Русский пионер №19

№1(19) февраль–март 2011

Audemars Piguet 19 2-1.indd 2 1/27/11 1:59:27 PM

Audemars Piguet 19 2-1.indd 3 1/27/11 2:00:16 PM

Mercedes 19 2-1.indd 2 1/27/11 2:15:36 PM

Mercedes 19 2-1.indd 3 1/27/11 2:16:31 PM

Ocean Sky 17 2-1.indd 4 1/27/11 2:18:41 PM

Ocean Sky 17 2-1.indd 5 1/27/11 2:18:59 PM

русский пионер №1(19). февраль–март 2011 6

МОИ ДЕТИ, Маша с Ваней, вернулись с новогодних каникул

из Парижа. Пару дней они провели в Диснейленде. Они показали

мне фотографию, на которой они, прижатые к креслу со всех сторон

металлическими поручнями с плюшевой обшивкой (даже горло было

намертво схвачено), катались на американских горках. Их лица

сияли торжественным ужасом.

Я знаю про эти яростные и беспощадные горки. И знаю,

что девятилетней девочке и восьмилетнему мальчику нельзя сидеть

в этих креслах. Нельзя, и все. Потому что был один случай у нас...

В прошлом году, в Ницце.

Маша с тревогой посмотрела на меня. Похоже, на моем лице тоже

был ужас.

— Да не волнуйся ты так, — сказала она. — Мы же вернулись.

Мы же живые.

Я сказал, что это меня и удивляет.

— Странный ты какой-то все-таки... — внимательно смотрела

на меня Маша. — Знаешь, как было здорово? И закончилось

все хорошо. У нас вообще вся жизнь впереди.

Я, видимо, и правда как-то странно смотрел на нее, потому что она

сказала:

— Да что ты? Не бойся, у тебя тоже.

Я не стал ее разубеждать.

Я в это время был не так уж далеко, во французском Куршевеле,

где у нас прошли Пионерские чтения. Но я не успел тогда доехать

до детей. Они уже вернулись в Москву.

— Он не странный, — сказал вдруг Ваня, молча до этого

пытавшийся по совету одного влиятельного человека влить желток

яйца в бутылку с кока-колой. — Переживает за нас, не понимаешь,

что ли?

— А мне кажется, завидует, — сказала Маша. — Он бы не стал

кататься на этих горках ни за что. Никогда не узнает, как это

здорово.

— Между прочим, — пробормотал Ваня, — шею сдавливало знаешь

как? Я чуть не задохнулся.

— Да я тоже, — подтвердила Маша. — Это когда вниз головой

летели?

— Да, — подтвердил Ваня. — Когда вниз головой.

— Папа, — спросила Маша, — ты чему больше завидуешь: что мы

вниз головой летали или что у нас вся жизнь впереди?

— Да всему завидую, — признался я.

— Ты лучше себе завидуй, что мы у тебя есть такие, — предложил

Ваня.

Я не удивился. Он знает себе цену.

Знали бы они, как я завидую.

Андрей Колесников

orlova

8русский пионер №1(19). февраль–март 2011

Клятва главного редактора стр. 6

первая четверть

Прогул уроков. Как я струил эфир. Андрей Васильев про свое кино стр. 16Буфетчик. Многоуважаемый буфет. Михаил Ефремов о традициях, истоках,

основах стр. 20Урок уроков. «Не завидую, падла, хоть тресни!» Иван Охлобыстин о заслугах

перед Отечеством стр. 24Сбор металлолома. Мартышка в коричневом трико. Екатерина Истомина о своем Большом стр. 28Урок информатики. Группа товарищей. Максим Лобанов о тайне Техномада стр. 32Урок обществоведения. Прометею подобны. Константин Зырянов о зависти

Богов стр. 36

вторая четверть

Пионер-герой. Грехохранитель. Mortui vivos

dociunt стр. 42

Следопыт. Господин Потрошитель. Закрытие

темы. стр. 48


третья четверть

Диктант. Независтливость. В тему

номера стр. 58

Собеседование. Лола и Каин. Битва

на манеже. стр. 62Урок правды. В моей зависти прошу винить Д. Петрова. Владимир Григорьев

о своем кумире. стр. 72Урок поэзии. Про зависть пишет мастер слова (стихи поэта А. Орлова) стр. 78Дневник наблюдений. Паническое совершенство «Околоноля». Роман

с театром стр. 82

Урок музыки. Коммунная квартира. All you

need is loft стр. 84

Сочинение. Лифт. Рассказ Дмитрия

Глуховского стр. 88Изложение. Москва для москвичей, пик! Произведение Дмитрия Филимонова стр. 100

Урок рисования. Быть мальчиком стр. 103

четвертая четверть

Урок мужества. Маваши ревности. Спасение

одноклассника. стр. 108

Урок географии. Наси мосо. По Тибету

на велосипеде. стр. 112

Gavello 19 1-1.indd 1 1/27/11 2:05:41 PM


группа продленного дня

Правофланговая. Куклу-КС-кланы. Ксения Собчак про вип-грех стр. 120Пионервожатый. Все цвета зависти. Марк Гарбер про хасад и гыбту стр. 124Пионервожатая. Мужефилия. Тина Канделаки о мужской гегемонии стр. 128Горнист. Отпили. Андрей Макаревич о былинном пьянстве стр. 132Буфетчица. Элитка. Маргарита Симоньян про Молдовку и Афины стр. 134

Физрук. Завистись. Геннадий Швец о героях

спорта стр. 138

Внеклассное чтение. Машинка и Велик, или Упрощение Дублина. Продолжение

wikiромана Натана Дубовицкого стр. 140

Табель. Отдел писем стр. 154

Урок правды шеф-редактора. Подведение итогов стр. 160

Hennessy 18 1-1.indd 1 1/27/11 2:09:39 PM

Legion 19 1-1.indd 1 1/27/11 2:12:22 PM

русс

кий

пион

ер №

1(13

). ф

евра

ль–

мар

т 2

010

15

Прогул уроков. Как я струил эфир. Андрей Васильев про свое кино.

Буфетчик. Многоуважаемый буфет. Михаил Ефремов

о традициях, истоках, основах. Урок уроков. «Не завидую, падла, хоть тресни!» Иван Охлобыстин о заслугах перед Отечеством.

Сбор металлолома. Мартышка в коричневом трико. Екатерина Истомина о своем Большом. Урок информатики. Группа

товарищей. Максим Лобанов о тайне Техномада. Урок обществоведения.

Прометею подобны. Константин Зырянов о зависти Богов .


Медиаменеджер десятилетия Андрей Васильев открыл, прежде всего для себя, творческую лабораторию. Площадкой, которую он выбрал в качестве жертвы адского эксперимента, стала студия телеканала «Дождь», где Андрей Васильев и Михаил Ефремов провели новогоднюю ночь.

ПИЛИ мы с Мишей Ефремовым или так, пона-

рошку чокались? — с такой глупостью поклон-

ники нашего новогоднего эфира на «Дождь-ТВ»

к нам, слава богу, не обращались. Что можно

расценивать не иначе как безоговорочное

признание наших творческих заслуг. А как же!

Ведь художественная концепция была какова?

Такова и была: приходим в студию, декориро-

ванную только бутылками и панорамой Красной

площади, и бухаем. На это сенсационное

зрелище приходят взглянуть разные знамени-

тости. И тоже бухают. А мы, после дежурного

поздравления с наступающим, разим их острым

публицистическим вопросом: «А попиз…ть?!»

Впрочем, это все, кому надо, видели в эфире —

тем более что повторял канал свое телесобытие

года уже четыре раза. Но вопросы к ведущим,

как выяснилось, остались. Самый часто встре-

чающийся: «Сколько выпили?»

Я не считал, естественно. Но руководитель

канала Наташа Синдеева привела довольно точ-

ный расчет: во второй бутылке бурбона к концу

записи — а это с шести вечера до полтретьего

утра — осталось на донышке. От себя добавлю:

не считая шампанского, водки, беленького

и красненького. Потому что Ефремов придумал

творческую сверхзадачу: помимо бурбона хоть

раз выпить то же, что и гость. А гостей было

двенадцать человек.

Правда, Виктор Геращенко пил только виски.

Зато как… После «Спасибо, снято» он как-то за-

мялся, как будто недоговорил что-то. Ну, я сразу

понял: деду всего семьдесят три — что, прямо

так сразу и домой? А вы что, говорю, Виктор

Владимирович, торопитесь куда? Вон ведь всего

сколько на столе.

Мне супервайзер Верка Кричевская орет в на-

ушник: «Сворачивай, блин, быстрее, там Мамут

ждет». Я наушник сразу и выкинул. Потому что

как же, уважаемый ведь человек! Сама пусть

сворачивает. Ну и посидели часик под байки

Виктора Владимировича. Не больше: человеку

ведь семьдесят три уже — домой пора. Он у нас,

кстати, был вторым — после Касьянова. Впере-

ди оставалось десятеро.

Ладно, приоткрою дверь в творческую лабора-

торию. Конечно, такое испытание невозможно

без подготовки. Во-первых, до начала записи

пришлось выпить в «Арт-академии» по два

мохито с двойным ромом, поскольку Ефремова

колбасило после вчерашнего установочного

совещания. Во-вторых, мы потребовали райдер:

ната

лья л

ьвова

текст: андрей васильев рисунок: александр ширнин

Glenmorangie 13 1-1.indd 1 1/27/11 2:06:43 PM


гостиничный номер поблизости для экстренного

принятия ледяной ванны, если что. Но эти козлы

осилили только номер с душем, а ледяной душ,

как известно, придумал д-р Геббельс, и толку

от него минут на десять. В-третьих, скреативил

сам «Дождь»: для подстраховки была приготов-

лена бутылка с фальш-бурбоном — голимый

холодный чай. Я ее, чтобы не позориться, сразу

поставил под стол. Хотя один из гостей — потом

скажу кто — подсказкой воспользовался.

В общем, из всех гигиенических мер была ис-

пользована одна: где-то между Светланой Бах-

миной и Глебом Пьяныхом нас под ручки вывели

на мороз и выгуляли по стрелке Красного Октя-

бря. В принципе, мера подействовала: Миша

после прогулки так орал на Пьяныха, как будто

сам — Пьяных. Даже я повелся: вот что значит

школа русского психологического театра!

Еще на одну превентивно-педагогическую

меру я решился на свой страх и риск. Привел

в студию дочь пятнадцати лет, приехавшую на

каникулы из Англии. Алкоголь тут ни при чем:

дочка папу всякого видала. Просто хотелось

уменьшить количество мата на единицу эфира.

Ну тут полное фиаско. Как рассказала потом

Синдеева, самое адское при монтаже было вы-

резание нашего с Мишей обмена любезностя-

ми без потери общего смысла. Он, когда выпьет

и не имеет канонического текста роли, никому

слова сказать не дает. Мне-то ладно, я и по

морде могу, а некоторые гости, прямо скажу,

были фраппированы. Тем не менее эффект

детского фактора все-таки случился, но не-

сколько неожиданный. После восьми с лишним

часов в студии дочка твердо решила выучиться

на телеоператора. И еще: уже в машине, по

дороге домой, я с удовлетворением отметил

(видите, что-то еще мог замечать, хотя…): дочь

в первый, может быть, раз без всяких оговорок

получила право гордиться отцом. Тем, как он

зарабатывает копейку в дом.

Кстати, насчет копейки — это ведь тоже один из

самых расхожих вопросов телезрителей. Работа-

ли мы, поскольку канал «Дождь» молодой и голод-

ный, на почти что шефских условиях. Я получил

восемьдесят тысяч рублей, Ефремов — восемь-

десят две. Не считая, правда, бурбона. С одной

стороны, он уже сто лет так задешево не сни-

мался, с другой — я никогда так задорого. При

этом партнер меня по-настоящему растрогал:

одну штуку вернул.

Еще на один больной вопрос: «Кто из гостей не

пил?» — я долго не решался ответить. Но чита-

телям «РП» никогда не врал и не буду. Демьян

Кудрявцев не пил, гендиректор ИД «Коммер-

сантъ». Тут и пригодился голимый чай из-под

стола. На других гостей пожаловаться не могу.

Особенно, как уже было сказано, на Виктора

Владимировича Геращенко.

По-настоящему болезненным, конечно, был

вопрос про неосуществленные творческие за-

думки. Действительно, с двумя из них случился

пролет. Не пришел Юрий Шевчук, который,

по замыслу канала был ответственным за

тему «знакомства нулевых» (мы ведь нулевые,

земля им пухом, с удовольствием провожали).

Почему не пришел, черт его знает — он даже

в Москве в день записи находился. Продина-

мил просто.

Но главную потерю понесла тема «гламур

нулевых». Мы ведь грешным делом хотели,

чтобы ответственные за нее — Алена Долецкая

и Ксения Собчак — станцевали что-нибудь там

такое на шесте. Но Ксюшин приход сорвался,

а без нее танцевать Долецкой и предлагать

было бессмысленно.

Ну еще Михал Михалыч Касьянов, хоть и быв-

ший солдат роты почетного караула, отказался

пройтись с Мишей строевым шагом. Вот,

собственно, и все потери.

Осталось прояснить, в чем связь всего выше-

сказанного с рубрикой «Прогул уроков». Так вот,

самая непосредственная.

Как помнят вдумчивые читатели журнала, после

экстремальных реалити-шоу мы с Мишей (см.,

например, репортаж «Белочка на Стрелке»

в прошлом номере «РП») идем догоняться. И тут

было решились. Полные решимости вышли на

улицу. Где силы нас и оставили. Да и дочка идею

не поддержала.

Второй прогул связан непосредственно с твор-

чеством. После эфира сотрудники «Дождя»

радостно причитали: «Новый формат, новый

формат!» Не будет никакого формата. Ни по

медицинским показаниям, ни по семейным. Так

что при всем желании не могу закончить эту

колонку задорным «До новых встреч в эфире!»

P.S. По традиции поучительный вывод. Из

области «Цель творчества — самоотдача». Как

вы думаете, осилили бы мы все это бухло без

команды «Мотор!»? То-то же.

С другой стороны, были бы мы интересны

нашим уважаемым гостям — не говоря о до-

рогих телезрителях — по трезвяку? Ладно я —

даже Миша Ефремов так не думает.


Сегодня колумнист и буфетчик «Русского пионера» Михаил Ефремов обратится к истокам буфетного дела, проведет читателя по своим любимым точкам, со знанием дела посвятив в тонкости меню, и в итоге поднимет русский буфет до уровня культурного явления, а может, и национального достояния. Спорить в этом с Михаилом бессмысленно. Лучше по прочтении сразу отправиться по указанным адресам.

КАК И ГОВОРИЛ, ресторанный критик

должен критиковать рестораны. Но, критикуя

рестораны, он, ресторанный критик, то есть

я — ресторанный критик «Русского пионера»,

должен находить что-то хорошее. Почему?

Вот почему.

На днях я Верочку свою, четвертую по счету,

шестилетнюю дочку, повел в художественную

школу. Ввожу ее в класс, там почти никого

нет, она начинает ставить себе мольберт.

И там девочка тоже. Ну как девочка — пре-

подаватель, лет двадцати. Так вот, эта

большая девочка говорит мне: «Здравствуйте,

я вас знаю». Ну понятно, узнала, это часто

со мной бывает. Но она продолжает: «А я вот

читала ваши статьи в «Русском пионере».

Я прям возгордился. Но девочка не успо-

каивается: «Очень хорошие статьи. Только

вы все время про пьянку пишете, лучше бы

про что-нибудь хорошее». У меня же рубрика

называется «Буфетчик», объясняю. Она: «А,

ну понятно», — и на Веру показывает: «А это

ваша внучка?» Тут я и понял, что надо про

хорошее написать, не о пьянке. Про русский

буфет. Потому что рубрика «Буфетчик» и по-

тому что меня дедушкой назвали.

У меня дома есть буфет, рядом с которым мы

встречаем Новый год, рядом с которым мно-

гие побывали. Этот буфет видел рождение

театра «Современник». Он еще стоял у моего

деда и бабушки в комнате коммуналки на

пересечении Староконюшенного и Гагарин-

ского. Потом этот буфет стоял у Олега Нико-

лаевича Ефремова на кухне. Теперь у меня

в гостиной. То есть такой буфет, много видав-

ший. Переживший многих. Может, и револю-

цию. Хотя не знаю, когда его дедушка купил.

Теперь и спросить не у кого. Хотя у сестры

могу спросить. Но она на Бали. Как назвала

меня преподавательница дедушкой — я сразу

про буфет вспомнил.

Тем более тут у меня был буфет с большой

буквы на телеканале «Дождь». Но про это не

буду, это про пьянку. Про это лучше в рубрике

«Прогул уроков» «Георгий Иваныч» расскажет

(он себя Васей не разрешает называть). Так

что же такое русский буфет? Буфет — это,

в принципе, шкаф такой, дома стоит, и оттуда

ты вынимаешь графинчик водки… Буфет не

массовая вещь, эксклюзивная — дома-то раз-

ные. Для него нужен большой дом, где есть

гостиная и, значит, буфетная с буфетом. Гость

orlova

текст: михаил ефремов рисунок: анна всесвятская

русский пионер №1(19). февраль–март 201121

сначала заходил в буфетную, рюмашку из бу-

фета опрокинул, сальцем закусил — прошел

в гостиную. Там встретился с кем надо, рас-

кланялся. Дальше столовая — поели. Потом

обратно в гостиную, затем в буфетную — на

посошок еще водочки и поехал домой.

Буфет — это старинное, это спокойное,

это традиция. Как «Боже, царя храни». Мне

очень понравилось, как сказал Александр

Градский (я видел это в программе теле-

визионной, когда все еще о гимне России

спорили). Он сказал: «Какой гимн страны?

Конечно, «Боже, царя храни». Потому что

ведь его не пускают с самого утра каждый

день, но все его знают». И буфет — это такая

же вещь, которая как бы изжита из обихода,

но она все равно существует.

Но вот парадокс — в России буфетов нужно

много, а их нет совсем. Я вот тут думал, поче-

му. Вот почему.

Человек русский, вернее российский,

в прошлом советский, в абсолютной своей

величине нищ. И, конечно, большинство

сейчас жрет дома. Просто не по карману

в других местах. Или деньги на другое уходят,

более важное. Как бы мы ни говорили, что

мы средний класс, нет, мы Москва — а это

совершенно другое государство. В каких-то

городах есть свои рестораны, но у нас к хоро-

шему нет тяги, у нас тяга к быстрому. Нет

тяги к закуске, есть тяга просто выпить да на

улицу выйти, так дешевле.

У Чехова есть фраза, ее любит моя сестра

повторять. Могу неточно процитировать,


надо будет у нее потом проверить: «Необхо-

димым условием личного счастья человека

является праздность». Буфеты — это где-то

там же, где праздность.

В советской нашей жизни были закусочные

да рюмочные. Как бы общественные буфеты.

Таких осталось совсем мало. Но появились

новые, буржуазные.

Я знаю, есть хорошее место, «Русская рю-

мочная комната» (не знаю, работает ли она

сейчас, но, по-моему, работает) в том пере-

улке, где Театр юного зрителя. Вверху этого

переулка есть тоже похожий на буфетную

бар Noor, Зельмана и Демичева, где раньше

было что-то типа бистро. Можно, конечно,

приплести к буфетам «Кофе Хауз», но это не

совсем то.

Одна великая актриса рассказывала мне про

Олега Даля. Он, когда работал в Ленинграде,

провел ее и еще одну великую актрису по

своему маршруту от Дворца культуры Первой

пятилетки до гостиницы «Октябрьская».

Короче говоря, по дороге они зашли в один-

надцать рюмочных. Утром Олег Даль, на-

виснув над великими артистками (они спали,

разумеется, отсыпались в своем номере),

длинными указательными пальцами тыкал им

в лбы и приговаривал: «Теперь поняли, как

плохо пить?»

Тогда можно было проследить маршрут

жизни по рюмочным. В советское время

буфеты были: школьный, театральный (актер-

ский и зрительский), закрытый, служебный.

Теперь буфет-автомат. Верочка ходит и в му-

зыкальную школу, которая в том же доме,

где и художественная. И вот в музыкальной

школе, а по-моему, и в художественной тоже,

стоит такой автомат. Вере очень нравится

покупать в таких автоматах. Она пряник

любит покупать. Модернизация буфета.

А ведь буфет — слово уютное. Маленький

уютный кабачок любой будет уже буфетом.

Как бы, кстати, мы ни относились к «Маяку»,

но «Маяк» в данной ситуации именно буфет,

не клуб. Хотя зачем нам «Маяк»? Ведь есть

гениальная шашлычная у Никитских ворот.

Я раньше часто сюда ходил, жил рядом. Так

что район мой. Эта шашлычная функциони-

рует довольно давно, с начала девяностых.

Но расцвела она, когда окончательно захирел

Кинотеатр повторного фильма. Кино пере-

стали показывать, тем более повторять —

и «Шашлыки и пиво» заработали. Уверен,

есть взаимосвязь. Сюда переметнулся дух Ки-

нотеатра повторного фильма: «Гений дзюдо»,

«Зеркало», «Разиня». Кто знает, тот поймет.

По ценам «Шашлыки и пиво» жестко отлича-

ются от «Маяка». Тут кухня хорошая. Харчо

хороший. Шашлык бараний рекомендую.

Хотя не скажешь, что специально для тебя

приготовлено, но все качественно. Кавказ-

ская кухня, одно слово. Хотя непонятно,

грузины тут работают или абхазы. А вот как

правильно: абхазцы или абхазы? Чеченцы

или чечены? Главное, что меню и технология

отработаны годами. Или веками. Я почему-

то думал, что шашлык — это кавказское

изобретение. Нет! Удивился, когда первый

раз в Израиле был. В шаббат в Тель-Авиве

на набережной этого шашлыка… На каждом

углу стоит человек и картонкой над мангалом

помахивает. Такой же шашлык, только, на-

верное, кошерный.

По поводу кошерных ресторанов. Когда

мы были в Израиле, кузен жены, который

учится в Йешире на раввина, пригласил нас

в ресторан. Он, по-моему, назывался «Рива».

Кошерный ресторан, рыбный. Конечно, я ло-

пухнулся сразу. Шепотом (слава богу) у Сони,

жены своей, спросил, нельзя ли креветок

заказать. «Вообще забудь об этом, — проши-

пела она. — Не кошерно». Но там подавали

такие рыбные закуски! Типа, французская

кухня. В общем, очень мне понравился этот

кошерный ресторан.

Еще была закусочная, похожая на буфет, на

Малой Бронной. Там сейчас гастроном «Алые

паруса». У них у первых появились горячие

бутерброды с сыром и колбасой. Я там опо-

хмелялся раза три. Хорошее было место. Но

оно не такое было, как «Шашлыки и пиво»

у Никитских ворот. Здесь можно посидеть,

поговорить неспешно.

В Малом Ржевском, раньше улица Палиашви-

ли, была гениальная чебуречная для такси-

стов. Там прошло мое детство. Там брали

портвейн и чебуреки, 31 копейка — два.

Меня всегда поражало: два чебурека — 31

копейка, а один чебурек — 16. Это были за-

чатки маркетинга. Все брали, конечно, по два

чебурека. Там был харчо. Там были столики,

там были таксисты.

В буфете хорошо обсуждать творческие

планы. В буфете Дома кино я присутство-

вал при зарождении замысла клипа группы

«Стрелки». Были лучшие операторы страны:

Осадчий, Козлов, Опельянц, Мачильский и др.

И один из продюсеров группы «Стрелки». Опе-

раторы ему рассказывали, как сделать клип

дешево. Надо, мол, снимать на белом фоне,

и там девчонки будут голые. В принципе

голые, но ничего не показано. Руками-ногами

прикрыто, чего нельзя показывать. Продю-

сер ушел, а операторы долго спорили, кому

снимать. Кричали даже. В буфете, конечно,

можно обсуждать творческий план типа

«Аватара». Многобюджетный, грандиозный,

с колоссальными инвестициями. Но только на-

чать, а потом — милости просим на «Красный

Октябрь». А лучше сразу в Нью-Йорк. Вот там

я посещал буфеты. Не buffets, подчеркну,

а буфеты. Формально это рестораны, но по

сути… «Русский самовар» и «Дядя Ваня». Они

мне понравились. В легендарном «Русском

самоваре» я был лидером дринков: шестнад-

цать дринков у меня было. Не исключено, что

двойных.

Вообще буфеты должны быть везде откры-

ты, по всей России. Если страна примет мой

вариант национальной идеи, то так и будет.

Вариант прост: традиции, истоки, основы.

Один из Великих князей говаривал: веселье

Руси есть пити (пити — не бараний суп, кото-

рый имеется в «Шашлыках и пиве», а бухло).

Если принять это как действительно нацио-

нальную идею, то надо прекратить зарабаты-

вать деньги на выпивке. Основной лозунг: час

похмелья — позор обществу! На междуна-

родной арене займем лидирующие позиции.

Подпишем любые международные договоры.

Но не выполним. Отмазка такая: бухие были!

Это будет честно, без лицемерия. Гораздо

свободнее станет на улицах, многие сопьются

и умрут. Все-таки 140 миллионов — это слиш-

ком много для охраны углеводородов. Вполне

хватит половины. Все деньги от газа пойдут

на водку, все деньги от нефти — на водку.

И она уже не продается, а насильственно

навязывается, пропагандируется. Вот тут

и пригодятся буфеты — выжившие заинте-

ресуются закуской. Недорогой, душевной.

Приблизительно такой план.

Эх, преподавательница просила про хорошее,

а меня все равно на пьянку вывело. Но это

ведь и есть хорошее. Так или не так? Вот

в чем буфет.

Martell_RussPioner 17 1-1.indd 1 1/27/11 2:14:19 PM


Поскольку зависть в той религии, которой верой и правдой служил и служит отец Иоанн Охлобыстин, толкуется как безусловный грех, мы не предполагали, что в своей трактовке темы номера православный колумнист допустит какие-то витийства и подробности. Но надо не забывать, что автор — не только отец Иоанн по призванию, но еще и Иван Охлобыстин по жизни, человек сугубо творческий. А значит, любую, даже самую вечную тему пропускающий сквозь себя.

Я НИКОГДА никому не завидовал.

Сколько я ни перебирал в памяти тех или иных

случаев, когда это свойственное большинству

обитателей нашей планеты чувство могло бы

внести свой, хоть и не самый выгодный, отте-

нок в палитру моей души, не вспомнил. И в том

нет моей заслуги, в том мой тягчайший грех,

поскольку это, казалось бы, благороднейшее

свойство базируется на воистину сатанинской

убежденности в своем абсолютном превосход-

стве. Родился ли я таким или какое-либо житей-

ское происшествие изменило меня, не знаю.

Но сколько я себя помню, я был уверен, что

все, что бы я ни делал, я делал лучше осталь-

ных. И даже, если было совершенно очевидно,

что сделанное мною значительно уступает сде-

ланному другими, я не сомневался, что виной

тому лишь моя лень и равнодушие.

Эта поразительная черта характера со вре-

менем эволюционировала в превосходную

степень, принимаемую многими за достоин-

ство, но таковым не являющуюся, — в чувство

предельного недостоинства, возникающее

у меня каждый раз, когда я даю автографы

или принимаю чьи-либо комплименты. Впер-

вые с этой вершиной самомнения я стол-

кнулся пять лет назад на праздновании дня

рождения друга в ресторане «Сафисо» (или

что-то созвучное этому). Находясь за столом

в окружении высокопоставленных особ и их

унизанных бриллиантами размером с пробку

от графина супруг, черпая золотой столовой

ложкой из ведерных плошек черную икру,

запивая ее коньяком из подвалов Буонапарте,

попутно разглядывая неземной красоты пото-

лочную роспись и услаждая свой слух пением

обожаемой мной Аллы Борисовны Пугачевой,

музицирующей на сцене в трех метрах от

нашего столика, я был подвержен приступу же-

сточайшего сплина, граничащего с отчаянием.

В единое мгновение я осознал невозможность

находиться более в этом зале по причине

отсутствия у меня соответствующих этому

моменту заслуг. Явное отсутствие таковых

и у девяноста девяти процентов остальных

гостей отнюдь не умиротворило меня, а даже

усугубило душевную хандру. Помню, я стреми-

тельно покинул зал и, терзаемый внутренним

недостоинством, отправился домой. Я так и не

смог тогда объяснить сопровождавшей меня

супруге истинную причину бегства. Пытался,

но, кажется, она не поверила в эту печорин-

василий ш

апош

ников, ъ

текст: иван охлобыстин рисунок: инга аксенова


щину, и я сослался на желудочную колику. Что

забавно: проезжая через год мимо упомяну-

того ресторана, я действительно почувствовал

резь в желудке.

Так что как-то не сложилось у меня с этим

недостатком. Хотя, признаться, если рас-

суждать логически, он бы мне пригодился. Он

мог бы стать одним из мощных побуждающих

моментов в творчестве, и я под его тлетвор-

ным влиянием мизерные моменты праздно-

сти обратил бы в триумфы созидания. Я бы

написал несколько книг о приключениях кала

и гарантированно получил бы Букера, снял бы

фильм о жестокости, тупости и лени русского

народа и стопроцентно попал бы в Канны,

взвизгнул бы с амвона о внеплановом прибли-

жении Страшного Суда и прослыл бы в народе

духоносным старцем. Но, увы, мне это недо-

ступно. Хочется, но не можется. Не завидую,

падла, хоть ты тресни. Даже Абрамовичу не

завидую. Читаю, идиот, что он после приоб-

ретения футбольной команды и океанической

яхты с пятью вертолетными площадками еще

и дворец размером с Килиманджаро строит,

но не завидую. Да и по уму — чему там зави-

довать? Видел я Романа Аркадьевича на днях,

был он пепельного цвета от усталости, как

будто на нем новый нервно-паралитический

газ испытывали. При таких рамсах по дворцам

много не нагуляешь.

Нет, плохой пример с Абрамовичем, другой

нужен. Может, со стороны «не много, а до-

статочно» к вопросу подойти? Оно разумнее.

Плюнь в глаза — все божья роса и отличное

самочувствие. Но тут сама зависть в схему не

укладывается. Путаница, однако.

Хотя позвольте! Знаю это чувство! Испытывал!

Когда о себе в интернете читал. Нормально,

думаю, чувак! Везде успел! Одни хвалят,

другие пальцы себе по вторую фалангу от

ненависти к нему обкусали. Умеет колоритный

вопрос поставить! А тропки как лихо путает!

Вроде брехня, ан нет, документики имеются,

вроде бред, а накось — выкуси, уже призы

получены, вроде полудурок, но весь на цитатки

раздерган. Если все так и дальше пойдет, ему

скоро за употребление марихуаны орден «За

заслуги перед Отечеством» выпишут. Плюс —

не пидор, не мажор, не жертва режима.

Мечта!

Пока писал, вспомнил эпиграмму любимого

мной Валентина Гафта: «От славы одуревший,

теперь на все горазд. Он сам себе завидует

и сам себя продаст». Прям в яблочко, хоть

и о другом персонаже писал великий актер.

Так что не бойтесь — знаю.

Grolsch 18 1-1.indd 1 1/27/11 2:08:31 PM


Читатели «РП» знают и ценят обозревателя «Ъ» Екатерину Истомину как специалиста в области неодушевленных предметов, таких как Bentley и Uliss Nordin. Но сегодня Екатерина исповедально погрузит читателя в те времена, когда у нее еще не было водительского удостоверения и даже часов, а в мире правили души и тела, но не механизмы.

НА ТЕАТРЕ однажды был такой случай.

Если кто-то вдруг забыл, то в конце 1980-х

годов автор этих мускулистых строк блистала

сразу на нескольких балетных сценах столицы.

Этуаль, мадемуазель Истомина-вторая, зара-

батывала валюту для своей советской родины.

В учебной части Московского академического

хореографического, ордена Трудового Красного

Знамени (1971), училища при ГАБТ СССР лежали

моя трудовая книжка и моя сберкнижка: мне

было всего тринадцать лет. Я не готовила себя

в номенклатурные гризетки; ничуть не манила

меня и карьера Аспазии. Я хотела быть только

прима-балериной Большого театра.

Однако путь к Жизели на кладбище был

тернистым. Маленьким цветочком я кружи-

лась в Вальсе цветов в «Спящей красавице»

в ГАБТе. Я бисировала в партии Пионерского

Колоска (балет «Тимур и его команда» на сцене

КДС). Опытные критики до сих пор не могут

забыть мою трактовку роли Большого Зеле-

ного Крокодила в балете «Доктор Айболит»,

шедшем на сцене Музыкального театра имени

Станиславского и Немировича-Данченко (он же

«Стасик»). Историки и сегодня спорят о том, как

мне зверски удалось блеснуть в танце Шести

Больных Мартышек. Из Шести Мартышек своим

нечеловеческим талантом я пробилась на роль

Мартышки-cолистки, главной больной обезьяны.

Ведь именно из-за нее это старое мурло, доктор

Айболит, словно Спицион Африканский, снаря-

жает экспедицию в бассейн Лимпопо.

Каждую субботу (а в школьные каникулы,

которых у меня никогда не было, и через день)

я пресмыкалась в танце перед клиническим

идиотом, доктором Айболитом. Раненой ласточ-

кой, умирающей баядеркой неслась по сцене

моя Мартышка.

Несколько слов стоит сказать о внешности

главной героини. В рассказе Бунина «Дурочка»

(1940) можно найти очень ее верное описание.

«Он [мальчик] был урод. У него было большое,

плоское темя в кабаньей красной шерстке,

носик расплющенный, с широкими ноздрями,

глазки ореховые и очень блестящие. Но когда он

улыбался, он был очень мил». Я не могла кому-то

понравиться.

А между тем солист театра Алексей Дубинин

был, во-первых, страшно красив, во-вторых,

неожиданно спал не с дирижером, а с женщи-

нами. Когда премьер Дубинин видел меня в ко-

стюме Мартышки, он радовался как ребенок:

текст: екатерина истомина рисунки: анна каулина

orlova


«О, кикимора! Доска, два соска!» Моя нога все

просила разрешения врезать ему по яйцам, тем

более что классический костюм танцовщика

(камзол и трико) позволял сделать выводы об их

симфонических размерах.

Зато у группы Больных Мартышек была своя

гримерка, ровно как чулан Буратино — с огром-

ной дверью, обитой, как говорят сегодня, кожей

молодого дерматина. Железная дверь запира-

лась на три замка, потому что даже в самом

бедном театре всегда есть что украсть: утрачен-

ные иллюзии, дамское счастье, сброшенные

маски, былое и думы, шипы и лавры. Дверь

запиралась плохо, но еще хуже она отпиралась.

И жеманному плотнику, похожему на Вертинско-

го, главный балетмейстер «Стасика» Дм. Брян-

цев, позднее сгинувший на просторах Чехии,

Богемии и Моравии, не раз велел исправить

замки. Но плотник отмахивался от танцмейсте-

ра печальным молотком и ресницами: у него

в театре были дела поважнее.

В одно прекрасное воскресенье дверь пере-

клинило — я была в гримерке одна. Я как раз

приклеивала обезьяньи уши к голове и готови-

лась нарисовать на щеках прыткие усики.

Я мгновенно повисла на запертой двери, как

на пальме. Еще пять минут, и мне уж надо быть

на сцене. «Стоит Истомина, она, одной ногой

касаясь пола, другою медленно кружит, и вдруг

прыжок! И вдруг летит!» Эти строки я знала лет

с семи. Истомина летит, вы понимаете?

Я висела на запертой двери всеми конечно-

стями. Мое воображение рисовало яростные

картины. Над опустевшей сценой бесы хлопают

бутафорскими крыльями. Мариус Иванович Пе-

типа глумится в зоопарке. Немирович упирается

ногами в грудь самого Данченко. Станиславский

с хохотом расстреливает из пушки обстоя-

тельства. Мельпомена бьет лирой артиста

Щепкина. И, наконец, явление самого Дьявола:

напудренная директор МАХУ Софья Николаевна

Головкина с амвона зачитывает приказ о моем

отчислении — перед всем училищем. Меня

предают анафеме в балетном интернате, где

я живу в комнате на четверых тощих воспитан-

ниц. Отбирают спрятанный в кровати соленый

огурец, бережно завернутый в целлофан. Роль

Мартышки на красной бархатной подушечке

передают внучке Генсека ЦК КПСС Михаила Гор-

бачева Ксении Горбачевой, недавно зачислен-

ной в училище. О нет! Все что угодно, но только

не это. Только не Ксюха!


«Да отоприте вы эту херову макаку!» — дико

кричала ведущая спектакля, отчаянно бараба-

ня по молодому дерматину. «Наш добрый Айбо-

лит на пустой сцене делает отчаянные знаки —

где, мол, моя трагически больная обезьянка? Ее

выход! Итак, выход звезды Мартышки, господа!

Виват, господа! Триумф! Бонжур!» — докла-

дывал кому-то тряский пьяненький помреж

в форме крючка, служивший в театре еще во

времена Цусимского сражения.

«Выпустите меня! Мне нужно на сцену! Ксюха

Горбачева не может быть Мартышкой! Только

я могу ей быть! Я заслужила! Пусть Раиса Мак-

симовна к нам больше не заезжает со своим

китайским фарфором, о, о…» — рыдала я.

В конце 1980-х годов любая московская совет-

ская девочка знала, что за птица такая Раиса

Максимовна и какие ужасные, pied de poule,

костюмы она носит.

Понимаете, не бывает атеистов в окопах

под огнем. «Отче Наш, сущий на Небесах. Да

святится Имя Твое. Да приидет Царствие Твое.

Да будет воля Твоя», — истово молилась перед

дверью Главная Мартышка. В балетном детстве

я была религиозна, однако, когда мне было

шесть лет, меня обуяло вдруг богоборчество.

Я вдруг подумала: «Иисус Христос дурак». Я ожи-

дала вспышки молнии, которую высечет в совре-

менной японской радиорубке наш Спаситель.

Ну или что крыша, по крайней мере, рухнет. Но

милостивый Господь только прыснул в душистые

театральные усы.

Чудодейственная молитва против захлопнув-

шейся двери все никак не помогала. Помреж

только ахнул — «этуаль, этуаль, бон вояж, анто-

новские яблоки, скок-скок», и мигом выпустил

на арену без намордника резервную Главную

Мартышку, запасную девочку, чьи родители

служили советской Родине на Смоленской

площади. Дипломатическая девочка оказалась

лучшей, чем я, Мартышкой. И меня сняли со

спектакля, я перестала танцевать. Таков театр,

куда дверь после той истории с дверью для меня

захлопнулась совсем.

Балерин все их голодное и страшное детство

учат держать спину. Но их учат и многому друго-

му: тебе очень больно — а ты терпи. Ударили —

улыбнись. Умираешь — сделай это красиво.

Сдохла — ну тогда, кислятина, плакса, корова,

туда тебе и дорога. Балерину можно спустить

в шахту — она начнет добывать уголь и таскать

вагонетки. Балерина может многое, но не все.

Балерина никогда не прощает, потому что она

жестока не только по отношению к другим, но

в первую очередь она крайне жестока к себе.

Эти обезьянкины балетные кармашки ассоции-

руются у меня с рассказами Бунина, многие

герои которых в прошлом жили именно своей

настоящей жизнью, той самой, что и долж-

на была продолжаться, но отвернулась и не

продолжилась.

И тогда, очень-очень давно, в мире намазанных

петрушек и кривощеких китайских кукол, дико-

винных конфет размером с чемодан, жар-птиц,

картонных лебедей и пажей в тюрбанах, подсве-

ченных карамелью вертепов и хрустких ширм,

для меня не существовало фальши. Как не было

ее и в гипсовых ангелах, не знающих, что такое

время, в благословляющих золотых королях,

в расписных кулисах «Щелкунчика» и в роман-

тических одеждах трехактной «Эсмеральды».

Многие вещи и многие люди потом, уже позд-

нее, были для меня гипсом, были фальшью, но

не театр.

Смейся, паяц, над разбитой любовью!..

Мой детский Большой театр зашуршал, при-

скрипнул, неловко блеснул, а потом вдруг неожи-

данно покатился заячьим хвостом и всеми

осколками восвояси — будто огромный волшеб-

ный магический шар. Балерины умирают, но не

сдаются, вы понимаете.

Globex 19 1-1.indd 1 1/27/11 2:07:40 PM


Блогосферу еще с минувшего года терзает вопрос: кто же такой этот Техномад, который так стремительно, ракете подобно, взлетел на первое место в рейтинге Яндекса, обогнав прочих — заслуженных блогеров? Кто скрывается за таинственным псевдонимом? Как он достиг таких высот? Сегодня Максим Лобанов, имеющий непосредственное отношение к Техномаду, расскажет всю правду.

ХОРОШО всe-таки, что в нашей истории

был такой период, как девяностые годы. Для

бесчисленного множества не слишком гибких

и предприимчивых они обернулись крушением

идеалов и отказом от собственных надежд.

Но для определенной прослойки населения

это время стало началом большого пути, на-

чалом становления личности, стартом деловой

и политической карьеры. Вторую категорию

людей я всегда безмерно уважал и продолжаю

уважать до сих пор.

К сожалению, ситуация сложилась таким

удручающим образом, что к моменту моего

выпуска из университета (2009 год) уже не-

возможно было нажить состояние так, как

это делали сразу после перестройки. И самое

удивительное и кощунственное в этом то,

что люди думают, будто бы это нормально.

Нормально для молодого амбициозного парня

пойти работать в «стабильную международную

компанию», получить рутинную работу и стан-

дартный соцпакет. Купить машину в кредит,

взять квартиру в ипотеку. «Братцы, как так

можно? — хотел всегда закричать я. — А как

же первый миллион долларов, а как же упоми-

нание твоего имени в прессе, участие в теле-

передачах, светские вечеринки?» Сейчас

такое уже невозможно — осаждало и усмиря-

ло мой пыл общественное мнение. В наши дни,

мол, предел мечтаний — устроиться работать

в «Газпром». Но и то если очень повезет.

А скорее всего — просто просиживать штаны

на должности младшего помощника старшего

менеджера отдела логистики в какой-нибудь

крупной компании. Удивительно, что молодежь

такие расклады устраивают. Еще удивитель-

нее, что это считают нормой сорокалетние чи-

новники и бизнесмены — все те, кто начинал

свой путь в условиях девяностых.

Одним словом, я для себя твердо решил, что

создам себе свои собственные девяностые

годы. Пусть даже ценой отказа от семьи, близ-

ких и друзей. Не в том смысле, что я вынужден

изгнать их из своей жизни, а в том, что они

сами это сделают, ибо не так-то просто общать-

ся с человеком, который противопоставил

себя времени в целом и многим системам цен-

ностей в частности. От традиционной карьеры

я отказался полностью. На следующий же

день после окончания университета основал

свою компанию. Бизнес не процветал, и было

время, когда я жил на двести рублей в неделю.

текст: максим лобанов рисунок: маша сумнина

ната

лья л

ьвова


образцом достижения успеха для отдельно

взятой команды в кратчайшие сроки. Столь

быстро и стремительно, как это происходило

в девяностые годы. И я был частью всего

этого. С тех пор я в течение долгого времени

подписывал каждую свою статью «Максим Ло-

банов, специально для блогера №1 в России».

Затем я из колумниста превратился в дирек-

тора по рекламе, а затем в директора по

связям с общественностью. Я давал интервью

на радио, меня показывали по телевидению,

приглашали в Государственную думу, я произ-

носил речь в Общественной палате, выступал

в Центральном доме журналиста. Цель была

выполнена. Рост произошел в полном соответ-

ствии с девяностыми годами.

Почему же блог, частью которого я являюсь,

стал первым в блогосфере? Всё просто: мы

качественно делаем свою работу. Работаем

над блогом сутками. Это наше рабочее место.

Относимся к нему с полной серьезностью

и трудимся с абсолютной самоотдачей. У нас

четко налажена система разделения труда, ра-

бота с фрилансерами и агентами. Всё работа-

ет как часы. И в этом наш рецепт успеха. Для

многих блог (по крайней мере, в ЖЖ точно) —

это просто хобби, развлечение. Для нас это,

во-первых, профессия, во-вторых, политика,

в-третьих, бизнес. Мы быстрее, оперативнее

и честнее, чем многие официальные СМИ. А по

охвату аудитории практически не уступаем.

Блог Техномад ежедневно читают в среднем

пятьдесят тысяч человек. Хочу также за-

метить, что мы были единственным блогом,

который активно развил формат интервью.

Это было непросто, так как далеко не все по-

нимают, о чем идет речь, когда их просят дать

интервью для блога. Тем более знаменитости.

Блог, мол, это не какой-нибудь всем известный

модный журнал.

