Динамика влияния национальной культуры на управление...

EURASIAN REVIEW, Volume 3, November 2010

• Received: April 16, 2010 • Revised: October 15, 2010 • Accepted: November 1, 2010

Динамика влияния национальной культуры на управление бизнесом в России за период 1996 -2006 гг.

Давно пора … умом Россию понимать

Введение

Привлекающий внимание многих стран мира поиск Россией нового пути развития

сопровождается попытками придать этому процессу проверенную в других обществах направленность. П. Я. Чаадаев в этой связи писал: “...опираясь одним локтем на Китай, другим на Германию, мы должны бы были сочетать в себе два великих начала духовной природы - воображение и разум, и объединить в нашей цивилизации историю всего земного шара” (Чаадаев 1991, 329). Однако, как мы знаем, сегодня у нас не так много ни от первого, ни от второго. Может быть это потому, что “русское сознание никогда не интересовал азиатский опыт...”, или мы не достаточно со времен Петра I преследовали “приоритетную цель: догнать и перегнать Запад” (Дилигенский 1996, 5).

Возникает законный вопрос: что же мы сегодня имеем? Кто мы такие? Последний вопрос не является попыткой каким-то образом завести разговор о так называемом “третьем пути”, о вечном стремлении правителей России построить в ней для себя “третий Рим”. Создатель разумно сконструировал живой мир природы и человека таким образом, что все в этом мире имеет некую двойственность: начало и конец, верх и низ, правое и левое, и наличие третьего всегда становилось под вопрос.

Читатель спросит: а как же тогда выйти из этого заколдованного круга? Ответом здесь могло бы быть изменение традиционной парадигмы, в рамках которой ее приверженцам мы видимся в центре мира, а все остальное - от нас по краям. “Чтобы заставить себя заметить, нам пришлось растянуться от Берингова пролива до Одера” (Чаадаев 1991, 330). Именно такое положение и воспринимается как нечто “третье”. Новая парадигма предлагает взглянуть на

Наумов Александр Иванович

К.э.н., доцент кафедры менеджмента Высшей школы бизнеса МГУ им. М.В. Ломоносова, 119991, Москва, Ленинские горы, МГУ им. М.В.Ломоносова, дом 1, стр.44, [email protected]

Петровская Ирина Александровна К.э.н., доцент кафедры менеджмента Высшей школы бизнеса МГУ им. М.В. Ломоносова, 119991, Москва, Ленинские горы, МГУ им. М.В.Ломоносова, дом 1, стр.44, [email protected]

68 EURASIAN REVIEW, Volume 3, November 2010

себя (нас) не извне, а изнутри. Тогда мы увидим себя ближе, и это поможет нам понять, кто мы такие. Чтобы все-таки понять себя умом, потребуется найти и общий аршин. Таким измерением могла бы стать национальная культура.

В данной статье национальная культура будет рассмотрена с точки зрения её влияния на управление бизнесом. Без понимания национального особенно сложно сформулировать то общее, что может помочь объяснить поведение управляющих и управляемых в современном российском обществе.

Национальная культура

В 70-е годы бывший СССР закупил в Италии технологии производства автомобиля

«Фиат». Технологии были перенесены «под копирку», был частично обучен в Италии персонал нового советского предприятия и первое время на заводе были итальянские менеджеры. Однако с течением времени выпускаемые «Жигули» всё меньше походили на свои западные аналоги. Два продукта. Две культуры. Что за этим стоит? Можно ли все это как-то объяснить и понять?

В самом широком смысле культура – это отличительный путь, которым группы людей и ли общество организуют свою жизнь. Согласно Г. Хофстиду, культура - это коллективное программирование сознания, которое отличает членов одной группы или категории от другой (Hofstede 1994, 5). При этом культура представляет собой совокупность способов описания взаимодействия с внешним миром, и она обычно ассоциируется с тем, как люди выполняют различные роли, необходимые в жизни в данном обществе.

Общество проявляет и осознаёт себя в культуре. Поэтому не бывает культур плохих или хороших, а бывают разные (другие) культуры. Культура проявляется в человеке, через его действия и отношения к другим. Культура – это то, как мы делаем вещи вокруг себя. Поэтому культура в целом всегда коллективна, она не наследуется, а ей учатся (social learning).

Принято также считать, что культура - это не лес, а деревья. В действительности, как считает Г. Хофстид, культура страны - это не комбинация свойств “среднего гражданина”, это также не форма личности. Это, скорее всего, образцы поведения людей с общим запрограммированным сознанием. Важно понять, что эти образцы не обязательно принадлежат одним и тем же людям. На деле они только статистически более часто обнаруживаются в данном обществе (Hofstede 1994).

Измерение национальной культуры

Как известно, ранние изучения национальной культуры строились в значительной мере

на выявлении специфических образцов поведения представителей данного общества в сравниваемых ситуациях. Исследователями чаще всего выступали путешественники (в лице купцов или дипломатов), а данные, главным образом, получали методом наблюдения. Подобным образом удавалось собрать множество образцов “национального” поведения. Однако их большое количество не позволяло дать цельную картину в отношении той или иной культуры. Даже такой известный памятник российской культуры XVI века, как “Домострой” (Домострой 1990), где были сгруппированы наиболее важные национальные образцы семейного и общественного воспитания, не раскрывал причин их устойчивого проявления. То есть изучение культуры все еще ограничивалось простой фиксацией наиболее часто проявляемого поведения применительно к разным сторонам жизни данного общества без установления связи между ними.

Определенное упорядочение и систематизацию в изучении и описании российской культуры внесли работы Н.А. Бердяева, Л.Н. Гумилева, В.О. Ключевского, П.Н. Милюкова, П.Я. Чаадаева и ряда других исследователей. Выявив источники проявления того или иного национального образца, данные авторы сформулировали ряд известных стереотипов

Динамика влияния национальной культуры на управление бизнесом в России за период 1996 -2006 гг 69

“российского” поведения. Так, В.О. Ключевский приводит следующий перечень черт национального характера великоросса (Ключевский 1987-1990, 315 - 317):

• Осмотрительность и расчетливость

• Изворотливость в мелких затруднениях

• Привычка к терпеливой борьбе с невзгодами и лишениями

• Больше оглядываться назад, чем заглядывать вперед

• Больше осмотрительность, чем предусмотрительность

• Больше замечать следствия, чем ставить цели

• Каприз собственной отваги (“авось”)

• Производит впечатление непрямоты, неискренности

• Думает надвое, и это кажется двоедушием

• Кратковременное напряжение сил (“аврал”)

• Приемлемость совместной работы на больших пространствах

П.Я. Чаадаев видел противоречивость русского национального характера в следующих одновременно присущих россиянам образцах поведения (Чаадаев 1991):

• Деспотизм, гипертрофия государства (этатизм)

• Анархизм, вольность (внутренняя свобода)

• Жестокость, склонность к насилию

• Доброта, человечность, мягкость, сострадание

• Приверженность обрядам • Искание правды

• Безличный коллективизм

• Индивидуализм, обостренное сознание личности

• Национализм и самохвальство

• Универсализм и всечеловечность

• Эстахологически- мессианская религиозность

• Внешнее благочестие

• Воинствующая безбожность

• Искание бога

• Раболепие, слепая покорность

• Бунтарство, своеволие

Всё это представляло и представляет по сей день несомненный интерес, однако в

настоящее время наблюдение является лишь одним из методов исследования культуры. Если простое собирание фактов проявления национальных культур представляет собой интереснейшее занятие, то систематизация и дальнейшая формализация этих фактов являются еще и полезными для перехода от “реактивного” к превентивному управлению деловыми организациями, имеющими многонациональный кадровый состав.

С появлением возможности использования количественных методов в социальных дисциплинах возникло много новых подходов к изучению и измерению такого сложного и требующего многодисциплинарного подхода явления, как национальная культура, и ее влияния на другие уровни культуры (институциональная - профессиональная, организационная


- деловая, управленческая - стиль управления руководителя), непосредственно отражающими состояние дел в конкретном бизнесе. Поскольку национальная культура отражает устойчивые во времени образцы поведения или специфические реакции на изменение внешней среды, то умение измерять такую важную составляющую человеческого поведения, несомненно, способствует повышению эффективности управления деловыми организациями.

