Русский пионер №17

№5(17) октябрь–ноябрь 2010

русский пионер №5(17). октябрь–ноябрь 2010 8

Я один раз разговаривал с одним человеком вдали

от Родины. Это было поздней ночью, свидетелей не было вообще

никаких. Он протягивает мне фужер с коньяком и говорит…

А я уже и не помню, что он говорит. Это был тост какой-то,

безусловно.

А я ему отвечаю, что я не пью.

Он удивляется:

— Как это? Совсем?

— Совсем, — упавшим голосом признаюсь я.

А голос мой упал потому, что я до сих пор не слышал, чтобы этому

человеку кто-нибудь в чем-то отказывал. Нет, не отказывал

и не отказывает, ни в трезвом, ни в пьяном виде.

— А что такое? — участливо спрашивает он.

— Да выпил, — говорю, — то, что мог и должен был в жизни.

И больше не пью.

Потом, еще через пару лет, это, конечно, не совсем так оказалось.

— А, понял, — говорит он. — Ну, я тогда тоже не буду.

— Да вы-то попейте, — с сочувствием говорю я.

Он смотрит на меня и вдруг начинает смеяться. И долго так,

с наслаждением. Но без сарказма этакого, сарказм я бы уловил.

Ведь я трезвый был.

И вот этот искренний, беззлобный смех до сих пор не дает мне

покоя.

Над кем смеетесь, господа?

Надо мной смеетесь?!

Андрей Колесников

orlo

va


Клятва главного редактора. стр. 8

первая четверть

Прогул уроков. Отчет утопленника.Андрей Васильев про то, как он не утонул стр. 16Буфетчик. Травят честной народ.Михаил Ефремов о потерянной душе ресторана

«Маяк» стр. 20Урок уроков. Бухло, бабы, поножовщина. Иван Охлобыстин про свои отношения

с Бахусом стр. 24Урок информатики. Деревенский детектив. Блогер Александр Пашков о жизни

до и после рынды стр. 28

вторая четверть

Город-герой. Падение Сталинграда. Наш корреспондент на родине шпионки Чапман стр. 32Урок биологии. Бацилла молодости нашейПервый шаг мышей в бессмертие стр. 44Следопыт. Лунное попадание.Корреспондент «РП» разобрался с американским полетом

на Луну стр. 52


третья четверть

Диктант. Так пить дать! В тему номера стр. 60Собеседование. Ты гонишь. Корреспонденты «РП»

гонят и пьют самогон стр. 64Дневник наблюдений. Йo мa йo! или Апо-гей в Люксе. Обнаружен и навещен самый пьющий

в мире народ стр. 74Урок иностранного. Лохи Йухла, братцы. Член Британской королевской академии акушеров

и гинекологов Матрос Кошка на отдыхе стр. 82Урок истории. О чем пьют спортсмены. Алкогольные рекорды олимпийцев стр. 90Сочинение. Причастие. Рассказ Дмитрия

Глуховского стр. 96

четвертая четверть.

Урок мужества. Женская собственность. Про черный день стр. 104Урок географии. Хроника безумной нави-гации. Корреспондент «РП» первым в истории перегнал

океанскую яхту по рекам Европы стр. 108Урок рисования. Чемодан Пандоры стр. 119

русский пионер №5(17). октябрь–ноябрь 201013

группа продленного дня.

Натуралист. Адреналин. Владимир Путин про то, каких ощущений ему не хватает в жизни и ради чего

стоит ехать за десять тысяч километров стр. 128Правофланговая. Бухарики на марше.Ксения Собчак про задержанный, но героический

рейс стр. 130Пионервожатая. Любить захотелось остро. Тина Канделаки не пьет на кладбище стр. 134Горнист. Заводное вино. София Троценко про искусство и алкоголь стр. 138

Внеклассное чтение. Машинка и Велик, или Упрощение Дублина. Продолжение нового

романа Натана Дубовицкого стр. 140

Табель. Отдел писем стр. 154

Урок правды шеф-редактора. Подведение итогов стр. 159

русс

кий

пион

ер №

1(13

). ф

евра

ль–

мар

т 2

010

15

Прогул уроков. Отчет утопленника. Андрей Васильев про то, как он не утонул.

Буфетчик. Травят честной народ. Михаил Ефремов о потерянной душе

ресторана «Маяк». Урок уроков. Бухло, бабы, поножовщина. Иван

Охлобыстин про свои отношения с Бахусом. Урок информатики.Деревенский детектив. Блогер Александр Пашков о жизни до и после рынды.


Медиаменеджер 10-летия Андрей Васильев в яркой и увлекательной форме рассказывает о том, как он хотел утонуть — и сделал это с чувством облегчения и выполненного долга. К сожалению, до конца осуществиться задуманному помешал другой утопленник.

Короче, я утонул. Причем не в Северном

Ледовитом океане, что было бы естественно,

а на тосканском побережье Средиземноморья,

в дачном Forte dei Marme. Утонул, и не жалею

об этом.

После описанных в предыдущем «РП» событий,

наделавших гораздо меньше шуму, чем по-

священная им колонка, я, как и было написано

(Андрей откусил ухо негру. — Ред.), отбыл в Вене-

цию. Оттуда, ведомый нелегкой колумнистской

судьбой, через Киев (там в местном зоопарке

из-за жары упал в обморок пингвин) и Юрмалу

(там три дня не просыхая праздновал мой день

рождения Миша Ефремов), попал в тот самый

поселок городского типа, называемый абори-

генами итальянской Рублевкой. Доля преуве-

личения в этом, конечно, есть: заборы в Forte

пониже. Но цены благодаря дачникам те же.

Хотя торг уместен. Когда мы в первый раз — за

пять лет до кризиса — торговались с админи-

страцией пляжа Flavio по цене пляжеместа

(тент, столик, два стула, два лежака, четыре

шезлонга плюс кабинка для переодевания

с ключом) за три недели, аргумент, что у нас

кроме вот этой штуки евро ничего за душой

и нет, не прошел. Зато прошел другой. «Но

(but)! — прервал я сбивчивую аргументацию

директорши Каролины. — Зато мы с Павликом

очень много пьем». Тогда девушка недоверчиво

засмеялась, однако с тех пор пляж Flavio для

нас — островок стабильности. Правда, и мы

с Павликом слово держим. Впрочем, не в день-

гах несчастье. Гораздо большую цену заплатил

я за близость к Средиземному морю.

Отдых в Forte — несокрушимый оплот тихого

семейного счастья и здорового образа жизни.

За завтраком на нашей Villa Innes— ни грамма:

завтрака-то никакого нет (жены не нанима-

лись тут пластаться), а дочкам хватает арбуза.

Обед на пляже — буквально две-три бутылки

prosecco со льдом, поскольку дочки не пьют,

а Павлик запивает пивом. Потом до самого

полдника — только pernod со льдом. А уж на

полдник, хочешь не хочешь, седлай велоси-

пед — пора пить текилу (лайм, соль). Тут есть,

правда, подтекст: после пяти вечера на стойках

баров появляются отличные бутербродики на

халяву, а до ужина еще часа три (жены-то не

нанимались). Ужин в ресторане — вообще

не разговор: пару бутылок красного. И только

после ужина нас отпускают к подонкам (это

такой неформальный бар) посмотреть чего как

варв

ара

крам

инов

а

текст: андрей васильев рисунок: анна всесвятская


и, если сложится, пропустить рюмочку-другую

бурбона. Иногда, правда, не отпускают. Если

жены расположены пить mohito, мы едем на

велосипедах в помпезный бар к Lupo (это

кличка, переводится «Волк», а зовут бармена

Andreo), где этот напиток исполняют для жен

по несусветной цене, а мы с Павликом из

экономии по-стариковски пьем бурбон. Жаль,

за ту же цену. Дальше по интересам: скажем,

жены с дочками едут на виллу смотреть Ларса

фон Триера, а мы с Павликом к подонкам.

Заканчивается вечер иногда утром, иногда

с сюрпризом. Однажды, например, Павлик

прососал куда-то велосипедное седло и приехал

домой, сидя всем весом на вертикальной полой

трубке.

…Тот день ничем не отличался от своих вялоте-

кущих собратьев. Разве что к Павлику по пути

в Венецию заехал начальник с женой, генди-

ректор издательского дома «Гудок» — много

слышали про наш тосканский рай и решили

приобщиться. А мы в ответ решили не выпен-

дриваться и воссоздать гостям картину типового

райского дня. Разве что я сгонял на велике

в мажорский ресторан Barca, чтобы наверняка

(суббота) заказать столик на вечер лично через

хозяина Piero.

С ним меня, как и с рестораном, семь лет назад

познакомил опытный местный дачник Миша

Куснирович. Придя по его наводке в «Барку»,

мы ни хрена не поняли в меню, и я позвонил

Мише с просьбой поруководить. Миша сказал:

«Найди кудрявого в рубахе с закатанными

рукавами и дай ему трубку». Они трепались по-

итальянски минут пятнадцать, а потом Пьеро

полтора часа без перерыва метал на стол харч.

И, надо признать, цена этого шоу не заставила

срочно заканчивать поездку.

Так вот, с ужина в «Барке» все и началось.

Потому что до ужина Павлик не дожил. Не

знаю, чем уж подействовал на него полдник,

но из действия «переодевание к ужину» он

осилил только раздевание. Гости, наоборот,

после безмятежных часов на пляже предпочли

полднику несколько часов предвечернего сна

и при параде ждали звонка к ужину. Но теле-

фон их знал только Павлик, который не только

позвонить, но и «алло» сказать не мог. Я, ко-

нечно, разрулил. Позвонил лауреату Госпремии

Александру Кабакову — главному редактору

журнала «Саквояж СВ» (входит в ИД «Гудок»),

узнал телефон его директора, и вот уже мы

в «Барке» с дорогими гостями. Двумя буты-

лочками красного тут, правда, не обошлось:

я разнервничался за Павлика и за репутацию

хваленого тосканского гостеприимства. Но все

остались довольны. Так что я пригласил гостей

продолжить вечер (типовой райский день)

у подонков.

И вот финал. С криками: «Пусть сильнее грянет

буря!» — мы вышли на центральный пирс Forte

dei Marme, выступающий в море метров на две-

сти. Он довольно высокий, чтобы с него прыгать

даже солдатиком. Нет, подонки молодые пры-

гают, конечно, — дочки наши тоже попрыгива-

ют, — но я же не кретин! Другое дело в шторм.

Тем более ночью. Вода совсем близко. При

том, что волн не видно: пена появляется только

у самого берега. Тут и рыбкой не в падлу — по-

казать бледным москвичам, насколько мы тут

на ты с мировым океаном.

Я вынырнул довольно бодро. Ведь где-то рядом

ступеньки трапа — только руку протянуть, и на

пирсе. Я протянул. Еще пару раз протянул.

Рассмеялся и стал мастерски грести к пирсу.

Через несколько минут отдалился от него ме-

тров на тридцать. Но еще хорошо различались

метавшиеся с моими тапками в руках Пашин

гендиректор с женой. Потом и они исчезли,

и пирс, а про берег я и не говорю. Я уж и не

знал, в какой он стороне — берег. Перевернул-

ся на спину, поглотал солененькой воды и понял:

пора принимать менеджерское решение.

В «Коммерсанте» помнят: из двух видов

менеджерского решения — смелого и трусливо-

го — я чаще всего выбираю второе. Но пришло

ко мне таки смелое: надо тонуть к чертовой

матери. Сил-то было полно еще, а перспектив

никаких. Ну а через часок и сил не останет-

ся — так фигли мучится? Тем более вода эта

морская — не бурбон, как говорится, много не

выпьешь. В общем, пора ко дну. И я пошел.

Перед смертью, как водится, огляделся. Ничего

интересного — ни берега, ни пирса, ни ген-

директора Пашиного с женой. Только башка

чья-то среди волн болтается. Просто интересно,

какого идиота эта башка? Купальщик тоже,

твою мать! Причем явно не собирается тонуть.

Решил подгрести поближе. А он от меня. Ну не

идиот? Оказалось, хуже. Павлик. Откуда взял-

ся? Видимо, проснулся, чтобы не пропустить

самое интересное.

Короче, когда понял, что это Пашина башка,

всю мою менеджерскую решительность на фиг

смыло. Орал: «Павликпавликпавликпавлик!» —

молотил руками-ногами, а воду просто перестал

выплевывать. И тут уж по-настоящему утонул.

Но стукнулся коленкой о дно. Потом меня еще

шваркнуло волной по спине, хлебнул напо-

следок воды уже с песочком. Ну и пополз на

брюхе к Павлику. Он же в ВДВ служил, что ему

сделается?

Дрожь в коленках было решено лечить

бурбоном. Подонки в баре осмотрели нас

с пониманием.

Р.S. По традиции позитивный вывод. Ведь

меня что спасло? Не Павлик. А то, что он ужин

прогулял. Так бы оба потопли к чертям соба-

чьим.


Новый ресторанный критик «РП» Михаил Ефремов перестал играть роль блуждающего нерва в ресторане «Маяк» в знак солидарности с утраченной душой «Маяка» — Андреем Васильевым.Читателю обеспечены искренние переживания по поводу бессмысленно устроенной жизни и потерянного бильярдного стола.

РестоРанная критика, как мне кажет-

ся, должна критиковать рестораны. И давно

пора критиковать рестораны, потому что их

развелось очень много. Когда чего-то много

разводится — тараканов ли, чиновников ли,

ресторанов ли — их надо сразу же критиковать.

Причем критиковать беспощадно.

Что главное для меня как начинающего

ресторанного критика в ресторане? Главное —

чтобы жратва была. Нормальная жратва.

Непритязательная. Я человек непритязатель-

ный, поэтому мне и жратва нужна непритяза-

тельная. Главное, чтобы водка была непаленая

и люди чтоб были не г…

А тут я прихожу в «Маяк», заказываю двойной

бурбон и слышу от бармена:

— Теперь ты один такой остался, бурбоновец.

— Здрасьте, — говорю. — А Вася?

— А Васю теперь сюда не пустят.

(Это решение было принято после того, как

медиаменеджер десятилетия Андрей Васильев

откусил ухо негру и посвятил этому событию

свою колонку в «РП» №4(16). — Ред.)

— Кто?

— Хозяева велели. Митя Борисов и Дима

Ямпольский.

Не буду врать, что я подавился тем бурбо-

ном. Допил. Плюнул в пустой стакан и ушел.

Навсегда.

Так вот, началось для меня сопоставление

г…людей с российскими ресторанами еще

в моем глубоком детстве. Лучший друг моей

сестры Анастасии — литератор и пьяница

Аркадий Тихонов — один раз был не пущен

швейцаром в ресторан «Аэрофлот» со словами:

«Куда ты прешь, жидовская морда?» За что не-

медленно швейцар был назван швейцарской

мордой, отправлен в нокаут, а Тихонов получил

полтора года «химии».

Почему так произошло? Потому что ресто-

ранов было очень мало. Потому что были

большие очереди в рестораны. История из

детства, мне лет пять-семь. После какой-то ре-

петиции в «Современнике» мы пошли с семьей

в «Пекин». Там была очередь. И папа стоял,

опустив голову, и простояли мы так минут пят-

надцать. Маме надоело стоять, и она сказала

отцу: «Подними лицо». Он поднял лицо, и нас

сразу пропустили в этот «Пекин».

То есть уже с детства я понимал, что пройти

в ресторан для советского, а как я сейчас по-

нимаю, в принципе и для российского челове-

orlo

va

текст: михаил ефремов рисунок: маша сумнина


ка — это значит преодолеть некую преграду,

некое препятствие. Тогда это были швейцары,

сейчас это хозяева ресторанов. Не побоюсь

этого слова. Хозяева ресторанов.

Так вот, прошло много времени, ресторанов

стало открываться больше. Мы все помним,

сколько можно было дать — пятерку за проход

в ресторан, треху, были рестораны типа Дома

кино или ВТО, куда не пускали просто так.

В общем, я считаю, что советский ресторан-

ный опыт я успел познать, потому что был

в одной из последних компаний, которые

сжигали Дом актера на Тверской. И опыт обще-

ния с советскими ресторанами у меня был. Ну,

скажем так, мне ресторан был нужен, но он

был негативен. Потому что туда было попасть

трудно.

Но вот наконец-то началась революция. Про-

гремел девяносто первый год. Да даже начнем

раньше — сначала стали открываться коопе-

ративные рестораны. Что это было за чудо!

Еда как дома. Еще никто не плевал на кухне

вам в суп. Хотя нет, до этого плевали и потом

плевали. Но было очень короткое время, когда

открылись кооперативные рестораны и они

были вынуждены работать настолько хорошо,

настолько переливать... Не пятьдесят грамм

тогда наливали в этих, в кооперативных ресто-

ранах, а пятьдесят четыре. Чтобы приходили

еще.

Ну а сейчас такого рода заведений открылось

великое множество, и поэтому я считаю, что

нужно обратить внимание на душу ресторанов.

То есть у меня позиция идеалиста. Я понимаю,

что звучит: «А знаешь ли ты, щука, что такое

добродетель», когда говорю ресторатору, что

он должен уважать сначала людей, а потом

свой бизнес. Но так, в общем, все идеалисты

считают — что сначала надо уважать людей,

а потом все остальное. Вот поэтому я не мог не

высказаться о том вопиющем случае с Васей.

Поскольку «Маяк» открылся в самый пик

революции, я имею в виду — капиталистиче-

ской революции в России, то «Маяк» для меня

и является развитием нового капитализма

в России. Сначала наивного. Потом более

жесткого, что ли, — когда меня туда не пуска-

ли. Я долгие годы прожил — меня не пускали

в «Маяк» раз пять. По разным причинам.

По причинам политического, сексуального

и алкогольного характера. Разные люди. Из

ревности меня не пускали. Просто от тупой

ненависти.

Но я никогда не был душой «Маяка». Я всегда

был его блуждающим нервом. А душа «Маяка»

заключается как бы в Васе. Ну, в общем,

сейчас «Маяк» бездушен. Как-то так. Как может

человек сказать: «А ты, душа, не приходи ко

мне!» Потому что душу из «Маяка» вынуть

можно. Но засунуть ее обратно в «Маяк» — это,

боюсь, будет проблематично.

Мы знаем «Маяк» давно, мы помним еще, когда

там женились такие люди, как Иван Охлобы-

стин. И я. И многие еще. Там зарождалась

масса детей. Там и сейчас даже Ямпольский,

несмотря на то что он бездушный человек,

делает хорошую программу для детей с ВИА

«Татьяна». Но души-то там нет! Детьми душу не

заменишь.

И ситуация, разыгранная недавно владельцами

клуба «Маяк» с Андреем Витальевичем Васи-

льевым, напоминает мне ситуацию, которая

разыгрывается последние двадцать лет между

Кремлем и Михаилом Сергеевичем Горбаче-

вым. Его не пускают в Кремль. Вы не заметили,

что Кремль последние лет двадцать как-то

бездушен? Душу из него выгнали и не пускают

обратно. То же самое мы увидим, поверьте,

и в «Маяке». «Маяк» — наш Кремль.

Как художник, я хотел бы отобразить это про-

исшествие в кино. Фильм будет называться

«Травят честной народ».

P.S. В конце я хочу сделать официальное об-

ращение, но не в Генеральную прокуратуру,

а в редколлегию журнала «Русский пионер».

Пора наконец разобраться с такими горе-

рестораторами, как господа Борисов и Ямполь-

ский. Пора призвать их к ответу. Давно пора.

P.P.S. И пусть вернут бильярд.


Мы, честно говоря, когда предложили высказаться Ивану Охлобыстину по теме номера, о пьянстве, то сомневались: согласится ли, не струхнет ли, человек-то церковный. А вдруг еще затеет проповедь о вреде возлияний и злоупотреблений? Но Иван Иванович рассказал все как на духу. От столь запредельной исповедальности тема номера заиграла новыми красками. Точнее — заблагоухала новыми ароматами. И стала крепче.

Водка — никогда не упоминаемый, но всегда

присутствующий элемент любого уравнения

квантовой физики

Каждый раз, когда я проезжаю мимо

сияющих чистотой витрин магазинов «Аромат-

ный мир» или «Мир виски», губы мои невольно

складываются в нехорошую улыбку, схожую

с улыбками владельцев пикейных жилетов при

виде автомобиля Адама Козлевича — в бес-

смертном произведении Ильфа и Петрова. Не

то чтобы я имел какие-либо претензии к объек-

там вожделения дипломированных сомелье или

проявлял высокомерие к записным пьяницам,

отнюдь: весь испытываемый мною комплекс

чувств относится только ко мне и к моим

противоречивым, хоть и, не скрою, теплым

отношениям с главным компонентом всего

спектра алкогольных утешений — спиртом.

Прежде всего, надо отдавать себе отчет, что

настоящее удовольствие от алкоголя получаешь

только на стадии отравления. С этого знания,

наверное, и следует начинать ознакомление

детей с предстоящим большинству из них испы-

танием. Дальше я бы открыл сюжетную схему

вышеупомянутого: бухло, бабы, поножовщина.

Все остальные предлагаемые интриги — суть

облегченные, для дам и интуристов, варианты

первой.

Мои отношения с Бахусом начались доволь-

но поздно, но развивались стремительнее

сексуальной интриги половозрелого бабуина.

В двадцать пять лет я понял, что пора пить,

иначе придется забыть о карьерном росте

и новых знакомствах. Пили все, пили всё, пили

всегда. Пили поодиночке, пили компанией, пили

заочно. Как человек обстоятельный, прежде

чем броситься с головой в бездну оголтелого

пьянства и сопутствующих ему безобразий,

я провел ряд клинических исследований в поис-

ках идеального напитка. Разумеется, я прошел

путем, проторенным моими великодушными

предшественниками: водка «Столичная» у так-

систов, спирт «Рояль», водка «Абсолют» во всех

ее ипостасях, водка «Финляндия» во всем ее

многообразии, ну и текила, ром, виски, коньяк,

сливовица, граппа, абсент. С последним сло-

жились особенно трогательные отношения. По

прошествии определенного времени с любез-

ной помощью старших товарищей, искушенных

в поставленном вопросе, я ознакомился с луч-

шими образцами мирового виноделия и пришел

итар

-тас

с

текст: иван охлобыстин рисунок: инга аксенова


к убеждению, что в силу своей толстокожести

я буду только оскорблять этот вид продукта его

употреблением. Пиковый результат достигался

неимоверно долго, с ощутимым вредом для

пищеварительного тракта, вкус поражал своей

схожестью со вкусом скисшего сока, чем,

собственно, вино и является. Образно говоря,

не пер я на дизеле.

С коньяком, при всех его неоспоримых

преимуществах перед вином, тоже как-то не

сложилось. Хотя я возлагал на коньяк нема-

лые надежды. Тут вся неувязочка в том, что

у коньяка прекрасный послужной список, он,

как женщина, требует обязательств, а это плохо

соотносится со сверхидеей самого алкоголя.

Однако не скрою своего умиленного восхище-

ния при наблюдении за процессом приятия

коньяка людьми, что-то смыслящим в нем. Эти

трогательные тисканья в ладони полупустого

бокала для нагрева пьянящей субстанции, это

обонятельное проникновение обладателями

здоровых гайморовых полос, эта забавная

осведомленность о марке коньяка и годах

выдержки. Для меня отчего-то над процес-

сом презентации коньяка всегда витает дух

Валерии Новодворской с ее принципиальным

неприятием текущей реальности и готовностью

берсеркера к борьбе с представленным на тот

момент режимом. Иначе выражаясь, тупит

коньячок при ускорении на обгоне.

Был у меня случай: мой лучший друг — человек

совершенный во всех отношениях, вклю-

чая финансовые, манил меня купленной на

аукционе бутылкой из подвалов Буонапарте.

Когда же я узнал, что в моем бокале плескается

стоимость пятой модели БМВ, мною овладела

безысходная троцкистская тоска и тяга к изме-

нению государственного строя. А нам, Охлобы-

стиным, такие чувства испытывать ни к чему.

Державники мы, поелику нам всегда было чем

заняться. Не скучаем. Да-с!

Вот, например, сливовица скучать не дает.

Помню, шарашили американские свободо-

любцы ракетами по мирному населению тогда

еще Югославии и я на паях с шестым каналом

снимал Пасху в кафедральном соборе Белгра-

да. А под утро пошли на местное телевидение

«перегонять сигнал», очередь за съемочной

группой из Германии заняли. Чувствую, часа

два мы здесь прокукуем. Предложил своей съе-

мочной группе немцев предупредить и пойти

раки (сливовицы) употребить. Оператор наш, за

ночь страха натерпевшийся, тут же согласил-

ся, а директор, наоборот, речь о гражданской

ответственности затеял. Плюнули мы с опера-

тором на какую-то дополнительную ответствен-

ность, в Уголовном кодексе не прописанную,

а оттого и никаких романтических ассоциаций

у нас не вызывающую, немцев предупредили

и пошли искать, где нам поблизости раки на-

льют. Директор покобенился и за нами поплел-

ся. На соседней улочке нашли кафе, заказали

у старика-официанта по сотенной на брата,

но выпить не смогли, расплескали, потому что

в здание телевидения ракета угодила и смела

это здание в пыль, вместе с немцами. Хотя не

уверен. Когда я с главным немцем сговари-

вался, он тоже сливовицей заинтересовался.

Смекалистый народ эти немцы.

Кальвадос, опять же, выбор Джона Грея, у кото-

рого Мэри была всех прекрасней. Не напиток,

а книжка-раскладушка про жизнь смелых

и красивых людей. Не могу ничего отрицатель-

ного припомнить в связи с этим напитком. Одни

«анкл бенс» и «бесаме мучо». Как-то пожалел он

меня. Ан нет, было! В совсем юном возрасте

я, вдохновленный им и распирающими меня

надеждами на счастье, въехал на мотоцикле

в метро. Лихо проскочил турникет мимо виз-

жащих старушек-контролеров, прогрохотал по

ступеням, невысокой благо, лестницы и лихо

соскочил на рельсы, где толком покататься не

удалось — поезд дорогу перегородил и на плечи

дежурный милиционер прыгнул с нелепыми

криками. Эх, глупая, но искренняя юность!

Но при этом выпади мне возможность из-

менить прошлое, стал бы я менять? Да ни при

каких обстоятельствах! Что бы там ни было, но

я такой, потому что это было. Эффект бабочки.

И пусть шрамы от хмельных переделок испорти-

ли мне татуировку на левом плече, колотая

клюшкой для гольфа правая ключица перед

грозой посасывает, до полусотни раз сломанная

переносица не дает в полной мере насладиться

любимым букетом «Полуночной мессы» Этро,

а самодержец одной карликовой державы до

сих пор держит на меня обидку за попытку по-

мыть его в одежде в ванной комнате «Карлто-

на» (но это было выше моих сил: самодержец

был вылитый Ипполит из «Иронии судьбы») —

пусть всё-всё против, но двести пятьдесят

граммов водки, махом выпитые когда-то моей

возлюбленной, не позволили ей разглядеть

меня толком, и я пятнадцать лет счастливо

женат, а этого мне вполне достаточно, чтобы

реабилитировать настоящий алкоголь.

Тем более что я выжил, чего нельзя сказать

о Леше Саморядове, Саше Соловьеве, Толе

Крупнове, Никите Тягунове, Наде Кожушанной,

Пете Ребане, Владе Галкине и еще сотне-другой

бесконечно талантливых молодых еще людей.

Но это жизнь. Помните, в «Мостах округа

Мэдисон» один из главных героев задает во-

прос: «А что случилось дальше?» Другой главный

герой отвечает ему: «А дальше случилась

жизнь».


Сегодня урок информатики проведет блогер Александр Пашков, прославившийся в это дымное лето своим постом про рынду, на который живо среагировал премьер РФ. Александр расскажет, как и зачем он создавал блог, как писал премьеру и что теперь происходит в его блоге и в его деревне. Поскольку, как оказалось, они неразрывны.

Первый свой блог я создал примерно

год назад. Создал по просьбе друга, кото-

рый постоянно находился в livejournal, про

него реально можно сказать life in journal.

Просто ему неудобно было обмениваться

письмами через почту, а может быть, ему

хотелось познакомить меня с миром блогос-

феры. Со стороны это похоже на кружки

по интересам, как в доме пионеров в свое

время. Любишь путешествовать? Читай

посты про страны, города. Увлечен полити-

кой? Да ради бога! Тут всегда найдешь ты-

сячи постов с различными точками зрения.

В моем первом блоге посты были в основ-

ном новостные, иногда я писал про обычную

жизнь, которую ведет рядовой обыватель.

И читателями поначалу стали друзья и зна-

комые: поскольку я никогда не регистриро-

вался в социальных сетях типа «В контакте»

или «Одноклассники», ЖЖ стал местом, где

мы общались, когда не было времени по-

звонить или встретиться.

Около трех месяцев назад я удалил свой

блог. Вернее, даже не удалил, а создал

нечто новое на базе приобретенного опыта.

Изменил ник. Все-таки, что ни говорите, но

как корабль назовете, так он и поплывет.

И посты кардинально изменил, новости

начал преподносить не сухими данными,

а анализировать. В ЖЖ много людей, кото-

рые имеют хорошее образование и жиз-

ненный опыт, поэтому некоторые мои посты

заканчиваются вопросом. Мне интересно

их мнение, я стараюсь жить по принципу:

дурак имеет только собственное мнение,

а умный — и собственное мнение, и мнение

оппонента.

Ну ладно, все это было, так сказать, «до

рынды». Вам, наверное, интересно, как

именно моя запись попала на глаза Премье-

ру и почему он ответил? Расскажу все поэ-

тапно. Пост про рынду я создал 1 августа,

после того как приехал с дачи. Насмотрев-

шись репортажей про пожары, я понял, что

и мы в нашей деревне ничем не лучше пого-

рельцев, у нас так же, как у них, ничего нет

против пожара. Перед огнем наши избушки,

которые стоят нос к носу, беззащитны аб-

солютно. Одна искра — и дома, как спички

в коробке, сгорят в одночасье. И я решил

написать пост про состояние противопо-

жарной безопасности в нашей деревне.

текст: александр пашков рисунок: сандра федорина

ната

лья

льво

ва


Я читал до этого, что губернатор Тверской

области иногда читает блоги и даже от-

вечает пользователям. Поэтому пост был

обращен больше к областным и районным

властям, нежели к Премьеру. Многие задают

вопрос: «А почему матом?» Я всегда отве-

чаю: «А как еще, если нас никто не слышит

и слышать не хочет». Мы говорим властям:

у нас прудов нет, столбы с электропроводкой

старые, пожарной машины нет, а они нам

телефон вешают, вот и пришлось криком

и матом обращать внимание на реальные

проблемы, которых очень много. Пост попал

в топ самых популярных записей, откуда

его и взял главный редактор «Эха Москвы»

Венедиктов Алексей Алексеевич.

Он и переправил мой пост Премьеру

в первозданном виде. Я не знаю, почему он

ответил, для меня это до сих пор загад-

ка, как и для многих. Когда-нибудь, когда

рассекретят архивы или Премьер-министр

опубликует мемуары, возможно, мы узнаем

ответ. А так после ответа началась моя пу-

бличная жизнь, толпы журналистов поехали

в нашу деревню. Первый раз за шесть лет

жители увидели председателя поселкового

совета, которая привезла рельсу. Сельчане

с воодушевлением подхватили мое воз-

звание к властям. Были собраны подписи,

каждый день проходили собрания жителей

деревни, цель была достигнута, народ про-

снулся. Многие говорили о необходимости

самоорганизации. Поднимались вопросы

о скупке земель, о пожарной безопасности,

об электричестве, все те вопросы, которые

до этого растекались по кухням, приобрели

вектор и были документально оформлены.

К сожалению, власти так и не проснулись.

Главу района я все-таки увидел, правда, уже

в конце истории. 28 августа в эфире НТВ он

вручил мне обещанную премьером рынду,

которую теперь повешу напротив соседско-

го дома. Соседи живут там круглогодично,

поэтому смогут присмотреть за подарком

Премьера.

После этой истории мне часто задают во-

прос: «Ну и чего ты добился? Рынды?» На

первый взгляд — да, только ее и получил,

все остальные вопросы как-то остались без

внимания. Но если посмотреть с позиции

тех, кто проживает в нашей деревне, это

выглядит не совсем так. Во-первых, теперь

мы сможем выкопать противопожарный

пруд, где захотим, в любом месте своей де-

ревни, и ни районные, ни областные власти

нам мешать не будут. Во-вторых, мы подня-

ли проблему захвата берега реки, и теперь

местные власти не смогут ее замалчивать.

Фирме-застройщику придется соблюсти

закон и оставить санитарную зону возле

реки в покое. А в-третьих, и это, я считаю,

самое главное, после этой истории мы все

стали единым целом, людьми, которые не

только трясутся за свои собственные дома

и огороды, но и переживают за деревню.

Так что пусть кто-то смеется и ерничает, но

у нас все равно будет то, что мы наметили.

На свои средства или на средства район-

ной власти (если она одумается и выделит

деньги) рано или поздно мы выкопаем

себе пруды, купим пожарную машину,

отвоюем берег, отремонтируем линии

электропередач.

Главное, теперь наша деревня единое целое,

а не просто отдельно стоящие 42 дома.

Самое забавное для меня в этой истории —

это легенды и нелепые домыслы. Кто-то

писал, что я ставленник Кремля или его

виртуальный проект. Кто-то говорил, что

мой блог создан с целью подорвать государ-

ственность. Досталось даже одному молодо-

му человеку, который курирует молодежную

политику, по-моему, в ЮАО. Фамилии у нас

с ним похожи, вот он и получил на орехи.

Короче говоря, мягко выражаясь, устроили

цирк с конями в погоне за сенсацией. Ока-

залось все гораздо прозаичнее.

Вот, в общем-то, все. Ушел писать очеред-

ной пост. Увидимся в ЖЖ.

Вчера, сегодня и завтра Ваш Top_lap

русс

кий

пион

ер №

1(13

). ф

евра

ль–

мар

т 2

010

31

Город-герой. Падение Сталинграда. Наш корреспондент

на родине шпионки Чапман. Урок биологии. Бацилла молодости нашей. Первый шаг

мышей в бессмертие. Следопыт. Лунное попадание. Корреспондент «РП»

разобрался с американским полетом на Луну.


текст:николайфохтфото:натальяльвова


Сконцентрировав волю и собрав данные, корреспондент «РП» Николай Фохт

отправляется разбираться в цепочке курьезных и таинственных фактов,

окруживших в последнее время город-герой, прославившийся в мире под

именем Сталинград. Однако при близком рассмотрении все оказалось еще более

курьезно и таинственно. А местами уму непостижимо.

gett

y im

dge

s/fo

tobank


Волгоград в этом году постарался,

столько героев выдал, столько чудесных событий — иным городам за пару десят-ков лет не управиться. И поющую шпион-ку Анну Чапман родил, и пляшущий мост устроил, и арест Noize MC организовал, и, что, наверное, самое страшное, обнару-жил медленное, но устойчивое падение Родины-Матери с Мамаева кургана. Я вот уверен, что такие вещи просто так не про-исходят — нужна причина. А с причиной лично я привык разбираться на месте.

Пристальная волгоградкаВолгоград как будто потянулся ко мне сам, еще до отъезда стараясь произвести впечатление. И по большей части ему это удавалось. Разумеется, сразу вокруг все стало каким-то волгоградским, люди толь-ко про этот город и говорили, случайные знакомые стали сплошь из города-героя. «Город такой интересный. Чего там инте-ресного? Да как сказать, кому что интерес-но. А! Ты ведь на самолете летишь? Это хо-рошо. Знаешь ведь, наверное, что аэропорт волгоградский переделан из военного аэродрома? Ну да! А военные аэродромы, они какие — главное секретность. Вот и этот построили в такой местности, что иногда, когда дымка там или туман какой, его совсем не видно, ниоткуда, даже из космоса. Я однажды домой летел — час са-молет кружил, не видел не то что посадоч-ную полосу — вообще где сам аэропорт. Здорово, да?»Вот так я и полетел в Волгоград. Правда здорово. Еще и аэропорты пропадают на ровном месте. Во время посадки я внимательно смотрел в иллюминатор — поверхность земли прослеживалась отчетливо, хотя то, что я видел, действительно не очень было похоже на аэропорт — степь да степь. В са-мом аэропорту ничего лишнего — прямо со взлетной полосы на остановку автобуса. И сразу шок. От аэропорта до центра го-рода (километров тридцать) я добрался за десять рублей. Потому что общественный транспорт. Маршрутка, конечно, дороже — пятнадцать рублей. За это их тут и недо-любливают, маршрутки.

Надо сразу сказать, что про город-герой я решил поведать миру, наблюдая за его простыми ничего не подозревающими обитателями. Ведь короля, я знал, играет свита. Поэтому, понаблюдав секретно за свитой, сможем понять причины появ-ление короля, в нашем случае — героев и героических событий на почве города.Но так уж получилось, что с самого начала наблюдать стали за мной.В автобусе я все никак не мог поверить, что мы приедем туда, куда мне надо. Я все переспрашивал, уточнял — ждал под-воха. Поэтому, когда за пару остановок до конечной в автобус вошла женщина и стала пристально на меня смотреть, я это и расценил как подвох. Женщина была неплохо сложена — в том смысле, что спортивного телосложения; не тонка и не толста, но и не приятна во всех от-ношениях — острый взгляд, коварная улыбка. Я чувствовал, что она смотрит на меня прицельно, будто ожидая какого-то шага навстречу. Но так быстро раскры-ваться мне нельзя, и, пересилив себя, я не повернул головы. Вышли мы вместе, на Аллее Героев. Я рванул к гостинице «Инту-рист», куда подевалась моя попутчица, не заметил.

Энни, она же кущенкоКонечно, я сразу захотел прогуляться по местам великой Анны Чапман. Честно го-воря, я рассчитывал на полную поддерж-ку местных жителей: судя по реляциям из Волгограда, ее разведческий провал с последующим распеванием треков из фильма «Щит и меч» с премьером произ-вели на земляков неизгладимое впечатле-ние. Я читал, что даже улицу захотелось волгоградской администрации переиме-новать — а уж выдвижение Анны в депута-ты, а то и в сенаторы вопрос практически решенный. Мне мерещились широкие улыбки горожан — горожане с радостью вызываются сопровождать меня по местам мирной славы Анны Чапман. Действи-тельность оказалась несколько суше.Вообще первое впечатление от жителей Волгограда укреплялось с каждым часом: тут живут люди немногословные, даже девушки не транжирят слов попусту. Еще

...Ты ведь на самолете летишь? Это хорошо. Знаешь ведь, наверное, что аэропорт волгоград-ский переделан из военно-го аэродрома?..


волгоградцы лучше, чем жители других крупных российских городов, притворя-ются, что не знают, как куда в их род-ном городе пройти и проехать. Обычно в гостинице человек на фрондеске (на ресепшн по-русски) может подсказать. Тут все не так. Молодая женщина, услышав мой вопрос, поджала губы и насупила брови, было похоже, что она сейчас за-плачет:— Большая улица… Господи, да откуда же мне знать? Это ведь совсем другой район. Я живу во-о-н где. В моем районе нет Боль-шой улицы.— Ну там еще Анна Чапман училась, — я уж хотел наверняка.— Кто это? — женщина, кажется, уже за-плакала.— Шпионка, — неожиданно жестко сказал я женщине. — Анна Кущенко, Энн, ваша землячка знаменитая.— Ах, шпионка… Что-то слышала, но где Большая улица, я не знаю. А вы вот что, вы такси возьмите, таксисты обычно знают незнакомые улицы.— Ну может, вызовете?Наконец она улыбнулась.— Нет, не советую, вам раза в два дороже станет, — и почти без паузы, серьезно: — Так вызвать?Они еще и парадоксальные, только и смог подумать я, но сказал только спасибо. Я вышел на улицу Мира. Мимо меня прошла моя таинственная спутница из да-вешнего автобуса. Она вскинула на меня взгляд, дерзко так улыбнулась — и повер-нула за угол. Мне стало интересней жить, намного. В хорошем настроении я подо-шел к машине с шашечками. — Мне нужна Большая улица, дом…— Сколиозный центр?— Ну да. Не знаете?— Знаю. Мы уверенно продвигались к цели. Я не унимался:— А вы знаете, потому что там Анна Чап-ман училась?— Нет. Потому что там ничего, кроме сколиозного центра, нет. А кто это Анна Чапман?— Ваша знаменитая землячка, шпионка, с Путиным пела.

