Русский пионер №1 (25)

№1(25) февраль – март 2012

JULES AUDEMARS BOLSHOI

ЭКСКЛЮЗИВНАЯ

AUDEMARS PIGUET -

ЛИМИТИРОВАННАЯ КОЛЛЕКЦИЯ ДЛЯ РОССИИ. 99 ЭКЗЕМПЛЯРОВ ИЗ РОЗОВОГО И БЕЛОГО ЗОЛОТА.

ОФИЦИАЛЬНЫЙ ПАРТНЕР БОЛЬШОГО ТЕАТРА.

ПРЕДСТАВИТЕЛЬСТВО В РОССИИ: ООО "ОДЕМАР ПИГЕ (РУС)" ТЕЛ.: (495)234 5949

ИНФОРМАЦИЯ ОБО ВСЕХ ОФИЦИАЛЬНЫХ ТОЧКАХ ПРОДАЖ НА ТЕРРИТОРИИ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ НА САЙТЕ: audemarspiguet.comwww.

РЕ

КЛ

АМ

А

русский пионер №1(25). февраль–март 2012 6

Страха нет.

Андрей Колесниковorlova

8русский пионер №1(25). февраль–март 2012

Клятва главного редактора стр. 6

первая четверть

Прогул уроков. Про Гражданина и про Поэта. Дмитрий Быков про бесстрашную

творческую лабораторию стр. 16

Урок уроков. Самая Страшная Сказка.Иван Охлобыстин о том, что давным-давно…

стр. 20

Сбор металлолома. «За ЦСКА и большие сиськи!» Екатерина Истомина о своем вкладе

в историю стр. 24

Урок информатики. И свою маму тоже. Фриц Морген о троллях и анонимусах стр. 28

вторая четверть

Пионер-герой. Неклейменый. Ювелирная

работа в Бирюлево стр. 32

Следопыт. Невольный стрелок. Что сделала

Фанни Каплан? стр.40


третья четверть

Диктант. Страхинея. В тему номера стр. 50

Урок обществоведения. Лён и пламя. Страх

и трепетность в Гаврилов-Яме стр. 52

Урок иностранного. Варя. Мэтью. Брюсов. Елена Котова о непереводимом стр. 62

Дневник наблюдений. «Сам Гитлер мой муж». Самые страшные сны из коллекции

Института сновидений стр. 66

Запевала. Ужасный ужас, страшный страх Орлуша описал в стихах. Стихи стр. 72

Сочинение. Пока стоит. Рассказ Дмитрия Глуховского стр. 76

Фотоувеличитель. Творчество наших читателей

стр. 85

четвертая четверть

Урок мужества. Сестра легкого милосердия. Интимная политика стр. 110

Урок географии. Как я стал викингом. Еще один оригинальный подвиг на воде стр. 114


группа продленного дня

Правофланговая. Как встать героем.Ксения Собчак про то, что страха больше нет

стр. 122

Пионервожатый. Страховочное.Тигран Кеосаян о героях в состоянии аффекта

стр. 126

Знаменосец. Спасибо, что отпустило.Никита Высоцкий про отца и про кино стр. 128

Звеньевая. «Прячь детей, Зинаида!»Маргарита Симоньян про то, как ей было страшно

стр. 130

Звеньевой. Я не люблю бояться. Виктор Ерофеев про череп и кости стр. 136

Правофланговый. Врач, трус и параноикМатрос Кошка о медицинских страхах стр.138

Урок поэзии. Сергей Лавров, стихи стр. 142

Внеклассное чтение. Машинка и Велик, или Упрощение Дублина. Продолжение

wikiромана Натана Дубовицкого стр. 146

Табель. Отдел писем стр. 154

Урок правды шеф-редактора. Подведение итогов стр. 159

русс

кий

пион

ер №

1(13

). ф

евра

ль–

мар

т 2

010

15

Прогул уроков. Про Гражданина и про Поэта. Дмитрий

Быков про бесстрашную творческую лабораторию. Урок уроков.Самая Страшная Сказка. Иван Охлобыстин о том, что давным-давно…

Сбор металлолома. «За ЦСКА и большие сиськи!» Екатерина

Истомина о своем вкладе в историю. Урок информатики. И своюмаму тоже. Фриц Морген о троллях и анонимусах.


ГРАЖДАНИН (входя и доставая бутылку):

С чего хандришь и ноешь ты? Садись за

стол, по крайней мере! Взгляни, насколько

мы круты: мы пишем в «Русском пионе-

ре». Мы как какой-нибудь Сурков. Была

ли у твоих стишков аудитория такая? А ты

заполз к себе в альков и там брюзжишь,

не умолкая. Мы года бренд! Нас сам Мамут

издал — и продал тридцать тысяч! Теперь

уж точно все поймут, что нас в граните

надо высечь. Одних концертов сорок штук.

В одних овациях утонешь! Нас ждут Сара-

тов, Бузулук, Чикаго, Лондон и Воронеж. Не

говоря уж о бабуле, — какой успех! Ведро

с попкорном... Покуда путинцы в Кремле,

детей мы как-нибудь прокормим. Ты мог

представить, в душу мать, что прогремишь

настолько громко? Вставай, поэт, давай бу-

хать — и сочинять: назавтра съемка. Я жду

ее как именин.

ПОЭТ (мрачно, с дивана):

Пошел ты в жопу, гражданин.

ГРАЖДАНИН (бодро разливая):

Давай, любимец бандерлогов. Бухло стоит,

жратвы полно. Ты, верно, обчитался блогов

про то, какое мы говно? Так в этом смысле

интернету, прости за честность, веры нету:

сегодня всякий — в чем и суть — имеет

право громко бзднуть. Коллеги, тут же под-

визаясь, в нас видят чуждый элемент, но

эта творческая зависть, по сути, высший

комплимент. Они завидуют — и баста! Один,

болезненно румян, кричит взахлеб, что ты

продался, другой — что Бедный ты Демьян,

что, дескать, вечером в куплете, что, де-

скать, лирику пиши... Забудь! Они больные

дети и продаются за гроши, а мы — за лям!

Наш зритель массов. Ты чуешь разницу,

Некрасов? И если некий господин тебе про-

воет «ты не лирик» — забудь его, он стоит

чирик, из них не пишет ни один! Не допу-

скают их к эфиру, а это, знаешь ли, бо-бо...

Добро б умели хоть сатиру! — но и сатиру

им слабо. Зато у нас безумный трафик и три

изданья к январю. Пошли ты их конкретно

на фиг!

ПОЭТ (не двигаясь):

Пошел ты в жопу, говорю.

ГРАЖДАНИН (не обращая внимания, смачно

закусывая):

А то еще бывает, знаешь, — иной из юных

поросят, иной особо храбрый заяц из тех,

ита

р-т

асс

текст: дмитрий быков рисунки:варвара полякова

Настал момент, да и пора уже стать героями проекта «Гражданин Поэт» не премьеру, не президенту и даже не председателю избиркома — а непосредственно Гражданину и Поэту. Здесь и сейчас, на глазах у заранее благодарных читателей, Дмитрий Быков продемонстрирует, из какого сора растут бессмертные «ньюзиклы».

русский пионер №1(25). февраль–март 201217


что в форумах висят, заметит нам, что

наша пара осуществляет выпуск пара,

а типа если бы не пар, давно бы сделал-

ся пожар, и революция, и хаос... Кого

ты слушаешь, дурак?! Да если б мы не

насмехались, уж тут бы стал такой бардак!

Когда б не мы с тобой, поэтом, — клянусь,

слыхал из высших сфер, — еще бы Вова

прошлым летом сместил Димона и воссел.

Нас упрекают, жизнелюбы, что мы кротки,

что мы беззубы, что типа прячемся в тени...

Да сами, сами кто они?! Уж я б засунул им

по гланды, а то обрушил канделябр. Да кто

из их оручей банды хоть вполовину так же

храбр?! Уже и МХАТ, и «Современник» мне

говорят, хоть я изгой: нельзя же даже из-за

денег так подставляться, дорогой! «Тебе же

врежут как холопу, что оскорбляет барчука;

тебя же выпорет ЧеКа!» Давай, вставай...

ПОЭТ (хмуро):

Пошел ты в жопу.

ГРАЖДАНИН (выпивая, закусывая):

А тоже есть еще козлы, что говорят: вы

слишком злы, вы совершенно бесполезны,

вы не работали ни дня, ведь он же вынул

наc из бездны — за ним Москва, за ним

Чечня! За ним дебильность и стабильность!

Он мог убить, но не убил нас! Ведь полки

ломятся, гляди! Другой бы, кажется, от чре-

сел до гордо выгнутой груди себя медалями

обвесил, а этот почестей бежит! Какая

скромность, в самом деле: уж все гляделки

проглядели — нашли же только Геленджик.

И вы об этом мужике погнали гадость в три

куплета... И пусть бы жил в Геленджике,

готов заметить я на это! Ей-богу, срок его

изжит. Россия выпала из детства. Да я б на

собственные средства его отправил в Ге-

ленджик. Живет, вольготненько устроясь...

Я говорю ему: ужо! Вставай, буди в народе

совесть. Вот, я налил.

ПОЭТ (в бешенстве):

Иди ты в жо...

ВАСИЛЬЕВ (вбегая):

Так, это что?! Один расцвел, другой раз-

легся черепахой... Немедля на …уй, оба, на

...уй, один на грим, другой за стол! Поднял-

ся, подобрал живот — все через час хочу

иметь я! А ты намажься, идиот. Меня ваш

пафос не е...ет. Я менеджер десятилетья.

ПОЭТ И ГРАЖДАНИН (покорно):

Пошел ты, Вася, в жопу...


Иван Иванович Охлобыстин в роли колумниста «РП», как всегда, с неожиданной, ему одному только доступной стороны интерпретирует главную тему этого номера — «страхи». И вроде бы речь идет о сказках, но страшно-то так, как будто все по-настоящему.

ЕСЛИ вы действительно так хотите

и в вашем желании есть элемент здравого

смысла, что странно, то я, может быть,

расскажу одну из семи Самых Страшных

Сказок, когда-либо написанных рукой чело-

века, потому что только человеку Господь

попустил дар Творения и ангелы с демона-

ми не умеют писать сказок.

Задайте себе еще раз этот вопрос: так ли

много мне нужно страха, чтобы заставить

себя жить разумнее?

И лично советую: не читайте дальше эту

сказку, она зарождает у многих такое

зерно ужаса, что этим несчастным легче

покончить с собой и вечно гореть в аду,

чем жить с таким кошмаром в душе. А та

часть, которая преодолеет это, весь оста-

ток жизни проведет в тоскливом понима-

нии, что эта жуть всегда где-то рядом.

Так что второй раз сам спрашиваю: неуже-

ли вас устраивает цена билета на этот

безумный аттракцион?

Если так, то мой долг знакомить вас со

всем, что поддается осмыслению, в на-

дежде, что, получив в моем лице кладовые

бездны душевной памяти, вы осознанно

зайдете в отдел Главного Знания и выбере-

те сторону Бога.

Кстати, ее можно выбрать прямо сейчас,

не читая дальше.

Ну, если вы еще здесь…

Это был третий раз. Слушайте.

Давным-давно, в разных странах, в разные

времена, разными людьми были написаны

сказки — Самые Страшные Сказки.

Их семь, я знаю две. Еще две знает

десятилетний мальчик из Сомали,

еще две знает член голландской ко-

ролевской семьи, знает ли кто-то

седьмую — неизвестно.

Ходила легенда, что у этой сказки не

может быть живого хранителя, она убива-

ет по первому прочтению, а тот сказочник,

кто ее написал в первой половине пятнад-

цатого века, умер по факту начертания

последней точки.

Мало кто слышал, но именно поэтому

у сказочников повелось правило — никог-

да не ставить последней точки в конце

своей сказки. Обычно за них это делают

случайные люди, в идеале — лежащие на

смертном одре.

василий ш

апош

ников, ъ

текст: иван охлобыстин рисунок: инга аксенова


Задумайтесь, как странно знать, что

Алиса никогда не нашла бы из Страны

Чудес дороги домой, не приложись к листу

бумаги рука четырнадцатилетней чахоточ-

ной девочки из деревни Хале, стоящей на

самой окраине графства Суррей.

Кстати, в тот же год, за тысячи киломе-

тров оттуда, слепым шарманщиком из

Дюссельдорфа была на ощупь найдена

в придорожной канаве ранее упомянутая

Седьмая Сказка.

Предсмертная жуть, растворенная древ-

ним сказочником в чернильной вязи на

сорока двух листах желтой бумаги, в рых-

лом переплете из свиной кожи, служила

подушкой шарманщику много лет.

И так продолжалось, пока от шарманщика

не убежал сын, а сам шарманщик не свалил-

ся пьяный под поезд. Что, может быть, и не

так плохо, как кажется на первый взгляд.

Без сына шарманщик все равно долго не

прожил бы. Тем более что двенадцатилетний

негодяй прихватил с собой все имущество

отца, включая страшную рукопись.

На момент продажи Сказки русскому

купцу на базаре у ратуши сын шарманщи-

ка так и не научился читать. Что наверня-

ка и спасло его.

С купцом, также не владеющим немецким

языком, но имеющим тягу к собиратель-

ству древней ерунды, Седьмая Сказка

попала в Россию.

У купца были три красавицы дочери. Две

старшие удачно вышли замуж и родили

купцу внуков, а третья пошла учиться

в университет, где совершила страшную

ошибку, влюбившись в пожилого пре-

подавателя. Разумеется, их связь носи-

ла временный характер и не оставила

ничего, кроме стыда. Двадцатипятилетняя

барышня не дерзнула вернуться в отчий

дом и уехала в Калугу, где устроилась учи-

тельницей младших классов.

Она старалась не вспоминать о родных, но

иногда ее душу захлестывало такое одино-

чество, что она доставала из сундука по-

даренные отцом перед отъездом в универ-

ситет увеличительное стекло и старинную

рукопись на немецком языке. Барышня

закрывала глаза и гладила ладонью подар-

ки. Ей казалось, что они еще хранят тепло

отцовских рук.


Однажды ей стало так одиноко, что она

ночью вышла на улицу с рукописью и уве-

личительным стеклом в руках и побрела

по темным переулкам, куда ноги вели. Она

так шла и шла, пока не оказалась перед

красивым большим домом. В доме горели

огни и звучала музыка. Девушка уже со-

биралась повернуть обратно, как скрип-

нула калитка и на улицу выбежали двое

молодых мужчин с револьверами в руках.

«Дуэль! — кричали они. — Десять шагов!»

«Не смейте, господа! Это очень плохо!» —

вскрикнула барышня из ночной темноты.

Молодые люди остановились, замолчали

и с удивлением повернулись в сторону

говорившей.

— О чем ваша книга, сударыня? — неожи-

данно поинтересовался один из них, пред-

варительно поклонившись ей.

— Я не знаю, — честно ответила барыш-

ня. — Она написана по-немецки.

— Я могу вам ее прочесть, — пред-

ложил другой молодой человек, также

поклонившись.

— Я была бы вам очень признательна, но

не сейчас, — целомудренно ответила ба-

рышня, галантно поклонилась им в ответ

и вернулась домой.

Спустя два дня молодые люди уже обивали

порог квартиры барышни. Через год она

доверила свое сердце одному из них —

тому, что предлагал услуги переводчика,

и они поженились. На свадьбу приехали ро-

дители барышни, сестры со своими семья-

ми и родители жениха — граф и графиня.

Во время свадебного застолья жених по-

ведал гостям о своей волшебной встрече

с невестой, о дуэли, о непрочитанной

книге. Гости очень заинтересовались

романтическим сюжетом, а жених не по-

ленился прочитать рукопись вслух.

Невесты тогда уже за столом не было,

она давно ждала своего возлюбленного

в спальне.

На рассвете она не выдержала и пошла

искать его по дому. Несчастная не нашла

в доме ни одного живого человека. Даже

слуги с кухни пришли послушать, как их хо-

зяин вслух читает гостям Седьмую Сказку.

Эту историю обожают в Калужском крае-

ведческом музее, потому что эта девушка,

ставшая потом взрослой самостоятельной

женщиной, пятьдесят четыре года возглав-

ляла этот музей.

В 1992 году она преставилась, и Седь-

мая Сказка перекочевала в руки

букиниста-спекулянта.

В принципе, он был неплохой парень,

с высшим образованием, из семьи инже-

неров и экономистов, но времена застав-

ляли его суетиться и он подрабатывал где

мог. На тот момент букинист особенно

нуждался в деньгах — поджимали сроки

аренды квартиры на Таганке.

Рукопись он купил в домоуправлении

у сторожа. Он хотел продать ее вместе

с самоваром туристу из Бельгии. Операция

растянулась на три часа и закончилась не-

ожиданно. Турист оказался ушлым малым:

прежде чем купить, он прочел, что покупа-

ет, и умер в страшных судорогах на глазах

всех посетителей Парка имени Горького.

Другие бельгийцы решили, что их друга

отравили агенты КГБ, и подняли шум. Буки-

ниста поймала милиция, чтобы его осудить

и через два месяца расстрелять.

А Седьмая Сказка угодила в милицейский

архив, где ее выучил наизусть, без понима-

ния смысла, дежурный старшина с фено-

менальной памятью. Он хотел выступить

с оригинальным номером на празднике

в пионерском лагере «Салют», где летом

работал старшим пионервожатым. Можно

было бы посмеяться над этим идиотством,

не предложи ему директор лагеря, в про-

шлом учитель немецкого языка, перевести

заученное прямо по ходу, вечером, у пио-

нерского костра, где традиционно отмеча-

ли всем лагерем начало новой смены.

Жизни более ста человек забрала Седьмая

Сказка в ту душную июльскую ночь и ис-

чезла до февраля прошлого года.

На этот раз судьба выбросила ее на при-

лавок антикварного магазина в Санкт-

Петербурге. Нельзя точно сказать, как

удалось купившему Седьмую Сказку деся-

тикласснику перевести ее, скорее всего

электронным переводчиком, но школьник

не только перевел, но и разместил пере-

вод, вместе с отсканированными страни-

цами и своей ценой на оригинал, в интер-

нете, где она была тут же куплена еще

кем-то. Надо ли уточнять, что эта сделка не

была идеальной?

Через неделю Седьмая Сказка с осталь-

ными вещами мальчика, шагнувшего

навсегда в февральское утро с крыши

десятиэтажного дома, была отвезена без-

утешными родителями на дачу под Псков,

где опять затаилась, видимо, до прихода

следующего читателя.

Чего нельзя сказать о ее электронной вер-

сии. Копии Седьмой Сказки продолжают

бродить по личным страничкам в социаль-

ных сетях.

Одна из таких копий была найдена и про-

чтена моим знакомым, пока тот дожидался

своего рейса в аэропорту. Он успел по-

звонить мне и продиктовать первую фразу

Седьмой Сказки: «Давным-давно…»

Потом связь оборвалась.

Я не стал перезванивать.

Некоторые обстоятельства необходимо

принимать по умолчанию.

Но спустя месяц я случайно услышал по

радио, в машине, продолжение Седьмой

Сказки. Кто-то ее озвучил. Разумеется,

не всю, небольшую часть, но как только

я понял, что именно старательно деклами-

ровал басовитый чтец, я перестал пользо-

ваться радиоприемником в автомобиле.

Сказка должна точно знать, что мне не-

интересно, о чем она, кто ее главный герой

и где все происходило. Достаточно того, что

я знаю, чем она заканчивается за предела-

ми своего художественного содержания.

И потом, в моей личной библиотеке уже

есть две Самые Страшные Сказки, но они

хранятся под спудом четырнадцати Сказок

о Мудрости и почти полусотни Сказок

о Любви. Последних было гораздо больше,

но я их рассказывал близким, и Сказки

о Любви, одна за другой, со временем

забывались. Зато Сказки о Мудрости

слушали всегда без удовольствия, поэтому

они забудутся не скоро.

Самые Страшные Сказки я тоже когда-то

рассказывал, но, когда понял, что они от

этого только врезаются в память, времен-

но перестал ставить перед людьми непо-

сильные задачи.

Ведь чаще всего люди, несмотря ни на что,

с удовольствием слушают Самые Страш-

ные Сказки.

И предупреждать бесполезно.

Итак: «Давным давно…»


Мы сначала сомневались, подходит ли к этой колонке обозревателя «Ъ» Екатерины Истоминой рубрика «Сбор металлолома», задуманная когда-то для автомобильной критики. Вроде бы нет никакого металла в этой колонке. А потом решили: все, о чем тут повествует Екатерина, и есть сбор металлолома в глобальном, обобщающем смысле. Конечно, кроме ЦСКА и сисек.

ОДНАЖДЫ мне пришлось поработать на

ниве громких политических идей: я сочиняла

речи и комментарии для депутата Госдумы

Собакина. Второй Чаадаев, мой Собакин

основал и возглавил движение «Возрождение

Подмосковья». Он ходил на государевы выборы

от Одинцовского района, со времен Андрея

Первозванного имевшего репутацию чрезвы-

чайно элитного поселения. Разные великие

люди любовались этими левитановскими кра-

сотами, а опричник Ивана Грозного Аристофан

Собака, построивший здесь ряд белокаменных

кондоминиумов, даже сочинил короткую оду.

В те времена, в конце 1999 года, еще не суще-

ствовало социальных сетей, поэтому выклады-

вать в Facebook фотографии — «Кандидат Со-

бакин пронзает трактором Toshiba кукурузную

рожь», «Кандидат Собакин награждает ученых

горькими пилюлями», «Кандидат Собакин

освоил Яндекс» я не могла. Мне по старинке

приходилось писать пространные речи и ярост-

ные воззвания, ориентируясь на испытанных

классиков политического жанра.

Кем же предстанет перед избирателем Один-

цова любезный мой Собакин? Каков наш поли-

тический идеал? Лассаль? Каутский? Гершуни?

Бисмарк? Эрнест Тельман? Или Тельман Гдлян?

А может, брать повыше — сам прокурор Вы-

шинский? Быть может, мой Собакин станет

неистовым Родзянкой, чьи потомки входили

в правление «Дойче банка» и руководили

парочкой поло-клубов Старого света? К каким

звездам поведет слепых мой Собакин?

Депутат Собакин был человеком мирным,

пугливым, состоятельным и не желал нравить-

ся отдельным девушкам или даже юношам.

Он необыкновенно желал служить отчизне

своей, заплаканной этой, безмолвной стране.

Он мечтал, чтобы его движение «Возрож-

дение Подмосковья» обрело ренессансные

крылья и уверенной благодатью накрыло бы

всю затянутую ряской Россию. Я мечтательно

тревожилась вместе с ним: вот наш элитный

Одинцовский батальон входит в Нижнее Повол-

жье, захватывает Урал, гнездится в различной

Сибири и, обогнув мятежный колчаковский

Байкал, добирается до Сахалина радостными

особняками. В предвыборных мечтах я (как

это естественно полагается сотруднику любого

предвыборного штаба) шла гораздо дальше

самого претендента на высокую должность

и на страницу в истории. Ведь мечтать о вы-

текст: екатерина истомина рисунки: анна каулина

orlova


сотах в политике не менее увлекательно, чем

о самых мелких сексуальных низинах.

Вот уже возвышенно дымится перед моим

Собакиным в демократическом испуге святая

кафедра ООН. Вот цветные хоругви Между-

народного олимпийского комитета покорно

играют перед нами мускулами мира. А вот уже

Собакин, как крест Спасителя перед импе-

ратором Константином, сияет во Вселенной

и скоренько избирается на пост президента

США, даруя всему человечеству невиданные

доселе права и свободы. А вот он уже вос-

крешает Пушкина, помогает открыть Америку

Колумбу, пишет Черчиллю Фултонскую речь

и усмиряет жестокосердного аятоллу Хомейни

(жуткий Усама бен Ладен тогда еще не был

выпущен вашингтонским обкомом на большую

политическую волю). Да мало ли великих дел

на свете найдется для настоящего человека!

Пока же, на первом предвыборном этапе,

предполагалось аргументировано снести кое-

какие гаражи в Одинцово. Мой Собакин, ей-

богу, не хотел ничьей крови и не желал даже

чьей-то покрышки. Он желал задать аполлони-

стической гармонии строению, воздвигнутому

ничтожными селянами, которых на базаре

бесславно дожидались Гоголь и Белинский.

Из груды металлолома он хотел скроить храм

парковочного искусства.

При сносе гаражей перед нами стояли

архисложные задачи: бросить кость социал-

демократам, мягко увильнуть от эсеров, не

поругаться с кадетами и качественно обнаде-

жить «зеленых», не беспокоя монархистов и,

конечно, православное коммьюнити. Нужно

было сходить налево, сходить направо и сохра-

нить политическое небесное равновесие. Не

забывая о самой главной цели, которой никто,

впрочем, из нас ясно и не знал.

В поисках политической ясности я обратилась

к архиву Троцкого. Старик ни разу не подводил

меня в делах моих и помыслах. Его работа «Во-

круг Октября», посвященная памяти Ленина

(1924), привычно вдохновила. «Цепные псы

Коминтерна! Грозные альбатросы революции!

Show must go on! Да или нет?!!» — вот как мог

бы реветь мой Собакин, рискни он взлететь

революционным соколом на мокрую от слез

крышу гаража. «Мы дойдем до Берлина! Су-

ками будем! Земля и воля!» — подмосковные

автомобилисты падали бы на снег и обещали

друг другу подхватить знамя. Но мудрый Со-

бакин отверг предложенные мной революци-

онные варианты. Он попросил меня улучшить

экологию и повысить зарплату рабочим, не

ссылаясь на Маркузе. Трудней задачи еще

не было в моей жизни. Как можно повышать

зарплату рабочим без Маркузе?! Это же на-

прямую унижать рабочий класс!

Параллельно с написанием речей и разнообраз-

ных социальных комментариев для Собакина

я трудилась в журнале фанатов ЦСКА «Русский

фан-вестник». Изданием этого легендарного

вестника бодро занимался мой жених, фанат

Батумский, лидер группировки Red-Blue Warriors,

который мог бы уложить одним плевком восьме-

рых Собакиных. Украшенный адскими татуиров-

ками фанат Батумский негодовал. Ведь вместо

того чтобы писать фельетоны, очерняющие

команду «Спартак» и ее тогдашнего тренера

Олега Романцева по прозвищу Плачущий дым,

я курила политический фимиам ветеранам-

афганцам, детям-сиротам, падшим женщинам

и погибающим монастырям. Фанат Батумский

справедливо указывал мне на то, что ни одному

нормальному русскому мужчине не нужна жена,

помешанная на политике. На футболе — пожа-

луйста! Щи и каша приветствуются, Караваджо

и Агата Кристи допускаются.

«Сколько я могу ждать твоего репортажа

о драке на саратовском дерби?!» — бесновал-

ся мой любимый главный редактор «Русского

фан-вестника», разминая воблу о точную копию

Кубка УЕФА. Увы, вся моя маленькая жизнь есть

всего лишь унизительная литературная поден-

щина. Всю жизнь я раболепно виляю хвостом.

Я клялась сдать заметку, как только мы

с Собакиным снесем гаражи и пообещаем

завезти в больницы новое медицинское

оборудование. «Где новый организационный

манифест для карликов?!» «Карликами» на

футбольном языке именуются совсем юные,

шестнадцати-восемнадцатилетние фанаты,

которых болельщики со стажем выпуска-

ют на всевозможные межклубные драки.

Но у меня на руках был свой собственный

политический карлик. Как я могла бросить

своего Собакина? А также всех рабочих

и крестьян?

Так, за борщами и футбольной герильей, почти

тайно ковалась наша с Собакиным емкая

политическая победа. В конце концов фанат

Батумский поставил вопрос ребром — либо

он, либо Собакин. «Я сам не Крупский и не

намерен жениться на Крупской!» — заявил

он однажды и выкинул из квартиры мои по-

литические рукописи, а также портрет лидера

движения «Возрождение Подмосковья».

Кстати, в большой и славной истории армей-

ского футбольного движения есть моя ма-

ленькая строчка. Знаменитый армейский тост

«За ЦСКА и большие сиськи!» был посвящен

автору этих строк.


Регулярный колумнист «РП» и блогер Фриц Морген со знанием дела развенчивает расхожее мнение о том, что интернет — это свободная стихия самых раскрепощенных и бесстрашных. Хит-парад сетевых страхов — еще одно доказательство прописной истины, что от себя не убежишь. Даже (или тем более) скрывшись под маской анонимуса и тролля.

ЧЕГО боятся люди в масках? Какие страхи

мучают обитателей анонимных форумов Ру-

нета — отважных троллей, готовых без тени

колебания издеваться в Сети над кем угодно:

от маленькой школьницы до генерала ФСБ?

Анонимность и безнаказанность действуют

на психику, это факт. Питающийся гневом

и страданиями своих жертв тролль ощуща-

ет себя могучим хищником, у которого нет

естественных врагов — ведь нельзя ударить

в лицо человека, у которого нет лица. При

этом если для обычных хищников опасность

представляет голод, то сетевым троллям

голод не страшен: «еды» в современных ки-

берджунглях для них всегда предостаточно.

Однако делает ли троллей смелее и хладно-

кровнее привычка натягивать шкуру палача,

чтобы поиздеваться над людьми?

С одной стороны, да. В сетевых переделках

анонимные тролли — образцы выдержки

и спокойствия. В любом конфликте тролли

или побеждают, заставляя травимых ими

несчастных бить в припадке ярости кулаками

по клавиатуре, или, в самом худшем случае,

пожимают плечами и выходят из разговора.

Проиграть хороший тролль не может.

Конечно, изредка особо глупых троллей все

же ловят в реальной жизни и больно бьют…

но почти призрачный шанс попасться только

добавляет троллям остроты ощущений.

Мало того: чтобы придать своей коже до-

полнительную толстоту, тролли регулярно

проводят в своих анонимных логовах особые

упражнения. Они намеренно пытаются за-

деть друг друга, напоминая разные болезнен-

ные переживания. По правилам игры тролль,

который отреагировал на укол соратника,

должен написать: «задницу припекло».

Суть этого дикого развлечения в том, чтобы

понять свои слабые места, привыкнуть к ним

и перестать реагировать на них, а также

в том, чтобы научиться быстро и безошибоч-

но вычислять болевые точки обычных людей.

Казалось бы, перед нами — идеальные бре-

теры, задиры без страха и упрека, которые

отличаются от профессиональных дуэлянтов

девятнадцатого века только возможно-

стью угнетать попавших им под руку людей

абсолютно безнаказанно, с безопасного

расстояния.

Но значит ли это, что анонимные тролли не

испытывают страха?

текст: фриц морген рисунок: сандра федорина

алесандр с

аватю

гин


Вовсе нет. Как говорил Гоголь, страх прилипчи-

вее чумы. Ежедневно играя с чужими страха-

ми, тролли только усиливают свои собствен-

ные страхи. При этом одинокий бородатый

девственник — а именно таковыми являются

классические ортодоксальные анонимные трол-

ли — даже не может растворить свои страхи

в нормальных человеческих отношениях, так

как он на такие отношения не способен.

Попытка же обсудить страхи со своими ано-

нимным друзьями — такими же троллями —

редко заканчивается успокоением. Так как

тролли, как те скорпионы из басни, не могут

не жалить… Если они видят испуганного че-

ловека, рефлексы срабатывают независимо

от их воли: они тут же пытаются усилить его

страх, чтобы заставить несчастного сойти

с ума, покончить с собой либо хотя бы пере-

жить очередную полную кошмаров ночь.

Исследователи из омского научного коллек-

тива «Дабл Би» недавно провели опрос на

нескольких анонимных площадках Рунета и,

очистив результаты от грязного троллинга,

составили перечень страхов, донимающих

анонимусов сильнее всего. Вот этот печаль-

ный хит-парад.

10. Анонимус боится смерти того анонимного

форума, на котором он проводит большую

часть своей бессмысленной жизни. «Рак» —

случайные люди, привлеченные романтикой

модных мемов и забавных картинок, — по-

тихоньку разъедает монолитную когда-то

культуру сбежавших от жизни троллей.

Конечно, если умрет один форум, всегда

можно будет перейти на другой… но что вы

будете делать, если дерево, под которым вы

прячетесь от дождя, промокнет насквозь?

Перебежите под другое дерево?

К сожалению, есть отличный от нуля шанс,

что культура анонимуса когда-нибудь умрет

окончательно и бесповоротно.

9. Анонимус боится, что в какой-то момент

устанет настолько, что не сможет найти

в себе сил и желания жить. Что у него не

останется ни одной, даже самой маленькой

цели. Что в одно печальное утро он проснет-

ся и не поймет, зачем он проснулся.

Более того, анонимус понимает, что однажды

так и будет. Что его жизнь глубоко неправиль-

на. Увы, менять свою жизнь он тоже боится.

8. Анонимус боится, что его покарают за его

мелкие грешки: например за скачивание

из грязных мест интернета незаконных кар-

тинок. Что его вычислят по IP, будут судить,

а потом посадят на пару лет в тюрьму, то есть

в место, в котором он не выживет и одного

месяца.

7. Анонимус боится деанонимизации. Боится,

что однажды он оступится, ошибется и его на-

стоящие имя и фамилия станут известны всем.

Что его начнут травить, что другие тролли

будут звонить его родителям домой и на

работу, что вокруг его подъезда развесят

листовки с его фотографией, что его почту

вскроют и выложат на всеобщее обозрение,

что его заставят испытать в реальной жизни

непереносимый стыд за открытие лица.

Маска анонимуса — это последний оплот,

последняя защита анонимуса. Потерять ее

анонимусу больнее, чем потерять кожу.

6. Анонимус боится свою маму. Как прави-

ло, это единственный человек, с которым

анонимус общается, и обычно это человек, от

которого анонимус полностью зависит.

К мелким издевкам со стороны мамы — типа

вопроса «почему у тебя нет девушки» — ано-

нимус давно уже привык и не обращает на

них особого внимания. Однако у него в под-

корке все равно сидит страх быть вышвыр-

нутым мамой на улицу или быть лишенным

компьютера.

5. Анонимус боится одиночества. При этом

он уже очень одинок: даже в толпе, даже

с друзьями, даже с любимыми фильмами или

компьютерными играми.

Тяжелым же страх одиночества делает тот

факт, что чувство одиночества со временем

только усиливается. Анонимус начинает скры-

вать свое одиночество. Он идет гулять один,

а маме говорит, что идет гулять с друзьями.

Он начинает разговаривать со своими во-

ображаемыми друзьями. Он ложится спать,

сжимая в кулаке фигурку разноцветного

пони… Для него есть одно спасение — тот

самый анонимный форум, на котором он

общается со своими друзьями по несчастью.

Но этого мало. Поэтому анонимус боится, что

одиночество когда-нибудь станет совершен-

но невыносимым.

4. Анонимус боится окончательно

утратить себя. Деперсонализироваться

на сто процентов, раствориться среди

десятков тысяч других людей без имени и без

лица.

Он замечает опасные симптомы в реальной

жизни: ему становится безразлично

собственное имя и собственная личность,

он начинает плохо видеть границу между «я»

и «мы». В какой-то момент он может просто

перестать существовать как отдельный,

самостоятельный человек.

3. Анонимус боится людей. Боится публичных

выступлений — даже если все публичное

выступление заключается в реплике

«остановите в конце дома». Боится позора

и общего осмеяния.

Он понимает мозгом, что всем на него

наплевать, но все равно боится, что люди

будут смеяться и показывать на него

пальцами, а потом сделают с ним что-нибудь

плохое.

2. Анонимус боится девушек: боится

смотреть на них, разговаривать с ними

и прикасаться к ним.

Анонимус боится, что девушки будут над

ним смеяться. Боится, что он останется

с девушкой наедине и не будет знать, что

делать дальше. Боится, что девушка заметит,

что он девственник, и будет смеяться над

ним. Боится, что девушки будут вертеть

и манипулировать им, использовать его.

Боится, что все девушки на планете —

коварные шлюхи без души, а теплая

ламповая девушка, о которой так мечтает

его романтичное сердце, существует только

на страницах его любимых книг.

1. Наконец, последний, главный страх.

Анонимус боится сойти с ума и стать

безумцем.

Анонимус ежедневно заглядывает

в глаза безумию, думая о запретных

вещах и заглядывая в те закоулки

своего израненного мозга, к которым

обычные люди из-за смердящего запаха не

приближаются и на километр. И анонимус

понимает, что грань, отделяющая его

наигранное безумие от безумия настоящего

слишком тонка.

Пионер-герой. Неклейменый. Ювелирная работа

в Бирюлево. Следопыт. Невольный стрелок. Что сделала Фанни Каплан?


«А да, кстати, — говорит Барсуков. — Вот на Элтоне Джоне крест из кристаллов, который придумал я. Ему его на свадьбу подарили».


Узнав, что пионером-героем в этом номере стал ювелир, опрометчивый

читатель умозаключит: вот, докатились до гламура! Однако же не надо торопиться. Таких

ювелиров, как этот, поискать еще надо. Специальный корреспондент

«РП» Алексей Беляков отправляется в Бирюлево и попадает

на магический процесс. Читателю предстоит узнать, что это такое —

ювелирная работа.

текст: алексей беляков фото: orlova


Он достает с полки несколько толстых папок: «Всяких эскизов

тут у меня очень много, посмотрите, если вам интересно…» Еще бы не интересно — увидеть то, с чего начинается маленький шедевр, в формате 2d, так сказать. Я при-нимаюсь изучать рисунки колец, брошек, браслетов и вовсе непонятных ювелирных конструкций, когда вдруг вылетает листок, вырванный из какого-то глянцевого журнала. Поднимаю листок и вижу — это светская хроника. Среди прочего обна-руживаю счастливое лицо Элтона Джона и сообщение о его свадьбе со старым до-брым другом Дэвидом Фернишем.

«А да, кстати, — говорит Барсу-ков. — Вот на Элтоне Джоне крест из кристаллов, который придумал я. Ему его на свадьбу подарили».

За свою долгую жизнь мне дове-лось общаться всего с двумя ювелирами. Один — это Фаваз Груози. Ну кто не знает старика Фаваза из de Grisogono? Я брал у него интервью. Он смотрел на меня из-под полуприкрытых век, как утомлен-ный Оскарами и женщинами киногерой, и рассказывал, что любит выпить вечером красного вина из своих погребов и послу-шать в одиночестве классическую музыку. Увлекательная беседа велась в московском бутике de Grisogono, так что событие было озарено сиянием крупных камней и про-ницательными взглядами охранников.

Второй — это Алексей Барсуков. За окном его двенадцатиэтажки открывался вид на Бирюлево Восточное, и где-то скреб-ла по сугробу одинокая лопата.

Вещи Барсукова я узнал намного раньше его самого. Еще лет шесть назад на груди у одной очень светской девушки я увидел кулон: серебряный медвежонок в заплатках и с тоскливо болтающимися лапками. Игрушка с помойки, получив-шая от доброго Господа неожиданную возможность сверкать на раутах между бокалами с Dom Perignon. Я был растро-ган этим андерсеновским сюжетом на девичьей груди и спросил, что за фирма. Девушка взглянула на меня как на дурач-ка: «Это Леша Барсуков!» То есть стыдно не знать, парень, это имя, если ты ходишь на такие вечеринки.

Потом я еще не раз видел этих мед-вежат, еще ежиков, всяких мух и псевдоок-тябрятские звездочки, на которых малень-кий Ленин то плакал, то смеялся. И все это был Барсуков.

А сам он где-то скрывался. Теперь-то я знаю где — в Бирюлево Восточном.

На самом деле он очень известен среди людей из богемной тусовки и ре-дакторов модных журналов. Причем не только своими вещами. Взять хотя бы Клуб рисовальщиков, который они придумали лет десять назад с другом, художником Лаврентием Бруни.

Это, если кто не знает, такое место, куда в пятницу может прийти всякий желающий и рисовать обна-женную натуру. Всего за двести рублей. Модель сидит в одной позе минут пять, надо успеть ее «схватить», потом поза меняется. Одно время, например, в клу-бе активно водила карандашом Алена Долецкая — для нее, в ту пору главреда Vogue, это был своего рода акт творче-ской свободы, да просто отдых, в конце концов. Сидят себе люди и молча рису-ют. Благодать.

