нет, что ты? Это от нервов, – ответила я, и тут меня осенило. Я поменялась

в лице и испуганно посмотрела на Алену. – Идем в аптеку, – только и сказала она.Мы молча шли по улице. Руки вспотели от страха. Нет, этого не может быть.

Только не сейчас! Это абсолютно невозможно! Алена купила два теста и заставила меня пойти в туалет, чтобы перед началом

занятий сделать один. Через пару минут появились две полоски.– Что это значит? – встревоженно спросила я.– Маша, ты беременна! – в лице Алены читался неподдельный ужас.От этих слов мой испуг достиг наивысшей точки. Я аж подскочила на месте

и выронила тест из рук. Мы стояли и смотрели на него, боясь пошевелиться, будто это была ядовитая змея.

– Что же теперь делать? – еле слышно прошептала я.– Звони этому уроду, пусть исправляет то, что сделал.Я очень боялась звонить, но лучшей идеи у меня в голове не появилось. Тря-

сущимися руками набрала номер Максима, ответа долго не было. Сердце готово было выскочить из груди от страха и волнения.

– Алло, – раздался мужской голос на другом конце провода. – Максим, я… я не хотела тебе звонить…– Ну, – перебил он меня раздраженным голосом.– Понимаешь, просто… я беременна.Молчание. Я испугалась своих слов, но еще сильнее испугалась тишины

в ответ.– И чего ты хочешь? – наконец спросил мужчина.– Ничего. Я не знаю, что делать.– Сколько нужно денег?– В смысле?– Сколько тебе нужно денег на аборт?Аборт? Какой еще аборт? Я молчала. Хуже ситуации представить было нельзя.– Ты шутишь…


– Маша, у меня семья, мне не нужны дети на стороне. Я не хочу этого ребенка. Избавься от него, я дам тебе деньги, но если ты вдруг решишь оставить, это будут не мои проблемы и никакого участия я принимать не буду.

Я кинула трубку. Слезы градом катились по щекам. Такого унижения я еще никогда в жизни не испытывала. Стыд, страх, безысходность.

– Алена, он предложил деньги на аборт…– А если нет?– То это только моя проблема.– Козел. Будет в аду гореть! Пойдем, сегодня курсы отменяются. Алена буквально одела меня и повела домой. Там мы все рассказали ее маме.

Я рыдала, как ребенок, только вот проблемы у меня были совсем не детские.– Маша, ты должна рассказать матери, – сказала женщина.– Я боюсь, она разочаруется во мне… Я всегда была для нее опорой, поддерж-

кой. Она гордилась мной… А сейчас? Сейчас я никому не нужна, осталась в этом городе совсем одна. Если бы не вы и не ваша доброта, что бы я делала? Жила на улице? Я не могу кинуть учебу. В этом сейчас заключается смысл моей жизни.

Она с жалостью посмотрела на меня и сказала: – Ладно, поступай, живи пока до лета у нас, но тебе рано или поздно придется

все рассказать маме. У меня есть один знакомый гинеколог, думаю, я смогу тебя к нему записать.

Забота Алениной семьи сильно поддерживала меня. Срок оказался уже при-личный – два месяца. Кроме этого, под сердцем я носила близнецов. Ситуация ста-новилась все сложнее и сложнее с каждым днем. Близнецы… Я и одного ребенка потянуть не смогу, а тут сразу два. И как это я даже не заметила, не сообразила! Я ведь думала, что самочувствие изменилось из-за нервов. Страшнее всего было признаться во всем маме…

К счастью, беременность протекала хорошо. И животик начал быстро расти. Самочувствие улучшилось, тошнота прошла, но зато появилась усталость. Со-вмещать все становилось сложнее, часто хотелось спать. В ГАИ экзамены я сдала с первого раза, и на одну проблему стало меньше. Подготовка к поступлению продолжалась, работала я все так же официанткой, и живот все круглел. Периоди-чески меня захлестывали эмоции от того, что рядом нет отца моих детей, и я со-вершенно не представляла, что буду делать после родов, где буду рожать?

Наступил апрель, скрывать свою беременность было уже просто невозможно. Получалось так, что поступать мне придется, когда я буду на восьмом месяце. Тем более летом у мамы намечалась свадьба. Думаю, она бы была крайне удивлена, если бы я к ней приехала без Максима, да еще и пузатая. Собрав всю свою волю в кулак, я решила после работы позвонить маме. Было очень страшно набирать ее номер.

– Мама, привет, – начала я, как только услышала родной голос.– Привет, доченька, ну как ты? Я сделала глубокий вдох и скороговоркой сказала:– Мама, я беременна, Максим меня бросил, так что детей я буду растить одна.Минутное молчание.– Ничего не поняла.


– Мама. Я тебе не хотела говорить. Понимаешь, оказалось, что Максим женат, он вернулся к жене, потом я узнала, что беременна, но он и слушать меня не хотел. Короче, я решила, что справлюсь сама.

На другом конце провода снова молчали.– Мам, ну скажи ты что-нибудь.– А что мне сказать? Какой у тебя срок?– Пять месяцев.– И ты молчала? Почему ты мне не сказала? Когда Максим тебя бросил?– Еще до того, как узнал о детях.– Каких детях?В мамином голосе почувствовался явный испуг.– Мам, я жду близнецов…Разговор был длинный и тяжелый. Мама не могла поверить в предательство

Максима, в мое неблагоразумие, а главное, она не могла понять, почему я так дол-го ей ничего не рассказывала, а вместо этого доверилась чужим людям, у которых к тому же и жила. Мама умоляла меня вернуться, но я не могла, я должна была поступить в университет, иначе все окажется зря, все станет похоже на глупую шутку. Тогда она пообещала, что в первый же выходной приедет ко мне, но куда мне ее вести, учитывая, что я сама живу на птичьих правах?

Напоследок мама сказал, что ей нужно все хорошо обмозговать, и она мне перезвонит.

А дни становились все тяжелее, потому что спина болела, спать было невоз-можно, в туалет приходилось бегать по сто раз за день, да еще и нижнее левое ребро мне явно сильно мешало. Мама все не перезванивала. Я решила, что когда она будет готова, то сама позвонит. Аленины родители были ко мне очень добры и внимательны, они даже сказали, чтобы я кидала свою работу, и предложили финансовую помощь, но я, разумеется, отказалась. Пользоваться чужой добротой не в моих правилах.

Был понедельник, я вышла с работы и как обычно бежала на курсы. Автобус пришел почти сразу. Погода была отличная: тепло, светило солнышко, и только бодрящий ветерок напоминал, что еще не лето и легко одеваться пока рано. В ав-тобусе было душно, люди толкались, и никто не уступал мне место. Неожиданно стало трудно дышать, в глазах потемнело, и я поняла, что теряю сознание. Ноги подкосились, я начала падать, но в последний момент меня подхватил какой-то мужчина. Начался крик, люди подняли панику. Кто-то требовал остановить авто-бус, потому что девушка рожает. В полуобморочном состоянии я почему-то по-думала: «Надо же, кто же это рожает?» Через какое-то время автобус остановился, и мужчина, который держал мое обмякшее тело, буквально вынес меня на улицу. Приходить в себя я стала лишь тогда, когда была уложена на скамеечку возле остановки. Кто-то начал обмахивать меня журналом. Женский голос произнес:

– Вызывайте скорую!И вдруг ей ответил мужской, до боли знакомый голос:– Не нужно скорой, это моя жена, я сам отвезу ее к врачу! Спасибо большое.Человек, сказавший последнюю фразу, взял меня на руки и куда-то понес.

Я приоткрыла глаза и не поверила тому, что вижу. Это был Миша. В следующую секунду я потеряла сознание. Очнувшись, я не поняла, где нахожусь. Вокруг были светлые стены, белый потолок. Повернув голову, я увидела Мишу, который сидел


на стуле, внимательно читал газету и не заметил, что я пришла в себя. Нет, это был не сон, Миша действительно меня забрал с той злосчастной остановки.

– Миш… – слабым голосом прошептала я.Парень поднял голову и, кинув газету в сторону, вскочил со стула и в мгнове-

ние ока очутился прямо надо мной.– Машенька, милая моя, ну как? – встревоженно спросил он.– Что случилось?– Тебе стало плохо в транспорте, ты потеряла сознание. С детьми все хорошо,

не волнуйся.Я удивленно смотрела на него и не могла понять, как случилось так, что Миша

здесь, рядом со мной.– Но как? Как ты меня нашел?– Кто ищет, тот всегда найдет. Я ехал за тобой от твоей работы, окликнул, но

ты не услышала и села в автобус, а потом… потом какой-то мужчина вынес тебя без сознания и… и я забрал тебя, – сбивчиво объяснял он.

Если честно, мне было совершенно наплевать, как он здесь очутился, главное, что он был рядом. Глаза неожиданно наполнились слезами, стало так тоскливо, вдруг я почувствовала, насколько же я была одинока в последнее время и как мне не хватало родного человека.

– Миша, прости меня, это я во всем виновата, – сквозь слезы мычала я.– Нет, Маша, не проси прощения. Все случилось так, как должно было случить-

ся. Теперь все будет хорошо, вот увидишь. Он крепко прижал меня к себе, нежно поглаживая по голове, и в этот самый

момент я поняла, что такое счастье.

Деревня

После моего чудесного спасения прошло полгода. Оказалось, что тогда вместе с Мишей в город приехала и моя мама. Детей она оставила с Владиславом, а сама, поведав Мише обо всем, что со мной случилось, не мешкая приехала на помощь. Они впопыхах сняли квартиру на пару дней. В тот день Миша просто хотел найти меня, он вовсе не думал, что я так сильно буду рада его видеть. В больнице парень не отходил от меня ни на секунду, потом приехала мама, и после выписки мы за-брали мои вещи от Алениных родителей. Мама и Миша, разумеется, благодарили их, хотели даже денег дать, но, разумеется, получили твердый отказ. Мы до сих пор с ними часто общаемся, Алена с родителями даже один раз приезжали к нам в гости на выходные, чтобы посмотреть на малышек. Ах да! Я родила двух чудес-ных девочек. Мы с Мишей назвали их София и Виктория, потому что эти имена означают Мудрость и Победа. Ведь так оно и есть, они стали мне наукой, но они же и были моей главной победой, моим счастьем. Мама с Владиславом сыграли свадьбу. Казалось, в тот день гуляла вся деревня. Их любовь и уважение друг к другу видны в каждом слове, в каждом движении. Мама словно помолодела на десять лет, ушла со второй работы и даже стала подумывать вообще посвятить себя только семье и детям, по крайней мере Владислав ее постоянно на это под-бивает.


Что касается меня, то я все-таки поступила в университет на заочное отделе-ние, будучи на восьмом месяце беременности. Рожать осталась в городе, Миша все это время был вместе со мной. Жили мы на съемной квартире до самых моих родов. Однако перед этим Миша настоял, чтобы мы расписались в ЗАГСе и затем венчались в церкви, потому что дети, по его единственно верному мнению, долж-ны родиться законно в глазах общества и Господа. Мама моталась туда-сюда, но за неделю до дня «икс» взяла отпуск и приехала ко мне. Роды прошли на удивле-ние легко, и восстановилась я быстро. Почти сразу после выписки мы, нашей уже пополнившейся семьей, уехали в деревню. Первые пару недель я жила с мамой, а потом мы с Мишей переехали в дом, который построили его родители. Дом не-большой, но очень уютный, а главное, почти вся мебель сделана своими руками. Кроватки для малышек Миша делал сам, еле его отговорила делать третью, а то он был так счастлив стать отцом, что начал меня упрашивать следом завести еще одного ребеночка, мальчи ка желательно, для гармонии.

Жизнь налаживалась, я была счастлива. Только иногда становилось горько и стыдно от того, что я не ценила то, что имела, поддалась на красивые слова, ку-пилась на дорогие подарки, поверила в сказку про Золушку и подумала, что нашла своего прекрасного принца, который увезет меня далеко за горизонт, где сделает невероятно счастливой. Да… было гадко от самой себя, от этой наивности. Од-нажды, когда с детьми осталась мама, а Миши не было дома, я сказала, что схожу в магазин, а сама отправилась к водоему. Долго я просто стояла на берегу и ана-лизировала события последнего времени, которые начались со смерти бабушки, а закончились двумя свадьбами и рождением детей. Да, много воды утекло, много произошло перемен. Но именно такие события, значительные и важные по своему существу, делают нас умнее, мудрее и, надеюсь, лучше.

Стоя у пруда, я держала в руке своей телефон, тот, который мне подарил Мак-сим. За все это время он мне так ни разу и не позвонил. Кафе «Теремок», в котором я раньше работала, перепродали, так что все мосты были сожжены. Почти все… Я посмотрела на злосчастный телефон, который мне уже опротивел, потом подня-ла его повыше, размахнулась и изо всей силы швырнула в пруд, не испытывая при этом ни капли сожаления. Даже наоборот, я почувствовала облегчение. Сделав глубокий вдох, я посильнее укуталась бабушкиным платком, затем посмотрела на серое небо и пошла прочь.

Светлана ЛЕОНТЬЕВА

ПоэзиЯ

Весь мир пропитан музыкойИ ЗЕМНОЙ, И НЕБЕСНОЙ ЛЮБОВИ

БалладаАх, пой, соловушка, и те, кто иже с нами!Гнездо твоё, что строил ты веками,оно почти что славный Третий Рим!Груба основа, но земля под ним!Ветвисты корни, полумрак чуть влажный,забудь про тех, что жадны и продажны,ты пой, соловушка. О нет, мы не устали.Не перережут горло, что из стали.Я узнаю тебя – на сердце шрам!Твой славный Рим не подлежит паденью,он сцеплен плотно, в нём такой же шарм,дворцы и парки с томною сиренью,ручей бурлит, запружен блёклым илом,Ромея слабнет, выжженной могилой –Александрия, и Босфор принижен,твой Третий Рим один такой, поди же!И ты меня узнал – на сердце шрамы!Мы обменяли наши мелодрамына пение из окон школьных лет.Сквозь нас протянут нитью Белый свет,не расщёплённый, жгучий, чешуёюприкрыты веки. Скоро рухнет Троя,и центр земли Ордою-Русь взовьётся,посланницею гаснущего солнца.Великий Новгород, затем Москва предстали,их горла тоже сделаны из стали,не перережет варвар – ножик крив!

35Весь мир пропитан музыкой

Ах, пой соловушка – мой Константин Великий,в тени берёз, на ветках бурых ив.Иеремии сказано так в книге,ты перенёс столицу на восток,раздел наследия свершился в быстрый срок.Кувшины с виноградом и виномв земле хранятся. Клювиком зернопроело пашню. Песня – это сон,ты пой, соловушка!Твой Рим – не Вавилон…

SPЕRО MЕLUОRА

Что взять с меня? Когда я тоже сфинкс,что сторожит, окаменев, словесныйнабор в семь нот, хоть вовсе изведись,упряма я – меня не сдвинешь с места.Весь мир пропитан музыкой до дна,и заживо меня сжигает рифма,сгребу сорочку на груди из льна,что Пенелопа грезит, Суламифь ли.О, кружевное, каменное, о!Застывшее то ль в смехе, то ли в плаче!Что под надзором азиатских львовдлинней, чем вечность, музыки тем паче!Почти нагая до нутра душа:за каплей капля этот камень точит!Негаданно уйти бы – не ушла,нежданно бы исчезнуть, но нет мочи.Все скатерти расстелены – не стой,здесь тьма дорог, хотя бы сделай милость,обычною дорогой ли, кривой,прямой ступай, но нет, не получилось!И чтоб уткнуться в плечи – пощади!Упасть в колени – чтоб дышалось ровно!Чтоб высечь слово то, что из груди,то самое, что выжгло всё нутро мне!Когда из пепла – гроздь костра красна,и сок на грудь стекает постепенно.Весь мир пропитан музыкой – до дна:в тебе продлился самой нотой верной!И если б мне сказали люди – миф,всё это бред, какие замки, скифы?Но лишь глаза прищурю: камень, грифи лев с огромной гривой, кудри – рифы.У вас картонный мир, песчаный дом,и если приглядеться спозаранку,так я срываю с болью и трудом,багровую присохшую огранку…

36 Светлана Леонтьева

* * *Вот такие, как ты – два цыгана в крови,песни – сливами наливными,душу жалят слова, все они о любви!Соблазняться не надо бы ими!

Вопреки очарована, обольщена,а в тебе – целый табор цыганский!Песни под ноги катятся, рвётся струна,и земля содрогается царски!

И – ногою об пол! И горит, и горитвоздух слив, бузины, винограда.Позабыла про всё: слёзы, горечь и стыд, –стала веткой я этого сада!

Хочешь рви, хочешь гладь, хочешь в небо вплетай,хочешь жги как звенящую песню.Я пропала совсем, но шепчу: «Лепота!»,я влюбляюсь без права воскреснуть!

Вот ведь выпало мне – ни сестрой, ни женой,а желанною стать на весь вечер,там, где воздух горит – золотой, наливной –и у локтя закат, у предплечья!

Как перчатки таких ты меняешь как я – для зимы, для весны и для лета.Обвиваю я шею твою как змея, вся, как ветка под август, раздета!

Поцелуем сгораю – в устах, на руках.И грудная вздымается клетка.Пропитался ты мною на горьких ветрах,что с меня – я всего только ветка…

И когда отгорит эта песня во тьме,не заметишь, что жизни не станет.Ничего-то ты после не сыщешь взамен,песни той, что горит между нами!

Всекрылатая! Вечная! Сливы в листвусинеоко легли, спелотело!Я последнюю ягоду с ветки сорву.Время кончилось.Завечерело.

Но горит и горит этот воздух в дому,дым взлетает по-царски на крыльях!…Ты оставил перчатки. Они посемутвои самые тёплые были!

Михаил ПОПОВ

ПрозА

ПЕРФОРМАНС

ПОВЕСТЬ

1

– Фру Ульсен!– Госпожа Ула!Подопечные окликали со всех сторон. Каждому хотелось её внимания. И толь-

ко старик помалкивал, ожидая – иногда, впрочем, и нетерпеливо, – когда настав-ница сама подойдёт к нему. При этом если большинство студийцев ждало от неё похвалы или хотя бы одобрения, то старик требовал честного, нелицеприятного разбора и даже жёсткой критики.

Ула ставила студийцам рисунок. Не всем подопечным это давалось и было во-обще дано. Но у старика на исходе жизни открылись способности.

«Похоже?» – бывало, спрашивал он о портрете ближних к своему мольбер-ту соседей – тут были пакистанец Зуфар, марокканка Камилла, чилиец Пако. «О’кей!» – кивали обыкновенно те либо показывали большой палец: похоже, по-хоже. А на кого – разумелось само собой: конечно, на их обаятельную наставницу.

На мольберте старика менялись листы, но почти не менялись сюжеты. А если Ула давала свободную тему, его работа непременно сводилась к пейзажу: озеро, луг, лошадь на просторе, стая уток над речкой, сельский дом, скамейка возле пруда... И в каждой, почти в каждой картинке помещалась женская фигурка с за-кинутой на грудь русой косой, а то и широкое ласковое лицо.

Старик так и говорил, что посещает студию исключительно из-за неё: не было бы Улы – он едва ли ходил в арт-хаус. Да и Ула признавалась, что привязалась к нему. Когда он запаздывал, поглядывала в окно, спрашивала, не видел ли кто старика. А если он совсем не появлялся, непременно звонила домой.

38 Михаил Попов

Что надо старости? Немного внимания. Выслушать, посочувствовать, коли неможется, посоветовать чего, чаю, например, горячего с лимоном да мёдом – продуло, видать, – да укрыться потеплее да поспать, а там, глядишь, недомоганье и отступит...

И ведь верно. Проходило дня три-четыре, как старик вновь появлялся в студии. Его встречали улыбками и приветствиями. Смущённый вниманием, он проходил в свой угол и вставал к мольберту. Студийное пространство, воздушное и светлое, с его появлением обретало законченный вид, словно перелётный клин вновь об-ретал вожака. Так это подразумевалось, так воспринималось со стороны.

А что старик? Старик был не настолько дряхл, чтобы забавляться лаврами патриарха. Он мягко переводил всеобщее внимание на Улу: это ей слава и благо-дарность, это она, кудесница, подняла его. А однажды объявил, что голос Улы об-ладает целебными свойствами и, сопровождаемый ощутимой даже на расстоянии улыбкой, действует самым благотворным образом.

Ула на это, конечно, улыбнулась – кому же не приятны такие комплименты! Догадку о телепатии не исключила, но перевела всё на другое, тем самым при-глашая подопечных к разговору: может, когда-нибудь человеческий голос будет обращён в краски, и вы, Лион, и вы, Терезия, своими речевыми сигналами, голо-совыми модуляциями, артикуляцией станете рисовать живописные полотна; не красками акварельными да масляными, не пастелью или фломастерами, как мы с вами, а словом. А потом – и мыслью, подхватил кто-то из студийцев, кажется, ливанец Зулейя. Да, и мыслью, поддержала Ула и перевела глаза на старика: а как он на это смотрит, как ему эта идея?

В глазах старика не возникло особого оживления. Но не потому, что ему так уж не нравилась сама мысль о превращениях мысли. Нет. Просто она уводила куда-то в будущее, к которому он, старик, в земных пределах уже не имел особого отношения. А главное, она лишала его сокровенного общения.

Старик был убеждён, что из всех студийцев более других имеет право на вни-мание Улы, особенно после болезни. Это вроде лимита времени, некие отступ-ные за пропущенные дни. И потому если и не отстаивал напрямую это право, то косвенно давал понять... Переминаясь у своего мольберта, он поводил плечами, словно ему был тесен светлый вельветовый пиджак или колол шерстяной джем-пер, иногда покряхтывал, словно напоминая о недавней простуде, а то и косился назад, открывая крыло седой брови – знак, означающий предел терпения.

По правилам арт-хауса, установленным магистратом, фру Ульсен должна была распределять урочное время поровну между всеми подопечными независимо от возраста, пола и национальности: «Толерантность – превыше всего!» Таким образом, на каждого студийца полагалось примерно десять персональных минут. Это если не считать вводных объяснений. Однако так уж выходило, что старику уделялось всё же больше внимания. Чтобы как-то сгладить это неравенство, Ула намеренно выдерживала паузу, медленнее, чем обычно, поворачивалась и медлен-нее, чем всегда, направлялась к его мольберту. Казалось, она точно знала, сколько можно испытывать стариковское терпение.

И ещё. Со всеми учениками Ула говорила по-норвежски либо по-английски, а со стариком – только по-русски, потому что они были соотечественниками. Улюшка или Уля, а то и Ульяна Трофимовна, в особых случаях «дочка» – обра-

39Перформанс

щался к ней старик в зависимости от настроения или важности текущего момента. Она коротко окидывала его работу, легко касалась карандашом листа, делая гри-фельные поправки, а то перехватывала цилиндрик пастели... И говорила. Вернее, слушала и говорила. И он слушал и говорил. Не важно, о чём: о его пейзаже, о кра-сках и кистях, о дожде за окном, о берёзовом листе, который прилепился к стеклу, как мазок кисти сударыни Осени... Главное, по-своему, на родном языке. Ведь именно этого им больше всего и недоставало посреди райской чужбины.

Пётр Григорьевич целыми днями дома один. Дочка возвращается с работы вечером, у неё начинаются хозяйственные хлопоты: покормить детей, обиходить мужа, ей не до отца. Внуки – их двое – по-русски говорят плохо. Не говоря уж о зяте, коренном норвеге, который к тому же долго работал в Америке.

Схожая ситуация и в семье Ульяны. Муж Йон по-русски знает только три сло-ва: «спутник», «водка» да ещё «балалайка». А дети, её, русские, рождённые в Рос-сии сын и дочка, всё меньше говорят по-русски, не видя в том большой нужды, особенно дочка...

Ульяне достаточно было родной речи. Был бы собеседник, а предмет разговора не имел особого значения. Главное, чтобы слова не падали в пустоту. В начале своего здешнего бытования, оставаясь днями одна, она пробовала говорить сама с собой. Однако вовремя спохватилась, поймав себя на мысли, что делает что-то запретное и даже небезопасное. И, повинуясь природному инстинкту, такие по-пытки оставила.

А Петру Григорьевичу в диалоге важен был смысл. Он не то чтобы всё пере-водил в практическое русло – они с Ульяной беседовали и о природе, и о музыке, и, само собой, о живописи – как без этого в художественной студии! – но между тем старик постоянно давал житейские советы и наставлял её. Особенно его бес-покоили Ульянины дети. Собственные внуки, родившиеся в Норвегии, ничем не отличались от здешних сверстников. А будущность детей Ульяны, чисто русских, оказавшихся на чужбине в начале жизни – Лариска в отрочестве, а Серёжка в под-ростковом возрасте, – его тревожила. Родные корни обрублены, здешние – сла-бые, примутся ли они в чужой почве. Человек от земли, крестьянский сын, Пётр Григорьевич и рассуждал по-земному.

К разговору русских, точнее говору-диалогу, в студии прислушивались, при-чём не только ближние по месту. Студия заметно стихала, разговоры если не смолкали, то сводились к шёпоту. И даже оплывшая и весьма неуклюжая мулатка Нэда, которая постоянно роняла кисти и карандаши по причине артроза, и та под-биралась.

При всей прозрачности скандинавских границ русские в норвежской глубинке, маленьком городке – на карте точечка в восклицательном знаке приполярного фьорда – были всё же наперечёт. Застать местных русских за своим разговором было просто негде: в магазинах и муниципальных службах они объяснялись, пусть порой и худо, по-норвежски. Русские рыбаки, сдававшие улов на местной фактории, были малоразговорчивы – им было не до общения. Приезжие из Рос-сии, главным образом молодые люди на крутых тачках, мало чем отличались от горластых сверстников из Польши, от хамовато-чванливых америкосов. Другое дело эти двое – широколицая, курносая художница с русой косой и седой старик, немного похожий на Санта Клауса. Их речь, её паузы и взлёты, их мимика и жесты


вызывали в студийцах, людях в большинстве своём тоже нездешних, любопыт-ство, а у кого-то, не исключено, и ностальгические чувства. Ведь иные из них не-вольно вспоминали русскую классику – Толстого, Достоевского, Чехова, которых читали в колледже или гимназии.

И, конечно, не столько русская реальность всплывала в их воображении – где её, эту Рашу, понять?! – сколько свои полузабытые детские переживания, картины отроческих лет, которые при всех слезах и тревогах сопровождали бегство с роди-ны, всё равно ласкают сердце и душу.

Больше того, у некоторых студийцев тут было не просто любопытство. Иные из них помимо художественной студии посещали ещё и драму, которая располага-лась здесь же, в арт-хаусе. На социальные да эмигрантские пособия было, конечно, не разгуляться, но заниматься в бесплатных творческих коллективах право дава-лось всем. Вот многие и пользовались этим. Театральная труппа ставила Чехова. Как они там играли, Ульяна не видела. Но одна студийка, звали её Эле – полное имя Элефтерия – подошла как-то во время кофейной паузы и, сверкая чёрными глазами, выразила слова благодарности. Эта гречанка, наследница классического античного театра, играет роль Раневской. Недавно она внимательно прислушива-лась к диалогу фру Ульсен и Санты («Наполовину они, стало быть, возвели старика в Деды Морозы») и на очередной репетиции попыталась услышанное воспроизве-сти, разумеется, не смысл – где там! – а тембр, ритм и тональность речи фру Улы. В итоге Ларсу, режиссёру драмы, так понравилось, что он её, Эле, похвалил и по-советовал и дальше брать эти нечаянные уроки, заключив, что именно в речи, в её напеве, и таится загадка русской драмы.

Какой же эпизод, интересно, запомнился гречанке? Ульяна поделилась услы-шанным со стариком. Путём сопоставлений и переборов они пришли к выводу, что тогда она рассказывала о старшей сестре. Наложившая запрет на воспомина-ния, да и на всё своё прошлое, Ульяна едва ли не впервые за годы эмиграции при-открыла краешек детства и чуть-чуть поведала старику о родной душе.

Раиса, большуха, была ей заместо матери. Мать на ферме, садика в деревне нет – кому водиться с младеней? Возились все. Но больше всех песталась с нею Раечка. Ей было уже лет четырнадцать, когда родилась младшая. И как ни вспом-нишь – все ранние годочки только с ней. Раечка и кашку сварит, и волосёнки при-берёт, и чулочки заштопает, и спать повалит, когда придёт пора. Всё она.

Летом, когда мелела река, детвора, бывало, норовила попасть на кулиги – пе-ски, которые открывались посерёдке широкого русла. Путь к заветному месту лежал через омут. Раечка усаживала младшую на закорки и подходила к урезу. Омут обрывистый. Шаг-другой – вода уже по пояс, ещё один – уже по грудь. Ещё – пяточки Ульянки уже достают поверхности. Ульянке щекотно, она повиз-гивает. Ей не видно лица сестры. А Раечка в смятении, ей страшно – вода уже по горло. Шагать вперёд? А вдруг ещё глубже? Поворачивать назад? А ну как яма!

Так она рассказывала Ульяне уже потом, годы спустя, делясь давним страхом. А Уля и не ведала того. Ей было весело, когда они перебирались на кулиги, она не сознавала опасности, сидя на крепких, как тогда казалось, плечах старшей сестрицы.


Возвращаясь мыслями к театру, Ульяна не раз улыбалась: надо же как аукну-лось?! Она даже причёску стала менять: то закалывала кольцом на затылке, то воздымала короной. А однажды, остановившись возле старика, сказала вслух:

– Представляете – Раневская! Никогда бы не подумала, – и без перехода к нему: – В таком случае вы, Пётр Григорьевич, не иначе Гаев.

На сей раз её волосы были распущены по плечам и завязаны на спине. Так она подчас «зашторивала» свою «славянскую луноликость», доставшуюся от рязан-ского папушки.

– Гаев? – старик оторвался от мольберта и коротко на неё взглянул – он не одобрял внешних перемен. – Кто это?

Безучастность в голосе была нарочитой. Ульяна смолчала. Увлечённо рабо-тавший аквамарином, старик творил небо, которое ласково опускал на родной пейзаж: приземистые избушки, журавль над колодцем, стога сена за околицей...

2

Старик очутился в эмиграции на исходе жизни. Он знал, что в Норвегии у него есть родственники. Это были дети его родного дяди – старшего брата отца, по профессии моряка, который после революции остался в Христиании. В прежние поры связи с ними не было. Но с переменами в России они, его двоюродники, дали о себе знать. Письма, презенты, потом обоюдные визиты, естественно, сравнение уровней жизни, и незаметно в новом семейном кругу возникла мысль о переез-де. Пётр Григорьевич поначалу и думать о том не желал – с какой стати! Но тут случилась беда: заболела жена, обнаружился рак. Решено было везти её на лече-ние в Норвегию. Стали оформлять визы, а она умерла – сгорела за два месяца. Остались Пётр Григорьевич с дочкой одни. Как жить дальше? Роза вызрела для замужества, все сроки уж, кажется, вышли, а там у них, намекали родичи, есть перспективы. У старика перспектив не было. Зато у обоих уже имелись выездные документы. И однажды – чего не сделаешь ради любимого, к тому же единствен-ного чада! – он согласился.

«Где были мои глаза? О чём думала эта старая голова?» – теперь постоянно корил он сам себя, вызывая у иных, чаще тоже приезжих, сочувствие, а у других – недоумение.

Однажды художественная студия отправилась на пленэр. Старик сидел на пе-реднем сиденье автобуса рядом с Ульяной. Автобус проезжал мимо кладбища. Пётр Григорьевич насупился, стиснув этюдник:

– Матушка померла в России, батька сгиб в Германии, а меня, видать, затолка-ют здесь, в эту землю.

Его «крамольные» речи доходили до ближних соседей, а от тех – до родствен-ников, которые сманили старика. Кто-то из них сочувствовал его переживаниям, но большинство родичей, здесь родившихся, и ближние соседи, коренные норве-ги, пожимали плечами.

Всё это не могло не беспокоить дочь. Ладно, если кто-то принимает носталь-гию старика за старческую причуду, за блажь чудака, сиречь городского сумас-шедшего и даже маразматика, хотя и это неприятно. Но ведь большинство-то всё


слышит буквально и оценивает адекватно: старику не нравится ухоженный Запад, ему милее бандитская Россия. Это не может не сказаться на репутации их поря-дочного семейства, а что ещё неприятнее – на престиже семейной фирмы.

«Что! – вскипел старик в ответ на попрёк дочери, что он отваживает потенци-альных покупателей от супермаркета её мужа. Муж Розы Юхан долгое время жил в Америке, скопил денег и открыл на родине продажу унитазов. – Из-за меня они откажутся от его говённых горшков?! Под куст начнут бегать? Не смеши меня!»

Так, обходя некоторое неблагозвучие, Роза делилась с Ульяной своими пере-живаниями. Она специально зазвала в гости соотечественницу, чтобы поговорить с нею об отце. Он очень уважительно отзывается о вас, добавила Роза. А перед этим помянула, что отца вместе с мужем и детьми отправила в их семейную вот-чину – рыбацкий дом на берегу дальнего озера.

Роза была немного моложе Ульяны. Лицом не очень привлекательная, явно не в отца, она подкупала энергичностью, расторопностью, какой-то отточенной чёткостью движений и жестов. Оказалось, что в юности она много занималась спортом: плавала, играла в регби, гоняла на коньках. Оттого у неё такие широкие плечи и крепкая мускулатура. Зато теперь она успешно трудится в семейной фир-ме – в фирме, а не в магазине, подчеркнула она, – выполняя обязанности менед-жера по продажам, а заодно, если требуется, и грузчика, благо умеет управляться с автокраном.

Сначала Роза угостила гостью кофе. Попутно показала коллекцию антиквар-ной голландской посуды – это увлечение мужа. Потом поводила по дому, называя иногда стоимость убранства и дорогой отделки, на опытный взгляд художницы – несколько аляповатых. И, наконец, пригласив на второй этаж, провела в отцов-скую комнату.

Ульяна при виде обиталища старика почти не удивилась, чего, судя по всему, ожидала дочь. Ведь она пригласила её, чтобы разделить с нею свою озабочен-ность. Все стены просторной комнаты были увешаны теми самыми пейзажами – акварелями и пастелями, которые он рисовал в студии. Только здесь они чередо-вались с увеличенными фотографиями, видимо родных мест, и репродукциями с картин русских классиков, главным образом передвижников. Здесь были Шиш-кин, Поленов, Васнецов, Суриков...

Чуть дольше Ульяна задержалась возле пейзажа Куинджи: чёрная туча – за-дний план и солнечный луг – передний. Кажется, «После дождя». Где вы, Пётр Григорьевич? Здесь, на солнечной стороне? Или там, во мраке?

А ещё, глядя на оформление комнаты, Ульяна подумала о себе: а могла бы она позволить такое – развесить в своей комнате русские пейзажи? В принципе-то, конечно, могла: едва ли Йон стал бы возражать против классической живописи, повешенной в своём, а теперь и в их с Серёжкой и Лариской доме. Но для себя заключила, что нет. И после, уже дома, облекла эту мысль в какую-то не то ки-тайскую, не то японскую формулу: бабочка, которая сядет на цветок, не нарушит пейзажа и натюрморта, если они пишутся маслом; но акварель человеческих от-ношений настолько зыбка, что может поплыть от любого, даже незначительного, прикосновения.


Ульяна так сосредоточенно всматривалась в обитель старика, словно искала ответ на какой-то вопрос, то ли уже поставленный жизнью, то ли ещё предстоя-щий. Роза же сведённые брови гостьи истолковала по-своему:

– Вы меня понимаете... – и без перехода: – Ну вот что ему, кажется, надо! В те-пле, в холе, сыт, одет-обут. Заботушек никаких. Живи да радуйся, а он всё назад оглядывается.

В контексте этой оглядки, судя по тону, оказалась и литературная классика. Хотя вторая половина следующей фразы произносилась вроде даже с гордостью, дескать, и мы не лыком шиты.

– Понадобился ему как-то Чехов. Подай – и всё! А где здесь на русском-то?.. Пришлось заказывать через Интернет – в сети московской книги. А ведь это рас-ходы!

Концовка фразы вильнула опять не туда. Роза тут же спохватилась, дескать, это, конечно, не главное: лишь бы отцу потрафить. В этом её, дочери, долг. Да и элементарная справедливость того требует. Ведь отец тоже вносит вклад в се-мейный бюджет.

– Пенсия здешняя – будьте нате! Ровесники его в России и трети того не имеют.Это был главный аргумент Розы в пользу здешнего житья, и она его подобаю-

щим образом обставила, ещё раз посетовав на «капризы» отца. Попутно отметила, что российскую пенсию Пётр Григорьевич перечисляет в детский дом, куда попал после кончины матери, это было сразу после войны. А заодно пожаловалась, что за финансовыми своими делами отец не следит, приходится постоянно напоми-нать:

– Там дают пособие, здесь – компенсацию, сходи – не проворонь. Нет, пока не ткнёшь, не заставишь – не скрянется.

Слово из русского далека вывернулось случайно, видать, унаследованное от отца или матери. Скрянется – не скрянется. Может, потому и отложилось в Ульяниной памяти.

3

Просьба Розы поговорить с отцом совпала с мыслями самой Ульяны. Она давно собиралась это сделать. Да всё как-то не находила повода. Вернее, даже не пово-да – подводки к разговору. Чтобы это было не в лоб, а исподволь, может быть, об-лечено в какую-то художественную форму. А поводов было куда как достаточно.

Вспомнить хотя бы самое начало – первое время пребывания в новой стране. Она только-только устроилась на службу, став преподавателем рисования, и не-сказанно радовалась. Радовалась и месту, и месту пребывания, и своему новому дому, и всему тому, что с нею и с детьми произошло, она и детям внушала эту радость, хотя они и без внушения это воспринимали. А Пётр Григорьевич – новый знакомец и соотечественник – вместо того чтобы эту радость с нею разделить, вдруг огорошил. Да ещё как!

Из студии им со стариком было по пути. В тот раз к ним присоединился Се-рёжка – он после гимназии занимался баскетболом. По дороге Ульяна забежа-ла в банк, оставив сына на попечение старика. Конечно, опеки Серёжке уже не


требовалось, чай не маленький, да и обвыкся уже на новом месте. Но таково уж материнское сердце: всегда хочется, чтобы за дитём, даже и великовозрастным, был догляд. Вот и на этот раз так получилось. А вернулась – и пожалела, что от-лучилась.

Ещё издали она увидела, как Пётр Григорьевич жестикулирует. Так он поводил руками, когда рассуждал о чём-то важном. А самым важным, в чём Ульяна уже убедилась, для него была оставленная Родина. Вот, видать, и Серёжке он о том твердил, Ульяна не ошиблась – концовка разговора, которую она уловила, не оставляла никаких сомнений.

«Был бы помоложе, – говорил Пётр Григорьевич, – рванул бы к лешему об-ратно. Хоть пешем, хоть на карачках – домо-о-ой...»

Ульяна сделала вид, что ничего не слышала, но детей наедине со стариком больше не оставляла: а ну как и они заболеют этой явно неизлечимой болезнью под названием ностальгия.

Впрочем, это больше касалось Сергея. Ему не досталось ни отца, ни деда, вот он и тянулся к Петру Григорьевичу. А Лариска и сама избегала старика после того, как он обругал её.

Тринадцать-четырнадцать лет – подростковый возраст, у них в эту пору всё на-перекосяк: не слушаются, грубят, подчас хамят и при этом вечно чего-то требуют. И тут, как убеждает доктор Спок, необходимо терпение и ещё сто раз терпение. Главное, не сорваться, не попасть на встречную волну, перевести разговор на другое, отшутиться, поставить в тупик – мало ли способов нейтрализовать «пу-бертатную атаку». Ульяна хорошо усвоила уроки доктора Спока. И ещё одно, что помогает утихомирить бурю в стакане воды, – это она уже вывела сама – всё должно происходить без свидетелей. Тут у них с дочкой был негласный уговор. О таких перепалках-перехлёстках не знал даже Серёжка, не говоря уже об Йоне. Боже упаси! Это случалось где-нибудь на улице, в тихом уголке арт-хауса или дома, когда оставались с нею наедине. Но в тот раз Лариска нарушила заведённое правило...

То, что старик, ставший невольным свидетелем «пубертатного взрыва», осадил подростковое хамство, было в принципе справедливо. Заслужила. Но то, какими словами, каким тоном он это сделал, было для Ульяны неприемлемо, а как матери казалось просто чрезмерным. Это ведь не детдом, где он испытал на себе уроки доморощенной педагогики. Здесь Европа, здесь исповедуют толерантность и не-зависимость.

Досада на Петра Григорьевича долго не отпускала Ульяну. Первое время по-сле того она сторонилась старика, избегая даже в студии посторонних разговоров, а он, чувствуя её охлаждение, тогда серьёзно заболел. Вот ведь как обернулась та его резкость и несдержанность.

С тех пор минуло два года. Острота конфликта сгладилась. Однако, вспоминая подчас ту сцену, Ульяна и сейчас передёргивала плечами. Не дай Бог испытать то, что осталось, кажется, в далёком прошлом.

Эти мысли невольно приходили на ум, когда Ульяна готовилась к предсто-ящему разговору. Однако предъявлять тот эпизод, тем паче заводить с него за-думанное было, конечно, неразумно. Больше того, Ульяна почувствовала, что личные, какие-то частные доводы при таком разговоре будут неуместны. Пётр


Григорьевич сразу поймёт, откуда ветер дует. «Рука Брюсселя» или даже «Рука Уолл-стрита» – так он называет то, что внушает ему его практичная и педантичная дочка, настраиваемая американизированным мужем.

Повод возник сам собой. У старика не выходил небесный цвет. Он явно терял зрение, но, не желая признавать этого, искал внешние причины. Сейчас он сетовал на освещение. Ульяна недоумённо поджала губы: здесь, при этих-то широченных окнах?! Старик показал глазами на потолочные плафоны: дело в них, мешают они. И вдруг без перехода стал склонять на все лады современную архитектуру. Дескать, в ней нет души – лишь самодовольство авторов; пыжатся, изощряются, выпендриваются один перед другим, а о человеке, который окажется в таком зда-нии, совершенно не думают. Тут досталось и арт-хаусу, и его архитектору – этому штукарю, как выразился Пётр Григорьевич.

Старик явно брюзжал, видимо, терзаемый недомоганием. В другой раз Улья-на смолчала бы. Зачем усугублять ситуацию?! Может, даже как-то успокоила, отвлекла. Но тут не сдержалась, не смогла. Ведь он посягал на то, что ей было дорого.

Архитектор, который понастроил по всему свету такие дворцы – гнёзда ис-кусств, был, безусловно, гений. Изящная, приподнятая над землёй форма, огром-ные, во все стены, окна, дарящие массу света, – сказка! Плафоны же эти золоти-стые – просто чудо! Кажется, они аккумулируют солнечный свет, а в пасмурный день возвращают его. Да что в пасмурный – в полярную ночь они так искусно пятнают изумрудный пол, что кажется, идёшь по солнечным полянам, даром что зима.

