№9июнь-июль

2009

orlova

Тема этого номера — Родина.

Для журнала, который называется «Русский пионер»,

это особая тема. По-моему, все наши колумнисты

высказались насчет того, что такое для них Родина.

Я один остался. Но и у меня есть немного места для

этого.

Это короткая история. Однажды тяжело заболел

мой отец. Мы жили в поселке городского типа

Семибратово, в Ярославской области, и я уже

поступил в МГУ на факультет журналистики. Болезнь

просмотрели врачи. И я написал письмо президенту

Академии меднаук СССР Блохину. Я написал, что

если одни врачи ошиблись, то пусть другие хотя бы

постараются эту ошибку исправить. Отца вызвали

в Москву. Я его навещал, пока шло обследование.

Как-то я сказал ему, как жалко, что мне ему некуда

позвонить. Он посмотрел на телефон-автомат,

висящий на стене в коридоре, и сказал, что есть

же телефон, там даже номер на нем написан.

Я засмеялся: по этому телефону можно было звонить

только в одну сторону. И вот этого смеха я себе не

могу простить до сих пор. И понятие «Родина» давно

сузилось для меня до размеров моего отчаяния, когда

я думаю о своем отце в той больнице и о своем смехе.

В этом номере у нас несколько новых колумнистов.

Дочь первого президента России Татьяна Юмашева

никогда в жизни не давала никаких интервью. Ей это

было неинтересно. Но ей оказалось интересно

написать колонку для «Русского пионера». Это

колонка не только о любви к иностранным языкам.

Это колонка о любви.

Колонку о том, «Как трудно уволить человека», написал

Владимир Путин. Да, Владимир Путин написал колонку.

Может, мне еще раз это написать? Да, пожалуй:

Владимир Путин написал колонку в журнал «Русский

пионер». Просто мне очень нравится писать эту фразу.

Я не говорю о том, что до сих пор не было журнала,

в который бы написал колонку Владимир Путин.

Я говорю о том, что теперь есть такой журнал.

И я вот теперь думаю, что я как главный редактор

свою миссию выполнил. Я сделал то, чего еще никто

не делал.

Именно поэтому темой следующего номера «Русского

пионера» станут поиски смысла жизни.

А. Колесников

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

3

Клятва главного редактора. стр. 2Первая четверть

Урок обществоведения. Почему трудно уволить человека.

Владимир Путин о человечности. стр. 6Урок информатики. Спасение рядового Шермана.

Никита Шерман про свое пожарное прошлое. стр. 10Сбор металлолома. Белый мусор, желтая точка.

Екатерина Истомина в городе-призраке. стр. 14Прогул уроков. Моя жизнь в искусстве. Андрей Васильев о своем кино. стр. 18Урок иностранного. Языкопознание.

Татьяна Юмашева о том, как полюбить иностранный. стр. 20Урок марксизма-ленинизма. Вандалы на «Мерседесах».

Вита Буйвид в защиту изваяний вождя. стр. 22Урок труда. Как попасть в переплет. Реваз Резо про клей и картон. стр. 24Урок рисования. Физическая зависимость.

Александр Шумский о том, как не стать художником. стр. 26Урок музыки. Псалмодии.

Станислав Воскресенский о балладах Олега Бойко. стр. 30Вторая четверть

Пионер-герой. Золотой мальчик. Один в школе. стр. 34Собеседование. Восток и мерзлота. Курдская правда. стр. 40

Третья четверть

Диктант. Целее будет! Широка страна моя родная. стр. 50Урок китайского. 祖国 Уголок Отчизны в китайской степи. стр. 52Урок кулинарии. Моя родная мамалыга. Сварено в Абхазии. стр. 58

Дневник наблюдений. Трудные дни. Зверович уходит в монастырь. стр. 64Сочинение. Одна на всех. Рассказ Дмитрия Глуховского. стр. 72Фотоувеличитель. Сделано в СССР. стр. 77

Четвертая четверть.

Урок мужества. Родной прием. По России без ничего. стр. 90Урок географии. Горилландия. Наш корреспондент в семье обезьян. стр. 94

Группа продленного дня.

Завхоз. Песня о Родине.

Михаил Куснирович о том, как ее правильно спеть. стр. 102Экскурсовод. У нас в Таганроге. Аркадий Дворкович, детские годы. стр. 106Пионервожатая. Земля в иллюминаторе.

Анна Николаева о двух молоточках. стр. 110Горнист. Слабоалкогольное озарение. Леонид Ганкин сдувает пену. стр. 112Худрук. Думать не делать. Сергей Пускепалис про искусство и кефир. стр. 116Правофланговая. В мире животных.

Тина Канделаки о братьях и сестрах меньших. стр. 118Юный натуралист. Культ огурца.

Екатерина Костикова в мире стебельчатоглазых. стр. 122Следопыт. Жасмин и бродяга. Никита Космин о последнем прибежище. стр. 126Внеклассное чтение. Марина Палей. Контрольный поцелуй в голову. стр. 128Табель. Отдел писем. стр. 140Урок правды шеф-редактора. Подведение итогов. стр. 143

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

5

первая четверть

инга

аксенова

Урок обществоведения. Почему трудно уволить человека. Владимир Путин о человечности. Урок информатики. Спасение рядового Шермана. Никита Шерман про свое пожарное прошлое. Сбор металлолома. Белый мусор, желтая точка.

Екатерина Истомина в городе-призраке. Прогул уроков. Моя жизнь в искусстве. Андрей Васильев о своем кино. Урок иностранного. Языкопознание. Татьяна Юмашева о том, как полюбить иностранный.

Урок марксизма-ленинизма. Вандалы на «Мерседесах». Вита Буйвид в защиту изваяний вождя. Урок труда. Как попасть в переплет. Реваз Резо про клей и картон. Урок рисования. Физическая зависимость. Александр

Шумский о том, как не стать художником. Урок музыки. Псалмодии. Станислав Воскресенский о балладах Олега Бойко.

текст: владимир путин

Из колонки, которую написал для «Русского пионера» пред-седатель правительства России Владимир Путин, читатель поймет, как тяжело дается решение, которое едва ли не чаще всего вынуждены принимать топ-менеджеры во время кризиса: решение уволить человека. Один из главных топ-менеджеров страны (точнее, один из двух главных) доход-чиво объяснит, почему надо и почему не надо этого делать, и читатель не сможет не осознать ценность слов человека, кото-рый знает об этой про-блеме больше и лучше всех.

■ ■ ■ Кризис — это хороший

повод и самое время, чтобы по-

говорить о кадрах. Поговорить

о том, как работать с людьми,

о том, кого и почему надо уво-

лить, а кого и почему увольнять

ни в коем случае не следует. По-

говорить о том, почему уволить

человека иногда не получается

так, как тебе хотелось бы.

Для увольнения человека можно

найти много поводов и причин.

Большинство же руководителей

в качестве незаменимого пово-

да для увольнения сотрудника

с удовольствием используют

конфликт.

Конфликты в коллективе, осо-

бенно в большом, возникают

всегда. Это происходит ежеми-

нутно, ежесекундно — просто

потому, что между людьми пос-

тоянно происходят столкнове-

ния, прежде всего столкновение

интересов. И здесь возникает

главный вопрос. Достаточно ли

у участников конфликта ума,

воспитания и терпения, чтобы

выходить из конфликта, из проб-

лемных ситуаций с пользой для

дела и для людей?

Ответ не так однозначен. Часто

все зависит от причин, от сути

конфликта, от его внутреннего

содержания.

Например, очевидно, что

каждый нормальный человек

борется за реализацию тех

задач, которые на него воз-

ложены. И если этот человек

сталкивается с непониманием,

с чьей-то попыткой свести на

нет часто огромные усилия, при-

ложенные для решения той или

иной задачи, то, конечно, это

приводит к конфликту. При этом

у конфликтующего своя правда.

Он тоже, как и оппонент, уверен,

что сражается за дело, за эф-

фективный результат.

У меня были примеры таких

ситуаций. Разбираться в них

очень сложно, но, что совершен-

но очевидно, необходимо. На это

уходит время, много времени,

но другого выхода просто не

существует.

В принципе, в конфликте как

таковом нет ничего страшного.

Он просто должен вести к вы-

работке оптимального решения.

И если удается использовать

конфликт для того, чтобы сделать

ситуацию более управляемой,

чтобы административные реше-

ния были более взвешенными,

продуманными и просчитанными,

то это хорошо. А если конфликт

ведет в конечном итоге к скло-

кам и к разрушению системы,

это значит, что людям не хватило

ума, опыта и характера. Причем

здесь все три составляющие

важны примерно одинаково.

Мне иногда говорят, что, мол,

если бы не ваше вмешатель-

ство, то того-то и того не было

бы. А я могу честно сказать,

что, например, если бы я, когда

работал президентом, не вме-

шался в некоторые ситуации, то

дм

итр

ий азаров

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

7

в России уже давно не было бы

правительства.

Такое порожденное внутренни-

ми конфликтами «броуновское

движение» требует обязатель-

ного внимания, а на участников

этого движения необходимо

влиять, и порой крайне жестко.

Еще много проблем возникает

из-за торопливости и суетливо-

сти, которой грешат некоторые

руководители. Помните извест-

ную фразу из басни Крылова:

«А вы, друзья, как ни садитесь,

все в музыканты не годитесь»?

Если люди не умеют играть, то

пересаживать их с места на

место просто бессмысленно.

Я глубоко убежден, что от посто-

янных перестановок лучше не

будет. Ни делу, ни людям. Те, кого

пересадили, всегда будут гово-

рить: «Ну, нам теперь полгодика

надо, чтобы осмотреться…»

И главное: я отчетливо понимаю,

что другие, пришедшие на место

уволенных, будут такими же, как

и их предшественники: кто-то

будет знать суть проблемы хуже,

кто-то лучше, кто-то вообще ни

в чем разбираться не будет.

В итоге же получится то же

самое, что и было, если не хуже.

Конечно, после этих слов кто-то

может обвинить меня в фатализ-

ме. Но это как раз не фатализм.

Фатализм, наоборот, в суете.

А суета нужна, как известно,

при ловле блох. При этом в такой

сложной стране, как наша,

суета еще ничего, кроме вреда,

не приносила и, я уверен, не

принесет.

Для меня абсолютно очевидно,

что из желания продемонстриро-

вать свою власть, снова и снова

разгоняя и собирая людей,

ничего хорошего не получится.

Люди будут собираться, расса-

живаться, потом настраиваться

на работу... А тут уже, смотришь,

надо другую команду собирать.

И так будет продолжаться

бесконечно.

Труднее создать рабочую обста-

новку. Но еще труднее заставить

людей работать. Это надо уметь.

И если вы создали эту рабочую

обстановку, мотивировали

людей к работе, а они взялись за

нее, то дайте людям довести их

работу до конца.

В ситуации внутреннего кон-

фликта и противоречий в кол-

лективе самое сложное для руко-

водителя — это необходимость

определиться: или расписаться

в том, что у тебя все развалива-

ется и ты просто не можешь ра-

ботать вместе с этими людьми,

или и себя заставить работать

дальше, и других этим увлечь.

Но совершенно ясно одно: стоит

только раз расслабиться, и сразу

начнется: один пришел — сопли

пустил, другой пришел — распла-

кался, третий пришел — сказал,

что это невозможно. Сколько

раз так уже было. Это все нор-

мально, кроме одного. «Невоз-

можно» быть не должно. Если

рисунки: варвара аляй-акатьева

«невозможно» — вот тогда точно

«до свидания». А если возмож-

но — сидите и работайте.

Уволить человека — серьез-

нейший вопрос. Иногда со

стороны кажется, что человека

надо просто метлой гнать. Но

я вас уверяю, что это не всегда

так. Ни в коем случае нельзя

человека опорочить за глаза,

нельзя уволить и выбросить вон

только потому, что кто-то что-то

тебе сказал про этого человека.

Я слишком хорошо понимаю,

что в таких случаях часто имеет

место сложная политическая

борьба. Кому-то, может, кажет-

ся, что в кого пальцем ни ткни,

можно завести какое угодно

дело… А потом смотришь —

реальных материалов нет. А если

нет, значит, человек невиновен.

А если человек невиновен, пусть

даже есть у него ошибки, это не

значит, что его нужно выгнать

и поставить на нем крест.

Впрочем, если все же приходит-

ся увольнять, то надо это делать,

прежде всего, корректно.

Я, в отличие от прежних, со-

ветских руководителей, всегда

делаю это лично. Раньше ведь

люди чаще всего не догадыва-

лись о своем увольнении и по-

лучали информацию о том, что у

них плохи дела, из телевизора.

Я обычно вызываю человека

в кабинет и прямо с глазу на

глаз говорю: «Есть конкретные

претензии — такие и такие. Если

вы считаете, что это не так, не

соответствует действительно-

сти, то, пожалуйста, вы можете

бороться с этим, оспаривать».

Это касается и столичных чинов-

ников, и региональных. Для объ-

ективной оценки очень важны

прямые контакты: звонки, регу-

лярные встречи. Тогда гораздо

понятнее, кто чего стоит. Когда

сидишь в Москве, многие вещи

не очень-то и чувствуются.

Вообще работа с людьми,

прежде всего личная работа,

личный контакт — это вещи,

которые нужны не только для

увольнения. Без личного контак-

та система не будет работать,

она просто будет мертвой. Даже

если я занят, но прихожу в каби-

нет и вижу бумажку, на которой,

например, написано, что кто-то

звонил, я, даже если у меня

есть всего пять минут, перезва-

ниваю. Меня также всегда ин-

формируют о том, у кого и когда

день рождения. Я практически

всем звоню, поздравляю с днем

рождения. Как-то была «прямая

линия», и многие потом удив-

лялись, что я в курсе того, что

у одного губернатора сегодня

день рождения, и не верили в то,

что я это помню. А я не мог не

знать об этом: у меня эта инфор-

мация с утра лежала на столе.

У меня, можно сказать, просто

такой стиль работы с людьми,

это сложилось годами. Я знаю,

что позвонить в день рождения,

когда человек в кругу семьи,

и поздравить — значит, оста-

вить след в его душе.

В любом случае, главное, что

всегда должен помнить руково-

дитель любого уровня: на нем

лежит ответственность, кото-

рую он никому не может пере-

дать и расслабиться. Никогда

нельзя убегать от решения про-

блемы, купаться в неведении

и думать, что на тебе боженька

заснул. ■ ■ ■ ■

Сегодня урок информатики — совсем даже не урок, а большое лирическое отступление — или выступление? — президента «Одноклассников.ру» Никиты Шермана. Вместе с ним читатель побродит по лесам, вспомнит былое, улыбнется, всплакнет, но в конце концов неизбежно поймет, что же нас всех объединяет, одноклассников.

■ ■ Я сминаю сапогами свежую,

мокрую траву. В воздухе пахнет

свежестью, хвоей и летом.

Птицы заливаются неугомон-

ными трелями со всех сторон,

лес оживает, жизнь чувствуется

абсолютно во всем. Вот застучал

по стволу проказник дятел. Я по-

ворачиваюсь на звук и пытаюсь

отыскать его взглядом среди

бесчисленного множества со-

сновых стволов, упирающихся

своими кронами в самое синее

в мире небо. Где-то кукует

кукушка, лягушки запели свою

утреннюю песню, стрекочут

кузнечики. Я вдыхаю воздух

полной грудью — хорошо! Через

несколько десятков метров

впереди замаячила тропинка,

протоптанная несколькими по-

колениями людей десятилетия

назад. Мои тяжелые шаги рас-

пугивают насекомых, которые

врассыпную бросаются прочь,

обдаваемые брызгами росы.

Они прыгают, отползают, взле-

тают, создавая вокруг меня еле

заметную приятную суету.

Выхожу на тропинку — она-то

мне и нужна. Моя цель — озеро,

расположенное чуть поодаль, за

березовой рощей. Здесь идти

гораздо проще и веселее. Солнце

еще не припекает, а наоборот,

создает приятную, поднимающую

настроение атмосферу. Между

ельником и рощей проходит про-

сека, блестящая яркой полосой

в чистых утренних лучах. Стоп!

А это что еще такое? Что-то слег-

ка шевельнулось шагах в десяти

впереди меня прямо на тропинке.

Это гадюка выползла погреться

из своего сырого и мрачного жи-

лища. Такое знакомство мне явно

ни к чему: хоть и родился я в год

Змеи, но на дух не переношу

пресмыкающихся. Несколько раз

громко топаю тяжелым сапогом

по хорошо утрамбованной земле.

Змея, пораздумав, нехотя уступа-

ет мне дорогу, отползая в заросли

на обочине.

Березовик встречает меня

успокаивающим шелестом

листвы и кучей банок, прикре-

пленных к стволам деревьев.

Каждая из них уже как минимум

наполовину заполнена свежим,

вкуснейшим березовым соком.

Я подхожу к первой же посуди-

не, откручиваю проволочный

крючок и жадно припадаю к гор-

ловине, утоляя жажду. Затем

аккуратно возвращаю банку на

место и вытираю рукавом рот.

Как же я все это люблю! Каж-

дый листочек, каждую букашеч-

ку и даже этих змей, которых

вообще-то терпеть не могу. Это

все такое родное и знакомое.

Это моя Родина!

■ ■ ■

Каких-то три абзаца, а читатель,

наверное, уже начинает подо-

зревать меня в психическом

расстройстве. А если я скажу,

что не цитировал Пришвина или

текст: никита шерман

orlova

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

11

Бианки, а на полном серьезе пы-

тался передать свое мироощу-

щение, подозрения многократно

усилятся. Потому что миновали

уже те времена, когда основ-

ными ценностями отечествен-

ного гражданина были березки

и грибочки. Ушла романтика со-

ветской эпохи, ушли ее символы

и идеалы. Первоклашки не учат

теперь наизусть «С чего начина-

ется Родина?» Да и кто сейчас

задумывается над такими вопро-

сами… Есть отношения с Богом,

с государством, с другими

людьми, с компьютером и даже

c автомобилем. Я не встречал

в 21-м веке человека, у которого

были бы свои особенные отно-

шения с Родиной.

Сказать по правде, я и сам не

исключение. Единственный

нюанс отличает меня от ряда со-

граждан — то, что в отношения

с Родиной я все-таки вступал.

Случилось это в декабре 1995

года, когда Родина ворвалась

в мой почтовый ящик повесткой

из военкомата и потребовала

отдать ей долг. Как и любой нор-

мальный человек, я ненавижу

отдавать долги. Признаться, я их

и брать-то не особо люблю, но

в данном случае меня, кажется,

никто не спрашивал. А пото-

му мне ничего не оставалось

делать, как собраться и идти

отдавать.

Пикантность ситуации прида-

вали два момента. Во-первых,

как раз в эти дни начинался

печально известный штурм

Грозного. Слово «Чечня» тогда

звучало буквально отовсюду,

военкоматов всех боялись как

огня, а людей забирали в армию

патрули милиции прямо с улиц.

У меня были знакомые — два

брата, которым удавалось доста-

точно продолжительное время

избегать призыва. Но как-то раз

они по глупости загремели в вы-

трезвитель, и оттуда их сразу

увезли в военкомат. Еще через

неделю они уже вовсю распла-

чивались с Родиной по счетам

неподалеку от столицы Чечни.

Надо заметить, что им обоим по-

счастливилось вернуться домой,

хотя и не без потерь. С младшим

мы встретились в госпитале

через полгода после призыва —

ему прошило очередью обе ноги.

Но это так, маленькое лириче-

ское отступление. Я знал, что до-

брые люди помогут договорить-

ся с Родиной об отсрочке моего

свидания с Грозным. Гораздо

сильнее меня волновало то, что

мой призыв был первым с уве-

личенным сроком службы — два

года. До этого все призывались

на полтора, и воинские части

были забиты злыми «дедами»

и «черпаками», которым добави-

ли по шесть месяцев службы.

На поверку эти люди оказались

не такими уж и свирепыми. По

крайней мере, пока им удава-

лось оставаться трезвыми. Тем

более что со времени приказа

прошло уже несколько месяцев

и бойцы успели выплеснуть свою

обиду на казармы, которые,

правда, к нашему приезду

успели восстановить. Осложняло

ситуацию то, что трезвыми им

удавалось оставаться только не-

продолжительные промежутки

времени. Поэтому наши ночные

встречи были частыми и очень

запоминающимися. И тогда я

впервые подумал о том, что же

именно я должен вернуть Роди-

не и, самое главное, зачем.

В той части, где я служил,

основным занятием солдат

была работа на складах, уборка

территории, наряды по столовой

и традиционная осенняя раз-

грузка вагонов с углем. Иногда

нужно было колоть дрова для ко-

тельной или бани, охранять (без

оружия) какой-нибудь объект

или выезжать на пожары. Да,

вообще-то у нас была военизи-

рованная пожарная команда, но

тушить было нечего. Я закончил

рисунки: варвара полякова

службу командиром пожарного

расчета, но за все время был на

пожарах два раза: один раз вы-

езжали тушить торфяник и один

раз — жилой дом в поселке, по-

могая нормальным, настоящим

пожарным из районного центра.

Зато пожарная машина была

нашей любимой игрушкой и не-

заменимым помощником, когда

нужно было что-то украсть.

Дело в том, что каждый солдат

в нашей части, отслуживший

первые шесть месяцев, получал

официальное посвящение

(ремнем по жопе) в «черпаки»,

а вместе с ним и право употре-

блять алкоголь. Я потом понял,

что эти первые «сухие» полгода

были необходимы для осознания

того, что в трезвом состоянии

выживать в тех условиях крайне

сложно. Пили там все: солдаты,

прапорщики, офицеры, во-

хровцы, контрактники и просто

случайные люди, оказываю-

щиеся на территории военного

городка. Кто-то делал это для

настроения, кто-то от безысход-

ности, но находились и те, кто

рассказывал страшилки про

«нехорошее место», призраков

и прочую нечисть. Мне кажется,

нас было полно сумасшедших.

Так или иначе, но спиртное было

практически легализовано за

редкими исключениями.

Я получал сержантскую зар-

плату, по-моему, что-то около

17 тысяч неденоминированных

рублей. Зарплата рядового была

11–13 тысяч. Бутылка самого

плохого самогона в городке

стоила 5 тысяч, а хорошего —

8–10. Понятно, что в части про-

цветал бартер и другие формы

взаиморасчетов, исключающие

живые деньги. Например,

каждому солдату полагалось 15

пачек сигарет в месяц. Но кури-

ли не все, а некоторым из тех,

кто курил, 15 пачек было много.

Поэтому каждый раз после

получения сигарет мы собирали

«лишнее» и в тот же день об-

менивали на несколько литров

пойла. Стоит ли говорить о том,

что жадность была сильнее

потенциального никотинового

голодания. Но спиртное выпи-

валось за сутки, а бычки потом

приходилось выковыривать из

батарей недели две.

Когда же заканчивались деньги

и сигареты, а выпить очень

хотелось, необходимо было

достать что-то, что можно было

обменять. Например, каждой

весной мы ездили на пожарных

машинах на закрытую терри-

торию, чтобы заполнить водой

пожарные емкости, расположен-

ные рядом с каждым складом.

Это на первый взгляд примитив-

ное занятие открывало перед

солдатами поистине богатые

возможности. Разумеется, у нас

не было доступа в сами склады,

а небольшие окошки в этих

помещениях располагались под

самой крышой. И вот тут играл

свою роль автомобиль. Один

человек забирался на крышу

«пожарки», аккуратно выставлял

стекло в окошке и пробирался

внутрь склада. Через несколько

минут оттуда начинали вылетать

костюмы химзащиты, сапоги,

резиновые перчатки и противо-

газы — все, что могло иметь

хоть какую-то ценность на

черном рынке. Возникал новый

вопрос — как это все незаметно

вывезти с территории. И тут

опять спасала машина. В пожар-

ных« ЗИЛах» два ряда сидений,

чтобы расчет помещался туда

полностью. И вот крышка сиде-

нья заднего ряда, оказывается,

поднимается, образуя заме-

чательную объемную емкость.

В общем, время мы проводили

довольно весело.

И при этом я понимал полную

абсурдность и бесполезность

происходящего. Зачем я здесь?

Для чего? Почему именно я?

В какие-то моменты я начинал

даже завидовать своим со-

братьям, дислоцировавшимся

в Чечне. Там, по крайней мере,

была настоящая армия и понят-

ный враг, в которого нужно было

стрелять. Немного отпугивала

вероятность слишком дорого

расплатиться с Родиной за столь

пустячный, в сущности, долг. Но

эти два года казались мне тогда

бесконечными.

Наша часть располагалась

в брянских лесах. Там, где за

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

13

пятьдесят лет до этого шли оже-

сточенные бои. И когда у меня

выдавалась свободная минутка,

я очень любил уходить один

в лес, бесцельно ходить там, раз-

мышляя о прошлом, настоящем

и будущем. Думая о личных

ценностях и целях. Представляя

свою жизнь после, на граждан-

ке. И вспоминая, как это было

до. Как ездили мы с дедом на

рыбалку в Уручье. Как носился я

пацаном по широким полям, пил

смородиновый чай, боялся змей

и таскал на удочку красноперок.

И в такие моменты не было для

меня ничего дороже окру-

жавшего меня леса, и травы,

и озера, к которому меня ноги

несли сами. Потому что нельзя

долго оставаться трезвым

в сумасшедшем доме, но можно

сделать всего несколько шагов,

чтобы забыть о нем. И тогда я

понял, зачем Родина призвала

меня к себе на эти два долгих

года. Мне пришла наконец в

голову та мысль, ради которой

я вынужден был терпеть этот

запах перегара, эти постоянные

«фанера к бою» и 70-килогра-

мовые ящики. Я осознал, что

является для меня действитель-

но важным.

■ ■ ■

Я подхожу к краю небольшого

обрыва, внизу которого рассти-

лается аккуратной гладью белое

озеро. Под тяжестью кирзовых

сапог часть земли осыпается и,

игриво подпрыгивая на кочках,

скатывается в воду, рисуя

круги на поверхности. Достаю

сигарету и спички. Чиркаю

серной головкой о коричневый

исполосованный бок помятого

коробка. Спичка вспыхивает

с шипящей страстью, заражая

своим огнем сырой невкусный

табак. Я глубоко затягиваюсь.

Водомерки суетливо скользят

по поверхности озера, изредка

плещется озорной карасик,

стайка головастиков удивленно

смотрит на меня из воды. И мне

кажется, что прямо сейчас я по-

настоящему счастлив. Больше

ничего не имеет значения. Спа-

сибо тебе, Родина, за эту минуту,

эту секунду, этот миг. ■ ■ ■ ■ ■ ■

Если вам еще почему-либо дорога американская мечта, то этот репортаж-триллер Екатерины Истоминой из столицы автопрома made in USA, из Детройта лучше не читать. Заколоченные небоскребы, бывшие звезды маркетинга, пропахшие мочой и алкоголем, – инфер-нальная картина капитуляции могущественной дер-жавы. Не читается без слез. ■ ■ ■ Большая африканская

дискотека; вход бесплатный;

«черный» пригород Детройта;

километровая парковка между

отелем Hilton и шопинг-моллом.

Танцуют техно под магнитолу

все. Кроме меня. Я соло стою

в кругу танцующих: это граж-

дане США, пятнадцатилетние

афроамериканцы, освобож-

денные от расовых пут черным

Цицероном, Мартином Лютером

Кингом, и осознавшие свободу

как необходимость обижать на

«цветной» почве (и парковке)

белых девушек. «Не ходите

через парковку в молл. Это

опасно. Мы дадим вам джип.

Вы доедете на нем от входа

до входа», — увещевал меня

консьерж Hilton. «Но ведь идти

всего метров четыреста!» «Им

хватит. Это их район», — взывал

к моим мозгам консьерж. Когда

я стояла в кругу танцующих на

январском льду негров (будем

называть вещи своими имена-

ми), в моем мозгу на ниточках

висела только одна мысль:

«Впереди выносят дышло!

ЦСКА на поле вышло!» Черный

круг сжимался. Беги же, Катя.

Я подпрыгнула на пятачке вверх.

Выбросила вперед руки. Там

кто-то даже упал от моего толчка

в грудь, но это было уже позади.

В спину мне полетели куски льда,

оторванные от асфальта.

Я никогда не любила Детройта.

Я не знаю, существует ли в этом

американском городе другой

высокий сезон, кроме вмерз-

шей в землю зимы. Много лет

назад, еще в блаженную эпоху

розовых кадиллаков, автосалон

в Детройте был назначен первы-

ми автомобильными смотринами

года. Прилетать в столицу штата

Мичиган приходилось 4 января,

выползая из-под новогоднего

стола. Бывая почти ежегодно

в Детройте, я утешала себя

тем, что встречу православное

Рождество в Нью-Йорке. Какая

разница? Господу, в его право-

славной версии, вообще все

равно. Нью-Йорк, конечно, не со-

всем Суздаль, но Детройт — это

Магадан. Только там когда-то,

в мезозойскую эру прогресса,

делали автомобили.

«А это наша «Гадюка», — любу-

ется хромoй волонтер музея

Chrysler в «белом» пригороде

Детройта. «Гадюка» — это Viper,

болид Dodge, представленный

в 1989 году. Я с омерзением

смотрю на «Гадюку»: что за

спорткар с хилым V8, да еще

установленным спереди? За жа-

реной картошкой только ездить

на такой баранке.

«Вы знаете великого мистера

Цетше?» — улыбается волонтер,

вставивший по страховке 32

зуба.

«Я знаю доктора Цетше. Он был

главой Chrysler, а сейчас руково-

дит концерном DaimlerChrysler

в Штутгарте», — сказала я. Авто-

мобильный ветеран победонос-

но блеснул металлокерамикой

и полез в карман, в район серд-

ца. За орденом? «Я всегда ношу

эту нашу фотографию с мисте-

ром Цетше», — похвастался он.

Любительская фотокарточка

была ламинирована. Те, кому не

хватает средств на медальон,

так обычно носят изображения

возлюбленных. Усатый Дитер

Цетше, человек в Германии ле-

гендарный, был «возлюбленным»

для американца. Экономный

швабский немец был огром-

ной, словно кузов пикапа GMC,

американской мечтой. Но мечте

не суждено сбыться: «большая

тройка» Детройта (Chrysler, GM,

Ford) качалась на грани банкрот-

ства. Как только о банкротстве

будет объявлено, в Детройт

юному президенту Обаме нужно

будет ввести армейские части:

иначе здесь воцарится крими-

нальная демократия. Кстати,

армейские части в Детройт

уже вводили — в 1967-м, когда

текст: екатерина истомина

ната

лья л

ьвова

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

15

чернокожее население выжига-

ло квартал за кварталом и было

убито 43 человека.

Башня General Motors, пока

целехонькая, находится в центре

Детройта, в разоренном Сити.

Стеклянный 72-этажный не-

боскреб играет в пейзаже роль

«яйца Брунеллески»: флорен-

тийский Duomo, но только на

границе Америки и Канады.

Вокруг «яйца Брунеллески»

пригрелись прочие архитектур-

ные пигмеи. Это небоскребы,

выжженные изнутри, с выбиты-

ми стеклами. Часть окон была

забита досками, и это означает,

что там находится сквот. Ни по-

лиция, ни коммунальные службы

не смеют сунуть сюда носа.

В Детройте есть и своя галерея

Уффици — Kobo Arena, где про-

ходит автошоу. «От Арены ни на

шаг! — инструктировал меня

чернокожий волонтер в пресс-

центре. — Опасайтесь спивших-

ся белых. White trash. Они могут

зарезать». В Детройте носят

не только холодное оружие, но

и любят погорячее. Два года

назад мой коллега, фотограф,

отправился в Сити в магазин

электроники за батарейками.

С собой прихватил штатив, упа-

кованный в чехол. Едва он пере-

ступил порог магазина, охрана

повалила его на пол. Парень

служил в десантных войсках,

отбился. «У вас есть разрешение

на ношение оружия?» — «Но у

меня нет оружия!» — «А что

в чехле?» — «Штатив!» — «Из-

вините, у нас часто стреляют

по кассе». Русский десантник

бежал, забыв про батарейки.

С тех пор в Детройт он ни ногой.

В Чад или в Конго, говорит,

поеду, случись там какой-нибудь

автосалон.

«В чем основная проблема

американского автопрома?» —

спросила я у менеджера GM.

«У нас нет проблем», — сказал

он. «Нет проблем, нет машин,

нет продаж?» — уточнила я.

Мы шли мимо стенда Toyota

в Kobo Arena. У менеджера не-

хорошо загорелись глаза, когда

он увидел пикап Toyota Tundra,

популярный в США японский ав-

томобиль, чья длина составляет

почти шесть метров. «Даже в пи-

капах вас бьют японцы!» — «Не

надо устраивать Перл Харбор!»

Вот голливудское самомнение:

битва давно проиграна.

Что такое White trash, «белый

мусор»? Это белые, которые

не смогли покинуть Детройт,

бывшие автомобильные

рабочие и бывшие автомобиль-

ные «белые воротнички» — из

Chrysler, Ford, General Motors.

Конечно, от Kobo Arena я не-

медленно отправилась на поиски

какого-нибудь симпатичного

White trash. Надо же, полагала я,

поговорить с этими людьми. Чем

живут, как, зачем. White trash

уже поджидал меня на пере-

крестке. Это был Горлум в клет-

чатой ковбойской рубашке,

джинсах и бейсболке с надписью

NHL, из-под которой торчали

седые космы. Он был пьян, вы-

зывающе вонюч и с радостью ал-

коголика начал беседу первым.

Горлум узнал, что я приехала на

автосалон. У него хватило сил по-

говорить со мной о маркетинге.

«Мы спеклись. Мы производим

ничто. Все теперь делают китай-

цы, желтые хитрые мартышки,

их миллиард. Когда-то у нас

были машины, техника. Потом

у нас был хотя бы маркетинг, но

сейчас и его нет. Мы в своих

мозгах абсолютно пустые». Он

был умным человеком, «белый

мусор». Он говорил, как говорил

Парменид, как писал спустя 23

века Гегель: бытие определяет

сознание, или существует только

то, что мыслимо.

В середине монолога White

trash, брызгая ржавой от курева

и беззубого рта слюной, вдруг

начал наползать на меня, словно

его ударили в спину ножом. Его

держали не ноги, а стоявшие

колом от мочи джинсы. Беги,

Катя. Но я развернулась на

каблуках и пошла по направле-

нию к зданию бывшей пожарной

охраны Детройта. Позади кто-то

рухнул на асфальт. Под ноги

в темноте покатилась бутылка

из-под водки. Впереди, на рас-

стоянии двадцати часов моей

узенькой жизни мерцала еще

неясной до конца святостью

желтая точка. Звезда волхвов

с Ближнего Востока. Очередное

Рождество в Нью-Йорке. ■ ■ ■ ■

рисунок: александр ширнин

Шеф-редактор Издательского дома «Коммерсантъ» Андрей Васильев в своей колонке объясняет, поче-му он стал бессребреником и почему начал гово-рить людям правду. Читатель поймет, что и то, и другое с Андреем Васильевым случилось оттого, что жизнь не оставила ему другого выхода.

■ ■ ■ Получил SMS от отца-

основателя кинопроекта

«Generation П» (описанного мною

в искусствоведческой статье

«Generation Пидор», см «РП» №6),

голливудского режиссера Вити

Гинзбурга:

«Вставил тебя в плакат для Канн-

ского кинорынка как одного из

генпродюсеров нашего фильма.

Оставить?»

«Конечно, снять!» — такой ответ

предвидят все осведомленные

о моей скромности читатели.

Но я ответил особым знаком.

Молчанием. Потому что как

колумнист «Русского пионера»

не имею права на обычную

человеческую скромность.

А имею обязанность посмотреть

(а потом и написать), что из

этой идиотской затеи получится.

Кстати, в следующем номере

и выйдет моя традиционная

каннская колонка.

А пока отвечу на напрашиваю-

щийся вопрос: чем же заслужена

мной такая честь? Очень просто:

в январе я нашел для этого

проекта недостающие полтора

миллиона долларов. Вернее, про-

сил я полтора, а получил миллион

сто — но это для нас, генеральных

продюсеров, обычная вещь. Зато

на второй напрашивающийся во-

прос: у кого же я в разгар кризиса

нашел миллион сто — я не отвечу.

Потому что это вопрос уже не

к колумнисту «Русского пионера»,

славящемуся своей честностью,

а к кинодеятелю. Которые честно-

стью никогда не славились.

Не отвечу и на вопрос, через

кого мне удалось организовать

для этого фильма съемку на

Красной площади (а мне уда-

лось) — и не на Васильевском

Спуске, на котором кинопробы

ставить негде, а прямо напротив

Мавзолея. Не отвечают ген-

продюсеры на такие вопросы.

Даже коллегам не отвечают, не

говоря уж о читателях. Потому

что в следующий раз организо-

вывать Красную площадь под

съемочную площадку им будет

уже не через кого.

Понятно, надеюсь, какая тяже-

лая жизнь у кинодеятелей, даже

если становятся ими из чистых

журналистских побуждений.

Я свой первый опыт такого рода

вспоминаю как чуть ли не самое

в жизни журналистское западло.

Пришел я как-то в конце пере-

строечных восьмидесятых в Дом

кино смотреть — на предмет

рецензии для «Московских

новостей» — комедию Георгия

Данелия «Настя». Кинокритиком

я к тому времени был два дня

с вчерашним, зато «Московские

новости» были главным рупором

перестройки. И приход оттуда

журналиста становился в демо-

кратических кругах прямо визи-

том антигосударственного дея-

теля. Так что после фильма меня

позвали на банкет. И что самое

противное — вскоре потребова-

ли тоста. А я-то уже попил-поел

текст: андрей васильев

ната

лья л

ьвова

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

19

как взрослый, поскольку годы

были голодные, и отказаться от

тоста постеснялся. А чего ска-

зать, тоже не знаю, потому что

твердо решил фильм разнести.

Вот как тут поступить кинодеяте-

лю? В отсутствие опыта я выбрал

паллиатив: и тост хвалебный про-

изнес, и на банкете до последней

бутылки досидел, и фильм в газе-

те смешал с грязью. Но с воз-

растом такая легкость, конечно,

проходит.

Помню, пригласил меня продюсер

Саша Вайнштейн на премье-

ру своего мюзикла «Метро».

Естественно, не как журналиста,

а как главу Издательского дома

«Коммерсантъ», не чуждого куль-

туре. И уже перед самым заходом

на банкет я сообразил, что надо

бы сразу на него и ехать, а не

светиться в театре. Деятелю это,

кстати, простительно. И вот перед

самым входом в ресторан я оста-

новил Вайнштейна: «Знаешь

что, Саша! Давай, я тебе сразу

все, что думаю про твой мюзикл,

выскажу, и ты сам решишь, при-

глашать меня или нет». И потом

спокойно напился, не парясь, что

у меня в газете будет написано.

Впрочем, это тоже бескомпро-

миссность давно минувших дней.

Вот два свежих примера, харак-

теризующих глубину журналист-

ского падения горе-кинодеятелей.

Пример первый. Был я при-

глашен телеканалом СТС на

предпремьерное обсуждение

«Обитаемого острова» Бон-

дарчука — Роднянского. Тоже,

понятное дело, не как журналист,

а как представитель культурной

элиты: в компании с Ксенией

Собчак, Дмитрием Быковым, Ма-

рианной Максимовской, Игорем

Чапуриным. Причем задачу мне

поставили жесткую — посколь-

ку остальные, говорят, были

настроены апологетически. Не

помогли отговорки, что с Роднян-

ским мы практически коллеги,

а с Федей — старые приятели.