Художники Лаврентий и Алексей, разумеется, помогают-подсказывают, на-правляют руку.

Но случилось очевидное и непри-ятное — место слишком быстро стало модным. Стали заглядывать журналисты: а что это вы тут делаете, а?

Началась неуместная суета. Кто-то чуть ли не кино снял о клубе. Но самое ужасное — повалил народ. «Зачастую неа-декватный, — говорит Барсуков. — И рисо-вание превратилось черт знает во что…»

Тогда пришлось поступиться принципами художественного либерализ-ма и пускать в клуб новых людей уже по рекомендации.

Сейчас все вообще будет по-новому. В ЦДХ открылся ресторан «Клуб рисоваль-щиков», и обнаженная натура пропишется именно здесь. Барсуков пока не чувствует в ресторане душевного комфорта, в мастер-ских художников ему, конечно, нравилось куда больше.

...Признаться, я был глубоко разочарован: опытный ювелир мо-жет сделать обручаль-ное кольцо за час. То есть тот, понимаете ли, заветный предмет, который свяжет на-всегда два любящих сердца, готовится го-раздо быстрей, чем со-леные огурцы!..


«Вот сегодня соберемся, будем ре-шать, как нам там все организовывать», — сообщает он мне в середине января по телефону с легкой печалью в голосе.

Наверное, к моменту выхода журна-ла все уже будет решено. По крайней мере, название ресторана обязывает.

Видели ли вы руки простого русского ювелира? Потемневшая кожа на кончиках пальцев, порезы, следы ожогов. Это вам не ноготки Фаваза Груози.

В своей крохотной мастерской Бар-суков дает мне базовый курс ювелирного дела. Основа его — обручальное кольцо. Это как в столярном ремесле табуретка. Научился делать табуретку — значит, со временем смастеришь шкаф, бюро, секретер, то есть остальное уже — козетки и виньетки.

Барсуков делает сейчас обручаль-ное кольцо не из золота, а из серебра. Во-первых, расходовать золото на празд-ного зрителя — дорогое удовольствие, а во-вторых, серебро — любимый металл Барсукова. Главным образом, с серебром он и работает. И еще с бронзой.

Барсуков вспоминает времена, когда он учился на ювелира в некогда зна-менитой Школе художественных ремесел. Студенты любили пошутить. Сделают из сплава, очень похожего на золото, колечко и подбросят его на пол вагона метро. Шут-ники затаились поблизости, наблюдают за реакцией. Вот кто-то кольцо заметил… Самое приятное, конечно, если несколько человек сразу, тогда и драматургия куда насыщенней. В общем, какому-то счастли-вому Фродо из вагона это кольцо достается. Однако спектакль на этом не заканчивает-ся, хотя Барсукову с друзьями никогда не удавалось увидеть финал. Дело в том, что на внутренней стороне кольца написано слово «х..». В какой момент обладатель кольца заметит эту гнусность — неизвест-но. Вполне возможно, кто-то до сих пор носит и не знает, что на пальце у него мало того что не золото, но еще и вот это самое.

Однако не будем отвлекаться от ма-гического процесса изготовления кольца.

В маленький тигль Барсуков кидает кусочки серебра, подносит магнит: «Надо обязательно выбрать всякое железо, ко-

торое могло попасть, иначе серебро будет грязным». И точно, к магниту прилипают несколько железных стружек. На тигль с теперь уже безупречным серебром Бар-суков направляет старую газовую горелку. «Тут у меня все просто, даже компрессор от холодильника…» И включает газ, под острой струей которого кусочки серебра за несколько мгновений превращаются в дрожащий серебряный сгусток. Его надо вылить в изложницу, где сгусток примет форму маленькой ленты. Потом эта лента с приятным шипением погружается в бан-ку с водой. Банка чуть ли что не из-под соленых огурцов, но на качество изделия это никак не влияет. И вот эту ленту, то есть развернутое кольцо, можно уже мучить: вальцевать на станке, утоньшать и плющить, доводя до состояния, которым будет довольна гипотетическая невеста. Потом у ленты сводят концы, сплавляют, распрямляют, шлифуют — и все. Как же ей повезло, моей невесте!

Признаться, я был глубоко разо-чарован: опытный ювелир может сделать обручальное кольцо за час. То есть тот,


понимаете ли, заветный предмет, который свяжет навсегда два любящих сердца, готовится гораздо быстрей, чем соленые огурцы!

Барсуков уверяет, что у нас в стра-не до сих пор самый востребованный ювелирный товар — именно простые об-ручальные кольца. Безо всяких камушков и инкрустаций. Вопрос лишь в толщине.

«Да вы попробуйте сами, если хоти-те. Тут ничего сложного!»

Тише, маэстро. Зачем раскрывать тайны гильдии?

Он вовсе не из семьи художников, как, например, тот же Лаврентий Бруни. Папа у Барсукова военный летчик, мама — музыкальный работник. Но, как написали бы в «Пионерской правде», Леша с детства любил рисовать.

«В старших классах у нас в Бирю-лево уже все пили водку, а я ходил себе и рисовал. В школе мне ставили тройки по алгебре и физике и не трогали».

После десятого Барсуков посту-пил в ту самую Школу художественных ремесел, выучился на ювелира. Потом

четыре года подряд поступал в Строганов-ское училище. Хотел писать маслом, но в результате оказался на металлическом факультете. Ах да, еще два года он служил в армии. Но там вел себя тихо, печатки сержантам не делал, хотя мог бы: в школе мастер, человек крепкой советской закал-ки, специально учил их тому, что в нашей стране обязательно пригодится.

Барсуков с усмешкой рассказывает, что те самые ювелиры, которые сидят себе в провинции и делают печатки, — это со-вершенно особый клан людей, у которых свой язык и понятия. Что и неудивитель-но — клиент формирует мастера.

Но черт с ними, с печатками.Пять лет Барсуков проработал на

МЮЗе — Московском ювелирном заводе, где был главным художником. «Я делал по тридцать эскизов в месяц». Потом стал сам по себе мастер.

Он, кстати, до сих пор активно упо-требляет старорежимное слово «изделие». Звучит даже трогательно.

А мне не дает покоя Элтон Джон с тем самым изделием. С крестом из кристаллов. Барсуков пожимает плечами: для него эта история — эпизод безусловно приятный, но не вызывающий приступа тахикардии.

Он объясняет, как все вышло. Из рас-сказа я делаю вывод: ювелиры — это все-таки закрытая гильдия, самые главные се-креты которой вовсе не в технологиях. Так вот. У Барсукова есть хороший знакомый — швейцарский ювелир, живет в Женеве. Этот знакомый — человек очень известный среди «бриллиантовых рук», в ювелирной среде, однако не имеющий своего бренда. Потому что создание бренда — это очень дорого и хлопотно. Не всем охота звенеть, как Груози. У знакомого есть что-то вроде фабрики, на которой работают самые высококлассные мастера. И то, что они про-изводят, продается крупным компаниям, которые ставят свое клеймо, и имя автора навечно теряется в альпийских долинах. Однажды приятель увидел барсуковские серьги: полумесяцы, у которых смешно раззевается рот, когда открывается замок. Швейцарцу очень понравилась затея, и он предложил поработать у него.

...Ювелиры — это все-таки закрытая гильдия, самые главные секреты которой вовсе не в тех-нологиях...


Крест для Элтона был просто худо-жественным экспериментом Барсукова: ему было интересно соединить два круп-ных кристалла. Он сделал свой рисунок, по которому уже создали эту эффектную штуковину. То есть изделие.

И фирма Chopard, которую воз-главляет Каролина Груози-Шойфеле, жена уже не раз упомянутого Фаваза Груози, подарила Элтону крест. От лица фирмы подарила, а не от лица русского ювелира. «То есть Элтон Джон понятия не имеет, чей крест он носит?» — «Конечно. Он знает, что это подвеска от Chopard».

И Барсуков ангельски улыбается, глядя на мой встревоженный вид.

Нет-нет-нет, ничего с собой не могу поделать, я таких художников из Бирю-лева не понимаю, не способен считать их психологический код. Что за убийственная скромность? Барсуков даже на встречу со мной согласился лишь потому, что его убедила наша общая хорошая знакомая. Хотя вроде бы должен сам звонить по редакциям, как и делают благоразумные дизайнеры. Приглашать на обеды глав-ных редакторов. Словом, сверкать всеми гранями. Есть, например, бойкий паренек, который занялся ювелиркой всего пару лет назад и старается вовсю, за день редакций пять объезжает, наверное. И добивается своего, проникает на страницы глянца: проще дать ему, чем объяснять, почему не хочется. Но Барсуков — «штучное изделие» природы. Зато, уж если согласился, честно встретился со мной несколько раз и провел показательное выступление в своей ма-стерской. Слово «слава» у него вызывает все ту же улыбку ироничного ангела. «Чтобы мое лицо глядело с билбордов? Нет, я хочу, конечно, чтобы мои вещи покупались боль-ше… Но у нас пока это не так просто».

Я беру первое попавшееся кольцо, верчу в поисках клейма автора. Не нахожу. «А я не запариваюсь, — говорит Барсу-ков. — Ну есть клеймо, ну нет клейма».

Кстати, в той же Школе художе-ственных ремесел учился Максим Воз-несенский, курса на два старше Барсукова. Который создал свой бренд «Ювелирный театр». И там производство налажено, как на маленьком «АвтоВАЗе».

«Да, Максим, наверное, хороший менеджер, — соглашается Барсуков. — Но я просто не умею заниматься бизнесом».

Только не надо представлять творца с безумным взором, этакого Врубеля не от мира сего. Барсуков как раз человек очень социальный, много с кем дружит. Иначе с чего бы ему суетиться с тем же Клубом рисовальщиков, который не приносит никакого дохода, кроме морального?

Обычно он работает с раннего утра, а после обеда покидает свой район и едет в центр, где всякие встречи.

«Если выбираешься из Бирюлево, обратно уже трудно вернуться быстро».

О нем мне говорили: «Леша — он такой всеобщий любимец».

Да, трудно не очароваться. Невозму-тимый, чуть ироничный, всегда доброже-лательный. Самое верное определение для него будет «милый». И все окружающие на-зывают его именно Лешей, это я активно употребляю фамилию из почтения к мар-ке, которой, строго говоря, не существует.

«Леша, но скажите, наконец, у кого из известных людей есть ваши вещи», —

«Да много у кого…»

Он ускользает, как тот расплавлен-ный серебряный сгусток из тигля. Я про-должаю настаивать. Он припоминает, что делал серебряных клоунов для Ингеборги Дапкунайте, но неохотно об этом расска-зывает, потому что не слишком доволен результатом. Я слышал, что им заинтересо-валась Рената Литвинова. Но слышал не от него, разумеется.

«А как вы работаете с клиентами? Встречаетесь, обсуждаете?» — «Нет, с людь-ми, как правило, сложно обсуждать. Редко получается взаимопонимание. Мне проще самому придумать вещь, сделать ее, а там уже как получится».

Потом уже мне объяснят сведущие люди, что настоящий ювелир никогда не будет разбрасываться именами: неиз-вестно, хочет ли та или иная девушка, завсегдатай светских хроник, чтобы о ее украшениях распространялись, выдавали биографические подробности. Своего рода врачебная тайна.

Он все время рисует эскизы. И что-то делает. Изобретены уже очень удобные материалы для ювелиров — осо-бая пластмасса, с которой работаешь как с пластилином, потом она застывает в виде готовой модели. Можно ее крутить-вертеть и думать, чего еще не хватает. Выбросить, в конце концов. А если доволен, можно и отлить вещь в металле.

Барсуков, кстати, придумал такую штуку: дети что-то лепят из такого пласти-лина, на произведении остаются следы их рук. И потом можно отлить это изделие из любого металла, где отпечатки милых пальчиков запечатлеются навечно. Родите-ли счастливы.

Если Барсуков едет отдыхать, то не больше, чем на неделю. Всегда берет с со-бой краски и карандаши. «На отдыхе ведь тоже можно рисовать и придумывать».

Он показывает огромный перстень с головой Шрека: «Вот я сделал это, но не знаю, нужно ли это будет вообще кому-нибудь. Но я сделал, а там посмотрим».

Он понятия не имеет, что вдруг нари-сует завтра с утра, какого еще медвежонка найдет «на помойке». И какое еще получит-ся изделие с неприметным клеймом «АБ».

Или без клейма.

...Настоящий ювелир никогда не будет раз-брасываться именами: неизвестно, хочет ли та или иная девушка, завсегдатай светских хроник, чтобы о ее украшениях распро-странялись, выдавали биографические подроб-ности. Своего рода вра-чебная тайна...


Бедная Каплан. С другой стороны, ну уж совсем дурой тоже не надо быть. Чтобы с плохим зрением, в темноте, без подготовки стрелять в незнакомого человека. Даже если этот человек Ленин.


Беспощадный следопыт «РП» Николай Фохт, уже разобравшийся с Джеком Потрошителем, с Гусом Хиддинком

и с так называемым снежным человеком, взялся за историческую персоналию с особым (для себя) мотивом. Дело в том, что Фанни Каплан стреляла (или не стреляла, сейчас узнаем)

в Ленина на заводе им. Михельсона, что на Щипках. А Николай Фохт

родился практически там же, в подвале на Павла Андреева. Такое дело.

С подтекстом.

текст: николай фохт рисунки: александр ширнин


Знаете ли вы, что такое замоскворецкие

женщины? Это ведь не просто москвич-ки — это москвички за рекой, у реки. Всякая женщина, которая родилась или выросла, или созрела у реки — особая. Женщина у реки твердо стоит на ногах, реально смотрит на вещи и знает себе цену. Это вообще. А в частности замо-скворецкая женщина еще интересней. В ней алхимически соединены стать и микельанджеловский (как ни пара-доксально) эротизм с разгульной невин-ностью настоящей москвички. Простая и тонкая, если кратко. То, что надо любо-му здравомыслящему человеку.

Я думал об этом в кафе с вызываю-щим названием «Гринвич», на Дубинин-ской улице. Конечно, я имею право на подобные размышления. Можно сказать, родился тут, на Павла Андреева, в под-вале дома, который смыкается со старым зданием ДК Завода им. Владимира Ильича. Рабочая слободка, характерная местность, опыт, впитанный подсозна-нием, — и никакой Фрейд не выбьет его оттуда. Аншлаги на лавочках у детских площадок, покупка свежего батона и докторской колбасы в продуктовом на углу, прогулки в сквере у входа на завод вокруг заветного, сакрального, прокля-того камня.

КАМЕНЬ С ДУШИСобственно, об этом камне и речь. Камень этот гранитный установлен на месте покушения. Тут злая Каплан стреляла в доброго Ленина в 1918 году. Рядом есть бронзовый Ильич, рядом — одноименный завод, который до сих пор штампует что-то электромеханическое. А от Фанни Каплан только этот камень и остался — нет никакой Каплан, пепел развеян над Кремлем. В общем, совсем рядом: рядом с камнем, рядом с «Грин-вичем», за стойкой которого типичная замоскворецкая женщина, которой помогает улыбчивый юноша азиатской наружности. И вот именно тут и при-шла в голову первая здравая мысль этого расследования: вся беда Фанни Каплан в том, что она никогда не была

женщиной Замоскворечья, иначе все за-кончилось бы хорошо. Причем как бы ни закончилось.

Кто стрелял в Ленина — главный вопрос покушения на председателя Совнаркома в августе восемнадцатого. В прямом и переносном смысле: кто жал на спусковой крючок и кто заказал убий-ство? Другими словами, действительно ли Каплан стреляла в Ленина, и был ли заговор действительно подготовлен эсерами, которые боролись за власть с большевиками. Казалась бы, ерундовое дело, очевидное. Но стоило только сопри-коснуться с ним, стоило через столько лет вернуться в родную местность, к за-водскому камню, обнаружилась глубина загадки, мистическая и настоящая.

Сразу скажу, дело Фанни Каплан напомнило мне одновременно кейс с покушением на президента Кеннеди и почему-то дело Джека Потрошителя, которые «Русский пионер» с успехом уже раскрыл. Ну, Кеннеди понятно, в общем, одного формата ягода. Ассоциации с уайтчепельским потрошителем возник-ли, наверное, потому, что совершенно реальное событие, которое произошло на глазах нескольких десятков людей, превратилось в миф сразу, мгновенно. И в этом мифе нет ничего достоверно-го — каждый эпизод имеет два-три вари-анта толкования, иногда с разными дей-ствующими лицами. Вообще, все элемен-ты события могут быть поставлены под сомнение: стреляла ли в Ленина Каплан, стрелял ли в Ленина вообще кто-нибудь, стреляли ли в Ленина пулями дум-дум, были ли отравлены пули ядом кураре (в этом месте еще и Шерлок Холмс возни-кает с его «Знаком четырех» и отравлен-ными иглами дикаря Тонго), был ли это заговор левых эсеров, был ли это заговор ВЧК, с участием Дзержинского и Сверд-лова, был ли это заговор с участием само-го Ленина, хотело ли ВЧК убрать Ленина физически или просто напугать — чтобы отменить Брестский мир. Да еще столько же сомнительных, нетвердых элементов можно обнаружить.

Суда над Каплан не было — ее расстреляли почти сразу, успев пару раз

допросить. В следственном эксперимен-те она участия не принимала. Ленин ни разу опрошен не был — то есть не было нормальной следственной процедуры, законной и профессиональной. В от-личие, скажем, от следствия по делу об убийстве Урицкого, которое случилось утром того же дня. Такое ощущение, что состоялось такое wiki-расследование: все, кто имел хоть какой-нибудь доступ, добавляли свои посты, свое видение ситуации, вставляли непроверенные факты. И никто особенно это wiki-расследование не модерировал. Вот те-перь все это и приходится расхлебывать. С другой стороны, мне это выгодно: как ни опиши, не ошибешься: факты можно и не проверять, можно собрать все из-вестное в кучу, положиться на интуи-цию и немалый уже опыт в пионерском следопытстве — и Кеннеди тут поможет, и Джек Потрошитель, и Шекспир, и, подозреваю, даже расследование полета американцев на Луну.

РОМАН С ПОКУШЕНИЕМПопытаюсь изложить, как это было. Источники разные — несколько телеви-зионных расследований, фильм Ромма «Ленин в 1918 году», сборник документов «Фанни Каплан, или Кто стрелял в Лени-на?», газетные публикации разных лет.

Итак, Фанни Каплан, которую скорее всего звали Фейга Хаимовна Ройтблат, с детства увлеклась революци-ей. Причем как-то сразу перешла к делу. В пятнадцать лет стала анархисткой, а через год уже готовила покушение на губернатора Киева Сухомлинова. Вместе со своим любовником Виктором Гарским (он же Яшка Шмидман, он же Сашка Реалист) они собирали бомбу в номере киевской гостиницы «Купеческая». Ну и конечно, бомба взорвалась в руках, но как-то удачно: Фейгу контузило, а Гар-ский и вовсе не пострадал — поэтому смог убежать. Дору (тогда у нее такая кличка была) поймали и упекли на каторгу «бессрочно», пожизненно значит (надо сказать, что всю ответственность за подготовку покушения Дора взяла на себя, Яшку не сдала, вообще никого не


сдала — за это и получила на всю катуш-ку). Там она стала слепнуть, но слепота эта была как бы мерцающей — возни-кала только во время стрессов. Другое дело, что стрессы у Фейги случались постоянно. Сокамерницы хлопотали перед начальством о ее лечении. К тому времени срок ей скостили до двадцатки, родители уже уехали от греха в Штаты, ну и случилась ко всему февральская революция — Фанни Каплан амни-стировали. Она вышла на волю, одна-одинешенька, пострадавшая почти за любовь, с истерической слепотой и новыми социал-революционными взглядами, которые подхватила от со-камерниц. Фанни приезжает в Москву, живет у подруги на Садовом (в том же доме, что и компания Воланда из «Масте-ра и Маргариты). Летом 1917-го Каплан направляется в Евпаторию, в санаторий для политкатаржан, знакомится там с братом Ленина, Дмитрием Ульяновым, который, помогает ей устроиться в Харь-ковскую клинику на лечение — сделать операцию на глазах. Операция прошла успешно, зрение частично вернулось (то есть значительно улучшилось). Каплан перемещается в Севастополь, занимается подготовкой чиновников для земств. Надо только заметить, что все относительно хорошее — амнистия, жизнь в Москве, лечение в Евпатории, операция — происходило с Каплан до узурпации власти большевиками в ян-варе 1918 года. Каплан стояла за Учреди-тельное собрание, то есть, несмотря на анархистское прошлое, ей был близок эволюционный путь развития России. Ну, формально это выглядит именно так. Большевики во главе с Лениным разру-шили этот сценарий и вернули револю-ционный расклад. Могло ли это ново-испеченную социал-революционерку с бомбой в генетической памяти вернуть на старые рельсы? Мне кажется, могло. А может, и не это главное.

Главным событием, трагическим переломом могла стать встреча с Гар-ским, который к тому времени стал знатным чекистом (необходимо сказать, что он все-таки дал показания по делу

o киевском покушении, где заявил, что Дора совершенно ни при чем, — думаю, тогда ей и отменили пожизненное). Ско-рее всего, свидание произошло в Сева-стополе. Фанни все это сама рассказала, на допросе чекисту Петерсу — о личной жизни Каплан они в тот день, после покушения на Ленина говорили очень много. Ну вот, Каплан перед свидани-ем обменяла любимую шаль на кусок хорошего мыла. Встретилась с любимым (судя по всему, они переспали), после чего возлюбленный заявил: вместе быть не можем, а любовь у нас сегодня случилась, потому что от тебя хорошо пахло и я вспомнил молодость. Каплан в одно мгновение опять потеряла все: любимого, смысл одиннадцатилетнего заключения и единственную теплую вещь — шаль. Не просто опустошена — раздавлена. Короче говоря, в августе она оказывается в Москве, живет у подруги в Замоскворечье. Тридцатого августа 1918 года идет на митинг в гранатный цех завода Михельсона, производит три выстрела из шестизарядного браунинга. На трамвайной остановке у Большой Серпуховки ее хватает рабочий Иванов, которому она тут же признается в по-кушении на Ильича. Допрос по горячим следам. Объявление Свердлова о крас-ном терроре. Через двое суток, первого сентября, другой рабочий приносит браунинг, который он подобрал на месте преступления. В тот же день разыгры-вается следственный эксперимент (без участия Каплан и Ленина — хотя Ленин уже, в общем-то, мог). Третьего сентя-бря расстреляна комендантом Кремля Мальковым. Труп запихали в железную бочку, облили бензином и сожгли.

ПОЧЕМУ НЕ ФЕЙГАСомнения были всегда. В 1992 году решено даже пересмотреть дело о поку-шении. Официального итога не получи-лось, вышел только сборник рассекре-ченных документов с комментариями. Но осадочек остался.

Самый главный аргумент — Ка-план была слепая. У нее было плюс восемь, посылать такого человека на

...Террористы загоняли один патрон в ствол, а после вставляли целую обойму — таким об-разом увеличивая коли-чество возможных вы-стрелов...


ответственное задание — абсурд, как она Ленина-то различит? Справедливое возражение. Но ради справедливости надо учитывать, что даже до операции слепота Каплан была периодической. А после хирургического вмешательство зрение улучшилось — даже она без проблем могла попасть в Ленина с трех метров, а именно с такого расстояния по официальной версии велась стрельба.

Теперь оружие. В Ленина стреля-ли трижды — две пули застряли в его теле, одна прошила одежду, не нанеся вождю ущерба. Надежда Константиновна любовно пометила входные-выходные отверстия на пальто Владимира Ильича. А в шестизарядном браунинге осталось четыре неизрасходованных патрона. Даже если это ее пистолет, она, выходит, стреляла только два раза, кто-то еще палил в Ильича. То есть как минимум не только и не столько Каплан. История с орудием преступления не снимает по-дозрения именно с Фанни. Да, браунинг был любимым оружием террористиче-ски ориентированных эсеров — если покушение их рук дело, то они правиль-но снабдили Каплан именно браунин-гом, а не револьвером, который Фанни требовала в фильме Ромма. Пистолет браунинг практичнее, перезаряжается быстрее, меньше, чем у револьвера, риск осечки (то, что в некоторых документах следствия оружие называют револь-вером — так это просто ошибка, неис-кушенные большевики могли и не знать разницы). Почему в обойме осталось больше патронов, чем надо? Есть краси-вый ответ: террористы загоняли один патрон в ствол, а после вставляли целую обойму — таким образом увеличивая ко-личество возможных выстрелов. Так что Каплан вполне могла три раза выстре-лить, оставив в обойме четыре патрона. А может, иначе было. Судя по всему, водитель Ленина Степан Гиль тоже стре-лял — в злоумышленника. Есть версии, по которым одна пуля угодила в Ленина (поэтому пули, которые извлекли из тела Ильича в 1922-м и после смерти в 1924-м, оказались разного калибра). У Гиля, кстати, был как раз револьвер.

Другая досталась кастелянше Поповой, которая притормозила Ленина с расспро-сами «о хлебе» и сделала его удобной мишенью для расстрела. Так что тео-ретически Каплан могла сделать и три выстрела, и два. Если вообще браунинг, который был найден на месте сознатель-ным рабочим Кузнецовым и черт знает где находился целых два дня, — оружие преступления. Нет объективных улик, которые доказывали бы вину Каплан. Но есть ее признание, которое она сделала четко и однозначно. Это признание, конечно, перевешивает. Остается вопрос: не оговорила ли она себя?

Тут как раз и возникает тема кремлевского заговора с участием Сверд-лова, Дзержинского и самого Ленина.

Одним из главных аргументов сторонников этой версии стало вре-мя подписания Яковом Свердловым «Воззвания к ВЦИК», где впервые со-общается о покушении на вождя — под документом стоит время 22.40. Но по всем выкладкам получается, что Каплан еще даже в Кремль не доставили для допроса. На допросе Гиль заявил, что он привез Ленина на митинг в гранатный цех завода Михельсона в десять вечера. Ну, скажем, полчаса митинга, потом пять минут выйти из цеха, поболтать с кастеляншей о самоуправстве заградо-трядов, которые отнимали хлеб у мир-ных крестьян, — бац-бац-бац! Выстрелы прозвучали в лучшем случае в 22.35. А в воззвании говорится, что покуше-ние произошло несколько часов назад. Короче говоря, Свердлова подозревают в том, что воззвание это, с которого на-чался красный террор, было заготовлено заранее — и Свердлов знал о нем. Но реальный график выступлений Ленина изменился, на завод он приехал толь-ко после митинга на Хлебной бирже в Лефортове. Свердлов же заготовку не вычитал, не отредактировал. Смерть Ильича была выгодна Свердлову — в тот исторический отрезок времени они с Лениным были практически равнове-ликими вождями, есть подозрения, что Свердлов в своем заговоре опирался не только на партийцев, но и на чекистов,

...Тут как раз и возника-ет тема кремлевского заговора с участием Свердлова, Дзержинско-го и самого Ленина...


недовольных Брестским миром, кото-рый отстаивал Ленин. Тут есть логика, понятная и сегодня: спецслужба видела в этом соглашении унижение России и понимала или подозревала, что Ленин не просто так отдает немцам полстраны. Как же его не ликвидировать?

Разумеется, в пользу чекистско-кремлевского заговора говорит и про-цесс 1922 года над эсэрами. Формально было подтверждено, что заговор готови-ли правые эсэры Семенов, Коноплева, Никонов, Усов (который однажды уже собирался убить Ленина, но не смог «вырвать бога у рабочих»). Все подробно признались, что именно они снарядили Каплан и браунингом, и пулями дум-дум (которые не разорвались внутри Лени-на), и ядом кураре (который Ленина не отравил). Все было чинно и благородно, подробно и очень законно. И, о чудо, — злоумышленников оправдали как «до-бросовестно заблуждавшихся». Семенов стал резидентом советской разведки в Японии, Коноплева взялась обучать курсантов НКВД взрывному делу. Их расстреляли в 1937 году — как положе-но. Разумеется, теперь выяснилось, что руководители боевой группы эсеров, Семенов и Коноплева, были внедрен-ными сотрудниками ВЧК. Это значит, что контора контролировала и убийство Володарского, и покушение на Ленина (убийство Урицкого, на мой взгляд, стоит особняком).

Получается, Дзержинский и Свердлов замешаны? А что это меняет?

ЧЕРНО-БЕЛЫЙ САСПЕНСЧестно говоря, пара недель изучения дела о покушении на Ленина ввергло меня в какое-то паническое состояние. Сегодня, когда информация система-тизирована, когда вычеркнуты совсем уж безумные предположения и откро-венно высосанные из пальца «факты», даже теперь история этого периода выглядит истерическим хаосом. Рабоче-крестьянская масса — андроиды, годные только на пушечное мясо, идеологи революции, в общем, образованные, как минимум умеющие читать и пи-

сать люди-психопаты, лучшие качества которых проявляются только на допро-сах и в судах. Тут они последовательны и храбры — что лично для меня вообще ничего не значит и доказывает лишь их глубокую ненормальность. Но оконча-тельно добил меня, взорвал мозг, вогнал в глубокую депрессию фильм Ромма «Ленин в 1918 году».

Я-то собирался как раз улучшить настроение. Я не надеялся получить из этого произведения искусства до-полнительной и достоверной инфор-мации — хотя бы потому, что кино редактировали-перередактировали, резали-перерезали: то Бухарина изымут, то Сталина, то еще кого-нибудь. По-том обратно вставляли — и нет у меня уверенности, что в правильном порядке вставляли, по сценарию, по замыслу режиссера. Но остались теплые детские воспоминания. Когда всей семьей, с пра-вильными комментариями бабушки Прасковьи Филатовны про шпика («кто же так душит: за яблочко, за яблочко надо»), параллельными ее воспоми-наниями, как в конце двадцатых они в Москву приехали и поселились как раз рядом с заводом Михельсона. И ее неожиданным резюме на атеистическую тему: «Попам я никогда не верила, но что-то есть»… Но три гига черно-белого бестселлера в hd качестве, скачанного с торрента, абсолютно не оправдали.

Выяснилось, что даже недавний хит «Человеческая многоножка» и смер-тельно натуралистичный фильм «Плюю на ваши могилы» уступают. Буквально все экранное время речь идет об убий-ствах, массовых и одиночных. Больше-вики смеются над Горьким, который предлагает быть помягче как-то, почело-вечней. Говорят, мол, сотни лет капи-талисты лили кровь русских рабочих, а вы, Алексей Максимыч, к милосердию зовете. Откуда, интересно, у рабочих России столетняя история? И так весь фильм. Там даже поубивали тех, кто в реальности выжил, — вон известный уже Константин Усов, который не смог выстрелить в Ильича. Его, конечно, рас-стреляли в тридцать седьмом, но в кино-

...Фокус был в том, что-бы оставить в неведении Феликса Эдмундовича. Дзержинский, думаю, был против опасной игры...


то за что, в восемнадцатом? Не убивали его эсеры за то, что он пожалел Ленина. И коменданта Кремля не убивали — это скорее он расправился с Фанни Каплан третьего сентября. А в кино его снача-ла расстреляли, а потом и достреляли в упор. На съемках, как почему-то с удо-вольствием рассказывали участники, массовка так разволновалась, что чуть на самом деле не растерзала Наталью Эфрон, игравшую Каплан.

Да, говорю — кошмар. А уж на-счет достоверности, фактуры... В общем, с этой стороны помощи ждать нечего.

И я вернулся к Замоскворечью, на маленькую родину.

НЕ СМЕРТЕЛЬНОДа, поставила меня Фейга Хаимовна в сложное положение. Ведь в этой исто-рии понять решительно ничего невоз-можно.

— А без сдачи не будет? А то ведь сейчас как дадите опять пять тысяч.

Трудно в это поверить, но бармен-ша «Гринвича» больше всего в жизни в данный момент боялась именно нераз-менной купюры. Я стал искать по карма-нам нужную сумму, а в мозгу вспыхнула та самая первая правильная мысль: если бы Каплан была замоскворецкой женщиной, с ней бы такого никогда не случилось. И в оставшиеся полчаса, пока я пил неплохой двойной эспрессо, во время короткой передышки я пытался защитить, выгородить, отмазать Фанни от этого дела. Ну хотя бы частично.

Совершенно ясно, что террористы контролировались ВЧК. Во всяком слу-чае, почти уверен, что убийство Володар-ского летом курировалось чекистами. Есть версия, что у партии были финансо-вые претензии к Володарскому. Ну и по-литический бонус — компрометация эсеров. Убрать Ленина — это, пожалуй, тройной бонус: Свердлов, который участвовал в игре, становится единолич-ным лидером большевиков и расправля-ется с Бухариным и Троцким, срываются брестские соглашения, можно, наконец, развязать красный террор, о котором уже несколько месяцев говорил сам

Ленин. Все прекрасно, только в сложной политической обстановке лишиться вождя партии — самоубийство. Как бы Свердлову, предположим, ни хотелось стать лидером в конкурентной борьбе с Бухариным, Троцким и самим Ле-ниным, он понимал, что ликвидация Владимира Ильича может обрушить всю игру большевиков. Да и все остальные понимали. Но, предполагаю, Яков Сверд-лов рискнул. План состоял в том, чтобы максимально реалистично инсцениро-вать покушение. Знал только Свердлов и кто-то из внедренной к эсерам боевой группы, скорее всего это был Григорий Семенов. Фокус был в том, чтобы оста-вить в неведении Феликса Эдмундови-ча. Дзержинский, думаю, был против опасной игры. Косвенным доказатель-ством этого служит история с убийством в июне 1918-го германского посла графа Мирбаха. Покушение совершил Яков Блюмкин — эсер и, как всегда, агент ЧК. Но Дзержинский не смог аресто-вать его — тайный чекист Протопопов в момент ареста оглоушил Железного Феликса и связал его. Блюмкин, кстати, стал разведчиком, его считают одним из прототипов Штирлица. Уф…

Дальше дело было так. В Ленина надо было стрелять, но не убить. После покушения требовалась жертва, на кото-рую все можно свалить. Если все по пла-ну — и Ленин цел, и волки сыты. Если не повезет Ильичу — плохо, но там уж как-нибудь разберемся. Чтобы не убить Ленина, на пулях делаются насечки. По мнению экспертов-оружейников, слиш-ком глубокие, не такие, как на пулях дум-дум. Именно по этим насечкам поро-ховые газы (или как там они называются) отводятся, что уменьшает убойную силу выстрела. Поэтому и не раскрылась пуля в теле Ленина — не хватило энергии. По поводу яда кураре. Думаю, и правда Ко-ноплева доставила яд, а Семенов должен был зарядить им пулю. Но он этого про-сто не сделал. На роль козла отпущения выбрана была Фанни Каплан. Свердлов знал Фанни — его жена тесно с нею общалась. С другой стороны, был кон-такт с Виктором Гарским, который тоже

доложил, что Фанни вполне готова для этой роли: брать всю вину на себя ей не впервой. Известно, что после покушения Гарский появился в кабинете у Свердло-ва и вышел от него с повышением.

Покушение случилось спонтанно. Свердлов решил воспользоваться убий-ством Урицкого (его действительно совер-шил одиночка, не связанный с эсерами и, значит, с ЧК) и тем, что Дзержинский отбыл в Питер. На завод поехала Каплан и кто-то еще из группы, смотрящий так сказать. И получается, что стреляла все-таки Каплан — но только для того, чтобы не убить Владимира Ильича. Ей его показали на митинге, подвели на три метра, она три раза выстрелила (одна пуля, которая не задела Ленина, попала в кастеляншу Попову). Ранения Ленина вопреки расхожему мнению были совсем не страшные — вот и пригодилась после-довательность Фанни. Вообще никакой угрозы здоровью. И сразу после поку-шения он сам поднялся в свою комнату, лег. А уже через пару дней был в строю — только гипс напоминал о покушении.

Фанни, как и положено револю-ционерке со стажем, во всем призналась и взяла вину на себя. Ее уничтожили (вполне возможно, даже раньше, чем третьего сентября, скорее всего еще до приезда Дзержинского, чтобы он не смог с ней поговорить). Был объявлен красный террор. Думаю, Дзержинский взбесился, когда понял, что произошло. Ленин тоже от такой наглости был не в восторге. И неслучайно вскоре Яков Свердлов помирает непонятно от чего. Последним с ним разговаривает Ленин.

Бедная Каплан. С другой стороны, ну уж совсем дурой тоже не надо быть. Чтобы с плохим зрением, в темноте, без подготовки стрелять в незнакомого чело-века. Даже если этот человек Ленин.

Чего ей не сиделось на месте, в Крыму например? А уж приехала к нам на Серпуховку, гуляй по скверу, вдыхай ароматы парфюмерной фабрики Брокара, пройдись к Москве-реке. Полезно и здо-рово, очень успокаивает наша замоскво-рецкая природа. Глядишь, и перекова-лась бы неистовая Фейга.

Диктант. Страхинея. В тему номера. Урок

обществоведения.Лён и пламя. Страх и трепетность в Гаврилов-Яме.

Урок иностранного. Варя. Мэтью. Брюсов. Елена Котова

о непереводимом. Дневник наблюдений. «Сам Гитлер мой муж». Самые страшные сны из коллекции Института сновидений.

Запевала. Ужасный ужас, страшный страх Орлуша описал в стихах. Сочинение. Пока стоит. Рассказ Дмитрия

Глуховского. Фотоувеличитель. Творчество наших читателей.


В преамбуле к главной теме номера «Страхи» Игорь Мартынов сквозь чащу

интернациональных фобий добирается до главного отечественного страха,

классифицирует его, а потом и обезвреживает. 100 строк для храбрости.

текст: игорь мартынов

вита

буй

вид


С кем не бывает! Леукофобия, коулрофобия, папиро-

фобия и даже, пардон, какофобия… Уже не говоря про обезофобию — боязнь потол-стеть. Глянем на Анжелу ли Джоли или на ту же, прости господи, Эми Уайнхаус: нет, в этом страхе мы не самые худые, сколь ни сжимаются наши девчата… есть понаглядней маячки липосакции… Вряд ли и барофобию — боязнь земного при-тяжения — в большей мере испытывают общины Селигерской возвышенности, чем аборигены той Долины смерти…

Но есть, но должна быть у нас и в деле боязливости какая-то особинка, необычайность! Нация, давшая миру кос-мос, собаку Павлова и «Северный поток», обязана и в области страхов — а заодно вдобавок и в бесстрашии — выйти из ряда вон, козырно отщепениться!

Так что же миру предъявим?! Нас трудно подловить в классическом раскладе: перманентно находясь под газом, мы с лег-костью вступаем в мордобой, идем на полюс с одной понюшкой «Доширака» за щекой и при первом же случае вскрываем кингсто-ны, вены, всемирные заговоры. Таких внеш-ней угрозой не всколыхнуть даже легкую, на полтаблетки феназепама тревогу, не то что панику… Известны случаи, когда быто-вые россияне с одними лишь кухонными принадлежностями одерживали верх над превосходящими силами не только соседей и родственников, но и диких животных из преобладающих лесов.

«Страха нет!» — не поэтическая вольность, но диагноз, приговор. Однако есть у храбрости наружу и внутренняя сторона: победно нарубавшись с интервен-тами, зачастую ратник, оставшись наедине с собой, впадает в кручину, в самоуглу-бленность, переходящую в самобоязнь.