— Путин это да… Вот и все. Никакого ликования, никакой гордости за Анну — даже у таксистов. А казалось бы…Сколиозный центр, который раньше на-зывался гордо «гимназией художественно-эстетического профиля», широко распах-нул двери — туда-сюда сновали возбуж-денные родители, мечтающие пристроить детей именно в это заведение. На Чапман тут отреагировали сразу. Ди-ректор центра замахала руками:— Да сколько можно! Уж и англичане даже были. Вы поймите, мы ее не помним совсем, она тут только год и училась. Ты помнишь… как ее? — директор посмотре-ла на меня.— Кущенко, Анна Кущенко.— Вот ты помнишь Кущенко? — директри-са спрашивала у своей секретарши. — Она в каком году у нас училась? — снова ко мне.— 1996-1997.— Помнишь? — директор наседала на секретаршу.— Нет, — ответила та и стала прибираться на своем письменном столе.— Вот видите, никто и не помнит такую девочку. Ну хоть какая она, какая, опиши-те?— Достаточно высокая для девочки, с коп-ной рыжих волос.— Я же вам говорю, мы не помним такую девочку. Тем более, она у нас всего-то год проучилась. Как вы говорите?..— С 96-го по 97-й.— Ну как мы ее можем помнить… А вот Елена Николаевна, она наш летописец, она все помнит, но ее она не помнит. Пом-ните такую девочку…— Кущенко, — подсказал я.Немолодая дама, стоявшая в коридоре, рассеяно посмотрела в нашу сторону:— Что? — Вот поговорите с молодым человеком, Елена Николаевна.Елена Николаевна оживилась и приняла во мне участие. Она рассказала, что центр их самый лучший, попасть сюда нелег-ко. Показала мне, как проходят занятия: в классах стоят такие кушетки — дети, лежа на животе, слушают учителя, пишут

...Про город-герой я ре-шил поведать миру, на-блюдая за его простыми, ничего не подозревающи-ми обитателями. Но так уж получилось, что с самого начала наблюдать стали за мной...


в тетради, отвечают уроки. Все лежа — чтобы осанку выправлять. Подумалось: вот где ковался характер Анны. — А сколько длится лечение?Елена Николаевна подробно обо всем рас-сказала — я понял, что она приняла меня за отца поступившего к ним ученика. Пока шел обычный рекламный ролик от Елены Николаевны про центр, я сообра-зил, что Кущенко не выдержала испыта-ний кушеткой. Может, в этом причина провала? Рискуя нарушить наш идиллический раз-говор, отважился спросить:— Елена Николаевна, а вы помните Анну Кущенко, она у вас училась в 1996-1997 годах, такая довольно высокая, с копной рыжих волос?— Кто это?— Шпионка. Читали? Смотрели?— Нет, не помню такую. Говорите, год у нас училась? Это неправильно. Мини-мум пять лет нужно для выправления осанки — у нас консервативное лечение, лучшие врачи.Хорошо, со сколиозом все ясно. Но выпуска-лась Кущенко в другой школе, в одиннад-цатой. Я устремился туда. Район оказался таким… рабочим, не похоже, чтобы девоч-ка из элитной гимназии перевелась сюда. Милые женщины-сотрудницы, не пожелав-шие раскрыть свои имена, заглянули в до-кументы — Кущенко там не значилась. «Вот как, концы в воду», — пронеслось в голове. Но тут одну из помощниц осенило:— Так ведь в городе есть еще одна школа №11, в Дзержинском районе. Только это гимназия — скорее всего, ваша разведчи-ца оттуда.Я рванул на улицу Симонова в гимназию №11. Что сказать — Анна Кущенко дей-ствительно оканчивала гимназию №11. Но надо ли говорить, что все, от охранни-ка до директора школы, с которой мне до-велось пообщаться, от нее открестились. Честно, я что-то устал заставлять волго-градцев гордиться героической разведчи-цей. Сами они, похоже, относятся к ново-явленной иконе равнодушно. Получается, вся эта шумиха из Волгограда — напоказ, вовсе не из глубины народной массы, во-все не стихийно. Ничего, пойдем дальше.

Танцующий в пусТоТеА дальше у нас танцующий мост, вот прямо так. Я не поверил своим глазам, когда увидел этот ролик. Но диктор телевизионного канала, будто видя мои сомнения, успо-коила — мол, нет, это не видеомонтаж и не спецэффекты, все так и есть, все вот так вот невероятно. И, конечно, после таких оглушительных видеофактов — и пре-зидент подключился, и ревизию наслали, которая, как ни странно, выявила массу финансовых недочетов. Правда, про конструктивные промахи — ни слова. Какие-то загадочные и неадекватные слова про нештатные колебания и откло-нения — а как же амплитуда от одного до двух метров, а тот самый ролик как же?Я затеял путешествие по мосту. Попро-сил водителя такси сбросить скорость до минимума — выглядело это органично, тут больше сорока в час после возобнов-ления движения и не полагается. Я при-дирчиво рассматривал дорожное полотно, обращал внимание на металлические конструкции. Потрясающе — ни одной трещинки, ни один болт не срезан ампли-тудными колебаниями. Вообще новый мост выглядит прекрасно — как с иголоч-ки. Непонятно.— Не верю во все это, — разговорился вдруг таксист в ответ на мое удивле-ние. — Ну как может не быть на асфальте ни одной трещинки — ведь, говорят, тут машины чуть ли не переворачивались, на воздух взлетали. Она резиновая, что ли, дорога-то?— Ну а в чем дело?— Да темная история. Говорят, когда построили мост, резко взлетели цены на землю на том берегу, теперь-то удобно добираться: раз, и ты уже там. Раньше на пароме надо было. Ну и, ходят слухи, у землевладельцев попросили откат, а те отказали. Вот им и устроили пляски. — Так я чего-то не пойму, он плясал или нет?— Я считаю, что нет. Вот странная исто-рия — я все-таки водила, но ни одного шофера не знаю лично, кто бы видел эти шатания. Все какие-то знакомые знако-мых.


— А кадры?— Да видел я. Смешно — так просто не мо-жет быть. Если бы он так плясал, от моста живого места бы не осталось. Да, какие-то колебания были, может, только незамет-ные глазу. Да и то — вон ведь второй мост строится рядом по плану. Насколько знаю, эти конструкции будут единым целым и уже никаких колебаний. — Так что фальшивка, вы считаете, ролик этот?— Я этого не говорил, — водитель такси мгновенно стал обыкновенным волго-градцем. — Но все очень странно. Но мы уже были на Мамаевом кургане. Я отдал четыреста тридцать рублей за прогулку по мосту и обратно и взобрался на курган.Конечно, поспешил к Родине-Матери. Ну, не знаю… Все выглядит чистенько, как после хорошего евроремонта. Мысленно построил траекторию падения скульптуры, которая выше Статуи Свободы, — немного отлегло от души. Задеть может только небольшую военную часть, притаившуюся под сенью исполинши. Да и не похожа Родина на Пизанскую башню — хотя именно на это сходство указывают ученые, объявившие наклон. Мол, грунт проседает и Мать на-клоняется. А ведь только-только перестали ходить про нее слухи, что якобы под мону-ментом то бандитские разборки, то вообще публичный дом. Я, надо сказать, внима-тельно обошел окрестности — ни одного шанса войти в громадину, кроме маленькой технической дверцы. Нормальный бандит в такую не пройдет, для входа в бордель тоже не подходит. Может, подземный вход? Но прокопать его можно только из военной части или из двух храмов, что стоят непода-леку. О таком даже подумать кощунство.

Планета Сталинград, или 10 дней в раюВ смешанных чувствах ехал я обратно в центр. Вышел на остановке «Порт-Саид» и решил прогуляться. А едва сделал пару шагов, заметил красивое здание на пере-сечении Мира и Гагарина. Разумеется, это планетарий. Место хорошее. Я немного опоздал на сеанс и стремительно проскользнул в зал

мимо бюстов Сталина и Гагарина, мимо маятника Фуко в центре фойе. В темноте голос лектора звучал уверенно. Шаг за ша-гом участники сеанса (150 рублей билет) узнавали, как зарождалась Вселенная, а главное — как именно, в каком районе солнце встает над Волгоградом. Когда солнце окончательно зашло за горизонт и зажегся свет, я, разомлев от темноты, отважился на общение. За пуль-том управления планетарием разглядел женщину в очках.— Вы знаете про пляшущий мост? Явле-ние загадочное, неземное какое-то.— Я знаю, — бодро ответила дама. — Но я вам так скажу, теперь я в наш мост верю еще больше. Если он выстоял после того, что там было, значит, хороший мост.— А вы ролик видели? Аномальная кар-тинка.— Снимали издалека, так что ничего не-понятно.— Да как непонятно — мост ходуном ходил. Как такое возможно с точки зрения ученого?— С точки зрения ученого не знаю, я не ученый.— А кто же вы? Вы ведь лекцию читали?— Нет, я зашла тут прибраться, лектор вон стоит, — дама показала на почти такую же даму, которая активно собирала сумочку. — Но я знаю человека, который был свиде-телем этого явления. Он друг моего мужа, работает в компании, которая торгует мобильными телефонами.— А вы можете меня с ним связать?Женщина охотно набрала номер и объ-яснила ситуацию мужа. Муж перезвонил свидетелю и попросил разрешение дать его номер журналисту. В результате быстрых переговоров в кармане у меня лежал номер Андрея. Я отложил удовольствие на вечер. Надо ли говорить, что при входе в отель «Интурист» я лицом к лицу столкнулся с женщиной из автобуса. Она опять дерзко посмотрела мне в глаза и, сдерживая улыб-ку, проскочила мимо. Но ведь это совсем не Анна Чапман — Анна моложе и рыжее, да и хрупкая. А эта похожа на спортсменку. Или на милиционера — я попытался пред-ставить незнакомку в форме, в милицей-ской форме, и у меня легко получилось.

...Ну как может не быть на асфальте ни одной трещинки — ведь, говорят, тут машины чуть ли не переворачи-вались, на воздух взле-тали. Она резиновая, что ли, дорога-то?..


…Noize MC, Иван Алексеев, вспоминал о Волгограде с какой-то даже нежностью:— Мне нравится город. Я в нем до этого случая раз пять выступал. И всегда старал-ся летом приехать — набережная краси-вая, Волга, купание. Хотя знал о неадек-ватности милиции именно в Волгограде. Милиция тут особая. Волгоград даже Козлоградом называют — вот за такое по-ведение ментов. Вообще то, что произошло с Нойзом, — удивительно. После концерта его пригла-сили просто поговорить. Но следователь показал стопку рапортов — оказалось, сво-ими песнями и номером «Деньги в шапку» Иван оскорбил взвод милиционеров. Таким образом, за песенку Алексеев полу-чил десять суток ареста. Конечно, пополз-ли слухи, что это месть Нойзу за другую песню — «Мерседес S666» про резонанс-ную аварию с участием вице-президента «ЛУКОЙЛа» Анатолия Баркова. Алексеев не верил в эту версию, но, как говорится, что-то есть: вроде Волгоград «ЛУКОЙЛу» не чужой, тут вроде до последнего времени вся бухгалтерия компании велась, да и сам Барков из этих мест, вся родня его отсюда. Но не это потрясло Ивана.Его, конечно, безмерно порадовала не-человеческая наивность волгоградских стражей порядка: как можно было не различить издевательскую интонацию в его рэп-извинениях? Эти извинения стали припевом к песне «10 суток в раю». Еще в камере он подарил копию текста этой песни присматривавшему за ним сотруднику органов — тому очень по-нравилось. Смутили только некоторые подробности роскошной жизни Нойза в застенках. Но милиционер сам нашел ответ: не напиз…шь — не поверят. На том и разошлись.Появился еще один штрих к Волгогра-ду — по-детски наивная милиция; а дети бывают жестоки… Вечером из отеля я набрал номер Андрея, который видел пляшущий мост. — Алло, это Андрей?— Да, Андрей.— Мне сказали, что вы можете рассказать про волгоградский мост. Про то, как он плясал.

— Хорошая ошибка.— В каком смысле?— Хорошая ошибка. Вы ошиблись.— Но вы же Андрей? — Андрей, но повторю: хорошая ошибка. Извините.Я понял, что волгоградцы будут хранить свою тайну до последнего. Еще мне стало совершенно очевидно, что ролик, который бродит по интернету и который стал поводом для грандиозного сканда-ла, — фальшивка. Ликование города по поводу Анны Чапман — не настоящее. Родина-Мать в реальности стоит как вко-панная. Нойза «закрыли» по совершенно абсурдному, придуманному, детскому обвинению. Короче говоря, Волгоград на себя на-говаривает. Это в его характере, это и заменяет ему характер. Мазохистские фантазии — удел города-героя. Возможно, таким образом Волгоград отпугивает вра-гов — бей своих, чтобы чужие боялись. В этой парадигме, конечно, надо вернуть ему имя Сталинград, уважить многочис-ленных просителей. Все встанет на свои места. И можно будет водить экскурсии по апокалипсическим местам — которые выглядят будь здоров и дай бог каждому.Разумеется, после таких открытий не спалось. Покинул гостиницу, заглянул в ретро-бар «Старый Сталинград». Тут все как бы подтверждало мои фантазии: и название, и интерьер (такие гламур-ные трущобы в блестках), и официантки в пионерских галстуках, и моя таин-ственная знакомая, не упускавшая меня из виду «женщина-в-форме». Она сидела за стойкой и слушала исповедь мужика за сорок, седого, в сандалиях. То, как она на него смотрела, содержание их гром-кой беседы (бабе не понять настоящего мужика) поставило все на свои места. Проститутка, понял я. Только и всего. Так, может, все проще, может, напри-думывал я себе фантасмагорический Волгоград?И тут пионерка принесла счет, в котором последним пунктом стояло «плата за присутствие — 50 руб.». Нет, взял я свои мысленные слова обратно, не все так про-сто, не все.


На ближайших страницах читателю предстоит узнать крайне

обнадеживающую информацию о том, что проблема бессмертия, над которой

неутомимо билось человечество, наконец-то решена с помощью

бациллы F и русского ученого Анатолия Брушкова. Спецкор «РП» Дмитрий

Филимонов выясняет, когда же чудесная бацилла будет доступна не только

мышам, но и людям.

текст:дмитрийфилимоноврисунок:варварааляй-акатьева


Пока ученые всего мира упорно ищут… Нет, не так. Пока лучшие умы человечества тратят миллиар-

ды на геронтологические исследования, тщетно пытаясь найти рецепт долголетия, русский ученый Брушков копнул под Мамон-товой горой — и добыл эликсир бессмертия.

— Ну, примерно так оно и есть, — скромно улыбается русский ученый Анатолий Брушков, 53 года, геолог, микробиолог, профессор, декан кафедры геокриологии МГУ.

Ах, вы же еще не знаете, что такое геокриология! Это зна-чит мерзлотоведение, наука о вечной мерзлоте. И вот профессор Анатолий Брушков руководит кафедрой вечной мерзлоты. Но поскольку в подлунном мире нет ничего вечного и слово это коро-бит научный слух, кафедру назвали иначе, по-латыни. Ну и пусть. Суть не в названии. Больше нигде в мире нет такой кафедры. Потому что Россия — страна вечной мерзлоты. Шестьдесят пять процентов России — вечная мерзлота. А некоторые говорят, что семьдесят. И о ней мы должны знать всё. Чтобы строить дома, до-роги, нефтеналивные порты, подземные заводы, ракетные шахты, стратегические аэродромы. Ну ладно, ракетные шахты строить уже не надо. А газопроводы? А хранилища ядерных отходов?

Анатолий Брушков знает, как строить на вечной мерзло-те — чтоб не растаяла, чтоб дороги не поплыли, чтоб дома не ушли под землю.

Но это прикладная сторона геокриологии. А есть еще фун-даментальная.

— Сейчас Запад беспокоят газы, — говорит Брушков.Те самые газы, которые кормят Россию. Которыми так бога-

та Сибирь с Крайним Севером. Месторождения которых без устали ищут геологи. Так вот, если случится глобальное потепление и Си-бирь с Крайним Севером начнут таять, вечная мерзлота выдохнет свои газы. Фух! А кроме того, вся быстрозамороженная органика, что хранится в этом геохолодильнике — мамонты, шерстистые носороги, саблезубые тигры, — начнет разлагаться, выделяя новые порции газов. Россия, конечно, станет зловонным местечком, но не это главное. Человечеству беда будет. Весь углекислый газ вместе с метаном, пропаном, бутаном пойдет в атмосферу. Что усугубит парниковый эффект. Потепление ускорится. Короче, мрак. Однако не стоит хвататься за сердце. Это пока что сценарий «Что будет, если случится глобальное потепление». Может, ничего не случит-

ся, потому что не будет. Просто ученых газы беспокоят. Поэтому геокриологи озаботились изучением органики в мерзлоте.

Еще в тридцатые годы глубокоуважаемый научный журнал Nature опубликовал статью русского ученого Качурина, который наблюдал тритона, выползшего из вечной мерзлоты. Поскольку других подтверждений сему факту не было, а един-ственной публикации в научном мире верить не принято, статью посчитали байкой. Ну и ладно, забыли.

В семидесятые годы отечественные исследователи до-были во льдах Антарктиды замороженных бактерий. С глубины 3600 метров. То есть с глубины полумиллиона лет. Разморозили. Оживили. Правда, на это открытие мало кто обратил внимание: ну и что, любая домохозяйка знает, что ягоды в морозилке годами хранятся. И как живые.

А тут в американских научных журналах стали появляться публикации о живых бактериях, обнаруженных в вечной мерзло-те. Там, в Америке, тоже мерзлоту изучают. Правда, американские мерзлотоведы по военному ведомству проходят. Поэтому пу-бликации скромные, без лишней информации. Но Брушков, что называется, сделал стойку. В воздухе запахло открытием. Этих бактерий, из мерзлоты, оживлять не надо. Они и так должны быть живыми. Дело в том, что температура вечной мерзлоты, скажем, в Якутии — минус три градуса по Цельсию. Всего лишь. Это вам не антарктические льды. А клетка микроба замерзает при минус семи. Значит, найденные бактерии жили, находясь в мерзлотном грунте. Да, условия некомфортные, анабиоз, не жизнь, а сплошное мучение. Но ведь выжили! И сколько же миллионов лет они так мучились? Или микробов занесли в пробу грунта сами исследо-ватели? Нестерильным буром, пинцетом. Короче, Брушков решил сам все проверить. И стал копать.

Он брал пробы в подземелье Института мерзлотоведения в Якутске, в туннеле Фокс на Аляске, на золотом руднике близ Фербэнкса. Пробы отправлял холодильниками — в университет Хоккайдо, где он тогда преподавал. Сотни проб. Его японские студенты прилежно стерилизовали буры спиртом и пламенем, пробы — столбики грунта со льдом — спиртом и пламенем, пробирки — спиртом и пламенем. В стерильной лаборатории уни-верситета Хоккайдо пробы препарировали стерильными инстру-ментами, рассматривали в стерильные микроскопы — и ничего не находили. Ни одного микроба. Ни живого, ни мертвого.

— Это был стерильный песок, — говорит Брушков, — раны таким посыпать можно.

И тогда он организовал экспедицию к Мамонтовой горе. Это в Якутии, на левом берегу Алдана. Лакомое место палеонто-логов. Там Алдан делает крутой поворот, подтачивая гору. Пале-онтологи только успевают находки подхватывать: шерстистого носорога, бизона, ископаемую лошадь, саблезубого тигра, пещер-ного льва, ну и, понятное дело, мамонта. Вот туда и отправился Брушков со своей экспедицией.

Пробы брали не сверху, где мамонты и шерстистые носоро-ги, а снизу, с трех миллионов лет. Из свежих обнажений доплей-стоценовой эпохи. От бура Брушков отказался. Доплейстоцен

...Надо вскрыть этот сундук со-кровищ! — решительно произносит ученый Брушков, имея в виду секрет долголетия своей бациллы. Секрет вечности. И ведь вскроет. Правда, на это уйдет много лет — если по дружбе. Но ученый Брушков выгля-дит молодо. Очень молодо...


пилили бензопилой. Такие кубики по четыре-пять килограммов. Вы знаете, сколько зубьев нужно сломать, сколько цепей сточить, чтобы добыть десяток мерзлотных проб? О! А потом холодильни-ками — в Хоккайдо.

Исследовали пробы — есть результат! Микроб. Совершенно живой. Не замороженный. Вот он, под микроскопом. Чудесные такие палочки. Три миллиона лет, а выглядит неплохо. Род — Bacillus. Любимая температура — плюс тридцать семь градусов. Выживает при минус пяти. Теперь нужно выяснить подробности: а вдруг болезнетворный?

Сделали экспресс-анализ ДНК, результаты отправили в банк данных. Ждут ответа. Вот стоят чашки с бациллой, вот сидит Бруш-ков, рядом японцы, в компьютеры глядят — ждут. Приходит ответ: Bacillus anthracis. Сибирская язва значит. Брушков чувствует — во-лосы зашевелились. А японцы вида не подали. Самураи же. Только у ректора чуть истерика не случилась. Ему простительно, он по другой специальности. Любой микробиолог знает: сибирская язва живет сто пять лет. А тут три миллиона. Не может оно быть сибир-ской язвой. Решили детальней исследовать ДНК. Выяснили — ни-какая не язва, а вообще новый вид, совершенно самостоятельный. Назвали — Bacillus F. Почему F? От «future» — «будущее».

Впрочем, открыть новую бациллу — дело нехитрое.— Хоть под окном МГУ копните — откроете, — говорит

Брушков.Другое дело — возраст. Понимаете, столько не живут!

Доподлинно установлено, что вечной мерзлоте Мамонтовой горы — три с лишним миллиона лет. С этим не поспоришь — радиоуглеродный анализ. Внедриться в мерзлоту позже бацилла не могла, это микробам не под силу. Значит, она там с момента сотворения. Мерзлоты, конечно. Может, нестерильные инструмен-ты? Исключено. В общем, найдена реликтовая бактерия, которая живет… Вечно? Но это слово в науке неупотребимо. Нет в природе организма, способного жить вечно. Мы все устроены по единому сценарию — смертному. Человек ли, муха, кошка, бацилла — всё одно: большинство белков в наших клетках живут считанные минуты, они гибнут-гибнут-гибнут. Есть, конечно, механизмы, которые предотвращают гибель, но они, как и силы МЧС, не вполне справляются со своей задачей. Так задумано. Бессмертия нет. Генетический аппарат рассыпается с годами. Добавьте еще тлетворное влияние радикалов — продуктов жизнедеятельно-сти самой клетки. И радиационный фон — за три миллиона лет трижды смертельная доза. Или у «вечной» бациллы МЧС работает совершенно?

— Я не знаю, — говорит Брушков. — Я с маститыми теоре-тиками говорил. Плечами пожимают.

В Каролинском институте в Стокгольме ему вычислили генетический код Bacillus F. Полный портрет в деталях. Три мил-лиона знаков. А что толку? Это как электрическая схема в руках незнайки — поди найди тот проводок, что за бессмертие отвечает.

Когда закончился японский контракт, Брушков вернулся в Россию. Вместе со своей бациллой. И поставил эксперимент, который давно задумал.

Живых реликтовых микробов и до него находили, одна-ко никому не пришло в голову вколоть этих микробов мышам. Ввести, так сказать, внутрибрюшно. И посмотреть — что будет. А вдруг заразятся бессмертием?

Лабораторных мышей на распродаже можно купить по десять рублей за штуку. Для опытов нужно было не менее ста мышей. У кафедры таких денег нет. Лаборатории для опытов тоже. В общем, первые опыты проводили на дрозофилах. Съевшие бациллу мухи вели себя очень активно и жили чуть дольше мух, бациллу не съевших. Это обнадеживало.

Опыты на мышах проводили в Тюмени, в Институте хими-ческой биологии и фундаментальной медицины. Результат: они заразились. Минимальный срок жизни мышей из контрольной группы — 589 дней. Минимальный срок жизни подопытных мышей — 836 дней. Первую серию экспериментов проводили на мо-лодых мышах, вторую — на пожилых, семнадцати месяцев отроду. Старички становились активными, быстро набирали вес, мышеч-ную массу. Лазали в норки, делали стойку, перебегали тестовое поле и занимались любовью гораздо чаще своих контрольных сородичей.

Было установлено: инъекцию следует делать раз в жизни. Количество микробных тел не должно превышать пяти тысяч, ина-че эффект снижается. Впрочем, многократное превышение дозы не приносит вреда. Bacillus F оказалась без побочных эффектов.

Но все это касается мышей. По идее, бацилла способна продлить жизнь и человеку. Лет так на тридцать пять-сорок.

— Если честно, я на эти опыты с мышами смотрю иронич-но, — говорит Брушков. — Вечную бактерию использовать для продления жизни на три-четыре десятка лет? Смешно!

Ему нужны новые исследования. Он хочет найти самый важный компонент бациллы, тот, что отвечает за вечную жизнь. Это будет белок — один из тысяч белков, которые составляют клетку его бациллы. А для этого бациллу надо расчленить на ты-сячи компонентов и каждый протестировать. Тут целый институт нужен.

— И когда будет найден этот компонент, — мечтает Бруш-ков, — можно будет идти на изготовление препарата.

Который будет продлевать жизнь на… много лет. Чтобы узнать, на сколько, нужны, опять же, исследования. Вот поэтому русский ученый Брушков берет свою бессмертную бациллу, ко-торую выкопал под Мамонтовой горой и которая хранится у него в холодильнике, и везет ее в Институт микробиологии. А там — по дружбе — ему бациллу размножат, вырастят колонию. Потом Брушков с этой колонией поедет в Сочи, в обезьяний питомник. Начальство питомника — добрейшей души люди — обещали по-мочь с опытами на приматах. По дружбе. Эти опыты очень важны. Примат — это вам не мышь. Это, считай, мы с вами. А дружба — великая сила в отсутствие финансирования.

— Надо вскрыть этот сундук сокровищ! — решительно про-износит ученый Брушков, имея в виду секрет долголетия своей бациллы. Секрет вечности. И ведь вскроет. Правда, на это уйдет много лет — если по дружбе. Но ученый Брушков выглядит моло-до. Очень молодо.

Узнайте его историю johnniewalker.com/walkwithgiants

Дженсон Баттон не раз ощущал на себе груз ответственности. Ожидая сигнала у стартовой полосы. Управляя болидом стоимостью в миллионы фунтов. Зная, что на него смотрят миллионы фанатов. Видя, что на него надеются сотни человек в команде. 113 раз он выходил на трек, прежде чем выиграл первый Гран-при. Он продолжал идти вперед и неудачи встречал с улыбкой. Вот почему сейчас он уже не просто гонщик, ждущий сигнала к старту. Он — чемпион мира, ждущий сигнала к старту. Keep Walking. Дженсон Баттон знает, что это значит.

Дженсон Баттон. Чемпион мира. поКа оДноКратный. но всЁ еще впереДи. Keep walKing

«ЗА

О Д

-Дис

триб

ьюш

ен»

— у

полн

омоч

енны

й им

порт

ер в

Рос

сии,

© 2

010.

Рек

лама

.


Обозреватель «РП» Николай Фохт продолжает беспощадно и окончательно

разрешать спорные вопросы, накопившиеся в истории человечества. На этот раз будет закрыта дискуссия на

тему, возможно, самую болезненную для патриотизма (причем по обе стороны

океана): а были ли американцы на Луне? Если вы почему-либо боитесь узнать

правду — лучше не читать. Снисхождения не будет.

текст:николайфохтрисунок:аннакаулина


Я закончил с Луной. И какая-

то необъяснимая грусть навалилась. Ка-завшаяся легкой, как лунная гравитация, задача обернулась неделями глубоких раздумий, муками выбора. Но и сделав этот выбор, первый раз за все время моей исследовательской деятельности я не могу, что называется, спать спокойно — что-то похожее на сомнения гложет, и гложет, и гложет, и гложет.

Однако все по порядку. Так уж получилось, что помню, как все было. Разумеется, лето 1969 года отчетливо вспомнить затрудняюсь, но сам факт со-общений о высадке на Луну ясно помню. Как ни странно, в памяти всплывает, как достойно встретила советская страна этот удар. Конечно, «гагаринских» ликований не было и в помине, но вот гордость за человечество прослеживалась, торже-ственность сквозила в реляциях «Правды», в телевизионных репортажах. Никакой пропагандистской чепухи — мы отдавали должное. Но, конечно, полет американцев на Луну — поражение. И помню еще, как горячо обсуждалась верно выбранная советская космическая тактика — не посылать живых космонавтов на Луну, а ограничиться машинами — они и эффек-тивнее, и дешевле.

Мы пытались в те нелегкие дни казаться умнее. И уже через запятую, совсем кратко сообщали об очередных вояжах к спутнику Земли (а всего пило-тируемых экспедиций было семь, толь-ко одна неудачная, но без трагических последствий). А когда «Луноход-1» больше чем через год после череды неудачных со-ветских запусков прилунился и прошелся по поверхности, народ воспрянул. И не-важно, что луноход этот мы не собирались возвращать на Землю. Главное, он ходил! Интересно, что кинокадры деятельности лунохода, демонстрировавшиеся, к при-меру, в журналах перед киносеансами, и были чистой воды инсценировками — теми самыми фальсификациями. Со-вершенно очевидная игрушечная модель катилась по условно лунной поверхности, а голос за кадром (без всяких ремарок и сносок) объяснял, чем сейчас занима-

ется чудо советской инженерной мысли. Детский коллективный разум советского народа благодарно принимал условность. Я даже не припомню ни одного недоумен-ного вопроса: а кто, собственно, снимает луноход? Не американцы ли? Нет, мы верили в эти комбинированные съемки — неестественные, малобюджетные, в общем малодостоверные.

И что же тогда вдруг заставило нас засомневаться в американцах?

У меня из головы нейдет одна исто-рия. Она совершенно не имеет отношения к Лунному заговору, о котором речь, но очень точно рисует психологический пор-трет веры нашего народа.

Это все случилось году, кажет-ся, в 1986-м или 1987-м. На всю страну

прогремела история с американским шпионом. Этого шпиона взяли с полич-ным — он, этот человек с опасной даже по тем временам фамилией Суслов, пытался продать американцам очередные дости-жения отечественной научной мысли — ну или какие-то другие важные штуки. В общем, он изменил Родине. Была в этом деле одна подробность: шпион страдал церебральным параличом, передвигался на костылях, да к тому же еще служил в из-дательстве информационного агентства «Новости». Про шпиона, как положено, сня-ли подробный документальный фильм. Вот он пойман с поличным, вот допросы, вот суд. Я в то время как раз работал в АПН и находился на важном журналистском задании — на картошке. Фильм мы с коллегами увидели там. Многие знали Суслова — был в каком-то смысле шок. И вот на следующий день выехали в поле. Коллега, выпив хорошенько с водителем местного трактора, который нас и привез, не удержался — излил душу про шпиона-однокашника. Тракторист был в курсе (по первой программе показывали, после «Вре-мени» — не укроешься от информацион-ной волны). Он цокал языком, кивал, качал головой — всячески поощрял негодование коллеги, который, как выяснилось из это-го разговора, долго работал с предателем в одной комнате.

Только в самом конце разговора, когда исчерпался внешний объединитель-ный мотив, тракторист крякнул и поста-вил жирную точку: «И, главное, какого артиста подобрали неприятного».

Весь обратный путь мы молчали, размышляя, скорее всего о силе духа про-стого русского человека.

Кличка, которую дали Суслову на время оперативной разработки, была Луноход — потому что передвигался на ко-стылях, как этот искусственный лунный трактор, которого никто никогда не видел.

Лунный заговорАмериканцы сами начали. В 1976 году в свет вышла книга Билла Кейсинга «Мы никогда не были на Луне». В ней сфор-мулирована версия о том, что лунные кадры сняты в Голливуде. В доказатель-

...Конечно, полет аме-риканцев на Луну — по-ражение. И помню еще, как горячо обсуждалась верно выбранная совет-ская космическая так-тика — не посылать живых космонавтов на Луну, а ограничиться машинами — они и эф-фективнее, и дешевле...

nasaimages.com


ство указывалось на киноляпы, а также выражалась уверенность, что техническое развитие США не позволяло в 1969 году отправить людей на Луну.

Сразу, конечно, вспомнили о Кубри-ке и его «Одиссее» — спецэффекты этой картины произвели на американцев неиз-гладимое впечатление.

Я пересмотрел «Космическую одиссею 2001 года» Кубрика и даже неку-бриковскую «Одиссею-2010» тоже — благо остались файлы от прежних исследова-ний. Честно скажу, не увидел поражаю-щих воображение кадров. Знаменитые сцены невесомости и антиневесомости тоже вполне киношные. Но самое главное, в кадре нет прогулок по какой-нибудь внеземной планете. Выходы в открытый космос — это прекрасно, но для Луны нужен совсем другой навык.

Я приуныл. Приуныл, потому что после детального изучения множества фоток, после просмотра длинного доку-ментального фильма о миссии «Апполо-11» твердо склонился к версии об инсцени-ровке. В первую очередь меня смущало не совсем адекватное поведение астронавтов Армстронга и Олдрина на чужой планете. Неадекватность — в полном спокойствии, чистоте и гладкости речи, странном пафосе и явном расчете на широкую аудиторию. Понятно, конечно, астронавты знали, что за ними наблюдают миллионы — видят и слышат их; но все равно, оказаться на другой планете и быть столь хладнокров-ными… Да и поведение их на Луне не добавляло правдоподобности происходя-щему: прыгают чего-то, бесятся как дети малые — и это после такой монументаль-ной, сказанной с прицелом в вечность фра-зы первого ступившего на Луну землянина: «Такой маленький шаг для человека и такой большой прыжок для всего человечества».

Ладно, фразу отрепетировали, но даже хорошо отрепетированное на Земле поведение не могло не измениться в кон-кретных условиях.

Но бог с ними, с ощущениями, перейдем к фактам. Точнее, к борьбе фак-тов с вымыслом.

Что инкриминируют именно лун-ной съемке?

Один из главных козырей — раз-вевающийся в отсутствии атмосферы, а значит, и какого-либо ветра американ-ский флаг. Я бы, конечно, не сказал, что полотно флага прямо уж развевалось. Были инерционные колебания материи на флагштоке, пошатывания — но это совсем не похоже на то, как флаг поло-щется на ветру. Есть и дополнительное, очень научное объяснение. Дело в том, что из какой бы материи ни был испол-нен стяг, во время транспортировки на спутник он изрядно подмерз. Когда же его вытащили и расправили, солнечные лучи нагрели материю и она стала не-произвольно дергаться, расправляться. В лунной гравитации (в шесть раз мень-шей, чем на Земле) и отсутствии атмос-феры эти конвульсии выглядят именно так, как показано. Кстати, когда аппарат прилунился, оказалось, что во время полета до Луны в топливопроводном шланге образовалась ледяная пробка. Но как только на спускаемый аппарат упали лучи солнца, пробка растаяла — и лунная кабина Eagle смогла взлететь с поверхности планеты.

Другой козырь — противоречивые тени, которые отбрасывают на кино- и фо-токадрах астронавты и лунные объекты. То одна тень длиннее другой, то они во-обще сикось-накось. От такой чересполоси-цы возник упрек: это потому что снимали в студии и использовали дополнительные источники освещения. Тогда как на Луне он, источник, всего один — Солнце. По поводу разной длины — такое даже на Земле бывает, когда, скажем, одна из теней падает на наклонную плоскость. Просто лунные кадры, о которых речь, сняты с верхней точки и рельеф не вполне виден. На самом деле тень одного из астронавтов действительно легла на лунный холмик. И оказалась длиннее тени от второго астронавта почти такого же роста. А тени, которые смотрят в разные стороны, — эф-фект перспективы и, опять-таки, дефектов пересеченной местности.

К вопросу об игре света и тени. Почему не видно звезд? Потому что яркий свет от лунной поверхности заслоняет звезды. Даже отсутствие атмосферного

слоя не помогает. Тот же ответ на вопрос, почему даже в тени так хорошо видны мельчайшие детали Eagle? Все дело в Луне, а не в дополнительных осветительных приборах. Лунная пыль — отличный отражатель, собственно, поэтому Луна светит нам на Земле. Лунный свет равно-мерно озаряет даже теневые объекты. И не поспоришь с этим.

Претензия к следу — уж слишком отчетливый получился след ботинка, как будто по мокрой глине прошлись амери-канцы, а ведь нет на Луне влаги. Наука и с этим легко справляется: во-первых, песчинки на Луне не кругленькие, как у нас, а такой звездообразной формы — по-этому они не скатываются, не осыпаются, а цепляются друг за друга и держат форму. Во-вторых, хоть и нет на Луне ветерка привычного, дует там ветер электронный. Он заставляет лунные песчинки льнуть друг к дружке на молекулярном уровне. Следы на Луне от этого сохраняются очень долго. Да и, скажем, автопортрет глубокого и прочного следа нашего лунохода — одно из немногих доказательств лунных про-гулок. Мы-то ведь не соврем.

Дальше уже технологические во-просы. Мол, пленка, на которую снимали высадку на Луне, должна была распла-виться. Но ведь и до этой миссии, и после в космосе снимали на такую же пленку. С другой стороны, во время высадки на Луну экспедиции «Апполо-12» камера вышла-таки из строя — но не из-за того, что расплавилась пленка, а из-за попада-ния на светочувствительный слой трубки прямых солнечных лучей. А во время первого прилунения бог миловал.

А вот как же так: лунная кабина, когда совершала посадку, не оставила мало-мальски приличного кратера? По идее, двигатели торможения должны были выкопать изрядную воронку на месте посадки — с учетом низкой гравита-ции на километры должен был песок раз-лететься. Ответ сугубо научный и в двух словах сводится к тому, что верь не верь, а сопротивление лунного грунта в точке посадки примерно было равно энергии посадочных двигателей. В результате одно уравновесило другое: самое большое, на


что был способен двигатель, — сдуть пыль с лунной поверхности в месте посадки.

Ну а по поводу неразвитости амери-канской космической техники... Я ознако-мился с кросс-хронологией реализации американской и советской лунных про-грамм, и мои сомнения в этой части исчез-ли совсем. Да, советский модуль первым достиг Луны в 1959-м, мы первыми осуще-ствили мягкое приземление космического аппарата на поверхность Луны в 1966-м. Но и между этими датами, и после 1966-го, и больше года после 1969-го советская лун-ная программа терпела неудачу за неуда-чей. А вот американцы чередовали про-валы с победами. И шли к высадке на Луне планомерно, четко, с завидной стабиль-ностью. Два пилотируемых полета к Луне без высадки, потом высадка — и после еще шесть экспедиций, пять из которых завершились успешным выходом человека на лунные просторы. Ни одной неудачи, ни одной трагедии. В августе 1971-го СССР официально признал победу Америки: Председатель Президиума Верховного Со-вета СССР Подгорный официальной теле-граммой поздравил Рейгана с успешным завершением миссии «Апполо-15».

