Русский пионер №22

№4(22) август–сентябрь 2011

русский пионер №4(22). август–сентябрь 2011 6

В ЭТОМ НОМЕРЕ помимо, можно сказать, моей воли слишком

много кино. И истории в тему номера, про дружбу, получаются

киношные, и пишут их либо актеры, либо режиссеры. Один автор

переделал свой сценарий в рассказ, а не наоборот, как это всегда

бывает. Так получается кинономер. С отрывком из киноромана.

А еще один автор, к примеру, настоящую мужскую дружбу только

в кино видел.

А другой даже кино такое не смотрел.

Андрей Колесниковorlova

8русский пионер №4(22). август–сентябрь 2011

Клятва главного редактора стр. 6

первая четверть

Родительский день. Будьте мужчинами!Тигран Кеосаян про свое кино стр. 18

Урок этики. Это не женская дружба.Алена Хмельницкая о Маше и муже ее,

Лешке стр. 22

Прогул уроков. Друзьям Империи. Иван Охлобыстин про свою пирамиду стр. 24

Урок информатики. Почему мы расстались с Техномадом. Максим Лобанов дважды о том, почему он расстался

с Техномадом стр. 28

Урок рисования. Арт-визуализация.Дмитрий Врубель о порче городской среды стр. 32

вторая четверть

Пионер-герой. Mammuthus trogontherii. Раскопан предок мамонта стр. 36

Следопыт. Мой ласковый и снежный зверь. По следу йети стр.42

Урок уроков. Непристойно. Петр Авен

про хамов стр. 50

Урок литературы. Мир крепежа. Читаем

кино стр. 56


третья четверть

Диктант. Удружить? В тему номера стр. 66

Дневник наблюдений. Дружба как сыр.Из чего она сделана стр. 68

Урок поэзии. Что сказать о «Пионере»?Поэт Андрей Орлов поздравляет «РП» с днем рождения

стр. 74

Сочинение. Заноза и Мозглявый. Рассказ

Михаила Елизарова стр. 76

Сочинение. Призыв. Рассказ Дмитрия Глуховского стр. 82

четвертая четверть

Урок мужества. Система Станиславовича.Николай Фохт спасает незнакомую девушку стр. 94

Медпункт. Зажим Зеппелинаи ножницы МакИндо. Матрос Кошкаборется за жизнь стр. 98


группа продленного дня

Правофланговая. О любви. Ксения Собчак

о праве не только любить, но и разлюбить стр. 104

Пионервожатый. Храните дружбу так же, как любовь. Сергей Полонский исповедует

и исповедуется стр. 108

Физрук. Не то ТОО. Геннадий Швец

о разборках в душевой стр. 110

Горнист. Водка по алгебре. Инна Денисова спасает Ника Кейва стр. 114

Запевала. Поезд. Маргарита Симоньян,

проза стр. 118

Запевала. Здравствуй, моя Родина сырая. Маргарита Симоньян, стихи стр. 126

Внеклассное чтение. Машинка и Велик, или Упрощение Дублина. Продолжение

wikiромана Натана Дубовицкого стр. 128

Табель. Отдел писем стр. 140

Урок правды шеф-редактора. Подведение итогов стр. 143

русск

ий

пи

он

ер

№1

(13

). ф

евр

ал

ь–м

ар

т 2

01

0

17

Родительский день. Будьте мужчинами! Тигран Кеосаян про свое

кино. Урок этики. Это не женская дружба. Алена Хмельницкая

о Маше и муже ее, Лешке. Прогул уроков. Друзьям Империи. Иван

Охлобыстин про свою пирамиду. Урок информатики. Почему мы расстались с Техномадом. Максим Лобанов дважды о том, почему

он расстался с Техномадом. Урок рисования. Арт-визуализация. Дмитрий

Врубель о порче городской среды.


Актер и режиссер Тигран Кеосаян дебютирует в нашем журнале с колонкой, открывающей номер. Новичкам везет: дебют получился. Здесь кроме его отца есть и Владимир Высоцкий, у которого маленький Тиграша сидел на коленях и висел на шее, и другие люди, которые нам, рядовым читателям и писателям журнала, могли в таком возрасте только сниться. Впрочем, «Сон» — это тема следующего номера.

ДАВНО, январским вечером 1978 года,

в день моего двенадцатилетия, когда однокласс-

ники уже были увезены своими родителями по

домам, мой папа, Эдмонд Гарегинович Кеосаян,

велел мне присесть рядом с ним на кухне. Его

взгляд почему-то был грустным.

— Сынок, ты сегодня меня знакомил с одно-

классниками и говорил: это мой друг Леша, это

мой друг Андрей… Всего человек десять, да?

— Да, папа.

— И все они твои друзья?

— Конечно!

Папа сделал паузу.

— Запомни, сынок, друзей много не бывает.

И если когда-нибудь, через миллион лет, твой

гроб вынесут хотя бы четыре друга — ты самый

счастливый человек…

Я с ранних лет прислушивался к словам отца.

Даже когда он обращался не ко мне. Скажу

больше, и в этом нет ничего странного, фун-

даментом своего характера я обязан словам

и поступкам моих родителей, в первую очередь

отца. Если кратко, они сводятся в трем «не»: не

завидуй, не предавай, не жадничай. При этом,

конечно, существует неисчислимое количество

пороков, врожденных и благоприобретенных,

но эти три постулата я старался и стараюсь не

преступать.

В тот январский вечер мне показалось, что

я понял папу. Но принять всерьез ритуальную

аллегорию и столь малое количество друзей,

участвующих в ней, я не мог.

Ведь в родительском доме могло не быть чего

угодно: еды, горячей воды, денег, в конце кон-

цов, но вот чего было всегда в достатке — это

гостей! Они курили, спорили, молчали, плакали,

пели с родителями грустные песни и непремен-

но оставались у нас ночевать. Вне зависимости

от количественного состава. Их статус был свят,

и потому наша с братом спальня часто меняла

географию — от кухни до пола в прихожей.

О дружбе папа знал все. Это понятие для него,

равно как и для большинства его друзей, было

скорее обязанностью, нежели удовольствием.

Обязанностью приятной и категорически не

приемлющей полутонов — человек был свой или

чужой. В той дружбе не было интеллигентских

рефлексий и лишних вопросов — друг всегда

прав, друг нуждается в помощи, другу надо

помочь. Опыт отца и его соратников по этому

нелегкому делу наглядно доказывал правдивость

избитой фразы, что дружба — понятие круглосу-

вита

буй

вид

текст: тигран кеосаян


точное. Свой лучший фильм, на мой взгляд, папа

снял именно о мужской дружбе. Он называется

«Мужчины». Посмотрите, там все правда.

Я понял папу. Единственное, чего я не понял,

так это почему у него были такие грустные глаза.

Может, он тогда вспомнил дядя Леву Кочаряна,

который был объединяющим началом большой

и талантливой банды друзей, имена которых

уже давно — часть славной истории некогда

великой страны. Помните: «Где мои семнадцать

лет? На Большом Каретном. Где мой черный пи-

столет? На Большом Каретном». Это адрес дома,

где жил дядя Лева. И Владимир Семенович

хорошо знал этот адрес. Помню, как, сидя на

руках у дяди Левы, я пытался за ним правильно

повторить слово «щука». Я говорил, а большие

дяди вокруг смеялись. И только дядя Лева вновь

и вновь, пряча улыбку в складках большого

армянского лица, терпеливо повторял:

— Тигранчик, щука. Щу-ка…

В 1970-м рак сожрал дядю Леву. И постовые

милиционеры на улице Горького, ныне Тверской,

не могли взять в толк, почему в процессии за

гробом абсолютно неизвестного человека идут

космонавты и академики, композиторы и воры

в законе. А папа потом еще долго печально

удивлялся на своих днях рождения:

— Я на год старше Левы… Я уже на пять лет

старше Левы… Я на десять лет старше Левы…

А может, он вспомнил дядю Борю, Бориса Сич-

кина, знаменитого Бубу Касторского из «Неуло-

вимых». После оглушительного успеха папиного

фильма все артисты много гастролировали

по стране, и дядя Боря не был исключением.

И, как водится, многие концерты были «левы-

ми», чтобы артисты и прокатчики заработали

больше денег. В какой-то момент неизвестный

персонаж из союзной прокуратуры решил

возбудить уголовное дело, и дядя Боря про-

вел восемнадцать месяцев в крытой тюрьме

города Тамбова. По смешной случайности

все подсудимые были евреи. В результате суд

оправдал всех, а дядя Боря, отвоевавший всю

войну и вошедший в 45-м в Берлин, справед-

ливо почувствовал себя оскорбленным и подал

документы на выезд из страны, за которую

когда-то проливал кровь и которая посадила

его в одну камеру с убийцами и педофилами.

Тогда подобный жест рассматривался властя-

ми как однозначное предательство и любые

контакты с таким лицом были реальной угрозой

для окружающих. Опасаясь за друзей, Борис

Аркадьевич объезжал их квартиры и прощался

с каждым по отдельности.

К нам дядя Боря приехал глухим вечером,

когда я должен был уже спать, если бы не мое

любопытство. В маленькую щелку я наблюдал

непривычную картину: обычно радостно шум-

ные, когда оказывались вместе, папа и дядя

Боря молча сидели на банкетке в прихожей,

подперев друг друга плечами. А еще мама мелко

подрагивала всем телом и часто-часто вытирала

ладонями лицо. Помню, мне надоело смотреть

на эту молчаливую мизансцену, и я лег спать.

А наутро дядя Боря со всей семьей уехал, как

тогда всем казалось, навсегда из страны. Почти

через двадцать лет мы с братом вытащили из

Нью-Йорка сильно постаревшего дядю Борю,

и он прекрасно сыграл роль бомжа в «Бедной

Саше». Свою последнюю в кино роль. Жаль

только, что папы тогда уже не было на этом

свете, но мы уверены, что он все видел и ему

это понравилось…

Слова отца я запомнил, но как-то необязательно

запомнил. Абстрактно красивой фразой отложи-

лись они в моей памяти.

Да и как могло быть иначе — жизнь доказыва-

ла обратное! На смену школе пришел инсти-

тут, потом армия, снова институт… Я любил

общаться с новыми людьми и везде был своим.

Любовь, приключения, авантюры разного

калибра, драки — и все это не в одиночку,

чаще всего за компанию. И компания была на

загляденье. Вернее, компании, потому что они

часто менялись. Количество друзей увеличива-

лось в геометрической прогрессии. Бумажные

телефонные книжки, на смену которым много

позже пришли мобильные гаджеты, разбухали

от координат новых людей. Нет, иногда кто-то

выпадал из этого поступательного движения.

Но причины были до противного прикладные:

испугался в драке, зажал сто рублей на выпивку,

пристал к девчонке друга. Именно к девчонке,

а не к жене, потому что жен ни у кого тогда не

было.

А потом появились жены. Дети. Принципы по

определению «свой-чужой» вроде оставались

прежними, но что-то изменилось. Кто-то стал

неинтересен мне, для кого-то я стал слишком

домашним.

Появилась постоянная работа. Стремления,

успехи. В свой первый мобильный телефон

я перенес всего процентов тридцать номеров из

старой телефонной книжки.

Со временем я неожиданно понял, что друзья

стали исчезать по-английски, тихо и незаметно,

без причин и поводов. Нам приятно видеть друг

друга, нам есть что вспомнить. Но не больше.

А может, это я стал невнимательным, ленивым

человеком, которому тяжело лишний раз на-

брать номер и просто сказать:

— Привет! Как дела?

И поговорить ни о чем минут десять.

Наверное, тут всё вместе. А еще и город этот…

Но, скорее всего, я просто нахожу себе оправда-

ния. Себе и близким мне когда-то людям. Мы

такие же классные, но вот обстоятельства…

Так, наверное, легче жить.

В начале девяностых мой друг — к счастью,

и сегодня — Гоша Меклер был у меня дома

по каким-то делам. Провожая его до дверей,

я представил Гошу отдыхающему в комнате

папе. Гоша уже заходил в лифт, когда папа

сорвался с места и бегом пронесся мимо меня.

Я никогда раньше не видел, чтобы папа так

быстро бегал.

— Твой отец Вова Нос?

Расстояние от дверей до площадки лифта было

всего шагов десять, и дыхание у папы почти не

сбилось. Гоша растерянно улыбнулся.

— Да, его так называют иногда старые друзья…

Дело в том, что Гоша был как две капли воды

похож на своего папу, дядю Володю. А дядя Во-

лодя был как раз из той самой компании на Боль-

шом Каретном, где искал свои семнадцать лет

Высоцкий и где царствовал дядя Лева Кочарян.

Через год, сидя на нашей с Аленой свадьбе,

папа и дядя Володя были молчаливы и походили

на героев программы «Жди меня». И никак не

могли взять в толк, почему, проживая в одном

городе, не виделись почти тридцать лет…

Ничего нового в том, что я здесь рассказал, нет.

Я и не пытался быть оригинальным. Недавно

я сознательно, первый раз за двадцать семь лет,

не поздравил одного моего друга с днем рожде-

ния. Или уже не друга. Не знаю. Просто надоело,

что он лет восемь считает возможным забыть

поздравить с днем рождения меня. Наверное,

не мудрый поступок, но надоело…

Ночью, когда окончательно понял, что не позво-

ню, я почему-то вспомнил давний зимний вечер

1978 года и папины слова. Отцу тогда было трид-

цать два. Я старше тогдашнего папы на целых

тринадцать лет. И мне показалось, что я наконец

понял, пусть с большим опозданием, почему

у него тогда были такие грустные глаза…


Актриса Алена Хмельницкая неразлучна с мужем Тиграном Кеосаяном не только на телеэкране и не только в жизни, но еще и на страницах нашего журнала. В самом деле, ну куда он без нее? В действительности она написала эту колонку, насмотревшись на творческие муки своего мужа. Просто, видимо, решила показать ему, как это делается. И вам, уважаемые читатели, решать, у кого это лучше получилось. То есть нам, кажется, удалось столк-нуть их лбами. Вернее, они сами этого хотели.

АХ, как же хочется поскорее все расска-

зать, поделиться, похохотать вместе… Даже,

может, и не очень смешно, может, главное

и смешное — рассказать, пообсуждать,

а совсем не то, что произошло. Какие глупо-

сти… Зато с Машкой мы будем умирать со

смеху, понимать и подхватывать только нам

понятные шуточки, и все это с полувздоха,

с полувзвизга.

Раз гудок… Два… Неужели еще в школе?..

Три… «Аллё! Да, здрасьте, теть Мая,

а Маша?.. Спасибо! Ура, наконец-то. Привет!»

Как же хочется обратно! Чтобы беззаботно,

без вопросов, отчаянно и навсегда! А глав-

ное — как же все просто: все время целиком

наше и еще большая часть впереди, так все

вокруг говорят. Еще даже не началось ничего

такого, а мы вместе, рядом, навсегда! Так не

бывает? Еще как бывает! Женской дружбы

не существует? Но мы же есть! Вот: одна

беленькая, другая черненькая, и никаких про-

блем. Ближе, чем сестры родные, тем более

что таковых у нас с ней не имеется. Полная

заполненность. Любить еще непонятно как,

а дружить понятно, ясно как белый день.

Можно подняться ко мне на пятнадцатый,

а можно спуститься к ней на четвертый. Или

во двор и даже на Гоголевский бульвар —

вдвоем ведь можно, ведь близко, да и Маша

старше на полтора года… «Мне шестнад-

цать, а тебе только четырнадцать!» Ничего,

Манюнь, когда-нибудь я скажу: «Когда мне

было тридцать восемь, а тебе вообще уже

сорок…» Как же нас это веселило!

Мне сорок, а ей вообще уже скоро сорок

два, и не очень-то это веселит. Но мы

вместе. Так бывает, товарищи! Женская

дружба существует! Она беленькая, я чер-

ненькая, и у нас на двоих пять детей (трое

ее). Она, конечно же, крестная Ксюши, а я,

конечно, Дани со Степой… Только живем

мы не с разницей в одиннадцать этажей,

и пробки, и доехать сложно… Действительно,

стало невозможно двигаться по этому городу,

хотя дело совсем не в этом. Один гудок…

Два… Три… «Аллё, теть Мая, здрасьте, это

я, а Маша?.. Понятно, а после собрания?

Хм… Ясно, ну хорошо, скажите, что я зво-

нила…» Нет времени, его стало постоянно

не хватать! Хоп — и в один момент: было

все впереди, а потом переворот — и уже

некогда.

вита

буй

вид

текст: алена хмельницкая рисунок: анна всесвятская

русский пионер №4(22). август–сентябрь 201123

Да нет, конечно же, ты всегда будешь рядом,

если что-то случится, если очень нужно.

Конечно будешь! Но все реже — просто так.

Как обидно! Как обидно… «Аллё? Ну что,

может в выходные увидимся? Ага… Тогда

давай ориентировочно на через выходные!»

Кто-то из двух друзей явно должен быть абсо-

лютно одиноким человеком, тогда есть на-

дежда прорваться к общению через детей,

мужей, школу, врачей, домработниц и нянь…

Лучшим другом у взрослой замужней жен-

щины может быть только гей, причем гей

одинокий. Шутка…

Мы чаще созваниваемся, чаще жалуем-

ся, реже встречаемся… Но я счастли-

вый человек: у меня есть подруга Маша!

Это не женская дружба: Маша — это

мой близкий, родной человек, и муж ее,

Лешка, мне родной человек, и тетя Маеч-

ка, и Даша, и Даня, и Степа, и даже Пуша,

Верка, Зинка, которая жрет диван и гадит

в углу, прячась за шторой… Родные мои,

взявшиеся непонятно откуда вслед за

моей Машкой с четвертого этажа, с улицы

Кропоткинской!

Раз гудок… два… три…


В своей колонке актер, режиссер и общественный деятель Иван Охлобыстин объяснит, зачем он собирается построить пирамиду на самом большом стадионе самой большой страны и говорить с нее об Империи. И при чем здесь Вовка и Петька.

В ДЕТСТВЕ с моим другом Вовкой Карце-

вым, на краю обрыва перед плотиной, по колено

в колючих лопухах, мы дали клятву служить Им-

перии будущего. Дело происходило сразу после

просмотра фантастического фильма в сельском

клубе, и мы тогда поступили в первый класс. По

окончании школы Вовка отравился одеколоном

в подвале дома и умер, а выполнение миссии на

какое-то время досталась одному мне.

Перво-наперво я понял, что тема клятвы

Империи будущего — субстанция деликатная

и обсуждать ее с дураками не стоит, хотя эти

дураки сами всю жизнь в будущее клялись, по-

тому что клянутся большей частью в будущее,

если, конечно, соседа по пьяни не подрезал.

Но у дураков сознание аквариумных рыбок:

увиделись, раз, два, три — и опять здравствуй-

те. Не умеют мыслить масштабно, отчего у них

с личной жизнью всегда лажа и лица злые.

Короче, дураки не в счет.

Но вернемся к раннему периоду: с Вовкой

Карцевым в поисках новых видов энергии мы

подожгли трансформаторную будку и лишили

на целый день электричества всю деревню.

Хозяйки посетовали и разожгли печи, а чтобы

даром кирпич не калить, решили испечь

пироги с мясом и яйцом и маковые рулеты.

Мужики от стресса похмелились у темного

сельмага и принялись колоть дрова, а дядя

Толя-киномеханик и борова заодно. Когда еще

такой случай будет! Дядя Толя боялся колоть бо-

рова, а на шум Витька Дзюба с хутора пришел.

Витька хохол был и лихо скотину резал.

В итоге гуляли всей деревней на площади

у элеватора. Дядя Толя на гармошке играл,

а потом главный бухгалтер Валентина Нико-

лаевна спела песню из кинофильма «Угрюм-

река» «Гляжу в озера синие».

Это была первая большая победа Империи.

Стоял сказочный зимний вечер.

Через год, как не стало Вовки, я привлек

в ряды первых людей Империи Петьку Гордее-

ва. Он тоже с нами это кино смотрел, но на

овраг не пошел, потому что писать не хотел.

Ему было поручено стать летчиком-

истребителем, дождаться, когда зарядят ядер-

ные ракеты, и снести Эйфелеву башню вместе

со всей Францией, чтобы французы не успели

наших девок ничему плохому научить.

Но и Петька Гордеев пал жертвой неумолимого

рока. С отличием он окончил школу и подобаю-

щие училища, стал одним из лучших летчиков

василий ш

апош

ников, ъ

текст: иван охлобыстин рисунки: инга аксенова


России, получил все возможные медали,

приехал к маме в отпуск перед назначением

и замерз на лавке у дома, когда со свадьбы из

соседней деревни добирался. Присел покурить

перед сном.

Я вновь остался наедине с клятвой. Но теперь

она стала еще и долгом перед павшими

друзьями. Веру питает жертва. Кстати, о вере.

Персонаж кинофильма сказал: «Верь в лучшее

и заставь своими добрыми делами в это по-

верить остальных».

Сказал и полетел бомбить звездный линкор

противника.

Такая у нас вера. И поэтому клятва должна

быть исполнена.

Но как служить Империи, если Империи нет?

Только построить Империю! Я ребятам обещал.

Причем построить в полном внутреннем соот-

ветствии с идеалами давно забытой киноленты

про будущее. Но это по силам креативщику,

оттюнингованному на заказ в звонкие девя-

ностые, с ламповым бортовым компьютером

и зеркалом заднего вида от Карла Цейса.

Я сделаю так. Поставлю на самом большом

стадионе самой большой страны мира белую

пирамиду, взойду под барабаны на нее и рас-

скажу людям о нашей с ребятами клятве

и беспокойстве, связанном с ее реализацией.

По моему сценарию люди должны на входе

тихо разобрать «русские арафатки» в виде

черных башлыков с вышитой цифрой 77,

перейти на тариф «Доктрина», подписаться

на услугу «Империум» и каждый день получать

духовный инструктаж в виде электронной

открытки: «Не заблуждайся, правда — это не

существительное, правда — это глагол». По ис-

течении двух-трех месяцев люди смогут само-

стоятельно декларировать свои гражданские

позиции под эгидой общей мечты, кто на что

горазд. Одним из самых ранних воспоминаний

детства их детей и внуков станет ежедневная

электронная открытка, приходящая на теле-

фон их родителей, и выражение лиц родителей

при прочтении. Дети вырастут психически

здоровее в семьях, где лица родителей будут

излучать счастье. Иначе им придется бороться

с сомнениями, а от этого нервы, а от нервов

все остальное.

Что нужно? Да, собственно, ничего не нужно,

кроме факта, что на самом большом стадионе

самой большой страны в мире будут говорить

об Империи — она состоится у нас как пре-

зентация бездонной ролевой игры, которая за

десять лет сформирует у нас общество, которо-

го по законам рыночной логики не может быть

в принципе! Общество играющих в общую игру

с нереально высокими сказочными задачами.

Что может разочаровать это общество?

И поскольку при отечественном воровстве

и безыдейности альтернатив тоже ноль, рано

или поздно должна победить наша концепция

будущего, потому что мы верим в лучшее

и доказываем это своими хорошими делами.

Когда-нибудь с упоением я повторю эту фразу

представителям крупного промышленного

капитала. Но это уже потом. Сейчас напугать

можно. На ближайшие десять лет, кажет-

ся, в старом обществе волнения и поиски

выхода. Поскольку сама игра очевидно

интернациональна, общественная польза от

игры в Империю станет столь же очевидной

и мы шагнем в новый отсчет времени. Ведь

я отлично помню сюжет фильма. Он хорошо

заканчивается. Вовка с Петькой недаром

сдохли.


В этом номере участник блога «Техномад» Максим Лобанов выступит двукратно. В первой колонке Максим по просьбе «РП» объяснил свой уход из «Техномада». И из оппозиции. Объяснил идейными причинами. Но появилась информация, что он ушел из «Техномада» и из оппозиции не по идейным причинам, а откликнувшись на посулы власти. И «РП» попросил прокомментировать эту информацию. Так появилась вторая колонка. Их надо читать обе, потому что это, наверное, диалектика.

№1. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ИНТРИГАБывает так, что любому сотрудничеству прихо-

дит конец. Какой бы красивой ни была история

делового партнерства, она зачастую неизбеж-

но заканчивается полным провалом. Другое

дело, что чаще всего конфликт назревает

медленно, все чаще давая о себе знать, —

и так до тех пор, пока не будет достигнута

критическая точка. У меня был другой случай.

Произошло все и сразу. Работали хорошо,

стабильно, на совесть, были друг другом до-

вольны, а потом на тебе — разошлись враз!

Если кто-то еще не понял, я говорю о своем

расставании с одним из крупнейших политиче-

ских блогеров Техномадом. Я был представите-

лем этого блога в течение одного года.

А что такое представитель? Это человек, кото-

рый является лицом. Человек, который решает

вопросы с телевидением, радио, газетами,

журналами, дает и берет интервью, общается

с крупнейшими политическими деятелями

и богатейшими бизнесменами, а также пред-

ставителями шоу-бизнеса. Красивая жизнь,

которую Техномад нарисовал мне с нуля.

Вернее, если быть точным, я сам это сделал. Он

дал мне шанс раскрутиться — спасибо ему. Но

я был инициатором всех своих начинаний. То

есть ко мне со стороны Техномада практически

никогда не было требования: сделай то-то и то-

то. Я вообще мог ничего не делать. Зарплату

он мне не платил. Впрочем, зачем мне думать

о деньгах, если я и так сделал то, о чем мои

ровесники не могут даже мечтать. Благодаря

Техномаду я стал элитой. Я даже осуществил

мечту — познакомился с Борисом Березов-

ским (с другими миллиардерами тоже, но имен-

но Березовский всегда был моим кумиром,

и поэтому эту встречу я выделяю особенно).

Короче говоря, Техномад дал мне толчок к раз-

витию, но все делал я сам и по собственному

желанию. В итоге сотрудничество оказалось

взаимовыгодным. Благодаря Техномаду мое

имя стало известным широким слоям обще-

ства, а благодаря мне блог «Техномад» превра-

тился в полноценное политическое СМИ. Меня

даже пригласили выступить с речью на двух

крупнейших митингах. На одном из них я про-

износил пламенные слова со сцены наравне

с такими достойными политиками, как Борис

Немцов и Михаил Касьянов. И я ни в чем не

уступил им в ораторском искусстве!

текст: максим лобанов рисунок: сандра федорина

ната

лья л

ьвова


Почему же мы расстались, если все было так

безоблачно? Все просто. Однажды я поддер-

жал «Единую Россию». Я человек искренний

и сделал это прямо и откровенно, не прячась

за громкими лозунгами. Просто поддержал.

А блогосфера — это структура оппозиционная.

Тут Путин не в почете. Поэтому я и сам порой

его критиковал. Но мне кажется, что не всегда

стоит настолько сильно подстраиваться под

аудиторию и если есть, что сказать в противо-

вес, надо это делать.

Да и подумала ли аудитория о моей карье-

ре? Аудитория ли будет меня кормить? Мне

и о себе подумать надо, а не только о народе.

А какое будущее может быть у политика? Либо

продолжать в рваных вонючих джинсах высту-

пать против власти за идею, либо уж наконец

стать чиновником от «Единой России». Для

меня второй вариант представляется более за-

манчивым. Я люблю красивую жизнь и корруп-

ционную модель государства тоже одобряю.

Извините меня, но я не готов участвовать

в оппозиции, если она гнилая.

Но люди не хотят это понимать. Они твердят

лишь, что я предатель, отступник. Но это,

разумеется, не так. Чтобы предать кого-то,

надо с кем-то сотрудничать. А я с оппозицией

не сотрудничал. Я лишь стоял с ней рядышком,

опираясь на нее локтем. Единственный чело-

век, с которым я сотрудничал по-настоящему,

это Техномад. Он-то и обиделся. Но проблема

в том, что он всегда был политически ней-

трален и умеренно оппозиционен. То есть не

кидался на власть как разъяренный тигр. По-

этому я не ожидал, что он воспримет мой шаг

навстречу «Единой России» как предательство.

Но воспринял. А значит, нам с ним не по пути.

Хотя, конечно, возможность прийти к компро-

миссу есть всегда. Тем более, я не за власть

и не против власти. Я сам по себе. А значит, со

мной всегда можно договориться.


№2Я никогда не работал по найму, «на дядю», на

полную ставку, с максимальной занятостью.

Я никогда не бежал по глубоким лужам под

проливным утренним дождем за перепол-

ненным автобусом, который отвезет меня до

метро. Я никогда не толкался в этом душном

метро в час пик, прокручивая в голове, какие

бумажки мне придется переложить с места

на месте в офисе и в какой позе начальство

соизволит поиметь меня на этот раз. Я никогда

не приходил за зарплатой и потом, удерживая

в руках несколько ничего не значащих бума-

жек, не брел грустно по улице, выстраивая

план покупки телевизора в кредит. Я никогда

не был падшей офисной крысой, готовой от-

казаться от личной жизни, хобби, сна и семьи

ради тридцати тысяч рублей в месяц.

Для меня работа по найму — это позор.

Я воспринимаю это как самую настоящую

проституцию. Именно поэтому для меня всегда

было столь важно добиться в жизни успеха,

не замаравшись в этой грязи. Я бы не смог

простить себе, даже если бы за всю жизнь

отработал полгода. Это было бы черное пятно

на биографии, вне зависимости от того, каких

успехов я добился бы в дальнейшем. Хуже

работы по найму нет ничего. Она лишает чести

и достоинства. Даже в самые трудные време-

на, когда денег не было совсем, я продолжал

придумывать варианты, каким другим образом

эти деньги можно заработать. Пусть это было

совсем немного, иногда не больше тысячи

рублей в неделю. Этого едва хватало, чтобы

сводить концы с концами, но это были чистые

деньги.

Как только я окончил университет, я в тот же

день зарегистрировал свою фирму, общество

с ограниченной ответственностью. Для меня

это было очень важно и символично. Тем

самым я дал понять всем и самому себе, что

бизнес для меня столь же естественен, как для

других — работа по найму. Но успеха добиться

не вышло. Я пробовал многое, но начальный

капитал был лишь не намного выше нуля, что

по нынешним временам означает провал.

К сожалению, мои родители очень бедны и не

в силах были дать мне тот толчок, который был

так нужен для осуществления моего замысла.

А мне нужно было попасть либо в крупный биз-

нес, либо в большую политику. Других вариан-

тов я для себя даже не рассматривал.

Бизнесом я пробовал заниматься более года.

Конечно, бизнес — это громко сказано, с уче-

том полной ограниченности в средствах (чтобы

было понятно, о каких суммах идет речь — на

определенных этапах порой не было даже

пяти тысяч рублей в месяц на инвестиции).

Но я не сдавался. Месяцами разрабатывал

планы, идеи. Денег становилось все меньше,

а я все больше превращался в отшельника.

Денег не было даже на то, чтобы купить себе

новый свитер или сводить девушку в кино. Но

я не сдавался, и продолжал быть наполненным

оптимизмом. С уверенностью могу утверж-

дать, что нет более настойчивого и целеу-

стремленного человека в России.

Кто чего-то ждет — тот получает это. Однажды

я познакомился с авторитетным блогером

Техномадом, который активно вел свой блог

в «Живом журнале». Я предложил ему несколь-

ко своих статей (а писать я тоже очень любил,

так что популярность для меня всегда являлась

мерилом успеха наряду с бизнесом). Он

согласился их опубликовать. И дальше у нас на-

чалась плодотворная работа. Это был как раз

этап расцвета блогосферы и резкого повыше-

ния ее влияния на общество. Упускать такой

момент было бы глупо, и я полностью погрузил-

ся в работу с Техномадом. Он мне ничего не

платил, кроме редких рекламных гонораров,

но мне ничего и не нужно было. Я понимал,

какой большой шанс мне предоставляется.

Вскоре я переехал из Санкт-Петербурга

в Москву. Блог набирал политический вес,

во многом благодаря мне. Я брал интервью

у таких людей, как Евгений Чичваркин, Борис

Березовский, Тина Канделаки, Борис Немцов,

Михаил Касьянов, Сергей Полонский, Аркадий

Дворкович и многих других. Про меня говори-

ли на радио и телевидении, писали в газетах

и журналах. Мне дали две авторитетные

премии: «Рында года» (предназначалась лично

мне), и «Блогер года 2011» (предназначалась

Техномаду, но премию получал я). Меня при-

глашали в Государственную думу, я выступал

в Общественной палате, а также произносил

речь на двух оппозиционных митингах перед

многотысячной аудиторией. И всего этого я до-

бился, ни дня не проработав на дядю, то есть

не став проституткой! Я собой горжусь.

Но вдруг случилось необычное. Представи-

тели власти связались со мной и попытались

предложить некие материальные ценности

для того, чтобы я перестал быть оппозиционно

настроенным молодым политиком. Разумеется,

я согласился. Я ведь никогда и не скрывал,

что я не идейный и для меня политика — это

скорее шоу, а в качестве конечной цели я дол-

жен получить должность, кабинет с дубовым

столом и машину с мигалкой. Этого всего не

было у моего папы, поэтому мое детство едва

ли можно назвать счастливым. Я принял пред-

ложение власти и перешел на их сторону. Мы

договорились о том, что они будут мне платить

сто тысяч рублей в месяц. Помимо этого меня

хотели сделать ведущим телешоу на одном из

федеральных каналов.

Из-за всего этого я поссорился с Техномадом.

Ему было неприятно осознавать, что человек,

работавший под его крылом, стал прокремлев-

ским. Для него это означает репутационный

риск. Поняв, что с Техномадом я больше не

сотрудничаю, мои новые друзья из власти ре-

шили, что угроза ликвидирована, и быстренько

свернули нашу программу взаимодействия.

Про телешоу больше речь не шла. Кроме того,

было объявлено о прекращении сотрудниче-

ства через месяц. Да, месяц я отработал. Да,

сто тысяч мне выплатили. Но первичная дого-

воренность все же была несколько иная.

Именно поэтому я решил показать клыки и сдал

журналистам всю схему вербовки блогеров

властью. Шум поднялся просто огромный, его

масштабы могли впечатлить кого угодно. Вся

пресса стояла на ушах несколько дней. И я счи-

таю, что сделал все правильно. К моей радости,

подавляющее число откликов на мой поступок

были положительные. Но были и такие, кто

вскользь пытался повесить на меня ярлык «по-

литическая проститутка». И мне становилось

обидно за наших людей. За их изуродованное

сознание. Они искренне полагают, что они, каж-

дый день зачем-то вставая на работу и принося

оттуда жалкие копейки, — не проститутки. Они

искренне полагают, что политик не должен за-

рабатывать деньги и кушать. С таким искаже-

нием мышления надо бороться. Во мне чести

и гордости больше, чем в каждом из них. Я до-

бился высот. Я стал самым известным россий-

ским молодым политиком. И я ни разу при этом

ни на кого не работал по найму в поте лица

как ишак и ни под кого не прогнулся. Я остался

сам по себе, такой, какой я есть, такой, каким

мне приятно видеть себя. И я считаю, что все

сделано правильно.


Художник Дмитрий Врубель, знаменитый своим граффити на Берлинской стене, запечатлевшим страстный поцелуй Брежнева с Хонеккером, в своей колонке объясняет, почему завязал с порчей городского имущества. Почему он теперь рисует только виртуальные граффити и выкладывает их в интернет. И почему он — не Бэнкси.

НЕ ЗНАЮ, как вы, а я давно задаю себе

вопрос, почему русские не представлены на

мировой арт-сцене? Почему со времен «Черного

квадрата» Малевича не создано ни одного на-

стоящего хита? Почему у нас нет ни уорхолов,

ни бэнкси, ни дэмианов херстов, ни кейтов

херингов? Потому что русские не ставят себе

такой задачи — быть первыми.

Вот, например, арт-группа «Война». Я живу

в Берлине и честно вам скажу — никакой

мировой славы у арт-группы «Война» нет. Это

такое местное явление, какие наверняка есть

и в Ливии, и во Вьетнаме — везде, где есть

тоталитарные режимы. Залезьте в интернет

и посмотрите, какое количество подобных при-

колов делается во всем мире. У них по тридцать

миллионов просмотров, но никому и в голову не

приходит писать об этом искусствоведческие

статьи.

Конечно, в России стрит-арт только зарождается.

В одном Берлине работают семь тысяч уличных

художников, тогда как на всю Россию их несколь-

ко десятков. Чтобы стать в чем-то первым, надо

нарисовать тысячи работ, и одна выстрелит. Но

это извечная русская проблема — мы слишком

ценим свое время и… ничего не делаем.

Мы с моим соавтором Викторией Тимофеевой

все время держим в голове одну задачу — стать

первыми. А это значит понять, какой следующий

шаг будет сделан в мировом арт-пространстве.

И весь кайф в том, что именно ты его сделаешь.

Думаю, если бы Никита Михалков занимался

не потаканием собственной мании величия,

а задумался, какой следующий ход сделает

мировой кинематограф после Тарантино, мы бы

изменили ситуацию в кино.

Нам с Викой интересно, как дальше стрит-арт

будет развиваться после Бэнкси. Ведь Бэнкси —

великое явление. Он обобщил весь пятидесяти-

летний мировой опыт стрит-арта, стал на-

стоящей иконой, как Уорхол в свое время. Для

десятков, а может быть, и сотен тысяч уличных

художников Бэнкси — фигура культовая. Кто-то

его обожает, а кто-то ненавидит. Кто-то говорит:

мы хотим быть как он, а кто-то: ни в коем случае

нельзя идти этим путем, это путь коммерциа-

лизации. Но, на мой взгляд, главная заслуга

Бэнкси в том, что он стал мостиком между

непрофессиональным уличным артом и профес-

сиональным музейно-галерейным искусством.

Вообще, в Европе много подобных промежу-

точных форматов, здесь к этому располагает

ита

р т

асс

текст: дмитрий врубель рисунок: павел пахомов


атмосфера. Например, в Берлине два раза в год

проводятся галерейные уикенды. Представьте

себе несколько улиц в самом центре города,

в самой модной его части, на которых работает

около семидесяти галерей. Все они открыты для

свободного посещения в течение трех дней.

И публика — а это и художники, и коллекцио-

неры, и студенты, и миллионеры — может сво-

бодно ходить с бокалами вина из одного места

в другое, общаться между собой, обсуждать

увиденное. И это на фоне того, что все подво-

ротни забиты самодеятельными граффити. Вот

это настоящая жизнь на улице!

В этом плане Европа сильно отличается от Рос-

сии. Здесь социальная среда, все, что находится

за дверью твоего дома, — friendly. В России же

это пространство чудовищно агрессивно — ты

в любой ситуации бежишь скорее к себе домой,

к друзьям, в клуб — куда угодно, лишь бы не

оставаться на улице. В Европе же люди могут

жить так, что никогда не пригласят друзей

в гости, зато будут целыми днями находиться

в кафе, гулять, перемещаться на общественном

транспорте. В России такое невозможно.

Глядя на все эти переходные форматы, я по-

думал — а каким может быть следующий шаг

в уличном искусстве? Почему стрит-арт обяза-

тельно должен находиться в оппозиции, почему

он обязательно должен быть направлен против

домовладельцев, против города и живущих

в нем людей? Почему он не может быть частью

ландшафта, дополняющим городскую красоту или

скрашивающим ее возможные несовершенства?

Так родился проект Virtual Street Art. Made for

Berlin, где рисунки на стенах домов обыгрывают

дефекты на стенах. Но мы не просто обыгрываем

пятна, мы виртуально создаем дефекты, которые

становятся функциональной частью картины. Мы

всеми своими действиями как бы говорим: поче-

му считается, что онлайн хуже, чем офлайн? По-

чему 3D-реальность круче интернет-реальности?

Вот вы увидели картинку в интернете, и она вам

понравилась. Насколько в этой ситуации для вас

важно, существует она на самом деле на стенке

в Берлине или нет? Например, я никогда не видел

«Тайной вечери» Леонардо да Винчи вживую,

а только на картинках. И нормально! С другой сто-

роны, я видел «Мону Лизу» в Лувре, и это гораздо

хуже, чем на фотографиях. Потому что близко

подойти нельзя, ничего не видно и вокруг какие-то

японцы с фотоаппаратами.

Выходит, мы окончательно стираем границы

между онлайном и офлайном, и тут начинает

работать очень интересная цепочка. Я рисую

картинку, через пять минут вывешиваю ее

в интернет, а через час она уже может быть рас-

печатана и повешена на улице в другом городе.

(Скоро этот проект будет реализован не только

в Берлине, но и в Лейпциге и в Перми.) А здесь,

в свою очередь, она может быть сфотографиро-

вана и снова выложена в интернет. Получается

такое интересное нарушение правил.

Онлайн хорош еще тем, что дает возможность

моментально показать публике то, что ты сделал

минуту назад. У музеев программы рассчитаны

на несколько лет, у галерей — на несколько

месяцев, даже в квартирной галерее я смогу

выставить свою работу только через пару не-

дель, а в интернете все происходит мгновенно.

Это очень важно, потому что наше искусство

напрямую связано со злободневностью и ак-

туальностью. Например, часть проекта Virtual

Street Art основана на реальных фотографиях

лент информационных агентств. В них еже-

минутно выкладываются сотни фотографий

о текущих событиях, а мы выуживаем оттуда

подходящие по эмоции образы и делаем из них

картинки, которые обретают новую жизнь. Вы

никогда не догадаетесь, что одна из послед-

них работ на Facebook «Вы все такие серые,

а я такой яркий» — это фрагмент заседания

французского правительства. Для нас в этом

офигенный кайф, когда из информационного

мусора, который при другом раскладе был бы

интересен максимум в течение получаса, мы

создаем картинки, которые будут актуальны не

только сегодня.

Конечно, какими крутыми мы бы ни считали

свои проекты, если арт-коммьюнити проигно-

рирует их или скажет, что это вчерашний день,

это будет безусловным проигрышем. Но тут

тоже есть две стороны: либо мы сделали что-то

не то, либо мы сделали нечто важное раньше

времени. Так, например, в 2000 году мы вы-

ставили работы из серии «Путиниана» — и это

было первое постсоветское политическое искус-

ство. Все наши коллеги задавали один вопрос:

«Зачем вы лезете в политику?» Посмотрите,

что происходит сейчас — все в политике, все

в Кремле, Медведев встречается с современны-

ми художниками. Тогда мы оказались впереди

паровоза. Что же на самом деле происходит

сейчас, покажет время. Но художник тем и от-

личается от остальных, что на карту ставит свою

жизнь, свои потраченные годы. А годы — это

много, между прочим.

Пионер-герой. Mammuthus trogontherii. Раскопан предок

мамонта. Следопыт. Мой ласковый и снежный зверь. По следу йети. Урок уроков. Непристойно. Петр Авен про хамов.

Урок литературы. Мир крепежа. Читаем кино.


За первые два года вольный палеонтолог Гребневсобрал полный скелет мамонта, бизона, пещерногомедведя. Потом были динозавры, шерстистые носороги, еще мамонты. Кости, бивни, рога, черепа — на несколько музеев хватит.


Сейчас, когда до так называемого конца света уже рукой подать,

участились попытки исследовать предыдущие концы. Например, снова актуализировался интерес к внезапно вымершим мамонтам.

Корреспондент «РП» Дмитрий Филимонов отправляется в Новосибирск к вольному

палеонтологу Игорю Гребневу и получает хоть и устрашающую,

но и обнадеживающую информацию про мамонтов. Это как посмотреть.