Так уж вышло, что россы сравни-тельно поздно увидали себя в зеркале, до поры до времени смотрясь в озера синие, где им рисовался довольно-таки расплыв-чатый, по умолчанию былинный образ Ивана да Марьи. Впервые познакомившись со своим реальным отображением уже в пору зрелости, многие ужаснулись уви-денному, отшатнулись, отреклись. С рас-пространением зеркал раздвоение лично-

сти оцепенило, сковало столь доблестных вчера и бесшабашных. Двойники, отраже-ния — вот кто пугнул до мороза по коже, до оторопи. Типичен случай рязанского пейзанина С.Е., покинувшего родные поля ради сомнительных бонусов городской жизни, в итоге — черный человек, «что ты, ночь, наковеркала, я в цилиндре стою, никого со мной нет… я один и разбитое зеркало». Да и сегодня, в лифтах наблюдая свежеоплеванные зеркала, понимаешь, сколь трудно дается россиянам даже кратковременная интроспекция. Понятно, чего ждать о врага, от стихии, но вот от этого, в зеркале — непредсказуемо. Какой фортель выкинет, куда потянет, повлечет? Единственный, кому по силам смертельно ужаснуть нашего брата — он сам.

Но и в радикальной автономности, и в безысходном самоедстве настало время обнаружить плюсы! Да взять хотя бы на-нотехнологии: если уж россиянину так тошно наедине с самим собой, так, может быть, как-то отвлечь его, дать ему микро-скоп, микросхему, высоковакуумный кла-стерный комплекс «Нанофоб» дать? И вот уже только внешне этот человек одинок, замкнут — на самом деле все внутренние силы его устремлены на постижение за-кономерностей частиц от 1 до 100 наноме-тров. Пылает ум, прицелен глаз и никакой самодеструкции! Но предположим (хотя и трудно в такое поверить), что не все со-граждане увлекутся нанотехнологиями. Что делать с остальными, чем занять?

И вот тут пришло время серьезно поговорить о шахматах. Да, посмотрим правде в глаза — 64-клеточные себя исчер-пали. Шутка ли! Никакой модернизации со времен Абылджабара Ансари и Зайраба Катая! Все те же хоженные вдоль и набе-крень староиндийские защиты да ферзе-вый отказанный гамбит, в котором любая Deep Blue побьет наилучшего Гаррика… Но если добавить еще хотя бы сотню квадра-тов? Если отказаться от черно-белого лими-та, раскрасить клетки по новому, радужно, непредсказуемо! Опять же — пустить на доску иные фигуры, с освеженной актив-ностью… А там, глядишь, и отвлечемся окончательно от фобий. Нет времени за-цикливаться, когда такая игра!


Так это по-русски броситься вдогонку ускользающей красоте, поймать явление в самой низкой точке падения — и воспеть. А тут целый город, как такое упустить?


В номере, посвященном разнообразным страхам,

конечно, не могло обойтись без репортажа из какого-

нибудь наглядно умирающего города. Поскольку про Детройт

и про Чернобыль «РП» уже рассказывал, специальный

корреспондент Николай Фохт был отправлен под Ярославль.

В Гаврилов-Ям. Выжить,а может быть, и вдохнуть жизнь.

текст: николай фохт фото: павел кассин


Гаврилов-Ям город ма-

ленький, красивый, умирающий.Повлекла, поманила сюда жажда

приключений. Да и жажда красоты тоже: так это по-русски броситься вдогонку ускользающей красоте, поймать явле-ние в самой низкой точке падения — и воспеть. А тут целый город, как такое упустить?

Почему же Гаврилов-Ям? Ведь много их по всей Руси — брошенных и за-бытых, вымерших, страшных в своей по-следней красоте. Пустые военные город-ки, оставленные шахтерские города — вот где раздолье, вот где ветер гоняет обрывки старых газет и рок-н-ролл мертв. Саспенс, триллер, привидения. Так нет, Гаврилов-Ям все-таки. Мне понравилось, что люди в этом городе все-таки имеют-ся; все-таки есть там жизнь, теплится и бьется, а это намного любопытней и вы-разительней, чем немая красота пустоты. К тому же совсем Центральная Россия, ко-торая и от Москвы недалеко, но и к Ярос-лавлю близко. Исконная Россия, Золотое кольцо, одно слово. Плюс, как сообщили знающие люди, станция «Гаврилов-Ям» — конечная станция пассажирского желез-нодорожного сообщения, тупик, если проще. Моногород, выросший из льно-комбината, который построил во второй половине девятнадцатого века помещик Локалов. Да конечно, Гаврилов-Ям!

Главное, что надо знать при-шельцу: тут один только перекресток со светофором, два въезда-выезда из города, двухэтажная гостиница на восемь, что ли, номеров и памятник самолету (по моим представлениям, это СУ) на подступах к городу. Большая река Которосль и маленькая речка Поганка. Такая маленькая, что испокон века ее зовут прудом. А может, она и есть теперь пруд — мутировала. Ну и все. А да, еще в Гаврилов-Яме очень строгие девушки. В ответ на вопрос: «Девушка, а не под-скажете…» — обычно слышишь снача-ла «нет». Только потом, когда удается объяснить, что нужен совет, где поесть уставшему путнику, можешь получить стандартный и универсальный ответ:

«От перекрестка со светофором налево — «Русь», направо — «Трактир». «Русь» это, конечно, ресторан.

Идешь по городу и каждую секун-ду прогулки ждешь встречи со знамени-тым горожанином: то почудится Ольга Ивановна Барышева, руководительница школы искусств, воспитанница которой поступила в Московскую консервато-рию, то пристально всмотришься в лицо встречного мужчины — а не Валерий ли это Голиков, самый издаваемый писатель Гаврилов-Яма? Нет, не он — так, может, это поэт Перцев? Обо всех знаменито-стях я прочитал в городском «Вестнике». Еще в Москве я высокомерно надеялся, что такие случайные встречи более чем возможны — город маленький, восемнад-цать тысяч всего, да и убывает население с каждым днем. Очень вероятна встреча со знаменитостью.

Встречный немолодой мужчи-на, который аккуратно поздоровался, оказался не Перцевым, а Романом Сер-геевичем. Если вырезать из грамотной

и ясной, кстати, речи Романа Сергеевича матерные слова и выражения, выходи-ло, что ситуация в городе критическая. Во-первых, полностью разрушена баня — вот она, показывает Роман Сергеевич, че-рез дорогу. Действительно, грандиозное по любым меркам здание красного кир-пича зияет пустыми окнами и пролом-ленной крышей. Это еще при Локалове строилось, Локалов думал о нас, сообщает Роман Сергеевич. А сейчас что за баня, продолжает он с энтузиазмом. Или вот дом — показывает на деревянную, можно сказать, избу. Тоже Локалов строил. Тут я и живу. Хочешь в гости? Пойдем, пока-жу, чаю попьем.

Вот таким чудесным образом я вдруг окунулся в быт местного населе-ния. Роман Сергеевич не уставал мате-риться, он критиковал власть вообще и коммунальные службы в частности. Вот, говорит, смотри — штукатурка с по-толка отвалилась. Уже сколько лет жалу-емся, а не помогает никто. Вот прихожая, вот кухня, вот Люся и вот Люся — это Люся-жена, а это Люся-соседка. Отопле-ния тут в прихожей никакого, греемся зимой от плиты на кухне. Как говорится, ноги в тепле, а яйца в холоде.

— Ну прекрати ругаться. Ругается прям постоянно, — Люся-жена, Людми-ла Петровна, смущенно заулыбалась, по-девичьи замахала на мужа руками, только что не зарделась.

— Я, Люся, не ругаюсь, я так говорю. Дальше, пока мы ревизовали при-

хожую, выяснилось, что и Людмила Ива-новна, и Роман Сергеевич, да и соседка Люся всегда работали на льнокомбинате (потом выяснится, что все встреченные мною люди Гаврилов-Яма либо работают, либо работали на льнокомбинате — при-мета моногорода). Раньше большая изба называлась каморой и представляла собой модифицированный утепленный барак с коридорной системой. Потом длинный коридор перепланировали, раз-били на отсеки с двумя-тремя, как я по-нял, квартирами. Да, коридор и кухня не отапливаются, о горячей воде тоже речи нет, но зато в жилых комнатах — уют, как ни крути. Потому что в центре — печь.

...На каждом шагу — мамаши и папаши с ко-лясками гуляют. Такое впечатление, что бум рождаемости. Обман-чивое, уверяет местная официантка, просто тут нет специаль-ных мест для прогулок с детьми, вот и ходят везде. Самое сильное впечатление — молодая женщина везет коляску по рельсам — поезда ходят сюда раз в две не-дели...


Да, в двадцать первом веке печь — это неэффективно, но вокруг нее не только теплое и тихое пространство, но и какая-то бесконечность жизни слышна. Пока Роман Сергеевич не зло уже материл всякое руководство, Людмила Петровна рассказывала про дочь, которая замуж вышла, уехала с мужем-военным, а вот теперь думают возвращаться, потому что военному человеку теперь не лучше, чем в Гаврилов-Яме; про обиду свою на то, что стояли всю жизнь на новое жилье, а вот построили рядом трехэтажный дом, да и заселили его непонятно кем, а всем, кто в каморах от века прозябает, ни ответа ни привета. И все это время от печи, которая наверняка тоже Локаловым еще построе-на, шло живое тепло, которое опровер-гала миф об умирании. Ну это я сейчас понимаю, тогда не обратил внимания, а просто тайно отогревался под неспеш-ный доклад об имеющихся недостатках.

Когда я вышел из гостей, уже стем-нело. Сзади вдруг возник неутомимый Роман Сергеевич и завел историю про раз-рушенную баню по новой. Пришлось стро-го попрощаться и резко прибавить шагу.

Что я вынес из посещения камо-ры? Гаврилоямцы разговаривают неожи-данно по-северному. Окают немного, гласные равновеликие, интонация восходящая. Да и вообще мне в гостях понравилось. Я уж помалкивал, но было и чисто, и тепло — даже в прихожей. А что штукатурка в подъезде отвали-лась… Эх, Роман Сергеич, видели бы вы потолки в подъезде еще недавно моего дома на Тверском бульваре: там отвалив-шаяся штукатурка потолще была, а уж какой холодный подъезд — и не пере-дать.

В магазинчике с алкоголем дис-куссия нетрезвых покупателей с нетрез-вой продавщицей. Конфликт предмет-ный: для одной из трех бутылок водки не хватает тридцати рублей. Продавщица с юмором, но твердо и аргументированно отстаивает свою позицию: нет мелочи — нет водки. Один из покупателей клянет-ся, что вся мелочь осталась в машине, при этом он не обещает, что принесет ее сейчас же. «Марин, ну ты меня зна-ешь», — повторяет человек. И все время улыбается. Скорее всего, человек просто

торгуется, пытается сбить цену. Марина, конечно, знает это лучше меня — и не отступает. Тридцать рублей ложатся на прилавок, и человек сразу переключа-ется на флирт. Но Марина жестока. «Ты из ментов-то уволился?» — «Ну уволил-ся, а что?» — «Таксуешь?» — «Ну таксую помаленьку, а что, Марин?» — «Вот иди и таксуй». Обиженный человек обмяк, ничего не ответив, шагнул в темноту. Марина сделала вид, что только заметила нового покупателя.

— Мне лимонада.— Приезжий? — Марина вдруг

заговорила совсем не как продавщица винного отдела. — Москвич, что ли?

Я повторно кивнул.— Эх… — Марина как-то распра-

вилась и опасно разулыбалась. — Сфото-графироваться надо. У вас там в Москве миллиардер себе жену ищет.

— Это вы про Прохорова?— Кажется, да, Прохоров.— Он вам нравится, Марина?— Да я его ни разу не видела. Ка-

кая разница.— А что, тяжело в Гаврилов-Яме?


— А чего тут хорошего? Льноком-бинат стоит. Средняя зарплата четыре с половиной. Плюс еще тысяча премия. Хорошо у меня еб…рь богатый, а то и не знаю, как бы выкручивалась.

Я, в общем, так и не понял, была ли в ее словах суровая правда жизни или циничное кокетство с дальним при-целом на Прохорова. Лимонада все равно не было — только «Святой источник» и «Пепси».

Источник знаний в гостинице «Го-стиница» — Тамара, дежурный админи-стратор и кастелянша. От нее я в частно-сти узнал: чайник бесплатно, а пакетик чаю с набором из трех сахарков — десять рублей; горячая вода включается по спе-циальной просьбе; в гостинице обычно аншлаг — тут останавливаются люди Газпрома. Ну как люди — ремонтники. Сквозь Гаврилов-Ям проходит труба с газом. Но самое главное, Тамара сори-ентировала по льнокомбинату, коротко доложила историю. Получалось так, что могучий и легендарный Локалов по-строил тут ткацкую фабрику. Все было сделано с умом — лен выращивали сами,

обрабатывали, ткали, продавали, завое-вывали медали на мировых выставках. Тут Тамара не без удовольствия углуби-лась в технологию производства льняной ткани. Я вкратце знаком с этой технологи-ей с детства — по чешскому мультфильму «Как крот раздобыл себе штанишки», но Тамара оперировала совершенно незна-комой терминологией, которая состояла в основном из труднопроизносимых слов. Суть в том, что комбинат-кормилец стоял как вкопанный. Почему? Сырье подоро-жало, и поэтому ткать стало невыгодно. Не так давно московская «Трехгорная ма-нуфактура» купила комбинат, но ничего не произошло. Привезли станки и стали ткать фальшивый лен. То есть льняную нитку мешают с хлопчатобумажной — получается похоже, но совершенно не то. Вот раньше на комбинате работало тысяч пять человек, сейчас человек двести. Да и то… Большую часть работнику платит биржа труда. Калькуляция такая: четыре с гаком от биржи, две дает комбинат плюс премии тысяча или две — вот и получа-ется, что с налогами и до семи тысяч не дотягивает. Там еще московская фирма

...Двери госучреждений тут всегда открыты. Можно зайти в рабочие часы, и всегда кто-то есть и готов погово-рить. В местной сан-эпидстанции меня за-верили, что эпидемий в городе нет и не было. «Но лучше бы вы к нам днем зашли». — «А что тут днем?» — «Ниче-го»...


работает, «Гамма» — пластилин делают и гуашь разливают.

— Зачем?— А кто его знает… Технопарк.Ну да, технопарк. Один из планов

поддержания моногорода. Я так понял, что на территории льнокомбината будут подготовлены помещения, способные принять высокотехнологичный бизнес. Потом приедут компании из Москвы, на-пример. Ну и станут там производить хо-рошую и дорогую продукцию — создадут прекрасные рабочие места для местных людей и будут платить налоги в гаврило-ямский бюджет. Только пока в одном из цехов провалилась крыша, что заметно невооруженным глазом и издалека. Дру-гих подвижек в деле технопарка нет.

Рано утром отправился в село Великое (это в семи километрах), рези-денцию Локалова. Внушительный, много-купольный храм Рождества. Идет ремонт. Ворота закрыты наглухо. Мужики стран-но смотрят на мои попытки прорваться внутрь. А, ну да — двести метров вдоль забора, и он резко обрывается. Можно зайти во внутренний двор, который теперь стал пустырем. Отсюда видно, что был задуман мини-кремль — по углам даже башни с флажками, как в Москве.

Пробравшись сквозь заросли ре-пейника, столкнулся с женщиной Еленой Димитриевной. Пройти мимо не было никакой возможности, тем более она сама поздоровалась. Да мне и спрашивать ничего и не пришлось — Елена Димитри-евна оказалась великосельским перево-площением Романа Сергеевича, только без мата.

— Ой, как жили… Хорошо жили! Десять километров, бывало, по снегу до льнокомбината каждое утро. И зарплата хорошая.

— Какая, Елена Димитриевна?— Хорошая.— Ну сколько — сто пятьдесят

рублей, в советские-то времена?— Да ну какие сто пятьдесят.

И двести, и триста, и четыреста…— А теперь как?— Теперь хуже. Теперь вот обще-

житие строят, — Елена Димитриевна по-

казывает на полуразрушенную конструк-цию. — А раньше было хорошо. Бывало, стоишь на остановке, а к нам, девкам, подходит Локалов и спрашивает, как дела. Хороший был человек, добрый.

Я, конечно, после этих слов сразу сбежал — с учетом того, что Алексей Васильевич Локалов скончался в 1874 году. Но тень, нет, не тень — дух Локалова отпускать не хотел. Сделав пару шагов по селу, оказался у прекрасного дома в стиле русского классицизма. Вообще, доложу я вам, наткнуться в полуразрушенном селе на творение Шехтеля — шок. Ажур-ная кованая калитка заперта — привыч-ным маневром огибаем забор и проника-ем с черного хода. Тут детский дом. Чисто и даже роскошно — чего стоит отделан-ная темным деревом проходная комната. Широкая лестница ведет на второй этаж. Тут совсем маленькие — опрятные и до-брожелательные дети. Воспитательница, поинтересовавшись для проформы, отку-да я взялся, взахлеб рассказывает о своей

работе. Она тут недавно и может незамы-ленным взглядом оценить: «Дети чистые, одеты хорошо, кормят достойно. Тут такая интересная система воспитания — семьями. В каждой семье дети разного возраста. Старшие следят за маленькими, приучают их к порядку. Поэтому дисци-плина в каждой семье идеальная. Детиш-ки все вежливые, воспитателей только по имени-отчеству. Дом, конечно, живет не на средства областного бюджета, кажется, семнадцать разных организаций поддер-живают материально».

Я прошелся по особняку, пока тихо — старшие в школе. Тепло и уютно. Опять какое-то странное ощущение меня посетило — ну точно не апокалиптиче-ское, а прямо противоположное. Посреди развала и умирания — такой хороший детский дом. Трудное ведь дело — а тут, можно сказать, европейский уровень. Нет запаха уныния, беды, запустения.

Полпервого я уже был на окраине Гаврилов-Яма, на проходной хлебозавода.


Это третье градообразующее предприя-тие, после льнокомбината и секретного машиностроительного завода «Агат». Директор Елена Валентиновна коротень-ко изложила ситуацию. Выходило, что завод живет непросто. В лучшие времена ежедневно тут выпекалось тридцать тонн хлеба, теперь — три. Даже в своем районе проиграна конкуренция боль-шим хлебопекущим предприятиям из Ростова и Ярославля. В завершение Елена Валентиновна поведала драматическую историю перехода завода на новый энер-гоноситель.

— Мазут подорожал. Электриче-ство тоже слишком дорогое. Вон почти через дорогу газ в трубе — самое то, что нам надо, дешевое топливо. Но чтобы пе-рейти на газ, сперва необходимо сделать проект — а это стоит полтора миллиона рублей. Завод не может себе позволить. Поэтому топим печи дровами.

— Да ладно.— Да, вот так. Десять человек рабо-

тают на заготовке дров. Своя лесопилка, котельная. И получается дешевле, чем углем или торфом. В общем, вернулись в прошлый век: когда завод построили, как раз пекли на дровах. Потом торф, уголь, мазут — и вот теперь круг замкнулся.

Мы как раз стояли в котельной. Вдруг Елена Валентиновна отскочила от меня к парню с тонкими чертами лица. Они открыли дверцу топливника и стали горячо обсуждать его правый дальний угол. Что-то там было не так — на этом настаивала директор. Грустный молодой человек терпеливо ее слушал, но стоял на своем:

— Елена Валентиновна, занимай-тесь своим делом, дайте я сам это разру-лю. Тем более что все нормально — если бы понизил температуру после выпечки белого, черный бы пошел сырым. А сей-час все в норме.

И Елена Валентиновна отступила. Мы вернулись в цех.

— И что же делать, Елена Валенти-новна?

— Биржу труда закрыть, — неожи-данно ответила директор. — Люди там получают такие деньги, что им и работать

не надо. Вы посмотрите наши газеты, там уйма вакансий. Но на бирже человек получает практически столько же, что и работая. Так зачем корячиться?

— Так закроешь биржу, сотни че-ловек придут к вам на комбинат — а что им делать? Вы вон сами говорите, нужна модернизация, завод не реконструиро-вался со дня открытия, с тридцатых годов прошлого века. Ну и не будет никакой им работы. Взбунтуются гаврилоямцы без биржи.

— Замкнутый круг поучается, — согласилась директор. — Но биржа зло.

— Елена Валентиновна, а вот скажите: настроения какие в городе? В смысле, люди не чувствуют приближе-ния катастрофы — город ведь умирает, убывает?

— Да нет, никто об этом и не дума-ет. Люди живут одним днем. Ищут способ выжить, да и все. Нет, страха у нас нет.

Мы еще поговорили о том, что ну-жен тут правильный инвестор, не такой,

...Девушка или молодая женщина, разумеется, не останавливается ни на секунду. Как будто спешит куда-то. А мо-жет, и правда спешит, тут такая обстанов-ка, наверное, надо по-торапливаться, чтобы успеть...


как у льнокомбината. Нужен терпеливый, который не станет сразу выжимать все соки из лежащего предприятия. А все москвичи только этим и занимаются, подытожила Елена Валентиновна.

С теплой буханкой черного хлеба я вышел на окраину, перешел железно-дорожные пути и оказался на стадионе. Гордость Гаврилов-Яма, его построили англичане, которые работали на льноком-бинате в 1912-м. Местная команда была, как сказано в здешних летописях, грозой округи. Теперь стадион «Труд» разорен, даже трибуны растащили. Это очень пло-хо, потому что стадион — сакральное ме-сто любого города. Команда завода «Агат» есть и даже выиграла кубок области, а стадиона нет — играют в Ярославле. Вдруг подумал: пока не реконструируют стадион, не пойдет дело. Даже возрожде-ние льнокомбината не поможет.

Тут надо сказать, что на льнокомби-нат меня и не пустили. Сослались на вла-дельца, на «Трехгорку». Это когда мы уже

почти договорились и я стоял в проходной комбината. Позвонил срочно в Москву. Нет, говорят, нам надо рассмотреть целе-сообразность публикации. А вот так сразу целесообразности мы не видим. Из про-ходной я пошел жаловаться начальству.

Нажаловался я прямо заместителю главы администрации района Владими-ру Ивановичу Серебрякову. К нему запро-сто так зашел в кабинет, сел, рассказал о нуждах своих, обрисовал предысто-рию. Владимир Иванович сделал звонок директору. И у Владимира Ивановича ничего не получилось.

— Конечно, они вас не пустят туда — чем им хвастаться, — раскрыл местные карты Серебряков. — Мы, город, на них теперь влиять не можем — теперь это собственность «Трехгорки», Олега Владимировича Дерипаски. Ведь как все было? Был написан прекрасный бизнес-план по переводу производства «Трехгор-ки» в Гаврилов-Ям. И что самое главное, план успешно выполнен. Сюда действи-тельно перевезли оборудование из Мо-сквы. Только дело в том, что «Трехгорка» выпускает хлопчатобумажные ткани, а не льняные. А технологии различаются как небо и земля. Пробуют, конечно, смеши-вать лен с хлопчатобумажной ниткой. Но это ни то ни сё… После этого переезда вообще вся жизнь на комбинате замерла. А столько надежд было…

— Владимир Иванович, вы уж меня простите, но неужели никто не про-считал ситуацию?

— Не просчитал? Да нет, кому надо все просчитали: на «Трехгорке» ведь осво-бодили производственные площади — их сдали в аренду. Все очень эффектив-но — для собственника.

— А технопарк?— Ну а что технопарк? Вот приеха-

ла московская «Гамма». Их расчет был на то, что тут дешевая рабочая сила — как же, город-то умирающий. А не вышло. У нас люди не только квалифицирован-ные, но и гордые. За копейки не будут работать. Вот «Гамма» и сдулась, разлива-ет свою гуашь…

Владимир Иванович все-таки власть употребил — по его звонку я по-

...Даже зимой много велосипедистов. И на льнокомбинате, и на «Агате» — велосипедные парковки. Приходит в голову сравнение с Ки-таем, Вьетнамом или с Ванкувером...


пал на секретный завод «Агат». Секрет-ный завод как секретный завод. Делает и ремонтирует топливорегулирующую аппаратуру для военных самолетов. Ну и электромеханические узлы для гражданки. В общем, как и положено, руководители и сотрудники неохотно распространялись о своей работе. Зато с удовольствием познакомили меня с Юрием Михайловичем Шалковым. Такого человека больше нигде нет, так от-рекомендовали Юрия Михайловича. По-тому что уже больше сорока лет Шалков руководит заводским профсоюзом.

Юрий Михайлович сидел на стуле у окна и смотрел как-то сквозь меня. Хотя и на меня. Я подсел на стул рядом. Не-ловкая возникла мизансцена: я и Шалков плечом к плечу ведем разговор, а еще не-сколько человек, включая замгендирек-тора завода Вячеслава Вартаняна, пришло поглядеть на нас.

— Ну что ж, — начал Юрий Михайлович, — историю нашего заво-да я вам пересказывать не буду, она есть в этой книжке (мне ее предварительно подарили, в жестком переплете). А дело

было так: в тысяча девятьсот шестьдесят восьмом году….

Дальше Юрий Михайлович как раз близко к тексту стал пересказывать текст подарочного издания про «Агат». И про то, что завод зародился на территории пресловутого льнокомбината, и про то, что был филиалом московского машино-строительного «Знамя революции», и про первые втулки, которые в чемоданчике возили в Москву на приемку…

— Юрий Михайлович, а что вы делаете по вечерам в вашем городе? Как отдыхаете?

Мне показалось, что ветеран профсоюза беззвучно поперхнулся. Он замолчал и растерянно улыбнулся.

— В кино ходите?— В кино хожу.— Так ведь нет в вашем городе

кинотеатра, его в бизнес-центр переделы-вают.

— Нет кинотеатра, — согласился Юрий Михайлович.

На выручку пришла девушка На-таша:

— А зачем нам кинотеатр: у всех машины, до Ярославля двадцать минут — и ты уже в современном кино. И театры там есть.

— Да, Волковский театр, первый в России, — добавил Юрий Михайлович.

Лихо в Гаврилов-Яме ездят, отме-тил я про себя, за двадцать минут сорок пять километров.

— «Локомотив» снова стал играть, — Юрий Михайлович вдруг вспомнил и оживился. Он рассказал мне, как подбирался новый состав хоккейной команды. Мы поговорили о хоккее, я по-жаловался на стадион — Юрий Михайло-вич уверил меня, что деньги на восста-новление выделены. Мы уже практиче-ски перешли к проблемам ярославского «Шинника», но рабочий день внезапно закончился. Это сразу стало заметно по переменившимся лицам присутствую-щих, включая Вартаняна Вячеслава Геор-гиевича. С облегчением мы закончили разговор.

Перед тем как пуститься в об-ратный путь, решил плотно перекусить

в ресторане «Русь». Не первое заведение общепита, в котором я тут столовался. Все как обычно — пустой зал, за стойкой строгая девушка, предельно ясное меню. Наворачивая мясную солянку за сорок рублей, прокручивал в голове городские впечатления. Несколько точек горело на за-тухающей карте города: детский дом в селе Великом, хлебозавод, завод «Агат», теплые гости у Романа Сергеевича, да еще, может быть, музей «Марьюшка», где его хозяйка рассказала потрясающую историю про сво-его отца и родного дядьку. В общем, дядька агитировал за большевиков, а полдеревни были за белых. Диспуты шли один за дру-гим. Однажды беляки пригласили дядьку на очередной — соседка прознала и до-ложила в ЧК. Дядьку взяли утром, а его брату, отцу Нины Федоровны, сказали: если не соберешь к вечеру подписи всех жителей Гаврилов-Яма (тогда еще деревни) и не принесешь в ярославское ЧК, брата расстреляем. Отец подписи собрал и по-бежал в Ярославль. Он бежал изо всех сил и успел. Чекисты сдержали слово, брата от-пустили. То есть он пробежал больше, чем марафон, километров сорок пять — что-то не верится, что местность с таким генофон-дом может сойти на нет и умереть.

Уже расплатившись, спросил у девушки-барменши, не хочется ли ей уехать отсюда.

— Москва меня не прельщает, — сразу расставила точки над i ямчанка. И, подумав, добавила: — Может быть, хочу побывать в Поти. На своей малой роди-не, — предупредила она любые домыслы и глупые вопросы.

Я же говорю, они тут строгие.В общем, так. Ехал я сюда пона-

блюдать апокалипсис наших дней. Он тут есть, конечно. Только никто его не заме-чает. Люди прислоняются к тому, что еще живо. К огню и хлебу, к своим и чужим детям. К тому, что не может сойти на нет. Никогда.

P.S. Всю дорогу обратно, все триста километров я мог думать только об одном: о запахе буханки черного хлеба в черном полиэтиленовом пакете; она не остыла и не зачерствела до самой Мо-сквы.


У писательницы в изгнании Елены Котовой скоро выйдет

новый роман, несколько отрывков из которого мы

решили опубликовать, потому что в каждом из этих отрывков

представлен какой-нибудь вид страха. Какой именно,

попробуйте разобраться сами. Это будет не так уж просто.

текст: елена котова рисунки: ляля ваганова


«Детство Мэтью прошло в Кенте на берегу моря. Он не был книжным мальчиком, хоть

много читал, но спасало страшное любопытство и неудержимая лю-бовь к дракам. Не ограничиваясь банальными экспедициями на чер-дак, он залезал на деревья, на клифы, откуда открывались все новые морские пейзажи, скрытые откосы, созданные природой только для него, Мэтью. Он падал с клифов, разбивая коленки, локти и лицо до крови. Он дрался в школе почти каждый день, потому что знал: он, может, и не самый сильный, но точно самый умный, бесстрашный и коварный. Когда же раны воина приковывали Мэтью к постели, он запоем читал все подряд.

Кроме любопытства Мэтью воспитывало бесстрашие в рас-ширении границ дозволенного и страсть к ежедневным победам, которые укрепляли его дух и душу. Это воспитание отрочества переплавилось в удивившее его родителей твердое намерение стать юристом. Профессия криминального адвоката манила жаждой побед и эстетикой процесса познания, холодного и эмоционально отстра-ненного от познаваемого объекта. Та же игра ума, что и в матема-тике, только вместо цифр — людские судьбы. Он будет защищать только людей, обвиняемых в финансовых преступлениях. Мир воров и бытовых убийц ему неинтересен. Совсем иное — поступки талант-ливых людей, которые добились многого именно потому, что имели ум и смелость постоянно раздвигать границы, в том числе и за преде-лы, дозволенные костным правом общества. Понять их и найти, как защитить их право на полет, — в этом была романтика революцио-нера, воина».

За двадцать лет карьеры Мэтью разматывал кейсы о тан-керах с двойным дном, защищал импортера вина, который уже признал свою вину, но Мэтью развалил дело, убедив суд, что таможня превысила полномочия по предварительному дозна-нию. Он с легкостью разматывал дела, гнездившиеся в Синга-пуре, Сирии и Нигерии. Жажда познания и бесстрашие мысли не подводили его. «Сложить картину и убедить всех, что именно она верно отражает мир, — вечная задача концептуалиста. Пре-ступление — если ты не смог убедить других, что преодоление гра-ниц было естественным выбором твоего подзащитного, продикто-ванным, в конечном счете, интересами общества. Чтобы убедить в этом другого, надо чтобы тот, другой, тоже имел мозги. Мэтью любил умных следователей. Суд же присяжных вызывал у него отвра-щение как институт в целом. Самое нелепое, что могла породить демократия. Есть обвинение и есть защита, каждый строит свою картину. Дуэль этих изощренных профессионалов длится месяцами, чаще годами, картины становятся все более многоплановыми, запол-няются новыми фигурами. И вот вердикт дуэли этих творцов вы-носится двенадцатью случайно собранными слесарями, водителями автобусов и домохозяйками. Как можно допустить такое попрание здравого смысла?»

В ту осень Мэтью был занят до крайности, страшно не хо-телось брать нового клиента, тем более русскую тетку, дело кото-рой подсунул ему приятель, а Мэтью не сумел отказаться. Когда ресепшн доложил о приходе visitor, он с досадой отложил свои бу-маги и, захватив блокнот, спустился в переговорную. «В комнате

сидела растрепанная женщина со скорбным выражением лица. Мэтью видел такое выражение сотни раз. Женщина пила чай, а свой скарб раз-ложила по всему офису. Типично русская тетка, что толпами ходят с кошелками по «Хэрродсу»: сумка, как водится у русских, Birkin, а на не-ряшливо брошенном на стул пальто нашит лейбл Dolce&Gabbana. Уди-вительно, насколько русские скупают все одинаковое, платят дикие деньги только за бренды, а в результате все ходят как в униформе, за километр видно, что русские. Мэтью отбросил эти ненужные мысли и настроился на душевный, профессиональный разговор».

С каждым месяцем работы над этим делом, он все более поражался, насколько оно необычно. Он не верил в теории за-говоров, не ведал о страстях, царящих в то же самое время во всех спецслужбах мира, а просто профессионально и бестре-петно выстраивал защиту своего русского клиента, Вари, зная, что «реальность — ничто, хотя доказательная сила интерпретации, конечно, зависит от твердости фактов. Но гораздо больше она за-висит от правильной концепции. Она создает для фактов контекст, в котором те оцениваются. Схватка обвинения и защиты — всегда схватка двух концепций, положенных на чаши весов Фемиды. Концеп-ции оцениваются восприятием Фемиды, чувственными ощущениями женщины с завязанными глазами».

Его же клиент, Варя, сидя в люто-холодной Москве, чув-ствовала лишь отчаяние и страх, лишавшие ее способности мыслить. Только к приезду Мэтью в Москву страх на время от-ступил перед естественным, ничем не преодолимым женским желанием очаровать своего изысканного английского адвоката.

«Варя влетела домой, приняла ванну, поправила укладку фе-ном. Долго и придирчиво выбирала чулки — как много женщин недо-оценивают чулки, а это важнейшая деталь туалета. Так, малень-кое черное платье, закрытое, с длинным рукавом. Серо-бело-лиловая тончайшая кашемировая шаль Loro Piana, небрежно намотанная на шею. Черный клатч из крокодила — как много крокодилов в морозных джунглях Москвы! По случаю морозов можно и норковую шубку на-деть. Конечно, пошло ходить в мехах, но здоровье — главное.

...Профессия криминального адвоката манила жаждой побед и эстетикой процесса познания, холодного и эмо-ционально отстраненного от по-знаваемого объекта. Та же игра ума, что и в математике, только вместо цифр — людские судьбы...


В ресторане, сев за столик, Мэтью сказал:— Я тебя, наверное, подвел. Ты ослепительна, а я в джинсах

и своем вечном черном блейзере, только рубашку поменял.Варя и бровью не повела, только посмотрела на него чуть за-

туманенным взором, полным восхищения.— Как ты ошибаешься. Это Москва, Мэтт. Тут женщин ценят

только за красоту. А мужчин — только за успех. Лишь очень успеш-ный и уверенный в себе мужчина может прийти в ресторан с краси-вой женщиной, одетой по-вечернему, а сам при этом быть в джинсах. Иного я от тебя и не ожидала. Если бы ты пришел в костюме, да еще, не дай бог, с галстуком Hermes, ты бы меня разочаровал. Так одеваются лишь мужчины, которые стараются доказать, что они — кто-то».

К счастью на следующий день Мэтью нужно было возвра-щаться в Лондон. «Мэтью поцеловал Варю в щеку и сел в машину. Он думал о том, что каждый нормальный адвокат на его месте теперь должен был бы передать Варин кейс другому. Но он ведь всегда гордил-ся именно своим бесстрашием раздвигать границы дозволенного. Да, у него, как у любого нормального адвоката, всегда было табу на лич-ные отношения с клиентом. А вот прошлой ночью он преодолел и эту условность. Настолько познать мир своего клиента вряд ли кому уда-валось. Его защита будет беспрецедентно безупречной».

Прошло еще полгода, наполненного событиями, интрига-ми спецслужб, схватками между ЦРУ, МИ-6, немецкой БНД, рос-сийской Лубянкой. Ни Мэтью, ни Варя не ведали об этом «шуме за сценой», Варя грезила о своем адвокате, а тот продолжал ра-ботать. Он скучал по Варе, но после четырех визитов в Москву делать ему в России больше было нечего, он сидел в Лондоне, торгуясь с обвинением и направляя ходатайства в суды. В этом деле Варя помочь ему не могла, она проводила лето в безделье, тоске и летней одури на даче. Наконец, уже на излете лета, он позвонил ей с новостями:

— Варя, я добился, что слушание будет через неделю, а не в августе. Это впервые в моей практике. Не перестаю удивлять-ся перипетиям твоего дела, — произнес он, не ведая, насколь-ко его успеху помогли именно заговоры, в которые он не верил и которые в силу самых разных причин стали заходить в тупик.

«— Невероятно, только ты мог такое… Но я тоже чувствова-ла что-то. Тут такая жара, просто пекло, я лежу в гамаке, смотрю в небо и колдую, чтобы там у тебя все складывалось. Посылаю тебе позитивную энергию.

— Гамак? Я уж и не помню, когда последний раз видел гамак, не то что сидел в нем. Расскажи мне про русскую дачу. Как все это выглядит?

— Дача как дача. Это не Рублевка, тут нет дизайнерских бутиков и не продают «Ламборджини». Тут живут самые обычные люди. Поселок на охраняемом полицией острове, въезд по пропускам, кругом водохранилище, мы там катаемся на яхтах и скутерах. Дом трехэтажный белый, пять спален, участок небольшой, акр, навер-ное, или чуть больше, но роскошный газон и много деревьев. Я хожу босиком в сарафане и много ем от безделья. Сегодня мы с Ленкой гото-вим холодную ботвинью с осетриной по старому рецепту. Ты не зна-

ешь, что такое ботвинья. Если бы приехал, мы бы тебя угостили. По-сле обеда спим, потому что жарко, потом ходим купаться. Вечером иногда сауна прямо в доме, в подвале, там еще есть бассейн. По утрам кричат петухи. А сейчас представь себе две березы с развесистыми кронами, как люстры «Сваровски». На них висит гамак. В нем сижу я, в сарафане, босиком. У меня на коленях яблоко и томик Брюсова.

Мэтью даже оторопел, так жива и ярка была эта картина. Девочка с яблоком. В сарафане и босиком. Он даже поперхнулся.

— Кто такой Брюсов? Я не знаю.— И правда же, ты не знаешь, кто такой Брюсов... Удивитель-

но... Мэтью, ты так многого еще не знаешь, но обязательно узнаешь. От меня. Но еще большего не узнаешь никогда. Жаль, что мир почти не знает русской поэзии Серебряного века. Боже, какая жара. Воздух как марево. Солнце садится, сейчас купаться пойдем…

Мэтью повесил трубку и ошалело уставился в окно на холодный косой дождь. Варя в гамаке, в сарафане, с яблоком. Варя, идущая по посел-ку босиком. Неведомая холодная ботвинья с осетриной стоит на столе на прожаренной солнцем террасе дачи. «Тут не продают «Ламборджи-ни»… Тут живут самые обычные люди… Ты не знаешь, кто такой Брю-сов... Многого ты не узнаешь никогда…» Мэтью ощущал только жгучее любопытство, самое сильное из желаний, потребность преодолеть за-прет на познание, ощутить жаркое Варино тело под сарафаном, узнать вкус ботвиньи, понять что-то про неизвестного Брюсова, про этих «обычных людей», что живут в трехэтажных особняках на участках величиной в «акр или чуть больше» на охраняемом острове и катаются на яхтах по водохранилищу. Интересно, есть ли в России мухи?

За окном стояла косая стена холодного дождя, кренившего-ся под мощью ветра, продувавшего насквозь маленький английский остров.

Утром Варю разбудил телефон.— Привет, это Мэтт. Слушай, я подумал, что мне в Лондоне

в этот холод сидеть в выходные! Если ты хочешь, чтобы я посидел

...Кто такой Брюсов? Я не знаю.— И правда же, ты не знаешь, кто такой Брюсов... Удивительно... Мэ-тью, ты так многого еще не знаешь, но обязательно узнаешь. От меня. Но еще большего не узнаешь никогда. Жаль, что мир почти не знает рус-ской поэзии Серебряного века...


в гамаке, то я еду в аэропорт. Хочется солнца. Сможешь прислать за мной машину?