Ладно, думаю, тряхну журналист-

ской стариной. Пришел трясти.

А тут, как назло, Роднянский.

Я нашелся: выведите, говорю,

Роднянского — при нем я не

смогу говорить правду. Он ушел.

А я потом оправдывался: «Если

бы я, Саша, так фильм не гнобил,

его бы другие не так сильно хва-

лили». Но на премьеру все-таки

не пошел — от греха подальше.

Последний пример совсем

позорный. Потому что связан

с великим Богданом Ступкой,

с которым мне довелось сыграть

в фильме «Взять Тарантину»

и вообще немало выпить.

Больше того, будучи главой

газеты «Коммерсантъ-Украина»

(и такое пришлось пережить)

я был соорганизатором киев-

ского фестиваля «Богдан Ступка

приглашает друзей», где мы

с Мишей Ефремовым выступили

с пионерскими речевками.

— В обществе Богдана Ступки/

Совершаем мы поступки! —

звонко чеканил Миша.

— Мы совсем не проститутки/

Мы друзья Богдана Ступки! —

эхом откликался я.

Разумеется, с таким бэкграун-

дом я не мог не быть VIP-гостем

премьеры «Тараса Бульбы». Хотя

бы только для того, чтобы обнять

ветерана.

Не обнял. Во-первых, потому

что на пре-пати опоздал из-за

пробки. Хотя это бы еще ничего:

впереди маячил банкет в ЦДЛ.

Но к середине фильма, когда

стало ясно, что все запорожцы

в трактовке режиссера Бортко

канают под депутатов от «Единой

России», я понял, что в ЦДЛ не

попаду. Больше того, пришлось

и кино до конца досмотреть,

чтобы на выходе в толпе за-

теряться. Ведь в фойе мог ока-

заться Ступка. Вдруг бы спросил:

«Как тебе?» А он бы спросил.

Осталось ответить на последний

напрашивающийся читательский

вопрос — и конец колонки. Зачем

я с таким позорным прошлым

опять затесался в кинодеятели?

Сдуру. Вернее, от излишнего

журналистского рвения.

Впрочем, все поправимо. На

презентацию «Generation П» в

рамках каннского кинорынка

я не пойду. А информацию, что

там с нами, генеральными про-

дюсерами, проделают, нарою у

коллег-журналистов.

И выдам за свою. ■

рисунок: александр ширнин

Дочь первого президента России Татьяна Юмашева рассказывает читателям «РП», почему она решила выучить французский язык, почему для их с Ва лентином Юмашевым дочери Маши родными стали английский, французский и русский. Но главное, читателю после этой колонки становится ясно, что такое любовь. ■ ■ ■ Я сама учу английский язык

уже 25 лет. Как все мы учили.

Я закончила физматшколу, где

английский рассматривался не

очень серьезно, как побочный

предмет. Потом факультет вычис-

лительной математики и кибер-

нетики МГУ, где учили перево-

дить с английского со словарем.

Ну а потом, когда в начале девя-

ностых оказалась первый раз

за границей, стало понятно, что

английский я не знаю. И пошли

курсы — с погружением, без по-

гружения, в группе, индивидуаль-

но, с перерывами… Да, сейчас я

могу объясниться на любую тему,

я читаю, понимаю англичан, но

все равно ощущения легкости,

которое мне бы хотелось иметь,

нет. Поэтому к языкам у меня, я

бы сказала, особое отношение.

И как-то я прочитала статью о

том, что ребенок до девяти лет

может впитать пять языков,

не уча их, а просто находясь в

языковой среде. И необязатель-

но, чтобы ребенок жил в стране,

где говорят на этом языке.

Достаточно того, чтобы рядом с

ним был человек, для которого

этот язык – родной. И когда у нас

семь лет назад родилась Маша,

мы решили поставить экспери-

мент. Мы пригласили в Москву

английскую няню. И в год Маша

одновременно начала говорить и

по-английски и по-русски.

Когда дочери исполнилось два

с половиной, к английской няне

прибавилась француженка.

Молодая девушка, которая

разговаривала с Машей только

по-французски. Первое время

Маша молчала. Она говорила

только «бонжур» и «мерси».

А через месяц ее прорвало!

Она говорила по-французски

свободно и без акцента. И когда

я слышала, как они друг с другом

разговаривают, я наслаждалась

музыкой языка. При этом я

ничего не понимала, о чем они

там говорят, смеются, может

секретничают… Я поймала себя

на том, что начинаю завидовать

собственной трехлетней дочери.

А она прямо на глазах говорила

все лучше и все быстрее.

Мне было ужасно обидно за

себя. И я стала брать уроки

французского. Не у няни, конеч-

но. У преподавателя, регулярные

уроки. И на мое удивление, этот

язык пошел и легче, и приятнее,

и быстрее, чем английский. Мне

хотелось говорить на фран-

цузском. Я говорила, мне это

безумно нравилось, я делала

ошибки, и меня это не раздра-

жало, я не комплексовала. На

английском для меня важно ска-

зать фразу без ошибки, я подби-

раю правильное время глагола,

слежу за порядком слов, когда

задаю вопрос, я уж не говорю

про phrasial verbs, в общем, я не

просто говорю, я работаю. Нет

легкости. А во французском, ко-

торый я знаю на порядок хуже,

мне спокойно, легко.

Мне кажется, по структуре фран-

цузский язык намного ближе к

русскому. В английском фраза

строится гораздо строже. Во

французском намного больше

свободы — как и в русском.

В какой-то момент я начала гово-

рить по-французски и с Машей и

с ее няней. Просила, чтобы меня

поправляли. Маша это не дела-

ла, а няня — с удовольствием.

Я использую каждую возмож-

ность поговорить по-французски

с носителем языка. И только

если предмет очень серьезный,

например, что-то с медициной,

или деликатная тема, я перехо-

жу на английский.

Иногда мы развлекаемся с

Машей, зная, что Машин папа

по-французски ни слова. За за-

втраком, например, мы говорим

о чем-нибудь, а Вале предлагаем

угадать, о чем идет речь. Это

очень забавно: он, конечно,

попадает пальцем в небо, Маша

заливается смехом. Но интерес-

я текст: татьяна юмашева

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

21

но, что иногда он угадывает. Мы

не знаем как, наверное, интуи-

тивно. Но тяжелее всего было

моей маме, когда она оставалась

одна с Машей и ее няней. Она

не говорила ни по-английски, ни

по-французски, поэтому перевод-

чицей у нее становилась Маша.

И все мои попытки воодушевить

маму начать учить английский

натыкались на одну фразу: «В 75

не начинают».

Однажды мы оказались на

приеме за одним столом с четой

Киссинджеров. Разговорились

про языки. И жена господина

Киссинджера — а ей тогда было

за 80 — пожаловалась мне, что

год назад начала учить испан-

ский и что он ей очень тяжело

дается. Она с трудом запоминает

слова, приходится повторять по

сто раз. Я сказала, что очень ее

понимаю. У меня та же пробле-

ма, тогда я как раз только начала

свой французский. Меня это

приятно поразило. Я рассказала

об этом своей маме. Она мне

ответила, что у кого-то есть

способности к языкам, а у нее

нет. И ни в какую не хотела даже

пробовать. Но однажды я пригла-

сила очень опытного пожилого

английского преподавателя,

он не знал ни одного слова по-

русски, но целый урок они смогли

как-то объясняться, и после этого

мама поверила в себя. И она на-

чала учить английский. Правда,

попросила русского педагога, я

убеждала ее, что с носителем

эффективнее, но она говорит,

ей все-таки нужно первое время

кое-что объяснять по-русски.

Я очень рада, что она втянулась.

Ведь кроме практической поль-

зы это прекрасная тренировка

для памяти. А какое огромное

удовольствие, когда появились

первые результаты!

Возвращаясь к моему француз-

скому. Я начала читать. Пока

еще плохо понимаю фильмы,

песни. Но когда с французами

начинаю говорить на своем не-

совершенном французском, они

просто расцветают и прощают

все мои ошибки.

У Маши русский, французский

и английский сейчас примерно

в одинаковом состоянии. Она

говорит без акцента, читает по-

французски чуть похуже, потому

что я не хотела путаницы, и она

стала читать сначала по-русски,

потом по-английски и только

после — по-французски. Сейчас

начали учить немецкий. Это —

не для меня. Может быть, Валя

захочет поучаствовать… Я пред-

ставляю себе эту картину за за-

втраком: он с Машей обсуждает

погоду за окном, а я пытаюсь

угадать, действительно ли ей

не нравится каша на молоке…

Маше сейчас семь лет. И я пони-

маю, что она поздновато начала

учить немецкий. Она уже учит во

время уроков, к нам приходит

преподаватель, а не впитывает

в себя этот язык, как впитывала

английский или французский. То

есть мы немного опоздали.

Когда мы с Машей обсуждаем,

какой язык у нее будет следую-

щий, я предлагаю китайский или

японский. А Маша думает про

итальянский или испанский. Гово-

рит, они оба очень красивые.

У нас с Машей есть особое

время, уже после того, как мы

прочитаем книгу перед сном, по-

тушим свет, и говорим на любые

темы. В эти моменты я иногда

узнаю самое сокровенное про

свою дочь. Однажды я спросила

ее неожиданно для себя:

— Маша, как ты думаешь, что

самое главное в жизни?

Спросила и начала думать, что я

бы сама ответила. Подумала —

любовь. Жаль только, что она

поймет об этом потом. Она долго

думала. Я даже решила, она за-

снула. И вдруг она сказала:

— Любовь.

Мы разговаривали на русском.

■ ■ ■

рисунок: елена ужинова

Вообще-то наш фотодиректор Вита Буйвид долж-на была на этом месте рассказывать о чем-то своем, фотографическом. И рубрика полагалась тут «Фотодело». Но жизнь, как это ей свойственно, внесла суровые коррективы, сделав Виту свидете-лем вопиющего надругательства над памятником вождю мирового пролетариата. А Вита не растеря-лась и провела урок марксизма-лениниз ма. Потому что всегда готова.

■ ■ ■ Тема этого номера — «Ро-

дина». И я подготовила неболь-

шое лженаучное исследование

на тему: «Почему даже очень

хорошие фотографы, выезжая

за границу, начинают снимать

всякую фигню». Ну ладно снима-

ют. Так нет же — они это еще

и показывают, выкладывают

в свои ЖЖ, а некоторые еще

и выставки делают. Не буду на-

зывать имен, чтобы никого не

обидеть. Кстати, себя из этого

списка я тоже не исключаю. Все

же интересно, это тамошний

genius loci мешает чужакам или

наш, местный, помогает своим.

От этих размышлений меня от-

влекло незначительное событие,

которое к фотографии имеет

отношение косвенное, а к теме

номера — непосредственное.

Я встретила свою однокласс-

ницу. Нет, это не про обще-

ственные сайты, про это у нас

в другой рубрике. Одноклассницу

я случайно встретила в само-

лете, когда летела из Лондона

после интервью с фотографом

Михеевым. Одноклассница

моя — вполне преуспевающая

и страшно скучающая особа,

поэтому в Москве она решила

встречаться со мною не за

традиционным ужином в ре-

сторане, а решила приехать ко

мне в мастерскую. Интересно

же, как этот пресловутый арт

выглядит живьем. Все посмотре-

ла, красочки потрогала, винца

мы с нею попили, портрет она

мне свой заказала, поговорили

о том, о сем, но все равно ей

было скучновато. А я так просто

томилась. Работать в ее при-

сутствии не получалось, и было

искренне жаль убиваемого

времени. Но одноклассница

зависла, а выставить ее рука не

поднималась. И тут мне на по-

мощь пришла моя собака. Глаза

у нее грустные, как и у всякой

уважающей себя собаки. Но

я интерпретировала этот взгляд

как необходимость срочно

отправляться на прогулку.

Одноклассница пошла с нами.

В одиннадцать вечера мы вяло

прогуливались по бульвару на

улице Крупской. Со стороны Ле-

нинского проспекта на бульваре

стоит незатейливый памятник —

Ленин с Крупской сидят на ла-

вочке. Никакой художественной

ценности этот объект, на мой

взгляд, не представляет. Стоит

себе и стоит. Зима в этом году

поганая — то мороз, то сырость,

и несколько нижних плиток от

памятника начали отваливаться.

И вот мы видим: подходит к па-

мятнику молодой парень, одет

очень хорошо — дизайнер по

виду или просто модный юноша,

надевает строительные перчат-

ки и спокойно так одну плиту

отковыривает и несет в свой

«мерседесик», припаркованный

у обочины.

На ремонтные работы это по-

хоже не было. На парня никто

текст: вита буйвид

vale

ry

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

23

не реагировал. А меня просто

взбесил вид оторванной

плиты. Я же там каждый день

с собакой гуляю, и наблюдать

ободранные объекты мне не

нравится. И не имеет значе-

ния, Ленин там сидит сверху

или Пушкин. А парень уже за

второй плиткой пришел, уже

с монтировкой. Она сама не

отваливалась.

Говорю однокласснице — дай

телефон на минутку. Я, честно

говоря, хотела позвонить

нашему главному редактору

и спросить, нужен ли нам

такой материал. А однокласс-

ница, очень разволновавшись,

стала воспитывать меня. Вот

тебе уже столько лет, говорит,

а ты все со своим пионерским

задором. Ну позвонишь ты

в милицию, парня заберут,

а через час отпустят, посмо-

три, как он одет и машина

какая, явно сынок чей-то,

а меня потом найдут по номеру

мобильного и будет мне конец.

Тут уж я совсем осатанела. От

ее жизненной позиции. На вся-

кий случай запомнила номер

машины и двинулась в сторону

дома. А парень уже приступил

к третьей плите. Всю дорогу

меня одноклассница учила

правилам поведения в нашей

отдельно взятой стране. И тут

я увидела две машины ДПС,

есть у нас там удобное место

для засады. Я прямо с бульва-

ра попросила одного самого

солидного сотрудника подойти.

В звездочках я не разбираюсь,

поэтому звания назвать не

смогу. Но выглядел он как глав-

ный. Я обратилась к гаишнику

за советом — звонить ли мне

в милицию в данной ситуации.

Тем более что номер машины я

уже успела забыть. Ответ был

достойный: мол, хотите, чтобы

потом таскали везде, можете

звонить. При этом одна из

патрульных машин рванула

в сторону памятника.

Я сообщила однокласснице

о своем намерении написать

об этом колонку и предложила

пройтись к памятнику еще раз.

Собака в полном недоумении

и восторге наслаждалась самой

длинной прогулкой в своей

жизни. При слове «журнал»

одноклассница взвизгнула,

велела ни в коем случае не под-

писываться своей фамилией,

а также не указывать номер

машины и тем более номер

подразделения ДПС — еще же

техосмотр получать понадо-

бится, да и вообще мало ли что

еще. Я уже стала испытывать

неподдельный интерес к своей

однокласснице и даже стала

провоцировать ее на новые

заявления, ехидно спраши-

вая, нужно ли изменить и ее

имя. Ее ответ предположить

несложно. И я честно оставила

ее во всем тексте безымянной

одноклассницей. И, как видите,

номер «Мерседеса» не указала

и номер отдела ДПС тоже.

Возвращаться к памятнику я не

стала — нет, не испугалась,

просто тривиально замерзла.

Главному редактору звонить

тоже не стала. Было уже за пол-

ночь. Правда, позвонила наше-

му арт-директору. Арт-директор

был на какой-то вечеринке,

фоном хохотали девицы, и мой

звонок всех развеселил еще

больше. Потом я позвонила сво-

ему другу-художнику, который

сейчас готовит выставку про

баррикады, а в ранней юности

имел отношение к француз-

ским анархистам. Но он тоже

весьма скептически и осторож-

но не высказал своего мнения.

Я позвонила многим, и почти

все сказали примерно одно

и то же: да на хрена тебе этот

памятник.

Утром я пошла гулять с собакой.

Дошла до памятника. Внизу не

хватало пяти плиток. ■ ■ ■ ■

рисунок: ляля ваганова

Здесь читатель может расслабиться: все тяготы труд-ных времен берет на себя редактор отдела спецпро-ектов ИД «Ъ» Реваз Резо, который, можно сказать. своими руками плетет и переплетает свой невероят-ный выход из так называемого кри… хотя не будем даже упоминать, поскольку для Реваза все это уже позади. А для читателя еще только начинается. ■ ■ ■ Нынешний кризис меня

пока миловал, а вот в результате

прошлого, дефолта 1998 года,

я лишился работы. Несколько

предыдущих лет я только то

и делал, что работал. Ступенька

за ступенькой я шел по карьер-

ной стремянке вверх, и в резуль-

тате... Что делать? Куда дальше

идти — непонятно. Будучи по

второму неоконченному высше-

му образованию сценаристом,

с детства мечтавший сделаться

писателем, я решил написать

роман. Про что он должен был

быть и как должен был быть

написан, у меня были весьма

смутные представления, но тем

не менее я начал записывать,

формулируя все то, что казалось

мне интересным, красивым или

важным, чтобы потом иметь

возможность хотя бы относи-

тельно со стороны на все это

посмотреть...

В основном я писал на ком-

пьютере, но поскольку в своей

новой, безработной и безза-

ботной, жизни я начал много

гулять, вскоре осозналась и

необходимость в записной

книжке или в блокноте каком-

нибудь. Молескиновских за-

писных книжек тогда в наших

магазинах еще и в помине не

было, а из того, что было, я

выбрал себе какой-то самый

простой блокнот с салатового

цвета страницами в клетку —

просто потому, что он поме-

стился бы в любой карман.

Но шло время, и постепенно

я полюбил писать от руки.

Я обнаружил, что от руки

мысли плавнее облекаются в

слова, текст становится менее

рубленым, более вязким, да и

мысли в него облекаются уже

совсем не те, которые приходят

в голову, когда ты сидишь за

столом и горбатишь пальцы о

клавиатуру компьютера. Конеч-

но, совсем без компьютера не

обойтись, но все-таки...

Одним словом, я понял, что мне

нужна хорошая тетрадь. Я пы-

тался пользоваться обычными

общими тетрадями, но у них ока-

залась слишком мягкая обложка

и писать в них не за столом,

а на коленках, например, было

неудобно. И тогда я решил сшить

и переплести себе тетрадь.По-

началу, конечно, не сам решил

сшить, а пойти в переплетную

и заказать себе тетрадь по инди-

видуальному проекту...

Как-то раз во время прогулки

по району Петровки в Малом

Каретном переулке я обнару-

жил самую настоящую, с вы-

веской еще советских времен

переплетную мастерскую. Но

ее работник Николай как-то ле-

ниво ответил мне, что на самом

деле я и сам могу ее сшить, а

ему, дескать, с таким заказом

возиться нерентабельно. Ну,

переплести тетрадь, предпо-

ложим, я еще кое-как бы смог,

но сшить ниткой блок? И тогда

Николай за какие-нибудь 2–3

минуты на наглядном примере

только что сшитого книжного

блока объяснил мне, как сши-

вать тетрадки в блок.

Запарился я не на шутку! К пер-

вой своей тетради я специально

подобрал бумагу, потом извел

целый картридж эпсоновских

чернил, печатая на желтоватых

страницах хромово-зеленую

сетку линеек, через того же Ни-

колая из переплетной в Малом

Каретном выяснил, где можно

купить немного переплетного

материала, который, как ока-

залось, называется кондовым

словом «бумвинил»; да и вообще

— где можно ознакомиться с

ассортиментом материалов для

переплета... За закладкой, на

профессиональном языке име-

нующейся «ляссе», я отправился

в ближайший магазин всяческой

фурнитуры, где под удивленные

взгляды разновозрастных теток

и девиц выбрал тесьму «вьюнок»

текст: реваз резо

саш

а а

уэрбах

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

25

темно-коричневого цвета.

Блок для своей первой тетради

я перешивал несколько раз.

Вместо марли (до сих пор не

знаю, как она правильно назы-

вается), при помощи которой

блок крепится к обложке и к ко-

торой пришивается закладка,

я использовал театральный

холст, рассудив, что если со

временем пропитанная клеем

марля рассохнется и начнет

крошиться (как-то мне уже

приходилось сталкиваться

с таким), то театральный

холст — это на века.

В общем, тетрадь у меня по-

лучилась знатная! Только вот,

сшив ее, я вдруг понял, что мне

нечего в ней писать. То есть ни

в ней, ни на компьютере мне

как-то совсем не хочется писать.

А хочется шить тетради и за-

писные книжки, шить и пере-

плетать. Одним словом, так и не

став писателем, я превратился

в переплетчика. Мне было 33...

Но я был рад! Прозу я приравнял

к поэзии и оттачивал появляв-

шиеся фразы, проговаривая их

про себя, словно молитву, сотни

раз. В тексте для меня стал

важен ритм. Я пришел к выво-

ду, что содержание текста мы

постигаем не столько через

значение использованных

в нем слов, сколько через ритм,

который начинает пульсировать

в нас, когда мы читаем. На этот

ритм постепенно нанизывается

наше дыхание и, в сущности,

мы впадаем в транс. Каким

он будет, зависит от ритма

произведения...

А сшитые тетради и записные

книжки я продавал. Как-то раз,

гуляя в районе Патриарших,

в Большом Палашевском пере-

улке я наткнулся на магазин

«Новодел». Среди прочего там

продавались и записные книж-

ки. Я внимательно рассмотрел

их и констатировал, что мои,

пожалуй, лучше. Сданные на про-

дажу 2–3 тетради из имевшихся

довольно быстро продались.

И тогда с штучного производ-

ства я перешел на серийное.

В общей сложности я сделал

таких серий пять, тиражом от

10 до 25 экземпляров. Конечно,

на деньги, вырученные с таких

малотиражных серий, было не

прожить, но я подрабатывал

еще где-то что-то, а продавав-

шиеся книжки вносили в мой

тогдашний бюджет довольно

ощутимый вклад.

Я продавал их в магазине

марок, в сети бюро находок,

в ЦДХ, продавал и через со-

общества в ЖЖ. В принципе,

получался неплохой бизнес.

По себестоимости материалов

книжка маленького формата

обходилась мне рублей в 25.

В магазины я сдавал их по

250 рублей, чтобы на выходе

они стоили не более 500.

Думаю, то, что они были вруч-

ную сшиты «крученым льном»,

особого значения не имело.

Дело было в бумаге (чаще всего

я использовал крафт), в ори-

гинальном и удобном пере-

плете (со временем я начал

делать карман на заднем

форзаце и патрон для ручки

или карандаша) и, может, еще

в том, что почти во всех сериях

последняя тетрадка блока была

проперфорирована на отрыв-

ные листочки-визитки — этакая

довольно практичная, кстати,

фишка, которую и по сей день

я почти нигде не встречал. Так

что, думаю, перейди я тогда на

промышленное производство,

имел бы теперь свой свечной

заводик.

Но все получилось совсем не

так… Неожиданно я заболел,

денег на жизнь в Москве не

осталось, и я, прихватив с собой

самую первую сшитую мной

тетрадь, уехал в Грузию, домой,

где не был до этого без малого

15 лет, уехал писать… ■ ■ ■ ■ ■

рисунок: маша сумнина

В своей более или менее исповедальной колонке генеральный продюсер «Русской недели моды» Александр Шумский наконец-то расскажет миру, как он хотел стать художником и что из этого получилось. А история весьма поучительная — для продюсеров, для художников, да даже и для нормальных людей. Читателю остается только определится — к кому он принадле-жит.

■ ■ Современное искусство явно

недооцененная штука. Правда,

на фоне вездесущего кризиса

оно выглядит переоцененным, но

я сейчас не о деньгах. Я о силе

воздействия. Даже окрепшее со-

знание с удовольствием сдается

в плен арт-объектам. При этом

те, кто «не рубит», считают, что

современным художником быть

несложно. У нас прогрессивная

художественная мысль до сих

пор подвергается регулярной

обструкции. Последнее неудиви-

тельно — эстетические стан-

дарты нескольких поколений

выросли на карикатурах Херлуфа

Бидструпа. В любом случае,

я уверен, народные массы

к искусству относят пейзажи

с ярмарки, но никак не работы

Баскья или Кита Харинга (о рус-

ских даже и не говорю). Средний

обыватель вам скажет: я тоже

так могу. Может, да не так. Не

хочу называть себя средним

обывателем, но несколько лет

назад я чуть не стал «совре-

менным художником». Именно

в кавычках…

Посвящение в modern art

произошло в 2000 году, когда

в Москве олигархи скупали

постдефолтный антиквариат,

а в Лондоне открылась Tate

Modern. Изучая архитектур-

ные особенности лондонских

магазинов, мы с товарищем

случайно попали в Королевскую

академию искусств на выставку

«Апокалипсис». Нас заманил

подзаголовок «Красота и ужас

в современном искусстве». Надо

заметить, что в тот момент по-

нятие «современное искусство»

для меня сводилось в основном

к героям поп-арта. Правда,

в моем активе было знакомство

с неформальными московскими

художниками начала девяностых

и участие в полуподпольной гале-

рее, но это было как-то неосо-

знанно. Осознание Силы насту-

пило на втором часу просмотра

экспозиции «Апокалипсиса».

Все-таки есть разница между

«Чемпионами мира» (Москва)

и Young British Artists (Лондон),

наверное…

Первый и самый главный

вывод — настоящее искусство,

каким бы извращенным оно ни

казалось, подействует даже на

сантехника. Это заблуждение —

считать contemporary art элитар-

ным удовольствием. Объясните

правила, и при правильном на-

строе даже работа «Ад» братьев

Чэпмен поразит сильнее, чем

фильмы братьев Коэн. «Ад» —

это скульптурная композиция

в масштабе «Лего», где мутанты-

нацисты мучают, насилуют и уни-

чтожают мутантов-ненацистов.

Жуткая вещь, кстати, сгоревшая

в огне. Но это как фестиваль-

ное кино — не развлекает,

а «заставляет задуматься».

Но то, что в кино запретили бы

к показу, на выставке открыто

демонстрируется. На той же

текст: александр шумский

image foru

m/east new

s

ната

лья л

ьвова

image foru

m/east new

s

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

27

выставке в Лондоне хитом

стала скульптура мертвого папы

Римского, погибшего, согласно

воле художника, от метеори-

та. Особенно меня восхитила

маленькая деталь: в стеклянном

потолке была дырка, сквозь

которую означенный метеорит

«влетел»; стекло соответствен-

но было рассыпано на полу.

Кто-то скажет: ну и что за бред?

Но мне это показалось изящной

издевкой над католической цер-

ковью — только подумайте, кто

мог направить метеорит в голову

папы Римского. Итальянский

художник обозначил истинное

место церкви… Короче, со-

прикосновение с прекрасным

(ну ладно, кроме Чэпменов)

дало приятный долгоиграющий

эффект. Даже розовая надувная

собачка Джеффа Кунса разме-

ром с трактор — экспонат «Апо-

калипсиса», — и та мерещится

до сих пор. Короче, вышел я из

Королевской академии искусств

новым человеком. Конкретно

расширил сознание. С тех пор —

полное ощущение того, что стал

понимать язык рыб и пауков.

Через два года была «Документа

11» в Касселе. Серьезный смотр

современных художников, про-

ходит раз в пять лет. Помнится,

«Документа» 2002 года куриро-

валась каким-то африканцем,

поэтому было много мало-

вразумительных фотографий

и изобразительного искусства

с африканского континента.

Даже я — уже разбирающий

слова в паучьем шуршании — не

достиг катарсиса. В то же время

я обнаружил Мэтью Барни — он

как раз напугал обществен-

ность циклом Cremaster. Мэтью

Барни — это муж Бьорк, но

более отмороженный в своих

проявлениях. Бьорк — нарядная

красавица, но на фоне мужа-

художника она школьница. По-

смотрите фильмы Мэтью Барни,

если вдруг еще не видели их. Это

настоящая киноиллюстрация

к выражению «дикая сила искус-

ства» — потом будете смотреть

сны с участием его героев…

А вот акула Деймона Хирста мне

не снилась, распиленная вдоль

свинья тоже. На его сольной

выставке в Saatchi Gallery меня

«восхитила» разлагающаяся го-

лова коровы в стеклянном кубе,

которую пожирали тысячи мух.

Работа, несомненно, облагоро-

дила чью-то частную коллекцию.

Модные художники иногда пред-

лагают пережить интересный

опыт, но на то они и художники,

чтобы увлекать и совращать.

Недавно прочитал: механизм

подсадки на кокаин очень прост:

человек, употребив порошок

один раз, все последующие

разы делает это в надежде по-

лучить первоначальный кайф.

Будто первый раз настолько

яркий и поднимающий, что в по-

гоне за этим ощущением юзер

снюхивается (или что он там

делает с кокаином). Я думаю,

без физической зависимости

тут не обойтись, но если эта

концепция верна, тогда совре-

менное искусство — это чистый

кокаин. При этом все законно

и без последствий для здоровья.

В моем случае однозначно —

в погоне за первым впечатле-

нием я был и на «Документах»

в Касселе, и на «Манифесте»,

и на Венецианской биеналле, да

и вообще — приезжая в любой

город, я первым делом ищу

местный музей современного

искусства. Не знаю, как там

с кокаином, но с каждой выстав-

кой кайфа становится больше.

Когда начинаешь лучше вникать

в молчание рыб, появляется за-

висимость. Наверное, немалую

роль играет исключительность

и эксклюзивность арт-среды.

Так, видимо, и подсаживаются

на коллекционирование со-

временного искусства. Каждый

человек по-своему переживает

image foru

m/east new

s

sip

a p

ress/fo

tobank

встречи с объектами искусства.

Некоторые объекты настолько

аддиктивны, что и двадцать

миллионов за «Яйцо» Кунса по-

кажутся небольшой платой за

желание переживать эстети-

ческий оргазм снова и снова

(но в Москве таких, похоже, не

нашлось, впрочем, и «Яйцо» —

не «Надувная собака»).

Короче, жизнь в искусстве на-

чалась с апокалипсиса.

И как-то естественно пришло

желание создать десяток произ-

ведений искусства, начинить ими

выставку собственного сочине-

ния и, так сказать, войти в пан-

теон. Я даже придумал, что и как

хочу сделать. Поскольку рисовать

не умею, я сделал выбор в пользу

видеоинсталляций. А что, сни-

маешь концептуальные планы/

тексты/движения, монтируешь

изысканно и применяешь разные

примочки, чтобы смотрелось кра-

сивее. Это был рывок в сторону

чистого творчества, а не желание

что-либо доказать. В процессе

экспериментов я обнаружил, что

если изображение проецировать

на стену сквозь вентилятор, то

появляется любопытная текстура,

так ценимая на выставках со-

временного искусства. А если

рассматривать крупные планы

сквозь разные линзы, то фиг

поймешь, что ты там наснял,

что тоже, кстати, весьма ценно.

Учитывая основной род заня-

тий — public relations, — мне

было нетрудно придумать кон-

цепцию будущего мира, который

я собирался отснять. Дело было

за малым — набрать видео-

материал. Бегать с камерой,

правда, мне скоро наскучило, да

и упражнения по зарабатыванию

денег отнимали много времени.

Проект был заброшен на ранней

стадии. И хорошо, что не дошел

до конца — точно опозорился

бы. Может, технически и можно

соответствовать, но этого для

настоящего искусства мало, как

вы понимаете. Занятие артом

должно быть не основным,

а единственным. Тогда можно

будет дойти до кондиции при-

знанного художника, если есть

идеи и талант, конечно. Пиар-

составляющая и роль галеристов

в современном художественном

процессе несомненно огромны.

Но вся конструкция (да и весь,

так сказать, маркет) обрушится

без тех, кто умеет воплощать

свои идеи наяву и готов ради

этого все бросить. Заниматься

этим как хобби — прямой путь на

рынок около ЦДХ. Мое наивное

желание творить обломалось

о невозможность стать арт-

отшельником. Впрочем, оно

обломалось и о понимание того,

что настоящих художественных

высот мне не достичь. Оконча-

тельно я это понял, посмотрев

фильм AES+F про молодежь

с ракетами. «Последняя битва»,

кажется. Такое по ходу не

создашь.

Настоящие работы должны не

только возбуждать (коллекцио-

неров), но и побуждать. Вот еще

одна история. Мой знакомый

рассказал, как школьником

попал на выставку американ-

ской фотографии в Москве

— в семидесятых! И это его так

«торкнуло» (узнаете знакомое

слово?), что он стал заниматься

фотографией. Фотографа из

него не получилось, зато он

преуспел в другом. Но пример

созвучен с моим, только у меня

вместо фотографии были,

страшно сказать, расчленен-

ные нацисты-солдатики и акула

в формальдегиде. Возможно,

главный секрет современного

искусства в том, что при всей

безумности арт-проектов мы —

зрители и любители — остаемся

нормальными людьми. Попробуй-

те на себе. ■ ■ ■ ■ ■ ■

image foru

m/east new

s

image foru

m/east new

s

■ ■ ■ Слово «продюсер» в России

скорее ругательное. Сразу в го-

лове возникает образ воротилы,

грабящего музыкантов. В про-

екте «Пора разлива рек» моя

роль минимальна и сводится

к продюсированию в старом

добром смысле: связать талант

и слушателя. Через выбор му-

зыкантов, через выбор средств

записи, просто через эмоцио-

нальную поддержку.

А эмоций вложено немало…

Эпизод 1. Почему?Несколько лет назад Олег Бойко,

лидер московcкой модной

клубной группы Mother’s Little

Helpers, исполнявшей что-то

в стиле брит-рок на англий-

ском языке, сказал мне, что

по-английски больше пишется

и стали рождаться совершенно

странные мелодии и тексты на

русском.

С первых же песен, которые

были просто сыграны под акусти-

ческую гитару и компьютерный

бит, я влюбился в этот проект.

И с самого начала решил: этот

проект должен состоятся. Не

хочется пафоса, но с самого

начала такая внутренняя убеж-

денность была связана с тем,

что в отличие от всего спектра

«замечательной» отечественной

музыки, вливающейся в нашу

жизнь с телеэкрана и модных

радиостанций, этот проект

действительно станет пусть и не-

большим, но вкладом в историю

русской музыки.

Эпизод 2. Как?С особой гордостью за результат

и с особым сожалением за рез-

кое сокращение нервных клеток

собственного головного мозга

сообщаю, что диск переписывал-

ся полностью от начала до конца

четыре раза! Почему? Потому

что после очередной записи

мы садились с Олегом и просто

чувствовали, что «не то». Что

конкретно — объяснить невоз-

можно. То струнные какие-то

невыразительные, то отсутствие

жизни в голосе. Иногда просто

нет причины, и все, просто слу-

шаешь и понимаешь — «не то».

Поскольку классическая задача

На этом уроке музыки будут твориться дела воис-тину пионерские: ведь можно ли иначе, как перво-проходцем, назвать замминистра экономического развития РФ Станислава Воскресенского, высту-пившего в роли музыкального продюсера? И разве не достоин пионерского галстука автор-исполнитель Олег Бойко, который сам себя счита-ет новым продолжателем древнего балладного жанра, который когда-то назывался «псалмодия»? Дабы избе-жать упреков в голословности, к уроку музыки, по просвети-тельской инициативе продюсера Станислава Воскресенского, приложен диск с балладами. А дальше проще некуда: читатель становится слушателем и сам все оценивает.

текст: станислав воскесенский, олег бойко

orlova

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

31

шоу-бизнеса «побыстрее запи-

сать и заработать денег» не стоя-

ла изначально, мы могли себе

позволить просто решить, что

делаем паузу, меняем музыкан-

тов, студию и звукорежиссера.

Во время последнего захода со-

впало все. Музыканты прочув-

ствовали проект и помещение

студии, а главное, эту музыку по-

чувствовал звукорежиссер, что

само по себе большая редкость.

Композиция «Суета» (12-й

трек на диске) далась тяжелее

всего. В оригинале 11-й и 12-й

треки — одна композиция,

слушать лучше подряд не пре-

рываясь. Сколько раз ее пере-

писывали, даже не помню. Не

могу не остановиться, потому

что это мое любое произведе-

ние. Записывали последним —

учли опыт прошлых версий, при

которых эмоционально запись

именно этой вещи высасывала

так, что музыкантов не остава-

лось ни на что…

Итак, год спокойной и кропот-

ливой работы — и диск в мрач-

ном конверте перед вами.

Эпизод 3. Что?Что сказать про жанр музы-

ки? Говорят, что это восста-

новление традиций русской

баллады. Но думается, что

музыкальные критики придума-

ют что-нибудь, чтобы обозвать

как-нибудь иначе этот стиль.

Но это не так важно. Важно,

что этот проект очень про

страну. Он навеян многочислен-

ными поездками по городам,

часто небольшим, в средней

полосе России, включая Оптину

Пустынь. Музыка глубока

и неоднозначна, местами как

четко сдирежированный немец-

кий оркестр, местами — рва-

ная и неожиданная. Наша Роди-

на — она такая. Бойко говорит,

что это молитва, облаченная в

звук. Наверное, это так.

Станислав Воскресенский

рисунки: ляля ваганова

■ ■ ■ Как жанр русская баллада

сформировалась уже очень

давно. Берущая свое начало

в военных плачах и церков-

ном духовном стихе, к 19-му

столетию баллада становится

ярчайшим явлением русской

литературы того времени.

Лучшие мастера — Пушкин,

Жуковский, Батюшков и другие

возводят жанр в ранг абсо-

люта навсегда, задав ему тон

предельной искренности, как в

те времена бы сказали — псал-

модии, то есть выпевания каж-

дого звука слова.

Сюжеты, очень часто на эпиче-

скую и лирическую тему, и по

сей день завораживают своими

яркими образами, практически

всегда приводя повествование

к иносказанию, то есть к притче.

Вообще восприятие сюжетной

линии испокон веков стояло на

возможности славянской души

даже в простых вещах прочи-

тать нечто большее и во всей

чистоте своей вписать в книгу

жизни, из которой как раз все

сюжеты балладные и черпались

и, собственно, до сих пор черпа-

ются. Отдельно хотелось сказать

о способности русской души

положить голову на ладонь и при-

слушаться к песне ли, к рассказу

ли, что тоже несомненно от-

разилось в русской балладной

лирике всех времен.

Следующий этап развития бал-

лады — это взаимодействие ее

с музыкой. И вместе с колоссаль-

ным развитием искусств в 19-м

веке, конечно же, такой жанр не

мог не просиять на отечествен-

ном музыкальном небосклоне.

К нему обращаются пророки

русского музыкального языка

М.П. Мусоргский, Н.А. Римский-

Корсаков, П.И. Чайковский,

С.В. Рахманинов и вписывают

золотыми буквами в мировое

музыкальное наследие русский

балладный эпос. Поражает

прежде всего новаторство, сме-

лость музыкального мышления

и как эти понятия сопрягаются

с корневой архаикой. И немудре-

но, достаточно вспомнить пер-

вых носителей жанра — безы-

мянных гусляров-сказителей,

без которых невозможно

представить развитие баллады,

путь ее от былинного сказа к тем

шедеврам, которые по праву

считаются жемчужинами миро-

вой музыкальной культуры.

К великому сожалению, раз-

витие в 20-м веке баллады

оказалось недолгим и вместе

с другим наследием практиче-

ски всех видов искусства она

была растоптана смутным

временем революции и по-

следующим периодом полного

обнищания национального

музыкального пространства.