текст: дмитрий филимонов фото: андрей шапран


Глянув на кости, Греб-нев понял: это не

мамонт. Это покруче. Таких гигантских мамонтов не бывает. Тогда кто это? Кости торчали из размытого речкой берега. Их обнаружила бригада калымщиков. Обыч-но палеонаходки так и случаются: кто-то где-то по весне увидел на берегу нечто, торчащее из земли. Копнул — мамонт. Или шерстистый носорог. Или динозавр. Калымщики, разумеется, не собирались ни с кем делиться находкой. Потому что мамонт — это бивни. А бивни — это день-ги. Большие деньги. За бивень средней сохранности можно купить подержан-ную «японку». А за целого мамонта… Даже самые смелые в фантазиях калым-щики не могли предположить, сколько стоит полный скелет. Однако утаить мамонта им не удалось. Слух по деревне разнесся быстро. Из сельсовета позво-нили в институт. Из института приехал палеонтолог Гребнев.

Он присел на корточки, сковырнул пальцем землю с гигантского позвонка и задумался. Позвонок был в два раза больше, чем положено иметь взрослому мамонту. Поковырявшись и подумав еще немного, палеонтолог Гребнев при-свистнул, вскочил на ноги и побежал в деревню. На почте заказал межгород. Когда наконец соединили с директором института, Гребнев прикрыл трубку ладонью, чтоб не слышали окружающие, и громко зашептал:

— Кажется, мы нашли Mammuthus trogontherii!

— Что-что? — переспросил акаде-мик.

Игорь Гребнев работал в Институ-те археологии и этнографии СО РАН. Его специальность — археозоология. Изуче-ние вкусных остатков. Редкая специаль-ность. Скажем, отправляется археологи-ческая экспедиция раскапывать стоянку древнего человека. Археологов что инте-ресует? Черепки, скребки, топоры, бусы. Археозоологов — обглоданные древним человеком кости. Академик, конечно, большой спец в археологии, однако Гребнев сообразил, что про Mammuthus trogontherii должен ему объяснить.

Гребнев еще плотней прикрыл трубку ладонью и еще громче зашептал:

— Это не мамонт, это предок мамонта!

— Да-да, интересно, — сказал академик.

— Трогонтериевый слон! — про-должал шептать Гребнев. — Их во всем мире две штуки найдено. У нас — ни одного! В смысле, раньше ни одного, а теперь один!

— Надо копать, — заключил ака-демик.

Гребнев съездил в Новосибирск, получил разрешение на раскопки, бы-стренько сколотил экспедицию, возвра-щается за своим Mammuthus trogontherii, а местное начальство говорит: не дадим. Наш мамонт.

Ну, Гребнев не стал объяснять, что это не мамонт вовсе, что эта находка гораздо ценнее всякого мамонта. Снова звонит академику.

— Надо брать, — повторяет акаде-мик. — Обещай им взамен что хочешь.

Гребнев снова к местному началь-ству:

— Давайте меняться. Вы нам свое-го мамонта, а мы вам — что хотите.

— А что вы нам можете дать? — спрашивает местное начальство.

— Ну, можем устроить тут музей, — обещает Гребнев. — Археологический.

— По рукам! — отвечает началь-ство.

В подвалах Института археологии много чего пылится. Сотня-другая череп-цков, скребков, топоров и бус за одного Mammuthus trogontherii — отличный обмен! Обоюдовыгодный.

Когда Гребнев привез своего уникального слона в институт и начал собирать по косточкам, выяснилось, что косточек не хватает. Одни истлели, другие местное население растащило, пока слон без присмотра торчал из земли. «В палеонтологии важна реакция, — говорит Гребнев. — Показался скелет, сразу брать надо, пока вода не унесла, пока люди не раздербанили». Чтоб понять, как должны выглядеть недостающие детали, ездил в ПИН — Московский палеонтологический

...Позвонок был в два раза больше, чем поло-жено иметь взрослому мамонту. Поковыряв-шись и подумав еще немного, палеонтолог Гребнев присвистнул, вскочил на ноги и побе-жал в деревню...

варвара а

ляй-а

катьева


институт. Консультировался. Изготавли-вал формы, отливал косточки из силико-на. Точил, подкрашивал, шлифовал… Ака-демики говорили: брось ты это занятие, лучше сядь напиши диссертацию, у тебя ж материала столько. А он хотел собрать скелет целиком, поставить его, чтоб стоял как живой… Ну почти как живой.

Два года собирал. Поставил. Гигантский слон вышел. Четыре метра в холке.

Когда заканчивал работу, японцы в институт приехали. Увидели трогонте-риевого слона — ахнули. Четыре метра! Продайте, говорят. Академики совещать-ся стали. Продадим — на вырученные деньги построим выставочный зал, экс-понаты из подвалов достанем… Но нет, решили не продавать, слишком ценный слон. Редкий. Национальное достояние. Родина не простит. Предложили япон-цам: берите слона в аренду. Покажете людям в Японии и вернете. Контракт заключили.

Гребнев своего слона разобрал, по ящикам разложил и в Японию с ним

поехал. На ежегодную выставку в Сап-поро. А там уже павильон готов. Гребнев слона смонтировал, его на постамент во-друзили, прожекторами осветили, сзади огромную конструкцию поставили — из трехсот шестидесяти зеркал. Слон в зер-калах отражается — триста шестьдесят Mammuthus trogontherii. Гребнев спра-шивает:

— Зачем это?Японские дизайнеры отвечают:— Он полмиллиона лет в земле

пролежал в одиночестве, пусть теперь ему будет не скучно в компании.

Десять японских композиторов написали для слона десять мелодий — на все случаи жизни. Когда слон гру-стит, когда слону радостно, когда слон пробуждается поутру, когда отходит ко сну…

Трогонтериевый слон — гвоздь программы, главный экспонат выставки в Саппоро. Народ валит толпами на шоу с Mammuthus trogontherii. Полтора мил-лиона посетителей, заметки в газетах, сюжеты по телевизору, интервью с пале-

...Гребнев построил ма-стерскую, нанял рестав-раторов. Семеро его ар-тельщиков пилят, шли-фуют, подкрашивают, полируют кости, бивни, рога, черепа...


онтологом Гребневым, который откопал чудесного гигантского слона.

Гребнев ошалел от всего этого. Когда в институт вернулся, написал про-грамму создания палеонтологического музея. И чтоб с музыкой, зеркалами, про-жекторами, чтоб посетители толпами.

— Хорошая идея, — сказал ака-демик, прочитав проект, — но денег я тебе не дам. Потому что непрофильно. И вообще, сел бы ты лучше да написал дис-сертацию.

Гребнев совету не внял. Сел и написал заявление об уходе. Подсчитал деньги, оставшиеся от японского гоно-рара, заправил бензином свой бортовой «УАЗ» и отправился в экспедицию.

Под Кемерово открытым способом разрабатывают угольные разрезы. Во-дяной пушкой. Километры вскрышных работ. Струя разбивает угольные пласты вперемешку со скелетами ископаемых животных. Уголек — в самосвал, кости — в сторону. Гребнев смотрел-смотрел на это, пошел к рабочим.

— Мужики, — говорит, — отдайте мне эти косточки!

— Бери.Полдня бегал вверх-вниз, вверх-

вниз, кости таскал. Полный кузов за-грузил — с верхом. Пытался тронуться с места — не слушается машина. Мимо «БелАЗ» проезжал. Гребнев руками ма-шет, помощи просит. Шофер из кабины спрыгнул, смеется:

— Ты б еще пару тонн накидал! Гляди, сейчас шины лопнут.

Пришлось в три рейса обернуться. Две тонны костей тогда вывез.

Он ездил по деревням, искал стариков-краеведов, расспрашивал — может, кто кости старые хранит. «Инфор-мация в палеонтологии — первое дело», — говорит Гребнев.

Он познакомился со спелеологами, которые звонят ему каждый раз, когда обнаружат новую пещеру. И каждый раз он мчится на место в надежде найти косточки.

В Омске разыскал женщину, кото-рая вроде бы знает, где лежит мамонт.

— Где нашла?— На Чулыме.— Когда?

— В детстве.И рассказывает историю про то,

как давным-давно, будучи студентами, они с однокурсником откопали мамонта на берегу Чулыма. Увезти кости в Омск возможности не было. Они взяли с собой только два позвонка, остальное перенес-ли во двор к деду, который жил непода-леку. И сказали ему: сохрани, большой ценности кости. В университете сделали доклад про свою находку, но профессо-ров это не заинтересовало. И вот прошло двадцать лет. И является Гребнев. Сажает женщину в свой «УАЗ», и едут они на бе-рег Чулыма к деду. И выходит им навстре-чу бабка. Она сразу признала бывшую студентку и говорит:

— О! Явилась. Дед тебя ждал-ждал, но в прошлом году помер.

— А мамонт?— Вот он, под крышкой.Под навесом лежал полный скелет

мамонта. Без двух позвонков.Гребнев дал бабке денег — за хра-

нение костей, нанял большой грузовик, потом они помянули деда и тронулись в обратный путь.


За первые два года вольный пале-онтолог Гребнев собрал полный скелет мамонта, бизона, пещерного медведя. Потом были динозавры, шерстистые носороги, еще мамонты. Гребнев постро-ил мастерскую, нанял реставраторов. Семеро его артельщиков пилят, шли-фуют, подкрашивают, полируют кости, бивни, рога, черепа. Стеллажи в подвалах мастерской заполнены готовым материа-лом — на несколько музеев хватит.

Вот про это он и сказал новосибир-скому губернатору:

— У меня есть все, чтобы сделать лучший в России палеонтологический музей. Это будет не мертвый музей с костями, а живое шоу.

Губернатор выслушал, полистал проект и говорит:

— Здорово. Могу выделить участок за городом. А здание — за свой счет.

Сколько нужно продать мамонтов, шерстистых носорогов и пещерных мед-ведей, чтобы построить музей? Полный скелет мамонта, хорошо сохранившийся, без «чужих» костей, может потянуть на миллион долларов. Гребнев стал искать покупателей. Сперва продавал кости через посредников, потом самостоятельно. Ез-дил в Америку, в Японию. Денег на здание музея скопить не успел — пришла проку-ратура. Таможня арестовала его посылку, адресованную заграничному покупателю. Точнее, одну из посылок. Он отправлял мамонта по частям — по двадцать кило-граммов. Его обвинили в контрабанде.

Пока шли суды, Гребнев костями не торговал. Его артель переключилась на производство чучел мамонтенка Димы. Туловище из пенопласта обклеивают шкурами яка. Музеи влет покупают. Уже десять Дим купили. А еще, пока шли суды, в местных газетах стали появлять-ся заметки про то, как вольный палеонто-лог Гребнев организовал тайные постав-ки мамонтов из Мексики в США через подземный туннель контрабандистов. Ну и еще всякие небылицы.

Однако нет худа без добра. Уже ког-да суды закончились и с Гребнева сняли обвинения, в его мастерской раздался телефонный звонок.

— Здравствуйте, — сказали на том конце провода, — вам звонят из Перми, мы о вас в газетах читали.

— Очень приятно, — ответил Гребнев.

— Мы хотим сделать Пермь куль-турной столицей России, — сказали на том конце провода.

«Похвально», — подумал Гребнев, но вслух ничего не произнес.

— В рамках этого проекта мы хотим создать музей палеонтологии, — сказали на том конце провода, — но это должен быть не обычный музей, а шоу.

— С музыкой? — спросил Гребнев. — С прожекторами и зеркалами? И чтоб посетители толпами?

— Да, — ответили на том конце провода. — Здание в центре города мы вам уже подыскали. Приезжайте!

Минувшей осенью он уже исследо-вал Пермский край. Опять нашел мамон-та. В июле поедет копать.

...О! Явилась. Дед тебя ждал-ждал, но в про-шлом году помер.— А мамонт?— Вот он, под крышкой.Под навесом лежал пол-ный скелет мамонта. Без двух позвонков....

варвара а

ляй-а

катьева


Существует снежный человек или нет, правда или вымысел? Недостающее звено между обезьяной и человеком или затянувшийся флешмоб, на который ведутся не только домохозяйки да футбольные фанаты, но крупные ученые и отчаявшиеся умники. Йети — он реален или Несси подобен?


Обозреватель «РП» Николай Фохт продолжает с неслабеющей

беспощадностью лишать человечество иллюзий, разрушать мифы и расставлять все точки над i. Сегодня окончательному

анализу подвергнется сасквоч, он же бигфут, он же йети, а по-нашему говоря — снежный человек. Еще одна

тема закрыта.

текст: николай фохт рисунок: сандра федорина


Все просто: суще-ствует

снежный человек или нет, правда или вымысел? Недостающее звено между обе-зьяной и человеком или затянувшийся флешмоб, на который ведутся не только домохозяйки да футбольные фанаты, но крупные ученые и отчаявшиеся умники. Йети — он реален или Несси подобен? Да или нет?

Вот такая загадка мне по душе, без полутонов — не в бровь, а сразу в глаз, без лишних разговоров. Да или нет, третьего не дано.

Разумеется, не все так просто, конечно же, в ходе расследования при-шлось преодолеть и сомнения, и разо-чарования; пришлось совершить даже открытия небольшие — но оно того стоило. Честно скажу: в результате от-легло от сердца и на душе стало как-то спокойно; стало так спокойно, как было однажды, давным-давно, в детстве, когда мы с отцом заблудились в лесу кило-метрах в семи от деревни Подгорное, погнавшись за мифическими мириадами сентябрьских опят, и, уже отчаявшись, вдруг вышли на незнакомую просеку. И увидели спокойное небо; молодые елочки безмятежно взрослели на месте вырубленного зачем-то смешанного леса. И все сомнения, страхи прошли, отец радостно объявил привал — и мы попол-дничали черным хлебом, любительской колбасой, вареным яйцом и сладким чаем из термоса, с лимоном. Короткий бивак, надо было еще выйти на дорогу засветло. Но счастливое то чувство, как видно, осталось навечно: нечего боять-ся, неприятности позади, бог с ними, с опятами.

Вот и со снежным человеком то же чувство, короткое, но радостное, как очередная гора с плеч. Радостное, но и не-много грустное отчего-то — как и тогда, на просеке.

ПРЕДЧУВСТВИЕ САСКВОЧАДолжен все-таки сказать: для себя я про-блему снежного человека решил еще в проклятых девяностых. Произошло это по пьяни, в самом центре Москвы,

в кафешке «Копакабана» на Большой Бронной. Скатился я туда в совершенно неурочный час, а именно часов в две-надцать дня. Бывает такое — нахлынет неудовлетворение сложившейся ситуаци-ей, захочется соточку коньяку втащить, запить горячим кофе по-восточному. Ну и повторить. В общем, все получалось на загляденье у меня, все шло по плану, когда в «Копакабану» развинченной по-ходочкой зашел Валерий — в фетровой шляпе и роговых очках. Он был немолод, невысок, невзрачен. Я его не знал до того дня — зато в последующие шесть часов узнал глубоко и, как только теперь вы-ясняется, с пользой для дела.

Валерий оказался вором, недав-но вышедшим из тюрьмы. В Москве он занимался странным делом — сопро-вождал ветеранов. Встречал, размещал в гостинице, решал мелкие организа-ционные, бытовые вопросы. Ветеранов чего обихаживал Валерий, он сообщить наотрез отказался. Зато он выпил около бутылки коньяка (как и я), заставил меня

справить малую нужду прямо среди бела дня в Богословском переулке («Ну ты же мужик, ты не должен стесняться!»), обе-щал взять с собой в тайгу. Из-за тайги-то и возникла совершенно неожиданным образом тема снежного человека. Вале-рий обнаружил необычайную трезвость в трактовке вопроса:

— Я не верю в снежного человека. Коля, его нет. И не только потому что я его никогда не видел, даже в тайге. А уж в тайге, поверь, всякого насмотрелся, разные там уроды водятся. Я ненавижу фуфло, понял? А снежный человек — фуф-ло настоящее. Врать не буду — я вопросом этим вообще никогда не интересовал-ся, пока на зоне не показали научно-популярный журнал, перед фильмом. У нас по четвергам показывали кино, ино-гда, кстати, очень прогрессивное. «Восемь с половиной» Феллини, копия отличного качества. Хрен знает, как оно до Сосновки нашей докатилось, может, просто никто его брать не хотел, ну сельские клубы. Короче говоря, журнал, а там про тайны природы. Ну и фрагмент фильма Паттер-сона… знаешь, что это такое?

Я тогда не знал.— Единственный внятный фильм,

где зафиксирован снежный человек. И не знаю, что-то в меня этот кусок запал. У меня с кино хорошие отношения были, устроился так, что всю ночь этот журнал пересматривал, раз двадцать крутил пленку, сам крутил, умею потому что. И знаешь, что я понял? Фуфло! Какой-то здоровый черт в костюме обезьяны это, а не снежный человек. И понял я это по одному моменту. Он там неспешно так уходит прямиком в лес и вдруг огляды-вается, смотрит в камеру — напоследок, мол. Я охотник, я двух медведей завалил в тайге, я чую, что это лажа. Ну не совсем он зверь, пусть, но ведь он в лесу живет, он же по законам леса живет. Зачем ему оглядываться на человека? Медведь, волк никогда не оглянутся, не будут тратить время и рисковать, терять концентрацию. Они смотрят, если собираются напасть, примериваются. А просто так — да ни-когда! Вот тут я и понял, что это фуфло. Потом уже в библиотеке подчитал про

...Дикие снежные люди были всегда: сатиры и голиафы, лешие — это ведь и есть снежные люди. Отличает их от нормальных людей ди-кий нрав, повышенная волосатость (гипер-трихоз) и проживание в лесу...


этот фильм — оказалось, многие так тоже думают, как я. Будет возможность, посмотри фильм Паттерсона — сам все поймешь.

Валерий потом растворился, оставив мне зачем-то свои очки. Ну и эту версию о снежном человеке, которая, конечно же, врезалась в мозг на подсо-знательном уровне. Поэтому, когда меня спрашивали, верю ли я в снежного чело-века, почти не задумываясь, отвечал, что не верю. Ну, когда спрашивали.

А вот теперь-то вопрос встал ребром. И пришлось выковыривать из себя, выдавливать по капле благоприоб-ретенное предубеждение. Даже знакомой рассказал, которая стала теперь психоло-гом — чтобы освободиться от Валериного груза. Психолог объявила, что по Юнгу это синхрония.

— В каком смысле?— Ну это когда ты о чем-то дума-

ешь и вдруг это же видишь в телевизоре. Или набиваешь в Гугле фамилию своего одноклассника, чтобы узнать, как у него дела, а на следующий день сталкиваешь-ся с ним на Триумфальной площади.

— При чем тут мой случай? Это во-обще пятнадцать лет назад было, Валерий этот. Я просто вспомнил сейчас.

— Не знаю, — хладнокровно отве-тила психолог, — по Юнгу так выходит.

БИГФУТ В ИСТОРИИФильм Паттерсона — это отдельная исто-рия, до этого фильма много чего было, в основном на словах да в рисунках. Вся эта галерея образов йети, сасквочей, аламасов и прочих диких людей никого не может оставить равнодушным. Она, эта галерея, и комична и драматична одновременно.

Конечно же, дикие снежные люди были всегда: сатиры и голиафы, лешие — это ведь и есть снежные люди. Отличает их от нормальных людей дикий нрав, повышенная волосатость (гипертрихоз) и проживание в лесу.

Но это все древние мифы. Возмож-но, метафоры, литературные преувели-чения. А есть реальные свидетельства людей. Там (в горах Центральной Азии)

видели огромные следы на снегу (поэто-му и снежный человек), тут (в нижего-родском лесу) заметили двухметрового волосатого дядьку, который издавал рез-кий, неприятный запах, смотрел так, что стыла кровь и воля напрочь парализова-лась (этого дядьку прозвали Авдошка).

Вообще — чего уж там — со снеж-ным человеком нос к носу сталкивался не кто-нибудь, а великий русский писа-тель Иван Сергеевич Тургенев. Другой великий писатель, Ги де Мопассан, в своем коротком произведении «Страх» вспоминает, что Тургенев рассказал ему и третьему великому писателю, Флоберу, как однажды купался в лесной речке. Нырнул, получается, Иван Сергеич в хо-лодную русскую воду, сделал несколько гребков и вдруг кто-то его сзади — хвать! Оглянулся классик, а это какая-то лох-матая женщина с ним заигрывает — не-посредственно в проточной воде. Иван Сергеич очень испугался и припустил от дикарки, выскочил на берег, попытался скрыться в гуще деревьев. Но женщина, которая была похожа на гориллу, не от-ставала и призывно визжала всю дорогу.

...В арсенале защит-ников существования снежного человека нет ничего для серьезного разговора...

gett

y im

ages/fo

tobank


Спас писателя пастух, который сумел отбить Тургенева кнутом. Конечно, может быть, это все вымысел Мопассана — у са-мого Тургенева нигде этот случай не упо-минается. Но авторитет гения все равно работает безотказно: раз уж такой человек видел йети… Правда, у Мопассана есть фраза, на которую адепты сасквоча как бы не обращают внимания — но мы об этой строчке потом, чуть позже.

Ну что еще? Конечно же, знаме-нитая абхазская Зана. Ее поймали в лесу еще в девятнадцатом веке, посадили на привязь. Она была чистой воды йети — говорить не умела и не научилась, ела руками, была дико сильной и страшной, а также, рассказывают, волосатой. Похо-жей на обезьяну. При этом она с завидной регулярностью рожала детей, четверо из которых выжили. Один из ее сыновей умер в пятидесятых годах двадцатого века. У него не было руки, но и без руки он с легкостью переплывал бурную горную речку, залезал на любое дерево и много дрался (руку ему отхватили именно в драке — можно себе предста-вить масштабы баталий).

Еще во время гражданской войны поймали в Средней Азии несколько снежных людей и, разумеется, подумали, что это басмачи. Безуспешно пытались их допросить — но так как сасквочи не умеют говорить, узнать ничего не смогли. И расстреляли. А потом съели. Или съели не этих, а других пленников, тоже якобы басмачей. Но точно никто не может сказать — потому что съевших в свою оче-редь расстрелял ревтрибунал. Но тут все уже было цивилизованно, есть не стали, просто закопали в землю.

Из Америки пришло, как всегда, много доказательств: кроме пленки Пат-терсона снимки 1968 года замороженного в снегу трупа снежного человека. Труп таинственным образом исчез, а фотогра-фии остались — правда, не совсем ясно, почему считается, что это именно йети, больше похоже на банальную обезьяну.

Вообще, как всегда, Соединенные Штаты являются родиной современного снежного человека. Там его каждый год видят сотни человек. География аме-

риканского сасквоча тотальна: дикий человек был замечен абсолютно во всех лесах и пролесках. Я думаю, американцы уверены, что снежный человек это их изобретение. И совсем уж точно, не-вдомек им, что только и именно у нас, в России, снежного человека искали на официальном уровне: в 1958 году была создана комиссия Академии наук по изучению вопроса о снежном человеке. Комиссия снарядила настоящую экс-педицию на Памир. Снежного человека не нашли, комиссию распустили — из осколков в 1987 году было создано обще-ство криптозоологов, которое и по сей день исследует проблему.

А руководитель другого очага по-иска дикого человека, Международного центра гоминологии, Игорь Бурцев во-обще ведет активный образ жизни и яв-ляется главным мировым ньюсмейкером по проблемам йети. У него есть даже два черепа — предположительно той самой Заны и ее однорукого сына Хвита. Бурцев нашел следы снежного человека в диапа-зоне от Подмосковья до Кемерово. Основ-ная улика йети по Бурцеву — надломлен-ные деревца. Там, где есть такие заломы, там и снежный человек. Короче говоря, в конце двадцатого, а особенно в начале двадцать первого века центр снежного человека явно сместился в Россию.

Ну вот, собственно, и вся преды-стория. Не очень долгая, но и, прямо ска-жем, не слишком насыщенная. Из улик у нас на руках фильм Паттерсона 1963 года, фотки трупа, разнообразные слепки следов, черепа Заны и Тхита Бурцева. Да и все, пожалуй. Множество видеофальши-вок, подозрительные клоки волос, стран-ные рисунки — не в счет. Особняком, на мой взгляд, стоит работа Бориса Порш-нева «Современное состояние вопроса о реликтовых гоминидах» 1963 года. Без-относительно проблемы с этими самыми гоминидами — замечательное чтение, в меру специальное, в меру романтиче-ское. Тут сделана честная научная попыт-ка систематизировать имевшиеся знания о снежном человеке — чтобы от этой базы уже рвануть вперед: найти особь, изучить ее и определить место в цепочке

...И, что характерно, перед тем как оконча-тельно выйти из кадра, существо оглядывается на снимавшего Паттер-сона — что смутило, как мы помним, Вале-рия...

eastn

ew

s


эволюции. И с нашей стороны все было готово — вот только не удалось найти ни одной улики.

ОДИНОЧЕСТВО ЙЕТИТеперь будем разбираться. Что нам нужно? Нам нужно дать прямой ответ — существует ли снежный человек? Это как минимум. Если существует — что это за существо, если нет — откуда все эти сле-ды и вообще весь этот шум вокруг?

И что интересно, на все эти вопро-сы найдены ответы.

Приступим. Конечно, серьезного разговора не

получится. В арсенале защитников суще-ствования снежного человека нет ничего для серьезного разговора. Вот, скажем, че-репа из коллекции Бурцева. Игорь Бурцев раскопал их на родовом кладбище Заны. Но прежде надо сделать одно замечание. Собственно, можно сразу логически до-казать, что дикая и волосатая женщина Зана никакого отношения к гоминидам, к троглодитам, к самостоятельной, хоть и тупиковой ветке приматов отношения не имеет. Хотя бы потому, что она дала жизнеспособное потомство от абхаз-ских мужчин. Все-таки фишка снежного человека в том, что это иной вид, не человек. Застрявший в лесах неандерта-лец (что, конечно, как-то совсем малоре-ально) может быть тупиковой ветвью, из которой почти получился человек, или, вполне возможно, это просто огромная, но прогрессивная обезьяна — хотя каким ветром обезьяну занесло в Кемерово или в Подмосковье? Так или иначе, у разных видов, как я понимаю, не может быть жизнеспособного потомства. А у Заны было.

Но ладно, Бурцев человек настой-чивый. Он добрался до американской лаборатории и заставил ни в чем не повинных серьезных американских уче-ных сделать анализ ДНК обоих черепов, а также вынести заключение антрополога по поводу возможной ненормальности ар-тефактов. В том, что черепа уникальные и сильно отличаются от человеческих, сам Бурцев не сомневался никогда. Вот тут челюсть слишком выдвинута вперед,

тут, смотрите, затылок вытянутый какой-то… Российские ученые всегда согласно кивали. А американцы просто сделали дорогостоящий анализ. И выяснилось, что оба черепа принадлежат людям. Ни-каких отклонений или странностей. Ан-трополог тоже отклонений в костях Заны и Хвита не обнаружил. Бурцев держался молодцом — кадры американского доку-ментального фильма беспристрастно за-фиксировали, как он за чаем с генетиком и антропологом выслушал их приговор и мужественно поблагодарил ученых.

Выходит, одна из существенных улик отыграна.

С фотографией пропавшего оледенелого трупа тоже все более или менее разъяснилось: это резиновая кукла обезьяны, которую заморозили какие-то шутники.

Теперь главное — фильм Паттер-сона. Эти несколько секунд дрожащего изображения, на котором видна лохматая фигура, уходящая в лес. И, что характер-но, перед тем как окончательно выйти из кадра, существо оглядывается на снимав-шего Паттерсона — что смутило, как мы помним, Валерия.

Не вдаваясь в подробности, выде-лим моменты, которые, по мнению гоми-нологов и криптозоологов, доказывают, что существо на пленке — не переодетый в костюм гориллы человек. И сразу оспо-рим, если есть аргументы.

Походка: существо слишком силь-но сгибает ногу в колене и ставит ногу на всю ступню, а не на пятку. Подробная экспертиза и моделирование походки существа показали, что коленный сустав работает очень необычно — совершает во время шага круговое движение, чего не бывает у людей. Человек просто не может так ходить, утверждают сторонники подлинности фильма. Однако в одном из фильмов «Дискавери», кажется, удалось точно воспроизвести эту невозможную походку. Актер освоил трюк за несколь-ко попыток — в костюме гориллы и без него. А что касается странного движения коленного сустава… Вот я специально хожу на стадион в Химках, где теперь играет домашние матчи московское

...В России, снежного человека искали на офи-циальном уровне: в 1958 году была создана ко-миссия Академии наук по изучению вопроса о снежном человеке...

gett

y im

ages/fo

tobank


«Динамо». Хожу, чтобы живьем понаблю-дать за игрой Игоря Семшова. Точнее, за его походкой и бегом. Это именно то, чего как бы не может быть: его коленный сустав во время рывков ходит ходуном, описывает очень странную траекторию. То есть вполне возможная человеческая особенность. Ну и, разумеется, необхо-димо упомянуть о признании Филиппа Морриса, мастера по изготовлению костюмов. Во-первых, он рассказал, что продал в 1963 году костюм гориллы Паттерсону, а во-вторых, объяснил не-которые особенности поведения актера в этом костюме. Попробуйте, говорит Моррис, в огромных клоунских ботин-ках (а подошва костюма гориллы тоже удлинена) сохранить обычную походку, ставить, например, ногу на пятку — не выйдет. Чтобы не споткнуться, придется приземляться на полную стопу.

В момент знаменитого взгляда в камеру, существо поворачивается всем телом, а не одной головой, как сделал бы человек. Плюс слишком широкие плечи и руки, несоразмерно длинные для чело-века. Но тот же Моррис объяснял, что пово-рачиваться так заставляет конструктивная особенность его костюма. К тому же, всегда были подозрения, что для фальсификации под костюм была поддета защитная аму-ниция для американского футбола — ну или как минимум подплечники. А руки просто надставлены палочками.

...Неужели китайцы, абхазы, казахи и даже американцы в разное время и при различных обстоятельствах тра-тили время только на то, чтобы подшутить над незадачливым тури-стом или каким-нибудь залетным палеонтоло-гом?..

Сторонники и защитники уверяют, что если это костюм, то он опередил свое время. Никакой Голливуд шестидесятых не мог добиться такой естественности — шерсть выглядит очень реалистично, под ней читаются мышцы, рельеф которых говорит о различиях анатомии существа на пленке и человека. Это прекрасно, но зануды из «Дискавери» показали фильм Ричарду Смиту, голливудскому как раз художнику по костюмам, оскароносцу, работавшему, например, с Форманом на «Амадее». Немолодой художник выразился довольно резко: на его взгляд, на пленке здоровый малый в костюме обезьяны. И вообще все, по мнению Смита, устроено небрежно, например пятки. Они сверка-ют, слишком белые для йети, который бо-сиком слоняется по американским лесам. Хоть бы серенькой краской подкрасили, что ли. Еще одна оплошность гримера — белая точка на лице, аккурат в том месте, где у человека нос. Из чего, по Смиту, сле-дует, что маску надели, а нос не припудри-ли, не подкрасили, чтоб не сверкал.

Не знаю, стоит ли говорить, что после смерти некоторых участников со-бытий (Паттерсона, Уоллиса, бизнесмена, увлекавшегося темой снежного человека, по заказу которого, как поговаривают, и был снят ролик) родственники героев сознались, что и следы подделывали, и кино — фальшивка. Родственники, конечно, тоже в показаниях путаются, но в самой Америке мало кто сомневается, что фильм Паттерсона — мистификация.

Свидетельство Валерия тоже не-мало значит.

Вот и все, более или менее серьез-ных улик не осталось. И так все было призрачно и зыбко, все держалось на воло-ске — а нынче как же? Неужели китайцы, абхазы, казахи и даже американцы в раз-ное время и при различных обстоятель-ствах тратили время только на то, чтобы подшутить над незадачливым туристом или каким-нибудь залетным палеонтоло-гом? Причем описывали, не сговариваясь, складно, похоже. Вот самое твердое доказа-тельство, его опровергнуть очень сложно. Но как быть — улик-то нет, все вещдоки повержены и обнулены. Тупик.

gett

y im

ages/fo

tobank


НЕ СТРЕЛЯЙТЕ В СНЕЖНОГО ЧЕЛОВЕКАЕсть у меня решение этой проблемы. Оно не романтическое, оно драматиче-ское. Версия эта проскальзывала среди множества жирных, наукообразных, сенсационных. Снежные люди — про-сто люди с теми или иными физиче-скими, ментальными и даже морально-нравственными отклонениями; на Тибете снежный человек мог быть отшельником, монахом, принявшим более жесткий, чем обычно обет. Снежные люди — это изгои. Выброшенные из своих сообществ «не-нормальные», необычные люди. Почему же они описываются приблизительно одинаково? Ну, во-первых, не совсем оди-наково. Например, принято считать, что снежный человек должен быть обязатель-но гигантского роста — а есть множество случаев (это касается именно горных, изначальных снежных людей), когда йети описывались как заросшие волосами, но как раз невысокие существа полутора метров роста. Но что делать с огромными отпечатками ступней и все-таки большим ростом, с выступающей обезьяноподоб-ной челюстью и неандертальскими над-бровными дугами?

«…Постепенно появляются харак-терные внешние признаки: увеличение надбровных дуг, скуловых костей, под-бородка, носа, губ, ушей. Кожа образу-ет складки на лице. Голос становится грубым вследствие утолщения голосовых связок. При данном заболевании отмеча-ется рост костей и стоп в ширину. Если болезнь началась в молодом возрасте, когда не закрылись зоны роста костей, то наступает гигантизм. Грудная клетка увеличивается, позвоночник деформи-руется…» — это описание акромегалии, редкой, но все-таки достаточно хорошо изученной болезни. В анамнезе есть прак-тически все признаки, приметы снежно-го человека. Можно легко предположить, что в какой-нибудь глухой высокогорной деревне, да и просто глухой деревне человек (а точнее, подросток — болезнь чаще всего начинается в тинейджерском возрасте), бедняга, которого настигнет акромегалия, будет выкинут из сообще-

ства. В некоторых случаях человек сам покидает общину и устраивается подаль-ше от людских глаз. Часто, я думаю, сами высокоморальные христиане, буддисты, мусульмане, иудеи вышвыривали боль-ного: выживай, мил снежный человек, скажи спасибо, что не убили на месте.

И некоторые выжили. Да, конечно, они перестали быть людьми, они из-за бо-лезни, а еще в большей степени из-за по-тери социализации жили как животные и сдохли как скоты. Единственное, чем они обогатили собственную эволюцию, это страх перед человеком разумным, превратившийся из условного рефлекса в безусловный. Отверженные, непри-касаемые — поэтому их всюду видели поодиночке, поэтому никогда и никто не видел популяции или хотя бы семьи снежных людей.

Некоторым повезло — больные агромегалией, или гигантизмом (и сопут-ствующими гормональными отклонения-ми), ушли в шоу-бизнес: в цирках высту-пали, на рингах и борцовских коврах. Вот счастливчик, который не ушел в лес, — француз Моррис Тилле. В двенадцать лет у домашнего, начитанного мальчика проявились симптомы акромегалии. Они не сломили юного интеллектуала (мог говорить на четырнадцати языках, писал стихи, мечтал стать актером) — он отправился за океан и стал выступать в рестлинге, в потешных боях, заслужен-но получил сценический псевдоним Огр. Был популярен в сороковых-пятидесятых годах прошлого века. Умер в пятьдесят с небольшим от сердечного приступа. Как говорится, в своей постели. И реинкар-нировался в наши дни — от его внешно-сти отталкивались художники, которые создали Шрека.

Но другие — в снегах, не по своей воле, из-за нашей дикости.

P.S. А сюжет с Тургеневым и снежной женщиной заканчивается у Мопассана такими словами: «Оказалось, что это была сумасшедшая, жившая в лесу уже свыше тридцати лет; ее кормили пастухи. Половину своей жизни она проводила, плавая в речке».

...Снежные люди — просто люди с теми или иными физиче-скими, ментальны-ми и даже морально-нравственными откло-нениями...

eastn

ew

s


Надо снижать градус ненависти. Иначе, учитывая сегодняшние тренды в области общественного согласия, страна наша окончательно распадется на множество маленьких «Россий».


Глава «Альфа-Банка» Петр Авен написал публицистическую статью. Таких, мы

думали, не умеют уже писать. Но не умеют журналисты. А Петр Авен умеет. Показал класс, что тут скажешь.

Такой публицистикой даже жалко делиться с кем-нибудь, даже с вами,

для которых вроде бы ничего не жалко. Петру Авену для вас оказалось не жалко

своего внутреннего мира (но кое-что, подозреваем, он оставил при себе).

Гордимся таким автором.

текст: петр авен рисунок: павел пахомов


Когда я был маленьким, у меня, как это часто быва-ет, были бабушки. Две. Это вполне обычно.

Необычным было, как я сказал бы сейчас, их взаимное позицио-нирование.

Одна бабушка (звали ее Шейна-Бейла Шмуэлевна, что, впрочем, позже русифицировалось в Софью Самойловну) родилась в еврейском местечке под Смоленском. До семнадцатого года слу-жила прислугой в богатой семье (сама была сиротой), говорила на идиш и вряд ли когда-нибудь «вышла бы в люди». Но тут случилась революция, и все пошло тоже достаточно обычно (для тех, кто был рядом) — рабфак, комсомол и (неожиданно оказалась очень способной) химфак МВТУ. Бабушка вступила в партию в 1924 году (ленинский призыв), свято верила в идеалы коммунизма и, как это опять же часто случалось, заплатила за свою веру двадцатью года-ми ссылок и лагерей. Что, впрочем, не помешало ей оставаться до смерти пламенной коммунисткой, членом партбюро ЖЭКа и регу-лярно выступать перед юными пионерами с рассказами о том, «как закалялась сталь» (до 37-го года). Я был ее единственным внуком.

Моя вторая бабушка (по имени Нина Васильевна) родилась в небогатой крестьянской семье около Челябинска. В семье очень традиционной и очень православной. Она первая получила об-разование — сначала в гимназии, а позже в Томском университете, стала педиатром. На ее обучение работала вся семья, и она на-деялась, что, став врачом, сможет обеспечить более чем достойную жизнь себе и близким: бабушка помнила, как жили врачи (особен-но хорошие, а она оказалась замечательным педиатром) до, опять же, семнадцатого года. Но этот год наступил, и Нина Васильевна, имевшая большую частную практику и работавшая по 24 часа в сутки, прожила всю жизнь с мужем (отчимом моего отца, тоже врачом — обоих дедов моих расстреляли в 37-м), двумя старуха-ми (матерью и теткой) и тремя сыновьями в тридцатиметровой комнате в огромной коммунальной квартире на Рождественке. Десять или двенадцать семей, один туалет, одна ванная — все как полагается. И так больше пятидесяти лет. Большевиков моя русская бабушка, естественно, ненавидела. Как и евреев, сломав-ших вместе с большевиками ее жизнь (не думаю, что она отделяла евреев от большевиков, и те и другие были равно виновны в уни-чтожении ее мира, где в комнате стояла икона, постоянно горели лампадки, где крестились, проходя мимо церкви, и в двадцатые, и в тридцатые, и в любые другие годы — вся семья вплоть до моего поколения оставалась глубоко верующей).

Моя еврейская бабушка в церкви, естественно, ни разу в жизни не была. Не была она и в синагоге (во всяком случае, после 17-го года). К русскому крестьянству относилась согласно краткому курсу истории ВКП(б). Одним словом, идеальные миры моих бабушек были абсолютно ортогональны, глубоко враждебны друг другу. Интересно, однако, не это. А то, что в течение двадцати с лишним лет мы жили каждое лето на одной даче. Под Москвой. Две бабушки и я. Бабушки не то что не любили, они не понима-ли друг друга. Мне кажется, идеалы каждой вызывали у другой даже не столько неприятие, сколько изумление. Как можно в это верить? Хотя и с неприятием все было в порядке — в разговорах со

мной это иногда прорывалось у каждой. Однако ни разу, ни одного разу за двадцать лет мои бабушки не поругались. Варили варенье, собирали грибы и… почти не разговаривали между собой. А если и говорили, то обо мне и детях — моих родителях. И никогда «о жизни» в минимально широком смысле этого слова — даже о ценах в магазине. Не говоря уже о российской истории, между-народном положении или о Брежневе (скатившемся, по мнению бабушки-коммунистки, в буржуазный оппортунизм). Не говорили, так как избегали скандалов, боялись всерьез поругаться. И причи-ной этого страха был я.

Я, собственно, один из немногих успешных примеров ле-нинской национальной политики. Почти везде на территории быв-шего СССР она потерпела фиаско — мое рождение в определенной степени компенсирует (для меня, конечно) ее очевидные провалы.

И понятно, почему она провалилась. Большевики не смогли в долгосрочной перспективе предложить нечто, идеальное или материальное, что оказалось бы сильнее многовековой националь-ной вражды, нечто, способное заставить народы «распри позабыть» и как минимум заткнуться, вместо того чтобы до бесконечности вспоминать взаимные обиды.

Для моих бабушек этим нечто был я. Мое благополучие было важнее политических взглядов. Любовь к внуку стоила того, чтобы не обсуждать белых и красных, православие и еврейский вопрос.

История моей семьи, по большому счету, интересна разве что мне и моим детям. Я, однако, часто вспоминаю ее, погружаясь в пучину интернета или наблюдая общественные дискуссии на отечественном ТВ.

Эти дискуссии отличает все меньшее наличие смысла, любых попыток поиска истины и растущий, зачастую просто беспредельный, фантастический уровень злобного хамства. Михаил Зощенко говорил что-то вроде того, что «нет большего удовольствия для настоящего интеллигента, чем посмотреть на хорошую склоку». Мне временами начинает казаться, что только ради такого удовольствия мы и смотрим, скажем, ток-шоу Мак-сима Шевченко или Владимира Соловьева. Мы что, не знаем, что скажут Проханов, Веллер, Гозман или Кургинян? Знаем, причем по любому поводу. Однако смотрим именно их — снова и сно-ва. Не случайно, кстати, постоянное появление в эфире одних и тех же лиц. Это же клоунада. Смысл не важен — важно, чтобы клоун был хороший. Чтобы было весело, чтобы была интрига — например, поставлен какой-то рекорд. «Сколько тысяч голосов проиграет сегодня Леонид Гозман? Пятьдесят тысяч или уже все сто? А может, двести — выиграть Гозман не может по определе-нию, но интересно же, какого разрыва можно достичь». (Я бы на месте Соловьева попытался выпустить против Гозмана Влади-мира Путина. Точно будет рекорд — почти вечный, как у Сергея Бубки. Путин при этом может молчать — Гозман сам с собой справится.) Мне жертвенный мазохизм Леонида Яковлевича симпатичен (хотя и непонятен). Но содержательного смысла в его телевизионных появлениях точно нет. Да никто и не ждет. Ждут очередного скандала.


Или взять дискуссии в интернете — даже между интелли-гентными вроде бы людьми. Это еще хуже (в разы), чем на теле-видении. Я вот тут прочитал замечательную дискуссию между товарищем моим Альфредом Кохом и Виктором Шендеровичем. К ней еще (на стороне Шендеровича) подключился Сергей Пар-хоменко. А также многие менее известные персонажи (тоже всё больше не за Коха). Дискуссия шла о судьбе НТВ, точнее о разгроме канала десять лет назад.

Все аргументы сторон (о том, кто там и в чем был виноват) можно было бы изложить на двух или трех страницах. Однако переписка, будь она распечатанной, заняла бы целый том. Так как она не об НТВ. Она друг о друге. И о массе других людей, в данном случае вполне безответных.