А старик упорствовал, не соглашался. По инерции перечит, догадывалась Улья-на: нашло на него, а отступать не привык, вот и спорит. Разговор затягивался. На очередном повороте возник образ болотины. Старик сравнил плафоны с икряной ряской – плодильней для лягушек. Ульяна вскинула брови: немного похоже. Но отозвалась шуткой:

– Знавала я одну лягушку, которая подобрала стрелу и из болота в царский терем перекочевала...

– А я другую знавал, – с вызовом парировал старик: – Не то на стреле, не то на хворостине полетела она за тридевять земель киселя хлебать, а потом... о землю шмякнулась.

4

На следующем занятии, уже ближе к концу, Ульяна предложила Петру Григо-рьевичу индивидуальное задание.

– Посмотрим, как вы воспринимаете полутона, – пояснила она, учитывая сето-вание старика на недостатки освещения. А для проверки извлекла большой аль-бом русских передвижников, который приобрела в Осло, куда они всей студией ездили в музей Эдварда Мунка.

Коснувшись закладки – здесь был тот самый пейзаж Куинджи, – Ульяна от-крыла альбом и отошла. Пусть старик сосредоточится, вживётся в репродукцию,


печать тут отличная, не чета той, что у него дома, а она тем временем проводит подопечных.

Разговор Ульяна собиралась завести издалека. Полутона – повод, главное – в другом. Но тут важно не сбиться, не потерять нить. Опорой для неё станет эта картина. Всё будет кружиться вокруг пейзажа. А о главном она скажет так: её, Ульяны, нынешняя жизнь, жизнь её детей, жизнь Розы и других здешних рус-ских – это передний план, луг, осиянный солнцем, а прошлое – это задний план, та мучительно-тяжёлая грозовая туча; ну зачем им туда?

Ульяна тщательно выверяла все позиции – и тональность, и последователь-ность доводов, и акценты, и даже возможные паузы. В разговоре всё важно. Одна-ко, как ни готовилась, как ни настраивала себя, ничего-то у неё не вышло, старик сбил все планы, причём как! – используя её же главный козырь – картину. Смотри-те, не будь этого густого мрака, убеждал он, этого грозового фронта – солнечная идиллия на переднем плане так бы радостно не сияла.

Старик говорил поначалу медленно, буднично, как судачат о повседневных вещах, даже с натугой, – видать, нездоровилось. Но постепенно, всё более ожив-ляясь, начал жестикулировать, смахивать со лба седые пряди, оправлять усы, во-рошить бороду – так, как делал это, когда твердил о самом главном. А ведь это, в сущности, и было сейчас для него самым главным, потому что картина являла образ Родины.

– Согласитесь, – убеждал он, не сомневаясь, кажется, что она никуда не денет-ся и согласится, – «После дождя» – это не только сейчас... Это и о прошлом... Без этого прошлого ничего нет и не будет. Оно живёт в каждой травинке. Потому что травинку питают корни, а корни – в почве...

Тут старик коснулся переднего плана, провёл указательным пальцем по забо-лоченному ручейку и неожиданно заключил: ломкий ручеёк – это образ погасшей молнии; она не исчезла совсем; растаяв в небесном мраке, она будто пала на этот луг; пала, преломилась и осталась в ручейных бликах.

Ульяна молчала. Ей отчего-то было стыдно. Вспомнилась Раневская, образ ко-торой она примеряла на себя... Глаза её отуманились, живо наполнились, и, чтобы они не пролились, она закусила губу и обхватила себя руками, пытаясь сосредото-читься на солнечной луговине. Увы! Всё, что ещё недавно так радовало её: и это сияние трав, и этот ласковый ручеёк, и эта пасущаяся лошадь, и хуторок на холме, так похожий на здешние фермы, – всё это слилось в одно жёлтое невыразительное пятно. А ещё вспомнилась Лариска, которая всё больше отбивалась от рук, а она, мать, ничего не могла с нею поделать.

* * *

Сеанс психотерапии, как потом иронизировала над собой Ульяна, гоня досаду, не задался: Пётр Григорьевич не услышал её. О том, что может быть наоборот, она тогда ещё не думала, вернее, старалась не думать, ведь и Пётр Григорьевич не убедил её.

Спустя неделю Ульяна проходила мимо социального департамента, и тут припомнилось словечко, обронённое Розой. Не скрянулось с одним, так, может, скрянется с другим, шутя переиначила она услышанное и решила похлопотать


о пособиях. Ведь её ученики работали в самых разных сферах, в том числе и в со-циальной.

Тут результат оказался действительно убедительнее, причём сказался вскоре. Роза, с которой они столкнулись в супермаркете, едва не кинулась Ульяне на шею. Проведённая с отцом беседа – а дочка не сомневалась, что таковая была, – пошла явно на пользу.

– Папа, – Роза подняла палец, – сходил в соцбихандлинг...Название учреждения Роза произносила на свой лад. Ульяна улыбнулась, ей

вспомнился один знаменитый писатель-эмигрант, который по этому поводу ска-зал в телепередаче так: «Русские, где бы они ни находились, казённые палаты называют как им заблагорассудится. Даже если прилично изъясняются на языке страны пребывания. Таково свойство менталитета – дистанцирование от властей. Это у нас в крови». При этом печаль в его тоне мешалась с затаённой, не утрачен-ной на чужбине гордостью.

– Так вот, в соцбихандлинге, – продолжала Роза, – отцу выделили пособие на одежду и обувь аж в полторы тысячи крон. Представляете?! – Радость она тут же слегка пригасила: – Деньги для нас, конечно, не большие. Но всё-таки... Опять же кстати. Повезу папу в столицу – ежегодное обследование, а это, сами понимаете, расходы...

Роза поминала ещё про одну льготу, которую посулили старику. Говорила что-то ещё.

А Ульяна только улыбалась. Много ли человеку надо, пусть не для счастья, так хотя бы для радости?! Ведь это тоже немало.

5

А своё счастье Ульяна не девальвировала, не понижала до уровня радости. Её счастье было полновесным и полнокровным, каким и должно быть счастье любя-щей и любимой женщины, у которой есть муж, дети и тёплый дом.

Ощущение счастья сопутствовало Ульяне все здешние годы. Трудности, ко-нечно, бывали и бывают, как без них. Но в сравнении с теми, что она испытала на родине, здешние выглядят пустяками. Ну а взгрустнётся, накатит нечаянная пе-чаль, так управа на неё найдётся. Стоит лишь заварить кофе и – прощай, грусть! – в пику Франсуазе Саган. Чудо не чудо, но аромат изысканного восточного кофе и был для Ульяны тем праздником, который всегда с тобой. Этот аромат, как по волшебству, мгновенно переносил её в осеннее утро того удивительного года, когда она проснулась в раю.

Первое, что она уловила тогда, потянувшись и ещё не разомкнув глаза, был этот чудесный запах. Наверное, аромат кофе, доносившийся в спальню, и был тем незримым колокольчиком, который разбудил её. Она сладко потянулась и, как пи-салось в одном женском романе, прочитанном в качестве инструктажа по дороге в рай, «ощутила каждой жилочкой трепет бытия». Потом донеслась тихая музыка. Труба Элингтона выводила пряный «Караван». В утреннем сумраке, напоминаю-щем мираж, возник Аладдин. Как и подобает Аладдину, создателю райских кущ, он был облачён, в долгополый бухарский халат, голову его венчала чалма, на ней


гнездился серебряный поднос, а на подносе стоял изящный, источающий аромат кофейник.

В те минуты, честно признавалась себе Ульяна, она забыла даже о детях. Да, о своих собственных детях, которые остались в России, где тянулась бесконечная смута, шли стычки, завивалась голодуха, она в те минуты не вспоминала, до того была поглощена новыми ощущениями и впечатлениями. А картина, возникшая на рассвете – знойный «Караван», Аладдин, аромат кофе, – стала для неё знаком счастья, её путеводным талисманом. Она сопровождала Ульяну все её чужестран-ные годы, и стоило чуть загрустить, подумать о чём-то далёком, но утраченном, она тотчас выводила на дисплей своего воображения эту картину, и перед нею всё меркло, уходило, как с монитора, в состояние сна, почти небытия. А оставалось только это: восточный рай на широте полярного круга и она вдвоём с Йоном.

Она и он, Ула и Йон. Это она так тогда рифмовала. А потом зеркально перевела его имя: Ной. Библейский Ной по воле Божьей был спасателем. Спасся от грехов сам и спас праведностью свой род. Йон тоже был спасателем – потомок викин-гов-мореходов, прямой и сильный, он служил в морской спасательной инспек-ции. Фантазия забурлила. Первое, что пришло в голову, само собой, – ковчег. Своё гнездо они так и назвали. А потом придумали и дальнейшее. Когда потоп схлынул, все пары чистых и нечистых покинули пристанище и расселились по суше. А Ной остался в ковчеге, сделав его домом. Но не один, а с женой. Ведь, по Библии, она была, правда непоименованная. И тогда уже Йон прибег к зеркалу, назвав жену Ноя Алу.

Две недели счастья определили всю дальнейшую жизнь. Потом Ульяна съез-дила за детьми. Серёжке было тогда тринадцать, Лариске девять. Дети способные, неизбалованные, они без особых усилий прошли подготовительный языковый период, живо освоили норвежский язык, через год вышли по всем школьным предметам в лидеры, и, больше того, их даже ставили в пример местным детям.

Нет, Пётр Григорьевич, твердила про себя Ульяна, я теперь на лугу, на солнеч-ной стороне, а в тот мрак мне не надо, ни к чему, и не напоминайте лучше...

Наивная Ульяна! Прошлое ведь не снаружи. Его не сбросишь с рук, от него не убежишь. Оно внутри тебя. До поры о нём не вспоминаешь, как не замечаешь в молодости собственного сердца. Но придёт час – сердце вспучится донным пу-зырём и, возносясь под горло, напрочь разобьёт гладь твоей безмятежной жизни, которую охватит долгая и мучительная дрожь. Так случилось и с нею.

Вспомнилось однажды Ульяне, как она рожала и как родила дочку. Оно, ко-нечно, и так никогда не забывалось, стоило коснуться рубцов от кесарева сечения. Но столь остро, так болезненно, возвращая прошлое со всеми потрохами, прежде не вспоминалось. Никакой аромат кофе, сколько ни пила, не смог выветрить ту память. Не гас тот дисплей, как ни давила она на невидимые клавиши. Казалось бы зачем? Ведь вспоминалось-то не абы что, а как дитя родилось, пусть и в му-чениях. Вспоминай да утешайся, вновь переживая то мгновение, когда увидела сморщенное личико новорождённой. И удивление, и облегчение, и недоверие, и гордость... – чего там только нет, что сливается в одно слово «счастье». Так-то оно так. Да только счастья того было с гулькин нос. Вслед за умиротворением, что всё обошлось и ребёнок – слава Богу! – родился здоровым, без видимых изъянов, навалилась прорва забот. Это может понять, кто испытал такое: мать-одиночка


с двумя малыми детьми, и рядом никакой бабки-бабарихи, золовки или свекрухи, одна-одинёшенька.

То время голосило воем волчицы. Чтобы не потерять молоко, надо было со-блюдать режим и правильно питаться. А на какие шиши? В художественной шко-ле, где преподавала, декретных выдавали крохи. Не успела отлежаться, «зализать раны», пришлось искать приработок. Вечерами мыла в конторах и учреждениях полы. С дочкой на руках, с сынком за ручку и – по двум-трём адресам за вечер. Руки сбитые, в занозах, от воды распухали, кожа шелушилась и трескалась. Под-час было невмоготу, подступало отчаянье, закипали горючие слёзы. Но чтобы – упаси Боже! – не потерять молоко, колола себя иголками, не ведая, что оно могло пропасть и от этих отчаянных уколов... Потом у дочки обнаружились признаки ра-хита. Тряслась над ней день и ночь. Где бы соку свежего, фруктов, где бы питания нужного раздобыть... Всё – на неё, с себя последнее продала. Зимой в демисезон-ном пальтишке бегала, ещё студенческом, да в ботиночках на рыбьем меху. Само собой, простыла. А лечиться когда? Всё на ногах. В двадцать пять уже сердце по-чувствовала... А к этим её двадцати пяти в державе началась полная смута. Пошли сокращения, перебои с зарплатой, и без того крохотной. А самое жуткое – исчезли продукты. Пустые полки продмагов заставили сорговыми вениками, топорищами, алюминиевыми сковородами и пачками хмели-сунели. («Хмели-Емели власть не имели и поимели хмели-сунели», – скалился вечно поддатый сосед.) Народ пере-вели на талоны. Но с этими талонами надо караулить у прилавка сутки напролёт, иначе всё расхватают, а ты придёшь к шапочному разбору. А пуста кошёлка – вари суп из топора, согласно традиции русских народных сказок, и заправляй его теми самыми мясными талонами, что нашлёпала-напечатала бездарная власть... Ульяну иногда выручали заказы от кооператоров. Там вымпел предложат на-рисовать, в другом месте – трафарет для футболок. А ещё сумки из мешковины штамповала, шлёпая на них ковбоев да девиц с непременным «Made in...». А ещё книжки детективные оформляла. Много чего делала по мелочи, чтобы наскрести на какое-никакое питание. Но потом и того не стало. Ни заказов, ни денег, ни продуктов. Бартер пошёл, слово такое в обиходе появилось. То банками с не-ведомой снедью расплачивались, то пачку детективов совали: бери – продавай. А бывало, и собственную кровь – сколько там её оставалось – в товар обращала... Лариска в ту пору чем-то отравилась, не то в яслях, не то дома – поди разбери, где и что тебе подсунут. Её без конца рвало, пожелтела вся, усохла. Для спасения требовалось дорогое лекарство. Что оставалось делать? Отдала последнюю свою ценность – обручальное кольцо – единственную память об отце Серёжки. Даже фотографии от Игоря не осталось, только это кольцо.

Отчего же нежданно-непрошено навалились на Ульяну эти воспоминания, хоть и гнала их что было силы? Да оттого, что случилось непоправимое, а виной всему стала Лариска, её дочка, так трудно ей, матери, доставшаяся.

* * *

Годовщину отплытия Ковчега – так они с Йоном называли их встречу и пер-вую, по сути венчальную, ночь, – в доме устраивалось семейное торжество. Зара-нее согласовывались подарки, припасались лакомства, накануне готовилась утка


или индейка, а в утрах того дня Ульяна пекла кулебяки, начиняя их палтусом, или творожники из муки грубого помола, какие помнились по деревенскому детству.

Всё предполагалось как всегда. Неизменность сценария подчёркивала незы-блемость семейных традиций, что для Ульяны было важно. Детали и вариации лишь подчёркивали эту нерушимость. Единственно, чем принципиально отлича-лась нынешняя годовщина, так отсутствием сына. Серёжка учился в университе-те, путь от Осло неблизкий, к тому же у него начинались зачёты, и она сама его отговорила. Зато вместо себя сын послал видеопоздравление, и она планировала включить кассету посреди застолья, тем самым введя его в семейный круг.

За неделю до события Ульяна договорилась, что занятия в студии начнутся на два часа раньше. Поэтому освободилась в тот день досрочно. Подарки мужу и до-чери были приготовлены: Йону – запонки в виде серебряных подковок и брелок с золотистым морским узлом, а Лариске – две кассеты с популярными группами. Что осталось по пути – так заглянуть в булочную и купить свежего хлеба.

Домой Ульяна летела, как она сама себя подзадоривала, на крыльях: душа её пела и по-девчоночьи подпрыгивала. Небо над фьордом пылало: алый меч заката рассекал серебристое, как лосось, облако. Картина открывалась величественная, напоминавшая полотно Куинджи, и одновременно зловещая. Но она не изменила настроения Ульяны. И льдинка, на которой она поскользнулась и чуть не упала, вызвала не досаду, а, напротив, задор: Ульяна подцепила её носком сапожка и ма-стерски направила в воображаемые ворота Холмквиста.

К своему дому Ульяна подошла слегка запыхавшись. Что-то замедлило её шаг. Обычно свет горел во всех окнах первого этажа – и в гостиной, и на кухне. А тут светился только наружный фонарь, да чуть мерцало окно Ларискиной спальни. Входная дверь была открыта. Ульяна вошла внутрь, хотела была окликнуть, спро-сить, кто есть дома. Но услышала музыку. Сердце её тревожно забилось: это был «Караван». Не включая света, Ульяна поднялась на второй этаж. Музыка доно-силась из Ларкиной спальни. Музыка и ещё голоса. Она толкнула дверь и... обо-млела.

6

К Йону у неё вопросов не было. Он стал жертвой. Опоила, даже, кажется, чем-то уколола – так он твердил, тряся головой и умоляя простить его, поверить ему. Это было наутро. Ульяна кивала: так оно, видимо, и происходило. Йон лукавить не умел. Он был простой и бесхитростный, этот потомок викингов. Но для даль-нейшего это уже не имело особого значения. Дисплей с зелёным apple – яблоком райского сада – разом померк, унеся в нети и «Караван», и Аладдина, и всё то, что столько лет согревало её сердце. Сердце Ульяны сжало остудой, на неё навали-лись оцепенение и тоска. Всё, что требовалось от неё – и по дому, и в студии, – она делала машинально. Зато вместе с тем как-то иначе заработало её сознание. До того она позволяла себе думать от сих до сих, обозначив некий сектор в жизнен-ном круге: вот это моё, а остальное меня не касается. А теперь её мысли, освобож-дённые от запрета, ринулись во все стороны.


Вспомнилось начало, когда, переиначивая судьбу, она, Ульяна, перевезла в Норвегию своих русских детей. Какой тогда была Лариска? Да малой пичугой, не иначе – встопорщенной, выпавшей из гнезда несчастной пичугой. Хотелось прижать её, отогреть, обласкать, до того была растеряна. Так она, мать, и посту-пала, не скупясь ни на ласки, ни на подарки, подчас не ведая меры ни в том, ни в другом, тем более что Йон не перечил. Это было какое-то сумасшедшее время – сплошной праздник. Ещё недавно все они – и она, и дети – испытывали нищету, с хлеба на воду перебивались, и вдруг, как по мановению волшебной палочки, появились и вкусная еда, и нарядная одежда, и тёплый дом, то есть то, что надо для жизни, а главное – всё сразу.

Не тогда ли на языке у Лариски появилось бесплотное словечко – «легкотня». «Легко, легкотня, влёгкую» – это относилось поначалу к учёбе. Ей и впрямь все гимназические предметы давались играючи. Подчас и в учебники не заглядывала, всё схватывая на лету, и шутя переходила из класса в класс. Но, похоже, постепен-но это словечко стало синонимом самоуверенности, этакого бесшабашно-легко-весного отношения вообще к жизни.

Что стало первым звоночком? Стрижка наголо. Лет в двенадцать Лариска по-стриглась, напрочь отчекрыжив свои природные каштановые кудри. «Ёжик в ту-мане» – так она себя отрекомендовала. Может, тогда тот ёжик впервые чего-то нанюхался, напустив в рассудок «туману»? И не оттого ли стал всё больше топор-щиться, словно вместо волос и впрямь стали отрастать иголки. А потом, будто в продолжение того внешнего сходства, ёжик, не иначе эволюционируя, превра-тился в дикобраза – с чем ещё сравнить тот вздыбленный на голове хайер или иро-кез, как там они это называют, да к тому же крашенный в ядовито-зелёный цвет?!

А потом? Разве не замечала она, мать, перемен, которые происходили с её дочерью? Замечала, они просто в глаза лезли: и эта взвинченная походка, и вуль-гарные жесты, и блуждающая, как теперь уже представлялось, порочная улыбка...

Как, оказывается, прав был Пётр Григорьевич, когда остерегал её! Здешние дети в этой среде выросли, они смала во всё посвящены, всё им дано и доступно, нет ни в чём никаких препятствий – таковы западные установки. А приезжим де-тям и подросткам, особенно нашим, русским, эта вольница крышу сносит. Когда он это сказал? Да после той самой Ларискиной истерики – теперь-то она называла все вещи своими именами, уже не миндальничая и не очурывая себя.

Каково услышать матери, что родители – это первая ступень космического корабля, которая обречена сгореть в плотных слоях атмосферы, чтобы вывести на орбиту спутник, то есть своё чадо! Дурно! Просто мерзко! Да ещё в таком тоне! И всё ради чего? Ради минутного каприза, взбалмошной прихоти. Ей, видите ли, срочно нужна тысяча крон, чтобы поехать на поп-фестиваль. А учёба? А домаш-ние обязанности? Или всё побоку? Но самое отвратительное в этой сцене было то, что она творилась на людях. Дома, наедине, эту запальчивость можно было пригасить, скажем, отшутиться, пожать плечами, сделать вид, что не поняла, из-за чего этот сыр-бор... Но ведь та паразитка брякнула это при старике. Эх, как он тогда вспыхнул: «Вот она, распута европейская!» Эх, как повёл сивой бровью: «Укорота нет на тех дерьмократов!» И – к Лариске: «Ты как с матерью разговари-ваешь, дрычка ты пореформенная! Ты как ведёшь себя, демокруха ты сопливая!


А ну извинись!» Та перекосилась, взвизгнула, что-то крикнула, повертев пальцем у виска, и дала дёру.

То была не единственная Ларкина выходка. Теперь-то Ульяне ни к чему стало скрывать, гасить да осаживать свою память. Случалось кое-что и похлеще. И ал-коголь был в неумеренных количествах – пьяную домой притаскивали. И травку курила. А потому, как следствие – из дома пропадали вещи и деньги... Много чего уже было в её пятнадцатилетней жизни – всего и не перечислишь. Невинность она потеряла полтора года назад. Ульяна узнала о том от школьного педиатра. Обе матери, они повздыхали, попеняли на время – о времена, о нравы – и, разведя ру-ками, разошлись. Что они могли тут поделать, если подростковая распущенность стала едва ли не нормой!

Месяца три назад Ульяна своими глазами видела, как Ларка лижется с каким-то парнем. Было это среди бела дня неподалёку от арт-хауса. Инициатива исходи-ла явно от неё, её дочери. Больше того, Ульяна заключила, что и место, и время выбраны не случайно: она же знала её, матери, расписание. Что она этим хотела показать? Решила продемонстрировать, что она уже взрослая, что ей никто не указ и что она вправе распоряжаться сама собой и как ей заблагорассудится? Ну, продемонстрировала, показала в очередной раз. А дальше-то что? Ждала реакции? Крика? Гнева? Скандала? Хороша была бы она, мать, если бы поддалась на про-вокацию и устроила скандал. И дело не в том, что здесь это не принято: толерант-ность и ещё раз толерантность. Она всё ещё надеялась на своё терпение – обыкно-венное русское терпение, рассчитывая, что всё перемелется, образуется, уляжется, то есть что эта зараза перебесится и образумится... Увы, оказывается, и терпение не всегда приносит результаты, даром что со школы твердили: учение и труд всё перетрут. Не перетёрли...

Первая мысль после шока: в Лолиту захотелось поиграть? И сама же отвергла: нет, тут что-то другое. А что? Ларка два последние года неуклонно гнула своё, она явно ждала взрыва, гнева, скандала... А не дождавшись, пошла на крайность. Не случайно выбрала именно этот день, день Ковчега. Насолить хотела? Да что там – насолить! Так мстят. Только за что? В чём она, мать, провинилась перед своей дочерью? В чём она, дочь, обделена? Чего лишена? Внимания? Ласки? Тут на всех поровну – это справедливо. А всё остальное – как у здешних сверстников, тем паче эмигрантов, а, может, в чём-то и поболе. Своя комната, полный шкаф одежды и обуви, компьютер, музыкальный центр... Чего ещё не хватает? Да ежели по справедливости, всё, что она, Ульяна, сделала в жизни, всё сделано ради них, её детей – Сергея и Ларки. И Родину она покинула ради них, ради их будущности. Была бы одна – ни за что бы не сделала этого, прожила бы... Ради них бросила... Обрубила, пыталась обрубить даже свою память. И вот – благодарность, награда за все её терзания и муки...

Ульяна заглядывала в себя, как заглядывают на дно колодца, пытаясь разгля-деть не только отражение, но и ещё что-то, что за ним, в самой бездне. Она не щадила себя, перебирая прошлое. Был у неё грех, что там таить. Мелькала мысль об аборте. Мелькала. Но ведь не совершила. Теперь говорят, что такие зарубки остаются на подсознательном уровне ещё нерождённого. Даже если и так, разве она не загладила этот рубец своим неустанным материнским трудом, а по сути, жертвенностью, подчинив свою жизнь детям – Серёжке и ей, Ларке?.. Ну поче-


му? Почему она это сотворила? Почему она, её дочь, пошла против неё, матери? Ульяна снова и снова задавала этот вопрос, неведомо к кому обращаясь. Ответа не было. Кто скажет, почему в здоровом организме заводится раковая клетка? Может, виной всему гены? А в этом случае – дурная кровь, доставшаяся Ларке от отца?

* * *

Будущий отец Ларки появился на её, Ульянином, пути, когда она немного оправилась от горя. Она устала от одиночества, от слёз, которые таила от ма-ленького Серёжки, от тяжёлой, подчас нищенской, жизни. Хотелось улыбаться, хотелось к кому-то прислониться. А тут – нате вам! – весёлый, разудалый, озор-ной, немного похожий на популярного артиста, игравшего мужественных геро-ев. С ходу приобнял: «Пойдёшь за меня, красавица?» Глаза охальные. По всему видать, крученый-верченый. На предплечье татуировка: орёл, несущий добычу, а добыча – не то русалка, не то спящая красавица. Как такому поверишь?! Но ведь сердце-то – не камень. Вода камень точит, а бабье сердце – ласка. Открылось оно, как примороженный бутон тюльпана раскрывается от мягкого ветерка да тёплого солнца. Открылось робко, доверилось в надежде. И вроде как не напрас-но. В доме – в общежитской их с Серёжей комнате – веселее стало. И Серёжик ручонки тянет к залётному, пытаясь что-то сказать. До того три года – ни звука. Думала, уж пожизненно немой. И врачи руками разводили: вероятно, последствия предродового спазма. А тут вдруг ожил, лопочет, улыбается. И залётный с ним возится: «Ништяк, малец, выплывем! Всё будет тип-топ!» «...Оп!» – притаптывает Серёжик. «Где наша не пропадала?! Аха?» «Га-ха», – улыбается сынушка. Забу-дешь разве такое!

Где залётный работал и работал ли – она не знала. Но деньги иногда приносил. А ещё подарки дарил: то кофточку, то сапожки-чулки, тогда модные были. И Се-рёже чего-нибудь: конфет, игрушку или рубашонку... Попивал, конечно, – как не попивать, все пьют. Но не буянил, не озоровал, как другие в общаге. Себя иногда в подпитии называл «печных дел режиссёром». «Как это? – спрашивала она. – Из классики или из современных?» «Из... – уклончиво отзывался он. – Есть рассказ один...»

Она потом поняла, о каком рассказе шла речь. Мужик приходит в село, оста-навливается у вдовы, кладёт ей печь, а заодно – прокладывает дорожку к её серд-цу. Слава о народном умельце живо разносится по селу. От заказчиков на его умелые руки нет отбоя. Он ставит или ремонтирует одну печь за другой. А ещё создаёт на селе театральный коллектив и начинает репетировать – ни много ни мало – «Гамлета». Проходит время. Печи поставлены, спектакль – тоже, премьера прошла на «ура». И на заре, завершив назначенные дела, мужик уходит, навсегда покидая селенье.

Залётный исчез, когда она сказала, что уже на третьем месяце. «Сложил пе-чурку, – горько усмехалась Ульяна, – и дёру...» Более она его не видела и ничего о нём не слыхала. Вещицы, что он дарил, понятно дело, поизносились. Память повыветрилась. А что осталось-сбереглось, так одно лишь отчество в Ларискином свидетельстве. Так казалось. А выходит – и кровь, шалопутная да побродяжная.


7

К кому было нести свою боль, своё внезапно навалившееся отчаянье? Един-ственная родная душа – сын. Но Серёжка находился в Осло, где учился на вто-ром курсе университета. К тому же едва ли он годился для такого разговора. Это ведь не кино обсуждать, не проигрыш любимой команды. И даже не болезнь. Тут совсем потаённое. А на кону – ни много ни мало – судьба семьи, будущее и её, и Йона, да и Лариски...

Едва ли не впервые за здешнюю жизнь Ульяна остро почувствовала, что она на чужбине. К кому здесь с этим прислониться? Кому поплакаться? Это ведь не Россия, где можно доверить свою печаль-тоску даже случайному попутчику, и он с сочувствием выслушает тебя и, может, даже даст какой совет. Во всяком случае так прежде было. К батюшке податься православному? Но церковь русская дале-ко, туда не наездишься. К здешнему психологу? Но это непривычно, да и холодом веет от медицины. Может, к кому из соотечественников? Ульяна мысленно пере-брала всех здешних русских. Увы, ни с кем из них у неё не было особо доверитель-ных отношений, хотя подчас и болтали подолгу, соскучившись по родной речи. Оставался только Пётр Григорьевич.

Ульяна медлила. Обратиться к старику – значило выслушать много укоров и упрёков. Ведь он предвидел, чем может обернуться Ларискина вольница, её хамоватость, бесцеремонность, ранняя распущенность. Ведь он предупреждал её, Ульяну, коря за материнскую слепоту и зашоренность. В конце концов, она решилась: пусть осыпает упрёками, пусть шпыняет, пилит – заслужила, лишь бы открыться, лишь бы выпустить эту боль.

На звонок Ульяны Пётр Григорьевич откликнулся немедля. Они устроились в укромном уголке полупустого кафе. По смятенному виду Ульяны, а того раньше по голосу старик догадался, что что-то стряслось, и, не дожидаясь ещё объясне-ний, взял её за руку. Тут она и разрыдалась. Зажимая рот ладонью, давясь слезами, пыталась говорить, но выходило худо. Он не торопил, тихо гладил её руку, терпе-ливо ждал. Мало-помалу приступ прошёл, плечи, ходившие ходуном, опали, но слёзы всё текли и текли по её измученному, осунувшемуся лицу.

Пётр Григорьевич налил ей воды, подал платок. А после того как Ульяна ко-ротко обсказала всё, старик и заговорил. Говорил тихо и ласково. Тут важен был не столько смысл, сколько тональность, та корневая, родовая – от бабушек и деду-шек – русская сердечность, которой напитывались поколения русичей, та жалость да утешность, где твоё сердце, как разверстый сосуд, в который можно сточить слёзы, боль, обиду, пусть он и так всклень переполнен.

Они смотрели друг другу в глаза, как отец и дочь. Оба сироты, но сродные души. У него земные сроки подходили к концу, ей ещё предстояло жить. И он старался мягко и ненавязчиво наставить её, укрепить дух, предостеречь от даль-нейших заблуждений и ошибок.

И ещё одно посоветовал Пётр Григорьевич. Всё время твердивший о возвраще-нии на Родину, а стало быть, и её подбивавший к тому, он неожиданно открылся как прагматик.


– Пока не разрывай с мужем, не спеши. Может, утрясётся, обомнётся, про-стишь... А нет... У тебя когда семь лет? Вот! Дождись срока, получи здешнее гражданство – оно не помешает. А потом уж решай...

* * *

Разговор со стариком укрепил Ульяну. Жизнь продолжается. Надо применять-ся к новым обстоятельствам, а стало быть, действовать.

Первым делом Ульяна сплавила с глаз долой Лариску, нельзя ей было оставать-ся дома. Устроила в закрытой гимназии в пригороде столицы. Там строгий режим, насыщенная учебная программа – дурью маяться не позволят. А по воскресеньям её будет опекать строгий старший брат, у которого не забалуешь.

Этот шаг Ульяна назвала про себя работой над ошибками. После этого пред-стояло определиться с Йоном. С того дня как их ковчег потерпел крушенье, они разговаривали мало. Вернее, Йон-то пытался заговаривать, накрывал стол, заво-дил Элингтона, но она его остужала, уходя от разговора, не удостаивая внимания ни его кулинарию, ни музыкальные подводки.

Теперь, когда они остались совсем одни, Ульяна сама попыталась смягчиться. Она старательно вспоминала первую их с Йоном ночь, мурлыкала про себя – пусть немного и натужно – знойный «Караван». А однажды сама накрыла на стол. К приборам она поставила два бокала, а посередине – бутылку красного сухого вина, она открыла для себя замечательное чилийское вино, изысканно терпкое и густое по цвету.

Йон не был красавцем. Худощавый, долгоносый, белобрысый – таких много на здешних факториях, где ещё до недавних пор жили бедно и скудно и не нагуляли породы. Раньше Ульяна не замечала этого, очарованная счастьем, свалившимся на неё, а теперь словно прозрела. Улыбка виноватая, даже жалкая, жидкие усы, глаза белёсые, мелкие – чего она нашла в нём?! Сделав усилие, Ульяна оборвала себя: стыдись! Йон единственный, кто отозвался на крик о помощи, крик твоей души, а с лица воды не пить. Она через силу улыбнулась и предложила налить вина.

Они пили вино, перебрасываясь незначительными фразами, обмениваясь ко-роткими взглядами. Скованность обоюдная не проходила. И всё же так или ина-че – по инерции, под воздействием вина, а также умозрительных усилий – они оказались в спальне – там, где давно-давно завязалось их счастье. И опять играла труба, звучал «Караван» и витал запах кофе. Всё, казалось, было, как прежде, как тогда... Но как тогда, увы, не произошло. Блик ли ночника, свет ли далёких фар, что мазнул по потолку, но Ульяна вдруг представила себя стоящей возле дома, тревожно вглядывающейся в окно, где мелькали тени, мучительно всхлипнула, вскочила с постели и выбежала вон.

Всё разладилось. Как Ульяна ни строжила себя, как ни уговаривала – ничего уже не помогало, ей не удавалось пересилить себя. Йон же от этого потерял го-лову. Он то свирепел, то плакал, то напивался и ломился, то грозился покончить с собой и даже показывал верёвку. Ульяна от этого устала. Однажды на те посулы она сказала, что потомку викингов негоже трясти удавкой – они кидались на меч. Тем самым она, похоже, окончательно отрезала обратную дорогу.


8

Для Ульяны началась новая житейская полоса. Похожа она была на дорогу в межсезонье: и грязно, и скользко, и не знаешь, куда ступить, а идти надо. Вы-ручал, как всегда, Пётр Григорьевич.

Старик, бывало, всё тормошил её, выспрашивал о родне, о доме. Даже опыт предлагал, дескать, ты, дочка, что-то рассказываешь, я рисую, а потом сравнива-ем... Прежде Ульяна не отзывалась на это, она либо пожимала плечами и перево-дила разговор на другое, либо отшучивалась. С тех пор как началась закордонная жизнь, она положила себе ничего не вспоминать, а уж тем более не рассказывать. Прошлое не вписывалось в здешние реалии, как скромная акварелька не вписы-вается в золочёную багетную раму. Оно мешало ей в новом обустройстве, и она словно отложила его. Так откладывают в дальний ящик шитьё с вдруг оказавшей-ся ненужной вещью. Скатала прошлое в рулон со всеми выкройками, мелковыми метками и положила в самый нижний ящик комода, пересыпав не столько для сохранности, сколько по привычке нафталином. И всё...

Однако после того что стряслось, ей понадобилась житейская опора. Куда за-полошно кинулась душа? Да в то самое прошлое, упрятанное под спудом. Ведь было же оно у неё. Были безоблачное и счастливое детство, юность, полная на-дежд и ожиданий. И дом, и большая семья... Всё было. И светёлка под крышей, и письменный столик, и даже шкаф, не столь глубокоуважаемый, как у Ранев-ской, – чего уж там! – но был...

Сама с собой Ульяна вспоминала былое иначе, чем делилась этим со стариком. От себя она теперь не таилась. Но в разговорах с ним кое-что пропускала. Ме-нялась ли от того вся житейская картина, она не сознавала, однако обнаружила, что утаённое не пропадает бесследно, а, оказывается, тоже заполняется краской. Таково, видимо, свойство родственных душ. Они создают единое силовое поле, в котором проясняется забытое или потаённое, и окрашивают всё тем тёплым, умиротворяющим светом, который оставляет надежду.

Что Ульяне в посиделках с Петром Григорьевичем чаще всего вспоминалось? Деревня, река, улица, заулок, изба... Из родни – больше сестра Раечка да папушка.

Об отце в селе незлобливо шутили, что он с войны пришёл и как на новое место службы определился, в новую войсковую часть. На войну попал бесхитростным деревенским пареньком, был покладистый да смирный, привык беспрекословно подчиняться отцам-командирам. Так и тут. Очутился по вербовке на Севере, лес-промхоз оказался поблизости от села, попался на глаза Пестимее, она его и залу-чила, став и взводным, и ротным, и самым главным командиром. А Трофим и не возражал. Ему по сердцу пришлись и новый командир, и своё новое положение, будто как раз этого ему и недоставало. Работал в лесу, потом в колхозе. Плодил детушек – Пестимея рожала часто – и набралось их семеро по лавкам. Мужики после подённого упряга, бывало, – в лавку да под угор, за бани – «остыть телом да вскипеть душой», как говаривал шебутной сосед Федя Гаревских, по жене прозванный Манефин. А Трофиму некогда гулеванить. Семья-то растёт, каждый ись просит, а в хлеву скотина мычит да блеет. Вот и вертись мужик! Выпивать, конечно, выпивал, но немного. Да и то всего трижды в году – на Октябрьские, на Новый год да на 9 мая. В День Победы надевал медали и орден Славы. Как только глаза Трофима отуманивались, Пестимея посудину убирала – «Будет!» А он и не


возражал, не стучал по столу, как другие мужики, мол, дай помянуть окопных бра-тов, что порастерял на фронтовых перепутьях. Он вообще редко перечил. Он не возразил, когда лишили доплаты за ордена, когда отобрали паспорт – колхознику не положено! Тут поговаривали, что оборотистость проявила Пестимея, дабы бес-поворотно закодолить мужика. Он не перечил, когда бригадир то и дело наряжал его на самую тяжёлую работу – на скотный двор выгребать навоз или в силосную яму очищать её от прошлогодней гнили... А уж о главенстве в доме и речи не было. Воспитание детишек Трофим передоверил супруге. Все дочки и сыновья были под Пестимеей, она держала их в горсти, как заповедовали ей её родители – исповедники старой веры. Все – и дочки и сыновья – не смели матери прекосло-вить. И только её, Ульянку, самую младшую в семье, мати не сумела подчинить. Тут едва ли не единственный раз за всю жизнь поперёк встал отец. А произошло это потому, что ещё сызмала он заметил у младшей художественные задатки.

С чего это началось? Усадив дочку на колени, Трофим листал «Родную речь». Читал вслух всё, что попадалось. То сказку, то стихи Пушкина, то толстовский рассказ. А затевался этот домашний урок всегда с того, что папушка вглядывался в картинку на обложке. Пейзаж Шишкина «Рожь» напоминал ему детство, родные рязанские места. Всякий раз он оглаживал натруженной рукой хлебное поле, слов-но стирал дымку памяти и наяву прикасался к отчине. Иной раз уже после чтения он брался за гармонь и что-нибудь тихо напевал, особенно если матери в избе не было: «На муромской дорожке» или «Меж высоких хлебов затерялося...». Глаза его при этом отуманивались, как и на 9 мая.

Ульянка, конечно, приметила всё это, и ей захотелось как-то порадовать па-пушку. Думала она, думала и придумала. Когда братья и сёстры убежали в школу, она достала карандаши «Спартак», серенький простой альбом и стала рисовать. Да так увлеклась, что не заметила, как сзади подошла мати. Глянув на занятие дочки, а главное – результат, Пестимея покачала головой и отошла, вымолвив только одно слово: «Эко!» Зато папушка так и просиял, увидев рисунок дочки. Это было вечером, когда он вернулся с работы. Не смея взять лист с рисунком в руки – они были черны от тавота и солидола, – папушка в приливе чувств чмокнул дочку в маковку: «Умница ты моя!» Что и говорить, обласкала Ульянка папушкино сердце. Ведь она во весь альбомный лист воспроизвела то, что было изображено на обложке «Родной речи», – пейзаж Шишкина. Причём нарисовала так, что даже старшие братья, никогда не принимавшие её в свои игры – «Мелюзге неча тут делать!» – и те удивлённо и завистливо качали головами: они-то так не умели.

Рисунок тот, потом говорили – репродукция с картины, папушка заправил под стекло в специально сделанную рамку и повесил в простенке рядом с часами-ходиками и отрывным календарём – на самое почётное место. А потом, когда всевозможных рисунков – и карандашных, и уже акварельных – появилось мно-жество, папушка устроил её персональную выставку, развесив те листы на нитки, протянутые вдоль стены. Это было уже тогда, когда она пошла в школу.

Мать художествам её, как она выражалась, поначалу не перечила: чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не уросило. Но вскорости переменилась: младшая выби-валась из семейного круговорота, где всё подчинено раз и навсегда заведённому порядку. Братья пилят да колют дрова, носят с реки воду, топят байну. Сёстры запаривают пойло для скота, кормят овечек, курушек, а то шьют-кропают чего-нибудь. А младшая, извольте полюбоваться, кисточкой чирикает.


Не по злобе, конечно, серчала мать, калила сердце. Такая была порода, такой характер, такая выучка. Старая вера, суровые нравы, пусть и остатнего уже заме-са, требовали во всём неустанного рачения, беспрекословного послушания. Такие натуры сбирались веками, это кремень, обкатанный на порожистой реке жизни. Такой камень в крепостную стену годится и в брусчатку вечевой площади. Но в новом житье-бытье такому характеру было ох как непросто.

Матери, привычной к вековечному укладу, были странны художества дочери, которая от хозяйственных семейных дел всё норовит в свой уголок к карандашам да краскам, а со временем не только странны, но и нестерпимы. И, верно, отступи-лась бы Ульяна от своего дара под таким напором, если бы не папушка. Мягкий, податливый, «из таких верёвки вьют», тут папушка не уступал и тоже становился как кремень. А когда два кремня схлестнутся да колотнутся лбами – искры ведь сыплются.

Последний раз такой «фейерверк» случился после окончания школы. Мать рядила, что Ульяна пойдёт на ферму, как сёстры, а потом буди что – выучится в ближнем совхозе-техникуме и вернётся домой агрономом или зоотехником. Худа ли планида?! – и при должности, и при почёте. А Уля мягко, но неуступчи-во заявила, что хочет учиться на художника. Что тут затеялось?! Мать вскипела: вольницы захотелось? И к отцу: это ты, потатчик! Криком занялась да всё пальцем вверх тыкала, ровно боярыня Морозова. Но не Божьей карой грозила, а поминала, что сотворил-учудил её благоверный. Ведь Трофим, чтобы оградить занятия доч-ки от лишних поглядок да попрёков, оборудовал под крышей светёлку. Он такие видал в Польше да в Германии, когда воевал. Мансардами называются.