И все попытки вернуться на

прежний актуальный уровень

русской музыкальной культуры

превращались в китч, ничего

общего с предыдущими дости-

жениями не имеющий.

Собственно, работа, которая

представлена слушателю, —

слабая попытка нащупать

«времен связующую нить», ин-

туитивно соединить чистый

лист грядущего с достиже-

ниями великого прошлого.

Насколько это удалось, не нам

решать, мы только отдались

стихиям вольного творческого

всплеска и желанию еще раз

напомнить о незаслуженно

забытом творческом наследии

русской музыкальной культуры,

имя которому — баллада.

Олег Бойко■ ■ ■ ■

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

33

вторая четверть

Пионер-герой. Золотой мальчик. Один в школе. Собеседование. Восток и мерзлота. Курдская правда.

инга

аксенова

текст: антон уткин фото: андрей царев

В своем очерке наш спецкор Антон Уткин, надо признать, ударно перевыпол-нил план: он отправлялся в Пензенскую область собирать материал про одного пионера-героя, а в итоге собрал сразу про двоих, потому что неизвестно, кто больше герой — единственный ученик в школе или его единственный учитель. Зато читатель безусловно в выигрыше.

— Швабра падает — баба порадует, — го-ворит Юрий Николаевич.

Швабра падает уже не первый раз, но примета как-то не сбывается. Те, кто радовали, давно живут в областном центре. От двух жен, с которыми Юрий Николаевич в беспросветном разводе, у него трое детей, алименты и, как он подчеркивает буквально ежедневно, по-этическое настроение. По поводу и без повода он обильно цитирует Пушкина, Некрасова и Блока, расхаживая по дому в стоптанных валенках. Весь же дом уве-шан досками с выжженными на них со-ветами Омара Хайяма как можно ярче прожить свою жизнь. Кажется, именно эти советы и привели Юрия Николае-вича к его нынешнему холостяцкому со-стоянию. Впрочем, детским вниманием он не обделен — такая уж у него работа.

В хиреющей деревне Скачиха нет газа, магазина, аптеки, зато есть действую-щая начальная школа, в которой учится всего один ученик — третьеклассник Володя. Учитель там тоже один — Юрий Николаевич. В школе он преподает все положенные предметы, а заодно явля-ется и ее директором. Когда-то вместе с Володей училась еще девочка Настя, но в прошлом году ее родители переехали

в город, дочку, естественно, забрали с со-бой, и Вова остался один. Я расспраши-ваю о ребенке в надежде увидеть совре-менного Филиппка, золотую головенку, но проза жизни готовит небольшую неожиданность.

На утреннем холоде «Москвич–412» ни-как не хочет заводиться, наконец мотор фыркает и мы отправляемся в школу, до которой ровно семнадцать километров. Дорога идет полями. В длинных лужах вдоль полотна весело бежит оранжевое отражение восходящего солнца.

— Чаще я на велосипеде туда езжу, — говорит Юрий Николаевич.— Бензин уж больно дорог. На велосипеде пол-тора часа дорога занимает. Но это даже хорошо: едешь, думаешь, свежим воз-духом дышишь, природа вокруг. Хоро-шо ведь, да?

Я неуверенно соглашаюсь. Любопыт-ство мое возрастает, но машина встает опять.

— Полнолуние, бесы разгулялись, — поясняет Юрий Николаевич и идет ко-паться в моторе.

От асфальта в Скачиху ведет избитый проселок длиной в три километра.

— Дорогу чистят по двум поводам, — говорит Юрий Николаевич, — на выбо-

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

35

......................... СССССССССССССССккккккккккккккккааааааааааааааааччччччччииииииихххххххаааааааа нннннеееееттттт ггггггггаааааааазззззззаааааааа,,,,,,, ммммммммммааааагггггггггааааааааззззииииииииннннннннннннннаааааааааааааааа,,,,, аааааааааапппппппппппппппппппппппппттттттттттттттттттттттеееееееекккккккиииииииии,,, ззззззззззззззззззззззззззаааааааааааааааааааааааааааааатттттттттттооооооооооо ееееееееееееееесссссссссссссттттттттьььььььь ддддддддееееееейййсствввввуууууууюююююююююююющщщщщщщщщщщщщщщщщаааааааааааааааяяяяяяяяяяяяяяяяя ннннннннннннннннннннаааааааааааааааааччччччччччччааааааааллллллллллллььььььььььььнннннннннааааааааааааяяяяяяя шшшшшшшкккккккооооолллллааааа,,, вв кккккккооооооооттттттттооооооооорррррррррррооооооооооооооойййййййййййййййййййййй уууууууууууууууууууччччччччччиииитттттттттттттттсссяяяяяяяяяяяяяяяя ввввввввввввввввввввввссссссссссссссссссеееееееееееееееееееееееееееееггггггггоооооооо ооооооддддддддддииииииннннннн ууууууууууууччччччччччччччееееееееееееееееееннннниик —————— ттттттттттттттррррррррееееееееттттттттттттттььььььееееккккккккллллааааааааааасссссссссссснннннннннннннииикккккк ВВВВВооооооолллллоооооодддддяяяя.................

уууууу щщщщщщщщщ

ры или когда в мир иной кого провожа-ют. Зимой приходится велосипед отсюда на себе таскать.

Ольга — мама единственного уче-ника — работает в школе техничкой. В ее обязанности входит растопка печи, уборка помещения и приготовление чая для директора. Школьное здание — обыкновенная изба, состоящая из одной комнаты-класса, но зачем-то оборудован-ная пожарной сигнализацией.

— Кто ж ее тут услышит? — спраши-ваю я.

— Не знаю, — отвечает Юрий Николае-вич. — Так положено.

Школа работает уже три года, а до этого за неимением учеников пять лет стояла на консервации. Когда Володе исполни-лось семь лет, Ольга написала заявление в РОНО, и школу снова открыли, а Юрия Николаевича пригласили сюда на рабо-ту. Несмотря на семнадцать километров, согласился он не раздумывая, потому что к тому времени уже понял, что с Ома-ром особенно не разживешься.

К нашему приезду печка растоплена и чай готов. За партой старого образца

с откидной крышкой нас ожидает един-ственный ученик.

— Печку сам клал, — рассказывает Юрий Николаевич, обходя свои владе-ния. — Были здесь только стены да пол.

Сегодня в меню: окружающий мир (бывшее природоведение), математика, чтение, русский язык и физкультура на десерт.

Географию окружающего мира изуча-ют по старой карте Советского Союза. Юрий Николаевич показывает новые границы нового государства, но и то, что осталось, представляется Вове необъят-ным.

— Это все наше? — с искренним изу-млением спрашивает он.

— Наше, наше, — снисходительно успо-каивает его Юрий Николаевич. Полгода назад он возил Вову в районный центр в краеведческий музей. На сегодняшний день это самая дальняя его поездка. Да

и сам Юрий Николаевич впер-вые увидел Черное море только прошлым летом — на неделю ездил в Геленджик. Не скрыва-ет, что со времен развода это са-мое сильное его впечатление.

В этой школе, как и во всякой другой, имеются свои традиции. На простых пе-ременах учитель с учеником с увлечени-ем играют в шашки, а во время большой Вова печет себе картошку. Сказать по правде, ученик не кажется мне чересчур способным: с каким-то фатальным по-стоянством он путает дательный и тво-рительный падежи и почти не дружит с таблицей умножения.

— Как это так, — возмущается препо-даватель, — в деревне и не знать таблицу умножения?!

А может быть, присутствие незнако-мых людей мешает сосредоточиться единственному ученику, зато уж арти-стических способностей ему не зани-мать. Стихи он читает изумительно, осо-бенно Есенина.

— «Белая береза, — старательно вы-говаривает он, поводя рукой в сторону

Школьное здание — обыкновен-ная изба, состоящая из одной комнаты-класса, но зачем-то оборудованная пожарной сигна-лизацией

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

37

окна, — под моим окном принакрылась снегом, точно серебром...»

Но морфология снова играет с ним до-садные шутки.

— Что же это ты, — усмехается Юрий Николаевич, — папу загнал в третье склонение?

Вова обиженно сопит, хмуро погляды-вая на нас исподлобья. Потрескивают дрова в печке. Дымятся черные бока под-горевших картошин.

— В слове «Вова» сколько слогов?— Один, — упрямо твердит Вова.— Эх, Во-ва, — вздыхает расстроен-

ный преподаватель, — надо учиться, а то будешь всю жизнь по деревне ходить, смотреть на то, что коровы оставляют.

И Юрий Николаевич рассказывает Вове про Ломоносова, про то, как он шел с рыбным обозом в Москву за знаниями, и показывает его путь все на той же ста-рой карте СССР.

С Ольгой беседуем, сидя на толстых пеньках под белоснежными березами. Березы истекают соком, сверкающие на солнце капли увлажняют землю, и она бездумно блестит под лучами апрель-

ского солнца. Чьи-то куры лениво гребут в школьном дворе. Над самым ухом кри-чит петух, словно хочет положить конец занятиям и объявить перемену.

Мама Ольгу в эти края привезла в се-милетнем возрасте, то есть двадцать лет назад. Мама украинка, отец узбек. Жили в Ташкенте. Вообще-то ее зовут Лола, но в России она крестилась и в крещении получила новое имя — Ольга. Выясняет-ся, что сын ее с рождения болен тяжелой болезнью костей.

— Смешной он у меня. Раньше все слова путал. Ну, например, не воробей, а робобей, не шоколадка, а акашадка. А первое слово у него было «рыба». Даже раньше еще, чем «мама».

— Почему рыба? — удивляюсь я.Ольга пожимает плечами. Спрашиваю

про Вовиного отца. Выясняется, что он наполовину татарин, наполовину тад-жик и действительно уже года два как в третьем склонении, то есть в полной се-мейной отставке.

— Вот смотрите, как интересно полу-чается, — с улыбкой говорит Лола. — Ка-ких только кровей нет в Вове моем, а рус-

ской нет. А в итоге все равно получается, что он русский. Так ведь?

По словам Лолы, ее сын — ярко вы-раженный гуманитарий. Обожает исто-рические передачи, которые идут по каналу «Культура», а вот голос Эдварда Радзинского приводит его в настоящий ужас. Стоит ему заслышать, как писатель своим вьюгоподобным голосом разобла-чает политиков прошлого, начинающий гуманитарий прячется под кровать и си-дит там, пока кто-нибудь не переключит канал.

— Так и спрашиваем: Вова, чего ты больше боишься, грома или Эдварда Радзинского? — смеется Лола. — Радзин-ского, говорит.

Тем временем учебный день подходит к концу. Остается еще урок физкульту-ры, но вместо него ученик с учителем с увлечением жгут прошлогоднюю листву. Лола отправляется подметать помещение школы, а мы с Юрием Ни-колаевичем садимся в «Москвич-412» и не торопясь едем к нему домой — все те же семнадцать километров. По пути прихватываем брошенные дорожными

службами у обочины деревянные стол-бики — в хозяйстве все сгодится. На фоне сельскохозяйственной разрухи — рекламные щиты «Единой России» с огромным медведем, и оттого кажется, что именно этот бурый великан рас-топтал здесь всякую разумную жизнь, хотя все это — неизгладимые следы де-вяностых.

После обеда Юрий Николаевич выхо-дит на полевые работы — бороновать ого-род. К бороне он проволкой прикручива-ет кусок рельса, кладет лямку на живот и, как бурлак, тягает ее по вспаханному чернозему. Неподалеку тем же способом боронует его сосед Сашка — ветеран Аф-ганистана, а теперь свободный крестья-нин свободной России. Спрашиваю, по-чему бы не нанять лошадь.

— Да лошадь нанять, — говорит Саш-ка, — это две сотки отдать. Я на них луч-ше пива себе куплю. — И прикладыва-ется к пластиковой бутыли популярной здесь марки «Gold».

Узнав, что меня интересует школа с од-ним учеником, Сашка искренне изумля-ется:

— Да на хера тебе эта школа? Скоро во-обще ее не будет. Ты лучше про меня на-пиши. Я настоящий, я с земли живу, ни у кого ничего не прошу.

Он рассказывает, что у него три ого-рода, что вчера жену его подрал кобель, что недавно в районе пали две лошади и их тут же съели. Последний раз подоб-ный случай был зафиксирован во время Великой Отечественной войны.

— Я с коленей уже поднялся, — до-вольно образно определяет Сашка свое нынешнее состояние, — но и на ноги еще не встал.

Сашкина жена — первая ученица Юрия Николаевича, гроза местных де-путатов и вообще властей всех мастей. Когда у них с Сашкой родилась вторая дочь, поздравлять ее приезжал лично начальник районной милиции, но до-знаться, чем именно Сашкина супруга снискала такое уважение полковника, мне так и не удается. Свою активную гражданскую позицию она подкрепляет увесистым матом.

— Николаич, — кричит она Юрию Ни-колаевичу через межу, — ты зачем на де-

39

сять кур двух петухов держишь? Им надо яйца нести, а они их долбят и долбят.

— Лена,— кричит в ответ Юрий Нико-лаевич, — не матись. У тебя же ребенок на руках!

— Бабу тебе надо хорошую, вот чего! Юрий Николаевич не выдержива-

ет напора, плюется и уходит в дом. Но Лена расположена к общению. Она переходит на наш огород. Признаться, мне нравится Лена, хоть и подрал ее ко-бель, я тоже не прочь переброситься с ней словцом.

— Вот что такое любовь? — спрашива-ет она загадочно.

— Кто ж его знает? — уклончиво отве-чаю я.

— Вот то-то же. Сегодня есть, а завтра и след простыл. А семья — это все! Вся жизнь на ней держится, — излагает Лена свою концепцию. — А в семье чего не слу-чается? Есть такие, знаешь, у нее мужик налево сходил — так это прям трагедия. Что, убудет от тебя, что ли? Скажи!

— Нет, — соглашаюсь я как можно тверже, увереннее, — не убудет. — И еще раз, еще тверже: — Не убудет.

Лена еще что-то говорит, а я думаю: есть, ох есть женщины в русских селеньях!

Вечером Юрий Николаевич возна-граждает себя за труды смородинным самогоном. После первой окунает в рюм-ку палец, берет мою зажигалку, и на не-сколько секунд палец обволакивает си-нее пламя.

— Не меньше пятидесяти, — удовлет-воренно констатирует Юрий Николае-вич, но вообще-то он немного расстроен бесцеремонными советами своей пер-вой ученицы. Сетует на то, что к учите-лю совсем пропало уважение, что платят унизительно мало.

— Я вот ее первый учитель, а она со мной матом! Это как? Вот при царе да при Советах совсем другое дело было.

— Да как сказать, — возражаю я. — Есть у Чехова рассказ про сельскую учи-тельницу. Тоже там не все так сладко. Хотя получали больше, это да.

Прямо в окне, наливаясь на глазах, заходит красное солнце. Свиристели хохлатыми столбиками стоят на ветках яблонь. Интересуюсь дальнейшей Вови-ной судьбой.

— Еще год ему осталось учиться, зо-лотому моему мальчику, — отвечает со вздохом Юрий Николаевич, — а потом переведут его в районный центр в ин-тернат. Школу закроют, а работу сейчас найти очень сложно. По всему району идут сокращения.

— Ну, может, как раз еще кто-нибудь подрастет, — предполагаю я.

— Да вряд ли, — грустно говорит мой хозяин. — Никого там больше нет.

А потом приносит баян и исполняет на нем мелодию столь проникновен-ную, никогда не слыханную, что не надо больше слов: только вбирать в себя эти звуки, смотреть в окно на сумеречную родину и пить липкую прозрачную кровь этой земли, нацеженную из жил весенних берез. Так проходит и минута, и другая, и третья...

— Ничего, все хорошо, — говорит Юрий Николаевич, откладывая баян и наливая себе березового сока. — Все хорошо.

У него опять поэтическое настрое- ние.

............ ЮЮЮЮЮЮЮЮЮЮЮЮЮЮЮЮЮЮрррррррррррррррррррррррррриииииииииииииииййййййййййййййййййй ННННННННННННННННННННННННииииииииииииииииииииииииииииккккккккккккккккккккккккккккккккоооооооооооооооооооооооооооооооллллллллллллллллллллллллллллллллллллллаааааааааааааааааааааааааааааааааааааааааеееееееееееееееееееееееееееееееееееееееввввввввввввввввввввввввввввввввввиииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииииичччччччччччччччччччччччччччччччччччччч ввввввоооооооззззззззнннннннннаааааааааааааааггггггггггггггггггггггггггггггрррррррррррррррррррррррррррррррррррааааааааааааааааааааааааааааааааажжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжжддддддддддддддддддддддддддддддддддддддддддддддаааааааааааааааааааааааааааааааеееееееееееееееееееееееееееттттттттттттттттттттттттттттт ссссссссссссссссссссссссееееееееееееееееееееееееееееееееееееееебббббббббббббббббббббббббббббббббббббббббяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяяя ззззззззззззззззззззззззаааааааааааааааааааааааааааа тттттттттттттттттттттрррррррррррррррррррррррууууууууууууууууууууууууууууддддддддддддддддддддддддддыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыы ссссссссссссссссссссссссммммммммммммммммммммммммооооооооооооооооооооооооррррррррррррррррррррррррррррррррррррррррррррррррррррроооооооооооооооооооооооооодддддддддддддддддддддддддддддддддддддддддддииииииииииииииииииииииииииииииинннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннннныыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыыымммммммммммммммммммммммммммммм

рррррррррр

сссссссссссссссссссссссссааааааааааааааааааааааааааааааммммммммммммммммммммммммммммммммммммммммммооооооооооооооооооооооооооооооооооооооггггггггггггггггггггггггггггггггггооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооооннннннннннннннннннннннннннннноооооооооооооооооооооооооомммммммммммммммммммммммммммммм...................................

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

...Назим работает диджеем, играет в хороших клубах этническую музыку. В своих сетах он ни разу не повторил ни одну композицию...

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

41

текст: николай фохт фото: orlova рисунки: татьяна фохт

История про курда, живущего в Москве, а может быть и поки-дающего Москву, не могла не появиться в журнале, уже хотя бы потому, что именно он способствовал первому телепоказу танца живота в России, но кроме того совершил еще массу до-брых пионерских дел. Сам бездомный, сделал наш дом хотя бы временно теплее. Прочтение сулит обнадеживающие, а то и ра-достные эмоции.

…И правда — а зачем людям знать, что есть Назим Надиров? Хорошо — яркий человек. Так выходите в город, в Москву, поболтайтесь тут, пошны-ряйте по улицам да проспектам днем, а особенно вечером — большая веро-ятность, что столкнетесь с Назимом лицом к лицу, такой он яркий. Зачем все разжевывать, маленькие, что ль? Я Назима много раз видел, мне про него трудно рассказать что-нибудь новое. А всякий, кто видит его первый раз, так и говорит: ух ты, Назим!

И это правда.Хорошо, предположим, с познава-

тельной точки зрения. Точнее, с такой, с рекордной позиции надо знать о дости-жениях этого человека. Хорошо. Я уже составил список Назимовых побед и ре-кордов — вот он.

Что Назим Надиров, кандидат фило-логических, продюсер и артист сделал первым:

— доказал, что язык 40-миллионного курдского народа (соответственно, курд-

ский язык) не недоносок с заимствовани-ями из всех мыслимых и немыслимых языков (как считали все востоковеды до этого), а один из древнейших индоевро-пейских языков;

— привез зарубежных артистов в Турк-мению, впервые вывез туркменских ар-тистов за рубеж;

— издал первый в мире компакт-диск с туркменской музыкой;

— пригласил в Россию Дживана Гаспа-ряна, Севару Назархан, Далера Назаро-ва, группу «Ашхабад» и многих других суперзвезд этнической музыки;

— вывез «Чижа» за рубеж, в Германию.Локальный список получается. Поду-

маешь, Гаспаряна, подумаешь, «Чижа»… Хотя есть мнение, что именно Надиров зачал моду на всё (вообще всё) восточное в Москве, что после его культуртрегер-ских усилий, после того, как распро-бовали тут пряные восточные звуки и впервые увидели аутентичные танцы живота (по некоторым сведениям, имен-но Назим способствовал первому теле-

показу танца живота в России), стали распускаться в столице сети восточных ресторанов — «кишмиши» всякие, «шеш-беши» и прочие. Еще раз: почувствовав духовную поддержку, избыв комплекс неполноценности, восточная культура встала в полный рост и расправила пле-чи. Правда. Есть такое мнение.

Кишмиш — это уже серьезно.С другой стороны, каким бы ни был

Назим Надиров ярким и неординарным человеком, есть шанс и не встретиться с ним в Москве — большой город, да и времени болтаться ради этой встречи мало, возможно и нету. Поэтому все-таки придется поговорить о Назиме, придет-ся рассказать о нем. Тем более что он сделал одну важную вещь. На этот раз, предполагаю, не первым, далеко не пер-вым, но одним из немногих. Но в тему сделал, в тему.

Восточный мужчина лихо ведет свой прекрасный, благоухающий специаль-ными жидкостями по уходу за пласти-ком автомобиль. Он красиво прикури-

вает, он лукаво косится в мою сторону, вежливо предлагает сигарету — хотя, разумеется, знает, что не курю. Он рад своей неиссякаемой солнечной радо-стью, его хорошее настроение генери-руется в избытке. Он цокает языком, он успевает проводить взглядом каждую пешеходную девицу. Он тянется к маг-нитоле и включает заунывную песенку. Неприятные звуки добавляют ему радо-сти. Он вполголоса подпевает: «Ухади, черт с табой, у меня теперь другой, мне теперь не нужен твой номер в книшке записной».

Он жмурится от такого простого мо-сковского счастья. Это не Назим Нади-ров. Но я вспомнил классическую исто-рию с участием Назима.

Однажды, как всегда, первым в мире, Назим догадался выпустить пластинку традиционной казахской музыки. На Западе, ну точнее, думаю, в Германии. И с этой пластинкой оказался в одной машине с казахом. Поставил. Несколько минут казах из вежливости слушал, но

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

43

потом сказал: а можно эту вашу музыку убрать, можно Апину поставить? Назим даже рассердился: это не моя, это ваша музыка. Ну ведь Назим курд все-таки, а не казах, хотя и родился в Казахстане.

Вот почему вспомнил я Назима в этой благоухающей «шестерке» темно-синего цвета с водителем таджиком.

А Назим за рулем совсем другой — со-средоточенный. Молчаливый. Ответ-ственный водитель. Однажды я ехал по Тимирязевской улице — есть в Москве такая. Москвичи знают. Ну вот, и вижу — в Красностуденческий поворачивает ма-шина Назима, он же в тех краях обитает, сам себя называет «звезда Тимирязевско-го района». Я еле дождался свой стрелки и припустил за его аккуратной черной машиной. Догнал уже на Дмитровке, поравнялся — и ну сигналить. Опустил стекло и давай орать: «Назим, Назим!» Ноль эффекта. Назим двигался по полу-пустому шоссе медленно, но верно, смо-трел строго вперед и строго отрешенно. Так и не повернул голову ни на градус до

самой Новослободки. Даже в зеркало не то что заднего вида — в боковое не по-смотрел. Опасно, конечно, так ездить, но что поделаешь — характер. Беспово-ротный.

Да, я видел Назима много раз, знаю его очень давно, но тут он меня удивил. На-зим купил квартиру в Анталье. Нормаль-ную квартиру на берегу моря, в кондоми-ниуме — или как там правильно. Купил и через некоторое время сказал: вот тут рай, в Турции.

Назим, какой рай, в какой Турции: от-сюда изгнали твою семью, турки нена-видят курдов — мы же все знаем, — ка-кой рай? Что бы сказал твой отец, если бы знал?

Назим не любит таких слов, таких во-просов, ну, мне кажется. Поэтому делает лицо, как там, на Дмитровке в машине.

— Ты знаешь, все не так просто… Плохо так говорить, но если честно... драматиче-

ские события с курдами — и их вина в этом есть. Те, кто пред-ставлял народ тогда, все сдела-ли плохо. И случилось то, что

случилось. Вот ты знаешь, ведь евреям в Германии с 33-го года до 39-го твердили — мы вас будем убивать, уезжайте отсюда. Каждый день. Все же было ясно — поче-му не уезжали, почему не спасали семьи? Ведь не было шансов. А вот ты задумывал-ся, почему когда показывают ужасы кон-цлагерей, печи — почему там, в печах, где сжигали евреев, немцы находили так много драгоценностей? А потому, что в 30-х трактовали Писание так, что там, в Германии — это последние страдания ев-рейского народа. Они шли в концлагерь, как на божественный акт — оттуда сразу на небо. Акт самопожертвования. Пони-маешь? Это ничего не оправдывает, но может кое-что объяснить. С курдским на-родом тоже… Повели бы себя иначе — не было бы трагедии, такой трагедии. Хотя давай об этом не будем, мне не нравится разговор.

Назим любит, когда его уважа-ют — кто не любит? Назим про-сто честно этого не скрывает

Назим деликатно подливает чай — в половине журналист-ских заметок про Надирова он подливает чай собеседнику. Ко-лорит. Я понимаю, что ему не нравится разговор, но сегодня мне именно это ин-тересно. Я чуть поворачиваю разговор.

— Почему в Турции, почему не в Ка-захстане, где родился, не в Киргизии или в Туве, где меня знают, уважают? Ну, во-первых, тут красиво, нереально красиво. Я выглядываю из окна и вижу апельсиновое дерево. Это настолько хо-рошо… Я сижу у моря или на балконе — и я равен сам себе. Это вообще впервые в моей жизни. Мне в этот момент неважно, чего я добился, что мне надо сделать — совсем неважно. Я вот если умру в такой момент, мне все равно, я готов тут. Это и есть рай.

Но почему?— Знаешь, как я там оказался? Одна

слушательница, ну таких, знаешь, мно-го — фанатов «Арбы 7 муз», которая на радио Москвы выходила. Вот. Она ар-

мянка, вышла замуж за турка, уехала в Анталью. И однажды, не помню как, по телефону или в Москву приехала, пред-лагает: Назим, а купите квартиру в Ан-талье, выгодно, красивое место, по друж-бе. Ну какие мысли сразу: к туркам, что я, сумасшедший? Да и все вокруг: знаем турков, дикари и так далее. В общем, я забыл о предложении. Она, эта поклон-ница, еще несколько раз предлагала, потом затихла. А однажды получаю па-кет, в котором билет на чартерный рейс до Антальи. Это она прислала. Я: а если не поеду, деньги же пропадут? Она: ну и что, пропадут значит, я очень хочу, что-бы вы, Назим, приехали и посмотрели. Так все и решилось. Я приехал и понял, что попал домой.

Почему?— Потому что турки — не дикари, как

мы. Потому что там есть… ну… тради-

ция, что ли. Там есть логика — они ра-ботают с утра до ночи, страна держится на труде, а не на нефти и газе, как у нас. Я уверен, что кончится нефть и газ — на-род просто порвет всех, кто на Рублевке живет. Тут, в России, не понимают, что происходит, нет традиции… ну, тру-диться. И поэтому люди не умеют ува-жать работу, не различают людей, кото-рые занимаются разной работой в жиз-ни. У турок интереснее. Они мудрее к этому относятся. Они знают свое место, каждый свое, не комплексуют по поводу того, что кто-то работает весь день, кто- то отдыхает. Там, в Анталье, я себя чув-ствую человеком особенным. На рынке, возле дома… А когда люди слышат, что я музыкой занимаюсь и знаю турецкую корневую музыку — вообще!

Назим любит, когда его уважают — кто не любит? Назим просто честно этого не скрывает. Я его понимаю — тут он яркий, экзотичный, модный. А там его уважают. Маленькая разница, но есть. Тут Назим занимается странным бизнесом — выго-

Искать надо свою родину, не верить никому на слово. Вот как Назим

45

русск

ий

пи

он

ер

№7

. ф

евр

ал

ь-м

ар

т 2

00

9

да от него Назиму намного меньше, чем выгода тем, кто рядом с его бизнесом. Да и вообще он этот бизнес ведет довольно лихо. Вот есть у него деловые отношения с магазином «Мир кино» — Надиров по-ставляет туда свою модную теперь world music. Заказчик дает разнарядку — вот нам надо такие, такие и вот такие диски. Назим отвечает необычно: хер вам, я по-ставлю вам вот этого музыканта, этого и этого. Заказчик, соответственно, удивля-ется: это как? Мы же заказчики, мы хо-тим… Мы что, не имеем права? За наши же деньги? Не имеете, отвечает Назим. Я потому что лучше знаю, что вам нужно. Я лучше знаю, какая музыка качествен-ная. Я за это отвечаю. А вы плохо раз-бираетесь. И диски, которые вы заказы-ваете, зависнут. Точно говорю. Поэтому я буду решать.

Вот именно так и происходит. За это и любят Назима Надирова. За это его и не любят. А он не может остановить-ся — он развивает свою независимость и свободу, свободу слова и свободу вку-

са. Вот прошли его «Курдские велосипе-ды» — импровизационные чтения, я бы сказал. Назим рассказывает смешные, баснословные, поэтические истории из своей жизни — и вдруг выдергива-ет из зала героя одной из историй. За-ставляет петь или играть музыку — ну по профилю героя. Назим отыграл три таких тяжелых представления в Мо-скве. В клубе «Высоцкий». Разумеется, расстался с администрацией не гладко — потому что нет должного уважения, потому что с деньгами лукавили — а с деньгами Назима не проведешь. В общем, от администрации никакого уважения, даже препятствия. Я Назима понимаю.

Вот вопрос такой: почему Назим На-диров культовый человек? Может, кто-то и запнется, я сразу отвечу. Я много раз был на его мероприятиях. Неважно, кто играет — Олег Фезов или Алик Ку-везин, или новые его герои и фавориты. Со всей Москвы на мероприятие приез-жают люди за звуками своей родины.

За подтверждением, что их казахская, таджикская, киргизская — любая — ро-дина есть. Пока они в Москве, в России, ну что… живут, работают, прозябают, — родина все-таки есть. Она не стала мифом и не забыла про них. Это Назим Надиров подгоняет свою Арбу и делово, но заботливо распределяет гостинцы. Милые сувениры — на первый взгляд, может, и ничтожные, но бесценные на чужбине. Его за это боготворят — одни, у которых тут чужбина. Другие, у кото-рых тут не чужбина, любят за экзоти-ку. Ну как любят… любят, но как-то не ценят. Поэтому и приходится сбегать в Турцию.

С другой стороны, хорошо, Турция. Но ведь там, в Турции, родина его деда и его отца. Оттуда их изгнали. Значит, Назим в двух шагах от родных мест. Еще усилие — и он там, на самой-самой роди-не. И тогда странным образом замкнется круг. Или, наоборот, разомкнется круг порочный. Назим успокоится. Он про-сто чует из своей Антальи родину. Хотя

почему чует — он знает, что она совсем рядом.

Эта история скоро может закончиться. Еще один яркий московский герой, по-упиравшись, побившись лбом о стены Белокаменной, о вечную российскую мерзлоту, свалит отсюда. И я даже раду-юсь. Я завидую и злюсь.

Кто нам вдолбил, что родина — это то место, где мы стоим как вкопанные? Что где родимся, там и сгодимся? Не знаю, смотрю на Назима, и сомнения появля-ются. Может, родину еще поискать надо? Всякую причем родину. Оторвать жопу от всего насиженного да побродить, да по-мыкаться. Искать надо свою родину, не верить никому на слово. Вот как Назим.

P.S. Да, самое главное. Назим работа-ет диджеем, играет в хороших клубах этническую музыку. В своих сетах он ни разу не повторил ни одну компози-цию. Ни разу — а я чуть было не забыл об этом сказать, почти самое главное упустил…

Всегда готов

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

49

третья четверть

Диктант. Целее будет! Широка страна моя родная. Урок китайского. 祖国 Уголок Отчизны в китайской степи. Урок кулинарии. Моя родная мамалыга. Сварено в Абхазии. Дневник наблюдений. Трудные дни. Зверович уходит

в монастырь. Сочинение. Одна на всех. Рассказ Дмитрия Глуховского.

инга

аксенова

тема номера

родина

текст: игорь мартынов

В прелюдии к главной теме номера — «Родина» — Игорь Мартынов разбирается, почему в наших песнях и сти-хах о Родине так много лесов, полей и рек, но так мало людей, попутно сочувствует европейцам из-за их тесно-ты, а в итоге формулирует, как может и должен отдать свой долг Родине каждый житель одной шестой.

Отличная растяжка — она легко садит-ся на шпагат, за раз на пару континен-тов, журавой упершись в Урал: вильнет мизинцем в Калининсберге, почешет пятку на Курилах, потянется — и широ-ка, и необъятна — нужны ль иные досто-инства с таким XXXL, с таким гимнасти-ческим станом?!

Неважно, с чего начинается, зато конца и края нет! Такую хорошо и надо любить с полета, из иллюминатора — долго, часов двенадцать, а быстрее ее не обхватишь. По филейным частям, по равнинам похлопывать, речушки в косы ей сплетать… Где так вольно дышит человек, говоришь? А чего бы не дышать, когда человека на одной шестой еще поискать надо, с такой разреженной плотностью, да и те, что есть — ускорен-но сходят на нет, пьют и вешаются, чтоб только не засорять данную территорию жизнедеятельностью. Дожмем на газ, долижем баррель — и можно вовсе уда-ляться!

Человек как будто бы стыдится неле-пого и мелкого присутствия на столь колоссальной земле: «гляжусь в озера синие, в полях ромашки рву»… «под крылом самолета о чем-то поет зеленое море тайги»… «остроконечные елей рес-ницы над голубыми глазами озер»… Чтоб соответствовать такой великой

Родине, чтоб быть ее достойным элемен-том — надо уродиться горизонтом, уте-сом, травой… можно деревом… калина красная, белая березка под моим окном… щедро поила своим аутентич-ным соком…

Песни о Родине безлюдны, как и сама она. Шумят дубравы, зарастают погосты. Где-то далеко идут грибные дожди.

В этом смысле европейцам не позави-дуешь, еле-еле, не вольно дышат они в ущельях старого города привычных лиц, где пожимают руки поверх улиц, где узнают направление ветра по флюге-рам и в любое место успевают пешком. В тесных маленьких странах — арестант-ская жизнь. Именно из-за тесноты там изобретают всякие глупости, вроде Гаагского суда или, смеху подобно, аль-тернативного топлива. По сто раз на дню проходя одно и то же место, встречая одних и тех же земляков, там приходит-ся держаться в рамках, соблюдать при-личия, экономить на всем.

Ведь что такое были пресловутые древние Афины? Грязноватый поселок городского типа, каменистые трущобы и ни одной березы, ни одной калины вопреки расхожей формуле, что в Греции все есть. Даже главный классик — и тот слепой, да потому что там смотреть-то не на что! И сколь не расчесывайте золо-

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

51

тое руно, сколь не тянитесь на котур-нах — а все не то, все мелко, все ужато. Да у нас один баргузин так пошевелива-ет вал, что всю Европу, если надо, сдует!

Конечно, были попытки разрезать нашу огромность, целостность на регио-ны, на фрагменты, чтоб сами управля-лись, выбирались, сеялись и жались. Но вовремя приспела вертикаль, востро пронзила как шампур она разрознен-ные ломтики: не кусочничать! Руки прочь! Нерасчлененность — наш глав-ный жупел!

И в этом смысле у нас глубочайшие корни, глубже не бывает. У нас наилуч-шие шансы на возврат в первобытность, в чарующий антропоморфизм. Как никогда близки мы воплотить мечту поэта и впасть в неслыханную простоту, и не в каких-нибудь древлян, волынян, северян, полян, полочан, радимичей, кривичей, вятичей, дреговичей, а даль-ше, дальше - в тотемический андеграунд

истории, в утробную дичь, и наконец-то избавиться от предрассудка, что, дескать, человечество год от года умнее и культурнее. Какой-нибудь коренной полинезиец и сейчас назовет все семьде-сят пять видов рыбок, триста трав и двести кореньев из ассортимента своего ареала, а тот же европеец отличит ли толком сосну от пихты, так в ком же культура?

Для туземца холмы, ручьи, перелески — не только лишь черты ландшафта. У туземца нет страны, нет общества - есть территория, как древнее и всегда живое генеалогическое дерево, фибрами при-кипел, в нее стремится. Надежда и опора. Приюти, земля сырая.

Поэтому главное дело для первобыт-ного жителя — при первом же удобном случае принести себя в жертву. А для

этого зачем права, зачем граж-данские позиции? Именно не кропотливый труд, не что-то

монотонное, как выпиливанье лобзи-ком — а ярко, смачно положить живот. Будь они каюки, будь кайяны с острова Борнео — все приносили жертвы, чтобы спастись от голода и разрухи, чтоб убла-жить родную землю.

Стало быть, пошел отсчет обратный, нумерация с хвоста — пора вспоминать, как метали бамбуковый дротик, как в набедренной повязке набегали на врага! Еще попляшем под тамтамы, до полного слияния с природой, до растворения в ней нас осталось чуть-чуть — в послед-них переписях ясно сказано, кто здесь важнее, кто победил — земля или насе-ление.

Люди лишние, Родина вечная. Да и зачем ей, при такой-то красоте,

население рожать? Только фигуру пор-тить…

Неважно, с чего начинается, зато конца и края нет! Такую хорошо и надо любить с полета, из иллюминатора — долго, часов двенадцать, а быстрее ее не обхватишь

алеаксандр т

ягн

ы-р

ядно/ф

ото

сою

з

текст и фото: дмитрий филимонов рисунки: анна всесвятская

Корреспондент «Русского пионера» Дмитрий Филимонов от-правляется в Китай и обнаруживает затерянный в степи уголок Отечества, который называется «Парк экзотических скульп-тур». Пытаясь выяснить, кто и зачем изваял эти статуи, корре-спондент приходит к выводу: что китайцу экзотика, то русско-му Родина.

Северный русский ветер безвизово шарит по китайской степи, скатывая в шары сухие пучки полыни. Воздевшая меч Родина-мать гудит отверстием в правой подмышке. Протяжно гудит, надрывно, как может гудеть русское на чужбине. «Уйю!» Этот дикий русский ветер с Яблонового хребта. Шальной «яблон» швыряет шары перекати-поля вперемешку с облаком пыли под бе-тонный подол Родины. «Айя!» — гудит Родина-мать. Этот гуд у нас песней зовется? «Я, я!» — задорно вскрикива-ет Трубач-красноармеец, шатаясь на собственном пьедестале. Рабочий и Колхозница, Юрий Гагарин и Медный всадник, Лев Толстой и Зоя Космоде-мьянская, Пушкин и Материнство, Укрощающий коня и Перековывающий мечи на орала. Двадцать восемь статуй посреди китайской степи. Поскрипыва-ют, покряхтывают, посвистывают, пока-чиваются в порывах злого «яблона». Кто изваял? Зачем? Почему тут?

Два китайца бродят по степи со стре-мянкой. От Петра Великого к Пушкину.

От Гагарина к Обнаженной. От фонарного столба к фонарному столбу. Минуту на-зад их не было, они возникли из облака пыли. И очень похожи на людей. На элек-тромонтеров. Младший держит лестни-цу, меряясь силой с «яблоном», старший вывертывает перегоревшие лампочки и швыряет вниз — чпок!

— Ни-хао! — кричите вы и машете ру-ками.

— Ни-хао, — гудят в ответ похожие на людей. То есть «здравствуй».

— Кто изваял? Зачем? Почему тут? — спрашиваете вы, обводя степь руками.