— Ой, как здорово. Только знаешь что... В городе невозможно, там пекло, гарь, все в дыму…

— Почему там все в дыму, что стряслось?— А, ничего особенного. У нас лесные пожары каждое лето, их

с самолетов тушат, а все без толку. Даже животворящая струя пре-мьера не помогла. Давай ты на дачу к Ленке приедешь? Это очень прилично, поверь мне, Ленка только рада будет, да и наш поселок от Шереметьево близко».

«За три дня, растянувшиеся в целую жизнь, Мэтью познал многое. Пресловутую холодную ботвинью и кроны берез, качающиеся в знойном мареве сизо-голубого неба. Падение со скутера в воду на всем скаку. Шашлыки с красным вином темной ночью после бани и ледяно-го бассейна. Непереводимую на английский язык строку Брюсова «О, закрой свои бледные ноги…» Крики петухов на рассвете, которые бу-дили его в пропеченной мансарде, и счастье от загорелого тела Вари, которая спала рядом нагая под простыней.

Варя с Ленкой варили в саду варенье и рассуждали об абсурд-ной сатире. Варя доказывала, что «Упадок и разрушение» Ивлина Во ничуть не хуже, чем «История города Глупова», просто разные cultural references. Варя с Мэтью объясняли Ленке, что такое cultural references, а та говорила, что нечего приплетать Пелевина, и дело запутывалось до предела. Чтобы его распутать, Варя рассказывала Мэтью, что Ленка не оценила великий фильм мирового кинемато-графа — «Касабланка», потому что дело именно в этих самых cultural references. Вот, например, когда мэр Касабланки говорит: «I’m just a poor corrupt official», — это очень смешно. Мэтью соглашался, но не понимал, почему это нельзя перевести на русский так, чтобы и Лен-ке было смешно. Варя же с Ленкой объясняли ему, что перевести-то нетрудно, просто чего смешного, если кто-то русским языком го-ворит: «Я просто бедный коррумпированный чиновник». Вот тебе и cultural references.

Впервые познание Мэтью все время спотыкалось обо что-то новое, чего он раньше не видел в жизни. Да и в самой Варе он раньше не видел такой незатейливой, но совершенно необъяснимой красоты души и духа одновременно. Ночью они ходили вдвоем купаться на во-дохранилище, где было много ила, а любимого им кораллового мира не было и в помине. Мэтью всегда думал, что не любит купаться в речных водоемах, это тоже оказалось не так. Варя купалась наги-шом, вылезала на берег, скользя о его глинистые края, обтирала ноги о траву, натягивала свой вечный сарафан в цветочек на мокрое тело. Мэтью смотрел на нее из воды, смотрел на черное июльское небо, слы-шал рокот низко пролетавших самолетов, противное дребезжа-ние линии электропередачи и чувствовал только, что мог бы так стоять, смотреть и чувствовать вечно».

«Все время было ощущение неба, совсем близкого, к которому он шел всю жизнь, не зная, какое оно на самом деле, и вот наконец оно совсем рядом. Никогда, даже в детстве, когда дрался в кровь или карабкался по клифам, он не знал, что такое страх, а теперь этим словом ему хотелось назвать то ощущение, которое возникало, когда он вдруг представлял, что может потерять в этом небе Варю».


инга

аксенова


составитель: владимир друк рисунки: инга аксенова

Создатель Института сновидений Владимир Друк

долгие лета коллекционировал сны разнообразных граждан,

пересказанные ими же самими. Кто бы сомневался,

что самые яркие сны посвящены нереально затейливым страхам.

Начитаешься такого, ужаснешься, да и выдохнешь с облегчением:

ведь это только снилось.


Ирина, Томская область

А ОДНАЖДЫ я вышла замуж за Гитлера, мы шли с ним под руку, из загса или церкви, не знаю. Строй немцев в черной форме вскинули руку в привет-ствии «Хайль!» А идем с ним радостные, я его чуточку выше ростом. Иду и ду-маю про себя: «Вот так, сам Гитлер мой муж». Тоже довольная, а меня он любил по-настоящему, по нему было видно. Смотрел на меня снизу влюбленными глазами. Так и шли с ним.

Нина, Рига

ПОЕЗД мчится почти по воде. Через море проложены рельсы, они качают-ся на волнах, когда поезд проносится, очень странно и неприятно. Кажется, что утонем. Кто-то едет рядом, ощущаю, но не вижу. Доезжаем до моста.

Вокруг прекрасные виды. Слева какой-то город, что-то вроде Рима или Неаполя, дальше едем прямо, снова мост, даже не мост, а просто рельса, перебро-шенная через огромный ров. Поезд мчит-ся по этой рельсе. Кажется, что сейчас сорвемся вниз, но проскакиваем, и тут же я просыпаюсь.

Пастернак, Оренбург

СРАВНИТЕЛЬНО недавно мне приснился космос и мерцающие звез-ды, и я, каким-то образом очутившаяся в этом космосе. Я крепко держусь за веревочную лестницу и зачем-то спу-скаюсь вниз, не испытывая ни малей-шего страха, как будто это обычное для меня дело. Но вот я ощутила под ногами последнюю ступеньку и глянула вниз. Я ничего не увидела, кроме бесконечной черной бездны. Тут меня сковал ужас, и я начала, лихорадочно цепляясь за ве-ревочную лестницу, подниматься вверх, хотя и вверху ничего не было, кроме чер-ноты космоса, и непонятно было, откуда свисала эта лестница. Я беспомощно оглядывалась, но кругом со всех сторон меня окружала черная космическая без-дна. В ужасе я проснулась.

Наталья, Московская область, Электросталь

МНЕ СНИЛОСЬ, что я сижу на берегу пруда. Кругом — никого и ни звука. Небо, как перед грозой, свинцовое, низкое — протяни руку и достанешь. Мне очень страшно, но я сижу и не могу уйти, как будто прикована.

Вдруг зарождается звук. Сначала тихо, как если бы где-то далеко летел самолет. Но звук не направленный, а сте-реофонический. Он везде, даже как будто просто у меня в голове. Постепенно он на-растает и достигает гула. А небо все тем-нее и тяжелее. И тут из-за противополож-ного высокого берега появляются лебеди. Они летят такой огромной стаей, что заслонили все небо, их очень много — какая-то живая куча без конца и края. Это от них потемнело небо и раздался гул. Я все сижу, а лебеди летят низко-низко, даже задевают меня крыльями. И уже не гул, а рев, разрывающий голову. И тут из этой кучи лебедей на меня начинают па-дать грудные младенцы, голые, с закры-тыми глазами. От каждого пролетающего надо мной лебедя — по младенцу. Я уже завалена ими до головы, вырываюсь, пытаюсь крикнуть, но вокруг только ле-беди и младенцы, жуткая карусель, и рев, и предчувствие конца...

Вдруг все внезапно обрывается (но я, по-моему, толком и не проснулась). И уже другая картина. На каком-то не-проницаемо черном фоне лежит книга. Рядом с ней горит свеча. Книга старин-ная, пожелтевшая, какая-то церковная, написана вязью в два столбца. Я начинаю читать ее, в поле зрения уже не вся книга, а только страницы, которые я перевора-чиваю. Они уже не пожелтевшие, а чер-ные, на них золотом горят буквы. Я вчи-тываюсь в них, но слова обрастают новы-ми буквами и теряют смысл — я просто застреваю на одном слове, потому что нарастающим буквам нет конца. Тут мне словно кто-то подсказал: читай не отдельными словами, а охватывай сразу несколько строк, сколько можешь, и смо-три в центр. Так я и начинаю делать. Это очень тяжело, строки бегут, как титры на

телеэкране, но смысл действительно по-является. Я читаю о том, что много-много лет люди думали и продолжают думать, что они появляются на свет от себе по-добных, но это глубокое заблуждение. Люди рождаются от лебедей. Вспомните сказку Пушкина о царе Салтане. Ведь там царевна появляется именно из лебедя! Это истина, в этом разгадка тайны рожде-ния человека...

Тут же на черной странице по-является и иллюстрация: лебедь после какого-то жутковатого замедленного тан-ца раскрывает крылья, и из-под одного крыла, из самой гущи перьев и пуха вы-лезает ребенок — голый грудной младе-нец с закрытыми глазами... Я проснулась почти обезумевшая от страха. И перед закрытыми, и перед открытыми глазами встает одно — черная книга с золотыми буквами...

Зинаида, Омск

Я ЛЕЧУ с кем-то рядом, мне невиди-мым. Под нами панорама пустыни, совер-шенно безжизненной. Вдали огромный, приземистого вида дом, без окон, без дверей (со стороны, к которой я подле-таю). Возле дома огромное, ветвистое де-рево (баобаб). Когда подлетели ближе, то увидела: на дереве сиротливо висит один уже желтеющий листок. Голос рядом поясняет, что, когда этот листок отпадет, наступит конец человечеству на земле.

Облетаем здание, плавно входим в дверь. Полное помещение народа. Сидят как в кинотеатре. Голос сообщает, что это собралось все человечество нашей планеты в ожидании последней катастро-фы (конца света). Я нашла свободное ме-сто, как приготовленное для меня, и села в ожидании чего-то очень страшного.

Спрашиваю рядом сидящего: «Что же будет?» «Не знаю»», — был ответ. Тишина. Вдруг сильный, прямо ураган-ный порыв ветра. Все ахнули. С шумом распахнулась форточка, и в нее влетела шаровая молния и в это же время в дверь вышла женщина лет 45 во всем темном и строгом. «Божья матерь», — зашептали в зале. Голос рядом произнес, что возле


кого шаровая молния остановится, тот один погибнет за всех. А в это время яркий шарик плавно облетел ряды, мед-ленно приближаясь ко мне. Я в страхе закрыла глаза, чтобы даже взглядом не притянуть его к себе. Но вот она (молния) приблизилась ко мне, и шарик повис надо мною. Я в страхе и смятении за-кричала, что не хочу умирать. Почему я? Я и не жила еще, а только собиралась. Не хочу! Здесь ко мне подходит Божья ма-терь и царственным тоном произносит: «Ты будешь бессмертна! Но, ты должна...» От волнения я не расслышала ее слов. «Что же я должна?» — спрашиваю. «Ты об этом узнаешь», — был ответ. Я просы-паюсь с мыслью о том, что же я должна узнать.

Екатерина, Калининград

ПРИСНИЛСЯ мне Бог. И держит крест передо мною, чтоб я его поцеловала. Во мне мелькнула мысль такая, что заражусь я СПИДом. Тогда губами я приблизилась к кресту, а целовать не стала. Но Бог мне взглядом дал понять, что видел — крест не целовала. Увидев строгий взгляд та-кой, я крест поцеловала.

Анатолий, Украина, Луганская область

ВИЖУ, будто пасу телят на задах огородов, возле речки. Подходит ко мне человек сквозь стадо, и я узнаю в нем ге-нерального секретаря коммунистической партии США Гэса Холла. (Учился я тогда в 9-10 классе. Знал, что КП США находит-ся на нелегальном положении.) Я только открыл рот обратиться к нему по имени, как он подал пальцем знак: тс-с! Я уже вполголоса заговорил с ним: «Понимаю, что вы находитесь в подполье и вынуж-дены скрываться. Но не беспокойтесь за меня, я на доносы и предательство не способен».

NN 127599, Москва

МНЕ НУЖНО было уворачиваться от налетающих один за одним поездов по рельсам. Рельсы не лежали на земле,

а висели в воздухе в каком-то темном про-странстве, чуть ли не под землей. Они, эти рельсы, пересекались друг с другом во всех плоскостях, уходили и вверх, и вниз. Образовывались коридоры, какие-то переходы, туннели. Мне помога-ли во всем этом лабиринте крылья, они воспринимались мной естественно, были органичны со мной. Налетающие поезда, типа тепловозов с элементами паровозов, иногда превращались в последний мо-мент перед налетом в каких-то мужчин, вида темного, сосредоточенного, летяще-го. Никакого вреда они мне не наносили, хотя могли, потому я от них и уворачи-вался, прятался, улетал.

Нина, Тюмень

В ДОМЕ развал после большого застолья. В комнате только стол с пате-фоном и пластинками. Я заглядываю в патефон (там есть такой раструб для усиления звука) и вижу глубоко-глубоко внизу палубу парохода, а на ней корчится мертвый (я точно знаю, что мертвый, а не пьяный) матрос в изорванной тельняш-ке. Он хочет зацепиться за трубу и через патефон влезть в мою комнату. Я бы могла его палкой упихать обратно, но почему-то этого не делаю, а неотрывно смотрю на него, будто взглядом не пускаю его. Потом я с подружкой пошла в другую комнату. Зачем — не помню. Или хотела спрятаться от него, или отвлечь подруж-кино внимание от него.

Я пыталась подмести пол, потому что он весь был в катышках пыли, но под кроватью увидела человеческую голову. Она все время выкатывалась, а я не знала, как закатить ее обратно.

Е.З., Одесса

СТОЮ в хате у бабушки (бабушка жила в Харьковской области), рядом со мной бабушка, за спиной у нас стоят еще три человека. Я не вижу их, а про-сто ощущаю их присутствие. Вдруг открывается дверь и в хату входят двое: мальчик лет десяти и мужчина невооб-разимо жуткого вида. Никогда не виде-

ла ничего более страшного. Скептиков сразу предупреждаю: фильмы ужасов в те годы не демонстрировались. Одет он был в рваные штаны, а выше был скелет, но не просто скелет — кости его были покрыты чем-то, похожим на куски обожженного человеческого тела. Повторяю, вид его был ужасен, и описать его полно я не могу. Мальчик был безучастен, а мужчина протянул свою страшную руку, прося милосты-ню. Бабушка подала ему «серебром». Оба странника тут же исчезли. Я посмо-трела в окно. Во дворе висели три ряда постельного белья. Почему-то я по-чувствовала, что сейчас два часа дня. Внезапно пошел ливень, все скрылось за его серой стеной. Я подумала, что, пользуясь моментом, нищие украдут белье. Как только я это подумала, дождь прекратился, и я увидела, что белья на веревках нет. Только на концах веревок болтаются простынки. Вдруг мужчина поснимал их, накладывая неестественно вытянувшиеся безобраз-ные руки на канаты, как на коромысло. Я проснулась. Некоторое время лежала, оцепенев от ужаса. Постепенно успо-коилась, а затем уснула. Утром, в среду, пришла телеграмма о том, что бабушка заболела.

Ирина, Рига

ЛЕЖУ в своей постели, вдруг из окна беззвучно вплывает что-то вроде верто-лета, зависает надо мной, и глаза летчика (хотя его не вижу) просто впиваются в меня, этот пронзительный взгляд изучает меня насквозь, мне не по себе, я как под гипнозом натягиваю на себя простынь, мне страшно, хочу спрятаться, просыпаюсь вся в ужасе и уверенности, что все это было на самом деле, и сейчас так думаю.

Зоя, Крым, Ялта

ЯНВАРЬ. Сижу в квартире. слышу с улицы какой-то шум, грохотанье. Вы-хожу. В ночном небе — огромный портрет Сталина, который громоподобно бубнит,


шевелит усами, вращает глазами. Людям страшно. Я убегаю снова в квартиру. А у нас на кухне в углу на потолке такой же портрет Сталина, но меньших разме-ров, контрастный, но уже улыбающий-ся — говоря этим, что бояться нечего.

Елена, Москва

СОН: вижу себя ребенком 5-6 лет в доме, где прожила с 3,5 до 17 лет. Позд-ний вечер. Темно. Ставни в доме закры-ты снаружи и изнутри. Электрический свет отключен. На столе зажженные свечи, неубранная и невымытая после ужина посуда. Мы вдвоем с мамой. Отца в доме нет: он снова в командировке, которых так боялась мама. Состояние неясной тревоги, страха, одиночества, заброшенности. Гнетущая тишина. Кажется, враждебный, чужой, страшный мир обступил дом со всех сторон и вот-вот ворвется внутрь. Я сижу за столом. Чуть поодаль стоит белое продолгова-тое блюдо с рыбьим скелетом. Скелет целен, не разрезан, с головой и хвостом. Я смотрю на него и вдруг вижу, что он шевелится. Я понимаю, что этого не мо-жет быть, что мне это кажется, и отвожу глаза. Но мне страшно. Я снова смотрю на скелет, и снова он шевелится. Я го-ворю маме: «Смотри, шевелится!». Мама отвечает: «Да, рыба живая, а мы ее съели, и ей больно».

Невыразимое чувство ужаса.

Иванов, Коми АССР, г. Инта:

МНЕ ПРИСНИЛСЯ дьявол. У него был большой белый зуб, как бивень у слона, торчал у него изо рта. Я стоял около магазина (деревянного), когда он подошел (магазин был закрыт с той стороны на большой крюк), я его попро-сил: «Я открою дверь, а ты своим крючком и снимешь». Я открыл, он оттянул крюк, я зашел в магазин и у продавца на глазах взял арбуз и ушел. Около магазина где-то лежала большая жирная свинья, и уже когда я после этого сна пробыл в неволе один год, я вспомнил про этот сон и про арбуз.

Альфред, Екатеринбург:

НЕБОЛЬШОЙ ярко освещенный зал. Пол и стены покрыты дорогими персид-скими коврами. На стене — старинные ружья и пистолеты, кривые сабли, укра-шенные золотой и серебряной насечкой, драгоценными камнями. Голубела бирю-за, камень чистоты и верности, кровавым огнем горели рубины, ледяными брызга-ми синели сапфиры, и невозможно было отвести взгляд от глубокой свежей зелени изумрудов, которых было особенно много. Зеленый цвет — священный цвет ислама. У стены на возвышении сидел человек с суровым медным лицом и ко-роткой черной бородой. На голове у него была чалма из белого блестящего шелка, украшенная огромным алым рубином, символом власти и могущества. Я стоял посреди зала, окруженный какими-то людьми в нарядных разноцветных хала-тах с оружием. Они смотрели на меня. Одни с оттенком нескрываемого высоко-мерия и презрения, другие с тайными следами сочувствия и страха...

Главный смотрел на меня, но как будто не видел: мрачный взгляд его тем-ных глаз проходил сквозь меня, как через стекло. Все молчали.

Наконец один человек в ярком халате поклонился повелителю и сказал на английском языке с восточным акцен-том: «Это (он назвал мое имя и фамилию) наш человек, он внедрен нами в (он на-звал организацию, где я работаю) и никто не подозревает об этом». «Даже я сам! — с ужасом подумал я. — Что это? Провока-ция? Вербовка? Как я здесь очутился? Кто эти люди? Что они замышляют? Что мне делать?» Первым движением мысли было рвануться, крикнуть: «Вы ошиблись! Я не тот, за кого вы меня принимаете! Я отка-зываюсь!» Но что сделают со мной тогда эти коварные, хитрые и жестокие люди? Убьют на месте или бросят в глубокую вонючую яму, которая, кажется, называ-ется у них зинданом, и будут бросать мне на голову ядовитых змей и скорпионов? Есть доблесть в том, чтобы погибнуть, но остаться честным, даже если никто и ни-когда не узнает об этом... Но может быть,

лучше схитрить? Не потому что боишься за свою жизнь, а сохранить себя, чтобы бороться. К тому же очень хотелось бы знать, что же все-таки здесь происходит. Солгу, чтобы вырваться отсюда... И я по-чтительно склонил голову...

Валент ина, Крымск

УТОПЛА. Нас там человек 20. Кого-то все ждут, и я тоже. Пришла страшная, здоровая, высокая — под потолок — жен-щина с волосами-водорослями, длинны-ми руками и пальцами. Всех утопших начала давить, двигаясь флегматично к каждому. Я пряталась за колоннами, но и до меня дошла очередь. Я умоляю пощадить, так как у меня дети, а она го-ворит: «Все там будут», — и душит за шею. После чего я уже не боюсь ее, а держусь и иду за ней. Привела меня до конторки, времянка из теса с тремя ступеньками, и вталкивает туда. Вхожу, и вижу!!! Вий по сравнению с тем чудовищем ничто! Тот весь в волосах, шевелится — дергается, глаза не опишешь, сплошной ужас! Но он мной командует: «Подай мне чернинку!» Вправо от меня стоит шкафчик, на нем чернильницы-непроливашки. Я чудови-щу говорю: «Это чернильница», а Нин-ка — эта женщина — опять командует: подай! Конторка его временная из теса, ненадежная. Подала чернильницу и вы-шла, а он остался в углу, шевелящееся чудовище, не приведи Бог видеть.

Со ступенек спрыгнула на ляду, так как там открытая глубокая канава, наполненная смолой и огнем, хватаю-щим меня за ноги. В сторону нельзя, стоят такие же люди, как та женщина, что меня задавила, и тычут мне под бока острыми пальцами, чтобы я свалилась, а я стараюсь попасть на ляду и прыгаю до конца ужаса. Вхожу в избушку: чистая, белая, а у печки-плиты сидит дед Аксен, давно умерший, спрашиваю, как и за чем он сюда попал, а он говорит: «Я-то знаю зачем, а вот ты-то как и зачем сюда попа-ла?» Был во всем белом. В это время меня разбудили, ребенок грудной плачет, мать и муж расспрашивают, а я плачу и ничего сказать не могу.


На любой из бывших территорийБывшего тогда СССРБыло страшных множество историй,Скажем, вот такая, например:

Девочка одна осталась дома…Что, ещё не страшно вам пока?Вдруг раздался голос незнакомый,Позвонила Чёрная Рука.

И сказала девочке Наташе,Что за ней придёт в урочный час…Неужели и сейчас не страшно?Может, нервы крепкие у вас?

И Наташа тоже поначалуНе боялась, хоть была одна,Но она внезапно увидала Силуэт кровавого пятна.

Ей пятно кровавое сказало:— Жить тебе, малютка, пять часов!Главное, чтоб ты не открывалаНикому дверной большой засов!

текст: орлуша рисунки: инга аксенова

Чем хорош Андрей Орлов (Орлуша) —

его поэтической строкой всякий раз

подкрепляется главная тема номера,

тем более этого. Ибо про некоторые страхи, пожалуй,

точнее, чем стихами, и не сказать.


Не играй на чёрном пианино!Не смотри, как чёрный шнур ползёт!Чёрная ужасная машинаЧерез город смерть твою везёт!

Не играй собачьими костями!На старуху в красном не гляди!Девочка с зелёными ногтямиВырвет твоё сердце из груди!

Голос у Руки был страшно-мерзкийИ какой-то жутко-ледяной.Тот, кто ездил в лагерь пионерский,Согласится, думаю, со мной.

Чёрной лентой стянутое платье,В пирожке глазёнок голубойЖили с пионерами в палате,Не для них, похоже, был отбой.

Страхом в темноте стучали зубки,Бегали мурашки по спине,Папу с мамой в чёрной мясорубкеВидел весь отряд потом во сне.

Виделись кровавые картины,Виделись кровавые ножи…Рядом с этим фильмы Тарантино —Просто детский лепет, ну скажи!

Был ответ на всё простой и вескийДля детишек тех далёких лет:Деда задушили занавески,Папа стал начинкой для котлет.

Смерть родных, исчезновенье близкихПросто объясняла детвора: — После в пирожке нашли записку«Нас убили злые повара».

Все сюжеты лагерных страшилокРодились во мраке страшных дней,Жить тогда страшнее смерти было,Жизнь была страшилок пострашней.

Я давно пытаюсь в разных странахОтыскать страшилки, но нигдеНету их, похоже, что не странно,Там, где не страшил НКВД.


Русским снятся чёрные старухиС чёрной бородавкой на губе.

Русским снятся зоны и вагоны,Лагерный барак и беспредел,И висят над нами многотомноПапки ждущих нас расстрельных дел.

Вспоминая галстуки и флаги,Никогда не стоит забывать:Пионерский лагерь — тоже лагерь:Строй, поверка, тумбочка, кровать.

Думая, что жизнь другую строимКоли иностранцем стал узбек,Мы идём в неё привычно, строем,Шаг из строя — всё равно побег.

Шаг налево — значит, будет розга,Шаг направо – шмон, арест, Чита,И страшилки удалить из мозгаСколько ни старайся ты — тщета.

Страх войны и голода, как вроде,Не тревожит, нету страха мин,Но к планктону в офисах приходитПо ночам кровавый сисадмин.

Есть у немцев злые людоедыВ сказках братьев Гримм они живут,Но они — смешные непоседыПо сравненью с тем, что жило тут.

Есть ещё прожористые волкиУ француза, как его… Перро!Кто бы знал, что пострашней двустволкиОстрое наборное перо.

Страхи в детском мозге зарождались,Объясняя страшной жизни бред,Мы из коммуналок расселялись,Позабыв, куда пропал сосед.

Но потом в Черёмушках, в хрущёвкеСлышались ночами детвореПапины слова: «До встречи, Вовка» —Из пятна от крови на ковре.

Время шло, крепчал наш строй советский,Но в ночном биении сердецНас во сне душили занавески,Нам хрустел кровавый леденец.

Мирно англичан пугают духи,Требуя внимания к себе,


Тем, кто под собой имеет банки,Переводит евро в фунт в уме,Иногда вдруг снится после пьянкиЧёрное пятно на резюме.

Этот страх не утопить в бутылкеС надписью весёлою Crystal.Чуть прикрыл глаза — опять страшилки,Я уже пугаться перестал.

Страх, сказать бы вежливей… затрахал,Но от страха некуда бежать,Ну а тем, кто хочет жить без страха,Нужно из России уезжать!

Лондонский изгнанник, всем известный,Всем в Кремле совсем недавно друг,Мне признался искренне и честно,Что в ночи боится чёрных рук.

Он сказал: — От страха бьются жилки,Снится полный крови водоём,Я ответил: — Если есть страшилки,Значит, мы с тобой ещё живём!

Нам ни Форбс, ни Путин, ни мессияНе помогут, как ни ворожим.Страха нету — значит, не Россия,Страха нету — значит, стал чужим!

P.S.Если ты ночью дойдёшь до сортиру,Чёрный риелтор отнимет квартиру!

Вёл бухгалтерию не по уму?Чёрный бухгалтер посадит в тюрьму!

— Спите детишки, спокойной вам ночи! —Чёрный Онищенко жутко хохочет.

Голоса нету, кричи не кричи.Чуров твой голос скушал в ночи!

Спит олигарх и банкир засыпает,А чёрт ему чёрный могилку копает!

Чёрный Vertu чёрным звоном звонит,Голос ужасный в ночи говорит:— Чёрные-чёрные рясыЗа вами идут, лоботрясы!

Киллеры в чёрных версачеВас ждут чёрной ночью на даче!

К вам едут на чёрных шинахС чёрной мигалкой машины!

Так будет везде и всегда,Такая у русских беда…


текст: дмитрий глуховский рисунки: павел пахомов


–Нет! Нет! Нет!!! Пожалуйста, пожалуйста…— Bitte aufwachen! Wachen Sie bitte auf! — док-

тор тряс его за плечо.Национальный лидер распахнул рот, втягивая столько воз-

духа, сколько его было во всей душной маленькой Женеве, и все равно задыхаясь. Потом отожмурил один глаз, осмотрелся и только после этого открыл второй.

— Опять… Опять… — беспомощно пробормотал он.Его взгляд затвердел, потом заострился и наконец ледору-

бом впился промеж глаз плешивого доктора.— Очнитесь! Все в порядке… — на языке Шиллера и Гете

произнес тот.— У вас на сеансе! Прямо у вас на сеансе! — на языке Хонекке-

ра и Мильке ответил Национальный лидер.Грохнув кулаком по антикварному столику, он вскочил с ку-

шетки.Доктор с достоинством поправил фрейдистские круглые

очки и надул щеки.— Господин П…— Без фамилий! Я вас предупреждал, без фамилий! — раз-

драженно воскликнул Национальный лидер.— Простите, Ваше величество…Национальный лидер только мотнул головой, приказывая

миру погрузиться в тишину, но было ясно: нехитрая лесть плеши-вого психоаналитика поразила русского Ахиллеса в самую пяту. А что? А ничего — плох тот полковник, которому не польстит быть перепутанным с генералом. И когда он оборачивался от скучного пейзажа Рю дю Рон к очкастой физиономии докторишки, гневные морщины на его челе уже разгладились, словно их и не было ни-когда.

— Вы обещали помочь, — разочарованно, тоном, от ко-торого любой губернатор сразу не то что в отставку бы подал, а и ампулу с цианидом бы раскусил, процедил Национальный лидер.

Но доктор трепету был не обучен: его треклятая страна уже двести лет отсиживалась за пазухой у упрямого и прагматичного кальвинистского Христа, и даже генетическая память не могла под-сказать ему, как правильно стать на четвереньки.

— Не так быстро, Ваше величество. Это процесс.— Процесс… Приезжайте к нам на Колыму… Покажу вам,

что такое процесс… — в своей излюбленной афористичной манере буркнул Национальный лидер, но в переводе на гэдээровский не-мецкий шутка потерялась.

— Расскажите, что вы видели, — попросил доктор. — Мне необходимо понять, есть ли хоть какая-нибудь динамика.

Национальный лидер опустился на кушетку, ссутулился.— Я… Мне… А можно чаю? С сушками?— Я попрошу. А вы рассказывайте пока.— Ну… Та же картина. Площадь. Толпа. Я... На своем обычном

месте. Здание наше. Цитадель. Трещины на нем… Песок.— Что «песок»? — уточнил доктор, оторвавшись от блокнота,

куда убористым почерком заносил все кошмары.

— Сыплется. Песок сыплется. Доктор, что это значит?Доктор вздохнул, поправил очки, побарабанил пухлыми

пальчиками по подлокотнику, переглянулся с портретом Юнга, с интересом наблюдавшего всю сцену со стены.

— Если брать классическую трактовку… Символы, которые содержатся…

И он забубнил что-то о детстве, о фаллосах, о травмах, о вы-тесненном и о перенесенном, заворковал убаюкивающе, уютно. И Национальный лидер потерялся в терминах, загляделся на вы-писывающие в воздухе окружности пухлые пальцы, поплыл по волнам гипнотического баритона…

— В общем, возраст, — вдруг закончил доктор.— Что — «возраст»? — встрепенулся и сразу взъярился На-

циональный лидер, вскакивая с кушетки.— Сон ваш об этом. О том, что возраст уже… Все-таки…— Возраст?! Да какой к черту возраст?!— Национальный ли-

дер плюнул и двинулся к выходу. — Шарлатан…— Постойте! Что вы так болезненно… Там все указывает…

Здание, песок сыплется… Вы…— Много ты понимаешь … У нас вот есть специалисты… По

обрезанию… — уже по-русски злился он.— Но скажите хотя бы… — крикнул вслед выскочившему на

лестничную клетку пациенту доктор. — Оно хотя бы пока стоит?Не дождетесь! — огрызнулся Национальный лидер.

Лешка возвращался из института вечером, брел по двору, где и проезда-то толком не было. Внедорожник — черный бандит-ский «икс-пять» — влетел с улицы, заскользил на собянинском льду, развернулся и ударил Лешку в спину приваренной к капоту стальной трубой «кенгурятника». Отбросил в сугроб, чуть не до-давил, сдал назад и пьяно стал выпутываться из заставленного машинами двора.

Если бы не приложился к соседской «мазде», истерично за-верещавшей, если бы никто не вышел спасать свое авто, то и Лешку бы, может, никто не спас. Замерз бы с переломанным позвоночни-ком в мутной снежной ночи.

А так — спустился средний класс отстаивать нажитое, от-

...Очнитесь! Все в порядке… — на язы-ке Шиллера и Гете произнес тот.— У вас на сеансе! Прямо у вас на се-ансе! — на языке Хонеккера и Мильке ответил Национальный лидер.Грохнув кулаком по антикварному столику, он вскочил с кушетки...


важно перегородил черному бандиту путь к отступлению, увидел Лешку, узнал в нем парня с тринадцатого, позвонил по домофону отцу. Тот вызвал уже и ментов, и скорую. Пока те добирались, «икс-пять» бы сто раз успел уехать, но водитель — в кожанке и с резаным лицом — оказался в драбадан. Высадился из своего броневика бле-вать и уснул лицом в снег. Не вышло ни битвы, ни линчевания.

Выбежавший Лешкин отец, Николай Павлович, потерял сра-зу голос и помочь перенести сына из сугроба на ровный асфальт со-седа умолял шепотом.

Милиция прибыла, всех как должно опросила, хоть и было очень заметно, что ей этим заниматься скучно, собрала подписи, телефоны, свинтила бесчувственного нарушителя, пошарила по его карманам из обычного человеческого любопытства и повезла его с собой карать по всей строгости.

Скорая приехала тоже. Посмотрели, поцокали, погрузили и забрали.

Сначала Николая Павловича пугали тем, что шансов мало, но когда он занес главврачу двадцать тысяч — половину своей зар-платы, — Лешка стал цепляться за жизнь. Но ходить у пацана боль-ше не получится, даже продай ради этого его отец их двушку, чест-но сказал главврач. Так что копите на каталку.

Николай Павлович не поверил, да и никто бы не поверил на его месте. Жена погибла, родители умирают, как поверить в то, что сын — единственный, любимый, который должен был за всех них жить — вдруг стал инвалидом, что вместо жизни получит пожиз-ненное в зассанной двушке?

Николай Павлович был покорный советский человек, и судьба ему за это выкручивала руки как хотела. Обоих дедов его государство забрало и убило, в утешение соврав бабкам про десять лет без права переписки. Поэтому родители Николая Павловича росли боязненными, всегда очень не хотели оказаться в чем-то за-мешанными и четко знали, что гражданин против государства — вошь. Любить эту чудовищную костедробилку они не могли, но и признаться себе в этом не могли тоже. И если Коля что-то от них и унаследовал, кроме двушки, это тихое преклонение перед без-граничной силой громадного и могучего аппарата, перед всеми его шестернями и конвейерами, перед каждым его стальным хватким манипулятором и каждой его заводной говорящей головой — и ис-полкомовской, и милицейской, и парткомовской, и управдомов-ской, и президентской в телевизоре под Новый год.

И когда назавтра после случившегося Николай Павлович взял трубку, чтобы позвонить в отделение, куда отвезли беспамят-ного нарушителя, ему было страшно. Страшно было просить у го-сударства хоть что-то, страшно вообще обращать на себя его вни-мание, вылезать из щели в кухонном полу и глядеть на него снизу в бесконечный верх.

Но он заставил себя. Набрал и вежливо попросил начальни-ка. Объяснил, что у него случилась за беда, осторожно осведомил-ся, когда будут звонить, нужно ли его участие в возбуждении дела, и даже — как чувствует себя задержанный.

По телефону ему сообщили, что дела никакого не будет, что вина задержанного гражданина не установлена и что поэтому он

отпущен из отделения, что нетрезв он не был, что свидетели свои-ми показаниями могут подтереться, что Николай Павлович должен быть счастлив, что его сын вообще жив, а под конец договорились даже и до того, чтобы он шел на хер и не усугублял ситуацию на свою задницу. Понятно?!

Он возвышался над толпою — бронзовый и в то же время железный, попирая всеми своими тоннами безропотную русскую землю. Пра-вая рука его была спрятана в карман — и поди проверь, скипетр там или маузер. Он был вдесятеро выше любого из корячащихся у его ног холопов, но с высоты его роста было видно: бурлящей толпе нет ни конца ни края.

Он мог бы сойти на землю и растоптать их — но делать это было ни к чему. Он был неуязвим для них, насекомых, неуязвим и недоступен. Человеческое море прибывало, но волны могли на-деяться лишь на то, чтобы облизать его сапоги.

За спиной его непоколебимо зиждилась Цитадель — его alma mater, источник его силы. И Национальный лидер знал: поку-да стоит это великое здание, этот краеугольный камень российской государственности, будет стоять и он. А уж оно-то пребудет вечно. И в этом-то ларце, да в волшебном яйце…

И пусть беснуется толпа — ей не подпрыгнуть выше его по-дошв. Он будет стоять тут до скончания веков, памятником самому себе, бессмертному и бессменному.

Но тут через глупый гомон толпы ему послышался шорох. Еле заметный, но заметный все же, он не мог ускользнуть от его ушей. Сзади, из-за спины…

Он напряг свои бронзовые мускулы и обернулся с натуж-ным скрежетом, и толпа дураков прыснула в ужасе во все стороны.

Через здание — через Главное здание! — молнией прошла трещина, и из разлома сухой кровью струился красный песок, кир-пичная труха. Трещина ушла вверх, разветвилась…

Он перевел тяжелый взгляд высверленных глазниц вниз, ища причину… Грязное море омывало и подножие Цитадели, точило его, разъедало… И вдруг земля охнула и просела, а он пошатнулся и стал заваливаться набок. Невероятным усилием он удержался, устоял, выхватив из кармана правую руку — пу-стую.

— Там ничего нет! — завопили снизу. — У него ничего нет!Ничего… Он их и голыми руками сейчас… Сейчас… Да этих

клопов и бить не придется. Припугнуть их — сами разбегутся. Вспомнить бы только, как с ними говорить…

— Кыш! — он махнул огромной железной десницей. — Кыш!И тут за спиной что-то устало вздохнуло и…Рухнуло.— Нет! Нет!!! — трубно, гудя всем бронзовым своим нутром,

воскликнул он.— Пристегнитесь, пожалуйста, — попросила его бледная от

неловкости стюардесса. — На посадку заходим.— Да… Простите, — Национальный лидер сглотнул, про-

маргиваясь. — Глупый вопрос… Как оно там?.. Ну, стоит? А то при-снится всякое…


— Стоит, — ободряюще улыбнулась ему привычная стюар-десса. — Все у нас стоит. Не переживайте.

— Я не переживаю, — его голос, окрепнув, лязгнул брон-зой. — За кого вы меня принимаете?!

Лешка пришел в себя, слава богу. Но никак не мог понять, почему ноги не слушаются, почему ниже пояса — немота. Николай Павло-вич смотрел на него молча, пожимал плечами, врал как умел, что не знает, врал скверно, что это, наверное, временное, что сейчас главное — оклематься, что потом они найдут Лешке подходящую восстановительную терапию, и через месяц-другой тот начнет хо-дить. Ну самое позднее — через полгода.

Лешка хмурился, бесился — через два месяца были сорев-нования, волейбол, он — капитан команды. Значит, ему через пару недель уже надо быть на ногах. Через пару недель, па! Какой еще на хрен месяц?!

Николай Павлович кивал, расчесывал от нервов экзему на руке, давал доктору тысячу за тысячей, чтобы тот не обмолвился по глупости или от равнодушия о вынесенном приговоре.

И думал о том, что человек, который с пьяной легкостью ми-молетом переломал его сыну спину и судьбу, точно преступник, что бы ни говорили в отделении.

Вечером он позвонил туда еще раз. Пытался убедить. Объяс-нял, что у Лешки через два месяца соревнования, в которых он не сможет участвовать никогда, и что он не знает, как сыну это сказать. Спросил: вы не знаете, как ему об этом сказать? Они повесили труб-ку. Видимо, тоже не знали.

Тогда Николай Павлович прочитал на борту машины ППС телефон доверия милиции, позвонил и рассказал автоответчику все, как было. Автоответчик поблагодарил Николая Павловича и пообещал разобраться.

А вечером следующего дня в лифте его встретил водитель «икс-пятого». Трезвый. Ударил под дых, потом в челюсть снизу, раз-бил нос — все за каких-то пять секунд, очень умело. Достал писто-лет, вдавил ствол в щеку Николаю Павловичу и сказал, что если тот не успокоится, то остаток жизни будет с сыном гонять на инвалид-ных креслах наперегонки. Когда Николай Павлович промычал, булькая кровью, про милицию, человек ткнул его мордой в короч-ки, из которых следовало, что он самая что ни на есть милицейская милиция и есть — такая, которая еще за всей остальной милицией блюдет. Напоследок он достал из кармана ворох мятых пятитысяч-ных и швырнул их Николаю Павловичу в глаза.

— На лечение это, — процедил он. — Мы же все тут нормаль-ные люди, да? Да, я сказал?! Смотри у меня, сука! А то еще и на по-хороны подкину! Понятно?!

И вышел.Николай Павлович механически собрал с пола забрызган-

ные красным пятитысячные, зачем-то пересчитал — сто тысяч, по-крутил тупо в руках, и положил обратно на пол.