Все доводы заговорщиков раз-биты, а на душе кошки скребут. Не было у меня рациональных доводов, а только интуиция подсказывала, что в кадрах лунной прогулки таится какая-то лажа. Я, безусловно, согласен, что американ-цы долетели до Луны. Разумеется, им хватило технических достижений. Все, кто говорит, что СССР обгонял Штаты больше чем на месяц, по недомыслию или намеренно смешивают темпы освоения космоса вообще с лунными программами обоих государств. Может, было отстава-ние у США, но только не в конкретной программе — тут американцы шли на удивление уверенно.

Есть еще версия, что СССР не стал разоблачать американцев, чтобы иметь козырь в руках, а то и получить за свое молчание вполне осязаемые земные диви-денды: новые кредиты на закупку продо-вольствия и выход на западноевропейские нефтегазовые рынки (и то и другое без санкции Америки было невозможно). Или,

считают другие, это у США был компро-мат на советское руководство. Даже есть версия, что американцы знали: совет-ская ракета «Зонд-4», облетевшая Луну, вернувшаяся к Земле, но уничтоженная советским Центром управления полетами, пилотировалась Гагариным и Серегиным. Уничтожили, мол, корабль, потому что он должен был приземлиться не в запла-нированной точке и мог попасть как раз к американцам.

Однако сами космонавты и люди космоса рассказывают, что, собственно говоря, весь полет «Апполо-11» от начала до конца прослушивался и просматривался в Москве. И совершенно определенно за-фиксировано: радиосигналы переговоров и телекартинка передавались именно с Луны. Подстроить такое едва ли не слож-нее, чем организовать успешный полет на Луну. Но осадочек остался.

Исключительно интуитивно я устремился на ВВЦ — единственное место, которое ассоциировалось у меня с космосом, да и с Луной (главный Планета-рий закрыт, а на выставке есть надувной).

...Хоть и нет на Луне ве-терка привычного, дует там ветер электрон-ный. Он заставляет лунные песчинки льнуть друг к дружке на моле-кулярном уровне. Следы на Луне от этого сохра-няются очень долго...

nasaimages.com


И совершенно стихийно попал в Музей космонавтики. Что мне там делать? Нам и предъявить нечего. Ну, вот нашел экспо-нат — пылинки лунного грунта, а амери-канцы этого грунта несколько центнеров с Луны притащили. Ну, вот вижу два скафандра: наш, советский, в который просто так, без посторонней помощи не влезешь, который еле сдвинуть с места можно (больше 100 кг) — и американский, в котором они по Луне прыгали: легкий, изящный, будто бы насмехающийся над нашим скафандр. Расстройство одно.

И я пошел в буфет и почти достиг нечаянной радости: в меню значилось «настоящее космическое питание». Я по-просил — но и в питании было отказано. Грустная буфетчица сообщила, что все съели дети.

В этот момент космическую пустоту кафе нарушила женщина неземной красо-ты. Она заказала пельмени и села за сто-лик перед экраном, куда проецировалась разбегающаяся пока еще Вселенная. Мне терять было нечего: с газировкой присел за соседний, выждав пару секунд, спросил:

— Космосом увлекаетесь?— Сына отправила на аттракцион

«Буран», давно просился. — А вы кто, чем занимаетесь? Не

наукой ли?— Я актриса. В Орле, в Драматиче-

ском театре.Вот чего мне не хватало в расследо-

вании, актрисы!— Кубрика любите, «Одиссею» смо-

трели? А знаете, что Кубрика подозревают в подделке высадки на Луну?

Я это все говорил, и холодный пот катился по спине. Наверное, я был похож на космического маньяка. Но красавица поддержала разговор.

— Да слышала. Я даже пыталась найти в съемке с Луны противоречия…

— И?— Действительно, тени падают как-

то неправильно.— Это научно объяснено.— Да? Но самое главное не в этом.

Они там ни разу даже матом не ругнулись. А ведь были ситуации. Знаете, что когда с Луны взлетали, то отвалился пластмас-

совый тумблер и один из космонавтов шариковой ручкой включал зажигание? И там даже был момент, когда ничего не срабатывало. А он только и сказал: «No fire». Нет зажигания. И все. Как-то не по-человечески. Они же мужики, нормальные мужики — странные эмоции.

Точно! Вот что было самым подо-зрительным — они там, на Луне и вообще в космосе, совершенно не ругаются, ведут себя стерильно. А ведь была как минимум еще одна нештатная ситуация: Арм-стронгу пришлось взять на себя ручное управление Eagle во время прилунения

намного раньше запланированного: он обратил внимание, что место для посадки не совсем подходит и решил скоррек-тировать программу. И тоже без всяких там «факов» — спокойно, литературным языком… Разумеется, они знали, что под камерами работают. Но ведь, скажем, участники реалити-шоу в какой-то момент забывают о камерах и начинают вести себя естественно. Вот «Дом-2» посмотри-те — как естественно, как раскованно ведут себя экспонаты. Почему же амери-канские астронавты не забываются ни на секунду?

— Мне вообще кажется, они были под каким-то сильным препаратом. — Оча-ровательная пришелица подхватила мои мысли. — Ну типа тех, что во Вьетнаме давали солдатам. Только это какое-то усо-вершенствованное лекарство. Инъекции делали на Земле, действия должно было хватить на весь полет. Думаю, препарат многократно мобилизовал психику и уси-лил физические кондиции — поэтому Армстронг, Олдрин и Коллинз чувство-вали себя превосходно, уверенно. И эта эйфория — поэтому они прыгали по Луне и вообще как дети вели себя. А вообще, все куски видео с Луны — монтажные… Ну в смысле, они монтируются совсем без несовпадений, ничего не торчит. Скорее всего, съемки достоверные. Да и по стилю на Кубрика не похоже.

Богиня неземной красоты улыбну-лась и посмотрела на часы.

— Стасик уже заканчивает. При-ятно было поболтать. Пойду извлекать чадо, а то испугается там один, среди этой толпы.

Она сделала последний глоток двойного эспрессо, поднялась и про-шелестела легкой, летящей разумеется, походкой к выходу.

…И пазл сошелся. Да, американцы в тот июльский денек вышли на Луну. Съемки — не фальшивка. Так и было. Но мое глубокое убеждение, что летали они под хорошим кайфом, что, безусловно, по-могло миссии.

Теперь надо расследовать, что это был за кайф и нельзя ли достать пару таблеток.

...Да, американцы в тот июльский денек вышли на Луну. Съемки — не фальшивка. Так и было. Но мое глубокое убежде-ние, что летали они под хорошим кайфом, что, безусловно, помогло миссии...

nasaimages.com

русс

кий

пион

ер №

1(13

). ф

евра

ль–

мар

т 2

010

59

Диктант. Так пить дать! В тему номера. Собеседование. Ты гонишь.

Корреспонденты «РП» гонят и пьют самогон. Дневник наблюдений. Йo мa йo! или Апогей в Люксе. Обнаружен и навещен самый

пьющий в мире народ. Урок иностранного. Лохи Йухла, братцы. Член Британской

королевской академии акушеров и гинекологов Матрос Кошка на отдыхе. Урок истории.О чем пьют

спортсмены. Алкогольные рекорды олимпийцев. Сочинение.Причастие. Рассказ Дмитрия Глуховского.


В своем комментарии к главной теме номера «Пьянство»

Игорь Мартынов пытается докопаться до сути непростых

взаимоотношений Родины и алкоголя, а также тревожно

предупреждает, какие издержки неминуемы в случае ухода

от спиртного. Новый, повышенный градус обсуждения

не раз испитой темы.

текст: игорь мартынов фото: игорь мухин


Частенько иноземцы кочевря-

жатся, воротят нюх: да как такое можно пить! Где вкусовые качества у водки, где у ее букет? Так в том и суть, что пьют у нас не для плезира. Не ради ароматов, не за вкус.

Алкоголь — это топливо наших разлук и слияний; восьмой день творе-ния; высшая влага, оживляющая сухо-стой бытия. С первого вздоха знакомо нам это амбре — перегар акушеров, застолия предков. Наследственность смотрит на нас залитыми до чертиков зрачками: не подведи, сынок, не вырони стакан! С дет-ства памятно, как, хватив лишку на свадь-бе, на гулянке ль, на похоронах, наотмашь грянет бабка какая-нибудь Ефросинья: «Я на речке платье мыла, над порточком пла-кала. Куда делась та игрушка, что в пор-точках брякала!» И сразу понимаешь — ты среди своих. К услугам пьющего вся рус-ская культура: нальет Есенин, подпоет Шаляпин и Веничка прокатит в Петушки. Особый статус главного напитка подчер-кивается тем, что не досужий винодел его придумал, а ученый, и не простой, но с чу-динкой, во сне открывший элементы.

Водкой пропитано все и даже выше. Когда челябинские школьники спросили человека-космонавта Волка, как попасть в космос, герой отвечал без раздумий: каждый день висеть на турни-кете по пять часов вниз головой, а достиг-нув совершеннолетия — пить. Спиртное в космос попадает так: из металлического контейнера вытряхивается руководство по безопасности полета, внутрь же зали-вается огненная жидкость, без которой на орбиту — ни-ни! Что уж говорить про дела земные: редко какая семья не имела в основе распития. Так надо мною, пав-шим в снег на турбазе в Икше, — вдруг взошло ее лицо… высокое, как звездная болезнь… со стороны Пегаса, хотя Пегас над Икшей отродясь не пролетал… Про-сто спросила: «Живой?» После смертель-ной дозы «куантро» и «гжелки» — вряд ли… Погрузила, снесла в ближайшее тепло… маленькая принцесса… Зачем-то выходила, спасла. Не так уж важно, кто она была — плечевая с обочины или дочь

командира партизанского отряда… но сразу ясно — тут анекдотом не отделать-ся, придется жить с такой как минимум до гроба. Так и живем.

Или вот еще говорят: не пил бы Вы-соцкий, сколько бы понаписал еще бал-лад, сатир и опер! Но по-другому ставится вопрос: а сколько бы не написал, когда б не пил? Муки совести, чувство вины — по-сле вчерашнего — толкают на подвиги, на творчество, на ударный труд. После вче-рашнего саморазрушения — живительное созидание. Долог зимний простой земле-дельца, только и дела, что бражничать. Зато летом он подтянут, быстр, задирист. Такая уж сезонность, такой график — рыв-ками. А планомерное, как лобзиком, вы-пиливание — нет, не для нас.

Иногда, правда, возникает потребность уйти в завязку, на просушку. Тут надо приготовиться к издержкам: с презре-ньем отвернутся влиятельные мертвецы. Александр Блок в серафических кудрях недобро глянет сквозь призму «нюи» ели-сеевского разлива №22. Модест Мусорг-ский не сыграет ни единой ноты. Земля-ки, сгруппировавшиеся у ларьков и на же-лезнодорожных откосах, перестанут дру-жить. Используя твою точность в жестах и разборчивость в словах, тебя станут звать в понятые и доверят караулить чемоданы. Женщины перестанут бояться ездить с тобой в лифте. Ты будешь внушать всего лишь доверие, а раньше-то внушал свя-щенный ужас! Ты завершишь свой путь не в пьяной драке, красиво напоровшись на финку, а в тихой старости, с дежуря-щей у ног твоих нормой, отдающей нафта-лином, забытый боевыми спутницами, этими становыми алкоголичками, кото-рые когда-то являлись всем очарованием утренних нераскрашенных лиц, отсут-ствием бровей и утешения. Будь готов к тому, что мир, открывающийся на тради-ционную отмычку C2H5OH, захлопнется. И снова, повинуясь корням, срываешься в гомон и чад, и пьешь до дна, и не нахо-дишь дна. А может быть, и нет его, как нет конца и края той стране, где угораздило родиться.

Сивушная, дражайшая, до капли последней — своя.


Есть задача людей удивить. Представляете, на Рублевке ребята сидят.Что делаешь? Гоню самогон. Сама по себе фраза в шок вгоняет. Он такой барон и гонит самогон. Приезжай, погоним!


Разве могли мы в номере, посвященном пьянству, обойти самую трепетную

для русской души тему: что нам все-таки ближе и важнее — самогон или водка?

Для полноценной разгадки авторы «РП» Дмитрий Горбунов и Екатерина

Деева вместе с профессиональным самогонщиком, а также профессором

по виски и историком по водке участвуют в процессе самогоноварения.

И не уклоняются от дегустации. Ведь только так можно постичь истину.

текст:дмитрийгорбунов,екатеринадеевафото:orlova


— Самогон имеет автор-

ское начало, — задрался Игорь. — У меня вообще идет по наитию — как щи варить.

В маленькой кухне на задворках Алтушки, под присмотром профессора кафедры виноделия А.Ф. Писарницкого, в сорокаградусной Москве мы варим самогон. На электроплите «Лысьва» стоит космического вида самогонный аппарат. Его блестящие детали, циферблаты и стеклышки, вставки из красного дерева и накладки из кожи стоят, как приличная иномарка. Все столпились вокруг плиты. Создатель аппарата Игорь Соловьев стоит у раковины, как капитан. Он придержи-вает трубочку, по которой течет вода.

Из краника показались первые капли. Запахло парфюмерным салоном.

— Давайте отберем фракцию, — говорит профессор. — Сколько тут граду-сов, Игорь? Есть у вас спиртометр?

— Я в ложке поджигаю. Перестает гореть — перестаю гнать.

— Там же останется еще спирт! Так нельзя! Надо, чтобы весь отогнался. И второй раз перегоните потом.

— Со второй перегонки вкус жестче…

Выходим покурить на балкон. Балкон напротив украшает половина дохлого голубя на веревочке. По всему, чтоб отпугивать живых. С седьмого этажа видно, что город накрывает мутное обла-ко торфяного дыма. Кажется — гонят все.

Пили бы водку. Все-таки водка, матрешка, икра — неформальные сим-волы России. По ним опознают державу эффективнее, чем по гербу и флагу. Виски — шотландский, коньяк — фран-цузский. А водка — русский напиток, имеющий древнюю историю. Гордость на-ции, идеальной крепости, 40°, открытых Д.И. Менделеевым. А мы на кухне гоним самогон…

Возвращаемся на кухню. Кухня полна запахов. Игорь время от времени поджигает самогон в ложке. Пламя горит не очень ярко. Градус напитка падает, но разговор накаляется.

— А вы бы хотели такой аппарат, профессор?

— А зачем он мне нужен?— Это же не просто самогонный

аппарат, это произведение искусства!— Да, произведение токарного ис-

кусства, я бы сказал. Можно перформанс сделать — поставить этот аппарат и ря-дом вас. Как вы жаждуще на него смотри-те. И всем это демонстрировать!

В аппарате мирно булькает, а про-фессор медленно закипает:

— Вместо того чтобы в детдом купить продукты, люди балуются. А са-мый дешевый продукт в России, самый выгодный — водка. Самогон содержит громадное количество сивушных масел. А в водке их мил-ли-грам-мы!

Игорь опять поджег ложку и про-верил градус.

— У меня не стояла задача сделать вещь, которая отвечала бы определен-ным канонам… Кстати, сейчас попробуе-те — удивитесь. Этот прибор, он каче-ственный достаточно, несмотря ни на что. Нет же задачи сделать дешевле. Есть задача людей удивить. Представляете, на Рублевке ребята сидят. Что делаешь? Гоню самогон. Сама по себе фраза в шок вгоняет. Он такой барон и гонит самогон. Приезжай, погоним! Они ради хохмы это делают. Вот в чем фишка. Они не хотят пить спирт и водку, они хотят самогон, который будет со всеми этими фракция-ми, головами и хвостами вместе. Хотят похмелья нормального…

— Ваши труды рассчитаны на дураков! — припечатал профессор.

АлхимияКак появились на Руси самогон или водка — не вычитать даже у Похлебки-на. Есть версия, что завезли генуэзцы в канун битвы на Куликовом поле. А может, наши сами отбили самогон? Лежали фля-ги в генуэзском обозе у Мамая. И после битвы бойцы отведали трофей. За победу! Очень похоже на правду. Точно известно одно: самогон сюда кто-то привез. Но кто? И когда?

Французы сумели докопаться до самых корней — аль-коголь их научили гнать арабы. Эти парни искали фило-софский камень, превращавший железо

...Самогон имеет автор-ское начало, — задрался Игорь. — У меня вообще идет по наитию — как щи варить...

варв

ара

аля

й-а

кать

ева


в золото. Их имена сохранила история — например, араб Альбукасис. Это имя нам все равно ничего не скажет, зато францу-зы научились превращать плохое вино в коньяк. И теперь коньяк — гордость нации, знаменитый на весь мир напиток и легенда Франции. Его пьют из специ-альных бокалов — снифтеров, катают на языке и отмечают округлый вкус.

И почему водку не катают на язы-ке? Хотя это как раз понятно. Попробуй ее покатай — мало не покажется…

Мы пытались понять, когда у нас научились гнать. Задавали вопросы профессору Писарницкому. Александр Фомич начал издалека:

— История алкогольных напитков начинается с того, как в Папуа — Новой Гвинее сидят и плюют в общий таз. А в слюне существуют ферменты, кото-рые осахаривают крахмал. Потом эту жидкость можно либо сразу пить, либо перегонять. А процесс перегонки изо-брели арабы. Во времена строительства пирамид…

Проникая в историю водки, мы научились слушать всякое и разное с умными лицами, пробовать и обязатель-но хвалить. Но тут не сработало. Откуда взялись арабы в Древнем Египте? Наши лица дрогнули, и профессор, почуяв не-ладное, быстро изменил тему:

— А история водки написана у Похмелкина. Ой, у Похлебкина. Я вам вообще советую написать статью о моей технологии. Я изобрел технологию про-изводства, как делать русский виски.

И профессор поведал нам, как делать виски из квасного сусла.

Опять мы в тупике. Монументаль-ный труд Ивана Прыжова «История каба-ков в России» ничего не прояснил. Зато из глубин интернета выплыла история о том, что в XV веке чудь белоглазая бежала в Москву от ливонцев. Некоторые осели в Чудовом монастыре, и был среди них Исидор из племени водь. Вот он и научил-ся гнать ржаное вино, которое стали называть «водское вино». А распробовав, прозвали водкой.

История Исидора из племени водь нам показалась ничуть не хуже истории

араба Альбукасиса. Но мы решили уточ-нить это у Бориса Родионова — еще одно-го ученого, историка водки и писателя, задав ему простой вопрос: как появилась водка на Руси? И когда?

— Я хочу абсолютно честно от-ветить на этот вопрос. Не хочу придумы-вать… А если мы все-таки хотим ответить на этот вопрос, то надо придумывать…

После этого он открыл портфель, достал бутылку с прозрачной жидкостью и налил в рюмочку. Жидкость была не по-хожа на водку и имела округлый вкус.

— Это полугар, 38°. Хлебное вино, восстановленное по старинным рецеп-там. Я получил золотую медаль на дегу-стации. Можно пить без закуски.

По вкусу водка была ни на что не похожа — гораздо мягче, чем граппа. Мы капнули водки на ладонь и растерли — пахнуло хлебом. Бутылку он закрыл, сказав, что припас ее для телевидения. И неожиданно добавил:

— А мы сейчас пьем водку со вку-сом укола в ж…!

Всплыла в памяти одна история. В кубанских станицах за большие столы садятся казаки. Каждому до краев нали-вают. Старший произносит тост: «Огонь!» Пьют залпом и переворачивают стаканы вверх дном. Может, и правда мы в бою отбили самогон у Мамая?

Путь воинаЗа самогон теперь не наказывают. Если гонишь для себя, а не в корыстных целях. И мы продолжали гнать на кухне Игоря. Из крана капало, а в ложке упруго билось пламя.

Гнать Игорь учился с малых лет. Гнали все. Жили они в маленьком посел-ке под Шатурой.

— Папа гнал дома, в квартире. Папа был кузнец. У него была такая шутка. Представляете, что такое молот-трехтонник? Это в два раза выше, чем до потолка, такая штука. Три тонны весит! И там такой рычажок — нажимаешь, и она опускается все ниже и ниже. Он брал бутылку из-под пива, а на ней такая про-бочка была пластмассовая. И он вот так вот наживлял ее и ставил на наковальню,

...На электроплите «Лысьва» стоит косми-ческого вида самогонный аппарат. Его блестя-щие детали, цифер-блаты и стеклышки, вставки из красного де-рева и накладки из кожи стоят, как приличная иномарка...

варв

ара

аля

й-а

кать

ева


и забивал трехтонником пробку. На спор. Не разбивая бутылки. А потом молот поднимал опять и разбивал бутылку вдребезги. У меня папа веселый был чело-век. Любитель эффектов. Гайки ковал для ЭМТЗ. Экспериментальный машинно-тракторный завод. В поселке его называ-ли «Эх, Мала Твоя Зарплата».

Водку тогда давали по талонам, зато сахара и дрожжей хватало. Игорь, студент текстильной академии, решил заработать.

— Для аппарата я купил милли-метровую сталь, листы метр на метр. Сварили их на том же заводе «Эх, Мала Твоя Зарплата». Ночью привезли металл, на другую ночь все было готово.

Потащили мы это дело с другом в хрущевку. Но ладно куб, это еще фиг-ня, а вот бак для браги не имел ребер жесткости. В театре, знаете, используют листы металла, чтобы изобразить гром и молнию. А мы это дело инкогнито хотели занести в ночи с первого этажа на пятый. Кеды надели, дураки, чтобы шагов было не слышно. Грохот стоял такой! Не знаю, почему никто не вышел.

Пришел сосед — он знал, что я поганиваю чуть-чуть. Просит: «Я у тебя выпью кружечку». Идет в ванную, там у меня обычно стояла брага. Нету! Где? В кладовке теперь. Из кладовки слышу вопль: «Игорь, ты о…ел!» Я, говорит, знал, что ты Наполеон, но не думал, что на-столько. В баке утонуть можно было.

Однажды я брагой залил соседей. Кран протек. Но в перекрытиях брага от-фильтровалась и вниз пролилась чистая вода.

Милиция не следила абсолютно. Я продавал самогон на этом самом заводе. Первые восемьдесят литров продал за один день. И весь завод был на рогах и директор не мог понять, что происходит. Почему от всех пахнет одинаково?

Тогда все гнали одинаково — бра-ли сахар и кидали дрожжи. Это теперь народ избаловался: «Взять 10 кг халвы, 20 литров воды и добавить 20 г мяты для оптимизации запаха».

А закончили гнать, потому что са-хар подорожал, а дрожжи пропали. Зато

водка появилась везде. Очень дешевая. В рекламе Распутин одним глазом подми-гивает — смотрите, я настоящий. И спирт «Роял», помните? Это беда! Жуткая гадость вообще. Надобность в самогоне отпала сама собой. Невыгодно стало гнать.

А вот историк водки Борис Родио-нов считает, что в России беда наступила гораздо раньше, еще в XIX веке, когда с экономической точки зрения стало вы-годно делать спирт из картошки. Добила выделку зерновых водок государствен-ная монополия (1895). Под лозунгом борьбы за народное здоровье монополия установила диктатуру ректификации. Дешевый спирт-ректификат и монополия на торговлю за двадцать лет похоронили хлебное вино. Делать зерновые водки потеряло всяческий смысл. Сам Родио-нов потратил несколько лет, чтобы вос-становить хоть один из традиционных рецептов.

Мы спросили Бориса, почему это случилось именно в России.

— Это пытались сделать во всех странах Европы. Во второй половине XIX века, когда в Европе научились делать спирт-ректификат, везде пыта-лись перейти на раствор спирта с водой. И связывали реформы с введением государственной монополии на прода-жу спиртного. Это не случайно. Любое государство хочет прибрать к рукам продажи и прибыли торговцев. Но в парламентских странах такой интерес надо маскировать — например, заботой о здоровье граждан. Ни в одной стране эта идея не прошла, потому что гражданские институты не позволили лишить страну привычных национальных напитков. А в России эти институты слабые…

Идея заняться дорогими само-гонными аппаратами у Игоря Соловьева появилась лет восемь назад. Тогда никто этого не делал.

— Человек должен прожить жизнь воина, то есть он должен быть безупре-чен. И только тогда ему открываются многие вещи. Вы знаете, как приходят идеи? Просто вышел покурить на балкон, бац, файлы загрузились, и я уже рисую на бумаге за несколько секунд эту штуку,

...Они не хотят пить спирт и водку, они хо-тят самогон, который будет со всеми этими фракциями, головами и хвостами вместе. Хо-тят похмелья нормаль-ного…

варв

ара

аля

й-а

кать

ева


а потом за два дня дорисовываю ее на компьютере.

Начал он с того, что стал рисовать аппарат. На бумаге в клеточку. Рисовал почти год. Нашел людей в Королеве, на оборонном предприятии, и они взялись сделать. Никто еще в России не делал та-ких штук. Над каждым узлом мучились. И когда он наконец все увидел воочию, был в шоке.

— Потрясающая вещь! Когда ты ведешь безупречный образ жизни, тебя начинают посещать чудесные вещи, на-чинаешь мир воспринимать по-другому. Когда говорят: вот гениальный человек, вот негениальный человек, вот умный, а вот глупый — это не так, не бывает гени-альных — негениальных, у кого-то про-сто форточка такая открывается и туда поступает информация, а у кого-то она закрыта. Вот и все. У меня она открылась. Мало ли от чего! Я кардинально изменил свой образ жизни.

Для себя он решил, что просто си-деть в чужой фирме он не будет. Говорить: «Ой, я такой офигенный чувак, поднялся,

меня продвинули, устроили!» — ему не-интересно.

Надо новые вещи придумывать. С нуля. Это как раз безупречно.

— Есть вещи, которые делают все, но они не совсем хорошие. В Москве, во всяком случае, я точно знаю, это делают все. А я для себя решил, что этим зани-маться не буду, хотя мне это постоянно предлагали. Это взятки или воровство. Я в один прекрасный момент понял, что деньги, заработанные таким способом, приносят только зло.

Первый опыт оказался негатив-ный. Аппарат — не завод. К нему привы-кнуть надо. У каждого свой режим. Как у скрипки.

— Самогонный аппарат, это как рождение ребенка: колясочку выбира-ешь, пинеточки покупаешь… Мне на первый аппарат прокладку поставили, которая плавится выше шестидесяти градусов. А у меня там девяносто. Про-кладка сгорела, вонь сплошная. А как я готовился! Брагу ставил специально за три недели…

Поменял, и все пошло нормально. Снова выгнал и дал ребятам попробовать. Утром приходит SMS: «Самогон — супер, голова не болит, только сушняк». Вот это был момент триумфа.

Сейчас можно выбрать самогон-ный аппарат практически на любой вкус. Построить у себя на кухне уютный спирт-завод с каким-нибудь удивительным на-званием — «Супербайкал», «Юпитер» или «Ударница-клубничка». Их можно купить на каждом углу. А Игорь теперь конструк-тор элитных самогонных аппаратов.

— Я этот стиль называю стиль панк, или викторианский. Кто-то гово-рит, что это хай-тек. Почему хай-тек? Это стиль панк� чистой воды. У меня такой взгляд на стили.

Он считает, что делает не самогон-ные аппараты, а продает идею. И эта идея в том, что людям часто не с чем прийти к другому человеку. Нечем удивить. А еще есть люди, к которым приходить с подар-ком меньше ста штук вообще нет смысла.

Укрепление взаимоотношений— Первый аппарат был некрасивый в моем понимании. Я его в принципе не хотел продавать, думал, оставлю для истории. А потом продал банкиру. А может, и не банкиру, но к банку отноше-ние имеет. Тот купил пять аппаратов. Покупал их раз в неделю. Звонила его секретарша: Игорь, приезжайте. Причем в одно и то же время, в один и тот же день. На третий раз я уже знал, что мне надо ехать, хотя звонка еще не было. Наверное, он их дарил, ублажал кого-то.

Еще одна модель ушла депутату на Украину, для депутата из Твери прицени-вались. Люди были непростые.

Один аппарат я реализовал в Белый дом. Не буду говорить, кому. Министру. То есть от него звонили. Как мне рассказали, он должен был кому-то подарить. Я спросил: «Мы знаем этого человека?» — «Да, вы знаете. Но кто, не скажем».

У меня свое умозаключение, до-гадки. Как раз через неделю-две приехал Обама. Помните, была встреча без гал-


стуков в таком стиле русском, самовар? Думаю, без моей штуки не обошлось. Я посмотрел по иерархии: выше министра только Путин, но Путин не тот человек, которому могут подарить самогонный аппарат. А Обаме могут.

Юрист-международник, клиент, мне все звонит: «Езжу за границу, в Европу, там уже просят, чтобы я порцию своего адреналина привез». Рассказывает рецепты — я такие первый раз в жизни слышал, что-то с молоком… Все, чув-ствую, я отстал уже, он впереди. Реально заморочился человек на этой теме.

Как-то продал несколько штук в Ереван, а они мне рассказали, для чего все это. Там произрастают всякие фрук-ты — персики, виноград, они все бросают в одну бочку, и оно там бродит. Фруктовое вино получается, фруктовая брага. Они ни дрожжи, ни сахар — ничего не до-бавляют. Там все это есть уже во фруктах. И все это перегоняют. Вещь потрясающая. Они там ходят друг к другу в гости, обща-ются на определенном уровне с разными людьми, не буду говорить, с кем.

И только потом от историка Родио-нова мы узнали, что алкоголь и способы его потребления играют важную соци-альную роль в жизни общества. В странах с «северным типом потребления» по-следствия гораздо тяжелее, чем в южных странах, где пьют вино и дистилляты. «Северный тип» — это водочный тип. Когда много и залпом.

А как еще можно пить разведен-ный спирт? Мы пытались представить человека с бокалом в руке, смакующего мелкими глоточками водку на светском рауте. Образ не складывался.

Все-таки решили спросить у Иго-ря, зачем люди гонят.

— Зачем гонят? Я так считаю, для укрепления взаимоотношений. Одно дело — виски купить антикварный за семь тысяч евро, другое — когда ты это сам сделал. Компанию собрал или буты-лочку свою подарил. Даже в офисах люди гонят, после работы. Я заходил, смотрел. Прямо там и пьют. Неразбавленный.

Вон шотландцы, ирландцы гонят там самогон, называют его виски — и все


нормально. А мы тут — дистилляция, водка! Почему водка? Мнение мое такое — это государственная политика. Просто государство нормально на этом наварива-ет денег. Если б государство зарабатывало на виски денег, оно бы виски продавало.

Гендевит, ундевитПрофессор кафедры виноделия Москов-ского госуниверситета пищевых про-изводств, доктор биологических наук Александр Фомич Писарницкий гонит прямо в лаборатории. Сугубо в научных целях. Гонит немного, литра три-четыре, не больше. Все это стоит на полке — дают пробовать представителям заводов. Правда, подумав, профессор добавил:

— Но если дипломник или аспи-рант хочет выпить — пускай пьет.

Один лишь раз профессор гнал для себя, потому что сады дали небывалый урожай яблок. Гнал, чтобы фрукты не пропали. Оборудование брал лаборатор-ное. Сам не пил, только родственники.

— И хорошо пошло. Они пили все это неразбавленное, семьдесят градусов! Было невкусно, зато как пили!

А забавы самогонщиков оценил жестко:

— Надо же быть дураком, чтобы гнать самогон, если можно пойти и ку-пить бутылку.

Александра Фомича всю жизнь заботило, как сделать спиртное дешевле и быстрее. В промышленных условиях и без всякой эзотерики. Профессор гордит-ся своими открытиями. После сомнений и колебаний он разрешил нам расска-зать секретный способ, как приготовить десятилетний коньяк за месяц («Все равно есть патент»).

Обычно все это дело выдержи-вают в дубовых бочках. Спирт из них потихоньку испаряется (французы нежно называют утраченное — «доля ангелов»), и аромат становится круче. Профессор придумал, как старить продукт в ван-не. Перед этим настояв его на дубовых клепках. Считай, что не спирт заливаем в бочку, а бочку окунаем в спирт. Из ванны испаряется скорее. А над ванной конди-ционер. Собирает драгоценные капли.

(«Мне это в голову пришло, потому что у меня такой же дома. Из него все время капает»). Потерь — ноль! На выходе деся-тилетний коньяк.

Нам тоже хотелось что-нибудь ускорить и внести свой вклад. Мы решили поделиться с профессором се-кретом приготовления браги в стираль-ной машине: «Взять 10 кг сахара, 100 г дрожжей, 30 литров воды. Поместить в стиральную машину и крутить два часа. Потом перегнать» — но наш рецепт ему не понравился.

— Надо идиотом быть, чтобы так делать. Напишите: некоторые идиоты делают так! Если там подогрев, это плохо, потому что брожение должно идти при восемнадцати градусах. И спирта будет меньше. Вы вот… Купите вина дешевого. В пакетах. Тогда можно гнать сразу.

Мы так и сделали. Купили вина. Вот сидим и гоним на кухне у Игоря. Из крана капает, а в ложке горит.

И только когда мы совсем разот-кровенничались, выдал профессор рецепт идеального самогона:

— Берите сахар. Тонна сахара — шестьсот литров спирта.

— Нам столько не надо. Пока.— Неважно. Зерно не берите.

Морока. Его еще надо прорастить или добавить ферменты. Я купил бы сахар, растворил в воде, двести грамм на литр, и туда дрожжей. Порошковых. Две капли нашатырю. И немножко витаминов для брожения. Гендевит, ундевит… Сбродил, перегнал. Все.

ОГОнь!В ложке перестало гореть. Игорь вы-ключил конфорку. Последние капли падали в колбу. Профессор разволно-вался:

— Там же еще много осталось! Вы больше гнать не будете?

Но уже детская радость разлилась по кухне:

— Чудо! Рождение самогона! Пах-нет вкусно!

— Это же не компот! Нельзя говорить «вкусно». Надо второй раз по технологии перегнать…

Резали сало и огурцы. Пришла пора пробовать.

Огонь!— Настоящее качество можно

узнать только после второй перегонки. Кстати, а температура как у вас регули-руется? Вам, как изобретателю, будет неприятно это слышать, но тут не хватает одной важной детали. Вы слышали, на-верное, об адиабатическом расширении паровоздушных смесей…

Под самогон выстраивалась картина мира. Смог теперь казался про-зрачным, а тушка голубя — символом. Из кухни долетали слова профессора:

— Вы, конечно, можете обидеться, это ваше полное право, но это просто игрушка. Игрушки тоже должны быть разумные.

Почему человек играет — одна из загадок природы. В этом не могут разо-браться философы и видят в способности играть что-то мистическое. Считают, что в этом сверхлогический характер отношения с космосом или нерациональ-ная основа нашей природы. А может, предельные смыслы? Ведь основа любой игры — свобода.

И, глядя с балкона на наш большой город, мы поняли. Гонят все. Гонят, что водка — это символ России, что от нее голова не болит, что Менделеев открыл 40°… А оказалось, что 40° придумал министр Рейтерн, чтобы считать было удобней. Округлил 38. И он же, лифлянд-ская морда, продал Аляску!

А еще историк Родионов уверяет, что к «чистой» водке быстрее привыка-ешь, чем к «грязным» — чаче, виски или коньяку. Может, он тоже гонит? А может, и нет. Но главное все-таки — это свобода. У нас должен быть выбор — гнать или не гнать, быть или не быть… Может, тогда сами разберемся, пить нам или не пить?

На балкон вышел Игорь.— У меня идея-фикс — уехать в Че-

хию. Хочу сделать там такой дистиллер-бар в стиле стимпанк, где будет гнаться и продаваться самогон. Там можно такое предприятие открыть, а у нас нельзя. По-чему в Чехию? Ну, во-первых, недалеко от России, вдруг соскучишься…


Когда выяснилось, что по статистике больше всего

в мире на душу населения алкоголь потребляют

не где-нибудь, а в самом сердце Западной Европы, в стабильном и приличном Люксембурге, туда

был направлен шеф-редактор «РП» Игорь Мартынов с заданием на месте разобраться в феномене,

опрокидывающем гордые представления россиян о своем лидерстве в области пьянства.

текст: игорь мартынов


Как же не пить? Страна наша триязычная, в каждом уживается три традиции, три культуры. Чтобы договориться в себе с французом пить вино, поладить с немцем — пиво. Ну, а люк-сембуржцу налить рюмку чего-нибудь крепкого.

риа

ново

сти


— Цель визита? — осве-домился бельгий-

ский паспортный контролер в аэропорту Брюсселя, обшмонав шенгенскую визу и лупой, и тактильно, и на нюх — хорошо еще не лизнул. Сказать правду? Что коман-дирован собрать данные про выдающий-ся малый народ, перепивший русских? Сочтет за издевку, за подвох. Ответил уклончиво:

— Люксембург — там сейчас празд-ник молодого вина.

— Там всегда праздник, — оскла-бился офицер и влепил штамп с явным на-мерением погасить визу раз и навсегда.

О, значит я на верном пути!От Брюсселя до цели — четыре

часа электричкой; глаз ищет в заоконном пейзаже изъянов, присущих сильно пью-щей стране: несвежих деревень, подко-шенных ЛЭПов, коррозирующей с поза-прошлой войны спецтехники. Но видят-ся сплошь заливные луга и стройные, как будто выправленные фотошопом коровы, почему-то сивые. Или седые? Долгота жизни в ЕС ого какая, не исключено, что и у коров…

На вокзале в Люксембурге — первая иллюстрация в тему: двое граждан помя-того типа, напряженный диалог, вот один нечетко отмахнулся пивной бутылкой, стекло дробится по ухоженному кафелю. Вроде бы классика, но финал озадачил: ви-новный тут же опал подбирать осколки, за-тирать лужицу — униженно, хлопотливо, как будто и не во хмелю!

От вокзала — первым делом в супер-маркет: один винный отдел скажет о свой-ствах нации больше всего страноведения. Здесь сразу ясно, почему Люксембург на-зывают маленьким, но крепким сердцем Европы, а замок его считался самым не-приступным в Европе. Любую осаду коро-тать в охотку, когда в твоем распоряжении такой недюжинный, безмерный арсенал! Вот осанистые, как гренадеры, бутылки с местным мозельским; за ними, как рез-вые пехотинцы, емкости с пивом, а напро-тив, с бравостью личной гвардии великого герцога, построились самогонки — груше-вые, яблочные, вишневые, всякие. Чуть выше генералитет: почетная полка со сколь

кратким, столь и неисчерпаемым званием «спирт». И, разумеется, сполна представлен иностранный легион, все эти виски, конья-ки, текилы…

Я не был одинок в своем замеша-тельстве пред этой чашей, воистину неупи-ваемой: местные ценители не кидались на первое попавшееся, они как бы оттягивали

момент окончательного выбора, примери-вались, брали какую-нибудь бутылку с пол-ки, любовно поглаживали, изучали, будто видели в первый раз. Отходили, возвраща-лись, словно с кем-то внутренне советова-лись, спорили, намечая алкогольный марш-рут то ли на вечер, то ли в ночь, а может быть, и на тот свет. Как знаком, как физиче-ски ощущаем этот трепет преддверия, эти первые симптомы, случайные взгляды, не-вольные касания, из которых постепенно, глоток к глотку, вырастет яркое, полносиль-ное чувство, переходящее в триумфальный delirium! Один из ценителей выглядел осо-бенно нервно, для самоуспокоения он то и дело прикладывался к чекушке, взятой прямо здесь же. «Какое бесстрашие! — ду-мал я — прямо под камерой видеонаблюде-ния!» Когда он повернулся, я заметил на кар-мане бейджик «Securite» и рацию на поясе: о, даже охранка здесь дружится с Вакхом, причем не делая из этого тайны! Какое див-ное, какое заповедное место!

Заценив боеготовность Люксембур-га не только визуально, но и внутрь, при-ободренной походкой по авеню Свободы я устремился в люди. Сомнений в направ-лении не возникло: весь город, вся страна и еще пол-Европы двигались синхронно со мной туда, где в вечереющем небе скрещи-вались лучи прожекторов, откуда, усилен-ные эхом, неслись влекущие, как пение сирен, звуки серьезной гульбы.