Похожие на электромонтеров молчат, заняты своим делом. Чпок!

А вдали по шоссе сквозь песчаную бурю просвистывают автобусы. Едут-едут по Китаю наши «челноки»! От гра-ницы — в Маньчжурию. Или Маньчжоу-ли, если говорить по-китайски. Первый полустанок КВЖД. Деревянные избы и небоскребы. Город, возникший из обла-ка пыли. Торговая точка посреди степи.

1 祖国 — Родина-мать (кит.)

1

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

53

...Два китайца бродят по степи со стремянкой. От Петра Великого к Пушкину. От Гагарина к Обнаженной. От фонарного столба к фонарному столбу...

Заточенная под нашего «челнока». Все вывески дублированы по-русски. «Су-перматке». «Гостинича». «Котлета в степ-ном вкусе». «Вавповы пыв пыж». И не спрашивайте, что это значит. Не будет ответа. Это Китай. Чпок!

Самый русскоговорливый маньчжу-рец — сторож международного вокзала. Просунув голову в приоткрытую дверь и оглядев вас с головы до ног, он объяснит, что единственный поезд Пекин—Москва останавливается раз в неделю, но билет все равно не купишь, потому что кроме него, сторожа, тут никого нет. Еще есть международный аэропорт Маньчжоули, где не приземляются самолеты. И русская матрешка в пять этажей, занесенная в ки-тайскую книгу рекордов имени Гиннесса.

А зачем?

Чпок! «Челнок»-первоходок тычет пальцем

в стекло автобуса, дивясь, сворачивает шею, чтоб получше разглядеть Родину-мать и Трубача-красноармейца, Рабочего и Колхозницу, Юрия Гагарина и Медно-го всадника, Льва Толстого и Зою Космо-демьянскую, Пушкина и Материнство, Укрощающего коня и Перековывающего мечи на орала.

— Зачем? Почему здесь? Бывалый «челнок» снисходительно по-

жимает плечами: — Китай!Внутренняя Монголия. Русский Китай.

Тут живут потомки русских инженеров — строителей КВЖД. Русский дедушка повстречал китайскую бабушку. И вот результат. «Русское национальное мень-шинство — самый яркий цветок в много-национальной клумбе Китая, — сообща-ет агентство «Синьхуа». — Люди со всей страны приезжают сюда, чтобы подивить-ся национальным обычаям: местные жи-тели красят яйца на Пасху и трогательно

Деревянные избы и небоскребы. Город, возникший из облака пыли

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

55

относятся к своим женщинам, всегда про-пуская их вперед». И фото: счастливая ки-тайская семья красит кисточками яйца.

Внутренняя Монголия. Русский Ки-тай. Потомки Конфуция, Чингисхана и строителей КВЖД хватают вас за рукава: «Капитана! Купи-кроссовка-джинса-все-по-два-юаня-компьютер-супер-шуба-для-жена-мужской-достоинство-стоять-тарелка-спутник-даром»! Опытный «челнок» одним движеньем отряхнет потомков с рукавов и, не снижая темпа, продолжит путь по траектории волны — из лавки в лавку. Глаз — цепок, ноги быстры, мозг проворен. Шесть улиц вдоль, шесть поперек — все магазины можно обойти за день. Потом — кабак, стриптиз и водка со змеей.

И вот уже пора домой. Кроссовки, шубы, джинсы впрессованы в автобус

Маньчжурия—граница—Забайкальск. И первоходок льнет к стеклу, прово-жая похмельным взором Родину-мать и Трубача-красноармейца, Рабочего и Кол-хозницу, Юрия Гагарина и Медного всад-ника, Льва Толстого и Зою Космодемьян-скую, Пушкина и Материнство, Укроща-ющего коня и Перековывающего мечи на орала. И он божится, что в следующую ходку будет время и он возьмет такси, чтобы сюда приехать и прильнуть.

И, может быть, приедет. И прильнет. И прочитает надпись: «Парк экзотиче-ских скульптур. Построен департамен-том туризма для укрепленья дружбы и контактов».

Спустившись на землю, старший электромонтер складывает лестницу, за-мечает вас и, указав перстом на главную скульптуру, молвит:

— Мама.— Родина! — радостно кричите вы.— Харасё, — улыбается китаец.Есть контакт!

Внутренняя Монголия. Русский Китай. Потомки Конфуция, Чин-гисхана и строителей КВЖД

57

русск

ий

пи

он

ер

№7

. ф

евр

ал

ь-м

ар

т 2

00

9

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

59

текст: маргарита симоньян рисунки: анна всесвятская

В изложении главного редактора телеканала «Russia today» Маргариты Симоньян история про Сухуми-сити выглядит даже вкуснее, чем история про мамалыгу. Чи-татель откроет для себя границу Абхазии и России на речке Псоу, услышит фразу: «Ладно, Овик, этих пропу-сти», поймет, что мамалыга и полента — не одно и то же, и запутается, где же распо-ложена сто-лица Родины Маргариты Симоньян.

Все-таки в Москве невыносимый климат. Здесь жить нельзя. Здесь можно только зарабатывать деньги и страдать.

Как так получилось, сколько в этом трагедии, нелепости и бессилия, что наша Родина, ширясь до нынешних своих умо-помрачительных границ, сдвигала столицы все севернее и прирастала территориями одна кошмарнее другой? Чем было плохо в Киеве? Зачем вот это началось — Новгород, Москва? А Петр — зачем он построил Питер там, где он его построил? Встречу на том свете — все ему скажу! Державе нужно было море — так разве не нашлось нормальных морей? Черное, на-пример. Только на секунду представить, что столица России — у Черного моря... В Туапсе...

Или — страшно сказать! — в Сухуми.И там, в сердце нашей Родины, городе-герое Сухуми, все то

же самое: широченные проспекты, на проспектах немытые «Бентли», гастарбайтеры в туфлях с длинными носами, Тре-тьяковка, казино «Шангри-ла». «Якитории» с очередью в пол-улицы, жадные менты, таджики в оранжевом, фитнесы, бути-ки, газета «Сухуми таймз». Сладкая вероятность забеременеть от миллионера, иметь десять процентов скидку в «Азбуке» и пятнадцать — в «Боско», стать геем или супермоделью. Или не-согласным, или писателем. Или — самое вожделенное — уви-деть на улице Пугачеву с собачкой…

Все вокруг пьют свежевыжатый сок и зеленый чай, едят мо-цареллу с помидорами и «Цезарь» с креветками. Дамы с полу-взгляда понимают, какого сезона на прохожем «Бриони». Про-хожий с полувзгляда понимает, в каком году даме накачали

губы. Именно в Сухуми первыми начинают говорить «как бы», «на самом деле», «нереально», «как-то так». А вся страна еще годы повторяет вслед за столицей — «кааак бы», «нереааально».

Коренные сухумцы в душе презирают приезжих, но сдают им свои квартиры в центре и спиваются на эти деньги к сорока.

Все, как у нас, только весной не появляются на проезжей ча-сти беспризорники с подснежниками. Откуда в Сухуми под-снежники — там же нет снега!

Представьте на секунду — столица такая же, как Москва, но без этого непроходимого неба, без этих убийственных шести месяцев, когда перестаешь верить в то, что солнце вообще су-ществует, что ты когда-то давно сам его видел своими глазами, а не просто читал о нем в детских книжках.

В январе — плюс пятнадцать. Плюс пятнадцать — в январе!Солнышко играет в стеклопакетах только что отстроенного

Сухуми-сити, светится башня «Федерация», лучик пробивает-ся через ветки хурмы, чтобы погладить ковровые дорожки пе-ред бутиком «Луи Вюитон». На Кутузовском сияют магнолии, на Красной площади под Рождество шелестят фонтаны.

Гуляй себе в свитерочке, кушай мандарины. Если бы сердце нашей Родины находилось южнее, были бы

мы как народ спокойнее, беззаботнее, терпимее к людям и к жизни? Радостнее? Может, меньше бы пили и меньше бы веша-лись по утрам втихаря, цепляя веревки на крюки в потолках наших темных квартир?

Была бы у нас какая-нибудь легкая национальная идея? Какие-нибудь великодушные, но не обременительные нац-проекты? Что-нибудь вроде — каждый столичный житель дол-жен вырастить у себя на даче фейхоа и отправить его плоды обделенным детям снежной московской провинции.

Вообще, было бы у нас больше счастья, если бы мы развива-лись на юг, а не на север?

Никогда мы этого не узнаем. Судьба жестока: наша столи-ца — Москва. Город, замученный грязью своих февралей. А в Сухуми мы будем просто иногда ездить искупаться и пожрать. И понять, что мы из-за этого Петра потеряли.

■ ■ ■ Абхазию от России отделяет маленький ручеек под названи-

ем река Псоу. Пограничный пост стоит прямо на мосту через этот ручеек. У поста — стихийный рынок. Зимой отсюда увозят мандарины, которые мы едим на Новый год, весной — мимозу, которую нам дарят на Восьмое марта, а летом просто торгуют позолоченными шортами, меховыми лифчиками и прочими необходимыми на курорте вещами. Частные дома стоят так близко к посту, что простыни с бельевых веревок висят прямо над головами пограничников.

Понять, где заканчивается базар и начинается государствен-ная граница, невозможно.

Подъезжаем туда рано утром — я и моя сестра. Она местная. Ей восемнадцать лет, и у нее — трое детей. Такая тут традиция: не вышла замуж к десятому классу, значит, уже и не выйдешь. Не первый год сестра смотрит на меня с жалостью и презре-

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

61

нием — я не замужем. В моем возрасте она будет бабушкой. А у меня не сложилась жизнь. Именно поэтому я живу в Москве и занимаюсь ерундой, называя ее карьерой.

У моих южных сестер средний возраст вступления в брак колеблется вокруг четырнадцати. Правда, они не знают, что в Москве можно до свадьбы посидеть с парнем в кафе. В корот-кой юбке. И с накрашенными губами. И братья не запрут тебя на чердаке. Мало того, можно до свадьбы переспать с живым настоящим мужчиной — и с твоей матерью не перестанут здо-роваться соседи!

Эта информация перевернула бы их мир. Мне нравится пересекать границу со своими местными се-

страми. Местные всех знают. Даже если кого-то не знают, то точно знают их родственников.

В семь утра жара уже шпарит, а перед таможенным контро-лем уже стоит километровая очередь. Туристические автобу-сы, «КамАЗы», крутые иномарки и убитые «Жигули» — все сиг-налят и портят воздух. За час мы продвигаемся на метр.

Через мост в Абхазию ведет только одна полоса узкой дороги и одна — обратно. Обе забиты машинами, а между машинами все бурлит полуголыми людьми, тележками и тюками. Маши-ны упираются друг в друга. Как при этом некоторые умудря-ются проехать на ту сторону без очереди по встречке, уму не-постижимо. Но они проезжают. И мы тоже хотим. Сестра идет к посту — договариваться, чтоб пустили по встречке.

Солнце хлещет невыносимо, но устричный запах пляжа ино-гда пробивается сквозь пот и шашлык и напоминает, что здесь в двух шагах отличное море и общее счастье.

Между машинами носится толстый милицейский майор. Он пытается упорядочить толпу, не пуская никого вне очереди. Кроме тех, кого надо именно вне очереди пропустить.

Кого пускать, а кого нет — это целая наука. Лучше всех в на-шей стране ее осваивают милиционеры. По неуловимым при-знакам в интонации, в одежде, в осанке, в марке машины и телефона они понимают, кого нужно обязательно пропустить и отдать честь, а кого — ни за что.

Майор, в насквозь мокрой от пота форме, визжит в телефон: — Кого запустить — этих? Этих на джипе или кого? А, на

«Тойоте» я давно пропустил. Еще одна «Тойота»? Да я не могу больше никого пропустить без очереди, товарищ полковник! Не могу, говорю, щас люди меня разорвут, уже под колеса бро-саются.

Мобильник выключается. Майор яростно втыкает его в карман.

— П…ц, это дурдом. Где твой телефон? — кричит он лейте-нанту.

— Батарейка села. — И на моем села! Дай сюда телефон,— говорит он в воздух,

и несколько рук тянут ему телефоны. Майор облеплен людьми как мухами. Каждый считает, что

имеет право ехать без очереди. Вот тетка в легкомысленном сарафане с лямками из-под купальника. Она дергает майора за рукав, подлизывается и угрожает. Майор так устал, что его не впечатляет даже всероссийская волшебная палочка — ее крас-ное удостоверение.

— Вы не смотрите, что я так одета, товарищ майор, я с адми-нистрации, вы гляньте ж на удостоверение! — кричит тетка. По кубанскому говорку слышно — она действительно «с адми-нистрации».

— Да хватит мне в лицо тыкать своим удостоверением. У меня тоже удостоверение есть, я же им никому в лицо не тыкаю! — взвизгивает майор. — Я что, мальчик вам? У меня тоже дети! Да не суйте мне ваши деньги, я принципиальный человек!

Принципиальный человек наконец кому-то дозванивается и кивает напарнику на «Тойоту»:

— Ладно, Овик, этих пропусти.И тут я слышу прямо над ухом: — Прыгай быстрее в машину, ты что, глухая?Это орет моя сестра, вытягивая меня из нашего «жигуленка»

и запихивая в чужую «Тойоту», которую пропустил майор. У хозяина «Тойоты» лицо рожающей крольчихи — испуганное и ничего не понимающее. Это неудивительно — у «Тойоты» ново-сибирские номера. Хозяин настолько не местный, насколько это вообще возможно.

— Короче, расклад такой, — говорит ему сестра. — Я догово-рилась, чтобы твою тачку пропустили без очереди, а ты за это везешь нас до Алахадзе. У тебя в машине есть кондиционер, а у нас — нету, поэтому мы решили ехать с тобой.

— А наша машина, что, так и останется в очереди стоять? — говорю я.

— Да и хрен бы с ней, — отвечает сестра. «Тойота» выезжает на встречную полосу к шлагбауму, через

который выпускают машины с абхазской стороны в Россию. И тут у остальной очереди сдают нервы. С десяток машин с

матом и ревом стартуют следом, наглухо перекрывая путь из Абхазии в Россию.

— Твою мать, что они делают! — кричит сестра. Но поздно. С той стороны уже пропустили туристический автобус. И теперь

Через мост в Абхазию ведет только одна полоса узкой дороги и одна — обратно. Обе забиты машинами, а между машинами все бурлит полуголыми людьми, тележками и тюками

автобус и «Тойота» встали лицом к лицу, а за ними на кило-метр — две вереницы машин. Медленно водители начинают понимать, что оказались в одной из знаменитых пограничных пробок и не вырвутся теперь из нее пару дней. Пост оглашают стоны ненависти и отчаяния.

— Ну все, приехали, — говорит сестра. — Вылезай, пешком пойдем.

Мы выходим на мост. Внизу ручеек, разделяющий две стра-ны, еле переваливается через камушки. И кто-то истошно во-пит: «Женщина!» Я понимаю, что это из-под моста орет россий-ский пограничник с автоматом наперевес. И смотрит при этом на меня.

— Что вы хотите? — кричу я ему. — Бросьте десять рублей, пожаааалуйста, — кричит мне по-

граничник. Я бросаю ему пачку сигарет. На пограничной будке висит объявление: «Пограничные

формальности не оплачиваются, деньги и подарки не предла-гать». В будке сидит жизнерадостный брюнет в погонах. Объяв-ления он не читал, а если бы прочитал, то очень бы удивился. Тут же обнаруживается, что моя сестра, пока не вышла замуж, училась с женой брата пограничника в параллельных классах. То есть они, считай, близкие родственники.

— Алик, солнце, — щебечет она в окошко. — По-братски про-пусти меня с девочкой, мы только в «дьюти фри» и обратно.

— Иди! Только не блатуй там много, — кивает Алик, не глядя на паспорта. Я слышу, как он спрашивает следующего в очереди:

— Цель вашей поездки? Следующий в очереди ему отвечает:— Ты чего, Аликос, попутал?.. — Тьфу ты, Сэго, — отвечает пограничник, — зачем кепку на-

дел, я подумал, что ты отдыхающий! Я тебя не узнал даже. Ты к матери, да? Ну проходи, брат, привет там передавай от меня. Да убери свой паспорт, что ты как двоюродный!

Теперь нам остается только пройти контроль у абхазских пограничников. Там нет никакой будки. Вместо нее прямо у дороги на корточках сидит парень в джинсах и шлепанцах и громко спорит по мобильнику о том, кто должен забрать козу. Он абхаз, но спорит по-русски. Это и есть пограничник. От солнца он прикрывается цветастым зонтиком. Мы подходим к нему, он отнимает трубку от уха и, не вставая с корточек, стро-го спрашивает:

— Грузины есть?— Нету, — отвечает сестра. — Эх, красавица, украду тебя, — улыбается пограничник,

закрывая рукой телефон, чтоб не услышали на том конце про-вода. — Проходите.

На наши паспорта он не смотрит. Таким образом мы оказываемся в том месте, где мог-

ла бы быть наша столица. Поезжайте туда как-нибудь. Та-ких эвкалиптов, такой гальки, такой прозрачной волны, такого копченого мяса, такого кофе нельзя сказать, что ни-

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

63где больше нет, но точно нет там, куда вы обычно ездите отдыхать.

Все видели римские пинии? Ну и где те пинии по сравнению с пицундскими соснами? Начнем с того, что эти сосны зане-сены в Красную книгу — в чем я сильно сомневаюсь насчет пиний. А закончим тем, что эти сосны называются красивым словом «эндемик», что тоже не каждому дано.

Абхазская народная легенда гласит, что когда Бог раздавал народам земли, один самый красивый кусок земли он оставил для себя. Типа как дачу. И все остальное раздал. А тут приходит абхаз за землей. И Бог ему говорит: «Ты чего пришел? Я уже все раздал». А абхаз отвечает: «Извини, я не мог прийти вовремя, у меня были гости, а гости — это святое». Тогда Бог оценил госте-приимство абхаза и отдал ему тот самый красивый кусок, что оставил себе под дачу. Теперь там страна Абхазия.

Лично я подписываюсь под каждым словом этой легенды.Правда, один очень важный в Абхазии человек сказал мне,

что он не будет эту легенду больше никому рассказывать. Она так всем нравится, что многие другие республики стали ее присваивать. Включая Якутию. То есть теперь в Якутии расска-зывают, что это их землю (!) Бог оставил себе под дачу.

Кормят в Абхазии очень свежим, летним, за три копейки и обижаются, когда даешь чаевые. Девушек-официанток чаевые оскорбляют — им кажется, что им сделали неприличное пред-ложение.

Еще в Абхазии везде готовят мамалыгу, и даже в этом смысле страна ничуть не уступает Италии — просто у итальянцев хва-тает пафоса называть мамалыгу полентой.

Поленту я варить не умею. А мамалыгу в моей семье варят все женщины еще с тех пор, как моя прабабка, жившая в Пи-цунде, сбежала оттуда замуж за сочинца. Надо ли говорить, что ей было пятнадцать. Надо ли говорить, что ее отец взял ружье и пошел убивать их обоих. Но не нашел. И она научила всех со-чинских армян варить мамалыгу. Эта легенда мне тоже очень нравится.

Абхазы считают, что мамалыга — это блюдо абхазское, гру-зины — что грузинское, «Яндекс» — что молдавское, а нам все равно, мы не гордые. Мы пойдем, купим грошовой кукурузной крупы или грошовой кукурузной муки. Хотите твердую мама-лыгу — берите крупу, хотите мягкую — муку. Моя прабабка варила из муки. Потом солим воду и кипятим ее. Пока она ки-пит, ставим на стол все, с чем эту мамалыгу наши родные бу-дут есть. Дети будут есть ее с инжировым вареньем, дед будет макать в мацони, мама будет есть с туршой, бабушка — с рас-топленным маслом и аджикой, а дядя навтыкает в нее, пока горячая, кусочки сыра и съест, когда расплавятся.

А я стою у плиты и сыплю в кипяток потихоньку муку, пока мамалыга не загустеет. Совсем по чуть-чуть, чтобы не было комочков. А потом, пока она не станет мягкой, я буду долго ее мешать-мешать-мешать и вспоминать, как все были одной страной, любили друг друга, ездили в гости и, в общем, было все равно, где именно у этой страны столица…

В стремлении дойти до сути, до квинтэссенции Родины, светская журналистка Юша Зверович, отбросив все прелести и наряды московской цивилизации, устраивается в женский монастырь трудницей. Погружение в монастырскую жизнь оказывает-ся настолько глубоким, что читателя в какой-то момент непременно охватит опаска: а сможет ли Юша Зверович вернуться в наш мир, а глав-ное — захочет ли?

Я Зверович, птица вольная и гордая. Гуляю сама по себе, а пнешь меня — так и вовсе полечу прочь с насиженного ме-ста к неизведанным берегам. Порой по зову Родины. Иногда по велению Бога. А иногда это вместе, вот как перед ны-нешней Пасхой толкнуло меня на путь трудничества, подвижничества и по-слушания.

Подпоясавшись кушаком, которого у меня отродясь не было, опрокинув за спину котомку «Киплинг» с салом и па-спортом, отправилась я в обитель Божи-ей матери Выксунского Иверского жен-ского монастыря.

■ ■ ■

Разрушенные еще при Сов. Союзе мона-шеские чертоги раскинулись во флиге-ле ветхозаветного здания. Вторую часть дома занимает духовное училище. По-всюду хаос и ремонтные работы. Сня-тая с петель дверь раскинулась на полу вместо половичка, стыдливо указуя направление к трапезной через святая святых — кухню.

Здесь же на втором этаже живут по-слушницы младших чинов, наемная посудомойка и трудники. Старшие мо-нашеские чины проживают в уже отре-монтированной сестринской обители.

Первым делом держу ответ о цели свое-го визита перед инокиней Таисией. Ино-киня — черный человек в пилотке, она же скуфейка — младшее офицерское звание.

— Я пришла с миром, вот вам моя пальмовая ветвь. Хочу проторить пря-мую дорогу к Богу, ради чего готова тру-диться на благо здешней обители денно и нощно.

— Ну здравствуй, сестра.Инокиня кивает. Трудники в мона-

стыре нужны. Зарплаты не предлагают, но обещают кормить со всем хлебосоль-ством Страстной недели: картошкой, хлебом и соленьями.

За столом в трапезной кроме нас две послушницы — обе с задержками раз-вития: София и Тонечка. София стра-дает ожирением, но с удовольствием ужинает за троих. Тонечка заботливо обносит ее новыми блюдами.

текст: юша зверович фото: наталья львова

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

65

Хочу проторить прямую дорогу к Богу, ради чего готова трудиться на благо здешней обители денно и нощно

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

67Пытаюсь познакомиться — молчат не-

впопад. Отужинав и убрав за собой посу-ду, уходят. Инокиня пожимает плечами:

— У нас здесь болящих много.— Ну это в традиции Церкви…— Вот София… Скажешь ей — хватит

есть. Обижается. Недовольство показы-вает…

— Может, у нее диабет? Она к врачу ходила?

— При чем здесь врач? Силы воли у нее нет.

За столом София ведет себя как из-балованный ребенок. Закатывает ис-терики, если подозревает, что ей не докладывают, завистливо поглядывает к соседям и беззастенчиво объедает других, если есть возможность. Кончи-лось тем, что в один прекрасный день Софию пересадили за стол к послуш-ницам. Теперь ей сервируют отдельно и следят, чтобы все-го было в достатке.

Неожиданно выяснилось, что мне для вольготной мона-шеской жизни не хватает юбки и платка, носить которые надо не только в церковь, но и по-всеместно и постоянно. Сни-мать экипировку можно на ночь, желательно в темноте.

— Гордыня толкает женщин наря-жаться и выставлять красоту напо-каз, — объясняет мне нездешние зако-ны матушка Таисия. — А гордыня это тяжкий грех.

— А я думала, именно юбка делает женщину женщиной.

— Когда ноги закрыты, для мужчин меньше соблазна. А вводишь в искуше-ние — твой грех.

— А волосы?..— Все грех. Мужчинам знаешь, как тя-

жело приходится? — сокрушается Таи-сия. — Говорят, что прямо сил никаких нет… Идет такая… Он уж и отворачива-ется, и не смотрит, а все равно… И не хо-чет, а согрешит.

Теперь все понятно, только вот юбку я с собой не взяла. Зато есть зеленая бан-дана. Она-то и послужит мне платком ближайшую неделю.

Одиннадцать вечера. На первом этаже гасят свет. На темной лестнице встре-чаю пышную сестру Софью. Тихонько окликаю:

— Сестра, ты давно здесь, ты все зна-ешь, скажи мне… Ведь пост сейчас, отче-го ты ешь за обедом подсолнечное масло и конфеты?

— Да лучше я масло буду есть, чем лю-дей… Вот скоро Пасха будет…

— Куличи будете печь, да?— Мы куличи в магазине покупаем. А

выпекать возни много, да и дорого.Должность местного завхоза заняла

двоюродная сестра Таисии. Она же веда-ет ключом от гардеробной, где хранится все и даже юбки. Моего размера в нали-чии сразу две юбки: черная празднич-ная в пол для церкви и серая будничная плиссе по колено. От серой я сразу отка-

залась и всю неделю буду ходить наряд-но в черной. Юбка странным образом топорщится сзади, что еще как-то объ-яснимо (все-таки вещь с чужой попы), но всего более меня поразил нехорошо вы-пирающий бугор спереди.

Первый урок я хорошо усвоила. Гля-нув на себя теперешнюю в зеркало, спа-сение души я увидела делом не таким уж и сложным и вполне достижимым.

В общественной келье в хороший день может поместиться до десяти человек. Но сейчас трое. Сезон откроется с поте-плением.

Бабулечка стахановской закалки, пережившая сына и мужа, баба Валя, изможденная женщина бальзаковского возраста Надежда и молодая хористка Оксана. Надежда — преподаватель анг-лийского, она больна и приехала выма-ливать у Господа здоровья. Оксана — вы-

пускница местного духовного училища, поет в монастырской церкви на клиросе. Это ее работа. Ну а для бабы Вали жизнь в монастыре «словно в санатории, даже исчё лучшее». Плюс к тому она надеется отмолить всех своих покойников.

Вымыться с дороги не получается. Баня один раз в неделю и строго по четвергам. Поддерживаю силу духа ау-топроповедью: «Чем страшнее и хуже сейчас, тем лучше будет после смерти. Уже в гробу человек лежит нарядный. От радости за новую жизнь». Но телу не прикажешь. С непривычки оно сильно чешется. Ощупью спускаюсь по лестни-це в туалетную комнату — усмирять гор-дыню мытьем ног в раковине.

У фаянсового источника аншлаг. По-следовательно перекрестив раковину, кран, воду, одна из местных жительниц устроила постирушку. Неодобрительно косится на дьявольское изобретение — электрощетку и уходит крестить белого друга.

На будущее прошу у местных тазик, чем окончательно настраиваю их про-тив себя.

Кроме кроватей в нашей комнате есть кое-какая мебелишка, небольшой мо-лельное приспособление и пластмассо-вое ведро-унитаз.

— Это еще зачем здесь? — спрашиваю.— Это из-за Серафимы. Она у нас с чу-

динкой немного…Ночью из кельи лучше не выходить

даже по нужде — можно получить смер-тельный испуг миокарда. Чудит граж-данская посудомойка Серафима.

— Так-то она не буйная, — шепчут со-седки, — да и на людей, в общем, не напа-дает. Но ночью может сильно напугать.

Сама Серафима уверена, что с головой у нее все в порядке, вот только дьявол ка-раулит ее по ночам в спальне, хочет запо-лучить бессмертную душу. Поэтому она каждую ночь хитрит и обманывает нечи-стого: отказывается спать у себя в комна-те и прячется в самых неожиданных ме-стах, зарываясь в черные хламиды еще с вечера. На случай обнаружения Серафи-ма запасла для дьявола убийственно во-нючие тряпки и некие горючие смеси.

Самовольно покидать террито-рию монастыря категорически воспрещается. По уставу мо-нахини должны отпроситься в увольнительную у настоятель-ницы, а по возвращении — отчитаться о прибытии

— Идешь ночью, она вдруг из угла откуда-нибудь вылезет… Или в туалете подкараулит… Страшно!

■ ■ ■

Утром каждый принимается за свою ра-боту. Согласно разнарядке убываю мести полы. Но скоро возвращаюсь за новым послушанием. Такой прыти от меня не ждали. Патронесса с интересом спраши-вает, что я еще умею делать:

— Шить можешь?— Нет. Ненавижу.— Отлично. У меня есть много рваных

фартуков, будешь зашивать.— Ради Бога. Но я обещаю, что сделаю

это плохо.— Это совершенно неважно…Швея из меня никудышная, но для

фартуков это действительно совершен-но неважно. Они такие древние, что вет-хая ткань расползается в самых неверо-ятных направлениях. Фартук со своими дырками живет по законам геометрии Лобачевского — искривленного про-странства и кривых поверхностей.

Следующим днем я устраивала набат пыльными половиками и несла вахту на кухне: помой, подай, принеси, унеси, почисти четыре ведра картошки.

Потом отбывала послушание в библи-отеке — сшивала номера «Выксунского рабочего».

Жизнь в монастыре и отношения между монахинями держатся на одном только честном послушании. Продви-нуться по карьерной лестнице относи-тельно легко. Достаточно добросовестно выполнять послушания, которые тебе назначают вышестоящие, и усердно мо-литься, не отбиваясь от коллектива. Со своим уставом, как известно, долго не протянешь.

Распорядок дня без изысков: подъем, служба, индивидуальные послушания, то есть работа, снова служба. Работа — служба, служба — работа. Все просто…

Самовольно покидать территорию монастыря категорически воспрещает-ся. По уставу монахини должны отпро-ситься в увольнительную у настоятель-

ницы, а по возвращении — отчитаться о прибытии.

У трудников подобных строгостей нет — мы здесь на птичьих правах, а по-тому и свобод побольше.

Прошло несколько одинаковых дней. Я вовсю болтаю на местном диалекте: вместо «спасибо» говорю «ангел с тобой», вместо «пожалуйста» — «помогай Бог».

Меня еще некоторым образом беспо-коит моя внешность. Волосы свалялись валенком — тепло, сухо и ничего не слышно.

Постоянно хочется есть. Рада чему угодно, только не картошке. Ее дают на завтрак, обед и ужин. Два раза в неде-лю бывают так называемые картофель-ные дни, когда ее готовят в двух видах. Из свежих овощей — лук. Сестрам, правда, выдают в обед по яблочку или

апельсинке. Женщины с монастырским ПМЖ, как правило, имеют лишний вес и я, грешным делом, радуюсь, что здесь проездом.

У животных на местном подворье си-туация получше, но незначительно. В хозяйстве есть гуси и куры, которые, если вовремя не спохватиться, съеда-ют свои яйца — им не хватает кальция. Есть козы и коровы, которым тоже чего-то не хватает — жрут все подряд и даже дрова обгладывают. Своими глазами видела, как одна из буренок таскала неведомую снедь из костра. Очевидно, языки пламени страшны меньше, чем позывы голода. Десятки котов и кошек тоже питаются кто во что горазд: тыква, солома, кожура и, если повезет, крыся-тина. Есть тринадцать особей хрюшек, которых кормят хорошо — им повезло, их выращивают на продажу.

На ферме рубим с Софьей тыквы для по-росят. Я рублю, Софья лузгает семечки.

— Софья, — спрашиваю, — а вот ты как к Богу пришла?

— Да так и пришла, — отвечает се-стра. — Мамка у меня померла. Ситуа-ция такая была: или вешаться, или в мо-настырь. В монастыре, конечно, лучше… Но по сути то же самое. Для мира я как бы умерла.

Мамки не стало, когда Софии было двадцать три. И вот уже пять лет она жи-вет в монастыре.

— А ты хотела бы свою семью завести? Детей, замуж выйти?

— Замуж? А чего я там не видела… Мужчины вообще не смыслят в женской психологии! Детей сейчас дорого. Да и в миру я не могу. Иногда езжу к родне в го-сти, но ненадолго. Вообще, если девушка

рано уходит в монастырь, отка-зывается от мирского, она уже потом не сможет вернуться. Я пробовала… Так что чем рань-ше надумаешь уходить, тем лучше. С возрастом тяжелее…

Молчим.— А ты видела моих поро-

сят?Я киваю.

— Правда хорошенькие?— Очень симпатичные. И на свиней со-

всем не похожи: чистенькие, розовые…— Растишь их, растишь. Кормишь, мо-

ешь, ухаживаешь. А потом возьми и про-дай, чтобы их зарезали. Злыдни, мяса им подавай. Хрюняточки мои хорошие, как же я вас отдавать буду…

— А ты мясо ешь?— Раньше ела. А когда поросята появи-

лись — не могу.

■ ■ ■

По вечерам, согласно традиции, трудни-ки собираются в кружки по интересам: одни четки плетут, другие молятся, тре-тьи пугают друг друга страшными исто-риями по мотивам богословских трил-леров. Сейчас в большом почете «Ог-ненный Авва», роман, описывающий похождения и подвиги иеросхимонаха

Прошло несколько одинаковых дней. Я вовсю болтаю на мест-ном диалекте: вместо «спасибо» говорю «ангел с тобой», вместо «пожалуйста» — «помогай Бог»

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

69

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

71Сампсона. При жизни он славился тем, что одним ему ведомым образом изго-нял бесов из женского полу. Сейчас кри-тично настроенные верующие разобла-чают его. Говорят, что он был большой охотник до плотских утех и развратник, что не помешало ему продвинуться в настоятели и высокие чины.

В общую келью вбегает Тонечка. Она в монастыре тоже по местным меркам недавно — всего лишь несколько лет. Сюда ее определили после смерти ба-бушки, которая ее воспитывала с рож-дения. Остальные родственники не мо-гут ей ничем помочь и очень рады, что здесь она нашла себе применение.

Тонечка с порога причитает. Впервые слышу, чтобы она так много и связно разговаривала.

— Баб Валь, там на вас нажаловались… эта татарка из церкви…

— Что, милый, что ты так раз-нервничалась?

— Что вы плохо трудились, нажаловалась…

Баба Валя, которая каждый день встает в шесть утра, что-бы успеть приготовить все к утренней службе, и возвраща-ется только после ужина? Вот те новость.

Тоня не перестает тарахтеть:— Что теперь будет?— Да успокойся, милый. Ничего не бу-

дет.Постепенно Тонечка успокаивается.

Она часто приходила в общую келью, хотя у нее своя отдельная комната. Соб-ственно, прибегает она к бабе Вале. По-жалуй, баба Валя единственный чело-век, с кем Тоня полноценно общается.. Секрет прост: баба Валя всегда выслу-шает, утешит, погладит — как с котен-ком. Они вдвоем читают. Ходят в баню, где баба Валя трет Тоне спинку, потому что та сама не может. Вовсе не обяза-тельно носить рясу и скуфейку, чтобы быть человеком.

— Иди, хороший, поспи. Завтра опять на работу. Тебе выспаться надо.

Тонечка послушно уходит, успоко-ившись.

Как свежеприбывшей баба Валя до-стает и показывает мне фотографии мужа и сына. С гордостью рассказыва-ет про обоих:

— Какой же у меня сынок был! Здо-ровый, красивый, учился на одни пятерки… На атомной станции рабо-тал… Умер от лучевой болезни… Муж меня на руках носил. Чтобы я плохое слово услышала? Да никогда такого не было! Только: мамочка, спасибо, ма-мочка, пожалуйста… А какие пироги я им пекла… Я же в магазине ничего не покупала. Куличи, эклеры, наполеон — все сама…

— Как же вы все успевали? — жалуюсь на московский темпоритм.

— Да не знаю. Весело раньше было, с удовольствием, а теперь-то что…

На одну ночь проездом в монасты-ре останавливается жиличка: новая

флейта в ночном какофоническом ор-кестре. На нее как на свежее мясо все накидываются с расспросами: ну как там в миру, что? Жиличка вещает, до-бравшись до благодарно внемлющей толпы, последние сводки фронта:

— Антихрист придет через ТВ и бу-дет управлять миром. Катастрофы, землетрясения, войны… Россию за-хватит Китай. Уже сейчас знающие люди чувствуют приход антихриста. Эти электронные паспорта, чипы. Умри, но не меняй старый паспорт. Скоро не будет родиться чеснок, кар-тошка, морковь, только лишь брюква. Солнце померкнет. Лета не будет. А знаете, кто он?

Общество притихло.— Абама американская. Истину го-

ворю…

Вещунью не могли заткнуть до трех ночи, вещала даже из глубокой фазы сна.

Растревоженная грядущим прише-ствием американской абамы, не могу уснуть и я. Выхожу в коридор. Серафима, вся в черных обмотках, в сапогах химза-щиты, прикорнула на диванчике, делает вид, что читает.

— Серафима, ты чего здесь? Почему не идешь вместе со всеми, у нас весело…

— Болтовня пустая. Я лучше «Богоро-дицу» сто пятьдесят раз прочитаю. И то пользы больше будет.

— И то верно, — говорю, — но зна-ешь, вместе как-то легче. А что в банке у тебя?

Серафима знает толк в ядреных сме-сях — защите от всех болячек. Рак желуд-ка и печени она лечит таблетированным нафталином. От рака кожи — настойкой замоченного с осени мухомора в дена-турате. Говорит, что лучше не придума-ешь — от добра добра не ищут. Главное подобрать индивидуальную дозировку: если не умрешь сразу, вечная жизнь обе-спечена.

Когда у Серафимы умер муж, а за ним и дочь — о подобных средствах и не слы-шали ничего и помочь, соответственно, не смогли…

Идем пить чай. На кухне София ворует трехлитровую банку варенья, прячет ее в складках живота и, лукаво улыбаясь, проплывает мимо. Я делаю вид, что ни-чего не вижу.

■ ■ ■

Неделя подошла к концу. Я рада, что могу вернуться в мир, но мне почему-то грустно, что я возвращаюсь одна. А они остаются.

Сдав казенную юбку, в непривычных джинсах бреду собирать чемоданчик.

На прощание баба Валя дала буты-лочку святой воды (крещенской, самой сильной, неразбавленной) и пакетик просвир. Хористка Оксана перекрести-ла на дорогу и просила приезжать еще. А София сунула в руку две карамелины из своей сокровищницы. Самое дорогое, что у нее есть.

Рак желудка и печени она лечит таблетированным нафталином. От рака кожи — настойкой за-моченного с осени мухомора в денатурате

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

73

Этот кабинет Гольдовский себе представлял совсем не так. Думал увидеть номенклатурный дубовый стол, способный вынести танковый таран, державный портрет Сами-Знаете-Кого маслом в резной золотой раме, белые вертушки спецсвя-зи с гербами, мраморные пепельницы…

И был приятно удивлен. Скандинавский минимал, огромная плазма в углу и тонкий «Мак» в алюминиевом корпу-се на стеклянном дизайнерском столе. Даже Сами-Знаете-Кто глядел со стены с лукавым ленинским прищуром, прижимая карабин к обнаженному торсу. Все говорило о том, что хозяин кабинета — человек продвинутый.

— Вы хороший специалист, — бесцветно произнес тот. — Видел ваши работы по силиконовому мозгу. Очень креативно. И эта тема с куриными окорочками тоже. В общем, мне кажет-ся, вы доросли до настоящего челленджа.

Гольдовский смущенно кашлянул. Когда вчера ему позво-нили с неопределяемого номера и представились, он сначала решил, что его разыгрывают приятели, потом утер внезапную испарину и судорожно закивал. Всю ночь он ворочался, пыта-ясь вообразить, о чем же завтра пойдет разговор...