Тем не менее, когда мы стали лидером блогос-

феры, преимущества сотрудничества с нами

для многих стали очевидными. И интервью стало

брать намного проще. Некоторые интервью при-

ходилось готовить месяцами. Зато и результат

превзошел все ожидания. Блог Техномад стал

очень авторитетным и популярным медиа. Его

читают самые разные группы людей. И все они

сходятся в одном. Они знают: то, что сделали

мы, заслуживает уважения. Это круто. Это стре-

мительно. Это практически с нуля к вершине.

Это так, как было в девяностые.

себе явился для меня воплощением девяно-

стых годов. Я предложил ему опубликовать

мою провокационную статью, преисполненную

гнева, негодования и агрессии. Она имела

гордое название «Олигархи сосут». И не потому

они сосут, что они чем-то плохи или провини-

лись перед Родиной, а потому, что не оценили

меня по достоинству. Он согласился. Статья

собрала более восьмисот комментариев, ее

прочитали десятки тысяч человек, я почувство-

вал себя, хоть и на время, властителем умов.

Тогда, когда он опубликовал статью про

олигархов, он был шестым в рейтинге. В блоге

Техномад появилась вечерняя рубрика, кото-

рая выходила каждый день в восемь часов

вечера. Она состояла из моих статей, в кото-

рых я размышлял о судьбах мира. Надо заме-

тить, что удовольствие от того, что твой очерк

читают десятки тысяч человек, несравнимо

ни с чем. Ты как бы навязываешь им свое

мнение. Это приятно, это заставляет забыть

о невзгодах и очень тешит твои комплексы.

А у меня их немало. Я стал очень известен

в медиапространстве.

2 августа 2010 года блог Техномад вышел на

первое место в рейтинге Яндекса. Дерзкий,

амбициозный, неполиткорректный — он стал

Мне хотелось полностью воплотить в жизнь

атмосферу девяностых. Из принципа. То есть,

например, предлагать клиентам такой уровень

сервиса, который в девяностых всех бы устро-

ил. Все ведь тогда начинали с офисов в под-

вальчиках, а потом из этого вырастали сети

гипермаркетов. А теперь люди уже не хотят

затариваться в подвальчиках. А если в под-

вале, например, банк? Ну вообще только псих

зайдет. Я хотел, чтобы было именно так, как

в девяностых. Во всём. Пусть даже и клиентов

при этом не будет.

Основные критерии были такие: стреми-

тельный взлет (ждать мне некогда совсем,

мои родители не добились успеха, и даже не

пытались, значит, я должен был в двадцать

лет стать сорокалетним — принести в жертву

свою молодость, зато получить взамен некий

статус); абсолютная свобода; непосредствен-

ное участие в таких делах, которыми почти

никто, кроме меня, не занимается, а также

знакомства на высшем уровне. В общем, всё

это получилось. За полгода.

В мае 2010 года я познакомился с анонимным

блогером Техномадом. Это был новый человек

на российской блог-арене. Выскочил из ниот-

куда и за год добился всего. То есть он сам по

Nokia 19 1-1.indd 1 1/27/11 2:17:44 PM


Было бы странно и даже несправедливо, если бы в номере, посвященном зависти, не выступил ни один работник банковского сектора. Как-то так исторически повелось, что именно банкир считается первостепенным объектом зависти. Сегодня Константин Зырянов, и.о. председателя правления Русского международного банка, в своей колонке вполне чистосердечно признается, кому и чему завидуют банкиры.

Всякое божество завистливо и вызывает

у людей тревоги

Геродот

У МЕНЯ нет чувства зависти. Просто нет ее

у меня, и все тут.

Так получилось, что мои имя и фамилия со-

впадают с именем и фамилией знаменитого

российского футболиста. Моего старшего

сына, узнав, как зовут его отца, периодически

спрашивают, не тот ли футболист. На что он

отвечает: нет! Иногда объясняет, чем я зани-

маюсь, иногда просто, не вдаваясь в подроб-

ности, говорит: я горжусь своим отцом! Что

может быть ценнее этих слов?

Меня никогда не привлекало что-то, что

было у других, а у меня не было. В детстве

не прельщали ни игрушки других детей, ни

одежда, ни техника какая-то супермодная

типа вэхаэсовских видеомагнитофонов,

которые были, насколько я помню, у двух

человек в нашем классе. Захотел — пошел

в гости, посмотрел новый фильм — «Звезд-

ные войны» или «Терминатора». Я даже не

завидовал французским сверстникам, когда

однажды году так в 1986-м по воле случая

оказался во Франции по программе обмена.

Было тогда такое, когда наши школьники,

да и не только школьники ездили в другие

страны, а потом мы по обмену принимали

их у себя. Время такое было, что некоторые

наши граждане в обморок падали в буржуй-

ских магазинах при виде того, что там про-

давалось. А я вот все равно французам не

завидовал. Потому что я жил в лучшей стране

мира — СССР и гордился этим. Наивным был

и глупым, скажете, а мне все равно. Я был

счастлив, внутренне свободен и никому не

завидовал.

Так и древние греки во времена расцвета

своей цивилизации жили довольно свобод-

но, руководствовались общечеловеческими

в нашем понимании ценностями, отстаивали

свои права и свободы, любили родину и защи-

щали ее от врагов, были искусными торговца-

ми, политиками, распространяли свою культуру

в сопредельных территориях и были в большой

степени счастливы.

А вот богов своих греки считали ревнивыми

и завистливыми, опасались их, боялись их

вмешательства в свою жизнь, особенно

если что-то складывалось удачно, если жизнь

текст: константин зырянов рисунок: варвара полякова

мария т

ерехова


становилась успешной. Часто боги наказы-

вали людей, если люди становились слишком

удачливыми. Доказательством тому служат

многие фольклорные истории. Это и легенда

о Поликрате, выбросившем в море перстень,

вернувшийся ему в желудке рыбы (Поликрат,

говорят, уж очень плохо кончил, казненный

персами), легенда о Прометее, подарив-

шем людям огонь и наказанном за это. Да

и в христианских религиозных источниках

часто бывало, когда боги наказывали людей

за гордыню, а мне кажется, что боги просто

завидовали, когда люди чего-то достигали. Ну

и наказывали их за это.

Прошло детство, наступила юность. Страна

менялась. Все чего-то ждали. Есть бывало

совсем нечего, особенно километров за сто

пятьдесят от Москвы. Сам мотался из части,

где служил, направленный прапорщиком за

колбасой. Одежда была странная у людей

какая-то. Посмотрите выпуск «Что? Где?

Когда?» тех лет. Вспомнили? А все равно

люди были счастливы — перемен ждали,

и перемен к лучшему. А счастливы ли вы сей-

час, когда, чтобы поменять гардероб, летаете

на выходные в Лондон или на январские

распродажи в Милан, потому что любая до-

рога оправдывает пятикратную московскую

наценку? А может, вы завидуете тому себе,

который шел защищать Белый дом и Ельцина

от танков двадцать лет тому назад? А можете

представить себя, идущего биться с молоде-

жью на Манежную площадь, чтобы защитить

страну и порядок? Нет? Странно. Произошло

что-то в Датском королевстве.

У меня всю жизнь было очень много знакомых

и не так много друзей. И я заметил: мы все

стали слишком важными. С лиц ушли какие-то

мальчишеские черты. У кого-то свой бизнес,

кто-то занимает пост первого или второго

лица в крупных банках. Все стали солидными

и официальными. Недавно среди финансового

совета МГИМО, членом которого я являюсь,

встретил председателя правления крупной

дочки одного иностранного банка и вспомнил

свою первую встречу с ним. Он сдавал передо

мной французский — он прожил всю жизнь во

Франции, я даже близко не знал французского

так, как он. Когда я вошел после него и сказал

комиссии по-французски: «Я так не смогу»,

мне ответили: «Отвечайте, как сможете, а мы

оценим, как посчитаем нужным». И я ответил.

Тогда на вступительных экзаменах я по-

лучил пятерку. Почти все получили высший

балл по французскому в тот год. Но, как

потом выяснилось, из шестисот посту-

пивших только двадцать человек, сдав на

отлично французский, не получили двойки

по математике.

Теперь судьба моих друзей складывается по-

разному. Глядя на сорока-сорокапятилетние

лица своих товарищей, продолжаешь ощущать

себя двадцатилетним и вспоминаешь эпизоды

тех лет.

Но сейчас этих друзей с каждым годом все

меньше рядом. Нет, они конечно, живы

и пусть еще сто лет проживут. Просто рядом

их нет. Один стал швейцарским граждани-

ном, другой с семьей уехал на ПМЖ в Австра-

лию… Почему нормальным, честным людям,

занимающим достойное положение в обще-

стве, хочется уехать из страны?

И мне иногда кажется, что у меня украли

Родину, ту, которую я очень любил и которой

гордился.

Чем объяснить такое отношение небожителей

к своим гражданам, как не завистью?

Я не знаю.

Пионер-герой. Грехохранитель. Mortui vivos

dociunt. Следопыт. ГосподинПотрошитель. Закрытие темы.

русский пионер №6(18). декабрь 2010–январь 2011 42

В галерее пионеров-героев «РП» есть и чабан, и десантник, и оружейных дел мастер, а вот

патологоанатома не было. На ближайших страницах

читателю предстоит путешествие в тамбовский морг, которым заведует Юрий Кириллович Щукин. Краевед, литератор,

создатель Музея греха, знаток смерти и при этом (а может быть, из-за этого?) большой любитель жизни. Патологоанатом во всех

смыслах героический.

записал: дмитрий филимонов фото: наталья львова


В музее шесть основных разделов: пьянство, курение, наркотики, блуд, воровство, садизм. Точнее, результат всего этого.


Звонят из лечебки, к уми-рающему зовут: «За-

йди!» Вот дела. Обычно умирающему свя-щенника зовут, а этому — патанатома. Лад-но, захожу в палату. Парень весь в татуиров-ках. Корчит его. За койку хватается, стонет. Я-то уже знаю, почему корчит. Ожог пище-варительных органов. Пил. Политуру, аце-тон, карбоксилол, пятновыводитель, даже азотную кислоту — вперемешку со святой водой. Зачем? А спросите его. De gustibus non disputandum est1. Ему была жизнь дана, да в плохие руки попала. Организм поти-хоньку привык к ядам, но потом природа свое взяла. Помирает в муках. Спрашива-ет: «Ты, что ли, меня резать будешь, когда сдохну?» — «Да ладно, — говорю, — выле-чат». — «Не ври. Лучше мои потроха положи в банку, чтоб пацанам показывать». — «За-чем?» — «Чтоб пацаны так не делали». Бед-няга еще два дня корчился, потом ушел ad patres2. Погубил себя. Грех это.

Ну я, как обещал, его желудок и пищевод — в банку. Фиксирующим раствором залил. Вон там на верхней полке.

Стал коллекцию грехов собирать. Вот, смотрите, сколько всего насоби-рал! Ко мне студенты-медики приходят. Школьников тоже приводят. Малолетних алкоголиков, наркоманов. Я им лекции читаю. Учу любить жизнь. Пугаются, когда смотрят. Ну и хорошо — надо, чтоб проня-ло. Иначе не достучишься. Музеем греха прозвали.

Мне говорят: вы такой жизнелюби-вый! А как иначе? Тридцать пять лет с по-койниками. Патанатом должен сильно лю-бить жизнь. Иначе с ума сойти. Поэтому я танцую. Да, дипломированный танцор. И фокусы умею. Да, дипломированный иллюзионист. Зимой — в прорубь. Ле-том — на байдарке. Шестьдесят три. А что? Здоровье хорошее, в расцвете сил. И жена

молодая. Mens sana in corpore sano3. Иначе спятишь.

Ну что, желаете экскурсию? В музее шесть основных разделов:

пьянство, курение, наркотики, блуд, во-ровство, садизм. Точнее, результат всего этого. Начнем!

Вот рука убийцы. Ручища! Росту в мужике было два метра два сантиметра. На бойне трудился. Скот забивал. Кула-ком. Положено током, а он кулаком. За-чем? Для удовлетворения своих духовных потребностей. Suum cuique4. Видите череп коровы? Да, у меня в музее коровий череп имеется. Для наглядности. Он ее вот сюда бац! — и готово. В конце концов воспали-лись сосуды, тромб, развилась гангрена. Отрезали руку. Спасли убийцу. А он все равно помер. От паразита эхинококка.

Нет, фокус не покажу. Зарекся по-казывать фокусы. Когда в медицинском учился, я этим на жизнь зарабатывал.

1 De gustibus non disputandum est — О вкусах не спорят (лат.)

2 Ad patres — К праотцам, т.е. на тот свет (лат.)

3 Mens sana in corpore sano — В здоровом теле здоровый дух (лат.)

4 Suum cuique — Каждому свое (лат.)


В шапито. На манеже. Маг и волшебник Юрий Щукин! Барабанная дробь. Ну еще на лекциях. На спор. На обед в институт-ской столовке. «А слабо лезвие прогло-тить?» — «А не слабо!» Или ножом руку проткнуть. Кровь платочком оботрешь — ни следа, ни царапины. Один бедолага ре-шил повторить фокус. Берет нож — и себе со всей дури в руку. Потеря крови — чуть не помер. Вот тогда я поклялся не показы-вать фокусы.

Ну, по-другому стал зарабатывать. На стройке. На разгрузке вагонов. Санита-ром в морге. А танцевать не бросил. Зачем бросать? В конкурсах побеждал. «А ну-ка, медики!» Сейчас нет конкурсов. Сейчас только дома. С женой. По праздникам. А так больше книжки пишу. Двадцать пять книжек вышло. Еще две на очереди. Осталось написать только про Тамбов. Мэ-рия заказала.

Продолжим. Вот penis юноши. Несчастный про-

вертел дырочку в стене женской бани. Подглядывал. Женщины его изловили, penis шнурком перетянули. Развязать не смог. Пока до больницы добрался — омертвение тканей.

Вот осколки лобной кости. Пол че-ловек мыл. Будучи в семейных трусах. Кот глядел-глядел на то, что болтается, и вце-пился когтями. Бедняга с перепугу лбом в батарею. Голову зашили, из больницы выписали. До дороге домой бутылку вод-ки выпил. Приходит домой, на пороге ко-тик сидит — мяу! Он его хвать об батарею. Жалел потом сильно.

Нет, я не пишу беллетристики. Сти-хов тоже. Я по другой части. «Медицинская помощь в Тамбовской области. История и люди». Ab ovo usque ad mala5. Смотрите, какой том! Докторская, считай, диссерта-ция. Нет, ученой степени не имею. Ког-да надо было кандидатскую писать, мы трупы замораживали. Приходишь в дом: «Здравствуйте, примите соболезнования. Не желаете покойного заморозить?» Двад-цать пять рублей. А прибавка за канди-

датскую — десять рублей в месяц. Надо ж было семью кормить. Homo sum, humani nihil a me alienum puto6.

Перейдем к следующему стенду. Вот палец любовника. Муж на

«КамАЗе» баранку крутил. Рейс отменили. Домой возвращается — любовник в окно. Забор. Гвоздь. Когда перелезал — обру-чальным кольцом зацепился. Оторвал. В травмпункт прибегает: «Доктор, пришей палец!» — «Нет, —отвечает доктор, — это ж не пуговица».

Вот палец ловеласа. На дискотеке к даме приставал. Под блузку полез. От-кусила.

Вот ухо соперника. С двоими флир-товала. Мужчины повздорили.

Последняя моя книжка — «Жизнь архиепископа Луки на Тамбовской земле». Святой Лука Войно-Ясенецкий. Знаете? Тут служил. Во время войны. Архиеписко-пом и хирургом. В эвакогоспиталях. Наша

больница его имени. Выдающийся специ-алист был. Гнойная хирургия, ad notam7.

Нет, я не хожу в церковь. Хотя думаем колокольню построить. Вчера как раз по это-му поводу заседали. Ну, я член Обществен-ной палаты. Областной, тамбовской. Решили в центре города колокольню восстановить. У главного храма. Взамен разрушенной.

Но мы отвлеклись. Вот ягодица любовника. Познако-

мился с девушкой на пляже. Попросила воды купить. Потом пива. Потом в парк Дружбы пошли. Дружили прямо на земле. Ягодицу шиповником уколол. Страшная опухоль. Пришлось удалить.

Вот ступня любовника. Муж вернул-ся — пришлось бежать. Не успел ботинки надеть. Зима. Отморозил напрочь.

Вот почка любовника. В дверь лю-бимая не пустила, по водосточной трубе лез. Сорвался. Треснула почка. Amor non est medicabilis herbis8.

...Когда видишь, что остается от человека… Ну, от некоторых во-все ничего не остается. Кроме отчета о вскры-тии...

5 Ab ovo usque ad mala — От яиц до яблок, т.е. от начала и до конца (лат.). Обед у древних римлян обычно начинался с яиц и заканчивался фруктами.

6 Homo sum, humani nihil a me alienum puto — Я человек, ничто человеческое мне не чуждо (лат.)

7 Ad notam — к сведению (лат.)

8 Amor non est medicabilis herbis — Нет лекарства от любви (лат.)


Когда видишь, что остается от чело-века… Ну, от некоторых вовсе ничего не остается. Кроме отчета о вскрытии. «Труп мужчины удовлетворительного питания, кожные покровы бледные, почки весом восемьдесят грамм, селезенка двести грамм, поджелудочная железа семьдесят грамм, сердце триста девяносто грамм, в брюшной полости триста миллиграмм желтоватой прозрачной жидкости»... Вот подумаешь об этом, и хочется след оста-вить. Поэтому книжки пишу. Ибо книга — лучший памятник автору. Verba volant, scripta manent9.

А теперь другая тема. Вот рог вора. Яблоки в саду воровал.

Хозяин подкараулил — палкой по шее. Рог вырос. Воротник не мог застегнуть. Отре-зали рог.

Вот сожженные руки. Денег на вы-пивку не хватало. Решил провод сдать в скупку цветмета. Три тысячи вольт.

Мне, можно сказать, за книжки пре-мию дали. «Лучший врач России». В номи-

нации «врач-исследователь». Да, Путин лич-но вручал. В Москве. Минувшей весной. Триста тысяч рублей премия. Куда дел? Сыну отдал. На ипотеку. У него скоро дочка родится, в смысле внучка моя, а квартиры нету. Что еще? А! В энциклопедию вписа-ли — «Лучшие люди России». Это я себе та-кой памятник возвожу. Нерукотворный.

Но продолжим экскурсию. Этот стенд особенно пугает девушек.

Вот «крокодиловый» ребенок. Мать — зэчка. Чифирь, кодеин, «крокодил». Ну, это самодельный наркотик. Смесь разных та-блеток. Результат: пять глаз, один зуб.

Вот ребенок «экстази». Вместо глаз уши, мозга нет вовсе.

Вот «героиновый» ребенок. Волчья пасть, живот наизнанку.

Вот ребенок сифилитички. Мать в Турции секс-рабыней трудилась. Вместо лопаток акульи плавники.

Слава о музее по России идет. Недав-но ко мне парень с девушкой приезжали. Из Смоленска. На красной спортивной ма-шине. «Покажите, — говорят. — Мы в «Эр-митаже» были, в Музее самовара, Музее валенка, в Третьяковской галерее два раза, в Музее водки, в «Лувре», а в Музее греха ни разу». Ну показал. Девушка — ах да ох! А парень сказал: «Спасибо, есть о чем поду-мать». Facilis descensus Averni10. Ну, для того я и делал музей. Чтобы люди задумались. Испугались и задумались.

Вам не скучно? Ну и чудесно! Вот сундучок патанатома. Девят-

надцатый век, между прочим. Все необ-ходимые инструменты, чтобы разобрать человека на части.

Я не с нуля коллекцию собираю. Первых уродцев еще доктор Вамберский заспиртовал. Сто лет назад.

А вот часы бьют, слышите? Тоже старинные. Бом! Бом! Бом! Жизнь коротка, ее нужно прожить красиво. Я это знаю на-верняка. Mortui vivos dociunt11.

...Стал коллекцию гре-хов собирать. Пугают-ся, когда смотрят. Ну и хорошо — надо, чтоб проняло. Иначе не до-стучишься. Музеем гре-ха прозвали...

9 Verba volant, scripta manent — Cлова улетают,

написанное остается (лат.)

10 Facilis descensus Averni — Легок путь через

Аверн, т.е. путь в подземное царство (лат.)

11 Mortui vivos dociunt — Мертвые учат живых

(лат.)


Не решив загадку Джека Потрошителя, сложно утверждать, что разгаданы все тайны человечества. Все главные тайны человечества на повестке дня. Получается, расследовать это дело необходимо — ради славы, престижа.


Обозреватель «РП» Николай Фохт продолжает свое бескомпромиссное

движение против течения: если большинство журналистов только

и заняты созданием и размножением мифов и легенд, то Николай решительно

ставит на мифах крест, а легенды отправляет в утиль. Сегодня будет раз и навсегда названо имя того, кто попал

в историю под ником Джек Потрошитель. А необходимость в нике,

соответственно, отпадает.

текст: николай фохт рисунок: сандра федорина


Зачем это мне? Нет, непра-вильный вопрос. Пра-

вильный: а кому-нибудь еще это надо?Надо ли кому-то, кроме меня,

знать настоящее имя Джека Потрошите-ля? В шутку спросил очень неожиданно у почти незнакомой девицы во время со-вместного кофе в дорогом заведении: хо-чешь знать, кем был Джек Потрошитель на самом деле? Спросил бескомпромиссно, рискованно, ярко; можно было подумать, что напугать даже хотел, а не спросить. Девушка, на мой вкус, повела себя неадек-ватно: глаз ее загорелся, губы из сухих стали влажными, и твердым голосом, но с интимными интонациями она ответила: «Да, хочу».

Этот ответ повлиял на мое оконча-тельное решение. Я стал заниматься делом Потрошителя. Я окунулся в довольно бо-лезненный и бессмысленный мир иссле-дователей Джека, рипперологов. Конечно, уровень разговора на эту тему приблизи-тельно такой же, что и уровень обсужде-ния футбольного матча «Челси» — «Арсе-нал»: предмет дискуссии, конечно, суще-ствует, но тратить на обсуждение много времени жаль.

С другой стороны, не решив загадку Джека Потрошителя, сложно утверждать, что разгаданы все тайны человечества. А именно все главные тайны человечества на повестке дня. Получается, расследовать это дело необходимо — ради славы, пре-стижа.

Конечно же, удивляет размах пре-ступлений Джека Потрошителя. В том смысле, что по нашим временам все было очень скромно. В течение двух месяцев, с сентября по ноябрь 1888 года, серийный убийца совершил пять зверских убийств. Все убитые — немолодые проститутки (одна, правда, технически не проститут-ка — денег за любовь не брала, но тоже пьяница; а одна самая настоящая про-ститутка, но молодая). У первой жертвы Мэри Николз двумя ударами перерезано горло, вспорот живот. Вторая, Энн Чапмен (Темная, а еще адаптированнее — Хмурая Энн), убита приблизительно так же, толь-ко еще убийца буквально выпотрошил несчастную, вырезал и унес с собой часть

матки Чапмен. Третья женщина, Элизабет Страйд (Долговязая Лиз), — ей убийца про-сто перерезал горло, без художеств. Зато следующей проститутке, Кэтрин Эдоуз, досталось: кроме банально перерезанно-го горла Потрошитель распорол Кэтрин живот, отрезал обе щеки, нос, срезал веки и унес матку и одну почку. Апофеозом се-рии стало убийство Мэри Келли: перереза-но горло, жертва изуродована до неузнава-емости, Потрошитель вырезал и унес серд-це Мэри. В интимные отношения с жертва-ми Джек не вступал. Тем не менее за ним закрепилась слава сексуального маньяка.

Это пять так называемых кано-нических убийств Джека Потрошителя. С натяжкой к ним можно приплюсовать еще пару; некоторые особо кровожадные исследователи и журналисты пытаются пришить Джеку похожие преступления во Франции, Америке — но нам-то это за-чем? Нам лишнего не надо, нам бы с эти-ми разобраться. Мы же не будем изучать все предположения, предположения я сам

сделаю в конце расследования. А чтобы это предположение оказалось точным, буду опираться только на безусловные факты и выводы. На канонические, если угодно.

Да, надо сказать, что Джека Потро-шителя не только не нашли и не наказа-ли — даже не приблизились к пониманию, кто это мог быть. Круг подозреваемых от 30 до 150 человек. В этом кругу и Льюис Кэр-ролл, и Оскар Уайлд, и внук королевы Вик-тории; под подозрение попала даже жен-щина. Фантазия тех, кто выдвигал версии, удивительна сама по себе. Еще удивитель-нее то, с каким удовольствием работники культуры, журналисты, писатели, потом и кинематографисты с музыкантами внес-ли вклад в развитие темы. За последние 120 лет написана куча статей, рассказов, романов; снято множество фильмов, со-чинены тонны песенок. Конечно, это все защитная реакция, понятно. Но защитная реакция эта за сто с лишним лет не только изрядно задолбала, но и безнадежно запу-тала дело.

ДОКУМЕНТАЛЬНО-ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ДЖЕККак только я ознакомился с канвой про-исшествий в лондонском Ист-Энде второй половины 1888 года, сразу вспыхнула здра-вая мысль: да ладно! Ну чего тут сложного? Пять однотипных убийств в небольшом криминальном районе (тысяч тринадцать населения), где половина граждан, что называется, на учете в полиции. Да тут за пару шиллингов маму родную сдадут в Джеки Потрошители. Как можно не най-ти? Я ринулся отрабатывать фактуру и ху-дожественное осмысление этой фактуры.

Несколько кинофильмов, в том числе «Из ада» с Джонни Деппом и мини-сериал «Уайтчепель» о копировщике По-трошителя; психологический портрет Джека Потрошителя, который составил специалист по серийным убийцам ФБР Джон Дуглас; многочисленные англоязыч-ные источники, в которых описываются практически все главные подозреваемые. Ну и, конечно, замечательный квест «Шер-лок Холмс против Джека Потрошителя». Вообще эта игрушка, которую я сначала рассматривал исключительно как эле-

...Убийца буквально вы-потрошил несчастную, вырезал и унес с собой часть матки Чапмен...

gett

y im

ages/fo

tobank


мент отдыха с погружением в атмосферу убийств и насилия, оказалась решающим фактором.

Именно скачав «Холмса» с торрен-та и поставив удобоваримый русифика-тор, я вспомнил, что о серийных убийцах и сексуальных маньяках знаю не пона-слышке. Причем одного из моих знакомых так и звали — московский Джек Потроши-тель.

МОСКОВСКИЙ ПОТРОШИТЕЛЬИстория с моим Джеком Потрошителем началась, в общем, весело. В парикмахер-ской. Году в 90-м прошлого века.

Я стригся на улице Герцена, возле моего дома на Тверском бульваре. На со-седнем кресле пользовался услугами мо-лодой человек с живым взглядом — он то и дело смотрел на меня и улыбался. Он за-кончил процедуры минут на пять раньше. Когда я вышел на улицу, оказалось, что он поджидает.

Вася хотел познакомиться. — Вася, — ответил я прямо и без

обиняков, — я интересуюсь только де-вушками и женщинами, хотя твое право ходить в парикмахерскую и заводить там знакомства уважаю.

Вася искренне рассмеялся, но не от-стал. Выяснив, что я журналист, он хлоп-нул себя по ляжкам и воскликнул:

— Есть сенсационный материал!Василий, который уже превратил-

ся в надежный источник информации, безо всяких там глупостей, сообщил: над человеком хотят совершить неправедный суд! У него есть убойный материал, он по-знакомит меня с интереснейшими людь-ми — с женщиной! Для этого нужен мой телефон.

— Вася, — строго ответил я, — дер-жи себя в руках. Дай мне свой номер, я по-звоню, когда высвободится свободная жур-налистская минутка.

Вася обрадовался, улыбнулся на прощанье и поковылял в направлении Красной площади.

Любопытство, надеюсь профессио-нальное, победило предрассудки — я на-брал Васин номер через неделю. Он назна-чил встречу у выхода из метро «Октябрь-

ская». В результате мы оказались в обшар-панной желтоватой постройке 20-х годов 20-го века. Вася уточнил по дороге, что мы идем в театр. Правильно сделал — на театр совсем не было похоже.

В так называемом театре Василий познакомил меня с Людмилой.

— Это режиссер, — рекомендовал ее мой энергичный знакомый.

Чтобы поддержать беседу, ну и так, ради вежливости, я спросил:

— А какой у вас тут театр?Людмила, плотная дама с тусклым

взглядом, совсем не режиссерским, заду-малась. Ей стал помогать Василий:

— Это очень хороший театр, такого больше нет нигде.

Но Людмила остановила его же-стом:

— У нас театр пластики и танца. На базе восточных практик.

— А спектакли какие есть? Я интересовался по инерции, мне

многое стало уже понятно.— Мы скорее студия, чем театр, —

Людмила тоскливо посмотрела куда-то под стол. Василий побледнел и улыбнул-ся. — Вот Василий был одним из лучших… танцоров, артистов. Пока ни бросил.

Вася услужливо кивнул.— Хорошо, в чем дело-то? Кого хотят

невинно заточить в тюрьму?Людмила глубоко вздохнула и по-

ведала странную историю.Невинной жертвой правосудия

оказался вор в законе, отсидевший семь сроков за кражи и мелкое хулиганство Александр Тимофеев — любимый человек режиссера Людмилы

— Не совсем, конечно, любимый, но любовник. Мы с ним недавно расста-лись, но ничего плохого про него сказать не могу. Как мужчина он был прекрасен.

— Что-то знакомое, Александр Ти-мофеев…

— Ну конечно знакомое! — Людми-ла совсем обрадовалась. — Он же москов-ский Джек Потрошитель!

Людмила и Василий отрепетиро-ванно саркастически рассмеялись.

А мне стало не по себе. Мне сразу не понравилась обстановка этой комнаты, запах запущенной коммуналки, эта Люд-мила, которая называет себя режиссером, Вася, который начинал меня раздражать… Нет, к Васе, безусловно, надо относиться толерантно — но Тимофеева еще мне не хватало.

— Я вообще-то о культуре пишу.— Ну так у нас ведь театр, — пари-

ровала Людмила.— Но тут Потрошитель…— Да какой он потрошитель?! Вор

он, — по-бабьи выдохнула режиссер. — Не будет вор насиловать и убивать. Его само-го в камере опустят, он законы-то знает. У меня вот тут копии дела, документы, почитай. С адвокатом познакомлю — все говорят в один голос, что на него просто

...Мужчина от 28 до 36 лет, ничем не выделяю-щийся, работник (все убийства совершены в пятницу, субботу или воскресенье — то есть после трудовой неде-ли). Конечно же, безу-мный....

gett

y im

ages/fo

tobank


повесить хотят все эти убийства и изнаси-лования. Подумай, дело-то резонансное. Интересное для журналиста.

…Ну а что, размышлял я, дело-то ре-зонансное. Что бы там ни вышло в резуль-тате, заметка может громкой получиться. Да и про культуру я не то чтобы соврал — был у меня прецедент, когда я расследовал дело маньяка-педофила. Хорошая заметка, в смысле, скандальная вышла. Да и в архи-вах судебных мне понравилось работать. Собирать из мозаики справок, протоколов допросов, рапортов общую картину и де-лать свои собственные выводы; гнуть свою версию, защищать свою линию.

— А у нас с Людмилой даже роман был, — совершенно неуместно вклинился Василий уже на пороге станции метро.

— Ага. Я тебе позвоню.В общем, я втянулся. Изучил доку-

менты, пообщался с адвокатом Тимофеева и даже побывал в суде на слушании дела и оглашении приговора. Вот где ад! После визитов в суд мне стало действительно страшно жить на белом свете.

В память врезались две вещи. Во-первых, единственным человеком, ко-торый твердо опознал Тимофеева и по-казал, что он ее изнасиловал, была его любовница по фамилии Персюн. Причем изнасиловал ее Тимофеев четыре раза в течение двух, кажется, лет. Он и Пер-сюн встречались, ездили в Крым на от-дых, выпивали в компании — ну и время от времени вступали в интимные отно-шения. Может, действительно всего че-тыре раза — Тимофеев человек занятой, в авторитете. Но вот вдруг объявить это изнасилованием —даже в зале суда при-сутствовавшие посмеивались во время чтения подробностей. Во-вторых, един-ственный доказанный эпизод без учета четырежды изнасилованной Персюн — это опознанное кольцо с руки жертвы. То есть Тимофеев пытался продать это кольцо соседке. Он и не отказывался от кольца. Только дело в том, что колечко с феонитом — штамповка. И никто не помнил, какое в точности кольцо было на руке убитой, никто с полной уверен-ностью не мог сказать, что это именно то самое колечко. Вроде похоже — значит,

доказано! И вот по пяти вышеописан-ным «доказанным» эпизодам Тимофееву впаяли вышку. Все остальные эпизоды, собственно убийства и изнасилования(а некоторые пострадавшие выжили, но не опознали Тимофеева) не доказаны. Но расстрел дали.

Справедливости ради надо сказать, что Тимофеев не вызывал никакого сочув-ствия. Обычный бандит, отчаянный, бес-предельный — в общем, не было сомне-ний, что он может пришить кого угодно. Но серия изнасилований и убийств?

Я написал заметку. Под напором общественности дело пересмотрели и вы-шку отменили. Потом еще что-то… Я не следил, у меня не было уверенности, что надо дальше заниматься защитой бандита. Хотя к тому времени наши виртуальные отношения стали почти творческими — из тюрьмы, через адвоката и Людмилу, Тимо-феев передал мне роман. Людмила обеща-ла что-то исповедальное и актуальное. По существу дела. Оказалось, какая-то фигня, странным образом напоминавшая прозу Чарльза Диккенса. Я послушно отредак-тировал кусок (кажется, роман назывался «Заморозки», что-то с погодными явления-ми связано аллегорически) и опубликовал в своей газете.

Из тюрьмы до меня доносились све-дения, что автору не понравилась правка.

Рукопись еще долго валялась у меня дома, мозолила глаза. Однажды, решив в очередной раз почистить карму, я выки-нул ее на помойку. Жечь не стал. И больше о Тимофееве-Потрошителе не думал. До последнего момента.

ОН НАСТОЯЩИЙВернемся к исходнику, к оригиналу. Как ни пытался кинематограф раскрасить эту историю, она все равно, в сущности, очень скучная и примитивная. Только накачавшись опиатами в одном случае («Из ада», Депп) и вискарем в другом (двух-серийный «Джек Потрошитель», Майкл Кэйн), один из руководителей расследо-вания, инспектор Эбберлайн, мог выдви-нуть версию, что в убийствах замешан не только принц крови, внук королевы Вик-тории, Виктор Альберт, но и придворный врач сэр Уильям Галл — который и убивал проституток. Вообще перспективной эта история могла стать, только когда в ней был бы замешан человек из высшего света, на худой конец — из мидл-класса. И тогда приплести можно и внебрачных отпры-сков, претендующих на престол, и дежур-

...Инспектор Эбберлайн, мог выдвинуть версию, что в убийствах за-мешан не только принц крови, внук королевы Виктории, Виктор Аль-берт, но и придворный врач сэр Уильям Галл...

gett

y im

ages/fo

tobank


ную масонскую чушь — вообще все что угодно. Даже «Алису в стране» чудес с Кэр-роллом. Ведь как тишайший в отношении женского пола писатель оказался в подо-зреваемых? Предприимчивый исследова-тель переставил буквы местами, и один из рассказов Алисы, в котором есть слово «ухо», стал повествованием о том, как Кэр-ролл с подельником отрезали уши Кэтрин Эдоуз.

В общем, искусство в большом дол-гу перед людьми — помочь в разгадке пре-ступления Джека Потрошителя оно не-способно. Оно способно напугать, да и то лишь детей и домохозяек.

Беглое знакомство с кейсом По-трошителя, разумеется, подскажет — это не мог сделать человек более-менее при-личный, состоятельный. Если бы это был чужак, донесли бы полисменам за милую душу. А истинного убийцу улица не сда-ла — хотя, думаю, уайтчепельское сообще-ство знало, кто это сделал.

Я, как всегда, пошел самым про-стым путем. Я собрал все достоверные описания свидетелей, добавил выводы инспекторов и патологоанатомов, присо-вокупил современный психологический портрет Джека — и наложил все это на ха-рактеристики главных подозреваемых.

ИТАК, ОСНОВНЫЕ ХАРАКТЕРИСТИКИ УБИЙЦЫМужчина, невысокий (162-165 см), в тем-ном костюме, в шапочке или кепи. Силь-ный, обладающий либо специфическими медицинскими навыками, либо просто умеющий управляться с ножом (ну а еще точнее — мясник). Конечно же, безумный. Современный анализ трактует так: муж-чина от 28 до 36 лет, ничем не выделяю-щийся, работник (все убийства соверше-ны в пятницу, субботу или воскресенье — то есть после трудовой недели). Его про-фессией может быть «мясник, служащий похоронного бюро, ассистент патологоа-натома, сотрудник больницы». Он носит с собой нож, выпив в баре стакан виски, становится агрессивным и неуправляе-мым.

От себя добавлю: это простолю-дин, принадлежащий к профессиональ-

ному сообществу или национальной общине, кроме явного безумия у него должен быть дополнительный мотив, хороший, сильный мотив. Он действует в одиночку и не случайно убивает имен-но проституток. Ему нужны не просто беззащитные, немолодые шлюхи — ему были нужны именно эти конкретные проститутки.

ТЕПЕРЬ ПОДОЗРЕВАЕМЫЕДжеймс Келли — обивщик, сел за убий-ство жены ножом, смертная казнь замене-на психушкой, из которой Келли сбежал как раз в то время, когда орудовал Джек Потрошитель.

Джекоб Леви — мясник, еврей, жена и двое детей.

Джон Пизер, сапожник, признав-шийся в том, что нападал на проституток и грабил их, еще до убийств Поторошите-ля.

Принц Альберт Виктор, внук коро-левы Виктории, часто бывал в Ист-энде, захаживал к проституткам, заразился си-филисом.

Монтеги Джон Друитт — адвокат, психически ненормален, покончил с со-бой.

Джордж Хатчинсон — чернорабо-чий, лично знал последнюю жертву Мэри Келли, видел ее одним из последних, дал ложное описание возможного убийцы.

Северин Клосовски, польский эм-мигрант, парикмахер, психически ненор-мален, повешен уже после истории с Дже-ком Потрошителем за убийство троих жен — он их отравил.

Аарон Космински — просто безу-мный еврей.

Фрэнсис Тэмблти — лекарь-шарлатан, американец, сбежал из-под за-лога в США.

Теперь будем накладывать и вычер-кивать.

Первыми из гонки выбывают номе-ра 4, 5 и 9. В мой формат они не попадают, потому что это образованные, совершенно не органичные для Уайтчепеля персона-жи. К тому же у принца железное алиби. Тэмблти не подходит ни по возрасту (он был значительно старше), ни по росту —

он намного выше. К тому же Фрэнсис — гомосексуалист; он презирал женщин, но никогда не проявлял к ним агрессию. Дру-итт свихнулся из-за самоубийства матери и стал подозреваемым уже после своей смерти — только потому, что его самоу-бийство совпало с прекращением серии Джека.

Следующим шагом отцепляем номера 1, 3 и 7. Первый и седьмой, Келли и Клосовски, вроде подходят идеально. Оба сумасшедшие, оба попались на убий-стве жен. Но вот что я вам скажу: убить жену — это не то же, что убить и изуро-довать проститутку. Тут уж надо выби-рать — номер 1 и номер 3 выбрали жен, вычеркиваем.

Джон Пизер очень хорош для Дже-ка, подходит по всем параметрам — жаль, что после того, как его уже поймали, прои-зошли еще три убийства. А так Джон при-знался в предыдущих нападениях на про-ституток, но открестился от убийств. Он заключил сделку с правосудием и вообще не был наказан. Везет.

И вот с нами остались мясник, ев-рей Джекоб Леви, просто сумасшедший еврей Аарон Космински и обманщик Джордж Хатчинсон.

Хатчинсон попал в подозреваемые, потому что обманул полицию. Но обманул он не для того, чтобы уйти от ответствен-ности — он получил деньги за ценные сви-детельские показания. Вот и не пожалел красок для якобы подозреваемого: по Хат-чинсону получалось, что убийца Мэри — настоящий денди с красным шарфом на шее. Мы не верим Хатчинсону и его самого вычеркиваем.

Остаются двое, мясник Леви и ев-рей Космински. Если следовать моим ша-блонам и правилам, ясно — отваливается Космински. Потому что, во-первых, у него нет навыка работы с ножом (мы, во вся-ком случае, об этом ничего не знаем), а во-вторых, кроме явного и жесткого сумасше-ствия, никакого мотива.

Другое дело Джекоб Леви. Он мяс-ник — он не только знает, как обращать-ся с ножом, он знаком с анатомией. Пусть с анатомией животных. Разделать, выпо-трошить плоть для него обычное дело.


Он заразился сифилисом, который в ре-зультате разрушил его нервную систему и убил в 1891 году. Джекоб мне нравится, он единственно достойный Джек Потро-шитель. Но как быть с дополнительной мотивацией?

Ответ я нашел в игрушке «Шер-лок Холмс против Джека Потрошителя». Должен сказать, это игра абсолютно до-стоверно и серьезно реконструирует все пять преступлений Потрошителя. За ис-ключением нескольких дурацких, дежур-ных головоломок, к расследованию серии убийств действительно применен дедук-тивный метод Конан Дойла. Выводы по всем убийствам железные, вся фактура со-хранена. У Холмса, как и у меня, получил-ся Леви. Поэтому я поверил и в аргументы Холмса.

А история такая. У Джекоба был даже не один сильный мотив, а парочка. Во-первых, он заразился от проституток Уайтчепеля сифилисом — и заразил жену, которая родила ему больного ребенка. Се-мья практически разрушена. Естественно, в своей беде Леви винил проституток. Во-вторых, его отношения с клубом еврей-ской общины Уайтчепеля «Империал» не сложились. Ну, в том смысле, что «Импе-риал» отказал ему в поставках кошерного

мяса. Его собственный бизнес рухнул, он вынужден работать на чужой скотобойне. И вот в голове Джекоба созрел нереально адский план: он отомстит проституткам и еврейскому клубу одновременно. Он убивает шлюх за болезнь своего ребенка, а еврейской общине достается еще боль-ше: он разделывает кошерное мясо ножом, которым убивал. Тем же зараженным, кро-вавым ножом. Не исключаю, что в мясо он подкладывал некоторые украденные орга-ны. Почку Кэтрин Эдоуз, матку Мрачной Энни или сердце Мэри Келли.

Сифилис сделал Леви сначала безу-мным, а потом и прикончил беднягу. Ну,

беднягу я так, ради красного словца при-плел — какой он бедняга.

Осталось всего пара вопросов. По-чему не нашли Джекоба? Он ведь был под носом у полиции, его допрашивали, он был под подозрением — как все евреи-мясники из этого района. Думаю, евреи сами догадались про Джекоба — и не сда-ли его полиции. Леви был локализован внутри сообщества, затем помещен в ле-чебницу, где и умер. Евреям не нужен был еврей, зверски убивший проституток-англичанок. Антисемитизм в Англии конца девятнадцатого века никто не от-менял.

А что с Джеком Потрошителем? С этим прозвищем? С письмами в поли-цию, с открыткой и посылочкой местно-му дружиннику Ласку, в которой была недоеденная почка Эдоуз. Подробно поработав с документами, я склоняюсь к мнению, что все это проделки журна-листов — фальшивки то есть. Ну хотя бы потому, что написаны они разным почер-ком.

И Шерлок Холмс так же думает, тот, который против Джека Потрошителя.

Дело Джека Потрошителя оказа-лось трудным — но не слишком, бывало и покруче. Мне было неприятно всем этим заниматься, потому что я видел, какая туча специалистов из разных областей человеческой деятельности из кожи вон лезли, чтобы сделать из Потрошителя ико-ну для маньяков, загадочную и ужасную. И больше всего мне не нравится, что им это удалось.

Первый раз я расследовал дело с хо-лодным сердцем. Мне не жаль никого, ни бедных женщин Уайтчепеля, ни безумно-го еврея, ни тем более покрывших его ста-рейшин общины; мне не жаль Александра Тимофеева, даже Людмилы не жаль. Джек Потрошитель — это сериал, выдуманный, чтобы скрыть коррупцию, преступную политкорректность. Его и судить надо по законам сериального жанра — снимать с эфира беспощадно!

А я что, я всего-навсего нашел на-стоящего убийцу пяти проституток. Ну, Шерлок Холмс немного помог, совсем чуть-чуть.