Никак не желала мать, чтобы дочь её единокровная отрывалась от родного дома и зажила поодинке где-то на стороне. У них в роду такого и в заводе не было, на чужу сторону не выдавали, а уж по какой другой надобе и подавно. Ладно сыновья – их призвали в армию, дело казённое, а там дальше по военной линии пошло-поехало. Но покорливой дочери место возле родителей. Вроде ясней некуда. А Ульяна своё: хочу быть художником. Мать навела справки: живопись преподают в училище, которое находится в областном центре. В областном – не за тридевять земель. Ладно! Но Ульяна, уже знающая что к чему, и тут возразила. В «кульке» – училище культуры – того образования не дадут. Знающие люди со-ветуют поступать в Ярославль. И другого она не хочет.

После этого начался новый виток семейных баталий. Длилось всё это несколь-ко недель, пока из Ярославля не пришёл вызов. Оценив Ульянины работы, ко-торые она послала по весне на творческий конкурс, училище приглашало её на экзамены.

Мать махнула рукой – быть по вашему! – и ожгла отца взглядом. Втайне она надеялась, что Ульяна экзамены не сдаст и вернётся восвояси, о чём поделилась с Раечкой. Однако Ульяна успешно выдержала все испытания и вернулась домой, чтобы получить от колхоза справку и собраться на учёбу.

Особых денежных доходов в их семье никогда не водилось. Колхоз платил главным образом натурой: житом, картошкой да молоком. Но на родительском со-вете было решено, что семья будет ежемесячно переводить студентке пятнадцать рублей. Деньги невелики, но вкупе со стипендией, ежели с умом жить, хватит. Ни-кто почему-то не сомневался, что Ульяна непременно будет получать стипендию.


Что оставалось делать Ульяне, когда она оказалась за пределами не только родительского крова, но и в другой области? Корпела, зубрила, читала и писала конспекты день и ночь. Не пропускала ни одной лекции, ни одного практического занятия. В результате первую же сессию сдала на «отлично», подтвердив, что не зря получает стипендию. Вкупе с родительскими переводами сумма на прожитьё была скромная, но достаточная. А на мороженое да киношку отдельно «подбрасы-вал» папушка. Он часто писал письма и в конверт, аккуратно замаскировав, чтобы не видно было на просвет, вкладывал то трёшку, а то и пятёрку.

9

После второго курса, приехав на каникулы, Ульяна привезла с собой три объ-ёмистые папки. В них были карандашные натюрморты, акварельные пейзажи, линогравюры и эстампы – всё то, что она наработала за два учебных года.

Первым зрителем этого собрания стал, разумеется, папушка. Ульяна волнова-лась тогда не меньше, чем на экзамене. Да и то: ведь папушка, поверивший в её дар, покуда был для Ульяны самым главным экзаменатором, и она страх как боя-лась разочаровать его. Бережно развязав заскорузлыми пальцами тесёмки, папуш-ка, неторопливо рассматривал ватманские листы и непременно заглядывал на обо-рот, где стояли отметки или резолюции педагогов. Взгляд его был сосредоточен, он дотошно разглядывал каждую работу, то отводя её на расстояние вытянутой руки, то опять приближая к глазам. Его восприятие, видимо, не всегда совпадало с оценками преподавателей, и в таком случае он ещё раз вглядывался в пейзаж или натюрморт, чтобы попытаться понять причину расхождения.

Отлегло от сердца Ульяны только тогда, когда пришёл черёд речному пейзажу. Эту работу она выполнила совсем недавно, когда их группа выезжала на пленэр в Углич. Папушку порадовало тут всё: и далёкая облачная кисея, и речная гладь, и луг, что расстилался перед рекою. Ульяна облегчённо вздохнула – главный эк-замен на эту пору был, кажется, сдан, а вспомнив, что там, на этюдах, она думала о доме, об этой минуте, счастливо засмеялась. Папушка поднял на неё взгляд. В глазах его отражалась речная даль, васильковая пестрота луга, и казалось, одно перетекало в другое, становясь его составной частью: он – этого мира, а мир – его.

– Хорошо, – заключил отец, – хорошо, – добавил ещё раз, отмеряя похвалу одному ему ведомой мерой. А потом, словно спохватившись, чуть удивлённо до-бавил: – А наша-то, кабыть, пошире будет...

Ульяна поняла, о чём речь.– Так то же верховья Волги, начала. А у нас край Двины. До устья-то много

ли?..– То так, – отозвался папушка, – то так. – При этом взгляд его, похоже, устре-

мился в другую сторону – на стёжки да веретейки детства, которые пересекали тихие ласковые речушки, где воды в середине лета было всего по колено, а ши-рокое рязанское лицо, на котором запечатлелся простор Среднерусской равнины, подёрнулось неизбывной грустью, словно на равнину ту пала облачная тень.

Папушка выспрашивал её о педагогах, об однокурсниках да не переменились ли соседки по комнате – он ведь знал уже по письмам да прежним разговорам, с кем она делит общежительство. А ещё о столовой опрашивал: как и чем кормят,


хватает ли... И всё наставлял: ежели что – срочное, важное – отпиши, а то дай теле-грамму, а ещё лучше вызови на переговоры, сельсовет-то – эвон где, в двух шагах.

Кроме своих работ Уля привезла тогда репродукции с картин. Собирала она всё – и отечественных, и зарубежных художников, но захватила с собой только европейцев: вырезки из «Огонька», «Смены», «Юности», наборы открыток, кото-рые покупала, выкраивая из скромного студенческого бюджета.

Где разместить привезённое – она долго не раздумывала: разумеется, в све-тёлке, что устроил для неё под крышей папушка. А как? – тут надо было при-норовиться. Часть репродукций, у которых имелись белые поля, она прикрепила кнопками, а часть, воспользовавшись папушкиным методом, развесила на нитках, используя канцелярские скрепки.

Это было день на третий или четвёртый. Доклады о студенческом житье-бы-тье – степенные для матери, более искренние для папушки – сделаны, новости деревенские от сестриц да бывших одноклассниц услышаны, визиты к семейной родне да порядовым соседям нанесены. Вот и наступил черёд этой папке, в кото-рой покоились репродукции. Выставка была составной частью её приезда – этого маленького триумфа, её задуманного сопротивления будням, даже и каникуляр-ным. В юности страсть как хочется нескончаемого праздника!

Первым в домашнюю галерею-мансарду она пригласила, само собой, папушку, ведь именно его прежде всего она собиралась порадовать-удивить. Стояли дни летней передышки: пахота да сев закончились, сенокос ещё не наступил, папушка возвращался с работы не запоздно. Вот после ужина Уля и кликнула его с верхо-туры.

Остановившись в дверях, папушка окинул взглядом стены, и его белёсые брови изумлённо вскинулись – Ульяна явно достигла желаемого, – а потом губы папуш-ки тронула тихая улыбка, это он, видать, различил скрепки.

Начался осмотр. Папушка медленно пошёл вдоль стены. Он клонил голову то вправо, то влево, то отступая, то приближаясь к листкам, как завзятый ценитель искусства, хотя в музеях, насколько ведала Ульяна, ему бывать не доводилось.

– Это Матисс, – поясняла она, кивая на огненный «Танец».– Красно, – неопределённо, но как-то значительно кивал папушка.– Это Сезанн.– Э как!– Это Дега.– Синё-то...Возле одних репродукций папушка задерживался, чему-то удивляясь, даже

возвращался. По другим лишь мимоходно скользил взглядом, явно не принимая.Европейцы – дальние по времени и более ближние – шли вперемешку. Ульяна

только называла имена, она не вдавалась в подробности их судеб, о которых зна-ла из книг и лекций по искусствоведению, тем паче – о манере письма, цветовых пристрастиях и прочих тайнах живописи. Это всё она оставляла на потом. Потом, когда улягутся первые впечатления и возникнет предметный интерес. Как было у неё...

Они шли дальше.– Это Ван Гог... Это Гоген – полотна, писанные на Таити... А это Дали...Что случилось дальше, Ульяна не поняла. Папушку вдруг согнуло, скрючило,

как от удара в живот, он закашлялся, шея его налилась кровью. Ульяна от испуга


даже ойкнула. Он вяло повёл рукой, мол, ничего, успокойся, сейчас пройдёт, и, не переставая надрывно кашлять, поплёлся наружу. Уже в дверях, не оборачиваясь, ещё раз остановил жестом.

Табак. Не иначе табак. Слишком много курит. От всего отвадила его мать, а от этого, как ни бьётся, никак не может. Эта напасть к нему привязалась с дет-ства, точнее, с того лютого года, когда куревом, палёной листвой подавляли го-лод. Вот и мается.

Ничего, успокаивала себя Ульяна, откашляется – вернётся, чего мешать в та-ком разе. Вернётся. Ведь и одну стену даже не осмотрел. А вернётся – она непре-менно покажет ему самую любимую свою работу в этой галерее – «Охотников на снегу». Вон он, Питер Брейгель, рядом с Дали.

Ждала Ульяна, ждала, да не дождалась – папушка не возвращался. Совсем рас-тревожившись, она кинулась вниз.

Папушка сидел на крыльце, опершись локтями о колени, и пытался скрутить цигарку. Пальцы дрожали, простые, привычные движения никак не давались, бумага рвалась, табак золотой струйкой сыпался мимо. Ульяна перехватила его заделье, скрутила самокрутку, набила её табаком и сама прикурила.

Виновато мотая головой, давясь горьким дымом, папушка прокашливался и что-то говорил, а по щекам его текли слёзы. Ульяна слушала, почти ничего не понимая, потому что была сосредоточена на другом – этом внезапном и таком непонятном приступе: не обернётся ли это бедой? Горловые спазмы мешались с кашлем, икотой и дымом. А она, сидя подле, всё гладила его по спине, шептала: «Папушка, папушка...» и не знала, что делать: кричать, звать на помощь или вот так успокаивать, утишать, слушая, как тяжело бьётся отцово сердце.

– Они долги таки... Шеи-то тянут... Из огорожи... Глаза-те как блюдца... А го-рит округ... Я туда... Отворить нать... А как?.. Снайпер оттель... Чуть нос – он и лупит... Не стерпел – нать спасать... Сунулся – и аха...

Папушка мотнул головой. Рана. Опять засквозила старая рана. Ласково при-говаривая, Ульяна переместила ладонь к левому плечу. Ниже ключицы разрыв-ная пуля вошла, а из лопатки, вырвав кусок кости, вышла. Вот она, эта страшная ямина – воронка, из которой едва не высвистнулась отцова, а следовательно, и её, дочери, жизнь. Улина ладонь бережно прикрывала эту разверзшуюся бездну и как раз входила в неё. Вот так бы и оставить её здесь, чтобы затянулась эта ямина, в порыве особенной жалости подумала она. Уля долго гладила искалеченную отцову спину, утишая боль, горькую память, и вкладывала в эти ласковые при-косновения всю свою благодарность, нежность и любовь.

10

Посиделки с Петром Григорьевичем в тот тёмный во всех смыслах период проходили ежедневно. То в студии после занятий, то в кафешке после короткого пленэра или урока в галерее. Да не мельком, не впопыхах, а обстоятельно – по часу, а то и по два. Ульяна догадывалась, что старику тяжело, что он перемогает себя, давая ей возможность пережить смутную пору. Но при этом не отказывалась от его участия, не ведая, насколько ему тяжело. Ведь виду он не подавал.


Слушая Ульяну, Пётр Григорьевич не расставался с блокнотом. То делал пор-третик, то запечатлевал какой-то возникший в разговоре образ. Погружённый в себя, в свои мысли и недуги, он, казалось, многое пропускал мимо ушей. Од-нако Ульяна знала, что это не так. Время от времени старик вставлял замечания и даже поправлял её, если речь касалась деталей или предметов, которые он знал и помнил лучше. А ещё, если к месту приходилось, что-нибудь уточнял: напри-мер, резьбу наличников в родительском доме, форму штакетника, какой у печи был дымоход – прямой или с коленцами, как была отделана её светёлка и какое у неё было окно – стандартное или полукруглое италийское. Ульяна недоумева-ла: зачем это? И откуда ей знать, какой дымоход был у русской печи?! Но потом, чуть позже, с тихой радостью начинала вспоминать, как красиво в полукружье окна вписывалось рдяное зимнее солнце. А каким чудесным теплом оболакивала печка, когда после катания на чунках она, девчушка, настылая да продрогшая, за-биралась на её каменную спину!

Ульяна уже не удивлялась вопросам Петра Григорьевича. То, что ей вспомина-лось, откладывалось в её сердце, отогревая его. А ещё аукалось в блокноте стари-ка. И наличники, и палисад с сиренью. И она, девчурочка на сказочной, расписной печурочке, словно крошечка-хаврошечка на коровушке. «Похоже-похоже», – по-детски восклицала Ульяна, подчас забывая, кто тут учитель, а кто ученик. А Петру Григорьевичу только того и надо было.

А в студии старик по-прежнему рисовал пейзажи, мысленно уносясь в роди-мую сторону: лесные опушки, луга, стога сена, озёрные глазницы, клюквенные болотца, речные дали, лодки у берега, избушки, баньки, пастбища с коровуш-ками, жеребятами-стригунками... Господи, сколько же отрады в песне о Родине, и сколько ни пой её – по гроб жизни не перепоёшь! Это радовало Петра Григо-рьевича и утешало: не надоест летать в родимую сторону. Одно огорчало старика: ему по-прежнему не давалась небесная даль.

– Наличники, палисадники, стога – всё вроде как надо... («Да-да», – соглаша-лась Ульяна, чтобы не огорчать старика, – у него заметно падало зрение.) а не-беса – увы...

Выпустив из внимания Ульяну, он опять повернулся к мольберту. Окинул и так и сяк, отошёл, снова приблизился, задумался, понурился, а потом вдруг вскинул руку.

– Может, там смекну? – это он подумал вслух. Вслух старик теперь думал ча-сто. Думал, что не думает, а вот думалось.

Ульяна не отозвалась, чтобы не мешать ему, но вздохнула. Пётр Григорье-вич всё чаще болел. И этот вздох был знаком согласия: ведь и впрямь, видимо, уже скоро старик узнает глубину неба. Пятна старческие появились не только на руках, но и на лице, а белки глаз подёрнулись мелкой сеткой сосудов. «Укатала горюна чужа сторона», – как он сам говорил.

...Старик скончался в январе. Похоронили его там, где он и предвидел, – на му-ниципальном кладбище, разлинованном на аккуратные квадраты. Земля на могиле была мёрзлая. Вид этой комковато-стылой земли и всего окружающего настолько не совпадали с пейзажами Петра Григорьевича, что Ульяна разрыдалась.

– Господи, – взмолилась она, придя на могилу на девятый день, не залучай душу новопреставленного раба твоего Петра, прежде чем она не погостюет в род-ных пределах. И дай ей не сорок дней, а дозволь остаться там до осени, чтобы


её покачало на весенних ветрах, покружило зноем июля, обдало пряным духом скошенного сена и волглым запахом грибницы...

11

Тот год, начавшийся с кончины старика, покатился кувырком. Впрочем, ку-вырком всё пошло раньше – с осени, с выходки дочери. Её вероломство, это пре-дательство не только подкосило Ульяну, оно ускорило смерть Петра Григорьеви-ча. Он ведь тоже переживал, видя, как мается она – родственная душа. А много ли надо усталому сердцу, в котором жизни оставалось на воробьиный скок?!

Ещё недавно, казалось бы, крепкая семья разваливалась на глазах. Ульяна ме-ста себе не находила, всё валилось из рук – и на работе, и дома. Йон от её охлаж-дения стал запивать – и то плакал, то грозился. Дальше – больше: у него начались неприятности на службе, случился срыв, прогул, а ведь спасательная служба – та же армия. А главное – Лариска, она не унималась и, по сути, издевалась над ними – и над отчимом, и над нею, матерью. Однажды она выслала Йону по почте своё бельё. С ним была истерика. Он хохотал, брезгливо принюхиваясь, мял эти прозрачные тряпицы; кричал, что это она, Ульяна, виновата; это она воспитала такую заразу, которая испоганила жизнь и его, и своей матери. Ульяна молча, глотая слёзы, слушала попрёки, и крыть ей было нечем.

Да, во всём виновата она. Сделала бы тогда аборт – как советовали – ничего бы этого не было. Не смогла. Грех ведь. Словно то, что понесла от проходимца, пусть и весёлого, грехом не было.

Схватив мобильник, Ульяна вызвала дочь и, напрочь забыв про наставления доктора Спока вкупе с европейской толерантностью, наговорила неведомо чего, пока на счётчике не вышли деньги. Но даже после, не заметив, что говорит в пу-стоту, продолжала честить «ту заразу» на чём свет стоит, покуда Йон не тронул за плечо и не глянул в безумные глаза. Во взгляде его было и сочувствие, и смяте-ние, и вина – чего только в глазах его не было. И тут бы кинуться ему на шею, да всё простить, да забыться в объятиях друг друга, изживая-сжигая обиду и тоску. Но нет... Не та порода, не та закваска. Тут матушкина кровь, замешанная на старо-верском кремени. И хоть разжижилась та кровь, заводянела, да до конца-то не выстыла. Сняла его руку с плеча и молча ушла в свою комнату.

Ульяна решила так: коли дочь – её грех, ей его и отмаливать. И лучше всего быть всё время подле неё, пока она не перебесится, не наберётся ума-разума. Так сказала она Йону, собираясь в дорогу. А о их совместной дальнейшей жизни ска-зать ничего не смогла – нечего было говорить. В ту пору на руках Ульяны был полноценный норвежский паспорт. Это давало свободу действий. И всё же она не решилась на полный разрыв. С собой взяла самое необходимое, давая понять, что ещё вернётся.

Кончался февраль, было солнечно, снега пятнали праздничные синие тени – предвестники весны. Но душу пронизывала осень. Йон довёз Ульяну до авто-бусной остановки. Она поправила его выбившийся красно-синий шарфик, молча кивнула и, поднявшись в салон, обернулась. В глазах его стояли слёзы.

(Окончание следует)

Елена ДАНЧЕНКОНидерланды

Муза русского ЗарубежьЯ

Театр абсурда* * *

Мой единственный, я не хочупринуждать тебя или неволить.И, наверное, мне по плечус бестолковой судьбою поспорить.Если вправду есть Бог, если впрямьОн лепил нас по самоподобью,я прошу тебя, раз только гляньне в глаза Его, так хоть в надбровье.Потому что презренье Еготы уже заслужил сам собою....а небесного свода – ого! –я свободно касаюсь рукою.

* * *Я боюсь наслоений, боюсьискажения Божьего чуда.Слепоглухонемое покуда,оно льется, как я разольюсьв мироздании светлым потоком,чистым горным ручьем, из-под ногутекающим медленным токомна немой от восторга восток.

* * *Что ты делаешь, милый, постой,воскрешая хаос первобытный,серый, мятый, аморфный простой,будто жизни всеобщей – в избытке.Будто время ещё у нас естьразобраться с собою и с веком...Пред дорогою можно присесть.Хоть со мною побудь человеком!Челом века, челом на века,а не только на самую малость...Мне глаголят уже облака,чтобы я на чуть-чуть задержалась....Что я делаю, милый, постой,что ты делаешь, милый, опомнись,не толкай меня в столб соляной,если помнишь содомскую повесть.

* * *У тебя нет прошлого ничуть,у меня нет будущего, милый,если ты из дьявольских причудсам соорудишь любви могилу.Не транжирь меня, не суесловь,не играй ни жизнью, ни любовью.Вот увидишь, возвратится вновьсвет в ночи, таинственный и ровный.

65Театр абсурда

* * *Из той страны в мою странуни поездов, ни самолётов.Я выживу, я не струхнув камнедробильне оборотов.И пусть ты оборотень, пустьты в жизнь играл, и вечно – мимо,я затвердила наизустьто, что в тебе неколебимо.И это – никому, никак,ни при каких, ни за какие –я не отдам. И этот знак,наш знак, не вытравят другие.

НОЙ

Окруженье твоё – это тихий кошмар за спиной.Он похож на кошмар за моими, любимый, плечами.Помнишь, грянул Потоп? И ковчег плыл, и дедушка Нойднями правил и вёл и бессонными правил ночами.Каждой твари по паре – прекрасный девиз той порой,когда все утонули не в море, в грехах бесконечных.Ной был праведник, к счастью, и он не прельстился игрой.Он-то знал, чем грозит безусловная, жёсткая вечность.Он-то знал путь звезды, постулаты, приметы добра,назубок заучив неизменной вселенной законы.Он-то видел – в наплывах болезных хиреет кораи лесных и садовых дерев, выявляя земные заботы.Он прозрел суть кладбищенских плит, беспредел,охвативший, как спрут, нашу сочную мякоть земную.Он был прав, как всегда, потому-то и был не у дел,созидая ковчег, начихав на отверженность злую.Он не знал, доплывёт до земли, доплывёт или нет,прихватив (знал, что делает) тонущей твари по паре.Ной был, в сущности, крупный межнациональный поэт.Он строгал свой ковчег, невзирая на толпы в угаре.Ной поэт был. Поэты всегда таковы –на последние дни смотрят сверху и с лёгким презреньем....мой возлюбленный, мне изменивший по-чёрному, ты, даже ты, не успеешь попасть в эту область прозренья.

* * *Мы так стараемся обидетьза то, что обижали нас.Мы всех почти что ненавидим.Мы так умеем это – класс!

Мы срежем словом, уничтожимединой фразой – наповал.Мы плюнем в суп, мы это можем.Мы яду сыпанем в бокал.

В огне мы не сгораем, к счастью,не тонем ни в какой воде.Мы так привыкли защищаться,что... не готовы к доброте.

66 Елена Данченко

* * *Что я делала в жизни?В основном, выживала.В одичавшей отчизнепахнет гарью вокзала.Хорошо, что не склепом.Можно жить, и – недурно,если выживу – с кляпомв горле в театре абсурда.

* * *В марте так беззащитны деревьяс обнаженною нервной системой.И с привычным по небу кочевьемвлево-вправо, подальше от темы...Не кочевьем, а просто качаньем,лишь бы тему закрыть, тему жизни.Им давно не хватает молчанья –той далекой хрустальной Отчизны.Той, куда улететь бы хотелось,с истощенной землей и корнями...Им когда-то, наверное, пелось.Им осталось на пенсию – пнями.

ВЕСНА

Отступили: зима и заботы,чёрно-белые зимние сны.До в костях ломоты, до икотыхочешь синего хлеба весны.Хлебом неба насытиться вдоволь,вынув первые стебли из губ.И услышать, как пыжится топольсвои клейкие почки надуть.Снова жить как ни в чём не бывалои стараться не видеть холмы,в поле зрения чтоб не попаланежить сгнившей осенней травы.

СИРЕНЬ

Сирень отцвела. И душа замолчала. Наверно,устала. Не помню такой тишины.Так входишь порой в деревенскую старую церковь,а там – ни единой зажжённой свечи, ни души…

Такой неземной и какой-то искусственный дажепокой, и всё думаешь: кто я и где?И смотришь на небо: знак свыше ли, ангел подскажет?И улыбаешься первой вечерней звезде.

Сирень заполняла собой палисадник, и в домегарантом чудес аромат её мощный царил,как запах вселенной самой, как бы вышедшей в роуминги ждущей звонка, чтоб отсыпать тебе от светил.

Сиреневый запах повсюду сулил перемены,над городом плыл, над окрестною россыпью сёл.Но вот – не сбылось. Кровь спокойно струится по венам.Сирень отцвела. …Это значит – шиповник зацвёл.

Лев БЕРТИНСША

Муза русского ЗарубежьЯ

Время песочное

БЕССОННИЦА

Не спи, не спи, художник,не предавайся сну...

Б. Пастернак

Бессонницу примите как подарок.Ее не раздают кому не лень.Давно известно, что болезнь подагра,но только «королевская»(!) болезнь.

Спит обыватель, уплатив налоги.Младенец в люльке спит, медведь – в берлоге.Предприниматель спит, продав пшено.И только мы одни не спим, элита (!),Слеза на скатерть иль вино пролито(предполагаю все же, что вино...).

Мы часовые с красными глазами.Нас наградили или …наказалибессонными ночами охранять –Что? От кого? Нам не дано понять...

…Покапал теплый дождик,такой, как я люблю.«Не спи, не спи, художник...»А я вот и не сплю...

68 Лев Бертин

CHATTANOOGA CHOO CHOO

Анатолию Аврутину

Чаттануга Чу Чу – железнодорожная станция в штате Тенеси, ставшая широ-ко известной в конце 30-х годов прошлого века после появления одноименной джа-зовой композиции Глена Миллера.

Эти поезда никуда не торопятся. Что им торопиться, куда?Этих шпал и этих дней чересполосицатянется к нам через года.

Что им, поездам, в догонялки детиниться,белый дым пускать на ура?Где шумела станция, нынче гостиница,в поездах теперь номера.

Далеко ли, близко ли – все перемелется.Выйди подышать на перрон.Станционный колокол даже имеется,тот, из «черно-белых» времен.

Отзовется солнце в асфальтовых лужицах...Отзовется старая медьне «служебным» звоном, но, если прислушаться, –музыкою (джазом, заметь).

Все давно оплакано, и все оплачено,каждому маршрут свой и рейс.К будущему прошлое наспех прихваченонитками железными рельс...

* * *

Мы брали воду из ручья.Она текла в снегу порезом.Смолою пахла и железоми оплывала, как свеча.

Мы брали воду. До весныдва месяца и три недели.Привычно дремлют лапы елейв холодных лапах тишины.

Мы брали воду. Вопрекисуровым физики законамручей, ручей, во льды закован,тянулся в сторону реки.

Мы брали воду из полу-замерзшей лунки осторожно.Простой глоток воды морозной –как на морозе поцелуй...

69Время песочное

ЭМИГРАЦИЯ

Эмиграция – как операция.Там, где шов – непременно синяк.Вивисекция и трепанация,a наркозом – армянский коньяк.Эмиграция, ах, эмиграция!Вдруг, укушена мухой це-це,разом с места срывается нация –инженер, музыкант и доцент.

Вам подставят в полнейшей прострациикто-то локоть, а кто-то плечо.Пишет свой «прейскурант» эмиграция,словно гамбургский счет – «кто почем».Эмиграция, ах, эмиграция!В эмиграции, как на войне,происходит, пардон, эксгумациявсех талантов, зарытых втун�е.

Как относишься к реинкaрнации?Не стесняйся, мой друг, расскажи.Абсолютно с нуля в эмиграцииначинается новая жизнь.Эмиграция, ах, эмиграция!Инженер в ресторане поет.Музыкант стал звездой папарацци, а…лишь доцент, тот, как пил, так и пьет.

Здесь особенная гравитация.Здесь притягивают… небеса.Где найти, подскажите, Горация,чтоб прочувствовал и описал?Эмиграция, ах, эммиграция!Вездесущий одесский Привоз.Был театр, потом анимация.Водки нет и отходит наркоз...

ЛЮБИМЫЕ АКТРИСЫ

Любимые актрисы... Оценят или нет,как сыгран, как написанблистательный сюжет?

Свой славный путь к победамчеркните мне в альбом.Вы были в черно-белом,а нынче – в голубом.

Актрисы, вы из детства,Вы мне сыграйте вновь«экранные» злодейства, киношную любовь.

Как будто понарошкупроходим путь земной.Присядьте на дорожку,любимые, со мной.

С годами мы стареем.Но вам нельзя стареть.Ну, разве что тихонькооднажды умереть...

* * *Шум дождя – как жалоба ребенка...Жалко, господа, что нет вас там,где неспешно мокрая гребенкапо траве прошлась и по кустам.

А еще она прошлась по душам,потревожив наш привычный быт....Сад умыт, причесан и надушен.И ребенок улыбаясь спит.

* * *Весна никуда не денется,придет, наведет уют.На каждые куст и деревце посадит по соловью.

И ты никуда не денешься,потянешь еще виток,зажав в кулаке, как денежку,апрельский смешной листок.

70 Лев Бертин

ОТЦУ

Товарищ гвардии старший сержант,докладываю обстановку:все ваши награды в коробке лежат,я их берегу, как обновку.

Товарищ сержант, здесь мы все собралисьв преддверии Нового года.Последний случайный декабрьский лист,озябший, замечен у входа.

Накрыли поляну: капустка, грибы,колбаска нарезана, сохнет.Сержант, вам сегодня исполнилось быне больше не меньше как сотня.

Сто лет! Юбилей! Не бывает круглей.Ну, разве что тыща... Пузырь на столе…Но, прежде чем выпьем, без всяких причин,давайте чуток помолчим.…………………………………………………

...На улице холод, а мы здесь в тепле.Невеселы гости, хоть навеселе.А кто за столом? Почему не поем?...С тобой мы, отец... Вдвоем...

* * *Мише Штейну

Ах, как ехали, Мишань, дорогой длинною –при коняге, при параде – все дела,бесконечною, беспроигрышной, козырноюжизнь казалась. Жизнь такою и была.

Были запахи резки и краски ярки.Каждый день был как обнова, не старье.Молодые, мы торопимся на ярмарку,а старея, возвращаемся с нее.

Не скажу плохого, вежливая публика.Подходи, торгуйся, только не зевай.Что купили, Миша? – Дырочку от бубликада от старенькой жилетки рукава.

Ах, какие были пряники и яблоки!Ах, какие ливни летом, снег зимой!Как спешили, как спешили мы на ярмарку!..А теперь вот возвращаемся. Домой...

Олег МЕЛЬНИКОВТатьяна ПОЛЯКОВА

Драмат ургиЯ

СКРУЧЕННЫЕ ПАРАЛЛЕЛИПовесть для театра в двух частях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

А Р Т ЁМ – 1908 г.р.ОНИСИМ – 1909 г.р.Г ЛАША – 1912 г.р.АНЯ – 1915 г.р.Л ЁНЯ – 1931 г.р.АХ Р ЕМ – 1909 г.р.МИША – 1957 г.р.ПОПОВД Е Д ЛУК Ь ЯНДОЛЖНОС ТНО Е ЛИЦОПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦАПОС Е ТИ Т Е Л Ь

Действие первой картины происходит в 1931 году, второй – в 1943, третьей – в 1949, четвёртой – в 1965, пятой – в 1986 году.

Время действия эпизодов – 1984–1986 года.

72 Олег Мельников, Татьяна Полякова

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Эпи зод п е р выйЗажигается свет. Занавес закрыт. На левом краю сцены стоит большой канцелярский стол, заваленный папками. Этот стол будет стоять на протяжении всей пьесы. За

столом спиной к зрителям сидит Должностное Лицо: очень солидный мужчина. Вхо-дит Посетительница: старая женщина.

ЛИЦО . Здравствуйте. Садитесь. (Показывает на стул). ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА . Моя фамилия Якубовская. ЛИЦО . Слушаю Вас.ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА . Я живу в бараках на Железнодорожной. Слухи хо-

дят, что сносить нас скоро будут.ЛИЦО . Вопрос ещё не решен. Если снесут, получите новую квартиру. Сколь-

ко человек в вашей семье?ПО С Е Т И Т Е Л Ь Н И ЦА . Одна я осталась. (На глазах у нее слезы). Муж-

инвалид не дождался.ЛИЦО . Получите однокомнатную со всеми удобствами в пятом микрорайоне.ПОС Е Т И Т Е Л Ь НИЦА . Просьба у меня к Вам. Не могу я в пятый район

ехать: ни аптеки, ни поликлиники, гастроном один на район, все далеко, а сил мало.

ЛИЦО . Поликлинику уже в этом году откроем, а в будущем универсам, три гастронома, овощной, промтоварный.

ПОС Е Т И Т Е Л Ь НИЦА . У меня здесь телефон. Плохо станет, сразу врача вызываю, а там...

ЛИЦО . В будущем году АТС заложим.ПО С Е Т И Т Е Л Ь Н ИЦА . Я узнавала, в центре телефон можно перенести.

Знакомые у меня здесь, хоть когда навестят. ЛИЦО . Еще не известно, снесут Вас или не снесут. Но мы Ваши пожелания,

конечно, учтем. Все сделаем, что сможем. (Открывает конторскую книгу). Яку-бовская..?

ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА . Варвара Семеновна.ЛИЦО (записывает). Не беспокойтесь, Варвара Семеновна, подумаем. Будет

возможность – сделаем. ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА . Спасибо.ЛИЦО . До свиданья, Варвара Семеновна. ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА . До свиданья. (Встает, уходит).

Гаснет свет.

Картина перваяЗажиточная деревенская изба. Глаша, молодая женщина, качает колыску, напевая

колыбельную. Аня, девушка-подросток, читает книгу.Г ЛАША (перестает петь). Заснул, кажись. Кидай, девка, голову сушить, да

глаза портить... (подходит к окну), вон на дворе хорошо как. Лучше на гулянку сходи.

73Скрученные параллели

АНЯ . Не хочу я. Сама сходи, а я Миколку посмотрю. Г ЛАША . Ты что, Анька, сдурела? Меня же бабы ваши живьём съедят! Вон

моя гулянка (кивает на колыску). Отгуляла я свое.АНЯ . Замуж, так сразу в старухи? Теперь время новое, а ты – молодая.Г ЛАША . Молодая, а баба. У бабы дорога от печи до порога, и не надо мне

это, не тянет, дома лучше. А ты гуляй, пока молода. Опомниться не успеешь (ки-вает на колыску), как закугукает кто-нибудь.

АНЯ . Я замуж не собираюсь.Г ЛАША . Рано собираться.АНЯ . Я учиться хочу. На фельдшерицу...Г ЛАША . Слыхали уже. Кинь, девка, блажь. Не слушай голодранцев в ячейке.АНЯ . Так и Онисим согласен.Г ЛАША . И он блажит. Учёную сестру хочет иметь, свою фельдшерицу. Была

у нас в Ольховке фельдшерица, сухая, что оглобля, волосы под горшок стрижены, все папиросы смолила. Такой стать хочешь? Денег не жалко, не думай, только бабье счастье не в учености. Вон лежит (показывает на колыску), кугукает, все за него отдам, кровь до капли выцежу. А как Онисим обнимет – ничего не надо: солнце гасни, земля гори...

АНЯ . Ты, Глашка, просто молишься на Онисима. Хоть вместо иконы карточку вешай (фыркает). Нашла святого.

Г ЛАША . Тебе, девка, не понять. С детства Онисима видишь, привыкла. А он не такой как все. Тёплый он, ласковый...

АНЯ . То-то его теплота не одну тебя греет.Г Л АША . Это люди от зависти наговаривают, такой жених был: красивый,

богатый, работник какой, – а кого взял? Приблудную беднячку с чужим дитем, вот и завидуют. А если и правда, все равно он мой, все равно только меня любит!

АНЯ . Люблю я тебя, Глаша, и Онисима люблю, да променяла ты орла на пе-туха. Разве можно Онисима с Артёмом сравнить? Это Артём – красавец, все знает, все умеет, а как начнет говорить...

Г ЛАША . Тю, Анька, а не втюрилась ты в него? Что ты его так нахваливаешь?АНЯ . Ой, нужен он мне больно!Г ЛАША . Гляди ты, пунцовая стала. Рано тебе влюбляться. А коли время при-

дёт: вон сколько хлопцев кругом. Ты будешь девка видная, справная, приданым не обидим, выбирай любого, только не Артёма!

АНЯ . А сама как же?Г ЛАША . Дура была, никто разуму не поучил, приехал к нам в Ольховку со-

брание проводить, красавец, весь в коже, о мировой революции говорит... сердеч-ко и дрогнуло. А у нас в семье – пять девок, отец старый. Вот и увёз сюда. Только холодный он. За мировую революцию глотку перегрызет и жизнь отдаст, это точ-но, а для своей бабы ничего не сделает.

АНЯ . Любит он тебя!Г ЛАША . Может, и любит, да не надо мне это. За одно ему спасибо: что сюда

привёз. Онисима встретила. Хоть раз в жизни счастье привалило! И чужим дитем не попрекнет.

АНЯ . Какой же Миколка чужой? Наш он!Г Л АША . Ничего, рожу ему пять своих, крепче любить будет. А ты, девка,

забудь думать об Артёме!


АНЯ . Он на меня и не смотрит.Г ЛАША . Слава богу. Получше Артёма найдёшь.АНЯ . А зачем лучше?Г ЛАША . Гляди ты, смелая какая! Вот Онисиму скажу, пусть хоть он вразу-

мит!Входит Ахрем Шпак, невзрачный мужичок, одетый нелепо, с претензией на «револю-

ционность».

АХ Р ЕМ . Здравствуйте вам, хозяюшки.Г ЛАША . Гляди, Аня, кавалер какой к нам явился, портупея командирская, а

пряжка так огнём и горит!АХ Р ЕМ (гордо). Я сейчас так должен одеваться, чтобы каждый понимал, кто

идёт.Г ЛАША . Так ты нам объясни, бестолковым, а то непонятно.АХ Р ЕМ . Я теперь наипервейший активист, борец за новую жизнь.Г ЛАША . Тебе только кожанки не хватает, тогда совсем комиссаром станешь.АХ Р ЕМ . А что? Ахрем всё может, теперь нам все дороги открыты, и в колхо-

зе, и в сельсовете.Г ЛАША . Начальником станешь, нас не обминай, родня все-таки.АХ Р ЕМ . А это мы посмотрим. Родня-то дальняя, однако можно и ближе по-

родниться.Г ЛАША . Куда нам: мы же такие тёмные, а ты такой передовой.А Р Т ЁМ . Ничего, я Аньку до своего уровня подтяну.АНЯ . Боюсь я, Ахрем, не дотянусь до тебя.АХ Р ЕМ . Это, конечно, трудно будет, но я помогу. А сейчас, Анюта, на гулян-

ку пошли.Г Л АША . Что тебе там делать, если ты такой идейный? Сидел бы дома да

книги читал, уровень повышал.АХ Р ЕМ . Нам от масс отрываться нельзя. Я, думаешь, зачем иду? Молодняк

воспитывать, партейные директивы в головы вкладывать. Ну, давай, Анюта, со-бирайся.

АНЯ . Некогда мне, Ахрем, работы много.АХ Р ЕМ . Эксплуатирьють тебя, значит. Ты, Анька, не бойся, ежели что, гово-

ри, мы на них управу найдем.Г ЛАША . Ты в своей хате управляйся, тут без тебя разберутся.АНЯ . Что ты, Ахрем, выдумываешь. Никто меня не обижает. Я сама не хочу,

пойду коров погляжу.Аня идёт к двери, сталкивается с вошедшим Онисимом .

ОНИСИМ . Куда это ты, Аня?АНЯ . Коров посмотрю. (Выходит).ОНИСИМ . Кого это Бог принёс? Самого Ахрема? Ну, что в колхозе, как там

ваши голодранцы хозяйничают?АХ Р ЕМ . Сегодня – голодранцы, а завтра вам нос утрём.ОНИСИМ . Оно, конечно, раз там такие работники, как ты. А к нам зачем по-

жаловал? Агитировать? Г ЛАША . Он Аньку на гулянку агитирует.


ОНИСИМ . Твои одногодки давно уже поженились, а ты все по гулянкам бе-гаешь. Гляди, хату прогуляешь, совсем рассыплется.

АХ Р ЕМ . Сейчас время не то, чтобы на своем дворе, как жук в навозе, копать-ся, новый мир строить надо. Сейчас такая установка: у кого психологья передовая, тому и в доброй хате жить.

Г ЛАША . Где ж их возьмут, те хаты? АХ Р ЕМ . Хат много, а психологья не всюду наша.Г ЛАША . Ах ты поганец, на чужое добро заришься!?АХ Р ЕМ . Ты, Глашка, не кипятись. Ближе породнимся, и вы не пропадёте: я

и за вас слово скажу.ОНИСИМ . На чужой каравай рта не разевай, не про тебя Анька.АХ Р ЕМ . А это мы ещё посмотрим. Власть теперича наша, ты радуйся, что

мне Анька глянулась. Г ЛАША . Ах ты сморчок окаянный, ишь чего захотел!ОНИСИМ . Иди-ка ты, Ахрем, не балобонь, у нас работы много.АХ Р ЕМ . Ладно, я пошел, мне молодняк агитировать надо, а вы подумайте.

(Выходит).Г ЛАША . Вот достанется кому-то счастье. Сейчас, Онисенька, на стол соберу.

(Достаёт из печи чугун, наливает щи).ОНИСИМ . Дурак-то дурак, да что у дурного на языке, то у умных в голове.Г Л АША . Плюнь ты на него, Онисенька. Садись ешь. (Онисим садится).

Устал, небось?ОНИСИМ . Устал, как.., прости, Господь, чуть поганое слово не вылетело.

(Крестится).Г ЛАША . Знаешь, наша Анька в Артёма втюрилась. Сказал бы ей, что ли.ОНИСИМ (смеется). Анька в Артёма? Так может, и хорошо? Нам с Артёмкой

ссориться незачем, власть, хе-хе, все-таки.Г ЛАША . Пропадет ведь девка.ОНИСИМ . Вы, бабы, нигде не пропадете.Г ЛАША (обиженно). Не жалеешь ты Аньку.ОНИСИМ . Ладно-ладно, там видно будет.Г ЛАША . На мельнице, Онисенька, был?ОНИСИМ . На мельнице, ластушка-касатушка.Г ЛАША . Бабы сказывали, Пантелеймониха опять на мельницу приезжала?ОНИСИМ . А мельница, что корчма, всякие люди ездят. Если баба вдовая,

кому же за нее приезжать?Г ЛАША . То-то, вдовая. Гляди, поймаю, ей волосы выдеру и твои кудри по-

порчу.ОНИСИМ (подходит к Глаше, обнимает ее). Что ты, ластушка-касатушка.

Какая еще Пантелеймониха? Одна ты мне люба. Если бы не так, разве взял бы с дитем? Брешут бабы!

Г Л АША . Ой, Ониська, гляди. Люблю я тебя до смерти. Бросишь – голову топором отсеку. Вот те крест. (Крестится). Потом сожгу все и сама под колесо.

ОНИСИМ (гладит жену). Прямо страсти господни. Не слушай ты баб, от за-висти брешут, рассорить хотят. Собаки лают, ветер носит.


Глаша прижимается к мужу, успокаивается. Входит Аня.

АНЯ . Глаша, я Устиниху видела. Травы просит, Лёнька у неё животом мается. Сказала, зайдёт.

Г ЛАША . Бедное дитя. Я сама отнесу. У меня ещё к ней дело есть. А ты за Колькой присмотри.