Сначала — торговый порт, украденный, по мнению Шенде-ровича, Кохом (не подтвердилось, Шендерович извинился), потом «тургеневские девушки» Виктора Анатольевича (хотя кто, кроме Леры Новодворской, имеет моральное право вякать по такому вопросу), наконец — взаимные обвинения в бездарности (на мой взгляд, вполне несправедливые). В заключение еще Пархоменко берет на себя смелость оценить жизненный путь Коха и призвать последнего к самоубийству. Начали с НТВ.

Кох, как и я, продукт национальной политики большевиков (правда, скорее уже сталинской, чем ленинской — его отец-немец познакомился с русской мамой в казахской ссылке). Есть мнение, что залоговыми аукционами он отомстил за все. И мне эти аукцио-

ны ужасно не нравились и не нравятся (вовсе не потому, что «Аль-фе» на них ничего не досталось). Как Шендеровичу не нравится исчезновение «того» НТВ. И я обсуждал с Альфредом Рейнгольдо-вичем эти чертовы аукционы (сильно подрубившие, на мой взгляд, легитимность всей гайдаровской приватизации) бесчисленное количество раз. Без хамства и грубости, так как я понимаю, что, если всерьез, у Коха с Чубайсом были свои резоны. Как минимум заслуживающие внимания.

И я понимаю также, что в споре трудно не перейти на личности. Трудно, так как любые взгляды, политические пред-почтения неотделимы от их носителей. От их личной истории, прошлых поступков, комплексов. Много личного было и в истории с НТВ — я об отношениях Гусинского и Коха. Но неужели нельзя об этом без всего перечисленного?

У меня в голове масса подобных примеров. Вот, скажем, журналистка Ксения Ларина называет в ЖЖ сукой журналистку Маргариту Симоньян за какое-то ее выступление у Путина. Мне хочется защитить Маргариту. Не только потому, что она симпатич-ная женщина. И не потому, что Маргарита, на мой взгляд, замеча-тельно пишет и мы получаем гонорары в одном журнале «Русский пионер» (где ей вообще нету равных). Просто нельзя публично называть женщину сукой, ежели только она не увела вашего мужа. Непристойно.

Как непристойно то, что написал об еще одном авторе «Пио-нера» Тине Канделаки русский писатель Садуллаев. Тина имела несчастье поддержать меня в давней дискуссии с Захаром Приле-пиным. То, что о ней в ответ написал Садуллаев, омерзительно. Не только для писателя — для любого нормального мужчины.

Или дискуссии на сайте журнала «Сноб» — нового оплота духовности. Господи, как неизощренно хамят друг другу от-дельные члены «международного сообщества русскоязычных профессионалов и интеллектуалов». Как они, говоря по-детски, обзываются…

И я вот думаю — откуда это хамство. Дурное воспитание — не главная причина. Дело в другом. В отсутствии того, ради чего, по мнению собеседников, стоит не хамить. В отсутствии того, что объединяет сильнее, чем все разъединяющее. В отсутствии общего объекта любви, общей цели.

Вот Проханов или Жириновский спорят о судьбе России. Да чихать они на нее хотели. Никакой России, особенно общей, у них нет. У каждого если и есть, то своя. Была бы общая — попытались хотя бы услышать друг друга. А так — даже не верят, что могут хоть о чем-то договориться. Поэтому и хамят. И думают только о впе-чатлении, которое способны произвести. Истина, как и Россия, им абсолютно неинтересна.

Меня в свое время поразил хамский тон, брызжущая слю-ной злоба Владимира Ильича Ленина. Это хамство — очевидное следствие стремления к разрушению. Ленин жаждал полного уни-чтожения той страны, в которой родился и вырос. Надо признать, вполне преуспел.

И я думаю: что, обычные посетители наших телевизи-онных ток-шоу хотят того же? Ведь ничего, кроме разрушения,

...Бабушки не то что не любили, они не понимали друг друга. Мне кажет-ся, идеалы каждой вызывали у другой даже не столько неприятие, сколько изумление. Как можно в это верить?..


взаимными оскорблениями достичь нельзя. Садуллаев в тексте про Тину хотя бы честно призывает вешать «русских пионеров» на столбах, сносить все к чертовой матери. Что, Проханов или Веллер за то же? Или либералы, вроде бы не склонные к револю-циям. Неужели в дискуссиях даже между собой нельзя научить-ся слушать и слышать?

Крики и визги всегда деструктивны. Вот Константин Зату-лин повадился одно время ездить в Крым и, оскорбляя централь-ную украинскую власть, призывать крымчан вернуться в состав России. Неужели не очевидно, что каждая такая поездка отодви-гает Крым от России, служит не сближению, а вовсе наоборот. Или, может, Затулин — тайный агент ОУНа, поп Гапон и глубоко законспирированный бандеровец?

Или Юрий Михайлович Лужков, посещая не чужую мне Латвию, громогласно защищает права русскоязычного насе-ления, оскорбляя, как полагается, латвийское правительство и народ. Хорошо, Лужкова сняли с работы. А то еще пара его поездок в Ригу, и латыши запретили бы даже на улицах говорить по-русски. И я их понимаю, учитывая, что они услышали о себе от нашего бывшего мэра.

Простая мысль — у нас сегодня не одна, а много «Россий». Одна — на Рублевке, другая — в сибирском селе, третья… Так мы в этом не исключение. В США тоже много разных маленьких «Америк», и дистанция между Нью-Йорком и канзасской дерев-ней не меньше, чем у нас. Но у них при этом есть одна Большая Америка и одна американская мечта. А у нас нет, нет ничего «большого». Исчезло куда-то, окончательно испарилось за послед-ние двадцать лет. (Кажется, у Хеллера в «Что-то случилось» один из героев объясняет, за что он воевал во Вьетнаме — за chicken pie, Brooklyn Bridge and american style of life. Интересно, какой процент нашего населения готов сражаться за свой сегодняш-ний образ жизни?)

Меня в школе учили пытаться предугадать возможные вопросы экзаменатора. И я предвижу очевидный комментарий к тому, о чем только что написал: «Легко быть вежливым, когда у вас все хорошо. Сначала верните награбленное, а потом уже спокойно поговорим». Ввиду неконструктивности предложения, отвечать не стану. Замечу лишь, что я не о толерантности, я о сти-листике. Не о готовности соглашаться с оппонентом, наоборот. Свои взгляды необходимо защищать и отстаивать. И не надо быть добрым, можно (и нужно) быть злым. Нельзя быть хамом.

Кстати, есть немало персонажей (и тем), с кем (и о чем) я во-все не готов дискутировать. Мне незачем беседовать с людоедом или педофилом — их интересы для меня за пределами добра и зла. Или с Ахмадинежадом о холокосте. Если на вас лает и броса-ется бешеная собака, имеет смысл ударить ее ногой. Бессмысленно становиться на четвереньки и лаять в ответ.

Дискуссия предлагает хотя бы минимальное уважение к чужим взглядам. И к оппонентам. Тем более что среди них могут быть и очень неплохие люди. Мой собственный опыт показывает, что политические взгляды не вполне коррелируют с личными качествами их носителей. Я встречал не слишком

порядочных и очень, на мой взгляд, неприятных персонажей среди достаточно известных диссидентов. И, наоборот, левые, чьи взгляды я вовсе не разделял, часто оказывались вполне себе честными и приличными людьми. Искренне, по-моему, заблуж-дающимися.

Я снова вернусь к своим бабушкам. С течением времени (довольно рано) мои собственные взгляды вполне определились. Идеологически я был (и остался) гораздо ближе к своей русской ба-бушке — очень не любил большевиков (отношение к евреям я у нее по понятным причинам перенял не вполне). Однако личностно, по-человечески моя еврейская бабушка-коммунистка была мне намного ближе. Любя ее, я заставлял себя с ней не спорить, хотя заявления (после расстрела мужа и двадцати лет лагерей) типа того, что «лес рубят — щепки летят», меня в других аудиториях впрямую подталкивали к драке.

Она же всегда выходила из комнаты, когда я слушал «Го-лос Америки» и называла предателями моих друзей, уезжавших в Израиль или Америку. (Когда к моим родителям поздно вече-ром приходили их близкие друзья-отказники, бабушка уходила из дома.) Мне было ее жаль. Впрочем, обе мои бабушки прожили ужасную жизнь.

И обе не любили воспоминаний. Нина Васильевна вспоми-нала лишь свои гимназические годы в Челябинске. А Софья Са-мойловна — двадцать счастливых лет с 17-го по 37-й (и никогда — местечковую юность и лагеря. Обсуждать с ней бессмысленность коммунистической идеи значило отбирать последнее оправдание ее жизни).

Меня как-то не тянет жалеть активистов ДПНИ или моло-дых людей, рвущихся на Селигер. И я не жажду беседовать и про-поведовать свои якобы социал-дарвинистские взгляды зюганов-ским пенсионерам. Я не уверен, что прав был известный лите-ратурный герой, говоривший о своем мучителе: «Если бы с ним поговорить, я уверен, что он резко изменился бы». У меня точно нет такого дара убеждения. Но я согласен, что неверные взгляды всегда есть следствие заблуждений, недостатка информации и неудачной личной судьбы.

А разговаривать надо. И с теми, и с этими. С теми, кто разделяет ваши взгляды, и с теми, кто заведомо против них. Разговаривать и не хамить, не оскорблять, не унижать. Снижать градус ненависти. Иначе, учитывая сегодняшние тренды в обла-сти общественного согласия, страна наша окончательно распа-дется на множество маленьких «Россий» — сначала по виртуаль-ным, но позже и по вполне физическим границам. И свалят уже не десятки тысяч, а миллионы — как это было после Великого Октября.

Это как в семье. С какого-то момента груз взаимных оскор-блений и обид становится так тяжел, что единственное решение — уйти, хлопнув дверью…

Пока не поздно, надо остановиться. Поменять стилистику. Попытаться закрыть дверь изнутри.

Впрочем, в последнее время мне все чаще кажется, что уже поздно.


Литература то и дело превращается в кино, этим никого

не удивишь. А вот чтобы кино превратилось в литературу, нужен

специальный кинономер «РП». Короткометражная картина

режиссера Михаила Сегала «Мир крепежа» получила главный приз конкурса «Кинотавр. Короткий

метр» и специальный приз Future Shorts Russia. И теперь по просьбе

«РП» превращена Михаилом Сегалом в рассказ. Читайте фильм!

текст: михаил сегал рисунки: анна каулина


От наших дедов к нам пришел обычайВ дом новобрачных приносить огонь,Чтоб озарял он свет любви и труд совместный,Чтоб в доме вашем было всем светло.


— А хорошо здесь сделали! Тут же дет-ское кафе раньше было: то

ли «Солнышко», то ли не «Солнышко». Не помните?Я не помнил. Вернее, сколько себя помнил, тут всегда был

черный провал, всегда что-то ремонтировали. — Ну как же, единственное детское кафе в городе, нас

сюда специально водили мороженое поесть не из вафельных стаканчиков, а в таких серебряных чашечках на ножке... А сей-час, по-моему, и нет ничего для детей.

Утро начиналось здорово, Оля держала меня за руку. Она откинулась на спинку кресла и сказала:

— В «Супермоле» есть детская площадка.Он улыбнулся.— Нет, это не то. Там они в загончике каком-то ползают,

а «Солнышко»...Подошла официантка.— Определились?Оля заказала капучино, а я сказал:— Американо, и что у вас есть из сладкого?— Возьмите «Элегию». Я спросил:— Это что?— Вы у нас «Фруктовый восторг» пробовали?— Нет.— Ну, тогда не знаю, как вам сказать. «Элегия» — это типа

«Фруктового восторга», но без фруктов.Тогда я сказал:— Сейчас подумаю.Он спросил:— Скажите, у вас есть мороженое в таких серебряных

чашках на тонкой ножке?— Есть. У нас пошарично. Один шарик — тридцать ру-

блей.Он заказал эспрессо и мороженое, официантка собралась

уходить, но я ее остановил:— Девушка, девушка! Вы у меня забыли спросить.Вернулась.— Вы же сказали — потом.Тут уже Оля поставила ее на место:— Он сказал — подумает.— Мне «Элегию», — сказал я и сразу уточнил: — А можно

на нее посмотреть?Наглядно выбирать было, конечно, проще. Два тортика

стояли на белоснежных тарелочках в стеклянной витрине.— Разница только во фруктах или там разный состав те-

ста?Тут уже официантка вела себя вежливо.— В «Элегии» пропитка еще идет из ликера.Я заказал «Восторг», вернулся к столу и поцеловал Олю. А

он сказал:— Отличное такое кафе, современное.Оля согласилась:

— Вообще, может быть, единственное, где все более-менее по-европейски.

— А то встретились бы где-то в неприятном месте, и раз-говор уже совсем не тот, — сказал я, потому что был согласен с Олей в данном случае и вообще всегда ее поддерживал.

Он улыбнулся:— Мне очень импонирует, что вы все так продумываете.Оля стала переходить к делу.— Мне кажется, если все правильно организовать, все

правильно и пройдет.— Естественно, — он тоже был настроен серьезно. Улы-

бочка сразу пропала, начал слушать.— Нам вас Зинаида Матвеевна, Вовина мама, рекомендо-

вала: она сказала, что у вас подход современный. Сами пони-маете: как у всех, нас не устраивает.

— Естественно, — он стал еще серьезнее, — я представ-ляю, что вам предлагали: это все старая школа, они как трид-цать лет назад делали, так всё и делают.

— И таких большинство, — поддержал я Олю еще раз. — Мы вот сколько видели — просто кошмар. Мы так не хотим, очень важно все знать заранее.

Он в третий раз сказал слово «естественно»:— Естественно. Я вижу ваш современный подход, вы даже

место выбрали современное… Но, чтобы было комфортнее, да-вайте чуть-чуть пересядем.

Встал и пошел к окну, мы за ним. Сели.— А для чего это? — спросила Оля.— Ну, как же. Нам сейчас сидеть и разговаривать, очень

же важно создать комфортную атмосферу. А так бы вы сидели и ближайшие полчаса видели что?

Он смотрел на меня и ждал ответа. Я не люблю такие за-гадки, но ответил спокойно:

— Окно.— Правильно. А в окне?Я обернулся.— Магазин.— А какой магазин?Я обернулся еще раз и присмотрелся к вывеске.— «Мир крепежа».Он заулыбался:— И маршрутки через каждые две секунды. По-моему, не

очень фэншуйно.Он казался мужиком неплохим. Поэтому я ответил:— Ну да, вообще-то.Он продолжил:— А я бы видел вход в туалет. А теперь вижу, как готовят

кофе, а вы — картину. И свет из окна красиво падает. Совсем другой разговор.

Оле понравился ход его мыслей. Она сказала:— Кстати, фэн-шуй — это тема.— Я, когда работал в Москве… — начал он, а Оля как-то

даже не поверила или просто обрадовалась.


— Вы в Москве работали?Ему позвонили. Взял трубку. Стал объяснять, как нас

найти.— Да, да... смотри, остановка «Завод шестерен», и кафе та-

кое современное напротив «Мира крепежа».Вошел парень моих примерно лет с кейсом в руках. От-

крыл кейс, достал баян. Я сразу оценил инструмент, потому что сам окончил по баяну, хотя сейчас уже, конечно, все забыл. Па-рень разложил на коленях красную бархотку, устроился поудоб-нее и представился:

— Олег.— Приятно, — сказали мы с Олей.Он начал играть. Я сразу узнал эту мелодию, она назы-

валась «Ливенская плясовая». У меня никогда не получалось быстро делать все эти переборы, а парень играл здорово. Лицо Оли изменилось, она стала смотреть в пол, прикрыла лицо ру-кой. Организатор тоже как-то напрягся, и я вдруг вспомнил, что даже не знаю, как его зовут, он просто представился вчера по телефону — Организатор. Баянист закончил играть и сказал, глядя Оле прямо в лицо:

— Чтоб и елось, и пилось, и хотелось, и моглось.Посидели немного. Оля подняла глаза на Организатора.

Тот сказал:— Это все обсуждаемо.— Ну да… — она потихоньку отходила, она вообще очень

эмоциональная девушка. — Понимаете… Мне что важно… Что-бы мы сразу все понимали. Без сюрпризов. Потому что я вот была на свадьбе у подруги, там сначала все нормально было, а потом тамада спел…

И замолчала, не говорить же такое вслух. Я подумал и сказал Организатору на ухо. Он сразу понял суть проблемы:

— Этого точно не будет. Олег даже слов таких не знает.Олег тоже сориентировался и предложил:— Можно из джаза что-нибудь.Тут уже я решил закрепить ситуацию:— Да, джаз — это класс. Без всей этой пошлости, чтобы

стильно было и не хотелось провалиться сквозь землю.— Я не против гармошки, — сказала Оля, — я понимаю,

что мы должны как-то соответствовать, мы потерпим. Просто важно знать все заранее.

— Вы не волнуйтесь, все будет расписано по минутам, — успокоил Организатор. Олег попрощался и ушел. — Вы где пла-нируете проводить?

Хорошо, что конкретика началась. Я ответил:— Сейчас еще решаем, но, предположительно, в «Курятине».— Отлично, мы там проводили. Современное кафе, чело-

век на сто. Начинать предлагаю во второй половине дня, часа в три.

Мы задумались, почему именно в три, а он пояснил:— Там высокие тополя стоят. И до трех — тень неприят-

ная у входа. Представьте: вы выходите, оператор и фотограф вас снимают. Вы же хотите красиво?


Естественно.Он достал белоснежный листок бумаги и карандаш. — Солнце будет светить от реки, значит, подъезжать луч-

ше со стороны Ленинской, чтобы оно на вас светило. Так?Так.На листке возник план района где находится ЗАГС: Ле-

нинская, река и прочее.— Ну вот, часа в три оно как раз красиво будет: и не очень

ярко, и еще за тополя не зайдет.Я всегда уважаю людей, которые умнее меня. Я сказал:— Интересно. Мы даже не подумали.— Думать надо обо всем заранее. Многие, кто старой

формации, пускают все на самотек, а потом садятся просма-тривать видео, и пожалуйста — лица в тени. А ведь самое глав-ное ...

Он не договорил, потому что официантка принесла заказ, а при ней, видимо, ему говорить не хотелось. Ну и правильно. Я сам не люблю, когда официанты в курсе частных разговоров. Девушка медленно расставляла на столе наши чашечки с кофе, потом все же ушла. Организатор продолжил:

— Самое главное — прогнозируемые эмоции: что во вре-мя, что после… Итак... 15.00. Встреча жениха и невесты от лиму-зина. Родители встречают на крыльце: мама жениха с караваем, мама невесты с чашей зерна. Папы с фужерами и шампанским… Давайте сразу зерно продумаем… По старинке в основном кида-ют пшеницу, но в Европе сейчас моден рис.

Это была действительно новая информация. Об этом мы не думали. Хорошо, что можно заранее обсудить мелкие детали. Я сосредоточился, пытаясь представить, что лучше, но Оля уве-ренно сказала.

— Давайте рис.Отмечаю: рис.Он вышел в центр зала. Свет из окна падал на него очень

красиво. Было тихо, потому что не было посетителей. Только ма-шины иногда шумели за окном.

— В 15.10 заходят гости и образуют круг в зале первого этажа. Молодые входят под марш Мендельсона. Марш затухает, я произношу слова: «Семья ступила на порог! Отныне мир у ва-ших ног! Давайте поаплодируем этой великолепной паре. Ведь сегодня свершилось очень важное событие: Ее Величество Лю-бовь соединила эти два трепетных сердца, два космоса, мужчи-ну и женщину, в единое целое — семью…»

Это уже было не пошло, а наоборот — поэтично. Я ска-зал:

— Нормально.Организатор продолжил.— 15.15. «…Она — богиня! Вся в наполненном радужным

светом белом облаке фаты, порхающих цветов и улыбок, слегка задумчива, и мысли, подобные порханию мокрой от утренней росы бабочки, едва заметно нарушают блаженство ее благопо-лучия».

— А что я должна буду делать? — уточнила Оля.

— Ну, это обсуждаемо. В зависимости от того, что вы бу-дете чувствовать.

— А что я буду чувствовать?Тут он в первый раз задумался. Видимо, не привык, что

люди так подробно ко всему подходят.— Я думаю… Волнение…— Ну вот, волнения как раз не хотелось бы.— Не волнение — как все пройдет, а трепет: тонкие такие

ощущения.Оля тоже не дура — просто так спорить. Если человек

нормально объяснил, то можно двигаться дальше. Она сказала:— Хорошо… Это же свадьба, в конце концов. Я так ее

ждала.— Отсюда и волнение, — сказал Организатор.— Вполне логично, — сказал я.— Аплодисменты невесте… Дальше — вы, — он посмо-

трел на меня. — 15.18. «Он — небожитель в ауре непостижимой притягательности своей мужественности и нежности… Апло-дисменты жениху. Вместе они — зарождающаяся молодая и трепетная Вселенная».

— И как реагировать? — спросил я.— Естественно.Тут Оля опять поставила его на место.— Мы это «естественно» уже проходили. Нам нужно точ-

но понимать.Он задумался и сказал:— Реагируйте так.Улыбнулся и склонил голову. Я не понял, честно говоря,

что это за реакция.— В плане? Можно еще раз?Он повторил движение. Сначала легкая усмешка — что,

мол, вы меня так охарактеризовали, а потом взгляд вниз — мол, да, я такой, но скромный.

Я попробовал повторить, но с ходу не получилось.— Он попробует дома, — сказала Оля, — я проконтроли-

рую. Давайте дальше.— Ну, мы по основным проходимся, чтобы обозначить по-

нимание. Если подойдет, я вышлю на почту подробный сцена-рий. Итак: тост за родителей, отжимание на кулаках, шарики, одаривание.

Я уточнил:— А что за отжимание?— Это уже после первого застолья — в 16.44. Фокус на мо-

лодых и семье — гости чувствуют себя не у дел, а ведь каждому хочется быть в центре внимания. Я объявляю конкурс для деву-шек, а потом для мужчин: показать свою силу. Сначала — шари-ки: их надо надуть, я это позиционирую как «вдохните все свои добрые пожелания». Мужчины стараются, шарики лопаются. Это я позиционирую как салют в честь новобрачных.

Я вот вообще не понимаю, за кого он меня принял. Что я забуду свой вопрос? Я спросил еще раз:

— Что за отжимание?


— Это потом мужчины начинают на кулаках отжи-маться.

Тут уже Оля вступила.— Вы конкурс такой объявляете?Он задумался во второй раз. Видимо, какие-то вещи были

для него настолько очевидны, что он никогда не придавал им значения.

— Да я даже не объявляю, — сказал он, — так почему-то всегда получается, что они в этот момент начинают на кулаках отжиматься… — и вдруг улыбнулся: — Молодые, с поэзией дру-жим?.. Это уже конкурс! Отвечаем быстро, четко и самое глав-ное — в рифму!

Скажите, вместе навсегдаРешили жизнь связать вы?..Мы сразу не поняли, в чем принцип конкурса, но он сам

подсказал рифму:— Да!!! — А если горькая беда,Разделите ее вы?Дальше все было очевидно, и мы ответили хором:— Да!!!— А ну ка дайте мне ответ:Вы любите друг друга?Это был такой комический подвох, но мы его просекли и

ответили не в рифму, а по смыслу: — Да!— Ну, что ж, совет вам даЛюбовь на долгие го…—Да! — сказали мы громко и замолчали.— Вот это хорошо, — сказала Оля через какое-то непро-

должительное время.Организатор встал, выпрямился.— В 17.11 будем зажигать очаг. Символический. Со свеч-

ками. Хотите попробовать?Не дождавшись ответа, он вытащил из своего портфеля

два небольших огарка. Зажег. За окнами было пасмурно, так что выглядело эффектно.

— 17.11. Свет за окнами станет помягче, настроение после отжимания на кулаках — лирическое.

От наших дедов к нам пришел обычайВ дом новобрачных приносить огонь,Чтоб озарял он свет любви и труд совместный,Чтоб в доме вашем было всем светло,А жизнь была счастливой, интересной!Зажгите ж ваш очаг семейныйПусть вспыхнет в нем живительный огоньИ пусть огонь любви горит неугасимо!Огоньки отражались в его глазах, он протянул нам свеч-

ки. И тут я увидел, что Оля заплакала почему-то.Свечка была теплая и мягкая, капельки парафина пополз-

ли сверху вниз. Еще чуть-чуть — и коснутся пальцев. Я опустила голову. Организатор спросил:

— Что-то случилось?И Митя спросил:— Оль, ты что?— Не обращайте внимания, давайте дальше, — и ушла в

дальний, темный угол. Уселась с ногами в мягком кресле. Хоро-шо, что в кафе никого не было.

— Потом одаривание, — снова послышался голос Органи-затора, — там у меня игра специальная… Вы точно в порядке?

— Да. Во сколько это будет?— В 17.25 тире 18.Я взяла себя в руки.— Как они все себя будут вести? Митя хотел подойти ко мне, успокоить, но, наверное, ему

было неудобно при постороннем. А у меня так иногда бывает: причины нет, а слезы появляются. Просто с возрастом я научи-лась это контролировать, важно не пропустить момент, когда все еще поддается контролю. Даже простое повторение табли-цы умножения помогает. В комнате стало еще темнее, свечи в руках Организатора и Мити засветились волчьими глазами.

— Могу предложить «открытое» или «закрытое» одаривание, — сказал Организатор, — открытое — чтобы каждый лично под-ходил, но тогда будет видно, у кого мало денег в конверте, малои-мущих это может напрячь. А можно «закрытое»: я принесу домик такой декоративный, поставлю на стол, а они будут просто класть конверты под стол — «фундамент семейного бюджета» называется.

Наши гости дорогие,Настает и ваш черед.Пусть в бюджет семейный каждыйЛепту первую внесет.Постоянно помня об инфляции,Берем в подарок даже акции.Но лучше — золотом, рублямиИ драгоценными камнями,Купюрами любого цвета,И сразу— рюмочку за это!

Но тогда те, кто много положил, будут расстроены, что их подвиг останется безымянным.

Я к тому времени уже немного успокоилась и сказала:— При первом варианте я хоть узнаю, кто меня любит в

этой жизни. А при втором…— А при втором не потеряете друзей. Обычно все берут

«закрытое».Я опять расстроилась и даже перебила его.— Мне сейчас надо знать…Тогда он положил свечи и сказал:— Может быть, танец?Чтоб в вашей жизни ни случилось,Всегда друг за друга держитесь.Вечно, всегда, все годаВ свадебном танце кружитесь!


Митя растерялся, мы же не планировали вот так, прямо в кафе репетировать.

— Я не танцую, — сказал он, — я буду учиться на выход-ных.

Организатор взял мою руку и положил себе на плечо.— Я объясню.Мы оказались далеко от Мити, он не мог нас слышать.

Медленные движения Организатора убаюкали меня. — Что случилось? — спросил он.— Волнение. Я же переживаю. Свадьба — один раз

в жизни.— Но это же не сейчас.Одновременно разговаривать и умножать двузначные

числа было непросто. Все выходило из-под контроля. Чтобы не заплакать, я вцепилась в его плечо.

— Мне надо сейчас понять, как и что. Потом еще кружились, но очень медленно и непонятно,

сколько кругов. Я сбилась со счета. Потом сказала: — Просто вспомнила, как он мне предложение делал.— Но это же прекрасно.— Здесь, в этом кафе.— Прекрасно.— Я в шоке была, потому что он вообще не предупре-

дил, я это как-то не проработала для себя: просто взял и ска-зал.

Митя не слышал, но будто слышал то, что я говорю. И еще было обидно, что из-за всех этих разговоров кофе на столе давно остыл, а я с утра очень хотела и наметила себе выпить чашечку в районе полудня. Даже на завтрак пить не стала.

— Что вы тогда чувствовали? — спросил Организатор.Мужчина никогда не поймет этих чувств, если выразить

их просто по-человечески. Поэтому я попыталась сформулиро-вать как-то понятно для него и сказала:

— Я плакала до капучино, во время капучино и после ка-пучино.

Оля все же заплакала и убежала умываться в туалет. Орга-низатор стал собираться: положил в портфель все свои свечки, листочки, карандашики. Было немного неудобно, Митя сказал:

— Спасибо огромное. Мы теперь спокойны, вроде нор-мально все спланировали.

— Будем стараться, — ответил Организатор, — если что-то понадобится организовать, всегда рад.

— А вы что-то еще организовываете?— Конечно, свадьба — это только начало большого пути.Он пожал Мите руку и вышел из кафе.Оля нагнала его у машины. Слез уже не было, только го-

лос стал спокойнее и беззащитнее. — Подождите!Организатор остановился.— Простите, а вы действительно что-то после свадьбы мо-

жете организовать?Он ответил устало:

— Если вы хотите положиться на наш русский авось, то конечно…

— Нет, нет, мы просто чисто по финансам сразу не пла-нировали.

Он посмотрел на нее нежно, с заботой.— Это не принципиально. Вы же не хотите, как у всех?— Естественно.— Вы же хотите по-европейски?Быстрым шагом вернулись в кафе, сели уже не за стол,

а у бара. Помолчали. Организатор наклонился ближе и начал говорить очень тихо и очень уверенно.

— Смотрите, первый вариант: фигурное катание. Есть точная информация, что через шесть лет это опять будет пер-спективно. Но организовывать нужно уже сейчас. Или — ино-странные языки, потому что есть информация, что через пят-надцать лет здесь с экономикой будет совсем, извините… плохо, и нужно будет потихоньку... Вы же не хотите, чтобы ваша дочь работала за двести долларов в городской администрации?

— Нет, — ответила Оля, не глядя на Митю.— Или сын — в милиции.Тут уже спросил Митя:— С какой стати — в милиции?Организатор помолчал немного, и Митя понял, что спра-

шивать — глупо. Нужно слушать и запоминать. Организатор продолжил:

— Говорю же вам, другой работы не будет. Все давно орга-низовано. И если мы на их организацию не ответим своей орга-низацией, все пройдет неорганизованно.

— Пишите тогда в иностранные, — сказала Оля.Уже почти не было слышно шума снаружи. Весь серый

мир, с его маршрутками, Заводом шестерен и пасмурной пого-дой куда-то исчез, словно спрятался в нору.

— Дальше, — сказал Организатор, — супружеская жизнь. Вещь, конечно, хорошая...

Оля и Митя ждали продолжения. Он продолжил:— Сколько может продлиться взаимное влечение? Сколь-

ко вы выдержите друг друга?Оля впервые после возвращения с улицы посмотрела на

Митю.— Ну… Не знаю... Об этом мы уж точно не думали.— А о чем вы думали? — сказал Организатор с легким уко-

ром, как заботливый отец. — На самотек все хотите пустить?— Нет!Открылась дверь, и в кафе вошли две девочки лет по

пятнадцать. Шум улицы не ворвался в помещение, наоборот, почему-то стало еще тише.

— Я просто понял, что у вас серьезный подход и позвонил заранее, — Организатор усадил девочек на диван. — Знакомь-тесь: Лена и — так вышло — тоже Лена.

После он усадил напротив Олю и Митю. Было немного неудобно сидеть так близко к девочкам, смотреть им в глаза. Де-вочки тоже стеснялись.


— Дмитрий, как я вижу, парень серьезный и верный: раньше, чем лет через шесть не изменит... Лена и Лена — абсо-лютно разные. Лена, например, собирается на филологический, увлекается поэзией, а Лена — пока еще не определилась, но она просто красавица.

Оля долго всматривалась в глаза обеих Лен, но потом не выдержала:

— Я так сразу не могу выбрать.— Лену после института можно устроить в фирму к Дми-

трию, — сказал Организатор, — так всем будет удобнее, а с Леной Дмитрий может встречаться по линии общества собаководов.

— У нас нет собаки.— Обсудим… Ну, так что?Надо же было хотя бы поговорить, и Оля наклонилась

ближе, спросила шепотом:— Девочки, а сколько вам лет?— Я же говорю, — прошептал организатор, — лет через

шесть. С упреждением... Теперь вы, Ольга.В кафе вошли четверо мужчин лет сорока, сели на один

из диванов.— Это мне? — спросила Оля. — Тоже с упреждением?Мужчины выглядели немного потасканно, и можно было,

конечно же, сказать, что они «люди с биографией» и записать это в плюс, но больше уже биографии для них точно не хотелось, вряд ли через шесть лет они могли бы привлечь внимание де-вушки.

— Год-два, не больше, — успокоил Организатор, — так что можете смело ориентироваться на то, что видите. Все прилич-ные женатые люди.

Оля посмотрела на каждого, но так и не смогла найти что-то родное и нежное. Надо было уже что-то говорить, она собра-лась с мыслями и сказала:

— Мне важно, чтобы в сексе был хороший.Митя никак не отреагировал, а Организатор предложил:— Может быть, лучше — «надежное плечо»?Оля уже уверенно смотрела перед собой:— Я сказала.Трое мужчин встали и ушли, остался один, самый на пер-

вый взгляд неприметный. Он подошел к Оле и, не желая сму-щать Митю, прошептал что-то ей на ухо. Оля кивнула, мужчина тоже ушел.

Организатор встал у окна, посмотрел на город.— Нам сейчас важно основное пройти, если устроит, я

вышлю на почту подробный сценарий. Давайте финал огово-рим.

— А какие варианты? — спросила Оля.— Тут большого разнообразия, конечно, нет. Могу предло-

жить две тысячи пятидесятый и две тысячи пятьдесят пятый.— Порознь? — уточнила Оля.— Ну да, так обычно бывает.— А в какой последовательности?— Думаю, Дмитрий как джентельмен...Митя чуть подумал и ответил:— Не знаю. Это так не скоро, что мне все равно.Помолчали. Люди за окном ходили влево и вправо с оди-

наковой скоростью.— А что я буду чувствовать? — спросила Оля.— Это так не скоро, — сказал Организатор, — что вам

должно быть все равно.— Нет, раз мы сейчас договариваемся, все должно быть

точно… У меня мало времени.— Перерыв?Оля обняла Митю.— Я не про сейчас. Я в принципе… У женщин вообще на

все меньше времени в жизни, чисто социально и биологически. Ну там — молодость, дети. У мужчин на все это, как правило, больше лет на десять. На все, кроме жизни. Умирают-то они раньше…

Тут уже начались разговоры, которые к делу толком не от-носятся. Я решил доверить оставшуюся часть творческих вопро-сов Оле. Мое дело — финансы. В принципе, Организатор оказал-ся мужиком дельным и спланировал нам все хорошо. Уходя, я отозвал его в сторону:

— Скажите, а когда оплата?Он посмотрел мне прямо в глаза, что по правилам обще-

ния не очень полагается делать: я это знаю, потому что Оля рассказывала, она ходила на специальные курсы. Стало даже не по себе немного, взгляд его был холодным и в то же время обжигающим — насколько может обжигать холод. Организатор ответил:

— Оплата потом.

...Я не про сейчас. Я в принципе… У женщин вообще на все меньше време-ни в жизни, чисто социально и биоло-гически. Ну там — молодость, дети. У мужчин на все это, как правило, больше лет на десять. На все, кроме жизни. Умирают-то они раньше…

Диктант. Удружить? В тему номера. Дневник наблюдений. Дружба как сыр. Из чего она сделана. Урок поэзии. Что сказать

о «Пионере»? Поэт Андрей Орлов поздравляет «РП» с днем рождения.

Сочинение. Заноза и Мозглявый. Рассказ Михаила Елизарова.

Сочинение. Призыв. Рассказ Дмитрия Глуховского.


В своей преамбуле к главной теме номера «Дружба» Игорь

Мартынов как на живых, так и на исторических примерах

изучает феноменальную привязанность своих

соотечественников к дружбе. И остальному человечеству

тоже полезно почитать: чтобы выжить.

текст: игорь мартынов

равиль а

диев/ф

ото

сою

з


Одна лишь дружба здесь верхов-ный абсолют. Беспрекос-

ловная святыня, алиби любого геройства, повод безумств. Ради друзей и всей стра-ной не жаль шагнуть в зияющую бездну, как тогда, в августе 1914-го, встав на защи-ту братской Сербии. Да и впоследствии не раз протягивали руку, даже и тем, кто не просил, ибо дружба для нас — не фонтан, не только фонтан, хотя и он, озолоченный, не зря столь любим и неизменно избира-ем освежающей купелью доблестными воинами, 2 августа каждого года от сотво-рения ВДВ.

Дружба повсеместна и многолика: и сырок, и пила, и нефтепровод. И каша сладкая из риса и пшена.

Но прочнее всего в своем условном, нематериальном виде: если что-то сделано «по дружбе», то будет точно дороже денег! В основе всех разборок, стрелок, толко-вищ — дружба. Какие уж там нации, какие классы! Есть только вечный кураж. Стенка на стенку, межа на межу, лобановские на химкинских. И в хлам разбитое лицо, и де-вицами обожание. Так испокон: у каждого своя команда, своя стая.

Бывает, выйдешь в тамбур элек-трички покурить, а там уже стоит такой, свой в доску.

— Слышь, друган, — говорит, — я сейчас разожму двери, сколько смогу, а ты сразу суй туда голову, только не зевай, времени у тебя будет в обрез, понял?

— Спасибо, друг, — говорю, — жал-ко сигарету бросать, только засмолил.

— Ну смотри. А то скоро Жаворон-ки, я схожу!

Вот так — для друзей самое ценное. Для друзей — готовность на любые под-виги.

Довелось побывать на селе — так вот и там есть яркие примеры. Скажем, местный мыслитель и ратоборец Ильич. Всегда при заряженном ружье, даже нужду справлял, держась за оба курка.

Началось с того, что Ильич, исклю-чительно из дружественных побуждений, заступился за территориальную целост-ность своих соседей-дачников. Однажды, выйдя на двор, как всегда, при полном боевом комплекте, он увидел, что через за-

бор к соседям, в их кирпичную цитадель, кто-то крадется. Конкретно — девочка-подросток. Ильич взял ее на мушку и стрельнул. Угодил туда, куда целился. Девочка, однако же, оказалась ребенком тех самых дачников. Ее удалось спасти, но она теперь не скоро сядет. А Ильичу замаячило восемь лет, ружье конфискова-ли, и, ощутив незащищенность, он взялся за топор. По случаю какого-то церковного праздника зарубил кузена. Потом, распот-рошив подушку, сжег избу. Прибывшие милиционеры Ильича изобличили сразу, да он и не скрывался, но брать не стали, потому что грянул опять какой-то празд-ник, охранять Ильича в кутузке никто из не хотел. Во время нашего визита Ильич посиживал в углу, осушая лотошинскую мальвазию. А разобраться — за доброе же дело страдает?

И что особенно неприятно — ведь и остальное человечество не всегда готово к нашему дружбоизъявлению (или излия-нию). Дичатся, сторонятся! Ищут подвохов! Взять хотя бы тот же газ — ясно же, что не так-то все радужно в энергосистеме ЕС. Им и предлагают — дружески, соседски, одним континентом живем: пустите уже окончательно к себе наше образцовое ОАО, и будет вам счастье! А они кочевряжатся, они курам на смех мастерят ветряные мельницы, солнечные батареи. Они не ценят дружбу! А ведь это, между про-чим, обидно, когда на протянутую руку отвечают заявлениями против монопо-лии. «Привязанность может обойтись без взаимности, но дружба — никогда!» — из европейцев же сказал Руссо, француз.

Им пора понять: мы не можем одиноко стоять с открытой душой, обду-ваемые холодками всемирного недоверия, разочарованные в лучших порывах. Мы не можем долго жить без общежития, без коммуналки, без какого-нибудь Союза. По-тому что наша дружба не знает, не призна-ет границ и лимитов, и лучше уж принять ее поздорову-подобру.

Нет, мы не способны ограничиться фонтаном! Его золотые колосья сверкают на солнце, зовут в поход и освещают путь. Осталось только выбрать, кому бы удру-жить.


Возможна ли дружба между сыром и целым народом? Утверждение: конечно! Голландцы едят только голландский сыр. Швейцарцы — только швейцарский. А мы едим «Дружбу», которая у нас была одна на всех и стоила 26 копеек небольшой брусок.


Дружба для многих (особенно для пьющих) граждан

имеет вполне материальное воплощение: одноименный плавленый сырок, верный

спутник мобильных распитий. Пытаясь добраться

до сакрального смысла сырка и выведать тайну его

происхождения, спецкор «РП» Дмитрий Храповицкий

отправляется в цех, где производят легендарный продукт. Объясняет читателю, что к чему.

текст: дмитрий храповицкий фото: вита буйвид


Сыр «Дружба», если приспичит, можно сделать дома.

Жена сказала: «Воля твоя…» Она чувствовала, что я сделаю. Без специаль-ного оборудования, но находясь в состоя-нии высокой технологической требова-тельности.

В чем причина сакральности этого продукта, сырка «Дружба»? Говоря о советской власти, о хмельной юности, мы частенько его упоминаем. На-столько он был милым в самых разных ситуациях, иногда тупиковых. Сырок, сынок… Страннейшим образом про-дукт сей аккумулирует эмоции по-видавших жизнь россиян, в том числе уравнивая их вкусовые воспоминания. Было хорошо с ним. Хочется восклицать провокационные вопросы и допускать нестопроцентные утверждения. Вопрос: возможна ли дружба между сыром и це-лым народом? Утверждение: конечно! Голландцы едят только голландский сыр. Швейцарцы — только швейцар-ский. А мы едим «Дружбу», которая у нас была одна на всех и стоила 26 копеек небольшой брусок. Знай всегда вражде и дружбе цену.

В поисках живого сырка попал я в цех плавленых сыров: в цехе все в бе-лых халатах, на меня тоже надели. Кепку белую дали.

— Сейчас «Дружбу» мы едим мень-ше, чем двадцать лет назад, — говорит Света Образцова, замдиректора по мар-кетингу. Она ведет меня в цех плавленых сыров двумя этажами ниже ее офиса.

— Ну да, понимаю. Развал СССР. — В «Дружбе» пятьдесят пять

процентов жира. По сыродельческому счету, если выпарить всю влагу, в сухом веществе все равно будет двадцать пять процентов жира. А люди сейчас худеют.

Жир отталкивает людей.— Однако есть и другая статис-

тика. В середине шестидесятых годов

сыр «Дружба» занимал пять процентов во всем объеме производства сыров в СССР. Сегодня сорок процентов объема производства всех сыров в России — это «Дружба».

Жир не отталкивает людей. Это время отталкивает, разобщает нас.

Света передает меня Вале. Набирает кнопки на двери, а там уже, строгая как судьба, стоит Валентина Серова, начальник цеха плавленых сыров. Смотрит в упор.

В цехе шум, сквозь шум слышен лязг. Это фасуют «Дружбу» в фольгу, авто-маты чикают, женщины смотрят. Серебро ползет по ленте. Если помялось — вон. Положишь руку — горячо.

На меня выкатывает квадратный в сечении бачок. Внутри перекрученные желтые сыры, залитые чем-то белым. В углу лежит брусок сливочного масла. Килограммов пять, не менее. Ко мне подъехала главная тайна сырка? Вид не праздничный.

— А запах приятный.— Почему он должен быть непри-

ятный? — спрашивает Валентина Серова, Она подводит меня к большой,

явно промышленной мясорубке (скорее сырорубке).

— Здесь сыр измельчается, а по-том попадает вот в такой котел. — Одной рукой Серова придерживает квадратный в сечении бачок с накатившим содержи-мым, другой рукой открывает чистень-кий котел. — Здесь находится вот такая мешалка с ножами, и этой мешалкой все компоненты перемешиваются. А потом подается пар. И сыр начинает плавить-ся… Это у нас маленький котел. В нем мы делаем сыр для космонавтов. Пойдем посмотрим камеру холода.