— Зря удивляетесь, — перехватив его недоуменный взгляд, ровно проговорил человек. — Мы всегда старались привлечь таланты из любых сфер. У нас работают и бывшие сотрудники ФСБ, и бывшие военные, и из частного сектора… Про ФСБ я уже говорил?

Гольдовский осторожно кивнул. Человек за стеклянным столом кивнул ему в ответ и замолчал. Тактично заполняя паузу, зажужжал японский кондиционер.

рассказ дмитрия глуховского рисунки: николай пророков

Культовый московский писатель Дмитрий

Глуховский продолжает творить на радость чита-

телям «Русского пионера». На этот раз он с повы-

шенной ответственностью осмыслит и исполнит

главную тему номера — «Родина».

Специальнодля «Русского пионера»

— Вынужден признать, — сказал человек, — креатив у них своеобразный. Поэтому я решил привлечь кого-то с неза-мыленным взглядом. Задача непростая. В сложные нынешние времена нужно сплотить наш многонациональный, — он скользнул взглядом по носу Гольдовского, — народ. Тема с маленькой победоносной войной выстрелила красиво, но немного преждевременно. Прогнозы по экономической и социальной стабильности у нас… — он поворошил исчеркан-ные красным маркером листы бумаги, — разные. Поиски национальной идеи сводятся к пресловутому «Православие, самодержавие, народность». Во-первых, неясно, как сегодня с системой ГАС «Выборы» трактовать народность, а во-вторых, этот слоган несколько исключает наших чеченских, татар-ских, дагестанских и даже калмыкских братьев… Про чечен-цев я уже говорил?

Гольдовский выжидающе кивнул.— Нам нужна новая патриотическая концепция. Нужна

новая искренность в любви к родине. Нет, не к родине даже, а к Родине! Нужен ребрендинг самой Родины, понимаете? У вас, кстати, случайно не двойное гражданство? — как бы невзна-чай обронил он.

— Нет, — Гольдовский истово помотал головой, хотя он задумывался иногда об этой опции.

— И очень правильно. А то нам уже случалось брать на работу технологов, которые начинают писать о любви к Родине и путают предметы любви… А Родина, — человек за стеклян-ным столом назидательно поднял палец, — как женщина. Если любишь вторую, это означает измену первой.

Гольдовский сделал пометку карандашом в принесенном с собою дизайнерском блокноте. Человек посмотрел на него благосклонно.

— И вот, собственно, ваша задача. Придумайте что-нибудь. Нужно воскресить и модернизировать патриотизм. Придать Родине sex appeal. Определить, что это понятие вооб-ще может означать в мире эпохи интернета, эпохи global village. Я хочу, чтобы слово «Родина» стимулировало нервные центры не только в мозгу православного хоругвеносца и не только в мозгу казацкого атамана. Я хочу, чтобы Родина была трендовой. Чтобы «Винзавод» добровольно устраивал патрио-тические хэппенинги. И чтобы при этом пенсионеры не чув-ствовали себя чужими на этой Родине… — он гильотинировал

сигару и, прежде чем зажечь ее, проникновенно заглянул

Гольдовскому в глаза. — Ну и, разумеется, эта концепция

Родины должна понравиться всем. Особенно тем, кто распре-

деляет и утверждает бюджеты. Лучшим нашим кадрам. Я уже

говорил, где мы их набираем?

Гольдовский обреченно кивнул.

— До понедельника подумайте, — сказал человек за сте-

клянным столом.

■ ■ ■

Пятилитровый двигатель X6 низко заурчал, просыпаясь.

Гольдовский задумался, роняя пепел американского

«Данхилла» на белые кожаные сиденья. У него был верный

способ: проговорить с собой всю цепь мгновенных ассоциа-

ций с брендом или товаром, на которые поступал заказ.

Обычно одна из первых оказывалась самой яркой, на ней он

уже и выстраивал всю концепцию и будущую кампанию.

Нужно было только взглянуть на привычные образы под

новым углом; кокаина Гольдовский побаивался, а вот гидропо-

нику для этих целей использовал часто.

Родина, Родина, Родина…

С чего начинается Родина? С картинки в твоем букваре?

Гольдовский вывернул из душноватых переулков к

Китай-городу, съехал на набережную и покатил к Большому

Каменному мосту. Справа мелькали красные кирпичи, матово

светились золотые купола, ловя отражения низких облаков,

сизый постовой разводил черные «Мерседесы» и «Рейндж-

Роверы»… Многоугольная, ломаная линия кремлевских стен

неправильностью своей напоминала неправильность конту-

ров человеческого сердца. Клапаны Боровицких ворот впуска-

ли и выпускали бронированные кортежи… Сердце Родины

бьется исправно… Что-нибудь этакое? Нет, тему Кремля лучше

не педалировать. Нужно что-нибудь поуниверсальнее.

Понравиться должно ведь всем? Всем. Что же, еще и Белый дом

втискивать?Родина! Они сражались за Родину. Родина-мать зовет.

Пусть кричат «уродина», а она мне нравится… Сколько он,

интересно, за корпоративы берет? Вот и проверили бы его на

патриотизм…Удачно проскочив всех гаишников, Гольдовский вырвал-

ся на Новый Арбат. Пробка начиналась уже от кинотеатра

«Октябрь», разливаясь по Кутузовскому до самого поворота на

Рублевское шоссе и дальше — по потемкинской асфальтовой

узкоколейке, через всевозможные вариации «Барвих», «Горок»

и «Раздоров». Распухшие уродливые поселки в сосновых рощи-

цах, облысевших словно от химиотерапии, слишком медлен-

но всасывали в себя стальной поток, не справляясь.

Как он неудачно… Ничего, на следующей неделе знако-

мые подвезут ему ксиву начальника юридической службы

ассоциации ветеранов группы «Альфа», с ней можно будет по

разделительной гнать, не унижаясь в этом ежевечернем вели-

ком стоянии. А если он справится с новым заказом… От откры-

вающихся перспектив у Гольдовского захолонуло сердце.

Доползя кое-как до «Азбуки» на Кутузовском, он отчаялся

и приткнул внедорожник в чудом освободившееся меж двух

вороненых новых «семерок» место. Шагнул в распахнувшиеся

стеклянные двери и рассеянно побрел мимо полок, наугад

сгребая в корзину упаковки. Приобретя однажды в этом уди-

— Нам нужна новая патри-отическая концепция. Нужна новая искренность в любви к родине. Нет, не к родине даже, а к Родине! Нужен ребрендинг самой Родины, понимаете?

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

75вительном магазине виноград за двести долларов кило и спох-ватившись только на кассе, Гольдовский сначала хотел выло-жить и отменить покупку. Но тут же укорил себя за малодушие и скряжничество и подавил позыв. С тех пор он вообще зарек-ся смотреть на цены, всегда протягивая кассирше свою плати-новую «Визу», не дожидаясь даже, пока та закончит пробивать покупки.

Родина. Какая она? Бескрайняя. Любимая. Щедрая? Пожалуй. Потому что богатая, задумчиво сказал себе Гольдовский, сквозь витрину наблюдая, как вместо отъехав-шей «семерки» к его внедорожнику неуклюже впарковывается «Роллс-Ройс».

Родина. Гольдовский замер, закрыл глаза. Первые визу-альные ассоциации? Красные флаги, заградотряды и «Ни шагу назад», Парад Победы… Еще почему-то поля пшеницы. Нет, пшеница не катит. Украинский жовто-блакитный флаг — это ведь желтое пшеничное поле под лазоревым небом. Так что пшеница занята. А жаль. Какой-нибудь ароматный каравай… Хороший образ!

В животе заурчало. Обычно Гольдовский питался в уют-ном новиковском ресторанчике за «Лакшери Вилладж», там было недорого и очень вкусно. Но сегодня с чудовищной пят-ничной пробкой ему не дотерпеть. А, черт с ним… Придется ужинать по-пролетарски, суши из коробочки. Гольдовский добрел до гастрономического отдела и попросил у непремен-ного бурята в фирменном кимоно набор посолиднее.

Взял пакетик преждевременной клубники, бутылку аргентинского вина из середины девяностых, свежий «Форбс» — посмеяться, выгрузил на резиновую ленту у кассы, почесал нос.

Родина. Родина, черт возьми. Любимая — да, но вот почему?

Задрожал в кармане мобильник. Номер швейцарский, не определяется.

— Маратик! — пьяный женский голос заставил его улыб-нуться. Алика…

Рука сама потянулась к стенду с ультратонкими презер-вативами.

— Маратик! А ты к нам прилетишь? Мы тут с Олькой так скучаем… — залепетала Алика. — Лыжные палки настраива-ют на игривый лад, а вокруг сплошь немецкое жлобье… Просто не на кого глаз положить.

А не бросить ли все к чертям собачьим, не рвануть ли прямо сейчас в Домодедово? Оставить машину на парковке, затесаться на ближайший чартер и уже завтра утром вихлять по красной лыжне, а к вечеру устроить групповое афтер-ски?

Нет, остановил себя Гольдовский. Родина зовет. Он вздохнул, отшутился и отключился. Собрал в охапку

бумажные пакеты с продуктами и двинулся к машине, застав-ляя снова думать себя о работе.

С хороших и верных товаарищееей… Живущих в сосед-нем дворе…

Кстати, в коттедже напротив жил креативный директор

МакКенна, у которого всегда было что-то за пазухой, причем

всегда лучшего качества, нидерландского производства. С

этим замечательным человеком Гольдовский брал мозговым

штурмом не одну брендовую твердыню. Курили они по прин-

ципу «Ты — мне, я — тебе», и сосед как раз задолжал

Гольдовскому один креатив.

Великая змея медленно ползла по Кутузовскому, побле-

скивая тысячами металлических чешуек, лениво сворачивала

к Крылатскому, терлась там бок о бок с МКАД, обвивающей

Москву удавьим кольцом, и не было видно этой змее ни конца

ни края… Гольдовский брал суши из коробки прямо пальцами,

макал в баночку с соевым соусом и мечтал оказаться в бразиль-

ском городе Сан-Паулу. В этом городе легкую авиацию давным-

давно разрешили, и обеспеченные люди вообще никогда не

оказываются на улицах, где вечно все забито смердящими

старыми легковушками и вообще небезопасно. Они летают

собственными вертолетами — с загородной виллы на крышу

здания, где располагается их офис, потом — на крышу башни,

в которой у них намечена деловая встреча, потом — на крышу

отеля, где проходит прием, потом — в гольф-клуб… Однажды

вечером, сидя в лаунже на последнем, шестидесятом этаже

Edificio Italia, Гольдовский наблюдал за десятками светлячков,

порхавших между бамбуковыми ростками бразильских небо-

скребов, и думал: ну почему в Москве нельзя сделать так же?

Почему в нашей чертовой стране все не как у людей? К чему

все эти мигалки, крякалки, кортежи, микроавтобусы с вневе-

домственным спецназом? Зачем унижать простого человека,

томящегося в пробке, демонстрацией всех этих побрякушек,

зачем заставлять его ждать, зачем провоцировать классовую

ненависть, если можно с этим простым человеком вообще не

пересекаться?

■ ■ ■

На подъездах к Крылатскому у Гольдовского кончились сига-

реты. Остановившись у киоска, Гольдовский неловко попытал-

ся перескочить лужу и утоп в грязи по щиколотку; проклиная

все на свете, встал последним в шаткую и ленивую очередь из

гастарбайтеров и местных алкашей. Может, выстоял бы до

конца, но тут щетинистый азербайджанец в трениках завел с

ним разговор о политике, и Гольдовский, не выдержав, рети-

ровался. До дома он добрался только в одиннадцатом часу, скрипя

зубами от бешенства. Выбрал в душевой кабине режим «тропи-

ческий ливень» и, уже на грани истерики, перебирал образы,

мысли, ассоциации…

Палех? Хохлома? Балалайка? Толстой? Есенин?

Охотничьи рассказы? Утро в сосновом бору? Металлургия?

Промышленная мощь? Нефть? Сочи-2014? Курская дуга?

Бородино? Афган? Цусима? Отмена крепостного права?

Транссиб? Московское метро?

Что для меня Родина? Что она для каждого из телезрите-

лей? Что заставит ее любить? Что заставит сердце биться чаще?

От чего навернется слеза?

Пусто. Ничего. Вроде и есть Родина, а вроде и нет ее. Попытаешься сформулировать, ухватить, выпарить экстракт — рассеивается как утренний сон.

Хочу в Бразилию, подумал Гольдовский и закрыл глаза.

■ ■ ■

— Ты слишком зашорен, — гнутая оправа от Филиппа Старка придавала лицу соседа надменное выражение, хотя человеком он был душевным. — Тебя что попросили? Заставить людей ощутить гордость за Родину, помочь им испытать душевный и гормональный подъем… — он выдержал долгую паузу — по Станиславскому — и выдохнул хвойный дым. — А для этого не надо понимать, что такое Родина. И потом, пойми — Родина у каждого своя. Для кого — микрорайон Юбилейный, для кого — Одинцовский район.

— А что у нас общего? Что у нас одно на всех? — тупо спросил Гольдовский, принимая самокрутку.

— Победа! — прыснул сосед.— Не, я реально… — жалобно протянул Гольдовский. — Ну и я реально. Тебе когда про Родину сказали, ты о

Великой Отечественной подумал? И я подумал. Это же первая ассоциация. Прокатывает железно. Это же условный рефлекс, годы дрессировки, тут слюна выделяется сразу, прежде чем поймешь, что с тобой происходит.

— Ну это же избито сто раз… — неуверенно возразил Гольдовский.

— Потому и избито, что работает, — отрезал сосед. — Не фига искать от добра добра в такие сжатые сроки. Тебе какую задачу поставили? Обновить! Освежить! Сделать более трендо-вым. То есть нужно, чтобы говорили, обсуждали… И при этом чтобы нравилось всем, от функционеров до пенсионеров. Ну снимешь ты доярку на фоне ржи… Что тут обсуждать?

— Я хотел новое что-нибудь… Идеологически… — Гольдовский уныло впустил в себя джинна из самокрутки.

— Все новое — хорошо забытое старое, — покачал головой сосед. — И идеология наша нынешняя… Это… Это как… — он тоже затянулся. — Это как взять цветные карандаши и черно-белые фотографии раскрашивать… Понимаешь, о чем я?

Понять было непросто, но Гольдовский и его креативный сосед поймали уже общую волну… Гольдовский восхищенно закивал, поражаясь глубине образа.

И тут джинн наконец исполнил его желание. Родина, необъятная, как пробка от Кремля до Рублевки, любимая, как X6, непостижимая, как планы правительства, вдруг померкла, истаяла. А на первый план выступило решение — спонтанное, необъяснимое, невербализируемое, но эмоционально безот-казное, стопроцентное. То, что заставит биться в унисон серд-ца эмо, рэперов, пенсионеров и ветеранов ФСБ.

— Слушай, — просипел Гольдовский, лупая красными глазами. — А что если просто взять и к празднику «Семнадцать мгновений весны» раскрасить?

77

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

С чего начинается Родина? До сих пор по этому вопросу нет единого мнения, но в нашем «Фотоувеличителе» она, безусловно, начинается с Фотогалереи имени братьев Люмьер и с проекта «Антология русской фотографии. Фото 60-70». Они предоставили фото эпохи «Сделано в СССР». Хоть и на пленку Шосткинского комбината снято, а кое-кто из читателей, возможно, разглядит, узнает свое лицо среди этих детей, «сделанных в СССР».

анато

лий х

руп

ов. оранж

евое с

олнце. 19

60

-е

иго

рь г

неваш

ев. игр

а в

жм

урки. 1950

-е

79

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

михаил

трахм

ан. карус

ель. 19

60

-е

николай р

ахм

анов. м

альчик и

маш

ина. 19

60

-е

81

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

николай д

рачинский. пионеры

. ры

балка. 195

4

лев б

ородул

ин. опасная п

ереправа. 1956

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

83

павел

киселев. прикосновение. 1999

вадим

опалин. из с

ерии «

сельская ш

кола».

19

60

-е

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

85

владим

ир л

агр

анж

. пионерия н

а к

расной п

лощ

ади. 19

67

лев ш

ерсте

нников. ры

балка н

а к

анале г

рибоедова. 1957

87

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9владим

ир л

агр

анж

. тверской б

ульвар. 19

60

-е

юрий а

брам

очкин. м

олодой ц

елинник. 19

61

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

89

четвертая четверть

Урок мужества. Родной прием. По России без ничего. Урок географии. Горилландия. Наш корреспондент в семье обезьян.

инга

аксенова

Все плохо. И неустойчиво. И неточно. Есть ты — нет тебя... И, главное, никакой разницы, есть ты или тебя действитель-но нет. Единственно, что интересно в такой ситуации — сможешь ли выжить? Ну, не интересно, а любопытно. Занятно. Как ты сможешь выжить, если окажешь-ся внутри враждебной, наглухо недру-желюбной атмосферы. Если ты окажешь-ся без паспорта, мобильного телефона, знакомой девушки в каком-нибудь сред-нерусском городе. В сердце родины, в смысле — в самом его нутре, в утробе.

И, главное, от Москвы не так уж и дале-ко, километров 170–200.

Как это произошло. Да просто. Ну как просто…

Прекрасная Стефания пригласила меня посмотреть ее проклюнувшиеся георгины. Цветочки. Пригласила на дачу, она там последнее время обитает. На даче хорошо, воздушно — приезжай, говорит, посмотрим на цветы, соберем какие-никакие плоды. И подмигнула по-стефаниевски — так, немножко по-спешно, как будто тик у нее. А в то же

время — эротично, настолько, что я по-нял — не только цветочки да ягодки, не только. А время такое — кризис, весь народ в депрессии, как в черном, всю-ду неутешительные звуки и истории. А тут еще как назло грипп, осложнения, потом еще порвал заднюю поверхность бедра. Ну как порвал — надорвал, в фут-бол играл. И еще давняя девушка Ольга зазвала побаловаться WOW — в одну команду с дочерью. Как отказать давней Ольге, хоть виртуально, но вступил, но стал пропадать — особенно по ночам. Ольга ведь предложила сразу — мы за-воюем мир. Заманчиво…

Так я это к чему, я это все к Стефании — чё-то я в себе засомневался: сплю отвра-тительно, мало ли какая, это самое, осеч-ка; вдруг какой цветок недораспустится в самый решительный момент? И я пошел ва-банк. У меня есть знакомый доктор (у всех такой найдется, вот и у меня). Я ему объяснил про Стефанию. Он дал две та-блетки. Одну перед сном, вторую за два часа до визита в парник, в теплицу, од-ним словом. Я так и сделал. Одну перед

Бессменный ведущий урока мужества Николай Фохт совершит, ве-роятно, самое экстремальное деяние в своей героической жизни: он окажется в провинциальном русском городке без денег, без докумен-тов и даже без мобильного телефона! Читателю предстоит погружение в мир, полный опасностей и подвохов, и, может быть, когда-нибудь он с замиранием сердца решится повторить подвиг героя. Кстати, всего-то 200 км от Москвы.

текст: николай фохт фото: игорь мухин рисунки: анна всесвятская

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

91

рена э

фф

енди/agency

photo

gra

pher.ru

...Весь взрослый народ на пятидневку сваливает в Москву. А возвращает-ся на выходные — только тогда и оживает город...

Повторим урок

Оказавшись в незнакомом городе без документов и денег, не следует сразу обращаться в милицию. Без конкретного события могут повесить

на вас, на бомжа, столько, что мало не покажется.

Надо искать источник быстрой и бесплатной информации — подойдет любая пивнушка.

Для ночлега и горячего ужина, разумеется, требуется женщина: немолодая, одинокая, начитанная, страдающая, нереализованная — где как не

в библиотеке? Кстати, необязательно библиотекарша — я бы и к читательницам пригляделся. Но мы же оказались в мертвом городе, какие на

фиг читательницы.

Опять искать источник информации — другого уровня: как быстро заработать. Или как бесплатно пообедать и бесплатно попасть домой. Для

второго варианта милиция идеальна. Зачем надо было проливать водку и бороться с охранниками? Только не расплатиться — есть вероятность,

что просто побьют, компенсируют убытки. А быстрая и четкая размолвка с вооруженной охраной — точно вызов наряда. Чтобы не было лишних

расходов, надо ничего не ломать: разлитая водка — это эффектно и, в принципе, можно даже скатерть не стирать.

Ну, дальше понятно.

Вопрос: а чего бы просто на электричку не сесть и не доехать до Москвы? Ну, во-первых, если контролеры застукают — высадят. Во-вторых,

скучно как-то. А по моей схеме и весело, и стопроцентное выживание.

сном. Спал все равно плохо, очень. Но вторую все-таки за два часа, прямо в элек-тричке — не на машине же туда ехать. За-хотелось, как в юности, попредвкушать в вагоне, посмотреть на окрестности не-предвзято — в грязное окно.

Но я перепутал таблетки. Поэтому спал плохо и поэтому напрочь заснул в электричке.

Сильная таблетка

Очнулся в городе Алексин. Я так понял, что меня носили — Алексин совсем на другой ветке, чем Стефания. Зачем но-сили? Думаю, пытались извлечь из по-тайного кармана сумму на черный день и травматический пистолет мелкого калибра. Это действительно непросто. Извлекли, суки, и документы, и пре-красный смартфон — все. И гуманно по-садили на лавочку, в Алексине как раз, на перроне. Спал я восемь часов. Это хорошо. Все остальное очень плохо. Но

так как я выспался, я нашел и позитив: а проверим-ка свои навыки выживания.

Вот они, навыки. Перво-наперво я на-правился, разумеется, не в милицию, а в пристанционный чипок. Как бы невзна-чай встал за столик к не пьяному еще мужику, судя по лоснящимся на задни-це брюкам, местному водиле. Рассказал ему почти честно всю историю — хоте-лось есть и пить. Он угостил лимонадом и двумя бутербродами с сырокопченой колбасой. Хороший человек. Я подо-ждал, пока он допьет пятую бутылку пива, и расспросил подробно, где бы так безопасно переночевать.

В результате успел в библиотеку в паре километров от станции. Водила из чипка не соврал: место чистое, су-хое. Библиотекарша Юлия — женщина почти форматная и начитанная. Завис в читальном зале до 20.00, поговорили за чаем. Я Юлию проводил. Настоящая тур-геневская барышня, в смысле, истинная русская интеллигентка: и пригласила, и

картошкой с котлетами накормила. Тут и первая неправильно употребленная та-блетка помогла. А может, просто выспал-ся. В любом случае доктору спасибо.

Юлии рано вставать, поэтому остаток ночи размышлял, где заработать не толь-ко на обратный билет, но и на обед — с завтраком-то все нормально. Всего-то и спросил у Юлии — где главная улица? И только после ответа поцеловал в раз-румянившуюся щеку. Вкусная она у нее.

Вышел на главную улицу Алексина — народа никого. Потому что, как конста-тировал водила из чипка, — мертвый го-род. Весь взрослый народ на пятидневку сваливает в Москву. А возвращается на выходные — только тогда и оживает го-род: родители гуляют с детьми и друг с другом, образуются внезапные вещевые ярмарки, открываются ненавязчивые кафешки. Но в будни тут только стари-ки, дети, деклассированные элементы и бездомные собаки. Опасно, короче гово-ря. Вот и выживание пригодилось.

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

93

Разговоры с Юлией и водилой склони-ли меня к мысли, что надо найти риел-торскую контору. Дело в том, что до сих пор в Алексине москвичи скупают жи-лую и коммерческую недвижимость — маклеры функционируют в полный рост. Действительно, фирм, сбывающих недвижимость, на главной улице обна-ружилось сразу три — это я еще и не осо-бенно искал. Зашел, приценился. Выяс-нил, что собственный автомобиль есть только у директора конторы, а он ше-стую неделю в Крыму. Ребята оказались какие-то поверхностные, навстречу идти не хотели, скидок не делали. Разжился только информацией. И она оказалась неутешительной. В городе вообще ниче-го не работает — кроме милиции. Узнал адрес ближайшего отделения. А, ну еще выяснил, что есть закрытый ресторан-чик, для москвичей, для випов — прям рядом с милицией. И все сошлось.

Своей безусловно московской поход-кой спустился по ступенькам к вход-

ной двери — заведение, как и положе-но, в подвальчике. У дверей охранник, вооружен, что само по себе заслужива-ет уважения. С каменным лицом сооб-щил ему, что маклер пошел улаживать формальности по сделке и они прям сейчас с нотариусом подвалят — я бы хотел выпить и закусить. Разумеется, назвал имя фирмы, помахал у него перед носом визиткой менеджера — это был мой единственный документ. Меня пустили.

Съел первое — отличная солянка, пи-рожок с капустой (два пирожка, хоро-шо). Приличный стейк с брокколи. Зака-зал 400 водки — но не пил, разумеется. Кофе, мороженое, как положено. Когда пришло время рассчитаться, вылил водку на скатерть и послал официанта в жопу. Возник охранник, даже двое. Без лишних слов сделал первому аккурат-ненький бросок через спину с колен — запустил аккуратно между рядов, чтобы мебель не попортить. Не вставая с ко-

лен, затащил второго в партер, зафикси-ровал правую руку на всякий случай — чтобы ствол не достал. И затих в этом статусе кво.

Официант вызвал милицию

Там ребята разобрались быстро и гра-мотно: на хер им драку регистрировать, пусть москвичи и разбираются. Вечерней электричкой в сопровождении сержанта меня доставили на Курский, в отделе-ние — а там-то уж я как рыба в воде. Рас-сказал им про Юлию, вызвали мы МЧС, поехали ко мне. Дверь в мою квартиру вскрыли минут за пятнадцать, штраф я обоим сержантам заплатил на месте. Ну посидели еще, еще раз по Юлии да по 300 текилы с лимоном — им.

Ушли — служба все-таки. А я в ин-тернет, в «Скайп», к Стефании. А чего, говорит, бывает, приезжай — хризанте-мы, мол, ничего, еще в самом соку. Так и сделал.

Наиболее радикальные пессимисты говорят, что грянувший экономический кризис — всего лишь пролог к окончательно-му свертыванию цивилизации. Хотя кое-какие организмы, возможно, выживут, а из близких нам по шкале Дарвина наи-большие, шансы у человекообразных обезьян. Так, может, пора уже затесаться в их компанию, прикинуться своим, адаптиро-ваться?

Из всех видов обезьян меня больше всего заинтересовали са-мые крупные — гориллы, у них мозгов больше. Плотнее всего гориллами заселена Руанда. Решено: летим с подругой в Афри-ку, не просто на экскурсию — по важному делу.

Цивилизация проявила первые признаки исчезновения даже раньше, чем мы предполагали. Первая мысль после выхода из самолета в столичном аэропорту Руанды: а нельзя ли ближай-шим рейсом отправиться назад? Насторожили не обезьяны, до которых было еще далеко, а аборигены. Говорят, что русские — самая мрачная нация в мире, но все-таки нам свойственно ино-гда смеяться, пусть и скупо, по-гоголевски, сквозь слезы. А вот руандийцы угрюмы бесповоротно, целенаправленно, их губам неведом код улыбки, и никакие соображения политеса не за-ставят меня выражаться корректнее. На белых чужеземцев они вообще смотрят как на причину всех своих неудач. Да и между

В стремлении добраться до ответа на горячие вопросы типа «Что же будет с Родиной и с нами?» авторы «Рус-ского пионера» готовы идти на любые риски и общаться, если это нужно, даже с такой непредсказуемой публи-кой, как гориллы. Вот и Александр Швец отправляется в Африку, в самую колыбель жизни на Земле, добива-ется там аудиенции у вожака руандийских горилл и по-лучает исчерпывающий ответ на все вопросы

текст: александр швец

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

95

age/east new

s

собой эта публика не очень-то ладит, лишь несколько лет назад в Руанде закончилась геноцидная резня: очень черные племе-на воевали против своих не очень черных собратьев.

Обратно тотчас мы, конечно, не полетели, первый страх от контакта с местным населением прошел. Мы дождались свое-го гида, сели в машину, поехали в отель. Наши сугубо визу-альные и, возможно, субъективные впечатления очень скоро подтвердились объективной реальностью: стоявший на обочи-не чернокожий подросток запустил в лобовое стекло булыж-ником. Водитель, будучи явно натренированным в отношении подобных атак, сумел увильнуть, и заряд попал в металличе-скую стойку, второй камень полетел нам вдогонку. Правда, в запасе у меня была и хорошая новость: Руанда находится под присмотром США, а значит, какая-никакая безопасность туристам здесь должна быть обеспечена. Эта обнадеживаю-щая политинформация подтвердилась, по пути мы увидели несколько джипов с литерами UN. Все без исключения миро-творцы были белокожими, они помахивали нам руками и при-ветственно улыбались, словно стараясь смягчить наши первые впечатления. Чуть позже мы пообщались с ними, преимуще-ственно американцами, они в самом деле оказались славными ребятами: стопроцентно трезвые, гладко выбритые, предельно доброжелательные, однако каждый постоянно держал палец на спусковом крючке автомата. Я

спросил, как нам себя вести с этими. Со-вет оказался универсальным для всех времен и народов: не обижаться, проявлять себя исключительно по-христиански, под второй летящий булыжник подставлять другую щеку. И еще одна рекомендация: никаких пеших экскурсий по горо-ду, из отеля выходить только в сопровождении полицейских. Кстати, оплата охраны входила в стоимость нашего тура и со-ставляла процентов тридцать от общей суммы.

Остаток первого дня мы провели в баре на первом этаже го-стиницы, наблюдая через окно местную жизнь. Она была до-вольно скудной, народ вяло и бесцельно слонялся по площади, активизируясь только при виде выбравшихся из укрытия тури-стов. Охрана не могла полностью оттеснить местных. Сначала нам казалось, что они пытаются всучить приезжим свой неза-

мысловатый товар, кустарные поделки, но нет, протянутые ла-дони были пусты, при этом выражение лиц просителей было требовательным: дай — и скажи спасибо, что не съели. На вся-кий случай я запасся отступными: поменял у бармена пятьде-сят долларов на местную мелочь. Через некоторое время наше зрительское терпение было вознаграждено. К стоящему напро-тив гостиницы офисному зданию подъехал автомобильчик — джип RAV-4 без единого живого места на кузове, с побитыми фарами. Из офиса вышел темнокожий гражданин, плюгавый, маленький, но осанка, походка, взгляд выдавали в нем безуслов-ного босса. Шофер мгновенно выскочил из кабины, выхватил

портфель из рук шефа, распахнул перед ним дверь. Машина не сразу тронулась с места, пассажир явно намеренно выдержал паузу, оглядел площадь, приставил к уху мобильный телефон, закурил сигару. Я узнал его, хотя видел первый раз в жизни: это наш родной, незабвенный новый русский, фаворит девяно-стых. Человек чуть-чуть возвысился над толпой, заработал на потрепанную иномарку, на кожаный портфель и на белые но-ски — и жаждет насладиться успехом, вызвать дикую зависть у соплеменников. Всю ситуацию можно легко конвертировать и в современные наши реалии: местное авто секонд-хэнд — это их Maybach или Rolls-Royce, потертые шорты — Brioni, добав-ляем джип охраны, мигалку на крышу — и перед нами чисто московский клип. Когда RAV-4 наконец-то тронулся и водитель не включил в нужный момент поворотник, я окончательно уве-рился, что этот автомобиль и сидящие в нем персонажи легко

александр ш

вец

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

97бы вписались в московское водительское стадо.

На другой день мы покинули эту, пусть и относительную, ци-вилизацию, проехали в джипе 120 километров по ровной грунто-вой дороге и оказались в селении, которое можно считать миро-вой столицей горилл: здесь водятся самые большие семьи этих животных — до 60 особей в каждом сообществе. Нас привезли в кемпинг, состоявший из нескольких десятков пустующих бунга-ло. Персонал вел себя странно: на любой наш вопрос, заданный на английском, служащие отвечали исключительно молчани-

ем, внимательно выслушивали нас, а потом тихо удалялись. Все это начинало казаться заговором, вспоминались голливудские триллеры: незадачливые туристы попадают в затерянный мир, где аборигены посматривают на них как на потенциальный ужин. Мы все-таки разместились в нашем бунгало, осмотрели с террасы окрестности, удручающие своей пустынностью. Ощу-щение пребывания на другой планете не покидало. Территория не была ограждена, признаков какой-либо охраны также не от-мечалось. Выезжать к гориллам нам предстояло назавтра утром, но я больше мечтал о том, чтобы быстрее настало послезавтра, чтобы согласно путевке мирно покинуть эти места. Вечером мы пошли в ресторан, расположенный в административном корпу-се. Народу в кемпинге не прибавилось, попытки выяснить, есть ли здесь еще туристы, не увенчались успехом. Я ловил себя на мысли, что постоянно нахожусь настороже, пытаюсь заглянуть за барную стойку, внезапно оборачиваюсь. Настораживало даже то, что на открытой взгляду кухне трудились сразу семь поваров, а посетителей в зале было всего нас двое. Хотя мы с самого утра

ничего не ели, аппетит не приходил, несмотря на привлекатель-ные запахи. Потом все-таки появился человек, который несколь-ко снизил наше напряжение: молодой метрдотель объяснил, что жители Руанды говорят только на своем языке, а работники тур-сервиса немножко знают французский, английский им неведом, но признаваться в этом они не хотят, отсюда и обет молчания. Еще метрдотель рассказал, что русские туристы добираются в эту

местность чрезвычайно редко, последний наш соотечественник был тут полгода назад. Я уточнил: этот человек путешествовал в одиночку? Да, он провел здесь месяц, каждый день выезжал к гориллам, а по возвращении всякий раз выпивал за ужином по литровой бутылке водки «Абсолют». Размеры дозы убедили меня в том, что этот человек действительно был с какого-то боку русским. Но что заставило его провести здесь целый месяц? Вряд ли он был исследователем, натуралистом, на это не указывали никакие дополнительные сведения из уст нашего местного со-беседника. Но чувствовалось, что русский турист оставил здесь о себе добрую память странностью своего поведения, в том чис-ле размером чаевых, которые обычно равнялись удвоенному счету за ужин. Мне очень захотелось разыскать этого человека по возвращении на Родину, если таковое все-таки состоится. Я попросил метрдотеля выписать мне из гостевой книги имя и фамилию русского клиента, но служащий виновато улыбнул-ся: подобная информация конфиденциальна. Следующий вер-тевшийся на языке вопрос я задать постеснялся: этот русский благополучно убыл отсюда или следы его затерялись? Я взял с

александр ш

вец

собой в номер бутылку виски, несмотря на протесты спутницы. Несколько позже она оценила мою предусмотрительность. Ни в одном из соседствующих бунгало так и не зажглись окна. Осве-щенный луной пейзаж был абсолютно безжизнен, и оставалось неясным, что является источником разнообразных неведомых звуков, то пронзительных, то низких, утробных. От бессонной ночи и дурных предчувствий нас мог избавить напиток крепо-

стью не менее 40 градусов, вино или пиво были бы слишком сла-бым снотворным.

К главной цели нашего путешествия мы отправились в пять часов утра. В джип с нами сели два карабинера, они должны были охранять нас в большей степени от горилл и в меньшей — от местного населения. Сначала проехали километров двадцать до предгорья. По пути удалось пронаблюдать весь африканский раздел учебника зоологии. Коварно притаившиеся в мутных лужах аллигаторы, разверзшие наизготовку мерзкие пасти. Тяжеловесы-гиппопотамы, похожие на немытых борцов сумо. Модельной осанки жирафы с доверчивым взглядом больших детских глаз. Мы сняли на видео и фото жесткое порно в испол-нении льва и львицы. В целом в животном мире царила умиро-творенность, если исключить из него уже упомянутых крокоди-лов. Я лишний раз уверился в правдивости истории о совмест-ном плавании на судне капитана Ноя разнообразных тварей, забывших на время о межвидовых и прочих антагонизмах.

Наконец выгрузка. Инструктаж меня позабавил: реально ли за час на слух усвоить навыки участия в боях без правил? Со-

гласно энциклопедиям, гориллы доброжелательны по отноше-нию к себе подобным, то есть к нам, но иногда все-таки напада-ют на людей или же по неосторожности могут снять с кого-то скальп, оторвать какую-нибудь часть тела. Я запомнил лишь, что мы не должны смотреть животным в глаза и держаться надо от них на расстоянии не меньше семи метров. А если го-рилла начнет проявлять признаки агрессивности, необходимо присесть и прикрыть голову руками.

Мы бесконечно шли в гору под углом сорок пять градусов, я

пожалел, что накануне нарушил режим. У наших проводников-охранников в руках были мачете, которые имели двойное назна-чение, одно из них — прорубать дорогу в густых зарослях. На подступах к поляне, где паслось стадо, мы оставили наши рюк-заки, потому что животных могли привлечь в них какие-то за-пахи, например еды. Из вещей разрешалось взять с собой только фотоаппараты, но применять во время съемок вспышку катего-рически запрещалось. И никаких попыток кормления, это вам не лебеди в пруду и не мишки в вольере: гориллам понравится булка, они начнут ассоциировать вас с ней и могут не отпустить восвояси. Да мало ли что может взбрести им на ум, поэтому луч-ше до минимума свести возможность любого контакта.

Как описать первое чувство при виде горилл? Главенству-ющая реакция — ужас. Когда какой-нибудь экземпляр ста-новился на задние лапы и вытягивался в полный рост, мне казалось, что этот рост никак не меньше трех метров. Один взмах лапы — и деревце ломается как спичка. Зубы — камне-

age/east new

s

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

99дробилка, когти — пыточный инструмент. Успокаивало то, что их трапеза была сугубо вегетарианской. Гориллы увлеченно, с аппетитом ели и мельком поглядывали на нас, спокойно, без особого интереса — мы были для них в ранге безопасных существ, стоящих ступенькой ниже. Я по неосторожности и по забывчивости все-таки посмотрел на миг в глаза не само-го крупного самца, мой визави замедлил движение, замер в размышлении, и тут мне показалось, что он, подобно Николаю Валуеву, переносит центр тяжести на одну ногу, заряжает тело для нанесения апперкота. Я понял, что закончиться все это может для меня чем-то гораздо более существенным, нежели

нокаут. Через долю секунды я уже сидел на корточках, втянув голову в плечи. «Валуев» утратил интерес к спарринг-партнеру, как будто невидимый рефери скомандовал: «Брейк!»

Через несколько минут я понял, что в противостоянии с гориллой никакие ухищрения не гарантируют целостности человеческого организма. Животные ходили по поляне, ло-мали ветки, рвали листву. Постепенно стало ясно, кто у них здесь главный, вожак, неформальный лидер. Он передвигал-ся степеннее других, в нем чувствовалось достоинство, даже царственность, а также и легкая такая снисходительность по отношению и к своему электорату, и к пришельцам. Я даже понял, кого из людей, всем нам хорошо известных, он напо-минает — не ростом и не размахом рук, а вот этим своим са-модостаточным взором, в котором при желании угадывается легкая ирония. Меня всегда озадачивали сильные мира сего.

Что вселяет в них безграничную уверенность в своих силах и в своей правоте, в убежденности? Они действительно знают все наперед и держат под контролем любую ситуацию вплоть до геополитической?