В целях проведения исследования современного состояния культуры в России авторами была выбрана модель голландского ученого Г. Хофстида. Данная модель была выбрана в большей степени по причине ее разработанности и наличия в ней данных по большому количеству стран (свыше 50). Важным преимуществом данной модели является также то, что данные по ней собирались вокруг базовых ценностей, на которые ориентируются люди в процессе своей практической деятельности. Таким образом, с помощью данной модели имеется возможность интерпретировать полученные в ее рамках статистические данные в терминах деловой активности и управления бизнесом.

В модели Хофстида статистический анализ ответов на вопросы о ценностных ориентациях людей в разных странах ведется вокруг одних и тех же проблем, но с разными “национальными” решениями в следующих областях:

отношения между индивидом и группой; концепция мужественности и женственности в поведении; то, как люди справляются с неопределенностью или относящееся к контролю агрессии

и выражению эмоций; социальное неравенство, включая отношения с властью; восточное и западное представление о развитии семьи и общества. Согласно указанным пяти областям изучения национальной культуры, Хофстидом для

проведения эмпирических исследований были определены пять измерений культуры. Измерение - это определенный аспект культуры или образец поведения, концентрирующиеся вокруг решения определенной проблемы. Пять измерений, которые соответствуют приведенным выше пяти областям проблем, получили у Хофстида следующие названия (Hofstede 2000).

1. Индивидуализм – Коллективизм. Индивидуализм отражает приоритет, отдаваемый членами данного общества таким ценностям, как независимость от других, индивидуальное развитие, достижение индивидуальных целей. В коллективистской культуре люди, напротив, воспринимают себя в первую очередь как часть группы и ставят интересы и цели группы выше индивидуальных; в коллективистской культуре автономность индивида не является определяющей ценностью.

2. Мужественность – Женственность. Мужественностью характеризуются культуры, представители которых, независимо от гендерной принадлежности, склонны к «мужской» модели поведения: жесткости, конкурентности, приоритету материального успеха («жизнь для работы»), контролю внешней среды. Противоположностью мужественности является женственность: для женственных культур характерно поведение, направленное на поддержание гармонии, заботу о других и качество жизни («работа для жизни»). Четкое разделение гендерных ролей также более характерно для мужественных культур, чем для женственных.

3. Избежание неопределенности (высокое – низкое). Это измерение отражает, насколько носители данной культуры толерантны к неизвестности и неопределенности будущего. Высокое стремление избежать неопределенности выражается в поведении, направленном на обеспечение стабильности и предсказуемости поведения членов данного общества. В таком обществе нормы и правила поведения практически суть одно и то же. Низкое стремление избежать неопределенности выражается в более высокой склонности к риску, нововведениям, изменениям, автономии и самостоятельности.

4. Дистанция власти (высокая – низкая). Дистанция власти отражает, насколько представители данной культуры толерантны к неравенству, существующему в распределении власти в социальных структурах (семья, организация, общество в целом), и насколько они склонны подчиняться власти и уважать ее. Высокая дистанция власти означает, что в данной культуре неравенство воспринимается как естественная и необходимая сущностная


характеристика любой социальной структуры. Низкая дистанция власти означает, что в данной культуре нормальным считается относительное равенство в распределении власти и свободный доступ к её представителям.

5. Долгосрочность – Краткосрочность. Данное измерение было предложено Г. Хофстидом в дополнение к предыдущим четырем для объяснения фундаментальных различий между «западным» и «восточным» мышлением (так, для Китая этот показатель является максимальным, а западные культуры характеризует краткосрочность). Долгосрочность ориентации проявляется в стремлении членов общества к сбережению и накоплению, готовности жертвовать текущим потреблением ради достижения долгосрочных результатов, а также терпением в ожидании этих результатов. Краткосрочность, напротив, характеризуется стремлением к быстрым результатам и высокой склонностью к потреблению, но не сбережению. Долгосрочность ориентации также связана с патернализмом, который определяется как состояние более слабых представителей общества, когда они испытывают высокую потребность в защите и опеке со стороны более сильных представителей данного или другого общества, в частности – государства или руководства организации.

Каждое из этих измерений представляет собой континуум, где 0 означает низкое значение соответствующего показателя, а 100 – высокое (хотя теоретически значения могут превышать эти границы). Балльная оценка позволила Г. Хофстиду дать каждому измерению национальной культур количественную оценку.

Основу базы данных исследования Г. Хофстида составил материал, полученный им в результате анкетного опроса работников компании IBM в более, чем 60 странах мира. База первоначальных данных включала ответы на вопросник от работников, занятых на 72 зарубежных предприятиях, занимающих 38 разных должностей, говорящих на 20 языках. Всего за период с 1968 по 1972 гг. было получено 116 тыс. вопросников, включающих свыше 100 стандартных вопросов каждый. Данные также собирались на протяжении 80-х гг.

Данные по России изначально и отражающие ситуацию в стране до 1991 г. не были получены Г. Хофстидом из стандартных вопросников, а были рассчитаны по косвенным источникам: данные национальной статистики, описание российских архетипов в литературе и истории, результаты локальных исследований, близких по тематике к данной проблеме (Hofstede 1993). Актуальные данные Г.Хофстида по России (Hofstede 2000) представляют собой, как и ранее, оценочные данные, а также данные из неопубликованных исследований 90-х гг. В этой связи в 1996 г. было проведено эмпирическое исследование российской «деловой» культуры (Наумов 1996), которое было повторено в 2006 г. Результаты последнего исследования в сравнении с полученными в 1996 г. данными рассматриваются в данной статье.

Гипотеза исследования

Известно, что сила культуры проявляется в динамике перехода (или изменчивости)

относительно устойчивых образцов поведения у её представителей в новые ценности, верования, нормы и символы. Также установлено, что эти образцы вырабатываются как реакция членов общества на взаимодействие с внешним окружением в целях адаптации к нему. Отсюда делается вывод о существовании связи между уровнем “устойчивости образца поведения” (от уровня формального поведения или поведения на сознательном уровне до уровня восприятия членами общества новой для них культуры или поведения на подсознательном уровне) и степенью динамизма и сложности факторов воздействия в сторону указанной трансформации (Рис. 1).


Рисунок 1. Ситуационное изменение культуры и поведения

Под степенью динамизма факторов воздействия понимается то, как быстро меняются и воспринимаются факторы, влияющие на изменение данной культуры (ценности, верования, нормы и символы), формируя то, или иное поведение (действия и поступки). Сложность внешнего окружения характеризуется количеством и многообразием факторов, влияющих на данную культуру и формирование поведения.

Следует отметить, что изменения в поведении могут привести к изменениям в культуре, и наоборот. В первом случае количество (рост числа образцов определенного поведения) как бы переходит в качество (формируется новый архетип), а во втором - качество (привнесенная новая ценность или верование) получает количественное подкрепление (реализуется все большим количеством людей в своем формальном поведении). Однако происходит это не неизбежно и не автоматически. Здесь имеется связь с той ролью, которую играет в этом процессе формирование культуры “изнутри” или заимствование культуры “извне” и обоснование при этом своего конкретного поведения.

Факторы динамизма и сложности внешнего окружения могут, с одной стороны, ускорять или замедлять эти процессы (верхний правый и нижний левый квадранты на Рис. 1 соответственно) или придавать им разную направленность (верхний правый и нижний левый квадранты). Поэтому в зависимости от величины степени влияния каждого из факторов следует определять уровень изменения культуры и поведения.

Случаем изменения культуры без изменения поведения (правый нижний квадрант на Рис.1) является, например, то, что многие сегодня искренне верят во вред курения, но при этом не бросают курить. Или другой случай, когда в российских деловых организациях многие люди верят в конкуренцию как “движущую силу”, но при отсутствии необходимого поведения (навыков и умений) еще не реализуют эту веру на практике. В таких случаях проблемой является то, что люди не обладают на данный момент требуемыми для изменения поведения способностями и подготовкой. Это связано с тем, что в результате высокой степени сложности факторов воздействия (ценности и верования) выработка по отношению к ним

Значительные изменения поведения без значительных

изменений культуры

Значительное изменение культуры

и поведения

Незначительное изменение культуры и

поведения

Значительные

изменения культуры без значительных

изменений поведения

Высокая

Низкая

Высокая Низкая Степень сложности факторов

воздействия

Степень динамизма факторов

воздействия


соответствующей реакции (поведение) идет с низкой степенью динамизма. Так, анализируя петровские реформы, П.Н. Милюков писал: “Думал ли Петр о том, что это было далеко не всё, чему можно было вообще научиться у Запада? Понимал ли, что самому ценному, что было в содержании европейской культуры, вообще нельзя “научиться” так просто, а надо это нажить самим, воспитать в себе - совсем в ином смысле, чем он воспитывал своих современников?” (Милюков 1995, 157).