Старый город по шпили обклеен агитками: «Все на Шуберфойер!». Раз в году на три недели главный паркинг страны зачищают от авто, монтируют экстремаль-ные аттракционы, но главное — отстраи-вают квартал питейных заведений, чьи приветливые лона распахнуты до полуно-чи и позже, это у них называется «белые ночи». Главный слоган момента начертан краской на заборе: «Отсутствующее звено в цепочке между обезьяной и человеком — это мы!». Такое скопление демоса, воору-женного фужерами, рюмками, стаканами, кружками, попадалось разве что на зорьке девяностых, в пору лезгинской «Амаретты» и венгерского «Абсолюта» (многие и теперь уверяют, что абсолютнее оригинала), в не-прочную эпоху ночных ларьков и беспри-чинных перестрелок — в общем, при при-

...Я специально снял пробу: напитки настоя-щие, не бутафория!..

варв

ара

аля

й-а

кать

ева


ближении к ярмарке мышцы инстинктив-но входят в тонус, рука судорожно ищет в кармане свинчатку… Помним-помним, как это было — сперва эйфория, брататься как индейские люди, потом слово за сло-во — и в хлам разбитое лицо, и летящие веером зубы, и в лучшем случае — травм-пункт в Пироговке, ближайший к ЦПКиО. По старой памяти, внедряясь в массы, дер-жу ухо востро, сканирую ситуацию. Пер-вый повод для тревоги: на входе нет ме-таллоискателей, но что еще подозритель-нее — нет полиции, лишь где-то на отшибе маячит дежурная машина, но ни спецназа, ни морпехов. Преступная халатность? Ро-ковая безалаберность? А между тем градус веселия вполне убойный. Людей раскру-чивают на центрифугах и подбрасывают на резинках, гонят на вагонетках и топят в аквариумах, чертово колесо крутится с бешеной, непригодной для обозрения скоростью; все беснуется, визжит, гогочет. И такая теснота, что ежесекундно есть по-вод не сдержаться, сказать: «Не понял, ты на кого тянешь?!», демонстративно выйти из себя, так почему же не выходят?! Нао-борот, с каждой принятой дозой, вместо того чтоб, как у нас заведено, набычиться, помрачнеть — местные размякают, рас-слабляются, впадая в полную гармонию с миром. Я специально снял пробу: напит-ки настоящие, не бутафория! Но что-то не так… Какой-то перевод продукта! Какое-то оскорбление жертвенного предназначе-ния выпивки! Мы всходим на костер запоя торжественно, как Джордано Бруно, как Орлеанская девственница, как гугеноты и монатисты, как двадцать шесть япон-ских мучеников из Нагасаки. Мы знаем, что на выходе можем обнаружить пустые карманы, прощальную записку от жены, увольнение по статье 81, пункт 6 и неукро-тимое чувство вины, и жалкий отсвет за-губленной жизни. Вот тогда динамично, дерзко начинаешь со дна, с нуля, в ударные сроки формируешь новую семью, карьеру, фениксу подобно; пишешь роман, снима-ешь трилогию, делаешь открытие, не забы-вая попутно зачать детей, построить хаус… О, эта высокая жажда реванша! Мол, рано списывать, рано ставить крест! Мощный рывок — до следующего этапного срыва,

до очередной перезагрузки. Алкоголь, та-ким образом, судьбоносен, не надо быть буддистом, чтоб уплотнить несколько жиз-ней в одну — так не кощунственно ли пить ради хаханек, как первобытные люди, про-стого веселья для?

Я понял, надо срочно разъяснить пу-блике упускаемые ею преференции пьян-ства; тем более, люксембургский диалект оказался нехитр, в основе — знакомые сыз-мала выражения «Ё-маё» (Jo ma jo, в перево-де «ну да, ну да!») и «тип-топ» (tip-top, в пере-воде «тип-топ!»).

Заказав очередную рюмку грушевой eau-de-vie, я обратился к белокуро- позитив-ной (других тут и нет) барменше:

— А что предпочитают люксембурж-цы пить?

— Всё! — сказала барменша.— Йо ма йо! — сказал я. — Завтра же

рабочий день, как они после микста? — Тип-топ! — сказала барменша. —

У нас в Люксе воздух чистый, проспятся. Налить что-нибудь еще?

— Йо ма йо! — сказал я. — Да, еще. Что-нибудь.

Обезоруженный белокурой пози-тивностью, я отложил проповедь до завтра.

…Воздух в Люксе действительно чистый. На утреннюю встречу с директрисой Цен-тра предупреждения токсикомании мадам Микели я пришел без сожалений о вчераш-нем. И тут же предъявил статистику. Как же так, эталонная Европа, идеальная страна, всегда вас ставили в пример — а вы, оказы-вается, пьете?

— Понимаю стремление русских для самооправдания найти кого-то запойнее себя. Увы, на эту роль мы не годимся, — ма-дам Микели улыбнулась не без победного сарказма. — Дело в том, что в Люксембурге алкоголь, а также бензин и сигареты дешев-ле, чем у соседей. Так уж сложилось. Еже-дневно к нам в страну на работу приезжает двести тысяч человек. Заправляются, заку-пают спиртное, вечером уезжают по домам. А все, что продано, делится на граждан гер-цогства. Вот откуда эти цифры. Нереальные.

— Мадам, вчера я был на Шубер-фойере…

— Я заметила…

— Так вот: трезвых, кроме совсем уж детей, там не было. А ведь на ярмарке сей-час весь город, вся страна.

— Это длится всего три недели…— Да, но в долине Мозеля уже начи-

наются винные праздники, это до ноября. Потом Рождество не за горами, а дальше Бургзоннде, Фуесент, Эмешен… Да я ведь не осуждаю, мне ли осуждать!

— Да, пьем! — с каким-то даже вы-зовом согласилась мадам Микели. — Ну а как же не пить? Страна наша триязыч-ная, в каждом уживается три традиции, три культуры. Надо постоянно держать баланс внутри себя. Чтобы договорить-ся в себе с французом, пить вино. Чтобы поладить с немцем — пиво. Ну, а люксем-буржцу налить рюмку чего-нибудь креп-кого. Вот и приходится каждому пить за троих.

Прикинул: по последним замерам в России обнаружено 182 народности, най-дется ли титан, способный с каждой чок-нуться, уважить?

— Говорят, в стародавние времена, лет сорок назад, когда на престол взошел принц Жан, в Великом герцогстве еще встречались непьющие люди. Но теперь та-ких больше нет…

— … И в прошлом году Люксембург закономерно признан самым богатым госу-дарством ЕС, — продолжил я.

— Ну вот, опять цифры, — теперь уже обаятельно улыбнулась мадам дирек-триса.

«А не сгонять ли за мозельским»? — мелькнула шальная мысль. — Когда еще выпьешь в центре борьбы с токсикомани-ей, к тому же с самой директрисой!»

— А вы пьете? — спросил я.— Что?— Ну… вино?— Да. И еще много других удивительных

деталей я узнал. Что алкоголь можно по-купать с шестнадцати лет. Что за рулем можно выпивать до 0,8 промилле, то есть полбутылки вина. Что почти половина ра-бочих и служащих пьет в рабочий полдень, а каждый десятый с утра. При этом уровень преступности почти на нуле, страна живет и развивается, тип-топ.


gettyimages/fotobank


…Для осмысления навалившейся фактуры пришлось ретироваться на свою террито-рию, в единственный на весь Люкс русский ресторан «У кучера».

— Да, бухают они крепко, — под-твердила хозяюшка заведения Марина. — Почему так? А вы спросите у Жоржика!

Жоржик, то есть Жорж Кристен — самый сильный человек планеты и, мо-жет быть, даже Люксембурга, двадцать раз вписанный в скрижали Гиннесса, будучи вегетарианцем, как раз кушал овощные го-лубцы, запивая хреновухой (мердовухой, как он выражается). Как-то, вернувшись с гастролей по России, рекордсмен увидел в окне заведения Григория Распутина, поющего под гитару. Жорж заглянул на огонек, испил хреновухи и с тех пор стал завсегдатаем. Этого внешне скромного, на вид вполне гражданского человека трудно заподозрить в том, что он таскает зубами самолеты, поезда, а еще за 72 мин. 55 сек. способен согнуть 250 гвоздей длиной 20 см. Числится за ним еще один рекорд, не по-павший в Гиннесс, но стержневой в биогра-фии: однажды здесь же, у барной стойки, силач перепил русского, причем артиста. Отчет об этом историческом событии име-ется на ресторанной доске почета, хотя по лицам на фото не разобрать, кто проиграл, кто победитель.

Зачем пьет Жорж? В маленьких го-родах, где в любое место успевают пешком и направление ветра узнают по флюгерам, где течет неспешная, как будто арестант-ская жизнь — по сто раз на дню проходя одно и то же место, встречая одни и те же лица, чтоб не сойти с ума от рефренов, от скуки, приходится постоянно обновлять, изменять, искажать реальность. А кто сде-лает это лучше алкоголя? Это творческий метод — объемный универсум на пятачке, в тюремной тесноте. Спиртное сродни по-эзии. Как сформулировал физик Поль Ди-рак: «В науке мы стремимся сказать о том, чего еще никто не знает, так, чтобы это по-няли все. Поэзия делает как раз наоборот». Вино помогает всякий раз измышлять что-то новенькое, запутывать следы, преобра-жаться до неузнаваемости. Люксембуржец никогда не пьет в одиночку, сам с собой —

он пьет наружу, усложняя, расширяя свой миниатюрный мир. И Жорж иллюстратив-но сделал глоток «мердовухи».

Зачем пьют русские? Когда такие территории, непостижимые уму, непод-властные логике, у человека развивается боязнь разомкнутых пространств. Как буд-то в мире пробоина и внутренняя энергия истекает в безучастную пустоту. Человек пытается спастись, забаррикадироваться. Алкоголь для русского — это крепостной ров, стена, последняя линия обороны. Он не может мыслить масштабом необъятной страны, его единица измерения — он сам. И он пьет внутрь. В итоге — самоедство, самокопание, замкнутость, мрак. Пьяный русский подобен Бетховену — он один слы-шит волшебную музыку внутри себя.

Жорж Кристен вежливо, но наотрез отказавшись от следующей рюмки, отпра-вился к своим рекордам. А я — к своим.

«Вот, оказывается, какими видит нас остальное человечество! — сокрушался я по дороге на Шуберфойер. — Нет, с этим надо решительно кончать… ломать стереоти-пы… доказать обратное! Да-да, со всем рас-пахом и удалью, демонстративно, на юру!»

Без труда нашел я вчерашнюю белокуро-позитивную. Она, конечно же, не вспомнила.

— Водку! — сказал я.Она подставила рюмку.— Бутылку! — сказал я.— Бутылку?!— Йо ма йо! Bouteille. Flasch. Bottle. Начальный глоток из горла, с под-

круткой, как учил дворовый алкоголик Маркиз, я сделал у нее на глазах. «После первой не закусываю!» — всплыло из тай-ников. Теперь-то меня точно запомнят! До-лой бесплодье умственного тупика! Я вам покажу самоедство и замкнутость!

Второй, до дна, глоток я делал, сме-нив искусственную иллюминацию малень-кого города на окружение небесных светил. Из апогея чертова колеса весь Люксембург виднелся как на ладони; мизерный, игру-шечный, то ли люди, то ли куклы.

«Срочно нужен третий, решающий глоток», — подумал я, уходя в астрал.

«Русскому больше не наливать!» — раздалось откуда-то сверху.

...О, даже охранка здесь дружится с Вакхом, причем не делая из это-го тайны! Какое див-ное, какое заповедное место!..

варв

ара

аля

й-а

кать

ева


До этого момента Матрос Кошка, член Британской королевской

коллегии акушеров, выступал в «РП» исключительно по своей акушерской

тематике. Однако в этом номере Матрос Кошка расскажет историю, далекую

от медицины, зато наглядно убеждающую, что Россию в королевской

коллегии представляет правильный акушер. Нам есть кем гордиться.

текст:матроскошкафото:orlova


Пи-пи-пи! Пи-пи-пи! Дежурная

акушерская бригада срочно вызывается в приемный покой, комната двадцать два! Дежурная акушерская бригада срочно вызывается в приемный покой, комната двадцать два! Пи-пи-пи-пи! Я так и знал! Под конец дежурства обязательно то кро-вотечение, то эклампсия... чертова работа...

Пейджер продолжал неистово во-пить и звать на помощь, и тут я с ужасом понял, что не только не могу встать, но и даже пошевелиться, потому что ноги мои приросли к кровати и даже пустили корни. Это ужасно! Надо что-то делать, может, даже придется отпилить про-клятые конечности и бежать в приемник по-маресьевски. Перед глазами мелькнуло серебряной полосой полотно двуручной пилы и даже показалась зловещая рыжая борода лесоруба, ждущего своего часа у из-головья моей постели.

В ужасе я открыл глаза и понял, что... фух-х... никуда бежать не надо. Я в отпуске. Вы не поверите, я в отпуске. В маленьком деревянном домике в Фин-ской Карелии, на берегу озера со смешным названием Сусилампи, и легкая головная боль от вчерашнего смешивания финско-го пива и шотландского виски (знаете, как вкусно?) это только подтверждала. Рыжей бородой, сопящей рядом со мной в постели, оказался не суровый финский лесоруб-ногопил, а наоборот, моя рыжая жена Тори, к чьей радикально-морковной прическе я не могу привыкнуть уже вто-рую неделю и то и дело спрашиваю себя по ночам, какого черта эта Мила Йовович опять залезла в мою кровать.

Вокруг моего маленького домика в сосновом лесу совершенно ничего не происходит. До ближайшей цивилизации тридцать километров по грунтовой дороге. Там, в местечке Айттолахти, в здание ра-туши три года назад ударила молния, и об этом до сих пор пишут в местной газете. Над озером стелется еле заметная дымка, нетерпеливо плещутся в ожидании блесен щуки и пахнет чистым кислородом так, что сразу хочется обменять у пробегаю-щего мимо лося британское гражданство на финское и жить здесь, в этом лесу

всегда, изредка наведываясь в деревушку Салокюля, чтобы неторопливо принять роды на дому у какой-нибудь мамаши Перволяйнен и на обратном пути купить на заправке «Несте» хорошего трубочного табаку и бутылку «Коскенкоррвы», которая так хороша с копченой кабанятиной после бани по-черному и ледяной озерной воды.

Холодный брусничный компот, сва-ренный вчера в котелке, приятно разогнал остатки переменной облачности в голове, вызванной вчерашними экспериментами с финско-шотландским напитком «Мак Ерш», и в обоих полушариях установилась прекрасная погода. Мой старый матрос-ский бушлат зазвенел прицепленным к нему карху келло — колокольчиком для отпугивания медведей. Считается, что лесной Винни-Пух слышит звон этого колокольчика, прицепленного к туристу, за много сотен метров и в панике убегает

(должно быть, в гости к кролику). Несколь-ко таких плохо переваренных медвежьих колокольчиков третьего дня были обна-ружены в лесу муниципального округа Вилалла финскими естествоиспытателями в куче медвежьих какашек. Рогатина фир-мы «Шимано», журнал «Пентхаус», пачка сигарет «Русский стиль» и несколько кучек размером поменьше были обнаружены не-подалеку. Позднее в дупле старой карель-ской сосны финские естествоиспытатели обнаружили группу туристов из Петроза-водска. Туристы говорили мало, все время курили и постоянно требовали имодиум и еще одну бутылку водки.

В остывающей сауне пахло бере-зовыми вениками, немного ольховым ды-мом и чистым бельем, которое досушива-лось на скамейках. В катиську (по-нашему верши) попалось парочка средней руки окуней, которых из-за их бестолковости, полосатости и костлявости было решено отпустить под подписку о неразглашении.

Завтра в Кесялахти день большой рыбалки, Лохи Йухла, что в переводе означает «Праздник ловли лосося» в озере Пурувеси. Лохи — это по-фински лосось, а йухла — соответственно, его поимка. На этот ежегодный фестиваль съезжа-ются сотни любителей рыбалки со всей Финляндии. Десятки лодочных экипажей, вооруженных спиннингами, сачками и прочей рыбацкой экипировкой, совер-шают заплыв по стокилометровому озеру Пурувеси в поисках лосося. Обладателем главного приза становится экипаж, пой-мавший самую большую рыбицу. После награждения, как водится, тотальные гу-ляния, копчение лосося и массовый сугрев всем, что горит.

Я-то сам рыболов неважный, осо-бенно если речь идет о крупной рыбе. Во время рыбалки люблю цокать языком, включать «Дорожное радио» на айфоне и ржать в самый ответственный и напря-женнейший момент, когда пойманную рыбу подводят к лодке, чтобы дать ей по голове каким-нибудь тяжелым предметом. В общем, отношусь к рыбам и рыбалке весьма несерьезно. Чем, конечно же, вы-зываю ненависть и презрение моих друзей Геннадича и Максимыча — заядлых

...Я в отпуске, и легкая головная боль от вче-рашнего смешивания финского пива и шот-ландского виски это только подтверждала...

варв

ара

аля

й-а

кать

ева


рыболовов, для которых рыбалка «значит даже больше, чем секс». Не знаю, стоит ли проводить параллели между этими двумя видами спорта, но я лично в рыбалке не силен. А в прошлом году я даже нечаянно порвал Геннадичу сети веслом, после чего он (точно он, больше некому было) под-сыпал мне в водку яд, от которого с утра болела голова и жена обзывалась «оран-гутангом» и как-то странно хихикала. Так вот, уважают меня друзья только за то, что я без ломания и нелепых отмазок чищу рыбу и лучше всех в мире (лучше даже, чем Ника Белоцерковская, зуб даю) готов-лю уху тройной закладки по-наваррски, а также жареную форель «Михаил Фрунзе» с белым соусом менаж-де-труа.

На лесной дороге блеснули фары «Порше Кайена» моего друга профессора Скакалкина. Сам профессор Скакалкин бе-жал впереди «Порше Кайена» и следил, что-бы тот нечаянно не поцарапался о какую-нибудь лесную ветку или сук. Профессор Скакалкин был небогат, а «Порше Кайен» — кстати, в лесу машина крайне бесполез-ная — достался ему совершенно случайно. Поехали мы как-то на море с палатками, в Кент. Я там на костре самогон гнал (одно из моих хобби) а профессор Скакалкин этого самогона напился и выиграл «Порше Кайен» в «камень- ножницы-бумага» у одно-го моего приятеля-миллионщика Илюхи. С тех пор Скакалкин живет в постоянном страхе поцарапать «Порше Кайен», а кол-леги по Белфастскому университету его недолюбливают.

Все собирались на встречу дру-зей на дачу к нашему другу финну Юсси Огурейнену, где вечером планировался званый обед, баня, вытье романсов под гитару и, самое главное, подготовка к празднику ловли лосося, Лохи Йухла, где на участие в соревновании была впервые в истории заявлена команда «Русские лохи» Не в плане «Лохи необразованные», а в плане «Лосось русский». Перед домом стоял сам Огурейнен с женой, на столе стояла запотевшая «Финляндия», а на вертеле жарилась огромных размеров лосиная нога. «Ну, за встресю!» — сказал Огурейнен, и свежевыжатый пшеничный сок приятно согрел мне внутренности.

Дальше пили за вековую дружбу между российским и финским народом, за генерала Маннергейма, за Владимира Ильича Ленина, за его шалаш, будь он неладен, и за мянтюпистиайнена, что в переводе с финского означает «сосновый жук-короед». Заслуг в развитии российско-финских отношений у мянтюпистиайнена особо не было, просто всем очень слово понравилось.

— Скорро вся Суоми станет россий-ской, — то ли посетовал, то ли порадовался Огурейнен на своем смешном русском. — Просьлый четтверг приехали одни бабки из Москвы и скупилли все домики на соседнем озере. Им близко из Москвы ехать — сел на поезд «Анна Каренина» на Ленинградском вокзалле, и днем уже в Хельсинки. Хотеллось бы, чтобы при-езжалли только хорошие людди — такие, как вы.

— Будем стараться, Огурейнен, голубчик, — пообещал Геннадич, запивая водку холодным «Лапин Культа», золотом Лапландии, и, ловко нацепив на вилку рыбку муйку, отправил ее в рот.

— На-а-а-лей! Выпьем, ей-богу, еще! Бетси, нам грогу стакан, в дорогу, бездель-ник, кто с нами не пьян! — запел густым баритоном Максим Максимыч. Потом гитара пошла, как водится, по кругу и мы услышали весь священный репертуар, который, как оказалось, хранится у всех нас в заброшенном отделе головного мозга, где-то далеко под корой, в разделе «При-ятное разное», и только у одного Максим Максимыча — в разделе «Новые юбки».

В бане по-черному было очень жар-ко и весело. Жены, включая госпожу Огу-рейнен и даже Раису, томного искусство-веда из лондонского института Сourtauld, раскрепостились донельзя и весело скака-ли от бани к озеру, дополняя естественной красотой суровый карельский пейзаж. В кюльпюле, огромной кастрюле с водой, подогреваемой снизу настоящим костром, умещалось в тесноте (но уж ни в коем слу-чае не в обиде) до восьми человек. Увидев этот огромный хохочущий и визжащий суп, я чуть было не убежал за морковью, перцем-горошком и луком, но вовремя опомнился. Потом пели еще «Перед грозой

так пахнут розы», «У причала в питерском порту» и «Хотел бы я стать небесным пре-зидентом Кубы», совершенно не боясь, что лондонские соседи слева вызовут поли-цию. Прелесть карельского леса именно в этом. Там нет лондонских соседей слева. Правда, часов в пять утра прилетал лесной гусь, покрутил крылом у виска и опять улетел — видимо, от отчаяния сдаваться в супермаркет.

Водка с пивом действует на меня крайне сентиментально. Я подумал: «Вот так мы и живем, друзья, разбросанные по миру, и ценим редкие минуты счастья от свидания друг с другом на вес золота, в этот раз лапландского».

С первыми лучами северного солнца, нежно пылкая перегаром, рыболовецкий экипаж «Русские лохи», помятый и с банными листами вместо топографических карт, был, скажем так, готов. Готов, конечно же, к отплы-тию, добывать… уже никто не помнил, что именно — то ли лося, то ли лосо-ся. В катер были снесены спиннинги, блесны, крючки, якоря, мои фирменные бутерброды с копченой кабанятиной по-деникински, спутниковый навигатор Garmin последней модели, ловивший не только COSPAS SORSAT, но даже пре-странные сигналы с неудачно запущен-ного в 1975 году индийского спутника «Рамачандр-4». Экипаж состоял из двух хирургов, кардиолога, фармацевта и преждевременно поседевшего поэта- анестезиолога, имя которого слишком известно, чтобы о нем упоминать вслух. Взревел винтами мотор «Ямаха-350», под-няв с озерного дна не только облако ила, но и зонтик от Донны Каран, который в позапрошлом году уронила в озеро жена Геннадича Ксюша.

Бутылка шампанского, привязан-ная на веревке к сосне, чтобы ознаме-новать спуск катера на воду, нечаянно угодила профессору Скакалкину в глаз. Все молча решили, что это хорошая при-мета, но оставили шампанское в покое, не рискнув повторить попытку. Только Скакалкин, будучи профессором биоло-гии, мог отличать съедобного лосося от несъедобного, и поэтому его ценили.


Меня-то на рыбалку не взяли, а нао-борот, во избежание неразберихи и путани-цы в сетях в добровольно-принудительном порядке оставили в женской компании, читать женам-подругам лекцию о важ-ности мазков с шейки матки на цитоло-гию и о влиянии предменструального синдрома на здоровье и безопасность их драгоценных и единственных. Стоило мне откупорить бутылочку «Лапин Культа» и устроиться поудобнее в лесном лектории на берегу озера, как катер, уже почти исчез-нувший в дымке озера Пурувеси, пришел обратно. Из него молча и решительно вы-скочил преждевременно поседевший поэт-анестезиолог Дима, вбежал в дом, вернулся с тремя бутылками виски «Лаффроиг», настоянного на винтажных железнодорож-ных шпалах Шотландии, и так же молча и сурово десантировался обратно на борт. Все молча решили, что это тоже хорошая примета. Экипаж снова отчалил.

С озера Пурувеси дул легкий вете-рок, заставляя озерную гладь покрываться рябью и маленькими, похожими на зубцы электрокардиограммы волнами. Вечером, пока подвыпившие жены, наводя ужас на лесных барсуков и енотов, в лунном свете опять скакали нагишом из сауны в озеро и обратно, я, устав от девичьих секретов, сидел в доме у камина, смотрел на потре-скивающие в огне поленья и, конечно же, волновался за парней. Как они там, думал я. Хватит ли им виски?

Утром в районном центре Кесялах-ти царило небывалое оживление. То и дело причаливали экипажи с уловом, везде коптился лосось, в больших деревянных кружках подавали пиво «Карху» и пирож-ки с перловой кашей. Наших не было. Воображение рисовало ужасные карти-ны, как гигантский лосось, пойманный нашей командой, утащил храбрых ребят в Северный Ледовитый океан, к Земле Франца-Иосифа, или, еще хуже, к берегам Антарктиды, где наверняка даже пиво не продают.

Шумно прошло награждение по-бедителей. Семейный экипаж Сиволайне-нов поймал самого большого лосося, и им подарили то ли телевизор, то ли мотоцикл, не помню уже.

Наших не было. Они обнаружились только к утру, уныло причалив к мосткам дома Огурейненов. Морские полуволки молча побрели в дом, бросив все вещи на катере, не сговариваясь, сели на пол, сняли сапоги и засунули ноги глубоко в камин. В доме густо запахло лекар-ствами. Их умоляющие взгляды были обращены ко мне. Я, словно заботливая хозяйка, бросился разжигать камин. Уже часами позже, когда все напарились в бане и разлили по стаканчикам мой заветный портвейн «Сандеман», который я берег на особый случай, мы услышали леденящую душу историю о похождениях «Русских лохов». Сразу же после отплытия у Генна-дича развился диатез на виски «Лаффроиг». Капитан катера после второго стаканчика «за адский клев» стал напоминать упитан-ного монгольского трехлетку, внезапно сожравшего ведро апельсинов за один присест. Среди команды возник спор, как

лечить капитана. Так как все были с выс-шим медицинским образованием, дебаты затянулись. Когда Геннадич начал чуток посвистывать на выдохе, решили-таки давить диатез кларитином, так как от ис-кусственного дыхания рот в рот Геннадич отказался по каким-то своим причинам. Предложение профессора Скакалкина выделить из печени Геннадича мито-хондрии и как следует рассмотреть тоже оживления не вызвало. После поедания упаковки кларитина капитан рыболовец-кого катера впал в безразличие и забылся сном на девять часов. Далее выяснилось, что забыли зарядить спутниковый на-вигатор «Гармин», который без батареек, тем не менее все же продолжал получать сигналы с неудачно запущенного в 1975 году индийского спутника «Рамачандр-4», передававшего всю дорогу исключительно саундтрек к фильму «Гита и Зита». Заблу-диться ночью на Пурувеси — страшное дело. Ночью пошел дождь, и нашим дру-зьям оставалось только уповать на прови-дение. Провидение к утру послало им фин-ский экипаж, идущий домой с рыбалки. У бородатых финских моряков нашлись запасные батарейки и горячий чай. У них же был куплен за двадцать евро средней величины лосось, (но об этом, пожалуйста, никому ни слова).

Над озером Пурувеси парил лесной орел калосяське, подходил к концу наш последний вечер в Финской Карелии. Копченый лосось шел под клюквенную «Финляндию» просто на ура. В общем, ко-нечно, все равно где встречаться с друзья-ми: в Лондоне, Нью-Йорке, Мехико-Сити, Белфасте или на берегу озера Пурувеси. Ведь как сказал классик, «та нить, что нас соединила, еще не порвана нигде...»

На лесной перрон станции Кеся-лахти в семь ноль три утра подошел поезд Йоенсуу — Хельсинки. Огурейнен пожал мне руку, похлопал по плечу и сказал: «Кювя матка!» — что по-фински наверняка означает «Мистер Цепов, вам же в поне-дельник на работу, заканчивайте пить, драгоценный вы мой, а то забудете, откуда дети рождаются»

И это... спасибо, Суоми, и до встречи в следующем году.

...Лохи — это по-фински лосось, а йух-ла — соответственно, его поимка...

варв

ара

аля

й-а

кать

ева


Если бы это душераздирающее эссе написал кто-то другой, а не пресс-секретарь Олимпийского комитета

России Геннадий Швец, то читатель бы подумал — пасквиль. Ведь спорт

традиционно ассоциируется со здоровым образом жизни. Считается, что

спортсмен и алкоголь несовместимы. Однако Швец ломает этот, может быть, последний стереотип. Теперь тревожно:

развернувшаяся в стране борьба с пьянством не навредит ли нашим

олимпийцам, не подкосит ли?

текст: генадий швец


Наиболее систематично спортсмены пили на сборах: в процессе напряженных тренировок требовалось периодически расслабляться, брать на грудь.

вла

дим

ир

соко

лов/ф

ото

сою

з


Логичен вопрос: почему спортсмены

вдруг пьют? По идее, не должны, это идет вразрез со всем их существом, с самим предназначением спорта. Ну, во-первых, пьют они на общих основаниях, то есть как и все остальное человечество, ведь про-изводство алкоголя в мире не приостанав-ливается ни на минуту. Но у спортсменов есть и свои отдельные причины и поводы.

Больше всех пили советские спортсмены. Я могу рассказать о миро-вом рекорде по литрболу, это достижение следовало бы занести в Книгу Гиннесса, я содействовал его установлению.

Итак, конец февраля 1988 года, Олимпийские игры в Калгари, СССР опередил всех по медалям, а в последний день еще и наши хоккеисты выиграли в финале. Сразу после церемонии закры-тия Олимпиады вся делегация, спортсме-ны, тренеры, руководители, почетные гости, журналисты приехали в аэропорт, где ждал чартерный Ил-86. «По чуть-чуть» разминались еще на земле, в залах ожидания, в барах, а уже на родном борту началось истинное «веселие на Руси». Министр спорта Марат Грамов, человек номенклатурный и крайне зажатый, вдруг расковался, вышел из своего первого класса в общий салон, взял у стюардессы микрофон, произнес в свойственной ему косноязычной манере тост, в котором главным виновником олимпийского торжества-88 назвал Михаила Сергеевича Горбачева (генсек как автор сухого закона вряд ли одобрил бы пьянку в самолете). Это означало, что все ограничения сняты, самолет отдан на волю победителей. Откуда-то взялся самый разнообразный ассортимент, от виски до самогона и чачи, хлопали пробки шампанского, с тележек стюардесс сметались валютные бутылки. Постепенно народ стал подниматься из кресел, все ходили взад-вперед, протиски-вались, чокались, обнимались, братались, смеялись, заливались пьяными слезами… Трезвых, непьющих было крайне мало, единицы. Гулянка достигала во всех смыс-лах невиданных высот. Потом начались песни в хоровом исполнении, проникно-венно, до слез: «Команда, без которой мне

ни жить». Была извлечена откуда-то гар-мошка, один партийный начальник брал ее с собой на Олимпиаду. Гармонист играл «Яблочко», а несколько человек в проходе довольно умело исполняли матросский танец. Часа через три действо достигло апо-гея, самолет раскачивался, ходил ходуном. Стюардессы были белые, они пытались взывать через микрофоны: «Самолет попал в зону турбулентности!» — но никто этому не внял, потому что собственная, внутрен-няя болтанка была сильнее.

От чего все это пошло? Наверное, от Великой Отечественной. Петр Болот-ников, олимпийский чемпион 1960 года, рассказывал мне, что в 1952-м, когда СССР впервые участвовал в Олимпийских играх, в наших сборных командах было несколько фронтовиков, они говорили молодым спортсменам: «Пей!» — и на-ливали наркомовские сто грамм, как тут было отказаться. Традиция привилась, поллитровка передавалась от поколения к поколению как эстафета (5х100).

Наиболее систематично спортсме-ны пили на сборах: в процессе напряжен-ных тренировок требовалось периодиче-ски расслабляться, брать на грудь. Пово-дом для выпивки нередко становилось ее обыкновенное наличие. Вроде бы водка шла наперекор и общефизической под-готовке, и воспитательному процессу, а вы-ходило наоборот: характерам добавлялись ухарство, безбашенность, даже некоторый героизм, ведь нарушителей спортивного режима могли отчислить со сборов, из команды, лишить денежного довольствия. И тоже по странной логике водка способ-ствовала повышению тренировочных нагрузок, потому что «после вчерашнего» провинившийся старался компенсировать прегрешение, пахал за двоих, «за себя и за того парня», то есть за свое alter ego, за себя вчерашнего.

Небезынтересно еще разобраться, как водка распределяется (растекается) по видам спорта: кто больше пьет — футболи-сты, к примеру, или боксеры? Достоверной статистики нет, время для репрезентатив-ных опросов упущено, потому что слиш-ком многие бойцы ушли из жизни.

Годичную воинскую службу я про-ходил в Одесском СКА, в спортивном батальоне мы были распределены по трем ротам. Умеренно пила первая рота — во-лейболисты, баскетболисты, гандболисты. Довольно напористо налегали легкоатлеты и боксеры. Кто пил меньше всего? Думае-те, шашисты-шахматисты, потому что им нужно держать мозги свежими? Нет, у нас в СКА шахматно-шашечные гроссмейсте-ры могли выпить море. А в трезвенниках (относительных) ходили почему-то борцы, особенно дзюдоисты и самбисты.

А фавориты в пьянстве — фут-болисты, они делают это увлеченно, со смыслом, со вкусом. Я много дружил с профессиональными футболистами, осо-бенно из «Крыльев Советов» и из «Черно-морца». С юных лет моими друзьями были два основных игрока «Крыльев Советов» Юрий Капсин и Анатолий Жуков, оба они даже и в сборную СССР попадали на короткий срок. Когда «Крылья» проиграли финал Кубка СССР киевскому «Динамо» (обидные 0:1, гол забил Виктор Канев-

...Как водка распреде-ляется (растекается) по видам спорта: кто больше пьет — футбо-листы, к примеру, или боксеры?..

варв

ара

аля

й-а

кать

ева


ский), мы с Капсиным и Жуковым пошли в ресторан — футболистам требовалось залить горечь поражения. Потом команда выиграла календарный матч, мы опять пошли в ресторан.

— Если вничью сыграете, тоже будем пить? — спросил я.

— Мы пьем только о победе или о поражении. А о ничьей пить неинтерес-но, — сказал Толя.

— Иногда ничья бывает равна по-беде или поражению, — меня потянуло на философию.

— Пей, не умничай. И еще запомнилась фраза из тех

времен, ее Юра произнес, когда я не очень внятно посетовал на то, что хожу в ресто-ран исключительно за их счет:

— Когда-нибудь рассчитаешься, по-ставишь нам по стакану.

Он сказал это серьезным, даже суровым тоном. Как будто напророчил. В конце девяностых я приехал в Самару на местный Олимпийский бал. Позвонил Капсину, пригласил его и Толю Жукова на празднество. Юра сказал, что вечером за-нят, но при желании я могу навестить его на автостоянке, где он служит охранни-ком, туда и Толя готов подтянуться.

Поздно вечером, после бала (это было во многих смыслах после бала) мы втроем сидели в будке. Я принес виски.

— Вот ты и налил нам по стакану, рассчитался, — весело сказал Юра, подво-дя некий итог, замыкая сюжетный круг.

Много написано о горемычных судьбах советских чемпионов, особенно о футболистах, хоккеистах, сюжетный движитель таких историй — стакан. Длинен мой поминальный лист. И какие же замечательные ребята в нем значатся! Красавцы, атланты, державшие советский спорт на своих плечах. Их увела в мир иной водка. Правда, я не могу доподлинно это утверждать. Например, Витя Проко-пенко, великолепный футболист и тренер («Черноморец», «Шахтер», «Динамо» Москва) вообще не пил, вел исключительно здо-ровый и праведный образ жизни, а умер мгновенно, практически в расцвете сил.

Лично я из-за водки не прыгнул выше. Победив на первенстве Одесской об-

ласти, установив личный рекорд, я в кап-терке спортбата отмечал успех в своей компании, мы выпили на четверых три бутылки «Столичной». А ночью я бес-конечно ходил в умывальник пить воду, литров пять выпил. И мгновенно выпал из формы, не успел набрать ее к первенству Вооруженных Сил СССР, меня отчислили из СКА и отправили в регулярную часть, где тренироваться было невозможно.

…Наша легкоатлетическая одесская компания после первых весенних соревно-ваний затаривалась «Шипучим» и отправ-лялась среди ночи бродить по городу. Мы забегали наперегонки вверх по Потем-кинской лестнице, залезали на постамент и целовались с бронзовым Пушкиным, с Дюком Ришелье, купались в холодном море, а потом для согрева до самого утра играли в баскетбол на «Динамо». Однажды в Одессе мы споили двух знаменитых шве-дов, прыгунов-высотников Яна Дальгрена и Чарльза-Окке Нильсона. Они приехали на международный турнир, а после мы взяли

их в свою компанию, поехали к кому-то на дачу на Каролино-Бугаз, и там случилась фантастическая история. Нильсон, стоя на балкончике, крикнул мне что-то и про-тянул руку, я понял этот знак правильно: подпрыгнул — и поймал ладонь шведа, он втянул меня наверх. Потом оказалось, что я непостижимым образом подпрыгнул на столько, что хватило бы уцепиться рукой за верхний край баскетбольного щита, такое в то время удавалось только одному баскет-болисту в мире — Уилту Чемберлену.

Интересно было пить с Валерой Брумелем. Он становился содержательнее, талантливее, вспоминал, как бил рекор-ды в Америке, как обцеловал его взасос Никита Хрущев, как Галина Брежнева про-тирала стекла Валериной «Волги» своей со-болиной шубой. Однажды мы с Брумелем зашли в гастроном «Смоленский», встали в длинную очередь за самым востребо-ванным товаром, Валера чуть привалился к пирамиде из ящиков с пустой тарой, кон-струкция накренилась и рухнула, битое стекло разлетелось по кафельному полу. Из подсобки выскочили грузчики, начали размахивать кулаками, а на лице Брумеля не дрогнул ни один мускул. Формально Валера не был виноват, он попенял грузчи-кам, что ящики стояли нетвердо. В конце концов грузчики «Смоленского» без очере-ди вынесли нам нашу сорокоградусную.

Ныне спортсмены так уже не пьют. Я бы даже так сказал: вам, нынешним чемпионам, так не пить. Во время Олимпи-ад в Олимпийских деревнях царит сухой закон. А на последних пяти Олимпиадах, на которых я работал в составе официаль-ной делегации, водкой у нас в командах и не пахло. Иссякла традиция, выдохлась. Разве что ветераны позволяют себе иногда. А у действующих спортсменов теперь мно-го других интересов и мотиваций: нужно обеспечить и обезопасить себя на будущее, создать запас, устроить жизнь по максиму-му возможного. Наверное, это хорошо, что в наш спорт пришла трезвенность.

Но будем честны: в советском спорте истинных бойцов было больше, нежели в нынешнем российском. Хотя эта метаморфоза не стопроцентно связана с алкогольной темой.

...А в трезвенниках (от-носительных) ходили почему-то борцы, осо-бенно дзюдоисты и сам-бисты...

варв

ара

аля

й-а

кать

ева


текст: дмитрий глуховский рисунки: павел пахомов

Президент поднялся и постучал гербовой серебряной ложечкой по гербо-

вому с золотом бокалу принципиально со швейцарской минерал-кой.

— Господа!Зал угодливо и с некоторой опаской стих. А ведь каждый из сидевших за столами и сам мог таким же вот

вкрадчивым звоном серебра о хрусталь заставить смолкнуть не толь-ко любой шумный банкет, а даже и бушующий стадион! Но все эти в высшей степени непростые люди знали: с президентом, несмотря на его некоторую внешнюю субтильность, всегда надо быть начеку. Случалось, что тихое серебряное позвякивание на таком вот не пред-вещающем никакого кадрового гильотинирования торжественном ужине оборачивалось для части присутствующих колокольным на-батом. Чего же ждать на сей раз? По ком звонит ложечка?