— А сколько там градусов?— Пятнадцать.— Минус?— Плюс!— Пойдем.Сюда на стеллажах привозят

горячий, но уже расфасованный в фольгу сыр. Я стою тут. Мне холодно, я трогаю рукой сырки для космонавтов. Ладони тепло. Через полчаса сыр охлаждается, и грузчик с загадочным нездешним лицом, уже катит его куда-то в направле-нии космоса.

— В в этом году сто лет, как изо-брели плавленые сыры. – говорит Серо-ва. — Везде пишут, что плавленый сыр в 1911 году придумал швейцарец Вальтер Гербер.

— А кто на самом деле? — Он был ученый-пищевик,

работал на оборонку. Там еще был Фриц Штеттлер.

— В Швейцарии была оборонка?— Швейцарские призывники

и резервисты традиционно ели фондю. Туда добавили соли лимонной кислоты, и фондю перестало черстветь.

Фондю возникает в природе, когда расплавляют обычный твердый сыр и получается плавленый сыр. А потом он остывает и становится достаточно противным. Таким образом сто лет на-зад, применив соли лимонной кислоты, Вальтер Гербер и Фриц Штеттлер открыли целое направление в пищевом деле — соли-плавители, без которых плавленого сыра быть не может.

— Но в народ плавленый сыр пошел благодаря Джеймсу Крафту, он американец.

...В середине шестидеся-тых годов сыр «Дружба» занимал пять процен-тов во всем объеме про-изводства сыров в СССР. Сегодня сорок процен-тов объема производ-ства всех сыров в Рос-сии — это «Дружба»...


— Американец?— Он ненавидел сыр вообще. По-

тому что сыр создает проблемы торговле. Нужны условия хранения. Он начал первым плавить обрезки и неликвидный сыр, запечатывал в банки. Такой сырный был фаст-фуд.

А может быть, именно здесь секрет «Дружбы»? Именно то, что этот сыр был более безопасен для здоровья, чем другие советские сыры, поскольку в процессе плавления уничтожается микрофлора. Это повышает и конспиративные каче-ства. И если потребление сырка в сквере или ином пригодном месте неожиданно прерывалось милицией, можно было смело прятать сырок в карман. Не боясь ботулизма, запросто использовать в сле-дующий раз. Все это, конечно, повышало культуру потребления.

— В 1960 году в объединении мо-лочных предприятий «Молоко» создали экспериментальную лабораторию. Через четыре года стали выпускать новое по-коление плавленых сыров, в том числе «Дружбу». Возглавляла эту лаборатория скромнейший человек, сыродел Мария Фоминична Кулешова, она-то и название придумала.

А может быть, до сих пор играет в наших душах это имя сыра, придуман-ное Марией Фоминичной, потому что в долгие сталинские годы дружба была под вопросом? Сырок выпустили акку-рат в оттепель. Многие тогда выходили. Значит подспудно, на каком-то священ-ном острове совести мы все-таки рассчи-тываем встретить настоящую дружбу? Не связанную с какими-либо социально-экономическими формациями.

Или, может быть, это все-таки от-голосок тех тяжелых недоверчивых вре-мен? Ну что мы едим именно «Дружбу»… И смотрим друг другу в глаза.

Еще есть фенька, что сыр «Дружба» поручили изобрести в связи с готовящим-ся полетом на Марс, но я в это не верю. На очереди тогда также стояло изобретение плавленого сыра «К пиву», «С грибами для супа», «С белыми грибами» и еще не-скольких. Вспоминаются названия «Осо-бый» и «С луком». Так бы тогда и назвали

«На Марс». А к пиву и «Дружба» была хо-роша, по-своему хороша, хотя в основном «Дружбой» закусывали водку и портвейн. Это факт.

— А случаи промышленного шпионажа были?

— Один сыродел работал у нас. Ушел на другой завод. Попытался сделать «Дружбу». Но этот опыт был неудачен. Нужна высокая технологическая требова-тельность. И хорошее оборудование.

— А там нет оборудования? Сколь-ко вообще заводов делали «Дружбу»? Ведь после советской власти вряд ли вы завла-дели этим товарным знаком…

— Товарный знак «Дружба» при-знали неохраноспособным. Несколько десятков предприятий производят «Дружбу».

Может быть, и правильно, что то-варный знак «Дружба» оказался неохрано-способным? Символично.

Все. Мне хочется снять белую кепку. Мне жарко. Устремляюсь на выход: у меня есть план.

…Я достал соли-плавители, они же эмульгаторы. Я взял и прокрутил через мясорубку сыр «Российский», сыр «Голландский», сыр «Пошехонский», сыр «Советский». Добавил, сколько нужно, сухого молока и сливок. Добавил масла и творога. Перемешал все, отирая пот с лица. Вот так делают сыр. Вот так делают сыр! Запек эту сомнительную, но высококачественную массу при девяноста градусах Цельсия. Получил-ся какой-то комок, покрытый коркой. А внутри — ничего! Сгоряча не пой-мешь, «Дружба» это или «Вражда». Или просто «Соседство». Главное — все живы. Жена сказала: «Ну ты даешь…» Пока сыр был горячий, трудно было понять, сыр он или нет. Потом он остыл. И мы снова попробовали его. И тут состояние высо-кой технологической требовательности сменилось невысокой человеческой радостью — быть семье с плавленым сыром! Отныне мы независимы. Этот сыр не противоречит моим жизненным принципам.

Интересно, если бы сыру дали на-звание «Любовь»?

...Один сыродел работал у нас. Ушел на другой за-вод. Попытался сделать «Дружбу». Но этот опыт был неудачен. Нужна высокая тех-нологическая требова-тельность. И хорошее оборудование...


Я сейчас всему народу Расскажу на свой манер,Как десятка три уродовВыпускают «Пионер».

Представители богемы,Люди творческих элитРаскрывают дружно темы:Где и кем стакан налит,

Кто и как гулял на даче,Кто с какой в постели был,Где и кто кого подначил,Кто — хороший, кто — дебил.

Расписались словно звериДаже те, кто букв не знал…Что сказать о «Пионере»?За-ме-чательный журнал!

Как все это происходит?Автор наблюдал вчера.Он узнал, как с перьев сходитПионерская мура.

текст: орлуша рисунки: варвара аляй-акатьева

Поэт Андрей Орлов на вручении

литературной премии «Русского

пионера» прочитал стихотворение,

посвященное «РП». Недолго думая, мы

публикуем его. И кто бы устоял на нашем месте?

Тем более что после своей свадьбы Андрей

Орлов удалился от людей (хотя у нас такое

ощущение, что он всегда где-то рядом)

и не написал положенный ему стих

о дружбе.


Как былинный королевичСвета луч у них один.

Не Ефремов-Охлобыстин,Объясняю вам, друзья:Честен, смел и бескорыстенСреди них прекрасный я!

Чем же я от колумнистаОтличаюсь как поэт?Взглядом трезвым и лучистым?Тем, что не люблю омлет?

Тем, что в облаках летаю?Тем, что слишком башковит?Нет, от них я отличаюсь, Тем, что знаю алфавит!

И Колесников за это(Он ведь раньше буквы знал)Приглашает как поэта иногдаМеня в журнал.

Щедро платит гонорары,Часто ставит всем в пример.Все. Кончаю. Мы не даромЛюбим «Русский пионер»!

Там Колесников (редактор)Правит, лежа на боку,В смысле, пашет словно тракторТо в Париже, то в Баку.

Он же член в премьерском пуле!Лично Путина видал!Он редактор? Ну и хули!То премьер, а то — журнал.

Ну а кто же выпускаетПионерский ваш листок?Всё, что русский люд читает,Весь сознания поток?

А редактор с оком чистымОтвечает на вопрос:— Выручают колумнисты,Ими «Пионер» оброс.

Например, нужна страницаПро космических армян — Вам ее расскажет в лицахМаргарита Симоньян.

К ним за совесть, не за рубль(Рубль — валюта дураков) Часто пишут честный Врубель И загадочный Сурков.

Им про то, как виски квасил,Как рубаху рвет талантПьющий А. Васильев (Вася) — Тот, что бывший «Коммерсантъ».

Гарбер, Путин, ДубовицкийВ спор вступают, кто умней.Авен, Фридман, две девицы — Посветлей и потемней.

В общем, эти колумнисты — Все — кто в лес, кто по дрова, Все ужасно самомнистыПишут про себя слова.

Выпивают на «Авроре»,В Альпах разнесли шале…В их тщеславном громком хоре Света луч один во мгле.

Не Дворкович-Макаревич,Не Юмашев Валентин,


текст: михаил елизаров рисунки: анна всесвятская

В своем рассказе, написанном для «РП», лауреат «Русского Букера» писатель

Михаил Елизаров дает, возможно, самое безжалостное (в этом номере) толкование

дружбы — после такого иллюзий не остается. Да и лексика в рассказе

такая, какая есть: потому что по-другому не скажешь.


Заноза увидел Мозглявого. Узнал и вздрогнул от радости. Целым организмом содрогнулся,

одним оглушительным пульсом, точно сердце вдохнуло и выдо-хнуло сразу всеми кровяными литрами. Опомнившись, Заноза сообразил, где виделись. По телевизору виделись. Вчера по MTV показывали Мозглявого — жиденький, невысокий, щуплое ли-чико, крашеные канареечные волосы сзади топорщатся птичьим хвостиком — три перышка налево, два направо. И фамилия у Моз-глявого была наполовину игрушечная, детсадовская — похоже на «Птичкин» или «Лисичкин». Мозглявого хвалили, он оправдывал-ся и благодарил.

А Заноза просто заглянул погреться в «24 часа». В центр приехал погулять, весь вечер ходил без смысла, как патруль, с улицы на улицу. Время наступило холодное, ноябрьское, а курт-ка на Занозе была легкая. Хорошая пацанская куртка. Но, как гово-рила баба Вера, на рыбьем меху куртка. Заноза для тепла поддел свитер, и теперь из рукавов, как кишки из рваного живота, лезли неопрятные шерстяные манжеты.

А на Мозглявом куртка была хоть и черная, но полупацан-ская. Со смешными пуговицами — длинными, как патрончики. И на ногах ботиночки. Заноза даже усмехнулся. Не нормальная мужская обувь — берцы там, или сапоги, а именно кукольные бо-тиночки…

Но как же он обрадовался Мозглявому. По-людски обрадо-вался. Как родному. А то ведь за весь вечер ни одного знакомого лица.

— О! — Заноза раскрылся, широко шагнул навстречу Моз-глявому. — Я, значит, гулял,— пояснил он,— потом сюда!

Заноза ничего покупать не собирался. У него было свое в бутылке из-под коньяка — ликер пополам с бабкиной наливкой и водкой. Заноза называл это «рижским бальзамом», потому что раньше носил с собой бутылочку из-под «рижского» — красивую, керамическую. Пока с пьяного несчастья не уронил. Потом стал наливать дозу в коньячную чекушку, но по старинке все, что ни намешивал, называл «рижским бальзамом».

Так и было. Заноза грелся, взгляд его, беспокойный и не-предсказуемый, как муха кружил по витрине, взмывал, пикиро-вал на щеку продавщице, туда, где родинка, похожая на нежно-рыжую шляпку опенка, оттуда на потолок и снова вниз, к золотой россыпи трюфелей. И тут раскрылась дверь и зашел Мозглявый в полукурточке и ботиночках.

— Не вспомнил? — честно удивился Заноза.— По телевизо-ру ж виделись! Вчера!

Мозглявый натруженно улыбнулся. Он привык, что его по-следний год узнают на улицах, в магазинах. Слева направо огля-дел Занозу. Как будто мелком контур обвел. И потерял интерес.

Внутри Занозы дрогнула болезненная струна. Он понял, что не понравился Мозглявому. По одежке приняли — по манже-там шерстяным…

А Заноза нормально выглядел. Куртка, штаны, берцы. Все черное. Свитер зеленый с коричневым зигзагом. Аккуратно под-стрижен. На левой руке — часы. Баба Вера всегда говорила, что

у мужика должны быть часы. Роста Заноза был высокого. В прин-ципе — широкоплечий. Только плечи как-то к низу тяготели, словно Занозу тащили из тесной трубы. Эти скошенные плечи За-ноза пять лет в зале выпрямлял. И тренер обещал: работай, и рас-правятся. Все равно не поднялись, только обросли какими-то гор-батыми мышцами.

— Это ж ты? — радушно уличал Заноза Мозглявого.— Я, — разоблаченный Мозглявый вильнул глазами, чтоб

объехать раскинувшегося как грузовик Занозу. Не получилось.— Кра-са-ва! — Заноза уже перегородил собой все про-

странство, потянулся, чтобы ласково потрепать Мозглявого за холку. Тот отступил на шажок, увернулся, как малая собачка.

— Куросава, — вполголоса пошутил Мозглявый. Спохва-тился, что Заноза не поймет его образованной иронии, выдал вежливую заготовку: — Спасибо. Обычная роль в среднем се-риале…

— Ты ж актер! — бурно возликовал Заноза. От избытка чувств шлепнул Мозглявого по щуплым плечикам с обеих сто-рон, словно взбивал подушку. — Я тебя сразу узнал!

Шлепнул и ощутил, как сотряслось хлипкое воробьиное нутро Мозглявого. А Заноза радовался разве что в четверть силы. Ну, может, чуть жестче, чем позволял этикет. Просто Занозу не-сколько задело такое нарочитое неуважение. Все-таки деликат-ней нужно относиться к людям, которые тебя узнают и приятные слова говорят. Ясно, что Мозглявый, конечно, да — это Мозглявый, актер и все такое. Но ведь и Заноза-то не хуй с горы. Это ведь тоже понимать нужно…

А Мозглявый решил попрощаться, улыбнулся так, типа — «ну все, пока», и с места заспешил.

— Дима! — представился Заноза. Подумал и добавил: — За-ноза! Тебя как?..

— Андрей, — промямлил в сторону Мозглявый. Занозу царапнуло, что Мозглявый явно обошелся бы без рукопожатия. Просто Заноза первым протянул руку и не оставил Мозглявому шансов на хамство. Мозглявый, чтоб отделаться, сунул ладош-ку — штрык, и сразу потащил обратно. А Заноза ладошку не пу-стил, прижал. Тоже чуть сильнее, чем следовало. Мозглявый по-морщился, стал тащить на волю помятые пальчики. Маленькие они у него были, одинаковые, все пять — как мизинцы…

— Придавил? — фальшиво озаботился Заноза. Он знал, что хватка у него железная. — Извини, это из-за бублика этого резино-вого. — Заноза имел ввиду кистевой эспандер. Тугой был. Заноза, когда купил его в восьмом классе, едва до десяти раз сжимал — дальше судороги начинались. А с годами кулаки вошли в силу. По очереди со жвачным коровьим упрямством часа по два кряду жевали эспандер…

— Я его по пять тысяч раз мну. Медитирую. Пальцы чув-ствительность теряют… Больно сделал? — Заноза повинился. — Не хотел…

Слукавил. Заноза чувствовал чужую боль как свою. В том смысле, что каждой жилочкой понимал, что именно испытывает человек, когда Заноза пожатием крушит ему ладонь. Даже кулак

78


у Занозы был чуткий, как медицинский зонд. Если Заноза бил в плечо, то будто вживую видел, как на ушибленном месте рас-плывается синяк, набухает тягучей болью гематома…

— Ну чё, — Заноза гостеприимным жестом похлопал себя по карману куртки, где лежала коньячная чекушка. — Давай за знакомство. Рижского бальзамчику. М-м?..

— Не пью, — сухо отказался Мозглявый.— Рижский бальзам? — всем телом удивился Заноза. — Ну,

я тогда не знаю… Ты не смотри, что он в бутылке такой, — спохва-тился он. — Это я специально перелил. Но там рижский бальзам.

— Вообще не пью спиртного, — пояснил Мозглявый…— Да ладно… — не поверил Заноза. — Бальзам — во! — он

показал большой палец.При всей телесной ладности в теле у Занозы имелся серьез-

ный эстетический минус — большие пальцы на руках. Были не-красивые. В школе эти пальцы дразнили «сименсами», потому что они внешне напоминали те первые монохромные мобильники с мутными выпуклыми, как ногти, экранами — типа С35. Одно-классники даже пытались перекрестить Занозу в «Мистера Симен-са», но не прижилось прозвище. Во-первых, Заноза раньше всех виновных наказал. А во-вторых, не было в нем ничего от «Мистера Сименса». Он всегда был Димой Занозой. Разве баба Вера звала Ди-мулькой. Но пальцев своих Заноза долго стыдился. И на бокс запи-сался, потому что кулаки любил больше, чем разжатые пальцы.

С возрастом Заноза этот «сименсов комплекс» поборол. Правда, первую мобилу взял все-таки от «Моторолы», хоть «Си-менс» был подешевле. А так, в быту, он часто свои пальцы обшу-чивал. Особенно когда с девушками знакомился. Оттопыривал большой палец и говорил: «Девушка, можно ваш номерок? Я запи-сываю»,— и вроде бы набивал его в палец, как в телефон, а кнопки голосом озвучивал — пим-пим-пи-пи-ри-пим. И сразу с большого пальца девушке звонил — шутка такая…

— Я тут не каждому предлагаю бальзаму выпить! — Заноза позволил себе слегка обидеться. — Это же от души. От симпатии!

— Вы русский язык понимаете? Я не пью! — категорично повторил Мозглявый. Причем произнес таким тоном, что было

понятно — спиртное Мозглявый очень даже пьет, но не с такими, как Заноза. И не «рижский бальзам»…

— Раз не пьешь, чё пришел? — тяжело, словно опуская бе-тонную плиту, спросил Заноза.

— Пойду, — куда-то мимо ответил Мозглявый. Развернулся и заспешил прочь.

— Как скажешь, — терпеливо согласился Заноза. — Пой-дем на воздух…

И вышел вслед за Мозглявым.Грохотом и бегущими огнями навалилась улица. Свистя-

щий холодок чуть остудил обиду.— Приятно встретить творческую личность! — проорал

Заноза на ухо Мозглявому. — Ты вообще чем по жизни занима-ешься?

— В кино… — неохотно отозвался Мозглявый.— Снима-юсь!..

Заноза подождал, когда Мозглявый спросит о его, Занози-ных, делах. Тот невежливо шагал и молчал.

— Я на гитаре играю! — перекрикивая ветер, доложил За-ноза. Мозглявый никак не отреагировал на новость, что перед ним музыкант. Может, просто не поверил.

— Вчера играл долго! — сочинял Заноза. — Чувствую — не идет музыка! Так я с досады гитару взял и об пол разбил! Ба-бах, на хуй!..— Заноза захохотал.

Он видел такую сцену в каком-то фильме. Ему и правда представлялось, что все гитаристы от творческих неурядиц лома-ют свои гитары. А в детстве, к примеру, Занозе казалось, что хок-кеисты на льду нарочно падают, как в цирке клоуны…

— А куда идем? — спросил посвежевший от холода Заноза.— На встречу.— Ну, пошли! Раз на встречу, то пошли. Составлю компа-

нию!Мозглявый скривился: — Там вход строго по пропускам!— Куда ж ты, интересно идешь, если там по пропускам?

В тюрьму, что ли? — Заноза померк. Мозглявый явно пытался от него отделаться…

— На телевидение! Съемка!— И долго?!— Несколько часов!..Заноза деловито глянул на часы — спасибо бабе Вере, при-

учила.— Окей! Я подожду! Не вопрос!— Не надо, — остановился Мозглявый. — Я потом в ресто-

ран с друзьями иду.— Ну и хорошо! — из последних сил увещевал Заноза. —

Я ж не помешаю. Я наоборот…— В очень дорогой ресторан! — жестко уточнил Мозгля-

вый. Выразительно посмотрел на вылезшие манжеты Занозы.— Так можно же и на улице выпить. — Заноза ощутил, как

в груди заворочался тяжелый горчичный жар. — Ты пока на съем-ке будешь, я с бухлом нарешаю, я могу…

...Заноза чувствовал чужую боль как свою. В том смысле, что каждой жилочкой понимал, что именно ис-пытывает человек, когда Заноза по-жатием крушит ему ладонь. Даже кулак у Занозы был чуткий, как медицинский зонд. Если Заноза бил в плечо, то будто вживую видел, как на ушибленном месте расплывается синяк, набухает тягучей болью гема-тома…


— Не надо! — перебил Мозглявый.— Чё не надо? Чё тебе не надо-то?!.Вот такие моменты больше всего не любил Дима Заноза.

Когда никому ничего не надо! Когда вот так прогоняют! Сделалось больно. Просто очень. Будто на голом сердце растоптали сапогом черствый сухарь…

Расстроился. А чего, спрашивается? Можно подумать, Зано-за был таким увлекательным собеседником. Нет же. Его и в род-ном зале не особо жаловали. Сыпал, как тетрис, изо дня в день, из года в год одними и теми же словами-детальками, только успевай поворачивать да утрамбовывать. А замешкался — все, смертель-ная обида. Не хотят, видите ли, с Занозой общаться…

Мозглявый свернул в темную, как тоннель в метро, арку сталинки. Впереди переливалась редкими фонарями кривень-кая, утекающая куда-то под землю улица. Заноза механически по-следовал за Мозглявым в арку. Уличный шум сразу затих.

— Ну ты что, так сразу уйдешь? — нехорошо улыбнулся За-ноза. — Давай хоть покурим, поговорим, как люди…

— Не курю, — отмахнулся Мозглявый.— Может, ты еще и не говоришь? — засмеялся Заноза не-

громким посторонним смехом. А Мозглявый даже не заметил, что в Занозе уже клокочет та сущность, за которую его еще со второго класса прозвали Занозой.

— Ну, оставь хоть телефончик свой. Созвонимся… — Зано-за огляделся. Пусто, тихо.

— У меня номер новый, я его наизусть еще не помню, — нагло соврал Мозглявый. — Говорите ваш, я запомню…

— Забудешь, — не поверил Заноза.— У меня память профессиональная! — торопил Мозгля-

вый. Заноза первым делом со всего маху наступил ногой на бо-

тиночек. Мозглявый ойкнул. Нога Занозы съехала с ботиночка, а большой «сименс», согнутый крюком уже зацепил ворот куртки Мозглявого. Одновременно с ногой Заноза поскользнулся. Специ-ально. Палец надвое распорол курточку…

Цок-цок-цок-цок — посыпались на асфальт отлетевшие пуговки-патрончики. С таким дробным цокотом стучали по ли-нолеуму когти питбуля по кличке Пуля. Когда Занозе звонили в дверь, Пуля подскакивал, бежал к двери: цок-цок-цок-цок. Вна-чале добежит, а потом уже голос подает. Только не «гав-гав», как обычная собака, а нутряно, страшно — «ув-ввв, ув-ввв», словно бы ожившее железо под землей залаяло.

Заноза неожиданно подумал, что тигровый Пуля, или Пулька — как называла пса баба Вера, когда спит, очень похож на виолончель, ту самую, на которой пиликала мать, пока не спи-лась и ее не погнали из оркестра…

— Я не нарочно, — ласково извинился за куртку Заноза. Улыбка уже не сходила с его лица. — Ты ж моя морда!— с нежной жестокостью Заноза всей пятерней ухватил Мозглявого за щеку, стиснул, чувствуя пальцами синюю отечную боль.

Мозглявый скульнул, рывком высвободил щелкнувшую об зубы щеку.

Заноза смеясь цапнул Мозглявого за реденький волосяной хвостик. Мозглявый дернулся, освобождаясь, и сам себя наказал.

— Ты ж моя морда! — в пальцах Занозы остался пучок кра-шеных волос.

— Да вы отстанете от меня или нет?! — заверещал Мозгля-вый.

В кулаках у Занозы резко потеплело — прихлынула кровь. Они, точно эрегированные, налились, даже увеличились в разме-рах — «встали» на Мозглявого.

Заноза, когда опомнился, сообразил, что уже с полминуты треплет Мозглявого. Не бьет, а именно треплет. Как сказала бы баба Вера: «Поймал мыша и ебёт не спеша»…

Заноза напоследок бросил кулак в бочок Мозглявому, сказал:— Хуякс! — и прям увидел, как на девичьих ребрах Мозгля-

вого растекся огромный чернильный синяк.Мозглявый странно упал — в два приема. Вначале согнул-

ся, а затем повалился.Заноза оттопырил большой палец левой руки, а правым

пальцем стал смешно нажимать воображаемые кнопки.— Пим-пим-пи-пи-пи-ри-пим…. Алё! Алё, блять! Как слыш-

но? Прием! Это милиция?— пропищал Заноза.— Говорит актер Хуичкин. Мне тут шиньён хулиганы оборвали! Приезжайте!..

Заноза засмеялся шутке про шиньон. Продудел «турецкий марш»:

— Парабарабам-парабарабам! — поднес «сименс» к уху: — Алё? Да, это я, Заноза… Ну как дела?.. Да тут одному известному актеру Яичкину пиздюлей выписал. Чтоб не умничал… Конь в са-погах, блять, невоспитанный!.. А вы, пацаны, где территориаль-но?.. Ну, я щас к вам приеду… — Заноза подмигнул Мозглявому. — Привет тебе передают…

Мозглявый запыхтел.— Ты не понял, Хуичкин?! — Заноза несильно пнул Моз-

глявого. — Тебе привет передавали. Что говорят в таких случаях вежливые люди? «Спасибо» они говорят!

— Сысибо… — бито прошелестел Мозглявый.Захотелось еще напугать. Заноза как туча навис над Моз-

глявым, обхватил руками голову и надсадно, с театральной исте-ричной хрипотцой, проорал:

— А-а-а! А-а-а! Ебальник! Ебальник! Что такое ебальник?! Не помню!!!

Мозглявый съежился. Заноза перехватил его панический, сразу во все стороны взгляд — словно включили свет и тараканы разбежались.

Заноза на прощание разогнал ногами отлетевшие пуговицы-патрончики, чтобы Мозглявый лишний раз помучил-ся, пока их все подберет.

Глянул на скрюченного Мозглявого и побрел прочь.Пусто, холодно было в душе у Занозы. Как в ледяной под-

московной новостройке.Возле метро «Белорусская» Заноза глотнул из чекушки

«рижского бальзаму».На сердце потеплело.


текст: дмитрий глуховский рисунки: павел пахомов


— Ну, малыш, — угрожающе произнесла фиолетово-волосая и бочкоподобная тетя, — беги к своим

новым друзьям!Ваня насупленно смотрел на унылых своих новых дру-

зей: один лупасил другого деревянной лопаткой по спине, тре-тий сосредоточенно и отрешенно ел серую дорожную пыль, со-бирая ее щепотками по тротуару.

— Мама, — еле слышно сказал он, надеясь, что нависшая над ним фиолетовая мегера ничего не расслышит, — мама, не надо меня здесь оставлять.

— Ну что ты, — мать улыбнулась Ваня ободряюще и жал-ко. — Ты ведь взрослый уже, сынок. Тебе три годика. Пора и тебе ходить на службу, как нам с папой. Твоя служба — дет-ский садик.

— Мама, — отчаянно зашептал Ваня, вцепившись в ма-мино платье. — А можно мне на пенсию, как бабуле? Можно у меня отпуск? Можно у меня сегодня воскресенье? Можно мы завтра придем сюда? Только не сегодня…

— Ну-ну, — неодобрительно тряхнула фиолетовой гри-вой воспитательница. — Не веди себя как ребенок! Вы можете идти, Анна Петровна. Не беспокойтесь. У нас же ведомственное учреждение. Ванечке у нас понравится.

Тут мальчик, который до сих пор флегматично жрал пыль, издал леденящий вопль и вдруг газанул с места, заклады-вая головокружительный вираж вокруг веранды.

— А… — произнесла Ванина мама.— У нас весело, — безапелляционным тоном Совинформ-

бюро отрезала воспитательница. — Ступайте. — Не бойся, — неуверенно сказала Ване мама. — А вече-

ром у нас знаешь, что будет? Пирог с вареньем!И она все-таки ушла, а Ваня остался у калитки, сгорбив-

шись под тяжестью лет и пришибленный внезапностью взрос-лой жизни. Он впервые не хотел пирог с вареньем, а хотел толь-ко, чтобы его поскорее отсюда достали.

Но его за руку увели от забора и макнули головой в но-вую жизнь.

Детсад был ничем не похож на дом: простыни тут были жесткие, еда — жидкая, а взрослые — холодные.

Но самым удивительным тут были запахи. Детсад пах так, как ничто в этом мире до сих пор не пахло. С самого по-рога он встретил Ваню поразительными, резкими и многослож-ными запахами. Сад огорошивал этими запахами мальчишку и прочно ими его к себе приштопывал. И нельзя сказать, были ли эти запахи приятными или неприятными, просто детсад пах именно так, и все.

Кончилось дело тем, что по прошествии нескончаемого страшного дня мама все-таки вернулась за ним, и дома был пи-рог с вареньем. Но назавтра его опять вернули в садик, и пирога уже не было: инициация состоялась, а за ней поползла служеб-ная рутина.

Стеснительный и домашний Ваня приладился пома-леньку к неизбежным и невменяемым однокашникам своим,

обучился врать взрослым, бить деревянной лопаткой и держать удар, спать на суровых простынях и видеть в незатейливых узо-рах на занавесках в общей спальне — волшебные джунгли, до-вольствоваться водянистым и безвкусным омлетом небывалой кубической формы и никогда не жившими тефтелями с рисом, а также глотать дорожную пыль на спор.

Зато на полдник печенье с молоком давали. И был еще на-бор отличных оловянных матросов «Защитники Кронштадта», но потом потерялся куда-то.

Да нормальный был детский сад.Вот уже полвека прошло, а Ваня все его помнил.

— Вас беспокоят из Администрации Президента, управление внутренней политики, — пророкотал бархатистый бас в дина-мике мобильного.

Иван так и прирос к стульчаку, хотя собрался уже было смывать. Но когда в трубке говорят такое, бурление туалетной Ниагары звучит крамольно. Стесняясь обычного для санузлов эха и боясь быть раскрытым, Иван прикрыл горстью телефон и кашлянул осторожно.

— Мы хотели бы пригласить вас для беседы, — почти ла-сково продолжал голос.

— Куда? — растерянно спросил Иван, тычась взглядом в истрескавшийся белый кафель, весь запятнанный прибиты-ми и засохшими комарами, и почему-то думая о тревожном че-моданчике.

— В Москву, конечно, — сказали в мобильном. — Вы ведь в Кологриве сейчас, Костромская область?

— Да, — признался Иван, опасливо всматриваясь сквозь облезающий потолок в невидимое и всевидящее небо: неужели следят?

— Ну вот и чудесно. Завтра утром за вами заедут. Догово-рились?

— Договорились, — на автомате воспроизвел Иван. — Э, погодите! Так мне на работу завтра, на ТРЗ…

— С директором трактороремонтного завода мы уже по-

...Детсад был ничем не похож на дом: простыни тут были жесткие, еда — жидкая, а взрослые — холодные. Но самым удивительным тут были запахи. Детсад пах так, как ничто в этом мире до сих пор не пахло. С са-мого порога он встретил Ваню пораз-ительными, резкими и многосложны-ми запахами...


беседовали, — мягко, но твердо сказала трубка, подталкивая Ивана к капитуляции.

— А он что? Отпускает? — предчувствуя неприятности, все еще кобенился Иван.

— Иван Владимирович, — в голосе скрежетнуло полити-ческой волей. — Он за. Когда мы беседуем, все всегда за, Иван Владимирович. Завтра в девять будьте готовы.

И, покинутая могущественным духом, трубка умерла.Иван моргнул, выдохнул и наконец подобрал с пола спу-

щенные портки.

— А зачем вызывают-то? — сидя на самом краешке просторного заднего дивана, выспрашивал у водителя Иван Владимирович.

Лимузин с черными стеклами гудел еле слышно, прогла-тывая с легким прищелкиванием зверские дорожные рытви-ны, про которые тут полушутили, что они были на костромской трассе сделаны специально, чтобы остановить танковое насту-пление врага. Впереди, сверкая мигалкой, несся вприпрыжку гаишный «Жигуль».

Водитель, закованный в черную суконную броню, мол-чал, и складки на его багровой бычьей шее были недвижимы.

«Напортачил я чего, что ли?» — тоскливо глядя на придо-рожные березки, слипшиеся от скорости в раскатанную катком зебру, терзался Иван.

Где оплошал?Пока самолет неслыханной авиакомпании «Россия», в са-

лоне которого он оказался единственным пассажиром, крыл недолгие четыреста километров между Костромой и столицей, перед Ивановым мысленным взором мелькала, как и положено в таких моментах, вся его кургузая и придурошная жизнь.

Детство в Ленинграде, потом скитание — Ашхабад, Кеме-рово, Владивосток и куда там еще отправят вслед за отцом, кре-постным военспецом, его безгласную семью. Бегство в ПТУ, лю-бовь на картошке, отсрочка страсти по военной службе, женить-ба на терпеливой селянке, дождавшейся его из армии и сильно от солдатской сублимации выигравшей, так и не свершившееся высшее, отложенное навсегда ради прокорма белобрысой ребят-ни, которая как-то сама собой у них завелась, и первая попавша-яся работа — на ТРЗ, карьера на которой у Ивана не сложилась от нескрываемой убежденности, что руководство — все сплошь мудачье. Ну сделался из рабочего мастером, а к пятидесяти чуть старшим мастером не стал, но опять на юбилее разоткровенни-чался от выпитого.

Не за это же? А больше, сколько назад ни оглядывайся, ничего и не

было.

Раскинулась томно за окнами развратная жирная Москва, в ко-торой — еще скромной, голодной и соблазнительной — Иван бывал последний раз очарованным дембелем.

Впереди черного лимузина летел гаишный «Форд», свер-кая мигалками и взбаламучивая стылое движение.

Раздвинула перед стремительным кортежем свои камен-ные ляжки постаревшая и накрашенная Тверская, и длинный лимузин, скользнув мимо Лобного места, вонзился в самую мя-коть Спасских ворот.

Ткнувшись в парковку какого-то желтого дворца, лиму-зин исторг из себя Ивана Владимировича одиноким и ошара-шенным сперматозоидом, затравленно озирающим глухой ка-менной кондом Кремля.

Пришибленный, Иван сидел в грандиозной полутемной прием-ной, украшенной портретами Национального лидера в полный рост — почему-то в императорском облачении, в белом и эполе-тах. Откуда-то с небес еле слышно лилась державная симфони-ческая музыка.

Залипнув в стынущем желе бесконечных минут ожида-ния, Иван сначала потрепыхался, оглядывая приемную и даже сделав по ней пару шагов, но потом вконец оробел и покорно пошел на дно.

У дверей стояли какие-то гардемарины при полном па-раде, а секретарь при входе говорил в белый телефон подобо-страстным шепотом. На единственного посетителя секретарь внимания не обращал — и хорошо: Ивану казалось, что от одного тяжелого взгляда его высверленных в чугунных глазах зрачков он окаменеет.

И так Иван постепенно истаивал и усыхал, словно выта-щенная жестоким пионером на жаркий песок медуза, выпуская положенные человеку восемьдесят процентов влаги через по-черневшие от переживаний подмышки.

Потом вдруг секретарь, так и не посмотрев на посетите-ля, произнес бесцветно:

— Пройдите. И Иван поднялся на ватных ножках и поплелся вперед

медленно — как в кошмарном сне — в отворяющийся зев неиз-вестно чьего кабинета.

Внутри его ждал неожиданный интерьер: стеклянный стол, огромный плазменный экран на стене и смутно знакомый из телевизора обтекаемый человек, без которого новости обхо-дились с трудом.

Ну вот. Сейчас все и разрешится. Расстрел или…— Иван Владимирович, — произнес хозяин кабинета. —

Позвольте поздравить вас с назначением. Начиная с завтрашне-го дня вы возглавляете компанию «ГосТруба-Восток». Станови-тесь ее президентом.

— За что?.. — выдохнул заготовленное и неуместное Иван и заткнулся.

— За заслуги, — объяснил человек. — Заработная плата вам назначается в размере пятидесяти тысяч долларов в месяц. Вы, конечно, вправе спросить, почему зарплата не вполне соот-ветствует рынку…

— Да, — на всякий случай кивнул Иван, не осознав из предыдущей фразы обтекаемого человека ровным счетом ничего.


— Зарплата ваша — чистая формальность. Так, на кар-точку перечислить, для отчетности перед женой и прессой. Мы же с вами понимаем, что это только белая часть айсберга, Иван Владимирович.

— Понимаем, — послушно кивнул тот.— Все, вы свободны. С завтрашнего дня приступаете, —

указал ему обтекаемый.— Значит, мне можно домой? — с облегчением спросил

Иван, по интонации чувствуя, что разговор подошел к концу, а расстрел, кажется, отменяется. — Я на поезд успею еще, не знаете?

— Ваш поезд ушел, — улыбнулся человек. — Но ваш «S-класс» у подъезда.

— Постойте… — вдруг дамба Иванова отупения дала трещину, и сквозь нее заструилось: — Кем меня назначают? Да ведь это… Да как я?..

— Вы ведь, кажется, мастером в цеху работали?— Работал… Работаю!— Ну, значит, и с этой задачей справитесь, — приободрил

его человек. — Вы не сомневайтесь, Иван Владимирович. У вас на это и права нет. Когда Родина призывает… Знаете, какой у нас в государстве кадровый голод чудовищный?

— Да за Родину я! Но поймите, я ж простой…— А это и хорошо, Иван Владимирович, — оборвал его за-

скучавший уже хозяин кабинета. — Нам тут сложных не надо.

Хотя Иван был совершенно готов наутро проснуться с раскалы-вающейся головой и мечтательной улыбкой, случившееся сном не оказалось.

Все стало явью. И жопастый «Мерседес», и оклад, на кото-рый можно было купить половину Кологрива, и кабинет чуть ли не с цех размером, и квартира на Гоголевском бульваре, в ко-торую въехала не вжившаяся еще в роль столбовой дворянки Иванова жена Алевтина в обнимку со старым их невыездным чемоданом.

На работу Иван ходил совестливо. Подписывал послуш-но кипы документов, которые ему подкладывал всезнающий ассистент, исправно ходил на заседания и изо всех сил надувал щеки, стараясь не оплошать перед подчиненными, принимал глубокомысленный вид, насколько трудовое прошлое позволя-ло, истово крестился на икону Национального лидера в своем кабинете, переводил, сколько скажут, денег некой компании в Швейцарии, не задавал лишних вопросов и вообще старался как мог.

И все пытался угадать: где же таится н…ебка?Не получится ли, что его выдвинули по какой-то причине

калифом на час, чтобы потом, откормив икрою и севрюгой, при-нести в жертву какому-нибудь аппаратному богу или скормить Великому змею борьбы с коррупцией, не желающему пожирать, пусть и с хвоста, самого себя.

Нет, надо было разобраться в причинах этого странного назначения, надо.

И Иван разбирался. Спрашивал всезнающего ассистен-та — но тот только отводил глаза, подкладывал полунамеки са-мым симпатичным из подчиненных — те краснели…

Но однажды Иван вдруг наткнулся на зацепку — совер-шенно случайно.

Была назначена встреча с президентом компании «ГосТруба-Запад», о существовании которой Иван догадывался из названия своей собственной фирмы, хотя прямых доказа-тельств не имел.

Начальник западной трубы, кажется Константин Петро-вич, прибыл на точь-в-точь таком же «S-классе», как был у Ивана. Внешностью он напоминал скорее не президента чего бы то ни было, а пьющего сантехника, попавшегося в лапы «Свидетелей Иеговы», наряженного в торжественный похоронный костюм и вынужденного завязать.

Сели за столик, покряхтели, помычали ритуально. Иван сначала тушевался, боялся сказать хоть что-нибудь содержа-тельное — профессионал сразу расколет самозванца…

Но тут подали второе.— Черт, у нас в детском саду такой же баландой корми-

ли… — фыркнул Константин Петрович. — Вот ей-богу, так же пахло… Прелым.

— И у нас, — кивнул ему Иван. — Правда так и пахло. Такой был еще омлет мерзотный, кубиками…

— У нас тоже был! — обрадовался Константин Петро-вич. — И тефтели с рисом, от которых плакать хотелось!

— Как же! — заулыбался Иван. — Наверное, во всем Сою-зе этим детей травили. Я-то сам из Ленинграда…

— И я! — приподнял брови западный. — Детсад на Васи-льевском, четырнадцатый номер был.

— Погодите… Четырнадцатый? Так ведь это мой! — Быть не может!— А у меня воспитательница была, Антонина Степанов-

на, с ядреными такими фиолетовыми волосами… На всю жизнь ее запомнил!

...Пока самолет неслыханной авиа-компании «Россия», в салоне которого он оказался единственным пассажи-ром, крыл недолгие четыреста ки-лометров между Костромой и сто-лицей, перед Ивановым мысленным взором мелькала, как и положено в таких моментах, вся его кургузая и придурошная жизнь...


...???...


— С фиолетовыми?! Да она у меня в группе…— Постойте-ка! Вы какого года?— Пятьдесят второго… — Да мы с вами… Постойте-ка… Да я вас, кажется, пом-

ню… Костя… Костя-Фуняшка?! — Ну… Иван Владимирович… Дело былое… Кто старое

помянет, знаете ли…Обнялись и выпили. Отпустили ассистентов, а потом отпустили и водителей. — Знаешь, Ванька, — гудел раскрасневшийся Костя. —

Я вот наш садик никогда не любил. Вспоминаю сейчас — га-дюшник гадюшником ведь… И этот запах его вечный. Я только потом раскусил, что это был за запах!

— Ну и? — с неподдельным интересом спросил Иван. — Детский кал с хлоркой пополам! И весь садик наш этим

добром провонял! А ведь скольких людей в жизнь вывел!— С-скольких? — подливая себе водки, согласно этикет-

ке очищенной молитвой старцев Оптиной пустыни, икал Иван. — Ну! Мы же трубу на Запад кладем, так? Партнер у нас —

«СтилФинанс», компания с государственным участием. Через них платим за сталь. Так там гендиректором, не поверишь, тоже пацан из нашей группы!

— Брось!— Слово даю! Мы вот так же сидели с ним, детство вспо-

минали! Помнишь, говорю — я тебя лопаткой по башке опри-ходовал, а теперь через тебя каждый цент за каждый грамм металла проходит… Не стоит жизнь на месте-то, а? А он мне рассказывал, что в «Гостехнологиях» еще мальчишка из нашей группы сидит, замом генерального, за финансирование рас-писывается… Сколько тут оставить, сколько в Швейцарию по-слать… Сева, помнишь такого?

— Слушай-ка… — внезапно Ивана озарило. — А ты до того, как в «ГосТрубу» попасть, кем работал?

С лица Константина Петровича разом схлынула кровь. Он спрятал глаза в кошелек, кинул на стол пятитысячную и ис-чез не прощаясь.

А Иван сидел и грустил: надо же, всего-то — детский кал да хлорка…

Кто-нибудь другой, возможно, и бросил бы расследование, ис-пугавшись такой реакции, но Ивана Владимировича она только раззадорила.

Отныне, встречаясь или даже переписываясь хоть с кем-то из генеральных директоров или президентов других круп-ных компаний, он обязательно выспрашивал их про свой дет-ский сад: не ходил ли туда кто из них? Истина была где-то ря-дом, но выловить ее было не проще, чем карася в ведре — все время выскальзывала.