Сегодняшним аналогом этого вывода почти столетней давности является расхожее у думцев и чиновников всех уровней выражение о так называемой “разработке механизмов” к тем или иным законам. Видимо, современные думные дьяки все еще свободны от понимания того, что эти “механизмы” разработать нельзя, их можно только выработать в процессе кропотливой, усердной и систематической практической деятельности. Сравнить это можно, наверное, только с выращиванием редкого заморского дерева - сложным и длительным процессом.

Изменение поведения без соответствующего изменения культуры (верхний левый квадрант на Рис.1) можно проиллюстрировать на фактах, когда в российских “деловых структурах” работают люди со “старой закалкой” (не путать со “старыми людьми”), добросовестно и квалифицированно выполняющие порученную им работу. Работая в новых условиях, они, однако, еще не отказались от своих прежних взглядов на жизнь. В этом случае проблема состоит в отсутствии приверженности и последовательности в переводе своего формального поведения в термины новых ценностей и верований (или другую культуру).

Люди сознательно меняют свое формальное поведение либо из-за боязни потерять работу, либо получают удовлетворение от умения подстроиться к новому положению дел, а не потому, что они на самом деле глубоко ценят и верят в то, что их просят сделать. То есть “дело пошло так, как обыкновенно бывает в подобных случаях в России: начали с исполнения (курсив наш)” (Милюков 1995, 166). Западные исследователи называют это “целесообразным поведением”, очень типичным для россиян (Holt et al, 135). В противоположность ситуации в нижнем правом квадранте Рис.1 здесь имеет место случай, когда в результате высокой степени динамизма факторов воздействия (идет по сути дела “обвальное” внесение все новых и новых образцов поведения в российскую действительность) процесс их “кристаллизации” или “одушевления” в новые ценности и верования идет медленно, а чаще всего остается на уровне формального поведения.

Важной посылкой в данном выводе является признание факта прерывности русской истории и чередования в ней “полосы белой, полосы - черной” (Бердяев 1990a, 45). Известно, что периоды преобразований и перестроек сменялись эпохами консерватизма и застоя. “В результате каждая очередная фаза социально-культурной динамики оставалась незавершенной, новые представления и ориентации не успевали вытеснять старые, выработать устойчивые эталоны поведения” (Дилигенский 1996).

Однако при детальном анализе хода нынешних реформ в России нельзя не согласиться с тем, что низкая социо-культурная динамика, подтверждаемая и другими социологическими опросами и исследованиями, мало связана с мистифицированной устойчивостью псевдоимперских и “коллективистских” социо-культурных установок. Скорее всего, это результат более замедленного, в силу высокой интенсивности, усвоения и перевода в термины культуры слишком большого числа новых “рыночных” и “гражданских” образцов поведения. В свою очередь основа такого замедления коренится в неадекватных (скорости внедрения нового) образовательных и разъяснительных усилиях на всех уровнях общественной жизни (от семьи до государства).

В исследовании 1996 г. (Наумов 1996) подтвердилась гипотеза авторов о том, что на данном этапе (1986 – 1996 гг. - период перестройки и приватизации) развития национальной культуры в России изменения в формальном поведении россиян опережали изменения в принятии новой для россиян «гражданско-рыночной» культуры (левый верхний квадрант на Рис.1). Внесенные на ранних этапах реформ изначальные образцы нового поведения постепенно подвергались всё большим изменениям под воздействием силы традиционной российской культуры, в то время как внесение новых и новых образцов замедлялось. То есть происходил процесс адаптации заимствованного поведения к существовавшей традиционно в


России культуре (процесс, схожий с многовековым приспособлением на Руси христианства к язычеству).

Повторное 2006 года исследование авторов по измерению российской деловой культуры на основе методики Г. Хофстида имело целью определить динамику и тенденции (скорость и вектор) изменений за последующий десятилетний период (1996-2006 гг.) в формальном поведении и культуре представителей российского делового сообщества согласно позициям квадрантов на Рис.1. Соответственно была выдвинута гипотеза о том, что в указанное десятилетие по сравнению с предыдущим в российском деловом сообществе происходило незначительное изменение культуры и поведения. То есть согласно матрице на Рис.1 ситуация с исследуемыми категориями должна иметь тенденцию перемещаться из верхнего левого квадранта в нижний левый квадрант.

Такая гипотеза имела под собой ряд оснований. Известно, что национальная культура в России относится к категории сильных культур. Это связано с тем, что Россия достаточно длительное время - вплоть до последних десятилетий ХХ века была во многих отношениях фактически закрытым обществом с устойчивой ориентацией на традиции прошлого. Как правило, такая сильная культура не подвергается резким и быстрым изменениям. Кроме того, форма и суть изменений в обществе с сильной культурой имеют большую временную протяжённость и, как показала история, реформы, особенно радикального характера, могут переходить в последующий длительный «откат» или «застой» на многие десятилетия (после петровских реформ такой «откат» продолжался более 100 лет). Также следует иметь в виду то, что сложности с «освоением» новой культуры усугубляют и замедляют в дополнение изменение и самого формального поведения, не получающего достаточной образовательно-разъяснительной поддержки в обществе, а порой просто подвергающегося ревизии в сторону недавнего прошлого.

Цели, объект и предмет исследования

Основной целью данного исследования является определение динамики и сложности изменений в современной российской деловой культуре в системе её измерений по модели Г. Хофстида на основе сравнительного анализа полученных в ходе исследований 1996 г. и 2006 г. данных по “российским” показателям.

Объектом исследования является национальная (российская) деловая культура как специфическая совокупность способов взаимодействия представителей бизнеса в данном обществе с окружающей их внешней и внутренней средой, а также способов, проявляющихся в творческом процессе создания и использования духовных и материальных ценностей. При этом культуру следует отличать от её антипода – идеологии, которая в дополнение к отсутствию в ней моральной составляющей определяет то, что разъединяет людей в данном обществе, не объединяет их.

Предметом исследования являются отношения культуры в российских деловых организациях, состоящие из сложной системы базовых положений, ценностей, верований, норм и символов и получающие, в конечном счете, выражение во внешних фактах, включая наблюдаемые образцы поведения.

Согласно модели Г.Хофстида, эти отношения культуры рассматриваются в пяти измерениях: индивидуализм – коллективизм; мужественность – женственность; избежание неопределенности; дистанция власти; долгосрочность - краткосрочность, или патернализм). Каждое из измерений национальной культуры оказывает влияние на формирование того или иного аспекта культуры деловой организации.


Методы исследования и анализа

Общим научным методом, использованным в работе, является метод эмпирического исследования, направленный на подтверждение или опровержение выдвинутых гипотез, путём анализа результатов, полученных в ходе исследования, а также объяснения отношений между этими результатами.

В данном, как и в предыдущем исследовании использовался вопросник, разработанный Г. Хофстидом (Marcic and Puffer 1994, 10-17), что позволило обеспечить сопоставимость данных с результатами данного исследования. Вопросник состоит из 29 вопросов, ответы даются по шкале от 1 до 5. Полученные ответы переводились в 100-балльную шкалу в соответствии с методикой автора вопросника, как и в предыдущем исследовании.

Опрос проводился в течение сентября – декабря 2006 г. среди студентов программы МВА Высшей школы бизнеса МГУ, обучавшихся без отрыва от работы, и сотрудников их компаний - работодателей (предпочтение отдавалось производственным компаниям). Эта категория в большей мере соответствует контингенту респондентов, представленных главным образом в исследовании Г. Хофстида., а также соответствует контингенту респондентов, опрошенных в 1996 г. Такая выборка делает сравнительный анализ полученных результатов более адекватными.

Всего было распространено 650 вопросников, из которых 321 были признаны годными для анализа. Характеристики респондентов приведены в таблице 1.

Количество респондентов

Всего 321 Возраст До 30 лет 105 30-45 лет 195 Более 45 лет 21 Пол Мужской 236 Женский 85 Позиция в компании Административная позиция 215 Технический специалист 39 Другое 67 Уровень образования Высшее 286 Среднее профессиональное 35 Регион Москва и Санкт-Петербург 170 Урал, Сибирь, Дальний Восток 63 Центр Европейской части России 22 Юг Европейской части России 4 Север Европейской части России (не вкл. Санкт-Петербург)

62

Таблица 1. Характеристики выборки (321 респондент)


Результаты исследования

Измеренные показатели российской культуры, полученные в результате исследования 2006 г., представлены в табл. 2, где также приведены результаты опроса, проведенного в 1996 г. и первоначальные, а также актуальные данные Г. Хофстида по России.