Вилки опустились — не на тарелки, а на скатерти, чтобы не произвести ни малейшего звука, не привлечь случайно вни-мания.

Президент помолчал, интригуя. У знающих за собой грешки разогнался пульс. Вспомнив

об огульной и острой нелюбви президента к алкоголю, попросив-шие было шампанского незаметно убирали фужеры под стол. Кто-то чуть слышно боролся с собой, пытаясь через нервный спазм проглотить-таки икру. Остальные, казалось, на всякий случай даже перестали дышать.

Осетрина заветривалась, молочные поросята коченели и поволока затягивала бешамель.

— Господа! Я знаю, что спасет Россию! Президент значительно и несколько даже кокетливо огля-

дел собравшихся. В зале явственно выдохнули, а кто-то даже украдкой и

срыгнул. Драматическую паузу заполнило возобновившееся ти-хое чавканье.

Однако был в этом зале стол, за которым после новых слов президента воцарилась куда более плотная, напряженная тишина. Толстые сильные пальцы забарабанили по дереву. Три взгляда — серых, колючих и жестких, как ежик полковника ВДВ — встретились, и холодная искра проскочила между ними. Тарелки перед сидящими за этим столом были чистыми, как намерения лейтенанта кремлевской роты почетного караула, и блестящими — как его пуговицы. И еще пустыми, как его глаза. Стол, за которым они сидели, был уныл: вместо блюд с яствами на белоснежной скатерти лежали, прикрытые ладонями, всего два предмета: офицерская фляжка и портсигар.

Эти люди однозначно пришли сюда не пожрать.Президент запустил руку во внутренний карман свое-

го темно-синего приталенного пиджака и, выудив из него блестящий черный прямоугольник, продемонстрировал со-бравшимся.

В зале заинтригованно икнули.


— Позвольте представить вам Айфон-Четыре! — победно произнес президент.

По столам полетел уважительный шепоток. Президент нажатием кнопки включил на удивительном

аппарате видеокамеру и поймал в объектив сидевших в зале, вро-де бы как Сталин — делегатов XVII съезда в прицел подаренной снайперской винтовки, но как бы и без задней мысли. Однако не-которые из особенно жевавших — перестали, а кое-кто, склонный к историческим аллюзиям, и поперхнулся.

Произвел чудо-телефон впечатление и на троих, сидящих с пустыми тарелками.

— Душа болит, — одними губами произнес первый, крас-номордый, плотно сбитый человек, похожий на отставного, в луч-шем случае, военного.

— Что с Отечеством делают! — горько прошептал второй, недвусмысленно румяный мужчина с синеватыми прожилками на бульдожьих щеках, держащийся прямо, будто на кол посажен-ный.

— Пора, господа, — мрачно подытожил третий, на котором даже вальяжная итальянская тройка смотрелась закостеневшим генеральским кителем.

Довольный произведенным эффектом, президент улыб-нулся широко, хорошо, искренне, по-детски как-то, и заговорил:

— Как вы знаете, я только что вернулся из Силиконовой долины. То, что я увидел там, поразило меня и заставило снова за-думаться о том, что строить экономику на газе, продолжать делать деньги из воздуха — тупиковый путь. Нашей стране нужны инно-вации! Передовые технологии! Хай-тек! Именно поэтому я подни-маю этот бокал негазированной минеральной воды за город-сад, который мы собираемся разбить в Сколково…

Сотни взглядов были устремлены на него — любопыт-ных, осоловелых, внимательных, подобострастных, вежливо-сомневающихся, одобрительных… И еще три — цепких, холод-ных, плотоядных.

Толстые пальцы отвинтили крышку на цепочке, и офицер-ская фляжка пошла по окружности стола. Каждый из сидевших за столом приложился к горлышку и мужественно крякнул. Но пили эти люди однозначно не за скорейшую приемку Сколкова госкомиссией.

— Остается только найти к нему подходы, — проговорил один из выпивших.

— План довольно рискованный… — глухо произнес дру-гой. — Но больше это продолжаться не может.

— У нас нет просто выбора, — веско, будто оглашая при-говор тройки, сказал третий.

И впечатал в стол немного помятый с одного из углов сере-бряный портсигар, при виде которого склонные к историческим аллюзиям люди наверняка поперхнулись бы еще раз.

— Ну, что там у нас народ? — президент оторвался от Айфона-Четыре и почти ласково улыбнулся директору ВЦИОМа: — Поде-литесь?

Тот закивал и нырнул в кипу принесенных с собой бумаг. Закопался в них и будто забыл о высочайшем вопросе.

— Семен Семеныч, — наугад позвал его президент. — Народ-то как? Шибко любит?

Директор ВЦИОМа втянул голову в ворот пиджачишки и весь вообще заметно подусох.

— Вот инновации ваши… Их как люди… Не очень… Оно как бы тут, по опросам… Немного слишком экзотично… Народ, он ведь… У нас, — заключил директор и тягостно вздох-нул.

— Инновации! Борьба с сырьевой зависимостью и чрезмер-ной уязвимостью перед внешнеэкономической конъюнктурой! Что тут экзотичного? — вскинул брови президент.

Директор ВЦИОМа пожал плечами. За всю встречу он так и не осмелился взглянуть президенту в глаза и продолжал опасли-во жаться к самому краю ковра.

— Допустим! — насупился президент. — А как им мои меры по укреплению независимости судебной системы?

— Не понимают, — съежился директор.— А решение обязать чиновников раскрывать свои дохо-

ды?— Не верят, — прошептал директор.— А перезагрузка отношений с США?— Не хотят… — А «Дип Пёпл»?..— Да они «Любэ»…— А Айфон-Четыре?! — вскричал президент.Директор глянул в статистические таблицы и заглотал воз-

дух судорожно, как выхваченный из пруда карп.— Не понимаю! — президент вскочил из-за стола.Айфон-Четыре отлетел, брякнулся на пол, закоротил и на-

чал передавать все в обратную сторону: из динамика послыша-лись переговоры сотрудников американского Агентства нацио-нальной безопасности. Все-таки его выпустили сырым, черти.

Не обращая внимания даже на предательскую цацку, пре-зидент подошел к окну, уперся лбом в черное холодное стекло и в бессилии заскрипел зубами.

— Такое впечатление, — в его голосе слышалось отчая-ние, — что мы с ними говорим на разных языках!

...Айфон-Четыре отлетел, брякнулся на пол, закоротил и начал передавать все в обратную сторону: из динамика послышались переговоры сотрудников американского Агентства националь-ной безопасности. Все-таки его выпу-стили сырым, черти...


Директор ВЦИОМа нервно кашлянул. — У меня тут… Анализ… Я принес, — он судорожно огля-

нулся. — В соседней комнате. Там проектор стоит.— Поздно уже, Семен Петрович, — устало покачал головой

президент. — И так мы с вами уже засиделись. — Нет-нет… — неожиданно возразил директор. — Из него

все видно. Прошу вас, пойдемте взглянем. — Все-все видно? — президент вздохнул и доверчиво, мяг-

ко посмотрел на вдруг встопорщившегося решительно директора ВЦИОМа.

— Тут совсем рядом по коридору, — зачем-то уточнил тот и даже кривовато улыбнулся.

— Ну черт с тобой. Посмотрим твои выкладки… А потом домой, спать. Тяжело, Петр Семеныч, когда тебя не понимают, — как-то совсем по-домашнему, по-свойски жаловался директору президент, выключая компьютер, с кряхтением подбирая с пола очухавшийся уже Айфон-Четыре и гася номенклатурную зеленую лампу. — Сейчас я, Семеныч, охране скажу только, что задержусь немного.

Они вышли мимо пустой приемной в бесконечно долгий и ломаный коридор с высоченными потолками и стенами, кра-шенными в державные яично-желтый с белым цвета. Здесь царил полумрак: метрах в двадцати тлел один только плафон. Караула ФСО у дверей кабинета не оказалось, и лишь где-то на рубеже ви-димости маячил, наполовину погруженный во тьму, чей-то сгор-бленный силуэт.

— Что-то нет совсем никого, — рассеянно сказал прези-дент. — Пересменок, что ли? Эй там, это кто?

Но силуэт остался нем и через мгновенье, прильнув к сте-не, слился с ней и исчез, будто никогда и не существовал.

— Пойдемте скорее, — директор ВЦИОМа потянул его за рукав. — Тут рядом!

Задумчивый и невеселый, президент послушно следовал за своим провожатым. Двинулись они не к выходу, а в какое-то темное и тесное ответвление коридора. Вдруг пастью неизвестно-го чудовища в самом неожиданном месте отверзлась дверь; изну-три пахнуло подвальной сыростью.

— Постой! — опомнился президент. — Куда это ты меня… Семен…

И вдруг директор ВЦИОМа с внезапной ловкостью и силой толкнул его прямо в эту могильную черноту.

Тишина и тьма длились слишком долго, и президент подумал уже было, что из всех концепций послесмертного существования правдивой оказалась самая ужасная: бесконечное ничто, в кото-ром умерший навечно сохраняет сознание.

Но тут зажглась свеча — и ее свет показался президенту ярче любого маяка. За ней загорелась еще одна, и еще… Цепь ог-ней, окруживших президента, словно охотничьи факелы — за-травленного волка.

Он находился в странном помещении, стены которого были увешаны плешивыми коврами и древним оружием, а пол


выстлан скрипучими досками. Окон не было вовсе. На одном из ковров, озаренный багровым пламенем свечи, виднелся незнако-мый герб — слишком древний и чересчур замысловатый, чтобы быть гербом какого-либо государства. Больше он походил на сим-вол некого тайного ордена.

Президент сидел, крепко привязанный к деревянному стулу с высокой спинкой. По мере того как отходила замороз-ка, становилось ясно, что стул этот жесткий и страшно неудоб-ный. Наверное, похитители позаимствовали его в кремлевской пытошной-музее.

В нескольких шагах перед ним стоял вырубленный из мра-мора постамент, на который была водружена пафосная чаша, по-рядком напоминающая Грааль. Из Грановитой палаты? Было ли в нее что налито, президент разглядеть не смог.

Вкруг постамента с чашей и мучительного президентского трона стояли люди в черных балахонах. Капюшоны их были на-кинуты на головы, и лица сокрыты в тенях.

— Братья, — произнес глухой, тяжелый голос. — Сегодня мы здесь, чтобы исполнить волю Госсовета.

— Да пребудет вечно Госсовет, — мерным хором отозва-лись капюшоны.

— Вы знаете, что тот, кто был облечен обязанностями гла-вы государства…

— Мы знаем, — бесстрастно подтвердили капюшоны.— Вы знаете, что он не плоть от плоти людей, которыми

правит, и не кровь от их крови, — продолжил их предводитель.— Мы знаем.— И что он ведет сию страну к раздору и народ сей к про-

пасти.—Знаем!— И что орден наш, как бывает в трудные для Отечества

часы, должен вмешаться и остановить его. Такова воля Госсовета. — Да пребудет он вечно!Предводитель — кто он? верховный жрец? грандмастер

ложи? главарь ячейки? — нагнулся и поднял с пола тяжелую бу-тыль из толстого, затуманенного временем стекла. Стоя спиной к связанному президенту, он наклонил бутыль, и в умыкнутую из Грановитой палаты чашу потекла неведомая жидкость. Про-чие завели низкими голосами тоскливую песнь, немного напо-минающую «Батяня-комбат», но растянутую и искаженную, будто магнитофон жевал кассету с записью.

Президент заерзал в кресле и замычал: рот его был забит шелковым платком и наполнен соленой слюной.

Грандмастер откинул капюшон и, взяв Грааль обеими ру-ками, развернулся к пленнику лицом. Он показался президен-ту удивительно знакомым; и вроде бы главарь этой кошмарной секты попадался ему на глаза совсем недавно. То ли заммини-стра обороны, то ли бывший губернатор или вовсе председатель какого-то патриотического фонда…

Предводитель шагнул вперед, держа тяжелую чашу на вы-тянутых руках. Сзади к пленнику подскочили его подручные, раз-вязали стянутый за затылком шелковый платок, вынули кляп.

Президент неистово закрутился, пытаясь освободиться, но веревки держали его слишком крепко. Чаша была уже совсем близко, и ее содержимое плескалось в ней — тихо, зловеще.

— Цикута?!.. — задохнулся догадкой президент; вопрос и робкая надежда в его голосе были почти задавлены мрачной уве-ренностью. — Я не буду!

Но подручные ухватили его стальными пальцами за уши, за челюсть, запрокинули назад голову, заставили открыть рот и вставили промеж зубов кожаную воронку.

— Да осуществится воля Госсовета! — грянул голос. И прямо в горло президенту хлынула огненная жидкость.

Это было невероятно: в единое мгновенье мир преобразился. Словно Вселенная со всеми ее звездами вдруг стала видна ему, и каждая из звезд светила только для президента, и каждая черная дыра манила в себя сладострастно только его, его одного. Среди тысяч солнечных протуберанцев, будто высвеченные лучами проекторов, вспыхивали образы, знакомые и незнакомые. Лики святых и физиономии известных футболистов, пройденные в да-лекой школе физические формулы и уравнения земной и небес-ной гармонии, образы всех городов, когда-либо существовавших, и образы городов, которые когда-либо будут построены. Имена правивших забытыми царствами и имена правителей империй грядущего. К чему бы ни обратил свой мысленный взор прези-дент, ему не нужно было думать, привычно выстраивать логиче-ские умозаключения: он просто сразу все знал. Ответ на любой вопрос существовал одновременно с этим вопросом. Его не было нужды искать: ответ мгновенно приходил сам, и такой убеди-тельный, что никаких сомнений в его подлинности и верности не оставалось.

И еще этот мир был напоен блаженством. Оно заливало все сущее, как солнечный свет заливает летний луг, и любая скорбь таяла в нем, как в полдень истаивают тени.

Потом президент словно вступил в какой-то стремитель-ный поток, и этот поток поднял его и понес сквозь космос — к судьбе, к прозрению. Навстречу летели миллионы счастливых людских душ, и невиданные звери, и тропические цветы. И си-ние люди с хвостами, и Геннадий Петрович Малахов, и Сталин, и Чапаев, и сам президент встретил вдруг себя, и снова синие ги-

...В нескольких шагах перед ним сто-ял вырубленный из мрамора поста-мент, на который была водружена пафосная чаша, порядком напоми-нающая Грааль. Из Грановитой пала-ты? Было ли в нее что налито, прези-дент разглядеть не смог...

русский пионер №3(15). июнь–июль 2010101

...???...


ганты, и Аршавин, и Обама, и Гагарин, и Майкл Джексон, и ска-зочный Тянитолкай из «Доктора Айболита», и еще мириады вы-мышленных и действительных тварей.

И вдруг президент увидел себя на просторной землянич-ной поляне, а перед собой — сто сорок миллионов человек, и все улыбались ему. А потом поляна канула, и вздыбились из темно-ты устремленными к звездам ракетами кремлевские башни, и звезды, мерцающие игривыми красными фонарями, и переми-гивающиеся головы золотых орлов. И батоны докторской колба-сы длиной в десятки световых лет, и соленья всякие, и милый дом.

А потом Длань Божия прикоснулась ласково к его затылку и все вдруг кончилось.

Президент раскрыл рот широко, словно только что дей-ствительно вынырнул, и набрал полную грудь затхлого воздуха. Он был жив! Загадочные похитители не хотели отравить его! Он ошарашенно пялился полуслепым взглядом в облепившую его со всех сторон темноту; после сказочного многоцветия волшебного мира, из которого он только что вернулся, действительность по-казалась ему слишком блеклой, пресной, ненастоящей.

Предводитель капюшонов стоял рядом и тихо смеялся.— Что… Что это?! Что со мной случилось?.. — оглушенно

спросил президент.— Водка, — был ответ.

Потрясенный, президент брел по желтому коридору. Рядом шагал здоровяк в рясе с капюшоном — вызвался проводить до Боровиц-ких ворот.

— Теперь можете спрашивать, — милостиво дозволил предводитель капюшонов.

— Где я оказался? — тут же выпалил президент.— Это было коллективное бессознательное русского наро-

да, — поведал предводитель Госсовета.— А что за волшебный поток, который меня подхватил?— Это был великий Зеленый Змий, — произнес тот, — ку-

сающий свой хвост. — А мне показалось, что это река… — задумчиво прогово-

рил президент. — Иным он предстает и в виде реки, — кивнул предво-

дитель. — Войдя в которую единожды, выйти и просохнуть уже нельзя.

— Кто вы? — внимательно взглянул на проводника прези-дент.

— Госсовет — древний союз мудрецов, допущенных к Зна-нию. При помощи этой священной жидкости мы научились при-соединяться к душе народа… Погружаться в русскую аниму. Путе-шествовать по своему желанию в то загадочное состояние, в коем эта анима находится постоянно. Ибо только так, настроившись с ним на одну волну, дыша и чувствуя с ним в унисон, возможно его постичь.

— Простая водка? — В ваших словах слышно презрение непьющего! — осуж-

дающе покачал головой глава Госсовета. — Тем временем, вино — инструмент тонкой настройки, камертон душ, а сквозь бутылоч-ное горлышко течет пролив, ведущий в нирвану, к Богу. Кто на-учил народ причащаться вином? Он. Власть земным царям дана от Бога, и от Бога дано нам вино. Им — чтобы спать, нам — чтобы зрить их сны.

— Почему вы решили… открыть это мне?— У нас не было выбора. Непьющий царь не сможет разу-

меть пьющий народ. Все слова его будут абракадаброй для под-данных, и все поступки — оскорбительной бессмыслицей. Чтобы узнать чаяния народа, чтобы стать с ним единым, нужно прича-стие.

— И что теперь?..— Теперь все будет иначе, — улыбнулся предводитель. —

Вы это почувствуете. Пропасть между вами схлопнулась, и края ее срослись. Теперь вы можете видеть, что в их душе.

Они вышли на мост — от Боровицких ворот за ними по-тащилась цепочка ФСОшников, как невидимые слонопотамы за Винни-Пухом и Пятачком, но ни президент, ни предводитель на них совсем не обращали внимания.

Будильник на Айфоне-Четыре запиликал подъем: было шесть утра. Президент достал чудо-телефон из кармана, удивлен-но оглядел его, словно не узнавая любимую игрушку, пожал пле-чами и кинул прибор с моста в Москву-реку.

Предводитель удовлетворенно усмехнулся.— Все будет иначе, — повторил он.Предводитель незаметно извлек из кармана сплюснутый о

чей-то висок старинный серебряный портсигар. — Хотите беломорину? Президент сначала замотал головой, но потом подумал

еще, улыбнулся и согласился.Они еще постояли на мосту, дымя и глядя, как солнце

красит нежным светом стены древнего Кремля. Потом подъехал бесшумно президентский пульман, распахнул двери. Президент, сделавший было шаг к машине, задержался на миг и сказал стес-нительно:

— Слушайте… Семен Семеныч… А может, это?.. Придадим вашему Госсовету конституционный статус? Ну, в смысле… мо-жет…

— Обязательно повторим, — кивнул ему с улыбкой предво-дитель ордена.

...Цикута?!.. — задохнулся догадкой президент; вопрос и робкая надеж-да в его голосе были почти задавлены мрачной уверенностью. — Я не буду!..

русс

кий

пион

ер №

1(13

). ф

евра

ль–

мар

т 2

010

103

Урок мужества. Женская собственность. Про черный день . Урок географии. Хроника безумной навигации. Корреспондент «РП» первым в истории перегнал

океанскую яхту по рекам Европы. Урок рисования. Чемодан Пандоры.


текст:николайфохтфото:юлиящербакова

Что поделать, никто не застрахован, бывает,

что и маститый боец, такой как ведущий рубрики «Урок мужества» Николай Фохт, получает болезненный удар судьбы. Даже серию ударов, сконцентрированных в один

черный день. Но тем-то и отличается маститый боец от

рядовых граждан, что он не впадает в отчаяние, а делает правильные выводы. Учитесь!


Пришел час расплатыОднажды все

сходится в одну точку, и этой точкой фатально оказываешься ты.

Обычно все наваливается в одночасье; судьба всем своим телом придавливает к жесткой решетке дней, пододвигает на край быта, выбивает из-под ног колчено-гую табуретку повседневности. Вот тут надо иметь чистые и сухие руки, холод-ный и трезвый ум и сердце; просто серд-це — живое, бьющееся, неразбитое. Да, еще не худо бы острый глаз — но это уже совершенно идеальная ситуация.

Со мной и произошло — в одночасье на меня набросилось сразу все, проверяя на прочность мою личность. Личность, мне кажется, сдюжила, хотя, признаюсь, при-шлось нелегко.

Этот день начался прямо утром, с само-го утра, рано. Я решил немного изменить распорядок: не есть на завтрак три яйца пашот и бутерброд с домашней говяжьей колбасой, а ничего не есть. Потому что к 12.00 я решил сходить в спортзал. В зале обычно я бегаю километров семь, потом растяжка по старой самбистской привыч-ке (обязательно качаю шею на переднем и заднем мостике — чего и всем желаю, включая женщин и детей: снимается осте-охондроз и налаживается сон). Далее час на тренажерах: ноги, руки, спина-пресс. И вот бес меня попутал сменить програм-му. Захотелось вдруг чего-то нового, све-жего, вызова захотелось.

И я пошел на занятия под хорошим назва-нием «боди баланс». Конечно, я в пароксиз-ме стремления к совершенству не обратил внимания, что в зале никого нет. Только потом вошла крупная женщина, включила магнитофон, встала спиной к зеркалу, а ли-цом ко мне и вроде даже закрыла глаза. Она нараспев предлагала мне легкие на пер-вый взгляд упражнения: то позвоночник потянуть, то провоцировала сесть на шпа-гат. Где-то в середине занятия мне и надо было всего-то стоя дотянуться левой рукой до большого пальца правой ноги, не сгибая коленей и держа спину прямой. И уже бли-зок был палец, уже практически разогнул-ся неразгибаемый с некоторых пор левый коленный сустав, как меня накрыло. Мне

стало так плохо, что легче умереть. Я по-чувствовал, что, во-первых, бледнею, а во-вторых, теряю сознание. Недодержав до положенного cчета «десять», я разогнулся. Меня повело в сторону и отшатнуло назад. Пол гимнастического зала уплывал из-под ног. Я быстро сориентировался: задержал дыхание и восстановил равновесие; под-нял голову и широко раскрыл глаза. Сде-лал ровный вдох и глубокий выдох. Потом повторил четыре раза.

Женщина в белом цинично спросила:— Вам плохо?Я не стал мотать головой, чтобы не раз-

валиться. Знал, что прекращать занятия нельзя — перед дамой неудобно, да и пси-хологически некомфортно: поражение от боди баланса, который всего-навсего моди-фикация кундалини йоги, недопустимо.

Кое-как дожил до финала, даже вошел в положенный ритм и уже не сдавался же-стокой инструкторше.

Но, оказавшись на улице, почувствовал себя разбитым. А нужно было уладить не-которые формальности и передать пару свертков паре людей.

…Это была моя последняя встреча на сегодня. Две дамы, которых я практиче-ски не знал, поджидали меня в японском ресторане. Я передал последний на сегод-ня сверток, и черт меня дернул присесть к ним за столик. Подумал, что неплохо бы выпить чашку крепкого кофе. Дамы, казалось, с радостью приняли меня в ком-панию и стали оживленно щебетать — то между собой, то вовлекая меня в свои не-мудреные темы. Я немного расслабился и потерял бдительность. Тем более что уже принесли кофе. Глоток доппио вернул меня к жизни, и я зачем-то спросил:

— Как рис?Одна из дам улыбнулась и, глядя мне

прямо в глаза, произнесла:— Недурен, — и тут же продолжила: —

Но ни в какое сравнение не идет с рисом по-узбекски.

Я зачем-то произнес вопросительно:— О? — А рецепт такой, — продолжила дама,

будто я ее спрашивал про рецепт, — на-греваете растительное масло, лучше олив-ковое, доводите его до кипения. Потом


сыплете туда рис, чтобы он полностью покрыл масло; даете немного остыть. За-ливаете воду и варите как обычный рис. Дальше уже все по вкусу.

— И что в результате?— В результате, мой дорогой, рис неж-

нейший, янтарного цвета, зернышко к зернышку. Пальчики оближешь.

Эти пальчики засели у меня в голове. А главное, дико захотелось есть. Было по-следнее дело: надо купить краску и отвез-ти ее заболевшей приятельнице — к ней завтра маляры приходят кухню красить. Она позвонила днем, нежным и слабым голосом попросила помощи — разве мог я отказать? «Ты прямо там, в магазине отколеруй ее, мне нужен такой бледно-изумрудный цвет, понимаешь?»

Добрался до магазина, нашел краски, по понтонам выбрал колер. За колеровальной машиной стояла девушка, совсем юная, в марлевой маске — так что видны были только ее огромные карие глаза.

— Грипп?— Почему грипп — вредное производ-

ство, — ответила она гордо и приступила.Загрузив шесть литров краски в багаж-

ник, я направился домой с одной целью — сделать рис по-узбекски. Я ехал аккурат-но — голова еще шумела от утренней йоги. На Сущевском Валу, перед тонне-лем, справа резко перестроился серебри-стый «Ниссан Кашкай». Я дал по тормозам. «Ниссан», не сбавляя скорости, рванул в туннель; из водительского окна мне по-махала наманикюренная ручка да помор-гали аварийные огоньки — мол, прости, чувак, так надо.

Я купил рис, а к нему зелень, сыр, га-зированную воду, помидоры, квашеную капусту. Буквально изнемогая от голода, в предвкушении чудесного и очень полез-ного ужина решил поставить сумку с про-дуктами в багажник.

То, что я увидел, лишило меня сил, и я снова, как утром, почувствовал, что

земля уходит из-под ног. Весь багажник был залит краской нежно-изумрудного цвета. Пятилитровая банка лежала на боку, в краске плавала аптечка, аварий-ный треугольник, электронасос — да мало ли что там еще плавало. Я не закричал — из груди вырвался хрип, смешанный с ма-том. Так, наверное, кричал Киса Воробья-нинов, когда узнал, на что пошли брилли-анты из его стула. Рядом припарковалась «Хонда CR-V», рыжая девица лет двадцати пяти игриво заглянула мне через плечо.

— Сочувствую, — жизнерадостно кон-статировала она факт моей катастрофы и ринулась за покупками.

Я собрался. В такие минуты нужно ду-мать и ничего не делать — потому что, если что-то делать, перепачкаешь краской оставшийся салон, да и сам с ног до голо-вы станешь изумрудным. Лучше застыть и размышлять; возможно, искрометно по-медитировать .

Что выходило? Краска водоэмульсион-ная — значит, пока не высохнет, ее можно отмыть водой. Аптечку все равно менять, треугольник в чехле, компрессор качает плохо, да и морально устарел — тем более, манометр в нем не работает. Продукты целы! Чего паниковать? Сейчас в магазин. Там новую краску, только получше упа-ковать, завезти болящей, затем на мой-ку — отмоют багажник по прейскуранту, рублей за шестьсот. Фигня, все живы, рис цел — вперед!

…На часах пол-одиннадцатого, масло от-купорено. Я заливаю его в ковшик и вклю-чаю максимум на электроплите. Очень, нечеловечески хочется есть. Я жду этого узбекского риса как манны небесной. Я гипнотизирую масло, чтобы кипело бы-стрей — а оно нет, только дымится. Я жду, прикрыл крышкой ковшик — чтобы бы-стрее. Масло не кипит, а только дымится. Я начинаю нервничать.

Когда я открыл крышку, масло вспых-нуло. Привычно и в данном случае лихорадочно заработала мысль — но моторика опередила мысль всего на полшага. Мысль била в висок: чтобы по-гасить огонь, надо просто опять накрыть ковшик крышкой — рука же сама несла ковшик в мойку. Закрыть крышкой, б…,


крышкой! — но рука уже сама подставила горящую кастрюльку под воду из крана.Масло взорвалось и выплеснулось мне

на руку. В одно мгновение потолок прокоп-тился; пламя добило до занавесок, которые оплавились — слава богу, из синтетики. Мозг одержал запоздалую победу: я на-крыл огонь крышкой и он тихо перестал. Как ни странно, я молчал. Теперь важно

все сделать правильно. Надо получить со-вет, как правильно — но у кого? Я быстро, конечно, вспомнил Ксению, медсестру недалекой, элитной, как она говорила, по-ликлиники. Левой, непораженной рукой набрал ее номер.— Привет, как дела?— Привет! Ты знаешь, а я в Хорватии.

Тут так красиво. Хорваты вообще — улет. Хорошо, что ты позвонил. Сама бы я не решилась. Ты знаешь, я часто думала о нас…От боли я ничего не мог возразить —

только мысленно: о каких нас, мы были два раза в кино и один раз в зоопарке, больше нас ничего не связывало.— …Хорошо, что зоопарк был тогда за-

крыт. Я ведь почти в тебя влюбилась. Но ты бы разбил мне сердце… Ты знаешь, я думаю, что нас обязательно ждет наказа-ние за всех, кого мы обидели. Оно случит-ся внезапно и будет жестким, мгновен-ным как огонь. Хорошо, что ничего тогда не было — и ты избавлен от моего наказа-ния. Хорошо, что я тебе это сказала, пока, а то тут роуминг, деньги кончатся.Она повесила трубку.Я все понял. Сегодняшний день — кара

за неосторожное обращение с женщина-ми. Перед глазами пронеслись вереница сегодняшних образов: сенсей в фитнесе, незнакомка, давшая рецепт, колеровщица в маске, лихачка на «Кашкае» и сострада-лица из CR-V, хорватская медсестра, нако-нец. Все они мстили за кого-то, безотчетно и жестоко. Как я и заслуживал. Я силился вспомнить: кого же я обидел, чтобы меня вот так, краской и рисом?Ничего не вспомнив, я сказал свои пер-

вые слова после масляного взрыва:— Сам м…к.И, помыв руку под теплой водой с мы-

лом, поехал в травмпункт.

Женщин не обижать.Перед утренними занятиями по боди-балансу лучше все-таки чего-нибудь поесть.

Краску при транспортировке жестко за-крепить. Не доверять женщине в маске смешивать ингредиенты.

Не брать рецепты у незнакомых женщин.Масло не должно кипеть как вода, его просто надо нагреть.

Масло не тушить водой. Полить на рану водкой из холодильника. Если не жаль.Женщины ни при чем.

Повторим урок

анна

все

свят

ская


Авторы «РП» никогда не оглядывались на чужое мнение и доверяли только

собственному опыту. И если, например, европейские капитаны утверждают, что нельзя стальную океанскую яхту

перегнать из Голландии в Средиземное море по рекам, то русский капитан

Александр Рыскин берет и перегоняет. Просто чтобы доказать, в первую очередь

себе, что нет ничего невозможного.

текст:александррыскинфото:андрейштефан


Я стою на мостике «Варяга», ты стоишь на берегу.

Все как в песне: вымпелы вьются, цепи, соответственно, гремят. Пощады никто не желает. Прощайте, мадемуазель! Адрес по-левой почты на Яндексе. Маршрут Рейн — Майн — Дунай, далее везде…

Внешне мой уход выглядит так: надо перегнать стальную яхту из Голлан-дии на остров Кипр не морем, как делают нормальные люди, а реками. По маршруту, где доселе не бывало русского яхтсмена, вверх по Рейну и Майну, вниз по Дунаю, из варяг в греки.

— Ниже Будапешта жизни нет, — констатировал голландский капитан Харм Ван дер Вал и посмотрел на меня участ-ливо, как на тяжелобольного. — Донт гоу туда, Алекс, там ходят только камикадзе. Это крэйзи навигэйшн.

— Но, мин херц, — возражал я, — у меня вся жизнь сейчас крэйзи на-вигэйшн… Знаешь, мы отлично умеем ходить по жизни, как по морю, пока в душе не заштормит, и тогда вдруг обнаружива-ешь, что оказался в области, на которую у тебя нету карт. Только компас, который безбожно врет. Вся моя жизнь сейчас ава-рийное плавание. Ты говоришь — крэйзи. Отлично! Обучимся плавать на ваших речках, глядишь, и внутренняя навигация потихоньку отстроится, снова включится в сердце Джи Пи Эс.

И чем больше отговаривали меня голландцы, тем больший появлялся азарт. По всему выходило — мы будем первой русской яхтой, покорившей этот маршрут, если пройдем, конечно.

Пройти можно, решили мы с моим напарником по походам — был со мной, как всегда, дружище Антон, бывший старпом и штурман того самого «Курска», списавшийся на берег за два года до гибе-ли подлодки.

Яхтсмены говорят «лодка» и всегда «она», но у нас, без сомнения, «он» во все свои пятьдесят четыре фута, крепко сби-тый, мужественный и элегантный траулер голландской верфи «Де Альм» — стальной экспедиционный корабль океанского клас-са, заточенный как раз для таких походов на многие тысячи миль.

Вообще за всей этой пугающей ци-фирью из нулей и километров стоит одно: очень трудно отвязаться от берега, это как с женщинами — в сотый раз оборачива-ешься, не в силах разорвать невидимые нити…

Тут главное в грудь побольше возду-ха набрать для отваги и, как набрал, сразу нырять в неизвестность, без рефлексии.

Поэтому, когда на борт уже родной нам яхты прибыл Георгич, полномочный и властный представитель владельца, мы решили больше не ждать ни минуты, вдохнули глубоко, выдохнули и отдали швартовы.

РейнИдем. Ветер. Белая стремнина фарватера в водоворотах, поверхность реки вся во вмятинах, как фольга, течение ощущается буквально физически. Рейнские воды ско-рее любого паводка. Зазеваешься на руле с углом атаки, ослабишь упор винта — эти струи вмиг развернут яхту лагом к волне, а дальше как хочешь, так и выруливай. Постоянно на нервах: навстречу синие от-машки встречных судов, фарватер гуляет от берега до берега, все время расходимся то правыми, то левыми бортами. Судоход-ство на Рейне самое интенсивное в мире, движение в обе стороны, как на хайвэе, идут по шесть барж в бортовой сцепке, полреки перегородив. Только кофе глот-нешь, уже расходиться надо, шарахаемся от них, от мелей и системы подводных дамб, направляющих русло. За четыре часа короткой вахты весь выжат как устрица, нет ни шуток, ни мыслей. Сменивший меня Антон нервно курит. Мы начинаем что-то понимать: если это только начало, что же ждет нас на трех тысячах речных верст?

Для Георгича и Антона это терри-тория, количество пройденных миль. Для меня — карта, проекция себя на нее, раз-вертка смысла… На этой карте есть и ты, дорогая, и я, и наши пеленги друг на друга.

В горы, вверх против течения, лю-бит не любит, не об этом речь, только мили в обмен на сердечные такты дают то, что не в силах дать эффект присутствия — радугу силовых линий вопреки дистанции…

Отправляю любимой пунктир первых путевых впечатлений, зуммер ответной эсэмэски вибрирует, превращая телефон в жужжащую фрезу, режущую свой узор прямо по сердцу: « Как ты меня достал! Ставлю тебя в игнор! Исчезни!» М-да… Мадемуазель, а ведь вчера вы еще писали: «Огорченья прибавляет даме то, что лучшие мужчины в Амстердаме»? Вот

...Очень трудно от-вязаться от берега, это как с женщина-ми — в сотый раз обо-рачиваешься, не в силах разорвать невидимые нити...

варв

ара

аля

й-а

кать

ева


и пойми вас, девушек. Хотя в этом что-то есть… Выполняю вашу просьбу, красави-ца... сливаюсь с линией горизонта, исче-заю в координатной сетке!

Моим спутникам не до девушек. Георгич изучает матчасть, обложился инструкциями. Антон, едва проснувшись, откладывает версты на карте. Подводим итоги вчерашнего дня. Скорость Рейна здесь 12-13 км в час. Наш ход на двух моторах — одиннадцать узлов, то есть при-мерно 20 км в час, отсюда скорость против течения чуть быстрее пешехода. Столько усилий, полсуток тяжелейшей вахты, и за весь световой день нашей борьбы с тече-нием вот результат — максимум 80 км. На карту предстоящего пути даже смотреть страшно: если эдак ехать и дальше, когда ж мы к Дунаю придем?

…Едва прошли символическую границу между Голландией и Германи-ей — под ложечкой нехорошо засосало, Дуйсбург… Дюссельдорф… Рур… Это только на карте рурского промышленного района каждый город у них стоит отдель-но, а здесь как-то разом берега выросли метров на десять, уходя в воду отвесными бетонными стенками. Горизонт вспороли острые углы и вертикали — переплетения труб и башен, циклопические змеевики, исполинские краны, морские причалы, терриконы и микрорайоны контейнеров, черные, серые, красно-кирпичные корпуса заводов и фабрик столетней постройки — сколько ни бомбили их американцы в 45-м, свидетельствую: все цело, все на месте, видать, хорошая у немцев была ПВО. И рядом с этим наследием мрачных времен — стекло и сталь новейших про-изводств, все это по берегам, вся мощь Германии как на открытке, все чистенькое и унылое, как серый дождичек, капающий нам за шиворот.

Но потом, словно замок Заурона из «Властелина колец», выросла на горизонте громада Кельнского собора, сам Кельн оставался еще за поворотом, а стрельчатая готика средневековья рвалась в небо, про-тыкала его своими иглами, звала к звезд-ному старту.

Глядя на это великолепие, пони-маешь — германская цивилизация шла

и росла от Рейна, рейнские города развер-нуты на реку, все лучшее, что есть в них, отчетливо видно с воды. Вся Германия от Бонна на юг, вверх по Рейну как один ботанический сад, в этом цветении как-то сразу и внезапно пошли горы, скалы, перспективы. Вон вдалеке первый замок, чья-то резиденция с флагами, вон второй, вон третий, потом со счета сбились, потом уже лень было лезть за фотоаппаратом — замков и крепостей столько, что никакой флэшки не хватит отснять.

И скалы, скалы, скалы — на-стоящие, дикие, отвесные, одни названия чего стоят. Бингенская пучина! Большой и Малый Ункельштейн! Или вот легендар-

ные Никса и Лорелей, названные в честь местных нимф, воспетых Гейне и Гельдер-лином. Зажатый отвесными стенами, Рейн превращается тут в бурный поток с очень быстрым течением. Пройдя Лорелей и Никсу, мы с Георгичем и Антоном за-реклись: больше никакой мечтательности, о бабах думать только после вахты!

МайнВ Майн вступили как-то исподволь, без пафоса, без ангельских труб, просто дали лево руля на развилке и вкатились в лебединую зеркальную гладь. Лебеди белоснежные повсюду, за каждой излу-чиной, до самого Франкфурта и после, вода чистейшая в Майне, темно-кофейная и прозрачная, зелень газонной травки и чистота по берегам. Время остановилось, городки за крепостными стенами, башен-ные часы, бьющие в полдень и полночь, колокольные звоны.

Но дальше подъем в настоящие горы к Дунайским верховьям, система шлюзов масштабов почти марсианских. Каждые полчаса хода новый шлюз пуще прежнего — сначала подъемы по семь, десять потом по семнадцать и двадцать ме-тров, и это не раз и не два, это десятками. Тридцать четыре шлюза на самом Майне, двадцать на его канализированном участ-ке, шестнадцать в верховьях Дуная для подпора реки и сброса паводков — этот каскад идет до самой Вены — и, наконец, уже в Сербии — знаменитые советской работы плотины со шлюзами «Джердап один» и «Джердап два», опускающие сразу на 38 метров каждый. Построить все это в горах — скорбный и немыслимый труд. Что там наш трагический Беломор, проло-женный в карельских болотах! Здесь нем-цы гранитные скалы грызли, альпийские предгорья штурмовали, корячились на ударных стройках капитализма; понятно, что затраты были бешеные, еще в девят-надцатом веке работы начали, а заверша-ли уже в восьмидесятые-девяностые годы двадцатого столетия. Отсюда все шлюзы разные, ни одного похожего — на одном крюки, на другом рымы, на третьем швар-товные кнехты. Одно их роднит: что спуск, что подъем, надо человеку пыхтеть и ма-

...Мы отлично умеем ходить по жизни, как по морю, пока в душе не заштормит, и тогда вдруг обнаруживаешь, что оказался в области, на которую у тебя нету карт...