После травмпункта сел писать в прокуратуру, как и следова-ло сделать гражданину, столкнувшемуся с противоправными дей-ствиями со стороны сотрудников милиции.

Ходил к Лешке каждый день после работы с фруктами — тот не ел, уже начал понимать, что случилось. Спрашивал, требовал ответа, кричал даже — Николай Павлович сначала убеждал, что все ерун-да, что до свадьбы заживет, но потом пропустил дать денег врачу, и Лешке сказали правду. Но и тогда еще Николай Павлович ни в чем сыну не признался.

Прокуратура ничего Николаю Павловичу отвечать не стала. Может, у нее были другие дела, поважней этой херни, а может, ей просто было в принципе западло. Николай Павлович предпочел объяснить себе, что, наверное, просто письмо потерялось. Написал еще одно, в котором рассказал прокуратуре и все последние ново-сти: сына выписали из больницы, каталку покупайте сами, а как же благодарность, тысяч тридцать хватит, все же нормальные люди. Да?

Лешка прикатился домой, сел перед компьютером и не вста-вал больше.

Прокуратура Николаю Павловичу ничего объяснять не со-биралась, и он тогда написал в Министерство внутренних дел, в Го-сударственную думу и в общественную приемную президента.

Ничего смешного. Он столько лет слушался и почитал государство, он не пинал

его, когда оно спотыкалось и падало, он всегда за него голосовал как надо, выслушивал новогоднюю речь президента не перебивая, ве-рил в могущество государства и в его совершенную правоту, считал его страной и Родиной, и даже в мыслях ему никогда не изменял. И вопросов никаких никогда не задавал: как есть, так и есть, и сла-ва богу.

А теперь вот ему очень нужно было, чтобы ему ответили.

— Все нормально, товарищи? — спросил Национальный лидер.

— Слава России! — ответили ему ряды. — Вряд ли кто-то может сказать, что я забыл о своих кор-

нях, — Национальный лидер обвел собравшихся взглядом. — Так не может сказать никто. Я — один из вас. Мы — вместе. Я думаю так же, как вы. Уверен, окажись на моем месте любой из вас, он все де-лал бы так же. На благо — нашей — Родины, — делая небольшие интонационные паузы в своей фирменной манере, отчеканил На-циональный лидер.

...Если бы не приложился к соседской «мазде», истерично заверещавшей, если бы никто не вышел спасать свое авто, то и Лешку бы, может, никто не спас. Замерз бы с переломанным позвоночником в мутной снежной ночи...


...???...


— Слава России! — гаркнули ряды.— Россия, — подхватил Национальный лидер, — держится

на ваших плечах. И я хочу, чтобы вы знали: без вас, без вашей само-отверженной службы наши враги давно бы уже разрушили ее. Се-годня я подписал распоряжение о выделении средств на капиталь-ный ремонт Главного здания Федеральной службы безопасности. Надеюсь, оно прослужит нам еще долго. Всегда.

— Два коротких… Одно протяжное… Ура! Ура! Урраааа! — от-кликнулись ряды.

— Благодарю за службу! — улыбнулся Национальный лидер.Отдал по-военному честь и стал спускаться со сцены. Когда

он выходил уже борцовским своим шагом из зала, в звенящей ти-шине послышался ниоткуда шепоток:

— Оказались бы мы на твоем месте… Эх…Национальный лидер вздрогнул, но оборачиваться не стал.

На улице его ждал кортеж — бронированный пульман без номера, три длинных «гелендвагена» и черт-те знает сколько гаишных ма-шин.

Хрена им. На своем месте оказался он сам. История не знает сослага-

тельного наклонения, понятно?!

В почтовом ящике были только счета, которые государство предъ-являло Николаю Павловичу. В Лешкиной комнате под столом сто-ял ящик пустых пивных бутылок: таскали прямо из интернета. Раньше он пива не пил — говорил, брюхо отрастет, к земле давить будет.

Неделю Николай Павлович держался — не платил по сче-там, мстил.

Потом подумал, что это ребячество, и презрительно бро-сил все до копейки в окошко сберкассы. Государство ничего —не поперхнулось. Сыто рыгнуло квитанциями и снова забыло об их существовании.

И тогда Николай Павлович решил прийти к нему сам.Неделю решался.Взял паспорт, зачем-то собрал в чемодан сушки, смену белья

и кроссворды, жалобу в Генпрокуратуру расписал так, что Кафка бы удавился от зависти, сел на метро и поехал.

Отыскал на Дмитровке нужное здание и уткнулся в пост охраны. Там ему было сказано, что мир устроен иначе, и что без спецпропуска внутрь попасть — все равно что в рай, — не выйдет.

Но по эту сторону Рубикона Николая Павловича ждал раз-давленный сын и пустой почтовый ящик, два месяца ожиданий и тараканья жизнь.

Поэтому, когда караул сменялся, он исхитрился и проскочил через пост — внутрь. Одернул пальто, приготовился к схватке… Толкнул тяжелые железные двери с зеркальными стеклами…

И вдруг те жалко, деревянно всхлипнули-треснули — и по-валились внутрь! Податливо, невесомо — будто были не из металла отлиты и не на пудовые петли повешены — а сделаны… из фанеры?..

Он сделал осторожный шаг внутрь… Ошарашенно осмо-трелся.

Не было никакого «внутри». Высились строительные леса в четыре этажа, а к ним были привинчены проволокой подгнив-шие фанерные листы — точь-в-точь изнанка театральной декора-ции. С улицы фанера была убедительно разрисована под держав-ное строение с портиком и колоннадой, под песчаник и гранит… А на деле — десятимиллиметровая фанера!

Тут даже и пола не было — просто асфальт. Потрескавший-ся, несвежий, занесенный поземкой, которую намело через щели, и мириадами бумажных прямоугольничков. Николай Павлович нагнулся, поднял один — чье-то письмо. И еще одно… И еще. Мил-лионы.

Одинокий, он слонялся по этому фанерному ангару, пока не нашел случайно выпиленную калитку. Толкнул — оказался в про-улке. Выбрел по нему на Тверскую, так ничего и не поняв, двинулся домой.

Сыну ничего не сказал, но забрал у него три бутылки пива и высосал одну за другой. Думал еще, что проснется — но ночью ему снился другой сон, что Генпрокуратура все-таки оказалась на своем месте, просто он ее не нашел. Приснилось.

На следующий день отпросился с работы пораньше и пое-хал в Государственную думу. Помыкался у замурованных входов, у зеркальных окон со стороны Театрального проезда — напротив гостиницы «Москва», но внутрь не попал, нарвался только на бди-тельного служивого, который проверил у Николая Павловича его паспорт и тревожный чемоданчик. Сказал, что для депутатов вход с изнанки, с переулка. Но Николай Иванович уже при виде зеркаль-ных окон заподозрил неладное. Отделавшись от охранника, двинул вдоль гранитных стен и вдруг нашел лазеечку — железную дверку. Дернул ручку — и провалился внутрь.

Государственная дума оказалась стократ просторней и ве-личественней Генпрокуратуры. Леса тут уходили так высоко, что за строение российского парламентаризма становилось боязно: не рухнуло бы. Фанера на него пошла хорошая, поновее, и не меньше пятнашки, но изнутри красить не стали и Думу. Морозный сквоз-няк мел по полу депутатские запросы, а самих депутатов не было и следа, и вообще никого не было.

Как же это… — прошептал себе Николай Павлович. — Как же… А Кабаева? А Валуев?

Потом решил: может, это просто не тут? Может, где-нибудь в Останкино, в просторной студии, где снимают новогодние

...И снова бушевала толпа у подно-жья, и снова грязные волны вздыма-лись все выше, норовя добраться до щиколоток, ухватить, потащить… Но он стоял твердо, недвижимо, и не в силах людишек было сверзить его с пьедестала.Железный командор, основатель и вседержитель, хозяин площади и тайный властелин страны...


«Огоньки»? Точно, там. Не простаивать же такой громадине в меж-сезонье…

Войдя в раж, Николай Павлович рванул сразу в Совет Феде-рации. Фанера! Верховный суд… Фанера! Конституционный?! Фа-нера… Господи… Страшно-то как! Что же… Что же остается-то? Он долго стоял посреди Красной площади, не смея решиться.

И все же, перепуганный и лихорадочный, взял экскурсию в Кремль.

И снова бушевала толпа у подножья, и снова грязные волны взды-мались все выше, норовя добраться до щиколоток, ухватить, пота-щить…

Но он стоял твердо, недвижимо, и не в силах людишек было сверзить его с пьедестала.

Железный командор, основатель и вседержитель, хозяин площади и тайный властелин страны.

Феликс, возрожденный из пепла.Смутьяны балаболили что-то у его сапог на своем неандер-

тальском, скандировали звериные свои лозунги, и он позволял им выпустить пар — зная, что одним хлопком бронзовых ладоней при-шибет сотню и разгонит прочих, что каблуком припечатает тысячи этого клопья.

Пока стоит ГБ, стоит и он.Вечно.Но тут сзади послышался хруст… Треск…И он ожил. Налились тяжелой силой металлические мыш-

цы, заструился по ветру бронзовый плащ… Порскнули в стороны испуганные дрищи…

Он обернулся назад — и увидел, как Главное здание КГБ, Ци-тадель, трещит, иссыпается сухой кирпичной кровью…

Нет! Нет!!!Национальный лидер сел в кровати. В спальне было темно

и глухо, слышно было, как колотится сердце — гулко, будто внутри бронзового колокола.

— Представляешь… Опять этот сон… Будто я — Дзержин-ский. Ну, памятник… И толпа эта… И здание крошится… — начал рассказывать в темноту он. — Как думаешь, это что-нибудь значит?

А потом вспомнил: никого рядом нет.В спальне — он один.

По территории Кремля гулять можно было только с экскур-соводом; каждый раз, когда Николай Павлович пробовал сорваться с поводка и улизнуть, бдительный товарищ его строго окликал. Еле удалось оторваться, примкнув к школьной группе.

На первый взгляд, тут все же было что-то настоящее. Вроде бы в окнах одного из зданий мелькала чья-то понурая субтильная фигурка, и башни казались вполне солидными и не гнулись на про-мозглом февральском ветру.

Но стены на поверку оказались бутафорскими. Плечом упрись, поднажми — они и завалятся на Кремлевскую набережную. На половине зданий даже и окна были прорисованы так, на отъе...-хм, хотя недавно вроде вон сколько миллиардов на этом освоили…


И повсюду торчали таблички: «Руками не трогать». Николай Павлович теперь знал, почему. Умом-то знал, а сердцем поверить не мог.

Через ворота в Кутафьей башне он возвращался опусто-шенный; по душе словно фашисты прошли, оскверняя все святое и оставляя за собой одну лишь выжженную землю.

— Что же это… — все бубнил он, бесцельно, слепо тащась никуда. — Как же…

Мимо шли строем демонстранты — на митинг, на Болотную, требовать честных выборов. Задорно звали Николая Павловича с собой.

— Не с кем там говорить… — омертвело прошелестел он им. — Нет никого… Никого, братцы…

До глубокой ночи он сомнамбулически бродил по бурлящей Москве. Обошел все государственные институты, какие смог вспом-нить, и все оказались расписной фанерой. Настоящих, из камня, на-шлось всего два: ФСБ и почему-то Центробанк.

— Возраст… Какой на хрен возраст! Тебя бы сейчас сюда с твоей ку-шеткой! — Национальный лидер в сердцах саданул кулаком по сто-лу. — Вещий сон это был, а ты мне со своими бананами…

Швейцарский психоаналитик не отвечал, да и просто не слышал его — отсиживался в своей Швейцарии, падла. Националь-ный лидер поправил галстук и вернулся из уборной в кабинет, где заседал кризисный штаб.

— Оцепление держать! — бесстрастно произнес Националь-ный лидер в микрофон селектора. — Не подпускать толпу к госу-дарственным учреждениям. Центризбирком, Дума, суды… Везде тройной кордон. Чтобы на расстояние вытянутой руки никто не подошел!

— Так точно! — прошипел селектор.И на Лубянке чтобы вообще духу их не было!— Как там, стоит пока?— Пока стоит…Национальный лидер отключился и принялся мерить шага-

ми кабинет.— Абсурдные требование какие-то… Пересчет голосов, пере-

выборы в Думу, отставка Чудова… Что за бред?! Они что, не понима-ют, что ничего этого нет?!

Директор ФСБ, председатель Центробанка и Константин Львович переглянулись.

— Сами же просили освободить их от бюрократии! — бу-шевал Национальный лидер. — Ничего лишнего! ГБ и ЦБ — все! Страх и бабки! Что еще надо, чтобы управлять? Все остальное перевел в Останкино! Пожалуйста — ультралиберальная модель! Чего мы требуем-то? А?! Всегда работало! Еще по Германии помню: деньги и страх. Два столпа. Всегда! Со всеми! Что не так?! — он об-вел взглядом собравшихся.

— Страх потеряли… — сплюнул директор ФСБ.

Менять номер своего «икс-пятого» тот, конечно, и не думал. Зачем ему прятаться? Пусть прячутся все остальные. И домашний адрес найти его тоже оказалось плевым делом: сами же свои базы данных воруют и сами продают.

Дом был приличный, с охраной, но Николаю Павловичу те-перь охрана была нипочем.

Позвонил в дверь. Тот отпер — пьяный.— Ты че, оборзел, салага?Приятно: вспомнил.— Вы простите, я вас ненадолго только отвлеку, — засуетил-

ся Николай Павлович. — Я тут… Как бы объяснить-то… Немного начал в нашей политике разбираться… Ну, как в стране дела обсто-ят… И вот к вам пришел как к знающему человеку. Вы же в систе-ме… Государственный человек.

— И че? — осклабился тот.— И вот у меня к вам один, в общем, вопрос… Выходит ведь,

что государства — его как бы и нет? Ну, прокуратуры там, судов, парламента, президента, всего… А? Милиции…

— Есть милиция! — обиделся тот. — Просто приходится на хозрасчете горбатиться… От этих хер чё дождешься…

— Ну… В общем, нет государства, так?— Ну… Если так-то… В общем, нет, — согласился тот. —

А чё, страдаешь? На хер тебе государство? Ты просто бабок занес бы…

— Но ведь… — задумчиво протянул Николай Павлович. — Ведь если государства нет, значит, все дозволено?

— Конечно, дозволено! — заржал тот. — Только не тебе, ще-гол. А нам.

— Тогда ладно, — вздохнул Николай Павлович.И всадил собеседнику молоток в темечко — смачно, по ру-

коять.— И все-таки как-то непривычно… — ни к кому уже конкрет-

но не обращаясь, сказал он.

И опять бушевала толпа на Лубянке, и опять смотрел он пустыми глазницами железного Феликса на нее сверху вниз.

Но не было сил пошевелиться в этом кошмаре, не было мочи сойти с постамента — ни растоптать, ни сбежать.

А вдали, высоко над головами, маячил неумолимо и злове-ще приближающийся автокран.

Кошмар?

...До глубокой ночи он сомнамбули-чески бродил по бурлящей Москве. Обошел все государственные инсти-туты, какие смог вспомнить, и все оказались расписной фанерой. Насто-ящих, из камня, нашлось всего два: ФСБ и почему-то Центробанк...


разные людиКонкурс портретов, который

с небывалым успехом прошел на сайте Ruspioner.ru, вдохновила Рут Оркин. В отличие от ее выставки в Центре фотографии имени братьев Люмьер,

в нашей немного портретовзнаменитостей. Работы опытных

фотографов уживаются с картинками начинающих, непрофессиональных.

Разные лица, разное время. И все живые, талантливые — по обе стороны

объектива.

лю

бовь б

ерезина, м

арина в

олкова, надя Б

огд

анова


серге

й п

илипенко


екате

рина з

акур

даева


ирина к

онто

рева


серге

й п

илипенко


марина в

олкова


серге

й п

илипенко


катя д

енискина


викто

рия к

ачалова


максим

сте

паков


серге

й м

илицкий


ирина к

онто

рева


серге

й м

илицкий


ирина к

онто

рева


ратм

ир р

ом

анов-п

ерм

яков


екате

рина ч

екул

ина


викто

рия к

ачалова


серге

й м

илицкий


лю

бовь б

ерезина


кате

рина ч

егу

лина


викто

рия к

ачалова


лю

бовь б

ерезина

Урок мужества. Сестра легкого милосердия. Интимная

политика. Урок географии. Как я сталвикингом. Еще один оригинальный подвиг на воде.


Бессменный ведущий рубрики, наставник молодежи Николай

Фохт на собственном опыте выясняет, можно ли этот

с недавних пор обострившийся интерес к политике использовать

в своих, сугубо задушевных целях. Или лучше оставить все

как есть и впредь никогда не заказывать литовские цепелины

в ресторанах за МКАД?

текст: николай фохт фото: тимофей изотов

владим

ир б

огд

ановский/ф

ото

сою

з


Никакой политики — это понятно.

Но вот наступили горячие деньки, и куда от нее деться? Это силы нужны, муже-ство — отказаться. Тем более когда вот сидишь абсолютно трезвый за столом в пестрой довольно компании; беседа о демократических ценностях, о воле народа и ответственности отдельной личности в истории. Справа Полина — смотрит на тебя во все глаза, как на какого-нибудь… ну не знаю, политически активного блогера. И прям замечаешь периферическим зрением, как разгора-ются Полинины щеки, а грудь вздыма-ется, как у тургеневских, некрасовских, вполне возможно даже лимоновских героинь. Конечно, все это подбадривает, провоцирует. И оживают в тебе рефлексы девяносто первого — девяносто третье-го, возобновляется навык выступления перед массами, воплощения политиче-ских сентенций в конкретные и необра-тимые действия; манят площади, арены и трибуны.

В общем, я разошелся и выложил свои взгляды на актуальный момент. Ког-да мы подкатили к подъезду, Полина не спешила выходить из машины. Она была прекрасна, я ждал приглашения поднять-ся — закончить привычным способом политические дебаты . Но Полина вдруг промолвила:

— Вот что я думаю: ты должен стать политиком. Ты такой… по-хорошему наивный, с идеалами в общем. Не пьешь, мастер спорта по самбо…

— Кандидат в мастера. А там дей-ствуют мастера.

— Помолчи. Это не важно — всегда можно преувеличить тебя и до мастера. Мне надо подумать, пока, я тебе завтра позвоню.

Она выпорхнула из автомобиля, а я даже не успел предложить подумать вместе о моем будущем. И даже не по-целовала на прощанье. Не таким видел я свой триумф. Но Полина действительно позвонила следующим вечером и по-звала на встречу, в небольшой ресторан с литовской кухней сразу за МКАД. На антресолях сидела Полина и какой-то

чувак, слишком молодой, чтобы я стал нервничать. Тем более, под строгим темно-серым пиджаком у него была на-дета светлая сорочка в среднюю клетку — Полина никогда бы не повелась на такое. Про галстук я вообще молчу.

Полина представила чувака — имени я не запомнил, но выходило, что он был призван ввести меня в большую политику. Мне стало страшновато, и я за-казал цепелины с караимскими пирож-ками. Человек в неправильной рубашке стал говорить. Он нес околесицу на уровне шестого класса школы №520 при швейной фабрике «Москва» — и Полина смотрела на него таким же взглядом, что и на меня вчера. Все, что занимало меня в данный момент: она действительно такая дура или просто рвется всеми силами в истеблишмент? Но ведь есть и другие способы, более органичные.

Между тем чувак перешел к кон-кретике:

— Нам нужны смельчаки, но не безрассудные, а как раз аккуратные и от-ветственные.

— Это как?— Это как ты, — чувак в рубашке

сказал это с нехорошей интимностью. Мне не понравилось, а Полина даже не отреагировала: она теперь не сводила глаз с нас обоих — как у нее это получает-ся? — Сейчас такой отрезок, такое время, что продвинуться можно за пару месяцев. Нужны лидеры — в рабочих лошадках недостатка нет.

— А мы вообще о чем говорим? Ка-кая ориентация политическая: либераль-ная, консервативная, левая может быть?

— Думаю, ни для кого тут не секрет, что, в принципе, это все звенья одной цепи. Разные фишки в одной игре.

— Для меня секрет. Я вот либе-ральных ценностей придерживаюсь — как гражданин. И не готов променять их…

— Все зависит от того, где ты эффективнее сработаешь, — человек без имени оборвал меня как-то неаккуратно. Вроде он не выпил ни грамма, кроме до-машнего кваса, который тут хоть и хмель-ной, но не до такой же степени.

— Ну и где мне место?— Это самое сложное. Нужно про-

вести ряд встреч, консультаций, прики-док. Но главное — нужен креатив. Нужно что-то типа программы действий — а это только от тебя может исходить. Тут глав-ное — прислушаться к своему сердцу, осознать, чего бы ты хотел сделать для людей. Но главное, чтобы ты смог. Это не-обходимый прагматизм, который должен сопровождать политика в любых, самых идеальных его начинаниях — потому что…

— Это самое, я понял. Я как раз набросал некоторые свои предложения. Точнее, один креативный проектик, который, с одной стороны, мне кажется социально значимым, с другой — ярким с точки зрения пиара.

— Что, так быстро?— У меня хорошая реакция.

Я готовлюсь к встречам обычно, пустым никогда не прихожу. Время есть? Обсу-дим? Или вы хотите в тишине кабинетов, после консультаций?

Политический чувак замялся и за-глянул в пустой стакан. Не растерялась, конечно, Полина. Она вздернулась, даже как-то сглотнула от перевозбуждения и сухим шепотом произнесла:

— Конечно, давай.Чувак заказал еще квасу.Я достал файлик с описанием

проекта и протянул мужику. Он сосредо-точился и рефлекторно прочитал вслух название:

— «Проект оздоровляющей ле-гализации проституции в Российской Федерации»… Фигасе!

Полина побледнела, на ее лице застыло выражение трехминутной давности. Еще до оглашения названия проекта.

— Слушай, друг, идея вяленькая какая-то. Ну сколько можно про это? Да и не готово наше общество…

— Общество не готово Ленина из Мавзолея вынести, а к проституции гото-во, точно знаю.

— Слушай... не знаю, лень даже читать. Можешь в двух словах УТП из-ложить?


— Что? — Полина, кажется, только сейчас начала понимать, во что она ввяза-лась. А может, и не начала.

— Уникальное товарное пред-ложение. Но я все-таки кратко изложу концепцию — уникальность именно в ее содержании.

В общем, так: проституция легали-зуется — но никаких публичных домов, только индивидуальное лицензирование. Эта форма уже естественным образом прижилась, стала популярна сегодня…

— Ага, индивидуалки, феи, — проявил осведомленность человек без имени.

— Ну да. Никаких публичных домов — как ни странно, это поможет раскриминализировать бизнес. Все-таки с каждым в отдельности и договориться сложнее, и крышевать. В худшем случае останутся сутенеры-одиночки, а с таки-ми бороться намного легче, чем с кар-телем каким-нибудь. Но не это самое главное.

— Да и так немало уже, — чувак пытался иронизировать, но меня не проведешь: он заинтересовался. Только

Полина застыла — никаких от нее флюи-дов не поступало последние пятнадцать минут.

— Каждая проститутка, индиви-дуалка, фея покупает лицензию. Цена лицензии должна быть невысокой. Но по этой лицензии, прежде чем начать работу, фея должна пройти полное спе-циализированное (чтобы не попасть ни под какую медстраховку) медицинское обследование, дорогое — с анализом крови, УЗИ там всякими, КТ и прочей фигней. Обследование регулярное — как техосмотр. Все деньги в медицине. Но и это не все! Каждая проститутка обяза-на пройти курс медсестры — платный, разумеется. Ну и после — кандидатские минимумы, или как там это называет-ся у медиков. Плюс курсы повышения квалификации.

— А на фиг им курсы медсестер?— Это еще одна часть проекта.

Проститутки обязаны будут анонимно сканировать данные своих клиентов — мерить давление, может быть, прове-рять уровень сахара и т.д. (все устрой-ства и медикаменты за свой счет). Вести

своеобразный дневник посещений будут в особой сетевой программе, которая заведена в общую сеть мони-торинга состояния здоровья населения страны, в данном случае мужского. В основном. Ну и конечно, они готовы оказать первую медицинскую помощь. Итак, что мы получаем: крупные перво-начальные взносы от покупки лицен-зии, обследования и курсов медсестер, постоянные вливания от налогов (у них ведь будут ИП открыты). Мы получаем огромный отряд медсестер, которые смогут оказать помощь любому чело-веку, не только клиенту (клятву Гип-пократа никто не отменял). Попутно будет пополняться важная статистика о здоровье активного мужского населе-ния страны. По-моему, сразу несколько зайцев убиваем, даже гнаться за ними не надо.

— Но стоимость услуг возрастет — из-за лицензий, курсов, налогов.

— Во-первых, она и так возрастет, во-вторых, эта услуга такая… приспичит, отдашь сколько бы ни стоила, в тре-тьих — нам-то что?

gett

y im

ages/fo

tobank


— А то, что если стоить будет слишком дорого, все опять уйдет в кри-минал. Как с водкой.

— Нет, с водкой не так. Это когда ее запретили, начался криминал. Цены можно проконтролировать —это уже технический вопрос. Ну как?

— Интересно, конечно. Но неожи-данно. Да, Полина?

Можно сказать, Полина сидела с открытым ртом.

— В общем, надо подумать. Идея радикальная, но творческая. С точки зре-ния бюджета на развитие системы здра-воохранения может и прокатить, а там такие… возможности. В смысле, сделать на этом политическую карьеру. Думаю, все получится. Мне все больше нравится идея. Под это дело ведь и порнобизнес можно легализовать. А это такие деньги — для здравоохранения. Кстати, Полина забыла назвать мое имя. Я Кирилл.

— Кирилл, а знаешь что — я дарю тебе проект. Давай сам. Стол оплатишь и мы квиты. Я, пожалуй, не стану этим заниматься. Послушал сейчас себя — как это все неприятно, политика эта. Полина, тебя подвезти?

Всю дорогу она молчала. Потом сказала раздумчиво:

— Знаешь, вся эта история мне почему-то напомнила… фильм «Паук -2». Что-то такое трогательное, такое… соци-ально ответственное есть в твоем проекте. Как жаль, что ты не хочешь этим сам за-ниматься. Хотя, конечно, у Кирилла лучше получится, он такой изобретательный и твердый. Ладно, приехали, Мне пора.

— Может, обсудим это вместе? — сказал я свою реплику из прошлого спектакля.

— Да нет, не до того. Завтра рано вставать, в восемь совещание у Кирилла.

И опять не поцеловала. Это был самый настоящий крах, политический крах. Трудно отказаться от Полины, но если с ней я больше никогда не увижу Кирилла и литовский ресторан — оно того стоит.

А в успех реформы проституции я искренне верю — буду следить за дей-ствиями нового кабинета.

Девушки любят политически активных

и подкованных.

Соблазнить девушку политикой —

большое искушение.

Перековать проституток в медсестры лег-

ко — они и так почти все из медсестер.

Литовские цепелины в ресторанах

никогда не получаются.

Повторим урок

анна в

сесвятская


Яхтсмен и поэт Александр Рыскин продолжает серию своих морских

былей (см. «РП» № 6(24), «Держание под Бискаем»). И снова многобалльный

шторм, и снова нешуточные страсти. И неизвестно, что важнее — победить

стихию или добраться до берега.

текст: александр рыскин иллюстрации: олег бородин


В прошлом году все лето я работал старпо-мом голландской экспедицион-

ной яхты Де Альм. Мои друзья иногда прилетали ко мне на яхту, чтобы вместе предаваться элегантным мужским порокам. Мы пили «Гленливет», курили сигары, варили борщ и говорили о кра-соте женской логики. Наш капитан Антон раньше был кэп-два, командовал подводной лодкой, ходил в черном кителе и умопом-рачительной фуражке с кокардой. Неудивительно, что в те дни у него была своя личная жена — красавица, рожденная прямо из морской пены… Потом Антон списался на берег и решил стать маркетологом. Жена от Антона сразу ушла. У этих двух событий нет никакой логической связи, доступной мужскому уму. Но для женщины тут все выглядит очень даже логично. Потому что краса-вица жена ушла от Антона к его лучшему другу — предпринима-телю, который вскоре купил ей шубку. Я считаю, барышня была права. Ведь когда-то она выходила замуж за красавца капитана, понимая, что капитаны на дороге не валяются. К тому же Антон был такой трогательный, такой котик и весь такой моряк в этом кителе и фуражке с кокардой, что всякое сопротивление бесполез-но. И она оставалась верна Антону, пока были фуражка и китель. А быть женой маркетолога — фи, уж конечно, лучше шубка...

Вот и я, было время — позволял себе дорогие излише-ства. Однажды я позволил себе жену — красавицу с лицом юной Элизабет Тейлор и круглыми зазывными коленками. Она была не только красива, но и обладала удивительно вредным характером. Сочетание этих качеств в одной барышне — немыслимая роскошь, о которой многие мужчины могут только мечтать, но вредный характер требует алтаря и служения, к которому не всякий готов. К тому же, по извечной мужской наивности я не знал, что юные Элизабет Тейлор с круглыми коленками всегда глубоко несчастны в жизни.

Им все время кажется, что любят их за коленки и совершенно не ценят душу. Будь у меня китель или хотя бы фуражка с кокардой, она бы, наверное, смирилась и предложила в обмен духовное род-ство, но завести фуражку при ней я так и не успел.

Сегодня, когда у меня есть китель, фуражка, бинокль и друзья-яхтсмены, я понял наконец, что я бабник.

Вот и владелец нашей яхты Дима однажды, столкнувшись с женской логикой, стал навсегда контуженным, бросил Москву, ассенизационный бизнес на Рублевке, купил стальной голланд-ский траулер и задумал плыть на нем в Швецию — страну со злоб-ным сырым климатом и темной водой во фьордах. Зачем, спросите вы? Что хотел Дима сказать миру этим своим поступком? Лично я считаю, что ничего такого особенного Дима сказать не хотел, кроме того, что он настоящий мужчина и она должна это понимать и начинать волноваться, когда придет шторм. Когда он придет и вдует во все пятьдесят… нет, лучше шестьдесят узлов, то, стоя на убегающем из-под ног мостике, Дима мужественно отправит ей смс: «Погода нормальная — шторм баллов десять по Бофорту, идем в Стокгольм». По Диминому плану — сердечко ее на цифре «десять баллов» должно сладко дрогнуть и шепнуть красавице, кто тут

настоящий альфа dog — он, Дима, или Змей Горыныч, казахский банкир в розовой рубашке с запонками от Тиффани.

Как вскоре стало ясно нам с Антоном, Димину девушку звали, конечно, Дульсинея Тобосская, и у нее была однушка в Ба-лашихе и друг-банкир. Запонки банкира, впрочем, не помешали барышне начать с Димой букетно-конфетный танец, который де-вушки называют безвольным словом «отношения». Сначала ничто не предвещало похода в Швецию, казалось — ля мур, казалось — тужур, казалось — вот оно, счастье. Дима ходил по друзьям и рас-сказывал всем, что его Дульсинея самая Тобосская в мире. А тот, кто этот факт осмеливался подвергнуть сомнению, был подлец хуже Змея Горыныча — того, что с запонками от Тиффани. Такого человека Дима был готов немедленно ткнуть копьем аж в глаз и отправить посылкой Дульсинее сушиться на гербарий. Посколь-ку именно в этот момент аэроплан Дульсинеи уже кружил над резервным аэродромом, где Дима зажег свои посадочные огни, то друг наш одного лишь никак не мог взять в толк, что он все кружит и никак не садится — огни-то горят… И тут Дима понял: Горыныч занимает у Дульсинеи все ее воздушное пространство и не дает аэроплану сесть. Но разведка донесла, что розовый банкир был замечен в ресторации у Марио в компании двух алма-атинских красоток. Значит, он, гад, не верит, что она самая Тобосская… Тут в Диминых руках немедленно очутились скрижали. Вместо Моисея Дима быстро спустился с горы и всем сказал последнюю истину.

Того, что с запонками, Дима морально проткнул копьем и отправил на гербарий сохнуть в муках, а красавицу направил на посадку — к огням. Вот только почему Дульсинея Тобосская самая Тобосская, мы с Антоном так и не успели понять, потому что Кильский канал как раз закончился, а после Киля на подходе к проливам Датского Бельта начался тот самый шторм, который Дима так тщательно спланировал. Как только вдуло из-за мыса, мы с Димой строго обо всем договорились. Клятвенно пообещали, что,

...Дима мужественно отправит ей смс: «Погода нормальная — шторм баллов десять по Бофорту, идем в Стокгольм». По Диминому плану — сердечко ее на цифре «десять баллов» должно сладко дрогнуть и шепнуть красавице, кто тут настоящий альфа dog — он, Дима, или Змей Горыныч, казахский банкир в розовой рубашке с запонками от Тиффани...


когда настанет самый шторм (чем сильнее, тем лучше), мы скажем ему об этом, и он пошлет Дульсинее заветную смс.

Свежий балтийский ветерок ударил в скулу вместе со сталь-ной холодной волной. Карты погоды, полученные из интернета, показали, что у нас есть полсуток в запасе, чтобы проскочить кусок моря и спрятаться от волны и северо-западного ветра за островом Борнхольм. Мы решили использовать этот подарок и полным ходом пошли к Борнхольму, а потом и к Готланду, меняя гостевые флаги с немецкого на датский и вскоре на шведский.

Зная свой слабый вестибулярный аппарат, я открыл ап-течку и закинул в рот пару таблеток драмина. Памятник готов по-ставить тому, кто изобрел таблетки от укачивания. Это преимуще-ство 21-го века, поколениям моряков до нас приходилось жестоко мучиться: адмирал Нельсон, как известно, руководил морскими битвами, не переставая блевать за леер. Драмин — таблетки особенные: если их выпить до шторма, то они фиксируют состоя-ние вестибулярки и вас ни за что не укачает, если ж промедлить с решением и выпить драмин в момент, когда тошнота уже у горла, то адские муки вам обеспечены минимум на сутки вперед. Я долго уговаривал Диму не чудить и не геройствовать. Обещал, что ни я, ни Антон никогда не расколемся перед Дульсинеей насчет вы-питых Димой пары таблеток. Но он, стремительно зеленея лицом, гордо и мужественно отказался — истинно говорят, скорее земля налетит на небесную ось, чем женщины узнают правду о мужском героизме. Видела бы Дульсинея Диму в этот момент. Дима, отвер-гающий таблетку драмина решительным жестом, был изваянием мужества, и я не решился дальше настаивать. Когда через пару ча-сов я бросил взгляд на полупустую упаковку из-под таблеток и не увидел Димы нигде в пределах мостика, я понял, что случилось самое страшное. Устав зеленеть лицом и сдерживать тошноту, наш друг решил вкусить избавления и, ни с кем не советуясь, сожрал пол-упаковки, пока мы с Антоном занимались судовождением. Телефон с уже набитой, но так и не отправленной героической смс, летал по полу от борта к борту, но его хозяин уже не мог вбить адрес любимой и нажать ОК.

Дима испарился в сторону своей каюты и погрузился в пучины морской болезни. Я приоткрыл к нему дверь — увидел остатки его тушки и понял, что одним влюбленным на борту стало меньше. Мы решили с Антоном, что романтика подождет, и приго-товились штормовать до самого Стокгольма...

Шквал на то и шквал — разрешения он не спрашивает. В считанные минуты море закипело волнами, больше похожими на солнечные протуберанцы. Яхта вздрагивала от ударов и окнами рубки почти ложилась на воду. В такой свистопляске нам с Анто-ном давно уже не приходилось бывать. В довершение всех бед я, желая покурить, сдуру отдраил дверь с наветренного борта, и на-летевший ветер перемешал на столе все карты, унеся в сквозняк карту фарватеров Стокгольмского фьорда. Становилось все веселее.

Волна из-под борта и со скулы, сбивающая автопилот с курса, сумасшедший дрейф и выматывающая бортовая качка с амплитудой, предельной даже для килевого парусника… Вот тут мы и порадовались стальному голландскому траулеру, имеющему

килевой балласт, состоящий из почти тонны свинца в гранулах. Кораблик вел себя как ванька-встанька, неизменно вставая на ров-ный киль, хотя каждый раз палуба вздыбливалась стеной, подво-лок становился бортом, и только мертвая хватка за все, что можно, удерживала нас от полетов по салону. И так весь день, с дождем и шквалами, с кренами до горизонта…

Тот не яхтсмен, кто втайне не радуется первому в сезоне майскому шторму. К тому же был День Победы — в честь Девятого Мая грех было не выпить сто граммов, тем более что Стокгольм-ский фьорд вот-вот должен был появиться в огнях из штормового моря. Но у нас на борту был сухой закон, введенный Димой перед походом нашим героическим, ни грамма вина и водки не по-зволил он пронести нам на яхту. С горя хлопнули мы с Антохой по стакану газированного «Эвиана» и сразу увидели Стокгольм в алмазах.

Не могу сказать, что мы сильно обрадовались. Карту фар-ватеров, если помните, у нас сожрала пучина. А сто тысяч огней на скалах хорошо освещали сто тысяч камней в беснующейся воде, и где там входной буй нашего фарватера — одному Богу было известно… Исходя из положений хорошей морской практики, я предложил снова идти в море и там штормовать до утра, а по свету в бинокли искать дорогу. Идея была довольно здравая, но не таков был мой друг кэп-два с подводной лодки, чтобы пасовать перед такой фигней, как гранитные камни. Зря он когда-то пытал-ся стать маркетологом, командовал бы сейчас дивизией подво-дных крейсеров, и жена была бы на месте — при камбузе. Эх, жаль, она не видела Антоху в тот момент, когда мы до хрипоты спорили, в два бинокля ища верное направление на буи Стокгольмского фьорда. Он был прекрасен.

— Саня, — сказал он мне, вдруг переходя на таинственный шопот, — двадцать лет назад мы на нашей малышке всплывали здесь на перископную глубину. Тогда у меня, молодого еще штур-маненка, было пятнадцать секунд, чтобы взять пеленг, перед тем как мы опять нырнем на дно. Неужели сейчас мы спасуем и уйдем, как салаги, в море? Ведь впереди нас ждет приз — Королевский яхтклуб Скандинавии, а в нем должен же быть хоть какой-то ресто-ран, в котором должна быть водка.

На этом слове линзы Антошкиного бинокля вспыхнули не-земным нездешним светом, и я сдался, решив покориться судьбе.

Против последнего аргумента крыть мне было совершенно нечем. Нас было двое с Антоном, и у нас очень серьезный резон идти сквозь камни.

Спрашивать совета у третьего нашего друга, Димы, было пока бесполезно — его зеленые человечки в это время как раз разворачивали перед его блуждающим взором очередной транспа-рант с огромными зелеными буквами: «Хрен тебе, Дима, зеленый, а не Дульсинея!»

Антон встал к штурвалу. Через пятнадцать минут, глядя на кипящие в пене гранитные булыжники, от которых мы каждый раз очень вовремя уворачивались, я поверил и в перископную глубину, и в русскую школу судовождения, и вообще проникся огромным доверием к советскому подплаву — надо быть русским


капитаном, от которого ушла жена, чтобы в этой каше без карт, имея на курсе лишь один единственный маяк — бутылку «Аб-солюта», провести корабль к нужному фарватеру, чтобы успеть привязаться к королевскому пирсу за двадцать минут до закрытия ресторана...

Антон еще мешкал на пирсе со швартовами, а я, сознавая ответственность перед другом, кинулся прямиком через шведские клумбы к заманчивым огонькам клубной ресторации.

Хрустя двухдневной щетиной о мокрый ворот непромокан-ца, я появился на пороге королевского лаунжа и твердым шагом бывалого морского волка подошел к стойке бара.

— Ту таймс ту дабл водка энд рипит, — хрипло сказал я шведской водочной фее с серо-голубыми, как небо Стокгольма, глазами.