Глаша набирает из мешочков трав и уходит. Аня садится за книгу.ОНИСИМ . Как, Анюта, устав выучила?АНЯ . Читаю!ОНИСИМ . Что же, читай, это дело нужное.АНЯ . Ты же комсомольцев не любишь!ОНИСИМ . Люблю не люблю, а сейчас они – сила. За них держаться надо.АНЯ . Раньше ты против был!ОНИСИМ . Жизнь нынче ненадежная. Вот сидим, щи хлебаем, а что завтра

будет – не знаем.АНЯ . В колхоз бы нам вступить. Советская власть для мужика много сделала.ОНИСИМ . Не для мужика, а для голодранца. Погоди, Аня, посмотрим: пой-

дут у них дела, может, и вступим. А пока рано. На своем сметнику и петух хозяин, а в колхозе мне всякий лодырь приказывать начнет. А ты в ячейку иди, если при-мут. Как станут за мировую революцию глотки драть, громче всех кричи, язык не отвалится.

АНЯ . Не стыдно такое говорить?ОНИСИМ . Стыд, Анюта, не дым... На чьем возу едешь, тому и песни пой.

Власть всякая бывает, да мужик к любой власти приспособиться может.АНЯ . Я не хочу приспосабливаться!ОНИСИМ . Так я не заставляю. Как хочешь, так и делай. Хочешь, в ячейку

вступай, мешать не буду. АНЯ . Глаша против.ОНИСИМ . И Глаше скажу. Так что учи устав хорошо. Ладно, я в кузницу

пошел.Онисим встаёт и выходит. Аня достает книгу, читает.

Через некоторое время входит Артём . А Р Т ЁМ . Здравствуй, Анюта. АНЯ . Артём? Ой, здравствуй!А Р Т ЁМ . Глаша где? АНЯ . Вышла куда-то. А Р Т ЁМ . Иди поищи.АНЯ (обиженно). Зачем искать, сама придёт.А Р Т ЁМ (подходит к колыске, смотрит на ребенка). Как Коля? Здоров?АНЯ . Крепенький, здоровенький, ты не бойся, как своего смотрим. А Р Т ЁМ . Как своего? Ну, спасибо, Анюта, за это.АНЯ . Я устав учу, только непонятного много, объяснил бы, Артём?А Р Т ЁМ . Потом объясню. А пока посоветую: уходи-ка ты отсюда!АНЯ (растерянно). Откуда ?А Р Т ЁМ . Из этого дома.Ты девушка хорошая, к нам тянешься, засосет тебя

это болото, такая как Онисим станешь.АНЯ . Ты Онисима не трогай, он хороший, людям помогает.


А Р Т ЁМ . А за эту помощь три шкуры дерет!АНЯ . Ты что, я же всё вижу! Ничего не дерет, он по совести платит.А Р Т ЁМ . Ты смотри получше. Эксплуататор он и кулак. Сейчас борьба не на

жизнь, а на смерть, между старым и новым. Каждый должен решить: на чьей он стороне. Или с нами, или с ними. Посредине не удержишься! Слышишь, Анюта!

Аня молчит. Входит Онисим .

ОНИСИМ . Артём!? Советская власть заявилась? Что стоишь, Артёмка, са-дись, гостем, хе-хе, будешь. (Достаёт с полки бутыль с самогоном). Анька, по-ставь чего-нибудь на стол. (Аня не двигается). Не слышишь, что ли, Анюта!

Аня медленно ставит посуду, режет сало.

А Р Т ЁМ . Я с тобой за один стол не сяду.ОНИСИМ . Как знаешь, была бы честь предложена. (Наливает себе в ста-

кан). За родную, хе-хе, Советскую власть. Пусть живёт вечно! (Выпивает). Что в колхозе нового? Как справляетесь? Что-то ни один крупный крепкий хозяин к вам не пошёл?

А Р Т ЁМ . Фрол Чукреев вступает.ОНИСИМ . Фрол? Тогда и я, хе-хе, вступаю. Ты зачем пришёл?А Р Т ЁМ . На сына посмотреть.ОНИСИМ . Смотри, не жалко. Не бойся, не обижу твоего сына. Как своего

догляжу. Хлеба на всех хватит. Малагиным выращу. Скоро ходить начнет, меня папкой звать станет.

А Р Т ЁМ . Ух ты гад! (Делает шаг к Онисиму. Тот спокойно берет кочергу у печки). Не дам, не позволю!

ОНИСИМ . А у тебя никто спрашивать не будет. Как захочу, так и сделаю. Не боись, плохому не научу. Честных людей грабить не станет. Хозяином сделаю!

А Р Т ЁМ . Не радуйся, гад. Думаешь, середняком удалось записаться, так всех и обманул?

ОНИСИМ . Чего это мы с тобой, Артёмка, как кошка с собакой? Хлопцами были – даже дружили.

А Р Т ЁМ . Врешь, никогда мы с тобой не дружили.ОНИСИМ . Я с Советской властью ссориться не хочу. Я все её указы справно

выполняю. Хлеб и все остальное вовремя сдаю.А Р Т ЁМ . Силы нет в открытую вредить.ОНИСИМ . А за Глашку прости: не я увел – сама ушла. (Неожиданно). Слу-

шай, Артём, ушла от тебя Глашка,так бери нашу Аньку! Давно девка по тебе, хе-хе, сохнет.

АНЯ . Онисим! (Выбегает).ОНИСИМ . Видишь, застеснялась. Ты не гляди, что годков мало, титьки, хе-

хе, выросли, добрая баба будет и хозяйка справная. Как наши старики померли, все хозяйство на ней держится.

А Р Т ЁМ . И на батраках.ОНИСИМ . Какие батраки? Родственников бедных приютил, себе в убыток.

Помогают по хозяйству, конечно, из благодарности. А Аню не обижу. Пару коров за ней дам, а может, и мельницу. Сговоримся?

А Р Т ЁМ . Мы с тобой и на том свете не сговоримся.


ОНИСИМ . Мне на тот свет рано. Но мы тоже гордые. Малагины своих не-вест не сбывают. Анька у нас первой невестой на деревне будет. А то бы родствен-никами стали? А? Не хочешь? (Входит Глаша). А вот и моя ластушка-касатушка пришла. Артём, Глашенька, Колю зашел проведать.

Г ЛАША . Проведал?А Р Т ЁМ . У меня разговор к тебе есть.Г ЛАША . Есть, так говори.А Р Т ЁМ . Пусть он (кивает на Онисима) уйдет.Г ЛАША . Я от мужа тайн не держу.ОНИСИМ . Нехорошо, Артёмка, поступаешь. Муж и жена – одна, хе-хе, сата-

на, прости, Господь, за поганое слово. Что же такое ты ей сказать хочешь, чего мне нельзя слышать? Ладно, мне коровкам сена кинуть надо (идет к дверям).

Г ЛАША . Не уходи, останься, Онисим!ОНИСИМ . Надо, Глашенька, коровки голодные стоят, я скоро. (Выходит).Г ЛАША . Говори быстрее. У меня работы много.А Р Т ЁМ . Уходи отсюда, Глаша.Г ЛАША . Не к тебе ли? Не вернусь, не надейся! Сто раз говорено-переговоре-

но, надоело. Не люб ты мне! И никогда не любила!А Р Т ЁМ . Сама за меня шла, никто не тащил.Г ЛАША . Сама шла, сама и ушла. Дура была, ничего не понимала. Не нужен

ты мне, и я тебе не пара. Возьмешь себе комсомолку из ячейки, вместе мировую революцию делать будете. А я баба живая, мне ласка нужна.

А Р Т ЁМ . Так ты эту ласку у богача нашла? На богатство польстилась? Ты же из бедняцкой семьи, а он – кулак, мироед.

Г ЛАША . Кого же он заел? Сам больше всех работает, с батраками одни щи хлебает... Что же, богатого и любить нельзя? Повезло мне, Артём, да не понять тебе этого! Я за ним хоть на край света, хоть за голым, хоть за босым, только за-чем, если всё есть...

А Р Т ЁМ . Таких как ты у него…Г ЛАША . И ты, как баба, язык распустил. Завидуешь... Такая как я одна, мой

он навеки, и я его... Не твоё это дело, Артём уходи, его кормить надо (показывает на колыску).

А Р Т ЁМ . Подождет малость. Не о тебе думаю, живи как хочёшь, о нем. (Пау-за). Из района комиссия выехала. По раскулачиванию. Через неделю у нас будет. Загремит твой Онисим на Соловки. И вся семья с ним.

Г ЛАША . На Соловки? А Р Т ЁМ . Или в Сибирь.Г ЛАША (бросается перед Артёмом на колени). Артёмка! Родной! Помилуй!

Не за себя прошу, не за Ониську. За Миколку. Слабенький он, не выдержит холо-дов, помрет в Сибири. Сделай что-нибудь, твое слово главное. Да и какой Онисим кулак, все своими руками, своим горбом! Артём!

А Р Т ЁМ . Встань, Глаша. Не могу, не проси. Вернись домой, сына пожалей.Г ЛАША (встает). Не можешь? Мировая революция дороже сына!? Раскула-

чивай! Убивай Миколку! Я с Онисимом хоть на Соловки, хоть на Сахалин, хоть на луну в одной сорочке... Помру, а пойду! А ты уходи! Вот бог, а вот порог!

А Р Т ЁМ . Подумай, Глаша. Время есть, только мало. (Уходит).


Входит Онисим .

Г ЛАША . Ой, беда, Онисим! Раскулачивать будут!ОНИСИМ . Я за дверью стоял, все слышал. Соловки – дело страшное.Г ЛАША (плачет). С тобой, Онисенька, хоть на Соловки, хоть куда!ОНИСИМ . Хорошо бы, ластушка-касатушка, со мной здесь остаться. (Пау-

за). Завтра же подаю заявление в колхоз. Всю скотину отведу, пусть подавятся!Г ЛАША . Ты что, Онисим!? А мы с чем останемся? Может, само все образу-

ется? Или брешет Артёмка, меня вернуть хочёт?ОНИ СИМ . Не образуется. В других районах давно раскулачивают. Через

неделю эти голодранцы сами все заберут, а нас – на возы в одних рубахах и на Соловки. Там мельницы не надо. На базаре недавно мужичка одного встретил из Ипатьевского района. У него кум, или сват, или бог знает кто сбег с Соловков, пока поймали да обратно загнали, порассказал, как там живут. Тебе и говорить не буду. Малые дети как мухи мрут. Нельзя тебе, ластушка-касатушка, на Соловки. И мне не хочется. Все отдам, пусть подавятся.

Г ЛАША . А чем жить будем?ОНИСИМ . Чуял я, что к этому идет: закопал в укромном месте коробочку с

золотишком, авось нас дождется. А пока притихнуть надо... Будет и на крапиву мороз. Может, развалятся колхозы, не принимает их мужик. Слышал на базаре: банды в болотах зашевелились. Как колхозы развалятся, так золотишко и доста-нем.

Г ЛАША . Пока сытый похудеет, худой помрет.ОНИСИМ . Другого выхода нет. И им сподручнее поверить: первый справ-

ный хозяин в колхоз идет, другим пример будет. Да на Артёмку надежда: должен Кольку пожалеть.

Г ЛАША . Ох, Онисим, своими руками все порушить...ОНИСИМ . Будем живы – больше наживем. А не поверят, так я им такие по-

минки устрою!Входит Аня.

АНЯ . Я тебя, Онисим, сватать меня просила? Если сбыть хочешь, так сама уйду!

ОНИСИМ . Вот и хорошо. Собирай сундук, да поживее, к бабке Аксинье се-годня перейдешь.

АНЯ (ошеломлена). Ты что, выгоняешь?ОНИ СИМ . А завтра отнесешь заявление в ячейку: так мол и так, не хочу

жить с братом-мироедом, хочу делать, хе-хе, мировую революцию.Г ЛАША . Сдурел, Онисим? У бабки хата валится!ОНИСИМ . Ничего, до осени не развалится. Нечего Аньке на Соловках де-

лать! Осенью, дай бог, в город поедет, в фельдшерскую школу, денег дам, помо-гать буду... если останусь.

АНЯ . О чем вы? Ничего не понимаю!ОНИСИМ . Тебе понимать и не надо. Выгоняю я тебя, как узнал, что в ячейку

ходишь, так и выгнал! Поняла? Мне шпионы не нужны! АНЯ . Я сама уйду! И денег твоих не надо!ОНИСИМ . Давай сундук собирай, да побыстрее. Чтоб через час ноги твоей

не было! Слышишь!? И заявление не забудь!


АНЯ . Давно мне Артём говорил, что ты гад, а я не верила! (Заплаканная Аня выбегает).

Г ЛАША . Зачем ты, Онисим, так на девку?ОНИСИМ . Переживет. На Соловках лучше не будет. Ох, раньше это сделать

надо было, кулацких сестер нигде не жалуют. Раньше, да все хозяйство проклятое. Иди, кинь ей одежки-обувки побольше, тряпок всяких, кто знает, когда еще зайдет.

Глаша идет к сундуку, но начинает плакать ребенок. Глаша подходит к колыске, берет ребенка, качает.

Г ЛАША . Не плачь, мой маленький, сейчас тебя мамка накормит. Переживём ли, Онисим?

ОНИСИМ . С Божьей помощью. (Крестится на икону).ЗАНАВЕС

Эпи зод вто р ойЗа канцелярским столом сидит Должностное Лицо . Входит Посетительница .ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА . Здравствуйте.ЛИЦО . Здравствуйте, садитесь. (Показывает на стул. Посетительница са-

дится).ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА . Моя фамилия Якубовская.ЛИЦО . Слушаю Вас.ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА . Я у Вас уже была. Я живу в бараках по Железнодо-

рожной. Нас собираются сносить.ЛИЦО . Да-да, я припоминаю. Якубовская..?ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА . Варвара Семеновна.ЛИЦО . Да, решение уже принято. Ищем место для Вас, Варвара Семеновна.

Очень трудно. В центре практически ничего не строят.ПО С Е Т И Т Е Л Ь Н И Ц А . На Пролетарской большой дом... Недолго я эту

квартиру занимать буду. И поликлиника рядом, а в Пятом районе совсем нет.ЛИЦО . Дом-то большой, да ведомственный. Горисполкому мало квартир вы-

деляют. Но мы, конечно, будем пытаться. Всё сделаем, что сможем. Напишите заявление на мое имя.

ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА . Как писать?ЛИЦО . В произвольной форме. Всё опишите. Зачем Вам время терять, сюда

приходить, по почте отправьте. Мы рассмотрим. (Открывает конторскую книгу, записывает). Якубовская Варвара Семеновна. Все сделаем, если будет такая воз-можность.

ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА . Спасибо.ЛИЦО . До свиданья, Варвара Семеновна.ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА . До свиданья. (Встает, уходит).

Гаснет свет.

Картина втораяЗемлянка в партизанском лагере. В землянке Артём и Попов .

ПОПОВ . Может, пробьемся, Артём Иванович?


А Р Т ЁМ . Не пробьемся, комиссар. Разведка доносит: мышь не проскочит.ПОПОВ . Да, карательный отряд самого Райнерса, с танками и артиллерией. А Р Т ЁМ . Как беженцы из Осеевки?ПОПОВ . Разместились кое-как, шалаши поделали, землянки роют.А Р Т ЁМ . Много их?ПОПОВ . Хватает. Десятка три, старики, женщины с детьми, смотреть жалко,

И четверо мужиков, в отряд просятся.А Р Т ЁМ . Приперло, думали отсидеться в своей Осеевке. Деревня глухая,

немцы редко бывают, староста добрый. Не отсиделись. В Казимировке всех со-жгли, вместе со старостой.

ПОПОВ . Надо взять, Артём Иванович, нам люди нужны.А Р Т ЁМ . Конечно, возьмем, да в место погорячее...ПОПОВ . Беженцы – обуза.А Р Т ЁМ . И без них не прорвались бы. Придется здесь драться. Хорошо, что

на остров одна дорога. (Достает карту). Ты, Попов, про Фермопилы слышал?ПОПОВ . Какие Фермопилы в райфинотделе?А Р Т ЁМ . А я детям каждый год рассказывал. Грек один с ротой в Фермопи-

лах армию персов удерживал. Давно, правда, это было.ПОПОВ . С ротой – армию? Трудно поверить, Артём Иванович.А Р Т ЁМ . Место очень узкое. И тогда ни танков, ни артиллерии не было, меча-

ми и копьями воевали. (Показывает на карте). Вот наши Фермопилы. Это место никак не обойдешь. Будем стоять, как грек Леонид, насмерть.

ПОПОВ . Да, позиция удобная. Входит Лёнька .

Л ЁН Ь КА . Товарищ командир, дед Лындин до Вас просится.А Р Т ЁМ . Откуда он взялся?Л ЁН Ь КА . С беженцами пришел.А Р Т ЁМ . Не до деда сейчас.Л ЁН Ь КА . Меня обругал, командира требует, говорит, знает что-то важное.А Р Т ЁМ . Хорошо, давай сюда деда. (Лёнька выходит). Какие у деда секреты?

Входят дед и Лёнька. Д Е Д (в дверях Лёньке). Давно бы так. Мало я тебя, сопляка, крапивой стебал.

Скажи ему военную тайну. Не дорос еще. (Показывает Лёньке кукиш). Будь здо-ров, Артёмка. Когда это я тебя в последний раз видел? (Попову). И вам здравствуй-те. (Попов кивает головой).

А Р Т ЁМ . Здравствуй, дед Лукьян. Сказать что хотел, так говори, время до-рого.

Д Е Д . Пусть этот молокосос (показывает на Лёньку) уйдёт.А Р Т ЁМ . Иди, Лёня.Л ЁН Ь КА . Слушаюсь товарищ командир. (Выходит).Д Е Д . Так это значит, сидим мы на острове, как мышь в банке?ПОПОВ . Нет, дед, не как мышь в банке, а как волк в клетке, огрызнуться

можем.А Р Т ЁМ . Да, дед Лукьян, положение тяжелое.Д Е Д . Все едино: или умер Гаврыла, или cкула задавила. И что делать будем?ПОПОВ . Знаешь, дед, без тебя разберемся.


Д Е Д . Ух ты, какой грозный! Малый жук, а большой звук. Я не к тебе пришёл, а к товарищу командиру! А тебя знать не знал, видеть не видел!

А Р Т ЁМ . Успокойся, дед Лукьян. Если есть что, говори.Д Е Д . Есть отсюда одна дорога.ПОПОВ . Ты что, дед? У нас тут лагерь больше года, все разведали, кругом

болото… бездонное.Д Е Д (презрительно). Бoлото… бездонное. Плохо ведали, значит. А как мы

сюда за ягодами пробирались, пока гать не насыпали? Ягод здесь, Артёмка, было видимо-невидимо, никто кроме нас не собирал. Знаешь...

А Р Т ЁМ . Так как же, дед Лукьян, пробирались?Д Е Д . По грудь в грязи, и страху много. С веревкой ходили, каждый за веревку

держался. Если кто оступался, так сразу и тащили. А один раз веревка не помогла. Степка, мой дружок, булькнул, только и видели.

ПОПОВ . Ты, дед, часом от старости заговариваться не начал?Д Е Д . Такому умнику, как ты, ничего бы не сказал: подыхай в болоте. А хлоп-

цев жалко и баб тоже.А Р Т ЁМ . Почему я в Осеевке вырос, а ничего не знаю?Д Е Д . Так гать еще при царе насыпали, до войны, кажись. Кто же в болото по-

лезет, если дорога есть?А Р Т ЁМ . Далеко отсюда?Д Е Д . С версту.А Р Т ЁМ . Попов, возьми пару хлопцев и сходи с дедом на разведку. Может, на

самом деле дорогу найдёте.Д Е Д . Не пойду я с ним. Дай кого другого.А Р Т ЁМ . Ты, дед, в армии служил?Д Е Д . Конечно, при царе только.А Р Т ЁМ . Такие слова, как дисциплина и приказ, слышал? (Дед молчит). Нем-

цы рядом, а у тебя обиды. После войны обижаться будешь.Д Е Д . Ох, дожить бы.ПОПОВ . Доживем, дед. Нам бы только отсюда вырваться. Пошли?Д Е Д (вздыхает). Пошли, начальник.

Дед и Попов выходят. Артём подходит к двери землянки.

А Р Т ЁМ . Лёнька!Вбегает Лёнька .

Л ЁН Ь КА . Слушаю, товарищ командир.А Р Т ЁМ . Из Осеевки все пришли?Л ЁН Ь КА . Все, товарищ командир! А Р Т ЁМ . Онисим тоже?Л ЁН Ь КА . Так точно, товарищ командир!А Р Т ЁМ . Приведи его сюда.Л ЁН Ь КА . Будет сделано, товарищ командир!

Лёнька выходит. Артём изучает карту. Входит Онисим .

А Р Т ЁМ . А, староста явился. Чего же ты у немцев не остался, служил-то им правдой?

ОНИСИМ . Какой же я староста, Артёмка...


А Р Т ЁМ . Я тебе не Артёмка, а товарищ командир!ОНИСИМ . Какой же я староста, товарищ командир? Надо было кому-то, вот

мужики миром и упросили.А Р Т ЁМ . А немцы их и послушали?ОНИСИМ . Спроси у людей: никого не выдал, не обидел, девок от угона в

Германию спрятал. Вам в отряд все время хлеб давал.А Р Т ЁМ . Знаю: и нашим и вашим, всем угодить хотел. А мельницу сразу к

рукам прибрал?ОНИСИМ . Так стояла же без хозяина, рассыпалась, а мучица, она всем нуж-

на: и людям, и партизанам.А Р Т ЁМ . Я тебе покажу: людям и партизанам!ОНИСИМ . Виноват, товарищ командир, не то хотел сказать.А Р Т ЁМ . Чего же у немцев не остался, староста?ОНИСИМ . Я – как все люди, всем миром решили в партизаны идти.А Р Т ЁМ . Всем миром? Не удалось в глуши войну пересидеть? Про Казими-

ровку, небось, знаешь? А уж там староста как зад лизал немцам, не помогло.ОНИСИМ . Я только для общества.А Р Т ЁМ . Верно: и для себя лизал, и для общества. В отряд, как в колхоз, в

последнюю минуту. Ничего, кровью грехи смывать будешь.ОНИСИМ . Буду стараться, товарищ командир.А Р Т ЁМ . Постараешься, я позабочусь. Хватит об этом. Как Николай? Глаша?ОНИСИМ . Сейчас ничего, а осенью в концлагере были.А Р Т ЁМ . В концлагере? Как ты допустил?ОНИСИМ . Колька заболел. Отвёз я их с Глашей в город, к тётке, врача на-

шел.А Р Т ЁМ . Чем заболел?ОНИ СИМ . Сначала чиряк выскочил, потом всю ногу раздуло, как бревно

стала. Отрезать врач хотел, чуть уговорили. Мешок муки отдал и масла ведро. Они назад шли, в облаву попали. Кто-то офицера убил, так пятьдесят заложников взяли. Слава богу, этот сам попался, так заложников не постреляли, а в лагерь от-правили.

А Р Т ЁМ . А как выпустили?ОНИСИМ . Бросился в ноги к районному коменданту, выпросил, вымолил.

Да милует царь, но не милует псарь. Комендант лагеря уперся. Три раза по ка-нистре самогона свез. Он, сукин сын, берет, отпустить обещает, да только у него ревизия заключенных должна быть, а какая там ревизия, если каждый день в ла-гере сотни мрут и никто их не считает. На третий раз приехал: отпустил, говорит, твоих вчера. А уже ноябрь, снежок кое-где, тридцать километров босиком, как разминулись – ума не приложу.

А Р Т ЁМ . Как они?ОНИ С ИМ . Концлагерь никому здоровья не прибавил. Лежали в горячке,

чуть выходил. Глаша так ничего, а Николка всё кашляет.А Р Т ЁМ . С тобой пришли?ОНИСИМ . Глаша здесь, детей к деду в Ольховку отослали.А Р Т ЁМ . Зачем?ОНИСИМ . От греха подальше. Про карателей узнали, комендант прогово-

рился. Я и вашим передал.


А Р Т ЁМ . Передал, когда немцы все дороги перекрыли.ОНИСИМ . Как сам узнал, так и передал.А Р Т ЁМ . А Глашу почему к деду не отправил?ОНИСИМ . Так кто же старосту отпустит, а она без меня не захотела.А Р Т ЁМ . Кому ты нужен?! Небось добро пожалел? Думал, обойдётся? Не

обошлось! Будешь с оружием Советскую власть защищать!ОНИСИМ . Оно конечно, власть наша родная. Кровь за нее отдам.А Р Т ЁМ . Отдашь, не беспокойся. Иди. Позови Глашу.ОНИСИМ . Будет сделано, товарищ командир.Онисим выходит. Через некоторое время в мокрой, перемазанной грязью одежде

входит Попов .А Р Т ЁМ . Ну что?ПОПОВ . Правду сказал дед.А Р Т ЁМ . Пройдём?ПОПОВ . Трудно пройти, но можно. Оставил хлопцев, пусть вешки расставят.

Дед – молодец, гоцает по кочкам, как леший болотный. (Достает карту, пока-зывает). Полкилометра по грудь в жиже, кое-где и хуже. Три метра с головкой, верёвку натянуть придётся. Останавливаться нельзя: дно вязкое.

А Р Т ЁМ (глядя в карту). До немцев километр! Если услышат?ПОПОВ . Если услышат – конец. По горло в грязи не повоюешь.

Артём и Попов некоторое время молчат.ПОПОВ . Может, не пойдем? Погибнем с честью. Бросимся на прорыв, с со-

бой на тот свет не одного фрица утащим.А Р Т ЁМ . Нет места для прорыва, ты это знаешь. В Лосином горле один пуле-

мет всех остановит.ПОПОВ . Там немцы нескоро будут.А Р Т ЁМ . И дальше чуть шире, а женщины, дети? Может, фрицы совсем не

полезут: дороги перекрыты, осень на носу, хлеба нет, с голода передохнем. Надо идти! Раненых пронесем?

ПОПОВ . Невозможно. Дай бог здоровых вывести.А Р Т ЁМ . Ночью пройдем?ПОПОВ . Ночью там сам черт не пройдет. В сумерках надо. А Р Т ЁМ . Прикажи: пусть готовятся. Брать только самое главное. Все желез-

ное обернуть тряпками. Собери командиров групп.Попов выходит. Входит Лёнька .

Л ЁН Ь КА . Товарищ командир, Глаша пришла. А Р Т ЁМ . Пусть зайдёт.

Лёнька выходит. Входит Глаша. Она заметно постарела, осунулась. А Р Т ЁМ . Здравствуй, Глаша. Г ЛАША . Здравствуй. А Р Т ЁМ . Как ты, Глаша?Г ЛАША . Ты же видишь, хорошо.А Р Т ЁМ . Сильно болела? Г ЛАША . Пока жива.А Р Т ЁМ . Как Коля?


Г ЛАША . Коля? Кашляет Коля. Как бы чахотки не было.А Р Т ЁМ . Как же вы так?Г ЛАША (зло). Как? Такой же как ты идейный офицера убил. Так за него пять-

десят человек в концлагерь. Небось, из тех пятидесяти в живых только я да Колька остались. А из-за тебя две деревни сожгли, вместе с людьми сожгли. Завтра нашу Осеевку жечь будут. Все из-за тебя! Защитничек народный! Ты спросил у народа, нужна ему твоя защита? Не будь вас, немцы не лютовали бы так, сколько людей в живых бы осталось!

А Р Т ЁМ . Опомнись. Глаша. Если бы мы не боролись, если бы все, как Они-сим, под бабью юбку залезли, немцы бы всех по одиночке перебили. Вон в Пе-тровском районе Новый Двор сожгли, в поле деревня стояла, партизан и близко не было.

Г Л АША . Петровский район далеко, что там, не знаю... На фронте армии стоят, пусть и воюют, а у нас мирные жители. И Онисима ты не трогай. Он твоего сына два раза спас. В город вез, коня загнал. Коменданту десять золотых десяток отдал, а то бы во рву сожгли.

А Р Т ЁМ . Он же божился, что нет у него золота!Г ЛАША . Жалеешь, что не отобрал? На мировую революцию? А сын пусть в

концлагере дохнет? Что-то не видно твоей мировой революции, а пол-России уже под Гитлером!

А Р Т ЁМ . Все будет, Глаша. И Гитлера выгоним, и революцию сделаем. Иди отдохни. Сегодня из окружения выходим, будь осторожна. Устала ты, озлобилась. Лишнего не болтай.

Г ЛАША . Не дура – сама знаю.Глаша выходит. Через минуту входит Аня.

АНЯ . Артём, выходить будем? А как с ранеными? А Р Т ЁМ . Сколько их?АНЯ . Тяжёлых – пять, лёгких – двенадцать.А Р Т ЁМ . Что-нибудь придумаем. Как Мишутка?АНЯ . Хныкал что-то, тебя звал. А Р Т ЁМ . Я потом подойду. Смотри за ним, родная. Иди собирайся.

Аня целует Артёма в щеку и выходит. Входит Попов .

ПОПОВ . Отдал распоряжения. К семи все должно быть готово. Слушай, ко-мандир...

А Р Т ЁМ . Да?ПОПОВ . Надо оставить группу у Лосиного горла, отход прикрывать. А Р Т ЁМ . Конечно.ПОПОВ . Так я останусь. Лучше меня никто не сможет. Как ты говорил? Фер...А Р Т ЁМ . Фермопилы.ПОПОВ . Будут мои Фермопилы. Пока я жив, никто не пройдет.

Артём обнимает Попова .

А Р Т ЁМ . Возьми боевых хлопцев. От вас много зависит. Да, этих тоже, осеев- ских, пусть повоюют за свои семьи. Только смотри: староста скользкий, как бы не вывернулся.


ПОПОВ . Не бойся, лучше меня биться будет. (Пауза). Что с ранеными делать, с тяжелыми?

А Р Т ЁМ . Неужели не вынесем? ПОПОВ . Невозможно.А Р Т ЁМ . Тогда... Тогда один выход.ПОПОВ . Что ты задумал, Артём Иванович?А Р Т ЁМ . Другого решения нет.ПОПОВ . Опомнись! Нельзя так!А Р Т ЁМ . А оставить на издевательства немцам можно? Чтобы повесили по-

сле пыток? Чтобы жгли железом и загоняли иголки под ногти? Чтобы ломали кости и подвешивали за ноги? Можно? (Попов молчит). Молчишь? Молчи, а я пойду! (Выходит из землянки).

Землянка исчезает. Артём говорит перед людьми.А Р Т ЁМ . Товарищи! Бойцы! Сейчас мы прорвем блокадное кольцо и выйдем

на свободу. Есть, оказывается, путь отсюда. Есть! Путь трудный и опасный. При-дется идти по грудь в грязи. Очень узкая эта дорога, и немцы рядом. Если услы-шат – всем конец. Идти шаг в шаг, не останавливаясь. Оступился в прорву, тони молча, спасать некогда. Беречь оружие. Может, сразу придется в бой! Вперед!

Л ЁН Ь КА (подбегает к Артёму). Артём Иванович! Скажите Попову! Пусть возьмет меня! Я им, фрицам проклятым, за родителей, за сестренок! Скажите!

А Р Т ЁМ . Приказы не обсуждают, Леонид. Как же я без тебя обойдусь? Война не завтра кончится, успеешь расквитаться. Пошли!Отряд выходит из окружения. Впереди дед Лукьян, за ним Артём , Аня с ребенком на руках. Далее угадываются фигуры партизан. Сзади раздаются пулеметные очереди,

это сражается группа Попова .Д Е Д . Слава Богу, самое тяжкое место прошли, дальше легче будет.А Р Т ЁМ . Рано радоваться, дед.

Вдали раздаются какие-то звуки. Сначала они чуть слышны, но постепенно становят-ся более отчётливыми. Несколько немцев, что-то горланя и позвякивая вёдрами, прибли-

жаются к отряду.Д Е Д . По воду идут. Нас не заметят.А Р Т ЁМ . Стой, дед. Всем стоять. (Останавливается). Тихо!Устанавливается звонкая тишина. Немцы приближаются. Их голоса уже рядом. И

вдруг в этой тишине начинает плакать ребенок на руках у Ани.АНЯ . Тихо, тихо, мой маленький.Артём своей ладонью закрывает рот ребенку. Плач стихает. Немцы уже рядом. Слышно, как они набирают воду, затем уходят . Их голоса постепенно смолкают.

Артём отнимает руку. АНЯ . Артём! Так он же не дышит!

Артём молчит.АНЯ (кричит шепотом). Убийца!

ЗАНАВЕС


Эпи зод т р е т ий

За канцелярским столом сидит Должностное Лицо . Входит Посетительница .

ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА . Здравствуйте.ЛИЦО . Здравствуйте, садитесь. (Показывает на стул. Посетительница са-

дится).ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА . Моя фамилия Якубовская.ЛИЦО . Слушаю Вас.ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА . Я у Вас уже была. Я живу в бараках на Железнодо-

рожной. Нас собираются переселять.ЛИЦО . Да-да, помню. Якубовская..?ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА . Варвара Семеновна.ЛИЦО . Мы думали о Вас, Варвара Семеновна. К сожалению, ничего не полу-

чается. Понимаете, дом на Пролетарской сдаётся только через полгода.ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА . Я могу подождать.ЛИЦО . Государство не может ждать, уважаемая Варвара Семеновна. На ме-

сте Вашего барака будет железнодорожный почтамт. На август запланировано начало строительства. Вы сами понимаете, Варвара Семеновна, что фундамент нужно заливать летом.

ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА . Что же мне делать?ЛИЦО . Поймите, Варвара Семеновна, ничего мы больше в центре не строим.ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА (плачет). Смотрела я эти дома в Пятом районе. Ни

деревца, ни травинки, глины по колено. До магазина полчаса идти... очереди кило-метровые. Поликлиника в соседнем районе. Телефонов-автоматов и то нет. Про-паду я там.

ЛИЦО . Всё будет, уважаемая Варвара Семеновна. В будущем году будет. И травку посеем, и деревья посадим. А мы Вас к магазину прикрепим, без очереди покупать станете. Зато воздух какой, лес рядом и заводы далеко. Утром в магазин по свежему воздуху – для здоровья польза. А потом автобус пустим.

ПО С Е Т И Т Е Л Ь Н ИЦА (плачет). Не доживу я до автобусов. Вчера опять сердце схватило... Я ... я в газету напишу.

ЛИЦО (укоризненно). Варвара Семёновна, Вы думаете, газета Вам дом по-строит? Не построит. Давайте так сделаем: раз барак снести надо – временно переселитесь в новую квартиру, а потом на Пролетарской дом сдадут. Лучший вариант. Хорошо?

ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА . А так можно?ЛИЦО . Конечно, Варвара Семёновна. (Открывает канцелярскую книгу, за-

писывает). Якубовская Варвара Семёновна. Договорились?ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА . Хорошо.ЛИЦО . До свиданья, Варвара Семёновна.ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА . До свиданья. (Встает, уходит).

Свет гаснет.


Картина третьяНа сцене бедная деревенская изба. Глаша копошится у печки. Она осунулась, постаре-

ла. Входит Онисим . Он прихрамывает, но выглядит неплохо.Г ЛАША . Что так поздно, Ониська?ОНИСИМ . Правление было.Г ЛАША . А не брешешь? Опять к Марье заходил?ОНИСИМ . Вот те крест (крестится), спросишь завтра.Г ЛАША . Гляди, опять застану, бельма выцарапаю и тебе, и ей.ОНИСИМ . Хватит языком трепать, говорю тебе, правление.Г ЛАША . Надоело мне за тобой бегать. Если ещё и эта родит!.. ОНИСИМ . Говорил я тебе, не мой то ребенок! Кто знает, с кем она там, хе-хе,

путалась. Живёт, как горох при дороге: кто идёт, тот и скубёт.Г ЛАША . Как же не твой? Чернявый такой же, и глазки зелёные.ОНИСИМ . Мало у нас чернявых? Полдеревни. Поесть что-нибудь дай. Не

надоело околесицу нести? Г ЛАША . Мужиков нету, ни чернявых, ни белявых, так вы, кобелины окаян-

ные, бабьей слабостью пользуетесь. Собрать бы вас всех да туда, где баб нет. Вот бы покрутились. А то, как мужик, то или бригадир, или учётчик, или ещё какая трасца.

ОНИСИМ . Чтобы вы без нас делали? Г ЛАША . Уж не пропали бы.Во время этого разговора Глаша собирает на стол. Онисим начинает есть.

ОНИСИМ . Ладно. Хватит. Дай поесть спокойно.Г ЛАША . Что на правлении решили?ОНИСИМ . По два килограмма на день и бульбы по три килограмма. Г ЛАША . Да ты что? Побожись!ОНИСИМ . Вот те крест! (Крестится).Г ЛАША . Слава богу, хоть поедим как люди.

Слышен шум подъезжающей машины.ОНИСИМ . Глянь, кто там приехал?Г ЛАША (подходит к окну). Анька из машины вышла.ОНИСИМ . Зятек, значит, прикатил. Что ему тут надо?

Машина уезжает. Входит Аня.АНЯ . Вечер добрый.Г ЛАША . Здравствуй, Анька. Проходи, садись.ОНИСИМ . Здравствуй. Что же твой начальник не зашел?АНЯ (садится). Придет скоро, в правление поехал. Как вы тут живете?ОНИСИМ . Живем, хлеб жуем.Г ЛАША . На правлении решили: зерна по два килограмма дать и бульбы еще.АНЯ . Хорошо, если так.ОНИ С ИМ . Что это ты, Анька, кислая такая? Твой-то зачем приехал? Не

знаешь?АНЯ . Собрание проводить.Г ЛАША . А что за собрание?


АНЯ . Толком не знаю.ОНИСИМ . Плохо, что не знаешь. Баба своего мужика вдоль и поперек знать

должна, вон как моя Глашка... Я только рот раскрою, а она уже все знает: и что скажу, и что ответить. Ты, Анька, у нас учись. Сидим голые и босые, а не киснем.

Г ЛАША . Лишь бы дети здоровые были.АНЯ . А где они?Г Л АША . Меньшие бегают где-то, а Колю в военкомат вызвали, на медко-

миссию, да не заберут, видно. Одно горе у нас, Колька все кашляет. Может, хоть сейчас подкормим.

ОНИСИМ . Мы, Анька, улей покупаем, уже сторговались. Как медок собе-рем – другой разговор будет.

Слышен шум подъезжающей машины. Глаша выглядывает в окно.ОНИСИМ . Артём приехал?Г ЛАША . А кто еще.

Машина уезжает. Входит Артём .А Р Т ЁМ . Здравствуйте.ОНИСИМ . Мое почтеньице, товарищ начальник. Здравствуй, зятек наш до-

рогой Артёмка. Садись, уважь хозяев.А Р Т ЁМ . Спасибо. (Садится).ОНИСИМ . Может, Артёмка, тебя так называть нельзя? Здравствуйте, това-

рищ секретарь райкома, здравствуйте, хе-хе, товарищ командир. Интересно полу-чается: война кончилась, а ты как был для меня командиром, так и остался.

А Р Т ЁМ . Где Николай?Г ЛАША . В район вызвали, в военкомат.ОНИСИМ . Не подгадал ты свой приезд, Артёмка. На медкомиссии Коленька,

в армию забирать должны. Только не заберут, видно: хиленький он у нас. Как бы чахотка не случилась.

Г ЛАША . Станешь здоровым от такой еды.А Р Т ЁМ . Ты, Аня, про Николая сказала?АНЯ . Не успела.А Р Т ЁМ . У нас с Аней просьба к вам: пусть Николай с нами поживет.Г ЛАША . Не отдам!А Р Т ЁМ . Вы подумайте сначала. Ему учиться надо. Он хлопец толковый, за

два года три класса кончил. А в городе в десятилетку пойдет. Потом в институт.ОНИСИМ . А что? Может, и так.Г ЛАША . Нам учености не надо: было бы здоровье.АНЯ . В городе, Глаша, и питание лучше, и врачи. Проверят его, подлечат.ОНИСИМ . А может, и правда, Глашенька, отдадим Колю? На время.А Р Т ЁМ . Потом заберете, как жизнь легче станет.Г ЛАША . Ишь вы какие: все повысчитывали! Чтобы хлопец от родной матки

отвык! Будут по два килограмма давать – сами выкормим, и вылечим сами. Хо-чешь обижайся, Анька, хочешь нет, тебе малое дите надо. Колька – хлопец боль-шой, около юбки сидеть не будет.

АНЯ . Перестань, Глаша.Г ЛАША . Ты, Анька, прости меня, но я правду скажу: хочешь дитя, так в дет-

доме возьми, а от живой матки не отрывай.


АНЯ (встаёт). Я на улице побуду. (Идет к двери).Г ЛАША (идёт за ней). Подожди, Аня, я же не хотела!АНЯ . Не иди за мной, я сама приду. (Выходит).ОНИСИМ . Оно конечно, надо вам, Артём, дитя вместо погибшего. Как не

зайду к вам – одна Анька сидит, книжки листает. Тебя так ни разу не застал, в райкоме, видно, поселился. Первый раз заехал, думал, посмотрю, как моя Анюта в начальницах живет. Поглядел, а у вас стол да шкаф, да кровать железная, и Анька одну юбку суконную таскает.

А Р Т ЁМ . Ты, видно, забыл, когда война кончилась?ОНИСИМ . Удивляюсь я, Артёмка, чего это ты из учителей подался? Точно

так бы и жил! Уважение опять-таки общее, правда, власти маловато, над детишка-ми только, зато по району сутками не мотался бы.

А Р Т ЁМ . Если каждый работу спокойную искать начнёт, то и детям нашим на развалинах жить придется.

ОНИСИМ . Это верно, Артёмка. Да жалко, что Анька дома одна скучает. Хо-рошо бы вам дитя завести. Может, она и сама еще родит.

Г ЛАША . По болотам она детей растеряла, по землянкам промерзлым. Баба должна в тепле жить, в уюте, если детей здоровых хочет, а не по снегу ползать да в воде ледяной сидеть.

ОНИСИМ . Видишь, Артёмка, бабы, они, хе-хе, народ непонятный нам, му-жикам. Уж ты ей, кажется, и то и это, а она нос воротит.

Г ЛАША . Кому это ты и то и это?ОНИСИМ . Я вообще.Г ЛАША . Я тебе покажу вообще!А Р Т ЁМ . Ты, Глаша, подумай, чтобы сыну твоему лучше было.Г Л АША . Лучше, чем у родной матки? Одна мы семья! Плохо – так всем

плохо! Это мой сын, а своего ты в Лосином болоте оставил. Не нужны нам твои милости.

ОНИСИМ . Видишь, Артёмка, как она, а я-то не против. Конечно, в городе оно лучше... Особенно, если кто начальник... А баба – она баба и есть. Ты для Кольки сюда что-нибудь пришли, мучицы или сапоги какие.

Г ЛАША . Ничего не надо, сами проживем!ОНИСИМ . Нам-то с Глашей ничего не надо. А Колька уже хлопец здоровый,

книжки в сумке, а девки в думке, стыдно в лохмотьях ходить.Входит Аня, а за ней Лёнька .