...Не жаль никого, ни бедных женщин Уайт-чепеля, ни безумного еврея, ни тем более по-крывших его старейшин общины; мне не жаль Александра Тимофее-ва, даже Людмилы не жаль...

gett

y im

ages/fo

tobank

Lumier 19 1-1.indd 1 1/27/11 2:13:16 PM

Диктант. Независтливость. В тему номера. Собеседование.

Лола и Каин. Битва на манеже. Урок правды. В моей зависти прошу винить Д. Петрова. Владимир Григорьев о своем кумире.

Урок поэзии. Про зависть пишет мастер слова (стихи поэта А. Орлова). Дневник

наблюдений. Паническое совершенство «Околоноля». Роман

с театром. Урок музыки. Коммунная квартира. All you need

is loft. Сочинение. Лифт. Рассказ Дмитрия Глуховского. Изложение. Москва для москвичей, пик! Произведение Дмитрия Филимонова.

Урок рисования. Быть мальчиком.


В своем предисловии к теме номера — «зависть» — Игорь

Мартынов, базируясь не только на зыбком личном опыте,

но и на железных научных фактах, беспощадно исследует

распространенные формы зависти, делая неутешительные

для них выводы и в итоге обнаруживая искру позитива

даже там, где, казалось бы, ее не надо искать.

текст: игорь мартынов фото: сергей борисов


Иной раз вроде бы и надо об-завидоваться, чтоб было

к чему стремиться, чего алкать — но как правильно выбрать мишень, что считать ценностью в эти шаткие времена? Неодно-значно все, расплывчато…

Взять хотя бы искусство. Узко — архитектуру. Вот, казалось бы, авторитет неоспоримый — Гауди. Помнишь, в самом центре Барселоны искали мы постройки гения. «Гауди? — переспрашивали мест-ные. — Он в защите или в нападении игра-ет?» — «Нет, — говорим, — он чемпион по другому виду, архитектор». — «Погодите, сейчас позовем Педро, он всех знает на бульваре. Кто жил, кто умер, кто еще не родился». Приводят Педро, в костюме, с газетой подмышкой — признак интеллек-туала. «Гауди? — переспрашивает Педро. — Каталонец? Гений? Но не матадор и не футболист? Не может такого быть! Чем про-славился? Дом построил? Так в доме жить надо, чего на него пялиться. Какая разни-ца, кто строил?» Беседа, как выясняется, протекает ровно под знаменитым домом с черепами, под шедевром Антонио Гауди. Жилое строение, не памятник, не охраня-ется государством. Более того: к гению на его домашней территории отношение не то чтоб без зависти — скорее с раздражением. Ведь он, хоть и гений, так и не довел до ума свою «Саграда фамилию» — только пару месяцев назад папа разрешил там мессы. А до того даже толковой крыши не было, не то что у Христа Спасителя. Опять же — во время достройки храма зашибло немецко-го мальчугана-туриста химерой, некрепко прилепленной еще при самом Гауди. Был суд. Гения посмертно обвинили в халат-ности. Возник общественный протест: ни евроцента архитектурному монстру!

Так угасают кумиры со стажем. Что уж говорить про начинающих, про ново-бранцев: эти вянут от малейшего укуса бло-гера.

Но если нет достойного объекта — не стать таковым объектом самому? Чтоб обзавидовалось человечество твоей, допу-стим, принадлежности к наступающей на-ции? Вроде бы самый момент!

И уже расчехляешь в себе велико-росса, оперевшись цевьем на наследствен-

ность, и потряхиваешь на Манеже бело-курым хаером — смотрите, завидуйте, вот я, блондин! Наводишь белый клык на зов предков, нашаривая, на ком бы применить свой расовый триумф, самоопределяясь буквально на глазах, исключительно на голубых, формируя богоизбранность… Как вдруг, откуда ни возьмись, недобитки — ге-нетики! Всю картину портят! Профессор из Генуи, Кавалли Сфорца, полвека бродил по миру с микроскопом, лопатил папирусы, копался в прахе и доказал, как срезал под самый корешок: ни рас, ни наций нет. Ска-зать такое именно сейчас! Когда все флаги в гости будут к нам, куда они денутся, все игры и чемпионаты, все фестивали и ка-пустники! Когда вот-вот готова признать планета, кто ее высший этнос, а тут двух мнений быть не должно! Аккурат выясня-ется: гордиться-то нечем. Вся расфасовка на белых, черных и прочих — иллюзия и блеф. Нет на то генных предпосылок. Цвет кожи расскажет историю климата, но не народа. Поселить сотню самых аббастых шведок на Таити — через несколько тысяч лет они затемнеют как туземцы. Негры аф-риканские и негры тихоокеанские между собой не имеют ничего общего. Белым ближе всего берберы, североафриканцы и иранцы. Европейцы-датчане произошли от эскимосов и куда чужероднее французам, чем те же алжирцы. Вот о чем свидетель-ствуют гены. Только они хранят тайну на-ших вкладов. Генетическое сходство — то есть групп крови, резус-факторов, изгибов хромосом — совсем не совпадает с делени-ем на территории и страны. А главное, все мы братья. В крайнем случае — сестры. Гены — черный ящик гомо сапиенс, там все ходы записаны, где, с кем и когда, вклю-чая первый раз — это случилось в бассей-не Омо, на границе Кении и Эфиопии, сто пятьдесят тысяч лет назад. Ева была, таким образом, шоколадной, ген ее есть в каждом из нас, обрекая на базовую родственность и, значит, нет, решительно нет повода для зависти и превосходства.

А взять хотя бы пресловутое классо-вое неравенство? Расхожее мнение о том, что у богатого и петух несется? Но как тут не привести контраргументом историю того же Шекспира? Этот чернокожий парень,

четыре года назад выигравший в лотерею 17 млн. долларов, недавно обнаружен в го-роде Плант-Сити (штат Флорида) неживым, в забетонированном виде. Главная версия следствия — преднамеренное убийство с целью ограбления. А ведь не стань внезап-но Шекспир миллионером — так до сих пор и пел бы он жизнерадостно реггей, сал-су, сонеты. Видал бы сны в летнюю ночь. Да мало ли что еще!

И такое не только за океаном, дале-ко ходить не надо: количество дензнаков и машин резко увеличилось, тогда как пло-щадь внутреннего мира скуксилась что та шагрень. Кто принял на грудь реформу, кто ел куриные сосиски на ветру, запивая па-леным венгерским «Aбсолютом», тот пой-мет, о чем я: пора признать, что по линии ощущений ничего не будет лучше, чем тот ночной киоск на Башиловке-паршиловке, ошеломительный звездопад и та всемир-ная отзывчивость в каждой клетке!

A дальше что... Менялись лейблы на бутылках, росли объемы, печень, ква-дратные метры жилищ и лошадиные силы моторов — наш шел отряд по пути наи-высшего потребления. Экстерном взяли мы историю цивилизации. За пару с гаком пятилеток.

И вдруг... кто это был? Франциск Aссизский? Лев Толстой? Генерал Грачев или Дизя Aброскин — вышел в трусах на Николину гору, обвел свое имение взором и возопил: «Не хочу!» Неважно, кто первый воздержался. Но с этого пошло Возрожде-ние, Ренессанс. Эпоха самоограничения и независтливости. Жизнь снова наполни-лась утраченным смыслом — смысл ока-зался в отказе от того, что прежде понима-лось жизнью. В отказе от обладания или преобладания.

Собираться по вечерам за широким столом под ракитой, под оливами. Перед простым, а может, и пустым столом, сво-бодным от деликатесов. Ровное дыхание. Никаких ощущений в передней части по-ясной извилины, откуда происходят за-висть и боль.

Как мало нужно (точнее — ничего), чтоб снова оказаться налегке, как тот счаст-ливый первенец, кормивший воробьев на солнцепеке, в Назарете.

« -»

:1.

• -

-;

• , - , -

, , ,

; • - -

-.

2.

• - ;

• , , -

.3. • -

- ;

• - -

; • -

.

4. -

• , - ,

- ;

• , ;

• , - ,

.

- .

« »,

2008 . - -

- , , -

- , -

. –

– - . , ,

, , , . -

, -

, , .

« » – ,

, , , . , ,

– , .

- , -

, . -

- -

. -

« -»

- -

- .

-

, , , , -

- , - , - -

« », , - ,

1 . « -

» - -

« »,

- , ,

.

, -.

, , -

, , . -

-

,

- -

. 2010 . -

« -»

- -

, ,

-, -

« -

». -

-

-,

, -

-

-, , -

. - -

- , ,

.

« »

- . -

- , -

, - – .

« -»

. -

, .

: 109012, , . - ., . 15-17, . 1, . 507.

.: (495) 625 63 91, (495) 625 22 45. : (495) 628 73 05.: www.dobroserdie.com

e-mail: [email protected] .


Редкий номер «РП» обходится без очередной (при этом

совершенно неоспоримой) версии происхождения человека. Наши

корреспонденты Екатерина Деева и Дмитрий Горбунов выстраивают свою версию

не на голом месте, а на цирковой арене, при поддержке московской

профессуры и циркачки Лолы, которая поможет человеку

по-новому взглянуть на себя.

текст: дмитрий горбунов, екатерина деева


Если у обезьян все, как у людей, но нет зависти — значит, именно она сделала из обезьяны человека! Выходит, она двигатель прогресса?

вита

буй

вид


Открытия такого уровня

происходят раз в сто лет. Ученые в Лейпциге поставили экс-

перимент на обезьянах. И выяснилось, что зависти у них нет.

Многие не разглядели это откры-тие. Кто-то не понял. Кто-то, возможно, проявил недоброжелательность и решил не обращать внимания на фантастический успех своих коллег. А мы сразу увидели поразительное следствие из этого экспе-римента. Если у обезьян все, как у людей, и нет только зависти — значит, именно она сделала из обезьяны человека! Выхо-дит, зависть — двигатель прогресса?

Это открытие экономит миллиар-ды народных денег. Толпы ученых пере-станут ездить по разным странам и заво-дить дискуссии на тему «Что сделало из обезьяны человека?» Ответ теперь есть. Зависть.

Оставалось проверить. Провести научную экспертизу.

ПУТЬ ЭВОЛЮЦИИВначале был Музей Дарвина. Именно там, после шквала звонков, нам назначила встречу женщина-легенда.

Марина Бутовская. Профессор. Историк и антрополог. Самый известный российский этолог. Как только мы задава-ли ученым вопрос: «Есть ли зависть у обе-зьян?» — нам говорили: «Почему вам не спросить у Марины Бутовской?»

А у Марины никак не получалось. У нее была горячая пора — она выбивала гранты. Дело в том, что модная наука этоло-гия изучает поведение животных и людей. Этологи, исследуя эмоции животных, объ-ясняют животные инстинкты человека. И важно для этолога сравнить инстинкты обезьян, похожих на человека, и первобыт-ных людей, которые еще недалеко ушли от обезьян. Поэтому надо оформить грант и ехать в Африку, где много диких племен и обезьян. А зависть, как мы поняли, основ-ной инстинкт. Многие завидуют Марине, что она получает гранты и ездит в Африку.

Мы встретились в буфете. Марина оказалась приятной женщиной с умными глазами. И даже согласилась выпить сур-рогатный капучино.

— А что такое зависть? Думаю, что нужно взять обычный толковый словарик и посмотреть.

Словарик читали. И узнали, что это низкая и трусливая страсть. Что это форма проявления агрессии. Ее считают глубоким и потаенным чувством. И даже что это желание перераспределить ресурс в свою пользу. Хотя чего тут потаенного — хотеть перераспределить ресурс в эпоху рыночной экономики?

— Надо понимать, что существуют базовые эмоции. Страх, гнев, удивление, радость, печаль… Их шесть. Они и у чело-века, и у обезьяны. А зависть и ревность — это сложные эмоции. Согласны?

Мы были согласны. Ведь это тай-ная и низменная страсть. Смертный грех. Именно это и вызывало такой интерес. Не хотелось кружить, обсуждая сложности.

вита

буй

вид


И мы нахлобучили главный вопрос:— Чувствует зависть обезьяна?— Обезьяна? Вот ревность, навер-

ное, чувствует. Но надо у каждого вида смотреть дифференцированно…

Ревность нас не интересовала. Рев-ности нет в списке грехов. Ревность — спутник любви. Многие ее даже не скры-вают.

Пришлось объяснить причину на-шего интереса:

— Если бы мы родились от Адама и Евы, тут понятно. Первый рожденный от Евы был Каин. Каин убил брата Авеля. Говорят, у него возникла зависть. А пока Каин не родился, ее не было.

Марина размешивала ложечкой ка-пучино и внимательно слушала. На стене висел баннер: мультимедийный лабиринт «Путь эволюции».

— А если мы все-таки произошли от обезьяны? Значит, от них унаследова-ли? Может быть, есть какой-нибудь ген. Или… — мы говорили тише, чтоб не за-палить открытие. — Может, человек полу-чился из обезьяны благодаря ей? Именно она сделала из обезьянок человека? Поэто-му важно, есть ли зависть у обезьян.

— Конечно есть, можете даже не со-мневаться.

Мы ликовали, но Марина продол-жила:

— Они такие же, как люди, и такие же, как дети. Их психика развивается до уровня ребенка двух с половиной лет, ну максимум трех. В этом возрасте дети впол-не могут ревновать.

И опять ревность… А как же тайная и низменная страсть? Да и звучало это те-перь не так уверенно.

— А вы наблюдали примеры? Вы же работали с обезьянами?

— Наблюдали. Но самый яркий пример я видела в собственном доме. Это отношения собаки и моего ребенка.

И мы узнали, как дочка ревновала Марину к собаке. Если собака садилась рядом с Мариной, дочка говорила: «Ты со-баку больше любишь, почему она рядом?» И собака ревновала к дочке и старалась сесть ближе. И это была все та же рев-ность.

А интересовала зависть. Пришлось рассказать про Лейпциг.

— Мы узнали, что в Лейпциге, в Институте Планка, ставили эксперимент. Шимпанзе сажали в клетки и давали им две веревки. Дергая за одну, можно подтя-нуть к себе столик с арахисом, а с помощью второй опрокинуть столик соседа. Оказа-лось, что даже если обезьяна не могла под-тянуть к себе столик, у нее не возникало желания делать гадость другой. Ревнуют открыто, как ваша собака. А вот могут они сделать гадость? Ведь есть нюанс…

Марина задумалась.— Это нюанс, да… Пожалуй, он

универсальный. Но это может по-разному проявляться.

И она нам рассказала про экспери-мент биологов из Атланты, которые изуча-ли, как с помощью рычага открывать или закрывать доступ к пище соседа. Оказа-лось, что обезьяны понимают принцип «ты мне — я тебе».

— Первый шаг: они делятся. То есть я открываю заслонку — ты получаешь ба-нан. А ты открываешь заслонку — мне ба-нан. Но вот если банан не дадите, второй раз шиш я вам открою заслоночку. У них есть какое-то базовое чувство справедли-вости. Это чувство абсолютно вмонтиро-вано в психику высших обезьян. А рев-ность… Ревность принимает разные фор-мы. И насчет обезьян я не знаю. Можно ли говорить, что они ревнуют?

Тогда мы решили зайти с другой стороны. Мы знали, что она получала гранты на изучение отсталых племен. А отсталые племена, согласно Дарвину, как никто близки к обезьянам. Например, пле-мя хадза, где много раз бывала Марина.

— Если он лучший охотник, то он больше всего мяса приносит. И делится с другими. Возможно, что они ему как-то завидуют, я не знаю. Это никак не прояв-ляется.

На то она и тайная страсть, чтобы не сразу проявляться. Тогда мы обсудили другие племена. Не такие первобытные. И вот там это чувство, по словам Марины, принимало радикальные формы.

— Например, у вас мальчик такой светлый, ему все дается, и в школе он луч-

...Ревность нас не ин-тересовала. Ревности нет в списке грехов. Ревность — спутник любви. Многие ее даже не скрывают...

варвара а

ляй-а

катьева


ший. А второй — тупой. И что делает ба-бушка тупого мальчика? Она приходит к вашему сыну, гладит его возле губ: «Ой, какой ты хороший» — и наносит ему яд. Это для них очень типично.

Ну, для людей это привычно. Навер-ное, даже типично. А вот типично ли это для обезьян? Или, на худой конец, для перво-бытных хадза? Ответа так и не появилось.

Марина торопилась — то ли на се-минар, то ли за грантом, а мы прошли «путь эволюции». Это аттракцион в Музее Дарви-на. Оказалось, что надо бродить по лаби-ринту между хвощей и жидкокристалличе-ских экранов, выбирая правильный путь. Иначе попадешь в тупик. А в тупике смо-треть на отпечаток древней рыбы на кам-не. И читать: «Дицинодон. Вымер 300 млн. лет назад». Может, потому и вымер, что не завидовал? Хотя, судя по выражению лица дицинадона, вполне мог ревновать…

Стало ясно, что надо разъяснить историю с Каином. Может, то была не за-висть, а ревность? Или базовое чувство справедливости? В толковом словарике прочли, что святой Касьян — символ за-висти в народе, и заглянули в храм Кось-мы и Дамиана. Спросили батюшку.

— Я думаю, что ревность — это тоже зависть. Но лучше все-таки ориентиро-ваться на десять заповедей. Не возжелай, что есть у ближнего… Хотя корни кроются в нашем биологическом прошлом.

— Оп-па! Вы же не эволюционист?— Ну эволюционист, конечно. А как

вы думали? Что так все сразу и были соз-даны? Уж извините...

Батюшка оказался бывшим генети-ком.

— Ну а как же быть с творением?— С творением? Нам описана суть

процесса. Что создал Бог мир из ничего. И создан он словом Божиим. А в человеке важно творческое начало. Вот это самое главное. Добро и зло — это есть природа человеческая.

Мы решили, что теории достаточ-но. И перешли к экспериментам.

КАСЬЯН У ОБЕЗЬЯНМы в цирке на Цветном бульваре. Перед нами — легендарный Азиз Аскарян. Зна-

менитый дрессировщик. Обладатель ти-тулов и званий. Человек, воспитавший несколько поколений цирковых обе-зьян. «Обезьяний папа», с легкой руки Никулина.

— Обезьяны испытывают чувство зависти?

— В общем, у них есть ревность. Меня ревнуют ко всем.

— А вам это нравится? — Есть какой-то свой кайф. Я для

них авторитет.— Вы же для них не только папа?

Вы почти бог…Азиз задумчиво оглядел увешан-

ные фотографиями стены гримерки. На всех фотографиях Азиз был в окружении обезьян.

— Ну да… Дело в том, что они очень подлые животные. Могут спровоцировать или пожаловаться, чтобы я кого-то на-казал. И если кто-то им не понравился, это уже на всю жизнь. Все как у людей. У меня была обезьяна Микки, очень извест-ная обезьяна. Страшно не любила этих черных товарищей, негров. А почему? Я долго думал, переживал. Они же, как лю-бой ребенок, помнят, когда их забирают от мамы. А там истребляют целое стадо, чтобы забрать детей. И они помнят, как этот черный негодяй убил маму. И когда в цирк приходят негры, я беру кое-кого из обезьян на привязь, чтобы они не полома-ли человека. Могут порвать.

— А разве обезьяны опасны?— Обезьяны красивы в манеже, но

это серьезные животные. Кажутся милы-ми, но они очень опасные… Понимаете, тут все так внезапно. Не ждешь — и мо-жет случиться. Нужен глаз да глаз. У меня шесть помощников. Когда обезьяны в вольере, мои бойцы стоят на подхвате — мало ли что.

Мы положили на стол веревку и ба-наны.

— Откроем секрет, почему мы сюда пришли. Существует версия, что обезья-ны так и не стали людьми, потому что не умеют завидовать.

Азиз еще раз оглядел свои фотогра-фии и покосился на веревку.

— Может быть.

...Кант когда-то взял и поделил зависть на черную и белую. Чер-ная — это просто когда делают гадость. А бе-лая… Белая питает чувство справедливо-сти...

варвара а

ляй-а

катьева


вита

буй

вид


— И мы хотим проверить. Провести эксперимент. Есть такая библейская исто-рия, как Каин обидел Авеля. Мы ее сейчас смоделируем в миниатюре. Возьмем двух обезьян, и одну вы будете гладить, а дру-гую — ни фига. А мы посмотрим, как она себя поведет. Может, она постарается оби-деть первую?

— Надо попробовать, что полу-чится…

На манеже было не протолкнуться. Все канаты занимали гимнастки и меди-тативно завязывались в узлы. Азиз нашел место, и мы стали ждать, когда шесть по-мощников приведут обезьян.

— Мы беседовали со священником — пытались понять, что такое зависть. Вроде все знают, но никто не понимает.

— У человека я могу понять, а вот у обезьян… В искусстве завистью болеют все артисты. И каждый пытается не пока-зывать. Но чувствуется. Когда я начинал свою судьбу в цирке, я пришел с улицы. К нам приезжала дрессировщик Бугримова, и я на кухню зашел. Спрашиваю: «А поче-му у вас все кастрюли на замках?» — а она не ответила.

Мимо шли коллеги Азиза. Он веж-ливо со всеми здоровался.

— А вот когда я состоялся, она по-дошла ко мне на премьере. «Теперь я тебе скажу, — говорит. — Ты знаешь, был слу-чай, когда я приехала в Харьков, у меня в один день все животные умерли. Отрави-ли! И после этого случая я никому не до-веряю. Никому. Вот потому замки висят». Ну это я тогда и сам понял.

Тут вошли шесть помощников Ази-за. Гимнастки свесились с канатов и смо-трели, как несут на руках обезьян. Обезьян было две. Одетая в шерстяные чулки ры-жая Лола трогала всех нежными пальцами и пушистым носом. Хотелось утонуть в ее глазах. Второй обезьян был черный и го-раздо меньше Лолы. Он забрался на Азиза и вертел головой, как турист в автобусе.

Решив, что Лола сразу будет ревно-вать, просили Азиза гладить черную обе-зьяну. Но Лола ушла гулять с гимнасткой по манежу.

Пробовали менять роли. Пусть Каи-ном будет черный обезьян! Как на карти-

не Тициана. Лолу на руки Азиз поднять не мог и гладил, поставив на бортик. А Каин залез ему на плечи и строил рожи.

Тогда достали веревку. Пора ста-вить решающий эксперимент!

— Сейчас повторим эксперимент из Института Планка. Только немного упростим. Проверим, захочет ли Лола от-дать еду Каину.

Идея была проста. Мы кидаем ве-ревку через кольцо и привязываем ба-наны. Одна обезьяна садится у кольца и смотрит на бананы, но достать не может. Другая может отпустить веревку и отдать бананы, а может и проявить зависть и не дать…

Пока распутывали веревку, Лола разжилась апельсином, почистила и кор-мила Каина. Азиз пояснил, что маленький не умеет чистить. Схема эксперимента за-шаталась, но решили идти до конца.

И вот над головою Каина повисла гроздь бананов. Веревку держала Лола. По-мощники, как санитары, зафиксировали Каина и нежную руку Лолы. По команде помощники отбежали, и на Каина рухну-ли бананы. Каин почесался и продолжил вертеть головой. А любой человек на его месте убил бы эту Лолу. Азиз комментиро-вал:

— Высокий болевой порог. Обезья-ны меньше чувствуют боль…

Мы читали, что центры зависти в мозгу находятся там же, где и центры боли. Значит, эксперимент удался! Раз у обезьян меньше боль, то и зависть меньше.

Осталось только понять, что сдела-ло из обезьяны человека. Мы попытались расспросить:

— А зависть может быть двигате-лем прогресса?

— Я знаю только, что очень завист-ливые люди рано или поздно подавятся от своей зависти. Один мой земляк пытался сделать номер, как у меня. Купил обезьян. Не получается! У него жалкая пародия. А у меня, когда канкан танцуют, поднимают юбку!

— Вы верите, что человек произо-шел от обезьяны?

— Ни одна моя обезьяна не стала человеком!

...Надо понимать, что существуют базовые эмоции. Страх, гнев, удивление, радость, пе-чаль… Их шесть. Они и у человека, и у обезьяны. А зависть и ревность — это сложные эмоции...

варвара а

ляй-а

катьева


— Откуда же люди? Мы же с обезья-нами так похожи…

— Не знаю. Свинья на нас тоже по-хожа… Ни одна моя обезьяна не стала че-ловеком. Прошло сколько лет!

Зависти у обезьян оказалось мень-ше, чем у людей. А вот с прогрессом оста-лась неясность. Чтобы расставить все точ-ки, отправились в Институт Африки на Патриарших. Руководство посоветовало обсудить прогресс и зависть с этнографом и культурологом Александром Казанко-вым — специалистом по примитивным народам.

ЧЕРТИК ИЗ КОРОБКИРоскошный особняк, где ныне располо-жен институт, известен в Москве как дом Тарасова. Гавриил Асланович Тарасян в начале прошлого века делал вату в Крас-нодаре. Нажил денег и сменил фамилию. Большая семья Тарасян стали Тарасовы. Перебрались в Москву. Они уже торгуют нефтью и даже спасают МХАТ от банкрот-ства. Им завидуют. Чтобы увековечить свой род, Гавриил затевает строить дом на Патриарших прудах. Нанят модный ар-хитектор. Дом повторяет Дворец дожей в Венеции. На фасаде надпись «GABRIELUS TARASSOF FECIT ANNO DOMINI» (Гаври-ил Тарасов построил в год нашей эры), но дата почему-то отсутствует…

В занесенном снегом Институте Африки мы беседуем с Казанковым. Он знает точно, что зависть — двигатель про-гресса.

А вот Гавриил Тарасов так и не успел пожить в своем доме. Умер. Достраи-вали особняк его сыновья. Но после смер-ти отца они разругались и судились за дом. До 1917 года дом простоял пустой. А потом началась революция.

— А революции тоже двигатель прогресса?

— Ну что такое революция… Люди пользуются преимуществами. Надо обе-спечить развитие, а сословная система не дает этому осуществиться. Если люди не хотят менять систему, значит, надо сме-нить насильно.

— Мы тут говорили со священни-ком — он эволюционист и бывший гене-

тик. Он считает, что надо ориентировать-ся на десять заповедей…

— Да, это же и есть категорический императив Канта…

Вот этот Кант когда-то взял и поде-лил зависть на черную и белую. Черная — это просто когда делают гадость. А белая… Белая питает чувство справедливости. Та-кие опыты тоже ставились в Атланте. На обезьянах-капуцинах. Им меняли еду на камушки. Дает обезьяна камушек и по-лучает огурчик. Пока у всех только огур-цы — все хорошо. А если одной из них за камушек дать вкусняшку, например вино-град, другие кричат и кидают камушки и огурцы в ученых. Это зависть? Или они хотят справедливости?

Казанков считает, что у животных аналоги зависти более грубые. И альтру-изм гораздо слабее.

— Альфа-самец не подпустит к себе никого, пока не насытится. Вы можете представить такое поведение у людей, не у бандитов?

Казанков придвигает тарелочку с двумя печеньями. Александру под шестьде-

...Альфа-самец не подпу-стит к себе никого, пока не насытится. Вы мо-жете представить та-кое поведение у людей, не у бандитов?..

вита

буй

вид


сят, но выглядит он лет на сорок. На голове красная бандана. Интерес в глазах. Холост.

— И когда говорят: давайте ис-кореним зависть, это чушь собачья. Вы ее не искорените. Агрессия тоже базовое человеческое свойство. Убейте в человеке агрессию — и вы превратите его в овощ. То же самое с завистью. Я читал рассказ, где зависть двигала машины. Это был основной источник энергии на земле.

— Получается, что и без черной за-висти не будет…

— Прогресса, да! Потому что в по-литике используют черную зависть как мотор. Там разрабатываются такие хитрые схемы! Ну это просто козырная карта — зависть к Ходорковскому: ах, ты украл, собака! Вот я делаю флейты. Когда меня выгоняли с Арбата, где я торговал флей-тами и зарабатывал тысячу рублей, был дан приказ милиции не трогать, а потом решили убрать. И я говорю: ребята, я буду то же самое делать в Лиссабоне, а вы тут останетесь с бомжами. Так вот мой способ зависти: я буду этим летом в Лиссабоне. Я это сделаю. И посмеюсь над ними.

— Ученый вашего уровня на Западе по-другому жил бы, наверное…

— А музыкант? Я музыкант хоро-ший. Мы сейчас заработали по две тысячи рублей. Пока у меня нет концертов, я вы-нужден есть грибы. Как только будут кон-церты — я не буду думать о еде. Я собрал сто килограммов опят за четыре ходки. Должно хватить до весны.

— А вам известны какие-либо пес-ни про зависть?

— Вы меня озадачили… Можно на-писать песню. Что нужно сделать, чтобы за-висть исчезла? Вот это хороший текст был бы! Если, скажем, у тебя зависть по пово-ду того, что у кого-то хорошая квартира… Обогни свет на одиночной яхте! Если ты будешь огибать океаны на одиночной яхте, тебя не будут беспокоить вопросы о квар-тире. Или иди покорять Джомолунгму!

И Казанков показал свой номер. Хаку. Боевой танец новозеландских мао-ри. В России так больше никто не умеет. Охранники в ночных клубах умоляют его научить. Он сам учился полгода. Ловил внутреннюю волну.

Под песню Rolling Stones «Чертик из коробки» Александр мощно раскинул руки, присел и запрыгал. Ударяя себя ру-ками по ногам, Казанков драйвово орал:

— Ка мате! Ка мате! Ка ора! Ка ора!Отдышавшись, объяснил, что это

песня человека, которого загнали в угол. И человек не знает — то ли умрет, то ли нет. И он кричит: «Это смерть!» А потом кричит: «Это жизнь!»

И мы узнали, что есть культуры гре-ха и есть культуры стыда. Но культуры сты-да гораздо древнее. Вот и белую зависть, как и чувство справедливости, мы уна-следовали от обезьян. А черную зависть, наверное, получили от Каина. Добро и зло зависят от точки отсчета. Они произволь-ны. И убереги нас Господь попасть в ситуа-цию, располагающую ко злу…

И философ Кант говорил, что толь-ко Бог — мерило добра и зла. Только Бог. И еще этот Кант говорил, что к другому че-ловеку нельзя относиться как к средству для решения своих интересов.

Выходило, что зависть — не грех. Это просто сигнал. Как сигнал боли. Что где-то нарушена справедливость.

Вокруг Института Африки намета-ло снег, а в доме тепло. Хрустело печенье, а с потолка завистливо мерцали остатки золотой мозаики. И мы подумали, что с Джомолунгмой и Португалией у Казан-кова получится. И тянуло волшебной риф-мой из пыльного угла.

Туда, за тропик Козерога!Где капитана с ликом КаинаЛегла ужасная дорога.Дом Тарасова есть во всех реестрах

и книгах. Архитектурное наследие и гор-дость Москвы. Но в революцию, после бесконечных судов, семья Тарасова эми-грировала. Потомки живут во Франции. Опять меняли фамилии. Известен Анри Труайя — писатель и лауреат Гонкуров-ской премии. А у другого потомка Тарасо-ва теперь огромная коллекция галстуков с изображением рыб. И был когда-то первый советский миллионер. Знаем только, что никто из Тарасовых в этом доме никогда не жил. Может в этом и есть справедливость? Может, быть… Толь-ко зря им завидовали.

...Обезьяны красивы в ма-неже, но это серьезные животные. Кажутся милыми, но они очень опасные… Понимаете, тут все так внезапно. Не ждешь — и может случиться...

варвара а

ляй-а

катьева


вита

буй

вид


Заместитель главы Роспечати и культовый российский

публикатор Владимир Григорьев, которого «РП» долго склонял

к мысли, что он хочет написать колонку для журнала, наконец

сделал это. Владимир Григорьев посвятил своему другу Дмитрию

Петрову пронзительное повествование. Причем писал

о зависти, а получилось — о любви. Обычно бывает наоборот.

текст: владимир григорьев рисунки: анна всесвятская


Честно говоря, я толком и не помню, когда начал за-видовать. В детстве вроде этим не отличал-

ся — хотя родители вспоминали на семейных посиделках, что в детсаду я проявлял нездоровый интерес к чужим солдатикам, машинкам и велосипедам. Но если это не отпечаталось в памяти, значит, вроде и не было.

А вот уже когда я стал подростком, случилась история, которая долго еще жалила и всплывала в памяти по каким-то непонятным даже мне самому ассоциациям. Лет в двенадцать я влюбился в одноклассницу. Звали ее Оля Бакай. Черноглазая, бла-гонравная, скромная, в меру сентиментальная отличница с ко-сичками. Что-то в ней было от Натальи Варлей, знаменитой «кав-казской пленницы». Вроде бы и она была ко мне расположена. Но если бы только ко мне… Соперник был выше, статнее, занимался борьбой и боксом одновременно, уже покуривал и бренчал на гитаре. Два года продолжалось это противостояние — кто будет провожать домой, кого пригласят на день рождения… А потом — и я это помню, как будто было вчера, — все разрешилось дракой в школьном дворе. Я быстро пропустил удар в нос, почувствовал вкус крови и ринулся в бой. Желание быть и выглядеть рыцарем в глазах субъекта своих притязаний снова и снова поднимало меня в атаку. Но в конце концов я проиграл сражение (напомню, что соперник был на голову выше меня) — рухнул на землю и по тем же канонам чести отступился и признал себя побежденным. Но перебороть себя и не завидовать Толику (так его звали) не мог еще много лет. Кстати, Оля и Толик поженились и родили двух детей, но… Впрочем, это уже другая история.

До семнадцати лет я жил в областном центре, где у всех врачей, учителей, инженеров был более или менее одинаковый достаток. Зависти друг к другу не было, о богатых и бедных мы, дети, знали только по литературе.

А потом я попал в Москву, стал студентом, да еще престиж-ного вуза, и рядом учились внуки и внучки членов ЦК или, там, Политбюро — в общем, тогдашней элиты, и не раз мы собирались на дачах или квартирах, которые ну очень отличались от наших привычных пятиэтажек. Но, к нашей чести, признаки достатка и привилегированности не сильно были в почете. Возраст счаст-ливый. Опять же, «невыносимая легкость бытия»… Куда привле-кательнее была разночинная обстановка пивных, которые во множестве окружали и институт, и общежитие в Петроверигском переулке. Пиво я не особенно любил, но дух пивняка конца се-мидесятых, когда ты мог зависнуть за одним столом на высокой ножке и с простым работягой с АЗЛК, и с баритоном Большого театра, и с завкафедрой немецкого перевода, и с начальником валютно-финансового управления Минфина или могильщиком с Хованского кладбища, был куда притягательнее упакованных квартир в Доме на набережной.

А что, собственно, было предметом номенклатурной гор-дости?

Доступ к распределителю импортной одежды в 200-й сек-ции ГУМа. Но ты мог легко заказать однокурсникам — полякам, немцам или французам, даже африканцам любые шмотки.

Приписка к продуктовым пайкам с улицы Грановского. Но был бар чешского постпредства с настоящим пивом и шпикач-ками на улице Фучика, дипмагазины польского и монгольского посольств, где бутылка Spiritus Rectificati (а это две с половиной бутылки водки) стоила 4 руб. 20 коп., а водка «Архи» — 3 руб. 10 коп., не говоря уже о финском сервелате и баночном пиве из «Бе-резки».

Билеты на премьерные спектакли. Но письмо, напечатан-ное на бланке заштатных посольств Перу или Боливии, откры-вало двери на премьеры недоступной «Таганки», провоцировало заискивающий взгляд администратора-небожителя любого мод-ного театра.

Книги по каталожной выписке. «Историчка» и «Иностран-ка» быстро заполнили и этот вакуум. Более того, когда я рассказы-вал одногруппникам о жизни в общаге — о дискотеках иностран-ных землячеств и свободном перемещении ценностей, легкости и доступности любви, я видел, что мои однокашники из высоток мне завидуют. Я даже чувствовал некоторое превосходство над ними, домашними.

И все же я завидовал. Нет, не Ивану Бунину, который от-вадил меня от попыток писать рассказы (я быстро понял, что так я никогда не напишу); и не профессору Швейцеру, который убе-дительно доказал уже двумя вводными лекциями, что я не стану лингвистом его уровня; и не Мерабу Мамардашвили, на чьи лек-ции я бегал в МГУ, отрывая бесценное время от досуга; ни моему другу Андрею, который удачно женился на внучке первого зама самого Арвида Яновича Пельше, тогдашнего члена Политбюро, и на его свадьбе мы увидели трех живых секретарей ЦК… Кстати, небожители оказались невозможно скучными и закомплексован-ными дядьками.

И все же я завидовал! Завидовал обыкновенному парню из города Новомосковск Тульской области с редкой фамилией Петров. Он тоже жил в общаге, в комнате рядом, и здорово учил-ся. Учился — это громко сказано. Похоже, на него все сыпалось сверху. Звали его Дмитрий, и он ничем особенно не выделялся. Ну худой, подтянутый, среднего роста и телосложения. Блон-дин с голубыми глазами и правильными чертами лица. Голос приятный, сочный баритон, глаза умные, насмешливые, лицо скорее благодушное, часто несколько помятое от чрезмерного употребления. Удивительная независимость (никаких автори-тетов!) и умение сохранить спокойствие в самых, казалось бы, безвыходных ситуациях. Объяви, скажем, о переходе границы Родины десятка миллионов китайцев или восьмибалльном зем-летрясении в Ленинграде, он и бровью не поведет. Точнее, стя-нет брови к переносице и одной точной и емкой фразой даст ис-черпывающую характеристику момента, не прерывая при этом своего занятия, будь то игра на гитаре, чтение или питье. При этом речь литературна, определения кратки и точны, а фразы чеканны, просты и красивы. Он не был ни философом, ни богос-ловом, хотя легко и уместно цитировал непопулярную, если не сказать запрещенную тогда, Библию и не пропускал православ-ных праздников.


Но вряд ли эти многочисленные его достоинства так будо-ражили мое юное воображение, если бы не его несказанная по-пулярность у девушек. Ну вот вроде он ничего особенного не дела-ет — не водит их в театр, не дарит цветы, не угощает деликатеса-ми. А только говорит, шутит, сочиняет и поет. Причем в основном говорит. Но… почти с каждой разговаривает на ее родном языке. Любые посиделки, а это практически ежедневно и за полночь, за-канчивались по сходному сценарию: девушки делили Диму, а он как истинный джентльмен редко не отвечал взаимностью.

Наше общежитие Иняза в Петроверигском переулке пред-ставляло собой несколько подкрашенное и подремонтированное шестиэтажное здание старого общежития ГПУ, переданное вновь образованному институту в конце тридцатых годов прошлого века. Коридоры длинные, с пахучими кухнями и туалетами и всеми забытыми сегодня признаками коммунальной антиса-нитарии — тараканами, клопами, редкой сменой белья и двумя телефонами-автоматами на втором и пятом этажах. Если вам по-везет, будете жить вдвоем, если нет — вчетвером, обычно — втро-ем. А поход в душ… Нужно было подняться на шестой этаж, прой-ти метров сто по угрюмому коридору и спуститься по черной лест-нице, почти никогда не освещенной, на восемь этажей вниз — на минус второй этаж, где могло и не быть в этот момент горячей воды. С отоплением тоже было как-то не очень. Помню суровую зиму 78-79 годов, когда вода в чайнике, стоящем в комнате у окна, замерзала. И это в самом центре Москвы, между «Историчкой» и Старой площадью.

Как бы то ни было, пять лет жизни с небольшими пере-рывами на каникулы и съем комнаты в коммуналке в соседнем переулке прошли в этих стенах. Главным достоинством места, кроме удобности географического положения, были дух и ат-мосфера. Начал я учебу сразу после подписания Л.И. Брежневым Хельсинкского акта с тридцатью пятью странами, в который во-шла так называемая «четвертая гуманитарная корзина», а в нее, в свою очередь, обмен студентами. А так как в Инязе уже был опыт обучения студентов из социалистических стран и развивающих-ся стран соцориентации, студенты, а в основном студентки, из Южной и Северной Америки, Англии, Франции и Италии запол-нили этажи этой Вавилонской башни. В каких-то высоких кабине-тах на Старой или Лубянской площади кому-то пришло в голову, что всю эту разношерстную и многоязыковую публику нужно в этих антибытовых условиях убедить в преимуществе социали-стического образа жизни. Там же, видимо, решили, что молодые советские женщины в фертильном возрасте — это слабое звено и доверить им идеологическую работу по перековке иностранно-го контингента ну никак нельзя. Поэтому в нашем Вавилоне не было, или почти не было, русскоговорящих девиц. Ну, не совсем так, все в той или иной степени могли объясниться по-русски, но с американским, польским, французским, вьетнамским и прочи-ми многочисленными акцентами. Вся планета была в концентри-рованном виде представлена — и ехать никуда не надо.

Так вот, Петров, в отличие от профессионально заточенных для этой деятельности комсомольских функционеров, лучше всех

вел эту непосильную работу. Он уже на первом курсе говорил на немецком, английском, французском и итальянском (хотя второй язык начинали учить со второго курса).

— Дима, — спрашиваю его, — как тебе удалось уговорить эту неприступную итальянскую графиню Лауру Бьянки?

— Я цитировал ей в течение часа «Божественную комедию» Данте, перешел к Петрарке, и… не устояла.

— Откуда взял? — Бабушка в гимназии учила пять языков, в том числе

древнегреческий и латынь, кое-что объяснила. А от отца остались тексты на итальянском.

— Ну ты даешь!Он первым среди нас пришел к пониманию, что успех у

женщин — это комфортный доступ к слуховому восприятию, что язык — это важнейшая функция всего существующего, все-общая форма информационного взаимодействия. Поэтому сел и перевел на английский, французский, испанский и немецкий русские народные частушки. И когда на вечеринках брал гитару и пел «Как у нашего Мирона…» по-испански (En la pinga de Miron esta sentado un gorrion, quando canta el gorrion, Miron tiene erreccion), вся иберо-американская публика визжала от восторга. А он спокойно перебирал аккорды девятирублевой гитары и переходил на ан-глийский:

— Through the forest did I walk,A Nightingale sat on my cock.I tried to catch him, but in vainThe fucking bastard f lew away.

(Шел я по лесу и пел,Соловей мне на х… сел…)

...Я толком и не помню, когда начал завидовать. В детстве вроде этим не отличался — хотя родители вспо-минали на семейных посиделках, что в детсаду я проявлял нездоровый ин-терес к чужим солдатикам, машин-кам и велосипедам. Но если это не от-печаталось в памяти, значит, вроде и не было...


После этого не выдерживали даже самые целомудренные девушки Востока, а восторг шотландок и американок вообще трудно передать. Столько лет прошло, но никто ничего лучше не сделал для популяризации русского фольклора.

Или вот еще случай. Петрова пригласили на заседание комсомольской организации лаосского землячества, где разби-ралось персональное дело студентки второго курса Фан Ван Яонг (если ничего не путаю). Речь шла, ни много ни мало, о моральном разложении указанной девицы, и резолюция присутствующего сотрудника посольства Лаоса о высылке отступницы на родину была уже готова. Петров не стал отрицать их близости, но… вы-ступил в защиту Фан Ван Яонг на лаосском и пообещал перевести стихи Пушкина на язык лао, чем окончательно добил лаосцев, спас девицу от позора и… выполнил обещание — перевел «Уны-лая пора, очей очарованье…»

Жили мы, как я уже упомянул, в самом центре Москвы. Между общежитием и ЦК КПСС находилась хоральная синагога. Тогда она была единственная в Москве, и на Йом Кипур, Рош-а-Шана, Пурим и Хануку здесь собирались тысячи евреев со всего города. Выезд из СССР был разрешен только им, «лицам еврей-ской национальности», поэтому проблема самоидентификации, как и ценность еврейских родственников, притягивала на улицу Архипова толпы людей.

Мы с Петровым полюбили веселую Рош-а-Шана. При-ходили к синагоге с гитарами и группой девичьей поддержки, представляющей практически все континенты. Петров начинал концерт с «Хава нагила», продолжал «Тум-балалайкой» и «Шолом алейхем», а когда доходил до «Let Мy People Go», все еврейские сва-хи, коих там было не счесть, мечтали познакомиться с человеком, так чисто поющем на иврите и идиш. Каково же было их разочаро-вание, когда он стягивал капюшон…

— Што здесь делает этот славянский мальчик? И как такое возможно? У вас што, есть еврейская кровь?

Знали бы они, что через несколько лет он разберется с ара-мейской группой языков и еврейско-арабскими диалектами!