Было видно, как от сложных вычислений у нее заклинило мозг: она силилась сосчитать, сколько это будет — две водки два раза удвоить и опять повторить, видимо, она была из тех настоящих прекрасных женщин, которые математику понимают душой. За двумя водочными даблами, умноженными на два, да еще повторенными, ей открылась оскорбительная бесконеч-ность.

— Я боюсь, сэр, что вы будете пьяный, — сказала она тихо, боясь глядеть в мои глаза. Видимо, она предполагала прочесть в них безумие.

— Простите меня, леди, но именно это и является моей задачей, — своим самым искренним, самым интеллигентным ба-ритоном ответил я девушке. — Судите сами — я моряк, зашедший к вам из шторма, к тому же русский. Давайте уж лучше мне сразу бутылку «Абсолюта».

В этот момент в дверях появился случайно проходивший мимо командир дивизии подводных лодок. Мокрый бинокль так и болтался у Антохи на шее.

— Ну как наши дела, Саня? — ласково спросил малюточка грубым командирским басом.

— Ура, мы ломим, гнутся шведы: щас дадут пузырь, так я ту-у-умаю, — сказал я другу.

Завидев Антона, барышня как-то сразу сделалась полупро-зрачной и засобиралась к менеджеру.

— Две бутылки! — успел крикнуть я ей вдогонку.Явился испуганный менеджер:— Господа, мы через пятнадцать минут закрываемся, кухня

уже закрыта, у нас только сандвичи на закуску, целую бутылку водки невозможно выпить вдвоем за такое время…

— Две бутылки, — поправил его я. — Если хотите на пари — мы русские, и у нас сегодня праздник.

Видимо я задел его за живое.Шведы и англичане очень любят пари — настоящие север-

ные европейцы, они в первую очередь спортсмены. Ну и, потом, все-таки мы были русские. Я понял: они не поверили в нашу с Ан-тоном стойкость и втайне рассчитывали получить реванш за Пол-таву, потому что менеджер что-то прошептал фее и громко сказал по-шведски всему гудящему залу. Мгновенно наступила тишина,

нам выдали два сандвича и две бутылки «Абсолюта» — в полной тишине потрясенного королевского ресторана.

Это был наш с Антоном полтавский бой, наш день победы, наш крейсер «Варяг», на гордом Стокгольмском рейде накрытый вне-запным залпом тяжелого водочного калибра.

Взвивались вымпела, гремели цепи, никто не желал нам по-щады… Да мы и сами себе ее не желали. Мы были здесь одни, у нас было пятнадцать минут на два последних залпа перед тем, как открыть кингстоны и погрузиться в пучину шведской ночи.

Наши любимые были далеко с другими мужчинами — они не видели, как два русских капитана грудью стояли за Родину на шведской чужбине. Мы пили за веру, за надежду, за любовь, кото-рые привели нас сюда; за нашего друга Димку и его Дульсинею, за нашу перископную глубину и девушку с лицом юной Элизабет Тейлор — за наших бывших и будущих женщин, потому что все подвиги, которые мы совершаем на этом свете, посвящаются им, что бы мы, мужики, протрезвев, потом ни говорили.

К ночи праздник разросся вширь и вглубь, плавно переме-стившись на нашу яхту. Смешались в кучу дети, люди и женщины разной степени опьянения и образования. Откуда-то возник Дима в фуражке с кокардой и черном кителе. Он все искал свой телефон, пытаясь отправить любимой героический репортаж из пучин балтийского шторма. Как же я его понимал! Мне самому хотелось нежности и понимания...

Под утро я поднял голову над стаканом и увидел ангела. Это была она — фея из бара с серо-голубыми глазами цвета Стокголь-мского фьорда, головокружительная и невесомая, как музыка группы АВВА. Она была как море и небо, вместе взятые. Как юная бригантина, возникшая из балтийской волны… Я почти не помню миг, когда она меня поцеловала, и уже никогда не вспомню мо-мент, когда она вознеслась обратно в свою Валгаллу.

Она безусловно была самая Тобосская. В этом не было ника-ких сомнений.

Я хотел вместе с ней к небу и морю, но для этого надо было быть викингом и конунгом, а я был просто пьяный русский капи-тан, сегодня переживший балтийский шторм вместе с команди-ром дивизии подводных лодок. Что мне было делать на свете?

Зачем я? Кто я?Я взял в руку внезапно вспыхнувший всеми огоньками

Димкин телефон и напечатал смс: «Погода нормальная, шторм бал-лов десять по шкале Бофорта. Идем к Стокгольму». Потом нашел в адресной книге телефон Дульсинеи и отослал письмо.

Через пять минут телефон завибрировал ответной вестью: «Ты мой викинг! Горжусь тобой!»

Она ответила, Дульсинея, теперь уже точно, без тени сомне-ния самая Тобосская...

Валгалла откликнулась, бригантина звала к морю и небу.От такой жизни я и впрямь очень скоро стал викингом

и смог покорить много красивых стран. Думаю, все это случилось только потому, что женская логика — самая страшная на свете сила...

Правофланговая. Как встать героем. Ксения

Собчак про то, что страха больше нет. Пионервожатый. Страховочное. Тигран Кеосаян о героях в состоянии аффекта.

Знаменосец. Спасибо, что отпустило. Никита Высоцкий про отца

и про кино. Звеньевая. «Прячь детей, Зинаида!». Маргарита

Симоньян про то, как ей было страшно. Звеньевой. Я не люблю бояться. Виктор Ерофеев про череп и кости. Правофланговый. Врач, трус

и параноик. Матрос Кошка о медицинских страхах. Урок

поэзии. Стихи Сергея Лаврова.


текст: ксения собчак рисунки: анна всесвятская

ВООБЩЕ, тему номера Колесников,

конечно, выбрал плохую. Тема страха, по-

моему, исчерпана. Закрыта. Упразднена.

Так всегда бывает: люди вначале долго-

долго боятся, а потом бояться устают. Но

когда устают, вернуть, загнать их в страх

очень сложно. Это как в детстве: долго-

долго боишься, Бабы Яги, а потом пере-

стаешь. Более того, Баба Яга постепенно

становится уже не страшным, а комиче-

ским персонажем. Болотная и Сахарова

и митинг 4 февраля ничего не изменят

в том смысле, что Путина все равно вы-

берут — либо нечестно в первом туре,

либо честно во втором, Думу все равно

не распустят и Суркова не четвертуют на

Красной площади, как многим бы хотелось.

Но главный итог таков: люди переста-

ли бояться. Стало понятно, что, кроме

собственной трусости, ничто не мешает

выходить, и открыто критиковать то, что

не нравится, стало понятно, что самое до-

рогое, что можно сохранить, это репутация

честного неподкупного человека, стало

вдруг очевидно, что публично врать как-то

нехорошо. То есть вернулись базовые цен-

ности, которые, казалось бы, мы утратили.

Но в этот раз ваш и так не отличающийся

излишней скромностью автор хочет поде-

литься своими собственными страхами.

Моя жизнь всегда была полна какой-то

дьявольской несправедливости, и, говоря

это, я осознаю, как внутренняя усмешка

рождается у моего читателя. Придержи

усмешку, читатель, и свист попридер-

жи — выслушай. Меня ведь есть за

что ругать и за что не любить, но ужас

моего положения заключается в том, что

свистят и ненавидят во мне то, чего во

мне нет, и это и есть главная несправед-

ливость и, видимо, отцовская карма моей

жизни.

Проведя опросы знакомых и прочитав

тысячу страниц всякой дряни, я смогла

отсортировать самые страшные виды

адской лжи.

Во-первых, это кошмарное «светская

львица», которое как кусок коровьего

дерьма намертво влипло в ребристую

подошву моей жизни, создавая образ

девушки, порхающей с вечеринки на

вечеринку с бокалом «Розе». Я не хочу

хвастаться, но я мало знаю людей, кото-

рые работают так много, как я. Точнее, из

творческих людей я знаю только одного,

который работает больше, —это Быков.

В этом смысле светская львица я только

в сравнении с Быковым, который, по-

моему, пишет и преподает даже во сне.

Железной дисциплиной и невероятной

логистикой каждодневных сьемок, жур-

налистских репортажей, корпоративов,

гастролей и интервью создается миф

беззаботности и счастья. Но нет — деся-

тилетнего телерадиостажа явно недо-

статочно, чтобы разделаться с непонятно

откуда взявшейся «швецкой корицей»…

Вторая вопиющая несправедливость

формулируется примерно так: «Она все

Телеведущая Ксения Собчак в кратких перерывах между заметками в Твиттер пишет колонки в «РП». Если бы разбить одну такую колонку на твиты, наслаждения пользователям хватило бы на месяц. Но выясняется, что если прочитать эту колонку целиком, то получится гораздо лучше: вы узнаете то, в чем хотела так наступательно исповедаться девушка, за десять минут, а послевкусия все равно хватит на месяц.

orlova


Люди перестали бояться. Стало понятно, что, кроме собственной трусости, ничтоне мешает выходить, и открыто критиковать то, что не нравится.

александр у

стинов/ф

ото

сою

з


от Путина получила и еще чего-то вякает

теперь». Вторая несправедливость моей

жизни на самом деле даже обиднее, чем

первая. Потому что я никогда и ничего

не получала от Путина или от существую-

щего режима. И, казалось бы, вся моя

жизнь —подтверждение этой нехитро

проверяемой фразы: вместо эфиров на

федеральных каналах — коммерческий

«Дом 2» по кастингу, вместо тепло-

го места в госкомпании — «Твербуль»

и «Бублик» на кровно заработанные,

вместо членства в партии «Единая

Россия» — корпоративы по всей стране

в городах, названия которых не всегда

могу выговорить. Но нет, логика тут не

работает — всё от Путина, и всё тут. Я по

случаю большой откровенности даже

готова честно признать существование

нескольких изумрудно-сапфировых колье

от Умара Джабраилова (что было, то

было), но почему-то даже в двадцать лет

мне уже казалось, что принимать подар-

ки от бойфренда — это нормально, а вот

от Путина — как-то нехорошо. А просить

что-то так и вообще некрасиво. Неважно

уже — сапфиры ли или теплое место,

и неважно уже — у бойфренда или друга

отца. Только самые близкие видят, как за-

рабатывались мои деньги и как скромно

по сравнению с любым власть предер-

жащим я живу. И это, не скрою, очень

обидно, так как решение ничего никогда

не просить было сознательным и про-

шло через всю мою жизнь, затруднив ее

и затормозив мой внутренний рост по

многим аспектам. Помню встречу с Ваги-

том Алекперовым на одном московском

корпоративе — он подошел и искренне

удивился: «Тебе что, нравится вести ново-

годние банкеты?» «Это моя работа», — не

понимая, ответила я. «Ну работа — это

когда деньги нужны, а тебе-то зачем?»

Я даже не знала, что ответить. Вагит как

восточный человек, видимо, искренне

полагал, что я тайно возглавляю какой-то

департамент в Газпроме, а корпорати-

вы — это такой извращенный способ

получения удовольствия.

И, как вишенка на торте, постоянный

миф о неких олигархах, с которыми я то

ли сплю, то ли дружу — эта несправед-

ливая ложь не столько обидна сама по

себе, сколько обидно, что, к сожалению,

это неправда. Если бы я была девушкой

меркантильной, а не авантюристкой,

моя женская судьба сложилась бы

намного счастливее и я бы сейчас не

писала статью в «Русский пионер»,

а утверждала текст для журнала «Татлер»

в стиле «когда мы с водителем на моем

«Фантоме» попадаем в пробку, выезжая

из Барвихи, я сразу открываю томик

Чехова». И, в принципе, меня могли бы

не любить за «е…нутость» и проблему ге-

роини вуди-алленовского фильма «Вики

Кристина Барселона» — «я не знаю,

чего я хочу, но я точно знаю, чего я не

хочу» — но нет, не любят меня за мою

меркантильность. Ярче всего проявлен-

ную в отношениях с танцором Евгением

Папунаишвили…

Но все-таки самый мой большой страх —

это не страх несправедливости, а страх

быть ненужной и бесполезной для своей

страны, как бы пафосно это ни звуча-

ло. Хочется быть причастной не только

к личному успеху в жизни, но и к обще-

ственным событиям, действиям и по-

ступкам, про которые потом можно будет

рассказывать внукам с гордостью. Те,

кто застал 91-й и 93-й годы во взрослом

возрасте, до сих пор рассказывают мне,

как ходили к Белому дому и на Манежку,

и говорят об этом всегда как-то особенно,

и осанка при этом меняется сама собой.

И глаза горят. Я пошла на Болотную,

а потом приняла решение выступить на

Сахарова, потому что я могу и хочу по-

казать пример неравнодушия. И именно

поэтому я считаю, что очень ценно, когда

на улицу с протестом выходят не голод-

ные и злые, а такие, как я, у которых,

казалось бы, все в шоколаде и поэтому

лучшее, что может быть — это статус-кво.

Не молчать — это уже много. Создавать

моду на гражданскую позицию и ее за-

щиту — это то, что сегодня могу сделать

лично я. И я это делаю. Подумайте, что

можете сделать вы. Ведь давно известно,

что российский народ готов на коллек-

тивный подвиг, только когда ставится

вопрос жизни и смерти, во всех иных

ситуациях Россия — страна индивидуаль-

ного героизма. И, учитывая, что страха

уже действительно нет, давайте уже все

потихоньку — от малого к большому —

становиться героями.

Но все-таки самый мой большой страх — это не страх несправедливости, а страх быть ненужной и бесполезной для своей страны.


текст: тигран кеосаян

ЧТО ГОВОРИТЬ о страхах? Они

универсальны, они объединяют квартиры

и города. Они одинаковы для народов

и континентов. Куда ни плюнь — один

страх. Начиная с атавистических, вроде

боязни темноты и клаустрофобии, закан-

чивая сравнительно свежим — страхом

перед авиаперелетами.

Я уверен, что только страх темноты

заставлял пещерных людей заниматься

бессмысленным, в общем-то, делом —

херачить камень о камень и вращать

в ладошках деревяшку. Это потом стало

понятно, что от огня тепло и мясо усваи-

вается лучше. А сначала было просто

страшно.

Из этого следует один вывод: именно

страх можно назвать главным локо-

мотивом прогресса. Не какие-то там

устремления ввысь и вдаль, не озарения

отдельных гениев, а банальный страх.

Что, конечно, не отменяет озарения

гениев. Человеческой натуре в принципе

отвратительна всякая устремленность

и изыскательство. Человеческой натуре

свойственно исключительно движение по

течению и лень. И только страх сдохнуть

от голода заставлял все того же пещер-

ного человека идти на неравную схватку

с большим и волосатым мамонтом. Чтобы

завалить мамонта, дубины было мало-

вато, и наши предки выдумали более

совершенное оружие. Потом еще более

совершенное. Даже сам факт того,

что мамонты в один прекрасный век

с облегчением вымерли, не остановил

человека в этом кропотливом занятии.

Тем более что соседние племена, хотя

были жестковаты на вкус, тоже обладали

оружием. В конце концов оружие стало

таким совершенным, что появился новый

страх — страх перед своим же оружием.

Тогда одна, не слишком испуганная на

вид дама с островов обозвала этот страх

«ядерным сдерживанием» и попросила

всех не беспокоиться.

Человек боялся потерять собственность

в виде мотыги, лодки или плуга, и появил-

ся такой общественный институт, как

государство, первой и главной задачей

которого являлась именно защита соб-

ственности граждан.

Человек боялся недомоганий — появи-

лась медицина, шагнувшая от шаман-

ского бубна до клонированной овечки

с легкомысленным именем Долли.

Заговоры и травяные отвары мирно

уживаются с томографами и операция-

ми по пересадке сердца с одной лишь

целью — отодвинуть холодящий душу

момент встречи человека с костлявой

женщиной в капюшоне с остро наточен-

ной косой.

Человек боялся голода, и на смену молит-

вам древнеегипетских жрецов пришли

генно-модифицированные продукты,

невкусные, зато решившие кое-как этот

вопрос. Правда, теперь появилось опа-

сение, что у твоего потомка в четвертом

Сценарист и телеведущий Тигран Кеосаян решил признаться в своих страхах последовательно и подробно. Возможно, он хотел бы таким образом избавиться от них. Возможно, рискуя приобрести новый — страх быть не услышанным. Впрочем, в случае с «РП» ему это не грозит.

вита

буй

вид


поколении будет три ноги или четыре уха,

но это пока пугает только самых пытли-

вых граждан.

С развитием общественных отноше-

ний страхи стали расслаиваться, как

и появившиеся классы. Если у бедняков

страх умереть от голода никуда не делся,

то более обеспеченные стали бояться,

как бы их не приняли за бедняков. Ис-

ключительно ради понтов они устраивали

гладиаторские бои, рыцарские турниры,

роскошные балы. А так как это было до-

рогим удовольствием, они со временем

становились нищими аристократами. За-

бавно, но этот страх жив до сих пор: есть

достаточно многочисленная категория

людей, что давно заложили квартиры

и дома только с одной целью — посе-

тить в правильное время правильные

курорты. На последние деньги они по-

купают правильные костюмы, арендуют

правильные машины, едят в правильных

ресторанах. Движет этими несчастными

исключительно одно — страх показать-

ся, а не быть бедным.

С этим страхом связано появление и бур-

ное развитие индустрии моды и прочих

брендов класса luxury. Страх смешаться

со смердами, мещанами, обывателями

или, как сейчас принято говорить, быть

неактуальным персонажем, живущим

вне современных трендов, имеет,

конечно же, мало отношения к про-

грессу человечества, но, согласитесь,

породил огромное количество красивой

мишуры…

Да что там мода и медицина! Все религии

мира обещают нам бесконечные муки,

если не соблюдать заповеди и постулаты.

То есть именно страх должен заста-

вить нас быть лучше и чище. Что еще

говорить?

Одним словом, перефразируя известную

поговорку, страх — всему голова.

Вы спросите, а как же герои? Не те, что

стали таковыми от отсутствия альтерна-

тивы, ведомые отчаянием и состоянием

аффекта, а настоящие, смело и гордо

смотрящие в лицо обстоятельствам.

Отвечу. Герои, как правило, боятся со-

стариться и умереть, так и не прогремев

на весь мир в качестве героев. Рамки

мира могут разниться в зависимости от

амбиций и кругозора самого героя — от

двора до всей планеты. Но сути дела это

не меняет. Конечно же, это страх самой

высокой, самой правильной пробы. Но

это тоже страх.

Со мной можно спорить, со мной можно

не соглашаться, но такое положение

вещей мне видится до противного

верным. И очень грустным. Впрочем,

что еще можно написать про страхи

подмосковным вечером, когда во дворе

перегорела лампочка, а я отчетливо

слышу чьи-то шаги прямо под моим

окном?

Эй, кто-нибудь, может, зажжет свет

в доме?!

Герои, как правило, боятся состариться и умереть, так и не прогремев на весь мир в качестве героев. Рамки мира могут разниться в зависимости от амбиций и кругозора самого героя — от двора до всей планеты.

вита

буй

вид


текст: никита высоцкий

ОЧЕНЬ многие хотели сделать кино

о Высоцком. Идея давно витала в воздухе.

И это надо было делать. В каком-то смысле

это обязанность людей нашего поколения.

Но мало желания. Необходима большая

работа, необходимо понимание, как это

сделать. Пять лет назад, к тому времени

как мы начали работать над фильмом,

было написано полтора десятка полноме-

тражных сценариев. И если бы не я, этим

занимался бы кто-то другой. Был сценарий

Эдуарда Володарского, Говорухин хотел

сделать картину о моем отце. Но одно дело

сказать и хотеть, другое дело сделать.

Я хотел, чтобы Высоцкий из доисториче-

ского, из мемуарного, из документального

персонажа стал героем художественного

произведения. Меня это волновало. Мне

кажется, пришло время, назрела такая

необходимость сделать именно худо-

жественное кино. Для молодых людей,

которые не застали и не помнят того

непростого времени.

Высоцкий не просто говорил: я хочу быть

свободен. Он стремился к свободе и был

свободным на самом деле. Он любил, он

боролся за свою любовь, он творил и он

платил за этот свой дар огромную цену.

Заслуга Высоцкого не в том, что он один

из немногих говорил правду в то время.

Заслуга в том, что он искал и нашел

ее. Нашел дикой ценой, вот этой своей

страшно короткой жизнью, очень не-

простой жизнью. Но он стремился, он

двигался, он искал.

Искал реальность за словами, за поня-

тиями, за собственными ошибками, пред-

ставлениями. Как в болоте кочку, на кото-

рую наступить. И находил. В альпинистах,

которые идут в гору, хотя могут погибнуть.

Он находил это в подводниках — «Спасите

наши души». Он находил в стилизациях

под цыганскую песню — «На краю об-

рыва»… Момент реальной жизни. Очень

часто люди теряют смысл жизни. И тогда

теряли и сейчас, когда за словами, за

понятиями нет реальной жизни. Он нашел

ее на краю! В этом слове между жизнью

и смертью, между да и нет. На острие, на

выборе — это и есть свобода, это и есть

настоящая жизнь. Он нашел, и он так

и жил, и он так писал, и это было в его

словах, в его голосе. Это вещь неулови-

мая. Он не написал химическую формулу

и не доказал теорему… Это не лозунг

сочинить: «Курить — здоровью вредить».

Он шел, искал свою дорогу, смысл своей

жизни. Выбирайте свою колею. Это

делает каждый человек. Другое дело, не

у всех получается. Мало у кого получается.

У кого-то получается слишком поздно.

А у него получалось, и получалось так, что

это видели все. Он как канатоходец, на ко-

торого все смотрят. Вот он идет, и все на

него смотрят. И это тоже в нашей картине

есть: если он мог — и я могу. Во всяком

случае, есть надежда.

Он до последнего дня не деградировал —

писал, работал, чего бы ему это ни стоило.

Многие люди, делавшие фильм «Высоцкий. Спасибо, что живой», признаются, что это было главное событие в жизни за последние пять лет. При том, что жизнь каждого из них в эти пять лет была как минимум бурной. Но им верится. И особенно верится человеку, которому в этой ситуации не поверить нельзя. Просто потому, что он — сын, Никита Высоцкий. И то, что он говорит в своей колонке, и есть самая настоящая правда. Потому что сын.

риа-н

овости


В страшном состоянии. Зная, что может

в любую минуту умереть. Вот это главное.

Стремление вверх. Таких людей всегда

единицы.

Самое главное, что двигало и мной,

и людьми, которые эту картину делали, это

уважение и любовь к моему отцу. Он не

совершает сверхподвигов в нашей кар-

тине, но он побеждает. Эта картина о его

победе, о его прорыве, о его стихотворе-

нии. К свободе, к самому себе, к своим

порокам и зависимостям. Это не так

романтично. Он не убивает шестьдесят

человек супостатов, но тем не менее эта

история — о реальной победе.

После этой истории он прожил еще год.

Он не просто выжил. Он выжил для того,

чтобы дальше творить, для того, чтобы

дальше искать, для того, чтобы дальше

реализовываться. Его в конце жизни

спросили — есть такое очень известное

интервью, — какой бы он вопрос задал

себе. А он абсолютно искренне, не рису-

ясь нисколько, ответил: «Сколько осталось

лет, часов, дней творчества». Вот такой

ответ. Он для этого жил.

И самая площадная брань, которая на

нас сейчас обрушилась, сводится как раз

к тому, что это сделано без уважения, без

любви, без понимания того, что мы дела-

ем. С этим я никогда не соглашусь, потому

что это сделано искренне, это сделано

с любовью и уважением.

Мы понимали, что реакция будет сильная

и далеко не всегда положительная. От-

ношение к теме, отношение к Высоцкому,

к тому времени затрагивает серьезные,

глубокие чувства людей. Была шутка,

что мне надо в контракт включить пункт

о том, что после премьеры меня на три

года отправят в Новую Зеландию, чтобы

не закидали помидорами.

Но опять же не потому, что я такой

упрямый — не знаю, такие учителя у меня

были, в такой семье рос, — я привык

верить своим глазам, доверять себе.

Я смотрю это кино — это хорошее кино.

Для меня это главный аргумент. А если

бы мы всех слушали, то, наверное, ничего

и не сделали бы.

Все знают, кого в сборную по футбо-

лу брать, как играть, как обыгрывать

и становиться чемпионами мира — рас-

суждать об этом все горазды. И в этом

смысле огромно число людей, которые

знают, как надо снимать фильм о Высоц-

ком, надо ли его вообще снимать, и точно

ли о Высоцком или о другом персонаже.

Существует некая инерция. И вот та часть

зрителей, которая из-за того, что каждый

очень хорошо представляет себе своего

Высоцкого, сильно его чувствует и не

хочет с ним расставаться, не хочет ни обо-

гащать свое представление о нем, ни уж

тем более обеднять, — на себя надевает

броню, приходя в кино, и что бы мы им ни

показали и даже если бы там снимался Де

Ниро, а продюсировал Поланский и было

бы все гениально, они все равно не из-

менят свою точку зрения.

Я был не только на премьерных показах

или пресс-показах, но и на обычных

сеансах, мне было интересно посмотреть

незапланированную реакцию, когда

картина в людей попадает и они меняют-

ся. И меняется не только их отношение

к Высоцкому, к российскому кино, но

и они сами меняются. Не знаю, надолго

ли, но я видел это. И в этом плане для

меня это дорого и важно. Когда люди вы-

ходят после сеанса и молчат, не начинают

хохотать: «А как он ее там и… а она…

смотри», когда нет этих интонаций, когда

люди тихие, серьезные…

Кино должно быть разное: смешное, раз-

влекательное, но и серьезное тоже. Это

хорошо и это правильно. Кто-то из аме-

риканских продюсеров — руководитель

большой студии — сказал: ребята, если

вы еще лет пять будете работать и делать

на попкорновую аудиторию пятнадцати-

девятнадцати лет, то очень скоро кино

будет очень стыдно заниматься, будет

стыдно говорить: я делаю кино.

Я уверен, что это очень «высоцкая»

картина. И она сделана на пределе воз-

можностей. Он это уважал. Она сделана

очень профессионально. Для него про-

фессионализм очень важная вещь, и он

это ценил и в людях, и в себе. Она честная

и искренняя.

Вообще искусство, неважно — литерату-

ра, кино, театр, это угол зрения. Человек,

который приходит смотреть в пятнадца-

тый раз «Вишневый сад» Чехова, знает,

чем дело кончится, и у него может быть

свое представление, но он смотрит на

угол зрения. На представления других

людей о том, что он знает. Я никогда не

изменю отношения к Моцарту после

фильма «Амадей». Или после «Маленьких

трагедий» Пушкина. Я не стану хуже отно-

ситься к его музыке. Может, что-то я по-

чувствую, но для меня важна и в нашем

кино, и вообще в любом произведении

искусства — точка зрения художника.

Я могу с ней соглашаться, могу ее от-

торгать. Но это не учебник искусства. Ис-

кусство расширяет наши представления

о жизни именно потому, что мы имеем

возможность посмотреть на жизнь

чужими глазами. Глазами Модильяни или

глазами Льва Толстого…

Моего отца как-то спросили, что он хотел

сказать ролью Жиглова. Он сказал:

ребята, все, что я хотел, я сказал — идите

и смотрите.

Теперь остается просто пойти и посмо-

треть, что хотел сказать я. Все.

А мне больше всего хочется выспаться

и отдохнуть. Мне надо, чтобы это кино

меня отпустило. У меня все мысли и по-

мыслы вокруг этого кино последние пять

лет. Мне надо немножко отойти в сторону.

Опять же — Новый год. Вряд ли в Новой

Зеландии. В Москве.

Высоцкий не просто говорил: я хочу быть свободен. Он стремился к свободе и был свободным на самом деле.


текст: маргарита симоньян

ОХ, НАПРАСНО Андрей Иванович

заставил писать про страхи. Не посме-

емся же совершенно. Ну, будем считать,

что предупредила.

У меня столько страхов, что скучно даже

об этом думать: и летать боюсь, и детей

заводить, и оставить маму ночью одну…

Поэтому я расскажу о том, чего не боюсь.

Уже очень давно я не боюсь главного.

Крыс.

Крыса — это, наверное, первое, что

я помню в своей жизни. Мне тогда был,

может быть, год, и мы с мамой вернулись

откуда-то, вошли в дом, и вдруг из-под

шкафа под диван рванула огромная, с по-

ловину тогдашней меня черная крыса.

С тех пор крыс я видела часто и паниче-

ски их боялась. Мы с сестрой все раннее

детство спали, подоткнув со всех углов

концы одеяла, чтоб закрыть руки и ноги

и насколько можно лицо. Я до сих пор,

когда сплю, по привычке прячу лицо.

И ведь это не фобия была у нас в детстве

с сестрой. Это была разумная предосто-

рожность. Соседа нашего ночью именно

так цапнула крыса. Ему делали сорок

уколов в живот.

Были еще некстати подслушанные разго-

воры о том, как у других соседей в нашем

квартале ребенка прямо в коляске…

В общем, крыс я боялась так, как только

можно чего-то бояться.

Пока однажды у нас не украли отцовские

деньги и я не открыла сарай.

Это был сногсшибательный май. Впро-

чем, как любой другой май в моем

городе.

— Зинаида, трам-тарарам! — кричал мой

отец на весь двор, то влетая, то выле-

тая из нашей хибары. — Или ты сейчас

вспомнишь, куда ты дела деньги, или

я убью тебя, себя и разнесу тут всю улицу

к тараканам собачьим!

— Симон, я тебя сколько раз просила,

не ругайся при детях, — спокойно от-

вечала мама, продолжая отглаживать

длинный пододеяльник, от которого пахло

сыростью.

— Так убери детей, трам-тарарам, от-

сюда! И сама исчезни, пока я тебя не

прибил!

Мой отец кричал так все утро. С тех пор,

как не обнаружил в подвале две тысячи

рублей — деньги, которые он собирал

всю свою жизнь и которые срочно ему

зачем-то понадобились. Поймав мате-

рин взгляд, я вышла во двор. Хлопнула

обшитая кожзаменителем дверь. За ней

слышались крики отца и ровные интона-

ции матери.

— Ты понимаешь, меня закопают, если

я через неделю бабки не отдам!? Мне

руки-ноги поотрывают, и хату нам спалят,

и детей заберут! Где бабки, где???

— Я тебе сотый раз объясняю, ты сам по-

ложил их в трехлитровый баллон и убрал

в подвал. Ты же нашел баллон?

— Но бабок там нет! И крышки нет! Там

была крышка! Полиэтиленовая!

И хотя главный редактор телеканала Russia Today Маргарита Симоньян в самом начале своей колонки предупреждает, что будет не смешно, а страшно, читатель, знакомый с непредсказуемым творчеством Маргариты, безусловно перепроверит это утверждение. И правильно сделает!

orlova


валерий щ

еколдин/agency.

photo

gra

pher.ru

У меня столько страхов, что скучно даже об этом думать: и летать боюсь, и детей заводить, и оставить маму ночью одну…


— Да, денег нет. Но их никто не мог

взять. И ты сам это знаешь.

— Кто??? Кто эта крыса??? — надрывал-

ся отец.

— У нас никого не бывает, кроме твоей

родни и твоих друзей.

Отец внезапно умолк. Задумался. Потом

процедил:

— Моя родня и мои друзья не могли взять

мои деньги.

— Значит, деньги найдутся, — резонно

заметила мама.

Отец всхлипнул. Я услышала его тяжелые

шаги. Грохнула крышка подвала. Оттуда

заухали вопли:

— Кто скоммуниздил бабки??? Убью суку!

Я вернулась в комнату. Отец вылез из

подвала, вытирая с лысины паутину. Он

сел на диван, уставился в крашеный пол

и долго-долго еще бормотал:

— Прячь детей, Зинаида. Прячь детей.

Мама по-прежнему гладила длинный

пододеяльник.

Весь оставшийся день отец пролежал

на диване с мокрой тряпкой на лысине,

постанывая и отвернувшись от телеви-

зора, но не разрешая ни переключить,

ни сделать потише. Шел футбол. Отец

не оборачивался, даже когда телевизор

громко кричал: «Гол!». Он страдал.

Все это было году в девяностом в армян-

ских дворах Краснодара — в запущен-

ном полуфанерном шанхае.

Крикливые низкие дворики лепились к бу-

лыжникам трамвайных путей от рынка

почти до самого городского вокзала.

Трамвай, на котором мама возила на

рынок продавать бабушкины гиацинты,

грохотал прямо под нашими окнами. Из

тротуара росли отсыревшие бурые ста-

венки сизых окошек. Скрипели проржав-

ленные еще до войны глухие ворота. Над

халупами, спаянными из самана, вагонки,

осыпавшихся кирпичей, досок, листов

рубероида, жести, шершавого шифера

и стекловаты, застрявшей в горле щелей,

чернели горбатые акации.

В одной из таких халуп я жила свои пер-

вые десять лет. Сидишь дома, замотав-

шись в колючие свитера маминой вязки,

и смотришь, как по обоям красивым

узором ползет плесневая сырость, а если

высунешь руку в окно, можно схватить за

штанину прохожего или бросить в трам-

вай высохшего жука.

По сравнению с нашим шанхаем настоя-

щий Шанхай показался бы Сингапуром.

Шесть семей делили уличный ржавый

кран, летом пересыхавший, зимой про-

мерзавший, и единственный туалет во

дворе — неустойчивые мостки над черви-

вой дырой, огороженные фанерой.

По вечерам мама цедила на улице воду

в большое ведро, грела ее на электро-

плите и, выгнав отца на мороз, мыла нас

в желтом тазу. Как она отважилась в этой

клоаке родить двух младенцев подряд,

я никогда не пойму.

У нас не было отопления, водопрово-

да, кухни и унитаза. Но были соседи

с гитарой, и шашлыки во дворе, и чайные

розы с жуками, и кленовые листопады.

И мальчик с квартала — черноглазый,

как ветки акаций, кудрявый, как гиа-

цинты, веселый, как вся моя жизнь. Но

о мальчике позже.

Наша улица называлась улицей Гоголя.

Лучше не назовешь.

Каждое утро первой во двор выходила

бабка Вартушка — выливать в канаву

помои и сживать со свету мою мать.

— Взяли без роду без племени! Еще

слава богу, что деда Ншана Сталин рас-

стрелял! А то бы он сейчас сам застрелил-

ся, когда такую невестку увидел!

Мама молча цедила воду в большое

ведро.

Вылив помои, бабка Вартушка выносила

на общий стол во дворе кастрюлю кисло-

го спаса и командовала всем обедать.

Я вытаскивала из плетеной корзинки зе-

леные ножницы и садилась за стол. Стол

был покрыт драной клеенкой, засижен-

ной мухами.

— Общежитская! — шипела бабка

Вартушка. — Куда родители смотре-

ли — сына единственного общежитской

отдали!

Сидя в самом углу, я долго кромсала

клеенку ножницами под столом.

Как раз в это время визжала жестянка

ворот и мир для меня озарялся сияни-

ем радуг: во двор заходил тот самый

мальчик. Со своей черноглазой свитой.

Он вразвалочку, как положено принцу,

прогуливался по щебенке, напевая под

нос модное «Бесаме мучо», которое

его папа — наркоман со стажем дядь

Хачик — пел вчера во дворе так пронзи-

тельно, что в конце закашлялся кровью.

Мальчик умел делать «Кия!» как армян-

ский маленький Джеки Чан, воровать

по карманам мелочь и смешить меня до

истерики. Вечерами он играл на монетки

с взрослыми, тринадцатилетними, в фан-

тики от жвачек «Турбо». На фантиках

были картинки красивых машин.

Никто не знал тогда, что он первый раз

вскроет вену в шестнадцать, через год

загремит за угон иномарки, и умрет

У нас не было отопления, водопровода, кухни и унитаза. Но были соседи с гитарой, и шашлыки во дворе, и чайные розы с жуками, и кленовые листопады.


к тридцати все в тех же дворах от СПИДа

и туберкулеза.

Но пока мальчик томно фланировал мимо

акаций, делая вид, что ему ничего здесь не

нужно. Он не знал, что я знала, что он при-

ходил к нам во двор, чтоб смотреть на меня.

Поломавшись с полчасика, мы наконец

здоровались и шли вместе к сараю.

Этот дощатый полусгнивший сарай

цеплялся к фанерному туалету и уходил

змеей куда-то в заброшенную городскую

глубь, другим концом вываливаясь на

свалку и пустыри. Уже много лет никто

никогда в этот сарай не входил.

Никто, кроме дяди Пети, одинокого ал-

коголика, непонятно как поселившегося

в самой маленькой комнатушке армян-

ского гетто. Дядя Петя вошел в сарай

предыдущей весной, да так и не вышел.

Помню, я тогда оказалась наказана.

После школы я забежала домой, мама

с теть Зузой варили вишневый компот,

и я весело крикнула им:

— Эй вы, мудилы, ребенок голодный!

Мама так и застыла с льющимся

кипятком.

— Ты где услышала такое слово? — спро-

сила она очень тихо.

— Бабушка Вартуш, когда дядю Петю

вчера увозили, сказала: «И где этот

старый мудила крюк там нашел?», — ис-

пуганно сообщила я.

— Мне стыдно за тебя, — сказала мама

и отвернулась. И это был худший способ,

которым меня когда-либо наказывали.

Когда приходил этот мальчик, мы всегда

с ним тащились к сараю. Сквозь щели

в узенькой двери мы видели, что там

очень темно, но в глубине, у другого

конца, откуда-то льется полосками пыль-

ное солнце. Иногда под лучами нам было

видно, как в сарае зловеще шевелятся

кучи тлеющего тряпья и на них копошат-

ся, шурша, жирные черные крысы.

Надо ли говорить, что под этой дверью

часами — месяцами, годами! — мы под-

зуживали друг друга: «Ну, кто смелый, кто

войдет в сарай?» Надо ли говорить, что

мы знали — никто никогда не войдет.

Как уже было сказано, это был сног-

сшибательный май, как все маи в моем

Краснодаре — жаркий, под сорок, и уто-

нувший в цветах. В тот день я и мальчик

должны были объясниться. У меня были

на это причины.

Я не знала, с чего начать. И начала как

обычно:

— Ну давай, заходи в сарай! Боишься?

Он, как обычно, ответил:

— Сама заходи! Сама боишься!

Тогда я неожиданно для себя

предложила:

— Ну, хочешь, давай вместе зайдем.

Вместе — не страшно!

— Мне и так не страшно! — сплюнул

мальчик и свысока посмотрел на свиту.

Я взмолилась:

— Послушай, если мы сейчас в него не

зайдем, мы никогда не зайдем! И никогда

не узнаем, откуда там свет.

— Это почему?

И я выдохнула:

— Потому что мы переезжаем. В самый

конец города, в новый микрорайон. Нам

дали квартиру в большом доме возле

реки. Там есть туалет, представляешь?

И там нет трамвая! Завтра вещи будем

собирать.

Отчаянный детский ужас вдруг пронесся

в черных глазах, но тут же они подерну-

лись обычной насмешливой поволокой.

— Ну и переезжай! — сказал мальчик. —

Нам тоже дадут квартиру. Ладно, ребя,

погнали на гаражи за жерделой!

александр г

ронский/agency.

photo

gra

pher.ru


— Ну подожди! — почти закричала

я и стала быстро соображать, что же ему

сказать, чтобы он остался. — Ты просто

боишься зайти в сарай!

— Я боюсь?! — неприятно рассмеялся

мальчик. — Да я просто не хочу туда

заходить! Делать мне нечего. Я «адидас»

запачкаю — мне из Америки крестный

привез. Это ты боишься зайти! Сыкуха,

сыкуха, сыкуха! — и он стал плеваться

мне прямо в лицо, выстреливая букву

«с», толкая меня к двери сарая. А свита

его похрюкивала, как откормленные

к Новому году кабанчики в бабушкином

огороде.

Мой рот мгновенно наполнился солью

и что-то колом придвинулось к нёбу,

и стало абсолютно, физически, намертво

невозможно не разреветься.

Но разреветься в такой ситуации — это

было еще невозможнее.