До 1991 г. (Хофстид)1

После 1991г.

(Хофстид)2

1996г. (Наумов)3 2006 г.

Индивидуализм 50 39 41 36 (2)4

Избежание неопределенности 90 95 68 70(2)

Дистанция власти 95 93 40 33 (2)

Мужественность 40 36 55 48 (2)

Долгосрочность 10 81 59 62 (2)

Таблица 2. Показатели измерения культуры в России

Результаты настоящего исследования для различных демографических и региональных

групп респондентов приведены в табл. 3 и табл.4.

Всего по выборке

Пол Возраст

Муж. Жен. До 30 30-45 Старше 45

Число респондентов 321 236 85 105 195 21

Индивидуализм 36 (2)5 35 (2) 39 (4) 34 (3) 37 (3) 36 (11) Мужественность 48 (2) 51 (3) 40 (4) 48 (4) 47 (3) 50 (11)

Избежание неопределенности 70 (2) 70 (2) 70 (4) 70 (3) 70 (3) 81 (8)

Дистанция власти 33 (2) 33 (2) 33 (6) 32 (3) 32 (3) 37 (10) Долгосрочность 62 (2) 63 (3) 60 (5) 65 (4) 61 (3) 56 (10)

Таблица 3. Показатели российской культуры для демографических групп респондентов

1 Hofstede 1993 2 Hofstede and Hofstede 2005 3 Наумов 2006, Naumov and Puffer 2000 4 В скобках указаны значения возможных отклонений в пределах 95-процентного доверительного интервала. Так, значение индивидуализма с вероятностью 0.95 находится в пределах от 34 до 38. 5 В скобках указаны значения возможных отклонений в пределах 95-процентного доверительного интервала.


Region

Всего по выборке

Москва и Санкт-

Петербург

Урал, Сибирь, Дальний Восток

Централь-ная

Россия

Южная Россия

Северо-Запад (искл. Санкт-

Петербург)Число

респонден-тов

321 170 63 22 4 62

Индиви-дуализм 36 (2)5 36 (3) 35 (4) 36 (7) 336 36 (5)

Мужествен-ность 48 (2) 46 (3) 49 (5) 46 (11) 62 51 (5)

Избежание неопреде-ленности

70 (2) 65 (3) 72 (5) 73 (7) 84 82 (4)

Дистанция власти 33 (2) 32 (2) 34 (4) 30 (7) 30 35 (5)

Долгосроч-ность 62 (2) 58 (3) 61 (6) 53 (9) 87 75 (6)

Таблица 4. Показатели российской культуры для региональных групп респондентов

Индивидуализм – Коллективизм

Культуры могут различаться субъектами, между которыми осуществляется деловая

активность. В одном случае имеют дело с организацией в целом (компанией, фирмой) или группой в организации, а в другом - с конкретным человеком, которого знают и которому доверяют. Суть этого различия между культурами, как считает Г. Хофстид, это фундаментальный вопрос для человечества: роль индивида в противовес роли группы/коллектива (Hofstede 1994, 50).

Индивидуализм чаще относят к ситуации, когда связи между отдельными личностями не обременены сильными обязательствами действовать совместно, и ожидается, что каждый будет обращать максимум внимания себе или своей непосредственной семье. Коллективизм, наоборот, означает изначальную заинтересованность людей в крепко связанных и сплоченных группах, защищающих первых в обмен на безусловную лояльность к последним. Историческими корнями индивидуалистских обществ, как известно, были охотничья и собирательская деятельность и индивидуальное фермерство, а также небольшой размер постоянно делящейся семьи. Коллективизм больше культивировался на больших открытых пространствах у кочевых народов и в больших (несколько поколений и родственники, живущие компактно) семьях.

По результатам настоящего исследования показатель индивидуализма составил 36 баллов, что отражает некоторый сдвиг в сторону большего коллективизма за прошедшие 10 лет (в 1996 г. этот показатель составлял 41 балл). Показатель в 36 баллов ставит нас в ряд таких

5 В скобках указаны значения возможных отклонений в пределах 95-процентного доверительного интервала. 6 Для Южной части России значения возможных отклонений в пределах 95-процентного доверительного интервала не указаны в связи с небольшим количеством респондентов из данного региона.


стран по хофстидовой методике, как Арабские страны и Бразилия (38 баллов). Ближайшей к нам европейской страной является Греция (35 баллов).

В целом, полученное значение показателя не противоречит современной оценке Г. Хофстида (39). При этом для всех выделенных групп респондентов (табл. 3) значение этого показателя практически не различается. Некоторое снижение показателя индивидуализма за период 1996 – 2006 гг. можно объяснить тем, что в эти годы «агрессивность» внешней среды в отношении индивида начала проявлять тенденцию к росту и как прежде защитные функции стали возвращаться к группе. Это проявилось как на уровне общества и его отношении к частному и индивидуальному предпринимательству (попустительское рейдерство, «кошмарение» бизнеса), так и на уровне руководства деловых организаций в их отношении к своим работникам (возобновившиеся задержки заработной платы, “оптимизация” численности персонала).

Как и прежде, сегодня не утихают споры о том, исповедуем ли мы на деле крайний индивидуализм или наша т.н. “засоборенность” - это уже навсегда и для всех. А.Н. Энгельгардт, длительное время наблюдавший поведение крестьян-работников, “много раз указывал на сильное развитие индивидуализма в крестьянах; на их обособленность в действиях, на неумение, нежелание... соединяться в хозяйстве для общего дела” (Энгельгардт 1987, 353). Не следует при этом забывать, что именно такое свое поведение крестьяне в миллионах и миллионах образцов принесли в промышленность и города в период индустриализации 30-х гг.

Н.А. Бердяев, наоборот, считал, что “русский народ всегда любил жить в тепле коллектива...” (Бердяев 1990b, 13). Объяснение этому противоречию видится в примере, приводимом тем же Н.А. Энгельгардтом: “если вы наймете... четырех человек рыть канаву издельно, с платой посаженно, то они не станут рыть канаву вместе, но разделят на 4 участка, и каждый будет рыть свой участок отдельно” (Энгельгардт 1987, 103). Разве не так мы часто поступаем в жизни?

Известно также, что начавшийся разрушаться во второй половине XIX века российский общинный коллективизм был «добит» столыпинскими реформами и коммунизмом, доведя индивидуальную адаптацию личности к системе до уровня, характеризуемого известным выражением из времен реального социализма - “спасение утопающих - дело рук самих утопающих”. Г. Дилигенский называет послесталинский “поздний” социализм «обществом законченных индивидуалистов» (Дилигенский 1996). Новый импульс расколлективизации россиян был, несомненно, придан перестройкой и последующими реформами 90-х гг.

В результате коллективизм россиян приобретал все более формальный и искусственный характер. В данном исследовании интересные выводы можно сделать на основании детального анализа ответов на вопросы, относящиеся к индивидуализму. Наибольшее согласие у респондентов вызывает утверждение о том, что для человека является важным быть принятым членами его рабочей группы; однако при этом человек не должен отказываться от своих личных целей и интересов ради успеха группы.

Безусловно, было бы ошибкой считать эти крайние характеристики данного измерения деловой культуры окончательно объясняющими образцы поведения группы российских респондентов. Этот показатель на самом деле занимает маргинальное положение, что скорее всего, свидетельствует о существующей уже много столетий противоречивом, а точнее говоря, о двойственном понимании россиянами состояний “Я” и “Мы”, не вписывающихся в чисто западный или восточный варианты ни семантически, ни с точки зрения реального поведения.

Мужественность – Женственность

Термины данного измерения национальной культуры относительны, а не абсолютны. И

мужчина может иметь черты женского поведения, и женщина – мужского примером чему служит следующее выражение: «Женственность - это мужество оставаться женщиной в любых условиях». Различие между указанными образцами поведения означает отклонение от неких эталонных установок, принятых в обществе для того и другого типов поведения.