Однокашников обнаружилось прилично, и все оказались рассажены по серьезным должностям. Поломав голову, Иван вспомнил всех. Группа оказалась укомплектована, но ответа на свой вопрос Ваня так и не нашел.

Зато нашел единомышленника. В «Сбербабках», пенсионной дочке крупнейшего банка,

трудился некий Аркадий Валерьевич, так же одержимый тай-ной своего происхождения, как и Иван. В отличие от сбежавше-го Кости-Фуняшки, Аркадий сумел преодолеть стеснение и сам признался: до недавнего времени работал ветеринаром и с пе-ременным успехом пользовал коров в хозяйстве, откуда и был выхвачен за шкирку небесной дланью и перенесен в столицу.

Бывший ветеринар оказался опять Ивановым одногодкой и тоже, по мистическому совпадению, ленинградцем. Но детско-го сада с фиолетовой воспитательницей не помнил решительно и его славных выпускников на своем пути раньше не встречал. Зато не уставал удивляться тому, что в финансовой сфере — от «ВнешРазведБанка» до недавно покоренного государством «Бан-ка Массквы» — всюду встречал своих одноклассников по ленин-градской сто девяносто третьей школе. Никакого объяснения этому он найти не умел, и от недоумения уверовал даже в Про-видение.

— Я знаешь, что еще подумал… — овеянный коньячным дурманом, сказал ветеринар. — Вдруг мы избранные? Ну… Не-случайно мы все оказались там — ты в садике своем, я — в шко-ле… У Стругацких книга такая есть, «Жук в муравейнике»… Там, в общем, про детей пришельцев, которые на обычных людей похожи и не знают, что они — пришельцы… А их держат всю жизнь под наблюдением… Для миссии какой-то или так — на всякий случай… Вдруг мы тоже особенные какие-то? Может, у нас миссия есть?

— Швейцария? — заговорщически подмигнул ему Иван.

— Брось… Это разве миссия? — не задавая уточняющих вопросов (видно, и в его работе Швейцария тоже играла опреде-ленную роль), отмахнулся ветеринар. — Это так, жизнь. Я про высший смысл говорю! — тоскливо вздохнул он.

— Ну знаешь! — пожал плечами Иван. — Ты да я, да «ВнешРазвед»… Так по копеечке и на высший смысл кому-нибудь наберется…

...Да, так, пожалуй, могла бы выгля-деть встреча выпускников сорокалет-ней выдержки, если бы кому-нибудь под силу было по прошествии такого времени выскрести своих бывших со-учеников изо всех концов земли, куда их обычно разносит непредсказуемая жизнь...


— Кому это? — с внезапной строгостью спросил Арка-дий. — Ты брось мне тут ересь молоть! — и перекрестился на карманный образок Национального лидера.

Нет, не было в этом никакой логики, не было никакого боже-ственного замысла. Сколько бы ни старался Иван сложить ку-сочки пазла, те не желали попадать выступами в пазы, а когда такое и происходило, никакой понятной картины у Ивана не вырисовывалось.

Результат был один — и очень сомнительный. Наметил-ся только список учебных учреждений, которые выпускали избранных. Иванов детский сад, сто девяносто третья общеоб-разовательная, потом — эту вычислить стоило великих трудов и наработанных связей — четыреста первая школа КГБ, по-том — юрфак Ленинградского государственного университета.

Получалось так, что, прикрываясь своими скучными вы-весками, заведения эти были на самом деле тайными школами, воспитывавшими будущую экономическую элиту страны. Толь-ко вот зачем было держать властителей грядущего в неведении об их истинном предназначении? Зачем окунать их в дерьмо человеческой жизни, прежде чем возвести на божественный Олимп? Возможно, для того, чтобы они лучше понимали тех, чьи судьбы будут вершить?

Безумная, конечно, теория, но все же…

— Я понял! — прошептал ему на ухо ветеринар. — Я разгадал!На них навалилось тяжелое московское лето, жарко дыша

в лицо, и Иван не знал, верить ли в очередные откровения това-рища по счастью или списать все на сезонные обострения.

Официант пшикнул пивными пробками и отошел, вих-ляя. Проводив его подозрительным взглядом, ветеринар произ-нес:

— Мы апостолы!Иван чуть под стол не свалился. Остудил воображение

расчетливым немецким пивом и потребовал объяснений.— Я ведь, как и ты, ищу… И тоже все знаю. И сто девяно-

сто третья, и четыреста первая, и ЛГУ… — через одышку пере-числял Аркадий. — Сначала думал — может, как во Франции — Национальная школа администрации… Что ни министр — там учился… А у нас так — четыреста первая КГБ, например…

— Я это сам разгадал, не поверишь! — ухмыльнулся Иван. — Потом понял: что-то тут не так! — с коварной улыбкой

окоротил его ветеринар. — Почему только одна группа в детса-ду? Почему лишь единственный класс в школе? Один курс юр-фака? А? Остальные чем плохи?

— И?.. — Иван корил себя за несообразительность.— Да потому что мы просто рядом с Ним находились!— С кем — «с Ним»? — недоуменно воззрился на него Иван. — Со Спасителем! — воздел палец Аркадий. — С тем,

кто пришел нас избавить! Он проходит обычный земной путь… И те, кто с ним соприкасается, благословенны… Мы его апосто-лы, и имя нам — легион!

Иван поперхнулся мыслями и затих. Ветеринар молчал, смакуя значимость момента. Зажужжавшая было муха брякну-лась вдруг о стол и издохла самостоятельно.

— Погоди-ка! — очнулся Иван. — Тут у тебя, брат, пробел в теории! — Кто же этот Спаситель-то?

— Тут и загвоздка, — вздохнул ветеринар. — Не знаю.— Так… Так… — в глазах Ивана вдруг зажглась лихорад-

ка. — Погоди-погоди… Я всех помню, кто со мной в группе был! Давай-ка сверим с твоим классом… И если ты прав, где мы пере-сечемся, там и… А? А?!

Сидели до двух ночи, рисовали схемы, звонили старым друзьям.

Вспомнили всех. Совпадений не оказалось.

— Иван Владимирович! — прожурчал приятный бари-тон в трубке мобильного. — Вас беспокоят из Администрации Президента, управление внутренней политики. Вам сейчас удобно разговаривать?

— Я за! — вытянулся во фрунт Иван, бросая удочку вме-сте с только что выловленным карпом.

— У нас намечается торжественное мероприятие, Иван Владимирович. В ближайшее время состоится встреча предста-вителей крупного бизнеса и государственных компаний с На-циональным лидером. Вы приглашены. Вы сможете быть?

— Я за! — рявкнул Иван. — Спасибо, Иван Владимирович. Думаем, встреча будет

интересной. Полагаем, вы получите ответы на многие вопросы, которые волнуют сегодня бизнес.

И трубка умерла, вновь оставленная летучим духом. Но Иван все же гаркнул в нее на всякий случай:

— Я за!

Георгиевский зал Кремля сиял, начищенный таджиками. Меж белых витых колонн стоял невероятных размеров

стол — красного дерева, полированный, а вдоль него расселись мужчины и женщины во фраках и вечерних платьях. С виду об-щего у них было мало… Разве что возраст. Да, так, пожалуй, мог-ла бы выглядеть встреча выпускников сорокалетней выдержки, если бы кому-нибудь под силу было по прошествии такого вре-мени выскрести своих бывших соучеников изо всех концов зем-ли, куда их обычно разносит непредсказуемая жизнь.

Тут было много свиданий — радостных, неожиданных. Не все в этом мире задаются вопросами о том, как он устроен, и для многих увидеть однокашников за этим важным столом оказалось сюрпризом из сюрпризов.

Детские любови и юношеская вражда, нежная дружба и дружба, закаленная годами, встречались за бескрайним сто-лом красного дерева. Не все знали тут друг друга: четыреста первая и сто девяносто третья пересекались не полностью, ЛГУ с детским садом на Васильевском и вовсе не встречались ни-когда.


Захваченные воспоминаниями, пятидесятилетние капи-таны индустрии смеялись и болтали как дети — да они и виде-ли друг в друге мальчишек и девчат…

И тут все стихло.Откуда-то с небес полилась музыка торжественная и дер-

жавная, и врата с одного из краев огромного зала приотворились. И вдруг наряднейший зал Кремля, озаренный люстрами,

яркими как солнца, показался темным и душным трюмом, а со-бравшиеся за столом солидные и красивые люди — не то раба-ми, не то вовсе крысами.

Потому что сквозь эту пробоину в трюм Георгиевского зала хлынул свет подлинный, свет божественный. И светом к собравшимся вынесло человека, которого собравшиеся до сих пор видели только в телевизоре, тем более что в последнее вре-мя там мало кого, кроме Него, и показывали.

Национальный лидер. Живой. Настоящий.И что-то такое было в его фигуре, в его развинченной по-

ходке, в небрежности, с которой он преодолевал пространство, во взгляде самом — что Иван вдруг испытал настоятельное же-лание пасть ниц. А некоторые из собравшихся и попадали.

Он прошествовал через зал, и шепот боготворения полз ему вслед — словно листва, благодарная за то, что ступают по ней, шуршала под его ногами.

Занял место во главе стола и навел на собравшихся ги-перболоиды своих очей. Многие потупились, а некоторые и за-жмурились, опасаясь за глазную сетчатку.

Зачем собрал Он их тут?Что Ему до них?Прикажет казнить или изволит помиловать?..Зал стих, и лишь где-то в углу неурочный таджик поскри-

пывал полиролью.— Ребят! — вдруг как-то по-человечески сказал Нацио-

нальный лидер. — Ну как вы? Нормально устроились?Ответом Ему было молчание — тугое, неловкое.

— Да бросьте вы… Это я для других — Национальный лидер. А для вас свой я!

Никто не решался поднять взгляда.— Да не стесняйтесь, что вы прямо как эти? Отдыхайте!

Приятного аппетита!Ни одна вилка не лязгнула. — Я вас так рад видеть всех! Аркаша! Костя! Ну?Оба названные жалко улыбнулись, на мгновенье решив-

шись посмотреть Национальному лидеру в подбородок, и спря-тались обратно в ракушки молчаливого подобострастия.

— Вася! Десятый «А»! Училка наша, Екатерина Андреевна, молоденькая, по литературе? Помнишь?

Вася суетливо кивнул. — Серега! Четыреста первая! А как ты на физкультуре

с каната упал? А потом мы тебя в травмпункт несли… А? Серега покраснел предынсультно и зачем-то отдал честь.— Помнишь? А на лыжах? — улыбнулся ему Националь-

ный лидер. — Мы с тобой тогда наперегонки…— Простите ради святого Феликса… Я человек военный…

Мне врать негоже… Не помню… Не помню я вас… Простите…Национальный лидер помрачнел и двинулся дальше. — Танюш! Выпускной в школе! Белый танец… Танюша, дородная дама со слисской прической, зарде-

лась и сделала книксен. Иван глядел на нее и понимал: ничего она не помнит, ни-

чего! — Костя! Костя-Фуняшка! — не так уже уверенно по-

звал Национальный лидер. — Старый друг! Помнишь лопатки? А пыль? Помнишь, как играли вместе?!

Костя молитвенно смотрел мимо Национального лиде-ра — и прямо на Ивана. И он тоже не помнил этого живого бога ребенком… Никто не помнил его.

— Ребята… Ну вы чего? Я так готовился… Знаете, как тя-жело на этой верхотуре… Кругом враги, завистники… Спиной ни к кому не повернуться, того и гляди, как Цезаря запыряют. Но вы-то — друзья! Вас-то я с детства! Может, не со всеми в шко-ле дружили. Но… Но теперь-то? А? Вань!

Иван вздрогнул. Национальный лидер стоят перед ним — и гиперболои-

ды его очей погасли.— Я за… — прошептал Иван.— А помнишь, у нас в детском саду запах такой стоял все

время? Странно так пахло?— Помню! — выдохнул Иван. — Конечно, помню! — Смотри, сколько у нас общего! — улыбнулся Нацио-

нальный лидер. — А пыль?— И пыль, — кивнул Ваня.— Во! — обрадовался тот. — А помнишь, как мы с тобой

в матросов играли оловянных?— Помню, — солгал Ванька.— А знаешь, что? — вдруг совсем тихо сказал Националь-

ный лидер. — А они у меня остались. Сыграем?

...Ребята… Ну вы чего? Я так гото-вился… Знаете, как тяжело на этой верхотуре… Кругом враги, завистни-ки… Спиной ни к кому не повернуться, того и гляди, как Цезаря запыряют. Но вы-то — друзья! Вас-то я с дет-ства! Может, не со всеми в школе дружили. Но… Но теперь-то? А? Вань!..

Урок мужества. Система Станиславовича. Николай Фохт

спасает незнакомую девушку. Медпункт. Зажим Зеппелина и ножницы МакИндо. Матрос Кошка борется за жизнь.


В очередном уроке мужества Николай Фохт, как всегда,

на собственном примере проинструктирует, как себя вести

в классической ситуации, если есть необходимость (и желание) защитить незнакомую девушку

от ее же бывшего мужчины, боксера и наркомана. И главное,

какая для этого необходима комбинация.

текст: николай фохт

илья к

оробков/ф

ото

сою

з


Короче говоря, ко мне обра-тилась девушка. Эта

девушка совершенно случайно вышла из метро «Арбатская» … Ну как случайно. Она-то вышла с глубоким смыслом — дойти до банкомата и снять 30000 рублей. Это я оказался случайно у того метро, это я праздно стоял на берегу Бульвар-ного кольца и размышлял — решал, что лучше: выпить кофе с фруктовым салатом в кафе на «Парке культуры» или напрячь-ся и дойти до Никитских ворот, чтобы за-кусить бараньим шашлыком, салатом оливье и минералкой «Санаторио». Все фатальнее склонялся к шашлычной: по моим сведениям, сегодня, во вторник, как раз завоз баранины, а бараний шаш-лык там можно есть только из свежего мяса… Да наверное, не только там, но там только по вторникам. А не бараний шаш-лык вообще бессмыслица, если честно.

Ну вот, я уж было сделал несколь-ко шагов к Никитским воротам, как вдруг эта девушка, эта Ирина. Я сделал шаг в сторону Нового Арбата, она к под-земному переходу — и мы столкнулись, в прямом смысле.

— А, твою… да что же такое! Я ло-дыжку подвернула.

Девушка села на тротуар и за-плакала. Она плакала так, что я почув-ствовал себя ее братом, может быть даже отцом.

— Сейчас!Тут действовать надо быстро, как

на рыбалке, главное не упустить мо-мент, вовремя подсечь. В нашем случае нельзя допустить, чтобы гематома рас-ползлась по всему голеностопу. Подхва-тил девчонку, засунул ее в ближайший «Кофе Хауз», посадил за столик, принес из бара лед в целлофановом пакете, при-ложил к еще не распухшему подъему правой ноги. Ну и одновременно зака-зал ей двойной эспрессо. То есть с одной стороны холод, с другой — кофеин. На все, включая заказ кофе, ушло семь с по-ловиной минут. Хорошая работа.

Только девочка продолжала пла-кать.

В общем, выяснилось, что плачет она, конечно, не от боли. Ира расска-

зала свою немудреную историю. И по-лучалось так, что из-за ледяного пакета и чашки кофе я вписался в чужой сюжет. Хотя как чужой… Через пару дней, пока я наблюдал травму Иры у нее на даче в «Заветах Ильича», ситуация как-то при-близилась. Да и отступать некуда было, если честно.

В общем, выяснилось, что у Иры был мужчина. По ее описанию, метр девяносто ростом, вес килограммов сто десять. Курит план. Она от него сбежала, чуваку это не понравилось, и он устро-ил каверзу. Какую-то сложную, на мой взгляд, но чего не выдумает обдолбан-ный верзила. В общем, он подговорил левых брокеров развести Иру на дешевое страхование. Ну как обычно: они по-звонили домой и предложили своим зау-ральским говорком низкие цены и даже КАСКО за ее семилетний «Фольксваген». Взяли с нее тридцатку, на следующий день «Фольксваген» угнали, а страховой компании, от которой выдали полис, как выяснилось, не существует даже. Ее экс-чувак позвонил и еще за тридцат-ку обещал вернуть машину — вот она и шла снимать наличку как миленькая. Хорошо, что я на пути повстречался, для нее хорошо.

А мне предстояла работа.Я, конечно, объяснил Ире, что ее

любимый машину не вернет, его надо остановить. Объяснить-то объяснил, но разгребать мне. Значит, чуваку двадцать семь лет, он ходит в зал, мастер спорта по боксу (что хорошо, в смысле — хоро-шо, что по боксу, а не по биатлону там или по тому же самбо), часто под кай-фом — такую картину нарисовала моя обманутая знакомая. Это значит, что встречаться на передаче денег придется мне самому. Безусловно будет физиче-ский контакт с негодяем, и надо гото-виться к нему. Просить о помощи мне никого не хотелось — да и некого, если честно.

В общем, план был такой: совме-стить приятное с полезным. Надо было сбросить три-четыре килограмма — это приятное. Полезное — поставить эффек-тивную комбинацию нейтрализации

боксера. Комбинация эта должна состо-ять из болезненного удара ногой и затем какого-нибудь борцовского приема. Нео-бязательно эффектного — главное, чтобы противник потерял равновесие и упал; желательно, чтобы я оказался сверху при этом. Что же это за комбинация?

Я позвонил своему первому трене-ру Олегу Станиславовичу и поставил за-дачу. Олег Станиславович прямо загорел-ся идеей подготовить меня к схватке за «Фольксваген». Только, по его глубокому убеждению, ключевой должна стать пси-хологическая подготовка — не техника, не физика.

— Вот что я тебе скажу. Давай-ка сходим на футбол, на гимнастику и на турнир по боевому самбо. Потом, если помнишь, через неделю у нас встреча выпускников школы. А пока просто по-сиди, посмотри, как мальчишки возятся, понаблюдай — получи удовольствие.

— А может, на ковер все-таки вы-ползу?

— А смысл? — парировал тре-нер. — Доверься. Я же тебя знаю, Через десять дней будешь готов, отвечаю.

Дальше все развивалось как-то со-всем абстрактно. Мы ходили на спортив-ные соревнования разного уровня — от детских легкоатлетических забегов на восемьсот метров до матчей Премьер-лиги по футболу. Всюду мы встречали каких-то знакомых: то знакомых Станис-лавовича, то моих, то общих. Что харак-терно, схема общения была подозритель-но одинаковая: люди удивлялись, потом радовались встрече, дальше спрашива-ли, что это мы тут делаем. И в этом месте тренер как бы нехотя пересказывал мой случай. Друзья и знакомые сразу начинали давать советы, приглашать на какие-то праздники и вовлекать Олега Станиславовича в распитие пива и даже коньяка. Дней пять подряд после раз-ношерстных мероприятий я доволаки-вал тренера до его дома в неспортивном состоянии. История повторялась почти каждый день до встречи выпускников школы.

Мы пришли туда вдвоем с трене-ром. Было полно наших — одноклассни-


ки, ребята, которые до нас оканчивали школу, после нас. Я уж не знаю, как это получалось, но практически все, с кем мы вступали в контакт, уже слышали эту ужасную историю о том, как я в следую-щий четверг вступаю в неравную схватку с противником, который сильнее меня по всем показателям. Почему-то всех возмущало, что противник тяжелее меня почти на десять килограммов — ну, на-верное, по старой самбистской привыч-ке. Меня же смутило совершенно другое.

— Олег Станиславович, а с чего вы взяли, что я с ним в четверг встречаюсь?

— Оптимальное время. Кстати, давай бери телефон, звони и забивай стрелку.

— Да, Колян, харэ менжеваться, забивай стрелу, — это с нехорошей вожделенной ухмылкой посоветовал Димон Кольцов, который чуть ли не с вы-пускного вечера занимался серьезным силовым бизнесом с перерывом всего лишь на два года. — Хочешь, с моего по-звони.

Я и позвонил с его телефона, а что? Договорился о встрече. Место —

набережная Москвы-реки в Хамовниках, сразу после въезда в Лужники, мы это придумали с Олегом Станиславовичем заранее. Там безлюдно для хорошего разговора, река рядом. Да и центр прак-тически — добираться удобно. Встречу назначили на восемь утра. Грамотно все сделали.

Но накануне я все-таки заставил тренера потренировать меня.

— Ладно, неугомонный, переоде-вайся и на ковер.

Что я и сделал. Тренер после полу-часовой разминки сам вызвался на спар-ринг со мной. Я хотел было обсудить тактику тренировки, а затем и реальной схватки, но Станиславович без лишних слов просто взял захват и несколько раз дернул меня вверх-вниз, вперед-назад, сделал паузу секунды три и ухнул через бедро. Приземлился я относительно бла-гополучно, но абсолютно нулевым: сил не было, дыхание сбилось. Поднимался я пять минут. Еле встал на ноги — тре-нер уже возился с ребятишками.

— Говорил тебе, не стоит этого всего… — Тренер с отеческой жалостью

наблюдал, как я пытался принудительно восстановить дыхание.

— Ну а как же завтра? Мы же ни одной комбинации не подготовили.

— Николай, да не парься. Готов ты, слово даю. Вот увидишь.

На встречу Олег Станиславович решил ехать со мной как секундант, я так понял. Всю дорогу от его дома я ждал, что он даст какой-нибудь решительный, окончательный, ультимативный совет. Надеялся, что самое главное тренер приберег напоследок. Ну не может почти родной человек, мастер спорта по боево-му самбо, который готовил на Петровке лет десять команду захвата, вот так от-дать меня на растерзание отморозку.

Но Станиславович молчал.Первое, что удивило меня на

месте стрелки, — обилие машин опреде-ленных брендов. Преобладали «бэхи», но попадались «мерсы» и «Ауди». Темной гаммы. Не скрою, под ложечной засо-сало. И не только под ложечкой. Лицо тренера было непроницаемо.

— Иди и не ссы, — только и ска-зал он, благословил.

владим

ир с

околаев/ф

ото

сою

з


Я решил остановиться в десяти шагах от самой чистой БМВ — ну хоть какой-то критерий должен ведь быть. Дверь водителя открылась, из машины высунулся Димон Кольцов. Он как будто продолжал свою жутковатую улыбку, на-чатую на встрече выпускников.

Короче говоря, во всех машинах сидели все те, кого мы с тренером встре-чали эти десять дней. Они приехали под-держать меня морально, ну и поглазеть на экзотическую схватку. Дружок Ирины не явился — Димон не стал скрывать, что по своим каналам пробил чувака. Оказалось, обычная шпана: «Он даже «бэху» подержанную купил, она дешев-ле твоего «Цивика» стоила, прикинь!» Уважаемые люди, к которым обратился Кольцов, возмутились поведением чу-вака и что-то у того спросили. И стрелка рассосалась сама собой.

А в полдень мне позвонила радостная Ирина: ей вернули деньги, машину и премию — три штуки баксов. Ирина рассыпалась в благодарностях, мы должны были встретиться завтра.

Но она отменила встречу. Потом перезвонила и четко, радостно сказала, что снова с этим парнем, имя которого я так и не узнал, — ну который ее развел со страховкой. Тренер кивнул — ничего другого он и не ожидал. И объяснил, почему ставить комбинацию не имело смысла. За десять дней толкового резуль-тата не достичь, а неделя тренировок породила бы иллюзию, что приемом можно воспользоваться. Поэтому всегда лучше оставить все как есть.

— А чего мы по стадионам таска-лись?

— Для поднятия духа. Потом смотри, сколько друзей встретили, — по-яснил Станиславович. — Ты же знаешь, кто-то обязательно бы решил проблему без контакта. Без контакта всегда лучше, и Кольцов так считает, Дмитрий.

— Димону видней, — согласился я. Но был уже вторник, в шаш-

лычную у Никитских завезли свежую баранину. На этот раз не было у меня ни-каких сомнений и ничто не могло сбить с правильного пути.

В стране участились случаи телефонного

мошенничества с автостраховкой.

Случайные связи опасны и неэффектив-

ны. «Заветы Ильича» — отстой.

После тридцати пяти все проблемы лучше

решать без контакта.

Новый «Цивик» лучше подержанного

БМВ.

Повторим урок

анна в

сесвятская


Какой бы ни была главная тема номера «РП», у Матроса Кошки, члена

Британской королевской коллегии акушеров и гинекологов, всегда есть

история в тему. Вот и тема дружбы не застала Матроса врасплох.

Оно и понятно: если спасаешь жизнь, неизбежно приобретаешь друзей.

текст: матрос кошка рисунок: ляля ваганова


У ночных дежурств в родильном отделении есть одно замечательное свойство —

они заканчиваются ровно в восемь ноль-ноль. Даже если ночью был ад, апокалипсис, Фукусима и Хиросима и у вас под утро сложи-лось ощущение, что планета Земля налетела на какую-то там ось, погнула себе карму и обреченно закатилась за самый замшелый диван Cолнечной системы, оставив (о ужас!) Букингемский дворец без света. Даже если под окнами вашего родильного отделения всю ночь извергались одновременно Гекла, Катла, Эйяфьятлайокудль и мальчики кровавые, вы все равно знаете, что ровно в восемь ноль-ноль придет свежая и веселая дневная дежурная бригада, заберет у вас краш-пейджер и пинками отправит вас домой пить утреннее шабли из тонкого хрустального бокала и спать. Нет, вы, конечно, можете попробовать уснуть и без утреннего шабли, но это больше подходит для любителей экстрима.

Опоздать акушеру на работу в родилку, прийти в восемь пятнадцать утра без должных извинений и реверансов — ужасно дурной тон. Те, кто дежурил ночью в родилке, меня поймут. А кому довелось работать в родилке, производящей на свет восемь тысяч младенцев в год, меня поймут моментально. Ответственный де-журный врач, пришедший вас сменить, незаметно подойдет к вам сзади и справа, держа руки за спиной, чтобы не расстерилизовать нечаянно операционное поле, когда вы уже зашиваете матку после экстренного кесарева сечения (которое, блин, просто должно было созреть к семи сорока пяти утра!), тихо и тактично кашлянет и ска-жет: «Коллега, хотите, я закончу операцию за вас?» Вы ему очень бла-годарны, но говорите: «Нет, спасибо, сэр, мне осталось только про-верить яичники — и я зашиваю апоневроз». Это ритуал. Ни один уважающий себя хирург не бросит операцию, даже самую простую, на полпути. Исключением, только подтверждающим правило, яв-ляется лишь хирург, воспетый Борис Борисычем, который «самогон пил из горлышка и все резал пилой и ножом...» Но у него, как вы понимаете, были свои на то причины.

И вот, когда вы наконец закончили операцию и отдали краш-пейджер утренней бригаде, наступает самое приятное время — со-зерцание. Сразу же уйти домой совершенно невозможно. Родильное отделение с утра нужно покидать постепенно. Вы сидите, подобно Рамзесу Четвертому, с чашкой горячего эрл-грея в центре родового отделения. Все, что происходит вокруг, вас интересует только с фи-лософской и эстетической стороны... Лично ваш подвиг на сегодня закончен.

Динамика утренней родилки завораживает... Кого-то везут на каталке в операционную после трех суток безуспешных домаш-них родов. Бывает... Вот приехала «скорая», привезла кровотечение в тридцать три недели. А вот утреннее плановое кесарево сечение с большим животом, наверное двойня. Комната номер девять кри-чит матом, благим конечно же, требуя мгновенную эпидуралку. Акушерка тревожно ждет анестезиолога.

Анестезиолога не будет еще долгих десять минут — он в по-слеоперационной палате колдует над моей утренней отслойкой плаценты с кровопотерей полтора литра. Кровь «B», резус плюс, плазма, мизопростол... Девушка молодая, справится... пару пакетов

крови — и хоть на танцы сразу... Женщины сильнее мужчин. Толь-ко девушки могут, потеряв полтора литра крови, радостно постить фотки младенцев на Фейсбук, лежа под капельницей.

В «тройке» молодая девушка с тревогой на лице — ребенок не шевелится уже два дня. Туда спешит симпатичная реджистрар-ша Элли с портативным УЗИ-аппаратом «Тошиба», ласково именуе-мым в нашей родилке «Тошкой». Господи, хоть бы сердце было...

Комнату номер семь, сияющую от счастья, с четырехкило-граммовым младенцем на руках, переводят в послеродовое отде-ление. Младенец явно не в восторге от этого мира, видимо, желает еще молока. Хотя, судя по размерам новорожденного, он вполне не отказался бы и от куриной ноги под белым соусом бешамель.

Отдежурив в больнице двадцать четыре часа, пить созерца-тельный утренний чай в родилке можно всю оставшуюся жизнь. Или до тех пор, пока сердобольные коллеги не вытолкают вас во-свояси.

Я сижу и пью чай. И горжусь собой. Сегодня можно. Сегодня ночью у меня прибавилось настоящих друзей. Такие события всег-да нужно праздновать. Вот вы со мной не согласитесь. Вы скажете мне — вздор! Настоящих друзей так просто не заводят. Друзья — они же должны годами вызревать, словно баклажаны в огороде. Настоя-щие друзья это так серьезно и глубоко... А я с вами буду спорить!

Вам кажется, что друзья — это те, с которыми вы учились в институте, ходили в школу или играли в футбол во дворе? Или, может быть, это те, с кем вы любите проводить выходные в пабе на Shad Thames за стаканчиком двенадцатилетнего «Ардбега»? Я уже не говорю о тех странных людях из прошлой жизни, что приходят к вам на Одноклассники.ру и с которыми совершенно не о чем по-говорить.

Или, может, это те, кто тайком спит с вашей женой и сует-ливо отпиливает от вашего бизнеса? Те, кто потеряет к вам всякий интерес, как только у вас отберут особняк в Челси и заставят пересе-литься в шестнадцатиэтажку в Волхамстоу? Хотя нет, это уже враги. Опять я запутался... Ладно, простите. Я специально сгущаю краски. Я же после дежурства, помните? Мне простительна легкая, бес-смысленная и безобидная драма.

Я хочу рассказать вам о других друзьях. Например, о девуш-ке Айгуль, которую я встретил вчерашней ночью. И теперь мы свя-заны на всю жизнь, как и положено настоящим друзьям. Кстати, таких друзей у меня сотни... По всему миру... Завидуете? Их имена, года рождения и даже группы крови бывают аккуратно записаны у меня в блокноте. Но это ненадолго. Эти листки из блокнота я, разо-рвав на мелкие части, обычно выбрасываю. Разве настоящую друж-бу можно уместить в блокноте?

Да и скорее всего они, эти мои друзья, уже давно забыли, как меня зовут, или забудут вскоре, как только покинут стены клини-ки. И не узнают меня, столкнувшись со мной нос к носу на распро-даже тряпья в «Харродсе».

Но я им это прощаю. Нас связывает нечто гораздо большее, чем какие-то условности, такие как имя, фамилия, диагноз, черты лица и годы жизни. Нет, не годы жизни, извините, год рождения. Жизнь продолжается. В большинстве случаев.


— Пииип-пип... Пщххххх... Дежурного консультанта акушера-гинеколога просят срочно прибыть в неотложное отделе-ние. Пшшшххх... — пейджер откашлялся и вновь впал в дремотное состояние.

Автоматически смотрю на часы... два ноль-пять. Типичное начало ночи длинных ножей. Спускаюсь на лифте в общий неот-ложный приемник. В пачке всего три сигареты осталось, не густо.

Вокруг каталки в эмердженси-рум — ажиотаж. Бессознатель-ные девушки без пульса, давления и документов всякий раз при-влекают внимание реаниматологов, гинекологов и хирургов. По истерическому писку монитора сразу можно прикинуть частоту пульса, не смотря на экран. Пи-пи-пи-пи-пи — не менее ста двадца-ти в минуту...

Девушку нашли прямо на улице, привезли на «скорой» с си-ней мигалочкой. У нас в Лондоне, если вы не знаете, с мигалочкой ездят только «скорые», Fire и Metropolitan Police — им ездить можно даже по встречке и по диагонали.

Девушка выглядит не очень. Вздутый живот. Давление 60 на 30, пульс 135 ударов. Судя по одежде, цветастому платку и им-миграционным документам, обнаруженным в потертой турецкой сумке «Луи Виттон», — беженка из Таджикистана. Вы когда-нибудь видели миловидных таджикских девушек с белыми губами? При кровопотере более четырех литров губы белеют даже у самых жгу-чих смуглянок.

О том чтобы поставить капельницу, не может быть и речи — все периферические вены пусты. Вся оставшаяся кровь у девушки сконцентрирована между головным мозгом, надпочечниками и ми-окардом — сердечной мышцей. Организм пытается выжить любой ценой, обрубая хвосты, то есть обделяя второстепенные с его точки зрения органы кровью.

В «ненужные» части тела — руки, ноги, почки и так далее — кровь уже не поступает. Сердце обреченно и торопливо качает оставшуюся кровь по полупустым сосудам. Еще немного — и все. Фибрилляция желудочков. Фиалки, райские птицы, родники Эде-ма и Джанни Версаче в белом пиджаке.

Анестезиолог Георгиос ставит большой катетер во внутрен-нюю яремную вену. Может, еще удастся закачать под давлением в кровоток пару литров кровозамещающего раствора и хотя бы пару пакетов нулевой резус-отрицательной крови, пока лаборатория сде-лает полный анализ и пробы на совместимость.

Тест на беременность — положительный. Ну конечно. Ина-че чего бы меня позвали среди ночи? Пока ставят центральный венозный катетер, пытаюсь сделать УЗИ переносным аппаратом. Видимость ноль. В животе полно крови. Слишком много. Диагноз прост, как выдернутая из РГД-5 чека: разорвавшаяся внематочная беременность.

— Айгуль, вы меня слышите? Айгуль, откройте глаза. Вы меня слышите?

— Да. Я слышу. Я беременна. У меня будет ребенок. — Айгуль, вы потеряли очень много крови. Я подозреваю,

что у вас внематочная беременность, которая разорвала маточную трубу и вызвала внутреннее кровотечение.

— Я беременна. У меня будет ребенок... — Айгуль, послушайте меня. Вам нужна операция, — я не-

заметно для себя перешел с английского на русский. — Ваша бере-менность, к сожалению, не сможет...

Все, отключилась. Придется оперировать без информиро-ванного согласия пациентки. Это всегда бодрит.

Операционная готова. Кровь, плазма. Переносной кислород-ный баллон, десять литров в минуту. Все, едем быстро в оперблок. К счастью, сегодня ночью оперблок пустой. Не нужно торговаться с хирургами и ортопедами, чей пациент неотложнее. Оперируй — не хочу!

С лапароскопом изощряться нет времени, девушка то и дело роняет давление. Придется оперировать в открытую, чтоб быстрее. Разрез. Полный живот сгустков. Сгустки падают на пол и мне на ноги. Блин, забыл кроссовки переодеть! Теперь буду ехать утром в метро как Джек Потрошитель. Еще в полицию заметут, с них ста-нется.

Операция по удалению маточной трубы так же триумфаль-на и напыщенна, как сбор арбузов в Душанбе, и одновременно так же проста и интуитивна, как свадьба принца Вильяма с Кейт Мид-длтон. Или наоборот? Ну ладно, не суть...

Так вот, операция сальпингэктомии при должной сноровке под силу даже такому терапевту, как Иван Охлобыстин. Нашел тру-бу с внематочной беременностью, прищемил ее зажимом Зеппели-на. Ножницы МакИндо. Шить, викрил. Операция окончена. Жизнь ваша, милая девушка Айгуль, спасена.

Гемоглобин после шести юнитов перелитой крови — девять грамм на литр. Ну, с этим можно жить и даже счастливо...

Зато теперь мы с Айгуль — друзья навеки. Ей двадцать лет, а мне — тридцать семь, и мы шли все эти годы друг к другу, что-бы встретиться на час и пять минут сегодня в этой операционной и через несколько часов опять разойтись навсегда, чтобы никогда-никогда больше не увидеться, но разойтись уже друзьями. Она за-крыла глаза и открыла уже в послеоперационной палате. Вся в труб-ках, но зато живая и красивая.

Мне радостно, что так все вышло. Внематочная беремен-ность размером всего три на два сантиметра с маленьким полу-сантиметровым разрывом чуть не убила ее, а мы, врачи, приш-ли ей на помощь, как и положено настоящим друзьям. Пусть она пока спит, а я приду позже и расскажу ей, что случилось, пока она спала. Жаль только, что с беременностью так все получи-лось.

Время семь двадцать, я опять в родильном отделении. Кажется, в дородовом отделении у миссис МакКонран с пред-

лежанием плаценты начались схватки. Слава богу, у нее уже целых тридцать пять недель. Нужно кесарить, всенепременно кесарить прямо сейчас.

Переднее предлежание плаценты бодрит даже больше, чем чревосечение без информированного согласия пациентки. Зато те-перь у меня будет еще двое друзей — Ребекка МакКонран и ее ребе-нок, мальчик или девочка.

Только они еще об этом не знают...

Правофланговая. О любви. Ксения Собчак о праве не только любить,

но и разлюбить. Пионервожатый. Храните дружбу так же, как любовь. Сергей Полонский исповедует и исповедуется.

Физрук. Не то ТОО. Геннадий Швец о разборках в душевой.

Горнист. Водка по алгебре. Инна Денисова спасает

Ника Кейва. Запевала. Поезд. Маргарита Симоньян, проза.

Запевала. Здравствуй, моя Родина сырая. Маргарита

Симоньян, стихи.


текст: ксения собчак

ТЕМА, конечно, занимательная —

любовь. И главное, каждый чувствует,

что ему есть что сказать на эту тему.

И даже президент Медведев на вопрос,

что главное в жизни, сказал, что любовь.

А где она, эта любовь? Кто-то ее вообще

видел? Или, может, вам кажется, что вот

эти слезы в шестнадцать лет, или бабочки

в животе в двадцать, или ваша жизнь

с мужем или женой сейчас — это и есть

любовь? Если вы все еще пребываете

в этой иллюзии —посмотрите вокруг. Все

эти хитросплетения кокетства, пережи-

ваний и междуусобной е…ли — все это

к любви имеет примерно такое же отно-

шение, как диетическая кола к диете. Об

этом уже написали люди поумнее: весь

этот стандартный набор переживаний,

страданий и счастья есть удовлетворение

наших невротических потребностей.

Слабые мужчины находят сильных

женщин, чтобы самоутверждаться за их

счет, сильные женщины терпят нытиков

рядом, но мечтают о сильном мужчине,

который, в свою очередь, ищет теплую,

тихую, мудрую женщину для обеспечения

своей силе достойного тыла — и в этой

вязи «дедка за бабку, бабка за репку» мы

все тихо и дружно пропадаем. Годами не

понимая, почему невозможно наладить

нормальные отношения либо почему

приходится терпеть то, что есть, доволь-

ствуясь тихими эсэмэсками блондинке

Анджеле в ночи. Много вы знаете по-

настоящему любящих друг друга людей?

Которые спустя десять, пятнадцать

лет вместе в любви, без второй семьи,

секретарши или водителя Коли? И на

это есть статистика — четыре процента

населения Земли. Психологи утвержда-

ют, что все эти наши «как только я его

увидела, меня сразу стало тянуть к нему»

и «поговорив с ней, я сразу понял, что

это судьба» — имеют всегда очень четкое

объяснение. Всю жизнь жалуясь на то,

что ей попадаются козлы и подонки, жен-

щина в комнате с сотней самых разных

мужчин выберет именно такого козла,

как бы он ни маскировался. И порвать

этот бессознательный круг очень сложно.

Мы специально выбираем себе именно

такого возлюбленного или возлюбленную,

чтобы наш круг не размыкался. Сильные

женщины искренне будут рассказы-

вать о том, что за всю жизнь ни одного

сильного мужчины не встретилось, не по-

нимая, что это не то что не встретилось,

а просто такие мужчины обходят таких

вот ожидающих «сильной руки» стороной

и ищут тихий заботливый тыл. Слабые,

с заниженной самооценкой женоподоб-

ные мужчины будут вам рассказывать

про женщин-стерв, которые их все время

используют, и искренне мечтать о теплой,

все понимающей девушке, встретив

которую на улице, пройдут мимо, никогда

не оглянувшись, — потому что скучно,

потому что на такой не самоутвердишься.

Говоря простым языком гламура, только

Телеведущая Ксения Собчак наконец-то высказалась на тему, не имеющую отношения к номеру, но зато имеющую прямое отношение к ней, то есть, разумеется, на тему любви. Девушка отстаивает свое право не только любить, кого хочет, но и главное — разлюбить, когда хочет. Главное — вовремя уйти, хочет он этого или нет. Жестокая проза жизни с хэппи-эндом.

orlova


Абрамович может позволить себе часы

«Свотч» — реально удобные, не ломаю-

щиеся и невзрачные, так как ему не надо

никому ничего доказывать, а владелец

малого бизнеса — всегда в «Турбийоне».

«Турбийон», в свою очередь, всем своим

видом надменно показывает, что создан

он для запястий другого рода. Но эти

запястья неизменно выбирают «Свотч»,

так как «Турбийон» в их статусе — это

неприлично. Такая вот сложная механика

человеческих отношений. При чем тут

только любовь?

У Юнга есть гениальная теория. Ска-

зать «я люблю тебя» — это уже скрытая

агрессия в адрес человека. Это как бы

дать человеку обещание, которое ты

заведомо не можешь выполнить. То есть

вранье, про которое другому тоже бес-

сознательно понятно, что это вранье. Так

как в нашей голове после слов «я люблю

тебя» очень быстро возникает вообража-

емый список того, что ты теперь должен,

раз я тебя люблю, и список того, что

теперь тебе нельзя, раз я тебя люблю.

Мы любим только какой-то миф, создан-

ный в нашей голове который всю жизнь

пытаемся примерить на живых людей,

отчего страдаем и сами, и жертвы наших

бесконечных примерок. Самое правиль-

ное, что мы можем сказать человеку,

которого как бы любим, это признаться,

честно стараясь это исполнить: «Я тебя

никогда не обижу». «Я не сделаю тебе

больно» — это единственное, что сделать

в наших силах. И принять человека

таким, какой он есть, — звучит так

банально и знакомо, но совершенно не-

возможно к применению.

А еще есть боль, обиды и разочарова-

ния прошлого, которые заставляют нас

сдерживать эмоции, контролировать

себя и идти на компромиссы — это самое

отвратительное, на что в долгом семей-

ном марафоне обязан пойти каждый.

Компромисс — это уже не любовь, это

уступка ради получения какой-то выгоды.

Уже бартер, уже бл…ство в отношении

любви.

Лучше пусть все вокруг будут считать

меня кем угодно, чем я буду чувствовать

бл…ство в своей душе. Закончилось —

Сказать «я люблю тебя» — это уже скрытая агрессия в адрес человека. Это как бы дать человеку обещание, которое ты заведомо не можешь выполнить.

из к

оллекции н

аивной о

ткры

тки/ф

ото

сою

з


уходи. Не дли, боясь будущего, того,

что продлить не можешь. Ищи вновь

и вновь, пока не найдешь или пока не

состаришься — так я живу. Живу сложно

и трудно. Но я не хочу присоединиться

к стае трупов, которые ходят, едят, от-

дыхают вместе и рожают детей с невы-

разимым блеском мертвечинки в глазах,

внутри которых похоронено нечто, что

когда-то давно пережили эти двое людей.

На загробном камне этих чувств люди

научились писать умные, красивые слова

о покойном — уважение, партнерство,

родство. Не хочу так жить. Жить можно

только ради любви и в любви, и если

она уходит, надо тихонько закрывать за

ней дверь. Не хлопать, не устраивать

сквозняк, а просто закрывать. И никогда

не таить обиду.