И я сделала то, что я сделала: залепила

мальчику в челюсть пипеточным кулач-

ком, рванула хлипкую дверь, зажмури-

лась — и вошла в этот сарай.

Никто из мальчиков за мной не побежал.

Они остались ждать у дверей. Джеки Чан,

оправившись от кулачка, только крикнул:

— Что ты делаешь, дура, они же тебя

сожрут!

Меня не было больше часа. За

это время я успела, наверное,

десять раз умереть и родиться.

Я стремглав пробежала сарай, бук-

вально взлетая над шевелящимися

кучами, и прижалась к тем дальним

доскам, в щели которых сочилось

предзакатное солнце. Я стояла там,

окаменев, очень долго, понимая, что

нет такой силы, которая заставит

меня вернуться назад — пройти еще

раз весь путь по этим визжащим

и убегающим кучам.

Но потом даже в этом адском сарае

я стала тупо скучать. Потянулась за

какой-то рогатиной, схватила ее. Крысы

меня игнорировали. Обороняться было

не от кого. Тогда от скуки я ковырнула

рогатиной ближайший хлам. Рваная

тряпка легко соскользнула. И вот там,

освещенное пыльным лучом, явилось

оно. Большое, уютное, аккуратное крыси-

ное гнездо. Свитое целиком из отцовских

червонцев…

Выходя обратно на свет, я даже не

посмотрела на этих дебилов, что ждали

меня у сарая. Я их вообще никогда боль-

ше в жизни не видела.

Отец мой неделю мыл свои деньги хозяй-

ственным мылом и сушил пылесосом.

И все приговаривал:

— Я знал, что крысами в моем доме

могли оказаться только крысы!

И тогда же сказал первый раз:

— Не забывай, Маргарита, ты — мой

единственный сын.

— Ты посмотри! — умилилась бабка

Вартушка, слышавшая разговор, как

и все разговоры в нашем дворе. — Наш

Симончик такой семьянинник — я тэбэ

дам!

После чего скомандовала всем ужинать.

Надо же было кому-то доесть кислый

спас.

Кстати, о спасе. Если вам не страшно,

вот бабки Вартушки рецепт.

Смешать пару литров мацуна с парой

литров воды. Туда же можно бросить

сметану или что еще кисломолочное

есть в доме. Потом на самом маленьком

огоньке очень долго и, очень мутор-

но, медленно помешивая, довести до

кипения. Растереть муку с парой яиц,

добавить в кастрюлю, туда же заранее

пережаренный лук и заранее сварен-

ный булгур, если, конечно, найдете на

рынке такую крупу. И много нарезанной

кинзы. Или мяты. В общем, что выросло

в огороде. И опять вскипятить, все еще

нудно помешивая. Если вы не армянская

бабушка, терпеливая, как кошка в охот-

ничьей стойке, можно даже не начинать.

У меня лично нервы сдают еще до перво-

го закипания.

Поэтому спас из всех женщин в нашем

дворе варила только бабка Вартушка.

Она умерла недавно, Царство ей там

Небесное.

Я тоже боюсь умереть. Я боюсь умереть

слишком рано. Не успеть все, что надо

успеть. Еще больше боюсь никогда не по-

нять, что же именно надо успеть. Я боюсь

умереть слишком поздно. Протянуть

окончательные, не подлежащие исправ-

лению десять-двадцать лет, шарахаясь от

болячки к болячке, не глядя вокруг. После

такой жизни, какая пока что вылеплива-

ется у меня, артроидная старость была

бы, как если запить званый ужин в миш-

леновском ресторане: цветы цуккини,

фаршированные трюфелями, черепаший

суп, суфле из омаров, телячий зоб с арти-

шоками — все это взять и запить рыбьим

жиром. Убить послевкусие. Как будто и не

было никогда никаких омаров.

Я боюсь.

Но я запрещаю себе бояться. Каждый

раз, когда ватное, серое застилает мне

душу, как ноябрь московское небо, я го-

ворю себе: «Дорогая! Ты должна войти

в этот сарай. Это даже не обсуждается,

тема закрыта, ты просто должна. Да, там

крысы, вонючие крысы, но ведь ты че-

ловек. Тебя — больше. Пусть тебя даже

цапнут, и сделают сорок уколов, но никто

тебя не сожрет, и в конце ты найдешь

то, что не смог найти твой отец. Давай,

зажмурься — и просто войди».

А мальчики — подождут тебя

у дверей.

Мальчик умел делать «Кия!» как армянский маленький Джеки Чан, воровать по карманам мелочь и смешить меня до истерики.


рена э

фф

енди/agency.

photo

gra

pher.ru


текст: виктор ерофеев

В ВОЗДУХЕ запахло революцией.

Это ни с чем не сравнимое чувство. И хотя

основные события трудно предугадать

по срокам и смыслу, есть ощущение, что

пройден какой-то невидимый водораз-

дел и телега истории опять покатилась

с горы — сначала медленно, а потом все

быстрее и быстрее, со свистом и дикой

тряской. На такой телеге мчаться страш-

но, куда страшнее, чем тащиться по

бескрайнему плоскогорью, рискуя всего

лишь беспробудной спячкой. Но есть тьма

людей, которые любят бояться. Не в этом

ли разгадка нашей родины?

В парижском Диснейленде я сел на

вагонетку и отправился в искусственное

подземелье, которое обещало как следует

напугать. Со мною ехали взрослые и дети,

и я понимал, что все страхи будут пустыми.

Но что-то оказалось выше моего пони-

мания. Когда в темноте меня коснулись

какие-то неведомые костлявые руки,

я вздрогнул всем телом, несмотря на всю

бутафорию. Рядом со мной истерично

хохотали родители и отпрыски разных

народов, вызывая на себя страх и отвечая

ему полным восторгом, как это бывает на

американских горках и прочих головокру-

жительных аттракционах, а я непонятно

с чего замкнулся в себе. Я пытался про-

никнуть в различие, возникшее в открытой

вагонетке между ними и мною, и я созна-

вал, что кто-то из нас несомненно не прав.

Я вспомнил тогда же, в подземелье Дис-

нейленда, что есть тьма людей, которые

любят фильмы ужасов, которым доставля-

ет удовольствие пощекотать себе нервы

явлением всевозможных костюмирован-

ных Дракул, каннибалическими видениями.

При отсутствии кино можно, впрочем, по

старинке отправиться на заброшенное

кладбище ночью и прогуляться среди

могил. Кем бы ты ни был, ты все равно ис-

пытаешь странное чувство тревоги, никак

не связанное с твоим дневным мировоз-

зрением. Что это? Фитнес по выработке

бесстрашия, метафизические приседания

или всего лишь несерьезное отношение

к ужасу жизни, дарованное тебе свыше?

Мой попугай жако смертельно боится

веника. Если случайно поднести к его

клетке веник, он издает пронзительный

ультразвук, не похожий ни на какие другие

его звукоизвержения, и он всполошенно

падает, словно замертво, на дно клетки.

Его нельзя приучить к венику. Сколько

ни подноси веник к клетке, столько он

будет срываться вниз. Трудно сказать, что

именно видит он в этой угрозе, за что или

кого он принимает веник, но он принимает

веник всерьез, и лучше веник держать

подальше, чтобы не травмировать птицу.

По всей видимости, я смешон, потому что

я похож на своего попугая.

Можно ли считать мое поведение и по-

ведение моего попугая трусостью? С точки

зрения любителей страха, наверное, так

и есть. Но мы с моим попугаем в ответ на

обвинения в трусости выскажемся в поль-

Если другие авторы пишут о том, как они боялись раньше или что они уже не боятся, то писатель Виктор Ерофеев говорит о том, что он вообще не любит бояться. Он не уточняет при этом, боится ли он на самом деле. И правильно делает: будет над чем подумать читателям.

риа-н

овости


зу ответственного отношения к страху.

Однако тут нас и заклюют поклонники ве-

селого отношения к жизни. Попугай Шива

(дома мы все зовем его Шивочка) богат ге-

нетической памятью. Он принимает веник

за хищника. Нет, он не расскажет мне,

что это за хищник, но есть и другой, более

доступный мне пример. Он также боится

шланга пылесоса, вообще всего, что имеет

форму трубы: тут речь, очевидно, идет

о заместительницах змей. В любом случае,

Шивочка не любит бояться. И тут я с ним

солидарен. Я тоже не люблю бояться. Но

ведь это похоже не только на проявление

трусости, но и на заявление бесстрашного

человека. Я не люблю бояться! Иными

словами, принимая страх всерьез, я не

люблю с ним шутить, исходя скорее всего

из исторического опыта человечества.

Вот, например, Михаил Осипович Гер-

шензон в сборнике «Вехи» трусливо,

с точки зрения русских революционеров,

высказался о пользе правительственных

штыков, представляя себе, что народная

революция, подобная общероссийскому

погрому, будет несомненно страшнее,

нежели царская несвобода. Трусость

и конформизм Гершензона были удостое-

ны презрения не только Ленина, но и всего

просвещенного общества, а далее в совет-

ской историографии рассматривались как

хрестоматийное предательство народных

идеалов. Сейчас понятно, что Гершен-

зон был скорее не трусом, а провидцем,

и вслед за ним я тоже бы высказаться за

дубинки ОМОНа, а не за «русские марши»,

которые, наверное, и станут буревестни-

ком революции. Однако, с другой стороны,

черносотенцы всегда были выкормышами

слепой власти, которая в конечном счете

революционизировала народ до такой

степени, что он поднялся на бунт, сменив

черных на красных.

«Я не люблю бояться» имеет и другое

значение. Любители страха легкомысленно

относятся к страху как к верному поводы-

рю человечества. Однако никто не ответил

еще на вопрос, является ли страх частью

жизни или жизнь является частью страха.

В начале начал, возможно, и был тот страх

небытия, который разродился самою жиз-

нью и продолжает над ней доминировать.

Это — ужасная догадка, но она обоснова-

на проникновением страха во все сферы

жизни, и наше жизненное поведение яв-

ляется лишь жалким ответом на всесилие

страха. Чего мы только ни боимся?

Мы боимся одиночества и коллективизма,

брака и безбрачия, жары и холода, ненави-

сти и любви. Мы боимся жизни значитель-

но больше смерти, потому что в каждом

проявлении жизни есть назойливая угроза

нашей безопасности. Страх смерти —

закономерный вывод из страха перед

жизнью. В страхе мы формируем образы

наших богов с самого рождения челове-

чества, и только лоно матери оказывается

для нас наиболее безопасным местом.

В парижском Диснейленде я увидел,

в конечном счете, бунт человека против

засилья страха, но в этом хохотливом бунте

собралось несовершенство человеческой

природы, которая скорее отмахивается от

проблемы или, как говорил Блез Паскаль,

отвлекается от нее, нежели стремится к ее

разрешению. Впрочем, стоит ли фиксиро-

ваться на проблеме, которая неразреши-

ма, ибо страх является в буквальном смыс-

ле слова животным чувством, присущим

как мышам, так и кошкам не в меньшей

мере, чем человеку?

Вот почему, если я говорю, что я не

люблю бояться, я исхожу из предположе-

ния о глобальном значении страха и не

снимаю его значения и не бунтую против

него, а выражаю к нему свое эмоцио-

нальное отношение. И уж тем более я не

люблю бояться, когда страх используется

людьми для сознательного или бессозна-

тельного угнетения друг друга. Именно

страх, а не что иное в наибольшей

степени угнетает человека, доводит до

распада его личность. Легкомысленное

отношение к страху (авось пронесет!)

есть согласие на продолжение страха

в обыденной жизни, сублимация своего

рабского положения в обществе и госу-

дарстве, карнавальный день, после кото-

рого начинаются будни. Начальник мстит

подчиненному за свои страхи, а высшее

начальство, олицетворяя государствен-

ный страх, удерживает посредством

животных страхов народ в подчинении.

Однако народ в какой-то момент устает

бояться — нет, он по сути своей готов

бояться еще и еще, но начальство то ли

слишком завышает планку страха, то ли

теряет самоконтроль, предаваясь утехам

безнаказанности, и тогда происходит

взрыв. Революция — освобождение от

прежних страхов и сложение новых.

Государство нужно для того, чтобы мини-

мизировать человеческие страхи, а не

раздувать их. Мы в России — чемпионы

по производству страхов и почти полному

отсутствию страховедения. В результате

мы оказываемся где-то посредине между

природным и общественным человеком.

Однажды я летал на дальние острова

в Беринговом проливе. Это было опасное

путешествие, но оно того стоило. Между

Ледовитым и Тихим океанами существуют

два острова. Один — поменьше, дру-

гой — побольше. С вертолета они похожи

на два кекса, продолговатый и круглый.

Круглый остров называется Малый Диамид

и принадлежит американским эскимосам,

продолговатый — наш, Большой Диамид,

или остров Ратманова. Я прилетел на аме-

риканский остров в начале июня и увидел

эскимосов, несмотря на нулевую туманную

погоду, в шортах и футболках. На футбол-

ке высокого эскимосского парня была

надпись: NO FEAR. Дети ели мороженое

и бегали по мокрому снегу… На большом

острове была та же температура, несмо-

тря на то что соседние острова находятся

в разных полушариях, но там гарнизон

наших доблестных пограничников был

одет в зимние шинели. Шапки и валенки.

Никаких NO FEAR. Прикажи своему сердцу

объявить лето, будет лето, а не то зима…

зима… зима.

Я родился под знаком страха. Первым

моим осознанным впечатлением были

череп и кости на электрическом столбе

летом в Раздорах, которые тогда еще были

глухим Подмосковьем. Иногда я думаю, что

именно тот мой младенческий панический

страх дотронуться до столба и дал мне

силы стать писателем. Литература на-

ходится в подвижном взаимодействии со

страхом. Я благодарен столбу. Литература

научила меня тому, что я не люблю боять-

ся. В этом я вижу свое скромное бесстра-

шие. Я благодарен литературе.


текст: матрос кошка

ЗДРАВСТВУЙТЕ. Я врач с пятнад-

цатилетним стажем, трус и параноик.

В моем мозге, как и в вашем, дорогие

читатели, есть Corpus Amygdalaideum —

структура, отвечающая за страх. Только

у вас она размером с маленький лесной

орех, а у меня, наверное, размером

с японскую грушу, не меньше. Я, как

и все врачи хирургических специаль-

ностей, всего боюсь. Панически. До

ужаса и дрожи в коленках. За уверенной

и надменной улыбкой «бога операцион-

ной» (а кто из нас, членов Королевской

коллегии, не бог, ну хотя бы в грезах?).

За четко выверенными, смелыми

движениями скальпелем по организму

и за небрежными ремарками про по-

году в Эссексе и про слегка избыточное

персиковое декольте представительницы

компании «Фармацевтикс Лимитед»

скрывается леденящий душу ужас.

Мы отпускаем легкие шуточки во время

кровотечения из маточной артерии,

когда все остальные шепчут: «Помоги

нам боже!», мы просто и легко наклады-

ваем на нее зажим Кохера и спокойно

произносим вслух операционной сестре:

«Пустяки какие! Шить викрилом, пожа-

луйста, будьте любезны...» и далее сразу:

«Кстати, вы не знаете, туман над Темзой

уже рассеялся?»

А в это время про себя кричим, покрыва-

ясь холодным потом и ощущая, как пол

уходит из-под ног: «Твою мать! Господи,

за что мне все это? Я еще толком не

начал операцию, а у меня уже восемьсот

кровопотери... Так, собрался, тряпка,

и оперируй, лузер хренов, боже, как

страшно... где этот гадский мочеточник,

уж не в моем ли зажиме?» — ну и так

далее... Да, у нас, у хирургов, между

«твою мать» и «господи, спаси» вообще

доли секунды.

А чего стоит моя патологическая боязнь

натурально рыжих рожениц? Вы не

в курсе... Рыжая роженица в отделе-

нии — все! Быть беде! Обязательно или

атоническое кровотечение, или при-

ступ эклампсии. Я даже, каюсь, хотел

накропать по этому поводу диссертацию

и всерьез собирал данные о повышен-

ном риске акушерских кровотечений

у женщин с натурально рыжим цветом

волос. Гипотеза моя, доказанная, как

мне казалось, сотнями примеров из

реальной жизни, как ни печально, при

попытке научной систематизации по-

терпела полнейшее фиаско. Оказалось,

у рыжих все более или менее как у обыч-

ных людей... но страх остался, видимо,

как исключение, железно подтверж-

дающее правило. Вот вам смешно,

а еще Джеймс Джойс предупреждал нас

о коварстве рыжих женщин. А он-то уж,

поверьте, знал, что говорит.

Мне, например, очень страшно думать

о том, что мой клинический резидент, ко-

торый весь день ходит за мной по пятам

и записывает в историю болезни все,

Как-то по умолчанию считается, что доктор — это человек, специально обученный избавлять нас от страхов. Тем, кто так считает, лучше эту колонку не читать. Ибо член Британской королевской коллегии акушеров и гинекологов Матрос Кошка, он же Денис Цепов, здесь и сейчас признается во всех врачебных страхах. Мало не покажется.

олег

михеев


владим

ир с

околаев/ф

ото

сою

з

что я скажу вслух, в один прекрасный

день вместо «Срочно готовить к экстрен-

ной операции и переливанию крови»

напишет «Выписать домой, под наблю-

дение участкового терапевта» — не по

злому умыслу, разумеется, а просто по

ошибке. Ему бывает очень обидно, что

я всегда перечитываю с тревожным

видом то, что он, человек с высшим об-

разованием, выпускник Кембриджской

медицинской школы, написал в истории

болезни от моего имени после слов

«Обход дежурного консультанта». Это

потому что он, скорее всего, не знает,

как это страшно — доверять людям...

Ничего, через семь-восемь лет станет

настоящим хирургом и, если не свихнет-

ся, поймет.

Я совершенно не боюсь конца света.

Вряд ли это хуже ночного дежурства

в Госпитале Святой Магдалины, что в се-

верном Лондоне. Переживать и бояться

за собственную жизнь гораздо проще

и, поверьте мне, куда как комфортнее,

чем бояться за семнадцать рожениц

на отделении, четверо из которых не

говорят ни слова по-английски, у троих

давление 190 на 110, двое кровоточат

после родов со скоростью литр крови

в полминуты, а еще у двоих сердцебие-

ние плода пять минут назад ушло в глу-

бокий штопор, где-то около шестидесяти

ударов и даже без намека на восста-

новление. Гуляй, солдатик, ищи ответу...

И страшно не то, что дежурная бригада

не знает, что со всем этим делать. Всё

мы знаем и умеем. Страшно то, что весь

этот ужас происходит одновременно

здесь и сейчас, на нашем дежурстве.

Страшно, что не успеем, страшно, что

нас всего трое, не считая акушерок,

а рожениц вон семнадцать. И навер-

няка среди них есть рыжие. Страш-

но, очень страшно смотреть в глаза

родным, если не дай бог что-то случится,

тетенька умрет или ребенок, страшно

будет потом называть себя врачом.

А мы больше ни на что не годны... как

нам после этого быть и, главное, кем?

Страшно подумать...

«Ну вас!» — скажет скептически настро-

енный читатель. При чем тут весь этот

бред, если невооруженным взглядом

видно, что автор колонки — закончен-

ный параноик? А я вам отвечу — ниче-

го я не параноик. Ну или все мы там,

в неотложной медицине, немного того.

А ведь и есть с чего! Почему, например,

ни в одном известном мне английском

родильном отделении нет комнаты номер

13? Да, вот комната 11 есть, комната 12

есть, а дальше... комната 12А. Кстати,

на известном в туристических кругах

лондонском аттракционе London Eye

тоже нет тринадцатой кабинки. Мало ли

что... молния там или террористы, или

Bad luck, что еще хуже.

Вы будете смеяться, но несколько раз

за мою карьеру беременные не при-

ходили на плановое кесарево сечение,

если операция выпадала на пятницу,

тринадцатое. Не приходили и, что самое

интересное, не звонили предупредить,

Я совершенно не боюсь конца света.Вряд ли это хуже ночного дежурства в Госпитале Святой Магдалины, что в северном Лондоне.


что не придут. «Засмеют ведь»,— на-

верняка думали они. Операционная бри-

гада, которой внезапно из-за массовой

неявки беременных на родоразрешение

приходилось активно нечего не делать

все утро, пила стопятидесятую чашку

чая с молоком и говорила: «Ну и слава

богу, а то мало ли что, пятница тринадца-

тое, бр-р...»

Любой врач экстренной акушерской

службы, психиатр или, к примеру,

реаниматолог, расскажет вам в до-

верительном разговоре, насколько

опасно... полнолуние. И волки-оборотни

тут совершенно ни при чем. Я, конечно,

в силу своей неорганизованности, ле-

ности и тотального попустительства не

слежу за фазами луны по космическому

календарю, но четко знаю, выходя в во-

семь вечера из машины на госпитальной

парковке, чтобы заступить на ночное

дежурство: если над госпиталем висит

лунный блин в полной своей красе, то

дежурство будет — хоть святых выноси.

А уж если увидишь по дороге на работу

черного дрозда — нужно сразу меняться

дежурством с коллегой и идти домой,

потому что примета эта верная и обя-

зательно будет какая-нибудь суперка-

тастрофа, типа непрямого массажа

сердца в больничном буфете, стреми-

тельных родов в унитаз или переливания

несовместимой крови не тому пациенту.

Как постоянно говорит мне мой друг

психиатр Миша Мосьпанов: «Приходи ко

мне со своими фобиями — и мы вместе

над ними посмеемся». А я с ним не согла-

сен. Потому что верю, верю во всякое

такое, пусть хотя бы и в самой глубине

души... И мне не до смеха! Вот как раз

один очень показательный случай.

Однажды мой впечатлительный кол-

лега Джон все дежурство проходил

с дергающимся от волнения глазом,

потому что по дороге на работу путь ему

перебежала черная кошка. Двенадцать

часов кряду он перепроверял свои на-

значения, с традиционным британским

фатализмом ожидая трагедии. И она

случилась! Выйдя из больницы и облег-

ченно вздохнув, он тут же обнаружил на

лобовом стекле своего CLK штраф на

сто двадцать фунтов за неправильную

парковку, а еще позже вечером у него,

представьте, сгорел рисовый пудинг!

А вы говорите — суеверия...

Хотите, чтобы ваш знакомый врач вас

возненавидел? Пожелайте ему спо-

койного дежурства. Как только вы это

сделаете, дверь в отделение тотчас

открывается (примерно как в передаче

«В гостях у сказки») и ему тотчас при-

возят одновременно инфаркт миокар-

да, разрыв аневризмы аорты, острый

аппендицит, внематочную беременность

и огнестрельное ранение в голову.

Желать врачу спокойного дежурства —

страшный грех. Любой доктор вам это

скажет. Кстати, прелюбопытнейший

факт на эту тему описан у Ричарда

Вайзмана. В уважаемом в медицин-

ских кругах издании Amercian Journal of

Medicine за 2002 год (номер 112 (6),

страница 504) — нет, вы проверьте! —

была опубликована вполне серьезная

научная работа, где врачей-дежурантов

разделили на две группы. Одна группа

постоянно говорила: «Ах, какое у нас

будет сегодня спокойное и легкое

дежурство», а вторая группа о легкости

и спокойствии ночного дежурства даже

не заикалась, а вместо этого обсуждала

сугубо нейтральные темы, например,

туман в Сомерсете, дороговизну жилья

в Южном Кенсингтоне или, скажем,

преимущества уэльской баранины над

новозеландской. Сравнительный анализ

занятости врачей на дежурстве, вопре-

ки бытующему суеверию, не выявил су-

щественной статистически достоверной

разницы ни в одной из групп. Но мы-то

знаем, что это не так... подумаешь,

исследование...

Но оставим на секунду докторов с их

суевериями. А чего же боятся мои со-

граждане, простые британцы?

Атак террористов? Потери работы?

Смерти от рака? Ядерной войны?

Тараканов? Путина? Окончания сериала

EastEnders?

Это, конечно, да. Но еще они боятся, что

Государственная служба здравоохране-

ния Великобритании полностью перей-

дет на страховой принцип, как в Амери-

ке. Нет, я серьезно. Я уже и сам этого

втайне боюсь, поддавшись всеобщей па-

нике. Попросите британца описать вам

систему здравоохранения в Штатах. Вы

в ответ услышите обвинительную речь

минут на сорок о том, что эта американ-

ская система не что иное, как ужасный,

постыдный и антигуманный фарс, в ко-

тором человеку приходится платить (!) за

свое лечение. Огромные деньги! И всем

на вас наплевать, если у вас этих денег

нет — идите вон, умирайте под забором.

Нет страховки — нет лечения. Далее

они говорят, и при этом взор их про-

светляется: «Вот у нас в Британии есть

национальная служба здоровья. Мы ей

гордимся и никому ее не отдадим». Одно

утешает: мои дорогие и до боли родные

британские налогоплательщики не стал-

кивались со страховой (в буквальном

смысле) медициной в моем отечестве.

Вот тут-то их бы и захлестнула такая

фобия с паранойей, после которой даже

evil man Vladimir Putin показался бы им

персонажем, сравнимым по кровожад-

ности, ну скажем, с телепузиками.

Если над госпиталем висит лунный блин в полной своей красе, то дежурство будет — хоть святых вон выноси.


ГДЕКУПИТЬ ЖУРНАЛ

ПОДПИСКАНА ЭЛЕКТРОННУЮ ВЕРСИЮ

WWW.IMOBILCO.RU — «Аймобилко»,

крупнейший российский интернет-магазин по продаже

лицензионного медиаконтента.

WWW.RUSPIONER.RU — раздел «Журнальный киоск».

HTTP://WWW.PARKREADER.RU/ — «Паркридер.Ру»,

универсальный сервис для чтения газет и журналов.

HTTP://WWW.YOURPRESS.RU — «Ваша пресса»,

электронные версии газет и журналов.

HTTP://RU.ZINIO.COM — Zinio.com,

международный цифровой журнальный киоск.

МОСКВА:

• Сеть мини-маркетов на АЗС ВР

• Супермаркеты: «Азбука вкуса», «Алые паруса»,

«Бахетле», «Глобус Гурмэ»

• Торговые центры: ГУМ, «Крестовский»,

«Стокманн», «Цветной»

• Книжные магазины: «Московский Дом Книги»

на Новом Арбате и Ленинском пр-те, ТД «Книги

«Москва»», «Республика», «Фаланстер»

• Магазины прессы «Наша пресса»

в а/п Шереметьево

• Галереи: «Люмьер», «ФотоЛофт»

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ:

• Сеть мини-маркетов на АЗС ТНК-ВР

• Супермаркеты: «Александровский», «Глобус Гурмэ»,

«Лэнд», «Окей», «Призма», «Ренлунд»,

«Супер-Бабилон», «Лента»

• Книжные магазины: «Буквоед»

• Магазины прессы: «1-я полоса», «Нева-Пресс»

РЕГИОНЫ РФ:

КНИЖНЫЕ МАГАЗИНЫ, СУПЕРМАРКЕТЫ,

МАГАЗИНЫ И КИОСКИ ПРЕССЫ В ГОРОДАХ:

Барнаул, Волгоград, Горно-Алтайск, Екатеринбург,

Казань, Калининград, Кемерово,

Красноярск, Новокузнецк, Новосибирск, Омск,

Пермь, Саратов, Томск, Тюмень

А ТАКЖЕ:

Магазины и киоски прессы в Латвии, Эстонии и

Казахстане


текст: сергей лавров рисунки: павел пахомов

ГОД БЕЛОЙ ЛОШАДИБьют двенадцать куранты на площади,

И из Спасских священных ворот

На величественной белой лошади

Выгарцовывает Новый год.

Хоть навеян китайской традицией,

Образ этот прижился в умах —

На Руси завсегда царь с царицею

Выезжали на белых конях.

Белый конь — атрибут триумфатора.

Значит, снова триумф и салют.

Значит, снова «ура!» многократное

Иноземцы царю пропоют.

Благодарны, что их не угробили,

Триумфатора станут качать.

Значит, премию мирную Нобеля

Нам на белом коне получать.

Правда, после турне грандиозного

Царь — к себе во дворец на обед,

Ну, а конь — на конюшню навозную

Ждать грядущих царевых побед.

Судьбы белых коней не измерены —

То ль цыгане в ночи украдут,

То ли сделает царь сивым мерином,

То ли шею раздавит хомут.

В чем еще символ года проявится?

Может, дружно держава заржет?

Или будут встречаться красавицы

С лошадиною мордой весь год?

То ль одарят на счастье подковами,

То ли лязгом не конских подков,

То ли будут все кони раскованы,

То ль наладится ковка оков.

Заграничные «Белые лошади»

С этикеток глядят вискаря,

Как зека возвращаются в прошлое,

Опрокинувши соцлагеря.

Министр иностранных дел России Сергей Лавров передает редакции «РП» три своих не публиковавшихся раньше стихотворения. Одно из них пролежало в столе Сергея Лаврова больше двадцати лет. И отлежалось! Но дело не только в актуальности этих стихов. Сила их в том, что это действительно стихи.

ита

р-т

асс

ГЛАВНОМУ РЕДАКТОРУ

ЖУРНАЛА «РУССКИЙ ПИОНЕР»

А. КОЛЕСНИКОВУ

Уважаемый Андрей Иванович,продолжая наш разговор об автор-ской песне, готов вынести на суд прогрессивной общественности пару текстов из того, что я написал в про-шлом веке и показывал друзьям под три аккорда на семиструнке.Первый текст посвящен празднова-нию наступившего в тот момент 1990 года — Года Белой Лошади.Второй — застолью с друзьями в том же году.Третий — сочинён под впечатлени-ем от сказочного похода по Алтаю, сочетавшего сплав по бурным водам Катуни, пешие и конные прогулки. Именно в этом смысле прошу вос-принимать словосочетание «водка, пешка, конка».Искренне, Сергей Лавров


А охрана не знает, не ведает,

Что прикажет ей год-чародей:

То ль телегу поставить, как следует,

То ль опять впереди лошадей.

Не смутить нашу душу контрастами —

Белый конь, доскакав до Баку,

Обернулся кониною красною,

Прохрипевши: mersi, мол, beaucour.

Громыхает кобыла по вечности,

Шоры сорваны, страшен аллюр,

А вокруг — до небес дым отечества

От обугленной кожи и шкур.

И повалятся в грязь перед клячею

Люди низших этнических форм.

Хоть сполна за Россию заплачено,

Не в коня исторический корм.

Лошадиной единственной силою,

Изрыгая то стоны, то плач,

Наша Родина тащится, милая,

На костях символических кляч.

Но какой бы китайской животною

Ни назвать этот год или век,

Лишь один будет избран народами

Года Лошади Сверхчеловек.

Твердо верю: символика модная

Не обманет в нахлынувший год —

Обязательно в царство свободное

Белый конь катафалк довезет.

Москва, январь 1990 года

ДРУЗЬЯМОпять сегодня пир горой,

Тьма мужиков и женщин рой.

Плотны ряды и ровен строй —

Одна дорога.

Поднимем не один бокал,

Закусим тем, что бог послал,

Хоть посылать он нынче стал

Не так уж много.

В кругу друзей, среди подруг,

Красивых глаз, надежных рук.

Разнообразен этот круг,

Но в главном — схожесть:

Мы верим в то, о чем поем,

За что сражаемся и пьем,

И в то, что вечер проведем

Не без художеств.

Здесь безмятежность школьных лет

И хмель студенческих побед,

Здесь тяжесть первых эполет,

Вкус первой пыли.

Здесь те, с кем брали Крымский мост

И артистический помост,

С кем от ментов в ночи вразброс

Мы уходили.

Здесь стройотрядные бойцы —

Мелиорации отцы,

С кем бороздили все концы

Сибирских далей,

Прошли бетон, лесоповал,

Прорыли не один канал,

Но, слава богу, что Арал

Не осушали.

Здесь наши юные года

И наша первая беда,

Ночной троллейбус, поезда

Без остановок.

Здесь наши речки и моря,

И паруса, и якоря,

И даже то, что было зря

И будет снова.

Здесь с кем на острове Цейлон

Мы под тропический циклон,

Под детский плач и женский стон

Писали «пулю»,

С кем сквозь карельскую тайгу

В густом неласковом снегу

Спирт неразбавленный в пургу

Из фляг тянули.

Здесь споры с пеною у рта,

Что не с того гребем борта,

Что нет ответов ни черта

На все вопросы,

Что все — обман и лабуда,

Что снова рулим не туда

И что пора уж поезда

Пускать с откосов.

Здесь непорочные мечты

И наши прочные плоты,

Здесь огонек от бересты

На хмурых зорях.

Здесь не горят черновики,

Здесь сохнут злые языки,

И здесь все наши мужики,

Кто нынче в море.

Не то чтоб только напрямик

Вело нас время-ростовщик,

Давая в долг то день, то миг

Пред новым стартом.

Пытало время на излом,

Мы расквитались с ним потом,

Когда пером, когда кайлом

Ломая карту.

Я рад, что мы сегодня здесь,

А где-то там — за съездом съезд,

За манифестом — манифест,

Гудит держава.

И мы гудим, но мой совет —

К нам не ходите на банкет,

В наш монастырь прохода нет

С чужим уставом.

Судьба моя предрешена:

Пусть в перестройке

вся страна,

Я ощутил ее сполна

И буду спорить,

И буду клясться на крови:

Хоть тыщу съездов созови,

Но нашей дружбы и любви

Не перестроить.

Москва, март 1990 года

ВОДКА, ПЕШКА, КОНКАПо мотивам водно-пеше-конного прохода

«Катунь-96»

Водка, пешка, конка —

Все смешалось к черту.

То тайга за бортом,

То хребты с воронкой.

Конка, водка, пешка —

То волна, то горка...

Жизнь моя — усмешка,

Вечная дозорка.

Все хочу, где круче,

Все хочу, где глубже,

Все хочу, где выше,

Где найти не смогут,


Где укроют тучи,

Где и в град не тужат,

Где брезента крыша

Между мной и Богом.

Пешка, конка, водка —

Все смешалось лихо:

То в воде лосиха,

То на ёлке лодка,

Пешка, водка, конка,

Кисло-сладко-горько...

Жизнь моя — посконка,


Вёсла стиснуть крепче,

Повод взять потуже,

Сжать приклад надежно,

Чтобы цель не сглазить.

Сверху Бог прошепчет,

Все молитву ту же,

Скажет: этим можно,

Им досталось грязи.

Водка, конка, пешка,

Все смешалось к Богу:

То тропа с порогом,

То река в орешках.

Конка, пешка, водка,

Треснула подпорка...

Жизнь моя — залетка,


Но не бросить весла

На реке безбрежной

И не бросить повод,

Проходя над бездной.

Всё, что будет после,

Всё, что было прежде, —

Это только повод,

Всё уже известно.

Водка, конка, пешка,

То валы с маралом,

То ружьё с забралом —

Всё тут вперемешку.

Головного мозга

Отключив подкорку,

Ухожу, промозглый,

В вечную дозорку.

Нью-Йорк, декабрь 1996 года


— Он сидит перед вами за столом на стуле. Он пьёт чай и ест мармелад. Перед ним лежат айпад и два бионикла. Так называются его игрушки, — похолодевшим голосом отвечал Глеб Глебович.


текст: натан дубовицкий иллюстрации: студия тимура бекмамбетова «базелевс»

Страсть повествования в «Машинке и Велике» достигает невероятного накала, достойного описываемых событий, и постепенно выходит

на финишную прямую. Или это лишь кажется — не только читателям

и героям, но и автору тоже? Новые главы вообще о том, что кажется.

Но как же хочется, чтобы это оказалось правдой. Однако чудес не бывает.

По крайней мере, в публикуемом ниже продолжении романа.

Андрей Колесников, главный редактор журнала «Русский пионер»

[gaga saga]

Студ

ия Т

им

ура Б

екм

ам

бето

ва «

Базелевс»

Худ

ож

ники: Н

азар Ч

ага

таев и

Анто

н К

окарев


мужниных шпионов. И всё же почти всякий раз ей удавалось ускользнуть от них, её хитрость, бесстрашие и стремитель-ность происходили из жалости и желания поддержать несчаст-ного возлюбленного. Как в такой невысокой любви уместилось вдруг столько великодушия, столько громад и вершин челове-ческой природы, верности, смелости, самоотречения — нельзя понять, но ведь у бога бывают разные чудеса; да и сам он любит забираться во всякие невидные пустяки, таиться в них, а потом выскакивать ни с того, ни с сего и скакать по нашим головам то бурей, то войной, то разнузданным праздником.

Приходя, Надежда даже не заговаривала с Глебом, даже сторонилась его. Она готовила, ела сама, оставляла ему; смотре-ла телевизор, читала; стояла у окна, сидела на софе. Потом не прощаясь уходила. Она знала, что весь её Глеб теперь — сплош-ной ожог, что чёрный ад горит в нём, испепеляя его душу и тело, и весь его мир. И что прикосновение даже самых нежных губ и слов доставляет ему нестерпимую боль. И всё, всё, всё болит у него — сердце, мысли, голова, любовь, его страх и печень его, и кожа, и глаза его, и дом его, и пища его болит, и одежда, и небо его болят. Она слышала, как страшно он молчал, и испуганно молчала в ответ. Он не смотрел на неё, но чувствовал, объятый испепеляющей чернотой, что в черноте светит ему одинокая живая звезда цвета прохладной воды. И эта звезда была един-ственным, что отличало его от ничего, надежда.

Но когда пропала и Машинка, Надежда перестала прихо-дить. Глеб не обижался и сам не искал встречи с любимой. Оба понимали, что, когда беда одна была, можно было как-то мы-кать её вместе. Но когда у каждого стало по такой вот беде, уже нельзя было сходиться. Несчастья массивны и потому имеют свойство притягивать близлежащие судьбы и крепко удержи-вать их на долгих безысходных орбитах. Встретившись несча-стьями, удвоив тяжесть на сердце, несчастные любовники не выдержали бы, навеки провалились бы в отчаяние, прилипли, привыкли бы к черноте, потеряв веру и человеческий облик. А это было нельзя — ради детей, которые могли (должны!) же быть ещё живы, могли ещё найтись и вернуться.

Дублин теперь принялся хмуро исхаживать каждый день по одному-два квартала, исхаживать подробно и тщатель-но — всё высматривал сына, вдруг найдётся. Дублин теперь совсем не пил, боялся рассредоточиться; нуждаясь в мудром слове отца Абрама, всё же избегал его, опасаясь неотвратимого в его обществе пьянства. Иногда с Глебом Глебовичем беседо-вала Марго — сухо, деловито, непонятно. Заходил пару раз на квартиру тунгус, копался в шкафах и по полкам, унёс чего-то с собой, сказал «для дела», тетрадки какие-то, игрушки, не-сколько одежд и великовы какие-то записи и рисунки. Хотел ке-дики унести, но Глеб не дал. Человечников звонил понемногу, разговаривал нежно, как с безнадёжно больным, и нежнее.

В первую же ночь после того, как на голову его обруши-лись страшная весть о пропаже сына и боксёрский удар крив-цовской лапы, Глеб, едва уснув, проснулся от сильной жары в груди. Не понимая, в чём дело, он сел на кровати и долго за-

Продолжение (начало №4 (16), №5 (17), №6 (18) за 2010 год, №1 (19), №2 (20), №3 (21), №4 (22), №5 (23), №6 (24) за 2011 год)

Надежда и Глеб любили друг друга мирно, скромно, не-сколько даже виновато. Потому что, хоть и возбуждало Надю звучание глебовых формул, она всё-таки ясно понимала, что ни-когда не уйдёт к математику от своего генерала по той простой причине, что генерал это генерал, а математик это не генерал. Да и Глеб не собирался звать Надю к себе навсегда, поскольку понимал же, хоть и пьющий был человек, — не по карману ему Надя, не по чину. Да и, честно сказать, побаивался он зверского надиного мужа.