варв

ара

аля

й-а

кать

ева


яться — по тринадцать-пятнадцать рымов на их вертикалях, весь процесс подъема и спуска идет на швартовах вручную, рымы неподвижны, это вода вверх-вниз идет, и мы втроем прыгаем с веревками как акробаты. Стоишь у борта под дождич-ком внизу искусственного ущелья, сверху на тебя тина и грязь капает вместе с водо-рослями, небо где-то далеко с овчинку, крюки рядами вверх уходят, подъем идет быстро, зазеваешься на швартовых, не сбросишь петлю с крюка — будет два вари-анта: либо веревка на рым под водой затя-нется, вода поднимется и яхту перевернет через борт, либо слетит швартов с рыма и струя течения отбросит нас под винты стоящей рядом баржи или на рваный на-ждак соседней стенки. Поэтому напряже-ние и нервов, и мышц реальное, на руках слабину выбираешь, подтягивая все наши сорок две тонны, крепишься к борту, снова подбираешь швартов на самой низкой ам-плитуде, и только подобрал — нужно уже скидывать петлю с рыма, перебрасывать ее на следующий крюк над головой, и снова сорок две тонны на руках держишь, снова внатяг выбираются канаты, снова нельзя пропустить момент переброски. Пока поднимешься к небу под серый дождичек, весь потный, грязный, в тине, в ракушках, ладони стерты, кожа сорвана о грязный во-нючий канат, весь русский мат как мантра сто раз повторен по всем земным и небес-ным регистрам — и так весь день. Полчаса шлюзовки, полчаса езды, и снова все по новой, тяжелый галерный труд, безнадега на целые недели, черепаший ход и бурлац-кая каторга…

И конечно, именно здесь должно было случиться ЧП. На борту грянул на-стоящий взрыв. Дело в том, что кораблик наш набит сложнейшими современ-ными системами, тут тебе и радарно-навигационный комплекс, и множество бортовой электроники. И кран подъем-ный, и лебедки, и якорное устройство у нас на гидравлике, гидравлические носовой и кормовой подруль, и сама рулевая система, и даже стабилизаторы бортовой качки — все на ней, это здорово облегчает нам жизнь. Гидравлика — наш надежнейший контур, дающий кораблю

на всех маневрах мощь и выносливость, эта система выдерживает любые нагрузки и в принципе никогда не ломается, случаи аварий редки, по слухам, один на милли-он, но это оказался наш случай.

Маленькая хреновина размером с копеечную монету, прокладочка резино-вая на магистральном вентиле изготов-ленного во Франции манифольда носового подруля, не выдержала дикого давления в системе, а у нас в корабле, на минуточ-ку, масло в гидравлике циркулирует под давлением 180 бар, то бишь технических атмосфер, вот эти 180 бар у нас и рванули от души на все машинное отделение. Фон-таны едкого, всюду проникающего масла залили оборудование, пайолы, двигатели, реле и вентили, литров сто под давлением выстрелило в трюмы корабля…

Вот тут и показал себя Георгич — олигарх, но мужчина, характер железный! Вспомнил, как на заре туманной юности был дизелистом на Северах, где и сделал свою газо-нефтяную карьеру. Засучил мужик рукава, полез в трюм, опередив меня и Антона. Черпали с ним двое суток, сожгли в масле руки, кожу, одежду, но справились, вычерпали все — и вот под-тверждение, что в экипаже лишних людей не бывает: именно Георгич пролез к вен-тилям и нашел причину взрыва. Вызвали техников с «Де Альмы», те молодцы, не тянули, пришли на выручку, за тысячу верст из Голландии примчались мигом вместе с хозяином верфи, с ними мы поме-няли прокладку, взяли от греха еще кучу запасных, проверили остальные вентили, опрессовали систему, вытерли насухо все пайолы — в общем, подвиг как подвиг.

Жаль, что вы не видели героя, до-рогая!

Поросшие недельной еврощетиной, в самом центре Европы сидим на стальном ковчеге в альпийских горах, как Ной перед потопом, скалолазы-мореманы, отщепен-цы от цивилизованного человечества, говорим, естественно, о бабах…

Честь имею, мадемуазель, прини-майте последний парад! Отличный шанс, простясь на мгновенье, навеки попро-щаться.

Вот за этим мы и уходим в море.

Плавание меняет нас, позволяя взять верные пеленги на тех, кто нам до-рог… Море возвращает нас к самим себе, совершая чудо второго рождения.

Бернард Муатистье, великий яхтсмен 1960-х, первым подходя к фини-шу кругосветной гонки одиночек Golden Globe, вдруг забыл про свой рекорд, так и не зафиксированный, повернул яхту в Полинезию, остался там жить и писать книги. Его целью стали не рекорды, а по-нимание себя и мира.

В той же гонке у Муатистье был антипод, Дональд Кроурхаст. Он вместо кругосветного плавания просто крутился в Атлантике и посылал ложные сообщения о переходах. Но потом выбросился за борт и погиб. А в лодке нашли записку со слова-ми: «Нет ничего прекраснее, чем истина».

Отважный капитан барка «Спрей» Джошуа Слокам 120 лет назад первым в мире совершил одиночное кругосветное плавание на маленькой восьмиметровой яхте, имея в своем арсенале лишь набор плотницкого инструмента, жестяные часы и горсть обойных гвоздей. Ему принадле-жат слова: «Нет ничего в мире прекраснее самой обыкновенной прогулки на яхте». Когда его спросили, почему — ответил: «На яхте между вами и морем нет никого, кроме Бога… Где вы еще найдете такую компанию?»

Странно, несмотря на боль в мыш-цах, мозоли от швартовов, усталость от бесконечных шлюзовок, аварию, «психи» наши и нервы, я чувствую себя почти счастливым: неужели мы прошли все это и впереди Дунай?

Мадемуазель, я, кажется, начал вы-здоравливать от вас…

ДунайНастоящий Дунай начинается с Пассау, райского города, стерегущего ворота австрийского рая. Силуэт немецкого Пас-сау, вязевый, византийский, по-азиатски дремотный, наповал бьющий синевой куполов, разноцветностью фасадов, оби-лием башен, часовен и замков — в прин-ципе, таких красивых городов в жизни не бывает, только на картинках. Это не город, это каменная сказка, преддверие пара-


диза, первое дунайское чудо, за которым начинается уже собственно Австрия и ее Голубой Дунай — великая горная река, забранная в шлюзы и презирающая их со всей безудержностью стихии. Если на Рей-не течение быстрое, то здесь сумасшедшее, а на отдельных участках, безумное, если рейнские воды мятые, как фольга, то Ду-найские волны похожи на жесткие склад-ки, водовороты кружат воронками, пена на камнях — как взбитые сливки, вокруг всего этого кипения малахит альпийского разнотравья, зелень такой интенсивности, что, закрыв глаза, видишь горы изумрудов, рассыпанные средь солнечных бликов…

Летим в ущельях между Линцем и Веной. Река петляет в горах, камни гранитные у самого фарватера, течение 20 километров в час и наш собственный ход столько же, вместе выходит как на машине по льду без тормозов, сороков-ник на воде в узкости — это уже на грани управляемости, но ход уменьшать нельзя, потеряем упор рулей и винтов, а с ним сво-боду маневра. Берега проносятся, экстрим, однако…

Приходим в лучшую марину Вены — гостевой причал прямо на реке, от течения никуда не скроешься, придется швартовку по секундам рассчитывать. Целимся, прикидываем в уме доли секунд, надо зайти против течения, прижать на мгновение нос к пирсу, спрыгнуть, пробе-жать вперед до кнехта, мгновенно привя-заться — тогда на течении прижмет корму и можно задний швартов завести и шприн-гами растянуться. Хороший план.

Ошвартовались на бис, прямо на-против кабака.

Народ в смокингах внимательно следил, что мы будем делать на таком сумасшедшем сносе, но принять у нас швартов никто так и не догадался, принца Чарльза среди них не случилось. Ничего, мы привычные, с ходу прижали нос, при-вязались, вздрогнули на волне и замерли у стенки, показали класс под венский вальс и аплодисменты.

В итоге попали на грандиозную пьянку, юбилей венского яхтклуба — шампанское, фуршеты, обнаженные плечи красавиц…

Гудим, знакомимся, рассказываем девушкам страсти из морской жизни, зовем с собой к морю. Ах, Змиловица, серб-ская красавица, черноглазая, обжигающая сердце одним взмахом ресниц, как ты там без меня в своей Вене, вспоминаешь ли русского капитана? Сколько пирожных и кофе по-венски, сколько айс-кримов слопали мы с тобой в чудных венских кон-дитерских! Зажмуриваюсь и вижу рядом твои смеющиеся глаза, вороненую лаву волос, беззащитную прядь у виска, тонкую фигурку на ветру, вырывающем из рук зон-тик. Я наполняю роговицу твоим силуэ-том, останавливаю мгновение, улыбаюсь мгновенной ресничной солью, вспоминая развевающиеся полы твоего белого плаща от Кавалли… ах, нежная Вена! Награда за скитания, европеянка, сумасбродка, красотка, сладкоежка…

Она говорит:— Са-ша, — на французский манер

делая ударение на последнем слоге, — why in the hell would you choose this crazy way? Ты и этот безумный маршрут, зачем?

— Crazy? May be, а что мне остава-лось, дорогая?

— Неужели ты правда надеешь-ся пройти Дунай? Остановись! Stop this nonsense now, before it is too late пока не поздно.

— It is too late! Поздно!И вот тот самый Будапешт, за кото-

рым жизни нет.Пьяный, иду по вечерней Буде к мо-

стам на Пешт — оба берега Дуная тонут в огнях, волны отражают этот свет, лодка наша в великолепной европейского класса марине, в ресторане виртуозы выдали нам Шуберта, Гайдна, чардаш и «Катюшу», медовые звуки мадьярской скрипки еще звучат где-то в позвоночнике,

В те минуты казалось, что все труд-ное уже позади, мы пролетаем по триста-четыреста километров в день вниз по течению, такими ходами еще пять суток — и мы в Констанце, а там вот оно, море, где можно встать на привычные вахты и пой-ти по кратчайшей прямой к Босфору…

Сербским участком нас особенно пугали, мол, там после войны до сих пор неизвестно что творится, разбомбленные

мосты в Белграде до сих пор кое-как на-ведены на понтонах, то ли можно пройти, то ли нет, а еще говорили, что нет у сербов никакой навигации — ни знаков на бере-гу, ни бакенов, ни заправок, ни сервиса. Свидетельствую: все от начала до конца чушь. Сербские деревни и городки стоят у воды целые и невредимые, по берегам чудесные рестораны, люди милые и от-зывчивые, гостеприимство мы встретили везде абсолютно русское, в одном кафе с нас вообще отказались брать деньги за ужин, только услышали русскую речь — и все, весь наш стол сразу отписали за счет заведения, еле-еле впихнули им деньги хотя бы за выпитое вино.

О Железных воротах мы много слышали, но, увидев воочию, все равно ахнули. Это, конечно, не Гранд-Каньон в Колорадо, но если смотреть с воды — зрелище не для слабонервных. Недаром на скале у входа в каскад тесных ущелий с румынской стороны стоит православный храм, построенный с одной целью — бла-гословлять корабли, идущие на штурм Железных ворот. Не забуду фигуру румын-ского батюшки, осеняющего нашу яхту и нас православным крестом…

Если разобьемся, спасать нас здесь вряд ли кто-то будет, места дикие и ничей-ные, справа сербский берег, слева румын-ский, пока будут с берегов друг на друга кивать — если будет кому кивать, — все что угодно сто раз может случиться…

Эх, где он — тот румынский капи-тан портовой полиции, не икается ли ему сейчас, не снятся ли кошмары про русскую яхту, изгнанную им в ночь на реку, под молнии, в грозу, в темноту, на свирепое дунайское течение? Ах, с каким наслажде-нием я взял бы его сейчас с собой в грозо-вую дунайскую ночь, ему ли не знать, что это такое — в темноте штурмовать участок, который и днем-то пугает одним своим видом. Я позволил бы ему постоять с ба-гром и фонариком на фордеке, в отсветах молний сквозь стену ливня, каждый раз вздрагивая при виде несущихся навстречу отчаянно близких скал… А потом я пред-ложил бы ему в качестве физзарядки полночи тыкаться на мелях, ища якорное место под истошный писк одуревшего


эхолота, показывающего глубины меньше штатной осадки судна.

Бог миловал. Едва уцелев в скалах и потом с ходу чуть не влетев в темную тушу баржи, покинутой экипажем, без огней стоящую на рейде, встали на якорь с ней рядом. Можно вздремнуть часика четыре до рассвета.

Только доношу голову до подушки, глаза сами смыкаются, воскрешая во всех подробностях пережитое. Снова гроза, ливень, темень… несемся в трех метрах от скалы, на реверсе едва успевая откинуть корму от камней. Этот страх, он существу-ет как бы отдельно от меня, такой про-фессиональный страх провалить некую миссию, которую сам на себя взвалил. Смо-трю на Георгича, на Антона, понимаю — с ними то же самое, психуют, матерятся, им страшно… Но это отдельно от них, им тоже просто не хочется запороть дело.

Странно, понимаю, что сплю, и по-нимаю при этом, что все правда, сейчас мы разобьемся об эти камни и на этом закончится не только наш поход, все на этом закончится. С удивлением осознаю, что улыбаюсь и с интересом жду нового в жизни опыта, как-то так отстраненно думается: «Вот сейчас нас опрокинет, пере-вернет на камнях, и придется тонуть… интересно, что это за ощущения».

Катенька… бешеная нежность в груди… все слова невпопад… Девочка, это сон или мы с тобой только что правда неслись на камни? Cнящейся невдомек, спящему не разобрать из-под спуда… неужели в эту минуту ты была со мной рядом? Или я так отчетливо о тебе поду-мал, глаза твои рядом увидел, улыбнулся тебе, обрадовался, что ты здесь, у плеча, что повезло тебя в такой момент вспом-нить, а через секунду мы уже выскочили, отвернули от скалы? Мгновения яви как сна и сна как яви — но я сам момент и все мысли в нем хорошо запомнил и теперь знаю, чего в такой момент, когда он повто-рится однажды, хотеть буду: очень хочется умереть осознанно, без страха, без пани-ки, успеть зафиксировать в сознании само мгновение выхода гигантской энергии рывком из тела. Уверен, это потрясающий опыт, который люди упускают от страха,

лишая себя самого сильного в жизни пере-живания.

Я с тобой легко об этом говорю, знаю, что ты даже это во мне поймешь, а если ты это можешь понять, это самое предельное, о чем лишь самому себе ска-зать можно. Если на этой границе можно иметь понимание и совместность с другим человеком — а я сейчас тебе об этом гово-рю, значит, она уже есть, эта совместность в самой предельной точке, — то дальше по всей траектории нет ограничений на резонанс, и я тебя могу так же понять абсо-лютно в любом регистре…

Все просто, девочка… Есть два человека, между ними разряд совершенно уникального духовного и физического поля, нежность немыслимая, невозмож-ная просто — как результат этого разряда, в таком абсолюте, в такой полноте и с та-кими бесконечными регистрами сердца, что словами объяснить нельзя, можно только в глаза посмотреть, единственное, что будет уместно и похоже на правду… Вот и все, собственно. А иначе зачем было переться через все эти скалы и камни?

Странное чувство сегодня… Прежняя жизнь закончена, она исчерпана, она осталась как освоенная территория, сейчас новая карта, четырехмерная, она имеет уже не Север, а угол к оси эклипти-ки, не вектор, а спин, и квантовый пере-ход вместо прежней термодинамической составляющей. Нежность входит в состав материи как необходимая компонента, все уравнения имеют свои парадоксальные решения, и есть люди, которые любимы и дороги… Море… стихи… корабли… кни-ги… счастье осознания нюансов смысла — все это просто радостное наполнение но-вой своей траектории. На этой траектории есть ты, это важно, я могу тебя и не видеть при этом, никакой драмы в этом нет, но

если увидимся и будем рядом, просто добавится радости. Самое офигительное в этом состоянии — полнота осознания себя во всех освоенных в прежней жизни контекстах с удержанием в фокусе всех новых одновременно доступных ординат. Никакого страха ни по какому поводу, против вещей невыносимых, а они есть на свете и способны обрушить любые смыслы — вот специально против них оружие терминаторов, компонента веры, все удивительно чисто сбалансировалось, без грусти…

Мы еще пока на Дунае, но мыслями я уже в море. Я понял вдруг: все эти реки, это тоннели, которые выводят на свет… море — это свет, это мы с тобой. Милая, теперь я готов к нему, мой внутренний Джи Пи Эс заработал, просто надо было по-нять, что ты мой компасный Север, тогда все сразу встало на место, вот Полярная звезда… вот линия горизонта… вот мы с тобой.

На рассвете без задержек про-ходим, знаменитые шлюзы «Джердап один» и «Джердап два», спуски вниз аж на тридцать восемь метров, за которы-ми, чуем уже, ждет нас разлив реки на километры, нет больше Дунаю никаких препятствий, дальше на сотни верст болгарско-румынские равнины, от берега до берега затопленные общеевропейским наводнением.

Пройти тысячу верст от Белграда до Констанцы можно только сдуру. Дуракам везет, мы прошли за этот поход три с по-ловиной тысячи километров по рекам, из них две тысячи по Дунаю.

И скоро, совсем скоро ударило в лицо море. Здравствуй, эгейская волна! Собственно, это и есть счастье… Я ведь давно знаю эти ночи на вахтах, когда, щел-кнув рубильником и погасив красную под-светку на мостике, под ровный гул дизеля и удары волн шагнешь к борту навстречу порыву резкого соленого ветра, и тебе в лицо вдруг всеми своими миллиардами огней полыхнет Галактика.

Все, что я хочу сейчас, дорогая — чтобы ты однажды вместе со мной увидела этот свет. Поверь, он стоит всех глупостей, что мы оба под ним натворили.

...Why in the hell would you choose this crazy way? Ты и этот безумный маршрут, зачем?..

русс

кий

пион

ер №

1(13

). ф

евра

ль–

мар

т 2

010

127

Натуралист. Адреналин. Владимир Путин про то, каких ощущений ему не хватает в жизни и ради чего стоит

ехать за десять тысяч километров. Правофланговая. Бухарики на марше. Ксения

Собчак про задержанный, но героический рейс. Пионервожатая. Любить захотелось

остро. Тина Канделаки не пьет на кладбище. Горнист. Заводное вино.София Троценко про искусство и алкоголь.


текст:владимирпутинрисунок:ингааксенова

Меня, после того как я вышел в море

с учеными стрелять в серого кита, чтобы

взять у него биопсию, часто спрашивают:

зачем вам, Владимир Владимирович,

рисковать-то жизнью своей было, ради чего

вы в шторм за китами гонялись?

С одной стороны, вопрос безопасности

имеет значение. А с другой, решается

он просто. Я решаю, что, как и когда мне

делать, а люди, которые за безопасность

отвечают, думают, как ее обеспечить. Здесь

у каждого своя работа. Никто никому не

мешает. А если кто-то настаивает, то я ему

историю про пескаря напоминаю, который

всю жизнь под корягой просидел. А это не

наш случай. Человеку нужны новые ощуще-

ния. Это, может быть, главное.

Вот и этот случай с китом. Эта работа была,

наверное, самая интересная из всех моих

мероприятий с участием, так сказать,

фауны. И ни с каким дипломатическим про-

токолом не сравнится.

Просто представьте себе. Вы выходите

в море — а это даже не море, это океан

уже — на небольшой моторной лодке. Вас

в ней четыре человека. Волны три метра.

То есть пусть трехбалльный, не самый се-

рьезный, но все же шторм. И вот вы идете

на этой лодке, берега уже не видно, а вас

подкидывает на волнах так, что кажется —

уйдешь сейчас под воду вместе с этой

лодкой, вместе с учеными, и дело с концом.

При всем этом надо еще искать китов

и стрелять в них из арбалета специальными

стрелами с поплавком, за которыми надо

плыть и их подбирать. Ученые, кстати, мне

потом говорили, что они в таких условиях

впервые работали.

Я, признаться, тоже в таких условиях впер-

вые работал и не готовился к ним никак,

потому что нельзя к ним подготовиться.

В общем, шли мы на этой лодке, кругом

вода, волны, и вдруг рядом с нами, прямо

перед носом пятнадцатитонная такая

махина, длиной метров тридцать, из воды

выныривает. Расстояние до нас метров

десять-пятнадцать было. При этом непо-

нятно, играет кит с вами или, наоборот,

злится. Обычно если он хвостом бьет, то

это значит, что он злится и надо уходить.

Но этот прыгнул перед нами и лежит (киты

обычно надолго глубоко не заныривают,

всего секунд на пятнадцать-двадцать, это

не кашалоты, которые долго на дне лежат).

Лежит, значит, кит и дышит. А дышит он,

надо сказать, специфически. Запах такой

от его дыхания… мы так даже друг на друга

в лодке посмотрели — никто ничего случа-

ем не наделал?..

Вот он лежит, и тут его, конечно, надо

брать. Но легко сказать — брать. Все во-

круг движется — кит движется, лодка как

на качелях. А попасть из арбалета надо

в любом случае, а над водой только горб

китовый видно. И ты в этот горб выцели-

ваешь, а стрела как от стены отскакивает.

И все заново. Я там, честно говоря, взмок

весь, несмотря на довольно-таки прохлад-

ную погоду.

Председатель правительства Российской Федерации Владимир Путин рассказывает читателям «Русского пионера», каких ощущений ему не хватает в жизни и ради чего любому человеку стоит ехать за десять тысяч километров от Москвы. Может, и вы соберетесь.

дмит

рий

азар

ов/ъ


Часа три мы там кругами ходили возле кита

этого. Всего там было, по-моему, четыре

кита, но мы работали с одним: за всеми не

угнаться. Хотели еще во второго, правда,

попасть, но он нас обманул и очень изящно

ушел.

И легко мне стало не тогда, когда мы на

землю твердую ступили, а когда я в кита

с пятого раза попал. Нельзя было про-

мазать, а то получается, что зря в такую

даль тащились. И потом, биопсия китовая

реально очень нужна нашим ученым. Они

за этими китами давно следят. Во-первых,

кит — самое древнее млекопитающее на

Земле, они еще три миллиона лет назад

жили и мигрировали вместе с теплой

водой. Не исключено, кстати, что это корей-

ский тип кита, которых вроде давно всех

выбили, но сейчас, говорят, они опять поя-

вились и приходят подкормиться к нашим

берегам. В общем, работу сделали.

А мне, честно скажу, было очень интерес-

но. Интересно было выйти в море, инте-

ресно на китов посмотреть. Сам процесс

был очень интересен — как специалисты

в таких условиях работают.

Мы, между прочим, недостаточно внима-

ния уделяем людям, которые работают

в этой сфере. Мы с вами крутимся в сто-

личных городах, в этом вертепе нескончае-

мом, и нам кажется, что мы самые важные

люди на Земле. А на самом деле есть нечто

гораздо более важное, чем мы с вами.

Понять это, как оказывается, несложно.

Нужно просто встретиться с ними.

Вот эти люди, которые изучают природу,

историю животного мира, — они же на

самом деле важнее, потому что занимают-

ся вечными вопросами. А мы занимаемся

суетой.

Чтобы поддержать этих людей, мы

договорились, что через Российское гео-

графическое общество выделим ученым-

океанологам гранты. Но прежде чем

заниматься выделением этих грантов, а бу-

маги подписываю я, мне было интересно

Вот и этот случай с китом. Эта работа была, наверное, самая интересная из всех моих мероприятий с участием, так сказать, фауны.

посмотреть, как организована эта работа,

чтобы быть уверенным, что средства пойдут

в дело и что там действительно проводится

нужная работа.

Но самое, может быть, для меня главное

в следующем: мне очень приятно видеть,

что есть люди, просто порядочные люди,

которые не занимаются текучкой, а зани-

маются серьезным, большим делом и за это

ничего себе не клянчат. Это и очень радует,

и вызывает у меня сильное уважение. Мне

хочется время от времени с такими людьми

встретиться и просто с ними поговорить.

Это я и делаю.


текст:ксениясобчакрисунок:сандрафедорина

Я вообще пьяных не люблю. И пить

не люблю — у меня потом голова болит,

туловище опухает и бессонница. Вообще

вся эта пьяная эстетика в духе Андрея

Васильева и поэта Орлуши, с песнями, ша-

башом в «Маяке», разговорами за жизнь

на прокуренной кухне и трудной эрекцией

мне прям-таки отвратительны. Есть в этом

что-то совково-пролетарско-крестьянское.

И как бы апологеты движения бухариков

ни пытались придать своему пьянству вид

жизненной философии протеста, эска-

пизма и общественного диссидентства,

выглядит это по итогу все равно жалко

и как-то по-свинячьи.

У меня всегда вызывало удивление: если

уж человеку плевать на здоровье, так

зачем выбирать такой странный способ

опущения? Даже дореволюционный

декаданс с его морфием и кокаином вы-

глядит как-то изящнее, трагичнее и, что ли,

убедительней. Это из серии самоубийств:

можно, конечно, выпрыгнуть из окна,

чтобы все брезгливо потом оттирали твои

внутренности с асфальта Москоу-сити, но

уж лучше тогда вены порезать в филипп-

старковской ванне под Вторую симфонию

Брамса. Хотя бы красиво…

Но это, как говорится, дело вкуса. Кому

арбуз, а кому свиной хрящик.

Проблема в другом — что при всей моей

нелюбви к пьяным они меня окружают

и даже, кажется, сжимают круг. На телеви-

дении все операторы и режиссеры бухают,

и не дай боже ехать на съемки в другой

город, будучи единственной женщиной

в съемочной группе: с утра будешь лично

расталкивать звуковика и тащить камеру

оператора. Бизнесмены-олигархи бухают

тоже — не пьет только Прохоров, но,

может, это еще и хуже. Бухают женщи-

ны — чтобы как-то оставаться в одной

реальности с пьяными мужиками. И даже

в Новый год по телевизору постоянно

показывают пародии на в хлам пьяных

людей — это, видимо, единственный по-

нятный, объединяющий всю страну образ.

Короче, бухают все. А мне что делать? Мой

питерский друг Юрий Рытник уже выдвинул

версию о том, что я так долго не выхожу

замуж, потому что у меня не бывает

пьяных случайных связей: «Понимаешь,

Ксюш, вокруг и так одни м…ки, а ты

еще свой чай с мятой все время пьешь

и в очках с диоптриями. Конечно, шансов

никаких. Брэдов Питтов тут нет, так что

надо бухать. Выпил, и вот уже и Ефремов

с Башировым почти что Клинт Иствуд

с Киану Ривзом. А там уже проснулись,

посмеялись, может, дело и заладится».

Короче, пока дела не ладятся. Зато пьяные

меня любят и постоянно караулят на моем

жизненном пути. Иногда даже на воздуш-

ном. А надо сказать, что есть только одна

вещь в мире, которую я не люблю больше,

чем пьянство. Это летать. Несложно

догадаться, что по закону подлости этим

двум реалиям суждено было соединиться

воедино, чтобы ворваться в мою жизнь.

Можно просто не любить пьяных — в конце-то концов, за что их любить-то?! А можно не любить пьяных с пользой — как это однажды сделала Ксения Собчак. Леденящая кровь и терзающая душу история о том, как активная нелюбовь Ксении, вероятно, спасла жизнь не только ей самой, но еще десяткам потенциальных безвинных жертв.

orlo

va


Рейс Москва — Нью-Йорк обещал быть лег-

ким и комфортным: девять часов полета,

таблетка имована и носки из фирменного

набора «Аэрофлота» должны были сделать

свое дело. И вот, обложившись подушками,

я приготовилась заснуть уже прямо на

взлетно-посадочной полосе. Внутренний

счетчик сам по себе, без дополнительных

настроек приготовился отсчитывать этапы

пути — как у всех контролфриков, встроен-

ный механизм пытается хоть так прокон-

тролировать что все в порядке. Вот стюар-

десса говорит о рейсе, вот правила надува

жилета, вот гаснет свет, взлет, закрылки

убираются, потом шасси, потом меняется

режим работы двигателя — короче, вы по-

няли. На первой же фразе капитана стало

понятно, что привычный механизм адски

нарушен: «Д-добрый вечер! Эт я, ваш…ка-

питан, ой, командир Чеплевский. Полетим

в Нью-Йорк, в коротом, э-э, в карытом, э-э,

в котором… » — я сразу услышала зна-

комые интонации оператора из «Дома-2»

после смены на морозе, но после третьей

попытки выговорить предложение о погоде

весь бизнес-класс начал переглядываться.

И тут же, как будто почувствовав недоуме-

ние пассажиров, голос оборвался, и далее

уже молодецко-пионерским баритоном

кто-то умный и трезвый сообщил темпе-

ратуру в Нью-Йорке по Цельсию. Но я-то

понимала, что до Нью-Йорка еще предстоя-

ло долететь. Ласково позвала стюардессу:

«А можно посмотреть на капитана? Что

у него с голосом-то?» — «Да ничего-ничего,

он устал немного», — доверительно сооб-

щила мне стюардесса, как будто говорила

про мужа, который бил посуду в соседней

комнате. «Я бы все-таки хотела на него

посмотреть», — проявила я настойчивость.

«Мы уже взлетаем!» — строго сообщила

мне девушка. И тут мой впавший в мгно-

венную панику мозг совершил неожидан-

ное даже для самого себя.

Я вскочила и в стиле Лужкова стала звать

людей почти что на баррикады: «Люди!

Отстегните ремни! Встаньте! Мы летим

с пьяным пилотом!» Надо сказать, что люди

тоже не дураки и, несмотря на абсурд-

ность ситуации, начали вставать. Причем

оказалось, что не только нам в «бизнесе»,

но и всему самолету показалось сразу,

что пилот в стельку, но все как-то стесня-

При всей моей нелюбви к пьяным они меня окружают и даже, кажется, сжимают круг. А надо сказать, что есть только одна вещь в мире, которую я не люблю больше, чем пьянство. Это летать.


лись сказать об этом кому-либо, кроме

друг друга. Стеснительность никогда не

была моим оружием, и я смело двинулась

к кабине пилота. Самолет замер. Стюар-

дессы забегали. Видя, что уже не только

скандальная Собчак, но и весь самолет

возмущается, нам пообещали показать

пилота, если все сядут на места. И правда

через пару минут к нам уверенной поход-

кой вышел молодой человек лет тридцати

и по-пионерски бодро стал шутить-хохмить.

«Так вы и есть капитан Чеплевский?» —

учитывая, что голос у бравого пионера

напоминал голос из динамика примерно

так же, как Витас Михаила Шуфутинского,

вопрос был излишним.

Волнения в самолете нарастали. «Да я вас

в милицию сдам», — применил исконно

советский метод запугивания старший

бортпроводник. Сдайте, сдайте уже нас

в милицию, а то ведь он, чего доброго,

возьмет и взлетит всем назло, искренне

переживала я. А дальше начался настоя-

щий сюр. Ко мне подошел второй пилот

и начал разговор по душам, отведя бочком

в сторону от остальных пассажиров,

видимо, почувствовав во мне предводи-

теля восстания: «Ксенечка, вы поймите,

если сейчас менять его, — говорил он, как

я догадалась, о пилоте трансатлантического

рейса, — то вам же хуже — весь экипаж

придется менять, а это часа на три, пока

самолет все покинут, пока другой экипаж

вызовут из резерва. Опоздаете в целом

часов на пять. Вам это надо? Машина (так

обычно рекламируют трактор начальнику

совхоза), — он похлопал зачем-то по багаж-

ной полке, — добротная, он вообще ничего

трогать не будет (продолжал говорить он

о капитане), там же еще один пилот и плюс

два сидят здесь, сменят его в середине по-

лета. А?» — с надеждой спросил он. Я очень

хотела в Нью-Йорк. Но про пьяных я знала

достаточно, чтобы понимать, что есть

шанс в Нью-Йорк не попасть никогда или

попасть и посмертно быть признанными

пособниками «Аль-Каиды». «Нет, — твердо

сказала я. — Раз он уже погоду порывался

объявлять за стюардесс, то штурвал точно

никому не отдаст. Вырвет на хрен. Судя

по голосу, мужик он крепкий. Ему уже там

море по колено, а земля как небо».

Самое удивительное, что на этом моменте

в лагере повстанцев «Боинга», названного

в честь путешественника Федора Конюхо-

ва, наметился раскол. Двое грузных мужчин

с Кавказа, двое рослых спортсменов и еще

несколько мужчин были уже готовы лететь

(«на хрен нам этот геморрой с ожиданиями,

чё, нормальное предложение — там же

второй вроде толковый малый»). Учитывая,

что у нас в принципе принято нажираться

в самолетах до состояния «Иронии судьбы,

или С легким паром» и только на наших

авиалиниях — обратите внимание — уни-

зительно объявляют дополнительно, что

алкогольные напитки, принесенные с собой,

пить нельзя, мужики, отнесшиеся к пилоту

с пониманием, стали быстро набирать еди-

номышленников. Спасло меня от алкотрипа,

в прямом смысле этого слова, только то,

что в самолете было много иностранцев,

проклинающих себя в основном за то, что

попытались сэкономить двести долларов на

аналогичный билет на «Дельту». Не понимая

русского языка, даже они смекнули, что сам

факт того, что пилот все это время не выхо-

дит и сидит в кабине один (может, дремлет),

достаточен для того, чтобы оказаться по-

быстрее в зале ожидания аэропорта. Иначе

опять же ненавистное исконно-посконное

отношение к собственной безопасности

в стиле «кто не пьет шампанское» точно

победило бы.

Мы не полетели с капитаном Чеплевским.

После десятиминутного стучания назем-

ных служб в дверь кабины он все-таки

вышел, точнее, ему помог выйти второй

пилот. Пассажиров пытались отогнать, не

давали снимать на телефон, но это было

бесполезно. Из кабины вывалился в дым

пьяный человек, которого пытались как

можно быстрее увести с глаз долой, а он

отмахивался и громко пытался рассказать

изумленным пассажирам, что у него вчера

был день рождения и ему бы просто часок

поспать… Зная, что во всем будет опять

виновата скандалистка Собчак, я собрала

подписи, адреса и паспортные данные

всех пассажиров, летевших этим рейсом,

с письменным их подтверждением того,

что пилот был в неадекватном состоянии.

Только из-за этого письма «Аэрофлот»

вынужден был признать официально, что

у капитана Чеплевского был гипертониче-

ский криз, схожий по своим симптомам

с состоянием алкогольного опьянения.

Один приятель из руководства «Аэро-

флота» потом доверительно сказал мне:

«Ну ты пойми, нас же из скайтим выгонят

к чертовой матери, если узнают, что у нас

на международных рейсах такая фигня. На

внутренних-то им все равно, а тут между-

народный скандал». Зато теперь я всегда

с трогательной нежностью думаю о наших

братьях-американцах, которые готовы за-

глянуть тебе даже в анальное отверстие,

лишь бы ты не провез суперопасные ма-

никюрные ножницы. Я послушно снимаю

шлепки, отдаю лак для волос 200 мл на

утилизацию и, проходя босиком по холод-

ному полу аэропорта Кеннеди, мечтательно

представляю себе Чеплевского, который

с песней «Лай-лай-ла-ла-ла-ла-ла-ла-ла-лай»

проносится над Рокфеллер-центром…

И замуж, похоже, я уже не выйду. Разве

что за Медведева с Лужковым, которые

как Дон Кихот с Санчо Пансой вдвоем

борются с всенародным пьянством. Но

они уже заняты…

Но про пьяных я знала достаточно,чтобы понимать, что есть шанс в Нью-Йорк не попасть никогдаили попасть и посмертно быть признанными пособниками «Аль-Каиды».


текст:тинаканделаки

Давайте с самого начала расставим

все точки над i — я не пью. И рассказывать

вам истории о том, как я выпила полбокала

и упала лицом в лужу, я тоже не собираюсь.

Я не пью с детства. У меня мама нарколог,

тоже с детства. И мы боремся с алкоголем

и алкоголиками всегда и везде. При любом

удобном случае.

Я хочу обратиться к вам: не пейте. Первая

стадия зависимости от алкоголя

наступает очень быстро. Вы не успеете

заметить, как ваша дрожащая рука будет

суетливо схватывать бокал с налитым алко-

голем. А дальше — разрушение личности,

проблемы на работе и в семье и, как финал,

полнейшая деградация под каким-нибудь

забором стройки им. Ю.М. Лужкова.

Для того чтобы всего этого избежать,

нужно как можно внимательнее быть на

массовых мероприятиях. Именно там,

в эмоциональном порыве ритуального

единения толпы, многие начинают пить. Все

это внушила мне мама в детстве.

Поэтому я до сих пор не могу выпивать

в местах массового скопления людей,

в страхе от того, что превращусь в алко-

голика или, на худой конец, меня украдут

цыгане.

В прошлом году в Хэллоуин я так же пре-

красно помнила все эти правила, с

детства внушенные мамой. Но что-то в ту

ночь со мной происходило странное.

Отснявшись в программе «Нереальная

политика» (на правах рекламы: смотрите

каждое воскресенье на телеканале НТВ

в 23.45), мне явно не хотелось пойти на

заслуженный отдых. Мне хотелось любви,

радости, веселья — всего того, чего хочется

нормальным людям в сериале «Друзья».

Андрею Ивановичу Колесникову этого тоже

хотелось, и, в отличие от меня, он ушел

в ночь уверенным шагом. Я же никак не

могла покинуть место съемки и отправиться

все-таки домой. Каждый раз, испытывая

такое состояние и понимая, что любовь

сегодня опять не придет, я звоню моему

другу Павлику. Павлик Михалыч Каплевич

круче всех докторов Хаусов на свете. Он

знает о вас больше, чем вы сами. Причем

только хорошее. Это важно. Потому что

после мамы второго такого человека найти

сложно. Это только у него всегда хватает

сил и энергии убедить меня в том, что лю-

бовь всегда рядом и надо только протянуть

руку, чтобы ее обрести.

В тот вечер мне даже руку протягивать не

было нужно. Потому что мой Павлик был

рядом. То ли он снимался у нас в тот вечер,

то ли просто пришел с Кириллом Серебре-

никовым. Точной причины я не помню. Но

то, что расставаться в этот вечер было бес-

смысленно, мы все поняли очень быстро.

— Я хочу любви, — кричала я.

— Сегодня она с тобой случится, — отвечал

мне Павлик, уверено увлекая меня и Кирил-

ла за собой.

— Любовь, любовь, где она? Где она этой

осенней холодной ночью? —

продолжала спрашивать я.

В своей колонке Тина Канделаки делает признание, которое никак не ожидаешь услышать от уроженки сугубо винодельческой страны, щедро поившей когда-то целый Союз. В общем, как ни кощунственно это прозвучит для Грузии, Тина Канделаки не пьет. Но, прочитав ее рассказ о ночной погоне за любовью на кладбище, понимаешь, что Тине и не надо пить. Ей и так достаточно.

orlo

va


— Рядом, совсем рядом! — отвечал мне

Павлик.

На этих словах мы уже уютно были упакова-

ны в машину Кирилла Серебренникова.

Открыв окно, я с удовольствием вдохнула

запах московской ночи и осенних

листьев в предвкушении любви, которая

была где-то совсем рядом.