Пять лет праздного и загульного бытия, которому не очень мешали занятия и экзамены, пролетели незаметно. Мы все выш-ли с каким-то багажом знаний и навыков и с ощущением бес-перспективности выбранной профессии. Кто-то, правда, в силу откровенного и циничного выражения истовой любви к системе пошел на курсы ООН и уехал в международные организации. Ро-дители пристроили своих чад во внешнеторговые объединения. Я сменил квартиру в Запорожье на комнату в Москве и пошел де-лать карьеру в АПН на временную ставку, а Петров так и не вые-хал из общежития. Правда, он уже знал порядка двадцати языков, из которых дюжину активно. Занялся синхронным переводом, частными уроками и созданием собственной модели изучения и преподавания иностранных языков.

Шли годы. Мы встречались, выпивали. Я рассказывал о трудностях службы, о значимости перестройки. Он внима-тельно слушал, даже сочувствовал и делился своими радостя-ми: взялся за психолингвистику, выучил еще пяток языков.


— Какой смысл идти работать? Только фриланстерство, — гово-рил он. — Не смогу служить.

Только чтобы не приставали власти, работал почасовиком в Инязе, какое-то время учил тассовцев. Стал высококлассным синхронистом. Причем переводил не только с русского и на рус-ский, но и с французского на английский и обратно. Был у него однажды порыв создать факультет синхронного перевода. И сде-лал бы. Но количество организационных и административных препон надолго отбило охоту.

Я быстро закончил журналистскую карьеру. Понял, что пишу дерьмово. Из многочисленных способностей, которыми меня одарил всевышний, он явно сэкономил на писательском таланте. Я с легкостью могу отличить гениальный текст и даже, как мне кажется, улучшить талантливый, но, когда излагаю свои мысли на бумаге, всякий раз ощущаю однообразность конструк-ций, затертость метафор, робость и скудость мысли и фразы. При-ходится тратить много времени и усилий, чтобы избежать изли-шеств и громоздкости. Наблюдал не раз в деле Витю Пелевина и Диму Быкова — вот где бездна вдохновения и класс литератур-ного изложения, искрометность и необъяснимая легкость. Пе-тров — не Пелевин и не Быков, но если бы захотел, легко бы стал знаковым популярным автором нашего поколения. А ему есть что рассказать и чем поделиться.

И не только, как работать с Горбачевым, Ельциным или Бу-шем или пять часов оттрубить в кабинке синхрониста в одино-честве, когда напарник вдруг запил (не такой уж редкий случай в профессии). А как добиться того, чтобы язык входил в глаза, в уши и сердца, как сохранить свободу выбора на всех поворотах человеческой судьбы.

Будь вы хоть сто раз свободолюбивым и неангажированным созерцателем человеческих страстей, но если у вас появляются дети, вы ничем не гарантированы от того мещанства, которое

вносят в ваш быт пеленки, коляски, школьные формы. Петров прошел через это трижды. Только после женитьбы Петров об-завелся квартирой. Прекрасная жена его, индийская женщина Анамика, чей папа перевел Достоевского на хинди, родила ему троих детей. Рожала, как положено, в районном роддоме. Непри-тязательно. Так же и воспитывала. Анамика приняла правосла-вие, разъяснила Петрову смысл «Рамаяны» и «Камасутры», выдала входной билет в многовековую историю и культуру, мотивировав на изучение хинди и санскрита. С чем он, впрочем, легко и непри-нужденно справился.

— Дима, привет, — звоню ему. — Как санскрит? «Махабха-рату» читаешь?

— Давно не виделись, — отвечает. — Тема прошлого года. Перевожу Чехова на бенгальский.

— Когда, — спрашиваю, — встретимся?— Две недели буду занят. Перевожу Якунину его форум

«Диалог цивилизаций» на Крите. Потом какую-то евросоюзов-скую комиссию сопровождаю к Рамзану Кадырову в Грозный. А потом — в Индию. Сестра Анамики замуж выходит. Хотим пока-зать детям индийскую свадьбу.

Проходит месяц-другой, получаю смешной мейл. Отзвани-ваю.

— Ты как, Димон?— Торчу в Казахстане, провожу тренинг для местных ми-

нистров.— Кто послал?— Никто. Сами меня нашли.— А не скучно?— Да нет, пытаюсь убедить их не переходить на кирил-

лицу.— И как?— Вроде прислушались.Скромный по нашим обычным меркам его семейный до-

статок не позволяет питаться в ресторанах, организовывать при-емы и отдыхать семьей в Куршевеле. Ему просто жаль времени, здоровья и сил, чтобы конвертировать свои знания и таланты в материальные блага. Ему нечего написать в резюме, оно по нашим традиционным меркам пустое. Его никогда не наградят орденом «За заслуги перед Отечеством», коих у него немало. Вряд ли пре-зидент ему вручит «Орден дружбы», хотя, казалось бы, кому еще? Вряд ли он согласится стать ректором или деканом, не говоря уже о чиновничьей карьере — слишком много повидал этого брата.

Он всегда будет незаметным, но лучшим в профессии. Со-хранит ненасытную тягу к новому, неисследованному миру, но прежде всего к свободе, свободе духа и познания.

И как ему можно не завидовать?

P.S. Кому захочется выучить язык за несколько дней, об-ращайтесь — дам телефон Петрова. Он не понимает, как можно учить язык несколько лет. Талантливые под его крылом осваива-ют любой с нуля за несколько месяцев. Правда, у министра Мутко не очень получилось, хотя было прикольно.

...Будь вы хоть сто раз свободолюби-вым и неангажированным созерцате-лем человеческих страстей, но если у вас появляются дети, вы ничем не гарантированы от того мещанства, которое вносят в ваш быт пеленки, коляски, школьные формы...


Чтоб раскрыть без вранья и кокетстваТему зависти, нужно понять,

Что она происходит из детства,Как жевачка и Родина-мать.

Если память собрать по кусочкам,То у всех же там будет одно:Красный галстук на белой сорочкеИ за десять копеек кино.

А в кино — не прыщи и не гланды,Не задачки про вес и объём,Там живёт под водой ИхтиандрВ серебристом скафандре своём…

А в кино — не Владимир Никитич,Наш физрук, хромоногий и злой,Там индейский герой Гойко МитичБледнолицых дырявит стрелой…

Даже киножурнал увидав, тыЧерной завистью был обуян:Там — герои, певцы, космонавты,Там — в Кремле Анастас Микоян!

Не то чтобы «РП» нарочно подбирал

заведомо непоэтические темы номера,

но так уж получается, что вдохновенно

откликнуться стихотворной строкой

на тему, допустим, зависти в состоянии только он, Андрей

Орлов (Орлуша), чему подтверждение –

живейшая реакция публики в Куршевеле на премьере стихотворения

в рамках Пионерских чтений.

текст: орлуша рисунки: варвара аляй-акатьева


Попугаев пиратских картавость,Пышный образ Софии ЛоренВызывали, естественно, зависть:Им там — всё, а смотрящему — хрен!

На экране — сигары и виски,Яхты, женщины, деньги, порок,А в дому — в целлофане сосискиИ за двадцать копеек сырок.

Обитая в слободке вороньей,Мы без зависти жить не могли:У Степанова — плащ из болоньи,У Петрова — вообще «Жигули»!

У соседа по парте — фломастер,У другого — битловский альбом,Разрывается сердце на части,Хоть об стену от зависти лбом!

Впрочем, это из памяти детской,Ей под сорок, я думаю, лет,Но ведь нет уже власти советской,Значит, может — и зависти нет?

Холодильники вроде забили,Джинсов каждый имеет пар шесть.Мы при этом про зависть забыли?Нет, любезные, есть она! Есть!

Все завидуют вечно кому-то,В этом вечный российский замут.Вот на днях показали Мамута…Почему он богатый, Мамут?

Вексельберга роскошные яйца…Что он, царь, чтоб ему — Фаберже?А довольная внешность Чубайса!Просто жить невозможно уже!

Абрамовича добрые глазки…Где Собчак эти шубы берёт?..В списке Форбса одни Дерипаски…Не по-детскому зависть берёт!

Все живут, как собаки, на Сене,Непонятно, куда мы идём,И не зря на соседском «Кайене»Кто-то вывел три буквы гвоздём!

Зависть, чисто российское чувство,Вводит русских в неистовый раж.


Что, в семнадцатом ради искусстваЛоманулся народ в Эрмитаж?

Почему у одних — тити-мити,А нам не на что водки налить?Нет, товарищ буржуй, извините,Мы по совести будем делить!

Иностранцы без толку пыталисьУяснить, чем Россия странна,Но они не допёрли про зависть,Значит, им не понять ни хрена.

Зависть двигает русские горы,Зависть взятки берёт и даёт,Вышивает законов узорыИ без продыху горькую пьёт.

Зависть — к жизни толчок интереса,Зависть — ключ к продвиженью своихС целью личного в жизни прогресса,Зависть пишет сейчас этот стих.

Скажет каждый — охотник с ТунгускиИ банкир, покоривший Москву:Я — завидую, значит, я — русский!Я — завидую, значит — живу!

Я завидую тем, кто повиненВ том, что я проживаю в говне,Кто беднее меня вполовину,Тот пускай позавидует мне,

А тому пусть завидуют люди,Чья еда — только хлеб и вода.Вот на том и стоим. Так и будем.Так и будет в России всегда.

Мы, в России, не можем иначе,Нам такое житьё — по нутру:У кого-то в Завидово дача,У кого-то — сортир на ветру,

Но и тот и другой понимаютТо, что нашим врагам не понять:Если вдруг у тебя не хватает,Можно всё у соседа отнять.

В этом знанье — великая сила,Трепещи, иностранный урод,Доберётся до всех из РоссииМой завистливый, гордый народ!

P.S. Ну а я до сих пор, разумеется,Быть мечтаю прекрасным индейцем,Ну а если кому и завидую,То красавцу киношному Видову,И хочу, как талантливый Пушкин,Выпивать со старушкой из кружки,И ещё — быть умнее Плутарха,И — жену одного олигарха,Чтобы денег, конечно, побольше,Чтобы стать президентом (не Польши),Чтоб квартира была дорога…В общем, зависти нет ни фига!


Кирилл Серебренников поставил спектакль по роману Натана Дубовицкого «Околоноля».

«РП» не мог отнестись к этому событию равнодушно: впервые

роман был опубликован на страницах нашего журнала. Поэтому обозреватель «РП»

Николай Фохт шел на спектакль с опаской: окажется ли театр

достойным литературы? А вышел с чувством зависти.

текст: николай фохт фото: фил резникофф


Я оказался не готов к спекта-

клю Табакерки «Околоноля». Потому что совсем не готовился. Если совсем уж начи-стоту: я был настроен скептически. Я всег-да скептически настроен, а тут спектакль Кирилла Серебренникова — как могло быть иначе? Модный режиссер ставит модный роман. Да уж если на то пошло, воплощение литературы в театре — дело такое, опасное. По моим наблюдениям, девяносто процентов инсценировок романов захлебываются в словах — выяс-няется обычно, что слов навалом, а дела, действия ноль. Ну или около того.

Я не был готов к тому, что спектакль Кирилла Серебренникова будет не мод-ным, а настоящим спектаклем. Равным, достойным хоть и Малой сцены, но сцены МХТ. Это, конечно, шок — для меня.

Вот шел я по корешкам книг, по классике, к своему месту в зрительном зале и с удовольствием думал: начинается! Придумки! Это сколько же книжек изве-ли? Небось, скупали в Измайлове, на бло-шином рынке, по бросовым ценам у поте-рявшей всякую надежду интеллигенции. Сколько тут под ногами личных библио-тек! Сколько семей любовалось этими ко-решками: нет-нет, да и возьмет сынишка-шалопай или дочка-стрекоза в руки то-мик, скажем, Максима Горького, повертит в руках, пролистнет… Может, и не станет читать, а все равно приобщится, заглянет хоть краешком глаза в эту великолепную бездну русской литературы. А сейчас вот лежат под ногами на пути к «Околоноля». Поскрипывают бывшие книги, всхли-пывают, можно сказать. А когда на сцену вышли два клоуна для оглашения Intro, я уже окончательно расслабился — ну по-нятно, клоунада, гангста фикшн силами шутов в жанре балагана. Все сходилось.

Я очень просто отделяю хорошее от плохого. Не только нравится — не нра-вится. Как наткнусь на что-то ценное — не исключено, что объективно ценное, — я начинаю завидовать. Никакой не белой завистью, она, «белая зависть», для бары-шень — самой настоящей, единственно возможной. Книжку ли читаю, кино ли смотрю, в «Уффици» у «Святого семейства»

стою — если чувствую, что проклевыва-ется зависть, зарождается на уровне сол-нечного сплетения и норовит подступить к горлу, значит, что-то хорошее. Казалось бы, ну можно там коллеге завидовать — хорошую заметку написал, соседу по кот-теджу — с девочкой красивой познакомил-ся, но при чем тут фильм Такеши Китано, спектакль Туминаса и еще что-нибудь, что меня никак не касается и зависти не долж-но вызывать? А я не знаю, я к своей зависти привык, я ее использую в мирных целях: чувствую, растет она — значит, что-то пре-красное в моих руках, в моих глазах. И до-брые мысли, как ни странно, возникают. И зависть отступает как отлив. А на песке остаются истинные артефакты. Я люблю свою зависть.

Завидовать я стал в середине перво-го действия. Артист Анатолий Белый (Егор Самоходов, главный герой) обнаружил какой-то новый темперамент, не такой, как всегда, Алексей Кравченко — вирту-озную актерскую технику. Артисты, все артисты, чудесным образом существовали в гармонии с лаконичными декорациями, с живой музыкой, с текстом романа, с за-мыслом режиссера. Даже дивертисмен-ты — трюк с айпадами и видео-хоррор Владимира Епифанцева «Призрачные вещи» — изящно синхронизировались с абсолютным театром Кирилла Сере-бренникова. Вот тут как раз зависть и под-ступила к горлу, тут она достигла пика. Серебренников построил в «Околоноля» абсолютный театр. В нем, в абсолютном те-атре, как его понимаю я, — актерская наи-вность и преданность роли поддержана храбрым, но выверенным постановочным решением; непрерывность вкуса с первых минут спектакля до последних — худож-нического, музыкального, режиссерского. В моем абсолютном театре студийное про-стодушие и нонконформизм уживаются со щедрым, недешевым во всех смыслах про-изводством спектакля.

Все это есть в «Околоноля». Серебрен-ников нашел в Дубовицком Шекспира, уви-дел в герое и Гамлета, и Макбета — и ока-зался прав. Быть или убить — вот в чем во-прос. Не за отца, а за любовницу, которую не любишь. Какая разница? Нет разницы.

Отец давно уже убит. Мы мстим за преда-телей. Бессмысленно и беспощадно. Не как всегда, а именно сегодня, сейчас. В нашей жизни. В нашей первой и последней без-дарной жизни. Говорят, нет героя — как нет, вот он. Гамлет, Раскольников — жал-кий и страшный. Остроумный разбойник. Бесстрастно страдающий. Жуть, короче го-воря, наша родная жуть. Не первый раз на театре — первый раз почти совершенно.

Мне не мешали, а даже радовали такие привычные для модного режиссера киноцитаты и аллюзии: «8 миллиметров» с Кейджем, «Красный райдинг»; финал из «Ностальгии» и «Полетов во сне и наяву», из Янковского, короче говоря. Не мешали, потому что, может, и нет там этих цитат и аллюзий, может, это уже я стал рабо-тать — в меру своей осведомленности. Я бросился помогать спектаклю. Я захотел стать частью действия, потому что поза-видовал. В том числе поэтому. Это ли не апофеоз и кульминация, это ли не абсо-лютный театр?

Легкий стиль романа столкнулся со своим страшным смыслом. Это произошло в спектакле модного режиссера Кирилла Серебренникова, на моих глазах. Я оказал-ся не готов, я не успел подключиться, пото-му что не собирался. Но моя зависть ясно подсказала — дело хорошее. Мощное.

Спектакль идет больше трех с по-ловиной часов. Устаешь по-настоящему. И нет радости в сердце, нет никакого опти-мизма. Так и должно быть. Даже зависти уже нет — она свое отработала, она отсту-пила, уступила место событию искусства. Это очень неожиданно, незапланирован-но, как слова женщины «у нас будет ребе-нок» — ужасно и прекрасно одновремен-но, синхронно. Это гармония нашего вре-мени — паническое совершенство.

Я возвращался из Малого, убран-ного во все черное зала МХТ по корешкам книг, по придумке режиссера Серебрен-никова и архитекторов Подкидышева и Чиркина. И поймал себя на мысли, что хочу разуться, пройти босиком по книгам. Под ногами дышала классика — как трава. Живая, проросшая, сочная. Но прямо в ботинках я прошел по ней, разуваться не стал.


Журналист и игрок Михаил Довженко, оказавшись

в коммуне на Пятницкой, обнаруживает, возможно,

самый оригинальный мотив для зависти: в переводе на музыку,

мотив звучал бы, как All you need is loft. Оказывается, общежитие

тоже может быть мечтой и целью. Если читать репортаж под The

Beatles, то даже покажется, что цель достижима.

текст: михаил довженко фото: дина щедринская


При входе в квартиру нужно снимать обувь, курить можно только в специально отведенном месте, а твой гость может остаться ночевать лишь с согласия всех остальных членов коммуны.


Я всегда хотел жить в коммуне. Не

в коммуналке, где я жил до семи лет, а именно в коммуне. Вернее, «всегда» — это лет до двадцати пяти. Возможно, сказывалась нехватка братьев и сестер. У меня есть младшая сестра. Замечатель-ная. Но она одна. А хотелось, чтобы нас было много. Возможно, мне хотелось как-то совместить быт и работу. То есть тусовку и работу. Точнее — тусить на работе. Как «The Beatles». Да, мне просто хотелось быть в такой группе, которая, как мне казалось, живет коммуной. В фильме «Help!» битлы просыпаются все в одной длинной комнате. Мне казалось, что именно так выглядит настоящая ком-муна. Но только английская. И, наконец, коммуна — это ведь возможность стать главным, первым среди равных. Кто-то же должен быть в группе самым крутым. Короче, все мои социальные сублимации в средней юности были так или иначе связаны с коммунальным общесущество-ванием.

Тогда я мечтал о таком существо-вании в стране, которая вроде как только что избавилась от «коммунистического прошлого». Поэтому корень «коммун» не только в речи, но даже в невербализован-ных фантазиях звучал как-то странно. В стране кипели политические страсти. А в бюллетенях для голосования значи-лось по несколько десятков партий.

С тех пор количество партий уменьшилось до одной, а выборы исчез-ли как явление. Но желание выбирать, а затем быть избранным и владеть ума-ми — в ком-то еще осталось. А что нужно для того, чтобы тебя выбрали и ты стал гуру, учителем, диктатором (нужное подчеркнуть)? Люди, которых нужно со-брать в одном месте, где ты займешься с ними кохаузингом. Причем это не от украинского «кохать», а от английского «cohousing». Именно в таких — вновь мод-ных — коммунальных хозяйствах и мож-но найти сегодня ту первобытную демо-кратию, которая сидит в нас со времен новгородского вече. Если уж решать, то всем миром. Если прийти — то к консен-сусу. Если уж выбирать — то... диктатора.

Кстати, именно так официально называ-ют лидера в одной из московских коммун под названием «Норманы».

Лидером экологической комму-ны «Эколофт» на Пятницкой является молодой человек Роман. Чем-то похожий на молодого Троцкого. Это он несколько лет назад приехал в Москву из Костро-мы, а прошлым летом придумал собрать единомышленников на ста тридцати ква-дратных метрах в центре Москвы, на Пят-ницкой. Тщательная сортировка и утили-зация мусора, экономия электроэнергии, вегетарианство и вообще экологический образ жизни — основные пункты, на основании которых мышление ребят ста-ло единым. Причем формально Роман ни-какой не лидер, а лишь один из «группы товарищей». Все вопросы в коммуне реша-ются сообща на так называемом семейном совете, а протоколы с результатами голо-сования хранятся в гуглдоках. Причем даже такие вопросы, как покраска подо-конника на кухне.

В этой коммуне — масса правил, которые можно прочесть в Википедии на странице, посвященной «Эколофту». При входе в квартиру нужно снимать об-увь, курить можно только в специально отведенном месте, а твой гость может остаться ночевать лишь с согласия всех остальных членов коммуны, и так далее. В общем, ничего особенного. Неважно, какие правила исполняют коммунары, главное, что эти правила есть и ты их придумал.

— Если Рома что-то решит, то обя-зательно это сделает, — восторженно гово-рит о коллеге Татьяна: они с Ромой были первыми, кто поселился в коммуне. — Уже весной он хочет переехать на новое место, в большой дом за городом, где будет создавать новую экологическую коммуну. А здесь всё будет продолжаться, но уже без личного Роминого присутствия.

Я спросил у Ромы: — Что было раньше — желание за-

няться экологией или сделать коммуну?


— Я сделал бы этот проект и на осно-ве любой другой идеи. Просто в какой-то момент я познакомился с Таней, которая была увлечена экологией, и мне показа-лось, что эта идея — хорошая основа для создания коммуны.

— Сколько вам лет?— Тридцать один. Я самый стар-

ший в коммуне. Средний возраст ребят — двадцать пять лет.

— У вас есть дети?— Да, сыну четыре года, но он жи-

вет не со мной, а с мамой — моей бывшей женой. Но у нас с ней хорошие отноше-ния.

— Это, наверное, хорошо, что он живет не с вами? С детьми в коммуне ведь нереально? — спрашиваю я, хорошо пред-ставляя себе, что такое разбросанные по квартире игрушки, памперсы и детское питание, которое не должно быть вегета-рианским.

— Возможно, — ответил Роман, в гла-зах которого я увидел тот полуреволюци-онный задор, который, наверное, когда-то был и у меня. Сквозь модные яркие очки на

меня смотрел пока еще свободный молодой Троцкий и видел перед собой, в общем-то, старпёра с любимыми привычками и впол-не понятной системой координат в социу-ме, где нет выборов и принятия решений сообща. Нет той самой коммунистической демократии в стиле «The Beatles», о которой я мечтал лет до двадцати пяти.

А правда заключается в том, что сей-час, в тридцать три, она мне уже и не нуж-на вовсе. Сегодня я не готов делить свою кровать со случайным, пусть даже гени-альным соседом, не готов нести всю свою зарплату в общий котел. Впрочем, один из членов «Эколофта», Андрей, тоже не готов это делать. Наверное, он уже скорее я, чем Роман? В конце концов, я не настолько экологичен, чтобы выключать воду, когда чищу зубы. Скорее я готов заплатить за удовольствие от звучания бессмысленно текущей воды у себя в ванной...

Но такое же удовольствие я полу-чаю и от общения с теми двадцатипяти-летними, которые не только мечтают быть коммунарами, но и живут так. Как я в свои двадцать пять не смог.

...Коммуна — это ведь возможность стать главным, первым сре-ди равных. Кто-то же должен быть в группе самым крутым...


текст: дмитрий глуховский рисунки: павел пахомов


— По квитанции. За газ. Сто девяносто ру-

блей, — на всякий случай прикрывая рот рукой, хоть кассирша и сидела за толстым стеклом, уточнил Валерик.

Держаться на ногах было тяжело. Морило жутко.Початая бутылка «девятки» смотрела на него из-под стойки

— призывно, томно, вся покрытая испариной. Валерик ласкал ее заскорузлыми своими пальцами — незримо для кассирши, и не-слышно просил подождать. Все-таки Сберкасса. Учреждение! Долж-но же быть в этом мире хоть что-то святое.

— Ваши двести. Сдачи нету. Возьмите билетик, — строго гля-дя на Валерика сквозь бронебойное стекло, отчеканила кассирша.

В ее голосе не было вопросительных интонаций — или, там, извиняющихся. Нет. Наоборот — скрытая угроза: попробуй рып-нись, алкашня.

Зря она так. Валерик не был алкоголиком. Он был одиноким мужчиной — по независящим от себя причинам несостоявшимся, обойденным женской любовью и всеми прочими страстями, кроме футбола, недоухоженным и несколько тоскливым. Брюки его были выглажены со стрелочкой, но заляпаны желтком и сардинным мас-лом, пиджак, напротив, был мят, но был ведь? Был! Валерик, как мог, боролся с жестоким течением жизни и пользовался одеколо-ном, но иногда течение оказывалось сильнее и одеколон случалось употреблять внутренне. В общем, опустившимся Валерика нельзя было назвать, нет! Разве что опускающимся.

Возмутиться. Кулаком по стойке грохнуть! Трудового человека обманывают! Вот же у нее червонцы ле-

жат столбиком — только что из бабульки натрясла. Это она просто план выполняет — втюхать населению тыщу лотерейных билетов в день. Отнять у народа еще немного денег и всучить еще немно-го надежды на чудо — которая лопнет тут же, не отходя от кассы: экспресс-лотерея, потри билет монеткой и смирись уже со своей идиотской судьбой.

Доколе?!— Давайте, — промямлил Валерик. Кассирша победно ухмыльнулась — вот какое ты ничтоже-

ство, мол — и швырнула ему в щель вместе с оплаченной квитанци-ей билетик с унылым триколором. Бесперспективный, как Валери-на молодость. На. Жри.

Валерик взял билет, повертел его в руках, сунул руку в ды-рявый карман и нащупал там только чудом зацепившийся ключ от квартиры. Поцарапал ключом ячейки…

— Вы что тут, жить будете? — сурово спросила кассирша. Стоявшая позади беременная мадам подтолкнула Валерика

пузом к выходу. Валерик печально вздохнул, так и не дотерев билет, забрал свое законное пиво и побрел домой.

Уже на кухне выложил билетик на клеенку с подсолнуха-ми, сходил в прихожую за ключами и поскреб-таки оставшиеся клеточки.

Две машинки, одно солнышко, две каких-то издевательских резиновых бабы, один, видимо, транзистор и три условные пачки долларов. Валерик перевернул билет обратной стороной и почитал.

Перевернул снова и поглядел на ячейки. Вспотел. Опять перевер-нул той стороной, где правила. Отвинтил взревевший кран, попил ржавой воды, смочил себе шею и снова посмотрел на стертые кле-точки.

По всему выходило, что он выиграл миллион рублей.Валерик подошел к окну, отодрал присохший по щелям по-

ролон, распахнул створку и вдохнул прогорклый новокузнецкий воздух. Стал считать. Выходило, что денег теперь хватит на девять лет жизни — если брать по нынешней его зарплате.

От такого незаслуженного счастья Валерику стало страшно.

Девять лет? Смешно! Вместе с богатством на Валерика свалились и соблазны, о су-

ществовании которых он раньше и не смел задумываться. Машина. Расширение жилплощади. Турпоездка. Ресторан. Проститутки.

Потом вдруг ему стало казаться, что его благополучие нахо-дится под угрозой. Финансовый кризис только-только поотпустил, но обретший неожиданный интерес к деловым новостям Валерик непременно ждал повторения. Деньги надо было спасать. Их надо было прятать.

И Валерик стал изучать по газетам предложения таймше-ров, финансовых пирамид и паевых инвестиционных фондов. От перспектив кружилась голова, но было все же сцыкотно немного. Не в силах сделать выбор и не доверяя банкам, Валерик ворочал-ся по полночи на полиэтиленовом пакете с миллионом и не мог уснуть. Чах.

Разрешилось неожиданно, но в то же время вполне ожи-даемо: Валерик со своим пакетом попал в руки к мошенникам. На вонючем плодоовощном рынке его узнал по фотографии в газете субъект со смоляными усами и хлопнул по плечу.

— Слушай, брат! Не потратил еще лимон свой, а? Валерик икнул, втянул голову в панцирь своего заскорузло-

го пиджачка и собрался бочком юркнуть в перпендикулярный ряд с черемшой и прочим, но усатый улыбнулся с таким шармом, на ка-кой способны только усатые, и ухватил Валерика покрепче.

— Есть, короче, маза, — подмигнул он Валерику заговорщи-чески. — В администрации городской. Могу пристроить. У них там место теплое освободилось. По части ЖКХ.

Валерик ничего из этого не понял, но усатому, видимо, очень нужно было освободившееся место поскорее кем-нибудь снова за-

...Валерик, как мог, боролся с жесто-ким течением жизни и пользовался одеколоном, но иногда течение оказы-валось сильнее и одеколон случалось употреблять внутренне...


нять, и он проявил настойчивость. Объяснил: уплатив девятьсот во-семьдесят тысяч неким силам, Валерик мог занять место замести-теля главы управы одного из районов Новокузнецка. Прямо сейчас.

Валерик, конечно, не поверил. Чтобы должности продава-лись? Нет, мир не может быть устроен так просто. Но Валерик так уже был изможден необходимостью решить судьбу несчастного миллиона, что взял да и согласился — перезревшим яблоком упав в привычные руки усатого.

— Я сейчас домой только сбегаю, — тихо вздохнул он, думая ненароком, что со сдачей в двадцать тысяч рублей ему будет куда понятней и спокойней.

— Нет! Что ты, брат! Это не мне надо нести! — вроде бы даже испугался усатый. — Где городская администрация, знаешь? Туда неси. Четвертый подъезд заходишь, через охрану, там такой лифт будет. Клади деньги в него и жми на второй этаж. Ну там и записку оставь: что хочешь такую и такую должность.

— И все?— И все! — улыбнулся ему усатый, откусил хрусткого яблока

золотыми зубами и сгинул.Все еще находясь под властью морока, Валерик побёг домой,

вытащил из-под пятнистого матраса пакет и двинул к городской ад-министрации. Искомый подъезд обнаружился быстро — такой от-чаянно угрюмый, что реформу ЖКХ хотелось начать именно с него. Охранника на месте не было, а вот лифт был. Дряхлый, с оплавлен-ными — будто плачущими — кнопками, ну и с непременным ам-бре, конечно.

Валерик отсчитал себе свои законные двадцать тысяч сдачи, спрятал их в нагрудный карман, вложил записочку с прошением — будто в Стену плача пихал, соответственно перекрестил пакет и нажал на кнопку второго этажа, богобоязненно выпрыгнув из кабины в последний момент. Лифт клацнул челюстями, пожирая подношение, и тяжко поехал вверх.

Так Валерик попрощался с деньгами.

Три дня от пакета не было никаких новостей, и Валерик с этим уже даже где-то смирился: в конце концов, русский человек от судьбы своей ждет чего-то именно такого, а когда жизнь вдруг против всех правил начинает складываться, его обычно обуяет не-объяснимая тревога.

На четвертый день Валерику позвонили и попросили подъ-ехать в администрацию. Валерик взял собранный уже на всякий случай тревожный чемоданчик со сменой белья, брикетом хозяй-ственного мыла, ложкой, кружкой и крупой, и сел в автобус.

В администрации его провели к главе управы, взяли па-спорт, а потом позвали зайти. Проклиная себя за легковерность, Валерик напоследок поскреб яичный желток на штанине, сказал себе, что перед смертью не надышишься, и шагнул в начальствен-ный кабинет.

Глава управы был человеком грузным и изношенным — и все время переваливался, перенося вес с левой ягодицы на правую и обратно, будто сидел не в кожаном кресле, а на промасленной ско-вороде, и припекало все сильней.

Встреча оказалась удивительно скорой и формальной. — Поздравляю вас, конечно, — вяло произнес глава. — Но

впереди у вас много работы. Месяц вам чтобы осмотреться, а со сле-дующего будете класть в лифт по половинке.

— По половинке чего? — игриво спросил Валера.— Миллиона. Ежемесячно, — терпеливо объяснил ему уста-

лый префект.— Да где же брать-то? — поразился Валера. — А с крепостных. Откуда ж еще? — в свою очередь удивился

глава управы. — Вам вверено хозяйство. Вот и извлекайте из него.— Я так не могу… — икнул Валера, чувствуя, как вскипает

голова и холодеют руки.— Если по итогам второго месяца не будет половинки, —

вздохнул префект с сочувствием Понтия Пилата, — заведем на тебя уголовочку по финансовым преступлениям. Начальство требует чистить ряды. Про предшественника своего в хронике происше-ствий не читал?

Валера помотал тяжелой головой.— Ну ступай, — печально сказал префект. — Родина на тебя

надеется.

Первую неделю Валера пребывал в ступоре и из водочного водоворота сумел выгрести только к середине второй — прочитав случайно в старой газете ту самую хронику происшествий. После этого сходил в городскую баню, собрал по дому все спиртосодер-жащие жидкости и отнес их на помойку — почитай, сдал в благо-творительный фонд.

Встряхнулся. И поехал осматривать коммунальное хозяйство Новобайда-

евского микрорайона, сурового жилмассива, заселенного потомка-ми угледобытчиков.

В Новобайдаевке все было из рук вон — с похмелья Вале-ра понимал это особенно остро. Горячей не было, в подъездах кровь и моча стояли по щиколотку, а на желтых газовых трубах во дворах девятиэтажек подтягивались ребята со стрижкой «по-лубокс».

Сначала Валере захотелось «девяточки», потом валокордину, но он себя оба раза переборол. Прошел по ЖЭКам, собрал начальни-ков и в актовом зале девяносто девятой школы — в тот момент еще не закрытой, — потея от волнения, выступил.

— Товарищи! — срывающимся фальцетом обратился Валера к мутноглазой перегарной гидре, которая оцепенело смотрела на него, выгадывая, как бы его половчее сожрать.

— Товарищи! В Новобайдаевке сегодня все обстоит плачев-но! — словно Орджоникидзе на митинге, рубанул Валера.

В зале хамски захрапели.— Уволен, — вырвалось у Валеры. Храпевший непристойно почесался и устроился поудобнее,

улегшись бочком. Но прочие встрепенулись. — Сегодня Новобайдаевка — заповедник социализма, —

зачем-то сказал Валера. — А я хочу позвать вас за собой в капита-лизм!


— Дерьмократ! — тетка с химией и в очках, как у Чикатило, встала, сморкнулась и затопала к выходу.

— Давайте оказывать населению услуги! — не отступал Ва-лера. — Почему бы сантехнику не починить кран или трубу? Поче-му бы газовщикам не приезжать по вызову хотя бы на третий день? Быть может, мы сумеем подать горячую воду под Новый год!

Глаза у слушателей остекленели. — Не бесплатно, разумеется, — негромко, но внушительно,

научившись этой чудодейственной интонации у премьер-министра в телевизоре, произнес Валера.

Стеклянный блеск сменился масляным.— Но как? — робко поинтересовался мужичонка с волосаты-

ми пальцами.— Будем работать! — зажмурившись от собственной храбро-

сти, как можно уверенней сказал Валера.

Чудес, конечно, не бывает, и горячую так и не дали. Но сна-чала частично протрезвели сантехники — и первыми сборщика-ми податей стали обходить все квартиры, где кран потек или там трубу прорвало. Не избалованные жизнью новобайдаевцы готовы были платить — кто сто рублей, кто двести. Половину сантехники оставляли себе, вторую несли в ЖЭК. В ЖЭКах делали так же — и половину кассы направляли Валере. Так же и с газовщиками, и с дворниками. Бдительным бабкам — агентам социализма, чинили все бесплатно и подмешивали в чай валерьяну. Деньги закапали сначала робко, как вода из только что починенного крана, потом по-текли тоненькой струйкой, будто из пробитой хулиганами тепло-трассы, а потом и зажурчали веселым ручейком.

Во второй месяц полмиллиона набралось еле-еле, в третий — уже уверенно. Валера расправил плечи и надел на них новый костюм в полоску. Заходя в неподотчетные микрорайоны, он уже осматривался в них по-хозяйски, где-то оценивая по достоинству изобретательность местных управ, а где-то и беря на карандаш местные просчеты. Вот два ларька стоят без электричества, напри-мер, сигаретами торгуют. Проведи ты к ним левый провод, господи, да и стриги себе по две тысячи в месяц. Тысячу — за энергию, ты-сячу — за отсутствие проверок. Эх, жаль, разрешения на торговлю выдавать нельзя!

Деньги Валера клал в волшебный лифт. Лифт возносился на второй этаж — хотя, судя по скрежетанию в шахте, находился этот второй этаж довольно высоко — и Валера продолжал работать.

В кабинете префекта он уже внимательно присматривался к деталям интерьера — постепенно приобретал вкус к жизни. Кожа-ное кресло. Компьютер. Вагоночка на стенах такая ровненькая. Вот жить-то как надо!

А префект сам все худел на глазах, бледнел — словно рак его жрал.

И однажды, придя на прием по поводу уборки снега, Валера натолкнулся на испуганный взгляд Эммочки.

— Ак на Петра Васильича, эта самая… Дело завели… — по-краснела секретарша.

Валеру бросило в жар. Он метнулся домой, сгреб все нетру-

довые — набиралось уже два миллиона — и хотел сначала отдать в детский дом, потом сжечь, а потом вдруг вспомнил самый первый свой разговор с префектом. Собрал все средства в пакет и бросился к четвертому подъезду администрации. Пробрался мимо снулого охранника, заполз на коленях в обоссанный лифт, положил сбере-жения на пол — и ничего не прося, ничего — только записочку с именем оставив — потянулся к кнопкам.

Сначала хотел, как обычно, второй нажать, но потом заду-мался. Тут уже, верно, не на второй надо, а на третий отправлять, если логически мыслить.

Рискнул. Отправил на третий. Лишь бы пощадили… Лишь бы не тронули…Опустошенный, Валера поехал домой и впервые за текущий

квартал нажрался.Через день позвонили из администрации. Вызвали. Назначили префектом. Сказали, за успехи в наладке работы

ЖКХ.Поначалу, конечно, было боязно. В освободившийся кабинет

Валера входил бочком, за стол садился неуверенно, словно боясь оскорбить память прежнего хозяина, усланного зоркой Фемидой куда-то под Братск.

В дверь поскреблась Эммочка — сексапильненькая, покор-ная судьбе и даже в заискивающем мини.

— Ак мне, эта… Выходить завтра? — потупясь, спросила она, ставя чай под таким углом, чтобы декольте вот чуть-чуть что не опо-рожнилось.

— Закрой дверь, зайка, — чужим голосом сказал ей Валера. — Будем проводить экзамен на служебное соответствие.

Кроме блудливой секретарши Валере на новой его должно-сти полагались теперь и служебная машина, и квартира в только что сданной новостройке по спеццене, и совсем другие друзья.

Но и работы было невпроворот. В непринужденной беседе на шашлыках Валере объяснили, что на третий этаж ежемесячно нужно было отправлять целый миллион: так уж устроено мирозда-ние.

Друзья приобрелись такие: помощник прокурора, замести-тель главы ОВД, начальник санэпидемстанции. Ездили они на би-тых немецких машинах, но в целом всем в своей жизни были до-

...Денег стало столько, что остав-лять себе все избытки Валере сде-лалось неловко. Вот он уже первым среди своего круга пересел на довольно новый БМВ...


...???...


вольны. Однако какими бы симпатичными людьми они ни были, тема лифта была слишком интимной, чтобы обсуждать ее с ними. А потом, расскажешь им про лифт — а после выяснится, что они-то ползут вверх по служебной лестнице.

Валера, вкусивший скорого успеха, на своей должности че-рез некоторое время заскучал. Вагонка, которой были обиты стены его кабинета, казалась ему уже не такой роскошной, а вот гербовые обои в приемной заместителя мэра, напротив, манили его, обещая запретные удовольствия.

Сначала он попробовал отвлечься развратом и завел вторую секретаршу. Но вскоре жажда деятельности взяла свое и он цели-ком сосредоточился на подсобном хозяйстве. Кроме Новобайдаевки в его распоряжении была теперь и Байдаевка, и Монтаж, и Верхняя Колония, и Абашево, и Белые Дома, и Три-Четыре. Собирать дань со всех микрорайонов Орджоникидзевского было сложнее. Пришлось работать с кадрами, проводить разъяснительные работы, кого-то из этих кадров отправить под Братск, а кого-то, прости господи, и подале. Благо среди новых друзей у Валеры были и такие, имена которых всуе произносить не стоило.

Денег стало столько, что оставлять себе все избытки Валере сделалось неловко. Вот он уже первым среди своего круга пересел на довольно новый БМВ. Вот уже и сделал ремонт в своей новострой-ке. И даже дачку стал строить. А деньги все равно оставались!

Как бы Валера не проповедовал капиталистические идеалы, а вырос-то он все равно при социализме, и генетическая память у него была будь здоров. Свалившимся на голову он решил ради успо-коения совести делиться. Сначала стал заносить в лифт по полтора миллиона, потом по два.

Заместитель мэра от этого Валериного рвения отчего-то был им не слишком доволен. Стал придираться, капризничать, а потом вдруг к Валере пришли знакомиться приятные интеллигентные люди из УФСБ.

Боится, падла, за свое место, понял вдруг Валера. Понимает, что неэффективен. Что не справляется. И сейчас просто уберет Ва-леру, как снял до этого Петра Васильича. Как в шахматах. Чик — и место оборзевшего коня займет безмозглая пешка.

А почему я должен?! — вдруг взбунтовался Валера. Неужели так и остался терпилой? Почему кресло заместителя мэра должен занимать никчемный упырь, если я его достойней — вон показате-ли сами за себя говорят, поди поспорь с цифирью!

Накачанный страхом и гневом, Валера рванул домой. Со-брал все, что было, вырвал из тетрадки лист бумаги, записал на нем

все свои пожелания — и отвез все это в лифт. Уверенно нажал на кнопку четвертого этажа — и отправил жертву наверх.

Через неделю заместителя мэра перевели работать в область, а на освободившееся место — в кабинет с гербовыми обоями — по-звали Валеру. Рокировочка.

Все Валерины дружки с прошлой должности теперь нахо-дились в несколько зависимом от него положении и в его кабинет заглядывали, выгнувшись так, чтобы альфа-самцу было удобнее утвердить свою доминантность. Но Валера людей без необходимо-сти не унижал. Зачем? Униженный человек работает неэффективно. А Валере уже нужна была своя сплоченная команда — иначе на но-вое повышение не наскрести.

Остановиться Валера уже не мог. Заглядывался на брони-рованный «Мерседес» мэра, ездил нарочно мимо его загородного особняка, носил ему холодный квас в сауне после совместного мит-тельшпиля, а сам думал: сколько же надо набрать, чтобы подвинуть вас, Андрей Палыч?

Копил, как мог. Обложил данью и продрынки, и милицию, и коммунальщиков, и пожарных. Милиция кряхтела, конечно — им, видать, и свой лифт кормить надо было — но платила.

А Валера все думал: господи, да если уж у меня тут такие обо-роты, мэру-то каково?

Андрей Палыч был в целом мужиком неплохим, и совсем уж откровенно подсиживать его у Валеры совести бы не хватило. Хоро-шо, инфаркт помог.

В осиротевшие мэрские покои он зашел вроде бы как занести какие-то документы на подпись. Но, зайдя, понял: от-сюда обратного пути нет. Только наверх! Обстановочка вроде была скромная: портреты двуглавого нашего орла — один с си-ним галстучком, другой — с красным, мебелишка такая утлая, советская еще, вида из окна на дым из адовой печи Западно-Сибирского металлургического, но чувствуется же: камуфляж. Все для отвода глаз. Поскреби ДСП — а стол-то весь из золота, и стулья тоже. На такой должности — все из золота, если руки из нужного места растут. Царь Крез, видать, на этой должности и кончился — а у Валеры впереди еще губернаторское кресло маячит!

Титаническим усилием собрав столько, что хватило бы впол-не на особняк и на «Мерседес», Валера вырвал тетрадный листок и исповедовался на нем лифту в своих темных желаниях. Нет, он не то чтобы не желал мэру выздоровления, он просто хотел бы, чтобы тому до конца жизни больше не пришлось нервничать. А работа-то нервная…

Через день у мэра произошло обострение и его отправили в Москву. А там уже все случилось так, как случилось, тут уж Валера был ни при чем.

Кабинет достался ему по праву. Эммочка теперь командовала целым штатом длинноногих

провинциалок, а Валеру никто уже называть Валерой не смел. Толь-ко Валерий Ильич, и никаких.

На новой работе Валерию Ильичу все было по нраву. Интуи-ция не подвела: какие теперь продрынки, какие пожарные, когда

...В осиротевшие мэрские покои он зашел вроде бы как занести какие-то документы на подпись. Но, зайдя, понял: отсюда обратного пути нет. Только наверх!..

Afisha 19 1-1.indd 1 1/27/11 2:04:12 PM


есть ЗСМК, НКМК, «Кузнецкие ферросплавы» — и это мы еще пока только металлургию берем, а уголь! Одна беда: с губернатором не сошелся характерами.

Губернатор сидел на своем месте с тех примерно пор, как ка-заки основали на месте нынешнего Новокузнецка первый острог. И если Валерий Ильич хотя бы кормил купюрами безгласный лифт, то губернатор-то, похоже, давно договорился с более зловещими си-лами — даром, что бывший шахтер. Видно, как раз по работе и свел знакомство.