Л ЁН Ь КА . Товарищ командир! Здравствуйте, Артём Иванович! Я как узнал, что Вы приехали, сразу сюда! Здравствуйте, дядя Онисим и тетя Глаша!

ОНИСИМ . Здравствуй, Лёня. Садись.Лёня садится.

А Р Т ЁМ . Давно я тебя не видел. Вырос-то как! Как живёшь, Лёня?Л ЁН Ь КА . У тетки Марфы. Ничего, жить можно.А Р Т ЁМ . Со школой как?Л ЁН Ь КА (кривится). А что там? Шесть классов кончил, хватит.А Р Т ЁМ . Ты это брось, перестань. Стране образованные люди нужны.Л ЁН Ь КА . Я шофером хочу или трактористом. А чтобы у тетки на шее си-

деть?.. У нее своих трое.


А Р Т ЁМ . Вот тебе мой командирский приказ: в этом году семилетку кончить. А в будущем году к нам приедешь, в городе учиться будешь. Как, примем его, Аня?

АНЯ . Пусть приезжает.A P T ЁМ . Понял приказ?Л ЁН Ь КА . Так точно, товарищ командир!ОНИСИМ . Знаешь, Артём, Лёнька ведь мне жизнь спас.А Р Т ЁМ . Знаю все это.ОНИСИМ . А ты еще послушай. Если бы не Лёнька, лежать бы мне в Ло-

сином горле. Уж как его Попов не гнал, а выгнать не мог. Все полегли, одни мы с Лёнькой остались, три дня в болоте сидели, пока немцы оцепление не сняли. Лёнька меня на себе до самой Калиновки тащил. Ты бы тащил?

А Р Т ЁМ . Тащил.ОНИСИМ . Может, и тащил, кто знает. А может...Л ЁН Ь КА (перебивает). Дядя Онисим, а мне жена Попова письмо прислала, о

Попове спрашивала. Скоро сюда приедет. А тебе не присылала?ОНИСИМ . Прислала, пусть приезжает, что знаю – расскажу. Эх, Артёмка,

все думал, как это ты меня к ордену представил, удивлялся. Оказалось, что ты в лазарете лежал, без тебя наградили. Да ты не переживай: честный орден, кровью за него плачено.

А Р Т ЁМ . Что тебе оставалось, если спереди немцы с автоматами, а рядом По-пов с хлопцами.

ОНИСИМ . Не думал я, что живым останусь, и ты, видно, не думал. Эх, помя-нуть бы хлопцев погибших, да нечем.Так-то, Артёмка, ничего наперёд не знаешь.Может, и те мужики живыми сейчас были бы, если бы вы их в лагере не побро-сали.

АНЯ . Что ты говоришь, Онисим! Нельзя было их вынести. Там вообще с го-ловкой шли! И их бы не спасли, и отряд погубили, и не надо, Онисим, вспоминать это: никого уже не вернёшь, надо дальше жить.

ОНИСИМ . Вынести не могли, так стрелять надо было.Л ЁН Ь КА . Артём Иванович раненым пистолеты оставил.ОНИСИМ . Мирона Пинчука в городе повесили, ещё и пытали. Видно, не

помог ему твой пистолет.А Р Т ЁМ . Судить меня вздумал? Не тебе меня судить!ОНИСИМ . Перед Богом все отвечать будем.А Р Т ЁМ . Я перед своей совестью отвечаю. А ты не забывай: за тебя эти хлоп-

цы погибли. Они фрицев били, пока ты в немецких холуях ходил. Ладно, засиде-лись мы тут, пойдем, Аня.

Артём встает, идёт к двери. Аня и Лёнька идут за ним.ОНИСИМ . Вы бы сказали, товарищ секретарь, зачем пожаловали, а то стану

людей собирать, спрашивать будут.Артём останавливается. За ним останавливаются Аня и Лёнька .

А Р Т ЁМ . А кто ты такой, чтобы людей собирать?ОНИСИМ . Бригадир.А Р Т ЁМ . Ты – бригадир? Орденом спекулировал, чтобы в бригадиры про-

лезть!?


ОНИСИМ . А что тут пролазить? Мужиков – раз-два и обчелся. Я мог и пред- седателем стать, если бы захотел. Большому коню и хомут большой. Бригадиром спокойнее: начальства над тобой меньше. Так зачем же приехали, товарищ секре- тарь? Что людям сказать?

А Р Т ЁМ . Зачем приехал? Страна голодает. Народ кормить надо.Г ЛАША (сразу понимает). Зерно забирать будешь, бульбу? Не млел, не по-

тел, а рот раскрыл, на готовое прикатил!? Опять мы целый год за палочки рабо-тали?

А Р Т ЁМ . Всем сейчас плохо. Рабочие тоже есть хотят.Г Л АША . У тебя в городе паек начальницкий! А мы? Гляди! (Открывает

чугунок на припечке). Крапиву варим, мясо – раз в год! За кукиш хлеба не купишь!A Р Т ЕМ . Придет время – каждый день мясо есть будем, деревни сожженные

отстроим, всем, кто погиб, памятники поставим.ОНИСИМ . Близко видеть, да далеко идти.Г ЛАША . Ты меня сказками не потчуй. Мне сегодня детям на стол ставить

надо. Народ кормить!? А я – не народ!? Мои дети – не народ?А Р Т ЁМ . Сталин лучше знает, где хлеб нужнее!Г ЛАША . Сталин в Кремле, а между ним и нами такие вот, как ты. Разве вы

ему правду скажите?АНЯ . Не то говоришь, Глаша, ведь не знаешь ничего. Артём всегда колхозни-

ков защищает.Г Л АША . Не видно что-то его защиты. Зачем твое собрание? Душу людям

травить? В прошлом году пришли машины, все выгребли, мы только назавтра узнали. Не пойду я на твое собрание, пропади оно пропадом!

ОНИСИМ . Он, Глаша, совестливый очень. Соберёт людей да расскажет, как хорошо заживём через двадцать лет. Кто доживет, конечно. А сколько еще пере-дохнет, пока это светлое будущее настанет.

А Р Т ЁМ . Ты эти мне провокационные речи брось! Недоверие сеешь к Совет-ской власти! Так ей теперь вредишь! На трудностях наших спекулируешь! Народ все трудности преодолеет! Разберемся, что ты за бригадир! С врагами у нас раз-говор короткий!

ОНИСИМ . Оно конечно, с врагами только так.Г ЛАША . Что ты, Артёмушка, какой же он враг? Не слушай! Напился где-то,

околесицу несет. (Онисиму). Иди проспись, образина пьяная! (Артёму). Помилуй, Артёмушка, пойдем мы на твоё собрание, все отдадим, раз надо. Какие же мы вредители? С утра до ночи работаем, на себе пашем, а что скажем не так, то ты не обижайся, ум за разум заходит. (Плачет). Ой, Господи, Царица Небесная.

Л ЁН Ь КА . Артём Иванович, дядя Онисим больше всех работает.ОНИСИМ . Я, Артёмка, уже проверенный, неделю в кутузке отсидел. Каж-

дый день энкаведист допрашивал, грозный был, а разобрался, какой я староста, и люди, спасибо, доброе слово сказали.

А Р Т ЁМ . Ты радуйся, что тебе Советская власть грехи простила. А вредить не смей!

ОНИСИМ . Тут, если вредить, с голоду подохнуть можно, теперь не вредить, а работать надо.

А Р Т ЁМ . Вот и работай, а языком не болтай. А то не посмотрим на твою ин-валидность.


АНЯ . Быстро же ты, Артём, врагов находишь. А я от брата никогда не отка-жусь.

А Р Т ЁМ . Мы с тобой потом поговорим. Пошли. (Идёт к двери. За ним идет Лёнька).

АНЯ . Я здесь ночевать останусь.А Р Т ЁМ . Ну, как знаешь.

Артём и Лёнька выходят.

Г ЛАША (набрасывается на Онисима). Распустил язык, нашел что вспоми-нать. Кого поубивали, уже не подымешь. Ты о своих детях подумай.

ОНИСИМ . Это ты же про Сталина сказала. Волос долог, да ум короток.Г ЛАША . Что я такого сказала?ОНИСИМ . Дура ты набитая. Вон в Калиновке перед войной уборщица пор-

трет протирала да на стекло плюнула, так и сейчас сидит.Г ЛАША . Может, отдать ему Кольку, чтобы молчал?АНЯ . Не пойдет Артём на вас доносить, не бойтесь, у него совесть есть!ОНИСИМ . Его совесть – не наша совесть.Г Л АША . Вот он по совести и сообщит куда следует. Христом-богом, Аня,

прошу, иди к нему, не зли его сейчас, сама видишь что делается.АНЯ . Я уйти от него хочу.ОНИСИМ . Ты что, Анька, сдурела?АНЯ . Устала я, Онисим, надоело все. Мишу во сне вижу. Не могу больше. И

Коля мне не поможет.Г ЛАША . Спохватилась! А я тебе говорила – не верила! Наконец-то опомни-

лась!ОНИСИМ . Стихни, Глашка, не то говоришь. Эх, Аня, это ты-то устала? За

плугом, что ли, ходишь? Ты у нас как барыня живёшь.АНЯ . Лучше бы я за плугом ходила.ОНИСИМ . Ты меньше до головы бери, так уставать не будешь. Мы вон день

прожили – и слава богу.АНЯ . Не могу я так.ОНИСИМ . Что тут говорить, Артём, конечно, мужик нудный. А где ты луч-

шего найдешь? Да чтобы начальником был? Тут тебе и почет, и уваженье, и не голодная. Это у нас: обедал, а живот не ведал.

Г Л АША . И я тебе то самое скажу, ты – баба видная, да мужиков, сама знаешь, повыбивало. Вон у нас Ахрем Шпак, балаболка поганая, глаза косые, же-ниться на тебе хотел, помнишь? (Аня кивает). Так и тот Прасковью свою бросил, Марью-семнадцатилетку взял, да еще хвалится: была Паша, стала Маша, завтра Дашу найду.

АНЯ . Не надо мне никого, мне одной лучше будет.Г ЛАША . Ты одна не жила. А ты попробуй одна, без мужика!ОНИСИМ . Ты же, Аня, в институт собралась. А кто тебя учить будет? Ин-

ститут в области, у Артёма делов много, а ты раз-другой приедешь, и хватит. Вот кончишь учиться, тогда уж смотри.

АНЯ . Не буду я обманывать.ОНИСИМ . Да разве это обман?АНЯ . Хватит, Онисим, как решу, так и сделаю.


Г ЛАША . Ты о нас подумай, о детях наших. Христом-богом молю, вернись ты к нему, поживи немного, пока забудется. Я и Кольку отдам, чтобы зла не помнил.

АНЯ . Перестань, Глаша, не тот Артём человек, чтобы мстить. А будет счи-тать, что Онисим виноват, ни я, ни Колька не помогут.

Слышится стук в сенях.

Г ЛАША . Дети идут.Входит навеселе Ахрем Шпак, у него серый, помятый вид. Снимает кепку.

АХ Р ЕМ . Прибыль в дом, хозяева. Здравствуйте, Анна Семеновна.Г ЛАША . Кто тебя звал, чего притащился?АХ Р ЕМ . Не любишь ты нас, Глаша, а зря, родня мы, хоть и дальняя.Г ЛАША . Лучшая родня – своя ровня.АХ Р ЕМ . А мы не к тебе пришли. Мы к Анне Семеновне, интересуемся, какая

в городе обстановка, как энтузьязм трудовой у народа растет?Г ЛАША . До потолка дорос.АХ Р ЕМ . Ты, Глашка, не встревай, когда умные люди говорят, нам автори-

тетного человека послушать хочется. Город – это наш авангард. Анна Семеновна, интересно знать, какие сейчас установки и постановления намечаются?

АНЯ . Что в газетах пишут, то и знаю.АХ Р ЕМ . Вы, так сказать, около высшей власти обитаете.Г Л АША . Постановления ему нужны! Тебя бы, борова здорового, в плуг

впречь! Бабы пашут, а ты учётчиком пристроился! Брехать – не цепью махать!АХ Р ЕМ . Ты нас, Глаша, не трогай, нам твоя психологья кулацкая известна,

мы все знаем.Г ЛАША . Одно ты знаешь: по дворам ходить, чтобы сто граммов налили.АХ Р ЕМ . Нас люди уважают, потому и подносят. Все знают: Ахрем партей-

ную психологью имеет. А насчет других еще выяснить надо.ОНИСИМ . Насчет нас уже выяснили, за собой смотри.АХ Р ЕМ . А нам смотреть нечего, мы до Берлина дошли, все знают.Г ЛАША . На повозке с кашей доехал!АХ Р ЕМ . Нашу кашу на всех фронтах ели и хвалили. А насчет вас мы бы

сказали, если бы тут не Анна Семеновна.АНЯ . А Вы не стесняйтесь, говорите.АХ Р ЕМ . Мы Вас уважаем, потому и молчим.ОНИСИМ . Иди ты отсюда, головы не дури!АХ Р ЕМ . Это ты зря. Ты, Ониська, меру знай, тебя власть хоть и проверила,

да, может, не до конца.Г ЛАША . Что ты плетешь?АХ Р ЕМ . Мы знаем что говорим. Вон в Калиновке полицая бывшего опять

взяли, тоже вроде проверенный был. Смотри, Ониська, и про тебя разберутся. Вы уж, конечно, Анна Семеновна, извините.

Г ЛАША . Тварь ты вонючая, сейчас поленом по голове огрею!ОНИСИМ . Пошел вон, пока я тебя не выкинул!АХ Р ЕМ . Но-но, господин староста, не очень-то. Думаешь, правды никто не

знает?


Онисим берет Ахрема за шиворот и тащит к двери, тот упирается.

АХ Р ЕМ . Правду не спрячешь! А спрячешь, так честные люди найти помо-гут! На чистую воду выведут!Онисим выбрасывает Ахрема за дверь, вытирает пот со лба, наливает воду, пьет.

Г ЛАША . Аня, правда забрали кого или брешет?АНЯ . Да, приехал энкаведист из области, а зачем не знаю.Г ЛАША . Божечка ты мой, когда же конец этому будет?ОНИСИМ . Тихо ты, запричитала. Может, обойдется. Бог не выдаст, свинья

не съест.Слышен шум машины. Аня выглядывает в окно.

АНЯ . Милиция приехала, сюда идут!Г ЛАША . Ой, что же это делается, людцы добрые!? Ой, за что ж это нам такое

горе!ОНИСИМ (становится на колени перед иконой). Господи, спаси и помилуй!

ЗАНАВЕС

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Эпи зод ч е т в ё ртыйЗа канцелярским столом сидит Должностное Лицо . Входит Посетительница .

ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА . Здравствуйте.ЛИЦО . Здравствуйте, садитесь. (Показывает на стул. Посетительница са-

дится).ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА . Моя фамилия Якубовская.ЛИЦО . Слушаю Вас.ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА . Я у Вас уже была. Я жила в бараках по Железнодо-

рожной.ЛИЦО . Да-да, я помню. Якубовская..?ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА . Варвара Семёновна.ЛИЦО . Разве Вы не получили квартиру?ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА . В Пятом районе... Мы говорили о доме на Проле-

тарской.Л ИЦО . Уважаемая Варвара Семёновна, не прошёл, к сожалению, этот ва-

риант. Понимаете, дом ведомственный, и мы получили меньше квартир, чем ожи-дали. А кандидатов много. Вот и выбрали наиболее достойных, ректора институ-та, например, директора завода.

ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА . Им тоже однокомнатные дали?ЛИЦО . Однокомнатных в этом доме раз-два и обчёлся. Тоже достойные люди

получили.ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА (плачет). Вы же обещали!ЛИЦО . Не один я эти вопросы решаю, уважаемая Варвара Семёновна. Я Bаc

на всех уровнях отстаивал – не получилось.


ПОС Е ТИ Т Е Л Ь НИЦА (плачет). Первый муж за эту землю жизнь отдал... Сорок лет в бараке без удобств, без отопления прожила... Пока дров привезёшь, распилешь, наколешь... Вечером натопишь, а утром холод стоит... Сорок лет в сы-рости и холоде... Второй муж-инвалид из-за этого раньше в землю лег... Недолго бы я вашу квартиру занимала, скоро бы освободила.

ЛИЦО . Что Вы хотите, Варвара Семеновна? Вам же повезло, что почтамт строить начали. Метраж у Вас больше нормы был. Могли бы еще десять лет в этом бараке жить. У нас одних только ветеранов три тысячи на очереди. Откуда берутся, казалось бы, вымереть уже должны, так нет – с каждым годом больше и больше. И каждому дай. И детям его дай, и внукам. А в наше положение никто войти не хочет. Вы радоваться должны: квартиру со всеми удобствами получили.

ПОС Е ТИ Т Е Л Ь НИЦА . Так Вы жалеете, что не все еще умерли. Недолго Вам ждать осталось.

ЛИЦО . Но-но! Вы мне этого не приписывайте, я сам – ветеран. Пусть сто лет живут. Только понимать надо, что можно и что нельзя. (Открывает книгу, вписы-вает фамилию). Якубовская Варвара Семеновна.

ПОС Е ТИ Т Е Л ЬНИЦА . Пропаду я там одна.ЛИЦО . Если Вы такая беспомощная, то устроим в дом престарелых. П О С Е Т И Т Е Л Ь Н И Ц А . Не по-человечески Вы поступаете, не по-

партийному.ЛИЦО . Что Вы себе позволяете? Да кто Вы такая, чтобы так говорить!? За-

были, где находитесь? Для Вас работают, лучше сделать стараются, а Вы недо- вольны! Мы всё сделали по закону! Можете жаловаться куда угодно!

Посетительница плачет.


Картина четвёртая

Добротный дом на окраине районного центра. Слышен шум подъезжающей машины. В ворота входит Артём с цветами, быстро направляется к двери, вдруг останавливает-

ся, присаживается на лавочку. Из дома выходит Аня.АНЯ . Здравствуй, Артём. Вчера похоронили.А Р Т ЁМ . Вчера? Я за границей был. Вчера только в Москву прилетел.АНЯ . Мы звонили, знаем.А Р Т ЁМ . Лекарство привез. (Встает, достает из кармана коробочку, от-

дает Ане).АНЯ (рассматривает лекарство, возвращает его). Хорошее лекарство. Толь-

ко не помогло бы.А Р Т ЁМ . Похоронили где?АНЯ . На новом кладбище.А Р Т ЁМ (почти просяще). Меня вспоминал?АНЯ . Нет. Он отцом всю жизнь Онисима звал.

Повисает молчание. Из дома выходит Глаша.Г ЛАША . А, явился ворон. Утешать будешь? Обойдусь без твоих утешений.

У меня еще три сына осталось, а ты одного придушил, другого в гроб загнал.


АНЯ . Перестань, Глаша. Как у тебя язык поворачивается?Г ЛАША . Опять ты его защищаешь? Он тебя несчастной сделал, а ты, дура,

его ещё любишь, за хорошего человека замуж не пошла. Защищай, он отблаго-дарит.

А Р Т ЁМ . У меня не меньше твоего горе.АНЯ (Глаше). Моего сына ты не вспоминай, а перед Колей Артём не виноват.

Все что мог делал: и врачей присылал, и лекарства доставал.А Р Т ЁМ . Может, что-нибудь вам надо?Г ЛАША . Спохватился! Где ты был, когда мы с голода подыхали? Когда ра-

ботали за палочки?! Две копейки трудодень, а коробка спичек – двадцать. Муж- инвалид, больной Колька. Два мешка муки привёз? Откупился? Ты хозяином в районе был! Другой бы ради своего дитяти все сделал.

А Р Т ЁМ (зло). Ты знаешь, как я жил, не лучше вашего. И работал не меньше! И где был знаешь!

Г ЛАША . Знаем, как ты работал. Может быть, Коленьке тех килограммов не хватило, что ты из амбаров выгреб.

АНЯ . Да за те граммы, что вам тогда оставил, он пять лет в Сибири лес валил.Г Л АША . Отблагодарила тебя, значит, власть родная за честность! А сына

твоего нету!АНЯ . Не ищи виноватых, Глаша. Все в чём-то виноваты, так что же нам сей-

час – горло друг другу перегрызать?Г ЛАША . В чём я виновата? Что не отдала тогда? Чтобы сыном врага народа

стал?АНЯ . Успокойся. Никто тебя не винит.Г ЛАША (плачет). Ой, сыночек, куда же ты от меня ушёл? Лебеду ели, а Ко-

ленька такой слабенький был, все кашлял, петь очень любил, запоёт тоненько так, жалобно: «Во поле березонька стояла», да как закашляет. Так до конца ни разу не допел.

А Р Т ЁМ . Всем тяжело было...Г ЛАША . Да замолчи ты, бога ради!

Из дома выходит Онисим . Он заметно навеселе.ОНИСИМ . Кто это к нам пришел? Артёмка, кажись? Виноват, товарищ секре-

тарь обкома. Высокого полета птица к нам залетела, из-за самой границы. Жаль только – опоздала. Что же, Артёмка, помянем сынка моего по обычаю людскому.

А Р Т ЁМ . Я на кладбище помяну.ОНИСИМ . Нехорошо, товарищ секретарь, обычай народный нарушаешь.Г ЛАША . Что ему обычай.ОНИСИМ . Брезгуешь со мной, значит. Хотя, если разобраться, какой он тебе,

хе-хе, сын. Меня отцом звал, я о нем всю жизнь заботился. Не хочешь – не надо, в ножки кланяться не будем.

АНЯ . Пойдём, Артём, посидим немного, Кольку помянем. Успеешь еще на кладбище. Я тебе место покажу.

А Р Т ЁМ . Хорошо.ОНИСИМ . Спасибо, товарищ начальник, уважили. Милости просим.

Онисим идёт в дом. За ним идёт Артём .АНЯ . Пойдём, Глаша, посидим.


Г ЛАША . Пропадите вы все пропадом!Глаша уходит со двора. Аня заходит в дом.

ОНИСИМ . Горюет моя ластушка-касатушка, места себе не находит.На столе стоит открытая бутылка водки, закуска. Аня достает из шкафа рюмку, та-

релку, вилку для Артёма .

ОНИСИМ . Садитесь, Артём Иванович.Все садятся. Онисим наполняет рюмки.

ОНИСИМ . Помянем Колю, пусть земля ему пухом будет. (Все пьют). Хоро-шим человеком был, душевным. А мне так роднее родных. Родные где: разлете-лись и нету, а он все со мной. Работали мы с ним сторожами: ночь отсидишь – два дня дома. Ночью хорошо, тихо, сиди о жизни думай, а не хочешь думать, ложись да спи.

А Р Т ЁМ . А зимой, в мороз?ОНИСИМ . Так чахоточникам мороз на пользу, да я все больше один дежурил,

кто те удобрения красть полезет? Зато на пасеке мы уж вместе. Золотым пасечни-ком был, каждую пчелу знал. (Всхлипывает). Пчелы человека понимают. А какие хоромы с ним отгрохали! Купили халупку – войти страшно было. (Наливает).

А Р Т ЁМ . За что купил, если так бедствовал?ОНИ С ИМ . С войны золотишка чуток осталось. Как раз на домик и пару

ульев. Медок, он всем нужен: и людям, и начальникам, а за такой как наш никому денег не жалко. И Колю медом спасал. Ты все время наверху крутишься, скажи, инвалидам пенсию прибавлять не будут?

А Р Т ЁМ . Должны.ОНИСИМ . Спасибо нашей родной Советской власти, пропали бы мы, хе-хе,

без нее. За Советскую власть. (Пьет).А Р Т ЁМ . А кто тебе пасеку разрешил держать? У нас с этим строго.ОНИСИМ . Разве это пасека? Пара ульев... Не разрешали. Участковый при-

ходил: в три дня, говорит, все ликвидировать. Пришлось Глаше на прием сходить. Рассказала председателю про Коленьку, про чахотку его, бумаги показала. Бумаги у нас, хе-хе, всегда в порядке.

А Р Т ЁМ . Ну и что?ОНИСИМ . Как узнали, что твой сын, участкового больше в глаза не видели.

Ты хоть и далеко, а здесь тебя, хе-хе, уважают.А Р Т ЁМ . Моим именем, значит, спекулировал?ОНИСИМ . Миколку только медом и спасали. Разве лучше, если бы давно

помер?АНЯ . Разве это пасека, Артём? Ну, держат несколько ульев, кому от них пло-

хо?А Р Т ЁМ . Пусть держат.ОНИСИМ . Спасибо, товарищ начальник, век не забуду. (Наливает).АНЯ . Хватит, Онисим.ОНИСИМ . Ты меня, Анька, за руку не держи, я свою меру знаю (пьет). А

правда, Артёмка, что ты письмо Сталину писал?А Р Т ЁМ . Правда.


ОНИСИМ . Ты к нему, значит, как к отцу родному, а он тебя по кумполу. (Сме- ется). Вот Божья справедливость: таскал волк овечек, потащили и волка. Меня хотел в Сибирь, отправить, а сам попал!

АНЯ . Как тебе не стыдно, Онисим. Если бы Артём тогда за тебя не заступил-ся, ты бы в Сибирь отправился!

А Р Т ЁМ . Хватит! Я твои выходки только из уважения к памяти сына терплю. (Встает, идёт к двери). Пойдём, Аня, могилу покажешь.

ОНИСИМ (идёт следом). Ничего, Артёмка, отсидка тебе на пользу оказалась. Был бы верным сталинцем, а оказался пострадавшим от культа, быстро в гору по-шел.

АНЯ (встает). Перестань, Онисим. Несешь, сам не знаешь что.ОНИ С ИМ . Ты, Анька, не бойся, ныне за это не сажают. Это я раньше за

любое слово во враги угодить мог, а сейчас с культом два раза покончили, правда, Артём Иванович?

АНЯ . Хватит паясничать! (Выходит).ОНИСИМ (с крыльца, вдогонку). Прощайте, гости дорогие. Не обессудьте,

если не угодил чем.Артём берет цветы. Они с Аней выходят за ворота.

Слышен шум отъезжающей машины.

Двухкомнатная малогабаритная квартира. Проходная комната. Простая мебель: диван, книжные полки, телевизор.

Слышится из радио песня: «И на Марсе будут яблони цвести». Раздаётся звонок. Из второй комнаты выходит мальчик лет семи, идет в прихожую к двери.

МАЛ Ь ЧИК . Кто там?Г О ЛОС АНИ . Открой, сынок.

Мальчик открывает дверь. Входят Аня и Артём.

АНЯ . Это дядя Артём, а это мой Миша. МИША . Здравствуйте. А Р Т ЁМ . Здравствуй, Миша.АНЯ . Проходи, Артём.

Все проходят в центральную комнату.

МИША . Мама, я гулять пойду.АНЯ . Уроки сделал ?МИША . Сделал.А Р Т ЁМ . В каком классе учишься? МИША . В первом.А Р Т ЁМ . Кем будешь, когда вырастешь?МИША . Я? Я – космонавтом, как Гагарин.А Р Т ЁМ . Хорошая работа, трудная, героическая.МИША . Мама, я пойду.АНЯ . Беги, космонавт.

Миша уходит.

А Р Т ЁМ . Не трудно тебе с ним?


АНЯ . Что ты, Артём! Радость это моя! Из детдома брала, такой слабенький был, а сейчас – смотри, какой вырос. Ты-то как живешь?

А Р Т ЁМ . Как всегда, работаю.АНЯ . Лёня здесь, на похороны приехал. Чуть узнала, солидный стал, женил-

ся.А P T E M . Через год ВПШ закончит, возьму к себе, мне такие люди нужны.АНЯ . Тяжело им, наверно, на две стипендии?А Р Т ЁМ . Стипендии неплохие, на целину каждый год шофером ездит, я ино-

гда помогаю. Он на заочное поступать хотел, да я отговорил: знания не те. (Пауза). Ты кем в больнице?

АНЯ . Завотделением.А P T ЕM . Давно тебе хотел сказать: возвращайся ко мне, Аня. И сына бери.АНЯ . Зачем я тебе?А Р Т ЁМ . Устал я, Аня. Хочется, чтобы родной человек рядом был.АНЯ . Ты же всегда Глашу любил!А Р Т ЁМ . Что Глаша? Прошла молодость, и любовь прошла. Мы с тобой всю

войну вместе, разве это забудешь?АНЯ . Тяжелые у нас воспоминания, Артём.А Р Т ЁМ . Не можешь мне простить Мишу? Но это же случайность! Я за отряд

отвечал, за беженцев! АНЯ . Что ты, Артём, давно простила. Ни в чем ты не виноват, война виновата,

но тяжело все это. Тяжело помнить.А Р Т ЁМ . Двадцать лет прошло.АНЯ . Не могу, Артём. Найди хорошую женщину, женись. Ты человек чест-

ный, справедливый, все правильно делаешь, но неуютно с тобой.А Р Т ЁМ . Я тебя обижал?АНЯ . Не обижал, но и ласки от тебя тоже не видела.А Р Т ЁМ . Разве до войны нам плохо было?АНЯ . До войны мне своей любви для радости хватало. А после тяжело было,

а ты ничего не видел.А Р Т ЁМ . Ты бы сказала.АНЯ . Зачем? Чего нет, того не выпросишь.А Р Т ЁМ . Несправедливо судишь.АНЯ . Не сужу я тебя, Артём. Нет у меня такого права. Но сомневался ли ты

хоть раз, думал ли, что кроме твоей и другая правда есть?А Р Т ЁМ . Что ты знаешь о моих сомнениях и вопросах к себе? Только вопро-

сы я дома задаю, а как вошел в кабинет, все сомненья за дверью оставляю. Иначе работать нельзя.

АНЯ (иронично). Конечно, руководитель должен быть непоколебимым и пря-молинейным. Один paз заколебался, так в дальние края попал.

А Р Т ЁМ . Теперь не то время.АНЯ . Так почему же ты своего покровителя не критиковал? Чего же ты после

Сибири боялся?А Р Т ЁМ . Покровителя? А ты знаешь, как его освобождали?АНЯ . Что в газетах написано, то и знаю.


А Р Т ЁМ . Вот-вот. Я в жизни ни к кому не подлаживался. И не буду. Сколько я шишек набил, пока план по кукурузе утвердили. Конечный – только половина начального!

АНЯ . Никто твоих шишек не считал. А фогографии в газетах, где он тебе руку жмет, все видели. И выступление по радио, когда призывал все кукурузой засеять, тоже слышали.

А Р Т ЁМ (устало). Что наши слова, главное – наши дела. Область – передовая в республике, продукты в магазинах появились, деревни отстроили... По-другому бы говорил, не сделал этого.

АНЯ . Другие бы сделали.А Р Т ЁМ . Конечно. Только не могу я за чужими спинами прятаться, моя это

работа, и мне ее делать!Раздаётся звонок. Аня выходит в прихожую, открывает дверь. Входит Лёня .

Л ЁНЯ . Здравствуйте, тетя Аня.АНЯ . Заходи, Лёня. Артём Иванович здесь.

Аня и Лёня идут в комнату.

Л ЁНЯ . Здравствуйте, Артём Иванович!А Р Т ЁМ (встаёт из-за стола). Здравствуй, Леонид Устинович!

Мужчины обнимаются. Видно, что они рады друг другу.

Л ЁНЯ (радостно). Я к дяде Онисиму зашел, а там сказали, что Вы приехали, у тети Ани можете быть. Я сразу сюда. (Осекшись). Хорошим парнем Николай был. Всё война проклятая.

А Р Т ЁМ . Да... в каждом сидит. (Пауза).АНЯ . Жена Попова второго мyжa похоронила. От старых ран умер.А Р Т ЁМ . Расскажи, что в столице? Как Тамара? Живете как?Л ЁНЯ . Комнату в общежитии получили. Над курсовыми вместе сидим (улы-

бается), иногда и ей помогаю, не все с прошлого года забыл.А Р Т ЁМ . В партшколе что нового?Л Ё Н Я . Материалы последнего пленума изучаем. Большие дела предстоят,

Артём Иванович.А Р Т ЁМ . Ну, большие или нет, это жизнь покажет, а работать много придется.

С отличием кончишь?Л ЁНЯ . Как диплом защищу.А Р Т ЁМ . Распределение когда?Л ЁНЯ . Через неделю. Я сюда на похороны приехал, завтра уезжаю.А Р Т ЁМ . Я на тебя запрос оформил. К нам распределят. Сначала, конечно,

инструктором, а там... Как будешь работать, так и продвигаться.Л ЁНЯ . Спасибо, Артём Иванович. Но... Тамара со мной тоже приедет.А Р Т ЁМ . Она же только через год кончает!Л ЁНЯ . На заочное переведется.АНЯ . Пусть бы уже отучилась: год быстро пройдет.Л ЁНЯ . Боится, что загуляю. И я ее оставлять не хочу.АНЯ . Если любишь, надо верить друг другу.Л ЁНЯ . Семья, тетя Аня, должна жить вместе.


А Р Т ЁМ . Что же, и Тамаре твоей место найдем, не в обкоме, так в облиспол- коме. Мне толковые люди нужны и честные.

Л ЁНЯ . Оправдаем доверие, Артём Иванович.А Р Т ЁМ . Да, много работы предстоит. А кто ее делать будет? Многие привык-

ли только начальству хлопать. На вас, молодых, надежда.Л ЁНЯ . Не подведем, Артём Иванович. У Вас учиться будем.А Р Т ЁМ . Мы с тобой друг у друга учиться должны, друг другу на ошибки

указывать.Л ЁНЯ . Конечно, Артём Иванович.

Раздаётся звонок. Аня открывает дверь. Входит Миша. МИША . Мама, это я пришёл.

ЗАНАВЕС

Эпи зод п я тыйЗа канцелярским столом сидит Должностное Лицо . Входит Посетитель .

ПОС Е ТИ Т Е Л Ь . Здравствуйте.ЛИЦО . Здравствуйте, садитесь. (Показывает на стул. Посетитель садится).ПОС Е ТИ Т Е Л Ь . Моя фамилия Богданович.ЛИЦО . Слушаю Вас.ПОС Е ТИ Т Е Л Ь . Я живу в Первом микрорайоне. Знаете этот район?ЛИЦО . Конечно, наш первенец.ПОС Е ТИ Т Е Л Ь . Вот-вот, первенец. На последнем этаже. В доме с плоской

крышей. Зимой холодно, летом как в бане, битум с крыши течет.ЛИЦО . Да, неудачный проект, теперь такие не строим. Но исправить что-

нибудь трудно.ПОС Е ТИ Т Е Л Ь . Хуже всего весной и осенью. Болото в квартире, все стыки

протекают. И углы мокрые, как вода через битум проходит – не понимаю.ЛИЦО . В свою ЖЭС обращались?ПОСЕТИТЕЛЬ. Потому к Вам и пришел. Пять раз обращался. То у них техники

не было, то мастики. Зимой замазали, весной дожди пошли – снова всюду мокро.ЛИЦО . А что в ЖЭСе говорят?ПОС Е ТИ Т Е Л Ь . Когда они зимой мазали, жена расписалась, что претензий

не имеет. А какие зимой претензии, если дождей нет. Ко мне не подошли, я бы до весны подождал. Теперь в ЖЭСе говорят: ремонт сделан, претензий не было, подпись показывают.

ЛИЦО . Хорошо, мы разберемся. Какая у Вас ЖЭС?ПОС Е ТИ Т Е Л Ь . Девятая.ЛИЦО (открывает книгу). Товарищ Богданович..?ПОС Е ТИ Т Е Л Ь . Петр Васильевич.Л ИЦО (записывает). Не беспокойтесь, Петр Васильевич. Все сделаем,что

сможем.ПОС Е ТИ Т Е Л Ь . Спасибо.ЛИЦО . До свиданья, Петр Васильевич.ПОС Е ТИ Т Е Л Ь . До свиданья. (Встает, уходит).



Картина пятаяТа же квартира, что и в предыдущей картине. Изменений немного: телевизор разве что стал поновее и книг прибавилось. На диване сидит Онисим . Он заметно постарел. Раз-дается звонок. Онисим встает, идет в прихожую, открывает. Входит Артём. Годы

тоже не пошли ему на пользу.

ОНИСИМ . Здравствуй, Артём.А Р Т ЁМ . Здравствуй. А где Аня?ОНИСИМ . В больницу позвали, на консультацию. Скоро придет. Ты, Артём,

проходи.Артём снимает и вешает плащ. Старики идут в комнату.

ОНИ СИМ . Давно мы с тобой, Артём, не виделись. С Глашиных похорон, кажись?

А Р Т ЁМ . Давно.ОНИСИМ . Ты садись, в ногах правды нет.

Артём садится в кресло. Онисим тоже присаживается.

ОНИ С ИМ . А хорошо, что памятник сделали. Постарались комсомольцы. Если бы наш Миша дела не развернул, ничего бы и не было. Сорок лет с войны прошло, никто про памятник не вспоминал.

А Р Т ЁМ . Других забот хватало.ОНИ СИМ . Да, забот всегда полон рот. Давай, Артём, за встречу выпьем.

(Встает).А Р Т ЁМ . Я не пью.ОНИСИМ . Тогда чай поставлю. (Идет на кухню, продолжает говорить от-

туда). Ты как, Артём? Слышал, болеешь, в госпитале лежишь?А Р Т ЁМ . Да, приболел немного.ОНИСИМ (возвращается из кухни). А что так?А Р Т ЁМ . Годы немолодые, вот и надо подлечиваться.ОНИСИМ . Жизнь-то тяжелая у нас была, Артёмка, организм и износился.

То тут болит, то там. У меня раненую ногу раньше к дождю ломило, а теперь так обе болят, да каждый день. Только работой и держусь. Вон сосед мой на пять лет младше, а чуть ходит. Как выползет с утра на скамейку, так до вечера козла заби-вает. А у меня сад, огород, одной клубники сотка.

А Р Т ЁМ . Зачем тебе столько?ОНИСИМ . А сыны приедут, да с внуками. Внуки очень клубнику любят.А Р Т ЁМ . К себе дети не зовут?ОНИСИМ . Зачем мне в тех скворечниках душиться? Я здесь доживать ре-

шил. Своя хатка как родная матка. Мы ж тут все сами поделали. Как приехали, ни дня не отдыхали, хату перебрали, кирпичом обложили, веранду сделали, при-стройку. Я и отопление провел, прямо от централи. Когда мимо тянули, хотел рабочим дать, чтобы по огороду провели. А потом решил: нет! Пусть на законном основании, мало ли что. В исполком сходил, сперва отказали, мощностей, мол, не хватает. А у меня сосед Витька там шофером работал. Я к нему: «Мол, так и так, Витя, выручай!» А Витя хлопец добрый, сказал кому надо, меду бидон отнес – вот тебе и законное основание: я же инвалид войны. И мощностей хватило. (Пауза).


Теперь уже и дети устроены, и хата как куколка, только, кажется, живи, так нет, забрал Бог Глашеньку.

А Р Т ЁМ . Может, если бы меньше работали, то и Глаша бы дольше жила?ОНИСИМ (задумывается). Кто его знает, может, и так. Да как же не рабо-

тать: тут одно другое подгоняло. Дом надо было утеплять, сарай строить. Корову, кабанчиков держали. Сыны ж наши учились, надо было посылать что-то. А как стали инвалидам машины давать, так за гараж взялись: погниет машина на дворе. (Пауза). Ты на кладбище был?

А Р Т ЁМ . Был.ОНИСИМ . Глашин памятник видел?А Р Т ЁМ . Видел.ОНИСИМ . Я Koленьке из белого мрамора поставил – душа его ангельская

была, Глаше – из серого. Другие плиту кладут, а я цветник заказал. Не завяли цветы?

А Р Т ЁМ . Нет, я полил.ОНИСИМ . Я заодно и себе памятник сделал.А Р Т ЁМ (удивленно). А твой где же?ОНИСИМ . В сарае стоит, дожидается. И место на три могилы огородил, не

хотели городить, дать пришлось, а сейчас там и не хоронят. У меня на все отложе-но: и на похороны, и на панихиду, и на сорок дней. Все Анька знает, помру – рас-порядится.

А Р Т ЁМ . А дети?ОНИСИМ . Что дети? Кто знает, как они сделают, лучше ж я сам побеспо-

коюсь. Сыны мои хорошо устроены, институты покончали, в люди вышли. С ма-шиной каждому помог. Ты вон меня за лишнюю лошадь раскулачить хотел, а у моих сынов у каждого в моторе по восемьдесят лошадей.

А Р Т ЁМ . Теперь время другое. Дети часто приезжают?ОНИСИМ . Все лето ездят. Варенья наварят, яблок насушат, так багажники

загрузят, аж машина садится. Дети у меня хозяйственные. Раньше внуков на лето присылали, да тяжко стало за ними бегать.

А Р Т ЁМ (иронично). Выходит, не забывают тебя дети?ОНИСИМ . Такая наша доля стариковская: для детей жить. Но я не ропщу.

Бога каждый день благодарю. Что Бог посылал, то, значит, заслужил.А Р Т ЁМ . Ты раньше не очень-то верил.ОНИСИМ . Так то раньше... Кто его знает, Артёмка, может, там ничего и нет,

а может... Дома сидишь, вечера длинные, начнешь вспоминать, тоска возьмет, а помолишься, вроде с Богом поговоришь, легче становится. Тебе-то не скучно одному?

А Р Т ЁМ . Дело всегда найти можно.ОНИСИМ . Я и на церковь жертвую, свечки ставлю, панихиды заказываю.

Бог есть, так зачтется. (Пауза). Слушай, Артём, выйдешь из госпиталя, иди ко мне жить! Хочешь совсем, а хочешь на лето. Тут и травка под окном, и редисочка своя, и клубника поспеет! Банька в огороде, а не хочешь в баньке – в ванной можно. Мы бы с тобой все на свете обсудили.

А Р Т ЁМ . Что это ты так расщедрился?ОНИСИМ . Ты не думай, я тебе всегда спасибо скажу. Ты же меня раскула-

чить мог, а не раскулачил. И после войны не посадил.


А Р Т ЁМ . Я с тобой по закону поступал.ОНИСИМ . Какие тогда законы были? Сказал бы, что враг, и поминай, как

звали. Так что, Артём?А Р Т ЁМ . Спасибо. Я один жить привык.ОНИСИМ . А хочешь, и тебе памятник сделаем! В сарае места много, где

один, там и два.А Р Т ЁМ . Ты это всерьез... или шутишь?ОНИСИМ . Думаешь власть тебе памятник поставит? Как же, раскошелятся

на тумбу деревянную со звездой за все твои заслуги.А Р Т ЁМ . Думаешь, если тумба из мрамора, так и вечная память обеспечена?

Нет, пусть твой памятник один в сарае стоит.ОНИСИМ . Значит, не хочешь. Что же, насильно не тяну. (На кухне начинает

свистеть чайник). Я сейчас. (Идет на кухню, оттуда). Конечно, я тебе не ком-пания, с высоким начальством привык, что со мной говорить. (Приносит чайник, заварник, сахарницу, чашки).