В какой-то момент у меня возникло одно из нелепейших же-ланий в моей жизни: взять автограф у вождя (в смысле вожака), сфотографироваться с ним или хотя бы сфотографировать его с близкого расстояния. Наша группа не выдерживала одного из правил инструктажа: мы находились очень близко от го-рилл, расстояние было и три метра, и меньше, и ничего форс-мажорного не происходило. То есть словно образовалась дру-жеская компания, встреча единомышленников, где все слав-ны, милы и равноудалены. Я изготовил фотокамеру, навел на

вожака и подумал:

наверное, не возбраняется смо-треть в глаза горилле через видоискатель и через объектив, оптика нивелирует мое посягательство на внутренний покой этого светоча. В следующие секунды он преподал мне урок, но не на моем собственном примере. Сделав несколько шагов по протоптанной тропе, властелин поглядел на одного из своих вассалов, который сидел на его пути и вел себя по виду как-то не слишком почтительно. Сугубо боксерский удар был одно-временно и дзюдоистским броском: нарушитель субордина-ции улетел метров на пять в кусты, извинительно визжа. Инте-ресно, что побежденный был явно крупнее победителя, но не это обстоятельство определяло рейтинг. Я обратил внимание, что после означенного эпизода все присутствующие, кроме во-жака, как-то мгновенно сникли — и люди, и гориллы. Мы ста-ли быстро закругляться.

Весь обратный путь я молчал, хотя моя спутница жаждала об-мена впечатлениями. И вроде бы все располагало к беспечному щебетанию: мы идем под горку, вылазка завершилась бескров-но, если не считать сломанной или вывихнутой челюсти одной самонадеянной обезьянки. Мне как-то ближе и понятнее стал неизвестный земляк, проведший в этих местах целый месяц, за-правляясь абсолютной водкой, не экономя на чаевых. Он платил за уроки, он праздновал получение высшего образования, его за-вораживали эти существа, их способность сочетать в себе распо-ложенность к мирному диалогу и нанесению зубодробительных ударов. И, конечно, авторитет — он и в Африке авторитет.

age/east new

s

Всегда готов

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

101

группа продленного дня

инга

аксенова

Завхоз. Песня о Родине. Михаил Куснирович о том, как ее правильно спеть. Экскурсовод. У нас в Таганроге. Аркадий Дворкович, детские годы. Пионервожатая. Земля в иллюминаторе. Анна Николаева о двух молоточках. Горнист. Слабоалкогольное

озарение. Леонид Ганкин сдувает пену. Худрук. Думать не делать. Сергей Пускепалис про искусство и кефир. Правофланговая. В мире животных. Тина Канделаки о братьях и сестрах меньших. Юный натуралист. Культ огурца. Екатерина Костикова в мире

стебельчатоглазых. Следопыт. Жасмин и бродяга. Никита Космин о последнем прибежище.

группа продленного дня продленного дня группа

Есть за мной один грешок, да даже не грешок вовсе, а

так — слабость. И никак не

пойму, что с этим делать. Но

об этом попозже.

А пока пару слов о насущном.

На дворе нечто похожее на

кризис. Еще пару-тройку ме-

сяцев тому назад такое слово

было не то чтобы запрещено,

но моветоном точно. Всяче-

ски его избегать старались. И

почти получалось. Жаль, что

сложнее было избежать само-

го явления. Или хотя бы не

заметить. Но поскольку не за-

мечать тоже глуповато, многие

смирились и без запинки стали

это словцо употреблять и даже

как-то пытаться реагировать.

А уж когда на 9 Мая вся

мощь Родины выходила на

парадную Красную площадь,

аккурат под призывным

цветочным плакатом «Рас-

продажа», многое, как

говорится, прояснилось. И эти

чудо-богатыри — ракетные

комплексы «Тополь», и этот

чудо-плакат необычайной яс-

ности и размеров — все было

очень гармонично. И главное

— актуально. То, что не взяли

высоту гостиницы «Москва»

и не сдали ее к празднику,

— это еще понятно. Про-

сто такая штабная хитрость

— можно ведь пообещать

успеть к следующему юби-

лейному празднику. Но вот

чтобы не украсить, хотя бы на

один светлый День Победы,

тематическим оформлением с

Воином-освободителем забор

перед фасадом неоткры-

того отеля — современная

находка. Креатив! И казну

сберегли, и не отмахнулись от

насущных проблем. А «Тополя»

— один из вариантов реакции

на распродажу. Все наглядно.

Да что плакат! В этом году

почему-то не стали декориро-

вать ГУМ. Помню, как бывало:

с одного примечательного

дня апреля — начинают и за

какой-то месяц выигрывают:

и 275-метровое (в длину)

творение архитектора Поме-

ранцева — все в красочном

убранстве, только характер-

ные ушки торчат. Раз — и

готово. А тут приложили ум,

честь и совесть — и получи-

лось. Тоже элегантно. Чудная

погода; нарядные люди, ГУМ,

танки, самолеты — красота

спасет мир. Жалко только, что

вместе с фанеркой отстра-

нили от ГУМа суворовцев и

нахимовцев. Их-то за что?

В общем, очевидное и неве-

роятное стало насущным. При-

шла пора. Реагировать надо.

Сегодня. Сейчас. Во благо.

Во спасение. Ради жизни на

Земле.

Поскольку мои заметки по-

мещают в журнале «Русский

пионер» в рубрике «Группа

продленного дня» за подписью

«завхоз» (заведующий хозяй-

ством), то, признаюсь, все

правда. День у меня действи-

тельно сильно продленный и

хозяйство большое, которым

приходится с наслаждением

(иногда) заведовать. Оттого,

видимо, и день продленный.

И настолько хозяйство раз-

рослось, что даже самого

продленного дня стало не

хватать. Особенно когда на

улице танки, а кругом такая

распродажа. Многие стали

терять ориентиры, некоторые

начали закупать соль и спички.

Того и гляди — может начать-

ся ропот.

Да чего далеко ходить. Вот

помнится, в прошлом октябре

встречаемся мы с Янковским

Олегом Ивановичем, он так

заинтересованно, но тактично

спрашивает:

— Ну как дела?

Я ему максимально спокойно

отвечаю:

— Как-как… Продавать будем!

Вот как!

Он подождал месяцев пять,

не больше, и снова вкрадчиво

спрашивает:

— Ну и как теперь? Чем зани-

маешься? Кому продал?

Я немного опешил: зачем,

Песня о РодинеГлава компании «Боско ди чильеджи» Михаил Куснирович продолжает свой эпос в журнале «Русский пионер». На этот раз автор вплотную приблизился к исторической роли третьей смены в пионерлагере в жизни человека, к пони-манию красных бликов костра в боско-стратегии и к тому, как вечереет.

завхоз михаил куснирович

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

103

группа продленного дня группа продленного дня

думаю, ему наша клиентская

база системы лояльности ново-

го формата? Задаю наводя-

щий вопрос:

— Вам по какому сезону?

Олег Иванович опять го-

лову повесил и участливо

увещевает:

— Да ты, Миша, не бери в го-

лову, не хочешь — не говори.

Тут уж я совсем на себя разо-

злился: Почему не хочу — хочу,

но не пойму никак, о чем речь.

Сжалился надо мной Олег Ива-

нович и выложил:

— Ну как, ты же мне сказал

еще тогда, что продаешь! Дело

свое родное. Мы с Людмилой

Александровной так рас-

строились. Все время теперь

думаем, что же будет… Как же

«Черешневый лес»…

Я тут раскраснелся.

— Ну вы даете, Олег Ивано-

вич. Продвинутый ты слишком!

А ведь еще Народный артист

Советского Союза! А туда же.

Прямо Незнайка на Луне. Да

не бизнес я продаю, а пальто!

Пальто! И очень это интересно

и своевременно, особенно

зимой! И все будет хорошо,

и «Черешневый лес», и все

остальное! Только бы клиенты

не расстроились.

Вот и все.

Просиял Олег Иванович. Каза-

лось бы, вопрос снят. Ан нет!

Было продолжение.

Буквально в упомянутом апре-

ле встречаю я Филиппа Олего-

вича, сына Олега Ивановича,

и не где-нибудь, а на Садово-

Кудринской. Днем. Столкнулись

перед дверями спортивного

магазина. Слово за слово.

— Как дела? Ты куда?

— Да вот покупаю!

— И я тоже

— А, ну-ну!

И через паузу:

— А зачем тебе? У тебя же

Bosco Sport есть?

— Да ты, может, не понял, —

говорю ему. — Я вот думаю не

маечку, а магазин этот купить.

вита

буй

вид

Я сравнил это умилительное чув-ство с никогда не забываемым состоянием прощания в конце тре-тьей смены пионерлагеря

группа продленного дня продленного дня группа

Bosco Sport сделаю!

Так и сел Филипп. Тут я ему

про разговор с Народным

артистом рассказал. Посмея-

лись. Помолчали. Разъехались.

Надо же реагировать. Каждо-

му. И по-своему.

Кстати, насчет нашего боль-

шого хозяйства: дожили — нас

теперь, босковцев, тысячи

четыре, не меньше. Дивизия

целая, понимаете. И всех надо

увлечь — завлечь — влюбить

— полюбить — построить —

настроить, заразить!

В этом вся штука. Зараза

заразе — рознь. Реакция

реакции — тоже.

Тонкий психологический

момент. То ли на стратегию

надеяться, то ли на тактику

пенять.

Тут, как по заказу, «Черешне-

вый лес» подошел со своими

премьерами. И первая из

премьер — «Пиквикский

клуб». Диккенс. Чарльз. МХТ.

О собственно театральном

действе — не будем. Не стоит.

Но сама тема — любопытная.

Ходят там, в отдельно взятом

клубе, дядьки в бабочках, щел-

кают восторженно пальцами,

улыбаются; шарфики однокле-

точные (одинаковые то есть),

друг другу дарят и оказывают

окружающим посильную

моральную и материальную

помощь. Вокруг Англия; ложь;

распутство; стяжательство;

беззаконие; грязные нравы;

двойные стандарты; громкая

музыка; автобусы на каждом

шагу — прошлый век, одним

словом.

А эти ребята в шарфиках, не-

смотря ни на что, продолжают

щелкать пальцами и преоб-

ражать родную землю самыми

очевидными, но от этого не

менее невероятными спосо-

бами любви и конкретного

действа.

Очень забавно.

В зале полно наших верных

босковцев. Участников сраже-

ния, как с одной, так и с дру-

гой стороны прилавка. И вдруг

в самый трогательный момент,

как в том детском фильме

«Волшебная сила искусства»,

когда мальчишки и девчон-

ки, прогуливающие уроки в

кино, стали обстреливать из

подручных рогаток неугомон-

ных беляков на киноэкране

и отстояли-таки классово

близких и родных «Неуловимых

мстителей», так и здесь кто-то

не удержался и на очеред-

ном пружинистом щелканье

вскрикнул: «Да это Боско-

слет!» — и зааплодировал. Зал

робко, но честно поддержал.

Спектакль продолжился, полу-

чив неожиданную помощь.

А что — правда! Что-то есть!

Ведь наш заразительный ответ

нынешним Чемберленам от ми-

рового экономического кризи-

са — это спокойная и твердая

любовь к Родине; внимание к

ближнему и дальнему зару-

бежью и дефицит бюджета,

вызванный увеличенными рас-

ходами на социальную сферу и

поддержку градообразующих

рудиментов отечественной

промышленности. И в «Боско»

реакция адекватная: тяжелее

продаются пальто — устро-

им выездной слет высших

руководителей с обучающе-

развлекательным посылом;

для сплочения и преодоления.

Раз уж все равно не продает-

ся. И что самое невероятное

— работает.

Итак, слет так слет.

Определимся с составом, дата-

ми, меню — все выглядит разу-

мно; скромно; концептуально.

Отмели внешних раздражите-

лей — консультантов. Оста-

вили меня. Нашли точку на

карте — окрестности города

Дубны — подмосковный кла-

дезь открытий, новаторства,

рацпредложений и КСП-шного

движения. Запасным аэро-

дромом признали г. Протвино

(тоже знаковое местечко, но

это уже в следующий раз).

Начали щелкать.

Раз — щелчок — и вот справи-

лись с ранним сбором у Парка

культуры имени Горького.

Два — щелчок — и все на

утреннем фотографировании

у своевременно расцветшего

Вечерело.Да, чуть не забыл.Там же были вечера. Чудесные вечера после дня труда

вита

буй

вид

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

105

группа продленного дня группа продленного дня

Вишневого сада (читай Че-

решневого леса) в Нескучном

саду.

Еще щелчок — и вот уже в

деревне Веретьево Талдом-

ского района (считай, учебно-

производственный комбинат

Bosco-слета имени Андрея Кле-

ментьевича Гнатюка) — отряд

высокопоставленных и все

еще хорошо оплачиваемых

людей выворачивает карманы

и потряхивает рюкзачками с

нехитрым скарбом на пред-

мет выявления признанной

временно вредной продукции

табачно-алкогольной промыш-

ленности мира.

Чтобы уложиться в строго

отведенное время, на рассе-

ление живой силы соратников

потребовалось щелкнуть еще

несколько раз. Все же по

девять VIPов на один WC — не

каждодневная задачка. Но

тоже справились. С улыбочкой.

Обед заставил себя долго

ждать. А все потому, что

срочно меняли нелепые здесь

моцареллу и прошутто на

перловую похлебку в алюми-

ниевых мисках. Ведь в таких

условиях на мякине не про-

ведешь. Верю — не верю! —

сразу вылазит.

Дальше — лучше. Устано-

вочная беседа про теорию

разумного эгоизма и практику

ответственности руководите-

ля; про цели и задачи текучего

момента; про пальто и Родину

— прошла гладко. Что удиви-

тельно, никто не заснул. Даже

носом не клюнул. Даже после

перловки.

После беседы еще больше

потеплело. В смысле тепло-

ты сердец. Даже щелкать не

пришлось. Все как один встали

в строй смотра патриотиче-

ской (Patria — по-нашему

Отечество) песни. Разби-

лись на боевые вокально-

инструментальные группки и

исполнили. И даже пилотки с

гимнастерками из той мо-

сковской жизни заботливо

разглаженные нарядили. А

Шура Озолин, директор на-

шего хозяйственного управ-

ления, тот вообще, пострел,

далеко зашел. Воспользовался

своим служебным положением

и смастерил во внеурочное

время из сэкономленной фа-

неры реквизитный Т-34, легко

превращающийся в противо-

лодочный корабль «Смелый».

И экипаж подобрал, и песню,

и шлем на бескозырку ловко

менял. А Арина, наша, Никола-

евна Полянская, так та знамя

Победы сострочила. Тронуло,

помню. На то она и председа-

тель месткома — хранитель

традиций. Все рты пооткрыва-

ли. Стоя так, с открытым ртом,

и приветствовали. Песню из

фильма «Белорусский вокзал»

хором пели. И, кажется, даже

мурашки на коже каждого

подпевали. Так это звучало

четко и мощно. Или так только

казалось. Грамот и призов не

предполагалось. Победа на

всех одна.

На следующий день щелчки по-

требовались на панелях. 4 па-

нели — 4 команды участников,

4 группы докладчиков. Все

свои. Все на «вы» и строго по

регламенту. Очень необычно.

Тяжелее всех пришлось, понят-

ное дело, мне. Все, ну просто

все искали истину вслух и на-

перебой. Я же — искал молча.

Потому что обещал. Только

глазки пучил от напряжения,

но молчал. Таким вот был мой

личный ответ Чемберлену. И

все это ради высокой цели

перезагрузки.

День третий встретил дождем,

да и проводил тоже. То есть

дождь лил не переставая, но

уже преобразившаяся живи-

тельная руководящая масса

готова была ко многому.

К утренней побудке под си-

плый мегафон, к чудным еди-

нообразным трусам до колена

и маечкам до пупка с гордой

надписью «Bosco.ru» на груди;

к Веселым стартам со спор-

тивной ходьбой; с метанием

гранат; с переносом утопаю-

щих по лужам; с бегом под

надувной лодкой вдоль речки

и тройному прыжку с места —

тоже были готовы.

Почетный трофей Самоварно-

го золота завоевала команда

№3. А рукописные дипломы и

грамоты расходились среди

счастливцев с волнением

и нежностью как горячие

пирожки.

Напоследок, уже в автобусе,

я наконец проговорился. Я

сравнил это умилительное чув-

ство с никогда не забываемым

состоянием прощания в конце

третьей смены пионерлагеря.

Когда клятвы любить; дружить;

возвращаться и не расста-

ваться даются всерьез. Сбыва-

ются они, конечно, редко, но

вспоминаются регулярно.

Автобус тронулся, дождь мо-

росил. Щебетали птицы. Росли

крылья. Мир менялся прямо на

глазах, родной маленький Пик-

викский (Босковский) мирок

Вечерело.

Да, чуть не забыл.

Там же были вечера. Чудес-

ные вечера после дня труда.

Круг этих разных и ранее

плохо колаборативных людей

становился ближе. Красные

блики костра озорно побле-

скивали на проникновенной,

мужественно-лысоватой

макушке генерального ди-

ректора Супруненко, моего

ближайшего институтского

друга и штатного гитариста.

Естественно, солировала ком-

мерческий директор Моисеева

(естественно, моя жена). Ей

вторили чуть хмельные голоса

руководителей направлений

и управлений. Задумчиво,

чуть в стороне, раскачивался

вошедший фотографом в

рабочую группу наш сын Илья.

Песни были военными, цыган-

скими, студенческими. Песни

сменяли друг друга. И все это

были песни моей семьи, моей

Родины.

Я пел тоже. «Тоже» — это

громко сказано, а громко петь

мне нельзя, потому что по-

лучается очень не очень. Это

и есть мой грех, то есть моя

слабость. Это все знают. Даже

я сам. То есть без звука я пою

великолепно. А так — все же

не ахти. Многие смущаются

и отворачиваются. Все же су-

бординация. Раньше было по-

тяжелее. Даже Катя с Мишей

позволяли себе переглянуться.

Но сейчас — ничего. Я при-

вык. Пою про себя. Очень

проникновенно. Особенно

Окуджаву.

Я думаю, что про Родину надо

так же. Ее, наверное, лучше

про себя любить. А вслух —

это уже талант надо иметь.

Я тут, кстати, недавно главно-

му редактору «Русского пионе-

ра» совет дал. Есть ведь еще

один автор, чтобы про Родину

вслух рефлектировать. Очень

натурально получается. Вот

кому надо было заметку про

Родину заказать. В «Русском

пионере» работает. Главным

редактором. Но, по-моему,

Колесников моим советом не

воспользовался.

группа продленного дня продленного дня группа

Когда мои друзья и знакомые

слышат, что Таганрог — мой

второй родной город, чаще

всего их реакция предсказуема:

«А где это?»

Это — на юге. Намного ближе

к Сочи, чем к Москве. Но не

на Черном, а на его младшем

брате — Азовском море. А еще

точнее — на Таганрогском за-

ливе, некогда приведшем город

к процветанию за счет торговли

зерном, а потом обмелевшем.

В Таганроге под занавес траги-

ческого 37-го родился мой отец.

Учился в одно время с артистом

Зиновием Высоковским в той

самой гимназии, которую когда-

то окончил Антоша Чехонте

(этот псевдоним предложил ему

преподаватель литературы).

И ходил он в процветающий

и поныне театр, вбирая в себя

дух настоящего искусства. А азы

математики в маленького, позд-

нее великого писателя зачем-то

вбивал Эдмунд Дзержинский.

И одноименная улица в горо-

де — именно в его честь, а не

в память о сыне-революционере.

А ведь однажды Таганрог мог

стать столицей Российской импе-

рии. Таков был замысел Петра,

когда в 1698 году он приказал

построить крепость на Таганьем

Роге. Но неудачная война про-

тив Турции не оставила шансов

на счастливое для Таганрога

развитие событий, предоставив

право быть «окном в Европу»

родине уже двух президентов

Российской Федерации.

Но, находясь на пути с се-

вера на юг, Таганрог был

обречен оказаться местом

самых разных — радостных

и печальных — событий.

«Всю жизнь свою провел в до-

роге, простыл и умер в Таган-

роге» — слова А.С. Пушкина

про императора-реформатора

Александра Первого, за смертью

которого последовало восста-

ние декабристов. Есть, правда,

легенда, что император лишь

инсценировал свою кончину

и под видом монаха жил еще

почти сорок лет...

Таганрог — родина не только

Чехова, но и великой русской

актрисы, ушедшей из театра

только в тот момент, когда ей

«надоело симулировать здоро-

вье», Фаины Раневской.

Сегодня в городе четыре глав-

ных памятника (если оставить

за скобками вождей револю-

ции) — Петру Первому (создан-

ный Антокольским оригинал

архангельского монумента,

незаслуженно оказавшегося

на новой банкноте), Алексан-

дру Первому, Антону Чехову

и Фаине Раневской. Таким за-

служенным сочетанием могла

бы гордиться любая мировая

столица!

Когда-то, в 80-е годы прошлого

столетия, Таганрог был выбран

как модельный средний рос-

сийский город для проведения

социологических исследований

по самым разным вопросам со-

ветской жизни. Меня, например,

в то время волновал вопрос, как

можно жить без отстающих. Но

плакат давал безоговорочный

наказ о том, что мы должны-таки

исхитриться и жить без этих

самых отстающих. Выбора не

было, хотя отстающие никуда не

девались.

С одной стороны, оказаться

средним городом было обидно,

но с другой — это было и по-

четно. И потом еще многие годы

решения партии и правитель-

ства проверялись на «средних»

таганрожцах с их сочетанием

русского, донского и украин-

ского говорка. А среднеста-

тистичность города, видимо,

объяснялось тем, что кроме

богатой истории и культуры он

был и остается крупным про-

мышленным центром, сочетаю-

щим производство комбайнов

«Колос», превратившихся сегод-

ня в автомобили с корейским

лицом (на комбайновом работал

двоюродный брат моего деда),

труб, котлов, сложнейших само-

летов и приборов для защиты

нашей Родины.

На авиазаводе работал когда-то

после окончания авиатехникума

У нас в ТаганрогеНаш колумнист, помощник президента России Аркадий Дворкович, продолжает серию публикаций в «РП» пронзительной статьей про свою вторую родину, город Таганрог, и историей о том, как город не стал столицей России. Читатель откроет для себя не только дорогу к Центральному пляжу с семечками по 10 копеек, но и самого Аркадия Дворковича.

экскурсовод аркадий дворковичевге

ний с

орокин

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

107

группа продленного дня группа продленного дня

группа продленного дня продленного дня группа

имени знаменитого Петлякова

мой дед. Кто-то его, тяжело

заболевшего, сдал, когда фа-

шистская армия вошла в город.

И его убили на глазах у семьи.

А потом было уничтожено еще

более двадцати Дворковичей, за

несколько десятилетий до этого

переселившихся из Прибалтики.

Погибла и подпольщица Лихо-

летова — родная сестра моей

бабушки, перешедшей после ги-

бели мужа через линию фронта

и отвоевавшей в танковой раз-

ведке сотни дней и километров

до освобождения Таганрога.

Она оставила сестре маленького

Вову Дворковича на попечение.

Мальчик носил патроны в бидо-

нах из-под молока через весь

город. А потом, потеряв всех

родственников, прятался в под-

валах — до той самой минуты,

когда мама нашла его голодным

на улице. Кстати, именно таган-

рогское подполье было первона-

чальным прототипом знамени-

той «Молодой гвардии»…

Недавно на родине Чехова

проходил конкурс «Мир глазами

молодых» — соревнование та-

лантливых школьников за право

быть «Юношеской восьмеркой» и

участвовать в программе самми-

та лидеров «Большой восьмерки».

Они по-настоящему почувствова-

ли, что такое Таганрог с его «не-

повторимым колоритом во всем:

в людях, в необыкновенной

природе, в атмосфере города»

(Софья Дзюба, таганроженка,

участница «Юношеской восьмер-

ки» три года назад в Санкт-

Петербурге). И родились стихи!

Диана Костина, Ставрополь, 10 лет:«Чехов везде, в автобусе нашем,

В азовской воде и в утренней

каше.

В лавке отца, в усталости общей,

В экскурсиях без конца.

Больше Чехова, больше!

Чехов в группах,

он в делегациях,

В баржевых рубках

и в бурных овациях.

Чехов в дворцах,

на театра пороге.

В наших сердцах.

Ибо мы — в Таганроге!»

Очень точно! А для меня

Таганрог — это маленький дом

по Исполкомовскому, а теперь

Итальянскому переулку с но-

мером 38. Вот только сада

с пятьюдесятью кустами роз,

жерделовым деревом, яблоня-

ми и вишнями уже нет. Пору-

били сад новые хозяева, как

и чеховский вишневый… Жаль,

что пропало то, что так любили

бабушка с дедушкой. А их самих

знало полгорода! Потому что

они дарили людям праздник,

устраивая на Банковской (ныне

Александровской) площади ново-

годние елки. И только у меня

было счастье летом копаться

на складе с многочисленными

яркими игрушками и огромными

Дедом Морозом и Снегурочкой

из папье-маше.

Мой Таганрог — это дорога

вниз к Центральному пляжу

с бесконечными семечками

в кулечках по десять и двад-

цать копеек до и после купания

в невероятно теплом (потому

что мелком) море. Это ловля

бычков у яхт-клуба на леску

с крючком и грузилом. И можно

потом жарить и есть их цели-

ком, не боясь за здоровье. Это

каменные лестницы, ведущие

к набережной и порту — старая

и новая, прямая и извивающая-

ся, — заставляющие занимать-

ся арифметикой, то есть считать

ступеньки.

Мой Таганрог — это домик

Чеховых. Такой маленький, что

даже с моим невысоким ростом

приходится нагибаться, проходя

внутрь, и удивляться, как на

почти детских кроватках умеща-

лась совсем немалочисленная

семья будущего писателя. Это

базар по утрам в выходные дни

со сладкими арбузами, громад-

ными почти бордовыми помидо-

рами и контрабандной черной

икрой. Это шахматы в парке

и звенящие трамваи. Это фут-

бол на «Торпедо» с плюющимися

в прямом и переносном смысле

поклонниками местной коман-

ды. Я даже как-то сыграл за нее

в товарищеском матче с укра-

инским соседом-побратимом

Мариуполем. Сыграл «как-то»,

но команда выиграла, а зна-

чит — мне удалось внести

«неоценимый» вклад в историю

таганрогского спорта. И мы

привезли в Таганрог в прошлом

году — спасибо всем моим

друзьям — команду артистов

и политиков, чтобы, сыграв еще

раз в футбол, подарить шанс

на жизнь нескольким десяткам

детей. И мы поедем туда вновь,

потому что нигде больше не

было такого душевного и тепло-

го приема со стороны обычных

людей, готовых радоваться

маленьким добрым делам и со-

бытиям. И терпеливо ждать

лучших дней.

Мой Таганрог — это и тысячи

домиков на разномощеных

улицах, покрытые виноградны-

ми лозами, с традиционным

«Осторожно, злая собака!» на

калитках и подтверждающим эту

угрозу многоголосым лаем. Это

вокзал, где когда-то отдохнувшие

северные жители теряли у касс

набранные силы с целью купить

заветный билет домой…

Мой Таганрог — это могилы

предков, бабушек и дедушек, на-

поминающие о корнях и о том,

что во мне есть частичка и этого

удивительного места.

Чехов везде, в автобусе нашем,В азовской воде и в утренней каше.В лавке отца, в усталости общей,В экскурсиях без конца.Больше Чехова, больше!

группа продленного дня продленного дня группа

Не стоит задаваться вопросом,

что может заставить двух подруг

(с обнадеживающим критери-

ем «до тридцати») рассуждать

о загробной жизни. В общем, ни-

чего. Можно даже сказать, что

есть в этих девичьих дискурсах

культурно-гламурный аспект,

учитывая тот факт, что обсуж-

даем мы не только бренность

экзистенции, но и прикладной

сюжет похоронного процесса.

У каждой своя логика. У меня —

пепел, море и бесконечность.

У нее — сосна, родина и крест.

Я настаиваю на забвении,

радости и веселье в сакраль-

ный момент расставания тела

с родными и близкими, она

мыслит более традиционно.

Недавно вот обдумывали, а что

петь-то должны на наших по-

хоронах. Я придумала «Слышу

голос из прекрасного далека».

Она — «Врагу не сдается наш

гордый «Варяг». Правда, потом

решили, что правильнее всего

будет «Земля в иллюминаторе».

Посмеялись.

Говорим о таких вещах мы

серьезно и будто бы со знанием

дела. Признаться честно, знаем

мы об этом не так уж и мало.

Думать о потустороннем я при-

выкла с самого детства. Еще с

тех пор, когда нашла у бабушки в

комоде, на самой дальней полке,

под ключом, отрез черной ткани

и два новеньких блестящих моло-

точка с маленькими гвоздиками.

Лежали они там все мое детство,

сколько себя помню. Потом мама

объяснила смысл спрятанного.

Ткань была приобретена бабуш-

кой в дефицитные времена на

гроб, а молоточки с гвоздика-

ми — спецоборудование для

обивки этой самой тканью гроба.

Почему два молоточка? Потому,

что бабушка позаботилась не

только о себе, но и о дедушке.

У подруги тоже непростая

детская история. У ее бабушки

на чердаке гроб стоял. Дети

там в прятки играли. Гроб давно

сгнил от сырости, а бабушка еще

жива. Можно сказать, она свою

смерть пережила.

А еще были страшные детские

истории. Они у всех, наверное,

были. Банальность «гроба на ко-

лесиках» меня оставляла равно-

душной. Даже жена художника,

замурованная в стену и оживаю-

щая в мстительных целях только

при полной луне, казалось мне

несколько искусственной.

Больше всего сворачивала мою

кровь натуралистичная история

про молодую невесту, которая

поспорила с женихом, что

пойдет в ночь на Ивана Купала

на кладбище и воткнет нож в мо-

гилу. Так вот она пошла, а день,

то есть ночь, ветреный выдался.

Скрежет деревьев и шелест

листвы так напугали девушку,

что, присев на могилу, она глаза

закрыла и нож воткнула, а когда

попыталась встать, то поняла,

что ее кто-то за плащ держит.

Так и умерла она там на могиле.

И замуж не вышла.

Много лет спустя, уже будучи

взрослой, я узнала, что история

с этой девушкой приключилась

на самом деле. То есть она дей-

ствительно накануне свадьбы

с женихом поспорила, потом на

кладбище пошла, и ветер был,

и глаза она закрыла. И нож она

себе в полу плаща воткнула. От-

того и показалось ей, что кто-то

держит. И сердце не выдержало.

Я была расстроена тем, что моя

любимая страшная история

превратилась в жизнь и теперь

у меня не оставалось никакого

морального права ее (то есть

историю) любить. Я так пере-

живала, что мне пришлось влю-

биться. И он пел мне под гитару:

Это песня поет о нас

Под оркестр водосточных труб.

Мне твоих не хватает глаз,

Мне твоих не хватает губ.

А я его любила, вот только мне

страшно не хотелось с ним цело-

ваться. Потом это прошло.

Мне всегда нравилось быть на

кладбище. И если я участвовала

в бестолковости заграничных

экскурсий, то лишь тогда, когда

в маршрут заботливые органи-

заторы втыкали их западноев-

ропейский или южноазиатский

Земля в иллюминатореВозможно, читатель и не думает без конца о том, что жизнь бессмысленна, и не све-ряет каждую чашку выпитого чая с вечностью, и не умеет наслаждаться тем, как обнадеживающе эта чашка теплится в руках на фоне неотступных мыслей о смерти. Вам это и не нужно. За вас это делает Анна Николаева. И пока это так — она живее всех живых.

пионервожатая анна николаеваorlova

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

111

группа продленного дня группа продленного дня

погост. Самое красивое — го-

родское кладбище в Сантьяго-

де-Чили. Там все розами и

плющом увито. А на каждой

могилке домик и мадонна.

Мадонна большая, мадонна

маленькая, мадонна красивая,

мадонна хорошенькая. Больше

всего не люблю кладбища

американские, прямоугольник

восемьдесят на сто двадцать,

травка 22 см, цвет светло-

зеленый, шрифт одинаковый.

Шаг влево — и ты сошел с

дистанции, то есть с узенькой

кладбищенской дорожки.

И кто его знает, где ты потом

окажешься. Не исключено, что

в тюрьме за нарушение прав

личности усопших.

Люблю я свое кладбище. Там,

где дедушка и бабушка и еще

есть два места, и мамины

братья и сестры спорят, кому

они достанутся. И похоже, что

мама проиграла, потому что

она самая младшая. Но она не

сдается.

Я всегда думала, что расска-

зывать о таких пристрастиях

нельзя. Ну кому я могла расска-

зать о том, что когда мне очень

грустно и хочется плакать, то

я сначала плачу, а потом еду на

кладбище. Потом одна мудрая

женщина рассказала мне, что

это очень даже хорошо. Что нет

ничего страшного в том, чтобы

думать и переживать и осмыс-

ливать там, где это делать,

в общем-то, логично: никто не

перебивает, зато все слушают.

Теперь мне предстоит решить,

зачем я все это написала. Какой

замысел преследовала, какую

проблему хотела раскрыть. Слож-

но определиться. Просто я на

редколлегии узнала, что у нас

тема номера — «Родина». И вот

все, что я написала, наверное,

имеет к этой теме какое-то непо-

средственное отношение.

И самое главное. На нашем клад-

бище есть ручеек. Воду из него

пить нельзя. Но пастухи пьют.

И еще там водятся змеи. Ужи

в основном. Но говорят, что если

змея обовьется вокруг твоей ноги

на кладбище, то это не к добру.

Впрочем, я в это не верю.

Люблю я свое кладбище. Там, где дедушка и бабушка и еще есть два места, и мамины братья и сестры спорят, кому они достанутся

ната

лья в

ороницы

на

группа продленного дня продленного дня группа

Действие алкоголя непред-

сказуемо. Бывает, садишься

за стол с твердым намерением

повеселиться — и впадаешь в

меланхолию. Или собираешься

поговорить по душам с друзья-

ми, но после энного тоста в

какой-то момент осознаешь, что

вот уже битый час тупо пялишь-

ся на графин со стремительно

убывающей с твоей помощью

водкой.

Однако бывает и так, что в

результате питья на тебя вдруг

снисходит озарение. Удается

воспарить и по-новому взглянуть

на жизнь, увидеть что-то в своем

прошлом и, конечно, заглянуть в

будущее, а также проникнуть в

суть вещей и событий. Это край-

не редкое состояние, поэтому

день и час, когда оно случается,

запоминаешь надолго, а то и

навсегда.

В один прекрасный майский

день мы с моим давним другом

Лехой Кара-Мурзой гуляли

по Москве. По ходу дела, как

обычно, выпили — граммов по

250, не больше. И ноги сами

принесли нас на Сретенку.

С Лехой мы познакомились в

институте. Тогда же выяснилось,

что в детстве мы оба жили с

родителями в этом районе и,

не зная о существовании друг

друга, гуляли где-то рядом по

аллее Сретенского бульвара, хо-

дили кормить лебедей на Чистые

пруды и разглядывали дико-

винных китайских драконов на

потолке магазина «Чай-Кофе» на

улице Кирова, ныне Мясницкой.

На Сретенке мы решили

усугубить и зашли в пивной

стояк на стыке Сретенского и

Рождественского бульваров,

чуть левее белой церквушки, в

которой тогда находился Музей

морского флота. Выпили по

кружке пива, заедая солеными

сушками. Тут-то, сразу после

кружки пива, я внезапно и ощу-

тил то самое чувство удивитель-

ного озарения.

День, который уже катился к

вечеру, вдруг преобразился, и

я увидел Сретенку такой, какой

она была много лет назад. Куда-

то исчез памятник Крупской,

убивший привычный вид старого

московского бульвара. Появи-

лись киоск «Мороженое», где в

детстве я покупал за 11 копеек

эскимо на палочке, и автоматы с

газированной водой — за 3 ко-

пейки с сиропом и за 1 копейку

без. С Трубной площади, лязгая,

поскрипывая и звоня, поднимал-

ся в гору трамвай — знаменитая

деревянная «аннушка» с круглым

номером на лбу. В 60-е годы

рельсы сняли.

И я все это отчетливо видел и

слышал. И наслаждался.

— Леш, пойдем ко мне домой,

это в двух шагах отсюда, —

вдруг сказал я.

Леха вопросительно на меня по-

смотрел: он бывал у меня дома

и в тот день не так много выпил,

чтобы забыть, что я живу возле

Черемушкинского рынка, а не в

двух шагах от пивной, из кото-

рой мы вышли. Я объяснил ему,

что хочу показать ему один дом.

— Улица Мархлевского, дом

девятнадцать, квартира девят-

надцать, — назвал я адрес, ко-

торый родители заставили меня

затвердить сразу, как только я

научился говорить — на случай,

если, не дай бог, потеряюсь.

Моя семья — бабушка, дедуш-

ка, папа, мама и потом брат

— занимала угловую комнату,

в какой-то момент разгорожен-

ную на две, в коммуналке, где

кроме нас жили еще пять семей.

Двери комнат, расположенных

по левой стороне квартиры,

открывались в длинный коридор.

Окнами наша комната выходила

на улицу Мархлевского, ныне

Милютинский переулок, и на

красивое старое здание — дом

«России», растянувшееся до

конца Сретенского бульвара.

Оно было построено до рево-

люции страховым обществом

«Россия» для сдачи в наем

квартир обеспеченным семьям.

После революции эти кварти-

ры, как и в нашем доме, стали

коммуналками.

С правой стороны улицы Марх-

Слабоалкогольное озарениеНаш дежурный горнист Леонид Ганкин продолжает смело обследовать различ-ные последствия злоупотребления алкоголем и на этот раз испытывает на себе такую тонкую материю, как пьяная сентиментальность с сопутствующими сле-зами. Но хмельные душевные порывы приводят порой к непредсказуемым последствиям.

горнист леонид ганкинната

лья л

ьвова

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

113

группа продленного дня группа продленного дня

ляля в

ага

нова

группа продленного дня продленного дня группа

левского, если идти к центру,

раньше было много дворов,

где я гулял с ребятами. Потом

маленькие домишки снесли, за-

боры поломали, дворов не стало.

А жаль. Слава богу, что я все

помнил, а теперь и увидел.

И кое-что еще я вспомнил.

В конце 50-х — начале 60-х

годов нравы и атмосфера на

нашей улице были суровыми.

Наибольшим авторитетом

пользовались пацаны, которые

состояли на учете в детской

комнате милиции, или те, в чьих

семьях кто-то сидел. Парни по-

старше курили папиросы, пили

водку, матерились и носили в

карманах ножи. Представители

возрастной группы от 5 до 8 лет,

куда входил я, ничего этого не

делали, но старались подражать

старшим. Поначалу отношения

с мальчишками во дворе у меня

не складывались — они меня по-

просту били. Я в слезах прибегал

домой и просил отца надавать

им по шее. А он говорил, что я

должен уметь постоять за себя.

Но их много, жаловался я, они

валят меня и бьют. Тогда-то отец

и объяснил мне тактику уличной

драки: не надо толкаться или

бороться, так у тебя ничего не

получится. Лучшая защита —

нападение, бей кулаком в лицо,

лучше всего в нос. Отец принес

мне валик от дивана и велел от-

рабатывать удар, чем я и начал

усиленно заниматься.

Как-то мальчишки решили меня,

как обычно, избить — за что,

я уже и не помню. О готовя-

щемся избиении они почему-то

предупредили меня заранее.

Это дало мне возможность

морально подготовиться к тому,

что придется драться. В тот

день во дворе руководил Витька

Полозов. Он был на год старше

меня, что давало ему огромное

преимущество.