Мужественность как образец поведения “среднего гражданина” более свойственна обществам с четко различаемыми социальными ролями для мужчин и женщин. Считается, что мужчина ведёт себя обычно прямолинейнее, грубее, резче, жестче, бескомпромисснее и делает упор на количественные факторы жизни, а женщина действует гибче, нежнее, умереннее, сговорчивее и ориентирована на качество жизни. Женственность как измерение культуры точнее описывает “среднее” поведение в обществах, где социальные роли обоих полов во многом совпадают, т.е. и мужчина, и женщина могут быть мягкими, умеренными и думать не только о материальном благополучии.

Большое влияние на формирование и развитие каждой из рассматриваемых сторон данного измерения оказывают история страны и ее традиции. Так, “женственные” культуры по ряду причин более утверждались в обществах с холодным климатом, где партнерский характер отношений между мужчиной и женщиной повышал шанс выживания и развития. В северных странах и там, где мужчины занимались преимущественно мореплаванием и торговлей, женщинам приходилось вести хозяйство в условиях длительного отсутствия мужчины (варяги или норманны). У представителей этих обществ успех в деятельности предопределялся умением поддерживать хорошие межличностные отношения как внутри команды, так и с клиентами (Hofstede 1994, 104). Например, в Швеции показатель мужественности равен 5 баллам, а в Норвегии - 8 баллам (Hofstede 2000).

В. В. Розанов так описывал соотношения между мужчиной и женщиной в российском обществе, ссылаясь при этом на “многодумную поговорку” - “женишься - переменишься”. “Это не жена теряет свое имя; так - лишь по документам, для полиции, дворников и консистории. На самом деле имя свое и, главное, лицо и душу теряет мужчина, муж... Жена не только “входит в дом мужа”: она входит как ласка и нежность в первый миг, но уже во второй она делается “госпожою”. Точнее “господство” ей отдает муж, добровольно и счастливо”. Он опровергал факт заимствования мифологической варяжской мужественности, приписываемой русским:”...эти воинствующие, железные норманны, придя, точно сами отдали кому-то власть” (Розанов 1990, 356). С ними соглашался и Н. А. Бердяев, считая Россию - землей покорной, женственной (Бердяев 1990b, 12). Интересны в этом плане наблюдения Н. А. Энгельгардта, относящиеся к жизни российских крестьян второй половины XIX века. Он пришел к выводу, что “...хозяин не муж - никогда” (Энгельгардт 1987, 246), а “...бабы теперь в деревне сильны” (Энгельгардт 1987, 361). Видимо что-то стоит за русской пословицей: “Женщина знает, как делать всё, а мужчина остальное”.

Действительно в России исторически роли мужа - сначала охотника и собирателя, а затем и земледельца, и его жены четко разделялись (т.е. существовал на лицо первый признак мужественности культуры общества). Первый отвечал за все, что происходило вне дома, а вторая - за то, что происходило в доме. То есть дело мужа - добыть, а дело жены приготовить добытое к употреблению, правильно его расходовать (“отец про походы, а мать про расходы”). Каждый со своей стороны нуждался друг в друге. При этом, кроме добытчика, от мужа ожидалось выполнение и таких “внешних” ролей, как: быть представителем своей семьи во всех делах с соседями, с миром, с властями; быть защитником своей жены и семьи; нести ответ за свою семью в общественных делах.

В последующем ослабление этих ролей мужчины происходило по мере потери им социального контроля над внешним окружением, чему способствовали ликвидация частной собственности на землю, крепостное право и, наконец, коммунизм. Внешне это выражалось в гипертрофированном росте роли государства, в жизни семьи и личности (ниже см. “патернализм”). Поэтому, конечно же, нельзя отрицать норманнское и французское (почти два века вторым языком в стране был французский язык) влияния на усиление “женственности” в поведении россиян. Однако определяющим явилось устранение государством возможности для индивида-мужчины контролировать внешнюю среду.

По результатам настоящего исследования показатель мужественности составил 48 пунктов. Полученный результат ставит россиян по “мужественности” в один ряд с такими странами, как Сингапур (48 баллов), Мальта и Израиль (47 баллов).


При этом по сравнению с предыдущим исследованием заметен рост женственности культуры (в 1996 г. этот показатель составлял 55 баллов), а современная оценка Г. Хофстида по этому показателю для России еще ниже – 36 баллов.

Однако анализ ответов на отдельные вопросы показывает, что в своих предпочтениях респонденты не изменились: как и в прошлом исследовании, наибольшее согласие получило утверждение, что мужчина-руководитель предпочтительнее женщины, и наименьшее – что совещания проходят более эффективно, если их ведет мужчина.

Исследование 1996 г. демонстрировало рост мужественности в культуре (относительно оценки Г. Хофстида), что могло быть связано с предоставлением в 1990е гг. гражданам некоторой свободы в области предпринимательства, требующего определенного контроля происходящего вокруг своего бизнеса. Следуя этой версии, можно предположить, что текущий «возврат» к повышению уровня женственности российской культуры может быть следствием усиливающейся в последние годы роли государства в экономических и социальных процессах (снижение уровня гражданственности общества, реприватизация и огосударствление промышленности, национальные проекты социальной направленности).

Подводя итог сказанному, хотелось бы отметить, что наступление информационного общества в целом требует усиления “женственности” культуры. Это происходит потому, что остающиеся неавтоматизированные работы по-прежнему нуждаются в равной мере и мужского и женского подходов, а рост числа “белых”, а в особенности “управленческих” воротничков, где роль женского поведения просто естественно выше, значительно расширяет “женственные” образы поведения (например, разрешение конфликта через компромисс или переговоры). Внедрение новшеств (вспомните - “добыча и ее приготовление”) также требует больше “женственных” (приготовление) черт в поведении, чем “мужественности” (добыча).

Избежание неопределенности

Люди различаются по той степени, с которой они допускают в своей жизни наличие

элементов неопределенности. Будущее всегда неопределенно, но мы вынуждены жить с этим в любом случае. Поскольку экстремальная неопределенность создает недопустимую тревогу, то люди выработали способы снижения уровня этой тревоги. Достигается это, по мнению Г. Хофстида, через три составляющих: технологии, законы и религию. При этом технологии имеют дело с той частью неопределенности, которая исходит от природы и результатов её преобразования; законы - с неопределенностью от поведения людей; религия - с неопределенностью от сил всевышнего (Hofstede 1994, 110).

Для анализа национальной культуры важно, что чувство неопределенности не является только личным, а может отчасти разделяться другими членами данного общества. В этой связи Г. Хофстид определяет избежание неопределенности как степень, с которой представители данной культуры воспринимают и реагируют на угрозу от неопределенных и незнакомых ситуаций (Hofstede 1994, 113). Это состояние непосредственно выражается через уровень стресса и проявление потребности в предсказуемости, в писаных или неписаных правилах.

Известно, что в одних культурах люди испытывают большую тревогу, чем в других. Более “тревожные” культуры имеют тенденцию быть более “выразительными”, что может проявляться в степени эмоциональности разговора, высоком контексте коммуникации и её преимущественно невербальном характере. В культурах со слабым избежанием неопределенности уровень тревоги у людей относительно ниже. При этом люди могут чаще страдать сердечными заболеваниями, т.к. не могут снять стресс проявлением эмоций. В культурах с сильным избежанием неопределенности людей отличает суетливость, непоседливость, нервозность, эмоциональность, напористость и потребность быть всегда “при деле”. Люди чувствуют себя относительно менее хорошо устроенными, что является еще одним проявлением тревоги.

Важным в понимании содержания данного измерения культуры является его отличие от избежания риска. Если неопределенность связана с тревогой, то риск - со страхом и


боязнью. У риска есть объект - это событие; потому риск можно выразить процентом вероятности. У тревоги нет объекта - соответственно нет никакой вероятности того, что может свершиться. Поэтому, как только неопределенность отождествляется с риском, она уже не является источником тревоги, а становится источником страха.

Сильное избежание неопределенности в этом случае больше ведет к снижению двусмысленности, чем к уменьшению риска. Это выражается в потребности к большей структурированности жизни, ясности в интерпретации и предсказуемости поведения. Парадоксально, но при этом люди чаще готовы идти на риск, лишь бы избежать двусмысленности (подобно тому, как нападение является лучшим способом защиты). В этой ситуации нередко возникает потребность в образе врага или опасности (“внутренней” или “внешней” - не имеет значения), от которой нужно защищаться (кредо ксенофобии: “Другое всегда опасно”).