— На Таганку! — скомандовал Каплевич

водителю.

— Там мы найдем любовь? — спросила я,

не ожидая подвоха.

— Там мы найдем кладбище! — ответил

Каплевич.

— А зачем нам кладбище? — поинтересо-

валась я.

— Так Хэллоуин же! — ответил Каплевич.

Да, как я могла забыть. Это была именно

ночь странного праздника ряженых, на

котором все могут щеголять своими не-

реализованными сексуальными фантазия-

ми и делать вид, что они так никогда не

переодевались, а костюмы купили на один

этот вечер. И еще никогда не слышала,

чтобы кто-то, переодевшись медсестрой-

вампиршей и встретив какого-нибудь

человека-тыкву, наутро поведал, что встре-

тил самую большую любовь своей жизни.

А мы тем временем весело продолжали

свой путь на кладбище. Не всегда с такой

радостью и не всем удается на него по-

пасть. Или просто не все знают Каплевича.

Я на всякий случай поинтересовалась,

почему мы отдаем

предпочтение мертвым.

— Так зачем нам смотреть на живых, при-

творяющихся покойниками, когда есть пре-

красные, достойные покойники, с которыми

не грех повидаться, тем более когда есть

повод, — ответил Павлик.

Да, поклонник школы Станиславского искал

убедительность во всем. Оставалось только

надеяться на то, что, может, кто-то нас

ждал там. А мы простых путей не ищем.

Особенно когда дело касается моей любви.

К этому моменту режиссер Серебренников

попал под режиссуру Каплевича, поэтому

сомнений по поводу выбранного маршрута

Так зачем нам смотреть на живых, притворяющихся покойниками, когда есть прекрасные, достойные покойники, с которыми не грех повидаться, тем более когда есть повод.

юри

й бо

рисо

в/ф

отос

оюз


не было. Водитель уверенно вел машину,

а Павлик с упоением рассказывал о том,

что лучшего места в Москве в этот вечер,

чем кладбище, нет и быть не может.

Меньше всего, честно говоря, я надеялась

встретить любовь в эту ночь на

кладбище. Хотя любовь бывает разной и не

всегда приходит оттуда, откуда мы ее ждем.

Мы подъехали к большому кладбищу на

Таганке. Дальше выяснилось, что клад-

бище не простое, а старообрядческое.

И приехали мы по конкретному адресу

к великому русскому меценату Савве

Тимофеевичу Морозову. Да-да, к тому

самому, на деньги которого был построен

Художественный театр. В котором бле-

стяще работает Кирилл Серебренников.

Даже особо пытливые люди не рискнули

бы найти связь между моими поисками

любви, могилой Морозова и спектаклями

Серебренникова. Никто эту связь уже

и не искал, все просто искали вход на Ро-

гожское кладбище. Искали уверенно,

но не находили. Каплевич подбадривал

всех и говорил, что обязательно найдем.

Он вообще всегда уверен в том, что все

будет хорошо. Даже когда дело касается

встреч с покойниками во втором часу

ночи. Тем не менее вход на кладбище

с первого раза найти не удалось. Но это

нас не остановило. Я руководила про-

цессом из машины, а Павлик и Кирилл

по-прежнему пытались найти вход. Когда

стало очевидно, что он не находится,

решили поговорить с Саввой Тимофееви-

чем из-за забора. Дескать, как вы тут, до-

рогой, и какой вы все-таки молодец, что

Художественный театр построили. И какой

все-таки негодяй Красин, что не дал вам

многое сделать, и, в общем, не грустите,

лежите в центре Москвы, на старинном

кладбище, и все у вас хорошо.

В какой-то момент, несмотря на то что

Каплевич говорил один, появилось

полное ощущение диалога. Стало казаться,

что Морозов тоже интересуется нами.

Но, как говорится, в гостях хорошо, но пора

и честь знать. Особенно когда находишься

в таких гостях после двух часов ночи.

Воодушевленные, мы сели в машину. Я уже

готова была променять поиски любви на

чай. Иногда он, кстати, важнее. Когда по-

нимаешь, что все проходит и любовь в том

числе тоже. А чай хочется пить всегда.

Мечты о чае «Белая обезьяна» или «Сенча

с мятой» прервала команда Каплевича:

— Поедем к Гоголю, ему тоже одиноко.

И он тоже не выпьет чай, подумала я.

Гоголю было одиноко с самого рождения.

И даже после смерти ему было не особо

весело. Памятник его долгое время не мог

найти своего места в Москве. Может быть,

потому что его сразу нужно было ставить на

Никитском бульваре. Или, может, его при-

жизненные сомнения сопровождали даже

его памятник после смерти.

Мои мысли заговорили голосом Павлика:

— Представляете, если памятники живые!

Вот не нравилось Николаю Васильевичу

у Новодевичьего монастыря, и он внушал

тогдашнему руководству Москвы, что

надо его оттуда выслать. На Гоголевском

бульваре ему тоже не понравилось: что

за пошлость — Гоголь на Гоголевском.

А на Никитском и дом родной, и рукопись

здесь сжег, и вид прекрасный, настоящий

московский.

Вы спросите, а где тут моя любовь? Несмо-

тря на интересный рассказ, я тоже на вся-

кий случай задала этот вопрос Каплевичу.

— Чем общаться с кем попало из живых,

лучше провести эту ночь в компании лучших

покойников великой России, — ответил

Павлик.

При таком раскладе стало очевидно, что

одним Гоголем мы не ограничимся. У Се-

ребренникова тоже оказались любимые

покойнички, и очевидно, что в его списке

был Островский. После громкого успеха

спектакля «Лес» в том же Художественном

не воздать дань уважения Александру Нико-

лаевичу было бы нечестно. К Островскому

приехали счастливые и довольные. Мало

кто Островскому сказал при жизни то, что

сказал ему в ту ночь Каплевич.

— Вы наш русский Шекспир, вы это сами

понимаете? — разговаривал Каплевич

с Островским. — Если бы не вы, что было

бы с русским театром — неясно. Что-то

точно было бы, но было бы совсем другое.

По этой логике получается, что и Серебрен-

ников был бы другой. Да и Россия была бы

другой. Но были вы. И мы стали теми, кто

мы есть. С вашей помощью в том числе.

В этих словах было столько правды и свет-

лой грусти, что любить захотелось

так остро, что стало даже больно.

— Любить скоро будем? — затянула я свою

грузинскую песню.

— Уже! — ответил Каплевич и скомандо-

вал: — К храму Христа Спасителя!

— Там-то кто? — спросила я.

— Там живые, — ответил он.

— Женихи? — поинтересовалась я в пятом

часу ночи.

— Ну не покойники же, — ответил Капле-

вич голосом судьбы.

В такие моменты начинаешь понимать, что

любовь надо заслужить. А если заслужил, то

надо беречь.

Мы с Павликом были абсолютно трезвые

и пьяные одновременно. Потому что мы

с ним вообще пьяные по сути и трезвые

по жизни. Поэтому и не пьем никогда. Нам

и не надо. А вот вам, может, и надо, чтобы

всю ночь кататься по памятникам да по

кладбищам. А если не надо, значит, у вас

впереди еще много таких трезвых и весе-

лых ночей. Трезвых и веселых в преддверии

любви, потому что она вас и так опьянит,

но усыпить не сможет, если вы, конечно, не

пьете.

Я до сих пор не могу выпивать в местах массового скопления людей, в страхе от того, что превращусь в алкоголика или, на худой конец, меня украдут цыгане.


текст:софиятроценкофото:натальяжерновская

Когда Андрей Колесников позво-

нил мне с предложением написать для

«Русского пионера», я удивлялась меньше

минуты — пока он не произнес название

темы номера: «Пьянство». Пазл в моей

голове мгновенно сложился: почему-то все

мужчины — и некоторые дамы — увере-

ны, что стоит последнему коллекционеру

покинуть пределы Винзавода, как на цен-

тральную площадь этого оазиса культуры

выскакиваем мы — бойцы невидимого

арт-фронта и начинается такое… (здесь

каждый включает собственную фантазию,

но алкоголь — непременный атрибут всех

мечт). Даже мудрейший … впервые войдя

в Большое винохранилище (это у нас так

выставочные площадки называются),

долго поводил носом в надежде, по его же

признанию, уловить следы былой винной

роскоши.

Увы и ах, дамы и господа, вынуждена

открыть вам страшную правду: ничего

подобного у нас не происходит. Умаявшись

за день, мы чинно и скушно разбредается

по домам к семьям и детям. А я так вообще,

стыдно сказать, не пью.

Хотя влияние алкоголя на мировую культуру

сложно переоценить. Скольких шедевров

живописи, скульптуры и нетленных лите-

ратурных трудов лишилось бы человече-

ство — ведь многие произведения в трез-

вой памяти никто просто не оценил бы.

Ведь не только арт — и некоторые кулинар-

ные шедевры без фронтовых ста грамм не

идут.

Однажды я оказалась в стайке подопытных

комильфо на гастрономическом суаре. На-

звания блюд вещали: «жидкий бородинский

хлеб со сливочным маслом», «борщ в виде

равиоли из свекольного желе, начиненных

картофелем, луковым пюре и сметаной,

с карпаччо из филе вола и картофельными

чипсами», «барабулька с вуалью из желе

алоэ на брандадо с крабом и саликорнией

в супе из зеленого горошка» (меню я храню

до сих пор). На деле — всего лишь раз-

ноцветные кубики и пенки на лопаточках

и ложечках. Есть было страшно, но автор

шедевров ходил от столика к столику,

и откосить не получалось. Каждая подача

сопровождалась новой любовно выбран-

ной шефом бутылкой: белое, красное,

розе, коньяк, и вскоре — после борща, но

до сациви — публика разделилась на два

лагеря: трезвенники страдали и давились,

а позволяющие себе расцветали на глазах.

Поверьте, я в тот вечер завидовала им, как

ни до, ни после.

Тогда-то я и поняла, что умение пить — ис-

кусство. Актуальное, не побоюсь этого

слова, иногда даже очень. Ведь это только

кажется, что напиться легко. А вы сами-то

пробовали? А чтоб каждый день? Да без

отрыва от производства?

А с другой стороны, счастливцы даже не

представляют, до чего комичные — трагич-

ные, реалистичные и прочие — картинки

наблюдает трезвый зритель их праздника

жизни. Кафе «Маяк» — вот подлинное

«Горнист» — самая нестабильная рубрика «РП»: мало кто рискует ее вести, не только потому, что посвящена она злоупотреблению алкоголем, но главное — здесь принято раскрывать тему на личном опыте. И многие колумнисты в итоге предпочли получать личный опыт, а не описывать его. Когда мы просили написать колонку руководителя Центра современного искусства «Винзавод» Софию Троценко, мы не сомневались: уж ей-то есть что сказать. Искусство и алкоголь — что может быть ближе? Как же мы ошибались!

вале

рий

кацуб

а


счастье сопричастности (см. стр. 20). Чего

стоит только проход Андрея Васильева по

залу до барной стойки. Впрочем, ува-

жаемый Андрей Витальевич там скорее

исключение: большинству завсегдатаев,

кроме умения зарядиться, похвастаться

особо нечем. Выручает одно: коллеги по

цеху, а главное, критики и меценаты упо-

требляют рядом, плечом к плечу. А когда

совместно выпитые бокалы исчисляются

десятками, просто стыдно не уважать со-

брата. Тем и живут. Так что важно не про-

сто уметь пить, но и делать это в правиль-

ной компании — что тоже нужно признать

искусством.

Хотя для меня высший пилотаж употребле-

ния спиртных напитков — дар не приходя

в сознание вручить себя, любимого, за-

ботам ближнего. Всегда же найдется кто-то,

кто подберет, обогреет, а потом как начнет

жалеть, etc.

Благо подопытный объект забот не то что не

сопротивляется — даже не мяукает лишний

раз. А то получится, как у одной моей

приятельницы, широко известной в узких

кругах способностью буквально с бокала-

другого говорить людям правду. В глаза.

Трагикомедия в том, что обычно барыш-

ня — само обаяние и нежность, умеющая

одной улыбкой убедить мужчину напротив,

что он гений с отличным чувством юмора, да

еще и герой-любовник в придачу. Так что не-

сколько ее наиболее ранимых собеседников

просто перестали с ней общаться. Казалось

бы, самый лучший выход — завязать. Но

нет, куда там. Девушка продолжает время

от времени расслабляться, напрягая очеред-

ного ничего не подозревающего симпатягу.

Справедливости ради надо сказать,

что многие, а не только представители

околотворческих профессий, категориче-

ски отвергают безалкогольные варианты

релакса.

И, пожалуй, единственная причина моих

сожалений по поводу безалкогольности

бытия — потому что не проверенную на

людях еду я давно не ем — многочасовые

беседы на самые разные темы. Народные

умельцы «плеснуть колдовства» точно

знают, кому, чего и сколько надо наливать

и подливать, чтоб до утра бурно, с цитатами

и цифрами, обсуждать политику Сталина,

читать наизусть Бродского, неспешно

спорить о Бахе и т.д. Получается беседа

без границ и тормозов, а ты сидишь рядом

молча, вся такая трезвая и стеснительная,

знающая ничуть не меньше аргументов

и фактов, но... Как-то боязно, что ли.

Правда, мне тут сообщил один писатель,

что, проспавшись, ни один из моих героев

не сможет повторить велеречивых подви-

гов — засмущается. А он сам — автор трех

бестселлеров — без стакана виски вообще

ни строчки не написал. Может, и мне пора

начать? Глядишь, стану творческой лично-

стью — если не сопьюсь, конечно....

Хотя для меня высший пилотаж употребления спиртных напитков — дар не приходя в сознание вручить себя, любимого, заботам ближнего. Всегда же найдется кто-то, кто подберет, обогреет, а потом как начнет жалеть, etc.


текст: натан дубовицкий рисунки: николай пророков

Писатель Натан Дубовицкий, вопреки сомнениям некоторых читателей, которым он предложил стать писателями, а вернее сописателями, предлагает продолжение

wikiромана «Машинка и Велик, или Упрощение Дублина». Это уже, собственно говоря, wikiпродолжение, ибо другие читатели не привыкли сомневаться

в том, что предлагает им «Русский пионер», с головой окунулись в омут большой литературы и примкнули к Натану Дубовицкому со своими текстами.Самое пристальное внимание – предисловию самого господина Дубовицкого:

оно привлекает со всех точек зрения, в том числе и с коммерческой.

Андрей Колесников, главный редактор журнала «Русский пионер»

[gaga saga]


с некоторым трепетом обратился я к вам недавно, предложив общими

усилиями смастерить wikiроман под названием «Машинка и Велик, или

Упрощение Дублина». Трепетал оттого, что все-таки wikiкультура как само-

организуемое пространство общего дела требует необходимым образом

отзывчивости, доверия, бескорыстия, кооперабельности, доброжелатель-

ности. Всего того, чего, по мнению нашей публики о себе самой, у нас

далеко не в избытке.

Принято думать, что у нас человек человеку и не брат, и не волк, а так —

брут или вор, и больше ничего. И если кто от чистого сердца начинает

скликать народ на доброе какое-нибудь совместное предприятие, всем тут

же чуется в таком начинании лукавство и подвох. И все отворачиваются,

вяло бранясь и неспешно посмеиваясь.

Тем дороже внимание и любопытство, проявленное вами к моей затее

вопреки дурным ожиданиям. Я и всегда подозревал, что вышеизложенное

представление наше о себе есть оговор и самооговор, что мы на самом-то

деле быстрее, выше, сильнее. Лучше. Так и есть, теперь это ясно — лучше.

Самое радостное, что из среды внимательных и любопытных выделяется

уже передовой отряд соавторов, пишущих и на полях романа, и внутри у

него, и над ним, и под, и вслед ему, и в обгон. Книга наша (а она уже наша

с вами), как и положено открытой wikiкниге, начинает становиться другой

по глубине и на вкус. Русло ее искривляется и расщепляется на множество

новых намечаемых вами русл. Куда потекут ее буквы, в какие стороны

понесутся вновь образуемыми течениями сделанные из этих букв герои, де-

ревья, дома, рассуждения и звезды? Каков будет ход истории Машинки и

Велика? Бог весть! Как писал В. Маяковский в статье «Чешский пионер» —

«у нас страна свободная. Как хотим, так и ходим».

Соавторы, как состоявшиеся, так и потенциальные, задают вопросы и тех-

нического, так сказать, характера. Такие, в основном: что писать? В каких

объеме и стиле? Здесь ответы просты: что угодно. В любых.

Спрашивают, куда посылать слова. Все адреса указаны после этого текста.

Интересуются, как будет происходить отбор предложений и монтаж фраг-

ментов. Кто и как будет обрабатывать общий текст? Здесь, пожалуй, не

обойтись без подробностей.

Еще раз хочу сказать, что в дело пойдет все, кроме разве что чего-то

совсем нецензурного, чего я и представить себе не могу. Под цензурой я,

разумеется, понимаю лишь свое усмотрение, а в дальнейшем, если хоть

небольшое сообщество соавторов сложится, — их (ваш) коллегиальный

отбор.

Ясно, что лучше развивать начатый текст, но не хотелось бы сразу вводить

ограничения. Границы постепенно определятся сами, с вашей помощью.

А пока годится все — любая идея, любой чертеж, любой строительный

материал. Вы можете продолжать текст, предлагать изменения в уже су-

ществующий. Присылать новых персонажей, деформировать старых; дать

варианты финала, любой ненаписанной еще главы и написанной тоже; дать

просто совет со стороны для влияния на текст, а не для включения в него; а

для включения дать реплику, шутку, диалог, триалог, пейзаж, что хотите. Все,

все пригодится. Что-то будет браться полностью. От чего-то попадут в книгу

одно-два слова. Какие-то фрагменты будут трансформированы, адаптиро-

ваны стилистически к общему тексту. Искажены, исправлены, сокращены,

чтобы вместиться и плотно лечь среди других элементов конструкции. Этот

неизбежный процесс подгонки и шлифовки ради целостности и гармонии

конечного продукта, возможно, будет неприятен многим соавторам, но он

Братья и сестры,


именно — неизбежен. Иначе выйдет не сага, а свалка. Увы, соавторское

самолюбие не может не страдать в данном случае, так как wikiмир — это

кибуц, колхоз, что попало в него, то пропало для личного, стало общим.

Впрочем, уверен, достаточное число ваших посылок войдет в роман без

правки и купюр.

Монтажом базового текста из своих и ваших узлов и частей буду зани-

маться я сам, по крайней мере, до тех пор, пока не сложится устойчивый

wikiактив вокруг этого проекта.

Произвольная правка каждым желающим нашей общей работы, как это

происходит в наиболее радикальных wikiсистемах, вряд ли пока допустима,

поскольку неокрепший и неструктурированный текст может быть раз-

рушен, так и не состоявшись, wikiвандалами, которых везде хватает и

которые, конечно, будут осаждать наш проект и сильно мусорить.

Соавторские предложения, которые никакими силами не удастся ввести в

базовый текст, будут напечатаны в том же томе, что и он, и будут считаться

неотъемлемой частью романа.

Если же кто окажет нам честь и допишет роман полностью самостоя-

тельно, то эта вторая (третья, четвертая…) версия будет издана вторым

(третьим, четвертым…) томом в общей серии с базовым текстом.

Каждый, кто даст «Упрощению...» хоть одну букву в речь, хоть одну синкопу

в сюжет, будет считаться полным соавтором наравне с теми, кто напишет

сто, двести… страниц (кибуц! wikiбуц!) или отредактирует всю махину

«Машинки….». Имя каждого будет вписано заглавными (вар. — золотыми)

литерами в историю отечественной wikiкультуры.

Но, коллеги! мы ждем от вас не только тексты. Инновационное повество-

вание третьего миллениума требует небывалых форм. Wikiцивилизация

произрастает в интермедийном, синтетическом, многоликом, всеядном

полиинструментальном мультиверсуме интернета. Поэтому, как и мировая

паутина, wikiроман многомерен и мастерится далеко не одними лишь лите-

ратурными средствами. Сверх литературы, он может существовать еще и

во многих других измерениях.

Gaga saga — это развлекательное гиперпространство, где всякие худо-

жества возможны и важны: и текст, и контекст, и все виды визуализации,

озвучивания и овеществления. Так что, помимо букв, в дело годятся и

рисунки, и фотки, и мультики, и музыки по теме.

Вот как минимум восемь измерений wikiкниги, восемь векторов, опреде-

ляющих способы, которыми может рассказываться наша история, наш

роман либо какие-то его части:

gaga text — проза, поэзия, литература;

gaga context — критика, отзывы, хула и хвала;

gaga tube — ролики, кино, видео, анимация;

gaga sound — музыка, декламация, чтение вслух;

gaga object — скульптура, readymade, инсталляция;

gaga art — живопись, рисунок, фото, коллаж;

gaga stage — драма, танец, пантомима, цирк;

gaga plus — прочее, что угодно.

На этой стадии развития проекта, когда писатели уже включились в игру,

призываю и мастеров иных, вышеозначенных искусств также присоеди-

няться к массовому движению гениальных соавторов wikiшедевра.

Куда присылать соответствующие произведения — см. ниже.

Роман будет издан как на бумаге, так и виртуально. В бумажный вариант

будут вклеены диск и флэш-карта, содержащие, помимо текста, всю вось-

мимерную сверхлитературную хайтек-конструкцию саги. Виртуальный вари-

ант, размещенный прямо в сети, будет, само собой, также восьмимерным.

Ролики, рисунки, танцы, инсталляции должны быть не просто иллюстрация-

ми к тексту, они должны создавать новые языки, на которые переходило

бы повествование время от времени, отодвигая на задний план литера-

турную составляющую, когда сам текст становился бы иллюстрацией — к

ролику, рисунку, танцу…

Если наши чаяния сбудутся вполне, система заработает и число соавторов

будет расти, нам потребуется wikiдвижок, чтобы каждый мог легко войти в

наше общее пространство и преображать его вместе с нами. Cреди хаке-

ров и инженеров-программистов найдутся желающие сделать этот движок,

и их работа будет оплачена журналом «РП». Хотя это и противоречит

священным принципам wikiаскезы. Будем считать, что не отказываемся от

этих принципов, но творчески развиваем их. Развивая же последователь-

но, сообщаем, что лучшие артпродукты для романа будут также материаль-

но поощряться. Один раз в два месяца будут присуждаться одна большая

премия и пять грантов. Они будут считаться авансовыми выплатами в счет

предстоящих гонораров.

Хочу с волнением и гордостью назвать пионеров нашего движения, людей,

уже причисленных к сонму первозванных соавторов романа.

Соавтор №1 — знаменитый создатель бестселлера «Гастарбайтер» Эдуард

Багиров, чей блестящий отзыв на начальные параграфы романа стано-

вится сноской к предложению «К десяти а.м. спирты были попиты, песни

попеты, побиты были два-три лица, как положено; и сверх того — одна

какая-то харя» из §2 нашей книги. Звучит эта сноска так: «Ну не пиздец?

Это хрестоматийный образец самой лютейшей графомании. Текст — пол-

ная хуйня, хуйня хуйней, хуета на рыбьем жире».

Спасибо, Эдуард. Ваша фамилия будет напечатана на обложке «Машинки и

Велика» непосредственно рядом с моей.

Второй соавтор Александр Спиридонов. Он прислал целую книгу, никакого,

правда, отношения к моему началу не имеющую. Из книги этой я беру одно

только имя «Уммка» и назову так питбультерьера, обитающего в доме ге-

нерала Кривцова, когда, в свой черед, дойдем до его описания. Господину

Спиридонову также обеспечено место в титрах романа.

Таким образом, соавторы уже изменили написанное и повлияли на нена-

писанное, лишь только предстоящее.

Спасибо, спасибо, коллеги.

Кандидатами в соавторы на сегодня являются также господа Яснопо-

лянский и Рыльский, Вячеслав Шушурихин, Маран Бруйский и госпожа

Елена Shanti007. Идет работа по приспосабливанию присланных ими

вещей к общей конструкции. Уверен, всем им и многим другим найдется

место в строю создателей удивительного романа Дубовицкого, Багирова,

Спиридонова…

Присоединяйтесь, братья и сестры. Будет весело. Мы сочиним отличную и

отменно мрачную историю.

You’re welcome, masters!

Ваш Натан Дубовицкий

Пишите роман по адресу: [email protected] (с пометкой wikiроман).

Принимаются тексты любого объема, присланные до 1 октября 2010 г.

и позже.


нанеся нападающим значительный урон.Сейчас он выглядывал из щербатого окна, оскалившегося

осколками недобитого гранатой стекла — краснощёкий, в крас-ной майке с надписью Igor Butman band, одной рукой (с красного золота циклопическими, почти настенными наручными часами и бокалом красного вина) отмахиваясь от назойливых, рой за роем налетавших в разбитое окно и жаливших его в шею и гла-за мелких злобных снежинок, а другой обнимая красноволосую, красноротую девушку в красном халате. Всё это радостно красне-ло среди послепожарной пороховой копоти. Кетчуп приветливо помахал бокалом Глебу и Велику — что-то им доброе крикнул, но они не расслышали, поскольку у него за спиной на полной гром-кости телевизор надрывно передавал «Дядю Ваню» в постановке Товстоногова 82-го года. Дублин и сын вежливо покивали в от-вет.

«Я работал как вол!» — оглушительно наорал на них чехов-ским классическим текстом телевизор. Кетчуп смеялся беззвуч-но, беззаботно.

Сироповой дома не было, она увезла детей на каникулы на юг, в тёплые края, в Череповец.

Не толпились перед её дачей паломники, чернец по четвер-гам не чудодействовал.

Дверь открыл нелегальный молдаванин Толя Негру, управ-дом, повар, подметальщик и гувернёр в одном лице.

— К отцу, — догадался с лёгким бессарабским акцентом Толя.

— Да, — ответил Глеб. — Дома ли?— Где же ещё, — работящий атеист Негру недолюбливал

о. Абрама, почитал пронырой и лодырем. — Никуда не ходит, ле-

Глеб и Велик вошли в дом купчихи Сироповой. Дом этот был по местным меркам громадный, вто-

рой по величине из частных домов города. Первый же стоял тут же рядом, справа — это было жилище милицеймейстера Кривцова, трёхэтажное сооружение почти без окон из того неприятного на вид кирпича, из которого строили в старое время овощные мага-зины и трансформаторные будки. А по левую сторону от сиропов-ских владений за забором из листовой стали по-сталинградски чернел подгоревший, исцарапанный пулями коттедж Кетчупа, верховного бандита региона, личного врага генерала Кривцова.

Они бились уже не первый год, бывшие партнёры по бизне-су и охране порядка, и их усталая вражда, кажется, не стремилась уже к победе, измученная розыгрышами и насмешками вертля-вой фортуны. То один брал верх, то другой, но ни тот, ни другой не могли победить окончательно, в двух шагах от цели каждый раз — оступались, выдыхались, промахивались. Банковские сче-та и сбытовые структуры комбината, рынки, автопарки, ларьки и электросети города переходили из рук в руки так часто, что нельзя было успеть определить, кто же всё-таки лучше всем этим управляет — милиция или банда. Справлялись, видимо, более/менее и та, и другая, потому что функционирование городских служб и предприятий было бесперебойным, граждане ни на что не жаловались, а может быть, и радовались, ибо знали из теле-передач о живительной силе конкурентной борьбы.

Самые крепкие, умные и смелые парни города и окрест-ностей шли служить то в банду, то в милицию, смотря по на-строению и выгодам. Вечером к вам мог постучаться участковый с просьбой не то чтобы не петь по ночам, петь хотя бы потише и другие какие-нибудь песни, а если уж именно эти песни непре-менно надо петь, то хотя бы заменить в них некоторые слова, а то соседи жалуются, и, в общем-то, хрен бы с ними, с этими сосе-дями, но у них дети совсем маленькие, да и с детьми-то ихними тоже, может быть, хрен, но могут написать куда подальше, в блог какому-нибудь начальству, и тогда что. А наутро тот же самый человек, с тем же самым пистолетом мог прийти к вам опять, но уже не в милицейской форме, похожей на вещмешок с погонами, а в свежекупленном бандитском спортивном костюме, и совсем по другому вопросу, куда более сложному и для вас неприятно-му, а именно, что пьёте вы и поёте на занятые у Сулика деньги, а Сулик сам Кетчупу должен, так что деньги надо вернуть — и не через месяц, как с Суликом договаривались, а завтра, сутки есть, и не Сулику, а прямо Кетчупу, а не вернёте, сами знаете что тогда. И вы мучились и маялись, и не пели, и принимали трудное реше-ние заявить в милицию, и шли в неё, и заявляли, и к вам выходил принять это заявление тот же самый человек с тем же самым пи-столетом, что и вчера, только опять в форме милиционера, и гово-рил вам: «Зря вы так волнуетесь».

Месяц назад котировки государства пошли вверх, и боль-ше половины кетчупов переметнулось на сторону закона. Обе-щался завоз в гувд новых пистолетов и детекторов лжи. Когда его полку прибыло, Кривцов решился на штурм Кетчупова дома. Но тот, хоть и в меньшинстве остался, отразил несколько приступов,

...Ничего, Глеб Глебыч, потерпим. Пришёл бы минут на сорок раньше! Оставалось ещё. Немного белой. Знал бы, что приидешь — не стал бы пить. А тут, веришь ли, чорт мне явился...— Формозъ? Агапитъ? Анаклетъ? — спросил Глеб. Он довольно давно уже собутыльничал с о. Абрамом и знал поимённо и даже в лицо всех бесов, мерещившихся с перепою товарищу его...


Диван у монаха был неудобный, как вериги, отшельни-чий, грязный, исполненный клопов, ухабистый, покатый, с таки-ми крутыми, почти отвесными склонами, что обычный несвятой человек ни за что не смог бы лежать на нём, скатился бы, не удер-жался, упал. Монах же, не без божией, вероятно, помощи, как-то умудрялся вскарабкаться на него, повозиться, поворочаться, по-молиться, покряхтеть — и вдруг пристать к его сальным покро-вам, прильпнуть, встрять и зависнуть. Удачно зависнув и теперь, он стал увещевать Глеба:

— Ничего, Глеб Глебыч, потерпим. Пришёл бы минут на со-рок раньше! Оставалось ещё. Немного белой. Знал бы, что прии-дешь — не стал бы пить. А тут, веришь ли, чорт мне явился...

— Формозъ? Агапитъ? Анаклетъ? — спросил Глеб. Он довольно давно уже собутыльничал с о. Абрамом и знал поимённо и даже в лицо всех бесов, мерещившихся с перепою товарищу его. По-скольку, хоть сам и не был столь благочестив, чтобы стать духо-видцем, и духов не видел, но часто бывал свидетелем и невольным участником бурных диспутов чернеца с чертями. Отец относился к бесам либерально, спорил с ними, читал им Писание, пробо-вал даже (безуспешно) обращать, черти же от такого обхождения, натурально, борзели и, когда уж очень доставали, отец давил их утюгом. Этот способ усмирения, не такой изящный, как в Европе, где, как известно, в чертей принято метать изящные чернильни-цы, был очень действенным и не давал лукавым одолеть душу.

— Да нет, не Формозъ, не Агапитъ... Агапитъ, кстати, дав-но не заходил что-то, не случилось ли чего? — продолжил о. Абрам. — Другой, конопатый, вот чорт, забыл, как звать, надо же, ну ты знаешь, горбатенький такой, ты ещё на новый год ему ста-кан проспорил...

жит, всё лежит, даже молится лёжа. Вот и хозяйка говорила ему: сходил бы ты, отец, хоть в огород. Или в церковь. В кино хоть. А он — сама иди, а меня тебе бох послал и сказал: вот моё добро, пусть пока у тебя полежит, потом заберу. Бухает — и то лёжа...

— Молчи, дракула трансильванская, чортова чаушеска, грубый румын! — по деревянной морёной лестнице откуда-то с потолка грузно катился о. Абрам. — Не слушай его, Глеб, ибо сказано: так гнали и пророков, бывших прежде нас, — голосом звонким и сладким, как трель и щебет из райской птицы или вол-шебной свирели и лютни, свидетельствовал схимник. — Не слу-шайте его, проходите поскорее ко мне наверх.

— Киздамама, — вздохнул румын, — пойду в контору, электричество что-то скачет, — зачем-то пояснил он.

— Пропала жизнь! — проревел в открытую Толей дверь Дядя Ваня.

Негру ушёл, дверь закрылась, стало тихо и слышно, как пышет винными парами дородный монах.

— Здравствуйте, дядя отец, — сказал Велик.— Здравствуй, сыне, — отвечал о., одетый в мирское,

в какую-то вельветовую ветошь, расстёгнутую вольготно на воло-сатом пузе, из-под которой свисал причудливо отражающий лица гостей, вешалку и люстру здоровенный хромированный крест, — здравствуй и ты, брат, — он троекратно обмакнул нос и губы Гле-ба в своей горячей солоноватой бороде.

Из большой прихожей, стены которой были благоразу-мно обиты дорогим испанским паркетом (не ходить же по нему, в самом деле, за такие-то деньги), гости не раздеваясь поднялись вслед за о. во второй этаж, в самое высокое помещение обширного дома, в крошечную келию, как бы светёлку, вроде той, где пове-сился знаменитый гражданин кантона Ури Н. Ставрогин. Здесь расстрига жил, пил и молился, принимал страждущих, алчущих и любопытствующих, беседовал с друзьями.

На допотопном тонконогом телевизоре стояли утюг и чудотвор-ная икона, на которой изображена была дева Мария, старая, седая, строгая богоматерь без младенца, то ли схоронившая уже великого сына своего, то ли так его и не родившая. Зная, что Велик не выно-сит её горького взгляда, монах, торопливо перекрестившись и про-бормотав «прости, господи», повернул её ликом к узенькому кро-шечному окошечку, из которого сочился в светёлку кое-какой свет цвета нечистого городского снега. За икону эту, тёмную, то и дело плачущую, он бывал и порицаем, и бит ревнителями традиций и канонов, ибо предание о её обретениях, и первом, и втором, было полуапокрифическим и не всеми верующими признаваемым.

— Конфет полно, сыне, а вина, брат, нет совсем, — ложась на диван и указывая на подоконник, заваленный сладостями, сразу же разъяснил чернец.

— Пап, не огорчайся, что-нибудь придумаем, — чуть не за-плакал от жалости к папе мальчик, припавший, впрочем, без ма-лейшего промедления к заветному подоконнику и шелестя уже фантиками.

— Сними пальто и шапку, разуйся, малыш, — растерянно и будто автоматически ответил Глеб.

...Порядки там строгие страшно. Не спят никогда, ибо сказано «бодр-ствуйте, дабы, пришед внезапно, не нашёл бы вас спящими»; не пьют, ибо ещё и на эту тему где-то что-то сказано. Вкушают только воздухи, да и то не любые. Те, что с юга, с земли, подгнившие, скоромные — не ядят. Жесть! Кому надо? Кто пойдёт?..


вино вынимало из меня мозг и силу, стал я задумываться об ухо-де из мира. Прослышал от одного странствующего самогонщика о Семисолнечном Ските и айсберге Арарат; купил св. Евангелие, читаю, пью, жду, что будет. И се — в сельце Ебеково, возле городка Скопин явился мне некто, облечённый в сирень и сияние, и дал мне вот эту икону, и сказал: «встань, недочеловек (я валялся упи-тый в дровах подле почты), и иди на север, к скитерам в Скит, там просохнешь, там спасёшься и, спасённый, неспасённых спасать будешь».

Встать я, конечно, не встал, подремал ещё, обождал, пока голова отболит. Отболела, лежу дальше, чтобы в животе улеглось. Тут опять явление, тот же, в сиянии — чего, мол, медлишь, скоти-на, чего поручение не выполняешь. Ну, встал я, пошёл.

А надо сказать, скитеров всего, включая самого схиигуме-на, только семь братьев. И не потому, что Скит невелик, — велик. И не то чтобы далеко слишком, хотя — далеко. И не то что берут не всех, а лишь достойнейших, хотя берут не всех. А потому, что никто особо туда и не рвётся.

Порядки там строгие страшно. Не спят никогда, ибо сказа-но «бодрствуйте, дабы, пришед внезапно, не нашёл бы вас спящи-ми»; не пьют, ибо ещё и на эту тему где-то что-то сказано. Вкушают только воздухи, да и то не любые. Те, что с юга, с земли, подгнив-шие, скоромные — не ядят. Жесть! Кому надо? Кто пойдёт?

Добрался я до Скита, когда он вдоль берегов Новой Земли дрейфовал. Дождался на военной базе, где спирт для нужд авиа-ции сторожили офицер, прапорщик и офицерская жена, сбежав-шая к прапорщику, душевные люди, приютили меня, читал я им св. Евангелие; увидел, как мимо плывёт льдина Арарат, догнал.

Схиигумен, преподобный Фефил, у ворот встретил, вопро-шает, кто я есть и куда гряду. Я ему про явление рассказал. «Не геолог ли ты, чадо, не пьян ли?» — усомнился в сердце своём на-стоятель. Показал я ему икону. Обомлел Фефил.

«Она, — кричит, — снова обретённая, бакинская! Сбылось пророчество!»

А было, оказывается, как. Лет двести-триста тому в городе Бакы торговал на базаре урюком какой-то мусульманец по име-ни Ибрагим. Поторговал-поторговал, побазарил-побазарил, хо-рошо в тот день урюк шёл, полмешка уже разбазарил, вдруг что-то твёрдое, деревяшка будто какая-то в мешке. Достаёт — икона православная! Вахх! Вот эта самая, — о. Абрам показал бородой и пальцем на образ на телевизоре, — а это дело мусульманину хуже свинины.

Хотел было бросить на землю и растоптать, как змею или колбасу краковскую, но тут у богородицы из глаз брызнули свет и слёзы, и был ему голос: «Где, где сын мой возлюбленный? Что вы, чурки, с ним сделали?» Ну там вежливее было, по-божески, это я своими словами, чтобы понятнее. Ибрагим напугался, от-вечает: «Это не мы, это всё евреи!» А богородица плачет и плачет, не унимается.

Тут не выдержал Ибрагим, порвал на себе одежду, взъе-рошил лицо и бороду, вскочил на прилавок и закричал на весь базар: «Правоверные, аллах послал матушку Мариам (Марию

— Бонифаций, — вспомнил Дублин.— Точно, Бонифаций, он! Ну ты ж его знаешь, мёртвого уго-

ворит. Выпьем, говорит, да выпьем, по одной, говорит, всего, ну по две. Уговорил. Всё выпили. По четыре на каждого получилось. И обдурил же меня лукавый! Я-то, дурак, пил как честный чело-век. А он только слушал, выуживал из меня все мои мысли, а сам не пил, пропускал, притворялся, рыжий горбыль. Споил меня, как жид хохла. Когда ушёл, рюмка его полная так и стояла, не-тронутая.

— Нетронутая, — вздрогнул Глеб. — Где?— Да допил я её. Извини, не знал, что ты придёшь, — на-

хмурился виновато отче. — Да ты садись, а то вот так натощак, да ещё на ногах целый день.

Дублин присел на один из стульев, снял шапку и стал, чтоб не так кисло было, глядеть на весело жующего шоколадки и кара-мельки сына.

Велик и чужому человеку показался бы ангелом, а уж для родного отца он был целый рай. Глебово сердце обдало от сына нежным теплом, словно от первой утренней рюмки. Это было счастие, почти могущее заменить алкоголь, но не вполне, однако, заменяющее.

§9Видя терпящего бедствие брата Дублина, человеколюбивый Абрам произнёс ему назидательную речь, которая крепостию и забористостию почти не уступала вину, хотя немного всё-таки уступала.