А Р Т ЁМ . Вроде бы всю жизнь разговариваем.ОНИСИМ . Э, нет, Артём, не те это разговоры были. Ты со мной как началь-

ник, и я с тобой как с начальником. Наконец-то уравнялись! Кто ты теперь? Пен-сионер, как и я, хоть и персональный, а только, хе-хе, пенсионер!

А Р Т ЁМ . Ты, что же, меня боялся?ОНИСИМ . Береженого бог уберег. Меня жизнь давно научила: против ветра

не плюй.А Р Т ЁМ . Разные мы с тобой жизни прожили.ОНИ СИМ (обрадованно). Это точно, Артёмка, а помирать одинаково при-

дётся. Ты вот всю жизнь со мной боролся. За Глашку мстил. Давил меня, давил, а задавить не смог. Живучий я, хе-хе, оказался. Разве не правда!?

А Р Т ЁМ . Правда, да не вся. Не с тобой боролся, а с такими как ты.ОНИСИМ . Или пнем по голове, или головой о пень.А Р Т ЁМ . ...и Глаша здесь не при чем.ОНИСИМ . Не мог простить, что ко мне ушла. Все во враги меня записывал.

А кому я навредил?А Р Т ЁМ . Ты всю жизнь трусливым был, за бабью юбку прятался. Из-за стра-

ха вредить не смел. Колхоз ненавидел, а добро колхозное первым спасать бросил-ся, испугался, что на тебя подумают.

ОНИСИМ . У коров на рогах не написано, колхозные они или нет. И кони мои рядом стояли. Чуял я, что петуха пустят, вот и ждал. Не полез бы в огонь, ты бы первым на меня показал.

А Р Т ЁМ . Разобрались бы, не один ты такой был.ОНИСИМ . Стал бы разбираться, прицепился, и каюк.А Р Т ЁМ . Ты хоть глупости не говори.ОНИСИМ . Эх, Артёмка, не на того ты нарвался: меня в ступе толкачом не

поймаешь. И раскулачить не удалось, и в Лосином горле угробить не вышло.А Р Т ЁМ . Один раз за чужую спину спрятаться не смог.ОНИСИМ . Я тебе за Лосиное горло только спасибо скажу. Неизвестно, как

бы оно дальше повернулось, а так хоть и инвалид, а, хе-хе, живой. И после войны орден пригодился.

А Р Т ЁМ . Ты всегда изворотливым был.


ОНИСИМ . Жить хотел, потому и изворачивался. Кто не вывернулся, на Со-ловках сгнил.

А Р Т ЁМ . Я всю жизнь по закону поступал: и с тобой, и с другими. Если вре-дил, то наказывал, а если работал, за что же тебя наказывать?

ОНИСИМ . По закону? А ты меня спросил, когда принимал свои разбойные законы? Для голодранцев твои законы: голым разбой не страшен.

А Р Т ЁМ . Ты все время талдычишь, что я тебя уничтожить хотел, да не смог. Ты, гад, всю жизнь Советскую власть ненавидел. Горло бы перегрыз, если бы не боялся. А я тебя, врага заклятого, заставил ее укреплять, ты не хотел, зубами скри-пел, а всю жизнь на нее работал. Зачем мне тебя уничтожать (смеется), живой ты больше пользы принес.

ОНИСИМ . Да я бы без твоих понуканий в два раза больше наработал. Пом-ню, поехали мы в 76-м году на родину, в Осеевку, на трёх машинах поехали, вме-сте с сынами. Подъезжаем, смотрю – Ахрем Шпак. Это ж надо, первый лодырь на деревне, а как раскулачивать, так первый активист. Мы уже и в колхоз вступили, а он все кричал: раскулачить их надо, все на мельницу мою завидовал, а сейчас она развалилась, никому не нужна. Подъехали мы, а он на крыльце сидит, и штаны на нем латаные. Ну что, говорю, Ахрем, посмотри, я тогда был богатый, так я и сей-час богатый, а ты как был нищим, так и сейчас в штанах дырявых ходишь. Так-то оно, Артём. Ты вот хозяина всю жизнь давил, может, теперь ему волю дадут.

А Р Т ЁМ . Что сравниваешь. У вас у каждого на чердаке обрез лежал.ОНИСИМ . Ага, помнишь, значит, как Фрол в тебя стрелял?A Р Т ЕМ . Что же ты не выстрелил? Трусость помешала?ОНИСИМ . Да на кой хрен мне стрелять? У меня и обреза не было, и рад я

был, что он промахнулся. Другого бы прислали, еще хуже. А откуда у Фрола об-рез, знаешь? С гражданской войны, от партизан остался. Эх, Артёмка, не там ты врагов выискивал! Скоро перед Богом предстанем, Он за все спросит.

А Р Т ЁМ . Я перед своей совестью отвечаю. Я душой не кривил, а если оши-бался, то сам и расплачивался.

ОНИСИМ . Сам? Другие могилами расплачивались.A Р Т ЕМ . После меня ни одной могилы не осталось.ОНИСИМ . А что останется? Статейка в газете? «Вечно будем помнить». Кто

это будет? Соратники твои? Завтра же забудут! Я вот каждому сыну по сберкниж-ке оставлю. Вот это – память!

А Р Т ЁМ . Короткая память на деньгах.ОНИСИМ . У тебя и такой не будет.А Р Т ЁМ . После меня заводы и колхозы останутся, дороги и сады, не надо

мне памятника в сарае, вот мои памятники, и дети твои хорошо живут благодаря тысячам таких как я.

ОНИСИМ . Кто его знает: может, без тебя они бы еще лучше жили. А ты свое отжил. В одном пальто ходил, на железной койке спал, был у воды, да не замочил-ся. Потому, видно, и на пенсию десять лет как отправили. А наш «голова» особняк двухэтажный отгрохал, баба его в брильянтах ходит.

А Р Т ЁМ . Забрали особняк, и хозяина наказали. Всё исправим, что не так де-лали!

ОНИСИМ . Кто исправлять будет?А Р Т ЁМ . Партия и народ!


ОНИСИМ . С большого грома да малый дождь! Видел я эти перестройки, и в 56-м и в 65-м. Тоже кричали во все горло.

А Р Т ЁМ . Наш народ если раскачается, горы свернет.ОНИСИМ . Кому это его раскачивать? Начальству, что ли? Им уже сейчас

лучше некуда.А Р Т ЁМ . От таких избавляться будем, до всех руки дойдут.ОНИСИМ . Заняты, видно, те руки, опять в ладоши бьют. А кто же вашу пере-

стройку делать будет?А Р Т ЁМ . Честные люди! Молодежь!ОНИСИМ . Не очень-то у нас честным ходу дают. Ты брехать не научился,

так и выперли из начальства.A P T ЕМ . Сейчас все по-другому будет!ОНИСИМ . Дожить бы. (Раздается звонок). Вот и Анька пришла.

Онисим идет в прихожую, открывает дверь. Входит Лёня с портфелем в руках. Сей-час Лёня солидный мужчина с брюшком.

Л ЁНЯ . Здравствуй, дядя Онисим. Тетя Аня дома?ОНИСИМ . Скоро будет. Заходи, Лёня.

Онисим и Лёня входят в комнату.

Л ЁНЯ . Артём Иванович!? И Вы здесь? Здравствуйте, Артём Иванович!А Р Т ЁМ . Здравствуйте, Леонид Устинович.

Лёня достаёт из портфеля бутылку марочного коньяка.

Л ЁНЯ . Я, по обычаю русскому, в гости с пустыми руками не хожу. (Отдает бутылку Онисиму).

ОНИСИМ . Сейчас соображу что-нибудь. (Идет на кухню).Л Ё Н Я . Я здесь с проверкой, Артём Иванович. Специально этот район вы-

брал, чтобы на открытие памятника попасть. Раньше с комиссией приедешь, тут тебе банкет каждый день, рыбалка, охота. А теперь только работаем.

ОНИСИМ (из кухни, ехидно). Тяжело, небось, без банкетов?Л ЁНЯ . Правильно сделали, что указ приняли. Дальше уж некуда было. Но, с

другой стороны, сколько вопросов в неформальной обстановке улаживали... При-везешь какую-нибудь шишку в лес, на дачу, устроишь ему что надо, вопросик и решился. И здесь недалеко наша дача была, около Лосиного горла.

А Р Т ЁМ . При мне таких дач не было.Л ЁНЯ . Правильно, Артём Иванович, при Вас больше порядка было! Сейчас

вот опять наводим. Отдали дачу под профилакторий. И хорошо сделали: пусть рабочие отдыхают. Но иногда жалко становится: нам эта дача не для отдыха была нужна – для дела. Часто так умаешься, свет не мил, а там природа, спокойствие. Иногда до Лосиного горла дойдёшь, вспомнишь тех, кто за наше счастье жизнь отдал, и снова за работу.Во время этого монолога Онисим приносит открытую бутылку, тарелки с закуской,

рюмки. Лёня берет бутылку в руки.

Л ЁНЯ . С собой возить приходится. На людях ни-ни: я в исполкоме председа-тель общества трезвости. Только со своими.

А Р Т ЁМ . Я Вам не свой, Леонид Устинович, мне не наливайте.


Л ЁНЯ (ставит бутылку). Виноват перед Вами, Артём Иванович. Прощения прошу. Все мы тогда ошибались. А сейчас перестраиваться надо, чтобы прошлые ошибки не повторить.

ОНИСИМ . Трудные времена для вас, хе-хе, настали. Раньше только перед начальством хвостом вертели, а сейчас и перед народом надо зубы скалить.

Л ЁНЯ . А ты все такой же шутник, дядя Онисим.А Р Т ЁМ . Ну и как Вы перестраиваетесь, Леонид Устинович?Л ЁНЯ . Стараюсь, Артём Иванович. Недавно в облисполком перевели вместо

Ширинбасова. Вы, должно быть, знаете: из партии его исключили, под суд отда-ли! После него такие завалы остались!

А Р Т ЁМ . Разгребаете завалы?Л Ё Н Я . Стараюсь работать по-новому. Недавно сессию облисполкома про-

вели. Всё чин-чинарём, как положено, со свободным микрофоном. Первую такую сессию в республике. Очень зампредсовмина понравилось.

А Р Т ЁМ . Как же это Вы на самотек пустили? Люди волю почуяли, вдруг что- нибудь да ляпнут.

Л ЁНЯ . Да, не созрел еще народ. Поработать пришлось. Лишь бы кому микро-фон не доверишь!

ОНИСИМ . Это клубника еще не созрела, а народ уже перезрел, твоего ми-крофона дожидаючись.

А Р Т ЁМ . Это хорошо, что Вы перестроились, Леонид Устинович.Л ЁНЯ . Я давно был готов работать по-новому, только указаний не поступало.

Раньше за любую инициативу били, это сейчас хвалят.ОНИСИМ . А ну как дадут тебе указание опять инициативу глушить, снова

перестраиваться будешь?Л Ё Н Я . Сами знаете, Артём Иванович, политика наверху делается. Наше

дело – честно директивы выполнять. А Вам спасибо, Артём Иванович. Многому меня научили, в люди вывели. Все время Ваши уроки вспоминаю. Вы эту пере-стройку десять лет назад предсказывали.

А Р Т ЁМ . Так чего же ты тогда, сукин сын, против меня голосовал? Черт с ним, что голосовал! С твоей же подачи и началось!

Л ЁНЯ . Простите, Артём Иванович. Вас спасти никак нельзя было. Пришлось мне выбирать. Вам хорошо, Вы на пенсию, а мне куда? Снова за баранку? Так я к тому времени привык, чтобы меня возили.

А Р Т ЁМ . Сволочь ты, Лёня. Из-за таких как ты столько времени ждать при-шлось.

Л ЁНЯ . Ладно, Артём Иванович, я – сволочь, Вы тогда с застоем боролись, а где остальные были? Или тоже сволочи? Нечего сейчас чужие грехи подсчиты-вать, работать надо!

А Р Т ЁМ . И как же ты работаешь?Л ЁНЯ . Успешно работаем, не беспокойтесь. Все показатели в прошлом году

перекрыли. Резервы изыскиваем, инициативы поощряем.ОНИСИМ . Нет уже сил эти разговоры слушать.А Р Т ЁМ . Не верю я, Лёня, в твою перестройку и в твое раскаянье не верю.

Слышен поворот ключа в замке.

ОНИСИМ . Слава Богу, Анюта идет.


Входят Аня и Миша. Для семидесяти лет Аня выглядит очень хорошо. Миша теперь крепкий молодой человек. Все здороваются.

АНЯ . Извини, Артём, что ждать заставила. На консультацию срочно вызвали.А Р Т ЁМ . Ничего, зато вдоволь поговорили.АНЯ . Мишу поздравьте.ОНИСИМ . Это мы можем, вот и бутылка стоит. А с чем тебя поздравлять?МИША . Избрали секретарем райкома комсомола. Как на РАФе, из несколь-

ких кандидатов.ОНИСИМ (иронично). Вот это радость.А Р Т ЁМ . Поздравляю, Миша. Успехов тебе.Л ЁНЯ . Поздравляю, Михаил. Молодец! Большому кораблю – большое плава-

нье! Молодежь – наше будущее!МИША . У меня к Вам, Леонид Устинович, разговор есть. Планов много, хочу

посоветоваться.Л ЁНЯ . Молодец! Только выбрали – и сразу за работу! С такими, Артём Ива-

нович, горы свернем! Разговор у тебя серьёзный? МИША . Серьезный.Л ЁНЯ . Сегодня для серьезного разговора времени мало. А завтра – открытие,

митинг, встреча ветеранов, сам понимаешь. Давай послезавтра, в десять часов. Приходи в райисполком. Время подходит?

МИША . Подходит. Л ЁНЯ . Вот и хорошо.АНЯ . У меня к тебе, Лёня, вопрос есть.Л ЁНЯ . Слушаю, тетя Аня.АНЯ . Ты жену комиссара Попова помнишь? Л ЁНЯ . Видел один раз после войны. А что?АНЯ . Мы завтра памятник Попову и товарищам открываем. Наверно, и ты

речь приготовил. А как же ты ей, вдове героя, квартиру в центре дать не мог? К черту на кулички отправил!

Л ЁНЯ . У меня память хорошая. Не было в списках Поповой. АНЯ . Другая фамилия у нее, по второму мужу.Л ЁНЯ . Что же она не сказала, чья вдова? Или Вы, тетя Аня, не позвонили?

Откуда же нам знать, кто она? Проверю, кто ее делом занимался, такой нагоняй дам, до смерти помнить будет. Сейчас с людьми чутко работать надо. Как ее фа-милия? Я этот вопрос на контроль возьму.

АНЯ . Что ей от твоего нагоняя?..Л ЁНЯ . Всё исправим. Новый дом в центре сдается. Для вдовы героя ничего

не жалко. Он за нас жизнь отдал, и мы обязаны… Пусть только немного подождет. АНЯ . Не нужна ей уже твоя квартира, вечную на кладбище получила. Сердце

ночью схватило, пока сосед до автомата добежал, поздно было.А Р Т ЁМ . Сволочь ты, Лёня. Если завтра на трибуну полезешь – выгоню. На

всю область прославлю.ОНИСИМ . Но-но, Артёмка, ты-то не очень. Лёнька сам в той могиле лежать

мог. Вместе со мной. Могли на том камне и наши фамилии написать.А Р Т ЁМ . Любой из нас в какой-нибудь могиле лежать мог. Но если остались

жить, так надо жить по-человечески!


Л Ё Н Я (встает). Извините, Артём Иванович. Очень жалею, что так полу-чилось. Но все сделали по закону. Не можем же мы у каждого посетителя анкету проверять. Несчастный случай: трудно в новых районах с телефонами. Это всем нам послужит уроком. (Идет к двери. Мише). Жду в десять, как договорились.

МИША . Хорошо, Леонид Устинович.Л ЁНЯ . До свидания. (Уходит).ОНИСИМ . Эх, добрым хлопцем Лёнька был, пока в начальники не попал.АНЯ (Мише). Ты что, без него обойтись не можешь?МИША . Что ты, мама, я все понимаю, но наши планы без поддержки области

не выполнить.ОНИСИМ . Так он тебя и послушает.МИША . Послушает. Время теперь такое – нельзя по-старому!ОНИСИМ . Зачем тебе это? Плетью обуха не перешибить. Где сила, там и

правда, а какая у вас сила: мальчики на побегушках.МИША . Нет, дядя Онисим. Не могу за других прятаться. Столько дел в рай-

оне, непочатый край. Комсомольско-молодежные коллективы внедрять надо. До-суг не организован, молодежь без дела болтается. Жилья не хватает, хотим МЖК создать.

ОНИСИМ . Ладно. Наговорился, наслушался, пойду.АНЯ . Подожди, сейчас ужинать будем.О Н И С ИМ . Нет, пошёл я. Кабана кормить надо. (Наливает фужер). Ну,

Миша, за твое назначение. (Выпивает). До свидания всем. (Уходит).А Р Т ЁМ . Трудно будет: район ваш тяжёлый.МИША . Я трудности знаю, всё-таки четыре года экономистом в РАПО был.

И памятник кое-чему научил. Иную подпись пока выбьешь, семь потов прольёшь, но это еще ничего, лишь бы по мелочам не опекали.

А Р Т ЁМ . Главное – честным быть.МИША . Замечаний критических больше сотни было. Выполним: пойдёт мо-

лодёжь за нами, значит, не только языком болтаем. Кое-что уже делаем.АНЯ . Живи, Миша, по совести, главное, совесть не забывай!

ЗАНАВЕС

Ольга РОПОТ

Новое имЯ

Силуэты

Ольга Игоревна Ропот родилась в 1993 году в Мозыре. Закончила ДХШ. Учится на 5 курсе Института журналистики БГУ.

Публиковалась в газетах «Знамя юности», «Літаратура і мастацтва», «Звязда», в журналах «Маладосць», «Алеся».

Живет в Минске.

В РИТМЕ ШАГА

Захочешь – дождешься.Услышишь звук каблуковЗвонких.Шаги приближаютсяБыстро.Звук фортепиано…Врываются, раскрепощаютсяНоты души.Жаль, быть может,Мы не нужны.Ждем.Звонкий стук каблуков…

* * *Иду я по иголкам Ели,В тёмном паркеСветотениИграют с нами взглядами.Забудем мыслиОстрые,Судьбоносные,Забудем…Иду я по иголкамЕли,Со мной играютСветотени.

112 Ольга Ропот

ПОДОКОННИК

1Тонкие нити свисают с карниза,Темная стрелка, вокруг – ободок.Часы застыли на мгновение… Тише.Стекло принимает гостей за окном.Капли тоски опускаются, вряд лиВзгляд человека заметит слезу,Капли спускаются всё ниже, ниже…След меланхолии высох к утру.

2Молочные шторы,Как жизни. ОниРождены. Для судьбы.Молочные шторыВ цветы. Позади – Бесконечность.Впереди – кислота.Вазон с лимономНа столике дышит. Не спе-ша…Карниз как поддержка…Пустите! Одна…И листья вдыхают прохладуС окна.И музыка ВагнераЗвучит. Подожди!Не уходи. Навсегда…

ЛИМОННЫЕ ФОНАРИ

Лимонные фонариИскрятся.Блики, светотень и тень Таятся.Рефлекс от неба звездногоМолчит.И пусть. Всё сказаноУже.ЗвучитПоследняя мелодия Твоя – я.

ЭМОЦИИ В ОТТЕНКАХ

Оттенки твоих чувствЯ нарисую цветом…Акварель растекласьНа альбомном листе.Тон «уставшего солнца» Блекнет.

* * *Разведу на палитреПустойВсе оттенки зеленого Цвета. Малахитовый – полуживой,МятныйРастекается. Греется.

Нежно-розовыйНасыщается.В объятьях застыть мне не хочется.Брызги шампанского приближаются,Пудровый в зеркало смотрится.Шепчется.

* * *Мы всего лишь оттенки судьбы…Дым плавает в воздухе Зимы. Полупрозрачные тени отдыхают на дне Души.

Борис Барфельд родился в 1956 году в пос. Новостроево Калининград-ской области. Закончил университет по специализации «Теоретическая физи-ка». Занимался математическим моделированием и исследованием сложных технических систем и природных процессов. Член Союза российских писа-телей. С 2010 года председатель Калининградской областной писательской организации. Член русского ПЕН Клуба и правления регионального фонда культуры. Организатор литературных фестивалей, редактор-составитель аль-манахов. Автор шести книг, в их числе трех книг стихов. Стихи переведены на литовский, польский, немецкий, голландский и латышский языки.

Живет в Калининграде.

Борис БАРФЕЛЬД

ПоэзиЯ

Остаётся поэтом поэтПЕТЛЯ ВРЕМЕНИ

В городе,Где будущее наступило еще вчера,Утро окрашено в краски заката,И на берег лениво набегающая волнаОтползает назад,Не достигнув песка,Как никчемная жизнь молодого солдата,Убитого по дороге на фронт,Не державшего в руках автомата.Здесь грома раскаты слышны сперва,А вспышка молний затем,Здесь в травеПритаившаяся змея

Сначала кусает,А потом угрожает,Злобно шипя.И ты слышишь: «Прощай, мне все равно»,Хотя с губ еще не слетели слова.Здесь дым, не дождавшись огня, Торжествует сам по себе.Здесь начало дняУже означает конец.И рождение знает о смерти больше,Чем прозектор в судебном морге,Разрезающий огурец,Не отходя от стола.

114 Борис Барфельд

RAUSCHEN *

Спустившийся с небес не видит под ногами камни.Ветер рвёт цветные облака и гонит волны цугомна песчаный берег, где он сидит и думает о нём,о ней и о своём предназначении. Дождь падает,и море наполняется шипеньем, волна ему ласкаетноги. Август плачет, он пишет о дуче Муссолини,но думает о Родине и юноше, что ловко сбежал посерпантину с дюны вниз и с разбегу, несмотряна дождь, нырнул в кипящую волну. Кто он и кемон станет? Рабочим, поэтом, рыбаком, художникомили солдатом, что, рукава по локоть закатав, идётсреди горящих славянских изб? Он всё это знаети не знает одновременно. Тот, кто больше ценитмужскую красоту, чем женскую, скорее ставитна чувство, чем на разум, и оттого ему тревожно.Хотя покуда ничего не происходит, но закатпечален. Солнце садится в тучи, нет ни любви,ни дружбы, только долг перед собой и страсть,что странно сочетается. Юноша, смеясь, выходитиз воды: кто он – Аполлон иль Марс? Народ устали требует порядка. Решается судьба, пока он пишетсредь светлых дюн и слушает пластинку, играетАртур Шнабель «Waldes Rauschen» – этюд, и гномымаршируют, и падают листы, раскаты грома глушатфортепьяно, ефрейтор теребит усов щетинку, берега пусты.

* Rauschen (от слова «шуметь») – тихий старинный немецкий курорт на берегу Балтийского моря, в 1947-м году вошел в состав Российской Федерации и был переименован в Светлогорск.

* * *Кирпич твоих королевских башен,шпиль христианский, протыкающий небо,Куршу не страшен.Заезжий бичукрадкой плачет,не в силах отличитьготический мотивот баловства модерна.Подземная патернаХранит росинки янтаря,Растертые равномерноНогтем луны по щеке кирпича.

115Остаётся поэтом поэт

* * *Нет, не в Углич, Только не в Углич… Не зови меня по весне,Там царевич Дмитрий загублен, Там ладьи плывут по реке.Слышишь, Дмитрий, Зачем тебе пёрышко?Не броди по двору в тоске, Вот, возьми лучше вострый ножичек, Вырезай стихи на доске.И последний законный из Рюриков Резал буковки на берегу, И зарезался, и зарезался, Сам зарезал себя и страну.С той поры от вражды Не избавились,Кровью харкаем в царской узде Самозванцы мы, самозванцы… И ладьи плывут по воде.

* * *Звук не умирает,Лишь становится глуше и тише,Бродит по городу,Постепенно стихает,Как умирающий с голодуПоэтВ ледяной квартиреПод крышейВаршавского гетто.Но нектоПродолжает слышатьЭтот почти бессвязный шепот,Этот ропотДуши,Отражающийся эхом от стен,Мостовых площадей и улицИ даже от тел человечьих,Победивших смертельный ужасАритмичным биеньем своих сердец.Так рождается новый поэт,Чтобы кто-то снова услышал и выжил,А может, воскрес.

* * *Если случится дожить до старости,Кончу жизнь городским сумасшедшим,Буду бродить по улочкам маленьким,Беззубым ртом пережевывая сладости,И рыбу удить со старого пирса.

Буду рисовать на стенах меломКаббалистические знаки своего имениИ смотреть, как под вечерДождь и балтийский ветерСмывает их в вечность,Как могилу Салантера*

На старом кёнигсбергском кладбище.

По субботам, в синем халатеСо звездами,У красных ворот Россгартена**

Буду, сидя на пыльных камнях,Смотреть, как на солнце плавитсяТень знаменитой янтарной башни,Читать горожанам стихи на закате,Выкрикивать заклинания варваров,Ссыпая милостыню в рваный карманЦветных шароваров.

Буду гадать туристам на четках,Перебирая узловатыми пальцами доходягиКусочки почерневшего янтаря,На любовь и дорогу,Случайные встречиИ что-то такое еще,За гранью пониманья,С Пасхи до самого Рождества,Покуда мороз ледяною дланью,Не схватит гладь Верхнего озераИ седую бороду поэта бродяги.

* Великий религиозный мыслитель-иудаист, похороненный на кладбище за Литовским ва-лом. Его могила после войны была утрачена, в 90-е годы найдена, восстановлена и вновь разрушена.** Городские Россгартеновские ворота сере-дины 19 века рядом с башней Дона – Музеем янтаря.

116 Борис Барфельд

* * *Не бодяжь вино, для поэтаРазбавлять водой ни к чему,То, что солнцем веселым согрето,В древних мифах и песнях воспето,Подает пусть вахканка к столу.

Обнаженная, с грацией серныОна вносит в чертоги твоиВиноградные гроздья и хлебы,Запах солнца и смятой травы,Терпкий привкус запретной любви.

И на письменный стол вместо белых,Вместо тонких бумажных листовНаплывают скрещенные тениТел сплетенных, и строфы стихов –Зазвучат как органная мессаДля поэтов, их муз и богов.

ГОМЕР

Слепцом ли быть? Лишь слышать, осязать,По камням Белой тросточкой стучать,Молчать, всем телом Превратившись в слух.Или остаться зрячим? Гоняться за бродячимВепрем, выцеливать его копьём, Ломать событий привычный круг – что выбрать, друг?Ждать две тыщи лет Рожденья Брейля?Сражаться с Гесиодом пред царём, Петь войну, сжечь Трою,Историю с конём Придумать, от вожделенья млея,Оставить Одиссееву жену Навек соломенной вдовою?Паломничать – Призвание слепца!Перетерпеть античность до конца, От ожиренияСтрадать в эпоху просвещения И умереть от голода в барокко,Не навсегда, а лишь до срока, К примеру, от обеда до утра.И утром вновь ожить, Чтоб выпить Свежевыжатого сока.

* * *Для высокой поэзии нет Ни эллина, ни иудея,И в прозрачный осенний день,И когда скандинавская феяРассыпает серебряный снегПо игрушечным крышам Висби,Остается поэтом поэт.И не надо ни альф, ни омег,Ни богатства, ни славы, ни власти,Только б слушала ты замерев,Сжав до боли мои запястья,Стихотворные строфы о счастьеИ в объятьях сгорала от страсти.Если скажет надменный эстет:Все старо и, как снег, тривиально,Не читают красавицы книг,За окном двадцать первый век,И любить поэта банально, –Ты не верь, и в небесных высяхПусть рождается новый стих.Кто сказал, что твой ветер стих?Шторм идет, океан не высох!

Валентина БЕЛЯЕВА

ПрозА

ВЛАДИМИР

РАССКАЗ*

I

Фёдор лежал неподвижно. Глаза его были чуть приоткрыты, тихое преры-вистое дыхание едва заметным, а беспомощные руки, лежавшие поверх одеяла, беспокойно подрагивали, словно протестовали против этой нагрянувшей непри-вычной и несвойственной им бездеятельности. Было заметно, что пожилой ис-страдавшийся человек мучительно о чём-то размышлял. Рядом на покосившемся обшарпанном табурете сидел его поседевший сын и с тяжёлым чувством вгляды-вался в бледное заострившееся лицо своего отца. Он решил для себя, что не уйдёт из больницы и будет с ним до конца. Отец болел давно, но в стационар согласился лечь лишь с неделю назад, сказав, что не хотел бы умирать на глазах у внуков. Прогноз врачей был суровым и однозначным.

За эти несколько дней Владимир заметно похудел, хотя был и без того строен, не в пример своим округлившимся сверстникам, с которыми недавно праздно-вали 25-летие окончания Киевского университета. Он в который раз уверился в том, как счастлив в своей жизни, слушая рассказы о неудавшихся судьбах, но-вых и тоже неудачных семьях и проблемах с детьми.

Владимир не ощущал усталости, хотя сидел у койки практически не отлуча-ясь, на улицу выходил лишь покурить, не замечая ничего вокруг, и машинально возвращался в палату. Он смутно предчувствовал, что отец должен сказать ему что-то очень важное, чего раньше никогда не говорил, но для него это как бы и не имело значения, гораздо важнее была воля отца, чтоб он мог покинуть этот мир с чистой душой. Владимир видел его подрагивающие веки, иногда просветлённые глаза, и умоляющий осмысленный взгляд их был для него невыносим. Фёдор мол-ча просил сына потерпеть и дать ему собраться с духом.

* Основан на подлинных событиях 30-х годов на Украине.

118 Валентина Беляева

Его дежурство должна была сменить младшая сестра Галина, но Владимир коротко и ясно сказал ей, что не хочет, чтоб она видела, как страдает их отец. Он привык заботиться о сестре, с которой вырос, любил её трогательно и серьёзно, без неё не представлял своей жизни и твёрдо решил, что будет с отцом лишь он один. Своих домашних он тоже просил не приходить в больницу по той же при-чине, объяснив, что как мужчина должен оградить их от тяжёлых переживаний.

Владимир забросил завершающий этап работы над докторской диссертацией по теории атомной энергетики, теперь она казалась ему незначительной и даже никчемной, хотя он и отдавал себе отчёт, что чувство это преходяще и, рано или поздно, он непременно к ней вернётся. Работа была чрезвычайно интересной, имела практические перспективы, и Владимир очень надеялся, что его труд оста-нется не только на бумаге. Эту же отрасль выбрал и сын-студент, дочь заканчи-вала школу и тоже собиралась поступать на физический факультет университета, где Владимир в должности доцента работал на кафедре ядерной физики. Курс своих лекций на неопределённое время он поручил одному своему энергичному и способному аспиранту, который был несказанно рад такому повороту событий. Сейчас Владимир меньше всего думал о работе.

Вдруг он вспомнил, что жена принесла пакет с едой и надо было бы пере-кусить, но мужчина почти не ощущал голода, и пакет со вчерашнего вечера так и лежал на тумбочке нетронутым. Ночью он кое-как подремал на голой кушетке в коридоре и понимал, что не имеет морального права думать об усталости. В его жизни это было первое такое серьёзное испытание, и Владимир дал себе слово, что сделает всё, что в его силах, чтоб избавить себя от каких бы то ни было угры-зений совести в будущем.

Он понимающе кивал головой в ответ на пристальные взгляды отца, бессмыс-ленно поправлял одеяло и изо всех сил пытался улыбаться. Но вместо улыбки умирающий старик видел жалкое лицо своего любимого сына, это не давало ему сосредоточиться и сбивало с мысли. Своим ясным пока ещё умом Фёдор вдруг осознал, что может не успеть рассказать Володе то, с чем он жил долгие десятки лет, поклявшись себе однажды открыться ему в свой последний день. Всё это время Фёдор мучительно размышлял, надо ли погружать сына в ту правду, сквозь которую они прошли много лет назад, и, наконец, решил, что всё произошедшее в их жизни обязано стать совершенно особой вехой в истории страны, в которой они живут. Сын сделает всё для этого и, несомненно, отдаст должное его непо-стижимому человеческим разумом мужеству…

II

Владимир терпеливо ждал. Ему было неимоверно жаль отца, хотя он и помнил, что все люди рано или поздно уходят, что отец прожил долгую жизнь и вот на-стал его черёд. Он был бесконечно благодарен ему за то, что один вырастил их с сестрой, работал, себя не жалея, чтоб дети могли выучиться и выйти в люди. Семье удалось пережить немецкую оккупацию, и Владимир хорошо помнил, как берёг отец свою дочь-подростка от немцев и полицаев, как старался, чтоб дети не голодали и были одеты. Он научился шить сапоги, и это нехитрое, но и нелёг-кое ремесло дало возможность выжить всем троим. Доучивались дети уже после

119Владимир

войны. Мать умерла от голода в тридцатых годах во время коллективизации, ког-да Володе было около шести лет, и он её почти не помнил.

Как-то однажды Владимир, перебирая старые бумаги, увидел маленькую ис-тёртую пожелтевшую фотокарточку, где была изображена, по всей видимости, вся их семья: молодой отец, он узнал его, держит на коленях маленького мальчика, мать – примерно годовалую девочку, двое старших – мальчик и девочка – сидят у их ног. В девочке он узнал свою младшую сестру Галинку. У всех грустные, можно сказать, скорбные лица, даже у детей.

Отец был не только чрезвычайно разъярён, он исступлённо и злобно закричал, увидев фотографию в руках сына. Резким движением старик грубо выхватил её, сунул в карман и выбежал на улицу. Он долго не возвращался, но Владимир знал, что искать его не нужно, это могло вызвать ещё больший взрыв такого странного, внезапного и дикого гнева.

Владимир успел заметить слёзы в глазах отца, его помутившийся обречённый взгляд и дрожащие руки. Он никогда не видел его в таком состоянии, был неимо-верно обескуражен и огорчён и долго потом размышлял о возможных его при-чинах, но так и не пришёл ни к какому умозаключению. Всякий раз, вспоминая о том событии, Владимир переживал невыносимо гнетущее волнение с тяжёлой головной болью, и тем сильнее было его желание узнать запечатлённую на старом семейном фотоснимке тайну.

Долгие годы он искал удобный предлог, чтоб прояснить её, но он так и не представился. Случай тот оставил какую-то совершенно особенную, невыносимо мучительную рану в его сердце, и избавиться от неё было невозможно. С тех пор Владимир втайне ощущал свою необъяснимую неполноценность, о которой ни-кому рассказать не мог.

Владимиру вспомнились его детские годы, окружённые неустанной заботой отца. Фёдор отчаянно, до боли любил сына и дочь, гордился их успехами в школе и мечтал увидеть детей людьми состоявшимися и уважаемыми. И даже когда они стали взрослыми и встали на ноги, он и тогда старался помогать им. Жил один в новой хате, с хозяйством управлялся, ежегодно заводил какую-нибудь живность и к каждому новому году с затаённой гордостью и нескрываемым удовольствием приезжал в украинскую столицу к своим детям с хорошим продовольственным подспорьем для их молодых семей. Переезжать к ним Фёдор не хотел и согласил-ся лишь пару лет назад, когда почувствовал, что совсем скоро без посторонней помощи ему не обойтись. Болезнь не сразу дала о себе знать, он держался, не жаловался и изо всех сил старался не обременять собой сына, невестку и внуков. Киев давил его своими масштабами и шумом, но выбора не было, и Фёдор сми-рился со своей новой жизнью.

Государственный университет имени Шевченко, где работал Владимир, был недалеко от дома, можно было ходить пешком, и Фёдор иногда украдкой под-ходил к старому красному кирпичному зданию, чтоб увидеть, как из его стен выходит подтянутый импозантный мужчина, в хорошем костюме, с галстуком, в модных очках и с портфелем в руке. Всякий раз он боялся, что Владимир за-метит его, и через какое-то время, повернувшись в противоположную сторону, обычно долго бродил по улицам, взволнованный и счастливый. Старик знал, что прожил жизнь не зря…


Владимир сидел не шевелясь и думал о том, как скоротечна жизнь, какой не-сладкой была она у отца, хотя он никогда не говорил об этом. Мужчина мыслен-но благодарил свою удачно сложившуюся судьбу, был признателен жене, своей сокурснице, за участие и понимание, за то, что повзрослели нормальные дети, и, конечно же, любил её. Не так давно семья переселилась из общежития в трёх-комнатную квартиру, где появились приличные импортные стеллажи для книг на всю стену, и это было самым настоящим счастьем. Владимир вдруг вспомнил, с каким воодушевлением расставлял книги по новеньким полкам, и теперь удив-лялся, что такое никчемное занятие могло вызывать у него радостные чувства.

Отец тихо спал, иногда просыпался и спокойно смотрел на сына, словно об-думывая свой разговор с ним. Через какое-то время, чётко проговаривая слова и заметно волнуясь, Фёдор спросил:

– Ты помнишь Петю и Катю?Владимир вздрогнул. О ком говорит отец? Фёдор пристально всматривался

в сына с явно просветлённым разумом и молча ждал. Оглушительная тишина, внезапно накрывшая своим леденящим крылом окружающее пространство, без-жалостно звенела, набирая силу, и Владимир, покрывшись холодным потом, ощу-щал её невыносимость. Он мучительно старался догадаться, к кому относились эти имена, и ничего не мог с собой поделать. И вдруг его осенило: он скорее почувствовал, чем вспомнил: так звали его младших брата и сестру, которых не стало во время голода в период коллективизации в их родном селе на Чернигов-щине. Владимир утвердительно кивнул. Отец закрыл глаза, лицо его было тихим и спокойным, дыхание ровным, и сын догадался, что он собирается с духом и об-думывает свою следующую фразу.

III

Сознание Фёдора было всё ещё живым и ясным. Словно во сне, накладываясь друг на друга, перед ним плыли картины его жизни почти полувековой давности…

Коллективизация набирала свои неумолимые обороты, перемалывая человече-ские судьбы, как зерно в жерновах. Голод, уже самый настоящий, медленно пожи-рал жизни четверых детей, и Фёдор, молодой, ещё не так давно крепкий мужчина, выдерживать этого больше не мог.

Однажды поздно вечером он решил разведать дорогу, по которой наметил уводить семью в город. Бесшумной тенью выйдя за околицу села, Фёдор с леде-неющим сердцем опустился на уплывающую землю: впереди раздавались много-численные ружейные выстрелы и душераздирающие человеческие крики. Он всё понял: это была застава…

Измождённая, похожая на подростка, одетая вся в чёрное Оксана, с вваливши-мися, некогда красивыми карими глазами на миловидном лице и бледной, почти прозрачной от голода кожей, неподвижно сидела на глиняном полу низенькой по-косившейся мазанки под почерневшей соломенной крышей около деревянных по-латей, где тихо спали четверо детей. Старшему – Володе – было неполных шесть лет, Гале – четыре с половиной, Петруше – три года, Катюше – два.

Оксана пыталась вспомнить события последних лет, но у неё ничего не полу-чалось: все мысли поглощали истощённые дети, они уже перестали играть и раз-

121Владимир

говаривать, есть не просили и почти всё время спали. Сейчас Фёдор тоже спал рядом с детьми. Женщина судорожно впивалась пальцами в колени, стараясь сде-лать себе как можно больнее, словно искала проблеск в помутившемся сознании, чтобы осмыслить сегодняшний разговор с мужем. Она не перечила, только молча сидела напротив и из последних сил пыталась понять то, о чём только что сказал Фёдор. Он был немногословен…

Оксана боялась пошевелиться, чтоб кто-нибудь из спавших не проснулся. В то же время она хорошо понимала, что это не может длиться вечно. В тот момент её самым сильным желанием было, чтоб время ускорило свой ход. Оксана смотрела на двух старших, тесно прижавшихся друг к другу детей и уже плохо соображала. С большим трудом она вспомнила, что рано утром все они должны собраться в до-рогу и ей предстоит поднять детей на ноги.

На раннем рассвете семья двинулась в путь. Стояла тёплая сентябрьская пого-да, дождь ещё с вечера моросить перестал, и Фёдор удовлетворённо подумал, что они не замёрзнут. Шли гуськом. Село было словно вымершим, не было слышно ни лая собак, ни птичьего щебета, вечный старый месяц освещал дорогу своими тусклыми лучами, словно выполняя повинность.

Оксана и дети, шатаясь, машинально передвигали ноги, не издавая ни слова, ни звука. Они напоминали какие-то потусторонние уродливые тени, и то, что стар-шие дети молчали, Фёдора вводило в ярость. Баклага с водой больно впивалась в плечи, но Фёдор старался этого не замечать, понимая, что вошёл в новое, неиз-бежное и дотоль неведомое ему сознание.

Шли долго. Вдали завиднелась подёрнутая первой золотисто-багровой рябью в роскошных лучах поднимающегося солнца молчаливая, как и весь окружающий мир, опушка лиственного леса…

IV

Владимир жестоко страдал. Лоб покрылся густой испариной, руки лихора-дочно дрожали, голова, словно чужая, раскалывалась от какого-то непонятного чувства. Он изо всех сил пытался понять, почему последними словами отца яв-ляются имена его младших детей, о которых он никогда не вспоминал, словно их и не было.

И тут вдруг, в одно мгновенье, Владимир вспомнил старый фотоснимок. Каким-то неясным чутьём он догадался, что именно сейчас наступил тот самый случай, которого он мучительно ждал долгие годы.

Перед глазами, словно из небытия, медленно всплывали два детских лица – младших братишки и сестрёнки. Они были похожи друг на друга как две капли воды и казались единым целым. Владимир, словно в отражённом мире, но и всё же явственно видел картину: Петя и Катюша сидят, тесно прижавшись друг к другу, на земле, напротив, за костром, в ночном лесу и смиренно, не двигаясь, смотрят на огонь. Пляшущие языки жаркого пламени освещают их бледные лица. Почему-то вспомнился большой материн коричневый клетчатый платок, которым были на-крыты их плечи. Мама неподвижно лежала рядом. Ещё помнился шалаш, где они с Галинкой, скорчившись от холода и пытаясь согреться, прижимались к отцу.


Внезапно перед глазами Владимира появилось расплывчатое лицо матери, и он снова будто услышал её тогдашний раздирающе-истошный нечеловеческий крик: «Нi, нi, нi!!!». Затем, кажется, отец её ударил, и она упала. Больше Владимир ни-чего вспомнить не мог.

Время тянулось невыносимо долго. И вдруг… Мужчина почувствовал, как чудовищно оцепенело сердце, он стал медленно клониться к полу, но какая-то не-ведомая сила удержала его, и Владимир цепким обезумевшим взглядом широко распахнутых глаз впился в лицо умирающего отца. Тот открыл глаза, какое-то время смотрел на сына, затем сдвинул веки, словно давая ему возможность за-острить своё внимание. Владимир, с белым лицом, бешено колотящимся сердцем и помутившимся разумом сидел как изваяние, уже ничего не видя и не слыша.