Но Валерия Ильича уже было не удержать. В изначальном своем лотерейном билете он теперь видел только перст судьбы — и перст этот ему сейчас однозначно указывал на губернаторское место.

Сколько же надо, чтобы и зубра этого оседлать? Десять мил-лионов долларов? Двадцать? На вершине новокузнецкого городско-го хозяйства было пустынно и одиноко. Среди облаков высился лишь губернаторский Олимп — но посоветоваться по поводу вос-хождения на него Валерию Ильичу было не с кем. Победитель, как известно, остается один.

Обложив город десятиной — включая и церкви, кстати, по-тому что тоже чудесный бизнес — Валерий Ильич набрал пятьдесят миллионов. Из своего японского внедорожника таскал в заброшен-ный подъезд мешки с деньгами минут пять — в инкассаторский мешок больше двух не влезает.

Завалил лифт почти в человеческий рост, добрался до кно-пок… И замер.

Четвертая кнопка была на панели последней, и туда он уже деньги отправлял в прошлый раз, когда метил в мэры.

Валерий Ильич понял, что уперся в потолок. Растерянный, несчастный, он уселся прямо на зеленые хол-

щовые мешки и закурил. И пока он дымил опостылевшим уже «Со-бранием», в голову ему пришла дерзкая мысль. Он распрямился, разгреб панель от наваливающихся денежных мешков и нажал на кнопку вызова диспетчера.

— Говорите, — прогундосил чей-то голос из-за металличе-ской решетки.

— А что, выше четвертого этажа нету ничего? — спросил Ва-лерий Ильич.

— Тут нету, — сказал голос.— А где есть? — осторожно поинтересовался Валерий

Ильич.— В Москве есть, — лениво ответил диспетчер.

— А можно, я к вам поднимусь? — вдруг всхлипнул Валерий Ильич. — Так поговорить хочется! И не с кем…

— Куда подниметесь? — в голосе послышались удивленные нотки.

— Ну… К вам. На крышу? — Крыша в Москве, — устало объяснил диспетчер. — Адрес

запишите.

В Москву Валерий Ильич оделся так, чтобы в нем нипочем не распознали регионального лоха: туфли из змеиной кожи, черные брюки, куртка из мягкой итальянской кожи с меховым воротником и теплая кепка с короткой норочьей шерстью наружу.

Взял такси сразу на Старую площадь, где и располагался, судя по инструкции, его следующий лифт. Доллары, ясное дело, поменял на пятисотевровые — эти удивительные купюры были словно созданы для теневой экономики в целом и для взяток в част-ности.

Приехал. Сначала метнулся к неприступному имперско-му зданию за железной оградой — но номер дома оказался не тот. Тогда забрался в переулки, во дворы, искал-искал и наконец наткнулся на нужный адрес. Удивительное дело: казалось, пол-Москвы прошел, а на деле — вернулся все к тому же зданию, толь-ко с тыла.

Подъезд тут, конечно, был совсем другой, не новокузнецкий. Широкая лестница, спящий консьерж, бронзовая люстра — и чин-ный старинный лифт с двумя деревянными дверцами.

Валерий Ильич положил осторожно на пол свой крокодило-вый кейс, посмотрел на кнопки — и замер: тут кнопка была только одна. Не считая тревожного колокольчика.

Можно было, конечно, просто уйти; но у Валерия Ильича столько оставалось невыговоренным! В общем, черт дернул нажать на колокольчик.

— Я из Новокузнецка, — поведал он лифту. — Вот, гостинцы привез.

— Я уже ваше досье листаю, — ответил лифт. — Губернато-ром хотите?

— А… — у Валерия Ильича в горле пересохло. — А кем еще можно?

— А кем хотите? — дружелюбно полюбопытствовал лифт. — Хотите к нам, в Москву?

— Я… Я… А сколько?— Смотря куда. — Ну мне бы… В министерство. — Можно в министерство. На выбор: замминистра в Минре-

гионе, Минэкономразвития, Минсвязи. У вас к чему душа больше лежит?

— Я… Мне… — у Валерия Ильича голова закружилась от перспектив. — Минэкономразвития! Очень с моими целями совпа-дает.

— Жмите кнопку и идите погуляйте, — посоветовал лифт. — А у меня… У меня хватит? — заволновался Валерий

Ильич.

...Окунувшись в нуворишеское золотое великолепие храма Христа Спасите-ля, Валерий Ильич крестился механи-чески, воровато оглядываясь по сто-ронам, и думал, отчего в жизни нет справедливости...


— Пятисотки? — проницательно спросил лифт. — Наберет-ся. Это ведь только первый взнос, сами понимаете.

Чадная Москва закрутила Валерия Ильича вихрем событий: новое рабочее место, стройные женщины с хорошей кожей, покуп-ка квартиры на Петровке, совещания, совещания, совещания…

Карьера шла в гору. На сдачу от приобретенной должности Валерию Ильичу выдали авто с мигалкой, и скоро уже огни Нового Арбата и Кутузовского казались ему такими же родными, как не-ровно мерцающие окошки Новобайдаевки или Монтажа.

Но вот беда — власть оказалась прилипчивой, как кокаин: прежних доз никогда не хватало и требовалось все время повы-шать, повышать… От третьего зама — к первому, у которого дача на в Горках-10, а в Усово, и парк состоит не из трех машин, а из семи. Потом — министром. Все равно мало! Мало! Еще! Прайвет джеты, и Курш, и свои предприятия, и все равно!

Еще!Была внутри Валерия Ильича страшная сосущая черная

дыра, в которую утягивало все эти сине-голубые «Майбахи», и пент-хаусы на Остоженке, и грандиозное желто-фиолетовое торнадо из мириад двухсот- и пятисотевровых купюр. Тревога. Сомнение. А что, если бы не выиграл он тогда свой первый миллион?

Доставляя в лифт очередное подношение, он принял на грудь «Икс О» — для храбрости.

— А можно еще вопрос?.. — спросил Валерий Ильич у коло-кольчика. — Неужели любой вот так вот может… С улицы… И зам-министра стать?

Лифт помолчал, и Валерий Ильич начал уже жалеть, что спросил. Но уж больно свербило — хотелось все-таки верить в свою исключительность.

— Наша страна так создавалась, чтобы народ мог править, — строго и назидательно произнес лифт. — Еще при Ленине от-страивали так, чтобы любая кухарка могла пробиться наверх и управлять, окружив себя одноклассниками или сокамерниками там, как Сталин. Система социальных лифтов выверялась деся-тилетиями, снабжалась сдержками и противовесами. И сегодня она работает безупречно. Возьми хоть забулдыгу, хоть уголовни-ка, поставь на любую позицию — система выдержит. Это и есть настоящая власть народа. А не демагогия с выборщиками, как у некоторых.

— Я понял, — покраснел Валерий Ильич. — Вы извините, что спрашиваю. А… а деньги тогда зачем?

Лифт фыркнул, удивляясь бестактности пассажира. Потом, видимо, вспомнил, откуда тот приехал, и смилостивился.

— Слово «меритократия» знакомо вам? — брезгливо спросил он. — Власть должна попадать в руки тем, кто ее заслуживает. К са-мым предприимчивым, самым бойкими, самым агрессивным. У власти должны быть альфа-самцы. Именно в нашей стране и суще-ствует самая подлинная меритократия. Есть универсальное мери-ло — именно то, что у вас сейчас в чемоданчике. Фиалкового цвета. Именно так система отсеивает плевелы и отбирает эффективных управленцев.

— То есть, деньги — просто символ? — поразился Валерий Ильич.

— Символ, символ. Кнопку жмите.— Подождите… Подождите! — взмолился Валерий Ильич. —

Неужели я так кем угодно могу стать?— А кем надо? — устало спросил лифт. — И… Президентом? — Можете, конечно, — заверил лифт. — Объяснил же: ме-

ритократия. У власти находятся те, кто этого достоин. Вы копите, копите.

— И… Премьер-министром? — Вот это — нет, — замялся лифт. — Это не получится. Это в

нашей системе и сдержка, и противовес. Тут мы кого попало взять не можем.

Валерий Ильич понурился, отправил наверх очередной кро-кодиловый кейс и впервые за текущий квартал нажрался.

Окунувшись в нуворишеское золотое великолепие храма Христа Спасителя, Валерий Ильич крестился механически, ворова-то оглядываясь по сторонам, и думал, отчего в жизни нет справед-ливости.

Ничего ему не оставалось желать, кроме как оказаться в летящем по Кутузовскому державном пульмане в окружении трех «Гелендвагенов»… Но эта трасса для него оказалась пере-крыта.

И тогда, бросив дерзкий взгляд на светлый лик на иконах, Валерий Ильич вдруг зажегся. Если премьером нельзя…

Из храма он сорвался сразу на Старую площадь. Выкинул водителя, сел за руль и рванул так, что шестилитровый двигатель чуть не вскипел.

Примчался к тайному подъезду, взлетел по лестнице вверх мимо сонного привратника, несколько раз вжал кнопку вызова, пока не приехал лифт…

— Господом Богом быть хочу! — страстно зашептал он вол-шебному колокольчику, вдавив кнопку и не отпуская. — Сколько надо, скажи? Я дам!

И тут же — осознав, испугавшись, зажмурился, ожидая кары.

Молния? Инсульт?!Лифт наполняла тяжелая, ватная тишина. Потом что-то зашуршало, словно некто невидимый листал

толстенный бумажный том — то ли БСЭ, то ли УПК. Или Библию?— Богом? — повторил голос.— Да… — прошептал отчаянно Валерий Ильич, утверждая

свой приговор.— Так это вы, батенька, проскочили уже. Это между главой

Химкинской администрации и мэром Сочи. — Тогда ничего не надо! — капризно сказал Валерий Ильич.

— Никакой вашей карьеры, никаких лифтов, никаких лотерейных билетов, ничего! Слышите, ничего!!!

— Да ладно вам, что вы так, — перепугалась кассирша. — Не хотите билетов, не надо. Вот вам ваши десять рублей.

Lantan 19 1-1.indd 1 1/27/11 2:11:34 PM


Творчество Дмитрия Глуховского, регулярно

пишущего свои сочинения в «Русский пионер» (читайте и в этом номере), впечатляет

и вдохновляет не только читателей, но и сотрудников

журнала. Сегодня обозреватель «РП» Дмитрий Филимонов продемонстрирует, чего ему

удалось добиться на поприще отечественной социальной

фантастики.

текст: дмитрий филимонов рисунок: николай пророков


Киргиз бежал зигзагами. Хотя, возможно, это был казах. Или таджик. Бежал быстро.

Видимо, хотел жить. Бойцы гнали его к заброшенной фабри-ке. Их берцы стучали по мерзлой земле синхронно, как на тренировке — раз-два, раз-два. Белые шнурки хлестали по щиколоткам — раз-два, раз-два. Преследовали сурово. Молча. Неотвратимо. Вдруг киргиз поскользнулся на льду, взмахнул руками и рухнул. Вязаная шапочка в одну сторону, желтый па-кет в другую. Гарпун подскочил первым. Он замахнулся, чтобы достать лежачего пыром берца под дых, но киргиз увернулся и юркнул за железный гараж. Гарпун прыгнул следом, оглядел-ся и никого не увидел. Ни тебе киргиза, ни казаха, ни таджика. Он дважды обошел гараж, пнул на всякий случай сугроб и вы-ругался:

— Ушел, пик!— Надо было, пик, оставить его мне, пик! — заорал Нако-

вальня. — Уж я б не упустил!— Заткнись, пик! — огрызнулся Гарпун.— Заткнитесь вы оба! — рявкнул на правах командира

Белый Клык. — Не хватало еще подраться из-за урюка!Все послушно заткнулись. Белый Клык брезгливо, двумя

пальцами, поднял желтый пакет и заглянул внутрь. В пакете лежал медный кувшин восточной работы. Позеленевший от времени, поросший ракушками.

— Держи! — сказал Белый Клык и бросил кувшин На-ковальне.

— На кой пик мне эта байда? — скривился Наковальня.— Разберемся на базе.В прежние времена это был пункт приема стеклотары.

Теперь, согласно вывеске, детско-юношеский спортивный клуб «Ласточка». Два киргиза скребли лопатами снег, расчищая тропу к дверям. Проходя мимо дворников, Гарпун скрежетнул зубами. Наковальня последовал его примеру.

— Не сметь! — рявкнул на правах командира Белый Клык.

Был приказ: «своих» урюков не трогать. А иначе кто будет двор мести? Снег убирать?

— Здрасьте! — сказали дворники, поклонившись.Бойцы молча проследовали в клуб. Через зал с качал-

ками — в раздевалку. Гарпун, пытаясь согреться, прильнул к батарее. Наковальня включил чайник. Белый Клык достал из желтого пакета кувшин, повертел, потряс и попробовал выта-щить пробку, которой тот был запечатан. Не вышло. Тогда Белый Клык взял тесак и принялся отколупывать с пробки ракушки. Потом ухватился снова и — чпок! — откупорил кувшин.

Из горлышка рванула струя… нет, не воды, не дыма, а чего-то сверкающего, ну как в детских мультфильмах показы-вают. И посреди раздевалки нарисовался престарелый урюк. Борода седая, вот такая — до пояса. На голове чалма. На ногах тапки с задранными носами.

— Ой, — сказал Наковальня, забыв ругнуться.— Ты кто, пик? — спросил Гарпун.

Только Белый Клык ничего не сказал. Он сидел во-от с такими глазами.

— Я джинн, — сказал урюк, грохнулся на колени и пополз целовать берцы Белому Клыку. — О, мой повелитель! — при-говаривал он, захлебываясь от чувств. — Я исполню любое твое желание. Приказывай!

— Любое, говоришь? А ну давай! — дико хохотнул Белый Клык. — Желаю, чтоб Россия для русских, а Москва для москви-чей!

— Слушаюсь и повинуюсь! — воскликнул джинн.Он выдернул из бороды волос — дзынь! — и стал рвать его

на кусочки, приговаривая, как положено в таких случаях, «трах-тибидох». Потом дунул на ладони, отчего в раздевалке стало искристо и повеяло сквозняком.

Когда искристость рассеялась, Гарпун с Наковальней уви-дели, что в раздевалке, кроме них, никого нет. Ни старого урюка, ни Белого Клыка. Стояла мертвая тишина. Во дворе умолкло шварканье лопат. Гарпун выглянул в окно. Лопаты лежали в сне-гу, дворники исчезли.

— Ой, пик! — прошептал Гарпун и схватился за голову.— Ты чего? — спросил Наковальня, забыв ругнуться.— Тотальная, пик, депортация, — произнес Гарпун.Наковальня пожал плечами. До него всегда доходило

долго.— А где Белый Клык? — спросил он и, взяв со стола тесак,

добавил: — Похитили, что ли? — Положь ножик, — устало вздохнул Гарпун. — Помнишь

слухи, что Белый Клык, пик, на самом деле не русский?— А-а! — хлопнул себя по лбу Наковальня. — Дошло! И чё

теперь делать?— Как чё? Победу праздновать! Беги за пивом!— А почему я? — спросил Наковальня.— Так надо, — ответил Гарпун. — Король умер. Да здрав-

ствует король! — и протянул Наковальне желтый пакет. — Возь-ми, пригодится.

Наковальня быстро вернулся, весело насвистывая «Horst Wessel Lied». С трудом поставил пакет на лавку и, произнеся «трах-тибидох», стал извлекать на стол бутылки и закуски: «Remy Martin XO», «Путинку», «Hennessy Extra Old», портвейн «777», «Chateau Guiraud», осетровый балык, грибную солянку консерви-рованную, шоколад «Аленка» и еще много всего вкусного.

— Ты что, пик, магазин грабанул? — спросил Гарпун.— Не, там продавщица исчезла. Хозяин грузин тоже. Все

берут чё хошь. Они выпили за победу, за величие белой расы, а когда

чокались за вождей, Гарпун попросил называть его Белым Гарпу-ном.

— Ладно, Белый Гарпун, пик с тобой, — сказал Нако-вальня.

В принципе, он был добрым парнем.Проснувшись утром, Санька Горбушкин вспомнил, что на-

кануне произошло важное событие. Но какое именно, вспомнить


не мог. Он дождался, когда хлопнет входная дверь и предки отпра-вятся на работу, встал, выпил во-от столько воды и включил теле-визор. Передавали новости. Президент, премьер и Госдума внезап-но отправились в отпуск, говорил диктор. Куда — неизвестно. Из московского зоопарка исчезли все звери. По мнению Главного Эко-лога России, причиной тому глобальное потепление. Горбушкин переключился на второй канал. Известный Аналитик говорил о том, что в странах Азии уровень жизни заметно повысился, поэтому граждане этих стран покинули Россию и вернулись на родину. Наконец Санька Горбушкин вспомнил, что было вчера. Он захохотал и переключился на третий канал. Авторитетный Политолог объяснял, что страны Азии находятся на грани войны, поэтому объявлена всеобщая мобилизация, в связи с которой граждане этих стран спешно покинули Россию. Горбушкин еще больше развеселился. Он даже позвонил по телефону, указанному в бегущей строке, и потребовал Главного Режиссера. Его соедини-ли со Старшим Помощником Младшего Администратора. Горбуш-кин рассказал про кувшин, про старого урюка и желание Белого Клыка. Старший помощник выслушал и посоветовал обратиться к психиатру. Горбушкин совсем не обиделся и не разозлился. Эти людишки из ящика недостойны ярости Белого Гарпуна.

Умыться не получилось. Дежурная тетка в аварийной дис-петчерской пояснила, что работать некому. Ну и пусть, день-то какой!

Весь день он шатался по городу. Москвичей на улицах было мало, и все они радовались жизни. Пили дармовую водку из бесхозных магазинов и втыкали бутылки в сугробы горлыш-ком вниз. Ездили на бесхозных автомобилях, запускали дармо-вые петарды. Короче, был праздник. Белый Гарпун был перепол-нен осознанием причастности к великому событию.

Он отправился на «Динамо» и взял себе дармовые грин-дерсы, настоящие, со стальными вставками в носах, о которых раньше мог только мечтать. Там, на «Динамо», повстречал Нако-вальню. Тот примерял бомбер.

— Тебе идет, — похвалил Белый Гарпун.— Тебе тоже, — кивнул на новые гриндерсы Наковаль-

ня. — Только зачем нам все это? Мочить-то теперь некого.

Белый Гарпун задумался.— Ну, придумаем, кого мочить, пик. Левшей там или ко-

сых. Не бойсь, найдем врага! Рэперы вон еще остались.Обрадованные тем, что не все враги перевелись, бойцы

отправились на поиски рэперов.Чем ближе к центру, тем больше бутылок в сугробах, тем

веселее праздник. Кто-то ловкий надел на голову бронзовому князю Долгорукому ведро на голову, и тот стал похож на герман-ского рыцаря. Бойцы, не сговариваясь, перешли на строевой шаг и запели: «Die Fahne hoch! Die Reihen fest geschlossen!»

Внезапно завыли сирены, кто-то крикнул: «Облава!» Люди бросились бежать во дворы. Белый Гарпун с Наковальней не успели. Омоновцы сбили их с ног, уложили в снег, заломали руки.

— За что? — вскрикнул Белый Гарпун.— Было б за что, урыл бы! — рявкнул омоновец.Задержанным раздали мешки для мусора и лопаты для

снега. Наковальне досталась лопата. — А почему я? — взвизгнул Наковальня.— А больше некому, — угрюмо ответил омоновец.Белый Гарпун собирал бутылки в большой черный мешок.

Это было унизительно, и он чуть не плакал. Улучив момент, когда омоновцы закуривали, он прыгнул через сугроб и, петляя, бросился вниз по Тверской.

— Стой, пик! — закричали ему. Белый Гарпун бежал очень быстро, он понимал: дого-

нят — забьют. Пробегая Манежную площадь, увидел гревшихся у костра людей. Они срывали рекламные щиты, разбивали их и бросали в огонь. Это были «декабристы». Им некого было бить и они просто грелись.

От Библиотеки Ленина вниз к речке вереницей шли жен-щины — с ведрами и санками. Они брали воду из Москвы-реки. У проруби стоял дядька-распорядитель, который покрикивал: «Не толкайсь! На всех хватит!»

Посреди Моховой и Большого Каменного стояли троллей-бусы, рогами примерзшие к проводам. «Как в сорок первом», — подумал Белый Гарпун, и побежал дальше.

До спортивного клуба «Ласточка» добрался чуть дыша. Пробовал открыть дверь — не вышло. Он стал убирать снег при-горшнями, дергал дверь, пока не сумел просочиться в щелку. Старинный кувшин лежал под лавкой среди пустых бутылок. Пробки не было. Белый Гарпун вогнал в кувшин пробку от «Chateau», потряс и прошептал: «Верни все, как было». Потом выдернул пробку — и ничего не случилось. Он бросился искать аутентичную пробку, настоящую, которая с ракушками. Искал долго и нашел на дне урны среди шкурок осетрового балыка. Он обтер ее об штаны и забил кулаком в кувшин. Вытащил… Ниче-го. Белый Гарпун гладил кувшин, неистово тер, обдирая ладони в кровь, потом зачем-то поднес его к уху и явственно услышал: «А вот пик тебе!»

Санька Горбушкин положил голову на руки и всхлип -нул.

...Передавали новости. Президент, премьер и Госдума внезапно отпра-вились в отпуск, говорил диктор. Куда — неизвестно. Из московского зоопарка исчезли все звери. По мнению Главного Эколога России, причиной тому глобальное потепление...

Урок мужества. Маваши ревности. Спасение

одноклассника. Урок географии. Наси мосо. По Тибету на велосипеде.


Бессменный ведущий уроков мужества Николай Фохт

попадает в неловкую ситуацию: на этот раз учить мужеству ему предстоит своего же бывшего

одноклассника, причем не только пьющего, но еще и потерявшего

опору, а может быть, и смысл жизни. Можно ли в этом случае

ограничиться показом пары приемов самбо или потребуется более внушительная установка?

Можно ли вообще научить чему-то своего одноклассника?

текст: николай фохт фото: тимофей изотов


Вся эта история нехарактерна, она архаична и неформатна. Но

если все-таки такое еще случается, значит, надо быть готовым ко всему, и к подобной исключительной череде событий в том числе.

Геннадий — мой товарищ еще со школьной скамьи. Вместе посещали 520-ю школу, сбивались в футбольные команды и ходили в вишневый сад, когда он еще существовал. Теперь на месте сада жилые дома и вообще все по Чехову: прекрасна и одежда, и магазин «Рио», которым за-правляет армянская диаспора. Хотя конеч-но, непонятно, почему «Рио»: вот торговый центр «Ереван Плаза», которым руководит та же диаспора, не вызывает нареканий. Да и «Рио» не вызывает. Просто мне было бы спокойнее, если бы торговой сетью «Рио» за-ведовал бразильянец, португалец на худой конец. А так все запутано окончательно. Не говоря уж про то, что раньше на месте это-го монстра был роскошный вишневый сад: там совершались результативные свида-ния влюбленных, там происходили сходки местных воров и росли грибы опята — пря-мо на вишневых деревьях. Это почти нере-ально, опята на вишнях, но это было.

Короче говоря, Геннадий друг дет-ства.

Ну так вот, я встретил его у церкви Живоначальной Троицы. Геннадий сосре-доточенно жевал пирожок с малиной, кото-рый купил в церковном киоске — постный пирожок. Мы обнялись.

— Ген, ты чего-то весь худой. Работа-ешь много? Где сейчас сам? Как-то потеря-лись мы из виду…

Геннадий смотрел на меня длинно и печально. Потом по лицу его пробежала тень отчуждения, он будто улетел далеко-далеко от улицы Шверника. Но пирожок продолжал жевать исправно, даже, на мой взгляд, нарастил темп.

И вдруг он улыбнулся:— А я с женой развелся.— Наверное, тебя с этим поздравить

нужно, раз рот до ушей?— Нет, что ты, я же ее люблю. О!

Ты ведь самбист. Или каратист? В школе чем-то таким занимался. Еще уволился из шестого класса из-за этого. Ты в тюрьме не

сидел? — В голосе Геннадия послышалась такая неподдельная надежда, что я не стал посылать его в ж…, а поинтересовался, что значит уволился.

— Ну, ушел. Я же юрист, вырывается иногда.

—Ты вроде Школу милиции окан-чивал?

— Верно. Я и говорю, юрист. Мы все там юристы.

— А что, я похож на сидельца, чего ты меня про тюрьму-то? Или тоже как юрист, на всякий случай?

— Да нет… — Гена нацелился на новый пирожок из целлофанового пакета, схватил его и надкусил. — Просто мне надо там… Одного завалить, короче.

— Ген, ты как юрист должен пони-мать, что это не приветствуется законом.

— Я на грани, понимаешь? — Он дей-ствительно превратился вдруг в какого-то безумца: вцепился свободной от пирожков рукой мне в плечо, изо рта брызгала слюна, нос стал белым как мел. Но жевать не пере-стал. — Я развожусь, а Нора моя встречает-ся со своим начальником по матрасам.

— По каким еще матрасам?— В основном, беспружинным, с ла-

тексом и кокосовой стружкой. Она бухгал-тером работает у него на фирме, торгуют. Берут товар в Хабаровске, потом через Че-лябинск…

— Стоп. Давай сядем где-нибудь. Расскажешь мне все по порядку.

Я видел, что с другом детства тво-рится неладное. Я эту дрожь в правой руке, эту зеленую бледность хорошо знаю — не-добрая она, нехорошая. Неадекватность Геннадия доказывало то, что посидеть он предложил в столовой студенческого об-щежития. Я затолкал товарища в машину и повез его в центр города — покормить.

В общем, выяснилось, что дело до-вольно запутанное. Гена ушел от жены к секретарше своего руководителя. Потом, когда выяснилось, что секретарша продол-жает с начальником спать, пьет как лошадь и берет взятки у нелегальных иммигран-тов за поддельную регистрацию, мой това-рищ одумался. Вернулся в семью и прожил в ней счастливо около четырех месяцев. После этого он стал ходить к соседке эта-

жом ниже — по словам Гены, он это даже и за измену не считал, так, небольшая со-циализация с лояльными гражданками подъезда. Разумеется, жена про все узна-ла — соседка не выдержала, похвасталась на Пасху. Жена простила. Думаю, зря: уже через неделю после провала Генка ушел в запой и вернулся домой через три неде-ли. При этом объявил, что уходит от Норы (Нора — это жена). На вопрос — интересно, к кому, друг подробно описал четыре не-плохих варианта, которые нарисовались за отчетные три недели. Нора собрала вещи и ушла. Детей у них не было, поэтому слож-ностей с улаживанием формальностей не ожидалось.

На следующий день Геннадий по-чувствовал острую тоску по супруге и стал ей звонить. Нора отвечала твердым и веж-ливым отказом. Гена приехал на работу и застал Нору в кабинете Фарида, началь-ника Норы по матрасам. Они сидели по раз-ным концам переговорного стола и вслух сверяли годовой баланс. Пришлось вызы-вать охрану — у Гены был с собой газовый баллончик.

С той поры Геннадий стал чахнуть. Он совершенно был уверен, что Нора спит с Фаридом — а иначе почему она отказы-вается вернуться? Он выяснил, где живет Фарид, и дежурил у двери его подъезда. Однажды он видел, как Фарид зашел в дом с женщиной. Выяснилось, что это мать руководителя (Генка дождался, когда они вышли на улицу), но за эти семь часов неве-дения мой друг похудел и постарел на четы-ре килограмма и три года соответственно.

Я не знаю почему, но его подозре-ния, что у Норы роман с Фаридом, только укрепились.

— Понимаешь, я представил, что на месте матери может быть моя Норочка. Так ясно это увидел. Я не знаю, что делать. Я хожу в церковь, хотя не верю ни во что и ем тут пирожки. Я звоню ей через каждые полтора часа. Я предложил ей завести ре-бенка! Понимаешь, ребенка! Я не сплю со-всем — ложусь в три, а в пять уже набираю ее номер. Но она не всегда берет трубку, и я знаю — с ней Фарид.

— Может, ты ее просто достал и она выспаться хочет?


— Ты бессердечный, самбист. — По-следнее слово прозвучало, как «фашист» — зловеще и глухо.

— Старик, хочешь вылечу? У тебя яв-ный бред ревности. Но не это главное. Глав-ное в том, что ты пьешь. Угадал?

А как не угадать, если Генка залпом выпил третью стограммовую порцию те-килы.

— Ты точно самбист. А как же мне не пить — от меня жена ушла к Фариду. Ты чего вообще? Ты мне лучше скажи, за-валишь гада? Или мне к настоящим уркам обращаться?

— Не, валить никого не буду. Но Фа-рида мы проучим. Вместе. Единственное условие — тут нужна подготовка. Хорошая форма — мне не светит партнер, который не может прикрыть меня. На все про все уйдет две недели. Жить будешь у меня. Трениру-емся в моем фитнесе у Сергея. Я с тебя денег не возьму, а Сергей возьмет по девятьсот ру-блей за двухчасовое занятие. Поставит тебе прямой справа и блок от внезапного ма-

ваши. Деньги заплатишь вперед — сейчас заедем за ними, потом сразу ко мне.

Пока Генка был пьяным и согласным на силовое решение его проблемы, я провер-нул самое главное — взял у него деньги и от-дал вечером тренеру по рукопашке Сергею. Я помнил, что Генка прижимистый, на деньги он вряд ли плюнет. А тут и чек есть — хочешь не хочешь, а ходить на тренировки придется. Это главное. Второе по значимости — убрать из организма алкоголь. Только на фоне алко-голя в душе может поселиться ревность — во всяком случае, такая, как у Гены. В-третьих, мы действительно посетили десять занятий. Выползали из зала четыре раза в неделю. Времени у нас хватало только на еду и сон. На время занятий мой ревнивый друг взял отпуск за свой счет, а я просто не ходил на работу. И еще одна важная деталь: я всячески ограждал Геннадия от контактов с женским полом. Любой секс, даже во спасение, как ни странно, вреден в период обострения бреда ревности. Тут нужен крепкий, бескомпро-миссный целибат.

...Гена это даже и за измену не считал, так, небольшая социализация с лояльными гражданка-ми подъезда...


В общем, через две недели, в среду, мы были готовы. У Генки вместо прогно-зировавшегося правого прямого хорошо пошел правый крюк и комбинация «левый в голову — правый крюк — правый в голо-ву». Я поставил ему сносную заднюю под-ножку. У Фарида не было шансов.

Когда мы подкатили к матрасной конторе, был как раз обед. Генка выглядел отлично: набрал семь килограммов хоро-шего веса на моих макаронах и гречневой каше. В наушниках у него играл Том Вейтс. Мы припарковались у входа в контору. Вышли из машины.

Фарид направился к своему «Суба-ру Форестеру» в 13.08. Пружинистой по-ходкой, не вынимая из ушей Вейтса, Генка устремился наперерез. Я с ленцой закрыл Фариду путь к отступлению.

— Ну что, здравствуй, Фарид.— Добрый день, Геннадий, — Фарид

боялся посмотреть в глаза моему другу. — Можно я к машине пройду?

— Успеешь. Хотел спросить у тебя, как там моя жена Нора? Как ее успехи?

— Прекрасный специалист. Прекрас-ная женщина. Аккуратная. А что я ей пре-мию не выписал за прошлый квартал, так я объяснял: ошибочно. Ошибка получилась.

— Объяснял?— Ну не успел еще Норе объяснить,

но сразу после обеденного перерыва все уладим. Действительно ерунда: одна из лучших в нашей фирме — и без поощрения материального. Глупость какая-то.

— Вот-вот, Фарид, глупость. Ты да-вай решай проблему с премией. Мне не надо больше беспокоиться?

— Да ну что вы, Геннадий, все уже и решили.

Мы вернулись в машинку.— Ну как я выступил?— Красавчик.Геннадий кивнул и засунул наушни-

ки обратно в уши.Я понял, что моя миссия выполнена.

Не в курсе, приняла ли Нора Гену обратно, я не интересовался. Точно знаю, что мой товарищ выжег этот бред из своего серд-ца, бред ревности. С ним ведь невозможно двигаться дальше вообще никуда. По себе знаю.

Изменять жене с секретаршей пошло.

Изменять жене с соседкой глупо.

Двухнедельный запой — это очень много.

Оптимальный срок для запоя — 4 дня.

Включая выход из него.

Ревновать к начальнику глупо и пошло.

Причина бреда ревности — в основном

алкоголь.

Победить ревность может только трез-

вость и воздержание.

В английском ревность и зависть — одно

слово: jealousy.

Повторим урок

анна в

сесвятская


На первый взгляд, этот урок географии исполнен совсем не в традициях «РП»: ни

драк, ни кладов, ни вампиров. Всего лишь расслабленная велосипедная прогулка

по тибетским местам. Но внимательный читатель, безусловно, обнаружит в этом

педалированном движении Юрия Щербакова скрытый смысл. Все дело

в Тибете, конечно.

текст: юрий щербаков фото: тимофей изотов


Вдруг женщины в кепках выстроились шеренгами и стали танцевать, размахивая красными тряпками. Со стороны казалось, что они делают гимнастику под музыку.


Вопрос встал ребром:— Наси и

мосо — это одно и то же?— Думаю, мосо так не считают, —

отреагировал Алексей. — Сам рассуди, мосо ходят в красно-белом, а наси — в сине-голубом.

— Очевидно, — согласился я.Наши арендованные велосипеды

шуршали старой резиной, цепляясь за до-рожный битум. Дорога резала широкую долину пополам. Далеко впереди появи-лась развилка — долгожданный поворот на Байшу.

В этих местах Тибет успокоился, реки не ревут, а журчат. Земля подобрела, кукуруза в полях сытно блестит на солн-це: здесь живет народ наси. Приезжим издалека трудно с ходу разобраться, кто здесь кто. В городской толпе бродит нема-ло разных этносов в одежде от собственно этноса. Если предположить, что вокруг проживает двадцать разных народов, то это значит, что у горожан вы насчитаете столько же разных моделей головных убо-ров.

В Байше проживают наси. Прожи-вают давно, очень давно. Нам с Алексеем говорят, что мосо это то же самое, что и наси. Но мосо живут на озере Лугу, а наси здесь, в Байше, и у них синие кепки. А си-ния кепка — серьезная деталь одежды. Я пытаюсь размышлять просто: пришли ки-тайцы на эти земли и увидели народ наси-мосо. У наси-мосо сложной формы матри-архат. У китайцев, наоборот, нормальная большая семья. В процессе общения мосо и китайцы слегка разошлись во мнениях. Гордые мосо ушли на озеро Лугу со своим радикальным матриархатом, а наси срод-нились с китайцами и нацепили кепки. Правда, матриархат свой до конца не рас-теряли. Синяя кепка — женский головной убор, признак силы (китайской силы?).

Если Байша деревня, то это очень большая деревня. На въезде площадь вы-мощена грубым камнем. Целая бригада крестьянок топчется на ней с какими-то красными тряпками в руках.

— Смотри Алексей, еще утро не кончилось, а здесь на стоянке уже восемь автобусов с туристами. И все в два этажа.

МЕСТОВдруг женщины в кепках выстроились шеренгами и стали танцевать, размахи-вая красными тряпками. Со стороны ка-залось, что они делают гимнастику под музыку. Двигаются весело и энергич-но, но лица у всех серьезные. Туристы столпились вокруг, усердно нажимая на кнопки мыльниц. Танец как бы говорил: добро пожаловать в Байшу, гости доро-гие. Мы с Алексеем поехали огорода-ми вдоль кукурузного поля. Залезли на соседнюю гору и увидели Байшу сверху: от площади с танцующей бригадой шла короткая улица, которая пересекалась с широкой и длинной — центральной. По этому проспекту ползали туда-сюда лишенные обшивки редкие трактора. В месте пересечения громоздится дом-арка в китайском стиле. Арка разделяет проспект пополам — арка древняя и уже давно памятник деревянного зодчества. По периметру к проспекту примыкает десяток-другой улиц и переулков. Де-ревня утопает в зелени и со всех сторон

...Очевидно, — согласил-ся я. Наши арендованные велосипеды шуршали старой резиной, цепля-ясь за дорожный битум. Дорога резала широкую долину пополам. Далеко впереди появилась раз-вилка — долгожданный поворот на Байшу...

варвара а

ляй-а

катьева


окружена огородами. Зелень на задвор-ках — заросли конопли. Конопля разме-ром с молодую березу, поэтому мы воз-вращаемся в деревню рощей, конопля-ной.

В поле работают женщины, низко-рослые и крепкие. Вяжут большие снопы сена, вешают их на спину и несут это до-бро домой. Лица веселые — еще бы: свой дом, своя земля, своя свобода. Они здесь главные — это видно.

На дороге, рядом с канавой, где журчит ручей, лежит раздавленная камнем ядовитая змея. Я смотрю на змею и думаю: если наси это почти мосо, значит, и у наси с понятием «отец» туго. А уж с понятием «муж» тем более. Про понятие «жена» вообще страшно подумать.

Вот, например, усадьба. Это не изба. Сооружение серьезное. Глухие во-рота с резьбой, за воротами двор — боль-шой, замкнутый. Дом, сарай, хлев, хра-нилище — все гигантское. Вот место для сена, для скотины, для мужчин. А вот женские апартаменты. У каждой пред-

ставительницы клана своя комната… и дверь во двор. Если нет двери, то окно точно имеется. Через окно или дверь по ночам проникают «ачжу» — милые дру-зья. От друзей получаются дети. Все дети знать не знают, что такое папа. Зато зна-ют, что вот это — мама, а эта женщина — вообще «мать-тигрица». Вся собствен-ность и домашняя власть у «тигрицы». Она организует жизнь наси-мосо. У мосо, вероятно, семейные отношения куда ар-хаичнее, то есть строже.

А что мужики? С противополож-ного пола взятки гладки — работают, но

не перерабатывают. Чуть что — валят со двора.

БАР «ЧЕРНЫЙ ПОРОСЕНОК»Деревянная арка-дом — центр деревни. Правда, Байшу многие называют горо-дом. Здесь жители активно изображают городскую суету. Весь городской набор — уличная торговля, прохожие, транспорт. Магазин большой, но не супермаркет, транспорт — старая мототехника, офис-ный центр — двухэтажная традиционная усадьба. Только бар «Черный поросенок» похож на настоящий ирландский паб. Хо-зяйка в добротной синей кепке наливает нам с Алексеем виски «Джек Дэниэлс». Здесь он дороже чуть не в два раза. В углу за столиком сидят французы и отсвечивают «Макинтошем». Не иначе — WI-FI ловят.

Сразу напротив бара, через дорогу, насийка на большой чугунной сковороде жарит куски чего-то серого, желеобразно-го. Справа налево, или слева направо, гу-ляет чистый навозный дух.

Чем занимаются мужики наси, мы видим невооруженным глазом:

...Гордые мосо ушли на озеро Лугу со своим ра-дикальным матриарха-том, а наси сроднились с китайцами и нацепили кепки...


большая группа друзей-родственников (а здесь кажется — если друг, то зна-чит родственник) сидят под навесом и играют в маджонг. Еще не вечер, а не-которые уже приняли на грудь — стоят, блестят глазами. Рядом с аркой длинный одноэтажный сарай. Сарай открыт для туристов — это центр культуры. Внутри и снаружи на лавках сидят пожилые му-зыканты и пиликают на древних щип-ковых инструментах. Тут же висит ис-кусство — картинки в рамках. На неко-торых странные графические символы наси. Говорят, у мосо букв нет, как, впро-чем, и письменности. А вот наси своим пиктографическим письмом гордятся. Этот факт вообще выгодно их выделяет на фоне остальных малых народов, на-селяющих Юньнань. Древняя пиктогра-фия наси уже бренд: знаки-понятия в крупных городах лепят даже на город-ские урны для мусора.

Мы с Алексеем проезжаем арку в южном направлении. Улица стреми-

тельно теряет колорит центра. Вдоль дороги с обеих сторон тянутся глухой каменный забор и основательные деко-ративные цветные ворота крестьянских усадеб. Черепичные крыши, прочный камень дороги, вдоль которой журчат ручьи. Возле одних ворот, особенно де-коративных, мы тормозим, чтобы лучше рассмотреть позолоту. Вделанная в во-рота калитка открывается, и из нее вы-глядывает старик. Он не просто выгля-дывает, а делает нам с Алексеем знак, мол — заходите. Во дворе он что-то гово-рит, улыбается и кого-то зовет. Из дома нехотя выходит девушка в джинсах и кроссовках «Адидас».

— Ну чего тебе, дед, надо? — недо-вольно спрашивает она у старика.

Мы с Алексеем совсем не уверены, что это дед. Скорее все-таки дядя, но ста-рый.

— Вы его извините, — обращается она к нам на хорошем английском, — он всегда заманивает во двор туристов. Дума-ет, я быстрее английский выучу.

— Так ты его вроде неплохо зна-ешь?

— Разумеется, я уже четвертый год в Пекине изучаю язык в университете. Сейчас лето, каникулы.

— Хорошо у вас тут, двор большой. И цветы в кадках впечатляют, — продол-жил беседу Алексей.

— Да, цвет хороший, — английский у девушки вдруг сломался. — Я сейчас не-много занят, сори.

Дальше последовало торопливое рукопожатие и сухой стук деревянного за-сова на воротах.

Нам, пожалуй, пора. Солнце село на макушку ближайшей горки. Мы двину-лись в обратный путь искать свою гости-ницу в широкой долине. Полчаса крутили педали молча.

— А что, Семен, — нарушил молча-ние Алексей, — ведь мы повторили путь наси. А может быть, и мосо.

— Это еще почему?— Мы спустились сюда с Тибетских

гор. То же самое сделали когда-то и они. — С чего это ты взял?— Так говорят.

...Говорят, у мосо букв нет, как, впрочем, и письменности. А вот наси своим пиктогра-фическим письмом гор-дятся...

варвара а

ляй-а

катьева

KinoKlub 19 1-1.indd 1 1/27/11 2:10:45 PM

Правофланговая. Куклу-КС-кланы. Ксения Собчак про вип-грех.

Пионервожатый. Все цвета зависти. Марк

Гарбер про хасад и гыбту. Пионервожатая. Мужефелия. Тина

Канделаки о мужской гегемонии. Горнист. Отпили. Андрей

Макаревич о былинном пьянстве. Буфетчица. Элитка. Маргарита

Симоньян про Молдовку и Афины. Физрук. Завистись. Геннадий

Швец о героях спорта.


текст: ксения собчак

Я НЕ ПОНИМАЮ, почему зависть

среди семи смертных грехов не выделена

в отдельный, так сказать, приоритетный

список. Ведь это очевидно, что по срав-

нению с другими это, выражаясь языком

гламура, вип-грех. Именно это подленькое

чувство управляет миром — заставляет

нас больше работать, чтобы была машина

не хуже, чем у соседа, заставляет худеть,

толстеть, краситься, вкачивать в себя

силикон, чтобы походить на ту девушку

с картинки, и в конце концов заставля-

ет нас ненавидеть друг друга, находя

какое-нибудь приличное или не очень (в

зависимости от интеллектуального уровня)

объяснение своим чувствам, название для

которых все равно одно — зависть.

Помню, как я впервые столкнулась с тем,

чему было суждено преследовать меня

всю жизнь.

Город Брянск. Мне пять лет, я живу

у бабушки, и она дарит мне огромную,

невероятной красоты белокурую куклу,

привезенную дедом из Германии еще для

моей мамы. В моем советском детстве

о существовании таких игрушек даже не

слышали, и я была абсолютно счастлива.

Но бабушка сразу предупредила, что

с этой куклой я могу играть только дома

и ни в коем случае не должна выносить ее

к детям на улицу. «Почему? Они же никогда

такую не видели, пусть им тоже будет

радость!» — «Не будет у них радости», —

мудро ответила бабушка. Мне всегда

казалось, что есть мороженое одному не-

вкусно, поэтому кукла тайком была выне-

сена во двор, а там, конечно, моментально

отнята и сломана девочками постарше.

Мне шесть, и я опять в Брянске. Я впер-

вые слышу слово «жидовка», потому что

в доме напротив какая-то бабушкина

знакомая кинула в меня со второго этажа

горшок с цветами со словами: «Уходи, жи-

довка проклятая». В ужасе, в слезах при-

бегаю к бабушке, которая как-то туманно

объясняет, что этим плохим словом меня

назвали потому, что вчера дед как герой

войны получил какие-то большие льготы,

и весь двор его теперь ненавидит. Взаи-

мосвязь, трудно доступная даже сейчас,

не то что в шесть лет…

Объемы зависти увеличивались пропор-

ционально возрасту — в школе завидова-

ли туфелькам, которые маме ее подруга

присылала из Парижа, и оригинальным

воротничкам, которые мама где-то на-

ходила и каждый день пришивала на

форму. Завидовали тем, кто занимался

кооперативами, и еще Раисе Горбачевой.