При слабом избежании неопределенности проявляется меньшая срочность; допускается не только знакомый, но и незнакомый риск (люди легче и чаще меняют работу или легко вовлекаются в деятельность, где еще не выработаны правила). Людям дается большая самостоятельность и возможность ошибаться, т.е. резко возрастает роль научения в развитии индивида. Обращается меньше внимания на неустроенность и опасности (“Другое - любопытно”).

Исторические корни различий в избежании неопределенности, как и многих других измерений культуры, Г. Хофстид относит к временам Римской империи, а может быть и дальше - к временам Китайской империи. Эти две империи имели значительное различие по одному очень важному аспекту рассматриваемого показателя. В Римской империи была разработана универсальная система кодификационных законов - римское право. В то время как Китайская империя никогда не знала такой концепции законности. Если в Китае это было “правление людей”, то в Риме - “правление закона”. Так, например, китайские судьи предположительно должны были руководствоваться в своей работе очень общими принципами, подобно тем, которые приписывают Конфуцию (Hofstede 1994, 135).

Замечено, что в культурах с сильным избежанием неопределенности потребность в правилах носит эмоциональный характер, что в конечном итоге ведет к установлению правил или, точнее говоря, к поведению, ориентированному на правила, которые не отличаются ясностью, последовательностью и применимостью. В этой связи любопытно упорное стремление наших государственников напринимать больше законов и выпустить больше указов в надежде избежать неопределенность. При этом люди могут быть довольны формальной структурой и не интересоваться тем, что происходит в действительности. При слабом избежании неопределенности правила устанавливаются только в случае необходимости (люди удовлетворены тем, что сами могут разрешить большую часть проблем без формальных правил). Интересно то, что там, где правила играют меньшую роль (слабое избежание неопределенности), они в целом уважаются больше.

По результатам настоящего исследования показатель стремления избежать неопределенности составил 70 пунктов, практически не изменившись за десять лет, прошедших со времени предыдущего исследования (68 пунктов). Как и в прошлом исследовании, отмечается более высокий уровень стремления избежать неопределенности у респондентов старшей возрастной группы (старше 45 лет), но при этом наивысший показатель характерен для респондентов из северо-западного и южного региона России (в прошлом исследовании – Москва, Урал и Сибирь). Примечательно, что за прошедшие 10 лет в Москве и Санкт-Петербурге уровень стремления избежать неопределенности снизился до минимального по выборке (65 пунктов) (табл. 3), что может быть следствием активного импорта западных стандартов ведения бизнеса, происходившего в течение последних 10 лет.

Полученный результат значительно отличается от современной оценки Г. Хофстидом избежания неопределенности в российской культуре (95 баллов). Возможно, такое сильное избежание неопределенности и было свойственно нам в периоды застоя и перестройки, когда реальное и формальное вступали во все большее противоречие друг с другом. Данные проведенного исследования скорее отражают то влияние, которое оказала на величину российского показателя происходящая трансформация в российском обществе. Рыночная


экономика и гражданское общество - это когда допускается большая неопределенность и больше проблем решается самим индивидом. Интересно, что обо всем этом говорят факты из истории русской жизни?

Здесь также, как и с предыдущими измерениями культуры, имеется необъяснимая до сих пор противоречивость в интерпретации данного показателя для россиян. Так, В. О. Ключевский пишет о том, что “расчетливый великоросс любит подчас, очертя голову, выбрать самое что ни на есть безнадежное и нерасчетливое решение, противопоставляя капризу природы каприз собственной отваги. Эта наклонность дразнить счастье, играть в удачу и есть великорусское авось” (Ключевский 1987-1990, 315). Н. А. Энгельгардт считал, что “мужик не знает “законов”; он уважает только какой-то божий закон” (Энгельгардт 1987, 109). Н. А. Бердяев отмечал, что “русские менее законники, чем западные люди, для них содержание важнее формы” (Бердяев 1990a, 140). Налицо факты допущения неопределенности и игнорирование правил.

С другой стороны, тот же Н. А. Энгельгардт отмечает, что “ ...у нас вообще слишком много значения придают усовершенствованным машинам и орудиям...” (Энгельгардт 1987, 166). Известно, что технологии ценятся больше человека в обществах с сильным избежанием неопределенности. Последнему также соответствует “старорусская” ситуация, когда “жесткость законов компенсируется их плохим выполнением”. Так, что же мы имеем на самом деле?

Детальное рассмотрение ответов по данной позиции вопросника показывает следующее. Российские респонденты выше всего ценят наличие “правил и положений, а также инструкций в работе” (“...третье зло - несоблюдение рабочих договоров...” (Энгельгардт 1987, 108)). Меньше всего они верят в “полезность стандартизации рабочих процедур” и то, что “руководители ожидают от них точного выполнения инструкций” (“...внутренняя свобода у нас велика” (Бердяев 1990а, 45)). Иначе говоря, правила и инструкции нужны, но ожидание того, что работники будут им следовать, по-прежнему остается низким. Объясним ли этот феномен: для чего нужны правила, несоответствующие нормам? Вероятно, в России сохраняется двойственная ситуация, когда письменные правила рассматриваются как необходимый атрибут организационной жизни, но при этом не совпадают с неписаными нормами поведения, и внесение нового формального поведения опережает “тектонические” сдвиги в самой культуре.

Дистанция власти Дистанция власти как измерение или показатель национальной культуры, по

определению Г. Хофстида, - это степень, с которой наименее властные члены общества, института или организации в стране ожидают и допускают в отношении того, что власть распределяется неравномерно (Hofstede 1994, 28). При этом, если дистанция власти объясняется с позиций системы ценностей наименее властных членов (объект управления или подчиненные), то распределение власти обычно объясняется с позиций поведения наиболее властных участников процесса (субъект управления или начальник). Руководство может существовать (и быть объяснено) только в приложении к подчиненности. Власть как социальный феномен выживает там, где ей соответствует подчинение и реализует себя в большей степени там, где имеется большая свобода действий.

Дело в том, что реакция подчиненных лучше отражает разницу в дистанции власти, чем реакция руководителей. Если вы хотите знать, как ваши подчиненные видят вас, советует Г. Хофстид, не пытайтесь смотреть в зеркало, оно покажет вам только то, что вы хотите видеть. Поднимите голову вверх и посмотрите на своего начальника (Hofstede 1994).

Исторически различия в дистанции власти в разных культурах формировались по многим направлениям. Так, на данный показатель культуры влияли природные условия. Вспомним северные страны Европы, где мужчинам уже много столетий назад необходимо было уметь строить отношения с коллегами и клиентами. Кроме того, на севере Европы выживание было тесно связано со способностью к самодостаточности и минимальной зависимости от более сильного соседа(например, вымирание наших северных народов).


“Толщина” слоя среднего класса всегда определяла дистанцию власти с экономической и демографической стороны. Уровень образования и технологического развития сближали компетентности, уменьшая зависимость подчиненного от руководителя.

По результатам настоящего исследования показатель дистанции власти составил 33 балла, что свидетельствует об уменьшении этого показателя за прошедшие 10 лет до 41 балла. Полученные баллы ставят нас в один ряд с такими странами как Финляндия (33 балла), Германия и Великобритания (35 баллов), Норвегия и Швеция (31 балл). Однако не “оптический” ли это обман или виртуальное восприятие населением содержания твиттеров от власти? Ведь у Г.Хофстида оценка дистанции власти в советской России в недавнем прошлом составляла 90 баллов, а сейчас – 93 балла (для сравнения, Китай - только 80 баллов). Действительно ли реформы продвинули нас так вперед к воле, извечной мечте многих россиян? Не занесло ли нас? Право закона или как прежде право силы правит сегодня бал в российском обществе? А может такая низкая цифра (33 балла) отражает восприятие респондентами вопросов и ответов все еще на уровне мечты?

Не случайно так единодушны были русские философы в трактовке вопроса власти в России. Н. А. Бердяев считал, что “власть в этом мире злая, управление миром дурное” (Бердяев 1990a, 119), а “зло и грех всякой власти русские чувствуют сильнее, чем западные люди” (Бердяев 1990a, 169). Действительно такой взгляд “ зашкаливает” даже за 100-балльную оценку по Хофстиду. Такой тип власти В. О. Ключевский, а за ним и другие историки окрестили “вотчинным”. Суть такой системы заключается в том, что руководитель считает объект своего управления (страна, регион, город, село, отрасль, предприятие, а также земля, на которой они расположены и люди, которые там живут и работают; результаты их деятельности) простым продолжением “своего двора”, практически личной собственностью, с которой можно поступать сообразно своей воли и желания. С ростом масштабов вотчины в образующейся пирамиде росла “толщина” чиновничьего слоя (не путать со “средним классом”- слоем производителей), определявшего величину дистанции власти. “... Всякий человек в Москве “велик и мал живет... государственным жалованием”, так виделась эта система П. Н. Милюкову ещё в конце позапрошлого и начале прошлого веков (Милюков 1995, 193).