«Ну что, смерть твоя пришла?»

— сказал Витька, наступая

на меня грудью и загоняя в

угол двора. Шестерки из его

свиты довольно посмеивались,

предвкушая потеху. «Сейчас

или никогда!» — подумал я и,

встав в стойку, как учил меня

отец, выбросил вперед руку,

вложив в удар всю ненависть к

обидчикам.

У Витьки оказался слабый нос.

Я до сих пор вижу перед собой

его лицо: в глазах — недоумение

и ужас, кровь, хлынувшая из

ноздрей, заливает подбородок

и капает на Витькино черное

пальтишко. «Разве так можно?

Хулиган!» — крикнул мне кто-то

из проходивших мимо взрослых.

Но для меня эти слова прозвуча-

ли как музыка. Витька валялся

на спине, пытаясь унять кровь,

а я повернулся к его шестеркам:

«Что, и вам тоже?» — спросил я,

поднимая кулак. Мальчишки в

панике разбежались. С тех пор я

стал полноценным и уважаемым

членом уличного коллектива.

Мы с Лехой вошли в подъезд,

который в детстве все почему-то

называли на питерский манер

парадным. Он и в самом деле

больше напоминал парадное —

просторное, гулкое. Я пораз-

ился, что на полу сохранилась та

самая плитка, которую я помнил

с детства, ее положили еще до

революции.

На лифте мы поднялись на пятый

этаж, подошли к двери моей

квартиры, и тут я обнаружил,

что у меня дрожат руки (при том,

что я пил только первый день).

Не говоря ни слова, я спустил-

ся на пролет ниже, нащупал в

кармане пачку «Явы», закурил и

стал смотреть в окно, откуда от-

крывался до боли знакомый вид.

Крыши домов уходили в сторону

площади Дзержинского, ныне

Лубянки. А Леха в это время уже

звонил в дверь моей квартиры.

Нам открыла незнакомая

девушка.

— Не пугайтесь, — сказал ей

Леха, не выдыхая. — Вот он

здесь раньше жил и сегодня

решил предпринять ностальгиче-

ское путешествие в детство.

Девушка недоверчиво посмотре-

ла на меня.

— Да, жил, — подтвердил я и

отчаянно пожалел, что не выпил

еще кружку. — Сейчас из тех

жильцов, наверное, никого не

осталось. Вон в той квартире

жила Вера Ивановна с внучкой,

там Полина Ивановна и Николай

Прокофьевич, здесь — Наталия

Ивановна…

— А она и сейчас здесь живет,

— оживилась девушка. —

Может, вы хотите посмотреть

квартиру, так заходите!

— Здесь жила Надя, — неуве-

ренно продолжал я. — А в нашу

комнату вселили какого-то

мента…

— Да, это мы, — подтвердила

девушка…

Перед тем как спуститься в

метро, чтобы ехать домой, я

бросил прощальный взгляд на

башенку с часами над домом

«России». Почему я так давно

здесь не был? Я чувствовал, что

отныне буду бывать здесь часто.

Чувствовал, нет, даже знал, что

тут произойдет еще что-то очень

важное в моей жизни. И даже

если я надолго уеду из Москвы,

а так впоследствии и вышло, я

обязательно сюда вернусь и буду

возвращаться всегда. Пока могу

пить пиво.

Однако бывает и так, что в результате питья на тебя вдруг снисходит озарение. Удается воспарить и по-новому взглянуть на жизнь

ляля в

ага

нова

группа продленного дня продленного дня группа

Непросто мужчинам гово-

рить о кризисе, хотя несколько

проще говорить, чем признавать.

Я имею в виду тот самый кризис,

который и подкрался-то неза-

метно, но глядишь — и есть уже

в твоей жизни. Поэтому смело

могу утверждать, что переживаю

кризис. А кто не переживает?

Кризис наступает, когда невоз-

можно дальше жить так, как пре-

жде. Когда количество переходит

в качество, пусть порой и не-

качественное. Когда романтизм,

такой юный и такой легкий на

подъем, оборачивается всего

лишь ироничным взглядом на

жизнь. И то, что еще совсем не-

давно могло напугать, возмутить,

разозлить, теперь уже вызывает,

к сожалению, лишь иронию.

Говорят, всему свое время: есть

время разбрасывать камни,

а потом приходит пора собирать.

И мне кажется, что я все еще

разбрасываю и разбрасываю

и конца этому не видно. А ведь

нет. Похоже, уже пора собирать.

Грустно ли от этого? Признаться

честно — да.

Теперь самое время сказать:

а как хорошо было раньше! Если

приглядеться внимательно, то

ведь можно искренне и без доли

иронии признать, что вся моя

жизнь изобиловала поступками,

которые я и не осознавал порой.

Жил интуицией, известность

результата меня не беспокоила.

Вот причины. Я никогда в жизни

не знал, что такое зависть по

поводу денег. Мы с родителями

жили на севере, и там никогда

двери домов не закрывались.

Замков просто не было. И деньги

никто не прятал, и все было

на виду, и никому в голову не

могло прийти украсть. Хотя нет.

Крали. Вот ключ гаечный могли

спереть или отверточку. И все

так легко и просто. Возможно,

так просто казалось. Но не было,

не было ни культа вещей, ни

культы еды. Фильмы обсуждали,

тряпки — нет.

Потом были тяжелые, лихие

девяностые. И тоже как-то

само собой складывалось —

неожиданно, вдруг, сразу.

Я завел книжный ларек.

Потом продал вагон минерал-

ки. Заработал деньги. Потом

тяжелые времена закончи-

лись, и я на все свои деньги

поставил спектакль. Потом

в тридцать два года переехал

в Москву. И неплохо устроил-

ся, хотя и не смог ко всему

приспособиться.

Сейчас получается по-другому.

Сейчас думаю быстрее, чем

делаю. Известность результата

меня беспокоит.

Не спрашивай,

зачем унылой думой

Среди забав я часто омрачен,

Зачем на все подъемлю

взор угрюмый,

Зачем не мил мне сладкой

жизни сон;

Не спрашивай,

зачем душой остылой

Я разлюбил веселую любовь

И никого не называю милой —

Кто раз любил,

уж не полюбит вновь.

Кто прочитал «Войну и мир»,

второй раз уже не прочтет. Зна-

комого человека нельзя узнать

заново. Попытки повторить это

лишь интерпретация. Как у Гу-

бермана: одна прошедшая мимо

красивая женщина — одна

непрожитая жизнь. Всего-то.

А сколько прожитых.

Кризис дает хорошее простран-

ство, чтобы определить свои

главные страсти, посмотреть на

них, почувствовать и остано-

виться. Для кого-то это власть,

кому-то слава и любовь.

Для меня власть никогда не была

самоцелью. Я всегда восприни-

мал ее как тяжелый груз, страш-

ное бремя и ответственность.

Это хуже, чем сифилис, это

глист, который пожирает изну-

три. Власть способна поставить

человека на грань необратимых

последствий. Околдованный вла-

стью, ты, как Раскольников, на-

чинаешь размышлять, а потом

совершаешь действие, после

Думать не делатьВряд ли кто-нибудь догадывался о тонкой связи кефира и искусства до того, как эту связь раскрыл театральный режиссер, новейшая quest star театра «Совре-менник», Сергей Пускепалис: но теперь-то уж больше тайн нет, читателю откроет-ся жизнь со всей ее нелепостью и тра-гикомичностью. И даже простой шотландский виски не понадобится.

худрук сергей пускепалисната

лья л

ьвова

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

117

группа продленного дня группа продленного дня

которого уже нет возврата в то,

что было раньше.

Слава — другое. Не могу при-

знать в себе тщеславного че-

ловека, но мне нравится, когда

мое нравится. Слава приняла во

мне причудливые формы гордо-

сти за то, что я сделал, и за то,

что нравится многим. Недавно

прошел фестиваль «Черешне-

вый лес», в рамках которого был

представлен мой спектакль «Бог

резни». Я только надеюсь, что

мы доставили этой постановкой

удовольствие зрителям. И все.

Больше не надо. Но я жестко

разделяю славу и публичность,

которая мешает.

У любой профессии есть

свои неприятные стороны.

Не буду убеждать в собствен-

ной чистоте помыслов. Когда

меня спрашивают, на что я

готов пойти ради денег, всегда

отвечаю: на все! Но вот если

за что-то плохое мне дадут

25 миллионов долларов, я,

конечно, пойду на дело, но не

уверен, что его сделаю. Не

уверен, что не подведу.

Если о страстях говорить, то

могу без иронии заявить, что

моя главная страсть — хорошо

с приятелем вдвоем сидеть

и пить простой шотландский

виски и размышлять… Люблю

получить удовольствие от жизни.

Могу восхититься пакетом

кефира, вовремя обнаружен-

ным и выпитым в приятном

обществе. Сократовские

беседы с приятелями, палатки,

пещеры, многодневные горные

маршруты — вот это я люблю.

Многие экзистенциальные

прививки я получил от Петра

Фоменко. Например — восторг

жизни, независимо от ее форм

и модели. Бесценна сама жизнь

с ее нелепостью, трагичностью

и трагикомичностью. И не надо

никакой драмы. А куда деваться,

ведь на погосте живем. Но и это

не повод задумываться о смер-

ти, она сама давно задумалась,

а мы пока живем.

Восторг жизни, независимо от ее форм и модели. Бесценна сама жизнь с ее нелепостью, трагично-стью и трагикомичностью. И не надо никакой драмы.

ната

лья в

ороницы

на

группа продленного дня продленного дня группа

Памяти моего отца

Гиви Шалвовича посвящается.

Моя бабушка всегда говорила:

«Когда я умру, наш дом превра-

тится в зоопарк». Честно говоря,

бабушка ошиблась совсем на

чуть-чуть. В зоопарк мы пре-

вратились при ее жизни. Если

вы любите животных и у вас

есть семья, то в какой-то момент

семейное благополучие оказы-

вается выше вашего желания

разводить хомячков, играть

с собачкой и просыпаться от

того, что кошачий хвост ласково

щекочет вам нос. Но если вам

повезло и вы находите еди-

номышленника в лице второй

половины, то вы можете быть

счастливы всю свою жизнь, не

отказывая себе ни в чем, как

господин Куклачев.

Папе моему не повезло: ни моя

мама, ни ее мама не готовы

были к тому, что у настоящего

князя должна быть собственная

псарня, соколиная охота или хотя

бы приличная голубятня. Поэтому

первые десять лет совместной

жизни с моей мамой папа вы-

нужден был провести исключи-

тельно с растениями. Цветы в

горшках тоже все понимают.

Их, в принципе, тоже можно на-

зывать, поливать, и можно даже

разговаривать с ними.

Но мое десятилетие в корне все

изменило. Я захотела собаку.

Все мамины истории по поводу

аллергии, проглоченных соба-

чьих волос, после которых сразу

делают операцию и немногие

после нее выживают, уже не

работали. На фоне разговоров

о вреде животных дома, мама

все же допустила одну роковую

ошибку. Она взяла меня в гости

к своей подруге Тате Цицишви-

ли, у которой, в свою очередь,

были и кот, и собака. Мало того

что они были, так собака по

имени Йоко еще и разговари-

вала. Если я съедала полную

тарелку геркулеса при Йоко, то

в награду мне Йоко громко про-

износила: МА-НА-НА. Так звали

дочку тети Таты. Мысль о том,

что моя личная собака, вне за-

висимости от того, ем я геркулес

или нет, будет произносить мое

имя в любое время, не давала

мне покоя.

А еще у наших соседей, извест-

ных нейрохирургов Какубери,

был пудель Хэппи. Хэппи был

реальным человеком, причем

настоящим пацаном. Когда

глава семьи Тайбург Какубе-

ри приезжал домой, мягко

говоря, навеселе, его супруга

тетя Дали считала ниже своего

достоинства спуститься вниз

и забрать дорогого мужчину

домой. Бросив презрительный

взгляд с верхотуры балкона и

сказав в воздух: «Пьян», она

поворачивалась к Хэппи, давала

пять рублей и любезно просила

поднять хозяина домой. С пя-

теркой в зубах Хэппи подходил

к таксисту, платил, брал сдачу и,

тыча носом в хозяйские ноги, за-

ставлял Тайбурга проделать путь

с первого по четвертый этаж.

Как вы уже могли заметить,

я жила в удивительном мире

животных, в котором самое

удивительное было то, что у меня

животных не было. Даже хомяка

не было. Был только таракан

в банке, но на третий день он

сдох. Причем прямо накануне

моего ДР. Если бы этот таракан,

нарушив все биологические

законы, остался жить, то скорее

всего он в этом удивительном

и манящем мире животных при-

обрел бы несвойственные ему

качества. Говорить, платить за

такси, помогать маме на кухне

и вести себя, как все нормаль-

ные люди. Но таракан Яша на

третий день принципиально

отказался стать человеком. Я за-

болела, я плакала, я валялась

на полу, отказывалась есть

чахохбили и сациви и всячески

грозилась догнать Яшу, если

мне срочно не купят живую

собаку. Трехдневная осада

мамы удалась, информацион-

ная кампания была проведена

крайне грамотно, тем более что

привлеченная мной сила в лице

папы последние десять лет

В мире животныхМы думали, что Тине Канделаки не удастся нас опять удивить. Но ей удалось. Тина Канделаки теперь рассказала о животных в ее жизни. И опять с такой обескуражи-вающей искренностью, что остается только позавидовать читателям, которые, в отличие от членов редколлегии, про-чтут эту колонку в первый раз.

правофланговая тина канделакипц «

апосто

л м

едиагр

упп»

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

119

группа продленного дня группа продленного дня

спала и видела, как наша семья

вернет все подобающие настоя-

щей княжеской семье атрибуты:

псарня, соколиная охота или, на

худой конец, один голубь, имити-

рующий голубятню.

Утром 10 ноября мы пошли

на птичий рынок. Писать

о том, что моя мама с нами

не пошла, думаю, не нужно.

Она пила валерьянку и была

дома. А мы с папой, счастли-

вые, настоящие представители

великой княжеской династии,

как будто вернулись к первоис-

токам. Нам нужны были верные

кони, нам нужны были гончие

собаки, хорошо смазанные

ружья и острые кинжалы. Но

у нас было только 25 рублей и

не хватало даже на хорошую не-

мецкую овчарку с родословной.

Короче говоря, хватило денег

на овчарку с одним бракован-

ным ухом. Домой мы вернулись

абсолютно новыми людьми.

Получившими смысл и цель

жизни. Щенок был прелестным:

маленький, хороший медвежо-

нок ласкался, лизался, бросался

на руки. И мама даже снизош-

ла до того, что выделила ему

корзинку в прихожей. У щенка

был отменный аппетит, поэтому

первые писюльки и какульки не

заставили себя ждать. Но я не

могла это убирать, потому что я

ребенок. А папа не мог убирать,

потому что он князь. Соответ-

ственно, убирал тот, кто не был

ребенком и князем. А таким

человеком всегда была только

мама. Мама кляла все на свете,

собака любила ее больше всех

на свете, и мы с папой были

тоже самыми счастливыми на

свете. Незаметно маленький

хорошенький щеночек пре-

вратился в человека, точнее

в крупную девушку весом в 40

кг и с именем Раиса Максимов-

на. Так мы дожили до первой

течки. Мама сказала, что случки

не будет.

Но вы понимаете, что ради этого

процесса настоящий собаковод

готов не спать ночами. Мне был

интересен и важен сам процесс.

Понимая, что у меня уже не

будет братиков и сестричек,

приходилось надеяться на Раису

Максимовну. В общем, когда

мы пошли гулять, к нам подо-

шел большой соседский пес и

понюхал нас сзади. Мы не стали

отбиваться. В самый ответствен-

ный момент я отвернулась.

Все-таки насколько собаки круче

куколок. Yes! Стремительная пол-

нота Раисы Максимовны никого

не удивляла: она уже давно ела

на кухне, жила в отдельной ком-

нате и спала исключительно на

кресле, раздвинув ноги и храпя

так, что просыпался даже дедуш-

ка. Когда мама поняла, что она

станет бабушкой, было уже позд-

но. Надо было просто создать

условия для родов и не мешать.

Понятно, что роды проходили в

папиной комнате. Мы приняли

всех щенков без исключения и

целый месяц чувствовали себя

так, как и не снилось Анджелине

Джоли и Брэду Питту. На двоих у

нас с папой было восемь щенков

и счастливая Раиса. Из комнаты

воняло обратно пропорциональ-

но нашему счастью и прямо

пропорционально маминой

ненависти. А для нас как для

настоящих животноводов важно

было просто захватить одну

комнату в квартире. Потому что

если такая комната все равно анна в

сесвятская

Мама сказала, что случки не будет. Но вы понимаете, что ради этого процесса настоящий собаковод готов не спать ночами. Мне был интересен и важен сам процесс

группа продленного дня продленного дня группа

превратилась в зоопарк, то

почему тогда этот зоопарк не

разнообразить. Так появился

инкубатор. Надо же мне было

как-то понять, как из обычных

яиц появляются цыплята. Также

хотелось понять, насколько

обычные цыплята поддаются

дрессировке. О том, что они не

откликаются на имя, сколько

их ни зови, мы с папой хорошо

знали. Поэтому мы решили

пойти другим путем: наполняя

рот водичкой, мы, держа циплят

в руке, пытались объяснить им,

что пить можно не только из

блюдечка. На десятый день они

уже проделывали этот фокус

под взглядами восхищенных со-

седей. Лежишь себе на кушетке,

а цыпленок по тебе гуляет, пьет

воду из ротика, гулит, иногда

загаживая тебя. Честно говоря,

приятное ощущение до тех пор,

пока они выглядели как желтые

пушинки. Через две недели пух

с цыплят начинал резко опадать,

заменяясь на характерное для

курицы оперенье. И вот уже

ходящая по тебе и даже пьющая

из ротика курица, честно говоря,

никому не нужна. Но мы не

останавливались. У нас в руках

был инкубатор и целая комната

в трехкомнатной квартире.

Экспериментальным путем мы

вывели цесарок, индоуток и

просто уток. Жалко, павлин не

получился. Советский инкубатор

не позволял воспроизводить

тех птиц, которые не были одо-

брены партией как полезный

советскому человеку продукт.

После птиц мы плавно перешли к

крупному скоту. Появилась дача,

а вместе с ней две американ-

ские свиньи Даша и Маша,

восемьдесят нутрий, все папины

особо одаренные воспитанники,

по-прежнему умеющие пить

воду из ротика, четыре собаки,

охраняющие это хозяйство во

главе с Раисой, переехавшей,

как любая уважающая себя

после рождения детей женщи-

на, в хороший загородный дом.

Голуби не считаются — они сами

прилетели.

Все это хояйство требовало

тщательного ухода. Срочно по-

требовался обслуживающий на

безвозмездной основе персо-

нал. Маме было обещано, что

мясо от Даши и Маши можно

будет выгодно продать, а из ну-

трий можно будет сшить шапки

и шубки всем членам семьи

и даже ее маме. Бабушка подар-

ков от затя никогда не видела.

И это обстоятельство — бабуш-

ка в нутриевом боа вкупе с пере-

стройкой — сыграло решающую

роль в нашей очередной победе.

Мама вставала в шесть утра, ва-

рила дома комбикорм, разлива-

ла его по огромным кострюлям

и каждое утро отправляла папу

на дачу в надежде на то, что ока-

зывает важную продовольствен-

ную поддержку семье.Семья

была счастлива. Даша и Маша

ели по часам, шерстка у нутрий

лоснилась на солнце, курицы

несли яйца, собаки ели эти яйца,

а голуби были на самообеспече-

нии. Так говорил папа, экономя

на бензине и покупая голубям

просо. Семейная идиллия

длилась ровно до Нового года —

именно тогда вопрос, кого будем

есть и что будем носить, мама

поставила абсолютно конкрет-

но. И тут выяснилось, что Дашу

и Машу, которые едят с рук

и откликаются на имена, есть

абсолютно невозможно. Нутрии

при словах «Гога пришел» вы-

страиваются в шеренгу и ходят

за папой хвостиком. Когда мама

поняла все это, ею овладело

чувство, именуюемое в бихевио-

ризме фрустрацией, а в обычной

жизни называемое обломом.

В общем, никого из этих людей-

животных есть было нельзя.

Потому что они заняли прочное

место в нашей семье. Да, у нас

не было видеомагнитофона,

«Жигулей» 6-й модели, поездок

в Палангу, зато у нас были две

американские свиньи, восемьде-

сят нутрий, куча куриц, умеющих

пить из ротика, индоутки, цесар-

ки, четыре собаки, голуби, живу-

щие своей автономией в нашем

зоопарке, и смотрящая за этим

удивительным миром человек-

собака Раиса Максимовна. Они,

наши люди-животные, наполняли

сердца нескончаемой нежно-

стью и любовью, а окружающее

пространство бесконечным

зловонием, которого мы с папой

не замечали.

Его замечали другие люди, а мы

не замечали их, потому что,

когда любишь животных, на

людей не отвлекаешься.

Лежишь себе на кушетке, а цыпленок по тебе гуляет, пьет воду из ротика, гулит, иногда загаживая тебя. Честно говоря, приятное ощущение

анна в

сесвятская

группа продленного дня продленного дня группа

Achatina fulica — брюхоногий

моллюск, гигантская африкан-

ская улитка. Ахатины неприхот-

ливы, могут жить как в дикой

природе, так в лабораторных,

домашних условиях и даже на

борту космической станции.

Срок жизни — 6–9 лет, гермаф-

родиты, размножаться кладками

яиц до двухсот штук начинают

с 6–16 месяцев, максимальный

размер взрослой ахатины —

30–32 см.

Ахатины являются популярным

объектом лабораторных исследо-

ваний и естествоиспытательских

наблюдений. Некоторые наблю-

дения, проведенные автором,

описаны ниже.

Итак, пара ахатин содержится

совместно в закрытом террариу-

ме. В террариуме поддержива-

ется постоянная температура

около 25 градусов тепла, влаж-

ность — 95–98 процентов. Дно

террариума заполнено насып-

ным грунтом (песок). В одном из

углов террариума вертикально

установлен сегмент высушенной

яблоневой ветки неправильной

формы толщиной около 4 см у

основания, слегка утончающей-

ся кверху и имеющей у верши-

ны развилку. Для кормления

ахатин каждые два дня на дно

террариума кладутся свежие

овощи (огурец). По достижении

ахатинами возраста двух недель

в качестве прикормки животные

получают истолченную таблетку

глюконата кальция для укрепле-

ния раковины.

Раз в месяц грунт в террариуме

меняется на чистый.

Каждые две недели моллюски

извлекаются из террариума

для мытья. Мытье происходит

в чашке Петри под струей воды

комнатной температуры.

В возрасте трех недель ахатины

демонстрируют нормальное

развитие, хороший аппетит,

активны, форма раковины

правильная, окрас ровный. На

раковины нанесены отметки

для идентификации объектов

наблюдения — римские цифры

I и II. Ахатина под номером I

несколько крупнее ахатины под

номером II.

В возрасте четырех недель

Первый демонстрирует более

интенсивный рост, чем Второй,

активнее ест, время от времени

пытается отогнать Второго от

места кормления.

В возрасте пяти недель показа-

тели роста Первого превышают

показатели Второго приблизи-

тельно на 7–10 мм. Отмечен

рост агрессивности Первого.

Если раньше он не подпускал

Второго к пище до тех пор,

пока не насытится, то теперь,

наевшись, Первый остается

лежать на месте приема пищи

прямо поверх кусочка огурца,

стараясь расположиться так,

чтобы занимать как можно

больше места и не подпускать

Второго к еде. Чтобы дать

Второму возможность бес-

препятственно получать пищу,

необходимую для нормального

роста, ахатины были рассажены

по разным террариумам. Для

Второго оборудован отдельный

контейнер несколько меньшего

размера, чем первый, и без

коряги. В остальном условия со-

держания те же, что и в первом

террариуме.

Шестая неделя. Номер II приба-

вил в росте, ест помногу, часто.

Все еще не так активен, как

Первый, мало передвигается по

террариуму.

Номер I, напротив, демонстри-

рует повышенную двигательную

активность, в перерывах между

приемами пищи ползает по

дну и стенам террариума. Ест

помногу, жадно. За один день

съедает двухдневную порцию

огурца. В дни кормления осо-

бенно активен, ползает по дну

террариума, мешая расклады-

ванию пищи и прикормки. Из-за

этого на время раскладывания

пищи его приходится сажать

в развилку коряги. По окончании

раскладки Первый с коряги спу-

скается и принимается за еду.

Первый быстро растет. Такие

высокие темпы роста, несмо-

тря на кальциевую прикормку,

Культ огурцаНаш корреспондент Екатерина Костикова в новой рубрике «РП» приступила к присталь-ному изучению жизни животных как жизни людей, сосредоточив для начала внимание на паре гигантских африканских улиток. Проведя бок о бок с улитками несколько недель, читатель полу- чит возможность в корне пересмотреть свои представления о счастье, об удаче и о смысле жизни.

юный натуралист екатерина костиковаorlova

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

123

группа продленного дня группа продленного дня

вызвали проблемы с раковиной.

Раковина номера I покрыта бе-

лесоватыми полосками, местами

наблюдается отслойка. Реше-

но искусственным способом

несколько притормозить рост

Первого. Он будет лишен сле-

дующего приема пищи и получит

лишь кальциевую прикормку.

Восьмая неделя. Номер II почти

догнал по размеру Первого.

После четырехдневного голода-

ния Первый ест с повышенным

аппетитом.

Любопытное наблюдение: не по-

лучая пищи в привычное время,

Первый сначала ползал по дну

террариума, очевидно в поисках

огурца. Затем, не обнаружив

пищи в привычном месте, он

взобрался на корягу и улегся

в развилке, откуда не спускался

все четыре дня. С коряги он

спустился лишь после того, как

в террариум был положен кусо-

чек огурца.

Десятая неделя. Ахатины снова

проживают совместно в боль-

шом террариуме. Второй догнал

Первого по росту, и теперь

Первому не удается оттеснить

его от еды.

По всей видимости, необычное

поведение Первого во время

голодания (сидение на коряге)

не было случайным.

Замечено, что, съев всю имею-

щуюся в террариуме пищу и

проголодавшись, он забирается

в развилку коряги и сидит там до

тех пор, пока не появится новая

порция огурца — излюбленного

блюда ахатин.

Более того: когда вместо огурца

с целью разнообразить рацион

ахатинам были предложены

кусочки болгарского перца,

номер II, не обнаружив другой

еды, стал есть перец, а Первый,

попробовав новый продукт,

отказался от еды и забрался

на корягу. В течение двух дней

Второй ел в одиночестве. Когда

весь перец был съеден, ахатины

вновь получили кусочек огурца.

Лишь после этого Первый спу-

стился с коряги и принял пищу.

Возможно, мы имеем дело со

случаем научения в результате

оперантного обусловливания.

Под научением имеем в виду

устойчивое поведение, возни-

кающее в результате практики.

Оперантное обусловливание —

форма научения, при которой

спонтанное поведение, при-

знанное желательным, получает

положительное подкрепление

(поощрение).

Основоположником изучения

оперантного обусловлива-

ния считается Б.Ф. Скиннер,

обучавший подопытных крыс

и голубей нажимать на педаль,

чтобы получать пищу. В ходе

эксперимента у животных вы-

работалась устойчивая связь

между нажатием педали и по-

лучением пищи. Своего рода

ритуал. Широко известен также

случай, когда двое психологов

в 60-е годы прошлого века

подготавливали свиней для

телешоу «Присцилла, приверед-

ливая свинка». Свинка При-

сцилла включала телевизор, ела

за столом, собирала грязную

одежду и клала ее в корзину,

выбирала свою любимую еду

среди продуктов, конкурирую-

щих с продукцией ее спонсора.

Чтобы добиться всего этого от

Присциллы, экспериментаторы

использовали метод оперантно-

го обусловливания. николай п

ророков

По истечении четырех недель моллюски были выведены из спячки (для чего в течение нескольких минут их держали под струей теплой воды) и получили пищу

группа продленного дня продленного дня группа

Возможно, подобный случай

имел место с ахатиной, и сиде-

ние в развилке коряги связалось

для нее с появлением в терра-

риуме огурца и превратилось

в своего рода ритуал вызывания

огурца. Чтобы выяснить, так ли

это, был проведен контрольный

эксперимент. Известно, что

ахатины, как и другие улитки,

прекрасно могут обходиться

без пищи долгое время. Не

получая еды, через несколько

дней они полностью втягивают

тело в раковину, запечатывают

устье и впадают в неактивное

состояние, так называемую

спячку, которая может продол-

жаться месяц и более. Итак,

в ходе контрольного экспери-

мента ахатины были лишены

пищи. По истечении шести дней

голодания номер II зарылся

в почву в углу террариума и впал

в спячку. Номер I на второй день

голодания забрался на корягу

и просидел в развилке 15 дней.

На 16-й день эксперимента он

впал в спячку прямо в развилке

коряги.

По истечении четырех недель

моллюски были выведены из

спячки (для чего в течение не-

скольких минут их держали под

струей теплой воды) и получили

пищу — кусочки болгарского

перца. Второй принялся активно

есть, Первый же, попробовав

перец и восстановив силы,

снова полез на корягу и сидел

там до тех пор, пока в террариум

не положили его излюбленный

огурец.

Эксперимент позволил убедить-

ся, что мы имеем дело не со

случайным совпадением, а со

случаем научения, в результате

которого у Первого вырабо-

тались собственные ритуалы,

а коряга стала для него своего

рода пищевым ритуальным

деревом. Всякий раз, желая

получить огурец, он забирался

туда и совершал свои ритуалы

наподобие туземцев Мела-

незии, исповедующих культ

карго — небесных даров (их

еще называют самолетопоклон-

никами). Самолетопоклонники-

островитяне, чтобы добиться

появления кока-колы и тушенки,

которые, как известно, спу-

скаются с неба на самолетах,

сооружают на берегу нечто

вроде посадочной полосы,

а также строят из соломы

подобие самолета, в кабину

которого усаживают чучело пи-

лота в наушниках из кокосовой

скорлупы.

Так же как в случае ахатин

коряга не является непосред-

ственным источником пищи,

так и в примере с туземцами

соломенные самолеты и кокосо-

вые наушники не имеют никакой

реальной связи с кока-колой

и тушенкой. Однако, зная по

опыту, что за появлением само-

лета (сидением в развилке коря-

ги) следует появление кока-колы

(огурца), туземцы (ахатины) вы-

полняют ритуалы, рассчитывая

получить желаемое. Позволю

предположить, что подобные ме-

ханизмы лежат в основе многих

других ритуалов и верований,

куда более привычных для нас,

чем поклонение соломенному чу-

челу самолета — таких, как вера

в силу молитвы или приворота,

вера в счастливый билет на

экзамене или в то, что латунная

денежная жаба на комоде при-

несет нам достаток.

Всякий раз, желая получить огурец, он забирался туда и совер-шал свои ритуалы наподобие туземцев Меланезии, исповедую-щих культ карго

николай п

ророков

группа продленного дня продленного дня группа

За то, как я попал в приют для бездомных, отвечать мне,

а родители сыграли в этом

периферийную роль. Можно

сказать, роль массовки. Но все-

таки сыграли. Как бы то ни

было, я попал в этот городок

без паспорта (его, к сожале-

нию, сожгли), денег или, на

худой конец, обратного билета.

Так начались первые шесть

недель моей самостоятельной

жизни. Безусловно, в том, что

полагаться приходилось только

на себя, были множественные

плюсы. В тот день, когда стало

ясно, что мне в первый раз

в моей изнеженной донель-

зя жизни придется спать на

улице, то на скамейке аллеи,

прилегающей к главной улице

городка, я нашел совершенно

новый целый спальный мешок

из гусиного пуха. Если учесть,

что из таких совпадений состоит

моя жизнь, можно запросто уве-

ровать в Бога. Eсли помните тот

анекдот... Cпасатели хотели спа-

сти одного тонущего верующего.

Тот отказывался, мол, Бог меня

спасет. Ему и с лодки кричали,

и с парохода, и с вертолета...

Так и утонул. Потом, когда попал

в рай, он с изумлением спраши-

вает: «Боже, как же ты дал мне

умереть?» И на это получает:

«Да я же тебе и катер присылал,

и вертолет...» Хотя, если честно,

здесь более уместным кажется

анекдот про негодяя и тонущий

пароход: «Боже, неужели ты

ради одного грешника потопишь

целый пароход?» — «Ты не по-

веришь, как долго я вас здесь

собирал...» Терпение, cмысл этих

анекдотов в этой колонке станет

очевидным позднее.

После того как я забрался, не

мудрствуя лукаво, на забро-

шенную фабрику, полицейский

геликоптер долго кружил вокруг

здания, выписывая замыслова-

тые кривые лучом прожектора

и заставляя меня метаться от

окна к окну, пока мое упрямство

не взяло верх и вертолет не

вернулся на базу. Остаток ночи

прошел в относительном покое,

если не считать крыс, которые

постоянно шмыгали в опасном

соседстве с моей головой, пока

не появилась мне на выручку

какая-то кошка и не затеяла

яростную драку c рычанием

и бросанием кирпичей (я кля-

нусь!) в крыс. В конце концов

враждующие стороны пере-

несли арену битвы в соседнюю

комнату и я наконец-то заснул.

Я могу отнести тот факт, что

не испытывал ни малейшего

стресса, которого можно ждать

у человека, оказавшегося без-

домным, только на счет того, что

с младых ногтей практически

безвозвратно отдался миру

Джека Лондона, всем его три-

надцати томам, которые я знал

назубок, — и так до сих пор и не

вернулся в реальный мир. Четы-

ре тома посвящены описанию

бродяжнических годов жизни

Джека, так что в этом смысле

я был подкован. Следующим

утром я отправился в приют для

бездомных — широко известное

гнездо порока, в котором нашли

себе пристанище наркоманы,

алкоголики, проститутки и воры

со всей страны, и позорно

провалил интервью на допуск

в приют, потому что не внушил

им доверия.

Последовал диалог в таким духе:

— Сэр, как вы могли позво-

лить себе напиться как свинья

и в таком виде являться на

интервью?

— Уф...

— У вас, наверное, нелегкая

жизнь, сэр?

— О да.

— Распишитесь.

Приют оказался, как и боль-

шинство других, поместьем

какого-то графа начала двад-

цатого века. Эти вместилища

греха, которые прониклись ко

мне сердечной симпатией без

малейшего признака моего рас-

положения, или, как их именовал

директор, резиденты, гнезди-

лись в комнатах во флигелях

по двое. Главное здание было

отведено поварам, кинотеатру

с широкоэкранным телевизором

Жасмин и бродягаЕсли в прошлой колонке Никита Космин был безнадзорным сыном главного редактора, то в этой его можно назвать бездомным сыном главного редактора. Впрочем, читатель, озна-комившись с колонкой, поймет, что именно в английском приюте для бездомных молодой человек способен найти не просто свое счастье, а проявить свои качества — не то чтобы лучшие, а просто все.

следопыт никита косминолег

михеев

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

127

группа продленного дня группа продленного дня

(между прочим, больше, чем

наш дома) и складам продуктов

с каменными львами на подо-

конниках, на которые запросто

можно было сажать грузовые

самолеты.

К чести резидентов, они ни разу

не сказали расистского слова.

К тому времени, мне кажется,

я научился, хоть и бестолково

и через раз, но все-таки читать

людей, и могу сказать с полной

ответственностью: в Корнуоле

в среде образованных универ-

ситетских яппи я видел несоиз-

меримо больше ненависти, чем

в том приюте. Мне почему-то

так врезалось в память, как де-

вушка, которую я совсем почти

не знал, капризно уговаривала

меня остаться. С ней была под-

руга, студентка, не поладившая

с родителями и сдуру ввязав-

шаяся в наркотики. Поняв, что

меня не уговорить, подруга

обняла меня на прощание и про-

шептала, что, как и все осталь-

ные, будет скучать. На мгнове-

ние я почувствовал ее влажные

горячие губы на щеке, и как

будто бы вся мерзость моей

жизни, моя подлость, преступ-

ная нерешительность, злоба,

память тех людей, которых я под-

ставил, завел в тупик, оставил

позади — все то, что я не мог

себе простить, было прощено

за меня. К дьяволу заветы, мне,

оказалось, не нужно умирать,

чтобы найти рай.

Это чувство еще со мной. А чув-

ство самообладания, так верно

служившее мне с тех пор, как

помню себя, ускользает песком

сквозь пальцы. И страшно,

и радостно, и как-то глуповато

досадно — так легко позволил

себе подставиться, вернее под-

ставить щеку и пропасть.

Это бесстыдное лето, так не

похожее на все остальные, за-

разило меня и ее своим безуми-

ем. Мы были вместе в приюте

для бездомных. И через поле,

палимое полуденным солнцем,

сквозь запах горелых стогов

отчетливо доносился теперь

уже очевидный аромат рас-

пускающихся лилий, взошед-

ших отчаянно скоро из щедро

посыпанной пеплом земли.

Хотелось смеяться и плакать от

счастья. И я, такой непохожий

на себя прежнего, с поразитель-

ной легкостью вспоминаю или

догадываюсь, каково в моменты

неопределенности было отдать

ей себя всего и снова и снова

находить выбранные полностью

колодцы синевы и блеска ее глаз

наполненными до краев.

Мы, наверное, были настолько

неподходящей парой, что сгоди-

лись бы на съемки голливудской

картины. Да и развязка была как

нельзя более подходящей. Я, от-

кровенный мизерабль, и Жас-

мин, повсеместно ненавидимая

слишком многими за щедрость

в привязанностях, как англичане

политически корректно выра-

жаются. Однажды несколько

человек буквально прижали ее

к стенке и начали что-то нена-

видяще кричать ей. Меня в то

время мало что затрагивало,

но на это я среагировал чисто

рефлекторно.

Как я среагировал? На первый

взгляд, не зря я в Подмосковье

учился в школе юного десантни-

ка. Но на самом деле тут, в ан-

глийском приюте для бездомных,

эти навыки оказались ни к чему.

Я просто заложил этих ребят

администрации. И тут же получил

статус неприкасаемого и всепо-

глощающее внимание Жасмин.

А один раз, услышав от нее

в чей-то адрес: «Он не мой

тип», я спросил, какой тип ее.

И в ответ услышал: «Ты».

И мне от нее больше ничего не

нужно было.

ната

лья в

ороницы

на

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

129

1.Тем летом, перед поездкой в Штаты, я жила с Хенком. Сначала у Хенка, потом с Хенком. Что значит — «с Хенком»? Что подразумевает эта смена предлога и падежа?

В юридическом смысле «жить вместе» означает, кажется, совместное ведение хозяйства. Если следовать этому определению, хозяйство у нас было, и мы вели его совместно. Из чего оно состояло?

В моих апартаментах, размером с матрас (в горизонтальном сечении), распола-гался, соответственно, матрас. Зато на высоких стенах — до самого потолка, в несколько рядов — шуршали-трепетали на сквознячке мои платья, боа, шали, плат-ки, палантины, веера. В углу торчал длинный шест, которым я подхватывала гарде-робные плечики — и туда же, на гвозди, их снова подсаживала. Четыре итальянских чемодана и арабский кофр, обтянутый тисненой оранжевой кожей, валялись порож-ними на балконе. Они были его единственным украшением: в окошке своих апарта-ментов, равно как и в огромном незанавешенном окне Хенка, я хорошо видела мое кочевое снаряжение.