Вот и была их любовь покойной, словно просёлок. [По которому давным-давно, когда ещё было у меня моё детство, бродил я из дома, из деревни Солнцево в деревню Зимарово и дальше, в Урусово, и потом обратно домой. В Урусове был пруд, в Зимарове церковь. Наудивши в пруду карасей и возвращаясь, заходил я иногда в церковь. Там была роспись о первозванных Андрее и Симоне. Новозаветные братья-рыбари были почему-то похожи на меня, и караси в их сетях были такие же худощавые и резвые, как мои урусовские. Что внушало смелую мысль, что вот ведь и мне может явиться некто и позвать за собой, и сде-лать меня ловцом человеков. Спаситель смотрел поверх Симона, меня и Андрея на открытую дверь храма. Он видел медленную просёлочную дорогу, над которой развевались на ветру два не-больших шелковистых неба: одно слева от ветлы, бледно-белое, пустое; другое, справа — светлое, с пятнами синевы, облаками и летящим по следу самолёта ястребом.] И не было у них ни-каких особых тайных квартир, не было оргий, мерещившихся генералу, не обзывали они его в обиходе дойной коровой, как казалось ему. Они вообще о нём не разговаривали, да и ни о чём почти не разговаривали. Про формулы только и про житейские мелочи.

В сексе у них, как и у всех немолодых, было больше веж-ливости, чем страсти: «Давай помогу расстегнуть… Ой, извини, я жвачку забыла выплюнуть… Да ничего страшного… Тебе так удобно? Ты не против, если я сюда?.. Устал?.. Что ты сказала?.. Нет, ничего… А мне послышалось, ты сказала «пора бежать»… Нет, что ты … Тебе показалось… Тогда я продолжу… Да, да, ко-нечно, не спеши… Извини… Спасибо…»

Им было хорошо вместе, нравилась эта экономичная лю-бовь с чрезвычайно малым расходом душевных и физических сил. Такая любовь ничего особенного не достигает, но служит долго; смотришь — большие мощные страсти, взревев, взорва-лись и заглохли, и обратились в лом, а эта, слабая, приземистая, всё пыхтит, всё постукивает сердцами, работает, тащит.

Их дети общались друг с другом гораздо чаще, чем они. И уж разумеется, ничего не знали о характере их отношений. При детях никогда Глеб Глебович и Надежда не проявляли сво-их чувств, как навоображал себе мизантропический ревнивец Кривцов.

Когда пропал Велик, Надя старалась пробираться к Гле-бу домой каждый день, что было затруднительно и опасно из-за


стучали пониже, звучал мягче и медленнее, анданте, легато и был будто бы знакомым каким-то.

Глеб не хотел подниматься, не хотел никого видеть. Он боялся покинуть своё оцепенение, свою знакомую тоску, выйти из горя, потому что, подобно Хамлету, страшился встреч с но-вым, незнакомым несчастьем, которое могло быть куда горше того, которое есть. Но тут послышался с нарастающей силой тре-тий стук. Это был стук его раненого сердца, оно барабанило по рёбрам и вискам, просясь туда, к двери, к нежданным гостям.

— Ладно, ладно, — сказал сердито сердцу Глеб и встал. Он сделал пять шагов в привычном кромешном мраке, нащупал дверь, замок, открыл.

Хлынувшая в прихожую волна утреннего света внесла в дом и подняла прямо Глебу на руки звонкого, радостного зо-лотоволосого мальчишку. Его волосы пахли хорошим золотом земли Хавила, из которого делались в первые дни творения цве-ты и звёзды, цветущие на берегах реки Фисон. Так в наше время ничто не пахнет, кроме его волос. Ещё ослеплённый, не успев-ший перенастроить глаза с тьмы на свет, жмурясь и морщась, Глеб по запаху признал:

— Велик, Велинька, солнышко моё!— Папочка, папа, папа! — звенел в ответ сын, обнимая

его руками и ногами.На пороге смущённо улыбалась Варвара. Заметив, нако-

нец, и её, Дублин воскликнул:— Спасибо Варя, что вернула его, спасибо тебе…Ошалевший, он стал целовать Велика, Варвару, варвари-

ну шубу, руки её и сапоги и — просто всё подряд, уже привыкая к свету, но, не привыкнув вполне и потому путаясь: дверную ручку, шапку на вешалке, выключатель и даже самый воздух, то есть предмет уж и вовсе отчасти бесплотный.

Нацеловавшись, окончательно прозрев и несколько успо-коившись, Глеб засуетился:

— Велик, ты как себя чувствуешь? Хочешь покушать? Я мигом в магазин? Где ж ты был? Как же вы? Варвара, проходи, чай давайте пить, чай, я мигом.

Велик был румян и весел, одет в небогатые, но новые вещи, абсолютно цел и здоров. Он бросился к своим биониклам и айпаду, наспех поиграл, бросился обратно к отцу, помог ему собрать стол для скромного чаепития. Варвара, бросив шубу на диван, уселась на неё; чай не пила, но разговорилась охотно.

— Прости, Глеб. Я забрать его хотела, потому что счастья хочу. С мужиками не вышло. С тобой вот не вышло, с Дылди-ным, с Грецким и Фундуковым… Подумала, вдруг с сыном счастливой стану, буду его воспитывать. Детей растить, конеч-но, не то что с мужиками трахаться, не так это весело, но тоже ведь женское счастье.

— А кто такие Грецкий и Фундуков? — поинтересовался Глеб, гладя Велика по голове.

— Грецкий певец такой. Начинающий. То есть начинав-ший, лет пять назад. Его по радио Шансон прокрутили. Не слы-шал? Шестого марта шестого года вечером два раза. Песня была

думчиво задыхался, пока не увидел, что из его разбитого сердца вылупилась адски жаркая и прожорливая тоска. В считанные часы она выклевала ему всю душу, на месте которой зазияло чёрное пустое пекло, и вымахала из голодного вертлявого гадё-ныша в толстого огнедышащего дракона. С той ночи эта толстая палящая тоска ни на миг не отпускала, разъедала его и таскала недоеденного между жизнью и смертию, не давая приткнуться ни к той, ни к другой.

Дублин не встретил, рыская по городу, ни Велика и ни-каких его следов, но совершенно неожиданно набрёл у Магриба на Варвару. Мгновенно догадавшись (обширного, тренирован-ного, стремительного ума был человек, хоть и пьющий, но всё ж математик), что бывшая жена его тут неспроста, что, кроме как из-за Велика, ни от чего не могло занести её из Москвы сюда, на край тундры в городок, о котором мало кто слыхал, — он со-звал всех знакомых сыщиков на поимку коварной похититель-ницы. И был остро огорчён, когда Варвара ускользнула. Тоска, остывшая было немного и отставшая, разгорелась снова и с но-вой силой стиснула его. Человечников сказал ему, что Варвара не бен Ладен, поймается быстро, но это как-то не помогло. Он каждый день теперь подкрадывался к Магрибу, но Варвара туда не возвращалась.

Дома он сидел с зашторенными окнами и без света — так не был виден жестокий, несправедливый, враждебный мир. Он лежал, терзаемый тоской, покорный, обезнадёженный, то ли на диване, то ли на полу, глядя на черноту выключенными глаза-ми. В дверь постучали двумя одновременно разными стуками. Один стук был нервный, частый, нездешний. Другой, которым

...Как в такой невысокой любви уме-стилось вдруг столько великодушия, столько громад и вершин человеческой природы, верности, смелости, само-отречения — нельзя понять, но ведь у бога бывают разные чудеса; да и сам он любит забираться во всякие невид-ные пустяки, таиться в них, а потом выскакивать ни с того, ни с сего и ска-кать по нашим головам то бурей, то войной, то разнузданным праздни-ком…


Только вот и с Великом у меня не вышло. Уж я к нему и так, и этак. И подарки, и конфеты, и что хочешь. А он всё одно — к папе хочу, по Машинке скучаю, домой, домой. Здесь мы жили, недалеко на съёмной квартире. Ничего у меня не вы-шло. Вот, привела. Прости и забирай. Поздравляю, очень он тебя любит.

— И я его, — без тоски Глеб чувствовал себя легко и странно.

— Пил бы ты, впрочем, поменьше, — посоветовала забот-ливая Варвара. — И кому ты там звонил?

— Детективу. Он с товарищами своими дело Велика рас-следовал. Вот обрадуются.

— Попроси их Аркашу отпустить. Он не виноват, я его, балбеса, на это дело развела. А его взяли.

— Да, конечно, уж теперь-то точно отпустят его, всё же обошлось, — великодушничал Глеб.

— Как сказать, — покачала головой бывшая жена. — Пора, пожалуй, мне уходить. Твои детективы едут сюда, кажется?

— Так. Едут. Но не уходи. Они замечательные люди. Бла-годарить тебя будут.

— Как сказать… Пойду я. Прощай. Пока, Велик, — Варва-ра надела шубу и повернулась к выходу.

— Пока, — ответил Велик, глядя в айпад.Из прихожей донёсся шум прибывающего Подколесина. — О, да тут открыто, настежь тут всё, — шумел лейте-

нант. — После вас, Маргарита Викторовна, после вас.В комнату вошла Марго, за ней Подколесин. Из прихожей

тянули шеи фон Павелецц и Че.

про рябину. «Рябина гнётся как рабыня на, на, на, на ветрууу». Не слышал?

— Не слышал, — радовался Глеб. Велик пил чай с чудом сохранившимися, купленными задолго до его исчезновения любимыми его мармеладами.

— Этот Грецкий жить ко мне попросился и денег у меня занял на раскрутку. Я ему заняла, думала, талант у него, инве-стиция хорошая, заработает себе миллион, вернёт. А он пожил у меня, поел, попил, поночевал, потрахался и сбежал. И ни слу-ху от него, ни духу с тех пор ни по радио, ни так. И деньги не вернул. А Фундуков — это такой бизнесмен известный…

— Миллионер?— Да. Точнее, отрицательный миллионер.— Плохой человек?— Да нет, не плохой, просто он имел не миллионы, а минус

миллионы, был должен. Миллионов десять разным банкам. Жил широко, любил меня крепко, жениться обещал, подарил часы и машину, и шубу вот эту, — Варвара подурнела, как-то опухла за прошедшие годы, но беседовала бойко, излагала ясно и напори-сто, как многая лета назад. — Арестовали его и часы арестовали за долги, и машину, и шубу вот эту. Ну шуба-то на мне была, а я на улице, так и спаслись, а Петро и Фундукова забрали…

— А кто такой Петро?— Часы. Настольные. Восемнадцатый век. Забрали. Всё

забрали менты…— Кстати, о ментах, — спохватился радостно Глеб Гле-

бович. — Замечательные люди. Если б ты знал, Велик, сколько людей ты заставил поволноваться, замечательных, прекрасных людей. Они так старались. Надо позвонить им, обрадовать. Пусть расслабятся. Хотя — без работы они не останутся, к сожалению, даже после твоего возвращения, — Глеб решил до завтра не гово-рить Велику о беде с Машинкой. — Алло, алло, Евгений Михай-лович. Это Дублин беспокоит. Велик нашёлся. Нашёлся! Велик! Правда! Точно! Здесь, дома. Вот рядом сидит! Приезжайте!

— Пап, можно я Машинке позвоню? — спросил Велик.— Она… уехала она… с мамой… на неделю отдохнуть…

очень по тебе скучала. Расстраивалась. Вот Надя и решила её увезти… в… Казань… развеяться немного… Там телефон… не берёт…

— Жалко, — заскучал Велик, но ненадолго, на мгновение лишь. Папа, айпад, биониклы — слишком достаточно, чтоб не скучать.

— Так я и решила Велика разыскать, чтоб если уж не за-мужеством, так хотя бы материнством утешиться, — продолжа-ла Варвара. — Дылдин твой новый адрес вычислил, меня с Арка-дием Быковым познакомил. Тот и взялся к тебе в доверие войти и миром как-нибудь, хитростью Велика увести. Тупо похищать я не хотела, не дай бох напугали бы ребёнка, а то б и покалечи-ли. А тут и ты в отъезд собрался, очень удобно всё сложилось.

Привёл ко мне Аркадий Велика, получил расчёт и был таков. Он, кстати, не врёт, что он твой маловероятный сын. Это правда. А остальное неправда.

...Только вот и с Великом у меня не вы-шло. Уж я к нему и так, и этак. И по-дарки, и конфеты, и что хочешь. А он всё одно — к папе хочу, по Машин-ке скучаю, домой, домой. Здесь мы жили, недалеко на съёмной квартире. Ничего у меня не вышло. Вот, при-вела. Прости и забирай. Поздравляю, очень он тебя любит…


Студ

ия Т

им

ура Б

екм

ам

бето

ва «

Базелевс»

Худ

ож

ники: Н

азар Ч

ага

таев и

Анто

н К

окарев


Варвара смущённо улыбалась; Велик, поглощённый какой-то видеоигрой, едва кивнул вошедшим; Глеб бросился им навстречу:

— Здравствуйте, здравствуйте, дорогие мои. Прости-те, что заставил вас волноваться. Оказалось, понапрасну. Самое безобидное оказалось дело, самое семейное. Знакомьтесь, это Варвара. Вот, Варя, это знаменитая сыщи-ца Маргарита Викторовна Острогорская. Это лейтенант Под-колесин, скромный, мужественный… замечательный… Это тот самый бескорыстнейший, добрейший Евгений Михай-лович Человечников. Он взялся помогать нам совершенно бес-платно… Это… извините, товарищ полицейский, запамятовал ваше…

— Здравствуйте, — смущённо улыбалась Варвара.— Ну же, Велик, подойди поздоровайся со всеми. Они но-

чами не спали из-за тебя, столько работы, столько труда…Велик послушался отца, отложил айпад, подошёл к каж-

дому и поздоровался застенчиво, ласково; вернулся на своё ме-сто и продолжил игру.

— Вот молодец, сынок. Давайте, гости дорогие, пить чай. Но до чая прошу вас, требую от вас отпустить Аркадия и не предъявлять претензий моей супруге… Они ничего дурного не хотели сделать. В итоге и не сделали. Они не виноваты ни в чём. А если вы не пообещаете мне отпустить и не доставать их, то чаю не получите, — пошутил Глеб.

Никто не засмеялся, не ухмыльнулся даже. Че и фон Па-велецц протиснулись в комнатку и вместе с Марго и лейтенан-том окружили хозяина. Они, кажется, были очень удивлены, но не радостны. Варвара, оттёртая от выхода, вынуждена была опять усесться на диван.

— Что-то не так? — беззаботно спросил хозяин.— Глеб Глебович, вы меня хорошо слышите? — ответила

Маргарита.— Да, очень хорошо, а что? — Вы понимаете, что я говорю?— Странный вопрос! К чему вы это? — засмеялся Глеб.— Отвечайте чётко и ясно, где ваш сын? — отчеканила

Острогорская. — Вы шутите, Маргарита Викторовна? — не засмеялся Ду-

блин.— Я вас очень прошу, Глеб Глебович, ответить на мой

вопрос, даже если вы находите его странным, шутливым или неуместным, — настаивала Марго.

— Он сидит перед вами за столом на стуле. Он пьёт чай и ест мармелад. Перед ним лежат айпад и два бионикла. Так на-зываются его игрушки, — похолодевшим голосом отвечал Глеб Глебович.

— Найдите в себе мужество, дорогой, бедный мой Глеб Глебович, выслушать то, что я сейчас скажу. Мои слова подтвер-дят эти трое моих коллег, — Марго подержала паузу, повгляды-валась в глаза Дублина и сказала: — Глеб Глебович, здесь нет вашего сына. И вашей бывшей жены здесь нет. Вы больны, Глеб

Глебович, вы теперь больны. Мы поможем вам. Мы вызовем вра-чей. И главное — найдём Велика. Крепитесь, Глеб Глебович. Му-жайтесь!

Дублин поразмахивал руками, поплакал, похватался за голову.

— Вы мне верите, Глеб Глебович? — твёрдо сказала Остро-горская.

— …Я…— неохотно говорил Дублин. — …верю… Но кто тогда они? — он показал на женщину в шубе и золотоволосого мальчика.

— Плод расстроенного воображения, если выражаться классически, — объяснила Марго. — Галлюцинация. На этом стуле и том диване никого нет. Это не страшно. Надо просто от-дохнуть.

— Это правда? — обратился Глеб к Велику.— Правда, папа, — виновато ответил сын.— Что ж ты мне сразу не сказал? — с укором спросил отец.— Ты не спрашивал. Мне уйти?— Как хочешь, сынок, — Глеб подошёл к ребёнку и по-

целовал его в макушку.— Бедолага, — подумала Марго, глядя, как Дублин целу-

ет пустоту.— Всё ж таки прапор Пантелеев не подвёл, а то я уж и не

знаю… — бормотал не вслух Подколесин.— А как ты хочешь? — грустно улыбнулся отцу Велик.— Останься, милый. Я не могу без тебя, — попросил

Глеб. — Хоть ты и мираж, хоть ты и ненастоящий, но ты же мой сын. Я тебя и такого люблю. И всегда буду любить, каким бы ты ни был.

— Хорошо, папа, — мальчик встал из-за стола. — Пойду на кухню, чтоб вам не мешать, пережду там.

Глеб проводил сына взглядом и посмотрел на Варвару. Та как раз исчезала, таяла как столб пыли, рассеивалась. На её ме-сте сидел Че и вызванивал дежурного психиатра.

Скоро приехали лекари и санитары, вкололи Глебу успо-коительное, нашли его небуйным и потому оставили дома, уе-хали. Подколесин убежал ещё до лекарей, спешил доложить ге-нералу Кривцову, что всё обошлось, Велика нет и быть не может, потому что то поручение выполнено было сразу быстро и точно. После лекарей Варвара улетучилась окончательно, без остатка; ушли Марго и фон Павелецц. Че посидел немного рядом с дрем-лющим на диване Глебом, задремал было и сам и, чтоб совсем не заснуть, отправился восвояси.

Глеб подождал, пока шаги детектива стихнут на лестни-це, на всякий случай для верности подождал ещё минут десять. Потом встал, запер дверь, вернулся в комнату и позвал:

— Велик! Солнышко моё!— Я здесь, папочка, — вышел из сумрака сын. Он был не

так отчётлив, как утром, даже как бы размыт, зыбок и прозра-чен, не так весел, но нежен и внимателен к отцу необыкновенно.

Весь вечер и всю ночь, и всё следующее утро они играли в монополию.


Студ

ия Т

им

ура Б

екм

ам

бето

ва «

Базелевс»

Худ

ож

ники: Н

азар Ч

ага

таев и

Анто

н К

окарев


jevamk Приснился чудесный сон — мы

с мужем пошли на рыбалку (никогда не были

вместе!), забросили удочку. Леска натяну-

лась и муж стал усиленно тянуть. И вытянул

две чудесные рыбины, чешуя которых вся

сплошь из блестящих монеток. Когда рыбин

снимали с крючка, у одной изо рта выпал

кошелёк. А в кошельке — ещё золотые

монеты и небольшие слитки золота. Кто-то

рядом спрашивает: «Это что, золото? И сам

отвечает — золото!». А потом я проснулась.

Как-то в дом попал журнал Пионер. И там

про сны. В руку!

@jazzyora hana Свежий «Русский

пионер» очень понравился, а «Русский

репортер» – нет

@lostboy_lostboy sereja Читал в ван-

ной лежа «Русский Пионер»:очень скучный

журнал,и не удобный,тяжел.

@ksundrinвторой день я вся в рус-

ском пионере это лучше,чем слушать

обещания,которые никогда

не выполнятся.

d_soloviev В субботу в Нижнем Новгороде

проходили «Пионерские игры»: видео

Уважаемые коллеги:

На сайте журнала «Русский Пионер» можно

посмотреть 7-минутный ролик о «Пионерских

играх» в Нижнем Новгороде.

По-моему очень полезная форма популяри-

зации интеллектуальных игр. Надеюсь, что

нижегородский клуб получит в результате

хороших партнеров.

В каждую корпоративную команду сажали

по одному опытному игроку — так я оказался

в команде «Биржа». Отличные игроки — неко-

торые вполне могли бы выступать на «про-

фессиональном» уровне. В общем, интеллекту-

альный резерв в Нижнем большой — вопрос

в том, как его привлечь. Интересно, возможно

ли такое в Саранске (т.е чтобы красиво, эли-

тарно, с отцами города, ведущими предприни-

мателям и культурным бомондом)?

ru_lastwarrior Классно. Хороший

формат, посмотреть приятно. Да и для ЧГК-

движения, по-моему, польза будет. Надеюсь,

у организаторов и дальше всё будет получать-

ся не менее успешно.

Читатели «РП» с присущей только им задиристостью и увлеченностью обсуждают свежие публикации, спорят между собой и с авторами журнала. Самые интересные посты, как всегда, не остались без внимания редакции. Пишите.

анна в

сесвятская


З.Ы. Поздравляю с победой!:)

@gagalkinПозвали на Пионерские игры-

6@ruspioner_ru в ресторан Облака. Давно

хотел побывать в ресторане:)

@kortavayapolina завтра идем на

Пионерские игры в Облака. отличные уютные

уморазвивающие выходные

azamat_tseboev Вчера впервые принял

участие в «Пионерских играх» — светском

и нетелевизионном аналоге «Что? Где»

Когда?».

Мероприятие прошло в ресторане «Облака»,

что в ТЦ «Времена года». Играло 13 команд:

«Русский Пионер», «Серебряный Дождь», «НТВ»

(самоназвание — «Сурковская пропаганда»),

Russia Today, Hennessy и т.д. Почти в каждой

команде — по профессиональному игроку из

клуба знатоков, что сильно добавляло к общей

интеллектуальной мощи. Рулил бессменный

ведущий «Игр» Михаил Довженко.

Мне свезло оказаться в команде легендарно-

го Александра Друзя.

Надо ли говорить, что в нелегкой борьбе

умов наша команда сборола всех соперников

и одержала впечатляющую победу, завоевав

чемпионский титул.

I wanna thank everybody — my fans, my

management, my producer, my Mom and Dad,

my Lord who made all this possible! Don't kill

whales! Peace!

@kortavayapolina на Пионерских играх

отлично.

@alenadanilovaaa в Облаках)

О шестых Пионерских играх еще долго будут

говорить!

kusik Вчера были в «Облаках» на Пионер-

ских играх. Было весело и интересно, особен-

но было весело и интересно Боре, который не

отлипал от бара с Хенесси. Народу - тьма, по

сравнению с прошлогодними. Друзь похож на

умного слона.

@kobyakovvvladimir На Пионерских

играх 7-е место из 15-ти вытянули. Выиграл

Друзь с друзьями. В следующий раз позовем

к нам Вассермана. Онотоле отомстит.

@m_simonyan Выбирала сегодня между

Боско-балом и игрой в команде РТ на пио-

нерских #чтогдекогда. Выбрала тимбилдинг,

конечно:) Начинаем игру.

@lazarevanatoly Играл

в «Что?Где?Когда?» в команде Владимира

Вишневского на «Пионерских играх» @

ruspioner_ru. Играл, но не угадал ни одной

буквы. :)

liliyaray На вид обычный мужчина, нечем

не выделяющийся из толпы, разве что ростом.

Но на самом деле эта особь мужского пола

очень опасна. Это яркий представитель

класса паленгов. Если вы не знаете кто такие

палинги, так это те, кто очень боится женщин

и всячески старается их унизить.Все сексу-

альные маньяки, истязающие женщин, — это

палинги, доведенные до предела. Но край-

ние стадии встречаются нечасто, и с ними

разбираются психиатры и правоохранитель-

ные органы. А вот легкая «феминофобия»

распространена широко. И с ней приходится

иметь дело почти каждой из нас. Малейшая

травма головы при родах или в детстве может

стать причиной микронарушений мозговой

деятельности. Они не мешают человеку жить,

работать и заводить друзей. Однако наклады-

вают заметный отпечаток на его отношения

с другим полом.

Эти мужчины часто страдают так называе-

мым комплексом «Мадонны-блудницы», то есть

делят женщин на тех, кого можно обожать,

и тех, с кем можно заниматься сексом.

Совпасть в одном лице эти два персонажа

никак не могут, поэтому палинг не может быть

счастлив в браке… Пример: на Пионерских

чтениях он во всё услышание заявил,что род-

ное берегут, а не трахают.

shusharin Все то, что является оболоч-

кой, шелухой, тягостными условностями для

внутренней партии, — все эти выборы да

парламенты — остается ценностью и некой га-

рантией статуса для мейнстримных писателей

Быкова и Акунина, для лауреата премии пра-

вительства России Сергея Пархоменко, для

изрядного числа лояльнейших телевизионных

деятелей, светских львиц и хроникеров. Раз

так можно с парламентом, то можно и с ними,

но не это, не это главное. Из прагматических


соображений за демократические ценности

не борются. Это делают лишь люди, идентифи-

цирующие себя с ними.

И потому при внешней гламурности проте-

ста, при том, что митинги перерождаются

в концерты по заявкам и в Пионерские чтения

на проспекте Сахарова, все это не фарс, не

глянцевые страдания, по определению лишен-

ные внутреннего конфликта, что и составляет

существо гламура. Хотя многим протестую-

щим – люди слабы, и грех их осуждать– очень

хотелось бы, чтобы не влекло все это «полной

гибели всерьез». А может повлечь.

p_pushkina Мои пять копеек. По поводу

судиться-не судиться Емелину с журналом

«Русский пионер».

На мой консервативный и грешащий женской

логикой взгляд, поэту не надо подавать в суд

ни на журнал «Русский пионер», ни на худож-

ника Павла Каплевича (не русская это забава

— сутяжничать).

@rtshnaya Интервью с «Натаном Дубовиц-

ким» в Русском Пионере — адский фарс.

@artur_shamilov Русский Пионер

еще не продан? Слышал, что Прохорову

активы медиа-группы ЖиВи перестали быть

интересны

d-markos Сурковский синдром

Еще есть тема тусовки, и это важная тема.

Может, самая тут важная. Это даже не про

саму тусовку, а про Культуру и Власть. Ведь

вряд ли Володин напишет про Миро и Полис-

ского, а сами просвещенные представители

власти где-то быть должны. Вот, например,

«Русский пионер», как ему теперь будет?

Это к тому, что тема Власти и Культуры

реализуется в этом издании, которое удачно

корректирует в вариант «власть и культура

как определенный формат российского

полусвета». То есть, там и деятели культу-

ры специальные, и власть тоже какая-то

смутно неопределенная. Но в сумме ( типа

двоеборье какое-то) — да, это тут культурно-

политическая элита. Примерно как Прохоров

писал (игриво) в декабре прошлого года:

«Писать в журнал «Русский пионер» желания

вообще никакого. Журнальчик, вообще-то,

стремный (хотя и мой) — продолжает совет-

скую постКСПешную традицию техническо-

инженерной интеллигенции заниматься всем,

чем угодно (чтобы слыть культурным челове-

ком), лишь бы не профессиональным делом».

Ну там еще и деньги сбоку, но тут тема этой

замкнутости любопытна. «Русский пионер» —

оно да, но за пределы этого круга никакой око-

лоноля не выехал. Что, собственно, подтверж-

дает наличие именно замкнутого общества.

Хотя ведь и тут не просто: относится ли к нему,

например, С.Минаев? Вроде должен, хотя это

уже надо изучать специально, что будет уны-

лой культурологией интимных сообществ.

А поскольку Сурков в этом полусвете функцио-

нировал, будучи его героем, то означает ли

новое назначение, что тематика переходит из

чисто культур-политической в инструменталь-

ную зону? Это я, конечно, не всерьез, а при-

мерно прикидываю, с какой стороны мог бы

подойти к теме упомянутый выше М.Гельман.

Да, вот в чем дело! А то писал и не мог понять,

что ж тут «Русский пионер» все вылезает. Так

это же просто об отношениях Суркова и Про-

хорова после съезда «Правого дела» летом

и заявлений МДП про кукловода Суркова.

Издатель, фактически, против колумниста

своего издания, прелестно! Ну вот и что будет

с отношениями двух этих граждан?

amoro1959 всхлип

сурков ушел

все, как было.

просто журнал «русский пионер» будет

выпускать не при администрации, а при

правительстве.

amoro1959вы публиковались в журнале «русский

пионер»?

olly_oxenБог миловал.

fraulein_ frosch Я уже молчу про то, что

пока Ксения работает на Дожде, пишет в Рус-

ский пионер и ходит на митинги, ее коллега по

цеху, про которую все забыли, по-прежнему

замечена лишь в доме-2, где в настоящее

время крутит роман с бывшим ментом, но все

докопались именно к Собчак

kahl_igel ааааааа))) суровиє русскіє

піанєри)))


nusmumrik О, Мікола! Няўжо вам не

хацелася «задаць пытанні» Ксюшы Сабчак?!

«Страчаныя ўнікальныя магчымасці!!!»

@oza1516_77Иван,а что за страшную сказку вы писали

для Русского пионера?

@silberwurzkira И я никогда не гово-

рила. что я хороший журналист :) Хорошие

— ведут Дом-2 и пишут колонки в «русском

пионере» :)

@fedyunya ахаха, зачем ты пастну-

ла статью Собчак из Русского пионера за

август? :D

@ogorelikolly Читаю статью @xenia_

sobchak в Русском Пионере про бабушку

и дедушку, очень она трогательно пишет.

@kira_gandhi Не смогла открыть в метро

и прочитать статью «Господа хорошие» из

Русского Пионера #20 из-за вызывающих изо-

бражений. Сижу дома и стесняюсь

@yurbanyurban Только на прошлой не-

деле читал в 'русском пионере' про Шекспира,

и на тебе — вышел 'Аноним'

lexy_smart хочешь писать — пиши.

начни с чего получается — хоть с конца , хоть

с начала. Придума сюжет. Или опиши инте-

ресно свой день. читай дюарит. пионерские

чтения и джи кью

Но бл#ть не разрешай писать своим мопсам,

как это делает Дарья Донцова.

@auenchik Воскресное утро. Мне открыли

«пионерские чтения»тандем людей,которыми

я так восхищаюсь...Собчак.Канделаки.Охлобы-

стин..Урганта бы в компанию.

@_marsi Чувствую себя Прохоровым.

В частности, когда он на «Пионерских чтениях»

приказал отключить камеры, а звук отключить

забыл приказать(

@gentlmonster Несколько действующих

полубогов будет сегодня на Пионерских чтени-

ях. А я заболела! Не буду нигде

@gali_zinchenko ооо, Ассанж написал

колонку для «Русского пионера» и сейчас

Колесников ее зачитывает

kate_pestereva Люди говорят.

Удивительно интересно жить в современ-

ном мире – люди в нем много и без страха

говорят. Сколько разных мероприятий про-

ходит в разных уголках планеты, где кто-то

один говорит, а другие слушают его! Из

последнего – «Пионерские чтения» в Москве,

литературный проект *.txt, чтецкие слеты,

конференции, вебинары, семинары… Нет,

никуда не делась наша потребность в по-

лучении опыта от более знающих! Как наши

предки слушали, затаив дыхание, рассказы

боянов, акынов и вещунов, также и мы

теперь слушаем разных ученых, предпри-

нимателей, общественных деятелей и просто

умных людей.

из сетевого журнала – светский гид. анна горбашова Оду Ксении Орлов прочитал после того, как

сам же официально закрыл «Пионерские

чтения». Благопристойный книжный магазин

содрогнулся, оставалось только уповать, что

в отделе игрушек не притаились ненароком

дети. Ввиду отсутствия в стихе норматив-

ной лексики цитированию он не подлежит,

но суть сводилась к следующему: пришла

Ксения Анатольевна в элитный ресторан

спокойно «поесть каши» в кругу себе подоб-

ных, а там — о, ужас — «толпа лохов жрет

устриц».

le_rosem Некоторое время тому назад,

увидел видео с пионерских чтений, на котором

Иван Охлобыстин озвучивает труд «Правда не-

жити». Видео заставляет задуматься сразу же,

цепляет за живое, врезается в голову. Мысли,

честно говоря, путаются.

Видеофайл без труда найдете на любом

видеохостинге.

domik44 Утром, под завтрак щёлкалклю-

вом пультом и остался на на «совершенно

секретно», ни разу не видел «пионерские

чтения» и о журнале этом(русский пионер»)

даже не слыхал. Запало:неизвестная мне

женщина(при объявлении прослушал фами-

лию, но сказали, что была банковским топра-


lilibrown о времени, символах и книгах.

как быстро, оказывается пролетают 5 лет.

Тигран Кеосаян в отрывке из эфира пионер-

ских чтений сказал, что химические процессы

в организме человека ускоряются после 30

лет, поэтому появляется ощущение быстрого

течения времени. я не говорю о том времени,

когда мне было 16 (это было почти вчера, мы

ходили на курсы, ели бананово-шоколадное

мороженое в рожке, дружили и впервые

понимали, что мы сможем, непременно

сможем), но о 18 — это было 5 лет назад. как

найти забытое видео, записанное в метро на

1 курсе, когда мы ходили в кинотеатр «мир

искусства» — нашу маленькую киномекку,

смотреть «малхолланд драйв» линча и без-

умствовать, как мы любили это делать? очень

просто, ввести производное от имени препо-

давательницы по лингвострановедению на

подфаке, которым мы называли нашего друга

Ванечку. и в дебрях записей youtube найти то

самое, нежно любимое воспоминание.

@evstefeeff 90 в час, конечно, лучше

в евро... )) Механика Орлуши. Пионерские

чтения.

@ikalujskiypasha Закрытые пионерские

чтения — это что -то! =))) Давлюсь от смеха!

@nadyakuleshova поэт Орлуша озвучил

на Пионерских Чтениях @ruspioner_ru свой

подарок @xenia_sobchak зрители были

в восторге!

@angiegorbatovaa @xenia_sobchak На

пионерских чтениях очень тронула история

про вашу семью. И безумно понравились

ваши туфли.

@tamilaganieva кто-то был на пионер-

ских чтениях, кто-то сегодня учился,а кто-то

вообще сейчас отдыхает на Бора-Бора, а вот

я пишу чертов проект(

@exit_sindhnika в Прострации. электро-

щётка, 3 кружки, а я думала, 'Русский пионер'

пришел.

@kostiaminsk К сожалению журнал

«Русский Пионер» в Белоруссии купить нельзя

и подписку оформить тоже — это печалит.

ботником и за рубежом) читая свой текст,

произнесла нечто о ранящих щепках при

рубке леса. Сравнивая советский период с

ельцинским: гибель абстрактных людей ранит

меньше, чем обида, что кому-то досталось

больше чем тебе. Полез на сайты журнала

и канала найти текст и перепостить точную

цитату, но навыков не хватило.

m_m_mira Была сегодня на

Пионерских чтениях. Не было толь-

ко Тины,что не удивительно,всё ожи-

даемо. Атмосфера,рассказы,настроение

присутствующих-ВСЁ чумовое,всё

понравилось

Обрадовалась, увидев, Елену Котову.Всё чаще

вижу хороших людей в правильных местах.

Только Орлуша ввел многих в краску,читал

стихи Ксении-посвящение и всё на события

дней минувших.

Рассказы у всех были ЗАмечательные,но

лучше всех Тигран был,его текст искрил.

Маргарита,как всегда пишет до боли знако-

мые рассказы о родных местах.

Ушли купив ещё и кучу книг.Есть что почитать

на досуге!

@semeinovaaa Не ожидала. Собчак

реально очень умная баба. посмотрела ее вы-

ступления на пионерских чтениях. я в шоке..

@millionova Я пожалуй буду ходить

на Пионерские чтения

мэрлин монро пионерские чтения....

бомонд резвится..

olvistate это по нему видно, так он всеми

известными ему матами по ней в стихах про-

шелся. Я вооще не поняла, что за муть эти

«Пионерские чтения» . У меня в сознании это

не пионеры, а скернословы и извращенцы

развратники...

@tsurkand я не сплю, потому что досмо-

трела пионерские чтения и мне прям очень

понравилось ) посмотри!

lena_idea Послушала Пионерские чтения

и мне, на удивление, очень понравилось.

Особенно рассказ Собчак, колонка Ассанжа

и стишок про Васю Белон.


Давно не виделись, а помнишь, как бывало?

За широким столом восседали мы… Скидывая плащи с дождя,

входили новые гости, подсаживались. Откушав и испив,

мы как бы исподволь затягивали ту бесконечную песню —

«то не ветер», «ой, да не вечер» и т.д. — поначалу насторожен-

но проверяя, все ли голоса на месте, помнит ли каждый свою

партию, постепенно обретая уверенность и прочность, достигая

лада и согласия. И лица участников хора обретали канонические

черты. И мы размыкали время и укрощали пространство.

«Боже, как хорошо!» — мой приятель вздохнул. И провел

по лицу трепетавшими пальцами. А за ставнями медленно пла-

вился гул — это полночь прощалась с ее постояльцами.

…А потом рассвело. И налегке, расставшись с фобиями,

с «Фобосом» — мы уходили в високосный.

В двенадцатый.

Игорь Мартынов

orlova

выходит с февраля 2008 года

№1(25). февраль–март 2012

Главный редактор Андрей КолесниковПомощник главного редактора Олег ОсиповШеф-редактор Игорь МартыновСпециальный корреспондент Николай ФохтОтветственный секретарь Елена ЮрьеваАрт-директор Павел ПавликЗаместитель арт-директора Варвара ПоляковаФотодиректор Вита БуйвидЦветоделение Снежанна СухоцкаяПрепресс Андрей КоробкоВерстка Александр КармановКорректор Нина СаввинаМенеджер по печати Валерий Архипов

Офис-менеджер Ольга Дерунова

Генеральный директор Михаил ЯструбицкийЗаместитель генерального директора по стратегическому маркетингу Павел ПарфёновДиректор по маркетингу Анастасия ПрохороваДиректор по рекламе Наталья КильдишеваЗаместитель директора по рекламе Наталья КирикДиректор по дистрибуции Анна БочковаОптово-розничное распространение ЗАО «МДП «МААРТ»Тел. (495) 744-55-12, www.maart.ru, [email protected]

Редакция: 105064, Москва, Нижний Сусальный пер., д.5, стр. 19, телефон +7 (495) 504 17 17

Электронный адрес: [email protected] Сайт: www.ruspioner.ru

Подписка: телефон: +7 (495) 981 39 39, электронный адрес: [email protected]

Обложка: Аксёновы(е) «ИНФЕРНО-Суспириорум», 2012

Авторы номера: Алексей Беляков, Дмитрий Быков, Никита Высоцкий, Дмитрий Глуховский, Владимир Друк, Натан Дубо-

вицкий, Виктор Ерофеев, Екатерина Истомина, Тигран Кеосаян, Елена Котова, Сергей Лавров, Игорь Мартынов, Матрос

Кошка, Фриц Морген, Андрей Орлов (Орлуша), Иван Охлобыстин, Александр Рыскин, Маргарита Симоньян, Мария

Смирнова, Ксения Собчак, Николай Фохт, Фотографы: Тимофей Изотов, Orlova, Александр Саватюгин, Павел Кассин,

Василий Шапошников «Ъ» Художники: Инга Аксенова, Анна Всесвятская, Анна Каулина, Павел Пахомов, Сандра Федо-

рина, Александр Ширнин, Иван Языков, Студия Тимура Бекмамбетова «Базелевс»: Навзар Чагатаев и Антон Кокарев,

Ляля Ваганова, Олег Бородин

В оформлении журнала использованы работы Ивана Языкова из серии «Книга Букв»

Учредитель и издатель: ООО Медиа-Группа «Живи», 105064, Москва, Нижний Сусальный пер., д.5, стр. 19

Тираж 50 000 экз. Отпечатано в типографии GRASPO CZ, a.s. Pod ŠŠternberkem 324 763 02, ZlínЦена свободная

Издание зарегистрировано в Федеральной службе по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых

коммуникаций. Свидетельство о регистрации СМИ ПИ № ФС 77-33483 от 16 октября 2008 года

Запрещается полное или частичное воспроизведение текстов, фотографий и рисунков без письменного разрешения

редакции

За соответствие рекламных материалов требованиям законодательства о рекламе несет ответственность рекламодатель

Русский пионер №1 (25)

Documents