Такой примат государства и его силы над законом (правом) порождал правовой нигилизм, произвол и азиатскую покорность. Справедливо по этому поводу заметил тот же П. Н. Милюков: ”Правда, житейская практика показала, что и петровский “чин” возвышает только над младшими, но не мешает самоуправству старших” (Милюков 1995, 196). Россиянин, по мнению П. Н. Милюкова, “измерял ...степень своей высоты или низменности своего места на общественной лестнице - тою степенью надменности или низкопоклонства, которую он мог или должен был обнаружить в своих сношениях с низшими и высшими” (Милюков 1995, 193-194). По этому поводу Н. А. Энгельгардт задавался риторическим вопросом: “Или уж раз человек делается чиновником, так господь у него все способности отнимает?” (Энгельгардт 1987, 455).

Развитию экстремальной дистанции власти в России способствовали все указанные выше факторы. Однако особое место занимает существование в течение несколько веков уникальная в мировой цивилизации система “внутреннего” рабства - крепостное право, достигшая своего апогея во времена сталинщины. Только в период расцвета застоя в 1974 году крестьяне впервые получили свои паспорта, т. е. стали в какой-то степени полноправными гражданами в своей стране, которую они кормили. Однако и сейчас актуален призыв: “выдави из себя раба”. Не хочется верить в апокалипсическое предсказание П. Я. Чаадаева, считавшего, что “горе народу, которого рабство не смогло унизить, - он создан быть рабом” (Чаадаев 1991, 469).

При анализе результатов по данному показателю необходимо учитывать, что в соответствии с используемым вопросником респондентам предлагается оценить в первую очередь те аспекты, которые связаны с их восприятием организации, а не общества в целом. Безусловно, на уровне поведения людей в организациях действительно можно найти подтверждения снижению дистанции власти, по крайней мере «внешнему». Следование западным стандартам взаимодействия в организации и появление нового поколения


менеджеров и работников, так или иначе, привели к изменению характера взаимодействия между начальником и подчиненными.

Однако необходимо отметить, что, хотя дистанция власти в целом снижается, наибольшее согласие у респондентов все же вызвало утверждение о том, что руководитель должен быть властным и авторитарным. Это может свидетельствовать о том, что изменение внешних проявлений культуры опять же опережает изменение ее более глубоких слоев – ценностей и верований, в данном случае – предположений о том, каким должен быть руководитель. Так, данные исследования показывают, что больше всего среднестатистический российский «деловой» респондент не хочет, чтобы “руководитель делегировал ему важные задачи”, но при этом менее всего желает, чтобы игнорировали его мнение. Такое положение дел подтверждает вывод о двойственном характере “российской” модели участия в управлении, определяемой формулой: «желаю участвовать, но не брать на себя ответственность».

Специалисты отмечают, что период жизни двух последних поколений в мире произошел существенный сдвиг в сторону малой дистанции власти. Важная роль при этом отводится вхождению человечества в информационное общество. Мощные потоки информации, подобно воде, размывают сегодня казалось бы вечные устои властных пирамид. Однако не все страны движутся к малой дистанции власти с одинаковой скоростью. Изменение показателя дистанции власти в России за последнее десятилетие вполне объяснимо как следствие происходящих у нас реформ, имеющих своей главной направленностью перераспределение экономической и политической власти. Остаётся только надеяться на то, что в случае если этот процесс перестанет носить чиновничье-клановый характер, произойдёт отделение в конечном счете и навсегда экономической власти (частный бизнес) от политической (правительство и местное управление) и с России наконец снимут вывеску вотчинного государства, а до бога станет не так высоко и до царя не так далеко..

Патернализм или Долгосрочная – Краткосрочная ориентация

Культуры также различаются тем, насколько на различных уровнях общества

распространены отношения семьи, характеризуемые, как правило, естественным желанием родителей защитить и помочь своим детям. Более полутора столетий назад П. Я. Чаадаев, подмечая это, писал: “ ...основной нашего социального строя служит семья, поэтому русский народ ничего другого никогда не способен усматривать во власти, кроме родительского авторитета ...мы с радостью расточаем права отцовства по отношению ко всякому от кого зависим” (Чаадаев 1991, 494). Широко известно, что в англосаксонской культуре при достижении детьми совершеннолетия, эта родительская роль, если не исчезает, то сводится до минимума. Дети уходят из дома и строят свою жизнь и свою семью. В то время как во многих восточных культурах несколько поколений уживаются под одной крышей.

В данном случае речь идет о таком понятии как патернализм, который кратко можно определить как некое состояние более слабых представителей общества, когда они испытывают высокую потребность в защите и опеке со стороны более сильных представителей данного или другого общества. Нет нужды напоминать об известной легенде о приглашении на Русь варягов, не доказанной полностью, но и не опровергнутой совсем по сей день. Видимо с этой загадкой истории нам придется жить долго. В России патернализм выражен в форме вотчинного правления, о чем красноречиво свидетельствует не только отечественная история, но и, например, сегодняшнее поведение многих “местечковых” администраторов и “градообразующих” директоров, продолжающих распоряжаться вверенными им объектами, как своим “двором”.

В социальном плане патернализм является ключевым устоем власти в условиях, когда люди сами не могут остановить падение уровня и качества жизни. Данная ситуация может иметь как объективную основу (стихийные бедствия, голод и эпидемии), так и субъективную (потребность во власти). В последнем случае искусственно создается, а затем поддерживается дефицит возможностей, ведущий, как это не удивительно, к истощению самой власти (вспомним “смутное время”, “великий октябрь” и “август девяносто первого”). Нечто подобное


происходит и в наших семьях, когда родители пытаются удержать под своей опекой великовозрастных детей и как в детстве направлять их поведение.

В ситуации кризиса, слабые или неспособные люди предпочитают делегировать кому-то другому (государству, одному из институтов, начальнику или просто более сильному коллеге) право (а фактически – властные полномочия) на вывод их из этой ситуации. В условиях создаваемого российскими правителями на протяжении веков дефицита социальных и экономических возможностей им удавалось, и в значительной степени удаётся по сей день, побуждать людей оставлять у государства, и представляющей его чиновничьей верхушки практически неограниченные права в отношении управления жизнью общества. В результате на протяжении всей истории продолжается распространение правил и норм великокняжеского, царского, императорского, генсековского или любого другого правящего двора на всю подвластную территорию и население страны. Так, достаточно ярко это проявляется в нежелании вот уже много веков предоставить людям возможность иметь достойный уровень и качество жизни, вернуть землю и предприятия в частные руки и устранить тем самым зависимость от всё разрастающейся группы чиновников и связанных с ними посреднических структур. Дело в том, что и по сей день, по мнению специалистов, более 90% богатства нашего общества всё ещё принадлежит государству.

Патернализм, как измерение культуры и определенный набор образцов поведения, имеет связь с введенными Г. Хофстидом позже показателями культуры “долгосрочность / краткосрочность в ориентации”. На этот показатель его вывели идеи Конфуция (“хорошее правление заключается в экономии ресурсов”) и различия в традиционных ориентациях у разнополюсных культур Запада и Востока.

Если принять высокий уровень патернализма за передачу защитных функций семьи на уровень государства, а низкий уровень этого показателя культуры будет означать сохранение этих функций за семьей, то первому чаще соответствует долгосрочная ориентация (большая часть семейного богатства забирается в “общий котел” или «закрома», для централизованного распределения запасов на длительную перспективу), а второму - краткосрочная ориентация (государство оставляет большую часть богатства в семье, для использования по ее собственному усмотрению). Однако характер указанной связи между патернализмом и перспективностью ориентации больше похож на несоприкасающиеся континуумы, чем на измерения, расположенные на одной прямой (Рис.2).

Рисунок 2. Соотношение между уровнем патернализма и «срочностью» в ориентации поведения власти и членов общества.