С близким человеком у меня недавно

состоялся разговор. «Ты не доверяешь

мужчинам, живешь, всегда оставляя

шанс, что тебя обманут», — сказал мне

он. «Да», — радостно ответила я и расска-

зала ему свою давно сконструированную

теорию диверсификации рисков: лучше

изначально из ста процентов доверия

двадцать оставить на допущение обмана,

чем потом, если разобьются все сто

процентов надежд, оказаться в аду разо-

чарования. «Да, это будет ад, — сказал

он. — Но это будет ад на год, на два, ты из

него выкарабкаешься и пойдешь дальше.

А знаешь, милая, что такое настоящий

ад?» «Что?» — спросила я, чувствуя, что

сейчас мои умозрительные построения

разлетятся на мелкие осколки. «Настоя-

щий ад — это когда ты в восемьдесят лет

поймешь, что всю свою жизнь отклады-

вала эти чертовы двадцать процентов,

никогда не наслаждаясь на сто».

Отряхнув осколки своих теорий, на

которые так богат мой вечно рефлекси-

рующий разум, я приняла новую веру:

хочу научиться верить и видеть только

хорошее. Потому что, в конце концов,

любовный ад, как и любой другой,

только у нас внутри, и это мое личное

решение — видеть плохое или видеть

хорошее. И тогда в словах «я люблю тебя»

можно увидеть не будущие обманы,

ссоры и потенциальное предательство,

а увидеть и поверить, что в этот раз это

по-настоящему, это честно и это навсег-

да. Пока смерть не разлучит нас. И пусть

это будет даже тринадцатое «я люблю

тебя» в твоей жизни.

Мы любим только какой-то миф, созданный в нашей голове который всю жизнь пытаемся примерить на живых людей.

из к

оллекции н

аивной о

ткры

тки/ф

ото

сою

з


текст: сергей полонский

ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ! Данный,

текст является пускателем. Как только

в процессе чтения у вас возникнет не-

преодолимое ощущение появления своих

собственных мыслей, перестаньте читать

и начните или писать, или размышлять, или

просто остановитесь и доверьтесь потоку,

который вас куда-то, да приведет.

Друзья! Пожалуй, это слишком громко.

Не можем мы пока что так сказать.

Всегда, в любой системе все непросто.

И правила там есть для всех для нас.

Для пониманья с полуслова.

Для дружбы, для любви, для родины своей.

Когда слова теряют смысл, они становятся

ничем.

Но лишь слова нас отличают от животных.

Проснется спящий и заговорит.

Не грубыми обмылками Вселенной,

А тем, что снится по ночам.

Тем, что не описать нам в книгах,

Что нам никто никак не дал понять.

Мы можем только слушать сердце.

А там уж как Бог даст…

Из «Википедии»: Дружба — бескорыстные

личные взаимоотношения между людьми,

основанные на доверии, искренности,

взаимных симпатиях, общих интересах

и увлечениях. Обязательными признаками

дружбы являются доверие и терпение.

Людей, связанных между собой дружбой,

называют друзьями. Обязательным услови-

ем существования дружеских связей явля-

ется отсутствие межличностной конкурен-

ции в кругу друзей относительно равного

положения в социальной лестнице.

Широко известно, что викинги владели не-

которыми магическими секретами, главный

из которых состоял в собирании тридцати

трех камней. Собравший их становился

Главным магом племени, и все приходили

за советом именно к нему, потому что со-

брать камни было непросто. Больше того,

собрать их можно было только в самые

сверхэмоциональные в личностном плане

всплески, как то: первая любовь, потеря

близкого, рождение ребенка, встреча рас-

света, предательство друзей…

Хочу сказать специальное спасибо журналу

«Русский пионер» за постоянные усилия по

восстановлению эмоций, смысла слов на

ментальном уровне, а также поблагодарить

всех, кто пишет в это издание. Мне кажется,

что именно в этом и есть понятие «русский

пионер», и именно то, что мы с вами иногда

пишем, питает это название. Это похоже на

градусник. А иногда на сказки. Бывает, что

и на Книгу перемен. Но самое главное —

это то, что ты пишешь только тогда, когда

в твоей копилке появляется тот волшебный

камень; и только тогда открывается поток.

У Монтеня есть прекрасное эссе о дружбе,

написанное полтысячи лет назад. Когда

его читаешь, возникает стойкое ощуще-

ние, что он писал его не в старину, и не

недавно, и даже не вчера. А писал он

это — завтра!

Перед Сергеем Полонским стояла трудная задача. Он хотел не только исповедаться перед читателем, но и исповедать его. Вы узнаете, почему дружба возможна только в эпоху социализма, а в эпоху капитализма возможно только предательство. И может быть, через какое-то время перестанете спорить и привыкнете к этой мысли. Ну так вот: не дай вам бог.

orlova


Викинги владели некоторыми магическими секретами, главный из которых состоял в собирании тридцати трех камней.

леонид л

азарев/ф

ото

сою

з

Для меня самого настолько важен смысл

слова «дружба», что я уже полмесяца, как

челнок, то подхожу к написанию, то снова

отхожу назад… И опять делаю попытку,

и вновь ее откладываю. Дружба! Это то

единственное, что я потерял за время

кризиса! А может быть, нашел? Или пока

еще ищу.

Странно, но только в России есть поговор-

ки «не имей бизнес с тем, с кем дружишь»,

«не дружи с тем, с кем имеешь бизнес».

Эти парадигмы нам транспонируют в мозг

со времен революции 1917 года, выдавая

их за аксиому. И это работает! А как это

может не работать, если вся дружба у нас

основана на вопросительной формуле

«против кого дружите?»

И еще мне кажется, что, к сожалению,

дружба присуща социализму, но как

явление отсутствует в капитализме.

Да и в самом деле, как легко было

дружить в СССР, когда все были одина-

ково бедными. И как сложно это делать

теперь, когда в стране появились столь

большие различия как в социальном,

так и в финансовом статусе, а как

следствие — и в возможностях.

Дружи всегда, дружи везде,

Среди огня и темноты,

Дружи среди друзей, врагов,

Будь сам собой средь всех и вся.

Храните дружбу так же, как любовь.

Свою свободу словно ветер берегите.

Смотря в себя, смотри в свои глаза.

Увидишь небо —

можешь жить спокойно.


текст: геннадий швец

НАШИ заклятые друзья — так совет-

ские олимпийцы называли спортсменов

ГДР. Эти две постоянно соперничающие на

Олимпиадах команды обязаны были при

всяком удобном случае сливаться в объя-

тьях, подобно генсекам Леониду Брежневу

и Эриху Хонеккеру. И вправду дружили, вне

зависимости от установок пролетарского

интернационализма, в силу обыкновенной

человеческой приязни, когда таковая

возникала. А вот ссориться было категори-

чески запрещено.

Незадолго до суррогатных соревнований,

названных именно этим рискованным

в спорте словом «Дружба» и заменивших

спортсменам соцстран бойкотированные

ими Олимпийские игры в Лос-Анджелесе,

в Сочи проходил совместный тренировоч-

ный сбор легкоатлетов СССР и ГДР. Я был

командирован туда для написания репор-

тажа «о братстве по оружию в спорте».

Я даже и сам немного побегал по дорожке

стадиона, чтобы проникнуться атмосфе-

рой, а потом пошел в мужскую душевую.

Сквозь плеск воды я услышал специфи-

ческие звуки, доносившиеся из соседней

кабинки: пыхтение, причмокивание, что-то

еще, указывающее на страстное соприкос-

новение двух голых тел. Страшная догадка

пронизала меня: неужели мужская дружба

между кем-то переросла в нечто большее?

Но отлегло от сердца: в тесном душевом

отделении тузили друг друга два извест-

ных богатыря-метателя, наш и восточный

немец.

— Между нами это давно назревало, еще

с чемпионата Европы. Вот и решили разо-

браться один на один, — объяснил мне

позже наш боец.

— А почему именно в душевой? Там и не

размахнешься.

— Чтоб без зрителей.

— Ну и кто кого сделал?

— Ничья, победила дружба.

Спортивная дружба сильно мифологизи-

рована. Да, она существует, естествен-

но, как и дружба в школе, в институте,

в армии, в космическом экипаже (бизнес

не стану добавлять к этому перечню).

«Нет уз святее товарищества» (Н. Гоголь,

«Тарас Бульба»). В спорте дружат даже

и непосредственные соперники. Но такое

случается так же редко, как, например,

дружба между мужем и любовником одной

и той же женщины — подразумевается,

что муж осведомлен о своем членстве

в этой шведской семье. Однако обычно

такой треугольник рано или поздно за-

канчивается рукоприкладством. Бывало во

время соревнований, что два соперника,

взявшись за руки, одновременно пере-

секали финишную черту, оба становились

чемпионами. Но, во-первых, в наше время

технически невозможно двум стайерам по-

казать ювелирно одинаковое время, пото-

му что изобретен фотофиниш. Во-вторых,

подобные пасторальные сюжеты случались

на соревнованиях второстепенного ранга,

а на Олимпийских играх — никогда. На

Журналист Геннадий Швец, давно и тесно связанный с олимпийским движением, которое, казалось бы, всеми своими пятью кольцами символизирует дружбу здоровых людей, в своей колонке размышляет о том, возможна ли дружба в большом спорте или рекорды — дело нелюдимых единоличников.

orlova


eastn

ew

s

Дружба спорту нужна и присуща ему в таких масштабах, которые никаким ООН, «Селигерам», прочим лагерям и фестивалям не снились, это просто действительно рекордная дружба.


Олимпиадах все иначе: Боливар не вы-

несет двоих, тут не до fair play, «в картишки

нет братишек».

Некоторые радикальные тренеры считают,

что дружба в спорте вообще вредна, даже

и внутри одного коллектива. Дитмару

Кремеру, сделавшему в середине семиде-

сятых мюнхенскую «Баварию» сильнейшим

клубом Европы, принадлежит изречение:

«Если у меня в команде царит полное

согласие между футболистами, значит,

что-то не в порядке, это сигнал тревоги,

следующий матч мы проиграем». В таких

случаях Кремер специально ссорил своих

игроков — не злонамеренно, а в благих

целях. «Бавария» выигрывала и считалась

одной из самых дружных команд в мире.

Получается, что в спорте слова «дружба»

и «вражда» — не антонимы, а скорее

синонимы. Конфликт необходим — чтобы

развиваться, расти, это диалектика, а если

для него нет предпосылок, следует при-

думать. Нужно видеть врага в сопернике,

в партнере, в судье, в себе самом (но не

в спонсоре, иначе денег не даст).

Леонид Тягачев незадолго до нашего про-

вала в Ванкувере бросал вскользь фразы

о том, что многолетняя дружба с тренерами

сборных страны мешает ему быть жестким,

с кого-то требовать, а кого-то гнать. Так и не

смог он подавить в себе эту излишнюю

дружественность, и мы дружно, уверенно

проиграли. Надежные дружки могут быть

бездарными работниками, которым все

позволено и все прощается, получается

ТОО — товарищество с ограниченной

ответственностью. А в российском футболе

дружбы между командами стало так много,

что очки иногда делятся почти что по-

братски, по обоюдному согласию, договор

дороже денег, хотя деньги там в подтексте.

Но мне хочется опровергнуть самого себя,

опротестовать все вышеизложенное.

Дружба спорту нужна и присуща ему

в таких масштабах, которые никаким ООН,

«Селигерам», прочим лагерям и фести-

валям не снились, это просто действи-

тельно рекордная дружба. Поезжайте

на Олимпийские игры, испытаете это на

собственной душе, убедитесь и снова

захотите поехать ради того, чтобы это ис-

пытать. Там все друзья, каждый каждому,

несмотря на все турнирные сшибки, под-

ножки, удары ниже пояса, на варварство

арбитров, на непобедимые допинги, на

то, что демон спортивного соперничества

вездесущ, искушает славой и богатством.

В атмосфере Олимпийских игр растворен

дух ангельского согласия. Это в самом деле

феномен, фантом. На чемпионатах мира

по футболу или по хоккею болельщики

дерутся, тет-а-тет и стенка на стенку, а на

Олимпийских играх такое исключено, не

зафиксировано. В Олимпийской деревне

все братья и сестры, предупредительны,

отзывчивы, даже ласковы по отношению

и к своим, и к чужим — вот где нужно

брать уроки межнациональной толерантно-

сти и образцового вселенского общежи-

тия. Да, это такая модификация дружбы

с поправкой на глобализм, положительный

его отросток. Даже и вожди всех оттенков,

от диктаторов и людоедов до распоследних

либералов и демократов, проникаются

этим духом олимпизма. Фантасмагориче-

ская сцена: перед началом церемонии от-

крытия Олимпиады-2008 в Пекине все эти

люди — президенты, премьер-министры,

короли, шахи, принцы, магнаты — брата-

лись в VIP-лобби, фотографировались друг

с другом мобильниками, выглядело до слез

трогательно и обнадеживающе. Аналогов

нет, все прочие саммиты — жалкое подо-

бие. Значит, можем, когда захотим?

Жаль только, что Олимпийские игры быва-

ют не каждый день.

P.S. Вдруг у нас в стране что-то изменит-

ся после Сочи-2014 и люди снова начнут

реально дружить?

Конфликт необходим — чтобы развиваться, расти, это диалектика, а если для него нет предпосылок, следует придумать.

eastn

ew

s


ПОДПИСКА НА ЖУРНАЛ

Подписка через редакцию

по телефону: (495) 981 39 39

по e-mail: [email protected]

*Цена указана с учетом курьерской доставки по Москве и Санкт-Петербургу и доставки

почтовых отправлений 1-го класса в регионах РФ

*Цена действительна только по России с 01.12.2010 г.

Журнал выходит из печати 1 раз в два месяца.

2011 год: февраль-март № 1 (19); апрель-май №2 (20); июнь-июль №3 (21); август-сентябрь

№4 (22); октябрь-ноябрь №5 (23); декабрь №6 (24)

Любые вопросы по оформлению подписки вы можете задать по e-mail [email protected]

или по телефону +7 (495) 981 39 39

Дополнительную информацию о возможностях, которые дает подписка, вы найдете на нашем

сайте www.ruspioner.ru

Подписка через «Каталог Российской прессы ПОЧТА РОССИИ»

в любом почтовом отделении на территории РФ с 01.09.2010

Подписной индекс:

32 771 – годовой

32 770 – полугодовой

Подписка через подписные агентства

Москва ООО «Интер-Почта-2003»

Тел.: +7(495) 500 00 60, Факс: +7 (495) 580 95 80

E-mail: [email protected], www.interpochta.ru

Санкт-Петербург ООО СЗА «Прессинформ»

Тел. +7 (812) 335 97 51; 335 23 05, Факс: +7 (812) 337 16 27

E-mail: [email protected], http://www.pinform.spb.ru/

Агентство «Урал-Пресс»:

Абакан, Астрахань, Архангельск, Белгород, Благовещенск, Братск,

Брянск, Великий Новгород, Владивосток, Воронеж, Екатеринбург,

Иваново, Ижевск, Иркутск, Калуга, Кемерово, Комсомольск-на-Амуре,

Краснодар, Красноярск, Курган, Липецк, Мурманск, Нижний Новгород,

Нижний Тагил, Новороссийск, Новокузнецк, Новосибирск, Омск, Орел,

Пермь, Петрозаводск, Петропавловск-Камчатский, Пятигорск, Ростов-

на-Дону, Рязань, Смоленск, Сургут, Сыктывкар, Ставрополь, Таганрог,

Тверь, Томск, Тюмень, Улан-Удэ, Хабаровск, Ханты-Мансийск, Челябинск,

Чита, Ярославль.

Тел. центрального офиса (Екатеринбург) +7 (343) 26 26 543

www.ural-press.ru

6 номеров (год)

2277,00 руб.3 номера (полгода)

1425,60 руб.

ЖУРНАЛ МОЖНО КУПИТЬ

МОСКВА

Магазины прессы «Хорошие новости»: а/п Внуково, Домодедово,

Шереметьево

Сеть мини-маркетов на АЗС ВР,

АЗС «Тат Нефть», Nefto Agip

Гастрономические бутики «Глобус Гурмэ»

Торговые центры «Калинка Стокманн», ТД ГУМ, «Твой дом», «Три кита»,

«Наш дом»

Супермаркеты «Азбука вкуса», «Алые паруса», «Бахетле», «Прованс»,

«Олив’е», «Фея», «Борисовский»

Книжные магазины «Республика», МДК на Новом Арбате,

ТД Книги Москва

Галереи «Люмьер» и «ФотоЛофт»

Редакция журнала «Русский пионер»: ст. м. «Курская», Нижний

Сусальный пер., д. 5, стр. 19, офис Медиа-Группы «Живи»

САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

Магазины прессы «Хорошие новости»: а/п Пулково

Магазины прессы «Первая полоса»

Магазины прессы «Нева-пресс»

Супермаркеты «ОКЕЙ», «Лента», «Лэнд», «Ренлунд», «Супер-Бабилон»,

«Призма», «Глобус Гурмэ»

Книжные магазины «Буквоед»

БАРНАУЛ

Супермаркеты «Алтай», «Вавилон», «Воскресенье», «Европа»,

«Лидер» и др.

ЕКАТЕРИНБУРГ

Магазины прессы «Хорошие новости»: а/п Кольцово

КРАСНОДАР, СОЧИ

Супермаркеты «Табрис»

НОВОСИБИРСК, РУБЦОВСК

Магазины прессы «Сорока»

Супермаркеты «Авангард», «Быстроном», «Гигант» и др.

ТОМСК

Супермаркеты «Томь», «ЦОТ» и др.

С ЖУРНАЛОМ МОЖНО ОЗНАКОМИТЬСЯ

Отделения «А-Клуб» Альфа-банка: Москва, Санкт-Петербург, Екатеринбург,

Самара, Новосибирск

Автопарк компании «Командир. Такси»

На бортах воздушных судов ОАО «Аэрофлот – российские авиалинии»

(бизнес-класс)

Swissotel «Красные холмы», Космодамианская наб., д. 52/6

Салоны Aldo Coppola

Рестораны и кафе:

L’Altro Bosco Caffe, Петровка, д. 10, Петровский Пассаж,

вход с ул. Неглинка

Bosco Bar, Красная площадь, д. 3

Bosco Cafe, Красная площадь, д. 3

АндерСон Семейное кафе, Наб. Академика Туполева, д. 15

АндерСон Семейное кафе, Страстной бульвар, д. 4

АндерСон Семейное кафе, Островитянова ул., д.5

АндерСон Семейное кафе, Островитянова ул., д. 9, кор. 5


текст: инна денисова рисунок: анна всесвятская

В ПЕРВЫЙ РАЗ ларек и бутыл-

ка водки выручили меня в детстве.

Как школьник с неэффективным, зато

человеческим лицом, урокам я пред-

почитала рок-концерты в «Горбушке».

И посещала их, согласно расписанию,

всю вторую, третью и четвертую чет-

верть. Посещаемость снизилась летом,

обессмысленным переэкзаменовкой по

математике. Дни, заполненные решени-

ем примеров в компании репетитора,

потянулись тоскливой чередой. Жизнь

двоечницы оказалась совсем не такой

чудесной, какой была на протяжении

учебного года. Предатели-друзья уехали

в Крым орать Цоя под гитару; от еже-

дневных звонков в Алушту депрессия

только усиливалась. Настроение ис-

правила встреча у ларька. К которому

я подошла, чтобы купить утешительный

сникерс. И возле которого обнаружи-

ла Константина Кинчева. В трениках

и майке с черепами, он покупал бутылку

«Столичной». Взял, заплатил и ушел,

ничего специального. Но я ужасно

обрадовалась. Поскольку раньше

видела рок-звезд только на концертах.

А тут как бы попала в одну со звездой

бытовую ситуацию, делающую нас

ближе: жителями одного микрорайона,

покупателями одного ларька, соседями.

И побежала на почту звонить друзьям

в Алушту — чтобы адресаты и отпра-

вители завистливых вздохов впервые

за последние две недели поменялись

местами.

Лето девяносто восьмого сложилось

удачнее: меня взяли на филфак во-

преки пропущенному тире в сочинении.

И одновременно на работу — вопреки

очереди из студентов, мечтающих по-

пасть на радиостанцию «Максимум».

Заняв востребованную молодежью

нишу пресс-секретаря, я приступила

к составлению графика визитов звезд.

В июльском генплане фигурирова-

ли Юрий Шевчук, Билли Корган из

Smashing Pumpkins, и — о боже мой! —

Ник Кейв на сладкое. В мои обязанно-

сти также входила закупка угощений:

чтобы рот артиста не закрывался

не только на интервью, но также до

и после него. Корган, например, попро-

сил свежевыжатый морковный сок,

раскрутив таким образом радиостанцию

на покупку соковыжималки. Шевчук

ничего не попросил — и я из чувства

признательности купила ему за это

ананас (на свои деньги). Кейв, а вернее

организаторы его концерта из фирмы

«Фили», с которыми я вела переговоры

на тему «чего бы купить вкусненького»,

только ухахатывались. И говорили, что

сказали бы, что и даже где взять, да

только неохота потом сесть за наводку.

В общем, все не складывалось. А тут

еще программного директора Мишу

Козырева уволили. Миша артистов

любил и баловал — это он ввел буфет-

В структуре «РП» рубрика «Горнист» — самая беспощадная к своим ведущим. Текучесть кадров рекордная. Редко кто из авторов удерживается дольше одного номера. Да потому что тема такая огнеопасная — алкоголь. А вот журналист Инна Денисова, пившая в прошлом номере с Квентином Тарантино, не только выжила, но и представляет сегодня нового маститого собутыльника. Ник Кейв. В лучшем виде.

вита

буй

вид


николай о

рлов

ную статью расходов. А новый директор

пресмыкался только перед рублем,

и наше рок-идолопоклонничество ему

было до фонаря; что Кейв, что Андрей

Губин — все были равны для него перед

Господом и могли бесплатно попить

в туалете воды из-под крана. И Кейв не

только с моим церемониалом, но даже

со своим интервью оказался никому не

нужным. Кроме меня. Я-то по-прежнему

была настроена решительно. И даже

поехала в Шереметьево на его встречу.

Где представители «Филей» мне как-то

не обрадовались. Дескать, артист с утра

злой и интервью давать не хочет. А чего

хочет, того, сказано же, на радио не

дают. Появившийся артист и вправду

оказался злой. Буркнул нелюбезное

«здрасьте» и полез в пригнанный лиму-

зин, складываясь как ножик. Кажется,

хотел спать. Но организаторы не дураки,

все понимали про рекламу концерта —

и лимузин вскоре причалил к офису

«Московских новостей» на Тверской,

где на пятом этаже квартировало радио

«Максимум». На здание легла длинная

черная тень — он вышел из лимузина.

Минуя спящего вахтера, зашел в лифт.

Вытирая лохматой головой пыль на по-

толке, до которого никогда не доставала

швабра уборщицы, прошелестел по кори-

дору в студию. И уселся за пульт в эфир

к Александру Ф. Скляру, как верзила-

второгодник за детскую парту. Ис-

ходящие от него волны раздражения

создавали эфирные помехи. И совершен-

но вывели из строя собранного Скляра,

который вдруг ни к селу ни к городу спро-

сил у Кейва, кто его любимый спортсмен.

Рычание было ему ответом. В эфире тут

же заиграла тревожная Red Right Hand,

иллюстрирующая панику радиоведущего.

И тут меня осенило: ларек. Однажды

спасший меня от депрессии, он снова

был готов прийти на помощь, не случай-

но поставленный самой судьбой прямо

возле входа в «Московские новости».

Пять минут длилась песня Red Right

Hand — ровно столько времени хватило

моим друзьям-журналистам Кириллу

Звягину и Юрию Яроцкому, пришедшим

в этот вечер на станцию поглазеть на

Кейва, чтобы сбегать вниз и вернуться

с бутылкой «Столичной». Которую я по

законам жанра внесла в студию на по-

следних аккордах. Глаза Ника заблистали,

встречая нас со «Столичной». «Спаси-

бо!» — сказала лягушка, сделала глоток

и превратилась в добродушную прин-

цессу. Стоит ли говорить, что интервью

продлилось даже дольше положенного

и что от наших рук чуть было не пал ноч-

ной инженер, пытавшийся помешать рас-

питию спиртных напитков за дорогостоя-

щим пультом? А Ник, уходя, обнял меня

на прощание. Не зря все-таки говорят,

что не знаешь, где, что и в какой момент

пригодится; не зря все-таки тогда летом

алгеброй занималась.


текст: маргарита симоньян рисунки: варвара аляй-акатьева

Главный редактор телеканала «Раша тудей» Маргарита Симоньян до последнего мгновения скрывала, что пишет кроме колонки в наш журнал еще и рассказ, плавно переходящий пока что в повесть. Поскольку он переходит плавно и непрерывно, то колонки мы так и не дождались, и тогда Маргарита Симоньян, которой мы накануне вручили литературную премию «За изысканное удовольствие от чтения», пожертвовала нам этот рассказ, который мы, в свою очередь, жертвуем вам. Что-то очень много жертв в этом номере.


ПОСЛЕДНЯЯ в Эмминой жизни

весна началась не там, где она началась,

а в поезде. Коричневый чемодан с вен-

зелями не хотел влезать на положенную

ему полку. Эмма толкнула его еще раз —

и бросила. Оглядела купе, села брезгливо

на краешек койки.

Лучшее в поезде люксовое купе в длину

было ростом примерно как Эммин муж,

а в ширину — примерно как Эмма. Метра

максимум полтора. Дверь спотыкалась

сразу о спальную койку, у изголовья —

к ужасу Эммы — желтел немолодой

унитаз. С другой стороны — выступаю-

щая низкая полка, из-за которой лечь

к унитазу ногами никак не получится.

Сутки ей теперь прокисать в этой колбе,

пока Борис, сестры и прочие уже будут

жариться на шезлонгах, размахивая

«Голубой Маргаритой».

Неряшливый негр-проводник с трудом

пропихнул обильное тело в открытую

дверь, застряв в проеме. Поправил очки

над лоснящимся носом и ткнул рукой, по-

хожей на ногу, в Эммины вензеля:

— Так ставить чемодан запрещено, мэм.

Вы должны его поднять на полку.

— Я пробовала, он там не помещается.

— Вы должны, мэм.

— Но он не влезает туда!

— Тогда его нужно сдать в грузовой

вагон.

— Вы шутите.

— Таковы правила, мэм.

— Господи, как я ненавижу эту страну, —

вполголоса прошипела Эмма.

— Это ваше право, мэм.

Эмме стало слегка стыдно, и она заныла

заискивающе:

— Но там все мои книги, что я здесь буду

делать сутки без книг?

Проводник молчал с укоризной. Эмма

вздохнула зло, рванула молнию, вот-

кнулась во внутренность чемодана по

локоть. Книги не нащупывались, только

тряпки.

— Фак! — вдруг воскликнула Эмма по-

русски: рука зацепила что-то шершаво-

острое, наверное, каблук босоножек,

которые Эмма собиралась надеть на

юбилей.

— Мэм, мне надо идти.

— Да бога ради, — огрызнулась Эмма, не

оборачиваясь.

— Я не могу уйти, пока не увижу, что

чемодан отправлен.

— О мама моя! — взвыла Эмма, вырвала

наконец из чемодана первую попавшую-

ся мягкую книгу, швырнула ее на койку

не глядя. Проводник пропихнулся обратно

в коридор, стряхнув Эмме на коврик

жирную перхоть с плеч. Эмма, выворачи-

вая неподъемный чемодан двумя руками,

вытащила его из купе.

— Нате, везите, куда хотите.

— Нет, мэм, я не могу трогать ваш чемо-

дан. Вы должны его сдать сами.

— Вы издеваетесь? Он весит больше,

чем я!

— Таковы правила, мэм.

Через полчаса Эмма рухнула на койку.

В купе было душно и холодно. За окном

заканчивалась Вирджиния. Мельтешили

неизвестные деревья, кажется ильмы.

Вагон на узкой колее шарахался из

стороны в сторону, как шизофреник на

нейролептиках.

Эмма потянулась за «Блэкберри», набрала

по памяти телефон Бориса. Он не отве-

чал. Позвонила Анжеле. Сестра затарато-

рила, сбиваясь на смех:

— Арутик, дебил, разбил градусник, бега-

ем по всему аэропорту, собираем ртуть,

пока нас не арестовали на хрен. Арут,

пендель, куда ты зашкандылял опять?!

Стой на месте, я тебя потом хрен найду!

Слушай, мы в запарке такой, у них гейт

закрывается, давай уж прилетим — по-

звоню сразу. У тебя все в порядке? —

спохватилась Анжела и тут же добавила:

— Все, люблю, отдыхай!

И отключилась.

Эмма резко села, сдавила костяшками

пальцев кончики глаз у носа. Поезд гро-

хотал, как цех металлопроката. Из сумки

шваркнула косметичка, рассыпав пинцет,

зеленую пудреницу и тушь.

Эмма рассеянно взяла пудреницу, откры-

ла, увидела в зеркальце красные нитки

сосудов вокруг очень темных зрачков.

Глаза большие, какие-то скорбные.

Черные, как земля, ресницы слиплись от

мокрого, темные волосы в беспорядке.

На хребте носа краснел подцепленный

в Вашингтоне загар, вокруг первые

точки начинающих расширяться пор. Но

морщин еще нет. «Скоро будут», — по-

думала Эмма, разглядывая свою смуглую

кожу. Ровные губы, ровные брови, вы-

сокие скулы туго обтянуты, подбородок

холмиком. «Хороша была Танюша, краше

не было в селе», — вспомнила Эмма

невесело, повернула зеркало дальше —

к рвущейся из футболки арахисовой

груди, похожей на теннисный мяч, если

идти вниз по лестнице — прыгает тяжело

и приятно. Надо же, и откуда взялась!

Вообще не было лет до двадцати. «То до

двадцати, — подумала Эмма. — А завтра

мне тридцать».

— Тридцать! — сказала она вслух,

удивилась, услышав свой голос, скривила

ненакрашенный рот, уткнулась лицом

в одеяло, уткнувшееся в унитаз.

Вот тогда-то это и случилось первый раз.

Первый раз в жизни в горле у Эммы

вдруг вздулся шар от пинг-понга. Вздулся

и там застрял, намертво перекрыв дыха-

ние, и Эмма, теряя сознание, поняла, что

она умирает.

В ледяном поту, внезапно облившем

грудь, щеки и руки, ловя остатки ис-

чезнувшего кислорода, Эмма забила

ладонью по койке, ища сама не зная

чего, в первом безумии асфиксии.

В эту минуту стукнула дверь, на пороге

снова явился негр-проводник:

— Мэм, ресторан закрывается через час.

Если вы хотели поужинать…

— Есть доктор в поезде? — прохрипела

Эмма, тараща глаза.

Проводник неспешно поправил очки,

задумался.

— Нет, доктора нет. Вам нужна помощь?

— Я умираю, — с судорогой сказала

Эмма, сжимая правой рукой горло. —

Я задыхаюсь, у меня что-то в горле, горло

опухло.

— Откройте рот! — распорядился про-

водник, воткнувшись в купе наполовину.

Эмма вскочила, показала горло. Прово-

дник уставился Эмме внутрь.

— Ничего у вас там нет. Это просто пани-

ка. Подышите в пакет. Есть у вас пакет?

Эмма не слышала проводника. В ней, как

мальки серой жабы в пруду, метались по-


следние мысли — о том, что не стала рок-

певицей и даже ребенка не родила, все

думала, что успеет и то и другое, и как же

так глупо почти в день рожденья, совсем

одна… Она не заметила, как прово-

дник притащил пакет, дал Эмме в него

подышать, и внезапно — фьють! — ока-

залось, что умирать она не собирается,

воздух вернулся, а в горле действительно

нет ничего, чему там не положено быть.

Эмма села с ногами на койку в не-

доумении. Проводник шумно выдавился

в коридор. «Господи, что это было?» —

ошеломленно думала Эмма, уставившись

на свои ноги.

Вагон бултыхнулся со скрежетом. Из

вентиляционной дыры потянуло совсем

уже льдом.

У самой подушки, придвинутой к унитазу,

валялась в мягкой обложке спасенная из

чемодана мятая Библия.

На застиранный белый платочек поверх

пластмассовой полки приземлились

кольца кальмаров, кетчуп и пиво. Сопли-

вый официант добавил в пустой стакан

бумажных салфеток и удалился. Фермер-

крепыш бурно вскрыл банку «Бада», ше-

веля пятерней в рыжих густых волосах.

Ужин в пластмассовом кафетерии поезда

неба в алмазах не обещал.

— Ты не жмись, что я так запросто под-

сел. Мы, южане, простые люди. Настоя-

щий реднек никогда не ужинает один, —

то ли басил, то ли гундосил флоридским

говором фермер, наклоняя все ближе

к Эмме оранжевые усы.

«Настоящий реднек уверен, что генита-

лии — это итальянские авиалинии», —

вспомнила Эмма шутку из книжки «Узнай,

не реднек ли ты».

— Меня Бубба зовут. Бизнесмен, — пред-

ставился фермер. — Бизнес порядочный

у меня — развожу бойцовых собак.

Одна родила без меня сегодня. Еду вот

к ней. Мэри-Энн моя, девочка любимая.

Я и дочку в честь нее назвал — Мэри-

Энн. А ты что, где работаешь?

— В правительстве.

— В чьем?

— В нашем, российском. Я из России.

— О, у вас тоже есть правительство? —

удивился Бубба. — И вы тоже его

ненавидите?

— Ну, типа того.

— А что ты там делаешь?

— Я директор департамента. Отвечаю за

прессу.

— Ты директор? — недоверчиво посмо-

трел Бубба. — А сколько тебе лет?

— Завтра тридцать.

— И ты в тридцать лет директор в прави-

тельстве? — усмехнулся Бубба. — Так не

бывает.

— Мне тоже так раньше казалось. Что

тридцать лет не бывает, — сказала Эмма

куда-то вбок.

Она зацепила пластмассовой вилкой масля-

ное кальмарье кольцо, долго ковыряла им

в кетчупе. Тарелки подскакивали на столе,

дребезжа. Эмма скинула под столом шле-

панцы, подняла замерзшие ноги в джин-

сах, поджала под себя, стараясь согреть.

— Чё-то ты грустная какая-то, — сказал

фермер, двигая руку ближе к Эмминой

и наклоняясь вперед. — О чем думаешь?

— О жизни. Ужасный поезд, да? Так

тесно. И душно и холодно одновременно.

Еще и книги забрали.

— А чего ты одна? — фермер шикнул вто-

рой банкой «Бада» и прищурил кудрявые

брови с ресницами. Эмма отодвинулась

дальше на сиденье пластмассового стула.

— Мы отмечаем мой день рожденья

в Майами. Вся моя семья и друзья улете-

ли на самолете, а я боюсь летать, поэтому

вот еду на поезде.

— И не скучно одной тебе в этом холод-

ном купе? — спросил фермер, придви-

нувшись еще ближе. Эмма уставилась

на него на секунду и тут же обернулась

к пластмассовой барной стойке.

— Официант! Дайте счет, пожалуйста!

Официанта у стойки не было. Кафетерий

был пуст.

— Да ладно, чего ты, — заулыбался про-

куренными зубами Бубба. — Я же только

спросил, чё ты сразу «дайте счет!» Меня

женщины любят вообще-то. Тебе бы по-

нравилось. Не хочешь?

— Совсем не хочу, — примирительно

сказала Эмма.

— Ну не хочешь — как хочешь, — оби-

делся фермер.

— Не обижайся, Бубба. Настроения нет.

— Да, понял, понял. Муж улетел, все

дела. Так ты что, вообще никогда не

летаешь?

— Летаю. Но я летаю только на генитали-

ях, — устало улыбнулась Эмма.

— Правильно делаешь. Я слышал, это по-

рядочные авиалинии, — ответил Бубба.

Эмма вернулась в купе. На телефоне,

оставленном заряжаться, светился пропу-

щенный звонок от Бориса. Перезвонила.

Муж радостно сообщил, что в Вашинг-

тоне купил Эмме другой подарок вместо

того, что взял с собой из Москвы, и что

она офигеет, когда увидит.

— Ты же больше хочешь этот подарок,

чем тот, правда? — спросил, кокетничая,

Борис.

— Да мне все равно, солнышко, — отве-

тила Эмма закашлявшись. — Я тебя без

подарка…

«… Очень люблю», — хотела она сказать,

но тут обрубилась связь.

Ночью, в душном холоде грохочущего

вагона Эмма просыпалась трижды —

и каждый раз от того, что совсем не

могла дышать. Она путалась в простыне,

тянула шею вверх, к воздуху, плакала, чи-

тала, теряя буквы, и опять проваливалась

в мрачный сон. В голове, как троллейбус

по кольцевой, катились по кругу строчки

из единственной оставшейся у нее книги:

«Если ты говоришь на языках людей

и даже ангелов, но не владеешь даром

любви, ты всего лишь гулкий колокол…

гулкий колокол… как там дальше…если

ты говоришь на языках людей и даже

ангелов…»

Оплетенная розами белая вилла выходи-

ла лицом на какой-то майамский канал.

Восемь спален легко проглотили Эмминых

приглашенных, и теперь они выползли

на шезлонги под тент. Вокруг тента, как

серые жабы, надувались пузырями лужи.

Эмма, вымывшись после поезда, вы-

тащила себя на веранду. Лиза, Танька

и Нора с любовником оторвались от

карт.

— Вы хотите сказать, что тут все время

такая погода? — спросила Эмма, оглядев

стекающие в канал глянцевые ручейки.


«Если ты говоришь на языках людей и даже ангелов, но не владеешь даром любви, ты всего лишь гулкий колокол…гулкий колокол…»


— Don’t you just love it? — радостно вос-

кликнули девочки.

— Хватит выё…ться по-английски! —

крикнула из кухни Анжела.

Где отмечать юбилей, Эмма выбирала

полгода и выбрала, конечно, не то.

Майами запомнился ей другим днем рож-

денья — шестнадцатилетием. В тот год

она в качестве комсомолки-спортсменки

была этапирована в США по какой-то

свободолюбивой программе в рамках

поддержки российских пятнадцатилетних

отличниц.

Особенно рад был этой программе глава

той семьи, куда отрядили Эмму учиться

Америке.

В апреле папаша, лелея тропические

мечты, вывез худенькую большеглазую

русскую в Майами отметить первую

в ее жизни серьезную дату. Усадил там

в теплый бассейн, всучил нелегальную

«Маргариту» и стал потирать одним

коленом другое, поджидая удобный

момент в остывающем зное флоридских

оцепеневших закатов.

К своему изумлению, папаша во-

обще ничего не дождался. Он был

по-англосаксонски пуглив, ходил вос-

кресными утрами в чисто беленную

англосаксонскую церковь и кормил

англосаксов-соседей креветками каждый

третий четверг. А Эмма росла в бойкой

российской провинции посередине лихих.

Она воскресными утрами отходила от

субботних ночей, а в понедельник после

уроков бежала на рынок, где торговала

кроссовками. По четвергам разъеденные

гидроперитом соседки по ряду кормили

тощую Эмму прогорклыми беляшами.

Кроссовки воняли резиной. Беляши —

тоже. Вопрос «кто кого» у Эммы с папа-

шей был предрешен биографией.

— Что ты со мной делаешь, сучка? Всю

душу мне вынула, с ума по тебе схожу, —

сказал за последним завтраком папаша,

давясь англосаксонским маффином,

измазанным маслом. Апельсиновый сок

сиял в утреннем свете.

— Я не знаю, что я с вами делаю, — при-

зналась, снисходительно взглядывая на

его дрожащие руки, шестнадцатилетняя

Эмма. — Но мне нравится это делать.

Майамские пляжи, по плану, должны

были убедить тридцатилетнюю Эмму, что

она все так же томительна, упоительна

и смертоносна, как была полжизни назад

шестнадцатилетняя Эмма.

Когда поезд выплюнул пассажиров

в Майами, на арендованной Борей вилле

с бассейном и «Маргаритами» осели не-

мыслимые плюс семнадцать, и

Гугл божился, что всю предстоящую

отпускную неделю Эмме не светит даже

полдня без осадков.

Зеленоватая жидкость канала рябила от

нудного дождика. Арутик и Боря таскали

тяжелые стулья с веранды — готовились

к торжеству. Девочки допивали свои

«Маргариты», собирались с духом идти

помогать Анжеле готовить. Анжела уже

шуршала где-то на кухне у огромной аме-

риканской плиты.

Эмма, спрятав холодные ноги под плед на

шезлонге, торчала в сети.

— Так где будем сидеть — на веранде или

внутри? — крикнул Борис из гостиной.

Никто не ответил. Борис подошел к сте-

клянной двери, держа в руках стул.

— Мусь, я тебя спрашиваю. Где ты хо-

чешь накрывать?

— Мне все равно, — ответила Эмма, не

отрываясь от ноутбука.

Борис постоял на пороге, продолжая

держать стул. Потом сказал с обидой:

— Тебе последнее время как-то много

чего все равно, нет?

Эмма подняла глаза от ноутбука,

вздохнула.

— Ставьте на веранде.

— Вечером холодно будет совсем.

— Тогда внутри. Что ты от меня хочешь,

Боря? — вдруг взорвалась Эмма. — Ты

что, не видишь, как мне хреново?

Швырнула ноутбук на шезлонг, дернула

плед и ушла.

Девочки поджали губы. Боря пробурчал:

«Господи, что это с ней», — и потащил

стул на веранду.

Ноутбук остался среди полотенец мигать

синим баннером: «Невроз, панические

атаки. Симптомы, лечение».

Кареглазая и пышногрудая Эммина

младшенькая Анжела грохнула на стол на

веранде деревянный ящик из-под вина,

доверху набитый багровыми лобстерами.

Сладкий пар над блестящими панцирями

уходил к ряби канала и дальше — в бес-

крайние океаны.

Арутик достал из морозилки упаковку

«Перони» в инее.

— Пиво — это главное доказательство

того, что Бог есть, что он нас любит

и хочет, чтоб мы были счастливы! — объя-

вил Арутик и немедленно выпил.

Анжела разлила половником из кастрюли

еще «Голубых Маргарит».

— Господи, как хорошо жить на свете! —

сказала она, плюхаясь в плетеное кресло

и любовно глядя на Арутика. — Еще если

ты не нажрешься сегодня — вообще

будет счастье.

Арутик даже не посмотрел на жену и по-

тянул руку с бокалом через весь стол

к бокалу Бориса.

— Никогда не женись на армянке, брат.

Конченые твари, — сообщил он Борису.

— Так я вроде женат на одной. И так,

особо не жалуюсь, — сказал Борис, чок-

нулся с Арутиком и посмотрел, улыбаясь,

на Эмму.

Жена ковыряла тоненькой вилкой зеле-

ную печень лобстера, и в ее почти черных

глазах посреди вечно мокрых черных

Ноутбук остался среди полотенец мигать синим баннером: «Невроз, панические атаки. Симптомы, лечение».


ресниц было значительно больше траге-

дии, чем это бывало обычно. Еще днем

Эмма раздумала наряжаться в честь

праздника, даже не вынула босоножки

из чемодана, сидела за ужином посреди

красавиц-подруг в потрепанных шлепан-

цах, в шортах и толстом сереньком сви-

тере. Темные волосы, чтоб не мешались,

она завернула резинкой в неряшливый

хвост.