Фёдор, облегчённо вздохнув, спокойно продолжал смотреть на сына. Он чув-ствовал, как постепенно светлеет его ум, он сделал первый самый трудный шаг и теперь старательно обдумывал свою речь. Старик понимал, что наступил тот самый момент, к которому он готовился многие десятки лет и который должен выдержать перед своим уходом.

Владимир, с сумасшествием в глазах, с грохотом опрокинув табурет, маши-нально поднялся и сгорбленной тенью шатаясь вышел из больничной палаты. Он шёл по улице, не помня себя, ничего не видя, натыкаясь на прохожих, которые возмущённо крутили пальцем у виска, считая, что мужчина либо не в своём уме, либо в стельку пьян.

Время остановилось. Владимир, уже явно не в себе, продолжал идти. Он шёл с тем же помутившимся и невидящим взглядом, но внезапно чётко и ясно, прямо перед глазами, через ветровое стекло машины увидел перекошенное от ужаса лицо водителя. В одно мгновенье он успел ощутить свой миг. Бесконечно малый и кристально чистый миг своего случайного, подлинного и совершенно безумного счастья. Никогда дотоле он не испытывал ничего подобного. Это был головокру-жительный всплеск невероятно сладостного неземного блаженства, молниеносно пронзившего его разум и тело…

V

Фёдор терпеливо ждал сына. Ему показалось странным, что он так долго не возвращается, ведь он не успел поведать Владимиру свою тайну и теперь не знал, как быть. Каким-то чудом жизнь его зацепилась за эти неожиданные размышле-ния, она отчаянно искала истоки своего существования в исстрадавшемся теле и, как ни странно, находила. Старику почудился какой-то давно забытый, прият-ный и едва ощутимый прилив животворных сил, тоненьким ручейком наполняв-ший его измученный, истерзанный болезнью, но всё ещё ясный ум.

Он решил, что обязан найти в себе силы дождаться Владимира, ведь он должен вернуться, он всегда был преданным и благодарным сыном, он не может покинуть его в этот час, он, конечно же, вот-вот вернётся. Старик закрыл глаза и снова почувствовал умиротворение, растекавшееся по всему телу, – он, конечно же, успеет. Он ждал… Фёдор знал, что совсем скоро он вновь встретится с сыном…

Александр САРАПКИН

ПоэзиЯ

Что до поры сокрыто

* * *Когда уже совсем немного воскаосталось догорающей свечии близких на земле всего лишь горстка,то ярче огонёк её в ночи.

И вижу я в колеблющихся тенях,чего и днём порой не замечал:утраты, что понёс в пустых затеях,плоды не худших жизненных начал…

То хочется, чтоб дольше догорала,то вдруг стыжусь я этого огня.Вполне земное с примесью астралазаводит хоровод вокруг меня.

На тортах задувал других не хужев дни юбилеев свечки (пусть не те).Но воздух мой кончается, к тому жея не готов пока что к темноте.

Как все мы, перед многими в долгу я,назначенных ещё немало встреч.И я ещё собою поторгую!Зажгу от догорающей другую –игра, как говорится, стоит свеч!

* * *Тюрьма и монастырь. Они, конечно,по назначенью не одно и то же.Но человек – он от природы грешный.И камеры на кельи так похожи!

И там, и здесь мы можем на колениупасть вдали от суетного быта.У поиска себя и преступленийесть общее, что до поры сокрыто.

И там, и здесь уже бесстрастно, кроткопочувствуешь, чего от жизни надо.Дойдёт молитва – для неё решёткаи дверь, что на запоре, не преграда!

Греховные спрессованные годыувидишь как бы новыми глазами.И станет благом эта несвобода,когда поймёшь – она не наказанье.

124 Александр Сарапкин

* * *

* * *…В Иерусалиме, где мне довелось побывать, в ювелирном магазинчике прямо у Гол-гофы купил металлический кулон – лик Христа в профиль. Цепочки рвались, кулон несколько раз терялся. Но (чудо!) всегда его находил, порой через продолжительное

время. В складках одежды, просто на земле. Он и сейчас со мной.

…Не томимый духовной жаждой,мало думал я о святом.И терял его не однажды.Но всегда находил потом.

Пить хотел, но не сок, не кофе –за пятнадцать шекелей ялик Христа купил на Голгофе.И к нему – цепочка-змея.

Занят мыслями был своими,хоть и жадно на всё глядел.Очутиться в Иерусалиме –для кого-то мечты предел.

Атеизмом глупо гордиться.Он скорее – тяжёлый крест.Но какие случались лицау паломников этих мест!

Через них ощутил я что-то,не осмысленное вполне.

И незримая вдруг работаначалась с той поры во мне.

Поселилось где-то меж строчек:за грехи других не суди.Износилось много цепочек,но Христос пока на груди.

Под рубашкою, возле сердца…И не раз мне этот металлпозволял душой опереться,в чём-то важном моим он стал.

Были многие в жизни печали,но и пели порой соловьи.А в цепочках, что нас разлучали,я сомнения видел свои.

К Вере путь находит не каждыйв этом мире, столь непростом.Образ Твой я терял не однажды.Но всегда находил потом.

Не слышу я ни звуков, ни речей.И перевод не помогает сурдо.Не нужно человечеству врачей!Не их я пациент, вообще – ничей!Из логики я создан и абсурда.

Набор несовместимых хромосом…Вредны, как яд, обученные мысли.Моя причастность к этой жизни – сон,в котором я летуч и невесом…Глаза открою – миражи нависли.

Христос опять шагает по водеи щедро кормит всех пятью хлебами.И мне легко – везде я и нигде.Ну, окажусь на Страшном я Суде?Чем хуже ад нормальной русской бани?

Пространство до краёв раскалено!И черти плещут кипяток на камни.В парилке тесной грешников полно.И раздаётся: – Вот теперь оно!Тут, как в раю, пропарь, дружок, бока мне!

Мы жизнь продлить пытаемся себе,добро со злом наивно перепутав.А в чём оно, то, главное в Судьбе?В благих делах, а может быть, в гульбе?Никто не знает правильных маршрутов.

По ту ли, эту сторону перилзакончишь ты свой путь на белом свете?Упал ли ты, а может, воспарил?Плывущим без руля и без ветрилпусть станут утешеньем строки эти.

125Что до поры сокрыто

* * *Свечи, догорая, меркли.Аромат лампадный.Я один брожу по церкви.Гулко и прохладно.

Здесь – намоленные сводымногих поколений.Но таков я от природы,что не гнул колени.

Это вовсе не гордыня!К Вере был готовым,думая о Боге-сыне,подвиге Христовом.

Но ведь видел и в миру яправедных и чистых!Ощущаю света струии от атеистов.

Крест тяжёл… И всё же, всё жек мысли прихожу я:можно и без Воли Божьейразделять душой и кожейвсем нам боль чужую.

Приравнять к Христу готов их –нёсших нам спасеньена совсем иных Голгофах…И – без воскресенья!

Жертвуя собой, не требуйкомпенсации от неба.

Валерий СДОБНЯКОВ

КритикА

СЛУЖИТЕЛЬК 75- летию Анатолия Парпары

Анатолий Анатольевич Парпара один из тех замечательных людей, в полном смысле этого слова – ЛИЧНОСТЕЙ, с которыми свела меня судьба для совмест-ного служения русскому делу, русской истории и культуре.

Пожалуй, с первой встречи, которая произошла у нас в Нижнем Новгороде на праздновании пятилетия журнала «Вертикаль. XXI век», мы почувствовали друг в друге родственные души. Потому не случайно, что и десятилетний журнальный юбилей мы отмечали вместе. Не за горами, даст Бог, отметим и дату пятнадца-тилетия.

Может ли такое быть случайным, простым совпадением календарных чисел, ничего не значащих встреч, застольных разговоров? Конечно, нет. Тут видится явное участие промысла, к судьбоносным решениям которого следует относиться внимательно всякому «посетившему сей мир в его минуты роковые». А уж людям пишущим без этого видения, переживания и вовсе не обойтись, не понять и пра-вильно не оценить происходящее с ними.

В ту памятную встречу нашего знакомства первым делом подарил мне Ана-толий Анатольевич большую подборку номеров «Исторической газеты», которую он в то время издавал и редактировал, и трёхтомник своих поэтических произ-ведений. Как я понимаю – для того, чтобы мне сразу «проникнуться», с кем имею дело. Я проникся. Всё тогда подаренное я и по сей день бережно храню, хотя с тех времён и количество книг Парпары, частью подаренных мне самим автором, частью найденных в порушаемых сейчас ведомственных библиотеках, в моей личной библиотеке изрядно пополнилось.

Но праздник есть праздник. И уж, конечно, без застолий на нём никак не обойтись. Анатолий Анатольевич добрых компаний не чурался, но на следующий день с утра очень тактично попросил его не беспокоить и оставить в гостинице.

– Город я знаю, уже бывал тут раньше. А вот на главное торжество в Союзе писателей я приеду. Вы только мне дайте, какие есть под рукой, номера вашего журнала.

Меня такая просьба несколько удивила (обычно гости в таких писательских поездках не работают, а отдыхают, знакомятся с достопримечательностями, вы-

127Служитель

ступают со своими произведениями перед читателями), но я её, конечно же, вы-полнил и, в общем-то, за суетливыми хозяйственными хлопотами о ней напрочь забыл. Но зато как было интересно на следующий день слушать подробный, обстоятельный анализ журнальных публикаций, сделанный писателем. Именно тогда он мне и подписал своё собрание сочинений так: «Валерию Сдобнякову – духовному собирателю российского здравомыслия от читателя “Вертикали”».

И в этом весь Парпара – спокойный, внимательный, доброжелательный, глу-бочайше преданный литературному делу человек, для которого поэзия, лите-ратуроведение, критика, история, профессорское преподавание, издательская деятельность не некое самолюбование, не тщеславная игра в писателя, не способ удовлетворения собственных горделивых амбиций, самоутверждения и эгоистич-ного самовыражения, а истинное, даже истовое, служение русской культуре.

Вот я перечислил сферы творческой деятельности Анатолия Анатольевича и тут же подумал – а какая же из них для него наиболее важная? Да, наверно, каждая в равной степени важна. Но предтечей всему всё-таки было написание стихов.

Меня всегда и удивлял, и восхищал глубокий интеллект А.А. Парпары. Пи-сатель обладает серьёзными знаниями во многих сферах творческой (да и не только) деятельности. Самостоятельность и оригинальность его суждений, оценок, прогнозов вызывают неподдельный интерес у слушателей. Анатолий Анатолье-вич может свободно разобрать какие-либо исторические события, произошедшие за сотни и сотни лет до нашего века, с проекцией на сегодняшнее время и сегод-няшние политические и экономические трудности и привести собеседника к со-ответствующему пониманию происходящего.

Анатолий Парпара размышляет внешне легко, свободно, как имеющий право на самостоятельность суждений. При этом он своими знаниями не подавляет со-беседника. Напротив, даёт и ему так же свободно отстаивать свою точку зрения. Другое дело – у кого в итоге окажется больше достойных для подтверждения собственных выводов аргументов. Эта свобода размышлений достигается Пар-парой за счёт многолетнего последовательного труда в получении и осмыслении знаний, добытых из прочитанных книг, научных докладов, трудов учёных, статей коллег-писателей. Но главные знания приходят к вдумчивому человеку из опыта собственной проживаемой жизни. И первоначально этот опыт у поэта накаплива-ется и воплощается в стихотворные строчки.

Критик Ирина Шевелева, написавшая книгу о поэтическом творчестве Ана-толия Парпары («Анатолий Парпара: Стихи, история, судьба…», Издательство фонда им. М.Ю. Лермонтова, 2008), очень верно, даже скрупулёзно проследила жизненный путь поэта именно через его поэзию.

Но вначале обратимся к размышлениям А.А. Парпары по поводу столь непри-вычно звучащей для русского уха его фамилии.

«По отцовской линии были гетманы Запорожской Сечи. Фамилия Парпа-ра – древняя, на трёх языках: санскрите, иврите и тамили это слово означа-ет «бабочка», на сингальском языке – «парящее зрение», т.е. снова «бабочка», на осетинском «светящийся мотылёк», светлячок, а на языке африканского племени догонов «парпара» – обряд обрезания и захоронения пуповины у ново-рождённых. Фамилия же эта пришла к славянам через греческий язык. А мо-жет быть, через латинский. Прапор – знамя. Пурпур – цвет древнего русского знамени, которое овевало русские полки на поле Куликовом. Отсюда прапор-щик – знаменосец. Это слово в современном русском языке единственное, ко-торое напоминает о крыле бабочки».

128 Валерий Сдобняков

И вот как трудно, даже жестоко начинался жизненный путь у этой «бабочки».

Это помнится,Горечью полнится,Это с детством взрослело в крови,Это вылиться требует повестьюО жестокости и нелюбви.

И такая поэтическая повесть автором была написана. Поэма называется «Не-забываемое». Фашистская оккупация. Чудо спасения от, казалось бы, уже не-минуемой гибели. Плен отца. После войны возвращение из смоленской деревни в родную Москву. И уж коль так сложно началась судьба у мальчишки, то могла ли она далее продолжиться без ещё более сложных, на грани жизни и смерти ис-пытаний. Потому через многие десятилетия, когда судьба вновь поставила жизнь Анатолия Анатольевича у самого края, как бы спрашивая у вечности, у миро-здания – продлевать его срок, его земной путь далее или оборвать, пресечь, то вырвались из сердца поэта такие стихи:

Когда судьба бесславноНас обрекла на смерть,У нас в запасе право – Достойно умереть.

Но Господь хранит преданные ему души, продлевает жизни верных его запо-ведям людей. И на этом продолжающемся пути были и новые книги, и уважение учеников, которые теперь уже и сами известные в стране литераторы, и награды. А.А. Парпара – лауреат Государственной премии России, отечественных и зару-бежных литературных премий. Награждён золотой медалью им. Ю.А. Гагарина, орденами и медалями СССР, России и зарубежных стран. Его книги изданы на разных языках народов мира. Всё получено заслуженно, по достоинству и за со-зидательный труд.

Для всякого честного человека на этом пути всё яснее и яснее становится одна непреложная мысль – чем ты больше отдаёшь людям, тем больше приобретаешь душевного богатства сам, тем яснее и понятнее становятся цели в твоей жизни. Анатолий Парпара до удивления нестяжательный, щедрый человек. Нестяжа-тельный разумно. Например, свою Государственную премию он передал на вос-становление Храма Христа Спасителя. На собственные деньги на Ставрополье, в Железноводске, он построил дом, в котором открыл музей М.Ю. Лермонтова.

Подумай о смертии не грабастайдвумя руками к себе.

Подумай о смертии отпустито, что другими нажито.

Подумай о смертии черпай из сердцапригоршнями радость.

Да не иссякнешь!


А сколько поэтом прочитано рукописей, отредактировано книг, скольких он поддержал в начале творческого пути, скольким помог вступить в Союз писате-лей, выступая в защиту их творчества на приёмной комиссии. Думаю, эти добрые дела Анатолия Анатольевича не поддаются никаким подсчётам – так их много. Да и сам благодетель этого в памяти не хранит, учёт их не ведёт. Потому что по-ступает так по зову сердца, совести, души. Поступает так, потому что порядочные люди иначе себя вести и не могут.

Помню, как в аэропорту Барнаула, когда наша многочисленная писательская делегация после проведения на Алтае пленума Союза писателей России и фести-валя поэзии, посвящённого Роберту Рождественскому, готовилась к отлёту в Мо-скву, подошла к Анатолию Парпаре, радостно улыбаясь, девушка и попросила разрешения подарить ему свою книгу стихов. Как оказалось, она была среди слу-шателей семинара, который с начинающими поэтами вёл Анатолий Анатольевич. Наученная горьким опытом «жёстких» разборов несовершенных произведений, стихов начинающих на подобных семинарах и не желая в очередной раз быть «публично избитой» столичными мэтрами, она не решилась представить свои произведения на суд руководителей семинара. Но послушав, с каким вниманием и доброжелательностью, с каким глубоким знанием дела и искренним стремлени-ем помочь молодым литераторам найти «свой поэтический голос» разбирает стихи участников Барнаульского семинара Парпара, решилась показать ему свою книгу.

И благодарила начинающая поэтесса (немало удивляясь, что есть, оказывает-ся, и такие люди в нашей литературе, хоть и авторитетные, но и внимательные к чужим трудам) именно за доброжелательность и отзывчивость – за те самые душевные качества, которые так присущи Анатолию Анатольевичу.

И таких отзывов в адрес поэта, писателя, издателя я слышал немало. Но ведь чтобы так относиться к творческому труду других, так много и внимательно чи-тать чужие книги и рукописи (к тому же зачастую неумелые, ученические), то как же надо преданно любить своё дело. И так же – не с меньшей любовью, ува-жением, тратой душевных сил нужно относиться и к окружающим тебя людям, к тем, кто нуждается в твоей помощи, поддержке и защите. За десять лет нашего знакомства мы множество раз встречались с Анатолием Анатольевичем Парпарой при самых разных обстоятельствах, в том числе не только в Москве, но и во время писательских поездок по стране, на творческих вечерах или, например, в уеди-нении в каком-нибудь небольшом тихом кафе, где особенно хорошо и откровенно говорилось о наболевшем. Поэтому я знаю, о чём говорю, давая своему старшему товарищу такие оценки.

Слушая воспоминания и размышления Парпары, его рассказы о путешествиях и встречах с замечательными, удивительными людьми, такими как писатель Ле-онид Леонов, академик Борис Рыбаков или целительница Джуна, космонавтами, я невольно ловил себя на мысли, что эти устные повествования надо бы записать на диктофон и затем опубликовать наши беседы в журнале «Вертикаль. XXI век». Так в итоге я и поступил. Теперь каждый желающий может прочитать эти беседы в журнале («Сегодня бьют иные пушки», № 33, 2011; «Я рассказал только правду», № 34, 2011; «Ремесло и рукомесло – разные понятия», № 39, 2013; «Поэт открыл для нас дивные звуки, доселе неведомые русскому языку», № 43, 2014), а также в моих книгах «Возвращение», «Душа живая», «В предчувствии апокалипсиса». Все основные вехи жизненного и творческого пути Анатолия Анатольевича Пар-пары в этих беседах отражены довольно подробно и откровенно. Но как-то Анато-лий Анатольевич (возможно, после прочтения моей книги «Яблоки русского сада», в которой напечатана наша переписка с поэтом, писателем Олегом Шестинским)


в беседе со мной высказал мысль, что хорошо бы издать книгу и с нашей пере-пиской, под условным названием «Письма из двух городов»:

– Это было бы интересно. В письмах более «обнажено» время, литературный процесс. В них отражается взаимоотношение людей в этом процессе естественнее, доступнее.

Я пообещал на эту тему подумать. И вот, готовя эту юбилейную публикацию, я напомнил Анатолию Анатольевичу о нашем разговоре. Как оказалось, у него кое-что сохранилось из нашей переписки.

«Славный во делах своих Валерий. Что мог, то и отобрал из разбросанных «компом» наших посланий. К сожалению, не всё сохранилось. Но всё-таки кое-что есть. Высылаю. Твой АП. 07.07.2015 20:21».

Теперь, когда весь собранный материал соединился вместе, я решил обнародо-вать некоторые из наших писем.

Дорогой Валерий!Пишу тебе в один из Великих праздников христианства – Крещение Го-

сподне – с просьбой благословения на публикацию в твоём богоугодном издании моих бесед об истории – «Державные строители России». Книга вызревала долго – целое десятилетие. Года четыре назад она была озвучена «Народ-ным радио», получила высокую оценку от патриарха Алексия II: автор был награждён медалью Даниила Московского. Тем не менее публиковать её я не торопился. Сейчас же вижу, что здание я выстроил соразмерное теме: жизнь и свобода государства, Божия мысль о природе России и её предопределении, – и могу уже в полном разумении рекомендовать тебе. Кроме того, публикация может иметь значение учительско-воспитательское, ибо, как писал Фёдор Иванович Тютчев: «Истинный защитник России – история». Высылаю тебе три главы – посмотри и оцени.

Спасибо за публикацию очерка о Василии Фёдорове – он снова вернулся к читателю!

Брат мой во истории, давно люблю тебя как сотоварища, содумника и со-ревнителя. Радуюсь твоим неспешным раздумчивым трудам по осмыслению русской литературы – значение их, малозаметное сегодня, будет возрастать по степени пробуждения родниковых сил нашего народа, понимаю твои за-боты и разделяю их. Будь здоров и осторожен в мелочах, ибо в крупном – ты зорок.

21-го в Москве, на Бауманской будет вечер памяти Олега Шестинского, я там буду, ибо Нина просила быть. Сможешь ли ты приехать? Хорошо было бы снова повидаться!

С 27 декабря по 4 января был в Египте, в Каирском университете, не-много позагорал в Хургаде, подружился с пирамидами. Но приехал в Москву – и 50-градусная разница не понравилась моей спине. Валяюсь до сих пор. Но 21-го оживу. Обнимаю. Твой АП. 19.01.2010.

Дорогой Валерий!Вечер памяти Олега Николаевича прошёл хорошо. Было много выступаю-

щих: и красных, и белых, и голубых. Нина Николаевна была довольна. Я, под-крепляя свою речь, цитировал письма О.Ш. ко мне. В завершении выступления пожелал долгой жизни поэзии и прозе О.Н. Потом немного посидели с Н.Н., А.А. Ржешевским, писателем-историком, и Марианной Соколовой-Роговской, вдовой Вл. Соколова. Вспомнили добрым словом и тебя, Валерий! Я не забуду твой восторженный и благородный очерк о Шестинском: с такой стороны


я его не знал. Может потому, что тогда наши отношения были рабочими более, чем дружескими, хотя моему литературному вкусу, особенно поэмному, он доверял.

Вернулся домой и начал редактировать ещё три главки книги, так по-доброму воспринятой тобой. Высылаю сейчас. Хочу обрадовать, что будет ещё всего три главки, которые я пришлю через месяц-другой, около двадцати страниц.

Сейчас работаю над статьёй о великом графике Фёдоре Константинове, коему в марте было бы 100 лет. Да ещё с Владимиром Личутиным, которому в марте будет 70 лет, делаю беседу для «ЛГ». Он старше меня аж на четыре месяца. Обнимаю, твой ААП. 23.01.2010.

Дорогой Валерий! Уже за полночь, сижу за расшифровкой беседы с Владимиром Личутиным

для «ЛГ», а вспоминаю вашу беседу с Ларионовым: жестковатый был собесед-ник у вас. В своё время Виктор Астафьев, обидевшийся на Михаила Алексеева за непубликацию его «Пастуха и пастушки» в «Москве», долго обижался и ру-гался на него. А зря! «Новый мир» и «Москва» предлагали убрать кое-что из повести, но он наотрез отказался. А когда и Вячеслав Марченко, с которым мы тогда работали в «Нашем современнике» (40 лет назад), деликатно-дока-зательно предложил сделать то же самое, Астафьев вынужден был согласить-ся. Он был резок, но отходчив.

Я вспомнил, как прочитал 22 года назад в какой-то газете, что он шесть лет не может напечатать «Зрячий посох», и предложил Алексееву опублико-вать в «Москве». Тот согласился. Астафьев сказал, что урезать текст он не даст. Алексеев предложил мне поехать в Красноярск для переговоров, но я от-казался, ибо и так его замы ненавидели меня за отстаивание авторов в от-деле поэзии. А к тому же в повести Астафьев обругал и «Москву», и «Молодую гвардию», и «Наш современник» – ворчлив был очень. Алексеев поехал сам. Потом Виктор Петрович был в «Москве», мы встретили его хорошо, душа его оттаяла, и убрал он выпады против наших журналов, которым попада-ло от «ЛГ» и «Огонька» тогдашних. В общем, помирил я их в 1988 г. И даже фотографировал, радостных, их.

В вашей беседе есть такая фраза от Ларионова: «Трое старцев – Брежнев, Андропов и Черненко – опускали нас вниз». Любопытно, что Брежневу в год смерти было 75 лет, Андропову в тот же год было 68, а Черненко – 73. Забав-но, что Арсению Ларионову в год беседы было уже 72 года, но «старцем» себя не считает, так же как Стас Куняев, которому уже 78-й годок. Вот и Пётр Алёшкин 72-летнего Вл. Гусева считает «престарелым»...

Не дело писательское заниматься подобной руганью. Уже о Боге да спасении души пора думать. Впрочем, подобным поздно уже!

На фоне происходящего отчётливей становится благородная роль област-ных журналов и альманахов, таких как «Мономах», «Вертикаль» и других. Осанна им и руководителям-подвижникам! И тебе, дорогой Валерий! Обнимаю братски – твой АА. 13.02.2010.

Действительно, дорогой Валерий, Шестинский любил Сергея Орлова. Так совпало, что когда я получил твою книгу, то работал над подборкой Сергея Сергеевича, которая вышла 31 марта в «Литгазете». Я уговорил Юрия По-лякова не публиковать в писательском издании общие слова о поэтах-фрон-товиках, а вернуть их стихи читателю. Я предложил новую рубрику для


публикации поэзии «Мы будем помнить поимённо…» (А. Недогонов), но Юрий, согласившись со мной, предложил иную «На поверке», которая в эл. версии пре-вратилась «На проверке». На сегодня опубликованы – еженедельно – стихи (с моей врезкой) Алексея Недогонова, Юлии Друниной, Павла Шубина, Сергея Орлова. Сейчас работаю над творчеством других воинов. К сожалению, до дня Победы удастся опубликовать только пятерых. А надо вспомнить ещё до-брую сотню талантливых патриотов.

Несколько дней урывками читал, но только сейчас закончил изучение тво-ей книги – исповеди двух поэтов. Валерий, ты чистая душа, не терпящая не только фальши, но даже недомолвок, и ты создал для себя образ Шестинско-го – как идеальный лик творца среди смуты и разора. И я завидую твоему идеальному восприятию Олега Николаевича. Но поскольку ты честно воспро-извёл его письма, то мне, знавшему Шестинского на протяжении тридцати с лишним лет, видевшего его «и в славе, и в бесславии», стало понятно. Твоя девственно-действенная любовь может быть справедливее (идеальная вера), чем мой опыт, потому я не хочу вносить никакой дисгармонии в созданное тобой. Хотя книгу твою (спасибо за подпись!) я, конечно, по старой и дур-ной привычке разукрасил своими карандашными замечаниями. Не привожу их в письме, ибо твоя любовь к Олегу – светла и я не имею права вносить в неё свои объективные тучи. Над тобой эти тучи не собирались. Только могу ска-зать одно, что после октября 1977 года моё восторженно-сдобняковское от-ношение к Шестинскому сменилось на трезво-деловые отношения. Но к Нине Николаевне, которую люблю за её подвижничество и обожание мужа, отно-шусь и по сегодня дружески. (…)

Обнимаю за твой добрый и весомый труд, который всё же нужен будет и другим людям, как необходим мне. Твой АП. 02.04.2010.

Дорогой Валерий Викторович!Только что получил 30-й номер твоего альманаха и буквально «проглотил

содержимое» за несколько часов. Поразительно, как на малой площади – всего-то 7 печатных листов – уместился целый пласт исторической жизни нашей Родины. И не случайно: ведь номер посвящён 65-летней годовщине Второй мировой войны. Я отмечу несколько основательных работ, составивших мыс-лящую часть журнала. В первую очередь – это ёмкое эссе «Неафишируемая история войны». Владимир Цветков – блестящий публицист. (…) Стоят пристального внимания очерк Г. Миронова «Неувядаемая слава 15-й гвардей-ской дивизии», воспоминания Павла Шарова «Три солдата» и заметки главного редактора «Встречи на неотданной и отвоёванной земле» (вспоминаются сло-ва императрицы Екатерины Великой «отторженная возвратих», сказанные о Западно-Карпатской Руси и Белоруссии). А также циклы стихотворений фронтовика, мордовского поэта Павла Любаева и Николая Тихонова «Память войны», Алексея Коломийца «Поэма о песнях военных лет». Как всегда, при-тягивают своей спокойной, естественной интонацией повествования Валерия Сдобнякова. О судьбах писателей, юность которых прошла в огненной купели войны: Александре Цветнове и Константине Проймине. Новостью для меня был яркий по слову и восприятию рассказ «Фотография на память». Особенно та часть, которая касалась совещания молодых в 1994 году: о С.И. Шуртако-ве, М.П. Лобанове – моих старинных друзьях. Я сам руководил тогда поэти-ческим семинаром вместе с Ал. Михайловым, Владимиром Костровым и Юрием Кузнецовым.


К сожалению, не впечатлила меня проза Юрия Бондарева. «В купе» – рас-сказ для газеты «Патриот», но обрадовал Сергей Щербаков своим толкованием на повесть Василия Белова «Привычное дело» – яркий пример вдохновенного анализа поэтической прозы. Давно слежу за его вдумчивыми, неспешными но-веллами и радуюсь его соперничеству с рассказами Михаила Пришвина. Уда-лись начальная статья Павла Климешова «Искра первородная» о самобытном художнике Юрии Беззубове (буду ждать продолжения), заметки о театре «Роль и душа…» Александра Мюрисепа. Сам когда-то играл в народном театре и разделяю тревоги автора о проблемах овладения ремеслом актёра. Я знаю разницу между ремеслом и рукомеслом. Хорошо, что поздравили Геннадия Ива-нова с юбилеем. Его творчество стоит внимания известного издания.

Уже читая регулярно «Вертикаль», вижу, как выстраивается учительско-просветительская линия журнальных материалов. Как деликатно и умно от-носится редакция к публикациям. Как не забывает завет Пушкина об изуче-нии истории своего Отечества, ибо «Россия слишком мало известна русским»! Об этом же и горестное замечание Гоголя: «Велико незнание России посредине России». Да будет сиять Божественное благословение на добром пути позна-ния и просвещения, дорогой Валерий Викторович!

Что касается моих бесед об истории! Тот материал, который я отослал, заканчивается Дм. Донским (14 с.). Мне нужны ещё две недели, чтобы перера-ботать материал о Василии I и Василии II, то есть о первой смуте начального нашего государства. А далее идут окончательные главки третьей части бесед об Иване III и сыне его Василии III. Эта часть называется «Царство рождалось в муках».

Высылаю как другу в качестве приложения распечатку записи празднова-ния моего 50-летия творческой деятельности, которое проходило полтора года назад. На днях запись нашлась и, по-моему, является любопытным ар-хивным документом.

Извини за длинное послание, но таким оно сложилось!Обнимаю! Твой ААП. 16.06.2010.

Дорогой Анатолий Анатольевич!Спасибо огромное за такой подробный и добрый отзыв о «Вертикали». Всё

это греет душу, помогает в дальнейшей работе. Конечно, я вижу недостатки и в содержании журнала, и в своих работах. О писателях-фронтовиках и во-все получилось скомкано, сухо, без человеческих эмоций. Но решил хоть так помянуть. Ведь никто больше о них, как я и предполагал, не вспомнил. Вы все недостатки, безусловно, увидели. И всё-таки тактично остановились на главном, идейном. Спасибо!

И за стенограмму вечера искренне благодарю. Потрясающе интересный до-кумент времени, писательской жизни. Многое я о Вашей деятельности знал (в основном, что касается времени демократических реформ), но очень многое мне и вновь открылось. Ваша глубокая, внутренняя доброжелательность, по-рядочность всякого вновь познакомившегося с Вами человека просто пленяет. Так было и со мной – не скрою. И я рад, что поверил, поддался этому чувству, как когда-то, видимо, поддался ему и Анатолий Салуцкий, да и другие вы-ступающие.

Да, страшные годы мы пережили в конце ушедшего и в начале нынешнего века. Сейчас даже и не верится, что в тех условиях, с нашими принципами, нашими историческими оценками, с нашей любовью к Отечеству можно было


выжить. А мы выжили… сейчас я это воспринимаю как какое-то чудо. Хотя всё промыслительно, всё!

Видел в «ЛГ» полосу со стихами поэтов-фронтовиков. Это был Ваш за-ключительный аккорд?

В январе следующего года журналу исполняется 10 лет. Уже десять! Не верится. Хочу это событие как-то отметить. Пригласить сюда, в Нижний, друзей, устроить встречу. Не знаю, что из этого получится, но мечтаю.

Ещё раз спасибо за письмо. Это всё те крохи, которые помогают дальше жить. От всего сердца обнимаю. Здоровья и творчества. Ваш Валерий Сдоб-няков.

Дорогой Анатолий Анатольевич! Всё Вами, по моей просьбе, присланное прочитал с истинным удоволь-

ствием и большим интересом. «Заметы», как продолжение первой публи-кации, в журнале будут очень хороши. Они насыщены фактами, о которых (и я в этом уверен) многие просто не осведомлены. Но так как до публикации этой работы время ещё терпит (вперёд мы пропустим исторические бесе-ды), то, может быть, подберёте к заметкам «Пушкин и Воронцов», «Пушкин и Россети» какие-то иллюстрации. Публикация от этого только выиграет. Это я высказал в качестве мыслей вслух.

Теперь о статье, посвящённой Сергею Смирнову. Конечно, мы её напеча-таем. И я не вижу никаких поводов, что бы нам помешало это сделать. От-каз публиковать её в московских изданиях, может быть, связан с какими-то давними обидами? Или я не понял того, что следует в ней прочитать между строк? Во всяком случае, вот такое моё решение. К этой публикации тоже бы хорошо присовокупить портрет Сергея Васильевича.

Стихи смоленского поэта хороши. С его творчеством я раньше знаком не был. Статья Шевелевой к Вашему юбилею глубока и основательна. Это серьёз-ный критик. Жаль, что не было её под рукой, когда верстали «В-31». У нас как раз в отдел критики ничего стоящего не было. А в следующий номер уже пообещал материалы к юбилею Павла Васильева. Реплику о Твардовском обяза-тельно помещу в следующий номер. И спасибо, что откликнулись.

Об Индии и России – совершенно неожиданный для меня взгляд. Так и хо-чется воскликнуть – НЕУЖЕЛИ?!

Зная Вашу теперешнюю загруженность, сразу предупреждаю – на это письмо с лёгким сердцем можете не отвечать. Но некоторые мои предложения примите к сведению. Ваш Валерий Сдобняков. 17. 09.2010.

Надеюсь, Валерий Викторович, вы с жизнерадостным Алексеем Марковичем уже дома. Визит к доброжелательной Нине Шестинской (в Переделкино) был глотком морозного дня на фоне серой столицы.

Отсылаю статью об Анатолии Владимировиче Софронове. Она может предварять цикл материалов к 70-летию 2-й Отечественной войны.

Благодарю за рецензию на книгу Николая Офитова – для него это было вос-хитительным новогодним подарком.

Кстати, дорогой ВВ, в последнем номере (32-м) хорошо смотрелись под-борки тёзки моего Аврутина, Марии Малиновской и Николая Рачкова. При-глашение славянских гостей из всех областей работает на единство речи славянской.

Хорошо бы смотрелись и стихи Владимира Макаренкова из Смоленска, которые я присылал недавно. Если они затерялись, то я могу их подослать.


Трудись, брат, пока позволяет здоровье! И помни, что гнилые слова через нас не пройдут! Твой АА. 30. 01. 2011.

Дорогой Валерий Викторович!Два дня назад вернулся из рязанской земли с высокой температурой, кото-

рую подхватил ещё в Туркмении. Отфыркиваюсь от кашля.А перед Туркменией был в составе делегации СП РФ в Грозном. Если Турк-

мения оставила тёплые воспоминания о конференции и её организаторах и участниках, то конференция, организованная Абдулатиповым, была мерзкой и неуважительной к её участникам.

Я назвал эту поездку пятнадцати писателей по инициативе Ганичева, которым не предоставили даже слова, кордебалетом. Но теперь о главном! В Рязанской области глава Шиловского района поставил памятник Николаю Степановичу Гумилёву и решил создать даже премию имени этого поэто-вои-на и воино-поэта. 15 апреля (к 125-летию Николая Степановича) будет первое представление её. Меня попросили собрать группу русских поэтов и писате-лей на этот праздник. Я предлагаю тебе приехать. Дорога будет оплачена и питание тоже. Соглашайся! Твой АА. 21. 03.2011.

Дорогой Анатолий Анатольевич!Закончил расшифровку нашей второй беседы. Материал получился огром-

ным (а мне-то тогда, в актовом зале Союза писателей на Комсомольском про-спекте, показалось, что мы довольно коротко поговорили) и интереснейшим. Предвижу, что какие-то эпизоды из Вашего рассказа будут убраны, и заранее об этом сожалею. Но Вы мудрее и трезвее меня, можете предвидеть какие-то негативные последствия, потому всё в тексте отдаю на Вашу волю. Со-держание книги: 1-й раздел – очерки о Распутине, моих друзьях художниках и писателях и т.д. 2-й – об ушедших писателях: Жаравине, Шестинском, Адрианове, Николаеве, Астафьеве и т.д. Очерки написаны лишь о тех, с кем сталкивался в жизни, с кем общался, дружил. 3-й – беседы с Бондаревым, Аврутиным, Вами. Это тоже всё о литературе. Большинство материалов печаталось в «Вертикали», и Вы их могли даже читать. Дружески обнимаю. Ваш Валерий Сдобняков. 03.10.2011.

Дорогой Валерий, пишу тебе в Богоявленскую ночь (Крещенье Господне) и надеюсь, что молитва моя поможет тебе в твоих сомнениях или в шатании неангельском.

Позвонила мне из Пятигорска директор Дома наций Дзатиева Эмма Артё-мовна – великая подвижница – и пытала меня об идее, которая возникла у нас и о коей я говорил тебе: провести в Осетии-Алании праздник нижегородской культуры силами поэтов и артистов. Надеюсь, что издательские заботы не закрыли твоё желание провести это доброе дело. Подумай о конкретном составе делегации, чем они могут порадовать жителей Владикавказа. Напо-минаю, что великий поэт их Коста Хетагуров боготворил Лермонтова (он родился 15 октября, как и Михаил Юрьевич) и ему будет 155 лет, когда Лер-монтову будет 200. Ответь мне, что думаешь по этому поводу.

И ещё: очень давно, года три назад, ты похвалил стихи Владимира Мака-ренкова из Смоленска, которые я присылал тебе. Если они затерялись, то вы-сылаю тебе уже новые. Плюс хочу порекомендовать в твой венок российских поэтов, который ты сплетаешь в каждом номере, ещё два цветка очарова-тельных: тамбовский и брянский. Знобишева Мария (26 лет) уже член СП РФ,


известна в России, а Вороничева Анастасия (22 года) учится в аспирантуре. Обе поэтессы – настоящие. Во вложении их стихи. Братски обнимаю, АП. 19. 01. 2014.

Перечитав сейчас письма, я понял, что они требуют некоторых дополнений. Впрочем, не очень обширных. Но всё-таки мне хотелось бы несколько допол-нительных слов сказать о нашей поездке в Рязанскую область, в р.п. Шилово, где произошло празднование 125-летия русского поэта Николая Степановича Гумилёва. Тогда мы провели встречу в районной библиотеке с творческой интел-лигенцией и прессой, возложили цветы к бюсту поэта, побывали на родине его предков в селе Желудёво. В церкви села служил прадед поэта. Теперь она (очень необычная в архитектурном решении, с большим иконостасом внутри, в котором было, непривычно для русского глаза, очень мало икон, так как её строил при-глашённый итальянский архитектор) требовала огромного ремонта, реставрации.

На торжественном собрании, которое проходило в большом, просторном зале местного Дома культуры, Анатолию Анатольевичу вручили премию имени Н.С. Гумилёва. Перед этим долго и нудно говорили речи чиновники разных рангов. Когда же произносилось ответное слово лауреата, из-за кулис его просто задёр-гали. Анатолий Анатольевич ушёл, недоговорив и явно расстроившись. А после него тут же выбежали на сцену парни и девчонки в майках и с флагами Единой России и под идиотскую песню «Россия, давай, давай…» принялись скакать, пры-гать и ещё Бог знает чего вытворять. В итоге это всё лауреата возмутило до такой степени, что на литературной встрече уже в малом зале Анатолий Анатольевич всё откровенно высказал руководству культуры района:

– Я хотел торжественно объявить, что отдаю часть премии на реставрацию храма в селе Желудёво, а теперь мне это приходится делать в узком кругу мест-ных литераторов.

Это как пример (которому я личный свидетель) в подтверждение моих слов о нестяжательстве Парпары и его принципиальности в вопросах уважения до-стоинства писателя.

И как тут не вспомнить давнее его стихотворение:

Неужто в нас нет боли и печали,Чтоб осознать нахлынувший разбой?Неужто мы душою измельчалиИ навсегда покинуты судьбой?

Неужто мы природным русским сердцемОбречены в метаниях своихВсё так же свято верить чужеземцамИ сторониться собственных святых?

ПублицистикАЮрий КЛЕВАНЕЦ

ВВЕРХ ПО СВИСЛОЧИ

Стою с велосипедом перед школой в Тальке, отмахиваюсь от комаров, жду сво-их попутчиков. Еще неделю назад мы договаривались с Н.В. Ильинич, учитель-ницей и руководителем кружка краеведения, провести поход вверх по Свислочи: Талька – Теребуты – Орешковичи – Блужский Бор – Болочанка. Наша цель – найти и, по возможности, обследовать археологические памятники, которых, судя по литературе, в этой местности немало. Вообще памятники у нас, как говорят киношники, «уходящая натура». Прочтешь в каком-нибудь «Зборы помнiкаў» о чем-то, пойдешь на место и узнаешь: то снесли, это раскопали, там разрушили. Большинство всех «Збораў» и «Археологических карт» уже в значительной мере обесценены, так как не несут достоверной информации.

Светит солнышко, однако день прохладный: уже не первый год природа оты-грывается за теплые зимы летними похолоданиями. Жду-пожду.

Первой появляется учительница с дочкой, за ней по одному – парочка заспан-ных юных краеведов: вчера была обычная субботняя дискотека, дотанцевались. Выясняется, что больше никого не будет. В путь!

За пыльным, продуваемым ветром переездом сворачиваем направо: где-то там, ближе к берегу Тали, есть курганы. Школьным краеведам все это хорошо извест-но, они для меня – гиды.

От тальковских курганов остался неприметный холмик на одном из огородов. Едем дальше. На полпути к Теребутам еще одна остановка, еще один курган слева от дороги.

Местность называется зоной отдыха. В лесу то здесь, то там мелькают за-борчики детского лагеря. На чистом месте, над старыми, как бы присыпанными пылью хатами деревни Теребуты высится красивый издали корпус какого-то санатория. Сворачиваем направо.