— Горе, брат Глеб, горе, горше которого и выговорить нель-зя — когда выпить надо, а нечего. Кому, как не мне, и понять тебя. Я ведь не простым алкоголизмом страдаю, а врождённым. Пьян, стало быть, с рождения. Ну что страдаю, это так врачи говорят, а по мне алкоголизмом этим я живу и радуюсь, посему и утешить тебя не берусь, нет муки туже твоей, но скажу о второй по тяжести муке — о несправедливости. Ибо испытал. И — превозмог.

Родился я в глухомани, в большом русском лесу, у истоков трёх святых рек — Цны, Пры и Прони. Деревня наша была боль-шая, забубённая, бухая. Батя мой был инкогнито, nomen nescio, как говорится, одно о нём известно — алкаш был круглосуточ-ный, хронический бухарест. А маманю помню — доярка, пропой-ца. Мне, инвалиду с детства, по инвалидности моей как урождён-ному алкоголику во младенчестве прописывали разбавленный медицинский спирт. В утробе ещё спившийся, помер бы я без него, как обычные дети без молока. Маманя мою дозу похищала и делила с фельдшером, а я страдал от недолива. Была она бабкой моей разоблачена и лишена родительских прав. Стал я человеком свободным и пил уже беспрепятственно, хотя недоливы случа-лись много раз ещё. Кочевал из интерната в интернат, отовсюду изгоняемый за пьянку.

Оттого ли, что житие в интернатах отчасти напоминает монастырское, или потому, что лет с четырнадцати начали на пьяную голову докучать мне ангелы и черти (черти чаще) и что


по-нашему) спросить, где сын её Иса (т.е. Иисус). Целуйте образ, правоверные, кайтесь, ибо наступают последние времена». Сбе-жались правоверные мусульмане, стали всем базаром разбирать-ся с оглашенным Ибрагимом и, разобравшись, порубили и его, и икону на куски.

Так стал Ибрагим мучеником за веру Христову, а право-славному миру было пророчество о втором обретении иконы бакинской богоматери, о возвращении её людям для всяческих чудес.

Вот Фефил и обомлел — сбылось пророчество! С таким-то приданым взяли меня, ясно, в монастырь, постригли в скитеры и нарекли Абрамом в честь Ибрагима-мученика. Одного из бра-тии услали с докладом о чуде в Москву, так и келья освободилась, и стал я одним из семерых.

Недели две спасался. Ну, воздухами наедаться тяжело, но в принципе терпимо. Не спать тоже понемногу привык. Но без вина-то как? А у них даже кагора нет. Сначала думал, — притво-ряются, разводят мирян, а сами по секрету хоть рыбу или горох с перловкой жуют и по праздникам позволяют себе по стопке хотя бы. Какое там! Всё по-честному, дурные совсем! По всей обите-ли — шаром кати, стены белые да образа. Не то что гороха и рыб, посуды-то нет. Скамеек всего две, для гостей. Кроватей нет, из ме-бели только гробы да сундук платяной для ряс. Воистину, жесть!

Ну, загрустил я. Вот ведь как — бох есть, а радости нет. Взлез на колокольню, чтоб от трезвости отвлечься, трезвоню, душу от-вожу. Звенят колокола, как бокалы, и на том спасибо.

Кругом бело. Снег белый, лёд белый, небо белое, солнце — и то белое, и храм белый. И летят в этой белизне золотые купола, как воздушные шары, несущие к богу звон о славе его. Красота! Спрыгнуть, думаю, что ли, без вина всё равно не жить.

Тут вижу, пятнышко будто какое вдалеке. Ближе, ближе, вот уже люди, лыжи, сани видны. Экспедиция!

Ну я вниз, к ним. Встретились в километре от Скита. Чело-век пятнадцать. Геологи, океанографы, по льду, по ветру специа-листы. Слово за слово, познакомились. Делают привал, выпива-ем, закусываем. Аллилуйя! Исполать!

Сначала пили спирт, потом тоже спирт, но другой. Хотим ещё, как положено. Спирт кончился. Нашли ещё что-то в жёлтой канистре без этикетки, прозрачное, запах резкий. Спросили друг у друга, чья канистра, что в ней, никто не вспомнил. Возможно, радист знал, но он ещё после первого спирта уснул.

Стали пробовать из жёлтой канистры по глотку, осторож-но. Вроде забирает. Выждали, потерпели минут пять. Вроде не по-мер никто — можно, значит. Выпили всё. Потом стали слепнуть. Ослепли. Начали глохнуть. Не успели до конца оглохнуть — напа-ла немота, потом ноги отказали. И руки. И прочее. Полный выкл.

Лежим мёртвые. Все, кроме радиста, он живой лежит. К утру очнулся, бегом в монастырь. А там иноки уже спохвати-лись, навстречу ему бегут. Перенесли тела в монастырь, отпели. Радиста и трупы приятелей его флотская вертушка забрала. А моё тело предали льду и снегу в катакомбах под храмом, где почив-шие схимники покоятся.

Покоюсь и я; день покоюсь, другой, а на третий будто хо-лод чувствую. Стук какой-то. Прислушался — зубы стучат. Мои. Замерзаю, думаю. А потом думаю, как же я, мёртвый, мёрзнуть могу и думать? Открываю глаза — сверху потолок ледяной, вокруг мощи нетленные с умными лицами. Поднимаюсь, выхожу из ка-такомб, иду к себе в келью. Вижу братьев Петра и Зосиму. Пётр как заорёт: «Абрам воскресе!» А Зосима: «Воистину воскресе!» Настоя-тель на крик явился: «Кто здесь богохульствует? Что ты здесь де-лаешь, новопреставленный отче Абраме?» «Да вот, — отвечаю, — воскрес только что». «Этого не может быть!» — вопиет Фефил. «Как не может? — возражаю. — А Христос?» «Что говоришь, опомнись, бес ли обуял тебя?» — взвился окончательно преподобный. Ну а я, хоть и три дни пропокоился, а всё же с похмелья, раздражён, за-вёлся тоже: «Христу, значит, можно, а мне нельзя! Зачем же он тог-да позор и казнь лютую принял и воскрес? Не затем ли, чтобы нам пример показать? Не затем ли, чтобы сказать нам, ничтожнейшим рабам своим, — вот и вы воскреснете, как я теперь. Воскресайте все, не бойтесь!» А он мне: «Пьянь, пьянь, сгинь, пьянь!»

Короче, извергли меня. Выгнали, как был, в одной рясе, в открытый океан как собаку. Мало того, в Москву написали, буд-то я в состоянии антифризного опьянения избил веригами океа-нографа и монастырскую утварь поломал, и образ чудотворный украл. И что не умер я, а, проблевавшись, уснул; и не воскрес, а, проспавшись, возвестил, поражённый гордыней, о своём лже-воскресении, самозванно и богохульно равняя себя с Иисусом. О враги, клеветники мои!

Я, конечно, не всё помню, врать не буду. Но чтобы веригами и чтоб океанографа? Этот океанограф женского пола был. А вери-ги я снял, ещё когда с колокольни за экспедицией побежал, дабы легче бежалось. На мне только обруч железный на шее остался, не такой уж и тяжёлый. А образ бакинский взял, взял, так ведь он мой и был, мне явлен, не Фефилу этому.

И вот я здесь, перед вами, униженный и оскорблённый. Где справедливость? За что Иисус прославлен, преображён и на небеса вознесён, за то я оклеветан и обращен в прах. Мне, не пове-ришь, брат, тридцать пять всего, а плешив и сед, и тучен, и одыш-лив...

— Это от вина, дядя отец, — прокомментировал Велик, на-евшийся сладкого и даже поместивший в кармашек небольшой запас.

— От вина, сыне, от вина, а вино от чего? От неправды вино, от несправедливости, — ответил отец Абрам.

— А вдруг Варвара Эльдаровна погреб запереть забыла, — предположил Глеб.

Варвара Эльдаровна Сиропова, хозяйка дома, зная при-страстия о. и его дружков, сама почти трезвенница, принудив-шая к трезвости и мужа, вина в доме держала не много, для гостей только, самого лёгкого, и прятала его в погребке рядом с котель-ной, запирала на ключ. Дверь в погребок была крепка, отцу же дозволялось напиваться только подаянием.

— Никогда не забывает, — отозвался монах.— А вдруг, вдруг сегодня? — настаивал Глеб.


— Ну поди проверь, чего гадать?Глеб спустился в гостиную — у камина бестолково толпи-

лась мохнатая, пахучая, тучная, как стадо баранов, мебель; из го-стиной — ниже, в подвал, там веяло луком и стиркой; дёрнул за-ветную дверь. Она подалась, так что Глеб воскликнул было «ура», но оказалась не той, не туда дверью. Та, туда была следующая и — закрыта, неприступна. Глеб обнял её, как сирота холодную мо-гильную плиту, под которой скрыто навек самое любимое, самое дорогое, невозвратно утраченное. В шаге от него мерцали отра-жённой подвальной тьмой желанные бутылки, мерцали и были недостижимы. Глеб подумал, что надо бы сегодня не полениться, найти наконец время и повеситься. Или вот там, на болоте, по-лынья есть, проезжали — видели, в неё, в неё и сразу под лёд, и плыть подо льдом прочь от полыньи, пока весь воздух не кон-чится в лёгких, чтоб на обратную дорогу не осталось.

— Пап, пошли домой. Я тебе тут четыре конфеты нашёл, две с ликёром, две с коньяком. Я такие не люблю, а тебе пригодят-ся, на, — Велик протянул папе мягкие подтаявшие шоколадные конфеты в серебристой фольге.

— Спасибо, — прослезился Глеб и судорожно выпил кон-фету за конфетой. Коньяка с ликёром набралось на четверть не-большого глотка. Такая доза подействовать не могла, но желан-ные вкусовые ощущения немного успокоили, — спасибо, малыш, спасибо, солныш. Ты иди в машину, а я ещё к отцу загляну на ми-нуту, и поедем.

Мальчик ушёл ждать. Глеб вознёсся в светёлку.— Заперто, вижу, — констатировал Абрам, — я же говорил.— Отче, мне деньги нужны, — сказал Дублин.— А мне нет. Значит, подружимся.— Я серьёзно.— Сколько? Двести, пятьсот? Сейчас нет, приходи через не-

делю, богомольцы нанесут.— Да мне бы две тысячи надо, — смутился Глеб дерзостью

своей просьбы.— Сложно, — задумался отче, — недели три ждать придёт-

ся. Но может, и повезёт, олигарх какой уездный заглянет судьбу узнать, тогда и десять за раз может получиться. Так что заходи.

— Долларов бы мне, — прошептал Дублин.— Долларов? Целых две тысячи самих долларов? Это в ру-

блях сколько же? Пятьдесят тысяч? А то и все семьдесят? В нашем приходе, брат, таких денег не видел никто.

— А у хозяйки, у Варвары Эльдаровны, должно ж быть. Она ведь миллионерша. Солому на экспорт гонит.

— Гонит, гонит. Лучше бы самогон на импорт гнала, внутрь народа, — пробурчал инок. — У неё на счету в Сбере миллионов… два рублей лежит, сам выписку видел. И в сейфе в её спальне, Толя говорил, ещё миллиона три. Рублей, не долларов. Могла бы дать, только не даст.

— Умоли её. Она женщина добрая. Пустила же тебя жить, — взмолился Глеб.

— Не даст, потому что никогда не даёт взаймы тому, кто вернуть не может. По доброте своей не хочет ставить человека

в неловкое положение, когда он долг не выплатит и оттого пере-живать будет.

— Я не буду, — заверил Дублин, — или пусть не взаймы даст, а так, даром, тогда и проблемы нет.

— Так тем более не даст. Она же бизнес, купчиха. — А я верну, — поменял тактику Глеб.— Ты? — засмеялся Абрам.— Я. Слушай, расскажу.— Под рассказ надо бы по сто грамм, — озаботился мо-

нах, — и вот что я вспомнил. В холодильнике кефир есть. А в ке-фире — алкоголь.

— Да, — согласился Глеб, — я читал, что до полутора граду-сов бывает. И даже больше, если несвежий.

— Ну вот! Дойди, брат, до кухни, неси нам по пакету.Кефира в холодильнике оказалась уйма по случаю новой

какой-то жестокой кисломолочной диеты, на которую Варвара Эльдаровна посадила перед отъездом своего мужа, бывшего сей-час на службе. Служил он жене, упорным трудом и покорностью дослужившийся до заместителя главного бухгалтера соломенно-го её бизнеса.

Глеб принёс четыре литровых пакета. Выпили залпами по первому.

— Первая колом, — булькнул о., — не закусываем! — отка-зался от протянутой Глебом пустой конфеты из-под ликёра.

Глеб не закусил. Помолчали.— Что, забирает? — послушав себя, спросил монах.— Да нет как будто, — ответил Глеб, — кажется, свежий

кефир попался. — Ну, давай ещё по одной.

...Ну, загрустил я. Вот ведь как — бох есть, а радости нет. Взлез на коло-кольню, чтоб от трезвости отвлечься, трезвоню, душу отвожу. Звенят коло-кола, как бокалы, и на том спасибо.Кругом бело. Снег белый, лёд белый, небо белое, солнце — и то белое, и храм белый. И летят в этой белиз-не золотые купола, как воздушные шары, несущие к богу звон о славе его. Красота! Спрыгнуть, думаю, что ли, без вина всё равно не жить...


Выпили ещё по литру. На сей раз оба почувствовали из-рядное внутреннее вздутие, а вскоре и брожение. Опьянением такое состояние назвать было ещё нельзя, но и обычным оно уже не было.

— Рассказывай, брат, — настроился Абрам.— Я миллионер, — рассказал Дублин.— Милиционер? — удивился несколько оглушённый бур-

лением в своём пузе схимник.— Миллионер, — повторил Глеб.— Вот как, — попытался ещё, но из-за тяжести в брюхе

больше не смог удивиться о., — у тебя, стало быть, есть миллион.— Есть.— Миллион чего? Тараканов в твоей халупе на улице За-

днезаводская?— Не тараканов, брат. Долларов, брат. Не в халупе. В офшо-

ре, брат. В Великом Княжестве Метценгерштейн.

§10Cын миллионера дожидался миллионера-ст. в джипе. Он умел включать отопление в машине, умел быть терпеливым и занять себя, и развлечь, не имея подчас ни единой игрушки, ничего дру-гого, что можно было бы для игры приспособить. Он умел ждать, поскольку ждал часто, пока Глеб пил. Обходился подолгу без еды, легко терпел жажду, будто маленький бедуин, который влачит-ся по пустыне и знает, что хоть страдай, хоть не страдай, а вода и ночлег далеко и от страдания ближе не станут, так что лучше не страдать. Бреди себе дальше, думай свою бедуинскую думу, бед-ствуй бедуинскую беду, только спокойно, без напряжения, без напряжения.

Он уже знал, что боль и беда, и скука, и тоска бывают раз-ные, от разных причин и из разных веществ сделанные. Но что в любой из них всегда примешана резиновая кислота времени. Без времени и боль не боль, и скука не скука. Вот он и научился не считать минуты, четвертьчасы и часы и не думать, когда это или то, другое кончится, или не кончится ни то, ни это никогда. А когда тоска не считается, то и не так саднит, не так печёт, не так колет, крутит и ломит.

В джипе, похожем изнутри на старый сарай, куда сложен битый хлам, кресла, железки, сумки с чем-то ненужным, где всё слишком было знакомо, глядеть было не на что, поэтому Велик разглядывал прошедшую половину дня и находил её довольно красивой и удачной. Прекрасно было, что у о. Абрама накопилось столько сладостей, и удачно было, что вина не накопилось у него вовсе. Ему нравилось и то, как он позаботился о папе и облегчил его страдания, великодушно подарив ему конфеты с коньяком. Разглядев же день и увидев, что это хорошо, мальчик взялся меч-тать.

Велик любил папу и нельзя сказать, чтобы сильно осуждал или боялся его за пьянство. Нетрезвый Глеб давно уже был небуй-ный. Он как-то размякал, размокал весь, когда набирался, роптал и лопотал жалобно, прел, слезился. Но вот эта-то мякоть вместо


мужчины, слёзы и мокрое место там, где по-хорошему должен был бы находиться отец, крепкий, сильный, весёлый, надёжный, это-то и смущало Велика, наводило на мысль, что папаша некон-диционный какой-то. И всё же он не осуждал его. С одной сторо-ны, потому что почти все, а может, и просто все, за исключением капитана Арктика, известные ему взрослые были заметно выпи-вающие. А с другой, потому что, стоя перед жизнью и входя уже в неё понемногу с окраины, со света, начиная движение в первых попавшихся, ещё негустых, ещё негромадных тяготах её и тем-нотах и догадываясь наперёд, что дальше и гуще, и громаднее станут они, и чем дальше, тем тяжелее и темнее; и видя, какие ди-ковинные звери и люди уже перебегают ему дорогу, и слыша их рык и рёв, доносящийся из ночных зарослей жизни сплошным шквалом как бы пения свирепых хищных цикад, чувствовал он — не перейти ему это дикое поле напролом, а только галсом преодолеть, иноходью, в обход; и со многим смириться придётся, многого не осудить, уступить многому. Вот он и уступил папу бо-лезни его и слабости, да и что же он мог ещё. Зато не умаялся, не взялся за неподъёмный груз, не надорвался, сохранился. Он был как кораблик на гербе Парижа — спокоен среди бурь. И весел.

Хотя бывало ему и страшно, и очень страшно, как любому ребёнку. Тут бы и приткнуться кораблику к берегу, к родителю какому-никакому, но — берега кисельные были, топкие, желе, жижа, а не земля. И пахло от берегов перегаром.

Тогда жался Велик к себе, не к кому больше было. Кутал-ся в своё одиночество, как кутался бы в мамино тепло, если бы была у него мама. Одиночество это было ему велико, недетского размера, большое, просторное, тяжёлое; как на взрослого, словно с чужого плеча на вырост ему отдано.

У кого были родители алкоголики, тот поймёт, каково ему приходилось, какой он чувствовал грозный простор, какую сво-боду ужасную, непереносимую для неумелой детской души, ещё не обособившейся. Не научившейся рыскать на холоде и скакать по головам, улавливать, хватать ближних своих и, усевшись им на шею, примостившись у них в мозгу, высасывать из них все соки, отжимать тепло, выгрызать радость. Существо его ещё не выпало в осадок, не окаменело в форме какого-нибудь дундука или долбоёба, а должно было быть ещё рассеянным, ясным, про-зрачным, растворённым, как свет и любовь, в крови и воле кого-то старшего. Но в крови старшего было вино, а воли вовсе не видно. Оттого растворялся Велик в своих вымыслах и ещё — в вере своей в знаменитого капитана Арктика, героя и волшебника, весёлого, сильного, крепкого, надёжного.

Самыми счастливыми минутами его жизни были такие, как теперь. На улице ветер; роится за стеклом мелкий, надоед-ливый и кусачий, как мошкара, снег, а в машине уютно, тепло и мягко, никто не мешает мечтать о полёте к блуждающей пла-нете Уау. Эта уютная, тёплая планета летает в космосе свободно, сама по себе, греясь то у одной звезды, то у другой. А во время долгих межзвёздных и межгалактических перелётов освещается кружащимся вокруг неё вместо луны собственным небольшим солнцем. Во главе экспедиции капитан Арктика. Велик — его пра-вая рука, командир взвода биониклов. Велик мечтал, он любил такие минуты, он часто ждал Глеба, у него были целые часы таких счастливых минут. Он был счастлив.

Обычно Глеб помнил о сыне первые час/полтора от нача-ла злоупотребления спиртными напитками. Злоупотребив же триста и более миллилитров водки, терял его из виду. До трёх-сот он рассказывал о Велике своим бесстрашным товарищам, знавшим, что сегодня будет жарко, что по две тысячи милли-литров в каждого должно попасть, не меньше, плюс портвейн. И товарищи смотрели бесстрашно, как выставляются против них бутылки, и знали, что не отступят, и что не все сегодня вернутся домой. Некоторые падут прямо здесь, ещё на тысяч-ной отметке. Иные, дойдя до двух тысяч и даже портвейна, уже на финише испытают острую сердечную недостаточность. Но каждый надеялся выжить и, разгоняясь потихоньку, слушал сентиментальные рассказы Дублина о Велике. Расчувство-вавшись, посылали кого помоложе отнести сыну математика в джип огрызок колбасы или солёный огурец, яблоко, леденец. Звали иногда и за стол и даже наливали. Но Велик не пил, а за стол шёл редко, потому что за столом и собирались-то нечасто. Больше в подъезде, на подоконнике накрывали, или на ящи-ках позади магазина, или просто на весу, посреди улицы, где стояли — один держит огурцы и леденцы, другой рвёт муску-листыми пальцами плотный пластик упаковки импортного сыра, третий крутит голову бутылке, четвёртый, исполняю-щий роль буфета, блестит торчащими из всех карманов шестью непочатыми пузырями и отирает от волнения и нетерпения выступивший на лбу пот общим, одним на всех припасённым скомканным бумажным стаканчиком.

...Он уже знал, что боль и беда, и ску-ка, и тоска бывают разные, от раз-ных причин и из разных веществ сде-ланные. Но что в любой из них всегда примешана резиновая кислота време-ни. Без времени и боль не боль, и скука не скука...


LookCool: Продолжение романа Германа

Мелвилла «Моби Дик» расскажет о сражении

премьер-министра РФ Владимира Путина

с китом.

25 августа глава российского правительства

на Тихоокеанском побережье Камчатки

вместе с группой ученых принял участие

в «охоте» на занесенного в Красную книгу

серого кита. На надувной лодке В. Путин

нагнал стаю китов, которые зашли в бухту

Ольга, и взял у одного из них для анализа ку-

сочек кожи. Несмотря на штормовой ветер,

большие волны и опасные прыжки огромных

животных, решивших поиграть с лодками,

премьеру удалось попасть в одного из них

из арбалета с третьего или четвертого

выстрела.

Подвиг главы кабинета министров РФ ляжет

в основу романа «Серый кит», который станет

продолжением знаменитого произведения пи-

сателя Германа Мелвилла «Моби Дик». Открытый

тендер на право создания текста выиграл Натан

Дубовицкий — автор книги «Околоноля».

vvbit: Ниже фрагмент хорошей литературы из

нового Дубовицкого. Это выражается не спив-

шийся майор, это умный писатель и глубокий

мыслитель, причем за майора он пишет вполне

просто и правдиво:

«...А я хоть и частный, зато честный. Не

нравится, скажи — уйду. Мне ничего не

надо. Кто ж знал, что так обернётся? Что

при нашем капитализме милицай будет

богаче капиталиста. Как наш социализм был

когда-то для самых ленивых и злых идиотов

наилучшим образом приспособлен, а для

нормальных и путёвых людей непролазен

и ядовит, так и капитализм наш таким же

оказался — для злых и ленивых. Только им

и хорошо. А нормальным...»

bagirov: Г-н Колесников, залогиньтесь )

conejos: Написано манерно, изящно, но

сюжета нет((( и не будет.

add_diem: Андрей Колесников, главный

редактор журнала «Русский пионер»: «Если ты

не выше Льва Толстого в главном, то можешь

быть выше его в форме. Хотя Толстой, навер-

ное, додумался бы до такой формы, если бы жил

в век интернета. Натану в этом смысле повезло

больше, чем Толстому». Онемела...

А «Околоноля» не столь уж плох (к тому же жена

ВЮ руку вроде бы приложила), да и стихи у ВЮС

Прошлый номер «РП», представивший читателю начало нового сочинения Натана Дубовицкого «Машинка и Велик, или Упрощение Дублина», вызвал горячие споры, причем теперь читатели не только пытаются раскрыть тайну авторства, но и пробуют свои силы в соавторстве. Ведь это первый wikiроман. Открытый для всех.

рису

нки: а

нна

всес

вятс

кая


о чём, мы им расскажем для острастки, про

что сорокин написал, они поймут, и снимут

маски, и скажут — сам сорокин кал! Засучат

рукава повыше, возьмут перо (или айпад) и,

чертыхнувшись матом трижды, войдут в писа-

тельския ад.

Итог таков — Натан, ну зря Вы воззвали

в темные низы, там букв не знают и хотят

лишь зрелища и колбасы. Пойдите, может,

к Михалкову, он снимет боевик-роман, он

сам сыграет Человека, а Глеба — может Вы,

Натан? Не пожалеет спецэффектов, кишки

там, пули, кетчуп, стон, и для романтики оста-

вим милиции один патрон.

Вот это будет gaga saga, вот это будет вау-

сюжет.

eyra_0501: Есть такой писатель — Натан Дубовицкий, автор «Околоноля». Есть

известное мнение о том, кто именно этот

персонаж. Но оставим сейчас все расхожие

мнения, сосредоточимся на литературе.

Так вот, известный писатель предлагает

всем желающим продолжить его новый

роман (даже гонораром обещает поделить-

ся). Где положительным героем является

милиционер, да и сам роман «посвящен

русской милиции и издан в ее поддержку».

Что ж, похвально... Да и тема благодат-

ная — ну, к примеру, написать о неизвест-

ном сержанте, который остановил своего

коллегу — явного садиста, душившего

парня у Гостинки на акции «несогласных» 31

июля. Или сделать одним из героев майора

Дымовского. Да мало ли идей есть хороших!

Но когда прочел уже написанное Сурковым

(?) Дубовицким, понял — не, так не пойдет.

Что у него за картонные герои? Что это за

реплики, которые (я в том почти уверен) не

проговаривались вслух? А обращения, а фа-

милии персонажей?! Нет, не будет смотреть-

ся в этой компании безвестный, но замеча-

тельный парень, который привык к тому, что

«силовые приемы» надо использовать для

отлова убийцы с ножом, а не для скручива-

ния безоружного человека, который, между

прочим, выступает за восстановление за-

конности. И фамилия у сержанта наверняка

не Человечников, а просто Иванов. Или

Петров. Простая русская фамилия простого

русского милиционера. И наверняка не

поймет он всех этих «постмодернизЬмов»

местами очень и очень.

kuklin_r: Интересное предложение. И забавное.

orakul27: Что ж в нем забавного?

kuklin_r: Просить блогеров написать что-то хорошее про ментов. Немного забавно.

vvbit: Я думаю, реальное предложение не о продолжении, а о собеседовании в рамках

процесса написания. И, конечно, адресова-

но оно тем, кому интересны такие формы.

Честно говоря, я не очень верю в продол-

жение именно Дубовицкого, у него редкий

особый стиль, я бы сравнивал его, например,

с Гоголем. Как можно хором продолжать

Гоголя? В даре писательства ему не отка-

жешь, не случайно его оценил такой тертый

калач, как Проханов. Прочитайте их заочную

беседу на сайте Р.Пионера, если не читали,

это интересно.

Извините, я случайно увидел вашу заметку.

При всем неверии в хор Дубовицкого, я по-

пробую им чем-то помочь, для чего завел

сообщество.

Успехов! Привет Минаеву, он тоже молоток.

elenasavva: Писатель весел — глянь, неймется роман свой превратить в абсурд.

Читатель вяло поддается, он верит — всех

в конце спасут, но изворотливый Натан нам

придумал финиш интересней, он предложил

финал писать нам, чтобы он стал народ-

ной песнью, передаваемой в уста из уст

счастливцев — прочитавших с эффектом

«Старый телефон» или «Сказала баба Маша».

Фольклор завял с первых минут — как их

ни гнали, несогласных, а все равно убогой

массой наклали в комменты... гм, да, наклали

именно, да-да.

Несчастный автор пожалел уж, что взялся за

перо вообще, он лучше б прятал, как Кощей,

в иголку, в стол, в лягушек, в зайцев свои

изящные абзацы, глядишь — и нервы бы

сберег себе и нам, да видит Бог.

И даже в Русском Пионере потерли коммент

Соловья — я не тщеславна, но поверьте,

обиделась бы даже я. Давайте гласность

и свободу! Мы после их айпи найдем и объ-

ясним этому сброду, каков роман, про что,


как, запертый в своей пустой свободе,

ты одинок — до слёз, до дна, дотла.

Смотри — вот жизнь идёт. Смотри — проходит.

Смотри — прошла…

Эти стихи я увидела в блоге Милы Ануфриевой

и поинтересовалась, чьи они. Оказалось, из

романа «Околоноля» некоего Натана Дубовицко-

го — псевдоним автора, пожелавшего остаться

неизвестным. В интернете много рецензий на

роман и гипотез, кто же является реальным

автором (одна из основных версий — заме-

ститель главы администрации президента РФ

Владислав Сурков). Роман, а жанр его опреде-

лён автором как gangsta fiction, мне понравился

и поразил яркостью, смелостью, необычностью

языка и темы повествования и мыслей героя.

Правда, насчет мыслей, порой явно ощущалось,

что это мысли самого автора, а не главного

героя, чувствовался какой-то диссонанс.

Много размышлений о смерти и смертности,

что непривычно видеть в русской светской

литературе. Русские люди чаще ощущают себя

бессмертными, как бы не приемлют для себя

такого печального конца.

Роман был опубликован в журнале «Русский

пионер» в прошлом году. Загадка авторства так

и не была разгадана. И вот спустя год редактор

«Русского пионера» Андрей Колесников получил

от таинственного автора по электронной почте

начало второго романа «Машинка и Велик, или

Упрощение Дублина». Вместе с романом при-

шло предложение писателя — напишем книгу

вместе с читателями.

Любопытно, удастся ли эта оригинальная затея.

eduardbagirov: Где взять новый роман На-

тана Дубовицкого? Хочу его дописать.

gsurkov: Писатель года — Натан Дубовицкий.

Первым произведением, опубликованным под

этим именем, стал роман «Околоноля». Олег

Табаков, который планирует поставить «Около-

ноля» в своем театре, отозвался о романе так:

«Натан Дубовицкий», как утверждают очевидцы

и сплетники, — псевдоним. Но это не отменяет

ни авторского таланта, ни боли, которую —

подобно интеллигентности — сымитировать

нельзя. Судя по тому, что текст с диковинной

зоологической злобой встречен целым рядом

моих современников, я вижу — о-о-о, парень-

то, кажется, попал в боль! Прямо вставил туда

палец и поворачивает».

Дубовицкого... Правильно, между прочим,

сделает, что не поймет.

bagirov: Cтрого говоря, я не уверен, что

это пишет Сурков. Не встречал его публичных

признаний на сей счет. А к Суркову-чиновнику

у меня никаких претензий нет.

astranin: Я читал его предыдущий роман. Где-

то, конечно, жестко, где-то противно, под конец

даже неоправданно жестоко... но в итоге получа-

ется очень даже ничего. Прочту его новый роман,

напишу рецензию, выиграю 10 000 рублей.

iomae: Небезызвестный Натан Дубовицкий

ищет алмаз в куче дерьма равного себе [песате-

ля]. Видать, не с кем словом витиеватым пере-

молвиться. Окрест нули одне. Скучно. Напишем

же роман всей толпой, методом crowd writing.

abvgd: Мне кажется, там довольно много

шуток и вообще высказываний, понятных

только некой узкой тусовке, как если бы кто-то

написал роман «Диваны с Полковой, или Упро-

щение Врубеля» и там была бы фраза:

— Не вижу предпосылок для снижения основа-

ний, — насторожился Охотник.

На Полковой смысл этой фразы поняли бы все

и посмеялись, а вот на Врубеля (на ул. Врубеля,

д. 4 находится редакция «Ъ». — Ред.) многие

решили бы, что это просто неудачный речевой

оборот.

hashenko73: Прочёл. Талантливо написано,

кто бы ни был автором)))

n_pereslegin: Натан Дубовицкий. «Околоно-

ля», а также «Машинка и Велик, или Упрощение

Дублина». Ну как же я мог не прочитать этого

замечательного автора! Точнее, первую вещь

перечитать, а вторую, еще не законченную, на-

чать читать. Ну что можно сказать? Наверное,

это лучшая художественная литература, которую

я когда-либо читал. Прочтите обязательно!

andrei_safronov: В ЖЖ открылось со-

общество желающих продолжить «Машинку

и Велика, или Упрощение Дублина». Wellcome!

we_love_bourbon:

Смотри, как ночь горька не по погоде,

как злоба дня безжалостно проста,


подписка

ВЫ ТакЖЕ МоЖЕТЕ подписаТЬсЯ На ЖУРНаЛ:подписка через «каталог Российской прессы поЧТа России»:- в любом почтовом отделении на территории РФ с 01.09.2010

подписной индекс:n 32 771 – годовойn 32 770 - полугодовой

подписка черезподписные агентства:n Москва: ооо «интер-почта-2003» Тел.: (495) 500 0060Факс: +7(495) 580 9580 E-mail: [email protected] www.interpochta.ru n санкт-петербург: ооо сЗа «прессинформ»Тел. (812) 335 9751; 335 2305

Факс: (812) 337 1627E-mail: [email protected] агентство «Урал-пресс»:Абакан, Астрахань, Архангельск, Белгород,

Благовещенск, Братск, Брянск,

Великий Новгород, Владивосток, Воронеж,

Екатеринбург, Иваново, Ижевск, Иркутск,

Калуга, Кемерово, Комсомольск-на-Амуре,

Краснодар, Красноярск, Курган, Липецк,

Мурманск, Нижний Новгород, Нижний

Тагил, Новороссийск, Новокузнецк, Ново-

сибирск, Омск, Орел, Пермь, Петрозаводск,

Петропавловск-Камчатский, Пятигорск,

Ростов-на-Дону, Рязань, Смоленск, Сургут, Сык-

тывкар, Ставрополь, Таганрог, Тверь, Томск,

Тюмень, Улан-Удэ, Хабаровск, Ханты-Мансийск,

Челябинск, Чита, Ярославль.

Тел. центрального офиса (Екатеринбург)

+7 (343) 26 26 543

www.ural-press.ru

офоРМЛЕНиЕ подписки:

n по телефону: (495) 981 3939 n по e-mail: [email protected]

n на сайте: www.ruspioner.ru

* Цена указана с учетом курьерской доставки по Москве и Санкт-Петербургу и доставки почтовых отправлений 1-го класса в регионах РФ

* Цена действительна только для РФ

* Журнал выходит из печати 1 раз в два месяца.

2011 год: февраль-март № 1 (19); апрель-май №2 (20); июнь-июль №3 (21);август-сентябрь №4 (22); октябрь-ноябрь №5 (23); декабрь №6 (24)

ПОДПИШИСЬ ЧЕРЕЗ РЕДАКЦИЮ НА ВЕСЬ 2011 ГОД И ПОЛУЧИ В ПОДАРОК НАБОР ДЛЯ КЛАССНОГО ЧТЕНИЯ!

сТоиМосТЬ годоВой подписки —1980 РУб.

100 первых подписчиков, оформивших годовую подписку в период с 01.10.2010 по 31.10.2010,получат в подарок КОМПЛЕКТ ИЗ 2 ТОМОВ БИБЛИОТЕКИ РУССКОГО ПИОНЕРА И 3 ЛУЧШИХ ВЫПУСКОВ ЖУРНАЛА!


А в прАжский вытрезвитель попал я так.

Спустя полгода учебы в Карловом университете однажды

приспичило мне поговорить о смысле жизни, но никак не

находился достойный собеседник. На пятнадцатой попытке

(кружке пива, а между были ведь еще и ром, фернет,

сливовица) я на какое-то время померк, а потом обнаружил

себя стоящим на рельсах в метро на станции «Мuzeum». Люди

в хаки, которых я, воспитанный на других цветовых гаммах,

упорно не считал за милицию, не сразу меня извлекли на

поверхность. «Во всем мне хочется дойти о самой сути!» —

пытался объяснить я свое состояние сначала в участке,

а потом и всему персоналу вытрезвительной клиники святого

Аполлинария. Ночью в палату подбросили мужиков из Чешских

Будейовиц. «Гонза, ты здесь?» — «Здесь я». — «Гонза, мы еще

на земле?» — «Какая разница! Лучше пойдем поищем спирт,

это же медицинское место, тут должно быть!» И правда: скоро

мы дегустировали неразбавленный, разлив в подвернувшуюся

крышку мыльницы. Мы пили за упорство и волю. И с каждым

глотком смысл становился все ближе.

Утром, получив от майора скромное содержимое своих

карманов — алюминиевую мелочь, спички, пару мятых

«партагасин», перевод элегии Нобелевского лауреата,

выполненный на туалетной бумаге, — я на минуту остался

наедине с каким-то мужиком. Он стоял за решеткой в камере

для особо опасных, а я снаружи.

Поманил меня пальцем:

— Есть формула.

— Да?

— Есть абсолютная формула, математической точности. Они

называют это смыслом жизни... — мужик поморщился. — Ты

увидишь, что все проще. На! — он протянул мне сложенный

вдвое листок.

Я развернул его только на улице, спускаясь с Вышеграда

к центру. В пивных еще было по-утреннему свежо и безлюдно.

Внимательно изучил: действительно там была абсолютная

формула, объясняющая всё.

Скомкал.

Как хорошо, что мне вернули спички!

Удостоверился, что сгорело дотла.

Теперь главное — забыть.

Игорь Мартынов

orlo

va

выходит с февраля 2008 года

№5 (17) октябрь-ноябрь 2010

Главный редактор Андрей КолесниковПомощник главного редактора Олег ОсиповШеф-редактор Игорь МартыновСпециальный корреспондент Дмитрий ФилимоновСпециальный корреспондент Николай ФохтОтветственный секретарь Елена ЮрьеваАрт-директор Павел ПавликФотодиректор Вита БуйвидДизайнер Варвара Аляй-АкатьеваЦветоделение Снежанна СухоцкаяПрепресс Андрей КоробкоВерстка Александр КармановКорректор Нина СаввинаМенеджер по печати Людмила Андреева

Генеральный директор Михаил ЯструбицкийЗаместитель генерального директора по стратегическому маркетингу Павел ПарфёновДиректор по маркетингу Анастасия ПрохороваДиректор по рекламе Наталья КильдишеваЗаместитель директора по рекламе Наталья КирикДиректор по дистрибуции Анна БочковаОфис-менеджер Ольга Дерунова

Редакция: 105064, Москва, Нижний Сусальный пер., д.5, стр. 19, телефон +7 (495) 504 17 17Электронный адрес: [email protected] Сайт: www.ruspioner.ruПодписка: телефон: +7 (495) 981 39 39, электронный адрес: [email protected]

Обложка: Варвара Аляй-АкатьеваАвторы номера: Андрей Васильев, Дмитрий Глуховский, Дмитрий Горбунов, Екатерина Деева, Натан Дубовицкий, Миха-ил Ефремов, Тина Канделаки, Матрос Кошка, Игорь Мартынов, Иван Охлобыстин, Александр Пашков, Владимир Путин, Александр Рыскин, Ксения Собчак, София Троценко, Дмитрий Филимонов, Николай Фохт, Геннадий Швец Фотографы: Наталья Жерновская, Валерий Кацуба, Варвара Краминова, Наталья Львова, Игорь Мухин, Orlova, Юля Щербакова Художники: Инга Аксенова, Варвара Аляй-Акатьева, Анна Всесвятская, Анна Каулина, Павел Пахомов, Николай Проро-ков, Маша Сумнина, Сандра Федорина, Иван ЯзыковВ оформлении журнала использованы работы Ивана Языкова из серии «Книга Букв»

Учредитель и издатель: ООО Медиа-Группа «Живи», 105064, Москва, Нижний Сусальный пер., д.5, стр. 19Тираж 40 000 экз. Отпечатано в типографии ЗАО «Алмаз -Пресс», 123022, Москва, Столярный пер., д.3, корп. 34Цена свободнаяИздание зарегистрировано в Федеральной службе по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций. Свидетельство о регистрации СМИ ПИ № ФС 77-33483 от 16 октября 2008 годаЗапрещается полное или частичное воспроизведение текстов, фотографий и рисунков без письменного разрешения редакцииЗа соответствие рекламных материалов требованиям законодательства о рекламе несет ответственность рекламодатель

Русский пионер №17

Documents