Такая ситуация означает, что при высоком уровне патернализма государство не обязательно проводит политику долгосрочной ориентации и наоборот.

По результатам настоящего исследования показатель долгосрочности ориентации составил 62 балла, что отражает некоторый рост долгосрочности культуры по сравнению с предыдущим исследованием (59 баллов). При этом респонденты меньше всего по-чаадаевски считают, что “всё стремится искать защиты под отеческой властью непосредственного начальника” (Чаадаев 1991, 163). Наибольшую помощь от своего руководства они хотят

Низкий патернализм

Высокий патернализм

Долгосрочная ориентация

Краткосрочная ориентация


получить в сфере медицинского обслуживания и юридических консультаций. Последнее, кстати, очень распространено на предприятиях в США, в стране, культуру которой патерналистской никак не назовешь.

При этом современная оценка Г. Хофстида по этому показателю составляет 81 балл (в 1980-е гг. она составляла 10 баллов). Такой разброс между данными подтверждает, что показатель долгосрочности является одним из самых сложных для понимания двойственного характера культуры россиян, которые, с одной стороны предпочитают “готовить сани летом, а телегу зимой”, а с другой - считают “одно нынче лучше двух завтра”.

Объяснение различий между оценкой Г. Хофстида и оценками, полученными в настоящем исследовании и в 1996 г. может быть связано с определением самой долгосрочности. Долгосрочность ориентации, связанная с накоплением и сбережением материальных ресурсов, действительно может быть не свойственной носителям российской культуры, так как исторически в силу внешних обстоятельств любые накопления могут быть потеряны, как это не раз случалось в нашей стране с «нефтедолларами». Однако в контексте отношений между людьми российская культура является достаточно долгосрочно-ориентированной: отношения между людьми - как с эмоциональной точки зрения, так и с точки зрения накопленного социального капитала - являются безусловной ценностью в российской культуре, и построение долгосрочных отношений рассматривается как одна из важных жизненных задач.

При оценке динамики долгосрочности за прошедшие 10 лет также необходимо учитывать значительную роль, которую в контексте этого показателя играет государственная политика. Как уже отмечалось, одним из аспектов долгосрочности ориентации является то, что накопление ресурсов находится в компетенции государства, а не отдельного индивида (патернализм как обязательство выполнять защитные функции семьи переносится на уровень государства). В связи с этим, учитывая политику, проводимую государством в последние годы (формирование нефтегазовых фондов, национальные проекты, субсидирование рождаемости), можно действительно говорить о возврате к долгосрочности в российской культуре.

Согласно результатам исследования наибольшая приверженность патернализму проявилась у респондентов младше 30 лет и жителей северо-западного региона России, а наименьшая – у жителей центральной России и респондентов старше 45 лет. Это резко контрастирует с результатами предыдущего опроса, в соответствии с которым наибольший патернализм был характерен для респондентов старше 40 лет, а наименьший – для работающих студентов в возрасте до 25 лет.

Размышляя по поводу сказанного, следует (как это уже имело место с другими показателями культуры) иметь в виду, что образцы патерналистских отношений существуют и в западных деловых организациях. Однако отличие западного и нашего «делового» патернализма заключается в том, что у нас разное понимание этих отношений в контексте «начальник – подчинённый», т.е., например, разное восприятие менеджера работником. Это различие на уровне: “Люблю или ненавижу” в одном случае, и “Уважаю и рассчитываю” - в другом.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Прежде всего, хотелось бы еще раз напомнить читателям, что приведенные в статье

данные относятся к группе российских респондентов – представителей бизнес - сообщества, а не ко всему населению страны. Кроме того, следует различать культуру тех, кто приписывает себя к русским, и культуру россиян, т.е. всех жителей страны, включающую до сотни других национальных культур. Важным для понимания противоречивости и двойственности российского характера или российского архетипа является допущение о высоком уровне маргинальности культуры страны в целом, т.е. ее “пограничного” положения на карте основных мировых культур. Связь между аспектами национальной культуры и организационной культуры носит достаточно опосредованный характер. При анализе последнего нельзя не принимать во внимание высокую динамичность культуры современного


российского общества, проявляемую на уровне формального поведения. Ясно, что у нас речь идет не о сохранении какой-то третьей по отношению к Западу и Востоку модели.

“Тектонические” сдвиги в самой культуре, ее ценностях и верованиях, смогут начаться при проникновении и закреплении новых образцов поведения не только на уровне деловых организаций, но и на уровне вуза, школы, а главное - семьи. Обучиться и научиться культуре сложно, в ней надо быть воспитанным. Культура “не может быть выражена, потому что не лично усвоена, не через увещание или чтение, но передана бесчисленным рядом поколений, предшествовавших каждому единичному поколению, теперь живущему” (Розанов 1990, 31-2).

Завершить статью хотелось бы замечательным оптимистичным высказыванием В.В. Розанова: “... будучи чрезвычайно первобытным во всём второстепенном наш простой народ в тоже время во всём существенном, важном высоко и строго культурен. Собственно бескультурно то, что вокруг него, среди чего он живет, трудится, рождается , умирает; но внутри себя, но он сам, но его душа и жизнь культурны” (Розанов 1990, 31).

ЛИТЕРАТУРА

Бердяев Н.А. Русская идея // О России и русской философской культуре. М.: Наука. 1990а. Бердяев Н.А. Судьба России. М.: Советский писатель, 1990b. Дилигенский Г.Г. Российские архетипы и современность // Сегодня, 1996. 5 июля. Домострой. М.: Советская Россия, 1990. Ключевский В.О. Сочинения в девяти томах. Том 1. М.: Мысль, 1987. Милюков П.Н. Очерки по истории русской культуры. Том 3. М.: Прогресс - Культура, 1995. Наумов А.И. Хофстидово измерение России (влияние национальной культуры на управление

бизнесом) // Менеджментю 1996. № 3. С. 70-103. Розанов В.В. Сумерки просвещения. М.: Педагогика, 1990. Чаадаев П.Я. Полное собрание сочинений и избранные письма. Памятники философской

мысли. В 2-х тт. М.: Наука, 1991. Энгельгардт А.Н. Из деревни: 12 писем, 1872 - 1887. М.: Мысль, 1987. Hofstede, G. 2000. Culture’s Consequences. Thousand Oaks, CA.: Sage Publications Harper Collins

Publishers. Hofstede, G. 1994. Cultures and Organizations: Software of the Mind. Harper Collins Publishers. Hofstede, G. and G.J. Hofstede. 2005. Cultures and Organizations: Software of the Mind. McGraw-

Hill. Hofstede, Geert. 1993. Cultural Cоnstraints in Management Theories. Academy of Management

Executive 7 (1): 81-94. Holt, D., Ralston, D., and Terpstra, R. 1994. Constraints on capitalism in Russia: The managerial

psyche, social infrastructure, and ideology. California Management Review 36 (3): 124-141. Marcic, Dorothy and Sheila M. Puffer. 1994. Management International: Cases, Exercises and

Readings. St. Paul, MN: West. Naumov, Alexander I., and Puffer, Sheila M. 2000. Measuring Russian culture using Hofstede's

dimensions. Applied Psychology: An International Review 49 (4): 709-718.


ABSTRACT

Human behavior and its result in organizations are based on values and norms, which, in turn, have their foundations in the national culture. One of the first and currently most popular concepts of understanding national cultures and assessing their influence on business management was developed by worldwide famous Dutch researcher G. Hofstede during 1960-1980ies. The main advantage of the Hofstede’s concept is that it “quantifies” national cultures on a universal scale and thus enables comparisons between them.

Evaluations of cultural dimensions for Russia by Geert Hofstede were first published in 1980 and were determined on the basis of the secondary sources, including national statistics and literature archetype analysis. The measurement of the five dimensions for the Russian culture using Hofstede’s questionnaire was conducted by the authors in 1996. The scores obtained turned out to be quite different from Hofstede’s evaluations. Dramatic transformations which took place in the Russian economy and society in the early 1990ies account for much of these variations, which raises a questions of whether culture can in fact change quite quickly and how persistent those changes might be. Therefore the purpose of this paper is to introduce the findings of a recent measurement of the Russian culture conducted at the end of year 2006, compare them to those obtained a decade ago and discuss how the shifts are affected by environmental changes and business practices.

▶ KEY WORDS: national culture, cultural dimensions, business management, Hofstede’s model, national culture of Russia, culture and behavior changes.

Динамика влияния национальной культуры на управление...

Documents