За то, что она первой стала выглядеть как

женщина. Потом завидовали моей маме

за розовый тюрбан и ее привычку выгля-

деть модно. Завидовали много и зло. У нас

вообще российская традиция любить либо

юродивых и хворых, либо не выделяющих-

ся. И еще надо обязательно найти ответ

на вопрос «кто виноват?» Ответ в разные

периоды истории варьировался (евреи,

буржуи, американцы, демократы), но суть

И хотя в каноническом списке смертных грехов, составленном в VI веке Римским папой Григорием Великим, зависть стоит отнюдь не на первом месте, уступая и обжорству, и унынию, зато в списке Ксении Собчак зависти отведено почетное место вип-греха. Тут, конечно, не обошлось без личных счетов, в чем читателю предстоит сейчас убедиться.

orlova


александра у

стинова/ф

ото

сою

з

Кукла вынесена во двор, а там моментально сломана девочками постарше.


оставалась той же. Люди, как правило,

почему-то не могут принять факт природ-

ных ограничений и не могут поверить, что

кто-то рождается или становится умнее,

образованнее, красивее и удачливее их.

Нужно найти причину, почему у тебя не

получилось, в других, но почему-то никогда

в себе. И в этом смысле Ксения Собчак,

как бы нескромно это ни звучало, является

как бы символом понятия «зависть». Да-

вайте же разберем этот феномен и через

него исследуем внутренние шарниры меха-

низма зависти. Невозможно объяснить, за

что ты не любишь Ксению Собчак, но тем

не менее ее невозможно любить. Каза-

лось бы, на помощь может прийти мысль,

что мы ненавидим Ксению Собчак за про-

паганду пошлости и разврата. Даже если

принять этот сомнительный аргумент за ак-

сиому, то встает другой вопрос: почему мы

не испытываем аналогичной ненависти,

а только смешливую брезгливость к Звере-

ву или Анфисе Чеховой? Этим людям мы

не завидуем, потому что в общественном

представлении они скорее фрики. Тогда

разум подсказывает другую версию: мы

ненавидим Ксению Собчак за то, что она

дура-блондинка, постоянно втирающая

нам всякую чушь. Представим, что это так

и даже эту статью пишет несчастный лите-

ратурный афромериканец, сидя в подвале

моего восьмиуровнегого 136-комнатного

пентхауса с видом на Марс. Но позволь-

те, господа, почему же вы не изливаете

в каждодневном режиме свою злобу

интеллектуалов на Дану Борисову или

Машу Малиновскую? Постойте, вдруг вы

ненавидите Собчак за то, что она похожа

на лошадь? Ну-ну, знаете, Александр Ревва

и Яна Чурикова тоже вполне бы могли

рекламировать какой-нибудь ипподром —

и ничего, живут и нравятся. Может, вы не

любите Ксению Собчак за вездесущность?

Но позвольте, Иван Ургант или Николай

Басков отнюдь не реже радуют собой ваш

взгляд. Может, вы признаетесь уже себе,

что дело не в этом? Что Ксения Собчак как

будто специально создана природой, чтобы

стать квинтэссенцией вашей зависти?

Если бы мальчик Гренуй из «Парфюмера»

делал одноименный аромат, то Ксения

Собчак была бы чистой выжимкой этого

вашего подленького чувства. Вы не

можете простить мне именно того, что

в глубине души знаете, что я не дура, не

урод, не фрик. Что я нравлюсь мужчинам,

что у меня интересная жизнь, успешная

карьера, хороший вкус, что я умею от-

стаивать себя и хочу много и качественно

работать. И я, как и Генрих Гейне, считаю,

что люди, ничем не примечательные,

конечно, правы, проповедуя скромность,

им так легко дается эта добродетель. И при

этом я не говорю так успокаивающего ваш

слух текста про герань в горшках на окон-

це, про любовь к собачкам и детям. Я живу

свою жизнь, никого не осуждая, но и не

предавая своих ценностей ради вашей

любви. Я живу так, что вся моя жизнь

и все мое существование вызывает у вас

совершенно рефлекторную, неконтроли-

руемую зависть.

И все бы ничего, вы любите меня нена-

видеть, я люблю вашу ненависть — идил-

лический уроборос. Но нет, вам меня мало,

и зависть постепенно затягивает в свою

воронку все больше и больше жертв —

а это уже опасно. Зависть, а не что иное,

выходит на улицы с националистическими

лозунгами, потому что какой-то богатый

и влиятельный человек другой националь-

ности заплатил за прекращение следствия.

И вот уже сразу понятно, кого ненавидеть:

конечно, кавказцев — они теперь у нас за

виноватых! Их слишком много, вот из-за

кого пробки в городе, и дым летом не

из-за торфяников, а от их шашлыков! Все

сходится! Россия для русских! Чемодан,

вокзал, Баку. И вот уже в год 60-летия

Победы на улицы выходят толпы молодых

нацистов с криками: «Убивать!» Проводя

прямой радиоэфир во время волнений,

я была шокирована тем, какое количество

одобрительных эсэмэсок приходило на

студийный пейджер. И это качественная

аудитория качественной радиостанции,

что говорить о простых ребятах с окраин

Москвы!

Ненавидеть и завидовать всегда легче,

чем работать. За две недели до событий на

Манежке я забирала из частной клиники

свою подругу и невольно услышала пре-

красный разговор двух пожилых медсе-

стер. Он сводился примерно к следующему:

одна жаловалась другой, что, мол, раньше

не приходилось столько работать, а теперь

пришли в клинику эти армяне, приватизи-

ровали, все отремонтировали, починили,

и хоть зарплату и подняли, работы стало не-

впроворот, клиенты все прут и прут, даже

печенье в чай помакать некогда. Учиты-

вая, что все это было сдобрено оскорбле-

ниями в адрес этих армянских бизнесме-

нов, в какой-то момент я не выдержала

и подошла, так сказать, поддержать беседу

с искренне интересующим меня вопро-

сом: почему вы ругаете людей, которые

дают вам возможность заработать, да еще

и все отремонтировали? «Потому что, —

злобно ответили мне медсестры почти

что хором, — сами-то они, небось, деньги

лопатой гребут, а нам зарплату всего на

тридцать процентов подняли».

Короче, стыдно и грустно мне в канун

Нового года, потому что я живу в стране,

где всегда кто-то другой должен становить-

ся ответственным за лень, бесталанность

и водколюбие нашего населения. В общем,

перефразируя анекдот, в котором старый

еврей, умирая, просит беречь армян, по-

тому что «иначе за нас примутся», хочу вам

сказать одно: так как зависть неистреби-

ма, берегите Ксению Собчак.

P.S. В этом году я заработала 2,5

миллиона долларов, купила таунхаус, где

делаю гардеробную 80 метров, и уча-

ствовала в пяти телевизионных проектах.

Моя талия — 58 сантиметров. Я написала

книгу, ставшую бестселлером, и снялась

в кино. Да и еще, надев изумруд в 30

карат, я отказалась от всех корпоративов

и еду с любимым человеком отдыхать на

целых 20 дней! А вы? Вы завидуйте.

У нас вообще российская традиция любить либо юродивых и хворых, либо не выделяющихся.


текст: марк гарбер фото: игорь мухин

ЗАВИСТЬ — древнейшее чувство,

имеющее невероятной силы эмоцио-

нальный выброс. С зависти начался род

человеческий: согласно авраамическому

учению — Каин убил Авеля, случилось

братоубийство.

Человеческий разум — коварная штука,

вряд ли у животных есть проблема с зави-

стью: они могут бороться за еду, самку, но

не пожирать себя сослагательным накло-

нением возможного развития. Что было

бы, если у меня все это было? Исключи-

тельно человеческий вопрос, дополненный

вызовом к вечному: «Почему у него (нее)?!

Ну почему же не я!» А дальше сложная

гамма переживаний, саморазрушения

и умственной жвачки.

Зависть не просто эмоционально окраше-

на — она цветная. Почему-то ни к одному

чувству в разных культурах не подобрано

столько цветовых определений, как к за-

висти. В латыни зависти ((invidia) соответ-

ствовал синоним, обозначавший также

мертвенно-бледный, свинцовый цвет —

livor. В немецкой культуре зависть до сих

пор сохранилась бледной.

У англичан и финнов зависть зеленая

green with envy — они от зависти зелене-

ют. У испанцев она зеленая, но может

быть и желтой (amarillo), как и у фран-

цузов (jaune de l’enrie) и венгров (sarga

irigyseg). У итальянцев зависть красится

черным (nero d’invidia) или зеленым (verde

d’invidia). И лишь у китайцев зависть

красная — «красные глаза». В российской

традиции зависть черная — агрессивная,

жаждущая мщения, перераспределения,

лишения предмета зависти обладаемым

им материальным или духовным предме-

том. А белая зависть — зависть примера,

мобилизации для свершения и достижения

предмета зависти.

Кстати, в исламе, где зависть осуждается

как чувство непокорности Всевышнему

и неприятия божественной действитель-

ности, она также подразделяется на

хасад — черную и гыбту — белую зависть.

Известно, что цветовое восприятие —

одно из самых сильных и глубинных

с точки зрения психологического вос-

приятия. Эти эмоции уходят глубоко

в подсознание. Цвет, как и вкус. не от-

носится к категории мыслеформ, но наша

память и подсознание необычайно чутко

реагируют на радужную палитру, как и на

знакомые вкусовые ощущения. Так что

коли мы красим зависть, значит, это глу-

боко, это настоящее, это движет людьми.

Зависть — глубинный источник револю-

ций, смен формаций. Антураж разный,

исторические декорации меняются, но

природа та же. И как бы ни уговаривали

религиозные авторитеты, как бы ни взы-

вали к греховной сути зависти, природа

берет свое.

Великий русский мыслитель Иван Алексан-

дрович Ильин написал статью «О грядущей

России. Зависть как источник бедствий»

в 1952 году.

Инвестиционный банкир Марк Гарбер составляет свою анатомию зависти, а в конце его колонки каждый может убедиться, что нет человека, который никому не завидует, и что зависть — чувство созидательное и даже где-то благородное.

orlova


Он полагал, что зависть — главный

источник мировых событий 20-го века.

И в первую очередь катастрофический

истории России. «Она (зависть) становится

основным побуждением народов или как

бы тем отравленным воздухом, которым

дышит современная масса». Одним из

важнейших тезисов Ильина стала «абсо-

лютная зависимость неимущего от иму-

щего... и об этом должна быть постоянная

забота государства».

Социальное неравенство порождает

зависть и злость, итогом чего становят-

ся революции и бунты. Толпа в момент

экстатического попирания еще недавно

недостижимого властителя испытывает

чувство отмщения и оргастического воз-

несения себя над недавним предметом

зависти. Это глубинный архетип сознания,

описанный Зигмундом Фрейдом в работе

«Тотем и табу». Древние поклонялись свое-

му племенному животному, восхищались

и завидовали его власти. Но в моменты

катаклизмов табу на убийство животного

сметалось безумством толпы — животное

убивали, как правило, съедали, а после

получения удовлетворения наступало

раскаяние, чувство опустошения и жа-

лости. И у тотемного животного просили

прощения, приносили ему жертвы. Цикл

начинался сначала.

По мере развития цивилизации тотемное

сознание распространилось на власть раз-

ных уровней. Периодически с представите-

лями власти поступали, как и с тотемом, но

в итоге возникал новый правитель и цикл

повторялся.

Толпу толкала к бунту не только объек-

тивная ситуация, но и зависть, желание

насладиться унижением того, кому еще

недавно было дано больше.

Клановая зависть и властолюбие питали

дворцовые перевороты, социальная за-

висть толпы разжигала революции.

Мне кажется, что российская традиция

уничтожения прежнего кумира новым

властителем выполняет еще и функцию

профилактики народного гнева. Вновь

пришедший должен бросить старый

тотем в толпу, чтобы она удовлетворила

накопленные обиды и разделила злодея-

ния нового владыки. Там, где власть не

Толпа в момент экстатического попирания еще недавно недостижимого властителя испытывает чувство отмщения и оргастического вознесения.


уделяет должного внимания контролю за

эмоциональной стабильностью общества,

возникает эмоциональное напряжение,

и главный пусковой момент этого — соци-

альная зависть.

Для контроля над завистью толпы было

эмпирически найдено несколько способов.

Это и религиозные учения, осуждающие

зависть и допускающие естественное,

сотворенное Всевышним неравенство.

Примеры исламских государств яркий

тому пример. Идеология также способна

подавлять социальную зависть.

В Советском Союзе социализм являл

собой образец тотальной уравниловки.

Распределительная система была скупа

и однообразна. Образ жизни даже выс-

шего партийного работника был драмати-

чески далек от возможностей человека

среднего достатка сегодня. Но и в этой

системе было место для зависти. Поэтому

демократические митинги шли в первую

очередь под лозунгом борьбы с привиле-

гиями. Грань между борьбой за справед-

ливость и банальной завистью порой

так условна. Аппаратчики того времени

и представить себе не могли, что будут по-

лучать на их местах нынешние бюрократы-

коррупционеры. Но до тех пор пока идео-

логия и власть были сильны, зависть жила

тихой мышкой в душах граждан.

В западноевропейской цивилизации

после бурного расцвета капитализма

и демократии как формы общественной

самоорганизации стал вырабатываться

консенсус, определяющий нормы поведе-

ния под общим лозунгом «не надо дразнить

гусей». Не вызывайте в народе чувство

зависти к верхушке. В разных странах

разные тому рецепты — в богатейшей

Швейцарии царят кальвинистские нравы,

осуждающие показную роскошь. То же

можно в полной мере отнести к Германии

с ее скрупулезной точностью выплаты

весьма высоких налогов, в других странах

в большей степени идет перераспределе-

ние доходов.

Социалистические идеи пышно расцвели

в Скандинавии, где зависть, наверное, рас-

пространена менее, чем в других странах.

Во Франции зависть труднопобедима, и па-

мять о Великой французской революции,

утопившей в крови сотни тысяч зажиточ-

ных и благородных сограждан, заставляет

внимательно приглядывать за соседом

и стараться не очень высовываться самому.

Великобритания отгородилась от завист-

ливых взглядов стеной традиционности,

которая стала национальной идеей и по-

зволяет себе роскошь в исключительно

регламентированных пределах.

Схожая ситуация и в Китае — Великой

Срединной Поднебесной империи, где

данность определяется небом, а потому

критика истории, начальства и зависть

к соседу бессмысленны изначально.

Мне кажется, особняком стоят Соеди-

ненные Штаты, где деньги в отличие от

состояния кричат, а не шепчут. Но этот

крик вызывает восхищение окружающих.

Великая американская мечта и обяза-

тельный голливудский happy end имплан-

тированы в подсознание янки на уровне

генома. И хотя годы и кризисы вносят свои

коррективы, отношение к успеху со слова-

ми: «И я так смогу, и я тоже заработаю», не

может не вызывать уважения.

С учетом дремлющей среди неимущей

части населения социальной зависти,

общества и правительства вырабатывают

приемы содержания этого зверька в полу-

сонном состоянии. У американцев всегда

работали социальные люфты — парень

с рабочей окраины мог стать миллионе-

ром, девушка-официантка — кинозвездой.

В это твердо верит большинстьво амери-

канцев. Американская мечта дает надежду

и осветляет зависть.

Кстати, даже в чопорной Англии в самые

закрытые частные школы набирали талант-

ливых детей из необеспеченных семей,

давая шанс реализоваться способности.

Нельзя лишать надежды. В противном

случае зависть завершится бунтом.

Россия, проснувшись после коммунистиче-

ского эксперимента всеобщего равенства,

решила наверстать упущенное. И те счаст-

ливцы, кто получил свою порцию ресурсов

страны или ее распределенную часть,

должны были сказать миру, что они есть

на свете. Мы прошли через «малиновые

пиджаки» девяностых, первичное накопле-

ние, приватизацию и многое другое. Мы

даже приспособились переживать свои

и глобальные кризисы. Но не завидовать

не получается. И очень хочется, чтобы

у соседа эта его корова, согласно старому

анекдоту, все-таки сдохла.

Если мы хотим жить достойно, то надо

помнить, что в стеклянном доме не броса-

ются камнями. И, поставив себя на место

неимущего человека, полезно посмотреть

на мир его глазами. И помочь ему, а в дол-

госрочной перспективе — себе. Зависть,

которая умерла в зародыше, уступив

место пониманию и благодарности, уже

не погонит толпу громить дома обеспе-

ченных соседей. Именно потому мудрые

богатые, подобно Уоррену Баффету, Биллу

Гейтсу и многим другим, возвращают часть

полученного богатства обществу, чтобы

сделать его справедливее, а значит, менее

завистливым, более доброжелательным

и предсказуемым. Обществом, где благо-

даря существованию социальных лифтов

и ограничению непотизма, зависть можно

было бы вытеснить на бытовой уровень.

Черная зависть порождает революцию,

а белая социальная зависть обеспечивает

модернизацию и прогресс. Только надо

создать для этого возможности.

Даже в чопорной Англии в самые закрытые частные школы набирали талантливых детей из необеспеченных семей, давая шанс реализоваться способности.

ПРИЯТНОЕ МЕСТО В ЦЕНТРЕ ГОРОДА

WI-FI FREE

ежедневно с 12

+7 (499) 973 34 52

www.rossobianco.ru

Оружейный пер., 27

жаренная утиная грудка с ромовыми яблоками и свежей малиной =890р.


текст: тина канделаки фото: тимофей изотов

ВСЕ хотя бы раз в жизни видели

фильмы, в которых мужчина и женщина

меняются телами. Не самые художе-

ственные, но зато почти всегда крайне

показательные. Он проснулся после бурной

ночи, дополз до туалета, опустил штаны

и... И смысл жить дальше теряется. Зачем

и как жить дальше, если ты не мужчина?

Для мужчины оказаться женщиной всегда

наказание.

А спросите любую женщину, если бы она

проснулась мужчиной, разве она расстрои-

лась бы? Да ни черта. Она бы обрадова-

лась. Да еще как обрадовалась!

Женщины, родные, вы представляете,

какое счастье быть мужчиной? Даже

самым загвазданным, зашварканным

и замызганным мужчиной среднего воз-

раста быть гораздо лучше, чем женщиной.

Вот, например, пришел такой мужчина

домой. Ну что, хозяин пришел. Плевать на

то, что он давно уже не хозяин и давно

уже никого не кормит. Неважно. Накор-

мит еще. У него все еще впереди. Он как

поднимется, как даст всем жару, то ли еще

будет. Или, например, где вы видели, чтобы

про молчащую женщину кто-то сказал,

что она думает. Молчит — значит, сказать

нечего. Мне одна знакомая на голубом

глазу рассказывала, что Абрамович ночью

лежит с открытыми глазами и думает.

Можете представить, чтобы такое про

женщину кто сказал? Такое даже пред-

ставить невозможно. А вы попробуйте,

изобразите из себя думающую ночью

женщину. Такое в свой адрес можно

услышать! Лежите с открытыми глазами.

Мужчина среди ночи просыпается, перево-

рачивается и вдруг видит вас с открытыми

глазами, думающую. При этом на вопрос,

о чем вы думаете, надо ответить, что

думаете о смысле жизни, о своем месте

во Вселенной, о ее спасении, развитии

и укреплении. Даже если бы такое Хиллари

Клинтон сказала, Билл — и тот бы удивил-

ся. С другой стороны, может, и говорила,

поэтому он в какой-то момент предпочел

молчащую Монику Левински.

То, что мир мужской, обсуждать банально.

Чего удивляться тому, что материальный

мир мужской, если начиная с божествен-

ного мужчина всегда первостепенен.

С этим уже давно ни одна женщина не

спорит. Но зачем нас убеждать в том, что

сейчас все меняется?

Фейсбук кто придумал? Цукерберг. А кто

та дура, которая его бросила? Правильно,

женщина. Никто же не говорит, что без

нее он бы Фейсбук не придумал. Придумал

бы. А то, что в тапочках ходит пластмассо-

вых, так это не страшно. Умному мужчине

все прощается. Хоть голый ходи. Даже по

Шварцу — все равно король.

Кто первым интернет-террористом стал?

Ассанж. А кто те дуры, которые после ни

к чему не обязывающего секса решили,

что их изнасиловали? Правильно, женщи-

ны. Ни одному мужику в голову не придет,

если вы ему после двух-трех интимных

И опять колонка Тины Канделаки застанет читателей (по крайней мере, их мужскую часть) врасплох. Ну как же можно было ожидать от Тины, во всех отношениях, не будем даже перечислять в каких, доказавшей превосходство ее, то есть безусловно женщины, над мужчинами — как можно было ожидать от нее колонки, где заострена тема тотальной гегемонии мужчин? Разгадка парадокса будет. Но не раньше финальной фразы.

orlova


встреч не перезвонили, решить, что его из-

насиловали. По логике этих женщин, у нас

пол-России изнасилованных ходят и еще

хотят. А в контексте того, что Ассанж под

домашним арестом еще и полмиллиона

хапнул за автобиографию, можно сказать,

что их изнасилование одно из самых при-

быльных изнасилований-2010.

Что с женщинами? А ничего хорошего. Ти-

мошенко из Генпрокуратуры не вылезает,

Батурина все делает, чтобы туда не по-

пасть.Жанна Фриске опять не замужем —

никто не берет. А Прохоров не женится —

выбирает. Мужчина всегда выбирает,

а женщина ждет. У мужчин успех меряется

деньгами и властью. У женщин — самим

фактом наличия семьи. А так будь ты триж-

ды Лилиан Бетанкур со своими пятнадца-

тью миллиардами, все равно всем интерес-

нее Анджелина Джоли. Но это редкий

случай, когда и семья, и карьера.

Кстати, на первую пятерку самых богатых

женщин мира без страха и не взглянешь.

Зачем и как жить дальше, если ты не мужчина? Для мужчины оказаться женщиной всегда наказание.


Причем, кроме Эбигейл Джонсон, которая

на инвестициях заработала сама, осталь-

ные все наследницы. Да что тут говорить,

когда даже мою любимую марку белья

«Виктория Сикрет» Рой Реймонд придумал.

Ну не нашел мужик жене белье приличное,

решил сам его придумать. И придумал, да

так, что теперь все женщины мира такое

же хотят. Мои любимые Ив Сен Лоран,

Ральф Лоран и Валентино, опять же, явно

не дамы.

Более того, женщинам тотально не везет.

Яблокова с Киркорова в итоге ничего и не

получила. Оксана Григорьева с Гибсоном

тоже намаялась. Заметьте, вообще никто

из женщин войну с мужчинами еще

не выигрывал. И так всегда. Ничего не

меняется.

В японском театре Кабуки веками жен-

ские роли играют мужчины. Почему? Пото-

му что мужчина может достоверно сыграть

женщину, а женщина мужчину нет. Все,

кто хоть раз был в Таиланде, в этом уже

давно не сомневаются.

Там, где мужчина стремится к обобщению,

женщина всегда стремится к деталям.

Спросите хоть у одного мужика про цвет

ее туфель, никто ничего не вспомнит.

А женщина? Пожалуйста. От цвета туфель

до марки сумки. При этом собрать целое

из деталей — это не про женщин вообще.

Перед ними и задачи такой нет, поэтому

и стратегическое мышление на нуле.

Мужчина физиологически ориентирован

на инновацию и развитие. Посмотрите,

как мужчина обращается с техникой и как

женщина кокетливо и с гордостью говорит:

«Я ничего в этом не понимаю».

Поэтому Медведев говорит про инновации,

а Сара Пейлин даже слово «бюджет» на

руке зачеркнула.Мне иногда кажется, что

Сару Пейлин мужики специально наняли,

чтобы женщины не поверили в то, что

у них в политике реально стало получаться.

А спорт возьмите. У мужиков и трицепс,

и бицепс гораздо лучше. А у женщины,

сколько бы она ни тренировалась, эллини-

стические рельефы никогда не возобла-

дают над трогательными выпуклостями.

Поэтому хоть обзанимайся с тренером,

любить все равно будут за задницу

и сиськи.

Сейчас модно стало говорить, что нам

мозги тоже не помешали бы. Но по-

звольте, можно уточнить — где и как? На

всю страну конкурс объявили, решили

всем миром имя премьерскому щенку

придумать. И что? А ничего. Мальчик

придумал. Молодец мальчик, что не

девочкой родился. Зачем девочкой рож-

даться? Чтобы никогда не стать Ларри

Кингом? Нет, можно, конечно, стать

Опрой Уинфри, но толку-то? Сиди со

всеми да причитай. Это всегда пожалуй-

ста. А поговорить? После Ганди, видимо,

и правда не с кем. Разве что с Перельма-

ном на предмет того, как же он все-таки

от миллиона-то отказался. Это сколько

же сумок «Биркин» на него можно было

купить! Он, интересно, сам-то понимает?

Нет. Где ему понять. Это только женщина

знает ответ на вопрос, зачем стоять

в очереди на сумку из кожи аллигатора

несколько месяцев и потом за нее так

охотно заплатить нереальные деньги

и этим гордиться. Вы мужчину спро-

сите, он на такое способен? Нет, куда

ему. У него времени нет. Он же должен

придумать велосипед, радио, пароход,

трубку от кинескопа и само телевиде-

ние в придачу. Айфон, айпад. И айпад

со встроенной камерой тоже. Мы-то,

женщины, что? Где мы? В Одноклассни-

ках, Фейсбуке или в Твиттере. Хорошо,

мужиков приучили фотографии пляжные

выкладывать. И эпиляцию делать. Чтоб

им хоть как-то больно было раз в месяц

за то, что нам больно всю жизнь.

Дисней, Спилберг, Кэмерон. Зато как

собак в космос запускать, так сразу сучек

запустили, а как человеку время пришло,

так мужик полетел. Всегда так. Вторая,

вторая, вторая. Даже Маша Шарапова, ко-

торая первая, всем обязана своему папе.

Да зачем так далеко идти! Мы здесь как

оказались? Просто Колесников журнал

придумал с мужским названием «Пионер»,

и все теперь ходят, остановиться не могут.

И большинство приходящих кто? Правиль-

но, женщины. А большинство пишущих

в журнал? Правильно, мужчины.

Зато мы придумали дворники, глушитель

для машины, стиральную машинку и бро-

нежилет. Чтоб мужики не умирали раньше

времени. А толку-то? Кто-нибудь про это

знал? Никто! Потому что в это ни один

мужик не поверит.

А то, что тампон для критических дней

придумал мужчина по имени Эрл Хаас,

как вам? Мне когда знакомая рассказала,

я аж онемела от ужаса. Даже в такой

интимный момент без мужиков ничего

не можем. Про гинекологов-мужчин

говорить не буду. По умолчанию лучше. Ну

и приятнее, очевидно. Как жить? Принять

индуизм и надеяться, что в следующей

жизни родимся мужчинами? Что-то я про

женщин-лам никогда не слышала, да

и карму чистить терпения не хватит. Так

и приходится всю жизнь терпеть, скрипеть

зубами и завидовать. Слава богу, хоть не

молча и не бесплатно. С полной уверенно-

стью в том, что им нас никогда не понять.

Но зато всегда любить. Потому что любить

по-настоящему можно, только не понимая,

за что.

В японском театре Кабуки веками женские роли играют мужчины. Почему? Потому что мужчина может достоверно сыграть женщину, а женщина мужчину нет. Все, кто хоть раз был в Таиланде, в этом уже давно не сомневаются.


текст: андрей макаревич

МНЕ КАЖЕТСЯ, что эпоха эпиче-

ского, былинного пьянства в нашей стране

уходит в прошлое. Возможно, я ошибаюсь.

Возможно, сужу только по тому, что вижу

(хотя вижу немало). Возможно.

В 1973 году в городе Пскове (мы,

студенты архитектурного, проходили там

практику по живописи) я видел неза-

бываемую картину: город был поголовно

пьян. Причем пьян не в смысле «выпим-

ши», а в стельку — на грани физического

падения. Пьяны были мужчины, женщины,

старики и старухи. Детей в поле зрения не

наблюдалось. Это был день получки. При

всем при этом никакой радости от выпито-

го в атмосфере не ощущалось — в возду-

хе висела тяжелая тупая агрессия. Я чудом

добрался до нашей общаги, раза три меня

по дороге натурально могли убить — про-

сто за то, что трезвый.

В эти же годы случилась со мной история,

заставившая впоследствии задуматься

о мистической составляющей присутствия

водки в нашей жизни. Летом мы неболь-

шой компанией ходили в путешествие по

Карелии — до Петрозаводска на поезде,

там на «Ракете» до Великой Губы, а дальше

своим ходом. Места там были потрясаю-

щие — нехоженые леса, озера с темной

прозрачной водой, брошенные и вы-

мершие сразу после революции деревни

с огромными резными избами и деревян-

ными церквами. Не думаю, что вся эта

красота дожила до наших дней — уже

тогда эти избы рассыпались от прикосно-

вения. Боюсь, сегодня там стоят коттеджи

и охотничьи базы.

Мы приехали на вокзал загодя, минут за

тридцать до отхода поезда. Затащили

в плацкартный вагон рюкзаки, палатки

и лодку, и тут я, леденея, понял, что сумка

с шестью бутылками водки осталась

дома — я прямо увидел, как она стоит на

полу в прихожей. Не подумайте только,

что мы ходили в Карелию исключительно,

чтобы жрать там водку: в ходе путеше-

ствия мы должны были остановиться

у местного пастуха Женьки, а он без водки

терял всякую способность к человеческо-

му общению. Как поступил в этой ситуации

я? Я, развив максимальную скорость, вы-

бежал на площадь трех вокзалов, вскочил

в такси (нынешние пробки нам тогда, по

счастью, и не снились), доехал до своего

дома на Комсомольском проспекте, влетел

на седьмой этаж, обнаружил, что ключи от

квартиры остались в рюкзаке, поцеловал

замок, скатился вниз, впрыгнул в то же

такси, доехал до вокзала и умудрился вско-

чить в поезд в тот самый момент, когда

он тронулся. Спустя мгновение я, еще не

отдышавшись, вспомнил, что седьмую —

последнюю! — бутылку водки я собствен-

норучно засунул в мешок с резиновой

лодкой. Я потянул за мешок, лежавший

на третьей полке, бутылка выскользнула,

пролетела мимо моего лица, ударилась об

пол и разбилась с характерным звуком.

Не буду описывать взгляды и реплики

Музыкант и поэт Андрей Макаревич превращает колонку «Горнист» не в рассказ о том, когда, с кем и сколько, а в тяжкое и захватывающее размышление, «зачем» и «почему».

orlova


ки», всякие модные штуки и, главное, бар.

В мебельной стенке откидывалась дверца,

там была подсвеченная лампочками

ниша с зеркалом сзади, стояли разные

заграничные бутылки и бокалы. И самое

невероятное — приходили гости, пили из

этого бара, уходили, а в баре оставались

напитки! Представляете? У меня это не

укладывалось в голове. Ко мне тоже часто

приходили гости, но никто не уходил, пока

на дне хоть одной бутылки оставалась хоть

капля — неважно чего. Бар меня потряс.

Дома я освободил часть полки от книг,

полка была с дверцами — и бар оказался

почти готов. Я наполнил его чем мог, долго

передвигал внутри бутылки и стаканы —

для красоты. В первый же приход друзей

с баром было покончено. Я и не ждал

чуда — пошел, закупил, что смог, и вос-

становил красоту. Бар прожил еще два

дня — до прихода друзей-музыкантов. Я не

сдавался и наполнял его снова, не счи-

таясь с расходами. Как говорил мой друг

Миша Генделев, надо приглашать в дом

приличных людей, а не всякую гопоту. Шли

годы.

Сейчас у меня давно уже не то что бар —

буфет. И гости уходят, а напитки остаются.

Вот только былой радости нет. Вернее,

радость есть — былой нет.

моих товарищей — я сейчас о другом:

как в этой ситуации требовала поступить

логика? Забыли сумку — бывает. Ну нашли

бы в Петрозаводске магазин, ну отстояли

бы часовую очередь и купили бы водки (мы

так и сделали, деньги были). Да и забытая

дома водка не прокисла бы (а она и не

прокисла). Что же подвигло на такой не-

логичный и даже рискованный поступок?

Боюсь, что там, где дело касается водки,

логика отступает, включаются какие-то

иные законы. Говорю как человек, испы-

тавший это на себе.

Несколько лет назад (на самом деле уже

довольно давно) мои друзья ходили на

байдарках по речке Сухоне — речка эта

протекает недалеко от Вологды и ухо-

дит в совершенную глухомань. Там она

становится довольно неприветливой — бе-

рега ее обрывистые, глинистые и вязкие,

глубина приличная и течение достаточно

сильное. По берегам встречаются нищие

деревни с сильно пьющим населением.

Иногда в этих местах мои друзья делали

привал.

Одна такая деревня показалась им

странной, они даже вначале не поняли,

в чем дело. Потом сообразили: в деревне,

довольно большой, не было мужиков. Со-

всем. Были бабы, бабки, молодухи и даже

дети. А мужиков не было. Ребята спросили

у хозяйки, у которой остановились, что

здесь произошло. И вот что они услышали.

В самом конце зимы в деревенский мага-

зин везли на санях продукты по льду через

речку. Среди продуктов была пара ящиков

водки. Сани попали в промоину, провали-

лись под лед со всем товаром, ящики ушли

на дно. С тех пор деревенские мужики,

выпив и не допив, шли нырять в речку —

искать водку. Они утонули. Все до одного.

В течение года.

Красиво, правда?

Кстати, по поводу зависти. Я вообще

очень независтливый человек — как-то

некому и нечему было завидовать. Но

однажды я точно испытал острое чувство

зависти. Шел семьдесят девятый год,

я только-только познакомился с Леней

Ярмольником, и он позвал меня в гости.

Жил он по тем временам весьма шикарно:

у него был японский телевизор из «Берез-

Не думаю, что вся эта красота дожила до наших дней — уже тогда эти избы рассыпались от прикосновения. Боюсь, сегодня там стоят коттеджи и охотничьи базы.

лю

дм

ила з

инченко/ф

ото

сою

з


текст: маргарита симоньян рисунок: инга акcенова

ЧТО, НЕ НРАВИТСЯ ноябрь?

А мне нравится! В ноябре я на праздники

ездила домой. Смотрите, что я насобирала

в нашем огороде: фейхоа, хурма, манда-

рины, абхазская красная облепиха, киви,

каштаны.

Дом у нас — в Молдовке, в пыльном

адлерском поселке, краше которого нет

ничего на земле от Москвы до самой до

Гумарии. Гумария (для справки) — это

тоже в Сочи. Самый дальний поселок,

глубоко в горах, за бамбуками. Про Олим-

пиаду там до сих пор даже не слышали.

То ли дело у нас в Молдовке! Каждую ночь

по улицам бродят пьяные строители Олим-

пиады — с виду откинувшиеся сибирские

зэки, поют грустные северные песни, пла-

чут и давятся мандаринами, сорванными

на тротуаре.

А улицы какие! Улица Абрикосовая, Форе-

левая, Миндальная, улица Роз, улица Арама

Маркаряна. Вам Арам Маркарян все

равно, а мне — родного дедушки родной

брат, танкист.

С утра с родней собираемся в лес. Дочка

танкиста, моя тетя Майромка, всех

отговаривает:

— Не ходите, там партизаны!

— Какие партизаны? — удивляемся

мы.

— Ну, не партизаны, а эти, террористы! Из

Абхазии!

— В Абхазии нет террористов.

— Зато там могут быть инопланетяне! —

шепотом говорит Майромка.

— Майром! Ну что ты бредишь, какие

инопланетяне?

— Я видела сама! Вчера над аэропортом

что-то летало и моргало!

— Над аэропортом всегда что-то летает

и моргает! Это са-мо-ле-ты! Инопланетян

не бывает.

— Да? — иронически кривится Май-

ром. — Если инопланетян не бывает, кто

тогда Хасику гостиницу строил — люди?

В лес уходим без Майромки. Ноябрь.

Плюс двадцать семь. Мандариновое

солнце сочится сквозь ветки, внизу на

траве — горки колючих каштанов. Вот их

мы и подбираем — я и мои родственники.

Моя шестнадцатилетняя сестра воспиты-

вает мужа в строгости.

— Арсенчик, — кричит она на весь лес, —

направо не ходи! Там могут быть бздышки

из Сыктывкара!

— Откуда здесь бздышки, здесь же лес, —

бубнит Арсенчик, женившийся по любви,

то есть сдуру.

— Я бздышек знаю, они чужого мужа

и в лесу уведут!

Сестра хорошо разбирается в местных

мужчинах и неместных женщинах.

Звонит другая сестра, старшая, Карина.

Главный редактор телеканала Russia Today и заслуженный колумнист «РП» Маргарита Симоньян снова покинет Москву, чтобы снова воспеть свою Родину — снова найдя (конечно, в застолье) убедительные доказательства ее (Родины) несомненного превосходства над всем остальным мирозданием, включая Афины.

orlova

Имена и биографии изменены из соображений самосохранения


Я не хочу вас сегодня утрировать, я тамада очень произвольный, но давайте вспомним, почему мы сегодня сидим и пьем вино.


Она тоже хорошо разбирается в мужчинах

и женщинах, поэтому давно развелась.

— Что делаешь? — говорю.

— Говорят, что Россия спивается, — с вы-

зовом отвечает Карина. — А я сижу дома

и мне не с кем выпить!

Чтобы утешить Карину, после леса идем

в баню — пить. Берем с собой соседку

Элитку. То есть это для нас она Элитка,

а по паспорту так натурально и есть —

Элита. А брат у нее — Ноэль.

Элитка отхлебывает пиво и хвастается, что

муж отправляет ее на Новый год в Италию.

Потому что сам уезжает в Тайланд.

Оба они никогда не были за границей, но

по случаю Олимпиады продали бабушкин

курятник за полмиллиона долларов и те-

перь кайфуют.

Сестра моя, шестнадцатилетняя, говорит:

— Ты, главное, после Тайланда не спи

с Абиком, пока к венерологу не сходит.

— Такое скажешь! — смеется Элитка. —

Я с ним спала три раза в жизни: когда

Рачик, Вачик и Хачик родились. Он тогда

сразу сказал: «Не могу трахать мать моих

сыновей. Рука не поднимается!»

— А ты как?

— А мне что? Мне это дело еще в те три

раза не понравилось.

Старшая сестра смотрит на пиво и ноет:

— Какая сволочь на меня порчу навела,

чтоб я пить не хотела? Это трагедия моей

жизни!

— Ты же утром пила!

— То было утром. А жить надо сегод-

няшним днем. Вот сегодня к моей дочке

в школу Дед Мороз приходил — уже

праздник.

— Почему он сегодня приходил? — удивля-

юсь я. — Сегодня же пятое ноября.

— А у нас один Дед Мороз на весь Сочи.

Он в октябре начинает ходить и в феврале

заканчивает. Пока всех обойдешь! Зашел

он в класс, кинул мешок и говорит детям:

«Я приехал на санях, но я вам их не по-

кажу. А то у меня был один молодой друг,

он сел на мои сани, и больше его нету».

Дети спрашивают: «Почему, он что, уехал

в волшебную страну?» — а этот пендель

говорит им: «Разбился мой молодой друг

насмерть, детишки. Прямо башкой об

асфальт — все мозги наружу».

— Чему их только учат в этих школах! —

причитает Элитка. Ее дочке пятнадцать,

и в январе она выходит замуж за наркома-

на. Уже и ресторан заказали.

— Что ты так переживаешь? — говорит

Карина. — Как будто дочка последний раз

замуж выходит!

Домой едем на такси. Я думаю потихонь-

ку: «Таксист, наверно, иностранец — му-

зыку не включает», — и тут он ее врубает:

«Адлер, Сочи для минья — это райская

землья, это небо, это море, это солнце для

тибья!»

По дороге заезжаем в магазин. Я спраши-

ваю у продавщицы:

— Сулугуни свежий?

Продавщица долго смотрит на меня груст-

ным взглядом и отвечает:

— У меня жизнь не сложилась. При чем

тут сулугуни?

Дома две мои тетки и бабушка пишут кол-

лективное письмо автору книги «Разгадай

свой сон».

— Представляешь, этот осел написал, что

видеть во сне армянина — к большому не-

счастью! — возмущается бабушка.

— А кто-нибудь видел когда-нибудь во сне

армянина? — спрашивает Элитка.

— Я видела голого грузина! — говорит моя

младшая сестра.

— Какой ужас! — кричит старшая. — Что

может быть отвратительнее, чем голый

грузин?

— Голый армянин лучше, что ли? — сра-

шиваю я.

— Ну ты сравнила! — хором отвечают мне

родственники .

Мы садимся жарить каштаны. Чтобы

их пожарить, сначала каждый надо

надрезать. Это требует сосредоточения

и большой семьи. Мои тети начинают

вспоминать минувшие дни:

— А помнишь, как мы с тобой взялись

за руки и пошли по трассе конец света

искать?

— А помнишь, как ты у историка спросила:

«Агоп Мигранович, вы не знаете, что такое

онанизм?»

Бабушка засыпает в углу на кресле. Все

пьют кофе, чтобы Элитка потом погадала.

Младшая сестра идет жарить каштаны,

потому что она младшая. Жарить их не-

сложно — надо мешать на раскаленной

сковороде, пока они не станут поджари-

стыми, а потом томить под крышкой на

маленьком огне, пока не станут мягкими.

В гости заходит Хасик, тот самый, которо-

му гостиницу строили инопланетяне. Хасик

два года назад вернулся из Чикаго, где про-

жил пятнадцать лет. Взял там ипотечный

кредит и улетел обратно в Адлер — строить

на этот кредит гостиницу. Гостиницу он

достраивал сам, выгнав строителей-

инопланетян. В итоге она ему так нравит-

ся, что за все лето он не пустил туда ни

одного постояльца — ремонт жалел.

Выплачивать ипотеку Хасик, разумеется,

не собирается и не собирался. Он-то уж

Выплачивать ипотеку Хасик, разумеется, не собирается и не собирался. Он-то уж точно знает, почему в мире начался кризис. Он рассуждает об этом, употребляя слова «деривативный» и «плохие кредиты».


точно знает, почему в мире начался кри-

зис. Он рассуждает об этом, употребляя

слова «деривативный» и «плохие кредиты».

Правда, употребляет он их не по адресу.

Например, он говорит:

— Все набрали плохих кредитов, нет чтоб

хорошие взять! Из-за этого началась

деривативная ж…

Мы все, конечно, знаем, чем занимался

Хасик в Америке. Но до третьей рюмки

молчим. А потом моя старшая сестра не

выдерживает:

— Что ты из себя белую розу корчишь, мы

же в курсе, что ты там унитазы мыл!

— Это из-за того, что я в Чикаго жил, —

невозмутимо отвечает Хасик. — Вот

в Лос-Анджелесе вариант другой: то там

немножко поработаешь, то тут немножко

украдешь. В Лос-Анджелесе даже лоера

армяне — от всего отмажут.

— О чем он говорит? — проснувшись,

спрашивает бабушка.

— Лоера, говорит, армяне. Адвокаты, —

объясняю я. Я у них образованная.

— Ну да, в Лос-Анджелесе — это жизнь.

А это ваше Чикаго-Микаго — г…! — про-

должает Хасик.

Пятнадцать лет назад он говорил:

«В Чикаго — это жизнь. А ваше Сочи-

Мочи — г…!»

— А зачем ты вообще в Америку уехал? —

спрашиваю я.

— Ну тут же у вас были лихие девяно-

стые! — говорит Хасик.

— Надо же,— искренне удивляется бабуш-

ка. — А я жила и не знала, что они были

лихие.

— А ты вернешься в Америку? — я никак

не могу угомониться.

— Ты что! Если я туда вернусь, они меня

бешеными собаками отравят!

— Да не переживай! — говорит Элитка,

глядя в чашку Хасика. — У тебя все будет

супер! Такую лошадь у тебя тут вижу,

такую лошадь, ты таких даже не видел!

Каштаны готовы. Мы садимся их есть

и пить вино. Хасика назначаем тамадой.

Моя другая тетя, теть Эла, десятый раз

рассказывает, как она приезжала ко

мне в гости в Москву и гуляла по Лужнец-

кой набережной. Теть Эла — местная

интеллигенция. Она помнит год рождения

Пушкина, читала «Анну Каренину» и знает

наизусть стихотворение «Жди меня».

— Какие там запахи, на Лужнецкой на-

бережной! — говорит поэтическая теть

Эла. — Липа, акация!

— Колбасой пахнет? — спрашивает моя

сестра Карина.

— Нет, колбасой не пахнет.

— Херня ваша набережная!