Оказывается, комплекс для отдыхающих построен как раз на площадке горо-дища Теребуты. Все место выровнено бульдозером и засыпано мелким шлаком из котельной. От городища осталась только часть западного вала. Минут 40 тратим в тщетных попытках найти хоть какой-нибудь черепок. «У 80-я гады на прыго-

138 Юрий Клеванец

жым высокiм беразе Свiслачы на гарадзiшчы была пабудавана турбаза «Ветразь». Хто будаваў, хто даваў дазвол на разбурэнне археалагiчнага помнiка – невукi цi злачынцы? За гэтыя гады некалькi разоў памянялiся гаспадары будынiны, ды нiхто не можа даць ей рады: нерэнтабельнай аказалася гэтая установа. Сення тут лячэбнiца для алкаголiкау i наркаманау. Цi надоуга? А можа, лес гэтага будынка есць нам знак ад продкаў: разбураючы памяць, не створыш нiчога вартага, як не пнiся» (Н. В. Ильинич, «Талька i наваколлi»).

Вновь возвращаемся на шоссе. Перекатываемся по мосту через Свислочь, здесь уже деревня Орешковичи. На развилке улиц еще одна остановка: здесь живет девочка, активистка краеведческого кружка, надо и ее взять с собой.

Постояли, подождали, а потом – поехали себе восвояси: девочка так затанце-валась на вчерашней дискотеке, что не могла встать. За селом дорога превраща-ется в пыльный проселок. Миновали деревеньку Леоновку. Въехали в лес.

К сожалению, весь наш краеведческий улов на левом берегу Свислочи до сих пор – это одно название лесного урочища – «Купалы». Поскольку зацепиться больше не за что, на ходу обсуждаем с тальковскими краеведами возможные ва-рианты происхождения этого названия. На подъезде к Блужскому Бору согласно «Археологической карте» должна быть курганная группа и городище. Лес стано-вится реже, уже идут небольшие поля, пора спешиваться, пускаться на поиски.

Странно. Памятников нет. Юные краеведы по пояс мокрые от невысохшей росы, обувь облеплена рыхлой и влажной землей. На поле вроде бы растет свекла, но чтобы об этом догадаться, надо хорошо всматриваться, настолько оно заросло сорняками. Мне-то хорошо, я в сапогах. После небольшого совещания решаем ехать в деревню, спросить у тамошних жителей.

В первом дворе слева от дороги, за высоким забором стучат топоры, лают со-баки. За углом забора стоят две иномарки. Плохой признак: это значит, что здесь живут какие-нибудь дачники, которые, конечно же, ничего не знают. Надо бы пойти поискать кого-то еще, да слишком уж призывен шум за высоким забором и слишком безжизнен пейзаж вокруг. А может быть, мы просто устали. Стучим в калитку.

Двор на самом деле принадлежит дачнику, но зато у него работают два мужика из деревни (это они стучали топорами). Выясняется, что курган на поле действи-тельно был, «курган и памятник» (какой еще памятник?), но насыпь разровняли бульдозером по указке колхозного бригадира, «а памятник стоит – вы посмотрите, мы его под дерево перенесли, вы не сомневайтесь, он целый!» Оказывается, во времена колхозного строя наши собеседники были механизаторами и лично боро-лись за высокие урожаи с исторических полей.

Недалеко от кургана когда-то видели и кольцевой вал в лесу, ближе к реке.Спрашиваем: есть ли в деревне старые люди, которые могли бы что-нибудь

рассказать о прошлом здешних мест? Нам отвечают, что на другом конце Блуж-ского Бора живет старая баба Соня, которая родилась и всю жизнь прожила в этой деревне, кроме нее разговаривать больше здесь не с кем.

После краткого обсуждения услышанного решаем вернуться, найти-таки горо-дище и узнать – что это за памятник, который можно носить туда-сюда. Теперь, свернув на поле, не разбредаемся по бурьянам и крапивам, а дружно идем к бли-жайшему из растущих там дубов. Действительно, к стволу прислонена широкая доска, на которой надпись о том, что перед нами курганная группа, памятник истории, охраняется государством. И смех и грех.

139Вверх по Свислочи

Теперь идем искать городище. Выходим к реке и цепочкой двигаемся вдоль бе-рега. Натыкаемся на холмик с плоско срезанной вершиной, пытаемся поковырять его тяпкой. Ничего не находим, но замечаем, что цвет земли сверху небольшого плато намного темнее, чем обыкновенная подзолистая почва рядом в лесу. Опять небольшой совет. Решение пройти дальше вниз по течению принято не без не-которых колебаний.

Еще метров сто вдоль берега – и вот оно, краеведческое счастье. Два неглу-боких ровика, два невысоких валика, площадка в виде полумесяца, посередине – довольно большая яма. Культурный слой есть, но очень тонкий, много обыкновен-ного строительного мусора последних десятилетий. Нашли несколько маленьких черепков культуры штрихованной керамики, обмеряли и зарисовали городище. Река, по-видимому, долго размывала площадку, из-за того и тонок культурный слой (постройки на городищах «штриховиков» располагались, как правило, по краю площадки, сейчас, стало быть, сохранился только центр). Потом, уже вер-нувшись в Блужский Бор, выяснили, как появилась яма на городище: во время войны там вырыли землянку, в которой крестьяне прятали всякие припасы для партизан, чтобы те не ходили за ними в деревню. Строительный мусор на городи-ще – тоже, надо полагать, результат постройки, а затем и разрушения землянки.

Возвращаемся в деревню. За большим двором с собаками и иномарками, где мы спрашивали дорогу, – обширный пустырь, заросли вишенника, несколько заколоченных домов. Попадаются и обжитые хаты с разноцветными машинами перед воротами. Видимо, хозяева их бывают здесь наездами на выходные. Опять заколоченные дома, заросшие бурьяном дворы.

Подходим наконец ко двору бабушки Софьи.Наталья Ильинич пошла в хату. Я и юные краеведы рассаживаемся на лавочке

перед калиткой.Женщины приходят, учительница заводит разговор об общих знакомых, об ого-

родных делах, о большой липе, что растет во дворе. Липу, оказывается, посадил отец нашей собеседницы, когда она родилась. А теперь и хозяйка старая, и липа – тоже. Живет она с сыном, сын работал в Пуховичах шофером, а теперь – без-работный.

При этих словах появляется и сам сынок. Это высокий поджарый розовоще-кий блондин лет эдак за сорок с пшеничными усами, в джинсах и ковбойке. То ли киношный шериф из Техаса, то ли белорусский Яська. Только этот шериф не побивает всяких плохих парней, этот Яська не косит «канюшыну». Согнувшись и вытянув шею по-журавлиному, он с дурашливой улыбкой рассматривает всех сидящих на низенькой скамейке. Яська пьян, ему весело. Смутившаяся мать требует от него сделать что-то по дому. Яська выпрямляется, засовывает руки в карманы, уходит.

Снова течет тягучий женский разговор. Я смотрю в небо, мне неинтересно. Уже понятно, что кроме известного нам названия «Купалы» бабушка ничего не знает. Вся история для нее, как для многих белорусов старшего возраста, – это история минувшей войны. Постепенно отдельные, не связанные друг с другом фразы превращаются в последовательный рассказ. Ну что ж, война значит война. Я начинаю слушать и понемногу записывать.

140 Юрий Клеванец

РАССКАЗ СОФЬИ ПАВЛОВНЫ ЯСКЕВИЧ

Вся эта часть Пуховичского района, удаленная от больших дорог, была парти-занской. Партизаны часто появлялись в деревне, ели, отсыпались, собирали дань и уходили.

Утром 2 мая 1942 года в Блужский Бор пришли каратели. Из-за того что их вел какой-то мужик из местных (старуха не сказала кто), немцев никто не за-метил. Кроме того, немцы были не на машинах, как это обычно бывало, а шли пешком. Среди их отряда были подводы.

Крик «Немцы!» раздался уже тогда, когда каратели подходили к деревне. Как раз в это время в одной из крайних хат ночевали два партизана. Их раз-

будили, они кинулись бежать к лесу. Лес в то время был далеко от деревни, это сейчас она, а фактически ее остатки, почти в лесу. Каратели заметили бегущих, начали стрелять, убили обоих – сначала одного, а потом второго.

Затем немцы вошли в деревню, окружили дом, из которого побежали парти-заны, перебили там всех, а дом подожгли. Подожгли и дома соседей. Потом окру-жили всю деревню и начали сгонять людей к горящим домам.

На том конце села, что ближе к Орешковичам, жили потомки шляхты с поль-скими фамилиями. В одной из этих хат проживал какой-то местный авторитет с двумя уже большими дочками-паненками. Обе дочки учились в институтах до войны, но закончить не успели. При первых выстрелах паненки хотели бежать в лес, однако отец приказал им прятаться в землянку, которую он вырыл во дворе. Туда же спряталась и соседка – деревенская учительница – с маленьким сыном.

Немцы быстро нашли в пустом дворе землянку, открыли лаз и стали кричать: «Вылезай!» Вылез сперва отец и начал им по-польски объяснять, что здесь граж-данские люди. Немцев объяснение не убедило, они зарезали авторитета тесаком, а в землянку кинули гранату. Взрывом убило маленького сына учительницы, одну паненку ранило в бедро, другой оторвало обе ступни. Немцы выволокли двух женщин из землянки и погнали в общую толпу. Учительница шла с мертвым ре-бенком на руках. Вторая зажимала юбкой рану. Безногая паненка, после того как немцы ушли, вылезла из землянки и заползла домой, заливая кровью все вокруг. Ей удалось выжить.

Толпу людей перед горящими домами каратели держали с поднятыми руками несколько часов. Перед людьми установили три пулемета. «Один большой, по-хожий на «Максима», а два маленьких», – вспоминает рассказчица. Она тоже стояла, как все. Одна маленькая девочка устала стоять подняв руки и опустила их. Подошел немец и убил девочку прикладом. В деревне дико ревела скотина.

Все это время немцы грабили пустые хаты, наполняли свои подводы. Потом вывели из толпы всех мужиков, от мальчиков до стариков, построили и погнали перед собой в Лапичи.

Пулеметы убрали, бабы разбежались по хатам. Один какой-то немец нагрузил чей-то велосипед пилами и топорами с кре-

стьянских дворов. Старуха до сих пор недоумевает – зачем ему столько пил и то-поров? Он поджег дом старой бабы, которая была соседкой рассказчицы, перешел с громыхающим от навешенного железа велосипедом через улицу и там поджег еще один дом. Все это время бабы кричали ему из-за заборов: уходи, уходи, ви-дишь, твои уже уходят!

141Вверх по Свислочи

Пока немец таскался с велосипедом, пилами и топорами, той бабе, чью хату он поджег первой, удалось затушить огонь. Тогда немец вернулся, еще раз поджег ее дом и только потом пошел догонять свой обоз.

Мужиков из Блужского Бора немцы два дня продержали в Лапичах в амбаре, пока один из местных полицаев не написал ручательство, что среди этих людей нет тех, кто связан с партизанами. Тогда часть захваченных отпустили домой, а оставшихся угнали в Германию. Рассказчице не повезло: ее отца угнали в Гер-манию, где он и умер. Сама старуха, а тогда еще тринадцатилетняя девочка, осталась жить с мачехой. Мачехина сестра работала в Тальке на станции и по-тихоньку там воровала непонятно каким промыслом оказавшийся на складе лав-ровый лист. Девочка Соня должна была перетаскивать добычу в свою деревню, где они с мачехой фасовали ее в пакетики и кулечки. Потом с этими пакетиками Соня топала на базар в Пуховичи и обменивала их у тамошних немцев на соль. Соль у мачехи по ночам забирали партизаны.

Старуха, рассказав это, искательно улыбается: вы люди городские, все знаете, нельзя ли там, в городе, узнать – может, мне пенсию добавят? Ведь добавляют же некоторым, кто партизанам помогал.

Ну что ж, может быть, эта статья в чем-то поможет вам, Софья Павловна, и будет маленьким памятником тем, кто был убит в деревне Блужский Бор.

Трудные слова о войне

Протоиерей Павел БОЯНКОВ

ЧасовнЯ

Наше поколение, по милости Божией, до сих пор не увидело ужасов войны. Впечатления о последней из них чаще всего складывались под влиянием совет-ских фильмов и советских книг, намного реже – из рассказов настоящих фрон-товиков.

Вот главное из их устных и записанных воспоминаний: страх смерти на войне быстро притупляется под воздействием изнурительного, надрывного физического труда, совсем не редких голода, холода, бессонницы, вшей. Военные будни в па-мяти оставшихся в живых рядовых бойцов занимают гораздо большее место, чем героические подвиги.

Шапкозакидательские реляции высокого начальства уже давно не вызывают доверия. Разного рода «Воспоминания и медитации», писанные-переписанные под бдительным оком идейных надсмотрщиков из Главного Политуправления, сегодня способны ввести в заблуждение лишь самых доверчивых людей. На первый план вполне заслуженно выходят книги Виктора Астафьева, «неубиваемого» Петра Михина и других участников (в прямом смысле слова) той войны. Ниже помеще-ны краткие выдержки из их фронтовых впечатлений, характерные штрихи и от-метины, составляющие своеобразную мозаику тех давних событий. Теперь это стали называть «окопной» правдой. Эта правда не ставит целью приуменьшить Победу 45-го, но говорит о реальной ее цене.

У войны свое лицо«…Сломленные бедой, люди брели на восток. Все потерявшие, горем оглушен-

ные, голодные и обессиленные, с одной мыслью: выжить. Дети с душами стариков и недетской тоской в глазах, старики, превратившиеся в детей. От одного их вида

143Часовня

то накатывала лютая ненависть к немцам, то вдруг охватывало мертвящее без-различие: пусть убьют, хуже уже быть не может.

Минск горел. Неожиданно вспомнились слова полюбившейся песни: «Любимый город может спать спокойно, и видеть сны, и зеленеть среди весны».

Теперь любимый город погибал в огне. Его улицы загромождали вороха скрю-ченных балок, искореженных листов железа. Под ногами скрипело крошево из стекла, кирпича, бетона.

Я не мог поверить, что человек может просить о смерти, но пришлось пове-рить».

____________________________ * _________________________________«Наша армия обучалась приемам наступательных действий согласно «Полево-

му уставу – 3 РККА», где говорилось, что «всякое нападение на социалистическое государство рабочих и крестьян будет отбито… с перенесением военных действий на территорию напавшего врага». Попробовал бы какой-либо командир или по-литрук требовать в боевой учебе предвоенных лет отрабатывать такой сложный маневр, как отступление, то такого пропагандиста сочли бы сумасшедшим или обвинили бы в пораженчестве со всеми вытекающими отсюда последствиями. Армия, которую учили только наступать, не умела обороняться.

Многое написано о причинах неудач Красной Армии в начале войны, но рас-плачиваться и решать задачи со многими неизвестными в конечном итоге при-шлось солдату».

____________________________ * _________________________________

«По дороге на фронт мы часто разговаривали с ранеными, которых везли в тыл. Из их рассказов рисовалась картина, прямо скажем, невеселая: воевали они кто месяц, кто два. Тут только мы стали понимать, что в лучшем случае и нас через месяц-другой повезут в госпиталя. Если очень повезет».

____________________________ * _________________________________

«В 41-м году и немцы, и мы не умели воевать ночью. Так называемые «ночные действия» разрабатывались штабами, докладывались начальству, но в войсках толком и не проводились. Немцы ночью не наступали, хотя имели на это приказ командования, а наши не контратаковали, хотя тоже имели приказ. В основном ночь использовалась для перегруппировок. Очень часто ночь была передышкой для обеих сторон. Ночью и поешь спокойно, два-три часа поспишь. Это знали все и с нетерпением ждали наступления темноты».

____________________________ * _________________________________

«Пуля вошла в правую лопатку, вышла из левой, зацепила левое легкое. Еще та обида: в первом же бою, ни разу по немцу не выстрелил, и вот на тебе! Кровь изо рта, потерял сознание. Приползли ребята, положили на плащ-палатку, как вынесли – один Бог знает. Очухался в санроте, оттуда – в госпиталь, потом в ко-манду выздоравливающих. Там тот еще юмор: я толком и дышать еще не могу, а меня уже выписывают. «Ничего, второй раз ранят – приедешь и тогда долечим. А если убьют – чего лечить?» Веселый доктор мне попался».

____________________________ * _________________________________

144 Протоиерей Павел Боянков

«– Ты ведь, сынок, за эти полгода уже хлебнул войны, ранен был. Мой тебе совет: имея за плечами десятилетку, иди на курсы связистов, я тебе выпишу на-правление.

И не рвись-то особенно в пекло, на твою жизнь войны еще хватит досыта. Я – старый вояка, еще по германской помню, у связиста шансов выжить поболе будет, чем у пехоты на передовой. Быстрее всего, конечно, гибнет пехота. Три атаки – максимум, и ты или ранен, или…»

____________________________ * _________________________________

«Никогда не писал дневник. Попытка – не пытка. Лютая зима. Еду на курсы. Посадка в четырехосный товарный вагон. Всего нас в нем больше 80 человек. Теснота, давка, холод. Захватил с собой мало хлеба.

Едем с длинными остановками. На станциях много народа, но нигде ничего не купить. Везде грязь, нечистоты.

В вагоне – большинство старше меня, и намного. Интересное поколение – на мой взгляд, конечно. Помнят старый режим, но жили надеждами на революцию. Теперь изжито много иллюзий, но идеализации прошлого нет. Веры в Бога тоже нет. Нервно потрепанные, бестолковые, часто наглые люди».

____________________________ * _________________________________

«Прибыли. Длиннейшая процедура проверки при сильнейшем холоде. Зако-ченели. Выдали на морозе сухари, сахар, концентраты. Ночью при полной луне, ветре и морозе привели со станции в пригород и человек с 400 бросили на ули-це – ищите себе квартиры! Ночью никто не пускает, тем более, как выяснилось, горсовет издал постановление, чтобы никто из жителей никого к себе не пускал без его, Совета, разрешения.

Наконец-то появился какой-то уполномоченный и отвел нас на отдых в Боль-шую Осиповку. Баня и санобработка. Даже в самых зажиточных домах самая убогая обстановка. В избах холод, промерзшие стены, сырость. Везде иконы и не-скончаемый мат, не стесняются ни женщин, ни детей. Такого грубого населения я еще не видел.

Попытки заниматься теоретической учебой. Перспектива – взвод связи. Каж-дый день – списки, какие-то переформирования, беготня к старшине за продук-тами. Когда же начнется настоящая учеба? С какой благодарностью вспоминаю нашего старого школьного физика, многие электрические премудрости помнятся ярко и отчетливо до сих пор. Но как давно все это было!»

____________________________ * _________________________________

«Краткосрочные курсы. Тыловая норма питания нас полностью измучила. На день давали 600 г хлеба, который делился на три пайки, пустую баланду под на-званием «Волга-Волга» и по черпаку каши. Голод буквально гнал нас на передо-вую. Выдали винтовки и объявили: для женатых это – вторая жена.

Хватит дневников. «Стукнет» кто-нибудь особисту, и конец».____________________________ * _________________________________

«Окружение под Харьковом? Казалось, за всю войну не было ничего страшнее. Как выяснилось после, многие уроженцы Белоруссии предпочли пойти под немца, на оккупированную родину (куда идти было значительно ближе), где благополуч-

145Часовня

но отсиделись аж до самого 1944 года. Но я двинулся в противоположную сторону, на Сталинград. А вот Паулюс получил за Харьков рыцарский крест».

____________________________ * _________________________________«Немцы в Элисте? Не может быть! Ты вспомни карту: где Сталинград, где

Волга, а где та Элиста? Увы, 12 августа немцы ее заняли. Как же так? А вот как: калмыки, все как один, поголовно восстали против Советской власти, а немцы в их поддержку сбросили авиадесант. Для буддистов-калмыков священная свастика стала символом наступившего освобождения от сил зла».

____________________________ * _________________________________«В течение всей войны калмыки фанатично воевали за Гитлера. В достаточно

скандальной книге Луи Повеля и Жака Бержье «Утро магов» читаем: «В день, когда русские закончили битву за Берлин, они среди трупов последних защит-ников нацизма обнаружили около тысячи тел добровольцев-смертников, людей тибетской крови. Смертники были одеты в немецкую форму без знаков различия, и в их карманах не было документов». На самом деле сей ларчик просто откры-вался: это были наши калмыки».

____________________________ * _________________________________«Кульминационным в обороне Сталинграда стал день 23 августа. Во второй

половине этого дня противник почти всей авиацией своего 4-го воздушного флота нанес массированный удар по городу. Только для бомбардировки городских квар-талов было совершено свыше 2 тысяч самолето-вылетов. Кроме города ударам подверглись позиции полевой и зенитной артиллерии, пристани и переправы через Волгу, аэродромы и боевые порядки войск. «Вся эта трагическая картина в деталях изображена во многих произведениях как мемуарной, так и художе-ственной литературы, поэтому я не пишу о ней подробнее». Это из мемуаров генерала армии, Героя Советского Союза С.П. Иванова.

Возможно, что когда-то это описание и было общеизвестным, но теперь-то времена коренным образом изменились, не будет большим грехом и повторить кое-что».

____________________________ * _________________________________«…Небо над городом буквально потемнело от вражеских самолетов. Фугасные

и зажигательные бомбы вызвали в густо застроенном городе большие разрушения и грандиозные пожары. Два месяца до того стояла жаркая погода без дождей, очаги пожаров слились в громадный костер. Тушить пожары было трудно – раз-бит водопровод, повсеместно нарушена связь. Женщины и дети метались среди горящих зданий, тщетно ища укрытия. Жители погибали под обломками домов, заживо сгорали, задыхались в убежищах, погребенные под тоннами земли и раз-валин».

____________________________ * _________________________________«Многое пришлось пережить в минувшую войну, – писал генерал-полковник

А.И. Еременко, – но то, что мы увидели в Сталинграде 23 августа, поразило нас как тяжелый кошмар. Беспрерывно то там, то здесь взметались вверх огнен-но-дымные султаны бомбовых разрывов. Из района нефтехранилищ огромные столбы пламени взмывали к небу и обрушивали вниз море огня и горького едкого дыма. Потоки горящей нефти и бензина устремлялись к Волге, горела поверх-


ность реки, горели пароходы на сталинградском рейде, смрадно чадил асфальт улиц и тротуаров, мгновенно, как спички, вспыхивали телеграфные столбы… Сто-ял невообразимый шум, надрывавший слух адской дисгармонией самых раз-нообразных звуков. Визг летящих с высоты бомб смешивался с гулом взрывов, скрежетом и лязгом рушащихся построек, потрескиванием бушевавшего огня. В этом хаосе звуков отчетливо выделялись стоны и проклятия гибнущих, плач и призывы о помощи детей, рыдания женщин».

____________________________ * _________________________________

«– Как обстановка? В батальон до темноты лучше не ходить, товарищ зампо-лит. Там, по дороге, немец одиночные мины кладет. Час назад одного связиста тяжело ранило, эх! Молодой парень, белорус, а наверняка останется без обеих ног, если еще и выживет. Отправили в санбат».

____________________________ * _________________________________

«Раненые прибывали непрерывно, чаще в повозках, иногда на грузовиках. Но-силок не хватало. Некоторым служило подстилкой обыкновенное одеяло, другие просто лежали на дне кузова.

В довольно большом помещении хирурги и санитары работали за двумя опе-рационными столами. В первую очередь производились ампутации и оказывалась помощь раненным в горло. Затем наступала очередь раненных в живот и легкие. Собственно говоря, следовало бы отдать предпочтение раненным в живот. Но та-кие операции длились от двух до трех часов, причем шансов на успех было мало. Между тем за эти же два-три часа врачи могли произвести большое количество таких ампутаций, когда при своевременном оперативном вмешательстве угроза смертельного исхода была не столь велика.

Мимо прошел санитар. Он нес ведро с окровавленными бинтами, клочьями белья и форменной одежды. Из ведра торчал восковой, с черно-синими прожил-ками, обрубок ноги. Повсюду пахло эфиром, гноем и кровью».

____________________________ * _________________________________

«– Я напишу Сталину письмо, что вы, вместо того чтобы выполнять его приказ не отрезать руки и ноги, отрезаете их почем зря. Вы стараетесь делать хлопцу операцию, а ему идет 19-й год, кому он нужен будет без ног?

Вместо телосложения – сплошное теловычитание?»____________________________ * _________________________________

«И все-таки выжил, и на своих ногах. Маршевая рота. Из пополнения – в пе-хоту и на форсирование Днепра. Как уже опытного и обстрелянного назначили меня помкомвзвода. Всем раздали винтовки, автоматы – только у комвзвода и меня. Все оружие заржавевшее, собрали его с поля боя и дали нам. Автомат мой стрелял только одиночными, а у лейтенанта – короткими очередями, у винтовок затворы ржавые – не вру! На переправе отделался по-божески: осколки в ногу, зато жив. А сколько наших легло, кто их подсчитал?»

____________________________ * _________________________________

«У русских самый простой и доступный пароль – матерщина».____________________________ * _________________________________

«Разведка боем – “разведка смертью”».

147Часовня

____________________________ * _________________________________

«Боец вел свой рассказ, как будто ничего особенного с ним не произошло: «На посту стою – один рук совсем замерз, одна щека тоже замерз. Развел костер, достал концесрак, стал варить его. Концесрак кипит, немец кричит: «Рус, иди на плен, белым хлебом кормить буду». Я кричу ему: «Я не рус, я казах СССР, вот концесрак скипит, поем и на плен приду». Съел концесрак и пошел на плен. Немец дал мне хлеба и сказал: «Иди и приведи еще солдат». Вот я и пришел за ними, а меня арестовали».

____________________________ * _________________________________

«Был у нас один старший лейтенант. Командир роты. Орет: «Вперед!», а сам лежит. Ну и получил в спину свою пулю. Лучше не спрашивай. Война – она все спишет. Умереть никогда не поздно. Это первое, чему мы научились».

____________________________ * _________________________________

«Привыкаешь ко всему, тем более к чужой смерти. Мы могли спокойно есть, поставив котелок на труп нашего же солдата. Психика у меня была устойчивая. Я смотрел на все абсолютно спокойно. Все мы – живые люди. Свинью откармли-вают, чтобы потом прирезать на мясо. Человек ничем не лучше, на войне – пу-шечное мясо».

____________________________ * _________________________________

«Аббревиатуру «8 ОШБ 1БФ» некоторые наши штрафбатовские остроумцы расшифровывали не как «Восьмой отдельный штрафной батальон Первого Бело-русского фронта», а как «Восьмая Образцовая Школа Баянистов первой Бело-русской Филармонии». Лихо! И уже почти во всех войсках фронта знали: если кто-нибудь говорит, что он из «Школы баянистов», то дополнительных уточнений не требовалось».

____________________________ * _________________________________

«Боец 5-го Украинского фронта – дезертир».____________________________ * _________________________________

«Если попал в боевую обстановку, состояние напряжения не проходит. Нет такого, что ты вылез из самолета и забыл о войне. Ты все время в напряжении, только немного отдыхаешь. За один вылет выматываешься очень сильно, а бывало в день до трех вылетов – это невыносимо тяжело».

____________________________ * _________________________________

«Встретить женщину на передовой было целым событием. Когда появлялись медсестра или связистка, солдаты начинали кричать: «Рама! Воздух!» Но девчон-ки были опытные и отвечали так: «Паникеры и трусы – по щелям!»

____________________________ * _________________________________

«Этих самых «трофейщиков», кто хватал, грабил, – убивало в первую очередь. Думаешь об этих трофеях, значит, хочется выжить. Это и губит».

____________________________ * _________________________________

«У штурмовиков руки по локоть в крови. Мы редко промахивались. Я видел, как после нашей работы горели эшелоны – имущество, ГСМ, техника, живые люди. Под Пилау (Восточная Пруссия) через залив, по льду была проложена


прямая, как стрела, 12-километровая дорога, по бокам которой высились снежные валы, оставшиеся после расчистки снега и не позволявшие отбежать при атаке с воздуха. По ней отступали войска, эвакуировались гражданские. Это ужас, что на ней творилось, когда мы заходили четверкой, бросали двести 25-килограммо-вых бомб, пускали 16 РС и поливали их из пушек и пулеметов. Там после нас кровавая каша оставалась. Страшно смотреть. Но это был наш долг, который, я считаю, мы исполнили по первой категории. Сделали все, что могли. Ну, а Бог крестами нас не обидел».

____________________________ * _________________________________«Помню я бои на Зееловских высотах. Жуков потом в своей книге признал, что

наступление на Берлин можно было организовать иначе. Тот же эпизод с про-жекторами – я все это лично видел. После страшнейшей артподготовки встала сплошная стена из пыли, гари и дыма, через которую свет прожекторов до немцев почти не доходил, да и ветер дул в нашу сторону. Зажженные фары на танках только их демаскировали. От всех этих хитростей вреда было больше, чем поль-зы».

____________________________ * _________________________________«Замполит начал свою речь так: «Товарищи! Орлы боевые! Хлопцы дорогие!

Я очень и очень рад видеть вас здесь. Вы по-гвардейски, с достоинством выпол-нили боевое задание. Не скрою – мы считали многих из вас погибшими. Но вот вы стоите здесь здоровехоньки. Как наши деды говорили, слава Богу! Некоторые погибли в боях. Слава и честь им, героям, отдавшим жизнь за нашу Родину! Вы все снимите шапки, молчите, хлопцы, и про себя произносите: «Вечная память и вечная слава павшим героям».

____________________________ * _________________________________«В 1945 году я участвовал в Параде Победы в Москве в составе сводного ба-

тальона летчиков 3-го Белорусского фронта. Ты знаешь, что всех солдат объеди-няло на том параде? Печать усталости на лице. От этого состояния просто так не освободишься. Казалось бы: жив, не ранен… Радуйся! Ничего подобного».

____________________________ * ___________________________________«У людей происходила деформация психики, особенно сильно проявилось это

сразу после войны. Прокатилась волна самоубийств. Война закончилась, все жда-ли, что сейчас-то мы и заживем! А ничего особенного не изменилось. Выплыли все болячки, которые скрывались во время войны под нервным напряжением».

___________________________ * __________________________________«“Вас зовет Родина!” – под этим красивейшим лозунгом русские эмигранты из

Европы и Маньчжурии отправились прямиком на Колыму.Для тысяч и тысяч фронтовиков победа означала мир, встречу с родными

и любимыми, возможность отложить оружие, трудиться, пахать и строить, рас-тить детей. Все ли получили ожидаемое? Тысячи и тысячи пленных после уни-зительных проверок поменяли немецкие лагеря на свои, родные».

____________________________ * _________________________________«Мой главный орден – то, что я остался в живых».

(Окончание следует)

Владимир МАКАРОВ

АрмиЯ

Владимир Матвеевич МАКАРОВ – полковник, начальник управления ин-формации – пресс-секретарь главного управления идеологической работы Министерства обороны РБ, кандидат педагогических наук.

Ещё раз о войне в сфере смыслов:коллаборационисты в прошлом и

настоящемКак было показано в предыдущих

публикациях, одним из важнейших направлений фальсификации военной истории на современном этапе явля-ется стремление оправдать коллабо-рацию – предательство в годы Второй мировой войны. Подробные примеры характерны для многих государств дальнего и ближнего зарубежья, вклю-чая Россию, Беларусь, Украину.

Причем технологии, применяемые для разрушения исторического созна-ния населения стран, для всего пост-советского пространства одинаковы, и направлены они на дестабилизацию политической ситуации в государ-ствах.

Началось все с горбачевско-яков-левской перестройки, с развенчания советского прошлого, когда главные удары наносились по самым знаковым, ярким героическим страницам исто-рии. Прежде всего, по Великой Победе.

Как результат – изощренные попыт-ки обеления, оправдания и даже геро-изации пособников нацистов, возвели-чивания до эпических масштабов всех тех, кто воевал на стороне гитлеровцев против СССР.

Здесь и марши «ветеранов» СС в прибалтийских странах, и попытка реабилитации Гельмута фон Паннви-ца в России, а также установление ему и другим командирам 15-го кавалерий-ского казачьего корпуса СС памятника.

Здесь же и упакованные в изящную псевдонаучную форму современные изыскания профессоров высшей шко-лы экономики (на первый взгляд не имеющие прямого отношения к исто-рии). Например, книга профессора Гри-гория Ионина «Парад меньшинств»,*

* Ионин, Л. Парад меньшинств / Леонид Ио-нин – С.-Птб.: Центр гуманитарных инициа-тив, 2014. – 176 с.

150 Владимир Макаров

где автор проанализировал формы существования меньшинств в их от-ношении к ценностям и нормативным структурам большинства людей, за-вершив свое повествование «философ-ским», как сам пишет автор, выводом об «отсутствии непреодолимого разли-чия между шествием ПДСМ (садомазо) и лязгом танковых гусениц по брусчат-ке Красной площади»…

В этом же ряду ниспровергателей стоят и те, кто героизирует устроите-лей волынской резни. Стали же нацио-нальными героями Украины Степан Бандера и Роман Шухевич… Кстати, в вышедшей недавно книге Гжегожа Мотыки указывается на уничтожение украинскими националистами не ме-нее 100 тысяч поляков.* На памятнике жертвам волынской резни (убиенные дети, повешенные пособниками фа-шистов на дереве, – точная копия из-вестной фотографии) начертаны слова, смысл которых не нуждается в ком-ментариях: «Если я забуду о них, Боже, если есть ты на небесах – сделай так, чтобы ты забыл обо мне…».

В предыдущих публикациях при-водился в пример сайт так называемой «русской православной церкви за гра-ницей», который предоставил площад-ку для поклонника фашизма – некого Просвирина, следующим образом по-зиционирующего политическую плат-форму российских правых радикалов:

«22 июня 1941-го года Белая Евро-па вернулась в Россию. Белые русские возвращались в красную совдепию. Без жалости. Без пощады. Без сантимента. Без проблеска сочувствия. Красные в итоге отбились по-старому…. Но в их сердцах навсегда поселился Смертель-ный Страх, их Империя Безумия в то лето 41-го треснула в самом сердце. Своей холодной мертвой рукой рус-ский схватится за красное горло имен-

* Гжегож Мотыка. От волынской резни до операции «Висла». Польско-украинский кон-фликт 1943 – 1947. М.: РОССПЭН, 2014. – 336 с.

но тогда, летом 41-го. 22 июня. В День Отмщения…».**

На этом же сайте публикация Сав-вина, оправдывающего власовцев, ка-заков-красновцев и других, кто «в годы советско-германской войны не захотел встать под кроваво-красную тряпку коммунистических каннибалов».***

1 июня 2015 года здесь же осущест-влен новый вброс провокационной ин-формации в связи с 70-летием передачи в Лиенце английскими войсками со-ветскому командованию казаков, вое-вавших на стороне гитлеровцев. Та же ненависть к советскому прошлому:

«Покуда жив последний красноар-меец (и покуда живы те, кто хранит о красноармейцах благодарную па-мять), мы будем напоминать богоот-верженным потомкам красного отре-бья об убиенных русских православ-ных христианах. И, верю, скорбный, возвышенный и трагический день по-миновения 1 июня уже очень скоро за-менит в отечестве «праздник 9 мая», ибо в 1-ом июня 1945 года как в зер-кале отражается весь суммарный итог для народов России и Европы той свя-щенной христианско-богоборческой войны».****

Но ведь есть правда истории. Сре-ди казачества большинство – это пат-риоты, воевавшие в годы войны в ря-

** Просвирин Е. Тот бесконечный летний день. // [Электронный ресурс]. – Сайт РПЦЗ Москва Русско-советская война Режим досту-па: http://rpczmoskva.org.ru/russko-sovetskaya-vojna/egor-prosvirnin-tot-beskonechnyj-letnij-den.html*** Саввин Д. «О предательстве, верности и практической эффективности». Электрон-ный ресурс http://rpczmoskva.org.ru/sovetsko-germanskaya-vojna/o-predatelstve-vernosti-i-prakticheskoj-effektivnosti. html; http://petrimazepa.com/history/redaction.html**** Григорьев А. Семидесятилетие расстре-ла святых мучеников Лиенца. // [Элек-тронный ресурс]. http://rpczmoskva.org.ru/russko-sovetskaya-vojna/semidesyatiletie-rasstrela-svyatyx-muchenikov-lienca.html. Вре-мя доступа 1 июня, 2015.

151Армия

дах Красной армии и вписавшие нема-ло ярких страниц в летопись Великой Победы, в том числе в ходе Белорус-ской стратегической наступательной операции «Багратион».

В приказах Верховного главноко-мандующего в связи с успешными дей-ствиями войск Красной армии в ходе операции «Багратион» среди отличив-шихся войск непременно, на первом месте танкисты и кавалерийские сое-динения кубанских казаков. В том числе в приказе № 128 от 3 июля 1944 года среди отличившихся при освобождении Минска соединения ку-банских казаков генерал-лейтенанта Плиева, генерал-майоров Тутаринова, Головского и полковника Поприкайло.

Именно конно-механизированные группы во многом обеспечили триумф стратегической наступательной опе-рации «Багратион» – лучшей военной операции не только Великой Отече-ственной, но и всей Второй мировой войны. Пример тому – превосходные действия кубанских казаков генерала Плиева. Генерал-лейтенант Плиев И.А. командовал конно-механизированной группой в составе 4-го кавалерийско-го и 1-го механизированного корпусов. После ввода в прорыв группа нанесла ряд мощных ударов по тылам гитлеров-цев, обеспечив успешное наступление 1-го Белорусского фронта и окружение крупной группировки противника вос-точнее Минска.

В дальнейшем группа Плиева И.А. вела бои в тылу немцев в отрыве от главных сил и 18 июля перерезала железную дорогу Брест – Белосток, форсировала Буг. Но против группы были брошены крупные оператив-ные резервы. Группа была окружена, и Маршал Советского Союза Рокоссов-ский К.К. передал решение Ставки – обеспечить полную свободу Плиеву в выборе действий.

Генерал Плиев принимает решение, вошедшее в дальнейшем в учебники военных академий практически всех

стран: идти на прорыв из окружения, но не на восток, к главным силам на-ступающей Красной армии, а на за-пад – в Польшу. Проводится ложный прорыв частью сил на восток, а в это время построенная ромбом группа вы-рывается из окружения на запад, унич-тожая на своем пути тылы противни-ка. 25 июля в районе Янув – Подляски главные силы догнали объединение Плиева И.А. и совместно завершили разгром вражеских войск в Брестском укрепрайоне.

Действия танкистов и кубанских казаков на несколько десятилетий опередили разработку теории и прак-тики применения оперативных манев-ренных групп фронта, реализованные в Белорусском военном округе в пери-од с 1982 по 1989 год путем создания на базе 120-й гвардейской мотострелковой дивизии 5-го гвардейского отдельного армейского корпуса. В современных же условиях данный опыт трансформиро-ван в создание и применение мобиль-ных формирований, способных вести боевые действия в отрыве от главных сил…

Что же касается предателей, то были и отъявленные мерзавцы – незна-чительное меньшинство. Миллионы патриотов – и несколько десятков ты-сяч коллаборационистов-предателей…

Поэтому общественности непре-менно необходимо знать и помнить следующее. Не где-нибудь, а в фа-шистской Германии была разработана «теория» о так называемых «казаках-арийцах», якобы потомках остготов, владевших Причерноморским краем во II–IV вв. н.э. То есть это якобы не славя-не, а народ германского корня... В нача-ле 40-х гг. ХХ века среди казаков-само-стийников-коллаборационистов была распространена идея о том, что «каза-чество – это особый народ, находив-шийся под рабством России и задачей которого является обретение в ходе вой-ны национальной и государственной независимости». Среди сторонников

152 Владимир Макаров

идеи «казачьей самостийности» был небезызвестный генерал Краснов, воз-главлявший главное управление каза-чьих войск в Берлине и консультиро-вавший немцев по вопросам казачества.

Осенью 1942 на территории Ростов-ской области немцы приступили к фор-мированию казачьих частей. Нацисты сумели создать всего лишь по одному полку в Новочеркасске и Шахтах. При-чем вопрос о том, были ли это казаки, остается открытым до сих пор…

Вместе с отступавшими с Дона и северного Кавказа с начала 1943 года гитлеровцами уходили два казачьих отряда с семьями так называемых добровольцев, получивших название «Казачий стан». С января 1944 стан перемещался ко Львову, затем в Поль-шу, а в сентябре 1944 – в Северную Италию, в район Триеста для борьбы с партизанами…

Кроме того, в апреле 1943 в Вос-точной Пруссии полковнику Гельмуту фон Панвицу удалось сформировать казачью дивизию из двух бригад (за счет дезертиров и пленных). В августе дивизия была направлена в Югославию для борьбы с партизанами, а в феврале 1945 г. дивизия Панвица, преобразо-ванная в 15-й корпус СС, была перепод-чинена Гимлеру. В корпус вошли также часть РОА, украинский батальон СС и немецкие танковые части.

В феврале 1945 г. штаб Краснова перебрался в Казачий стан, а в апреле стан перебазировался в Австрию в рай-он Лиенца. В дальнейшем территорию заняли английские войска. 1 июня они и передали всех членов стана совет-ским органам, в том числе контрраз-ведке 3-го Украинского фронта генера-лов П. Краснова, С. Краснова, Шкуро и других. В общей сложности около 20 тысяч человек. Не 40, не 60 тысяч, а именно 20. Больше половины – граж-данские лица. В январе 1947 в Москве состоялся суд над руководителями антисоветских политических орга-низаций, 17 января Краснов, Шкуро,

Доманов, Панвиц были приговорены к высшей мере.*

Это и есть факты истории: несколь-ко десятков тысяч предателей и десят-ки миллионов патриотов.

Кстати, подобные же процессы трансформации исторического созна-ния проходили и на территории Бела-руси. Ведь главными героями создан-ного в недрах горбачевско-яковлевско-го ЦК КПСС «Белорусского народного фронта поддержки перестройки» были коллаборационисты, начиная с Фран-ца Кушаля и поэтессы, «священной ко-ровы» псевдоинтеллигенции Ларисы Гениуш с ее проклятием белорусским партизанам...

Так что верно сказано Бертольдом Брехтом: «плодоносить еще способно чрево…».

Но именно Беларусь стала первой страной на постсоветском простран-стве, где разорван дьявольский круг поклонников предательства. Выбор белорусского народа в 1994 году был вполне закономерен. Народ, потери ко-торого в битве с фашизмом составили треть населения, не предает и не про-дает свое прошлое.

Тем не менее «белорусские» ниспро-вергатели и поклонники коллаборации не ушли в небытие, как и в России. Те же процессы, те же технологии…

Так что сражение за Победу и спу-стя 70 лет продолжается. Продолжает-ся в сфере смыслов.

* Казачий Дон. Пять веков воинской славы / А.А. Озеров, А.В. Венков. – М.: Яуза Эксмо, 2010. – С.262-263.

zapadrus.su · №5 (2015) Учредитель и редакция журнала : ООО...

Documents