— Я тебя предупреждал, брат, — сказал

Арутик, кивая на Эмму. Потом восстал

над столом, налил, высоко держа бутылку,

в рюмку текилы и пробасил:

— Да свершится насилие над собствен-

ным организмом! Ну, печень, получай!

На дубовом столе терлись друг к другу

Анжелкины выкрутасы: желтые столбики

кукурузы в растопленном масле, фарши-

рованные козьим сыром печеные куро-

патки, шпинат с чесноком и со сливками,

что-то воздушное из ягненка, паштет из

копченой трески и розовые артишоки.

Анжела, румяная, крашеная, сидела

в центре стола как невеста.

— П…ц, как ты готовишь! — сказала

дебелая Танька, высасывая из клешни

последние соки лобстера.

— Еще раз скажи, муж мой не услы-

шал, — потребовала Анжела.

Арутик, почти не закусывая, за час выпил

восемь «Перони» на триста текилы. И на-

чалось привычное. Он навис над столом,

взял рукой из общей тарелки ягнячью

корейку и, размахивая то ей, то бутылкой

«Перони» в другой руке, начал учить.

— В человеке самое главное — чтобы

он не забыл свои корни! — обращался

Арутик к столу с укоризной, как будто по-

дозревая, что стол свои корни наверняка

забыл. — Мои предки были князьями,

они жили в Трабзоне, и я найду свой дом,

и мамину маму им всем там устрою!

Анжела закатила глаза к небу. Арутик

это заметил и продолжил, обращаясь

к Борису:

— Ты видел эту дуру, мою жену? Она кто

такая? Крестьянка! И твоя жена кре-

стьянка. У них вся семья крестьяне. А мы

с тобой князья!

— Я-то почему? — смеялся Борис, погла-

живая Эмму по голому бедру.

— Я вижу по тебе! Ты не знаешь своих

предков! А я твоих предков знаю. Я про

тебя все знаю, больше, чем ты сам зна-

ешь. Когда-нибудь расскажу тебе — ты

ошалеешь. Ты со мной не спорь, брат. Мы

еще с тобой таких дел наделаем, — Ару-

тик потряс волосатым изломанным кула-

ком. — Я вот этой рукой, когда мне было

надо, десятерых уе…л, так что девять

в реанимацию увезли, а один — я даже

не знаю. Наверное, умер, — сказал

с внезапной торжественностью Арутик

и оглядел стол, измеряя произведенное

впечатление. Девочки щебетали в своем

углу о другом, и никто не стал уговаривать

Арутика рассказать подробнее. Тогда

Арутик добавил:

— Я не люблю об этом вспоминать, —

и снова выразительно посмотрел на

девочек. Девочки все щебетали. Арутик

обиделся. Зато Анжела взвилась:

— Да что ты несешь, идиот, кого ты там

уе…л, кто там умер? Замолчи уже, тош-

нит меня от тебя!

Арутик на секунду взглянул на Анжелу, как

будто видел ее первый раз в жизни.

— Ты слышишь дуру эту, крестьянку?

Она понимает что-нибудь? А вот эти кре-

стьянки понимают что-нибудь? — сказал

Арутик, кивая Борису на девочек. —

Только мы с тобой понимаем, брат, что

такое жизнь, и что такое смерть, и что

такое — уважать свои корни. Потому

что мы с тобой, брат, имели пред-

ков князьев. Наши предки с детства

на белых простынях кушали. А у них

предки — умерли в огороде и родились

в огороде.

— Давайте музыку поставим! — перебил

вдруг кто-то из девочек. Арутик посмо-

трел на тот край стола презрительно

и брезгливо, как на пару вонючих кроссо-

вок, забытых таджиком-строителем в его

доме после ремонта.

Лиза и Танька пошли выбирать диски,

потом за стол не вернулись — так и оста-

лись вразвалочку на шезлонгах. Нора

с любовником, воспользовавшись суетой,

укатили на пляж, рассудив, что они еще

никогда не трахались у океана ночью

в Майами, и юбилей подруги — не повод

не наверстать.

Музыкальный центр затянул откуда-то из-

под шезлонгов Эмминым джетроталом.

— Это что за м…к поет? Азнавура по-

ставьте, я его родственник, — потребо-

вал Арутик и обернулся к Борису. — Ты

мне честно скажи, брат, как есть скажи,

такого певца как Шарль Азнавур разве

еще какой-нибудь народ мог произвести?

Разве французы эти тупорылые могли та-

кого певца произвести? А русские разве

эти… — тут Анжела двинула Арутика

локтем в широкий бок и сделала нена-

видящий взгляд.

— Что ты хочешь от меня, женщина? Иди

детей рожай!

— Ты забыл, что Боря — сам русский?

Идиот! — прошипела Анжела.

— Я знаю! Мой брат — русский, и что?

У каждого свои проблемы, — сказал

Арутик, вздымая перед лицом кривой

волосатый палец. Ягненка из этой руки он

тоже не выпускал. Одним глотком Арутик

отпил еще полбутылки «Перони» и продол-

жил объяснять Борису:

— Брат, я же не виноват, что армян-

ский народ — великий народ. Русский

народ — тоже народ. Но армянский

народ родил певицу Шер, а русский народ

какую певицу родил? Ваенгу?

— А что, Шер разве армянка? Первый

раз слышу, — сдуру сказал мало пью-

щий Борис, привыкший к Арутику еще

в первый год привыкания к Эмминым

родственникам.

— Брат, ты сейчас что сказал, ты сам

понял, брат? — медленно произнес

Арутик. — Ты мне такие вещи не говори

больше никогда, брат. Ты мне хоть и брат,

но я могу сильно обидеться на тебя, брат.

К ночи похолодало, пересели в гостиную.

Багровые черепки из-под лобстеров

вывалили в мусорное ведро. На веранде

остался никем не понятый одинокий

Арутик. Свернувшись зародышем на

шезлонге, он громко храпел. Анжела

пыталась перетащить его в спальню, но

он промычал, что не может ложиться

в постель с женщиной, забывающей свои

корни, потому что предки его не поймут.

Тогда Анжела накрыла его со всех сторон

полотенцами и поцеловала в потеющий


лоб. Загорелая лысина романтически

бликовала в свете луны.

Девочки, перейдя с «Маргарит» на

ликеры, обсуждали обычное девичье: кто

с кем, почему, сколько раз и надолго ли.

Борис отлучился куда-то внутрь виллы.

— Где ты такого мужика нашла, Эмка? —

спросила дебелая Танька, глядя, как Боря

удаляется в спальню своей знаменитой

походкой то ли одесского хулигана, то ли

лощеного манекенщика на показе Луи

Виттон — вразвалочку, но уверенно,

с развернутыми плечами. Отчетливые

ягодицы перекатывались под просты-

ми льняными брюками, как шары для

боулинга.

— Прямо на улице и нашла, — сказала

Эмма, любуясь подругой, любующейся

Борисом. — Я же сто раз рассказывала,

как мы познакомились.

— Ну еще расскажи! — вмешалась

Анжела, зная, что Эмма хочет опять

рассказать.

— Шла по улице, он подошел, говорит:

«Девушка, я ужасно голодный, не поужи-

наете со мной?» Я его увидела — поте-

ряла волю. Ты не представляешь, какой

он был красивый. Такой Илья Муромец,

обожженный жизнью. Глаза — синие,

как я не знаю что. Смотрю на лицо — ну

Есенин! Смотрю на руки — ну Шварце-

неггер! А Есенин со Шварценеггером —

это реально смертельная смесь. Я сразу

поняла, что ни от кого больше в жизни не

хочу детей, кроме как от него.

— Он и сейчас красивый, — подтвердила

Танька.

— А я и сейчас, когда его вижу, теряю

волю. Но это же было сто лет назад,

представь! Короче, я потеряла волю,

и мы поехали к нему. Он меня два дня по-

матросил — и бросил. А потом раз десять

возвращался и опять исчезал. А потом

вот вернулся — и все.

— Красота приедается, — заметила

умудренная Нора, прикуривая длинный

«Вог». Ее изможденный любовник давно

ушел спать. Мужа Нора оставила дома,

в Москве.

— Ничего подобного. Красота — это

единственное, что не приедается.

Приедается все остальное, — сказала

Эмма, вытряхивая из красной пачки

толстую мальборину. Анжела утомленно

сощурилась, отлепила губы от коктейль-

ной соломинки и промурлыкала:

— А я вот смотрю на Арутика и думаю —

если Бог его сделал таким красивым,

значит, он что-то имел в виду.

Анжела снова впилась в «Маргариту»,

устремив мечтательный взгляд на веран-

ду. Лысенький толстозадый Арутик дернул

во сне волосатой ногой.

— Принц мой! — сказала Анжела,

причмокнув.

Всем своим почти двухметровым видом

подтверждая Эммин рассказ, мане-

кенщик Луи Виттон показался у двери

с хитростью на лице и коробочкой в лапе.

Эмма и девочки понимающе перегля-

нулись. Борис присел рядом с Эммой,

аккуратно положил перед ней коробочку,

улыбаясь слегка смущенной улыбкой.

Из коробочки воссияло обрамленное бе-

лыми маленькими большое розовое серд-

це. Девочки хором издали восторженный

«ах!» Борис сам надел на Эммину шею

сияющие висюльки.

— Я хочу выпить за тебя, Эмуся, — ска-

зал Борис. Хрустальная текила в его

руке сверкнула последний раз и тут же

померкла на фоне подаренных брилли-

антов. — Хочу сказать, что я тебя очень

люблю. Потому что я никогда не встречал

такой удивительной девушки, как ты.

А может, и никто не встречал.

Эмма старательно улыбалась Боре.

— Красавица наша какая, а! — с гордо-

стью перебила Анжела.

— Дело не в том, что красавица, — про-

должил Борис. — Дело в том, что в свои

тридцать лет…

Вдруг старательная улыбка резко спрыг-

нула с Эммы, как в ледяную воду с трам-

плина. Она быстро шлепнула «Маргариту»

на стол, ухватилась рукой за шею, где

болтались Борины бриллианты.

— О Боже, опять, — прохрипела Эмма

и выскочила из-за стола.

Утром снова был дождь. Арутик с Бори-

сом, как мокрые памятники, замерли

с удочками у канала. Лиза, Танька и Нора

с любовником еще до завтрака напились

«Маргарит», опрокинули в синий бассейн

припаркованное перед виллой каноэ

и теперь бултыхались вокруг него прямо

в джинсах и майках, синея от холода.

— У тебя все подружки дебилки? — спро-

сила Анжела Эмму, нарезая пластмассо-

вые американские помидоры.

— Все. Я их по этому принципу отби-

раю, — сказала Эмма. Ночью она почти

не спала и вяло слонялась теперь по

вилле, потирая краснеющее от постоян-

ного потирания горло, где то взбухал, то

снова сдувался шар от пинг-понга.

— Хочешь, я нарежу помидоры? — спро-

сила Эмма.

— Где ты видишь помидоры? — сказала

Анжела, брезгливо придерживая сухую

красную мякоть. — Вот это? Это не

помидоры. Это какая-то пое…нь, неиз-

вестная биологии. Ее по вкусу от огурцов

с закрытыми глазами не отличишь.

— May I come in? — крикнул кто-то за

дверью виллы.

— Заходи, заходи, — ответила Анжела,

не глядя на дверь. — Расскажешь нам,

где у вас пое…нь выращивают. И зачем.

Эмма взяла сигареты, пошла открывать.

На пороге стоял белобрысенький дядечка

в шортах и с велосипедом.

— Я дежурный по этой улице, — объяснил

белобрысый. — На вас соседи жалуются.

— Нам они тоже с самого начала не по-

нравились. Тем более что мы их ни разу

не видели, — сказала Анжела по-русски.

— Вы не могли бы говорить по-английски,

пожалуйста, — попросил дежурный.

— Моя сестра говорит, что мы очень со-

жалеем, что потревожили соседей. А чем

мы их потревожили, кстати?

— У вас была музыка вечером.

— Мы отмечали мой день рожденья.

— Поздравляю. Больше так не делайте.

— А я и не собираюсь никогда больше

отмечать. Велика радость.

— Простите? Я не понял, — спросил

дежурный.

— Да уж куда вам, — ответила Эмма,

повернулась и пошла к холодильнику за

«Перони».

— Я вас не понимаю.

— Занимайте очередь.

— Девушки, если и сегодня вечером…


Красота — это единственное, что не приедается. Приедается все остальное.


— Я больше не девушка. Мне теперь

тридцать лет, — перебила его Эмма. —

Хотите лобстера?

Дежурный, оказавшийся Ричардом,

прислонил велосипед к белым розам

у белой стены и уселся под дождиком на

веранде, накрыв одной рыжеволосой

ногой другую.

— На х… вы его позвали? — пробубнил

трезвый Арутик.

— Молчи, гости от Бога, — сказала

Анжела.

— Откуда тут Бог? Тут Америка! Был бы

в Америке Бог, она бы так себя не вела.

Боря дернул удочку, и на дощатый пол ве-

ранды, выходящей прямо в канал, шлеп-

нулся сомик с Эммин локоть длиной. Боря

нагнулся над сомиком, бережно взял его

в левую лапу, вынул крючок. Его шорты

с большими карманами цвета хаки стали

черными от капель дождя.

— Эмуся, я рыбу поймал! — крикнул до-

вольный Борис. — Давай ее пожарим!

Девочки и любовник, все еще плещущие-

ся, бросили каноэ и повернули головы,

как поплавки, в сторону Бори.

Эмма подошла к мужу, обняла его сзади,

уткнулась лицом в ложбинку между

двумя гранитными мышцами вокруг его

позвоночника.

— Горжусь тобой, добытчик, — пробурча-

ла Эмма в спину Борису.

— Что? Не слышу, Эмусь, — ответил

Борис, поворачиваясь, чтобы обнять

Эмму правой рукой. В левой он продол-

жал держать сомика.

— Ты свет моей жизни, огонь моих чре-

сел, говорю, — сказала Эмма.

— А-а-а. Ну это — что есть, то есть, —

улыбнулся Боря.

Ричард-дежурный насторожился и сделал

стойку, как кошка, увидевшая залетев-

шую в комнату бабочку.

— Что вы собираетесь делать

с рыбой? — спросил он строго.

— Усыновим, — ответила Эмма.

— Вы должны отпустить рыбу в канал.

— Она все равно сдохнет там. Ей крюч-

ком всю морду разворотило, — сказал

Борис, разглядывая бьющегося в руке

сомика.

— Таковы правила, сэр!

— Где-то я уже это слышала, — зло

сказала Эмма, выхватила у Бориса рыбу

и бросила обратно в канал.

— А-а-а-а! — послышался вопль Арутика

с другой стороны виллы, куда он перешел,

потому что считал, что Боря перемани-

вает его рыбу. — Идите сюда, тут крыса!

Спросите у этого придурка, можно я убью

крысу?

Девочки вместе с любовником вылете-

ли из бассейна. Эмма, Боря, придурок

и даже Анжела побежали смотреть на

крысу.

Возле самой кромки канала болтался

канат от каноэ, наполовину в воде. Дер-

жась за него малюсенькими человечьими

ручками, захлебывалось и снова вы-

ныривало страшное маленькое существо

с космическими ушами-локаторами. Люди

встали рядком над каналом, разглядывая

существо.

— Что он делает? — спросил Арутик.

— Душ принимает, — сказала Анжела. —

Чистый четверг у него.

— Вы что, не видите, он тонет, — сказал

Борис. — Давайте его спасем!

— Да, вы обязаны его спасти, так как он

тонет на вашей территории, — подтвер-

дил Ричард-дежурный.

— Ричард, там еще лобстер остался, если

что, — сказала Эмма.

— Спасибо, я наелся, — ответил Ричард.

Страшное существо, казалось, про-

держится еще очень недолго. Острая

мордочка все чаще уходила под воду,

ручки соскальзывали с каната, но снова

цеплялись — все медленней и невер-

ней. Мокрая шерсть колыхалась вместе

с волной как облако. Человеческими

умоляющими глазами существо смотрело

на Эмму и остальных.

— Арут, тяни канат на себя, — распоря-

дился Борис. — Я пойду палку найду.

Через минуту Боря вернулся из дома

с пластмассовой шваброй. Ткнул ею

в сторону существа, человеческие ручки

тут же ухватились за швабру, и Боря

вытянул существо на доски веранды.

Тельце, облепленное мокрой шерстью,

оказалось малюсеньким. Существо

неподвижно лежало на досках, глядя во-

круг с ужасом.

— Фу, мерзкая крыса! Надо было ее

убить! — скривился Арутик.

— Это опоссум, — сообщил Ричард-

дежурный.

— Ты мой опоссум, вот ты кто! — сказал

гордый собой Борис, обнимая Эмму.

Опоссум не двигался. Анжела взяла его

на руки под громкие протесты Арутика,

отнесла к краю веранды, положила там

на траву.

— Может, очухается, — сказала Анжела

и накрыла опоссума салфеткой.

— Ну, и на хрена вы его спасли? — про-

ворчал Арутик.

— Чтоб тебе было с кем выпить, — огрыз-

нулась Анжела. — Он сейчас очухается,

будет жить долго и счастливо, еще барана

зарежет — мадах нам будет делать.

— А может, он не очень хотел, чтоб его

спасали. Может, он специально прыг-

нул в канал, потому что его зае…ла эта

жизнь, — сказала, глядя на воду, Эмма.

Гости умчались в клуб. Эмма не захотела,

Боря остался с ней. Ровное сердцебие-

ние океана доносилось в открытые окна

спальни, изредка прерываемое рок-н-

роллами проходящих по каналу яхт. Воз-

дух колыхался то мармеладным запахом

роз, то жареной рыбой с решетки манга-

ла, то еле слышным устричным бризом.

Под влажным пододеяльником Эмма

обняла Бориса сзади за плечи:

— Солн. Не спишь?

— М-м-м… — неопределенно промычал

Борис.

— Мне кажется, я схожу с ума. Меня

душит все время что-то, и я ни о чем

другом не могу вообще думать.

— Эмусь, ты устала просто. Тебе надо вы-

спаться. Поспи, опоссум маленький.

— Не могу заснуть. И вчера не спала.

— Эм, ну не начинай сейчас опять —

«мне тридцать лет, мне не нравится моя

жизнь». Я реально устал. Спи.

— Я не могу спать, когда у меня это

в горле! — вдруг истерически всхлипнула

Эмма. — Я жить с этой фигней не могу!

Боря скривился, но ласково погладил

Эмму по натянутому бедру и муркнул:

— Поспи, поспи, опоссум. И я посплю.

К утру опоссума на веранде не было. Он

очухался и убежал.


Из окошка запотевшей «тушки», сдув кредитки и раздав матрешки в часовых отсюда поясах,хорошо смотреть на дачи, вышки, пашни, башни, крыши и опушки.

Было б это полугодьем раньшеи в границах тех же, но южнее, солнышко играло б в кошки-мышкив черных и пшеничных лоскутах с голубыми рваными краями…

Но и тут заснеженные плешимеж высоких сосен, деревушки, речки, дачки, далее по спискутоже вызывают трепет в душах. И трепещет «тушка» в облаках.

Пахнет перегаром и салями. Стюардесса с ломаным английским возит на тележке безделушки. Что-то летчик объявляет строго.

Лишь бы не случилось катастрофы на подлете к сумрачному краю, где давным-давно родился Пушкин.

Не случилось. Сели, слава Богу. Серенький туман похож на тофу.

Здравствуй, моя Родина сырая.

Чужую жизнь проносит мимо скорый поезд. За мутной зеленью окна морской пей-заж. Народу — яблоку не то чтобы упасть, а положить его нельзя на этот пляж. И ведь о каждом загоревшем можно всласть

писать роман. Или, по крайней мере, повесть.

Вот двое скачут между тел — играют в прятки. Он горд и счастлив, и в малиновых трусах. И то зароется в белесых волосах, то ей щекочет бледно-розовые пятки, то неуклюже лезет чмокнуть и об-нять.

Они поженятся. Он будет изменять. Она привыкнет. Или нет. Вернется к маме — любившей в юности Бодлера слож-ной даме. Решит начать другую жизнь и сдаст на пятьв торговый техникум вступительный экзамен. Там — снова замуж. Он сопьется. Или нет. Но будет бить и говорить: «Захлопни пасть!» — и при друзьях. Но уживутся как-нибудь. Лет в сорок пять в момент очередной попытки облагородить каменеющие пяткиона расскажет педикюрше, торопясь, свой полный призрачных надежд и горький путь.

А в это время будет первый свой ми-нетдарить сокурснику, потом с ним вме-сте ляжетее дочурка — от того, в трусах, на пляже.

Они знакомы целый год. В припадке страстиони обрушат старый бабушкин стел-лаж, совокупятся на поэтах разной масти. И будут думать, что другого нету сча-стья в подлунном мире, чем рвануть вдво-ем на пляж.

Девушке, которая никогда не была за границей, можно ли доказать, что, в принципе, мир одинаков, что в Анапе точно такие же пальмы, как в Ницце, что дорога всегда упоительна — едешь ли ты в Пекин или в Краков. Что за окнами разных домов одинако-во плачут дети. Будь те дома из бруса, из камня или клеенка с фанерой на сгнивших сва-ях. Я уж молчу про солнце, которое све-тит идентично в Сибири и на Гавайях. Ну, может быть, небо где-то пониже, а где-то поярче. Ну, может быть, качество макарон не-превзойденно в Тоскане. Ну да, на севере похолодней, а на юге пожарче. И проститутки еще разнятся — цве-том лица и сосками.

Но разве этого девушка ждет от мира? Который юн и прекрасен, загадочен и бескраен. Это в душной квартире темно и сыро,

Мы решили продлить читателям изысканное удовольствие от чтения того, что пишет Маргарита Симоньян, и предлагаем вам сюрприз — ее стихи, о существовании которых не подозревали не только вы, но и мы. А она их пишет! А мы читаем.


Почему бы не пожить на Юкатане?Море, солнце, барракуды и агавы…Мочи нету, до изжоги укаталинаши местные интриги и подставы.

тим

оф

ей и

зото

в


И ползет таракан, и мама пыль вы-тирает.

А в мире — все по-другому. Там бес-конечен выбор. Там точно есть океаны синее прочих. Можно уйти кочевать с цыганами в табор, можно открыть ресторан в каком-нибудь Сочи, можно уехать туда, где слепят глаза небоскребы — там люди честны и свободны, и тру-долюбивы, там безграничны возможности. Даже сугробы там не такие большие. Или не так то-скливы. В графике жизни икс — смелость, а игрек — фантазия, думает девушка. Можно ходить по краю. Можно до старости есть кокосы на юге восточной Азии. Кажется, даже есть в мире места, где не умирают.

Так думает девушка, глядя в окно на лужи. И пусть себе думает. И чем дольше — тем лучше.

У подножия рыжих сосен, похожих на сваи века, лопушиных голов, похожих на НЛО, я упала в грязную осень, уронив корзину и голову в серые мхи. В полуметре от чьей-то — надеюсь, коровьей — челюсти и в десятках «ау» от ближайшего че-ловека я вдыхала ее забродившие прелые прелестии увидела небо. Как оно было светло! Как сине! Как есенинские стихи.

Я сказала небу: «Слава Богу, ты здесь, Боженька!Мне теперь не страшно. Мне, как в той сказке, тепло. Поговори со мной. Расскажи о себе

хоть немножко. Я никому не скажу никогда, обещаю. Дай мне руку. Спустись, посиди ми-нуту со мной. Здесь никто не услышит…» И вдруг кто-то крикнул: «Ау!»И потом: «Где ты ходишь, я тебя уже час зову!»

И запахло снова обычным мхом и хвощами. Я взяла корзину и потащилась до-мой.

И кожа не та, и характер уже не тот. Остыл на столе приготовленный мужу ужин. Он съест его молча и включит футбол. Если вообще придет. А я, как Татьяна, теперь буду только хуже.

Почему бы не пожить на Юкатане?Море, солнце, барракуды и агавы…Мочи нету, до изжоги укаталинаши местные интриги и подставы.

Надоели саблезубые коллеги, их улыбки, поцелуи, поздравленья, их игривые кровавые набегив чьи попало неприкрытые владенья.

Неохота озираться в коридоре, лебезить годами, трусить, торо-питься, проиметь свою провинцию у моряи на ровном месте сдохнуть, как Тур-чинский.

Утомили элегантные подножки, шепотки в высокоставленные уши. В шаткой шлюпке пришвартованных к кормушкеукачало. Очень хочется на сушу.

Буду жить на Юкатане. Накипело!Как сказал мне бывший шеф возле «Ванили»: «Наши души разложились раньше тела». Взгляд, конечно, вряд ли искренний,

но сильный.

Или, может быть, пожить в Сианук-вилле?Море, солнце, змеи, фрукты, пальмы-юкки…Мочи нету, до истерик утомилидоморощенные кобры и гадюки.

Накипело! Неохота под раздачуни слонов, ни орденов, ни продна-боров. Fare thee well! Спокойной ночи и удачи!Я заеду к вам когда-нибудь. Нескоро.

…Вот о чем, усевшись в боинг в джей-эфкее,размышляешь, возвращаясь на рабо-ту,и глядишь в окно, старея все скорее.

А вокруг мерцают мимо само леты.

Хладнокровное постоянство приро-дыдарит мир и покой щедрее, чем вале-риана. Я лично со стороны никогда не виде-ла роды, но знающие говорят, что это пример-но нирвана. Когда цепочка молекул вдруг — шмяк! — и становится принцемили будущим Моцартом. Пусть даже продавщицей или будущим Гитлером — неважно, тут главное — принцип. Тут главное, что при Моцарте этом бу-дут новые птицы носиться под тем же небом, под кото-рым носились при том.

И рассвет за моим окном, и облаков пелена будут так же прекрасны без меня и окна.

Меня лично это смиряет с добром и со злом.


Но милостив бох и каждому гражданину дал он средство победить страх. Ибо если бы не было на страх управы, остановилась бы эволюция.


текст: натан дубовицкий иллюстрации: студия тимура бекмамбетова «базелевс»

Продолжение саги про Машинку и Велика стремительно набирает обороты. В новых главах Натан Дубовицкий открывает читателям такие глубины сознания и подсознания своих героев, что следует подумать: а готовы ли вы к этому?

Здесь нет ограничения по возрасту. Здесь ограничения по разуму. Рискните — и, может

быть, вам откроются глубины вашего подсознания. А может, и ни к чему это.

Андрей Колесников, главный редактор журнала «Русский пионер»

[gaga saga]

Студ

ия Т

им

ура Б

екм

ам

бето

ва «

Базелевс»

Худ

ож

ники: Н

азар Ч

ага

таев и

Анто

н К

окарев


там жареными жирами и копчёными углеводами. Заразит пара-нойей и нелюдимостью, загонит в укрытие под замки и засовы за железные двери, запрёт, замурует.

Но милостив бох и каждому гражданину дал он средство победить страх. Ибо если бы не было на страх управы, останови-лась бы эволюция. Существовали бы граждане не в образе очаро-вательных прямоходящих героев, как ныне, а в доисторическом виде забившейся под корягу трусливой плесени.

У всякого, даже и самого робкого из нас, отыщется, чем превзойти робость. Посидит гражданин в укрытии, посидит за железными дверями, замками и запорами, посидит да и заскуча-ет. И обнаружит в себе вдруг если и не мужество, то какой-нибудь иной талант, от которого трудно усидеть на месте. И начнёт по-немногу пренебрегать опасностью и совершать вылазки из своей норы на свет божий. Соблазнит ли человека роскошь человече-ского общения, желание на людей посмотреть и себя показать; или искусит его тщеславие, что вот, мол, сижу тут, прячусь, и ни-кто не знает, что я тут сижу, так вот пусть же знают, а то что же вот так мне зря тут в безвестности весь век и просидеть и т.д.; доведут ли его до цугундера кабаки да бабы; или вот захочется ему в зо-ологический музей нестерпимо (бывает и так!) или на стадион, посмотреть живьём полуфинал, — и переборют в душе гражда-нина вот такие-то глупые суеты, пустяки и вздоры великую силу страха. И проявит вдруг гражданин незаурядную халатность, отчаянную беспечность и выберется из укрытия. И очень даже зря!

Знал, точно знал Сергей Михайлович, какая охота ведётся по его душу. Знал и кем, знал, что Аслан Андарбекович не шут-ник и что у Кетчупа руки по локоть не в кетчупе далеко, а в самой натуральной крови. Знал и боялся. Но сильнее боязни оказалась поразившая его болезнь, имя которой — ревность.

С прошлого четверга, как открыл ему про жену правду лейтенант Подколесин, не было покоя генералу. Что бы ни делал он — ревность жгла, и не было от неё спасения, ни лекарства. И что, казалось бы, такого! Что жена ему или он жене! Спали и разговаривали они давно раздельно. И ели вместе не всегда и не всё. Генерал не мог почему-то видеть, как генеральша жуёт квашеную капусту, грузди, сухари и вообще всё хрустящее. На-дежду же тошнило от особенных каких-то хлюпания и хрюка-ния, с которыми Кривцов кушал чай. И любимый свой куриный суп хлебал он с бесившими её нечестивыми причитаниями «ах, ах…нах, нахххх…уй, уууй…ой…ням, ням, нямнямня…мня…бля…бляааа…ть…ть тьть…уй…ть…» Поэтому, если доходило дело до такого супа или капусты, расходились супруги ужинать по разным столовым. Да и без того давно жили они далеко друг от друга, на разных концах дома; виделись редко и не скучали от этой редкости. Да и садовница кстати тут пришлась; чего же, спрашивается, лучше!

Ну что ему опять-таки вся эта жена! Ну мало ли кто ходит по дому, дом-то большой. Есть же, кроме жены, к примеру, домра-ботницы две и три таджика по хозяйству — не всё ли равно, с кем все они спариваются; так чем же жена важнее таджика? Ведь

Продолжение (начало №4 (16), №5 (17), №6 (18) за 2010 год, №1 (19), №2 (20), №3 (21) за 2011 год)Душа, смягчённая любовью, — отличный проводник боли. Стра-дание в такой душе (а именно такая была у Глеба, прозрачная от нежности к сыну) распространяется с невообразимой скоростью; невообразимой, но всё же небеспредельной. У Глеба ещё было не-сколько мигов, пока боль и ужас двумя бешеными бесшумными лавинами неслись на него, забивая глаза и мысли ярко-яростной ядовитой темнотой. Он ещё успел задать вопросы:

— Как пропал?— Не знаю. Звонила им, не отвечали, пошла на квартиру

к вам — их нет. День нет, два нет, беда…— А где Аркадий?— Тоже исчез, — пыталась не плакать Надя.— Может, у знакомых где?.. — готовился расплакаться Ду-

блин.— Всех обзвонила, обошла я, Глебик, нету их нигде! Нету!— Отъехали куда? В поход там, на лыжах там что ли? Или

в Выборг к Доре погостить? Или гуляют… там, придут ещё?— Да где ж им гулять? И какой поход, что ты, Глебик?

К Доре зачем? Беда у нас, милый, беда, а не поход. И не Выборг.— В милицию заявить…— догадался Дублин.— Заявила уже, — сказала Надя.— И что?— Мужу заявила, попросила помочь, а он…— А он?— Он… — женщина сдвинула указательным пальцем чёл-

ку; со лба в густые волосы уходила кровоточащая ссадина, — …он всё знает.

— Знает, где Велик?— Нет, он про нас с тобой всё знает!— Бедная моя, — обнял возлюбленную Глеб.— Как заорёт, как кинется, твари, орёт, твари, твари, — за-

рыдала Надя.— Твари, допрыгались, попались, твари, твари! — грянул

внезапно генерал Кривцов над головами влюблённых, разразил-ся… словно грубые громы покатились по потолку.

— Серёжа, ты? Как ты здесь?.. — обернулась, съёжившись, на грозный родной ор Надя.

И что же было тут ещё сказать, — ведь и правду чудно было видеть Сергея Михайловича на воле. Наинасущнейшие дела не могли выгнать его из дома-крепости, где прятался он от прытких кетчупов вот уже который год, где хоронился от пылких чеченов. А тут вдруг здесь, в аэропорту, в десяти верстах от спасительного забора, почти без оружия, под охраной одного только лейтенан-та Подколесина и двадцати только рядовых милиционеров. Чего ради перестал он бояться Аслана Андарбековича, лютого врага своего? Крепок страх, цепок, окаянный; раз ухватив гражданина за живот или шиворот, ни за что не отпустит. Будет трясти граж-данина, обливать его потом, прессовать ему сердце, стопорить мозг. Будить будет среди ночи, заставляя тащиться на кухню на подкошенных ногах и, чтоб унять дрожь в челюстях, обжираться


— Серёженька, миленький! — заголосила Надя над пав-шим мужем (загадочность женской натуры изрядно преувели-чена поэтами и дураками, но однако же следует признать, что иногда на самом деле выходки женщин определённо поразитель-ны).

Рядовые милиционеры разбежались по аэропорту в поис-ках стрелявшего.

— Или чечены? — продолжал оглушительно размышлять вслух лейтенант.

Он присел на корточки возле начальника. Начальник, об-нятый Надей, корчился, хрипел и задирал конечности, как ране-ный конь из фильма про Красную Армию.

— … А первая пуля, братцы, ранила коня, — вспомнилось Подколесину, и он завертел головой в ожидании второй пули. Но не летела никак ниоткуда вторая пуля, и стало страшно, и он за-кричал опять. — Или всё-таки Кетчуп? Засада? Или Аслан? А?

Со всего аэропорта сбежались пассажиры и мелкие слу-жащие разных аэропортовых служб. Обступили любопытствуя, заморгали фотокамерами, захлопали глазками, уставились мо-бильниками на впечатляющую картину: Надежда, поочерёдно оплакивающая то мужа, то любовника, распростёртых, словно ге-рои античности на поле брани, и лейтенант, спрашивающий у не-известности: «Аслан? Кетчуп? Кто стрелял? Кто послал стрелка? Аслан? Кетчуп?» Ожидал ли он, что вдруг откуда-нибудь из багаж-ного отделения выйдет сам Аслан Андарбекович собственной пер-соной и скажет: «Ну я, я… чего разорался-то?» Или просто слегка ненадолго помешался лейтенант от нахлынувших переживаний?

Как бы то ни было, колоритное это зрелище минут сорок будоражило интернет. Твиттереры, вконтакты, фейсбукинисты, жж-жители и другие сетевые толпы и сброды бурно рассмотрели и обсудили происшествие. Прославили потерпевших, пожалели их и посмеялись над ними, а потом заскучали и моментально за-были. И ринулись дальше в поисках новых приколов.

§22«Эх, майор, майор! Что ж ты такой уёбищный!» — корил себя май-ор Человечников, поправляя перед зеркалом выражение лица. Выражение было глуповатым, хоть щурься, как Коломбо, хоть улыбайся застенчиво, как Володя Шарапов, хоть шевели мозга-ми, как патер Браун. Майор страдал. Он понимал, что не может рассчитывать на взаимность.

Как-то он гулял с младшей дочерью, лет шесть назад, и вслед им прохожая старушка прошипела: «Совсем совести нет. Такую громадную псину ребёнок выгуливает, да ещё без поводка, без намордника! А если этот зверь нападёт на кого? Девчонка-то не удержит! Что тогда? Вон по радио передавали — одной пенсио-нерке откусили…» Что там такое откусили пенсионерке, Евгений Михайлович не расслышал, но про то, что иногда при определён-ном освещении бывал похож на коренастого кобеля, знал и сам. Справедливо было и то, что и при всяком другом освещении, и даже в темноте он тоже не очень-то хорошел.

с сексуальной точки зрения что жена, что таджик — никакой раз-ницы, никакого интереса. Пусть совокупляется с кем хочет.

Наплевать и забыть бы — но нет! Куда! Жжот ревность, по-коряет странная человеческая страсть не отдать другому то, что и самому давно не нужно. Генерал приказал продолжить слежку за Надей. А уж когда она пришла просить помощи для пропавше-го Велика, рассвирепел Сергей Михайлович, стукнул её по лбу кобурой, сильно стукнул (впрочем, справедливости ради надо заметить, что кобура пуста была). И продолжил следить, мечтая накрыть изменницу с поличным любовником, и вот выследил и накрыл. И не выдержал, понесло его на место события, чтобы лично… чтобы… чтобы что? Сам не знал что. Вышел из дома, где просидел безвылазно полтора года, и припёрся аж на аэродром. И зря, зря он так погорячился! Но сильна ревность и слепа, тупа.

Оставался лишь миг, последний миг до полного осозна-ния Глебом убийственной вести об исчезновении его малыша, которая наверняка убила бы его. Но тут на лицо ему обрушил-ся кривцовский крик «… твари!..» и крутой удар. Дублин успел разглядеть мчащийся на него деревянного цвета кулак с нако-лотой надписью «Т-80», тяжёлую, похожую на ухмыляющийся кулак, голову генерала и сверкнувший, как слеза, качнувшийся от поднятой кулаком ударной волны бриллиантик в надиной серёжке. Потом он услышал треск своего ломающегося лица и отключился.

Кривцов начал было колотить упавшего Дублина, за ко-торого попыталась заступиться Надя, сразу же, впрочем, аресто-ванная Подколесиным. Кривцов был не в себе и решался уже на убийство и чего доброго решился бы, но тут сквозь него проле-тела пуля.

— Кетчупы? — вопросительно провопил Подколесин. — Засада?

Кривцов свалился рядом с Дублиным.

...У всякого, даже и самого робкого из нас, отыщется, чем превзойти робость. Посидит гражданин в укры-тии, посидит за железными дверя-ми, замками и запорами, посидит да и заскучает. И обнаружит в себе вдруг если и не мужество, то какой-нибудь иной талант, от которого трудно усидеть на месте. И начнёт понемногу пренебрегать опасностью и совершать вылазки из своей норы на свет божий…


Тунгус прошёл, потоптался, пооглядывался.Спросил:— Чем здесь пахнет?— Пахнет? — спросил Человек.— Ну да. Воняет. Рыбой что ли? Рыбу жарили здесь? Или

ботинки сушили?— Ботинки? — спросил частный детектив. — На батарее. Старые ботинки, — уточнил тунгус. — А там

что на подоконнике?— Гортензии, туберозы, — отвечал детектив.— Пыль что ли? — спросил Мейер. — Не, она здесь разго-

варивать не будет. — Она?— Марго. Следователь. Маргарита Викторовна. Пошли

в машину, там пообщаетесь. Человечников шёл к автомобилю по крякающему снегу

через унылый уличный воздух; он ещё не видел её, но вдруг великий страх стиснул его и стеснил, он стал замедлять шаги, стал даже подкрадываться, как будто машина была заминиро-вана.

— Что замерли, Евгений Михайлович? — нетерпеливо по-звал тунгус, приглашая садиться на левое заднее сиденье.

Евгений Михайлович смутился, хотел было вернуться в офис, обуть вместо тапочек туфли, но не вернулся. «Поздно», — стукнуло в голове почему-то. Застегнул куртку, про которую по-думал: «Наверное, тоже пахнет жареной рыбой; или ботинками; блять, и пуговицы нижней нет; блять, и верхней». Отщипнул не-много снега от придорожного сугроба, пожевал, чтоб отбить вкус сигареты; сел в машину. Заметил, что вкус сигареты не отбился, а стал ещё гаже. Посмотрел направо.

Так он и думал, так он и думал, так всё и было! Ярче тысячи лун сверкало в темноте её лицо, ярче тысячи солнц.

Но неказистостью своей детектив никогда не тяготился — уже говорилось, что город наш населён был далеко не богинями и героями, а так, жмыхом и соломою рода человеческого.

Только ведь и с соломою может разное случиться. И слу-чилось!

Неизвестно, все ли мы умрём когда-нибудь, но что когда-нибудь каждому из нас встретится, если уже не встретилась, главная женщина — это точно.

О главной женщине многое сказано, но многое из сказан-ного туманно, неверно. Говорили, что она красавица, но многие свидетельствуют об обратном и даже утверждают, что самая со-вершенная красота лишь отсвет её могучей власти. Она не всегда умна, часто и не умна вовсе; ну так что же с того: что за радость желать и ласкать доктора наук или топ-менеджера. Одних глав-ная женщина настигает в нежном возрасте и не отпускает уже никогда, выращивая из ослеплённых и оглушённых первой лю-бовью мальчиков поэтов и рыцарей. Других подстерегает в сере-дине жизни, уводя от устоявшихся было привычек, от семьи, от любимых детей — в бездну, разверзшуюся по соседству, в кото-рой плоть, воздух, вода и свет новы на вкус. Третьих забирает уже слабыми, перед самой старостью, кружит их напоследок по небу над прожитыми вещами, днями, деньгами и чувствами, показы-вая, какими они могли быть, но не были и никогда не будут.

Главная женщина не знает, что она главная, но каждый, кто встретил её, знает, что она главная. Потому что она выглядит, пах-нет и любит лучше всех других женщин. Она главная, потому что другие женщины неглавные. И всё остальное тоже неглавное.

Радикальные романтики гласят, что главная женщина всего на всех одна и при том никому не доступна, что она идеал, а каждому из нас в реальности является лишь её охлаждённая реплика. Народ попроще и поциничнее полагает, что главных женщин полно, у каждого своя отдельная, а у кого и по две, три; бывает, что и одна на троих.

В любом случае, главная женщина ошеломляет, и любовь к ней возвышается в любой судьбе над всем, что в ней было, есть и будет.

Пришло время и Евгению Михайловичу Человечникову по прозвищу Человек встретить главную женщину. Его случай ока-зался очень тяжёлым. Ибо женщина эта оказалась умна, красива, богата. Причём не по константинопыльскому счёту, а прямо по гамбургскому. Не уступала, так сказать, зарубежным аналогам, сияла на уровне цивилизованных стран и развитых демократий. В разных местах находятся главные женщины. Эта сидела в ав-томобиле. «Deus aux mahina», — подумал бы Человек, будь он по-начитаннее. Но он не был поначитаннее и ничего не подумал. Просто налетел на неё, как тупой Титаник, получил пробоину мозга и пошёл на хуй ко дну.

В то утро майор Мейер объяснил майору Человечникову, что привёз из Москвы лучшего следователя и что следователю этому нужна его, Человечникова, помощь.

— Ну так проходите, — радушно распахнул двери офиса Евгений Михайлович.

...Через какое-то время после исчез-новения очередной жертвы на её доме появляется надпись. Или на тротуа-ре возле дома, на столбе. Иногда на отделении милиции, куда родствен-ники обратились с заявлением о про-паже. Два иероглифа. Мелом или краской. Означающие «след дракона». По-китайски. Шутит он так. А мо-жет, хочет, чтоб мы его поймали. С такими и так ведь бывает…


Он смотрел на неё и не мог толком рассмотреть: виднелась только её красота, черты же её в этой красоте растворялись.

Но кое-что он как опытный сыщик уяснил: «Рост около ста восьмидесяти, а у меня сто шестьдесят восемь… пальто чёрное, дорогое, воротник из меха дорогого какого-то… а у меня куртка без пуговиц, ботинками пахнет, а у неё духи какие-то такие… а шея у ней какая, а подбородок, а зубы вот какие… а у меня… пломба мне нужна, пломбы, много пломб… а шея у меня, ну раз-ве это шея! — у меня… эх, майор, майор…»

— Маргарита, — представилась она. [С Моисеем бох говорил раскатами грома. Если он хоть раз

говорил со мной, то точно голосом женщины.]— Можно просто Марго, — она протянула ему холодную

узкую ладонь, вынув её из перчатки, как кинжал из ножен.Он тоже протянул руку, но не посмел даже коснуться её

пальцев. И всё же ему показалось, что он поранился: «двадцать семь лет? Может быть, двадцать пять, а мне…»

— Следственный комитет. Прокуратуры. Специальное управление. Отдел номер ноль. Сложные случаи. Засекреченные операции. И всё такое. Уже знакомый вам майор Мейер мой по-мощник. Можете не представляться. Я знаю, кто вы такой. А вы знаете, кто вы такой? — свет её голоса достигал его не сразу. Он доходил до него с безмерной высоты её недосягаемости, по пути остывал, замедлялся, обожествлялся.