Карина отрезает себе еще полбулки и за-

ливает их майонезом. Майонез заканчи-

вается. Карина говорит нашей младшей

сестре:

— Когда я умру, ты на похоронах сколько

денег мне в гроб собиралась положить?

Младшая сестра задумывается:

— Ну, тысячу рублей положу.

— Ладно, я тебе заранее прощаю, мо-

жешь ничего не положить, а на эту тысячу

сейчас в магазин сгоняй, купи пожрать

что-нибудь.

У Хасика звонит телефон. Нам слышно,

как на том конце провода орет его жена:

— Хасик, мы с детьми сидим в ванной,

к нам в квартиру летучая мышь залетела!

— А-а-а-а-а-а! — вопит Хасик. — Зачем ты

мне рассказала, дура! У меня же давле-

ние! Когда ее выгонишь — позвони!

Тетя Майромка говорит:

— А я недавно слышала, что пчелы ис-

чезли. Ванга еще говорила, что они перед

концом света изчезнут.

— А ну, дай твою чашку посмотрю! — го-

ворит Элитка теть Майромке. — Не пере-

живай! Все будет супер у тебя! Никакой

конец света тебе не касается. Такую лань

у тебя тут вижу, ты такую даже не видела.

— Ой-ой-ой, — вздыхает бабушка. — Так

быстро жизнь пролетит, что до ста лет про-

живешь и не узнаешь, что вообще жил.

— Правильно! — восклицает теть Эла. —

Поэтому нужны позитивные эмоции!

Миру — мир! Надо сеять добро!

— Знаешь, что хочу, то и сею, — огрызает-

ся Карина, отрывая ногу копченой курице.

Кот Токсик, названный так в честь токсо-

плазмоза, лезет на стол ухватить каштан.

— Ваш кот дурак, — говорит Элитка.

— Почему дурак? — иронизирует бабуш-

ка. — В нарды играть не умеет?

Хасик вспоминает, что он тамада. Он

говорит:

— Я не хочу вас сегодня утрировать,

я тамада очень произвольный, но давайте

вспомним, почему мы сегодня сидим

и пьем это вино и едим эти каштаны!

Потому что сегодня к нам приехал Марго,

наш племянница! Марго-джан, давай вы-

пьем за тебя! Ты Путина видел, Медведе-

ва видел, всех видел, теперь возвращайся

домой, будем ресторан строить!

— Хасик, давай я сначала в Москве дачу

построю, а потом уже ресторан.

— Ты, главное, у моря дачу не строй, —

предупреждает Майромка. — Я видела,

сегодня возле моря газовая служба стоя-

ла. Это значит — газ уже поднялся и они

боятся, что море сгорит.

— Майром, ты удивишься, в Москве нет

моря, — говорю я.

— Как нету? — удивляется Майромка. —

А как вы там живете?

— Да вот так и живем, — грустно

отвечаю я.

Каштаны кончаются за полночь. Перед

сном моя старшая сестра успевает шеп-

нуть младшей:

— Пойди у соседки веник укради. В огоро-

де сожжем, чтобы завтра погода хорошая

была.

Это в Сочи примета такая. И она сбы-

вается. Погода назавтра фантастиче-

ская. Если я когда-нибудь найду слова,

чтобы описать цвет этого неба, значит,

точно стану писателем. Выхожу в ого-

род, смотрю по сторонам — мама моя

дорогая! Под забором розмарин цветет,

как фиалки, хурма под оранжевыми

шарами гнется к траве, пыльная фейхоа,

лаврушка в мой рост, заржавленный ви-

ноград. Поднимаешь голову — а там над

белым бантиком зацветающей мушмулы

зависла колибри.

Эх, живут же люди в плодородных землях,

в благодатных краях, где на улицах цветут

апельсины!

Ну, положим, апельсины в Молдовке не

цветут — все-таки Молдовка находится

в одной стране с Салехардом. Апельсины

цветут в Афинах. Туда я ездила в коман-

дировку, тоже в этом ноябре, сразу после

Сочи. И должна вам сказать — ну и отстой

эти ваши Афины! Жалкое подобие нашей

Молдовки…


текст: геннадий швец фото: юрий рыбчинский/фотосоюз

ВРЯД ЛИ я стал бы публично рассказы-

вать эту давнюю дурно пахнущую историю,

если бы нe заявленная журналом тема

номера — зависть.

…Тренировавшийся со мной на одном

стадионе прыгун с шестом Валера воз-

вратился с международных соревнований,

на которых установил юниорский рекорд

Европы. Рекордсмен зашел в стадион-

ную раздевалку и сразу попал под поток

преувеличенно подобострастных поздрав-

лений, просьб дать автограф и патетиче-

ских признаний типа «мы гордимся, что

живем с тобой в одно время». Виновник

торжества в унисон общему тону раздал

воздушные поцелуи, сел на скамейку, до-

стал из сумки новые кроссовки «Адидас»,

которые в те времена можно было запо-

лучить только в сборной страны, бросил

их на пол. В раздевалку заглянул Валерин

тренер: «Иди интервью давай, телевидение

приехало». Звезда пошел пожинать плоды

славы, мы двинулись за ним в надежде

бочком попасть на телеэкран, в разде-

валке задержался только спринтер Жека.

Когда мы вернулись в раздевалку, то сразу

ощутили специфический, хорошо знако-

мый каждому запашок: кто-то использовал

Валерины кроссовки в качестве унитаза.

Все понимали, кто это сделал: Жека слыл

на стадионе большим завистником. А это

было изощренное проявление именно за-

висти, а не, например, спортивной злости

к сопернику, потому что Валера и Жека

соревновались в разных дисциплинах.

Шестовик глянул на «Адидасы», перевел

взгляд на спринтера:

— Зря ты. Я ведь привез их тебе

в подарок.

Валера, скорее всего, врал. Но Жека мог

и поверить: с тех пор он больше никогда не

гадил в чужую обувь, даже когда один из

нашей компании вернулся с Олимпийских

игр с золотой медалью.

Завистливость факультативно присуща

многим сообществам — артистической

среде, коммунальной кухне, иммигрант-

ским колониям, но в спортивном мире

она является обязательным элементом,

провоцируясь множеством обстоя-

тельств. В спорте неизменно кто-то

побеждает, а кто-то проигрывает, успех

и неуспех постоянно сталкиваются

лбами, это происходит и на турнирах, и на

каждой тренировке, в каждом упражне-

нии. А тренеры еще и подливают масла

в огонь, стараются завести каждого

ученика, кого-то ставя в пример, а кого-то

опуская, — создают мотивацию, моби-

лизуют на пахоту, превращая зависть

в психотропный допинг. Когда-то на сбо-

рах я жил в одной комнате с известным

копьеметателем Вячеславом Г., который

патологически не терпел чужого успеха

в чем бы то ни было, начиная от любви

и заканчивая карточными играми. В при-

падке зависти Слава мог кататься по

полу и колотить себя по башке кулаками,

а после этого выплескивания становил-

Номер, посвященной зависти, мог ли обойтись без колонки бывалого физрука «РП», пресс-секретаря Олимпийского комитета России Геннадия Швеца? Он не оставит ни малейших сомнений в мотивации спортивных рекордов: спортсменами движет исключительно зависть. Вот только принимает она такие диковатые и необузданные формы, что перерастает во что-то иное. Может быть, в волю к победе?

евге

ний с

орокин


ся адекватным товарищем и утроенно

тренировался. А бывает зависть убий-

ственная, вернее самоубийственная. Не

является тайной то, что Елена Исинбаева

возбуждает зависть соперниц в каких-то

рекордных измерениях, эквивалентных

ее спортивным достижениям. Эзотери-

ческие учения содержат такой постулат:

завидующий субъект отдает часть своей

энергии объекту зависти. Возможно,

Елена намеренно индуцирует в сознании

других прыгуний эту эмоцию и они слабе-

ют? Тут кстати вспоминается рекламный

слоган, связанный не со спортом, а с услу-

гами по ландшафтному дизайну: «Соседи

вам позавидуют!» То есть соседи, с зави-

стью глядя на ваш газон, сделают, сами

того не подозревая, вашу жизнь еще

краше. Но существуют и прямо противо-

положные поверья на тему зависти. Она

может потянуть за собой сглаз, потому

не следует выставлять свою радость

напоказ — чтобы соседи не наколдовали

порчу на ваш ландшафт. В свете этого

рассуждения появляется гипотетическая

разгадка неуспехов Елены Исинбаевой

в сезоне 2010 года, когда она непри-

вычно много проигрывала. По-моему,

в любом случае с завистью, своей или

чужой, нужно обращаться осторожно,

как с обоюдоострым мечом.

Казалось бы, зависть — это удел лузеров.

Но и атлеты-удачники подвержены ей,

причем в каких-то неисповедимых пре-

ломлениях. Когда после Пекина нашим

олимпийским медалистам вручали

каждому по джипу BMW (мужчинам по-

больше — X-5, женщинам поменьше —

X-3), то обладатели и обладательницы

этих призов задавались определенными

вопросами. Чемпионы недоумевали по

поводу того, что им выдали машины

такого же, а не более высокого класса,

как серебряным и бронзовым призерам.

В силу этой логики получается, что чем-

пионы завидовали тем, кто занял вторые

и третьи места. А девушки возмущались

по-своему: «Почему нам Х-3, а ребятам

Х-5? Разница в цене существенная.

Разве женские медали менее ценны, чем

мужские?» Кто-то из начальников сказал,

что в следующий раз машинами будут на-

граждать дифференцированно: за золо-

то — «Жигули», за серебро — «Москвич»,

за бронзу — «Ока», для ребят и девушек

одинаково, тогда не будет обиженных

и поводов для зависти.

Эзотерические учения содержат такой постулат: завидующий субъект отдает часть своей энергии объекту зависти.


текст: натан дубовицкий иллюстрации: «студия тимура бекмамбетова «базелевс»

Натан Дубовицкий, по первому роману которого поставлен спектакль «Околоноля», вызвавший бурю эмоций в офф- и онлайне, продолжает писать свой

второй роман «Машинка и Велик». А «РП» продолжает публиковать его. Первый

в истории литературы wikiроман ширится и углубляется на глазах и в глазах читателей,

каждый из которых может стать полноценным соавтором господина Дубовицкого: для этого надо

прислать в редакцию отрывок (любого размера) или даже обрывок на тему романа, эпические очертания

которого уже размечены господином Дубовицким на страницах «РП». В этом читатели могут убедиться, изучив продолжение «Машинки

и Велика» в настоящем номере «РП».

Андрей Колесников, главный редактор журнала «Русский пионер»

[gaga saga]


Вы так и остаётесь торчать посреди этого мрачного поля один, шарите рукой у себя в огромной ране и среди внутренностей своих не находите сердца и кричите во сне громко, как можно громче, чтоб разбудить себя и проснуться.

«Студ

ия Т

им

ура Б

екм

ам

бето

ва «

Базелевс»

Худ

ож

ники: Н

азар Ч

ага

таев и

Валерий З

раж

евский»


и обменный пункт Северного Народного банка. Банк, слышно было, обанкротился, но обменник продолжал почему-то беспечно и пребойко обменивать.

Оставив машину, как обычно, во дворе, отец и сын двину-лись к родному подъезду.

На ступенях лестницы стояла белобрысая худощавая невы-сокая толпа в тяжёлых зимних полусапогах, с арматурой в татуи-рованных лапах.

Крут и обширен русский народ. Далеко и вольготно рассе-лился он вдоль берегов Северного океана, сильными боками свои-ми задевая и попирая бесчисленные племена инородцев, зачерп-нув своими окраинами много чужих кровей и характеров. Смеши-ваясь где с чем: где с чухной, чудью и водью, где с черемисой, где с чечнёй, где с мордвой и чукчею. И стал от этого смешения наш народ многообразен и разнолик. В одних местах — черняв и куче-ряв, в других рыж и жирен, в третьих бел и рус, где-то узок лицом, где-то, напротив, широк, там лупоглаз, там вдруг роскос, то статен станом, то крив и кос, не разберёшь. Встанут рядом два человека, и покажется — вот немец, а вот черкес, но не тут-то было: заговори-ли, задвигались, и сейчас видно — оба русские.

Толпа, топтавшаяся на лестнице и закрывавшая Дублиным проход, состояла из такой разновидности русского человека, при взгляде на которую не Гагарин, Толстой и Пётр Великий припо-минались. А мерещились ноябрьское мрачное поле и брошенная в нём ржаветь сеялка (или веялка?), накрытые сверху тяжёлым но-ябрьским небом с застрявшим в раскисшем от ливней облаке ржа-вым вертолётом. Между полем этим и небом кто-то будто бы бежит сюда, к вам, из дали, собака ли, волк или человек, приближается так быстро, что вы не успеваете разглядеть, кто это, равняется с вами и ранит то ли клыком, то ли клинком финским. И бежит себе дальше — не волк, не собака, не человек, существо из промозглого, как ноябрь, кошмара, а вы так и остаётесь торчать посреди этого мрачного поля один, шарите рукой у себя в огромной ране и среди внутренностей своих не находите сердца и кричите во сне громко, как можно громче, чтоб разбудить себя и проснуться. Ещё дума-лось при взгляде на эту толпу: «Господи, за что я русский? Неужели и я — некто из них и называюсь, как они? Не меньше ли у меня об-щего с ними, нежели с волками и псами? Не называй их русскими, господи! Или не называй русским меня. Дай отдохнуть, господи, от русской суровой судьбы, дай побыть хоть немного тихим швей-царцем или шведом, успокоенным швабом или хотя бы каракал-паком!» — поскольку даже и по местным далеко не классическим канонам нравственности и красоты эти люди представлялись по-истине ужасными.

Впрочем, для Глеба и Велика в толпе этой ничего несусвет-ного не было. Такие толпы были на Заднезаводской и прилегаю-щих улицах делом обычным, водились в каждой подворотне на-равне с крысами, нищенствующими котами и собачьими стаями. В тёплое время года они обитали на детских площадках, на зиму перебирались в подъезды. Питались отнятыми у прохожих колба-сами и рыбами, развлекались избиением прохожих же и порчей всего хорошего.

Продолжение (начало №4 (16), №5 (17), №6 (18) за 2010 год)

Глеб Глебович вышел от о. Абрама же-стоко упитый, почти

убитый чудовищной передозировкой диетического кефира. Как это обыкновенно получается после всякой неудачной пьянки, он клялся себе не пить более никогда. «Никогда более не буду пить, — думал он, — кефира, никогда».

К радости Велика, он был совсем трезв, к огорчению — от трезвости этой и кефирного перепоя раздражён и хмур. Он сел за руль, джип захромал домой, провожаемый тяжёлым и чёрным-чёрным, как тень дракона, взглядом синих глаз генерала Крив-цова.

Уже настал вечер, некоторыми своими самыми тёмными и холодными местами напоминавший вечность. От домов видне-лись только окна и редкие рекламы. В окнах барахтались человеки с ужинами в зубах; переливались, как открытые ларцы, полные со-кровищ, телевизоры; пылились шторы.

[Окна, окна! Как я называл вас тогда — маяками покоя? цар-ствиями небесными? — когда бродил, коротая зимнюю ночь, по Москве, молодой и бездомный, два квартала назад получивший по морде от троих заплутавших на суше моряков, четыре часа назад отчисленный из института справедливым начальством; прижи-мавший к разбитой губе за неимением бинта содранную с забора завода «Пролетарий» афишку планетария; истекавший понемногу кровью, смертельно замёрзший. Как хотелось мне, окна, оказать-ся там, у вас за стеклом, на стороне тепла, в укромных комнатах, где готовился на газовом пламени приветливо засвистать большой эмалированный чайник. И щепотка душистого чая брошена уже была в фарфоровый чайник поменьше, и нарезаны сыр и хлеб, а добрые люди за столом ласково спорили, выпить им или нет до чая водки, совсем помалу, не для разгула, только для разогрева разго-вора. Одна из них, ласковая девушка в тонком домашнем халате, в которую все мужчины в этих комнатах были влюблены, разре-шала спор, говоря, что если помалу, то можно, и все влюблялись в неё ещё крепче. Доставалась ледяная бутылка, загустевшая водка разливалась по рюмкам. По русскому обычаю, не велящему пить молча, но только под слова, произносились разнообразные крат-кие заклинания — «ну давай», «будем», «не последняя» и пр. По-том шёл чай, а с ним и тихая, как русская вечерняя песня, беседа — поначалу о том, о сём; позже о Менатепе и Америке; дальше о Бродском, Хокинге и капитане Арктика; ближе же к утру, к заре, к свету — о боге... Окна мои, как я хотел пить этот воображаемый чай и сидеть рядом с этой тёплой девушкой и быть одним из этих добрых людей. Но я шёл один по вымершей вымерзшей улице и не знал, где преклонить главу, одежда на мне была как изо льда, я не был добрым человеком, был злым. Вокруг меня лунно желтели и толпились, теплились, отражаясь в моём треснувшем лице, — вы, московские окна... окна...]

Дублины жили в пятиэтажном доме номер шесть без лифта посередине короткой и широкой Заднезаводской улицы. В первом этаже располагался торговый центр «Уфицци», специализировав-шийся на дешёвых распродажах просроченных консервов и пива,


ная Теория хаоса; книги по фрактальной, начертательной и ещё какой-то геометрии; тетрадки, исписанные Дублиным (он приго-товлял полное уничтожение математики своим революционным трактатом «Тотальная симплификация — метод и результат»); рас-кладушка, стул и вместо стола подоконник; чтоб лучше писался трактат — электрические чайник и лампа.

Из мастерской и кухни открывался вид на прижавшийся к обочине города седой лысоватый сгорбленный лес, в котором рос-ли, точнее, давно перестали расти и сохли, ломались редкие сухие ломкие ели, старые сорные сосны, сутулые дубы, трубы каких-то пустующих срубов; увязшие в снегу покосившиеся осины, заборы, вязы; тоска, тоска.

Зато в квартире обстановка была добротная, опрятная, даже радостная, не то что когда-то на Сиреневой. С тех пор Глеб успел совсем спиться и, казалось, должен был бы зажить совершенною свиньёй. Но Велик, не по годам чистоплотный, своим присутстви-ем как-то скрасил быт семьи. Удерживал отца, который всё норо-вил оскотиниться, опуститься на пару ступенек ниже по лестнице эволюции, уставая стоять наверху. Впрочем, кто же из нас, добрых людей, иногда даже и не пьяниц, не уставал стоять, не испытывал время от времени дикого утомления от всего в себе человеческого, слишком человеческого. От обязанности ходить прямо, на двух но-гах (а это, если честно, не так уж и удобно), хорошо пахнуть (труд-но, трудно!); учтиво мрачнеть на похоронах, острить и гоготать на вечеринках, любить детей; уважать жён и бывших жён, и бывших жён, вышедших замуж за каких-то мудаков, и бывших жен, пода-вших на вас в суд; и говорить в суде «ваша честь», думая про себя «о, мудило»; и потом возвращаться к себе полудомой, потому что полдома отгрызла у вас «вашачесть» в пользу вашей бывшей жены; и потом ехать на работу, где вас поджидал начальник, похожий на «вашучесть», к которому два года назад ушла от вас ваша предпо-следняя бывшая жена и от которого она просилась теперь обратно, так что приходилось выкручиваться и придумывать несуществую-щие причины, почему вы не могли её принять... Кто же из нас не хотел (то есть хотя бы раз в жизни) вдруг остановить машину в незнакомом квартале, выйти, на вопрос «куда ты?» ответить «щас, Кристина, я щас»; свернуть с проспекта в улицу, а с улицы в переу-лок потише и победнее; найти под забором лужу поглубже, почище и потеплее, лечь в неё, хрюкнуть радостно; отправить смс «Кристо-сик, поужинай и потрахайся без меня». На вопрос прохожего «вам плохо?» ответить «хорошо»; утопить мобильный, повернуться к за-бору грязным улыбчивым рылом и спать, спать...

§13Велик приготовил себе горячий напиток из остатков купленного к лечению прошлогоднего его бронхита чабреца и, поджав ноги, уселся на полу с драгоценным своим айпадом. Папа подарил сыну этот экземпляр из первых полупиратских партий, доставленных в нашу тьмутаракань, на ошибочно полученную на комбинате (когда работал ещё там) премию. Премия полагалась какому-то старшему оператору камнедробильной установки, но чудесная цепь опеча-

Толпа не пошевелилась, лишь вытаращилась на вошедших вараньими, тараньими и бараньими своими глазами. По их взгля-ду опытные Дублины поняли, что на этот раз их шансы дойти до квартиры целыми довольно высоки. Во-первых, сами Дублины были местные, жили на самой бедовой в городе улице (Глеб Гле-бович снял здесь квартиру ввиду её экстравагантной дешевизны, жильё здесь почти ничего не стоило, поскольку жить в этом райо-не было невозможно), и это добавляло им некоторого авторитета; во-вторых, у них была особая харизма, так что их как-то не трогал драчливый наш народ, о чём уже говорилось выше, хотя иногда всё-таки и им попадало, не всякий в харизме разбирается, много и таких, кому ведь и всё равно, так по харизме надают, как будто это не харизма, а обычная харя, о чём тоже говорилось; в-третьих, и в данном случае это было важнее всего, толпа, очевидно, только что вернулась с охоты и собиралась разобраться с трофеем. Под ногами у неё трепыхалась и жалобно попискивала прижатая намертво к ступеням достаточно дорого одетая пожилая женщина.

Добыча была знатная, поблёскивало даже кое-где на ней зо-лото, что-то блестящее просыпалось и из сумки, обещая поживу, какой, может быть, давно не было. Не до Дублиных было явно. Тол-па помешкала немного — не прихватить ли ещё и этих, но после мгновенного размышления несколько сдвинулась к стене, давая пройти.

Отец и сын поднялись домой. Жилище их было одноком-натным. Тесноты, заменяющей нашему народу в наших домах уют, было здесь в избытке. Прихожая в полтора квадратных шага, таких же размеров ванная, обе забиты одеждой, сухой и мокрой, верхней и нижней. Дальше находилась собственно та самая одна комната, из-за которой вся квартира звалась однокомнатной. Её занимал Ве-лик. Здесь он играл, делал уроки, спал. Диван, компьютер, телеви-зор, игрушки, по стенам — постеры с портретами могучих биони-клов. Налево была кухня, где отец и сын ели по очереди из-за чрез-вычайной её малости. Прямо — дверь на лоджию, остеклённую и утеплённую по уже упоминавшемуся здешнему обычаю. Тут была математическая мастерская Глеба Глебовича — всё та же многотом-

...Впрочем, кто же из нас, добрых лю-дей, иногда даже и не пьяниц, не уста-вал стоять, не испытывал время от времени дикого утомления от всего в себе человеческого, слишком человече-ского...


мики стали понемногу разбегаться из Института.Было ясно, что всё, державшееся на Айзеназере, обруши-

лось. Наука оказалась чем-то вроде группы «Сливки» — ничто без хорошего продюсера. А продюсер из академика Айзеназера был отменный: шустрый, обаятельный, неутомимый. Заступивший же на место Леонида Леонидовича сын его Леонид был настоящим учёным, иными словами рохлей, растяпой, которому ни украсть ни покараулить поручить нельзя. Сразу ясно стало, что делать бизнес на ахинее, поставляемой безумными провидцами с экс-тремальных высот высшей математики, он не умеет. Что ничего он не смыслит в финансах, жкх и обхождении со значительными лицами.

Государственные субсидии внезапно иссякли. Куда-то сразу делись и иностранные гранты. Торопливая торговля садовым ин-вентарём на первом этаже Института вдруг замерла. Вместо Умара Хакимовича, доброго дородного дербентца, арендовавшего этот этаж, по магазину бродила теперь сухая, тихо злящаяся чему-то своему судебный пристав.

В кабинете директора, где раньше шумели умным шумом головастые гости из Новосибирска, Питера, Сорбонны и Берк-ли, начали что-то подолгу и негромко выговаривать Леониду Леонидовичу-мл. худощавые нервные личности в кожаных курт-ках. Они говорили «лавэ», «подстава», «япончик»; иногда «хуй». Их бурые лица и речи имели тамбовское какое-то выражение; а длин-ные свои пистолеты они носили не в кобурах, а в модных барсет-ках из натуральной кожи.

Совсем по безденежью оголодавший, Дублин зашёл однаж-ды к директору спросить, где деньги. Леонид Леонидович-мл. жут-ко смутился. Нервные личности занервничали: «Ты чей? Если от Ктитора, то Ктитору передай — это Японца точка». «Это мой, — про-мямлил директор, — учёный, Глеб Глебович». «Учёный», — повто-рил кто-то из личностей раздумчиво, словно припоминая значе-ние редкого слова. «Зайдите, Глеб Глебович, в следующем месяце, обещали денег завезти, — сказал Айзеназер. — Ну а если не заве-зут, — тут он покосился на гостей с барсетками, — будем выдавать

ток и компьютерных глюков довела её до младшего программиста отдела обеспечения суперкомпьютера Г.Г. Дублина. Она была бы всенепременно пропита, но начальник отдела, подрабатывавший на чёрном рынке гаджетов, продемонстрировал коллективу новое достижение С. Джобса, и Г. Дублин решил, что не может не порадо-вать сына. Бох, прослышав об этом, был тронут такой отцовской любовью и самоотдачей и устроил так, что премии достало и на айпад, и на небольшую, но вместительную бутылку ядрёнейшего гренландского вина. Получился настоящий семейный праздник, воспоминание о котором не было омрачено разоблачением, по-скольку никакой вины Глеба в ошибке бухгалтерии не было. На-чальство, намекнувшее было, что хорошо бы, благородно бы, по-хвально бы премию вернуть тому, кому она причиталась, сразу же своих слов устыдилось, не стало упорствовать, как-то там поощрив пострадавшего старшего оператора ценным подарком в виде зава-лявшейся у начальства в комнате отдыха когда-то начальству по-даренной делегацией подшефной школы уродливейшей вазы из котласского фаянса.

Велик взялся играть в свои любимые игры, Глеб же вперил-ся в телевизор, терпеливо пережидая рекламные перерывы и не столько вникая в кино про доктора Хауса, сколько переживая и со-жалея, что раскрыл свою тайну о. Абраму. То есть отцу-то он дове-рял, но ведь рассказал ему для того, чтобы тот убедил купчиху Си-ропову в его, Дублина, платёжеспособности. Теперь же понимал, что Сиропова в его миллионерство всё равно не поверит и денег взаймы всё равно не даст; а если и поверит в Глебов миллион, то де-нег не даст опять-таки, а по всему городу разнесёт, а там дойдёт до милиции или до Кетчупа — отберут миллион, точно отберут, как же так, как можно было так разболтаться. Глеб хотел было поехать обратно к о. и уговорить его не сказывать ничего купчихе и денег у неё отнюдь не просить. Но он знал монаха, знал упрямство его, знал, что тот уж если решил для него денег у хозяйки выпросить, то выпрашивать будет непременно. Да если и не скажет он ничего Сироповой, так скажет же кому-нибудь непременно, какой-нибудь просительнице своей всё раструбит случайной, так только, чтоб для нравственности, из жизни чтоб поучительный пример при-вести. А уж что узнает эта просительница из тех полоумных баб, какие таскаются по целителям, гипнотизёрам, звездочётам, таким вот монахам, по монастырям, церквям и циркам, то уже не только весь город узнает, а и вся Россия.

Что же такого рассказал Глеб схимнику, что так теперь жа-лел? Да вот что. По рассказу Дублина выходило, что по погибели Айзеназера Институт нетривиальных структур мгновенно разо-рился и стал банкрот. Бухгалтерия впервые не выдала Глебу денег. То есть никаких, буквально ни копейки. Иностранные журналы, словно по команде, отказались публиковать три последние ра-боты Дублина. Университет Феникса отменил международную дискуссию по его гипотезе о возможности непространственной геометрии и принципах расчёта объёма куба, моделируемого не в пространстве, а во времени. И не просто отменил, но отменил как «попытку бреда по вздорной теме».

Не одному Дублину солоно пришлось. Профессора и акаде-

...Смешиваясь где с чем: где с чух-ной, чудью и водью, где с черемисой, где с чечнёй, где с мордвой и чукчею. И стал от этого смешения наш народ многообразен и разнолик. Встанут рядом два человека, и покажется — вот немец, а вот черкес, но не тут-то было: заговорили, задвигались, и сейчас видно — оба русские....


«Студ

ия Т

им

ура Б

екм

ам

бето

ва «

Базелевс»

Худ

ож

ники: Н

азар Ч

ага

таев и

Валерий З

раж

евский»


заработную плату институтскими книгами и мебелью». «А едой нельзя?» — поинтересовался Дублин. Тогда к нему обратилась та самая раздумчивая личность, сказавшая «учёный», говоря: «Слышь ты, доцент? Ком цум мир». Глеб не понял, но почему-то подошёл к личности, которая была вислоуса и оттого похожа на песняра. Расстегнувши барсетку, песняр вытянул из-под стечкина сколько-то долларов и рублей и протянул «учёному»: «На, доцент, похавай чего-нибудь». «Спасибо, — сказал песняру не Глеб, а Леонид Леони-дович, — до свидания, Глеб Глебович, до свидания». Дублин, всю жизнь до сего дня прообитавший в математике, провитавший во фрактальных радужных облаках, где несть ни гордости, ни преду-беждения, молча вышел, впервые почувствовав себя униженным. Он расслышал, как Леонид Леонидович продолжил: «Вы же види-те, денег нет... О, я, конечно же, уважаю товарища Япончика, о, как я его уважаю, если бы вы только знали, но денег... Нет, нет, не нуж-но, что вы... Ещё раз повторяю — я не знал, что папа вам должен... Я ничего не знаю о «Тресте Д.Е.»... Нет, нет, уберите, не нужно, не нужно... Я расплачусь... Дайте ещё хоть день... Как говорится, будет день, будут деньги...» и пр., пр.

Глеб купил каких-то мороженых птиц и пицц, фанты, «поха-вал» их и поплакал, повспоминал дядю Лёню, без которого так круто развернулась наоборот его жизнь. Он плакал и вспоминал, вспоми-нал весь вечер и к ночи вспомнил о белом конверте: «Надо вернуть Леониду Леонидовичу имущество Леонида Леонидовича-ст.».

Глеб извлёк из самого сухого и тёмного угла папиной спаль-ни загадочный пакет и наутро понёс его Айзеназеру. Перед Инсти-тутом стоял, подбоченясь, толстый мерседес, нагло оглядывавший прохожих немигающими, как глаза дракона, фарами, красноваты-ми от недосыпа, от всенощного рыскания по всей Москве в поисках разных добыч. Худощавые нервные личности — всё те же — угова-ривали Айзеназера сесть в него, директор же в ответ просил «ещё три дня, или хотя бы два, поймите правильно...» Личности отвеча-ли учтиво: «Да ладно, ничего, садись...» Глеб подошёл к компании, держа конверт перед собой как икону. «А, доцент, — признал его милосердный песняр, — похавал?» — и довольно куртуазно, как-то даже любя, что ли, ударил директора по голове барсеткою. Леонид Леонидович враз весь смягчился и, мягкий, неслышно, неспешно стёк по жилистым рукам нервных личностей внутрь авто. «Бывай, учёный», — попрощался усатый, впрыгнул в мерседес, за ним и прочие семеро (!); мерседес вместил всех до странности легко, даже не крякнув, рванул с места в карьер и был таков; уехали.

Глеб, будто сила удара срикошетила и, убывая, задела и его, остался стоять на площади перед Институтом как бы оглушён-ный.

— Ты что, туда, на работу, что ль? Я там был. Её там нет, — за-бубнил на Дублина вышедший из здания Дылдин.

Этот Дылдин, Саша Дылдин, был единственным школьным товарищем Глеба. С третьего по седьмой класс они очень дружи-ли, потом пути их резко разошлись — Глеб провалился с головой в гиперпространство и почти не отзывался оттуда, Саша же стал отменным ватерполистом и, непостижимым образом, в то же са-мое время лютым пьяницей. Он напивался накануне матчей и

сразу после, но играл прекрасно. В качестве восходящей спортстар свёл знакомство со многими уважаемыми ворами и воротилами. Выиграл даже что-то такое золотое в Европе, но потом (государь ал-коголь своё взял) начал терять форму. Запропускал матчи, матч за матчем, а когда не пропускал — забивал своим, или пел в бассейне песню «В Таганроге солучилася бяда», а однажды лёг на дно вместе с мячом и не хотел всплывать. Был списан на берег и ударился в бурные и сумбурные бизнесы и пьянки.

Удивительно, но через несколько лет шедшие столь разны-ми путями молодые люди опять сошлись, встретившись в Инсти-туте нетривиальных структур. Зачем нужен Институту Дублин, было понятно, зачем ему нужен был Дылдин — решительно неиз-вестно. Пристроили его, изгнанного из ватерполо, сюда, кажется, дальние какие-то родственники сердобольного дылдинского тре-нера, пожалевшего забулдыгу за былые его заслуги.

Дылдина пристроили по противопожарной части, но он быстро забыл, кем работает, бродил по этажам, мешал учёным ум-ствовать и напивался в гуще научного пролетариата — лаборантов, уборщиц, электриков и пр. При том, однако же, и к академикам был вхож.

Встретившись, Глеб и Саша не начали снова дружить, но всё-таки отнеслись друг к другу как нечужие люди. Общались ред-ко, но тепло.

— Хотел вернуть Леониду Леонидовичу документы его отца, — тепло ответил Глеб, — а он уехал, не выслушал даже...

— Уехал, навсегда уехал Директор Директорович наш нена-глядный, — подтвердил Саша, — да ты не обижайся на него, не до того ему сейчас, не до чего. А в конверте-то что?

— Не знаю, — Глеб вкратце разъяснил, откуда конверт.— Интересно бы заглянуть, что там за статья такая личного

характера, — полюбопытствовал Дылдин.— Неудобно. — А чего неудобно? Сын его уехал, а ему ты и сам вроде сына

был, даже лучше. Давай, давай, мистер Ай одобрил бы.Они зашли в пивной бар «Кишка» и уселись среди клубов

табачного чада и куч креветочной шелухи. — Накатишь? — спросил Дылдин и, не дождавшись ответа,

залпом, как рюмку водки, махнул кружку студёного пива, запив тут же для красоты чем-то красным, ликёром смородиновым, не иначе.

Непьющий (в ту далёкую пору) Дублин осторожно вскрыл конверт и покраснел, как креветка. Внутри нашлись две бумажки. Одна простая с английскими буквами. Вторая напоминала боль-шой лотерейный билет со сверкающей золотой печатью в нижнем правом углу.

Глеб не знал, что это такое. Зато сразу узнал Саша. Он слыл крупным бизнесменом, хотя и не нажил ни копейки. Был убедителен речью, победителен взглядом, грациозен движениями. Рассуждал о клиринге и нетинге, показывал необычайную осведомлённость в во-просах золотодобычи, нефтяной логистики, доходности венчурных фондов. Был вхож в кабинеты финансистов, депутатов, помощников министров, владельцев моднейших клубов. То есть вертелся среди


тех счастливцев, что обращают деньги во власть, власть опять в день-ги и деньги снова во власть по десять раз на дню. Его принимали всякие директора — исполнительные, финансовые, коммерческие, обычные и даже генеральные, приглашали порой нарочно, выслу-шивали с неподдельным интересом, даже совершали при нём по его просьбе какие-то звонки; слали куда-то по его совету имейлы; диви-лись дерзости дылдинских идей и тут же — верности вариантов их капитализации и ясности ответов на уточняющие вопросы; думали себе: чорт возьми! не новый ли Цукерберг, раздвигатель горизонтов, явился? не сподобилась ли Фортуна прислать такое море эксклюзива и вернейшего профита в одни руки? а что? а ведь и аксиос, достойны-с, заслужили-с, деньги к деньгам; догадывались — что-то определённо есть в этих проектах посталгоритмического компьютинга, не стали бы ребята из Гарварда даром париться, правильно Дылдин говорил, а если эти Хьюитты силиконовские два доллара на наш один дают, то ведь с такими ребятами рискнуть можно, и если Дылдин взял бы на себя минфины России, Японии и США, а он взял... возбуждаясь, скли-кали партнёров, партнёры сбегались со всего этажа и через полчаса общения бывали просто очарованы Дылдиным. Лихорадочно пона-строив планов, условившись с утра уже пораньше, в десять ноль-ноль, а лучше в восемь сорок пять переговоры продолжить за деловым за-втраком в «Алмазном» (или в «Турандот»? в «Пушкине»? в «Алмазном» всё-таки, там омлет с трюфелями и латте, и круассаны такие...) и по-звать ещё Левиева, толстого сиио из «Татс энд татарс финанс», — пар-тнёры всем гуртом шли провожать Дылдина до машины. Которой у него не было. И верили, что он — чудак! — ездит на метро, как король Уолл-стрита Джош Герш, по странности своей, а не по бедности.

Но как только Дылдин уходил и поднятая его обаянием зо-лотая пыль оседала на вынесенных мозгах партнёров, остывала и тускнела — проявлялась вдруг полнейшая несуразность нагово-ренного. Всё показавшееся увлекательным и убедительным при критическом и холодном разборе смотрелось откровенной и даже грубой бредятиной.

Кто-то вдруг прозревал — да ведь этот Дылдин был, кажет-ся, просто пьян и больше ничего; и пришёл, видно, навеселе, а по ходу переговоров полтора литра арманьяку выдул.

Партнёрам становилось неловко, они слали Дылдину смс о нежданных форсмажорах и необходимости перенести деловой за-втрак на неопределённый срок. А заваривший всю кашу и скликав-ший всех на Дылдина сконфуженный гендиректор вёл теперь всех отпаивать за свой счёт в «Алмазный» (в «Турандот»? или в «Джикью бар»? в «Алмазный» всё-таки).

Дылдин не был лжец. Он был, действительно, почти биз-несмен, хорошо осведомлённый и отлично комбинировавший. Но он так увлекался внешней, так сказать, стороной дела, эстетикой, что ли, процесса, что как-то позабывал о довольно существенном звене любой деловой комбинации — о деньгах. На какой именно стадии занимательной схемы должна возникнуть прибыль и как её извлечь — он никогда не умел понять. То он приходил за своими барышами слишком рано, то слишком поздно, то вовремя, но не к тому человеку. Дылдин вёл жизнь блестящую, но безденежную. Был со связями, был даже лицом влиятельным, влиял сильно и на

многих, но каким-то бессмысленным, ни к чему не ведущим влия-нием. Словом, русский делец — делец с умом, энергией, харизмой и даже планом, но — без цели.

— Ну, Глебушка, это она, — разглядев бумажки, сказал Саша.

— Кто?— Удача!— ? — вопросительно взглянул Глеб.Это сертификат акции офшорной компании. И главное — сер-

тификат на предъявителя. Кто предъявил, тот и хозяин. Того и ком-пания, того и деньги. Так, так... Компания «Трест Д.Е.Лтд». Прописана на острове Буайан. Княжество Метценгерштейн. Налоговая гавань. Там все голливудские звёзды гонорары прячут. Слышал? Вот имя ад-воката, который всем этим управляет в интересах бенефициара. То есть в наших с тобой интересах. Потому что мы с тобой теперь кто? Предъявители! Вот телефон. Вот пароль доступа к счёту.

— ? — не очень понимал Глеб.— Такие компании обычно открывают, чтобы анонимно

или под чужим именем отложить на её счёт деньги на чёрный день. Или дом на неё оформить, виллу на Лазурном... Там может быть гора долларов, Глебыч! Но может, конечно, и ни хрена не быть, — Дылдин запереживал и помрачнел от собственных рассуждений, — а может быть, на ней и долги... — он выпил ещё пива и бодрость духа вернулась к нему. — А вдруг всё-таки не долги, а деньги. День-ги, деньги... Вот мы сейчас и проверим. Нужно по этому телефону адвокату этому позвонить. Только не засекли чтоб и чтоб за между-народный разговор не платить. Из дома нельзя, из автомата нельзя, из Института нельзя. А откуда можно?

— ? — всё ещё ошеломлённо молчал Дублин.— Что бы ты без меня делал, счетовод! Пошли!Они галопом дотопали через три квартала до магазина «Кол-

басы», зашли за прилавок. В подсобных помещениях шёл ремонт. Шёл он и в кабинете товароведа. По причине ремонта вместо това-роведа в кабинете сидел маляр с пёстрым лицом.

— Привет, Марлинский, — приветил маляра Дылдин.— Ты где был, брат? — спросил Марлинский.— Ты же помнишь, за пивом я пошёл, — ответил Дылдин.— Так три дня уж как, — без настроения уточнил маляр. —

Ребята разошлись давно. — Жаль, — попытался вздохнуть Саша. — А пиво-то где? — не унимался дотошный Марлинский.— В «Кишке». Только они на вынос не торгуют. Пришлось

там выпить, скажи, Глеб, — выпутывался Дылдин.— А-а-а, — сказал Марлинский и крепко задумался.— Позвонить можно? — спросил Саша.— Звони, — глухо, из глубины своей задумчивости отозвал-

ся маляр. Дылдин вцепился в свежевыкрашенный телефон на товаро-

ведческом столе. Набрал заграничный номер по бумажке из белого конверта.

— Кен ай спик виз мистер Хольмс? Шейлок Хольмс? Мистер Хольмс? Кен ай спик виз ю? Хау мач мани он... Как счёт по-ихнему?


Он май компани... Трест Д.Е.Л.т.д. Элтэдэ... да... йес... Ай ноу пасс-ворд. Пассворд из Лимпопоу. Йес. Лимпопоу. Ривер ин Африка. Вот ю сей? Вот? Я не очень понял, он говорит, надо лично, что ли, явить-ся. И показать этот херов сертификат. Сеньк ю. Си ю. Си ю сун, ми-стер Шейлок Хольмс. Ехать, блять, придётся. Марлинский, можно я ещё позвоню? Так. Так. Здрасьте, Ирочка. Андрей Марленович на месте? Будет к одиннадцати? Окей.

— А пиво-то где? — как следует поразмыслив, спросил ма-ляр Марлинский.

— Сейчас к Марленычу сгоняем и привезём тебе пива. Сколько хочешь. Мы мигом. Погнали, Глебушка!

Гнали минут сорок на метро, оказались на улице Донато-ров, где в половине бывшего детского сада банковал растороп-ный начинающий частный банк. Заметно было, Дылдина здесь знали, охрана почтительно пропустила его и «этого со мной» Дублина в крошечную приёмную, где ещё пахло детскими за-втраками и горшками. Одиннадцати, а стало быть, и «Марле-ныча» ещё не было. Друзья решили прогуляться вокруг банка и повстречали рассевшуюся на изогнутой ржавой железной балке, торчащей из клумбы, небольшую армию пьянствующих солдат. Дылдин быстро взял командование на себя, обаяние его сработало и здесь — ему охотно подчинились. Выпив на пра-вах старшего большую часть военного самогона и рассмешив служивых парой дебильных дембельских анекдотцев, сказал Глебу:

— Ехать надо, брат. В Метценгерштейн. Я сейчас денег займу у Юдина. Давай так — должны будем поровну. Штуки три зелени все-го. Ты полторы и я. Риск, конечно, есть. Вдруг нет на этой фирме ни хрена. Или Хольмс этот дурака включит типа «зайдите завтра». Тогда да. Попали тогда. А вдруг нет? Вдруг не попали? Вдруг лимон там?

— Нехорошо, — сказал Глеб. — Это не наше имущество. Вер-нуть надо.

— Кому? Грохнули же Айзеназера!— Да, да, но сын-то его...— Так я про сына-то и говорю. Ты чего, не понял что ли?

Поздно, брат. Когда мы его видели? В девять ноль. А сейчас сколько? Десять сорок пять. А сколько на машине до кольцевой от Институ-та? Ну час — в пределе. Там они уже давно. И сделали всё.

— Где там? — спросил Глеб.— В роще, на Домодедовской, возле крематория. Ты не по-

нял! Они же наша крыша. Ну те, из мерса.— Чья крыша?— Института нашего. И, кажется, всей академии, кроме си-

бирского отделения, тех ногайцы держат. И астрофизики особняком стоят, у них в обсерватории ингуш один завхозом, серьёзный мужик, сам себе крыша. А у нас — эти. Наши, русские. Ватиканские. Главный у них — Витя Ватикан. Вор неподкупный, честный, принципиаль-ный. А старый Лёня напортачил там чего-то, не поделился, что ли, чем-то. Или ещё чего. Вот они его и помножили на ноль и за молодого Лёню взялись. Но и он не смог чего-то там сделать, чего они от его па-паши хотели. Они таких, которые не делают, чего они хотят, отвозят в рощу. Там очень удобно всё устроено. В кустах пристреливают, по-

том в крематории сжигают. А пыльцу оставшуюся по погребальным урнам плановых клиентов расфасовывают. В тот прах грамм двести досыпали, в тот другой — триста подмешали, так и разойдётся чел без следа, будто и не было его. А раз тела нет, то и дела нет. Такая вот юриспруденция. Так что смешали уже, небось, нашего Директора Директоровича в пропорции два к трём с какой-нибудь Антониной Павловной двадцать девятого года рождения и отнесли к её дочери на Елецкую и спрятали на антресоли, где старый видак и оставшиеся от ремонта лишние обои, чтоб дети не пугались.