Громадная конура самого Хенка, где со мной случались даже приступы левита-ции, — эта громадная конура когда-то, еще при королеве Вильгельмине, служила цехом по разделке сельди, — но духа селедки там, к счастью, совсем не осталось — напротив того, там витал дух самого Хенка, то есть запах дерзкого бриза с брызгами горьковатой пены, крепко просмоленных лодок, корабельных канатов, раскаленного на солнце песка — солоноватого индонезийского песка, на котором оставляли когда-то следы длинные сильные ноги его беспощадных предков, пиратов и колонизаторов. А

Вообще-то, несмотря на свое зловещее название, этот рассказ Марины Палей — о любви, причем о любви в самом неприкрытом, исконном виде — которая между женщиной и мужчиной. Которая нечаянно нагрянет, да так, что мало не покажется. Каждый читатель, несо-мненно, вспомнит, как это бывает, и опять не поймет, почему это проходит.

текст: марина палей рисунки: варвара аляй-акатьева

иначе откуда у Хенка взялся этот резкий орлиный профиль, серо-зеленые моряцкие глаза, гладкие светлые волосы, смахивающие на летящий парус?

В центре арендованного Хенком ангара (который из-за моего размещения в кладо-вой сделался проходным помещением) опирался на восемь толстенных ног длинный самодельный стол, словно рассчитанный на многочадное, благостно подкатившее очи католическое семейство, а в углу ангара, противоположном входу ко мне, шла вверх деревянная лестница, которая под потолком завершалась ложем Хенка. Я называла его ложа Хенка.

Некоторые ответвленья хозяйства находились и в мастерской Хенка: он был художник…

Насчет того, что Хенк — художник-фрилансер, я узнала в музыкальном кафе LOURE, где в то время выступала: так отрекомендовала мне этого парня тамошняя бар-менша, мечтавшая, видимо, разбить таким образом мой союз с Робби — и завладеть им, Робером Санье, в меру своих сил.

2.Мой сценический псевдоним — Solange de Grangerie. Придумал его упомянутый уже Робер, мой аккомпаниатор и вдобавок мой личный администратор. В амстердамской консерватории господин Робер Санье — жутко уважаемый профессор, который кроме порционной выдачи своих заумностей втихаря сочиняет.

Робер увязался за мной после моих первых парижских гастролей, да так и осел в Нидерландах. Однако тем летом, перед осенней поездкой в Штаты (это был мой част-ный контракт), я поймала себя на том, что для меня излишним является присутствие одного и того же человека утром, днем, вечером, ночью. Я предложила Роберу ограни-чить наше общение репетициями и концертами.

Собственно говоря, в его доме, который он получил в подарок от своего отца, торговца недвижимостью, я проживала на отдельном этаже. Этот этаж был изобрета-тельно перестроен Робером так, что там смогли расположиться моя студия, моя спаль-ня и ванная, моя маленькая музыкальная гостиная, а также наш, общий с Робером, зимний сад; крыша совмещала функции нашей частной эстрады, кафе и клуба. С нее, кстати сказать, открывался живописный вид на Vondelpark… Ну и что?

3.В то утро, когда Хенк (в невероятно мрачном расположении духа) остался дома, мне пришлось ретироваться на свой матрас и закрыть дверь. Через некоторое время зазвонил телефон. Конечно же, читая биографию Сарры Бернар, я и не подумала встать Примерно через полчаса позвонили снова. Злясь на жару, я, как была голы-шом, подскочила к лестнице, взлетела в ложу и схватила трубку. Попросили Хенка. Я приготовилась уже сказать, что он ушел, как вдруг сверху отчетливо увидала его брошенный возле стола синий рюкзак, который никогда не оставался дома без свое-го хозяина.

Мне стало не по себе. Я машинально положила трубку, осторожно слезла, под-кралась к душевой и к ужасу своему увидала, что в прорези под ручкой действи-тельно застыла кроваво-красная надпись «bezet». Из душевой при этом не доноси-лось ни звука.

Самым простым было бы, конечно, Хенка позвать, постучаться. Но меня пугала возможная тишина, жуткое беззвучие вместо ответа; мне крайне не хотелось видеть эту дверь выломанной — и тем паче ужасала вероятность кровавой инсталляции в стиле фон Хагенса или Марко Эваристи.

В это время дверь резко скрежетнула и вышел Хенк.Он прошел словно бы сквозь меня, сделал еще пару нерешительных, изможден-

ных шагов и, оказавшись посередине ангара, бессильно разжал пальцы.

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

131

Плотные листы ватмана упали на пол по-бабьи покорно. Их сразу же грубо рас-швырял июньский сквозняк. Поиграл, оставил в покое. Хенк, стоявший уже на балко-не, прислонился к перилам, ссутулился, закурил. Отгороженная его спиной, я шмыг-нула в матрасную, обернула себя несколько раз отрезом шелкового шифона и снова выскочила в ангар.

…С ватманских листов на меня в упор смотрели разные лица Хенка. Ошеломляющие карандашные автопортреты глядели откуда-то из глубины, словно со дна озера. Ни одно из лиц не было похоже на то, которое он только что молча пронес на балкон. И одновременно с этим в каждом из них угадывалось некое зловещее сходство с оригиналом: раз — оскаленные зубы, зажатая сигарета, слюна в уголке рта; два — светлые отчаянные глаза, словно упраздняющие прочие части лица; три — зияющая прорубь зрачка, ледяные пирамиды в трещинах и разъемах радужной оболочки; четы-ре — пистолет у затылка, выходное отверстие пули, искореженный рот; пять — язык, резцы, клыки (волчий голод, отчаянье, вой); шесть — резко наискось челка «под фюре-ра», надорванный уголок грязноватого погона; семь — глазницы, дочиста вычищенные вороньем, серебряная серьга в извивно-извилистом, словно бы червивом ухе; восемь — распахнутая радость небытия в ликующей улыбке полулица-получерепа.

— Там в душевой — единственное большое зеркало, Соланж… вы же знаете… И освещение там самое лучшее…

Мы стоим на балконе. Я по-прежнему босиком, обернута той же гаремной тканью. Моя портниха должна завтра превратить этот золотистый шифон (и жоржет телесного цвета) в открытое вечернее платье new look — к концерту для французских моряков. Но нынешняя коллизия полностью опрокинула мои планы. Сейчас они ощущаются мной как случайные, никчемные. И все остальное — тоже.

Кроме таланта Хенка. Кроме Хенка.Мы смотрим в одну точку. Не касаясь друг друга. Эта точка вдали: золотой пету-

шок на шпиле протестантской кирхи de Westerkerk.— У вас такая маленькая ножка, Соланж… — не отрывая взгляда от петушка,

говорит Хенк.

4.После своего выступления я всегда не знаю, куда мне деть силу. То есть на концерте обычно тратится только малая ее часть — ничтожная в сравнении с той, которая к выступлению мобилизуется. Мне дьявольски трудно снова встраиваться с этой своей неиспользованной силищей в проклятый повседневный диапазон.

И вот в этот вечер, когда я, желая ответно поразить Хенка, пригласила его на выступление, нерастраченная анонимная силища готова была разорвать меня в кло-чья — и Амстердам в придачу.

Мы стоим на балконе. Я по-прежнему босиком, обернута той же гаремной тканью

— Знаешь что? — я встала на цыпочки и небрежно поцеловала Хенка в уголок губ. — А поедем на дискотеку… Как тебе идея?

Дискотека, которую я имела в виду, находилась в Утрехте.. Но я чувствовала, что до Утрехта без должной разрядки я не дотяну, у меня лопнет сердце… Это опасение было вытеснено волшебной силой телепатии: я уже стояла с Хенком на улице, когда к нам, из ярко освещенных недр LOURE, вышел Робер и — неподражаемым жестом какой-то старорежимной деликатности — вручил мне бутылочку моего любимого Petit Chablis Regnard, два бокала и ключи от своей «Мазды»…

В Утрехт мы примчались минут за двадцать. Музыка на дискотеке словно состоя-ла в кровном (кровавом?) родстве с той, которая грохотала в машине.

…Мы бесчувственно лапали друг друга, пьяные, каждый миг по-новому изуродо-ванные истерической пляской световых бликов. В раздевалке, в коридоре, в уборной уже вовсю совокуплялись обдолбанные полураздетые тени. Но тут мы поступили по-своему: взявшись за руки, вышли на улицу.

Я повела Хенка на берег Oudegracht, в одно мое любимое место, которое я знала давно. Мы легли на берегу, посреди давно отцветших крокусов, но свежей травы, золо-тых, лимонных и белоснежных нарциссов, обнялись и мгновенно уснули. Через час или два, ближе к рассвету, я проснулась от пения птиц, разжала объятия по-медвежьи теплого в своем мохнатом свитере Хенка, подошла к воде, умылась. Хенк, легко вско-чив, подбежал ко мне, быстро содрал свитер, рубашку, стал шумно плескаться. Потом, той же рубашкой вытерев друг друга, мы, взявшись за руки, медленно и торжественно, словно в кирхе, начали восходить на вершину холма под мощную защиту платана. Там, слегка подрагивая — конечно, не только от холода, — мы с трогательным, никогда более не повторившимся нежным старанием помогли друг другу дораздеться, прилег-ли к стволу платана под раскидистую его крону, и Хенк, не прилагая особых усилий, вышиб мне мозги.

5.Мастерской Хенку служил заброшенный пакгауз, который стоял на берегу когда-то судоходного, поросшего камышом ручья и был перестроен (давно распавшейся арте-лью художников) таким образом, что большую часть его стен и потолка составляло стекло. Хенк объяснил, что предпочитает работать именно здесь — из-за прекрасных условий освещения, а также и потому, что антикрааковские хоромы, пусть даже и не слишком обжитые, все равно уже вобрали в себя мерзость быта: всосанная стенами, полом, потолком, говорил Хенк, эта мерзость ими же затем излучается — что блокирует интуицию, растлевает чувство, убивает мысль, а мастерская, к счастью, обжита пока только стайкой уток, да и то лишь снаружи, в зарослях камыша и кувшинок.

…Мы раздирали друг друга в пакгаузе, на голом цементном полу: едва войдя в дверь, еще не подняв жалюзи, мы ничем иным не могли противостоять запаху смер-

Мы с трогательным, никогда более не повторившимся нежным старанием помогли друг другу дораздеться, прилегли к стволу платана под раскидистую его крону, и Хенк, не прилагая особых усилий, вышиб мне мозги

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

133ти, запустения и необратимой заброшенности, которые резко возбуждали в нас кры-синую похоть, алчбу безостановочных совокуплений, беспощадный звериный гон — и ничем иным, кроме капитуляции перед своей обезумевшей плотью, не могли мы ответить этому плесневому могильному холоду. В итоге нас с размаху швы-ряло на загаженный ледяной пол, в каменный век, в ямы-пещеры, где получеловече-ское существо, так же как и сейчас, слепо и хаотично совокуплялось, мучилось жесточайшей тоской, такой же смутной, как и в постиндустриальные времена, так же ничего не могло о себе понять и жило до нелепого кратко.

6.Первый звоночек был не самым громким, зато неожиданным в полной мере.

Разнагишенная, возлеживая на боку, я кормила из рук царственную парочку черных лебедей на нашем ручье, а Хенк, изучающе-отстраненно взглядывая на меня и на птиц, быстро-быстро заштриховывал что-то в альбоме. Время от времени мы при-кладывались к бутылке вина и целовались... Когда хлеб закончился, я щелкнула пальцами: а давай лебедям винишка плеснем? (Сказано это было, конечно же, в шутку.)

И тут Хенк… И тут Хенк, который незадолго до этого, молитвенно припадал своим ртом к влажным губам моего тела… мы были одни на нашем ручье, мы могли себе это позволить… Хенк, который, еще миг назад, впившись зрачками в мои зрач-ки, изуверски медленно пестовал-изводил губы моего устья… набухшие болью влажные губы… Когда же я бросила фразу про вино… о, это было страшно: Хенк взвился, вскочил, даже, казалось, завыл: ты что — с ума сошла... вино — птицам… вино — выливать в воду?! Он даже за голову схватился в отчаянии: ну сучка, ну и чокнутая же ты сучка, Соланж!..

Он орал на меня так злобно, что лебеди, панически поразбрызгав воду, громко захлопав, распустили свои черные крылья-паруса и улетели. И вот в тот миг, когда тем-ная тень от их парусов стремительно пронеслась по лицу Хенка, я с ужасом увидела, что это лицо его автопортрета — того самого, оскаленные зубы — и еще того, другого, где глазницы, дочиста вычищенные вороньем…

…Последующие вечер и ночь я провела на еврейском кладбище. Широкие гладкие надгробные плиты были похожи на крышки концертных роялей… Утром, прямо оттуда, я пошла к Роберу: у него оставалась еще пара моих концерт-ных платьев.

После моего выступления в гримерную робко заглянул Хенк. Он молча шагнул к подзеркальнику, зажег свечу — и резко чиркнул по левому своему запястью невесть откуда взявшейся бритвой… Я поняла бульварную стилистику его замысла — и потому сохраняла спокойствие…

В это время зашел Робер. Я подарила ему ночь, а на следующий день мы, как и планировали, уехали в недельное турне по Италии, где Робер, резко уродуя свое силь-ное мужское лицо судорогой наслаждения и в конце расслабленно всхлипывая, допо-лучил свою выстраданную, честно заслуженную дозу.

7.В Америке, где за три года я побывала с гастролями почти во всех штатах, успев оценить эту удобную для жизни, богатую здоровой природой страну, у меня прошла отдельная ото всех жизнь, которая, как мне казалось, отсекла все или почти все связи с моим про-шлым. Но контракт закончился, на обратном пути в Нидерланды я летела через Израиль.

В одну из пятниц я быстро возвращалась в отель от известного в наших кругах антрепренера: начинался шаббат и мне надо бы успеть на последний автобус. Я уже бежала, все быстрее и быстрее: многообещающий антрепренер много чего мне наобе-

щал, и это придавало моему движению невероятную мощь — то есть конкретно такую, что на перекрестке я сбила человека.

Он лежал на тротуаре. Надев очки, я поняла, что на асфальте у моих ног лежит Хенк.

Поднимаясь, он оторопело пробормотал, что находится здесь проездом из Африки чуть больше суток. Прилетел вчера вечером, уточнил он, а сегодня ночью воз-вращается в Амстердам. И добавил: а ты мне виделась тут, знаешь, на каждом шагу! черт знает что! на каждом!

— Соланж, пожалуйста, пойдем в кафе, — глаза Хенка возбужденно забегали по моему лицу и фигуре. — Я тебя угощаю!

…Угощение Хенка состояло из чашечки кофе. То есть по чашечке себе и мне. Но это лишь так, для блезира. Главное же яство, которым я была отпотчева-на весьма щедро, можно было назвать задушевной беседой под эзотерическим соусом.

Он говорил, что именно там, в Африке, осознал большинство своих промахов и грехов — в частности, роковых ошибок в своем отношении ко мне. Главный упор в его спиче делался на то, что теперь он — другой Хенк, преображенный, истинный, а вовсе не убогая копия, которую я знала раньше.

Однако я видела, что на протяжении всего разговора Хенк чувствует себя явно не в своей тарелке. И не потому, что взволнован встречей. Присутствовало тут нечто третье, таинственное и непостижимое. По крайней мере, непостижимое для меня. Мы поднялись — и вот, проходя уже возле стойки бара, то есть у самого выхода, Хенк вдруг резко повернулся к бармену и словно даже не ртом, а всем своим чревом, то есть нутром, с облегчающей яростью выкрикнул:

— Подумать только: чашечка кофе — десять шекелей!

8.Но мне не хотелось бы заканчивать нашу историю именно так. Это было бы несправед-ливо по отношению к Хенку, с которым я знавала и лучшие минуты. Поэтому закончу на воспоминании, которое предшествовало моему отлету в Штаты

…Стоял конец октября, американский контракт еще не был подписан, и тут, в дурацкий вторник, когда небо, выворачивая нутро наизнанку, без передышки бле-вало каким-то канализационным дождем, я вспомнила, что у Хенка сегодня день рождения.

…Поднимаясь по ходившей ходуном лестнице, я предполагала услышать гвалт и музыку. Но было тихо. Понятно: станет он в такой день сидеть дома!

Я устало остановилась перед его дверью. Рядом с ней, как и раньше, стояло раз-битое зеркало. Вид у меня был еще тот: черные мокрые чулки, как у неприхотливой проститутки… на каблуки-шпильки нанизаны листья, похожие на испорченные по пьянке купюры… винтажное платье из креп-жоржета тоже насквозь мокро… нагло торчат соски…

В это время на площадку выходит Хенк:— А я услыхал, как ты тут дышишь…С букетом моих роз Хенк был сатанински красив. Я взялась его фотографировать.

Мы пили принесенный мной «Jeniver», и я под синатровскую «Everybody Loves Somebody Sometimes…» командовала: «Замри!», «Вот так! Лежи вот так!»

И вот когда мы так проводили время, и ночью, когда спали поврозь, и рано утром, когда я уже ушла, а Хенк остался наедине со своими «неоднозначными» впе-чатлениями, — а возможно, и в последующий день, цветы по нашей обоюдной рас-сеянности оставались без воды. И они, конечно, завяли. О чем Хенк мне сказал через три года в Иерусалиме. Нет, он в конечном итоге спохватился и налил-таки воды в

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

135

белый фаянсовый кувшин, но было уже поздно. Но ты не думай, Соланж, я храню этот засохший букет — он еще прекрасней, чем свежий, поверь…

9.Нет. И на этом эпизоде с засохшими цветами я тоже не хочу завершать историю. Слишком карамельным мне кажется такой конец — с тошнотворно-трафаретными параллелями и лобовой, не без назидательного отлива символикой. А «правда жизни» была такова.

…Конечно, тем вечером мы занимались не только фотографией. Примеряя перед зеркалом галстук (мой подарок), то есть так и этак поигрывая узлом, Хенк строил кари-катурно серьезные физиономии «солидных мужчин»: банкиров, менеджеров, статус-ных бюрократов… но вот без какого бы то ни было перехода стремительно скинул рубашку и жадно обнял меня:

— Соланж… Мы стояли перед зеркалом в душевой. Перед тем самым, с которого, собственно,

и началась эта история.— Нет, Хенк… нет.Конечно, он чего-то подобного ожидал, поэтому не стал задавать дурацких вопро-

сов; лишь один вопрос не утратил для него своей актуальности: он должен был освобо-диться от семени — от дико напиравшего семени, уже не нужного женщине.

— Хенк, дорогой, существует выражение — «проделай сам то, что иногда в оди-ночку делают даже короли Франции»…

— Соланж, умоляю… можно я буду на тебя смотреть?— А! — засмеялась я. — Это сколько угодно. Ты же художник!..Мы зашли в ангар. Медленно, как на эшафот, Хенк взошел в свою ложу. Мрачно

сев, свесил долговязые лапы. — Соланж…— Да, Хенк?— Разденься тоже, моя любовь… и ляг — о, пожалуйста, прошу тебя! — ляг на наш

стол…Я скинула платье, трусики, лифчик — и осталась в поясе, чулках, босоножках.— Вот зараза… — рыдающе раздалось сверху. — Холера проклятая, разрази меня

гром!..Я растянулась на боку вдоль стола, подперла рукой голову, согнула одну ногу и,

слегка ею покачивая, придвинула к себе чашечку с недопитым своим кофе… Затем, про-тянув руку, налила в бокал немного красного вина… Между делом взглянула на Хенка. Закусив губу, глядя на меня словно бы истекающими слюной глазами, Хенк делал тупую беличью работу. Время от времени кулак Хенка, сжимавший член по-хозяйски деловитым движением, медленно, с силой проходился по всей длине этого злополучно-

— Разденься тоже, моя любовь… и ляг — о, пожалуйста, прошу тебя! — ляг на наш стол…Я скинула платье, трусики, лифчик — и осталась в поясе, чулках, босоножках

го отростка от корня к головке, словно снимая с него суммарное электростатическое напряжение — а возможно, подводя какой-то неведомый мне итог. Я взяла Prive, поли-стала и начала читать статейку «Beatrix’ varende palais»… Я уже дочитала статью почти до конца, когда в моей плетеной сумочке, которую я для мягкости подложила под локоть, зазвонил мобильный. Вот черт! Мне казалось, я его выключила.

— Мадам де Гранжери?.. Спросили по-французски. Еще развлеченная статейкой, я не преминула откор-

ректировать:— Мадемуазель. Это у меня такая дежурная шутка. Хенк, подмигнув, свободной рукой послал мне воздушный поцелуй.— Простите… Мадемуазель Соланж де Гранжери?— Да, мсье. С кем я говорю?На том конце провода послышались какие-то реплики вроде «передайте мне

папку номер…» — Говорит комиссар полиции шестнадцатого парижского аррондисмана Жюль

Броссар. — Слушаю вас, мсье.— Я вынужден с прискорбием сообщить, что ваш партнер по сцене господин

Робер Санье застрелился сегодня из охотничьего ружья. В пять часов утра в парижском доме своего отца. Нам очень жаль, мадемуазель. Примите наши искренние соболезно-вания.

Хенк, словно сбивая молочный коктейль, продолжает мелко-мелко работать кула-ком — и раздраженно кивает: ну, давай, давай, чего замолчала…

Да, я молчу. В трубке уже пульсируют короткие гудки, и только сейчас внутри меня вдруг включается не зависящий от меня звуковой механизм:

— Я не знала, мсье… о, нет!.. я ничего не знала, мсье… я не знала, нет!.. я не знала… я ничего об этом не знала, мсье… о, нет!.. я не знала… не знала… не знала…

Все расширяя и расширяя зрачки, Хенк сомнамбулически слушает мой хриплый шепот и вот, резко согнувшись, корчится и рычит: ох, сссучка... оххххх, мммм… сссука, шалллава… оооххх, сссучка!..

Я лежу в матрасной. Пожалуй, это и есть оптимальная для меня дистанция: чело-век за дверью, который, я это знаю точно, не посмеет войти.

Я думаю о Робере так, словно ничего не случилось. Он занимал какой-то сектор моего сознания — и будет его занимать. «Занимать» в значении «населять» — но не в значении «интересовать меня». Несмотря на чертову кучу своих «неоспоримых досто-инств», он не был мне интересен. И я это от него не скрывала... В чем же моя вина? Если же затронуть сферу телесного… Как любовник он был мощней, разнообразней, я бы даже сказала, искушенней Хенка, но… он и в этом не был мне интересен. Он был хорош во всем, абсолютно во всем. Но он не был мне даже нужен. Почему? А кто ж его знает — почему.

10.Град, который ранним утром колотил по крыше и в окна, прошел, но, несмотря на солнце, оставил после себя почти зимний холод. Кажется, что сейчас, в конце октя-бря, пойдет снег. Урны полны дешевых сломанных зонтиков. У меня болит горло и ухо.

Как раз прохожу под балконом Хенка (на который он вышел меня провожать). Я без плаща, в одном легком платье; мне очень холодно. Останавливаюсь.

— Слушай, Хенк, кинь мне твою спортивную шерстяную шапку, а? У меня ухо зверски болит… А мне вечером выступать в JULES VERNE…

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

137

Он мнется, жмется, за шапкой вовсе не устремляется, но делает вид, что не уходит с балкона только потому, что якобы хочет продлить визуальное рандеву.

— Синюю шапочку, Хенк! Я тебе ее завтра же занесу!В это время я чувствую на своей голове непривычное касание. Словно влажными

губами сквозь волосы тронули мое темя. С четкой конфессиональной обрядностью.Хенк, перегнувшись через перила, вовсю хохочет. Я трогаю голову: мокро. Пальцы

обмараны какой-то белой крупитчатой кашицей. Быстро оборачиваюсь — и вижу шкодливо улетающего, точнее, улепетывающего голубя. На фоне ярко-синего неба он кажется особенно белоснежным.

— Тебе святой дух на голову ха-ха-ха… осуществил… ха-ха-ха… такую кишечную эманацию… Мама говорит: так голубь целует в темя особо избранных… Хорошая при-мета, Соланж… Жди своего счастья… Охо-хо-ха-ха…

Чувствую, что обильный птичий помет, просочившись сквозь волосы, уже течет вниз по шее…

— Слушай, Хенк, придется мне снова к тебе заскочить… Надо смыть эту дрянь…Хенк хмурит брови и одновременно таращит глаза — такая противоречивая

мимика обычному человеку не под силу:— Ты что, с ума сошла?! — Он даже ударяет кулаком по перилам балкона. — Вот

только орнитоза мне и не хватало! Когда я летал в Африку, меня ведь против местной заразы не прививали!.. — на этих финальных словах Хенк исчезает.

Я крепко зажмуриваю глаза, и в этот самый миг ко мне приходит небывалая зря-честь.

…Словно на освещенном киноэкране, посреди кромешной, ничем не разбавлен-ной ночи, я вижу, как выглядит мой неизбежный успех. Не тот шаблонный — с «морем цветов», «молниями фотовспышек», грязной накипью газетенок, фанатами, гонорара-ми, банковскими счетами… А тот единственно желанный и единственно значимый: наедине с собой. Да: наедине с собой я щелкаю пальцами — и невольно вскрикиваю: молодец, молодец!.. ну молодец же Соланж, черт возьми, молодец!.. И, глядя со стороны на эту картину, я ощущаю внутри себя такую спокойную — именно спокойную — сте-нобитную мощь, которой раньше не чувствовала, и даже изумляюсь: почему же я не чувствовала этого спокойствия раньше?

И вот, посреди тьмы, ярко-белое полотно экрана оживляет на сцене моего двойни-ка — растрепанную яркоглазую chansonette.

Раскинув голые руки — словно для межконтинентальных объятий, подставив себя космическому ветру, она поет, поет, поет…

Это немое кино. И потому на экране возникают титры:ОНА ПОЕТ О ТОМ, ЧТО НИКОГДА НЕ ЖИЛА С КЕМ-ЛИБО, ТОЛЬКО У КОГО-ЛИБО…

НИКОГДА НИ С КЕМ, ТОЛЬКО САМА С СОБОЙ… И ОНА СЧАСТЛИВА...СЧАСТЛИВА… СЧАСТЛИВА… А тапер наяривает фокстрот.

Чувствую, что обильный птичий помет, просочившись сквозь волосы, уже течет вниз по шее…

Вторые Пионерские чтения, которые прошли в книжном магазине «Республика» в Lotte Plaza на Садовом кольце, были еще мощнее, чем первые, считает посетившая мероприятие публика, о чем она пишет в своих блогах, надеясь, что будут еще и тре-тьи чтения. От себя добавим: четвертые тоже будут.

Алиса Лисова: Умилило. Вчера на вторых Пионерских

чтениях славная девушка доверчиво спросила у Петра

Авена, президента Альфа-банка:

– Скажите, все будет нормально?

– Да. Все будет нормально!

– Спа-си-бо! (С радостным придыханием.)

masha_koroleva: Была на вторых Пионерских чтениях,

получила порцию вполне ожидаемого, но от этого не

менее ценного удовольствия. Все прошло по-домашнему,

несмотря на то, что народу набился полный зал. Тина

Канделаки прочитала колон-

ку о своей первой любви,

героиновом наркомане из

Тбилиси. Маргарита Симоньян

неожиданно выступила как

гастро-критик и прочла прон-

зительный фельетон о раках.

Но настоящей звездой вечера

был Петр Авен – стартовал

он довольно чинно, но потом

разошелся, шутил, и его, как

рок-звезду, никто не хотел

отпускать.

slishkomtiho: Петр Авен читал колонку, касающуюся

всего по чуть-чуть, особенно кризиса. Я, как человек,

ничего не понимающий в экономике, прониклась, заин-

тересовалась и даже многому поверила. Авена можно

слушать много, много и долго. Сказать, что я была по-

трясена – это ничего не сказать.

militarev: Колонки Тины и Маргариты меня заворожили

своим фитцджеральдовским стилем. Какое-то сочетание полетной легкости, сентиментальности и холодной злой иронии. В том числе и к самой себе.

mlge_ra: Блин, я во второй раз уже не попала на эти чтения. Обидненько:(

tikandelaki: Журнал «Русский пионер», в котором я являюсь постоянным автором, объявляет конкурс для блогеров на тему «Антикризисная памятка», в которой предлагается изложить программу выживания в трудные финансовые времена. Победитель конкурса получит возможность выступить на Пионерских чтениях вместе со мной, Андреем Колесниковым, Дмитрием Глуховским и другими людьми. Кроме того, победитель будет награж-ден проигрывателем для винила и пластинкой новой группы Сергея Шнурова «Рубль».

vla_sta: Можемо прийняти участь. Платівку Шнура по-дарують. Налітай!

ast_discravis: Самому выжившему в кризис дадут по-читать вслух на Пионерских чтениях, опубликуют на сайте его ко-

лонку и подарят одну ненужную, но очень хорошую вещь.

orsk_56: Про анти-кризис писать не буду, иначе все выживут и опять будет кризис. А вертушку хочу, у меня куча винила с советских времен, а

русск

ий

пи

он

ер

№9

. и

юн

ь–и

юл

ь 2

00

9

141

дочь вырвала с корнем

алмазную иглу из старой

«Электроники».

alwaysoverboard: Такая

антикризисная памятка

уже давно написана г-ном

Д. Дефо. Только в его

варианте она называется

«Робинзон Крузо».

pitaleva: Что порадовало:

очень понравилась атмосфера. И организация

на хорошем уровне. Удалось сделать пару хороших сним-

ков. Что огорчило: случайный диалог с самим Андреем

Ивановичем Колесниковым. На моем месте должен был

быть профессионал, но, видимо, в тот вечер профес-

сионалов поблизости не было, раз Андрей Колесников

обратился ко мне. Его обращение состояло в том, чтобы

я сфотографировала одного политического деятеля,

который бродил где-то по просторам Lotte Plaza. Я от

неожиданности и удивления полностью потеряла самооб-

ладание и дар речи (а еще я поняла, что умею краснеть).

До сих пор не могу простить себе свою робость в те

секунды.

daygood: И кто ж этот политик?

pitaleva: Если бы я знала, кто этот политик! Уж точно бы

сделала пару снимков. А когда Андрей подошел, пытаясь

объяснить, я (дура) думала о другом!

daygood: О сексе?

pitaleva: Ну, вроде того.

grazhdanka_n: На эти чтения

мне приглашение прислали.

Но у нас были друзья из Пите-

ра, так что я не пошла.

publiment: Вот и кусай теперь

локти!

Неофит Петров: Очень жаль,

что не попал. Думаю, что тон

и характер подобных меро-

приятий будет меняться и скоро

это не будет светская тусовка. У людей на самом деле

возрастающая потребность в общении, нужно создать

«кухню» в хорошем и полузабытом советском смысле, но

больших масштабов. Поэтому — удачи.

vsemyonov: И я не сумел попасть. На первых был, дал

себе слово, что буду на вторых, а не вышло. Были бы

третьи чтения...

slishkomtiho: Я практически уверена, что будут. Они

становятся традицией.

рисун

ки: анна в

сесвятс

кая

С ЖУРНАЛОМ МОЖНО

ОЗНАКОМИТЬСЯ

Москва

Яхт-Клуб «Пестово», МО,

Мытищенский район, с/п

Федоскинское, д. Румянцево,

ул. Никольская, вл. 1, стр. 1

Центральный Дом

Литераторов,

ул. Б.Никитская, д. 53

Swissotel Красные холмы,

Космодамианская наб., д. 52/6

VIP-залы а/п Шереметьево

Рестораны:

Sky Lounge,

Ленинский пр-т, д. 32а

Beef bar Moscow, Москва,

Пречистенская наб., д. 13,

стр. 1

Kalina bar, Новинский б-р,

д. 8, здание Lotte Plaza, 21 эт.

Шоколад,

Б.Путинковский пер., д. 5

Zолотой,

Кутузовский пр-т, д. 5/3

Обломов,

ул. Пушкинская, д. 48

Nabi,

М.Афанасьевский пер., д. 4

Чиполлино, Соймоновский

пер., д. 7, стр. 1

Пиццерия Bocconcino,

Страстной б-р, д. 7;

Кутузовский пр-т, д. 48,

галерея «Времена года», 2 эт.

L’Altro Bosco Caffe,

Петровка, д. 10, Петровский

Пассаж, вход с ул. Неглинка

Bosco Bar,

Красная площадь, д. 3

Bosco Cafe,

Красная площадь, д. 3

Michael’s, Тверской б-р, д. 7

Ноа, Проточный пер., д. 7

Internet-lounge Библиitека,

Новинский б-р, д. 8,

Lotte Plaza, 6 эт.

Буйабес,

Ленинский пр-т, д. 37

Павильон, Б.Патриарший

пер., д. 7

Bistrot, Б.Саввинский пер.,

д. 12, стр. 2

Прадо, Славянская пл., д. 2

Osteria Montiroli,

Б.Никитская ул., д. 60, стр. 2

Эль Гаучо, ул. Садовая-

Триумфальная, д. 4

Атр-кафе Х.Л.А.М., 1-ый

Голутвинский пер., д. 3, стр. 1

Рестораны

«Дома Андрея Делоса»:

Турандот,

Тверской б-р, д. 26/5

Бочка, ул. 1905 года, д. 2

Шинок, ул. 1905 года, д. 2

Манон, ул. 1905 года, д. 2

Каста Дива,

Тверской б-р, д. 26

Кондитерская ПушкинЪ,

Тверской б-р, д. 26, стр. 5

здесь читают «русский пионер»

ПОДПИСКА НА ЖУРНАЛ

Подписка через редакцию:

по телефону:

(495) 981 3939

по e-mail:

podpiska@ruspioner.ru

6 номеров 825,00 руб.

3 номера 445,50 руб.

*Цена указана с учетом курьерской достав-ки по Москве и доставки почтовых отправ-лений 1-го класса в регионах РФ

*Цена действительна только по Россиидо 31.12.2009 г.

*Журнал выходит из печати 1 разв два месяца.

2009 год: февраль-март № 1 (7); апрель-май №2 (8);июнь-июль №3 (9); август-сентябрь №4 (10);октябрь-ноябрь №5 (11); декабрь №6 (12)

Подписка через подписные

агентства:

Москва:

ООО «Интер-Почта-2003»

Тел.: (495) 500 0060

Факс: +7(495) 580 9580

E-mail: interpochta@interpochta.ru

www.interpochta.ru

Санкт-Петербург:

ООО СЗА «Прессинформ»

Тел. (812) 335 9751; 335 2305

Факс: (812) 337 1627

E-mail: press@crp.spb.ru

www.pinform.spb.ru

ЖУРНАЛ МОЖНО КУПИТЬ

Москва

Магазины прессы

«Хорошие новости»:

а/п Внуково, Домодедово,

Шереметьево

Сеть мини-маркетов

на АЗС ВР

Супермаркеты «Седьмой

континент»

Книжные магазины

«Республика»

Галерея «ФотоЛофт»

(территория ВК «Винзавод»)

В редакции: м. «Курская»,

Нижний Сусальный пер., д. 5,

стр. 19, офис Медиа-Группы

«Живи»

Санкт-Петербург

Магазины прессы

«Хорошие новости»:

а/п Пулково

Магазины прессы

«Нева-пресс»

Супермаркеты «ОКЕЙ»,

«Ренлунд», «Супер-Бабилон»,

«Призма», «Глобус Гурмэ»

143

русс

кий

пион

ер №

9. и

юнь

–ию

ль 2

009

Для нас важнейшим из искусств является таблица

умноженья на один: 1х1=1, 2х1=2, 3х1=3 и т.д.

Потратить неделю, вызубрить и горя не знать — все

подряд умножаешь на единицу, целый мир на

себя — и горя нет! И мир неизменен, и ты при

своих. Какой же это конформизм? Это гармония и

тренд: в расчетах с жизнью эго переходит на миро-

вые цены. Давно пора экономить душевный ресурс,

беречь запасы мозга, искры чакр — они ведь столь

же невосполнимы, как молибден. А шустрить, осваи-

вать Луну, учить 2х2 и далее — оставим это энергич-

ным потомкам. Наше дело — честно отдежурить

вахту, ничего не попортить, сдать мироздание в

рабочем виде, вложившись ровно, чтоб не потонуло,

как Атлантида или же Муму. От переброски рек, от

смелой пальмы в тундре воздержаться.

И Родине с таким подходом хорошо, и от нее не убу-

дет: куда ты, туда и она. Пара пшиков «Армани», гло-

ток бурбона в duty free на вылете — она уже дежу-

рит за плечами, как страховка, как лонжерон, как

точка неизбежного возврата.

И будет к тебе безоружна, нежна — за твою безу-

частность, потому что — кто же еще ее так береж-

но умножит?

Ты у нее один такой.

И. Мартынов

orlova

Выходит с февраля 2008 года

Издатель: Медиа-Группа «Живи!»

Главный редактор Андрей Колесников

Помощник главного редактора Олег Осипов

Шеф-редактор Игорь Мартынов

Ответственный секретарь Дмитрий Филимонов

Арт-директор Павел Павлик

Фотодиректор Вита Буйвид

Дизайнер Варвара Аляй-Акатьева

Цветоделение Сергей Бирюков

Препресс Андрей Коробко

Верстка Юлия Варламова

Корректор Нина Саввина

Менеджер по печати Людмила Андреева

Генеральный директор Михаил Яструбицкий

Директор по работе с VIP-клиентами, главный редактор сайта ruspioner.ru Анна Николаева

Директор по маркетингу Анастасия Прохорова

Офис-менеджер Ольга Дерунова

Адрес редакции: Москва, Нижний Сусальный пер., д. 5, стр. 19

Телефон: (495) 504 1717

Электронный адрес: ruspioner@gmail.com

Сайт: www.ruspioner.ru

Обложка: Аксеновы(е), «Неуклюжи», 2009

Авторы номера: Вита Буйвид, Андрей Васильев, Станислав Воскресенский, Дмитрий Глуховский, Аркадий Дворкович, Юша Зверович,

Екатерина Истомина, Тина Канделаки, Андрей Колесников, Никита Колесников, Екатерина Костикова, Михаил Куснирович, Игорь Мартынов,

Анна Николаева, Марина Палей, Сергей Пускепалис, Владимир Путин, Маргарита Симоньян, Антон Уткин, Дмитрий Филимонов, Николай Фохт,

Александр Швец, Никита Шерман, Татьяна Юмашева

Фотографы: Orlova, Саша Ауэрбах, Вита Буйвид, Наталья Вороницына, Тимофей Изотов, Наталья Львова, Олег Михеев, Игорь Мухин, Евгений

Сорокин, Дмитрий Филимонов, Андрей Царев

Художники: Инга Аксенова, Варвара Аляй-Акатьева, Ляля Ваганова, Анна Всесвятская, Виктория Ломаско, Варвара Полякова, Николай

Пророков, Маша Сумнина, Елена Ужинова, Татьяна Фохт, Александр Ширнин

Журнал зарегистрирован Федеральной службой по надзору за соблюдением законодательства в сфере массовых коммуникаций

и охране культурного неследия. Свидетельство о регистрации СМИ ПИ № ФС 77-33483 от 16 октября 2008 года.

Запрещается полное или частичное воспроизведение текстов, фотографий и рисунков без письменного разрешения редакции.

За соответствие рекламных материалов требованиям законодательства о рекламе несет ответственность рекламодатель.

Отпечатано в типографии ЗAO «Алмаз-Пресс»

Тираж 30 000 экз.