— Кто такой, — повторил он за ней. — Вы — последний в этом городе честный милиционер.

Вот так. Единственный, да и тот в отставке. Что скажете?— Нууу… это… — сказал майор.— Я тоже честная. Только не милиционер. И не из этого

города. Вы нам поможете? — Поможет, — не дождавшись ответа окончательно впав-

шего в ступор Человека, отозвался за него с водительского места тунгус.

— Окей, — сказала Марго. — Вы были хорошим опера-тивником, уважаемым командиром. У вас есть дети. Вам нужны деньги. А нам нужны вы. Мы охотимся на одного ублюдка. Он называет себя Драконом. Вернее, мы называем его Драконом. Он похищает людей. По одному человеку каждые три месяца. Зимой, весной, летом, осенью. Уже восемь лет. Никто из похищенных не найден ни живым, ни мёртвым. Ни один.

Через какое-то время после исчезновения очередной жерт-вы на её доме появляется надпись. Или на тротуаре возле дома, на столбе. Иногда на отделении милиции, куда родственники обратились с заявлением о пропаже. Два иероглифа. Мелом или краской. Означающие «след дракона». По-китайски. Шутит он так. А может, хочет, чтоб мы его поймали. С такими и так ведь бывает.

Ничего вроде бы особенного. Но есть одно но. Все похищен-ные — дети. Мальчики десяти лет. Что он с ними делает? Или сде-лал? Подумать страшно! Каждые три месяца. Вот и посчитайте.

— Тридцать два, — наконец, заговорил, посчитал май-ор. — Слышал. Про него писали. И по телевизору было. Он в Мо-скве орудовал.

Студ

ия Т

им

ура Б

екм

ам

бето

ва «

Базелевс»

Худ

ож

ники: Н

азар Ч

ага

таев и

Анто

н К

окарев


— И в Подмосковье.— А у нас что ищете?— Его ищем. Он теперь здесь.— Не слыхал.— И никто не слыхал, кроме нас. Дети на окраине

и в окрестностях вашего города уже два года, как исчезают. Один в три месяца. Зимой, весной, летом. Осенью. Иероглифы. Толь-ко милиция местная вначале вообще от дел этих отмахнулась. Ну пропали два мальчишки из бедных семей. Ну — пропали, ну и что! Есть ведь дела поважнее. С кетчупами дружить, потом с ними же воевать; торговые центры строить, дороги. В Жкх вот управляющие компании появились, надо ведь и ими кому-то управлять. До оперативно ли розыскной деятельности тут, до до-просов ли, экспертиз, протоколов!

А когда поняли, что тема серьёзная, что сам Дракон в ва-ших краях объявился, побоялись показать, как первые случаи прозевали и элементарного не сделали, улик не собрали, сви-детелей не искали, ничего не сделали, что должны были, — тут испугались. Стали дела эти замалчивать, вести врозь, хотя их, конечно, в одно надо объединять, в одно с московским делом. Ду-мают, потянем пока, а там, глядишь, переберётся Дракон в дру-гие места… и что противно, все силовики ведь под ними здесь — и мои коллеги, и Фсб, и суды, все под этими оборотнями. Не про-биться с правдой сквозь них.

— Зря вы так про нашу милицию, — перебил вдруг Евге-ний Михайлович. — Там и хорошие ребята есть. Чечню прошли, много дел раскрыли, многих спасли… Пашут…

— Ну да, мотыжат, понимаю. Но начальник над ними Кривцов…

— Так снимите Кривцова! — Я из другого ведомства…— Так посадите.— Не имею поручения. А имею поручение поймать Дра-

кона. И поскольку сотрудничество с хорошими милиционерами генерала Кривцова невозможно в силу отрицания ими версии о серийном убийце, мы хотим сотрудничать с вами.

— Чем я могу?..— Вы знаете город. Вы хороший специалист. Вы по-

можете мне проводить независимое расследование как част-ный сыщик. Вы знаете почти всех местных милицейских на-чальников, потому что они были когда-то вашими подчинённы-ми. Вы поможете узнать то, что известно им на самом деле. Мо-жет быть, кто-то из них, из тех, что почестнее, тоже поможет нам. Неформально. Моё руководство пробовало работать с ними офи-циально. Результат — полный саботаж, поэтому меня прислали сюда. Инкогнито. Никто из здешних чиновников не знает о на-шей миссии. Мы с Мейером прибыли приватным образом. Как ту-ристы. Сколько стоят ваши услуги?

— Рынка нет. Ничего не стоят. Не было прецедента. Пиво ещё как-то идёт, а сыск не котируется.

— Тысяча рублей в день, — предложил тунгус.— Окей.

— Окей.— Окей.Все трое сказали окей. И Человек, хотя ему хотелось ска-

зать, что для прекрасной Марго он готов сразиться с Драконом совершенно бесплатно.

— Вот мой телефон, — тунгус дал майору крохотную кар-тонку с цифрами. — Постарайтесь что-то узнать в ближайшие дни у ваших бывших сослуживцев.

— Только аккуратно. Не спугните, — подсказала Марго. — И про нас ни слова.

— Вот задаток. Пять тысяч, — улыбнулся Мейер.— Наступило время зимней жертвы. Дракон будет дей-

ствовать. Когда и если в городе пропадёт ребёнок, немедленно сообщите нам. Важно перехватить расследование у ментов или хотя бы встрять в него с самого начала, чтоб они не успели его завалить и загадить так, что потом не разберёшься, — приказала Марго.

— Если вы понадобитесь, мы вас найдём. Будьте на связи круглосуточно, — добавил Мейер.

— Когда пропадёт мальчик, если действовать быстро, у нас будет шанс спасти его. До нас не был спасён ни один. Хотя в Мо-скве следствие вели лучшие оперативники. Мы должны сделать то, что не получилось у них. Мы сможем. Мы лучше лучших! Ска-жи, тунгус, — произнесла Маргарита Викторовна.

— Лучше лучших! — воскликнул тунгус.— Евгений Михайлович, я уже сказала, что меня нужно

звать Марго. А можно ли вас как-то покороче? Женя слишком лег-комысленно. Может быть, Че? Коротко, но в то же время солидно. По-боевому и романтично.

— Да, почему нет.— Тогда пока, Че, — сказала Марго. — Пока, Че, — сказал тунгус.— Пока, — сказал Че.— Ну, — выждав паузу, произнёс тунгус, обращаясь к Че.— Что? — спросил тот.— Пока. Мы сказали пока.— А! — хлопнул себя по лбу майор, забывший выйти из

машины. — Пока, — и вышел; не хотелось ему выходить.Снаружи, где начинало было кое-как светать, опять почер-

нело от наползших с болота мраков и туч. Машина уехала. Майор смотрел вслед и видел восход. Над его плоской судьбой, над его пониженной жизнью — восход сверкающей женщины, лучами которой впору было бы освещать игры богов, ристания ангелов и золотые россыпи, и самый Эдем. А освещаются: он в куртке без пуговиц, его грошовая детективная лавочка, его нелепый город, построенный угрюмыми людьми от нежелания жить.

Кто любил, тот знает, что любовь действует, как эфедрин: подкрашивает реальность праздничными тонами. Бревенчатый офис майора стал от любви довольно мраморным, а серая его куртка — ослепительно серой. Стало веселее и в то же время много страшнее на душе. Всё выше восходила Марго, всё яснее становилось вокруг, и всё яснее становилось майору, что не до-


стичь ему, не дотянуться. Вот почему корил он теперь себя перед зеркалом.

§23За несколько дней, минувших с того восхода, тунгус позвонил лишь раз. Поинтересовался, нет ли полезной информации. Не было, не было информации. А так хотелось поразить Марго своим профессионализмом, смекалкой. Увы, поговоривший по старой дружбе с Подколесиным, фон Павелеццом и ещё двумя офицера-ми, ничего не добился от них Че. То ли был уж слишком осторо-жен, начинал уж слишком издалека. То ли совсем погрязли мен-ты в круговой поруке, то ли и вправду не знали ничего важного. Не было информации, не было повода для встречи с Маргаритой Викторовной. «Эх, майор, майор…»

Отошёл от зеркала, сел за стол, стал от нечего делать ко-вырять карандашом тетрадку, купленную когда-то для ведения бухгалтерии.

В дверь офиса постучали так тихо, что майор не услышал и не сказал «войдите».

Вошёл мужчина с немного разбитым лицом.— Мне нужен майор Человечников.— Это я.— У меня нет денег.— У меня тоже. Было пять тысяч, жене отдал.— Я Глеб. Дублин Глеб, — мужчина говорил с трудом, —

Глебович. У меня такой вопрос, с которым надо бы в милицию, но в милицию мне нельзя.

— Слушаю.— Отец Абрам посоветовал к вам обратиться. Вчера я был

у него, совета просил. Он выпивал, с чертями своими выпивал. Агапидъ сказал, что вы опытный и добрый.

— Агапидъ?— Это чорт такой. Самый умный из отцовых чертей. Ни-

когда плохого не посоветует. Вот и отец Абрам говорит: слушай его, иди, мол, к майору, он может и без денег. Привык, говорит, майор без денег жить, так теперь они ему вроде и не нужны.

— Ну это преувеличение, — возразил было майор.— У меня денег-то нет, а горе, горе такое, прямо беда, —

как бы не в себе бормотал Глеб Глебович. — И в милицию нельзя. Только к вам…

— Спасите! — словно подменили вдруг Дублина, голос его перешёл в другой регистр, стал резок, дёрнулся, срезался.

— Присаживайтесь, — Че проковырял в тетрадке большую дыру, сломал карандаш.

Посетитель присел, достал из кармана и поставил на стол лёгкие детские кедики.

— Это что? — майор взял новый карандаш.— Когда Велику годика три было, мы ещё в Москве с ним

жили, я возил его на море. В Биарицц. Почему в Биарицц, не знаю. Название где-то вычитал, понравилось. А зря ведь, глупо ведь, — Глеб внезапно рассмеялся прямо-таки весело, — там купаться

толком нельзя, особенно с маленьким ребёнком, волны очень большие и течения сильные; зазеваешься, утащат в океан на всю жизнь. Зато красиво. И прибой шумит.

Вот я Велика посажу бывало на песке шагах в двадцати от прибоя. Он играет, а я им любуюсь. И волнами. Так и стоит пред глазами картина — Велик, волны. Огромные волны; с самой сере-дины Атлантики катится такая волна и достигает берега и вста-ёт на дыбы в двадцати шагах от Велика. Он сидит играет, кро-шечный, а волна на него идёт трёхметровая, идёт, идёт. И вдруг раз! — обрушивается с грохотом и шипением. И отступает, ухо-дит ни с чем. Возвращается в океан без добычи. Только брызги долетают до моего сыночка, и он смеётся, и я с ним засмеюсь, бывало.

А тут в Метценгерштейне на днях я в тюрьме сидел, — на этих словах майор встрепенулся. — Сон мне там приснился. Си-дит Велик на берегу. Я к нему иду, несу воду, купил в пляжном баре, отлучился на минуту, но из виду не терял, никогда не те-рял, поверьте, я хороший отец и сыночка своего никогда одного не оставлял.

Но тут снится мне, что иду я к нему, а с океана волны к нему идут. Одна за одной. Вырастают и рушатся, и уходят, и брызгают-ся, а Велик смеётся от их брызг. Вдруг вижу — что-то будто не то. Вот ещё волна, обычная вроде бы, но тревожно мне почему-то становится. Иду быстрее. И волна быстрее. Я бегом. Волна на-растает. Я начинаю вязнуть в песке. Волна нарастает в полнеба. Я кричу Велику «беги». Он не слышит, играет, смеётся. Волна за-слоняет солнце; темно сразу и холодно становится. Волна прохо-дит линию, на которой рушились другие волны, пенится, гудит, не останавливается. Я падаю, тянусь к Велику. И волна рвётся прямо к нему. Нависает над ним; я поднимаюсь, бегу к сыну. Не успеваю. Волна быстрее. Не успеваю… Волна быстрее... Накрыва-ет его, хватает, уносит. Я бегу за ней, но не угнаться. Зову на по-мощь, а вокруг вдруг ни души, куда-то пропали все купальщики, сёрферы, спасатели. Нет никого. Пустой пляж, и кедики моего малыша на песке. Вот они. Нашёл я их в старых его вещах. Семь лет, оказывается, хранились и вот — приснились и нашлись… Думал, ничего, я же учёный, в снах никакой загадки нет. А тут сбылось вдруг.

— Пропал мой Велик, — опять не своим каким-то новым, третьим уже голосом вскрикнул Глеб. — Вот, приложите к ушам.

— Зачем?— Приложите, пожалуйста, — настаивал Глеб, протягивая

майору кедики. — Другой стороной, не подошвами, да, так, пра-вильно. Что слышите?

— Да ничего.— Прислушайтесь, умоляю вас. Вот я выключу, — Глеб вы-

ключил телевизор, который, впрочем, работал без звука. — Шум какой-то. Как в морских ракушках, из которых, как

говорят, шум моря слышен.— Верно, — почти обрадовался Дублин. — Я вчера плакал

над этими кедиками, целовал их и случайно к ушам прижал. И услышал шум прибоя в Биарицце. Он там в этих кедиках бе-


гал. Вот я слушаю их и плачу, слушаю и плачу. Я был, поверьте, хорошим отцом. Если и оставлял его одного, то только в машине. Всегда заботился о нём. И даже хотел бросить пить. А тут вдруг… Дело важное было… Уехал от него… Помогите! Спасите моего ма-лыша! Я потом заплачу…

— Возьмите, — майор вернул кедики Глебу. — Вашему сыну десять лет?

— Да! Откуда вы знаете? Вы уже всё знаете? Вы знаете, где он?!

— Не знаю. Но я вам помогу. Не бесплатно. В долг. Потом отдадите. Давно пропал мальчик?

— Скорее всего, три дня назад. Может быть, четыре… два…

— Рассказывайте, — Че сломал карандаш. — Четыре дня!.. Рассказывайте! Срочно и как можно быстрее! Секунду! Ало! То-варищ майор! Это Че говорит. Скажите Марго, случилось то, что она предполагала. Что? Нет, милиция как раз ничего не знает. Да. Здесь отец ребёнка. Жду. Ждём.

— Это вы с кем? — спросил Глеб Глебович, показывая на майоров телефон.

— С хорошим человеком. Слушаю вас, Глеб Глебович. Рас-скажите, как всё было. Только не во сне, а наяву.

— Я сон вам рассказал, чтобы про кедики попонятнее было. А кедики принёс, чтоб пожалели вы моего мальчика. И меня. Чтоб без денег согласились…

— Я согласился. Теперь к делу.

§24В тот же час того же дня в своём домовом подземном госпитале приходил в себя раненый генерал Кривцов. Расхаживал по опе-рационной, расхаживался и расходился, разошёлся, наконец, до высшей степени бодрости, до злобного кашля и лицевых судо-рог. Подколесин ходил за начальством, носил за ним подставку с двумя капельницами и терпеливо воспринимал критику в свой адрес.

— Хуесос ты, Подколесин, — критиковал его генерал. — Отчего же у тебя такая дубовая голова? Сутки! Сутки прошли, му-доёбина ты чуркестанская! Чуть не убили меня, а ты до сих пор не можешь узнать кто! Кто стрелял? Отвечай!

— Не могу знать, товарищ генерал!— Отвечай, опездол!— Чеченцы.— Откуда вывод такой?— Злые они.— Ты что, совсем ёбу дался? У тебя папа идиот был? Ты

в папу уродился?— Не могу знать, товарищ генерал.— Какие ещё доказательства?— Никаких, товарищ генерал.— Чем тогда Слухоухов занимался? Ты ему сказал, чтоб он

следствие вёл?

— Так точно, товарищ генерал.— Так он вёл?— Ведёт.— И что говорит?— Кетчупы, говорит. Скорее всего. Но точно не знает.

Пока.— О, долбоёбы! Ну вот, он на Кетчупа думает. А ты на Асла-

на почему показываешь?— Имею собственное мнение, товарищ генерал.— Ну, головы у тебя нет, это понятно. А жопа-то хоть есть? — Так точно.— Ну вот возьми же своё собственное мнение и засунь его

в свою собственную жопу!— Есть, товарищ генерал. Будет сделано.— Засунул.— Так точно.— Хоть это у тебя получилось. А этот зам у Слухоухова…

Как его? Холмогоров? Из новеньких.— Хохломохов, товарищ генерал.— Его подключили? Он толковый, кажется.— Подключили. Говорит, что не Кетчуп и не Аслан… может

быть… а кто-то третий. Потому что, говорит, уж очень на виду у всех война с Асланом и Кетчупом, не стали бы они так топорно…

— Какой на хуй третий?— Он пытается логически вычислить. Одна из версий —

Дублин, из ревности. — Охуели! Какой Дублин, он же там стоял, я ж ему в рожу

дал перед тем, как подранили меня!— Хохломохов говорит: мог нанять кого-нибудь. Видимо,

не профессионала, потому что, говорит, убить не смог. Хотя, гово-рит, и Кетчуп мог заказать. И Аслан. У них тоже промахи бывают. Но и Дублин, говорит, мог. И муж садовницы…

...«Это что?» — вопросил Дублин, принимая посылку. «Сын ваш, три месяца, здоров, вес в норме, тут и документы все, в пелёнках найдё-те, — отвечал посыльный. — Вар-вара, жена ваша бывшая просила передать, что не на что ей его со-держать, а вы, просила передать, миллионер; вот и растите себе на здоровье». «Ах, да, она что-то такое говорила, что будет ребёнок у нас, я думал, шутит, она ведь шутила всё время… Какой маленький»…


Студ

ия Т

им

ура Б

екм

ам

бето

ва «

Базелевс»

Худ

ож

ники: Н

азар Ч

ага

таев и

Анто

н К

окарев


— Молчать! Скажи этому… Скажи… Слухоухову. И этому… новенькому… Охломонову…

— Хохломохову…— Ну да, блять… Мохохло… Тьфу, блять, нарочно что ль

кадровики охуярков подбирают с такими фамилиями, хер выго-воришь! Сухохуев, Лохмолохов! А толку что! Ничего решить не могут. У одного ларьки, у другого маршрутки, у третьего банки… В милиции ментов нет, одни бизнесмены. Некому дело пору-чить… Кстати, о поручениях. Надька сказала, свинёныш дублин-ский пропал. Что ж, за это хвалю, — генерал смягчился. — Бы-стро сработал, Подколесин, очень быстро. Молодец…

— Я сразу прапорщику Пантелееву поручил, — просиял лейтенант. — Сам не ожидал, что он мгновенно исполнит.

— А как он с ним разобрался?— Не успел спросить, товарищ генерал.— А ты спроси. Он мужик исполнительный, но глубоко

придурковатый. Надо вникнуть. А то сделает, как с Бахтияром.— А как он сделал с Бахтияром?— Да закопал его в сквере Победы. Хотя знал, мудило, что

сквер отдали под застройку сыну мэра. Сам же оформлять землю помогал, горсовет кошмарил. И тут же, когда Бахтияра успокоил, ночью его в этом же сквере и зарыл. Да и зарыл-то неглубоко, не-брежно. А через неделю, само собой, стройка началась. Туда экс-каваторы подошли. Зачерпнули, подняли, а из ковша Бахтияр свешивается. Еле замяли тогда. Так что ты вникни, как он сделал, куда дел, чтоб не напортачили, как в тот раз.

— Так это он Бахтияра… А я и не знал, товарищ генерал. Думал, кетчупы его прибрали…

— И дальше так думай. А что там, Надька говорила, какой-то брат с этим сынком дублинским вместе пропал? Его тоже Пан-телеев оприходовал?

— Брата я не поручал. Уточню. Доложу.— Уточни, уточни. Брата я тоже не поручал. Если жив, най-

дите, на него всё и свалим. Если не жив, тем более. А кто папашей его, алкашом этим займётся, Глебом этим?

— Хотел тоже Пантелееву поручить, но позже, чтоб без сына напоследок папаша помучился. Как вы и ставили задачу. Но вот вчера вы же сами с ним разобраться захотели…

— Погорячился я. Выпил лишнего, сглупил… Пантелееву не надо. Поищи другого исполнителя. В таких вопросах нужно разнообразие. Базовый принцип конспирации. Распределение рисков, понимаешь?

— Никак нет. Генерал Кривцов, путаясь в трубках капельниц, обернул-

ся, посмотрел на лейтенанта Подколесина с величайшим сожа-лением и прошептал:

— А ведь ты у меня лучший! Остальные-то ещё хлеще! И на чём только держава держится?

— Не могу знать, товарищ генерал!— Вот и я не могу знать…В операционную вошёл увешанный оружьем пожилой

слуга. Он ступал осторожно, неся на вытянутых руках глубокую

тарелку, из которой валил пар и торчали в разные стороны ру-кодельная жёлтая лапша, серебряная ложка и варёная куриная ляжка.

— Вот, Сергей Михайлович, — сказал слуга. — Надежда Петровна супчик куриный сварила, велела вам передать, чтобы поправлялись поскорей. Куда поставить? Где кушать будете?

Старику очень хотелось куда-нибудь уже поставить этот супчик, тарелка была больно горячая, а нёс он её из далека, из кухни, давно нёс.

— Чего? Супчик сварила? Ишь, подлизывается! Всё равно денег не получит. Пусть ей математик этот деньги даёт, — отве-тил Сергей Михайлович. — Так ей и передай! Супчик! Пусть она этот супчик Дублину своему в жопу засунет! Так и передай!

— Слушаюсь, — морщась от боли, пошёл передавать слуга.

— Стой, куда? А суп-то куда потащил!? Вон туда, на тот сто-лик поставь. А теперь иди. И передай ей всё, что я сказал. А что я сказал? Запомнил? Повтори! — потребовал генерал.

— Вы, Надежда Петровна, подлизываетесь. Денег вы, На-дежда Петровна, всё равно не получите. Пусть вам, Надежда Петровна, математик этот деньги даёт, — повторил слуга. — Засуньте этот супчик, Надежда Петровна, Дублину своему в жопу.

— Молодец, ступай, — махнул руками генерал; трубки ка-пельниц застучали как ветки от ветра. — И ещё, — генерал огля-дел голые глухие стены подземного убежища. — Мне тут ещё долго отсиживаться. Пусть пару окон мне тут нарисуют. В одном окне пусть озеро изобразят и восходящее солнце. А в другом… Париж… Ну, или Лондон, чего-нибудь такое.

— Слушаюсь, — удалился слуга.— А в озере бабы голые чтоб купались. У меня там журнал

лежит на столе в кабинете «Русский пионер», пусть оттуда срису-ют, там хорошие есть, — закончил, наконец, инструктаж Сергей Михайлович.

— Слушаюсь, — уже из некоторого отдаления донеслось напоследок.

Генерал принялся есть лапшу, говоря:— Хорошо готовит. Сука. А ты чего, Подколесин? Иди тоже,

чего тебе тут? Работай!— Ещё две новости.— Хорошая и плохая?— Так точно.— Плохая…— Генерал Вархола из Москвы весточку передал.— Ну?— Послали к нам из Скп бабу одну вредную. По секрету.

Расследовать те дела. Ну, которые детские. Типа тайно расследо-вать. Негласно. Независимо.

— Это какие такие детские дела?— Да вот пацанов-то похищал кто-то.— Это те дела, которые с иероглифами что ль?— Да. С китайскими.


— Понятно, с китайскими. С какими же ещё. Я уж и забыл про херню эту. И чего? Зачем расследовать?

— Вархола говорит, не верят нам. Считают, плохо мы рас-следовали. А больше он не знает ничего. Иероглифы ещё япон-ские бывают.

— Не умничай. А что за баба?— Острогорская. По спецзаданиям работает. Лихая, гово-

рит, бедовая. В интернете пишет. Под кличкой Марго Мегрэ. — И что? Здесь она уже? Где?— Должна быть здесь. Ищем.— Найдите. А там посмотрим. А хорошая новость?Подколесин сладко улыбнулся:— Пока вы без сознания были, товарищ генерал, нас в по-

лицию переименовали.— И что? Что ж в этом хорошего? Чего лыбишься? Я думал,

так, шутка, побалагурят, да и забудут. Не забыли! И что? Я теперь генерал полиции что ли?

— Так точно! — радостно гаркнул Подколесин.— Хуйня какая-то, — раздумчиво произнёс генерал. —

Хорошего-то в этом что? Понять не могу!— Форму, товарищ генерал полиции, форму новую, слы-

шал, обещают выдать, — лыбился лейтенант. — Чёрную на крас-ной подкладке, с золотыми аксельбантами, и тут вот, по обшла-гам — орлы, орлы, золотые орлы…

— Что они там, охренели? Это денег-то сколько надо! Луч-ше бы квартиры дали личному составу. А то — аксельбанты! Я что, вот этого-то вот старшину, к примеру, Бырыкина, этого би-тюга в мятой фураге, вот его-то — наряжу как пидора из балета? И пошлю в обшлагах и аксельбантах топтаться на рынок у вьет-намской точки? Где контрафактным мылом торгуют? И анашой? Его ж косоглазые засмеют, уважать перестанут! Его ж Верка домой не пустит, клоуна такого…

— А по-моему, красиво, товарищ генерал.— Ладно. Всё. Иди.— Приятного аппетита, товарищ генерал.— Ах, ах… нах, наххх… уй…

§25Фотографий и воспоминаний нашлось очень мало. И если не-многочисленность и невыразительность первых была понятна (никто в их семье не был любителем снимать и сниматься), то скудость последних обескуражила, стала шокирующей неожи-данностью.

Карточек было четыре. Недавняя, сделанная Надей: школь-ный спектакль; в глубине сцены Велик, Машинка и Васенька Сме-ян из великова класса — все трое в масках поросят; на переднем плане некий немаленький мальчик в колготах, изображающий волка. Последняя: неловко исполненный самим Великом на ай-паде автопортрет, весь в темнотах и искажениях, как отражение в старом кривом зеркале. Самая ранняя: молодой отец с младен-цем на руках, ещё в Москве; фотографировал уж и не вспомнить

кто; почти полностью засвеченная; сын получился в виде ослепи-тельной белой вспышки, залившей пол-Глеба; таких лучезарных детей иногда держат на коленях мадонны ренессансных времён. И, наконец, ещё одна, иностранной работы: в том самом Биариц-це на знаменитом Пляже Безумных какой-то отдыхающий кады-кастый немец неустанно фотографировал своих розовую дород-ную дочь и пережжённую на жаре жену циклопическим Кодаком; в один из тысяч кадров попался случайно и Велик; был запечатлён слева от ликующе лижущих мороженое немок, чуть ли не спиной, не в фокусе, но всё же узнаваемый, если присмотреться потща-тельнее; хороший был немец — обнаружив на проявленных фото примелькавшегося мальчишку с пляжа, не поленился, нашёл его и Глеба и подарил этот самодельный сувенир. И это было всё!!

По бедственной бедности фотоархива Дублину-ст. оста-валось только крепко надеяться на свою память, представляя её как бесконечный лабиринт, где за каждым поворотом хранятся всевозможные священные видения Велика. Он предвкушал по-гружения в долгие яркие воспоминания о сыне, в которых чаял укрыться от смертельной реальности. Вышло, однако, не так.

Математик пользовался памятью почти исключитель-но по научным надобностям. Он никогда не искал в ней обра-зы сына — его любовь к нему была самой настоящей и потому не искала опоры в прошлом и не боялась будущего. Никогда не вспоминал он ни того, что было с этой любовью, ни того, что ей предстояло. Так что память свою знал он лишь со служебной, так сказать, стороны.

В личном же его горе она оказалась совершенно бесполез-ной: запутанная, тесная местность, где посреди чисел, бесконеч-ностей, формул и геометрических фигур, чисел, фигур, формул и бесконечностей, и бесконечностей, бесконечностей — несколько старых, ни разу не реставрированных миражей о Велике, с кото-рых от самого даже тихого взгляда осыпались краски и созвучия.

Припоминалась первая встреча с сыном. Посыльный в по-лосатой фуфайке с бородатым бородавчатым лицом цвета бордо на пороге ещё московской квартиры вручивший ему уведомле-ние о заочном разводе и кулёк с Великом. «Это что?» — вопросил Дублин, принимая посылку. «Сын ваш, три месяца, здоров, вес в норме, тут и документы все, в пелёнках найдёте, — отвечал по-сыльный. — Варвара, жена ваша бывшая просила передать, что не на что ей его содержать, а вы, просила передать, миллионер; вот и растите себе на здоровье». «Ах, да, она что-то такое говорила, что будет ребёнок у нас, я думал, шутит, она ведь шутила всё вре-мя… Какой маленький…» «Там и инструкция есть, чем кормить, и бутылочка с кормом на первый раз. Распишитесь в получении. Вот ручка. Здесь. Нет, нет, здесь. И здесь. И ещё здесь», — бордовый бородач ушёл. Младенец мощно запищал. Жалость и страх оце-пили отца. Неумолимый инстинкт, повелевающий растить тех, кто пришёл занять наше место, пригнул его к ребёнку, склонил перед сыном, подчинил ему. Хоть и не крещёный, Дублин всё же был довольно русским человеком, то есть принадлежал к народу, бох у которого — неразумное дитя, прижавшееся к богоматери. У которого вместо веры — жалость и страх.


redtram Ксения Собчак рассказала, как

ее украл какой-то мужик и увез за город. На

днях издание «Русский пионер» отмечало свой

очередной день рождения.

александр белобородов Теперь у нас

появились новые Достоевские — журнал

РУССКИЙ ПИОНЕР вручил Ксении Собчак пре-

мию за рассказ, в котором она писала, как ее

хотели изнасиловать в 14 лет, но она решила

отдаться добровольно. И с тех пор эта ее при-

вычка отдаваться добровольно осталась на

всю жизнь, чему она несказанно рада.

@kovinvs Кто-нибудь читает журнал «Рус-

ский пионер»? Это журнал для своих? Вчера

раздавали награды, вручили Гоголю, у них все

норм?:)))

superina Что такое день удался? Это когда

утром тебе дал автограф Вернер Херцог (на

кинофестивале), а вечером — Ким Ки Дук (на

ДР «Русского пионера»).

julia pobetova «Русский пионер», впечат-

ления приятные. Граждане были не напря-

женными и, я бы сказала, радостными — при

том, что кто-то не выиграл: все-таки конкурс.

Красивые, талантливые люди, вкусная еда,

правильная музыка. Опять же веранда, виды

сумасшедшие, «на воздушном океане, без

руля и без ветрил».

@bolshe_nikogda Закрыли сезон послед-

ними, абсолютно ослепительными «стихами

про Москву». Журнал «Русский пионер» дал

премию в номинации «Стихи 21 века».

kafka_chan Офигенна! Сидим с Анной

Чапман... Нормальная она...

begemot_58 СкуШный журнал «Русский

пионер», Ксюши и Зверуши иногда бросят туда

свои опусы да Колесников пару раз про В.В.П.

@good_pear «Русский пионер», «Афиша»,

черешня, клубника, вишня, кресло, кондицио-

нер. Что еще для счастья нужно.

myaw Слушайте, я вот не смотрю визор и не

читаю советских газет (а в журнале «Рус-

ский пионер» об этом не пишут), но что-то те

Очередной день рождения журнала, вручение первой литпремии «РП» — эти события не остались без внимания общественности, которая незамедлительно делится впечатлениями — в блогах, в Твиттере. Достается и авторам, и лауреатам. И журналу.

анна в

сесвятская


родственники и друзья кролика меня, которые

это делают, мне ничего не говорили, так что на

всякий случай повешу.

В Калининграде увеличивается стоимость

проезда.

С 1 июля этого года одна поездка в автобусе

по городу обойдется пассажиру в 12 руб., по-

ездка в маршрутном такси — в 17 руб.

j-remizova «Русский пионер» оказался

единственным журналом, который мне по-

настоящему понравился и который не пишет

обычный среднестатистический бред, как вся

наша остальная пресса. Собственно, поэтому

я его и читаю.

petgraph Абсолютно не зная о планах снова

выпустить в прокат фильм «Восемь с полови-

ной долларов», две недели назад я сделал 3

футболки и хотел на них взять автограф у Охло-

быстина на мероприятии журнала «Русский

пионер». Купил белый маркер по ткани. Хотел

одну также самому Ивану подарить

privet-fandorin В начале недели забрала

заказанную на Озоне «Околоноля», сегодня не

спеша дочитала. Повесть идет легко, хотя сна-

чала нужно привыкнуть к авторскому стилю.

Короче, постмодернизм на постмодернизме,

куча отсылок и аллюзий, но они все такие

хорошо знакомые, что сильно не напряга-

ешься. Но, в первую очередь, «Околоноля» —

хорошая мистификация, и главная отсылка

там — к Владиславу Суркову. Уж не знаю, он

ли автор романа, но интерес к нему подогрел

на «отлично». То Алена Гинзберга для «Русского

пионера» зачитает, который постоянно там

цитируется, то свой (а свой ли?) стишок в ряду

прочих воткнет, то «Капитанскую дочку», при-

крываясь именем Дубовицкого, самым лучшим

произведением на русском языке назовет,

а после — и от первого лица ее же отметит.

А потом две рецензии накатает, в первой из

которых назовет роман «ничем», во второй —

лучшим, что когда-либо читал. Да и сам сюжет

повести, герой которой промышляет продажей

чужих стихов творчески заточенным бандосам

и чиновникам, смущает постоянно. В общем,

веселится наш серый кардинал, знай загадки

загадывает, потом сам ответы дает, потом их

же перевирает. Видите, сама уже и запута-

лась, кто автор, а кто — кто?

А повесть — про Егора Скороходова. То интел-

лектуала, то бандита, то влюбленного в сквер-

ную бабу Плаксу, обычного мужика за 40. Не

про коррупцию, мне кажется. Хочет убежать от

смерти, поэтому ищет чего-то, мечется. Лихо,

весело, стебно, местами грустно. Местами

хочется подчеркнуть и запомнить, местами —

плеваться от попкульта.

Пожалуй, советую.

alexeyco После прослушивания «Жизни на-

секомых» в радиоверсии, признаться, считал

Пелевина скорее, как это теперь принято,

«модным» писателем, нежели талантливым.

Ан нет — оказался не прав. И хорошо. Он та-

лантливый. Пожалуй, теперь попробую что-то

еще из его книг почитать. Я, к слову сказать,

конечно, люблю все новое. Но побаиваюсь.

Например, после прочтения «Околоноля» На-

тана Дубовицкого, который вышел в «Русском

пионере», я, признаться, терялся, что именно

сделать в первую очередь: убиться об стену

или сжечь этот номер «Русского пионера».

Хотя, надо сказать, что-то общее у этих писа-

телей есть.

inna levashova Колонка Ивана Охлобы-

стина в номере «РП». Жуть... !!! По-честному,

даже не знаю, ставить «лайк» или нет...

Исповедь, похожая на сценарий к какому-то

жуткому фильму...

Бывают в жизни моменты, когда ты не по-

нимаешь, как ты здесь оказался, но точно

знаешь, что нужно делать... но ТАКОЕ «предна-

значение» — тяжелый крест!!! Как известно,

Господь не дает бОльшего испытания, чем ты

сможешь вынести...

Сила сделать + Сила рассказать! Восхища-

юсь!!! (но «лайк» не ставлю = ЖУТЬ!!! а ка-

кова цель публикации??? исповедь = так

исповедь???


наталья орлова Страшная вещь. Слож-

ный человек наш Охлобыстин. Что ж он в себе

носит...

@anna__v Обзавелась новым номером

«Русского пионера». Учитывая нескорую ско-

рость моего чтения, на неделю я себя заняла.

efimtseva Взорван мозг. Ехала в метро, нат-

кнулась на «Исповедь» Охлобыстина. Слишком

жестоко, чтобы быть правдой... Все можно

понять и принять. Судить нельзя. Но мозг

отказывается осознать, что спустя два года

после описанных событий этот человек принял

сан священника. И слова его — оправдание,

не покаяние.

Вдогонку «Русскому пионеру».

Часто мы не испытываем радости от того, что

делаем. Мы стараемся уйти от этого, избе-

жать отрицательных эмоций, спрятаться за

вымышленными делами. Вот эти самые прятки

уже во взрослой жизни и являются побегом.

Побегом от себя, важных дел и решений. Ко-

нечно, теперь уже можно дышать через рот,

чрезмерно много болтать, дрыгаться в смеш-

ных конвульсиях, много пить после очередных

«забегов».

Но если в резвом детском беге, или беге здра-

вомыслящего человека по утрам, или беге

просто спортсмена есть хоть какая-то цель,

важная положительная сторона, которая ясна

совершенно каждому, то в нездоровом взрос-

лом ПОБЕГЕ, кажется, нет ничего положи-

тельного. Кажется, нет той четкой идеи, ради

которой стоит задыхаться, покупать новые

кроссовки и жертвовать утренним сном. А по-

тому я снова доказываю себе уже в который

раз, что мне бежать незачем.

santaleks В отличие от предыдущих коммен-

таторов скажу неприятную вещь. Алкашня и ма-

жоры — гадостное впечатление от прочитанной

статьи. Особенно мне понравилось спаивание

матери четверых детей. Маргарита, по Вашему

мнению, это очень весело? Какие у столь вы-

сокоморальной мамаши вырастут дети, какую

пользу они смогут принести моей стране?

@tina_kandelaki Что, не будет ни армян-

ки, ни грузинки? Наконец-то выйдет настоя-

щий РУССКИЙ Пионер!

alex236 «Русский пионер» звучит как-то не

гламурно.

luchshe-molchi Просто в «Русском пионе-

ре» сидит хреновый редактор.

golovac_lena «Русский пионер» — это кото-

рый на «Авроре» отмечал свою годовщину.

koschuk А литературный журнал «Русский

пионер» — это о чем??? Пионер — это либо

первооткрыватель, либо наше счастливое (тя-

желое) детство. Но при чем тут литература???

И при чем тут Чапман??? А вот фамилию она

себе ничего завела, можно вместо ник-нейма

использовать, круть.

evdovision «Generation P» еще попытает-

ся взять реванш — на предстоящих вы-

борах, сотворив пару-тройку новых полити-

ческих симулякров и дискредитировав все,

что представляет для него опасность (см.,

например, историю с «Яндексом», «Нашими»

и «Роспилом»), но на самом деле лучшим

выходом для него было бы раствориться

где-нибудь на задворках Европы, изредка

напоминая о себе некрологами на страни-

цах журнала «Русский пионер», ведь нельзя

все время о пепси думать, пора подумать

и о пенсии...

oleg_emirov Некрологи в «Русском пионе-

ре» — да будут!)

@timstigal Их давно пора уже закрыть.

@plumbum_aurum По СТС в каком-то

хит-параде высмеяли ДР Русского Пионера.

Особенно часто звучала фамилия Суркова.


ДРУЖБА — FREUNDSCHAFTМузыка Владимира Шаинского

Стихи Виктора Урина

Gleiche Ziele führen uns zusammen,

Reiche Ernte gibt uns uns’re Sat.

Klingt der Ruf weit-weit über die Ströme:

«Reich die Hand, mein Freund und Kamerad!»

Припев:

Дружба — фройндшафт,

Дружба — фройндшафт!

Единство помыслов и чувств

И нерушимость братских уз.

Навеки дружба — фройндшафт,

Дружба — фройндшафт!

Всегда мы вместе,

Всегда мы вместе,

ГДР и Советский Союз!

Нас ведут одни пути-дороги —

Так народы наши говорят.

Клич звенит от Одера до Волги:

«Дай мне руку, друг мой, камерад!»

Припев (3 раза).

P.S. Пусть от великой, нерушимой осталась лишь пара купле-

тов и трижды припев... и пала стена, и выпит брудершафтный

шнапс, и камерады «Штази» удалились на покой... пусть там,

где раньше шелестела «Дружба», теперь сифонит «Северный

поток»... им все равно не отвертеться! От наших чар месторож-

денных.

И от душевных недр.

Игорь Мартынов

orlova

выходит с февраля 2008 года

№4(22). август–сентябрь 2011

Главный редактор Андрей Колесников

Помощник главного редактора Олег Осипов

Шеф-редактор Игорь Мартынов

Специальный корреспондент Николай Фохт

Ответственный секретарь Елена Юрьева

Арт-директор Павел Павлик

Заместитель арт-директора Варвара Полякова

Фотодиректор Вита Буйвид

Цветоделение Снежанна Сухоцкая

Препресс Андрей Коробко

Верстка Александр Карманов

Корректор Нина Саввина

Менеджер по печати Валерий Архипов

Генеральный директор Михаил Яструбицкий

Заместитель генерального директора по стратегическому маркетингу Павел Парфёнов

Директор по маркетингу Анастасия Прохорова

Директор по рекламе Наталья Кильдишева

Заместитель директора по рекламе Наталья Кирик

Директор по дистрибуции Анна Бочкова

Офис-менеджер Ольга Дерунова

Редакция: 105064, Москва, Нижний Сусальный пер., д.5, стр. 19, телефон +7 (495) 504 17 17

Электронный адрес: [email protected] Сайт: www.ruspioner.ru

Подписка: телефон: +7 (495) 981 39 39, электронный адрес: [email protected]

Обложка: Аксеновы(е), «Дружба Лайк», 2011

Авторы номера: Петр Авен, Михаил Врубель, Дмитрий Глуховский, Инна Денисова, Натан Дубовицкий, Михаил Елизаров,

Тигран Кеосаян, Матрос Кошка, Максим Лобанов, Игорь Мартынов, Андрей Орлов (Орлуша), Иван Охлобыстин, Сергей

Полонский, Михаил Сегал, Маргарита Симоньян, Ксения Собчак, Дмитрий Филимонов, Николай Фохт, Алена Хмель-

ницкая, Дмитрий Храповицкий, Геннадий Швец Фотографы: Тимофей Изотов, Наталья Львова, Orlova, Николай Орлов,

Василий Шапошников, Андрей Шапран Художники: Инга Аксенова, Варвара Аляй-Акатьева, Ляля Ваганова, Анна

Всесвятская, Анна Каулина, Павел Пахомов, Сандра Федорина, Иван Языков, Студия Тимура Бекмамбетова «Базелевс»:

Навзар Чагатаев и Антон Кокарев

В оформлении журнала использованы работы Ивана Языкова из серии «Книга Букв»

Учредитель и издатель: ООО Медиа-Группа «Живи», 105064, Москва, Нижний Сусальный пер., д.5, стр. 19

Тираж 50 000 экз. Отпечатано в типографии ЗАО «Алмаз -Пресс», 123022, Москва, Столярный пер., д.3, корп. 34

Цена свободная

Издание зарегистрировано в Федеральной службе по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых

коммуникаций. Свидетельство о регистрации СМИ ПИ № ФС 77-33483 от 16 октября 2008 года

Запрещается полное или частичное воспроизведение текстов, фотографий и рисунков без письменного разрешения

редакции

За соответствие рекламных материалов требованиям законодательства о рекламе несет ответственность рекламодатель

Русский пионер №22

Documents