— Так, может, они этот конверт и ищут? — предположил Глеб.

— Вычислил наконец-то. Математик, сразу видно. Пока, сол-даты, сержанты и старшины, нам пора. В случае натовского втор-жения сдавайтесь американским или немецким частям, избегайте польских захватчиков и румынских ополченцев, особенно же ла-тышских стрелков — сущие звери. Чао, пехота! Вольно, можно ку-рить и блевать... Скорее всего, так и есть — конверт этот они ищут. Иначе чего старый Ай стал бы его у тебя ныкать? Значит, важный конверт. Значит, есть там деньги, на счетах этого Треста. Не бойся, Глеб, я много не возьму. Я ж понимаю — вещь твоя. А я посредник и консультант. Давай так: 10% от того, что там на счетах найдётся или в другом каком ликвидном виде — моё, за работу. Честно ведь?

— Это честная часть нечестного дела.— Ладно, ладно, не углубляйся. Ты что, святой? Чип? Дейл?

Капитан Арктика? Представь, ты хоть наукой спокойно, в удоволь-ствие займёшься. Не отвлекаясь на вопрос, чего пожрать. Думай себе сколько хочешь и ни о чём не думай. Жить станешь на доходы с капитала. Институт наш теперь банкрот, просто сарай. Бросишь его. Захочешь, в Санта-Фе поедешь, или в Гейдельберг, в Кембридж, а! Это как Нобеля получить. Сам посуди. Не этим же двоечникам с барсетками всё отдавать!

От Марленыча Юдина Дылдин вышел задравши голову и почти не касаясь земли, как гусь, начинающий разбег, чтобы взмыть в небо.

...Ну, Глебушка, это она, — разглядев бумажки, сказал Саша.Кто?Удача!? — вопросительно взглянул Глеб.Это сертификат акции офшорной компании. И главное — сертификат на предъявителя. Кто предъявил, тот и хозяин...


«Студ

ия Т

им

ура Б

екм

ам

бето

ва «

Базелевс»

Худ

ож

ники: Н

азар Ч

ага

таев и

Валерий З

раж

евский»


— Летим, — восклицал он, — летим, — восклицал он, — в Метценгерштейн, в Метценгерштейн... — и показывал Глебу све-жие деньги, гордо расправляя их, словно крылья, у него перед гла-зами. Дублин разглядел на банкнотах одноокую пирамиду и что-то по-английски о боге и тресте.

§ 14На острове Буайан в безымянном слабосолёном море верстах в ста от Сеуты процветали четыре офшорных монархии (размерами примерно по четыре кв. версты каждая) — княжество Метценгер-штейн, герцогство Берлифитциг, королевства Мерсия и Нагония. Это были наитишайшие государства с очень большим уважением и очень, очень небольшим любопытством относящиеся к чужим деньгам и обожающие хранить их в полной тайне.

Тишине и сохранности не мешало даже то обстоятельство, что Метценгерштейн и Берлифитциг находились в состоянии вой-ны вот уже пять веков. Потому что — воевали они довольно мирно. Пушечный и мушкетный дымы, висевшие когда-то над островом из-за их вражды, давно рассеялись. Примыкавшие то к одной, то к другой стороне ветреные трусливые рулеры Мерсии и Нагонии устали метаться и стали нейтральны, ленивы.

Война же княжества с герцогством происходила теперь только по пятницам, ровно в полдень, когда при великом скопле-нии туристов пять пушек родового замка Метценгерштейнов про-изводили холостой залп по цитадели Берлифитцигов; а четыре мортиры герцога Берлифитцига так же холосто и невинно палили в сторону метценгерштейновых владений. Затем гвардейцы обоих правителей трубили отбой и на рыночной площади между двух столиц начиналась бойкая торговля почтовыми марками и майка-ми, раскрашенными в цвета боевых знамён бранящихся армий.

В деловом пригороде Метценгерштейна, в небольшом, под стать стране, небоскрёбе квартировала адвокатская контора «Шей-лок Хольмс, бразерс, систерз, френдз», помогавшая скрытным лю-дям скрывать капиталы от налоговых служб и полиций.

Дублин и Дылдин притащились сюда со своими бумажка-ми из белого конверта. Даже и конверт с собой принесли на всякий случай — вдруг и он силу документа имеет. Оба были впервые за границей, но не замечали вокруг ничего особенного, как будто всё шагали по Москве. Саша был слишком деловой и оттого невпечат-лительный, а Глеб, как всегда, разглядывал свои миражи, на кото-рые распадалась и расползалась реальность, и не очень отличал респектабельный остров, населённый молчаливыми адвокатами, хорошо откормленными пальмами и холёными хвалёными бан-кирами, от родных сиволапых Текстильщиков.

Приятели поднялись в пентхаус, занятый Хольмсом и его братьями, сёстрами и друзьями. Из лифта попали сразу в некую залу ожидания, аскетически меблированную, светлую и вмести-тельную, в центре которой громко шептались два, судя по внешно-сти, латиноса — усатый великан в костюме наркобарона и плеши-вый коротышка в диктаторском мундире. В зале было ещё человек сорок (построенных в три очереди, которые вели к трём дверям), и

все они были русские. Соотечественники, сдержанные северяне, в отличие от экстравертивных латиносов, в основном помалкивали. Лишь изредка то из того, то из другого угла комнаты слышались краткое сопение, подавленные зевки или невнятное веяние еле уловимого лёгкого матерка.

За тремя дверями, куда по очереди заходили посетители, кипела работа. Учреждались трастовые фонды, открывались се-кретные счета, офшорные компании разлетались как горячие пи-рожки. Хольмс и его подручные сами выступали в роли подстав-ных лиц. И текли в их надёжные, добрые, честные руки детские пособия, украденные из казны солидным руководителем, с чест-ным, добрым и надёжным лицом вещавшим с трибун и телеэкра-нов о бедственном положении детей и многодетных семей. Текли откаты с оборонзаказа — 40% суммы на федеральном уровне, 40% на региональном, 20% растаскивалось инженерами, начальника-ми цехов и наиболее передовыми рабочими; на остальное строи-лась подводная лодка. Текли поступления от продажи героина и анаши школьникам Шумихи и Куртамыша школьниками Шуи и Кинешмы.

Текли наследства истреблённых компанионов и родствен-ников; прибыли убыточных медиахолдингов, выручка рухнув-ших торговых сетей, дивиденды однодневных акционерных обществ; доходы от разорившихся шахт, незаконного лова краба, от невыполненных за три цены строительных работ, бюджетных переплат за лекарства и оргтехнику, от контрабанды телефонов и телевизоров, купленной у самих себя нефти, импорта просро-ченного мяса, от поставленных на поток заказных убийств, от имевшего оглушительный успех пиратского альбома Джорджа Майкла, от неожиданных банковских услуг, состоявших в том, что деньги вкладчика неожиданно прикарманивались банки-ром, и банкир бежал, бежал что есть мочи, мчался с оттопырен-ными карманами прочь от владчиков, на свободу, на запад и просил, и получал там политическое убежище, и выводили его на видное место в эфире прямо в чём был, с оттопыренными кар-манами, и строго говорили на иностранном языке — вот гони-мый вами предприниматель, а где же ваша демократия? в ответ же слышали скрежет зубовный того или иного вкладчика: а где же мои деньги? не мои ли деньги у гонимого из оттопыренных карманов торчат? на что вкладчику только громче кричали про демократию.

Текли, словом, к старине Шейлоку русские деньги, нажи-тые тем единственным делом, которое одно только и способно всегда тягучих, вязких и отчасти угрюмых людей рф преобра-зить хоть на короткое время в озорных, лёгких, весёлых, смека-листых, искромётных энтузиастов. Делом этим любой эрэфовец занимается охотно и всегда пребойко и преумело, словно рож-дён для него, подобно тому, как японец для изготовления пана-соников, нигга для танцевания хипхопа. С этим делом каждый нормальный эрэфовец справляется в каком угодно возрасте, на какой угодно должности и в какой угодно местности; в равной степени хорошо справляется и в трезвом, и в пьяном положении. Дело это — воровство.


Вот сидит, скажем, Иван или Магомед, или иной какой обитатель рф, и на призывы пойти куда-нибудь, добыть чего-нибудь в поте лица или изобрести что-либо полезное не реаги-рует. Потому что думает про себя, какой он всё-таки классный и непревзойдённый богоносец. И не любит, когда его от этих дум отвлекают. Воевать не идёт, пахать не идёт, плясать не идёт, лю-бить не идёт. Лежит, смотрит сквозь всё на ему лишь видимую точку, поставленную в конце всего того, в начале чего было Сло-во; смотрит на точку, лежит, бога несёт, бороду отращивает. И дивятся толпящиеся вокруг Ивана народы: вот, говорят, лежит человек, нейдёт никуда; загадочная евразийская душа, сколько же в ней глубины, сколько величия и ни на что непохожести, сколько в ней мыслей о любви и смерти, о слезинке ребёнка, о Пушкине, о воскресении отцов. «А мы, — говорят народы, — бегаем, суетимся; станем же тоже лежать и мудрствовать, как эта великая нация достоевских, раскольниковых, бронштей-нов и коллонтаев!» Но тут подходит Магомед и говорит: «Иван, а Иван! Пошли воровать». И что же? Идёт Иван, бежит даже, рвёт-ся. Проступает на лице его румянец, сходит с чела напряженье вселенской скорби, загораются холодным болотным огнём оба глаза, и вместо народа-богоносца, народа-страстотерпца обна-руживается стосорокамиллионная многонациональная и мно-гоконфессиональная шайка разбойников. И начинают красть и грабить. И не то что другие народы, которые похитрее, которые у чужих крадут, а эти, наши-то, крадут у своих, у нас, да и более того, у себя самих. И крадут-то как-то простодушно, не как те, что похитрее, которые то от золотого стандарта откажутся, то дерривативов настругают, то пузырей финансовых понадува-ют, то МВФ создадут, то Всемирный банк. Которые организуют ограбление по высшему разряду, усадят вип-потерпевшего в кресло, дадут ему кофею, буклетов с картинками и диаграм-мами разнообразных обманов с расценками на туфту, спросят, как бы потерпевший хотел обмануться и быть ограбленным, и так точно и ограбят, как хочет потерпевший. Так это сделают душевно, учтиво и с выгодой для випа, что вип просит, чтобы его ещё пограбили.

Наши не так, наши воруют без выкрутасов и хитростей, открыто, честно воруют. Продать государству томограф втридо-рога, построить ему дорогу вчетыредорога — тут дерривативы и сложные маркетинговые расчёты ни к чему. Лихой наш чело-век и в воровстве своём, как и в богоискательстве, доходит до края, до самой сути, до самозабвения, до отчаяния. Он продаёт авиакомпании старые запчасти вместо новых и сам же потом, ничтоже сумняшеся, летает её рейсами, мчится вместе с тре-мя детьми, женой и двумя мамами (своей и жены) на лайнере, в правом крыле которого истончается готовый оборваться по-ношенный просроченный топливный тросик. Не досыпает цемент в строительный раствор и строит аквапарк, которому не простоять зимы, который рухнет от первого снега, и сам же плещется в этом аквапарке, так же без задней мысли, да ещё и жену в нём плещет и троих детей, и всё тех же двух старых мам.

Конечно, нельзя сказать, чтобы только у нас было воров-ство. Воровали изрядно во всех частях света. Воровал беспеч-ный грек, воровал сдержанный швед; остроумный француз, оборотистый италианец, и педантичный немец тоже воровал. И турок воровал, и китаец, о евреях нечего и говорить. Но грек ещё, кроме этого, придумал демократию, швед изобрёл спички, француз наделал вина, итальянец пасты, немец сочинил оду к радости, турок взял Царьград, китаец воздвиг новый Шанхай, еврей написал послание к коринфянам. Только многонацио-нальный богоносец просто воровал, чисто, не отвлекаясь. И ди-вились толпящиеся вокруг народы, и расступались, давая доро-гу загадочным людям рф, выбегающим из родной страны, как из ограбленного склада, с оттопыренными карманами и при-жимаемыми к грудям и животам охапками денег. И кричали все народы — и те, что похитрее, и которые потупее — упс! И разводили руками.

— Смотри, это же Чистотелов, а вон Базаров. Они за науку в правительстве отвечают, — прозрел вдруг Глеб и, как ребёнок, стал показывать пальцем на известных людей, которых видел по телевизору и в Институте на каком-то собрании. Базаров даже вру-чал Дублину грамоту и значок.

— Да, а вон главный борец с коррупцией депутат Назимзя-нов. И генерал Меринов здесь. Наворовали, прячут, — подхватил Дылдин.

Зала действительно была полна знаменитостей.— Кто тут к Хольмсу крайний? — спросил он у очередей.Назимзянов поднял руку.— Я за вами, товарищ депутат, — зафиксировался Саша.— Я вам не товарищ. Я вам господин, молодой человек. У нас

демократия, а не совок, — торжественно прогудел депутат.— О да, мой господин, — огрызнулся Дылдин.Шейлок Хольмс оказался хроменьким, сухоньким, зелёнень-

ким, маленьким, почти мёртвеньким старикашей. Он уже знал не-сколько русских слов, да и Дылдин с его очень энергичным почти английским в обиду себя не дал, так что сговорились скоро. Серти-фикат был правда на предъявителя. Хотя и оформлялся для друго-го человека. Но если этот человек теперь не владеет сертификатом, Хольмса ли это дело знать, почему так получилось и как он оказался у Дылдина. Юридически всё корректно. Чья бумажка, того и «Трест Д.Е.» И пароль правильно назвали. Чего же боле? Господа предъяви-тели пожелали узнать, сколько на счету «Треста Д.Е.» денег.

— Джаст э минит, — сказал мистер Хольмс.— Отче наш, сущий на небесех, — взмолился Дылдин. Ду-

блин разглядывал репродукцию Поллока на серой стенке холь-мсовской комнатки. Адвокат зарылся в какие-то папки и тетрадки.

— Да святится имя твое, да приидет царствие твое, — повы-сил голос Дылдин. Старичок посмотрел в тетрадку, потом в папку, потом в монитор компьютера.

— Хлеб наш насущный...Шейлоковы пальцы, похожие на ватагу бодреньких, хро-

меньких, сухоньких, зелёненьких старичков, бегущих с утра по парку, поскакали по клавиатуре; экран погримасничал...


«Студ

ия Т

им

ура Б

екм

ам

бето

ва «

Базелевс»

Худ

ож

ники: Н

азар Ч

ага

таев и

Валерий З

раж

евский»


— Даждь нам днесь...Уан пойнт уан мильон далларс, — сказал Хольмс, протяги-

вая Дылдину выписку со счёта.— Миллион сто! Долларов! — заорал Саша Глебу.Министр Чистотелов и его зам Базаров, беседовавшие в при-

ёмной, где очень хорошо был слышен экстатический ор Дылдина, криво усмехнулись.

У них было по семьсот. Миллионов. Долларов. И миллиард на подходе с последней негоции, прокрученной по поручению ви-цепремьера.

— Понаехали тут. Лимита, — сказал замминистра, человек ещё молодой и потому немного несдержанный.

— В моём присутствии о простом народе попрошу так не выражаться, — возмутился за Дылдина и Дублина запол-нявший какую-то анкету депутат Назимзянов. — У нас демо-кратия, и эти бедняки, получившие первый и, возможно, увы, последний в своей жизни миллион и так искренне радующие-ся — такие же граждане России, как вы и я. А разрыв в дохо-дах беднейшего и богатейшего слоёв нашего общества опасно огромен. Он колоссальный, дикий. Такого в Европе нигде уже нет, чтоб у одних миллион, от силы два, а у других — милли-арды! Десятки миллиардов. Вдумайтесь — разница в тысячу, десять тысяч раз! Где же справедливость? А ведь мы по кон-ституции — социальное государство... Надо возрождать тра-диции благотворительности, милосердия... Вот вы пробова-ли прожить на миллион? А с семьёй? На один-единственный миллион? То-то же...

Дылдин сразу открыл себе отдельный счёт, на который тут же были переведены его комиссионные — десять процен-тов, сто десять тысяч долларов. У Глеба на счету «Треста Д.Е.», который теперь вроде как ему принадлежал, оставалось де-вятьсот девяносто тысяч. Так он стал, если округлить, миллио-нером. Шейлок Хольмс оформил ему пластиковую карточку и обещал четыре раза в год переводить на неё набегающие про-центы. За вычетом, впрочем, каких-то усушек, утрусок, удержа-

ний и цены хольмсовских услуг и ещё каких-то изъятий, смыс-ла которых Глеб не понимал. Наверняка сметливый Хольмс мгновенно распознал в своих гостях людей неискушённых и наверняка не преминул их ободрать как липок, но друзья и тому были рады, что им дали, получив более, чем мечталось. Вышло, в общем, что Дублину причитается тысяча с неболь-шим долларов в месяц. Если, конечно, он не соизволит снять разом всю сумму или часть. Не соизволил, потому что куда же её деть.

— Ну вот живи же теперь! — напутствовал его Дылдин. — Не парься, рантье, не тужься. Не думай о завтрашнем дне, ибо отец наш небесный питает нас... — всё не мог сойти с литургического тона Саша, — отдайся науке. Ты богат, как лорд Кавендиш.

Глеб обещал отдаться. Он наконец осознал, что обстоятель-ства складываются, кажется, и вправду наилучшим образом.

В аэропорту Дылдин в ожидании вылета в Шереметьево вы-пил виски, водки, порто, граппы и егермейстера вместе с депута-том Назимзяновым.

— Зяма, зачем мы отсюда улетаем? Давай здесь останемся! Откроем своё дело. Ты, Глеб, Шейлок... — вопил Дылдин депута-ту. — Вот Глеб откроет какую-нибудь геометрическую фирму, будет теоремами торговать. Тебя, Зям, в кнессет местный изберём, чтоб жизнь им тут мёдом не казалась, а то ишь... А я гостиничным бизне-сом займусь. Понравилась мне гостиница, где мы ночевали. Биде, мини-бар, мыло. Пахнет хорошо. У нас так нигде не пахнет. У нас даже в Большом театре буфетом слегка тянет.

— А как же Россия? Родина, мать сыра земля? Где ещё мы найдём эти речушки, берёзки, нефтяные вышки, поля, огороды, леса-кругляки? — возмутился Назимзянов. — Ты почему, Саня, ро-дину не любишь? Не хочешь?

— Люблю, люблю, полетели, — испугался Дылдин.И полетели.

§15Вот так всё и было, по словам Глеба Глебовича, эту именно историю поведал он о. Абраму, другим, конечно, языком и без эпических отступлений о народе-богоносце, но в целом эту; и очень не хотел теперь её широкой огласки.

Несколько лет Дублин и сын жили на хольмсовы процен-ты, жили, как видим, скромно, не бох весть что набегало с непол-ного миллиона, да ещё и с поправкой на бухгалтерские шалости шельмы Шейлока и Глебово пьянство взахлёб. Но всё же хвата-ло, плюс перепадало кое-что от комбината, так и набиралось на водку и конфеты, а что ещё нужно для семейного благополучия. Теперь, уволенный комбинатом и забытый трестом, отец семей-ства почувствовал нечто, что впивалось в его мозг как шкворень или шершень, чему он названия не мог подобрать, потому что чувство это в наши счастливые дни редкость, а слово, которым оно называется, давно вышло из обихода — кручина. Он не знал, что делать.

Он смотрел, как Велик пьёт отвар чабреца.

...Шейлок Хольмс оказался хромень-ким, сухоньким, зелёненьким, ма-леньким, почти мёртвеньким стари-кашей. Он уже знал несколько русских слов, да и Дылдин с его очень энергич-ным почти английским в обиду себя не дал, так что сговорились скоро...


lenaowa Около метро Ленинский проспект

есть палатка союзпечать, где последнее

время работает на редкость милая тетка,

каждую неделю я покупаю у нее иногда

«Большой город». Так вот, сегодня я купила

у нее «Русский пионер». «БГ» на этой неделе

ей почему-то не привезли. Честно признаться,

до сегодняшнего дня журнал «Пионер» был

известен мне лишь по названию, но сегодня,

сев в метро и открыв его, я была столь обра-

дована, что отныне решила приобретать его

регулярно.

На 34 странице «Пионера» я обнаружила

статью Евгения Гришковца. Стоит сказать,

что уже давно являюсь поклонником его твор-

чества и очень уважаю его за спокойствие

и рассудительность (к сожалению, эти каче-

ства, на мой взгляд, не присущи современ-

ному человеку). Статья потрясающая, автор

говорит про жж, фейсбук и твиттер, и полное

отстранение от таковых.

el.vi.ta Не уверена, что «Русский пионер»

читают многие. Покупают его исключительно

из-за колумнистов: колонки в нём пишут луч-

шие из лучших, и Путин там есть, и Прохоров,

и Канделаки, и Собчак... Редактором — Ан-

дрей Колесников, выросший в «Коммерсанте»

и вызревший в кремлёвском пуле. Это он

автор книг «Я Путина видел!» и «Меня Путин

видел!»...

Иногда «Пионер» читается легко и интересно,

иногда вообще не читается. Вот в послед-

нем номере в «Уроке биологии» (а там всё

«Сказочный» номер «РП», Пионерские чтения в Куршевеле, премьера спектакля Кирилла Серебренникова по роману Натана Дубовицкого «Околоноля» — вот объекты пристального читательского внимания, вот поводы для писем, блогов, которые не остались без внимания «РП». Есть контакт.

рисун

ки: анна в

сесвятс

кая


по «урокам») попался материал, от которо-

го оторваться было невозможно... Особо

впечатлительным лучше не читать — слёзы

гарантированы...

arzamas_1 Окончательно скурвилась

российская журналистика, особо цинич-

ным символом которой стал приближенный

к телу «русский пионер» Андрей Колесников,

щедро проплачиваемый главным плейбоем

Куршевеля.

loloteatr Почитала Русский Пионер. Неодно-

значный журнал. В смысле кто-то очень хорошо

пишет, а кто-то приятель главреда и графоман.

sam james butler люблю журнал РУССКИЙ

ПИОНЕР, реально круто.

e-shevardina Несмотря на плотное рас-

писание, нашла-таки время, чтобы посетить

Пионерские чтения, проводимые журналом

«Русский пионер» в Москве. Какие именно по

счету это были чтения, я уже не припомню,

ровно как об этом забыли бессменные веду-

щие Тина Канделаки и Андрей Колесников,

назвав их «очередными».

Чтения — практически единственное ме-

роприятие, которое я стараюсь посещать

регулярно (примерная пионерка, ага).

Темой нового номера стала сказка, что

в преддверии Нового года и Рождества

довольно актуально. Колесников признался,

что до сих пор верит в Деда Мороза и его

не смогут разубедить даже собственные

дети.

Кстати, странно, что колумнисты не переоде-

лись в сказочных героев для полного погруже-

ния в тему, так сказать. Тине подошел бы

костюм лисички!)

Как всегда, повеселили колумнисты Мар-

гарита Симоньян с рассказом о своих

армянских родственниках, Тина Канделаки

с рассказом об армянской свадьбе: «Вы

когда-нибудь были на армянской свадьбе?

Если не были, то считайте, что вы вообще

не знаете, что такое свадьба. Потому что

все остальное — это жалкая пародия на

свадьбу, а армянская свадьба — это сказка,

а не свадьба».

Михаил Ефремов рассказал о своих приклю-

чениях по питейным заведениям столицы.

«Порок начинается в них (заведениях) после

двух ночи. А я уже пожилой человек и мне

было бы удобнее, чтобы порок расцветал около

семи вечера. И по будним дням желательно».

Иван Охлобыстин поведал собравшимся

трогательную сказку о любви полковника

к бизнес-леди.

Разочарованием стал Андрей Васильев

(хорошо выпивший перед чтениями) со своим

рассказом об отдыхе в Форте-де-Марми (в его

рассказе чувствовалось отличное знание

местных баров и крепких алкогольных на-

питков), отсутствие поэта Орлуши, чьи стихи

неизменно радуют своей остротой и Михаила

Прохорова.

Этим же вечером стало известно о смерти

поэтессы Беллы Ахмадулиной. Виктор Ерофеев

под занавес произнес небольшую, но чув-

ственную речь в ее память, завершившуюся

минутой молчания.

Сказка получилась с грустным концом.

_marsi Вот чему я никогда не огорчалась —

так это тому, что никогда не была на чтениях

#ruspioner в Куршевеле

delerith21 Хотела купить новый журнал

«русский пионер», но купила Оффициель )))

@mashadrokova Прекрасная Симоньян

вводит понятие «элитка». Элита великодушно

посмеивается над «элиткой» #ruspioner

pustoyden Жаль только, что удовольствие от

рождественских Пионерских чтений в Куршеве-

ле для таких немногих, что даже самые плодот-

ворные и интересные для ретрансляции чтения

всё равно будут тонуть в критике недовольных.

Потому что чтения были в Куршевеле).

bizart_495 Уважаемая Тина, а не могли

бы Вы, по случаю, попросить Ваших трога-

тельно интеллектуальных коллег намекнуть

своим менее утонченным, но более богатым

соотечественникам, что всероссийский

бордель в Куршевеле после «чтений» — это

«нехорошо»? Ну должны же интеллектуальные

сливки влиять на менее удачливую в плане

раннего воспитания элиту как-то позитивно.

Рождественские бл*дки в Куршевеле — это

так противно со стороны... Есть же, в конце

концов, Сент-Барт. Вот там — сколько угодно!


Именно зависть и рождает желчь с желанием

уязвить.

sober_bober Шале-читальня — интересная

мысль)

ne_veru_1 Вот ведь как забавно: Кандела-

ки и Колесников из-за «Нереальной политики»

пересеклись недавно. Прежде Тина представ-

лялась человеком из светской жизни, а Колес-

ников — серьезным журналистом. теперь же

Канделаки всё чаще встречают на благотво-

рительных мероприятиях, в общественной

палате, а Колесников стал человеком тусовки.

такие метаморфозы бывают в жизни)

znenf Если бы рыбалка так не успокаивала,

придушил бы всех.

vita_colorata А вы, друзья, как ни сади-

тесь, в интеллигенты не годитесь! Съездите

отметить Новый год не в отели по 14 лимо-

нов за неделю, как мадам Собчак, а в глу-

хую русскую деревню, где нет ни газа, ни

водопровода, ни теплого горшка, и хлеб раз

в неделю автолавка привозит, а потом сами

себе завидуйте, что не там живете. Может,

тогда начнете писать не про «зависть», а про

«совесть».

tikandelaki Я когда-то писала колонку

в журнал «Русский пионер» о Новом годе,

который запомнился мне больше всего.

Я безумно хотела в подарок латвийских куко-

лок — танцующую пару, мальчика и девочку

в красивых костюмчиках.

И как сейчас мой Леонтий ждет появления

Деда Мороза, так и я ждала его тогда.

Но Дед Мороз не пришел. Он не пришел 31

декабря. Первого января он тоже не пришел.

В Тбилиси случился праздник для детей —

выпал снег. Когда я говорю «выпал снег

в Тбилиси», то имею в виду легкую порошу, ко-

торая едва прикрыла землю. Но, конечно, все

немедленно вытащили на улицу санки, чтобы

радостно повозиться в этой грязи, убеждая

себя в том, что это настоящий снег.

Так вот, я не принимала участия во всеобщем

веселье — так я была расстроена тем, что

Дед Мороз меня проигнорировал.

Он появился второго января. И вся улица

услышала крики: «Дед Мороз приехал к Тине!»

P.S. Видит Бог, это не про зависть )

P.P.S. Еловые дрова — это, конечно, возмож-

но, но Вы уверены? Они, вообще-то, стреляют

по-страшному, а не потрескивают. Мне в кур-

шевельских каминах все больше что-то вроде

ольхи встречалась. Но, возможно, у Белой

Лошади свои причуды.

dariyasol Тема зависти, думаю, должна

будет тут раскрыться в комментариях) Кур-

шевель вызывает в основном такую эмоцию)

а текст про чтения в Куршевеле на сайте

забавный.

valtra Слезы по щекам — это только в Кур-

шевеле. Россия для слез не годится, здесь ни-

чего, кроме гримас капитализма, не найдешь.

jokerbuls Андрей Иванович на куршевелях

сам когда-то был наблюдателем, иронично рас-

сказывающим о бытующих там нравах. А теперь

сам стал персонажем, которого пора так описы-

вать) Не знаю, хорошо это или плохо, но опреде-

ленно Колесникова есть с чем поздравить)

hunter_111 Уютные там чтения у вас,

есть немножко зависти к тем, кто был там)

Послушал бы Орлова, да и всех остальных

с удовольствием.

besedina_s Посмотреть бы видео с ваших

чтений, интересно же.

Хорошо бы как-нибудь видеозапись посмо-

треть с пионерских чтений. А может и на тв

даже попробовать передачей. Спасибо за

колонку, теплее стало)

denop.blogspot.com Ох как бы мне хоте-

лось туда попасть)

raincat1 Чёй-то в фразе «Под жаркий треск

новогодних еловых дров в камине шале-

читальни гости слушали колумнистов «РП»

и пили вино» я прочёл — коммунистов «РП».

Всё же коммунисты ближе русским пионерам!

taki_tsarevna Что мне очень нравится

в статье про Куршевель — в ней нет ни капли

яда и желчи, так распространенных в статьях

о свете и его времяпровождении.

Легкий текст, без негатива, даже скрытого.

Может, потому что в нем нет зависти.


информации о прогоне в ночь с 14 на 15.

Пришел бы, если б знал — но увы. Решил

пойти 15 — и в три часа дня выяснил, что

спектакль перенесли с десяти вечера на

четырнадцать ноль-ноль. Пришел в 16 —

и, как и планировалось, был послан лесом.

Женщина кричала администратору — вон

у вас целая стопка приглашений, они не

придут уже, дайте мне одно, жалко, что ли?!

Не дал. И мне не дал. Улыбался, смотрел кру-

глыми глазами — по студенческому? — и еще

раз улыбался. Это «Околоноля», детка. Гангста

фикшн.

mamko_sofki Тут уж, если выражаться

языком некой Карась, всех съел Серебренни-

ков, без сомнения. Как он обычно и делает.

Театр это не кино, тут важна энергетика,

и у спектакля она бешеная...

Тут даже не суть важно, что это — «Крас-

ная Шапочка» или «Околоноля», кто

написал, некий Сурков или Достоевский,

тут важно лишь одно, кто поставил и кто

играет, и чувствуется это с первых минут

спектакля, не давая расслабиться ни на

секунду...

Знаете, может, я приземленно скажу, но

около 150 человек, а именно на столько

рассчитан зал, многие из них высокопостав-

ленные и знаменитые, 3,5 часа просидели

на ужасно неудобных стульях, не отрываясь

от действа на сцене. И многие аплодировали

стоя. Не автору, а постановщику, артистам,

атмосфере, энергетике...

@burmatoff хе-хе))) в ленте полуночное

соцсоревнование под условным названием

«Кому больше понравился Околоноля». Пока

ведет Соловьев. За ним Плещева.

VRSoloviev Спектакль «Околоноля» идет

3,5 часа. А смотрелся на одном дыхании.

И сейчас во мне живет. Всплывают сцены.

Захотелось перечитать роман.

Настоятельно рекомендую срочно заказы-

вать билеты. «Околоноля» идет в маленьком

зале. 170 мест. Три спектакля в месяц. Надо

смотреть. Явление.

@oper417 Сегодня много статей о том, что

Сурков автор «Околоноля». Как-то не верится.

А вы как считаете?

Я выбежала из дома и действительно увидела

черную «Чайку» и выходящего из нее Деда

Мороза.

Он подарил мне и куколок, и железную дорогу.

Он зацеловал меня отклеивающимися усами,

которые пахли мандаринами. Это был самый

крутой Дед Мороз из всех, кого я когда-либо

встречала. Я так хотела, чтобы он все-таки

пришел, и не была разочарована.

Новый год — это удивительное время, когда

концентрацию желаний в воздухе можно бук-

вально почувствовать. За сутки люди загады-

вают столько, сколько не желают потом еще

год. И искренне верят в исполнение желаний.

В фильме «Елки» героиня Марии Порошиной

прикладывает неимоверное количество

усилий, чтобы ее желание сбылось. И оно

сбывается, хотя и совсем не так, как она себе

это представляла.

Мне хочется пожелать всем, чтобы в Новом

году всегда были силы идти к своей цели.

Чтобы не только желания не кончались, но

и желание эти желания исполнять тоже не

угасало.

С Новым годом, друзья!

orrcus Был на встрече с одним топовым

блогером. Вопрос из публики: «А что такое

«Русский пионер»? ...Куда я попал....

ajnezh Нет, это невыносимо. Конечно,

это все слухи и домыслы, и сомневаюсь,

что хоть что-нибудь из вышеперечислен-

ного правда. Но кого ни встречу — раз-

говоры только об «Околоноля». Сегодня

стоял на морозе у входа в метро и целый

час разговаривал с малознакомой жен-

щиной. И весь час — о Серебренникове.

Обменивались сплетнями, проводили

теоретические изыскания на тему, как бы

просочиться. Говорят, просочиться можно,

если ты Должанский, Карась или Давыдова.

Говорят, Ковальская посмотрела «Околоно-

ля» еще в декабре — то ли ввиду личной

дружбы с Кириллом, то ли из-за статусности

издания. Правда, личная дружба с Кирил-

лом еще не повод попасть внутрь. Говорят,

многие уже обиделись на него за то, что он

их не позвал на премьеру. Позвал только

самых близких. Самых-самых близких —

и то, утверждается, нелегалами.

Нет, ну это ни в какие ворота. У меня не было


ПОДПИСКА НА ЖУРНАЛ

Подписка через редакцию

по телефону: (495) 981 39 39

по e-mail: [email protected]

*Цена указана с учетом курьерской доставки по Москве и Санкт-Петербургу и доставки

почтовых отправлений 1-го класса в регионах РФ

*Цена действительна только по России с 01.12.2010 г.

Журнал выходит из печати 1 раз в два месяца.

2011 год: февраль-март № 1 (19); апрель-май №2 (20); июнь-июль №3 (21); август-сентябрь

№4 (22); октябрь-ноябрь №5 (23); декабрь №6 (24)

Любые вопросы по оформлению подписки вы можете задать по e-mail [email protected]

или по телефону +7 (495) 981 39 39

Дополнительную информацию о возможностях, которые дает подписка, вы найдете на нашем

сайте www.ruspioner.ru

Подписка через «Каталог Российской прессы ПОЧТА РОССИИ»

в любом почтовом отделении на территории РФ с 01.09.2010

Подписной индекс:

32 771 – годовой

32 770 – полугодовой

Подписка через подписные агентства

Москва ООО «Интер-Почта-2003»

Тел.: +7(495) 500 00 60, Факс: +7 (495) 580 95 80

E-mail: [email protected], www.interpochta.ru

Санкт-Петербург ООО СЗА «Прессинформ»

Тел. +7 (812) 335 97 51; 335 23 05, Факс: +7 (812) 337 16 27

E-mail: [email protected], http://www.pinform.spb.ru/

Агентство «Урал-Пресс»:

Абакан, Астрахань, Архангельск, Белгород, Благовещенск, Братск,

Брянск, Великий Новгород, Владивосток, Воронеж, Екатеринбург,

Иваново, Ижевск, Иркутск, Калуга, Кемерово, Комсомольск-на-Амуре,

Краснодар, Красноярск, Курган, Липецк, Мурманск, Нижний Новгород,

Нижний Тагил, Новороссийск, Новокузнецк, Новосибирск, Омск, Орел,

Пермь, Петрозаводск, Петропавловск-Камчатский, Пятигорск, Ростов-

на-Дону, Рязань, Смоленск, Сургут, Сыктывкар, Ставрополь, Таганрог,

Тверь, Томск, Тюмень, Улан-Удэ, Хабаровск, Ханты-Мансийск, Челябинск,

Чита, Ярославль.

Тел. центрального офиса (Екатеринбург) +7 (343) 26 26 543

www.ural-press.ru

6 номеров (год)

2277,00 руб.3 номера (полгода)

1425,60 руб.

ЖУРНАЛ

МОЖНО КУПИТЬМосква

Магазины прессы «Хорошие

новости»: а/п Внуково,

Домодедово, Шереметьево

Сеть мини-маркетов на АЗС ВР

АЗС «Тат Нефть», Nefto Agip

Гастрономические бутики «Глобус

Гурмэ»

Торговые центры «Калинка

Стокманн», ТД ГУМ, «Твой дом»,

«Три кита», «Наш дом»

Супермаркеты «Азбука вкуса»,

«Алые паруса», «Бахетле»,

«Прованс», «Олив’е», «Фея»,

«Борисовский»

Книжные магазины «Республика»,

МДК на Новом Арбате, ТД Книги

Москва, ЛАС-КНИГАС, « Буквоед»

Галереи «Люмьер» и «ФотоЛофт»

Редакция журнала «Русский

пионер»: ст. м. «Курская», Нижний

Сусальный пер., д. 5, стр. 19, офис

Медиа-Группы «Живи»

Санкт-Петербург


новости»: а/п Пулково

Магазины прессы «Первая полоса»

Магазины прессы «Нева-пресс»

Супермаркеты «ОКЕЙ», «Лента»,

«Лэнд», «Ренлунд», «Супер-Бабилон»,

«Призма», «Глобус Гурмэ»

Книжные магазины «Буквоед»,

КНИГОМИР, ЛАС-КНИГАС, ЛИТЕРА

Архангельск, Северодвинск

Книжные магазины КНИГОМИР

Владивосток

Книжный магазин ЛИТЕРА

Волгоград


Вологда

Книжный магазин КНИГОМИР

Горно-Алтайск


Екатеринбург


новости»: а/п Кольцово


Иваново


Иркутск, Тобольск

Книжные магазины КНИГОМИР,

ЛАС-КНИГАС, ЛИТЕРА

Кемерово, Новокузнецк


ЛАС-КНИГАС

Кострома


Краснодар, Сочи

Супермаркеты «Табрис»

Красноярск, Железногорск


ЛАС-КНИГАС

Курган


Нижний Новгород


ЛАС-КНИГАС

Новосибирск, Рубцовск


ЛАС-КНИГАС, ЛИТЕРА

Магазины прессы «Сорока»

Томск


Тюмень, Сургут, Нефтеюганск,

Нижневартовск


ЛИТЕРА

Улан-Удэ


Уфа


Хабаровск


Челябинск

Книжный магазин ЛИТЕРА

Череповец


Чита


ЛАС-КНИГАС

С ЖУРНАЛОМ МОЖНО

ОЗНАКОМИТЬСЯОтделения «А-Клуб» Альфа-

банка: Москва, Санкт-Петербург,

Екатеринбург, Самара, Новосибирск

Автопарк компании «Командир.

Такси»

Москва:

Swissotel «Красные холмы»,

Космодамианская наб., д. 52/6

Рестораны:

Beef bar Moscow, Москва,

Пречистенская наб., д. 13, стр. 1

Zолотой, Кутузовский пр-т, д. 5/3

Nabi, М. Афанасьевский пер., д. 4

L’Altro Bosco Caffe, Петровка, д.

10, Петровский Пассаж, вход с ул.

Неглинка

Bosco Bar, Красная площадь, д. 3

Bosco Cafe, Красная площадь, д. 3

Павильон, Б. Патриарший пер., д. 7

Bistrot, Б. Саввинский пер., д. 12, стр. 2

Osteria Montiroli, Б. Никитская ул.,

д. 60, стр. 2


С ЗАВИСТЬЮ разобрались, проехали. Но рано

расслабляться!

Давеча дюжие девицы, в чем-то домотканном до пят, дресс-

кодные, румяные во все ланиты, предъявили покаянные свитки

с модернизированным перечнем грехов. Для экстренного

раскаяния рекомендованы позиции:

самопоказ, саможаление, самооправдание, промискуитет,

перцепция, ненависть к врагам, миролюбие, осуждение под

видом обличения в форме сатиры, юмора

и насмехательства, окаянство, обидчивость, нежелание каяться,

прострация, гипноз, невосстание на грех, начетничество,

приспособленчество, карьеризм, прожектерство, страх смерти,

человекоугодие, сакрализация секса, половая неуверенность

в себе, напористость, инфантильность, потеря мужского начала

у мужчин и женского у женщин, мысленное разжение, духовный

сон, астральные выходы, интерес к запретному знанию,

бесконтрольность помыслов, празднословие, скептицизм,

ирония, левитирование, увлекаемость, пугливость, рвение,

вторичное проявление плотолюбия, гортанобесие, любопрение,

многоспание… и т.д.

Спасибо, сестрицы! Есть еще над чем работать! Вовеки темы

для «Русского пионера» не переведутся!

Продолжение, стало быть, следует.

Игорь Мартынов

orlova

выходит с февраля 2008 года

№1(19). февраль–март 2011

Главный редактор Андрей КолесниковПомощник главного редактора Олег ОсиповШеф-редактор Игорь МартыновСпециальный корреспондент Дмитрий ФилимоновСпециальный корреспондент Николай ФохтОтветственный секретарь Елена ЮрьеваАрт-директор Павел ПавликЗаместитель арт-директора Варвара ПоляковаФотодиректор Вита БуйвидЦветоделение Снежанна СухоцкаяПрепресс Андрей КоробкоВерстка Александр КармановКорректор Нина Саввина

Менеджер по печати Людмила Андреева

Генеральный директор Михаил ЯструбицкийЗаместитель генерального директора по стратегическому маркетингу Павел ПарфёновДиректор по маркетингу Анастасия ПрохороваДиректор по рекламе Наталья КильдишеваЗаместитель директора по рекламе Наталья КирикДиректор по дистрибуции Анна Бочкова

Офис-менеджер Ольга Дерунова

Редакция: 105064, Москва, Нижний Сусальный пер., д.5, стр. 19, телефон +7 (495) 504 17 17

Электронный адрес: [email protected] Сайт: www.ruspioner.ru

Подписка: телефон: +7 (495) 981 39 39, электронный адрес: [email protected]

Обложка: Олег Маслов, «Аллегория Зависти», 2011

Авторы номера: Андрей Васильев, Дмитрий Глуховский, Дмитрий Горбунов, Владимир Григорьев, Екатерина Деева, Миха-

ил Довженко, Натан Дубовицкий, Михаил Ефремов, Константин Зырянов, Екатерина Истомина, Тина Канделаки, Максим

Лобанов, Игорь Мартынов, Андрей Макаревич, Андрей Орлов (Орлуша), Иван Охлобыстин, Маргарита Симоньян, Ксения

Собчак, Дмитрий Филимонов, Николай Фохт, Юрий Щербаков Фотографы: Сергей Борисов, Тимофей Изотов, Наталья

Львова, Игорь Мухин, Валерий Нистратов, Orlova, Фил Резников, Василий Шапошников, Дина Щедринская Художники:

Инга Аксенова, Варвара Аляй-Акатьева, Анна Всесвятская, Анна Каулина, Павел Пахомов, Маша Сумнина, Сандра Федо-

рина, Александр Ширнин, Иван Языков, «Студия Тимура Бекмамбетова «Базелевс»: Навзар Чагатаев и Валерий Зражев-

ский, Варвара Полякова, Елена Ужинова, Николай Пророков

В оформлении журнала использованы работы Ивана Языкова из серии «Книга Букв»

Учредитель и издатель: ООО Медиа-Группа «Живи», 105064, Москва, Нижний Сусальный пер., д.5, стр. 19

Тираж 50 000 экз. Отпечатано в типографии ЗАО «Алмаз -Пресс», 123022, Москва, Столярный пер., д.3, корп. 34

Цена свободная

Издание зарегистрировано в Федеральной службе по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых

коммуникаций. Свидетельство о регистрации СМИ ПИ № ФС 77-33483 от 16 октября 2008 года

Запрещается полное или частичное воспроизведение текстов, фотографий и рисунков без письменного разрешения

редакции

За соответствие рекламных материалов требованиям законодательства о рекламе несет ответственность рекламодатель

M2M 18 1-1.indd 1 1/27/11 2:01:20 PM

Cartier 19 1-1.indd 1 1/27/11 2:02:32 PM

Русский пионер №19

Documents